ВАЛЕРИЙ ЗОЛОТУХА
                    ВЕЛИКИЙ ПОХОД ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ ИНДИИ
                           Революционная хроника
   Посвящается - красноармейцам, командирам и комиссарам Первого особого
ордена Боевого Красного Знамени революционного кавалерийского корпуса им.
В. И. Ленина.
                               ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
   ВСЕ ТАЙНОЕ ОДНАЖДЫ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ. ПРИШЛО ВРЕМЯ УЗНАТЬ САМУЮ БОЛЬШУЮ И
 САМУЮ СОКРОВЕННУЮ ТАЙНУ ВЕЛИКОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ. ОНА НАСТОЛЬКО
 НЕВЕРОЯТНА, ЧТО У КОГО-ТО МОЖЕТ ВЫЗВАТЬ СОМНЕНИЯ. СОМНЕВАЮЩИМСЯ ПРИДЕТСЯ
 НАПОМНИТЬ СЛОВА ВОЖДЯ РЕВОЛЮЦИИ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА ЛЕНИНА, СКАЗАННЫЕ ИМ
 НАКАНУНЕ ЭТИХ ПОКА ЕЩЕ НИКОМУ НЕ ИЗВЕСТНЫХ СОБЫТИЙ: ПУТЬ НА ПАРИЖ И ЛОНДОН
 ЛЕЖИТ ЧЕРЕЗ ГОРОДА АФГАНИСТАНА, ПЕНДЖАБА И БЕНГАЛИИ. НЕ ЗНАТЬ О ВЕЛИКОМ
 ПОХОДЕ ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ ИНДИИ ЗНАЧИТ НЕ ЗНАТЬ ПРАВДЫ НАШЕЙ ИСТОРИИ.

                               Глава первая
                                  Индия.
           Штат Махараштра. Мертвый город. 23 октября 1961 года.
   Тучи сгустились быстро и незаметно, на мгновение всех ослепила
огромная, от неба до земли, белая ветвистая молния, и с неба хлынули
потоки теплой, нагретой тропическим солнцем воды.
   Совместна археологическая экспедиция АН СССР и МГУ дружно выскочила из
раскопочной ямы и с криками, смехом и девичьим визгом понеслась к
сооруженному неподалеку навесу.
   Накрывшись джутовыми циновками, сгрудились в стороне от навеса индийцы.
   - Эй, идите к нам! Здесь сухо! Кам ту ас, френдс! - звонко и весело
прокричала им светловолосая, с длинной толстой косой девушка в ситцевом
цветастом платье.
   Индийцы застенчиво улыбались в ответ, но не двигались с места.
   - Хинди, руси пхай-пхай! - озорно настаивала девушка.
   - Прекратите, Эра, как вам не стыдно! - рассерженно обратился к ней
руководитель экспедиции членкор Олег Януариевич Ямин.
   - Неужели вы не понимаете, что за это их хозяин может их уволить!
   Но девушка уже забыла об индийцах, она выбежала под дождь, расправила
руки, как крылья, закружилась на месте и запела радостно:
   Пароход белый-беленький,
   Черный дым над трубой,
   Мы по палубе бегали,
   Целовались с тобой...
   - Эрка, простудишься! - кричали ей из-под навеса, но она продолжала
кружиться и петь, а остановилась тогда, когда кто-то спросил:
   - А где же Муромцев?
   - Там, где нас уже нет, - ответил кто-то, и все рассмеялись.
   Девушка приложила ладони ко рту и закричала в сторону раскопочной ямы:
   - Шурка!
   - Муромцев! - поддержали ее другие.
   - Так, давайте хором, - деловито скомандовал Олег Януариевич. -
Три-четыре!
   - Му!!! Ром!! Цев!!
   Индийцы удивленно смотрели на русских и встревоженно переговаривались.
   В мокрых до нитки ковбойке и брюках техасах, босой, сидел на корточках
в оплывающей красной грязи Шурка Муромцев и мокрым носовым платком
протирал мокрые линзы очков. За этим занятием он, щурясь, посмотрел на
небо и проговорил с досадой:
   - Господи, как ты мне надоел!
   - Му-ром-цев! - донеслось до него сквозь шум ливня.
   - И вы тоже! - прибавил Шурка.
   Однако продолжать работу было невозможно. Шурка надел очки и поднялся в
то мгновение, когда еще одна молния осветила все вокруг, и что-то блеснуло
вдруг прямо у Шуркиных ног. Это был сабельный эфес со сломанным наискосок
почти у самого основани клинком. Шурка жадно смотрел на находку.
   - Великие моголы? Непохоже... - разговаривал он с собой и, перевернув
эфес, замер, застыл, окаменел.
   Третья молния была яркой и долгой. Она осветила прикрепленный к эфесу
ярко горящий орден Боевого Красного Знамени. Грянул гром.
   - Ну вот и все... - потрясенно прошептал Шурка...
   Селение Карахтай под Ташкентом. 19 января 1920 года.
   В мечети было так накурено, что сизый махорочный дым, словно пуховые
перины, укладывался слоями один на другой почти до самого сводчатого,
расписанного орнаментом потолка.
   Председатель революционного суда, он же начальник штаба, бывший матрос
с Авроры Артем Шведов оцепенело смотрел в зал, где стояли, сидели и лежали
бойцы Первого революционного кавалерийского корпуса, сморщился вдруг,
будто собрался заплакать, огромными татуированными ладонями стал по-детски
тереть выедаемые дымом глаза, торопливо схватил скрученную раньше козью
ножку, прикурил, глубоко затянулся и облегченно вздохнул.
   Слева от него сидел комиссар корпуса Григорий Брускин, рыжеволосый,
носатый, с детским розовым румянцем на щеках. Спрятав, как гимназист, на
коленях книгу, он с увлечением ее читал.
   Справа от председателя сидела Попова Наталья, заместитель комиссара
Брускина, замком, она же секретарь суда. Полногрудая, голубоглазая,
желтоволосая, стриженая. Подперев щеку рукой, она то ли задумалась о
чем-то, то ли замечталась.
   Брускин с усилием оторвалс от книги и негромко обратился к Шведову:
   - Почему встали? Кто следующий?
   - Да Новик Иван, - неохотно ответил председатель суда.
   - Вызывайте.
   - Веди Новикова, - хмуро приказал Шведов часовому, смачно плюнул на
ладонь и погасил об нее самокрутку.
   Когда боковая дверь распахнулась и важно вошел, сложив на груди руки,
подсудимый, публика оживилась и зашумела.
   - Ивану Васильевичу!.. Товарищу комэску!.. Держись, Ванюха! -
приветствовали подсудимого.
   Иван был высок, жилист, широкоплеч.
   Холеные, чуть рыжеватые усы были лихо закручены к тонким и злым ноздрям.
   На нем не было ремня и портупеи, и потому гимнастерка напоминала бабью
рубаху, но зато высокие хромовые сапоги сияли почти зеркальным блеском.
   Иван сел на табурет, не убирая рук с груди, закинул ногу на ногу и
оглядел всех - насмешливо и снисходительно. Рядом, тяжело дыша, смущенно
переминалс часовой. На каждом его сапоге налипло не меньше чем по пуду
грязи.
   - Значит, так, - глухо заговорил председатель, - судим Новика...
Новикова Ивана. За матершинство и рукоприкладничество. Рассказывай,
Козленков.
   Из первого ряда с готовностью поднялс щуплый, мелкий мужичишка с черным
заплывшим глазом и охотно заговорил:
   - Все как на духу скажу, товарищи! Ругался он, ругалс по матушке и
по-всякому, а как я его поправил, он ка-а-ак!..
   - На какие буквы ругался? - перебил его Шведов.
   - На буквы? - не понимал Козленков.
   - Ясное дело - на буквы. Или ты на весь революционный суд матюганить
станешь?
   - Председатель почти не скрывал своей неприязни к потерпевшему.
   - На буквы, значит? - кивнул Козленков и стал загибать пальцы. - На
букву ведя, на букву глаголь, на букву добро было, на букву есть тоже
есть, на букву живете много, на букву хер вообще сколько раз...
   После каждой буквы зал одобрительно вздыхал, вспоминая хором, и
председатель затаенно улыбался в вислые усы, кива сам себе еле заметно,
подтверждая свое знание любого непечатного слова.
   Когда незагнутых пальцев на руках потерпевшего не осталось, он опустил
руки и прибавил расстроенно:
   - И это еще... на букву ять...
   Суд замер и онемел. Шведов поднял голову, чтобы кивнуть, но остановился.
   Улыбка под усами пропала, и в глазах возникло мгновенное смятение.
Комиссар Брускин оторвался от книги и завертел, ничего не понимая,
головой. Наталь зажала рот ладонью, чтобы не рассмеяться, но глаза ее
хохотали.
   Все обратили взор к Новикову, потому что хотели знать то единственное
слово, которого не знали они. Но подсудимый криво усмехнулс и отвернулся.
   - Ванька Сунь тозе лугала! - выкрикнул высоко, вскакивая,
китаец-кавалерист.
   - А теб на какие буквы? - устало спросил председатель.
   - Сунь буква не знай! Китаеса лугала!
   - Так ты и есть китаец! - высказался, пожимая плечами, комэск Колобков.
   - Сунь не китаеса, Сунь - буденовса! - В подтверждение Сунь надел на
голову явно великоватую буденовку. - Молда зелтозопая лугала!
   Хотела Сунь молда бить! Сунь безала, лецька плыгала, вода холодная
целый день стояла. Ванька белег лезала, ханка пила, табак кулила!
   - Так ты же, черт, Шарика слопал! - взорвался комэск Колобков.
   Одни засмеялись, другие заругались, сплевывая в пол.
   Стало очень шумно. Окончательно заинтересованный происходящим, Брускин
закрыл книгу и положил на стол. Лев Троцкий. Война и революция - было
написано на ее красной обложке.
   Председатель застучал кулаком по столу и закричал:
   - Тих-ха!
   Какие будут предложения?
   - Предложения? Снять его с верхов! - отозвались из первого ряда, где
сидел потерпевший и такие же, как он, худосочные обозники.
   - Он, гад, как мимо обоза проезжает, так непременно нагайкой по спине
стеганет, не пропустит!
   - Нехай пешком потопает, комэск!
   - Отказаковал, будет!
   - Та вы що, хлопци! Куды мы бэз Ивана? - взревел, поднимаясь во весь
свой богатырский рост, комэск Ведмеденко. Круглая его рожа, рассеченная
наискосок сабельным шрамом, побагровела от возмущения.
   - Ничаво, не помрем небось, - отзывались обозники.
   - Вин чоторех Георгиев мав! Вин у нашей казачий дывизии генерала
Жигалина першим казаком був!
   - Ишь ты! Вспомнила бабка, как девкой была! Молчал бы уж, галушечник!
   - Так вы шо, с глузду съихали? Як же бэз Ивана ляхов рубати будемо?!
   - И без Новика Варшаву возьмем!
   - Тих-ха! - кричал Шведов и колотил кулаком по столу, но безрезультатно
- шум стоял ужасный.
   И вдруг стало тихо. Из середины зала поднялся и направился к сцене,
прихрамывая и покашливая, маленький щуплый человек в застегнутой под горло
шинели. На груди его в красной окантовке горели два ордена Боевого
Красного Знамени. Это был командир корпуса Лапиньш. По лицу его катился
пот, и одновременно его бил озноб. Он остановился и, дождавшись, когда все
затаили дыхание, заговорил тихим скрипучим голосом:
   - Это не есть револютионный сут. Это есть палакан. Я смотрю на этот
конвоир и тумаю: потему у него на сапоках грязь, а у потсутимого - сапоки,
как у белоко офитера на палу?
   - Да чего тут думать, Казис Янович, все видели, как он его сюда на
закорках тащил! - подсказал кто-то.
   - Это не есть револютионный сут. Тистиплина катастрофитески патает.
   Пьянка, траки, маротерство...
   - Так сидим же без дела, Казис Янович, скучно!
   - Скорей бы на Варшаву!
   - Скутьно? - возвысил голос комкор.
   - Сейтяс стелаю весело. Тля сокранения тистиплины в корпусе претлакаю
комантира эскатрона Новикова - расстрелять.
   - Ох! - испуганно выдохнула Наталья.
   Лапиньш первым поднял руку и повернулся к сидящим напротив
красноармейцам. Он смотрел на одного, другого, третьего, и никто не
выдерживал взгляда его маленьких прозрачных глаз - все поочередно
поднимали руки. Их становилось все больше и больше. Было тихо и страшно. И
вдруг кто-то засмеялся. Смех был сдавленный, но веселый. Лапиньш заметался
взглядом по залу. А смех становился громче и свободнее.
   Смеялся Новиков. Не смеялся уже, хохотал.
   - Ты що, Иван? - растерянно спросил его Ведмеденко и улыбнулся.
   - Смешно дураку...
   - прокомментировал кто-то раздраженно.
   Но смех штука заразная. Загыгыкал Ведмеденко, закатился Колобков,
засмеялись те, кто был за Новикова, а потом и те, кто был против. Глаза
Лапиньша стали белыми, рука судорожно ковыряла кобуру.
   - Есть еще одно предложение! - вскакивая, звонко выкрикнул комиссар
Брускин.
   - Товарищ Новиков - злостный нарушитель дисциплины, и наказание,
которое предлагает Казис Янович, сегодня соответствует тяжести содеянного.
И если мы сейчас вынесем этот приговор, то это будет справедливый
приговор, потому что наш суд сегодня - самый справедливый суд в мире. У
нас заседают не какие-нибудь двенадцать паршивых присяжных, а десятижды
двенадцать, присягнувших собственной кровью! Но не сегодня-завтра мировая
революция огненным смерчем пронесется по всей планете и принесет с собой
новый суд, в котором будут новые миллионы присяжных! И как бы тут не
совершить нам ошибку, товарищи...
   Вдруг наш приговор окажется недостаточно справедлив, и тогда нас самих
надо будет судить по всей строгости нового закона! Поэтому я предлагаю
принять предложение товарища Лапиньша, но применить его условно, отложив
дело товарища Новикова до рассмотрения его в Мировом Революционном
Трибунале!
   - Правильно!
   - Молодец, товарищ комиссар!
   - Да здравствует товарищ Брускин!
   - Да здравствует мировая революция!
   Предложение понравилось всем. Во-первых, потому, что смерти Новикова
здесь все же никто не желал, а во-вторых, потому, что это решение еще на
шаг приближало к мировой революции.
   - Товарищ Лапиньш! - закричал, вбегая в мечеть, телеграфист, путаясь в
телеграфной ленте. - Товарищ Лапиньш! Телеграмма от товарища Ленина!
   ...Индийское солнце плавно погружалось в Индийский океан. Оставляя
следы на песке, шли вдоль берега членкор Ямин и Шурка Муромцев.
   - Понимаете, Олег Януариевич, - говорил, задыхаясь от волнения, Шурка,
- я соглашался с вами в том, что найденные мною кавалерийские шпоры и
стремена остались от англичан, что пуговицы от красноармейских гимнастерок
- это наша послевоенная помощь дружественному индийскому народу, но...
после этой находки... Они здесь были, понимаете, были!
   - Нет, их здесь не было! - убежденно и твердо сказал Ямин.
   - Почему?
   - Потому что их не могло здесь быть!
   Шурка торопливо вытащил из кармана находку, постучал пальцем по ордену.
   - А это? Что это такое, Олег Януариевич?
   Ямин остановился.
   - Мы ведем раскопки эпохи Великих Моголов. Столько потрясающих находок!
Один шлем Бабура чего стоит. Это же будет сенсация в научном мире! И
только вы, Шура, один вы находите нечто подобное. Могу я вас спросить -
почему?
   Шурка задумчиво посмотрел вдаль. Индиец в набедренной повязке вытащил
на берег лодку со спущенным парусом и, отдыхая, держась за поясницу,
смотрел на них. У его ног крутилась большая черная собака.
   - Не знаю, - тихо сказал Шурка и перевел взгляд на Ямина. - Может быть,
потому, что я ищу?
   - А
 вы не ищите, понимаете, не ищите! Я запрещаю вам искать! - закричал вдруг
Ямин.
   Шурка потрясенно смотрел на него. Ямин виновато улыбнулся.
   - Извините, Шура... Извините и послушайте... Вы мой любимый ученик.
Уверяю - вас ждет блестящее будущее!
   Если только вы забудете про все это раз и навсегда!
   Шурка посмотрел на злосчастную находку в своей руке, потом на Ямина.
   - Но как я могу забыть?.. Она ведь есть...
   С мальчишеским проворством Ямин вдруг выхватил эфес и с силой швырнул
его в океан. Улыбнулся, глядя на потрясенного Шурку, развел руками и
сказал с облегчением:
   - А теперь нет.
   - Что... вы... наделали?.. - пятясь к воде, зашептал Шурка.
   Ямин повернулся и быстро пошел к лагерю, по-детски подскакивая при
каждом шаге от радости, остановилс и сообщил, улыбаясь:
   - И на всякий случай отстраняю вас от раскопок.
   Москва. Кремль. 4 февраля 1920 года.
   За длинным дубовым, с зеленым суконным верхом столом сидели Шведов,
Лапиньш и Брускин. Обычно розовые щеки комиссара сейчас горели от волнения
кумачом. На лбу Лапиньша выступила испарина. Шведов то клал ладони на
стол, то прятал их на колени.
   Напротив сидели слева направо: Троцкий, Ленин и Сталин. Подавшись
вперед, в полном тревоги молчании вожди пристально взирали на простых
солдат революции.
   Ленин вдруг поморщился и тронул правой рукой свое левое плечо. Сталин и
Троцкий взглянули на Ильича встревоженно.
   - Болит, Владимир Ильич? - глухим от волнения басом спросил Шведов.
   - Ничего-ничего, - успокоил Ленин и в свою очередь с озабоченностью во
взгляде посмотрел на Лапиньша. - А вот как здоровье комкора?
   - Не песпокойтесь, Влатимир Ильить.
   - Лапиньш улыбнулся, обнажив мелкие желтые зубы. - Путет револютия -
путу и я.
   - Вы совершенно правы, товарищ Лапиньш!
   - взволнованно подхватил эту мысль Ленин. - Если ради чего и стоит
жить, то только ради революции! - Он стремительно поднялся и, сунув
большие пальцы в вырезы жилета под мышками, заходил взад-вперед вдоль
стола. - Начинайте вы, Лев Давыдович!
   Хрустя кожаными галифе и тужуркой, Троцкий поднялся, поправил пенсне и
заговорил:
   - Мы не на митинге, поэтому скажу коротко: мирова революция в
смертельной опасности! Если мы сегодня не нанесем удар по международному
империализму, завтра будет поздно. В Европе все ждут нашего удара, и они
его скоро дождутся: армия Тухачевского готова к походу на Польшу. Но не
согласитесь ли вы с тем, что дом, зажженный с двух сторон, горит быстрее?
С этой целью нами - я подчеркиваю, нами, в составе трех вождей революции,
- разработан сверхсекретный план военного похода на Индию...
   Шведов, Лапиньш и Брускин молчали и, казалось, не верили. Но горячо и
страстно заговорил Ленин:
   - Мы зажжем в Индии революционный огонь освободительного движения, и
разбегающиеся английские колонизаторы на своих крысиных хвостах разнесут
его по всему миру! Да, товарищи, сегодня путь на Париж и Лондон лежит
через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии!
   Троцкий резко повернулся к Ленину.
   - Через Афганистан идти нельзя, Владимир Ильич.
   - Почему? - удивился Ленин.
   - Англичане однажды завязли в Афганистане, как в топком болоте, а нам
нужен стремительный штурм!
   Ленин согласно кивнул.
   - Хорошо, на Афганистан пойдем позднее. Ваше слово, товарищ Сталин.
   - В связи с особой секретностью нашего плана мы отказались от
привлечения к работе бывших царских офицеров. Будете разрабатывать маршрут
на ходу и действовать по обстоятельствам. Здесь, - Сталин положил ладонь
на лежащую перед ним толстую кожаную папку, - мы собрали различные
исторические документы по Индии. Оказывается, товарищи, еще Павел Первый
готовил поход на Индию...
   - Вот видите - еще Павел Первый! - воскликнул Ленин. - А знаете, почему
это ему не удалось?
   Никто не знал, но Ленин не стал томить с ответом.
   - Потому что Павел Первый не был большевиком!
   - В целях секретности ваш корпус расформировывается и весь личный
состав будет числиться среди пропавших без вести. Отныне вы будете
называться так: Первый особый революционный кавалерийский корпус, -
сообщил Троцкий, сделав ударение на слове особый.
   - Имени Ленина, - прибавил Лапиньш.
   - Что? - Ленин остановился.
   - Владимир Ильич, братки просят, - улыбаясь, объяснил Шведов.
   Взволнованный Брускин часто кивал, подтверждая.
   - С вашим именем на нашем знамени мы скорее освопотим Интию,- объяснил
Лапиньш.
   - Нет, нет и нет! - горячо воскликнул Ленин. - Не к лицу пролетарскому
вождю устраивать себе при жизни кумирню!
   - Это особый случай, Владимир Ильич, - сказал Троцкий.
   - Я тоже так думаю, - присоединился Сталин.
   Ленин молчал. Брускин улыбнулся.
   - В конце концов, Владимир Ильич, наш корпус теперь секретный, и об
этом никто не узнает.
   Ленин рассмеялся.
   - Ну хорошо, уговорили. Но вернемся к делу. - Ленин вновь заходил
взад-вперед.
   - В целях секретности предлагаю взять с каждого бойца подписку о
неразглашении тайны - пожизненно. - Сталин стал раскуривать трубку.
   - Молодец, Коба! О победах революции должны знать все, о поражениях -
никто! - воскликнул Ленин. - Но мы верим в вашу победу! Когда вы начнете в
Индии, Тухачевский закончит в Польше.
   И мы сразу направим его армию к вам. Надо будет продержаться совсем
немного.
   - Он вдруг улыбнулся улыбкой простой и теплой. - Ну вот и все. Вопросы
есть, товарищи?
   - Нет, - ответил Лапиньш.
   - Нет, - ответил Шведов.
   - Есть, - сказал Брускин и поднялся. - Есть у нас в корпусе командир
эскадрона товарищ Новиков...
   - Иван Васильевич? - перебил его Троцкий. - Прекрасно его знаю!
Прирожденный воин! Я лично вручал ему почетное революционное оружие. Что с
ним?
   - Он от скуки стал водку пить, драться. Мы его судили и чуть не
приговорили к расстрелу, а потом отложили рассмотрение дела до победы
мировой революции...
   - Мировая революция! - Ленин улыбнулся. - Пусть товарищ Новиков
приближает ее победу! И передайте ему от меня революционный привет!
   ...Сидя в тени растущего на краю села баньяна, пристроив на коленях
дощечку, Шурка с воодушевлением мастерил из бумаги пилотки, кораблики и
рыбок. К нему стояла очередь из полуголых, а то и совсем голых индийских
детей, и, подходя к Шурке и протягивая бумагу, каждый делал заказ:
   - Hat... Fish...
   Из стоящей рядом Шуркиной Спидолы звучала сладка индийская музыка.
Шурка быстро исполнял заказ и весело кричал по-русски:
   - Следующий! Повеселей, товарищи, повеселей!
   Маленький рахитичный пацан протягивал маленький ветхий листок:
   - Ship.
   Муромцев глянул на листок и помотал отрицательно головой.
   - Ноу. Ту литл, а также ту олд, - объяснил он свой отказ.
   Малец неотрывно смотрел огромными печальными глазами. Слезы были совсем
близко. Шурка поморщился.
   - Ну давай! Литл шип? - спросил он, улыбнувшись.
   Малец кивнул, и глаза его счастливо засияли. Шурка положил листок на
дощечку и вдруг замер. Почти выцветшие от времени, там были русские буквы,
русские слова.
   - Что-о-о? - Шурка схватил листок, приблизил его почти вплотную к очкам
и стал дрожащим от волнения голосом читать вслух: - Вчера какой-то махатма
начал рассказывать историю... История, или сказка, или анекдот заключается
в том, что четыре путешественника открыли неизвестное место, окруженное
глухой высокой стеной. Им очень хотелось видеть, что находится за ней, и
поэтому ценой неимоверных усилий один из них забрался на стену и посмотрел
внутрь. И тут же он издал крик радости и восторга и прыгнул туда. Больше
его не слышали и не видели. Дальше махатма по-восточному многословно
живописал точно такие же действия остальных троих. А вот концовку истории
я не узнал. Снова поперли англичане, и Новикову пришлось...
   Здесь запись обрывалась.
   Шурка поднял на пацана круглые глаза.
   - Вер из ю... Вер а ю... Черт, где ты это взял? - в нетерпении закричал
Шурка.
   Малыш испуганно вздрогнул, повернулся и побежал к селу. Шурка вскочил и
кинулся вдогонку. Рядом неслись остальные. Лаяли собаки, с кудахтаньем
выскакивали из-под ног куры, шум и суматоха поднялись страшные. Пацан
заскочил в одну из хижин, а навстречу Шурке выскочила крупная,
насупленная, очень смуглая женщина. И Шурка стал извиняться и показывать
ей листок, объясняя, путая слова английские и русские. Она поняла, и
сведенные к переносице брови расправились.
   - My big san knows... He is fishing now, - сказала она.
   Удочка была воткнута в землю. Подросток-индиец лежал на песке и
бесстыже разглядывал Марианну Вертинскую в декольте на обложке Советского
экрана.
   Услышав, а потом увидев толпу, он спешно закопал журнал в песок и
поднялся, готовый дать деру. От толпы отделился Шурка. В одной руке его
был тот листок, в другой - выключенная Спидола. Шурка подошел и молча
протянул листок. Подросток все понял, подумал и посмотрел в ответ на
Спидолу...
   ...Комиссар Брускин оглянулся. Комкор Лапиньш верхом объезжал
выстроенный в каре корпус. Играл духовой оркестр.
   А из оконца глинобитного сараюшка, служащего тюрьмой, доносился
богатырский храп. Запор на дощатой двери был закрыт на веточку от
хлопкового куста.
   Часовой отсутствовал.
   Брускин вошел. На низком, заваленном хлопком топчане спал,
разметавшись, Иван Новиков. На стене были отмечены палочками проведенные в
тюрьме дни.
   Брускин кашлянул негромко в кулак.
   Иван спал.
   Брускин кашлянул громче.
   Новиков не реагировал.
   Брускин кашлянул так громко, как только мог, но кашель вдруг стал бить
его всерьез. Когда Григорий Наумович справился с кашлем, вытер выступивший
на лбу пот и выбитые слезы, то увидел, что Новиков уже сидит на топчане и
даже скручивает самокрутку.
   - Вернулись? - спросил Иван глухим со сна голосом.
   - Вернулись, - кивнул Брускин.
   И Новиков кивнул.
   - А я слышу - оркестр, значит, думаю, вернулись.
   - Я пришел вам сказать, что вы свободны. Вы свободны, товарищ Новиков!
- воскликнул Брускин с пафосом, но не удержался от улыбки.
   Новиков закурил, выпустил дым, посмотрел на свои отметины на стене и
мотнул головой удивленно.
   - Не ждал я, что так быстро... Значит, уже победила?
   - Кто? - спросил, склонив голову, Брускин.
   - Мировая революция...
   - Пока нет...
   - А как же? - Иван непонимающе развел руками.
   - Но скоро обязательно победит.
   - А как же - свободен? - недоумевал Иван.
   - За вас ходатайствовал один человек.
   Брускин загадочно улыбнулся. Иван в ответ улыбнулс недоверчиво.
   - Разве ж есть такой человек, кого бы Лапиньш послушался?
   - Есть.
   - Кто ж такой, не знаю...
   - Владимир...
   Ильич... Ленин...
   - Не бреши! - Новиков глянул строго.
   Брускин посмотрел искренне и серьезно.
   - Честное большевистское!
   И
 Новиков вскочил, подошел к комиссару почти вплотную и зашептал в лицо:
   - Как он сказал?
   - Передайте мой революционный привет товарищу Новикову, - процитировал
Брускин.
   Новиков быстро отошел к оконцу, глубоко затянулся, выпуская дым.
   - Мы идем на Индию! - задохнувшись от волнения, сообщил Брускин.
   - На Индию так на Индию, хоть к черту на рога, - согласился Иван.
   - Ур-ра!! Ур-ра!! Ур-ра!! - разнеслось по округе: корпус приветствовал
известие о новом походе.
   Новиков выскочил во двор, расправил с хрустом плечи, вдохнул полными
легкими свежего весеннего воздуха и сжал зубы и кулаки, не зная, куда
девать свою радостную беспредельную силу.
   Мимо скакала на белой кобыле Наталья.
   - Наталья! - взревел, раздувая ноздри, Новиков.
   Наталья осадила лошадь так, что та встала на дыбки и заржала. Наталья
улыбалась во весь рот и звонко прокричала:
   - Эй, условно расстрелянный! На Индию пойдем?
   ...Эра стояла откинувшись, прислонясь спиной к наклоненной пальме.
Шурка навалился на нее и целовал.
   - Не надо, - просила Эра, громко и прерывисто дыша, и прижимала к себе
Шурку крепче.
   Глаза ее были закрыты, а Шуркины, наоборот, широко открыты. В стеклах
его очков отражался огонь костра. Оттуда доносилась дружная и озорная
песня:
   Когда же помрешь ты, милый мой дедочек?
   Ой, когда помрешь ты, сизый голубочек?
   Во середу, бабка, во середу, Любка,
   Во середу, ты моя сизая голубка.
   - Не на-адо...
   - страстно шептала Эра.
   - Хорошо, - охотно согласился Шурка и с усилием высвободился из объятия.
   На кого оставишь, милый мой дедочек?
   На кого оставишь, сизый голубочек?
   На деверя, бабка, на деверя, Любка,
   На деверя, ты моя сизая голубка!
   - Знаешь, я сейчас смотрю - и вижу их, - глядя на костер, сказал Шурка.
   - Кого?
   - Наших. Может быть, они вот так же сидели здесь у костра и пели...
Может быть, даже эту самую песню.
   Эра громко вздохнула, открыла глаза и выпрямилась. Во взгляде ее на
Шурку была досада и даже раздражение.
   - У тебя маниакально-депрессивное состояние, ты не находишь?
   Шурка не обиделся, он, кажется, даже не услышал.
   - Понимаешь, Эра, это какое-то недоразумение... Гигантское
недоразумение. Трагическое недоразумение! Это должны знать все, а... не
знает никто...
   - Ты все это выдумал, Муромцев, выдумал! - закричала Эра.
   - Выдумал?! - с ликованием в голосе спросил Шурка.
   Озорная песня у костра вдруг сбилась и пропала, а вместо нее донесся
строгий начальнический голос Ямина. Шурка и Эра прислушались.
   Едем мы, друзья,
   В дальние края!
   Станем новоселами
   И ты, и я! - громко запели у костра новую песню.
   - Выдумал... - прошептал Шурка. - Эрка, скажи, ты умеешь хранить тайны?
   - Конечно, - с готовностью ответила Эра.
   - Дай слово, что не расскажешь никому... Даже под пыткой!
   - Честное комсомольское! - Она смотрела в Шуркины глаза прямо и
искренне.
   Шурка вытащил из-под ковбойки завернутую в целлофан тетрадь.
   - Это дневник. Его вел во время похода комиссар Григорий Брускин.-
Шурка осторожно переворачивал ветхие странички. - Вот! Они здесь были!
Именно здесь, в Мертвом городе. Видишь? 23 февр. 1923года. Мертвый город.
Сегодня самый счастливый день в моей жизни. Только не знаю, поймет ли меня
Новиков...
   - А кто такой Новиков?
   - шепотом спросила Эра.
   - Не знаю. Пока не знаю. Но он здесь часто упоминается. И еще -
Наталья. Мне кажется, он ее любил.
   - Новиков?
   - Брускин. А может, и Новиков... А вот смотри: Сталин - это Ленин в
Индии. Что это значит? Я не понимаю! А вот даже рисунок.
   Во всю страницу было нарисовано развевающееся красное знамя.
   - 31 декабря 1925 года. Они нас не замечают.
   Теперь заметят.
   Эра завороженно переворачивала страницы и остановилась еще на одном
рисунке.
   - А это что?
   - Понятия не имею...
   - А я знаю. Это женщина, - уверенно сказала Эра.
   - Женщина?
   - Да. Голая и к тому же беременная. На девятом месяце наверняка,
видишь, живот какой большой?
   Ой, Шурка, как интересно! У меня мурашки по спине бегут. Давай покажем
Олегу Януариевичу!
   Шурка испуганно закрыл тетрадь.
   - Ни в коем случае! Он узнает это вместе со всеми!
   - С кем со всеми?
   - Со всей нашей страной... Со всем народом... Со всем человечеством!
   Песня у костра кончилась.
   - Муромцев! - закричали оттуда. - Му! Ром! Цев!
   Шурка посмотрел на Эру, взял ее за руку.
   - Слушай, Эрка, ты можешь спрятать его у себя? Но чтобы никто-никто!
   - Конечно, - искренне и уверенно ответила Эра...
   Селение Карахтай под Ташкентом. 21 марта 1920 года.
   ...Кавалеристы вольготно расселись и улеглись на зеленой траве под
цветущими персиковыми деревьями. Курили, болтали, смеялись, смотрели в
голубое небо. Под одним из деревьев расположилась Наталья. Ее ноги были
укрыты красным знаменем с названием корпуса. Золотыми нитками она
прибавляла к нему имя Ленина.
   За накрытым кумачом столом сидел Брускин. Рядом стояли дед и внук
Государевы, похожие друг на друга, благообразные. Дед держал в руках
желтые пергаментные листы. Брускин улыбнулся ему и кивнул.
   - Се написах свое грешное хожение за три моря, - торжественно и
протяжно, как на церковной службе, стал читать дед Государев.
   - Поидох от Спаса святаго златоверхаго и се его милостью, от государ
своего от великаго князя Михаила Борисовича Тверьскаго и от владыки Генадь
Тверьскаго и Бориса Захарьича и поидох вниз Волгою и приидох в Монастырь
Колязин ко святеи Троицы живоначальной и к святым мученикам Борису и
Глебу; и у игумена благословив у Макарья и у святыя братьи.
   - Чего-то ты буровишь, Тимофеич, вроде по-нашему, а непонятно!
   - крикнул Новиков недовольно.
   - Ты про Индию давай, не в церкви, слава богу, - поддержал Ивана комэск
Колобков.
   - Тише, товарищи, сейчас будет перевод, - объяснил Брускин.
   И, заглядывая в лист, волнуясь, стал переводить Государев-внук...
   ...Была ночь. Шурка и тот подросток-индиец быстро шли вдоль берега к
скалам. В руке подростка была Шуркина Спидола и гремела на всю громкость
американским рок-н-роллом. Шурка светил себе под ноги фонариком-жучком.
   Индиец выключил приемник и повернулся.
   - He had a dog. Black dog ""#3"", - сообщил он важно.
   Шурка кивнул...
   ... - И есть тут Индийская страна, и люди все нагие: голова не покрыта,
груди голы, волосы в одну косу плетены. Все ходят брюхаты, детей родят
каждый год, и детей у них много. Мужи и жены все нагие и все черные. В
Индийской земле гости останавливаютс на подворьях, и кушанья для них варят
государыни и спят с гостями...
   Государев-внук замолк вдруг и покраснел как маков цвет. Слушающим же,
наоборот, понравилось, зашумели кавалеристы, загоготали, хлопая друг друга
по плечам. Новиков крутил усы и посматривал на Наталью.
   Она же продолжала вышивать, делая вид, что ничегошеньки не слышит.
Брускин кинул на нее смущенный взгляд и нахмурился.
   - Тише, товарищи! - потребовал он строго. - Не забывайте, что писал это
человек темный, отсталый, несознательный! И когда писал - пятьсот лет
назад!..
   ...Подросток-индиец остановилс у небольшого отверстия в скале и указал
на него пальцем:
   - Here.
   - Хи ливд хиа? - спросил Шурка недоверчиво.
   - Yes ""4"".
   Шурка двинулся к отверстию, но индиец преградил путь.
   - Watch ""5"", - напомнил он.
   - Ах да, извини, сорри. Плиз... - смутился Шурка, торопливо снял с руки
и отдал свои часы...
   ...Кавалеристы слушали в молчании, некоторые даже открыв рот.
   - Есть в том Аянде птица гукук, летает ночью и кричит кук-кук, на
которую хоромину она сядет, то тот человек умрет; а кто захочет ее убить,
тогда у нее изо рта огонь выйдет. Обезьяны живут в лесу, и есть у них
князь обезьянский, ходит со своей ратью. И если их кто тронет, тогда они
жалуются князю своему и они, напав на город, дворы разрушают и людей
побивают.
   - Это что ж, мы с обезьянами там воевать будем? - удивленно и
растерянно высказался один из слушателей.
   - Не с обезьянами, а с англичанами, голова два уха, - поправил другой.
   ...Согнувшись, Шурка стоял посреди небольшой пещеры. Напряженно гудел
жучок в его руке.
   У стены был устроен топчан из камней и кучи высохших водорослей. Столом
и стулом обитателю пещеры служили плоские камни. У другой стены был
выложен из камней очаг - над ним в скале сквозило отверстие. Над топчаном
углем были отмечены палочками прожитые здесь дни. Шурка опустился на
колени, стал шарить рукой по полу, но ничего не нашел. Тогда он подполз к
очагу, запустил ладонь в кучу пепла и обнаружил в нем маленький бумажный
комок.
   Шурка осторожно развернул его. Это была вырезанная из газеты фотографи
Мавзолея Ленина. Но вместо имени вождя кто-то накорябал на нем
карандашомШИШКИН.
   - ...И в том Джумере хан взял у меня жеребца. Узнав, что я не
мусульманин, а русский, он сказал: И жеребца отдам, и тысячу золотых дам,
только прими веру нашу Мухаммедову, если не примешь нашей магометанской
веры, то и жеребца возьму, и тысячу золотых с твоей головы возьму. И
учинил мне срок 4 дня, в пост Богородицы на Спасов день. И Господь Бог
смилостивился на свой честной праздник, не оставил своей милости от меня,
грешного, и не повелел мне погибнуть в Джумере с нечестивыми. В канун
Спасова дня приехал хорасанец Ходжа Мухаммед, и я бил ему челом, чтобы
попросил обо мне. И он ездил к хану в город и упросил его, чтобы меня в
веру не обращали; он и жеребца моего у него взял. Таково Господне чудо на
Спасов день. Вот, братья русские христиане, тот оставь свою веру на Руси и
призвав Мухаммедову, иди в индостанскую землю.
   Слушатели молчали.
   - Ничто, - спокойно прореагировал на это комэск Колобков.
   - У меня в эскадроне татар да башкир чуть не половина. Ежели чего - в
обиду не дадут. Правду говорю, Мустафа?
   Засмеялись, загоготали кавалеристы...
   ...- Шиш-кин, - прочитал Шурка по слогам и вдруг услышал голос Эры:
   - Шура, ты здесь?
   - Здесь! - обрадованно откликнулся Шурка. - Как ты меня нашла?- Он
вылез на четвереньках из пещеры. - Представляешь, Эрка, что я тут
откопал...
   Он выпрямился и запнулся. Рядом с улыбающейся Эрой стоял улыбающийс
Ямин. А чуть поодаль слева и справа стояли два крепких, похожих друг на
друга молодых человека в черных костюмах и белых сорочках с узкими черными
галстуками. Эти не улыбались.
   - Познакомьтесь, Шура, наши товарищи из посольства, - ласковым голосом
представил их Ямин.
   - А что вы там нашли, Шура?
   Шурка все понял.
   Он торопливо сунул найденный листок в рот и стал часто-часто его жевать.
   Молодые люди кинулись к нему с двух сторон, но Шурка успел сделать
судорожно глотательное движение и победно улыбнулся...
   ...Брускин стоял на табурете и говорил яростно и страстно. Никто из
бойцов уже не сидел и не лежал, но все стояли, внимая своему любимому
комиссару.
   - Индия - такая же бедная страна, как Россия, только в России
поработители были свои, а там, кроме своих, еще и чужие - англичане. Сто
тысяч англичан держат в рабстве триста миллионов индусов. Мы должны
освободить их из этого рабства!
   - Освободим! Разобьем англичанку! Даешь Индию! - снедаемые счастливым
нетерпением, кричали бойцы Первого особого революционного кавалерийского
корпуса имени Ленина.
   ...- Наш самолет ИЛ-18 совершает рейс по маршруту Дели - Москва, -
хрипло объявила невидимая стюардесса и перешла на плохой английский.
   Шурка не слышал. Он изменился, осунулся, даже постарел. Печальными
страдающими глазами он смотрел не моргая перед собой. Рядом с ним сидел
один из тех товарищей из посольства. Он дремал, а может, делал вид, что
дремал. Его левая рука и правая рука Шурки лежали на подлокотнике рядом.
   Их соединяла тускло поблескивающая цепочка наручника. Сзади сидел
второй товарищ из посольства и читал Правду.
   Шурка не слышал, потому что слушал другое - внимательно и напряженно.
Сквозь натужное волнообразное гудение самолетных моторов пробивалась песня
- кавалерийский походный марш, исполняемый одновременно тысячами луженых
глоток, песня простая, счастливая и понятная, как правда:
   Мы красные кавалеристы, и про нас
   Былинники речистые ведут рассказ...
   Шурка осторожно приподнялс и, стоя на полусогнутых, посмотрел сквозь
стекло иллюминатора вниз. Там лежали белые Гималаи. А в распадке тянулись
черной вереницей люди. Они шли в сторону, обратную той, куда сейчас летел
Шурка, они шли на юг, они шли - в Индию...

