ВАЛЕНТИНА ЖУРАВЛЕВА
Придет такой день
Не читайте этот рассказ днем, потому что вас будут отвлекать тысячи
назойливых мелочей. Лучше всего читать ночью, когда на столе лежит теплый
круг света от лампы и сквозь полуоткрытое окно слышно, как шуршит дождь.
Не читайте этот рассказ, если вас раздражают исторические и научные
неточности. Действительность здесь основательно перемешана с вымыслом.
Сведения, которыми я располагала, были так противоречивы, что пришлось
выбирать почти наугад. Кое-что я присочинила сама.
Не читайте этот рассказ, если вы рассчитываете спросить в конце, почему
в век кибернетики и космических ракет я вспомнила историю, случившуюся в
конце прошлого столетия. Я не смогу ответить. Бывает же так: вы идете по
берегу моря - и вдруг замечаете камешек, который надо поднять. Почему надо?
Почему именно этот? Пустые вопросы. Вы подбираете камешек, кладете его
на ладонь, и вас охватывает непонятное волнение. И вы надолго запоминаете
этот день, море и камешек.
Весна 1887 года в Париже была на редкость холодной, и сирень расцвела
только шестого мая. Студенты-медики Жерар Десень и Поль Миар пришли к
знакомой художнице с ветками только что распустившейся сирени. Возможно, при
других обстоятельствах художница и не обратила бы особого внимания на
подарок. Но ей, как и всем, надоели холодные ветры и томительные серые
дожди.
В этот яркий солнечный день она восприняла сирень как символ победившей
весны. Она долго любовалась цветами, а потом сказала, что не существует
красок, которые позволили бы правильно передать тончайшую цветовую гамму
сирени.
- Смотрите, - сказала она, - я могу взять китайский вермильон,
смальтовую синюю и фиолетовый марс. И вот красное в соединении с
сине-фиолетовым дает чистый малиновый цвет. Но никаким смешением красок
нельзя воспроизвести живую сиреневую гамму. Наверное, нужна какая-то особая
краска...
- Очень хорошо! - воскликнул Поль Миар. - Я получу ее в лаборатории.
Дайте мне два года.
- Два года? - переспросил Жёрар Десень и рассмеялся. - Ты не справишься
с этим и за двадцать лет: искусственные краски тусклы и грубы. Они годятся
только для того, чтобы малевать вывески. Но за два года я найду растение, из
которого можно получить настоящую сиреневую краску.
- Ты нелогичен, Жерар, - возразил Поль. - Вот перед тобой сама сирень,
разве ты можешь извлечь из нее сиреневую краску?..
Художница прервала спор. Она объявила, что будет ждать два года.
Посмотрим, кто окажется прав, сказала она. А пока, в такой сверкающий
весенний день, не лучше ли пойти к набережной?
Я не знаю имени художницы.
Может быть, это и не так важно, ибо через полтора месяца она уехала к
себе на родину, в Сербию. К этому времени студентов уже не было в Париже.
Миар работал лаборантом в Берлине, у Штольца. Десень вместе с экспедицией
Жана Декавеля поднимался от Конакри к верховьям Нигера. Перед отъездом из
Парижа художница написала друзьям письма. Одно письмо, отправленное в
Конакри, так и не попало адресату, потому что экспедиция вернулась окружным
путем, через Дакар. Другое письмо пришло в Берлин в то утро, когда новому
лаборанту впервые поручили самостоятельную работу: он машинально положил
нераспечатанный конверт в книгу и вспомнил о нем только осенью, возвращаясь
в Париж.
Итак, художница исчезает из нашего рассказа, оставляя, впрочем, повод
поразмыслить о роли женщин в истории науки. Кто знает, как сложились бы
судьбы Поля Миара и Жерара Десеня, если бы в ту весну они оба не были
немножко влюблены в художницу.
Правда, они так и не нашли сиреневую краску. Но жизненный путь их был
уже определен. После окончания медицинского факультета Десень путешествовал
и собирал лекарственные растения, а Миар получал новые лекарства в
химической лаборатории.
Это вполне соответствовало их склонностям. Десень был прирожденным
путешественником. Он вырос в Марселе, в семье состоятельного судовладельца,
и еще в детстве с поразительной легкостью овладел шестью языками.
В конторе своего отца он видел самых различных людей, это приучило его
свободно держаться в любых обстоятельствах и быстро приспосабливаться к
чужим обычаям. Невысокий, худощавый, он был, однако, очень вынослив и, что
особенно важно для путешественника, невосприимчив к резким сменам климата и
пищи. Есть масса свидетельств о необыкновенной удаче, сопутствовавшей
Десеню. Я думаю, дело не только в удаче. Когда человек из множества дорог
неизменно выбирает единственно верную, это говорит об интуиции или, если
хотите, о таланте.
Поль Миар был человеком иного склада. Его отец считался одним из
крупнейших профессоров богословия, а дед был известным атеистом и
антиклерикалом. Люди такого типа дали Франции Монтескье, Вольтера, Дидро. В
доме Миаров часто гостили политические деятели, писатели, адвокаты.
Прислушиваясь к их спорам, Поль довольно скоро сообразил, что взрослые
заняты интересной игрой, в которой не так важен результат, как сам процесс
игры, подчиняющийся тонким и сложным правилам. Эмиль Золя, обедавший однажды
у Миаров, обратил внимание на четырнадцатилетнего мальчика: казалось, юному
Полю доставляло удовольствие незаметно подталкивать и направлять спор. Золя
предсказал, что мальчик станет депутатом парламента, - и ошибся. Поль
унаследовал от своей матери, женщины доброй и рассудительной, склонность к
работе, дающей полезные результаты. Он принес в химию острый, скептический
метод мышления, хотя в его стиле сохранился и некий привкус игры: иногда
Поля забавляли неожиданные превращения веществ.
После окончания университета Миар четыре года работал в лабораториях
Штольца, Гофмана и Вендерота. Утверждают, что именно Поль Миар подсказал
Гофману способ получения ацетилсалициловой кислоты. Возможно, это легенда.
Зато не подлежит сомнению выдающаяся роль, которую Миар сыграл в открытии
амидопирина: об этом неоднократно упоминал Штольц. В Париж Миар вернулся
зрелым ученым и вскоре стал руководителем лаборатории при госпитале св.
Валентина.
К этому времени дружба Миара и Десеня превратилась в открытое
соперничество. Несколько французских врачей сообщили о случаях отравления
ацетилсалициловой кислотой. Миар выступил в защиту Гофмана. Неделю спустя
Десень прочитал в Сорбонне лекцию о лекарственных растениях Западной Африки
и резко осудил увлечение "химическими снадобьями". Так Миар и Десень
оказались в центре борьбы, отголоски которой чувствуются и в наши дни.
Строго говоря, Миар и Десень оба были не правы: они занимали слишком
категоричные позиции.
Но именно эта излишняя категоричность заставляла их искать
непроторенные пути и с поразительной энергией идти от открытия к открытию.
Путешествия Десеня похожи на военные экспедиции: им присущи тщательная
подготовка, стремительный бросок к точно выбранной цели и возвращение с
трофеями. Говорили, что Десень пользуется списками испанского араба
Ибн-Байтара и какими-то малоизвестными рукописными травниками. Это чистейший
вздор, хотя Десень, конечно, был большим знатоком старинной фармацевтической
литературы. Жерар Десень чувствовал душу растений, или, если говорить
точнее, интуитивно угадывал жизненные закономерности растительного мира.
