Яна Завацкая 

 

Белый Всадник

 

[email protected]

 

      Аннотация:

      Свет и Тьма... привычные городские улицы позднесоветских времен и

      таинственная запредельная страна, грань, на которой воины Света ведут

      смертельную борьбу с некими... пока неясно, какими именно, но явно темными

      созданиями.

 

 

 

 

 

 

Яна Завацкая

БЕЛЫЙ ВСАДНИК

  

 

Paderborn Samiзdat

1998

 

 

БЕЛЫЙ ВСАДНИК

  

ГЛАВА 1.

ТОЛЬКО СПОКОЙСТВИЕ. И НИКАКОЙ МИСТИКИ.

  

   Город замер в знойной августовской дымке.

   Даже троллейбусы ходили как-то бесшумно. Под босоножками мягчел и плавился

асфальт. Безлюдно было на улицах в этот инфернальный полдневный час. Лишь

изредка попадались у освежающих автоматов томящиеся очереди безумных мечтателей,

наивно полагающих, что час стояния на солнцепеке окупится стаканом тепловатой

газировки, поглощаемой огромными глотками под завистливыми торопящими взглядами.

Таня проходила мимо очередей, не поднимая взгляда - ничто не могло взволновать

ее сейчас. Окутанная ватным, как ей казалось, облаком зноя и тоски, она шла, и

горячий асфальт жег ее ступни сквозь тончайшие подошвы шлепанцев без каблука.

Проклятый душный город вис над головой, и нечем было дышать, и сероватые мрачные

кубы домов еще больше стесняли и стискивали улицы, не давая человеку вздохнуть

полной грудью. Не было и не могло быть в этом городе ни счастья, ни даже простой

удачи. И даже то, что поезд до Энска ушел, и следующий ожидался лишь завтра

утром - и это казалось Тане уже закономерным звеном в цепи неудач, вызванных,

конечно же, духотой и дьявольским испарением стен забытого Богом областного

центра.

   Минуя скверик с чахлыми деревцами да парой детских качалок из раскаленного

железа, покрытого облупившейся краской, Таня вышла на проспект. Здесь людей было

побольше, и ветер доносил издалека благодатную речную свежесть. Впрочем,

облегчение это показалось Тане столь же ничтожным, как грешнику в аду на

раскаленной сковородке - кружка воды.

   Уже почти перестав переживать крупную неудачу своей жизни, Таня ощущала лишь

сиюминутные неприятности: платье промокло от пота, солнце било в незащищенную

голову с силой парового молота, очень хотелось пить, в довершение же всего

нестерпимо устали ноги. Казалось, не так много она прошла пешком, но на жаре

устаешь быстрее. Что ж, по крайней мере, отдохнуть-то можно - торопиться

совершенно некуда до завтрашнего утра. Таня вскоре присмотрела уютную скамеечку,

прикрытую даже сетчатой тенью чахлой городской березы. Можно, конечно, пойти

поискать автовокзал, да есть ли смысл: билет до Энска стоит наверняка больше,

чем жалкий рубль, залежавшийся сиротливо в кармане. По глупости Таня купила уже

билет на завтрашний поезд, истратив почти последнее. Ну на перекус в вокзальном

буфете рубля хватит. Может, еще и на кино...

   Таня плюхнулась на скамеечку, поставив у ног сумку с грязноватой надписью

Champion на кожаном боку. Несколько минут, с наслаждением вытянув гудящие ноги,

она созерцала на ограде напротив афишу, которая и навела ее на мысль о кино.

Афиша рекламировала крутой американский фильм "Бездна". Какие-то голые ноги в

ластах, спины не то дельфинов, не то акул расплывчато рисовались на

аквамариновом фоне. Рядом, под окнами булочной, лениво расхаживали раскормленные

сизые голуби. "На реку бы сходить. Жаль, купальника нет,"- даже мысли шевелились

вяло, нехотя. "Ну что ж, поработаю годик. Устроюсь на почту... или в больницу. А

там видно будет. Репетитора нужно, наверное, взять." Все это было уже

передумано, и даже почти не трогало. "Надо же, жара какая. Лето к концу, а

жара... А в Энске..." Но об Энске думать не хотелось. Неприятно будет

возвращаться. Плевать, конечно, но все же...

   Странно, кажется, что уже вечер. А солнце только за полдень перевалило.

Впрочем, и понятно: встала в шесть, и столько событий прошло с тех пор, целая

эпоха жизни окончена, и изменить уже ничего нельзя. Верно, что маятник качается

от отчаяния к надежде и обратно. Да только с каждым взмахом его надежда все

мельче, и отчаяние мельче, потому что привычнее. Мечтаешь пробиться к сияющим

вершинам науки, и спотыкаешься на первом же элементарном экзамене. Какая теперь

надежда впереди? И может ли что-то еще измениться в этой одуряющей пустоте

знойного полдня?

   И - изменилось. Ничего еще не произошло, но воздух словно задрожал, и

свежестью повеяло слева, и тепло - не палящее, а ласковое, приятное даже в

летний полдень. Чье-то присутствие почуяла Таня, там кто-то был, у другого конца

скамейки. И тотчас этот кто-то подал голос:

   - Разрешите?

   - Пожалуйста,- ответила Таня, лишь мельком глянув в сторону спросившего. Тот

сел. Но сел не благовоспитанно на краешек скамьи, а на середину ее, слишком

близко к Тане, где-то на самой границе дозволяемого внутренним чувством

приличия. Сел и тут же заговорил:

   - Простите, что я помешал. Кажется, у вас неприятности?

   "Неужели у меня несчастный вид?"- удивилась Таня. Вслух же сказала:

   - Вы очень проницательны.

   Ну, хочет человек познакомиться - почему бы и нет? Скучно же!

   - Вероятно, вас постигла неудача,- продолжал незнакомец,- Я даже осмелюсь

предположить, какая именно: вы не поступили в институт.

   - Может, вы еще скажете, в какой?

   Понятно. Провинциалка с сумкой, вид вполне деревенский, к тому же

разочарованный. Возраст абитуриентский, время года соответствующее. Шерлок Холмс

нашелся! Как любой человек, чьи личные неприятности ставят в один ряд с другими,

чужими неприятностями того же рода, Таня испытала легкую досаду.

   - Нет, этого не скажу,- продолжал молодой человек,- Кроме того, ваша проблема

глубже, верно?

   - Вы большой специалист по проблемам? - съязвила Таня и тут же пожалела об

этом.

   - Все не так просто. Посмотрите на меня,- неожиданно сказал собеседник. Таня

машинально подняла глаза.

   Ощущение судьбы - такое слово лучше всего подошло бы в данном случае.

Странная мысль пронеслась в голове: "Вот и все. Это - на всю жизнь." Что - на

всю жизнь? Таня не поняла этого, но ощущение необычности встречи не проходило. И

еще - как будто очень давно она видела это лицо, встречала этого человека и была

с ним даже близко знакома.

   - Здесь неудобно беседовать,- заметил он.- Давайте зайдем в кафе...-и, видя,

что она собирается возразить, поспешно прибавил,- Понимаю, что с житейской точки

зрения глупо идти в кафе с первым встречным. Но ведь вы сами поняли - наша

встреча не совсем обычна.

   Вот так и обманывают семнадцатилетних дурочек, оказавшихся без родителей в

чужом городе, - заметил кто-то очень назидательно в Таниной голове. Однако Таня

проигнорировала это замечание и сказала вслух:

   - Ну ладно, пошли.

   -Отлично. Кстати, меня зовут Виктор. Позвольте вашу сумку?

   Они поднялись и пошли по бульвару.

   - А как ваше имя?

   - Меня зовут Таня.

   - Итак, она звалась Татьяной,- внушительно произнес Виктор.

   У Тани дрогнуло сердце.

   -"Ни красотой сестры своей, ни свежестью ее румяной не привлекла б она

очей... - это обо мне, подумала она в тысячный раз, произнося любимые строки.

Вот это - точно обо мне. Дика, печальна, молчалива...

   - Право, я не помню, что там дальше,- с огорчением сказал Виктор,- В наше

время редко кто знает классику.

   - Я знаю "Онегина" наизусть,- сообщила Таня.

   - Вы - редкий человек. Сюда, пожалуйста!

   Они оказались в кафе-мороженом, очень неплохом. Блаженная прохлада царила

здесь; несмотря на жару, народу было немного. Кафе казалось чистым, уютным, и

даже снежинки, разбросанные по желтоватым стенам щедрой кистью

сеятеля-живописца, и сакраментальный плакат над окном мойки "Помоги, товарищ,

нам, убери посуду сам" - даже они не портили впечатления.

   - Какой столик? Давайте вот сюда... Вам какого мороженого и сколько?

   Таня глубоко вздохнула. Всегда эта проблема!

   - Честно говоря, у меня совсем нет денег.

   - Разумеется, я угощаю, - сказал Виктор.- Так что вам принести?

   - Ну... не знаю. То же, что и вам.

   Виктор направился к прилавку. Через пять минут он вернулся с двумя

запотевшими стеклянными вазочками, тарелкой с пирожным и бутылкой грушевого

лимонада. Пломбир в вазочках был залит шоколадом да еще засыпан орешками. Из-за

волнения Таня сегодня не завтракала, а время подходило уже к обеду, поэтому ее

не могла не порадовать щедрость нового знакомого.

   За едой Таня украдкой разглядела его подробнее. Виктор был, бесспорно,

красив. Возраст его точному определению не поддавался: от двадцати до тридцати

пяти. Тонкие, изящные черты лица, мягкие черные кудри, и особенно большие, как у

ребенка, глубокие темные глаза в пушистых длинных ресницах - все это придавало

ему хрупкий, почти женственный вид, хотя роста он был не маленького. (Тут Таня

невольно смутилась, вспомнив, что платье на ней мокрое от пота, и волосы

наверняка висят неприглядными сосульками). Манеры молодого человека были в

высшей степени изысканны. Он ел, лучше сказать, кушал, сидя совершенно прямо,

почти не глядя на стол, орудуя ложечкой с большим изяществом. Руки его,

смугловатые, тонкокостные, твердые и уверенные в движениях, с очень длинными,

ловкими пальцами, наводили на мысль о хирурге или музыканте.

   - Вы не огорчайтесь, - говорил он, - Я в свое время тоже завалил много

экзаменов, и ничего, как видите, жив, и даже с дипломом.

   - Да я и не огорчаюсь, - сказала Таня, - через год поступлю.

   - Ну, конечно, все-таки неприятно...

   - Честно говоря, да, - согласилась Таня.- Как я появлюсь у себя в Энске? Меня

считали такой отличницей, знаете - "гордость школы", и вот... Наш Энск ведь -

это большая деревня, сплетни пойдут, знаете, как это бывает.

   - А вы не обращайте внимания! - посоветовал Виктор,- Как это... "Услышишь суд

глупца и смех толпы холодной"... У вас, похоже, особенные отношения с

Александром Сергеевичем?

   - Да, - Таня кивнула,- я и в Михайловское каждый год езжу, на день рождения

его. Даже в этом году ездила, хотя выпускные были. Я вообще литературу люблю.

   - Наверное, хорошие учителя были в школе? - предположил Виктор.

   - Ничего. Но мне в школе было скучно. Я не из школы это все люблю.

   - И поступали на филфак?

   - Да. Наверное, зря. Я ни к чему толком не способна, даже экзамен сдать не

могу.

   Таня ловко поддела ложечкой подтаявшее мороженое, прихватив понемногу и

орешков, и шоколада.

   - Я всегда считал,- начал Виктор,- что русская литература слишком сложна для

средней школы. Подросткам интересны могут быть Дюма, Вальтер Скотт,

Стругацкие... Может быть, Бальзак, Диккенс. С другой стороны, понятно, что школа

старается дать определенный культурный уровень. Но почему-то из этого ничего не

выходит, кроме отвращения к классикам, а у некоторых - и вообще к книгам. Такие,

как Вы - редкость, согласитесь. Я, например, в школе ни одного программного

произведения из глупого принципа не читал. Но все их прочитал позже, когда

появился какой-то собственный опыт. И то далеко не постиг всей глубины. Тоже еще

рановато.

   Виктор налил себе и Тане лимонада, двумя пальцами, как хрустальный бокал,

приподнял общепитовский стакан, осторожно пригубил напиток.

   - Да, наверное, - сказала Таня. - Мне больше всего не нравится то, что нужно

писать сочинения так, как профессиональные критики. Мои мысли, конечно, очень

примитивны, но их излагать интереснее, чем чьи-то чужие. Я не знаю, наверное,

или я не способна никогда стать филологом, или что-то у нас просто не так.

   Таня осеклась. Ее вдруг смутила мысль, что вот она сидит в кафе с совершенно

незнакомым мужчиной и почему-то беседует с ним о литературе, о школе, о том, что

ей интересно... а ему, что ему нужно от нее? Да какая разница, оборвала она

себя. Почему нужно ко всему прикладывать банальные мещанские соображения?

   Если не задумываться над всем этим... если просто болтать, то - очень хорошо.

Какая-то незримая связь... Хоть и сказано еще совсем немного, и ничего не ясно -

возникла уже эта связь. И немыслимо теперь расстаться просто так, навсегда.

   Но тут же иная часть Таниного существа, ее Родительское "Я", если следовать

учению Берна, глубоко возмутилась: после пятнадцати минут знакомства воображать

бог весть что? "Уж не влюбилась ли ты?"- ехидно спросила эта часть. "Нет",-

честно ответила Таня. Ничего похожего, кажется, не было.

   Ах! Ведь Виктор что-то говорил... и, кажется, ждет ответа. А она пропустила

все мимо ушей.

   - Простите, - проговорила она, краснея.- Я задумалась, и не слышала совсем,

что вы говорили.

   - Неудивительно,- сказал Виктор,- В вашей жизни произошло немаленькое

событие. Конечно, вам не до высоких материй сегодня.

   Мороженое уже исчезло, оставив после себя кремовые лужицы в вазочках,

пропало, по обыкновению всех удовольствий - исчезать, едва появившись. "Что же

дальше?"- подумала Таня. Во всех случаях, когда она знакомилась с молодыми

людьми, самыми большими проблемами было - о чем говорить и что же делать дальше.

Вероятно, она знакомилась не с теми. Во всяком случае, Виктор решительно брал

эти проблемы на себя.

   Слегка придвинувшись к ней и положив костистую смуглую руку на стол рядом с

таниной рукой, он сказал негромко:

   - Вы простите, что я так вмешиваюсь в ваши личные дела, но... можно задать

вопрос? - (Таня кивнула) - Когда вы едете назад, в Энск? Если не секрет,

конечно, - прибавил он.

   - Нет, не секрет. Поезд отходит завтра утром. На сегодняшний я не успела.

   - Ага! Простите,- смутился Виктор,- А... до завтра вам есть где переночевать?

 

   - Ну, это не проблема. У вас очень хороший вокзал. Предприятие

коммунистического обслуживания, как написано там на табличке, и по-моему,

справедливо написано!

   - Вы, наверное, сочтете меня наглецом,- проговорил Виктор, опустив глаза,- Но

я мог бы предложить вам кое-что получше. Вы могли бы переночевать у нас.

   - Я понимаю, что это звучит дико,- поспешно добавил он, глянув на танино

лицо,- Тем более, что я живу не с родителями, а мы снимаем квартиру с друзьями.

Но что, если вы рискнете?

   - Ну... Не знаю.

   - Ведь вы не Красная Шапочка, хотя матушка наверняка дала вам кучу

наставлений по поводу хищников. Ну, а я - отнюдь не волк. Вашей чести ничего не

грозит, даю слово.

   - Откуда мне это знать? - резонно возразила Таня.

   - А вы спросите свое сердце.

   Какая-то махина ворочалась внутри, какая-то огромная работа происходила там.

Таня силилась осознать это - и не могла. Все было как-то странно сегодня,

подернуто голубоватой дымкой безумия. Ей никогда не случалось встречать таких

людей, не случалось говорить сердцем, а не словами, не приходилось верить людям

без оглядки. И вот - сердце молило поверить. И - поверить было нельзя. Обрывки

страшных житейских историй... какие-то жуткие изнасилования... труп в

канализации - все это вертелось в голове. Вот так это все и начинается...

Вежливый юноша, интеллигентная такая беседочка, мороженое, а там - приглашение в

гости, шампанское. В конце концов Таня разозлилась на себя. Ну и что, так всю

жизнь и просидишь благоразумной старой девой... Она хочет этого, хочет верить,

вот и все! А если она будет обманута - ну что ей грозит? По-настоящему (Таня

осознала это только сейчас) она не боялась никогда ни смерти, ни иных физических

неприятностей. Ну, кому нужна ее жизнь, кто не переживет ее смерти? А что

касается так называемой девичьей чести, так это в наше время скорее порок, чем

достоинство. Сейчас она не за себя боялась, а просто должна была бояться

согласно житейскому предрассудку...

   Наверное, я дура, решила Таня. Но ведь и терять мне нечего...

   - Ну так - поедете? - спросил Виктор, все это время внимательно

присматривавшийся к Тане.

   Девушка хмуро кивнула.

   - Ну, вот и хорошо.

   Они поднялись с мест, задвинули стулья, отнесли грязную посуду в окошко под

призывным плакатом и вышли из кафе. Виктор вскинул на плечо танину сумку.

   Метро в Зеркальске было построено совсем недавно. Стены сверкали белым

мрамором местного происхождения. У самого конца эскалатора Таня с некоторым

страхом заранее приготовилась к прыжку (ей в жизни всего раза два приходилось

ездить в метро). Виктор незаметно и очень деликатно взял ее за руку и - хоп! -

они уже стояли на зеркально-мраморном полу станции. Из туннеля, рыча и изрыгая

огонь, подобно дракону, вынесся поезд, и Таня с Виктором вошли в вагон.

   Народу было совсем немного, и они смогли сесть на скамейку. Поезд,

разогнавшись, породил такой грохот, что разговаривать стало решительно

невозможно. Это было и неплохо... Таня, как зачарованная, смотрела в стену,

летящую за окном. Черно-беловатые сплошные полосы в сопровождении оглушительного

грома езды - в этом было нечто гипнотическое. Вскоре у Тани заложило уши.

   Проехав пять или шесть перегонов, они поднялись наверх. Эта окраинная станция

была выполнена с традиционной для советского метро помпезностью. Беломраморный

прохладный холл, сверкающий над эскалаторами мозаикой на рабоче-крестьянскую

тему, кристальная чистота наружных стеклянных стен. Тем более разительным

оказался контраст, когда наши герои вышли снова под палящее солнце - после

кондиционированного рая станции словно нырнули под жаркое душное одеяло.

Великолепный современный дворец, увенчанный гордо горящей буквой М, высился

посреди гигантского вытоптанного пустыря с пожухлой травой и зарослями лопухов и

татарника, заваленного мусором и собачьим пометом. К ближайшей асфальтовой

улице, пролегающей метрах в ста от станции, вела потрескавшаяся от жары пыльная

тропинка. Вдали за станцией высились какие-то раздерганные холмы, наводившие на

мысль о городской свалке. Впереди же в неясном мареве виднелись белые кубы

новостроек. Туда и направились Виктор с Таней по пыльной извилистой тропке.

   Это был типичный окраинный район. Стандартные, спланированные, как по

линеечке, не успевшие еще посереть жилищные коробки гордо высились среди не

желавших поддаваться цивилизации пустошей. Кое-где был проложен асфальт, под

некоторыми окнами посажены цветочки, и почти во всех дворах стояли уже

причудливые железные сооружения для детских забав. Но большую часть пространства

вокруг многоэтажек занимал все тот же пустырь, заваленный мусором и обещавший

непролазную грязь в мокрое время года.

   Ориентироваться среди этих стандартных домов, магазинов, детских садов мог

только привычный человек. Таня покорно шла за Виктором, и так они приблизились к

одной из девятиэтажек, белой и длинной, как колбаса. Стены подъезда были густо

покрыты надписями и рисунками, содержание которых сводилось к изъявлениям

половой любви во всех формах: от детски-невинных (Оля + Саша=...) до весьма

смачных, заставивших Таню поспешно опустить глаза. Поверх всего этого

разнообразия ярко выделялась свежая крупная надпись: КАКАЯ СУКА ЗДЕСЬ ПИСАЛА? -

и дальше такими же крупными буквами автор подробно и нецензурно объяснял, что он

намерен сделать с хулиганом, пишущим на стенах, если такового поймает.

   К счастью, идти нужно было только до лифта. Виктор жил на четвертом этаже.

Здесь стены блистали почти нетронутой белизной. Виктор подошел к двери,

выкрашенной в стандартный, коричнево-красноватый цвет, и открыл своим ключом.

   - Прошу вас, - он пропустил Таню вперед.

   Миновав узенький темный коридор, они оказались в довольно большой комнате.

Двое людей поднялись им навстречу.

   - Привет, - сказал Виктор и обратился к Тане, - позвольте представить вам

моих друзей.

   Один из представляемых, огненно-рыжий, ростом поменьше своих друзей, но

кряжистее, протянул руку.

   - Аркадий, - произнес он сочным баритоном.

   - Меня зовут Таня, - она смущенно прикоснулась кончиками пальцев к его

крепкой широкой ладони.

   Второй, светловолосый, слегка сжал Танину кисть сухими твердыми пальцами.

   - Даниил, - представился он, - можно просто - Дан.

   Он широким жестом повел в направлении мебели.

   - Присаживайтесь, пожалуйста, Таня.

   Она послушно опустилась на стул. Обстановка комнаты, надо сказать, произвела

на Таню неординарное впечатление. Кто-то явно задался целью собрать в этой

небольшой квартире библиотеку не меньше Публичной. Книгами были плотно набиты

довольно обшарпанные шкафы, все стены увешаны от пола до потолка книжными

полками. Кроме этого, в комнате стояло неплохое старинного вида пианино и весьма

старенькая и скудная мебель. В целом же, как это ни странно, комната имела вид

аккуратный и чистенький.

   Но гораздо больше Танино внимание занимали друзья Виктора. Она не успела да и

стеснялась как следует разглядеть их. Однако снова ее посетило странное чувство,

как будто она видела и знала этих людей когда-то давно. И - более того. Сама

атмосфера этого дома, некий таинственный запах, царивший здесь, показался Тане

хорошо знакомым. Между тем она могла бы поклясться, что не только в этой самой

квартире не была, но вообще за свою жизнь ничего подобного не видела. И все же

странное чувство не оставляло ее: как будто она вернулась домой.

   Но хорошенько проанализировать это дежа вю Таня не успела. Виктор сказал,

обращаясь к Аркадию:

   - Кашка, нужно еще кое-кого представить, тебе не кажется?

   - Баярд! - крикнул рыжеволосый.

   В коридоре раздался топоток, и в комнату вбежал белый большой пудель,

огромного роста, но легкий, с коротко постриженной белоснежной шерстью.

   Пудель подошел к Тане, неблизко, вытянув длинную шею, осторожно понюхал ее

платье, затем руку. Хвостик его приподнялся, и, по мере того, как пудель изучал

Танин запах, махал из стороны в сторону все активнее и скорее. Закончив

изучение, пес вскочил внезапно на задние лапы, поставив передние Тане на грудь,

и несколько раз лизнул ее в лицо быстрым и горячим язычком.

   Окружающие засмеялись.

   - Фу, Баярд! - возмущенно закричал Аркадий. Собака покорно отошла от Тани, с

упреком взглянув на хозяина.

   - Не сердитесь, - сказал Дан, - просто он почуял хорошего человека.

   - Надеюсь, вы ничего не имеете против собак? - ревниво спросил Аркадий.

   - О, я очень люблю собак! - ответила Таня,- Я всегда мечтала иметь собаку, но

мама не разрешает.

   - Конфликт поколений! - вздохнул рыжий собаковод,- А кстати, нас сегодня

будет кто-нибудь кормить?

   - А кто сегодня дежурный? - спросил Виктор невинным тоном.

   Аркадий преувеличенно пожал плечами и обратился к Дану.

   - Ты не знаешь, кто сегодня дежурный? И я не знаю. Вот досада!

   - Все-все, сдаюсь! Иду на кухню.

   Виктор поспешно скрылся за дверью.

   - Я там картошку сварил уже, - сказал Дан ему вслед. Он прошелся по комнате,

руки в боки, уселся в кресло напротив Тани. Его необычно светлые странные глаза

смотрели прямо ей в лицо, и взгляд этот, прямой и чистый, смутил Таню, воткнулся

в грудь и прожег раскаленным острием до самого сердца. Сердце застучало

встревоженно и часто. Все это длилось какие-то доли секунды. Возможно, этого

даже и не было. Дан тут же отвел взгляд и сказал беспечно.

   - Не обращайте внимания, Таня. Вик у нас гений, ему свойственна рассеянность.

 

   - И готовит он ужасно,- подал голос Аркадий. Он сидел уже за столом, и

несколько раскрытых книг и тетрадей было разложено перед ним.

   - Ничего, вот вечером он нам поиграет,- сказал Дан,- Вы ведь останетесь до

вечера?

   Таня неловко пожала плечами. Абсурдная мысль - переночевать в квартире с

тремя мужчинами - ей почему-то уже не казалась дикой. Но все же было неловко.

   На кухне что-то звякнуло. Таня вдруг сообразила, что Виктору надо бы помочь.

Она встала и бочком, бесшумно стала продвигаться к двери.

   - Это более сложный вопрос, мы его позже обсудим,- сказал Дан Аркадию, видимо

продолжая какой-то разговор. Тут он заметил Танины маневры и негромко сказал,-

Ванная по коридору направо, вас проводить?

   Таня покраснела.

   - Нет, я на кухню хотела, - сказала она,- я подумала, надо, наверное, помочь,

а то он там один?

   - Да, конечно, - сказал Дан. Таня тихонько вышла.

  

   Она прошла по темному коридорчику и без труда нашла кухню, довольно большую

по сравнению с тем закутком, который был у них дома. Шкафчики стояли

разнокалиберные, но все было вымыто и почищено. На клеенке стола, несколько

обшарпанной, красовались несколько ромашек в граненом стакане

   - Привет,- сказал Виктор, поворачиваясь к ней,- Вы на подмогу? Вот здорово!

   Он поставил на стол кастрюлю, из-под крышки которой валил пар...

   - Я накрою, а вы, может, пока салат нарежете?

   Виктор выложил перед ней несколько вымытых помидоров, зеленый лук, огурец,

редиску. Взяв остро отточенный нож, Таня принялась за дело. Честно говоря, она

не была особенно искушена в домашнем хозяйстве. Хотя Таня вообще помогала по

дому, сложные дела, вроде приготовления пищи, мама предпочитала делать сама, а

не обучать непутевую дочь. Так было удобнее и проще. Поэтому Таня занималась

дома только монотонными и простыми вещами: пол помыть, погладить белье. И теперь

ей было неловко. Казалось бы, простое дело - нарезать салат, но ей все чудилось,

что и это она делает как-то не так. Слишком крупно или слишком мелко. Самым

обидным было опозориться перед представителями мужского пола. Таня вспомнила,

как на новогодней вечеринке она заваривала чай, и мальчишка из класса издевался

над ее умением это делать. "Ты вообще хоть раз в жизни чай-то заваривала?"-

слышала Таня его голос. И как всегда при этом постыдном воспоминании, она

покраснела и закусила губу.

   - А вы, Таня, прямо мастер! - послышался сзади голос Виктора. Ожидая подвоха,

она обернулась, но увидела доброжелательную улыбку.

   - Вы замечательно режете, так мелко! Сразу видно женскую руку, - похвалил

Виктор.

   У Тани отлегло от сердца. Она сказала свободнее:

   - Честно говоря, я совсем не умею готовить.

   - Ну, я думаю, это не так важно,- сказал Виктор.- И дело это нехитрое,

главное, не напрягайтесь, чувствуйте себя свободнее. У нас здесь все люди

простые.

   Говоря это, он ловко нарезал петрушку и ссыпал в блюдечко.

   Наконец все было готово. В тарелки разложена вареная картошка, выставлены

бутылки с молоком и Танин салат. Виктор взял большую алюминиевую миску, размял в

ней несколько картошек, залил молоком и посыпал сверху петрушкой. Баярд, который

по собачьему обыкновению во время готовки околачивался на кухне, вылез из-под

стола, с вожделением глядя на миску.

   Миска была поставлена для собаки на высокую скамеечку. Дан с Кашкой появились

из комнаты, ведя совершенно непонятный, но бурный спор. Горячился, правда, в

основном, Кашка, Дан только лениво ворчал в ответ. Спорщики уселись за стол, и

вся компания принялась за еду. Таня не могла не отметить: еда, хоть и очень

простая, была необычайно вкусной.

   - Вы еще припомните мои слова, граф, - говорил Кашка, обращаясь к Дану. -

Западная сторона у нас слабовата.

   - Он упрям, друг мой, оставьте его, - вмешался Виктор.

   Таня, ничего не понимая, посмотрела на Дана. Внешность его внезапно резко

изменилась. Его угловатая некрасивость преобразилась в утонченное изящество,

бледность лица показалась благородной, манера держать себя - величественной...

Граф! - подумала Таня. Вот уж верно. А ведь он главный среди них!

   Но и Виктор с Аркадием изменили обычный свой облик, и они напоминали сейчас

королевских мушкетеров, благородством и доблестью романтических времен блистали

их лица и осанка. Виктор же выглядел просто красавцем со своим правильным тонким

лицом и кудрями цвета воронова крыла. Таня подумала, что Виктор - единственный

из них, кто по-настоящему, классически красив. Несколько хрупок, разве что.

Впрочем, и другие ей нравились.

   - Поверьте, друзья, - медленно сказал Дан,- На западе будет легче. Кроме

того, я сам буду там.

   - Во время праздника?- воскликнул Аркадий.

   - Я думаю, что нам не придется быть на празднике,- сказал Дан.

   - Граф, я не перенесу этого разочарования,- предупредил Аркадий.

   - Ну полно, Кашка, - возразил Виктор,- Ночь на свежем воздухе...

   - Физические упражнения, - добавил Дан.

   Кашка пробормотал длинную фразу на языке, который Тане показался немецким.

   - Извольте говорить по-русски, барон,- спокойно сказал Дан,- Кроме того,

прекратите это нелепое обсуждение. У нас гости.

   - Возможно, не совсем обычные гости, - вставил Виктор.

   - Тем не менее.

   Таня быстро посмотрела на всех троих. В них снова произошла перемена. Это

были снова наши, обычные советские ребята, начисто лишенные признаков

мелкобуржуазного псевдоромантического благородства. Ничем они не напоминали

мушкетеров. Но если Виктор все же сохранил свою утонченную красоту, если Кашка

сверкал бы в любой толпе, как рыжее солнышко, то Дан мгновенно утратил все

внешнее очарование. Теперь он казался просто бледным, некрасивым недорослем, с

торчащим носом и неинтересным выражением лица. Только светлые спокойные глаза

по-прежнему придавали ему некоторую привлекательность.

   - Вы, Таня, не огорчайтесь,- Виктор налил в свою кружку молока.- Молочка

хотите? Экзамен - это всегда лотерея, от ваших личных качеств он практически не

зависит.

   Незадачливая абитуриентка вздохнула. Истинная причина ее неудач заключалась в

следующем. Таня умела врать, и при случае отлично это делала - устно. Но никогда

в жизни, ни разу, не могла она хоть слово лжи написать на бумаге. И не только

ложь - непродуманную, непрочувствованную чужую мысль не могла она выдавить из

себя. Просто физически не получалось: деревенела рука, слова не выходили. Что-то

вроде письменного заикания.

   - Я никогда не научусь писать сочинения, - сказала Таня.

   - А на какую тему писали?- поинтересовался Дан.

   - Горе от ума. Мне так нравится эта вещь, и Грибоедов сам - он такой был

человек замечательный... Даже стыдно, что я за него банан получила.

   - А за что двойка?- спросил Кашка,- на апелляцию надо было подать.

   Таня махнула рукой.

   - Да я ходила. Ошибок у меня нет, то есть есть одна запятая лишняя, и все...

Сказали, что содержание не годится. Она говорит: вы такую чушь написали, еще и

на апелляцию идете.

   - Да что там можно такого написать?- удивился Кашка.- Там же все ясно:

Фамусов с этим... Скалозубом - ретрограды и крепостники, Чацкий - прогрессивная

личность, Молчалин...

   - Ну, я написала, что... В общем, если я представляю, что оказалась в том

месте, среди тех людей, вполне возможно, я бы все восприняла совсем иначе. Это

мы знаем, что Фамусов со Скалозубом такие плохие, а там, в той реальности - за

ними сила и власть, они - столпы общества. Поэтому Чацкий им и доказывал, метал

бисер. А Молчалин тоже... Мне, например, такие люди не нравятся, но вообще-то

они многим нравятся и в жизни преуспевают. Это ведь и сейчас так. И наверное,

это не так уж плохо, когда человек старается всем угождать.

  -- А конкурс большой был? - спросил Виктор сочувственно.

  -- Два с половиной человека на место...

  -- Тогда неудивительно, - сказал Кашка, - Вы же не из нашего города... Кстати,

может, на ты перейдем?

   - Конечно, - сказала Таня. По правде говоря, ее еще ни разу в жизни на "вы" и

не называли, если не считать института.

