Александр ЗОРИЧ
  Рассказ дается в редакции от августа 2000 г.
    
  
                             КЛЯТВОПРЕСТУПНИКИ

  Приземистая, с низким шелушащимся потолком спальня офицера харренской
армии Хаулапсила Хармадета освещалась солнцем не хуже теплицы с
земляникой. Да и душно в ней было тоже как в теплице, только вместо
земляники пахло чабрецом и полынью. Эти запахи занесло сюда с холмов
сквозняком.
   Сам Хаулапсил, кстати сказать занимавший весь нижний этаж казенного
флигеля, сидел, акробатически скрестив ноги, на полу и рассеянно
поглаживал четырьмя пальцами (пятый был прихотливо отогнут, на нем не
хватало двух фаланг) ворс потертого ковра местного декора - рыбы,
каракатицы, раковины, похожие на пирожные.
   Он ожидал, когда принесут обедать, хотя был совсем не голоден - обедать
полагалось по гарнизонному распорядку.
   Последние семь дней он с замечательным фанатизмом взялся за следование
Уставу, с которым никто из офицеров на острове Тигма почти не считался -
все предпочитали следовать распорядку. Над ним посмеивались. Но Хаулапсил
будто не слышал - у него были свои резоны для рвения.
   Хаулапсил остервенело проверял посты, не забывая даже о тех, что
располагались в шести часах ходьбы от казарм.
   Гонял упражняться солдатню, убивающую время за игрой в лам и любовным
надругательством над грязными, в репьях, овцами. Попутно обнаружилось, что
гимнастические брусья многие солдаты, особенно первого года службы, видят
впервые. Ясное дело, в их родных деревнях никаких брусьев не было.
   Попутно Хаулапсил осматривал служилые языки - в лагере строжайше
воспрещалось сосать медок, сладостно-отвратительную субстанцию, сваренную
из кошмаров, инопутешествий и оргазмов, после приобщения к которой, помимо
концерта в голове и дрожи икроножных мышц, оставалась эдакая дорожка на
языке - бело-желтая, слизистая, зловонная.
   Запрет на медок нарушали все, включая самого Хаулапсила. Медок был
самым популярным на Тигме средством борьбы со свободным временем. С
небольшим отрывом за ним следовали пьянство и игра в лам.
   За медок полагалось тридцать плетей. В первый же день Хаулапсил выписал
тысячу семьсот десять плетей. Тридцать своих он честно прибавил к этой
цифре "в уме".
   Но все эти армейские труды не приносили ни облегчения, ни той
усталости, от которой хочется заснуть дня на три-четыре. Заснуть
получалось только пососав медка. Благо в подполье, в сухой жестяной
коробке этого месива лежало хоть заешься.
   Как только Хаулапсил закрывал глаза, его темная спальня начинала зудеть
на басах, словно располагалась в брюхе гигантского комара, у которого от
тревоги сделалось несварение. Но как только сладость растекалась по
пищеводу вниз, страх и тревога отступали. Обычные страх и тревога
дельфинами уплывали в закат, они казались такими же неуместными на Тигме,
как, например, элегантно наряженные женщины.
   Однажды Хаулапсилу пригрезилось, что он женится на рыбе.
   Сквозняк рванул занавеси на окнах. Хаулапсил нервически содрогнулся, но
быстро взял себя в руки. Он сделал над собой усилие и не обернулся. Он же
все-таки офицер, не лавочник.
   Мягко ступая, в спальню вошел Ори, чахоточный, щуплый слуга Хаулапсила.
   Он нес блюдо с двумя жареными сельдями, аккуратно выложенными так, что
голова одной приходилась вровень с хвостом другой. Такое расположение
казалось Ори вершиной кулинарного эстетизма, тем более уместного, что
своего хозяина он считал эстетом.
   Всю прошедшую неделю, справедливо опасаясь нагоняя от хозяина, который,
сразу видно, был не в духах, Ори ходил по струнке, являя наглядный пример
того, как нервозность господ опосредованно взвинчивает челядь. За
прошедшую неделю Ори проиграл в лам свое жалование на четыре месяца вперед
- а все потому, что после службы у него дрожали руки. Вдобавок, он снова
начал кашлять кровью.
   Ори поставил поднос на пол. Подле доставленного блюда с сельдями
обнаружились два кувшина - с водой и вином. Ори подобострастно промямлил
что-то про "здоровьечко" и аппетит и, давясь мокротой, испарился.
   Когда слуга ушел, Хаулапсил встал с ковра, но тут же, прихватив блюдо и
меньший кувшин, повалился на ложе, ремни которого натужно застонали. Он
вытянул затекшие от неудобного сидения ноги. В глазах у Хаулапсила стояли
слезы.
   Облокотившись о стену, он поднес кувшин к губам, сделал два полных
глотка. Слезы как будто высохли. Или вкатились обратно. Хаулапсил вяло
попробовал кушание.
   Кислое, от плохой лозы вино никак не сочеталось с пресной нежностью
рыбьего мяса. Тонкие, противные кости кололи язык, жалили десны.
   Хаулапсил ненавидел рыбу. Но баранину он ненавидел вдвойне.
   Во-первых, баранина воняла муском и никакими специями этого запаха
вытравить не удавалось. А, во-вторых, как можно есть то, что трахают твои
солдаты?
   Сельдь была горькой, сухой, теплой. Хаулапсил наклонился к краю кровати
и сплюнул кашицу на пол.
   "Уж лучше бы они трахали селедку!"
   Ухватив вторую непочатую сельдь за жирную спинку, Хаулапсил зашвырнул
ее в окно, зарешеченное связанными в узлах лыком ивовыми прутьями. Не
достигнув прутьев, рыба распалась на куски.
   "Хоть бы не поскользнуться теперь", - поморщился Хаулапсил.
   Покончив с обедом, он почувствовал облегчение. И, прихватив другой
кувшин, с водой, перебрался на веранду.
   Половину крытой камышом веранды занимал продолговатый резервуар для
игры в лам.
