В. Журавлева.
Эти удивительные звезды
Бакинцы, бывавшие до войны в Нагорном парке, вероятно помнят старика с
телескопом. Я была тогда совсем девчонкой, но хорошо помню и старика, и
телескоп, и косую надпись на жестяном плакатике: "Аттракцион "Зрительная
труба" - 30 коп".
"Зрительная труба" стояла в самой высокой части Нагорного парка, на
каменных плитах возле недостроенного бассейна. Сквозь щели между плитами
пробивалась трава, и массивный деревянный штатив телескопа казался вросшим
в землю.
Аттракцион "Зрительная труба" работал ежедневно, в любую погоду, с
трех часов дня до поздней ночи. Если шел дождь, старик раскрывал большой
черный зонт и придвигал свой стул вплотную к телескопу.
В обычные дни посетителей в парке было мало. Молодые, недавно
посаженные деревья почти не давали тени, солнце плавило асфальт на
пустынных аллеях. Старик привязывал ручку раскрытого зонтика к изогнутой
спинке стула и вытаскивал из кармана книгу.
Он читал, а мы сидели на каменных ступеньках бассейна.
Тридцать копеек-это было слишком дорого, и мы терпеливо ждали, когда
старик отложит книгу, снимет очки, прищурится, оглядит нас и скажет: "Ну-с,
молодые люди, вот, вы и вы, пожалуйте к инструменту".
Нас было много, человек двадцать, а старик подзывал двух-трех, да и то
не каждый вечер. Мне не везло, меня он как-то не замечал. Может быть, он
выбирал тех, кто постарше; я тогда училась в третьем классе.
По субботам и воскресеньям старику вообще было не до нас. У телескопа
толпился народ. Ох, эти счастливчики! Они получали билеты и могли смотреть
на Луну, на Марс, куда угодно, до тех пор, пока пересыпался песок в больших
песочных часах, по которым старик отмерял время. Случалось, что люди не
смотрели на небо, а направляли телескоп вниз: там была танцплощадка. Тогда
старик, покашливая, нетерпеливо встряхивал песочные часы и говорил
скрипучим голосом: "Время истекает, освободите инструмент...".
В мае, когда нас отпустили на каникулы, я начала собирать деньги,
чтобы посмотреть в телескоп. Два раза у меня набиралось по полтиннику, а в
третий раз оказался даже рубль, но по дороге в парк было слишком много
соблазнов: кино, мороженое и яркие, рвущиеся в небо воздушные шары.
Кое-кто из ребят на лето уехал, нас стало меньше, и все-таки мне
по-прежнему не везло: в телескоп смотрели другие.
Посмотрев, они возвращались, небрежно усаживались на ступеньках и
рассказывали о том, что видели. Чаще всего смотрели на Марс и потом
говорили о марсианских каналах. Говорили, что вода в каналах зеленая, что
марсиане разъезжают в моторных лодках, а в жаркие дни купаются у берегов
канала. Жаркие дни на Марсе совпадали с жаркими днями в Баку: тогда мне это
казалось вполне естественным.
Смотрели, конечно, не только на Марс. Смотрели на Луну и рассказывали
о высоких горах. Смотрели на Сатурн и мелом рисовали на каменных ступенях
кольца: они получались очень красивые, и всем было обидно за нашу Землю,
которая не имеет ни одного кольца.
Я хорошо помню тот день, когда набрала тридцать копеек и не потратила
их до самого вечера. Старик взял три гривенника, аккуратно оторвал билетик,
похожий на трамвайный, и спросил: - Что будете наблюдать?
Я сказала, что хочу посмотреть на звезды. Старик удивленно пошевелил
усами. Я не помню, какое у него было лицо, а выдумывать мне не хочется. Но
усы я запомнила. Они были длинные, желтоватые по концам.
- Значит, звезды, - неуверенно сказал старик. - Вы увидите те же самые
точки. Только чуть-чуть ярче. Может быть, навести на Луну?
Меня ошеломило "вы", но я упрямо повторила: - Звезды...
Накануне у меня появилась чрезвычайно интересная догадка. Я подумала,
что звезды мигают не просто так, а "со значением" - сигналят нам. Я слышала
об азбуке Морзе и была убеждена, что звезды мигают именно по этой самой
азбуке. Надо было разглядеть точки и тире и запомнить несколько букв.