   - Нам тоже можно?- поинтересовался Виктор. Таня смутилась. Честно говоря, ей

было неловко обращаться так фамильярно к новым знакомым. Они были значительно

старше ее, по-видимому, да и вообще явно принадлежали к миру взрослых, в котором

Таня, покинув детство, чувствовала еще себя совершенно чужой. К миру учителей,

родителей, экзаменаторов, а отнюдь не товарищей. Кашка, по крайней мере,

держался настолько просто, что, хотя и глядя на него снизу вверх, Таня могла бы

назвать его "ты". Но что касается Виктора и, особенно, Дана...

   - Конечно, называйте меня на "ты",- чистосердечно сказала Таня.- Но я... я не

знаю. Я, честно говоря, боюсь.

   Три пары глаз, устремленных на нее, заблестели улыбкой.

   - Правда, Кашка в дурном настроении бывает страшен,- сказал Дан,- Как яблоко

в компоте. Но в целом мы вовсе не опасны. Так что,- он протянул Тане поверх

стола узкую бледную ладонь.- Не бойся, сестренка.

   Таня, неловко улыбаясь, сжала протянутую ей руку.

  

   Квартира оказалась двухкомнатной, и вторая комната, так же, как и большая, до

потолка забитая книгами, была после обеда предоставлена Тане.

   Виктор же отправился в большую комнату, и оттуда донеслись вскоре пиликающие

монотонные звуки. Виктор был, точно, музыкант, скрипач.

   Тане было предложено выбрать для чтения любую книгу. Но это было не просто

сделать, ибо хотелось прочитать сразу всё. Наконец Таня с глубоким вздохом

потянула с полки "Эликсиры Сатаны", издание этого гофмановского произведения

было еще дореволюционное, в старой орфографии. Но для Тани это не представляло

трудности.

   С "Эликсирами Сатаны" Таня удалилась в комнату и читала до ужина, забыв обо

всем на свете. На ужин были гренки с зеленым горошком и чай. Свою порцию гренок

вкупе с сырым яйцом получил также Баярд. Поев, он принес из коридора и положил

на колени Кашке тонкий веревочный поводок. "Сейчас, сейчас,"- сказал Кашка со

вздохом и встал, дожевывая печенье на ходу. Он отправился гулять с собакой, Дан

же помог Виктору и Тане убрать кухню. Не было уже никаких неловкостей, неизбежно

возникающих, когда малознакомые люди работают вместе. Уборка совершалась как бы

сама собой, и так же легко тек разговор. Потом все перешли в гостиную, где

мягкий вечерний свет разливался в воздухе, окрашиваясь зеленым и желтоватым.

Виктор взял скрипку и принялся настраивать.

   - Что же сыграть?- спросил он изменившимся суховатым голосом, обращаясь к

Дану.

   - Что-нибудь красивое, Вик, - ласково сказал Дан. Он сидел глубоко и покойно

в кресле, закинув ногу за ногу. Таня снова осознала, уже без удивления, как

странно все, что она видит здесь. Обстановка, сладковатый нежный запах, тишина,

словно это не был обычный панельный дом из материалов, являющихся, как известно,

лучшим проводником звука. Люди, жившие здесь... казалось, сквозь них просвечивал

иной, более светлый и ласковый мир. Даже внешне они были так необычны - свет

играл на их лицах. Виктор был теперь в черных брюках и такой же рубашке с

высоким стоячим воротом, но без рукавов. Руки его, темные и неожиданно

мускулистые, крепко и нежно сжимали инструмент, и смычок нервно вздрагивал уже в

длинных легких пальцах. Таня перевела взгляд на Дана. Тот был в голубых джинсах

и светло-серой рубашке навыпуск. На лице его царило выражение безграничного

покоя. Безмятежность... Но Таня больше ничего не успела подумать. Виктор

негромко сказал: "Шуберт",- и начал играть. Звенящие чистые звуки в свободном

падении в пропасть - легкая мелодия закружилась в воздухе, затуманив голову.

   Таня в свое время закончила музыкальную школу. Но, за исключением двух-трех

случаев, никогда в жизни не приходилось ей испытывать восторг или хоть какой-то

интерес, слушая инструментальную классическую музыку. Подсознательно и теперь

она приготовилась скучать. Только музыка не знала об этом. Как ветер врывается в

душную комнату и кружит, срывая вещи с привычных мест, перемешивая застойный

воздух, весело танцуя, поднимая пыль - такой была эта музыка. Остро, почти

болезненно эта мелодия вонзилась в невидимое тело души, изменив весь мир вокруг.

Нежная, божественно прекрасная мелодия - как золотистый шелк, шелестящий в

воздухе, как утренний свет, как вода в хрустальном стакане. Как полет в чистом

небе под облаками, и не было видно земли...

   Вдруг наступила тишина, и Таня осознала себя, и где она находится, и кто эти

люди вокруг нее. Она встряхнула головой и улыбнулась. Что за наваждение?

   - Ну как, нравится? - спросил Виктор, наклонившись к ней.

   - Очень, - сказала Таня слабым голосом.

   - А почему без меня?- послышался из-за двери обиженный голос. Белый пудель

вбежал в гостиную, устремился прямо к Виктору и разлегся у его ног, положив

голову на лапы. Затем в комнате возникло рыжее сияние, и вслед за сиянием вошел

Кашка.

   - Продолжайте, пожалуйста, господа,- произнес он, тяжело бухнувшись на диван.

 

   Виктор подумал и снова поднял скрипку.

   Первые аккорды показались Тане слабыми и бледными. Кажется, Бах, сообразила

она. Но серьезно подумать об этом не успела - мощный поток звуков захлестнул и

полуотключил сознание. Все, что было вокруг - это безудержное сияющее небо. И

так это было прекрасно, и так щемяще, что слезы покатились по щекам. Рядом с

этой красотой не было уже места всей прошлой жизни. Вселенная царила вокруг, и

не страшно, даже не так уж торжественно, а просто и естественно было лететь,

ощущая беспредельность гармонии и хаоса мира... Музыка кончилась, и Таня

ощутила, как сильно колотится сердце, казалось, удары его звонко отдавались в

комнате. Она посмотрела на Кашку, на Дана - их лица светились, они чувствовали,

видимо, то же, что она, и это было восхитительно!

   Виктор положил скрипку и быстро пересел к пианино, подняв его крышку. Ни

слова не говоря, он заиграл какое-то вступление и, пройдя несколько тактов,

неожиданно запел. Это была совершенно незнакомая Тане вещь, пел он на

итальянском языке. Когда Виктор говорил, голос его не казался таким низким и

сильным. Было так удивительно слышать этот голос, неожиданно мощный и глубокий,

что Таня полностью отдалась очарованию его, воспринимая на этот раз скорее

внешнюю, чем внутреннюю красоту музыки. В середине куплета неожиданно вступил

другой голос, более высокий, и Таня не сразу поняла, что это был Дан. Он вторил

прекрасно, хотя голос его и не обладал такой мощью, как у Виктора. Таня

посмотрела на Дана и тут же, стесняясь, отвела глаза. Он сидел теперь у стола,

опираясь на полированную крышку; лицо его казалось совсем безучастным к тому,

что он пел. Ах, как прекрасно, какое блаженство!- только и думалось Тане. Она

почти физически наслаждалась музыкой; все сладко пело внутри, и была это -

свобода. Когда пение оборвалось, Таня воскликнула:

   - Боже мой, как прекрасно! Пожалуйста, пожалуйста еще!

   Но Виктор, улыбаясь, встряхнул кисти рук, поворачиваясь к слушателям.

   - Это уже эксплуатация,- заявил он.- Я не намерен работать без отдыха! У

меня, между прочим, сегодня выходной.- Он кивнул Дану, - Ваша очередь, друг мой.

 

   Дан замялся, собираясь, видимо, что-то сказать.

   - Люблю смотреть, как Дан стесняется,- ехидно заметил Кашка.

   - Просто петь после Вика - все равно, что вороне после соловья,- сердито

сказал Дан.

   - Однако Бог для чего-то создал и ворону, - возразил Кашка.

  -- Он предвидел возникновение рок-н-ролла, - пояснил Виктор, - со всеми

вытекающими последствиями.

   Таня мысленно поморщилась. Рок ассоциировался со смрадными дискотеками,

воплями у подъездов, драками район на район, всем миром ее сверстников, от

которого она давно и в полном одиночестве бежала...

   - Ладно, - сказал Дан, протягивая руку за гитарой, которую подавал ему Кашка.

- Только, Таня, прошу извинения. Вик у нас профессионал, а я - скромный

любитель. Играть я толком не умею.

   Но когда он взял гитару и, проверив настройку, заиграл, Таня едва сдержала

удивленный вскрик. Ничего себе, не умеет!

   Может быть, игра его и не была талантлива, Таня ничего в этом не понимала. Но

пальцы бегали по грифу легко, выводя сложную, замысловатую мелодию. Таня и сама

немного играла, и до сих пор считала, что играет неплохо. Самоучка, она не

ограничивалась "тремя блатными аккордами" и, обладая отличным слухом, могла без

предварительной тренировки сыграть почти любую песню. Но только аккомпанемент!

Здесь же была игра профессионала - по крайней мере, на ее любительский взгляд.

   Дан закончил длинное, сложное вступление и, аккомпанируя себе, запел

негромко.

   Я не знаю, зачем ты вошла в этот дом,

   Но давай проведем этот вечер вдвоем,

   Если кончится день, нам останется ром,

   Я купил его в давешней лавке.

   Мы погасим весь свет, и мы станем смотреть,

   Как соседи напротив пытаются петь,

   Обрекая бессмертные души на смерть,

   Чтоб остаться в живых в этой давке.

   Этой песни Таня раньше никогда не слышала. Странная, непривычная поэзия

захватила ее не меньше, чем причудливая гитарная музыка, чем негромкий, ясный

голос Дана, его облик, все такое же неподвижное лицо и свет глаз.

   Дан закончил песню и сидел, молча глядя в пространство. Пальцы его повисли

вдоль деки гитары.

   - Что это за песня?- спросила Таня с удивлением.

   - Это Гребенщиков, Борис Борисович,- сказал Дан,- Не слышала разве?

   Таня слышала, конечно, эту фамилию, но произведений великого БГ ей, увы, не

приходилось слышать.

   - Давай "Аделаиду"! - потребовал Кашка. Дан улыбнулся и заиграл снова. Виктор

поспешно схватил скрипку и начал подыгрывать, импровизируя. Песня была для Тани

тоже незнакомой, и тоже совершенно потрясающей.

   Ветер, туман и снег.

   Мы одни в этом доме.

   Не бойся стука в окно - это ко мне.

   Это северный ветер. Мы у него в ладонях.

   Потом он пел еще, по просьбам друзей. Пел также из "Кино", из "Наутилуса".

Все песни были великолепны. Тане еще ни разу не приходилось такого слышать. Ее

не покидало ощущение, что она находится в центре какого-то удивительного

сказочного праздника, даже мелькнула мысль: стоило провалить вступительный

экзамен ради того, чтобы вот так провести один вечер, чтобы услышать такое!

   - Боже мой, как замечательно!- сказала она после одной из песен.- Я даже не

понимаю, в чем тут волшебство, но какие прекрасные песни... Почему они так

действуют?

   Дан встал и подошел к окну, где в густеющих сумерках вспыхнул уже неяркий

зеленоватый фонарь.

   - Потому что спираль эпохи размотана почти до конца,- сказал он, глядя в

заоконный сумрак.- И каждый делает свой выбор. А человек, пишущий такие стихи -

он втыкает стрелу в нервный узел, в самый центр нашего мира и нашего времени. А

это большая ответственность, и за это приходится платить. К сожалению...- он, не

договорив, разжал свою ладонь и с удивлением уставился на нее. Затем,

повернувшись, он сказал совсем другим тоном.

   - Я могу поспорить, что ты тоже играешь, верно?

   - Нет-нет! - Таня замахала руками. Но по силе этой реакции окружающие

безошибочно определили истину и расхохотались. Рассмеялась и Таня.

   - Нет, правда,- сказала она,- Я играю, но так, на блатных аккордах.

   - Это несущественно,- сказал Виктор, протягивая ей гитару и глядя на нее

выжидательно.

   - Ну ладно, затыкайте уши.

   Неизвестно, почему ей захотелось спеть именно эту песню. Она пела ее только

тогда, когда оставалась дома одна. Ее просто нельзя было петь - никому. Это были

стихи, прочитанные Таней в каком-то журнале, фамилию поэта она даже не помнила.

Музыку Таня сочинила сама. Голос ее вначале дрожал, и пару раз Таня даже

сорвалась, но после песня захватила ее, и как обычно, она не помнила, где

находится, кто слушает ее - она пела в пространство, пела, как птица, просто,

чтобы мир был прекраснее.

   ...Грустный август задевает желтизною

   У дороги листья кленов убеленных.

   Скоро ночь с ее огромною луною

   И покоем и для пеших, и для конных.

   Только нету мне покоя, что такое...

   Что за странный сон послали мне, о боги?

   Будто мчится под серебряной луною

   Белый всадник по серебряной дороге.

   Объясните мне, божественные судьи,

   Почему мечу опять не спится в ножнах?

   Для чего мне защищать чужие судьбы?

   Это дольше продолжаться так не может.

   Отдохнуть у очага родного дома,

   Отпустить коня усталого в ночное,

   Отчего мне эта радость незнакома,

   Кто связал меня с серебряной луною?..

   Песня закончилась. Все сидели в оцепенении. Таня с удивлением смотрела на

новых друзей.

   - Невероятно,- сказал Виктор.- Что это за песня?

   Таня объяснила.

   - Ты веришь в судьбу?- спросил неожиданно Дан. Таня пожала плечами.

   - Да... наверное. А почему ты так спрашиваешь?

   Дан улыбнулся.

   - Спой еще что-нибудь.

   Таня спела лермонтовского "Пленного рыцаря". Потом - "Кавалергарда век

недолог", и все трое подхватили. Это было великолепно! И вслед за этим началась

уже неразбериха. Пели по очереди, пели хором, потом Виктор снова играл, потом

они пели романсы вдвоем с Даном, играли вдвоем и втроем, и снова пели. Под

танину игру пели Окуджаву, Визбора, еще кого-то... Потом снова БГ,

   Горный хрусталь

   Будет мне знаком.

   Невидимый для глаз,

   Но тверже, чем сталь.

   Я сделал шаг

   С некоторым страхом.

   Я должен был упасть.

   Меня спас горный хрусталь.

   ... Таня опомнилась, сообразив, что песня уже кончилась, а она все еще сидит,

застыв, словно забыв вернуться из того сияющего мира, где они только что парили.

И новые друзья весело и ласково смотрят на нее.

   - Когда твой поезд? - спросил Дан, - завтра?

   - Да, завтра утром,- Таня закусила губу. Ах, как не вовремя! И почему он

вспомнил об этом сейчас?

   Невыносимой казалась мысль оставить этот дом и завтра же уехать, вернуться в

пыльный, пропахший раскаленным бетоном Энск.

   - Таня! - торжественно сказал Кашка, - послушай, а стоит ли уезжать именно

завтра?

   Таня робко посмотрела на остальных, поймав на их лицах улыбку.

   - Ты можешь и задержаться на денек,- сказал Дан, - Мы все этого хотим.

   Таня перевела взгляд на Виктора, как бы спрашивая разрешения. В конце концов,

это он привел ее сюда.

   - Почему бы и нет? - сказал Виктор, - Куда тебе торопиться?

   - Ну как, останешься? - жадно спросил Кашка, внимательно следивший за

выражением Таниного лица.

   - Хорошо, - спокойно сказала Таня, - я уеду послезавтра.

ГЛАВА 2.

ТУМАННАЯ СТРАНА ЛАДИОРТИ.

  

   Три дня спустя, вечером Таня впервые отправилась одна гулять с Баярдом.

   Ей еще никогда не случалось иметь дело с собаками, и прогулка вначале

вызывала у нее беспокойство, но в конечном итоге оказалась сплошным

удовольствием. Тонкий веревочный поводок, по совету Кашки, Таня сняла с собаки,

как только вышли на пустырь. До тех пор Баярд ни разу не натянул поводка, все

время шел, как приклеенный, у Таниной ноги. На пустыре, освободившись, пудель

первым делом тщательно отряхнулся, затем оглянулся на Таню, повилял хвостиком и

легким галопом помчался по полю. Он спокойно совершил свои собачьи дела, обнюхал

следы, поднял из травы несколько птичек и погонял их слегка. Затем пудель

разыскал уже обглоданную кем-то толстую ветку, принес ее Тане, подал прямо в

руку и отошел на несколько шагов. Из этой позиции он выжидательно смотрел на

палочку, припадая от нетерпения на передние лапы. Понять его было нетрудно.

Размахнувшись, Таня кинула палочку далеко, насколько могла. В несколько прыжков

пудель достиг игрушки, схватил ее с видом льва, бросающегося на добычу, и

помчался к Тане. Длинные пушистые уши собаки смешно взлетали и падали на бегу -

как крылья, подумала Таня. Баярд снова вложил палочку ей в руку и отскочил,

жадно поглядывая то на игрушку, то Тане в лицо. Хвостик его бешено молотил из

стороны в сторону.

   Таня занялась игрой. Но занятие это было в значительной степени механическое,

и она успевала напряженно думать. Ей давно пора было все обдумать спокойно и в

одиночестве.

   Она пропустила, как можно понять, не только один утренний поезд. И на

следующее утро, и на послеследующее, обиженно шурша по рельсам, без нее уходили

поезда на Энск.

   Она позвонила маме, объяснив, что задержится у подруги на несколько дней,

благо была у нее в Зеркальске действительно одна знакомая, встречались как-то на

областной химической олимпиаде. Эта маленькая ложь, увы, не легла темным

несмываемым пятном на ее безупречной белизны совесть. Таня врала далеко не

первый раз в жизни.

   Назидательный внутренний голос время от времени тревожил ее по другому

поводу. Жить в одной квартире с тремя мужчинами? Хотя бы и в отдельной комнате.

Хотя бы это были не мужчины, а святые ангелы (так оно, похоже, и было)... К тому

же - жить на их деньги, ибо свои капиталы так и не размножились. Но все эти

житейские соображения, которые первым делом высказала бы Танина мама,

разлетались, как дым, в присутствии новых друзей. Слабо, очень слабо в глубине

души Таня начала понимать, что это - не обычные люди, и нельзя к ним подходить с

обычными мерками. Рядом с ними все становилось иным.

   Казалось, Таня уже очень много знала о житейской стороне их существования. И

все же - ничего о них она не знала. Ничего в них нельзя было понять.

   Люди они были разные. Таня сперва приняла всех троих за студентов.

Естественным было и то, что студенты снимают квартиру на троих. Но, как

выяснилось, студентом из них был только Кашка. Он учился в Ветеринарной Академии

на третьем курсе, особую склонность же питал к собакам. У него уже была масса

постоянных пациентов, в основном, породистых собак и кошек, которым он делал

прививки, осматривал, принимал роды, обрезал уши и хвосты, консультировал и

лечил. Кроме удовольствия, это давало Кашке и деньги, которые, как известно,

лишними не бывают.

   Виктор не был студентом: он уже закончил консерваторию в Ленинграде. Однако,

несмотря на такое блестящее образование, работал он всего-навсего в оркестре

ресторана Горный хрусталь. Четыре вечера в неделю он пиликал там на скрипке

популярные мелодии из эстрады и джаза, но основной своей деятельностью считал

ту, за которую денег не получал, он был скрипачом любительской рок-группы

Колесо, писал и музыку на странные, оригинальные тексты своего друга, солиста

группы. И тексты, и музыка очень нравились Тане, это было совершенно ни на что

на похоже, и мурашки бегали по спине от такой музыки.

   Для таких же людей, как Дан, Танина мама непременно подобрала бы определение

вроде "отбросов общества" или даже "забулдыг". Он не имел никакого образования.

Хотя некогда учился в каком-то ВУЗе, но не потрудился довести дело до диплома.

Работал он дворником, исключительно чтобы кое-как заработать на жизнь. Похоже,

он был начисто лишен честолюбия, профессия дворника устраивала его вполне.

Время, свободное от служебных обязанностей, Дан посвящал писанию своего,

по-видимому, грандиозного философского трактата, а также изучению литературы,

проводимому по большей части в Публичной, университетской библиотеках, а также в

библиотеке иностранных изданий.

   Впрочем, не годились тут вообще критерии из той, старой жизни - есть диплом,

нет диплома... Странные они были, эти люди. Не люди вообще, а персонажи научной

фантастики, не то из будущего, не то с другой планеты... Хотя, вроде бы, никаких

чудес они не творили. Просто жили необычно как-то. Разговор у них был иной, и

глаза по-другому смотрели, и друг к другу они странно относились... Если

подумать, больше всего тут подошло бы слово любовь, но кто поймет это слово в

первозданной строгости и чистоте? Просто не было, не могло быть грубости,

пошлости, обид среди них. Невозможным все это казалось.

   Таня даже подумала, что наконец-то нашла она то, что искала всю жизнь. То

место и тех людей, лучше которых уже нельзя представить.

   Не была ли она влюблена в кого-нибудь из них? По всей вероятности, нет,

отвечала себе Таня. Она вообще не склонна была влюбляться, по мнению окружающих.

Но мама и подруги ошибались. Таня влюблялась, уже она бывала безумно влюблена,

страдала, плакала, писала стихи, только объект этой любви никак не мог бы

ответить Тане. Это был один из декабристов, умерший, к сожалению, в Сибири еще в

тридцатые годы прошлого века. Вообще Таня очень любила эту эпоху и

интересовалась ею. Чувства, которые она испытывала по отношению к своему

избраннику, были, вопреки мнению психологов, ничем не хуже и не ниже чувств,

которые испытывали те из ее подруг, кто влюблялся в товарищей по школе или

знакомых. Правда, она и сама считала свои чувства ненормальными, "выдуманными",

стыдилась их. Она честно пыталась влюбиться в обычного живого человека, она

искренне видела массу достоинств в окружающих ее представителях сильного пола,

но любовь как-то не возникала в ее душе. И вот теперь у нее были друзья, в

которых, положа руку на сердце, можно было влюбиться. Таня восхищалась ими, но

влюбиться... нет, она не решилась бы и не позволила бы себе этого. Слишком уж

далеки они и недоступны. Слишком прекрасны. Кто она по сравнению с ними?

   Во всяком случае (Танино сердце взволнованно стукнуло) она знала одно: этим

людям она предана навсегда. Вряд ли они удостоят ее своей дружбой, но если им

вдруг будет нужна ее помощь... Впрочем, какая там помощь. Разве она, ничтожество

по сути, может помочь реально хоть кому-нибудь? Тем более - таким людям?

  

   ... Гуляя и предаваясь размышлениям, Таня не подозревала, что в этот момент

решается ее судьба.

   Трое так покоривших ее сердце людей сидели вокруг стола в кухне, залитой

ярким электрическим светом. Говорил Кашка:

   - ...нельзя вести речь о личных симпатиях, Вик. Мне лично Таня очень

нравится. Я даже скажу, что она - редкость, и вряд ли мы нашли бы лучше, если бы

специально искали. Но подумай о ней. Она женщина, девушка. Практически, она еще

ребенок. У нее впереди вся жизнь. Имеем ли мы право ставить перед ней такой

выбор?

   - Королева,- негромко сказал Дан, как обычно, совершенно невозмутимый. В

противоположность ему, Виктор был явно очень взволнован. Его пальцы нервно

вертели и теребили подвернувшуюся вилку. Маленькие пухловатые ладони Кашки мерно

постукивали по столу в такт его словам.

   - К сожалению, даже такая встреча - не всегда благо,- сказал Кашка,- Это

будет означать, знаете что. И вы знаете, что выберет Таня. А она не готова к

этому.

   - И мы не готовы,- возразил Дан.

   - Но она, мне кажется, менее защищена.

   - У меня нет такого впечатления,- сказал Дан.

   - Ну и что? Мы все сделали выбор сознательно, уже имея какое-то представление

о жизни. А она еще не начала жить. Ей только семнадцать лет. Она еще, наверное,

не целовалась ни разу. У нее столько планов, она должна жить... Жить, а не

бросаться в эту мясорубку.

   - Ты что, это серьезно?- спросил Виктор.

   - Ну да, да, конечно! Ты знаешь, что я хочу сказать. Понятно, то что мы

делаем - самое главное в мире. Все остальное - майя и ничего не стоит. Но это

нам понятно! А она еще дитя, и она еще не пробовала этой жизни. И она женщина.

Разве в этом предназначение женщины?

   - Что мы знаем о ее истинном возрасте и опыте?- сказал Виктор.

   - Виктор, я... - Кашка задохнулся. Его серые блестящие глаза смотрели на

Виктора в упор. Он сжал маленькую руку в кулак, разжал ее и только тогда решился

сказать.- Я знаю, что ты любишь ее. Извини. И ты хочешь тащить ее туда, под

огонь? Тебе не жаль?

   Лицо Виктора покрылось красными пятнами. Он опустил глаза, шумно дыша сквозь

стиснутые зубы. Крепко сжатые кулаки замерли на столе. Наконец, после долгого

молчания, Виктор поднял лицо и сказал спокойно:

   - Я понимаю все, что ты хочешь сказать. Женщина не может быть воином. Только

пойми, что она - воин. Ты не знаешь этого, но я это вижу. И я говорю тебе - да.

Я хочу этого для нее.

   - Честно говоря, это переворачивает все мои представления,- Кашка развел

руками.

   - Мои тоже. У меня тоже было другое представление о женщинах вообще,- сказал

Виктор. Он как будто совершенно успокоился. Пальцы его расслабились, лицо

сделалось бледным.- Ты, может быть, ищешь во мне эгоизм, желание быть рядом с

ней? И я искал это в себе, Кашка. Но этого нет. Я знаю одно: это единственно

возможное для нее счастье. Иначе она никогда не будет счастлива в этом мире.

   - Ну допустим, я верю в твою искренность,- сказал Кашка,- Но не ошибаешься ли

ты?

   Виктор пожал плечами.

   - Я уверен. Но, к счастью, у нас есть прекрасная возможность спросить ту, кто

видит дальше нас.

   - Но сначала придется взять Таню с собой,- возразил Кашка.- Ты не думаешь об

опасности для нее? Если она не сможет...

   - Мне думается, она не слабее нас.

   - Тебе думается,- буркнул Кашка,- Дан!- окликнул он сердито,- Ты бы хоть

что-нибудь сказал!

   Дан встал из-за стола, бесшумно отодвинув табурет, подошел к слепому темному

окну. Он побарабанил пальцами по стеклу и сказал, не оборачиваясь:

   - Что-то она не идет. Пора бы уже вернуться... Не знаю я, ребята. Трудно

сказать. И страшно тащить за собой человека, мы и сами действуем на свой страх и

риск. Ведь мы и сами еще не готовы, мы слабоваты. Просто у нас выхода другого

нет. И, с другой стороны, Вик не ошибается. Это ее путь. А что касается того,

чтобы спросить... Надо и на себя брать когда-нибудь ответственность. Королева не

может все и всех тащить на себе. Она и так...

   Он замолк и повернулся к друзьям. Те смотрели на него не отрываясь, застыв

неподвижно.

   - Мнения разделились. За мной, выходит, решение. Что ж, так... Видишь, Кашка,

скоро все окажутся под этим огнем. Если мы не удержим границу. Только мы ее

держим, больше никто. И нам дорог каждый человек. Тем более, она не слабее нас.

Я тоже уверен в ней...

   Он сделал паузу, и в паузу эту ворвался резкий веселый звонок в дверь. Виктор

нервно вздрогнул.

   - Таня,- прошептал он,- так что, Дан? Берем?

   - Берем,- решительно сказал Дан, пересекая кухню большими шагами в

направлении двери. Кашка поднял руки вверх с видом сдающегося в плен.

   Когда Таня вошла, ничто уже не напоминало о только что имевшей место

дискуссии. Лица всех троих были, как обычно, веселы и спокойны.

   - Что это вы тут все собрались?- осведомилась Таня, останавливаясь у стола.

Пудель, радостно вертя хвостом, тыкался носом в колени то одному, то другому из

хозяев, видимо, пытаясь передать впечатления о прогулке.

   - А разве ты не слышала, что в России все мировые проблемы принято решать на

кухне?- ответил Кашка.

   - И какой же мировой вопрос вы решали?- поинтересовалась Таня, присаживаясь

на табуретку рядом с Виктором.

   - Племен минувших договоры,- объяснил тот,- Плоды наук, добро и зло...

   - И предрассудки вековые, и гроба тайны роковые,- продолжила с энтузиазмом

Таня,- Все с вами ясно, господа. Литературный вечер?

   - Во всяком случае, он уже закончен,- сказал Дан.

   - Должен тебя огорчить,- Кашка хитро подмигнул,- Ты пропустила самое

интересное.

   - Я иду спать,- громко сказал Дан,- спокойной ночи!- он вышел из кухни.

   - Почему так рано?- удивилась Таня. Виктор махнул рукой:

   - Не обращай на него внимания. Лучше поделись с нами планами.

   - Какие же планы?- тихо спросила Таня.

   - Ты еще не приняла твердое решение завтра уехать?

   Таня опустила голову.

   - Конечно,- глухо сказала она,- я глупо себя веду. Я вам мешаю. Я уеду

завтра.

   - Стоп-стоп!- воскликнул Кашка,- Мы как раз хотели тебя просить остаться еще

на пару дней.

   - Да, ты, наверное, неправильно меня поняла,- сказал Виктор, пристально глядя

на нее.

   - Нет,- Таня подняла лицо. Ее честные серые глаза встретились с взглядом

Виктора.- Я подумала... Это не нужно. Мне здесь, у вас очень хорошо... Но это

некрасиво, неудобно. Я должна ехать. Я только хочу попросить, чтоб вы мне писали

иногда.

   Виктор с Кашкой переглянулись.

   - Тебе решать,- сказал Виктор.- Только мы просим тебя остаться еще. Мы все

хотим этого.

   Таня вздохнула, пожала плечами... Потом помотала головой.

   - Нет. Ведь когда-то все равно придется уезжать. И мама ждет.

   Она встала. Ей стало на кухне холодно, неуютно и как-то одиноко.

   - Ты... меня завтра проводишь на вокзал, Вик?- спросила она.

   - Конечно, провожу.

   - Спокойной ночи,- сказала Таня и вышла.

   Войдя в свою комнату и закрыв дверь, Таня упала на кровать. Слезы покатились

по щекам. Они не так уж сильно уговаривали ее остаться... Неужели это все?

   Впервые этот дом показался ей чужим.

   Таня лежала на кровати, не зажигая света. Ей было тоскливо, как никогда в

жизни. Прекрасная сказка кончилась, вера в чудесное обретение своего дома и

друзей была разрушена. А ей-то показалось... вот ведь дурочка, что ей могло

показаться!

   Что ж, понятно, подумала Таня. Я не ошибалась, это действительно

необыкновенные, прекрасные люди. Но чтобы заслужить право жить с ними, нужно

быть такой же, как они. А я кто? Некрасива. Даже одеваться со вкусом не умею.

Характерец тоже не из лучших. Я думала, что мое достоинство - в интеллекте. Но

по сравнению с ними мой интеллект жалок. Будь я хоть красивой, настоящей

женщиной, а так...

   Ну ладно. С удивлением она обнаружила, что все эти мысли как-то успокоили ее.

Что ж, сказка кончается, начинаются будни. Спасибо судьбе за то, что она хоть

ненадолго свела меня с такими людьми. Это образец для меня, я знаю теперь, к

чему тянуться всю жизнь. А завтра - в Энск... ну и ладно.

   Таня встала, прошла в ванную - умыться на ночь. Вернувшись, она села за стол

и открыла откопанную вчера книгу Лотмана. В половине одиннадцатого, перевернув

последнюю страницу, Таня надела ночную рубашку, выключила лампу и забралась под

одеяло.

   И наступила ночь.

   Наши возможности исчерпали себя, дальнейшее повествование слишком сложно и

смутно для нас. Поэтому предоставим слово самой Тане.

  

  

   ... В эту ночь нервы мои были как-то особенно напряжены. Поэтому, когда в

дверь постучали, я проснулась мгновенно.

   Незапертая дверь чуть приотворилась. Чья-то рука просунула в щель туго

набитый полиэтиленовый пакет, упавший на пол с глухим стуком. Затем дверь снова

закрылась.

   - Таня,- раздался голос Виктора из-за двери,- Ты проснулась?

   Я ответила утвердительно не без некоторого удивления.

   - Сделай, пожалуйста, то, о чем я тебя попрошу. Надень то, что лежит в

пакете, и выйди сюда.

   Я встала и включила лампу. На часах стрелки приближались к половине второго.

На языке у меня вертелся вопрос "А что, собственно, случилось?" Из коридора

доносился негромкий разговор, возня, цоканье по полу собачьих когтей - было

очевидно, что все встали.

   Но ни о чем спрашивать я не стала. Вместо этого, вытряхнув из пакета вещи,

принялась одеваться.

   Вещи были странными. Штаны и рубашка, надевающаяся через голову, совершенно

белые, из грубой ткани, вроде бы льняной. Кроме этого, в пакете обнаружились

черные, с мягким верхом, удобные сапожки как раз моего размера. И еще был там

широкий пояс с какими-то пристежками. Я надела все это, посмотрела в зеркало

шифоньера и осталась довольной. Вообще фигура у меня плоская, как доска, но

мешковатая одежда, стянутая поясом, создавала иллюзию бедер и талии. Подумав, я

скрутила свои жидкие волосы в хвостик и вышла в коридор.

   Все трое, одетые точно так же, как я, ожидали меня здесь. Виктор окинул меня

взглядом.

