|
Акт18-й. (О произведениях Карена Мелик-Шахназарова.)
Не сразу Москва строилась… Я хочу сказать, что готов передумать (см. предыдущую статью, “Второй неакт”) насчет Мелик-Шахназарова.Почитал его второе произведение, потом – третье. – Впечатляет, знаете. Человек выражает, все -таки выражает. Потерянность все-таки у него не тождественна безразличию.Безразлична у него - в третьем ( http://www.magister.msk.ru/library/publicat/shakhnaz/shakhn03.htm) - Природа. А не - ее наблюдатель. Точнее – не наблюдатель за Природой, а наблюдатель за их отношениями друг с другом: бездушной Природы и одушевленной.
Мне вспоминаются слова одной сослуживицы. Красивая хуторская девка. Приехала в город. Устроилась в НИИ. Умела кое-что. Чертить, например. Ее и взяли. Простая-я-я. Но – не бездушная. Знала горе. И,- этак отстраненно,- рассказывает: “Если я обманывалась в ком – я переживала. Только не плакала. Я просто много спала ”.На подступах к депрессии… Человек со слабым типом нервной системы не может перенести сильное воздействие. И он спасается. Я когда-то выписал: “Слабые люди инстинктивно притормаживают свои реакции, боясь надорваться”. Или еще: “Единственный выход - искусственное безразличие”
Стихотворение “Последняя ночь” я понял как перепев Библии (какой-то смеси из “Бытия” , с его шестью днями творения, и “Евангелия от Иоанна”, с его “В начале было Слово…”). Перепев. Не иллюстрация. У Карена скорее не теизм (с личным Богом), а деизм (вера только в чудотворение первоначальное; дальше, мол, все идет само; и ничто и никто не может вмешаться).События от первого до последнего , шестого дня творения он описал. Не поставив знаков препинания. И погрузив Творца в изначальную тоску (в пику “Бытию” с его “хорошо”, резюмирующему каждый день творения) – погрузил в тоску о бессмысленности своей затеи. Ибо кончится она им же предначертанным (здесь от деизма отступление – вмешательство некое все же) концом света. Нарочитая безграмотность в пунктуации с минором Творца есть оппозиция “Ветхому завету”. И там знаки препинания есть. И там Бог в хорошем настроении творил и отдыхал после творения. Да и будущего не знал, что не знает. Всемогущий и благой…И вспомните теперь, кто читал, Выготского (“Акт 4-й”, “Акт 9-й”). – Вспомнили?Теперь - вот такие слова: Зачем он взялся за работу Кто предначертал всем конец не предполагают ли они, хотя бы в конце фразы, сразу и вопросительного, и восклицательного знаков? Ужас же выражают слова! Так – одно из противочувствий (по Выготскому) - ужас .Другое – противоположное - выражает факт отсутствия знаков препинания, отсутствия “?!”. Этим – выражен пофигизм. А их столкновение – ужаса и пофигизма - рождает катарсис: “ искусственное безразличие”.Есть у Карена противоречия и в чисто словесных средствах: Но глина быстро застывает Столкнулись “застывает” и “согревать” , “печали и надежды”. Еще до того, как до сознания дойдет (а и не должно с ясностью доходить, стихи всегда воспринимаются с невнятностью), еще до того, как поймем, что речь об Адаме, слепленном из глины и, видно, обожженном для крепости (“глина быстро застывает”)… Еще до того, как поймем, что “свет стал согревать” - это свет веры в Бога и Богу… Еще до того, как сообразим, что “Лучи печали” - это по утраченному раю печаль, а “надежды” - на возвращение в рай надежды… До всего этого мы переживаем хаос каких-то противоречий. И подсознание, по крайней мере, должно ж фиксировать (и, наверно, фиксирует), что с этого ж и начиналось - с:хаоса “ Так что ж создано?!” - наверно, шепчет подсознание, пикируясь с благостным “навевать”, сонанию открытым…И – чуем, чуем во всем этом вместе некое снижение градуса. Вообще, похоже, можно парадоксально много продолжать говорить об этом коротком стихотворении. Потому прекратим. Оставим читателю, желающему попробовать самому поанализировать. Важнее найти что-то от притормаживания реакций в других вещах Мелик-Шахназарова. * Как-кие непривычно длинные-предлинные предложения в “Пане” ( http://www.magister.msk.ru/library/publicat/shakhnaz/shakhn02.htm)! Как будто перед нами прозаический аналог античного стихосложения – гекзаметра. (А <<русские гекзаметры все отзываются натугой>>…)Воды лазурные взоры ласкали мне, Я же, лежа на нежной траве, Яркие ризы сушила, в блеске лучей золотых Солнца развесив их по тростникам младым. Смотрите - начало:“ Немножко удивлённый взгляд, замершего в зените солнца ревниво не замечает глубины глаз твоих, спокойно освещающих этот маленький заброшенный пруд, - скромное озерцо, утопающее в густых тёмных стволах наседающего леса, закрывающего своими исполинскими тенями его стыдливую наготу от безжалостного солнца, не терпящего иной красоты этого сказочного уголка”.И непонятно ж, к кому это (“глаз твоих”) лирическое “я” этого стихотворения в прозе обращается. И вообще заморочка в голове становится от такой длинноты и сложности синтаксиса.Дочитав до конца это, тоже короткое, произведение, вернувшись к началу и въевшись в грамматику и в ассоциации , все понимаешь.Несмотря на кажущуюся из-за неповоротливости фраз флегматичность лирического “я”, оно настолько неравнодушно к красоте богини, затмевающей для него своим блеском само солнце, что это солнце - царь Природы - в своем горнем поведении, оказывается - для него - не равнодушным ко всему дольнему. Даже – к пруду, освещенному светом глаз богини. Даже – к пруду,- еще и от соприкосновения с богиней (как видно из второй строфы),- становящемуся красивым и стыдливым, как богиня. Этакое одушевленное, понимаете ли, солнце…Я ль на свете всех милее, Всех румяней и белее? Совсем не безразличие проявляет по отношению к своим наблюдателям этот царь Природы, эта, можно сказать, сама Природа в своем высшем проявлении - в солнце.