   Стенки резервуара были отлиты из разнотолстого стекла. Их поверхность
покрывали стеклянные сосочки, напоминавшие ледяные бородавки.
   Стол, что рядом с резервуаром, был запружен сталагмитами фишек.
   Неряшливые столбцы заваливались на бок, аккуратные - росли в небо
башенками, некоторые образовывали арки и пирамидки. Все это было щедро
присыпано пылью и сухими листьями. Ори к уборке стола не допускался, сам
Хаулапсил, слывший аккуратистом, не убирал там уже неделю.
   Фишки для лама были выточены из малахита, розового нефрита и бирюзы.
   Это был подарок отца, как раз к отъезду Хаулапсила на острова.
   "Это главное, что тебе там понадобится", - таков был отцовский
комментарий. Тогда Хаулапсилу показалось, что отец шутит. Тогда он был
уверен, будто главное, что нужно офицеру - это именной кинжал,
компанейские товарищи и верность присяге.
   Хаулапсил опорожнил кувшин, дополняя до черты воду в резервуаре. За
ночь ее порядочно убыло. Испарилась.
   Не дожидаясь, пока с поверхности исчезнет рябь, - что выдавало
отсутствие желания играть, - Хаулапсил машинально пробубнил семейное
заклинание на удачный бросок, но, нетерпеливо оборвав его на полуслове,
стал метать в воду фишки.
   Фишки, словно в отместку за такое небрежение к принятым в игре
условностям, ложились на размеченное мозаичное дно резервуара как попало.
   В конце концов, не заняв ни одного из заветных полей, Хаулапсил швырнул
неистраченные фишки на стол. Зыбкое равновесие нарушилось, арки, столбики
и сталагмиты разъехались по столу. "Вид на Пиннарин после землетрясения",
- сострил Хаулапсил. Засмеяться было некому.
   Бросив лам, Хаулапсил вышел на казарменный двор, поглядывая вокруг в
поисках занятия или, быть может, собеседника. Никого. Ничего.
   "...смар" - было вычерчено чем-то тупоконечным в серой пыли.
   "Есмар" - предположил Хаулапсил, как вдруг услышал: "Они, наверное,
опаздывают!"
   Это был голос Есмара, на удивление сметливого денщика и, по слухам,
любовника одного из его приятелей-офицеров.
   Есмар на варанский манер не стриг волос, хотя всегда тщательно
подпоясывался, следя за тем, чтобы складки на рубахе ложились правильно и
рельефно. Даже ценой многих усилий такого результата удавалось добиться
отнюдь не каждый раз. Сегодня удача улыбнулась Есмару. Хаулапсил сделал
ему комплимент.
   "Они опаздывают, сами видите, ветер не тот!" - пояснил Есмар.
   Хаулапсил вздрогнул. Он сразу понял, о ком идет речь, догадался, кто
скрывается под безликим местоимением. Кто такие эти "они".
   Так чахоточник Ори мгновенно испускал сочувственный вздох, узнав о
ком-нибудь, что тот заплатил золотом за мешок проса. Просом кормили
перепелок. Жир перепелки помогал при кровотечениях. Так, по крайней мере,
считалось. "Они" - это, без сомнения, смена. Двести семь солдат и
шестнадцать офицеров.
   Есмар говорил еще долго: перечислял, кого знает из смены (он тайком
прочел списки, которые принес почтовый альбатрос), строил предположения,
шутил. Однако имя, лишившее Хаулапсила сна, заведшее его в закуты
дурманного иллюзиона, имя офицера, поставленного командовать сменой, Есмар
не произнес. Вряд ли он знал это имя. А может, забыл. А вот Хаулапсил не
забыл.
   Его кошмар звали Пеллагаменом.
   Четыре года тому назад Хаулапсил, получивший звание младшего офицера,
нес службу на Магаме.
   Этот остров был во многом схож с нынешней Тигмой.
   Те же заскорузлые отары среди неодушевленных холмов. При них -
каторжного вида пастухи в черных косынках. В свободную минуту пастухи
варят медок и обменивают его на рыбу и хлеб, такой же безвкусный, как и
рыба. Та же гнилая засоленная земля, не родящая ни злаков, ни фруктов. Тот
же выбор между рыбой и бараниной. Кстати, те же нравы.
   Пеллагамен тоже служил на Магаме.
   Он держался замкнуто. Будучи вызванным на разговор или принужденным к
общению, он обнаруживал граничащую с высокомерием заносчивость.
   Это качество, как правило, не слишком располагает людей - вот они и не
были расположены к Пеллагамену.
   Подчиненные называли его "Гиазир Отставить". Злые языки говаривали, что
одной этой команды ему было достаточно, чтобы управлять гарнизоном, когда
Амтегар, настоящий начальник гарнизона, хворал или был в запое.
   Равные по званию называли Пеллагамена "каменной задницей". Говорили,
что если бы овца была способны к членораздельной речи, она в два счета
обошла бы Пеллагамена в острословии.
   Пеллагамен, как будто, не стремился разрушить сложившееся в гарнизоне
Магамы представление о себе как о скучном, угрюмом карьеристе. Наверное,
так ему было сподручней - наплевав на ропот и злословие, он рос в чинах
так быстро, будто являлся протеже самого сотинальма.
   Так случилось, что за первые полгода пребывания на Магаме Хаулапсил не
обмолвился с Пеллагаменом и парою слов на темы, не связанные с общими
обязанностям.
   Такое положение вполне устраивало обоих, пока однажды им не случилось
побеседовать.
   Однажды, ароматным и обыкновенным вечером, каких сотни, Хаулапсил
возвращался с пристани, погруженный в одуряющее предощущение отдыха.
   Это приятное состояние не омрачалось даже перспективой утренней
командировки на северную оконечность островка. И дикими криками пастушьего
праздника откуда-то из-за холмов оно тоже не омрачалось.
   Разве что справа от него заливисто выла собака. Но этого знака
Хаулапсил предпочел не заметить.
   Пройдя под приземистыми воротами лагеря, еще не запертыми на ночь, он
направился ко входу в казарму, огибая отростки офицерских флигелей.