   - Отлично,- сказал он и протянул мне плащ, казавшийся серебристым. Материю

плаща определить было невозможно, это было что-то невиданное. Очень мягкий,

легкий, широкий, он окутывал, как облако, но в то же время был очень теплым и,

по-видимому, совершенно водонепроницаемым. Застежка у горла блестела серебром.

Дан, Кашка, Вик надели точно такие же плащи, и мы вышли из квартиры. Без всякого

поводка за нами бежал Баярд.

   Мне очень хотелось спросить, куда, собственно, мы направляемся. Но что-то

меня сдерживало. Молча я вбирала в себя таинственный запах ночи - запах молчащих

подъездов, звезд сквозь низкие облака, неясных ночных шумов. Молча шли мы сквозь

ночь, город провожал нас бесшумными редкими взмахами падающей листвы.

   Так мы вышли на пустырь и зашагали вдаль за станцию метро, удаляясь от нового

района. Городской рассеянный свет уже отстал от нас, вокруг царил мрак. Звезды и

растущая луна мерцали сквозь рваные марлевые облака, но все сгущавшаяся листва

деревьев заслоняла и этот неровный свет. Мрак казался активным, он словно

наползал из глубины леса. Тьма - это не просто отсутствие света,- непонятно

откуда эта мысль возникла в моей голове... Почему-то я совсем не испытывала

страха. В детстве я панически боялась темноты. Могла бы и сейчас испугаться, но

спасала, видно, безграничная вера в моих спутников.

   Как ни странен казался этот ночной поход, я не решалась вопросом нарушить

молчание. Вскоре вышли на поле, здесь мне еще не приходилось бывать. Поле было

пересечено мелким, с пологими стенками, оврагом. У оврага наш маленький отряд

остановился. Дан обернулся и посмотрел на нас.

   - Все в порядке?- спросил он,- Ну, пошли.

   Он сбежал вниз, в овраг, мы двинулись за ним. Виктор подал мне руку. Я

занялась было спуском, но, подняв голову, внезапно застыла на месте... Что это?

Добравшись до дна оврага, Дан исчез!

   За ним в колеблющемся тумане на дне пропали уже и Кашка с Баярдом. Боже мой!

Ужас пополз мурашками по спине... Но Виктор сказал спокойно:

   - Не бойся. Это Черта. Идем.

   Черта? Не очень-то подробное разъяснение. Но уверенный голос Виктора

мгновенно разогнал страх. Я пошла вперед, вместе с ним. Мне почудилась впереди

действительно какая-то черта. Я шагнула - послышался словно треск разрываемой

бумаги. В глазах потемнело, на миг все заволоклось пеленой. В следующее

мгновение нашим глазам предстала совершенно иная картина.

   Никакого оврага, поля, леса не было и в помине. Мы очутились на морском

берегу. Только что вокруг нас царил кромешный мрак - а здесь, в этом мире,

стояли беззвездные сероватые сумерки. Была ночь, но уже светало. Справа от нас

под невысоким холмом мерно и лениво шипел прибой. Море, казавшееся непроницаемо,

маслянисто-черным, терялось в тумане у горизонта.

   Слева, также в туманной дымке, тянулась ровная долина, а совсем далеко, у

предела видимости, поднималась невысокая горная цепь. Сам берег был

однообразным: серые камни, скалки, едва заметная каменистая тропа. Кое-где рос

скромный кустарник. Далеко впереди чернело какое-то убогое строеньице, в

направлении которого шли Кашка и Дан. Мы двинулись за ними. Баярд бежал сбоку,

обнюхивая по обыкновению камни и помечая некоторые из них.

   Тишина здесь не была такой глухой, как в ночном лесу. Шум прибоя нарушал

непроницаемое молчание природы, и это придало мне смелости. Едва переводя

дыхание от быстрой ходьбы, я негромко спросила у Виктора:

   - Что же это такое? Где мы?

   - Эта страна называется Ладиорти,- ответил он.

   - Как?

   - Ладиорти.

   Странное какое название! Впрочем, что не странно в эту ночь? Виктор был явно

не расположен к объяснениям, и я не стала больше спрашивать. Вскоре мы достигли

маленького строения. Что-то вроде сарая из темных бревен. Навстречу нам из

домика вышел абориген, мальчишка лет пятнадцати. Он поднял руку, улыбка осветила

его полудетское лицо, и он произнес несколько слов, которые я не расслышала. Дан

ответил ему. Они поговорили немного. Затем мальчик скрылся в сарае и вскоре

вышел, ведя за собой оседланного коня светло-серой масти. Дан принял повод,

сказал несколько слов мальчику, тот кивнул, засмеялся и снова исчез в домике.

Были выведены еще два коня - вороной, которого взял Виктор, и светло-рыжий для

Кашки. Я не могла определить, принадлежали ли животные к какой-либо породе, но

моему неопытному взгляду они показались прекрасными. Странным образом лошади

походили на своих хозяев. Кашкина была поменьше ростом, кряжистее и мощнее,

лошадь же Виктора - более высокой, тонконогой и нервной. Белый конь Дана

понравился мне больше других, он производил впечатление ошеломляющей мощи и силы

и вместе с тем подвижности и изящества.

   - Ты верхом умеешь ездить?- спросил Виктор. Я замялась. В прошлом году я

немного ездила в деревне, но единственное представление о езде, которое я оттуда

вынесла, было то, что это очень трудно, и самое главное - не свалиться.

   - Немножко,- оценила я наконец свое умение.

   - Пусть сядет на моего Троя,- предложил Кашка.- Он сильный.

   Виктор помог мне вскарабкаться на рыжую лошадь. Кашка вскочил сзади меня на

круп, но поводья взял в свои руки, обхватив меня с обеих сторон.

   - Может, мне лучше сзади сесть?- робко предложила я.

   - Свалишься,- сказал Кашка.- Ладно, не бойся. Трой - умная лошадь.

   Остальные были уже в седлах. Поехали от берега вглубь, туда, где в тумане

высились горы. Ехали легкой рысью, и езда поглощала почти все мое внимание.

Кашка шипел мне в ухо ценные советы, одновременно управляя лошадью. Я же, как

мне говорили в деревне, старалась подпрыгивать через раз и упираться не в

стремена, а в бока лошади коленками. Наблюдать местность мне было некогда,

впрочем, и нечего было наблюдать. Царил мрак, ни одной звезды не мерцало на

плотно затянутом тучами сумеречном небе. Какой-то лес вдалеке, скудная

растительность - трава, кустарники, кое-где елочки. У дороги там и сям попадался

репейник, и я подцепила на ногу несколько "наград". Местность вообще была

холмистая, дорога шла то вверх, то вниз. Справа и слева попадались черные,

пугающе безмолвные громады скал. Вскоре мы отъехали на приличное расстояние от

моря, прибоя давно уже не было слышно. В этой ватной неземной тишине, нарушаемой

лишь мягким стуком копыт, я стала ощущать, краем сознания отмечать не

беспокойство, нет, но какое-то напряженное внимание, овладевшее моими друзьями.

Даже Кашка замолчал за моей спиной, словно готовясь к чему-то неведомому. Они

все словно ждали чего-то. Баярд тоже присмирел и трусил возле моей ноги, не

сворачивая в стороны.

   Внезапно он остановился, потянул воздух носом и угрожающе зарычал. Я еще ни

разу не видела добродушного пуделя в таком состоянии. Он походил не то на

сеттера в стойке, не то на сторожевого пса перед прыжком. Казалось, он был

сильно напуган, и страх боролся в нем с необходимостью защищать хозяина.

Очевидно, мои друзья тоже увидели это.

   - Приехали,- негромко сказал Дан. Затем он произнес короткую фразу на

незнакомом языке и спрыгнул на землю. Мы последовали его примеру. Коней взяли в

повод и повели за небольшую, раздвоенную ближе к вершине скалку, одиноко стоящую

у дороги. Слева от нас расстилалась широкая ровная долина, упирающаяся в темную

полосу леса вдалеке.

   За скалой рос единственный жалкий куст, к нему привязали лошадей. Дан подошел

ко мне.

   - Таня. Стой, пожалуйста, здесь,- сказал он.- Следи за лошадьми. Ни в коем

случае не уходи. Ничего страшного не будет. Только не выходи из-за скалы. Ясно?

   - Ясно,- сказала я. Все трое отстегнули от пояса странные небольшие предметы.

Что-то вроде сверкающего прозрачного кристалла величиной с ладонь, обрамленного

сложной оправой. К оправе крепилась сложная система ремешков, с помощью которых

предмет надевался на правую руку. Я увидела, как Виктор, надев эту вещь -

кристалл оказался удобно лежащим в ладони,- поднял руку, как бы для пробы, и из

кристалла в темную поверхность скалы брызнул поток золотистых лучей. Свет

удивительной красоты и силы лился из кристалла в руке Виктора, и поток его

становился все шире, все мощнее... Но Виктор внезапно опустил руку, вмиг погасив

луч.

   - Главное, не двигайся с места,- еще раз сказал Дан. Я кивнула. Все трое

пошли за скалу, более не оглядываясь.

   Следи за лошадьми! А если они в самом деле начнут брыкаться или еще

что-нибудь? Я понятия не имею, что с ними делать! Надо было сказать Дану... Хотя

все равно на это не было времени.

   Впрочем, лошади стояли спокойно. Вероятно, для них ситуация была не новой.

Было тихо и совершенно непонятно, что же, собственно, происходит по ту сторону

скалы. Баярд лежал в траве, прикованный к земле приказом Кашки. Интересно, что

все это значит?

   Я огляделась и тут только обратила внимание, что повыше скала раздваивается,

и в щель, наверное, видна долина, где мы только что ехали. Правда, мне велели не

двигаться с места. Но если я чуть-чуть поднимусь, какая разница? А лошади...

Если что, я все равно не знаю, что с ними делать. Решив так, я стала карабкаться

на скалу.

   Вскоре я нашла удобный наблюдательный пункт. В щель действительно было хорошо

видно все происходящее.

   Фигуры моих друзей в сумерках были плохо различимы. Но увидеть их можно было

сразу - по исходящим от кристаллов в их руках мощным потокам света. Словно три

прожектора озаряли долину, пробивая мрак.

   Потом я заметила другие фигуры, идущие навстречу моим друзьям от дальнего

леса. Их было несколько - пять, шесть, семь... Сосчитать я не могла. Темные

силуэты сливались с окружающим полумраком, только по движению можно было

различить их. Свет кристаллов не рассеивался, граница светлых полукружий была

четко очерчена, и идущие навстречу моим ребятам были еще далеко за этой

границей. Постепенно я стала различать подробности крадущихся силуэтов, я

увидела, что каждый из них держит в руках что-то вроде оружия. Две группы

сходились все ближе, и вдруг - резкий, неприятный, далеко отдавшийся треск

разрушил тишину. Мне никогда не случалось наяву слышать стрельбы, и только

несколько секунд спустя я сообразила, что треск этот означал автоматную очередь.

Очереди посыпались, как горох. Виктор, Дан и Кашка все так же безмолвно шли

вперед, выбрасывая сверкающие живые потоки света. Стрельба, по-видимому, не

причиняла им никакого вреда. Это несколько успокоило меня... Лошади! Они могли

испугаться выстрелов. Я кубарем скатилась вниз. Но там все было спокойно. Лошадь

Дана отчего-то мотала головой из стороны в сторону, словно ей докучали мухи. Я

попыталась потрепать животное по холке, в целях успокоения. Конь фыркнул,

негромко заржал и слегка оттолкнул меня мордой. "Не хочешь - не надо", - сказала

я и снова полезла на скалу.

   Ситуация мало изменилась, разве что противники подошли друг к другу гораздо

ближе. Потоки света, исходящие из кристаллов, стали еще шире и уже частично

перекрывали друг друга. Автоматы трещали непрерывно и бойко, но ни одна пуля,

очевидно, не достигала цели. Мои друзья медленно, но ровно продвигались вперед.

Вдруг тот, кто шел в середине - я не столько увидела, сколько угадала в нем

Кашку - вырвался из ряда. Он шел чуть быстрее, словно не замечая, что друзья

отстали от него. Расстояние между ним и остальными росло. Внезапно - это

произошло в один и тот же момент - свет его чуть ослабел, как бы мерцая, и он,

коротко вскрикнув, стал валиться на землю. Но двое других тотчас же сомкнули

свои потоки, поспешив к нему, и он встал и направил вперед свой луч, ставший,

правда, прозрачнее и тоньше. Однако все трое продолжали идти вперед. и

стрелявшие стали отступать. Казалось, они бежали от потоков света,

приближавшихся к ним. Внезапно один из стрелявших оказался в чьем-то луче - и

бросился тотчас на землю, оружие его полетело в сторону. Он корчился на земле,

хватал себя отчего-то за волосы, и отголосок его крика долетел до меня - то был

крик безумия. И тотчас луч уполз в сторону, и лежавший на земле в беспощадно

ярком свете мгновенно вскочил в привычных сумерках и помчался вслед за своими

товарищами. Вскоре нападавшие скрылись за темной гранью леса. Тогда погасли лучи

моих друзей. Я поспешно стала спускаться к лошадям.

   Ребята уже появились из-за скалы. Я тут же заметила, что Кашка идет как-то

странно, крепко прижимая правую руку левой к животу. На лице его была

болезненная гримаса.

   - Ах, как не повезло,- сказал он, подходя ко мне. Дан отстегнул от седла

небольшую сумку. Достав фонарик, он включил его и молча протянул мне.

   - Давай свою руку,- сказал он Кашке. Тот издал жалобный звук, и с заметным

усилием воли оторвал правую руку от живота. Рукав на предплечье разлетелся в

лохмотья, и крови, как мне показалось, было очень много, кровь даже капала на

траву.

   - Таня, помоги,- позвал Дан. Он бережно взял раненую руку Кашки и передал

мне.

   - Только держи крепко!- предупредил Дан ,- Он будет вырываться.

   - Я не буду!- обиженно сказал Кашка. Дан звякнул какими-то инструментами,

вынимая их из сумки. Пинцетом он очистил рану от самых крупных ошметков рукава,

потом стал ловко и быстро бинтовать. Кашка скрипел зубами, постанывал и

переминался с ноги на ногу. Мне стоило довольно больших усилий держать его руку

на весу, да и жутковато это было, ведь я впервые видела такую большую рану и так

много крови. Наконец Дан закрепил конец бинта и привязал кашкину руку в согнутом

положении на марлю, перекинутую через шею.

   - Фу-у,- Кашка вздохнул с облегчением,- Теперь гораздо лучше. Благодарю.

   Дан быстро паковал сумку.

   - Поехали,- сказал он,- По коням. К утру надо быть в Замке.

  

  

   ... Я села теперь на черного коня Виктора. Ехали теперь тише, кое-где даже

шагом. Стало светать - небо слева окрасилось розоватым, но сплошные тучи не

позволяли видеть восходящего солнца. Никто не разговаривал, я тоже не решалась

задавать вопросы, которых накопилось слишком много. Лишь однажды Виктор сказал

негромко:

   - Не быть нам сегодня на празднике, господа!

   - Теппелы сегодня невыносимы,- хрипловато отозвался Кашка. Я скосила на него

глаза. Он судорожно прижимал больную руку, лицо его выражало страдание.

   - Кто это - теппелы?- тихонько спросила я у Виктора,- Кто стрелял?

   - Да,- так же тихо ответил Виктор.

   - А кто они такие?

   Дан, ехавший впереди, обернулся, произнес какую-то непонятную фразу - лицо

его было сурово - и пустил лошадь в рысь. Все замолчали.

   Я вдруг подумала о том, как изменился Дан. Не только он, но и Виктор, и Кашка

приобрели свой второй облик, проглядывавший в том мире лишь изредка. Но, как и

прежде, самые разительные изменения произошли во внешности Дана. Некрасивое

длинное лицо его озарилось суровым и грозным светом, осанка стала гордой и

повелительной. Из глаз Дана исходил теперь ровный и яркий, почти слепящий свет,

в глаза его стало почти невозможно смотреть. Поэтому ли, или благодаря

таинственной обстановке, Дан, бывший не более, чем дворником, обычным чудаком,

бледным от сидения за книгами, - казался теперь грозным и благородным рыцарем.

   Все происходящее казалось мне таким невероятным, что я даже не пыталась

как-то это осмыслить. Я просто тряслась в такт шагам лошади, вцепившись в луку

седла, и жадно смотрела вокруг.

   Местность казалась совсем безжизненной. Растительность была скудной, хотя

вдали виднелся хвойный лес, но и он был мрачным и каким-то неживым на вид.

Вскоре я поняла, почему возникло такое впечатление. Здесь не было ни насекомых,

ни птиц. Три лошади, всадники, собака - вот и все живое на несколько километров

вокруг. Ни цикады, ни птичьи голоса не нарушали ватную, мертвую тишину. Ни

малейшего движения не было заметно в придорожных кустарниках.

   Тут только я стала отдавать себе отчет, что меня давно преследует старое

помешательство - эта туманная земля казалась знакомой. Теперь, подумав, я

сообразила: ну, конечно же, я видела ее во сне. Сон, где я блуждала по этим

пустынным, мертвым пространствам, являлся мне много раз. Не было здесь примет,

за которые можно зацепиться глазу, по которым можно было бы безошибочно узнать

местность... Да разве во сне запоминаешь приметы? Однако запах сна, неповторимое

ощущение сонной родины я угадывала безошибочно в серых туманных долинах

Ладиорти. Не раз бродила я здесь ночами в поисках чего-то... Чего?

   Небо, между тем, совершенно посветлело. Однако за плотным слоем туч даже не

просвечивал солнечный диск. Светло-серый, мокрый на вид облачный покров был

совершенно ровным. Казалось, вот-вот пойдет дождь.

   - Плохая погода,- сказала я Виктору.

   - Здесь никогда не бывает солнца,- объяснил он,- Нужно привыкнуть. Это

Ладиорти.

   Довольно долго ехали по лесу. Низкие ветви почти задевали голову. Лес

действительно умирал. Почти до середины ствола все деревья были мертвыми,

сухими. Еще более тягостное, гнетущее впечатление, чем серая пустыня, произвел

на меня этот лес.

   Вдруг словно крылом смахнуло лесной полумрак - лошади вышли в широкую зеленую

долину.

   Здесь тоже не было живности, но трава зеленела гуще и веселее. Кое-где в

траве виднелись даже бледные полевые цветы. Долина шла слегка под уклон и далеко

впереди завершалась голубой цепью гор. А в центре ее виднелось какое-то

поселение, окруженное высокой белой стеной. Почему-то я подумала о монастыре.

Кажется, поселок не был так уж красив, но с непреодолимой силой меня потянуло

туда, и не только меня - лошади невольно ускорили бег, временами вздергивали

голову и коротко ржали. Что-то там было, что-то нестерпимо зовущее, манящее,

родное - это и было то самое место, которое с такой тоской и надеждой искала я в

своих снах. О, я даже видела его - прекрасный сад, видела издали, и мне так

хотелось туда, но я знала, что никогда, никогда мне туда не войти. Может быть, и

сейчас я сплю? Я ущипнула себя за руку. Голос Виктора раздался над ухом.

   - Это не сон. Это Замок.

   Сон сбывался, и даже лучше - сбывалась мечта, мы приближались к белой стене.

Запах и звук становились все ощутимее. Ни голоса, ни пение птиц не были еще

различимы, но чистый и легкий шум нарушал ватную тишину Ладиорти. И запах - ни с

чем не сравнимый нежный запах детства и родины. И вот уже тяжелые ворота из меди

высятся над нами. Чей-то голос, веселый, молодой, громко продекламировал из-за

ворот:

   - Воин, неужели с копьем и мечом ты вступишь в святилище Храма?

   Дан ответил, подъехав ближе к воротам:

   - Как же покину доспех мой?

   Створки ворот медленно разошлись. Мы въехали в Замок.

  

   Ничего особенного не было там, внутри. Я не могла бы описать и объяснить

сладкое ощущение счастья, чувство родины, охватившее меня. Небольшие белые

домики, собаки, птицы, множество цветов и деревьев, размытые дождями тропинки...

Сейчас было сухо, и мы вели коней в поводу, медленно, осторожно ступая. Запах!

Какой нежный и чистый запах стоял здесь, каждый камень, каждое дерево, каждый

кирпичик беленных стен излучали, казалось, невидимый свет. И еще мне казалось,

что я стала совсем маленькой девочкой, что это - тот самый сад и поселок, в

котором я увидела свет, родной, самый родной, и скоро здесь в этом поселке я

встречу... мать? Нет, не ее, не ту, которая осталась в Энске, но все же - кого?

   Изредка нам навстречу попадались люди, я не замечала их одежды, их возраста,

они здоровались, и я хорошо понимала их. Казалось, они говорили мне: здравствуй,

иди же сюда, в наш дом, в твой родной дом, мы так ждали тебя! Они не обращались

ко мне, но светлые улыбки, но сияние глаз, такое знакомое - откуда? - говорили

мне это. Да, у каждого из них было это сияние в глазах, легко делающее

прекрасным любого человека. И тут же противный внутренний голос говорил мне:

Брось-ка эти бредни! Кому ты тут нужна? Что ты из себя представляешь? И вообще,

подозрительное место... Этот голос портил мне настроение, но заткнуть его

полностью тоже не было никакой возможности. Казалось, во мне жили двое: одна

видела это сияние глаз, и полна была чистой радости, вызванной этим мокрым утром

и беленным поселком, предчувствием неслыханного счастья, другая подозрительно

смотрела на все окружающее, и видела лишь бедные, скромные домики, людей отнюдь

не совершенной красоты, в простенькой одежде, грязь в лесу, в которой Баярд

успел устряпать свою великолепную шерсть... Для чего мы здесь?

   Тропинка шла под уклон и скрывалась в роще, полной шелеста влажной листвы и

веселого птичьего пения. Мокрые ветки задевали одежду, и тут выяснилось, что

материя плащей совершенно непроницаема для воды. Это как-то порадовало мою

ворчливую половину. Мы вышли из рощи на широкую вытоптанную поляну, и тут мое

родительское Я заглохло окончательно. Чистая радость, предчувствие чуда охватили

меня волной, хотя причина этого не была мне ясна совершенно. Мы увидели домик,

такой же, как все, разве что несколько больше. Дан остановился перед ним и

обернулся к нам.

   - Мы поставим лошадей, - сказал он, - Кашка, ты иди к врачу, я возьму Троя.

   Он забрал у меня повод кашкиной лошади.

   - А ты - постучись и заходи, - сказал он мне, - Познакомишься с Королевой.

   Мои друзья разошлись, и я осталась совсем одна перед низеньким крыльцом.

Королева? Что это значит?

   Я решительно взошла на крыльцо и постучала в дверь. Чей-то голос ответил мне:

 

   - Войдите, пожалуйста.

   И я вошла. В полутемной комнате, освещаемой огнем странного вида печки, я

увидела Королеву. Я сразу узнала ее. Это не мог быть никто иной - Она, Королева,

Мать, которую я должна была встретить здесь. Она была красива? Да, наверное...

Да, бесспорно, она была очень красива. (Спросите маленького ребенка, кто

красивее всех на свете?) В хижине царил полумрак, и свет не падал на лицо

Королевы, но удивительно - кожа ее словно светилась изнутри, лицо сияло не

отраженным, собственным белым светом. Глаза ее, незабываемые глаза, темные,

чистые, глубокие, любящие... Она поднялась мне навстречу.

   - Здравствуйте,- пролепетала я. Кажется, нужно, что-то сказать, объяснить,

сослаться на друзей, приведших меня сюда. Но объяснять ничего не пришлось.

Просто - Королева улыбнулась мне и сказала:

   - Здравствуй. Садись, пожалуйста, сюда.

   Я села на указанное мне место, это была низенькая скамеечка у очага. Королева

села напротив меня, теперь я заметила, что она была одета в длинное, белое,

простой ткани и покроя платье.

   - Хочешь поесть? - с этими словами Королева протянула мне большую деревянную

кружку, кусок хлеба. Я взяла, не решаясь отказаться, а впрочем, мне уже и

хотелось есть. В кружке оказалось свежее холодное молоко, а хлеб - хлеб был,

кажется, только что испечен, еще теплый, восхитительно вкусный. Дрова

потрескивали в печке, за чугунной решеткой - нет, пожалуй, это не печка, а

камин. Странное помещение, выложенный грубыми досками пол, полутьма, серый

утренний свет струится сквозь занавешенные маленькие окошки - кажется, в них и

стекол нет?

   - Тебя зовут Таней?- спросила Королева.- Тебе нравится здесь?

   - Да,- сказала я,- Только здесь странно...

   - Ты привыкнешь,- сказала моя собеседница. Не отрываясь, темные прекрасные

глаза ее глядели в огонь, и свет очага отражался в них. Я допила молоко и

вертела кружку, не зная, куда ее деть, и не решаясь встать. Королева протянула

руку - прекрасную руку - забрала у меня кружку, посмотрела с улыбкой мне в лицо.

 

   - Нам нужно познакомиться, верно? Я королева Ладиорти. Ты думаешь, что короли

живут во дворцах, да, это так. Но мой народ очень маленький и бедный, и то, что

кажется тебе хижиной - для нас дворец.

   Я невольно осмотрелась по сторонам. Да... бедная хижина. Но она нравилась

мне. Здесь было чисто, уютно, и пылал огонь в очаге, а главное - и эта хижина

казалась мне необыкновенно родной, милой, словно я выросла здесь.

   - Здесь очень хорошо, - сказала я. Королева неторопливо кивнула.

   - У нас здесь война,- сказала она таким обыденным тоном, как говорят о

какой-либо досадной неприятности.- Опасно. Ты, наверное, уже видела?

   - Да.

   - Но здесь, в замке, опасности нет. Я рада, что тебе нравится у нас,- сказала

Королева, улыбаясь.- Ты можешь погостить здесь, сколько хочешь. У нас совсем нет

электричества, правда... Но вон там, в углу, если хочешь, книги. Они все

написаны от руки...

   Тут раздался стук в дверь. Королева медленно повернула голову.

   - Заходи, Музыкант, - сказала она. - Здравствуй.

   Виктор появился в дверях и почтительно склонил голову.

   - Здравствуйте, Ваше Величество,- сказал он. В глазах его играла радость.

Какая это радость, подумала я - видеть Королеву, говорить с ней. Я всего

несколько минут была рядом с Ней, а уже страшно было подумать - оставить Ее,

уйти, мир без Нее отныне будет для меня пуст. Что же должен чувствовать Виктор?

Он стоял на пороге, склонив голову, не смея приблизиться... а я сижу так

запросто рядом с Королевой! Мне захотелось вскочить, но я не решалась двинуться

- из опасения привлечь к себе излишнее внимание.

   - Что с бароном ? - спросила Королева. - Он ранен?

   Виктор ответил утвердительно

   - Как это случилось ? - спросила она. Тень печали мелькнула в ее голосе.

   - Их было десятка полтора, - ответил Виктор. - Мы втроем легко отразили их.

Но Кашка немного увлекся, и мы отстали, мы не успели закрыть его. Кажется, рана

не опасна.

   Королева кивнула.

   - Я думаю, да. Пусть он придет ко мне.

   - Я передам, - сказал Виктор.

   - У меня есть просьба к тебе, Музыкант, - сказала Королева. - Там пришли дети

из поселка, они у Тихого сейчас. Поговори с ними, хорошо? А насчет ночи я все

скажу Всаднику.

   - Хорошо, - сказал Виктор и перевел взгляд на меня.

   - Оставь Таню мне, - Королева улыбнулась. Виктор почтительно наклонил голову,

не отрывая глаз от сказочно прекрасного лица Королевы. Она кивнула, и Виктор

вышел, притворив за собой дверь.

   Почти сразу в дверь постучал Дан и, дождавшись приглашения, вошел.

   Я вздрогнула. Как он изменился! Плащ спадал с его плеч, словно мантия царя

или полководца, глаза сверкали почти непереносимым светом, и я уже не видела

простых, некрасивых черт его бледной физиономии, грозный, прекрасный воин стоял

передо мной. Новая деталь - в волосах Дана сверкал тонкий металлический обруч, и

на нем - беловатый, полупрозрачный светящийся камень. Едва войдя и обратившись к

Королеве, Дан медленно опустился на одно колено, опустив перед Ней глаза. Так,

склонившись, он ответил на Ее приветствие.

   - Здравствуйте, Ваше Величество!

   - Мой Всадник, - сказала Королева, и в голосе ее звучали нежность и печаль. -

Ты знаешь о празднике. Я хочу попросить тебя охранять Замок в эту ночь. Войско

уже готово, ты знаешь, что нужно сделать.

   - Хорошо, - ответил Дан, не поднимая глаз.

   Просты были их слова, ничего особенного не было и в тоне. Но с Даном Королева

говорила иначе, чем с Виктором, иначе, чем со мной. Почти физически я ощутила

напряжение, повисшее в комнате, не тягостное, но светлое, напряжение,

наполняющее тишину филармонии перед концертом... Что-то особое было между ними.

И тогда я посмотрела в лицо Королевы.

   Боже мой! Какая печаль, какая боль была в ее глазах! Как смотрела она на

склоненного перед ней Дана... Словно ей было отчего-то нестерпимо жаль его,

словно на смерть она его посылала. Но что же он?

   Он поднял голову, и я увидела его лицо. Молитвенное выражение, и страдание

затаилось во взгляде. Страдание, равное счастью - и было ясно, что это лучшая

минута его жизни, и что за боль этой минуты он готов отдать и жизнь, и

бессмертную душу... Королева, поднявшись, подошла к нему. Тонкая рука в белом

кружеве легла на его плечо.

   - Встань, - сказала она повелительным тоном. Дан покорно поднялся. Рука

Королевы соскользнула с его плеча.

   - Постой, - сказала она и, повернувшись, подошла к стене. Теперь только я

заметила посверкивающие ножны короткого меча, висевшего над очагом. Ножны были

богато украшены прозрачными, алыми, как капли крови, рубинами. Королева сняла их

со стены и, вынув тонкое лезвие сверкающей стали, взмахнула им в воздухе, затем

вставила в ножны и подошла к Дану.

   - Это твой меч, - сказала она, - Возьми его. Носи его рядом с карросом. Они

хотят, чтобы было так... Он не нужен тебе, но пусть будет.

   Низко склонившись, Дан поцеловал протянутое ему оружие, затем бережно принял

его, прицепил на пояс, рядом со странным кристаллом.

   - Благодарю, Ваше Величество, - казалось, эти слова дались ему с огромным

трудом. Вдруг взгляд Королевы потемнел, сомнение возникло в нем, она сделала

даже короткое движение, словно пытаясь забрать меч.

   - Не забудь, - сказала она, - Кто носил это оружие. Ты не имеешь права

обнажать его. Никогда.

   Дан посмотрел в лицо Королевы сияющим преданным взглядом.

   - Вы сомневаетесь во мне, Ваше Величество?

   Королева внимательно посмотрела ему в лицо.

   - Хорошо, Всадник, - сказала она. - Иди, готовь ночной дозор.

   Она повернулась ко мне.

   - Ты хочешь посмотреть наш Замок? - я кивнула утвердительно. - Иди за ним.

Всадник, покажи Тане, где живет Лада. Они подружатся, я думаю.

   Не смея ничего произнести, я вышла вслед за Даном. Молча и быстро мы шли

среди белых домиков. Боже мой, Дан... Сердце мое дрогнуло - впервые. Смертельная

жалость и тоска сжимали его. Дан... Отныне, что бы ни произошло, я всегда буду

стоять рядом с тобой, разделяя твою тоску и муку смертного греха. Ведь ты только

человек, ты не такой, как она, хотя и самый лучший, прекраснейший и смелый из

людей.

   Дан обернулся ко мне.

   - Ты понравилась Королеве, - сказал он.

   Я не знала, что ответить. И я сказала просто.

   - Она красивая.

   - Мы едем сегодня в ночной дозор, - сказал Дан, - Здесь будет праздник,

придут рыбаки из Поселка. Ты здесь останешься или поедешь с нами?

   - С вами, - быстро сказала я.

   - Хорошо. - Дан взбежал на крыльцо одного из домиков, постучал. Нам открыла

дверь девушка, кажется, старше меня, светловолосая, красивая.

   - Здравствуйте, граф, - произнесла она, глядя на Дана.

   - Здравствуй, Лада, - сказал он и посмотрел на меня, - Вот Таня, она здесь в

первый раз. Пусть она побудет с тобой до вечера. Так сказала Королева.

   Лада улыбнулась мне и взяла меня за руку.

   - Пойдем.

   В этом домике было две комнаты, таких же маленьких и бедных, как жилище

Королевы. Так же потрескивали дрова в печке, а в соседней комнате кто-то тихо

играл на гитаре. Усадив меня у очага, Лада вышла. В это время за стеной чистый

девичий голос запел под гитарные переборы:

   Жил на свете рыцарь бедный,

   Молчаливый и простой,

   С виду сумрачный и бледный,

   Духом смелый и прямой.

   Он имел одно виденье,

   Непостижное уму...

  

   Мелодию эту я не слышала никогда, стихи были знакомы мне, как собственное

имя. Но новый их смысл вдруг открылся мне, и, пораженная случайным совпадением,

не дыша, я жадно впитывала знакомые строки...

   И в пустынях Палестины,

   Между тем как по скалам

   Мчались в битву паладины,

   Именуя громко дам,

   Lumen coelum, sankta Rosa! -

   Восклицал он, дик и рьян,

   И как гром, его угроза,

   Поражала мусульман.