                               Глава вторая
   ОНИ ШЛИ БЫСТРО, ОГИБАЯ НАСЕЛЕННЫЕ ПУНКТЫ И НЕ ВСТУПАЯ В КОНТАКТ С
 МЕСТНЫМ НАСЕЛЕНИЕМ. О ТОМ, ЧТО ДВЕНАДЦАТЬ ТЫСЯЧ ДВЕСТИ ПЯТЬДЕСЯТ САБЕЛЬ,
 НЕ СЧИТАЯ ДРУГОЙ, СОПУТСТВУЮЩЕЙ КАВАЛЕРИИ ЖИВОЙ СИЛЫ И ТЕХНИКИ, УЖЕ
 ПЕРЕСЕКЛИ ГРАНИЦУ ИНДИИ И УПОРНО ДВИЖУТСЯ НА ЮГ, ЕЩЕ НЕ ЗНАЛИ ДАЖЕ В
 КРЕМЛЕ.
   Густое синее небо, голубой снег, зеленый рифленый лед. Среди гряды
покрытых вечным снегом вершин выделялась одна - ее пик растворялся в
невидимой вышине на фоне маленького, но ослепляюще белого солнца. В
шинелях, в буденовках с застегнутыми клапанами на укрытых попонами лошадях
сидели изрядно замерзшие, красноносые комиссар Брускин и бывший комэск
Новиков. Рукой в вязаной шерстяной варежке комиссар указывал на горы и
увлеченно рассказывал:
   - Эта группа гор называется Кадринатх-Бадринатх. Там берет свое начало
великий Ганг. А это знаменитая гора Нандадеви...
   - Манда деви? - удивился Новиков, дуя на свои красные, как лапы гуся,
ладони.
   - Нандадеви, - поморщилс Брускин. - Ее вершина видна из любой точки
Индии. Между прочим, существуют свидетельства, что в ее пещерах скрывается
людоедское племя хетти, живущее еще в каменном веке. Разумеется, это не
более чем миф.
   Новик смотрел на комиссара с бесконечным уважением.
   - Гляжу я на тебя, Григорий Наумович, и диву даюсь! Вроде голова не
такая большая... И как это в ней все помещается!
   Брускин смущенно усмехнулся.
   - В гимназии моим любимым предметом была география. Думаю, если бы я не
стал революционером, то наверняка был бы географом, путешественником. В
этих профессиях много общего. И те и другие - первопроходцы! Вы не
находите, товарищ Новиков?
   - Да я в этом ни хрена не понимаю! - искренне признался Новик. - Вот ты
мне сейчас говорил-говорил, а я уже ни-чего-шеньки не помню! Я, Григорь
Наумыч, страсть как учитьс не любил. Мне легче руку себе отрубить, чем
слово какое написать...
   Брускин нахмурился.
   - Это плохо! Учиться надо, Иван Васильевич. Учиться, учиться и
учиться... Вот освободим Индию - и засажу я вас за парту.
   Новик проводил внимательным мужским взглядом сидящую верхом на белой
кобыле Наталью.
   - Взять-то мы ее возьмем, да только прежде яйца б не поморозить... А то
и останется тогда - учиться и учиться, - задумчиво проговорил Иван.
   Брускин вновь поморщился и, решив сменить тему, указал на другую
вершину.
   - А это...
   Но вдруг Новиков обеими руками выбил из седла комиссара и сам полетел
следом в девственно белый снег. В следующее мгновение кусок синего льда
там, где только что была голова Брускина, вдруг взорвался фейерверком, и
прощально визгнула улетающа от рикошета пуля. И только потом прозвучал
звук выстрела, он рос, множился, гуляя эхом среди гор, и красноармейцы
стали крутить головами, высматривая, откуда стреляли, а главное - в кого.
   Осаженна на всем скаку белая кобыла остановилась рядом. Наталья хотела
соскочить, но зацепилась сапогом за стремя и полетела в снег до кучи, и
теперь они барахтались в снегу втроем.
   - Живы? Оба живы?
   - спрашивала Наталья.
   - А что? Что такое? - крутил головой ничего не понявший Брускин.
   - Стреляли в тебя, Григорь Наумыч, - объяснил, поднимаясь, Иван.-
Аккурат с твоего умного котелка крышку бы и сняли.
   - А как же вы поняли, что в меня? - На лице комиссара совсем не было
страха, было одно удивление.
   - Выстрел-то я увидел.
   Во-он там. А что в тебя - почуял, - объяснил Иван.
   - Шесть человек сегодня, - со вздохом сказала Наталья, помога Брускину
подняться.
   - Ишь ты, как за комиссаром ухаживаешь, - щурясь насмешливо,
прокомментировал Иван.
   Наталья хотела что-то ответить, но замерла. У одного из кавалеристов
вдруг слетела с головы и полетела кувырком буденовка, плотно наполненна
чем-то розовым. Сам верховой стал валиться набок и упал в снег лицом.
   И только потом услышали выстрел.
   - А вот и седьмой, - мрачно сказал Брускин.
   - Ох поймаю я того стрелка, распанахаю его от темечка до самого
копчика, - играя желваками, пообещал Иван.
   Мерцали угли в очаге, устроенном посреди горского домика, в котором
спали на полу вповалку красноармейцы и страшно, будто соревнуясь, храпели.
   Иван не спал. Он прикурил самокрутку и поднес горящую спичку к розовой
палочке благовоний у домашнего алтаря. Палочка загорелась и задымила,
осветив местного бога. Бог был небольшой, медный, голый -
мальчик-подросток с монголоидным типом лица. Иван внимательно смотрел на
него.
   Сидящий рядом повел носом и открыл глаза.
   - Ну и вонь. Ты чего не спишь, Иван?
   - Храпите, черти, - объяснил Иван, не отводя взгляда от бога.
   - Гляди, барин, - пробурчал красноармеец и повернулся на другой бок.
   В приоткрывшуюся дверь втиснулс часовой с винтовкой.
   - Новик, ты здесь, что ль? - спросил он громко.
   - Не ори, народ разбудишь, - отозвался Иван.
   - Тебя Лапиньш вызывает, срочно!
   Иван не двигался, продолжая курить, и все смотрел на медную фигурку.
   - Слышь, что ль, срочно!
   - Я ему нужен, вот пусть и подождет...
   - проворчал Иван и стал подниматься.
   Над самым большим из домов повис в безветрии красный флаг. Это был
местный храм. Алтарь здесь был большим и бог, тот самый мальчик из меди,
тоже большим, в человеческий рост. Вокруг него и расположились отцы
командиры.
   - Що це за чоловики? - возмущенно кричал Ведмеденко.
   - Хочь бы побачити... В мэнэ у эскадрони троих вже повбывало...
   - У артиллеристов шестнадцать человек убили, - мрачно сказал начштаба
Шведов.
   - Да три пушки вместе с лошадьми в пропасть ухнули, - прибавил командир
артполка пучеглазый Михей Зюзин.
   - Мы поставлены в дурацкое положение, когда совершенно невозможно вести
агитационную и пропагандистскую работу, - возбужденно зачастил Брускин. -
Мы их ищем, мы оставляем им в каждом селении агитлитературу и продукты, а
в ответ - стреляют, стреляют, стреляют!
   - А что скажет товарищ Курочкин? - спросил лежащий на спине бледный
Лапиньш.
   Все посмотрели на усатого, в кожаном шлеме авиатора.
   - Ежели мотор заведется, то взлететь я, конечно, взлечу. - Курочкин был
очень серьезен. - С горочки столкнуть - и аэроплан на крыло встанет. Увижу
их сверху, могу. Могу и бомбу бросить. Ну а сесть, извините, некуда...
   - Красноармеец Новиков по вашему приказанию явился, - доложил Новиков,
пристально и серьезно глядя в глаза Лапиньша.
   Тот криво, одной половинкой рта улыбнулся.
   - Скажите, красноармеет Новиков, потему вы смеялись токта, на суте?
   Иван улыбнулся.
   - Смешно стало. Думаю, как это вы меня расстреляете, если мне до ста
одного года суждено прожить и своей смертью помереть.
   Все удивленно смотрели на Новика.
   - Это что еще за предрассудки, Иван Васильевич? - добродушно спросил
Брускин.
   - А мне бабка-повитуха, когда я двенадцатым, последним из мамки
выскочил, сразу про то сказала.
   - Вы это помните? - Лапиньш даже приподнял голову.
   - То-то и оно что помню. Да я сперва и сам не верил, а потом, как
германцы меня стреляли, да не застрелили, а потом белые - и тоже никак...
   Вот мне и смешно стало...
   - Скажите спасипо комиссару, - жестко сказал Лапиньш.
   Иван кивнул.
   - Вот я и говорю, конфуз бы случился...
   - Новиков! - оборвал его Лапиньш. - Нато взять языка. Токо, кто
стреляет. Возьмете - полутите эскатрон снова. Сможете?
   - Ясное дело, смогу, - уверенно ответил Иван.
   - Перите сепе кого хотите...
   - Да никого мне не надо...
   - Потему?
   Иван улыбнулся лукаво.
   - А я славой не люблю делиться.
   Все, кроме Лапиньша, засмеялись.
   Останавливая их, Иван сказал деловито:
   - Значит, как этот гад стрельнет, бейте со всех стволов, чтоб шуму
больше было.
   Только чтоб без артиллерии, понял, Михей?..
   Возвращаясь к себе, Иван встретил Наталью. Она шла по натоптанной
хрупкой тропке.
   - Чего не спится, замком? - весело спросил Иван.
   - Не спится, - отозвалась Наталья.
   - У комиссара рукавички хороши - уже не ты ль связала? - приближаясь
вплотную, спросил Иван.
   - Я... - тихо и смущенно ответила Наталья.
   - Мне б связала. А то завтра языка пойду брать, отморожу руки - и не
обнять тебя потом... - Иван прихватил Наталью за талию и притягивал к себе.
   - Тебе вязала... - прошептала Наталья, не поднимая глаз.
   - А ему отдала?.. Ну и ладно, не нужны они мне, это я так...
   - Ты там поберегись, Иван Васильевич...
   - А ты поцелуй, тогда поберегусь, - пообещал Иван, ища своим лицом ее
лицо, но Наталья вывернулась и побежала к одному из домишек.
   Иван удовлетворенно смотрел ей вслед.
   - Эх, Наталья, нам бы только до теплых земель добраться.
   А то, боюсь, простужу тебя на снегу... - сказал он негромко и очень
серьезно.
   Иван дышал часто и сипло, как привязанный к телеге старый цыганский пес
в конце долгого перехода, и был мокрым, как церковная мышь, выбравшаяся на
край купели, в которую свалилась по неосторожности. Он сделал еще три шага
вверх и ткнулся обессиленно лицом в снег...
   Внизу, в ущелье, вытянулась медленна колонна. Иван лежал за камнем и
разглядывал своих в бинокль. Ехали верхом рядом Брускин и Наталья. Он
что-то говорил ей быстро, рассказывал, а она рассеянно слушала и
посматривала вверх, на горы. Иван вздохнул.
   Выстрел прозвучал, как всегда, неожиданно. Новик завертел головой и все
же успел увидеть легкий дымок, поднимающийся из-за камн слева и ниже.
   - Что, забыли, черти! - процедил Иван сквозь зубы, и тут же снизу стали
часто бить винтовки, а чуть позже зататакали и пулеметы. Новик улыбнулся,
подоткнул полы шинели под ремень и, придерживая шашку, побежал туда - вниз
и влево.
   В свисте летящих над головой пуль Иван вдруг услышал знакомый звук
ввинчивающегося в воздух снаряда, упал на камни и прикрыл голову руками.
   Снаряд разорвался выше, Ивана присыпало каменной крошкой, а когда он
приподнял голову, какой-то припоздалый камешек больно тюкнул его в макушку.
   - Михей, гад, убью! - в бешенстве пообещал Иван...
   Когда стрельба прекратилась, Иван приложил к глазам бинокль и скоро
нашел того, кого искал. Он был совсем близко. Стрелок засыпал из рожка
порох в длинный ствол старого кремневого ружья и опустил в него большую
круглую пулю... Он уже выцелил кого-то внизу, но сделать выстрел не успел.
Что было сил Иван перетянул его нагайкой вдоль спины и выкрикнул зло и
торжествующе:
   - А-а, суч-чонок!
   От неожиданности и резкой боли стрелок прогнулся и перевернулся на
спину. Это был мальчик со смуглой кожей и монголоидным типом лица.
   - Хай ме бхарата пули! - крикнул он неожиданно для своего положения
властно.
   - Хай ме бхарата пули! - в очередной раз торжественно выпалил
таинственный стрелок и даже топнул ногой.
   Комэск Ведмеденко почесал могучий загривок и заговорил задумчиво:
   - Що це таке хай, то я разумею... Пули, воны пули и е... А що це
такемебхарата?
   - Значит, думаешь, Микола, хлопчик не хохол? - спросил его усмешливо
комэск Колобков.
   Ведмеденко еще раз пристально и изучающе посмотрел в лицо незнакомца и,
махнув рукой, подытожил:
   - Та ни!..
   Командиры захохотали. Не смеялись лишь Лапиньш и Новиков.
   Иван смотрел на пацана внимательно и удивленно.
   - А между прочим, товарищ Ведмеденко не так уж и не прав, - заговорил,
встава и протирая очки, Брускин. - Все языки мира делятся на группы и
подгруппы.
   Так вот, я специально подсчитывал, в нашем корпусе присутствуют
представители всех групп и почти всех подгрупп. Этим мы, кстати,
опровергаем известный библейский миф о неудачном строительстве Вавилонской
башни...
   - Претложения, товарищ Прускин, - прервал его Лапиньш.
   - Предложение мое простое, Казис Янович. Собрать всех представителей
языковых групп и подгрупп, и пусть они послушают этого туземца. Что
касается меня, то, хотя я совсем не знаю идиша, могу со всей
ответственностью заявить, что его язык не принадлежит ни к семитской
группе языков, ни к германской. А что можете сказать вы, Казис Янович, как
носитель латышского языка?
   Лапиньш посмотрел на туземца.
   - Кад таве вялняс гребту, - сказал он и отвернулся.
   Длинной вереницей стоял кавалерийский интернационал: чех, венгр,
эстонец, карел, финн, молдаванин, киргиз, казах, удмурт, грузин, лезгин,
и, как стали говорить позже, многие-многие другие. Они поочередно
подходили к юному стрелку, слушали одну и ту же фразу и мотали
отрицательно головой.
   Китаец Сунь слушать не стал, а, глядя в упор, стал задавать вопросы
по-китайски, но вдруг стрелок резко ударил его ладонью по щеке. Сунь
закрыл ладонями лицо и заплакал. Презрительно глянув на него, стрелок
отвернулся.
   Вновь собрались отцы командиры.
   - Если опираться на платформу революционного процесса, то мы должны
помиловать его и взять с собой, - говорил Брускин.
   - С точки зрения ортодоксального христианства, к примеру,
дохристианские язычники были безгрешны, так как они не могли еще знать
истинной, по мнению христиан, веры. Может быть, он стрелял в нас не как в
красных, а как в белых?
   - А як же стяг? - развел руками Ведмеденко.
   - Чи вин нэ бачив, що стяг чорвоний?
   Новиков сосредоточенно молчал и все переводил взгляд с лица пацана на
лицо медного бога. Они были похожи как две капли воды. И пропорции тела, и
осанка, и медный бубенчик на шее.
   - Взять его с собой мы не можем, - задумчиво заговорил Шведов. - Братки
его в первом же бою уконтрапупят. Если сегодня ночью не придушат.
   - Хай ме бхарата пули, - встревоженно напомнил о себе подросток.
   - Вот тебе и пули, - вздохнул Шведов. - Дитя ведь еще... Может, оставим
его здесь завтра, а сами дальше пойдем?
   - Он упил тватцать тевять наших поевых товарищей, вы запыли это?-
спросил свистящим шепотом Лапиньш.
   Все опустили глаза.
   И вдруг глухо и тяжело ухнуло что-то в глубине гор, будто шевельнулось
там их великое сердце.
   Ночью Иван нашел в одном из домов спящего комиссара и с силой потряс
его за плечо.
   - Что? - спросонок вертел головой Брускин.
   - Слушай, Григорь Наумыч! - зашептал Новик. - Места себе не нахожу,
крутит все в груди у меня. Нельзя того пацана казнить!
   Брускин потер лицо ладонью.
   - Почему?
   - Почему - не знаю, а что нельзя - знаю точно!
   - Казнить... нельзя... помиловать... - задумчиво проговорил комиссар.
   - Тебе не казалось, Григорь Наумыч, что ты его где-то уже видел? - с
горящими глазами шептал Иван.
   - Да, казалось, но я подумал, что это обычное дежа-вю.
   А что, вам тоже?
   - Знаешь, где ты его видел?
   Вот он! - Иван торопливо зажег спичку и поднес ее к лицу медного бога.
   - Да, пожалуй, похож, - согласился Брускин.
   - Да не похож, а он сам и есть! Я уж все гляделки проглядел! Он бог
ихний! Понимаешь, какое дело? Я как думаю... Он всех своих прогнал,
спрятал выше ли, ниже ли, хрен их знает, а сам решил нас наказать за то,
что мы в его владения без спросу зашли, понимаешь?
   - Версия вполне убедительная. Горные народы часто выбирают себе живых
богов. Тот же тибетский далай-лама... Но разве это что-нибудь меняет?
   Новиков растерялся.
   - Да как же... Бог как-никак!
   Брускин покачал головой.
   - Какая у вас все-таки каша в голове, Иван Васильевич! В борьбе с
религией наши враги не верующие, а боги, тем более если они - живые.
   На рассвете перед выходом состоялась казнь. Петлю приладили на брусе,
торчащем из стены храма рядом с небольшим медным колоколом.
   - По закону революционного времени за контрреволюционную деятельность
гражданин Хайме Бхарата Пули приговаривается к смертной казни через
повешение. Приговор осуществить немедленно, - громко прочитал по бумажке
комиссар артполка.
   - Хай ме бхарата пули! - звонко крикнул мальчик, глядя в небо.
   Командир артполка Михей Зюзин ловко и привычно выбил из-под ног
приговоренного пустой снарядный ящик.
   Бог дрыгнул ногами, пытаясь ухватиться руками за веревку над головой,
сильно качнулся, ударился лбом о колокол и тут же послушно опустил руки и
испустил дух. Глухой медный звон заметался по ущелью и, успокаиваясь, стал
подниматься к небу.
   Москва.
   Кремль.
   13 июня 1920 года.
   Ленин сидел в глубоком кожаном, в белом полотняном чехле кресле и
что-то быстро и увлеченно писал, пристроив на колене блокнот.
   Ему не мешал стрекот телеграфного аппарата, стоящего рядом на стуле.
Выползающую из него ленту принимал телеграфист - атлетически сложенный
красноармеец в гимнастерке, галифе и ботинках с обмотками - и громко вслух
читал:
   - Лондон. Как передает агентство Рейтер из Индии...
   Ленин тут же оторвался от работы, поднял голову, внимательно
вслушиваясь в каждое слово.
   - В индийских Гималаях произошло самое сильное за последние пятьдесят
лет землетрясение.
   По подсчетам английских специалистов, это ужасное стихийное бедствие
унесло не менее ста тысяч человеческих жизней.
   С
 громким шлепком упал вдруг на пол блокнот и покатилась ручка. Телеграфист
оторвал взгляд от ленты. Ленин лежал в кресле неподвижно, глаза его были
закрыты.
   - Владимир Ильич, - негромко позвал его телеграфист.
   Ленин никак не прореагировал.
   - Надежда Константиновна! - закричал телеграфист.
   ВОПРЕКИ УТВЕРЖДЕНИЯМ ВЧЕРАШНИХ И СЕГОДНЯШНИХ
 ИСТОРИКОВ ПЕРВЫЙ УДАР СЛУЧИЛСЯ С ЛЕНИНЫМ НЕ В ДВАДЦАТЬ ВТОРОМ, А РАНЬШЕ
 - В ДВАДЦАТОМ ГОДУ.
   Вечером, когда вошли в очередное безмолвное и безлюдное селение и уже
начали спешиваться, Иван поднял голову и посмотрел на вершину Нандадеви.
Всегда четко вычерченна на фоне оранжевого вечернего неба, сейчас она
казалась смазанной. Иван зажмурил глаза, открыл и вновь взглянул на
Нандадеви. Она вибрировала.
   И тут же вдруг разом заржали лошади, понеслись по улице овцы, куры и
собаки. Земля вдруг застонала глухо и качнулась так, что Иван с трудом
удержался в седле, даже выпустил поводья. И лошадь сама понесла его туда,
куда бежала и летела со страшным шумом местная живность.
   Ничего не понимая, красноармейцы откровенно запаниковали.
   Особенно худо было тем, кто уже спешился, потому что лошади ускакали
без них.
   Иван успел увидеть Наталью. Ничего не понимая, она испуганно взирала на
безумеющих от страха мужчин. Раздира лошадиный рот загубником, Иван
остановился, подхватил Наталью, бросил ее, как вор, поперек лошадиной
спины и отпустил поводья.
   С гор скатывалась лавина снега и камней, плоские домики селени вдруг
закачались и стали разваливаться. Люди все вместе кричали громче и
страшнее, чем гудела, раскалываясь, земля, являя бездонную преисподнюю.
   СЕГОДНЯ, КОГДА МИСТИКА ПОДМЕНЯЕТ СОБОЙ
 НЕ ТОЛЬКО НАУКУ, НО И ЭЛЕМЕНТАРНЫЙ ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ, НАВЕРНЯКА НАЙДУТСЯ ТЕ,
 КТО ПОПЫТАЕТСЯ СВЯЗАТЬ КАЗНЬ ГИМАЛАЙСКОГО БОГА С ПОСЛЕДОВАВШИМ ЗАТЕМ
СТИХИЙНЫМ
 БЕДСТВИЕМ. МЫ ИМЕЕМ МНОЖЕСТВО ДОВОДОВ, НЕ ОСТАВЛЯЮЩИХ КАМНЯ НА КАМНЕ ОТ
 ПОДОБНЫХ УМОПОСТРОЕНИЙ, НО ПРИБЕГНЕМ ЛИШЬ К ОДНОМУ ИЗ НИХ. ГИМАЛАЙСКОЕ
 ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ 1920 ГОДА БЫЛО ОТГОЛОСКОМ ЗНАМЕНИТОГО, ГОРАЗДО БОЛЕЕ
СТРАШНОГО
 АНДСКОГО ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ. А ВЕДЬ В АНДАХ В ТО ВРЕМЯ НЕ БЫЛО НИ ОДНОГО
КРАСНОАРМЕЙЦА...
   4 августа 1920 года. Южное предгорье Гималаев.
   Здесь было хорошо и понятно:
   высокое густое разнотравье, кустарники, перелески, отдельно стоящие
разлапистые сосны. Страшные Гималаи остались позади, и только белеющая
вершина Нандадеви напоминала...
   Небольшими табунками паслись стреноженные лошади. Табунками отдыхали и
красноармейцы. Сидели, лежали, курили, смеялись, разговаривали.
   Посреди одного из таких табунков стоял комиссар Брускин. Красноармейцы
весело, как дети, смеялись чему-то, только что рассказанному комиссаром,
он же снисходительно смотрел на них и улыбался.
   - Товарищ комиссар, а расскажите, как товарищ Ленин с едеалистами
сражался, - предложил, улыбаясь, большеротый белобрысый парень, видно,
охочий до подобных рассказов.
   Брускин не заставил себя уговаривать.
   - Как вы знаете, товарищи, основной вопрос философии - это вопрос о
первичности. Идеалисты говорят, что первично сознание. Мы же,
материалисты, утверждаем, что первична материя. Идеалисты говорят, то, что
я вижу, то и существует. Допустим, я сижу за столом. Я его, этот стол,
вижу, он есть.
   А если я, идеалист, закрыл глаза, то для меня его уже нет.
   - Как это?
   - А вот так!
   - Дураки они, что ли?
   - Не дураки, а упрямые.
   - Сломать бы им упрямку-то...
   - заспорили между собой красноармейцы.
   - А товарищ Ленин, - продолжал Брускин, - им тогда и говорит: а вы закройте
глаза да резко вниз наклонитесь, тогда и узнаете, что первично - матери
или сознание!
   Красноармейцы взорвались смехом.
   - Вот черти, знай наших!
   - Сопатки-то небось порасквасили?!
   - А то!
   - Ай да Владимир Ильич!
   Все хохотали, но комиссар Брускин даже не улыбался. Он встревоженно
наблюдал, как к сидящей одиноко в отдалении Наталье подходил Новик.
   Иван неслышно подошел сзади плавной, танцующей походкой кота.
   Наталья обрывала с ромашки один за другим лепестки.
   - Гадаешь? - спросил Иван низким грудным голосом.
   Наталья вздрогнула и отбросила цветок в сторону.
   - На кого гадаешь-то? - Иван присел рядом.
   - Да уж не на тебя, - гордо ответила Наталья.
   - А мне это как-то все равно...
   -Ну вот и ладно...
   Иван понял, что заехал совсем не туда, куда хотелось, и решил сменить
тему. Брускин продолжал рассказывать что-то красноармейцам. Новик
посмотрел на него с уважением.
   - Уважаю я твоего начальника, Наталь Пална. Золотой язык у мужика!
   Наталья тоже посмотрела на комиссара, но ничего не сказала.
   - Не пристает? - поинтересовалс Новик как бы между прочим.
   Наталья усмехнулась.
   - Ты, Иван Васильевич, по себе не равняй. Григорь Наумыч человек
культурный. Я с ним женщиной стала.
   - Это как - женщиной? - насторожился Иван. - А до того кем была?
   - Бабой.
   Иван успокоенно улыбнулся.
   - Чего ж в том плохого - бабой быть?
   - А вот вы бы, мужики, в нашей шкуре побыли, тогда б небось не
спрашивали.
   Иван пожал плечами, не понимая, о чем речь, покрутил усы, придвинулся к
Наталье и громко зашептал:
   - Слышь, Наталья, пошли-ка в лесок!
   - Зачем? - удивилась Наталья.
   - Шишки собирать. Я там был, их там ужас сколько, шишек этих!
   Наталья засмеялась.
   - Я шишек не грызу, Иван Васильич, зубы берегу...
   - Ага, я и вижу, кусачая...
   Иван раздосадованно посмотрел по сторонам, потом на небо. Там еле
слышно стрекотал, приближаясь, аэроплан.
   - Начштаба с воздушной разведки возвращается, - сообщил он важно.
   - Так бегите, Иван Васильич, вы ж у нас командир эскадрона, - ехидно
подсказала Наталья.
   Иван поднялся, поправил портупею.
   - А тебе командира эскадрона мало, тебе комиссара корпуса подавай?
   - Да мне и его мало, - загадочно ответила Наталья.
   - Бегите, Иван Васильич, а то без вас не разберутся, не туда наступать
станут...
   Иван тяжело вздохнул и потрусил к большой штабной палатке, куда уже
подруливал приземлившийся аэроплан.
   Сидящий на заднем сиденье Артем Шведов выбралс из аэроплана и, бледный,
направился, покачиваясь, к палатке Лапиньша.
   Летчик Курочкин зло посмотрел ему вслед и стал вытирать тряпкой
матерчатый бок любимого аэроплана.
   Шведов выпил залпом кружку воды, посмотрел на лежащего на походной
кровати Лапиньша.
   - Там пустыня.
   - Где пустыня?
   - испуганно спросил Брускин.
   - Везде.
   - Не может быть! - воскликнул Брускин. - Посмотрите на карту.
   Новик смотрел на комиссара, зло щур глаза.
   - Ты и сам говорил, что у тебя по биографии, или как там ее, черт, по
феографии, отлично было? Говорил?
   Брускин растерянно смотрел на карту и бормотал еле слышно:
   - Ну да, конечно, вспомнил... Тогда у меня случилась ангина, и бабушка
не пускала меня на занятия... Бабушка, бабушка...
   - А я говорил - давайте штабистов из бывших возьмем!
   - возмущенно забасил Шведов. - Эх, если б мы морем шли... Там, на море,
все ясно, а тут...
   Лапиньш открыл глаза и неожиданно улыбнулся.
   - Не нато ссориться, - попросил он. - Этим картам твести лет. За это
время высокли реки, опмелели моря.
   Там, кте пыли леса, теперь пустыни, а кте пыли пустыни - коры. Не надо
ссориться... Мы пойтем вперет терез пустыню...
   - Каракорум, - подсказал Брускин.
   - Как? - спросил Иван.
   - Каракорум, - повторил Брускин.
   Иван не решился произнести вслух это слово и плюнул с досады.
   Комкор Лапиньш утомленно прикрыл глаза.
   Пустыня Каракорум.
   Сентябрь - октябрь 1920 года.
   Новик и Ведмеденко соорудили что-то вроде тента из одеяла, привязанного
концами к воткнутым в песок саблям и карабинам, и лежали распластанно и
неподвижно, с закрытыми глазами, но не спали.
   - У моему организьму, Иван, немае ни капли воды, - поделилс Ведмеденко.
   - Это почему ты так решил? - спросил безразличный Новик.
   - Та я вже три дни нэ пысаю, - признался Ведмеденко. - А коли иду, то
шурудю, як папир.
   Иван с усилием повернул голову и даже приоткрыл один глаз.
   - Що це такэ папир, Коль?
   - Та то, що вы, кацапы, зовэте бумагою, - объяснил Ведмеденко.
   Новик не обиделся и предложил:
   - Ты б лучше спел, Коль...
   Ведмеденко повернулс на бок и, печально глядя на слюдяное марево над
бесконечными до горизонта песками, запел:
   Реве та стогне Днипр широкий,
   Сердитый витир завива...
   Но сорвался, закашлялся, огорченно замолк.
   Солнце поднималось на востоке, окрашивая пустыню в революционный цвет,
но кавалеристам было не до красоты. Ехали рядом на худых, понурых лошадях
Брускин и Новик.
   - Лапиньш совсем плох, боюсь... - Брускин не стал договаривать.
   - Да уж скорей бы Индия, - вздохнул Иван. - Там, я слыхал, чудеса
всякие, лекари, колдуны...
   - Ну, во-первых, это и есть Индия. Пустыня Каракорум - это...
   - Да какая это Индия? - взорвался Новик. - Зачем нам такую Индию
освобождать?! От кого? Втыкай вон красный флаг, объявляй советскую власть
- никто слова против не скажет! Нет, Григорь Наумыч... - Иван осекс и
замер.
   На фоне восходящего солнца им наперерез двигался длинный верблюжий
караван. Иван пришпорил лошадь и первым поскакал к нему.
   - Они не индусы, а персы, - перевел Брускин Шведову слова бородатого
старика в халате. - Они возвращаютс с товарами из Китая к себе в Персию.
   - Спросите его, когда кончится эта проклятая пустыня, - попросил Шведов.
   - Энд Каракорум... Энд... Вер из? - спросил Брускин.
   - This is not Karakoruim, your honour, this is Tar desert"9", - вежливо
поправил Брускина перс.
   Глаза у комиссара стали круглыми.
   - Что он сказал? - торопил с переводом начштаба.
   Брускин молчал.
   - А ты что, не понял? - не выдержал Новик. - Перепутали все! Может, мы
и не на Индию вовсе идем!
   Пустыня Тар.
   Сентябрь - октябрь 1920 года.
   Сидя на лошади и держа верблюда за длинную узду, Иван подвел его к
сидящей на подводе Наталье. Перекинутые через спину, по бокам верблюда
висели кожаные мешки. Наталья была измучена этой проклятой пустыней и
стеснялась сейчас Ивана. Да и он старался не смотреть на нее.
   - Это, Наталь Пална, - заговорил он смущенно, - тут вода... тебе...
Попей, помойся... Ну и вообще...
   Лежа в тачанке, умирал Лапиньш. Впрочем, кажется, умирали все. А если и
не умирали, то сходили с ума точно.
   Новик смотрел вперед и видел родную Волгу с дымящим пароходом посредине.
   Ведмеденко видел тихий Днепр с белеными хатками на берегу.
   Китаец Сунь видел желтую Янцзы.
   Начштаба Шведов - хмурую, седую Балтику.
   - Глядите, лес! Лес впереди, лес! - истерично закричал кто-то.
   - Замолчи, дурак! - оборвали его. - Не понимаешь - это мираж. Мы его,
может, тоже видим, а молчим.
   А комиссар Брускин о своем мираже никому не рассказывал.
   Он видел гигантский дом-башню, сверкающую стеклом и металлом, а на
вершине ее- огромную скульптуру Ленина, указывающего туда, куда они сейчас
шли. Это придавало Брускину сил и делало его счастливым. Брускин улыбался.
   - Лес! Глядите, лес! - кричал все тот же дурак, но никто не обращал на
него внимания, так он всем надоел.
   Все видели приближающийся, стоящий плотной зеленой стеной тропический
лес, но, измученные миражами, красноармейцы давно не верили глазам своим.
   И даже когда вошли в лес, обдираясь о ветки и сучья, и стали вдыхать
полными легкими влажный и прохладный воздух - еще не верили, а поверили,
только когда лошади сами вышли к широкой, спокойной реке, вошли в нее и
уткнулись мордами в воду.

