РОМАН ЗЛОТНИКОВ

            АРМАГЕДДОН (ИМПЕРИЯ-2)

           

           

            Biblionet

            WayFinder

           

           

           

            Анонс

           

            Империя очень быстро поднимается.  Вместо того чтобы развивать свои

традиционные сырьевые отрасли,  Россия  делает  скачок в  высоких технологиях и

постепенно заполняет мировой рынок своими товарами, вытесняя западные страны. В

мире  зреет  недовольство.  «Нет,  надо  поставить этих  зарвавшихся русских на

место» —  так думают на Западе.  «У этих русских слишком большая территория,  а

нам тесно», — думают на Востоке.

            И те, и другие не подозревают, что такое армия Русской Империи, и с

легкой душой начинают войну.

            Никто,  кроме  немногочисленной группы людей,  не  знает,  что  все

происходящее — эксперимент, имеющий целью объединить человечество и вывести его

в Космос. Одним из этапов этого эксперимента становится «ядерная зима».

           

            ПРОЛОГ

           

            Денек  был  хорош.   Яркий,   солнечный,  умытый  небольшим  ночным

дождиком, он сверкал, словно начищенный петровский пятак, заставив пенсионеров,

составлявших основную  массу  пассажиров этой  утренней  электрички,  забыть  о

проблемах,   безденежье,  старческих  болячках,  повытаскивать  на  свет  божий

заботливо укутанные по осени в старые тряпки лопаты,  грабли и тяпки и, подобно

леммингам во время их странных кочевок, устремиться толпой на штурм электричек.

Вот толпа выплеснулась на перрон и торопливо двинулась к автобусным остановкам,

по  пути смешавшись с  теми,  кто по утреннему холодку спешил к  привокзальному

рынку, вольготно раскинувшемуся Ш специально огороженной территории, своевольно

выплеснувшемуся на  ступеньки  подземного  перехода  и  даже  протянувшему свои

щупальца к самым автобусным остановкам.

            Высокий подтянутый майор  с  эмблемами горного Грелка,  неторопливо

двигавшийся в  толпе,  вдруг остановился и замер,  не отрывая глаз от безногого

мужика,  сидевшего на грязноватом половичке с полузакрытыми глазами и тихонько,

с надрывом,  тянувшего:  «И на рассвете вперед уходит рота солдат...»,  неумело

подыгрывая себе  на  гитаре.  Несколько  мгновений офицер  вглядывался в  лицо,

искривленное страдальческой гримасой, затем шагнул вперед и негромко позвал:

            — Григорий? Изгаршин?

            Безногий вздрогнул,  его  лицо  мертвенно побледнело,  он  медленно

открыл глаза:

            — Командир?..

            Майор присел на корточки, снял фуражку и пригладил волосы.

            — Вот, значит, как...

            Безногий  сглотнул.  Несколько мгновений они  оба  молчали,  и  это

молчание да  еще разительный контраст между чисто выбритым,  лощеным офицером и

заросшим щетиной,  каким-то замызганным,  опустившимся инвалидом — при том, что

они тем не менее явно были одно,  — как бы обособило их от многолюдного потока,

отделило напрочь от весеннего тепла и суеты выходного дня.

            — Давно ты так?

            Безногий  скривил  губы  в  непонятно  что  обозначавшей  тоскливой

гримасе.

            —  У тебя есть квартира?  Пенсия?  Безногий хмыкнул.  Майор покачал

головой и поднялся на ноги.

            — Вот что, Григорий, пожалуй, нам стоит пообщаться поближе.

            На небритых щеках безногого заиграли желваки.

            — Нет,  командир,  не о чем нам разговаривать.  Да и как? Половичка

мне одному мало,  да и  не сядешь ты на него,  а туда,  где ты сядешь,  меня не

пустят.  Да и ползти долго, мне еще... день отработать надо. — Инвалид скрипнул

зубами. — Разошлись наши дорожки, и теперь уж навсегда...

            Майор  криво усмехнулся,  безногий замер.  Когда его  взводный,  на

погонах которого тогда еще сверкало по  паре маленьких лейтенантских звездочек,

усмехался  так,   очень  многое  из  того,  что  казалось  раньше  невозможным,

неожиданно переставало быть таковым.

            —  Ну  это  мы  еще посмотрим...  —  Майор,  гибко наклонившись,  с

неожиданной легкостью поднял безногое, но довольно массивное тело. — Держись за

шею.

            Инвалид сдавленно произнес:

            — Измажу...

            Однако  майор  лишь  насмешливо фыркнул и  двинулся вперед  легким,

неспешным прогулочным шагом...

            Когда они вышли из  подземного перехода,  впереди нарисовались двое

качков.  Вот они заметили необычное зрелище, на которое смотрели почти все, кто

в тот момент шел по переходу или в его сторону,  секунды две оторопело пялились

на странную парочку, затем один из них поспешно подскочил к майору:

            — Эй, ты че, ты куда безногого понес?

            Майор остановился,  резко развернулся (так,  словно у него на руках

ничего  не  было)  и,  окинув  двойку  громил  небрежно-презрительным взглядом,

вполголоса произнес:

            — Это мой бывший солдат.  Мы решили немного выпить,  — Он мгновение

помедлил. — А почему это вас так заинтересовало?

            Качок,   задавший  вопрос,  наморщил  лоб,  напряженно  переваривая

информацию,  затем его лицо прояснилось и он уже открыл было рот, чтобы вежливо

предложить этому придурку в  форме положить вещь на  место и  не  вмешиваться в

бизнес, когда его опередил второй:

            — Какие проблемы, командир? Все в ажуре, идите к «Любаше». Скажите,

Баркас послал — обслужит в лучшем виде.

            Офицер небрежно кивнул:

            — Спасибо,  — но мы,  пожалуй,  поищем что-нибудь получше.  — Легко

развернувшись на каблуках, он направился к стоянке такси. Первый качок проводил

их недоуменным взглядом, затем повернулся к товарищу:

            — Ты че, Колян, он же... это ж Гришаня-инвалид... нам же Татарин...

            Второй окинул его снисходительным взглядом:

            — Дурак ты, Молотила. Ты значок на мундире видал? Это ж терранец. Я

в армии на них насмотрелся.  Если б ты сейчас начал права качать,  то уже через

пять минут тут была бы толпа ментов и  военных.  А  потом нас в такой бы оборот

взяли,  что никакой ментовский крышарь не  помог бы.  —  Он помолчал,  усиленно

размышляя.  — А вообще,  Татарину надо сказать...  Похоже,  с Гришаней придется

распрощаться. А жаль — не мужик, а золотая жила был. Орденоносец!

            — Да ты че,  — скривился Молотила,  — этот...  военный...  он же не

наш. Я его никогда здесь не видел. Уедет — и никуда Гришаня не денется.

            Второй вздохнул:

            —  Дурак ты,  Молотила,  потому тебя и  в армию не взяли.  Вон даже

званий не различаешь.  Я ж тебе сказал — это терранец. А если они за какое дело

берутся, то самое правильное — не путаться у них под ногами. Если этот майор за

Гришаню взялся, можешь быть уверен, на вокзале он больше не появится...

            В ресторан «Золотая корона» их пустили не сразу. Метрдотель сначала

пораженно  уставился  на   неожиданное  явление,   возникшее  на   пороге   его

фешенебельного  ресторана,   после  чего  попытался  деликатно  намекнуть,  что

остальные гости  будут  не  в  восторге от  подобного соседства.  А  потому  он

предпочтет лучше потерять двух  столь уважаемых клиентов,  нежели лишиться всех

остальных и своими руками разрушить

            —  ауру престижности,  окружающую его  заведение.  Но  майор только

улыбнулся (правда,  так,  что у метрдотеля по спине пробежали мурашки) и учтиво

сказал:

            —  Мы никоим образом не хотим создавать вам дашних проблем.  И если

среди  ваших  посетителей есть  люди,  коим  созерцание кавалера ордена  Андрея

Первозванного с  мечами может создать проблемы с  пищеварением,  то  мы  готовы

оплатить отдельный кабинет.

            Метрдотель несколько  мгновений  вглядывался в  холодно  блестевшие

глаза высокого военного,  которому дополнительный груз,  казалось, нисколько не

мешал вести учтивую беседу, и молча кивнул головой...

            Спустя  час  изрядно  осоловевший Григорий закончил свой  горестный

рассказ:

            —  …  и  за  это меня посадили на  пятнадцать суток.  Но скажу тебе

честно, командир, если бы все случилось еще раз, я бы опять дал ему в морду.

            Майор  некоторое  время  сидел  молча,  задумчиво  рассматривая  на

просвет остатки водки в  своей рюмке,  затем решительным жестом поставил ее  на

стол и, взяв бутылку, разлил по рюмкам остатки водки.

            —  Вот что я  тебе скажу,  Григорий,  либо я  чего-то  не  понимаю,

либо...  кто-то другой еще не понял, что мы живем в империи! Сдается мне, более

вероятно второе. А потому давай-ка на посошок и... поехали.

            — Куда? — оторопело спросил инвалид.

            — Увидишь. — Майор усмехнулся и лихо опрокинул рюмку.

            Когда  эта  неординарная парочка появилась в  приемной губернатора,

секретарша,  которая и  так была не  в  очень хорошем настроении,  еле сдержала

раздражение (опять  охрана прошляпила каких-то  полоумных).  Дело  в  том,  что

сегодня был вроде бы как выходной и  она собиралась пораньше сбежать с работы —

смотаться к подружке на смотрины.  У той появился новый хахаль,  а у него,  как

выяснилось,  есть приятель,  немолодой,  не особенно богатый,  разведенный и  с

некоторыми проблемами в  сексуальной сфере,  короче,  как раз то,  что ей надо,

чтобы,  с  одной стороны,  быть «замужем»,  а  с  другой — не менять привычного

образа жизни.  Но  шеф еще утром прозрачно намекнул,  что вечер сегодня для нее

закончится поздно и,  скорее всего,  в  «Медведях» (загородном доме для  приема

почетных  гостей).  В  принципе она  была  совершенно не  против.  Губернатор —

мужчина видный и  в  самом  соку,  к  тому  же  подобное «неформальное» общение

приносило  кое-какие  дивиденды  материального  плана,   но  сегодня...   Итак,

секретарша с  трудом сдержала раздражение и,  вымучив улыбку,  которая ей самой

казалась вполне приветливой, вежливо спросила:

            — Вы к кому, господа?

            Тот,  что стоял на своих ногах,  улыбнулся в ответ и без какой-либо

натуги в «голосе (что было, в общем-то, необычно, поскольку кабинет губернатора

располагался на  четвертом  этаже  старого,  еще  сталинской постройки,  здания

областной администрации,  и  ему пришлось волочь на  себе эту безногую обузу аж

двенадцать лестничных пролетов) ответил:

            —  Этот  человек —  кавалер ордена  Андрея  Первозванного с  мечами

Григорий Изгаршин. Мы идем к губернатору.

            Секретарша, внутренне воздев руки к небу, незаметно надавила кнопку

вызова  охраны  и,  повторив (опять безуспешно) свое  покушение на  приветливую

улыбку, терпеливо пояснила:

            —  К сожалению,  губернатор сейчас занят и не может вас принять.  У

него серьезное совещание.

            —  Майор снова улыбнулся в  ответ,  но  на  этот  раз  с  некоторой

иронией: — Ничего, мы подождем.

            Секретарша снова надавила кнопку (что они там,  заснули, что ли?) и

ответила, уже не пытаясь скрыть раздражение:

            —  Боюсь,  сегодня у  губернатора слишком плотный график и  вряд ли

найдется время вас принять.

            В этот момент двери приемной распахнулись и на пороге появились два

сержанта-милиционера. Секретарша облегченно вздохнула, но военный не обратил на

них никакого внимания.  Зато на его щеках задвигались желваки,  а  тон внезапно

стал сух и холоден.

            —  Извините,  сударыня,  а вы когда-нибудь читали Указ Императора о

статусе кавалера ордена Андрея Первозванного?

            Секретарша сердито поджала губы:

            —  Нет  и  не  испытываю  никакого  желания.  —  Она  повернулась к

милиционерам: — Проводите, пожалуйста, наших гостей к выходу.

            Но  те,  вместо того чтобы тут  же  кинуться на  этих придурковатых

посетителей, почему-то замялись, а майор вздохнул и небрежным жестом, как будто

у него на шее не висело как минимум килограммов шестьдесят живого веса,  извлек

из кармана мобильный телефон:

            — Прошу прощения, я должен сделать один звонок...

            То,   что  произошло  в  следующие  полчаса,  не  могло  присниться

секретарше даже в самом кошмарном сне.  Через десять минут из кабинета выскочил

как  ошпаренный  губернатор.   Затормозив  на   пороге,   он   окинул  приемную

затравленным взглядом,  а  затем,  точно  мартовский заяц,  скакнул к  странным

посетителям,  скромно  устроившимся  на  дальнем  диванчике  под  охраной  двух

милицейских сержантов,  которые вели себя с этими гостями словно заторможенные.

(Секретарша даже  собиралась сразу по  уходе этой  парочки позвонить начальнику

отделения  и   высказать  ему   все,   что   она  думает  о   подобном  вопиюще

пренебрежительном отношении его подчиненных к  своим обязанностям.) Подскочив к

гостям, губернатор всплеснул руками и плаксиво запричитал:

            — Ну что ж вы так?! Ну зачем же сразу... Разве мы не могли...

            Майор неторопливо поднялся.  В  неторопливости этой  было,  однако,

некое странное величие.  Вот  так  же  неторопливо выходит из  своей защищенной

шахты стартующая межконтинентальная баллистическая ракета.

            — Извините,  уважаемый, но мы попытались действовать в соответствии

со статусом кавалера ордена Андрея Первозванного.  Однако,  как оказалось,  ваш

персонал совершенно не осведомлен о том, что, согласно пункту «Г» статьи шестой

статуса,   кавалер  ордена  Андрея  Первозванного  имеет   право  внеочередного

обращения к  губернатору,  прокурору,  начальникам управлений Внутренних дел  и

Службы безопасности и председателю суда территории.  — Майор перевел дыхание. —

Я  не  говорю уж о  том,  что вы либо ваши некомпетентные (он выделил это слово

голосом) подчиненные нарушили еще  несколько статей статуса.  Так что во  всем,

что произошло, вы должны винить только себя.

            Секретарша не верила своим глазам. Губернатор, всегда такой важный,

преисполненный уверенности в  себе мужчина (даже занимаясь с ней сексом,  он не

терял своей барственной вальяжности), стоял сейчас, переминаясь с ноги на ногу,

перед каким-то общевойсковым майором,  и  на лице его было испуганное выражение

проштрафившегося школьника Однако этот майор,  похоже,  не видел в  этом ничего

необычного.

            — Вы до сих пор не поняли, что вот уже три года живете в Империи, а

не  в  том  бардаке,  что был до  нее —  И  что каждый гражданин Империи вправе

ожидать,  что гарантированные ему Императором права будут соблюдаться полностью

и  неукоснительно.  —  Майор сделал короткую паузу,  не  спуская с  губернатора

несколько брезгливого взгляда,  затем заговорил снова:  —  Подумайте вот о чем,

уважаемый   (это   слово   майор   произносил   с   интонацией,   не   очень-то

соответствовавшей его смыслу): Император царствует уже третий год, и за все это

время на  свет появилось дай бог три десятка документов,  на  которых стоит его

личная подпись.  Даже под  Конституцией стоят подписи выборных Земского собора.

Неужели вы не задумывались,  почему это так? — Он покачал головой. — А все дело

в том,  что Император,  ставя свою подпись,  дает таким образом личную гарантию

того,  что  этот  документ  будет  выполняться неукоснительно.  —  Под  суровым

взглядом майора  стоявший перед  ним  хозяин огромного региона,  на  территории

которого уместилась бы добрая треть,  а то и побольше,  европейских государств,

нервно дернулся.  — Я — офицер Его Величества, — продолжал между тем майор. — Я

— один из тех,  кто принес ему присягу.  И он, — тут майор повернулся в сторону

безногого инвалида, которого принес в эту приемную на своих собственных руках и

который смотрел сейчас на все происходящее круглыми ошалевшими глазами, — тоже.

И мы готовы и Будем делать все, чтобы слово Императора осталось истинным словом

императора

            Майор  замолчал,  еще  раз  окинул всех  присутствующих взглядом (у

секретарши,  несмотря на бог весть какие неприятности,  которые обрушатся на ее

голову из-за этого человека,  как-то сладко заныло внизу живота) и повернулся к

инвалиду:

            — Ну,  до свидания,  Гриша.  Через месяц приеду на новоселье.  — Он

усмехнулся и развел руками. — Раньше никак не смогу, ты уж извини. — После чего

повернулся и твердым шагом направился к выходу.

            Когда  за  его  спиной  захлопнулась  створка  высокой,  в  полтора

человеческих роста,  двухстворчатой двери приемной и  секретарша смогла наконец

оторвать взгляд от стройной фигуры, затянутой в столь неотразимо сидящую на ней

военную форму нового,  только что  принятого образца,  она поразилась перемене,

произошедшей с губернатором.  Его дородная фигура напоминала надувную резиновую

куклу, из которой выпустили воздух. Он посмотрел потухшими глазами на инвалида,

неловко притулившегося на диванчике,  потом повернулся к  ней и  убитым голосом

произнес:

            — Пригласите ко мне Мищева (это был вице-губернатор по капитальному

строительству)  и  Бултакова  (руководитель  областного  отделения  пенсионного

фонда)...  немедленно! — после чего повернулся и, сгорбившись, прошаркал в свой

кабинет, предоставив находившимся в приемной гадать, что могло столь разительно

изменить поведение этого человека, властного и не терпевшего ничьих возражений.

А  еще  все  впервые почувствовали,  что  в  этой  стране  действительно что-то

переменилось и  что на  одной восьмой части суши наконец-то появился кто-то,  у

кого нашлось время для тех,  кого еще со  времен Гоголя и  Достоевского принято

называть «маленьким человеком».  А  то,  что,  как оказалось,  этот «кто-то» не

одинок, только укрепляло это ощущение.

           

            Часть I

           

            НАЧАЛО

           

            1

           

            Сегодня  Данилкин  опять  был  навеселе.  Впрочем,  это  никого  не

удивляло. Данилкин вообще это дело любил. И мог себе позволить. Данилкин вообще

всегда умел устраиваться.  Не  так чтобы очень,  но  получше многих.  Во всяком

случае,  и  семье хватало,  и на это дело всегда оставалось.  Когда завод лег и

большинство рабочего люда перешло на  подножный корм,  перебиваясь кто  скудной

торговлишкой на рынке у  местной станции,  а  кто и  просто рыбалкой,  Данилкин

покрутился-покрутился,  раздобыл денег и пристроился торговать на самом большом

рынке,  расположенном на  бывшем центральном стадионе областного центра.  Через

пару лет его оттуда выжили (кто говорил — проторговался и наделал долгов, а кто

—  что не на ту бабу запрыгнул),  но кое-какие связи к  тому моменту у него уже

завязались.  Так  что когда до  их  богом забытого городка добрался обшарпанный

грузовичок с  литовскими номерами,  то дверь квартиры,  в которую постучался ее

водитель,  была  как  раз  Данилкиной.  Литовцев интересовали грибы,  а  именно

лисички.  Оказалось, что в богатенькой Германии наши родные посконные лисички —

незнамо какой дорогущий экзотический деликатес,  ну типа как у  нас французские

лягушачьи лапки.  Так что Данилкин, как ему казалось, напал на золотую жилу. Он

посолиднел,  завел себе серую подержанную «тойоту»,  джинсовую жилетку с  кучей

карманов  и  щегольскую сумочку-визитку  из  натуральной кожи.  Но,  видно,  не

суждено ему  было  выбиться в  совсем уж  обеспеченные люди.  Бизнес с  грибами

как-то  потихоньку  заглох:   партнеры  то  ли  проторговались,   то  ли  нашли

поставщиков где-то поближе, торговля на рынке, за которую он, по старой памяти,

решил вновь приняться,  тоже как-то  не пошла,  так что до того самого момента,

когда  в  пыльных корпусах когда-то  жутко секретного,  а  затем на  протяжении

многих   лет   абсолютно  мертвого   завода   вновь   зажглись  многосотваттные

светильники-люстры,  Данилкин крутился как мог,  подрабатывая то экспедитором в

фирмах-однодневках,  то  частным  извозом  на  замученной русскими  дорогами  и

утомленной национальным сервисом «тойоте», то еще кое-чем.

            Впрочем,  это  все  как  раз выходило у  него в  общем-то  неплохо.

Наверное,  это и был его уровень,  его жизнь,  в которой он чувствовал себя как

рыба в  воде.  Ну  заточен был  Данилкин,  которого некоторые из  его еще менее

удачливых приятелей-собутыльников уже  начали  величать Сергеем Семенычем,  под

такую жизнь — крутиться по-мелкому,  сшибать нехитрую деньгу,  подешевле купив,

подороже продав,  квасить с  мужиками в  гараже  и  по  выходным цедить пиво  с

шурином у телевизора, по которому идет финал Кубка УЕФА или чемпионат России по

хоккею.  Уж  на  гаражные посиделки да  на  пивко деньжат ему  всегда удавалось

срубить,  а что до остального...  Ну не всем же по Канарам ездить,  некоторым и

пары недель на Байкале или в  Анапе (тут уж кому куда ближе) вполне достаточно.

Однако Данилкин всегда хотел большего в  душе  страшно обижался,  почему это  у

него ничего не получается. На людях он, конечно, хорохорился и представлял дело

так,  что  либо  ему  надоело этим заниматься,  либо все  загубили какие-нибудь

«уроды» (персональный состав постоянно менялся,  но как класс эти самые «уроды»

присутствовали в  жизни Данилкина постоянно),  а  он  не  захотел их  в  тюрьму

сажать.  Просто пожалел. Другой на его месте уж давно бы сообразил, что не след

ему пыжиться,  мало ли  бывших военных,  инженеров или учителей,  вышвырнутых в

пучину  примитивного рынка-базара,  покрутились  там  и,  пару  раз  обжегшись,

вернулись обратно,  на уже однажды выбранную стезю, поняв, что это — не их, что

всех денег все равно не заработаешь и что лучше за гроши делать то,  что у тебя

получается хорошо,  чем, пытаясь заработать поболе, заниматься тем, что как раз

не получается, с риском потерять все. Но Данилкин был не из таких. Обжегшись на

очередной своей авантюре,  он некоторое время «отлеживался» в  экспедиторах или

таксерах, а затем с горящими глазами бросался в следующую.

            В  цех  Данилкин попал  как  раз  после  своего очередного пролета.

Завод,  который раньше  кормил весь  город,  а  последние семь  лет  стоял  как

памятник великому советскому прошлому, внезапно ожил. Произошло это практически

молниеносно.  Сначала в  город  прилетела стая  молодых ребят,  за  один  месяц

сделавшая едва  ли  не  годовую  выручку полуразвалившейся городской гостинице.

Сергевна,  дежурная администраторша,  как  и  все  в  этой  стране уже  изрядно

просвещенная   американскими  боевиками   и   мексиканскими  сериалами,   потом

рассказывала, что больше всего это ей напомнило налет. Ранним весенним утром за

дверями гостиницы,  в  последний раз  помытыми Дай  бог памяти лет пять назад и

успевшими с  той  поры затянуться паутиной,  послышался нарастающий гул,  потом

визг  тормозов,  чуть погодя громкий стук захлопываемых дверец,  а  затем двери

гостиницы распахнулись и  внутрь ввалилось почти три десятка человек.  Примерно

треть составляли благообразные старички в заношенных костюмах, которых Сергевна

помнила еще  по  тем  временам,  когда завод был  на  промышленной карте страны

величиной,  и  немалой  (тогда  они  приезжали как  представителя министерства,

главков и  КБ),  но первую скрипку в этой многочисленной команде играли не они.

Главенствовали молодые  парни  и  девушки  в  строгих  деловых  костюмах,  явно

недешевых,  с  самоуверенно вздернутыми подбородками и хищным блеском в глазах.

Ввалившаяся толпа тут же разобрала ключи от номеров, заказала ужин, и не успела

Сергевна  подробно  рассказать о  происшествии по  телефону всего  лишь  второй

товарке из  своего длинного списка,  как  они  вновь попрыгали в  свои машины и

куда-то укатили.  Как оказалось, укатили они на завод. Когда в заводоуправление

ввалился ошарашенный неожиданным налетом директор,  на  заводе уже вовсю кипела

жизнь.  Эти  ребята  оказались довольно простого нрава.  Узнав  у  сторожа  при

воротах,  у  кого находятся ключи от  тех  или  иных помещений,  они быстренько

мотанулись  к  указанными  личностями  на  своих  машинах  (некоторых  пришлось

отлавливать на  огороде или  на  рыбалке),  где  данным  товарищам был  тут  же

предъявлен оформленный по всем правилам и заверенный в областном управлении ФСБ

допуск (как-никак завод когда-то был все ж таки секретным),  а затем предложено

заключить «Договор об оказании консультативной помощи».  А  так как к  договору

полагался аванс в  размере десяти тысяч рублей (большинство из тех,  с  кем они

разговаривали, таких денег и в руках-то никогда не держали), вопрос с оказанием

этой самой консультативной помощи решился практически мгновенно. Так что спустя

час  все  необходимые личности были  на  заводе,  и  к  приезду директора часть

«налетчиков» уже копались в  документации,  а  остальные разбежались по заводу,

выясняя состояние инженерных сетей, внутризаводских железнодорожных магистралей

и основных производственных мощностей. Директор попытался было поднять бучу под

маркой того,  что  это  страшно секретное предприятие,  так  что  «посторонним»

находиться здесь совершенно невозможно, но один из вновь прибывших оказался как

раз офицером ФСБ,  курирующим его предприятие,  и буча утихла,  так толком и не

начавшись.

            «Налетчики»,  как  их  с  легкой руки  Сергевны стал  называть весь

город,  пробыли на заводе всего неделю,  но старожилы,  с которыми был заключен

«Договор об  оказании консультативной помощи»,  позже рассказывали,  что за эту

неделю умотались так,  как не  уматывались даже во  время ударных трудовых вахт

навстречу очередному партсъезду.  Возвращения аванса,  как  опасались некоторые

(отработали-то всего неделю),  никто не потребовал,  но все сошлись на том, что

за эти деньги они отгорбатились честно.  Рабочий день начинался в шесть утра, а

из цехов и конторских помещений уходили едва ли не за полночь.  Да и после того

как  завод пустел,  в  ночи еще  долго светились гостиничные окна.  Как  видно,

«налетчики» ночами стучали там что-то на своих щегольских ноутбуках,  но с утра

все  они  снова  появлялись на  своих  рабочих местах как  с  иголочки —  чисто

выбритыми,  хорошо пахнущими,  с  острыми как  бритва стрелками на  брюках и  в

безукоризненной обуви Когда стало ясно, что дело идет к отъезду, местные начали

осторожненько выяснять,  чего «налетчики» накопали и чем это грозит «Налетчики»

особо не откровенничали,  но к исходу недели уже весь город знал,  что у завода

есть шанс возродиться Правда,  как считали практически все из  «налетчиков»,  с

кем  удалось пообщаться местным,  это  будет последний шанс.  Если  тот  заказ,

который собираются разместить на заводе, по тем или иным причинам будет сорван,

то  на  этом  славном предприятии можно  будет окончательно поставить крест.  И

город пусть выживает как сумеет.  Вот почему, когда директор, вернувшийся в тот

же  день,  как  его  «попросили»,  к  своему  привычному  занятию  —  заливанию

неприятностей водкой, — однажды утром, слегка протрезвев, вдруг вспомнил, как в

первой  половине  девяностых  выводил  многотысячные  толпы  рабочих  на  улицы

областного  центра  и   перекрывал  боевыми  рабочими  отрядами  Транссибирскую

магистраль,  и  попытался  вновь  обратиться с  пламенным  воззванием к  своему

славному пролетариату,  ответом ему  было  глухое раздражение.  Город  замер  в

тревожном ожидании.

            Следующий «налет» случился почти через два месяца,  когда город уже

почти  потерял  надежду.  В  полдень  на  дороге  появилась  длинная  вереница,

состоявшая из  двух  десятков легковых машин,  трех  автобусов и  целой колонны

груженых  грузовиков.  Один  автобус  и  несколько  легковушек  притормозили  у

гостиницы,  а  остальные проследовали прямо к  заводским воротам.  Двухминутные

препирательства со  сторожем  (директор сделал  выводы  из  прошлого  налета  и

изрядно  перетряхнул  команду  сторожей,   оставив  только  старых  передовиков

производства,  ударников и активистов местной компартячейки) закончились смятой

пятисоткой,  перекочевавшей в  руки ошалевшего от таких денег деда и клятвенным

обещанием оставить того  на  столь  почетной службе и  при  новом руководстве —

после чего машины въехали на заводской двор и развернулись. Из первого автобуса

выскочило два десятка крепких парней в строгой черно-синей униформе и с бляхами

на  груди,  сообщавшими всем окружающим,  что они представляют частное охранное

агентство «Беркут»,  из  второго посыпались работяги,  которые тут же принялись

разгружать грузовики.

            Спустя двадцать минут  к  воротам подкатила старенькая директорская

«волга», но по бокам и сзади ошарашенного дедка-сторожа грозно возвышалось трое

охранников в  униформе,  поэтому из  машины никто не вышел и  «волга»,  постояв

минут  десять,  развернулась и  укатила обратно.  А  еще  через час  на  улицах

городка,  уже гудевшего как растревоженный улей,  появились объявления, которые

гласили:

            «ЗАО «Восточный машиностроительный завод» требуются:

            Сварщики.

            Крановщики.

            Станочники широкого профиля.

            Слесари по ремонту металлорежущих станков.

            Слесари-инструментальщики.

            Слесари КИП.

            Столяры.

            Плотники...

            (Всего  было  перечислено  около  двадцати  рабочих  и   пятнадцать

инженерных и конторских специальностей.)

            Подробности желающие могут  уточнить с  10  до  21  часа  в  здании

заводоуправления,  комнаты 11-39.  Запись на собеседование и тестирование будет

производиться там  же.  Все  квалификационные разряды должны быть  подтверждены

документами и результатами специальных экзаменов, которые будут организованы.

            Необязательных,   недобросовестных,   недостаточно  подготовленных,

пьющих и приворовывающих просим не беспокоиться».

            Последняя фраза привлекла наибольшее внимание. Народ, толпившийся у

объявления,  читал и перечитывал ее по десятку раз, то похохатывая, то негромко

матерясь,  но  в  общем и  целом все  пришли к  выводу,  что «пришлые» —  народ

серьезный  и   правильный  и  к  их  предупреждению  стоит  отнестись  со  всей

ответственностью.  Так что тем же  вечером во многих семьях серьезно изменились

жизненные планы.  Мужики  рылись  в  комодах  и  ящиках,  извлекая из  бумажных

завалов, казалось, навечно погребенные там дипломы и квалификационные книжки, и

усаживались за  столы  с  потрепанными учебниками  и  пожелтевшими конспектами,

оставшимися с тех далеких дней,  когда они только-только осваивали свои рабочие

специальности,  а  женщины  торопливо  извлекали из  гардеробов старенький,  но

старательно  вычищенный  единственный  мужнин  парадный  костюм  и  принимались

гладить и  отпаривать ветхую от  времени материю.  Мужчины всегда составляли на

заводе  большую часть  работников,  а  их  жены  устраивались в  детских садах,

столовых,    заводской   поликлинике,   профилактории   и   иных   учреждениях,

прилепившихся к  гиганту индустрии,  как  щенята к  матке,  так что возрождение

завода сулило шанс всем.

            Назавтра,  еще не было и  восьми утра,  а у проходной уже собралась

огромная толпа,  тысяч в  пять-шесть.  И  люди все подходили и  подходили.  Без

четверти девять,  когда  в  заводские ворота  въехали автобусы,  доставившие из

гостиницы новых хозяев завода, на площади перед входом колыхалось людское море.

            Ровно в  девять двери проходной распахнулись,  и народ ломанулся по

когда-то привычному,  но к нынешнему дню уже изрядно подзабытому маршруту, мимо

кабин,  в которых вместо бабок-вохровок маячили мускулистые молодцы в униформе,

по  родимому двору  и  налево,  к  заводоуправлению.  Запустив человек  триста,

молодцы  в  униформе  сноровисто  развернули  кабины,  перекрыв  проход.  Народ

заволновался, но старший среди охранников поднес ко рту мегафон и прокричал:

            —  Господа,  прошу не  беспокоиться.  Чтобы не было давки во дворе,

запускать будем партиями. Следующая пойдет через полчаса.

            Первые счастливчики вышли  через  пять  минут.  Их  тут  же  плотно

обступили:

            —  Ну  как?   Что?   Приняли?   Сколько  зарплаты-то  обещают?  Что

спрашивали? Какой разряд дали? Когда экзамены-то?

            Вопросы  сыпались  градом,   но  те  лишь  смущались  и  озабоченно

морщились.

            — Да не знаю я... Там только спросили, кто где работал, имя-фамилию

и  телефон.  А  еще —  с кем бы я хотел работать.  Дескать,  моя зарплата будет

напрямую зависеть от того,  как аккуратно будут делать свое дело те,  кто будет

работать  рядом  со  мной.   И  еще  сказали,   сообщат,   когда  приходить  на

собеседование.

            Народ заволновался.  Это как же это: нас спрашивают, с кем мы хотим

работать?  Что творится-то?  У  многих было опасение,  что понаехавшие богатеи,

купившие завод на наворованные деньги, будут обращаться с народом как с быдлом.

Не то чтобы этого так уж сильно боялись —  народ у нас терпеливый,  перетерпели

бы,  притерлись,  лишь бы  вырваться из этой беспросветной нищеты...  но первая

неожиданность оказалась приятной.

            — До вечера пропустили едва ли пятую часть желающих. После того как

первые счастливчики вернулись в  город,  оттуда набежала еще  уйма  народу.  На

следующий день  на  местных рынках и  базарчиках,  раскинувшихся у  остановок и

крупных магазинов,  работал от  силы каждый пятый лоток.  Утренние электрички и

автобусы на  областной центр,  которые обычно брали штурмом,  ушли полупустыми.

Народ  почуял,  что  дело  серьезно.  О  том,  как  работают и  сколько  платят

«налетчики»,  после  того,  первого,  «налета»  по  городу  ходили  легенды.  И

большинство было готово пахать.  Выживать всем уже опостылело.  Хотелось просто

жить. Как в старые времена, или пусть не так, пусть хуже, но жить, черт возьми!

А  не  думать,  что  купить —  носки ребенку или  два кило картошки на  пожрать

назавтра.

            Через две  недели первым счастливчикам сообщили,  что  их  ждут для

собеседования,  а  на следующий день большинство из них уже двигалось в сторону

проходной с  новенькими пропусками в  руках.  И  их число начало расти с каждым

днем. А когда через вновь отремонтированное железнодорожное КПП, охраняемое все

теми же ребятами в униформе,  прошел первый эшелон с металлом, город понял, что

завод ожил...

            Через месяц после того,  как на завод прибыл первый товарняк, народ

собрали на митинг. Все пришли нарядные, с цветами, с детьми, по привычке ожидая

долгих  речей  и  громогласных  заявлений,  но  «налетчики»,  которых  уже  все

постепенно привыкли считать своими,  и тут не отказались от своих принципов. На

трибуну взошла только одна невысокая,  хрупкая дама,  о которой никто ничего не

знал,  кроме того,  что она у  «налетчиков» главная и  сразу по  приезде заняла

директорский кабинет. Ни с кем из местных, включая мэра и прокурора, она до сих

пор лично не  встречалась.  Зато когда мэр в  разговоре с  одним из  ее  то  ли

помощников,  то ли замов посетовал, что у города на всего пятнадцать автобусов,

да  и  те  больше  напоминают стянутый  проволокой набор  донельзя износившихся

деталей, чем средство передвижения, тот мило улыбнулся и сказал:

            — Что ж, я думаю, с этим делом Дарья Александровна вам поможет. Она

как раз просила меня узнать, как в городе дела с общественным транспортом.

            Мэр загорелся:

            — Вот это здорово! А сколько она может выделить на это дело?

            Молодой человек отрицательно качнул головой:

            — Нет,  денег не будет. Будут автобусы. И только в том случае, если

у  вас  есть  необходимая база  для  обслуживания.  Покупать технику,  не  имея

возможности содержать ее в приличном состоянии, — абсурд.

            Мэр  нервно  хмыкнул.   Значит,   никакого  тендера,  а  значит,  и

возможности положить кое-что  себе в  карман,  не  будет.  Но  буквально тем же

вечером  ему   домой   вдруг   позвонил  вице-губернатор,   курирующий  вопросы

коммунального хозяйства (вот уже  третий месяц мэр безуспешно пытался попасть к

нему на прием), и пророкотал в трубку:

            —   Слушай,   как  у   тебя  там  в   ПАТПе  (ПАТП  —  пассажирское

автотранспортное предприятие) с  мастерскими?  Мы  тут собираемся выделить тебе

полета мазовских автобусов, так ты как, сможешь их обслуживать?

            Мэр,  которого и сам факт звонка,  и содержание разговора привели в

состояние,  близкое  к  шоку,  что-то  промямлил в  трубку,  и  вице-губернатор

недовольно проворчал:

            — Ладно,  пришлю тебе еще и начальника отдела закупок. Определитесь

там, что надо, чтобы мастерские в божеский вид привести. Поможем...

            И вот эта женщина вышла на трибуну. Она окинула взглядом повернутые

к ней лица и, наклонившись к микрофону, произнесла:

            — Друзья,  сегодня мы запускаем нулевой цикл.  Через три месяца наш

завод должен выдать первое изделие...  первый генератор. В прошлом наш завод не

раз  первым  осваивал  промышленное производство уникальных  изделий,  аналогов

которым не  было в  мире.  И  сегодня я  хочу сообщить вам...  —  Она мгновение

помедлила и закончила, возвысив голос: — что эти времена вернулись!

            Народ восторженно завопил. Дождавшись, пока крики умолкнут, женщина

вновь наклонилась к микрофону:

            —  Я не говорю вам,  что мы будем изготавливать продукцию на уровне

лучших мировых образцов или что она будет не  хуже зарубежных аналогов.  Потому

что  это неправда.  Аналогов тому,  что будем производить мы,  нигде в  мире не

существует!

            Это заявление было встречено еще более громкими криками.

            — Но для того,  чтобы это стало истинной правдой,  мы с вами должны

сделать одно.  Мы  должны научиться работать так,  как  еще  никто  в  мире  не

работал. Никто, никогда и нигде! Если для нас это слабо, то не стоит и браться.

—  Она замолчала,  и  на  этот раз никаких приветственных криков не  было.  Все

смотрели на женщину, замершую на трибуне, и ждали, что она скажет дальше. А она

обвела  стоящих  перед  ней   людей  долгим,   внимательным  взглядом  (каждому

показалось, что она смотрит именно на него) и продолжала: — Мы должны научиться

работать аккуратно и...  красиво.  Я хочу, чтобы каждый из вас был готов скорее

отрубить себе руку,  чем сделать некрасивый сварной шов,  чтобы каждый болт был

не только затянут с  тем моментом,  который стоит в паспорте сборки но и трижды

проверен,  чтобы сорванный шлиц на  шурупе был бы  для вас чудовищной трагедией

сродни смерти ребенка.  Только тогда мы сможем сказать, что мы — первые, что мы

—  номер один в  этом мире.  А  те,  кто этого не  поймет,  будут вышвырнуты за

ворота,  как нашкодившие щенки.  И я забуду о том, что на этом свете есть такие

люди.  На этом заводе не будет ни пьяниц,  ни семейных скандалистов.  Каждый из

мужчин,  чья жена сделает шаг за  проходную,  чтобы пожаловаться на непотребное

поведение мужа, может считать себя уволенным. Каждый, кто не сумеет понять, что

если он  хочет трудиться на этом заводе,  то должен прилагать усилия постоянно,

круглые сутки,  а не только с начала и до конца рабочей смены, может немедленно

повернуться и  идти  сдавать пропуск.  —  Она  снова  сделала паузу и,  коротко

поклонившись,  закончила свою речь:  — А сейчас я поздравляю вас с тем,  что мы

начали двигаться по этому пути.  И я сделаю все,  чтобы мы прошли его до конца.

Поэтому...  за работу,  друзья.  — Женщина тихо спустилась с трибуны.  Люди еще

несколько минут постояли,  то ли размышляя над сказанным,  то ли ожидая, что на

трибуне появится кто-то еще, а затем так же тихо разошлись...

            И вот сегодня Данилкин опять пришел на смену навеселе. В третий раз

за последнюю неделю.  И  пока ему это сходило с рук.  Начальник цеха приходился

ему  двоюродным  дядей,  да  и  Данилкин  обычно  первые  два  часа  ныкался  в

раздевалке, пока не приходил в форму, и только потом выползал на свет божий, но

сегодня  он  что-то  осмелел и,  усевшись на  верстаке,  начал  докапываться до

Митрича.

            — Эй,  старый,  все так и ковыряешься... Всю жизнь проковырялся, на

перекур не отрывался, а че наковырял? Шиш, да еще без масла.

            — А ты-то че, шиш с маслом наковырял? — ворчливо отозвался Данилыч.

            — А я и не напрягаюсь.  На скока мне платят,  на стока я и пашу.  А

как ты, надрываться мне никакого резону нет...

            Беседа  у  них  завязалась довольно оживленная,  но  тут  произошло

неожиданное.  Откуда появился этот  шустрый парень из  числа  «налетчиков»,  со

значком-бляхой «Менеджер по  организации производства»,  никто так и  не понял.

Только что вроде как никого не  было —  и  вот он  уже протолкался сквозь кучку

зевак.  Завидев его, все замерли, а парень, подойдя к Данилкину и поведя носом,

повернулся и окинул присутствующих ледяным взглядом.

            — Позовите начальника цеха.

            Народ тихонько рассосался,  но  далеко уходить не  стал.  Всем было

интересно,  чем это закончится. Поэтому когда на сцене появился дядя Данилкина,

все навострили уши.

            — Что тут произошло?  — Голос у начальника цеха был солидный,  да и

сам он был мужчина серьезный. Однако парень не стушевался:

            —  Валерий Дмитриевич,  в  вашем  цехе  на  рабочем месте находится

пьяный рабочий.  Я останавливаю производство в этом цехе. Распустите рабочих по

домам.

            — Что-о-о?  Да ты что,  сопляк!  Ты понимаешь,  что ты творишь?  Ты

имеешь представление о том, что такое производственный цикл? Да ты знаешь...

            Парень вскинул руку:

            — Валерий Дмитриевич,  решение принято. Люди, лояльно относящиеся к

тому,  что  их  коллега пришел  на  работу  пьяным,  не  готовы  выполнять свою

собственную работу с  требуемым качеством Я  даю  вам  всем  время подумать над

своими моральными установками. На сегодня работа вашего цеха закончена.

            — Да какого цеха!... — Валерий Дмитриевич даже охрип от возмущения.

— Да ты понимаешь, сопляк, что ты парализуешь работу всего завода!

            — Значит, вы отказываетесь выполнить мое распоряжение?

            — Да пошел ты...

            Парень  окинул  начальника  цеха  задумчивым  взглядом  и  спокойно

произнес:

            —  Что  ж,  в  таком  случае решение этого  вопроса уже  выходит за

уровень моей компетенции, — повернулся и так же спокойно покинул цех.

            Начальник цеха  проводил его  тяжелым  взглядом (перед  оформлением

контракта его под роспись ознакомили с целой кипой документов, одним из которых

и  было как раз положение о «Менеджерах по организации производства»,  согласно

которому  этим  самым  менеджерам давались  огромные  права;  впрочем,  с  этим

документом  был  ознакомлен  каждый)  и  повернулся  к  Данилкину.   Тот  сидел

притихший.

            —  Еще раз придешь с запахом — уволю.  — Он повернулся,  собравшись

идти  к  своему  кабинету.  На  душе  было  муторно,  но  особых проблем он  не

предвидел.  Из-за одного выпившего мужика останавливать работу целого завода...

до  такого могут додуматься только такие вот амбициозные сопляки.  А  он старый

производственник и знает, что почем в этой жизни.

            Но попасть в кабинет ему было не суждено. У дальнего пролета звонко

застучали женские  каблучки  Начальник цеха  повернулся и...  опешил.  По  цеху

стремительно шла директорша.

            Подойдя,  она  с  интересом  посмотрела на  съежившегося Данилкина,

потом перевела взгляд на начальника цеха

            — Пожалуйста, соберите рабочих.

            Через  пять  минут сто  сорок человек окружили ее  плотным кольцом.

Директорша вскинула руку, призывая всех к молчанию, а затем мягко заговорила:

            —  Господа,  все мы  совершаем ошибки.  Вы совершили ошибку,  когда

решили,  что пьяный на соседнем рабочем месте — это не ваша проблема, начальник

цеха —  когда не понял,  до какой степени его цех погряз в  подобных проблемах,

ибо я не верю,  что сегодняшний случай первый или что все ограничивается только

выпивкой,  а я... когда приняла вас на работу. — Она на мгновение прервала свою

речь,  прежде чем заговорить снова все тем же мягким тоном:  — Однако у меня, в

отличие  от  вас,  еще  есть  шанс  исправить  эту  ошибку.  —  Тут  директорша

повернулась и  негромко приказала:  —  Всеволод Пантелеевич (как  за  ее  левым

плечом появился зам. по кадрам, из местных, нормальный мужик, в прежние времена

руководивший производственным отделом, никто и не заметил), подготовьте приказ.

Цех номер семнадцать — с завтрашнего числа расформирован. Все работавшие в этом

цехе — уволены. А поскольку завод без продукции этого цеха работать не может, с

завтрашнего дня  для всех производственных цехов —  оплачиваемый дополнительный

отпуск. До тех пор, пока мы не сформируем новые штаты этого цеха.

            Народ несколько мгновений переваривал ее слова,  а  затем взорвался

возмущенными воплями:

            — За что ?!

            — Произвол!!

            — Мы будем жаловаться... прокурору! И в Москву!

            — Чего она из себя корчит?

            — Да мы забастовку!

            — Да весь завод поднимется»

            Директорша несколько  минут  молча  слушала  этот  возмущенный вой,

затем вскинула руку. Все замолчали.

            — Господа, я слышала тут призывы к забастовке

            Что ж,  согласно международной конвенции о  труде — ваше права.  Но

должна вас предупредить, что, хотя бы один человек на всем заводе присоединится

к  вашей  забастовке,  я  отдам приказ немедленно остановить производство и  мы

покинем город.  Крики оборвались.  Все понимали,  ЧТО означает это заявление. А

директорша покачала головой и тихо произнесла:

            — Вы,  как я вижу,  не поняли, что в том, о чем я говорила тогда на

митинге,  не было ни слова преувеличения. У других есть шанс научиться на вашей

ошибке.  Если они откажутся от этого шанса,  то никто — ни я,  ни Император, ни

Господь Бог  не  дадут им  второго.  —  Она  круто повернулась и,  звонко стуча

каблучками, покинула цех.

           

            2

           

            Сегодня решили оттянуться по  полной.  Денег не было (ну не считать

же  деньгами ту мелочь,  которую предки,  как обычно,  дали Баблу,  ее только и

хватило,  что  на  пузырь и  пять бутылок пива),  так что оттягиваться решили в

отруб.   Сначала  была  идея  прошвырнуться  по  скверам  у  ВВЦ  (который  все

по-прежнему жали,  как в  старые времена,  ВДНХ),  но  после девяти там было не

так-то  много  народу,  зато  довольно  много  собачников.  А  собачники  народ

сплоченный,  друг  друга знают,  так  что  если и  прижмешь какую-нибудь фифу с

болонкой,  тут же откуда ни возьмись налетят придурки с овчарками и боксерами и

сломают весь  кайф.  Так  что  после обсуждения было решено ехать в  центр,  на

Бульварное кольцо.

            Из метро выбрались на Китай-городе.  Гроб еще на эскалаторе отмочил

свою фирменную примочку:  зубами сорвал крышку с  бутылки пива,  сделал большой

глоток и  рыгнул прямо в  нос симпатичной соседке по  эскалатору.  Та испуганно

отшатнулась, и все легли Вечерок обещал быть классным...

            Бутылку «Гжелки» уговорили тут же,  сразу за  павильоном,  а  затем

двинулись по  бульвару,  отмякая пивком и  слушая разглагольствования Бабла  по

поводу чурок, черных, евреев и другой мрази, от которой русскому человеку житья

не стало.  Все,  что Бабл нес, было давно знакомо и понятно, и все готовы были,

долго не  рассусоливая,  показать всем  этим чуркам направление,  в  котором им

следует из России убираться,  да еще хорошенько пнуть под зад для скорости,  но

Бабл как-никак сегодня опять раскошелился на  водку и  пиво,  так что пусть его

говорит.  Тем более что пока никакого интересного объекта (в  смысле приложения

кулаков)  на   горизонте  видно   не   было.   Наконец  Гробу  надоели  Бабловы

разглагольствования, и он прервал их затрещиной и сиплым рыком:

            — Заткнись.

            Все оттянулись слегка назад, поскольку Гроб, коли начал массировать

кулаки,  то быстро уже не остановится.  Так что если в самое ближайшее время на

горизонте не появится какой-нибудь нацмен,  отвечать за плохое настроение Гроба

придется Баблу.  Бабл все это знал и  сам,  поэтому закрутил головой и  истошно

завопил:

            — Смотри, Гроб, желтожопый!

            Гроб,  уже занесший свой лапоть пятьдесят последнего размера, чтобы

отвесить Баблу  здоровенного пендаля,  замер  и  медленно повернул голову.  Все

уставились  в  ту  же  сторону.  Бабл  был  прав.  Впереди  по  аллее  неспешно

прогуливалась парочка — высокая,  длинноногая, белокурая девчонка в мини-юбочке

и   рядом  с  ней  щуплый  парень,   возраст  которого  из-за  дано  восточного

происхождения определить было  затруднительно.  Гроб обрадованно взвыл —  такое

сочетание было как раз по его вкусу (впрочем, больше qh любил, когда попадались

белые бабы с неграми) — И рванул вперед. Стая с улюлюканьем помчалась следом за

ним. Не отреагировать на такой топот преследуемые не могли. Девушка обернулась,

заметила летящих на них парней и судорожно вцепилась в руку своего низкорослого

кавалера.  Тот  остановился и  как-то  подчеркнуто неторопливо обернулся.  Гроб

занес кулак,  чтобы с налета звездануть этому желтожопому по его наглому хайлу,

но... неожиданно промазал. Мчавшийся сразу за Гробом Баклан попытался исправить

эту  промашку,  наддав  желтому уроду  пендаля,  но  его  щегольской берц  тоже

пролетел мимо,  отчего Баклан едва не навернулся. Тут налетели и все остальные.

Сразу  бить  они  не  стали,  а  просто окружили жертвы плотным кольцом.  Право

первого удара как всегда принадлежало лидерам или тем,  кому они дозволят, а их

промахи со  стороны выглядели как  нелепая,  но  совершенно ничего не  значащая

случайность.  Впрочем,  во  всей  сцене была  еще  одна непонятка —  девушка-то

отреагировала совершенно привычно,  испуганно сверкая глазенками и вцепившись в

своего кавалера,  а вот сам желтожопый (наверное,  китаец или кореец) отчего-то

являл  собой  образец  абсолютного  и  даже,  можно  сказать,  демонстративного

спокойствия.

            Тут  вперед вывернулся Бабл (он  всегда лез вперед,  если надо было

потрепать языком,  но,  когда нужно было поработать кулаками,  отчего-то всегда

оказывался сзади).

            — Ну ты, желтожопый, ты чего это с нашими бабами гуляешь?

            Все замерли, как будто от ответа этого желтожопого что-то зависело,

но тот все так же спокойно и  как-то мягко и добродушно улыбнулся.  Этого Гроб,

вновь протолкавшийся в первые ряды, уже выдержать не мог. Он взревел и со всего

маха  засветил этому  уроду по  морде...  вернее,  попытался.  Что  сделал этот

желтожопый,  никто не заметил, но только вдруг раздался какой-то странный сухой

треск,  и Гроб,  отчаянно визжа,  рухнул на землю.  Стая ошалела. Гроб лежал на

земле  и  выл,  а  его  левая голень была  вывернута из  сустава и  торчала под

невероятным углом.

            —  Вам  нравится делать  больно  (голос по-прежнему был  совершенно

спокоен)? Вот как...

            Желтожопый...  (о черт,  всем как-то сразу расхотелось называть его

так даже в мыслях) шагнул вперед и наступил на вывернутую ногу Гроба, тот снова

завизжал, да так, что тучи ворон, оккупировавших верхушки деревьев, со страшным

гамом взметнулись в воздух.  А жел...  парень или,  вернее,  мужчина (когда они

разглядели его  вот  так,  вплотную,  всем  стало ясно,  что,  принимая его  за

студента,  они несколько обманулись с возрастом) слегка пошевелил ногой, отчего

Гроб  вновь  взвыл на  два  тона  выше  и  на  пяток децибел громче.  Несколько

мгновений кореец поигрывал ступней,  как бы регулируя громкость воплей, а затем

убрал ногу.  За  редким частоколом деревьев все  так же  пролетали машины,  над

головами  носились  суматошные вороны,  но  всем  показалось,  что  в  скверике

наступила    оглушительная    тишина.     Мужчина    обвел    всех     каким-то

спокойно-равнодушным взглядом, а затем так же негромко проговорил:

            —  А  если больно будет вам?  — Он вновь поставил ногу на сломанную

конечность Гроба,  да  еще и  перенес на  нее вес своего тела.  На этот раз вой

Гроба почти перешел в ультразвуковую область...

            —  Как это сладко —  видеть страх в  глазах других.  — Голос звучал

негромко и  даже,  пожалуй,  немного печально...  —  Вот  только  что  они  шли

навстречу,  такие чистенькие,  независимые,  или наоборот,  испуганно отводящие

взгляд и  страстно желающие,  чтобы Господь пронес...  а  сейчас валяются перед

вами в пыли.  Они могут быть умнее вас,  богаче,  образованнее, талантливее, но

это уже ничего не значит.  Потому что в этот момент они — дерьмо,  а вы — боги.

Не так ли? — Кореец (китаец?) замолчал и вновь воткнул в них испытующий взгляд.

Но  все стояли словно в  оцепенении,  потупив глаза в  землю.  Гроб уже не  мог

визжать, а только хрипел, мелко дрожа красным лицом, покрытым бисеринками пота.

Но азиат никак на это не реагировал.  И это было самое страшное... Парни в стае

все как один были крепкими (ну, может быть, кроме Бабла) и не раз ходили стенка

на  стенку,  так что боли никто из  них не боялся.  Если ты любишь бить —  будь

готов,  что однажды отметелят и  тебя самого.  Никто не  мог стать полноправным

членом стаи,  не  пройдя через  «посвящение»,  когда  стая  испытывает тебя  на

прочность.  Да и этот кореец,  какой бы он там ни был мастер кунфу или еще чего

там такого,  и  за что бы не устоял против полутора десятков креп-Мкс парней...

Так  что  это  охватившее всех оцепенение.  Легло кому-то  показаться несколько

странным.  Если не брать в расчет вот это неестественное спокойствие... Человек

—  суть коллоидный раствор.  Для того чтобы вершить то или иное продолжительное

действие,   ему  требуется  изменить  свою  химическую  структуру,  существенно

повысить  концентрацию того  или  иного  химического вещества  в  своей  крови.

Например,  в  преддверии драки мозг  дает команду на  резкое повышение в  крови

концентрации адреналина и некоторых других гормонов.  Кровь тут же разносит эту

адскую  смесь  по  всем  клеткам,  и  это  резко  повышает  энергоотдачу  мышц,

увеличивает скорость реакции,  выносливость,  повышает болевой порог, и все для

того,  чтобы человек мог выдержать напряжение и боль схватки,  выдать пик своих

возможностей,  устоять и выжить.  Но...  этого мало! Самая совершенная гоночная

машина,  самый  эффективный боевой самолет —  ничто  без  великолепного пилота.

Поэтому  та  же  кровь,  донося  этот  задуманный природой  коктейль до  мозга,

заставляет мозг возбуждаться, что приводит человеческую психику в неустойчивое,

пограничное состояние,  убирая  запреты и  заслоны,  выработанные цивилизацией,

гражданскими законами,  моральными нормами,  и оставляя только то, что помогает

выжить... Не раз матери вполне воспитанных и обеспеченных детишек, узнав о том,

ЧТО натворили их любимые чада,  потерянно восклицали: «О, боже, как он мог?! Он

всегда был таким воспитанным,  таким послушным...».  То  есть он  всегда внешне

соблюдал общепринятые моральные нормы.  Но именно внешне. Скорее всего так, как

их  соблюдали его  родители,  которые учили  его:  «Будь умнее,  будь  хитрее»,

которые дома  «при своих» ядовито обсуждали тупость начальников,  неудачливость

родственников,  провинциальность соседей и  назойливость «друзей семьи»,  а  на

людях  демонстрировали  нарочитую  доброжелательность,  обменивались  слюнявыми

поцелуями,  сюсюкали и  манерно поддакивали.  И  потому  первая же  более-менее

сильная  гормональная волна  вымывала из  мозгов  этих  послушных мальчиков все

моральные запреты, которые достаточно было только демонстрировать...

            Так  что  и  терпеть,  и  причинять боль  человек лучше всего умеет

именно в  состоянии гормонального взрыва.  Но  в  глазах этого не  было никаких

признаков такого гормонального взрыва.  Он  был  спокоен.  И  это пугало больше

всего.  Этот страх был подспудным, неосознанным. Все инстинктивно понимали, что

если  этот  кореец вот  в  таком  своем  обычном спокойном состоянии может  так

причинять боль, то на что же он способен, если рассвирепеет?

            —  Запомните,  сопляки,  —  убивать  можно.  И  превращать людей  в

хнычущих от  животного страха  уродов —  тоже.  Можно  убить  любого:  мужчину,

женщину,  ребенка, старика, но только если ты сам готов разменяться баш на баш,

да  еще  и  взять за  это убийство достойную плату —  спасение друга,  ребенка,

матери,  города,  победу в  сражении,  выигранную войну,  спасенный мир.  Иначе

смерть  или  унижение других сродни блевотине,  которая марает тебя  самого.  А

какую штату хотите вы?  И чем готовы заплатить сами?  — Он снова обвел их своим

неестественно равнодушным взглядом и,  убрав  ступню с  вывернутой ноги  Гроба,

подчеркнуто  неторопливо  подхватил  свою  девушку  под  локоток  и   степенным

прогулочным шагом двинулся в том же направлении, в котором они шли в ЮТ момент,

когда их нагнала стая.

            Когда парочка отошла шагов на  пятьдесят,  первым опомнился Баклан.

Он издал какой-то горловой звук, затем взревел:

            — Пацаны, вы че, они ж уйдут! Айдате!

            Но  в  ответ на его возглас остальные лишь втянули головы в  плечи.

Только Бабл (вот балаболка, не может не подложить язык) глухо проворчал:

            —  Ага,  щас!  Он Гробу ногу сломал — никто и не заметил как.  Да и

вообще... у него глаза убийцы. А из задних рядов кто-то глухо пробормотал:

            — Надо это... Гробу «скорую» вызвать.

            И в этот момент все поняли, что стая умерла...

            Когда толпа ошарашенных юнцов осталась за поворотом бульвара,  Таня

выпустила рукав своего кавалера и  резко отшатнулась,  как будто этот рукав жег

ей пальцы.  Ким остановился и  повернулся к своей спутнице.  Пару мгновений они

молча смотрели друг на друга,  она —  испуганно,  а  он все так же спокойно,  а

затем Таня опустила взгляд и зябко обхватила плечи руками. Губы Кима дрогнули в

едва  заметной усмешке,  но,  когда он  заговорил,  его  голос звучал отнюдь не

иронично, а заботливо:

            — Вы испугались, Таня? Девушка кивнула.

            —  Да...  —  сказала она и зябко передернула плечами.  — Никогда не

думала, что средь бела дня в центре Москвы можно наткнуться на такое.

            —  На  такое  можно  наткнуться и  в  центре Лондона,  и  в  центре

Нью-Йорка. Весь вопрос в том, насколько ты к этому готов. — С этими словами Ким

снова двинулся вперед.  Девушка последовала за  ним.  Некоторое время они молча

шли по бульвару. Таня посмотрела на спутника:

            —  А  насколько вы к этому готовы?  Ким чуть оттопырил нижнюю губу,

отчего его узкие глаза стали как будто еще уже, и неторопливо ответил:

            — Я — офицер,  Таня,  и мне хотелось бы думать, что я готов к этому

достаточно хорошо.

            — К чему? Убивать? Ким кивнул:

            —  И  это тоже.  Но понимаете,  какая штука.  Ни один из тех,  кого

принято относить к  нормальным людям,  не может быть в достаточной мере готовым

убивать,  если он при этом не готов к тому,  что в процессе этого действа может

умереть сам.  Каждый из нас, тех, кому доверена честь владеть оружием, принимая

присягу,  априори принимает на себя обязанность умереть гораздо раньше, чем ему

предписано природой. Потребуется это от него или нет — другой вопрос. И вот эта

готовность умереть как раз и делает нас сильными. А все остальное — муть. И эти

ребятки как раз и почувствовали во мне вот эту готовность не только убивать, но

делать это,  не очень-то зацикливаясь на собственном выживании.  И  хотя они не

трусы, их это... испугало.

            Они помолчали еще пару минут, потом Таня глухо произнесла:

            —  Знаете,  на четвертом курсе я  сильно интересовалась патологиями

поведения, но то, что я буду вот так идти по Москве рядом с готовым убийцей...

            — Это не так, Таня, — мягко произнес ее спутник. — Я и убийцы — это

две большие разницы. И дело совершенно не в том, что я готов убивать по приказу

или  по  велению долга.  Все  это  тавтология.  Лишение человека жизни есть акт

убийства,  и  господу богу абсолютно наплевать,  идет ли в тот момент война или

нет,  и был ли умерщвленный мужчиной или ребенком,  и одет ли он был в униформу

противоборствующей армии или носил джинсы и футболку.  Дело в том, что убийства

в большинстве своем совершенно бессмысленны.  И совершают их люди, абсолютно не

готовые к этому бремени.  Я же, так сказать, убийца тренированный, обученный...

в  том числе и  психологически.  И,  поскольку я  достаточно хорошо представляю

себе,  какое  это  бремя  —  чужая  смерть,  я  убиваю только тогда,  когда это

необходимо сделать.

            — А я никакой разницы не вижу.  Что значит необходимо убить?  Любой

человек   —   это   целый   мир   со   своими   маленькими  тайнами,   мечтами,

воспоминаниями...  Не говоря уж о  том,  что у  каждого из людей есть родители,

братья,  сестры,  любимые, наконец... И лишить его жизни — это наказать десятки

других, совершенно невинных. Разве это справедливо? Я вообще считаю, что оружие

надо  запретить.  И  войну  тоже.  Любые  вопросы можно научиться решать мирным

путем.  Вон посмотрите,  что творится на  Ближнем Востоке.  И  у  евреев,  и  у

палестинцев своя  правда.  И  каждый считал,  что  сумеет добиться своего силой

оружия. И что? Все равно пришлось договариваться. А если бы с этого начали?

            — Ну,  положим,  результат есть.  Все-таки, несмотря на столь дикие

нравы,  царящие там, государство Израиль продолжает существовать. А оружие... —

Ким усмехнулся.  — Если почитать милицейскую статистику, то окажется, что самый

смертоносный  предмет,   придуманный  человечеством  за  всю  его  тысячелетнюю

историю,  — это кухонный нож. Что же касается ценности каждого человека, то все

эти рассуждения,  конечно,  интересны и,  более того,  необходимы,  но, как мне

представляется,  только  в  качестве эталона,  с  которым  нелишне сверять свои

поступки,  чтобы затем,  с  радостью или огорчением,  определить,  насколько ты

сегодня приблизился к этому эталону или отдалился от него... А хотите тест?

            — Какой?

            —  Исторический.   На  человеколюбие.   Таня  бросила  на  спутника

заинтересованный взгляд.

            — То есть?

            —  А  вот слушайте.  Время — 17-й год правления Тиберия,  25-й день

мартовских ид.  Вы  —  прокуратор Иудеи.  Вам дано право не отправлять на казнь

одного из  приговоренных.  Толпа только что  выкрикнула имя разбойника Варравы,

второй из приговоренных вам известен. Ваше решение?

            Татьяна остановилась, изумленно глядя на Кима:

            — Ну, знаете... от вас я такого не ожидала.

            — Чего такого?

            Таня нервно рассмеялась:

            — Мне казалось,  что военные не очень-то интересуются Библией.  Ким

пожал плечами:

            —  У  меня  все-таки университетское образование.  Так  каково ваше

решение?

            — Вы его прекрасно знаете. Конечно, я отпущу Иисуса.

            Ким усмехнулся:

            —  То  есть вы  своим решением убьете Варраву?  Человека,  которому

хочет подарить жизнь многотысячная толпа внизу?

            Таня нахмурилась:

            — Ну-у... нет, я, наверное, прикажу пощадить обоих.

            —  Невозможно.  Тысячи людей  собрались посмотреть на  казнь.  Если

лишить их этого зрелища,  начнутся беспорядки и  в  этом случае погибнут сотни,

возможно,  даже тысячи тех,  кто,  в  отличие от  того же Варравы,  разбойника,

грабителя и убийцы,  не совершил ничего плохого и у кого, как вы говорили, есть

родители, братья, сестры, любимые, наконец...

            — Тогда я попытаюсь убедить людей...

            — Вот так сразу,  на месте, причем тех, кто собрался, как раз чтобы

насладиться казнью?  В таком случае Вы,  должно быть,  способны легко убедить и

тех, кто встретился нам полчаса назад, и мое геройство, значит, было совершенно

не нужно...

            Глаза Тани сердито сверкнули.

            —  Но если я  прокуратор Иудеи,  то у  меня есть римский легион и я

могу... Ким кивнул:

            — Что и требовалось доказать.

            — Что... доказать?

            — Легион — это те же самые тренированные убийцы, что и ваш покорный

слуга.  Так что даже самые благие дела иногда требуют использования не  слишком

приятного для тебя инструмента. И если его нет... Кстати, мы пришли.

            Они остановились. Таня покачала головой:

            — Да уж, интересная у меня прогулочка сегодня случилась...

            Ким улыбнулся:

            — А разве не так?  Спокойной ее назвать,  конечно,  трудно,  но вот

неинтересной уж точно не назовешь. Ну да ладно, спасибо за экскурсию, а мне еще

надо заскочить в  управление кадров.  Так что передавайте привет папе,  и...  я

думаю,  не  стоит  нагружать  его  излишними  подробностями  нашей  сегодняшней

прогулки. В конце концов, все окончилось благополучно.

            — Для нас — да, а вот тому парню придется походить в гипсе. Кстати,

ВАС я сначала испугалась не меньше, чем их. Вы были какой-то... безжалостный.

            Ким развел руками:

            —  Ну  извините.  Ситуация требовала.  Не  мог  же  я  одновременно

казаться безжалостным им  и  добрым и  приятным —  вам.  А  так все закончилось

достаточно благополучно,  ни одного трупа и  всего лишь одна сломанная нога.  К

тому же не у нас. Так что на этот раз обошлись минимумом потерь с обеих сторон.

В   отличие  от   обычных,   тренированные  убийцы,   как  правило,   стараются

ограничиваться минимумом потерь.

            — А что, бывало иначе?

            Но  сослуживец ее отца майор Ким,  который вчера остановился у  них

проездом к  новому  месту  службы  и  которого она  сегодня  повела  посмотреть

памятник Булгакову у Патриарших, только улыбнулся в ответ.

           

            3

           

            — Ку-у-урс! К торжественному маршу!

            По  этой  команде командиры,  четко печатая шаг,  вышли из  строя и

заняли свое место во главе вверенных им подразделений.

            — Поротно!  На одного линейного дистанции! С правого фланга, дробно

топоча каблуками по древней брусчатке, двинулись линейные.

            —  Равнение направо!  —  Начальник курса  набрал в  легкие побольше

воздуха и надсадно рявкнул: — Шаго-ом марш!

            От  тяжкого  удара  почти  пяти  сотен  кованых  каблуков в  воздух

взвились тучи местных галок и ворон,  оккупировавших деревья близлежащих дворов

и  бульваров.  Но  тут  оркестр грянул  марш,  мгновенно заглушив птичий гомон.

Первый  выпуск  сержантского  факультета  Его  Величества  Московского  высшего

военного командного института двинулся по  брусчатке во главе войск Московского

гарнизона.  Его Величество,  стоявший на легкой переносной трибуне,  устроенной

метров на  пятьдесят ближе  к  Спасским воротам,  чем  когда-то  был  мавзолей,

удовлетворенно кивнул и повернулся к министру обороны.

            — Ну как вам ваши орлы?

            Тот  кивнул,   довольно  улыбнулся  и,   наклонившись  к   уху  Его

Величества, зашептал:

            —  А  знаете,  я  не очень-то верил,  что нам это удастся.  Убедить

несколько тысяч уже отслуживших молодых людей вновь вернуться в  казарму еще на

пять лет... тем более в нашу армию...

            Его  Величество усмехнулся.  В  министре обороны сразу чувствовался

гражданский. Ну какой генерал мог бы себе позволить так говорить об армии...

            —  Они возвращаются в  нашу армию именно для того,  чтобы она вновь

стала полностью нашей.  Причем не только для тех, кто носит погоны, а для всего

общества.   А  то  ведь,  несмотря  на  все  потуги  вашего  министерства,  для

существенной части общества она  остается пока  чем-то  вроде пугала.  Я  очень

надеюсь,  что большинство молодых людей, которые маршируют сейчас перед нами по

этой  древней брусчатке или  проходят в  этот  момент  торжественным маршем  по

центральным площадям  других  городов,  понимают это  и  готовы  выполнить свою

задачу.

            Министр обороны понимающе кивнул.  В  этот  день еще  в  семнадцати

военных  институтах различных  родов  войск  по  всей  стране  состоялся выпуск

сержантских факультетов...

            Идея  дать  армии  профессионального сержанта витала в  воздухе уже

давно.  В  случае ее  более или  менее успешного воплощения в  жизнь удалось бы

разом решить множество проблем.  Во-первых, практически сразу же решался вопрос

с дедовщиной,  ибо при появлении в каждой ротной казарме полутора-двух десятков

сержантов-профессионалов все  остальные  «деды»  мгновенно переходили в  разряд

«салаг».  Во-вторых,  сразу же  возрастал уровень как индивидуальной подготовки

каждого солдата, так и боевой слаженности и боеспособности подразделений уровня

отделение-рота,   которые,   как   показал  опыт   боевых   действий  последних

десятилетий,  все  чаще  и  чаще  становились базовыми боевыми  единицами,  ибо

уровень  боевых  столкновений  редко   когда   достигал  масштабов,   требующих

задействования хотя  бы  батальона,  а  уж  о  полках  и  дивизиях речи  вообще

практически не  шло.  Командиры такого ранга теперь,  как правило,  выступали в

качестве миротворцев.  Воевать им уже, по существу, не приходилось. Кроме этого

было еще много в-третьих,  в-четвертых и так далее,  но, как только руководство

страны  взяло  курс  на  переход армии  на  профессиональную основу,  интерес к

профессионализации сержантского состава как-то резко упал. На взгляд обывателя,

это  было  естественно —  к  чему  уделять столько внимания какой-то  отдельной

категории, если вскоре профессионалами станут ВСЕ военные? Но те, кто занимался

этой  проблемой вплотную,  начали стучаться во  все  двери,  доказывая,  что  в

профессиональной армии сержант,  наоборот, должен быть профессионалом как никто

другой, иначе он не будет иметь никакого авторитета вообще и мы получим гораздо

больше проблем, чем имеем сейчас, и дедовщина, еще более чудовищная, будет едва

ли  не самой легкой из них.  Несколько лет их слушали,  соглашались,  но ничего

существенного не происходило.

            И  вдруг,  после коронации Его  Величества,  все  изменилось как по

волшебству. Причем для профессионализации сержантского состава был выбран сразу

самый радикальный вариант.  Просто во всех военных институтах, в каковые теперь

превратились все  высшие  военные  училища,  были  сформированы так  называемые

сержантские факультеты.  Ходили слухи, что это решение принял сам Император (он

якобы сказал' «Учить всех командиров в  моей армии должны одни и  те  же  люди.

Чтобы любой лейтенант,  впоследствии ставший генералом,  мог  быть уверен,  что

отданный им  приказ всегда будет  правильно понят  и  выполнен,  ибо  солдатами

командуют люди,  прошедшие одну  с  ним  школу»),  но,  как  бы  там  ни  было,

сержантские факультеты были  сформированы достаточно быстро.  Срок  обучения на

них  был определен в  один год,  и  выпуск назначен на  восьмое сентября,  день

Куликовской битвы...

            В   этот  момент  начальник  курса,   майор  Сергей  Крашенинников,

выпускник-8  военного факультета Терранского университета,  поравнялся с правым

краем  трибуны  и  отточенным движением  руки  вскинул  парадную  шашку,  вновь

введенную для  всего  офицерского состава как  часть  парадной формы.  По  этой

команде пять сотен молодых глоток надсадно рявкнули:

            —  И-и-ии-раз!  — и одновременно вздернули подбородки вправо вверх,

скрестив взгляды на своем Императоре, стоящем на трибуне.

            Его  Величество в  ответ тоже приподнял подбородок и  стремительным

жестом  вскинул ладонь к  обрезу фуражки.  Стоящие рядом  с  ним  генералы тоже

вытянулись и взяли под козырек,  а министр обороны растерянно замялся, понимая,

что ему,  человеку сугубо гражданскому и одетому не в мундир,  а в элегантную и

дорогую английскую тройку и  шляпу,  как-то не к  лицу вздергивать руку к полям

шляпы и... не зная, куда ее девать.

            Спустя час парад закончился. Его Величество спустился с трибуны, но

не  проследовал сразу к  Спасским воротам,  а  повернул к  Казанскому собору и,

поднявшись на  парапет,  окинул  взглядом Красную площадь,  которая уже  начала

потихоньку заполняться народом. За последние два года ее вид немного изменился.

Она больше ничем не  напоминала погост.  Он  был ликвидирован буквально за одну

ночь.  Вечером  шестого  ноября  позапрошлого года  Его  Величество выступил на

приеме  по  случаю  Дня  Согласия  и  Примирения с  короткой речью,  в  которой

намекнул,  что пребывание рядом с  официальной резиденцией нынешнего Императора

почитаемой усыпальницы человека,  который казнил императора прежнего,  выглядит

несколько странновато. Да и вообще устройство на центральной площади столицы, в

самом   сердце   страны,   обширного  кладбища  несколько  отдает  некрофилией.

Присутствовавшее  на   приеме   руководство  коммунистической  партии  суетливо

зашевелилось,  начало хвататься за  мобильники,  но  поле  подавления уже  было

включено, а постовые на выходе получили подробные инструкции, поэтому все шесть

часов,  пока  длился  прием,  видные  коммунисты чувствовали себя  не  в  своей

тарелке. А когда прием кончился, Ярославичев пригласил их поучаствовать в одном

мероприятии.

            Оказалось, что за то время, пока главные коммунисты были на приеме,

специальные команды извлекли из мавзолея тело Ленина, останки всех похороненных

вдоль Кремлевской стены и  урны с  прахом из самой стены.  И на Красной площади

выстроилась целая колонна из пушечных лафетов, на которые были помещены останки

знаменитых военачальников советского времени, и парадных катафалков с останками

Иных покойников по главе с  самим Владимиром Ильичем.  Впереди и позади колонны

стояло  несколько единиц  боевой  техники  в  парадной раскраске,  три  военных

оркестра, два батальона Преображенского и Семеновского полков в полной парадной

форме  и  рота  почетного караула.  Так  что  к  моменту появления Императора и

руководства  коммунистической  партии   Для   крайне   торжественной  церемонии

перезахоронения все  было готово.  Вот только начало ее  было назначено на  три

часа ночи,  а  окончание планировалось не  позже восьми утра.  Так  на  окраине

Москвы появилось кладбище, названное в народе Красным...

            —  Пора возвращаться в Кремль,  Ваше Величество.  Офицер для особых

поручений полковник Казаков наклонился к уху Его Величества и добавил:

            —  Площадь уже  заполнилась людьми,  Ваше  Величество.  Мы  создаем

проблемы и им, и вашей Службе охраны.

            Его Величество выпрямился:

            — Ну что ж, Миша, пойдем...

            И   они  двинулись  пешочком  в  сторону  Спасских  ворот.   Многих

шокировала эта привычка Его Величества ходить пешком по Кремлю и округе,  но он

знал,  что  это хорошо работает на  его образ в  глазах простого народа,  да  и

вообще  любил  пешие  прогулки.  Казаков топал  чуть  позади,  возвышаясь своей

могучей фигурой над его правым плечом, и больше никого рядом не было.

            Уже пройдя через ворота, Его Величество приостановился и, посмотрев

на своего порученца, сказал:

            — Ну что, Миша, ты по-прежнему считаешь, что сержантские факультеты

— это лишняя трата денег?

            Этот спор начался ровно два года назад,  когда Его Величество отдал

приказ  начать формирование сержантских факультетов при  военных институтах,  и

продолжался с перерывами до сегодняшнего дня. Казаков пожал плечами:

            — Да нет,  с факультетами все как раз получилось более-менее.  Я не

понимаю другого. Почему вы решили отказаться от идеи полностью профессиональной

армии?

            Ярославичев рассмеялся:

            — А-а, так ты это понял? И что же тебя смущает?

            — Ну,  не знаю. По-моему, преимущества профессиональной армии перед

той,  что формируется призывом,  давно озвучены и  уже не нуждаются ни в  каких

дополнительных доказательствах.

            — Ты не прав, Миша. — Его Величество легко качнул головой. — Дело в

том,  что  ты  по-прежнему воспринимаешь армию всего лишь  как  некий институт,

предназначенный для силового обеспечения государственной политики.  То есть как

чисто   военную  силу.   В   этом   случае   нам   действительно  нужна   чисто

профессиональная армия.  Причем  лучше  всего  будет  сформировать ее  по  типу

французского Иностранного легиона — из лиц, стремящихся избежать налогового или

уголовного преследования,  лиц  без гражданства и  иных,  желающих начать жизнь

заново. Для чего имеет смысл ввести для них правило «чистого листа», то есть по

окончании службы выправлять им  документы на  новое,  ими самими выбранное имя,

выплачивать достаточную компенсацию и  т.  п.  Во  всяком случае,  это позволит

обеспечить  необходимый  уровень  подготовки  и  более  свободно  относиться  к

возможным потерям.  И я тебе обещаю,  что такое соединение в нашей армии будет.

Как и  те,  что будут сформированы на чисто профессиональной основе.  Но дело в

том,  что для меня армия еще и нечто другое... — Его Величество некоторое время

молчал,  бросая задумчивые взгляды на  золотые луковки патриарших палат,  потом

снова повернулся к выжидательно смотревшему на него Казакову:

            —  Понимаешь,  Миша,  армия —  это  еще  и  очень ценный инструмент

формирования государства.  И  я  вовсе не имею в виду ее силу...  Вот,  скажем,

такой  вопрос:   как  ты   считаешь,   мнение  какой  группы  населения  нашего

государства, какой бы вопрос ни взять, Шляется определяющим?

            Казаков задумался.

            — Политические элиты?  — Он тряхнул головой,  отметая эту мысль.  —

Журналисты?.. Тоже нет... Нет, не знаю, как-то не задумывался над этим.

            Его Величество усмехнулся:

            — Ответ прост до банальности — мужчины.

            — Мужчины?

            —  Ну конечно.  Дело в  том,  что большинство женщин просто не дают

себе труда задумываться над  глобальными вопросами,  у  них  и  без  того много

забот.  Да  и  голова  женской половины нашего общества функционирует несколько

по-другому.  Вспомни,  большинство женщин,  даже  уже  подойдя к  избирательным

урнам,  теребят мужей с  вопросом — за кого будем голосовать,  милый?  Да и вся

система большой политики в  любой стране мира устроена так,  что  ориентируется

именно на мужской тип мышления.  Даже в  феминистски настроенной Америке мнение

женщин  оказывается решающим,  лишь  когда  мнения мужчин разделились.  Что  уж

говорить о  нас.  Так что,  как это ни обидно было бы слышать наиболее активным

представительницам прекрасного пола, ратующим за безграничное равноправие, ПОКА

мнение мужчин является определяющим.

            Казаков понимающе кивнул:

            — Значит, вы воспринимаете армию больше как инструмент...

            —  Вот  именно.  Армия  —  незаменимый инструмент  государственного

воспитания,  сплочения нации.  Подумай,  через армию,  сформированную на основе

призыва,  проходит  примерно  половина всего  населения страны.  Причем  именно

определяющая половина.  И  я хочу,  чтобы в сердце каждого мужчины на всю жизнь

осталась  картина  развернутого строя  его  полка,  полощущийся на  ветру  шелк

боевого знамени в обрамлении обнаженных клинков ассистентов... — Он усмехнулся.

— Я уж не говорю о том, что служба в армии — это еще и отличный психологический

тренинг.  В Японии,  например, до сих пор действуют, и вполне процветают, курсы

для  менеджеров высшего  и  среднего звена.  Слушателей этих  курсов,  солидных

людей, заставляют мочиться на перекрестках при диком скоплении людей, подметать

тротуары,  стоять в подземных переходах, громко декламируя стихи, или выгребать

дерьмо  из  уличных туалетов.  И  люди,  заметь,  вполне состоявшиеся и  весьма

небедные,  платят  за  все  это  очень  большие деньги,  считая,  что  подобная

психологическая подготовка  позволит  им  достигнуть в  жизни  гораздо  больших

высот. А для того чтобы нести на своих плечах бремя метрополии Великой Империи,

нужны психологически очень сильные и устойчивые люди.

            —   А   вы  уверены,   что  при  нынешнем  качестве  офицерского  и

сержантского состава вам удастся добиться этих целей?  По-моему, все предыдущие

годы  армия,  вместо того  чтобы воспитывать позитивные чувства по  отношению к

себе самой и этой стране,  занималась совершенно обратным.  Во всяком случае, в

отношении большинства населения страны.

            Его Величество пожал плечами:

            —  Знаешь,  если топор не рубит дерево,  а  лишь мочалит и отбивает

руки,  то  это не означает,  что дерево будет легче срубить перочинным ножиком.

Просто надо либо наточить старый топор,  либо взять новый. А в случае с наемной

армией мы как раз и пытаемся Ограничиться перочинным ножиком.  Посмотри, к чему

пришли  американцы.  После  Вьетнама,  когда  они  приняли  решение  перейти на

добровольческий принцип комплектования армии,  одним  из  решающих аргументов в

пользу  такого  подхода было  следующее:  которые сознательно,  по  своей  воле

надевают погоны и становятся в строй, психологически намного лучше подготовлены

к тому,  что военная служба предполагает и определенные лишения,  и ранения,  и

даже  смерть.   А  что  получилось?  Мой  аналитический  отдел  представил  мне

результаты исследования,  из которого следует, что потеря всего одного процента

численности личного состава вооруженных сил в  девяти случаях из десяти вызовет

немедленный выход США из любого военного конфликта.  То есть американская армия

попросту сбежит с поля боя.  Ну и кому нужна такая армия?  А что касается того,

что  было,  что  есть и  что  будет?  Да,  пока солдаты по-прежнему строят дачи

генералам,  воруют тушенку со складов и бегут от дедовщины и разгильдяйства, но

я собираюсь довести до сведения генералов,  какой именно я хочу видеть армию. И

сделать так, чтобы они поняли, насколько я серьезен в этом отношении. К тому же

у меня есть вы и теперь уже есть профессиональные сержанты.  Так что все должно

получиться.

           

            4

           

            — Ну что, все уселись?

            Водитель автобуса, судя по объемам талии (вкупе с задницей и шеей),

— большой любитель пива, колы и гамбургеров, с густой порослью на верхней губе,

которая явно служила ему  компенсацией за  слабое присутствие растительности на

голове, поерзал, устраиваясь в водительском кресле, и заключил:

            — В таком случае пристегните ремни, ибо автобус «Хьюстон-Вашингтон»

отправляется сию минуту.  — Издав индейский вопль «Йю-ха!», он топнул по педали

газа. Несмотря на столь резкое движение своего капитана, лайнер тронулся плавно

и  величаво.  Сам  водитель,  может быть,  и  хотел взять старт так же  резко и

стремительно, как когда-то его предки бросали вперед своих полудиких мустангов,

но  скрытая в  недрах трансмиссии настоящая американская автоматическая коробка

передач  выполнила свою  миссию,  не  позволив ничем  потревожить граждан самой

могущественной державы мира. Клайд замер, сраженный пришедшей на ум аллегорией.

Похоже,  автоматическая коробка  передач  выполняла  в  этом  автобусе  функцию

правительства —  преобразовывала энергию мотора в  движение,  сглаживая рывки и

толчки,  неизбежно возникающие в  столь  сложной системе,  и  позволяя автобусу

двигаться дальше.  Так и  правительство США —  оно тоже преобразовывало энергию

американской экономики в развитие американской нации. Впрочем, на правительстве

и  Президенте висела еще функция подвески,  тормозов и  еще черт-те  чего (хотя

функцию тормозов, положим, лучше всего выполнял Конгресс).

            Клайд усмехнулся и, откинувшись на спинку кресла, прикрыл глаза.

            Он  прилетел домой три  дня назад,  на  похороны матери.  Его особо

никто не ждал,  Клайд был старшим и  покинул семью в семнадцать лет,  первым из

детей, но у сестры и ее муженька все-таки хватило здравого смысла (или чего там

еще),  чтобы отправить ему телеграмму.  Позвонить они не удосужились.  Впрочем,

может быть,  телеграмму отправила тетя Памела (судя по письмам, мать с ней была

очень дружна последние годы), но, как бы там ни было, он успел-таки на Похороны

последней из тех,  для кого он был по-настоящему дорог.  И  это несомненно было

удачей.  Поскольку,  когда умер отец,  Клайд безвылазно торчал на  Субик-бей  в

связи  с  вьетнамо-китайским обострением,  а  о  похоронах брата ему  вообще не

сообщили.

            Он узнал о  смерти брата только из письма матери (она любила писать

письма,  говорила,  что так она ничего не забывает,  а когда звонит, то слишком

волнуется и  начинает путаться).  Назвать же близким человеком сестру у него не

поворачивался язык.  Впрочем,  в этом была и толика его вины.  До определенного

момента он был для сестры самым главным (позже и  единственным) авторитетом,  и

его уход подтолкнул ее к  тому,  чтобы окончательно отринуть советы родителей и

пуститься во все тяжкие. И то, что она связалась в конце концов с таким уродом,

как  Бун,  было  совершенно закономерным.  Жизнь (скорее «срок») с  этой  тупой

скотиной стала для нее вполне заслуженной карой.  Жаль только, что это омрачило

последние годы матери...