- Звезды - так звезды, пожалуйста, - сердито произнес старик. - Не
возражаю. Но какие именно?
Я показала наугад. Старик мельком взглянул на небо, буркнул: "Лебедь"
- и быстро навел телескоп.
Я увидела звезды.
Нет, старик был неправ: в телескоп звезды были совсем другими! Небо
казалось значительно темнее, звезды - ярче, и самих звезд было очень много.
Но не это главное. Небо стало глубоким. Я увидела расстояние, сумасшедшее
расстояние до звезд и еще большее расстояние - за ними. Там, на дне неба,
угадывались другие звезды. Они были так далеки, что я их не видела. Но
оттуда, из непомерной глубины, они излучали рассеянный свет, и поэтому небо
было не совсем черным.
Я долго всматривалась в небо, стараясь увидеть утопленные в нем
звезды. Я ничего не слышала. Умолк оркестр на танцплошадке. Стихли азартные
возгласы стрелков в тире.
Перестала скрипеть карусель. Все звуки исчезли. Прошло очень много
времени - и вдруг я вспомнила про песочные часы.
Я испугалась. Открыв зажмуренный глаз, я осторожно посмотрела на
старика. Он спокойно сидел на своем стуле, а рядом, прямо на полу, стояли
песочные часы - и весь п е с о к б ы л уже внизу!
"Не замечает", - подумала я. Мне так долго не везло, что я восприняла
это как вполне заслуженную справедливость.
И снова я увидела звезды.
Нет, старик определенно ошибался: в телескоп звезды совсем другие! Они
кажутся теплыми и цветными. Я попыталась сосчитать самые красивые звезды.
Рядом с огненно-желтой звездой была ярко-голубая, чуть дальше - две
оранжевые, красноватая, потом еще две голубые. Я сбилась и, уже ни о чем не
думая, смотрела, смотрела, смотрела...
- Мадемуазель, - прогудел надо мной густой, насмешливый голос. - Ваше
время смотреть в трубу, пардон, вылетело в трубу. А?..
Он был слегка навеселе, этот шумный, хорошо одетый, пахнущий
одеколоном толстяк.
- Вылетело в трубу, - повторил он и удивленно причмокнул. -
Недур-р-рно сказано. А?..
Он держал в руке целую пачку смятых билетов. Старик неуверенно
улыбался.
Я возвращалась из парка, выбирая тихие, безлюдные улицы. О том, что
надо было разглядеть точки и тире, я вспомнила только у самого дома.
Вспомнила без особой досады: все равно я твердо решила отказаться от
мороженного и кино и набрать денег на пять, можег быть, даже на восемь
билетов.
Утром, проснувшись, я услышала шум дождя. Я перепробовала все
известные мне заклинания (в третьем классе я их знала много), но дождь не
прекращался. Вечером я всетаки пошла в парк.
Старик сидел под зонтом, у зачехленного телескопа. С зонта стекали
крупные капли и гулко падали на потертый плащ.
Кажется, старик обрадовался моему приходу.
- Никого нет, - сказал, он. - Дождь.
Я ответила: да, дождь.
Старик помолчал, потом спросил: - Понравилось... вчера?
Я не успела ответить, он строго сказал: - Станьте сюда, под зонт. Вы
могли бы вчера наблюдать Вегу. Созвездие Лиры. Это интереснее.
Я спросила: мигает ли Вега? Старик удивленно посмотрел на меня. Я
объяснила ему свою идею.
- Ты так думаешь? - с сомнением проговорил он. - Азбука Морзе... Хм...
Однако почему никто не догадался об этом раньше тебя?
- Ну, это было очень просто! Люди мало смотрят на небо. Даже здесь, в
парке, они толпятся на танцплощадке, стоят в длинной очереди у кассы
кинотеатра или без дела слоняются по аллеям. А в городе, на улицах, они
вообще не думают о небе. Я, например, никогда не видела, чтобы прохожие
смотрели на звезды.
- Очень верное наблюдение. - охотно согласился старик.- Люди почему-то
мало интересуются астрономией. Вы знаете, я не выполняю план. Да, да! В
таком большом городе из ста человек в среднем только ноль семдесят одна
сотая человека раз в году посещает мой аттракцион. Так подсчитал плановик в
тресте, - он погрозил кому-то длинным костлявым пальцем, - Остальные живут,
не глядя на настоящее небо. Притом ноль семьдесят одна сотая - это план. В
мае я выполнил план на шестьдесят два процента. И вы знаете, по чести
говоря, это же мизерный план...