                               Глава третья
                          Индия. Штат Раджастхан.
                           22 октября 1920 года.
   Луна была огромная и сияла, как хорошо начищенное самоварное золото. От
ее света все вокруг - высокая трава, широкие пальмовые листь и спокойная
река - казалось позлащенным. А над золотом реки плыл золотой голос
Ведмеденки:
   Дывлюсь я на нибо
   Тай думку гадаю,
   Чому я не сокил,
   Чому ж не летаю.
   Коли б мни, Боже,
   ты крыла бы дав,
   Я б землю покинув
   тай в нибо взлитав.
   Чистые, отдохнувшие, успокоенные тем, что дошли наконец до намеченной
цели, красноармейцы лежали на берегу и слушали волшебной красоты
украинскую песню.
   Иван и Наталья стояли на опушке густого черного леса и тоже слушали.
Наталь прислонилась спиной к пальме и легонько покачивалась. Она была в
гимнастерке с разговорами, в юбке и сапогах, но на плечи накинула
неуставную красную косынку. Иван стоял метрах в трех от нее, курил.
   - Прямо не верится, в Индии мы... - задумчиво проговорила Наталья.
   - Чего не верится-то? - пожал плечами Иван. - Шли, шли и пришли. А
намнем англичанке холку, поставим тут советскую власть - и дальше двинем.
   - Дальше? - грустно спросила Наталья. Похоже, ей было здесь так хорошо,
что совсем не хотелось идти куда-то дальше.
   - Ясное дело - дальше!
   - уверенно продолжал Новик. - Мне вот Григорь Наумыч рассказывал, что
есть одна страна, название забыл, так там все звери - с торбами! Еду в них
носят, детенышей, все носят в торбах этих. Тоже там люди живут, тоже
небось от капитала маются... А Америка? Я как про эту гадину услышу, аж
дышать не могу от злости! Доберемся и до нее...
   - А дальше? - с еще большей грустью в голосе спросила Наталья.
   - Что дальше? - На безмятежном Ивановом лбу возникла ниточка сомнения.
- Дальше вон... - Он поднял глаза на луну. - Сделают аэроплан побольше,
заведет летчик Курочкин мотор, и полетим... - Он махнул рукой.
   - Да на наш век и тут делов хватит.
   - А вам бы не хотелось, Иван Васильевич, просто так пожить, тихо,
мирно, с женой, с детишками, в домике своем?..
   Иван снисходительно улыбнулся.
   - Не, Наталь Пална, я человек военный.
   Драться стал сразу как пошел. Братишку старшего по башке горшком со
сметаной огрел - еле откачали Ваську... А потом, если день какой не
подерусь, аж не сплю, ворочаюсь... Суну кому из братьев зуботычину, он
орет, а мне - спится. Постарше, конечно, поспокойней стал, а все одно...
Ныть рука начинает, как долго за шашку не берусь.
   - Какой вы, Иван Васильевич... - Наталья в задумчивости покачала
головой.
   - Да ты не подумай, Наталь Пална, я ж не просто так, а за
справедливость! Васька-то горшок упер - хотел сам сметану вылакать.
   Наталья медленно пошла вдоль опушки. Иван с прищуром поглядел на нее и
пошел следом.
   - Ой! - сказала вдруг Наталья испуганно и остановилась.
   Перед нею словно по волшебству вырастала из травы змея. Она росла,
покачиваясь, раздувая капюшон.
   - Стоять! - шепотом приказал Иван, плавно вытаскивая из ножен шашку.
   Зме вдруг зашипела, и Наталья инстинктивно выставила перед собой руку.
В ответ кобра бросилась в атаку. Но между этими двумя действиями лежало
действие Новика - он коротко и резко взмахнул шашкой. Голова змеи взлетела
высоко и упала где-то невидимая, а обезглавленное туловище, скручиваясь и
извиваясь, билось у ног Натальи. Испуганно и брезгливо она прижала ладонь
ко рту и отвернулась. Иван вытер шашку пучком травы и опустил в ножны.
   - Я этой заразе в Туркестане столько бошек посшибал...
   Как репейнику...
   Он подошел к Наталье близко, взял ее правой рукой за талию и властно
притянул к себе. Она покорно положила голову ему на плечо и спросила
шепотом:
   - Стало легче-то?..
   - Маленько полегчало, - согласилс Иван.
   Кто-то бежал в их сторону.
   - Григорь Наумыч, - подсказала Наталья и попыталась легко, необидно
высвободиться из объятия.
   Брускин бежал челноком, то исчезая в черной тени леса, то возникая в
лунном свете, но вдруг запнулся обо что-то и упал, исчез в высокой траве.
   - Григорий Наумович! - испугавшись и сжалившись, подала голос Наталья.
   Брускин торопливо поднялся, отряхнулся, подошел и быстро, деловито
заговорил:
   - Это вы, Иван Васильевич, добрый вечер. Наталья Павловна, вы провели
ревизию портретов членов ЦИКа?
   - Провела, - с готовностью ответила Наталья.
   - Что у нас с Лениным?
   - Плохо, Григорий Наумович, - нахмурилась Наталья.
   - Ни одного Владимира Ильича. Ни Троцкого, ни Бухарина, ни Каменева с
Зиновьевым, один большой ящик со Сталиным...
   - Что ж, Сталин так Сталин, - со вздохом проговорил Брускин. Он не мог
оставить вдвоем Наталью и Новика.
   ПОСЛЕ ИЗВЕСТНЫХ НАМ НЕПРИЯТНОСТЕЙ В ГИМАЛАЯХ И ПОТЕРЬ ЖИВОЙ СИЛЫ ПРИ
ПЕРЕХОДЕ ЧЕРЕЗ ПУСТЫНЮ СОСТАВ ОСОБОГО КОРПУСА УМЕНЬШИЛСЯ НЕ ТОЛЬКО ЧИСЛЕННО,
НО И СОКРАТИЛСЯ ОРГАНИЗАЦИОННО - ТЕПЕРЬ В НЕМ БЫЛО ТОЛЬКО ТРИ НЕ ПОЛНОСТЬЮ
УКОМПЛЕКТОВАННЫЕ КАВАЛЕРИЙСКИЕ ДИВИЗИИ. ПО ЭТОЙ ЖЕ ПРИЧИНЕ БЫЛИ НАЗНАЧЕНЫ
НОВЫЕ КОМАНДИРЫ.
   В ПЕРВЫЙ НА СВОЕМ ПУТИ ИНДИЙСКИЙ НАСЕЛЕННЫЙ ПУНКТ ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ
НОВИКОВ ВСТУПИЛ В ДОЛЖНОСТИ КОМДИВА.
   Штат Раджастхан. Селение Курукшетр.
   1 ноябр 1920 года.
   Курукшетр сплошь заполонили подводы, пушки, тачанки и снедаемые
любопытством к чужой жизни красноармейцы.
   Индийцы ошалели от непрошеных гостей, которые щедро угощали их
сухарями, сахаром, табаком, и в свою очередь давали пожевать бетель,
одаривали кокосовым вином.
   Заходили в хижины, похожие на украинские мазанки, но не беленые и нищие
до боли в груди, выходили во двор, вздыхали, обсуждали.
   - А ты говоришь - три урожая! У нас в деревне последняя голытьба и та лучше
живет. Вот тебе и три урожая!
   - А ты разве не слыхал, что Брускин говорил: у них свои попы, свои
помещики, а сверху еще англичанка. И все с бедного индуса шкуру дерут.
   - Да не нужны они, три урожая! У нас хоть в бедности, зато зимой на
печке отоспишься, заодно бабе пузо намнешь.
   - Да у них детишек, гляди, не меньше нашего.
   - Когда только успевают?
   - Это было б желание, а успеть всегда можно.
   Особенно много собралось народу у слона. Двое жестоко спорили.
   - А что? Валенки ему свалять, тулуп из овчин пошить - вот и перезимует!
   - Это ж сколько овчин пойдет, ты посчитай!
   - Ничего, собрать можно. А зато дров на нем навозишь!
   За один раз возов пятнадцать небось уволокет. Ух и сила! А навозу от
него сколько - это ж страшно подумать. Не, назад пойдем, я одного возьму,
точно!
   - А все говорили: Индия - страна чудес, - недовольно ворчал комдив
Колобков. - А где они, эти чудеса? Даже куры вон как у нас. - И он махнул
рукой в сторону мирно копающихся в пыли трех хохлаток и одного кочета. Те
испугались, видно, и, шумно захлопав крыльями, вдруг взлетели вверх
свечкой и застыли, порхая, в зените. Колобков задрал голову и смотрел,
открыв рот, придерживая рукой буденовку, чтобы не свалилась.
   На выезде из села красноармейцы что-то весело и споро строили, там пели
пилы, стучали топоры.
   Брускин разговаривал со старым индийцем по-английски и переводил
комдивам Новикову, Колобкову и Ведмеденко.
   - Он говорит, что их селение несет на себе, как это... проклятие... Потому
что здесь произошла однажды страшная битва. Во-он там, на том поле. Одно
войско возглавлял бог Кришна, а другой лучший из людей... Арджуна...
   - Это как же... бог с человеком? - не понял Новик.
   - Да сказка это, - усмехнулся Колобков.
   Скорбно глядя на то поле, индиец продолжал медленно говорить, а Брускин
переводил, с трудом подбирая слова:
   - И в одном войске и в другом были отцы, и дети, и родственники... И они
убивали друг друга. С тех пор над селом лежит проклятие!
   - Гражданская, значит, - сообразил Колобков. - Когда это было-то?
   Брускин перевел. Индиец ответил. Брускин не поверил и переспросил.
Индиец повторил. Брускин улыбнулся и перевел:
   - Пять тысяч лет назад!
   Все весело захохотали. Индиец смотрел удивленно.
   - Памятливый вы народ, индусы, ох памятливый! - прокричал ему сквозь смех
Колобков.
   - Нам нужен очень бедный человек, - вновь обратился Брускин к индийцу.
   - У нас все бедные, - с достоинством ответил тот.
   - Нам нужен самый бедный человек, - настаивал комиссар.
   Старик задумался, посмотрел по сторонам и показал пальцем на бредущего
в их сторону человека. Бедняга был так худ, что его покачивало при каждом
шаге, а его обтянутый кожей скелет не был обременен и единой ниткой
мануфактуры.
   Колобков присвистнул от удивления. Ведмеденко почесал стриженый затылок.
   - Вот уж правда гол, как сокол, - высказался Новик.
   На следующий день на выходе из села была устроена арка, украшенная
кумачом и пальмовыми ветками. В центре наверху был водружен обрамленный
цветами портрет Сталина. Рядом на небольшой кумачовой трибуне стояли
комиссар Брускин и начштаба Шведов, а между ними, поддерживаемый плечами,
тот самый бедный селянин. Впрочем, узнать его было непросто, потому что
был он одет с головы до ног в новенькую красноармейскую форму.
   Брускин выступал горячо и страстно, сжимая в руке кожаный картуз:
   - Советская власть сделала свой первый шаг по полуострову Индостан!
Пройдет совсем немного времени - и многострадальный индийский народ с
нашей братской помощью сбросит со своей шеи тяжкое английское ярмо и
вольется в ряды советских народов земного шара!
   Иван сидел на лошади во главе своей дивизии.
   - Наталь Пална! - окликнул он Наталью, проезжающую мимо шагом на своей
белой кобыле.
   Наталья улыбнулась и подъехала.
   - А
 это кто такой? - Новик показал пальцем на портрет Сталина.
   - Эх, комдив, комдив, - покачала головой Наталья. - Уж кто-кто, а ты
должен знать. Это же товарищ Сталин, наш наркомнац.
   - А индусы говорят - Ленин, - понизив голос, сообщил Новик.
   - Так разве ты не понял: у нас весь ЦИК в Гималаях под землю
провалился, остался один ящик со Сталиным. А наглядная агитаци нужна?
Нужна. Поэтому Григорь Наумыч решил вешать Сталина, а индусам говорить,
что это Ленин. Во-первых, они его все равно не видели, а во-вторых, дело
ведь не в отдельном человеке, правда? Сталин - это Ленин в Индии, так
Григорь Наумыч сказал. Понятно?
   - Понятно, - соврал Новик, чтобы не выглядеть совсем дураком.
   Под звуки духового оркестра торжественным маршем уходили кавалеристы
парадным строем из Курукшетра, отдавая честь стоящим на трибуне и
устраивая толчею при входе под арку.
   Когда простыл след последнего красного кавалериста и в Курукшетре вновь
стало тихо, в одном из дворов пожилая женщина бросила на землю горсть
земли, подняла голову кверху и позвала парящих в небе кур:
   - Кери-кери-кери!
   Они тут же послушно опустились на землю и стали по-куриному мирно
кормиться.
   Над крышей одной из хижин неохотно трепыхался красный флаг. Над дверью
была прибита выкрашенная в красный цвет фанерка, на которой белым было
написано - вверху на хинди, а ниже по-русски: Курукшетрский сельский Совет.
   Посреди хижины стояли стол и стул. На столе - чернильница с ручкой,
бухгалтерская книга, счеты, наган и даже телефонный аппарат с обрезанным
шнуром. У стены на полу лежали аккуратно сложенная гимнастерка и галифе,
стояли ботинки с обмотками и буденовка.
   Скрестив ноги, на стуле сидел прямо и неподвижно голый председатель.
   Штат Раджастхан.
   7 ноября 1920 года.
   ТРЕТЬЮ ГОДОВЩИНУ РЕВОЛЮЦИИ НАШИ КАВАЛЕРИСТЫ ОТМЕТИЛИ
 ДОЛГОЖДАННОЙ ВСТРЕЧЕЙ С АНГЛИЙСКИМИ КОЛОНИЗАТОРАМИ.
   - Англичанка! Англичанка! - возбужденно сообщали друг другу кавалеристы
и бросали нетерпеливые взгляды на Новика.
   Тот смотрел в бинокль. По руслу небольшой, бегущей среди джунглей
речушки двигались верховые, человек десять. Они были белые, в
светло-песочных костюмах и пробковых шлемах, вооруженные.
   - Ну, матушка, сподобилась, - проговорил Новик, опустив бинокль, и запел:
   - Эскадро-он! Шашки наголо! Пики к бою! Вперед - марш-марш!
   Новиковцы скатились в глубокую пойму и понеслись по воде навстречу
ненавистному врагу. Блестели на солнце поднимаемые копытами лошадей
брызги, блестели клинки.
   Иван скакал первым.
   Англичане щурились на солнце, прикладывали ладони ко лбу, пожимали
плечами, недоуменно переговаривались.
   СЛЕДУЕТ ПРИЗНАТЬ, ЧТО СВЕРХСЕКРЕТНОСТЬ ВЕЛИКОГО ПОХОДА
 ПОЛНОСТЬЮ ОПРАВДАЛА СЕБЯ В БОЛЬШОМ И В МАЛОМ. АНГЛИЧАНЕ ГОВОРИЛИ: I
 DON'T BELEVE MY EYES (Я НЕ ВЕРЮ ГЛАЗАМ СВОИМ). И НЕ
 ВЕРИЛИ. А НАПРАСНО.
   Они видели синие"10"" звезды на буденовках и разговоры на гимнастерках,
красные флажки на пиках, и их все больше поражал столбняк.
   - Red! Red! - закричал вдруг, придя в себя, один из англичан, стал
стаскивать с плеча винтовку, и Новику пришлось скинуть карабин и
выстрелить. Пул попала неразумному англичанину между глаз, и он
опрокинулся в седле и повис в стременах.
   - Сподобилась, матушка!
   - воскликнул Новик, подскакивая и скидывая с седла одного, другого,
одновременно разоружая их.
   Остальные красноармейцы занялись тем же, весело переговариваясь и
покрикивая на ничего не понимающих, отупевших англичан.
   Иван подъехал к третьему, невысокому, рыжеватому, с усиками и бородкой
клинышком, одетому в белый полотняный костюм, с белой же широкополой
шляпой на голове. Он смотрел на Ивана во все глаза, от восхищения и
восторга приоткрыв рот. Новик даже смутился.
   - Что буркалы выставил, морда английская? - проворчал он недовольно. -
Где оружье твое?
   Винтовки за спиной этого англичанина не было. Он вдруг обхватил Ивана
обеими руками за шею, притянул к себе и трижды крепко поцеловал в усы,
после чего закричал на чистом русском языке с легкой веселой картавинкой:
   - Родненькие вы мои! Братья православные! Сколько невидимых миру слез
пролил я, сколько тяжких дум передумал! Свершилось! - Незнакомец
размашисто перекрестился. - Сбылась мечта самодержавцев российских:
попирает священный русский сапог землю басурманскую! Хлеб да соль вам,
витязи!
   Низкий вам поклон от многолетнего английского пленника Афанасия Шишкина!
   И незнакомец поклонился низко, насколько это возможно было сделать,
сидя в седле.
   Шишкин сидел в штабной палатке, окруженный со всех сторон командирами
корпуса.
   На полу в раскрытом кожаном саквояже лежали яркие украшения, старинные,
диковинной формы кинжалы и почему-то несколько колод карт. Со счастливым
восторгом Шишкин смотрел на всех и от счастья болтал в воздухе ногой.
   Похоже, он не понимал, что его допрашивают. Вел допрос Шведов.
   - Имя?
   - Афанасий.
   - Полностью.
   - Афанасий Шишкин. Тимофеев сын, хотя это еще как посмотреть.
   - Где, когда родился?
   - В Санкт-Петербурге.
   Мая месяца пятого числа одна тысяча восемьсот семидесятого года от
Рождества Христова.
   - Надо говорить - новой эры, - хмуро поправил Шведов.
   - Новой, разумеется новой!
   - Шишкин оглядел всех с благодарным восторгом.
   - Ты в Индии-то как оказался? - вмешался в ход допроса Колобков.
   - О, это ужасная история! Мой папаша, князь Долгорукий, поехал в Индию
на охоту к своему приятелю, радже бомбейскому, будь он неладен.
   Было это, дай Бог памяти, в одна тысяча восемьсот девяносто четвертом
году. И меня взял с собой, оболтуса великовозрастного, чудес захотел.
   Не успели мы на охоту поехать, как вдруг известие - августейший
император Александр Третий почил в бозе. И мой папаша, хотя покойный его и
не жаловал, оставил меня у раджи с обещанием скорого возвращения - и
тю-тю...
   - Как, говоришь, папаши твоего фамилие было? - перебил его Шведов.
   - Князь Долгорукий, - с готовностью напомнил Шишкин.
   - Никто, братки, Долгорукого князя не расстреливал? - обратился Шведов
к комдивам.
   Те задумались.
   - Сколько их было, разве всех упомнишь, - буднично отозвался Колобков.
   Шишкин затих и попытался втянуть голову в плечи. Возникла пауза, в
продолжение которой допрашиваемый явно страдал, а допрашивающие явно
получали от этого удовольствие. Кроме, пожалуй, Новика. Он брал из
саквояжа Шишкина то один кинжал, то другой, пробуя их в руке, и так был
этим увлечен, что, кажется, ничего не слышал.
   - Что... у нас действительно все так далеко зашло? - спросил Шишкин
осторожно.
   - А вам ничего не рассказывали ваши английские господа? - тер терпение,
спросил Брускин.
   - Видите ли, - осторожно начал Шишкин, - Англия - исторический враг
России. Врагам можно служить, но верить им - нельзя! Говорили кое-что,
разумеется... Что в пятом году в Москве были беспорядки... И в
семнадцатом, если я не ошибаюсь. Но они до того договорились, что, мол,
государь император Николай Второй... Да у меня язык не поворачивается
пересказать всю эту чушь!
   - В одна тысяча девятьсот семнадцатом году новой эры в России
совершилась Великая Октябрьская социалистическая революция! - торжественно
и раздельно, как при чтении приговора, говорил Брускин. - Царской России
нет, а есть Россия новая, Советская, государство рабочих и крестьян!
   - Ах во-от оно что, - удивленно протянул Шишкин. - А я смотрю -
что-то... Господа!
   - Громадяне!
   - зычно поправил его Ведмеденко.
   - Господа громадяне, а ведь князь Долгорукий не мой отец, - с
доверительной улыбкой сообщил Шишкин. - Он, может, и думал, что он мой
отец, но я-то так никогда не считал. Мой бедный покойный отец был
истопником в Мариинском театре.
   Мамаша же была там балериной. Говорят, что князь ухаживал за мамашей.
   Возможно. Но ума не приложу, кто сумел внушить князю, что он мой отец.
   - Это как же его держать? - спросил вдруг Новик, верт в руках большой
кинжал со странной рукояткой.
   - Вот так. - Шишкин вложил кинжал в руку Ивана. - Это куттар, нож для
пробивани кольчуги. Я выиграл его у одного раджи. - Шишкин был рад, что
появилась возможность отвлечься от неприятного разговора.- Я вам его дарю,
Иван Васильевич.
   - Скажите, господин Шишкин, вы нарочно картавите? - выкрикнул вдруг
Брускин.
   Шишкин задумался над странным вопросом.
   - Зачем же нарочно? С детства. Это, пожалуй, наследственное. Папаша
картавил и я...
   - Который папаша? - закричал Брускин.
   - Оба, - нашелся Шишкин. - Князь от рождения, а истопник, он пил очень
и однажды в драке откусил себе кончик языка...
   - Снимите шляпу, Шишкин! - потребовал вдруг Брускин.
   - Пожалуйста, - повиновался допрашиваемый.
   Он снял шляпу. Шишкин был крупно лыс - рыжеватые волоски остались лишь
с боков и сзади. Но дело было не в этом.
   Дело было в том, что Шишкин как две капли воды походил на Ленина.
   - Вылитый Владимир Ильич, вылитый!
   Как шляпу снял, меня ноги сами подняли - Ленин! - делился потрясенный
Шведов.
   Брускин нервно ходил по палатке.
   - А может, была двойня? - высказал догадку Колобков.
   - Кто? - спросил Шведов.
   - Ну, Ленин и этот Шишкин. Детей разлучили, сколько таких историй было...
   - Вы с ума сошли, товарищ Колобков! - закричал Брускин.
   - Вы понимаете, что вы говорите!
   Новик оторвалс от разглядывания куттара.
   - Из-за чего сыр-бор, не пойму? - спросил он. - Ну похож и похож. У нас
в деревне один мужик на царя Николашку был до ужаса похож, и ничего...
   - Да, есть теория мистического толка, что у каждого человека на земле
есть свой двойник. Но это же идеализм! Он же свой день рождени по старому
стилю назвал. А по-новому получается - двадцать второго апрел тысяча
восемьсот семидесятого года. Вы понимаете, день в день! - не находил себе
места Брускин.
   - Ну вот и я говорю, - пожал плечами Колобков.
   - Двух Ленинов быть не может, - убежденно проговорил Шведов.
   - Так и треба робити. Першего разстреляти, а другий хай живе, - предложил
Ведмеденко.
   Новик сунул куттар за голенище сапога.
   - А он, между прочим, обещал Лапиньша вылечить...
   И расстреливать его я не дам. - Иван вышел из палатки.
   Иван и Шишкин плыли в лодке вниз по течению широкой мутной реки.
   - Нет, Иван Васильевич, это страна не для нормальных людей вроде нас с
вами, - откинувшись назад, говорил Шишкин. - Если бы вы знали, как я устал
от этих бесконечных чудес. Вот, к примеру, колдунья, к которой мы плывем.
Она излечила меня от геморроя.
   Скверная болезнь, я вам скажу, ни самому посмотреть, ни людям показать.
   Я лечился в Баден-Бадене, в Карловых Варах у лучших профессоров. Ванны,
клизмы, пилюли. Культурное лечение. А здесь? Пришел я к этой даме, а она
не то что осматривать, она спрашивать не стала! Дала мне какой-то цветок.
   Я тут понюхал, а там - все прошло. Это ли не дикость, Иван Васильевич?
   - Слышь, Шишкин, а ты как тут, с индусочками баловался?
   - поинтересовался Иван.
   - Что скрывать, Иван Васильевич, было, - признался Шишкин смущенно.
   - Ну и как они?
   - Ах, Иван Васильевич, по праву старшего по возрасту я вам скажу:
женщина должна быть белой. Если бы был здесь ханом и имел огромный гарем,
то, поверьте мне, без колебаний отдал бы его за один поцелуй русской
женщины.
   Иван недоверчиво покосился и вытянул шею, всматриваясь. Неподалеку в
стремнине их догонял плывущий человек. Он то появлялся над поверхностью,
то исчезал, то вдруг начинал крутиться. Шишкин снисходительно улыбнулся.
   - Не волнуйтесь, Иван Васильевич. В этой варварской стране покойников
не хоронят, а сжигают. А самых бедных - шудров всяких, парий - просто
бросают в воду. Так что катать здесь барышню в лодке я бы вам не
посоветовал...
   - Да он живой! - закричал Новик, бросая руль и стягивая гимнастерку.
   - Иван Васильевич, вы с ума!.. - завопил Шишкин, вскакивая и хватая за руку
Ивана. - Посмотрите, там же черепахи!
   Иван замер, всматриваясь. Плывущий труп сопровождала стая черепах,
огромных, жирных, неуклюжих, кормящихся остатками мяса на костяке, они-то
и заставляли его нырять, вздрагивать, переворачиваться.
   - Ах вы твари! - закричал Иван, выхватил наган и стал выпускать в них
пулю за пулей.
   - Иван Васильевич, я вас умоляю!
   - взмолился Шишкин.
   - Да пошел ты! - возмутилс Иван, расстреляв все патроны. - Коров не
тронь, обезьян не тронь, этих тварей не тронь! Кого же в твоей Индии
трогать можно?
   - Никого, - ответил Шишкин испуганно и кротко.
   К обиталищу колдуньи - вырубленному в скале гроту - вела узкая тропка
среди деревьев и густого кустарника. Шишкин шел первым.
   - Кобра! - пискнул он вдруг, и не успел Новик глазом моргнуть, как
Шишкин уже висел, держась за сук, и его поджатые ноги были на уровне
головы Ивана.
   Перед ним стояла в боевой стойке огромная королевская кобра. Она
покачивалась из стороны в сторону и шипела, но не угрожающе, а скорее
хозяйски-царственно. Не отрыва взгляда от ее круглых глаз, Новик плавно
вытаскивал шашку из ножен.
   - Ива-ан Васи-ильевич, - тоненько скулил вверху Шишкин.
   Но Иван не слышал, он уже заносил саблю для удара.
   - Не надо! - визгливо крикнул Шишкин в тот момент, когда сабля
описывала мгновенный полукруг...
   Кобры не было. Иван удивленно смотрел по сторонам и нигде ее не
обнаруживал.
   Он в ярости кинул шашку в ножны, выхватил из-за голенища сапога нагайку
и хлестанул по круглой заднице Шишкина.
   - Ай!
   - закричал Шишкин и свалился на землю.
   - Не говори под руку! Не говори! - Иван успел хлестануть Шишкина еще
пару раз, пока тот не вскочил и не скрылся за изгибом тропки.
   - Говорят, ей триста лет, - с выражением ужаса на лице прошептал Шишкин.
   В темном и мрачном жилище с вырубленными из камня фигурами богов со
звериными телами и человеческими головами и наоборот сидела у горящего
очага женщина в темно-вишневом платье и венке из лотосов. Лицо ее
закрывала густая черная кисея.
   - Это одежда смерти, - шепнул Шишкин. Сложив ладони, он коснулс ими
своего лба, груди и каменного пола и громко приветствовал: - Намасте!
   Колдунья повела головой, нюхая воздух, и что-то ответила.
   - Узнала! - обрадованно шепнул Шишкин и торопливо заговорил на хинди.
   С настороженным недоверием Новик смотрел по сторонам.
   - Она просит дать ей какую-нибудь вещь больного, - прошептал Шишкин.
   Иван вытащил из-за пазухи буденовку Лапиньша. Держа ее перед собой,
Шишкин побежал на цыпочках к колдунье.
   Она щупала буденовку, мяла, нюхала и наконец сказала что-то. Шишкин
удивленно переспросил. Она повторила.
   - Она говорит, что может его вылечить, но лучше ему умереть своей
смертью, потому что, если она его и вылечит, его все равно убьют на третий
день.
   - Кто? - удивился Новик.
   - Его убьют айсуры. Это... злые духи. У него потом будут неприятности с
перевоплощением.
   Иван усмехнулся.
   - Ты скажи ей - пусть лечит, а своего комкора мы защитим. Тем более от
духов.
   Колдунья опустила голову, и Шишкин на цыпочках же вернулся.
   - Деньги давайте, - зашептал он.
   Иван вытащил из кармана галифе горсть царских золотых червонцев, отдал
Шишкину.
   - Эх, червончики, с вами бы сейчас в первопрестольную, - успел
прошептать Шишкин, прежде чем вновь побежать к колдунье.
   Что-то заставило Ивана оглянуться. Кобра, та самая, стояла за его
спиной, готовясь к прыжку.
   Иван выхватил шашку. Змея мгновенно упала и шмыгнула куда-то, пропав в
темноте. Выставив перед собой оружие, Новик озирался по сторонам, отовсюду
ожидая атаки.
   А змея поднялась по руке колдуньи и обвила ее шею. Шишкин побелел от
страха, стоя рядом, но от того же страха не мог сдвинуться с места.
   Колдунья что-то сказала.
   - Кангалимм спрашивает, кто хотел убить ее маму, - блеющим голоском
перевел Шишкин.
   - Скажи ей, знаешь, где я ее маму видел? - зло ответил Иван.
   Шишкин посмотрел на Ивана в ужасе.
   Колдунья стала вдруг подниматься и пошла к Новику - прямо через пламя
очага. Это была высокая статная женщина. Змея тут же заняла ее место,
свернулась клубком на атласной подушке.
   Колдунь подошла к Ивану близко, подняла свою черную, с длинными
пальцами руку и стала расстегивать гимнастерку на его груди.
   - Стойте, не шевелитесь! - умоляюще прошептал Шишкин, который оказался уже
рядом.
   - Щекотно, - пожаловался Новик, с трудом сдерживаясь, чтобы не
расхохотаться.
   Колдунь нащупала три крупные родинки на груди Ивана и вдруг сложила
перед ним ладони и поклонилась.
   Шишкин торопливо переводил.
   - Она говорит, что знала вас в ее прежней жизни...
   Это я вам потом объясню, Иван Васильевич... Э-э... между прочим, она
называет вас маха саиб - великий господин... Значит, в той жизни вы были
полководцем у одного царя, а она у него была наложницей... И вы, Иван
Васильевич, ее полюбили, а она вас... Э-э... А царь вас обоих за это
заживо замуровал в стену. Черт побери, прямо опера Аида...