            Автобус качнуло,  Клайд открыл глаза Сосед слева,  по виду типичный

фермерский сынок  откуда-то  из  глубинки  (джинсы,  ковбойские сапоги,  шляпа,

загорелая рожа и простоватое выражение лица), отвернулся от окна и уставился на

Клайда.

            —  Привет,  я  —  Джон  Коллингсвуд  из  Мачо-Гранде.  Это  не  тот

Мачо-Гранде, что на севере, и не тот, что в Айдахо. Наш — городок небольшой, но

там  тоже живут люди.  Я  еду в  Даллас,  собираюсь послужить стране.  Мой отец

отслужил на флоте,  оба моих дяди тоже служили,  и старший брат. Только Джош не

служил,  но у него с детства здоровье не очень. Вот дядя ему и не разрешил. Так

что я еду в Даллас.  Я тоже хочу во флот или даже в морскую пехоту. — Парень на

мгновение прервал  свои  обстоятельные объяснения и  наморщил  лоб.  —  Как  ты

думаешь,  меня возьмут в морскую пехоту?  Я сильный,  отец говорит,  я такой же

сильный,  как мой прадед Колхаун Коллингсвуд,  а  он в  ту войну был капралом в

морской пехоте.  —  Парень опять замолчал,  выжидающе глядя на  Клайда,  и  тот

понял,  что от  ответа не  увильнуть Перспектива на протяжении нескольких часов

выслушивать разглагольствования этого деревенского увальня была не из приятных,

но парень ехал служить своей стране, и хотя бы ради этого его стоило потерпеть.

            — Думаю, вполне. Парень просиял:

            —  Вот и  отец так думает.  —  Он  откинулся на спинку с  довольным

видом. — А ты куда едешь?

            — Я?  Мне до конца.  — Клайд скорчил извиняющуюся мину. — Прости, я

ночь  не  спал  и  мне  надо  немного  отдохнуть.  —  Он  прислонился  щекой  к

подголовнику и смежил веки.

            Конечно,  ему следовало возвращаться самолетом, но вчера вечером он

очередной раз вдрызг разругался с сестрой и ушел из родительского дома, странно

чужого,  переполненного какими-то  посторонними людьми,  как был,  в  джинсах и

кроссовках,  наскоро  покидав  в  чемодан  и  костюм,  и  ботинки,  и  сорочки.

Добравшись до Хьюстона, он немного остыл и стал прикидывать, что делать дальше.

На службе его ждали только в понедельник,  костюм в чемодане наверняка помялся,

снимать гостиницу в Хьюстоне не очень хотелось,  так что,  выбравшись из своего

автобуса,  Клайд  под  воздействием какого-то  внутреннего  порыва  там  Же,  в

терминале,   купил  билет  на  рейсовый  «Хьюстон-Вашингтон»  и   отправился  в

«Макдоналдс» перекантоваться час-полтора до его отхода. В «Макдоналдсе» он тоже

не бывал уже черт знает сколько времени.  Шеф был большим гурманом и  за восемь

лет,  которые Клайд проработал его личным секретарем,  успел привить ему вкус и

любовь к хорошей кухне. А на тот случай, если не будет времени, чтобы добраться

до какого-нибудь приличного ресторанчика, в Департаменте имелась очень неплохая

столовая (ну еще бы ей быть плохой при таких-то пристрастиях Госсекретаря). Так

что,  переступив  порог,  Клайд  мгновенно  окунулся  в  далекие  воспоминания.

Двадцать лет назад он,  еще совсем молодой и сопливый, вот так же торчал в этом

«Макдоналдсе»,  ожидая автобуса на Массачусетс.  Он тогда собирался поступать в

Массачусетский технологический,  наивно полагая,  что в  этом институте ждут не

дождутся Клайда Смитсона из Рок-Баллока, штат Техас. В Массачусетс он тогда так

и  не  попал,  на счастье или на беду —  об этом он гадал до сих пор.  В  конце

концов после Массачусетса он вряд ли сумел бы в  тридцать пять стать помощником

Государственного секретаря США,  но  жизнь у  него  наверняка была  бы  намного

спокойнее.  И  Эйприл вполне могла бы  остаться с  ним...  Впрочем,  если бы он

поступил  в   Массачусетский  технологический,   вряд  ли  ему  выпал  бы  шанс

встретиться с Эйприл.

            —  А  может,  мне  попроситься в  морскую авиацию?  Клайд  тихонько

вздохнул. Нет, пожалуй, надо было все-таки лететь самолетом.

            — А что?  Пилотом меня,  конечно,  не возьмут, но стрелком, скажем,

или  радистом...  Мой  дед  по  матери  был  стрелком на  Б-52.  Его  сбили  во

Вьетнаме...

            Клайд упорно не открывал глаза,  и парень вновь умолк, погрузившись

в напряженные размышления.

            С  Эйприл они встретились на  одном из  приемов в  Белом доме.  Шеф

тогда был одним из заместителей директора ЦРУ,  и ему по статусу полагалось там

присутствовать.  Но  он  терпеть не  мог  Шильпера,  который был  тогда  главой

администрации этого  придурка Джонсона (надо же  было  заполучить в  президенты

такого  тупицу!),  поэтому  свой  пригласительный  частенько  спихивал  Клайду.

Впрочем,  Клайду тогда эти походы в Белый дом были в новинку, так что он совсем

не  возражал.  Эйприл оказалась дочерью сенатора Стрентона,  влиятельного члена

той крепко спаянной команды ястребов,  к которой принадлежал и его шеф. Поэтому

о том,  что они с Эйприл ушли с приема вместе, а домой она появилась только под

утро,  шеф знал уже в  обед.  Он  вызвал Клайда к  себе,  окинул его испытующим

взглядом и покачал головой.

            —  Если  тебе нужны только приключения —  поищи кого-нибудь еще,  а

если смотришь на дело серьезно, то лучшей партии тебе не найти. Так что решай.

            Под  таким углом зрения Клайд ситуацию пока  еще  не  рассматривал.

Эйприл оказалась очень заводной девчонкой,  к  тому же в ее хорошенькой головке

имелись мозги,  а Клайд (в отличие от подавляющего большинства двуногих самцов)

терпеть не  мог  дур,  пусть даже  и  сексапильных.  Так  что  после некоторого

размышления он решил,  что и  второй вариант вполне приемлем.  И  потому спустя

всего два месяца они с  Эйприл поженились в маленькой церкви на тридцать шестой

авеню (шеф дал  ему  три  дня  отпуска,  и  они  решили устроить себе свадебное

путешествие в Нью-Йорк).

            —  Интересно,  а  где я  буду служить —  здесь или где-то в Европе?

Дома, конечно, лучше, но ведь армия — это шанс посмотреть мир?

            Клайд  мысленно застонал.  Сосед слева снова пришел в  возбужденное

состояние.  Ну  что  за  деревенская манера  делиться со  всеми  подряд  своими

проблемами  и  размышлениями.   Родной,   опомнись,   этот  мир  совершенно  не

интересует,  что ты  там себе понапридумывал.  Мы все приходим на этот свет для

того, чтобы заполнить свои дни нудной механической тягомотиной. И если от того,

как  он,  Клайд,  выполнит  свою,  порой  зависят  судьбы  президентов и  целых

государств, то это ничуть не делает ее менее нудной. Просто ему посчастливилось

залезть  на   самый   верх   бюрократической  пирамиды  самого  могущественного

государства на планете. Впрочем, посчастливилось ли, это еще вопрос...

            Первый год с  Эйприл был настоящей сказкой.  До  встречи с  ним она

энергично занималась карьером но после свадьбы выяснилось,  что в  ее жизненных

установках на первом месте все-таки семья — уютное гнездышко,  вкусные обеды' и

субботние походы по магазинам.  В богатой семье,  в которой, в отличие от него,

выросла Эйприл,  царили довольно патриархальные нравы.  Клайда,  с  его типично

фермерским воспитанием, это совершенно устраивало. Они купили дом за Потомаком,

который Эйприл принялась с  энтузиазмом обставлять,  и  уже  стали подумывать о

маленьком,  но тут шеф возглавил ЦРУ и  Клайду пришлось забыть о семейном уюте.

За   одно  только  первое  полугодие  он  объездил  тринадцать  стран  на  трех

континентах.

            А  потом разразился очередной арабо-израильский кризис,  и он почти

на пять месяцев осел в  Тель-Авиве.  Когда он вернулся,  разразился первый в их

совместной жизни скандал,  причем такой,  что Эйприл хлопнула дверью и уехала к

маме.  Потом таких скандалов было много,  но  он помнил,  как в  тот первый раз

сидел на  их  роскошной кухне и  молча пил простецкий кукурузный виски-горлодер

(это он-то, давно научившийся разбираться в тонких оттенках вкуса самых дорогих

и  престижных французских и  итальянских вин).  С  того дня  их  семейная жизнь

покатилась под откос. Он немного опасался, что разрыв с Эйприл отразится на его

карьере —  все-таки ее  отец был  очень влиятельной шишкой (впрочем,  это  было

самым незначительным из того,  чего он боялся), — но, когда Эйприл окончательно

пошла вразнос,  ему  позвонил сам Стрентон-старший и  сказал,  что понимает его

положение  и  попытается  образумить свою  дочь.  Так  что  когда  они  наконец

разошлись, поддержка Стрентона не только не исчезла, а только усилилась. Взамен

он дал понять,  что рассчитывает на то,  что Клайд не будет официально подавать

на  развод.  К  тому моменту Клайду было уже  настолько все  равно,  что  он  с

облегчением согласился,  будучи твердо уверенным,  что  в  новый  брак  его  не

затащат даже под  дулом револьвера.  С  того времени прошло уже почти три года,

боль немного поутихла, в его жизни появились другие женщины, но пока он ни разу

не пожалел об этом своем решении...

            — О'кей, леди и джентльмены, мы прибываем в город Даллас. Все, кому

это необходимо,  могут выметаться из моего автобуса. — С этими словами водитель

два раза надавил на клаксон,  который явно был неродным и  когда-то,  в прежней

жизни,  украшал  крышу  какого-нибудь  крутого  дальнобойного «Петер-билта»,  и

врубил динамики на полную мощность.  Салон заполнился звуками гитары и банджо и

ковбойскими взвизгами (водитель явно был поклонником стиля кантри), а пассажиры

зашевелились и стали собираться. В Далласе выходило довольно много народу, но и

те,  кому  еще  предстоял долгий  путь,  тоже  намеревались покинуть автобус  и

размять ноги.  Сосед слева, на счастье Клайда тоже наконец задремавший и потому

переставший доставать  его  своими  дурацкими  излияниями,  обрадованно стукнул

кулаком по подлокотнику (ох уж эти фермерские замашки).

            — Ну вот и приехали! — И он прилип носом к стеклу...

            Когда  Клайд вылез из  автобуса,  сосед,  уже  навьюченный мешком и

сумкой, подошел к нему и протянул руку.

            — Ну,  пока,  мистер,  уж не знаю как вас там,  запомните мое имя —

Джон Коллингсвуд.  Может,  увидите где  по  телевизору.  Отец говорит,  что  их

батальон как-то снимали. Во время Гренады. А капралом я точно стану.

            Клайд улыбнулся и пожал протянутую руку.

            — Что ж, удачи, капрал. Буду рад увидеть тебя на экране.

            Он  еще  немного  постоял,  провожая  взглядом  крепкую  фигуру,  и

поднялся в автобус. Хорошо, что в Америке еще есть такие парни...

            В  Вашингтон автобус прибыл около одиннадцати.  Клайд взял  такси и

добрался до своей квартиры. После того как они с Эйприл... стали жить отдельно,

Клайд решил,  что  дом  для него одного слишком велик,  и  вернул банку кредит.

Денег, оставшихся после выплаты кредита, ему хватило на небольшую трехкомнатную

квартирку в  самом конце Потомак-авеню,  в  которой он и прожил последние два с

половиной года.  Не успел он переступить порог, как в сумке зазвонил мобильник.

Клайд  поморщился,  обругал  себя  за  то,  что,  выйдя  из  автобуса,  включил

мобильник, бросил на пол чемодан и извлек из сумки телефон.

            — Алло?

            — Привет,  мой мальчик! — голос шефа звучал возбужденно и весело. —

Как дела?  Я  пытался дозвониться до тебя сегодня утром,  но эта милая дама все

время  отвечала  мне,  что  ты  недоступен  (Клайд  усмехнулся:  во  всем,  что

относилось к  современным коммуникационным технологиям,  его шеф был абсолютным

профаном).

            — Я отключал телефон. Дремал в автобусе.

            — А, так ты уже в городе. Отлично! Ты не мог бы сейчас подъехать ко

мне?

            — Я только вошел...

            —  О  еде не беспокойся.  У  меня тут дружеская вечеринка,  так что

хватит еще на десяток таких, как ты.

            Клайд поморщился.  От поездки через полстраны он изрядно устал,  но

не будешь же перечить шефу...

            — Хорошо, я только приму душ и переоденусь.

            — Отлично. — Шеф бросил трубку.

            Спустя сорок  минут  Клайд  вышел из  такси у  роскошного особняка,

расположенного в  восточном пригороде.  Сегодня у  ворот дежурил Боб.  Открывая

калитку, он вежливо осведомился:

            —  Уже  вернулись,  мистер Смитсон?  Мистер Рейли ждал  вас  только

послезавтра.

            «Так какого черта он мне позвонил?»,  —  сердито подумал Клайд,  но

вслух ничего не сказал, а только кивнул, натянув на лицо резиновую улыбку.

            Шефа Клайд отыскал в западном крыле.  Впрочем, это было несложно. В

том крыле особняка располагался большой кабинет,  так что если у  шефа гости (о

чем  он  сообщил в  телефонном разговоре),  то  стол накрыли,  конечно,  в  том

кабинете.  Войдя,  Клайд чуть не  присвистнул от удивления (вот черт,  за время

отпуска опять повылезали наружу привычки «парня с фермы»).  Состав приглашенных

явно показывал —  люди собрались здесь не  только и  даже не  столько для того,

чтобы попить виски и  обсудить последний бейсбольный матч.  Лично Клайд знал не

всех, но даже присутствие тех, кого он знал, наводило на мысль, что «дружеская»

вечеринка устроена для обсуждения чего-то  очень серьезного.  И,  судя по тому,

как весело шеф говорил с  ним по  телефону,  он вполне доволен тем,  как прошло

(или идет) это обсуждение.

            Шефа он отыскал в маленькой каминной.  Тот был не один, причем этих

троих Клайд не знал.  Хотя нет,  одного из них он знал прекрасно.  Да и  кто на

Восточном  побережье  не  знает  Колина  Торинфельда,   ведущего  девятичасовых

новостей? Но это знакомство вряд ли можно было назвать личным.

            — А, Клайд, ты вовремя. Успел перекусить? Клад отрицательно покачал

головой. Шеф добродушно усмехнулся:

            — Ну ладно,  еще успеешь, — и, повернувшись к остальным, с оттенком

торжественности в  голосе произнес:  —  Вот,  господа,  тот молодой человек,  о

котором я вам говорил. Клайд Смитсон, моя правая рука вот уже около десяти лет.

—  Он снова повернулся к Клайду.  — Знакомься,  Клайд,  это — мистер Конноли из

«Ренда», а это мистер Гершвиц...

            У  Клайда екнуло под ложечкой.  Лично этих людей он не знал,  но то

лично...  «Ренд корпорейшен» — это «Ренд корпорейшен»,  а что касается второго,

то  фамилия Гершвиц очень часто мелькала в  разговорах тех,  кто посещал шефа в

последнее время.  Клайду запомнилась даже одна фраза, сказанная, как он помнил,

его  бывшим тестем,  сенатором Стрентоном:  «Если удастся перетянуть Гершвица —

считай ты уже выиграл».

            — ...  ну а кто такой мистер Торинфельд,  ты,  как мне кажется, уже

знаешь.

            Гости  несколько  мгновений  пристально разглядывали Клайда,  затем

Торинфельд обратился к шефу

            — А не слишком ли он молод?  Шеф пожал плечами и с коротким смешком

ответил:

            —  Ну,  это недостаток,  который быстро проходит.  К тому же Метьюз

занял этот пост, будучи моложе его на год.

            Следующий вопрос последовал от Гершвица.

            — Молодой человек, насколько хорошо вы знаете Россию?

            Клайд уставился на него с удивлением.  На Россию в Америке смотрели

как на нечто из области анекдотов.  Слабое,  опутанное долгами государство, вот

уже не  одно десятилетие натужно пытающееся восстановить хотя бы намек на былое

могущество и дошедшее в своих потугах до того, что скатилось в пучину дремучего

средневекового абсолютизма  (а  как  еще  можно  относиться  к  анекдотическому

референдуму,  в  результате которого на карте Евразии появилось государство под

названием  Русская   империя?).   Впрочем,   Клайд   испытывал  к   ней   некий

снисходительный интерес, поэтому счел себя вправе ответить так:

            — Мне кажется, лучше многих.

            Гершвиц понимающе кивнул и повернулся к шефу.

            — Что ж,  мистер Рейли,  рад был с вами познакомиться, Что касается

подробностей, то жду вас во вторник...

            Когда  гости  покинули  кабинет,  Клайд  вопросительно посмотрел на

шефа.  Тот обошел вокруг письменного стола,  уселся в  кресло,  закинул ноги на

столешницу и раскурил сигару.

            — Ну что ты смотришь,  Клайд? В жизни не поверю, что ты ни о чем не

догадался. Клайд вздохнул:

            — Вы таки решились баллотироваться. Шеф кивнул:

            — Да.  Джозеф (так звали Президента) — «хромая утка»,  у демократов

склока между Челсеном и Пидли,  а у меня никаких реальных конкурентов.  Так что

готовься, должность советника по национальной безопасности за тобой.

            Клайд усмехнулся:

            — Ну,  сначала надо выиграть выборы, и... я не понял, при чем здесь

Россия?

            — Понимаешь, Клайд, я не хочу остаться в истории проходной фигурой,

серой  мышкой,  чтобы  обо  мне  написали:  «Президент,  правивший  Америкой  с

такого-то по такой-то год».  И обстановка мне благоприятствует. Америка созрела

для большого рывка.  Но наша нация всегда показывала лучшие результаты,  если у

нее была серьезная угроза. Короче, Америке нужен враг...

           

            5

           

            — Сорок секунд...

            Артем,  задыхаясь,  перевалился через забор и  упал кулем на землю,

больно  ушибив  левое  колено.   Инструктор-воспитатель  неодобрительно  качнул

головой и бросил:

            — Сорок пять секунд... прибавь.

            У  Артема не  осталось сил даже на короткий кивок,  поэтому он лишь

судорожно втянул  воздух перекошенным ртом  и,  с  трудом выпрямив дрожавшие от

усталости ноги,  потрусил, прихрамывая, к нижней ступени лестницы, которая вела

к  балкам разрушенного моста.  В  этот  момент сзади послышался упругий хлопок,

голос инструктора-воспитателя произнес:

            — Тридцать две секунды, отлично, Николай!

            Артем жалостливо сморщился. Вот черт, его уже догнали...

            Когда все закончилось,  он пять минут валялся на дне окопа, который

и был последним рубежом полосы,  пытаясь отдышаться и прийти в себя.  Эх, черт,

угораздило же его вляпаться во все это дерьмо...

            Артем  Капустов был  брошенным ребенком.  И  фамилия у  него  такая

смешная была как раз из-за этого.  Женщина — делопроизводитель загса,  оформляя

документы на кроху,  оставленного в роддоме непутевой малолетней матерью, долго

ломала голову,  под  какой фамилией записать это существо,  никому на  свете не

нужное.  Для оформления сирот в  загсе был выделен всего один день в  месяц,  и

когда очередь дошла до Артема,  перед ней уже лежало с  десяток свежевыписанных

свидетельств о рождении,  на которые и ушла вся, ее фантазия. Женщина досадливо

поморщилась,  вскинула глаза к потолку,  потом опять бросила взгляд на лежавшую

перед ней справку из роддома,  полную прочерков и  значков «н/у»,  что означало

«не установлен»,  а затем,  припомнив известную байку о том, где находят детей,

вздохнула:

            — Ладно, будешь Капустов.

            Впрочем,  вполне возможно, что все было не совсем так или совсем не

так, во всяком случае, Артем этого не видел и никто ему не рассказывал. Но, как

бы  там ни  было,  с  той поры в  грудничковом отделении Клинского дома ребенка

появился новый  воспитанник.  Артем  родился довольно слабеньким.  По-видимому,

его, малолетняя мамочка до самого последнего момента скрывала от окружающих сам

факт своей беременности,  что, несомненно, подразумевало обычный для молодежной

тусовки образ жизни с пивом,  водочкой, ночными дискотеками и танцами до упаду,

а  возможно,  и  с  чем-то  еще,  на  здоровье плода влияющим отнюдь не  лучшим

образом.   Так  что  Артемка  появился  на  свет  с  врожденным  плоскостопием,

левосторонней кривошеей,  астмой и  еще целым букетом болезней,  которые делали

его  крайне непривлекательным для усыновления.  Впрочем,  генетическая основа у

него, как видно, была вполне приличной, и к семи» годам большинство его болячек

то  ли  прошли сами собой,  то ли просто пока ушли вглубь,  ожидая для развития

более благоприятную (для себя) обстановку.  Каковая,  впрочем,  рано или поздно

должна  была  образоваться.  Да  и  действительно,  какая  судьба  могла  ждать

детдомовского паренька?  Жить впроголодь,  ходить в обносках, мерзнуть по ночам

из-за диких сквозняков и еле теплых батарей,  и все детские годы ловить на себе

презрительные взгляды  и  слышать  за  спиной  шепот:  «детдомовский».  Но  тут

произошло неожиданное. Россия стала Империей. И в жизни Артема, как и остальных

обитателей детских домов, все изменилось...

            — Значит так.  — Голос инструктора-воспитателя был немножко сиплым.

—  Результаты пока разные,  но  большинство явно прибавило.  Особенно Капустов.

Молодец, если так пойдет дальше, — скоро получишь нашивку.

            Артем досадливо скривился, но в глубине души ему было приятно, что,

хотя он  отстал от всех,  инструктор его похвалил.  Конечно,  по поводу нашивки

инструктор явно поторопился.  До зачетного результата Артему надо было сбросить

еще не меньше двадцати секунд. Впрочем, когда Артем первый раз вышел на полосу,

то упал без сил уже после разрушенного окна...

            Указ  Императора о  передаче системы детских домов в  ведение вновь

образованной трехсторонней комиссии был объявлен 1  апреля.  Сказать по правде,

многие  сначала восприняли его  как  первоапрельскую шутку.  Во-первых,  больно

разношерстным  оказался  состав  этой  комиссии  —   министерства  образования,

здравоохранения и...  обороны.  Запрягли,  так сказать,  в  одну повозку коня и

трепетную лань. А во-вторых, сам указ прозвучал как гром среди ясного неба. Его

появление   оказалось  для   большинства  чиновников  и   депутатов  совершенно

неожиданным.  Документ этот появился без  всяких проработок и  обсуждений,  без

обкаток на  круглых столах и  депутатских слушаниях —  без  всех этих процедур,

обычных в демократическом государстве при выработке решений.  Конечно,  система

подобных  обсуждений и  проработок позволяет  заранее  устранить большую  часть

неясностей и  ошибок,  без  сомнения наличествующих в  проекте  любого  важного

документа,  если он  разработан довольно узким кругом лиц,  ибо эти лица всегда

несколько   ослеплены   изяществом  найденного  ими   решения   либо   насущной

неотложностью проблемы.  Вот  почему,  несмотря на  все  опасения,  Император в

подавляющем большинстве случаев пропускал свои решения через эту уже достаточно

отработанную  общественную  систему.  Но  на  этот  раз  все  было  по-другому.

Возможно,  из-за  того,  что число разнообразных «общественных» (а  по большому

счету лоббистских) организаций давно уже  достигло просто неприличной величины.

И они продолжали множиться.

            Система их  действий была давно отработана.  Как только в  кулуарах

пролетал  слух  о  том,  что  та  или  иная  проблема может  получить бюджетное

финансирование, мгновенно, как грибы после дождя, начинали появляться все новые

и  новые «Фонды...»,  «Круглые столы...»,  «Движения в  поддержку...» или «Лиги

против...»,  эксперты которых тут  же  принимались вещать  со  страниц газет  и

телеэкранов, околачиваться в приемных высоких чиновников и депутатов, министров

и  прокуроров.  Когда  аргументов,  высказанных со  страниц газет,  оказывалось

недостаточно,   откуда-то   вытаскивались  результаты   исследований,   опросов

общественного мнения,  а иногда возникали некие громкие (хотя и весьма скромные

в финансовом отношении) спонсоры. Впрочем, существовали и постоянно действующие

Фонды,  как правило, подвизавшиеся на почве экологии и защиты окружающей среды,

поскольку,  как выяснилось в  последнее десятилетие ушедшего века,  не  было на

свете вопроса,  который в той или иной мере не касался бы экологии и окружающей

среды.   Так   что   практически  каждый   мало-мальски   крупный  олигарх  или

высокопоставленный чиновник в  конце концов озаботился созданием экологического

фонда,  движения либо  партии.  Так,  потихоньку,  постепенно обсуждаемый закон

видоизменялся,  установки  его  модифицировались,  формулировки  шлифовались  и

наконец  закон  получал  всеобщую  поддержку  и  одобрение,  а  солидный  кусок

бюджетных  средств  оказывался  благополучно  поделен  между  заинтересованными

лицами.  И  вот  эта  налаженная  и  бесперебойно действующая система  внезапно

оказалась похеренной.

            По  большому счету вопрос был копеечный,  но подобное «покушение на

основы демократии» необходимо было пресечь в  корне.  Императора,  от  которого

все,  кто подвизался на данном поприще, уже давно ожидали какого-нибудь подвоха

(а иначе на кой черт подобные права были прописаны в новой конституции), решено

было незамедлительно поправить.  Поэтому «независимая» печать,  вроде бы  давно

уже  поделенная,  внезапно объединилась и  накинулась на  новый указ.  Впрочем,

справедливости ради стоит отметить,  что нападать было на что. Похоже, тот, кто

готовил этот указ,  совершенно не улавливал новых веяний. Ну как можно отдавать

заботу о детях в руки военных? И что это за ограничения? Как можно ограничивать

будущих граждан великой державы всего  двумя  областями деятельности —  военным

делом  и  медициной?  И  не  будет ли  подобный подход отвлекать от  главного —

всемерного стремления дать каждому ребенку семью?  К  тому же  коли уж  во всем

мире признано,  что наиболее приемлемой формой учреждения для детей, оставшихся

без родителей,  являются семейные детские дома,  зачем придумывать что-то иное,

да  еще  такое  замшелое,   ну  прямо  «времен  Очакова  и   покоренья  Крыма»?

Контраргументы,  что никто не собирается никого ограничивать,  а  кроме пусть и

вероятных в будущем, но отнюдь не обязательных погон, выпускники мужеского полу

получают еще  и  вполне  реальные специальности,  а  медицинские навыки женской

половины отнюдь  не  будут  лишними и  в  обычной семейной жизни,  в  расчет не

принимались.  То,  что люди усыновляют лишь малышей в  возрасте до пяти лет,  а

дети   постарше  практически  не   имеют   шансов   на   усыновление,   скромно

замалчивалось.   Ну  а   уж  о   том,   что  расходы  на  создание  и  успешное

функционирование системы семейных детских домов,  которая бы функционировала по

действительно весьма успешному западному образцу и  при  этом  вместила в  себя

весь  контингент домов нынешних,  превысят сумму всех расходов на  образование,

медицину  и   здравоохранение,   вместе  взятые,   упоминать  считалось  просто

неприличным.  Зато сравнения с  временами императора Николая Палкина были очень

даже в ходу.

            Однако  время  шло,   а  реакции  свыше  как-то  не  ощущалось.  За

исключением того,  что  оперативно созданная  трехсторонняя комиссия  выпустила

положение о военно-медицинских школах и принялась активно внедрять его в жизнь.

И  тут  выяснилось,  что  все  как-то  в  тему.  Армия  подкинула  продуктов  и

обмундирования,  да и  помогла кадрами,  командировав в  сиротские дома опытных

сержантов и офицеров, которые по ранению, возрасту либо иным причинам оказались

ограниченно годны к  службе,  но  желали служить,  а  не  охранять автостоянки.

Медицина тоже постаралась не  ударить в  грязь лицом.  А  минобразованию просто

некуда было деться, поскольку именно оно была названо в указе базовым. Впрочем,

заинтересованность обоих  министерств была  вполне объяснима:  армия на  выходе

получала практически готовые кадры младшего начсостава,  а  медицина — младшего

медперсонала,  с  которыми и  там и там ощущалась острая напряженка.  К тому же

воспитанники сиротских домов отнюдь не  ждали от будущего ни больших денег,  ни

головокружительной карьеры и были рады верному куску хлеба и койке в общежитии.

А  несколько лет существования в  условиях полувоенной (с  некоторой скидкой на

возраст)  дисциплины и  быстро  сложившейся традиции  посылать  выпускников для

службы или работы в  определенные,  так сказать,  подшефные части и учреждения,

под  крыло  земляков и  однокашников,  существенно облегчали бывшим детдомовцам

адаптацию в новой для них самостоятельной жизни...

            В  эту школу Артем попал полгода назад,  когда расформировывали его

родной (если,  конечно,  можно было так сказать) детский дом. Эмиссары комиссии

прокатили по всем городам и весям и проинспектировали каждое учреждение.  Часть

детских  домов  за  ветхостью  строений  и  отсутствием каких  бы  то  ни  было

перспектив  развития  материальной  базы  были  признаны  неперспективными,   и

находившихся  в  них  воспитанников распределили  по  новым  военно-медицинским

школам.  Об этих школах в их детдоме ходили страшноватые слухи, подогреваемые и

глухим ворчанием взрослых.  Поговаривали, что часть таких школ создана на месте

заброшенных сибирских военных городков. И что там детей заставляют еще и пахать

на полях и фермах.  То есть получалась чистая колония.  Правда, как говорили, в

такие  школы  отправляли  в   основном  городских  беспризорников  и  любителей

«побегать»,  а  «чистокровных» детдомовцев селили поближе к цивилизации.  Кроме

того,  никто не знал,  как в  этих школах дела с  «пропиской».  Про дедовщину в

армии слыхали все,  и  народ опасался,  не  будут ли  подобные примочки в  этих

пристукнутых военных школах еще  похлеще.  Короче,  опасений было много,  а  на

лучшее  все  обитатели детского дома  надеяться уже  разучились.  Поэтому когда

выкрашенный в  зеленый цвет старенький армейский «уазик» —  буханка с  красными

крестами на  боках  въехал в  распахнувшиеся перед  ним  ворота,  по  армейской

традиции  украшенные красными звездами,  у  троих  мальчишек и  двух  девчонок,

прибывших на  новое  место  жительства,  екнуло  сердце.  «Уазик» проехал через

заасфальтированный двор  и  остановился перед  крыльцом.  Водитель  выбрался из

кабины,  обошел  машину,  распахнул дверку  и  тут  за  входной  дверью  здания

послышался мальчишеский рев:

            — Дежурный по школе на выход!

            Артем, первым выбравшийся из тесного кузова, вздрогнул и замер. А в

следующее мгновение дверь  распахнулась и  на  пороге появилась рослая фигура в

новенькой военной форме с  красной повязкой на  рукаве.  Артем невольно присел.

Парень  был  уж  больно здоров.  Окинув вновь  прибывших грозным взглядом,  он.

неторопливо спустился с крыльца и... внезапно улыбнулся и протянул руку Артему:

            —  Давайте знакомиться.  Джамал Гемалетдинов,  кадет от инфантерии,

седьмой цикл. Я сегодня дежурный по школе.

            — Чего-о-о? — ошалело вякнул Артем. Улыбка Джамала стала шире.

            —  Инфантерия означает  пехота.  У  нас  три  цикла  —  инфантерия,

кавалерия  и  артиллерия.   А  у  девочек  —  хирургия,  терапия  и  онкология.

Специальные предметы преподаются в зависимости от цикла.  Впрочем,  если будете

успевать на  своем,  никто  не  мешает заниматься и  дополнительным курсом.  Я,

например,   кроме   обязательных  предметов  еще   занимаюсь  вольтижировкой  и

баллистикой дульнозарядных орудий.  Новички  ошарашенно переглянулись.  В  этот

момент где-то за зданием раздался восторженный рев.  Дежурный по школе дернулся

и просиял.

            — Похоже,  наши забили.  Наши с играют с «колчаковцами»,  — пояснил

он, — ну, со школой имени Колчака. Если выиграем — выходим в четвертьфинал.

            — Чего?

            Дежурный окинул их сочувственным взглядом:

            —    Чего-чего,    спартакиады   Его    Императорского   Величества

военно-медицинских школ.  В  прошлом году  мы  только до  одной  восьмой дошли.

Александроневцы нас тогда вышибли,  а  в этом мы с ними в разных подгруппах.  И

слава богу.  А то бы опять вышибли. У них команда такие лоси... Ирка, ну я тебя

уже заждался, давай разбирайся тут, а я побежал.

            Дежурный  исчез.  А  новички  обнаружили  перед  собой  симпатичную

девчушку всего на год постарше их,  в белоснежном медицинском халате и такой же

шапочке,   тоже  с   красной  повязкой  на  рукаве.   Она  проводила  дежурного

укоризненным взглядом и повернулась к новичкам.

            — Здравствуйте,  я — дежурная сестра.  Меня зовут Ира Арузян. Добро

пожаловать в  военно-медицинскую школу  имени генерала Скобелева.  Пойдемте,  я

покажу вам, где вы будете жить во время карантина.

            —  Во  время  чего?  —  испуганно  вякнул  кто-то  сзади.  Дежурная

ободряюще улыбнулась:

            —  Не беспокойтесь.  В карантине нет ничего страшного Просто первый

месяц вы будете посещать только уроки по общеобразовательным предметам, и у вас

будет немного больше свободного времени,  а  мы  будем знакомить вас со школой.

Потому что  через  месяц  вы  должны будете выбрать цикл,  на  котором захотите

учиться, и группу. И каждый цикл будет очень стараться, чтобы вы выбрали его.

            — Почему?

            —  Потому что,  если  вы,  девочки,  допустим,  выберете мой  цикл,

онкологию,  это будет означать, что мы сумели вас заинтересовать, и, значит, мы

лучше знаем свой специальный предмет или  мы  дружнее и  сплоченнее,  или то  и

другое вместе.  И  тогда  мы  вполне сможем в  этом  году  обойти хирургический

цикл... Ну что застыли, я же сказала — пошли...

            С тех пор прошло уже почти девяносто дней,  и былые страхи казались

теперь Артему такими глупыми...

            Вечером Артем  вместе  с  Денисом и  Джамалом,  тем  самым  парнем,

который дежурил по школе в день их приезда, драил ствол Шуваловского единорога.

Они с Денисом — потому что была очередь их расчета обслуживать орудия цикла, ну

а  Джамал присоединился добровольно.  За прошедшее время этот неугомонный кроме

вольтижировки и баллистики подписался еще и на курс истории холодного оружия.

            Они в  очередной раз вытянули банник из ствола,  когда Джамал вдруг

дернулся и, выпучив глаза, заорал:

            — Смирно!

            Все  вытянулись в  струнку.  За  их  спинами неожиданно обнаружился

начальник школы  подполковник Токмаков,  высокий худой мужчина с  непроницаемым

лицом и протезом вместо левой руки.

            — Вольно!  А вам,  воспитанник Гемалетдинов,  следовало бы помнить,

что при проведении парково-хозяйственных работ команда «Смирно» не подается.

            Джамал густо покраснел и выпалил:

            — Виноват!

            Начальник школы кивнул:

            — Ладно,  продолжайте,  — но никуда не ушел, а так и остался стоять

рядом, наблюдая за пыхтящими воспитанниками.

            Через  десять  минут  все  было  закончено.   Воспитанники  собрали

принадлежности и  остановились,  переминаясь с  ноги на  ногу.  Начальник школы

окинул их спокойным взглядом, но ничего не сказал, а, повернувшись, неторопливо

двинулся к школе. Ребята потрусили за ним.

            У  самого  крыльца  начальник  остановился,  посмотрел на  багровое

закатное зарево, окрасившее край неба, потом перевел взгляд на воспитанников. В

этот момент Джамал, набравшись смелости, выпалил:

            — Скажите, а это... где? — Он кивнул на черную перчатку, скрывавшую

протез.

            Начальник школы приподнял руку и задумчиво посмотрел на протез.

            — Это... Чечня.

            Мальчишки притихли. Джамал тихо спросил:

            — А вас могли убить?

            Возможно,   мальчишкам  это   показалось,   но   позже   они   всем

рассказывали, что на лице начальника промелькнула улыбка.

            —  Убить  могут любого.  А  человек,  надевший погоны,  должен быть

внутренне готов к тому,  что умрет раньше,  чем ему отмерено природой.  Так что

дело совершенно не в этом. Как и за что умереть — вот что имеет значение.

            — А я читал, что война в Чечне была совершенно бессмысленной и даже

преступной... Начальник покачал головой:

            —  А  разве  бывают не  преступные войны,  ведь  убийство —  всегда

преступление.

            — Нет, но в Великую Отечественную...

            —  Погибло пятьдесят миллионов.  Двадцать семь из  них  —  наши,  а

тринадцать — немцы.  Но мы потеряли шестую часть населения, а немцы — четверть.

Так кто виноватее?

            — Но они же на нас напали?

            —  Значит,  преступники именно  они?  Причем именно эти  тринадцать

миллионов,  и больше никто? Все убитые до одного? Или, может, среди убитых были

и не очень виноватые,  а часть виноватых, наоборот, выжила? И кем тогда считать

тех, кто убил их, этих самых не очень виноватых?

            Мальчишки растерянно переглянулись

            — Но тогда же была война... Начальник пожал плечами:

            —  В Чечне тоже,  как бы это ни называлось.  — Он немного помолчал,

словно размышляя,  стоит ли говорить об этом,  и,  решив,  очевидно, что стоит,

продолжал:  —  Понимаете,  мальчики,  все войны —  преступны.  Всегда и  везде.

Поэтому они и приносят людям столько горя.  Все дело в том, что никто и никогда

еще  не  смог  ее  избежать.   Нация,  которая  отказывается  платить  за  свою

безопасность жизнями своих мужчин,  страна,  где  мужчины начинают прятаться за

мамкины юбки, справки из психушки и черт знает что еще, вскоре начинает платить

сторицей,  и уже жизнями не только мужчин, но и женщин, детей, стариков. И если

вы настоящие мужчины, то всегда будете против такого размена... — Он замолчал и

нахмурился. — Ладно, идите спать. Завтра у вас начинается тяжелая неделя.

           

            6

           

            — А вы сами как оцениваете этот проект, Виктор Петрович?

            Тот,  кого  этот всегда вежливый и  спокойный голос назвал Виктором

Петровичем,  слегка поежился.  Император никогда не повышал голоса,  всегда был

уравновешен и  деликатен,  его  костюмы при  всей  их  элегантности были  очень

скромны,  короче,  он никогда не делал ничего, чтобы произвести впечатление. Но

не было на свете человека,  который производил бы более глубокое впечатление на

людей.  Причем вне  зависимости от  того,  было ли  это  публичное выступление,

официальный  прием  или  личная  беседа  в  неофициальной  обстановке.   И  это

объяснялось прежде всего тем,  что,  о чем бы ни шла речь на подобных встречах,

оказывалось,  что Император прекрасно знает суть вопроса.  Порой казалось даже,

что он осведомлен лучше собеседника, который считает себя профессионалом.

            Вот  и   на  этот  раз  вице-премьер  правительства  по  социальным

вопросам, неожиданно вызванный в Кремль по такому, казалось бы, незначительному

вопросу,  как  новый  законопроект о  социальных гарантиях  и  поддержке семей,

ожидающих рождения ребенка и имеющих детей,  после получаса вежливых расспросов

чувствовал себя абсолютным тупицей и дилетантом. Нет, вообще-то Виктор Петрович

не  считал себя  особенным специалистом в  этой области,  да  и  все  документы

разрабатывала  специальная  (и  довольно  представительная) рабочая  группа,  в

состав  которой  были   включены  видные  юристы,   депутаты  и   представители

общественности.  Но  вот  с  законопроектом Виктор Петрович был знаком довольно

хорошо,  потому что считал (как ему казалось,  по праву),  что,  когда он будет

принят и войдет в силу,  ему будет чем гордиться. Сей документ должен был стать

одним из тех законов,  за которые,  по представлениям Виктора Петровича, России

не  будет  стыдно  перед  просвещенной Европой.  Он  был  разработан на  основе

компиляции  нескольких  подобных  законов,  уже  давно  действующих в  развитых

странах Европы,  в  основном в  Скандинавии,  но предоставлял еще более широкие

социальные льготы и  гарантии.  Причем (и  это  было  предметом особой гордости

Виктора Петровича) в  случае принятия этого  закона Российская империя одна  из

первых предоставляла такие  гарантии однополым семьям,  то  есть  оказывалась в

первых рядах наиболее либеральных и  свободномыслящих стран.  Но сейчас,  после

беседы с  Императором,  те  положения,  которые он считал наиболее выигрышными,

внезапно показались ему совершенно ненужными и, более того, вредными.

            Его Величество сомкнул руки и откинулся на спинку кресла.

            —  Понимаете,  Виктор Петрович,  я,  конечно,  представляю,  чем вы

руководствовались,  приступая к  разработке этого законопроекта.  У  вас  перед

глазами сияла яркая звезда либеральной Европы, но, к сожалению, за деревьями вы

не    увидели    леса.    По    вашему    законопроекту   условия   наибольшего

благоприятствования предусмотрены для  малолетних матерей неполных,  малоимущих

либо,  скажем  так,  нестандартных  семей,  например,  однополых.  —  Император

пристально посмотрел в глаза собеседнику. — Вы что, действительно считаете, что

Империя должна делать ставку именно на такие семьи? — спросил он тихо.

            Виктора  Петровича  пробила  испарина,  под  таким  углом  он  этот

законопроект не рассматривал.  Ему казалось,  что Его Величество,  как человек,

получивший  европейское  воспитание,  если  и  не  станет  горячим  сторонником

европеизации темной и отсталой (по его мнению) России, то как минимум правильно

оценит его устремления в этом направлении. Между тем государь еще не закончил.

            —  Или  возьмем вот  эту  норму.  Вот  здесь,  в  преамбуле,  очень

возвышенно написано,  что  надо покончить с  порочной практикой насильственного

разлучения  детей  с   матерями  и  что  государство  должно  принять  на  себя

обязательство обеспечить достойное детство каждому ребенку.  Знаете,  я недавно

изучал статистку многодетных семей.  Так вот, хотя по мнению детских психологов

для  ребенка  полезнее  воспитываться  в  многочисленной разновозрастной семье,

процент  выходцев  из  таких  семей,  по  тем  или  иным  причинам  вынужденных

воспользоваться услугами Управления исполнения наказаний,  гораздо выше,  чем в

семьях с двумя-тремя детьми.  Причем чем больше детей в семье, тем заметнее эта

разница.  Не  понимаете  почему?  Или  для  вас  слово  «мать»  является  неким

абсолютом,  априори не требующим обсуждения? — В глазах Императора стоял легкий

укор.

            Вице-премьер потерянно молчал.

            —  Поймите,  Виктор  Петрович.  Я  действительно  считаю,  что  нам

необходимо принять  серьезные  меры  по  повышению рождаемости.  Русский  этнос

слишком важный  ресурс всего  человечества,  чтобы  спокойно смотреть,  как  он

сокращается.  Но не любые меры.  Надо направить наши усилия на то,  чтобы у нас

появлялось как  можно  больше здоровых и  счастливых детей,  растущих в  полных

семьях, в родительской любви и заботе, получающих прекрасное образование. Чтобы

иметь детей было престижно.  Чтобы многочисленность семейства была бы  таким же

признаком  высокого  социального  статуса,  каким  сейчас  является  особняк  в

пригороде или  престижный автомобиль.  Поэтому  мы  должны  максимально снизить

прямую финансовую поддержку,  возможно ограничив ее возрастным диапазоном между

семнадцатью  и,   скажем,   двадцатью  пятью   годами,   когда   молодой  семье

действительно не  помешают лишние  деньги.  А  затем  должны действовать другие

механизмы — снижение налогов, кредиты на строительство жилья и на образование и

тому подобное. Ваш же законопроект, по существу, создает кормушку для тех, кто,

беременея каждый  год  от  разных  сожителей,  плодит  неполноценных детей,  от

которых там же,  в роддоме,  и отказывается.  Или,  что еще хуже, держит их при

себе в грязи, нищете и пьяном угаре, пропивая все, что получает от государства.

А  что  касается сексуальных меньшинств...  —  Его  Величество сделал  короткую

паузу.  —  Понимаете,  положения в  законах Европейских государств по их поводу

были приняты под  давлением депутатов,  избранных в  округах,  где существенную

часть  избирателей составляют именно  подобные сексуальные меньшинства.  У  нас

пока такого нет.  К счастью или к сожалению,  судить не берусь.  Так что нечего

бежать впереди паровоза.  Если это когда-нибудь станет реальностью,  тогда и мы

этим займемся. А что касается моей личной позиции, то я не считаю, что подобные

семьи  являются полноценной заменой нормальной или,  скажем так,  традиционной.

Это  не  означает,  что  я  категорически  не  признаю  права  таких  семей  на

существование,   но...   я,   и  именно  категорически,   против  того,   чтобы

предоставлять им государственную поддержку. Если люди хотят создать такую семью

и  к  тому же совместно воспитывать детей — бог им в помощь,  но делать они это

будут только за свой счет и своими силами...

            Когда дверь за посетителем наконец закрылась,  Ярославичев встал и,

подойдя к  окну,  потер виски.  За  окном открывался великолепный вид на  седой

Кремль.  Построенная в  те  времена,  когда  люди  еще  не  до  конца научились

преодолевать каменные стены, и потому не изуродованная бастионами, контрфорсами

и  иными нагромождениями булыжника,  древняя крепость,  раскинувшаяся перед его

взором в золотых лучах заката,  была в этот час как-то особенно...  уютна,  что

ли...   Конечно,   за   долгую  жизнь  ему   доводилось  видеть  гораздо  более

величественные крепости и города,  но нигде он не чувствовал себя дома, а вот в

Кремле...

            На  столе  затилинькал  спикерфон.   Ярославичев  удивленно  качнул

головой. Вроде как на сегодня все дела закончены...

            — Да, Миша?

            — Ваше Величество, Соболянин на связи.

            Ярославичев нахмурился.  Человек, ныне носящий имя Вадим Соболянин,

был  самым талантливым финансистом из  всех,  кого Его  Величество имел счастье

наблюдать за свою долгую жизнь.  А имел он счастье наблюдать очень многих, и из

тех, чьи имена когда-то были широко известны, не один и не два недостойны были,

по его мнению,  даже того, чтобы носить за этим человеком его папку. Вадим имел

право  безотлагательного доступа к  нему  в  любое время,  но  пользовался этим

правом крайне редко...

            — Конечно соединяй.

            Через  мгновение на  большом экране,  занимавшем всю  правую  стену

кабинета,  возникло лицо  Вадима,  спустя  пару  секунд фокусировка видеоканала

изменилась и перед глазами Императора возник интерьер кабинета,  размерами раза

в четыре превышавшего его собственный.

            Они обменялись приветственными жестами,  и Вадим сразу взял быка за

рога:

            —  Ваше Величество,  мне бы хотелось в ближайшее время занять около

получаса вашего времени для обсуждения некоторых... деликатных вопросов.

            Ярославичев на мгновение задумался:

            — Хорошо, я как раз собирался в Университет, там и встретимся.

            Вадим кивнул и отключился.  Император встал, с хрустом развел руки,

слегка помассировал веки и  подошел к окну.  За окном шел легкий снежок.  И ему

припомнился точно такой же день много лет назад.  Тогда он на три дня застрял в

Серпухове.  От Серпухова до Москвы было почти двое суток санного пути, но после

двух месяцев дороги казалось,  что это совсем рядом...  и  вот такая незадача —

зима завьюжила,  закрутила,  забуранила.  Он  сидел на  печи и  злобно щурился,

проклиная судьбу и свой неуемный характер,  занесший его к черту на кулички, но

по  его расчетам выходило,  что именно эта,  затерянная в  глухих снежных лесах

ветвь  славянского этноса  в  недалеком (разумеется,  по  его  меркам)  будущем

достигнет наивысшего могущества,  каковому развитию событий нужно было тем  или

иным макаром непременно помешать.  Тогда ему это удалось, но... вот ведь ирония

судьбы:  теперь  ему  приходится  неким  образом  восстанавливать  историческую

справедливость, вновь выводя этот этнос на самую вершину...

            Спустя  полчаса  белоснежный вертолет,  из-за  плавно-стремительных

очертаний чем-то напоминавший дельфина, заложил крутой вираж над темно-голубыми

скалами зданий Терранского университета, льдисто блестевшими среди огромного, в

двадцать  квадратных километров,  парка  и  опустился на  лужайке  у  комплекса

Терранского  дворца.  Дворец,  похожий  на  вздыбленные крылья,  еще  строился,

поэтому  на  левом  крыле  ярко  поблескивали синеватыми  всполохами  сварочные

автоматы.  Правое же  крыло,  в  котором располагались личные покои Императора,

было уже закончено.

            Мажордом    Сулейман    Степанишников,     терранец,    выпускник-9

инженерно-математического  факультета,  стоял  шагах  в  десяти  от  садившейся

машины,  придерживая рукой  рвущуюся с  головы белоснежную шляпу.  Сулейман был

детищем двух рас. Его мать в свое время приехала в Россию из Зимбабве учиться в

Университете дружбы народов,  а  отец грыз гранит науки поблизости в Московском

геологоразведочном.  Не  сказать чтобы молодые студенты так  уж  сильно жаждали

зачать дитя,  да  и  любви особой между девушкой из  жаркой Африки и  парнем из

Северодвинска не было,  скорее обоим было по приколу покувыркаться в  постели с

экзотическим партнером,  но случилось то, что случилось. Папа исчез с горизонта

сразу же, как только обнаружилась беременность, ну а мама, родив сына и дав ему

имя и  фамилию,  последовала советам уже не раз «залетавших» землячек,  которые

были  в  восторге от  российского законодательства,  позволяющего отказаться от

ребенка и передать его на попечение государству, написала «отказную» и навсегда

покинула  сначала  роддом,   а   затем  и  вообще  пределы  страны.   Сулеймана

«вербовщики»  Терранского  университета  отыскали  в  одном  из  детских  домов

Челябинской области.  Их сильно заинтересовал слух о чернокожем пацане, который

держит в ежовых рукавицах суровую детдомовскую вольницу одного из самых сложных

по контингенту сиротских домов. Слух оказался правдой, и Терранский университет

получил нового абитуриента...

            — Как дела, Сулейман?

            Тот склонил голову в неглубоком церемониальном поклоне:

            —  Все в порядке.  Ваше Величество,  рабочие закончили подготовку к

монтажу оборудования в седьмом и одиннадцатом секторах.  Георгиевский зал будет

готов к концу месяца.

            Император кивнул:

            — Хорошо,  скоро должен подъехать Соболянин, проводишь его в Водный

мир. Я приму душ и буду ждать его там.

            Сулейман коротко поклонился и исчез.

            Вадим появился в  Водном мире  через два  часа.  Дверь мягко уехала

вверх, и он в восхищении замер на пороге.

            —  А ты неплохо устроился.  — Он обвел взглядом высокий потолок,  в

толще которого в  этот  момент величественно проплывал могучий скат,  стены,  в

которых яркими бликами мелькали стайки веселых тропических рыбешек, и сумрачную

бездну пола,  где едва просматривались в полумраке хищные тела акул. — И какова

толщина воды?

            Император улыбнулся:

            — Рад тебя видеть, Вадим. А что касается воды, то стены и потолок —

пятнадцать метров, а пол около Двадцати пяти. Ну и как, тебе нравится?

            Вадим кивнул:

            — Впечатляет. — Он хитро прищурился. — Ты кому-нибудь уже показывал

это место? Или я первый? Ярославичев рассмеялся:

            — Почти... ну да ладно, проходи, садись.

            Вадим  покачал  головой  и  двинулся вперед  к  легкому  столику из

благородного бука  и  двум  креслам черного английского дуба,  стоящим в  самом

центре этого великолепия.

            — Так вот куда, оказывается, уходят деньги...

            Ярославичев снова растянул губы ь легкой улыбке и,  подождав,  пока

гость займет понравившееся ему кресло,  уселся напротив.  Они с минуту молчали,

потом Вадим раскрыл тонкую папку и достал из нее два листка.

            — Вот, ознакомься.

            Ярославичев взял  листы,  некоторое время с  подчеркнутым вниманием

скользил по ним глазами и положил на столик.  Лицо его ничего не выражало.  Под

столиком из  темноты  выплыла огромная морда  акулы-молота.  Она  уставилась на

Императора огромными немигающими глазами,  словно приценивалась,  но, решив как

будто,  что жертва,  несмотря на свои скромные размеры,  ей все же не по зубам,

извернулась всем телом и ушла на глубину.

            — И что, по-твоему, из этого следует?

            Вадим посмотрел на Ярославичева долгим взглядом.  В этом взгляде, в

выражении лица  было  что-то  такое,  что  всякий наблюдатель,  даже  не  самый

толковый  (хотя  какие  здесь  могли  быть   наблюдатели?),   засомневался  бы,

действительно ли собеседнику Императора тридцать пять — сорок лет,  хотя именно

на столько он выглядел,  да и вообще,  человек ли это,  смертный ли,  или перед

этими всевидящими глазами успела пройти длинная череда веков...  Да  и  вообще,

кто эти двое?..

            Между тем в  глазах Вадима вспыхнуло раздражение,  однако он быстро

подавил его и, когда заговорил, голос его был почти спокоен.

            — Мы банкроты... Дмитрий.

            По  легкой  заминке  Император  понял,  что  его  собеседник  хотел

обратиться к  нему иначе,  но заставил себя произнести другое имя.  Ярославичев

качнул головой:

            — Ну, я бы не оценивал ситуацию так однозначно...

            Вадим саркастически ухмыльнулся и вольно,  даже несколько развязно,

развалился в кресле:

            —  Мы  все  банкроты,  понимаешь,  ВСЕ!  Мы  доверили тебе все свои

деньги,  все,  что скопили за прошедшие века,  а ведь это немало.  И что же?  —

Вадим скрипнул зубами,  выхватил из папки еще несколько листков.  — Вот смотри,

вот  данные по  «Беррингс»,  вот по  «Дрезденер банк»,  а  это совокупная сумма

кредитов  по  одиннадцати крупнейшим  банкам  восточного побережья  Соединенных

Штатов!  Сроки всех этих кредитов истекают через четыре месяца.  Причем я  имею

вполне достоверные сведения,  что шесть самых крупных банков Нью-Йорка, Бостона

и Филадельфии уже обменялись конфиденциальной информацией, и мы больше не можем

рассчитывать даже на — краткосрочные займы...

            Ярославичев   несколько   мгновений   молча   смотрел   на   своего

собеседника, по лицу его блуждала легкая, почти неуловимая улыбка.

            — По-моему,  ты не сообщил мне ничего такого,  из-за чего стоило бы

так нервничать, — сказал он наконец.

            Вадим  подался  вперед,  пристально  глядя  на  Императора,  словно

пытался что-то рассмотреть за этой улыбчивой маской,  и  бессильно откинулся на

спинку кресла.

            — Действительно, кому я все это говорю?!

            Император встал,  прошелся вдоль  стены,  заложив  руки  за  спину,

остановился,   устремив  взор  на  стайку  морских  коньков,   порхающих  среди

коралловых рифов,  и замер неподвижно,  любуясь умиротворяющим зрелищем.  Потом

резко повернулся к собеседнику.

            — Как ты думаешь,  Вадим,  — тихо спросил он, — каким образом можно

объединить эту планету?

            Губы  того,  кто  ныне звался Вадимом,  дернулись в  легкой гримасе

недовольства и, пожалуй, неприязни.

            — Послушай,  Дмитрий, я не собираюсь давать тебе никаких советов по

поводу того,  как руководить этой страной и  что делать с этой планетой.  Я уже

давно,  еще во  времена Людовика XIV понял,  что все мои потуги более или менее

точно просчитать,  как  эта  кровожадная амеба под названием человечество будет

реагировать на  те  или  иные  мои  действия,  обречены на  неудачу.  Поэтому я

совершенно не собираюсь забивать себе голову такими вещами.

            Император покачал головой:

            — И напрасно. Потому что если бы ты дал себе труд задуматься, что и

как я собираюсь сделать,  то очень многое понял бы еще до того,  как явиться ко

мне  со  всем этим.  —  Он  вяло качнул рукой,  показывая на  листы распечатки,

рассыпанные по столу.

            Гость продолжал молча сверлить Императора взглядом.

            Ярославичев вновь прошелся вдоль стены:

            — Знаешь, Вадим, для чего была сделана эта зада? Ее задача вовсе не

в  том,  чтобы  производить впечатление на  гостей  или  обеспечивать для  меня

несколько экзотические,  но  зато очень эффективные условия релаксации.  Хотя с

обеими задачами она справляется очень неплохо.  Однако же ее основная функция в

другом.  Это помещение Терранского дворца абсолютно защищено от какого бы то ни

было  прослушивания.  В  мире  просто  нет  таких  технологий —  и,  что  самое

интересное,  в  ближайшие лет пятьдесят не  появится,  —  которые могли бы хоть

каким-то образом проникнуть сквозь пятнадцатиметровую толщу воды,  содержащую к

тому  же  несколько сотен  живых организмов,  имеющих разную массу,  плотность,

размеры,  ритм сердцебиения,  частоту движений и иные параметры. — Он замолчал,

глядя на  собеседника.  Тот  продолжал сидеть,  сжав губы.  Император заговорил

снова:  —  Так вот,  наивысшей эффективности управления,  что только и способно

обеспечить нам успех,  мы можем добиться лишь в том случае, если каждое из моих

решений будет нести с  собой продвижение вперед в выполнении не одной,  а двух,

трех или даже большего числа задач.  Причем так как нам чем дальше,  тем больше

придется действовать в  условиях активного противодействия,  эти решения должны

быть соответственно все более неожиданными,  многослойными, сбивающими с толку,

не имеющими адекватного ответа. — Император сделал паузу, посмотрел на лежавшие

на  столике листы.  —  Я  понимаю,  что ты  хотел мне сказать.  Да,  мы  сможем

вывернуться из этой ситуации лишь такой ценой,  которая тебе кажется совершенно

неприемлемой.  Ценой либо жуткой финансовой кабалы,  либо обмана и  в недалеком

будущем неизбежной потери репутации...  Но  я  говорю тебе,  что это именно то,

чего я  и  добивался.  Я специально затягивал принятие некоторых инвестиционных

решений, чтобы у нас сложилась именно такая ситуация.

            Тот,  кто звался ныне Вадимом,  вздрогнул,  то  ли  потрясенный уже

услышанным, то ли боясь услышать что-то еще пострашнее. А Император продолжал:

            —  Даю тебе еще один шанс понять своим умом,  что и  как ты  должен

сделать.  Подумай,  как  из  двух  сотен современных государств,  у  каждого из

которых своя бюрократия,  свои интересы,  своя история,  амбиции,  свои враги и

друзья,  можно создать одно.  Причем это одно ни в  коем случае не должно стать

кормушкой для  всей  совокупности ныне существующих национальных бюрократий,  к

которой прибавится еще  и  вновь  созданная наднациональная.  Разве не  это  мы

наблюдаем сейчас в так называемой Объединенной

            Европе,  где скоро на  каждого жителя придется по одному чиновнику?

Новая Империя должна быть  государством компактным,  эффективным и,  что  самое

важное,  действительно обладающим эффективным экспансионистским потенциалом.  —

Настойчивый взгляд  Императора  остановился на  лице  собеседника,  однако  тот

продолжал молчать. Император снова заговорил:

            —  Допустим,  пройдет лет десять,  и мы покажем всему миру,  что мы

сильнее всех.  Мы  выдержим удар  совокупной военной мощи  самых  сильных армий

планеты Но сможет ли это привлечь в  наши границы других,  тех,  кто проиграет,

или  тех,  кто будет просто бесстрастно наблюдать за  той битвой,  укрывшись за

щитом враждебного нейтралитета?  — Император мгновение помедлил,  словно ожидая

ответа,  и,  не дождавшись,  ответил сам:  — Нет. Нам скажут: «О'кей, теперь вы

самые сильные,  ну и что?  Мы будем жить,  как жили,  — набирать жирок,  менять

машины раз в два года, а не в пять, отдыхать на экзотических островах по четыре

недели в  год,  а  не  по  две.  Вы  хотите в  космос —  это ваши проблемы,  мы

совершенно не собираемся мешать вам в  этом,  но,  ради бога,  оставьте в покое

нашу уютную Бельгию,  изрядно поиздержавшуюся на  военных расходах Британию или

скромную Панаму. А вот когда у вас все получится и по орбитам полетят не только

грузовозы и  транспорты,  но  и  круизные лайнеры,  тогда,  может  быть,  мы  и

согласимся одну неделю из четырех провести не на островах,  а там, наверху... —

Император саркастически улыбнулся.  —  И  что  тогда делать?  Устраивать второй

Тысячелетний рейх,  вводить  генерал-губернаторства или  сажать  посадников  из

числа терранцев?

            — А что ты предлагаешь?

            —  Надо дать понять,  да что там дать понять,  надо вбить в  голову

самому  тупому  бюргеру  одну  простую мысль  —  он  будет  обрастать жирком  и

регулярно менять свою чертову машину только в том случае, если станет подданным

Империи.  А  иначе  ему  придется тяжко  трудиться за  кусок хлеба.  Потому что

Империи глубоко наплевать на  то,  что происходит за  ее  границами и  не с  ее

подданными.   Ее  волнует  только  одна  репутация  —  репутация  в  глазах  ее

собственных подданных. И именно для них она будет родной мамой и суровым отцом,

даже за  счет всей остальной планеты.  И  сейчас лучший момент для того,  чтобы

начать это  делать,  ибо  ни  один удар граждане так  называемых цивилизованных

стран не воспримут более болезненно, чем удар по собственному кошельку.

           

            7

           

            — Батюшки, Дашуня!

            Дарья  Александровна  Долинская,  генеральный  директор  Восточного

машиностроительного  завода  и  один  из  самых  высокооплачиваемых  менеджеров

страны,  с  живым интересом разглядывавшая великолепное убранство новенькой,  с

иголочки,  парадной приемной все еще строящегося Терранского дворца, вздрогнула

и  резко  развернулась на  каблуках.  Так  ее  никто  не  называл вот  уже  лет

пятнадцать. В следующее мгновение лицо Долинской расплылось в радостной улыбке,

и она качнулась навстречу той, которая так ее назвала.

            — Ирина Георгиевна!

            Тучина обняла ее и, немножко отодвинувшись, покачала головой.

            —  Да ладно уж,  какая Георгиевна...  теперь уже мне впору величать

тебя  Дарья Александровна.  —  Обе  весело рассмеялись.  Дарья окинула взглядом

бывшую руководительницу Службы эскорта и восхищенно покачала головой.

            — Да вы помолодели, Ирина Георгиевна. Та по-бабьи махнула рукой:

            —  Да ладно вам,  Дарья Александровна.  Неужели мне надо разъяснять

вам возможности современной косметологии и пластической хирургии?

            Дарья покачала головой:

            — И все равно, вид у вас просто... юный. Тучина шутливо поморщилась

и сменила тему:

            — Какими судьбами здесь?

            Дарья Александровна недоуменно пожала плечами:

            —  Пока не поняла.  Какая-то детективная история.  —  Она задумчиво

потерла подбородок и  внезапно оживилась.  —  А  я  только что с  заседания Его

Императорского  Величества  научно-промышленного  совета.   —   Дарья  тряхнула

волосами. — Такого наслушалась, ну просто фантастика! Если все получится, то те

шесть-семь процентов роста, которые мы имеем последние три года, покажутся всем

просто  смешными.  Технологии,  которые вот-вот  начнут  внедряться в  массовых

масштабах,  это...  ну как если бы мы с телеги пересели прямо на «КамАЗ», а все

проселочные дороги в мгновение ока покрылись бы асфальтом.  Ну да вы, наверное,

в курсе.

            Тучина кивнула:

            — Да,  в общих чертах. Терранский университет — старший координатор

Императорской программы  модернизации экономики.  Но,  насколько мне  известно,

заседание научно-промышленного совета проходило в Кремле,  а как ты оказалась в

Терранском дворце?

            Дарья усмехнулась:

            —  Вот  я  и  говорю.  После заседания ко  мне  подошел посыльный и

передал вот это.  — Она показала скромный конверт без подписи,  из которого тут

же  извлекла  узкую  плотную  карточку с  маленькой золотой  виньеткой в  левом

верхнем углу и двумя словами,  напечатанными простым шрифтом в центре: «Дмитрий

Ярославичев».  И все.  Ни должности, ни званий, ни иных регалий не указывалось.

На  обратной стороне визитки мелким  четким  почерком было  написано:  «Дашуня,

приглашаю  тебя   на   церемонию  вручения  магистерских  дипломов  Терранского

университета,  которая состоится в Георгиевском зале Терранского дворца 27 июня

в 18 часов».

            Тучина вернула визитку и понимающе усмехнулась.

            — Ну что ж, поздравляю. Впрочем, ты это заслужила.

            Дарья удивленно воззрилась на нее:

            — Так вы в курсе? Ирина Георгиевна, просветите, что сие означает?

            Тучина покачала головой:

            —   Ничего  особенного.   Просто  Его   Величество  решил   наконец

озаботиться формированием новой  аристократии.  И  тебе  грозит оказаться в  ее

первых рядах.

            Дарья растерялась:

            — То есть... как?

            Тучина обняла ее за плечи:

            — Не волнуйся,  Дашуня.  Все будет немножко не так, как ты это себе

представляешь.  Как,  впрочем,  и  остальные.  Тебе совершенно не светит стать,

скажем,  баронессой или графиней. Внешне все пока останется как было. Просто...

выпускники  Терранского  университета  —  единственные,   кто  приносит  личную

вассальную присягу Императору.

            — Но я же...

            — Да,  — перебила Тучина,  — я помню. Все сотрудницы Службы эскорта

тоже приносили подобную присягу,  но вы присягали НЕ Императору. И потом, разве

ты до сих пор считаешь себя связанной ею?

            Дарья, слегка помявшись, кивнула:

            —  Да,  Ирина Георгиевна,  вы  правы.  Это  было  красиво и  многое

значило... для молодой дурочки, которой я была тогда. Теперь это прошло. Хотя я

считаю, что именно Служба эскорта сделала меня такой, какой я стала теперь.

            — Вот видишь.

            Дарья осторожно спросила:

            —  Но  зачем  Его  Величеству  вновь  возрождать все  это?  Мы  уже

достаточно взрослые, чтобы... Тучина вскинула руку:

            —  Подожди,  все вопросы задашь самому Императору.  Я  сама не  все

знаю,  это была его идея.  Но я ее полностью поддерживаю.  Нет лучшей опоры для

монархии,  чем аристократия,  а история показывает,  что монархия гораздо более

зависима  от  поддержки людей,  чем,  скажем,  та  же  демократия.  Если  вожди

демократии перестают пользоваться поддержкой —  меняют вождей,  если же  теряет

поддержку монарх — люди отказываются от монархии.  Любой суверен несет на своих

плечах гораздо более тяжелое бремя ответственности перед нацией,  чем  какой бы

то  ни  было президент или  премьер-министр.  Даже если по  конституции главным

высшим руководителем государства является именно премьер-министр.

            Дарья несколько мгновений помолчала,  обдумывая то,  что ей сказала

Тучина, потом пожала плечами:

            —  Тогда я  чего-то  не  понимаю.  Магистерские дипломы Терранского

университета...  В  конце  концов,  во  всем  мире  аристократия  носит  вполне

известные и привычные титулы. и в России они коша-то уже были.

            — Вот тут я тебе ничего сказать не могу.  Это ЕГО решение. — Тучина

запнулась,  словно  колеблясь,  стоит  ли  продолжать разговор,  а  может,  еще

почему-то.  — Возможно,  — медленно проговорила она, — дело в том, что... мы не

знаем,  как разрастется Империя в  будущем.  И  не  появятся ли  в  ее  составе

государства со  своей  аристократией.  Может,  Император решил  провести  некую

границу между той аристократией и своей.  Что же до названия, то в каждом языке

название этого сословия ведет происхождение от  вещей не  менее обыденных,  чем

название  университета.   Например,   во  Франции  дворянин  —  «шевалье»,  что

по-французски есть производное от «шеваль» —  конь,  в  Испании — идальго,  что

означало «сын,  имеющий  нечто,  наследник».  А  у  нас,  между  прочим,  слово

«дворянин» этимологически произошло от  слов «двор»,  «дворня»,  то есть предки

дворян были всего лишь дворовыми слугами.

            У  Дарьи екнуло под  ложечкой.  Ей  показалось,  что  Тучина слегка

приоткрыла перед ней  полог над  чем-то  таким,  к  чему имел доступ только сам

Император и, еще очень ограниченный круг лиц, избранный им самим. И сделала это

не случайно, а как бы намекая, что она тоже стоит на пороге этого круга. Но она

пока  не  чувствовала себя  готовой к  продолжению этого  разговора,  а  потому

поспешно сменила тему:

            —  Кстати,  у  меня на Восточном машзаводе работает несколько ваших

выпускников.

            Губы Тучиной дернулись в легкой улыбке,  в которой Дарье почудилась

ирония.

            — Да-а-а? И как они тебе?

            — Прекрасно. Я общаюсь с некоторыми из них довольно плотно и просто

удивлена уровнем их подготовки...

            Тучина чуть прищурила глаз:

            — И все-таки что-то тебя в них смущает... не так ли?

            Дарья  несколько  нервно  рассмеялась.   Она   уже  довольно  давно

пребывала на  самом  верху руководящей пирамиды и  полностью приняла и  усвоила

правила игры,  которым должен был подчиняться любой руководитель.  Одно из  них

гласило: не показывай, что ты чувствуешь и думаешь. Но, встретившись с Тучиной,

она  вновь почувствовала себя  ее  ученицей.  А  с  кем  еще  поделиться своими

сомнениями, как не с мудрым учителем?

            —  Ну,  от  вас,  Ирина  Георгиевна,  ничего не  скроешь!  —  Дарья

задумалась,  как бы пояснее выразить свою мысль.  — Знаете...  от таких молодых

людей,  только-только со  студенческой скамьи,  обычно не  ждешь  такого умения

руководить людьми.

            —  Ну почему же?  —  Тучина задорно тряхнула челкой.  — Я могу хоть

сейчас  назвать  тебе  одну  женщину,  которая  сразу  же  после  выпуска могла

заставить десяток  мужиков  с  чугунными яйцами  прыгать  и  квакать по  одному

мановению своей руки.

            Дарья досадливо наморщила лоб:

            — Да я не об этом.  То есть...  сложно объяснить...  Понимаете, те,

кто прошел вашу школу,  действительно могли заставить любого выполнить то,  что

нам  было  необходимо,   но  эти  ребята...   они  не  просто  могут  заставить

повиноваться любого,  они  еще умеют поставить дело так,  что им  повинуются не

только  с   неудовольствием,   но   даже  с...   воодушевлением!   Вы  себе  не

представляете, что они могут сделать с людьми.

            — Ну,  положим,  кое-что представляю, — с легкой иронией произнесла

Тучина. Дарья нервно хихикнула:

            —  Ну да,  извините...,  — И это все,  что тебя тревожит?  Или есть

что-то еще?

            Дарья мгновение как будто колебалась, говорить или нет.

            — Понимаете, в их отношении к людям проскальзывает что-то странное,

я бы назвала это...  равнодушием или даже безжалостностью...  вот черт,  все не

так...  я не могу это сформулировать.  Они делают для людей гораздо больше, чем

любой другой руководитель, но как-то... вот дьявол, не могу объяснить.

            Тучина нахмурилась:

            — Жаль. Мне бы очень хотелось понять, что ты имеешь в виду. Это для

меня действительно важно. Дарья глубоко вздохнула:

            — Понимаете,  другие, наверное, этого бы и не заметили, но я прошла

вашу  школу  и  кое-какие нюансы мне  бросились в  глаза...  Вот  один  пример.

Представьте,  что в  одном подразделении работают три человека — один мужчина и

две женщины.  Он — тихий алкоголик,  одна женщина — шлюха, а вторая — стареющая

стерва,  которая дня,  да что там дня,  часа не может прожить без того, чтобы с

кем-нибудь не пособачиться.  При этом все трое —  неплохие специалисты,  вполне

способные  выполнять порученную работу,  но,  поскольку результат подразделения

зависит от  согласованности действий всех  троих,  а  они  или  ненавидят,  или

презирают друг друга,  получается затык.  — Дарья замолчала и бросила на Тучину

испытующий взгляд,  проверяя,  поняла  ли  та  ситуацию.  Тучина сосредоточенно

кивнула. Дарья продолжила:

            — Так вот,  это реальная ситуация,  с которой я столкнулась. Я ясно

понимала,  что с  этим подразделением придется что-то делать,  иначе оно станет

помехой для всего производственного процесса, но тут как раз место руководителя

этого мелкого подразделения занял один из ваших мальчиков, а на меня навалились

другие заботы и  я  как-то выпустила эту проблему из вида.  Ну а  когда у  меня

снова появилось время, оказалось, что этой проблемы больше не существует.

            Тучина удивленно вскинула брови:

            — Ну и что же тебе не понравилось? Даша поджала губы:

            —  То,  как он ее решил.  Он дал каждому все,  в  чем тот нуждался:

алкоголик — пил,  шлюху трахали иногда по два мужика на дню, а сам он регулярно

собачился со стервой,  но при этом подразделение работало так, что переваривало

в два,  а иногда и в три раза больший объем работы,  чем я от него ожидала.  То

есть сначала мне показалось,  что руководитель из  него никакой,  что он пустил

дело практически на самотек и не сумел завоевать авторитет у подчиненных.  Лишь

когда   я   поняла,   какую   это   подразделение  выдает   производительность,

присмотрелась повнимательнее. — Дарья передернула плечами. — Понимаете, все это

было  сделано очень виртуозно,  но  он  мне  очень напомнил...  кукловода.  Его

абсолютно не интересовало, что тихий алкоголик через два года такой жизни умрет

от цирроза печени,  шлюха скорее всего окончательно скатится к бешенству матки,

а стерва,  если уйдет из отдела, вообще больше не сможет работать с нормальными

людьми,  или,  как  минимум,  им  обеим  потребуется серьезная  психологическая

помощь.  Он,  фигурально выражаясь,  посадил эту троицу на иглу их комплексов и

выжимал как лимон.

            Тучина  задумчиво покачала головой  и  внезапно спросила,  глядя  в

глаза Дашуни:

            — А как ты думаешь, эти трое, как они себя чувствовали в это время?

            — В какое?

            — Ну, пока там верховодил «один из моих мальчиков» (Дарья явственно

ощутила в ее голосе эти кавычки)?

            — То есть?

            —   Ну,   чувствовали  ли   они   себя  счастливыми  или   хотя  бы

удовлетворенными жизнью? Дарья смешалась:

            —  Не  знаю...  наверное...  Во всяком случае,  они получали полной

мерой то,  что хотели,  иногда даже не сознавая этого.  Да и  с  работой у  них

ладилось..... Но поймите, нельзя так обращаться с людьми...

            Но Тучина не дала ей договорить:

            —  А  разве этого мало  —  хоть  какое-то  время чувствовать полное

удовлетворение жизнью? И что бы ты предложила взамен?

            Даша упрямо тряхнула головой:

            — Все равно, нельзя поступать с людьми как с марионетками.

            Тучина,  ничего не говоря,  несколько мгновений пристально смотрела

на  Дарью,  одну из  своих самых талантливых учениц.  Взгляд ее  потеплел,  она

улыбнулась:

            — Ладно,  Дашуня, будем считать, ты задала мне задачку. Надо хорошо

подумать...

            У дверей,  ведущих в Георгиевский зал,  послышался шум,  и все, кто

находился в парадном холле, потянулись туда.

            — Ну вот, пора. Пошли.

            — Вы тоже идете?

            Тучина рассмеялась,  разом снимая напряжение, накопившееся за время

их разговора:

            —  Конечно,  ведь  ты  сейчас  будешь  получать магистерский диплом

университета, которым руковожу я...

            Спустя шесть часов после того как церемония и  последовавший за ней

обед закончились и  все приглашенные разъехались по домам и гостиницам,  Тучина

вышла из лифта и,  пройдя длинный коридор,  четырежды поворачивавший под прямым

углом, остановилась перед массивным блоком-аквариумом толщиной почти три метра.

Блок дрогнул и неторопливо поднялся вверх.  Ирина Георгиевна поправила прическу

и  вошла  в  голубовато-серебристые сумерки  Водного мира.  Император сидел  за

столиком в  домашнем халате,  в шлепанцах на босу ногу и что-то просматривал на

экране  ноутбука,  стоящего  перед  ним  на  небольшом  столике  со  стеклянной

столешницей.  Тучина  подошла и  без  приглашения уселась в  кресло  по  другую

сторону столика.  Император поднял голову.  Пару мгновений они смотрели друг на

друга, потом Тучина устало произнесла:

            — Я говорила с Дашуней. Император молча кивнул.

            —  Она не  готова принять всю правду...  даже она!  —  Тучина зябко

повела плечами. — Представь себе, как отреагируют остальные.

            Император отодвинул ноутбук, откинулся на спинку кресла и, обхватив

пальцами подбородок,  устремил взгляд на сидевшую перед ним женщину. Уголки его

губ дрогнули в усмешке.

            — И что ты предлагаешь? Ирина обхватила себя руками:

            —  Не  знаю...  Мы  так неплохо жили все эти века...  А  после того

сериала  о  Горце  у  меня  даже  появилось чувство  облегчения.  Сразу  вокруг

появилось столько психов,  заявляющих,  что  они  знают о  бессмертных или сами

бессмертны, что вероятность засветиться резко упала... и тут ты взял и вылез! —

Она сердито поджала губы.  —  Я  просто не знаю,  как нам выпутываться из всего

этого. — Тучина вскинула глаза на Императора. — Единственное, на что я надеюсь,

так это что ты знаешь.

            Тот, кто ныне носил имя Дмитрий Ярославичев, усмехнулся:

            — Успокойся, Ирина, я знаю. А иначе как ты думаешь, зачем я затеваю

эту войну?

           

            8

           

            Россия менялась.  Издалека,  из-за  границы это  было еще не  очень

заметно,  но  внутри это ощущали практически все.  Причем эти изменения пока не

слишком коснулись кармана.  Доходы россиян по-прежнему отчаянно тужились обойти

Китай  и  вплотную приблизиться к  Португалии.  Изменения касались другого.  За

прошедшие два десятка лет русские устали быть слабыми, устали бояться гулять по

вечерам,  устали дрожать за своих детей, призванных в армию или отправленных на

учебу  в  большой город.  И  уже  потеряли надежду,  что  когда-нибудь наступит

перемена к  лучшему.  Однако  спустя  всего  несколько месяцев после  коронации

Императора у  людей появилось ощущение,  что что-то все-таки начинает меняться.

Сначала лишилась погон,  будто листьев по осени,  целая роща милицейских чинов.

Причем многие вместе с  облегчением плеч получили и  облегченную диету в местах

не столь отдаленных.  Все попытки замять дело разбились,  словно волны о скалу,

натолкнувшись на  непоколебимое желание нижних чинов навести в  своем ведомстве

настоящий,  а  не семейно-клановый порядок.  Сержанты,  лейтенанты,  капитаны и

майоры (многие из которых носили на лацкане форменного кителя значок выпускника

Терранского университета) невозмутимо выходили перед судейским жюри  и  ровным,

спокойным голосом подробно рассказывали обо всем,  что наблюдали в своем родном

ведомстве на протяжении последних двадцати лет. Потом они вернулись на улицы, и

все изменилось...

            Сначала  комодообразные джипы,  презиравшие всякие  правила,  вдруг

стали  останавливать на  перекрестках,  а  ехавших в  них  наглых  молодчиков с

бритыми затылками —  укладывать мордой в самые большие лужи.  Большинству,  для

того  чтобы начать ездить более аккуратно,  хватало двух-трех таких остановок в

течение  месяца,  с  остальными пришлось поработать более  кропотливо...  Потом

очередная лихая  разборка крутых накачанных ребят  закончилась тем,  что  из-за

поворота  выехали  два  омоновских бэтээра  и  невозмутимо покрошили и  тех,  и

других.  А  выступивший на  следующий день  по  телевидению недавно назначенный

заместитель министра  внутренних  дел  произнес  фразу,  растиражированую всеми

телеканалами страны:  «Я  вынужден предупредить всех представителей преступного

мира,  что теперь ношение оружия для них является осложнением,  несовместимым с

жизнью».  Сразу после этого милиция провела несколько «показательных» операций,

по   окончании   которых   крупные   организованные  преступные   сообщества  в

Санкт-Петербурге, Челябинске, Ростове, Краснодаре, Нальчике, Владикавказе и еще

двух десятках городов перестали существовать.  Чисто физически.  За  две недели

было  убито  около  двухсот сорока  человек разных возрастов,  национальностей,

семейного и финансового положения (впрочем,  бедных среди них не было,  а треть

«стоила»  не   менее   десяти   миллионов  долларов)  и   социального  статуса,

объединенных  только  одним  —   все   они  пользовались  крайним  уважением  в

криминальной среде.  Как  видно,  эти  операции  были  тщательно  подготовлены,

поскольку потери правоохранительных органов составили всего около трех десятков

раненых,  а  число  случайных жертв равнялось нулю.  И  хотя  в  общем и  целом

количество убитых составило,  наверное,  менее  одной  сотой процента от  числа

людей,  так  или  иначе  связанных с  криминальным миром,  эти  «показательные»

расправы   ясно   дали   понять,   что   ситуация   в   сфере   взаимоотношений

«власть-криминалитет» поменялась коренным образом.  После этой  демонстративной

кровавой бани начались мероприятия, менее захватывающие и леденящие кровь, зато

гораздо более обширные по числу задействованных в ней сотрудников.

            Роскошные  коттеджи   цыганских  баронов,   выросшие  на   торговле

наркотой,  начали  активно  превращаться  в  щебенку  под  ножами  бульдозеров,

охраняемых  дюжимыми  ребятами  в  бронежилетах  с  нашивками  службы  судебных

приставов (поскольку использовать эти  особняки,  выстроенные,  как правило,  в

самом  сердце  районов  компактного проживания этой  замкнутой,  но  взрывной и

малопредсказуемой  нации,   представлялось  практически  невозможным).  Элитные

особняки  скромных государственных чиновников,  бывших  прокуроров,  санитарных

врачей,  некоторых  судей,  расположенные  в  более  приемлемых,  чем  особняки

цыганских баронов,  местах, внезапно обращались в государственную собственность

и либо уходили с молотка,  либо становились школами, прачечными, поликлиниками,

детскими  санаториями  или  домами  престарелых.   «Свободная»  пресса  завыла,

вспоминая  тридцать  седьмой  год  прошлого  века  и  сталинские  застенки,  но

обнаружила,   что   все  «конфискационные»  решения  судов  подкреплены  такими

«железобетонными» аргументами и  документами,  что Председатель Верховного суда

даже учредил специальную премию тому журналистскому коллективу, который выловит

какой-нибудь факт судебного произвола.  Без проколов не обошлось,  и сия премия

была выплачена четыре раза, и каждый раз сразу же существенно обновлялся состав

каждого из судов,  попавших в  поле зрения журналистов.  Однако на фоне сотен и

тысяч завершенных дел  эти  четыре прокола,  тем более что руководство судебной

системы быстро и без попыток спасти честь мундира признало ошибку и молниеносно

исправило,  ничего  не  меняли.  Попытки навесить на  правоохранительные органы

ярлык «энкавэдэшных палачей» и наследников «особых совещаний» захлебнулись.  Не

смогли уйти от правосудия самые неприкасаемые —  депутаты,  зятья губернаторов,

свояки  судей  Верховного  суда.   И  старания  запугать,  поставить  на  место

«сопливых» сержантов,  «бестолковых» молодых лейтенантов,  «тупых» майоров лишь

усугубляли дело, поскольку каждый из тех, кто носил погоны, чувствовал за своей

спиной могучую тень  Императора.  Чуть погодя «метла» перекинулась и  на  такую

извечно закрытую сферу,  как  армия.  Около  двух  десятков армейских генералов

столь же стремительно,  один за другим,  невзирая ни на количество звезд, ни на

пенсионный возраст,  сменили вручную шитые мундиры на тюремные робы, что тут же

вызвало  лавину  рапортов  от  их  сослуживцев,  а  в  меню  армейских столовых

неожиданно появились шницели и  мясные фрикадельки Затем  вихрь  очищения начал

поднимать листву  еще  ниже.  После  того  как  в  административный кодекс была

введена статья  о  принудительном контроле и  каждого,  кого  застали пьяным  в

общественном месте,  помимо общественных работ обязали еще  на  протяжении трех

месяцев после задержания ежедневно дважды в  день прибывать в  наркодиспансер и

за свой счет делать анализ на содержание алкоголя, пьяниц на улицах значительно

поубавилось.  Через несколько недель в Москве,  Челябинске и Краснодаре милиция

умело заблокировала разгоряченные толпы пьяных болельщиков и загнала их обратно

на стадионы,  где сначала хорошенько охладила водой из пожарных брандспойтов, а

затем  тщательно просеяла через  мелкое  сито,  сверяясь с  распечатками кадров

видеосъемки,  со всеми вытекающими отсюда последствиями. После этого народ стал

благоразумно ограничивать себя в  спиртном и  во время матчей,  гуляний и  иных

массовых  мероприятий  А   когда  по   всем   телеканалам  прошел  репортаж  об

удивительном случае в  поселке Тигровый на горном Алтае,  где банда вооруженных

налетчиков,  напавшая  на  сберкассу,  безропотно сдалась  сержанту  милиции  —

сотруднице паспортного стола, которая как раз пришла туда, чтобы снять с книжки

«детские»,  и с криком:  «А ну козлы,  бросай оружие, иначе вам не жить!» смело

выхватила  из   сумочки...   свое  милицейское  удостоверение,   вся  страна  с

облегчением рассмеялась.  В России опять можно было нормально жить.  Вернее,  в

Империи... Конечно, Император отнюдь не был инициатором всего, что делалось, но

этого и не требовалось.  На местах всегда,  в самые тяжелые времена,  при любой

разрухе и  развале существует некий процент людей,  служащих не за страх,  а за

совесть, искренне болеющих за свое дело. Да и большинство остальных не так уж и

плохи.  Просто это большинство более подвержено обезьяньему комплексу, привычке

поступать «как  принято»,  «как  все»  и  сверяет свои поступки именно с  этими

понятиями,  а  не с  абстрактными моральными нормами.  Поэтому задача верховной

власти,  желающей быть эффективной,  состоит не в  том,  чтобы контролировать и

решать за всех и  вся,  брать дело под личный контроль и  самолично назначать и

снимать следователей или  прокуроров,  а  в  том,  чтобы путем набора публичных

акций и иных невербальных сигналов правильно сформулировать, сформировать новые

«общепринятые правила поведения».  А  Император показал себя в  этом виртуозным

манипулятором,  то  умело подогревая агрессивность правоохранительных органов и

общественных   институтов,    то,   наоборот,   притормаживая   особо   ретивых

исполнителей.