Он долго бормотал что-то беззвучное. Казалось, он забыл обо мне. Дождь
прекратился, но небо было закрыто унылыми черными облаками. Они медленно
поднимались из темносерого моря и с угрюмой неторопливостью ползли вверх, к
небу. А в море, очень далеко, вспыхивали и гасли крохотные искры маячных
огней.
- Точки, точки, - неожиданно сказал старик. Голос у него был громкий и
сердитый. - Я вас спрашиваю: чго они нам передадут?
Я ничего не понимала, и старик терпеливо повторил свой вопрос.
Расстояние до звезд, объяснил он, очень большое, сигналы будут идти сто
лет, не меньше. Поэтому нельзя разговаривать так, как будто мы рядом. Надо
сразу сказать все, как в письме, потом сто лет ждать пока письмо дойдет, и
еще сто лет ждать пока прибудет ответ. Но мы вообще вряд ли сможем
ответить: у нас нет таких ярких ламп.
- Так я спрашиваю, - сказал старик, - что они сообщат нам в своем...
хм... письме?
И тут же добавил: - Если, конечно, считать, что звезды мигают именно
по азбуке Морзе.
Я не знала, что ответить. Я не думала об этом раньше.
- Сначала они поздороваются, - сказала я без особой уверенности. Дома
мне твердили, что вежливость никогда не повредит.
- Допустим, - согласился старик-Что потом?
- Потом они расскажут о себе. О том, как они живут.
Старик пошевелил усами и одобрительно пробормотал: "Не лишено смысла,
отнюдь не лишено".
- А потом?
- А еще потом они объяснят нам, как устроить такую лампу, чтобы мы
могли отвечать.
Старик молчал. Мне показалось, что он недоволен. Подумав, я сказала,
что они могут сообщить нам про разные машины. Чтобы можно было построить
такой ледокол, который дойдет прямо до полюса - туда, где были папанинцы.
Потом они сообщат про самолеты. Чтобы можно было пролететь не
останавливаясь вокруг всей Земли. И про винтовки. Чтобы не мазали, как в
тире.
Старик встрепенулся.
- Почему ты сказала о винтовках?
Он очень волновался, и это было странно. Я сказала о винIll топках
только потому, что внизу, рядом с танцплощадкой, зажглось составленное из
лампочек слово "Тир".
- Все верно, девочка, - грустно сказал старик. - Лампы, ледоколы,
самолеты, винтовки... Лампы тоже винтовки.
Возражать я не решилась.
- Вот этот инструмент, - старик ткнул пальцем в мокрый чехол
телескопа,-сделан знаменитой немецкой фирмой "Рейнфельд и Хартель". В
Германии сейчас фашисты. И лучшие в Европе инструменты сейчас в фашистских
обсерваториях. Как ты думаешь, девочка, хорошо, если фашисты раньше других
прочитают эти точки-тире и сделают винтовки, которые будут стрелять без
промаха?
Он не дал мне ответить.
- Ты упомянула про винтовки, - продолжал он. - Но когда ты станешь
чуть старше, ты поймешь, что всякое знание можно превратить в оружие. Даже
лампы. Ты видела военные прожекторы? Ну, вот- Это опасно, это даже страшно:
дать оружие, не зная - кому и для чего. Если там (он показал на небо) есть
разумные существа, они это понимают. Должны понимать. Обязаны...
Я не стала спорить, хотя старик был, конечно, неправ.
Фашисты совсем не опасны. Я видела в кино: фашистов всегда побеждали.
И насчет телескопов старик тоже ошибался.
Наверное, раньше, при царе, у нас были плохие телескопы. А теперь наши
телескопы обязательно самые лучшие.
- Лига Наций! - раздраженно пробормотал старик. Он снова перестал
замечать меня и говорил сам с собой. - Что может сделать Лига Наций, если у
нее нет ни одного своего телескопа?.. Сообщение примет какое-то одно
государство, и тогда... Что тогда, я вас спрашиваю? А разве лучше, если о
сообщении узнают все государства?.. Нет они обязаны это понимать. Сейчас
нельзя. Только после мировой революции, не раньше, никак не раньше...