                              Глава четвертая

   Не капли, но потоки дождя изливались на джунгли с низкого
беспросветного неба. Лошади вошли в лагерь понуро и устало, и так же
понуро и устало сидели на них возвращавшиеся из разведки красноармейцы.
   Мокрый до нитки Иван сполз с лошади, вошел для доклада в палатку
Лапиньша, скоро вышел и побрел к себе.
   Сочувственно улыбаясь и покачивая головой, наблюдала за ним Наталья из
большой женской палатки.
   Что-то взорвалось на небе громом, как всегда, неожиданно, Наталья
вздрогнула и чуть не перекрестилась.
   Покашливая, Иван прошел совсем рядом с открытым пологом палатки и не
заметил ее, а Наталья увидела, как бьет его дрожь, и услышала, как стучат
его зубы.
   Наталья оглянулась. Все женщины спали. Она накрылась шинелью с головой
и побежала к маленькой выцветшей Ивановой палатке.
   Он уже спал, но скорее это был не сон, а забытье. Он скрючилс на
брезенте под шинелкой, и его по-прежнему била дрожь.
   - Иванушка, - нежно прошептала Наталья, осторожно прилегла рядом и
обняла его.
   Иван блаженно улыбнулс в своем бреду, но тут же почувствовал, что это
явь, и глаза его резко открылись.
   - Наталь Пална! - пробасил Новик потрясенно и простуженно.
   - Грейся об мен и спи, - улыбаясь, попросила Наталья.
   Иван блаженно застонал.
   Дождь прекратилс к вечеру, и стало так тихо, что было слышно, как дышит
благодарная паряща земля. Красноармейцы выбирались из палаток,
потягиваясь, блаженствуя и не разговаривая, чтобы не нарушать эту
благословенную тишину.
   Теперь Наталью колотило, но уже иной, горячей дрожью. Она извивалась
под Иваном, задыхаясь и умоляюще на него глядя, и шептала прерывисто:
   - Я не смогу... Я закричу...
   - А где Новик-то? - негромко спросил кто-то на другом конце лагеря, но
здесь было слышно.
   - Дрыхнет, - ответили там же.
   - Ва-анечка... Закричу... - шептала Наталья.
   Иван любил неожиданно строго и сосредоточенно.
   - Кусай руку, - шепнул он. - Не эту, правую...
   - Откушу... - предупредила Наталья, и в глазах ее были одновременно
счастье и ужас.
   - Хрен с ней, - без жалости сказал Иван.
   Была ночь, на небе высыпали бесчисленные и огромные индийские звезды, и
джунгли окрест наполнились звуками ночной звериной жизни.
   Иван с Натальей отдыхали. Она лежала у него на плече и рассказывала
женским счастливым шепотом:
   - И мужа мне батюшка нашел из наших же, дьячка. Ой мамушки, противный!
Щипался!
   Иван удивленно покосился.
   - Зачем?
   - Не знаю. От злости, наверно... Спасибо Григорь Наумычу:
   когда мимо нашего села красные проходили, пожалел меня, в заместители
взял, никому не сказал, что церковного сословия. Так бы и сидела сейчас
там... В Индии б не побывала... Тебя б не встретила... Ванечка...
   Наталье стало страшно от этой мысли, и она обхватила Ивана, обняла его
так, что косточки захрустели. Глаза ее наполнились слезами прошлого
страдания и нынешнего счастья. На глазах Ивана тоже выступили слезы, но
совсем иного рода, он боролся, не пускал наружу смех, который прямо-таки
разбирал его.
   - Ты чего, Вань?..
   - Наталья забыла о своих слезах, заулыбалась. - Ну чего? - не терпелось
ей узнать.
   Сдерживаясь из последних сил, Иван сцепил зубы.
   - Ну Вань, ну чего? - пытала Наталья.
   - Да я все никак не понимал, про чего эта поговорка, - сдавленно
объяснил Иван.
   - Которая, Вань, которая? - торопила Наталья, ее тоже разбирал
внутренний неудержимый смех.
   - Кому поп, кому попадья, а кому... по-по-ва дочка, - пропел Иван, и
они обнялись, уткнулись друг в дружку, заглушая хохот.
   В разных местах спящего лагеря прохаживались часовые, а у палатки
Лапиньша стояли двое. Из палатки доносился богатырский храп.
   - Эх и дает Казис Янович! - одобрительно улыбнулся один. - А раньше,
бывало, стоишь и слушаешь - жив еще или уже помер.
   - В здоровом теле - здоровый дух, - объяснил другой, и они разом
посмотрели вверх.
   В густом ночном воздухе зашелестело что-то, и большая птица, похожая на
самого крупного из голубей, витютня, села на вершинку шатровой палатки
комкора.
   Она внимательно посмотрела на часовых и вдруг сказала отчетливо, почти
человеческим голосом: Кук-кук.
   - Птица Гукук! - прошептал один из часовых.
   Другой вскинул винтовку, но птица вдруг открыла клюв и исторгла из себя
пламя.
   Небольшое, правда, и как бы не пламя, а голубой округлый свет. После
чего снялась и улетела, шурша крыльями о воздух.
   Голые по пояс, а то и вовсе голышом умывались на рассвете красноармейцы
в шумной ледяной воде небольшого водопада. Крякали от удовольствия, играли
мускулами, смеялись.
   Комкор Лапиньш встал под падающую воду и стоял не двигаясь, блаженно
закрыв глаза. На берегу сидел Брускин, в кожанке, с перевязанным горлом, и
чистил белым порошком зубы.
   - Это кто тебя так, Иван? - громко спросил Колобков, указывая на
искусанную до локтя Иванову руку.
   - Это?.. - Иван придумывал, что бы ответить, и придумал: - Обезьяна...
   - Ну? Это как же?
   - Да спал сегодня крепко после разведки, а она в палатку забралась...
Да и не чуял.
   - Крупная?
   Иван посмотрел на шрамы.
   - Да вроде крупная.
   - Белая?
   - Чего?
   - Обезьяна, говорю, белая была?
   Красноармейцы вокруг с интересом слушали разговор. Серьезный тон
давался Новику все труднее.
   - Где же ты видел белых обезьян? - растерянно спросил он.
   - А
 звали ее как? - прокричал сквозь смех Колобков.
   Красноармейцы взорвались смехом, и Иван не выдержал, тоже захохотал.
   Дорога была хотя и лесной, но широкой, и потому двигались быстро.
   Лапиньш ехал верхом в середине колонны.
   Рядом с ним был Брускин с перевязанным горлом. Их окружала тройная цепь
всадников, которые посматривали по сторонам настороженно и зорко. Лапиньш
говорил что-то улыбающемуся Брускину и смеялся во весь рот. Комкор
преобразился.
   Это был не смертельно больной и злой человек, а здоровяк - сильный,
добродушный и веселый.
   - Жить! Тертовски хотется жить!
   - громко и оптимистично закончил он какую-то свою мысль.
   Это были последние слова комкора Лапиньша.
   Из воздуха возник вдруг непонятный звук, свист. Многие завертели
головами, не понимая, что же это такое. Свистела летящая над головами
стрела. Она появилась ниоткуда, материализовалась из воздуха и с коротким
деревянным стуком вошла глубоко в грудь Лапиньша.
   Лапиньш умер мгновенно - стрела попала прямо в сердце, да, может, к
тому же она была и отравлена. Стрела торчала рядом с двумя орденами
Боевого Красного Знамени словно третий орден - цвета ее оперенья были
такими же, как эмаль на ордене: красное, золотое, белое и чуточку черного.
   - Комкора убили! - хрипло закричал Брускин, но и без него все поняли и
почему-то очень испугались. В колонне началась вдруг паника, схожа с тою,
которая случилась при землетрясении.
   Охрана Лапиньша крутила головами не в состоянии понять: откуда? кто?
   - Я видел! Это обезьяна! - закричал один из них и указал на удаляющуюся
по верхушкам деревьев стаю обезьян.
   - Контра проклятая! - Словно обезумев, с криками и проклятиями охрана
сорвалась и поскакала следом.
   А в колонне продолжалась паника.
   - Иван Васильевич! Я вас умоляю! - кричал Шишкин, пробиваясь к Новику.
- Остановите их! Нельзя, нельзя в этой стране убивать обезьян!
   - Дались тебе эти обезьяны! Мы в Гималаях бога повесили - и то ничего!
- прокричал в ответ Новик, но Шишкин обнял его сапог и не просил - умолял.
   - А, черт! - разозлился Иван и хлестнул лошадь.
   Обезьяны скопились в старом, полуразрушенном храме, напрасно посчитав
его безопасным убежищем, и теперь ужасно вопили, скача по перемазанным
свежей кровью головам каменных богов.
   Красноармейцы палили беспрерывно - стоя, с колена и даже лежа.
   - Что вы, сволочи, сдурели? - орал Иван и с лошади охаживал нагайкой
стрелков по головам, плечам и спинам, но они, как безумные, не чувствовали
боли и стреляли, стреляли, стреляли.
   На холмике красной земли стоял дощатый конусообразный обелиск с красной
жестяной звездой наверху. Лапиньш Казис Янович. 1879 - 1921- было написано
на нем. Склонив обнаженные головы, стояли рядами вокруг могилы командира
красноармейцы. Трижды прогремел прощальный салют. Стало тихо.
   ГЕРОЙ ВЕЛИКОГО ПОХОДА
 ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ ИНДИИ КОМАНДИР КОРПУСА КАЗИС ЯНОВИЧ ЛАПИНЬШ БЫЛ ПОХОРОНЕН
 НЕДАЛЕКО ОТ МЕСТА ГИБЕЛИ - В ТРЕХСТАХ КИЛОМЕТРАХ ОТ ГОРОДА УДАЙПУР, ШТАТ
 РАДЖАСТХАН. ПОСЛЕ ЕГО ТРАГИЧЕСКОЙ ГИБЕЛИ В ЦЕЛЯХ ЛУЧШЕЙ МАНЕВРЕННОСТИ
 И СКОРЕЙШЕГО ДОСТИЖЕНИЯ ПОСТАВЛЕННОЙ ЦЕЛИ КОРПУС РАЗДЕЛИЛСЯ НА ТРИ РАВНЫЕ
 ЧАСТИ И СТАЛ ДВИГАТЬСЯ В ТРЕХ РАЗНЫХ НАПРАВЛЕНИЯХ. ДИВИЗИЯ, ВОЗГЛАВЛЯЕМАЯ
 ШВЕДОВЫМ, ПОШЛА НА АХМАДАБАД (ЗАПАДНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ), КОЛОБКОВ СТАЛ
НАСТУПАТЬ
 НА АГРУ (ЦЕНТРАЛЬНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ), И ДИВИЗИЯ НОВИКОВА НАПРАВИЛАСЬ НА
ВОСТОК
 - НА БЕНАРЕС.
   Штат Раджастхан.
   Точное место не установлено.
   23 феврал 1921 года.
   Передовой эскадрон дивизии Новикова выбрался из джунглей на чистое
пространство и остановился, изумленно взира на маленький город-крепость.
За его глинобитными стенами возвышались ажурные башенки дворца и башни
минаретов.
   - Как думаешь, Шишкин, за кого они? - спросил Иван, не отрывая
изучающего взгляда от крепости.
   - Ни за кого, - определенно ответил Шишкин, и Новик посмотрел на него
как на идиота. - Иван Васильевич, - обиделся Шишкин, - я же вам объяснил:
варварская страна, раннее средневековье!
   По-моему, это Ахмад Саид-хан, местный князь.
   - И что делать будем? - с насмешкой во взгляде спросил Новик, для себя-то
решив, что он будет делать.
   - Ехать, Иван Васильевич, ехать от греха подальше.
   И вдруг в воздухе возник какой-то мелкий, еле слышный множественный
свист. Иван не увидел, но понял, что это, сжал лошадиные бока шенкелями,
рванул изо всей силы на себя повод, и лошадь высоко вскинулась на дыбы. В
то же мгновение в беззащитное лошадиное брюхо вонзился десяток стрел, и
она тяжело завалилась набок.
   Иван лежал за крупом убитой лошади как за бруствером и смотрел по
сторонам. Красноармейцы в панике бежали к лесу, оставляя убитых. Шишкина
рядом не было. Иван посмотрел на оперенье стрелы. Оно было точно таким же,
как у той, которая убила комкора.
   - А ты говоришь - от греха подальше. А за Лапиньша кто отомстит?
   Артбатарея била и била по крепости. Оттуда поднималс черный дым, были
слышны женские крики, взлетали в небо диковинные птицы.
   - Ты мне в стену бей! - кричал Новик командиру батареи и сам все
прикладывал к глазам бинокль.
   Когда брешь в стене сделалась, на взгляд Ивана, достаточной, он
привстал в стременах и закричал:
   - Отомстим за товарища Лапиньша!
   Шашки наголо! Вперед! Марш-марш! - и первым хлестанул своего нового,
вороной масти коня.
   - Отомстим! - поддержали кавалеристы командира и выскочили из зарослей
на открытое пространство.
   Какой-то молодой кавалерист на резвой кобыле вырвался вперед Ивана, но
тот догнал его, перетянул нагайкой по спине и прокричал зло и ревниво:
   - Куда вперед командира лезешь, сопляк!
   Из-за стены ударил пулемет, но было поздно - первые уже ворвались в
крепость.
   На узеньких улочках было много защитников, но почти все они были
пешими. Иван рубил шашкой налево и направо, а тех, кого шашка не
доставала, он доставал из нагана.
   У открытых ворот дворца он положил из нагана двух стражников, а
третьего пришлось догонять и рубить, потому что патроны кончились.
   Он ворвался в большой, роскошно убранный зал с пустым княжеским троном.
   - Ну где ты, князь? - закричал Иван в кураже. - Князюшка! Выходи, я
тебе башку снесу!
   И, повернув голову, увидел того, кого искал. Князь сидел на большой
белой лошади и держал на руке мальчика лет семи. Без сомнения это был его
сын, они были похожи - полноватые, крупнолицые, в одинаковых белых
шелковых накидках и в чалмах-тюрбанах, украшенных драгоценными камнями.
Мальчик смотрел на Ивана испуганно, князь - с ненавистью.
   - Убери пацана, князь! - нетерпеливо закричал Новик в предвкушении
поединка.
   Тот как будто понял, опустил ребенка на пол и что-то сказал, и мальчик
отбежал и остановился.
   Они разъехались к противоположным стенам.
   - Аллах акбар! - крикнул князь.
   - Руби до седла, остальное само развалится! - крикнул в ответ Новик, и они
поскакали друг на друга.
   Иван на ходу перекинул шашку из правой руки в левую и ударил князя по
плечу. Шашка срезала белый шелк одежды, обнажив сталь кольчуги.
   - Ишь ты! - выкрикнул Иван, и они закрутились, стараясь выбить оружие
из рук врага.
   Иван был сильнее, глаза его смеялись в предвкушении близкой победы, как
вдруг революционное его оружие сломалось у самого эфеса. Князь от
неожиданности растерялся, Новик - нет. Он отбросил эфес с горящим на нем
орденом Боевого Красного Знамени, развернул лошадь и направил ее в
открытую дверь. Эфес упал к ногам княжеского сына. Мальчик смотрел на
него, не решаясь поднять.
   Проскакав по коридору, где Ивану пришлось приникнуть к лошадиной шее,
он оказалс в новом зале, посреди которого был устроен небольшой бассейн с
фонтаном.
   Лошадь вдруг споткнулась о ступеньку и стала падать, а Иван перелетел
через ее голову, нырнул в фонтан, спугнув ярких утиц, но тут же вскочил и
кинулся в одну из дверей. Там была винтовая лестница, и Новик доверил ей
свою судьбу, побежал, стуча сапогами, вверх.
   Лестница кончилась дверью. Иван открыл ее ударом сапога и огляделся.
Это была, вероятно, княжеская опочивальня, где он принимал наложниц:
огромная кровать с витыми столбиками под балдахином и множество атласных
подушек. Звучали шаги бегущего по лестнице князя. Новик обхватил руками
столбик, пытаясь вырвать его, чтобы применить как оружие, но это оказалось
не по силам.
   Тогда он схватил за угол подушку, подбежал к двери, встал в боевой
стойке, подняв ее как оружие.
   - Ну, держись, Иван!
   - подбодрил он себя в веселом отчаянии. Похоже, он и сейчас не верил,
что его могут убить. И вдруг взгляд его упал на торчащий из сапога куттар.
   Князь распахнул дверь, держа над головой занесенную для удара саблю, и
столкнулся лицом к лицу с Иваном.
   - Н-на! - выдохнул Новик и с силой воткнул кинжал в живот князя.
   Куттар легко пробил кольчугу на животе и оттопырил ее на спине.
   Хозяйски заложив руки за спину, Новик быстро шел по дворцу. Где-то
кто-то еще кричал, и изредка стреляли.
   - Куда это, Иван Васильевич? - спросил подбежавший красноармеец,
показывая лежащие на подносе украшения.
   - В казну, все в казну, - говорил Новик деловито.
   - Будем бедным по пути раздавать.
   Взгляд его упал на украшения, и он остановился. Сверху лежало
необыкновенно красивое ожерелье. Иван взял его, посмотрел оценивающе и
сунул в карман галифе.
   - Шишкин! - воскликнул он, увидев идущего навстречу со смущенной
улыбкой приятеля. - Где ж ты прятался все время?
   - В надежном месте, Иван Васильевич, - успокоил Шишкин.
   - Ох и трусло же ты! - искренне восхитился Иван.
   - Я не трус, Иван Васильевич, а заложник идеи, - терпеливо объяснил
Шишкин.
   - Это какой такой идеи? - насмешливо поинтересовался Иван.
   - Вернутьс на родину, водочки в Яре выпить и по снежку вечерком под
звездами - хруп-хруп, хруп-хруп...
   Новик захохотал.
   - Иван Васильевич... - подбежал еще один красноармеец.
   - В казну, в казну! - отмахнулся Иван.
   - Нельзя в казну, Иван Васильич!
   - А что такое?
   - Гарем!
   Новик остановился и подмигнул Шишкину.
   - Гарем, Шишкин.
   Иван стоял по пояс в воде в том самом бассейне, в который он влетел,
когда драпал от князя. На другом краю баcсейна сгрудилась дюжина ханских
наложниц. Чтобы вода скрывала тело, барышни сидели на корточках и
испуганно смотрели на Ивана. Новик плескал себе воду под мышки и бросал на
дам задорные взгляды. На краю бассейна сидел, скрестив ноги, Шишкин,
прикрыв глаза, курил кальян и время от времени задавал вопросы.
   - Вы природный левша, Иван Васильевич?
   - Почему?
   - Я видел - вы саблю в левой руке держали.
   - Не саблю, а шашку, - поправил Новик. - Сломалась, зараза. И орден
пропал.
   Вообще-то, Шишкин, я нормальный, ложку в правой руке держу и хрен,
когда по нужде. А левой рубиться сподручнее, вот я и научился. Не любят в
бою левшов.
   Он говорил, не сводя упорного взгляда с наложниц, и в глазах его
возникла досада.
   - Значит, так, Шишкин. Там, наверху, есть комнатуха, я сейчас туда пойду, а
ты их ко мне запускай. А то они уже посинели.
   - По одной или всех сразу? - меланхолично поинтересовался Шишкин.
   Новик задумался.
   - Не, по одной... Сразу - это, пожалуй, нехорошо будет...
   Шишкин повернулся к двери и сказал почему-то:
   - Гарем.
   - Гарем, Шишкин, гарем, - подтвердил Новик и подмигнул барышням.
   - Гарем, - почему-то повторил Шишкин.
   - Я и говорю, гарем, - повторил Новик и только с третьего раза
расслышал, что тот сказал.
   - Горим, - сказал Шишкин тихо.
   Иван повернул голову и увидел Наталью.
   - Наталь Пална, здоров! - глухо поприветствовал Новик, косясь на
наложниц.
   - Здорово, здорово, Иван Васильич, - качая головой, грустно отозвалась
Наталья.
   - Ты чего, вернулась, что ль? - живо поинтересовался Иван.
   - В командировку Брускин послал, - ответила Наталья. - Эх, Иван, Иван...
   - А я чего, Наталь, это у них бани такие, народные. Шишкин, скажи!
   - Иван Васильевич абсолютно прав, Наталь Павловна, это общественные
бани, - подтвердил Шишкин. - Я вот сейчас докурю и тоже пойду мыться.
   - Ладно, Иван, прощаю и больше никогда не вспомню, - спокойно и устало
заговорила Наталья. - Но если еще раз...
   - Наталь... - подал голос Иван.
   Наталья наклонилась, подхватила с пола Новиковы подштанники и, кинув их
ему в лицо, крикнула:
   - Одевайся!
   Гаремные захихикали.
   Был вечер. Они скакали рядом по лесной дороге - Иван на вороном коне,
Наталья на белой кобыле.
   - Заблудимся!
   - смеясь, крикнула Наталья.
   - Да это рядом.
   Стой-ка! - вспомнил Иван.
   Они остановили лошадей, и Новик достал из кармана ожерелье и надел его
на шею Наталье прямо поверх гимнастерки. Наталья смутилась, не зная, что
сказать. Иван пришпорил кон и крикнул:
   - Не отставай!
   Он остановился, соскочил на землю, подхватил Наталью с седла, перекинул
ее, смеющуюся и вырывающуюся, через плечо и понес в джунгли.
   Наконец он поставил ее на ноги.
   - Гляди! Мои разведчики нынче обнаружили. Я им молчать приказал, а то
наши узнают, рехнутся все.
   Перед ними был храм, стоящий одиноко и таинственно посреди джунглей.
Его стены были сложены из плотно стоящих друг к другу каменных фигур. Иван
крутил ус и поглядывал на Наталью.
   - О-о-ой! - испуганно выдохнула она.
   Все эти каменные люди, женщины с пышными грудями и мужчины с огромными
фаллосами, любили друг друга, ласкали, застыв в самых немыслимых позах.
   - Ой! - вскрикнула Наталья испуганно и отвернулась, закрыв лицо
ладонями. - Стыд-то какой...
   - Какой стыд, нету никого... Да погляди ты! - настаивал Иван,
поворачивая ее к храму любви и отрывая ладони от лица.
   Наталья сопротивлялась, но Иван был сильнее. И Наталья перестала
сопротивляться и стала смотреть.
   Пролетели вдруг низко и сели неподалеку, распушив хвосты, несколько
павлинов.
   Была ночь, безлунная, звездная. Наталья кричала пронзительно, свободно
и счастливо, и после каждого ее крика ночные джунгли затихали и удивленно
прислушивались.
   И на привале прислушивались.
   - Дед! Слышь, дед! - тряс за плечо, будил своего деда Государев-внук.
   - Чего?
   - заполошно спрашивал Государев-дед со сна.
   - Шешнадцать! - потрясенно сообщал внук.

                                Глава пятая
                      Штат Утар-Прадеш. Джонс-Пойнт.
                            29 ноябр 1922 года.
   Мисс Фрэнсис Роуз проснулась оттого, что где-то неподалеку несколько
раз выстрелили. Она потянулась, выбралась из широкой постели и, как была в
длинной ночной сорочке, вышла на балкон, где стоял маленький столик, стул
и небольшой телескоп на высокой треноге.
   Дом был чисто английский, газон вокруг дома был тоже чисто английский,
и сухопарый седой слуга-англичанин подстригал его, даже рощица вдали имела
неуловимо английский вид. Слуга поклонился.
   - Доброе утро, мисс Роуз"11"", - приветствовал он. - Уезжая на охоту,
ваш жених передавал вам привет.
   При слове жених юная мисс скорчила гримаску и взглянула на рощицу,
потому что оттуда донесс звук еще одного выстрела. И сразу же из-за
деревьев выскочил один наездник, за ним другой. Они нахлестывали скачущих
диким галопом лошадей и неслись прямо к дому. На хорошеньком даже со сна
личике мисс Роуз изобразилось удивление. Она перевела трубу телескопа в
вертикальное положение и заглянула в окуляр.
   Первым мчался с выпученными от ужаса глазами крупный, огненно-рыжий,
пышноусый шотландец в юбочке. Это и был сэр Джонс, хозяин Джонс-Пойнта,
жених девушки.
   - Куда это ты так торопишься, милый? - спросила она, и в голосе ее
определенно присутствовал сарказм.
   Следом скакал слуга сэра Джонса с двумя карабинами за спиной. Шотландец
что-то крикнул ему, оглянувшись, и слуга остановил свою лошадь и торопливо
стащил карабин с плеча.
   В следующее мгновение из рощицы выскочил еще один наездник. Лошаденка
его была послабее английских, и он беспощадно хлестал ее по бокам. В руке
его покачивалась наперевес пика с алым треугольничком ткани у
поблескивающего стального острия.
   От удивления часто моргая, забыв о телескопе, она смотрела, как слуга
сэра Джонса, прицелившись, стал стрелять в этого человека. Преследователь
с пикой приник к луке, и Фрэнсис торопливо приникла к окуляру телескопа.
   У него были веселые, полные азарта глаза, хищно раздувались ноздри, и,
скалясь в улыбке, он что-то кричал. Он был в островерхом шлеме с большой
голубой звездой.
   - Centaur"12"", - прошептала мисс Фрэнсис Роуз. Она еще не знала, что
его зовут Иван Васильевич Новиков.
   Когда патроны кончились, слуга предупреждающе поднял руку и закричал
громко и торжественно:
   - Мы - подданные ее величества королевы!
   Это словно придало Новику сил, и через два, максимум через три
мгновения пика вошла в солнечное сплетение англичанина и вышла у
позвоночника между предпоследним и последним ребрами. Иван попытался
вырвать ее на ходу, но с легкостью спички пика сломалась, и Иван осадил
лошадь, подняв ее на дыбы.
   - Какую пику загубил, морда, - проворчал он, глянув на англичанина, но
переведя взгляд на улепетывающего сэра Джонса, улыбнулс и прокомментировал
с удовольствием:
   - Эх и драпает англичанка!
   Сэр Джонс перескочил через живую изгородь, проскакал рядом с опешившим
слугой и буквально пролета мимо дома, успел крикнуть девушке:
   - Не беспокойся, дорогая! Я скоро вернусь!
   Фрэнсис вновь приникла к окуляру, чтобы посмотреть на незнакомца, но
обнаружила, что он смотрит на нее в бинокль. Увеличенные системами линз,
их взгляды на мгновение встретились. Фрэнсис смутилась, выпрямилась и
ушла, гордо вскинув голову.
   А из рощи выходило не торопясь, с сознанием собственной силы Новиково
воинство.
   Иван дернул висящий сбоку от двери витой шнур, послушал звонок
колокольчика и взглянул на стоящего рядом Шишкина. Тот одобрительно
кивнул. В доме никто не отозвался, и Иван толкнул дверь. Она оказалась
запертой. Он дернул шнур во второй раз - посильнее, и в третий - уже
чересчур сильно, потому что шнур оборвался.
   - Одну минуточку, Иван Васильевич, - попросил Шишкин и побежал к
большим окнам дома, забранным толстыми решетками, пытаясь заглянуть внутрь.
   - Что ты, как пацан, ей-богу!
   - недовольно сказал Новик, снял с пояса ручную бомбу, стукнул ручкой о
каблук, положил бомбу под дверь и отбежал.
   Шишкин присел, заткнул уши указательными пальцами и устало и привычно
стал считать вслух:
   - Один, два, три, четыре, пять...
   Раздался взрыв.
   В
 большой, пронизанной солнечным светом столовой за длинным столом сидела
мисс Фрэнсис Роуз. Она ничем не выдала своего волнения, когда вошли Новик
и Шишкин. Она словно не видела их, продолжая собирать маленькой ложечкой
размазанную на тарелке овсянку. Новик внимательно рассматривал ее. Она
была маленькая, худенькая, рыженькая, и бьющий из окна солнечный свет
делал ее почти прозрачной. Иван впервые видел такую девушку и, кажется,
робел.
   Шишкин сделал шаг вперед, поклонилс и громко объявил:
   - My master, Russian general Ivan Novikov, is sorry for interupting
your breakfast"13"".
   Мисс Фрэнсис вскинула головку и, гляд сквозь Шишкина и Ивана, ответила:
   - We can go on with it together. My name is Francй Rose.
   Она повернулась к слуге и отдала ему негромко распоряжение.
   - Приглашает к столу.
   Ее зовут Фрэнсис Роуз, - перевел Шишкин.
   Новик понимающе кивнул и, вытерев ладони сзади о гимнастерку, сел за
стол.
   - Иван, - назвал он свое имя, почему-то волнуясь.
   Слуга принес кашу, тосты и чай с молоком и поставил перед Новиком.
   - А ты чего же, Шишкин? - удивилс Новик.
   - Не надо, Иван Васильевич, я сыт, - отказался Шишкин, стоя сбоку от
Новика с выправкой и достоинством хорошего слуги.
   Фрэнсис открыла дверь.
   - Your bedroom.
   - Спальня, - перевел Шишкин.
   - Годится, - одобрил Новик большую спальню с широкой кроватью под
шелковым пологом.
   - Your bathroom.
   - Ванная комната.
   - Чего? - Новик удивленно смотрел на ванную, умывальники, унитаз и биде.
   - Баня, - упростил Шишкин.
   - Попариться - хорошо! - обрадовался Новик.
   Он намыливал голову, сидя в заполненной пеной ванне, прикрыл глаза,
откинулся назад и тут же заснул, как ребенок, - мгновенно и сладко.
   Большие напольные часы пробили полдень. Шишкин и Фрэнсис прямо и чинно
сидели на разных концах огромного гостиного дивана.
   - Он спит уже три часа, - неуверенно улыбнувшись, сказала Фрэнсис.
   - Он не спал до этого пять ночей, - спокойно объяснил Шишкин.
   - Но, может, тогда вы подольете ему горячей воды, он же может
простудиться!
   - Он не простудится.
   - Почему вы так считаете?
   - Потому что он не может простудиться.
   - Но разве он не такой же человек, как все?
   - Он не человек, мисс Фрэнсис, - уверенно и спокойно ответил Шишкин.
   Она повернула удивленное лицо.
   - А кто же он?
   - Он - кентавр.
   Фрэнсис опустила голову и покраснела вдруг, но Шишкин не заметил этого.
   - Ой! Уй! Замерз! Задубел! - раздались из ванной вопли Новика. -
Шишкин! Где тут горячая? Ой!
   Теперь на том же диване посредине сидел один Иван.
   В одной руке он держал большую дымящуюся сигару, в другой сжимал
широкий хрустальный стакан, в котором было виски с кубиками льда. Иван
улыбалс от полноты жизни и время от времени с уважением поглядывал на
вертящийс под потолком вентилятор.
   Фрэнсис стояла около большой американской радиолы и перебирала
пластинки. Шишкин застыл за спиной своего господина.
   - Слышь, Шишкин, как бы мне ее попроще называть? - спросил Новик,
задрав голову. - А то не запомню никак.
   Шишкин задал этот вопрос англичанке.
   - Fanny, - ответила она.
   - Фанни, - повторил Шишкин.
   Иван нахмурился.
   - Не, Фанни не пойдет. - Он опрокинул в рот содержимое стакана и громко
захрустел льдом.
   Англичанка поставила пластинку и опустила иглу. Громко запели трубы,
зазвучал марш из Аиды. И Новик вдруг встрепенулся, вытянулся, напрягся,
ноздри его раздулись, как в бою.
   - Шишкин! Что это?..
   - спросил он отрывисто.
   - Аида, Иван Васильевич, опера Верди, - довольно меланхолично ответил
Шишкин.
   Но Новик не слышал. Он вскочил и заходил быстрыми кругами по гостиной в
необъяснимом волнении. Фрэнсис смотрела на него удивленно и радостно.
Шишкин же выглядел привычно спокойным. Марш кончился, зазвучала партия
Амнерис, и ее Новик слушать не стал. Он обессиленно плюхнулс на диван,
обхватил голову руками и повторял, качаясь:
   - Это что ж такое?! Что ж такое! Ох и Аида...
   Шишкин выразительно посмотрел на Фрэнсис и пожал плечами.
   - Centaur.
   - Centaur...
   - шепотом повторила англичанка.
   Ночью Иван проснулся, выскочил из-под полога голый по пояс, в белых
подштанниках и, похоже, хотел справить малую нужду, но увидел наборный
паркет, китайскую вазу в углу и вспомнил, что спит не в своей стоящей в
джунглях палатке.
   Он усмехнулся и, шлепая босыми ногами, пошел искать сортир.
   Открыл первую дверь и увидел ее.
   Она стояла под включенным душем, тоненькая, розовая, почти прозрачная.
Иван смотрел на нее неотрывно с великим удивлением, смешанным наполовину с
жалостью. Вода шумела, и глаза Фрэнсис были закрыты, она не слышала его и
не видела.
   - Бедная ты моя, бедная, - разговаривал Иван сам с собой, качая
головой. - И какая же ты худая... Косточки так и светятся... И что же мы с
тобой воюем-то, а? Англичанка ты моя, англичаночка...
   Фрэнсис закрутила кран и открыла глаза. Увидела Ивана и ничуть не
испугалась. Казалось, она ждала его.
   Дивизия Новика расположилась на ночлег вокруг английского дома. Но
спали не все, кому-то, разумеется, и не спалось.
   - Эх, сейчас наш комдив англичанку... - с хорошей мужской завистью
проговорил один, глядя на розовый свет в одном из окон дома, не сказав,
впрочем, главного слова.
   - Это у них, у англичан, знаешь как называется? Мне один пленный ихний
как-то растолковывал, - решил поделиться знанием второй, которому тоже не
спалось.
   - Ну? - приготовился слушать первый.
   - Секс! - нахмурив брови, выпалил второй.
   Первый молчал, пытаясь понять услышанное слово, но, кажется, это ему не
удалось. Он мотнул головой.
   - Мудрено. У нас проще.
   Иван лежал на спине.
   Англичанка уютно устроилась, свернувшись клубком, на его груди и животе.
   Иван говорил тихо, успокоенно и немного печально:
   - Да мне Шишкин рассказал, что тот - твой жених. Таракан рыжий. Неужто по
своей воле за рыжего пойдешь? У нас в деревне за рыжих парней отдавали
девок убогих да порченых. Да и трусло он, юбочник твой. Встречусь я с ним
в бою и что с ним делать буду, ума не приложу... Эх, Аида, Аида...
   Напряженно и трепетно вслушивалась она в его слова и, разумеется,
ничего не понимала. Иван замолчал... Она подождала и заговорила -
тоненьким дрожащим голоском:
   - I had no idea why J came to this country. What is this fiancй for? I
don't love him at all. Why, why, all this? But today in the morning when I
saw you I realised, no, I felt... I know now. I'll be with you everywhere
and forever, my centaur, everywhere and forever...
   "14""
   Иван вздохнул.
   - Вот незадача. Хоть Шишкина зови...
   МАЛО КТО ЗНАЕТ, ЧТО ПОПУЛЯРНАЯ ЕЩЕ НЕДАВНО НА ЗАПАДЕ ПОГОВОРКА
 RED UNDER BED (КРАСНЫЕ ПОД КРОВАТЬЮ) РОДИЛАСЬ
 В СРЕДЕ АНГЛИЙСКИХ КОЛОНИСТОВ В ИНДИИ В ДВАДЦАТЫХ ГОДАХ. И УЖЕ НИКТО НЕ
 ПОМНИТ, ЧТО ТОГДА ОНА ЗВУЧАЛА ИНАЧЕ: RED IN BED - КРАСНЫЕ
 В КРОВАТИ.
   Англичанка сладко спала на Ивановом плече, а он лежал с открытыми
глазами, не двигаясь, не находя в себе сил ее потревожить.
   Дверь спальни приоткрылась, Шишкин всунул голову и, поняв, что можно,
вошел, босой, на цыпочках. Мимикой и жестами Шишкин объяснил, что к нему
хотят войти четверо.
   Иван глазами отказал во встрече четверым, но показал указательный палец.
   Шишкин кивнул, вышел, и следом вошел Иванов начштаба, тоже босой, на
цыпочках.
   Мимикой же и жестами он стал объяснять, что сюда двигаются три полка
английской кавалерии, и среди них один - шотландский. (Чтобы изобразить
шотландцев, начштаба присел, сделав из гимнастерки юбку.) Иван нахмурил
брови и поднял три пальца, не веря, что наступают три полка. На это
начштаба сделал круглые глаза и постучал себя кулаком по скулам: мол,
тогда набей мне морду, Иван Васильевич. Новик поверил.
   Немного покумекав, он стал показывать на пальцах план предстоящего
сражения. Следовало выдвигать навстречу англичанке три эскадрона и
медленно сближаться. Потом надо было выпускать с флангов по четыре тачанки
и расстреливать гадов в упор. В это время два эскадрона заходят с тыла и
ждут. А три первых начинают рубить англичанку и гнать ее прямиком на наши
пики. Начштаба хватал на лету.
   Фанни открыла глаза с первым выстрелом боя.
   Не обнаружив рядом Новика, она вскочила и голая выбежала из спальни. И
вдруг увидела робко стоящего мужчину в нижнем белье и пронзительно
завизжала.
   - Это я, мисс Фрэнсис, - грустно сказал ее слуга.
   Фанни взглянула на него высокомерно-удивленно и спросила:
   - Почему вы не одеты, Джон?
   - Слуга генерала обыграл меня в карты, - грустно ответил Джон.
   Шотландский полк шел посредине, чуть выдвинувшись вперед. Красивые,
мощные, в клетчатых шотландках, на рыжих толстозадых лошадях, они слушали
играющие волынки, громко переговаривались между собой, смеялись. Сэр Джонс
был в первом ряду. Судя по выражению лица, он был настроен очень
воинственно. Рядом с ним ехал молодой белокурый человек, похожий на поэта
Шелли, и задумчиво-романтически декламировал:
   I don't beleve, I don't beleve, I don't beleve my eyes..."15""
   ВЕРОЯТНО,
 МНОГИЕ УЖЕ ЗАДАЛИ СЕБЕ ВОПРОС: КАК УДАЛОСЬ АНГЛИЧАНАМ УТАИТЬ ШИЛО ВЕЛИКОГО
 ПОХОДА В МЕШКЕ СВОЕЙ ГЛАВНОЙ КОЛОНИИ? ОТВЕТ НЕ ПОКАЖЕТСЯ СЛОЖНЫМ, ЕСЛИ
 ЗНАТЬ ОБ ОТВРАТИТЕЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЯХ ТОГДАШНЕГО ВИЦЕ-КОРОЛЯ ИНДИИ ГЕОРГА
 С ГЛАВНЫМ, ТАК СКАЗАТЬ, КОРОЛЕВСКИМ ДВОРОМ. ВСЕ СЧИТАЛИ ГЕОРГА ИДИОТОМ,
 И ОН САМ ОБ ЭТОМ ДОГАДЫВАЛСЯ, НО ТЕМ НЕ МЕНЕЕ НЕ ХОТЕЛ, ЧТОБЫ ЕГО СЧИТАЛИ
 ЗАКОНЧЕННЫМ ИДИОТОМ, И НЕ СООБЩАЛ В ЛОНДОН О БОЯХ С КРАСНЫМИ.
   ИЗВЕСТНОЕ ВЫСКАЗЫВАНИЕ ЛОРДА ПАЛЬМЕРСТОНА О ТОМ, ЧТО У АНГЛИИ
 НЕТ ДРУЗЕЙ, НО ЕСТЬ ИНТЕРЕСЫ, БЫЛО ПЕРЕНЕСЕНО И НА ВРАГОВ АНГЛИЙСКОЙ
КОРОНЫ.
   СЕКРЕТНОСТЬ ВЕЛИКОГО ПОХОДА ЛОНДОН РЕШИЛ ИСПОЛЬЗОВАТЬ СЕБЕ ВО БЛАГО, И,
 НАДО ПРИЗНАТЬ, ЕМУ ЭТО УДАЛОСЬ. АНГЛИЙСКИЕ ЭКСПЕДИЦИОНЕРЫ, ВОЕВАВШИЕ В
 ИНДИИ С НАМИ, ЗАЧАСТУЮ БЫЛИ УВЕРЕНЫ, ЧТО ВОЮЮТ С ИНДУСАМИ. ИНДУСЫ ЖЕ,
 ГЛЯДЯ НА НАШИХ КАВАЛЕРИСТОВ, БЫЛИ УБЕЖДЕНЫ, ЧТО ПЕРЕД НИМИ АНГЛИЧАНЕ.
   КСТАТИ, ПЛОХУЮ СЛУЖБУ СОСЛУЖИЛИ НАМ СИНИЕ КАВАЛЕРИЙСКИЕ ЗВЕЗДЫ НА
БУДЕНОВКАХ.
   ЕСЛИ БЫ ОНИ БЫЛИ КРАСНЫМИ, ВОЗМОЖНО, В ИНДИИ У НАС ВСЕ СЛОЖИЛОСЬ БЫ
ИНАЧЕ...
   ...Новиковцы жались к джунглям, то ли боясь, то ли не желая воевать, а
английские квадраты полков уже стали рассыпаться, наступая.
   Фанни смятенно смотрела с балкона, как наши остановились в
нерешительности, наблюдая наплывавшую английскую лаву. Расстояние
становилось минимальным, как вдруг с флангов вылетели наши тачанки,
развернулись и беспрерывным перекрестным огнем стали выкашивать ряды
англичан. Фанни захлопала в ладоши, сбежала вниз в гостиную, включила
радиолу, поставила на полную громкость любимую мелодию возлюбленного.
Трубили трубы! Шли на бой египтяне!
   Фанни взлетела наверх и приникла к окуляру телескопа. Наконец она нашла
его. Иван первым ворвался в ряды смятенных шотландцев.
   - Oh God!"16""
   - воскликнула Фанни, чуть не заплакав от счастья.
   Все развивалось по тому, постельному плану Новика. Он даже столкнулс
лицом к лицу с сэром Джонсом, чего в плане не было, а было судьбой. Сэр
Джонс слишком хотел зарубить Ивана, чересчур хотел, он побагровел от этого
желания, глаза его налились кровью, поэтому Иван без особых усилий, одним
лишь расчетом выбил палаш из руки шотландца, но рубить его не стал, а
схватил ладонью за розовую бычью шею и стукнул своим лбом о лоб соперника
и врага. Сэр Джонс свалился с лошади без чувств.
   - Fuck off!"17"" - закричала Фанни в восторге и сделала неприличный
жест рукой.
   Англичане пытались бежать, но наши не очень-то позволяли им это сделать.
   Стоя в колонне дл дальнейшего марша, сидя на трофейных лошадях, ждали
новиковцы своего командира, поглядывали на английский дом, а Иван все не
шел.
   Он и Фанни сидели за столом друг напротив друга, как в первый раз,
только теперь вместо овсянки здесь стояли шампанское и фрукты. Фанни была
нарядна и необычайно хороша, хотя глазки ее были заплаканы, а носик красен.
   - Ну не могу, не могу я тебя взять, понимаешь? - гляд в стол, бубнил
Иван.
   - Why not?"#18"" - воскликнула она.
   Помощь Шишкина им уже не требовалась, и он стоял рядом со скучающим
лицом.
   - Да потому что ты - англичанка! - заорал Иван. - А я должен бить
англичанку! А тебя... Эх, Аида, Аида... - Иван вдруг часто заморгал и
потрогал шишку на своем лбу.
   Фанни вновь горячо заговорила, Иван поднял на Шишкина глаза.
   - Все то же самое, Иван Васильевич, - объяснил Шишкин.
   - Да мен за тебя не то что с комдивов снимут - не расстреляли бы! Да и
Наталья...
   - Иван потерянно махнул рукой.
   - Natalia? - воскликнула Фанни.
   - Это наш главнокомандующий, - быстро объяснил ей Шишкин.
   Фанни вдруг что-то закричала, выбрасывая вперед указательный свой
пальчик.
   - Чего? - обессиленно спросил Иван.
   - Она говорит, что, если вы не возьмете ее с собой, Иван Васильевич, она
наложит на себя руки, - растолковал Шишкин.
   - Ишь ты! - возмутился Иван. - А ты ей скажи, что тогда вернусь и эти руки
ей повырываю! Скажи, скажи!
   Шишкин стал переводить, но англичанка вдруг выхватила из кармашка
маленький блестящий браунинг, приставила его к своему виску и нажала на
курок. Пистолетик щелкнул, но стрелять не стал. Иван засмеялся.
   - Что? Выкусила?
   Патроны-то я повыбрасывал! Дура! Скажи ей, Шишкин! Только без дуры...
   Фанни швырнула пистолетик на стол и забилась в истерике.
   Новик вздохнул, глядя на нее, и бросил Шишкину:
   - Ладно! Скажи там, чтоб спешивались. Выступим ночью.
   Была ночь. Утомленная и счастливая Фанни боялась заснуть и, засыпая,
повторяла в полузабытьи слова, которые Иван наверняка понимал иначе:
   - I'll kill you, my centaur..."19""
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   ИСТОРИЯ,
 К СЧАСТЬЮ, НЕ ПЕРЕСТАЕТ БЫТЬ ИСТОРИЕЙ ОТТОГО, ЧТО ПО ТОЙ ИЛИ ИНОЙ ПРИЧИНЕ
 ПОТОМКИ НИЧЕГО НЕ ЗНАЮТ И ДАЖЕ НЕ ДОГАДЫВАЮТСЯ О ТЕХ ИЛИ ИНЫХ ЕЕ СОБЫТИЯХ.
   ВЕЛИКИЙ ПОХОД ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ ИНДИИ - ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКТ, МЫ ЭТО
УТВЕРЖДАЕМ
 И ДОКАЗЫВАЕМ. ОДНО ИЗ МНОГИХ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ ЭТОГО ФАКТА ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ,
 ЧТО НИКТО НИКОГДА И НИГДЕ ДАЖЕ НЕ ПЫТАЛСЯ ДОКАЗЫВАТЬ ОБРАТНОЕ.