Там, где его коллеги видели только хаос и господство случая, Десень
улавливал строгую целесообразность. Он понимал, в какое время года должны
накапливаться в растениях активные вещества, понимал, зачем это нужно
растению, - и никогда не искал наугад.
Сохранилась фотография Десеня, сделанная в Лос-Анджелесе после трудной
Мексиканской экспедиции. Сменив пятерых проводников, Десень проделал путь в
три тысячи километров от Тампико сначала на север, к Рио-Гранде, затем на
запад, к границам пустыни Хила. На фотографии он выглядит так, словно
совершил непродолжительную прогулку по Елисейским полям. Экспедиция дала
науке полтораста новых лекарственных растений, в том числе мексиканский ямс,
без которого не было бы кортизона.
В это время Поль Миар закладывал основы ультрамикрохимии.
Наступили душные летние месяцы, над Парижем медленно двигались волны
невыносимого зноя.
Обмелела Сена. Засохли листья большого орешника во дворе госпиталя.
Миар отпустил своих сотрудников, его раздражала их вялость. Он работал до
глубокой ночи, не замечая жары, усталости, голода. Еще в студенческие годы
он обратил внимание на оборудование, одинаково несовершенное и грубое во
всех лабораториях. Теперь Миар создавал аппаратуру, пригодную для
исследования микроскопических доз вещества. Он вдруг понял (нет, правильнее
сказать - почувствовал, всей душой почувствовал), что увеличение точности
приборов ведет к открытиям, даже если работаешь с давно известными
веществами.
Когда от резкого газового освещения начинали болеть глаза, Поль Миар
выходил во двор, садился на каменные ступени, не остывшие еще от дневного
зноя, и смотрел в черное небо. Где-то под этими же звездами у костра спал
Жерар Десень. Поль отчетливо видел костер. Можно было даже закрыть глаза:
пламя не исчезало. Это был отблеск огня газовых горелок. Поль терпеливо
ждал, пока погаснет пляшущее в глазах желтое пламя, и возвращался в
лабораторию...
За борьбой Десеня и Миара следили не только их коллеги-медики.
В лабораторию при госпитале св.
Валентина дважды приезжал Жюль Ренар. Сохранилась обширная переписка
Миара с Рентгеном и Шоу. Анри Беккерель, лечившийся в госпитале св.
Валентина, рассказывает, как однажды во дворе внезапно появился высокий
человек в прожженном, перепачканном халате. Сразу же, говорит Беккерель,
меня охватило ощущение беспокойства и тревоги. Казалось, этот человек только
что покинул поле битвы, самое пекло.
Сжав кулаки, наклонившись вперед, он стремительно шагал по узким
дорожкам, и на его лице ясно была видна мучительная, напряженная работа
мысли. Беккерель говорит, что незнакомец был поразительно похож на Бодлера,
каким он изображен на знаменитом портрете кисти Курбе: запавшие глаза под
массивным лбом, резкие морщины у рта; упрямо выдвинутый подбородок.
Внезапно этот человек останот вился и простоял несколько минут
совершенно неподвижно. Потом поднял руки; пальцы начали быстро двигаться,
словно собирая в воздухе какой-то прибор. Закончив работу, человек
машинально обошел невидимый, несуществующий барьер, словно опасаясь задеть
его и повредить.
Немало друзей было и у Десеня: писатели, поэты, художники.
Когда Десеня просили рассказать о дальних странах, он отбирал самое
красочное и ни слова не говорил о пережитых трудностях, не жаловался на
опасности и лишения. Вот почему "Путешественники", которых Эмиль Верхарн
посвятил Десеню, наполнены такой торжественной созерцательностью:
Пустыни рыжие и степи - без границ,
Подвластные громам и ураганам бурным,
И солнца, саваном одетые пурпурным,
Туманным золотом вечерних плащаниц
И храмы медные, где щит и меч тяжелый
У паперти, и крест над ними в вышине,
И старых кесарей, в оцепенелом сне
Навеки замерших, чугунные престолы.
Устои островов над мутно-голубой -
То бирюзовой, то опаловoй - пучиной,
И дрожь, и тайный страх бескрайности пустынной -
И вдруг, как молоты гремящие, прибой!..
Многим казалось, что Миар и Десень идут совершенно разными путями.
Между тем все было значительно сложнее. Десень объявил о своем намерении
исследовать подводную растительность; это навело Миара на мысль ввести в
практику фармацевтической химии высокие давления.
Полгода "Рыбка", шхуна Десеня, провела у островов Эгейского моря.
Рослый англичанин-инструктор помогал Десеню надевать громоздкое водолазное
снаряжение и, глядя в пространство, говорил: "Вам, конечно, наплевать на
правила, но я обязан их повторить".
И он их повторял. Матросы налегали на рукоятки помпы, начинался спуск.
Десень подолгу бродил на небольшой глубине, присматриваясь к загадочному
миру водорослей. Он забывал отвечать на сигналы.
Поздней осенью, когда "Рыбка" возвращалась в Марсель, англичанин,
флегматично сплюнув за борт, сказал Десеню: - Я спорил сам с собой - на
хорошую выпивку против двух пенсов, - что это плохо кончится.
Там, внизу, не место для прогулок. Надо работать - и пробкой наверх. Но
вы живы, а в трюме у нас полно вонючей травы. Все это трудно объяснить.
- Возможно, - согласился Десень. - Нечто подобное говорил мне и
господин Франс: дьявол всегда на стороне ученых.
"Этюды о водорослях" Десеня хорошо известны, их перевели на многие
языки. По чистой случайности в "Этюдах" нет ни слова о морском экстракте:
книга была уже на прилавках, когда Десень впервые получил фиолетовый,
отсвечивающий металлом порошок, обладающий удивительной силой. Ничтожной
дозы экстракта хватало, чтобы оживить срезанную в разгар зимы ветку розы. В
течение одного-двух часов появлялись зеленые ростки, ветка покрывалась
листьями, набухали почки, и, наконец, распускались цветы.
Было что-то колдовское в этих возникших среди зимы тонких листьях и
неестественно ярких цветах. Через сутки жизненный цикл завершался: цветы
опадали, листья желтели, сморщивались, ветка становилась сухой, ломкой - и
все обращалось в серую пыль.
В январе 1899 года Десень прочитал публичную лекцию и показал эффектные
опыты с левкоями, ирисами и гиацинтами.
Однако он наотрез отказался продать садоводам свой экстракт.
Кто-то пустил слух, что никакого экстракта вообще нет, а все
объясняется гипнозом. Сенсация быстро забылась. Но в ту зиму посыльный часто
относил белые розы в небольшой дом на Басе дю Рампар, где ждали Десеня,
когда он отправлялся в свои путешествия, и молились о его благополучном
возвращении.
К соперничеству Миара и Десеня привыкли, оно стало своего рода научной
достопримечательностью. И многих удивило сообщение "Фигаро" о готовящейся
Миаром и Десенем совместной экспедиции в Индию. Было высказано немало
противоречивых догадок, одинаково далеких от истины, за одним, впрочем,
исключением: все понимали, что цель экспедиции должна быть совершенно
необычной, если уж Миару и Десеню потребовалось объединить усилия.
Цель экспедиции и в самом деле была необычной.
Старинная индийская книга "Яджур-веда", перечисляя лекарственные
растения, особо выделяет пальму Будды. О ней упоминают и древнеегипетские
надписи: она названа в них трехгранной пальмой. Ствол у нее действительно не
круглый, а трехгранный, хотя и с округленными гранями.