            Столь резкое изменение ситуации не могло не отразиться и  на других

областях жизни.  Государственная машина,  неожиданно заработавшая с  невиданной

ранее  эффективностью,  резкое сокращение криминального давления на  экономику,

выход теневого капитала из подполья — все это привело к тому, что на следующий,

четвертый год  правления Императора Россия  совершила неслыханный дотоле рывок.

Ошеломленное западное  сообщество внезапно  обнаружило,  что  за  какой-то  год

молодая  Империя  прибавила сразу  двадцать  два  процента ВВП.  Так  что  даже

скандал,  начавшийся  было,  когда  не  одна  дюжина  западных  банков  и  иных

финансовых учреждений разорились из-за  того,  что  холдинг  БЗЛ  (БЗЛ  —  Банк

здравомыслящих людей),  считавшийся до  того  момента самой надежной финансовой

структурой Империи,  отказался платить по векселям и  закладным и  объявил себя

банкротом,  скандал этот,  имевший все  шансы  в  очередной раз  сделать Россию

пугалом в  глазах западного обывателя,  внезапно заглох,  не  успев разрастись.

Более того, он даже не уменьшил число желающих вложить деньги в Россию. И когда

внешние управляющие обанкротившегося БЗЛ заявили,  что, пока не будут полностью

возмещены убытки подданных Империи,  по зарубежным искам не будет выплачиваться

ни единой копейки, сие заявление вызвало совершенно неожиданную реакцию.

            Хотя   свободная   пресса   запестрела  возмущенными  комментариями

депутатов,  журналистов, высших чиновников пострадавших государств, большинство

реальных инвесторов,  вместо того чтобы присоединиться к  хору гневных голосов,

неожиданно кинулось  оформлять  прошения  о  предоставлении подданства Империи.

Возможно, дело было в том, что перед этим была принята целая серия определенных

мер, которые не сразу, но все более убедительно демонстрировали всему миру, что

экономическая политика  Империи  направлена  на  обеспечение  привилегированных

условий именно собственным подданным.  Ну  и  все  это  подкреплялось слухами о

каких-то невероятных проектах, о том, что деньги БЗЛ как раз и потрачены, чтобы

обеспечить стартовые условия для их реализации,  и что банкротство холдинга, по

существу, чисто техническое, ибо когда эти проекты заработают, на БЗЛ обрушится

настоящий золотой ливень.  А в том, что эти проекты непременно заработают, ни у

кого  не  было никаких сомнений.  Репутация русского Императора как  блестящего

менеджера в  деловом мире была безупречной.  Удивление вызывало скорее другое —

что  Император все  же  санкционировал банкротство (пусть  и  техническое) БЗЛ.

Впрочем, как показывал поток прошений о предоставлении подданства, очень многие

объясняли это  тем,  что  Император теперь выступает еще и  как политик,  лидер

обширной и малопонятной большинству западных обывателей страны,  какой является

Россия,  и практически безропотно согласились играть по его правилам.  Но никто

не подозревал, что самая виртуозная партия еще только начинается...

           

            Часть II

           

            ВЗЛЕТ

           

            1

           

            Вертолет  сделал  сумасшедший  вираж  и  резко  ухнул  вниз.   Инга

почувствовала,  как  ее  желудок скакнул куда-то  под горло,  а  его содержимое

попыталось забраться еще выше.  Слава богу,  с утра в нем не было ничего, кроме

тоста и стакана чая с лимоном. Сидящий слева фотограф, который вчера хорошенько

накачался градусами и  потому успел уже  с  утра  вылакать литра два  лимонного

сока, охнул и зажал рот перчаткой. Инга удивилась — ведь до этого момента полет

больше напоминал поездку на  хорошем автомобиле по хорошей автостраде.  Но этот

рывок  оказался  прощальным приветом северного неба.  Потому  что  всего  через

несколько  секунд  вертолет  мягко  затормозил,  пару  мгновений повисел,  едва

заметно вибрируя,  будто  легковой автомобиль с  дизельным мотором на  холостом

ходу,  а затем осел на шасси.  Все зашевелились,  так до конца и не поняв, сели

они уже или все еще нет?  Инга тоже с интересом завертела головой.  Павлик,  ее

однокашник  с   журфака,   который  сейчас   подвизался  в   каком-то   смешном

военно-авиационном  журнале  с  пафосным  названием  «Крылья  родины»,  однажды

рассказывал ей о  каких-то новых вертолетах с  совершенно сумасшедшими (судя по

выпученным  глазам  Павлика)  характеристиками.   Она  мало  запомнила  из  его

возбужденной речи (тем более что,  как она думала,  рассказывал он это все лишь

для того, чтобы произвести впечатление на нее), но кое-что в памяти отложилось.

И  вот  сейчас как будто снова увидела,  как Павлик размахивает руками перед ее

носом и  выкрикивает:  «Он же  совершенно бесшумный!  Понимаешь?  И  совершенно

никакой  вибрации!  Металлокерамическая втулка  несущего винта,  блококаскадный

двигатель, углепластиковые лопасти синергического профиля... да от него шума не

больше,   чем  от  автомобиля.  Так  что  в  салоне  можно  разговаривать  хоть

шепотом...»

            Что там было еще в этом вертолете, Инга так и не узнала, потому что

в   тот  момент  окончательно  поняла,   что  Павлик  несколько  отклонился  от

генерального курса,  намеченного ею  на  вечер,  и  быстренько вернула беседу в

более приятное русло.  Но вот эти его слова как-то случайно запали в память.  И

она  вспоминала  их  в   течение  всего  этого  полета,   не  слишком  долгого.

Действительно,  несмотря на  все ее  страхи,  полет на  этой новенькой машине с

несколько  непривычным обтекаемым  и  слегка  наддутым  дизайном  больше  всего

напоминал  поездку   на   дорогом   роскошном  суперкаре  типа   «феррари»  или

«ламборгини» (но только не  «порш»,  Ингу как-то прокатили на «порше»,  так там

было  существенно теснее).  Сходство  еще  больше  усиливалось благодаря  очень

удобным креслам,  чем-то напоминавшим автомобильные,  и еще тому, как мощно, но

плавно вертолет набирал скорость.

            Дверь  кабины  пилота  распахнулась,  и  возник  высокий  летчик  в

форменном комбинезоне.

            —  Господа,   наш  полет  закончен.  Прошу  простить  за  некоторые

неудобства на  последнем этапе полета,  но  нам  нужно было сесть побыстрее,  с

севера идет снежный заряд...

            Не успел он договорить, как вертолет слегка качнуло и все окна (это

в самом деле были окна — большие,  забранные прозрачным углекомпозитом, назвать

их иллюминаторами как-то не поворачивался язык),  обращенные к северу, залепило

мокрым снегом,  прямо на глазах превратившимся в толстую ледяную корку.  Однако

эта  последняя попытка  северной погоды  испорт-ить  им  полет  пропала  втуне.

Посадочная  площадка  была  оборудована  выдвижным  помостом,  так  что  спустя

несколько секунд вертолет затянуло в теплое нутро ангара. Пилот, к тому моменту

уже добравшийся до выхода, разблокировал дверь и коротким движением элегантного

рычага,  притулившегося у самой двери,  одновременно отворил створку и выдвинул

лесенку.  Журналисты,  составлявшие в  этом  рейсе  большую  часть  пассажиров,

задвигались, загомонили и потянулись к выходу. Однако Инга, выпустив фотографа,

слегка  задержалась  в  проходе,   поскольку  та,  ради  которой  она  покинула

суматошную,  толкучую,  но такую уютную и привычную Москву,  тоже летела в этом

вертолете.

            Интересующая ее личность поднялась со своего места,  когда вертолет

уже  почти опустел,  а  сама  Инга успела уже  трижды переворошить свою сумочку

(надо же  было каким-то  образом оправдывать то,  что  она  так  долго торчит в

проходе). У Инги екнуло под ложечкой. Сейчас...

            — Извините... у вас не найдется зеркальца?

            Женщина,  приостановившаяся рядом с Ингой в ожидании,  пока молодая

журналистка наконец-то отыщет то, что она так долго искада, и освободит проход,

слегка повернула голову,  окинула Ингу насмешливым взглядом и  каким-то странно

легким  и  изящным движением запустила руку  в  сумочку Инги.  Девушка опешила.

Спустя  мгновение  рука  женщины  вынырнула  наружу,  сжимая  небольшое изящное

зеркальце, надежно (как казалось Инге) закопанное на самом дне ее косметички.

            — Вот это вас устроит? — Женщина качнула головой и вдруг легко и...

очень заразительно рассмеялась.  —  Господи,  милочка,  у вас такое ошарашенное

лицо...  не бойтесь, я вовсе не ясновидящая и мыслей читать не умею, просто ваш

фотограф,  вылезая из салона,  очень упорно сверлил меня взглядом, а зеркальцем

вы все время, пока копались в сумочке, пускали зайчики в потолок.

            Инга  густо  покраснела.  Что  тоже  было  весьма удивительно.  Она

считала  себя  достаточно закаленным репортером.  И  не  раз  добивалась своего

способами,  не совсем,  как бы это помягче... одобряемыми общепринятой моралью.

Но  женщина не  дала ей долго смущаться.  Она снова улыбнулась и,  заговорщицки

подмигнув журналистке, спросила:

            — Ну ладно,  признавайтесь,  зачем я вам нужна? Инга, с трудом взяв

себя в руки, улыбнулась:

            — Дарья Александровна, я — корреспондент журнала «Бизнес-леди». Наш

журнал готовит специальный номер, посвященный Службе эскорта Его Высочества. Мы

хотели бы получить у вас эксклюзивное интервью...

            Ее собеседница рассмеялась:

            —  О  господи...  милая моя,  я  ушла из  Службы эскорта уже  почти

пятнадцать лет назад. Что я могу рассказать о ней?

            Инга упрямо вскинула голову:

            — Да,  но наших читательниц интересует не только сама Служба. Очень

важно то,  что  она  вам  дала и  насколько помогла вам подняться столь высоко.

Согласитесь,  среди всех бывших сотрудниц Службы эскорта вы на сегодняшний день

—  самый высокопоставленный менеджер.  Да  что там Служба эскорта...  по  нашим

данным,  во  всем  мире  за  последние пятьдесят лет  было  только семь женщин,

которые в  вашем возрасте держали под  контролем финансовый поток,  сравнимый с

вашим. И среди них нет ни одной русской.

            Инга  открыла  пошире  глаза  и   устремила  на  собеседницу  самый

восторженный и  преданный взгляд,  какой  только могла.  Женщина с  иронической

улыбкой покачала головой:

            — Говорила мне мама: доченька, будь умницей, никогда не ругайся при

людях,  не  ходи гулять в  лес одна и  не  верь журналистам...  Ну да уж ладно,

пойдемте.

            Через пятнадцать минут бесшумный лифт вознес их  на.  сотый уровень

огромного комплекса.  Инга,  окрыленная успехом,  еле поспевала за стремительно

шедшей впереди Долинской,  успевая,  однако,  вертеть головой по сторонам. Хотя

фотографии гигантских генераторов Северной  энергетической плети  давно  обошли

обложки всех крупнейших журналов мира,  вблизи комплекс поражал еще больше. Его

можно было  назвать зримым олицетворением мощи  и  технологического рывка новой

Империи.    Здесь,    у    тысячестодвенадцатого    энергоблока    располагался

административный центр  всей  западной ветви плети,  поэтому тундра внизу сияла

отблеском  тысяч  огней,  а  дальше,  будто  стаи  гигантских  птиц,  присевших

передохнуть перед тем как продолжить свой полет,  разбегались в  разные стороны

ряды гигантских мегаваттных генераторов,  мерно машущих подсвеченными на концах

лопастями.  Из официального пресс-релиза Инге было известно,  что до назначения

на  свой сегодняшний пост Долинская возглавляла завод,  на котором были собраны

первые образцы таких генераторов.  Наверное,  это и  сыграло решающую роль в ее

столь головокружительном взлете. Ну кому еще поручать организацию монтажа столь

уникального  оборудования,   как  не   той,   что  досконально  знает  все  его

конструкционные и технологические особенности.  Впрочем, тут же возникал другой

вопрос:  а  чем объяснить ее  назначение на пост директора Восточного машзавода

или более ранние,  но столь же неожиданные престижные назначения? Вот все опять

и возвращается к Службе эскорта.  Так что давай,  Инга,  раскапывай, что в этом

деле важнее —  школа или личное знакомство с  Императором.  Да еще и  «вкусные»

подробности накопай,  а  то  все твои шансы на  какие бы  то ни было престижные

назначения окажутся равны нулю.

            Лифт  остановился,  шикарные двери  из  полированной стали бесшумно

распахнулись.   Долинская  шагнула  вперед.  У  секретарского  терминала  стоял

навытяжку  высокий   молодой  человек  с   уже   привычным  значком  выпускника

Терранского университета на лацкане пиджака.

            — Добрый день, Дарья Александровна, с возвращением.

            Долинская,  приветливо кивнув,  все  так же  стремительно пролетела

через приемную, на ходу бросив:

            —  Добрый-добрый,  спасибо.  —  И  уже от  самой двери кабинета:  —

Булыгин на месте?

            — Ждет вас в кабинете. И Половцев там, и Айзен-шпис, и Ахмед-оглы.

            Долинская кивнула и, распахнув дверь, остановилась на пороге. Инга,

с  крайне независимым видом  проскочив мимо  секретаря,  заглянула через  плечо

хозяйки и едва не присвистнула.  Кабинет впечатлял.  Площадь его зашкаливала за

две  сотни  квадратных  метров,   а  обстановка...  Середину  кабинета  занимал

супермодный месяцеобразный стол для  совещаний в  стиле техно из  полированного

алюминия.  Левая  стена представляла собой плазменный экран (судя по  размерам,

производства  Борского  завода  или  ЛОМО,   такие  большие  плазменные  панели

выпускались пока только в России),  всю правую стену занимало окно, по которому

мерно  пробегали тени  от  гигантских лопастей одного из  генераторов,  рядом с

окном было  устроено что-то  вроде гостиной,  а  прямо напротив,  на  небольшом

возвышении,  сверкал хромом и  алюминием так  называемый интегрированный модуль

руководителя.  В кабинете находилось трое мужчин.  Один стоял у окна, другой, с

ярко выраженными восточными чертами лица, сидел на модерновом кожаном диване, а

третий перегнулся через стойку модуля и что-то говорил в микрофон,  укрепленный

на гибком держателе. Окинув взглядом раскинувшуюся перед ней картину, Долинская

насмешливо покачала головой:

            — Да-а-а,  мужики,  я гляжу, вы тут без меня совсем кушать бросили.

Восточный человек, разве можно так мучить вместилище разума?

            Тот  неторопливо выбрался из  объятий дивана  и  несколько ворчливо

произнес:

            — Аи,  Даша-джан,  а незачем нас так надолго бросать. Тут не только

похудеешь, а и совсем зачахнешь. Долинская повернулась к Инге:

            —  Вот  что,  милая  моя,  я  сейчас  немножко поругаюсь со  своими

мужиками,  а ты пока погуляй по обзорной галерее. — С этими словами она шагнула

вперед,  взмахом  руки  опустив  за  собой  массивную  стеклокерамическую плиту

кабинетной двери. Инга качнулась назад от легкого хлопка системы предупреждения

(двери  гильотинного  типа   оборудовались  особым  устройством,   заставлявшим

находящегося  в  небезопасной близости  человека  инстинктивно отшатываться) и,

зыркнув на секретаря,  с независимым видом отошла к окну.  Что ж, не все сразу.

Ну ничего, она еще попадет в этот кабинет...

            — Не хотите прогуляться на обзорную галерею?

            Инга от  неожиданности вздрогнула и  обернулась.  На лице секретаря

играла приветливая улыбка.  Инга сделала вида,  что раздумывает,  усмехаясь про

себя  (настоящий журналист умеет извлекать информацию из  любых источников),  и

растянула губы в самой обворожительной из своих улыбок.

            — На обзорную галерею? Парень кивнул:

            — Ну да, сейчас там как раз будет «окно». Японцы только что ушли, а

вашу группу,  журналистов,  сначала проведут по нижним трансформаторным залам и

только потом поднимут на обзорную галерею.  Так что минут двадцать вся обзорная

галерея будет в вашем полном и единоличном распоряжении.

            Инга с  деланной застенчивостью наклонила головку к  левому плечу и

томно спросила:

            —  А  что,  в обязанности секретаря генерального директора входит и

отслеживание графиков туристических групп?

            Парень рассмеялся, очень приятно — весело, беззаботно и добро.

            —  Да  нет,  конечно,  но  Дарья Александровна любит всегда быть  в

курсе,  так  что я  отслеживаю очень многие вопросы,  которые могут привлечь ее

внимание.

            Инга не выдержала и тоже тихонько засмеялась.

            — Да ну,  такой молодой Поскребышев?  Парень удивленно воззрился на

нее, но лишь на мгновение, после чего опять рассмеялся:

            — Ну... почти. Хотя у нас тут много смеялись, когда эта дура Кершоу

из «Ньюсуик» назвала Дарью Александровну Сталиным в юбке.

            — А что, это не так? Парень прищурился:

            — У-тю-тю,  да у нас,  оказывается, уже все продумано, уже статья в

головке  набросана,  и  на  продолжение темы  в  «Ньюсуик» уже  кое-какие  виды

имеются.  Только некоторых сочных и колоритных деталей добавить,  и бац! Статья

готова.

            Инга вздрогнула.  Вот дьявол,  она совершенно не ожидала,  что этот

парень ее вычислит,  да еще так молниеносно.  В принципе все действительно было

решено еще до  отъезда.  Причем Инга считала,  что ей удалось провернуть просто

блестящую комбинацию. Эта публикация в «Ньюсуик» должна была дать мощный толчок

ее  журналистской  карьере.   Питер  Стон-квик,   с  которым  она  обговаривала

окончательные детали,  намекнул ей,  что  они  давно ищут молодых перспективных

журналистов с «незамыленным взглядом»,  способных критически оценивать то,  что

происходит в  Империи.  Так что она может очень выиграть,  если ее статья будет

отличаться от восторженных материалов о «Северном сиянии», которыми переполнена

мировая пресса.  Инга решила во что бы то ни стало сорвать крупный куш и начала

атаку на  Долинскую уже  в  вертолете.  Она  должна была  получить «эксклюзив»,

причем  «эксклюзив» определенного толка.  Так  что  Долинскую она  обрабатывала

очень аккуратно — и глазками наивно хлопала, и ротиком чуть ли не причмокивала,

изображая  из  себя  сексуально озабоченную недалекую блондиночку,  а  зайчиков

зеркалом  пускала  именно  потому,   что  человеку  свойственно  снисходительно

относиться к  тому,  кого он как бы уже вычислил.  И  вот такая осечка...  Инга

вымучила усмешку:

            — Ну что вы...

            Парень еще  пару  мгновений «ласкал» ее  своим ироничным взглядом и

вдруг тоже смутился и отвел глаза. В этот момент на его столе ожил спикерфон.

            —  Толенька,  я  тут  немного задерживаюсь,  так  что  пока покорми

девочку и... на галерею ее отведи, что ли? У нас там есть кто?

            — Нет,  Дарья Александровна,  японцы только что ушли,  а журналисты

пока в нижних залах.

            — Ну вот и ладненько.

            Спикерфон замолчал.  Парень и  Инга еще некоторое время старательно

избегали встречаться глазами друг с другом. Наконец парень вздохнул и несколько

уныло произнес:

            — Ну, кушать вы, наверное, еще не хотите.

            Инга,   уже   успевшая  немного  прийти  в   себя   и   лихорадочно

прикидывавшая,  как «разрулить» ситуацию с  наименьшими потерями (если парнишка

хотя бы намекнет Долинской о  своих предположениях,  о материале можно забыть),

тут же ухватилась за это предложение:

            —  Ну  почему  же?  Я,  признаться,  перед  полетом почти  не  ела,

опасалась за свой желудок, знаете ли... Парень слегка оживился:

            —  Ну  что ж,  тогда предлагаю совместить полезное с  приятным.  На

шестом ярусе есть очень приличное кафе, как раз над обзорной галереей...

            Через  пятнадцать,  минут они  сидели за  столиком у  окна  и  пили

довольно  неплохой кофе  с  прекрасными свежайшими булочками.  За  окном  мерно

двигались лопасти генераторов,  а чуть дальше,  километрах в пяти, сияла огнями

громада   соседнего  генераторного  комплекса.   Половина  кафе   была   занята

возбужденными японцами, увешанными камерами. Они тыкали пальцами в сторону окна

и что-то громко лопотали.  Парень,  прислушивавшийся к их разговору, неожиданно

улыбнулся.   Инга,   которая  все   это   время  отчаянно  флиртовала  с   ним,

насторожилась:

            — Что?

            Парень пожал плечами:

            — Да так...  — Потом, смилостивившись, пояснил: — Вон тот, седой, в

очках, до того расчувствовался, что заговорил стихами.

            Инга понимающе кивнула:

            — Так ты знаешь японский? Парень хмыкнул.

            — Да так, немножко...

            Инга окинула его задумчивым взглядом. Вот черт, а мальчик, пожалуй,

может  пойти  очень  далеко...  Терранский  университет,  секретарь  Долинской,

языки...  А она-то сначала оценила его по нижней шкале. Инга уже вступила в тот

возраст,   когда   романтические  бредни  уступают  место  строгому  расчету  и

стремлению планировать свою жизнь.  Впрочем,  об этом можно подумать завтра,  а

сейчас надо  добить проблему,  возникшую по  ее  собственной неосторожности (ну

надо же  ей было ляпнуть про Поскребышева,  хотя кто знал,  что у  мальчика так

развито ассоциативное мышление).

            — И часто у вас бывают такие экскурсии?

            На лице падая снова промелькнула ироническая усмешка.

            —  Что значит часто?  У  нас по семь экскурсий в  день и  заявочная

очередь заполнена на три месяца вперед.

            Инга удивленно воззрилась на него:

            — Вот оно как...  — Она посмотрела на панораму за окном. — Да, это,

конечно, впечатляет, но никогда не думала, что до такой степени!

            —  Это их впечатляет мало.  К  нам едут в  основном те,  кто вложил

деньги в  проекты БЗЛ.  Чтобы убедиться,  что эти деньги не исчезли.  И  на них

производят  впечатление  вовсе   не   размеры   или   техническое  совершенство

конструкции,  а то, что их деньги уже работают. Почему американцам, несмотря на

все их  старания,  не  удалось раздуть вселенский скандал по поводу банкротства

БЗЛ?  — Парень мотнул головой в сторону окна. — Именно поэтому. Это есть, и это

уже работает.

            Инга задумчиво оттопырила губу:

            — А почему они не вкладывают деньги у себя?  Я слышала, японцы тоже

разворачивают строительство энергетической плети на своем побережье,  но у  них

трудности с финансированием. А у нас — нет. Странно.

            —  Знаешь,  на  свете не так много людей,  готовых доверить деньги,

скажем,  под  техническое обоснование или  под  готовый проект,  либо  еще  под

что-нибудь подобное.  Деньги дают под имя.  Под человека, а особенно охотно под

того, кто доказал, что умеет с ними обращаться. И беда японцев в том, что у них

такого человека нет.

            И оба поняли, о ком идет речь...

            Два  дня  спустя Инга улетала в  Москву с  вожделенной статьей и...

большим сомнением, стоит ли ей завязываться с «Ньюсуиком».

           

            2

           

            Полковник Баштан ввалился в собственный кабинет как был, в грязных,

залепленных глиной  сапогах и  измурзанной полевухе,  с  черным  от  недосыпа и

трехдневной щетины  лицом.  Ногой  распахнув дверь,  он  сделал несколько шагов

вперед,  обогнул стол и устало рухнул в кресло,  бросив перед собой тяжелые,  с

крупными кистями руки.  Несколько мгновений он сидел,  тупо уставившись в  одну

точку, потом скрипнул зубами и стиснул кулаки. Вот и все... Все надежды, планы,

мечты — все, все пошло псу под хвост!

            О  том,  что его полку грозит инспекторская проверка,  Баштан узнал

еще  два года назад.  А  узнав,  не  очень-то  испугался.  В  принципе подобные

проверки —  это  всегда палка о  двух концах,  причем положительный конец,  как

правило,  увесистей  отрицательного.  Поскольку хотя  возможность «залететь» на

инспекторской,  конечно, присутствует — солдат там сбежит, или прапор напьется,

или  еще  какая  беда  случится в  самый  неподходящий момент,  но  возможность

«подлететь» всегда оценивалась значительно выше.  Потому что,  как  правило,  к

инспектированию готовятся,  и готовятся капитально. Части и соединения, которым

предстоит инспекторская,  сразу получают «зеленую улицу» по  финансированию,  в

округе выделяется целый сонм кураторов,  которые днюют и ночуют во вверенных их

попечению подразделениях и службах,  с бойцами, любимым развлечением которых до

того  была  уборка  территории или  выкапывание траншей,  начинают мало-мальски

регулярно проводиться занятия и  стрельбы,  штаб  по  самые  ноздри  влезает во

всякие планы,  журналы,  проекты боевых приказов и  т.  п.,  так что к  приезду

комиссии подвергающаяся инспектированию часть  сияет свежеположенным асфальтом,

свежепокрашенными  казармами,   свежепобеленными  бордюрами  и   свежеподшитыми

подворотничками.  Поэтому на строевом смотру, с которого по традиции начинается

всякое инспектирование,  полк сияет как начищенный медный пятак,  а  до  синевы

выбритые и  до  кругов  в  глазах «заинструктированные» солдаты и  офицеры едят

глазами начальство и  звонкими голосами докладывают,  что вопросов у  них нет и

они всем довольны.  Впрочем,  последнее время в  эту десятилетиями отработанную

схему  стали регулярно вноситься не  слишком приятные изменения,  когда молодые

лейтенанты вдруг хором заявляли,  что отказываются служить,  а солдаты — что не

видели мяса с самой гражданки.  Но проверяющие ведь тоже не с луны свалились, а

служат в этой же армии,  так что прекрасно представляют, к каким вопросам и как

прислушиваться. Поэтому главное, чтобы в остальном вроде бы было как положено —

и свежеположенный асфальт,  и свежепобеленные бордюры,  и банька, и кормежка на

убой.  Так что если не было прямой команды «валить», на подобные приметы нового

времени часто  просто закрывали глаза Зато  если  полк  сдавал инспекторскую на

«отлично»,  это практически всегда означало орден и  еще одну ступеньку наверх.

Вот почему Баштан ожидал от предстоящей проверки скорее хорошего,  чем плохого.

Тем более что службу он  знал,  профессию свою любил и  белоручкой и  снобом не

был.

            К  приезду комиссии все  было готово еще  за  неделю.  В  последний

четверг Баштан лично обошел весь полк и,  прищурив глаз, «просмотрел» не меньше

сотни  ракурсов.  Расположение полка  выглядело  достойно  Даже  выкрашенные  в

черно-белую полоску столбики ворот автопарка, на которые зам по тылу нахлобучил

несколько  аляповатых  орлов,   изготовленных  на  местном  литейном  заводике,

смотрелись вполне в  тему.  Баштан удовлетворенно кивнул и  поднялся к  себе  в

кабинет. Там его уже ждал заморенный начальник штаба.

            — Ну как, Петрович, готов? Тот кивнул.

            —  Угу!  —  Он вдруг оживился.  —  А  в  третьем батальоне вон чего

придумали —  все  учетные  документы по  боевой  подготовке обернули в  красную

винилискожу,  по тылу — в зеленую,  по артвооружению — в коричневую.. так я дал

команду — всем сделать так же.

            Баштан хмыкнул.  Ну  что  ж,  ежели начальника штаба занимают такие

мелочи, значит, все более серьезное в полном ажуре.

            Он тогда даже не подозревал, как сильно ошибался...

            Полк подняли по тревоге в два сорок. Сначала Баштан не придал этому

особого значения —  ну  мало ли  с  чего комиссия начинает?  Ну построят личный

состав,  ну  проверят  содержимое вещмешков  и  тревожных  чемоданов,  а  затем

распустят по домам,  ведь на девять утра назначен строевой смотр.  Однако когда

его новенький «уазик» (зампотех округа под инспекторскую расщедрился и  выделил

полку пять  новеньких машин),  сияющий в  ночи  яркой зеленой краской и  белыми

кругами на шинах,  влетел на плац,  в полку уже творилось что-то невообразимое.

Во-первых,  проверяющие одним махом вывели из  строя всю систему связи,  просто

объявив,  что по части нанесен удар,  поразивший узел связи.  Во-вторых, они до

кучи отключили свет,  введя в  действие вводную об обрыве нитки ЛЭП,  ведущей к

части. И тут весь полк погрузился в кромешную тьму, поскольку имевшийся в части

аварийный  дизель-генератор  производства семьдесят лохматого года  был  штукой

чрезвычайно капризной,  требовал тонкого обращения и запустить его вслепую было

абсолютно невозможно, а аварийные керосиновые фонари типа «Летучая мышь», перед

проверкой надраенные,  как у  кота...  вторичные половые признаки,  и горделиво

поблескивавшие на  полках  в  ружпарках,  складах и  казарменных помещениях,  в

подавляющем  большинстве  оказались  абсолютно  сухими,   без  малейших  следов

керосина.  Так  что «Сбор» начался с  дикой свалки,  сумятицы,  мата и  грохота

роняемых автоматов,  вещмешков и  касок.  Это до  такой степени не  походило на

обычную процедуру проверки боеготовности,  что  Баштан не  выдержал и  во  весь

голос выматерился. Голос полкового Бати еще рокотал над плацем, когда откуда-то

из  кромешной темноты  материализовалась фигура  в  полевом кепи  и  офицерской

плащ-накидке:

            — Полковник Баштан? Баштан зло рявкнул:

            — Ну!

            Фигура включила маленький пальчиковый фонарик и осветила свое лицо.

            — Старший группы, полковник Ким... Где мы сможем переговорить?

            Баштан  слегка  остыл  и  задумался.   А  действительно,  где?  При

этакой-то  тьме египетской...  В  этот момент,  словно отвечая на невысказанный

вопрос,  на  дальней окраине плаца около «уничтоженного» узла  связи затарахтел

дизель-генератор.  Спустя  мгновение темноту  прорезал луч  прожектора.  Баштан

облегченно вздохнул. Ну хоть кто-то сработал как надо...

            — В мобильном командном пункте. Пойдемте...

            Они  забрались  в   кунг  и  уселись  за  широким  штабным  столом,

занимавшим всю  его центральную часть.  Проверяющий скинул плащ-накидку и  снял

офицерскую сумку.

            — У вас есть карта?

            Командир полка  нахмурился.  Какая карта?  Он  же  только въехал на

территорию  части...   Но  тут  в  дверь  кунга  постучали.  Баштан  недовольно

сморщился:

            — Ну кто там еще?

            — Начальник секретной части прапорщик Луценко, товарищ полковник. Я

это... карты принес.

            Баштан удивленно тряхнул головой, но ответил уже тоном ниже:

            — Давай сюда.

            Поставив свою размашистую подпись в  журнале выдачи секретных карт,

он поднял глаза на прапорщика,  слегка скукожившегося в  присутствии двух самых

значительных на данный момент персон в полку, и негромко спросил:

            — И кто это тебя надоумил?

            Прапорщик  поежился  и  хрипло  ответил:  —  Так  это...  лейтенант

Ахметзянов.

            Баштан  удовлетворенно кивнул.  Что  ж,  толкового  командира сразу

видно.  Командир взвода связи лейтенант Ахметзянов был «хозяином» и того самого

кун-га,  в  котором они  сейчас находились.  Причем лейтенанта этот  Ахметзянов

получил всего пару месяцев назад,  как и  все терранцы пройдя сначала ступеньку

рядового и сержанта.  Ну да ладно...  Баштан сделал знак прапорщику, отчего тот

мгновенно испарился, и перевел взгляд на проверяющего.

            —  Разрешите вызвать  офицеров управления и  штаба  для  постановки

задачи?

            Полковник Ким слегка округлил свои раскосые глаза:

            —  Зачем?  Я  доведу задачу полка вам,  а вы уж сами доведете ее до

своих подчиненных.  — Он раскрыл полевую сумку и вытащил из нее длинную склейку

(от ее размеров у  Баштана екнуло под ложечкой).  —  Значит так.  Задача вашего

полка —  совершить марш,  имея целью к 11 часам утра 19 мая выдвинуться в район

северного берега  озера  Козодольское,  где  занять  оборону на  рубеже деревня

Мальки — станция Белая, с целью — не допустить прорыва противника в направлении

Силуяновка — Большие Маркизы. Марш совершить скрытно. Во время марша со стороны

противника возможно авиационное противодействие выдвижению,  также не исключена

высадка на маршруте тактических воздушных десантов и диверсионных групп с целью

организации  засад,  подрыва  мостов  и  иных  дорожных  сооружений.  Начало  и

интенсивность действий противника зависят от  того,  насколько эффективны будут

маскировочные мероприятия  полка.  —  Проверяющий сделал  паузу  и,  пристально

посмотрев на  командира полка,  с  которого сейчас  вполне  можно  было  писать

центральный персонаж  финальной  сцены  гоголевского «Ревизора»,  продолжал:  —

Расположение полк должен покинуть не позднее чем через два часа, вывезя с собой

ВСЕ  необходимые материальные ценности для  обеспечения боевых действий полка в

течение трех недель.  Поскольку,  согласно данным разведки,  по  истечении этих

двух часов по расположению полка будет нанесен ракетно-ядерный удар тактическим

ядерным боеприпасом мощностью до  20 кило-тонн.  —  В  голосе проверяющего ясно

зазвучала ирония.  — Так что за все время проверки — а она,  как вы уже поняли,

продлится около трех недель —  вы не сможете воспользоваться ни единым гвоздем,

оставшимся на территории части.

            Баштан  несколько  мгновений  переваривал  сказанное,  потом  сипло

спросил:

            — А как же... строевой смотр? 

            Полковник Ким пожал плечами:

            —  К  каждому из  ваших подразделений,  начиная с  уровня роты  или

службы,  прикреплен офицер-посредник.  Ему предоставлено право в зависимости от

ситуации и  действий командиров подразделений объявлять часть  личного  состава

убитыми и  ранеными,  а технику — выведенной из строя.  Транспортировка личного

состава,  объявленного «раненным»,  возлагается на  «действующий» состав полка.

Личный состав,  объявленный «убитым»,  переводится в специальный сводный отряд,

возглавляемый начальником штаба,  который уже объявлен «убитым». В состав этого

сводного отряда также переводится выведенная из строя техника.  Данному личному

составу  не  разрешается  нести  вооружение  и   транспортировать  материальные

ценности, которыми может воспользоваться «действующий» состав полка. Если же вы

примете  решение  задействовать  состав   или   технику  сводного  отряда   для

транспортировки  части  вооружения  и  материальных  ценностей,  то  они  будут

считаться «утерянными»,  что будет отмечено в  итоговой справке.  — Проверяющий

помолчал, выжидательно глядя на командира полка, и все тем же спокойным голосам

произнес:  — Вопросы есть? — Вопросов не было. Он извлек из кармана секундомер,

нажал кнопку запуска и  закончил:  —  Отсчет времени до  удара по  расположению

полка пошел.  Напоминаю, что количественные показатели потерь от ядерного удара

зависят от того,  как далеко вы успеете увести людей от эпицентра.  —  С  этими

словами проверяющий встал, сделал четкий кавалергардский поклон и покинул кунг.

            Когда  Баштан вывалился из  кунга,  в  круге света под  прожектором

переминались с  ноги на  ногу полтора десятка офицеров во  главе с  выглядевшим

крайне уныло начальником штаба. Баштан удивленно покачал головой:

            — Петрович, ты-то как в убитые угодил? Тот уныло вздохнул:

            —  Да пошли она на...  придурки какие-то.  Я только свет в кабинете

включил —  сам знаешь,  какой у меня в сейфе замок,  — так на тебе,  появляется

этот черт нерусский и объявляет, что мой кабинет поражен высокоточным оружием и

я, и все, что в нем находится, — уничтожены.

            Баштан ахнул:

            — Мать моя женщина!

            В  сейфе начальника штаба хранились все  пакеты с  планами действий

при чрезвычайных ситуациях, расчетами сил и средств, проектами приказов и всего

остального,  без  чего вся огромная машина под названием «полк» тут же  замерла

бы, не в силах сдвинуться с места. И вот теперь все это оказывалось недоступно.

            Следующие три  недели  показались Баштану настоящим адом.  Начать с

того,  что покинуть расположение в  указанное время полк не  успел.  Все ссылки

Баштана на то,  что даже в плане перехода на степень боевой готовности «Военная

опасность»,  что  хоть  каким-то  образом напоминало поставленную перед  полком

задачу,  на  подобный переход предусматривалось восемь  часов  чистого времени,

были встречены проверяющим все тем же пожатием плеч и холодным ответом:

            — К сожалению, господин полковник, на этот раз противник не дал вам

этих восьми часов. Так что вам придется воевать с тем, что вы успеете спасти.

            Впрочем,  положа руку  на  сердце,  «спасти» можно было бы  намного

больше,  если  бы  не  обыкновенное  головотяпство.  Просто  многие  прапора  —

начальники складов вместо того,  чтобы тут же начинать загрузку,  подставив под

тюки  и  ящики  собственные спины  и  спины  своих солдат-каптенармусов,  мирно

подремывали на  этих  своих  тюках и  ящиках,  ожидая,  пока  из  подразделений

прибудет положенный по  разнарядке личный состав,  командир пятой роты  второго

батальона,  которая в  результате и  была выведена «в расход» в полном составе,

двадцать  минут  пытался  завести  БТР,  заглохший прямо  в  воротах  парка,  а

начальник  столовой,   успевший  уже   загрузиться  под   завязку  необходимыми

продуктами,   отказался  трогаться,   пока  не  прибудет  самосвал  с  местного

сельхозтоварищества,  вывозивший  из  столовой  пищевые  отходы.  Запыхавшемуся

посыльному,  присланному начальником продслужбы, до которого к тому времени уже

дошло, насколько все серьезно, он сварливо заявил:

            —  Вы  тут  в  игрульки играетесь,  а  ежели  я  машину отходами не

загружу,  мне Митрич (директор сельхозтоварищества) потом шиш чего даст.  И чем

после всех этих игрулек мне людей кормить?

            Так  что  когда  машина  с  гордо  восседавшим начальником столовой

выехала за  ворота  части,  стоявший сразу  за  воротами офицер-посредник молча

указал рукой в  выстроившуюся там же  колонну,  составлявшую едва ли  не  треть

всего полка.

            Марш вообще вылился во что-то кошмарное.  Во-первых,  не успел полк

отойти  от  расположения на  три  километра,  как  старший группы  дал  команду

остановить движение и объявил:  из-за того,  что машины двигались с включенными

фарами, противник сумел быстро обнаружить полк, нанести по нему удар с воздуха,

от  которого полк потерял еще  пятнадцать процентов личного состава и  двадцать

процентов   материальных  ценностей.   Находившиеся  в   каждом   подразделении

посредники  тут  же  ткнули  пальцами  в  солдат  и  технику,  и  те,  громыхая

снаряжением и  натужно  подрыкивая моторами,  переместились в  колонну сводного

отряда.  Затем, уже в первые сутки движения, полк подвергся налетам авиации еще

три  раза,  каждый раз  теряя технику и  личный состав,  пока наконец Баштан не

догадался выделить из  куцего  остатка  «демонстрационную» колонну,  а  остатки

полка увести на  другой маршрут.  «Демонстрационную» колонну «уничтожили» через

шесть  часов,  но  воздушные атаки  на  остатки  полка  временно  прекратились.

Во-вторых,  спустя  сорок  часов  после  начала  марша,  когда  полк  подошел к

единственному  в  округе  автомобильному  мосту  через  мелкую,  но  окруженную

чрезвычайно крутыми и топкими берегами речушку Млочь, этот узкоглазый нанес еще

один удар,  объявив,  что мост разрушен диверсионной группой противника.  Когда

Баштан с  красными от недосыпа глазами и  белым от возмущения лицом примчался к

нему и  спросил почему (впрочем,  вопрос был  задан несколько более энергично),

тот  невозмутимо ответил,  что  данный мост является единственным пригодным для

прохода тяжелой техники инженерным сооружением на  ближайшие сорок километров в

обе стороны,  так что даже если противник и  потерял на время из виду его полк,

уничтожение этого моста выглядит совершенно логичным...

            Подобных  подлянок  за   время  марша  набралось  столько,   что  к

назначенному району  полк  вышел  всего  лишь  с  двадцатью  процентами личного

состава и на двое суток позже назначенного времени. Там Баштану было объявлено,

что  противник уже  занял  обозначенный рубеж  и  потому  полк  не  справился с

поставленной задачей. После чего полк совершил десятикилометровый марш-бросок к

находившемуся неподалеку стрельбищу танковой дивизии,  где  весь  личный состав

был проверен по огневой подготовке. Причем все расчеты оценок велись от полного

списочного состава полка,  без учета больных,  раненых и находящихся в отпуске.

Отсутствующим просто  выставлялась неудовлетворительная оценка.  Затем  так  же

была  проверена физподготовка,  ЗОМП,  а  сержантский и  офицерский состав  был

проэкзаменован по тактике.  Так что к концу третьей недели проверки почерневший

и  осунувшийся Баштан понял,  что его окончательно завалили.  И в голове у него

крутилась  единственная мучительная  мысль:  «За  что?»  Он  понимал,  что  эта

мясорубка,  в  которую  попал  его  полк,  была  результатом  каких-то  могучих

процессов,  идущих на самых верхах.  Очевидно,  там кто-то кого-то валил, копая

под своего противника и собирая компромат,  существенной частью которого должен

был стать разгромный приказ по результатам инспектирования. Потому-то и затеяли

всю  эту  мутоту.  От  намеченного на  сегодня  подведения итогов,  на  котором

несомненно  будут   присутствовать  командир  дивизии   и,   вполне   вероятно,

командующий округом, Баштан не ждал ничего хорошего...

            Дверь в кабинет распахнулась,  и на пороге появилась ставшая за эти

дни  ненавистной худощавая  фигура  полковника  Кима.  Он  остановился,  окинул

взглядом тщательно вычищенную уборщицей красную ковровую дорожку, через которую

пролегла цепочка грязных следов, шагнул вперед и затворил за собой дверь.

            — Горюете, командир? Баштан сморщился:

            — А что еще остается? Полковник Ким покачал головой:

            — А зря.

            Баштан замер. А руководитель группы проверяющих обошел длинный стол

для совещаний и уселся у самого его края, прямо напротив командира полка.

            — Я только что докладывал о нашей с вами работе в Москву, в Главное

управление боевой  подготовки.  По  данной программе одновременно с  вами  было

проверено еще  семнадцать полков  во  всех  военных  округах.  Если  судить  по

итоговым результатам,  то вы — в тройке лучших. Шесть полков вообще были выбиты

подчистую еще на марше.  Так что результат для вас —  вполне приемлемый,  а вот

для страны...  — Ким пожевал губами и жестко закончил:  — Для страны совершенно

катастрофический.  После  всех  этих  застоев и  перестроек армии  у  нас  нет.

Никакой.  Есть  мишень,  толпа загнанных за  забор и  одетых в  униформу людей,

которых любой мало-мальски толковый агрессор разнесет в  пух и прах без особого

напряжения.  Так что все надо менять...  — Он замолчал.  Баштан некоторое время

сидел, переваривая услышанное, потом осторожно поинтересовался:

            — Что все?

            —  Все.  От системы комплектования,  структуры и  содержания боевой

подготовки до  формы  и  габаритов ящиков и  контейнеров для  хранения вещевого

имущества... — Он уперся взглядом в Баштана. — А вы не беспокойтесь, оргвыводов

по  вам никаких не будет.  И  подведения итогов тоже.  Нечего подводить.  Засим

позвольте откланяться.  — Он встал,  отвесил свой уже ставший для Баштана почти

привычным кавалергардский поклон и вышел из кабинета.

           

            3

           

            Ташка  плыла  не  торопясь.  Где-то  там,  за  полоской шелестящего

прибоя,  ярко горел огнями берег,  слышались музыка,  смех и женские взвизги, а

здесь,  всего в  сотне метров,  было  темно и  пустынно,  как  будто на  другой

планете.  Только негромкие всплески волн,  да  еле  слышное шуршание песка,  да

мерцающие точки звезд над головой. Ташка была одна. То есть нет. Их было двое —

она и ночь. И Ташка очень любила такую компанию...

            Они  с  Филиппом  приехали  сюда  две  недели  назад,  когда  стало

окончательно ясно,  что им придется расстаться. Это произошло вечером того дня,

когда  Филипп  был   вызван  в   Терранский  дворец.   В   принципе  вызов  был

формальностью.  После восшествия Его Высочества на  трон Филипп ушел из  службы

охраны,  а их группа была расформирована.  Вернее,  так объявили. На самом деле

вся служба охраны Наследника в полном составе перешла в ведение ее лаборатории,

и  Филипп,  который как  для бывших даунов,  так и  для собак был непререкаемым

авторитетом, оказался кем-то вроде надсмотрщика-дрессировщика. Сказать, что его

тяготила эта работа,  —  это ничего не сказать.  Спустя два месяца он попытался

сбежать в  первый раз.  Они  с  Ташкой тогда сильно поругались.  Но  все  решил

разговор с Императором.  Он тогда сказал: «Не торопись, Филипп, у меня есть для

тебя работа».  Впрочем,  Филипп и  сам  понимал,  что пока не  может уйти.  Его

«ребята» мучились не меньше его самого.  Конечно, условия содержания у них были

идеальны,  и  в  силу  особенностей своего развития они  не  испытывали особого

дискомфорта  от  ограничений в  передвижении и  общении.  Но  человек  существо

деятельное и  всегда стремится проявить себя.  Даже те,  кто всему остальному в

жизни  предпочитает  диван,  все  равно  стараются  добиться  чего-то,  скажем,

научиться  философски  размышлять  или  хотя  бы  запомнить  как  можно  больше

заздравных тостов и  анекдотов.  И  тот,  кому  удалось в  самом  деле  достичь

общепризнанных  успехов  в  какой-либо  области,  испытывает  от  своей  работы

истинное удовольствие и  стремится идти  дальше.  Так  что  абсолютное безделье

стало для этих «ребят» тяжелым испытанием,  которое было тем тягостнее, что они

знали —  уж  они-то  добились несомненных успехов.  Тем  более что  большинство

совершенно не  понимало,  для  чего  их  регулярно  на  целые  часы  обвешивают

датчиками и  через день выкачивают из организма по литру крови,  мочи,  слюны и

иной  дряни.  Филипп,  как  мог,  старался  облегчить им  жизнь,  то  устраивая

тренировки, то выводя «ребят» на прогулки в лес или в город. Одних их отпускать

опасались,  поскольку система  моральных ценностей у  этих  смертоносных боевых

машин  была  чрезвычайно проста и  чем-то  напоминала три  закона робототехники

Азимова. С той лишь разницей, что под словом «человек» «ребята» понимали крайне

ограниченный круг  лиц.  А  противодействовать возможному «вреду»  умели  очень

эффективно.  В принципе все они были экспериментом,  удачным, но крайне узким и

ограниченным  по  области  использования  результатов.  И  если  у  собак  были

некоторые перспективы развития в  следующих поколениях,  то  для  бывших даунов

перспектив не было никаких. Они были пригодны только для использования лишь как

охранники-бодигарды,  да и  то скорее в  качестве живого щита и защиты в случае

открытого нападения.  Оценивать обстановку они не умели совершенно, зато прямую

угрозу чуяли каким-то шестым или седьмым чувством, да и по физическим кондициям

были наиболее близки к терранцам. Так что в любой охранный наряд всегда входили

и  люди,  и  терранцы,  основной задачей которых было расстановка и руководство

собаками и бодигардами.  Впрочем, все это было ДО коронации, а затем охрана Его

Величества перешла в ведение Федеральной (то есть ныне Имперской) службы охраны

и «ребята» Филиппа ушли в отставку. И конца ей пока не было видно. Поскольку на

данном этапе развитие Империи осуществлялось по варианту:  «Экономический взлет

после поражения в  войне (пусть в  «холодной»,  а  не в  горячей,  но поражение

налицо)».  По  этому пути уже прошли в  свое время Германия и  Япония,  он  был

достаточно изучен,  и  пока  Россия демонстрировала стандартный для  этого пути

набор характеристик,  спецслужбы всего мира занимались ей  постольку поскольку,

скорее  по  старой  памяти и  потому что  государство таких  размеров и  такого

стратегического положения нельзя сбрасывать со счетов никогда.  Конечно, многие

технологии,  обеспечивавшие  Империи  экономический  рывок,  были  технологиями

двойного назначения,  но тут уж ничего не попишешь.  А что в нашей жизни нельзя

использовать в качестве оружия? Умеючи даже фотоаппаратом можно разбить голову,

а осколками тарелки — перерезать глотку. Однако если бы прошел слух, что Россия

активно  разрабатывает технологии чисто  военного  назначения,  да  еще  такие,

которые подразумевают качественный скачок,  настроения могли  резко измениться.

По  правде  говоря,  метод  воспитания бодигардов-даунов на  военную технологию

особо не тянул,  потому что солдат и  охранник — это две большие разницы Солдат

должен убить врага и,  по возможности,  остаться в  живых,  а у «ребят» Филиппа

второй мотив  отсутствовал практически начисто.  Так  что  в  лучшем случае они

годились на роль камикадзе.  Но в таких играх,  как большая политика,  не столь

важно,  как дело обстоит на самом деле, гораздо важнее, как расценят полученную

информацию и,  главное,  как ее представят. А в случае с собаками и бодигардами

все усугублялось еще и тем,  что стоило только слухам дойти до чутких ушей, как

наверняка был бы сделан вывод, что в Империи идут эксперименты над человеком. И

эта опасность была едва ли  не самой серьезной (поскольку даже не исследования,

а  просто  рассуждения  в  этом  направлении напрямую  выводили  на  Терранский

университет).  Так что пока в службе охраны служили люди, которых, в отличие от

тех  же  собак  и  бодигардов-даунов  (что  еще  больше повышало их  ценность в

качестве охранников) —  можно было перекупить,  запугать или  шантажировать,  у

«ребят» Филиппа не было никаких шансов вернуться к  тому,  что они умели делать

лучше всего. А потом Филиппа вызвал Император...

            Ташка доплыла почти до самого берега и поднялась, лишь когда колени

уже начали скрести по песку. На это была своя причина...

            Еще  на  третьем курсе,  когда она гостила у  Лейлы в  Джемете,  та

как-то  зазвала ее  поплавать ночью под звездами и  луной.  Они нашли пустынное

местечко,  скинули с  себя все и  долго наслаждались абсолютной свободой нагого

тела,   рассекающего  черную   вселенную  моря.   Клочок  берега,   где   Ташка

расположилась сегодня,  тоже был совершенно безлюден,  хотя и находился рядом с

закрытым пляжем дорогого клуба «Ривьера».  В принципе никаких неприятностей она

не  ожидала —  одежда,  которую она оставила на песке,  была не очень дорогой и

далеко не новой,  денег в карманах не было, так что воровать все это смысла не'

имело.  Что же касается личной безопасности, то она знала — курортные местечки,

как  правило,  очень  ревностно патрулируются полицией и  чаще  всего абсолютно

безопасны.  Любую шваль отлавливают,  стоит ей только появиться.  Иначе нельзя,

ибо  любое насильственное преступление тут  же  отпугивает туристов,  что резко

снижает цены и,  соответственно,  возможность заработать.  Так  что  мэр любого

курортного городка найдет тысячу способов поквитаться с нерадивым полицейским и

его начальниками,  да  и  сами горожане готовы прийти на помощь любому туристу,

только бы  было их  побольше,  этих туристов,  готовых потратить свой отпускной

бюджет в их городке.  А возможно,  у Ташки сработал условный рефлекс. В Империи

уже  давно можно было бродить по  самым глухим местам,  совершенно не  опасаясь

насилия.  И  не потому,  что криминальный мир вдруг взял и исчез.  Просто после

нескольких лет  планомерных и  систематических мероприятий каждому «авторитету»

стало  ясно,  что  его  взаимоотношения  с  правоохранительными органами  могут

складываться двояко —  либо без спешки,  с  соблюдением долгих процедур:  «ваши

проблемы  начнутся,   когда  мы  докажем  вашу  вину»,  либо  по-быстрому:  «мы

действуем,  а  остальное —  ваши  проблемы».  Причем  переход  от  первого типа

отношений ко  второму был наиболее вероятен в  том случае,  если на территории,

подведомственной  данному   «авторитету»,   случался   всплеск   насильственных

преступлений.  Так  что «авторитеты» следили за  всякими молодежными группами и

сексуально озабоченными компаниями,  тусующимися на «их» территории, едва ли не

ревностнее, чем менты. Впрочем, была еще одна причина...

            — Молодые люди, вы не могли бы подать мне мою одежду?!

            Трое чернявых парней, рассевшиеся прямо на ташкиных шмотках и нагло

пялившиеся на нее,  осклабились.  Ташка молча рассматривала их, ожидая, что они

будут делать дальше.  Судя по всему,  не местные,  то есть не из этого городка.

Одежда не  та.  Но  на  туристов не  тянут.  Бедновато выглядят.  Скорее всего,

рабочие  с  горных  плантаций,   что  раскинулись  километрах  в  семидесяти  к

юго-западу.  Мальчики приехали поразвлечься.  И, судя по наглому поведению, уже

не впервые. Причем именно на этом месте. Но вряд ли они занимаются этим слишком

часто, иначе полиция их давно бы уже повязала. Разыскать эту троицу по приметам

—  не  слишком сложная задача даже для  местных полицейских.  Так  что,  скорее

всего,  ни  одна их  жертва о  них  ничего не  сообщала.  Женщине всегда стыдно

признаться в  том,  что  ее  изнасиловали.  И  она решает перетерпеть,  забыть,

выкинуть эту  страшную ночь из  памяти,  не  думая о  том,  что безнаказанность

только  поощряет насильника и  ее  молчание в  девяноста девяти случаях из  ста

означает, что за ней последуют другие...

            — Ну так сколько мне ждать?

            — Э-э, зачем тарапицца, дэвушка? Ты такая красивая, что мы не можем

отвести глаз...

            Тот,  кто произнес эти слова, говорил по-русски вполне сносно, но с

заметным акцентом.  Возможно,  когда-то  работал на  стройках в  России  или  в

прежние года подрабатывал в местном туристическом бизнесе,  официантом там, или

велорикшей...  Ташка окинула взглядом ухмыляющиеся лица.  Да,  все трое местные

(кавказский тип), наглые, уверенные в своих мужских достоинствах (ну еще бы, ни

одна из изнасилованных не обратилась в полицию — выходит, понравилось).

            Они наверняка думают,  что,  если женщина купается голышом в глухом

месте,  значит,  готова на все.  Их трое,  они сильнее, крики жертвы из-за шума

многочисленных кафе,  заполняющих прибрежные бульвары,  вряд ли кто услышит,  к

тому она уже голая. Ташка покачала головой и насмешливо произнесла:

            — Ну я,  может,  и красивая,  только терпеть не могу, когда на меня

пялятся разные уроды. Так что, если не хочешь неприятностей, вали-ка ты отсюда,

и побыстрее.

            Первый загоготал:

            —  Зачем так  гаваришь?  Зачем грубишь?  Мы  тебе ничего плохого не

сделаем, только приятно. Ты же сама хочешь, иначе зачем голой ходишь?

            Ташка усмехнулась.  Нет,  ну что за уроды!  Видят же, что она ведет

себя не как все.  Не боится, не бежит, не орет. Ты хоть задумайся, почему? Нет,

слюни до колен,  и вперед...  ну что ж, ребята, вы заслужили все то, что сейчас

произойдет.

            Ташка шагнула вперед и, нагнувшись, зацепила край футболки, которую

прижимал к  песку объемистый зад самого здорового.  Здоровый с шумом сглотнул и

протянул руку,  чтобы ухватить ее  за  грудь,  заманчиво колыхающуюся перед его

глазами... и это было последнее, что он запомнил...

            Спустя пятнадцать минут  Ташка шла  по  ярко  освещенному бульвару,

размышляя о  том,  хорошо ли  это —  лезть со своим уставом в  чужой монастырь.

Среди  терранок  существовало негласное,  но  непреложное  правило:  «Инициатор

попытки изнасилования должен  быть  убит».  С  остальными расправлялись в  меру

необходимости и  желания,  но инициатор становился трупом всегда.  И  чем более

многочисленной  была  компания,   тем  более  жестоким  и  изощренным  способом

совершалось убийство.  Дабы  накрепко  заложить в  затуманенные алкоголем мозги

непреложный постулат: не трогай женщину — сдохнешь. И это было третьей причиной

того,  почему сегодня можно было  пройти любой русский город из  конца в  конец

даже  в  одной  ночной рубашке (или  без  оной) без  какого-то  ни  было  риска

подвергнуться насилию.  Ну,  может, за исключением случая, если тебе встретится

сексуальный маньяк...

            Филипп сидел в летнем кафе у входа в отель и...  внимал.  Какому-то

французу.  Судя по  тому,  что  он  говорил на  французском языке.  Большинство

иностранцев (те же немцы,  датчане,  итальянцы и остальные),  попадая за рубеж,

предпочитают  общаться  на  английском  (хотя  благодаря  тому,   что  во  всех

«цивилизованных»  странах  многие  сейчас  усиленно  учили  русский,  бывали  и

исключения),   и   только   французы   демонстративно   отказывались   говорить

по-английски.  Как американцы считали себя самой главной мировой державой,  так

французы считали себя самой главной державой Европы.  А  потому,  в  отличие от

большинства, некоторые туристы из этих двух стран страдали «синдромом поучения»

в  тяжелой форме.  Они  будто специально ехали в  отпуск,  чтобы поучить жалких

обитателей всего остального мира,  как им  следует жить.  Впрочем,  надо отдать

должное,  их  были единицы,  но  на фоне почти полного отсутствия таковых среди

туристов других национальностей эта особенность часто бросалась в глаза.

            Филипп посмотрел на  Ташку и  чуть подался вперед,  видимо,  что-то

заметил, Ташка беззаботно махнула ему рукой и села рядом.

            — ...  пора признать, что попытка исправить дело, возродив в России

монархию, оказалась совершенно бесплодной.

            Сидевший с  ними за  одним столом парень,  все  это время слушавший

француза гораздо  внимательнее,  чем  Филипп,  немного подумал и  спросил (тоже

по-французски):

            — А почему? Француз побагровел:

            — Ну я же тебе только что объяснил... Филипп наклонился к Ташке и с

непроницаемым лицом пояснил:

            — Это Виктор, с факультета промышленных инженеров, выпуск-14, живет

в «Амбассадоре».  Он приехал только вчера,  а нас с тобой заметил в обед, когда

мы уходили с пляжа. Он изгаляется над французом уже полчаса, а до того никак не

доходит.

            Ташка  понимающе кивнула,  терранец  всегда  мог  заметить в  толпе

другого терранца.  Им была присуща особая культура движений и жестов.  Впрочем,

обычные люди с наметанным глазом опознавали их с неменьшим успехом.

            — Что случилось?

            Ташка едва заметно улыбнулась.  Не дай бог,  француз решит, что она

улыбается ему,  вони не оберешься.  Впрочем,  разрулить ситуацию будет довольно

просто, но ее проще не доводить...

            — Да так...  несколько подонков почему-то решили,  что если женщина

купается ночью голой,  то,  значит, она только и мечтает, чтобы ее изнасиловало

как минимум трое мужиков. Я... рассеяла их заблуждения.

            В  этот  момент  француз,  лицо  которого уже  приобрело свекольный

оттенок, с шумом выдохнул и попытался взять себя в руки.

            — Хорошо, попробуем еще раз. Ну вот вы, скажем, чем занимаетесь?

            Виктор,  очень талантливо изображавший из  себя этакого «тормоза» —

работягу с сибирских заводов, наморщил лоб, якобы задумавшись, потом ответил:

            —  Танки ремонтируем.  У  нас  же  новых армия уже  лет двадцать не

закупает, так что так... старье «поправляем», как можем.

            Филипп чуть слышно хмыкнул.  Мишка рассказывал ему кое-что про этот

так называемый «ремонт».  Ну, в том, что, освоив производство электродвигателей

и  сменных  аккумуляторов  для  гражданской  продукции,   русские  не  преминут

поставить ее  на  военную,  никто в  мире не  сомневался.  Так  что эта позиция

«ремонта» вряд ли была большим секретом,  как и то, что прицельно-навигационное

оборудование  и   остальные  электронные  системы  тоже   «освежались»  поелику

возможно,  но вот все остальное...  А остального было немало. Во-первых, броня.

Американцы  еще  в  конце  20-го  века  усилили  бронирование своих  «Абрамсов»

включениями обедненного урана. Но это изрядно утяжелило танк. Русские подошли к

проблеме по-другому,  сняв фрезами верхний слой брони и  залив ее карбокалиевым

композитом,  по  сравнению с  ураном  обладавшим почти  двукратной твердостью и

почти четырехкратной вязкостью.  То  есть  двухсантиметровый слой  композита по

способности       противостоять      подкалиберному      снаряду       равнялся

тридцатисантиметровому  слою   гомогенной  брони,   а   кумулятивному  —   даже

сорокапятисантиметровому.  Что  повышало степень защиты танка  почти  в  два  с

половиной раза.  А если учесть, что, кроме всего прочего, этот композит обладал

еще  и  способностью поглощать  ЭМ-излучение,  отчего  при  тех  же  силуэте  и

габаритах отражающая способность танка снижалась почти в восемь раз,  и был при

этом раз  в  двенадцать легче стали,  то  единственным существенным недостатком

такой  брони  оказывалась  ее   сверхвысокая  цена.   Впрочем,   этот  композит

использовался не  только в  качестве брони.  Им  же  изнутри покрывались стволы

танковых   орудий   и   пулеметов.    И   это   было   неспроста.    Вооружение

«отремонтированных» боевых  машин  внешне выглядело совершенно обычно.  Отличия

скрывались внутри.

            Во-первых, ни пушка, ни пулемет уже не имели патронников. Поскольку

исчезли патроны.  Вместо них автоматы заряжания и ленты подавали в ствол голые,

подобно новоиспеченным младенцам,  снаряды и  пули,  а  затем  высокоскоростные

форсунки впрыскивали внутрь  камеры  сгорания порции  двух  компонентов жидкого

метательного вещества,  которым заполнялись бывшие штатные баки  для  горючего.

Оба компонента по отдельности были не слишком агрессивны и почти не горючи.  Но

стоило им  перемешаться в  распыленный высоким давлением туман,  как достаточно

было малейшей искры,  чтобы прогремел взрыв,  вышвыривающий снаряд или  пулю из

ствола  оружия  с  такой  силой,  что  стальные  внутренние  поверхности ствола

стерлись  бы   за  какие-то  сто-двести  выстрелов.   Причем  запасов  ЖМВ  при

соотношении  выстрелов  пулемет/крупнокалиберный  пулемет/орудие  как  100:10:1

хватало почти на  10  000  выстрелов.  То  есть на  одной заправке ЖМВ танк мог

сделать 90  выстрелов из 125-мм пушки на максимальную дальность,  900 выстрелов

из универсального 14,5-мм пулемета на крышке башни, пригодного для стрельбы как

по воздушным,  так и  по наземным целям,  и  еще 9000 из двух курсовых и одного

спаренного с пушкой 9-мм пулеметов. Вернее, мог бы, если бы хватало запаса пуль

и  снарядов.  Впрочем,  став  теперь  более  компактным  (отпала  надобность  в

метательном пороховом заряде и,  соответственно,  гильзах,  и потому, например,

снаряд для  орудия теперь был  почти в  три  раза компактнее прежнего унитара),

боезапас тоже увеличился. Например, максимально допустимый боезапас по снарядам

составлял 85  штук,  но  при  этом  12  штук размещались в  отдельной резервной

бовукладке в тыльной части корпуса, поэтому, чтобы до них добраться, необходимо

было остановить танк,  вскрыть горизонтальные боевые щитки двигательного отсека

и   потом  вручную  передать  снаряды  башнеру,   чтобы  тот  установил  их   в

автоматизированную боеукладку.  Там же хранились и две коробки с лентами на сто

тяжелых пуль для крупнокалиберного пулемета и  шесть с  лентами на триста — для

курсовых и  спаренного,  доступ к которым был совершенно таким же.  Так что эта

боеукладка в  мирное время,  как правило,  не использовалась,  и чаще всего там

возили либо  дополнительный экипаж (если  ехали  на  стрельбы),  либо  какой-то

старшинский груз,  либо  самого старшину с  кашеваром.  Двое  в  эту  «кутузку»

влезали вполне свободно,  трое с некоторыми неудобствами,  но тоже ничего,  а в

какой-то части однажды умудрились запихнуть туда аж восьмерых. Что с ними стало

после получаса езды по ухабам — представить страшно...  Во всяком случае,  даже

без  учета дополнительных улучшений только эти меры выводили старенькие русские

Т-64,  72,  80  и  их  модификации как минимум на уровень новейших американских

«Паттонов» и  французских «Леклерков-III»,  считавшихся лучшими танками в мире.

Впрочем,  по  результатам ограниченной серии  закрытых  сравнительных испытаний

выяснилось,  что  боевая  эффективность  действий  «модернизированных»  русских

танков в  атаке  приблизительно равна эффективности того  же  «Леклерка-III»  в

обороне.  Но  было объявлено,  что это случайный и  статистически недостоверный

результат,  а  боевую эффективность объявили равной.  Причем сами  американцы и

французы продолжали считать,  что  их  танки по  своим возможностям превосходят

русские в 2 — 2,3 раза.  Это, как Филипп понял уже давно, была обычная практика

Императора,  благодаря которой он  и  избегал до  сих пор обвинений в  излишней

милитаризации страны.  Делалось это  так:  брался старенький автомат,  пулемет,

бронетранспортер,  орудие,  а  затем  от  него  оставалась только оболочка или,

вернее даже,  форма корпуса.  А  все остальное заменялось новым,  превосходящим

старое едва ли не на порядок.  И это называлось «ремонтом» или, когда изменения

уже   невозможно  было   укрыть   за   старыми   формами  корпуса,   «некоторой

модернизацией».  Впрочем,  поскольку  основой  боевой  мощи  современных  армий

являлись авиационные и ракетные технологии, а «модернизированные» русские танки

практически отсутствовали на  рынке военной техники (некоторые детали,  скажем,

те   же   электродвигатели  или  несколько  упрощенное  прицельно-навигационное

оборудование ставились на индийские и  вьетнамские танки,  что лишь успокаивало

«иностранных  наблюдателей»,   имевших  практически  свободный  доступ  к  этим

«модернизированным» образцам),  к «игрушкам» русских в этой области,  а также в

области   стрелковых   вооружений  относились  снисходительно.   Ибо   никакого

качественного преимущества это вроде бы не давало.

            — Ну вот, — обрадовался француз, — я и говорю...

            —  Прошу прощения,  —  прервал его  Филипп,  —  вы  очень интересно

говорите, но моей жене надо подняться в номер...

            Француз вскинул подбородок и, по-видимому, только сейчас обнаружил,

что за  их столиком появилась дама.  И  кто говорил,  что французские мужчины —

самые галантные?

            Когда кафе закрылось,  они с Виктором пошли гулять к морю. Светало.

Ташка нарочно протащила их  мимо  места своего приключения.  Трупа не  было.  И

кровь тоже была присыпана песочком.  Похоже,  ребята все  поняли правильно,  и,

очухавшись, подобрали труп подельника и потихоньку ретировались...

            Пока она обследовала пляж, ребята нашли общую тему.

            — Значит, скоро в Нью-Йорк? Филипп кивнул:

            — Да.

            Он  успел рассказать Виктору,  что  уезжает в  Штаты представителем

Императорского олимпийского комитета в оргкомитете Нью-Йоркской Олимпиады.  Это

была вторая Олимпиада с тех пор,  как Россия стала Империей,  но, судя по тому,

что  она привлекла внимание Императора,  американцев,  непоколебимо уверенных в

том, что она станет символом их превосходства и праздником американского духа и

силы, ждало разочарование.

            Виктор задумчиво наморщил лоб:

            —  Похоже,  Император готовит американцам большую плюху.  Я  был на

прошлогоднем выпуске, так вот, многие ребята по-просьбе Императора «отодвинули»

карьеру и профессионально занялись спортом — ушли в команды мастеров,  сборные.

Ну о Крабаре-то вы слышали...

            Они согласно кивнули.  Выпускник Терранского университета Александр

Крабарь (медико-биологический факультет,  выпуск-11)  прославился тем,  что вот

уже на протяжении трех лет оставался самым высокооплачиваемым игроком УЕФА.  Ну

еще бы, все эти три года его клуб, мадридский «Реал», знаменитый, но до прихода

Крабаря переживавший черную полосу и  едва не пошедший с молотка,  становился и

чемпионом страны,  и  чемпионом УЕФА.  А  еще  Крабарь  был  известен тем,  что

категорически отказывался от рекламных контрактов.

            — Мне хватает того,  что я зарабатываю,  и я не собираюсь позволять

другим вмешиваться в  мою жизнь,  решая за меня,  что я  буду надевать,  на чем

ездить и чем питаться.

            —  Так  вот,  сегодня практически по  всем олимпийским видам спорта

наши  ребята  добрались как  минимум до  первой  десятки.  —  Виктор  мгновение

помедлил и добавил с недоумением: — Только зачем это, не понимаю.

            Филипп пожал плечами,  он знал немного больше Виктора,  но, сказать

по правде,  тоже задавался этим вопросом.  Так долго и тщательно скрывать,  что

терранцы значительно отличаются от обычных,  «средних» людей,  а  потом взять и

продемонстрировать явные  признаки этого отличия нескольким миллиардам человек,

которые будут наблюдать за  Олимпийскими играми...  Надеяться на то,  что среди

этих  миллиардов болельщиков,  фанатов,  спортсменов,  журналистов,  тренеров и

спортивных чиновников не  найдется ни одного,  кто не сможет сопоставить факты,

просто глупо. Тем более что допинг-контроль ничего не покажет.

            —  Не  знаю.  До  Олимпиады еще  далеко.  Возможно,  Его Величество

думает, что обстоятельства могут сложиться так, что ему понадобится как следует

разозлить американцев...  или напугать всех вместе.  К  тому же ничто не мешает

все отменить и оставить ребят дома, а на Олимпиаду отправить других Так что, не

исключено, это просто страховка.

            Виктор понимающе хмыкнул:

            — Уж больно дорогая страховка получается.  Боюсь,  в этом случае мы

можем  вообще  остаться  без  медалей.  Ведь  сейчас  наши  отбирают игровой  и

соревновательный опыт у  тех,  кто мог бы поехать на Олимпиаду,  если б не было

их...

            Тут вмешалась Ташка:

            —  Ну о чем мы говорим,  ребята?  Аида купаться.  Встретим восход в

море!

            И она побежала к воде, на ходу скидывая платье.

            

            4

           

            — Фамилия?

            —  Урусофф...  э-э-э,  Урусов.  Паспортистка оторвалась  от  экрана

ноутбука и строго посмотрела на него поверх элегантных очков.

            — Так — офф или — ов? Дэймонд широко улыбнулся:

            — Конечно — ов,  просто... я пока не привык. Паспортистка кивнула и

выдала пулеметную дробь на клавиатуре.

            — Имя?

            — Дэймонд.

            — Отчество.

            Дэймонд задумался.  Как  по  русски будет правильнее:  Джошевич или

Джошиевич?

            — М-м-м...  мэм,  то есть сударыня,  я еще не слишком хорошо говорю

по-русски...  Моего отца зовут Джошуа,  так что вы  сами решите,  какое у  меня

отчество.

            Паспортистка важно  кивнула  и  задумалась.  В  этот  момент  дверь

кабинета  приоткрылась и  в  щель  просунулась  очередная  веснушчатая  девичья

физиономия.

            Стрельнув в  Дэймонда  любопытными глазами,  девушка  повернулась к

паспортистке.

            — Лю-уб, а Люб, у тебя белый маркер есть?

            Паспортистка, которую (как выяснилось уже двадцать минут назад, при

первом посещении) звали Любой, сердито поджала губы и, с грохотом выдвинув ящик

стола, извлекла оттуда белый маркер:

            — На, возьми.

            Девчушка  с   веснушками  впорхнула  в   кабинет,   с  любопытством

посматривая на Дэймонда,  схватила не глядя маркер и выбежала. Пока затворялась

дверь, Дэймонд успел услышать ее возбужденный голосок:

            — Ой, девочки, представляете...

            Дэймонд усмехнулся про  себя.  Ну  еще  бы,  его появление в  таком

маленьком захолустном городке,  как Боровск, само по себе произвело фурор. А уж

слухи о том, что американец не просто приехал посмотреть на местную экзотику, а

еще  и  собирается здесь жить и  даже принял подданство Империи,  вообще должно

было поставить местное общество (а  особенно его женскую половину) на уши.  Они

даже не подозревали,  насколько неожиданным подобное развитие событий оказалось

для  него самого.  Несмотря на  то  что  его предки приплыли в  Штаты в  начале

прошлого века  именно из  России,  Урусовы давно уже  стали обычными,  как  это

принято говорить,  стопроцентными американцами.  Для Дэймонда,  как, впрочем, и

для его отца и деда,  Россия всегда была чужой страной,  не имеющей к его жизни

совершенно никакого  отношения.  Во  всяком  случае,  им  хотелось так  Думать.

Конечно,  в  их  доме  сохранились кое-какие вещи,  в  свое время вывезенные из

России,  но их было очень мало.  К  тому же самое ценное было продано в первые,

наиболее тяжелые годы.  Ценность же  тех,  что остались,  скорее была связана с

воспоминаниями.

            Однако те,  кто помнил,  давно умерли,  а для других эти вещи стали

просто  милыми  семейными безделушками,  имеющими отношение скорее  к  какой-то

волшебной  стране,  чем-то  вроде  страны  Оз,  чем  к  реальному  государству,

занимающему изрядный кусок Европы и  еще больший — Азии.  Так что Дэймонду была

ближе Ирландия,  хотя предки его  матери покинули ее  лет  на  сто раньше,  чем

предки отца — Россию.  И потому в его будущей жизни России места не было. Более

того,  он  временами  испытывал  раздражение  оттого,  что  помимо  своей  воли

некоторым образом связан  с  этой  отсталой страной,  погрязшей в  нескончаемых

проблемах.

            Все изменилось в тот день,  когда его старый университетский друг и

младший  компаньон  в  фирме  его  отца  (каковая  должность  досталась ему  по

наследству) Рутгер Эмерсон (для друзей просто Ругги) влез в махинации с акциями

БЗЛ.  Причем он  умудрился сделать это втайне не  только от своего отца и  отца

Дэймонда,  но  и  от всех остальных,  включая мистера Деккероуза (что считалось

совершенно невозможным).  Как  ему  удалось провести такого  волшебника аудита,

каким был старый плешивый Деккероуз,  никто не  мог понять до  сих пор.  Первое

время для Ругги все складывалось довольно удачно.  Русские как будто взялись за

ум  и  всеми силами принялись опровергать устоявшееся мнение по  своему поводу.

Так  что  Ругги в  первые же  полгода получил заметную прибыль на  одном только

росте курсовой стоимости,  не говоря уж о дивидендах, которую и пустил тут же в

дело.  Естественно,  по  отработанной схеме.  Но  удача улыбалась ему не  очень

долго.  Через полгода грянул знаменитый дефолт БЗЛ, и тут выяснилось, что Ругги

влез в  такие долги,  что  даже продажа фирмы со  всеми потрохами не  покроет и

десятой  части.   Перед   обоими   семействами  замаячила  близкая  перспектива

разорения.  Разъяренный отец орал так,  что в окнах дрожали стекла (до того дня

самым  серьезным признаком раздражения,  который Дэймонд наблюдал у  отца,  был

холодный,  подчеркнуто вежливый тон),  и,  что самое странное,  гневался он  не

столько на  остолопа Ругги,  сколько на Россию,  которая в  очередной раз стала

причиной их бед.

            Но  даже в  тот  момент Дэймонду и  в  голову не  пришло,  что  это

трагическое происшествие толкнет его на дорогу, которая приведет к тому, что он

решит  навсегда  покинуть  родную,  такую  уютную  Филадельфию и  связать  свою

дальнейшую  судьбу  с  непредсказуемой  и  пугающей  с  точки  зрения  обычного

американца Россией. Или, как ее теперь все чаще называли, Империей.

            Когда художества Ругги выявились во  всей красе,  был срочно созван

семейный совет.  Или,  скорее, межсемейный, поскольку кроме представителей рода

Урусовых-О'Кинли в  совете участвовали еще и  члены семьи Эмерсон-Рейли.  Ну и,

конечно,  должен был  сказать свое  веское слово Эшли Деккероуз,  которого дела

задержали в Нью-Йорке, но который обещался непременно быть.

            Семейный совет,  естественно,  начался с публичной «порки» Ругги. В

университете Ругги носил кличку Красавчик Мустанг, первоисточником которой одни

считали его раритетный «Форд-Мустанг»,  по  слухам принадлежавший в  свое время

самому Кливу Хернестону,  до сих пор не закатившейся звезде кантри,  а другие —

некие широкоизвестные наклонности Ругги,  коими в той или иной степени страдает

подавляющее большинство представителей мужского пола,  а  особо отличившиеся на

этом поприще именуются «жеребцами».  Впрочем,  истина,  как  оно всегда бывает,

должно быть,  находилась посередине.  Но дело не в этом. Просто Дэймонд никогда

еще  не  видел Ругги в  таком жалком состоянии.  До  сего дня Красавчик Мустанг

умудрялся  из   самых,   казалось,   безнадежных  ситуаций  выходить  сухим   и

незапятнанным.  Одно время Дэймонда это несколько раздражало,  поскольку он сам

такой способностью не обладал.  Более того, несколько раз ему пришлось в прямом

смысле отдуваться за Ругги.  Но сегодня он простил ему все и понял, что простил

бы и гораздо больше, лишь бы только никогда не оказываться на его месте.

            Хорошо хоть  разговор довольно быстро перешел в  более практическую

плоскость,  к инвентаризации семейного имущества, акций и иных активов, которые

можно было обратить на покрытие долгов. Однако таковых отыскалось не так много.

В  лучшем случае они покрывали семьдесят процентов долга,  да и  то лишь в  том

случае,  если б акции удалось продать по наиболее выгодной цене.  Но надежды на

это  были довольно призрачными.  Рынок был  крайне неустойчив.  Оказалось,  что

дефолт  БЗЛ  ударил по  очень  многим.  Ах,  эта  демократическая Америка!  Как

презрительно она кривила нос при всяком упоминании о  России.  Ну  как же,  эти

недалекие русские в  разгар XXI века не нашли иного пути решения своих проблем,

кроме как  ввергнуть свою страну в  пучину средневековья,  утвердив в  качестве

государственного строя некий модернизированный вариант абсолютизма (а  как  еще

можно  расценивать  предоставление  несменяемому  монарху  прав  демократически

избранного президента?).  И вот пожалуйста, оказалось, что в этой самой Америке

множество  людей  доверили  недалеким  русским  самое  важное  достояние любого

американца — свои деньги. Мало-помалу обсуждение на межсемейном совете сошло на

нет,  поскольку строить дальнейшие планы без  веского мнения мистера Деккероуза

было  пустым сотрясением воздуха,  а  старина Эшли  запаздывал.  Главы семейств

решили  прерваться на  ужин,  к  концу  которого наконец появился и  Деккероуз.

Отказавшись от  ужина,  он  тут  же  уединился в  кабинете с  дядей Эмерсоном и

Урусовым-старшим,  где они проторчали почти два часа.  После чего в кабинет был

приглашен Дэймонд...

            — Вот, проверьте и распишитесь.

            Дэймонд вздрогнул,  вынырнул из  воспоминаний и  вновь сфокусировал

взгляд на  паспортистке Любе.  Та  изо  всех сил старалась казаться серьезной и

деловой,  но  в  исполнении  девятнадцатилетней девушки,  обуреваемой отчаянным

любопытством,  это  выглядело несколько смешно,  хотя  и  очень  мило.  Дэймонд

пододвинулся к  экрану ноутбука,  вчитался в  разнесенные по  графам сведения о

себе,  любимом  и,  взяв  протянутое ему  световое  перо,  поставил размашистую

роспись.  Вот  и  все.  Два  года жизни в  этой стране завершились закономерным

итогом.  Он выполнил то,  что обещал отцу и дяде Эмерсону,  но,  странное дело,

сейчас это совершенно не вызывало у него того внутреннего...  нет,  не то чтобы

отвращения — неприятия, с которым он выслушал их предложение в тот день...

            Когда  он  вошел  в  кабинет,  отец  сидел у  окна,  отвернувшись и

подперев щеку рукой,  дядя Эмерсон утопал в большом кресле, в котором так любил

сиживать дедушка Даниил,  и смотрел на Дэймонда взглядом побитой собаки, а Эшли

Деккероуз с  суровым видом возвышался над письменным столом.  Именно он и начал

разговор:

            —  Садись,  Дэймонд.  —  Старина Эшли  молча смотрел,  как  молодой

человек садится в единственное остававшееся незанятым кресло, и, сухо кашлянув,

заговорил:  —  Для  начала я  должен ввести тебя  в  курс  некоторых изменений,

которые произошли в руководстве вашей семейной фирмы.  Дело в том, что теперь я

— старший партнер — Тут мистер Деккероуз вновь сделал паузу, а Дэймонд мысленно

присвистнул.  Несмотря на конфуз с Ругги,  авторитет Эшли Деккероуза в денежных

делах оставался в  глазах Урусова-младшего очень высоким.  И  то,  что плешивый

Эшли  решился вложить деньги во  вроде  бы  практически разоренное предприятие,

показывало, что дела фирмы не столь уж плохи, как им представлялось.

            —  Но я согласился войти в долю только при одном условии...  — Судя

по тому,  что знаменитая плешь нынешнего старшего партнера изрядно побагровела,

следующая фраза  должна была  стать самой важной в  его  речи.  —  Это  условие

состоит в том, что ты, Дэймонд, станешь подданным Империи.

            Сначала Дэймонду показалось,  что он ослышался. Ну какая может быть

связь между согласием мистера Деккероуза войти старшим партнером в  их семейное

предприятие и  странным желанием заслать его,  Дэймонда на другой конец света в

хмурую и  холодную страну?  Потом до  него  дошло,  что  речь идет не  просто о

поездке в Россию.  Ему предстояло не только поехать в Россию,  но и жить там! И

более  того,  отказаться от  высшего блага и  высшей чести —  быть  гражданином

Соединенных Штатов  Америки,  величайшего и  самого могущественного государства

планеты!  Дэймонд растерянно посмотрел на  отца,  но  Урусов-старший все так же

сверлил взглядом оконную раму.  Похоже,  отец уже  проиграл свой спор и  теперь

ничем не мог помочь сыну.

            — Но... как же так? Деккероуз развел руками:

            — Я понимаю тебя,  мой мальчик,  но другого выхода нет. Дело в том,

что этот сволочной сукин сын (о-го-го! такого эпитета из уст старины Деккероуза

не  удостоились  даже  игроки  «Филадельфии флайерз»  в  тот  день,  когда  они

совершенно позорно продули финал Кубка Стэнли) русский Император придумал очень

хитрый финт. Акции, которыми нас одарил наш младший партнер, в настоящий момент

оцениваются даже ниже стоимости бумаги,  на  которой они  напечатаны (выражение

было фигуральным,  поскольку ни одной настоящей бумажной акции ни у  них,  ни у

Ругги на  руках никогда не было,  а  был лишь номер в  реестре акционеров).  Но

положение может измениться,  причем очень скоро.  Дело в  том,  что по  оценкам

людей,  которым я  привык доверять,  дефолт и  банкротство БЗЛ,  этого русского

монстра,  — всего лишь технический акт. И спустя некоторое время то, что сейчас

является макулатурой,  может вновь обрести немалую стоимость. При наличии одной

маленькой технической детали  —  владельцем этих  бумаг  должен быть  подданный

Империи. — Мистер Деккероуз замолчал, уставя на Дэймонда испытующий взгляд. Тот

несколько мгновений переваривал сказанное, а затем попытался возразить:

            — Но почему я? У меня хорошая работа в «Эрениел инкорп...»

            — Потому что больше некому,  — немедленно перебил его Деккероуз,  —

твоему отцу и мистеру Эмерсону будет гораздо сложнее адаптироваться.  К тому же

они нужны мне здесь, поскольку фирму еще надо будет возрождать, а ты никогда не

работал в фирме,  не знаешь ни клиентуры, ни тонкостей бизнеса и потому вряд ли

сможешь нам в этом помочь.  А Ругги я не доверяю. Ну а если представить, что те

акции,  которые  будут  записаны на  твое  имя,  в  будущем  могут  удвоить наш

совокупный капитал,  нетрудно понять,  что мы не можем доверить это дело никому

со стороны.

            Так  что  от  твоего  согласия,  мой  мальчик,  зависит чрезвычайно

многое.

            Спустя всего две недели Дэймонд ступил на  землю своей исторической

родины.  Это  произошло в  Самарском аэропорту.  Мистер  Деккероуз через  своих

многочисленных знакомых нашел ему место на  одном из совместных предприятий GM,

расположенном в  каком-то  глухом  русском  городке  с  неожиданно  итальянским

названием  Тольятти.  Впрочем,  пограничный  контроль  он  прошел  в  одном  из

московских аэропортов со смешным русским названием Вниуково.  Но за те полчаса,

что он провел в  аэропорту,  Дэймонд успел только получить отметку в  паспорте,

зайти в туалет и добежать до посадочного терминала внутреннего рейса. Когда он,

волоча чемодан и недоуменно озираясь,  добежал до одинокого выхода на ленточный

транспортер,  ведущий к  посадочным эскалаторам,  его встретила очень миленькая

девчушка.  Мгновенно  поняв  затруднения Дэймонда  (похоже,  за  ее  смену  тут

проходил не один десяток таких же непонятливых), она пояснила, что тащить багаж

на  себе  не  было  никакой  необходимости  —   у   входа  в  любой  зал  стоят

электротележки для транспортировки чемоданов, надо было погрузить на них багаж,

сунуть в приемник билет магнитной полоской вверх, и тележка сама бы нашла пункт

погрузки багажа на  его рейс.  Но  раз уж  он  приволок чемодан сюда,  то может

оставить его на входе и идти в самолет, она все сделает.