                               Глава первая
                             Штат Утар-Прадеш.
                           25 декабря 1922 года.
   ИЗ ТРЕХ НАПРАВЛЕНИЙ ПОХОДА ЦЕНТРАЛЬНОЕ (КОМАНДИР ШВЕДОВ) ОКАЗАЛОСЬ САМЫМ
 НЕУДАЧНЫМ - ДИВИЗИЮ РАЗБИЛ ОТРЯД ФАНАТИКОВ-СИКХОВ. ПОЭТОМУ БЫЛО
 ПРОИЗВЕДЕНО СЛИЯНИЕ ОСТАТКОВ ДИВИЗИИ ШВЕДОВА С ДИВИЗИЕЙ НОВИКОВА.
 КОМАНДИРОМ СТАЛ ШВЕДОВ. О ТОМ, КАК РАЗВИВАЕТСЯ НАСТУПЛЕНИЕ КОЛОБКОВА НА
 АГРУ (ЗАПАДНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ), НИКАКИХ ДАННЫХ НЕ БЫЛО.
   На берегу безымянной реки, присев на перевернутую вверх днищем старую,
дырявую лодку, вели невеселую, но неизбежную беседу Брускин и Новиков.
   - За что, я не понимаю, за что?! - взорвался Новик.
   Брускин грустно улыбнулся, глядя на Новикова как на неразумного
ребенка, и заговорил со вздохом:
   - Эх, Иван Васильевич, Иван Васильевич... Связь с иностранкой для
партии - не проступок, а преступление.
   - Да я же беспартийный, Григорь Наумыч, - пробубнил отупевший от обиды
Иван.
   - В данной ситуации для партии это хорошо, а для вас плохо. Между прочим,
кое-кто мне уже напоминал, что вы условно расстреляны... Надо ехать в
Москву, Иван Васильевич, в Москву, в Москву! Воздушной эстафетой.
Приведете подкрепление, а к этому времени страсти здесь поутихнут.
   Вдоль берега скакала на белой кобыле Наталья во взбившейс почти до паха
юбке. Мельком глянув на Ивана и Брускина, она обернулась, посмотрела на
преследующих ее верховых и засмеялась нехорошим женским смехом.
   От волнения и обиды у Брускина задрожали губы, но усилием воли он взял
себя в руки. Новик скрипнул зубами.
   Южное предгорье Гималаев.
   15 января 1923 года.
   Слева от Новика стоял Шишкин, справа - большой деревянный ящик с
ручкой, в котором были любовно уложены экзотические индийские фрукты.
   Летчик Курочкин переводил полный сомнения взгляд с ящика на Шишкина и
обратно, подумал и решил прибегнуть к эмпирике: вначале поднял с видимой
на лице натугой ящик, затем, обхватив, поднял Шишкина, после чего поставил
Новику условие:
   - Или - это, или - это...
   Шишкин улыбался, заправляя за пояс выбившуюся сорочку. Иван сосал в
раздумье ус.
   - О чем задумался, Иван Васильевич? - поинтересовался Шишкин, но Новик
не отвечал, продолжая пребывать в глубоком раздумье, и улыбка стала таять
на благостной физиономии индийского пленника.
   Новик цокнул языком и сожалеюще взглянул на Шишкина.
   - Да... Прости, Шишкин, но я Григорь Наумычу обещал...
   - Иван Васильевич, а разве же вы мне не обещали?! - с отчаянием в
голосе воскликнул Шишкин, но Новик не слышал.
   - Ты же знаешь, как он свою бабулю любит, на дню по десять раз ее
поминает...
   - Иван Васильевич... Двадцать пять лет на чужбине... Заложник идеи... -
потерянно бормотал Шишкин, ходя вокруг Новика.
   - А потом - он наш комиссар, мне с ним жить, родине служить, а с
тобой...
   Шишкин на мгновение замер, резко вдруг повернулс и медленно пошел
прочь. Руки его безвольно висели вдоль туловища, голова упала на грудь,
плечи вздрагивали. Новик поглядел ему вслед и улыбнулся.
   - Шишкин! Слышь! Шишкин!
   Шишкин уходил. Иван догнал его, схватил за плечи, повернул к себе. Лицо
Шишкина было мокрым от слез. Новик смотрел виновато.
   - Да ты чего? Правда, что ль, поверил? Пошутил же я!.. Пошутил, понимаешь?
   Да перебьется бабуля на картошечке! Шишкин! Ну хочешь, дай мне в морду,
если я тебя обидел, дай, а?
   Шишкин вздохнул со всхлипом, шмыгнул носом и поднял на Новика глаза.
   - Знаешь что, Иван Васильевич... - заговорил он шепотом.
   - Ну чего, скажи? - просил Иван, виновато улыбаясь.
   - Знаешь что...
   - Да говори же!
   - Никогда не садись со мной играть в карты!
   - предупредил Шишкин.
   Аэроплан разбежалс и полетел, и как только он оторвался от земли,
десятки бегущих рядом туземцев закричали что-то хором и упали ниц.
   ИДЕЯ
 ТАК НАЗЫВАЕМОЙ ВОЗДУШНОЙ ЭСТАФЕТЫ ПРИНАДЛЕЖАЛА НАРКОМВОЕНМОРУ ТОВАРИЩУ
 ТРОЦКОМУ. СУТЬ ЕЕ ЗАКЛЮЧАЛАСЬ В ТОМ, ЧТО НА СВОЕМ ПУТИ В ИНДИЮ УЧАСТНИКИ
 ВЕЛИКОГО ПОХОДА ОСТАВЛЯЛИ ЗАПАСЫ БЕНЗИНА, ЗАПЧАСТЕЙ, А В НЕКОТОРЫХ МЕСТАХ
 И ЗАПАСНЫЕ АЭРОПЛАНЫ. ТАКИМ ОБРАЗОМ, ВОЗДУШНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ, ХОТЯ И
ОСТАВАЛОСЬ
 ОПАСНЫМ, НЕ ЗАНИМАЛО ТАК УЖ МНОГО ВРЕМЕНИ.
   Москва. Кремль.
   1 февраля 1923 года.
   Под ногами противно хлюпала снежна юшка. Шмыгая носом, Новик открыл
портсигар. Тот был пуст. Мимо проходил матрос в бушлате и клешах и дымил
папиросиной.
   - Браток, дай закурить, - обратился к нему Новик.
   - Кури свои, кавалерия, - отозвался матрос на ходу.
   - Мурга!"20"" - кинул ему вслед Иван.
   Матрос остановился, вернулся, протянул папироску.
   - Так бы сразу и говорил, - сказал он понимающе.
   Глядя ему вслед, Новик вытащил спичечный коробок и не обнаружил в нем
ни одной спички.
   - Товарищ, огоньку не найдется? - обратился он к невысокому
сутуловатому человеку в сапогах, шинели без знаков отличия и форменной
фуражке.
   Незнакомец зажег спичку.
   - Шашка у тебя хорошая, - сказал он, когда Новик прикуривал.
   - Не шашка, а сабля, - поправил Иван и глянул удивленно на незнакомца.
   Тот уже уходил. Иван догнал его, схватил за плечо.
   - Постой! Ты же Ленин!
   - Сталин, - ответил прохожий.
   - Тьфу ты, - улыбнулся Новик, - я и хотел сказать. Это я потому
перепутал, что в Индии ты у нас за Ленина идешь. Слушай, так ты же мне и
нужен! Целый день по Кремлю вашему хожу как дурак. Ленин болеет, Троцкий в
командировке, а ты вообще неизвестно где. Новиков моя фамилия, комдив
Новиков. Из Индии я...
   - Из Индии? - удивленно спросил Сталин.
   - Из нее, матушки, - подтвердил со вздохом Иван.
   Новик сидел за кухонным столом босой, с удовольствием шевелил пальцами
ног и посматривал на стоящего у плиты Сталина.
   - А я с утра еще на улицу Арбат ходил бабулю брускинскую проведать, -
рассказывал он, заполняя паузу перед близкой выпивкой: на столе уже стояла
бутылка коньяка. - Арбат, двенадцать, квартира сорок четыре, три звонка,
мне Брускин прямо вдолбил в голову. Звоню три звонка... Выходит деваха
кровь с молоком. Ну, думаю, ай да комиссар, шутник. Здравствуй, говорю,
Дора Соломоновна.
   А она говорит: Я не Дора Соломоновна, я Катя Пирожкова, а Дора
Соломоновна уже полтора года как... - Новик свистнул. - Окочурилась бабуля.
   Оно бы ладно, но как я Брускину про это скажу? Он ее знаешь как любит...
   Так людей не любят, не... Лошадей так любят. Да собак еще иногда...
   Сталин поставил на стол сковороду с жареной картошкой, налил по
половинке стакана коньяка и, глянув на Новика с пытливым интересом,
спросил:
   - Слушай, а ты всех на ты называешь?
   - Всех, - кивнул Новик. - Царя и того... Да я без зла, само так
выходит...
   - Царя? - не поверил Сталин.
   Новик не обиделся.
   - Третьего Георгия я в Галиции получал. И он туда приехал, вручать.
   Не мне одному, конечно, много нас было. И он каждому по Георгию вручил,
по четвертному дал и трижды каждого в усы поцеловал. Подходит мой черед.
   Я на него зенки пялю. Он говорит: Чего так смотришь, казак?
   А я говорю: Похож. Он говорит: На кого? Я говорю:
   Живет у нас в деревне один мужик, все говорили - похож на тебя.
   А генералы рядом стоят - аж позеленели, как индийские лягухи! А царь
спрашивает:
   Ну и что, похож? Я говорю: Вылитый наш сапожник Матвей Фролов!
   - А он? - Сталина эта истори очень заинтересовала.
   - А он чего? Засмеялся, дал мне Георгия, ассигнацию, поцеловал и дальше
двинул...
   - Давай выпьем за Индию, - предложил Сталин.
   - За Индию... - Новик подумал и согласился. - За Индию...
   Они чокнулись, выпили, склонились над сковородой.
   - Картошечка - хорошо... - одобрил Иван. - Там тоже есть, батат
называется. Я не люблю - сладкая. Вроде как наша подмороженная.
   - Ну а народ как там?
   - Народ? Да теленок он, а не народ! Есть, правда, там сикхи, эти ребята
боевые, по мне, а так - слишком добрые, слишком... И верующие до ужаса.
   Тридцать три миллиона богов, и каждому молятся.
   - Тридцать три миллиона? - Сталин покачал головой.
   - Тридцать три миллиона, - подтвердил Новик. - Вот и поговори с ним, с
индусом...
   Ты ему про Будду, он тебе про Шиву, ты ему про Вишну, он тебе про
Кришну!
   - У нас легче... - задумчиво сказал Сталин.
   - Намного, - согласился Иван.
   - А англичане как? - с интересом спросил Сталин.
   Новик мотнул головой.
   - За жизнь свою трясутся! Чуть что: Я подданный английской королевы!
   - А ты?
   Иван улыбнулся.
   - Тут уж рубишь и знаешь, кого рубишь.
   Сталин засмеялся. Было видно, что Новик ему нравится.
   - Но народ культурный, англичане, тут ничего не скажешь, - продолжил
Новик про англичан.
   Но Сталин не захотел больше про них слушать, налил по полному стакану
коньяка.
   - Слушай, у тебя кличка есть?
   - Новик... - пожал плечами Иван.
   - А
 я Коба. Зови меня так.
   - Как? - нахмурилс Новик, и рука его сама потянулась к сабле.
   - Коба.
   - А я подумал - кобра. А то я этих гадов...
   Давай, Коба.
   - Давай, Новик.
   Они чокнулись и выпили.
   - Ну а Ленин как? - спросил Иван.
   Сталин опустил голову и ответил глухо:
   - Плохо Ленин. Все время без сознания. А когда в сознании - не узнает.
Меня Троцким называет.
   - А Троцкого - Сталиным?
   - Нет, про него вообще Зиновьев говорит. Не будет Ленина, ничего не будет.
   Индия советской тоже не будет. Вот так, Новик.
   - А врачи что говорят?
   - Что они понимают...
   Новик вдруг хлопнул себя по колену.
   - Эх, к нам бы в Индию Ильича! Есть у меня одна знакома колдунья, она
не то что больного, она мертвого подымет! Ты мне не веришь, Коба! -
нахмурился Иван.
   - Верю, верю... - улыбнулся Сталин. - Давай лучше музыку послушаем, -
предложил он, покрутил стоящую на подоконнике ручку граммофона, опустил
иглу на пластинку.
   Зазвучал марш из Аиды. И с Иваном случилось вдруг то же, что случилось
однажды в гостях у англичанки: он поднялся, вытянулся, набычился и пошел,
пошел кругами по кухне. Несколько секунд Сталин смотрел на него, но вдруг
тоже вскочил, встал впереди Ивана и, выбрасывая вперед царскую длань,
повел его за собой. При этом они выкрикивали какие-то слова, может быть
даже - древнеегипетские...
   И вторая бутылка была пуста. Иван уперся локтем в стол, а лбом в ладонь
и думал, думал... Сталин поставил на стол третью бутылку коньяка.
   - Ты что, напился? - с удивлением спросил он.
   Иван не отвечал.
   - Новик!.. - позвал Сталин и покачал головой. - Не умеете вы в Индии
пить.
   Новик поднял на Сталина неожиданно трезвые глаза и тихо сообщил:
   - Коба, я придумал...
   Москва. Гостиница Националь.
   1 февраля 1923 года.
   В
 огромной комнате с высокими потолками с лепниной и росписями стояли штук
сорок железных коек. На одной из стен висел длинный кумач, на котором было
заявлено: Мы боремся за звание лучшего номера гостиницы.
   На койках спали, лежали, сидели, курили, сушили портянки, просматривали
одежные швы гостиничные постояльцы.
   У стены расположились Иван и Шишкин. Шишкин был простужен, он сидел на
кровати скрестив ноги и накинув на голову суконное одеяло, хлюпал носом,
собиралс чихать и говорил шепотом. Новик курил, щурил глаза, глядя
испытующе на Шишкина.
   - Вы не поверите, Иван Васильевич, мы в этом номере с папашей однажды
останавливались. Он еще скандал устроил:
   не привык, говорит, жить в такой тесноте. А вы знаете, я спросил сегодн
у метрдотеля, он теперь называется... начпопрож... Так вот я у него
спросил, что будет, если наш номер станет лучшим в гостинице. Знаете, что
он ответил?
   Прибавят коек!
   Шишкин ждал реакции Новика, а Новик все курил и смотрел на Шишкина.
   - Отправился я сегодня к Яру, - продолжал Шишкин, - а там вывеска:
   Центробум. Думаю: чем им Яр не нравился? Хорошее русское слово...
Захожу... Едой не пахнет! Все сидят, на счетах считают.
   Подошел ко мне один, спрашивает: Что нужно, товарищ? Чарку водки,
говорю, чистяковской и нежинский огурчик. Пошутил, Иван Васильевич, от
обиды пошутил. Так меня чуть не арестовали!
   Новик молчал.
   - А эта погода? Я понимаю, если очень захотеть и постараться, можно все
испортить. Но как им удалось испортить погоду?! Никогда в России не было
таких зим! Иван Васильевич, давайте-ка собираться в обратный путь! В
родную басурманию! - И Шишкин громко чихнул.
   - Вот! Правильно! - воскликнул он удовлетворенно.
   - Шишкин, - Новик был как никогда серьезен, - скажи, ты мне друг?
   Шишкин взволновался.
   - Иван Васильевич, я бы считал за честь... Вы спасли мне жизнь! А что
должен сделать, Иван Васильевич?
   Пристально и недоверчиво Сталин всматривался в лицо Шишкина так, что
тот даже смутилс и перестал хлюпать носом.
   - Ну как, похож?
   - нетерпеливым шепотом спросил Новик.
   Сталин опустил глаза, принимая решение, но так его и не принял.
   - Пусть Троцкий смотрит, - буркнул он и повел Новика и Шишкина за собой
по длинному коридору.
   - Кто это? - на ходу спросил Шишкин.
   - Сталин.
   Шишкин скорчил недоуменную рожу.
   Сталин открыл небольшую дверь и пропустил Новика и Шишкина вперед себя.
Они оказались за кулисами какой-то сцены. На трибуне стоял Троцкий.
   - Последствия нашего поражения в Польше не так страшны, - говорил он,
как всегда, страстно и убедительно. - Последствия военные не означают
последствий для Коммунистического Интернационала. Под шумок войны
Коминтерн выковал оружие и отточил его так, что господа империалисты его
не сломают...
   Троцкий вдруг замолчал и повернул голову. Он увидел Шишкина, и глаза
его за стеклышками пенсне просияли.
   - Товарищи! - крикнул он в зал. - Владимир Ильич снова в строю!- И он
побежал за кулисы.
   Участники совещания - в основном военные - поднялись, наклонились,
вытянули шеи, пытаясь заглянуть за кулисы.
   - Владимир Ильич! - горячо проговорил Троцкий, от волнения не замечая
Сталина, а тем более Новика.
   Сталин что-то хотел сказать, остановить Троцкого, но тот уже вел
Шишкина на сцену.
   - Шени деда мобитхан!"21"" - сказал Сталин в пол.
   Зал взорвался аплодисментами. Все встали, хлопали в ладоши и кричали:
   - Ильич! Наш Ильич!
   - Товарищ Ленин!
   - А говорили - не встанет!
   - Кто говорил - враги говорили!
   - Ура товарищу Ленину!
   - Ур-р-ра!!!
   Троцкий успокаивающе поднял руки. Постепенно стало тихо и наступила
мертвая тишина. Все ждали слова Ленина. Шишкина разбирал чих, но и сказать
что-нибудь ему тоже хотелось. Он покосился за кулисы. Новик показывал ему
здоровенный кулак. И тут Шишкин чихнул. Громко и весело.
   - Будьте здоровы, Владимир Ильич! - дружным хором отозвался зал и вновь
взорвался аплодисментами.
   Мертвый город.
   23 феврал 1923 года.
   Властно порыкивая, могучий бенгальский тигр шел к Мертвому городу.
Трудно сказать, что влекло его туда - запахи праздничной пищи или
незнакомая песня, дружно и весело исполняемая множеством голосов:
   Ох, когда помрешь ты,
   Милый мой дедочек?
   Ох, когда помрешь ты, Сизый голубочек!
   Во середу, бабка!
   Во середу, Любка!
   Во середу, ты моя Сизая голубка!
   Стол - один на всех, уставленный бутылями с рисовым самогоном и
кокосовым вином, заваленный фруктами и жареным мясом, - змеился среди
развалин. Во главе стола сидели Брускин и Наталья. Это был их праздник.
Это была их свадьба.
   Как подобает жениху, Брускин был весел и задорен. Как подобает невесте,
Наталья была рассеянна и грустна.
   Комэск Ведмеденко поморщился, поднялся из-за стола и, покачиваясь от
тяжести своего могучего тела, направился в джунгли.
   - Та хиба ж це писня? Хиба ж так спивают? - ворчал он на ходу.
   Брускин встал, поднял серебряный трофейный кубок и объявил свое
выступление:
   - Товарищи!
   - Тихо! Жених товарищ Брускин говорить будет! - пронеслось над столом,
и сразу утих пьяный гомон.
   У Григория Наумовича был такой вид, что, казалось, он сейчас заплачет,
запоет или взлетит - от счастья.
   - Товарищи, - тихо заговорил Брускин, - вообще я очень счастливый
человек, потому что нет большего счастья для большевика, чем счастье
практической работы с массами. Но сегодня самый счастливый день в моей
жизни! Мы установили советскую власть в России. Мы устанавливаем ее в
Индии. И как бы нам ни было трудно, мы все равно установим ее здесь!
   Потому что нет тех вершин, которые не покорили бы большевики! А сейчас
я спою вам песню... Вообще-то мне медведь на ухо наступил, и я твердо знаю
только одну песню, Интернационал, но сейчас... я... спою...
   Сейчас... Ее пела мне моя бабушка... Сейчас...
   Брускин подался вперед и замер, глядя в небо, будто там были написаны
ноты и слова.
   Все ждали. Пауза затягивалась. И стало ясно, что Брускин не споет. Да
он и сам это понял. За столом зашумели, понимающе улыбаясь.
   - Забыл, - признался Брускин шепотом.
   - Горько! - крикнул кто-то, спасая ситуацию.
   И все закричали:
   - Горько! Горько!
   Наталья поднялась, опустив глаза, и Брускин поцеловал ее - испуганно и
неумело. Похоже, это был их первый поцелуй.
   Тигр остановился и прислушался. Будто где-то рядом бушевал водный
поток. Но он вдруг иссяк, и на поляну, где стоял тигр, вышел, застегивая
мотню, Ведмеденко. Комэск, конечно, не испугался, но удивился:
   - Ты що, бажаешь людям свято загубыты?
   Тигр неуверенно рыкнул.
   - А я казав - не дозволю! Я казав: кто про невесту погано кажет, того вбью!
   Тигр зарычал угрожающе.
   - Пугаешь? Мене, червоного командира Ведмеденку, - пугаешь? Та яж тоби
башку скручу! - и, подвернув рукава гимнастерки до локтей, Ведмеденко
сделал первый шаг.
   Тигр громогласно зарычал и бросилс на него.
   Ленин спал, лежа на спине, и был больше похож на покойного, чем на
спящего. Сталин, Троцкий и Новик смотрели на него с горестным любопытством.
   - А Шишкин наш больше похож, - сообщил шепотом Новик.
   - На кого? - удивился Сталин.
   - На Ленина.
   - Так это и есть Ленин. - Сталин обиженно отвернулся, и Новик стукнул
себя, дурака, кулаком по лбу.
   ЭТО ПОЛНОЕ РИСКА И ОТВЕТСТВЕННОСТИ РЕШЕНИЕ, ВОЗМОЖНО, СЕГОДНЯ КТО-ТО
 НАЗОВЕТ АВАНТЮРОЙ. НО ДЛЯ ТАКИХ ЛЮДЕЙ И ВЕЛИКИЙ ИНДИЙСКИЙ ПОХОД - ТОЖЕ
 АВАНТЮРА. НЕ ДЛЯ НИХ НАШ РАССКАЗ, А ДЛЯ ТЕХ, КТО ИСКРЕННЕ И НЕПРЕДВЗЯТО
 ЖАЖДЕТ ЗНАТЬ, КАК ВСЕ БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ.
   Они лежали рядом: задушенный Ведмеденкой тигр и сам Ведмеденко с
развороченной тигром грудной клеткой. Наталья положила ему на грудь
белоснежную простыню, и та сразу напиталась кровью. Рядом стоял Брускин.
   Чуть поодаль - все остальные. В добрых маленьких глазах Ведмеденки
появились слезы и скатились по вискам.
   - Почему вы плачете?
   - тихо спросил Брускин.
   - А я завжды плачу, колы вспомяну, що мене батько казав... - продолжая
плакать, ответил Ведмеденко.
   - Что же он вам сказал?
   - Казав, що не зробити нам всемирну революцию...
   - Это почему же? - удивился Брускин.
   - Вин казав, що на всемирну революцию нам жидив не достане. Тому я и
плачу.
   - Ну почему же?- растерянно улыбнулся Брускин. - Посмотрите - все наши
боевые товарищи - настоящие революционеры! - Комиссар повернулс и с
гордостью указал на стоящих плотной толпой красноармейцев.
   - Та яки кацапы революционеры!.. - Ведмеденко поднял руку, но она вдруг
безжизненно упала. Умер Ведмеденко.
   Горки.
   23 февраля 1923 года.
   Медсестра Верочка, молодая, рано начавшая полнеть блондинка с добрыми
голубыми глазами, держа в руках аппарат для измерения артериального
давления, остановилась перед дверью ленинской комнаты и спросила шепотом
сидящего у двери пожилого усатого охранника в кожанке, с наганом в кобуре
на боку:
   - Никитич, ну как он?
   Охранник расстроенно нахмурился.
   - Плохо. Чихал всю ночь.
   Задремавший на посту номер один Никитич испуганно открыл глаза и
прислушался. Из ленинской комнаты доносился какой-то шум. Никитич поднялся.
   В комнате что-то упало и разбилось. Никитич открыл кобуру. Но теперь
было тихо. Тогда он неслышно подошел к двери и прислушался. Теперь из
ленинской комнаты доносилось ритмичное позвякивание кроватной панцирной
сетки. Никитич не поверил и прижался ухом к двери. Удары были сильными и
ритм размеренным.
   В глазах Никитича загорелись веселые мужские огоньки, он покрутил ус,
сел на стул и проговорил успокоенно и удовлетворенно:
   - На поправку Ильич пошел.
   ГОВОРЯТ,
 ЧТО ТРАГЕДИЯ НАШЕЙ ПАРТИИ НАЧАЛАСЬ ТОГДА, КОГДА НЕ СТАЛО ЛЕНИНА, НО ЭТО
 НЕ ТАК. ТРАГЕДИЯ НАЧАЛАСЬ ТОГДА, КОГДА ЛЕНИНЫМ СТАЛ ШИШКИН.
   Москва. Кремль.
   1
 апреля 1923 года.
   В кабинет Троцкого ворвалс взбешенный Сталин и кинул ему на стол
какие-то листки.
   - Лев, что это? - с трудом себя сдерживая, спросил Сталин.
   Троцкий стал просматривать листки, пробегая глазами, прочитывая вслух:
   - Декрет. Сим высочайше повелеваю вернуть в русский язык букву ять.
Председатель ВЦИК Ульянов-Ленин. А как подписываться научился, каналья! Об
обязательном ношении корсетов для партийных и советских работников
женского пола.
   - Троцкий поднял удивленные глаза. - Коба, откуда это?
   - Отобрал в коридоре у Каменева с Зиновьевым! Хорошо, что удалось
перехватить...
   - Слушай, а если он им расскажет?
   - потерянно спросил Троцкий.
   - Это не страшно.
   Все равно никто не поверит. Страшно то, что он раскалывает партию. И ты
видишь, куда он клонит? Это же реставрация капитализма!
   НО НЕКОТОРЫЕ ДЕКРЕТЫ ШИШКИНА НЕ УДАЛОСЬ ПЕРЕХВАТИТЬ.
   ТАК РОДИЛСЯ НЭП.
   - Теперь ты посмотри, - Троцкий вытащил из стола папку и раскрыл ее.
   Там лежали фотографии. Сидя в кресле, Шишкин в кепке то таращил глаза,
то не смотрел в объектив, явно издеваясь над фотографом.
   - Мы собирались напечатать ко дню рождения его фотографию в Правде и
Известиях, чтобы подбодрить рабочих. Ему это сказали, и вот какой привет
рабочим он передал. Он делает из Ленина идиота! Что скажут потомки?
   - Это надо спрятать и никому никогда не показывать. - Сталин закрыл
папку.
   Горки.
   10 апреля 1923 года.
   Быстрым решительным шагом направлялись Сталин и Троцкий к стоящему на
возвышении знаменитому дому в Горках.
   - Лев, только не садись играть с ним в карты. Я вчера ему все свои
партвзносы проиграл, - сообщил Сталин.
   Держа носовой платочек у красных, заплаканных глаз, спускалась по
ступенькам Крупская. Она посмотрела на Троцкого и Сталина и, всхлипнув,
сказала:
   - Что вы сделали с Лениным! - И побежала, плача, вниз.
   Они ворвались, разъяренные, в комнату. Шишкин лежал на незастеленной
кровати в костюме и ботинках и пускал в потолок толстые кольца дыма.
   - Намасте"#22"", - не вставая приветствовал он вошедших.
   Сталин подскочил к кровати и, с трудом сдерживая себя, чтобы не
вцепиться негодяю в горло, закричал:
   - Ты зачем Надю обидел?!
   - Какую Надю? - удивился Шишкин.
   - Жену!.. Владимира Ильича!..
   - Ах эта...
   Она лезет ко мне с интимностями, а я не могу, я все-таки вождь мирового
пролетариата, а не какой-нибудь...
   - Не ври!
   - закричал, подскакивая, Троцкий. - Надежда Константиновна не такая!
Она само целомудрие нашей партии!
   Шишкин сел и, пожав плечами, сказал:
   - Поэтому я к ней и не притрагиваюсь. И вообще, господа, разве может
быть у вождя такая жена?
   Я думаю, мне следует с ней развестись, и как можно скорее.
   - Я тебе разведусь, гад! - Сталин сжимал кулаки.
   Троцкий с трудом удерживал его.
   Шишкин, однако, не испугался и продолжал развивать мысль:
   - Да-с. А потом пошлю по всей Руси гонцов. Пусть кликнут клич, и
слетятся сюда красны девицы словно райские птицы. Встанут они передо мной,
очи потупив, а я...
   - Владимир Ильич!
   - закричал в истерике Троцкий.
   Сталин посмотрел на него удивленно, Шишкин - одобряюще.
   - Черт!
   - чуть не заплакав, закричал Троцкий, отвернулся, закрыл глаза и стал
быстро-быстро повторять вслух, чтобы запомнить раз и навсегда: - Шишкин,
Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин... - Повернулся,
посмотрел на Шишкина и сказал, к вящему своему ужасу: - Владимир Ильич...
   - Я вас слушаю, - откликнулся Шишкин. - Кстати, что это за фамилия у
вас такая странная - Троцкий?
   - Это мой революционный псевдоним! - закричал в истерике Троцкий. - А
настояща моя фамилия - Бронштейн!
   - Да вы еврей? - удивилс Шишкин. - А вы? - обратился он к Сталину.
   - Я грузин, - испуганно ответил тот.
   - Фамилия?
   - Джугашвили.
   Шишкин с сомнением посмотрел на Сталина.
   - Господа, какое же вы имеете право Россией править? - удивленно
улыбаясь, спросил он.
   - Черносотенец! Охотнорядец! Реставратор капитализма!
   - закричал Троцкий и кинулся на Шишкина с кулаками, но его удержал
Сталин.
   Горки.
   22
 апреля 1923 года.
   Оставив праздничный обеденный стол, Шишкин, Сталин и Троцкий сидели за
столом ломберным. На нем лежали пенсне Троцкого и трубка Сталина. Шишкин
был доволен своим днем рождения.
   Он был сыт, пьян и, безжалостно выигрывая, благодушно витийствовал:
   - Нет, господа, если вы не видели Индии, значит, вы не видели ничего!
Взять, к примеру, мавзолей Тадж-Махал в Агре! Это же белый сон, застывший
над водою!
   - Что значит слово мавзолей? - спросил Сталин, не отрывая взгляда от
карт и нервно посасывая указательный палец. Вопрос был обращен к Шишкину,
но Шишкин вопросительно и требовательно посмотрел на Троцкого.
   - Был такой император, Мавзол, - заговорил Троцкий, подслеповато
щурясь. - Кажется, персидский... Желая после своей смерти, так сказать,
тления убежать, он повелел построить подобающее его силе и славе
сооружение, себя забальзамировать и выставить там для всеобщего обозрения.
   Чтобы все говорили: Мавзол жив. Так вот, подобные культовые сооружения
и стали называться мавзолеями.
   Шишкин поморщился.
   - Я слышу в вашем голосе иронию и совсем ее не разделяю. Ведь это же
прекрасно - тления убежать! А знаете что? Пожалуй, я издам декрет о
посмертном бальзамировании вождей революции для последующего
экспонирования их потомкам. Это чтобы вы не решили, что я думаю только о
себе.
   Сталин и Троцкий переглянулись.
   Похоже, они были на грани помешательства. Шишкин выиграл и на этот раз.
   Он вытащил из кармана часы, взглянул на них и покачал головой.
   - Увы, господа, праздник окончен. Я больной человек, у мен режим.
Сейчас придет сестра милосердия. Измерение кровяного давления, господа,
требует уединения и сосредоточенности. Никитич! - крикнул он.
   - Зови Верочку! А это в честь своего дня рождения я вам дарю! - Шишкин
указал на трубку и пенсне. - Забирайте!
   ДЕНЬ
 РОЖДЕНИЯ ВОЖДЯ МИРОВОГО ПРОЛЕТАРИАТА ДИВИЗИЯ КОЛОБКОВА ОТМЕТИЛА ВЗЯТИЕМ
 АГРЫ.
   Человек двадцать конников с развевающимс красным знаменем выскочили
из-за поворота улицы и, пугая удивленных прохожих, понеслись к мавзолею
Тадж-Махал. Но, глядя на него, красные конники перестали нахлестывать
лошадей, и те замедлили бег и остановились. И знамя уже не развевалось, а
поникло тряпицей. Колобковцы сползли с лошадей и, открыв рты, безотрывно
смотрели на белоснежное чудо. А татары и башкиры, которыми как-то
хвастался Колобков, упали на колени, приникли к земле руками, грудью и
лицами.
   - Мама моя... - прошептал Колобков.
   ВОИСТИНУ БЕЗДОННАЯ ТЕМА ЛЕНИН В ИНДИИ,
 БЕЗ СОМНЕНИЯ, БУДЕТ ЕЩЕ ДОСКОНАЛЬНО ИССЛЕДОВАНА. МЫ ЖЕ ОГРАНИЧИМСЯ ПОКА
 ЛИШЬ НЕСКОЛЬКИМИ МИМОЛЕТНЫМИ ЭПИЗОДАМИ ПРЕБЫВАНИЯ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА НА
 ИНДИЙСКОЙ ЗЕМЛЕ...
   По широкой красноземной дороге, по которой шли в обе стороны странники,
нищие, паломники, черные буйволы тащили арбы с огромными колесами, бежала
пара добрых лошадей, запряженных в хорошую подрессоренную коляску.
   Новик правил лошадьми, курил, посматривал рассеянно по сторонам.
Похоже, Новику было хорошо. Опустив соломенную шляпу на глаза, сзади
дремал Ленин.
   - Иван Васильевич! - подал он вдруг голос, и Новик вздрогнул от
неожиданности, оглянулся. Ленин смотрел на него весело и дружелюбно.
   - Ну ты совсем отживел, Владимир Ильич, - сказал Иван, улыбаясь.-
Верно, воздух здесь такой, лечебный...
   - Вот и колдунья ваша не понадобилась! - воскликнул Ленин и заливисто
засмеялся.
   - Не, к Кангалимм мы все равно заедем... Это даже не приказ, Ильич,
это... задание...
   Ленин уселся поудобнее и, вертя головой, стал с интересом рассматривать
текущую в разные стороны людскую массу.
   - Идут, идут - и куда идут... - задумчиво проговорил он и вновь
обратился к Новику: - Послушайте, Иван Васильевич, как вы думаете, если
они узнают... если им сейчас объявить, что здесь... Ленин... Как вы
думаете - что будет?
   Иван задумался, представляя, и, объехав лежащую посреди дороги корову,
ответил:
   - А ничего не будет... Индия... Мы вот бьемся-бьемся, а все как в песок...
   Ничего не будет!
   Похоже, эта мысль поразила Ленина, он замер, задумавшись, и вдруг
улыбнулся, махнул рукой и воскликнул:
   - А ведь это прекрасно!
   После чего вздохнул с облегчением, вытянулся, прикрыл лицо шляпой.
   Один из ночных привалов устроили на пологом, заросшем кустарником
берегу Ганга. Солнце опускалось, кровавя воду, на золотом с лазурью куполе
неба вот-вот должны были проклюнуться звезды.
   Новик сидел на корточках у костра, кашеварил. Ленин вышагивал
неподалеку взад-вперед, по привычке сунув большие пальцы рук в вырезы
жилета, и вдруг остановился. Внимание его привлекли тысячи, да нет,
пожалуй, миллионы мелких серых пичужек, облепивших прибрежный кустарник.
   Оглядываясь на ходу, он заторопился к Новику.
   - Иван Васильевич, что это за птицы? Мне кажется, я их где-то видел... -
взволнованно сказал он.
   - Соловьи, - буднично ответил Иван, помешивая в котелке похлебку.
   - Как, - опешил Ленин, - наши соловьи?
   - Наши, чьи же еще... Курские... - Новик попробовал похлебку и
поморщился.
   - Погодите, но ведь уже весна, почему же они не летят...
   на родину?- Ленин был очень взволнован.
   Новик оторвался от своего занятия, поднялся, прогнулся в пояснице, с
хрустом расправил плечи.
   - Да кто ж их знает, - сказал он равнодушно.
   - Но ведь уже пора... пора домой!
   - воскликнул Владимир Ильич. Он попятился от костра, повернулся и вдруг
побежал к Гангу.
   - Ильич... - окликнул Новик удивленно и встревоженно. Но Ленин не
слышал. Он бежал вдоль берега, взмахива руками, и кричал:
   - Эй! Летите домой! Слышите?
   Летите на родину! Э-эй!
   Соловьи испуганно снимались, взмывая вверх, сбивались в огромные стаи,
кружили в сереющем небе, а Ленин все бежал, взмахивая руками, и кричал:
   - Э-эй!
   Летите домой! Летите, летите, летите домой!
   Город Бенарес (Варанаси).
   1 ма 1923 года.
   Множество храмов и кумирен стояло на берегу Ганга, спускаясь к самой
воде. Несмотря на ранний час - солнце только поднялось над горизонтом, - в
воде у берега стояли тысячи пришедших со всей Индии паломников. Молодые,
старые, красивые, уродливые, здоровые, больные - все совершали омовение, и
на лицах всех была благодарность этому утру и новой, счастливой жизни, в
которой еще предстояло родиться. И среди них был Ленин. Как и все, он
совершал омовение в одежде, был в брюках, сорочке и жилетке, оставив на
берегу пиджак и соломенную шляпу. Как ребенок, Ленин радостно подпрыгивал,
хлопая ладонями по воде, смеялся и даже повизгивал от удовольствия. Новик
сидел на берегу, курил и наблюдал, щурясь на солнце, за Ильичом -
снисходительно и любовно, как мамаша за родным расшалившимс дитем.
   Все было хорошо, одно плохо - не было у Новика третьего глаза в
затылке, иначе бы он увидел крадущуюся вдоль стены храма и не сводящую с
него полубезумного взгляда, одетую почему-то в форму солдата английской
колониальной армии мисс Фрэнсис Роуз.
   Ленин вышел на берег, отряхнулся, как собачка, и засмеялся, идя к
Новику. Иван встал, протянул полотенце.
   - Словно заново родился! - удивленно и обрадованно воскликнул Ленин, и в
глазах его вдруг мелькнула тревога, потому что он увидел выбегающую из-за
угла с пистолетом в руке Фрэнсис.
   - Иван Васильевич...
   - сказал Ленин удивленно и сделал шаг вперед- навстречу собственной
смерти.
   Грянул выстрел.
   Новик резко обернулся и успел подставить руки, на которые упал вождь.
На левой половине груди Ленина на мокрой от воды сорочке быстро
расплывалось алое пятно. Ленин умер мгновенно.
   Фрэнсис в ужасе смотрела на убитого ею человека. Иван поднял на нее
полные растерянности глаза.
   - I meant to kill you! You! You! You, damned centaur!23""23 - закричала
англичанка.
   И, бросив пистолет, она упала на землю и забилась в истерике. К ним
подходили удивленные и испуганные индийцы.
   ТО, ЧТО НЕ СМОГЛА СДЕЛАТЬ РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИОНЕРКА
 ФАННИ КАПЛАН, СДЕЛАЛА АНГЛИЙСКАЯ АРИСТОКРАТКА ФАННИ РОУЗ. СУДЬБА ЕЕ
СЛОЖИЛАСЬ
 В ДАЛЬНЕЙШЕМ ПЕЧАЛЬНО. СРАЗУ ПОСЛЕ СВОЕГО РОКОВОГО ВЫСТРЕЛА ОНА СОШЛА
 С УМА, БЫЛА ОТПРАВЛЕНА В МЕТРОПОЛИЮ И ВСКОРЕ УМЕРЛА В ОДНОЙ ИЗ
ПСИХИАТРИЧЕСКИХ
 ЛЕЧЕБНИЦ БЛИЗ ЛОНДОНА.
   Иван сидел на берегу Ганга и, обхватив голову руками, пьяно
раскачивался из стороны в сторону. Брахманы в белых одеждах суетились
вокруг большого погребального костра.
   Проходившая мимо группа англичан-туристов остановилась,
заинтересованная происходящим.
   - Это кто-то очень знатный, возможно даже махатма, - стал объяснять им
толстяк-англичанин в пробковом шлеме. - Посмотрите, одно сандаловое
дерево. А запах! Его поливают очень дорогими благовониями.
   - А это кто? - спросила длинная дама с лейкой на плоской груди, гляд на
Новика.
   Толстяк пожал плечами.
   - Думаю, что ученик.
   Иван не слышал и, все так же сжимая бедную свою головушку руками,
зажмурив до боли в мозгу глаза, раскачивался из стороны в сторону и мычал
нутром.
   Брахман что-то сказал, поднял факел, и погребальный костер ярко
вспыхнул. Англичане испуганно отпрянули. Защелкали фотоаппараты.
   - О-ох, и на кого ты-ы на-ас поки-ину-ул! - завыл Новик горько-горько.
   - Это песня радости, - стал объяснять англичанин. - Он радуется тому,
что душа его учителя поднимаетс к небу для последующего перевоплощения.
   Ленин лежал наверху, прикрытый слоем сандаловых дров, и идущий снизу
жар начал корежить его и поднимать.
   - Идемте, господа, это уже не так интересно, - заторопил толстяк своих
спутников, и те послушно и торопливо пошли за ним.
   Но худая англичанка остановилась и повернулась, решив сделать последний
снимок. Огонь и жар сжали сухожилия рук и ног, и Ленин вдруг сел и
погрозил в объектив кулаком.
   ИТАК, ТЕПЕРЬ МЫ ЗНАЕМ ТОЧНУЮ ДАТУ СМЕРТИ ВОЖДЯ:
   1МАЯ 1923 ГОДА. А МОЖЕТ, И ХОРОШО, ЧТО МЫ НЕ ЗНАЛИ ЕЕ РАНЬШЕ. ВЕДЬ
 ТОГДА КАЖДЫЙ ПЕРВОМАЙ НАМ ПРИШЛОСЬ БЫ ПРИСПУСКАТЬ ФЛАГИ И ПРАЗДНИЧНЫЕ
 ДЕМОНСТРАЦИИ УКРАШАТЬ НЕ КУМАЧОМ, А ТРАУРНЫМ КРЕПОМ.
   Горки.
   24 января 1924 года.
   Ночью, когда Шишкин спал, в ленинскую комнату бесшумно вошли двое. Они
подошли к кровати, выхватили из-под головы спящего подушку и, прижав ее к
лицу, навалились сверху. Шишкин кричал и бился, но глухо и недолго. Когда
все было кончено, один из неизвестных убрал подушку, посмотрел в мирное
лицо Шишкина и пообещал с сильным кавказским акцентом:
   - Будет тебе мавзолей.
   ТЕПЕРЬ, КОГДА МЫ ЗНАЕМ ВС, РАЗГОВОРЫ О ТОМ,
 УБИРАТЬ ЛИ ЛЕНИНА ИЗ МАВЗОЛЕЯ И УБИРАТЬ ЛИ САМ МАВЗОЛЕЙ, СТАНОВЯТСЯ
ЛИШНИМИ
 И ДАЖЕ СМЕШНЫМИ. ПРАХ ЛЕНИНА ДАВНО РАСТВОРИЛСЯ В ВОДАХ ГАНГА. ЧТО ЖЕ
КАСАЕТСЯ
 ШИШКИНА, ЧЕЛОВЕКА В ВЫСШЕЙ СТЕПЕНИ ЖАЛКОГО И НИКЧЕМНОГО, ТО, НАМ КАЖЕТСЯ,
 ЕГО НАДО ОСТАВИТЬ ТАМ, ГДЕ ОН ЛЕЖИТ. ОСТАВИТЬ КАК ПАРАДОКС ИСТОРИИ, А
 ПОТОМ, ЭТО БЫЛА ЕГО ИДЕЯ, И ОН ТАК ЭТОГО ЖЕЛАЛ! И МАВЗОЛЕЙ, КОНЕЧНО,
СЛЕДУЕТ
 ОСТАВИТЬ КАК ПАМЯТНИК ЧУЖИМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ СЛАБОСТЯМ И НАШЕМУ ВЕЛИКОДУШИЮ.
   НО, РАЗУМЕЕТСЯ, ФАМИЛИЮ НА ФРОНТОНЕ ПРИДЕТСЯ СМЕНИТЬ: ШИШКИН.
   Круглое лицо мальчика-индийца с глазами, полными страха и решимости
этот страх преодолеть, было обращено к красной круглой луне. Во всем
Мертвом городе, кроме них двоих, никого сейчас не было. Мальчик достал
из-за пазухи что-то завернутое в тряпку, развернул, и страх и решимость в
его взгляде сменились ненавистью. Это был эфес Новиковой шашки, сломанной
в поединке с князем Ахмад Саид-ханом, отцом этого мальчика.
   Орден Боевого Красного Знамени кроваво расплывался в неверном лунном
свете.
   Мальчик бросил эфес в яму, зажег воткнутую в землю благовонную палочку,
встал на колени, сложил ладони у подбородка и заговорил высоким и дрожащим
детским голоском:
   - О, айсуры!
   Приведите сюда того, кто убил моего отца! Я отрежу ему уши! Я выколю
ему глаза! Я отрублю ему голову! Я вырву его сердце!