Все источники, в том числе греческие и арабские, более поздние,
согласно и точно описывают пальму и способ приготовления бальзама из сока,
содержащегося в наростах на стволе. "Яджур-веда" не скупится на мельчайшие
детали, описывая эти похожие на человеческие лица наросты. Зато о самом
бальзаме сказано коротко: действие его непостижимо.
Столь же неопределенны в этой части и сведения из других источников.
Видимо, никому не удавалось получить бальзам: все повторяют то, что сказано
в "Яджурведе".
Наросты встречаются только у самых крупных пальм, причем активное
вещество скапливается в наростах лишь в период цветения. Трехгранные пальмы
растут небольшими группами в глубине тропического леса; нет никакой
возможности уловить момент их цветения. Он наступает раз в восемьдесят лет и
продолжается три или четыре дня, после чего дерево быстро погибает.
План Десеня состоял в том, чтобы отыскать достаточно взрослую пальму,
искусственно вызвать - с помощью морского экстракта - цветение, а затем
собрать сок, который появится в наростах.
С самого начала Десень рассчитывал на участие Миара. В болотистой почве
джунглей невозможно добраться до корней пальмы. Существовал только один
способ ввести экстракт - через кору дерева. Для этого нужно было получить в
лаборатории очень сильный растворитель: кто справился бы с такой задачей
лучше Миара?
И еще: "Яджур-веда" предупреждала, что сок пальмы сохраняется не более
двух суток. Миару предстояло за это время установить природу содержащегося в
соке активного вещества.
Не следует удивляться согласию Миара участвовать в экспедиции.
Укажите нечто такое, на чем написано "постичь нельзя", - и люди,
подобные Миару и Десеню, пойдут хоть На край света, стремясь найти это нечто
и постичь. Иногда они терпят поражение в пути, на полдороге. Но что бы ни
случилось, я знаю: таких людей постепенно становится больше.
В августе 1899 года Десень выехал в Марсель, где стояла готовая к
отплытию "Рыбка". Десень хотел высадиться на западном побережье Индостана к
концу летнего муссона, когда прекращаются бесконечные дожди и джунгли
становятся более доступными.
Благополучно достигнув Малабарского берега, "Рыбка" долго крейсировала,
выбирая место для высадки, и только 10 октября вошла в узкий залив примерно
в двухстах километрах южнее Мангалура. Тропический лес местами подходил к
самому побережью. По каким-то едва уловимым признакам, может быть по
разнообразию и богатству растительности, Десень почувствовал: искать надо
здесь.
- Заманчивое место, - сказал он шкиперу. - В таких джунглях, если
верить Киплингу, жил Маугли.
- Это уж точно, - убежденно ответил шкипер. - Англичане умеют
устраиваться.
Месяц спустя, когда на высоком холме был сооружен просторный пакгауз,
"Рыбка" ушла в Бомбей.
Дожди прекратились, почва быстро просыхала, и Десень почти ежедневно
совершал свои разведывательные вылазки. Он шел по берегу вдоль кромки
многоярусного леса, присматривался, временами углубляясь в заросли, проверяя
свое снаряжение.
Однажды он обнаружил полдюжины молоденьких трехгранных пальм. И хотя
они не годились для получения бальзама, Десень подумал, что это большая
удача: если отсюда пойти в джунгли, наверняка встретишь крупные пальмы. До
них пять, а может быть, семь километров, и лес тут особенно густой -
сплошная зеленая стена, но все-таки самое главное - видеть цель. ОстальГ ное
уж зависит от тебя самого.
В середине декабря прочно установились сухие и не очень жаркие дни.
"Рыбка" вернулась из Бомбея, доставив Миара и его походную лабораторию.
Вместе с Миаром прибыл переводчик Даниэль Китц, маленький, тощий,
нескладный, с сереньким личиком заурядного клерка.
Представляя Китца, Миар сказал: - Я думаю, мистеру Китцу поручено
следить за нами. Зачем нам переводчик? Мне его буквально навязали.
Китц уныло подтвердил: - Да, сэр.
- Вот видите, - с воодушевлением продолжал Миар. - В Бомбее о нас ходят
самые невероятные слухи. Утверждают, будто мы нашли золото. Приятно
сознавать, что местные чиновники не умнее наших.
Он был возбужден плаванием, тропическим лесом, для него все было
ошеломляюще ново, и он по-детски радовался, что за ними будут шпионить. Но к
вечеру, когда разгрузка "Рыбки" закончилась, у Миара возникло странное
чувство своей непричастности к окружающему.
Он смотрел с вершины холма на зеленое море джунглей. Вдали в лучах
заходящего солнца искрились зубчатые вершины Западных Гат. Гудело пряное
желтое небо, разноголосо шумел влажный черно-зеленый лес, звуки смешивались
с запахами и красками. У Миара кружилась голова. Острые токи чужого мира
пронизывали каждую клеточку тела, вызывая тревогу и смятение.
На беспредельном живом просторе жалкими и ненужными казались приборы,
собранные из склянок и трубок.
В это время Десень рассматривал катодный газоанализатор, досадуя, что
почти ничего не знает о катодных лучах. Десень впервые видел аппаратуру
Миара, его поражало обилие электрических приборов. Превращение веществ под
действием электрического тока заставляло думать, что и сами вещества - в
своей тонкой структуре - имеют электрическую природу. В химии наступала
эпоха электричества, синтеза, математически точных расчетов. К чему
многолетние путешествия и поиски, если все можно получить в колбе? Десень
осторожно прикасался к приборам - стекло было чужим и холодным.
А Даниэль Китц играл в карты. Маленький человек в потертом рыжем
сюртуке, нелепом здесь, на границе моря и джунглей, уныло обыгрывал
матросов.
Он забирал у них все до последней монеты, потом все возвращал, и игра
возобновлялась.
Утром Миар изложил свои соображения о бальзаме. Четыре довольно
правдоподобные гипотезы по-разному истолковывали слова "действие постичь Ф
нельзя". Десень возражал: ги- чн потезы слишком правдоподобны, они придуманы
логически мыслящим европейцем. Для индийца эпохи "Яджур-веды" все
непостижимое легко объяснялось вмешательством богов. Трудно даже представить
обстоятельства, заставившие произнести эти слова - "действие постичь
нельзя".
- Очень хорошо, - сказал Миар. - Давайте пальмовый сок, и мы посмотрим,
что это такое.
У Десеня уже не было сомнений, что направление поисков выбрано
правильно. И 24 декабря 1899 года, по своему обыкновению тщательно завершив
приготовления, он выступил в путь.
Кромка тропического леса особенно труднопроходима. Поэтому первые
полкилометра впереди шли матросы с "Рыбки", прорубавшие просеку сквозь
густые заросли.
Гулко стучали топоры: дорогу, дорогу... Где-то наверху раздраженно
кричали обезьяны, в воздухе звенела назойливая мошкара, тысячи невидимых
попугаев свистели, взвизгивали, гудели. Миару казалось, что в глубине
джунглей быстро скользят чьи-то тени. Он напряженно всматривался - тени
отступали, прятались. В конце колонны, тасуя засаленные карты, плелся
Даниэль Китц.
Через два часа матросы остановились. Дальше Десеню предстояло идти
одному - спутники были бы для него только обузой.
Прощались коротко: Десень дорожил каждой минутой.
В хаосе тропического леса не так просто заметить трехгранную пальму,
даже если она стоит прямо на пути. Густая сеть лиан несколькими рядами
опутывает стволы, а в просветах этой сети, закрывая кору деревьев, густо
растут мхи, лишайники, папоротники. Иногда Десень не мог определить, какая
пальма находится в трех-четырех метрах от него.