   Из окон начальства исходил запах аперитивов и вторящий ему запах
выстиранного на совесть постельного белья. Хаулапсил вдохнул полной грудью.
   Долетевший до него откуда-то сбоку звук трущихся одна о другую
деревянных частей рамы, каким обычно сопровождается отпирание накрепко
притертых окон, заставил его обернуться.
   В сумеречном окне флигеля, где, как о том был отлично осведомлен
Хаулапсил, проживал начальник гарнизона Амтегар, показалось смущенное лицо
Пеллагамена.
   - Милостивый гиазир Хаулапсил, не изволите ли зайти сюда - дверь не
заперта.
   Сказано это было тихо, отчетливо и властно.
   Хаулапсил, удивленный и в то же время польщенный обходительным,
неуставным "милостивый гиазир" и дрожащей мягкостью в голосе Пеллагамена,
сообразил, что не вправе отказаться.
   Нужная комната была найдена им без труда.
   Хаулапсил не отказал себе в удовольствии бегло осмотреть дом, в котором
ранее не бывал и, скорее всего, никогда больше не побывает.
   Он шел сквозь череду комнат гораздо медленней, чем мог бы, заглядывая
под предлогом поисков Пеллагамена то в спальню, то в кабинет, то в
кладовую.
   Ничего особенного он так и не увидел - слухи о баснословной роскоши, в
которой оправляет свой долг перед Харренским Союзом начальство, оказались
сильно преувеличенными. Разве что во внутреннем дворике бился в
конвульсиях хилый фонтан. Ни слуг, ни расфуфыренных сисястых приживалок,
которых, якобы, у начальника полные подвалы.
   А вот и гостиная.
   Необыкновенно неряшливо одетый - мятая рубаха, пыльные сапоги, небрежно
повязанный кушак - Пеллагамен стоял спиной ко входу, оперевшись локтями о
подоконник.
   Приосанившись, Хаулапсил поприветствовал старшего, исподволь
разглядывая комнату.
   Его взгляд невольно задержался на странной белой куче в центре,
проскакал по стеллажам со свитками, писчими принадлежностями, литыми
статуэтками, изображающими победительных вояк и голых женщин, прополз под
столом, лепо уставленным пятью владыками Героической эпохи...
   ...но Амтегара, начальника гарнизона, которого следовало бы
поприветствовать в первую очередь, нигде не было видно.
   - А... где милостивый гиазир Амтегар? - нервно усмехнувшись,
поинтересовался Хаулапсил. Ему вдруг показалось, что его разыгрывают, на
островах он привык к жестоким розыгрышам.
   - Прошу вас сохранять спокойствие по меньшей мере до тех пор, покуда вы
не соблаговолите выслушать мои объяснения, - сказал Пеллагамен.
   - Готов быть полезным, - невпопад ответил Хаулапсил.
   - Как видите, я прибыл сюда по вызову гиазира Амтегара, - Пеллагамен
очертил в воздухе дугу бурой табличкой, какие обычно посылают подчиненным,
если их присутствие необходимо. - Её доставили, когда я уже был в своей
опочивальне. Поэтому осталось невыясненным, кем она была принесена - вызов
просунули под дверь, предварительно постучав.
   Я поторопился сюда и увидел это, - он указал на белую кучу, завладевшую
вниманием Хаулапсила с самого начала.
   - Простите, увидел - что? - переспросил Хаулапсил, не столько не
видящий, сколько не понимающий.
   Пеллагамен, подойдя к куче, приподнял край ткани - необъятного льняного
полотна - и рывком стащил её.
   Под ней, распростав руки, лежал, не подавая признаков жизни, гиазир
Амтегар, под командованием которого гарнизон Магамы провел предолгие семь
лет.
   В его груди, под сердцем, торчали рукояти двух кинжалов, вонзенных с
непостижимой для руки обычного солдата точностью между ребер. Может быть,
по этой причине ни на полу, ни на ткани не было заметно следов крови.
   - Что же вы!? Отчего позвали одного меня!? Нужно собрать наших, нужно
искать убийцу - пусть выблядок понесет наказание, - в запале заговорил,
забыв о приличиях, Хаулапсил и мысленно прибавил:
   "...если, конечно, убийца не вы".
   Он испытующе поглядел на Пеллагамена.
   Но тот, как будто прочтя его мысли, невозмутимо продолжал:
   - На нашем, подчеркиваю, нашем месте, милостивый гиазир Хаулапсил, я бы
не стал торопиться с выводами. И уж тем более не стал бы звать "наших".
   - Это еще почему? - спросил Хаулапсил, которому тон собеседника начал
казаться подозрительным. Всем своим видом он давал Пеллагамену понять, что
заранее не разделяет его точки зрения. И, более того, не доверяет ему.
   - Почему? Потому что извольте взглянуть, - Пеллагамен подошел к телу и
осторожно вынул из груди Амтегара кинжал, который тут же протянул
Хаулапсилу, придерживая указательным пальцем кончик окровавленного лезвия.
   Не без отвращения Хаулапсил принял кинжал и тупо уставился на него.
   "Хаулапсил Хармадет" - гласила надпись на рукояти.
   Перечитав надпись несколько раз, Хаулапсил закрыл глаза.
   Этот кинжал принадлежал ему.
   Те же царапины у основания лезвия, тот же сбой в чеканке на четвертой
букве имени... Но и это можно было бы как-то объяснить, если бы его
кинжал, ещё один его кинжал не болтался в ножнах у его левого бедра, в чем
он был готов ручаться. Да вот же он - второй!
   Хаулапсил оторопело ощупал содержимое ножен.
   - Смею думать, вы готовы уделить мне ещё некоторое время? - не без
издевки полюбопытствовал Пеллагамен и, не дождавшись ответа, продолжил:
   - Если это вас утешит, сообщу, что второй кинжал принадлежит мне, хотя
мои ножны, как и ваши, не пустуют.
   В подтверждение своих слов Пеллагамен отстегнул ножны и демонстративно
выдвинул клинок на половину длины.