                               Глава вторая
                          Коромандельский берег.
                        Точная дата не установлена.
   Только спустя несколько месяцев после смерти Владимира Ильича Иван
нашел наших.
   Красноармейский лагерь - палатки и шалаши - расположилс частью прямо на
берегу Бенгальского залива, частью в джунглях.
   Лошадь шла шагом. Иван смотрел по сторонам удивленно и радостно, как
бывает, когда возвращаешься к родным после долгой отлучки.
   Ивана не узнавали, но и он пока не мог никого узнать. На песчаном пляже
красноармейцы играли в какую-то странную игру, пиная ногами резиновый шар
и бегая за ним кучей.
   - Овсай! - кричал один непонятное слово.
   - А я говорю - корнер!
   - возражал другой еще более непонятно.
   Иван привязал лошадь к пальме и направился к большой штабной палатке.
Мимо шел красноармеец в буденовке, но босой, и вместо галифе на нем была
длинна голубая шелковая юбка. Оттопырив мизинец, красноармеец кушал банан,
покачива при ходьбе бедрами. Иван узнал его и окликнул:
   - Фомин!
   Тот тоже узнал комдива.
   - Чего, Иван Васильевич? - удивленно спросил он.
   - Ты чего это вырядился?
   - Обносились, Иван Васильевич, надо же в чем-то ходить, - обиженно
ответил Фомин и пошел, вихляя задницей, дальше.
   Иван озадаченно смотрел ему вслед, решительно ничего не понимая. И
вдруг кто-то чуть не сбил его с ног. Это был Брускин.
   - Григорь Наумыч! - обрадованно воскликнул Новик и развел руки для
крепкого мужского объятия.
   - Добрый день, товарищ Новиков, - поприветствовал его Брускин так,
будто они вчера расстались.
   Руки у Ивана опустились.
   - Постойте, постойте, Иван Васильевич... - Брускин наморщил лоб,
вспоминая. - Ведь вы из Москвы?
   - А откуда же? - обиженно и зло ответил Иван.
   - Простите. Я тут совсем закрутился. - Брускин обнял Новика. - Ну как
там бабушка?
   - Бабушка?..
   Да ничего бабушка... - Обида все еще не оставляла Ивана.
   Глаза Брускина загорелись.
   - Фрукты кушала?
   - Еще как. Аж за ушами трещало.
   - Ну какая она, расскажите! - спрашивал по-детски нетерпеливо комиссар.
   - Да бабуля как бабуля, крупная такая, веселая, все сидит, семечки
лузгает...
   Глаза Брускина стали гаснуть. Новик заметил это и стал чесать затылок,
размышляя.
   - Это, может быть, соседка, тет Дуся? - с надеждой спросил Брускин.
   - Ну да, соседка! - обрадовался подсказке Иван. - А твоя... худенькая
такая, седенькая...
   - Глянул повнимательней на Брускина и прибавил:- Носатенькая...
   Брускин счастливо улыбнулся.
   - Да, я вылитый бабушка, это все говорили.
   Новик облегченно вздохнул и спросил прямо, глядя на комиссара с
сомнением:
   - Григорь Наумович, вы тут что, бетеля обожрались?
   - Да нет, скорее климат... и вообще... как-то все не так... и не туда,
- ответил Брускин, сам не зная ответа. - Идемте скорей!
   Товарищ Шведов совсем запутался.
   В большой командирской палатке стоял индийский трофейный столик с гнутыми
ножками, а на столике стоял или сидел Шведов. Понять это было невозможно,
как невозможно было понять, где начинаются и где кончаются руки и ноги
начштаба. Шведов действительно запутался и молча и страдальчески смотрел
перед собой.
   - Это Еха 24, - озабоченно объяснил Брускин. - У нас ею многие стали
увлекаться...
   - А зачем ты-то, Артем? - спросил Новик, закуривая.
   - Курить хотел бросить, - объяснил Шведов.
   - Сейчас я тебя распутаю, - пообещал Иван и с силой потянул руку
Шведова.
   - О-ой, Иван, не надо! - заорал начштаба.
   - Лучше дай затянуться.
   Новик сунул Шведову в рот цигарку, и тот с наслаждением запыхал.
   - А где Наталья? - спросил Новик.
   - Загорает Таличка, - ответил Брускин деловито и нежно.
   - Чего?
   - тихо спросил Новик.
   - Принимает солнечные ванны, - объяснил комиссар. - Да! Вы ведь не в
курсе. Мы с ней теперь муж и жена!
   Иван молчал, не двигался, каменел лицом, наливался изнутри неудержимой
яростью не к кому-то конкретно, а вообще.
   - Не горячись, Иван, - попросил запутавшийс Шведов и сплюнул потухшую
цигарку.
   Но Новик взревел, выхватил из ножен саблю и стал крушить все вокруг. Он
исполосовал палаточную ткань в лапшу и вышел наружу. Вслед ему смотрели
испуганный Брускин и распутавшийся Шведов.
   Иван ломился сам не зная куда сквозь густой кустарник, рубил его налево
и направо и вдруг остановился и прислушался. Наталья пела:
   SIZE=1"Мы красные кавалеристы, и про нас Былинники речистые ведут
рассказ...
   На песке у самой воды стояла Наталья, бесстыже голая, как маленькая
девочка, для которой стыда еще нет. Уперев руки в бока и прогнувшись в
спине, она подставила вечернему растущему солнцу свой беременный живот. Он
был чудовищно огромен, определенно больше солнца, а сверху еще лежали две
большущие ее груди, чего у солнца вообще не было. Иван потрясенно смотрел
на эту новую красоту Натальи и долго не мог отвести взгляда. Но все же
сделал усилие, отвернулся и прокричал срывающимся голосом:
   - Наталья! Это я, Иван!
   Прикройся!
   - Иванушка! - закричала Наталь и побежала навстречу, раскрыв объятия, и
Иван зажмурился, чтобы не ослепнуть.
   В платье, сшитом из трех или четырех старых гимнастерок, Наталья сидела
у воды, сцепив руки и положив их на колени. Иван лежал рядом на боку,
курил, смотрел на нее, новую, чистую, какую-то просветленно-красивую.
   - Кого ждешь-то?
   - спросил он, стараясь быть спокойным.
   - А
 кто родится. Мальчик - мальчик. Девочка - девочка. А лучше двое, - просто
и радостно ответила Наталья.
   - Да там небось трое сидят, - высказался Новик.
   Наталья залилась звонким смехом и уткнулась лицом в ладони.
   - Что же ты не дождалась меня, Наталья? - с укоризной в голосе спросил
Новик.
   - Обидел ты меня, Ваня, - тихо, покойно заговорила Наталья. - Я без
тебя руки на себя накладывала, а потом... - Наталья молчала, подбирая
слова и покраснев вдруг от смущения.
   - Блядовала... - подсказал Иван.
   - Почему блядовала, - не согласилась Наталья. - Любила. Всех любила,
чтоб тебя одного забыть.
   А Гриша пожалел меня, и я ему по гроб жизни благодарна и никогда ему не
изменю...
   Иван опустил голову и вдруг вскинулся.
   - Погоди, Наталья, по сроку он ведь может и мой быть!
   - Может и твой, - согласилась Наталья. - Мне все равно чей. Я вот
только родить одна боюсь. Нету больше женщин в корпусе. Кого убило, кто от
болезней помер, а остальные к ханам в гаремы пошли.
   Похоже, мысль о том, что это может быть его ребенок, очень обрадовала
Ивана и успокоила.
   - Не боись, Наталья! - заговорил он с воодушевлением. - Приходилось мне
и этим заниматься, не боись, родим! Мой... Как пить дать - мой!
   - Таличка!.. - донесся до них жалобный голос Брускина.
   Наталья оглянулась. Вдалеке стоял Брускин и смотрел на них, не решаясь
подходить. Наталья махнула рукой и ласково крикнула:
   - Иди сюда, Гришуля!
   Сидели отцы командиры, пригорюнясь, в кое-как зашитой палатке Шведова.
   - Что ж, никакой помощи нам теперь не ждать? - мрачно спросил Колобков.
   Иван помотал опущенной головой.
   - Значит, надо назад идти, к своим пробиваться! - горячо подал идею
Шведов.
   Иван поднял на него глаза.
   - Нельзя. Приказ был - держаться.
   - Чей приказ? - спросили сразу несколько голосов.
   - Ленина... Мировая революция через Европу пойдет...
   Потом на Америку... А уж потом к нам... А до тех пор мы держаться
должны...
   Стало тихо. Долго молчали.
   - Но неужели они ничего, ничего нам не прислали? - с отчаянием в голосе
спросил Брускин.
   - Прислали... да я не довез, - глядя в землю, глухо ответил Иван.
   - Началось, Иван Васильевич, началось! - испуганно, почти истерично кричал
Брускин и тряс Ивана.
   Новик открыл глаза и зажмурился от неожиданно яркого медно-красного
лунного света. Луна была большая, как медный таз.
   - Я проснулся, ее нет рядом, выскочил, слышу - кричит там, на берегу!
   - Черт, где нитка-то у меня?.. - Иван натянул галифе и гимнастерку, а
обуваться уже не стал.
   Они побежали к берегу и остановились, прислушиваясь. Вдруг стало темно,
совсем темно - невидима черная туча закрыла луну.
   Впереди закричала Наталья - утробно, протяжно, страшно. Они пошли на
крик, спотыкаясь в темноте, почти на ощупь.
   - Фонарь надо было приготовить, что же ты, Григорь Наумыч? - проворчал
Иван.
   - Так горючки же давно нет, Иван Васильевич, - оправдывался комиссар. - Я
Ленина по ночам со светлячками читаю. На палочку прилеплю их и читаю.
   А вы говорите - фонарь...
   Луна частично очистилась, и ночь стала мутно-желтой.
   Они сразу увидели ее, лежащую у воды с раскоряченными ногами. Наталья
закричала так, что Брускин остановился, попятился.
   - Я не могу, - прошептал он, обернулся и зажал уши ладонями.
   Иван встал перед Натальей на колени, заглянул ей в глаза. Она увидела
его и отвернулась.
   - Стыдно, Иванушка, стыд-но-о-о мне-е-е, о-о-о-ой! - Слова перешли в
крик.
   Огомный голый Натальин живот ходил изнутри ходуном, словно кто плясал
там вприсядку и подпрыгивал, уперев в бока острые локти. Иван обнял его,
прижался щекой, успокаивая и одновременно сдавливая ладонями с боков, стал
уговаривать Наталью ласково:
   - Тужься, Натальюшка, тужься...
   Наталья закричала так, как кричат единственный раз в жизни. Это был не
крик, а скорее взрыв. И тут же стало тихо. Даже океан затих.
   И вновь стало темно, совсем темно.
   - Наталья! - позвал Иван, но она не отзывалась. Иван пощупал ее лицо,
холодное, безжизненное.
   - Мальчик? Девочка? - прокричал издалека Брускин.
   - Иди скорей, Гриш! - крикнул Иван и сам пополз на четвереньках туда,
где на подстеленном суконном одеяле лежал ребенок. Его не было видно, но
он был здесь. Иван слышал, как он покряхтывает в темноте.
   - Темно, черт, - прошептал Иван, нашел пуповину, перекусил ее и крепко
перевязал ниткой.
   - Она умерла, Ваня, она умерла! - закричал вдруг Брускин. - Таличка!
   И вновь сразу, вдруг очистилась луна, и Иван увидел ребенка. Он был очень
большой и очень страшный. Большая круглая голова, черные птичьи глазки,
плоский нос, широкий синегубый рот, а на тщедушном тельце шевелились,
перебирая, цапая воздух черными коготками, несколько ручек, как у Шивы.
   От ужаса волосы поднялись на голове Ивана.
   - Таличка, голубушка, ну скажи что-нибудь, что же ты молчишь? - бормотал,
захлебываясь слезами, Брускин.
   Иван протянул осторожно руку к лицу родившегося, и тот мгновенно
среагировал - вцепилс в указательный палец мелкими острыми зубками. Иван
сморщился от боли, страха и отвращения и сдавил изо всей силы его лицо и
горло.
   Человек пятьдесят красноармейцев сидели рядами на земле в тени баньяна,
обращенные к стоящему Брускину. Григорий Наумович был серьезен. За его
спиной было развернуто знамя корпуса и висел портрет Сталина из тех,
уцелевших в землетрясении. Ленин - было написано под ним на русском,
английском и хинди. Рядом сидел Иван и в волнении мял завязанный тряпкой
указательный палец, видимо болевший.
   - Товарищи! - заговорил Брускин. - Первый вопрос повестки дня - прием в
партию. К нам поступило заявление от товарища Новикова.
   - Комиссар поднял листок, который держал в руке, и стал читать: -
Заявление.
   Прошу принять меня в ряды ВКП(б). Комдив Новиков. Коротко, но
содержательно.
   У кого есть вопросы к товарищу Новикову? Встаньте, пожалуйста, Иван
Васильевич.
   Новик деревянно поднялся. Было видно, что он тщательно готовился к
этому событию: сапоги были начищены, обмундирование выстирано и даже
каким-то образом выглажено. Ко всему он был тщательным образом выбрит и
волосы зачесаны, волосок к волоску, назад. Иван кашлянул и заговорил
глухим, чужим от волнения голосом:
   - Родилс я в Самарской губернии, в селе Новиково, в бедняцкой семье...
Во-от...
   В семье у нас было двенадцать детей... С детских лет познал тяжелый
крестьянский труд...
   Сюда, к баньяновой рощице, шла Наталья.
   Она похудела после родов и лицом стала похожа на маленькую большеглазую
девочку, да и шла она, осторожно ступая босыми ногами, как ребенок,
боящийс упасть. Одета она была в то же широкое, сшитое из старых
гимнастерок платье, из которого перла огромная грудь. На многажды
стиранной линялой ткани заметно выделялись два темных мокрых пятна на
сосках. Брускин, косясь, наблюдал за ней, при этом в лице его появилось
что-то страдальческое.
   Наталья вошла под живой навес баньяна и, удивленно и укоризненно глядя
то на Брускина, то на Ивана, пошла к ним. Иван тоже заметил ее и замолчал.
   - Ну нельзя же так, товарищи! У нас все-таки закрытое партсобрание!-
возмутился кто-то из старых партийцев.
   - Что тебе, Таличка? - стараясь быть как можно более ласковым,
обратился к ней Брускин.
   Но она не ответила и остановилась.
   - ...Потом пошел на империалистическую, а за что воевал - не понимал...
   - вновь забубнил Иван.
   - Что же вы?! - заговорила вдруг Наталья, вскинув брови, детским
голоском, с детской интонацией, укоризненной и капризной. - А причащаться
кто будет? Я вас жду-жду, а вы не идете.
   - Хорошо, Таличка, хорошо, - боясь расстроить ее, ласково пообещал
Брускин. - Подожди немного - мы скоро...
   Наталья шла впереди широким шагом, держа в опущенной руке гремящую цепь
и помахивая ею, как кадилом. Брускин и Иван шли сзади.
   - Ну как, вы уже почувствовали? - негромко, но очень заинтересованно
спросил Брускин.
   Иван выглядел усталым и озабоченным.
   - Чего? - не понял он.
   - Уже почувствовали себ большевиком? - допытывался комиссар.
   Иван прислушалс к себе и кивнул. И тут же посмотрел на Наталью и
нахмурился.
   - Не могу я это выносить!
   На лице Брускина вновь появилось страдальческое выражение.
   - Что делать, Иван Васильевич, что делать... Вы знаете, с моей бабушкой
было нечто подобное, когда папу отправили в пожизненную каторгу, а мама
умерла... И ничего, прошло... Главное - терпеть и не расстраивать ее. И
все образуется, я уверен!
   Они часто спотыкались, потому что весь берег был в каких-то ямках.
Наталья оглянулась и нахмурила бровки. Брускин и Иван прибавили шагу.
   На ровном, разглаженном песке было нарисовано основание церкви:
притвор, средняя, - а камнями были обозначены алтарь, солея, амвон. На
защитном пулеметном щитке был устроен иконостас: иконками служили
маленькие фотографии красноармейцев.
   Наталья встала на камушек амвона и спросила нетерпеливо:
   - Ну? Что же вы не заходите?
   Брускин быстро перекрестился, поклонилс и вошел.
   - А ты, Ваня?
   Иван вздохнул и сделал то же самое, но на глазах Натальи мгновенно
выступили слезы.
   - Где же ты идешь, тут же стена! - воскликнула она дрожащим голосом.
   Иван еще раз вздохнул, неумело перекрестился и вошел там, где был
обозначен вход.
   Они стояли перед Натальей опустив головы, как прихожане перед
священником. Наталья улыбалась.
   - Гриша! - воскликнула она удивленно. - А где же мой крест?
   Ты же обещал...
   - Сейчас, Таличка, сейчас.
   Брускин осторожно, чтобы не сломать, вытащил из-за пазухи осьмиконечный
крест, сделанный из связанных нитками пластин пальмового листа. Наталья
просияла от счастливого восторга.
   - Ты хороший, Гриша, я тебя за это первого причащать стану. Целуй крест.
   Брускин наклонился и поцеловал.
   - И ручку! - неожиданно по-женски кокетливо-капризно потребовала
Наталья.
   Брускин чмокнул тыльную сторону ее ладони. Иван безмолвно повторил те
же действия.
   - Слава тебе, Боже! Слава тебе, Боже! Слава тебе, Бо-оже! - звонко и весело
пропела Наталья, наклонилась и взяла в одну руку кружку с морской водой, а
в другую слепленную из мокрого песка просфорку.
   - Причащается раб Божий Гриша-анька! - объявила Наталья и дала Брускину
откусить от просфорки и запить водой.
   - Причащается раб Божий Ива-анушка!
   На скулах Ивана катнулись желваки, но он сделал то же. Песок застрял в
усах Новика, и он скрытно сплевывал его.
   А детские глаза Натальи так и сияли счастьем интересной и удавшейся игры.
   - А молитву Господню ты, Ваня, сегодня выучил?
   Иван не слышал. Брускин толкнул его локтем.
   - Молитву! - шепотом напомнил он. - Отче наш, иже еси на небесех...
   - Отче наш, иже еси на небесех... - все больше мрачнея, стал повторять
Новик.
   - Да святится имя Твое, - подсказывал Брускин, умоляюще и смятенно
глядя на Ивана.
   Новик молчал.
   - Ну что же вы, Иван Васильевич! - шептал Брускин. - Вместе ведь учили!
Да святится имя Твое...
   Наталья часто-часто моргала.
   - Да святится имя Твое, - глухо пробубнил Иван и вдруг заорал, не выдержав:
- Не могу больше! - И быстро пошел прочь, наступив сапогом на престол и
шагнув сквозь стену Натальиного храма.
   - А-а-а-а! - по-детски громко и звонко заревела она за его спиной.
   - Ну что же вы, Иван Васильевич!
   - сам чуть не плача, воскликнул Брускин.
   - Ты плохой, Ваня, плохой! - кричала, захлебываясь в рыданиях, Наталья. -
Ты моего деточку в землю спрятал, а место не показываешь! А я вот его
найду, он тебя побьет!
   И, упав на колени, продолжа реветь, Наталья стала по-звериному рыть в
песке ямку.
   - Таличка! Та-а-личка! - кричал вдалеке Брускин, бегая по берегу.
   Иван присел на камень, стал развязывать забинтованный палец.
   - Таличка! - передразнил он. - Сидит твоя Таличка где-нибудь в кустах,
смеется над нами.
   Иван сплюнул в сторону и вдруг увидел торчащий из песка указательный
палец руки, словно зовущий его к себе. Иван растерянно посмотрел на свой
забинтованный палец и кинулся туда, упал на колени, стал разгребать песок.
   Наталья закопала себ неглубоко. Ее открытые глаза и улыбающийся рот
были забиты песком. На груди лежал брускинский крест.
   - Та-аличка!
   Та-аличка! - кричал вдалеке Брускин.
   Стянув с головы буденовку, Иван поднялся, скорбно и тупо глядя на
Наталью. Но его голова стала инстинктивно втягиваться, когда в воздухе
знакомо зазвучал вой приближающегося снаряда. Через мгновение донесся
хлопок орудийного выстрела. А еще через мгновение снаряд мощно взорвался
где-то посреди лагеря. Там заржали, заметались лошади, заметались,
закричали люди.
   Иван взглянул на море. Сюда двигался корабль, и из дула его носового
орудия вырвался огонь нового выстрела. Иван перевел взгляд на Наталью.
   - Прости, Наталья, если что не так... - тихо сказал он.
   Новый взрыв взметнулся в лагере, а с другой стороны длинными слитными
очередями стали бить английские скорострельные пулеметы.
   Иван опустился на колени и стал торопливо закапывать Наталью.
   В ТОТ ДЕНЬ АНГЛИЧАНЕ НАЧАЛИ ЖЕСТКУЮ КАРАТЕЛЬНУЮ ОПЕРАЦИЮ
 ПО ЛИКВИДАЦИИ НАШИХ В ИНДИИ.
   Они забились в глубь тропических джунглей, восхитительно прекрасных,
если смотреть на них снаружи, и темных, мрачных, тягостных внутри. Иван
сидел на толстом стволе поваленного дерева. Он размотал свой указательный
палец и внимательно его рассматривал. Палец не только словно распух, но и
стал длиннее остальных, огрубел и почернел, на его тыльной стороне торчали
черные звериные щетинки, а вместо ногтя вырос длинный и острый черный
коготь. Иван пошевелил своим новым пальцем и посмотрел по сторонам. Вблизи
никого не было. Правда, к нему шел Брускин, разговаривающий сам с собой на
ходу, но он был еще далеко. Иван вытащил саблю, положил на ствол ладонь с
вытянутым новым пальцем и резко рубанул. Поморщившись и даже качнувшись от
боли, Иван коротко взглянул на валяющийся обрубок, подошвой сапога вдавил
его поглубже в мягкую, влажную землю и плюнул сверху.
   Брускин приближался.
   Иван стянул с головы буденовку и обернул рану, из которой хлестала
черна кровь.
   Комиссар остановился рядом, внимательно и заботливо посмотрел в глаза
Ивана и спросил скороговоркой:
   - У вас что-нибудь случилось?
   - Да ничего, палец вот отрубил, - объяснил Иван.
   - Почему? - живо поинтересовался Брускин.
   - Да не нравился он мне.
   - Понятно, - удовлетворилс ответом Брускин. - Товарищ Новиков, у меня к
вам очень важный разговор.
   Мы должны установить красное знамя на вершине горы Нандадеви. Тогда-то
они нас заметят. Мы уже начали отбор добровольцев.
   Новик помотал головой.
   - Нет, Григорь Наумыч, я по горам не ходок. Да я еще пока и комдив.
   - Что вы, товарищ Новиков, пойдут представители наших горских народов,
а к вам я...
   - Это что же за знамя должно быть?
   - с сомнением спросил Иван.
   - Натуральный шелк, сто пятьдесят на сто, я посчитал.
   - Чего?
   - Разумеется метров.
   - А древко?
   - А вы видели гигантские пальмы? Товарищ Новиков, я к вам совсем по
другому вопросу. Дело в том, что, мне кажется, я оттуда уже не вернусь...
- Брускин опустил голову, справляясь со своей секундной слабостью. - И я
бы хотел, чтобы вы взяли мой дневник. Но чтобы никому-никому! А если вдруг
снова окажетесь в Москве, отдайте его моей бабушке...
   - А если... я? - растерянно спросил Иван.
   - Так вы же сто один год проживете! - засмеялся, блестя повлажневшими
глазами, комиссар.
   И Иван засмеялся. И они обнялись.
   Штат Хамагар-Прадеш. Город Химла.
   5 января 1925 года.
   В большой магазин, где торговали тканями, заскочили несколько человек,
одетых в индийское и европейское платье. Угрожая наганами перепуганным
продавцам и покупателям, они торопливо искали нужную им ткань.
Экспроприаторами были грузины, армяне, азербайджанцы, поэтому общались
между собой они на русском.
   - Смотри, Георгий, такой ткань берем? - спрашивал один, вытаскивая из-под
прилавка штуку вишневого сукна.
   Высокий красивый красноармеец пощупал ткань пальцами и вскинул руку с
поднятым вверх наганом.
   - Слушай, ара, ты не понял? Шелк надо, натуральный шелк.
   А из подсобки уже тащили именно то, что было нужно, - свитки алого
китайского шелка. Его концы ползли по полу, и все в магазине окрасилось в
красное.
   Южное предгорье Гималаев.
   12 февраля 1925 года.
   Под навесом из сосновых веток стоял аэроплан, и летчик Курочкин возился
в моторе. Вокруг сидели местные жители и молитвенно смотрели на него.
   - Товарищ Курочкин! - окликнул его Брускин.
   Курочкин оглянулся и увидел наших.
   Они стояли, вытянувшись, в две длинные шеренги: одна держала на плечах
скрученное и перевязанное знамя, другая - древко, ошкуренный ствол
гигантской пальмы. Во главе шеренги стояли улыбающиеся Брускин и Шведов.
Летчик вытер на ходу руки ветошью, приложил руку к виску и доложил:
   - Произвожу текущий ремонт мотора.
   Брускин указал взглядом на туземцев.
   - Как вы думаете, они пойдут с нами?
   - Конечно пойдут. Уж не знаю, за кого они меня принимают, но что ни
попрошу...
   - Понятно за кого, - пожал плечами Брускин. - Вы ведь летаете...
   Курочкин бросил печальный взгляд на свой аэроплан.
   - Да вот не заводится он...
   ЗАБЕГАЯ ДАЛЕКО ВПЕРЕД СКАЖЕМ, ЧТО АЭРОПЛАН ВСЕ-ТАКИ ЗАВЕЛСЯ,
 И В 1973 ГОДУ ЛЕТЧИК КУРОЧКИН ПОЛЕТЕЛ НА РОДИНУ. НО НА ГРАНИЦЕ, ПРИНЯВ
 ЗА НАРУШИТЕЛЯ, ЕГО ВСТРЕТИЛ НАШ МИГ. САМОНАВОДЯЩИЕСЯ РАКЕТЫ
 НЕ НАВОДИЛИСЬ НА ОБТЯНУТУЮ ПЕРКАЛЕМ ФАНЕРУ, И ТОГДА БЫЛ ПРИМЕНЕН ТАРАН.
   ОБА САМОЛЕТА УПАЛИ, И ОБА ЛЕТЧИКА ПОГИБЛИ. СООБЩЕНИЯ ОБ ЭТОМ БЫЛИ
НАПЕЧАТАНЫ
 ВО ВСЕХ ЦЕНТРАЛЬНЫХ ГАЗЕТАХ, НО, РАЗУМЕЕТСЯ, НЕ БЫЛИ НАЗВАНЫ ФАМИЛИИ
ЛЕТЧИКОВ
 И СТРАНА, ИЗ КОТОРОЙ ЛЕТЕЛ НАРУШИТЕЛЬ...
   - Выше! Выше! Выше! - как заклинание повторял Брускин, глядя на вершину
Нандадеви.
   Упорно поднималась в гору длинна вереница людей, неся на плечах великое
знамя и великое древко к нему.
   Высота - 4000 метров.
   Была ночь. Горели на снегу костры. Сидели вокруг них восходители.
   Шведов мял ноющие ладони, всовывал их в огонь, морщился.
   - Болят? - сочувственно спросил Брускин.
   - Болят, будь они неладны, - смущенно отозвался Шведов. - Сколько ран
на теле, и ничего, а они... Дело-то как было... Брали мы Зимний...
   Ворота закрыты, полезли мы их открывать, помните?
   Брускин кивнул.
   - И тут юнкера ударили...
   Тот, кто выше меня залез, так и встал, прямо на руках у меня топчется,
испугался, видно. Я говорю: Что же ты, товарищ?...
   Шведов вздохнул, махнул рукой. Брускин протянул ему варежки, связанные
Натальей.
   - Возьмите, Артем.
   - Да нет, что вы!
   - Возьмите, возьмите.
   Высота 5000 метров.
   - Хетти! Хетти! - испуганно и возбужденно говорили туземцы, указывая на
разбросанные по снегу человеческие черепа и кости, а также на идущие от
них следы босых ног.
   - Что это значит, Григорий Наумович? - не понимал Шведов.
   - Это значит, что мифы становятся реальностью, - задумчиво глядя на кости,
ответил Брускин. - Только скверно, что они - людоеды.
   - Они уходят, Григорь Наумыч! - оторвал его от размышлений Шведов.
   Туземцы не шли, бежали вниз. Шведов вытащил из кобуры маузер.
   - Может, остановить?
   - Пусть уходят, - меланхолично произнес Брускин и вдруг сорвался,
закричал убегающим в спины, размахивая кулаком: - Проклятая Вандея!
Ренегаты!
   Иуды!
   Высота 5500 метров.
   Восходители окружили то место, где спал Брускин. От него осталась
буденовка и раздавленные очки. На снегу хорошо были видны следы босых ног.
   - Хетти комисал слопал, - убежденно сказал китаец Сунь и прибавил: -
Сунь знает.
   - Что делать будем, товарищ Шведов? - жалобно спросил один из
восходителей.
   - Как что? - удивился Шведов. - Выше пойдем!
   Высота 6000 метров.
   Впереди стояло что-то вроде сложенного из плоских камней крохотного
домика, и в сгущающихся сумерках из его щелей сочился золотисто-розовый
свет.
   В домике в позе лотос сидел индиец в одной набедренной повязке, и тело
его, а особенно голова, излучало тот самый свет. Вблизи он был таким
ярким, что было больно смотреть глазам, и настолько теплым, что
восходители снаружи грели о камни замерзшие ладони.
   Под сидящим зеленела изумрудная травка.
   - Браток!
   - окликнул его Шведов.
   Он произнес это слово не так уж и громко, но, вероятно, для привыкшего
к абсолютной тишине йога звук его был подобен взрыву.
   Йог упал вдруг набок как сидел - со скрещенными ногами и лежащими на
коленях ладонями, - и излучаемый им свет стал меркнуть на глазах. Скоро
это был просто скрюченный синий труп индийца, лежащего на побитой инеем
траве.
   Высота 6001 метр.
   - Я
 ничего не вижу... - удивленно произнес Шведов, щупая перед собой воздух
руками и не решаясь сделать хотя бы шаг. Но он не стал жаловаться,
жаловатьс было некому, потому что ослепли все.
   - Ме вераперс вхедав!25""25 - кричали одни.
   - Ес вочинч чем теснум!26""26 - кричали другие.
   - Мэн хэч бир шей кермюрям!27""27 - кричали третьи.
   И остальные кричали что-то на своих языках. Они забыли вдруг русский
или, ослепнув, не желали или не могли больше на нем разговаривать.
   Шведов обессиленно сел в снег, вытащил кисет и попыталс свернуть
самокрутку, но табак высыпался, а кисет упал в снег. Шведов не стал его
искать и заплакал. Он не видел, как, щупая перед собой руками воздух,
столкнулись двое.
   - Сэн ким сэн?28""28 - спрашивал, падая, один.
   - Иск ду овесс?29""29 - падая, спрашивал другой.
   Они упали в снег и, сцепившись, стали кататься по нему и бить один
другого по лицу и невидящим глазам, пока не раздался выстрел и один
перестал бить другого.
   И в других местах раздались выстрелы.
   Шведов сидел не двигаясь, слушал незнакомые крики, чужие слова
проклятий. Стрельба разгоралась. Слепые стреляли в слепых не очень метко,
но часто - до последнего патрона. Пули свистели рядом, и одна, пролетая,
коснулась щеки Шведова. Он не испугался, даже не вздрогнул, а зачерпнул
пригоршню снега и приложил к окровавленной щеке.
   - Дзмебо, модит чемтан, ме тхвэн гихснит!30""30 - кричал высокий красивый
красноармеец с непокрытой головой, и те, кто понимал его язык, шли к нему.
   Взявшись за руки, они образовали цепочку и пошли за ним. Он не
обманывал их, просто ему, наверное, казалось, что он видит, он верил в
это. Но он был слеп, как все, он повел их к глубокой, голубеющей льдом
пропасти и первым беззвучно полетел в нее, увлекая за собой остальных...
Стрельба затихала, слышались только крики раненых и стоны умирающих.
   Шведов в задумчивости откусывал и жевал напитанный собственной кровью
снег.
   Не ослеп только китаец Сунь. Он щурил узенькие глазки, смотрел на
сияющую вершину Нандадеви и исступленно повторял:
   - Высэ! Высэ! Высэ!
   Высота 6111 метров.
   На ровном белом склоне алел огромный красный прямоугольник знамени. С
неба сыпала снежная крупа, и потому он на глазах бледнел, становился
розовым и скоро слился с окружающей белизной.
   В огромной пещере горел один большой костер, и около него сидели хетти
женского пола, а также дети и смотрели на ритуальное действо.
   Брускин стоял у ритуальной стены, залитой старой кровью. На уровне
головы комиссара на камне засохли остатки почерневшего мозга с прилипшими
волосами. Страшные и агрессивные хетти-мужчины наступали на Брускина. У
передних в руках были копья с каменными наконечниками, у остальных- просто
остроугольные камни.
   - Хга! - скомандовал вождь, самый крупный и самый сильный, и дикари
приблизились еще на один шаг.
   Брускин был измучен и возбужден.
   Щеки его горели лихорадочным румянцем. Он был без буденовки, без очков,
без штанов, но не терял надежды. И он выбросил вперед руку и заговорил
скороговорно, как на митинге:
   - У Гегел диалектика стоит на голове. Надо ее поставить на ноги, чтобы
вскрыть под мистической оболочкой рациональное зерно!31""31
   - Хга!
   Еще на шаг Брускин приблизил себя к мученической смерти.
   - Агностик говорит: не знаю, есть ли объективная реальность,
отраженная, отображенна нашими ощущениями, объявляю невозможным знать
это32""32.
   - Хга!
   Кремневые наконечники на копьях нетерпеливо подрагивали у его груди.
Румянец исчез с растерянного лица Брускина, и из глаз побежали слезы.
Дикари ждали последнего его слова.
   - Эйнцике либе бобэн, хэлф мир...33""33 - прошептал он вдруг и
улыбнулся, и надежда, но иная надежда возникла в его глазах.
   Вождь не давал свою страшную команду, и Брускин вдруг запел тоненько,
тихо, нежно:
   SIZE=1"Их дер молзих ин дэм фрайтих авдернахт.
   Ой вос фар а ширэ дер татэ мит ди киндер занбэахт!
   Флэг зинген эмирес флэг дер татэ дих авекзэцин цу бомки мит а лэфэлэ!
   Гебн митн фингерл а кнак.
   Флэг ди бобэ мит гойдэрл - шоклн митн кэпэлэ.
   Ой вэй виншмак!
   НЕМАЛО СЛАВНЫХ СТРАНИЦ БЫЛО
 ВПИСАНО НАШИМИ КАВАЛЕРИСТАМИ В СЕКРЕТНУЮ КНИГУ ВЕЛИКОГО ПОХОДА, НО В РЯДУ
 ПОБЕД БОЛЬШИХ И МАЛЫХ БИТВА БЛИЗ КУРУКШЕТРА ВСЕЖЕ СТОИТ ОСОБНЯКОМ.
   Штат Раджастхан. Близ Курукшетра.
   1 апреля 1929 года.
   Бывша Иванова дивизия, уменьшившаяся за годы непрерывных боев и походов
до размеров сотни, томилась в ожидании командирского слова.
   Были сумерки, и Новик то опускал бинокль, то вновь прикладывал его к
глазам не в состоянии определить - кто же находится на другом краю
огромного поля, на котором пять тысяч лет назад сражались между собой боги
и люди?
   Дивизия - сотня Новикова - скрывалась в кустарнике, и противник, тоже
примерно сотня, их не замечая, двигался неторопливым шагом.
   - Да англичанка это, Иван Васильевич!
   - подсказывал нетерпеливо ординарец Государев-внук.
   Новик оскалился в улыбке:
   - Сперва врежем, потом разберемся. - И, привстав в стременах,
повернулся к своим, закричал:
   - Шашки наголо! Пики к бою! За мной в атаку! Марш-марш!
   И, как всегда, поскакал первым, а его дивизия-сотня рассыпалась на
просторе лавой.
   Противник их наконец заметил, занервничал, кто-то там, кажется, пытался
отступить, кто-то спешитьс и залечь, чтобы встретить огнем. И все-таки те
решили принять бой и тоже рассыпались лавой и понеслись навстречу.
   Иван обернулся к своим и крикнул весело:
   - Руби до седла, остальное само развалится!
   Вечерний густой воздух ответил эхом, и с той стороны донеслось:
   - Руби до седла, остальное само развалится!
   Лавы катились навстречу друг другу - лоб в лоб. Иван выбрал скачущего у
противника первым и, направив на него коня, перекинул трофейную ханскую
саблю из правой руки в левую.
   Лавы смешались, зазвенела сталь о сталь, Новик привстал в стременах и
вдруг услышал испуганное и радостное:
   - Иван!
   И
 по всей линии боя звон металла стал стихать, а вместо него послышались
удивленные восклицания:
   - Федька, ты, что ль?
   Тю!
   - Николай! Чертяка!
   - Дедушка! - Это кричал Государев-внук.
   Перед Новиком сидел в седле Колобок и улыбался.
   И
 Иван плюнул от досады - он уже настроил себя на бой.
   Вокруг огромного костра, на котором зажаривалась целая лесна свинья,
лежали кольцом кавалеристы, гомонили, смеялись. То и дело хлопал по плечу
смущенного внука Государев-дед.
   Командиры лежали чуть в отдаленье и даже на отдыхе выглядели
озабоченными.
   - Применяем партизанскую тактику... - рассказывал Новик.
   - И мы применяем... - кивнул Колобок.
   - Поэтому у нас теперь не дивизия, не эскадрон, а партизанский отряд...
   - И у нас партизанский...
   Иван взглянул на Колобка исподлобья и продолжал со значением:
   - У нас... отряд... имени... Афанасия...
   Никитина...
   - И у нас то же самое! - воскликнул Колобок.
   Новик смотрел на бывшего соратника изучающе-внимательно. Тот улыбнулся.
   - Честное партийное, Иван!
   Иван усмехнулся, мотнул головой, поднял кружку.
   - Раз так - давай выпьем дл продолжения разговора.
   Они чокнулись, выпили, поморщились.
   - Оно даже лучше, - подытожил Иван. - Спору будет меньше при
объединении.
   - При каком объединении? - осторожно спросил Колобок.
   - Как при каком? - удивился Новик. - Неужто мы встретились - и
разъедемся?.. У нас вместе, считай, эскадрон будет...
   - А командовать им кто станет? - испытующе глядя, спросил Колобок.
   - Да уж выбрали б командира... - ушел от ответа Новик.
   - Уж не тебя ли?
   - А хоть бы и меня... - ответил Иван, глядя в сторону.
   - Во-он оно что... - протянул Колобок. - Между прочим, когда я дивизией
командовал, тебя с эскадрона гнали как сраного кота! Ишь чего захотел -
объединяться!
   Иван напрягся, но сумел подавить в себе приступ ярости.
   - Колобок, - заговорил он тихо, - мне тут индусы жаловались - банда
какая-то непонятная появилась в округе, грабит кого ни попадя... Уж не ты
ли это партизанишь?
   Колобок не решался взглянуть в глаза Новика, но все же защитился:
   - А ты небось божьим духом питаешься?
   Я такой же красный партизан, как и ты!
   - Если ты красный партизан, то покажи мне свое красное знамя! - зло и
требовательно заговорил Новик, поднимаясь, и вместе с ним стал подниматься
Колобок.
   Они вставали, опираясь грудью о грудь.
   Разговоры за столом стихли, круг распался, колобковцы стягивались за
спину Колобкова, новиковцы подбирались к Ивану.
   - А твое?..
   - нашелся Колобков.
   - Я-то покажу, а вот ты сперва покажи...
   - Ну вот и покажи!..
   - Так я же первый сказал.
   - Ну раз сказал, вот и покажи! - брал верх Колобков.
   - Колобок, - процедил сквозь зубы Новик, - если у тебя знамени нет, я...
   - Ну покажи, покажи,- словно подначивал Колобков.
   - Козленков! - заорал Новик.
   Вмиг рядом оказался красноармеец, вмиг он скинул гимнастерку.
   Знамя было намотано на тело, и его размотали, развернули. Это было знам
корпуса, то самое, которое вышивала Наталья.
   Молча и неподвижно смотрели на него красноармейцы.
   - Теперь ты свое показывай, - тихо попросил Новик.
   Колобок глянул в ответ коротко и воровато и отвел глаза. И тут же
страшной силы удар Иванова кулака кинул Колобка прочь. Он полетел в
костер, обрушив в огонь свинью, вскочил и кинулся к своей лошади.
   - Наших бьют! - крикнул кто-то и бандитски засвистел.
   И зазвенели клинки, закружились в поединках кавалеристы.
   И полетела на землю голова Государева-внука, срубленная
Государевым-дедом.
   И падали с лошадей колобковцы и, не выдержав, подставили спины, и,
преследуя, новиковцы стреляли им вслед.