(У меня есть один грех. Я для себя считаю Тютчева исключением из того правила, что от отсутствия идеала художник создает не искусство, а оклоискусство. Прочтите гениальный образец этого исключения: От жизни той, что бушевала здесь, От крови той, что здесь рекой лилась, Что уцелело, что дошло до нас? Два-три кургана, видимых поднесь... Да два-три дуба выросли на них, Раскинувшись и широко и смело. Красуются, шумят,- и нет им дела, Чей прах, чью память роют корни их. Природа знать не знает о былом, Ей чужды наши призрачные годы, И перед ней мы смутно сознаем Себя самих - лишь грезою природы. Поочередно всех своих детей, Свершающих свой подвиг бесполезный, Она равно приветствует своей Всепоглощающей и миротворной бездной. Вот эт-то безразличие наблюдателя! Вот эт-то не “ искусственное безразличие”! Полное слияние автора со свои персонажем, безразличной Природой. И никаких противочувствий. “В лоб”. Исключение.А исключение подтверждает правило.)
И вот скажите теперь (может, я уже вас спровоцировал, и вы прочли до конца все стихотворение в прозе Мелик-Шахназарова), каково отношение его лирического “я” к небезразличию солнца? Не любуется ли это “я” вместе с солнцем его победой? Не есть ли вся эта зарисовка как бы фаустовской остановкой прекрасного мгновения? Не потому ли у него даже рябь на поверхности пруда стала “легкой зябью”, вспашкой земли? Злое солнце. Злой Пан. Злое лирическое “я”. Да, злое. Нравственный момент проскользнул в текст: “… унести с собою брыкающеюся красоту, спрятав в глубине своих тёмных желаний”.Я все думал, зачем впечатление охватывания Паном богини создал автор дематериализующим словоприменением (желания – явления духовные, а не телесные)? Тогда как Пан насиловать ее уносит, проникать в нее... А потом понял. – Затем что небесследно для брыкающейся красоты пройдет насилование. Нет. Она останется красотой. Внешней. Светлой. Но она перестанет быть брыкающейся, станет похотливой, как Пан. Его темные желания ассимилируют ее чистоту, свет. Про нее уже не скажешь: “глаз твоих, спокойно освещающих”.То есть солнце соперничало с ней в свете не только на фронте красоты, но и на фронте нравственности. Пока богиня была чиста, она побеждала – во мнении “я” - солнце в силе и красоте света. А теперь солнце успокоилось. Пока богиня была чиста, аж пруд был другой: “Прохладная чистая вода робко касается…” Чистый. Живой пруд. А теперь отражение в нем, как “в металлическом зеркале”. Мертвый. И не рябь на нем, а зябь. Сам лес стал другим. Был нейтральным. Прятал и богиню с озерцом от солнца, и Пана от богини. А теперь превратился в “свято хранящего свои тайны” свидетеля на судебном процессе.А кто судит? – Этот тоже изменившийся “я”? Для которого “ единственный выход - искусственное безразличие”? И Карен к нему присоединяется?Так если да, то у него идеал ЕСТЬ. И он у него повыше (см. “Акт 4-й”), чем глубина “темных желаний” . Аморальных. И подлунный (подсолнечный) мир его не устраивает, так же, как и в стихотворении “Последняя ночь” не устраивает Творца, хоть он и сам его творец. Невольный (в пику Библии невольный) творец низменного мира.* И тогда остается только в опусе “Трое” найти что-то похожее. Что ж. Приступим с новыми силами. Там тоже нет happy end, столь милого довольным этим миром. Бессмертный Лев там, в конце умер-таки. У персонажа Первого совершенное моральное одиночество: “поговорить не с кем”. Со Вторым, придурком, не поговоришь. Выжил из ума. А был… А были они все…Там дважды вначале упоминается, где они когда-то жили: “в той Красной стране”, в “Красном доме возле моста”.А “красный” в русском языке ж не только цвет, но и красивый. Меня слишком - для данной статьи - далеко б увело доказательство предположения, что это была страна политически красных… с соответствующим домом. Но если принять на секунду без доказательства, что именно это сидело – пусть в подсознании - у Мелик-Шахназарова… То становится очень понятным его упадничество (жаль, даты он не ставит) в эпоху реставрации капитализма на одной шестой части суши.
9 ноября 2003 г. Натания. Израиль. |
| [X] |