            Полет  до  Самары  Дэймонд как-то  не  запомнил.  На  этом  русском

самолете оказались неожиданно удобные кресла,  да  к  тому же  желающих поспать

снабжали удобнейшими подушками и мягчайшими одеялами из верблюжьей шерсти.  Так

что   Дэймонд,   изрядно  перенервничавший  за   время  перелета  через  океан,

бессовестно заснул.  И  проснулся только перед  самой  Самарой,  когда  стюарды

разбудили его на обед.  Обед был выше всяких похвал. Дэймонд выбрал рыбное меню

и  побаловался нежнейшей лососиной и вкуснейшей черной икрой.  Поднабив молодое

брюшка,  он  вздохнул и  впервые за  все  время путешествия почувствовал,  что,

пожалуй, все не так плохо. И в этой стране вполне можно жить.

            В  аэропорту  его  встретили.  Прямо  у  дверей  в  небольшой толпе

встречающих возник молодой парень,  одетый в  джинсы и  бейсболку,  державший в

руках  табличку  с   крупной  надписью  «Дэймонд  Урусофф».   Поздоровавшись  с

Дэймондом, он коротко представился:

            —  Олег  Пескарев.  Кофе?  Нам  ехать часа два.  Дэймонд недоуменно

оглянулся:

            — Мне надо еще получить багаж. Олег усмехнулся:

            — Ну,  это просто. — Он потянулся, снял с длинного подвеса какое-то

устройство размером с  ладонь с  пружинным зажимом и  посмотрел на Дэймонда.  —

Давай билет.

            Дэймонд  молча  протянул билет.  Олег  вставил его  в  устройство и

повесил его Дэймонду на пояс.

            — Вот и все,  твой багаж сам тебя найдет, — и, заметив недоверие на

лице Дэймонда,  рассмеялся,  — не волнуйся система отработана. Она действует во

всех наших аэропортах уже третий год. И пока никаких проблем.

            Потом  ему  пришлось  еще  не  раз  удивляться  тому,  как  в  этой

удивительной  стране   параллельно  существуют  суперсовременные  технологии  и

полуразвалившиеся избушки с  одинокими старушками.  Возможно,  дело было в том,

что подъем этой страны пока больше напоминал взлет. И какие-то стороны жизни не

успевали за теми,  что вырвались вперед.  Но спустя полгода Дэймонд поймал себя

на  том,  что  ему начинает нравиться эта страна.  Он  объездил множество мест,

побывал в добром десятке городов.  Ему нравилось ощущать, что камни, по которым

он  идет,  были уложены в  эту стену еще до того,  как Колумбу пришла в  голову

мысль поискать путь в Индию,  плывя на запад. Он раскопал историю своей семьи и

с   удивлением  узнал,   что  когда-то  предки  Урусовых  пришли  на  Русь  как

завоеватели,  а  затем влились в эту огромную семью народов как ее неотъемлемая

часть.  И таких было много:  потомок грузинских царей Багратион, считавший себя

именно  русским  генералом и  павший  на  Бородинском поле.  Софья  Палеолог  —

последняя  наследница  древних  традиций  Византии,   ставшая  великой  русской

княжной;  великая русская царица Екатерина II,  в  девичестве принцесса мелкого

немецкого княжества,  —  все  они нашли в  России Родину.  И  этим Россия очень

напоминала Америку и... разительно от нее отличалась. Поскольку Великая Америка

просто  давала каждому шанс,  а  Россия еще  и  подставляла дружеское плечо.  И

именно этим скорее всего объяснялся тот  невероятный темп,  который эта  страна

демонстрировала миру.  Этим и еще непоколебимой уверенностью русских в том, что

им  все по  плечу.  В  большом зале дизайн-центра,  в  котором он работал,  под

потолком висел большой плакат —  «Мы — лучшие!»,  в цехах,  в которые он иногда

спускался,  на стенах было написано:  «Может, кто-то и делает что-то лучше нас,

но это только пока!»  или «Хорошие идеи могут прийти в голову любому человеку в

любой точке планеты,  но  если он  хочет увидеть их самое успешное воплощение —

пусть  приходит к  нам!».  Сначала он  иронически морщил  нос,  дивясь русскому

самомнению,  но,  когда  выполненный им  проект рестайлинга лобовой части одной

модели  автомобиля  был  поставлен  на   постовую  сборку  опытно-промышленного

производства уже  через  неделю  после  утверждения  на  художественном совете,

Дэймонд вдруг поверил в то, что было написано на этих плакатах.

            Вечером,  когда  они  с  Олегом (с  которым он  успел по-настоящему

сдружиться) и  еще несколькими приятелями сидели в маленьком кафе,  отмечая сию

удачу, Дэймонд продолжал удивленно изливаться приятелю:

            — Понимаешь, я даже не ожидал, что они рискнут поставить мой проект

на производство. Я делал его больше для себя, просто представил машину, которую

сам бы захотел купить, ну и...

            Олег усмехнулся:

            —  Похоже,  у  тебя совершенно среднестатистические вкусы.  Пурилин

(это был  главный дизайнер) сразу понял,  что такую машину захотят купить очень

много людей.

            — Но твой проект был ничуть не хуже. Олег кивнул:

            — Ага,  даже лучше,  смелее,  новее,  но... на мой продукт найдется

гораздо меньше покупателей,  чем на твой.  Я  не исключаю,  что на основе моего

проекта Пурилин решит  делать  шоу-кар.  Хотя  проект Вадика,  —  он  кивнул на

сидевшего рядом молодого дизайнера,  —  тоже вполне...  ну да ладно.  Сейчас мы

отмечаем твой успех,  Дэймонд.  — Тут Олег наклонился поближе к Дэймонду и чуть

понизил голос:  —  Кстати,  ты  никогда не  задумывался над  идеей открыть свою

дизайн-студию?

            Дэймонд,  в  этот момент как  раз опрокинувший рюмку «Смирновской»,

чуть не поперхнулся. Потому что эта мысль мучила его вот уже месяца два.

            — Так вот, если эта идея не кажется тебе абсурдной, то сейчас самое

время,  — продолжал Олег.  — Имея за душой такой багаж, как рестайлинг одной из

моделей  CM-ВАЗ,   можно  быстро  раскрутиться.   Кстати,   если   тебе   нужны

компаньоны...

            В  тот  вечер они больше не  возвращались к  этому.  Но  слово было

сказано.  И процесс пошел. Следующие полгода они напористо обкатывали эту тему,

активно выставляясь,  завязывая контакты,  исподволь определяя,  когда и  какие

могут подойти заказы, а затем одновременно написали заявление об уходе. Пурилин

отпустил их с некоторым ворчанием, но вполне по-доброму:

            — Жаль,  конечно,  ну да ладно, успехов вам. Кстати, нашу продукцию

вы знаете, так что если будут интересные идеи — милости прошу.

            И  они  кинулись  в  свободное  плавание.   Местом  для  размещения

дизайн-студии был выбран живописный старинный городок с древнерусским названием

Боровск.  Это  было  новой  русской  модой.  Начало  положили большие компании,

которые одна  за  другой начали переносить свои  офисы из  запруженной Москвы в

маленькие городки  вокруг.  Там  все  было  заметно  дешевле —  земля,  аренда,

коммуникации,  жилье для сотрудников,  а  главное,  там можно было жить,  а  не

задыхаться,  как в набитой людьми и машинами столице. Потом, следом за крупными

заказчиками,  потянулись и  фирмы помельче.  Так что в  эти захолустные городки

потекли деньги,  и  они начали быстро превращаться в  этакие музеи под открытым

небом,  реставрируя (либо заново обзаводясь ими)  свои  Старые торги,  Детинцы,

древние Соборы и набережные (ну и, конечно, постепенно вздымая ставки аренды до

московских высот).  Однако  Боровск находился несколько дальше от  Москвы,  чем

большинство таких городков, поэтому был пока не сильно «освоен»

            Сначала туда десантировался Олег,  нашел помещение,  жилье,  затеял

переоборудование,  а  Дэймонд,  который  согласно  распределенным  обязанностям

продолжал  до   последнего  светиться  на   выставках,   дизайн-пати   и   иных

мероприятиях,  прикатил туда прямо с  выставки в  Дюссельдорфе.  За всеми этими

заботами он  даже как-то  упустил,  что срок его вида на жительство практически

истек и  он вполне имеет право подать прошение о  предоставлении ему подданства

Империи.  Так  что  как  раз  когда  пошли  заказы,  ему  пришлось  носиться  с

оформлением прошения.  Слава богу,  все проблемы удалось решить за один день, и

вот  спустя неделю ему  позвонили из  местного паспортного стола  и  пригласили

прийти за паспортом...  Олег сидел в студии. Когда Дэймонд ввалился в дверь, он

листал цветовую палитру:

            — Ну как чувствует себя новоиспеченный подданный Империи?

            Деймонд хмыкнул и,  махнув рукой, шмякнулся на свое место за вторым

световым кульманом. Олег рассмеялся:

            —  Ну уж не-е-ет.  Не для того я два года воспитывал тебя в русских

традициях,  чтобы ты жульнически зажилил обмыв такого события.  — Он решительно

отключил свой кульман и  поднялся.  —  Пошли,  я заказал столик в «Монастырском

подворье» (это был самый шикарный местный ресторанчик).

            Вечер прошел прекрасно, а поздно ночью позвонил отец.

            — Здравствуй, Дэймонд, я получил твое сообщение... — Отец помедлил,

как  будто  подбирая слова,  но,  видимо,  не  нашел ничего лучшего как  просто

сказать:  — Спасибо...  — Он опять немного помолчал,  прежде чем продолжить:  —

Теперь ты можешь возвращаться.  Мистеру Деккероузу удалось заинтересовать твоей

персоной Калифорнийскую дизайн-студию

            «Даймлер-Крайслер».   Они   готовы   дать   тебе   место   ведущего

дизайнера...

            О-го-о,  это было круто!  Дэймонд на мгновение зажмурил глаза...  и

вдруг вспомнил Олега.  Как-то  они  сидели в  кафе,  и  тот смеясь ляпнул,  что

прекрасно понимает, зачем Дэймонд добивается подданства Империи.

            — Ты не один такой.  Знаешь,  сколько народу пытается таким образом

вернуть свои деньги?!

            Дэймонд сначала опешил,  затем смутился,  покраснел, а чуть погодя,

собравшись с духом, спросил:

            — И тебя это не шокирует? Олег пожал плечами:

            — Да нет,  просто вы сами не понимаете,  в какую ловушку угодили. К

этой стране невозможно относиться равнодушно,  просто как к месту проживания. И

вам придется ее либо полюбить,  либо возненавидеть.  И  уж можешь мне поверить,

здесь гораздо больше того,  во что можно влюбиться.  Так что ты влип, парень, и

давай потихоньку прекращай считать себя американцем.  Ты  уже не  имеешь к  ним

никакого отношения.

            Тогда  Дэймонд  рассмеялся,   но   в   это  мгновение  он  внезапно

почувствовал, что все так и есть, как говорил Олег.

            — Да нет, папа, спасибо, я остаюсь.

            —  Остаешься?  На  сколько?  У  тебя там еще есть дела?  Тебе нужны

деньги?  —  В  голосе отца  сквозило волнение.  Дэймонд улыбнулся.  Отец всегда

старался предоставить им  максимальную самостоятельность,  но  при  этом  очень

переживал, как они с этим справятся.

            — Да,  папа,  у меня дела,  и,  похоже,  надолго. На всю оставшуюся

жизнь...

           

            5

           

            —  Ну что ж,  спасибо.  — Мишка кивнул и,  в последний раз придавив

пальцем клавишу «Enter»,  отвернулся от  экрана компьютера.  —  Ты  как  всегда

безупречен, Ким. Его Величество будет очень доволен.

            Ким  молча кивнул и  начал выбираться из  обширного кресла (как раз

под Мишкину фигуру). Его остановил негромкий голос Казакова:

            — И еще,  Его Величество просил передать, что рад будет тебя видеть

сегодня вечером, на ужине в Терранском дворце.

            Ким  замер.  Это  было  что-то  новенькое.  Традиции  приглашать на

выпуски  Терранского университета наиболее отличившихся выпускников прежних лет

было уже  лет десять.  Число приглашенных точно установлено не  было,  но,  как

правило, почетных гостей насчитывалось около. пяти тысяч человек. То есть около

пятисот на  факультет.  Церемонию вручения магистерских дипломов,  как  правило

проходящую на  центральном стадионе (а куда еще можно было загнать такую прорву

народа?), гости наблюдали с трибуны для почетных гостей Императора вперемешку с

родителями,  представителями общественности  и  иными  приглашенными,  а  затем

расходились по  факультетским банкетам,  столы  для  которых накрывали прямо на

центральной аллее.  Но  ни  о  каких ужинах в  Терранском дворце Ким никогда не

слышал:

            — Ужин?

            — Да. Его Величество хочет обсудить некоторые вопросы.

            — Там будет кто-то еще? Казаков улыбнулся:

            —  Да,  человек семьдесят.  Большая часть  —  терранцы.  Из  нашего

выпуска  —  человек  двенадцать,  Пушелев,  Коломиец,  Георгадзе,  Мотовилин  с

факультета промышленных инженеров,  кстати,  Ливень тоже  будет.  Если  мне  не

изменяет память, в «белый лист» его рекомендовал именно ты.

            Ким кивнул. Генерал-майор Пивень терранцем не был, а был командиром

Кантемировской дивизии.  Он  стал  генералом в  тридцать шесть  лет  во  многом

благодаря Киму.  Хотя сам об этом не подозревал. Перед каждым терранцем, где бы

он  ни  работал,  была поставлена задача замечать перспективных людей из  числа

тех, с которыми они сталкивались по работе и в жизни, и давать о них информацию

в канцелярию Императора. Ким столкнулся с Ливнем десять лет назад, когда только

что получил свои первые в жизни звездочки. Тот прозябал на должности начальника

штаба батальона,  поскольку был слишком хорошим начальником штаба, чтобы комбат

мог позволить себе его лишиться,  отпустив майора Ливня в  академию,  и слишком

независимым и  шершавым  на  язык,  чтобы  добиться этого  обходными путями.  К

терранцам он  в  то  время относился настороженно,  не  совсем понимая,  почему

толковые   гражданские  ребята   с   очень   приличным  «верхним»  образованием

соглашаются идти служить в  армию на  сержантские должности.  Так  что каких-то

близких  отношений  между  ним  и  Кимом  так  и  не  сложилось.  Но  благодаря

рекомендации Кима он попал в  «белый лист»,  и  потому на следующий год ему,  к

удивлению всех окружающих,  пришел персональный вызов в  академию.  А  потом он

вообще резко пошел вверх.  Возможно, Пивень до сих пор гадал, с чего это судьба

вдруг повернулась к нему лицом,  а может, уже не гадал, мало ли на свете людей,

готовых объяснить свой успех лишь собственными заслугами.

            — Форма одежды?

            — Да в общем любая.  Кто-то придет в погонах,  а кто-то в штатском.

Так что решай сам.

            Ровно в  семь Ким  в  цивильном английском костюме и  белой сорочке

вылез  из  такси  у  ажурной  ограды  парка  Терранского дворца.  Десять  минут

неторопливого шага  по  дорожке —  и  он  легко взбежал по  ступенькам третьего

бокового подъезда и  вошел в  распахнутые двери.  В  небольшом холле,  где  уже

толпилось около двух  десятков человек,  его  встретил дворецкий Сулейман.  Они

обменялись привычным для  любого  терранца рукопожатием,  после  чего  Сулейман

повернулся «к остальным присутствующим и чинно возгласил:

            — Господа, Его Величество ждет вас...

            Ужин был скромным,  всего две перемены блюд,  а из спиртного только

сухое красное.  Так что процесс неспешного поглощения пиши, в начале прерванный

пятью  традиционными  для  военных  тостами,  а  затем  потекший  плавно  и  не

прерываясь,  закончился спустя  полтора часа.  Когда  подали  кофе  (знаменитую

йеменскую робусту), Его Величество сделал знак рукой, и все разговоры за столом

умолкли.

            — Господа,  прошу прощения,  что прерываю процесс вашего дружеского

общения,  но  я  собрал вас,  чтобы  сообщить о  некоторых изменениях,  которые

ожидают наши Вооруженные силы в ближайшем будущем.

            Офицеры замерли, напряженно ловя каждое слово своего Императора.

            — Ни для кого из собравшихся не секрет, что два года назад при моей

личной  канцелярии была  создана специальная группа,  в  задачу которой входило

определить уровень РЕАЛЬНОЙ боеспособности и боевой готовности Вооруженных сил.

Многие из вас лично входили в эту группу, а те, кто не имел чести работать в ее

составе,  уже ознакомились с  результатами ее деятельности.  И  если негативные

результаты опросов общественного мнения,  а также анкетирования личного состава

Вооруженных сил  еще  могут быть  в  некоторой мере  объяснены субъективизмом и

происками  прессы,  то  проведенные за  последние полгода  контрольные проверки

готовности частей  к  ведению боевых  действий рисуют  совершенно объективную и

просто удручающую картину.  Все,  что мы  нареформировали до  сего дня,  —  это

детская смесь спецПТУ для трудных подростков и  розовой водички,  годной только

на так называемые миротворческие операции. В существующем виде Вооруженные силы

не нужны не только России,  но и  ни одному иному государству.  Даже в качестве

вероятного противника.  — Его Величество обвел присутствующих тяжелым взглядом.

Все   молчали.   Хотя  среди  присутствующих  офицеров  большинство  составляли

командиры частей и  соединений,  считавшихся в войсках лучшими,  даже элитными,

каждый из них понимал, что такую проверку, какой подверглись семнадцать полков,

не  пройдет  ни  одна  часть  современной российской  армии.  Даже  гвардейские

императорские полки.  А  ведь эта проверка,  хоть она и  очень близко подошла к

реальной войне,  все-таки  была всего лишь проверкой.  Так  что  возражать было

нечего.

            Император кивнул. Он ожидал именно такой реакции. Недаром он собрал

здесь именно этих людей.  То, что он задумал, требовало колоссальной ломки всей

военной машины страны. А подобная ломка всегда чревата тем, что после нее может

остаться лишь пепелище (как это произошло во  времена пресловутой перестройки),

на  котором только спустя десятилетия начнут пробиваться ростки чего-то нового,

более жизнеспособного.  Но у Империи совершенно не было времени ждать.  Поэтому

необходимо было  с  самого  начала  включить в  процесс создания новой  военной

машины как можно большее число наиболее активных,  деятельных офицеров.  И этот

ужин был только цервой ласточкой.  Все присутствующие здесь, покидая терранский

дворец,  унесут с  собой достаточно детально разработанные личные план-задания,

на  выполнение которых у  них будет всего от  полугода до года.  Но сначала они

должны ясно представить себе, к чему в конце концов они должны прийти.

            — Это положение необходимо исправить. Причем максимально быстро. На

создание эффективной и  боеспособной армии у нас есть всего семь-десять лет.  —

Щелкнув  тумблером,  Император повернулся к  большому проекционному экрану,  на

котором зажглась простая схема. — Итак, наши Вооруженные силы будут состоять из

трех основных частей:  во-первых,  это  то,  что  я  называю армией постоянного

состава,  —  авиация,  военно-морской флот,  ВКС,  ракетные войска и  та  часть

сухопутных войск,  которая  относится к  войскам  быстрого реагирования.  Всего

около  пятисот-шестисот тысяч  человек.  ВСЕ  военнослужащие этих  частей будут

набираться  только  на  основе  постоянного  контракта.   Во-вторых,  та  часть

сухопутных войск,  которая будет формироваться по призыву. Ее основная задача —

обучение резервов и  поддержание мобилизационной готовности.  Весь  сержантский

состав — от командира отделения,  орудия,  танка или боевой машины — до старшин

подразделений —  в  этих войсках будет состоять из профессионалов,  служащих по

контракту.  Минимальный срок  контракта во  всех Вооруженных силах —  пять лет.

Срок службы военнослужащих,  призванных по  закону о  воинской обязанности,  на

первом этапе составит чуть больше года.  В  дальнейшем в  зависимости от уровня

отработанности программ боевой учебы  и  количества призывников он  может  быть

откорректирован. За время службы каждый из призывников должен достаточно прочно

освоить одну-две  воинские специальности.  Причем то,  что  я  подразумеваю под

словосочетанием «достаточно прочно»,  включает в себя чрезвычайно широкий набор

навыков   и   умений   —   от   получения   квалификации   стрелка-снайпера   и

второго-третьего  разряда  по   парашютному  спорту  и   до  полного  комплекса

подготовки к  действиям в  полевых условиях с  учетом прочного усвоения навыков

выживания в одиночку. Численность этой части Вооруженных сил будет находиться в

прямой зависимости от  числа желающих пойти на  действительную военную службу и

на первоначальном этапе составит, по моим оценкам, около трехсот тысяч человек.

Но  в  ближайшие пять лет  ее  численность возрастет до  одного-двух миллионов.

Причем  отбор  в  боевые  подразделения будет  осуществляться на  основе  самых

жестких требований.  —  Его Величество нахмурился.  —  Каждый подданный Империи

должен сознавать,  что право надеть погоны и принести личную присягу Императору

— это честь, которой достоин не каждый и которую потом придется оправдывать всю

оставшуюся жизнь.

            Офицеры молча переглянулись.  Все  знали,  что,  хотя за  последние

десять  лет  армия  довольно сильно изменилась,  преодолеть инерцию негативного

отношения к  воинской службе  до  сих  пор  не  удалось.  Слишком  прочно  в  —

общественном сознании засело стереотипное представление о русском солдате как о

голодном  оборвыше,   замученном  «дедами»  и   большую  часть  своего  времени

занимающемся строительством генеральских дач.

            —  Я  вас понимаю,  —  проговорил Император.  — Но,  согласно моему

плану,  ровно через год после начала его реализации будут отменены все отсрочки

от  службы,  за исключением отсрочек по здоровью,  а  также закрыты все военные

кафедры  при  гражданских  институтах.  Взамен  я  введу  заявительный  принцип

альтернативной  гражданской   службы.   Все   обслуживающие   подразделения  на

аэродромах,  в  местах постоянной дислокации воинских частей и  так далее будут

формироваться из желающих нести альтернативную службу.  Я  согласен с тем,  что

человеке погонах должен уметь  мести  плац,  стирать одежду,  чистить картошку,

белить бордюры и мыть полы, но... он не должен этого делать. Для этого найдутся

те, кому не доверена честь носить оружие.

            —  И  вы  думаете,  мы  найдем достаточно желающих?  Его Величество

усмехнулся:

            —  Сначала нет.  Но  об этой ситуации писал еще господин Паркинсон.

Достаточно правильно сформулировать предложение и  точно расставить приоритеты.

Для  тех,   кто  пожелает  проходить  альтернативную  службу  в  подразделениях

Вооруженных сил, срок службы составит полтора года, а для остальных — три. Если

мы почувствуем,  что желающих слишком много,  — увеличим срок,  а если их будет

слишком мало,  немного скостим.  То есть нам нужно некоторое количество молодых

людей,  которые бы почувствовали разницу. Но все это только на начальном этапе,

потому что,  если быть откровенным,  я  совершенно не  заинтересован в  наличии

большой программы альтернативной службы.  И надо быть готовым к тому, что через

некоторое время  все  обслуживающие функции  будут  выполнять гражданские лица,

работающие по  контракту с  Министерством обороны.  Мне  необходимо,  чтобы как

можно большее число молодых людей прошло через горнило армии. Но, — Ярославичев

сделал  многозначительную  паузу,   —   это  произойдет  только  тогда,   когда

подавляющее большинство молодых людей  призывного возраста будет  очень  хотеть

надеть погоны солдата.

            Все опять переглянулись.  То,  о  чем говорил Его Величество,  пока

выглядело не очень реально,  но ведь эти слова сказаны человеком, который успел

уже  доказать всему миру,  что  любые нереальные вещи в  его руках очень быстро

становятся  самой  что  ни  на  есть  реальностью.  Ярославичев обвел  офицеров

внимательным взглядом:

            — Ну,  о чем вы думаете,  мне ясно,  но поймите, помимо превращения

армии в  эффективную военную силу,  перед которой в  ближайшие десять лет может

возникнуть совершенно конкретная задача, я ставлю перед Вооруженными силами еще

одну,  не  менее  важную цель.  По  моим  расчетам,  через какие-то  три-четыре

десятилетия человеческая цивилизация овладеет технологиями,  позволяющими выйти

на  уровень космической экспансии.  Но вот будет ли кому их использовать?  Наша

Империя только  тогда  будет  иметь  потенциал,  необходимый для  решения задач

внеземной экспансии,  когда подавляющая часть ее  социально активного населения

будет  обладать особым  —  я  бы  назвал его  активно-экспансионистским,  типом

мышления,  а  сформировать его проще,  да,  пожалуй,  и эффективнее всего можно

именно в условиях армейской службы. Люди, не прошедшие армейскую школу, вряд ли

будут  положительно  относиться  и   к  идеям  освоения  космоса.   Они  скорее

предпочтут,  чтобы правительство и Император сосредоточили затрачиваемые на это

средства  на...  —  в  голосе  Ярославичева зазвучали  саркастические нотки,  —

разработке более удобных клизм,  грелок и  кресел-качалок либо на строительстве

шикарных отелей на  экзотических островах.  И  уж  конечно в  подобном обществе

найдется слишком мало желающих покидать уютную Землю и  отправляться в страшные

просторы космоса.  Так что от того, как мы с вами решим вторую задачу, зависит,

останется ли  человечество навечно пленником одной планеты или  впереди у  него

вся огромная Вселенная.

            Офицеры молчали,  однако взгляды,  которыми они обменивались,  были

весьма многозначительны.  Ну еще бы,  собрались поговорить о военной реформе, а

разговор зашел о таких вещах...

            —  И  потому кроме всего вышеперечисленного я  собираюсь довести до

сведения всего командного состава армии —  от сержанта и прапорщика до адмирала

и  генерал-полковника,  что  любые  действия,  направленные на  использование в

качестве бесплатной рабочей силы, я буду считать личным оскорблением.

            От этих слов на присутствующих повеяло таким холодом, что некоторые

поежились. В зале повисла напряженная тишина. И тут подал голос Ким:

            — А что это за Корпус пластунов?

            — Это — третья часть Вооруженных сил.  Самая боевая.  В том смысле,

что если остальные две части будут в  основном готовиться к  войне,  то  Корпус

пластунов будет  выполнять боевые задачи и  в  мирное время.  Это  будет что-то

вроде   французского   Иностранного   легиона.    Высокомобильное   соединение,

вооруженное  легким  оружием,   с  хорошей  парашютной  и  горной  подготовкой,

сформированное из людей, у которых, скажем так, на этом свете не так много тех,

кто по ним заплачет. В него будут приниматься иностранцы, лица без гражданства,

лица,  отбывающие наказание за  некоторые правонарушения...  словом,  те,  кому

жизненно необходим второй шанс.  И кто готов поставить на кон собственную кровь

и  даже собственную жизнь ради того,  чтобы его  получить.  Мы  им  дадим такую

возможность.  Тем,  кто выживет и кто докажет, что достоин этого второго шанса.

По окончании контракта каждый выживший получит гражданство,  новое имя и  право

занести срок службы в  Корпусе в  пенсионный стаж в льготном порядке.  Пока его

численность планируется на  уровне  около  пятидесяти тысяч  человек,  то  есть

где-то восемь-десять бригад, но, если для такого количества людей будет слишком

мало задач,  мы его уменьшим...  — Его Величество секунду помедлил. — И просить

возглавить его я как раз хотел тебя, Ким...

            Разговор закончился далеко  за  полночь.  Перед  тем  как  покинуть

дворец,  все  офицеры получили по  пухлому конверту.  На  каждом  была  надпись

«Конфиденциально.   Сведения,   содержащиеся   в   конверте,   распространяются

владельцем конверта строго по личному усмотрению».  И  это тоже было в новинку.

Настолько, что многие очень долго выясняли у офицера, раздавшего пакеты, что же

действительно  означает  «...  по  личному  усмотрению»,  а  потом  отходили  с

ошеломленными лицами. Ну еще бы, с тех пор, как российские офицеры сталкивались

с такой степенью личного доверия, прошло уже не менее трех сотен лет.

            Когда они  уже  стояли на  крыльце,  к  Киму подошел нервно дымящий

сигареткой Пивень:

            —  Привет,  я  тебя сразу и  не узнал,  в штатском-то...  Ким пожал

протянутую руку и хмыкнул:

            — Бывает.

            Пивень затянулся и выпустил колечко дыма.

            — Да-а-а, дела-а-а. Ким молча кивнул.

            —  Как  думаешь,  получится?  Все-таки это такой скачок.  —  Пивень

принялся перечислять:  —  Время полевого развертывания Вооруженных сил — четыре

часа,  средняя скорость марша  —  шестьдесят километров в  час,  четырехкратное

снижение заметности частей и  подразделений в радиолокационном,  инфракрасном и

оптическом диапазоне...

            Ким снова пожал плечами:

            —  При  существующем уровне  вооружения и  техники,  а  особенно  с

нынешней  системой  обучения  и  комплектования —  нет,  а  в  принципе...  Его

Величество уже не раз удивлял людей, настроенных не менее скептически, чем мы с

вами, почему бы ему не проделать это еще раз?

            Тут подошли машины, и они расстались.

           

            6

           

            Клайд  стоял  у  окна  и  смотрел  на  Москву.   С  верхнего  этажа

центрального блока комплекса посольских зданий город был  виден как на  ладони.

Ну,  если и не весь,  то его часть, вполне достаточная для того, чтобы получить

ту  толику визуальной информации (этакий визуальный отпечаток),  которой ему не

хватало  для  завершения эмпирического анализа изменений,  произошедших с  этой

страной за  последние пять-семь  лет.  Поскольку фактологического материала для

любого другого вида  анализа было  предостаточно.  И  результаты этого  анализа

говорили,  вернее,  даже  кричали  об  одном.  Страна,  последние несколько лет

носящая гордое название Российской империи,  изменилась.  Причем настолько, что

это просто бросалось в глаза.  И эти изменения были так стремительны, что порой

у  Клайда возникши ассоциация с  русалкой или,  скажем,  кентавром.  Не столько

из-за  сказочности этих образов (хотя и  это имело место),  сколько из-за того,

что в  них совместились вещи,  в природе несовместимые,  и,  главное,  уж очень

привлекательный получился результат.  Даже несмотря на  некоторые резавшие глаз

детали.  Клайд  повернул  голову  и  переместил взгляд  от  древнего  Кремля  к

видневшемуся на  горизонте  комплексу  небоскребов Московского делового  центра

(русские  последнее  время   массово  и   демонстративно  избегали  употреблять

англоязычные термины).

            Да-а-а,  приметы нового,  не просто современного,  а практически не

доступного пока еще ни одной другой стране,  переплетались не только с древними

памятниками (что было вполне естественно для  страны с  тысячелетней историей),

но и  с  поразительными приметами былой отсталости.  Скажем,  в  одном и том же

транспортном потоке  все  еще  можно  было  увидеть  автомобили  давно  уже  не

существующей марки  «Москвич» производства семидесятых годов  прошлого  века  и

новые электрические «корнеты» и  «Волги-империалы»,  в Штатах разлетавшиеся как

горячие пирожки.  И  не только в Штатах.  В Европе за русскими авто выстроились

очереди  длиной  в  несколько  лет.   Западные  аналоги  русских  двигателей  и

электронных систем хотя и  не  особо уступали русским в  качестве,  но пока еще

стоили в  два-три раза дороже,  а  поставки комплектующих из России на западный

рынок были ограничены мощностью их собственных автосборочных производств,  хотя

она и  росла как на  дрожжах.  Точно так же,  практически монополизировав рынок

глобальных евразийских перевозок,  региональные перевозки  русские  оставили  в

ведении железных дорог,  по которым все еще бегали архаичные тепловозы. И такая

картина наблюдалась по  всей стране.  Впрочем,  все  это было вполне объяснимо.

Русские шли давно известным путем,  которым уже прошло немало стран,  например,

Франция  Наполеона,   Германия  Бисмарка  или  сама  Россия  при  своем  первом

императоре  Петре  Великом,  —  глобальный рывок  по  нескольким стратегическим

направлениям при довольно заметном отставании по большинству второстепенных. Ни

одна  страна  мира  не  обладала  и,   вероятно,  никогда  не  сможет  обладать

возможностями одномоментно модернизировать ВСЕ технологические процессы. Что-то

всегда отодвигается на тот момент, когда первый рывок в каких-то стратегических

областях будет завершен,  и  тогда высвободившиеся кадровые,  финансовые и иные

ресурсы можно будет направить на ликвидацию отставания там, где оно не является

стратегическим.  Кстати,  большинство аналитиков до  сих пор охватывала оторопь

при мысли о том, по скольким направлениям русским удалось сделать рывок сразу.

            За  спиной тихо  зашипел пневмозамок,  Клайд обернулся.  В  кабинет

величественно вплыл мистер Рей-нард. Да-да, именно так, мистер Рейнард. Не Джо,

не  господин директор Центрального разведывательного управления США,  а  именно

мистер  Рейнард.   Во  всяком  случае,  для  Клайда.  Заметив  Клайда,  Рейнард

поморщился,  но  из-за  его  спины уже  слышался рокочущий голос шефа,  поэтому

Рейнард молча повернулся на каблуках и  проследовал к бару.  Спустя мгновение в

кабинет вошел шеф, на ходу что-то продолжая объяснять Стрентону.

            — А, Клайд, ты уже здесь, прекрасно!

            Клайд внутренне изумился.  Похоже,  шеф был в хорошем настроении. И

это  после всего,  что  они  здесь увидели!  На  него лично все это,  наоборот,

произвело гнетущее впечатление.

            Они прибыли в  Москву три дня назад.  На  очередной саммит «Большой

восьмерки».  И  это было крайне необычно.  В смысле — место проведения саммита.

После неоднократных громких фиаско политики вооруженной «защиты малых народов»,

когда  на  карте  Европы  появилось  несколько  разложившихся и  испражняющихся

наркотиками и  нелегалами самого  криминального пошиба  анклавов  типа  Косово,

движение «антиглобалистов» окрепло и  расширилось настолько,  что в парламентах

нескольких   наиболее   «продвинутых»  стран   даже   появились   фракции   его

представителей.  Что,  впрочем,  совершенно не умерило пыл «экстремалов». Более

того,  их  ряды  существенно выросли,  поскольку наличие парламентариев придало

движению  антиглобалистов  некую   респектабельность,   затянув  в   орбиту  их

деятельности еще  более  широкие массы молодежи.  В  свою  очередь «экстремалы»

прекрасно  вписывались  в  сложившуюся  систему,  обеспечивая  «парламентариям»

крайне широкую рекламу, пусть по большей части и скандальную. Впрочем, это тоже

было  в  тему,  поскольку заметная часть «парламентариев» получила свои  теплые

места под лозунгом того,  что без парламентского представительства это движение

неминуемо  погрузится окончательно в  пучину  экстремизма,  а  они-де,  получив

официальный  статус,   смогут  и  представлять  интересы  «антиглобалистов»  и,

являясь,   так  сказать,   их  соратниками  по  борьбе,   в  определенной  мере

контролировать их наиболее экстремистское крыло.  Все это привело к тому, что у

полиции  большинства «цивилизованных» стран  оказались совершенно связаны руки,

поскольку любые  насильственные действия против антиглобалистов-экстремалов тут

же  вызывали  вал  возмущенных выступлений,  парламентских запросов  и  гневных

интервью.

            Короче,  просвещенная Европа в  очередной раз  подняла лапки  перед

экстремизмом.  Так  что,  дабы  не  дразнить  гусей,  последние  пятнадцать лет

подобные саммиты проводились в  самых глухих уголках,  отделенных от  остальных

частей принимающей стороны высокими горами, густыми лесами или широкими реками.

Впрочем,  это обеспечивало комфортные условия только для руководителей «Большой

восьмерки»,  а  близлежащим городам  (а  последние лет  пять  и  столицам тоже)

доставалось изрядно.  Вот почему,  когда русские объявили, что очередной саммит

пройдет  в  Москве,  это  произвело  эффект  разорвавшейся бомбы.  Еще  большее

удивление вызвало то,  что русские не — выказали ни малейшего намерения стянуть

в свою столицу дополнительные полицейские силы или,  как у них это было принято

раньше,  задействовать воинские части. Новый глава русской Императорской службы

безопасности заявил,  что вполне доверяет штатным правоохранительным структурам

столицы,  а также «добровольным объединениям граждан». Как потом выяснилось, он

имел  в  виду  стрелковые клубы  Национальной стрелковой ассоциации,  возникшие

после того,  как русские либерализовали торговлю оружием.  По  их закону купить

оружие  мог  только  член  подобного  клуба,  уплачивающий взносы  и  регулярно

проходящий тренировки.  Так что,  в отличие от других стран,  количество людей,

имеющих оружие,  но  не умеющих им пользоваться,  в  России стремилось к  нулю.

Конечно,  с  этими клубами тоже не все сразу наладилось.  После принятия закона

существенная часть подобных клубов тут же попала под влияние криминалитета или,

как выяснилось, даже была создана на его деньги.

            Но русские правоохранительные органы сработали неожиданно четко, за

малейшую  провинность  впаивая  руководителям  и   владельцам  подобных  клубов

организацию  банд  и  незаконных  вооруженных формирований и  безжалостно лишая

лицензии ни в чем особо не виноватых,  но замеченных в связях с криминалитетом.

Так  что криминальные боссы быстро поняли,  что с  оружейными клубами повторить

тот же финт,  что удался с частными охранными фирмами,  на этот раз выйдет себе

дороже,  и быстренько умыли руки.  И теперь эти клубы являлись настоящей опорой

правоохранительных  структур,   что   было  тем   более  объяснимо,   поскольку

председателями и  инструкторами в  таких  клубах чаще  всего становились бывшие

офицеры правоохранительных органов и Вооруженных сил Империи. Так что, несмотря

на скептическое отношение Рейнарда (а на что,  имеющее отношение к России,  он,

скажите мне,  смотрел не скептически?),  Клайд считал это не такой уж и  пустой

затеей.  О  чем не преминул заявить Президенту.  И пока что все говорило за то,

что был прав именно он,  а  не  Рейнард (что,  естественно,  не  добавляло тому

хорошего настроения).

            — Слышал последние новости,  Клайд? Только что передало Си-эн-эн. В

одном из  районов Москвы,  кажется,  он  называется Приесниа,  час назад прошли

массовые столкновения антиглобалистов с местным населением. Судя по всему, есть

многочисленные жертвы.  —  Шеф повернулся к  Рейнарду:  — Похоже,  старина,  ты

все-таки был прав.  —  Он подошел к бару и нацедил себе из сифона апельсинового

сока (это была одна из его маленьких слабостей).  — Ну и слава богу. А то я уже

начал раздражаться от того, что все как-то чересчур гладко проходит.

            Клайд вздохнул.  Похоже,  у  шефа уже  просто идефикс —  сделать из

России врага, который объединит Америку и подвигнет ее на новые свершения. Хотя

пока что  это  удавалось слабо.  Несмотря на  впечатляющие успехи в  экономике,

Россия  более  ничем  не  демонстрировала свой  имперский  статус,  предпочитая

покорно  следовать в  фарватере международной политики,  творимой  единственной

мировой сверхдержавой.  Они сегодня имели больше проблем с Китаем, а если брать

«Большую восьмерку»,  то  с  Германией и  Японией,  чем с  Российской империей.

Русские   даже    согласились   обложить   свой   высокотехнологичный   экспорт

стопроцентной пошлиной,  чтобы не обрушивать европейские и  американские рынки,

хотя это уже не очень помогало. А отказаться от русских технологий уже никто не

мог, ибо это означало обречь себя на заметное отставание от конкурентов.

            — Кстати,  сейчас будут русские новости. Посмотрим, как они осветят

свой провал.

            По мнению Клайда,  даже если сообщения о  жертвах окажутся правдой,

одно  происшествие совершенно не  следует  расценивать как  провал.  Во  всяком

случае, на фоне того, что творилось в Париже во время прошлого саммита. Хотя та

встреча проходила в  тщательно охраняемом горном туристском комплексе в Альпах,

на третий день несколько хорошо организованных банд «белых балахонов» буквально

разнесли Елисейские поля.  Однако  шефу,  похоже,  настоятельно требовался хоть

какой-то успех.  Вернее то,  что он сам бы посчитал успехом.  По мнению Клайда,

московский саммит прошел для Америки с не меньшим успехом,  чем все предыдущие.

Однако предыдущие были расценены как  безусловно успешные (может быть,  потому,

что  в  них  участвовали прежние президенты),  а  этот шеф  напрочь отказывался

считать таковым.

            — Ну что ж,  посмотрим.  — Стрентон щелкнул дистанционным пультом и

уселся в  кресло рядом с  Президентом.  На экране замелькала заставка,  а затем

появилось милое лицо русской комментаторши.  Как  они  и  ожидали,  сообщение о

столкновениях пошло в самом начале программы.  Но несколько отличалось от того,

что прошло по Си-эн-эн.  Во-первых,  жертв не было,  были пострадавшие. Причем,

согласно  переданной информации,  большинство пострадавших оказалось из  «белых

балахонов».  Как  следовало из  сообщения,  после  того  как  загорелись первые

машины,   жители   окрестных   домов   кинулись   на   улицу   и   совместно  с

присоединившимися к  ним прохожими хорошенько отмутузили налетчиков,  не  желая

ничего слышать о  благородстве их  целей  и  возвышенности пропагандируемых ими

идей.  И,  судя по  показанным кадрам,  слегка увлеклись.  Так  что подъехавшую

милицию «активисты» встретили как  сошедших с  небес  посланцев господа.  Около

двух  десятков  «белых  балахонов» в  настоящее время  находились в  больницах,

остальным медицинская помощь  была  оказана  на  месте.  После  чего  они  были

препровождены в милицию,  где сейчас полным ходом шло разбирательство по поводу

того,  кто кого или что бил и что жег.  Во-вторых,  оказалось, что столкновение

было не одно,  а как минимум шесть. То есть антиглобалисты оказались верны себе

и собирались повторить парижский вариант.

            Причем в  двух последних случаях пострадавших практически не  было.

Ибо  сразу  после  сообщений о  попытках  погромов  русские  ринулись на  улицы

буквально толпами и двум последним бандам даже не дали разгуляться, так что там

дело закончилось всего лишь разбитыми стеклами у нескольких машин и пары-тройки

витрин,  а  также  несколькими синяками  и  получасовым стоянием на  коленях  с

заложенными  за  голову  руками  для  «белобалахонников».   В  конце  репортажа

комментаторша  с  удовлетворением заявила,  что  ущерб  всем  пострадавшим  уже

выплачен страховыми компаниями, которые срочно направили своих представителей в

правоохранительные органы,  дабы установить виновников сего ущерба и взыскать с

них  убытки.  А  поскольку,  согласно  российскому  законодательству,  ни  один

иностранец не мог покинуть пределов страны,  не возместив полностью причиненный

ущерб,  было похоже, что поход этих ребят на Россию закончится для них не менее

чем  полугодичным благотворным трудом по  уборке улиц русских городов и  обочин

русских   автострад.    Затем    пошли    кадры    открытия   нового    участка

центральноазиатской  хорды  магнитодинамической дороги,  минутой  позже  прошел

сюжет о  новом фешенебельном отеле на Черноморском побережье,  а потом Стрентон

выключил телевизор. Шеф сидел с сумрачным лицом.

            Клайд  внутренне поморщился.  Нынешний Президент Соединенных Штатов

Америки был сыном известного ското-  и  нефтепромышленника из Техаса,  и  в его

семье издавна культивировались простые ковбойские нравы.  Так что,  несмотря на

довольно долгую ^и  вполне успешную политическую карьеру,  за время которой шеф

несколько  пообтесался,   овладел  кое-какими   приемами  политической  борьбы,

научился  находить  компромиссы,  он  по-прежнему  оставался по  большому счету

простым техасским деревенским парнем.  Может,  именно оттого,  что он оставался

простым техасским деревенским парнем,  его политическая карьера и сложилась так

успешно.   Ибо   его   избиратели  как  раз  и   хотели  видеть  сначала  своим

конгрессменом,  потом сенатором,  затем губернатором,  а  теперь и  Президентом

именно такого простого,  своего в  доску парня.  Причем эта  его  простота была

совершенно не  наигранной.  Возможно,  по  этой  причине избиратели столь часто

предпочитали именно его,  отказывая в  доверии тем,  кто  не  был,  а  старался

казаться простым техасским (айовским,  мичиганским,  аризонским...) парнем.  Но

иногда это напрягало.  Поскольку нельзя руководить страной,  да  что там,  всем

миром так, как рукодят техасским ранчо. А шеф ко всему подходил именно с такими

мерками.

            —  Короче,  пора  собираться и  валить домой.  Нечего здесь  больше

околачиваться.

            На   этот  раз   опешил  даже  Рейнард.   Несколько  мгновений  все

присутствующие молча пялились на побагровевшую физиономию Президента величайшей

державы мира, потом Стрентон осторожно произнес:

            —  Джо,  но  мы  не  можем  уехать  вот  так...  программа  саммита

согласована уже давно, и у тебя завтра двусторонняя встреча с.....

            —  Не знаю,  кто не может,  а  я  как раз могу.  Я в конце концов —

Президент Соединенных Штатов Америки. А ты — мой государственный секретарь. Вот

и придумай объяснение,  почему Президент больше не может торчать в этой поганой

стране,  а  должен  немедленно  возвратиться домой.  Так  что  занимайся  своей

работой,  а  я  буду заниматься своей.  — С этими словами шеф вскочил на ноги и

вылетел из кабинета.

            Трое  оставшихся  некоторое  время  молча  обдумывали произошедшее,

затем Стрентон с тяжелым вздохом повернулся к Клайду:

            — Вот что,  мой мальчик, тебе придется ехать с Джо. А мы с мистером

Рейнардом попытаемся немного сгладить это его... несколько поспешное решение.

            Клайд  кивнул,  невольно покосившись на  Рейнарда.  Да  уж,  им  со

стариной Стрентоном не позавидуешь.  И  дело даже не столько в том впечатлении,

которое  поспешный отъезд  шефа  произведет на  русского  Императора.  В  конце

концов,  несмотря на  все  свои успехи,  Россия пока еще всего лишь падчерица в

семье  восьми самых  могущественных стран  мира.  Сложнее будет  все  объяснить

остальным.  И  этот  поступок лишь  осложнит воплощение в  жизнь  мечты шефа  о

превращении России в  якобы  врага  Америки.  Ведь  тогда Россию должны считать

недругом и все американские союзники. Но ничего поделать было нельзя. Поскольку

существующая практически во  всех странах поговорка «упрям как  осел» в  Штатах

звучала так — «упрям как техасец». Одно можно было утверждать совершенно точно.

Если  раньше идея сделать из  России врага Америки скорее была навеяна шефу его

дедом,  еще помнящим времена,  когда именно так и было, то теперь она уже стала

его собственной.  И  это более не  имело никакого отношения ни  к  предвыборным

соображениям, ни к идее сплочения нации. Россия стала его личным врагом.

           

            7

           

            Этой  встречи  Видовнев ждал  очень  многого.  Вообще-то  последние

несколько лет судьба была к нему явно несправедлива.  Он,  человек,  стоявший у

самых  истоков демократических преобразований в  России,  первым  из  настоящих

демократов  сформировавший свою  парламентскую  фракцию  и  вот  уже  несколько

десятков  лет  являющийся ее  бессменным лидером,  оказался  задвинут на  самые

задворки  политического  процесса.   Даже  журналисты,  до  последнего  времени

продолжавшие интересоваться его мнением но различным вопросам, внезапно, как-то

все  разом,  словно  бы  забыли,  что  в  России (он  принципиально отказывался

именовать свою  страну Империей) есть такой опытный и  заслуженный политик.  Но

сейчас, похоже, настал его час.

            Внесение  в  Государственную думу  поправок  к  Закону  о  всеобщей

воинской обязанности и военной службе,  отменяющих отсрочки от службы,  а также

Приложения к нему, сокращающего список учебных заведений, в которых сохранялись

военные кафедры,  до одиннадцати институтов и университетов, произвело в стране

эффект разорвавшейся бомбы.  В  первый момент не  все даже поняли,  о  чем идет

речь.  И  только он,  Видовнев,  сразу сообразил,  что  эти зарвавшиеся военные

начали настоящую атаку на  демократию.  Взяв  слово,  он  выступил с  пламенной

речью,  которая была тут же транслирована всеми крупнейшими новостными каналами

мира.  Эта речь нашла своего благодарного слушателя. На следующий день студенты

крупнейших учебных заведений страны вышли на  улицы городов с  лозунгами «Долой

военщину!»  и  его портретами в  руках.  Видовнев появился на митинге студентов

МГУ,  на котором его выступления, как в старые добрые времена, ждали более пяти

десятков телекамер ведущих мировых каналов.  Его  следующая речь была еще более

страстной и  еще  более  успешной,  чем  предыдущая.  Через неделю студенческая

стачка  охватила большинство высших  учебных  заведений страны.  Улицы  городов

заполнили  толпы  протестующей  молодежи,   а  у  здания  Министерства  обороны

раскинулся»  палаточный  городок,   где   дневали   и   ночевали  представители

студенческих стачкомов из сорока городов страны.  Они пили пиво,  танцевали под

магнитофоны,  молодые студентки щеголяли голыми грудями, на которых красовалась

эмблема в виде автомата,  перечеркнутого жирной красной полосой, и лозунг: «Нет

—  военщине!»,  и дарили всем проходившим мимо бумажные цветы.  На Васильевском

спуске спешно сооружали огромную сцену для запланированного на  ночь с  субботы

на  воскресенье гигантского гала-концерта «Рок  против  военщины!»,  в  котором

согласились принять участие все самые популярные группы и исполнители страны (а

некоторые,  по слухам,  еще и  заплатили за участие).  И все это время Видовнев

мотался  по  митингам,  телевизионным круглым  столам  и  ток-шоу  и  выступал,

выступал,  выступал...  Некоторые парламентские фракции,  одни обрадованные,  а

другие —  испуганные масштабностью акций протеста,  поспешили урвать свой кусок

пирога,  также подняв даум и  забросав правительство,  Минобороны и  канцелярию

Императора тучей  запросов,  но  достичь успеха Видовнева не  смогли.  Он  стал

лицом, вождем, мессией протестующей молодежи.

            Но  время шло,  и  постепенно становилось все  яснее,  что  вся эта

шумиха не  приносит никакого существенного результата.  Мало  того,  через  две

недели  после  начала  массовых выступлений ректоров высших  учебных  заведений

собрали   на   совещание  в   Министерство  высшего  и   среднего  специального

образования,  где  как-то  совсем  по-будничному  были  обсуждены  практические

вопросы  реализации будущего закона.  В  бухгалтерии всех  вузов  пришли  новые

инструкции о  порядке  выплаты  выходных пособий офицерам ликвидируемых военных

кафедр.     Военкоматы    получили    уже    разработанные    и    утвержденные

организационно-штатным  управлением Минобороны инструкции о  порядке реализации

заявительного права альтернативной службы, а также солидно расширенный перечень

организаций  и  учреждений,  в  которых  эту  альтернативную службу  предстояло

проходить.   Из   всего  этого  можно  было   заключить,   что   первоначальные

предположения,  будто  этот  закон  был  наскоком  продавлен  генералами  через

канцелярию  Императора,  глубоко  ошибочны.  Закон  оказался  настолько  хорошо

проработан организационно,  что  сразу  стало  ясно  —  он  готовился  давно  и

тщательно.  К  тому же и массовые акции пошли на убыль.  Погуляв и пошалив пару

недель, большинство студентов вернулись в аудитории, тем более что на носу была

сессия.  И  это  в  одночасье  изменило  настроения парламентариев.  Запросы  и

возмущенные выступления как-то  быстро сошли  на  нет.  Более того,  поправки к

Закону  без  особых задержек прошли первое чтение.  Прибывший в  Думу  солидный

десант  офицеров  Минобороны  почти  два  дня  терпеливо  отвечал  на   вопросы

законодателей  как  в   зале  заседаний,   так  и   торча  часами  в  кабинетах

руководителей фракций и комитетов,  разъясняя,  доказывая, вычерчивая графики и

развешивая таблицы.

            Прохождение законопроектом первого чтения вызвало еще  один всплеск

массовых выступлений,  но  он  был чуть ли  не на порядок жиже первоначального.

Видовнев понял,  что его звездный час подходит к концу.  Он мотался с канала на

канал,   выступал,  обличал,  предостерегал,  но  предложений  поучаствовать  в

передачах приходило все меньше и меньше. Палаточный городок перед Министерством

обороны   по-прежнему  существовал,   и   гологрудые  студентки  все   так   же

демонстрировали свои «убеждения» прохожим, но это уже больше напоминало фарс. А

после того как  три  центральных канала показали «круглый стол» с  выпускниками

Терранского  университета,  во  время  которого  все  внезапно  вспомнили,  что

непременной традицией  этого  без  сомнения  лучшего  и  престижнейшего высшего

учебного  заведения  страны  является  то,  что  абсолютно все  его  выпускники

проходят службу в армии,  утверждения Видовнева, что служба в армии оглупляет и

отупляет,  стали выглядеть просто смешными.  Да  и  вообще практически все  его

аргументы  в   свете  того,   что   рассказали  терранцы,   полностью  утратили

убедительность  и   звучали  нелепо.   И   вот  в  печати  появилась  программа

реорганизации  Вооруженных  сил.  Видовнев  понял,  что  это,  образно  говоря,

последний гвоздь,  забитый в крышку его гроба.  И тогда он решился на отчаянный

шаг  —  объявил,  что требует личной встречи с  Императором,  во  время которой

попытается убедить его не совершать столь ошибочного, по его мнению, шага, а до

той  встречи  объявляет  бессрочную голодовку.  Но  и  этот  демарш  не  принес

сколь-нибудь ощутимого успеха.

            По   результатам  проведенных  исследований  общественного  мнения,

поступок  Видовнева одобрило только  пять  процентов населения.  Среди  лиц  не

старше двадцати пяти лет таковых нашлось чуть больше — двенадцать процентов,  а

большинство остальных считало,  что  Видный  (как  его  окрестили в  молодежной

среде) приборзел.  А вот процент негативно относящихся к новому варианту закона

резко упал —  в данной возрастной категории — с восьмидесяти до тридцати шести.

Причем даже  среди  тех,  кто  по-прежнему относился к  нему  негативно,  число

категорически не  приемлющих  составляло всего  три  процента,  остальные  были

настроены более спокойно.  Но  неожиданно для  всех спустя всего три  дня после

громкого заявления Видовнева Император объявил,  что готов с ним встретиться. И

рейтинг Видовнева тут же вновь подскочил.  В течение трех дней,  предшествующих

встрече,   он   успел  дать  два   десятка  интервью,   поучаствовать  в   пяти

информационно-аналитических программах и  выступить на организованном на скорую

руку  митинге  в  палаточном городке,  который  транслировался,  полностью  или

частично,  по  двадцати пяти каналам.  И  вот  теперь он  мерил шагами приемную

Императора,  ожидая,  когда наступит назначенное время.  Видовнев понимал,  что

должен выжать из  этой встречи все,  что  только возможно.  Ибо она может стать

либо его триумфом, либо его могилой...

            Встреча началась довольно благожелательно. Император предложил чаю,

спокойно и внимательно выслушал его пламенный монолог,  попутно прихлебывая чай

из своей чашки,  а  когда Видовнев начал повторяться и оттого слегка запинаться

(Видовнев слыл блестящим полемистом, но в этот раз собеседник просто слушал, не

споря  и  не  поддакивая),  отставил чашку и  вежливо поблагодарил за  «четко и

понятно изложенную точку зрения». А затем заговорил сам:

            — Понимаете, Григорий Натальевич, ваши аргументы просто блестящи. И

логические цепочки выстроены безупречно. Вы не правы только в одном — в базовом

постулате.  Дело в том, что обеспечение военной безопасности государства всегда

было и  до  сих  пор  остается основной,  базовой составляющей любой адекватной

государственной политики.  Другое дело,  что в современных условиях для решения

этой  задачи  не  всегда требуются именно военные средства.  Но,  к  сожалению,

убеждение,  бытующее среди некоторой части не  только нашего,  но  и  западного

общества,  особенно в  среде тех,  кого принято именовать интеллектуалами,  что

теперь так  будет всегда,  не  имеет под  собой никаких оснований.  Более того,

условия,  при  которых  возможно  решение  этой  задачи  невоенными средствами,

чрезвычайно  узки   и   специфичны,   непременно  требуют  наличия  в   системе

международных  отношений   государства  или   группы   государств,   обладающих

подавляющим военным превосходством, — тут Его Величество на мгновение прервался

и  добавил с  иронией:  —  либо такого или таких,  кого подавляющее большинство

остальных считают обладающими этим превосходством. Но разве в этом случае можно

говорить о полной безопасности для остальных?

            Видовнев вскинулся:

            —  Уж  не  хотите ли  вы  сказать,  что мы опять должны ввязаться в

военное противостояние с Америкой и всем цивилизованным миром?..

            Император вскинул руку:

            — Нет, что вы! Это было бы слишком... накладно и попросту глупо. Но

мы  должны достигнуть такого уровня,  при  котором любое государство,  каким бы

могущественным оно ни было,  прежде чем ввязываться в  конфликт с  нами,  очень

хорошо подумает и  тщательно подсчитает все возможные приобретения и убытки,  а

затем...  откажется от этой затеи.  К тому же если государство сильно не только

экономически,  но  и  с  военной стороны,  то  это не  только не  мешает,  но и

способствует решению многих  проблем невоенным путем.  Так  было  всегда и  так

есть. Военная мощь всегда была и остается не только основной, но и определяющей

гарантией  дипломатического  успеха.  Любая  дипломатическая  задача,  будь  то

миротворческая  миссия,   предложение  о   заключении  союза   или   просьба  о

предоставлении территории,  возможности пролета  через  воздушное  пространство

либо использовании каких-либо военных и  гражданских объектов для решения неких

задач  в  третьих  странах,  так  вот,  любая  дипломатическая задача  решается

наиболее быстро и  удачно,  если предлагающий и  просящий обладает внушительной

военной  мощью.   Экономическая  мощь  также  может  наличествовать,   но,  как

показывает история,  сама по себе она решаег далеко не все.  «Купить» можно, но

очень часто попытки «купить» приводят к результатам достаточно неожиданным и не

слишком приятным для покупающего.

            Видовнев попытался согнать кривую улыбку,  появившуюся на  его лице

при  первых  словах Его  Величества.  Он  совершенно не  ожидал от  Императора,

человека,  по его глубокому убеждению,  совершенно европейского по воспитанию и

образованию,  таких заявлений в  духе  махровой военщины совершенно сталинского

разлива.   В  его  сознании  подобные  заявления  были  прямым  производным  от

сталинского вопроса:

            «Ватикан —  сильное государство?  А сколько у него дивизий?»* В той

среде,   в   которой  он  вращался,   подобные  высказывания  считались  просто

неприличными. Либеральная интеллигенция, одним из признанных рупоров которой он

являлся,  как-то  предпочитала  не  замечать,  что  в  системе  «цивилизованных

западных ценностей», столь восторженно ими принятых и активно пропагандируемых,

нашлось место  не  только  силовым акциям  против Югославии и  некоторых других

государств,  сомнительным даже с точки зрения международного права, но и вполне

обычным атакам английских и  французских фрегатов и  сторожевиков на  испанские

рыболовные суда  в  районе,  в  котором испанцы испокон веку  ловили  рыбу,  но

который «внезапно» оказался спорным.

            —  Но  Ваше  Величество,  неужели вы  в  самом деле  считаете,  что

'основным приоритетом нашей экономической политики вновь должно стать,  — в его

голосе зазвучала издевка,  — «обеспечение обороноспособности нашей страны»?  Но

это  же  абсурд!  Обеспечить безопасность нашей  страны мы  сможем лишь  в  том

случае,  если  войдем  неотъемлемым звеном в  обновленную международную систему

безопасности,  создадим систему  договоров с  ведущими мировыми державами.  Это

гораздо  более  эффективный  и...   с  точки  зрения  экономики  намного  менее

обременительный путь.  Посмотрите,  как  быстро  американцам удалось  после  11

сентября  сформировать антитеррористическую коалицию!  —  Видовнев  запнулся и,

чуть понизив тон,  развел руками,  словно извиняясь.  — Нет,  я согласен,  наше

участие в ней было не столь успешным,  как ожидалось,  однако вспомните,  в тот

момент у власти в России находился выходец из КГБ.  Вот цивилизованные страны и

не рискнули пойти на более тесное сближение с нашей страной.  Уверен, если бы в

тот момент нашим президентом был кто-нибудь из либеральных политиков, результат

был бы  совершенно иной.  И  никаких воплей о  том,  что Россию «обманули» (это

слово он произнес,  презрительно скривив губы),  не было бы и  в помине.  — Тут

Видовнев, заметив признаки нетерпения на лице Его Величества, испугался, что он

вот-вот  его  перебьет и  не  даст  договорить,  а  потому выставил перед собой

ладонь,  как бы прося позволить ему закончить мысль.  —  Ведь посмотрите —  все

цивилизованные страны,  да и  большинство других,  в том числе и Россия,  очень

быстро и однозначно дали ответ на вопрос президента Буша: «Вы с нами или против

нас?» И это доказывает, что западная система коллективной безопасности блестяще

работает.

            Его Высочество кивнул,  словно соглашаясь,  и вздохнул. На лице его

отобразилось глубокое огорчение.

            — К сожалению,  этот факт,  по моему мнению,  лишний раз доказывает

другой, гораздо более древний постулат: «Все спешат стать на сторону сильного».

Союзники США с энтузиазмом стали на их сторону потому,  что, по большому счету,

США вполне могли обойтись и  без них.  И  обошлись.  Во всяком случае,  участие

союзников,  — Его Величество иронически усмехнулся,  — в «антитеррористической»

операции оказалось весьма условным даже на  первоначальном этапе,  а  уж потом,

когда пошли потери...  Впрочем, за что боролись — на то и напоролись. Сейчас им

приходится время  от  времени  утюжить бомбардировщиками те  страны  и  народы,

которые они так успешно «защищали» и «освобождали» от режимов, «поддерживаю ших

терроризм»,  чтобы хоть немного снизить вал наркотиков, буквально захлестнувший

«цивилизованные» страны.  Так что приведенный вами пример, по моему мнению, как

раз  опровергает  ваш  постулат,   поскольку  в   данном  случае  столь  быстро

сформировать антитеррористическую коалицию помогло  именно  наличие достаточной

военной мощи у ее лидера.  Вот только я не совсем уверен,  что,  если нападению

подвергнемся  мы,  помощь  «цивилизованного» мира  будет  столь  же  быстрой  и

единодушной. К тому же я не могу себе представить иных надежных гарантий, кроме

собственной достаточной военной мощи,  на  тот случай,  если в  один прекрасный

день  какому-либо  государству вдруг  вздумается  решить  какие-либо  возникшие

разногласия, продемонстрировав свое военное превосходство на нас.

            —  Значит,  опять — вероятный противник...  агрессивная сущность...

защитники отечества? — саркастически вопросил Видовнев.

            Император усмехнулся:

            — Да нет,  не все так печально и сурово.  Скорее: «Нас не тронешь —

мы не тронем...»,  и этого достаточно.  Так что уж извините, Закон, который вам

так не по нраву,  будет принят, и именно в том виде, в котором он представлен в

Думу. Я сделаю для этого все от меня зависящее.

            На этом аудиенция у Императора закончилась.

           

            8

           

            Неожиданности начались уже  на  сборном пункте.  Первым,  кого  они

увидели,  войдя за чугунную кованую решетку, оказался Бабл, который еще два дня

назад клялся и божился,  что уж ему-то «кирза» никак не светит. Дело в том, что

единственным результатом большой шумихи,  сопровождавшей принятие Закона, стала

поправка,  согласно  которой  студенты  высших  учебных  заведений,  получающие

именную стипендию,  имели право на отсрочку от призыва до конца обучения или до

того момента,  когда они этой именной стипендии лишатся,  и Бабл плел,  что его

пахан перетер с  кем-то в его институте и договорился,  что ему,  Баблу,  такую

стипендию дадут.  Но,  судя по унылой физиономии Бабла,  у пахана что-то там не

сработало и  Бабла забрили.  И  это  сразу же  слегка повысило всем настроение.

Затем был обед... Бабл, правда, кривил губу и говорил, что ананасы-де несвежие,

да и борща он не любит,  но чтоб в армейском рационе были ананасы!... Да и борщ

был такой, что ложка стояла. Впрочем, это, может, только тут...

            Затем прибыли «покупатели».  Кривого забрали сразу же —  еще бы,  у

него был  второй разряд по  боксу,  а  еще он  самостоятельно занимался кун-фу.

Остальных долго таскали из кабинета в  кабинет,  задавали разные глупые вопросы

типа:  «Почему в  Африке провода толще,  чем в  Европе?» Скунса совсем было уже

забрали, но дюжий майор, который положил на него глаз, напоследок загнал Скунса

на какую-то конструкцию из труб высотой метров в  пятнадцать,  которая высилась

во  дворе  сборного пункта,  и  там  Скунс облажался по  полной.  Потом,  почти

одновременно,  «купили» Дика и  Картавого.  Так  что к  вечеру от  их  компании

остались  только  Борька,   Скунс  и  Бабл.   Они  уже  совсем  было  собрались

располагаться на  ночлег,  как  вдруг на  горизонте возник коренастый капитан с

нашивками горного  стрелка и,  окинув  их  цепким  взглядом,  хмыкнул и  кивнул

стоявшему рядом прапорщику из военкоматских:

            — Ладно, подойдут.

            Как  видно,  с  точки  зрения  прапорщика это  было  слишком смелое

заявление,  но  он  с  нарочитой невозмутимостью пожал  плечами и  торжественно

вручил капитану три толстые папки с их личными делами.

            — Ну что ж, вам видней, — только и сказал он, после чего повернулся

и  скрылся  в  переплетениях лестниц и  коридоров.  Капитан еще  раз  хмыкнул и

энергично дернул рукой,  показывая,  что надо встать. Жест (да и весь капитан в

целом) был  очень выразителен.  Так  что все трое буквально взлетели со  своего

места. Капитан окинул их критическим взглядом и поморщился.

            —  Та-а-ак,  Толстый,  Дохлый и  Хитрожопый...  ну что ж,  домашние

мальчики, будем делать из вас дипломированных убийц.

            Через пять  минут они  уже  забрасывали вещи в  кузов раздолбанного

армейского грузовика, в котором находилось еще четверо призывников. Когда Скунс

забросил свой вещмешок, из глубины кузова раздался сиплый голос:

            — Ну ты,  урод,  разуй гляделки! — Над бортом свесилась здоровенная

откормленная рожа  типа  Гроба.  Рожа  окинула  три  съежившихся фигуры  наглым

взглядом и ухмыльнулась:  — Ладно,  уроды, че хвосты поджали, давайте сюда ваши

узлы. Жратва есть?

            По   мнению  всех   троих,   после  сегодняшнего  обеда  аппетит  у

нормального человека должен был  проявиться только где-то  к  утру,  если не  к

следующему обеду,  ну да у каждого свои представления о плотном обеде...  Когда

они  забрались в  кузов,  толстомордый уже развязал вещмешок Скунса и  деловито

рылся в нем. Выудив кусок копченого сала, он довольно осклабился:

            — Ого, копченое...

            Тут из угла,  где сидели остальные немногочисленные обитатели этого

обширного кузова, раздался спокойный голос:

            —  Мне  кажется,  тебе  лучше  положить все  на  место и  аккуратно

завязать мешок.

            Толстомордый,  уже нацелившийся зубами на край шмата, даже замер от

такой наглости:

            — Чего-о-о?

            —  Странно...  —  лениво произнес голос из угла.  —  Как ты с такой

глухней прошел медкомиссию?

            Толстомордый несколько  мгновений настороженно вглядывался в  угол,

но никто из троих сидящих не производил впечатление крутого мэна.

            — Кто это сказал?

            Ответил самый худенький из троих:

            — Я.

            Толстомордый смерил его презрительным взглядом:

            — А если я тебе сейчас рыло сверну?

            Худенький усмехнулся, наклонился к своему вещмешку и выудил из него

мелкую тарелку из  нержавейки.  Бросив на толстомордого насмешливый взгляд,  он

одним движением рук скатал ее в трубку и протянул толстомордому:

            — Сначала разогни.

            Толстомордый ошалело уставился на тарелку, протянул руку, осторожно

взял ее, напрягся, но та даже не дрогнула. Он побагровел, отдал тарелку назад и

суетливо сунул сало обратно в мешок.

            — Да ладно, я ж ниче...

            Худенький с той же улыбочкой разогнул тарелку и спрятал.

            —  Вот  я  и  говорю,  что  ТАК лучше.  В  этот момент из-за  борта

послышался голос капитана:

            — Ну что, все устроились?

            Сидящие  в   кузове   одновременно  посмотрели  на   худенького  Он

внимательно взглянул на спутников и ответил.

            — Да.

            — Ну тогда двинули на аэродром

            И грузовик, урча мотором, выехал за ворота...

            Первый месяц запомнился довольно смутно.  Два  первых дня  в  части

были заполнены тем, что они сдавали кучу всяких анализов, причем на этот раз их

проверяли почти как  космонавтов —  гоняли на  тренажерах,  заставляли дышать в

трубку,  брали кровь из вены,  а  на второй день даже повезли в госпиталь,  где

засунули в  какую-то камеру и просветили насквозь все кишки.  Впрочем,  судя по

тому,   что  все  коридоры  госпиталя  были  забиты  подобными  им   стрижеными

призывниками,  это  обследование было стандартной процедурой.  А  затем начался

ад...

            К присяге от Бабла осталась половина.  Борька никогда не думал, что

за полтора месяца с человека можно согнать столько сала.  Но гоняли их дай бог.

Утро начиналось с  получасовой зарядки,  которую,  по сравнению с  тем,  что им

предстояло днем,  можно было  считать легкой разминкой.  На  третий день  Бабл,

кривя губы, продемонстрировал сержанту кровавые мозоли на пальцах ног. Тот даже

удивился'

            — Как это ты? Вроде обувь как у всех, по размеру...

            Скунс с  Борькой знали,  что  еще вчера после обеда Бабл специально

запихнул в башмаки комки ветоши и весь вечер мучился, ожидая, пока предпринятые

меры принесут нужный результат. Сержант покачал головой:

            —  Ну  ладно,  пойдем  в  санчасть —  Он  окинул  быстрым  взглядом

отделение, споро заправлявшее постели, и крикнул: — Игорь, остаешься старшим.

            Игорем звали того жилистого,  худенького паренька,  который обломал

толстомордого в кузове грузовика.  Толстомордого они больше не видели,  хотя он

тоже служил в  их бригаде.  Игорь был немножко старше их,  потому что уже успел

закончить Терранский университет.  Это учебное заведение было единственным, чьи

студенты получили право призываться в  армию лишь после окончания обучения,  но

это было не более чем сохранение традиции,  поскольку и  до принятия закона ВСЕ

выпускники-терранцы шли служить.

            Спустя  полчаса  они  вернулись  из  санчасти.  Бабл  страдальчески

морщился и  демонстративно хромал.  Отделение как  раз уже высыпало на  улицу и

ожидало команды на  построение,  чтобы идти  на  завтрак.  Сержант окинул своих

орлов каким-то странным взглядом и приказал:

            — Борис,  Николай, бегом в расположение. Взять носилки. Наш товарищ

ранен,  поэтому сегодня нам  придется помочь ему  с  передвижением.  —  Сержант

хмыкнул.  — Заодно проверим и уровень физической выносливости нашего отделения.

У  нас перед обедом —  физподготовка,  и на сегодня,  как я знаю,  запланирован

кросс на три километра.

            —  Это что,  мы его три километра на себе волочь будем?  —  взвился

Скунс. Сержант усмехнулся:

            — Ну,  это уже перед самым обедом, а до того на всех занятиях тоже.

— Сержант обвел глазами отделение.  — Первая пара — я и Игорь, потом нас меняют

Борис и Николай, потом остальные. Все понятно?

            Все согласно кивнули,  но спустя минуту Скунс наклонился к  Баблу и

прошептал ему на ухо:

            — Ну, толстый, если ты немедленно не выздоровеешь и не поскачешь на

своих ножках, я тебе это припомню.

            Бабл счел за лучшее выздороветь и всю дорогу порывался поскакать на

своих ножках, но сержант был непреклонен.

            —  Нет,  доктор  сказал,  что  минимум до  вечера  твои  ноги  надо

подержать в покое.

            А когда Бабл заикнулся,  что он-де может просто посидеть в уголочке

в казарме до вечера, сержант сурово нахмурился и резко мотнул головой:

            —  Даже и  не заикайся об этом,  парень.  Наша учеба —  это бой,  а

горные стрелки никогда не  бросают своих в  бою.  Как бы  ни было тяжело.  Так,

орлы?

            Заморенные орлы вяло кивнули.

            Сразу после обеда Бабл,  которого уже скорчило от  бросаемых в  его

сторону злых взглядов,  помчался в  санчасть и  неизвестно как,  но умолил-таки

доктора выдать  ему  справку,  что  он  «по  состоянию здоровья вполне способен

выдерживать средние нагрузки».  И  хотя ни один из них не рискнул бы назвать их

нагрузки «средними»,  по поводу Бабла никто не стал спорить.  Сержант изобразил

простодушное удивление:

            —  И как это ты так быстро выздоровел?  — однако тут же посерьезнел

и,  окинув взглядом куцый строй своего отделения,  спросил:  —  Ну,  орлы,  все

понятно?

            Строй рявкнул:

            — Так точно!

            —  То-то,  —  заметил сержант.  —  На  всякую хитрую жопу есть сами

знаете что с винтом.  А любая плохо сделанная работа требует переделки. Так что

в воскресенье весь сегодняшний курс пройдем по новой.

            Когда на присягу приехали родители Бабла,  его мать, обнаружив сына

сильно уменьшившимся в  объеме,  прорвалась к  командиру бригады и закатила ему

скандал.  Но тот молча выслушал визгливый монолог рассерженной родительницы,  а

затем  выложил перед ней  результата медицинского обследования призывника Бабла

(то  есть на  обложке папки,  естественно,  значилась его настоящая фамилия) и,

пригласив начмеда,  коротко рассказал,  что ее  сын страдал ожирением на  грани

первой и  второй стадии,  отчего у такого молодого парня уже начали проявляться

изменения в  сердечно-сосудистой системе,  а  также  чем  еще  ему  грозило  бы

дальнейшее развитие событий в  этом  направлении.  После  получасового диалога,

двух чашек чая с  пирожными,  а  также ознакомления с  солдатским меню разговор

перешел уже  совершенно в  другую плоскость.  И  маман Бабла уехала из  бригады

совершенно очарованная ее командиром.

            После  присяги  они  переехали  из  карантинной зоны  в  постоянные

казармы.  Те были попросторнее, да и вспомогательных помещений было не в пример

больше.  На  роту был даже свой тренажерный зал.  Нагрузки еще больше возросли.

Вечером они едва добирались до коек и засыпали мертвым сном,  не чуя ни рук, ни

ног.  Правда,  несмотря на возросшие нагрузки,  мышцы уже почти не ломило, да и

кормили их  как на  убой —  четыре раза в  день и  такими порциями,  что первые

двадцать минут после приема пищи тяжело было даже просто передвигаться на своих

двоих. Впрочем, все переваривалось всухую, поскольку в туалет «по большому» они

ходили дай бог два раза в неделю. Сержант по этому поводу говорил:

            — Для того чтобы что-то хорошо сделать, надо и хорошо попотеть. Без

пота — нет работы.

            К  исходу ноября все (даже Бабл) уже подтягивались не  менее чем по

десять раз,  а  пробежать «пятерку» за двадцать восемь минут в  снаряжении и  с

автоматом было как-то  в  порядке вещей.  Совершенно освоившийся Бабл уже начал

потихоньку покрикивать на пацанов-уборщиков из числа альтернативщиков,  которых

между  собой  именовали «дворниками»,  но  тут  судьба  подложила им  очередную

свинью. Под названием «Горная подготовка»…

            К   апрелю  у   каждого  на   груди  уже   висело  по   три  значка

военно-спортивной классификации:  «Стрелок-отличник» (у  кого второго,  у  кого

третьего класса),  «Рейнджер-разведчик» (у  всех  третий  класс) и  «Альпийский

стрелок» (тоже третий), но все уже прикидывали дырку для четвертого, потому как

закончили только  что  теоретический курс  парашютной подготовки и  занятия  на

тренажерах. Сержант по этому поводу говорил:

            —  Не  ищите легкой жизни,  пацаны,  ищите жизнь интересную.  Самой

сладкой окажется та жизнь, которую потом, когда тебе уже ничего не будет нужно,

кроме кефира и грелки под зад, будет приятно вспоминать.

            Практические прыжки начались после  майских.  Когда их  привезли на

аэродром в  первый раз,  там  уже  находилось больше тысячи таких же,  как они,

«рядовых переменного состава» из других частей. Поэтому им пришлось ждать своей

очереди. И там Бабл разговорился с Игорем:

            — ... слушай, а почему вы, терранцы, всегда шли в армию? Даже когда

этого можно было не делать. Игорь усмехнулся:

            — А чем тебе не нравится армия?

            Бабл слегка смутился:

            — Нет,  ну сейчас все клево,  но,  как мне рассказывал старший брат

моей Аньки,  они тут занимались совсем не тем,  чем мы,  а больше ямы копали да

плац подметали. И дедовщина была страшная. Первые полгода он ни разу даже не ел

досыта. И вообще...

            — Ну, вполне возможно, он тебя просто пугал, даже тогда не все было

так плохо, но дело совсем не в этом. — Игорь сорвал травинку, пожевал кончик.

            — Наш университет не такой,  как все, особенный. В нем очень тяжело

учиться.  Но  то,  что  он  дает...  понимаешь,  нас  по  большей части учат не

профессии.

            — А чему? — удивился Бабл.

            —  Да нет,  профессии тоже,  — рассмеялся Игорь,  — просто нас учат

профессии немножко по-другому,  не так,  как в большинстве других вузов.  Везде

учат  по  большей  части,  как  стать  хорошим  инженером,  химиком  или,  там,

программистом.  То есть как протекает тот или иной химический процесс,  какие в

нем  используются ингредиенты,  присадки,  какой  должна  быть  хорошая машина,

какого типа у нее должен быть двигатель,  какие колеса, подшипники и так далее.

А  нас учат немножко не этому.  —  Он в  раздумье посмотрел на шумный аэродром,

потом на Бабла.  — Ну вот представь,  ты приходишь на завод, в фирму, компанию.

Там  работают люди,  разные —  один  хороший работник,  другой алкаш,  третий в

общем-то ничего,  но вот в данный момент у него большие проблемы в семье... Так

вот,  нас учат тому,  как выдать нужный продукт,  не  важно какой —  химический

реактив, автомобиль, корабль, компьютерную программу с этими людьми. Ведь можно

взять отличный проект, но загубить его дерьмовым исполнением. Вот именно работа

с  людьми и  составляет основу нашего обучения.  А специальные знания,  навыки,

профессиональные приемы — это тоже важно,  но уже вторично. Во всяком случае, в

нашем университете.

            Бабл задумался, потупившись, потом вновь вскинул глаза на Игоря:

            — Ну и что? Армия-то здесь при чем? Игорь усмехнулся:

            —  А  ты  знаешь более подходящее место для  практического освоения

таких навыков?

            Бабл замер, пораженный таким оборотом, потом медленно кивнул:

            — Ты прав.

            —  Ну вот все и выяснилось,  — заключил — Игорь.  — Ладно,  пойдем.

Пора надевать парашюты, до построения осталось полторы минуты.

            В  середине июля  бригаду перебросили на  Красноярские полигоны для

практических  тренингов  и  заключительного учения.  Бабл  со  Скунсом  сначала

обрадовались,  потому что,  как  писал им  Картавый,  который служил в  седьмом

учебном бронекавалерийском, их полк тоже перебрасывали на эти полигоны, но, как

объяснил им сержант, Красноярские полигоны занимали такую громадную территорию,

что вероятность их  встречи с  Картавым была практически равна нулю.  Тем более

что  он  служил в  бронекавалерийском,  а  учебные поля танкистов располагались

много  севернее  полигонов для  горнострелков.  Впрочем,  этот  факт  особо  не

испортил  им  настроение  —  тем  интереснее будет  встретиться после  дембеля.

Сложнее было  с  итоговым учением.  Этого учения побаивались,  поскольку ходили

слухи,  что  практическим противником  будут  «волкодавы»  из  сил  постоянного

состава. Сержант, правда, подбадривал:

            —  Но боись,  мужики,  я шесть лет отслужил во втором Нижегородском

гусарском полку и могу сказать, что теперь вы будете крепким орешком для любого

противника.

            За   полтора  месяца  они  загорели  дочерна,   сожгли  по  «цинку»

(*Оцинкованный ящик для  хранения патронов) патронов и  отмахали сотен по  пять

километров по  красноярской тайге.  У  них  уже  и  раньше  случались выходы на

выживание, даже зимой. Один раз они провели в горах почти полторы недели. Скунс

как-то  сорвался в  пропасть на  одном из  переходов,  и  Бабл  удержал его  на

страховочном тросе,  успев вогнать альпинистский крюк в расселину и вцепиться в

него обеими руками.  Скунса тогда здорово приложило о  скалу,  но  он  достойно

дотерпел до конца полевого выхода и только по прибытии пошел в санчасть. Доктор

тогда дал  ему  большой нагоняй и  тут  же  загнал в  госпиталь,  из  которого,

впрочем,  Скунс  благополучно сбежал через неделю.  А  потом на  коленях умолил

доктора  выпустить его,  мол,  «со  своими» он  выздоровеет намного быстрее,  и

напрягаться не  будет,  и  вообще  каждый  день  будет  являться  на  осмотр  и

перевязку.  Однако то,  через что им  пришлось пройти здесь,  было не в  пример

круче.

            К  середине августа они уже выполнили первый разряд по  парашютному

спорту,  а  на  груди  Борьки  и  Игоря  сверкали  значки  «Стрелок-снайпер»  и

«Стрелок-мастер».  Это означало, что они не только отлично стреляют, но и Змеют

делать это  из  любого вида оружия,  состоящего на  вооружении горно-стрелковой

бригады  —  от  автоматов до  танковых  пушек  и  зенитных ракетных комплексов.

Заполучить такой  значок  хотелось многим,  но  сержант быстро охладил их  пыл,

заявив,  что кроме желания надо еще иметь и способности.  А таковые наблюдаются

только у  двоих  из  всего отделения.  Впрочем,  у  Игоря оказались способности

практически к  любому виду обучения.  Но  когда Борька спросил его,  почему он,

например,  не  стал еще и  «Мастером-водителем» или «Мастером-техником»,  Игорь

лишь пожал плечами:

            — А зачем?  Я все равно не собираюсь быть военным.  Так что не вижу

особого смысла в  том,  чтобы осваивать все  воинские специальности.  Здесь,  —

Игорь похлопал себя по темечку,  — надо оставить место и для того дела, которым

собираюсь заниматься существенно дольше, чем службой, а я намерен освоить его в

совершенстве.

            Итоговое учение началось двадцать второго.  Их  подняли «в  ружье»,

загрузили в  самолет и  выбросили у  черта на куличках в глухой тайге.  За трое

суток они преодолели почти семьдесят километров по горам, оврагам и бурелому и,

выйдя к  левой границе полигона,  с  ходу вступили в бой.  Атака на противника,

оборонявшегося  на  подготовленной  позиции,  длилась  почти  двое  суток.  Они

атаковали в  третьем эшелоне (два  первых  были  выбиты практически подчистую).

Отделение потеряло  троих  (Скунсу  желатино-шелковым  шаром-маркером  чуть  не

вывернуло челюсть,  а  еще  двоих  накрыло  близким  разрывом  водно-дисперсной

гранаты,  отчего лица у  них  превратились в  сплошной синяк),  но  позицию они

взяли.  Потом было торжественное построение,  подведение итогов и возвращение в

расположение.  Когда они вернулись в родные казармы,  из-за карантинного забора

на  них  испуганно пялили  глазенки ребята  нового призыва.  Бабл  остановился,

минуту разглядывал бесформенные фигуры молодняка,  потом согнул руку, посмотрел

на налитой бицепс,  туго обтянутый выгоревшим добела рукавом обмундирования,  и

удивленно произнес:

            — Неужели и я был таким же?

            И все невольно задумались.

            Вечером они  сидели в  курилке (это  просто так  называлось,  с  их

нагрузками  даже  заядлые  куряки  бросили  это  дело  в  первый  же  месяц)  и

неторопливо обсуждали  дальнейшие  планы.  Кто-то  собирался  продолжать учебу,

кто-то решил бросить это дело и завербоваться на север,  на генераторы,  кто-то

собирался пойти в  войска постоянного состава.  После итогового учения никто не

сомневался,  что они тоже кое-что могут. Но первое, что предстояло им всем, был

вояж по стране. Каждому отслужившему выдавался открытый месячный билет, так что

сразу  после  увольнения по  всей  стране должны были  покатить веселые команды

крепких,  дочерна загорелых молодых людей.  В  роте были ребята со  всех концов

страны — Питер,  Москва,  Брест,  Пинск, Курск, Нальчик, Хасавьюрт, Барановичи,

Екатеринбург, Новосибирск, Комсомольск, Находка... маршрут складывался на любой

вкус.

            Утром  пятого  сентября  их   впервые  не   разбудил  знакомый  рев

дневального.  Да  и  самого  дневального  на  месте  не  было.  Оружие,  лишнее

обмундирование и  тревожные  комплекты были  сданы  еще  вчера  в  обед.  Борис

проснулся оттого,  что рядом слышалось чье-то всхлипывание.  Он приоткрыл веки.

На соседней койке сидел Бабл и  горевал.  Борька несколько мгновений пялился на

этого  накачанного  мордоворота,   который  лишь  по   какому-то  недоразумению

продолжал носить имя Бабл, потом сел на кровати:

            — Эй, Бабл, ты чего?

            Тот сердито дернул плечом:

            — А-а-а,  не знаю.  Проснулся тут, посмотрел по сторонам на ребят и

вдруг такая тоска взяла...

            Борька  медленно  обвел  взором  просыпающуюся казарму  и  внезапно

почувствовал, как в душе поднимается тоска. Он горько вздохнул:

            — Ну вот и все, кончилась наша служба...

           

            Часть III

           

            КРЫЛЬЯ НАД МИРОМ

           

            1

           

            — Ирина Георгиевна, вас по третьему каналу...