Вытянув длинную шею, он долго смотрел на небо.
- Ну, вот, - сказал он. - Сплошная облачность. Кто придет сюда в такую
погоду?.. Иди домой, девочка. У меня служба, я должен сидеть здесь. А ты
иди. Завтра, бог даст, будет хорошая видимость, и я покажу тебе Бегу. Это
очень красивая голубая звезда...
Я не смогла прийти на следующий день. У меня поднялась температура,
болело горло, и четыре дня мне пришлось лежать. Я много думала о звездах;
когда болеешь, ничего не разрешают делать, и остается только думать. Я
пыталась представить письмо, которое отправят нам с далекой звезды.
Письмо начиналось так: "Здравствуйте, люди, живущие на Земле!.." Потом
я изменила начало: "Здравствуйте, хорошие люди, живущие на Земле!.." Но тут
возник вопрос - понимают ли нехорошие люди, что они - нехорошие? Или им
кажется, будто они хорошие? Ведь тогда они решат, что письмо отправлено
им... Это был тяжелый вопрос. От него болела голова.
Через четыре дня мне разрешили гулять во дворе. В парк меня не
пускали, зато я собрала три рубля. Я подсчитала, что к воскресенью у меня
наберется и на кино, и на воздушный шарик с рисунком. А на остальное я
куплю билеты, чтобы старик мог выполнить свой план.
В воскресенье, двадцать второго июня, началась война.
В перрые суматошные дни войны я совсем забыла о старике. Но однажды,
когда в безлунном небе загорелись тысячи ярких звезд, я вспомнила, про
голубую Бегу.
На следующий день, с трудом дождавшись половины третьего, я побежала в
парк. Было очень жарко, солнце немилосердно раскалило асфальт. Я бежала по
душным аллеям.
- Стой!
Я остановилась. Из-за дерева вышел солдат.
- Туда нельзя, - сказал он. - Поворачивай. Быстро!
Там, где раньше был аттракцион "Зрительная труба", стояли зенитные
пушки. Их длинные стволы тянулись к небу.
Наступили трудные военные годы. Люди теперь часто смотрели в небо. По
ночам над городом, стирая звезды, встревоженно метались узкие лезвия
прожекторных лучей. Мы ходили- всей школой - в парк рыть щели.
Я никогда больше не видела старика. Это было очень обидно, потому что
я часто думала о звездах и о письме, которое нам могли просигналить
откуда-нибудь с Беги. Я уже знала, почему мерцают звезды. Знала, что
звездные "точки-тире"- не азбука Морзе. Но все это не очень существенно:
сообщение можно отправить другим способом. Я не знала самого важного: о чем
будет сообщение?..
Ответа на этот вопрос я не нашла до сих пор.
Я прочитала, кажется, все, что написано о связи с инозвездными
цивилизациями. Но нигде, решительно нигде, не было ответа. Как-то у меня
появилась странная мысль: они ничего не скажут, они передадут музыку,
потому что музыку нельзя обратить во зло.
Недавно я встретила в журнальной статье любопытные подсчеты. Нужно,
утверждал автор статьи, всего сорок тысяч секунд, то есть двенадцать часов,
чтобы передать в сантиметровом диапазоне радиоволн всё, что накоплено за
долгую историю человеческой культуры. Но не обязательно, говорилось в
статье, передавать все. Если отобрать основные сведения о науке, технике,
культуре, передача займет всего сто секунд. Статья заканчивалась так:
"Какой огромный импульс для дальнейшего развития человеческой культуры дало
бы обнаружение и расшифровка радиосигналов от сверхцивилизаций!.." Сто
секунд - это очень заманчиво. Сто секунд, и антенна радиотелескопа примет
информацию об открытиях, к которым пришлось бы идти тысячи лет. Сто секунд,
и кто-то получит знания, дающие безграничную силу...
Точная и наивная математика!
Иногда я поднимаюсь в парк, туда, где был аттракцион "Зрительная
труба". В ночном небе мерцают звезды. Это, к сожалению, не точки-тире. Но
всмотритесь: есть что-то нетерпеливое в этом мерцании. Всмотритесь
внимательно, и вы без азбуки Морзе поймете голос далеких звезд: -
Здравствуйте, люди, живущие на Земле! Как медленно" идет время... Мы
ждем... Мы ждем...
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 27.08.2003 19:46