Приходилось расчищать дорогу к массивному основанию пальмы, срезать со
ствола пласты влажного, пахнущего гнилью мха.
Поиск в джунглях противоречив по самой своей сути: надо идти вперед,
хотя в стороне, совсем рядом, может оказаться то, что ищешь. Десень не без
труда нащупал единственно верный ритм движения, напоминающий зигзагообразное
лавирование парусника, идущего против ветра. Ритм был напряженным и лишь
изредка позволял остановиться и просто так посмотреть вокруг.
Зеленые взрывы, нагромождение зеленых взрывов - таково было первое
впечатление от тропического леса. Застывшими взрывами казались кроны пальм,
гигантские фикусы, острые, словно только что вырвавшиеся из-под земли лезвия
папоротников и огненные, окруженные зелеными осколками листьев цветы
раффлезии.
По мере того как Десень углублялся в джунгли, зеленый цвет тускнел,
вытеснялся черным. Все чаще путь преграждали высокие завалы - сломанные,
полусгнившие стволы, опутанные паутиной, покрытые накипью лишайников.
Почва становилась болотистой, это беспокоило Десеня.
Дважды ему встречались трехгранные пальмы. Он тщательно осматривал их -
и не находил наростов. Над головой, скрывая кроны пальм, висел плотный
темно-зеленый полог. Судя по толщине стволов, пальмам было лет сорок. Десень
не знал, удастся ли вызвать у таких пальм цветение с образованием наростов.
Во всяком случае, придется израсходовать много экстракта - возможно, весь
запас.
Десень не любил игру наугад.
Такая игра даже при удаче оставляет обидное сознание, что выиграл,
собственно, не ты.
Он продолжал поиски.
Впервые за долгие годы странствий его не покидало неприятное чувство
скованности. Тропический лес подавлял своим тяжелым величием. Временами
Десень сам себе казался букашкой, медленно ползущей у подножья гигантских
деревьев. В джунглях для человека нет третьего измерения: вершины деревьев
недоступнее высочайших гор.
Час за часом углублялся Десень в самую гущу леса. Идти становилось
труднее. Под ногами хлюпала жижа. Заболоченная полоса никак не кончалась, и
Десень уже видел, что все равно придется свернуть.
Он шел, разрывая руками густую паутину, заполнявшую все свободное
пространство. Вязкие обрывки паутины прилипали к лицу, мешали дышать.
В одном месте, пытаясь перепрыгнуть через трясину, он схватился за
ствол ротанга, пальмылианы. Насквозь прогнивший ствол тут нее рассыпался.
Это заставило Десеня остановиться.
Нижний ярус джунглей был мертв. Все зеленое поднялось вверх, к свету.
Внизу остались только черные стволы, оплетенные лианами-душителями, и
белесоватые, покрытые паутиной и плесенью воздушные корни. Над серой пеной
болота, между обугленными стволами, беззвучно клубились испарения. От
гнилого воздуха першило в горле.
Тихо треснула ветка.
Десень быстро обернулся.
В трех метрах от него на полузатопленной коряге сидел, тасуя карты,
Даниэль Китц.
- А, это вы, - машинально произнес Десень.
Его поразило не столько само появление Китца, сколько отсутствие какого
бы то ни было снаряжения у этого человека. Китц был в своем рыжем сюртуке,
без оружия и дорожного мешка.
- Хорошо, что вы здесь, - сказал Десень, внимательно рассматривая
Китца.
Теперь это был другой человек - спокойный, уверенный и, Десень мог бы
поклясться, совсем неглупый.
- Я не знаю, с какой стороны обходить эту топь, - продолжал Десень. - А
у вас есть карты. Можно погадать.
Китц покачал головой.
- Вам надо идти на юг. Полмили на юг, потом немного на восток. Там
пальмы, которые вам нужны.
- А вы?
Десень старался, чтобы вопрос прозвучал совершенно обыденно.
Вот встретились два человека, поддерживающих беглое знакомство: один
спрашивает о пустяках, другой вежливо отвечает - и только.
- Я пойду назад.
"Но все-таки, - подумал Десень, - как он оказался здесь? Он все время
шел сзади и ничем не выдал себя. Ничем. Как же он шел сквозь такие заросли?
У него даже ножа нет..."
- Вы вернетесь в лагерь? - спросил Десень.
Значит, в Бомбее и в самом деле решили, что они ищут золото. Китц шел
следом, пока не убедился, что вся эта болтовня о золоте идиотская выдумка.
- Да, вернусь. Если вам нужно что-нибудь передать...
"Пойти дальше вдвоем?" - подумал Десень. И тут же отказался от этой
мысли: в лагере начнется переполох. Китц, конечно, должен вернуться.
- Спасибо. Пока я ничего не нашел.
Десень вспомнил, как за ним следили в Мексике. Нет, тут не может быть
никакого сравнения.
Это мастер своего дела. Хотя... какого, собственно, дела?
- Так помните, полмили на юг, потом немного на восток. И вот что:
спешите, скоро ночь. Счастливого пути.
- Счастливого пути.
Маленький человек бесшумно соскочил с коряги и, не оглядываясь, пошел
прочь. Десень молча смотрел ему вслед. Рыжий сюртук дважды мелькнул в
просветах зарослей - и скрылся.
Встреча оставила в душе Десеня неприятный осадок. Десень думал о
бесконечных тропических лесах Южной Америки, Африки, Азии. Такой человек,
как Китц, мог стать великим исследователем, Колумбом джунглей. Но стал
шпионом, знающим и, возможно, даже любящим свое ремесло.
Десень шел на юг, не отвлекаясь на поиски. Он не сомневался, что Китц
точно указал местонахождение трехгранных пальм.
Болото осталось где-то слева, в нижнем ярусе снова появились зеленые
папоротники. Пройдя полмили, Десень свернул на восток, и вскоре натолкнулся
на группу небольших трехгранников. Поодаль росли более высокие пальмы, а за
ними стояли массивные, покрытые буграми наростов пальмы-великаны.
Наросты самой причудливой формы делали их похожими на украшенные
резьбой столбы в индийских храмах. Около наростов не было ни мхов, ни
лишайников. Со времен своей африканской экспедиции Десень знал, что это
свидетельствует о наличии в наростах каких-то сильнодействующих веществ.
До наступления темноты оставалось менее часа. Он без колебаний,
доверяясь интуиции, выбрал пальму. Это было очень крупное дерево; на нижней
части ствола Десень насчитал два десятка больших наростов. Один из них
поразительно напоминал сморщенное человеческое лицо: можно было различить
прищуренные глаза, крючковатый нос и растянутый в усмешке рот.
Десень тщательно расчистил ствол ниже этого нароста, снял ножом самый
верхний, омертвевший слой коры, сделал дюжину неглубоких надрезов. Затем
достал флягу с раствором морского экстракта и коробку с воском. Вспомнив
совет Миара, Десень обмотал руки плотной тканью: случайно попав на руки,
раствор легко проник бы сквозь кожу.
В тусклом свете джунглей раствор казался иссиня-черным.
С величайшей осторожностью Десень лил раствор на расчищенное место
ствола. Жидкость не успевала стекать - она мгновенно впитывалась. Когда
фляга опустела, на светло-коричневой коре осталось лишь большое темное
пятно. Быстро, стараясь использовать последние минуты уходящего дня, Десень
растопил воск и плотно закрыл им расчищенный участок.
Сумерки в джунглях коротки, темнота пришла внезапно. Десень зажег
керосиновый фонарь и сел на обломок дерева. Только сейчас он почувствовал
страшную усталость.