            — Хорошо.  — Тучина согласно кивнула (хотя секретарь,  естественно,

не  могла  этого  видеть),  бросила взгляд в  зеркало,  легким движением ладони

поправила и  без того безупречную прическу,  потом нажала клавишу и повернулась

лицом  к  экрану.  Третий канал был  видеофицирован и,  кроме того,  оборудован

системой ЗАС  (*ЗАС  —  защитные системы связи)  ,  разработанной здесь  же,  в

Терранском университете. Такими системами были оснащены только сети Терранского

университета да  еще каналы,  используемые личной канцелярией Императора.  Даже

закрытые  сети  Минобороны,  Императорской службы  безопасности и  Министерства

внутренних дел еще не  имели такой системы защиты.  Так что на Земле было всего

несколько человек, которые могли позвонить ей по этому каналу.

            — Ирина, добрый день, рад тебя видеть. Тучина рассмеялась:

            —  Если бы  это  было так,  то  ты  был бы  здесь лично,  а  не  по

видеоканалу, Дмитрий. Ярославичев улыбнулся в ответ:

            — Увы, не всегда наши возможности совпадают с нашими желаниями.

            Обменявшись этими приветствиями, они оба посерьезнели.

            — Мы заканчиваем обработку данных об абитуриентах,  так что сегодня

вечером ты получишь полный отчет.

            Император кивнул:

            — Хорошо,  но сейчас мне срочно нужны сведения по программе «Вторая

родина».

            —  Минуточку.  —  Тучина повернулась к терминалу и,  набрав пароль,

вызвала  из  защищенной  директории  необходимую  информацию.  —  Изменений  по

сегодняшнему дню у меня пока нет, но на вчерашнее число расклад такой:

            Украина — шестьсот сорок человек;

            Литва — семьдесят пять;

            Болгария — двести двадцать три;

            Сербия — сто восемнадцать;

            Финляндия — восемьдесят шесть.

            — Значит,  с учетом второго,  третьего и четвертого курсов у нас по

Украине уже около двух тысяч человек... — Император задумался.

            Тучина молча ждала продолжения.

            —  Знаешь,  на  будущий год  по  всем  этим странам квоты оставляем

прежние,  но  пора расширять охват.  Насколько я  помню,  по  результатам ваших

исследований следующими на  очереди  у  нас  идут  —  Средняя  Азия,  остальные

Прибалтийские республики, Польша, Германия и Монголия?

            Тучина кивнула.

            — Подумай, не стоит ли включить в этот перечень еще Кипр и Израиль?

Тучина задумалась:

            — Израиль...  а не повесим ли мы себе на шею лишние проблемы? Зачем

нам ссориться с арабами? Ярославичев жестко улыбнулся:

            — Ну, насчет конфликта с арабским миром, можешь мне поверить, он не

за  горами  даже  без  Израиля.  Со  времен террористической атаки  на  Америку

арабские экстремисты рассматривают любое  христианское государство как  овечку,

которую не грех пощипать.  —  Император усмехнулся,  и Тучина поняла почему.  А

чего  еще   можно  ждать?   Ведь  все  попытки  регулярных  армий,   оснащенных

высокотехнологичным оружием,  задавить террористов,  до сих пор были лишь живой

иллюстрацией русской поговорки: «Из пушки по воробьям».

            —  Ну а мы за последнее время уже достаточно обросли жирком,  чтобы

привлечь их непосредственное внимание.  Потом, не забудь, у нас на севере сидят

почти полторы тысячи их  братьев по  борьбе,  которые еще недавно так вольготно

чувствовали себя  на  Северном Кавказе.  Так  что  в  ближайшее время мы  можем

ожидать от них кровавого привета.

            Тучина нахмурилась:

            —  Что  ж,  я  завтра  же  внесу  изменения в  Университетский план

социологических исследований, но в этом случае мне необходимы люди, человек сто

— сто пятьдесят, и ассигнования...

            Император кивнул:

            — Я понимаю. Подошлю тебе кого-нибудь из последних выпусков.

            Тучина покачала головой:

            — Знаешь, я до сих пор удивляюсь, как же беззаветно мои ребята тебя

слушаются.  Закончить  Терранский университет и  прозябать в  компании  бомжей,

красить старенькие «жигули» на полукриминальных гаражных автосервисах или,  как

здесь говорят,  горбатиться в  сезонных строительных бригадах с молдаванами или

болгарами...  и  все  это  потому,  что  они  так  серьезно  относятся к  своей

вассальной клятве.

            — Ну,  дело не только в вассальной клятве. Они просто понимают, что

это необходимо,  и все.  Ты же сама знаешь — когда правда о нас всех, Старших и

терранцах, выйдет наружу, на нас станут вешать всех собак. Станут говорить, что

мы —  чудовища,  тайные бессмертные хозяева Земли,  ответственные за все беды и

преступления,  через которые довелось пройти человечеству,  что  мы  дергаем за

ниточки и  управляем людьми будто куклами.  Вот  я  и  хочу,  чтобы,  когда это

случится,  рядом с  каждым человеком,  живущим в  этой  стране,  был  терранец,

который посмотрел бы ему в  глаза и спросил:  «Сашка,  Митяй,  Ольга или,  там,

Танюшка, Я похож на то, как нас расписывают?»

            Тучина с минуту молчала:

            — И это все? Думаешь, я в это поверю? Император покачал головой:

            —  Нет,  конечно,  задач много,  например,  они,  ко всему прочему,

осуществляют отбор.  Не  все  способные люди  столь  удачливы,  чтобы пробиться

своими силами.  Ты же знаешь про «белые листы». Ну и, естественно, благодаря им

я  получаю уникальную информацию.  Наши  «заклятые друзья»,  —  Его  Величество

усмехнулся,  —  до  сих  пор  не  могут понять,  почему некоторые мои  чересчур

«резкие» решения не  вызывают бурного неприятия в  обществе,  предсказанного их

аналитиками,  а в связи с некоторыми, такими, например, как военная реформа, их

прогнозы оказываются даже несколько более скромными,  чем  получается на  самом

деле.

            Тучина понимающе кивнула.

            — Кстати,  я давно хотела спросить, а почему ты допустил такую бурю

протестов против законопроектов по военной реформе?

            —  Это было необходимо.  За последние пять лет общество подверглось

столь резким изменениям,  что  в  нем  накопилось напряжение.  Надо  было  дать

возможность его сбросить.  Я решил,  что разумнее всего будет, если это сделает

молодежь. Молодые всегда быстро возбуждаются, но по большей части так же быстро

остывают.

            Тучина хмыкнула:

            — Ну да, палаточный городок проторчал у Минобороны почти три года.

            Ярославичев пожал плечами и улыбнулся.

            — В любой возрастной категории есть люди,  которые... заигрываются.

Я  специально приказал  Минобороны два  года  не  трогать  ребят,  которые  там

«квартировали». Надо было дать ситуации созреть, дождаться, пока их однокашники

и  «соратники по борьбе» отслужат и  вернутся,  пока кое-кто из них дружески не

скажет им:  «Ну и мудаки же вы, ребята, пора взрослеть», так что после того как

вместо митинга по  поводу получения ими повесток получился хиленький пшик,  они

спокойно свернули палатки и, как и все, пошли служить.

            Тучина кивнула:

            — Знаешь, я давно хотела тебя спросить... почему среди абитуриентов

Терранского университета так мало цыган...  да  и  те,  что есть,  как правило,

студенты военного факультета.

            Ярославичев некоторое время  помолчал,  словно колеблясь,  говорить

или нет, и вдруг сказал:

            — Просто... этот народ необходимо уничтожить. Тучина широко открыла

глаза.

            —  Знаешь,  —  медленно произнесла она,  — мне показалось,  будто я

слышу... Шикльгрубера. Ярославичев усмехнулся:

            —  Нет,  ты  не  права.  Я  ни  в  коей  мере не  собираюсь строить

концлагеря и  крематории,  да  и  убивать никто никого не будет,  просто...  ты

когда-нибудь задумывалась над тем,  что делает цыган цыганами?  Везде,  в любой

стране, даже там, где они ничем не отличаются внешне от коренного населения.

            — Традиции, образ жизни...

            —  Вот  именно.  Ну  так  вот,  их  традиции образ жизни как  раз и

являются тем,  что  практически повсюду создает массу  проблем для  окружающих.

Причем их  образ жизни таков,  что не  поддается никакому внешнему воздействию.

Изменить цыган,  включить их  в  систему государственных ценностей не смогли ни

коммунисты,  ни  фашисты,  несмотря на  все  слащавые фильмы  и  поддерживаемые

государством структуры типа театра «Ромен».  Они просто не хотят ничего менять.

Более того,  практически везде,  в  любой стране цыганские общины крайне косны,

замкнуты и сильно криминализированы.

            — И что же ты собираешься сделать?

            —  Я  лишу  их  возможности поддерживать свои традиции и  привычный

образ жизни...

            Тучина молча ожидала продолжения. И оно последовало.

            — Для этого не нужно ничего особенного.  Как ты знаешь,  до сих пор

цыгане   полностью   игнорировали  требования   законов   Империи,   Семейного,

Административного и  Уголовного кодексов.  Достаточно сказать,  что в настоящее

время  они  держат  в  своих  руках  восемьдесят процентов  розничной  торговли

наркотиками.

            —  Насколько я  знаю,  в МВД существовало негласное распоряжение не

трогать цыган. Ярославичев кивнул:

            — Да,  это так.  Просто разовые акции ничего бы не дали, а коренное

изменение ситуации в  этой среде требует системного подхода.  Но  до последнего

времени мы  еще не были готовы к  преобразованию образа жизни целого народа.  У

нас просто не было достаточно ресурсов, кадров, мест в пенитенциарных и детских

сиротских учреждениях,  как и  многого другого.  К  тому же...  это одна из тех

акций,  которая,  будь она реали-зована несколько раньше,  вызвала бы не только

всеобщее одобрение,  но и всеобщий энтузиазм.  А мне совершенно не нужно такого

эффекта.

            — И что же им грозит? Император криво усмехнулся:

            — Да в общем ничего неожиданного. То, что уже прописано в законах и

является обязательным для  всех,  проживающих на  территории Империи.  Те,  кто

бродяжничает  и   побирается,   попадут  под  действие  соответствующих  статей

Уголовного  кодекса.   Лица,  принуждающие  других  людей  к  бродяжничеству  и

нищенствованию,  также  пойдут  под  суд.  Семьи  с  детьми  должны представить

легальный источник существования,  обеспечивающий необходимый уровень дохода на

каждого ребенка.  У  тех,  кто этого не имеет,  детей отберут и отправят в Дома

ребенка и Военно-медицинские школы. Кстати, большинство начальников там как раз

из  тех цыган,  которые закончили военный факультет твоего университета.  А  по

поводу тех, кто по локоть влез в торговлю наркотиками, у тебя, я думаю, и вовсе

нет никаких вопросов?

            Тучина кивнула:

            —  А  что ты  будешь делать с  теми цыганами,  что не  согласятся с

тобой?

            Император пожал плечами:

            —  У них два пути — измениться,  но таких,  кто сможет и,  главное,

захочет измениться,  будет  немного.  Помнишь результаты исследований,  которые

твои ребята проводили два года назад?

            — Да, их уровень инвариантности целых восемьдесят девять процентов,

семейно-клановые  структуры контроля в  их  среде  слишком  жесткие,  чтобы  их

менталитет мог адаптироваться в другой системе ценностей.  — Про себя же Тучина

подумала,  что те,  кто изменится, уже будут цыганами только по названию, если,

впрочем, он позволит оставить им это название.

            Ярославичев пожал плечами, как бы говоря, что этим уже все сказано.

            — А каков другой путь?

            Император улыбнулся, но улыбка эта была жесткой.

            — Пока у них еще есть возможность эмигрировать.

            Тучина медленно кивнула...

            Они еще минуты две говорили о каких-то более мелких вещах,  наконец

Ярославичев отключился. Тучина некоторое время сидела, глядя на потухший экран,

затем,  будто очнувшись,  повернулась к  клавиатуре и  торопливо набрала номер.

Когда на экране возникло знакомое лицо, она через силу улыбнулась:

            — Здравствуй, Виктор.

            Тот  пристально посмотрел на  нее,  и  с  лица его  сползла улыбка,

которой он встретил ее появление на своем экране.

            — Ты говорила с ним? Тучина кивнула.

            — И что?

            Она,  не  отвечая,  выдвинула ящик  стола,  достала оттуда тонкую и

длинную дамскую сигару,  прикурила,  затянулась и  выпустила дым  сквозь сжатые

или, скорее, стиснутые зубы.

            — Похоже, ты был прав.

            Тот,  кто сейчас носил имя Виктор,  с торжествующим видом откинулся

на спинку своего кресла. Тучина вновь затянулась:

            — Сегодня я ясно почувствовала в нем черты Шикльгрубера. Понимаешь,

я  даже не  могла предположить,  что он  способен на  такое...  —  Красивый рот

Тучиной исказила страдальческая гримаса,  она всхлипнула. — Никогда, никогда ни

один из нас не мог упрекнуть Мойзеля в том,  что он стремится к власти. Как и в

том, что он недрожащей рукой способен стереть с лица земли целый народ. Неужели

все, кто принимается за строительство Империи, становятся такими!

            — Ты сказала, народ?

            Тучина раздраженно мотнула головой.

            —  Не совсем то,  что ты думаешь.  Он собирается в  ближайшее время

заняться цыганами.  И  после того как он ими займется,  такого народа больше не

будет.  Будут люди,  в жилах которых течет цыганская кровь, но... — Она глубоко

затянулась сигарой и закашлялась. Ее собеседник молча ждал. Отдышавшись, Тучина

хрипло проговорила:  —  И  ты  подумай,  он выбрал для этого самый простой и...

самый жестокий путь.  А ведь при его-то уме можно было придумать такой вариант,

притом не один, который сохранил бы для нас эту уникальную культуру.

            Виктор пожал плечами:

            — Не знаю,  я ему не судья.  Тем более,  — он слегка поморщился,  —

когда речь идет о цыганах. Просто я тоже почувствовал ЭТО в нем, только гораздо

раньше.  —  Он застыл молча,  постукивая пальцами по столу.  Молчала и  Тучина.

Наконец Виктор не выдержал.  —  И что же ты думаешь предпринять?  Тучина пожала

плечами:

            — Пока не знаю. Я еще не настолько сошла с ума, чтобы пытаться идти

против него,  но  участвовать во всем этом меня тоже как-то не тянет...  Может,

пройду через Изменение и забьюсь в какую-нибудь дыру.

            Виктор криво усмехнулся:

            — Надолго ли?  Неужели ты не поняла,  что,  если его не остановить,

скоро он подомнет под себя всю планету?  —  Виктор зло рассмеялся.  — Так долго

изображал из себя доброго Михеля в коротких штанишках и только теперь явил свое

истинное лицо.  А у него сейчас,  между прочим,  тысячи юных волчат... Подумать

только, я сам давал для этого свою кровь! — Он горестно вздохнул.

            —  Мне надо подумать,  Виктор,  —  тихо сказала Тучина и  отключила

экран.

           

            2

           

            Ташка встретила его  в  аэропорту.  Филипп привычным жестом воткнул

билет в  «маячок» и  повесил его  себе на  пояс,  и  тут она налетела и,  обдав

ароматом мокрых волос и  таких же мокрых полевых цветов,  которые она держала в

руке, закружила его по залу. Филипп смутился:

            — Ну ты чего?

            Ташка насмешливо сморщилась:

            — Ничего, тюфяк. Совсем оснобился там в своем Нью-Йорке.

            — Как? — не понял Филипп, но Ташка только расхохоталась и поволокла

его  через  зал.  Филипп  попытался притормозить.  —  Подожди,  мне  еще  багаж

получать.

            Ташка мотнула головой:

            — Брось, оставим на терминале мой адрес — после таможни пришлют.

            Филипп хмыкнул и покорно двинулся за ней.

            На улице шел дождь.  Филипп вдохнул терпкий русский воздух и быстро

нырнул в Ташкин «корнет», припаркованный у самого выхода.

            —  Теперь  здесь  разрешают парковаться?  Ташка  помахала блестящим

брелоком:

            — Только не более чем на две минуты. Просто здесь полгода назад под

асфальтом проложили ведущие кабели,  так  что  как  только я  увидела,  что  ты

выходишь из посадочного терминала, быстренько вызвала машину со стоянки.

            —  Однако...  —  со смешком проговорил Филипп.  —  Всего год не был

дома, а такие изменения. Ташка рассмеялась:

            —  Привыкай,  милый!  Кстати,  твою «Волгу-империал» я  отогнала на

сервис.   С   первого  января   запрещается  эксплуатация  электромобилей,   не

оборудованных боковыми бамперными камерами. Так что ты должен мне сорок рублей.

            Филипп с крайне серьезным лицом полез во внутренний карман пиджака,

и они оба, не выдержав, расхохотались...

            Дома они набросились друг на  друга с  такой жадностью,  что Филипп

сразу понял, что все это время у Ташки, так же, как и у него, никого не было...

            Спустя  час,   когда  они,  тяжело  дыша,  валялись  на  скомканных

простынях и смотрели в потолок, Ташка задумчиво прошептала:

            — Знаешь,  Филашка, я так боялась нашей встречи... вдруг ты за этот

год изменился...  нашел там другую, и она тебе ближе, чем я... так боялась... —

Она умолкла. Филипп протянул руку и погладил ее по волосам.

            — Обошлось... Был, правда, один момент, но, слава богу...

            Ташка не дала ему договорить,  гибко извернувшись и  нырнув к  низу

его живота. И все понеслось по новой...

            На  следующий  день  Филипп  с   утра  отправился  в  Императорскую

канцелярию.  В  принципе он мог бы просто зайти в университет,  но ему хотелось

повидать своих —  Мишку,  Кима,  ребят со  своего факультета,  а  в  канцелярии

имелась  информация обо  всех  выпускниках.  Когда  он  толкнул массивные двери

изрядно перестроенного,  но по-прежнему тяжеловесного здания на Старой площади,

его ждал сюрприз.  Навстречу ему по коридору шел Мишка.  Все такой же большой и

могучий.

            —  Ба-а-а,  Филипп!  —  Мишка сграбастал его в  охапку,  отпустил и

хлопнул по плечу. — Когда приехал?

            — Да вчера утром.

            — А в университете уже был?

            — Да нет, я сразу сюда. Мишка хитро прищурился: — Сразу... ну-ну...

Ташка встречала? Оба расхохотались. Отсмеявшись, Филипп спросил:

            — А ты как, нашел кого-нибудь? Мишка посерьезнел:

            — В общем,  да.  Она учительница.  У нее двое мальчишек, башковитые

пацаны.

            Филипп  понимающе  кивнул.  Он  был  наслышан  о  появившемся среди

терранцев поветрии брать,  так сказать,  под крыло одиноких матерей.  По правде

говоря,  ему  это казалось несколько неестественным,  чем-то  вроде высочайшего

патронажа.  Но,  с  другой стороны,  вряд ли какому ребенку можно было пожелать

лучшего отца,  чем терранец,  а  когда наружу выйдет правда,  у них окажется на

несколько миллионов больше преданных сторонников.  К  тому же,  если так  решил

поступить Мишка, можно было не сомневаться, что он в этих пацанов душу вложит.

            — Ты как, в отпуск? Филипп кивнул.

            — А возвращаться совсем, как, не думаешь? Филипп покачал головой:

            —  Пока нет.  Там  очень интересно.  В  моей епархии —  юридическое

обеспечение нашего  участия,  и  такие  коллизии возникают...  Согласись,  наша

юридическая  практика   довольно   однообразна.   Его   Величество  сумел   так

реорганизовать судебную систему,  что провернуть какую-либо изощренную авантюру

стало  очень  сложно.  А  там...  —  он  зажмурил глаза словно кот,  только что

уполовинивший тарелочку со сметаной. — Вот я и отрываюсь.

            Мишка понимающе качнул подбородком:

            — Ну да ладно,  только ты смотри,  не увлекайся.  Оттуда идут очень

нехорошие сигналы.  Новый Самый Могущественный Человек Планеты отчего-то сильно

невзлюбил Россию. Да и нашим братом там интересуются активно. Уже человек сорок

сообщили,  что им  сделаны очень сладкие предложения насчет остаться и  принять

гражданство Самой Могучей и Демократичной Страны Мира.

            Филипп усмехнулся:

            — Сорок один. Мишка хохотнул:

            — Ну ладно, какие планы на вечер?

            — Да в общем-то никаких.  Я как раз зашел сюда,  чтобы узнать,  где

ты, Ким, наши ребята. Смотаюсь в университет, а потом абсолютно свободен.

            — Тогда приглашаю вас с Ташкой к себе. Мила будет очень рада.

            Филипп согласно кивнул головой.

            — Ну вот и ладушки. Жду к семи. Я предупрежу Сулеймана.

            — Так ты по-прежнему квартируешь в Терранском дворце?

            — Ну да.  Мила преподает в Гунино-Татищево, в сельской школе. Ей от

дворца до школы всего двадцать пять минут на машине. Кстати, заодно прогуляемся

по выставке. Там прибавилось несколько интересных экспонатов...

            Вечер  прошел очень  хорошо.  Мила  оказалась сколь очаровательной,

столь и простодушной женщиной.  Мужа она обожала. Впрочем, после всего, что она

перенесла,  по-другому и  быть  не  могло.  Ташка,  которая была  в  курсе этой

истории,  по дороге кое-что рассказала Филиппу.  История Милы чем-то напоминала

ее  собственную.   С  тем  отличием,   что  Мила  оказалась  намного  слабее  и

нерешительнее.  Так что когда по окончании педучилища ее распределили в  родной

поселок,  она  не  нашла ничего лучшего,  как вернуться.  Ее  насильник к  тому

времени развернулся вовсю и  с  первого же  дня принялся куражиться над ней еще

хлеще,  вваливаясь к  ней в  дом в полночь-заполночь и заставляя обслуживать не

только себя,  но  и  дружков-приятелей.  Оттого из  двух  ее  пацанов один  был

голубоглазым и  светловолосым,  а  второй чернявым точно цыган.  Отца у Милы не

было,  а мать была тихой,  забитой женщиной, пугавшейся мышиного писка. Наконец

молодая учительница не выдержала и посреди ночи,  наспех собрав детей,  убежала

куда  глаза  глядят Мишка  встретил ее  случайно в  центре Москвы Она  брела по

улице,  держа на руках младшенького, семимесячного Данилку, а двухлетний Пашка,

уцепившись за ее юбку,  волочился за ней на подгибающихся ножках. Все трое были

измучены донельзя, три ночи подряд ночевали на вокзалах и четвертый день ничего

не ели. Мишка привез ее к себе (как потом призналась Мила, ей в тот момент было

уже все равно и она готова была позволить сделать с собой все что угодно,  лишь

бы  получить кусок хлеба и  накормить детей),  выслушал ее рассказ,  быстренько

«пробил» его  по  каналам МВД  и  Императорской службы  безопасности,  а  потом

запретил им трогать того подонка. Выяснилось, что он цыганский барон и «держит»

всю  местную торговлю наркотиками.  Мила с  пацанами прожила у  него до  весны,

обихаживая и  обстирывая своего благодетеля,  а  затем он предложил ей выйти за

него замуж.  Та слегка остолбенела от такого невероятного счастья,  лепеча, что

ничего этого  совсем не  надо,  она  и  так  всегда готова...  но  Мишка сурово

нахмурился и рявкнул, что пацанам нужен отец.

            Перед летней поездкой в родной поселок Мила была как в лихорадке, в

красных пятнах от  волнения.  Ее мучитель представлялся ей страшным демоном,  с

которым ее мужу, большому и сильному, но такому мягкосердечному и ласковому, не

справиться.  Когда,  не  успели они еще вытащить вещи из машины,  около ее дома

остановился большой блестящий,  точно  элитный гроб,  вседорожник БМВ,  у  Милы

сердце ушло  в  пятки.  Ее  мучитель выбрался наружу,  и  с  ним  человек шесть

прихлебателей.  Осклабившись, он подошел к Миле и по-хозяйски облапил ее. И тут

от дверей донесся спокойный и даже какой-то ласковый голос:

            — Эй, родимый, не стоит трогать мою жену.

            Цыган замер,  затем медленно повернул голову с намертво приклеенной

на лице презрительной усмешечкой. На крыльце стоял одетый в выцветшие треники и

драную майку полковник Казаков (терранец-военный,  один из  самых тренированных

убийц в мире). Цыган, впрочем, ничего этого не знал. Он смерил Мишку взглядом и

что-то небрежно прошипел своим прихлебателям.  Мила залепетала что-то умоляющее

и  рухнула на  колени,  уцепившись за пухлую руку цыгана,  унизанную массивными

золотыми перстнями,  но  в  этот  момент прихлебатели подскочили к  Мишке  и...

закономерно получили свое. Потом Мишка неторопливо сгреб в охапку самого барона

и  аккуратно вышиб его головой все стекла в  его же «машине.  На следующий день

весь цыганский поселок оказался оцеплен ОМОНом, и там пошла такая зачистка, что

только вой стоял. Операцией командовал сам генерал, начальник областного УВД, и

по ее итогам перед более чем четырьмя десятками наиболее зажиточных и уважаемых

цыганских  семей   замаячила  перспектива  лишиться  значительной  части  своих

кормильцев и добытчиков.  Сначала все недоумевали,  с чего это милиция, до того

смотревшая на  художества цыган сквозь пальцы,  внезапно проявила такое рвение.

Но,  когда  по  окончании операции генеральская «волга-империал» притормозила у

скромной  избушки  горемыки-учительши и  генерал  чуть  ли  не  бегом  помчался

докладывать о результатах ее муженьку, всем все сразу стало ясно...

            После десерта, большую часть которого уплели пацаны, Мишка поднялся

из-за стола и, кивнув жене и Ташке, заявил:

            — Ну вы тут поболтайте, а мы пройдемся.

            Когда они спустились на  минус седьмой этаж и  подошли к  массивной

двери, «которая почему-то была приоткрыта, Мишка расплылся в улыбке:

            — Ну вот, и с Его Величеством поздороваешься. Филипп бросил на него

озадаченный взгляд. Мишка пояснил:

            — В эту часть дворца доступ имеют всего человек пятнадцать, а после

двадцати двух и без сопровождения вообще всего трое. А Сулейман сейчас наверху.

            У  Филиппа екнуло  под  ложечкой.  Раньше,  когда  он  встречался с

Ярославичевым по  нескольку раз на дню,  ощущение величия этого человека было у

него как-то притуплено,  и только оказавшись далеко, Филипп понял, насколько же

точно  он  соответствует тому  месту,  которое занимает.  В  отличие от  любого

другого лидера государства тот, кто ныне носил имя Дмитрия Ярославичева, не был

политиком.  Вернее,  он был не только политиком. Он был чем-то совершенно иным.

То есть он был и политиком,  и менеджером, и социологом, и инженером, и ученым,

и...  Но,  главное,  он  был...  управленцем.  Нет,  это было не  самое удачное

определение,  просто ни  в  одном человеческом языке не  имелось пока  термина,

чтобы точно обозначить то, кем или чем был Император, и слово «управленец» было

просто наиболее близко к  нему  по  смыслу.  Потому что  среди  людей  не  было

управленцев не просто такого,  но даже приблизительно,  такого уровня. Особенно

это  было  заметно терранцам,  которые все  поголовно владели методиками оценки

эффективности управления.

            Тут Мишка толкнул дверь, и они вошли внутрь...

            Его Величество действительно был там.  Он и  два незнакомых Филиппу

человека сидели у небольшого сервировочного столика,  заставленного бутылками с

вином и  вазами с  фруктами и сыром,  и о чем-то неторопливо беседовали.  Когда

дверь распахнулась,  все  трое  повернули голову.  Император поднялся с  кресла

навстречу Филиппу:

            — Филипп,  рад тебя видеть, когда приехал? Гаранин пожал протянутую

руку и несколько смущенно ответил:

            — Вчера.

            — Отлично! — Император повернулся к своим собеседникам. — Ну вот, у

нас есть отличный способ проверить наши сомнения.  — Он обратился к Филиппу:  —

Ты не мог бы нам помочь в одном деле?

            — С удовольствием.

            — Хорошо, тогда я попросил бы тебя раздеться. — Император с улыбкой

посмотрел на  Мишку:  —  Казаков,  ты его,  случайно,  не перекормил?  «  Мишка

заулыбался:

            — Да нет, в пределах...

            Пока   Филипп  разоблачался,   Ярославичев  представил  ему   своих

собеседников:

            — Знакомься,  это Борис Мамичев,  факультет промышленных инженеров,

выпуск-3,  начальник специальной исследовательской группы  военного  факультета

университета,   а  это  академик  Виктор  Арсентьевич  Поплавцев,  руководитель

специальной  исследовательской  группы  «Практическая  физика»  при  Терранском

университете.  Тебе  же  сейчас  предстоит  испытать  первый  экспериментальный

образец устройства, созданного их совместными усилиями. — Его Величество кивнул

на невысокий контейнер размером с массивную тумбочку.  Филипп подошел поближе и

наклонился   над   контейнером.   Все   молча   наблюдали   за   ним.   Видимо,

предусматривалось,  что он сам разберется,  что делать с этой штукой.  Впрочем,

это  было нетрудно.  Сверху на  панели имелась подсвеченная клавиша величиной с

пол-ладони. Филипп надавил. Контейнер раскрылся.

            Внутри оказалось нечто, напоминающее человека или робота, сидевшего

с  плотно  прижатыми к  гелу  коленями  и  руками.  Филипп  несколько мгновений

рассматривал это,  пока не догадался, что это не робот, а скорее костюм. Филипп

наклонился и  попытался его  поднять.  Ему  это  удалось,  но  костюм  оказался

довольно  тяжелым,   центнера  полтора-два  весом.   Где-то  с   минуту  Филипп

разглядывал его,  потом опустил на место и переключил внимание на два небольших

кофра,  притулившихся у  боковых стенок контейнера.  Как он и ожидал,  в кофрах

оказалась  пара  аккумуляторов,  очень  похожих  на  те,  что  использовались в

электромобилях.  Филипп извлек их и вставил в приемные гнезда, которые, судя по

толщине титановой крышки,  были бронированными.  Покончив с  этим,  он  откинул

крышку  поясной панели управления,  тоже  бронированную,  и  нажал  на  большую

зеленую  кнопку.   Костюм  мгновенно  ожил  и  быстро  и  практически  бесшумно

выпрямился во весь рост. Стоило ему выпрямиться, как по всей задней его стороне

прошла незаметная ранее трещина,  а затем спина и верхние части ножных и ручных

щитков  раскрылись,  будто  приглашая Филиппа влезть  внутрь.  Филипп мгновение

помедлил, а затем принял приглашение.

            Как  только  его  руки  удобно  устроились  в  перчатках,  а  грудь

коснулась  грудной  пластины  костюма,  щитки  захлопнулись и  костюм  тихонько

зашипел,  нагнетая воздух в  манжеты,  плотно охватывающие руки и тело.  Филипп

поерзал,  устраиваясь поудобнее,  но  костюм сидел  как  влитой.  Он  попытался

сделать шаг,  но  вместо это скакнул чуть ли не на пять метров вперед,  едва не

навернувшись. Зрители обменялись улыбками.

            Следующий  шаг  Филипп  сделал  поосторожней  Его  опять  повело  в

сторону, но уже гораздо меньше.

            Через пять минут он передвигался в костюме уже вполне уверенно. Тут

послышался голос Мамичева:

            — Попробуйте другие функции пульта.

            Филипп согласно кивнул (шлем повторил его  движение с  легкостью) и

откинул переднюю панель поясного пульта.  Кроме большой зеленой кнопки там было

еще две.  Филлип нажал красную — и костюм тут же помимо его воли упал плашмя на

землю и  раскрыл спинные щитки.  Нажатие на вторую кнопку,  голубоватого цвета,

привело к  тому,  что  костюм согнул ноги  и  принял позу  сидящего человека (а

вместе с ним сел и Филипп), а сама кнопка выскочила, превратившись в джойстик с

крупным шариком,  удобным для захвата даже в перчатке.  Третья кнопка оказалась

муляжом.  Наверное,  она включала какие-то  функции,  которые пока были костюму

недоступны. Филипп тронул джойстик... и едва не снес противоположную стену.

            —  Максимальная скорость передвижения по шоссе — до семидесяти пяти

километров в  час,  по  пересеченной местности —  до  пятидесяти пяти.  Подошвы

обеспечивают давление на  грунт  до  0,04  кг/см2,  что  позволяет двигаться на

семидесяти процентах болотистых грунтов.

            — А каково бронирование? Мамичев понимающе усмехнулся!

            —   Действующий  вариант  обеспечивает  защиту  от   неоднократного

попадания пуль калибра до 9 мм с начальной скоростью до 850 м/с на дистанции до

0  м.  Впрочем,  боевой  вариант будет  обладать немного более  мощной  броней,

обеспечивающей защиту  от  од—некратного попадания снарядов калибра 20  мм  или

осколков снарядов калибра до 125 мм.  Больше не имеет смысла,  потому что после

подобного  попадания э-э-э,  водитель  костюма  будет  представлять собой  один

большой синяк. — Мамичев улыбнулся. Филипп кивнул, соглашаясь:

            —  А  какое  предусмотрено вооружение?  Мамичев  перевел взгляд  на

академика Поплавцева. Тот оживился:

            — О-о,  здесь будет стоять совершенно уникальное вооружение. Такого

нет ни в одной армии мира.  Так называемое рельсовое оружие. Мы еще не до конца

отработали конструкцию,  но  весь  комплекс с  носимым боезапасом будет  весить

около тридцати килограммов. И при этом обеспечивать поражение не только личного

состава,  защищенного по  классу V,  но и  бронированной техники,  имеющейся на

вооружении любой армии мира.

            Филипп   недоверчиво  повел   подбородком,   Поплавцев  возбужденно

зачастил:

            —  В  качестве поражающего элемента используются два  вида стальных

шаров с вольфрамовым покрытием,  разгоняющихся в магнитном поле.  Для поражения

пехоты и легкобронированной техники используются шары весом 3 грамма, а тяжелой

бронированной — весом 100 граммов.  Оба разгоняются магнитным полем до скорости

более 5000 метров в  секунду.  Правда,  — Поплавцев развел руками,  на лице его

появилось виноватое выражение,  —  правда,  ведение  огня  стограммовыми шарами

возможно только из положения с колена или лежа. Слишком сильна отдача.

            Филипп понимающе кивнул и перевел взгляд на Императора.

            — Что ж, господа, — сказал тот, — по-моему, наш эксперимент удался.

Я  думаю,  что освоить подобный костюм для любого терранца не составит большого

труда.  Даже если он  впервые столкнется с  ним за  пару часов до того момента,

когда будет необходимо его использовать. Можешь одеваться, Филипп

            Филипп вылез из костюма,  оделся и  подошел к столику.  Мишка молча

пододвинул ему кресло. Неторопливая беседа продолжалась.

            —  ...  даже опытные образцы обеспечивают быстродействие на  уровне

750  гигагерц.  И  это сейчас,  когда мы  достигли только трети от  планируемой

скорости срабатывания поляризационных фильтров...

            Филипп наклонился к Мишке, тот пояснил:

            — Группа Поплавцева разработала совершенно новый тип процессоров на

основе малоэнергетических лазеров.  Фишка в том,  что они используют совершенно

новую  систему  исчисления.  Если  в  обычных процессорах используется двоичная

система —  нет тока — ноль,  есть ток — единица,  то здесь — восьмеричная,  нет

света  —  ноль,  а  дальше  знаки  обозначаются  определенным цветом  радужного

спектра.   Представь,   для  описания  любого  действия  при  подобной  системе

исчисления требуется в  несколько раз  меньше знаков,  чем при обычной системе.

Кроме  того,  такой  процессор почти совершенно не  подвержен электромагнитному

воздействию.  Вот,  кстати,  этот  боевой костюм...  Пока что  его  управляющие

контуры  собраны на  обычных процессорах,  а  если  их  исполнить на  тех,  что

разрабатывает Поплавцев,  то быстродействие его псевдомышц будет таким,  что ты

сможешь в нем танцевать или,  скажем,  исполнять разные акробатические трюки на

батуте...  вернее,  без батута,  их силы хватит, чтобы закинуть тебя на уровень

пятого этажа.

            За  этот вечер Филипп узнал довольно много интересного о  том,  что

составляло  основу  будущего  роста  Империи,   но  одно  оставалось  для  него

непонятным. Выбрав момент, он наклонился к Казакову:

            — Слушай,  Миш, у нас там в Штатах много пишут о том, что, несмотря

на  «милитаризацию» страны (тут он  слегка усмехнулся),  боеспособность русской

армии оставляет желать лучшего.

            Мишка кивнул:

            —  С  общепринятой точки зрения они абсолютно правы.  Мы занимаемся

переоснащением только сухопутных войск,  да и то очень аккуратно. Так что у них

нет никаких причин волноваться.

            —  Но  принятие на вооружение подобной техники...  Мишка не дал ему

закончить:

            —  Нет,  ты  не понял.  Кроме этого костюма,  никакой новой военной

техники не будет.  Да и эта технология будет доступна только терранцам и только

в  случае реальной военной опасности.  А  в  остальном — небольшая модернизация

того,  что  уже  имеется  на  вооружении,  и  все.  Да  и  та  коснется  только

материальной части,  а  также стрелкового и артиллеристского вооружения.  Более

того, численность авиации и военно-морского флота уменьшится очень сильно, едва

ли не на порядок.

            Филипп   удивленно  воззрился  на   Мишку.   Тут   раздался   голос

Ярославичева:

            —  Я  понимаю твое удивление,  Филипп.  У  нас  действительно нет в

загашнике ничего  нового  из  области боевой авиации,  боевых ракет  и  крупных

боевых надводных кораблей.  Более  того,  в  этих  областях не  ведется никаких

исследований и перспективных разработок.

            — Но почему?

            Император пожал плечами:

            — Очень просто. Подобная работа нас ослабляет. Когда в военное дело

приходит новая  технология,  на  первом этапе  ее  внедрение не  требует особых

усилий. Скажем, первые бронеавтомобили появились путем навешивания на имеющиеся

гражданские шасси брони и установки вооружения.  В дальнейшем расхождения между

образцами военного  и  гражданского предназначения все  больше  усиливаются,  и

любое  совершенствование  военного  образца  требует  все  больших  и   больших

отступлений  от  образца  гражданского.  Вот  и  здесь  большинство технологий,

используемых в этом костюме,  — он кивнул в сторону контейнера, — имеют двойное

назначение.  Да и  сам костюм вполне можно использовать в  качестве специальной

одежды  пожарных,  спасателей,  работающих  в  районах  землетрясений,  а  если

подумать,  то можно найти еще десяток ситуаций для его гражданского применения.

Так что мы не только тратимся, но и имеем реальную возможность получить большую

отдачу.  А  сколь-нибудь  значимые  исследования  в  упомянутых  областях,  как

правило,  имеют специфически военное предназначение и к тому же очень дороги. И

отнимают много сил и ресурсов.

            Гаранин  некоторое  время  обдумывал  эти  слова,  потом  осторожно

поинтересовался:

            — А не окажется ли подобная экономия... фатальной?

            По  тому,  как  это  было сказано,  все присутствующие поняли,  что

Филипп  не  склонен подвергать сомнению решение Императора,  а  просто пытается

понять. Ярославичев улыбнулся.

            —  Ты прав,  авиация и  ракеты в  настоящее время составляют основу

боевой мощи любой современной армии.  И армия,  на вооружении которой находятся

устаревшие авиационные и ракетные технологии,  просто обречена на поражение. За

одним  исключением,  если  условия  ведения войны  сделают применение авиации и

боевых ракет невозможным.  Как, впрочем, и ядерного оружия тоже, — с загадочной

улыбкой добавил Император.

           

            3

           

            Ислам еще  раз  кивнул своему собеседнику (как будто тот мог что-то

увидеть) и,  отключив мобильный телефон,  поднял глаза на братьев по борьбе. На

лице  его  была написана необычайная скорбь.  И  сколько же  печали было в  его

голосе, когда он заговорил:

            — Братья, русские не вняли голосу разума. Мы лишь хотели освободить

своих братьев,  выполнивших свой  долг перед аллахом,  но  они  отказались даже

говорить об этом.  — Ислам вскинул руки.  — Видит аллах, мы не хотели, но у нас

нет другого выхода.  Мы должны примерно наказать этих гяуров,  дабы в следующий

раз слова пророка достигли их высокомерных ушей. Аллах велик!

            И  два  десятка братьев,  стоявшие на  верхней палубе  прогулочного

морского пароходика, в ответ вскинули автоматы и тоже взревели:

            — Аллах акбар!

            Они ринулись вниз, к пассажирским каютам, забитым этими испуганными

овцами-христианами, и началась резня...

            Через  два  дня  весь  мир  обошли  кадры  залитых кровью  палуб  и

коридоров,  но  самого страшного зрители так и  не увидели.  Потому что ни один

оператор,  даже из  тех,  кто побывал во  многих горячих точках и  успел многое

повидать, не смог пройти дальше первой каюты. Всех тут же начинало выворачивать

наизнанку. Корабль был заполнен трупами — более двух с половиной сотен мужских,

женских и  детских тел с  отрезанными головами.  Некоторые,  видимо,  умерли не

сразу и  пытались куда-то  ползти,  оставляя за  собой кровавый след  и  волоча

болтающуюся на  позвоночном столбе  голову,  дети  пытались кричать,  что  было

совершенно невозможно с перерезанной гортанью, на телах большинства женщин были

пулевые ранения,  наверное,  они отчаянно бросались на убийц своих детей,  и те

были вынуждены сначала убить или  обездвижить матерей,  чтобы вернуться потом к

своему занятию.  Часть отрезанных голов убийцы выкинули в море, на корм акулам,

другие засунули в вентиляционные трубы,  цветочные горшки, кухонные духовки. Из

десятка сложили чудовищный торт посреди большого стола в обеденной зале,  густо

залив  изуродованные  лица  сладкими  сливками  из   баллончиков.   Они  хорошо

повеселились...

            Мир содрогнулся. Все понимали, что дело не только в отказе русских,

и  даже не  столько в  этом.  Можно было обойтись и  гораздо меньшим.  Это была

классическая акция  устрашения,  призванная  показать  всему  «цивилизованному»

миру, кто действительно хозяин положения. И что грозит тем, кто этого не понял.

А русские... ну надо же было на ком-то это показать. Тем более что и формальный

повод имелся.  И вот,  несмотря на громогласные заявления и грозные призывы, на

демонстративные полеты над  горами Ирака,  Афганистана и  пустынями Аравийского

полуострова американских F-22,  созданных с  широким  использованием технологии

«Стеле», и британско-французских «Торнадо-ЗМ», оснащенных высокоточными бомбами

с лазерными головками самонаведения,  всем стало ясно, что «цивилизованный» мир

испугался.  Поскольку  все  эти  самолеты,  как  и  авианосные эскадры,  грозно

бороздившие воды Персидского залива,  не  имели главного —  цели.  Ибо те,  кто

устроил  кровавую  бойню  на  мирном  туристическом пароходе,  не  прятались  в

подземных бункерах,  не  сидели в  кабинах боевых самолетов и  в  рубках боевых

кораблей Они не имели ни униформы,  ни знаков различия, ни воинских званий. Они

не имели ни чести,  ни совести,  ни Бога в душе, ибо тот, кто дозволяет творить

такое своим именем —  не бог,  а  самый презренный и  подлый из сонма дьяволов,

несомненно презираемый всеми другими слугами Сатаны.  И никто, ни один генерал,

ни один политик не знал, что с этим делать.

            Первую неделю все гадали,  как отреагируют русские. У них, конечно,

тоже  были и  свои самолеты,  и  пара стареньких авианесущих кораблей,  но  они

отчего-то  не  стали поднимать их  в  воздух или  менять курс своих существенно

более куцых по сравнению с остальными странами эскадр, находившихся в небольшом

отдалении  от   кризисного  района.   Все   ждали  резкого  заявления  русского

Императора,  но  дело  ограничилось лишь срочной рекомендацией российского МИДа

всем русским гражданам покинуть пределы мусульманских стран и в ближайшее время

воздержаться от поездок туда,  что выглядело вполне объяснимым в этой ситуации,

да   глухо   угрожающим  заявлением,   прозвучавшим  из   уст   пресс-секретаря

Императорской канцелярии,  что Империя,  дескать,  оставляет за  собой право на

ответ,  который она сама сочтет адекватным. Там была еще фраза насчет того, что

«Империя  заранее  приносит  извинения  тем  странам,  которые  посчитают,  что

ответные  меры  России  излишне  демонстративны или  неоправданно  жестоки,  но

считает  необходимым раз  и  навсегда показать всем,  кто  рискнет посягнуть на

граждан Империи, какая судьба их ожидает».

            Следующие  полгода  прошли  в  некотором  затишье.  Вернее,  в  том

состоянии,  к  которому мир  привык за  последние пятнадцать-двадцать лет —  на

улицах  Израиля  взорвал себя  очередной террорист-смертник,  полиция захватила

очередную  тонну  низкокачественного,  но  крайне  дешевого  арабского героина,

американские бомбардировщики совершили очередной налет на  опиумные плантации в

Гиндукуше,   а  британские  проутюжили  посадки  геномодифицированной  коки  на

косовско-албанской границе...  и  кое-что  еще по  мелочи.  А  потом взорвалась

бомба...

            Никто  так  и  не  понял,  откуда  они  появились.  Ислам  с  двумя

телохранителями эмира находился на  первом этаже,  еще  восемь охранников несли

службу в  саду,  да  и  остальные дома этой улочки Бейрута были давно выкуплены

верными  людьми,  которые,  хоть  и  не  принимали непосредственного участия  в

борьбе,  как,  скажем,  Ислам и его люди,  но сочувствовали ей всем сердцем.  И

имели  свои,  довольно многочисленные отряды охранников.  После  той  акции  на

прогулочном пароходике авторитет  «Бригад  мстителей за  Раззият»  1  мгновенно

взлетел.  И хотя все мало-мальски видные легальные духовные деятели Саудовского

королевства сдержанно осудили эту акцию,  в  очередной раз заявив,  что ислам и

терроризм — это две большие разницы и ничто не может служить оправданием гибели

невинных людей,  свидетельства реальной ее  оценки  тут  же  не  заставили себя

ждать.  Во-первых, за первые три месяца в ряды бойцов «Бригад...» влилось почти

девяносто человек из  числа закаленных ветеранов,  недовольных позорным,  по их

мнению, бездействием зажравшихся лидеров «Хамас», «Бригад мучеников Аль-аксы» и

других старых,  заслуженных организаций.  А  число  новобранцев исчислялось уже

пятизначной цифрой.  Так что,  дабы не  потерять сторонников и  спонсоров,  тем

пришлось срочно заняться разработкой и подготовкой акций,  сравнимых по размаху

и жестокости с той, что провели «Бригады...».

            Во-вторых,  и  это  было  самым главным,  на  «Бригады мстителей за

Раззият» пролился золотой дождь. Благодаря ему Ислам сумел через подставных лиц

приобрести себе дом  в  одном из  престижных районов Рабата и  осуществить свою

давнюю мечту — купить красный «феррари» Нет, он был убежденным идейным борцом и

ничуть не собирался предаваться пороку и  следовать гнилой западной морали с ее

развратом и меркантильностью. Его целью в жизни было и оставалось только одно —

величие аллаха и  торжество идей пророка Мухаммеда.  К  тому же  дозволять себе

излишества в  личной жизни было опасно,  ведь сколько закаленных,  непримиримых

борцов  за  дело  пророка  были  выслежены  гяурскими фискальными службами  или

грязными пособниками этих сынов иблиса —  иудеев именно по  маршурутам движения

денег с их банковских счетов и безвременно окончили свою славную жизнь.  Но,  с

другой   стороны,   правоверные   сегодня   тоже   изрядно   заражены   вирусом

меркантильности,  так  что  новых соратников одними идеями возвеличения пророка

можно   набрать  только  среди  сопливых  юнцов,   опытные  же   и   закаленные

профессионалы требуют несколько иного  отношения.  Наглядный же  пример Ислама,

щедро   вознагражденного  эмиром  за   столь   успешную  операцию,   несомненно

способствовал тому, что очень многие известные бойцы захотели продолжать борьбу

именно в рядах «Бригад мстителей за Раззият».

            Пока что прокатиться на  своем «феррари» Исламу ни разу не удалось.

Не  до  того было.  Эмир,  да  продлит аллах его дни,  замыслил нечто еще более

грандиозное.   Он  решил  до  основания  потрясти  обитель  греха  и  порока  —

грязнорожденную Америку и  сотворить то,  что не удалось самому благословенному

Усаме.  И  нынешним вечером наверху,  в апартаментах эмира,  собрались те,  кто

готов  был  поддержать усилия бойцов «Бригад...»  в  воплощении этого  великого

замысла.

            Враги возникли как  бы  из  ниоткуда.  Ислам только мгновение назад

бросил взгляд в окно,  заметив красный огонек сигареты,  тлеющей в зубах одного

из  охранников,  и  вдруг  слабый порыв ветра всколыхнул портьеру,  закрывавшую

дверной проем,  ведущий на второй этаж.  Ислам покосился в ту сторону,  а когда

вернул взгляд обратно,  перед ним  уже маячила эта фигура,  затянутая в  темный

комбинезон и  титановый шлем с  поликарбонатным забралом,  льдисто блеснувшим в

мягком свете бра, освещавших гостиную. Он не успел издать ни звука, да что там,

он  и  фигуру-то эту заметил лишь мельком,  а  во что она была одета,  вспомнил

только потом,  когда пришел в  себя.  Ну  а  в  тот момент он  даже не успел ни

набрать  воздуха  в  легкие,   чтобы  закричать,   ни  потянуться  к  новенькой

американской М-221 с  игольчатыми пулями,  ни  даже испугаться —  неясная тень,

удар и темнота...

            Очнулся он оттого,  что качало. Вернее, сначала ему показалось, что

качка только в  его  голове Поскольку чувствовал он  себя  прескверно.  Похоже,

похитители,  кто  бы  они  ни  были,  видимо,  довольно долго  держали  его  на

наркотиках.  Во всяком случае,  ощущения,  когда он очнулся, изрядно напоминали

те, что испытываешь после хорошей дозы опия или добротного героина (каковой он,

в отличие от производных конопли,  пробовал всего пару раз в жизни).  Некоторое

время он лежал не открывая глаз,  пытаясь понять,  где находится и кто вокруг —

друзья или враги (последнее было вероятнее,  но  всегда есть надежда на  чудо),

потом открыл глаза.  Что ж,  чудо произошло.  Рядом с ним были друзья. Он узнал

Махмуда, одного из охранников эмира, с которым коротал время в тот вечер, когда

на них напали, Амира, одного из тех, что несли охрану в саду, а чуть поодаль, у

другой стенки валялся и  сам эмир со своими гостями.  Похоже,  они в  трюме.  В

трюме?!  Ислам  приподнялся —  движение отдалось страшной болью  в  голове —  и

посмотрел по  сторонам.  Да,  это  был  корабельный трюм.  Причем  корабль  был

относительно небольшим,  скорее  всего  каботажный  сухогруз.  Этакая  баржа  с

мотором.  В  свои  молодые годы  Ислам  ходил  на  одном либерийце с  полностью

арабским экипажем в  должности палубного матроса (тот период жизни он вспоминал

с крайней неохотой) и кое-чему научился.

            Этот  сухогруз  был  изрядно  реконструирован.   Его  трюм,   ранее

разделенный на отсеки глухими переборками, был сильно перестроен. Под тюрьму. И

каждый отсек его трюма был превращен в  камеру,  в которой находилось несколько

десятков человек. В перегородках были вырезаны отверстия, забранные решеткой из

металлических  прутьев,   а   поверху   проходил  также   огороженный  решеткой

металлический трап,  на котором сейчас маячили четыре знакомые фигуры.  То есть

для  того,  чтобы определить их  как знакомые,  Исламу пришлось поднапрячь свою

память и  припомнить,  как выглядел тот,  кто напал на него в  доме эмира в тот

злополучный вечер. Ислам некоторое время наблюдал за ними, но эти четыре фигуры

никак не отреагировали на то, что в соседних камерах тоже зашевелились, поэтому

Ислам посчитал для себя возможным встать на четвереньки и подползти к эмиру. Он

беспокоился за него,  к  тому же совершенно нелишним будет в тот момент,  когда

эмир очнется, оказаться рядом с ним первым. Хотя уже было ясно, что они в руках

врагов, Ислам не особенно волновался. Он был уверен, что ничего особо серьезное

им  не  угрожает.  Изнеженные гяуры уже давно отказались от  того,  чтобы,  как

настоящие мужчины, нести смерть своим врагам. Так что впереди их, скорее всего,

ожидали  комфортабельные камеры,  вежливые  адвокаты,  чинный  суд  и  недолгое

заключение,  пока братья по  борьбе не захватят очередной корабль или самолет и

не  потребуют их  освобождения,  которое,  после того урока,  что  он  преподал

гяурам,  непременно последует.  Так  что быть первым,  кого увидит эмир,  когда

очнется, совсем не помешает.

            Эмир очнулся через пять минут.  К  тому моменту рядом с Исламом уже

торчал Махмуд, но все равно, как и планировал Ислам, эмир увидел его первым.

            — Ислам... где мы?

            —  Эмир,  —  Ислам  прижал его  слабую руку  к  своему лбу,  —  нас

захватили гяуры.  Я готов понести любую кару за то, что не смог обеспечить вашу

безопасность.  Мы с  вашими людьми дрались как львы,  но их было слишком много.

Махмуд может подтвердить.

            Махмуд закивал головой.  Эмир сделал знак, чтобы ему помогли сесть.

Ислам с готовностью приподнял его.

            — Помогите уважаемому Наилу.  — Эмир слабо колыхнул рукой в сторону

одной из все еще лежавших фигур.

            Ислам с Махмудом послушно подскочили к указанному телу и подволокли

его к эмиру,  усадив так,  чтобы тот спиной опирался на стенку трюма.  Пока они

волокли уважаемого Наила, тот очнулся и застонал:

            — О-о-о, моя голова!

            Эмир заботливо обхватил своего гостя за плечи:

            —  О  мой добрый друг.  Простите ли вы меня за то,  что из-за моего

приглашения вы подверглись таким мучениям?

            Тут  несколько  в  стороне  послышался  злобный  голос,  говоривший

по-арабски с заметным акцентом:

            —  Они заплатят мне за  все!  Я  заставлю их расплатиться за каждую

минуту, за каждую каплю пота, которую пролью в этом душном трюме.

            Все невольно посмотрели в  ту сторону.  Там сидел маленький толстый

человечек с  явно христианской (даже,  скорее,  иудейской) внешностью.  Заметив

внимание к свое персоне, он склонил голову в смешном подобии учтивого поклона и

представился:

            — Жерар Вержа, адвокат. Эмир всплеснул руками:

            — О мой добрый друг, вы тоже здесь? Толстяк осведомился:

            — Если я не ошибаюсь, передо мной шейх Мухаммед уль-Ислам?

            — Да, мой добрый друг.

            —  Рад с вами познакомиться,  но предпочел бы,  чтобы это произошло

при несколько иных обстоятельствах.

            Они церемонно пожали друг другу руки.

            — Как вы думаете,  мой добрый друг,  — спросил эмир, — кто те люди,

что нас захватили? Толстяк скривился:

            — Судя по убогости сценария и окружающей обстановки,  я склоняюсь к

мысли, что это русские.

            — А как вы считаете, чем нам это грозит? Адвокат пожал плечами:

            — Не знаю,  но не думаю, что чем-то серьезным. Я не совершал ничего

предосудительного,  что можно было бы  доказать,  так что,  напав на меня,  эти

ребята вляпались в  крупные неприятности.  Как только я  отсюда выйду,  в чем я

нисколько не сомневаюсь, им придется изрядно раскошелиться.

            Эмир согласно кивнул:

            — Несомненно, но не могли бы и мы рассчитывать на вашу...

            Толстяк высокомерно кивнул:

            —  Никаких  проблем.   Наши  общие  знакомые,  которые  нас  свели,

несомненно,  сообщили вам  о  моих расценках,  но,  учитывая обстоятельства,  в

которых мне  придется представлять ваши интересы,  я  вынужден увеличить их  на

двадцать процентов.  Так что если вы согласны, то... — он развел руками, — я не

вижу никаких проблем.

            Правоверные  обменялись  взглядами,   в   которых   явно   сквозила

брезгливость,  затем эмир кивнул,  выражая согласие.  В этот момент сверху,  из

мощных динамиков, подвешенных у самого потолка, раздался голос:

            — Всем встать, приготовиться к движению. Первым вскочил адвокат:

            —  Эй вы!  Я  —  гражданин Франции.  Я требую немедленной встречи с

представителями  французских  властей.   Я  выражаю  возмущение  тем,   как  вы

обращаетесь с представителями цивилизованного общества!

            Фигуры,  маячившие  на  верхнем  трапе,  ничего  ему  не  ответили.

Заскрипев,  поползла вверх  решетка первой камеры,  и  одна  из  фигур,  махнув

автоматом,  показала,  что  ее  обитателям пора  выходить.  Когда большая часть

обитателей камеры вышла наружу,  двое то ли слишком решительных,  то ли слишком

глупых,  бросились на охранника. Тот не задумывась нажал на спуск. Злая очередь

резанула не только по нападавшим,  но и  по сгрудившимся у выхода.  Послышались

крики боли, и у Ислама впервые екнуло сердце.

            Адвокат заверещал:

            —  Эй вы,  я к вам обращаюсь,  немедленно прекратите этот произвол!

Иначе  я  заставлю вашего Императора лично  предстать перед Европейским судом в

Страсбурге.

            Но  фигуры все так же,  не  обращая на его вопли никакого внимания,

пинками  и  ударами  прикладов  заставили  всех,  выгнанных из  первой  камеры,

подобрать трупы  и  стонущих раненых,  а  затем так  же  молча переместились ко

второй...

            Когда  их  вытолкали на  палубу,  Ислам  невольно  зажмурил  глаза.

Снаружи был яркий день. Солнце светило вовсю. А вокруг, насколько хватало глаз,

было только море.  Вся палуба оказалась огорожена высоким,  не меньше чем в два

человеческих роста,  забором из мелкой сетки.  Он поднял глаза. Ах вот оно что.

Свет лился не только от солнца — по периметру палубы были установлены софиты, а

рядом с ними громоздились сложные конструкции операторских пультов.  Похоже, ее

превратили в  гигантскую съемочную площадку.  Но  вот  что за  фильм собирались

здесь снимать?

            Адвокат,  который примолк было,  когда  стало  ясно,  что  никто не

собирается его слушать,  очутившись на  палубе,  встрепенулся и  снова принялся

кричать про свое гражданство,  про европейский суд и  еще что-то  в  этом роде.

Махмуд,  у  которого тот  орал прямо под  ухом,  не  выдержал и  врезал ему  по

затылку.

            — Заткнись, надоел.

            Толпа  стояла  очень  плотно,  поэтому адвоката лишь  отшвырнуло на

стоявших рядом и затем качнуло назад, и он тут же завопил:

            — Уважаемый шейх, я отказываюсь защищать этого человека!

            Тут уж не выдержал Ислам. Он заехал адвокату по роже и прошипел:

            —  Заткнись,  не  будет никакого твоего вонючего суда.  Они  просто

убьют нас здесь и все.  Так что закрой свою вонючую пасть,  гяурская собака,  и

прими смерть так, как подобает мужчине.

            —  Но они не имеют права!  — запротестовал адвокат.  — Это же будет

нарушение всех международных норм и обязательств,  которые они приняли на себя!

В России вот уже несколько десятилетий отменена смертная казнь...

            В этот момент над палубой разнесся все тот же голос:

            —  Внимание,   наше  судно  находится  на...  западной  долготы,...

северной широты.  Ровно сто  восемьдесят пять  дней  назад здесь было совершено

чудовищное преступление — зверски убиты двести восемьдесят шесть человек. Среди

них было сто двадцать три женщины и семьдесят шесть детей в возрасте от трех до

тринадцати лет.  —  Голос на мгновение прервался и заговорил снова:  — На нашем

корабле вас  тоже  ровно  двести восемьдесят шесть.  Среди вас  нет  ни  одного

ребенка и  ни  одной женщины.  И  если не  все  из  вас напрямую виновны в  том

преступлении,  то  нет среди вас и  ни одного,  кто не был бы повинен в  чем-то

другом, не менее кровавом. Более того, все вы либо непосредственно принадлежите

к преступной организации под названием «Бригады мстителей за Раззият»,  несущей

всю меру ответственности за то преступление,  либо активно сотрудничаете с ней,

помогая ей  творить свои  преступные дела.  —  Голос  снова умолк на  несколько

мгновений, будто давая время тем, кто был на палубе, оценить меру своей вины, и

закончил: — Мы надеемся, что то, что сейчас произойдет, послужит хорошим уроком

для ваших последователей,  ибо не испытываем никакого желания повторять это еще

раз.  Но если этого будет недостаточно... — Голос замолчал. Распахнулись ворота

кормовой надстройки, и на палубу вылетели... огромные собаки!!!

            Брошенный бывший сухогруз нашли  только через двое  суток.  Вернее,

власти совершенно не исключали, что за это время на него натыкались уже не раз,

но все,  кто всходил на его палубу,  похоже,  мгновенно бросались обратно, не в

силах вынести зрелище, представшее их глазам, и стараясь скорее его забыть. Так

что  окончательно судно  обнаружили уже  на  подходе  к  Дарданеллам,  когда  о

каком-то  корабле  без  малейших  признаков  команды  сообщили  с   английского

рефрижератора, который его чуть не протаранил.

            Когда представители властей ступили на  борт,  их тоже долго рвало,

чему  немало способствовала и  вонь от  загнивших за  пару дней на  раскаленной

палубе трупов.  Однако гадать о  том,  что  здесь  произошло,  не  пришлось.  В

капитанской рубке,  в кубрике, в радиорубке и еще в десятке мест были разложены

кассеты с  видеозаписью всего произошедшего и  тонкие кожаные папки со  списком

уничтоженных и  кратким  перечислением их  преступлений.  Фильм,  записанный на

кассетах,   был  слишком  страшен  для  того,   чтобы  его  демонстрировать  по

телевидению,  так  что большинство каналов ограничилось показом лишь отдельных,

самых безобидных фрагментов.  Однако, как вскоре выяснилось, несколько тысяч (а

по  некоторым оценкам,  даже  десятков тысяч)  человек  в  разных  странах были

вынуждены просмотреть этот  фильм  от  начала и  до  конца.  Кого-то  ради  это

разбудили  среди   ночи   в   собственной  спальне  неясные  фигуры  в   черных

комбинезонах,  кого-то  такие же фигуры застали в  роскошном отдельном кабинете

шикарного ресторана,  кто-то  заблевал дорогой ковер,  устилавший пол  дорогого

номера самой дорогой гостиницы мира —  «Арабской башни»,  а  кто-то  —  сиденья

своего  великолепного «роллс-ройса».  Очень  немногие из  тех,  кого  заставили

просмотреть этот фильм,  открыли этот факт широкой публике.  Но  все они на всю

оставшуюся жизнь запомнили негромкий голос,  прошептавший им на ухо, прежде чем

убрать пистолет от виска и тихо исчезнуть:

            — Ты видел. Теперь подумай, хочешь ли ты быть на их месте.

           

            4

           

            —  ...  мы  сожалеем  о  том,  что  наши  действия  по  обеспечению

безопасности наших  граждан  вызвали столь  негативную реакцию в  мире.  Но  мы

по-прежнему заявляем,  что  любой,  кто  посмеет  причинить вред  имуществу или

посягнуть на жизнь и  здоровье наших граждан,  подвергнется самому настойчивому

преследованию вне зависимости от  своего местонахождения и  гражданства.  Мы  и

впредь   постараемся  избежать  имущественных  потерь  и   гибели  гражданского

населения  и   лиц,   в  отношении  которых  Империя  не  проводит  специальных

карательных  мероприятий,  однако  вынуждены  заявить,  что  гражданские  лица,

предоставляющие свою  территорию и  жилища  для  укрытия террористов,  а  также

оказывающие им любую иную поддержку,  должны быть готовы к тому, что их жизнь и

имущество  могут  подвергнуться  серьезной  опасности.  И  если  они  не  хотят

подвергаться подобной опасности,  у  них есть право либо отказать террористам в

крове и  поддержке,  либо покинуть то  место,  —  откуда они не в  состоянии их

удалить.  Если же  они этого не  сделают,  то  в  полной мере возложат на  себя

ответственность за сохранность своего имущества,  а  также за жизнь и  здоровье

свое и своих близких.

            — Ха!  — Шеф щелкнул пультом,  отключая звук, и резво повернулся. —

Ну что за идиот? Ну кто говорит об этом так откровенно?

            Присутствовали те же,  что находились в  кабинете посла в Москве во

время прошлогоднего саммита, — сам президент, Клайд, Стрентон и мистер Рейнард,

да еще к их компании присоединился генерал Минарди,  председатель объединенного

комитета начальников штабов. Министр обороны и министр экономики, участвовавшие

в недавно закончившемся совещании,  покинули Белый дом, а остальные остались на

дружеский ужин.  Тем более что имели довольно схожие взгляды на то, как следует

поступать с несколько обнаглевшей Россией.  Впрочем,  сам Клайд выглядел в этой

компании белой  вороной,  поскольку скорее  разделял мнение  министра экономики

Клифферсона, считавшего, что столь резкий экономический рывок России всего лишь

следствие  ее  поражения  в  «холодной»  войне.  В  конце  концов,  потерпевшие

поражение в последней «горячей» войне Германия и Япония, промышленность которых

была уничтожена ковровыми и атомными бомбардировками, в свое время совершили не

менее  головокружительный рывок,  буквально  ворвавшись  в  ряды  общепланетной

экономической и политической элиты.  А потому надо просто немного подождать,  и

темпы экономического рывка России заметно упадут.  Тем  более что,  несмотря на

последние крайне жесткие действия против арабских экстремистов,  Россия до  сих

пор ничем не  продемонстрировала своих поползновений на более влиятельную роль,

продолжая послушно следовать в фарватере ведущих западных стран.

            Впрочем,  сейчас это ей не слишком помогало. За время, прошедшее со

времени скандальной кровавой операции,  приведшей, как бы то ни было, к полному

исчезновению крайне одиозной террористической организации «Бригады мстителей за

Раззият», отношение к России во всем мире заметно ухудшилось. Французы пришли в

ярость,  когда  обнаружилось,  что  среди погибших столь отвратительной смертью

есть  французский гражданин.  Да,  мсье  Вержа  давно уже  фигурировал в  досье

Интерпола как человек, имевший непосредственное отношение к крайне сомнительным

сделкам с оружием,  оборудованием для производства оружия массового уничтожения

и  поставкам нефти из стран,  находящихся под эмбарго ООН,  это не меняло дела.

Французы всегда очень ревностно относились к  любому случаю,  когда их граждане

подвергались какому бы то ни было преследованию со стороны любых —  официальных

ли, судебных ли органов других государств. А здесь уши русских торчали изо всех

щелей.  Да  они  и  сами  не  торопились отрицать,  что  акция проведена силами

спецслужб Империи.  К  тому же  французскому президенту,  как  и  его немецкому

коллеге,  приходилось учитывать крайнее возмущение,  которое инцидент вызвал  у

мусульманской части  населения обеих  стран,  состоявшей из  натурализовавшихся

выходцев из  арабского мира и  Турции.  Ну  еще бы,  нет для мусульманина более

позорной и  отвратительной смерти,  чем  смерть  от  зубов  такого  нечестивого

животного, как собака. Ибо эта смерть уничтожает всякую надежду на вечную жизнь

в садах Аллаха.

            Недаром арабские террористы-самоубийцы, спокойно шедшие на смерть и

тщательно выбиравшие момент подрыва прикрепленной к телу бомбы,  тут же впадали

в  панику  и  торопливо замыкали  контакты,  стоило  лишь  появиться поблизости

собаке. Более того, русские оскорбили чувства мусульман еще и тем, что оставили

трупы гнить и разлагаться на палубе, поскольку по мусульманскому обычаю умерший

должен быть похоронен до захода солнца.  Конечно,  этот обычай зародился еще до

того,  как Аллах поведал пророку своему Мохаммеду первоосновы новой религии, и,

скорее  всего,  был  вызван  тем,  что  народы,  первыми постигшие всю  глубину

мудрости аллаха,  имели счастье (или  несчастье) обитать в  столь жарких краях,

что  человек,  умерший рано  утром,  к  вечеру того  же  дня  успевал покрыться

трупными пятнами и изрядно завонять. Однако теперь любой мусульманин, где бы он

ни  жил —  в  жаркой ли Аравии или в  студеной Сибири,  свято соблюдал правило:

умерший должен упокоиться в  земле непременно до захода солнца И пусть горемык,

принявших смерть  от  собачьих зубов,  не  приняло  бы  ни  одно  мусульманское

кладбище, это правило все равно распространялось и на них тоже. Возмущение было

столь велико,  что волнения прокатились даже по  некоторым регионам Империи,  в

которых проживал большой процент мусульман. Впрочем, все эти волнения мгновенно

прекратились,  как  только  отношение к  проблеме  высказал сам  Император.  Он

заявил:

            —  Это —  не мусульмане.  Это — вообще не люди.  И я буду полностью

удовлетворен, если мои предположения о том, что такая смерть постигнет каждого,

кто осмелится посягнуть на подданных Империи, вне зависимости от национальности

и вероисповедания посягнувших, оправдаются.

            Столь   витиевато   построенное  предложение  позволило  Императору

остаться в рамках общей политики по отношению к данному инциденту, состоявшей в

том,  что русские на  всех уровнях не  отрицали,  но  и  не подтверждали своего

участия в данной акции.  Однако всем стало ясно,  что, во-первых, русские стоят

на  этих  позициях непоколебимо,  а  во-вторых,  острие устрашения направлено в

первую  очередь против  террористов,  чьей  религией является ислам.  Поскольку

террористам иной  религиозной направленности было  абсолютно все  равно,  какой

смертью умирать. Их страшила сама смерть.

            Как  ни  странно,   это  сработало.  Похоже,  людей,  абсолютно  не

боявшихся смерти и,  более того,  почитавших за  честь умереть во славу аллаха,

испугала возможность умереть именно так.  Во-первых,  это  стало ясно по  тому,

что,  несмотря на  громогласные заявления,  НИ  ОДНА  из  старых и  заслуженных

организаций борцов за дело ислама не рискнула предпринять ни одной сколь-нибудь

значимой  акции  против  Империи.   Несколько  более  мелких  акций,  затеянных

полулюбительскими организациями своенравных  выпускников медресе,  не  желавших

проходить  долгий  путь  от  самых  низов,  а  мечтавших  сразу  прославиться и

возвыситься в  рядах вооруженных поборников торжества идей пророка,  с  треском

провалились,  причем в этом было даже что-то смешное. Например, попытка захвата

самолета авиакомпании «Уралавиа» в Дубае кончилась тем, что налетчики, которые,

стреляя направо и  налево,  прорвались сквозь охрану аэропорта,  были  скручены

десятком пассажиров во главе с капитаном и тремя стюардами лайнера (на то,  что

из  четырнадцати защитников лайнера  семеро  в  разное  время  получили дипломы

Терранского  университета,  обратили  внимание  только  спецслужбы,  уже  давно

интересовавшиеся этим  странным учебным  заведением).  Еще  троих,  прибывших в

Москву  с  изрядным  грузом  оружия,   наивно  собираясь  пройти  по  «зеленому

коридору», взяли на выходе из здания аэропорта.

            Затем    случился    забавный   инцидент   с    пятью    отпрысками

высокопоставленных семей,  среди  которых  один  оказался дальним родственником

самого  шейха.  Они  готовили подрыв  посольства Империи  в  Саудовской Аравии,

однако неизвестные люди в  масках перехватили их,  когда они ехали к посольству

на  рефрижераторе,  загруженном  восемью  тоннами  гексогена.  Эти  неизвестные

остановили  грузовик,   извлекли  из   кабины  молодых  террористов,   успевших

подготовить сию акцию за время каникулярного отдыха от обучения в Оксфордском и

Йельском университетах, и, аккуратно связав всех пятерых, нещадно выпороли.

            Полиция  обнаружила грузовик  с  надписью  на  арабском «Осторожно,

взрывчатое вещество большой мощности» и  пять стонущих и  мычащих спутанных тел

спустя полчаса после сего происшествия,  получив анонимный звонок. Но поскольку

позвонивший был настолько предупредителен, что не поленился сообщить, что среди

горе-террористов находится родственник шейха,  это дело постарались максимально

замять.  Тем более что русские не выдвинули никаких требований и вообще молчали

как  рыба.   Однако,  как  оказалось,  ребятки  успели  заранее  сказать  своим

приятелям,  чтобы те  именно в  этот день поинтересовались вечерними новостями,

потому  что,  мол,  «русским  будет  преподнесен достойный урок»  (молодым  так

хочется прославиться).  Да и  подготовку акции они вели не сильно стесняясь Так

что  кое-что  все-таки  выплыло наружу.  И  это  привело к  немалому обострению

отношений русских  с  британцами.  Ибо  действия  русских  спецподразделений на

территории государства,  входящего  в  Британское содружество наций,  англичане

сочли прямым вмешательством в свои внутренние дела.

            — Нет, сегодня у меня положительно удачный день. — Шеф досмотрел до

конца выпуск Си-эн-эн и выключил телевизор. — С утра мне позвонил этот чопорный

бука Коренбиль и  мы с ним кое о чем договорились.  В два часа я узнал,  что до

нашего  тупоголового конгресса наконец-то  дошло,  что  с  Россией надо  что-то

делать.  А  сейчас такой  подарок от  самих русских.  Нет,  Рейнард,  это  было

проделано  блестяще  —  подсунуть  русским  информацию,  что  в  той  йеменской

деревеньке держат их  моряков с  того потерпевшего крушение сейнера...  Как вам

удалось заставить их поверить?

            Рейнард невозмутимо пожал плечами:

            — Очень просто, сэр. Их там действительно держали.

            Шеф нахмурился:

            — Так они что, их действительно освободили? Рейнард кивнул:

            — Да,  сэр, но при этом, как видите, положили половину жителей этой

мирной  (это  слово  он  произнес с  легкой усмешкой) деревни,  а  мы  получили

необходимый резонанс.

            Президент  на  мгновение  скривился,  но  потом  залихватски махнул

рукой:

            — А, плевать, зато они сделали еще один шаг к собственной могиле.

            Тут подал голос Минарди:

            —  Сэр,  с  военной точки  зрения  Россия  не  представляет никакой

проблемы.  Вооруженные силы  США  способны полностью нейтрализовать их  смешную

армию в течение одной недели.

            Клайд едва заметно поморщился:

            — Я бы не был столь категоричен, генерал.

            Минарди фыркнул и  отвернулся.  Он  не  собирался ничего  объяснять

этому  сопляку,  у  которого на  все  имеется свое  мнение.  Министра поддержал

Рейнард:

            —  При  чем  тут категоричность,  мой юный друг?  Достаточно просто

взглянуть на  факты.  А  они  таковы.  Стратегические ядерные силы России имеют

всего около тысячи носителей,  причем самые новые из  них были введены в  строй

пятнадцать лет назад.  Боевая авиация — тысяча сто самолетов, самые современные

принадлежат к поколению,  которое мы уже снимаем даже с вооружения Национальной

гвардии.  Танки по уровню отстали от наших уже на два поколения,  и, что бы там

ни  говорили  русские,  никакие  их  модернизации  не  способны  сколько-нибудь

приблизить их возможности даже к уровню «Абрамсов»,  не говоря уж о «Паттонах».

Стрелковое воооружение...  — Рейнард презрительно скривил губы.  — Все, до чего

они  додумались,  это переделать свой древний Калашников под схему «булпапп» да

разработать новый малогабаритный патрон, который позволил за счет использования

более  мощных порохов и  облегченных гильз  из  более прочных сплавов увеличить

готовый к стрельбе боезапас до шестидесяти патронов.  И так везде — артиллерия,

флот,   инженерное  обеспечение...   Пожалуй,   единственное,   —  тут  Рейнард

поморщился,  —  в  чем они действительно приблизились к  нашему уровню,  —  это

системы связи и наблюдения.  Но это совершенно не компенсирует их отставания по

всем остальным параметрам.

            Что касается систем связи и наблюдения,  тот тут, по мнению Клайда,

русские ушли далеко вперед, но в остальном Рейнард был близок к истине.

            — И все же...  нельзя не видеть, что после того как русские провели

военную реформу, боеспособность их армии заметно повысилась.

            В разговор снова вступил Минарди. Он презрительно оттопырил губу:

            — Пф-ф,  возможно, на фоне того бардака, что у них творился раньше,

это и так,  но не смешите меня.  Карликовая армия в полмиллиона человек... да у

Турции армия сильнее, чем у русских!

            — По-моему, мистер Рейнард сообщал нам о полуторамиллионной армии.

            Минарди брезгливо поморщился:

            —  Вот  только  не  говорите  мне  об  этом  скаутском  лагере  для

воспитания командного духа и  полудетского патриотизма...  Согласен,  мальчики,

какими они становятся после четырнадцати месяцев отдыха в этих лагерях,  вполне

подошли  бы   мне  в   качестве  рекрутов,   но   расценивать  их   как  боевые

подразделения...   Поймите,   молодой  человек,   чтобы  часть  или  соединение

чего-нибудь стоили,  их  подразделения должны научиться боевому взаимодействию,

командиры  всех  звеньев  —  достаточно узнать  друг  друга,  притереться,  так

сказать, к соседям, должна быть отработана система полевого снабжения и многое,

многое другое, что за четырнадцать месяцев отработать совершенно невозможно. За

это время не обучишь как следует даже одиночного солдата,  если ориентироваться

на стандарты,  принятые в американской армии.  А вы предлагаете мне расценивать

эти,  как  это  у  них говорится,  «потешные войска» как серьезного противника.

Чушь!

            — А как же их рейнджеры?  Как их там,  пластьюны, по-моему, они уже

не раз демонстрировали свою эффективность.

            Минарди раздраженно поджал губы:

            — При чем тут рейнджеры?  Поймите вы, ни одна война не выигрывалась

спецподразделениями.  Это  не  полевые войска.  Хорошо подготовленные рейнджеры

могут замедлить продвижение...  увеличить потери...  но  они никогда не  смогут

остановить наступающую армию.

            Тут вновь раздался голос Рейнарда:

            —  К  тому  же  даже  уровень  подготовки  их  рейнджеров должен  в

ближайшее время  серьезно упасть.  Раньше у  них  был  отличный полигон для  их

подготовки — Чечня, а с той поры как они навели там порядок, этого ресурса нет.

            — И все-таки,  — упрямо продолжал гнуть свою линию Клайд,  — вам не

кажется  странным,  что,  совершив такой  рывок  в  области применения новейших

технологий в  гражданском секторе,  они  не  переносят  освоенные  технологии в

военный?  Ведь  тот  же  магнитодинамический транспорт —  это  прямой  выход  к

рельсовому оружию.  Даже  у  нас  уже  есть экспериментальные разработки,  а  у

русских — пусто? Не верю.

            Рейнард поморщился:

            —  Молодой человек,  отвечаю вам  как  человек,  знающий о  военном

потенциале России не  в  пример больше вашего,  —  ни  в  одном русском военном

институте  или  специальном конструкторском бюро  не  ведется  разработок новых

образцов вооружения.

            —  И  в  Терранском  университете тоже,  Пит?  —  послышался  голос

Президента. Рейнард повернулся к шефу:

            —  Десять  против одного —  не  ведется,  сэр.  Исследования такого

уровня требуют инвестиций, сравнимых со всем бюджетом университета.

            — Но точно ты не знаешь? Рейнард пожал плечами:

            —  Я  работаю над  этим,  сэр.  Просто эта задача оказалась намного

сложней,  чем мы предполагали. Мы вступили в контакт со всеми двумястами сорока

выпускниками Терранского университета,  которые в  настоящее время находятся на

территории Соединенных Штатов,  и  ни  один  из  них  не  выказал  готовности к

сотрудничеству.

            — Ну-ну,  я надеюсь на тебя, Пит, а то меня несколько беспокоят эти

ребята.  — Шэф хлопнул по подлокотникам кресла.  — Ладно, ребята, все равно эти

сукины дети заплатят мне за все.  Теперь уже я в этом совершенно уверен. Не так

ли, Мак?

            Стрентон осторожно кивнул.  Он всегда поддерживал шефа, но у Клайда

было ощущение,  что Стрентон, как и он сам, до сих пор слегка опасается того, к

чему может привести упрямство Президента.

            —  Да,  мне  кажется,  нам  почти  удалось убедить наших  союзников

поддержать нас,  если  мы  укажем России ее  место Впрочем,  —  тут  он  слегка

усмехнулся, — в этом нам немало помогла сама Россия.

            — Вот и отлично, — хохотнул шеф, — а сейчас пошли, пора перекусить,

а то я проголодался.  — С этими словами Президент встал и двинулся к выходу,  а

остальные потянулись за ним.  Клайд шел последним. Подойдя к двери, он услышал,

как Минарди спросил у Рейнарда:

            — Не понимаю,  почему Президент терпит рядом с собой этого сопляка?

Тот ответил:

            — Сентиментальность. К тому же мальчик был зятем Стрентона.

           

            5

           

            — Ну сколько еще вы будете испытывать мое терпение?

            — Дарья Александровна, да у меня же щит утонул!

            — Как, опять?!

            — Да нет, ну тогда, вы помните?

            Долинская шумно втянула воздух сквозь зубы:

            — Послушайте,  Крамышев,  долго еще вы будете оправдываться?  С тех

пор  прошло уже  два месяца.  И  все это время я  обеспечивала вам приоритетное

снабжение,  чтобы  вы  успели  войти  в  график.  И  что?  Вы  только увеличили

отставание.  Не справляетесь —  пишите заявление.  Я найду вам работу с меньшим

объемом обязанностей.  —  Она на мгновение замолчала,  переводя дух,  и  жестко

закончила: — У вас неделя. Если не нагоните — приму меры.

            Грузный мужчина с  проседью,  в  мокром  дождевике,  еще  несколько

мгновений сумрачно пялился на потухший экран, потом уныло пробормотал:

            —  И  нечего было кричать.  Ты еще под стол пешком ходила,  а я уже

строил метро в Свердловске.

            Это было не совсем правдой,  поскольку в то время,  когда он пришел

на  Свердловский метрострой,  генеральный директор  объекта  «Восточная  стена»

Долинская скорее всего училась в  старших классах средней школы,  но начальнику

семьдесят второго проходческого участка Крамышеву было  приятней думать  именно

так. Впрочем, какой уж тут приятней...

            Все  началось с  того,  что Дарье Александровне позвонил Император.

Это случилось,  когда она уже начала подумывать о  пенсии.  Выйти на  пенсию по

возрасту она  пока не  могла,  но  стажа «на северах» уже хватало для льготной,

хотя пенсия эта  была существенно меньше,  чем Дарья получила бы  по  возрасту.

Однако  у  нее  были  кое-какие  сбережения,   достаточные,  чтобы  лет  десять

беззаботно прожигать жизнь,  путешествуя по  миру и  грея косточки на  пусть не

самых фешенебельных,  но достаточно дорогих и комфортабельных курортах.  А куда

ей  было тратиться?  С  семьей так и  не  сложилось,  детей не было,  все время

отнимала работа,  работа,  работа...  К тому же на нынешнем месте ей уже слегка

поднадоело. Да, она достигла немалого, занимает высокий руководящий пост, у нее

очень широкие полномочия...  Есть ли еще что-то, что могло бы ее привлечь? Вряд

ли.

            Звонок раздался в полночь.  То есть в Москве еще был белый день, но

у  них «на северах» люди уже по  большей части отошли ко сну.  Так что когда ее

личный мобильник,  номер которого, в отличие от служебного, был известен крайне

ограниченному кругу лиц,  тихонько запил икал,  она с трудом оторвала голову от

подушки.

            С  возрастом она стала довольно тяжело выныривать из  сна,  ну да у

кого с годами жизнь становится легче...

            Потерев лицо ладонью,  она прижала мобильник к  уху и севшим со сна

голосом рявкнула:

            — Слушаю!

            Голосовая   программа   пару   мгновений  озадаченно  анализировала

получившийся отпечаток — уж больно голос,  пришедший через микрофон,  отличался

от эталонной записи,  —  но все же неуверенно разрешила доступ.  В ухе раздался

мелодичный сигнал открытия связи,  и Долинская облегченно вздохнула. Не хватало

еще  спросонья  вспоминать  цифровой  пароль...  Спустя  мгновение  в  динамике

раздался голос, который она никак не ожидала услышать.

            — Дашуня?

            — Да, Ваше Величество.

            — Во-первых, поздравляю тебя с наступившим днем рождения.

            Долинская оторопело бросила взгляд на табло, ну да, уже 0:03.

            — Спасибо... я как-то совсем...

            — Ничего,  еще отпразднуешь,  вокруг тебя столько галантных мужчин,

не верю, что они позволят тебе забыть про этот праздник.

            Долинская польщено улыбнулась:

            — Ну,  я уже в том возрасте, когда это уже не совсем праздник, или,

даже, совсем не праздник.

            — И все же,  согласись,  проводить его в одиночку,  когда за неделю

начинаешь гадать, вспомнит ли кто о нем или нет, не слишком приятно.

            Долинская вздрогнула.  Как точно он угадал! Именно такие мысли пока

и удерживали ее от решения написать заявление.

            —  Дашуня,  —  Император перешел на деловой тон,  — у меня есть для

тебя работа. Долинская усмехнулась:

            — Что-то вроде этой?

            — Нет, намного сложнее.

            Дарья Александровна ответила не сразу. Но, когда она заговорила, ее

голос был тверд и сухо деловит:

            — Я слушаю вас, Ваше Величество.

            — Нам надо начинать интенсивно готовить страну к войне...

            Через сорок дней она спустилась по  лесенке из  вертолета и  угрюмо

уставилась на  ржавое болотце,  начинавшееся прямо у  ее  ног  и  тянувшееся до

видневшегося в отдалении леса. — И это вы называете самой удачной площадкой?

            Стоявший у  нее  за  спиной  высокий  мужчина в  летной  тужурке со

знаками различия шеф-пилота пробасил:

            —  Остальные еще хуже.  Здесь хотя бы  до скального основания всего

три метра,  так что довольно легко установить причальные мачты,  да и места для

маневра достаточно.  — Он решительно рубанул рукой.  — В радиусе ста пятидесяти

километров лучшего места нет.

            Долинская вздохнула:

            — Ну что ж. Тогда... утверждаю. Действуйте.