                               Глава третья

   В ТОЙ, ВТОРОЙ БИТВЕ БЛИЗ КУРУКШЕТРА, КОТОРАЯ В ОТЛИЧИЕ ОТ ПЕРВОЙ
ОСТАЛАСЬ ВНЕ ПОЛЯ ЗРЕНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ И ПОТОМКОВ, НОВИКОВ НАГОЛОВУ РАЗБИЛ
КОЛОБКОВА.
   НО ГЛАВНЫМ ИТОГОМ ВТОРОЙ БИТВЫ БЛИЗ КУРУКШЕТРА СТАЛО ТО, ЧТО ПОСЛЕ НЕЕ
 ПЕРВЫЙ ОСОБЫЙ КАК БОЕВОЕ СОЕДИНЕНИЕ ПЕРЕСТАЛ СУЩЕСТВОВАТЬ. ПРИДЕТ ВРЕМЯ, И
 СПЕЦИАЛИСТЫ ОТВЕТЯТ НА ВОПРОС, КАК ТРИДЦАТИТЫСЯЧНЫЙ, ХОРОШО ВООРУЖЕННЫЙ
 КОРПУС, ВЕДОМЫЙ ВЕЛИКОЙ ИДЕЕЙ ОСВОБОЖДЕНИЯ НАРОДА ОТ МНОГОВЕКОВОГО
 РАБСТВА, МОГ ПРАКТИЧЕСКИ НЕЗАМЕТНО И БЕЗ ПОСЛЕДСТВИЙ РАССОСАТЬСЯ НА
 СРАВНИТЕЛЬНО НЕБОЛЬШОМ ПРОСТРАНСТВЕ ПОЛУОСТРОВА ИНДОСТАН, ПРИДЕТ ВРЕМЯ...
 А МЫ ПРОДОЛЖИМ НАШ РАССКАЗ.
                          Индия. Город Аллахабад.
                             6 мая 1931 года.
   Аллахабадский базар гудел и шевелился. Медленно и бесцельно брел Иван
вдоль длинного ряда, где сидели на земле торговцы драгоценными камнями и
украшениями.
   Он совсем не был похож на бывшего комэска Ивана Новикова, это был
индиец, обычный нищий индиец, непонятно, правда, к какой касте
принадлежащий.
   - А вот золото, настоящее русское золото! - прокричал ему на урду
продавец, протягивая большой медный крест.
   Иван усмехнулся на ходу, не глянув на продавца, но то, что он услышал
за своей спиной, заставило его остановиться.
   - Чурка индусская, - сказано было в его адрес на чистом русском языке.
   Колобок? - удивленно спросил себя Иван.
   Они сидели в теплой пыли рядом с шумным загоном, где торговали овцами,
поэтому приходилось говорить громко, почти кричать.
   - Выпить бы за встречу, - поделился Колобков идеей.
   - Если у тебя деньги есть, так я мигом рисовой водки приволоку!
   Иван махнул рукой, и жест этот означал, что пить ему совсем не хочется,
да и денег, кстати, ни шиша.
   - Ты как живешь, расскажи, - заглядывая Колобку в глаза, попросил Иван.
   - Да начинаю жить, Иван Васильич, торговлишка вот...
   Деньжат подкоплю, поеду в Вадодару, жену куплю, там жены дешевые.
   Иван смотрел на бывшего соратника удивленно и непонимающе.
   Колобок усмехнулся.
   - Да я ж в мусульманы записался, Иван... Раньше надо было, сейчас бы
уж...
   - Так ты чего, в Аллаха поверил?
   - Поверил не поверил, а жить надо. В Индии, Иван, без веры не жизнь.
Мои татары да башкиры давно освоились, так теперь и живут. Одни мы,
дураки...
   Иван ничего не сказал.
   - А чего? - продолжал настаивать на своем Колобок. - Делов-то... Чикнули
там ножиком, жалко, что ль? Небось в гражданскую с меня побольше мяса
посрезали. Ну что ты головой крутишь? Давай к нам, Иван, я посодействую...
   - Нет, - Иван помотал головой, улыбаясь. - Я свининки жареной страсть
как люблю пожрать.
   - Свинину нельзя, это верно, - со вздохом согласился Колобок. - А чего
тогда делать собираешься?
   Иван внимательно посмотрел на бывшего сослуживца, помолчал, как бы
размышляя, говорить или не говорить, и признался:
   - Возвращаться.
   - Возвращаться?
   - Колобок засмеялся. - Это мы пробовали.
   - Когда?! - Иван жадно подался к Колобку.
   - Когда-когда...
   - Колобок отвернулся и продолжил, глядя в сторону:- Сразу после того
как мы с тобой под Курукшетром схлестнулись... Тридцать душ нас тогда
осталось. Сели думать да гадать, как дальше жить. Государев-дед говорит:
   в Турцию пойду к некрасовцам, староверы это ихние, как уж они там
оказались, не знаю. Ну хрен с тобой, иди. Жорка Нашев, болгар, помнишь? С
Киселем, дружком своим, до Америки решил добираться. Только я слыхал
потом, Кисель Жорку кокнул из-за чего-то еще здесь, в Индии, а теперь в
ашраме, ехом заделался...
   - Ты мне про... - торопил Иван.
   - Ну вот... Десятеро нас, я одиннадцатый, почапали...
   Дошли вдевятером, двое в дороге окочурились. Ну, дошли. Подошли к
заставе нашей. Я говорю: Давайте одного пошлем, а остальные поглядим, что
будет. Они говорят: Мы пойдем, а ты смотри, а если что, расскажешь всем
нашим что и как. Я согласился. Залег, гляжу, что будет... Подходят наши к
нашим. Челнок говорит: Из Индии мы, вертаемся. Они хвать их всех и бить...
Боем смертным били всю ночь, а наутро расстреляли, сам видал.
   Иван сидел не двигаясь, молчал.
   - Нет, Иван, назад нам ходу нет. Верно, чего-то такое мы знаем, чего
знать нам не положено. Да разве б мы стали болтать, подписку все-таки
давали...
   Колобок хотел продолжить, но осекся, почувствовав, а потом увидев
неожиданно злой взгляд Новика.
   - Ты чего? - спросил он испуганно.
   - В бинокль глядел али так, с-под руки, когда ребят расстреливали?
   Иван стал медленно и угрожающе подниматься, и Колобок стал подниматься
тоже, но явно труся.
   - А чего, я говорил, давай одного пошлем, а сами поглядим, а они все
поперлись...
   - Пошлем... - цедил сквозь зубы Иван. - Сам бы пошел, комдив... А то
они там лежат, а ты здесь ворованной казной торгуешь!
   - Только вдарь попробуй, - предупредил Колобок, пятясь, чувствуя, что
это вот-вот случится. - За меня наши мусульманы знаешь что тебе сделают?
Секир-башка!
   Но Иван не хотел бить и не стал бить, а просто плюнул сильно и смачно в
рожу бывшего комдива Колобкова, повернулся и пошел прочь.

   Город Бенарес (Варанаси).
   1 мая 1933 года.
   Ночью в один из больших белых шатров, где спали паломники-сикхи,
прорвав когтями и непомерно большим, усеянным мелкими зубками ртом
противомоскитную сетку, влетела большая летучая мышь, нетопырь. Сделав
несколько бесшумных кругов под куполом шатра, выбирая среди лежащих
вповалку одинаковых людей в одинаковых белых одеждах единственного,
нетопырь резко снизился, опустилс спящему на плечо и принялся его изучать.
Это был Новик, только узнать его было трудно: длинная борода, длинные,
завязанные в пучок на макушке волосы, серьга в одном ухе и железный
браслет на запястье руки, все, как положено быть у сикха.
   Видно, снился Ивану плохой сон: лицо его было покрыто крупными каплями
пота, рот приоткрылся, и мелко-мелко дрожал подбородок, а на шее часто
билась вздувшаяся сонна артерия.
   Нетопырь зевнул, широко открыв рот с отвратительно розовой пастью, и
принялся щипать зубками артерию.
   Иван начал чувствовать боль, но никак не мог проснуться.
   Он мотал как в бреду головой, однако вампир спешно продолжал свою
работу.
   Наконец Иван резко открыл глаза. Нетопырь замер и, склонив голову,
смотрел в глаза Ивана своими черными бусинками любопытно и как будто даже
приветливо.
   От ужаса зрачок Ивана расширился так, что вся радужная оболочка глаза
стала черной, и он заорал, как не орал ни разу в жизни. Паломники
мгновенно проснулись, закричали, вскакивая со своих мест и хватаясь за
сабли и кинжалы.
   По шее Ивана текла струйка крови.
   Высоко посвистывая, нетопырь пометался под куполом шатра и вылетел в то
же отверстие, в которое влетел.
   Очередь паломников в Золотой храм кончалась там, где самого храма, его
золотых куполов еще не было видно. Глаза паломников были устремлены
вперед. Было очень много больных: прокаженных, слепых, безумцев. Один из
них шел сразу за Иваном, что-то вопил беспрерывно в самое ухо и цапал
грязной, изъязвленной рукой за плечо.
   Хотя Иван внешне и не отличался от других паломников, внутренне, судя
по лицу и глазам, он не переживал ни малейшего религиозного чувства, но
отбывал тяжкую повинность. Когда терпение кончилось, Иван обернулся,
сделав зверское лицо, и пообещал безумцу на незнакомом для того языке:
   - Щас дам по кумполу, морда!
   Безумства безумца прекратились и возобновились только у входа во двор
храма, но вопли были на несколько тонов ниже, а дотрагиваться до Ивана он
вообще больше не решался.
   Во дворе толпа накапливалась так, что было трудно вздохнуть. Под
палящим прямо в темя солнцем можно было потерять сознание, но упасть было
нельзя.
   Храм впускал паломников неохотно, они вдавливались по одному в его
узкие ворота.
   Иван на мгновение ослеп от темноты и остановился, но поток чужой веры
повлек его в известном ей, этой вере, направлении.
   По углам полутемных и душных комнат, в которые вливались и выливались
под напором человеческие тела, стояли фигуры Шивы, и, обращаясь к ним,
паломники молились, иные шепотом, иные криком кричали.
   Иван уже не сопротивлялся и не пытался что-либо понять. Его вдруг
вынесло на солнечную веранду, и он вновь на мгновение ослеп. Посреди
сплошь усыпанной цветами веранды стояли на возвышении три лоснящихся,
откормленных белых быка, а с ними трое лоснящихся, в белых шелковых
одеждах брахманов.
   Все падали перед быками ниц, целовали их позлащенные копыта, и Ивану
пришлось сделать то же самое. Неожиданно один из быков стал обильно
испражняться, и с криками радости паломники стали ловить на лету бычачье
дерьмо и в восторге вымазывать им свои руки, головы и лица. Иван дернулся
назад, выпрямляясь, но тут же кто-то навалился сверху и со стуком опустил
его на колени...
   Дальше пришлось идти на коленях, потом ползти на четвереньках,
приближаясь к священному алтарю. Он скрывалс за занавесями, подсвеченными
множеством ритуальных светильников. Занавеси колыхались, и алтарь казался
таинственным и зловещим. Подползая к нему, каждый на мгновение заглядывал
внутрь, и когда дошла очередь Ивана, он сделал то же самое. Посреди алтаря
стоял Шива. В дыму удушающе-благовонных курений, в колеблющемся пламени
светильников он казался живым, и на мгновение Иван увидел того, кого
родила Наталья...
   Когда толпа вынесла Ивана на свет и отпустила, он вздохнул наконец
полной грудью, поднял лицо к небу и грохнулся плашмя на спину в глубокий
черный обморок.
   Никого вокруг это не удивило. Двое паломников взяли его за ноги и
оттащили под навес, где лежали еще несколько таких же бедолаг.
   Вечером, сидя в роще под деревом, Иван курил, скрывая огонек в кулаке.
Был он совсем невесел и, похоже, не знал, что делать и как жить дальше.
Высокий и короткий писк вверху заставил его поднять голову. Нетопырь как
будто радовался, что нашел Ивана, и, то взлетая высоко вверх, то пада и
задевая перепончатым крылом голову, пел свою песню радости - словно водил
ножом по тарелке. У Ивана даже не было сил отмахнуться. Он только поднял
глаза и спросил устало и обреченно:
   - Ну чего тебе от меня надо?
   Их разделял очаг, только теперь пламени не было, остывающие угли
мерцали в сумраке пещерного храма. Кангалимм сидела на своем месте. Она
была в той же одежде, с черной кисеей на лице, с венком из лотосов на
голове.
   - У тебя есть с собой какая-нибудь вещь, оставшаяся от того человека? -
спросила колдунья.
   Иван помедлил и, обойд вокруг очага, вытащил из кармана портсигар,
присел, осторожно раскрыл его и протянул.
   - Это он...
   Кангалимм приблизила портсигар к лицу, нюхая серую пыль.
   - Он что, так много курил? - удивленно спросила она.
   - Нет, там раньше был мой табак, - торопливо объяснил Иван.
   - Ты хорошо выучил наш язык, великий господин, - похвалила колдунья и
вновь стала нюхать.
   Иван напряженно всматривался, пытаясь разглядеть что-либо за кисеей, но
это не получалось.
   Колдунья взяла щепотку пепла, бросила его в очаг и положила портсигар
на каменный пол.
   - Не бойся того, кто прилетает к тебе ночами. Это и есть тот человек.
Его дух воплотился в маленького летающего дракона.
   - Ле-нин? - потрясенно прошептал Иван.
   - Я не знаю его имени. Но это был великий человек. Он пришел в мир,
чтобы изменить его, но мир не принял его.
   - Ленин... - шепотом повторил Иван.
   - Дух великого человека сам выбрал тебя, - продолжала вещать колдунья.
- И ты должен оберегать его.
   - А... а потом, что будет потом?
   - растерянно спросил Иван.
   - Потом его дух вселится в козла, потом в собаку, потом в слона, потом
в черепаху, - спокойно и убежденно проговорила старуха и замолкла.
   - А потом? - спросил Иван встревоженно.
   - Потом он снова придет в мир, чтобы его переделать.
   - А когда, когда это будет?! - закричал Иван в нетерпении.
   - Считай сам, великий господин. Маленький летающий дракон живет пять
лет. Козел живет десять лет. Собака живет пятнадцать лет. Слон живет сто
лет. Черепаха живет триста лет. Считай сам.
   - Не доживу, - прошептал Иван.
   Вытащив золотой, царской чеканки рубль, он вложил его в длинную ладонь
старухи, но монета упала, звякнув, на каменный пол и покатилась.
   - В той жизни, когда ты любил меня, ты был щедрее, - сказала Кангалимм.
   - Но у меня больше нет, клянусь, Кангалимм! - искренне воскликнул Иван.
   И вдруг мгновенно и мертво колдунья ухватила его костяной рукой за
причинное мужское место. От боли и ужаса у Новика полезли на лоб глаза.
   - Ты любил меня в той жизни, полюби в этой, великий господин! - В
голосе Кангалимм была насмешка.
   - Рехнулась, старая карга?! - заорал Иван по-русски. - Пусти! Пусти, я
тебе сказал!
   - И коротко и резко Иван двинул колдунью кулаком влоб.
   Она опрокинулась на спину, кисея рассыпалась, и Иван увидел ее лицо.
Это было лицо еще молодой женщины с очень светлой для индианки кожей.
Вместо глаз у нее были две страшные черные ямки, будто кто выжег их
горящей головешкой.
   Нечаянно толкнув ногой раскрытый портсигар и рассыпав ленинский пепел,
Иван кинулся к двери напрямую через очаг, наступив на угли босой ногой. Но
остановился у входа и, тряс обожженной ногой, прокричал:
   - Пропади ты пропадом, ведьма!
   Кангалимм стояла у разгорающегос очага.
   - Ничего, ты еще позовешь меня, великий господин, - тихо и спокойно
сказала она и пообещала: - И я приду.
   Была ночь. Иван сидел в лачужке за грязным столом, пьяно упираясь
потным лбом в ладонь, пил из глиняной чашки мутный рисовый самогон.
Вцепившись в край стола острыми коготками, напротив сидел, раскрылившись,
нетопырь. Перед ним стояла глиняная плошка с молоком. Иван икнул, тяжело
вздохнул и доверительно пожаловался:
   - Тошно мне, ох тошно... Как будто тот бык мне прямо в душу навалил...
   - Новик внимательно глянул в маленькие круглые нетопырьи глазки. - Ну
ты хоть понимаешь, что я говорю? Ты бы знак подал какой. Пискнул бы или
крыльями махнул - понимаю, мол...
   Нетопырь безмолвствовал и не шевелился, продолжая немигающе смотреть на
Ивана.
   Иван вновь громко и протяжно вздохнул.
   - Эх, Владимир Ильич, Владимир Ильич...

                     Штат Карнатака. Селение Мульджи.
                           29 апреля 1935 года.
   Крокодил был распято подвешен за передние лапы на специально для этого
дела сооруженной перекладине. Орудуя острейшим самодельным ножом, Иван
сноровисто обдирал его, насвистывая жизнерадостно марш из Аиды.
   - Раджпут-синг! - услышал он за спиной женский голос и обернулся.
   Пожилая худая женщина, сложив ладони, приветствовала его. Иван воткнул
нож в густо-красное с желтизной крокодилье мясо, обтер ладони о передник и
приветствовал женщину ответно. На ладонь женщины был намотан конец
веревки, за которую был привязан большой серый козел.
   - Купи козла, Раджпут-синг, - просила женщина, ласково глядя Ивану в
глаза.
   Новик насмешливо посмотрел в зеленые, с искрой козлиные глаза и спросил:
   - Зачем он мне?
   - Ты будешь ловить на него крокодилов, Раджпут-синг, - с готовностью
ответила женщина.
   - Я ловлю крокодилов на куриц, - объяснил Иван.
   - Я знаю. И хорошо ловишь. Но он такой жирный. Ты будешь ловить на него
самых жирных крокодилов.
   - А почему ты его продаешь?
   - Коз у нас забрали по налогам, Раджпут-синг, и теперь он бодается и
лезет на всех женщин. Мы не можем работать в огороде.
   Иван улыбнулся.
   - Неужели на всех, Бимала?
   Женщина смущенно улыбнулась, прикрывая ладонью беззубый рот.
   - Даже на меня, старую. А ты мужчина, Раджпут-синг, на тебя он не
полезет.
   - Он бодается, я боюсь, - пошутил Иван.
   Женщина была серьезна.
   - Нет, Раджпут-синг, ты смелый мужчина, это все знают.
   - Мне не нужен твой козел, Бимала.
   - Я возьму за него самую маленькую монетку, всего лишь одну ану.
   Ивану, похоже, надоел этот разговор.
   - Я дам тебе целую рупию, Бимала, но твой козел мне не нужен. - Он
повернулся к крокодилу и продолжил свое дело...
   Когда он встряхнул свежеснятую крокодилью шкуру и повернулся, то увидел
привязанного у двери его хижины козла, который смотрел на Ивана нагло и
вопросительно.
   Ночью Иван скрытно лежал за кустом и наблюдал за привязанным у самого
берега козлом. Тот метался на привязи и орал так, что окрестные джунгли
испуганно притихли. Иван досадливо сплюнул, поднялс и проговорил в сердцах:
   - Если ты так будешь орать, крокодилы вообще уйдут из нашей реки.
   Иван сидел на крыльце своей хижины, курил трубку гергери и посматривал
на луну. Козел обгладывал растущий рядом куст.
   - Что-то не летит Владимир Ильич, - встревоженно произнес Иван.- Третью
ночь уже. Не было еще такого...
   Козел заблеял вдруг басом. Иван раздраженно глянул в его сторону, и
лицо его осенила догадка. Теперь он смотрел на козла пристально и
удивленно.
   - Так это ты? - прошептал Иван, и ноги сами подняли его.
   - Ну, здравствуй...

                              Штат Карнатака.
                             Селение Мульджи.
                            22 июня 1941 года.
   Лил и лил дождь, жидкая красная грязь плыла по пустынной сельской
улице. Иван сидел у открытой двери на чурбачке и читал старую, ветхую на
сгибах Хинду пэтриот. Сначала он по слогам прочитывал слова на хинди,
потом, тараща от усердия глаза и обильно потея, переводил на русский.
   - Германская авиация бомбила Варшаву и другие польские города, и в
течение одной недели немцы заняли всю территорию этой страны. Не мы, так
германцы ляхов двинули. Поделом им, поделом шепелявым, - прокомментировал
Иван.
   Он выставил наружу ладонь, хлебнул с нее дождевой воды и посмотрел на
прохаживающегос по лачуге взад-вперед козла.
   - Так это когда было, считай, год назад. А сейчас там чего? Пройдут
дожди - поеду в город, новую газету куплю.
   Козлу это почему-то не понравилось, он склонил голову и ткнул Ивана
рогами в бок.
   - Ну, черт! - заворчал Иван. - Сейчас вот звездану промеж рогов, так на
задницу и сядешь! Слухай политинформацию дальше.

                                  Там же.
                             3 июля 1941 года.
   Последним Иван надел буденовский шлем, отдал козлу честь и улыбнулся.
   - Гожусь еще?.. Без тебя знаю, что гожусь!
   Иван был в полной кавалерийской амуниции, в шинели, в сапогах со
шпорами, с саблей Ахмада Саид-хана на одном боку, с наганом в кобуре на
другом, с кавалерийским карабином за спиной.
   - А ты без меня не тоскуй.
   Бимала тебя кормить будет, я ей денег дал. Ты только не лезь на старую,
ладно? Ну, не кручинься, не кручинься, сам понимаешь - надо. - Иван
потрепал козла по загривку и поморщился. - Ох и вонюч ты, Володька...