  

   Я знала его лицо, его имя... Тщетно я пыталась успокоить бешено бьющееся

сердце. Песня закончилась, и Лада вышла ко мне, а за ней - и обладательница

гитары, смуглая маленькая девушка с горящими, черными как угли глазами. Я встала

им навстречу.

   - Это Таня, - сказала Лада, - А это Алиса. Ты кушать хочешь? - осведомилась

она у меня.

   - Нет, я уже...

   - Ну как хочешь, - сказала она. - Только у нас сегодня куча дел. Ты знаешь,

что будет праздник? Сегодня весь день мы будем торчать на кухне, пироги надо

печь, и все такое... Ты с нами пойдешь, или лучше тут останешься?

   - С вами, - сказала я.

   - Ну, пойдем, - сказала Лада, - Нам вообще-то помощь нужна, конечно.

   Алиса выглянула в окно.

   - Полтавы еще нет, - сообщила она, - у нас еще несколько минут свободны...

   Она подошла ко мне и протянула гитару.

   - Ты ведь играешь?

   Я неловко взяла инструмент. Мы присели вокруг печки.

   - Гитару по кругу, - сказала Лада, - Начинай, Таня.

   Что же сыграть? Перебирая струны, я смотрела на новых подруг - ибо уже

чувствовала себя с ними легко, так, словно это были мои сестры. Мне всегда

хотелось иметь сестру... Я начала свою собственную, недавно сочиненную песню.

   Дотроньтесь до клавиш, чтоб слились в аккордах сердца,

   И мир отразился в янтарном, оранжевом свете...

   Какие же разные - но что-то общее есть в их лицах. Высокая, белокурая Лада,

из породы русских красавиц, маленькая, с хитрым, как у лисички, взглядом -

Алиса... Разве блеск глаз? Взгляды? Нет, и они разные - но чем-то все-таки

похожи, как похожи взгляды маленьких детей.

   Но вы все молчите, и глядя мне прямо в глаза,

   За тенью усмешки, спокойно и чуточку строго,

   Не верите в то, что на улице ждет вас гроза,

   Прощанья огни. И туман. И рассвет. И дорога.

  

   Закончив песню, я протянула гитару Алисе. Она играла значительно лучше меня,

но это уже меня не смущало. Она начала петь, и Лада вступила вторым, низким и

прекрасным голосом. Я смутно знала эти стихи, но петь не решалась.

   Среди миров, в сиянии светил,

   Одной звезды я повторяю имя.

   Не потому, чтоб я ее любил,

   А потому, что мне - темно с другими...

  

   Девушки закончили песню, и Лада решительно встала.

   - Ну все, - сказала она, - Пошли работать.

   - Все бы тебе работать, - проворчала Алиса и поставила гитару в угол. Мы

вышли из домика. Подруги подхватили меня под обе руки. Так, обнявшись, мы шли

сквозь промозглую утреннюю сырость.

   - Хорошая песня, - сказала Алиса, - Я имею в виду твою. Сама сочинила?

   - Ага, - сказала я

   - Мне тоже нравится, - сказала Лада, - Ты нас научишь, ладно?

   - А ты на празднике-то будешь? - поинтересовалась Алиса.

   - Нет, я... Ребята куда-то собираются, я с ними поеду, наверное.

   - Граф берет ее, - пояснила Лада.

   - Тебе везет, - сказала Алиса. Я не совсем их поняла, но переспрашивать не

стала.

   - Мы тоже будем ночью в цепи, - сказала Алиса. - Там увидимся, да?

   - А... вы тоже? - начала я и умолкла, потому что увидела на поясе Алисы уже

знакомую мне странную вещь - кристалл, испускающий свет. Алиса хлопнула по нему

и улыбнулась.

   - И у нас есть карросы. Ну а сейчас - пошли пироги печь.

   И мы пошли печь пироги и занимались этим почти до самого вечера.

  

   ... Было уже шесть часов вечера по времени Ладиорти, когда мы выехали из

ворот Замка.

   Снова почти все мое внимание была поглощено ездой. Мне подобрали в конюшне

небольшую смирную лошадку соловой масти. Роста она была невеликого, черные

блестящие глаза-маслины кротко поглядывали из-под длинной белой челки. Звали

кобылку Стрела. Как и пообещал мне конюх, лошадь отличалась отменно спокойным и

послушным нравом. Даже такой неопытный наездник, как я, был для нее авторитетом.

И все же я устала от рыси не меньше, чем устают от быстрого бега.

   Ехали молча, и я успевала в такт рыси кое-как обдумывать все то, что пришлось

пережить сегодня. Я не испытывала страха при мысли о встрече с теми

таинственными врагами, которых видела прошлой ночью, хотя такая встреча,

вероятно, предстояла нам снова. Во всяком случае, на поясе у каждого из моих

друзей висело это странное оружие, кристаллы, испускающие свет - я знала теперь

их название: карросы. Но предназначение и механизм их действия оставались

туманными для меня. Впрочем, и помимо этого было слишком много таинственного и

волнующе прекрасного. И было такое, рядом с чем и сказочный Замок, и приветливые

его обитатели, и вся туманная Ладиорти - все отходило на задний план.

Королева... и Дан. Иногда все вокруг меня растворялось, я вдруг ощущала себя

стоящей в той же хижине, снова видела Королеву, и рядом - коленопреклоненного

Дана. Вмиг наваждение проходило, и снова я тряслась в седле, и спина Дана,

покрытая серебристым плащом, покачивалась передо мной. И наступало вновь. И

вновь я ощущала таинственную неразрывную связь, возникшую в тот миг.

   Королева... тут мое скромное понимание жизни заходило в тупик. И в то же

время я стала понимать немного больше.

   Мне пришлось недавно узнать людей удивительных, совершенно не похожих на

прежних моих знакомых. Но я затруднялась определить одним словом, в чем же их

особые качества заключаются. Теперь, посмотрев на Королеву, я определила это

так: свет, исходящий от них. Но что такое этот свет? И вдруг откуда-то всплыло

слово: Бог. Откуда взялось это слово в потоке моего мышления? Бог. Ведь я же не

верю ни в какого Бога. И даже не потому, что меня в школе учили не верить - я не

верю искренне. Если подумать, атеизм тоже может быть верой. Вера в человека, в

его собственные силы, в бесстрашие перед лицом небытия. Только сейчас

растревоженные чувства говорили мне иное. Я попыталась призвать к порядку

трезвый разум. Конечно, даже эту таинственную Черту, ведущую в туманную

Ладиорти, и все, что я видела - все это можно объяснить, не привлекая понятия

чуда. Материалистически. Нельзя было объяснить только новое, возникшее в моей

душе, ибо я начала понимать, что люблю - и люблю больше жизни, больше всего на

свете... Мне и раньше случалось любить. Это чувство не зависело от меня, но оно

пронизывало всю мою жизнь, оно все, абсолютно все меняло. Гормоны? Либидо?

Хорошо. Но вот я видела существо, обладающее силой любви во много раз большей,

чем человек, обычный человек. Ибо свет и любовь, как я это понимаю - синонимы. И

тут что-то подсказало мне: за этим светом стоит Бог.

   Эта мысль так поразила меня, что я едва не выпустила поводья. Конечно,

нелегко по капле воды сделать вывод о существовании океана. Так же трудно по

капле любви, доставшейся тебе, понять, что существует океан любви-света. Бог и

есть этот свет. В одних он светит ярче, в других слабее, и, наверное,

единственное, к чему стоит стремиться, и что стоит растить в себе - этот

божественный огонь. Мне вдруг представилась исполинская лестница, пирамида,

вершина которой скрывалась в сиянии, а на ступенях стояли излучающие свет люди,

и чем ближе к вершине, тем ярче их свет. Сама я стояла где-то в самом низу, чуть

выше - мои друзья, еще ближе к высоте - Королева и ей подобные полубоги. И если

идти вверх по этим ступеням Иерархии, на вершине встретишь Бога...

   Я уже понимала, что из всех невероятных событий было самым удивительным,

самым необычайным, воистину перевернувшим мою жизнь. Встреча с Королевой...

Однажды увидев этот Свет, думала я, стискивая поводья, будешь жить только им,

будешь мечтать лишь о том, чтобы снова увидеть Его, чтобы служить Ему.

   Но Великий Свет, слиться с которым люди не могут в грехах и страстях своих,

этот Свет остался за спиной. Вокруг лежала пустынная страна Ладиорти, тишину

нарушал лишь негромкий стук копыт. Мои друзья молча скакали рядом. Снова бодрый

Кашка с перевязанной рукой, которая, по-видимому, больше не мешала ему. Изящный,

задумчивый Виктор на черном, как смоль, Акае... Дан.

   Дан ехал чуть впереди, лица его я не видела. Впрочем, я могла легко

представить его: лицо Дана крайне редко меняло выражение. Вообще движения его

были экономны, медлительны, точны, нервные подергивания и ненужные жесты не были

ему свойственны совершенно. Внимательный бесстрастный взгляд лишь изредка играл

улыбкой или порывом смеха.

   Но мне случилось увидеть его иным.

   Озаренный светом Королевы, вот так стоял он в Ее лучах, жалкий человек перед

Богиней. Лучший, смелый, прекраснейший из людей, сжигаемый страстью к Той, что

не знает страстей.

   Он имел одно виденье

   Непостижное уму,

   И глубоко впечатленье

   В сердце врезалось ему.

   Я шептала эти строки в забытьи. И ясно, до боли ясно было все будущее -

стоять рядом с ним, без надежды на ответ, стоять лишь как спасительная опора в

последний миг - без надежды на свое - так же, как стоит он перед своей

Королевой. Может ли быть счастье выше этого?

  

  

   ... Ехали не прямым путем. Сначала на север, откуда пришли. В скалах, где в

прошлый раз встретили теппелов, стояла теперь целая небольшая армия, длинной

цепью разбросанная вдоль холмов. Все бойцы этой армии носили те же серебристые

плащи поверх одежды и на поясе имели карросы. В кустах были укрыты лошади.

Сторожевые собаки лежали у костров. Мы проехали вдоль всей цепи. У одного из

костров Дан спешился, к нему подошел высокий седоватый мужчина, и они негромко

поговорили о чем-то. Еще в нескольких местах Дан подъезжал ближе к кострам,

сидевшие, поднимаясь, приветствовали его, и, обменявшись с ними парой фраз, Дан

направлялся дальше.

   Вслед за тем, пустив лошадей крупной рысью, поскакали на восток, где

потемневший край неба сливался с морской гладью. Здесь расстилалась до моря

широкая, необъятная долина, и в ней хорошо видна была бесконечная цепь костров,

протянувшаяся вдоль всего побережья Ладиорти. Дан и здесь подъезжал к бойцам,

сидящим у огня, отдавал какие-то распоряжения, посылал куда-то гонцов. Я с

любопытством всматривалась в лица обладателей карросов. Огонь костров освещал их

и отражался в глазах - не тревогой, но спокойным ожиданием боя. Все эти лица

казались мне прекрасными, золотые блики огня играли на них, и все они были

спокойны или веселы.

   Дальше мы проехали вдоль южной цепи и оказались с западной стороны от Долины

Замка. Здесь стояли непроходимые черные леса, мы миновали их кратчайшей дорогой.

Уже совершенно стемнело, спустилась ночь. Я с удивлением подумала о том, что это

уже вторая ночь, которую мне придется провести почти без сна, - но я не ощущаю

ни малейшей усталости, я готова бодрствовать эту ночь.

   Через несколько километров лес поредел, и местность стала заметно подниматься

- это начинались горы, те самые, что виделись из дворца голубыми, в таинственной

дымке. Вскоре подъем стал таким крутым, что, к моему облегчению, мы спешились и

повели коней в поводу. Узкая тропинка вилась среди камней и непроницаемо темной

в ночи чащи. Я держалась из предосторожности подальше от задних ног идущей

впереди кашкиной лошади. Моя Стрелка шла легко, повод провисал, тянуть почти не

приходилось. И все же облегчение было недолгим. Идти вверх оказалось еще

тяжелее, чем трястись в седле. Я никогда не считала себя слабой физически, и в

горных походах бывать мне случалось, но Дан, шедший впереди, задавал такой

хороший темп, что я еле поспевала шевелить конечностями. Сердце мое колотилось,

я жадно хватала ртом холодный чистый воздух. Все же, когда Виктор, замыкающий

шествие, крикнул мне: "Если тяжело, остановись," - я выдавила из себя "Ничего",

и продолжала подъем. Лес кончился, и пошли низкорослые деревца, стелющиеся

кустарники. Тропинка шла временами так круто, что приходилось карабкаться и

тянуть за собой лошадь. Где-то неподалеку слышалось журчание ручья или речки.

Наконец камни перед глазами поплыли радужными пятнами. Я стала опасаться, что

подъем этот никогда не кончится. И тогда сумеречный просвет засиял перед

глазами. Еще несколько минут - и мы стояли на перевале.

   Вероятно, это была самая низкая точка горной цепи: вправо и влево от лощинки,

где мы стояли, уходили неприступные гигантские скалы. Но и отсюда, с высоты

перевала мир, оставленный внизу, казался неправдоподобно крошечным.

   Костер, пылавший в лощине под прикрытием небольшой скалки, пробивал темноту

ночи. Впрочем, и мрак не застилал мир полностью: несмотря на отсутствие звезд и

луны, небо было бледноватым, как летом в северных городах.

   От костра поднялись трое людей, очевидно, ожидавших нас. Они весело

здоровались, их лица сверкали улыбкой. Я не особенно прислушивалась к разговору.

С ними был крупный, темной окраски дог, настороженно обнюхавшийся с Баярдом.

   Я подошла ближе к западному склону. Вниз уходила непроницаемо черная даль, ни

одного огонька не мерцало до самого горизонта, и ничего нельзя было разобрать на

этой гладкой, как доска, равнине. Тогда я обернулась к востоку и восторженно

ахнула, глянув в долину, откуда мы только что поднялись.

   При свете все это, вероятно, выглядело бы лучше. Теперь нельзя было различить

ни леса, ни скал, ни моря. Зато веселый узор огней украшал темную долину. Каймой

тянулась цепь сторожевых костров, с трех сторон окружавших Замок. Теперь я

видела, что мы не объехали и десятой части этой цепи. В центре же долины сияло

созвездие разноцветных огней, и это была праздничная иллюминация Замка. Белые,

желтые, синие, зеленоватые, красные огни, то ровные, то мигающие, то

рассыпающиеся снопами искр, плясали в небольшом прямоугольнике, и от этого вся

долина казалась сверкающей.

   Не хватало лишь звезд в ночном небе Ладиорти, чтобы дополнить этот

великолепный огненный карнавал.

   Я вернулась к костру. Бойцы, ожидавшие нас у костра, уже держали в поводу

своих коней. Попрощавшись, они стали спускаться в долину, и вскоре скрылись в

темноте. Наша команда осталась на вершине в одиночестве. Лошадей пустили

пастись, ослабив подпруги. Виктор принялся собирать хворост для костра, Дан,

развьючив свою лошадь, вытащил из сумки несколько бревнышек. Здесь, на вершине,

деревьев не было, но неужели, подумалось мне, он считает, что этих полешек

хватит на всю ночь? Однако, ничего не сказав, я присоединилась к Виктору. Вскоре

хорошая куча хвороста лежала у костра.

   - Хватит работать, - сказал Дан наконец. - Присаживайтесь. Держу пари, что

Рыжий не забыл о потребностях желудка.

   - А как же! - воскликнул Кашка. Покопавшись в своей сумке, он вытряхнул на

землю ворох картошки.

   Вмиг картошка была закопана в золу. Над костром на рогатинах вывесили котелок

с водой.

   - Располагайся, - предложил Виктор,- Ночь предстоит долгая.

   По примеру остальных я устроилась на теплых камнях. Плащ приятно согревал, и

ласковое тепло струилось от костра. Сквозь полузакрытые веки я лениво наблюдала

искры, летящие в сумеречное небо.

   Баярд, по приказанию Кашки, лег в лощине, в стороне от костра, тревожно глядя

на запад.

   Вскоре были готовы и картошка, и чай. Я занялась едой всерьез: употреблять

горячую, из золы картошку - не такое простое дело. Перебрасываешь ее, жгучий

серый комок, из ладони в ладонь, пока не перестанет жечь. Потом осторожно

отколупываешь кожицу с кусочком пепла, обнажая мягкую белую горячую плоть.

Усиленно дуешь, обмакиваешь в соль...

   - А все-таки,- сказала я, между тем, как руки мои были всецело заняты

картошкой,- Где это мы находимся? Что это - Ладиорти? Другое измерение?

   Кашка хихикнул.

   - Саенс фикшн,- сказал он,- Читать надо меньше.

   - Да нет,- задумчиво произнес Виктор,- Вряд ли это можно назвать другим

измерением. Если тебе так уж нужен термин, я бы употребил, пожалуй - другой

слой.

   - Мир слоист,- непонятно сказал Кашка.

   - Сомневаюсь, чтобы что-то стало от этого понятнее,- заметил Дан. Он чистил

картошку для себя и для Кашки с помощью перочинного ножика.

   - Тебе нравится здесь? - негромко спросил Виктор.

   - Да, конечно,- ответила я, не задумываясь. - Но я ничего не понимаю. Кто

такие теппелы? Королева... Что мы делаем здесь?

   Дан протянул Кашке очищенную картошину на кончике ножа. Кашка принял ее

здоровой рукой, пробормотав: "Мерси, граф". Дан кивнул ему, затем медленно

перевел на меня взгляд. Светлые странные глаза его и светлый камень в волосах

блестели, отражая пламя.

   - Ты понимаешь, -сказал он.- Но ты хочешь слов. А здесь важен язык сердца.

   - Есть сознание,- говорил он,- Выше обычного, дневного сознания. Назови его

Сверх-Я, назови его пятым принципом, интуицией, сердцем - оно выше трезвого

разума. Это, если хочешь, сплав твоей логики и твоей любви, твоих высших чувств.

Попробуй освободить его и им мыслить. Ты понимаешь меня?

   - Да, - сказала я осторожно,- Я понимаю, кажется.

   - Те, к кому ты испытываешь любовь, важны для тебя. То дело, которое считает

главным твое сердце, важно для тебя. Если захочешь идти за нами - иди. Но никто

не может принудить тебя к этому.

   Те, к кому ты испытываешь любовь...

   Испытываешь любовь...

   Я стиснула кулаки от напряжения, глядя прямо в лицо Дана. Сердце, казалось,

готово было разорвать мне грудь.

   - Те, от кого мы защищаем Ладиорти. - говорил Дан. - Ты узнаешь их ближе.

Может быть, сегодня. Беда в том, что Ладиорти - мрачный, забытый Богом угол

мира, чистилище, и единственный Свет, пролитый в эту темную землю - свет

Королевы. Подвиг ее велик. Она сильна. Но здесь она одна, а тьма сильна во всем

мире. Может случиться так, что ее Светлые братья не успеют прийти на помощь.

Потому мы здесь. Не скажу, что это прекрасно - мы просто люди, мы никакой

ступени не достигли, наш свет ничтожен, для нас велика опасность. Все, что мы

можем - это стоять здесь, защищая Королеву. Какими бы мы ни были - присоединить

наш слабый свет к ее сиянию, отбросить назад тех, кто идет сюда с тьмой. Сто или

пятьдесят лет назад было бы немыслимо наше участие в этой битве. Но сейчас нет

другого выхода. Знаешь, почему? Прямо за Ладиорти, за Чертой, которую мы

пересекли - наш, человеческий мир.

   Все это сейчас не так важно для тебя. Ты узнаешь, что такое тьма. Ты узнаешь

страх. Сейчас же прошу тебя об одном - проведи границу света и тьмы в себе. Ты

должна понять, где добро, и где зло в твоей душе. Ты способна это понять - иначе

мы не взяли бы тебя сюда. И тогда - ты свободна остаться с нами или вернуться в

Энск.

   Дан умолк. Я откинулась на камни, переваривая услышанное. Никогда я не

задумывалась ни о чем подобном, но сейчас, слушая Дана, я хорошо понимала его, и

высказанные им мысли казались мне давно откуда-то знакомыми. Добро и зло... В

таких категориях я просто не привыкла мыслить. То, что в мире есть две

антагонистические системы, мы проходили в школе. Буржуазия и пролетариат...

Социализм и капитализм. Все это было известно, и так скучно, что уже набило

оскомину. Что в мире есть какие-то иные, не связанные с классами и

государствами, противоположные силы - об этом я слышала впервые, но почему-то

эта идея казалась мне хорошо знакомой.

   С этим вполне логично сочеталась и мысль о границе в себе. Да, если эти

противостоящие силы есть в мире, они должны быть и в моей душе. По правде

говоря, в таких категориях мне еще не случалось о себе думать. Да и все читанные

мной книги укрепляли меня в той мысли, что зло - это всегда что-то внешнее.

Империализм, ядерная война, убийцы и воры, шпионы, наконец, просто дурные люди.

И уж во мне-то - советской девочке, отличнице, примерной во всех отношениях -

могут быть "отдельные недостатки", но употреблять такое суровое слово, как Зло,

по отношению к ним нельзя. Без недостатков людей не бывает. Зло мы должны

ненавидеть, как нас учили, но ведь нельзя ненавидеть себя...

   А интересно, ведь воры и другие преступники - тоже вряд ли ненавидят себя.

Они, вероятно, считают свои действия вполне понятными и простительными...

   Где же эта граница - во мне? Что во мне - зло, что - добро? Я вообще не

добрый человек, если честно сказать. Я живу для себя, не особенно помогала

родителям по дому, вообще не была таким уж светочем. Не ухаживала за

престарелыми, не посещала детдома, никому особенно никаких услуг не оказывала. Я

даже очень часто обижалась, злилась... В общем, во мне очень мало хорошего. Но с

другой стороны, я почему-то чувствую, что я не такой уж плохой человек.

Нормальный человек. А почему - объяснить не могу. Мне кажется, что самое лучшее

- когда я пою песни или пишу какие-нибудь свои мысли. Когда стихи читаю вслух,

так, чтобы никто не слышал. Это так удивительно, как будто крылья вырастают. Но

мама всегда меня за эти занятия ругала, считая их никчемными. Зло это или добро?

Откуда мне знать?

   Нужно будет почитать что-нибудь об этом, подумала я. У ребят очень много

книг. А я ведь до сих пор даже Евангелия не прочитала. Теперь обязательно. Если

мы вернемся еще на Землю.

   Вопрос возвращения сейчас не очень тревожил меня.

   Мне было хорошо. Сидеть вот так, смотреть сквозь прищуренные веки на пламя

костра, вдыхать с наслаждением холодный чистый воздух. Молчание сидящих рядом

казалось так же понятно и просто, как эта ночь, безмолвие, танцующие пламенные

языки, темные громады гор...

   Четверо смотрят на пламя.

   Неужели

   Один из них я?

  

   ... До самого утра было тихо. Я задремывала, потом просыпалась. То один, то

другой из ребят поднимался, выходил в лощинку, всматриваясь в темноту, затем

возвращался назад. Разговаривали негромко, но больше молчали. Наконец, и мне

захотелось размять конечности, я поднялась и вышла на перевал, откуда хорошо

была видна долина Ладиорти.

   Было еще темно. Праздничная иллюминация во дворце погасла, но ровный

прямоугольник его обычных огней и кайма сторожевых костров по-прежнему светились

в долине. Судя по времени, ночь клонилась к солнечному завершению, но восточный

горизонт над морем был еще непроницаемо темен. Ночная прохлада сильнее ощущалась

здесь. Я плотнее закуталась в плащ и хотела вернуться к костру, но мягкие шаги

послышались сзади. Обернувшись, я увидела Дана.

   - Я еду вниз, на запад,- сказал он, - Хочешь со мной?

   - Конечно, хочу, - быстро ответила я. В сумерках полуразличимо проступало

лицо Дана, плечи, покрытые плащом, ярко поблескивали его глаза, обруч и камень

надо лбом, серебряная застежка между ключиц.

   Скакать рядом с ним в ночь, туда, где опасность...

   Поймав лошадей, мы подтянули подпруги, вскочили в седла. Помахав Виктору и

Кашке на прощание, я пустила Стрелку вслед за лошадью Дана, белым Асгардом, в

темноту.

   Обе наши лошади светлой масти, да и мы сами в серебристых плащах видны

издали, подумала я. Разумно ли это? Мы представляем собой отличные мишени. Но

желающих пострелять пока не было видно.

   Тропинка здесь спускалась с горы большими зигзагами, и, вследствие этого,

была более пологой, чем на восточном склоне. Все же лошади шли осторожным шагом.

Мы долго ехали через лес в непроницаемой тьме. Наконец ровная дорога оказалась

под ногами коней, и мы поехали чуть быстрее. Местность здесь казалась еще

мрачнее, чем в покинутой долине Ладиорти, тишина - еще более ватной. Заговорить

я не решалась. Мерзкий, знакомый с детства страх темноты пролез в сердце, и даже

присутствие Дана не успокаивало. Наконец, подъехав к нему ближе, я спросила

робко:

   - Разговаривать можно?

   - Можно, конечно, - ответил Дан с улыбкой, придерживая коня, и от этой улыбки

разлетелся мой страх, исчез, словно никогда его и не было.

   - Дан, я... мне страшно.

   - Мне очень жаль, - сказал он, - но оставить тебя здесь невозможно, слишком

опасно. А дальше будет гораздо страшнее.

   - Нет, нет! - я тряхнула головой. - Мне уже не страшно. Мне с тобой ничего не

страшно, - это я добавила полушепотом. Дан кивнул, словно ожидал такого ответа.

   - Ты будешь бояться, - сказал он. - Но это не так опасно, как кажется.

Главное - всегда стой рядом со мной и делай то же, что и я. Что бы ни случилось,

не отходи от меня. Понятно?

   - Понятно.

   - Скоро ты ближе узнаешь теппелов. Слушай свои чувства, - сказал Дан и пустил

лошадь снова в рысь.

   Чувства? Чувство мной владело в тот момент лишь одно - страх. Слова Дана, его

спокойный, уверенный тон успокаивали. Но страх пробирался снова и снова, хватая

сердце черной холодной лапой. И это не был страх перед пулями, смертью - об этом

я даже не думала. Это был Черный Страх, хуже которого нет.

   Мы взлетели на небольшой холмик, и Дан внезапно остановил коня. Я едва

справилась со Стрелкой. Это отвлекло меня, а потом я взглянула вниз...

   В первый миг мне перехватило горло, и лоб покрылся липким потом. Я жадно

схватила ртом воздух. Успокойся, успокойся, повторял мой внутренний голос.

Ничего же страшного! И верно - ничего страшного не было впереди, по человеческим

понятиям. Обычный поселок, темные прямоугольники домов, заборы. Разве что

выглядело все это каким-то безжизненным, походя скорее на заброшенный

концлагерь, чем на человеческое жилье. Ни огонька, ни движения, ни звука, ни

иных признаков обитаемости. Но это и понятно: ночь. И все-таки все это внушало

необъяснимый ужас, словно чудовища, а не люди жили в этом поселке.

   Судорожно вцепившись в поводья руками, я смотрела вниз. Двинуться с места

казалось совершенно невозможным подвигом. Душный, тяжелый туман, лежавший в

низине, поднялся выше, и уже окутал ноги моей лошади, и это была смерть... Круги

поплыли перед глазами, вязкий серый туман поднимался все выше и выше, и вот уже

нет Дана, пропал поселок, небо, деревья вокруг - все одна душная черная смерть,

небытие, проклятие. Я хотела кричать, но не могла, задыхаясь, хватала ртом серую

смерть, но в ней не было воздуха. Грудь сдавило словно многотонным грузом.

Внезапно сильные руки схватили за плечи, встряхнули меня. Сквозь серый туман я

увидела смутно проступающие знакомые черты, блеск светло-серых повелительных

глаз. "Дан, -выдавила я с трудом, - Дан..." - хотела сказать "я умираю" , но не

смогла. Дан снова жестко встряхнул меня. Ужас постепенно отступал. Черты

окружающего проявились в серой дымке.

   - Я держу тебя,- громко сказал Дан. - Не бойся. Держись за меня! Держись!

   В этот миг я поняла смысл его слов, поняла, как я должна держаться. Отпустив

меня, он отъехал на два шага, но я крепко уцепилась за него - сердцем, все время

ощущая его присутствие. Он, казалось, совсем не знал страха. Его лицо было

сурово и спокойно.

   - Смотри вниз, - приказал он. Я поймала себя на том, что упорно

бессознательно отвожу взгляд от поселка. Повинуясь Дану, я заставила себя

смотреть вниз и снова ощутила тот же наползающий ужас. Но, мысленно крепко

держась за Дана, продолжала смотреть. И тогда над крышами на миг проступило Лицо

- жуткий, безобразный лик этот потряс меня. Дан! - крикнула я мысленно, и лик

пропал. Я посмотрела на друга, и он, должно быть, прочел весь ужас и отчаяние в

моих глазах.

   - Что это... - прошептала я, не в силах сказать что-либо членораздельное.

Сердце освобожденно и бешено колотилось после пережитого кошмара. Дан кивнул.

   - Ты видела сейчас одного из Тех, кто стоит за теппелами. А сами они, поверь,

безобидны. Больше не бойся.

   И впрямь, мой иррациональный страх мой прошел почти полностью. Кончилось

безумие. Это понятно, если подумать: мы боимся лишь сверхъестественного, но

когда Оно входит в нашу жизнь реальным другом или противником, мы относимся к

нему точно так же, как к земным, физическим явлениям.

   Дан внезапно соскочил с коня. Отдав мне повод, он пошел вниз по склону холма,

ведущему в поселок, и, дойдя до подножия, остановился. Из-за пазухи вынул он

какой-то предмет, светящийся в ночи, бросил на землю и быстро вернулся к своей

лошади. Теперь я разглядела, что это были белые диковинные цветы, вроде орхидей.

Лепестки их причудливо изгибались, и, самое удивительное, цветы неярко светились

во тьме, точно фосфоресцируя. А тьма вокруг них казалась еще гуще. Вдруг внизу

мне почудилось движение, я невольно предупреждающе вскрикнула "Дан!" и тут же

увидела два высоких темных силуэта. Мне показалось даже, что я различаю лица

мужчин, их вскинутые автоматы...

   Но Дан сидел уже в седле, каррос легко скользнул ему в ладонь. Раньше, чем

раздалась автоматная очередь, свет карроса разлился, захватив и меня с лошадью и

подножие холма. Я услышала сухой треск, и почти спокойно отметила, что это и

есть выстрелы, что стреляют в нас. Наверное, должен быть слышен и свист пуль, но

я не слышала его. Создавалось впечатление, что пули тонут в невидимой преграде,

заслонившей нас. Я посмотрела на Дана и поразилась выражению его лица: оно было

точно таким же, как тогда, когда он бинтовал Кашке руку. Напряжение сложной

работы, сострадание, ледяное спокойствие, все это вместе застыло в его взгляде,

устремленном вниз, за границу светлого круга. Левой рукой он сдерживал рвущегося

в бег коня.

   Наконец выстрелы стихли. Я уже ничего не могла разобрать во тьме. Дан убрал

свое оружие, и сказал коротко:

   - Поехали, - и, повернув коней, мы помчались галопом. Я сосредоточивала все

внимание на том, чтобы не свалиться в бешеной скачке, и, надо сказать, мне это

удалось. Почти до самого склона гор мы неслись галопом. Затем конь Дана, Асгард,

перешел на рысь, а когда тропа пошла круто вверх - на размеренный шаг. Я догнала

его и поехала рядом, благо ширина тропы еще позволяла это. Дан выглядел

уставшим, под глазами залегли тени, лицо было бледнее обычного.

   - Дан, - спросила я тихонько, - а зачем ты оставил там цветы?

   - Это знак для теппелов.

   - Знак?

   - Знак свободы. Многие из них еще не потеряли шанса вернуться.

   - Кто-нибудь из них возвращается?

   - Очень редко, - сказал Дан.

   - Почему они так называются - теппелы?

   Дан задумался.

   - Честно сказать, не знаю, - сказал он, - Так они называются здесь, в

Ладиорти. В других частях света их называют иначе.

   Тропа сузилась, и я отстала от Дана. Мы ехали теперь на север, вдоль горной

цепи, ехали долго, в почти абсолютной тьме. Как лошади находили дорогу, было для

меня загадкой. Наконец впереди зашумело море.

   И море показалось мне абсолютно, непроницаемо черным, страшным. Ветер несся

над нашими головами в глубь суши, и глухо ревели черные волны, и плащ Дана

бесшумно трепетал на ветру. Я не спрашивала, куда и зачем мы едем, и мне не было

страшно. Умереть сейчас, рядом с Даном? Если уж все равно когда-нибудь это

неизбежно, такая смерть была бы самой лучшей. Мы ехали долго вдоль берега, под

прикрытием высокого кустарника. Но вот Дан остановился, внимательно вглядываясь

в морскую даль. Недалеко от берега стоял корабль, мачтовый корабль, но паруса

его были спущены. Он покачивался в прибое, и что-то зловещее почудилось мне в

темных его очертаниях.

   - Один, - произнес Дан. - Это все?

   - Этот корабль? - спросила я. - Откуда он?

   Дан махнул рукой в направлении моря.

   - Там... Страна шести островов. Оттуда пришли теппелы. Там огненная черта.

   - Что это за страна? - спросила я. Дан пожал плечами.

   - Никто из нас там не был. И знаешь что? - он повернул ко мне матово белое во

тьме лицо, - Самое страшное, что может случиться с человеком - это попасть туда,

за черту огня.