            Полтора  месяца  спустя  ее  разбудил  среди  ночи  рев  двигателей

заходившего на посадку грузового дирижабля,  от которого тряслись тонкие стенки

ее щитового домика, и она потом долго лежала без сна, размышляя, кой черт занес

ее на эти галеры.  Деньги?  Они ее уже давно особо не интересовали.  Интересная

работа?  После того что ей  удалось на  Севере,  ЭТУ работу вряд ли  можно было

назвать интересной.  Трудной — да, муторной — несомненно, нужной — вероятно, но

интересной   —   нет,   никак.   Тогда   почему   она   согласилась   променять

четырехкомнатные  апартаменты,  оборудованные  всеми  мыслимыми  удобствами,  и

роскошный кабинет размером с футбольное поле, прилагающиеся к ее престижнейшему

посту,  и высадиться в глухой амурской тайге,  поселиться в этом убогом дощатом

домике площадью дай бог двадцать квадратных метров,  в котором приходится раз в

три  дня чистить кондиционер,  потому что он  напрочь забивается мошкой?  Может

быть,  все дело в нем,  в Императоре? В том, что она до сих пор осталась в душе

той  сопливой девчонкой,  которая вложила свои  руки  в  его  широкие ладони  и

дрожащим  голосом  произнесла  слова  вассальной  клятвы?   Нет,  если  бы  она

отказалась,  он вряд ли бы стал напоминать ей об этом,  но ведь, как она знала,

он сам никогда и нигде, ни разу не отказался от своих обязанностей суверена...

            К  следующему сентябрю на  строительстве «Восточной стены» работало

сто  семьдесят три  проходческих щита.  Тыловые зоны  Амурского,  Хабаровского,

Нерчинского  и  Владивостокского укрепрайонов  были  готовы  уже  на  пятьдесят

процентов,  и среди синих рабочих тужурок замелькали зеленые армейские мундиры.

Только  теперь  до  Долинской дошло,  почему стройка здесь  развернулась только

сейчас.    К    концу    прошлого    года    строительство   гигантской    сети

магни-тодинамических трасс и  огромных северных генераторных плетей практически

завершилось,  и гигантская махина, состоявшая из огромных строительных трестов,

которые  отточили  свое  мастерство  на  тех  стройках,  из  чудовищной системы

снабжения,  оснащенной эскадрами гигантских грузовых дирижаблей,  использование

которых было  оправдано только при  огромных объемах работ  в  местностях,  где

практически  отсутствует иная  система  транспортировки,  а  также  около  семи

миллионов рабочих и  специалистов внезапно оказались не у  дел.  То,  ради чего

были созданы и  эти тресты,  и система снабжения,  и разветвленная сеть найма и

обучения рабочей силы,  — все это было выполнено,  а программ по переобучению и

трудоустройству в  других отраслях в наличии не было.  Но,  как оказалось,  для

всей этой махины у Императора была-таки еще одна не менее важная задача.

            Тем  более  что  в  воздухе явственно запахло гарью.  Экономический

взлет Империи оказался не по вкусу очень многим.  То есть сначала все вроде как

было в  порядке.  Более того,  на всяческих встречах на высшем уровне,  мировых

экономических саммитах и  иных  мероприятиях подобного рода Россию сначала этак

одобрительно похлопывали по плечу.  Когда она,  согласно статистическим данным,

выдала  годовой рост  в  двадцать с  лишним  процентов,  русскую делегацию даже

встретили овацией,  а  во всех ведущих экономических журналах мира прошли серии

статей,  в  которых русских снисходительно похвалили за то,  что они наконец-то

сумели вывести большую часть своей экономики из тени. Однако когда на следующий

год темпы роста русской экономики опять оказались обозначены цифрой,  близкой к

двум десяткам, причем основной прирост пришелся именно на наукоемкие сектора, в

мире забеспокоились.  Нет,  никто не был против того,  чтобы Россия заняла свое

место в  мире  (к  тому,  что  она  теперь единственная в  мире  именовала себя

Империей,  относились покровительственно-снисходительно), НО не за счет других.

У  нее  был  свой,  и  очень немалый потенциал —  сырьевые отрасли,  она  имела

развитые  производства  по  утилизации  отходов,  различных  —  от  ядерных  до

высокотоксичных химических,  свою довольно убогую автомобильную промышленность,

промышленность  по   производству  стальных   и   алюминиевых   полуфабрикатов,

минеральных удобрений,  дешевые  (по  европейским меркам)  трансконтинентальные

коммуникации,  и никто бы не возражал, если б она продолжала развивать все это.

Более того,  в эти отрасли все бы с удовольствием вкладывали деньги.  Но, когда

Россия   внезапно   полезла   на   уже   давно   и   жестко   поделенный  рынок

высокотехнологичной продукции...  это стало вызывать,  мягко говоря,  серьезное

недовольство.  Первое  время  все  с  усмешкой  наблюдали за  потугами  русских

концернов привлечь западного покупателя к  своим быстро ржавеющим и еженедельно

ломающимся «одноразовым» автомобилям,  в уверенности, что искушенного западного

потребителя не  привлекут даже низкие цены,  однако,  время шло,  и  постепенно

выяснялось,  что  русские автомобили как-то  перестали ломаться.  Затем русские

модернизировали свои транспортные сети, и отправить стандартный контейнер через

Россию стало уже не на десять-пятнадцать процентов,  а  примерно в  четыре раза

дешевле, чем морским путем через Суэцкий канал. Потом пришел черед электроники,

лекарств,  одежды. Русские как-то сразу выдвинулись вперед по многим позициям —

созданию  искусственных  материалов,   обработке  естественных,   использованию

отдельных высокотехнологичных компонентов,  разработанных в  одной  отрасли,  в

деталях  и  компонентах другой,  так  что  казалось,  будто  в  России  созданы

специальные бюро,  в  которых тысячи и  десятки тысяч людей сидят и  думают над

тем,   где  бы  еще  использовать,   скажем,   новый  материал,   первоначально

разработанный для шпонок для намотки ниток в прядильных станках.

            Впрочем,  так оно и  было,  просто эти люди не сидели и  думали,  а

работали на своих рабочих местах — кто конструктором,  кто слесарем-ремонтником

в полуподпольном гаражном сервисе, кто официанткой в ресторане, а кто клерком в

небольшой фирме,  но каждый из них знал, что если тебе в голову пришла какая-то

идея, которая, по твоему мнению, может послужить на благо твоей стране, то тебе

достаточно просто зайти в ближайшее интернет-кафе, набрать адрес сайта и, пусть

путано и сумбурно,  изложить ее.  Сайт принадлежал Терранскому университету,  а

вот там существует группа, в которой идею взвесят, оценят, понятно сформулируют

и,  если  она  того  стоит,  опубликуют в  десятках разных  каталогов,  которые

бесплатно разойдутся по фирмам и корпорациям. А если (или, как часто случалось,

когда) найдется кто-то,  кто воплотит ее  в  жизнь,  то однажды утром ты можешь

обнаружить в  своем электронном почтовом ящике уведомление о  том,  что на твое

имя получен денежный перевод с очень приятной суммой.

            Никто  ведь  не   знал,   что  за  скромной  формулировкой  «группа

студентов»,  указанной в  графе «авторы сайта»,  скрываются почти все пятьдесят

тысяч  студентов  пятого  курса.  Ибо  каждый  терранец  должен  был  научиться

извлекать максимум  полезной  информации из  того  сумбура  и  жвачки,  которой

частенько  изъясняется большинство людей.  И  научиться  заинтересовывать людей

тем,  что является действительно важным и действенным,  несмотря на то что люди

так  подвержены консерватизму и  косности  мышления.  Поэтому  итоговый рейтинг

каждого  студента  выпускного курса  очень  сильно  зависел  от  того,  сколько

интересных идей он откопает на страницах сайта и,  главное,  сколько из них ему

удастся, так сказать, запустить в производство.

            Итак,  среди  «цивилизованных» стран  начали  отчетливо проявляться

признаки недовольства. Почему все остальные восточноевропейские страны спокойно

приняли  свою  роль,  распродав мощным  концернам наиболее  конкурентоспособные

производства и  закрыв те,  что  были  объявлены нерентабельными,  экологически

вредными или  отсталыми?  Почему чехи  спокойно пили свой знаменитый «Пилснер»,

сваренный на заводе, принадлежащем концерну из ЮАР, или «Будвайзер», теперь уже

ставший немецким,  ездили на фольксвагеновских «шкодах»,  а  русские посмели не

только сохранить свои производства, но и стать конкурентами!

            Впрочем,  сначала это недовольство было сырым,  рыхлым,  ибо даже в

среде тех же автопроизводителей не все были единодушны. GM, работавший в России

давно   и   успешно,    довольно   быстро   перестроился,    перенацелив   свои

представительства в Империи не на продажу,  а на закупку компонентов,  и первым

начал широко использовать их в  производстве уже своих автомобилей,  что тут же

позволило поднять  годовые  продажи почти  в  полтора раза.  Поэтому он  только

приветствовал появление у  русских все новых и новых технологий.  К тому же для

менеджеров GM  использование русского  продукта не  было  чем-то  из  ряда  вон

выходящим,  поскольку  они  еще  в  начале  века  выбрали  в  качестве  объекта

совместного   производства   автомобиль   русской   разработки,    впоследствии

завоевавший немало рынков,  ту самую знаменитую «Шеви-Ниву»,  а остальным очень

мешал  психологический барьер.  Так  что  к  тому  моменту,  когда они  наконец

раскачались,  русские  уже  были  вынуждены  ввести  квоты  на  поставку  своей

продукции на  внешний рынок (уж больно велик оказался спрос),  а  большую часть

этих квот закапали себе именно джиэмовцы. Но чем большую долю рынка завоевывали

новые  русские  товары,  тем  сильнее  росло  недовольство.  Попытки бороться с

русскими привычными методами ничего не  принесли.  Введение пошлин на импорт из

России вызывало мгновенную реакцию русских через структуры ВТО, а когда русских

удавалось убедить ввести свои экспортные пошлины,  то  в  лучшем случае цена на

аналогичные товары  оказывалась равной цене  товаров местного производства.  Но

покупатель уже  чаще  всего  желал  иметь непременно русское —  русские машины,

русские  компьютеры,  русские  рубашки,  русские  ботинки,  летать  на  русских

самолетах, ездить на русские курорты...

            Впрочем, с курортами паритет еще как-то соблюдался. В конце концов,

у  России  была  не  столь  уж  большая  прибрежная  полоса,   расположенная  в

климатической зоне,  подходящей для пляжного отдыха.  Но зато у  них была целая

огромная страна! Поэтому, в то время как почти семьдесят пять миллионов русских

ежегодно отдыхали за  границей,  более двухсот миллионов туристов со всего мира

посещали за год Россию.  Ну как,  скажите, отказаться от соблазна за две недели

совершить путешествие через двенадцать часовых и пять климатических поясов,  за

один  отпуск  порыбачив  на  карельских озерах,  посмотрев кавказские водопады,

понежившись на  пляжах  Черноморья,  покатавшись на  лошадях на  горном  Алтае,

побродив в бамбуковых дебрях Приамурья и искупавшись в гейзерах Камчатки. И все

это в одной стране!

            Но  все  это  недовольство зрело  подспудно,  иногда  проявляясь  в

сжигании русских  флагов  на  митингах одиозных партий,  иногда  в  антирусской

риторике отдельных политиков,  «окучивающих» избирателей в проблемных регионах.

Так было до  тех пор,  пока в  США к  власти не пришел простой техасский парень

Джо,  сначала просто решивший сделать политику «указать России ее  место» всего

лишь привлекательным лозунгом своей предвыборной кампании...

            Вечером Дарья Александровна проводила совещание с военными.  Споры,

ругань с  начальниками участков затянулись далеко за  полночь.  Военные были  в

своем амплуа,  дотошно залезая в любые щели и выдвигая порой почти невыполнимые

требования.

            Но все аргументы «против» снимал только один аргумент «за», который

генерал Гололобов привел Дарье еще при первой встрече:

            —  Окончательным судьей в  нашем споре станет-не  правительственная

комиссия,  а  крупнокалиберные снаряды,  и  результатом такой  оценки станет не

премия,  возвращенная в бюджет,  а чьи-то жизни.  Так что пусть лучше я окажусь

излишне привередлив, чем излишне снисходителен.

            Когда все  уже  разошлись или  отключились,  а  они  с  Гололобовым

задержались,  уточняя перечень принятых к исполнению требований военных,  Дарья

неожиданно для себя спросила:

            —  Скажите,  Илья Александрович,  а на западе тоже ведется такое же

строительство?

            Генерал на  мгновение замер,  видно по привычке насторожившись,  но

вспомнил, КТО перед ним, и расслабился.

            — Насколько я знаю, нет.

            —  Тогда почему?  Как я понимаю,  самые грозные заявления несутся к

нам  из-за  океана  и  со  стороны их  европейских союзников.  А  самые  мощные

оборонительные сооружения мы строим на границе с Китаем,  с которым у нас вроде

как все прекрасно.

            Генерал задумался:

            —  Знаете,  Дарья  Александровна,  я  не  вращаюсь в  столь высоких

сферах, где обсуждаются такие вопросы, так что все, что я вам скажу, это только

мое мнение, но если вам оно интересно, то... Дело в том, что наши юго-восточные

«заклятые  друзья»  гораздо  опаснее.   Запад   давно  уже   разучился  воевать

по-настоящему, так сказать, всем миром, с грязью, кровью, трупами, с воздушными

тревогами и ночами в бомбоубежищах,  со всем напряжением сил народа и страны, с

похоронками в каждой семье. А китайцы — нет.

            Что  же  касается риторики,  то  китайское общество все  еще  очень

сильно  контролируемо,  и  потому  им  нет  никакой  нужды  годами  подогревать

избирателей  громогласными  заявлениями,  истерией  или  еще  чем-то  подобным.

Достаточно того,  что они старательно перепечатывают все, что говорится о нас в

западной прессе,  да  регулярно демонстрируют по  всем  провинциям фильмы,  где

крутые американские парни крошат в капусту устаревшие русские танки и тощих, но

чрезвычайно злобных русских солдат Это  очень  хорошо удобряет почву.  Так  что

когда настанет день,  им  будет достаточно одной недели военной истерии,  чтобы

при полном одобрении народа бросить на нас двадцатимиллионную армию.

            — А зачем? Генерал усмехнулся!

            — Знаете, полтора миллиарда человек на девяти с половиной миллионах

квадратных километров,  это,  как  ни  крути,  тесновато.  К  тому же  рядом на

семнадцати с  лишним миллионах вольготно расположилось всего — сколько у нас по

последней  переписи?  —  сто  восемьдесят  миллионов?  Так  что  их  уже  давно

привлекает наша Сибирь.  Тем  более что там больше полезных ископаемых,  чем во

всем Китае.  А  более-менее легко извлекаемых ресурсов на Земле с  каждым годом

становится все меньше и меньше.  Первое время, пока у власти еще находились те,

кто   когда-то   учился  в   Союзе,   их   отношение  к   России  было   этаким

благосклонно-романтическим  и   мы   могли   считать   себя   в   относительной

безопасности.  Но  сейчас к  власти пришли те,  кто  кончал не  МГУ  и  ЛГУ,  а

Станфордский и Кембриджский университеты, а в Китае учился по школьным атласам,

в  которых большая часть  Сибири была  закрашена в  цвета  Китая и  именовалась

«временно оккупированной территорией».

            Генерал усмехнулся

            —  Впрочем,  нет,  это я загнул,  превращения с картами имеют место

быть  уже  давно,   а   фишку  насчет  временной  оккупации  они  стали  широко

использовать только десять лет назад. Но ЭТО мне кажется гораздо более опасным,

чем  все громогласные заявления американцев или европейцев.  Причем,  по  нашим

оценкам,  американцы и  европейцы,  потеряв где-то  около одного-трех процентов

личного состава своих  Вооруженных сил,  тут  же  пойдут на  попятную и  начнут

азартно  торговаться с  нами,  с  тем  чтобы  представить дело  этаким  военным

конфликтом,  в котором они, хотя и не достигли заявленных целей, но уж никак не

потерпели поражение.  Китайцы же будут рваться напролом,  не щадя ни своих,  ни

чужих. И не оста-новятся, пока не добьются того, чего хотят.

            Долинская зябко повела плечами:

            — Значит...  ЭТО неизбежно (она не смогла заставить себя произнести

слово «война»). Генерал пожал плечами:

            —  Кто  знает?   Мне  представляется  только  одна  возможность  ее

предотвратить.  Это заставить китайцев понять, что они могут положить здесь все

свои двадцать,  сорок или шестьдесят миллионов,  но так и  не продвинутся ни на

шаг. А вот это уже зависит только от нас с вами.

           

            6

           

            — Ты мне надоел.  Пора как следует надрать тебе задницу.  — С этими

словами Стивен Брантмор,  бывший Мистер Вселенная,  а  ныне голливудская звезда

первой величины,  получающий за роль не менее двадцати пяти миллионов долларов,

картинно разодрал на  себе майку и,  скорчив зверскую рожу,  бросился на своего

врага.  Врага изображал Брайан Клант, тоже голливудская звезда, но с гонорарами

помельче,  ибо его амплуа было «плохие парни».  А  «плохим парням» в  Голливуде

испокон  веку  платили  несколько меньше.  Впрочем,  и  Кланту  с  его  восемью

миллионами тоже грех было жаловаться на  жизнь,  ибо он был вполне востребован,

прекрасно  сжившись  со  своими  персонажами  —  колумбийскими  наркотоговцами,

главарями китайских пиратов или сербских националистов.  А  последнее время ему

особенно удавались роли русских генералов.  Но сегодня он, похоже, находился на

вершине карьеры...

            В  этот  момент  послышался сигнал  вызова.  Ярос-лавичев нажал  на

кнопку «пауза»,  бросил последний взгляд на  экран,  где  Клант  очень  неплохо

смотрелся в его парадном мундире,  и переключил систему на прием. На экране тут

возникла фигура Мамичева в мокром дождевике.

            — Здравствуй, Борис, у вас, я вижу, штормит. Мамичев кивнул и шумно

отфыркался.

            —  Да,  погодка не  балует.  Но пока в  графике.  Сегодня закончили

переоборудование уже третьей лодки. Завтра загоняем в доки «Гепард».

            Император понимающе качнул головой:

            — А как с ракетами? Мамичев снова кивнул:

            —  Я  вчера был в Викашино,  к сентябрю они собираются закончить со

всем  проектом  240,   потом  переоснастка,   и  с  декабря  вплотную  займутся

«Тайфунами». А как дела с управляющими блоками?

            —  Первый уже на Байконуре,  второй,  третий и четвертый пока еще в

цехах Хруничева в разной степени готовности. Но ты же знаешь, мы начнем запуски

только тогда,  когда будут полностью готовы как минимум шесть блоков из восьми.

Иначе мы просто не успеем вовремя развернуть систему.

            Мамичев, несколько мгновений помолчав, осторожно спросил:

            — А если мы... все равно не успеем? Император усмехнулся:

            — Это невозможно.  Понимаешь,  Борис, последние тридцать лет мы все

живем в  PAX  AMERICANA,  американской вселенной,  где все процессы подчиняются

определенному ритму, а именно — ритму работы американской политической системы.

Так   что  если  не   произойдет  ничего  неожиданного,   победоносное  шествие

американского  духа  должно  начаться  где-то  в   апреле-мае  последнего  года

нынешнего срока мистера Уокера.  Но  реально оно  начнется намного раньше.  Они

просто не смогут проигнорировать восемь стопятидесятитонных платформ,  повисших

у них над головой. Поэтому им придется начать на полгода раньше.

            — А если они не захотят?

            —  Этого не  будет.  Потому что  тогда Уокер стопроцентно проиграет

выборы.  Ты  можешь себе представить американского президента,  который сделает

что-то  такое,  из-за  чего он  гарантированно проиграет выборы?  Даже если это

война,  в  которой Америке,  вероятно,  придется несколько более туго,  чем они

рассчитывали?

            — Понятно.  А наши... юго-восточные соседи не могут... от них можно

ждать «неожиданностей»? Император нахмурился:

            —  С  ними сложнее.  Оттуда у меня гораздо меньше информации,  и их

менталитет я  способен спрогнозировать с заметно меньшей долей вероятности.  Но

пока я не вижу никаких признаков возможных неприятностей. Конечно, они окажутся

для Уокера большой и,  несомненно,  неприятной неожиданностью, но им совершенно

невыгодно  начинать  раньше  Америки.   Ибо  в  этом  случае  американцы  могут

передумать и  изменить  приоритеты.  Единственным способом  заставить  китайцев

ударить первыми может стать только опасение,  что им  не  удастся прорвать наши

приграничные укрепрайоны до  того,  как  американцы перевалят  через  Уральский

хребет.  Но  пока  у  них  нет  для  этого никаких оснований.  Весь  гигантский

строительный  комплекс,   который  мы  перебросили  в   Приамурье  и  Приморье,

совершенно  легально  ускоренными  темпами  строит  четыре  новых  города.  Они

расценивают это  как попытку увеличить в  регионе долю русского населения,  что

вполне логично.  А  все  фортификационные работы ведутся из-под земли.  Так что

пока все,  что мы делаем,  только им на руку.  — Ярославичев усмехнулся. — Могу

дать голову на  отсечение,  что  жилые площади этих городов уже  включены в  их

планы по переселению...

            Когда  через  двадцать  минут,  уточнив  все  необходимое,  Мамичев

отключился,  Ярославичев снова  откинулся в  кресле и  включил воспроизведение.

Спустя мгновение неподражаемый Брантмор нанес первый удар...

            Его опять прервали, когда Брантмор как раз закончил расправляться с

казаками и горцами его парадного конвоя и устремился в погоню за улепеты-вающим

во  все  лопатки Клантом.  На  этот  раз  гости прибыли лично.  Когда прозвенел

сигнал,  Ярославичев бросил взгляд на  меню  вызова и,  усмехнувшись,  решил не

выключать экран.  Фильм  уже  заканчивался.  Брантмор как  раз  расстреливал из

своего  кольта  старенький русский «Ту-160»,  по  замыслу режиссера выполнявший

роль личного самолета русского императора.  «Ту-160» уже горел, но упрямо тянул

к горизонту.  В этот момент дверь отворилась,  и в кабинет,  пригибаясь,  вошли

Казаков  и  Виктор  Умащенко,  факультет природных ресурсов,  выпуск-2,  сейчас

занимающий  пост  заместителя  министра  госрезервов  и  руководителя программы

«Выживание».  Бросив взгляд на  экран,  оба  остановились и  с  демонстративным

вниманием  просмотрели фрагмент,  в  котором  Брантмор  на  последнем  магазине

покончил-таки с  необычайно живучим (по меркам американских боевиков) «Ту» и  с

удовлетворением  пялился   на   его   обломки,   разбросанные  вокруг   крутого

американского парня.  В реальности взрыв, превративший «Ту» в подобные обломки,

должен  был  оставить от  всего  живого  в  радиусе полукилометра только  кучки

жирного  пепла,  но  Брантмор  обошелся  лишь  слегка  прищуренными  глазами  и

растопыренной пятерней.  Император вздохнул и  отключил экран.  Мишка понимающе

усмехнулся:

            — Этот хоть был посимпатичней?

            — Брайан Клант. Казаков сморщился:

            — Тоже туда-сюда, но ладно хоть звезда.

            — А зачем вам это? — с недоумением спросил Умащенко.

            Император усмехнулся:

            — Ну что может быть лучшим способом «очистить» мозги,  чем кассовый

американский боевичок?  А если серьезно,  то я стараюсь по мере сил отслеживать

аудиовизуальную информацию,  обрушивающуюся на бедного американского обывателя.

Поскольку именно  от  его  реакции во  многом зависит,  как  будут  развиваться

события.  — Ярославичев поморщился. — К сожалению, сегодня миром правит даже не

американский Президент,  а  просто малограмотный фермер из  Айовы или не  более

него развитой испаноязычный потомок мексиканских эмигрантов из Сан-Диего.  Если

он считает,  что «этим придуркам пора как следует надрать задницу», значит, так

тому и быть.  И никакой президент не может себе позволить поступить иначе.  Так

что  американские президенты часто сами  попадают в  свою  собственную ловушку,

сначала долгое время промывая мозги,  пугая и подстрекая,  а затем, когда вдруг

серьезно меняются обстоятельства,  уже  не  имея  возможности что-то  изменить.

Чистая демократия очень неплоха в качестве системы организации внутренней жизни

какого-то сообщества — от небольшой деревни до достаточно крупного государства,

но, когда возникает необходимость серьезно влиять на такие сложные системы, как

сообщества государств,  результаты чаще  всего бывают плачевными.  Причем не  в

последнюю очередь для  тех,  кто  пытается править миром так же,  как маленькой

деревенькой,  особенно если в первую очередь он вынужден потакать едва ли одной

двадцатой части его населения.  В  этом преимущество монархии —  у  руля власти

стоит человек, которому нет нужды ни потакать, ни умасливать. Однако это должен

быть такой человек,  который способен принимать решения, в противном случае это

не лучший путь.

            Гости согласно кивнули,  хотя у обоих,  похоже,  мелькнула мысль, а

какой же путь был бы лучшим,  если бы не было ТАКОГО человека. Но этот вопрос в

данный момент относился к разряду гипотетических, поскольку такой человек был.

            — Ну ладно, какие проблемы? Умащенко усмехнулся:

            — Как обычно. Деньги.

            Его Величество покачал головой:

            — Ну ты и транжира...

            — Дела,  знаете ли,  запросы — с невозмутимым видом сказал Виктор —

Организм молодой, растущий. Ну как тут удержаться?

            Все трое рассмеялись.  Затем Император посерьезнел,  и  смех как по

команде утих.

            — Итак, что мы имеем на сегодняшний день?

            Умащенко быстро  и  сноровисто раскрыл ноутбук и,  спросив взглядом

разрешения, воткнул штекер в «гостевой» разъем на панели экрана.

            Средние  цифры  по  этому  году  —   восемьдесят  три  процента  от

планируемого. Конкретно:

           

            по говядине — девяносто семь процентов,

            по свинине — девяносто,

            по птице — девяносто пять,

            по пшенице — восемьдесят восемь,

            по сое — шестьдесят три,

            по кукурузе — семьдесят,

            по бобовым — шестьдесят восемь,

            по овощным культурам — чуть больше пятидесяти.

           

            Но основная переработка еще впереди. По остальному — вот диаграммы.

Если брать общие контрольные цифры, то мы пока отстаем, но ненамного, процентов

на пять-шесть.  —  Умащенко развел руками.  —  Прошлый год сильно подкосил —  в

Европе ливни,  в  США  и  Канаде засуха.  И  так цены на  сельхозпродукцию были

высокие, да еще и драчка за них была дай бог. За весь сезон с трудом добрали до

восьмидесяти процентов.  Правда,  за  зиму  почти  догнали,  но  пришлось брать

продуктами глубокой переработки.  Так что,  —  он хмыкнул,  — на наш вкус может

быть маловато соли и специй.

            Император иронически улыбнулся в ответ

            — Ничего, как-нибудь переживем. К тому же не исключено, что все это

совершенно не понадобится.

            Это тот запас, который, как говорится, карман не тянет.

            Умащенко молча покачал головой.  Уж больно дорогой запас получался.

На  проект «Выживание» только за  последние годы  было ассигновано более сорока

миллиардов   полновесных   имперских   рублей,    давно   уже   ставших   самой

привлекательной резервной валютой мира.  По осторожным оценкам Евробанка, более

сорока  семи  процентов мировых валютных резервов хранилось именно в  имперских

рублях, хотя их доля в мировых расчетах была существенно ниже — по оценкам того

же  Евробанка,  всего тринадцать процентов мировых расчетов велось в  имперских

рублях.  Впрочем,  во  многом это было связано с  тем,  что свои огромные долги

Империя по-прежнему упорно отказывалась переводить в рубли, предпочитая считать

их в заметно дешевеющем долларе.

            Император  несколькими движениями  клавиш  перекачал  информацию из

ноутбука Умащенко в свой терминал и склонился над клавиатурой.

            — Ну ладно, давайте посмотрим, что у нас там по будущему году...

            Никто  из  них  даже  не  предполагал,   что  то,  чем  они  сейчас

занимаются,  окажется самым  сильным оружием в  борьбе за  объединение планеты,

сильнее,  чем все пушки,  танки, самолеты и ракеты, вместе взятые. Впрочем, что

касается одного из троих,  наверное, это утверждение было не совсем правильным.

Ведь зачем-то он инициировал эту программу?

            Когда они закончили,  Ярославичев попросил Казакова задержаться. И,

дождавшись, когда за Умащенко закрылась дверь, спросил:

            — У тебя есть новые данные из МИДа по иммиграции?

            Казаков кивнул:

            — Вам они нужны немедленно? Император покачал головой:

            — Нет,  потом перешлешь, а сейчас только контрольные цифры. Казаков

кивнул:

            —  По-прежнему рост.  Если считать только разрешения на  постоянное

пребывание сроком действия не  менее года и  вновь принятое подданство,  то  за

первые восемь месяцев этого года к  нам  приехало уже триста сорок шесть тысяч.

Из  них  в  качестве причины  пересечения границы около  двухсот двадцати тысяч

указали «на постоянное место проживания»,  остальные, как правило, — «работу по

контракту».   Но,   как  показывают  исследования,  среди  тех,  кто  приезжает

поработать,   около   сорока  процентов  через   некоторое  время  перебираются

окончательно.  Самый  существенный  рост  за  последний  месяц  по  Болгарии  и

Финляндии, но в абсолютных цифрах доля Финляндии пока еще не слишком велика.

            Император кивнул. Мишка покачал головой:

            — Вот интересно,  уже скоро два года,  как нами пугают весь мир,  а

поток только растет. Почему бы это?

            Его Величество усмехнулся.

            —  Все очень просто.  У  нас намного комфортней жить.  Так что люди

из-за  границ Коронного союза едут сюда за  счастливой жизнью.  А  что касается

Запада, то, как ты знаешь, основную часть переселенцев дают Германия и Израиль.

Это — потомки бывших советских граждан,  родители которых уже однажды пересекли

эту границу в другую сторону.  Причем в то время многим говорили, что там, куда

они  едут,  все плохо и  страшно,  не  пробиться,  максимум,  на  что они могут

рассчитывать, — это работа посудомойки или мусорщика. Так что они действуют так

же,  как и их родители Сначала ознакомительная поездка, затем уезжает кто-то из

членов семьи,  обустраивается, и только потом уже едут все остальные. К тому же

ты  заметил  интересную  особенность,   которая  так  четко  выявилась  в   том

исследовании, которое мы заказали Гэллапу? Казаков кивнул:

            — Жесткое разделение по возрасту и образовательному цензу.

            —    Вот    именно.    Причем   мнения   практически   диаметрально

противоположны.  Если для людей с  минимальным образованием и старших возрастов

характерно ярко  выраженное желание «надрать задницу этим  русским»,  то  среди

тех,  кто  имеет  хорошее  «верхнее»  образование,  большинство  за  расширение

сотрудничества с  Россией,  причем многие даже,  —  Его  Величество хмыкнул,  —

«путем  частичной потери суверенитета».  Да-а-а,  такого облома эти  господа не

ожидали.  Вопрос был сформулирован максимально провокационно,  и  ответ на него

предусматривался как  однозначное,  стопроцентное «НЕТ»,  а  тут почти двадцать

семь  процентов  ответили  «ДА».   Так   что   старые  проверенные  подходы  не

срабатывают.  И  во  многом  благодаря сетевым ресурсам.  А  «простой техасский

парень Уокер» не очень-то это учитывает. Впрочем, у него как раз все в порядке.

Во-первых, в Штатах за исключением десятка элитных учебных заведений никогда не

было  сколько-нибудь  внятного «верхнего» образования,  а  во-вторых,  нынешние

поколения  американцев  слишком  долго  жили  в  PAX  AMERICANA  и  сейчас  кто

сознательно,  а  кто  подсознательно воспринимают  нас  как  угрозу,  способную

разрушить эту вселенную. Так что там нас просто не любят.

            Казаков усмехнулся:

            —  Ну  что  ж,  в  таком  случае придется как  следует приодеться и

накрасить губки Император покачал головой:

            — Боюсь, это не слишком поможет...

           

            7

           

            Тарас Полубай был  опытным политиком.  Он  занимался этим  сложным,

грязным,  но  чрезвычайно увлекательным делом  уже  добрых два  десятка лет.  В

молодости  он  совершенно не  собирался  влезать  в  это  занятие,  считавшееся

малопочтенным в  той  среде,  в  которой  он  тогда  вращался.  Однако  человек

предполагает,  а бог располагает.  И вот сегодня он был самым высшим чиновником

исполнительной власти  в  стране.  В  общем-то  все  произошло  случайно.  Свою

деятельность он начал инженером на Запорожстали, одном из более-менее стабильно

работавших предприятий страны.  Время было интересное. Люди постоянно менялись.

Платили  мало,  не  всегда  вовремя,  поэтому многие,  поднабравшись кое-какого

опыта,  уходили,  предпочитая продавать свои знания и умения сначала на заводах

немецкого Рура, а затем уже на огромных и оснащенных великолепным оборудованием

заводах Империи.  Там было интересней,  поскольку обычную сталь в Империи давно

не  выпускали,  предпочитая под каждый конечный продукт использовать специально

разработанные сплавы с заданным набором характеристик.  Так что несмотря на то,

что  в  Империи  поначалу платили поменьше,  чем  в  Германии,  устро-лться  на

Новолипецкий,  Новокузнецкий  или  Магнитогорский  комбинат  считалось  большой

удачей Но  у  Тараса,  который сам был родом из Запорожья,  тогда сильно болели

родители,  потом родился маленький,  затем пришлось хоронить тестя с тещей, так

что к тому моменту,  когда он был готов тронуться с места,  его уже повысили до

начальника конверторного цеха.  А  с этой должности оставался всего один шаг до

главного инженера.  И  пусть главный инженер Запорож-стали получал меньше,  чем

сменный мастер на том же НЛМК,  статус все-таки давал некоторые преимущества. И

он решил не дергаться.  Да и зарплата потихоньку росла,  и выплачивать ее стали

намного регулярнее,  причем всем, а не только ведущим специалистам. А когда его

назначили-таки  главным  инженером комбината (как  выяснилось,  он  стал  самым

молодым главным инженером комбината за  всю  его  историю),  оказалось,  что он

совершенно не  прогадал.  Однако потом произошло непредвиденное.  Запорож-сталь

купили русские.

            И  сразу  приступили  к  его  масштабной  реконструкции.  Тут-то  и

выяснилось, что, несмотря на свой высокий пост, Тарас совершенно не знаком ни с

одним  типом  плавильных  установок,   которые  должны  были  заменить  на  его

предприятии привычные домны,  мартены  и  конверторы.  И  тогда  заменили  его.

Впрочем,  в  тот  момент  поменяли половину высшего  менеджмента,  так  что  он

оказался не единственным обиженным. Вернее, сам-то он себя обиженным не считал,

потому что, будучи специалистом, прекрасно понимал обоснованность своей замены,

но  остальные  подняли  многоголосый  хай,  выступая  на  митингах,  разражаясь

гневными газетными статьями, вещая с экранов телевизоров и пугая народ «клятыми

москалями»,   отнимающими  кусок  хлеба  у  «честных  украинцев».  А  поскольку

плакаться —  мол,  как меня обидели,  —  как-то неудобно и  не всегда прилично,

стали  приводить в  качестве  примера  «обиженного» новыми  хозяевами «честного

украинского  инженера,  прекрасного специалиста и  истинного  патриота»  Тараса

Полубая.

            И   Тарас,   неожиданно  для   себя   стал  символом  сопротивления

«москальской экспансии»,  которая в  тот  момент шла  небывало бурными темпами.

Впрочем,  не только на Украине,  а, скажем, и в недалекой Болгарии, где русские

купили  Варнинские верфи,  Старозагорский комбинат минеральных удобрений и  еще

многое другое.

            Но   болгары  встретили  появление  русских  как   манну  небесную,

поскольку их  заводы и  фабрики просто стояли,  да  и  их  отношение к  русским

отличалось от такового «в Украине».  Так что спустя три месяца после увольнения

Тарас,  опять же неожиданно для себя, оказался в Раде. Впрочем, его «символизм»

довольно  чбыстро  сошел  на  нет,  так  как  после  нескольких месяцев  бурных

протестов,  многолюдных демонстраций и «маршей на Киев», столь любимых «щирыми»

украинцами из  западных областей,  возмущенные толпы внезапно с  улиц  исчезли.

Потому что люди,  из которых они состояли, вдруг вновь оказались востребованы у

станков и за баранками автомобилей, у плавильных печей и за пультами тепловозов

(или,  вернее,  аккумуляторных электровозов).  Но  Тарас  никуда особо не  лез,

послушно поднимал руку  на  голосовании,  с  речами  выступал довольно редко  и

всегда по теме,  так что в  следующий раз его избрали в  Раду уже по списку как

послушного «заднескамеечника»

            Спустя пару сроков ему уже доверили комитет, еще через срок избрали

вице-спикером,  а  полгода назад,  когда с шумом и гамом слетел кабинет яркого,

прямо-таки  харизматического политика  Станислава  Видовича,  которому  прочили

безоговорочную победу на следующих президентских выборах,  неяркая и  работящая

лошадка Полубай,  снова неожиданно для себя,  оказался тем кандидатом, которого

все политические силы приняли в качестве компромиссной фигуры.

            И  сейчас  он  вот  уже  полчаса  стоял  у  окна  своего  огромного

служебного кабинета и  смотрел,  как  по  Крещатику плыла толпа.  Толпа все  не

кончалась.  Она  была довольно пестрой,  в  одном,  так  сказать,  строю шли  и

молодежь,  и  люди постарше,  и  совершенно пожилые.  Кое-где  над толпой плыли

лозунги:  «Одна  победа  —  одна  страна» или  «Вместе навеки»,  но  человеку с

наметанным глазом,  каким был Полубай,  сразу стало ясно, что эту толпу собрала

не какая-то одна организованная политическая сила (хотя и  их присутствие время

от  времени проявлялось).  Люди  собрались сами.  Многие ветераны надели старые

советские награды.  Они были видны издалека, эти высвеченные солнцем золотистые

кругляшки медалей, ярко-алые знамена и пятиконечные звезды орденов. Вряд ли это

были  твердокаменные фронтовики,  во  времена политической молодости Полубая не

пропускавшие ни одного подобного мероприятия, поскольку тех уже осталось совсем

мало,  да  и  самые молодые из  них смогли бы появиться в  этой толпе в  лучшем

случае в инвалидных колясках,  а ЭТИ выглядели еще моложаво.  Скорее всего, они

были из тех,  что успели послужить еще в  той,  советской армии,  и  заработать

награды.  В  отличие от  нынешней украинской ТА  армия была воюющей,  все время

исполняя какой-нибудь «интернациональный» долг: то во Вьетнаме, то в Африке, то

на Кубе,  то в Афгане.  Так что те награды вполне могли быть боевыми, не то что

нынешние бирюльки «за 10 лет беспорочного подметания плаца». И это тоже портило

Полубак» настроение.

            В  этот  момент запиликал спикерфон секретаря Полубай чуть повернул

голову:

            — Слушаю?

            Спикерфон,  настроенный на  это  слово,  тут же  увеличил громкость

динамика и чувствительность микрофона.

            — Тарас Андриевич, к вам генерал Чумак.

            — Пусть войдет.

            Чумака  он  знал  давно,   еще  по  Запорожью.   Тот  был  неплохим

профессионалом и  был бы  вполне адекватным министром,  если бы  не вбил себе в

голову,  что  на  такой должности он  тоже  должен быть  «публичным политиком».

Однако для «политики» он был слишком простоват и прямолинеен.  К тому же, попав

в  партийную обойму еще во времена борьбы с «москальской экспансией»,  он раз и

навсегда усвоил взгляды и лексику тех времен,  из-за чего несколько г. раз чуть

не  вляпался  в  большие  неприятности.  Однако  Полубак»  пока  что  удавалось

удерживать Петро от публичных выступлений.

            Чумак не вошел, а ввалился в кабинет, и тот сразу будто уменьшился.

            — Здоров будь,  Тарас Андриевич,  — пророкотал он еще в дверях, но,

заметив,  что Полубай стоит у окна,  примолк и,  подойдя поближе, остановился у

его  правого плеча.  Полубай еще  несколько мгновений смотрел на  толпу,  потом

спросил:

            — Сколько там народу, Петро?

            — Прессе мы сказали, что сорок тысяч.

            — А на самом деле? Чумак пожал плечами:

            —  Кто его знает,  —  и  тут же  спохватился:  —  Где-то  около ста

пятидесяти.

            — А в других городах?

            Чумак ответил с некоторой задержкой:

            — Пока сведения поступили только по некоторым городам,  но...  тоже

много. Даже во Львове собралось около семи тысяч.

            Оба  помолчали.   Мимо  окна  шла  плотная  группа  молодежи,  трое

самозабвенно размахивали флагом России, штандартом Императора и флагом Украины,

а остальные пели:

           

            Я не раз падал мордой в грязь,

            Я не раз был обманут,

            Я шагал тяжелой тропой,

            Какой вряд ли прошел бы кто-то другой.

            Но я же русский!

            Я могу достать тебе с неба звезду,

            Научить квадро-тери лягушек в нашем пруду,

            Я могу смеяться и молоть ерунду.

            Потому что я русский!

           

            Чумак насупился:

            — В мое время на Крещатике не махали москальскими флагами.

            Полубай усмехнулся:

            —  Петро,   Петро...   так  уже  никто  давно  не  говорит.  Это...

политически некорректно. Теперь говорят «наши соседи», «северные соседи», «наши

русские друзья».

            Чумак мрачно повел побородком и глухо пробормотал:

            — А по мне, как они были москали, так ими и остались.

            Полубай повернулся к генералу:

            —  В то время,  когда мы с тобой начинали,  ни один политик,  кроме

местечковых из  восточных областей или Крыма,  не мог надеяться пройти в  Раду,

хотя бы раз не назвав москалей москалями.  А теперь если кто только рискнет это

ляпнуть,  то может быть уверенным, что это конец его политической карьеры. Если

даже он  и  пройдет в  Раду,  то  там ему вряд ли  светит войти в  какую-нибудь

фракцию.   От   него  все  будут  шарахаться  как  от  прокаженного.   И   наша

«демократическая» пресса со свету сживет. Чумак хмыкнул:

            — Ну, на Олесе Максименко вон никто пока крест не ставит.

            Полубай раздраженно скривился:

            —  Максименко не  политик,  а  клоун.  Его уже не пускают в  добрую

дюжину стран,  а  в  Польше и Литве он вообще персона нон грата на веки вечные.

Это ж надо было додуматься, отправить Пшитомскому и Ласкявичусу личные послания

на официальном бланке е, предложением войти в состав Украины на правах областей

и образовать новое государство,  — Тарас с шутовским видом процитировал:  — «по

типу  древней нашей прародины Речи Посполитой,  но  уже  со  столицей в  Киеве,

поскольку ныне именно Украина,  как наиболее могучее из трех государств, должна

послужить основой  будущей великой державы».  Я  еле  отплевался.  Слава  богу,

Ласкявичусу удалось все  свести к  шутке,  а  вот  ляхи обиделись,  причем всем

народом. До сих пор натянутость сохраняется.

            В этот момент за окном грянули:

           

            Ра-асцветали яблони и груши.

            Па-аплыли туманы над рекой...

           

            Чумак вновь поморщился:

            — И чего они наши песни не поют?  Те же мое...  кхе,  наши северные

соседи прекрасно распевают. Полубай усмехнулся:

            — Так они считают,  что все эти песни — наши, то есть ихние. Ты вот

не особо следишь за новыми веяниями,  а теперь,  оказывается,  русские — это не

национальность,   а,   как   бы   это   сказать,   некая  географо-политическая

принадлежность.  В летописях,  вишь ты, нету, оказывается, никаких упоминаний о

русах,  россах и  каких-то созвучных племенах.  Да и  река Рось не сильно много

упомянута.  Древляне,  скажем, есть, поляне есть, вятичи, кривичи — есть, чудь,

мерь,  весь,  мордва —  тоже  имеются,  а  Русь и  русские появляются только во

времена Рюрика и именно как те,  кто под Рюриковой рукой ходил.  Так что ныне у

них в  Империи все русские —  и татары,  и евреи,  и карелы,  и белорусы,  и...

украинцы,  потому как по грамматике это имя существительное одновременно и  имя

прилагательное,  а  прилагательное это ко всем народам и нациям,  что в Империи

проживают, прилагать полагается.

            Чумак вновь помрачнел.

            — Эк как придумали. Тут за окном грянуло:

           

            Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю...

           

            И Чумак обрадованно повернулся,  но тут же вновь помрачнел,  потому

что  поющие  несли  впереди  императорский штандарт,  а  их  щеки  и  лбы  были

разрисованы в цвета имперского флага.

            — Ну почему они так... Полубай пожал плечами:

            —  А  чего ты хочешь?  У  нас среднедушевой доход на душу населения

едва  одна  десятая  от  имперского,  Укртрансгаз,  Украинские  нефтяные  сети,

Запорож-сталь,  Южмашзавод,  Николаевские  верфи,  ЗАЗ  и  другие  предприятия,

принадлежащие русским,  дают львиную долю бюджетных поступлений,  да  и  считай

четверть трудоспособного населения каждый год уезжает на  заработки в  Империю.

Уже забыл, из-за чего слетел кабинет Видовича?

            Чумак  вздохнул.  Видович,  пришедший к  власти на  волне  обещаний

полной  интеграции  Украины  в  Европу,   предпочитал  эпатировать  русских.  И

некоторое время  ему  удавалось делать  это  безнаказанно.  А  затем  Император

заявил,  что  руководитель  государства,  желающий  поддерживать добрососедские

отношения,  так себя не ведет, а если добрососедские отношения нежелательны, то

Империя будет вынуждена скорректировать курс в  сторону резкого снижения уровня

культурного и  промышленного обмена,  и  объявил шестимесячный подготовительный

срок к введению визового режима. Гривна тут же ухнула на двадцать Пунктов вниз,

а народ вышел на улицы. Видович, то пытавшийся убедить людей, что у него уже на

мази договор о полноправном вступлении Украины в Европейский Союз, то грозивший

разогнать и посадить смутьянов, к исходу недели вынужден был подать в отставку.

            Президент распустил парламент и тут же объявил досрочные выборы, на

которых ни  одна партия не  смогла набрать определяющего большинства.  Но,  как

видно,  после прошлогодних выступлений люди вошли во вкус, и вот уже полгода по

стране то  и  дело вспыхивали полустихийные демонстрации,  вроде как не имевшие

никаких официальных лозунгов,  но объединявшие всех мыслью: «Снова с русскими».

Ну  кто  мог подумать,  что люди будут так отмечать Девятое мая?  Тем более что

официально на Украине праздник Победы отмечали, как и во всей Европе, восьмого.

            — И что теперь? — невеселым голосом спросил Петро.

            Полубай не ответил,  а только задернул штору, мельком подумав, что,

похоже, насчет количества Петро соврал и ему тоже.

            — Ладно, давай займемся нашими баранами...

            Вечером,  когда этот длинный и  оказавшийся необычайно тяжелым день

подошел к концу, Тарас обес-силенно развалился в кресле и некоторое время молча

сидел,  глядя в  никуда.  То есть это он думал,  что в никуда,  а на самом деле

через пять минут поймал себя на том,  что сверлит взглядом одну точку, а именно

сигнальную  лампу  вызова  фельдъегерской службы.  Когда  он  осознал  это,  то

досадливо поморщился.  Вот еще, не хватало только... Чего именно не хватало, он

додумать не  успел,  потому что  именно в  этот  момент плашка,  привлекшая его

внимание,  замигала и в уши ворвался сигнал зуммера.  Тарас вздрогнул, протянул

руку и поспешно нажал на клавишу.

            — Да...

            — Тарас Андриевич,  прибыла почта из нашего посольства в Москве, но

если вы...

            — Нет, несите.

            Спустя десять минут у него на столе,  в самой середине,  на жесткой

пластиковой подложке, оправленной в мягкую дорогую кожу, лежал конверт. Конверт

был прошит, запечатан сургучом, на его лицевой стороне были выдавлены реквизиты

Императорской канцелярии,  а чуть ниже скромно отпечатано имя.  Некоторое время

Полубай,  охваченный смутным страхом,  стоял не шевелясь, потом сердито тряхнул

головой, твердой рукой взял хрусткий конверт и сломал печать...

            «...  Ваши  предложения представляются мне  вполне  приемлемыми.  Я

считаю  совершенно  ненужным  настаивать на  каком-либо  юридическом оформлении

союза Украины с  Россией,  не  говоря уж  о  включении ее  в  состав России.  И

полностью  поддерживаю Вашу  идею  отдельного персонального Коронного  договора

Украины со  мной.  Однако подобная идея  совершенно теряет смысл,  если  мы  не

сможем использовать мои возможности в деле возрождения и развития Вашей страны.

Поэтому  в  качестве  непременного условия  подобного  объединения «наверху»  я

предлагаю обязательный переход на единую валюту и  объединение Вооруженных сил.

Стандартизация по  языку не  представляется мне  особой проблемой,  поскольку в

сегодняшней Украине легче найти школу,  в  которой по  тем или иным причинам не

преподают английский, чем такую, где не преподается русский...»

            Дочитав до конца, Полубай некоторое время молча сидел, ожидая, пока

успокоится сердце  и  высохнет испарина,  потом  откинулся на  спинку  кресла и

прикрыл глаза.  Да,  он  надеялся,  что его идея о  том,  чтобы без формального

объединения с Россией сделать Императора монархом и своей страны,  не вызовет у

Его Величества резкого неприятия,  но столь однозначного одобрения он все же не

ожидал.  Что  ж,  теперь  у  него  действительно появился шанс  сделать  что-то

серьезное и  важное для своей страны,  а не просто остаться в истории как серая

личность,  занимавшая пост премьер-министра между яркими лидерами. Впрочем, для

—  этого  надо  было  сделать еще  очень многое,  например,  как  минимум стать

президентом.

           

            8

           

            — Руфочка, Руфочка! Ты уложила мой костюм?

            Виктор  вздрогнул  и  оторвался от  журнала.  Визгливый голос  дяди

Иосифа действовал на людей почище пожарной сирены. Что ответила мать, Виктор не

услышал.  Впрочем, это было совершенно не важно. Потому что не прошло и минуты,

как голос дяди послышался снова:

            — А мои ботинки... да нет, коричневые, на толстой подошве... ну как

зачем?  В  Москве сейчас,  должно быть,  ужасно холодно!  Я же помню,  в России

всегда ужасно холодно...  Ну и что, что начало сентября? Аи, перестань, я лучше

знаю, я же там родился!

            Виктор поморщился.  За  последние несколько месяцев дядя Иосиф всех

совершенно достал.  Да,  благодаря дяде им  не пришлось стоять в  дикой очереди

репатриантов в  посольстве  Российской империи,  как  другим  семьям,  которые,

несмотря  на  документально доказанную принадлежность к  потомкам  выходцев  из

России,  не  имели ни  одного такого живого выходца,  но  сколько же можно этим

тыкать в глаза? Тем более что старший сын дяди Иосифа эмигрировал в Империю еще

пять лет назад и  уже успел там обжиться.  Он работал старшим сменным инженером

гигантского генераторного блока,  одного  из  тех,  что  русские понастроили на

побережье Северного Ледовитого океана.  Он приезжал в  Израиль проведать отца и

родных каждый год, и Виктор ясно помнил нотки высокомерного превосходства в его

голосе,  когда он рассказывал, как долго лететь до Тикси, и как, бывало, трясет

вертолет, когда они еще два часа «пилят» на нем от Тикси до своего генератора.

            Конечно,  можно было найти работу и не так далеко от его Калуги, но

все  генераторы «Северного сияния»  обслуживались вахтовым  методом,  и  работа

занимала у  брата лишь чуть больше восьми месяцев в году.  А остальное время он

путешествовал,  так что за прошедшие пять лет братик Леви (который, правда, был

на пятнадцать лет старше Виктора, поскольку и сам дядя был на столько же старше

его матери) успел побывать в десятке стран Хотя по большей части его привлекала

сама Россия.  Виктор,  который пока успел побывать только на Мертвом море да на

Кипре (когда там играли свадьбу Цили,  троюродной сестры),  внутренне морщился,

когда тот  заявлял этаким небрежным тоном,  что успел накрутить почти сто тысяч

километров только в  путешествиях «по своей стране».  Впрочем,  его ди-ви-ди  о

Байкале,  охоте в Уссурийской тайге, долине гейзеров на Камчатке, о Петербурге,

Москве,  его Калуге и других городах Виктор засмотрел «до дыр.  У него в уме не

укладывалось,  что есть на свете такая страна, над которой можно лететь столько

же, сколько (с ума сойти! от Иерусалима до Нью-Йорка, и за это время ни разу не

пересечь ее границу.

            — Руфочка,  а ты не забыла мою рубашку, да нет, ту, желтую, которую

мне привез Леви...  аи,  не говори так, она еще вполне ничего... это же русская

рубашка. Ты не понимаешь, русские все делают лучше всех в мире, уж я — то знаю,

я там родился.

            Виктор фыркнул.  Вот ведь заслуга!  Дядю Иосифа увезли из  России в

возрасте четырех лет.  Ну  что он может помнить?  Но он действительно родился в

России.  В его паспорте в качестве места рождения стоял город Курск,  так что с

точки  зрения  законов  Российской  империи  он  действительно  возвращался  на

ро-Щину,  и  потому всем  остальным,  кто  ехал вместе с  ним,  приходилось его

терпеть.

            Виктор  закрыл  журнал  и  бросил на  пол.  Делать было  совершенно

нечего.  Ребята сейчас все в школе,  только Израель,  наверное,  сидит у отца в

офисе.  Но с Изей они поругались.  Тот обозвал Виктора отщепенцем,  убегающим с

Родины,  когда ей  так нужны молодые руки и  умы.  Правда,  потом они вроде как

помирились,  но какая-то натянутость осталась. Смешно. Как будто Виктора кто-то

спрашивал — ехать или не ехать Впрочем,  даже если бы и спросили... он и сам не

знал,  чего ему больше хочется.  С одной стороны,  он родился в Хайфе и неплохо

прожил здесь до пятнадцати лет.  Здесь было все — друзья,  Ракель...  С другой,

когда он  смотрел на  экран,  где Леви позировал на меховой горе убитого белого

медведя или отфыркиваясь выныривал из парящего гейзерового озерка,  ему страшно

хотелось попасть туда самому.  К тому же, если он станет гражданином Империи, у

него появится шанс попасть в Терранский университет...

            — Руфочка,  я забыл тебе напомнить, положи, пожалуйста, гармошку...

ну да,  которая осталась от дедушки Леви...  не спорь, это русский национальный

инструмент,  так что когда ее увидит русский таможенник, он сразу поймет, что я

возвращаюсь на Родину.

            Этого Виктор выдержать уже не мог.  Он вскочил с  кровати,  натянул

легкую рубашку-сетку и выскочил из комнаты.  Когда он спустился вниз,  мать как

раз  запихивала  в  чемодан  ветхую  гармошку.  Виктор  насупился  и  попытался

прошмыгнуть мимо.  Но,  как  обычно,  ему  это  не  удалось.  Мать  на  секунду

оторвалась от своего занятия,  окинула сына критическим взглядом, поджала губы,

но сдержалась и сказала только:

            — Виктор,  посмотри, где там Рива. Пусть идет домой. И сам недолго.

Нам пора ужинать и ложиться. Завтра рано вставать. Машина придет в полвосьмого.

            Виктор кивнул и выбежал на улицу.  Вот ведь родители — вроде ничего

не делаю,  иду себе мимо,  а  все равно спокойно пройти не дадут —  обязательно

надо что-нибудь сказать, чем-нибудь озадачить.

            Риву он встретил где и ожидал — на набережной.  И она, естественно,

целовалась со своим парнем.  Виктор сморщился.  Тоже мне,  трогательная сцена —

Ромео  и  Джульетта.  Прощай навеки!  Да  семья  Игоря записалась в  очередь на

возвращение еще за два года до них.  И хотя у Игоря не оказалось в живых никого

из бывших граждан России,  их очередь должна подойти через две недели.  А вот у

его Ракели срок подойдет,  только через три года.  Да и вообще, из его друзей в

ближайшие полгода в  Россию должны перебраться только двое —  Семен и Беньямин.

Бенья-мин  говорит,  что немного побаивается.  У  него бабушка по  матери —  из

Литвы,  так она им все уши прожужжала о том, как в России не любят евреев. Ну и

что? Вон тетя Далия рассказывала, что, когда они сюда приехали (а ей, в отличие

от дяди Иосифа, в момент эмиграции из России было уже двенадцать лет), им здесь

некоторые тоже были не очень-то рады. Даже обзывали русскими. Хотя, конечно, не

все. Ну и там, наверное, тоже не все такие, как рассказывает бабушка Беньямина.

В конце концов туда уехало уже столько народу,  и пока Виктор не слышал,  чтобы

кто-нибудь вернулся.

            — Рива, тебя мать зовет.

            Рива  и  Игорь  вздрогнули  и  отшатнулись друг  от  друга.  Сестра

покраснела и  сердито нахмурилась.  —  Виктор,  тебе сколько раз говорить —  не

подкрадывайся!

            —  А я и не подкрадывался,  — ухмыльнулся Виктор,  — просто вы были

так заняты, что не заметили бы и верблюда.

            Рива вспыхнула:

            — Ах ты! Игорь, ну скажи ты ему... Но тот лишь покачал головой:

            — Ладно, пойдем, я тебя провожу. Рива мгновенно оттаяла, но, уходя,

все-таки не удержалась и крикнула Виктору:

            —  Ты  давай недолго!  Нам  завтра рано  вставать.  Машина придет в

полвосьмого.

            Виктор досадливо сморщился. Ох уж эти женщины... Вот ведь правильно

говорят:  в  чем  разница между  еврейской матерью и  арабским террористом —  с

арабским террористом можно договориться.  Вот и Рива тоже...  будущая еврейская

мать...  или уже русская,  черт его разберет — все так перепуталось. Виктор еще

полминуты сердито  посверлил взглядом  спину  сестры  и  задумался.  Идти  было

совершенно некуда,  но  возвращаться к  визгливым  и  самодовольным речам  дяди

Иосифа тоже не хотелось. Так что оставался один вариант — проведать Израеля.

            Как  он  и  ожидал,  Израель торчал у  отца в  офисе.  Когда Виктор

просунул голову в дверь,  дядя Беньямин, отец Израеля, что-то торопливо набирал

на клавиатуре,  одновременно говоря с кем-то по телефону, зажатому между плечом

и щекой.  Так что увидев просунувшуюся в дверь вихрастую голову Виктора, он, не

отрываясь ни  от  одного из  своих дел,  просто указал глазами на  дверь задней

комнаты, где Израель обычно и коротал время за экраном.

            Израель сидел в  чате.  Причем в каком-то русскоязычном.  Наверное,

болтал с  Самуилом.  Семья Самуила,  еще одного парня из их компании,  уехала в

Империю еще два года назад.  Тогда Израель,  узнав о том,  что родители Самуила

подали прошение на эмиграцию в  Империю,  возмутился так,  что даже объявил ему

бойкот.  А  потом ничего —  отошел.  И  сейчас частенько болтал с  ним в  чате.

Впрочем,  всем ребятам было ясно,  откуда у Израеля ветер дует. Он был из семьи

коренных собров.  Его  дед по  отцу служил в  элитных парашютных частях и  одно

время даже был депутатом кнессета.  Причем больше всего он прославился тем, что

внес проект закона о  запрещении регистрации детей,  чьи имена не соответствуют

«еврейской культурной традиции».  Тогда  разразился целый  скандал,  поскольку,

несмотря на столь расплывчатую формулировку,  всем было ясно,  что законопроект

направлен в первую очередь против выходцев из России. Так как именно в их среде

возникла и  начала распространяться мода  на  русские имена.  Хотя  большинство

родителей,  дающих детям такие имена,  родились уже здесь,  в Израиле. Впрочем,

большинство старалось неким  образом сохранять паритет,  называя одного ребенка

русским именем, а второго еврейским, как, скажем, у них с Ривой. Хотя и не все.

Например,  у Игоря брата звали Виталием, а сестру Катей. Закон, естественно, не

прошел,  поскольку так или иначе задевал интересы трети населения страны.  А на

следующих выборах дед Израеля уже не попал в партийные списки.

            — Привет, опять с Самуилом болтаешь?

            Израель,  который был так увлечен своим чатом, что даже не заметил,

как вошел Виктор, вздрогнул и отодвинулся от компьютера.

            — А, это ты? Я и не заметил, как ты вошел.

            Оба замолчали,  Виктор —  несколько запоздало поняв,  что не стоило

вот так в  лоб напоминать об истории с Самуилом,  а Израель как раз из-за того,

что ему — напомнили об истории, о которой он не очень-то любил вспоминать.

            Спустя минуту Израель шумно выдохнул и нехотя сказал:

            —  Да нет,  не с  Самуилом.  Я тут нашел еще один чат.  Тут сидят в

основном те,  кто попал в Империю не из Израиля,  а из других стран. Хотя наших

тоже хватает.

            Виктор,  тоже  справившийся со  своим смущением,  понимающе кивнул.

Приехавшие в  Империю из Израиля как-то очень быстро и  непринужденно сбились в

этакое плотное землячество, не закрытое, впрочем, совершенно от всех остальных,

но все-таки несколько отделенное от жизни коренных русских. Это был свой особый

мирок,  где  продолжали по-прежнему делать  мацу,  праздновать Песах  и  другие

еврейские праздники,  хотя  большинство с  не  меньшим  удовольствием принялось

отмечать и  майские,  и ноябрьские и уж конечно Старый Новый год.  И как-то так

получалось,  что стоило только где-то —  в городе,  на заводе,  в институте,  в

чате,  появиться кому-то  из  переселенцев,  как  вскоре там  вдруг оказывалось

множество его земляков. Почему так получалось, никто особо не задумывался, да и

страдать по  этому поводу никто сильно не страдал.  Поскольку все окружающие от

этого только выигрывали.  Видимо,  в  крови этого легкого на подъем народа было

что-то  такое,  что позволяло ему довольно споро вписываться в  любые нравы,  а

работы  в  Империи хватало всем  и  возможностей для  роста  тоже.  К  тому  же

реализация провозглашенной Императором политики «Родины всех уехавших» довольно

жестко   отслеживалась   и    контролировалась   и    местными   властями,    и

правоохранительными органами.  Так  что мужичок,  рискнувший по  пьяни обозвать

кого-то   из   приехавших  «сраным  жидом»,   рисковал  нарваться  на   большие

неприятности,  а  несколько попыток  создания полулегальных организаций русских

(как,    впрочем,    татарских,    башкирских,   тувинских   и   иных   прочих)

националистических организаций были пресечены быстро и,  как многим показалось,

неадекватно жестоко.

            Впрочем,  это еще как посмотреть. При проведении обыска в помещении

клуба  «Русский дух»  милиция была  встречена выстрелами.  Причем  огонь  велся

прицельно.  Двое  сотрудников милиции были убиты и  шестеро ранены.  По  глухим

намекам,  которые,  хотя и  не  получили особого развития,  но  гуляли довольно

долго,  некие  лица,  заинтересованные в  скандале,  настоятельно рекомендовали

руководителю  клуба  отставному  прапорщику  Зарбузу,   как  позже  выяснилось,

уволенному из  Таманской дивизии  как  раз  по  «психической» статье,  устроить

кровавое шоу,  обещая,  с  одной стороны,  полную безопасность и бездействие со

стороны правоохранительных органов,  а с другой — широкую рекламу в прессе.  Но

то ли они чего-то не подрассчитали,  то ли оказались не столь влиятельными, как

представлялось им  самим,  во  всяком случае,  для  Зарбуза и  его боевиков все

закончилось более чем плачевно.

            Через  три  часа  после  первого выстрела на  тихую улочку,  где  в

отдельно стоявшем ветхом домике располагался клуб,  въехал,  шлепая гусеницами,

старенький,  но вполне исправный огнеметный танк и,  не. вступая в переговоры с

«героями»,   залил   дом   тонной   напалма.   Из   двух   десятков   боевиков,

забаррикадировавшихся в помещении клуба, выскочить из полыхающего здания успели

только  семеро,  а  выжило  лишь  трое,  причем  наименее пострадавший навсегда

остался инвалидом второй  группы.  Впрочем,  те,  кто  толкнул Зарбуза на  этот

самоубийственный поступок,  попытались  отыграться позже,  развернув  настоящую

истерию  в  газетах  по  поводу  жестокого  убийства  неразумных детей.  Причем

скандалом дирижировал кто-то очень умелый и  не стеснявшийся в  тратах.  Газеты

наперебой публиковали фотографии субтильных юнцов в траурной рамке (а если юнец

не  производил впечатления субтильного,  то  его безутешной матери),  неуклюжих

поделок,  сделанных ими в  детском саду,  слезливые истории о помощи бабушке на

огороде,  походе в  магазин в  пять лет,  снятых с дерева кошках и перевязанных

лапках  у  бездомных собачек  А  попытки  некоторых изданий  опубликовать факты

пьяных   дебошей,   кровавого  «наказания»  провинившихся,   массовых  драк   и

изнасилований,  которыми также  оказалась богата биография погибших,  привели к

тому, что эти издания подверглись настоящей травле.

            Апогея скандал достиг тогда,  когда  один  из  корреспондентов,  из

числа тех,  кто  оседлал эту  тему наиболее плотно,  прорвался к  Императору на

каком-то  протокольном мероприятии и,  сунув ему  под  нос  микрофон,  попросил

высказать свое  отношение «к  чудовищной жестокости и  произволу преступников в

погонах».  Этот  кадр был  потом растиражирован всеми новостными каналами мира.

Виктор и  сам  помнил,  как  вся их  семья,  тогда только собиравшаяся подавать

прошение на получение подданства и  иммиграцию,  собралась у телевизора,  чтобы

своими  глазами увидеть то,  о  чем  дядя  Иосиф  (он  целыми  днями  торчал  у

телевизора, перещелкивая имперские каналы и то и дело оглашая воздух возгласами

типа:  «Руфочка,  посмотри, как интересно, показывают такой же генератор, как у

нашего Леви!»),  уже успевший посмотреть все это в  дневной программе новостей,

рассказывал  буквально  взахлеб.   Виктор  навсегда  запомнил,   как  Император

остановился,  окинул  подскочившего корреспондента неожиданно тяжелым  взглядом

(отчего тот сразу же как-то скукожился) и, протянув руку, взял микрофон. Причем

этот жест вышел у  него каким-то  небрежно величественным.  Он  поднял голову и

обвел  глазами остальных журналистов,  повисших на  ограждении и  спинах  дюжих

телохранителей,  затем едва заметно скривил губы в  слабом намеке на  ироничную

улыбку и поднес микрофон ко рту

            —  По интересующему вас случаю сейчас идет серьезное расследование,

причем и  по служебной,  и по судебной линии Поэтому я намеревался до окончания

следствия воздерживаться от  любых  заявлений,  чтобы не  повлиять,  пусть даже

косвенно,  на его результаты... — Тут Его Величество сделал паузу, от которой у

всех,  кто стоял рядом с ним или сидел у экранов телевизоров,  мурашки пошли по

коже.  —  Но  вопрос задан,  и  не  ответить на него я  считал бы трусостью.  —

Император упер взгляд прямо в объектив телекамеры.  — Я считаю, что преступник,

стреляющий в  милиционера,  не достоин права жить!  — Он помолчал,  будто давая

возможность остальным осознать его слова,  и заговорил снова: — Поэтому каждый,

кому  придет  в  голову  шальная мысль  просто  попробовать взглянуть на  моего

милиционера или солдата,  сержанта,  офицера,  короче,  любого,  кто принес мне

присягу,  через прорезь прицела или  попытаться любым иным способом нанести ему

вред,  должен знать,  что с  этого Момента он становится моим личным врагом.  —

Император вновь обвел взглядом присутствующих,  сказал:  —  Спасибо,  — и отдал

микрофон.

            В  течение последующих семи  месяцев в  Империи было  ликвидировано

(жестко или  не  очень) более двухсот националистических организаций различного

толка...

            — И чего?

            Израель пожал плечами.

            — Да так...

            Они снова помолчали. Потом Израель спросил:

            — Завтра уезжаете?

            Виктор  кивнул.  За  дверью раздался дробный стук  Каблучков,  и  в

комнату влетела возбужденная Ракель.

            — Виктор, привет, мама сказала, что ты пошел гулять. Я так и знала,

что ты у Израеля. Привет, Израель!

            Израель,  который и  сам неровно дышал к Ракель (настолько неровно,

что  Виктору казалось,  что  он  сменил гнев  на  милость именно после того как

сообразил,  что,  если уедет Виктор,  у  него самого появится шанс сблизиться с

Ракелью), слегка зарделся и приветственно кивнул.

            — Привет, Ракель.

            Но той было не до формального обмена любезностями.

            — У меня потрясающая новость! Мы тоже уезжаем в Империю.

            — Что-о-о-о?!

            У обоих мальчишек округлились глаза.

            Ракель победно усмехнулась:

            — Папа уже давно разослал резюме в разные фирмы, и вчера ему пришли

ответы одновременно из «Локхида» и  с  русского Хруничева Американцы предлагают

большую зарплату,  но папа склоняется к предложению русских.  Он говорит, что у

них  интересней и  больше  возможностей для  роста.  Так  что  если  все  будет

нормально,  то  на  следующей неделе папа уезжает в  Москву.  А  нас собирается

забрать,  как устроится,  но не раньше,  чем у меня закончится школа.  — Ракель

перестала  тараторить  и   окинула  мальчишек  победным  взглядом.   Оба   были

обескуражены,  но  по-разному.  На  Израеля жалко было  смотреть,  зато Виктору

хотелось орать от восторга.

            — Ой,  я забыла сказать, Виктор, тетя Руфа просила тебя скорее идти

домой.  Все  уже  собираются ужинать и  ложиться спать.  Ведь  вам  завтра рано

вставать..

            Виктор чуть  не  скривился,  но  даже  эта  фраза теперь не  смогла

испортить ему настроения. В конце концов, как оказалось, уезжая, он оставлял не

так уж и  много.  Впрочем,  кто его знает,  может быть,  он когда-нибудь сюда и

вернется.

           

            9

           

            Отец  встретил его  в  аэропорту когда  Дэймонд,  преодолев наконец

паспортный контроль и  дождавшись,  пока не  слишком расторопный мулат подкатит

ему  тележку с  его багажом (бог ты  мой,  как разительно все это отличалось от

русских аэропортов),  выбрался из прохладного здания аэропорта в палящее пекло,

с момента посадки самолета прошел уже почти час.

            Отец,  как обычно,  ждал на стоянке.  У  них с  отцом еще много лет

назад сама по  себе сложилась такая негласная традиция.  Если отец по  каким-то

причинам встречал его в  аэропрту,  то не маячил у  стойки,  а  ждал в  машине,

которая всегда стояла на  одном и  том  же  месте (ну на  пару машин дальше или

ближе).  Когда Деймонд, сопровождаемый чемоданом, катящимся за ним, будто щенок

на поводке,  подошел к  машине,  отец вылез наружу,  церемонно пожал ему руку и

несколько недовольно поморщился.

            — И стоило тратить такие деньги на эту игрушку...

            Дэймонд сначала не понял,  в  чем дело,  и  недоуменно посмотрел по

сторонам, потом до него дошло, что отец имел в виду чемодан, и он рассмеялся.

            —  Деньги?   А  сколько  это  стоит  здесь,   папа?  Отец  сварливо

нахмурился:

            —  Ну да уж не дороже,  чем в твоей Империи.  На той неделе,  когда

мама приценивалась к  такому же для Нормы —  мы же тебе писали,  что она в этом

году собирается в Нью-Йорк,  поступать в колледж театрального искусства,  — так

вот, на такой игрушке стоял ценник в семьсот долларов.

            —  Нет,  папа,  дороже,  —  со  смешком сказал Дэймонд.  Но  вы  не

беспокойтесь. Я подарю ей свой. У нас эта игрушка стоит всего семьдесят рублей,

и у меня таких два.  Этот я купил перед самым отлетом,  хотелось покрасоваться.

Отец покачал головой:

            — Ну ладно, садись.

            Когда  Дэймонд отворил дверцу,  в  лицо  пахнуло жаром  разогретого

салона. Дэймонд отшатнулся. Отец настороженно произнес:

            — Что?

            Дэймонд усмехнулся:

            —  Да так,  отвык.  У  нас же все машины на электрической тяге,  от

аккумуляторов,  так что климат-контроль работает постоянно,  вне зависимости от

того,  включен двигатель или нет.  Я  когда купил свой «корнет»,  так сразу как

выехал из автосалона,  установил необходимую температуру и влажность,  и с того

дня и  зимой,  и летом сажусь в одинаково прогретый или остуженный салон.  А на

ваших машинах с  ДВС (ДВС — двигатель внутреннего сгорания) или дизелями климат

включается только при работающем двигателе.

            Отец вскинул подбородок:

            — Смешно тратить такие деньги на электромобиль,  когда бензин почти

ничего  не  стоит.   К  тому  же  я  терпеть  не  могу  возиться  с  проводами,

электросчетчиками и всем этим.

            Дэймонд  миролюбиво  кивнул.   Он  решил  не  говорить  отцу,   что

электромобили пользуются сменными аккумуляторами,  каковых на  каждой машине от

двух (требования по  безопасности Имперского общества любителей автомобилей) до

десятка,  в  зависимости от марки и желания владельца.  Так что когда кончается

заряд в  одном,  водитель просто останавливается у ближайшего придорожного кафе

или магазинчика и  меняет разрядившийся аккумулятор на  полный,  уплатив только

стоимость электричества и услугу.

            — Извини,  папа, конечно, у каждого свой вкус. Они тронулись. Через

пять минут, когда салон остыл, отец недоверчиво спросил:

            — А у вас что, совсем нет машин с двигателями внутреннего сгорания?

Дэймонд пожал плечами.

            —  Ну  почему,   есть.   Например,  «бентли»,  или  «феррари»,  или

какие-нибудь раритеты,  на любителя. У нас на них очень большие налоги, так что

иметь такую машину имеет смысл только в том случае, если и сам автомобиль очень

дорогой.

            Дома его ждали не  только мать и  сестра.  Оказалось,  что у  них в

гостях все семейство Эмерсонов и сам старина Деккероуз. Он еще больше постарел,

его плешь уже успешно захватила большую часть головы,  но  в  остальном это был

все тот же мистер Эшли Деккероуз.

            После  скромного ланча  (Дэймонд тут  же  припомнил широкие русские

застолья) они  с  Ругги вышли в  сад.  Ругги подхватил Дэймонда под  локоток и,

окинув его взглядом, одобрительно цокнул языком:

            — А ты подкачался. Какой курс, Эй-бо или Кан-тей-кабан?

            — Что? — не понял Дэймонд.

            —  Значит,  тренажеры,  —  констатировал Ругги.  —  Наверное  Ди-ги

комплект, — закончил он завистливо.

            —  Ах вот ты о чем!  — рассмеялся Дэймонд.  — Нет,  это вторая рота

одиннадцатого учебного бронекавалерийского...

            В  этот  момент  на  веранду вышел  отец  и  махнул Деймонду рукой.

Наверное,  включил видеодиск, который он привёз, и теперь все гости собрались у

экрана, чтобы послушать его комментарии.

            — Иду, пап.

            Ругги придержал его за руку.

            —  Слушай,  а  ты помнишь Линду?  Ну,  пухленькая такая с  голубыми

глазками. Ты еще в школе за ней ухлестывал. А она на тебя внимания не обращала.

            Дэймонд вспомнил.

            —  Ну так вот,  она сразу после школы уехала в Лос-Анджелес,  а три

года назад вернулась и выскочила замуж за Флая. Ну, его-то ты точно помнишь. Он

у  нас в  школе был капитаном бейсбольной команды,  а потом играл за «Риверсайд

хокс».  Помнишь,  его  папаша вывесил в  своем баре  на  углу такой здоровенный

плакат,  на  котором все  «хоксы» в  полной форме и  его  ненаглядный сыночек в

первом ряду.

            Дэймонд кивнул.

            — Так вот,  они завтра устраивают барбекю по случаю повышения Флая.

Он отхватил должность старшего сетевого менеджера в  «Дэйкоб продактс»,  причем

во  многом  благодаря  поддержке Стива  Блеймена.  Тот  пару  лет  был  старшим

менеджером «хоксов»,  как раз тогда,  когда там играл Флай, и с тех пор неровно

дышит ко  всему,  что напоминает ему о  той поре.  А  то бы Флаю,  с  его тупой

башкой,  никогда не видать этой должности. — Ругги горько вздохнул. — Жаль, что

у меня в жизни не было такого Блеймена...

            Дэймонд терпеливо ждал окончания.

            —  Так вот,  — спохватился Ругги,  — я тут пару дней назад встретил

Линду и обмолвился ей, что ты приезжаешь. Так вот она сказала, что они с Флаем,

— Ругги хохотнул, — рады будут видеть тебя у себя в гостях.

            Дэймонд кивнул:

            — Хорошо,  я приду,  — и пошел к веранде, на которой снова появился

отец...

            На вечеринке у  Флая с Линдой собралось довольно много народа Линда

пополнела,  но ее это совершенно не портило.  Флая разнесло побольше, он окинул

Дэй-монда недоверчивым взглядом, попытался стиснуть ему руку (а зря, потому что

не  получилось),  а  затем быстро умелся куда-то  на  лужайку за  домом.  Линда

виновато улыбнулась:

            — Извини, Дэйм, у нас в гостях мистер Блеймен, — и через пару минут

исчезла вслед за  Флаем,  правда,  перед этим  представив его  своей двоюродной

сестре, приехавшей к ним погостить из «далекого Вермонта» (Дэймонд, привыкший к

российским расстояниям,  с  трудом  сдержал улыбку).  Сестра оказалась изрядной

болтушкой,  поведала ему о себе, о своей семье, о своем парне, о своей кошке, о

кошке Сесилии,  о  кошке тети  Эрмы,  о  Лайме Роузвуд,  на  которую хотят быть

похожими все  современные девчонки,  «потому что  она  носит  такие симпатичные

розовые  платья  и  занимается Эй-бо»  (как  потом  выяснилось,  это  оказалась

очередная модная поп-стар),  и о многом,  многом другом.  Так что когда рядом с

ним появился Флай,  наконец проводивший мистера Блеймена и  тут же принявший по

этому поводу на грудь пару порций виски,  Дэймонд воспринял его как избавителя.

Флай был все таким же — шумным и самоуверенным. Он пыхнул ему в лицо совершенно

самогонным перегаром (только  попробовав русской водки,  Дэймонд понял,  почему

русские презрительно кривили рот при упоминании о  любимом напитке американцев;

действительно,  по  сравнению с  водкой  виски  —  ну  натуральный денатурат) и

покровительственно хлопнул по плечу.

            —  Тебе  пора  возвращаться,  Дэйми.  Скоро  наши  парни хорошенько

надерут твоим русским задницу. Дэймонд усмехнулся:

            — Почему ты так думаешь?

            —  Это же понятно!  —  удивился Флай.  —  У  вас карликовая армия и

устаревшее оружие!  — Он громко захохотал.  — Да у нас машины меняют в пять раз

чаще, чем русские свои танки.

            Дэймонд покачал головой:

            —  Ты не совсем прав,  Флай,  во-первых,  русская армия насчитывает

полтора миллиона человек. Тот бесцеремонно рубанул рукой:

            —  Этот  твой  дополнительный миллион —  полное  дерьмо,  скаутский

лагерь для школьников (судя по тому,  что все остальные согласно закивали, Флай

повторил расхожий газетный штамп).

            Дэймонд вновь покачал головой:

            — И это не так. Дело в том, что я сам служил.

            — Ты?! — Флай вытаращил глаза.

            —  Да,  —  кивнул Дэймонд,  —  и  как раз в этом,  как ты говоришь,

«скаутском лагере для школьников». В бронекавалерийских частях.

            — А как тебя туда занесло? Дэймонд пожал плечами:

            —  Дело в  том,  что каждый мужчина в Империи ОБЯЗАН пройти военную

подготовку. Так что через полгода после того, как я принял гражданство Империи,

меня призвали.

            — И что?

            — Я отслужил год. Причем учили нас очень хорошо. Первые полгода шла

в  основном закалка и  наработка кондиций,  общих для  всех вооруженных сил,  а

потом  все  больше  и  больше  внимания стало  уделяться военной специальности.

Каждый,  как  правило,  осваивает две-три смежных.  Я,  например,  по  основной

военной специальности —  «башнер» (он  употребил русское слово),  а  кроме того

могу   выполнять  функции  механика-водителя  и   стрелка-зенитчика  самоходных

зенитных установок.

            — А что такое «башиниор»? — поинтересовалась Линда.

            — Башенный стрелок боевых бронированных машин.  И могу сказать, что

учили нас не за страх,  а за совесть.  Например, у нас по всей территории части

были  натыканы  имитаторы пультов  автоматов наведения.  Они  были  везде  —  в

спальных помещениях,  спортзалах,  столовых,  в спортгородках и парках. Так что

чем бы ты ни занимался — качался на тренажерах,  плавал в бассейне,  ел,  читал

или спал,  как только раздавался сигнал захвата цели,  ты  должен был вскочить,

подлететь к ближайшему пульту и нажать тан-генту «Огонь»,  «Отбой» или, если на

экране были другие цели,  перевести маркер прицела на боевую цель и выстрелить.

И  все это максимум за четыре секунды.  —  Дэймонд улыбнулся.  —  Я однажды так

торопился выскочить из  бассейна,  что  грохнулся и  заполучил закрытый перелом

ступни. Две недели хромал в аппарате.

            — А почему за четыре секунды?  — спросил кто-то. Дэймонд повернулся

в ту сторону, откуда послышался вопрос.

            —  Понимаете,  корпус  моего  танка  был  изготовлен  году  этак  в

семьдесят пятом прошлого века,  но все, что внутри и снаружи, давно уже другое.

На  наших  танках  стоят  системы  подавления,  способные снизить  вероятное гь

поражения танка  снарядом или  противотанковой ракетой минимум до  сорока  пяти

процентов.  А это означает, что для того, чтобы попасть в мой танк, противнику,

—  Дэймонд развел руками,  —  кто бы  он  ни  был,  потребуется как минимум два

снаряда.   А  минимальное  время  между  выстрелами,  с  учетом  быстродействия

автоматов заряжания и рефлексов человека, как раз и составляет четыре секунды.

            — Значит,  ты должен успеть выстрелить раньше, чем в тебя выстрелят

второй раз?

            —  Не  только выстрелить.  Первое время на имитаторах действительно

были  обозначены  силуэты  только  боевых  машин.  Потом  ты  мог  подбежать  и

обнаружить,  что прицельный маркер наложился на  мирный гражданский автомобиль,

неведомо как оказавшийся на поле боя,  а танк-противник торчит где-то за бугром

и в ста э-э...  ярдах подальше. Потом показывалось несколько целей, и ты должен

был определить,  по какой стрелять первой. Иногда надо было успеть поменять тип

снаряда,  иногда вид оружия,  поскольку лупить из  орудия калибром сто двадцать

пять  миллиметров по  легкому бронетранспортеру —  глупо,  достаточно спаренной

двадцатипятимиллиметровой  пушки.   Каждую  неделю  задачи  все  усложнялись  и

усложнялись,  так  что  к  итоговому учению мы  уже  насобачились так,  что  за

двадцать секунд умудрялись «положить» шесть-восемь целей  в  порядке уменьшения

опасности, при этом пару раз за серию поменяв вид оружия и умудрившись оставить

невредимыми пару «мешалок» э-э... небоевых целей.

            — А вы стреляли настоящими снарядами? Дэмонд кивнул:

            — Конечно.  На полигонах.  И на итоговом учении. Но там мы стреляли

по большей части без автоматов наведения.

            Флай хмыкнул:

            — Мазали?

            Дэймонд утвердительно качнул подбородком:

            —  Сначала жутко.  А  к  весне...  — Он прищурился.  — Вон тот джип

видишь?  —  Деймонд  показал рукой  на  небольшой старенький японский «Мицубиси

паджеро пинин»,  маячивший на опушке леса где-то в паре миль от них. — Так вот,

любой  башнер  моего  призыва,  используя только  простой  оптический прицел  и

стандартные ручные приводы,  на  спор  попадет ему  из  танковой пушки  точно в

стекло боковой двери, причем передней или задней, на твой выбор.

            Флай некоторое время напряженно раздумывал над его словами.

            — Так у вас обязательно служит каждый?

            — Да.

            — И как давно это у вас? Дэймонд пожал плечами:

            —  В  России так  было всегда.  На  протяжении тысячелетий.  Каждый

мужчина — воин.

            — То есть все ваши сто восемьдесят миллионов... Дэймонд рассмеялся:

            —  Ну,  не  сто  восемьдесят,  поскольку женщины служат  только  по

желанию, к тому же часть мужчин уже не подходит по возрасту, состоянию здоровья

и иным показателям,  но подготовленных резервов у Императорских вооруженных сил

достаточно...

            В тот вечер они засиделись за полночь.  Флай быстро набрался и ушел

спать,  а  они  с  Линдой  расположились  на  лужайке  под  тентом.  Она  долго

расспрашивала его о жизни в Империи, а потом проводила до калитки...

            На следующий день Дэймонда разбудил отец. Сам Дэймонд еще не совсем

адаптировался к  смене часовых поясов и  потому начинал отчаянно зевать задолго

до темноты, а вот просыпался не в пример позже других, ближе к полудню.

            — Дэйм,  проснись,  Дэйм...  у меня плохие новости.  Дэймонд открыл

глаза и сел на кровати.

            — Что такое, папа?

            Отец держал в  руках очки,  и  по колебанию их дужек Дэймонд понял,

что у него дрожат руки.

            —  Беда,  сынок.  Вчера вечером русские запустили огромный спутник.

Сто пятьдесят тонн весом.  А  сегодня утром Президент в радиообращении к стране

заявил,  что  подобные  действия  Императора представляют собой  прямую  угрозу

Америке. И что он отдал приказ начать переброску американских вооруженных сил в

Европу.

            Дэймонд потер ладонью лицо, шумно вздохнул и отбросил одеяло.

            — Да,  папа,  ты прав,  надо вставать.  — Он спрыгнул с постели,  с

хрустом потянулся и попросил:  — Папа, позвони, пожалуйста, в аэропорт и закажи

мне билет на ближайший рейс до Москвы.

            Отец несколько мгновений стоял,  молча сверля взглядом спину своего

уже совершенно взрослого сына, потом тихо произнес:

            — Этого-то я и боялся, — и вышел из комнаты.

           

            Часть IV

           

            АРМАГЕДДОН

           

            1

           

            — Все, парни, приехали, выгружайсь!

            Дэймонд,  сидевший у заднего борта, откинул полог, без которого они

задохнулись бы от пыли, высунулся из кузова и с интересом осмотрел окрестности.

Полевая база... Да-а-а, наверное, когда-то это было тихое и безлюдное местечко,

но сейчас оно напоминало гигантский муравейник. Тут его пихнули в спину.