   Бессильный осмыслить происходящее, Хаулапсил вынул из тела Амтегара
второй кинжал с богатой, тиснёной платиной рукоятью и, удостоверившись в
правдивости слов Пеллагамена, выдавил:
   - Как такое возможно?
   - Затрудняюсь строить предположения. После, думаю, у нас будет довольно
времени для этого. После, милостивый гиазир. А сейчас мы должны избавиться
от этих вторых клинков как можно скорее, ибо ничего никому не докажем,
предъявив над телом Амтегара, заметьте, ещё тёплым, вторую пару кинжалов.
Пока остается в силе слово "подделка", разуверить в ней людей, желающих
именно поверить, будет невозможно. "Кто же убийцы, как не они?" -
возмутится любой из ваших закадычных дружков. И ни вы, ни я не найдём
аргументов для своей защиты. Полагаю, вы отдаете себе отчет в том, что
остров - не столица, где, возможно, судьи и не поленились бы поупражняться
в казуистике, знании законов и ста двенадцати положений "Философии Чужих
Предметов" прежде, чем указать нам на виселицу. Здесь же, как вы,
наверное, представляете, нас, пойманных в комнате Амтегара с окровавленным
оружием, вечером, в отсутствие прислуги (между прочим, вы, часом, не были
ли осведомлены о том, что у местного населения сегодня ночью празднество,
а потому всех слуг милостиво отпустили до утра?) - здесь нас повесят
незамедлительно и зароют в фисташковой роще.
   Пока звучала эта патетическая тирада, Хаулапсил мерил комнату шагами.
Он прохаживался взад-вперед на некотором отдалении от распростертого на
полу тела.
   Приметив наполненный водой резервуар для лама, которым он был увлечен
более, чем кто бы то ни было в гарнизоне, Хаулапсил машинально сгреб с
подвешенной над ним полочки горсть черных сердоликовых фишек и так же
бездумно стал метать их в воду. Нервы требовали успокоения.
   Фишки окончились. А Пеллагамен все ораторствовал.
   Согласительно кивая, Хаулапсил решил ознакомиться с результатом -
просто по привычке. Он впился глазами в воды за мутной стеклянной стенкой.
Ну? Сколько там у нас попало на "окуня"?
   Но увесистые фишки и не думали падать на дно резервуара.
   Они застыли на поверхности воды, словно ошметки коры. Словно крошечные
плоты, оставленные перевозчиками. Они не желали тонуть, не желали
погружаться, не желали двигаться. Эдакая сонная флотилия.
   Тогда, уродливо скривившись от изумления и жути, Хаулапсил обернулся к
Пеллагамену, который уже давно умолк и наблюдал за его действиями, стоя у
противоположного края резервуара.
   - Я вижу, - принужденно сказал Пеллагамен и устремился к дверям. За ним
последовал и Хаулапсил, стиснувший челюсти, чтобы ненароком не завыть
каким-то диким, непсиным воем.
   Перед дверью, ведущей во двор лагеря, Пеллагамен остановился, заслоняя
проход.
   Хаулапсил, тяжело дыша и обмирая от безотчетного, бессмысленного,
чужого страха, едва наскреб в душе стойкости, чтобы не сшибить Пеллагамена
- так ему хотелось поскорее выскочить, вырваться наружу, под спокойное,
бархатно-серое небо Магамы.
   Но Пеллагамен был непреклонен. Наградив Хаулапсила легкой зуботычиной,
он обратился к нему тоном, не допускающим возражений:
   - Мы выйдем только когда станет совсем темно. Если нас увидят
выходящими из этого дома - мы покойники. Когда станет темно, - в его речи
стала проявляться обстоятельность, столь свойственная облеченным правом
приказывать, - выйду я, а за мной вы. Советую вам, дражайший, не мешкая
присоединиться к пирушке, что вот-вот начнется у Псамата. Меня же займут
куда более важные дела. После полуночи я отправлюсь проверять посты. Я
потребую вас в качестве сопровождающего - так что сделайте милость, будьте
к этому готовы и прихватите с собой оба кинжала. Это даст нам еще один
шанс спастись.
   Посему потрудитесь оставить побольше бражки товарищам - ночью нам
предстоит потрудиться. Обо всем остальном мы поговорим по пути. Вам ясно?
   Хаулапсил сомнамбулически пошевелил губами - в знак согласия.
   Дрожащими руками он спрятал на груди "лишний" кинжал.
   Он пожирал Пеллагамена глазами, надеясь, что каким-то магическим
образом часть той устойчивости, которая помогала Пеллагамену сохранять
спокойствие, передастся ему. Хаулапсилу было физически невыносимо
находиться в доме Амтегара. И лишь эпическое самообладание Пеллагамена
удерживало его от того, чтобы выскочить с несусветным ором на улицу и будь
что будет...
   За дверью послышались голоса - это компания офицеров пересекала двор,
овеваемая легким матерком. "Бражка - пить, земля - валяться!"
   - провозгласил Псамат, Хаулапсил узнал его по голосу... Его компаньоны
одобрительно заржали... Выходит, самообладание Пеллагамена удержало
Хаулапсила от чистейшего самоубийства. Это немного отрезвило Хаулапсила,
тем более, что до темноты оставалось совсем недолго ждать. Где-то позади,
там, где располагалась гостиная Амтегара, грохотала мучительная тишина. А
может, это грохотало его сердце.
   Тогда же замысел Пеллагамена, не встретив ни возражений, ни
препятствий, был осуществлён.
   Далеко за полночь, как следует пропесочив дремлющих на постах солдат,
Хаулапсил и Пеллагамен оказались у берега, на изрядном удалении от лагеря
и дозорных будок. Вдалеке над горизонтом стояло зарево - то догорали
исполинские костры пастушьих оргий.
   Хаулапсил, не сумевший как следует воздержаться, был зверски пьян.