   - Я думала, ты не можешь бояться, - сказала я.

   Дан внимательно посмотрел на меня.

   - Я не боюсь, - сказал он, - И все-таки - не дай Бог. Но я узнал то, что

хотел, пора ехать назад.

   Мы повернули лошадей и помчались вдоль горной цепи, потом стали подниматься

на перевал по известной уже тропе. Мы ехали молча до самой вершины, где нас

ожидали друзья.

   Восход уже окрасил облака бледно-розовой акварелью, когда снизу пришла смена.

Не заезжая более в замок, мы направили лошадей к морю. Животные были переданы

мальчику в той же маленькой хижине. Вслед за этим мы снова перешли Черту.

  

   ... Таня вздрогнула, просыпаясь. Она вспомнила... Какой странный сон! Какой

реальный... а что, если это была правда? Но тогда вся прежняя жизнь -

бессмысленный сон. Какое странное утро! Как в предчувствии конца света дрожит

розово-рыжий прохладный воздух. Что-то случится сегодня, и мир станет иным.

Случится? Да ведь уже случилось!

   Нет, это решительно невозможно! Таня поспешно встала, надела брюки и блузку.

Вот что - она сейчас узнает все у ребят, у Дана... Дан! Таня остановилась,

схватившись рукой за сердце. Он стоял перед ее мысленным взором, прекрасный и

грозный рыцарь без страха и колебаний, озаренный сиянием Королевы. Дан... Но

ведь это был сон?

   Таня вышла из комнаты, тотчас к ней бросился Баярд, виляя хвостом. Таня

мимоходом потрепала пуделя по загривку и вошла в кухню.

   Виктор и Дан были уже там. На столе дымился горячий кофейник рядом с блюдом,

выложенным свежими аппетитными булочками.

   - Доброе утро, - приветствовал ее Дан.

   - Доброе утро, - растерянно прошептала Таня. Она уселась на свое место и

спросила зачем-то:

   - А где Кашка?

   - Сейчас придет, - пообещал Виктор, - Во всяком случае, о завтраке он не

забудет.

   Таня заметила, что друзья смотрят на нее как-то странно, словно пряча

насмешку. Сегодня она видела их иными, и сейчас вторая их сущность словно

светилась сквозь обычные черты. Но... безумие, безумие - обыкновенные, хотя и

очень хорошие люди. Таня не могла разобраться в мешанине своих чувств.

   - Я... еду сегодня домой? - она вопросительно посмотрела на Дана. Тот не

успел ответить. Кашкина огненная шевелюра озарила белые стены. Кашка появился на

пороге, лицо его сияло, как начищенный медный чайник. Перевязанная правая рука

висела на клетчатом платке, перекинутом через шею.

   - Приветствую всех, - заявил он, усаживаясь за стол. - Ну и утречко сегодня!

   - Да уж, утречко, - улыбаясь почему-то, ответил Виктор.

   Таня, не отрываясь, смотрела на забинтованную кашкину руку.

   - Невезуха, - пожаловался ветеринар, - Танюша, намажь мне, пожалуйста,

булочку... Да, благодарю. Представляете, у меня одна пациентка ждет щенков. Мать

- колли, а отец - ротвейлер, вот с такой башкой (Кашка показал), боюсь, как бы

не кесарево пришлось делать.

   - Попросишь кого-нибудь из ребят, - сказал Виктор.

   - Да... Только из ребят вряд ли кто-то справится. Разве Светка...

   Он набил рот булочкой с маслом и промычал что-то еще.

   - Так ты хочешь уехать? - спросил Дан без улыбки, внимательно поглядев на

Таню.

   - Что значит уехать? - спросил Кашка возмущенно, - Мы сегодня едем на

ипподром.

   - Это еще зачем? - удивилась Таня.

   - Ну как зачем? Тебе ведь нужно научиться ездить верхом как следует. Иначе

тебе с нами тяжело будет! - объяснил Кашка.

   Это был не сон... не сон. Это действительность. И значит, сон - все

остальное, вся прежняя жизнь, Энск, институт, подруги. Таня посмотрела на Дана и

тут же отвела взгляд.

  -- Хорошо, - сказала она, - Я с удовольствием поеду на ипподром.

  

  

ГЛАВА 3.

О БЕЛОМ СЛОНЕ.

  

   "О-о-о, это странное место - Камчатка, - напевала Таня себе под нос, ловко

орудуя шваброй, - О-о-о -о, это сладкое слово Камчатка". Послеобеденная тишина

царила в отделении. Двери палат не открывались, никто не появлялся в коридоре, и

это было, конечно, удобно для Тани. Только медсестра Лиля сидела на посту и

сосредоточенно отмечала температуру в историях болезни. Тане оставался совсем

небольшой кусок коридора. Она с удовлетворением думала о том, что сегодня,

помимо повседневной беготни, удалось сделать еще многое: туалет сияет зеркальным

блеском, благо, кафель совсем новый. Две пустые палаты, которые она

"прогенералила" с утра, стоят чистые, пахнущие хлоркой, в мертвенно-синем свете

кварцевых ламп. Вскоре их проветрят, и вероятно, уже сегодня вечером новые

больные придут в свеженькие стерильные помещения. По правде сказать, люди не

особенно чистоплотны. Каждый день выгребаешь из палат кучу мусора, и чего там

только нет! Кожурки семечек, косточки, бумажки, фантики, даже окурки (?!) и

какие-то плевки. Но в конце концов танина работа в том и заключалась, чтобы мыть

и убирать. К чему рассуждать о том, что люди могли бы сорить и поменьше?

Настроения такие рассуждения не поднимут. Гораздо проще вот так: опускаешь

тряпку в ведро, чуть отжимаешь: так, чтоб мочило, но не чересчур; пускаешь на

пол, широким размахом развозишь воду, отчего еще один участок пола мокро

блестит. Потом полоскаешь тряпку и очень крепко, изо всех сил выжимаешь. И этой

уже полусухой тряпкой сильно, с нажимом протираешь намоченный линолеум, пытаясь

собрать всю грязь. Теперь то же самое повторяешь с начала на следующем участке.

Так постепенно, потихонечку делается работа. Вот и все. Таня закончила последний

участочек. Осторожно, по краешку линолеума прошла в санитарную, вылила воду,

затерла кое-где грязные следы и сполоснула ведро.

   Потом она вымыла руки, причесалась перед маленьким, загаженным зеркалом.

Пройдя мимо озабоченной Лили, сказала "Я пошла. До свидания." Лиля буркнула

что-то в ответ.

   Неся свою радость в себе, как вино в полном кувшине, тихо улыбаясь, Таня

вышла из отделения. На лестнице никто не встретился ей. В подвальной раздевалке

Таня сняла халат и надела кофточку поверх ситцевого рабочего платья. Переменив

обувь, она уложила халат и тапочки в сумку и надела светло-синий осенний плащ.

Перед зеркалом задержалась ненадолго, завязывая на шее белый газ и надевая на

голову ушную шерстяную повязку. Одевшись, Таня попрощалась с гардеробщицей тетей

Зиной и вышла на улицу.

   Октябрьский ветер, весело закружившись, тут же бросил к ее ногам горсть

желтой мертвой листвы. Таня улыбнулась и ветру. Осторожно, чтобы не запачкать

плаща, она шла по больничным задворкам, сплошь заваленным вечным строительным

мусором. Двое рабочих в заляпанной одежде тащили через двор носилки с цементом.

Таня остановилась, пропуская их, с любопытством вглядываясь в их озабоченные

хмурые лица. Проявив чудеса ловкости, пробежала она по узенькой доске,

перекинутой через гигантскую яму с обнаженными на дне трубами теплоснабжения.

Убедившись, что начищенные полусапожки и светлый плащ почти не потерпели урона

при переходе через двор, она вышла на улицу.

   Толпа на троллейбусной остановке достаточно красноречиво предвещала веселую,

содержательную поездку на нижней ступеньке. Пикантность такой поездки,

несомненно, будет заключаться в возможности быть выдавленной из транспорта или

размозженной напором толпы по дверям. Подумав, Таня свернула в парк: пешком путь

не близок, и, однако, лучше подышать свежим воздухом, чем вернуться домой без

пуговиц, с порванной сумкой и воинственным настроением.

   Миновав гигантский поблекший от времени транспарант "В единстве с народом -

сила партии", Таня оказалась в парке. Не торопясь, шла она через полуоблетевшую

рощу, вдыхая холодный воздух осени, столь любимый великим русским поэтом. Осень

в этом году как-то особенно трогала Таню, и от этого Пушкин становился еще

роднее и ближе. Покой царил в природе, осенний покой умирания окутывал сердце

мягким ласковым облаком. Не было движения, жизни, веселого шума, лишь беззвучно

слетали с полуголых засыпающих деревьев запоздавшие последние листья. Золотой

осенний бал был позади, теперь в парке царил полусон, слипшиеся грязные ошметки

листопада сплошь покрывали асфальт. И покойно, светло было идти по этим

сброшенным листьям, среди засыпающей рощи. Так покойно, как ложишься вечером в

кровать, на чистые хрустящие простыни для глубокого покойного сна.

   В парке было безлюдно. Лишь однажды прошел молодой парень с рассеянным

взглядом, похлопывая по колену поводком, а рядом с ним бежала красивая рослая

овчарка. Молодая, тщательно накрашенная и куда-то очень торопящаяся женщина

провезла коляску с младенцем. Две старушки с моською на поводке прошли, степенно

беседуя. Таня вышла на улицу - здесь народу было значительно больше. Около

кинотеатра, в голубой будке продавали мороженое. Таня встала в небольшую очередь

и купила четыре пломбира в вафельных стаканчиках. Потом она шла по пустым

пространствам Калининского района, где гулял холодный безжалостный ветер, мимо

нелепых белых кубов, мимо троллейбусных остановок, универсамов и жалких голых

кустарников, мимо портретов бородатых основоположников и лозунгов, возвещающих

скорую и непременную победу коммунизма и тому подобные азбучные истины. Она

думала о разных пустяках, вглядывалась в лица прохожих, улыбалась им, отчего

люди смотрели на нее недоверчиво и подозрительно. А над всем этим царило одно

слово - Дан. Она думала о том, что, уйдя с утра в библиотеку, теперь он должен

быть уже дома, сегодня он варит обед. Сейчас она увидит его, будет говорить с

ним, сидеть с ним рядом. Тане было радостно от этой мысли.

   Дан, думала она, Даниил... Слепые ровные стены нависали над улицей, по

которой ветер кружил и швырял свои последние осенние игрушки. Дан, твои руки,

узкий твердый твой подбородок и плечи, ждущие своей серебряной мантии. "Моя

любовь без дна,- смутно вспоминалось Тане, - А доброта -как ширь морская. Чем я

больше трачу, тем становлюсь безбрежней и богаче."

   Наконец появился дом. Лавочка дежурных бабушек была пуста по причине плохой

погоды. Лифт, как водится, не работал. Таня стала медленно подниматься по

лестнице. Подъездные стены теперь радовали взгляд девственной белизной. На

следующий день после первого похода за черту и принятия исторического решения

остаться в команде, Таня застала Виктора с ведром известки и кистью на лестнице.

Обернувшись тяжелым фартуком, он старательно уничтожал нецензурные надписи на

стенах. Единственная надпись, которую он пощадил, гласила I LOVE BEATLS (помимо

безобидности содержания, ее было не так легко стереть, ибо она была выполнена

под самым потолком черной совершенно несмываемой краской неизвестного науке

состава).

   Слегка задыхаясь после подъема на четвертый этаж, Таня нажала кнопку звонка.

За дверью послышался торопливый цокот собачьих когтей, фырканье - это Баярд,

втиснув нос в щелку между дверью и косяком, улавливал запах пришедшего. Потом -

легкие шаги, дверь распахнулась, и - удача! - Дан протянул Тане руку.

   Сильное и ласковое пожатие руки, пристальный светлый взгляд. Дан молча снял

сумку с таниного плеча.

   - Там мороженое, - сказала она, глядя счастливо и благодарно, - Надо в

холодильник сразу.

   - Это хорошо, - ответил Дан, - Скоро будем обедать.

   - Все уже дома? - удивилась Таня. Впрочем, присутствие Виктора ощущалось:

из-за закрытой двери гостиной доносился монотонный пиликающий звук скрипичных

упражнений. Дан покачал головой, принимая танин плащ и водворяя его в гардероб.

   - Кашка звонил, сказал, что задержится. Обедать будем без него.

   Таня прошла в маленькую комнату. Здесь она спала, и здесь же хранились ее

немудреные пожитки. По правде сказать, ей было неловко стеснять друзей, занимая

единственную в доме кровать. Остальные спали в гостиной, чередуясь - двое на

полу, один на диване. Но кажется, никто особенно не страдал от тесноты, как-то

всегда удавалось легко приспособиться друг к другу.

   Прихватив вещи, Таня направилась в ванную. Здесь она не столько из

необходимости, сколько для удовольствия, приняла горячий душ (благо, недавно

наконец-то дали горячую воду после обычного летнего ремонта) . Затем она оделась

в домашнее: старенькие брюки и кофточку. Убрав свои рабочие вещи и замочив в

порошке халат, Таня вышла на кухню.

   Дан уже накрывал на стол. На обед предполагалось овощное рагу, сырники со

сметаной и на десерт Танино мороженое. Баярд также получил свою порцию рагу,

залитую молоком. Таня помогла Дану с сервировкой и отправилась звать Виктора.

  

   ... Кашка в это время, зажав скальпель в обтянутой стерильной перчаткой руке,

быстро и ловко произвел разрез. Ассистирующая ему однокурсница, схватив крючки,

бросилась растягивать рану. Пока Кашка сосредоточенно вскрывал брюшину и стенку

желудка, она, помогая ему, встревоженно поглядывала на узкую, притянутую к столу

ремнем морду спящей собаки, пытаясь определить, все ли в порядке с дыханием.

Карие небольшие глаза девушки поблескивали из-под очков, прямо под которыми

начиналась маска. Свете еще ни разу не приходилось вскрывать животному брюшную

полость, она была рада предложению Кашки ассистировать. Впрочем, Кашка, этот,

без сомнения, самый великий в Ветеринарной академии человек, всегда охотно

прибегал к помощи Светы. Толстые короткие его пальцы двигались с фантастической

ловкостью. Красный шрам неизвестного происхождения, начинающийся от запястья,

светился на правой руке сквозь перчатку. Кашка проник пинцетом в желудок собаки

и извлек оттуда изъеденный крупный деревянный обломок.

   - Кажется, все, - пробормотал он. - будем шить.

   Света протянула ему заправленную ниткой кривую иглу. Пошла привычная,

монотонная работа. Света заправляла ниткой иглу, подавала Кашке, заправляла

следующую. Колли начинал, похоже, просыпаться, морда его нервно задергалась. Все

же глупые существа - собаки, думала Света. Дикое животное никогда бы не

догадалось проглотить палочку. Впрочем (тут она вспомнила Лоренца), собаки и

отличаются от диких животных тем, что они всю жизнь - щенки. Вся их жизнь

проходит в игре ( даже для работающих собак, их работа - всего лишь игра), в

подчинении, иначе и быть не может. С точки зрения "нормальных" животных собаки

никогда не взрослеют, не становятся "умными". Зато они служат нам, и мы ценим их

за это. У Светы тоже была собака, и она невольно думала об этих животных с

теплотой. Кашка между тем шил уже кожу на выбритом собачьем животе. Может быть,

подумала Света, среди людей те, кто сохраняет в себе много детского, тоже в

чем-то превосходят остальных, хотя мало кто это понимает. Эти люди часто делают

глупости - с людской точки зрения, но... Кто знает. Она побрызгала на шов

дезинфицирующим раствором и принялась накладывать повязку. Кашка скинул перчатки

в раковину и вышел в коридор, где ждала хозяйка незадачливого колли. Собака

постепенно просыпалась...

   Пока Света убирала операционную и переодевалась, Кашка помог хозяйке снести

собаку вниз, в машину. Вернулся он, как обычно, довольный и веселый, фальшиво

насвистывая.

   - Здорово, - сказала Света, - мне никогда так не научиться.

   - Научишься, - успокоил ее Кашка, снимая халат и натягивая куртку.

Беспорядочно скомкав халат, он засунул его в рюкзачок, с которым обычно ходил на

занятия. Света с интересом наблюдала за его действиями.

   - Ну как "Роза мира"?- поинтересовался Кашка, - прочитала?

   Света вздохнула.

   - И где ты такие книги достаешь? - спросила она.

   - А вот это уже секрет, - сказал Кашка. - Но тебе понравилось?

   - Это что-то изумительное, - сказала Света. - Можно, я еще подержу? Я хочу

перечитать.

   - Подержи, - согласился Кашка. - Я для тебя еще кое-что приготовил.

   - Сгораю от любопытства,- осторожно сказала Света. Они вышли, и Кашка

повернул ключ в замочной скважине.

   - Платона будешь читать? - спросил он.

   - А это не скучно?

   Просунувшись в дверь лаборантской, Кашка бросил ключи на стол - было слышно,

как они звякнули.

   - Нет скучных книг... - сказал Кашка.

   - Знаю, знаю... Есть люди, не умеющие читать. Ладно, тащи Платона.

   Разговаривая, они спустились по лестнице и вышли сквозь прохладный просторный

холл на шумный проспект.

  

   ... После обеда Таня помогла Дану убрать кухню под язвительные шуточки

Виктора, который, стоя у окна, усиленно разминал пальцы. Наконец Дан посоветовал

ему пойти и заняться упражнениями, на что Виктор обиженно заявил, что он и так

занимается с утра, а ему еще весь вечер играть. Сколько можно? Он пошел

отдыхать. С ворчанием он удалился в гостиную и завалился на диван, прихватив

томик Борхеса . Изящно упакованные мысли он предпочитал всяким другим, так же,

как стих - прозе, ритмическую речь - обыденной.

   Таня ушла в маленькую комнату. Дан, оставшись один на кухне, прикрыл дверь и

распахнул окно. Из стоящего в углу огромного портфеля он извлек черную пухлую

папку, на обложке которой стояло: "Микрокосм. Путешествия духа". Он перелистал

общую тетрадь, в которую все утро делал выписки в отделе раритетов Публичной

библиотеки. Раскрыв папку, битком набитую мелко исписанными, кое-где

перечерканными листочками, Дан углубился в работу.

   Таня тоже села к письменному столу. Прежде всего следовало заняться учебой.

Ее идея пойти на подготовительные курсы в университет была дружно зафыркана. Дан

заявил, что если она так не надеется на собственные силы, он берется подготовить

ее за месяц хоть в МГУ, хоть в МГИМО. И действительно, кое в чем он ей помог.

"Тебе нельзя писать сочинения по вдохновению, - наставительно сказал он, - Нужна

система." Согласно этой системе нужно было на каждую экзаменационную тему

собрать более-менее подходящие выдержки из соответствующих критиков, красиво их

скомпоновать и придать им форму сочинения. Затем это произведение заучивалось

наизусть и могло быть использовано в качестве как устного, так и письменного

ответа. То же самое предстояло сделать с историей СССР. Дан лично проверял все

эти опусы и вносил свои критические поправки.

  

  

  

  

  

   Закончив свой титанический труд, Таня вздохнула и перечла написанное. Вполне

довольной она не осталась, но Дану на проверку уже можно тащить. Следовало

собрать теперь книги и идти гладить белье, но Таня рассеянно смотрела в окно - а

пальцы ее между тем воровато подбирались к книге, лежащей на краю стола.

Наконец, вздохнув, Таня открыла книгу на середине.

   " Я далек от того, чтобы восхищаться всем окружающим; как писатель, я

раздражен, как человек с предрассудками - я оскорблен, но клянусь вам честью,

что ни за что на свете я бы не променял свою родину и не желал бы иной истории,

чем история наших предков, какой ее дало нам Провидение".

   Это было письмо Александра Сергеевича к Чаадаеву. Пальцы Тани непроизвольно

нежно погладили темно-зеленый корешок книги. Раскрыв томик вновь на середине,

наобум, Таня стала быстро, внимательно читать. Она читала довольно долго, лицо

ее порозовело.

   Пришел Кашка, пообедал в одиночестве. Виктор ушел на работу, хлопнув дверью.

Наконец Таня опомнилась. Пора было гладить белье. Она прибрала на столе и вышла

в гостиную. Гладильная доска была вмиг воздвигнута, шнур утюга воткнут в

розетку, из угла извлечена аккуратная корзина с чистым бельем. Таня поставила на

проигрыватель пластинку Моцарта и принялась за работу. Вскоре в гостиной,

потягиваясь, появился Кашка.

   - Трудись, трудись, - похвалил он Таню. - А я реферат катать буду по истмату.

А то мне зачета не видать.

   - Кого ты сегодня лечил? - поинтересовалась Таня.

   - Один щенок палочку проглотил. Пришлось желудок вскрывать.

   Вынув карандаш и бумагу, Кашка уселся за стол напротив Тани. Он слушал

музыку, улыбаясь и тихо подсвистывая временами, а Тане было приятно смотреть на

него. Рыжее круглое лицо светилось довольством, короткие пальцы ловко работали

карандашом. Таня не думала ни о чем, легко отдавшись течению музыки, между тем,

как ее руки ловко раскладывали одежду на доске, проводили шипящим утюгом,

расправляли и разглаживали все складки. Баярд по обыкновению дремал под

проигрывателем. Как только закончилась последняя мелодия, пудель вскочил, сладко

потянулся и подошел к хозяину.

   - Сейчас, сейчас, - рассеянно сказал Кашка. Протянув руку, он почесал собаке

шею. Баярд, закрыв глаза, положил голову Кашке на колени.

   - У меня двоюродный брат женится в Питере, - сообщил Кашка, не переставая

одной рукой гладить собаку, а другой - быстро водить карандашом. - На свадьбу

пригласил. Я думаю, может, все вместе сможем? Как ты думаешь?

   - Не знаю, - сказала Таня, - как получится.

   - Готово, - воскликнул Кашка и, подойдя к Тане, протянул ей изрисованный

альбомный лист. Сложная рамка из цветов, причудливых фигур, между которыми были

видны и два прыгающих пуделя, окружала полудетское лицо, в котором Таня лишь

несколько секунд спустя признала свое собственное. "Не очень-то похоже", -

подумала она. В зеркале она не видела у себя такого детского выражения глаз и не

подозревала, что именно так она смотрит чаще всего.

   - Ой, спасибо, - сказала Таня и тут же съехидничала,- это и есть реферат по

истмату?

   - Почему бы и нет? - спросил Кашка задумчиво. - Тебе нравится?

   - Здорово, Кашка, -Таня вздохнула, - Ты талант. А вот я совсем ничего не

умею.

   Кашка похлопал Таню по плечу.

   - Учись, дочь моя, - сказал он, - Это никогда не поздно.

   - О чем это вы? - осведомился Дан, появляясь на пороге. Он взял у Тани Кашкин

рисунок, придирчиво осмотрел его вблизи, потом издали, на вытянутой руке.

   - Налицо влияние Шагала, - заявил он, - Фон слабоват. Но в целом недурно.

   - Невежественная критика, как всегда, показала себя с худшей стороны, не

оценив очередной шедевр Аркадия Лапина, - грустно сказал Кашка, - пойдем, Баярд,

нас здесь не любят.

   Он вышел из комнаты, снял поводок со стены. Пудель обрадованно побежал за

ним.

   Таня, продолжая гладить, краем глаза наблюдала за Даном. Он прошелся по

комнате, посвистывая, шаря взглядом по книжным полкам.

   - Когда Вик вернется? - спросила Таня. Дан посмотрел на нее отсутствующим

взглядом.

   - А? Вик... Как обычно. Ночью.

   Хлопнула дверь - это Кашка отправился с Баярдом на прогулку. Дан решительно

подошел к малозаметному угловому шкафчику, раскрыл его, покопался в пачке

самиздата, извлек толстую стопку скрепленных листов и, вновь закрыв шкаф,

отправился к себе. Оказавшись в холодной, продуваемой насквозь ветром кухне, он

уселся за стол и стал рыться в принесенной бумажной груде. Затем Дан склонился

над своей папкой и стал быстро писать мелким убористым почерком:

   " Камадэва изначально есть первое метафизическое воплощение того, что греки

называли агапэ - божественной любви, любви ко всему сущему. Риг Веда отражает

данное символическое значение Камы, как "связь сущности с не-сущностью", то есть

манаса с чистым атма-буддхи. Так же, как Эрос Гесиода, экзотерически сведенный к

Купидону и в народном сознании еще более сниженный, Кама стал интерпретироваться

в дальнейшем как сила животных желаний. Так данные изначально семантически

широчайшие понятия в антропоморфном искажении сводятся к тривиальным

квазиматериалистическим проявлениям."

   Таня вскоре покончила с глажкой. Аккуратно разложив белье стопками, она

разнесла его по шкафам. Было уже девятый час, меньше двух часов оставалось до

сна. А Дан все еще работал, Кашка не вернулся с прогулки. Таня подошла к

пианино, открыла крышку и сняла с полки ноты. Она проиграла гамму, потом стала

отрабатывать беглость пальцев на рекомендованном Виктором этюде Черни. Она

старательно заучивала кусочек их двух тактов, много раз проигрывала их,

добиваясь автоматизма, затем переходила к следующему кусочку. В свое время она

закончила музыкальную школу, но блестящей ученицей там никогда не была.

Временами она даже начинала ненавидеть музыку и училась лишь по настоянию

родителей. После окончания школы она забросила ноты совершенно и садилась за

пианино лишь чтобы аккомпанировать пению. Как большинство детей, она училась

играть, еще не научившись слушать музыку, и следствием было отвращение к любой

классике. Виктор открыл ей совсем иной мир, и Тане захотелось вернуть беглость

пальцев и, пусть неумело, попробовать создать звуки высокой силы и чистоты.

Времени для этого было немного, но все же Таня занималась почти ежедневно. Убрав

этюд, она раскрыла альбом ансамблей и стала разбирать фортепианную партию дуэта,

который они собирались играть вместе с Виктором. Наконец Таня решила сделать

перерыв. Аккомпанируя себе, она запела негромко:

   Он слышал Ее имя. Он ждал повторенья.

   Он бросил в огонь все, чего было не жаль.

   Он смотрел на следы Ее. Жаждал воды Ее.

   Шел далеко в свете звезды Ее.

   В пальцах его снег превращался в сталь.

   Она пела - и видела внутренним взором мальчика и короля в серебряной мантии,

бредущего в темных долинах Ладиорти, во сне и в бреду повторяя имя своей Звезды.

Она видела его склоненным перед Королевой, и не было ничего прекраснее и

печальнее в мире. Танино сердце трепетало, но голос был ровным. Она не слышала

ни скрипа двери, ни тихих шагов. Дан возник рядом с ней неожиданно и подхватил:

   ... Пламя свечей Ее, кольца ключей Ее,

   Нежный, как ночь, мрамор плечей Ее

   Молча легли в камень его руки.

  

   Песня закончилась. Таня посмотрела на друга с благодарностью.

   - Я не помешал? - осведомился он. Таня смотрела на него сияющим взглядом.

   - Теперь ты спой, - сказала она, указывая на гитару. Дан взял инструмент, сел

на краешек дивана и заиграл, склонив светлую шевелюру.

   В моей альтернативе есть логический блок,

   Спасающий меня от ненужных ходов.

   Некий переносной five o'clock,

   Моя уверенность в том, что я не готов...

   Таня подхватила песню... `Вскоре вошел холодный румяный Кашка, и попахивающий

псиной Баярд бросился ласкаться к Тане,

   - А не пора ли чаек пить? - осведомился Кашка, дождавшись конца песни.

   - Пора, пора, - Дан повесил гитару на стенку, и все трое (пардон, четверо)

проследовали в кухню. По вечерам обычно не ужинали, а только пили чай. На этот

раз была вскрыта пачка овсяного печенья. Кашка с наслаждением схватил горячую

кружку замороженными красными пальцами, отхлебнул и сказал "Ух, хорошо!" Дан

печенья не брал, не клал и сахара, прихлебывая свой горький "чифир" с очень

сосредоточенным видом. Таня совершенно по-детски налила чай в блюдечко, макала

овсяное печенье в кружку, дула на чай, смешно вытягивая губы. Дан с Кашкой

обменялись несколькими не совсем понятными Тане фразами. Она с огорчением

подумала о том, что в Ладиорти все еще чувствует себя гостьей. В Замке Таня с

удовольствием работала с новыми подругами, узнавая все больше, и Замок был -

сказка, сбывшаяся мечта. С друзьями она ездила повсюду, но в их действиях не

участвовала, поручений не выполняла. Правда, с каждым днем все больше и больше

становилось Тане понятным.

   - Я все-таки не понимаю, - сказала она, - что такое эти ваши карросы? Почему

теппелы боятся оказаться в их свете, а мне, например, он никакого вреда не

причиняет... И вообще - что это за оружие такое?

   - Ну, видишь ли, - сказал Кашка, - каррос - это, собственно, вообще не

оружие. Любое оружие разрушает, каррос - нет. Он даже и не сжигает, как думают

теппелы. А почему они боятся этого света... Это не так просто. Дан, будем

объяснять?

   - Давай попробуем, - отозвался Дан.

   - Значит так. Очень упрощенно. Пространство пронизано волнами, грубо говоря,

разных частот. Каждый человек излучает эти волны - это мысли и чувства.

Синхронные излучения, накладываясь, усиливают друг друга. Асинхронные - взаимно

уничтожаются. Теперь представь шкалу от тьмы до высшего света. Так вот, каррос

усиливает, концентрирует все светлые излучения, исходящие от человека. Так как в

излучениях теппелов преобладают отрицательные величины, каррос как бы уничтожает

их энергию - энергию разрушения и зла. Это действительно очень неприятно и может

быть даже смертельно. Ну, а тебе излучение карроса даже полезно, оно усиливает

твою энергию, которая по преимуществу является светлой.

   - Но я этого не чувствую, - удивленно сказала Таня. - Впрочем, понятно...

Одновременно уничтожается темная часть моей энергии.

   - Не думаю, чтобы у тебя было особенно много темной энергии, - улыбнувшись,

сказал Дан. - Осталось только уяснить точно, какая часть энергии является

темной, какая - светлой.

   - Мне кажется, я понимаю это, - задумчиво сказала Таня. - Но только

приблизительно...

   Дан, поднявшись, собрал посуду.

   - Ну, что ж, займемся? - обратился он к Кашке. Тот отправился в комнату и

вернулся с книгой в руках. Таня от радости слегка подпрыгнула.

  

  

   ...Зал ресторанчика был полутемным. Только трое музыкантов оставались на

эстраде, никто больше не заказывал Очи черные или последний шлягер Комарово. В

гулкой тишине раздавались шаги официанток и уборщиц. Несколько запоздавших

посетителей доедали ужин.

   - Может, пойдем уже? - Женькина подруга, подрабатывающая певицей, Рита,

пробравшись на эстраду, вкрадчиво положила руки Женьке на плечи.

   - Хочется потащиться, - сказал Женька, - Техника тут классная. Давайте еще

Pandy Black, а?

   - Без баса? - осведомился гитарист Филя, так же, как и остальные

присутствующие, игравший в свободное время в группе Колесо.

   - Я сыграю бас, - сказал Вик, расчехляя оставленную басистом гитару. Рита

удивленно вытащила на него глаза.

   - Ты и на басу играешь?

   - Кто ж на басу не играет? - лениво сказал Виктор, подключая провод. Женька

только вздохнул, глядя на него с завистью. Сам он музыкантом не был, играл

только на ударной установке - самоучкой. Зато он писал классные тексты для

Колеса, такие тексты, что друзья вполне отдавали ему должное и без музыкального

образования. На работу в ресторан ему удалось устроиться по протекции Виктора.

   Рита сбежала в зал и уселась у пустого столика. Ван, ту, фри, - сказал Филя,

и музыка началась. Любимый Роллинг стоунз загремел в пустом зале, Филя несколько

гнусаво, но с чувством орал в микрофон английский текст... Это было здорово! Не

удержавшись, ощущая бешеные волны энергии, бьющие в сердце, Рита вскочила,

заплясала на месте, легко двигая длинными стройными ножками под кожаной

мини-юбкой. Посетители восприняли новую музыку безмолвно. Женька самозабвенно

колотил палочками, взмокши от напряжения, а когда песня кончилась, вздохнул

блаженно:

   - Кайф!

   - Давайте еще что-нибудь, - предложил Виктор. - Пока нас не поперли.

   - Некролог, - сказал Филя.

   - У нас же завтра репетиция, - заметил Женька.

   - Ну и что, можно и сыграть, - возразил Виктор, и они заиграли Женькину

песню.

   Обломали весь кайф и размазали по стенке, вы все

   Разбежались кто куда...

   Некролог. По обломанному кайфу некролог.

   По обломанному кайфу, да...

   - Целый концерт у вас получается, - заметила Рита. - Ну тогда уж сыграйте еще

эту... про город.

  -- По заявкам слушателей, - объявил Филя в микрофон, и они начали новую песню

группы Колесо.

   Этот город в ауте, ему двести лет,

   И в нем еще ни разу не сменялась власть,

   И некрасивым девушкам не мил белый свет,

   И в пустых квартирах больше нечего красть.

   Каждый как умеет, так и живет,

   Этот город катится, охваченный сном,

   Куда он катится, никто не поймет,

   Все думают о разном, и молчат об одном...