            —  Ну че застыл,  вылезай...  —  И он поспешно перекинул ногу через

борт...

            Дэймонд прилетел из  Нью-Йорка (добираться пришлось на перекладных,

поскольку,  как  ему  объяснили,  часть самолетов гражданских авиакомпаний была

задействована для переброски войск в Европу) четыре дня назад. В аэропорту было

на удивление пустынно.  Впрочем,  какое уж тут удивление? Из-за угрозы военного

столкновения большинство рейсов в  обреченную Империю было отменено.  Скучавший

за столиком таможенник слегка оживился,  увидев Дэймонда,  но,  поймав взглядом

катившийся за  ним,  будто  собачка  за  хозяином,  чемодан (сестра и  родители

напрочь отказались его брать) и  добротный,  но  без особых изысков костюм явно

ивановского покроя,  тут  же  потерял к  нему  всякий  интерес Граждане Империи

всегда шли по «зеленому коридору». Однако Дэймонд сам остановился у стойки.

            — Добрый день.

            —  Добрый,  коли  не  шутишь,  —  встрепенулся  таможенник  А  что,

какое-никакое, а все развлечение

            — Ну как тут у нас? Таможенник пожал плечами:

            — У нас?  У нас тихо.  Это там, — он кивнул в сторону летного поля,

как бы указывая на весь словно сорвавшийся с цепи «цивилизованный» мир,  — шуму

много.  А у нас все нормально. Вчера выступал Император. Оказывается, МЫ готовы

к  любому  развитию  событий,  но  более  всего  хотели  бы  избежать войны,  —

таможенник шутовски развел руками, — да вот не дают.

            — Мобилизация? Таможенник прищурился:

            —  Ну-у-у,  тебе это пока не грозит.  Пока что объявили мобилизацию

резервов первой очереди,  то  есть тех,  кто закончил службу не  более трех лет

тому назад.

            Дэймонд стиснул челюсти и глухо произнес:

            — Касается. Я служил не со своим годом.

            —  А-а-а,  —  протянул таможенник,  —  ну  тогда другое дело  Домой

доберешься, загляни в почтовый ящик и не забудь позвонить в военкомат...

            Дэймонд кивнул.

            — Я уже...

            Таможенника окончательно покинуло  шутливое настроение Он  серьезно

посмотрел на  Дэймонда,  затем,  вдруг поднявшись и  одернув форму,  вытянулся,

будто перед ним стоял как минимум генерал, и протянул ему руку.

            — Тогда удачи,  солдат.  У меня шестая очередь,  но,  скорее всего,

призовут раньше. Кому во время войны нужны таможенники?

            Домой  Дэймонд  заскочил всего  на  полчаса  —  переложить чемодан,

принять душ и  переодеться Олегу он позвонил еще из самолета,  так что тот ждал

его в студии.  Перед тем как покинуть свою небольшую, уютную квартирку, Дэймонд

прошелся  по  комнатам,  вытащил  из  розеток  штепсели  всех  электроприборов,

выключил свет и тщательно закрыл краны.  Уже выходя,  он остановился на пороге,

бросил последний взгляд на свое уютное гнездышко и решительным движением закрыл

дверь.

            В студии Дэймонда ожидал сюрприз Олег был не один. Кульман Дэймонда

был  сдвинут  в   угол,   большой  пятидесятипятидюймовый  экран  компьютерного

комплекса автоматического проектирования виднелся в дальней нише,  а весь центр

комнаты  занимал  кульман Олега,  развернутый параллельно полу  Он  был  накрыт

одноразовой скатертью,  а  на ней были расставлены тарелки с  салом,  селедкой,

картошкой в мундире,  колбасой и солеными огурцами. Венчали все это великолепие

две  запотевшие бутылки хорошей калужской «Никиты» У  стола помимо Олега сидели

двое  молодых ребят,  одного  из  которых Дэймонд немного знал  —  тот  работал

водителем  на  фирме,  торгующей бумагой  и  канцелярскими принадлежностями,  и

регулярно снабжал их всем этим,  а  второго,  в  руках у  которого была гитара,

видел впервые. Дэймонд поморщился:

            —  Олег,  это совершенно ни к  чему.  Я должен сегодня же прибыть в

военкомат...

            — Заткнись,  Урусов!  — рявкнул Олег. — Тоже мне, ты еще будешь мне

объяснять,  чего ты должен. Да если ты придешь в военкомат трезвым, тебя тут же

арестуют как американского шпиона.  И вообще,  кто знает, ко! да еще мы с тобой

вот так выпьем7 Так что садись и наливай. Вон ребята тоже с тобой в армию идут.

Да  и  мне скоро...  У  меня четвертая очередь,  но  кому во  время войны нужны

дизайнеры?  И  учти,  мне-то скорее всего за упокой моей души выпить будет не с

кем. Так, Глеб?

            Парень  с  гитарой поднял  глаза,  улыбнулся и  внезапно ударил  по

струнам:

           

            Эх, пить будем, да гулять будем,

            А срок придет — помирать будем!

           

            Дэймонда передернуло.  Хотя он жил в России уже столько лет, ему до

сих пор претила манера русских к месту и не к месту поминать смерть.  Но в этот

момент распахнулась дверь соседней комнатки,  и  на  пороге появилась...  черт,

Дэймонд даже не  знал,  как и  назвать-то ее...  королева (!)...  неся в  руках

глубокую тарелку, наполненную дымящимися кусками сочного тушеного мяса.

            — Привет, мальчики, а вот и я.

            Ответом  был  голодный  рев  трех  мужских  глоток  и  ошеломленное

молчание  четвертой.  Королева величественно проследовала к  столу,  грациозным

движением  водрузила  мясо  в  центр  композиции  и,  повернувшись к  Дэймонду,

протянула руку:

            — Здравствуйте, я сестра Глеба, меня зовут Татьяна...

            После общего построения и  распределения по ротам (их личные дела с

номерами ВУСов и  краткими личными и  служебными данными штаб  части получил по

запросу, еще когда они были в пути) Дэймонда вызвал к себе командир роты:

            — У русов?

            — Так точно.

            — Ты у нас в шестом учебном бронетанковом срочную служил?

            — Так точно, господин капитан.

            —   Вот   и   отлично  Я   смотрел  файл  с   твоим  личным  делом.

Квалификационные баллы у  тебя едва ли не лучшие в  роте,  а  у меня командиров

танков из штатных только семеро.  Так что будешь командиром в  девятом экипаже.

Вопросы есть?

            Дэймонд ошеломленно замер,  но  тут  же  собрался и  довольно браво

отчеканил:

            — Никак нет.

            — Ну чего ж тогда стоишь? — усмехнулся ротный. — Давай бегом машину

готовь.  Завтра после обеда пристрелка орудий,  а  стрельбище нам всего на  два

часа выделили. Так что завтра к двенадцати машина должна быть на ходу.

            Рассвет следующего дня застал Дэймонда в согбенном положении. Танки

прибывали  на  базы  хранения  прямо  с  заводов,  в  консервирующей смазке,  с

отключенными приводами и  аккуратно упакованными блотсами БИЦ.  Нужно было  как

можно быстрее привести их в рабочее состояние.  Этим и занималась большая Часть

тех,  кто  торчал сегодня на  полевой базе.  А  торчало там  народу немало.  По

соседству располагались горные стрелки,  а чуть дальше маячили палатки пехтуры.

Всего,  по  прикидке  Дэймонда,  на  этой  полевой  базе  суетилось  не  меньше

пятидесяти тысяч человек.  Причем все они размещались достаточно компактно,  но

при  этом совершенно не  мешали друг другу.  Впрочем,  не  все было так гладко.

Например,  среди  выданных  со  склада  унитарных  блоков  БИЦ  половина  имела

трехрядные разъемы,  а  остальные —  пятирядные.  И это при том,  что «мамы» на

монтажных блоках самих  танков были  сплошь пятирядные.  Когда ротному об  этом

доложили,  он крепко выругался и приказал соединять через переходники,  а места

контактов хорошо  пропаять.  Конечно,  вибростойкость получась не  та,  контакт

выходил существенно менее надежный, чем через штатные разъемы, но деваться было

некуда...

            К  одиннадцати часам все танки роты были на ходу.  У  Деймонда тоже

все  было нормально,  за  исключением блока управления противоракетной системой

«Дрозд-Д2».  Все три его унитарных блока были как раз из числа «трехрядных»,  а

сам  он  располагался на  угловом шасси,  подлезть к  которому было чрезвычайно

трудно.  Так что Дэймонд все утро проторчал буквой «зю»,  пытаясь установить на

место увесистые пластины «унитаров».  Слава богу,  к  ним  можно было  подлезть

через верхние корпусные люки.  В  принципе они  закончили монтаж уже давно,  но

тестовая программа через раз выдавала «сбой» по  этому контуру,  и  Дэймонд уже

замучился искать место сбоя.  Последний час  они корячились все трое,  но  пять

минут назад привезли комплекты аккумуляторов,  и механик с башнером занялись их

загрузкой и подключением. Консервационные за это время успели разрядиться более

чем наполовину,  к  тому же  их  на машине стояло всего два из двадцати четырех

положенных...

            Он  уже  почти отчаялся поймать этот  самый контакт,  когда за  его

спиной послышался веселый голос:

            — Эй, танкеры, Картавого никто не знает?

            Тут проклятый блок наконец с легким щелчком встал на свое место,  и

Дэймонд со  скрипом разогнулся.  Около  танка стоял парень с  эмблемами горного

стрелка и  вопросительно смотрел на  него.  Из-за  его  плеча  торчало какое-то

необычное оружие. Дэймонд взглянул с любопытством на парня и особенно на плечо.

            — Кого? — переспросил он.

            — Картавого.  Дружок мой. Он тоже из ваших. И его тоже призвали. Мы

с ним вместе на сборный пункт приехали, а потом нас рассортировали по командам.

Он должен был вчера приехать. Он мне из поезда звякнул по мобиле, что тоже едет

в Оренбург Дэймонд вытер руки ветошью и присел на броню.

            — Ну-у-у, милый, знаешь, сколько здесь полевых баз... Он тебе номер

не говорил? Парень замялся:

            — Ну так...  иносказательно.  Я понял,  что вроде как наша...  — Он

вздохнул.  — А вообще черт его разберет.  Он что, думает, я помню, какого числа

Гробу ногу сломали? — Парень махнул рукой и уже повернулся, чтобы уходить.

            —  Эй!  —  окликнул его  Дэймонд.  —  А  что  это у  тебя?  Парень,

покосившись, проследил за взглядом Дэймонда и усмехнулся.

            — Это? «Дырокол».

            — Что7 — не понял Дэймонд

            —  Ну,  автомат это...  КСА.  Мы его «дыроколом» называем.  Когда я

служил,  у  нас еще «калаши» были.  Хорошие машинки,  надежные,  но старенькие.

Кучность у них...  не ахти.  А этот что твой дырокол. Где захочешь, там дырку и

пробьет.  —  Парень перекинул оружие вперед.  —  В  принципе тот же Калашников,

только  уж  больно сильно усовершенствованный.  —  Он  сноровисто открыл крышку

ствольной коробки.  —  Вот,  смотри,  досюда все то же самое — затворная рама с

поршнем,   ударно-спусковой  механизм,  замедлитель  курка...  а  вот  тут  уже

отличия...  Видишь, в приклад уходит полая трубка. Внутри нее противовес. Когда

бьешь очередями,  он ходит внутри трубки и нейтрализует момент инерции. Так что

кучность —  блеск.  У  нас парень со  ста метров весь магазин в  грудную мишень

укладывал... одной очередью.

            Дэймонд понимающе кивнул  и  вгляделся в  шнековый магазин,  сквозь

прозрачные стенки которого просвечивали патроны.

            — А сколько патронов в магазине? Парень хмыкнул:

            — Шестьдесят. Две пачки.

            Тут только — до Дэймонда дошло, что сказал этот парень.

            — То есть как это «калаши»? — удивленно воскликнул он. — Так у тебя

какая очередь? Парень вновь хмыкнул:

            — Четвертая, но всех горных стрелков призывают в первую очередь. Уж

не знаю почему.

            Дэймонд медленно кивнул и  задумался.  Это  где  же  они собираются

воевать, если в первую очередь призывают горных стрелков?

            Парень некоторое время,  все  так же  усмехаясь,  смотрел на  него,

наконец сказал:

            — Вот и я о том же думаю.

            Оба  помолчали,  мысленно представляя себе  карту,  потом понимающе

переглянулись, придя, как видно, к схожим выводам.

            — Так твой... Картавый этот тоже из четвертой очереди?

            Парень кивнул:

            — Ну! Мы все вместе служили... то есть не вместе, конечно, а в один

год.

            — Понятненько...  Нет,  у нас его нет. Тут все по первой очереди. —

Он на мгновение задумался. — А почему это его призвали, он же из четвертой?

            Парень пожал плечами:

            —  Да  кто  его  знает.  Вроде  как  командиров танков не  хватает.

Вообще-то  он  «башнер»,  но  уже  после  «дембеля»  прошел  двухмесячные курсы

командиров танков...

            Дэймонд хотел было сказать,  что  у  них  в  полку та  же  картина,

вернее,  даже хуже,  поскольку его назначили командиром танка вообще без всяких

курсов, но тут из люка высунулась голова механика-водителя.

            — Эй, командир, тут какая-то фигня творится, погляди, может, я чего

не так делаю? Дэймонд повернулся к нему:

            — А что случилось?

            — Да индикатор заряда какую-то ерунду показывает.

            — То есть?

            — Ну что заряд у нас тысяча семьсот процентов.

            — Сколько?

            Механик-водитель дернул плечом:

            —  Вот  и  я  говорю —  фигня какая-то.  Неожиданно вмешался горный

стрелок:

            — Не,  мужики, все нормально. У нас та же ерунда была. Ну, когда мы

транспортеры расконсервировали.  Это на НЗ аккумуляторы такие были заложены.  У

них заряд в семнадцать раз выше,  чем у обычных.  Просто откалибруйте индикатор

по новой, и все...

            Механик присвистнул:

            — Ну дела-а-а, — и скрылся в люке...

            К  исходу недели полевая база начала пустеть.  Первыми ее  покинули

горные стрелки, затем пошла пехота, а в воскресенье приказ на выдвижение пришел

и им.

            Когда они прибыли на  станцию Акбулак,  там их  уже ждали платформы

под  погрузку.  Пока  механики загоняли машины на  платформы,  Дэймонд прошелся

вдоль состава и спросил у высунувшегося из электровоза машиниста:

            — Куда едем-то? Тот пожал плечами:

            —  А  кто  его  знает?   Мое  дело  довезти  вас  до  шестнадцатого

магистрального, а уж куда вас дальше забросят...

            Первый,  Второй,  Третий магистральный... и так далее и так далее —

под этими названиями фигурировали перегрузочные узлы магнитодинамической хорды.

            Погрузку завершили уже за  полночь.  Дэймонд только-только закончил

проверять крепеж и  уже собирался пойти в  вагон спать,  как вдруг его окликнул

ротный:

            — Эй, Урусов, ты ведь срочную служил «башнером»?

            — Так точно. Ротный кивнул:

            — Вот и ладненько. Я у тебя «башнера» забираю. В третий экипаж...

            Дэймонд замер,  удивленно воззрившись на ротного.  Конечно,  в роте

некомплект,  конечно, современным танком при некоторой сноровке можно управлять

и  вдвоем и  ротный разумно оставил по  двое только там,  где хотя бы один член

экипажа был из постоянного состава, но у него-то экипаж из бывших срочников!

            —  ...  а  тебе даю  вот  этого паренька.  —  Ротный махнул рукой и

откуда-то  из-за спины Дэймонда выдвинулся довольно щуплый молодой парнишка.  —

Нам  подбросили пополнение из  срочников,  так  что  если чему недоучили —  сам

натаскаешь. У тебя квалификационные баллы — залюбуешься.

            Когда ротный ушел, Дэймонд устало посмотрел на новичка:

            — Как зовут-то?

            — Виктор... Гершвиц.

            Дэймонд уловил едва заметный акцент:

            — Из Израиля давно? Парень чуть замялся:

            — Два года...

            — Ну... добро пожаловать в экипаж...

            На  Шестнадцатый магистральный они  прибыли  через  двое  суток.  В

магнитодинамических поездах Дэймонд ездил не  раз,  что было очень удобно —  до

Питера из Москвы можно было добраться всего за два часа, а до Сочи — за четыре.

Однако бывал он только в пассажирских вагонах,  а вот в грузовой терминал попал

впервые.  Оказалось,  что система погрузки отработана под стать скоростям. Если

погрузку техники и имущества на обычные железнодорожные платформы полк завершил

за  два  дня,   то  здесь  перегрузка  заняла  всего  полтора  часа.   Еще  час

карго-мастера проверяли крепеж  (сорокапятитонный кусок  железа,  сорвавшийся с

креплений на  скорости за  пять  сотен километров в  час,  может натворить кучу

дел), а затем литерный состав тронулся навстречу... войне?!

           

            2

            

            — ... вы можете передвигаться самостоятельно?

            Филипп  выплыл  из  небытия  и  попытался  сфокусировать взгляд  на

говорившем.  С  первого раза ничего не получилось.  Более того,  сознание снова

начало уплывать куда-то в грохочущую и визжащую тьму.

            — ... столько наркотиков, что он умрет раньше, чем ты чихнешь...

            Голос  не  сдавался.  Он  снова  пробил  тьму  и  начал  настойчиво

пульсировать в перепонках. Впрочем, в следующее мгновение до Филиппа дошло, что

это уже другой голос.

            —  ...  терранец.  Так что заткнись и волоки.  Это опять был первый

голос, но ему тут же ответил второй:

            — То-то и оно, пока его доволокешь...

            В  этот  момент  скачком  включились другие  органы  чувств  Филипп

почувствовал, что лежит на чем-то жестком, потом, что это жесткое покачивается,

затем  тьма  перед  глазами  окончательно распалась и  приняла различные формы,

отличающиеся друг от друга цветом,  оттенками, степенью светоотражения и многим

другим. Потом вернулись запахи...

            — Минута сорок!

            Это был уже третий голос. И все они по-прежнему были незнакомыми.

            — Минута тридцать! Быстрее!

            Филиппа затрясло сильнее.  Похоже, те, кто его нес, перешли на бег.

Но тут вернулась боль, и Филипп застонал.

            — Ты смотри, очухался...

            На этот раз второй голос прозвучал напряженно,  и Филипп понял, что

говоривший — один из тех, кто его нес.

            — Сорок секунд!

            Филиппа затрясло сильнее,  но  вместе с  болью  начали появляться и

кое-какие воспоминания, и боль как-то сразу ушла на второй план...

            Вик Вик ввалился в  его номер мрачнее тучи.  А  когда Вик Вик был в

хреновом настроении,  это впечатляло.  Причем если учесть, что росту в Вик Вике

было едва ли  метр шестьдесят пять,  а  вес  не  переваливал за  полтинник,  то

нетрудно понять,  что  брал  он  не  выставленными вперед пудовыми кулаками или

грозно выпяченным квадратным подбородком.  Да в  этом и не было нужды.  Глаза —

вот в  чем была вся соль.  В  коридорах МОК не было ни одного человека (включая

всегда вежливого и  политкорректного председателя графа  Роана,  блистательного

спортивного медика и  в прошлом неплохого гребца),  кто мог без трепета взирать

на  Вик  Вика в  состоянии «мрачнее тучи».  В  этом состоянии Вик Вик был похож

на...  зарождающийся ураган...  надвигавшуюся грозу... мгновение назад начавший

зарождаться торнадо...  И хотя на памяти Филиппа Вик Вик ни разу не разразился,

так сказать, но легче от этого не становилось. И вот сейчас он ввалился к номер

в Филиппу...

            Вик Вик остановился посередине комнаты, несколько мгновений буравил

мрачным взглядом телевизор, на котором Степан Мигура в очередной, наверное, уже

тридцатый  раз  подряд  заканчивал  свой  феерический  бег,  затем  с  грохотом

придвинул  к   себе  ногой  тщедушное  креслице  из  металлических  трубочек  и

кожзаменителя (ну  еще бы,  найдете вы  в  таком оплоте политкорректности,  как

Нью-Йорк,  обработанный кожный покров зверски убитых животных) и плюхнул в него

свой тощий зад.

            — Филипп, с этим надо что-то делать.

            — С чем, Виктор Викторович?

            Вик  Вик  боднул его  своим фирменным «тучным» взглядом,  мгновение

смотрел  куда-то  в  стену,  а  когда  повернулся обратно,  «молнии» больше  не

сверкали.  Дело было в  том,  что Филипп был одним из немногих,  на кого взгляд

первого вице-президента МОК не действовал. Он это знал, а потому просто еще раз

повторил:

            — С этим надо что-то делать. Филипп невозмутимо пожал плечами:

            — Зачем?

            — А то ты не понимаешь! — саркастически вскинулся Вик Вик. — Да нас

же просто выкинут из олимпийского движения!

            — За что?

            — За обман.

            — Какой обман? — удивился Филипп. Вик Вик вздохнул:

            —  А как еще они могут объяснить то,  что творится?  — Он кивнул на

телеэкран,  где  Мигура вновь (в  который уже  раз за  последние два часа) рвал

грудью  финишную  ленточку,   и   насупился.   —  Сам  знаешь,   эта  Олимпиада

замысливалась  американцами  как  торжество  американского  духа  (ну  еще  бы,

Олимпиада не просто в  Америке —  в  самом Нью-Йорке!).  Американцы должны были

одержать не просто победу, а абсолютную победу, и вот...

            — Спорт есть спорт. Вик Вик взорвался:

            —  Какой  спорт?!!  Когда олимпийская сборная одной страны получает

двести десять медалей,  из них шестьдесят восемь золотых, это не имеет никакого

отношения к спорту!

            Филипп  продолжал молча  смотреть  на  экран,  где  кадр  с  рвущим

ленточку Мигурой отъехал чуть  дальше,  а  на  переднем плане нарисовались Стеф

Полански,  самый крутой ведущий теленовостей всего западного побережья,  и  его

очереднбй гость  —  холеный благообразный мужчина с  седой  бородкой.  Полански

представил  его  как  профессора Джереми  Макенроя,  специалиста по  спортивной

медицине и ведущего эксперта по допингу Национальной ассоциации легкой атлетики

США.  Ну еще бы! Ведь всем давно было известно, что при честной игре американцы

просто не  могут проиграть.  Что означало:  если они проигрывают —  значит игра

нечестная.

            — Да выключи ты эту хрень!  — Казалось, от рыка Вик Вика вздрогнули

жалюзи на окнах номера. Филипп хмыкнул и нажал кнопку «ленивчика». Профессор на

экране  как  раз  начал  тыкать  световой указкой  в  изрядно  увеличенное лицо

Степана,   перекошенное  от  напряжения,  показывая  видимые  лишь  ему  одному

«характерные покраснения» и «явно заметное сужение зрачков».  Полански,  кивая,

сосредоточенно внимал.

            — Ну так что ты предлагаешь?

            Филипп встал и с наслаждением потянулся.

            —  А что тут можно предложить?  Нас здесь очень сильно не любят.  В

первую очередь хозяева.  Причем не только Олимпиады,  но и всего мира. А потому

никто им  перечить не  будет.  Так  что  выхода у  нас два:  либо бросить все и

немедленно уезжать,  а вернее бежать,  либо... остаться и бороться до конца. Мы

же что сделали?  Обули наших американских друзей по плаванию,  легкой атлетике,

теннису, то есть по тем видам, в которых они считали себя абсолютными лидерами.

Ты же помнишь, как перед Олимпиадой они со вкусом обсуждали даже не то, сколько

американцев будет в  тройке призеров,  а  кто  именно из  них.  Так  что у  них

остается вообще только один  выход,  ты  знаешь какой —  обвинить нас  во  всех

смертных  грехах:   в  применении  специального  уникального  допинга,  который

невозможно обнаружить современными методами,  в  подкупе судей,  ну а  заодно в

попрании прав личности,  терроризме и зверском уничтожении китов в окрестностях

Антарктиды.

            — Вот и я о том же толкую, — пробурчал Вик Вик.

            — И в этой ситуации надеяться на то,  что нам дадут спокойно уехать

со всеми медалями,  которые мы здесь завоевали и еще завоюем, — глупо. Остается

решить — либо мы бежим,  либо нет. Причем убежать мы можем только сегодня. Если

завтра  наши  ребята выйдут на  площадку,  нас  уже  никто  из  этой  страны не

выпустит.

            Вик Вик мрачно кивнул.  Он прекрасно представлял,  о чем идет речь.

Завтра,  в  одиннадцать по  местному  времени  предстоял  финал  баскетбольного

турнира.  И для американцев это был последний шанс сохранить лицо.  Ибо вот уже

шестую Олимпиаду подряд олимпийскими чемпионами становилась только американская

«Дрим тим» —  команда мечты.  Но  сегодня ни у  кого не было сомнений по поводу

того, что, если завтра сборная Империи появится на площадке, — американцев ждет

даже  не  поражение,   а  форменный  разгром.   И  этого  хозяева  Олимпиады  и

представители самой могущественной страны мира допустить уже никак не могли. Но

в  том  случае,  если бы  русские не  появились на  площадке и  тем паче вообще

покинули  олимпийский городок,  американцам не  только  удалось  бы  спасти  от

разгрома свою баскетбольную команду, но и больше того — перед ними открылись бы

широкие возможности полной реабилитации всей Олимпиады.  Поэтому всю  последнюю

неделю  на  спортсменов  и  официальных представителей Империи  шло  все  более

нарастающее давление.  А  в  последние два  дня  оно  стало просто неприличным.

Таким,  что не  выдержал сам «железный» Вик Вик.  Вернее,  дело было вовсе не в

выдержке.  Вик Вик просто понял, что хозяева мира на последнем пределе и готовы

пойти на все,  лишь бы сломать,  раздавить, растоптать этих наглецов, посмевших

бросить вызов хозяевам планеты в их собственном доме.  Эти русские как будто не

понимали,  что  переброска американских войск в  Европу идет полным ходом и  им

лучше всего вести себя тише воды ниже травы.

            — Ну и что ты решил?

            Филипп в  раздумье посмотрел на собеседника.  Вся проблема Вик Вика

состояла в том,  что он был одним из высших чиновников МОК и официально не имел

никакого отношения к  делегации Империи.  И не имел права принимать решение.  А

Филипп,  за год до Олимпиады выведенный из состава оргкомитета и  личным указом

Императора назначенный руководителем сборной команды Империи,  был как раз тем,

кто этим правом обладал.

            — А что тут решать? Будем играть.

            — Да ты...  понимаешь... что... — у Вик Вика от волнения сел голос,

— ... это ж... сейчас начнется... они ж не позволят нам даже выйти на площадку!

            Филипп усмехнулся:

            — Ну, не думаю. Они так энергично подталкивали нас к тому, чтобы мы

сломя голову бросились в  аэропорт и  удрали,  что теперь просто не  посмеют не

пустить нас  на  площадку.  Но  перед этим сделают все возможное,  чтобы мы  не

выиграли.

            — А что ты подразумеваешь под этим «всем»?  — саркастически спросил

Вик Вик.  Но  ответить ему Филипп не  успел.  Дверь номера распахнулась,  и  на

пороге появился дюжий полицейский.  О-о-о,  это  надо было видеть.  В  номер он

вошел невозмутимый и величественный,  словно Терминатор. Остановившись в центре

комнаты,  он бросил взгляд на пустое кресло в углу,  потом на стильные часы над

аркой  двери,  ведущей  в  спальню,  скользнул глазами по  торшеру и  потухшему

телевизору и лишь после этого уткнул холодно-равнодушные зрачки в лицо Филиппу.

Весь его  вид демонстрировал глубочайшее презрение к  этим жуликам из  Империи,

которые подло украли победу у честных американских парней.

            — Ми-и-истер Грейнин? — лениво протянул он. Филипп кивнул:

            — Это я.

            —  Вас  ждут  внизу.  Ваша  баскетбольная команда  сейчас  проходит

внезапный контрольный тест на допинг, поэтому вам необходимо немедленно прибыть

в антидопинговый центр.

            Филипп с усмешкой посмотрел на Вик Вика:

            — Например,  вот это.  Могу побиться об заклад, что этот «внезапный

антидопинговый тест»  растянется  до  утра.  Заодно  у  каждого  члена  команды

откачают по  пол-литра крови,  да  еще  и  введут по  паре кубиков какой-нибудь

дряни.  Так  что  на  площадке вместо той  сборной Империи,  к  которой все уже

привыкли, должно появиться сборище еле передвигающихся обколотых дистрофиков.

            Не дожидаясь ответа Вик Вика,  Филипп вышел из номера.  Что ж, если

за   представителем  команды  уже   начали   присылать  полицейского,   значит,

раздражение дошло до точки кипения.  А это означает,  что он (вернее,  все они,

вся делегация) сумел выполнить то, ради чего все и затевалось.

           

            ***

           

            Когда  могучий разгонный блок  «Хиус СТ»,  полыхая тысячами солнц и

оглашая степь чудовищным грохотом,  слышимым за добрую сотню километров окрест,

вывел на орбиту первую орбитальную платформу,  весь мир вздрогнул. За последние

полтора   десятилетия  русские  почти   полностью  свернули  свои   космические

программы,  поэтому появление у  них совершенно нового,  да  еще такого мощного

носителя,  способного выводить на орбиту столь чудовищный груз,  а  также такой

огромной орбитальной системы вызвало настоящий шок.  Антиимперская коалиция,  с

таким трудом сколоченная Президентом Уокером,  мгновенно затрещала по швам. Так

что решение о переброске войск в Европу было принято им не столько потому,  что

он в самом деле намеревался начать вторжение в Империю, сколько для того, чтобы

удержать от  развала коалицию.  И  время  очень скоро показало,  что  это  было

совершенно правильное решение.  Потому что  через  неделю вслед  за  первой над

планетой повисла вторая  чудовищная платформа,  затем  третья,  четвертая...  а

когда их стало уже восемь,  Президент собрал свой кризисный штаб, чтобы решить,

как  выйти из  этой деликатной ситуации,  поскольку всем стало совершенно ясно,

что они очень сильно недооценили Империю.

            И  никто не  мог даже предположительно сказать,  какие еще сюрпризы

есть в  кармане у  русского Императора Ярославичева.  Так  что к  тому моменту,

когда официальная олимпийская делегация Империи прибыла в  Нью-Йорк,  все  было

уже готово к тому,  чтобы дать задний ход,  отказавшись от военной операции,  и

попытаться найти мирный выход из  сложившегося положения.  А  к  окончательному

выяснению  отношений  с  Империей  решено  было  вернуться  чуть  позже.  После

надлежащей подготовки.  Ибо всем было ясно,  что с  Империей все равно придется

разбираться —  рано или  поздно,  так или иначе.  Америка не  собиралась никому

спускать покушения на PAX AMERICANA... Уже появились первые признаки смягчения,

уже пресса слегка снизила накал обличений в отношении Империи,  и тут молодой и

до того дня пребывавший в  третьей сотне Юрий Кападакян в первом же круге вышиб

из  розыгрыша Красавчика Джона  —  Экерема,  великую  теннисную звезду,  первую

ракетку мира и любимца американских домохозяек...

           

            ***

           

            Филипп и за ним полицейский спустились на первый этаж, прошли через

ярко освещенный холл и вышли на улицу.  Филипп был настолько захвачен ощущением

удачи, что на минуту забылся и почувствовал опасность, лишь когда широкие двери

гостиницы с  мягким  шипением сомкнулись за  его  спиной.  Слишком поздно,  уже

ничего нельзя было сделать. Затылок взорвался дикой болью...

            Очнувшись,  он понял, что полулежит на каком-то ложе, обитом мягким

эластичным материалом.  Ни  руки,  ни ноги не двигались.  Филипп напряг зрение.

Ясно,  они закреплены в  металлических зажимах.  Так,  а  на  голове эластичная

повязка,  под  ней  металлические контакты,  такие же  контакты на  запястьях и

груди, и еще грудь охватывает тугая полая трубка.

            Где-то поблизости слышались голоса. Филипп прислушался.

            —  ...  очень  странно.  Я  только пятнадцать минут назад ввел  два

кубика...  этина,  а он,  похоже,  вот-вот очнется. Очень интересно. Прямо-таки

сумасшедшая скорость разложения.  Такое  впечатление,  что  у  него  совершенно

особенная физиология. Не удивлюсь, если его регенеративные способности окажутся

на уровне хвоста ящерицы...

            Тут его перебил другой голос:

            — Значит, вы считаете, что это... не человек?

            — О нет,  это,  несомненно, человек. Мы исследовали некоторую часть

его ДНК,  это,  несомненно, человек... ну, скажем так, в основе человек. Но для

более точных выводов мне  надо провести более глубокое исследование его тканей,

вот, скажем...

            —  Профессор,  нам сейчас не  до  этого.  Я  должен задать этому...

человеку несколько вопросов.  Речь идет о  национальной безопасности.  Потом вы

можете делать с ним все, что сочтете нужным.

            — Да-да, я понимаю, мистер Стрен...

            — Без имен!

            — Да-да, простите.

            Филипп почувствовал,  как в  его предплечье вонзилась игла,  спустя

некоторое время внезапно заломило в висках. Первый голос произнес:

            — Странно, он уже должен был очнуться.

            Филипп дождался,  когда  боль  немного поутихнет,  и  открыл глаза.

Прямо перед ним  стоял высокий благообразный мужчина в  хорошо сшитом костюме и

смотрел ему в лицо. Заметив, что Филипп открыл глаза, он удовлетворенно крякнул

и, кивнув кому-то за его спиной, приказал:

            — Начинайте.

            Откуда-то  сзади  вышел и  остановился перед Филиппом третий.  Пару

мгновений он всматривался в его лицо, потом размеренно заговорил:

            — Слушайте меня внимательно. Сейчас вам начнут задавать вопросы. Вы

должны на них отвечать.  Четко, полно и правдиво. К вам подключен полиграф, так

что  обмануть нас  вам  не  удастся.  Если откажетесь отвечать или  попытаетесь

солгать, вас накажут. Болью. Вот так.

            Он вытянул вперед руку,  в  которой был зажат миниатюрный пульт,  и

надавил на кнопку.  От боли Филиппа выгнуло дугой,  но он упрямо стиснул зубы и

не испустил ни звука. Судя по всему, его мучитель такого не ожидал. И не только

он один.  Холеный мужчина вскинул бровь и,  позабыв,  видимо,  свое собственное

указание — «никаких имен», повернулся к человеку с пультом:

            — Что-то не так, Дональд?

            На лице Дональда нарисовалось недоумение.

            — Да вроде как нет,  мистер...  э-э-э прошу прощения.  Напряжение в

норме,  разряд был,  вы же видели, как его выгнуло. Это рефлекторное сокращение

мышц...

            — Тогда почему он молчит? Дональд пожал плечами:

            — Возможно, у него высокий болевой порог?

            «Пора  с  этим  кончать»,  —  решил  Филипп.  Он  напрягся и  начал

выворачивать руки  из  стальных  зажимов.  Металл  затрещал.  Кто-то  испуганно

заверещал:

            — Боже мой!

            Человек с  пультом принялся судорожно давить на кнопку.  Идиот,  он

собирался остановить болью терранца.  Но вырваться Филиппу не удалось.  Холеный

мужчина заорал:

            — Профессор, укол!

            В   следующее   мгновение   напряженной   руки   Филиппа   коснулся

инъекционный пистолет. И он опять провалился во тьму...

            — Десять секунд!

            Двое,  которые тащили его на носилках,  нырнули в  пролом в стене и

выскочили  на   ярко  освещенную  лужайку.   Быстро  пробежав  ее,   они  ловко

протиснулись сквозь прорезанную в  сетчатом заборе дыру  и,  резко  затормозив,

втолкнули носилки  с  Филиппом  в  большой  микроавтобус марки  «Додж».  Филипп

повернул голову и  бросил взгляд на  место,  из  которого его выкрали.  Забор с

козырьком,  на высоком флагштоке развевается американский флаг.  Судя по всему,

какое-то охраняемое здание федерального подчинения. В следующее мгновение дверь

микроавтобуса с грохотом захлопнулась,  а над Филиппом склонилось лицо в черном

шлеме-полумаске.

            —  Лейтенант Бородин,  Корпус пластунов.  Сейчас мы доставим вас на

побережье,  там  нас  ждет  лодка,  а  через  полчаса вы  уже  будете на  борту

«Гепарда».

            Филипп согласно моргнул. Боль почти утихла, но в голове еще шумело.

            — Какое сегодня число,  лейтенант?  Тот ответил.  Ого, выходит, его

продержали без сознания почти две недели.

            — Кого захватили кроме меня?

            Лейтенант мотнул головой:

            — Так, как вас, — никого. Остальных просто задержали в гостиницах и

Олимпийской деревне.  Но  все  уже  освобождены.  Кого-то  они  сами отпустили,

кого-то удалось вытащить через суды,  а  кого-то так же,  как и  вас,  — просто

умыкнули у них из-под носа.

            — Всех?

            — Всех.

            Филипп помолчал:

            — Еще один вопрос, лейтенант. Как наши сыграли в баскетбол?

            Губы лейтенанта под тканью разошлись в широкой улыбке.

            — Разгром.  Полный. Сто двадцать семь — шестьдесят пять. Эти ребята

так  бесновались,  что,  кажется,  и  вторжение они  начали только из-за  этого

проигрыша.

            —  Хорошо,   —  прошептал  Филипп  и  прикрыл  глаза.  Значит,  все

сработало.....

           

            3

           

            — Капрал Клоц!

            — Яволь, герр гауптман!

            — Я долго буду ждать вашего отчета?

            — Сию секунду несу, герр гауптман!

            Гауптман Хайнц Риу,  командир роты разведывательных танков, сердито

насупил брови.  Этот Клоц доведет его до инфаркта!  Ну сколько можно возиться с

элементарным вопросом? Подождав еще пару секунд, он глубоко вдохнул, чтобы крик

получился громче,  но в  этот момент полог палатки откинулся и появился наконец

копуша Клоц,  тряся листками распечатки.  Хайнц облегченно выдохнул и, протянув

руку, раздраженно выдернул бумаги из рук капрала:

            — Ты что, мочился на них, что ли?

            — Никак нет, герр гауптман, у меня... это... руки потеют.

            Хайнц  удивленно взглянул  на  писаря,  поспешно  опустил  глаза  и

уткнулся в распечатки. Вроде все нормально. Клоц, несмотря на его кропотливость

(а  может,  именно  благодаря ей)  всегда исполнял документы очень  тщательно и

аккуратно.  Так что гауптман Риу никогда не  имел проблем с  отчетностью,  как,

например,  майор Хейнрих,  которому страшно не везло на писарей...  Нет, что-то

сегодня вся эта цифирь совершенно не  лезет в  голову.  Хайнц торопливо свернул

распечатки, для очистки совести еще раз спросив у Клоца:

            — Все проверил?

            — Так точно, герр гауптман.

            Хайнц кивнул и,  развернувшись, втиснулся в старенький командирский

«гелендваген» с  трехлитровым дизельным движком.  Боже,  как в наше время можно

ездить на таких машинах?  Но,  с  другой стороны,  чего еще можно было ожидать?

Ведь  их  резервная  дивизия  формировалась и  оснащалась техникой  со  складов

военного резерва,  а,  как гауптман Риу прочел на прошлой неделе в «Бильд», эти

самые склады последний раз  обновлялись лет  двадцать назад.  Ну  еще  бы,  кто

вообще мог предположить, что в Европе может разразиться полномасштабная война?

            — В штаб, герр гауптман?

            Водитель,  капрал  Штайнер,  уставился на  своего  ротного,  нервно

постукивая пальцами по рулю. Хайнц нахмурился — и этот тоже...

            — В штаб, Генрих... и прекрати так нервничать.

            Капрал Штайнер торопливо кивнул и  цапнул ключ,  торчащий из  замка

зажигания. «Гелендваген» взвыл стартером. Гауптман. Риу раздраженно нахмурился:

            — Я же сказал — перестань нервничать!

            —  Да,  герр  гауптман,  —  виновато  пробормотал  водитель,  но  в

следующий момент так  резко отпустил сцепление,  что машина прыгнула вперед,  и

Хайнц  чувствительно  ударился  затылком  о  жесткий  подголовник.  Да  что  за

дьявольщина!

            В  расположение  роты  Хайнц  вернулся  только  под  вечер.   Когда

«гелендваген»,  рыча стареньким дизелем,  остановился у  штабной палатки,  весь

наличествующий состав высыпал на  улицу.  Хайнц  выбрался из  машины и,  окинув

взглядом свое разновозрастное воинство,  сморщился.  О  майн гот,  ну как можно

воевать с людьми,  которые так откровенно боятся... противника (назвать русских

врагами у него как-то не поворачивался язык)?!

            — Капрал Клоц!

            — Яволь, герр гауптман!

            Хайнц небрежным жестом протянул ему подписанные в штабе бумаги:

            — Вот,  составьте со старшиной наряд-заявку.  Завтра поедете в Берг

получать  недостающее  имущество,  а  послезавтра  надо  подготовить заявку  на

боеприпасы вот  по  этой форме.  —  Он  криво усмехнулся.  —  На  наших складах

почему-то не оказалось патронов для крупнокалиберных пулеметов, калибр 12,7 мм,

но наши союзники (вся рота явственно ощутила сарказм,  с  каким он произнес это

слово) радушно решили с  нами поделиться.  Так что послезавтра я  со  старшиной

поеду на американскую военную базу в Гроскугель-сдорфе.

            В толпе послышалось сдавленное ворчание:

            —  Вот пусть сами бы и  воевали...  патронами они с нами делятся...

чтоб у них «хвосты» поотсыхали, «благодетели»...

            В  принципе подобные разговоры надо бы было немедленно пресечь,  но

гауптман Риу лишь стиснул зубы и  нырнул в  свою палатку.  Что говорить об этих

призванных из запаса бюргерах,  если у самого командира полка оберста Нагеля на

столе стоит многозначительный сувенир —  пресс-папье с  портретом Гудери-ана  и

красноречивой надписью «Мы  забыли  о  Бисмарке».  Подобного рода  сувениров за

последние полгода  появилось видимо-невидимо.  Германия  не  хотела  воевать  с

Россией и...  не могла этого не делать.  Поскольку, во-первых, американцы очень

жестко поставили перед союзниками по  НАТО  вопрос о  «превентивной защите»,  а

во-вторых,   германская  экономика  уже  третий  год  находилась  в   состоянии

перманентного и жестокого кризиса,  вызванного,  в первую очередь,  неудержимой

экономической экспансией русских.  И  остановить эту  экспансию каким-либо иным

путем уже не представлялось возможным.

            Впрочем,  подобное  же  положение сегодня  складывалось и  во  всех

остальных странах.  Да и в Штатах дела обстояли не намного лучше. Сбылись самые

мрачные прогнозы экономистов и  политологов.  У  русских всегда было в достатке

своего сырья, испокон века были сильные научные кадры, а после запуска северных

энергетических плетей у  них  появилось море дешевейшей энергии.  В  довершение

всего ввод в  строй системы магнитодинамического транспорта снял трудную прежде

проблему перевозок на  дальние расстояния.  И  вот  результат —  как только они

сумели  решить  проблему качества и  наладить быстрое внедрение в  производство

своих  научных разработок,  их  товары на  мировом рынке  оказались вне  всякой

конкуренции.   Некоторое  время  импорт  сдерживался  искусственно  завышенными

экспортными пошлинами,  которые Россия ввела у себя по требованию американцев и

Евросоюза,  но  затем плотину прорвало...  Ничего не  скажешь,  Германия просто

обязана была вступить в  эту войну хотя бы ради своих собственных интересов.  И

все  же,  чем  ближе  подходил срок,  когда  танки должны были  двинуться через

границы Империи,  тем  яснее становилось,  что  военный угар  первых дней очень

быстро  развеялся и  большинство простых  немцев  отчаянно не  хотят  воевать с

русскими.  А особенно это стало очевидно,  когда русские,  несмотря на протесты

американцев,   спокойно  запустили  все   свои  восемь  гигантских  орбитальных

платформ,  «не несущих угрозу ни единому зданию и ни единому живому существу на

поверхности  Земли»,   и  стало  понятно,  что  американцы,  называвшие  Россию

«экономическим гигантом, но военным карликом», совершенно облажались. Но именно

тогда до всех лидеров «свободного мира» окончательно дошло, что если с Империей

что-то делать, то именно сейчас. Ибо потом может быть поздно...

            К  воротам американской базы  они  подъехали незадолго до  полудня.

Высунувшись  из  окна  кабины,  гауптман  Риу  протянул  документы  часовому  у

шлагбаума,  а сам устремил взглядна огромный людской муравейник,  раскинувшийся

перед ним.  Ну  еще  бы,  в  мирное время на  территории базы размещалось около

пятидесяти тысяч военнослужащих,  а сейчас сюда набилось раз в пять больше.  И,

насколько он  знал,  американские транспорты все  еще продолжали разгружаться в

атлантических портах Франции и Испании.

            — Пожалуйста,  сэр.  — Часовой протянул документы.  — Знаете,  куда

ехать?

            — Э-э, нет, солдат.

            — Сейчас направо, а через три перекрестка, у DDC, свернете налево и

сразу за церковью, ну вы ее узнаете, опять направо. А там увидите.

            —  Спасибо,   солдат.   —  Гауптман  Риу  втянул  голову  в  кабину

старенького MAN,  до  мобилизации в  армию  служившего развозным  грузовичком в

мелкооптовой фирме по торговле парфюмерными и  гигиеническими товарами и оттого

насквозь  пропитавшегося ароматами  туалетной  воды,  шампуней,  дезодорантов и

гелей для душа, и кивнул водителю.

            На складе их встретил мордатый сержант.  Окинув их хмурым взглядом,

он прочитал заявку и неожиданно осклабился.

            —  Ну  что,  союзники,  надерем этим  русским задницу?  Отомстим за

оккупацию Берлина?

            Хайнц едва удержался от резкого ответа. Тоже мне, нашел оккупантов.

Русские-то  ушли из Берлина уже несколько десятилетий назад,  а  вот кое-кто до

сих пор весело проводит время в  кабаках,  расположенных очень далеко от родной

Миннесоты или Дакоты.  А  этому-то чего ж  не скалиться,  уж ему-то не придется

подставлять свою  голову  под  русские пули,  преспокойно отсидится за  спинами

немецких парней.

            По-видимому,  сержант что-то  уловил в  выражении его лица,  потому

что, вновь помрачнев, процедил:

            — Линия С2,  ряд D14.  50-й калибр,  сорок ящиков. Берите тележку и

следуйте за мной.

            Спустя полчаса они проехали знакомый шлагбаум в обратную сторону...

            Приказ  о  передислокации пришел во  вторник.  Оберет Нагель собрал

командиров подразделений на совещание после обеда. Обычно совещания у командира

полка проходили по понедельникам и четвергам,  но никто особо не удивился,  что

их созывают во вторник.  Офицеры были в большинстве своем из кадровых военных и

прекрасно понимали,  как много вопросов возникает при формировании новой части,

да еще в столь сжатые сроки.  К тому же в Германии уже лет сорок не проводилось

никаких учений по развертыванию новых частей и  соединений из числа резервистов

и  потому высшее командование нервничало и забрасывало войска уймой руководящих

указаний.  Которые следовало если уж не исполнять,  то хотя бы доводить до тех,

кому положено. Когда все вошли в штабную палатку и молча расселись вокруг стола

и вдоль стенок, Нагель мрачно оглядел присутствующих и сообщил:

            — Господа офицеры,  получен приказ о передислокации. Завтра с утра.

мы должны выдвинуться к станции Гранцель и начать погрузку на платформы тяжелой

техники...   —   Он  запнулся,   подвигал  туда-сюда  по  столу  пресс-папье  и

пробормотал: — Боже, храни Германию и немецкий народ...

            И  только тут гауптман Риу понял,  что ничем не отличается от своих

солдат-резервистов.  Потому что,  как и они,  он до самого последнего мгновения

надеялся,  что этот приказ никогда не поступит,  что случится чудо и все как-то

образуется...  А ведь как кадровый офицер умом он понимая,  что надеяться не на

что,  слишком далеко все зашло,  политики просто не могут отступить. Ум говорил

одно, а душа, душа жила надеждой.

            Неделю спустя Хайнц Риу,  добравшийся до  места выгрузки техники на

польской станции Крыжув,  недалеко от Катовице, на своей «ауди» (личный состав,

за  исключением караулов,  должны были  везти на  зафрахтованных автобусах,  но

гауптман  предпочел  собственный  автомобиль),   уныло  торчал  на   платформе,

наблюдая,  как  съезжают,  взрыкивая мотором,  с  железнодорожных платформ  его

легкие разведывательные танки.  За  его  спиной неуклюже переминался с  ноги на

ногу Клоц.  Когда последний танк съехал с платформы, Клоц повернулся к стоящему

рядом польскому железнодорожнику:

            — Скажите, герр, а далеко ли отсюда до русской границы?

            Тот задумчиво наморщил лоб (видно, не очень хорошо знал немецкий) и

с ехидной ухмылкой ответил:

            —  Господину капралу следует знать,  что от  границы империи досюда

пятьдесят километров. Для русских танков — всего час марша.

            Хайнц стиснул зубы.  Ну  что за народ эти поляки!  Никогда не умели

ужиться со  своими соседями.  Во  времена СССР  были  сателлитами русских,  так

терпеть их не могли. Потом вступили в НАТО, и что же? Довольно скоро невзлюбили

немцев  и  чехов,  своих  старых  товарищей по  восточному блоку  (не  забывая,

впрочем, и о своей нелюбви к русским}...

            Под  Крыжувом они  простояли неделю.  В  сорока километрах севернее

располагался  заброшенный  военный   городок,   построенный  еще   во   времена

Варшавского Договора,  в  котором был  танкодром,  когда-то,  видимо,  довольно

неплохой. И Риу пропадал там целыми днями, слаживая экипажи. Это приносило свои

плоды.  Его  дородные бюргеры научились рыбкой заскакивать в  люки своих легких

разведывательных машин, лихо разворачивались на пяточке и выжимали под сотню на

раздолбанном проселке.

            К  концу месяца их  снова собрал оберет Нагель.  Все  знали,  что в

начале недели его (как и большинство командиров полков) вызывали в Берлин,  так

что все офицеры терялись в  догадках,  с  какой информацией он оттуда вернулся.

Когда  офицеры  расселись  вдоль  длинных  нейлоновых стенок  штабной  палатки,

командир полка окинул их сумрачным взглядом и устало произнес:

            — Господа,  я собрал вас для того, чтобы довести до вашего сведения

последние распоряжения военного министра и генерального штаба...  а также чтобы

объявить, что война начнется в ближайшие дни.

            В  палатке  установилась мертвая тишина.  Видно  было,  как  тяжело

далась полковнику эта короткая речь,  но  никто не  собирался облегчать ему его

миссию.  Все присутствующие были немецкими офицерами, и каждый из них был готов

нести свою ношу. Но — свою. Эту же полагалось нести оберегу Нагелю...

            Их подняли на рассвете в воскресенье.  Когда Риу привел толпу своих

заспанных бюргеров,  как  попало натянувших на  себя форменные комбинезоны,  на

общее построение,  там уже собрался почти весь личный состав полка.  Риу быстро

выстроил  своих,  несколькими взмахами  руки  выровнял шеренгу  и  наклонился к

стоявшему рядом  лейтенанту Герцелю,  еще  недавно  начальнику средней  руки  в

дортмундском представительстве «Телефункен»,  а  теперь  командиру взвода связи

полка.

            — Что, начинаем?

            Толстый Герцель,  с которого градом катил пот,  испуганно покосился

на  него,  выудил из  кармана совершенно мокрый платок (тут Риу  понял,  что не

совсем правильно определил происхождение мокрого пятна у него на левом бедре) и

повозил им  по  лбу и  щекам.  Это помогло мало.  Но  Герцеля это,  похоже,  не

очень-то волновало. В этот момент в небе послышался нарастающий рев, а вслед за

ним  из-за  горизонта  выскользнули шедшие  на  малой  высоте  девятки  ударных

самолетов.   Их  было  много.   Там  были  и  старенькие  англо-франко-немецкие

«Торнадо»,  и  новейшие американские «Докеры»,  а  выше,  на  фоне ярко-розовых

облаков, стремительно проносились верткие «Скайгаи». Герцеля передернуло.

            — Все так же,  как и у него...  он мне рассказывал.  Все совершенно

так же, как и у него, — просипел он.

            — У кого? — не понял Риу.

            — У моего прадедушки.  Он...  — Герцель запнулся; чихнул, вытер рот

тыльной стороной ладони и пояснил:  — Он воевал в ТУ войну.  Тоже танкистом.  В

группе Гота.

            Риу  нахмурился и  стиснул зубы.  Опять эти аналогии...  Но  тут на

поляне перед строем полка появился оберет Нагель...

            Границу они  пересекли около  десяти утра.  Как  только напичканный

электроникой командирский танк  загрохотал гусеницами по  широкому мосту  через

Западный Буг,  Риу  максимально выдвинул башенный перископ и  впился взглядом в

противоположный берег. Хотя, по данным авиа и спутниковой разведки, там не было

обнаружено  имперских  войск,   тишина  пугала...  К  тому  же  что  значит  не

обнаружено:   а  куда,  спрашивается,  вывалили  свой  груз  бомбардировщики  и

штурмовики, прошедшие над их головами на рассвете?

            Однако первые сорок километров они прошли спокойно. Брест обошли по

окружной дороге,  сильно напоминавшей немецкие автобаны.  Потом  Риу  попытался

выскочить на огромную автомагистраль «Восток-Запад», которая шла вторым (вернее

первым) ярусом на  опорах магнитодинамической хорды.  Как  писали,  эта дорога,

пронизывающая весь континент от  западных границ Империи до  Тихого океана,  на

всем  своем  протяжении  нигде  не  имела  уклона  более  одного  процента,   а

минимальный   радиус   девяностоградусного  поворота   составлял   почти   семь

километров.  Так  что,  если учесть,  что  на  русских машинах уже лет пять как

ставились автопилоты,  а  под  полотном дороги были уложены управляющие кабели,

крейсерская скорость движения машин на  ней составляла около двухсот пятидесяти

километров в  час,  а  максимальная доходила до  четырехсот.  Риу  не  мог себе

представить,  как можно управлять машиной,  несущейся на  такой скорости.  Даже

если это  делает автопилот.  Впрочем,  наверное,  русские понимали что к  чему,

поскольку на  свете  было  всего  десять марок машин,  которые могли достигнуть

подобной максимальной скорости, и шесть из них были русскими... Но выскочить на

магистраль не  удалось.  Когда танк  подлетел к  огромному пандусу,  способному

легко  «переварить» транспортный поток,  по  объему равный автомобильному парку

небольшой европейской страны типа Бельгии или Голландии,  Риу высунулся из люка

и  с недоумением уставился на странные конструкции,  возвышавшиеся над дорожным

полотном.  После пяти  минут внимательного разглядывания конструкций в  бинокль

Риу зло чертыхнулся и прижал к горлу гарнитуру. — «Кондор» вызывает «Фатера».

            Оберет Нагель откликнулся практически мгновенно. Риу кратко доложил

ситуацию.  Командир полка немного помолчал, очевидно обдумывая его слова, потом

осторожно спросил:

            — А вы уверены,  что их нельзя разобрать?  Риу поджал губы. Что это

за недоверие?

            —  Разобрать можно.  Но,  по  моим прикидкам,  понадобится не менее

дюжины  газорезательных аппаратов и  трое-четверо суток  непрерывной работы.  К

тому  же,   как   мне   кажется,   эти   конструкции  не   зря   базируются  на

магнитодинамических вагон-контейнерах.  По-видимому, они мобильны, так что даже

если нам удастся разобрать то,  что они уже установили, они просто подгонят еще

и устроят подобный «завал» на пару километров дальше.

            До  поворота на  Кобрин танки Риу шли на  крейсерской,  и  Клоц всю

дорогу прищелкивал языком,  нахваливая дорожное покрытие (действительно, машины

шли  будто хорошие авто  бизнес-класса).  У  га-уптмана даже  слегка отлегло от

сердца,  и появилась надежда,  что русские,  возможно,  решили не защищаться. В

конце концов,  сейчас не сорок первый год и никто не собирается убивать русских

только за  то,  что они русские.  Но  на  первой же крупной развязке у  обочины

возник  патрульный автомобиль,  рядом  с  которым маячила фигура полицейского с

воздетым жезлом, переливавшимся светодиодными сигналами. Зрелище — полицейский,

пытающийся жезлом  остановить танковую  колонну  вражеской армии,  —  выглядело

настолько нелепо,  что  Риу забыл о  ларингофоне и  забарабанил по  крыше башни

рукояткой  вальтера.   Танк   заверещал  гидротрансформатором  и   остановился.

Полицейский неторопливо подошел к  возвышавшейся над  его  машиной громадине и,

коротко козырнув, представился:

            —  Сержант  Кебич,  второй  батальон  дорожно-патрульной службы.  Я

говорю с ка... виноват, с гаупт-маном Риу?

            Риу слегка опешил:

            — Э-э-э... Полицейский улыбнулся:

            —  Я  так и думал.  Вы очень хорошо получились на фотографии.  Вот,

возьмите,   —  он  протянул  гауптману  роскошную  кожаную  папку,  —  для  вас

разработаны правила передвижения по  дорогам Империи.  Здесь же рекомендованный

маршрут движения,  места  привалов,  порядок связи  с  органами местной власти,

расположение больниц,  а  также,  — тут он повернулся к своей машине и крикнул:

«Виктор, неси!», а затем снова к Риу, — несколько десятков мобильных телефонов.

            Риу,  который после  этих  слов  окончательно оторопел,  смог  лишь

пролепетать:

            — З-зачем?

            Полицейский снова улыбнулся:

            — Просто... у вас скоро начнутся проблемы со связью. А эти телефоны

будут работать.  И не беспокойтесь,  у нас заготовлено несколько десятков тысяч

комплектов, так что хватит каждому офицеру и большинству сержантов.

            Когда полицейская машина,  резко взяв старт, скрылась за поворотом,

Риу сполз по  броне внутрь башни,  содрал шлем и  вытер пот.  Он  решительно не

понимал,  что это за  война и  кто и  как против них воюет.  Но  ее  начало ему

решительно не нравилось. И в этот момент раздался испуганный голос Клоца:

            — Герр гауптман, наша навигационная система со шла с ума..

            У  Риу,  в  который уже раз за  день,  екнуло сердце.  Только он не

подозревал, что самые большие неожиданности у него еще впереди.

           

            4

            

            Клайд  выбрался из  «хаммера» и,  коротко кивнув командиру дивизии,

двухзвездному генералу Аргенсу, с которым был мельком знаком еще по Вашингтону,

двинулся к  узлу  связи.  Аргенс и  сопровождавший Клайда в  поездке по  фронту

командующий  11-й  армией  трехзвездный генерал  Шрауф,  торопливо  обменявшись

приветствиями, поспешили за ним.

            Армейский узел  связи  занимал  двенадцать больших  комфортабельных

прицепов-трейлеров. В двух из них располагалась мощная электростанция, еще один

был  предназначен для перевозки больших складных конструкций антенных полей,  а

остальные были  заняты огромными усилителями.  Сейчас боковые панели прицепов с

усилителями были откинуты,  и  от них расходились волны жара,  а  внутри тускло

блестели  спирали  нагретых ламп.  Удивляться было  нечему.  Клайда  еще  и  на

свете-то не было, когда создали эту станцию, — аж в тысяча девятьсот шестьдесят

четвертом году.  По тем временам это было чудо технической мысли. В том же году

станция  была  перевезена через  океан  и  поступила на  вооружение группировки

американских войск в  Западной Европе.  А  спустя всего десять лет  ее  списали

подчистую и перевели в резерв,  поскольку американская армия в массовом порядке

перешла на полупроводниковую технику.  А  произошло это по той простой причине,

что  относительно недавно  сделанная станция  из-за  своей  допотопной ламповой

конструкции оказалась никому не  нужна,  даже  Национальной гвардии.  Ко  всему

прочему  в  те  годы,  когда  была  создана  станция,  экологические требования

казались  всем  тупой  блажью  зажравшихся  богатеньких  деток,   а  посему  ее

утилизация обошлась бы  американскому бюджету  слишком дорого.  За  последующее

десятилетие все успело измениться,  и оказалось, что просто так враз устаревшую

технику на помойку не выбросишь,  а  переработка в  соответствии с европейскими

требованиями утилизации стоит  больше,  чем  остаточная цена  самой станции.  В

результате  ее  просто  законсервировали  и   засунули  в  самый  дальний  угол

резервного склада,  где  она  благополучно проторчала несколько  десятков  лет.

Время шло, в американской армии сменилось уже несколько поколении систем связи,

появились  новые  спутниковые,   системы  размером  с  «дипломат»,  по  которым

связаться со Штатами через спутник был способен даже командир роты.

            На   фоне  этих  миниатюрных  высокотехнологичных  систем  ламповая

громадина,  способная добивать через  океан своим собственным лучом,  выглядела

настоящим динозавром.  Еще пяток лет,  и станция благополучно перекочевала бы в

музей,  избавив  наконец  от  головной боли  сменявших друг  друга  начальников

резервных складов,  перед каждым из  которых в  полный рост вставала проблема —

что делать с  антиквариатом,  стоимость утилизации которого уже в  добрую сотню

раз превышает балансовую стоимость самого объекта,  но тут грянул кризис,  и  к

полудню того дня, когда гусеницы союзнических танков пересекли границу Империи,

восемь  гигантских  имперских  орбитальных  платформ  начали  расстреливать все

неимперские спутники. И весь остальной мир ослеп и оглох...

            Клайд толкнул тяжелую дверь прицепа,  изготовленную из многослойной

крашеной  фанеры  (ну  кто  в  шестидесятые годы  прошлого  столетия  слышал  о

полипластах и  сандвич-панелях?),  и,  пригибаясь,  шаг-йул в  теплый полумрак.

Сержант,  старший смены,  сидел на  привинченном к  полу  старомодном массивном

вращающемся кресле и  прихлебывал кофе из  пластикового стаканчика.  Громоздкие

старомодные наушники с  эбонитовыми чашками топорщились у  самой макушки,  а из

динамиков лилась  какая-то  довольно приятная мелодия.  Видимо,  поймал местную

коротковолновую радиостанцию.  Когда Клайд шагнул внутрь,  сержант покосился на

дверь и, увидев вошедшего, Поспешно вскочил на ноги, едва не расплескав кофе.

            — Сэр, я...

            Клайд устало махнул рукой:

            — Перестань, Хант. Связь есть?

            — Да,  сэр.  — Сержант гулко щелкнул массивным выключателем.  — Вам

линию один?

            Клайд  кивнул  и,  протиснувшись мимо  сержанта,  отворил маленькую

дверцу и скользнул в каморку ЗАС.

            Спустя пять минут в непривычно тяжелой трубке,  которую он держал у

самого уха, сквозь треск и помехи послышался знакомый голос:

            — Клайд?

            — Да сэр.

            — Чем можешь порадовать?

            —  Ну,  за прошедшие сутки передовые части продвинулись еще на пять

километров.

            — На пять?.. — Снова треск, потом тихий голос шефа: — А потери?

            — Нет.

            По  ту  сторону океана послышался тяжелый вздох,  затем  шеф  глухо

спросил:

            —  Мы  совершенно ничего не  можем сделать?  Клайд криво усмехнулся

(хотя собеседник не мог этого видеть).

            —  Сегодня с  утра я  был  в  четырнадцатой танковой.  Так вот,  ее

командир,  генерал Эверел, доложил мне, что «латники» запретили ему двигаться с

места еще  два дня,  но  он  УБЕДИЛ их,  что должен начать движение не  позднее

завтрашнего утра.  — Клайд секунду помолчал и с горечью добавил: — Вы бы видели

наших генералов! За прошедшие две недели русские так их выдрессировали, что они

без их разрешения боятся даже справить малую нужду.

            Шеф,  немного помедлив,  заговорил снова.  В  его  голосе слышалось

недоумение:

            — Но если все так,  как вы говорите, то почему они не предпринимают

никаких попыток...  разоружить нас,  например?  И позволяют нашим войскам пусть

понемногу, по десятку-другому километров, но приближаться к Москве?

            Клайд пожал плечами (снова забыв, что собеседник его не видит).

            — Возможно, они ждут, пока мы сами признаем проигрыш. А может... не

знаю, сэр.

            Шеф скрипнул зубами (Клайд сразу и не понял, что за звук послышался

из трубки) и зло прошипел:

            —  Я же говорил Рейнарду...  — Не закончив фразы,  он резко оборвал

связь.  Клайд осторожно положил трубку на  старомодные «рога» и,  откинувшись к

стене, прикрыл глаза.

            Вторжение началось просто блестяще.  За два часа до рассвета армада

из тысячи четырехсот ударных самолетов поднялась с аэродромов Германии, Польши,

Венгрии и  Словакии и нанесла мощный удар по местам дислокации воинских частей,

военным узлам связи и  тыловым базам.  В  трансляции Си-эн-эн все это Выглядело

просто великолепно — огромные,  почти голливудские факелы взрывов, стремительно

занявшиеся пожары,  искореженные обломки... Самолеты вернулись на аэродромы без

единой потери.  И  только самым осведомленным лицам было известно,  что все эти

удары пришлись в пустоту.  Русских войск там не было.  В течение всего времени,

пока шла переброска американских войск в  Европу и призыв резервистов в странах

—  союзниках по  НАТО,  русские  отводили войска  от  западной границы Империи.

Сначала разведка считала,  что передислокация войск проводится с целью создания

мощного оборонительного рубежа в глубине территории, то есть русские прибегли к

своему излюбленному приему,  который,  надо  признать,  за  все  века  кровавой

русской истории их еще ни разу не подводил, — заставить противника продвинуться

вглубь, а затем навязать ему войну на два фронта. Однако вскоре выяснилось, что

соединения  русских  и  не  подумали  останавливаться к  западу  от  Москвы,  а

проследовали дальше  на  восток.  Это  было  странно.  Москву  русские защищали

всегда.  Некоторое время эта загадка всех страшно нервировала,  пока Рейнард не

представил Президенту крайне  неприятный доклад о  вероятных планах «восточного

гиганта».

            Все стало ясно. Шеф пару дней побесился, а потом махнул рукой. Вряд

ли  китайцы станут претендовать на какие-то территории по эту сторону Урала,  а

основные  технологические ресурсы,  контроль над  которыми интересовал западных

союзников гораздо больше,  чем над районами добычи сырья,  располагались именно

здесь.  Так что китайцы скорее работали на них, отвлекая русских и оттягивая их

войска  на  восток.  Поэтому решено  было  дать  китайцам «откусить» сколько те

смогут.  Да и  кто рискнул бы,  находясь в здравом уме,  ввязаться в конфликт с

государством,  население  которого  составляет одну  пятую  населения Земли,  а

численность армии приближается к  двадцати миллионам человек,  и  это в  мирное

время?  В  случае же  войны Китай мог отмобилизовать от  ста до  ста пятидесяти

миллионов,  вот только вооружения,  оснащения и  боевой техники у  него хватало

лишь миллионов на  пятьдесят,  да и  то по его собственным,  на западный взгляд

довольно-таки скудным меркам.  Так  что  когда победоносные союзнические войска

лихим  броском преодолели западную границу Империи,  десятки миллионов китайцев

устремились на север.  И тут, совершенно в духе Джорджа Лукаса, Империя нанесла

ответный удар...

            В тот момент,  когда Империя начала действовать, Клайд как раз ехал

в  штаб  11-й  армии.  В  качестве средства передвижения он  выбрал  старенький

«хам-мер»,  причем по чистому капризу.  Когда-то в  детстве у него была голубая

мечта — покататься на этой большой,  брутальной машине. Но, пока мечта еще была

жива,  она  оставалась несбыточной,  а  когда он  наконец мог себе позволить ее

осуществить, она как-то забылась. И только нынешним утром, когда Клайд выбрался

из  вертолета,  доставившего его  прямым  ходом  из  американского посольства в

Варшаве,  где он провел эту последнюю, почти бессонную ночь перед вторжением, в

штаб экспедиционного корпуса и увидел этого старичка, судя по окраске, когда-то

лихо  носившегося  по  кувейтским  барханам,  а  потом,  после  списания  мирно

доживавшего  свой  век,   наверное,   в   каком-нибудь  сельском  подразделении

Национальной гвардии,  в  его душе вдруг встрепенулась детская мечта.  И  после

короткого  совещания  он  вежливым,  но  непререкаемым  тоном  заявил,  что  на

вертолете  не  полетит,   а  доберется  до  расположения  передовых  частей  на

«хаммере».  И пусть себе офицеры кривят физиономии, подозревая, наверное, что с

Клайдом  что-то  не  то,  зато  сам  он  чувствовал небывалый душевный  подъем.

Оказывается,  это такой кайф —  воплотить в  жизнь детскую мечту!  В принципе в

пребывании помощника Президента США  по  национальной безопасности среди  войск

экспедиционного  корпуса  не  было  никакой  необходимости,  но  за  неделю  до

намеченного срока его вызвал шеф и... попросил поехать в Европу.

            — Мне...  беспокойно,  Клайд.  И если что-то пойдет не так,  я хочу

узнать это первым.  Сейчас выясняется,  что у Рейнарди была полная информация о

том,  что русские строят и переправляют на Байконур эти громины,  но ни он,  ни

кто другой из  его дерьмового ведомства не придал этому значения.  Они,  видишь

ли, считали, что это «технологическое оборудование»...

            —  Возможно,  им  просто в  голову не  приходило,  что государство,

которое вот уже пятнадцать лет не запускает на орбиту ничего тяжелее пяти тонн,

до сих пор сохранило технологии...

            Шеф не дал ему договорить.

            — Я уже выслушал все эти оправдания, но они ждали почти пять часов,

чтобы доложить мне об этом!  Они,  видите ли,  надеялись,  что эта штука упадет

сама!  — Президент тяжело вздохнул и заговорил уже спокойнее:  — Так вот,  я не

хочу,  чтобы это повторилось. И я не вижу никого, Клайд, кто лучше тебя смог бы

справиться с  этим.  Это не  значит,  что я  не  доверяю Рейнарду,  Минарди или

остальным, но... хотя мы и команда, у каждого из нас есть и свои интересы, свои

обязательства. А ты — мой. И все твои обязательства только передо мной. Так что

езжай, мой мальчик, и почаще втягивай носом воздух.

            Клайд помолчал несколько секунд и наконец решился.

            — А может, не стоит влезать во все это... — осторожно сказал он.

            Шеф горько усмехнулся:

            — После всего, что было, после всей этой дерьмовой Олимпиады, после

того,  как  место Стрентона занял этот  ястреб Понарола...  Если  я  сейчас дам

задний  ход,  процедура  моего  импичмента  будет  завершена  уже  к  вечеру...

Избиратели жаждут крови русских. О дьявол, как мне не хватает Стрентона!

            Клайд едва заметно повел плечами.  Он никогда не видел шефа в столь

жалком состоянии.

            —  Он просто хотел побольше узнать о терранцах и...  как показывает

время, был прав.

            — Да, черт возьми, а этот ублюдок Рейнард... — Шеф стиснул кулаки.

            Они  как  раз  проехали поворот на  Пшихров,  когда мастер-сержант,

сидевший на  переднем сиденье рядом с  водителем,  вдруг нервно заерзал.  Клайд

насторожился.  Его вот уже целую неделю точил страх,  что они что-то  упустили,

чего-то  не  знают,  в  чем-то  ошиблись,  что  такая странно-спокойная реакция

русских вызвана отнюдь не сознанием своей слабости, а, наоборот, уверенностью в

собственных силах.  И только полчаса назад, когда он с замиранием сердца ступил

на   подножку  старичка  «хаммера»,   этот  страх  его  немного  отпустил.   Но

судьба-злодейка,  как правило,  выбирает для самых больных ударов именно такие,

безмятежные и счастливые минуты.

            — Что случилось, сержант?

            Сержант обернулся и оскалил зубы в улыбке.

            —  Да ничего особенного сэр,  просто навигационная система не может

засечь триангуляционные спутники.  —  Он  протянул руку,  взял  трубку бортовой

радиостанции,  прижал пальцем тангенту и,  проорав:  — Третий, третий, ответьте

Первому!  — отпустил тангенту и замер в ожидании,  но из трубки слышался только

резкий треск.  Сержант попробовал еще несколько раз,  но с  тем же результатом.

Тогда он  раздраженным движением вогнал трубку в  зажимы на  передней панели и,

высунув голову из окна, крикнул:

            — Джонсон, а ну притормози!

            Шедший впереди более  новый «джип» —  эти  машины пришли на  замену

«хаммерам» — тут же сверкнул тормозными огнями и принял к обочине.  Их «хаммер»

подъехал к «джипу» сбоку, и сержант вновь высунулся из окна.

            — Как у тебя джи-пи-си, работает?

            Из «джипа» послушался глухой удивленный голос:

            — Нет, а у тебя что, тоже?

            Сержант  нахмурился В  этот  момент  у  сержанта в  кармане запищал

мобильник,  а  спустя  мгновение к  нему  присоединились такие  же  аппараты  в

карманах водителя и  в  папке самого Клайда.  Клайд вытащил свой.  Тот отчаянно

моргал экранчиком,  высвечивая значок-символ и  слова  «Поиск сети».  У  Клайда

засосало под ложечкой.

            — Вот гады, сделали-таки, — в сердцах ругнулся водитель.

            — Кто? — спросил Клайд. Водитель дернулся и смущенно ответил:

            — Да я не знаю,  сэр,  просто... мне полчаса назад звонил шурин, он

служит  в   82-й   парашютно-десантной...   так   вот   он   сказал,   что   их

бронетранспортеры остановили русские полицейские...

            —  Полицейские?!   —  Клайд  думал,  что  уже  не  способен  ничему

удивиться, но представить себе полицейского, как он взмахом жезла останавливает

колонну вражеских бронированных машин, это, знаете ли...

            —  Ну да,  сэр.  Они сообщили,  что у  нас вскоре будут проблемы со

связью...  — Водитель осекся,  очевидно поймав себя на том,  что чуть не сказал

что-то  такое,  чего говорить не  хотел,  но Клайд не стал настаивать.  Главное

сейчас  было  побыстрее добраться до  штаба  11-й  армии,  а  уж  там  ситуация

несомненно прояснится.

            До  расположения штаба  армии они  добрались через два  часа.  Штаб

напоминал разворошенный муравейник.  Клайда никто не встретил,  и это означало,

что  положение даже хуже,  чем  он  предполагал.  Клайд выбрался из  «хаммера»,

приказал сержанту никуда не отлучаться, а сам пошел искать генерала.

            Генерал  Шрауф  отыскался  в  большой  комнате,   набитой  старшими

офицерами и терминалами связи (за которыми, правда, никого не было), с огромным

столом,  занимавшим  всю  середину.  На  столе  была  разостлана  карта-склейка

размерами чуть ли не два на два метра.  Генерал стоял у  окна и разговаривал по

мобильному телефону.

            — Мобильные телефоны работают, генерал?

            Шрауф оторвал трубку от  уха и  с  недоумением уставился на Клайда.

Ему понадобилась секунда, чтобы узнать помощника Президента.

            — Нет, сэр... то есть да, но не все.

            — Какая сеть?

            Генерал слегка смутился:

            —  Это русские аппараты,  сэр.  Все остальные вырубились еще утром,

и...  мы  до  сих  пор  испытываем проблемы со  связью даже  в  пределах прямой

видимости.

            — А их аппараты работают?

            — Да,  сэр,  прекрасно. — Он протянул трубку Клайду. — Я только что

говорил с Пентагоном.

            Рука Клайда, протянувшаяся, чтобы взять трубку, замерла на полпути.

            — То есть вы сумели через эту трубку связаться с Вашингтоном?!

            — Да,  сэр. — Генерал смутился еще сильнее. — То есть мы обнаружили

на  нашей тыловой базе станцию дальней связи,  которая не использует спутники и

работает на  длинных и  сверхдлинных волнах,  а  они  вроде  бы  практически не

заглушаются,  и  скоро у  нас  будет собственный канал связи,  но  сейчас можно

связаться и по этому телефону. Только... — Он замолчал.

            — Что генерал?

            —  Дело  в  том,   сэр,   что  я  не  уверен  в  конфиденциальности

разговора...

            Клайд хмыкнул,  ну  какая уж тут конфиденциальность...  и  принялся

набирать номер, но в этот момент ему в голову пришла еще одна мысль, и он вновь

вскинул взгляд на Шрауфа.

            —  Генерал,  вы  что-то  сказали о  станции,  которая не использует

спутники? Шрауф согласно закивал:

            —  Да-да,  она,  конечно,  довольно старая,  но,  как мне сообщили,

вполне в исправном состо... Клайд поморщился:

            —  Да  я  не  об  этом.  Почему так  важно,  что она не  использует

спутники?

            —  Но сэр...  — Генерал побагровел.  Похоже,  до него только сейчас

дошло,  что помощник Президента по  национальной безопасности не  знает то,  от

чего он  сам поначалу пришел в  ужас и  с  чем за последние несколько часов уже

успел свыкнуться.

            — Сэр, русские посбивали наши спутники.

            — Что-о-о?! — Клайд опешил. Генерал остался спокоен.

            — Это совершенно точно,  сэр. Как только наши танки перешли границу

Империи, те здоровые дуры, запуск которых требовал прекратить Президент и из-за

которых он начал переброску войск в Европу, ожили и начали сбивать спутники.

            —   Наши?   —  переспросил  Клайд,   лихорадочно  вспоминая  состав

английской и  французской орбитальных группировок и  на  ходу  прикидывая,  что

можно...

            — Все.  Я имею в виду неимперские. Я... как раз говорил с генералом

Бакенроу,  когда  вы  вошли,  и  он  сообщил  мне,  что  от  нашей  орбитальной

группировки осталось  не  более  семи  процентов.  Причем  все  это  устаревшие

коммерческие аппараты,  которые сейчас испытывают такую  перегрузку,  что  даже

если русские не  «снимут» их на следующем витке,  через пару витко,  они сгорят

сами.

            Клайд медленно кивнул.  Что ж, шеф, опять подтвердил свою репутацию

человека,  обладающего звериным нюхом на опасность.  В  этот момент мобильник в

его руке запищал, и Клайд, машинально нажав кнопку ответа, поднес его к уху.

            —  Господа,  не  могу сказать,  что  я  рад  приветствовать вас  на

территории Империи,  но  раз уж вы здесь...  —  Клайд ошалело оторвал трубку от

уха,  обвел  всех  изумленным  взглядом...  наталкиваясь на  такие  же  взгляды

(похоже, подобные трубки были не у него одного), потом снова поднес ее к уху. —

...  излучение.  Через пятнадцать минут начнут включаться батареи излучателей и

на  остальных орбитальных платформах,  так что через два с  половиной часа зона

излучения накроет весь земной шар.  Соответственно к этому времени неполадки на

линиях  связи,   использующих  средние,   короткие  и  ультракороткие  волны  и

стандартные системы  кодировок,  начнутся повсеместно.  Используйте имеющееся у

вас,  чтобы связаться с самолетами, кораблями и иными транспортными средствами,

находящимися вдали от мест назначения,  предупредить их о возникающих проблемах

и  организовать  работы  по  поиску  и  спасению  пассажиров.   Напоминаю,  что

образующаяся над  поверхностью земли  интерферентная сетка излучения затрудняет

возможность горения любых химических составов уже  на  высоте пятнадцати метров

от  земли,  а  в  эшелоне от  пятидесяти до  пяти  тысяч  метров горение вообще

становится  невозможным.  Поэтому  самолетам  придется  садиться  в  аэропортах

назначения  не  только  «вслепую»,   без  использования  радиомаяков  и  команд

диспетчеров, но еще и при неработающих двигателях...

            В комнате послышался судорожный всхлип,  Клайд на мгновение оторвал

трубку от уха.

            — О боже, а Элен с детьми сейчас летит к матери во Флориду...

            Клайд,  не  дослушав  причитаний  холеного  моложавого  полковника,

торопливо прижал трубку к уху.

            — ... два дня. Затем мы будем вынуждены изменить частоту излучения,

и  его действие изменится на  прямо противоположное.  То есть вместо подавления

способности  гореть  оно  станет  многократно ее  усиливать.  В  утешение  могу

сообщить,  что связь заметно улучшится,  хотя и останется существенно хуже, чем

обычно...

            Когда Император закончил,  Клайд оторвал трубку от  уха  и,  тяжело

опустившись на стул,  прикрыл глаза.  Это был конец,  полный и окончательный. И

дело было даже не в  том,  что армия вторжения осталась без авиации и ракет,  с

одним лишь  огнестрельным оружием и  артиллерией,  как  во  времена Наполеона и

Бисмарка (хотя оставались еще и танки). В конце концов, у русских дело обстояло

ничуть не лучше,  да и вообще, впереди не было никакой русской армии. Просто...

он знал,  что после того,  что сотворит с  Америкой и всем цивилизованным миром

это  чертово русское оружие,  все  политики и  финансовые воротилы взбесятся до

такой  степени,  что  яростно потребуют от  армии  двинуться вперед и  устроить

проклятому Императору кровавую баню.  Они не были готовы к такой войне.  Они не

были  готовы  ни  к  каким  потерям  (тем  более  финансовым).  Они  собирались

торжественно выпороть невесть что  возомнившую о  себе  страну и,  уж  конечно,

придут в  ярость от  того,  что она вздумала сопротивляться.  Да еще так подло.

Ударив в  самую сердцевину,  напав не  на  солдат,  которым сам  Бог и  присяга

повелевали рисковать своей жизнью и здоровьем, а на финансовую систему, обрушив

ее и таким образом затронув всех и каждого, нарушив

            тихую, сытую жизнь, которой никто не собирался поступаться. Ибо все

были убеждены в  том,  что  война ведется именно для того,  чтобы ее  защитить,

иначе никто бы не позволил своим лидерам ее начать.  А Клайд был твердо уверен,

что это еще не последний сюрприз Императора.  И не самый страшный.  Но,  как бы

там  ни  было,  он  должен был выполнить свой долг.  Пока для этого еще имелись

возможности.

            Клайд   медленно  поднял   руку,   несколько  мгновений  пристально

рассматривал лежавшее на  его ладони наглядное подтверждение реальности будущих

неприятностей (ибо  что  могло  служить  лучшим  подтверждением,  как  не  этот

образчик  явного  технологического  превосходства  русских),  затем  решительно

набрал номер.  Когда в  трубке раздался знакомый голос,  он резко,  будто перед

прыжком в воду, вдохнул и произнес:

            — Господин Президент, это Клайд...

           

            5

           

            Борька осторожно высунулся из-за  скалы  и  поднес к  глазам мощный

«ломовский»  оптико-электронный бинокль.  Мелкие  копошащиеся существа,  больше

похожие  на  червячков,  тут  же  скакнули к  глазам,  превратившись во  вполне

различимые фигуры работающих людей.  Но сколько же их... Борька негромко охнул,

а  затем  языком  надавил подбородочную тангенту (эх,  почему  такого  удобного

боевого шлема не было на срочной?) и негромко заговорил:

            —  Цели.  Копейка.  В обозреваемом радиусе не менее...  пяти тысяч.

Заняты строительством полевого разгрузочного терминала.  В  боевом охранении не

менее пехотного батальона, усиленного танковой ротой.

            По векторам 22-77 и  42-70 наблюдаются полевые парки.  Заполнение —

не менее семидесяти процентов.  Цели — трехсотые, не менее пятидесяти объектов,

триста вторые — до двух десятков, вектор 38-65 — полевой лагерь...

            Когда  он  закончил  доклад,   в   наушнике  послышался  мелодичный

тон-сигнал и негромкий, но отчетливый голос ротного произнес:

            — Принято.

            Борька еще пару минут рассматривал раскинувшуюся перед ним картину,

легким  движением  пальца  меняя  кратность  бинокля  от  трех  (обеспечивающих

наибольший угол  обзора) до  сорока,  затем осторожно отполз от  края  карниза,

убрал бинокль, выудил из-за спины захват-подъемник, зацепил его за трос и ухнул

вниз.  Спустя минуту крепкие руки друзей подхватили его и  подтянули к карнизу,

служащему пристанищем их дозору.  Когда Борька отцепил захват и подвесил его на

поясной  карабин,   командир  передового  разведывательного  дозора   лейтенант

Кастышев хлопнул его по плечу:

            — Слышал твой доклад,  молодец,  горный стрелок.  — Он повернулся к

команде:  — Шалько,  котелок парню,  остальным — паковаться. Выход через десять

минут,  как  Борис  закончит лопать.  К  шести часам нужно закончить инженерную

разведку местности.

            Борька  расплылся  в  улыбке.  А  что,  стенка  действительно  была

сложная,  но он все-таки «сделал ее...  и не только сделал, но и разглядел все,

что  было надо,  и  доложил,  причем,  судя по  довольной физиономии Кастышева,

достаточно толково...

            Бригада подтянулась к вечеру. К тому моменту стало совершенно ясно,

что «желтые» абсолютно не  ожидают их с  этой стороны.  По проложенному Борькой

маршруту наверх скалы еще четыре раза поднимались наблюдатели,  так что к  тому

моменту,  когда окрестные горы и  ущелья наполнились людьми с оружием,  им была

известна дислокация «желтых» до последнего солдата-Воина на востоке развивалась

совершенно не так,  как на западе. Во-первых, полностью скрыть переброску войск

на  восток было невозможно,  поэтому у  китайских ракет и  бомбардировщиков,  в

отличие от  американских,  были  вполне  реальные цели,  а  во-вторых,  к  тому

моменту,  когда китайцы,  уже совершенно не скрываясь,  начали переброску своих

войск к  границе,  Император отдал приказ начать эвакуацию мирного населения из

приграничья  (как  же  пригодились  только  что  построенные  города!).  И  это

означало,  что  обе стороны в  достаточно полной мере осведомлены о  намерениях

друг друга (за исключением,  может быть, точного часа). Так что к тому моменту,

когда союзные танки,  грохоча гусеницами,  катили по мостам через Западный Буг,

небо над другой рекой —  Амуром было черным-черно от  самолетов,  шедших в  три

эшелона.  Однако реакция русских войск здесь тоже совершенно отличалась от той,

что была на западе.