   А Пеллагамен, сейчас же это зачуявший, злился. О трезвенничестве
Пеллагамена в гарнизоне ходили анекдоты. Вот почему в продолжении всей их
миссии Пеллагамен был гораздо менее учтив с Хаулапсилом, чем давеча, в
комнате Амтегара. Можно сказать иначе - всю дорогу они только и делали,
что ссорились. Пеллагамен пилил Хаулапсила. Тот же, как младший по званию,
попросту не произносил свои реплики вслух, а ведь ему было чем крыть...
   "Точно говорят - "каменная задница", - в очередной раз промолчал
Хаулапсил, выслушав дежурное назидание. Он начинал трезветь. Его мучила
икота.
   Они сели на скол массивного базальтового валуна, который, всё еще
источая накопленное, вобранное вовнутрь тепло солнечного дня, был не таким
удручающе стылым, как галька, растратившая его запасы еще до полуночи. Они
просидели так, в полном молчании, около часа.
   Вдруг, по какому-то молчаливому соглашению и Хаулапсил, и Пеллагамен
одновременно встрепенулись и извлекли из-за пазух кинжалы, образовавшие
пугающую пару замотанных в тряпки обрубков.
   - Забросим-ка их подальше, - шепотом предложил Пеллагамен.
   И, занеся руку назад, он метнул сверток далеко в море.
   На фоне ритмичного шуршания волн утробный всплеск поглощаемого водой
предмета показался Хаулапсилу мерзостно отчетливым.
   Хаулапсил, прежде чем последовать поданному примеру, на миг прислушался
к звукам побережья.
   Не было обычных днем бакланьих вскриков, не было самовлюбленного
жужжания шмелей над пахучими звездочками вьюнка, обжившего наплывающие на
берег скалы. Чавкали волны, прохаживающиеся между зеленобородыми глыбами.
По-разбойничьи свистел ветер - словно хотел освистать Хаулапсила за
нерешительность.
   - Кидайте же! - нетерпеливо воззвал Пеллагамен. - Не то начнется
прилив. Между прочим, нас уже ждут в лагере. Ну же!
   Некстати икнув, Хаулапсил неловко запустил кинжал в море. Дважды
обернувшись в воздухе, сверток быстро коснулся воды и затонул совсем
недалеко от прибрежных камней.
   Пеллагамен не удержался от скептической гримасы, однако промолчал.
   - Что ещё? - нарочито ехидно поинтересовался Хаулапсил, ему было стыдно
за свой малохольный бросок. - Может, хватит тут...
   страдать... Может, пойдем в лагерь?
   - Нет, в лагерь еще рано. Мы еще не окончили. Я призываю вас умерить
свое нетерпение.
   Хаулапсил пожал плечами. Умерить - так умерить.
   - Мы оба должны поклясться, - продолжал Пеллагамен. - Во-первых, в том,
что не станем рассказывать или даже упоминать о случившемся сегодняшним
вечером в доме Амтегара и здесь, на берегу, как бы нам этого не хотелось.
А, во-вторых, - добавил он, чуть понизив голос, - что более не будем
домогаться встречи друг с другом, и, следовательно, никогда в будущем не
увидимся. В ближайшие дни я уеду отсюда - я постараюсь сделать это как
можно раньше. Вы останетесь.
   Но я приложу все свое влияние для того, чтобы вас убрали с Магамы как
можно быстрее. В будущем наши настоящие кинжалы никогда не должны
встречаться. Вот, в чем мы должны поклясться.
   - Чем же мы поклянемся? - спросил Хаулапсил, увлеченный подбрасыванием
на ладони каменной горошины, а потому слушавший вполуха. Он был согласен
на все - лишь бы поскорее убраться в лагерь с этого неуютного берега. Ему
казалось, что сидят они не на берегу моря - на краю могилы.
   - Как полагается, мы поклянемся жизнями, - без тени улыбки отвечал
Пеллагамен. - Пускай мы оба станем добычей соленой влаги, а наши кости -
прибежищем скользких десятиногих чудовищ, похожих на внутренности своих
сухопутных братьев, пускай наши останки разметают плавниками вёрткие
рыбешки, пускай нашими усыпальницами станут своды горьких волн, крадущихся
вдоль края земной тверди, стерегущих берег, пускай Пеллагамен и Хаулапсил
станут семенем моря, его плотью, его пищей, его дном, его опустевшими
раковинами. Пускай охотница-чайка подхватит клювом перья тех водорослей, в
какие превратятся наши волосы, если мы нарушим клятву, и снова бросит их в
воду.
   Хаулапсил позволил себе пьяный смешок - клятва показалась ему странной,
какой-то путаной и напыщенной. Но он все-таки поклялся.
   Наутро тело Амтегара обнаружили.
   Офицерская сходка, где, конечно же, верховодил Пеллагамен, поохав и
посквернословив, постановила начать безотлагательное разбирательство.
   Через два дня следствие окончилось торопливой экзекуцией двух братьев
из числа местных жителей, которые прислуживали убитому.
   С подачи бдительного Пеллагамена младшим офицером Псаматом была
выявлена ценная пропажа в личных вещах Амтегара - не то булавка с алмазом
синей воды, не то золотая запонка изрядного веса, не то обе вместе. Между
тем выяснилось, что Амтегар давно намеревался уволить братьев, на каковом
основании два месяца отказывал обоим в жаловании...
   Обвиняемые яростно отпирались, заваливая скороспелое судилище
доказательствами своей невиновности. Одних свидетелей, готовых подтвердить
под присягой присутствие подозреваемых на празднестве в момент убийства
Амтегара, собралось у казарм около двух дюжин.
   - Отставить! - сказал по этому поводу Пеллагамен и свидетелей как
ветром сдуло.
   Словом, суд не позволил себя одурачить - через три часа, после уличения
братьев и признания их виновными, несчастных вздернули на виду у всего
гарнизона.
   Жены пастухов голосили за оградой лагеря.
   - Отставить вой! - гаркнул Пеллагамен.
   Бабы притихли и вскоре убрались восвояси.
   Наутро после казни Пеллагамен с состряпанным по ходу пьесы
обстоятельным отчетом, который даже при самом придирчивом и
нерасположенном к похвале рассмотрении нельзя было назвать
бездоказательным, отбыл в столицу.