  

  

   ...В это время семь свечей горели на кухонном столе, и три головы тесно

сблизились над книгой. Свечной свет отражался в глазах, или это в глубине их

посверкивал собственный огонь. Баярд по обыкновению лежал - голова на лапах,

лишь временами вытягивая длинную благородную морду, как бы принюхиваясь. Тогда

глаза собаки, отражая свет, начинали светиться страшноватыми холодными зелеными

фонарями. Испустив глубокий пуделиный вздох, пес снова клал голову на мохнатые

лапы и дремал, привалившись боком к ноге хозяина. На улице бушевал осенний

поздний ураган, в кухне было тепло и прекрасно. И Таня читала негромким

взволнованным голосом:

   Есть упоение в бою,

   И бездны мрачной на краю.

   И в разъяренном океане,

   Средь грозных волн и бурной тьмы,

   И в аравийском урагане,

   И в дуновении Чумы...

  

   ... Время перевалило за полночь. Виктор ехал в предпоследнем троллейбусе,

Женька сидел рядом с Виктором, а напротив - Рита, придерживая принадлежащую

Женьке бас-гитару. Темные завитки Ритиных волос выбились из-под берета.

Вишнеподобные глаза Риты поблескивали, она говорила полудетским чарующим

голоском, чуточку картавя:

   - Ну и холод у вас все-таки, товарищи! Так же невозможно...

   Рита была родом из Ташкента.

   - В этом году, наоборот, тепло, - возразил Женька. - Обычно у нас в октябре

уже снег лежит.

   - Скоро выпадет, - успокоил его Виктор.

   - А у нас в октябре еще теплынь, - мечтательно заметила Рита.

   - Сибирь - что ты хочешь? - лениво сказал Женя.

   - И все-таки мне нравится Зеркальск, - сказала Рита, - что-то здесь есть

такое... запредельное.

   - Запредельное - это точно, - подтвердил Виктор.

   - Этот троллейбус, - продолжала Рита, - Пустой, с тусклым светом, ночь без

звезд, холодный ветер, темные улицы за окном... Как хотите, а во всем этом есть

что-то романтическое.

   - У тебя сейчас инструмент упадет, - заметил Женька.

   - Держи сам свою бандуру, - сказала Рита, поднимаясь, - я сейчас выхожу.

   - Как - выходишь? - удивился ударник. - тебе же еще две остановки ехать!

   - Я больше не хочу через парк ходить, - заявила Рита. -Это же что-то

невозможное. Один раз я там прошла... Еле удрала. Добрые люди в такое время по

паркам не шляются.

   - Странно, - сказал Виктор. - я всегда хожу через парк, и ни разу никто ко

мне не привязался.

   - И ко мне тоже, - подтвердил Женька, - А как ты сейчас хочешь?

   - Ну как... на автобус, - объяснила Рита. - пересадка.

   - Подожди, так автобус же только через центр идет! Такой круг делать?

   - И ждать этого автобуса полчаса в лучшем случае, - добавил Виктор.

   - Зато он останавливается возле моего дома, - сказала Рита. Троллейбус уже

подъезжал к пустой темной остановке.

   - Ну, это глупости, -сказал Женька, - Мы же втроем через парк пойдем.

   - Ну и что? - спросила Рита.

   - Женька прав, - сказал Виктор. - Никогда не следует никого бояться. Идем с

нами, вот увидишь - ничего не случится.

   Рита, обернувшись, взглянула на него темными прищуренными щелочками глаз.

   - Да? - сказала она. - Ну что ж... Рискнем.

   Она вернулась в салон и села на свое место. Троллейбус, безрезультатно и

недовольно хлопнув дверьми, отъехал от остановки. Между друзьями завязался

профессиональный разговор, Рита не вполне понимала музыкантов и помалкивала.

Через две остановки коллеги сошли, и водитель погасил в троллейбусе свет - он

остался в машине почти один, он, да заснувший пьяный на переднем сиденье, явно

не заплативший за проезд и ехавший, сам не ведая куда и зачем. Виктор с Женькой

замолчали. Гармония ночи захватила их, и музыка, творимая ими недавно, снова

овладела тремя друзьями. Рите даже захотелось запеть и танцевать, легко двигаясь

среди опавшей листвы под тусклым парковым фонарем. Было холодно, и друзья шли

довольно быстро. "Все-таки это безумие, - подумала Рита, - идти в полночь через

темный парк. Мама бы сказала, что я сумасшедшая... Да, я сумасшедшая,

ненормальная, и эти двое - тоже психи, и хорошо бы это безумие продлилось

подольше." Но тут же темный страх шевельнулся в ней, подкатил к горлу и захватил

власть над застывшим телом. Рита заметила несколько темных силуэтов в боковой

аллее... И они явно приближались. Рита остановилась. Ребята обернулись на нее,

собираясь спросить о причине странной задержки. Рита раскрыла рот, но объяснять

ей и не пришлось ничего. Ночные искатели приключений окружили их.

   - Спокойно, - сказал Виктор, и, посмотрев на него, Рита поняла, что он

совершенно никакого страха не испытывает.

   - Закурить не будет? - самый высокий из компании подошел вплотную к Виктору.

   - Извините, не курю, - сказал Виктор и сделал шаг в сторону.

   - А ты че такой невежливый? - поинтересовался другой "трудный подросток" (лет

ему было далеко за двадцать) и встал перед Виктором.

   - Ребята, давайте разойдемся по-хорошему, а? - предложил Женька, явно не веря

в возможность спокойного исхода.

   - А ты нам свою телку одолжишь? - длинный схватил Риту за плечо, она поспешно

отскочила.

   - Так, - сказал Виктор. Он говорил очень тихо. Но все, стоявшие вокруг,

замерли, и голос его четко отдавался в тишине. - Позвольте. Нам. Пройти.

   Он стоял, глядя прямо в глаза противнику. И что-то происходило между ними,

что-то страшное, все вокруг следили за странным этим поединком. И длинный

отскочил в сторону. Виктор взял Риту за руку, и неторопливо пошел прочь. Женька,

шедший рядом, все пытался ускорить шаг, но Виктор шел медленно, сдерживая своих

спутников. Вскоре они вышли на улицу, освещенную тускловатыми фонарными кругами.

 

   - Ух ты! -воскликнула Рита. - Как это тебе удалось?

   - Да ну... - сказал Виктор. - Это же обыкновенные гопники. Обошлось бы, в

худшем случае, парой синяков.

   - Ну знаешь, - возразил Женька, - Это тоже не очень приятно.

   - Да, Вик, ты что-то... - сказала Рита. - Ведь бывает... и насилия, и даже

убийства.

   - Бывает, - согласился Виктор, - бывают люди посерьезнее. Но они редко

нападают на кого попало. А эти - эти не опасны вообще. И тех тоже не надо

бояться. Ведь вся их сила - в том, что люди их боятся. Представьте, если бы люди

вечером не прятались, не опасались, все улицы были бы полны народа... Тогда

таким подонкам просто не удалось бы ни на кого напасть.

   - Ну, Вик, ты просто мечтатель, - сказала Рита.

   - Я, если честно, испугался, что они мне инструмент повредят, - признался

Женька, - ну, и за Ритку тоже... в первую очередь.

   - Тоже! - воскликнула Рита. - Галантный кавалер. Ладно, вот и мой дом.

   Женька пошел проводить Риту до подъезда. Виктор распрощался с ними и дальше

двинулся один. Маленький футляр со скрипкой болтался в его руке. Он шел и думал

о Тане. Он ни разу еще не видел ее спящей, но представлял сейчас, как она спит,

тихо, неслышно дыша, длинные ресницы бросают тень на щеки... Он улыбался,

представляя это. Он шел сквозь пустое холодное пространство ночи, едва тронутое

фонарным светом. Да, было в этой ночи что-то запредельное, Рита права. Черные

окна, словно пустые глазницы, остовы строек - как развалины, и ветер носит по

темным просторам ошметки листьев и мусор... Словно город после бомбежки, после

всемирной катастрофы, и нет здесь ни единой живой души. Внезапно знакомый голос

внутри произнес: "Внимание!"

   С этой секунды Виктор напрягся внутренне и вскоре почувствовал чье-то

враждебное присутствие на холодном темном просторе. Кто-то шел за ним. Виктор не

сбавил и не ускорил шага. В том совете, который он дал сегодня Рите - не

бояться, не было житейского благоразумия, но было иное соображение, высшее: не

следует уходить от боя, назначенного тебе судьбой. Рита не знала этого... Вскоре

те, кто шел за Виктором по пятам, настигли его. Он слышал за собой тяжелое

дыхание. Незаметно осмотревшись, он остановился у стены кинотеатра и повернулся

лицом к тем, кто шел за ним. Виктор узнал одного из ночных бродяг: это был тот

высокий, из парка. Но другие - были не те. И вообще не те, кто нападает на кого

попало, ища развлечения. С теми легко справиться, иной раз достаточно огорошить

их неожиданной репликой, просто поздороваться. Эти люди шли за Виктором

издалека, и они не искали развлечения в разговоре с ним. Они даже не искали его

унижения и страха, и этого было бы им мало. Виктор понял это в первую же

секунду. Коротко вздохнув, он встал так, чтобы к нему нельзя было подойти со

спины. Его окружили, шумно дыша. В чьей-то руке угрожающе блеснуло железо.

   - В чем дело, ребята? - спокойно спросил Виктор, - У вас проблемы?

   Семь человек. Не справиться, подумал он. Одному не справиться. Здорово же я

разозлил кого-то. Скорее всего этого, "трудного подростка" из парка. Не лень же

ему было искать меня.

   - Скрипач, что ли? - спросил кто-то из толпы, заметив, видно, инструмент у

Виктора в руке.

   - Правильно, - согласился Виктор.- Вы хотите чего-нибудь от меня? В чем дело?

 

   Ответом ему была нецензурная фраза. Длинный преследователь, явно распаляя

себя, бросился вперед... но не ударил. Какая-то сила остановила его - как тогда,

в парке. Виктор положил скрипку на землю, молча выпрямился, - преследователи

стояли вокруг безмолвным, словно загипнотизированным кругом, - снял куртку и

аккуратно намотал ее на левую руку. Он мог бы сдерживать эту толпу до

бесконечности, пока им не надоест стоять вот так вокруг него, не смея

двинуться... Но сила, неведомая им самим, власть, которая гнала их вперед, была

мощнее. Они не устанут и не уйдут. Странное это было зрелище - семеро

подвыпивших жлобов, молча столпившихся вокруг одного человека, не смея

приблизиться к нему и не желая уйти прочь. Но Виктор уже ощущал утомление, чем

дольше он сдерживал натиск, тем мощнее становилась злоба окруживших его. Теперь

они готовы были его убить. "Дан! - мысленно крикнул Виктор, - " Помоги мне.

Дан!"

  

   ... Около часу ночи Дан прервал свою работу. Пора было ложиться. Он отлично

обходился четырьмя часами сна в сутки, ложась в час, поднимался в пять утра. Дан

собрал книги на столе в аккуратную стопку, закрыл окно и направился в гостиную,

где на полу, на расстеленном одеяле уже дрых Кашка. Сегодня была очередь Дана

спать на диване. Дан разделся и, сидя на кровати, сцепив руки в замок, замер на

минуту совершенно неподвижно, глаза его при этом блестели все ярче и ярче, тем

почти непереносимым светом, который так поразил Таню в Ладиорти. Потом Дан

улегся на жесткий диванчик, накрывшись одной лишь простыней, закрыл глаза... В

этот миг зов Виктора достиг его. "Помоги мне!" - явственно гремело в ушах. Дан в

один миг вскочил и запрыгал, натягивая брюки.

   - Рыжий, пошли, скорей! - сказал он негромко. Этого было достаточно. Кашка

поднялся и сразу схватил свитер , с не вполне проснувшимся, но весьма

решительным видом. "А что такое?" - спросил он хриплым со сна голосом. Дан

всунул ноги в ботинки. "Я получил сигнал от Вика, - объяснил он. - Что-то

случилось." "А, - сказал Кашка и прикрикнул на Баярда, увивающегося у его ног, -

Дома, Баярд, дома!" Друзья вылетели пулей из подъезда и помчались со всех ног к

кинотеатру, куда вело Дана безошибочное чутье. Толпу они заметили издали. Там

уже шла драка, но какая-то странная, вялая. Тихо было, и тишина казалась

зловещей. Дан мигом уяснил обстановку. "Обойдешь лестницу и - с той стороны," -

приказал он Кашке. Сам он подошел к толпе, окружившей Виктора, крикнул: "Вик, я

здесь!"... "Хорошо!- послышался спокойный голос друга, - А то я уже по тебе

соскучился!" С этими словами Виктор в очередной раз отбросил коротким ударом

двоих, кинувшихся на него. Несколько человек обернулись на Дана, кто-то заорал

благим матом, и Дан увидел летящее на него лезвие в чьей-то руке... Дан спокойно

вытянул руку, и нападавший полетел на землю, выронив нож. Дан подобрал лезвие,

брезгливо взял его двумя пальцами и метнул, попав точно в ближайшую урну. Сзади

на него прыгнули, но Дан успел отскочить, спиной почуяв опасность, и,

недоумевая, "трудный подросток" приземлился на четвереньки. В это же время с

другой стороны могучий Кашка взял за шкирку противника, значительно

превосходящего его ростом и, встряхнув его, спросил участливо "Ну, что с тобой

делать?" Вместо ответа пойманный исхитрился ударить Кашку, и попал бы в висок,

если бы Кашка не уклонился, и кулак, укрепленный железной блямбой, лишь слегка

задел его ухо. "Ну, так нечестно," - сказал Кашка и стукнул по шее своего

противника, отчего тот вмиг ослаб и обмяк в его руках. Кашка аккуратно вынул

блямбу из руки нападавшего и, усадив того у скамеечки , сунул железку себе в

карман. Через несколько минут все было кончено. Четверо из шайки были аккуратно

уложены на скамеечку, Дан удостоверился, что с ними все в порядке, что скоро они

придут в себя. Остальные вовремя унесли ноги. Тогда только Дан подошел к

Виктору, который сидел у стены, отдыхая. Кашка раскрыл футляр скрипки.

   - Все в порядке, - сказал он, - цела твоя скрипочка.

   - Слава Богу, - сказал Виктор, - Я так боялся... где бы я такую хорошую еще

достал?

   - А у тебя как дела? - спросил Дан. "Сейчас посмотрим", - ответил Виктор и

стал разматывать левую руку, которую он, наподобие южноамериканских гаучо,

обмотав курткой, использовал в качестве щита при ножевых ударах. Куртка была

безнадежно изрезана, подклад промок от крови, а на предплечье обнаружилось

несколько довольно глубоких кровоточащих царапин. "Но если учитывать, что все

эти удары предназначались для попадания в сердце, кишки или печень, - подумал

Виктор, - то я очень легко отделался".

   - Ну что ж, пошли? - предложил Дан. - Держись-ка за меня.

   - Я, пожалуй, и сам смогу, - сказал Виктор, но, поднявшись на ноги, шатнулся.

Кашка подхватил его под руку.

   - Ты слишком долго их держал, - сказал Дан, - Ты просто устал.

   - Это, пожалуй, верно... - Виктор взялся здоровой рукой за шею Дана, и они

медленно двинулись домой мимо темнеющей громады кинотеатра имени 30ти-летия

ВЛКСМ.

   Кашка поддерживал Виктора под левую руку, а в свободной руке нес скрипку. "А

что Таня?" - спросил Виктор. "Да что она... спит." "А что мы ей скажем про мою

руку? Она же заметит." "Можно сказать, что ты попал под троллейбус", - предложил

Кашка. "Договорились, - согласился Виктор, - Только не подведите". Кашка

почувствовал желание закрыть глаза. Кажется, он до сих пор не вполне

проснулся... Или сейчас ему вновь захотелось спать? А может, все это ему только

снится?

   Кашка вдруг застыл на месте, широко раскрыв глаза. Его сонливость сняло как

рукой. В темном ночном тумане прямо перед ним возник переливающийся огромный

мыльный пузырь. Тончайшие стенки его сверкали, играя своей радужной сущностью.

Этот пузырь был невероятно реальным, настоящим, хотя и таким огромным, какими

никогда не бывают мыльные пузыри. Миг спустя Кашка разглядел в центре пузыря

маленького добродушного белого слоника...

   - Ты что это, Кашка? - спросил Дан, и от голоса его пузырь лопнул, сразу

потеряв всю свою реальность и достоверность. Только темный ночной воздух - и

больше ничего не было впереди. Кашка помотал головой.

   - Бр-р... Так, ничего. Глюки преследуют.

  -- Да ладно, - сказал Дан. - Пошли дальше, не нервничай. Ты белого слона

никогда не видел, что ли?

  

  

ГЛАВА 4

ЖИТЕЙСКИЕ СТРАНСТВИЯ.

  

   Тихо было вокруг, как всегда, покойно и тихо, и низко нависало серенькое

мокрое небо. Тропинка вела под уклон, к главной площади Замка - собственно,

какой замок? Это просто поселок так называется, да и то, наверное, потому что

обнесен стеной... Лада остановилась, и я почти уткнулась носом в ее спину.

   - Смотри-ка, - сказала она, - что это с нашими мальчиками?

   Я выглянула из-за плеча Лады, покрытого мокрым плащом. На площади и впрямь

было несколько мальчиков (лет от двадцати до сорока), верхом на лошадях, с

длинными, украшенными какой-то бахромой копьями. Мой наметанный взгляд мигом

отыскал Дана на белом Асгарде, а потом и Виктора. Кашки не было, он, вероятно,

по обыкновению, занимался своим ветеринарным делом где-нибудь в конюшне или

коровнике... Всадники, разгоняясь попарно, метали копья в подвешенный между

деревьями на приличной высоте диск.

   - Это они тренируются, - пояснила Полтава, втискиваясь между нами. -

Собираются турнир устроить с деревенскими.

   - Давайте сядем посмотрим, а? - предложила я. Мы направились к бревнышку,

лежащему прямо напротив Дома Королевы, расселись на нем. Я приготовилась

смотреть на всадников, и тут из дома вышла сама Королева. Она стояла у дверного

косяка, как это только у нее одной получалось, просто и красиво, легкая улыбка

тронула ее губы, и чудесные глаза сияли... Она тоже смотрела на всадников, и,

право, это было красивое зрелище. Она смотрела и на Дана. Интересно, что должен

чувствовать Дан при этом? Она смотрит на него... Конечно же, он самый сильный,

самый меткий здесь, в этом-то я не сомневалась. А девчонки? О, они бы

подтвердили мою мысль, ведь Дан - это Дан. Кто в этом поселке не уважает и не

любит Графа? Тьфу ты, какая чушь мне лезет в голову!

   Дан пока стоял в сторонке, отыграв уже свое. Я положительно не могла следить

за турниром. Мне было просто хорошо. Такое у меня часто бывает в Ладиорти, в

Замке. Я не могу думать ни о чем, просто пребываю в блаженстве, я - дома. Я -

дома, и наслаждаюсь этим. Девчонки... я думала о них с нежностью. Мои родные

сестры. Вот Лада - старшая, сильная сестра, Алиска - младшая. Полтава - самое

экстравагантное существо в поселке. Длинные темно-русые волосы и белый

хайратник, джинсы в заплатах, которые она даже и здесь упорно таскает. Такое

странное имя она приобрела в Системе.

   На стенах безликих увидит рассвет

   Начертанный мелом голубя след.

   Друг друга узнают за сотню шагов

   Славные дети Державы Цветов...

  

   Между тем Дан тронул коня и выехал на старт, по обыкновению, он слегка

улыбался. Трое соперников осталось для него, трое самых сильных и метких. Один

из них, я знала его плохо, встал рядом с ним на своей гнедой быстрой кобылке,

встряхивая копьем с синеватой бахромой. Кто-то свистнул, и кони помчались вперед

через площадь, приближаясь к нам - мы хорошо видели подвешенный между деревьями

диск. Две сильные руки отведены, два копья свистнули в воздухе почти

одновременно, но белое первым зазвенело о диск. Мальчишка бросился поднимать

копья, всадники подождали его и отъехали назад. Теперь рядом с Даном встал

другой соперник, победивший остальных, его звали Кир, голубые его глаза

посверкивали азартом, а прекрасный серый в яблоках рысак нетерпеливо перебирал

ногами. Кир нравился мне, он был отличным парнем, но нетрудно догадаться, кому я

страстно желала победы. Кони понеслись, легко работая сильными ногами, они

мчались рядом, красивые, высокие, и снова отведены для броска руки, и копья

полетели вперед. Увы! Копье Кира пронеслось мимо, и одинарный чистый звон

раздался над площадью. Все молчали, не выражая чувств, это было не принято, и я

не двигалась и молчала, хоть сердце разрывалось от гордости и наслаждения... И

вот он снова на старте. И третий соперник рядом с ним - Виктор на черном Акае. И

он красив, конь его одного роста и одной силы с Асгардом, лицо Виктора - как

вылитый профиль героя, и малиновая бахрома свисает с копья. Вот кони помчались

через площадь, и нельзя не любоваться ими, сильные мышцы ходят под вороной

короткой шерстью, и под белой шерстью, могучие и быстрые, как ветер, звери

вытянулись в летящие стрелы, и всадники их не подведут, о, нет! Вот они уже на

расстоянии броска. И Королева смотрит на них, смотрит на самого верного своего

сына, и все вокруг затаили дыхание. Но я-то знала, кто победит. И вдруг время

стало идти медленно, тихо, и как в замедленной съемке я видела руки всадников, в

белом широком рукаве и в малиновом рукаве, и копья в них, и лица... И рука Дана

была отведена чуть дальше и раньше, копье его готово к полету чуть скорее. Но

вдруг словно легкая улыбка тронула его губы, и на долю секунды он задержал

бросок. Вторым полетело копье Дана, и вторым, явственно вторым ударилось о

медный диск. Я едва сдержала вскрик... Виктор победно вскинул поданное ему

копье, но лицо его не было радостным. Он стал искать кого-то взглядом. Я поняла

- кого, и быстро встала.

   - Ну, пойдемте, - девчонки поднялись вслед за мной. Лада взяла меня под руку.

 

   - Я думала, что Граф выиграет, - сказала она. Мы шли через пустеющую площадь

к нашему домику.

   - Но ведь он сам это сделал, - вырвалось у меня. Лада посмотрела с

недоумением.

   - Что ты имеешь в виду?

   - Ты разве не видела? А вы - вы не видели ничего?

   - Да нет, - удивленно сказала Алиса, - мы ничего особенного не заметили.

   - Он нарочно задержал руку... - сказала я, - Это точно. Я видела. Он мог бы

первым попасть.

   - Сочиняешь, - сказала Полтава. - По-моему, он нормально кидал.

   - По-моему тоже, - подтвердила Алиса.

   - Странно, - пробормотала я, - но я в этом совершенно уверена! Я это точно

видела! А ты? - я обратилась к Ладе.

   Она улыбнулась рассеянно

   - Может быть, это и так, - сказала она, - Я тоже ничего не заметила, но может

быть, ты права. Иногда один видит больше, чем другие.

   Но и Она видела это, и Она, подумала я. Только это вряд ли что-то значит, ему

хотелось, чтоб выиграл Музыкант, и чтобы... да, может быть - чтобы я видела это.

Он же не мог знать, что я увижу совсем другое.

  

  

   После обеда я нашла Дана. Он разговаривал с группой командиров охраны. Ночью,

я это знала, нам предстояло ехать в дозор. Не прислушиваясь к разговору, я

присела на скамеечку неподалеку. Вскоре командиры, шурша серебристыми плащами,

разошлись. Дан подошел ко мне.

   - Как дела? - осведомился он рассеянно.

   - Не жалуюсь. У тебя времени случайно нет?

   - Случайно есть немного. Ты просто хочешь погулять или с корыстной целью?

   - С корыстной. Видишь ли... - Я замялась, - Я уже давно с вами. Я везде с

вами езжу, и ты видишь, я ничего не боюсь. И я хочу охранять Замок. Почему вы не

даете мне каррос?

   Дан внимательно посмотрел на меня.

   - Это не так просто, как ты думаешь, - сказал он, - и это довольно опасно.

Но, если хочешь, я покажу тебе. Идем.

   Мы направились в дальний угол , за конюшни, где редко бывал кто-нибудь. По

дороге Дан начал свои объяснения.

   - Как ты уже знаешь, каррос - это не оружие по сути. Это не меч, но щит. Мы,

кажется, уже объясняли тебе о различных излучениях людей, ты помнишь?

   - Да, конечно.

   - Теперь вспомни, я просил тебя разграничить свет и тьму в себе...

   Мы оказались в полупустом дворике, где были сложены дрова, какой-то пес

валялся под поленницей, и больше не было никого

   - Я пришла к выводу, - несмело сказала я, - Свет во мне - то, что едино с

Богом, со Вселенной, со всем миром... Тьма - то, что только для меня... Даже и

не для меня, не для моего высшего Я, а для удовлетворения каких-то страстей.

Эгоизм, что ли...

   Дан кивнул.

   - Пусть так. Теперь о карросе. Ты поняла, что по сути, оружием являешься ты

сама. Научиться пользоваться карросом - значит, управлять своим внутренним

состоянием. Это очень не просто. Сможешь ли ты поддерживать в себе постоянно

божественный огонь?

   - Подожди, - сказала я взволнованно, - Но ведь... Я так никогда не научусь

стоять с карросом. Это же нереально, все время поддерживать внутренний огонь.

   - Этому можно научиться, - возразил Дан, - Если бы ты не была на это

способна, мы не взяли бы тебя сюда, и Королева бы не пригласила тебя остаться

здесь.

   - Не знаю, - я пожала плечами.

   - Но это, конечно, трудно. Поэтому что каррос - это очень опасная вещь,

опасная для тебя самой.

   Дан незаметным движением надел каррос, поднял руку - поток белых лучей

брызнул в стену конюшни.

   - Прежде всего, - продолжал он свою лекцию, - в бою излучение карроса может

ослабеть от многих причин. Все, что прерывает твою Связь - ты позже поймешь, о

чем я говорю, - то есть сомнение, саможаление, страх, - все это ослабляет свет

карроса. Нужно стоять без малейших сомнений, бой - не место и не время для

раздумий. Нужно забыть о своем теле и его потребностях, забыть полностью,

понимаешь? Нужно побеждать страх мысленным обращением к... например, к Королеве.

Ты можешь мысленно звать даже меня. Я услышу. Но если эти условия не будут

выполнены, световой щит станет проницаемым, и пули пройдут сквозь него.

   Дан опустил свой каррос, повернулся к Тане.

   - Не знаю, - сказала она, - я понимаю, о чем ты говоришь. Но... получится ли

это?

   - В бою это легче, чем в обыденной жизни. И всегда можно обратиться мысленно

к тем, кто стоит рядом. Ты всегда получишь помощь. Но я говорил о первой

опасности. Есть вторая, она сильнее.

   Первая опасность - твоя внутренняя слабость. Вторая опасность - твоя

собственная тьма. Каррос усиливает светлые излучения резонансом, но он же

уничтожит тебя , если ты на миг станешь испытывать ненависть, обиду, и прочее,

прочее - все, что разрушает. Некоторые погибли от этого. Ведь мы в бою, ведь

враг против нас. Для тебя теппелы полуабстрактны, ты ничего о них не знаешь, и у

тебя нет причин их не любить. Но что, если такие причины появятся? Если ты

столкнешься с ними ближе, лично?

   - Но с каким же чувством нужно стоять в бою? - спросила я. - Ведь мы убиваем

их.

   - Свет карроса не убивает, ведь я уже говорил об этом. Собственная тьма,

сожженная карросом, убивает их. Ты уничтожаешь только тьму, хаос - не людей.

Все, что в теппелах есть человеческого - сохранится. Ведь большинство из них -

просто люди, они только что встали на этот путь. Чувство должно быть одно: ты

несешь свет. Нести свет - всегда хорошо. Свет - всегда благо, даже если он

причиняет боль. Но ты понимаешь это и без моих объяснений. Тебе вряд ли грозит

эта опасность.

   Наверное, это правда, подумала я. Нести свет... в самом деле, что может быть

прекраснее?

   - Помни, - продолжал Дан, - Если однажды ты вспыхнешь яростью, или тобой

овладеет страх - ты окажешься безоружной. Даже если положение кажется

безнадежным, даже если убивают тех, кого ты любишь - ты только несешь Свет. На

миг уподобишься теппелам - и умрешь, и даже хуже, лишишь себя защиты и

поддержки, ведь со смертью ничто не кончается... Вот поэтому - все личные

чувства и пристрастия могут только помешать в бою. Лучше не иметь личных

привязанностей.

   Опасность, описанная Даном, казалась мне несколько преувеличенной. Я не

помню, чтобы мне случалось хоть к кому-нибудь испытывать ненависть, пожелать

кому-либо зла, пусть даже это какой-нибудь враг, фашист, например... подобная

возможность представлялась мне вообще какой-то надуманной. Я даже никогда не

понимала чувства мщения. Теппелы казались мне чем-то вроде душевнобольных... Да,

наверное, так оно и было.

   - Мне кажется, теппелы очень несчастны, - сказала я. Дан кивнул.

   - Несчастны, как все, кто оторван от Вселенной, от света, от Бога. Это их

выбор, и свет, который мы даем, предлагает им снова и снова альтернативу. Но

редко кто из них остается в Свете, они уже не видят своей личности вне темных

инстинктов и эгоизма. Расплавить все это - кажется им смертью. Это действительно

тяжелый труд. Поэтому люди предпочитают катиться по течению, повинуясь каждому

своему желанию и считая это свободой. Но давай теперь позанимаемся.

   Дан отстегнул каррос от своего пояса и протянул мне.

   - Горный хрусталь! - воскликнула я, с восхищением рассматривая прозрачный

камень в серебряной оправе. Дан показал, как приладить кристалл на руку - оружие

надевалось и снималось мгновенно, но лежало в руке удобно и прочно.

   - Его нужно как-то включить? - я недоуменно повертела кристалл.

   - Нет. Это очень просто. Подними руку - и делай.

   Объяснение вряд ли было исчерпывающим. Я послушно подняла руку. В первый

момент ничего не произошло. Я посмотрела на Дана, сердце по обыкновению радостно

дрогнуло, и робкий еще, неяркий свет разлился вокруг. Смелее! - подсказал Дан. И

я вдруг поняла - как. Я подняла руку повыше, сердце радостно напряглось,

вливаясь в общий поток, рядом со светом Королевы, Дана, всех друзей, всех

любимых, - яркие огненные лучи брызнули из кристалла. Здорово!, - воскликнул

Дан. Ровный, яркий, слепящий свет заливал все вокруг, и лежавшая на земле собака

вскочила и побежала ко мне, виляя хвостом. Волосы Дана искрились в этом

золотистом свете, лучи бежали из глаз, он радостно улыбался, и мне было

необыкновенно легко и радостно ...

   Дан взмахнул рукой, и я опустила каррос. Золотое сияние исчезло, мы вновь

оказались в обыденном дровяном дворике.

   - Отлично, - сказал Дан, - Ты можешь это делать. Но есть другое, более

трудное - держать этот свет часами... Это уже могут очень немногие.

   - Ты думаешь, я не смогу?

   - Если бы я так думал, я не дал бы тебе карроса, - возразил Дан. - Теперь

идем к Королеве. Она найдет для тебя каррос. Сегодня ты возьмешь его с собой.

  

   ... Пламя неярко освещало ложбинку между холмами, а вокруг царила ночь. Не

хотелось спать, но что-то тревожное и неясное подступало к сердцу. Языки костра

лизали ночной воздух, и там, в глубине пламени, рушились и плавились дрова.

Прекрасные огненные дворцы вставали на дне костра, и в них, думалось мне, жили

крошечные огненные человечки. Только взрослое знание о том, что будет, когда

потухнет костер, говорило, что дворцы эти - всего лишь груда мертвого пепла, и

только огонь дает им красоту, движение, жизнь. Я вытянула руку и рассматривала

свою ладонь над пламенем костра. Перепонки между пальцами просвечивали

оранжевым. И эта рука, думалось мне, когда-нибудь превратится в мертвый пепел и

прах. Так может быть и она - всего лишь иллюзия, созданная горящим внутри

невидимым глазу огнем? Что за странная мысль?.. Голос Кашки прервал мои

размышления.

   - Что-то наш Граф задерживается.

   - С ним все в порядке, - отозвался Виктор. Его черные глаза поблескивали,

отражая огонь.

   - Откуда ты знаешь? - поинтересовалась я.

   - Это не так уж сложно, - непонятно сказал Виктор. Воцарилось молчание.

   Этот пост мы заняли уже несколько часов назад. Дан поехал посмотреть позиции,

и обещал вернуться к нам. Обученные лошади паслись в ложбине, не уходя далеко от

костра. Их негромкое фырканье далеко раздавалось в звенящей ночной тишине.

   - Я никак не могу понять, - сказала я задумчиво, - Дан - он вроде главного

здесь?

   Виктор и Кашка разом с любопытством посмотрели на меня. Потом Виктор сказал.

   - Трудно сказать. В чем - главный? На нем вся организация обороны, это верно.

Должен же кто-нибудь за это отвечать. И кто подходит для этого лучше, чем Дан?

   - Ты рассуждаешь, как теппелы, - добавил Кашка. - Для них Дан - основная

причина их неудач. Они думают, он здесь - что-то вроде генералиссимуса. Они его

называют Белым Всадником, и ничего так не хотят, как его уничтожения.

   Белый Всадник! - о, это мне нравилось.

   - На самом деле все сложнее. - продолжал Кашка. - Дан - это, конечно...