Ночь изменила лесные голоса: перестали кричать попугаи, умолкли
обезьяны, вблизи воцарилась напряженная тишина, сквозь которую теперь были
слышны далекие, приглушенные расстоянием шумы.
Десень вынул из портсигара серую, похожую на карандашный грифель
палочку. Это был подарок мексиканского колдуна - засушенный корень
кустарника тацитла, сильнейший стимулятор.
Десень жевал горьковатый корешок, прислушиваясь, как отступает
усталость и мышцы наполняются новой силой. Захотелось пить. Он на ощупь
отыскал чистый - без мхов и лишайников - стебель лианы, разрезал его
наискось. Полилась свежая, пахнущая сеном вода.
Нет истинного путешественника без умения ждать: ожидание никогда не
было для Десеня слишком томительным. Плавно текли воспоминания о детстве, о
встречах на дальних дорогах, о горах, пустынях, морях и звездном небе.
И лишь изредка мысль сама по себе возвращалась к словам "Яджур-ведык
действие бальзама непостижимо.
Как-то незаметно, без всяких усилий, возникла догадка - вначале
смутная, ускользающая при малейшей попытке пристально всмотреться в нее, а
потом все более определенная и даже очевиднал в своей единственности. Десень
подошел к дереву и приложил ухо к теплой коре. Он услышал гул: внутри дерева
совершалась неведомая, но титаническая работа.
В фонаре дрожал маленький синеватый огонек, ему не хватало кислорода.
Жаркий влажный воздух сдавливал грудь. Влага конденсировалась на ветвях и
листьях, начали падать тяжелые теплые капли. Одежда промокла насквозь.
Капли постукивали мерно и глухо.
Десеню вспомнились весенние марсельские дожди - живые и звонкие. Он
увидел клочки туч в ярком синем небе, увидел бегущие по улицам вспененные
ручьи.
Вода несла бумажные кораблики, они весело крутились в водоворотах,
вырывались и, подпрыгивая на волнах, мчались дальше, к набережной.
Потом Десень вспомнил охоту на солнечных зайчиков. В детстве это было
его любимой игрой.
С запада к их дому примыкал заброшенный сад. Под вечер солнечные лучи
упирались в оконные стекла, и тогда по саду разбегалось множество веселых
зайчиков.
Стекла вздрагивали от ветра, от чьих-то шагов и шума в этом вечном
беспокойном доме; зайчики прыгали по дорожкам, пробирались в кусты,
карабкались на деревья. Нужна была немалая ловкость, чтобы поймать зайчика.
Но и пойманный - тут начиналось самое удивительное! - он вырывался на
свободу. Он проходил сквозь ладонь! И если Жерар клал сверху другую руку или
шапку, зайчик все равно выскальзывал. Каждый раз. Зайчики были упрямы,
охотник - тоже, он верил, что когда-нибудь ему повезет. Игра заканчивалась
лишь с заходом солнца. Ах, как это увлекательно - ловить солнечных зайчиков!
...Из темноты дважды донесся треск: кто-то бродил вблизи. Десень сидел,
положив на колени ружье.
Рассвет был долгим. Медленно, словно нехотя, отступала темнота, лес
постепенно наполнялся голосами.
За ночь пальма заметно изменилась. Десень смотрел на нее с изумлением.
Наросты набухли, стали крупнее. Сквозь слой воска пробилось множество
длинных зеленых побегов. Изменился даже цвет коры: он стал более светлым.
А где-то в высоте, сквозь зеленый хаос, видна была пышная беловатая
крона.
Пальма расцвела!
Точно следуя указаниям "Яджур-веды", Десень сделал глубокий
крестообразный надрез в нижней части нароста. Брызнула струйка густого
янтарного сока.
Его было много, и Десень заполнил все фляги, даже флягу из-под питьевой
воды. По стволу все еще стекал янтарный сок, к нему спешили муравьи.
С дорожным мешком за плечами Десень стоял возле дерева. Хотелось
остаться и посмотреть, как завершится жизнь гигантской пальмы. Но нельзя
было медлить: через сорок восемь часов сок будет непригоден для изготовления
бальзама.
Он шел на запад, думая только о том, чтобы побыстрее выйти к морю.
Не было смысла экономить силы, и он старался не отклоняться от
выбранного направления: прорубал проходы в зарослях бамбука, ломился через
кустарник, полз под лианами, рвавшими одежду и царапавшими лицо. Не отдыхая,
не останавливаясь, не сбавляя темпа, он пробивался сквозь джунгли.
После полудня в лесу стало темнее, наступила душная, гнетущая тишина.
Замолкли даже цикады, и Десень услышал грохот приближающейся грозы.
Казалось, накатывается гигантская волна, от которой нельзя уйти, нельзя
укрыться. Он поспешно забрался под густые, пахнущие хвоей ветви старой
араукарии. До кромки леса, по расчетам Десеня, оставалось не более двух
километров, но идти под тропическим ливнем было невозможно.
Лавина воды обрушилась на лес, заполнила его ревущими потоками. Вода
была сверху, снизу, вокруг, сам воздух был наполнен звенящей, клокочущей
водой.
Где-то наверху с оглушительным треском, перекрывающим рев воды и грохот
грома, ломались стволы деревьев.
Через полтора часа ливень прекратился, и Десень снова пошел на запад.
Идти приходилось по колено в воде. Только под вечер, увидев в просветах
деревьев белые, неимоверно далекие облака, Десень понял, что гонка выиграна
и Миар получит достаточно времени для анализа.
Он выбрался к морю совсем близко от пакгауза. Шуршал прибой, дрожала
протянутая к заходящему солнцу золотистая дорожка, мир снова стал бесконечно
большим. И можно было дышать, сколько угодно дышать чистым воздухом моря.
Спал он на крыше пакгауза.
Всю ночь снизу доносились тяжелые шаги. Миар спешил переработать
пальмовый сок в бальзам.
"Вот я и поймал зайчика, - подумал сквозь сон Десень, - зайчик прятался
в джунглях, но я его поймал".
Утром Миар показал ему пробирку с бурой маслянистой жидкостью -
бальзамом Будды.
- Вы не зря спешили, - сказал Миар. - В соке накапливается кислота,
постепенно разрушающая алкалоиды. Но вы успели, Жерар.
- А действие? - спросил Десень, вспомнив свою догадку.
Миар пожал плечами.
- Я пробовал на. мышах. Самые противоречивые результаты! Одна мышь
пришла в ярость. Вы ее увидите: маленькая белая фурия... . Пришлось отсадить
в отдельную клетку. Другая стала спокойной и ласковой. Третья, кажется,
поумнела. Четвертая - поглупела... Нельзя сделать никаких выводов.
- Кроме одного, - возразил Десень. - Бальзам как-то действует. В конце
концов действие алкоголя тоже не одинаково. Почему бы не допустить, что...
Миар решительно перебил:
- Ни в коем случае! У меня было сорок мышей. Четырех яоставил для
контроля. Остальных разбил на четверки. Первая четверка получила минимальную
дозу, вторая - больше... и так далее, вы понимаете. Так вот, дорогой Жерар,
получается разная реакция внутри четверки. Согласитесь, что четыре человека,
опрокинувшие по стаканчику, имели бы нечто общее, отличавшее их от другой
четверки, выпившей по большому графину... А тут абсолютно индивидуальная
реакция - независимо от дозы. Притом реакция необыкновенно устойчивая; я
почти уверен, что она сохранится надолго. Может быть, навсегда.