   Пеллагамен был известен своей способностью убедительно оформлять на
бумаге любое событие, вплоть до ремонта нужника. Поэтому все были уверены,
что таланты следователей и судей будут поощрены сверху.
   Проводы Пеллагамена в столицу были подзвучены всеобщими надеждами на
повышение. Об Амтегаре уже никто и не вспоминал. Без всякой помпы его
зарыли в роще фисташковых деревьев.
   Узнав об этом, Хаулапсил, промаявшийся все эти дни в дальнем дозоре,
куда угодил не без участия предприимчивого Пеллагамена, вздохнул с
облегчением.
   Явившись в казарму, он сразу же уснул, наслаждаясь всепоглощающим
ощущением безопасности, или, точнее, миновавшей опасности. С этим
ощущением он прожил на Магаме бедный радостями год, проиграл полпальца в
лам и дослужился до очередного чина.
   Как и предрекал некогда Пеллагамен, вскорости Хаулапсила перевели на
Тигму, где внезапно открылась выгодная вакансия.
   Была в этой жизни на Тигме своя колдовская успокоительность, свой
будничный шарм, свое счастье предвиденного - предвидеть можно было ровным
счетом все, включая погоду. И надо же было Пеллагамену напроситься служить
на Тигму! "А как же клятва?" - спрашивал себя Хаулапсил. Спрашивал - и
тихо сходил с ума, не находя ответа.
   - Как-то ветрено! - заметил Есмар, силясь втянуть поглощенного
воспоминаниями Хаулапсила в беседу, предмет которой уже сам по себе был
денщику крайне приятен. Все, кроме Хаулапсила, радовались прибытию смены,
словно дети. - Думаю, к завтрашнему полудню они все-таки должны успеть!
   Хаулапсил вскинул голову и, наморщив лоб, посмотрел на облака,
расчертившие бледнеющее небо опушенными полосами.
   - Да, к следующему полудню они должны успеть, - эхом повторил Хаулапсил.
   Есмар спрятал улыбку. Он заметил - в последние дни Хаулапсил явно
злоупотреблял медком. Отвечает невпопад, дичится, глаза красные.
   - Кстати, ты прекрасно выглядишь, - добавил Хаулапсил, разглядывая
отутюженное платье Есмара так внимательно, словно впервые видел его после
долгой разлуки.
   - Спасибо, вы уже говорили, - вежливо осклабился тот.
   - Ах, да, я уже говорил.
   Есмар понимающе кивнул. Ему было жаль старшего офицера Хаулапсила
Хармадета. А Хаулапсил, окончательно убедившись в том, что во дворе
казармы ничуть не проще дожидаться полудня следующего дня, нежели
взаперти, в своей спальне, вернулся к себе. Проверять посты,
инспектировать языки, изнурять гимнастикой солдат - на все это у него уже
не оставалось мотивации.
   В дверь постучали.
   - Кто там?
   - Море.
   - Море?
   - Ну да, море...
   По спине Хаулапсила - от кобчика до затылка - вскарабкалась колючая
волна страха, словно сама ночь-затейница заиграла на флейте его
позвоночника.
   "...Охотница-чайка подхватит клювом перья тех водорослей, в какие
превратятся наши волосы, если мы нарушим клятву..." - прогрохотало в мозгу
Хаулапсила голосом Пеллагамена. Вот и море явилось, не заставило себя
долго ждать...
   - Хозяин, откройте, это же я... я, - мольбы за дверью сменились резким,
лающим кашлем.
   - Сыть Хуммерова, это ты, Ори? - Хаулапсил вынырнул из тумана
наваждения так же внезапно, как и погрузился в него.
   - Ну да, хозяин, я...
   Хаулапсил отпер дверь. Ну конечно, Ори. Губы блестят перепелиным жиром.
   С трудом успокоившись, Хаулапсил улегся на кровать. И, призвав в
союзники свой жалкий здравый смысл, предпринял еще одну жалкую попытку
оградить, ограничить свою безотчетную тревогу стройным бастионом
рассуждений.
   В самом деле, ведь это Пеллагамен, вопреки данной клятве, стремится к
встрече, которой он, Хаулапсил, бессилен избежать. Даже если он покинет
гарнизон и, предположим, укроется где-нибудь в дикой части острова, раньше
или позже, а скорее раньше - так как, без сомнения, Пеллагамен,
осведомленный о его присутствии на Тигме, едет сюда явно для того, чтобы
свидеться с ним, Хаулапсилом - его непременно отыщут. А значит, бегство в
состоянии лишь оттянуть, отсрочить нежелательную, недопустимую встречу. Не
говоря уже о том, как странно это будет выглядеть - старший офицер
отсиживается на помойках и тайком высасывает из скудного вымени костлявой
пастушьей козы свое дневное пропитание! Не вплавь же броситься, авось до
другого острова недалеко?
   Стало быть, коль скоро на нем, Хаулапсиле, нет вины, если вообще
правомочно говорить о вине применительно к преступлению клятвы, и, к тому
же, изменить ход событий он не может, то, выходит, не может и считаться
клятвопреступником? Не может или все-таки может?
   Приведенный им же самим контраргумент был удручающе безыскусен:
   безразлично, с чьей стороны исходит инициатива (иначе: чья вина).
   Важно единственное: если встреча состоится, клятва, которую Хаулапсил
почему-то помнил с точностью до интонации - вопреки пьяной икоте и своему
тогдашнему легкомысленному настрою - клятва будет нарушена и они оба -
Хаулапсил и Пеллагамен - станут клятвопреступниками.
   "Что с того? - пытался взбодриться Хаулапсил, - ведь многим нарушить
клятву что высморкаться. Нарушают едва ли не ежедневно, не думая, не
сомневаясь, а, главное, не бывают за это наказаны! Безобразно глупо
возводить обмен обещаниями в ранг таинства! Это же слова - вылетели,
разлетелись, фьють! Растворились!"