Только от него почти ничего не зависит. Помнишь, Толстой писал, что на войне

почти ничего не зависит от полководца?

   - Да, - вспомнила я. - Исход сражения зависит от духа войска... От того,

насколько каждый хорошо делает свое дело.

   Баярд вдруг вскочил, но без рыка, радостно виляя хвостом. Светлый силуэт

показался из-за холма. Дан соскочил с лошади, привязал ее и пошел к костру.

Серебристый плащ при движениях переливался живым блеском. Дан приветственно

поднял руку и молча сел у огня. Плащ его развернулся, и богато украшенные ножны

сверкнули на поясе.

   Дан протянул руки к огню и сказал негромко.

   - Был прорыв с юга. Остановили. Я направил туда еще десяток людей.

   - Дай Бог, чтобы последний за эту ночь, - сказал Виктор.

   - Думаю, что нет, - коротко ответил Дан.

   - Ничего, - утешающе заметил Кашка. - Пусть только сунутся. У нас теперь Таня

есть.

   В этот миг Баярд, угрожающе зарычав, вскочил и помчался вверх по склону

холма. Мгновенно мы были на ногах и ринулись за собакой, выхватывая на ходу

карросы. Возбуждение захватило меня, и мой каррос засиял чистым ровным светом.

Оказавшись на вершине холма, я глянула вниз - и похолодела. Там, внизу были

полчища теппелов! Каррос предупреждающе мигнул, и я справилась с собой. С ними

можно справиться вчетвером, конечно же, можно!

   - Таня, - спокойно сказал Дан, - встань между мной и Виктором. В случае чего

гаси свет и вставай в наше поле.

   Я быстро заняла указанное место. Дан чуть отошел, увеличивая освещенный

сектор. Теперь мы стояли на вершине холма, в нескольких метрах друг от друга,

бросая в темное пространство впереди потоки света. Мне это казалось совсем

нетрудным. Мой луч был ярким, ничуть не слабее и не меньше других. Теперь,

вблизи, я видела различие оттенков: нежно-золотистый, веселый свет Кашки, и

синеватый, таинственный - Виктора, мой собственный каррос испускал волну

розоватого,ближе даже к нежно-апельсиновому, оттенка, которой напоминал ясный

вечерний свет, отбрасываемый на улицы заходящим солнцем. Каррос Дана выбрасывал

чистый, ослепительно белый мощный поток света.

   Потом я заметила, что наши лучи перекрывали друг друга совсем не так, как

лучи обычных прожекторов. Там, где они встречались, больше не было тьмы -

сплошная завеса, сияющая во много раз ярче, чем каждый из наших потоков, ярче,

чем простая их сумма, закрывала нас плотным щитом. Наши лучи вливались в эту

завесу, как реки в могучий океан, и там, впереди, уже не было разницы цветов,

мощностей, там все клокотало единым, непробиваемым пламенем.

   Легко было сосредоточиваться на cвете, свободно воспринимая в то же время все

окружающее. Как никогда ясно, я видела теппелов, стоящих за гранью света. Лица

их все же были освещены. Все они были очень заняты, беспрерывно стреляя, меняя

магазины и снова стреляя. Но даже треск автоматных очередей доносился до вершины

холма приглушенно... Все это были люди, в общем-то, совсем обычные люди. Я

вглядывалась в их лица с любопытством. Бог ты мой, да с любым из них я могла

ехать вчера в троллейбусе! Будь в моих руках обычное оружие, я просто не смогла

бы поднять его, ни из любых возвышенных целей, ни ради самообороны. Ни разу в

жизни мне даже ударить человека не случалось, и я не смогла бы, это я знала

точно. Но каррос... Они боялись его света, но я сама стояла в свете карроса, я

знала, что свет этот не приносит вреда. Окажись эти люди в свете карроса, думала

я, они поняли бы, быть может, пусть болезненно и нелегко, что есть иная жизнь,

есть счастье. Мне хотелось приблизить к ним свет карроса.

   Почти все теппелы были молодыми, многие - почти мальчишками. Женщин не было

видно среди них.

   Мы без особого труда сдерживали напор теппелов. Установилось что-то вроде

равновесия. Внезапно в ночном воздухе перед темным войском стала сгущаться тень,

еще более мрачная, чем ночь. Знакомый страх чуть шевельнулся в сердце - это был

тот Лик, виденный мной тогда над поселком теппелов. Но теперь , улыбнувшись, я

прогнала страх. Что может быть страшно тому, кто держит Свет? Три, пять, десяток

Существ возникли в воздухе, и это не было страшно. Таня, чуть влево,- приказал

Дан. Я качнула свой каррос влево, Дан - вправо. Темные существа оказались на

перекрестье лучей. В тот же миг я почувствовала почти осязаемо, как серый туман

обволакивает , стягивает сердце, давит на грудь, стало трудно дышать... Я

услышала предостерегающий крик - свое имя, и ответила - лишь мысленно: Дан! С

усилием я повернула голову. Дан крепко стоял на земле, чуть расставив ноги,

выбросив вперед руку с карросом. В сияющем чистом луче сверкали его глаза,

камень в волосах, застежки одежды. Так он стоял, Белый Всадник, во тьме,

озаренный лишь светом карроса. Рядом с ним не могло быть страха. Мгновенно силы

вернулись ко мне, и из карроса вырвался новый яркий сноп розоватых лучей.

Вперед! - крикнул Дан, и мы сделали шаг вперед и еще шаг. Так медленно дошли до

подножия холма, оттесняя теппелов. Здесь пришлось остановиться, так как

напряжение стало невыносимым. Так стояли мы долго. сделали еще несколько шагов

вперед,, но настал момент, когда больше двигаться мы не могли. Нелегко объяснить

это, но я чувствовала, что недолго еще может длиться такое напряжение. Трудно

объяснить, потому что мы не устали в обычном смысле, не устали даже руки - а

попробуйте, хотя бы и меняя руки, подержать высоко простой фонарик, освещая путь

хоть в течение часа. Но мышцы стали железными, легко было стоять, прекрасно было

ощущать льющийся сквозь тебя поток, хотя странная полузнакомая боль нарастала в

груди. И вот эта боль и предчувствие не давали двигаться дальше.

   ... Прошло очень и очень много времени. Пот катился по лицу, и было уже не

страшно - но тяжело, еще тяжелее. Я плакала, или это мне казалось? Я плакала, и

нужно было все-таки стоять. А их там, впереди становилось все больше. И сквозь

пелену раздался справа голос Виктора:

   - Дан, мы не сможем!

   - Вижу сам, - ответил голос слева от меня. - Рыжий!

   Не опуская карроса, не отрывая взгляд от боя, Дан нагнулся и бросил в сторону

Кашки треугольник из белого металла. Я скосила глаза: Кашка подобрал Белый Знак,

позвал Баярда, прикрепил знак к ошейнику собаки. Услышав тихую команду, пудель

бросился бегом назад, в ложбину, к Замку. За помощью? Да, наверное... Нам нужна

помощь. Мы не сможем. Я не смогу больше стоять. Дан? Но он сильный, он может, а

я?

   - Эй, Танюшка! - позвал меня чей-то голос, я обернулась. Дан улыбался мне. Он

улыбался. Нет, я, пожалуй, смогу постоять еще...

   Ведь предупреждали, говорили, что будет трудно. Ты ведь это знала! И вот оно,

вот оно... Ничто уже тебе не светит, и так плохо, так больно, и нет больше сил.

Ведь ты знала, что это будет, и что же? Когда это пришло - не сможешь? Не

устоишь?

   Зови, - вспомнила я вдруг, кто же сказал это мне? Кто так любит меня? Кого я

так сильно люблю? Королева!

   Я здесь, моя девочка, - и светлый, сильный поток сквозь уставшее сердце,

застывшие в судороге руки - в каррос. О, спасибо, спасибо Вам, моя светлая,

милая Королева! Я смогу, смогу стоять, и я не стану больше просить Вашей помощи,

ведь и Вам тяжело, тяжелее, чем мне, теперь-то я могу это понять... Это я должна

помочь Вам. Возьмите мой свет, мой слабый свет, мое маленькое, воробьиное

сердце. Оно послужит Вам, оно не разорвется так скоро...

   Свет возник сзади, он влился в наш поток, он был все ближе, и мы услышали

стук копыт. Всадники с карросами в руках летели к нам, вот они уже рядом, вот

они скачут мимо нас, и один из них оборачивается, весело кричит что-то, а

теппелы бегут прочь от свежих световых потоков. Помощь пришла... Ах, как хорошо,

это все, это уже все.

   - Все! - крикнул Дан, и мы разом опустили карросы.

   Усталость, боль, тьма - все навалилось сразу. Слишком тяжело, слишком... В

глазах у меня потемнело. Что это? - удивилась я, падая, это было со мной впервые

в жизни. И земля приняла мое тело, и наступила тьма.

   Я пришла в себя уже в Замке, в маленькой, полутемной хижине, серый свет

струился сквозь оконце над изголовьем, и рядом со мной сидел Виктор. Мне не было

больно, и в груди наступила свистящая пустота. Виктор держал меня за руку, а я

искала взглядом другого - и нашла. Он не мог оставить меня, ведь мне так

хотелось видеть его... Видеть его всегда, каждую минуту, и встречать вот такой

его взгляд - веселый и ласковый.

   Там у камина, в сверкающем светлом плаще стоял мой Белый Всадник.

  

  

   ... Получилось так, что в Питер мы поехали все вместе.

   Дан выразил желание поработать в библиотеке ЛГУ, куда ему пообещали достать

пропуск. Я взяла в больнице отпуск на два дня, нельзя же упустить шанс побывать

в таком чудесном городе, где до сих пор я бывала лишь проездом. Кашке, как

известно, приспичило посетить родственников, ну а Виктор отправился за компанию,

договорившись со своим дублером, что тот отработает за него. Билеты взяли на

самолет, истратив почти все скромные сбережения.

   Вылетели мы утром в пятницу. Меня пустили к окошку (признаюсь, это был второй

в моей жизни полет). Кашка и Виктор сели рядом, а Баярд преспокойно разлегся у

нас на коленях. Дан сел через проход от нас, тут же достал книгу Беме и

блокнотик и стал читать, временами делая пометки. Кашка наладился поспать,

Виктор через спину Баярда читал Нарцисса и Гольдмунда. Меня же было не оторвать

от окна. Когда под нами поплыли облака - белый застывший океан, подсвеченный

розоватым рассветным солнцем - мне показалось, что ничего прекраснее этого быть

не может. Облачный покров напоминал не то тундру, не то льдины, не то

замороженный в мгновение бури океан. Странное желание выскочить и валяться в

этих мягких, неподвижных, тщательно взбитых подушках... Вскочить на облако и

лететь на нем на край света. Так фантазировали мы с Инкой в детстве. Ах, мы

тогда не видели облаков из самолета!

   Принесли лимонад, конфеты. Такую роскошь в Зеркальске не встретишь в

магазинах. Конечно, мы не отказались.

   - Ты куда хочешь сходить в Ленинграде? - поинтересовался Виктор. Я назвала

несколько мест.

   - Составь план, - посоветовал он, - А то не успеешь всего.

   Я послушалась, и к моменту приземления план моих экскурсий был готов.

   Багажа у нас не было, по одной сумке на плечо - вот и все. Мою сумку забрал

Виктор, а мне в руки дали поводок Баярда. Мы спустились по трапу - ах, как

замечательно! Я в Петербурге!

  

   Люблю тебя, Петра творенье,

   Люблю твой строгий, стройный вид,

   Невы державное теченье,

   Береговой ее гранит...

  

   Впрочем, далеко от Пулкова до гранитной Невы, до строгой стройности старины.

Экспресс вез нас сквозь новые кварталы, точно такие же, как и в Зеркальске,

грязноватые коробки зданий, до тошноты родные транспаранты о скорой победе

коммунизма и о том, что СССР - оплот мира. Только в Зеркальске снег бел и чист,

а здесь в грязном теплом месиве Баярд моментально испачкал живот и лапы. Вскоре

мы добрались до пустующего пансионата, где работала Кашкина родственница,

устроившая нам места. Пообедали в ближайшем гастрономе очень просто - коржиками

и томатным соком, да еще купили удивительного ленинградского мороженого

Крем-брюле. Баярд был оставлен в гостинице, а мы разошлись по Питеру.

   . Я посетила, конечно, знаменитый дом на Мойке. А на следующий день Виктор

составил мне компанию - на электричке мы отправились в Пушкин, и весь день

провели в Лицее и гуляли по заснеженному прекрасному парку. Дан просидел все три

дня в библиотеке, а Кашка провел их у родственников, как и собирался.

  

   Нам достались две комнаты, по две кровати в каждой. Мальчишки перетащили одну

кровать к себе, и таким образом мне досталась целая комната. Обычно меня будили

в полседьмого стуком в дверь. В воскресенье я проснулась, когда за окном было

совершенно светло, и неяркое зимнее солнце пробивалось сквозь морозные узоры на

стекле. Часы показали половину девятого. Кошмар! Я вскочила, оделась и побежала

в умывальник. Умывшись, я побежала к себе - и наткнулась на Виктора.

   - Доброе утро! - сказал он, - я как раз иду тебя будить. Завтрак на столе.

   К чаю были горбулки с маслом и сыром. Дан по обыкновению взял тонкий ломтик,

накрыл его полупрозрачным обрезком сыра и медленно жевал все это в течение всего

завтрака, пока я, к примеру, умяла целых три бутерброда. Баярд получил также

хлеб и сыр и грыз все это под столом.

   - Что касается меня, - сказал Дан, - то я сижу в библиотеке. Я ведь

рассказывал вчера, уникальные данные о старообрядцах... А ты, Вик?

   - Я иду в Эрмитаж, - сказал он, - Быть в Ленинграде и не побывать в Эрмитаже,

мне этого не понять. Как ты думаешь, Таня?

   Я задумалась. Последнюю четверть часа я решала проблему, сходить ли снова на

Мойку или поехать в Петергоф, но для поездки было, пожалуй, слишком морозно.

Предложение Виктора было как раз кстати.

   - Только к девяти чтоб все были по местам, - предупредил Дан, - самолет в

одиннадцать.

  

   ... Виктор снял с меня пальто, и мы направились в залы. Здесь очередное

открытие ожидало меня: нам не понадобился экскурсовод. Виктор рассказывал о

картинах и скульптурах с непринужденностью искусствоведа. Впрочем, я мало что

запомнила из его рассказов, Эрмитаж поразил меня. Высокие залы, золоченые узоры

стен, восхитительная роспись потолков, а мебель за красной ленточкой, а

картины... все было внове для меня, и я могла бы в каждом зале бродить часами, и

лишь жалела, что мы вынуждены осмотреть все наскоком. А Виктор, видимо, отлично

здесь ориентировался, он вел меня из зала в зал, он останавливался перед

картинами и говорил мне: смотри, и я начинала видеть. Он рассказывал о

художниках, создавших все это, о царях, живших здесь, словно они были его

личными знакомыми. Казалось, это был его дом, его родной дом, который он

показывал мне.

   Так мы бродили по обеда, перекусили в буфете, потом продолжили нашу прогулку.

Уже темнело, когда мы вышли из Эрмитажа. Дворцовая площадь в сумерках, покрытая

грязноватым хлюпающим под ногами снегом, встретила нас пронизывающим ветром.

Впрочем, было не так уж холодно, но на Неву мы не пошли. Высоченная арка, та

самая, часто виденная мною в фильмах про революцию, равнодушно пропустила нас, и

улица вывела прямо на озаренный огнями Невский.

   Этот день казался мне волшебной сказкой. Как много я видела чудесного, и как

много еще впереди! Как прекрасен этот город... Почему же, почему люди не строят

таких зданий повсюду? Мне кажется, если жить в такой красоте, никогда уже не

будешь страдать из-за пустяков, никогда не станешь злым или жадным... Я сказала

об этом Виктору.

   - Это не так, - сказал он, - это зависит от человека. Ты любишь и Зеркальск,

хотя он уродлив. А в Питере огромные массы людей просто не замечают всей этой

красоты. Вспомни Достоевского, что, его герои счастливы? Прекрасной или ужасной

делаем жизнь мы сами, своим внутренним состоянием.

   - Наверное, ты прав, - согласилась я, - Во всем можно найти красоту, если

захотеть.

   - Если у тебя внутри есть красота, - подтвердил Виктор, - Знаешь, я раньше

играл в филармонии, в оркестре. Чудесная музыка, Моцарт, Вивальди, Глюк.. Но я

часто видел озабоченные хмурые лица в партере. Люди не могут сосредоточиться на

музыке, они не могут лететь со мной... мелочные заботы смущают их. А человек

внутренне счастливый не нуждается непременно в Моцарте или Рембрандте. Можно

радоваться солнцу, небу, звездам, чему угодно. Вот ты сейчас идешь по темной

улице, ты вдыхаешь запах города, и счастлива этим, верно?А разве ты

благополучный человек с житейской точки зрения? В институт не поступила...

   - Знаешь, - сказала я, - я сейчас с ужасом думаю, что было бы, если бы я

поступила в институт. Не встретилась бы с вами...

   Виктор засмеялся.

   - Случайностей нет, - сказал он, - все случилось так, как должно было быть.

   - И все-таки я счастлива, что встретила вас. Вы - такие необыкновенные, как

будто из будущего. Я даже не понимаю, почему вы взяли меня к себе. Ведь таких,

как я, много...

   Мы вышли уже на Аничков мост, и всадники взметнулись над нашими головами.

   - Таких, как ты, не очень много, - сказал Виктор, - Тех, кто мог бы удержать

каррос. Вот и метро. Или, может, пройдемся до следующей станции?

   - Пошли. А почему ты думаешь, что таких мало?

   - Потому что, видишь ли... Есть люди красивые, умные, талантливые. Но для

чего им это нужно? Способны ли они служить хоть чему-то, кроме себя? Предложи

таким людям войну в Ладиорти - ты думаешь, они пойдут, как ты, с радостью? Ведь

кроме смертельной опасности эта война ничего не даст, ни славы, ни власти...

   - Даст, - вырвалось у меня. Виктор внимательно посмотрел мне в лицо.

   - Королева, - сказала я. Виктор кивнул.

   - Кто способен понять это в наше время?

   Голос его стал жестким и каким-то горьким.

   - Когда таким людям предлагают Идею, они всесторонне обсуждают ее, а потом

идут заниматься своими житейскими делами, нисколько не изменив своих привычек. А

когда им предлагают Любовь... они с удовольствием посвящают ей свободные часы, а

остальное время живут так, как будто никакой любви у них нет. Они никогда и

ничем не жертвуют... Ты думаешь, многие хотели бы быть на твоем месте? О, нет!

   До меня почти не дошел смысл слов Виктора, другое поразило меня, его голос,

его тон. Я вдруг подумала, что почти ничего не знаю о нем, что за всегда

спокойной, довольной внешностью его может быть - трагедия, может быть, грех,

отчаяние, разбитая жизнь... Но если он не хочет раскрывать это и вспоминать? Он

работал в Филармонии, и, наверное, успешно, ведь он профессионал в музыке, он

кончил консерваторию... Теперь он играет в ресторане. Почему? Ну, об этом еще

можно догадаться. Горечь, адресованная таким людям - что за ней? Он любил уже

кого-то, подумала я, и вдруг острая, почти невыносимая жалость к нему захватила

меня... Да. Он прав. Я могла бы любить так, как он хотел бы, я и живу так. Но я

и люблю так! Почему же, боже мой, нельзя любить и его, ведь он несчастен? Ведь я

могла бы сделать его счастливым, так просто... И он никогда не узнает о... о

Белом Всаднике. Я закусила губу. Нет, я не смогу его забыть, я не могу не любить

его. Смятение охватило меня...

   - Успокойся, пожалуйста, - голос Виктора был самым обычным, ровным, и это

мигом остудило мое разбушевавшееся сердце. И однако лицо - я посмотрела ему в

лицо - было бледным, почти белым, да и в голосе звучали мертвенные нотки.

   - Успокойся, а то я уже целую минуту чувствую такую бурю рядом с собой, что

скоро не выдержу, - сказал он, - Знаешь, я думал о тебе. Может, я зря это

говорю... Только знаешь, Дан не такой, как мы. Я все ломаю голову и не могу его

понять. Он выше нас, он больше умеет и знает. Только он... людей он не любит. Я

не знаю, плохо это или хорошо. Но с ним очень трудно. Я имею в виду... в общем,

любить его трудно. Он железный какой-то, не живой. Он все положит, и жизнь, и

душу, за мечту, за призрак, может, за идею какую-нибудь. А живого человека он

любить не может. Просто любить, как все любят.

   - Я знаю это, - сказала я почти шепотом.

   - Я, наверное, гадость делаю, что так говорю, - сказал Виктор грустно, -

Только... Знаешь, иллюзии строить - тоже плохо.

   - Я не строю иллюзий, - фраза далась мне с трудом.

   - Королеву, - сказал он, - Королеву любить легко. Это фантазия. Королеву не

обнимешь никогда, это не просто женщина... не в человеческом смысле, понимаешь?

За нее можно умереть, для нее можно жить, но с ней жить - нельзя. Но вообще-то

такие люди, как Дан... Не нам его судить. Он уже не совсем на физическом плане

живет. А там, может, и любовь другая. Я не знаю.

   - Я знаю все это, - сказала я, - только знаешь. Я думаю... Может,

когда-нибудь ему будет плохо. И я смогу ему помочь? Хотя что я, ведь я самая

обыкновенная.

   - Ну, кто знает, - сказал Виктор. - Может, и сможешь.

   Людей почему-то совсем не было вокруг, пошел редкий снег, и в светлом круге

под фонарем бешено плясали снежинки. Мы остановились, не знаю, как и почему.

   - Только знаешь, - Виктор говорил с трудом, - Если тебе когда-нибудь будет

плохо, может, я смогу помочь тебе... Вот и все, чего мне хочется в этой жизни, -

эти слова он произнес шепотом.

   Я смотрела на него, дыхание перехватило. Слезы были готовы брызнуть из глаз,

и комок, подступивший к горлу, не давал говорить. Виктор схватил меня за руку.

   - Все, - сказал он, - хватит. Сейчас мы пойдем в метро.

   Я успокаивалась, глядя на него, а он уже вполне овладел собой.

   - Ты хороший, Вик, - сказала я, - ты, правда, хороший.

   Он улыбнулся.

   - Я и сам знаю, что я хороший. Я, может, даже лучше, чем ты думаешь.

   Мы пошли в метро, и снегопад, темные улицы, дворцы, фонари остались позади.

Позади остался сумрачный город, и заснеженный, полусонный Зеркальск встретил нас

наутро сильным морозом.

ГЛАВА 5.

ПОСЕЛОК.

  

   Они ехали по берегу океана, и там, за размытым горизонтом были еще какие-то

острова и земли. Там была страна шести островов, мрачная страна, за огненной

чертой, оказаться за нею - нет ничего страшнее на свете. И другие, неведомые

Тане земли лежали за лениво ворочающейся, темной водяной массой. Послушная

Стрелка бежала быстро и ровно, ступая почти в ногу с Кашкиным Троем. Смутно

различимые в тумане силуэты Дана и Виктора маячили впереди, едва выделяясь из

предрассветного сумрака. Моросил мелкий дождь, это было привычно. И гудела

правая рука, потому что сегодня ночью несколько часов пришлось стоять с

карросом. И ноги устали от рыси.

   Небо медленно становилось светлым, и над морем появилось розовое свечение, в

Ладиорти это означало восход. Здесь никогда не бывает солнца. Сколько мы уже

здесь? - подумала Таня. Всего-то двое суток. На Земле же прошло несколько часов,

ход времени здесь иной. Двое суток, а уже так хочется увидеть солнце. Как можно

жить здесь постоянно? Таня не подозревала раньше, насколько это важно - видеть

солнце, звезды, небо без туч. Как тяжело жить без неба...

   - Таня! Смотри! - голос Кашки донесся как сквозь пелену. Таня посмотрела на

море вслед за его рукой. Вода цвета черного жемчуга, и над водой - легкий пар, и

нет горизонта, лишь светлеет серая поверхность воды, переходя в небосвод. И еще

скользящий по жемчужной глади парусник.

   Он не плыл, а летел сквозь прозрачные клочья тумана. Белые крылья его,

паруса, трепетали, наполняясь ветром. Тело его почти скрыто туманом и далью. Но

очертания парусов были четкими, и даже виднелся на мачте маленький пестрый

флажок. Бесшумно, быстро плыл этот парусник, и всадники сбавили шаг, любуясь им.

 

   - Что это за корабль? - спросила Таня. Кашка повернул к ней лицо и

продекламировал:

   Они снимаются с якоря рано.

   Им нужно плыть вокруг света,

   Туда, где в полдень темней, чем ночью.

   Их корабль разобрала на части охрана.

   Но они уплывут, королева!

   Есть вещи сильней.

   И Таня подъехала ближе и ответила, улыбаясь:

   Однажды, когда откроется дверь,

   И звезды замедлят свой ход.

   Ты встанешь на пристани рядом со мной

   И ты скажешь мне:

   Пришел парусный флот.

   Но поселок уже виднелся вдали. Дан сказал повод, подобрался в седле, и

поскакал скорее. Остальные пустили лошадей за ним. Чудесно, подумала Таня. Она

вдруг осознала себя, на лошади, в сером туманном мареве утра, и рядом - друзья,

любимые, лучшие друзья, каждому из них можно верить, как самой себе. Копыта

лошадей разбивали туман, и холодный ветер пробирался под плащ, и дождь или

изморось обжигали холодом лицо, но было тепло, было прекрасно, и не было лучше

мига, чем эта скачка. И сознание того, что тяжелый бой сегодня окончен, и в этом

бою ты сделал все так, как нужно...

  

   ... Поселок уже проснулся. Разнообразные звуки наполнили воздух. Крикливые

голоса женщин доносились из-за стен некрашеных хижин. По улице, мерно мыча и

гремя боталами шло стадо, подгоняемое подростками-пастухами. Совсем маленькие

ребятишки гонялись с визгом вокруг развешанных для просушки рыболовных сетей. На

всадников оглядывались с любопытством и уважением. Малыши пристраивались сбоку и

бежали, искательно заглядывая в глаза. Баярд, мерно трусивший за лошадью Кашки,

не обращая ни малейшего внимания на облаивающих его из-под ворот дворняжек,

вызывал изумленные возгласы. У центральной площади всадники спешились и повели

коней в поводу. Они выглядели и впрямь необычно, в своих серебристых плащах, с

карросами на ремне, это верно... Только Таня не ощущала никакого превосходства

над жителями деревни. Мы такие же трудяги, как и вы, только труд наш другой,

думалось ей. Обычные солдаты, и защищаем вас от опасности. В общем-то

обыкновенная деревня, лица - точно такие же, как у тех людей, спешащих каждое

утро на работу, которых ежедневно встречаешь в троллейбусе, на улицах, в

очереди. Одежда другая, другие предметы обихода, а в общем-то все очень похоже.

Люди как люди. Одеты они были обильно и многослойно, но почти бесцветно. Головы

женщин и девушек повязаны платками.

   Это было, собственно, последнее поселение коренных жителей Ладиорти. Замок

стоял в нескольких километрах отсюда, а рядом было море, выбрасывающее черные

корабли теппелов. Только не здесь, ибо рыбаки относились к теппелам не иначе,

чем с глубокой ненавистью. Карросов у них не было, были луки и стрелы, арбалеты,

но в планы теппелов, видимо не входило уничтожение поселка. Добровольно же их

сюда никто не пускал.

   Раньше, Таня это знала, было иначе. Поселки по ту сторону гор приняли

теппелов добровольно, и ни один из них не выжил под темной властью. Молодые и

сильные уходили с теппелами, остальные, те, кто не был убит, вымирали от голода

и странных эпидемий. Огонь довершал разрушение. Ничто живое не выдерживало

темного излучения теппелов, гибли леса и посевы, вымирали животные. Тогда был

основан Замок, для защиты этой несчастной страны. И еще потому, что прямо за

гранью этого мира начиналась Земля, Зеркальск, Россия. Удержать границу - для

этого бойцы с карросами и приходили сюда.

   Остался лишь один не занятый теппелами поселок, один - по эту сторону гор.

Все, кто мог и хотел, покинули деревню и вступили в темное войско. Оставшиеся

были готовы защищать до последнего свой вымирающий мир. Раньше к Замку

относились настороженно. Теперь, для тех, кто остался, Замок был единственной

надеждой и защитой. В поселке была основана школа, больница, клуб, где работали

люди из Замка. И всегда у моря дежурил небольшой пост из десятка бойцов с

карросами.

   Длинное приземистое зданьице тянулось вдоль улицы. Это оказалась конюшня, и

там, у коновязи, друзья привязали своих лошадей.

   - Значит так, - сказал Дан, - я пошел на пост, Вик, ты идешь со мной?

   - Да, но я обещал еще в школу, - сказал Виктор.

   - Обязательно. Потом я пойду поговорить с начальником и судьей, и у тебя

будет масса времени.

   - Ну, а я пошел к лошадкам, - сказал Кашка, завертывая рукава.

   - А мне куда? - растерянно спросила Таня.

   - Погуляй, посмотри, - посоветовал Дан, - Если ты понадобишься, мы пришлем за

тобой Баярда. Кстати, Кашка, я возьму его с собой?

   Кашка ответил согласием, и друзья разошлись. Кто куда... Таня пошла прямо по

улице, и вскоре наткнулась на школу.

   Это было в общем-то ничем не выделяющееся, разве что очень длинное здание.

Ряд подслеповатых окон, лишенных стекла, похожих на бойницы, глядел из-под

низенькой крыши. Таня толкнула дверь. Маленький коридорчик соединял два довольно

обширных помещения, в одном из них, судя по всему, шел урок. Таня осторожно

заглянула в комнату. Полтора десятка ребятишек лет десяти-двенадцати, рассевшись

за длинным столом, что-то писали в тетрадях, звучала тихая скрипичная музыка.

Потом Таня заметила молоденького учителя, сосредоточенно игравшего на скрипке.

   Не желая мешать, Таня отошла. В соседней комнате было пусто. Нет, это только

так показалось. В классе был один ребенок. Девочка лет семи, и она рисовала

что-то, склонившись над столом. Таня тихонько вошла. Девочка не подняла головы.

Странной и красивой казалась она, бледная, маленькая принцесса из звездного

света. Таня подошла ближе, пушистый шар светлых волос качнулся, и бледно-голубые

глаза поднялись ей навстречу. Глубокие, ясные глаза... Тонкая ручка смахнула

челку со лба.

   - Здравствуйте, - сказала девочка. - Вы приехали из Замка, да?

   - Здравствуй, - сказала Таня, - Да, я из Замка. А ты живешь здесь?

   - Я учусь тут, в школе, - сказала девочка.

   - Меня зовут Таня. А тебя?

   Почти невесомая ладошка робко скользнула в протянутую танину руку.

   - Энике.

   - Можно посмотреть, что ты рисуешь?

   - Я уже почти закончила, - девочка протянула Тане свой рисунок.

   Там были синеватые туманные горы, зеленая долина, в долине пестрыми пятнами

люди, домики, лошади и коровы. Небо над горами было бледно-серым, и не на самом

небе, но чуть ниже. на фоне гор, над зеленовато-серой долиной стояла пестрая

веселая радуга...

   Порядок цветов отнюдь не был соблюден, но не об этом подумала Таня, когда

первое ошеломляющее впечатление схлынуло (ибо картина была восхитительна).

Радуга? В Ладиорти?

   Энике жадно смотрела ей в глаза, стараясь понять, понравилась ли картина.

   - Здорово, - сказала Таня. - А ты когда-нибудь видела радугу?

   - Нет, - сказала Энике, - Но учитель рассказывал. Разве неправильно я

нарисовала?

   - Все правильно, - успокоила ее Таня. - Очень красивая радуга. И ты

когда-нибудь ее увидишь в небе.

   Таня сказала это просто так, но тут же увидела, как расширились глаза

девочки, как серьезно ее лицо. Ручка Энике робко протянулась, чтобы потрогать

край таниного плаща, и очевидно, Энике очень хотелось подержать каррос, но

попросить об этом она не решалась... Тане вдруг стало страшновато, ведь каждое

сказанное ею слово это маленькое существо запомнит и впитает на всю жизнь. Ведь

Таня для нее - могущественная, неземная красавица из Замка, частица самой

Королевы... А на самом-то деле, кто я? - подумала Таня. Может, эта девочка,

такая чудесная художница, во много раз сильнее меня.

   - Ты чудесно рисуешь, - сказала Таня.

   - У меня еще целый альбом, - обрадованно заявила Энике, - я и карандашом

рисую.

   - Можно посмотреть?

   - Конечно, - Энике ринулась в угол, с усилием подняла крышку громоздкого

сундука и стала в нем рыться. Наконец она извлекла пачку сероватых твердых

листов, скрепленных в углу нитью из древесной коры.

   Рисунки все были чудесны. Были здесь упражнения - вазы, яблоки,

геометрические фигуры, но больше фантазий на свободную тему, акварелью и

карандашом. Принцессы в длинных платьях, домики, дворцы, дети, животные,

какие-то полупонятные создания. Но на последней странице Таня встретила нечто,

заставившее ее вздрогнуть.

   Посреди бледного неясного фона, словно вырываясь из тумана на белом

прекрасном коне скакал всадник. На нем была одежда воина, плащ спадал складками

с плеч, на поясе поблескивал каррос, и необъяснимо, чистым чувством Таня узнала

во всаднике Дана. Хотя лицо было почти неразличимо, большие светлые глаза,

камень и белый обруч в волосах, осанка - все было похоже. Впрочем, Таня

улыбнулась своему сумасшествию, мало ли кто это может быть...