            Первые чадящие головешки сбитых бомбардировщиков начали сыпаться на

землю  еще  над  берегами Амура.  Удар  китайских оперативно-тактических ракет,

целью  которых  были  разведданные  позиции  ракетных  батарей  ПВО,   оказался

неэффективным.  Нет,  на позициях,  которые были нанесены на карты и занесены в

блоки  наведения ракет,  действительно находились ракетные установки,  радарные

станции,  полевые генераторы,  но...  там не было ни одной живой души. Это были

тщательно подготовленные ложные цели.  Несколько сотен устаревших батарей (что,

в  общем,  совершенно не насторожило противную сторону,  ведь какие еще системы

могли быть на вооружении у  русских?),  кунги с  аппаратурой,  высокие антенные

щиты,  усыпанные штырями апертурных решеток...  Все как у настоящих. Они и были

настоящие,  точно такие же, как и те, что до сих пор стояли на вооружении армии

Его Величества,  если не считать главного отличия,  того,  что было внутри. А у

этих внутри все осталось по-старому,  как и двадцать лет назад, когда их только

изготовили.  Поэтому,  когда  двести сорок  восемь ракет,  тип  98,  с  мощными

кассетными боеголовками устроили огненный кошмар  на  двух  тысячах четырехстах

восьмидесяти гектарах уссурийской,  хабаровской,  приамурской тайги,  в ревущем

пламени тек и плавился давно списанный хлам.

            Вслед за мощным ракетным ударом в  воздух поднялись бомбардировщики

и  штурмовики.  Они шли четко,  будто на  параде.  Чего им  было бояться,  ведь

русские  системы  ПВО  были  подавлены  внезапным  ракетным  ударом.   О  да...

внезапность —  великая вещь.  Ради этой внезапности они в последнюю неделю даже

прекратили полеты  разведывательных самолетов  вдоль  границы.  Впрочем,  когда

русские  начали  развертывать позиции частей  ПВО  и  эвакуировать население из

Благовещенска и  других  приграничных городков  и  деревень,  стало  ясно,  что

стратегической внезапности добиться не удалось. Вот день и час атаки, это да, —

это оказалось для них совершенно неожиданным.  Что ж,  для этих мыслей были все

основания...  до  тех  пор,  пока  гидравлические  платформы,  смонтированные в

тоннелях  гигантского,   протянувшегося  вдоль  всей  границы  укрепрайона,  не

продавили верхний слой почвы и  на  поверхности не появились настоящие пусковые

установки.  Тут-то  и  выяснилось,  что  эти,  внешне ничем не  отличающиеся от

старых,  пусковые контейнеры несут в  себе совершенно иную начинку.  И  одно из

главных отличий этой начинки то, что подлетное время на полной дальности у этих

ракет почти в шесть раз меньше, чем у тех, для которых эти транспортно-пусковые

контейнеры предназначались изначально, а вероятность поражения цели отделена от

ста  процентов столь незначительной величиной,  что  ее  можно не  принимать во

внимание. Этого никто не ожидал.

            Первый же  залп  одномоментно «ссадил» с  небес  почти  семь  сотен

ударных самолетов.  Небеса над границей превратились в  огненный ад.  Уцелевшие

самолеты заметались, совершенно сломав строй и вываливая свой смертоносный груз

в темные воды Амура,  на опустевшие дома или просто на вековые таежные сосны. И

это  оказалось роковой ошибкой.  Ибо  как  раз в  этот момент направляющие всех

пусковых  установок  развернулись  вертикально  вверх   и   автоматы  заряжания

принялись неторопливо менять опустевшие ТПК на новые,  начиненные смертоносными

гиперзвуковыми ракетами.  Именно в  этот  момент массированный ракетно-бомбовый

удар еще мог что-то изменить,  но дело в том,  что по какой-то странной прихоти

судьбы (а может,  судьба была здесь совершенно ни при чем) ракеты первого залпа

обрушили на  землю  не  только самые ближние,  и  даже  не  все  самые опасные,

могучие,  оснащенные наиболее смертоносным оружием цели.  Нет.  Первый залп был

сконфигурирован так,  что  потери  понесла  каждая  из  находившихся в  воздухе

эскадрилий. Какие-то потеряли один самолет, от каких-то осталась едва половина,

но каждый пилот,  резко переложивший ручку своего самолета, с холодком в сердце

сознавал,  что кто-то  из  тех,  с  кем он  сегодня перед рассветом выпил чашку

душистого цветочного чая,  уже превратился в прах,  рухнул на землю обугленными

останками или  сгорел дотла,  нарвавшись на  огромный сияющий шар  взорвавшейся

вакуумной боеголовки русской гиперзвуковой ракеты. Нет, наверное, это все же не

было случайностью.  Это  был  точный расчет и  невероятно точное до  артистизма

исполнение. Вот почему к тому моменту, когда автоматы заряжания с легким лязгом

задвинули в направляющие последний ТПК, из всей многотысячной армады над тайгой

упрямо тянули к целям едва ли полторы сотни самолетов.

            Естественно,  их  обломки рухнули в  тайгу  через  несколько секунд

после того,  как  вновь снаряженные пусковые установки открыли огонь.  А  затем

выяснилось,  что  у  новых русских ракет изменилась не  только скорость,  но  и

досягаемость.  Несколько  десятков  самолетов  были  сбиты  уже  на  посадочных

глиссадах или на  развороте над своим аэродромом.  А  потом в  воздух поднялись

русские самолеты.  Их было не так много,  как у  противника,  да и  шли они над

самой тайгой,  ничем не повторяя грозный парадный строй, час назад отражавшийся

в  темных амурских водах,  но в  отличие от тех эти самолеты добрались до своих

целей...

            Спустя неделю,  когда небо  над  планетой уже  очистилось от  любых

летательных аппаратов (за  исключением русских грузовых дирижаблей,  оснащенных

винтовентиляторными   электродвигателями,    которые    оказались   практически

единственными  летательными  аппаратами,   способными  двигаться   в   высотных

эшелонах, накрытых излучением), до командования армии вторжения стало понемногу

доходить,  что вторжение полностью провалилось. К тому моменту, когда к границе

удалось  подтянуть  новые   пусковые  установки  оперативно-тактических  ракет,

русские успели накрыть всю планету своим проклятым излучением. И после того как

двенадцатая ракета,  едва покинув направляющие,  рухнула на землю,  не одолев и

километра,  поступила команда  прекратить бесполезные попытки  нанести ракетный

удар по столь поздно обнаруженным позициям имперских войск. Ну а после того как

русские переключили полярность излучения, для прекращения экспериментов хватило

всего  одной  ракеты,  взорвавшейся сразу  после  схода со  стартового стола на

высоте каких-то пятидесяти метров.

            Причем так, что на месте неудачной попытки остался только котлован,

в  котором валялись искореженные и  вдавленные,  то  есть  даже просто вбитые в

землю,   обломки  пусковой  установки  и  еще  уйма  обломков  всякой  техники,

разбросанных на площади в сорок гектаров. Массированные же наземные атаки вязли

в  многокилометровых минных  полях,  искусственных буреломах и  захлебывались в

огне  дальнобойных орудий  на  ЖМВ  и  гиперскорострельных рельсовых пулеметов,

установленных в бронированных выдвижных капонирах. Оказалось, русские строили в

приграничье не только новые города.

            К середине второй недели общие потери наступающих частей перевалили

за  полтора миллиона только убитыми.  А  среди  раненых число  тех,  кто  после

лечения мог  бы  вновь  встать  в  строй,  оказалось ничтожно малым.  Рельсовые

пулеметы не мелочились с  одним-двумя пулевыми отверстиями,  а  просто отрезали

попавшую под  очередь часть тела  будто пилой.  В  секторах обстрела пулеметных

капониров за эти дни не только выкосило лес, но и кое-где сровняло с землей все

заметные выпуклости и  искрошило в щебенку скалы,  оказавшиеся на пути стальных

пуль.  И  это на фоне того,  что потери союзнических войск в  Европе составляли

всего  около  сотни человек,  причем к  гибели трети из  них  русские не  имели

никакого отношения.  В  конце  концов командование армии  вторжения решилось на

отчаянный шаг —  нанести удар по русским через Монголию и Киргизию.  Обойти эти

чертовы  укрепрайоны и,  выйдя  к  Уральскому хребту,  ударить по  расходящимся

направлениям —  вдоль Уральских гор,  на  север и  в  тыл обороняющейся русской

армии, насадив, так сказать, Империю на пару китайских палочек для еды.

            В принципе это был безумный план. Он мог родиться только в безумной

голове,  планирующей «Великий поход»  по  школьным контурным картам,  поскольку

имеющиеся  коммуникации никак  не  позволяли  за  сколь-нибудь  реальные  сроки

перебросить к границам Монголии мало-мальски серьезные силы, а марш своим ходом

через страшную пустыню Гоби привел бы к тому,  что войска подошли бы к границам

Империи без всякой техники. Тяжелые, одетые в броню и обремененные смертоносным

оружием боевые  машины  не  слишком приспособлены для  дальних маршей.  Это  не

выносливые трудяги дальних перегонов,  а  скорее яркие  звезды рампы,  умеющие,

подобно балетным «примам»,  блеснуть всеми своими талантами во  время короткого

«спектакля»  —   боя,   но  взамен  требующие  толп  поклонников-ремонтников  и

лимузина-танковоза к подъезду.  И в этом нет ничего необычного, никакой ошибки.

Срок  жизни  танка  в  условиях современного боя  всего пять  коротких дней,  и

закладывать в  его  конструкцию слишком большой ресурс  значит  попусту тратить

деньги.

            Но командование армии вторжения готово было пойти и  на эти жертвы,

рассчитывая,  что исчерпавшие свой ресурс танки и бронетехника будут выбиты уже

на северных границах Монголии,  куда,  как они знали,  русские тоже перебросили

некий  ограниченный контингент,  вполне  достаточный  для  отражения  возможной

атаки.  Вот только их численность была рассчитана на основании контрольных цифр

вероятной  численности  войск  противника,  исходя  из  пропускной  способности

скудных транспортных коммуникаций.  А китайцы собирались серьезно увеличить это

цифру.   Так   что  сейчас  почти  двадцать  пять  миллионов  рабочих,   спешно

мобилизованных  в  северных  провинциях,  лихорадочно  строили  рокады,  мосты,

путепроводы,   полевые   железные   дороги,   способные   увеличить  пропускную

способность на этом направлении в десятки раз.  А передовые части, натужно гудя

моторами,  пылили через великую азиатскую пустыню, которую многие считали самым

загадочным местом  на  Земле,  совершенно забыв  о  том,  что  русские остались

единственной нацией, чьи искусственные объекты до сих пор внимательно следят из

космоса за  всем,  что  творится на  освоенной микробами-людьми  тонкой  кожуре

голубого апельсина под названием планета Земля...

            Атака  началась  на  рассвете.  В  три  часа  рота  тяжелого оружия

запустила  импульсные инфразвуковые генераторы,  которые  Борька  с  остальными

разведчиками (как  наиболее  выспавшиеся) два  часа  аккуратненько спускали  на

тросах и  устанавливали на  скальных карнизах,  нависающих над  долиной с  этой

стороны.  Через  сорок  минут,  когда  все  в  долине уснули беспробудным сном,

бригада начала спуск  в  долину.  К  пяти  часам утра  последнее подразделение,

которое должно  было  принимать участие в  атаке,  заняло  исходную позицию,  а

наверху, на карнизах, рядом с инфразвуковыми генераторами на уснувший вражеский

лагерь  грозно  пялились дульными раструбами рельсовые пулеметы (в  просторечии

«шинковки»),   способные  выпустить  за   минуту   шесть   тысяч   шарообразных

девятимиллиметровых  стальных   пуль,   покрытых  тонким   слоем   тугоплавкого

вольфрама.

            Борька   поначалу  удивлялся,   почему  столь   эффективное  оружие

выпускается только в  станковом варианте,  тем  более что сама конструкция была

вполне компактной и совершенно не превышала по весу и габаритам старый,  добрый

ПКМ,   но  потом  понял,  что  при  такой  скорострельности  любой  более-менее

приемлемый носимый боезапас будет выпущен буквально за одну минуту. Недаром три

четверти  веса  станковой  установки  в  боевом  положении приходилось на  долю

готового  к  бою  боезапаса,   который  был  сосредоточен  в  трех  загрузочных

контейнерах (язык не поворачивался назвать эти полупрозрачные кюветы из мягкого

на  ощупь пластика магазинами),  чтобы облегчить второму номеру расчета быструю

замену опустошенного.

            Взвод Борьки шел на правом фланге, во втором эшелоне. Это означало,

что им предстоит добивать тех, кто сумеет спрятаться или прорваться сквозь цепи

первого эшелона.  Поэтому их основным оружием должен был стать штык (не слишком

сноровистой очередью можно было задеть тех,  кто шел в первой линии). Во всяком

случае,  на  первоначальном этапе,  пока бой не  распадется на  отдельные очаги

боестолкновений и  очень сложно будет понять,  где свои,  а где противник.  А в

том, что так будет, никто не сомневался. Слишком неравным было соотношение сил.

Горнострелковая бригада численностью в  две  тысячи  шестьсот штыков собиралась

атаковать войсковую группировку численностью около тридцати пяти тысяч человек.

И  такое соотношение было по  всему фронту.  Безумие!  Но  это был единственный

шанс.  Когда спутники засекли лихорадочную активность противника, догадаться, к

чему она приведет,  не составило особого труда. И перед имперским командованием

встал вопрос — как реагировать на угрозу.

            Имеющихся войск явно было недостаточно,  но хуже всего было то, что

положения не  поправила бы  и  переброска в  Монголию  всех  наличных резервов,

поскольку,  судя  по  темпам  строительства дорожных  сооружений и  наращивания

перебрасываемых  сил,   противник  явно   собирался  сделать  это   направление

направлением главного удара.  А с этой стороны граница Империи не была прикрыта

укрепрайонами.    Учитывая,   что   темпы   переброски   ежедневно   нарастали,

командованием группировки имперских войск  было  принято  решение  —  атаковать

противника, не дожидаясь прибытия подкреплений. Ибо каждый день промедления еще

сильнее менял соотношение сил в пользу противника...

            Атака началась тихо и как-то буднично.  Просто в наушниках негромко

дилинькнул тон-вызов,  показывающий,  что  предстоящее сообщение пойдет в  эфир

циркулярно, а затем такой же негромкий и усталый голос комбрига произнес:

            — Первая линия — вперед.

            И  в  то  же  мгновение  Борька  почувствовал легкий  озноб  —  это

инфразвуковые генераторы скачком вышли на пиковую мощность.

            Первые выстрелы послышались минут  через пятнадцать...  сразу после

того,  как  приказ на  выдвижение поступил и  им  тоже.  Все  это  время Борька

терзался сомнениями,  сможет ли  он  воткнуть матовый трехгранный штык в  живое

человеческое тело.  Хотя сегодняшний бой  был  для  него уже третьим,  до  сего

момента он мог записать на свой счет всего одного убитого,  да и того с большой

натяжкой,  поскольку они с Баблом выстрелили одновременно.  И, насколько Борька

помнил,  перед этим его тоже грызла мысль: каково это — убить человека? И каким

он сам станет, совершив убийство, останется ли прежним? Короче, полностью отдал

дань извечной рефлексии русского интеллигента (а кем еще прикажете себя считать

после двух лет обучения на филологическом факультете МГУ?).  Оказалось — ничего

особенного.  Вскинул ствол  и  резанул очередью,  отчаянно моля  всех  богов  и

чертей,  чтобы  попасть  первым,  и  дюжий  китаец,  комплекцией походивший  на

русского деревенского кузнеца, вскинул тяжелые, крупные кисти и запрокинулся на

спину.  Борька даже не успел рассмотреть его лицо, а привычным движением бросил

взгляд  на  прорезь магазина,  проконтролировав число  оставшихся патронов,  и,

хрипло дыша, рванул дальше в том направлении, откуда доносился дробный перестук

очередей.

            Потом,  вечером,  он попытался, правда, поразмышлять еще, но первый

труп как-то совершенно не ложился на душу тяжким грузом —  война есть война,  в

конце концов,  это не  они отчаянно штурмовали укрепрайоны на  китайском берегу

Амура,  а  совсем наоборот...  Но  сейчас убийство должно было  стать  более...

выпуклым что ли, прямым, близким, и Борька побаивался, что может дрогнуть.

            Проверить,  так ли  это на самом деле,  ему не удалось.  Они прошли

редкой цепью  сквозь истерзанные палатки и  разнесенный вдребезги недостроенный

полевой терминал,  так и  не  встретив ни  одного выжившего.  Впрочем,  судя по

редким очередям,  у первого эшелона их тоже было не больно много. Так что, судя

по  всему,  основная заслуга пришлась на  долю  пулеметчиков.  А  на  подходе к

полевым паркам их уже встретили огнем, и второй эшелон с ходу вступил в бой.

            Ночной  бой  —  это  что-то  совершенно особенное.  Человеку вообще

свойственно бояться  темноты,  а  здесь  вдобавок  темнота  становится  реально

опасной.

            К тому же в ночном бою гораздо сложнее разобраться,  где свои и где

чужие,  и потому намного легче, чем днем, получить шальную пулю. Поэтому первое

правило ночного боя — держаться в цепи.  Держаться любой ценой, ползти, прыгать

на одной ножке, но держаться...

            За  секунду до  того  как  по  цепи ударили пулеметы,  в  наушниках

раздался громкий, напряженный возглас комбрига:

            — Ложись!

            Цепь рухнула на землю,  пропустив над собой огненный шквал. Похоже,

у противника оказался толковый командир,  сумевший быстро организовать оборону.

Во-первых, по наступающей цепи било не менее двух десятков станковых пулеметов,

а  во-вторых,  — и это было гораздо опаснее,  — судя по тому,  что эти пулеметы

открыли огонь почти одновременно,  этому командиру удалось организовать систему

огня.

            Пулеметы били  непрерывно,  умело  хлеща  огненными струями  совсем

низко,  взбивая пулями фонтанчики земли перед самым носом Борьки. Слева, совсем

недалеко послышался чей-то негромкий вскрик,  после чего цифра в  левом верхнем

углу   нашлемного  коммуникационного  экрана,   работавшего  сейчас  в   режиме

стандартного монитора, уменьшилась на одну единицу, потом еще на две, но тут же

в  соседней информационной иконке вспыхнула желтая двоечка.  Это означало,  что

двое последних не убиты,  а  ранены.  Борька вжался в землю.  В наушниках вновь

раздался сердитый голос комбрига:

            —  Атгериев,  я  долго  еще  буду  терять людей?  Твои  пулеметчики

когда-нибудь проснутся?

            Лейтенант Атгериев был  командиром роты тяжелого «оружия.  Это  был

невысокий,  но  совершенно квадратный чеченец из  числа  тех  военных,  которым

как-то не подходит название «солдат», зато так и просится на язык слово «воин».

Его  пулеметчики из  своих  пулеметов могли побрить кошку,  перебегающую дорогу

метрах в трехстах перед его позицией. Поэтому сразу же после выговора комбата в

наушниках раздался скрежет его  зубов,  а  затем  напряженный голос Атгериева с

характерным кавказским акцентом произнес:

            —  Сейчас...   Й-ест,   командыр!  —  И  сразу  же  вслед  за  этим

оборонительную  линию  китайцев  заволокло  пылью.   Это  заработали  рельсовые

«шинковки»  роты  тяжелого  оружия.  Спустя  мгновение  вновь  послышался голос

Атгериева: — Сэргей, дарагой, десять секунд!

            Это  означало,  что  через  десять  секунд  у  «шинковок» Атгериева

кончатся боеприпасы и огонь прекратится, о чем он и информировал их ротного.

            — Рота, броском вперед! — Голос ротного звучал еще напряженнее, чем

у комбрига. — Приготовить шрапнель!

            Борька   торопливо   засунул   в   двуствольный   подствольник  две

толстенькие чушки  шрапнельных гранат и,  слегка поморщившись,  упер  приклад в

левое плечо. При выстреле шрапнелью отдача была такая, что плечо превращалось в

сплошной синяк.  Но  зато шрапнельный залп роты по  эффективности был ничуть не

хуже работы атгериевских «шинковок».

            — Залп!

            Тысячи стальных шариков шрапнели, визжа и завывая, унеслись в ночь,

снося и калеча все, что попадалось на пути.

            — Огонь!

            Борька торопливо перекинул левую руку  с  рукоятки подствольника на

накладку шнекового магазина и  надавил на спуск.  Автомат забился в  его руках,

поливая

            темноту яркой,  огненной полосой трассеров.  Спустя  десять  секунд

звонкий звук отсекателя показал,  что магазин кончился, и тут же вновь раздался

голос ротного:

            —  Нашлемные экраны в полный ночной режим,  после замены магазина —

индивидуальный огонь... и держать цепь, сукины дети, держать цепь!...

            Когда они пересекли уничтоженный лагерь и  вышли на другую сторону,

Борька отключил нашлемный экран и,  облегченно выдохнув, вытер лоб. Бой все еще

сидел в его башке мешаниной звуков, образов, смесью страха и бешенства, шумел в

ушах и кружил голову. Рядом тяжело дышал Бабл. Они некоторое время молча стояли

рядом, шумно заглатывая и выдыхая воздух, а потом вдруг одновременно посмотрели

друг на друга и расплылись в улыбке. Живы! И задали жару!

            —  Фу-у,  блин,  —  все  еще  скалясь,  проговорил Борька и  тут же

насторожился.  Откуда-то с севера слышались звуки боя, и небо там было окрашено

всполохами разрывов. — Чего это там?

            Бабл, который всегда первым оказывался в курсе всего происходящего,

снисходительно махнул рукой.

            — А-а-а,  это наши танкеры узкоглазым жару поддают. Там, километрах

в  двадцати отсюда,  нахоженный перевал,  и сразу после него долинка,  там река

изгиб делает...  так китаезы сосредоточили там что-то около пяти дивизий. Прямо

как сельди в бочке. Ни сесть, ни пернуть. А местность там довольно пологая. Для

наших танков вполне проходимая, а вот для ихних не особо — мощи не хватает. Так

что наши им сейчас там жару дают. — Бабл прислушался. — Гляди-ка, похоже, там и

самолеты?  Слышишь звук,  как у  наших «горбатых»,  да и «вакуумники» вроде как

только  они  могут  носить...  Убей  меня  бог,  их  там  сейчас  хорошо  мочат

«вакуумниками». Вот сейчас, слушай...

            Борька молча кивнул.

            Он  не знал,  что ради обеспечения авиационного прикрытия операции,

без которого по всем расчетам выходило,  что имперские войска будут уничтожены,

не выполнив своей задачи,  в три часа после полуночи были частично отключены на

шесть часов батареи излучателей на  трех орбитальных платформах,  перекрывавших

этот  регион.  Никто и  подумать не  мог,  что  это  кратковременное отключение

ввергнет мир в такую катастрофу, какой он еще никогда не видел.

            В  наушниках послышался сигнал  тон-вызовае  и  только  тут  Борька

обратил внимание,  что  на  экранчике его  коммуникатора горит индикатор самого

верхнего уровня сети.  Блин, так вот почему он во время боя всю дорогу слышал и

комбрига,  и  Атгериева,  зато совсем не  слышал голосов взводного и  сержанта.

Похоже,  после того  доклада о  результатах разведки он  так  и  не  удосужился

переключиться на пару ступеней ниже,  в ротную сеть.  Впрочем,  сейчас это было

уже не важно.

            Бабл сплюнул на землю и мотнул головой.

            — Ну че стоишь,  пошли,  взводный зове... — Он не договорил, потому

что под их  ногами задрожала земля.  Несколько мгновений она ходила ходуном,  а

затем  вдруг успокоилась.  Борька,  все  это  время едва  державший равновесие,

выпрямился и удивленно произнес:

            — Что это было?

            Бабл,  который не  удержался на ногах и  чувствительно приложился о

землю, сел, потряс головой и как-то тихо, с тоской, ответил:

            — Не знаю, но чует моя жопа, что это был полный пи... ц!

           

            6

           

            — «Латники», сэр... приказывают остановиться.

            Клайд  наклонился  вперед  и,  высунувшись  из-за  плеча  водителя,

уставился на дорогу.  «Латник» был один.  И выглядел совершенно обычно. То есть

сейчас,  |через два месяца после того как союзнические войска пересекли границы

Империи,  Клайд мог сказать себе,  что этот «латник» выглядит как обычно.  А  в

первый раз... И Клайд припомнил, как он в первый раз услышал о «латниках».

            Это произошло спустя неделю после начала вторжения. Клайд уже готов

был поверить в то, что самое страшное позади и больше русские не преподнесут им

никаких сюрпризов. Просто потому, что не успеют.

            Тем более что сначала все шло просто великолепно.

            Они  довольно  быстро  оправились  от  шока,   вызванного  русскими

спутниками,  и  через  два  дня  маршевые колонны вновь  двинулись вперед.  Они

набрали лихой темп,  за  сутки буквально пролетая сотни километров (что было во

много раз больше того,  что они ожидали при планировании операции), и при такой

скорости передвижения передовые части  должны  были  выйти  на  окраины русской

столицы  через  три,  максимум  четыре  дня.  Но  потом  движение колонн  резко

замедлилось. Хотя для этого как будто не было никаких особых оснований.

            Противник по-прежнему не  оказывал почти никакого сопротивления,  и

сообщений об обнаружении  крупных сил имперских войск по-прежнему не поступало.

Кое-где,   правда,   внезапно  обнаружились  мелкие  отряды,   начавшие  слегка

покусывать победоносные союзнические войска,  но  общие  цифры  потерь были  до

смешного малы.  Состояние дорог,  по  которым передвигались войска,  также было

вполне  удовлетворительным.  Конечно,  они  по-прежнему  не  имели  доступа  на

трансконтинентальную  автостраду,   но  дороги,  шедшие  по  поверхности  земли

параллельно ей, вполне позволяли держать очень высокий темп наступления. Однако

скорость  продвижения  стала  падать,  причем  необоснованно быстро.  К  исходу

седьмых суток с  начала вторжения вдруг пришли сообщения,  что  соединения,  до

того дня  продвинувшиеся наиболее далеко в  сторону Москвы и  Санкт-Петербурга,

вдруг вообще остановились.

            Дивизия  генерала  Брейди  за   предыдущие  сутки  продвинулась  на

тридцать три километра.  А  дивизия генерала Аргенса,  прежде демонстрировавшая

прямо-таки  рекордные  темпы,  за  это  же  время  преодолела всего  пятнадцать

километров,  умудрившись  при  этом  потерять  несколько  «Паттонов».  Ну  а  в

следующие двое  суток ни  один  танк,  ни  одна  БМП  этих соединений вообще не

двинулись с места.  Клайд затребовал сводку потерь,  но все потери относились к

тому дню,  когда им удалось хоть и немного, но продвинуться вперед, да и потери

эти,  если  абстрагироваться от  существующего положения дел,  были не  так  уж

велики.  У  Аргенса —  девять «Паттонов» и  четыре человека.  А у Брейди вообще

всего две БМП.  Правда,  одним из убитых оказался капитан Грейси, командир роты

разведывательных танков.  Он стал первым офицером, погибшим в этой кампании. Но

после  гибели Грейси никаких потерь не  было,  и  все  же,  невзирая на  прямые

приказы  командования,   за   два  следующих  дня  ни  одна  боевая  машина  не

продвинулась вперед ни  на  метр.  Это  было странно.  И  Клайд решил на  месте

выяснить, в чем дело.

            До  дивизии Аргенса он  добрался в  семь сорок вечера.  Там его уже

ждал  его  любимый  «хаммер»  (слух  о  странной любви  помощника Президента по

национальной безопасности к  этому старью прошел по  всему фронту),  но  самого

Аргенса не  было.  Как  доложили Клайду,  он  уехал в  притормозившую передовую

бригаду разбираться в обстановке.  Клайд подождал полчаса,  но радиосвязь снова

отказывалась работать,  а  телефонный кабель  до  штаба  той  бригады  пока  не

протянули,  так что Клайд решил больше не ждать у  моря погоды,  а  отправиться

вслед за  Аргенсом и  разобраться со  всеми неприятностями непосредственно там,

где они имели место быть.

            С  Аргенсом они разминулись.  Когда «хаммер» с  Клайдом и «джипы» с

охраной добрались до злополучной бригады,  командир дивизии уже уехал. Впрочем,

он был Клайду не очень-то и нужен, поскольку Клайд и сам уже находился там, где

надеялся получить ответы на свои вопросы.

            Командира бригады они обнаружили в штабе. Крепкий высокий генерал с

квадратной фигурой и коротко стриженным ежиком тронутых сединой волос сидел над

картой в компании...  с бутылкой русской водки. Рядом стояло блюдце, на котором

были  аккуратно разложены тонко  нарезанные ломтики  сала  и  кружочки соленого

огурца.  Это  зрелище показалось Клайду таким странным,  что  он  замешкался на

пороге в нерешительности: стоит ли вообще входить. Он не имел чести лично знать

бригадного генерала Найтвуда, но, по отзывам, это был настоящий военный, добрый

служака,  живая  иллюстрация к  образу крутого американского вояки,  созданному

голливудскими боевиками.  Уж его-то Клайд меньше всего ожидал увидеть в обнимку

с бутылкой. И вот такой пассаж.

            — Э-э-э, генерал...

            Найтвуд медленно повернул голову, и Клайд понял, что тот пьян.

            — Ты... к-к-к-то?

            Клайд покачал головой.  Генерал Найтвуд был не просто пьян,  а пьян

вусмерть.

            —  Я  — помощник Президента по национальной безопаснбсти,  Смитсон.

Чем это вы тут занимаетесь?

            Найтвуд несколько мгновений напряженно морщил лоб, пытаясь вникнуть

в  смысл того,  что  ему только что сказали,  наконец что-то  все же  пробилось

сквозь пьяный туман,  окутывавший его  мозг,  и  от  столь успешных результатов

мыслительной деятельности его лицо расплылось в счастливой улыбке.

            — Я...  это...  и — и-изучаю противника. — Он замолчал, старательно

осмысливая собственные слова,  и, очевидно справившись с этой задачей более или

менее удовлетворительно,  выдал следующую порцию:  — Оказывы... э-э-э-вывается,

что мы его нич...  ик...  нич-черта не знаем,  — он икнул,  — ну-у-у...  его...

противника.  — Тут рука генерала,  поддерживавшая подбородок, подломилась, и он

упал  лицом на  блюдце.  Огурцы веером рассыпались по  карте.  Но  генерала это

ничуть не обеспокоило. Он коротко всхрапнул и... уснул сном младенца.

            Клайд молча окинул взглядом картину и,  тихо затворив дверь,  вышел

на улицу.

            У крыльца дома,  занятого Найтвудом под штаб бригады, переминался с

ноги на ногу лейтенант,  командир приданного ему взвода охраны. Клайд спустился

по  ступенькам,  вытер  вспотевший лоб  и,  повернувшись к  лейтенанту,  нервно

спросил:

            — Сигареты есть, лейтенант?

            Тот изумленно уставился на  Клайда.  Ведь всего полчаса назад Клайд

довольно резко заявил,  что не  только не  курит,  но  и  на  дух не  переносит

табачного дыма.

            — Не желаете сигару, мистер...

            Клайд обернулся. Слева от него замер сержант, сверля его испытующим

взглядом.  Клайд  благодарно кивнул  и,  ухватив сигару,  нервно  отгрыз у  нее

кончик,  сплюнул и,  наклонившись к  услужливо протянутой зажигалке,  прикурил.

Сержант убрал зажигалку,  продолжая все  так  же  испытующе вглядываться в  его

лицо:

            — Один вопрос,  мистер...  Вы меня не помните?  Клайд всмотрелся, и

вдруг в его памяти что-то забрезжило.

            — Автобус... Даллас?..

            —  Во!  —  взревел сержант.  —  Я  же  говорил!  Рад  с  вами снова

встретиться, мистер. Сержант Коллингсвуд к вашим услугам.

            Глядя на  его простую физиономию,  на которой сейчас было выражение

искреннего восторга, Клайд невольно заулыбался:

            — Помнится, вы собирались пойти в бомбардировочную авиацию.

            —  Пф!  —  пренебрежительно скривился сержант.  — И где бы я сейчас

был? Торчал на аэродроме и грыз ногти?

            Клайд кивнул и нервно затянулся.  Сержант стоял рядом со счастливой

физиономией деревенского увальня, за тридевять земель повстречавшего земляка.

            — М-м-мистер Коллингсвуд, я могу — задать вам один вопрос?

            — Конечно, сэр, — расплылся в улыбке сержант.

            — Я хочу знать, что здесь произошло?

            Конечно,  было  несусветной наивностью спрашивать у  сержанта  (!),

почему бригада вдруг ни с того ни с сего застряла на месте, но до ТАКОЙ степени

выбить генерала Найтвуда из колеи могло только что-то экстраординарное.  А  это

экстраординарное вполне могло быть уже известно всей бригаде.

            Улыбка тут же сползла с лица сержанта.

            — Вы о капитане Грейси, сэр? О-па! Похоже, стопроцентное попадание.

Клайд подобрался:

            — Да.

            Сержант пожал плечами.

            — Ну, тут все просто. Он сам виноват. Если «латники» говорят — надо

делать.

            «Латники»...  Сержант,  кажется,  считает,  что это слово объясняет

все.  Вот  только  Клайд  слышит  его  в  первый раз.  Он  незаметно сглотнул и

осторожно,  стараясь не спугнуть удачу и  не дать понять сержанту степень своей

неосведомленности, спросил:

            — И как все произошло? Сержант пожал плечами.

            — Ну...  они,  как обычно,  выставили щит с указателем.  Правда, мы

успели пройти всего пятнадцать километров,  но если «латники» ставят щит... ну,

вы же знаете.  А Грейси... он просто не верил во все эти истории с «латниками».

Поэтому сказал,  что ни  один дерьмовый имперец не  смеет указывать ему,  когда

разбивать бивак.  Он.,  я  понимаю,  что так не  стоит говорить о  мертвым,  но

капитан Грейси всегда был немного...  странным,  сэр.  Он хотел,  чтобы его все

считали самым крутым, и очень быстро приходил в бешенство, если что-то было ему

не по нраву. Вот и тогда он приказал своему механику-водителю снести этот щит к

чертям и двигаться дальше. — Сержант развел руками: — Вот и все, сэр.

            Клайд нахмурился:

            — Что все?

            — Ну-у... «латники» его наказали.

            — Как?

            Сержант недоуменно уставился на  Клайда,  и  тот понял,  что узнает

сейчас великую тайну,  которая уже  давно известна каждому сержанту и  рядовому

экспедиционного корпуса. Коллингсвуд пожал плечами:

            —  Ну-у-у,  разнесли его  танк  на  куски,  а  затем дали остальным

экипажам его роты десять секунд, чтобы покинуть машины и укрыться в придорожных

кюветах, и разнесли все машины его роты.

            Клайд медленно кивнул:

            — Понятно.

            Он  пару минут помолчал,  переваривая услышанное,  потом заговорил,

тщательно подбирая слова:

            — Понимаете,  сержант Коллингсвуд, я... не очень хорошо представляю

себе,  кто  такие эти «латники»..  Вы  не  могли бы  описать мне их  немного...

подробнее?

            Сержант удивленно воззрился на  Клайда,  но  тот продолжал спокойно

смотреть ему в глаза. Коллингсвуд слегка покраснел:

            — «Латники»,  сэр, это... ну, это «латники» сэр. Они крутые ребята,

но  стараются зря никого не  убивать.  Если ты  не  полный идиот и  не мечтаешь

оторвать себе яйца,  то ты всегда сможешь с ними договориться.  Ну,  то есть не

совсем... но они тебя не убьют.

            — А как они выглядят?

            Этот вопрос, похоже, застал сержанта врасплох.

            — То есть, сэр?

            — Ну... во что одеты, как вооружены?

            — «Латники»?!

            Коллингсвуд как будто не  мог поверить,  что до  сих пор существуют

люди,  не знающие,  как выглядят «латники».  Однако Клайд продолжал смотреть на

него требовательным взглядом.

            —  Они в  латах,  сэр.  Говорят,  что их невозможно пробить даже из

танковой пушки,  но я  не слышал,  чтобы кто-то пытался это сделать.  А  вот из

«Браунинга»,  говорят,  пытались... — Он замялся, словно не зная, продолжать ли

дальше.

            — И что? — поощрил его Клайд.

            — И...  не получилось.  Пятидесятый калибр отлетал от него, как мяч

от бейсбольной биты, а «латнику» хоть бы что.

            — Ты сам это видел? Сержант смутился:

            — Нет,  сэр.  Мне свояк рассказывал. Это было у них в батальоне. Он

сам это видел.

            — А в какой дивизии он служит?

            — В двадцать восьмой, сэр. Клайд понимающе кивнул. Это была дивизия

генерала Брейди.

            — Какое у них оружие?

            — Оружие... Так у них все оружие в латах. То есть никаких стволов я

не видел,  только раструбы здесь и  здесь,  — сержант показал справа и слева от

своей шеи, — один побольше, другой поменьше. Я не знаю, что там такое, но ствол

танковой пушки перерубает запросто.

            Клайд мысленно присвистнул, а сержант между тем продолжал:

            —  И  стреляют метко.  Мы тут пару дней назад на биваке повесили на

столб мишень для дартса и начали кидать стрелки. А «латник» маячил милях в двух

с половиной.  Так вот он пялился на нас,  пялился, а потом взял да выстрелил...

Столб просто унесло,  а мишень... Я потом видел ее у Джинка, это его дартс был,

так вот там дыра была с мой кулак и точнехонько посредине.  Я не знаю,  что это

такое,  может,  лазер,  ну,  как у  пришельцев в  «Черном утре»,  но  мне бы не

хотелось, чтобы это что-то стреляло в меня...

            Клайд уехал из дивизии генерала Аргенса, так и не встретившись с ее

командиром (хотя это выглядело достаточно невежливо),  и  к  полудню следующего

дня уже был у  Брейди.  Он даже не стал сажать вертолет у штаба дивизии (у него

была одна из немногих машин,  снабженных русским электродвигателем,  поэтому он

мог передвигаться в  высотных эшелонах,  накрытых этим чертовым излучением),  а

сразу приказал лететь в бригаду, в которой служил свояк Коллингсвуда.

            Когда  вертолет,   посвистывая  лопастями  (сам  двигатель  работал

совершенно бесшумно), опустился на зеленую лужайку, командир бригады ждал его у

дверей штаба. Клайд выбрался наружу, молча выслушал доклад и сразу взял быка за

рога:

            — Почему вы остановились, генерал? Бригадный генерал побагровел:

            — У меня... есть веские причины. Клайд сурово нахмурился:

            —  Меня не интересуют эти причины.  Вы должны немедленно продолжить

наступление.  Немедленно,  слышите?!  Если  у  вас  есть  неисправная техника —

бросьте,  если больной личный состав — оставьте, я сам организую его отправку в

госпиталь, но через полчаса вы должны уже двинуться вперед,

            Цвет лица командира бригады стал еще более насыщенным.

            — Э-э-э... понимаете, сэр...

            — Вы отказываетесь выполнять мое распоряжение? — перебил его Клайд.

Кожа генерала приобрела почти свекольный оттенок.

            — Прошу прощения, сэр... но я не могу этого сделать.

            — То есть? — с нарочитым недоумением спросил Клайд.

            —  Я  не могу двигаться вперед.  — О физиономию бригадного генерала

можно было зажигать спички.

            — Но почему?

            — Мне...  запрещено,  сэр,  — выдавил бригадный генерал, после чего

развернулся на каблуках и,  смешно вскидывая колени,  потрусил к  штабу.  Клайд

проводил  его  хмурым  взглядом.   Да,  дело,  похоже,  зашло  слишком  далеко.

«Латников» боятся уже не  только солдаты и  сержанты.  Они сумели запугать даже

генералов.  Он поднял глаза. Весь наличный состав штаба высыпал наружу и сейчас

таращился на  него,  то  есть не  столько на него,  сколько на чудесную машину,

которая может летать в  интерферентном поле этого чертового русского излучения.

Клайд обвел взглядом собравшуюся толпу:

            — Эй, лейтенант!

            — Да, сэр.

            — Найди мне сержанта Пригли.  Офицер даже не стал никуда двигаться,

а просто повернул голову и заорал:

            — Дуг!

            — Чего?

            — Иди сюда, ты нужен своей стране.

            Вокруг заржали.  Клайд тихонько вздохнул.  Неужели они не понимают,

что их страна,  Соединенные Штаты,  проиграла эту войну?  Или, наоборот, поняли

это уже давно и успели смириться?

            — Сэр, сержант Пригли.

            Клайд  поднял  глаза.  Перед  ним  стоял  крепыш на  полголовы ниже

сержанта Коллингсвуда,  но слегка пошире в плечах.  А может,  и нет, просто так

казалось из-за того, что Коллингсвуд был выше ростом.

            —  Я  хочу,  чтобы вы рассказали мне о том случае...  ну,  когда по

«латнику» стреляли из «Браунинга». Пригли пожал плечами:

            — А что тут рассказывать,  сэр? Бендерсон сам был виноват. Впрочем,

я так думаю, что та сучка тоже была не подарок... — тут он смутился, — то есть,

я хотел сказать...

            — Не волнуйтесь, сержант, — успокоил его Клайд, — рассказывайте все

подробно.

            —   Да  рассказывать-то...   —  опять  начал  сержант.   —  Короче,

Бендерсон...  он  был  слегка тронут на  этом деле...  ну,  вы  понимаете...  а

«латники» всегда отводили место для  бивака подальше от  населенных пунктов.  И

Бендерсону стало невмоготу.  Вот  он  ночью и  смотался к  ближайшему городку и

подцепил там какую-то сучку.  Но то ли она оказалась не слишком сговорчивой, то

ли слишком острой на язык... короче, у них не сладилось и он ее придушил. Утром

у  нас появились имперские полицейские с  ордером на  арест.  Я  даже не  знаю,

откуда они узнали,  что во всем виноват именно Бендерсон, ротный и сам этого не

знал, пока Бендерсон ему не рассказал, но в ордер было вписан именно Бендерсон.

Ротный,  естественно,  отказал  им,  тогда  «латники» позвонили по  телефону  и

сказали,  что,  раз Бендерсон не соглашается отдать себя в руки правосудия, они

сами его накажут.

            — Позвонили?

            —  Ну...  —  Сержант выпростал из  кармана знакомый Клайду  русский

мобильный телефон,  точно такой же,  какой был и у него самого. — Вот по такому

телефону.

            — И кому же они позвонили?.

            — Всем... то есть всей роте... или батальону... точно не знаю, сэр.

— Он на мгновение задумался.  — А,  впрочем,  Сперли из второй бригады говорил,

что они ему тоже звонили, — тогда, наверное, всей дивизии.

            — Хорошо, — нетерпеливо кивнул Клайд. — И что же они сказали?

            —  Вот так и  сказали.  Сами накажут.  И еще сказали,  что он может

защищаться как хочет,  а  вот если остальные вздумают за  него заступаться,  то

они, то есть «латники», уничтожат всю бригаду.

            — И что?

            Сержант недоуменно пожал  плечами,  как  будто  удивляясь наивности

вопроса:

            — Он его убил, сэр.

            — Кто кого?

            — Да «латник» Бендерсона. Там было поле, мили полторы-две, а на том

краю перелесок.  «Латник» вышел из перелеска и  двинулся по полю.  А  Бендерсон

начал стрелять.  Из  вон того «Браунинга».  —  Сержант кивнул в  сторону танка,

стоявшего у  левого угла  штаба.  Клайд  пригляделся.  Ствол  крупнокалиберного

пулемета «Браунинг» на  его  крыше  был...  завязан узлом.  Между  тем  сержант

продолжал:

            — Он несколько раз попал.  Мы это видели.  А когда «латник» подошел

почти  вплотную,  Бандерсон даже  умудрился свалить  его  на  землю.  Очередью.

Длинной.  Потом у него кончились патроны в ленте,  и «латник» встал,  подошел к

Бендерсону и ударом ладони снес ему башку.  Напрочь. Вдребезги. Его так потом и

похоронили,  без  головы.  Только  обломок позвоночника торчал  из  шеи.  Потом

завязал узлом ствол пулемета и ушел. Вот и все, сэр.....

            Позже Клайд выслушал немало подобных историй. Все они были разными,

но каждая неизменно подводила к мысли о том, что при встрече с «латником» лучше

не  рыпаться  и  выполнить все,  что  он  просит.  Тогда  ты,  вероятнее всего,

останешься в  живых.  А  во всех остальных случаях —  непременно умрешь.  И вот

сейчас «латник» требовал, чтобы они остановились...

            — Хорошо, лейтенант, остановитесь.

            Когда «хаммер» замер у обочины, «латник» шагнул вперед и, распахнув

дверь, просунул внутрь голову в массивном шлеме:

            — Вы — Клайд Смитсон, сэр? Клайд замер, затем медленно кивнул:

            — Да.

            — С вами хотят переговорить. Вы не могли бы выйти из машины?

            Его охрана зашевелилась,  стискивая штурмовые винтовки, но «латник»

не обратил на это никакого внимания. Клайд вскинул ладонь:

            — Спокойно.  — Подождав, пока все успокоятся, он снова повернулся к

«латнику».

            Случись  это  при  иных  обстоятельствах,   он  бы  рассмотрел  его

повнимательнее. До сих пор он видел «латников» только издали, метров с двухсот.

Их  одинокие фигуры все время маячили неподалеку,  но  эта кажущаяся одинокость

никого не  одурачивала.  Несколько неприятных инцидентов показали,  что рядом с

одним «латником» всегда есть с десяток других.

            — Это далеко?

            — Не думаю, сэр.

            Клайд кивнул и выбрался из машины...

            Они отошли от  дороги метров на сто пятьдесят и  вышли на небольшую

поляну.  На  поляне было еще шестеро «латников».  Один из  них сидел на пеньке,

сняв шлем и боевые перчатки. И он был... женщиной. Увидев Клайда, она поднялась

и шагнула навстречу.

            —  Мистер Смитсон?  Я — Наталья Смальская,  Терранский университет,

юридический факультет, выпуск-1.

            Клайд  пожал  протянутую  руку  и   понимающе  кивнул.   Он   давно

подозревал, что здесь не обошлось без терранцев. Между тем терранка продолжала:

            —  У  меня для  вас  плохие новости.  —  Она замолчала.  Клайд ждал

продолжения.

            —  Сегодня,  в два часа десять минут по московскому времени китайцы

попытались нанести удар  по  Империи всеми  своими ядерными ракетами...  —  Она

замолчала, пристально вглядываясь в глаза собеседника. Клайд похолодел.

            —  Точные  данные  пока  не  поступили,  —  послышался снова  голос

«латницы»,  —  но,  по  предварительным  оценкам,  от  двадцати  до  семидесяти

процентов МБР взорвались на  старте.  Либо в  прямо в  шахтах,  либо на  первых

секундах полета.  —  Женщина  слегка  поморщилась.  —  Качество китайских ракет

оказалось примерно таким,  как мы и  предполагали.  К счастью,  боеголовки этих

ракет раздробило взрывом,  так что они всего лишь заразили делящимся материалом

несколько тысяч квадратных километров окружающей местности. Остальные... сумели

взлететь и достигнуть сердца интерферентной зоны.  — «Латница» замолчала. Клайд

несколько мгновений пытался осмыслить услышанное.

            —  И...  что теперь?  — сипло спросил он наконец.  «Латница» пожала

плечами:

            — Насколько я понимаю, нас всех ожидает «ядерная зима», поэтому мне

поручено  обсудить  с  вами  вопрос  разоружения и  интернирования союзнических

войск.  Перед человечеством встали слишком серьезные проблемы,  мистер Смитсон,

чтобы играть дальше в эти игры.

           

            7

           

            Тучина ворвалась в комнату словно разъяренная фурия.

            —  Что  это  значит,   Виктор?  Я  уже  полчаса  не  могу  до  тебя

дозвониться!

            Хозяин особняка поднял на нее мутный взгляд.

            — А...  И-и... Ирина-а. Я... это... Тучина окинула его уничтожающим

взглядом и ядовито произнесла:

            — Мужчины... напиться в такой момент! Виктор пьяно усмехнулся:

            — А.....  что еще...  можно сделать? Все кончено. Мойзель... ик!...

добился своего. Мир... полетел в тартарары!

            Тучина окинула раздраженным взглядом добрый десяток пустых литровых

бутылок из-под водки,  стоящих на полу у  стола или откатившихся в  угол (чтобы

алкоголь, как и любой другой токсин, подействовал на Долгоживущего, требовалась

очень высокая концентрация,  для обычного человека, как правило, смертельная) и

решительным жестом ухватила Виктора за шкирку.

            — А ну вставай! Калиакридис (она специально назвала его тем именем,

которое он носил,  когда они впервые встретились), я от тебя такого не ожидала!

Ты совсем обрусел, хлещешь водку ведрами... Вставай, я сказала!

            Виктор пьяно всхлипнул:

            —  А  зачем?  Не все ли равно...  где помирать?  Я  давно говорил —

каждый человек совершает ошибки.  И.,  ик!...  и наша проблема в том, что в тот

момент,  когда Мойзель... ик!... о-е... совершил свою, у него в руках оказалось

слишком много власти... ик!... — Он шумно фыркнул, тряхнул головой (похоже, его

организм уже начал перебарывать последнюю порцию влитого в  него алкоголя и его

речь становилась все  более связной).  —  Вот  почему и  последствия ЕГО ошибки

столь катастрофичны. Так что... отстань от меня. Я хочу спокойно умереть.

            —  Ну  уж  нет.  —  Тучина со  всего маху засветила Виктору по  уху

раскрытой ладонью, отчего тот взвизгнул и схватился за ухо. — Мы сейчас же едем

к Императору... и прекрати называть его Мойзелем!

            До  Терранского дворца  они  добрались довольно быстро.  С  началом

войны все правительственные здания были взяты под дополнительную охрану,  и  им

пришлось остановиться у  КПП,  который  охраняли солдаты Преображенского полка.

Старший наряда придирчиво проверил паспорта.  Когда они тронулись,  Виктор, уже

успевший совершенно протрезветь, уныло буркнул:

            — Ему доложат. Тучина усмехнулась:

            — И что?

            Виктор  ничего  не  ответил,  а  откинул  солнцезащитный щиток,  на

обратной стороне которого было закреплено зеркальце,  включил лампы, встроенные

в щиток по обеим сторонам зеркальца, и уставился в него, крутя головой.

            — Ты просто сумасшедшая, Ирина... я даже не успел побриться.

            Тучина покосилась на него:

            —  Похоже,  ты  не успеваешь это делать уже как минимум третий день

подряд. Виктор поморщился:

            — А зачем вообще мы едем во дворец? Тучина насупилась.

            —  Не знаю!  —  сердито крикнула она.  — Просто хочется взглянуть в

глаза подонку, превратившему планету в Армагеддон. А там посмотрим...

            — Ты собираешься бросить ему вызов? Тучина скрипнула зубами:

            — Да,  черт возьми,  и он ответит мне за все! — Она выругалась себе

под нос и зло добавила: — Черт возьми, ну что мне стоило поддержать Видовнева с

его идиотским предложением «разоружиться перед цивилизованным миром»?  Ведь все

могло быть иначе...

            У  входа во дворец находился еще один пост,  на этот раз из казаков

внутреннего конвоя,  но  на  нем  их  не  остановили.  Казак  в  полном  боевом

снаряжении,  завидев их,  просто распахнул двери и  отступил в сторону.  Тучина

снова нахмурилась:

            — Ох не нравится мне все это, ох не нравится...

            Виктор промолчал, но было заметно, что он тоже встревожен.

            Они  вошли внутрь,  вызвали лифт  и  поднялись наверх.  Когда двери

лифта  распахнулись,  Тучина  шагнула вперед и...  остановилась.  Приемная была

полна народа.  Тучина окинула всех быстрым взглядом.  Гаранин,  Казаков, Ким...

«Волки  Императора»,  первый  выпуск.  Она  горько усмехнулась.  Что  ж,  этого

следовало ожидать. Любой диктатор создает себе когорту. серых штурмовиков, свою

свору,  готовую  по  первому  мановению руки  вцепиться в  глотку  любому,  кто

неугоден хозяину. И то, что люди, на которых направлен его указующий перст, еще

вчера считались самыми близкими друзьями и преданными соратниками, не должно их

ни  смущать,  ни останавливать...  Судя по всему,  о  том же подумал и  Виктор,

потому что он сделал шаг вперед и  чуть сдвинулся влево,  как бы заслоняя Ирину

от  находившихся в  приемной  Императора терранцев.  Пару  мгновений они  молча

мерились взглядом,  потом  губы  стоявшего впереди  Гаранина дрогнули в  легком

подобии улыбки (ну еще бы,  у  Виктора не было никаких шансов против них,  даже

один  на  один),  но  в  этот  момент дверь кабинета распахнулась и  на  пороге

появился сам:

            — Ирина, Виктор, рад вас видеть. Прошу. И вы заходите, ребята.

            Виктор  и  Тучина с  недоумением переглянулись,  после  чего  Ирина

вскинула брови и... расхохоталась.

            — Да,  Дмитрий, я совсем забыла, какой ты талантливый шоумен. Вижу,

решил устроить нам спектакль.

            Ярославичев нахмурился:

            — Вы ехали сюда с единственной целю, — заставить меня держать ответ

за все,  что случилось.  Я готов.  Более того, хотя я попросил ребят прибыть во

дворец с. совершенно другой целью, я согласен ответить на ваши обвинения при...

посторонних,  поскольку я и сам уже несколько часов задаю себе вопрос о степени

своей вины в том, что произошло. А ты мне говоришь про спектакль... — Император

тяжело вздохнул и повернулся к терранцам:  — Прошу простить,  ребята, может, вы

лучше подождете меня в сту...

            —  Ну уж нет,  —  вскинулся Виктор,  — пусть остаются.  Они вошли в

кабинет. Император сделал приглашающий жест рукой:

            —  Рассаживайтесь где кому удобнее,  —  а  сам подошел к стоящему в

углу длинному столу для  совещаний и,  подхватив три  стула,  поставил их  друг

против друга в  самом центре.  Сев на свой,  он повернулся к  Ирине и Виктору и

указал на два других: — Прошу.

            Когда  все  расселись,  Его  Величество сложил  руки  на  груди  и,

откинувшись на  спинку,  упер  взгляд в  Ирину и  Виктора.  Тучина едва заметно

поморщилась.  Ярославичев очень грамотно построил сцену.  Зрители по бокам, они

трое —  в  центре.  Вроде условия равны.  Вот  только они  трое сидят на  таком

расстоянии,  что всем присутствующим видно,  что она слегка растрепана,  Виктор

небрит и помят,  а его внешний вид — безукоризнен.  К тому же его поза... с его

ростом и  фигурой он выглядит скорее судьей,  чем обвиняемым,  а если кто-то из

них попытается вот так сложить руки на груди, то со стороны это будет выглядеть

обезьянничаньем.

            — Итак, я слушаю вас. Виктор подался вперед:

            — Это ты развязал эту бойню! Ты! Император согласно кивнул.

            — Да,  ты прав.  Я многое сделал для того, чтобы эта война началась

именно  сейчас,  когда  технологии массового уничтожения еще  не  достигли того

ужасающего   уровня,   которого   они   должны   были   достигнуть  лет   через

десять-пятнадцать...

            —  Нам достаточно того,  что уже есть!  Все уже кончено!  И  в этом

виноват только ты!!!

            Ярославичев  переждал  вспышку   Виктора,   не   отводя   от   него

невозмутимого взгляда.

            —  Ты  пришел  сюда  просто поорать на  меня  или  желаешь все-таки

получить некие ответы на  свои обвинения?  —  спросил он наконец ровным,  тихим

голосом.

            Виктор  открыл  рот,  но  Тучина  не  дала  ему  снова  заговорить.

Панические  вопли  Виктора  были  последним,  что  было  им  необходимо в  этой

словесной схватке с  Императором.  Сама она  ехала во  дворец только для  того,

чтобы встретиться с  Ярославичевым и выплеснуть ему все,  что она о нем думает,

но  теперь  ей  вдруг  стало  ясно,  что  сейчас вообще решается,  будут  ли  у

Императора в ближайшие двадцать лет хоть какие-то оппоненты или он окончательно

подомнет под себя всех и  вся.  И  он понял это сразу.  А  может,  даже заранее

рассчитал.   Ярославичев   всегда   славился   способностью   настолько   умело

использовать в своих интресах любые неожиданности,  что у многих,  кто знал его

достаточно давно,  порой складывалось впечатление,  что  все  эти неожиданности

готовятся им заранее.  Тучина искоса посмотрела на терранцев и  прикусила губу.

Вот  черт,  Император  изначально обыграл  их,  пригласив терранцев в  качестве

зрителей и молчаливых судей их разговора,  а она дура, что поддалась настроению

и  приволокла за собой перепуганного и  еще не до конца протрезвевшего Виктора.

Эта схватка уже проиграна, но она не привыкла сдаваться без боя.

            —  Я  готова  повторить слова  Виктора,  Дмитрий.  Ты  и  только ты

развязал войну,  которая привела к  столь  катастрофическим результатам.  Более

того,  я  обвиняю тебя  в  том,  что  постигшая Землю катастрофа устроена тобой

преднамеренно.  Ты слишком хорош, чтобы можно было считать это твоей ошибкой. —

Она замолчала, вперив в него горящий яростью взгляд.

            Император несколько мгновений молчал, чуть наклонив голову к левому

плечу, будто осмысливал предъявленные ему обвинения, и внезапно спросил:

            — А зачем?

            Тут  вступил Виктор,  который за  то  время,  пока говорила Тучина,

успел слегка поостыть и  успокоиться,  и  потому теперь его  речи звучали более

логично:

            — Это нетрудно понять,  если знать твои цели.  Ты хочешь установить

контроль над планетой.  Тебе будет легче это сделать, если общество, которое ты

собираешься создать,  будет достаточно однородным по менталитету,  исповедуемым

ценностям и  устремлениям.  Ты выбрал в  качестве генеральной линии европейскую

систему  ценностей.  Но  последние десятилетия мир  развивался так,  что  число

людей, воспитанных в другой системе координат, начало значительно доминировать.

Это китайцы,  арабы,  индийцы и иные представители культур третьего мира. — Тут

Виктор не выдержал и снова сорвался на крик:  — А теперь скажи мне, Дмитрий, по

кому  «ядерная зима» ударит сильнее всего?  Какие народы понесут самые страшные

потери?  И не ЭТО ли было истинной целью войны,  которую ты развязал? Выровнять

демографический баланс,  уничтожить «лишних»?  И  все это чужими руками.  —  Он

саркастически  рассмеялся.  —  Ну  как  же!  «Империя  подверглась  агрессии!»,

«Китайские ракеты ввергли мир  в  ядерную зиму!»,  а  наш великий Император тут

совершенно  ни  при  чем!  Ха-ха-ха!  —  Он  замолчал,  и  в  кабинете  повисла

напряженная тишина.

            Ярославичев несколько мгновений сидел,  потупившись,  потом вскинул

голову.

            —  До  сих  пор  я  соблюдал  правило  —  никогда,   ни  при  каких

обстоятельствах не объясняться и не оправдываться. Ибо человеку, который пришел

к тебе с обвинениями,  очень сложно что-то объяснить. Он уже провел собственное

расследование по  интересующей его  коллизии и  уже сделал собственный,  причем

однозначно верный,  вывод.  Но!  Вы для меня слишком важны и близки. Поэтому на

сей  раз  я  решил  изменить своему  правилу и  постараюсь объяснить...  —  Его

Величество встал, подошел к стене и отодвинул скрытую раздвижную панель. Внутри

обнаружилась дверца  сейфа.  Император открыл  сейф  и  извлек оттуда несколько

дисков.  Закрыв дверцу,  он снова подошел к столу и швырнул на него диски.  Все

следили за ним, не говоря ни слова. Пытливо взглянув сначала на Ирину, потом на

Виктора, Ярославичев взял один из дисков и вставил в дисковод системного блока.

            — Очень многие из тех,  кому когда-либо приходилось сталкиваться со

мной  на  своем жизненном пути склонны считать меня этаким гением интуиции либо

живым компьютером,  который никогда не ошибается,  предвидит заранее все и вся.

Так  вот,  это  мнение —  ошибочно.  Я  не  раз  совершал ошибки.  И  по  моему

собственному  мнению,  даже  слишком  часто.  Просто...  я  слишком  долго,  на

протяжении  многих   столетий,   изучал   и   совершенствовал  свои   знания  и

аналитические способности в  той области,  которой мне проходилось и приходится

сейчас заниматься.  Поэтому я  неплохо научился заранее предвидеть если не сами

ошибки,  то их последствия,  и  готовиться к ним.  Планируя что-то,  я стараюсь

загодя просчитывать,  что если все пойдет так, как я планирую, то события будут

развиваться вот  таким путем,  а  если  при  оценке тех  или  иных параметров я

совершил просчет, то они будут развиваться уже вот так, если же я ошибся еще...

в  этом и  этом,  то все пойдет уже вот таким образом.  То есть,  в  отличие от

большинства людей,  склонных  планировать свои  дальнейшие действия  только  на

случай успеха,  я  заранее готов к  тому,  что  в  какой-то  момент все  пойдет

наперекосяк,  и  потому умею быстро адаптировать под  свои цели и  задачи почти

любую ситуацию, как бы она ни сложилась. — Император тяжело вздохнул, покосился

на притихших терранцев и продолжил:  — Вот почему мои ошибки часто трактовались

некоторыми   как   изощренные   провокации.    Мол,   я   специально   заставил

недоброжелателей и  противников поверить  в  то,  что  собираюсь идти  таким-то

путем,  в  то время как на самом деле готовил совершенно иное развитие событий.

Тучина фыркнула:

            — Ты хочешь,  чтобы я поверила в эту чепуху? Ярославичев сокрушенно

покачал головой:

            — Ирина,  Ирина...  Ну почему тебе непременно хочется видеть во мне

монстра?

            — Потому что только монстр мог во имя своей власти обречь на смерть

миллиарды людей.  Или, скажешь, ты даже не предполагал такого варианта развития

событий?

            Император покачал головой:

            —  Нет,   ты  права.   И  этот  вариант  развития  событий  я  тоже

предусматривал.  — Император раздвинул губы в ледяной улыбке.  — Но перед тобой

лежат три диска. Не желаешь ли посмотреть все?

            Дальнейшее   происходило  при   полном   молчании   присутствующих.

Ярославичев вывел изображение на большой экран,  щелкнул по иконке и  на экране

появились  схемы,   изрядно   сдобренные  комментариями,   озвученными  голосом

Императора, таблицы, графики... Все уперли взгляды в экран.

            «...   к  исходу  шестой  недели  группировка  союзнических  войск,

вторгшаяся через западные границы,  вытянется вдоль шести основных магистралей,

ведущих с запада на восток...

            ... будут находиться под полным контролем частей «латников»...

            ...  интернирование союзнических  войск  должно  быть  завершено  к

исходу одиннадцатой недели.  После  этого части «латников» будут переброшены на

восточные границы...

            ...   нейтрализовать  данную   вероятную   угрозу   должен   подрыв

гидрокаскадного комплекса Джень Чуань, высотной плотины Сэнь Тай Фалинь и...

            ... вызовет распад КНР на три крупных, почти автономных региона...

            ... Европа практически лишится оборонительных возможностей...»

            Тучина стиснула зубы. Это был воистину блестящий план. В случае его

реализации Император действительно получал полный контроль над технологическими

ресурсами  европейских  государств  и   более-менее  послушную  Америку.   Ведь

вследствие  полной  невозможности применения авиации  и  ракетной  техники  без

санкции  Империи,  а  также  интернирования наиболее  боеспособных соединений и

полной потери ими  техники и  вооружения они  внезапно оказывались беззащитными

перед  любой  силовой акцией третьих стран  (например,  из  числа  воинственных

государств арабского мира).  Китай  же  распадался на  давно  лелеющий мечту  о

независимости Тибет  (с  несколькими  примкнувшими  к  нему  бедными  западными

провинциями),  технологически развитые,  европеизированные и вступившие в некую

коалицию с Тайванем южные и восточные провинции и ортодоксальный и бедный центр

с   остающимися  под   его   контролем  северными  провинциями,   чьи  проблемы

усугубляются присутствием разгромленной и  потерявшей  технику  и  материальные

запасы  тридцатимиллионной армии.  В  этом  случае  суммарные  потери  в  войне

оказывались минимальными.  И  даже  сейчас,  когда уже  было известно,  что  он

провалился,   этот  план  поразил  Тучину  изяществом  решений  и   стройностью

комбинаций. Ее вырвал из размышлений голос Виктора:

            —  Ладно,  хватит.  Если ты  считаешь,  что  это  тебя оправдывает,

Дмитрий,  то ты еще больший идиот,  чем я  думал.  Подумай,  чем ты собираешься

оправдаться?!  Сколько должно было  погибнуть по  этому плану?  Пять миллионов?

Восемь?  И  сколько погибнет сейчас?  Ты стал настоящим параноиком.  Ради того,

чтобы выпихнуть человечество в космос, ты готов убить миллиарды!

            Глаза Императора зло сверкнули.

            —  Не  надо приписывать мне  чужие грехи,  Виктор,  у  меня хватает

своих.  Если ты считаешь,  что в том самоубийственном решении,  которое приняли

вожди коммунистического Китая,  есть часть моей вины,  то докажи.  А  аргументы

типа:  «Я наконец-то понял,  что ты — злобное, кровожадное чудовище, поэтому ты

виноват во всем, что произошло» не слишком убедительны.

            —  А  какие тебе еще аргументы нужны?  Разве ты не видишь,  к  чему

привели твои чудовищные планы?  Сколько сотен миллионов или  миллиардов умрет в

засыпанном радиоактивным пеплом Китае,  погибнет от голода в Азии,  замерзнет в

Африке, когда льды Арктики и Антарктики доберутся до Индийского океана?

            Император качнул головой:

            — Ты повторяешься,  Виктор. К тому же, смею тебе заметить, что ДАЖЕ

Я,  как бы высоко ты ни оценивал мою подлость и изощренность, не могу развязать

мировую  войну  на  пустом  месте,  на  одном  только  собственном желании.  Ты

говоришь,  это я способствовал тому,  чтобы она началась именно сейчас.  Да,  я

старался,  чтобы это  было именно так.  Те,  кто атаковал Империю,  сделали это

сейчас именно потому,  что считали нас пока еще слабыми. И надеялись справиться

с нами минимальными силами.  Но подумай,  что было бы, если бы они представляли

себе  реальное  положение  дел.   Разве  это  заставило  бы  наших  противников

отказаться от попытки сломать нас?  Нет! Парадокс в том, что война все равно бы

началась.  Но  позже.  И  вполне вероятно,  что к  тому моменту наши противники

узнали бы о  нас.  А  как ты думаешь,  кого в этом случае попытались бы сделать

козлом отпущения?  И  та  война  была  бы  уже  войной на  уничтожение,  войной

человечества  с   «чудовищными  монстрами»,   с  «кровопийцами,   поработившими

нормальных людей». В какое число ты бы оценил потери в такой войне, а, Виктор?

            Тучина вздрогнула.  О господи,  под таким углом она на проблему еще

не  смотрела.  И,  судя  по  растерянному лицу Виктора,  он  тоже.  Ярославичев

некоторое время  сверлил взглядом Виктора,  как  будто  ожидая ответа,  но  тот

подавленно молчал. Император вздохнул.

            — Я делаю все,  что могу. И космос, и моя власть — это не самоцель.

Моя  цель  —  развитие человека как  биологического вида,  выживание.  Подумай,

сейчас всех нас,  все  эти  миллиарды живых существ может уничтожить всего лишь

приличной величины булыжник, рухнувший на Землю, а их, между прочим, пруд пруди

даже в этой системе. Но даже и это — не любой ценой. Есть вещи, на которые я не

пойду никогда, и я надеялся, что за столько лет пусть не всем, но хотя бы вам я

сумел это доказать.  — Он сделал паузу. — Что ж, как видно, ошибся. Я правильно

вас понял — вы больше не намерены поддерживать меня и работать вместе со мной?

            Виктор отвел глаза, а Тучина отрицательно мотнула головой.

            —  Ну  что  ж,  в  таком случае я  буду  считать вас  свободными от

обязательств.  Все ваши деньги переведены в имперские рубли, похоже, теперь они

сильно взлетят в  цене.  Так  что  вы  вольны распоряжаться своими средствами и

временем как вам будет угодно.  А  теперь,  если вам больше нечего мне сказать,

прошу покинуть мой кабинет...

            Они только-только добрались до дома Виктора и  уселись за стол,  на

который хозяин тут  же  водрузил очередную литровую бутылку (против чего Тучина

на сей раз совершенно не возражала),  когда экран большого телевизора, стоящего

в углу гостиной,  ожил и на нем появился Император.  Виктор, наполнявший второй

стакан, замер. Камера надвинулась, и лицо Императора заняло весь экран.

            —  Друзья мои,  братья и  сестры!  Я не собираюсь говорить с вами о

том,  что уже произошло.  Я не хочу пугать вас тем, что нам еще предстоит. Я...

хочу дать вам надежду.  — Император умолк,  камера отодвинулась, и стало видно,

что  за  его  плечами стоят  люди.  Тучина  вновь  увидела Казакова,  Гаранина,

Смальскую, Мамичева и многих других.

            — Я знаю,  то, что мы должны совершить, чтобы сохранить себя, своих

детей,  свою страну, свою планету, очень сложно. Я бы даже сказал — практически

невозможно.  Но  среди нас есть такие,  кто прошел через то,  что тоже казалось

невозможным...

            Они  молча  дослушали  спич  Императора,   затем  Виктор,   щелкнув

«ленивчиком»,  выключил телевизор.  Несколько минут они сидели молча, испытывая

странную опустошенность. Еще бы, тайны, с которой они привыкли жить столетиями,

больше не существовало. Тучина вздохнула:

            — Вот и все. Мир знает о нас. Виктор поморщился.

            —  Черт,  похоже,  этот сукин сын опять оказался прав,  — с нервным

смешком  проговорил он.  —  Подумай сама,  что  было  бы,  узнай  мир  о  нашем

существовании  в  обычных  условиях.  Да  мы  стали  бы  изгоями,  нас  бы  все

проклинали. А теперь? Теперь мы — последняя надежда этого мира! И все благодаря

ему!  — Виктор скрипнул зубами.  — И мы должны ему поверить,  что это не он все

устроил?!

            Тучина  протянула  руку  через  стол  и   положила  ладонь  на  его

подрагивающие пальцы.  Виктор посмотрел на нее,  медленно качнул головой — мол,

все, успокоился — и взял стакан. Тучина подняла свой, на мгновение задумалась и

неожиданно расхохоталась во весь голос:

            — А знаешь, что самое смешное во всем этом? Виктор удивленно поднял

голову.

            —  А вот что:  он ухитрился сделать так,  что мы просто не можем не

выпить за его успех, черт возьми! — И она лихо опрокинула стакан в рот...

           

            ЭПИЛОГ

           

            Клайд вырулил на Проктер-стрит и медленно поехал вдоль залива. Судя

по  карте,  этот  путь был  несколько длиннее,  но  Клайд надеялся,  что  здесь

безопаснее. Ему уже изрядно досталось на северном въезде в город, и он не хотел

рисковать.  Залив был покрыт льдом, а по щербатому асфальту мела поземка. Клайд

объехал рухнувший на асфальт фонарь уличного освещения,  и тут слева из темноты

выдвинулась какая-то  черная  громада,  мгновение  спустя  оказавшаяся разбитым

остовом школьного автобуса.  Клайд напрягся.  В принципе он уже ехал по русской

зоне патрулирования,  а  с ними не рисковала связываться ни одна уличная банда,

но  из-за  этого  автобуса дорога здесь  сильно сужалась,  так  что  место  для

нападения было идеальным.  Не успел Клайд обогнуть искореженный капот,  как его

самые   худшие   опасения  подтвердились.   По   искореженной  крыше   автобуса

прогрохотали башмаки,  и  что-то очень увесистое ухнуло на автомобиль,  едва не

продавив не  слишком  толстый металл.  Клайд  надавил на  газ.  Его  старенький

«понтиак» рванул вперед. Наверху заорали, и что-то гулко бумкнуло прямо над его

макушкой.  Клайд скосил глаза.  Ого!  Судя по размеру дыры,  стреляли из обреза

дробовика медвежьим жаканом.  Клайд  еще  сильнее притопил газ  и  лихо  бросил

машину между  двумя  кучами мусора,  чудом  не  задев бампером упавший прямо на

дорогу  волейбольный щит.  На  повороте  машину  слегка  занесло,  и  он  успел

заметить,  как  вспыхнули фары притаившегося за  автобусом джипа и  тот  грузно

выпрыгнул на асфальт,  мгновенно набрав скорость. Клайд нервно выругался. Черт,

ну где же эти русские патрули?  Тут сверху снова бухнуло,  уже чуть тише, чем в

первый раз, и чей-то грубый голос произнес:

            — Ну ты, урод, а ну тормози!

            Клайд отчаянно вытянул шею,  пытаясь разглядеть что-то в  кромешной

тьме,  в  которой неслась его машина,  но  сквозь лобовое стекло не  видно было

ничего,  кроме скачущих по нему снежных вихрей.  Фары ему разбили пулями еще на

въезде в  город.  В  этот  момент салон озарился ярким светом.  Джип занырнул в

переулок и сейчас стремительно нагонял машину Клайда.  Слава богу,  его фары на

мгновение осветили дорогу  перед  машиной Клайда и  он  успел  разглядеть узкий

проход между двумя домами,  в который вела накатанная колея. Он, конечно, слабо

напоминал улицу,  этот  проход,  но  в  нынешнем Лос-Анджелесе накатанная колея

служила более  достоверным свидетельством того,  что  здесь  есть  проезд,  чем

асфальтовое полотно или дорожные указатели:  —  Тормози,  задница,  а  то башку

отстрелю!!

            Клайд втянул голову в плечи.  И резко крутанул руль. Машину занесло

и приложило левым задним крылом об угол дома. По крыше проскрежетало, как будто

по  ней  протянули мешок цемента,  и  вслед за  этим раздалась отборная ругань.

Клайд еще сильнее придавил газ, и старенький «понтиак», отчаянно шлифуя задними

колесами  разбитый и  обледенелый асфальт,  нехотя  нырнул  в  переулок.  Клайд

Облегченно  выдохнул.   На   такой   разбитой  машине  с   изношенным  мотором,

заправленной таким  говенным бензином прямой перегонки ему  от  джипа не  уйти.

Может, удалось спастись? Напрасные надежды. В левое окно вдруг просунулся ствол

и уперся ему в висок, а хриплый голос проговорил:

            — А ну, сучонок, глуши мотор!

            Клайд  явственно  почувствовал кожей  холод  смертоносного металла.

Сердце сжалось. Неужели все? Но он не мог остановиться. От того, как закончится

эта  поездка,  зависит не  только его жизнь,  но  и  жизнь сестры,  Эйприл,  ее

матери...  Поэтому он зажмурил глаза и резко топнул по педали тормоза. Мужик на

крыше  издал «Хэк!»  и,  пролетев капот,  рухнул под  правое колесо.  «Понтиак»

дважды  подпрыгнул,  прокатившись колесами  по  упавшему телу,  а  в  следующее

мгновение скакнул вперед от  чувствительного удара  в  бампер.  Джип  догнал...

Бутылки с  настоящим «Джим  Бим»,  занимавшие все  заднее  сиденье и  заботливо

укутанные в старые пальто и иное тряпье,  жалобно звякнули. Клайд стиснул зубы.

Еще один такой удар —  и  бутылки разобьются.  А если он разобьет бутылки — вся

поездка пойдет псу под хвост.  Но  если он  остановится,  то  лишится не только

виски,  но и, скорее всего, самой жизни. Во всяком случае, один из членов банды

уже  распрощался с  жизнью под  колесами его «понтиака»,  а  банды подобного не

прощают. Но, черт возьми, где же русские?

            Тут  джип еще раз наподдал ему в  задний бампер,  и  его автомобиль

будто  пробка  вылетел  из  узкого  проезда на  какую-то  широкую улицу.  Клайд

крутанул руль, надавил на газ и... в этот момент впереди что-то громко бухнуло,

и джип-преследователь исчез в огненной вспышке.  Клайд резко дал по тормозам и,

вывернув голову,  удивленно уставился на вспыхнувший на месте бандитского джипа

огненный шар.  Потом в  голове что-то щелкнуло,  и  Клайд,  резко повернувшись,

увидел прямо  перед  собой  дуло  пушки  русского танка,  грозно нависающее над

бруствером, сложенным из фундаментных блоков. Несколько мгновений он неверящими

глазами смотрел на это чудесное зрелище, и тут напряжение наконец покинуло его.

Доехал...

            Пару  минут  ничего  не  происходило.  Затем  из  темноты вынырнула

высокая фигура  в  полном снаряжении.  Клайд  поспешно высунул в  окно  руку  с

приготовленными документами.

            — Клайд Смитсон,  помощник Президента по национальной безопасности.

Мне необходимо увидеться с вашим командованием.

            Из окна молча протянули руку,  взяли его документы,  провели по ним

портативным сканером,  затем к  нему повернулось черное поликарбонатное забрало

шлема,  и Клайд замер,  поняв, что встроенные сенсоры сканируют его физиономию.

Внезапно боец откинул забрало и,  протягивая Клайду документы, сказал на чистом

английском:

            —  Рад  познакомиться,  мистер Смитсон.  Меня зовут Дэймонд Урусов.

Клайд замер:

            — Американец? Солдат качнул головой:

            —  Теперь уже нет,  конечно,  но родился и  вырос как раз здесь,  в

Лос-Анджелесе. Клайд медленно кивнул:

            — Рад встретить земляка. Если нужна какая-нибудь помощь, скажите.

            После всего,  что  только что  произошло,  это  заявление выглядело

несколько...  самонадеянным,  но  солдат,  наверное,  и  сам  знал,  чего стоит

верховная власть в нынешних Штатах. Он мотнул головой:

            —  Да нет,  спасибо.  Я  забрал своих еще прошлой зимой,  а  сейчас

попросился во временный гарнизон, потому что надо было кое-что забрать из дома.

Мои сначала хотели уехать на время,  пока все не наладится, а теперь вот решили

перебраться в Империю насовсем.

            Клайд понимающе кивнул,  чувствуя,  как  в  душе поднимается жгучая

зависть.   Родные  этого  солдата  оказались  в  той  немногочисленной  когорте

американских  граждан,   которые,   согласно  имперским  законам,  имели  право

иммигрировать в  Империю.  Остальные были обречены на вымирание.  Впрочем,  они

сами сотворили с собой это.

            — Понятно. Что ж, удачи. — Внезапно решившись, он поманил солдата и

наклонился к его уху: — Есть виски. Настоящий «Джим Бим», недорого.

            Солдат не сразу понял его слова,  а когда до него дошло,  его глаза

удивленно расширились.

            Клайд зло усмехнулся:

            — Да, парень, здесь жизнь не сахар, выживаем как можем. Ну так что,

будешь   брать?   Настоящего  «Джим   Бим»   сейчас  не   достать,   только  на

правительственных складах немного осталось.  А  я действительно недорого отдам,

по...  двадцать имперских рублей бутылка (вообще-то  это была сумасшедшая цена,

но  в  этом  солдате чувствовалась некая слабинка).  —  Он  подмигнул солдату и

заговорщицки прошептал:  —  Думаю,  твоему отцу понравилось бы время от времени

хлебнуть глоток-другой старого, доброго кукурузного виски.

            Тут из темноты вынырнула еще одна фигура.

            — Что, опять сигареты втюхивает, командир? Давай я его шугану.

            Клайд подался назад в  кабину,  но Урусов повернулся к  напарнику и

отрицательно мотнул головой.

            —  Не надо.  Все нормально.  —  Он вновь наклонился к Клайду и тихо

произнес: — Что, неужели все так плохо?

            Клайд зло  ощерился,  его  так  и  подмывало сказать этому русскому

кретину,  что если помощник Президента по  национальной безопасности едет через

всю  страну без всякого конвоя,  потому что у  Президента хватает сил только на

то,  чтобы удерживать под  контролем округ Колумбия,  а  еще потому,  что любой

губернатор может  расценить  появление вооруженных людей  на  территории своего

штата как агрессию,  то дела обстоят хуже некуда. Но вместо этого он еле слышно

сказал:

            — Эх, парень, ты даже не представляешь, как...

            Они оба замолчали.  Можно было побиться об заклад,  что обоим в тот

момент вспомнилось одно и  то же.  Второй год Длинной зимы.  Зал сената.  Слезы

Президента  Уокера,   только  что  объявившего,   что  «Америка  сохранит  свою

свободу!».  И слова посла Империи, падающие в зал будто камни: «Вы, американцы,

фетишизируете слово «свобода».  Это можно понять.  До сих пор свобода,  и  ваша

собственная,  и  поддержанная вами так  называемая свобода для  других,  причем

только для тех,  чья «борьба за свободу» ослабляла ваших соперников,  приносила

вам только дивиденды.  Освободившись от  опеки Британии,  вы  оставили себе все

ресурсы, все материальные ценности, что были созданы британцами в Новой Англии,

а  взамен получили свободу от  любых обязательств по  отношению к  материнскому

государству и  даже  свободу рук  в  уничтожении свободы коренных жителей вновь

открытых земель.  Вам  не  пришло  в  голову  нести  «бремя  белого  человека»,

цивилизуя других.  Вы  их просто уничтожили.  Что ж,  теперь вы получили полную

свободу. Причем не только от власти Императора, а от всего.

            От строго соблюдаемых законов Империи,  от ее технологий, ресурсов,

стратегических запасов и всего остального. Живите, как вам нравится и как у вас

получится.  Но  знаете,  почему  Император не  сделал даже  попытки убедить вас

принять Коронный договор? Потому что на Земле должно остаться хотя бы несколько

государств,  на  примере которых каждый гражданин Империи мог бы  осознать одну

простую истину, а именно: как здорово, что я живу в Империи!...»

            Клайд прервал затянувшееся молчание нервным вопросом:

            — Ну так как, берешь?

            Из темноты вновь вывернулась вторая фигура:

            — А чего предлагаешь-то?

            Клайд мысленно выругался.  Лучше бы  все  произошло один на  один с

этим бывшим американцем.  Он  чувствовал,  чувствовал в  нем некую слабину.  Но

теперь было поздно об этом мечтать.

            — Виски. «Джим Бим».

            — Ха, подделку.

            Клайд сердито оскалился:

            — Настоящее. Из Вашингтона. Со складов госдепартамента.

            — Покажи.

            Клайд распахнул заднюю дверцу и  извлек бутылку.  Подошедший солдат

поднял забрало шлема и придирчиво осмотрел бутылку.

            — Ладно,  вроде не фуфло. Беру. Все, сколько есть. По восемь рублей

бутылка.

            Клайд  встрепенулся.  Это  была  вполне приличная цена.  Во  всяком

случае,  он  покупал эти бутылки по  семьсот восемьдесят долларов,  то  есть по

нынешнему курсу  он  «наваривал» практически еще  две  цены.  А  к  весне  курс

подскочит еще больше...

            — У меня тут шестьдесят бутылок.

            —  Э-э-э,  —  разочарованно протянул покупатель,  — тогда у меня не

хватит. — Он повернулся к первому солдату: — Нам обратно лететь через Лондон, и

я  обещал Ракели привести ей индийское свадебное платье.  Она собирается второй

день устроить по типу классических свадебных церемоний касты брахманов — Солдат

хохотнул. — Она у меня такая затейница... — Тут он вновь повернулся к Клайду: —

Так что возьму только двадцать бутылок.

            Клайд  обрадованно кивнул  и  принялся суетливо доставать бутылки с

заднего сиденья.  Оказалось,  что четыре бутылки разбило пулями,  но  остальные

были целехоньки...

            Через час  Клайд выезжал с  территории временной базы  через то  же

самое  КПП.  Нет,  ну  каким  же  наивным надо  быть,  чтобы предположить,  что

командующий временной базой  рискнет по  личной инициативе продать некую  часть

продовольственных запасов,  да  еще и  подрядится доставить их  на  собственном

транспорте в Вашингтон.  Однако шеф настаивал на этой поездке, видимо продолжая

надеяться на чудо. К тому же Клайду удалось неплохо подзаработать.....

            Остановившись у бруствера знакомого КПП, он вышел из машины. Спустя

минуту  к  нему  вновь  подошел бывший  американец.  Клайд  молча  протянул ему

сигарету,  говенный левый «Лаки Страйк».  А что еще прикажете курить? Если бы у

него даже где-то  завалялся настоящий,  то  он скорее предпочел бы продать его,

чем  самостоятельно выпускать в  трубу полновесные имперские рубли.  Если  быть

откровенным,  то  и  эти сигареты стоили отнюдь не дешево.  Ну еще бы,  вот уже

шесть лет  ни  в  одном традиционном табакосеющем районе не  созрело ни  одного

нормального урожая  табака.  Впрочем,  сейчас его  щедрость была  вознаграждена

полной мерой. Русский поделился с ним своей ароматной «Явой».

            — Ну как там у вас? Солдат пожал плечами:

            — Да ничего.  Продукты пока еще по карточкам,  но,  как сообщали, в

этом году в  африканских провинциях сняли хороший урожай.  Вроде как с будущего

года есть надежда,  что  карточки отменят.  Да  и  в  Европе уже кое-где начали

сеять.

            — Ну у вас на Кавказе и на Украине, говорят, сеют уже третий год.

            Солдат пожал плечами:

            — У нас — особый случай. Наши северные генераторные плети при таком

перепаде  температур работают как  гигантские радиаторы отопления.  Атмосферные

массивы,  проходя через них,  теплеют на  пару-тройку градусов.  Но тех урожаев

хватает только на  Метрополию.  Так  что пока Империю кормят только африканские

провинции.  Но обмен между провинциями в общем-то равноценен. «Ровер», «Рено» и

«Даймлер» гонят в Африку комбайны и иную сельскохозяйственную технику, а взамен

в  европейские провинции идет продовольствие.  Во  всяком случае,  по последним

данным  занятость в  европейских провинциях уже  семьдесят девять  процентов от

довоенного.  Хуже всего обстоят дела в Норвегии.  Говорят, что в тот год, когда

они   наконец  сподобились  подписать  Коронный  договор,   там  даже  пришлось

эвакуировать несколько северных национальных провинций. Жителей вывезли куда-то

под Курск.

            Клайд  понимающе кивнул.  Некоторое время они  молча дымили,  потом

Клайд, поежившись, спросил:

            — Что у вас говорят,  скоро это прекратится?  — Он мотнул головой в

сторону затянутого льдами залива. Солдат пожал плечами:

            — Вроде да. Дирижабли вот уже который год подряд заливают атмосферу

над  Арктикой,  Атлантикой и  Индийским  океаном  реагентами,  и,  похоже,  это

наконец-то начинает приносить свои плоды.  Говорят,  прозрачность атмосферы уже

достигла восьмидесяти двух процентов от обычного уровня. А к лету ее собираются

довести до девяноста.  Правда,  только в Евроазиатском регионе. Так что нам там

легче, чем вам. К тому же мы привычные и... у нас есть Император и терранцы...

            Клайд бережно докурил драгоценную сигарету, пожал руку солдату, сел

в машину и тронул ее с места.  Да,  все верно,  там, в Империи, есть Император,

человек,  который  смог  справиться даже  с  «ядерной зимой»,  а  (боже,  храни

Америку) у  них —  нет.  И,  судя по тому,  как развивались события в последние

несколько лет, их главная проблема именно в этом...