   В довершение всего Хаулапсил постарался убедить себя в том, будто все
четыре года придерживаться этой клятвы заставляла его исключительно одна
честность. Не страх перед страшной расплатой, а просто честность - слово
офицера хоть и сделано из бумаги, но все-таки крепче стали.
   "То-то и оно, что крепче стали", - с упадническим вздохом провидца
вторил Хаулапсилу другой Хаулапсил, тот, которого первый так и не
удосужился узнать как следует. Хаулапсил из медковых лабиринтов...
   Изнемогши от внутренних баталий, Хаулапсил пошарил рукой в загруженном
бесполезными мелочами сарноде и вынул из него мутную, бурую, на ощупь и
цветом схожую со свежим вишневым клеем каплю "медка".
   Порция была завернута в мятный лист. Хаулапсил развернул лист, сунул
медок под язык и заснул, не потрудившись раздеться. Не потрудившись даже
закрыть глаза.
   Хаулапсил проснулся поздно утром.
   Ори уже трижды разогревал завтрак, то и дело прислушиваясь, не встал ли
хозяин.
   Хаулапсил же, уже осознав себя бодрствующим, предпочел проваляться
некоторое время без всякого движения. Может, это его последнее утро на
земле, милостивые гиазиры? Впрочем, на самом деле ему не хотелось вставать
из-за головной боли. Боль шуровала в голове, как бойцовая рыба в узком
аквариуме. Вывод: чем меньше ее тревожишь, тем меньше она рыпается.
   Но он все-таки поднялся.
   Глядя в узкое, с изъеденными краями зеркало, он счистил обильный
бело-желтый налет с языка деревянным скребком.
   Потом старательно помассировал икры. Еще не хватало, чтобы все видели,
как они дрожат. Откладывать свое появление во дворе казармы в такой день -
день прибытия смены - было неразумно. Хаулапсил наскоро сжевал жаренную на
вертеле сельдь и покинул жилище.
   В тени ветвистого фисташкового дерева, прислонившись спиной к его
широкому кожистому стволу, сидели офицеры.
   Они играли "в гуся" и мусолили тему отъезда. Обсуждали сменщиков,
строили планы. Вот будет славно вновь собраться на Тигме, отгуляв
трёхмесячное увольнение! Хаулапсил кивнул в их сторону, как бы
подтверждая: "Будет очень славно!"
   Напудрив лицо выражением сдержанной заинтересованности, Хаулапсил уже
было вознамерился присоединиться к товарищам, как ворвавшийся во двор
караульный, не успев отдышаться, заявил: "В бухту входит корабль!"
   - А вот и они, - удовлетворенно подытожил Есмар.
   Собравшиеся двинулись на пристань. Хаулапсил прикрикнул на солдат,
чтобы шли в ногу. Те нехотя послушались.
   Судно приблизилось к берегу.
   Совсем скоро от него отделилась лодка, длинные весла которой, словно
ножки сколопендры, зашагали, лишь намечая синхронность, по направлению к
пристани.
   Хаулапсил, наблюдавший эту картину из-за чужих голов, смог, однако,
различить оплывший профиль Пеллагамена.
   Тот наблюдал за работой гребцов, стоя рядом с кормчим. Его лик лучился
чувством собственной важности.
   Наконец лодка причалила, ударившись боком о торчащую у самого края
пристани сваю.
   Её экипаж стал выбираться на сушу, выкрикивая сумбурные приветствия.
   Вышел и Пеллагамен.
   "Все к казармам!" - скомандовал он, почтив особым вниманием начальника
гарнизона, с этого момента уступившего старшинство ему.
   Встречающие, как и смена, уже начали подъем по тропинке, ведущей к
казармам, как вдруг Пеллагамен проорал вослед удаляющимся: "Движение
продолжать! Хаулапсил Хармадет, задержитесь!"
   Хаулапсил покорно остановился.
   Пеллагамен подошел к нему, ковыряя соломинкой в гнилых и безобразно
неровных зубах. Их глаза встретились. "А как же клятва?" - вопили глаза
Хаулапсила. Глаза Пеллагамена, казалось, не понимали о чем речь.
   - Я, милостивый гиазир Хаулапсил, прибыл сюда специально для того,
чтобы сообщить вам нечто важное, - загнусавил он. - Не желаете ли
прогуляться со мной по пристани? Кстати, примите мои искренние
поздравления!
   Хаулапсил не сразу сообразил с чем его поздравляют. Но пробурчал
"благодарю". Прогуляться? Это еще зачем?
   - Надеюсь, вы не стеснены временем? Хотелось бы осмотреть бухту! -
ворковал довольный Пеллагамен. Сцапав Хаулапсила за локоть, он увлекал его
с тропки обратно на пристань, которая шла скальным ободом вдоль широкой
подковообразной бухты.
   "С чего это он такой довольный?" - спросил себя Хаулапсил.
   - Я не стеснен, если вам так хочется. Да только что тут смотреть - вида
никакого! - пожал плечами Хаулапсил. До него наконец дошло, что Пеллагамен
поздравил его с очередным чином.
   Плюща подошвой замшевого сапога пустые панцири раков-отшельников
вперемешку с каким-то сором, вынесенным на берег недавним штормом,
Пеллагамен с нарочитым интересом оглядывал окрестности.
   Он молчал. Он не переходил к объяснениям, не спешил раскрывать,
разворачивать, развивать брошенную первой, как первая пробная фишка в ламе
- самая важная! - фразу, коснувшуюся цели его приезда на Тигму.
   Объяснений не было. А Хаулапсил, между тем, ожидал как раз объяснений,
с неудовольствием отмечая, уже во второй раз, что волнение на море
усиливается.
   Слепяще-белые, быстрые, перетекающие друг в друга облака то закрывали
солнце, то вновь давали ему выглянуть. Окрепший ветер заставил матросов
убрать даже самые малые, величиной с носовой платок паруса. Морская вода
поменяла цвет и сделалась сталисто-синей.
   - Свежо, - выдавил из себя Хаулапсил, поеживаясь.