"Рыбка" ушла в Мангалур - отвезти Китца и пополнить запасы пресной
воды. Тем временем Миар продолжал опыты. Десень старался ему не мешать:
вставал на рассвете, до полудня бродил по лесу и возвращался с сумкой,
наполненной кореньями, стеблями, листьями. Миар посмеивался, наблюдая, как
он сушит свою добычу. В засушенном виде, утверждал Миар, джунгли более
приемлемы для цивилизованного человека.
Миар работал много, но говорил о бальзаме неохотно. Десень чувствовал,
что и для Миара становится очевидной необходимость опыта на человеке. На
четвертый день Миар получил крупные оранжевые кристаллы, похожие на хромпик.
Это было активное вещество, содержащееся в бальзаме.
- Красивый цвет, не правда ли? - сказал Миар, показывая Десеню реторту.
В прилипших ко дну реторты кристаллах вспыхивали и гасли алые искры. - А
ведь по структуре это вещество похоже на серотонин, который выглядит
совершенно иначе. С вашего позволения, Жерар, мы назовем эти кристаллы
десенитом. Пожалуйста, не возражайте. Когда вы вернулись из джунглей, у вас
был вид беглого каторжника. Да, мой друг, классический вид каторжника после
весьма нелегкого побега. Такие подвиги не должны оставаться без
вознаграждения.
Дееень усмехнулся:
- Превосходное вознаграждение - вещество, действие которого нельзя
постичь.. Послушайте, Поль, давайте говорить прямо. Нужен опыт на человеке.
Мне кажется, само упоминание о непостижимости означает, что опыты на
животных ни к чему не приведут. С животными все просто: здесь нет места для
этой самой непостижимости. Другое дело - человек. Представьте себе, что
бальзам действует на психику...
- Не считайте меня таким уж ее дураком, - перебил Миар. - Я пришел к
той же мысли. Но требовалось время, чтобы найти противодействующее вещество.
Найти и проверить на мышах.
- Отлично, - сказал Десень, - я выступлю в роли сорок первой мыши. А вы
по-прежнему будете экспериментатором.
Миар не согласился.
- Нет. У вас неподходящий характер. Слишком хороший. Если бальзам
действует так, как мы предполагаем, то логичнее, чтобы я был в роли мыши.
Они приступили к опыту в тот же вечер.
- Я отмерил минимальную дозу, - сказал Миар, встряхивая мензурку с
бурой жидкостью. - Возможно, этого недостаточно. Тогда вы дадите мне еще
одну дозу. Бальзам здесь, в темной бутыли, потому что на свету десенит
постепенно разлагается. Итак, Жерар, эта бутыль с красной наклейкой, вы
видите? Другая бутыль, вот эта, с синей наклейкой, - раствор нейтрализатора.
Нужна такая же доза. Будьте осторожны, обе жидкости чертовски похожи - по
цвету и даже по вкусу. Разумеется, при условии, что дикую горечь можно
считать вкусом. Нейтрализатор действует, если его принимают не позже чем
через час после приема бальзама. Это очень важно, Жерар. Очень важно. Не
забудьте следить за временем: мало ли что может случиться...
Помолчав, он закончил: - Вот и все инструкции. Я наведаюсь к мышам,
посмотрю, и мы, пожалуй, начнем.
Дееень внимательно разглядывал бутылки с бальзамом и нейтрализатором.
Действительно, не мудрено спутать: они абсолютно одинаковы, единственное их
отличие - узкие полоски цветной бумаги.
Реторты, колбы, склянки - ни на одной нет надписей. Это лаборатория
Миара, никто другой не смог бы здесь работать. "Что ж, - подумал Дееень, - в
конце концов на растениях тоже нет надписей, а я их как-то различаю..."
Дееень с досадой захлопнул крышку часов: прошло тридцать четыре минуты с
начала опыта, действие бальзама не ощущалось.
- Так что же вы чувствуете? - снова спросил он.
Миар пожал плечами.
Он сидел у стола и машинально рисовал чертиков на чистом листе бумаги.
Чертики выстраивались ровными рядами.
- Никаких отклонений, Жерар. Если вам не надоело считать мой пульс,
пожалуйста...
Дееень отошел к окну. Лохматое красное солнце спускалось к серой
полоске облаков на горизонте, и, едва оно коснулось этой полосы, кромка
облаков вспыхнула оранжевым пламенем. Десеню вспомнилась солнечная колоннада
в лесу. Он видел ее, возвращаясь с пальмовым соком, вскоре после окончания
ливня.
Он брел тогда в полумраке, по колено в мутной воде. Трудно было
сохранять равновесие, ступая по ослизлым сучьям и листьям.
Чтобы не упасть, он цеплялся за свисавшие стебли лиан - и на него
обрушивались потоки воды, застоявшейся в густых ветвях деревьев.
Внезапно где-то наверху солнце вырвалось из-за туч: множество ярких
лучей пронзило джунгли.
Перед изумленным Десенем возникла бесконечная колоннада: столбы света,
строго параллельные и расположенные в каком-то неуловимом порядке,
поддерживали зеленую твердь леса.
Еще ни разу за долгие годы своих путешествий Дееень не видел ничего
подобного. Забыв о том, что нужно спешить, он рассматривал гигантский зал с
ослепительными колоннами.
Прошелестел ветер. Колонны дрогнули, сузились. Теперь они были похожи
на льющиеся сверху золотистые струи: в лучах переливалась, кипела, искрилась
мошкара. Дееень подумал, что красота, наверное, непостижима, если самое
волшебное зрелище можно сделать из простых лучей света и мошкары!..
Новый порыв ветра раздробил лучи. Они потускнели и быстро погасли.
Дееень знал, что джунгли навсегда останутся в его памяти такими, какими он
увидел их в эти короткие минуты-.
Расчищая ножом путь, он добрался до невысокой кокосовой пальмы,
вскарабкался по лианам наверх и сорвал молодые орехи.
Из-за широких листьев рафинофора .высунулась остренькая обезьянья
мордочка; черные глаза ошеломленно уставились на человека.
- Не бойся, - сказал Десень, и обезьянка, пискнув, скрылась.
Лишь исключительное сочетание условий - определенная высота леса,
какое-то особое расположение наблюдателя относительно деревьев и солнца -
могло создать солнечную феерию. Десень с сожалением покидал это место. Он
думал о том, что лучи, проникнув в глубину, высветили душу джунглей. Быть
может, так действует и бальзам, открывая в человеческой душе нечто
непостижимое?
...Сорок одна минута.
Миар продолжал рисовать чертиков. Но что-то изменилось в рисунке -
Десень это заметил и подошел ближе.
Порядок нарушился: чертики были причудливо разбросаны по листу.
Некоторые из них держались за руки, образуя цепочки.
- Черти, кажется, разбираются в химии, - сказал Десень. - Вот шесть
чертей взялись за руки. Чем не бензольное кольцо? И тут еще два таких
кольца... Послушайте, Поль, да ведь это фенантреновая группа!
- Я рисовал, ни о чем не думая, - ответил Миар, внимательно разглядывая
рисунок. - Только чтобы занять время. Фенантреновое кольцо? Да, похоже.
Очень похоже. Бог мой, Жерар, - голос у него дрогнул, - это может быть
формулой морфина...
- Вы что-нибудь понимаете? - спросил Десень.
- Здесь должны быть две гидроксильные группы... Здесь и здесь. Полгода
искать и не увидеть такой возможности! Я нащупывал эту формулу еще до
отъезда и сейчас отчетливо вижу...
- Вы забыли про бальзам, - перебил Десень.