                              Город Вадодар.
                           3 августа 1941 года.
   Иван расплатился с рикшей, вытащил из коляски большой, перетянутый
ремнями сверток. Посреди глухого мусульманского дворика под большой
шелковицей играли дети. Увидев чужого, к тому же - сикха, они звонко
закричали и побежали в дом. Тотчас на открытую веранду вышел Колобок,
босой, бритый наголо, в распахнутом халате. Пристально и безмолвно он
смотрел на Ивана.
   Они сидели на полу за низеньким столиком и молча смотрели друг на
друга. Бесшумно вошла женщина в парандже и поставила на стол поднос с
чайником, пустыми пиалами и одну пиалу с изюмом и так же бесшумно
удалилась.
   - Не женился? - спросил Колобок.
   Иван молча мотнул головой, не желая разговаривать на эту тему.
   - Против Натальи, конечно, они... А у меня теперь две, эта вторая...
   - Петр, - перебил его Иван, - ты слыхал, что у нас?
   - Слыхал, война... - кивнул Петр и усмехнулся. - Как услыхал, так и
подумал: не утерпит Новик, прискочит.
   Иван с надеждой посмотрел на Колобкова. Тот усмехнулс снова и
отвернулся.
   - Пойдем? - тихо спросил Иван.
   - Куда? Зачем?! - возвысил голос Колобков.
   - Добровольно под расстрел идти?!
   - А может, на войну спишут, а?
   - Спишут! Я видел, как списывали...
   - Я все рассчитал, Петь! Отсюда до Бомбея поездом, там на пароход
кочегарами, а там через Черное море в Крым переправимся, лошадей купим и...
   - Теперь другая война, Иван! - оборвал Новика Колобок. - Да и, пока
дойдем, германец уже Москву возьмет, это и дураку ясно.
   - Так тогда мы и пригодимся! - воскликнул Иван. - Погуляем по тылам!
Неужто мы колбасникам этим, душам гороховым, на своей земле сопатку
кирпичом не натрем?! - Иван замолк, успокаиваясь, и прибавил тихо с
надеждой: - А нас за то, может, обратно пустят...
   Колобок молчал, опустив голову.
   - Я ж все-таки со Сталиным выпивал, я б его попросил за всех наших...
   Колобок поднял голову.
   - Ты Ленина просил один раз подмогу нам прислать!
   - Ленина не трожь, - нахмурившись, предупредил Иван. - Чего ты про
Ленина знаешь?..
   - Знаю... Ты с какого года в партии? - спросил Колобок с напором.
   - С двадцать третьего, а что?
   - А я с восемнадцатого! Поболе твоего знаю! У мен три ранения, четыре
контузии, две почетные грамоты от товарища Троцкого!
   - орал Колобок.
   - Ну и засунь их себе в задницу!
   - тоже заорал Новик.
   Стало вдруг тихо.
   - Ты, Иван, не груби, - тихо попросил Колобков. - Хоть ты и сикх, в
своем дому я тебе грубить не позволю... Сколько я горбил, наживая все это?
Шестеро детишков, две жены, почет кругом, уважение - и теперь все брось?
   - Петр...
   - И не Петр я, а Сулейман.
   - Не поедешь?
   - Нет.
   Иван громко и даже как будто облегченно вздохнул.
   - Ну, на нет и суда нет.
   Он потянулся к своей поклаже, сунул в нее руку, вытащил бутылку рисовой
водки и, ничего не говоря, стал деловито выбивать пробку. Колобков
поднялся, вышел и тут же вернулс и поставил на стол блюдо с холодным,
нарезанным кусками мясом.
   - Убери, я конину не ем. - Иван наливал водку в свою пиалу.
   - Да это не конина, баранина.
   - Все равно убери.
   Иван осторожно подносил ко рту наполненную до самых краев пиалу, а
Колобок, страдальчески сморщив лоб, наблюдал.
   - Иван! - остановил он Новика.
   - Чего? - осторожно, чтобы не расплескать, спросил Иван.
   - Мне чего же не налил? Или гребуешь с мусульманином?
   - Почему гребую? - Иван не отводил взгляда от водки. - Тебе Аллах не
велит.
   - Он вино не велит! Про водку он ни слова!
   Колобок торопливо налил себе. Они молча чокнулись и медленно, с
чувством выпили.
   Хмельной и деловитый, Иван вошел в низкое и душное здание вокзала. У
окошек билетных касс плотно и неразъемно сбилась толпа. Иван покрутил ус,
поправил на боку саблю и решительно двинулс вперед. Он пытался втиснуться
в толпу с одной стороны, с другой, с третьей, но сделать это оказалось
невозможно. И Новик взъярился вдруг, схватил за шкирку и выкинул из толпы
одного, оторвал другого, свалил под ноги третьего, но четвертый оказался
парнем крепким. К тому же он тоже был сикх.
   - Мне нужно уехать в Бомбей! - закричал Новик и вытащил до половины
саблю из ножен.
   Сикх мгновенно выхватил из-за пояса большой кинжал. Мгновенно же вокруг
них образовалось пустое пространство. Иван понял, что переборщил, бросил
саблю в ножны, повернулся и пошел прочь.
   - Черти нерусские, - пробормотал он в усы, выходя на улицу.
   Иван долго не замечал, что за ним идет полный, хорошо одетый молодой
человек и смотрит то на Иванову саблю, то заглядывает через плечо в лицо,
в самые глаза. Иван повернулся и зло посмотрел в ответ. Молодой человек
поприветствовал его и сказал дрожащим от волнения голосом:
   - У меня дома есть билет до Бомбея.
   Иван сидел на краю кресла в большой красивой гостиной и с почтением
разглядывал развешанные по стенам фотографии знатных господ в дорогих
рамках. Взгляд его задержался на самом большом, центральном портрете. Иван
поднялся и подошел ближе. Удивленно и пристально он вглядывался в полное и
властное лицо мужчины в халате, чалме-тюрбане, с саблей на боку. Иван
узнал его.
   Это был Ахмад Саид-хан, которого он убил почти двадцать лет назад трем
ударами куттара в живот.
   Иван был так удивлен, что не слышал, как молодой человек подошел сзади,
и сильно вздрогнул, когда тот тронул его за плечо. Молодой человек
улыбался, но в глазах его стояли слезы. Коротко и резко двинув внизу
рукой, он воткнул куттар в живот Ивана. Новик глубоко вздохнул и, задержав
дыхание, не двигался, улыбаясь и глядя виновато.
   Молодой человек вытащил кинжал.
   Иван облегченно выдохнул, и кровь густо окрасила его живот и ноги.
   - Я хотел... - сказал Иван по-русски, но молодой человек воткнул кинжал
во второй раз.
   После третьего удара Иван упал.
   Молодой человек стоял на коленях перед портретом отца и, захлебываясь
слезами, обращался к нему:
   - Отец, дело моей жизни исполнилось! Я убил его, отец, убил, посмотри,
вот он лежит у твоих ног!
   Молодой человек оглянулся и не обнаружил Новика. Кровавая дорожка
тянулась к двери.
   Молодой человек кинулся туда и увидел Ивана. Тот полз на четвереньках к
выходу, и черная кровь хлестала из его живота, как из дырявого ведра.
   Молодой человек толкал перед собой тележку.
   В ней лежало что-то, укрытое циновкой, сквозь которую просачивалась
кровь.
   Здесь был Мертвый город - полуразрушенные пустынные остатки древнего
города.
   Молодой человек остановился у одной из невысоких стен, вывалил тяжкую
ношу на землю, а сам стал собирать камни, чтобы забросать ими убитого.
Молодой человек старался не смотреть на окровавленный труп, но что-то
заставило его сделать это.
   Иван смотрел на него и нахально подмигивал.
   Молодой человек закричал в истерике, выхватил нож, подскочил и
выковырнул один глаз, потом другой и бросил их в пыль в разные стороны,
отсек уши и воткнул нож в шею, чтобы отрезать голову, но вдруг услышал
детский голосок, чистый и безмятежный. Это была девочка-индианка,
тоненькая и очень смуглая. Напева детскую песенку, она не испугалась и
даже, кажется, не удивилась. Гляд на молодого человека доверчиво и
спокойно, она попросила:
   - Не убивай его. Он мой муж.
   Она выкопала в земле ямку, приподняв намотанный вокруг узеньких бедер
шелк, помочилась в нее и стала месить руками красную землю, как месят
хозяйки тесто, продолжая напевать.
   Подобрав с земли Ивановы уши, она стала пристраивать их к голове, но
перепутала и смущенно засмеялась. Исправив ошибку, она прикрепила уши,
приклеив их липкой грязью на свое место. Откинувшись назад, полюбовалась
своей работой, подобрала один лежащий рядом Иванов глаз и встревоженно
посмотрела по сторонам в поисках другого. Сумерки опускались на Мертвый
город...

                             Камбейский залив.
                                 1961 год.
   По голубым счастливым водам Камбейского залива летела лодка под большим
треугольным парусом. На носу лодки сидел неподвижно и смотрел вперед
большой черный пес. На корме стоял на одном колене старый, худой,
высушенный солнцем и просоленный морем индиец. Из одежды на нем была лишь
набедренная повязка да еще повязка, сделанна из полоски змеиной кожи,
прикрывающая пустую левую глазницу, если можно, конечно, назвать это
одеждой. Рядом с лодкой, привязанная шелковым шнуром за хвост, плыла
рыба-прилипала.
   Оглянувшись назад, индиец увидел поднявшуюся к поверхности воды, чтобы
глотнуть воздуху, морскую черепаху и, торопливо разворачивая лодку, ругнул
себя по-русски:
   - Падла кривая!
   Почуяв опасность, черепаха пошла вглубь, но рыба-охотница заметила ее и
метнулась следом. Иван еле успевал стравливать шнурок в воду. Единственный
глаз его возбужденно горел.
   - Марш-марш, Аида, марш-марш!
   - отдавал он рыбе старую кавалерийскую команду.
   Пес возбужденно скулил. Иван ждал. Шнур в его руке наконец натянулся.
   - Живем, Ильич! - крикнул он собаке и стал плавно вытягивать добычу
наверх.
   Когда черепаха лениво шевелила плавниками у борта лодки, Иван тихо
опустился в воду, осторожно отлепил прилипалу от панциря и, держась одной
рукой за борт, другой перебросил добычу в лодку. Пес скакал вокруг
черепахи и беспрерывно лаял.
   Иван сидел за столом, с жадностью ел из большой миски рис, обильно
политый соусом карри, и слушал заодно радионовости на хинди, слабо
доносившиеся из старого детекторного приемника. Шестеро разновозрастных
ребятишек устроили на земляном полу шумную возню. Дом внутри был мал и
скромен, но чист и уютен.
   Иван вдруг замер с полным ртом, вытянул шею, оттопырил ладонью ухо,
вслушиваясь.
   Из динамика доносилась русская речь:
   - Наша совместная археологическая экспедиция Академии наук СССР и
Московского государственного университета прибыла в дружественную Индию по
просьбе индийского правительства...
   В этом месте дети зашумели так, что не стало слышно голоса членкора
Ямина, и Иван грохнул кулаком по столу. Наступила мгновенная тишина. Но
русской речи уже не было, шел перевод на хинди.
   Дверь дома открылась, и на пороге возникла худая, маленькая
женщина-индианка с ведром в руке.
   Встревоженно она смотрела на мужа.
   Дети спали. Иван лежал на спине с открытым глазом. Жена пристроилась у
него на плече.
   - Я хочу поехать в Мертвый город, - сказал он как о решенном, но ожидая
ее реакции.
   Она молчала.
   - Ты меня слышишь? - спросил он.
   - Мертвый город - плохое место. Там живут айсуры.
   - Зато, говорят, там в заливе много черепах. Нам что, не нужны деньги?
   Жена молчала.
   - А заодно поищу там мой второй глаз! - громко и угрожающе добавил Иван.
   Она посмотрела на него виновато и погладила по щеке.
   - Тише, детей разбудишь.

                              Мертвый город.
                           23 октября 1961 года.
   Пятясь, Иван вытащил лодку на берег, с трудом вывалил на песок черепаху
и, перевод дух и держась за поясницу, посмотрел по сторонам. Вдалеке шли
по берегу двое белых мужчин и о чем-то спорили, а может, даже ссорились,
но голосов их слышно не было. Один вытащил из кармана что-то и показал
второму, а тот вдруг выхватил показанное и, размахнувшись, швырнул далеко
в воду.
   Иван проводил взглядом блеснувший в вечернем солнце предмет и, когда
тот исчез в воде, вздохнул, напрягся, ухватил черепаху за плавники и
поволок ее, лежащую панцирем на песке, к скалам. Рядом скакал, пытаясь
помогать, пес.
   От большого, с высокими языками пламени и весело разлетающимися искрами
костра, вокруг которого плотно, плечо к плечу сидели люди, сюда, в
развалины Мертвого города, доносилась песня, которая, похоже, Ивану очень
нравилась. Вытянув располосованную шрамом шею, выставив одно ухо,
оттопыренное больше, чем другое, боясь пропустить что-либо и не зная ни
единого слова, он пытался подпевать.
   Пели девушки голосами высокими и чистыми:
  Не слышны в саду даже шорохи...
   - Хи, - успевал подпевать Иван и тут же напрягался, боясь опоздать к
следующей фразе.
   Все здесь замерло до утра.
   - Ра...
   Если б знали вы...
   - Ливы...
   ...как мне дороги
   - Роги...
   Подмосковные вечера.
   - Вечера...
   К костру подошел какой-то человек, что-то сказал, и песня оборвалась.
Иван нахмурился.
   - Подмосковные вечера, - прошептал он, чтобы запомнить.
   - Му-ром-цев! - закричали у костра хором.
   Прямо на Ивана шел Шурка Муромцев, белобрысый, в очках, клетчатой
ковбойке и брюках техасах. Он так был занят своими мыслями, что ничего не
слышал и ничего не видел. Чуть не наступив на ногу Ивана, Шурка не заметил
его.
   - Му! Ром! Цев!
   - Господи, как вы мне надоели, - проворчал Шурка и скрылся в темноте.
   Иван поднялся, растерянно поглядел ему вслед, но был вновь вынужден
спрятаться за невысокой каменной кладкой, потому что прямо на него шла
девушка, светловолосая, в светлом платье.
   - Шурка! Ну что за шутки? Не прячься, бессовестный! Олег Януариевич
очень сердится, - укоряюще говорила она, неминуемо приближаясь к Ивану.
   Она могла наступить на Ивана и страшно испугаться, поэтому он торопливо
поднялся, хотел что-то сказать, но, забыв вдруг русские слова, ткнул себя
пальцем в костлявую грудь и помотал отрицательно головой, а потом показал
пальцем туда, куда ушел Шурка, и утвердительно кивнул. Потом он попытался
улыбнуться, а вот этого, вероятно, нельзя было делать. Онемевшая и
окаменевшая Эра вдруг обхватила голову руками и завизжала так, что у
костра все повскакали.
   Иван кинулся бежать.
   Сид на каменном, укрытом сухими водорослями ложе, Иван осторожно
развернул скомканный газетный лист и бережно разгладил его на каменной
столешнице.
   Раздул ноздри, наклонился, понюхал и проговорил со спокойным, даже
важным удовлетворением:
   - Колбаса.
   Это была первая страница Комсомольской правды.
   - Ле-нин жил, Ле-нин жив, Ле-нин бу-дет жить!
   - по слогам прочитал Иван заголовок-шапку и стал внимательно
рассматривать большую фотографию Мавзолея. - Ле-нин, - прочитал Иван,
усмехнулся, мотнул головой, взял со стола огрызок химического карандаша,
послюнил его и исправил надпись, диктуя себе: - Шиш-кин.
   Потом вырезал ножом фотографию и, любуясь на свою работу, стал шарить
свободной рукой в изголовье лежанки. Но того, что искал, там не было. Иван
замер, перевернул все водоросли и выскочил из пещеры.
   Пес лежал рядом, охраняя трех перевернутых на спину, лениво шевелящих
плавниками черепах. Он поднял голову и вопросительно посмотрел на хозяина.
   - Ильич, без меня сюда кто приходил? - испуганно спросил Иван. - В
пещеру кто приходил, я спрашиваю?
   Пес опустил глаза и прижал уши.
   - Ах ты сволочь! - закричал Иван. - Ты знаешь, что там Григори Наумыча
дневник был? Там же все! Ты понимаешь, что теперь будет?!
   - И в ярости Иван схватил одной рукой палку, другой за холку пса и стал
охаживать его, визжащего, по хребтине и по бокам.
                      Штат Сахьядри. Город Колханур.
                            20 марта 1979 года.
   На большой людной площади старый седой индиец кормил слона сдобными
лепешками. Он купил их целую корзину и теперь всовывал по одной в
улыбающуюся разверстую пасть.
   Вокруг собралось много праздного люда, они смеялись и, указывая на
старика, крутили пальцем у виска. Но тот не обращал на них внимания, он
счастливо улыбался, открыв рот с торчащим впереди единственным зубом, и
заговорщицки-негромко говорил слону по-русски:
   - Ешь, ешь, товарищ Ленин, кушай... Скоро наши придут!

                              Город Вадодар.
                           29 декабря 1979 года.
   Внутри закрытого мусульманского дворика под старой шелковицей сидели на
корточках вокруг стереошарпа четверо курносых светловолосых парней в
мусульманских одеждах и слушали, отдыхая и наслаждаясь, сладкую и тягучую
восточную музыку.
   Иван торопливо приветствовал их на ходу и побежал мелкой стариковской
трусцой в дом. Они проводили его удивленным взглядом.
   Колобок сидел посреди комнаты на подвернутых ногах, держа на коленях
раскрытый Коран. Он не так постарел, как Иван, но растолстел и заматерел,
глаза его сузились и потемнели.
   - Ты слыхал, наши в Афганистане? - закричал Иван с порога.
   Колобок закрыл Коран, пробормотал что-то и поднял на Ивана неподвижное
бесстрастное лицо.
   - Слыхал? - Новик аж притоптывал на месте от нетерпеливого восторга. -
Кундуз взяли!
   Кабул взяли! Амина ихнего к ногтю! На Джелалабад идут, слыхал?! А
Джелалабад - он же с Пакистаном на самой границе! Уж мы-то знаем, что
такое Пакистан, - та же Индия. Слышь, Колобок, наши скоро придут!
   Иван все ждал реакции Колобка, но реакции как раз и не было. Он
оставался неподвижен и бесстрастен.
   - Не зря, не зря мы кровь свою здесь проливали!.. Да ты чего, Колобок,
не рад? - спросил Иван растерянно.
   Бывший соратник проговорил что-то хрипло и неразборчиво.
   - Чего? - не понял Иван.
   - Бисми-ллахи р-рахмаин р-рахим...
   Новик не понимал.
   - Аллах покарает неверных! - густо наливаясь кровью, страшно закричал
Колобок. - Шайтан!
   Били Ивана четверо колобковских сынов по-русски размашисто и просто -
сначала свалили кулаками, потом ногами катили его по пыльной дороге перед
собой, как легкое от старости, трухлявое бревно, пока не упал Новик в
грязный гнилостный арык. Он лежал там на спине, смотрел в небо и
улыбался...
                Город Чаман (Пакистано-Афганская граница).
                            1 января 1980 года.
   Иван стоял неподвижно, не моргая единственным, слезящимся от напряжения
глазом.
   Он был в полусотне метров от контрольно-пропускного пункта, где за
шлагбаумом стояли советские боевые машины пехоты и штабные уазики.
   На передней БМП сидел паренек-водитель в пыльном, промасленном
комбинезоне и сдвинутом на затылок шлеме и, внимательно и заботливо
наблюдая, кормил с ладони хлебным мякишем обезьянку.
   Иван смотрел на него так пристально, что паренек почувствовал его
взгляд, поднял голову, улыбнулся древнему одноглазому индийцу, подмигнул и
вновь занялся обезьянкой.
   Помахивая бамбуковой палкой, к Ивану направился пакистанский
полицейский. Иван заметил его, повернулся и пошел прочь.
   Иван Васильевич прожил в Пакистане несколько месяцев, но, поняв, что
наши дальше не пойдут, вернулся в Индию. В город Колханур в штате
Сахьядри, где жил и развлекал детей его любимый слон, Иван Васильевич
больше не приехал. Жена и дети искали его, но не нашли. Он же искал бывших
соратников по Первому особому, но никого не нашел. В конце концов Иван
Васильевич осел на городской свалке в Бенаресе и стал ждать смерти, но она
все не шла и не шла.
                         Город Бенарес (Варанаси).
                           24 января 1995 года.
   В белом высоком небе над обширной пустынной свалкой парили
грифы-стервятники. На краю свалки, ближе к Гангу, была сооружена крохотная
лачужка из жести и ящиков.
   Вокруг нее неподвижно сидели на корточках худые, оборванные нищие.
   На маленьком колченогом, замусоренном табаком и пеплом столе стояла
кружка с водой, лежали нож, раскрытый кисет, трубка гергери, спички. Кроме
самодельного топчана, почти все свободное пространство в лачужке занимали
стоящий на попа гроб, грубо сбитый из неструганых досок, и сооруженный из
кусков жести конусообразный обелиск с красной звездой на верхушке.
   На топчане лежал, сложив на груди руки, Иван. Он был в полотняной
рубахе и штанах, довольно чистых для свалки.
   Длинные седые волосы и борода свисали с топчана. Единственный глаз его
был закрыт.
   - Четыре путешественника... Четыре стены... Ни окон, ни дверей...
Кто... - хрипло бормотал Иван.
   Он заворочался и, кряхтя, медленно, осторожно поднялся и сел. Взял со
стола ножик и попробовал воткнуть его себе в живот, но ничего не
получилось: то ли руки так ослабели, то ли кожа на животе так задубела.
   Тогда он попробовал резать на запястьях вены, но не смог добраться до
крови. Иван скривился, готовый даже заплакать, но слез не было, и он
закричал глухо и хрипло:
   - Ну где ты, старая карга?! Мне сулили сто один, а уже небось сто семь!
Почему не идешь? Забыла?! Так я напомню, я тебе ребра пересчитаю, как
придешь, падла костлявая! У, ять твою мать!
   Он поднял бесполезный нож, чтобы швырнуть его, но замер. Прикрывающая
низкий вход циновка вдруг качнулась, и, согнувшись, в лачугу почти вползла
старуха в темно-красном платье с венком из давно увядших лотосов на голове.
   - Пришла? - спросил Новик неожиданно высоким, испуганным голосом, положил
торопливо нож на стол, схватил трубку, дрожащими руками стал набивать ее
табаком. - Чего так сразу-то... Покурить-то дай... - забормотал он.
   - Говори по-нашему, великий господин, - попросила старуха и подняла
голову. Лицо ее было закрыто черной кисеей.
   - А, это ты, старая, - перейдя на хинди, прохрипел Иван не без
некоторого облегчения и положил трубку на стол.
   - А ты ждал молодую? - спросила Кангалимм, усаживаясь рядом.
   - Я ждал смерть, - важно ответил Иван.
   - А эти люди, которые сидят там, они тоже ее ждут?
   - Тоже. Понимаешь, Кангалимм, как только я умру, они положат меня в
этот ящик, он называется - гроб. Отнесут туда. Там я выкопал яму, они
опустят в нее гроб, это называется - могила. Они закопают меня, а сверху
поставят эту штуку, забыл, как она называется. Они будут мен хоронить! Это
не то, что у вас, индусов, - в огонь и в воду.
   - Они обещали тебе сделать это задаром? - удивленно спросила старуха.
   - Здесь лежат деньги. - Иван похлопал ладонью по плоской подушке. - Они
возьмут их потом.
   Старуха покивала, ничего не говоря.
   - Только я никак не умираю, - пожаловался Иван. - Послушай, Кангалимм, ты
же колдунья, сделай чудо, сделай так, чтобы я умер.
   - Я уже ничего не умею, великий господин, - грустно ответила она.-
Когда у меня болит голова, я пью американский аспирин.
   - Почему?
   - Потому что после вас в Индии больше нет чудес.
   - Тогда, может, ты ответишь мне на один вопрос? Я тут лежу, и он
почему-то не дает мне покоя. Нам с Брускиным один ваш махатма рассказывал,
но недорассказал, не успел...
   И вот засело как заноза, лежу и думаю, лежу и думаю... Слушай! Четыре
путешественника наткнулись в джунглях на высокую стену. Она была с четырех
сторон очень высокая, и не было ни дверей, ни окон...
   Колдунья слушала.
   - Один из них полез наверх и, представляешь, залез! Посмотрел, что
внутри, обрадовался, закричал и прыгнул туда. Потом второй, потом третий,
потом четвертый. И все сделали то же самое. Ты меня слышишь, Кангалимм?
   Колдунь кивнула.
   - Что там было, внутри?
   - Атман, - ответила старуха.
   - Что? - не понял Иван.
   - Бхагаван.
   - Не понимаю!
   - Ну, тогда Аллах.
   Это ты понимаешь, великий господин?
   Иван понял.
   - Бог, - сказал он по-русски.
   - Бог, - повторила Кангалимм.
   - Бо-ог...
   - Иван понимающе кивал. - И никакой не Аллах и не Атман ваш! Бог, наш
Бог, Отче наш... И не за стенами он в джунглях, понимаешь, что говоришь, а
на небе, еси на небесех, я помню, я все помню! Не веришь, Наталья? Не
веришь? Ну, слушай! Отче наш... Отче наш, иже еси на небесех...
   Что это значит? - обратился он к Кангалимм по-русски.- Это значит, что
на небе Он... Да святится имя Твое... Бисми-ллахи р-рахмани р-рахим, тьфу
ты, это не оттуда, Колобок проклятый! Как там дальше-то, Натальюшка?.. Да
будет царствие Твое... С царем я целовался, было, со Сталиным выпивал,
тоже было... С Лениным... Эх, Владимир Ильич, Владимир Ильич... Да будет
воля Твоя, яко на небесех и на земли...
   И на земли! - воскликнул Иван требовательно и стукнул четырехпалой
своей ладонью по столу.
   - Я не понимаю тебя, великий господин, говори по-нашему, - встревоженно
попросила Кангалимм.
   - Нельзя по-вашему! Потому что это наша молитва! - Иван задумался. -
Как там дальше-то? Сбила, ведьма... Хлеб наш насущный!
   - обрадованно воскликнул он. - Хле-еб... Хлебушко... Знаешь, что это?
Роти!
   - Роти? - спросила притихшая Кангалимм.
   - Да, роти, только у нас он такой... Один запах чего стоит! Хоть бы
корочку сейчас пососать, хоть бы понюхать. - Он сладко почмокал губами,
раздув ноздри, втянул воздух и нахмурился. - Чем это пахнет? - спросил он
себя. - Ладаном, что ль?.. Откуда здесь ладан-то?
   И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим.
   Ну я-то никому не должен, я подписку давал - я никому, ну а мне -
ладно...
   Оставляю, оставляю, всем прощаю, всем, одной англичанке не прощаю. Не
тебе, Аида, а вообще. А ты чего, Наталь, сразу-то? Как там дальше: И не
введи нас во искушение. А ты чего? Но избави нас от лукавого.
   Поняла теперь, Наталь? Это ты, что ль? Ты поешь, Наталья... - Иван
вытянул шею, завертел головой. - Да не, мужики вроде. Ну пойте, пойте,
только потише. - Иван махнул рукой. - А дальше-то что там? А дальше-
все...- Иван съежился, замер. - Перекреститься надо дальше... Да тише вы!
А как креститься мне, не понимаю. Левой рукой нельзя, а на правой у меня -
четыре пальца. Видишь, Кангалимм, - протянул он ей правую ладонь, -
помоги... А то не гнутся...
   Кангалимм поняла, хотя говорил он это по-русски, и с трудом свела три
его пальца воедино.
   - Вот и аминь, - облегченно сказал Иван, ткнул себя перстами в лоб,
грудь, в правое плечо, и едва успел коснуться плеча левого, как рука его
ослабла и опустилась. Иван замер, удивленно глядя перед собой широко
раскрытым глазом, будто увидел Того, Кого увидеть никак не ожидал,
откинулся назад и костяно стукнулся о жесть стены.
   Кангалимм нащупала ладонью его лицо и опустила веко на остекленевший
глаз.
   24 ЯНВАРЯ 1995 ГОДА В ВОЗРАСТЕ СТА ОДНОГО ГОДА УШЕЛ ИЗ ЖИЗНИ ПОСЛЕДНИЙ
 ИЗ УЧАСТНИКОВ ВЕЛИКОГО ПОХОДА ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ ИНДИИ ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ
 НОВИКОВ. ДА БУДЕТ НАША ПАМЯТЬ О НЕМ - ВЕЧНОЙ.
   Снаружи раздался шум.
   Крича и толкаясь, в лачугу ворвались нищие, схватили с топчана подушку
и, вырывая ее друг у друга, выкатились на улицу.
   Вновь стало тихо. Кангалимм гладила ладонью успокоенное лицо Ивана.
   - Прости, великий господин, но ты жил как индус и уйдешь как индус, -
тихо сказала она.
   Там, где кончалась свалка и начинался Ганг, медленно, как улитка,
старуха тащила к воде свою мертвую ношу...
   По мутной воде Ганга плыл в какую-то свою новую жизнь Иван Васильевич
Новиков. Он лежал на воде то лицом вниз, то переворачивался на спину, то
вдруг начинал крутиться - это черные жирные черепахи подталкивали его к
новой жизни...
   Не чаще одного раза в год в первой половине мая в Гималаи приходит с
востока мощный поток теплого воздуха, ненадолго освобождая от снега самый
крутой путь к вершине Нандадеви, по которому никогда не ходят альпинисты.
И утром в лучах красного восходящего солнца можно увидеть героев Великого
похода... Под толстым слоем прозрачного льда, увеличенные гигантской
природной линзой, они - великие и счастливые: мужественный Артем Шведов,
восторженный китаец Сунь с выброшенной вперед рукой и те, чьи имена
остались для нас неизвестны. Они застыли в движении, стремясь к желанной
сияющей вершине. И все они радостно улыбаются. Впрочем, возможно, это
обычная улыбка слепцов, так как веки у всех - смежены.
   Подходит к концу наш рассказ о великом походе за освобождение индии и
его героях.
   Но прежде чем поставить точку, мы должны сказать следующее. Настоящее
государство то, которое умеет хранить свои тайны. Мы жили в настоящем
государстве. Тайна великого похода, возможно, и не была бы такой тайной,
если бы она не тянула за собой тайну ленина-шишкина. очевидно, что, если
бы эта тайна перестала быть тайной, существование нашего государства
автоматически становилось бы невозможным.
   Знание этой великой тайны передавалось первыми людьми нашего
государства вместе с ключами от ядерной кнопки. Правда, в конце жизни
Иосифа Виссарионовича Сталина ее узнал Лаврентий Павлович Берия, и Никита
Сергеевич Хрущев просто был обязан убрать второго. Леонид Ильич Брежнев
хранил тайну бережно и свято, равно как, хотя и недолго, ее оберегал Юрий
Владимирович Андропов. Константин Устинович Черненко не успел ее узнать,
точнее успел, но ничего не понял.
   Последним хранителем нашей великой тайны был и остается Сергеевич
Горбачев. Когда на своей знаменитой пресс-конференции президент бросил в
зал: овы никогда не узнаете всей правдып, он имел в виду тайну великого
похода.
   Что касается внешнеполитического аспекта тайны, то ее знают и
продолжают знать в двух странах:
   в Индии и Англии. Не случайно первый зарубежный визит Хрущева был
именно в Индию. Знание тайны было тем ключом, которым Индийцы открывали
сердца советских лидеров. Индия передавала нам по частям документы,
связанные с великим походом, получая взамен многомиллиардные кредиты,
металлургические комбинаты, новейшее вооружение. Впрочем, Индия знала
только часть правды, но вполне объяснимый страх того, что, зная часть, они
узнают всч, заставил нас строить с индией оособые отношенияп.
   Всю правду знала англия. На Ялтинской конференции Сталин потребовал у
Черчилля отдать нам все имеющие отношение к тайне документы. Черчилль
отказал. Тогда Сталин пообещал немедленно начать третью мировую войну,
если хоть один документ о великом походе увидит свет. Кстати, подлинная
причина так называемого карибского кризиса состоит в том, что англичане,
решив проверить, так ли это, подкинули нам дезинформацию о том, что
американцы якобы завладели этими документами. Тогда англичане убедились,
что мы не шутим...
   Михаил Сергеевич Горбачев решил во что бы то ни стало спасти тайну, но
при этом отвести от мира дамоклов меч ядерной войны. Он купил у Тэтчер все
документы о великом походе, какими располагала Англия, заплатив за них
перестройкой.
                                  Эпилог
                           Россия. Белые Столбы.
                  В тот же день... (24 января 1995 года)
   Пациенты первого хронического отделения сидели в уютном холле в креслах
и на стульях и досматривали программу Вести. Они совсем не были похожи на
психов, но и на нормальных, так сказать, сегодняшних людей с улицы они
тоже мало походили. Были они спокойнее, добрее, чище.
   И среди них - Шурка Муромцев. Точнее - Александр Викторович Муромцев,
сухонький старичок с редкими седыми волосенками и бледной пергаментной
кожей лица от постоянного пребывания в закрытом помещении. Но глаза его
под толстыми стеклами очков прежние - искренние и пытливые.
   Вести подходили к концу. Сдержанно-страстный телерепортер говорил о
годовщине смерти Ленина. На экране появились фотографии вождя. Муромцев
напрягся, подался вперед, вперился в экран.
   - Последние фотографии Ленина... - звучал за кадром голос журналиста. -
Как известно, они хранились в партийном архиве за семью печатями.
Вглядываясь в безумные глаза этого полуребенка-полустарца, сегодн в день
его смерти мы спрашиваем: кто ты? почему ты? зачем ты?
   - Это Шишкин! - воскликнул вдруг Муромцев.
   Соседи слева и справа обратили к нему удивленные и вопрошающие взоры.
   - Это же Шишкин! - объяснил им Муромцев.
   - Он в Мавзолее лежит.
   - Шишкин, - согласились одни.
   - Шишкин! - воскликнули другие.
   - Шишкин! Шишкин! Шишкин! - закричали, застонали, завизжали все.
   Испуганная молоденькая медсестра вбежала в холл. Здесь уже кто бился
головой о стену, кто бил о стену чужой головой, кто-то кинулся к
телеэкрану и плевал в лицо телеведущей, кто-то снимал перед медсестрой
штаны.
   Один Муромцев не участвовал в этом коллективном безобразии.
   - Господи, как вы мне все надоели, - тихо и устало прошептал он.
   - Павел Петрович! - закричала медсестра в панике.
   В полуночной ординаторской умиротворяюще тикали большие настенные часы.
Павел Петрович, дежурный врач, отхлебывая чай из стакана в подстаканнике,
делал короткие записи в историях болезней и краем глаза поглядывал в
телевизор, где шли ночные новости Би-би-си с переводом. Павел Петрович
взял из стопки толстую историю болезни, на которой было написано крупно
Муромцев Александр Викторович, раскрыл ее на чистой странице, вздохнул,
потер лоб, подумал, снял телефонную трубку и не торопясь набрал номер.
   - Верунчик, - заговорил он голосом, каким мужья разговаривают с женами,
когда делать нечего и не с кем, а поговорить хочется, - ребят уложила?..
Телевизор смотришь?.. Я тоже. Устал что-то сегодня. Да тут у нас один
сегодня такое устроил... Муромцев, помнишь, я тебе о нем рассказывал?
Случай редкий, но от этого не легче... Да нет, все живы. Погоди, тут
интересно...
   Внимание Павла Петровича переключилось на экран. Английский журналист
говорил быстро, и наш переводчик с трудом поспевал за ним:
   - Наша вдоль и поперек исхоженная маленькая планета все еще умудряется
преподносить нам сюрпризы. Американская этнографическа экспедиция под
руководством профессора Джима Смита обнаружила в Индии, в Южных Гималаях,
мифическое племя хетти, живущее в каменном веке.
   На экране появился профессор Джим Смит, белобрысый очкарик, похожий на
Муромцева в молодости.
   - В их жизни практически все для нас представляет загадку. Например,
фольклор.
   Вот один из их ритуальных танцев...
   Профессора сменили дикари. В большой пещере, в свете костров, на фоне
стены, расписанной сценами охоты, положив друг другу руки на плечи, они
танцевали и гортанно пели песню, очень похожую на Хава нагелу...
   - Смотришь, Верунчик? - спросил Павел Петрович. - Чего только не
бывает... Ну ладно, спи...
   Павел Петрович устало вздохнул и положил трубку.
   Три степени защиты предохраняли Шурку Муромцева от опасностей и
неправды этого мира, не считая крепких больничных стен, решеток на окнах и
особого юридического статуса.
   Первая степень - высокая железна кровать с толстыми ремнями из мягкой
кожи, полностью исключающими внезапное падение и, соответственно, ушибы.
   Вторая степень - длинная, до пят, полотняная рубаха с длинными же
боярскими рукавами, связанными впереди крепчайшим узлом; в этой одежде
Шурка напоминал ребенка-грудничка, первенца молодой заботливой мамаши,
которая глаз с дитяти не спускает и пеленает крепко-крепко, чтобы были у
маленького, когда вырастет, прямые ножки и стройный стан.
   И третья степень защиты, наконец, это лекарственные препараты, следы от
их применения остались на рукаве рубахи - маленькие пятнышки засохшей
крови с крохотными дырочками посреди.
   Шурка спал. Его дыхание было ровным и глубоким, а на лице блуждала едва
заметная безмятежная улыбка. Шурка был счастлив.
   Примечания
   1 - Пилотка... Рыбка... Кораблик. (Англ.)
   2 - Мой старший сын знает... Сейчас он на рыбалке. (Англ.)
   3 - У него была собака. Черна собака. (Англ.)
   4 - Здесь.
   - Он жил здесь?
   - Да. (Англ.)
   5 - Часы (англ.).
   6 - Хождение за три моря Афанасия Никитина.
   7 - Латышское ругательство.
   8 - Я есть Сияющий в небесах (то есть - Бог)! (Одно из наречий
малочисленной народности труштри.)
   9 - Это не Каракорум, уважаемый, это пустыня Тар (англ.).
   10 - У современного читателя наверняка возник вопрос: почему звезды на
буденовках красноармейцев синие? Наше мифологизированное сознание не
допускает в данном случае иного цвета кроме красного. А между тем синий
цвет был, так сказать, родовым цветом кавалерии. И звезды на буденовках
бойцов Первого особого кавалерийского корпуса, естественно, были синими.
   Как у пехоты - малиновыми, в инженерных войсках - черными, а у авиации
- голубыми. (Прим. авт.)
   11 - Сказано это было, разумеется, на чистейшем английском языке, но,
чтобы избежать сложностей с переводом, автор берет на себя
ответственность, заставляя иностранных героев говорить по-русски, оставить
им их родную речь там, где это необходимо для истории, а также там, где
автор испытывает затруднения с переводом.
   12 - Кентавр.
   13 - Мой господин, русский генерал Иван Новиков, приносит свои
извинения за прерванный завтрак.
   14 Когда я поехала в эту страну, то совсем не понимала - зачем? Зачем
мне этот жених, которого я совсем не люблю? Зачем, зачем все? А сегодня
утром, когда я увидела тебя, я не то чтобы поняла, я почувствовала... А
теперь поняла, теперь я знаю, я буду всегда и везде с тобой, мой кентавр,
всегда и везде, всегда и везде...
   15 - Не верю, Не верю, Не верю глазам своим... (Перевод автора.)
   16 - О Боже!
   17 - Английское ругательство.
   18 - Почему нет?
   19 - Я убью тебя, мой кентавр...
   20 - Индийское ругательство.
   21 - Грузинское ругательство.
   22 - Индийское приветствие.
   23 - Я хотела убить тебя! Тебя! Тебя! Тебя, проклятый кентавр!
   24 - Йога. (Прим. автора.)
   25 - Я ничего не вижу! (Груз.)
   26 - Я ничего не вижу! (Арм.)
   27 - Я ничего не вижу! (Азерб.)
   28 - Ты кто? (Азерб.)
   29 - А ты кто? (Арм.)
   30 - Братья, идите ко мне, я вас спасу! (Груз.)
   31 - Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 23, стр. 21.
   32 - Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 129.
   33 - Единственная любимая моя бабушка, помоги мне... (Идиш.)
   34 - Я вспоминаю вечер в пятницу.
   Ах, как мы пели, Отец и нас восемь детей, молитвенные песнопения!
   Отец стучал ложечкой и щелкал в такт пальчиком, А бабушка улыбалась и
покачивала головкой.
   Ах, какое это было счастье! (Идиш.)

--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 12.04.2002 14:45