   Он вздрогнул. Волна, причудливо взвинтившись, вспучившись, изогнув
спину перед базальтовым бордюром пристани, разом перепрыгнула через него
и, разбившись в пену у ног Пеллагамена, разочарованно отступила.
   Плотоядно звякнула чугунная цепь, ограничивающая край пристани. Но
Пеллагамен, кажется, этого не замечал, глядя себе под ноги.
   - Свежо, - повторил Хаулапсил уже громче, - и вполне возможна буря.
   - С чего бы это быть буре? - сварливо переспросил Пеллагамен. - Я давно
заметил за вами какую-то мрачную манеру смотреть на вещи. Вы все видите в
черном свете!
   Хаулапсил не успел возразить, что не он, а сам Пеллагамен видит мир в
черном свете. Взять хотя бы эту клятву - кто ее придумал? Какая-то мрачная
чушь. И это в наш просвещенный век, когда вышколенные армии сотинальма
Фердара Копьеносца стоят у стен почитай всех стоящих разграбления городов!
Но тут Пеллагамен заговорил снова.
   - Милостивый гиазир Хаулапсил! Я призываю вас не навязывать мне
разговоров о погоде, которые, как то совершенно очевидно, есть никчемное
празднословие. Повремените. Я близок к тому, чтобы начать свой рассказ. Я
наконец смог сосредоточиться! Я намерен подарить вас верным пониманием
того случая... Вы понимаете, какого.
   - Я вас слушаю, - силясь перекричать прибой, сказал Хаулапсил. И
выпалил сразу вслед за этим:
   - Мы отошли достаточно далеко, может, лучше повернуть назад? Здесь нет
ничего достойного обозрения, - он сделал уничижительный жест.
   - Не все ли равно, на что смотреть? У нас здесь совсем другая цель!
   Я же вам сказал, я хочу поделиться с вами верным пониманием того
случая! - вспылил Пеллагамен.
   "Да давай уже свое "верное понимание"!"
   Хаулапсил вполголоса выругался, благо опасностью быть услышанным можно
было пренебречь - слишком близко ревело море.
   Еще одна волна, всколыхнув цепи, выкатилась на плиты пристани.
   Они оба исхитрились отскочить вбок, поближе к скалам. Но и там были
выполосканы тяжелым ливнем ледяных горьких брызг, чьи прикосновения
оставили ощущение болезненной зябкости.
   С усов и бороды Пеллагамена закапало, с головы Хаулапсила свалилась и
удрала с волной войлочная шапка.
   Пристань сузилась, подводя к логическому завершению первую часть
прогулки неизбежностью поворота назад.
   - Вернемся? - предложил Пеллагамен, отжимая сочащуюся прядь.
   Они двинулись в обратном направлении значительно быстрее, хотя и не так
споро, как того хотелось Хаулапсилу.
   Вспомнив о привилегиях, обретенных им после вступления в полное
офицерское звание, он схватил Пеллагамена за руку. Он был близок к тому,
чтобы потерять остатки самообладания:
   - Мы должны ускорить шаг. Кажется, куда разумней побежать!
   - Зачем? Мы идем достаточно быстро, - упрямился Пеллагамен, брезгливо
высвобождая руку. - Учтите, милостивый гиазир, если мы побежим, я не смогу
говорить. Я же не смогу рассказывать на бегу!
   - Теперь уже поздно рассказывать! - бросив беглый взгляд в сторону
моря, завопил Хаулапсил.
   Он проклинал собственную мягкотелость, собственный трепет перед
требованиями субординации, свою боязнь нарушить устав, заставившие его
пойти на поводу у глупейшего и опаснейшего желания Пеллагамена прогуляться
по пристани.
   Он осыпал проклятиями свою достойную осмеяния доверчивость.
   Проклинал наглую самоуверенность Пеллагамена. Его глухоту, его
занудство и тупость, его картонную серьезность. Его поглощенность своими
бредовыми измышлениями, его ненаблюдательность, его высокомерие, такое
необъятное высокомерие, которому мало людишек - ему нужно показать себя
стихиям! Хаулапсил напряг все свои силы и рванулся с места.
   Хаулапсил побежал вперед, к далеким влажным, как будто покрытым
испариной, ступеням, к лестнице, ведущей вверх, к спасительной тропинке,
туда, где на высоте, что не покрыть и самой прыткой волне, стоял лагерь.
   Он бежал, широко расставляя ноги и трагикомично оскальзываясь.
   Он даже не обернулся в сторону Пеллагамена - пусть рассказывает волнам
свои "соображения"!
   Ему хотелось позвать кого-нибудь на помощь. Посигналить матросам,
мечущимся по пританцовывающему кораблю. Подать им какой-нибудь знак,
которого, впрочем, всё равно не различить за мыльными дюнами кипящих
гребней. Да и какая тут может быть помощь!
   Он несся, не чуя под собой ног, закрыв глаза, чтобы не замечать ничего
вокруг.
   - Куда же вы!? Постойте! - проорал Пеллагамен в спину удаляющемуся
Хаулапсилу.
   Это был тот единственный раз в жизни Хаулапсила, когда ему стало не до
устава - шутка ли, бросить в опасности нового начальника гарнизона! И на
то, что он, трусливо дающий стрекача, выглядит со стороны как раненый в
задницу заяц, и на то, что сослит по этому поводу Есмар.
   Но Хаулапсил не успел добежать до тропинки. Налетевшая волна на
мгновение соорудила над ним и Пеллагаменом гладкую, очень гладкую арку,
сверкнувшую на солнце в месте своего наивысшего скругления.
   Несколько секунд спустя эта арка - причуда жестоковыйного архитектора -
грузно рухнула вниз, сползла, рассредоточилась и убралась восвояси, в
море, увлекая за собой базальтовые плиты, которыми была отделана пристань,
случайный мусор прибоя, сломанные весла и осиротевшие уключины, занозистые
обломки досок, выцветшие тряпки отслуживших парусов, перевёрнутый, с
проломленным дном челн, ощетинившиеся изогнутыми гвоздями балки,
оградительные чугунные цепи и всё остальное.
    
 
    
 
   1994, 2000 (c) Александр Зорич