- Бальзам? Что вы хотите сказать, Жерар?
Десень не ответил. Так всегда, думал он, мы не предусматриваем даже
самых простых вариантов.
Надеемся, что решение можно будет принять по ходу дела.
И в спешке ошибаемся. Не следовало напоминать о бальзаме. Надо было
наблюдать, только наблюдать.
- А ведь вы правы, - сказал Миар, вставая из-за стола. Он смотрел на
Десеня невидящим взглядом и, казалось, к чему-то прислушивался. - Это
бальзам. И если бы вы теперь спросили, что я чувствую... Ясность мышления -
вот что. Как будто бальзам смазал там шестеренки, - он постучал по лбу, - и
они завертелись быстрее, лучше... Бог мой, этому бальзаму цены нет!
Десень взглянул на часы. Сорок четыре минуты.
- ПЬтом может наступить упадок сил, - сказал он.
- Ни в коем случае! Вы же видели на мышах: депрессии не бывает. Нам
нечего опасаться, давайте продолжим опыт. Я принял мизерную дозу. У этого
питья отвратительный вкус, но чего не вытерпишь ради науки... Давайте
увеличим дозу вдвое, а? Что вы на это скажете?
Он быстро ходил из угла в угол, почти бегал. Впрочем, такова была его
обычная манера.
- Я не понимаю вас, Жерар, - продолжал он. - Все шло так хорошо - и
вдруг вы хотите прервать опыт. Почему?
На полке, совсем близко от Десеня, стояли две одинаковые склянки с
узкими бумажными наклейками - красной и синей.
Склянки вздрагивали от резких шагов Миара.
- Опыт закончен, - сказал Десень. - Примите нейтрализатор, и разберемся
в результатах.
- В чем тут разбираться? Бальзам усиливает мыслительные способности -
ясно и так. Подумайте, Жерар, я вывел формулу морфина, не замечая даже
усилий! За сегодняшний вечер мы решим дюжину таких задач. Представляю
физиономию Пшорра - он тоже ищет формулу морфина...
- Вы ошибаетесь, Поль, считая бальзам усилителем мыслительных
способностей.
- Но формула, вот эта формула, - Миар подбежал к столу и ткнул пальцем
в лист бумаги. - Как вы можете утверждать...
- Могу, Поль. Я думал об этом раньше - и был на шаг от догадки. Я
наблюдал за вашими мышами. А теперь я вижу, как бальзам действует на
человека... Успокойтесь и выслушайте. Дело намного сложнее, чем вам кажется.
Бальзам - универсальный усилитель. Он усиливает все особенности характера.
Не знаю даже, как сказать: характера или ума. Так или иначе - он усиливает
все качества. Именно это делает его действие непостижимым. Пожалуйста, не
перебивайте, Поль... Из обычного человеческого "я" бальзам делает "Я"
большое, даже грандиозное. Да, бальзам способен превратить талант в
гениальность. Зато из человека с едва ощутимыми задатками жадности бальзам
сделает Шейлока. А человека, едва склонного к подозрительности, он превратит
в Отелло... Мне трудно это сформулировать, вы улавливаете мою мысль, Поль?
Этот бальзам... так действуют некоторые фотографические реактивы: усилитель
делает изображение более резким, а закрепитель фиксирует это контрастное
изображение. Настолько ли хорош современный человек - вы, я, любой, - чтобы
усилить... не знаю, как сказать, спектр наших качеств, что ли, и закрепить,
навсегда закрепить в усиленном виде?
- Сегодня вы многословны, мой друг. Можно сказать короче. Допустим,
формула человеческого сознания а плюс b плюс с. Тогда действие бальзама...
- Но почему так примитивно, почему только "а", "Ь", "с"?
- Бог мой, на самом деле в формуле могут быть сотни величин. Это не
меняет сути дела. Так вот, бальзам превращает а в а3, b - становится равным
Ь3, с - с8. И так далее. Вы это имели в виду? Бальзам усиливает все
качества, утверждаете вы, плохие и хорошие - и какое-нибудь незаметное
раньше с, превратившись в с3, может стать опасным. Я правильно вас понял? Не
буду сейчас обсуждать вашу догадку. Допустим, она верна. Но объясните:
почему надо прерывать опыт? Я не стал ни венецианским купцом, ни
венецианским мавром. Бальзам позволяет мне лучше думать - и только.
- Вы приняли бальзам сорок восемь минут назад. Еще четверть часа - и
нейтрализатор не подействует.
- Что ж, прекрасно. Поймите, Жерар, у меня бальзам усиливает только
мышление.
- Неизвестно. В других обстоятельствах...
- Бог мой, как вы сегодня недогадливы! Вы же видели: сила мышления,
будучи увеличена, проявилась даже непроизвольно. Она прорвалась, понимаете?
Но только она одна! Согласно вашей гипотезе это редкий, но благоприятный и
безопасный случай. Так почему бы нам этим не воспользоваться? Ведь и
дальнейшее изучение бальзама пойдет быстрее, если мы будем лучше соображать.
"Смешно, - подумал Десень,я пытаюсь состязаться с ним в логике. Это его
стихия. Логика и упрямство... Впрочем, тут сложнее: упрямство, подхлестнутое
бальзамом, заставляет служить себе логику. Конечно, все дело в бальзаме!
Появился этот самый с3. Иначе Поль увидел бы опасность... Глупое положение.
Чтобы прекратить действие бальзама, нужно принять нейтрализатор. А чтобы
Поль принял нейтрализатор, должно прекратиться действие бальзама.
Заколдованный круг. И как еще заколдованный!.."
- Я ожидал от вас большей решительности, - говорил Миар. - Видимо,
путешествия расслабляют волю исследователя. Все эти поездки, прогулки,
плавания слишком приятный способ познания... Не принуждаю вас. Но мое
право - решать за себя. Если за час я могу узнать то, на что при обычных
условиях потребуется десять лет, зачем мне эти десять лет?
- Послушайте, Поль...
- Достаточно, Жерар. Не станем же мы принуждать друг друга. Каждый
решает за себя. Так будет разумно и справедливо.
- Справедливо? - переспросил Десень.
Ему вспомнился постоялый двор у переправы через Рио-Гранде.
Однорукий Аумадо кричал тогда о справедливости, а рядом с ним лежали
два пистолета, и Десень знал, что заряжен только один из них. Только один...
Нелепая идея: то, что удалось с подвыпившим Аумадо, не удастся с Миаром.
Но другого выхода просто нет.
- Пожалуй, вы правы, - тихо сказал Десень. - Я согласен. Пусть будет
по-вашему.
Он снял с полки склянку и протянул ее Миару.
- Вот бальзам.
Единственная возможность - сыграть на упрямстве и логике.
Пусть Поль что-то заподозрит; подозрительность - великолепный трамплин
для глупости... и ума.
С этого трамплина прыгают одинаково.
- Поверьте, ничего не случится, - миролюбиво произнес Миар, принимая
склянку. Он почти напевал. - Ничего не случится, ничего...
В глубине комнаты был полумрак, но Десень видел, какими точными
движениями Миар отмерял в мензурке бальзам. "Там совсем темно, - подумал
Десень, - что можно заметить в такой темноте?.." Внезапно Миар поставил
мензурку на стол и с бутылью в руках направился к окну. Он внимательно
всматривался в красную наклейку. Он прямо-таки впился в нее взглядом.
- Почему этот конец отклеен? - спросил он. - Посмотрите...
- Не знаю, - быстро ответил Десень.
- Мой бог, Жерар, кажется, вы хотите меня провести!..
- Но...
- Вы поменяли этикетки?
- О чем вы говорите, Поль?
- Ну, конечно! Теперь я понимаю, почему вы уступили... И так охотно
дали мне эту бутыль.
- Это бальзам, поверьте, - сказал Десень. Голос его прозвучал, как
надо, - очень честно, Миар пожал плечами.
- Я заметил что-то странное в вашем поведении. Не хотелось верить, что
вы можете прибегнуть к таким... аргументам.
- Это бальзам, - повторил Десень. И снова его голос прозвучал, как
надо.
Буркнув что-то, Миар поставил бутыль на полку.
- Когда вы это сделали? - спросил он. - Неужели еще до опыта?
Он взял другую бутыль, внимательно оглядел синюю наклейку и
удовлетворенно усмехнулся.
- Ну вот. Здесь тоже наклеено не так. Я отлично вижу! Быть может, вы
руководствовались самыми лучшими побуждениями, но, право, Жерар, вы
злоупотребили моим доверием.
"Все-таки есть на этом свете справедливость, - подумал Десень, - даже
встреча с Аумадо может чему-нибудь научить... Но как силен с3!"
- Вы ловко проделали это, - продолжал Миар. - Вот только слишком охотно
передали мне бутыль с красной наклейкой. Я сразу подумал: почему? И вывод
напрашивался сам собой... Ладно. Теперь все ясно, возобновим опыт. Ведь вы
не будете мне мешать?
Десень смотрел, как Миар отливает из бутыли с синей наклейкой двойную
дозу вязкой темной жидкости. "Что ж, на здоровье! Двойная доза
нейтрализатора нисколько не повредит. А потом мы спокойно поговорим. Без
этого проклятого с3.
Весь день шкипер до хрипоты ругал Даниэля Китца, всучившего ему амулет
из змеиной кожи. Амулет должен был притягивать попутный ветер, но паруса
"Рыбки" тяжело висели на реях. Воздух, прокаленный тропическим солнцем, был
неподвижен. Шкипер клялся, что выбросит паршивый амулет за борт. Он поносил
родственников Китца, потом всех англичан вообще, потом родственников всех
англичан, пока не дошел - по какой-то странной ассоциации - до римского
папы.
И тогда с оста потянуло ветерком.
- Вот, мсье, - сказал шкипер, показывая Десеню амулет, подвешенный на
кожаном шнурке. - С этими штуками всегда так. Потребуйте с них как следует,
и они все сделают.
С наступлением темноты ветер окреп. Шкипер настороженно прислушивался к
поскрипыванию мачт, но парусов не убирал...
- Даниэль Китц продолжает нам покровительствовать, - сказал Десень. Он
и Миар сидели за рубкой, там не было ветра. - Странный человек этот Китц.
Не могу представить, каким бы он стал, приняв бальзам. Из таких людей
бальзам должен делать злодеев или святых. Вот оно, непостижимое...
- Может быть, - отозвался Миар. - Очень может быть... Вы знаете, Жерар,
я до сих пор не освоился с нашим решением. Логически все правильно, тут не о
чем спорить. И все-таки... Смысл науки в том, чтобы открывать людям новое.
Но мы, открыв это новое, решили его не оглашать... Я хочу, чтобы вы меня
поняли, Жерар. Нет никаких сомнений, что бальзам может оказаться и
величайшим благом и величайшим злом. Но ведь это не впервые: порох,
например, и добро и зло. В конце концов даже огонь, самое древнейшее
открытие, тоже добро-зло. Нет другого пути для прогресса: нужно идти через
такие открытия... Подождите, Жерар, я еще не все сказал. Так вот, я
чувствую, что бальзам, с его каким-то совершенно особенным добром-злом,
отличается и от огня, и от пороха, и от пушек. Но чем? Большей величиной
добра-зла?
- Вы хорошо сказали, Поль: добро-зло... Да, любое открытие содержит это
самое добро-зло.
Но всегда видно, как используется открытие - для зла или для добра. С
бальзамом иначе. Добро или зло - дать его Китцу? Добро или зло - дать его
любому человеку?.. Обычно открытия носились к тому, что вне человека. Во
всяком случае, они не затрагивали человеческой сущности. И только бальзам...
Машины возвеличивают или угнетают человека, но они остаются вне человека.
Когда же вы начинаете менять сознание... О, тут можно сделать из человека
прекрасного бога или мерзкого зверя!.. Да, Поль, современная наука
преобразовала мир. Железные дороги, электричество, дирижабли, синематограф
братьев Люмьер, опыты с телеграфированием без проводов... Но теперь я вижу
огромный материк, еще не открытый наукой. Сознание человека, его мышление.
Даже шире - сущность человека. Тут, как на контурной карте, отмечена только
береговая линия. Мы пока не знаем, что там, в глубине материка. Власть тоже
меняет человека. А что мы об этом знаем? Кто это изучает? Где формулы, по
которым можно рассчитать, что получится из Китца, если дать ему власть
Чингисхана или богатство Ротшильдов?.. Нужно понять, каков человек.
- И каким он должен стать.
- Да. Не зная этого, нельзя использовать бальзам. Быть может, удастся
открыть и другие средства воздействия на мозг, на сознание человека. С ними
возникнет та же проблема. Мы вступаем в неисследованный мир... Странная
мысль, Поль, но мне кажется, где-то впереди главная наука. Быть может, ее
назовут человекологией. Наука о превращении человека в Человека с большой
буквы. Наука о том, каков человек и каким он должен стать, в чем цель
существования человечества. Иначе мы никогда не будем знать, что нужно
человеку.
- Опасная наука. Найдутся оппоненты, которые будут возражать свинцом.
Опыты придется ставить на баррикадах...
- Мой дед был коммунаром, Поль.
- Жаль все-таки, что надо молчать о десените...
Десень ничего не ответил. До слез обидно, когда убегает зайчик.
А ведь он был пойман, изумительный зайчик, о котором можно только
мечтать...
К ним подошел шкипер.
- Команда собирается отметить праздник, - сказал он. - Отчаянный народ:
у них только прокисшее бомбейское вино, но они осмелились пригласить вас,
мсье Жерар, и вас, мсье Поль.
Десень рассмеялся, он насквозь видел шкипера.
- Мы придем, Жан, спасибо. Помнится, в Марселе нам доставили анкерок
бургундского. Если отчаянный народ не будет возражать...
- Они неприхотливы, мсье.
- У меня в каюте, - сказал Миар, - вы обнаружите и коечто покрепче.
Справа, на полке.
- Я видел, мсье Поль. Издали. - Шкипер кашлянул. - Ребята будут
довольны. Длинный Жорж с утра сочиняет тост...
Гудели туго натянутые паруса.
Маленькая шхуна, подхваченная ветром, отважно летела сквозь ночь.
- Мы даже не заметили, как прошло рождество, - тихо сказал Миар. -
Подумать только, кончается девяносто девятый год. Еще несколько часов - и
мир вступит в двадцатый век...
"Каким он будет, - думал Десень, - этот новый век? Век науки? Конечно.
Век революций? Да. Век искоренения злобы, варварства, войн? Безусловно".
- Двадцатый век, - продалжал Миар, - вот кому принадлежит наше
открытие. Мы не долго будем держать его в тайне. Наступает новое время -
просвещенное, гуманное...
Десень молча пожал ему руку.
Что поделаешь, зайчик выскользнул и удрал. Ладно, зайчик, беги! Ты еще
не раз будешь удирать. Но когда-нибудь мы тебя поймаем. Придет такой день.
Придет!
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 20.01.2004 19:24