   - Кто это? - спросила она у молчаливой Энике.

   - Вы разве не знаете? Белый Всадник.

   Таня вздрогнула.

   - Я его один раз видела. Мы косили траву, и он выехал на холм, но он был

далеко, и я его плохо разглядела, поэтому он тут плохо получился.

   - Да нет, - сказала Таня. - Очень хорошо получилось. Я узнала его, только

сомневалась.

   - Он ведь охраняет нас, - сказала Энике. - А вы... Вы знаете его, да?

   - Да, конечно.

   - Мама сказала, что пока он жив, с нами ничего плохого не может случиться.

   - Это действительно так, - сказала Таня, сдерживая волнение. Тут странный

звук донесся из-за двери, как будто кто-то скребся. Баярд, конечно же! Таня

выскочила в коридор, выглянула на улицу. Точно, пудель был здесь, и он

выжидательно смотрел на Таню. Запустив руку в пышную шерсть на загривке собаки,

Таня сняла с ошейника Белый Знак.

   - Я должна идти, - сказала она выбежавшей вслед Энике. - ну, пока! Мы с тобой

еще увидимся.

   - До свиданья, - прошептала Энике ей вслед. Таня уже спешила вслед за

собакой. Пудель целенаправленно трусил впереди, в нескольких шагах от нее. Снова

моросил дождь, и Баярд временами сердито встряхивал головой, с полунамокшей

шерсти летели брызги. Наконец, после долгих петляний по улочкам, Баярд свернул к

одному из добротных серокирпичных домов. Дверь была отперта, и Таня вошла в

прихожую. Чей-то мокрый плащ висел на гвозде. Таня сняла свой и повесила рядом.

Баярд дисциплинированно улегся у стены.

   Таня постучала, чей-то голос крикнул войдите, и она толкнула дверь. В комнате

за широким столом сидели Дан и четверо мужчин из деревни, одетых, по местным

понятиям, богато, даже роскошно. Трое из них были пожилыми, один - лет тридцати

на вид. Лицо его Тане не понравилось, что-то в нем было от теппела, что-то

нагловатое и самоуверенное. При Танином появлении Дан встал и наклонил голову.

Остальные никак на это не отреагировали, а молодой нагловатый окинул Таню

нехорошим взглядом, словно оценивая ее фигуру.

   - Это Таня, мой сотрудник - спокойно сказал Дан, - а это - старейшина Скир

(он кивнул человеку с совершенно седой головой и черными, как угли, глазами).

Это судьи Вайонте и Клер. Это (он кивнул молодому) начальник стрелков Эгадон. Мы

обсуждаем проблему укрепления наших постов к северу от Поселка.

   Таня уселась рядом с Даном и сразу почти физически ощутила напряжение

атмосферы, царившей в комнате. Это были лишь чувства, достоверность которых

никогда нельзя точно установить, но все же ей показалось, что Скир и Вайонте

настроены достаточно нейтрально, но мрачные тяжелые тучи страха излучал Клерми,

и уж совсем неприятный запах шел от Эгадона. Зеленоватые большие его глаза

показались Тане знакомыми, самоуверенная сила, наглость и ненависть к чужакам -

все это она видела где-то, и не так давно... Хотя он ведь не может быть

теппелом. И вообще, одернула себя Таня, это самовнушение. Мало ли что тебе может

показаться, а ты уже готова осудить человека только на основании своих дурацких

предчувствий...

   Между тем Клерми бубнил, буравя взглядом шершавую поверхность стола, словно

боясь поднять глаза на Дана:

   - Ни к чему это... Никогда они не ходили с севера. Чего это они с севера

пойдут?

   - Ну а если пойдут? - спросил Дан.

   - Откуда вы взяли, что они могут подойти с севера? - спросил Эгадон.

   - Это не мое слово, - сказал Дан, медленно посмотрев на него. - Это слово

Королевы.

   - Ну, они знают, - так же недовольно продолжал Клерми. - Да только плохо это

нам. Посевы погибнут, считайте, опять же, скот где пасти?

   - Наши посты есть на юге, - сказал Дан. - Разве там погибли посевы?

   В этот момент Таня почувствовала неожиданный сильный толчок в грудь, такой

явственный, словно кто-то ударил ее, лишь секунду спустя она сообразила, что это

не был физический удар. Ледяная рука сжала сердце, болезненно завибрировавшее, и

Таня подняла взгляд - и столкнулась со взглядом Эгадона. Зрачки его странно

двигались, он как бы не смотрел на нее, и в то же время Таня ясно ощущала его

внимание. Она не опустила глаз. Она смотрела на Эгадона в упор, и ей показалось,

что сильный поток огня, словно выброшенный из карроса, только невидимый, исходит

от нее, и огонь этот схлестнулся где-то посередине с силой, направленной на нее

Эгадоном, остановив эту силу. Поддерживать этот огонь было не труднее, чем

держать каррос, только не рукой, но сердцем, болезненно ноющим. Сквозь этот

огонь смутно Таня видела и слышала окружающее. Лицо Эгадона показалось ей

своеобразно красивым: коротко подстриженные темные волосы, правильные, крупные,

мужественные черты. Разве что несколько крупных угрей портили его. Один из этих

досадных прыщей красовался прямо на кончике носа и странно гармонировал с

глазами, образуя ярко выделяющийся на лице горящий красноватым треугольник.

Словно третий, пылающий вулканической энергией глаз.

   Между тем как сквозь пелену доносился голос Дана.

   - Все зависит от вас, - негромко говорил он. - Если вы не хотите, я сейчас же

отдам приказ, и мы уйдем из поселка. И школу закроем, и больницу.

   - Простите, ваше сиятельство, - возражал кто-то (Таня не видела, кто, ибо не

отрывала взгляда от Эгадона), - Зачем же так? Кто же против больницы-то? А

только вы поймите... У вас оружие. А у нас что? Гарпуном будем обороняться?

   Таня молча смотрела на Эгадона. Больше всего ей хотелось лечь, упасть в

обморок. Ее тошнило, закружилась голова, и невидимый этот поединок был для нее

реальнее любых слов и действий. Зачем он делает это? Зачем? Не сдерживать его? О

нет, это невозможно, такой сильный поток может оказаться смертельным... И потом

он пойдет на Дана, Дан сильнее, ему это ничего не стоит, сдержать какого-то там

Эгадона, но ведь Дану нужно разговаривать, не для дуэлей он здесь... Вот для

чего он позвал меня, сообразила Таня.

   Кто же этот человек? Теппел ли он? Или просто ненавидит нас, потому что мы на

него не похожи? Людям это так свойственно... Он боится, сообразила Таня. Он явно

боится, а именно - он боится карроса, висящего у меня на ремне. Панический страх

перед карросом - вот что сдерживает его. Поэтому он решается напасть только

невидимым образом. Однако, ведь это нужно обладать такой силой... Откуда это у

него?

   Таня вцепилась руками в краешек скамьи. Что ж, как бы ни был силен этот

человек, за мной стоит сила мощнее. Королева защитит меня... Да и я не слаба, не

так уж бессильна. Она мало прислушивалась к разговору, довольно бестолковому.

Наконец звучный бас перекрыл остальные голоса и продолжал в мгновенно

установившейся тишине. Это впервые заговорил до сих пор внимательно слушавший

старейшина Скир.

   - Ваше Сиятельство, - спросил он, - Вы можете дать нам гарантии, что защитите

поселок от теппелов?

   Наступила тишина, повисла, и никто не решался нарушить ее. И в тишине, после

молчания - негромкий голос Дана:

   - Мы не знаем силы теппелов. Мы можем дать только одну гарантию. Пока будет

жив хоть один из моих бойцов, ни один теппел не войдет в пределы Поселка.

   Снова тишина. И голос Скира.

   - Вы можете делать то, что считаете нужным, к северу, к югу от Поселка, и

здесь, внутри.

   И потом как-то все засуетилось, зашевелилось, поднялось. Эгадон ушел. Встала

и Таня, поборов приступ головокружения. Вышла вслед за Даном, накинув плащ. Уже

на улице Дан остановился, повернулся к ней.

   - Присядь - сказал он, указывая на близлежащую завалинку. Таня послушно

повалилась на холодный камень. Дан сел рядом, и вскоре боль в сердце утихла.

Голова перестала кружиться, Таня облегченно вздохнула.

   - Прости меня, ради Бога, - сказал Дан, - Я не должен был тебя звать.

   - Я для того и здесь, в Ладиорти, - быстро возразила Таня, - чтобы тебе

помочь. Не знаю только, не бесполезно ли это было...

   - Ну что ты, - Дан улыбнулся, - без тебя бы я не справился.

   Таня почувствовала, как улыбка, помимо воли, неудержимо рвется на лицо.

   - Ну пошли, - сказал Дан, и они поднялись и двинулись вперед, по улице.

  

   Скорей! - они скакали вновь по полупустой серой земле, скорее к Замку. И

лошади, почуяв близкий кров, торопились, рвались в галоп. Ветер касался

заледеневшей, нечувствительной кожи, и Таня сжимала изо всех сил повод

покрасневшими пальчиками, ей нелегко было сдержать коня. Серое тихое

пространство вокруг, не видно, не слышно, и низкие травинки гнутся под копыта...

И наконец - Замок, и открываются ворота, и четверо в серебряных плащах въезжают

в маленький беленный поселок. Спешились, и коней повели в поводу. Молча до

конюшни, и тихо разговаривая - вышли, привязав животных. И разошлись по делам, и

Таня осталась одна на улице. Она пошла вдоль полуслепых домишек, где негромко

разговаривали, пели или же молчали. Но ей здесь было хорошо, и никогда она не

чувствовала себя здесь ненужной. Она могла бы войти в любой из домиков, но брела

без особой цели и в конце улицы встретила Полтаву.

   ... Маленькая сырая комната, сероватые стены и тусклый свет из оконца вверху.

Запах дома, и легкий треск горящих дров, музыка, музыка, которой не слышно, но

которая есть. И двое возле низкого стола, две девушки, они шьют простыми

длинными иглами, и светлая головка склонилась над работой, и схваченная

хайратником темная шевелюра той, что постарше, склонилась над шитьем. Таня

тихонько шевелит губами, помогая себе, и маленькие руки неумело справляются с

толстой иглой, прокалывая грубую ткань. А длинные ловкие пальцы второй шьют

играючи, а в зеленоватых глазах замерло что-то полузабытое, прекрасное, а может

быть очень печальное. Она вскидывает полотно на колене, на живописной драной

заплате вытертых джинсов, зубами отрывает нитку, начинает следующий шов. Она

кидает мельком взгляд на Танину работу и говорит тихонько:

   - Потише. Стежки сильно крупные. Это тебе не на машинке строчить.

   И тут же без перехода заводит вечную женскую песню, и Таня подхватывает на

второй строчке.

   Виновата ли я, виновата ли я,

   Виновата ли я, что люблю?

   Виновата ли я, что мой голос дрожал,

   Когда пела я песню ему?

   Голос у Полтавы низкий, грудной, но она чуть фальшивит, а Таня поет тонко,

высоко, чисто. Песня не мешает ей шить. Она пришивает воротник к новой рубашке,

и потайная мысль тепло дремлет на дне, вполне возможно ведь, что эту рубашку

будет носить Дан. Почему бы и нет? В общем-то, это не так уж важно. Кто-нибудь

наденет эту рубашку, и она будет мокрой от пота, и свет карроса пропитает ее,

она будет пахнуть дымом , и в ней будет тепло и легко - ах, как хороша эта

работа! Но если ее наденет Дан - в десять раз лучше. Эта ткань коснется его

плеч, скользнет на грудь и на спину, обнимет его - так мягко, так ласково.

Милый, милый Дан. Песня кончилась.

   - А где девчонки? - спросила Таня.

   - Уехали в цепь, - ответила Полтава. А, - сказала Таня. Девчонки, наверное,

сидят где-нибудь за холмом, ожидая непрошеных гостей с запада или же с моря. А

может быть, и стоят в напряжении, высоко подняв ладонь, с которой льется свет.

Но днем теппелы нападают не часто.

   - А мы ездили в Ленинград, - вспомнила Таня. - Ведь ты оттуда?

   - Да, - сказала Полтава, - ну и как там Питер?

   - А что ему сделается?

   - Да-а, -вздохнула Полтава, - давненько я там не была.

   - Мне кажется, так здорово жить в Питере, - сказала Таня. - Там такие люди

жили. И живут тоже, БГ, например. И вообще город такой чудесный, как сказка.

   - Это все равно, где жить, - сказала Полтава. - Важно, что ты делаешь, а не

где.

   Таня кивнула.

   - Нам тоже везет, - сказала она, - Мы зато видим Королеву.

   - Видишь ли, - сказала Полтава, - БГ сам по себе, Королева - тоже сама по

себе, а ты - это ты. У тебя своя жизнь... С чужой не срисуешь.

   - Но все-таки хорошо, когда такой образ перед глазами.

   - Это да, - согласилась Полтава, - Это, пожалуй, верно.

   - Где пуговицы, не знаешь? - спросила Таня. Она закончила обметывать петли,

можно было уже и пришивать пуговицы. Полтава молча показала большим пальцем

через плечо. Таня встала, пошла к большому сундуку в углу, с усилием подняла

крышку. Порывшись во внутренностях сундука, вытащила коробку с пуговицами и

пошла назад, но по дороге вдруг остановилась. Коробка упала на пол, звякнув

содержимым, Полтава резко обернулась. Схватившись за стену, Таня медленно

сползала вниз, глаза ее обессмыслились, лицо стало совершенно белым. Полтава

бросилась к ней, схватила под мышки.

   - Ты чего, Танюша?

   Тело в ее руках вновь напряглось, Таня пришла в себя, виновато глянув в лицо

подруги.

   - Ах... Да пусти, все нормально.

   Полтава помогла ей дойти до скамейки, уложила.

   - Что это с тобой? Может, позвать кого?

   - Это все ерунда, - сказала Таня, - просто я устала.

   - Вам досталось сегодня ночью? - спросила Полтава.

   - Да.

   - Что ж ты не поспишь? Поспи, хоть прямо тут.

   Полтава извлекла из ящика лоскутное одеяло, набросила на Таню.

   - Я сейчас... сейчас встану, - пробормотала она. И крепко заснула.

  

  

   Когда я проснулась, в избушке нашей было уже полно народа. В соседней комнате

раздавался неясный гомон. За окном стояли сумерки. Вот уже и снова сумерки. Дня

почти не видишь в Ладиорти. Да и день-то пасмурный, без солнца, без синевы...

   Я умылась, погремев железным рукомойником, и вышла в набитую народом горницу.

Здесь были не только девчонки, но и Виктор, и Кашка, и Тихий. У нас, впрочем,

всегда так. Виктор настраивал скрипку в углу, Лада тащила на стол чугунок с

супом.

  -- Вот и Танюшка проснулась! - объявила она, увидев меня, - ну-ка иди хлеба

порежь.

  -- Все бы тебе работать, - заметила Полтава. Я покорно поплелась за хлебным

ножом. Интересно, думалось мне, сколько прошло времени там, на Земле... Не пора

ли уже домой? Никак не могу научиться определять это - время здесь течет не

только по-другому, оно течет по-разному. Кашка как-то сказал, что здесь вообще -

более субъективный мир. Может быть, поэтому... А, думать об этом - можно

свихнуться. Не хочется домой, именно сейчас - нет. Кажется, намечается милый

тихий вечерок, со свечами, с музыкой, и дождь уже барабанит по доскам, и все

собрались у огня.

   Вот уже запели тихую песню, и девчонки разливают суп по мискам. Но каково

тем, кто сегодня ночью в дозоре... Вчера, по крайней мере, было сухо. С такими

мыслями я поставила корзину с хлебом на стол. Все дружно склонились над мисками.

Кто-то ткнулся мне в колени - я обнаружила под столом вездесущую морду пуделя.

Кашка был увлечен беседой, убедившись в этом, я незаметно сунула Баярду кусочек

лапши.

  -- Вам хорошо, - сказала Алиска, оказавшаяся рядом со мной, - Вы вчера

отработали. А нам сегодня в ночь тащиться.

  -- Да уж, нам хорошо, - при воспоминании о прошлой ночи меня передернуло.

  -- Раньше ведь так не было, - заметил Тихий, - в последнее время они что-то...

 

  -- Ни часа покоя, - подтвердила Полтава, - каждую ночь лезут, и все оравой.

  -- Подождите, это еще цветочки. Наш Граф все время пророчит не то Армагеддон,

не то Апокалипсис. Причем в ближайшем времени. Баярд, фу! - предупреждающе

крикнул Кашка.

   Мне ужасно хотелось поговорить о Дане, и я не преминула воспользоваться

случаем.

  -- Слушай, Кашка, - спросила я тихонько, - объясни мне, зачем Дан таскает все

время нож на поясе?

  -- Какой нож? - рассеянно сказал Кашка, прислушивавшийся к вспыхнувшему общему

разговору. - А, меч... Это, видишь, знак отличия такой. Не для нас, конечно, для

теппелов. Этот меч носил один великий воин. Теперь его здесь нет. Он был такой,

знаешь, как сама Королева. Ну, вот теперь Дан получил.

  -- То есть он просто для красоты?

  -- Ну, что-то в этом роде, - согласился Кашка. - По крайней мере, вытаскивать

его нельзя.

  -- Да, я слышала.

  -- Понимаешь, - сказал Кашка, - мы здесь ведь все время как на лезвии бритвы.

За собой следишь все время. Если плохие мысли будут в бою, свет погаснет, убьют

за милую душу. Но убьют - это еще полбеды. А вот если ты душу свою потеряешь...

  -- Как - потеряешь?

  -- Здесь очень легко душу потерять. Здесь грехи не прощаются, отвечаешь за них

сразу и по полной программе. Злые мысли если одолеют, будешь ненавидеть хоть

кого, хоть теппелов, ненависть закроет глаза, можно и душу потерять. Ну а за

убийство... проснешься в стране теней.

  -- За огненной чертой?

  -- Да, за ней, - подтвердил Кашка, - и это уже - гибель навеки, когда Дух твой

от тебя отказался. Помнишь в Библии - вторая смерть? Хуже этого нет.

  -- Неужели Дан способен кого-то ненавидеть? - усомнилась я.

  -- Конечно, нет! При чем здесь Дан? - удивился Кашка, - Я вообще про меч начал

говорить... У нас здесь никакое оружие не имеет смысла. Мы не можем вообще

воевать.

   Я бы и не смогла, подумалось мне. Каррос - совсем другое дело. Нормальному

человеку должно быть легче умереть, чем убить.

   Дверь скрипнула, все обернулись. От ветра затрепетало пламя свечей.

  -- Легок на помине, - буркнул Кашка.

   Серебристый плащ мокро блестел, Дан не снял его, а сел поодаль от нас на

скамью.

  -- Привет всем.

  -- Да ты садись, поешь, - пригласила Лада.

  -- Спасибо, уже отужинал, - Дан помотал головой.- Девочки, вы сегодня выходите

к Белой роще?

  -- Да, через час выйдем, - подтвердила Лада.

   Дан вздохнул.

  -- Все верно. Я зашел сказать, чтоб не ждали. Я тоже иду в ночь.

   Все замолчали разом. Потом Виктор нарушил тишину.

  -- Что, совсем плохо дело?

  -- Не знаю, - ответил Дан, - ничего не знаю. Но сегодня обстановка такая, что

выходят все, кто может.

  -- Но ты же вчера был, - робко возразила Алиска.

  -- Я поддержу вас у Белой рощи, - сказал Дан. - Поспать сегодня никому не

удастся, судя по всему.

  -- Я тоже иду, - Виктор поднялся, за ним вскочили я и Кашка.

  -- Таня, ты-то хоть останься, - сказала Полтава, - на ногах уже не держишься.

  

  

   Белая Роща поблескивала березовыми чистыми стволами у подножия пологого

холма. И костер сегодня развести было нельзя - поле со всех сторон, поле позади,

да и дождь то моросил, то начинал лупить что есть силы. Мы просто сидели на

земле, собравшись в кучки - по трое, по четверо, готовые развернуться в цепь.

Совсем уже стемнело, и было мокро, и холодно, и муторно как-то... Там, на Земле,

давно уже лежит снег. Здесь, говорят, не бывает снега - морской климат.

Полуостров... Я поймала себя на том, что давно уже не вслушиваюсь в разговор.

  -- У Набокова проза гениальная, - говорила Алиса, - а стихи... идеальные,

ровные. Стихи прозаика.

   Я до сих пор еще вообще не читала Набокова.

  -- А вот, мне нравится, например, - возразила Лада и прочла:

   Пусть мы грустим и радуемся розно,

   Твое лицо средь всех прекрасных лиц

   Могу узнать по этой пыли звездной,

   Оставшейся на кончиках ресниц.

  -- Ты лучше про Лилит вспомни, - проворчала Полтава, - Господи, как этот дождь

надоел!

   Я вытащила каррос, стала затягивать ремешок. Вчера он болтался и ужасно мне

мешал. Особенно когда мы вообще устали. Сколько же можно стоять: ну, пять часов,

ну, семь... Слава Богу, сегодня их что-то не видно. Пока. Может, у Дана

информация неверная... Вообще-то разведчики обычно не ошибаются.

  -- Вообще, - говорила между тем Полтава, - все эти возвышенные представления о

любви обычно приводят в реальной жизни к обыкновенной подлости и мерзости, вот и

все. Надо проще на все смотреть...

  -- Разве в любви может быть подлость и мерзость? - спросила я.

  -- Подрастешь - узнаешь, - сказала Полтава. Остальные промолчали. Я

отвернулась.

   Роща уже еле виднелась в дальней тьме, и мне казалось - ничего в этом мире

уже нет светлого, чистого, не залитого дождем, не заляпанного грязью... Обида

медленно захватывала мое сердце тягучей сетью. Вот так всегда...

   Даже и говорить не стоит. Подрастешь... Вот и мама так всегда. Особенно меня

убивала эта ее фраза: взрослость доказывается не словами, а делами. Как будто

человек может стать взрослым сам по себе, если его не уважают, как взрослого.

Ну, конечно, я маленькая. Мне еще и восемнадцати нет. Так что, меня и за

человека не нужно считать, и объяснить ничего нельзя? Подрастешь... И особенно

обидно, что своя же подруга, любимая, за которую и жизнь не задумаешься отдать,

которая рядом, в той же цепи стоит. Подумаешь, она старше на несколько лет.

   В довершение всего команда хлестнула по нервам "В цепь!" - и потом уже, на

ходу, поднимая каррос, я услышала пальбу. Теппелов было много. В ровном ярком

свете карроса они были как на ладони - стреляли из травы, из кустарников,

заслонили темной массой березовые стволы. Кстати, никогда не могла я понять -

почему так, почему мы видим их так хорошо, ведь они стоят за гранью слепящего

света... Законы физики тут не действуют, что ли?

   Цепь наша была редкой, растянулась через все огромное поле, а там, дальше -

снова дозорные, на случай если теппелы пойдут в обход. Весь проход к Замку и к

Черте перекрыт нами. Отсюда, с вершины холма, были видна хорошо вся цепь, все

сверкающие серебром, отбрасывающие потоки света, и тьма вокруг, агрессивная

тьма. И во всю силу лился свет, покрывая все пространство от левого моего соседа

до правого - я даже не могла различить, кто стоит рядом со мной. Я стояла словно

одна, лишь единый поток огня впереди указывал, что это не так. Если что-то

случится - кто сможет меня прикрыть? Разорвать цепь нельзя. Разве что усилием

увеличить огонь карроса - но такого усилия хватит ненадолго, а стоять нам всю

ночь. Дан смог бы так, он ведь очень сильный. А я... я - маленькая. Может, мне

здесь вообще не место. Конечно, в сущности, что я из себя представляю? Я не знаю

жизни. Поэтому у меня и не может быть настоящей стойкости. Полтава права... В

следующий миг я услышала противный резкий свист, но лишь через секунду

сообразила, что он означает. И увидела, как свет ослабел. Не то, чтобы стало

страшно, но слабость в ногах и мерзкие мурашки... Я стояла без всякой защиты -

мишень, и конечно, теппелы тоже увидели это, и конечно, стреляют сюда, в слабое

звено, в меня...

   Я не успела еще ничего сообразить. Световая завеса впереди качнулась и

восстановилась. Меня закрыли слева - закрыли, поняла я, ценой страшного

напряжения сил. Ноги мои все еще подкашивались. Но пережитый ужас смел начисто и

обиду мою, и сомнения в себе - теперь я понимала все это. Всего доли секунды - и

все понимаешь. Как глупо... Как я могла обидеться, как я могла думать так? Я

подняла каррос.

  -- Все в порядке! - крикнула я невидимому соседу, - Спасибо!

   Он и сам должен был видеть, что все в порядке. Свет из моего карроса закрыл

щитом и мой участок, и пространство между нами. И повернув голову, я увидела

того, кто меня поддержал - это была Полтава.

  -- Моя вина! - крикнула она в ответ, - Прости!

   Твоя ли вина, Полтава? Моя, только моя. Как быстро приходится понимать это -

здесь...

  

   Мы ехали домой, шагом, почти без сил, мешком болтаясь в седле.

  -- Я думала, ты не выдержишь до конца, - сказала я. Полтава вяло улыбнулась.

  -- Ничего, все нормально

   Даже язык у нее ворочался с трудом.

  -- Завтра, говорят, прорыва не будет. Мы их утомили все-таки.

  -- Как тебя зовут на самом деле? - спросила я.

  -- Лариса, - она подала мне руку. - Я дура, не обращай внимания, если я еще

что-нибудь ляпну. Ты из-за меня ведь так...

  -- Нет, - я покачала головой. - Я так из-за себя.

  -- Лучше будь такой, как ты есть, - сказала она. - И не становись никогда

старше. Ты на меня не смотри. Я ведь, знаешь... Я ведь аборт уже делала.

  -- Ты лучше всех, - искренне сказала я. - Ты очень сильный человек.

   Полтава коротко засмеялась.

  -- В слабости сила, - сказала она.

  

   В слабости сила, хлеб и вино.

   Ломает асфальт, прорастая, зерно,

   Как серую массу потерянных лиц...

   Держава цветов не имеет границ.

ГЛАВА 6.

ВЕСТНИК.

  

   Мы отправились гулять с Баярдом. Торт уже был готов, вообще все было готово,

а спать мне не хотелось. И нетерпение было, как всегда перед Новым Годом, перед

праздником - скорее бы! Я себе места не находила, поэтому составила Кашке

компанию.

   Уже давно не было такого чудесного Нового Года. В детстве этот праздник -

главный, лучший праздник - пахнул так волшебно, так хвойно и вкусно, так сладко

и таинственно. Потом этот запах куда-то исчез, и я не изменилась, и я готова

была ждать, как в детстве, Деда Мороза, но изменилась вся жизнь вокруг, все

стало скучным и взрослым, ворчливым... А вот этот Новый Год вдруг стал прежним.

И прежний запах - чисто вымытых полов, и хвои, и горячего печенья - вернулся ко

мне. Настроение у меня было как у веселого щенка, который мечется, крутится под

ногами, сам не знает, чего же ему хочется, и куда себя деть - от счастья.

Поэтому я отправилась гулять с Баярдом. Морозец пощипывал щеки, но не было

ветра, и мелкие звезды просвечивали сквозь дымку отнюдь не зеркально чистой

атмосферы Зеркальска. И снег похрустывал под ногами. Прохожих было немного,

бежали запоздавшие, пряча головы в воротники, шумные компании, торопливые

парочки... Кашка держал меня под руку, и мне вдруг стало смешно - нас, наверное,

тоже принимают за парочку. Я фыркнула.

   - Ты чего? - рассеянно спросил Кашка.

   Я объяснила.

   - А что? По-моему, из нас бы вышла парочка, - заявил Кашка. Мы вышли на

пустырь, и он сказал негромко собаке: "Гуляй". Баярд зарылся носом в снег,

фыркнул, понесся по сугробам, с трудом выгребаясь из мягкого снега. Мы шли по

кромке пустыря, дальше к лесу было слишком темно, и гуляли всякие злобные псы, с

которыми Баярд не любил встречаться. Кашка был, как видно, занят своими

мыслями... Я также молчала. Валенок у меня не было, а ноги в сапогах начали

подмерзать, я прыгала, разминая заледеневшие пальцы. Вдруг, словно опомнившись,

он обернулся ко мне:

   - А ты пригласила кого-нибудь в гости?

   - Да кого же я приглашу? У меня только в Ладиорти друзья. Инка вот... Но она

в Москве. А кто еще будет?

   - Я пригласил там кое-кого... И Музыкант тоже, - туманно ответил Кашка.

   А Дан, конечно, нет, подумала я. У Дана нет друзей. Иногда он приводит

каких-то личностей, часто весьма колоритных. Недавно привел бомжа какого-то, к

тому же и шизофреника... Тот объяснял какую-то сложную собственную философскую

систему (я ничего не поняла, а Вик очень заинтересовался). А утром исчез с

остатками наших денег и бутылкой наливки, которую мы держали на всякий случай.

Ну, бывают у Дана и вполне приличные знакомые. Но это - всегда ненадолго. А

друзей у него нет, кроме нас... Да и то, иногда подумаешь - какие мы ему друзья?

Разве мы знаем что-нибудь о нем? Это он показал нам всем дорогу в Ладиорти... А

сам он - откуда узнал? Ладиорти... Странное какое место. Мои мысли перекинулись

на Ладиорти.

   - А в Ладиорти никогда, что ли, не бывает снега? - спросила я. Действительно,

уже два месяца в Зеркальске лежал снег, а в нашей туманной земле было

по-прежнему сыро, промозгло, но не было снегов и морозов.

   - Я ни разу не видел, - сказал Кашка.

   - А Новый Год? Там празднуют Новый Год?

   - Да. Но позже. В Ладиорти же другой календарь.

   Ладиорти. Дан говорил... Впрочем, не только Дан. Тревогой пахнет воздух в

Ладиорти. И здесь, в Зеркальске - воздух пахнет чем-то еще небывалым,

страшным... Мы завтра отправимся в Ладиорти снова. Наверное, надолго... Не знаю,

как будет с больницей. Время здесь идет медленнее, чем в Ладиорти, но все же

идет. Может быть, меня уволят. Это неважно. Даже странно, до какой степени это

неважно. Слава Богу, подумала я, что родителям не до меня сейчас. У сестры эта

сложная история с женихом... Напишу им письмо, если что, совру что-нибудь.

Искать они меня не будут. Только если я не вернусь оттуда. Это может быть,

конечно. Они никогда меня не найдут. Это ужасно для них... или - не так уж

ужасно. Поплачут и успокоятся рано или поздно. Так или иначе - что же делать?

Ведь не могу я не ходить в Ладиорти... Хотя истинно добрый человек, наверное,

так бы и сделал. Остался бы тешить старость своих родителей... Но - если придут

теппелы? Если они придут на Землю?

   Набравшись духу, я спросила Кашку.

   - Слушай... А что, правда, что теппелы готовят большое наступление?

   Кашка посмотрел мне в лицо.

   - Да, - сказал он, - Это правда. Идет армия... Из-за гор, из Страны Теней, ты

ведь знаешь...

   - Это так серьезно? Дан говорил...

   - Дан склонен драматизировать ситуацию, - возразил Кашка. - Он просто

готовится к самому худшему.

   - Он говорил, - осторожно сказала я, - Что мы не выдержим этого натиска. Что

мы, скорее всего, погибнем. Нас слишком мало.

   - Мало - здесь, - сказал Кашка уверенно, - Во всем мире... Ведь есть

Братство, оно существует. Они не пустят теппелов сюда. Ну а мы... Мы сделаем

все, что можем. Это важно для тебя - погибнем мы или нет?

   Я помотала головой. Нет. Это не важно. Это не важно. Но теппелы не должны

попасть на Землю.

   - Да и мы не погибнем. Братья придут к нам на помощь... - уверенно заключил

Кашка. Какие братья? - хотелось мне спросить. Я не понимала разумом, о чем он

говорит, лишь чувствовала смысл этих слов где-то глубоко, в сердце... Да, есть

Братство. Не может не быть. Но я не стала спрашивать об этом Кашку.

   Он свистнул Баярда, и мы побежали домой...

  

   К восьми часам стали собираться гости. Пришла Света, кашкина однокурсница, со

своей собакой - как и у нас, большим пуделем, только это была красивая черная

сука, по кличке Африка. Баярд галантно завилял хвостом, приглашая пуделицу

осмотреть его владения. Свету я встречала уже и раньше, и она очень нравилась

мне, чем-то напоминая Полтаву. Тощее, нервное, темноволосое существо, вечная

сигаретка в ловких длинных пальцах, хрипловатый голос, застенчивость с людьми и

самая нежная дружба с собаками. Мне казалось, что Кашка мог бы взять ее в

Ладиорти... Но как знать, действительно - захотела ли бы она? Может быть, и нет.

Может быть, таких идиотов, как мы, на свете очень мало.

   (Если подумать, и я не хочу в Ладиорти. По крайней мере, я не хочу на эту

войну. Теоретически мысль о ней еще терпима. Но каждый раз, когда стоишь там...

Этого нельзя хотеть. Это слишком тяжело, слишком страшно. Но как же без этого?

Кто же будет стоять там за нас?)

   И я не говорила со Светой о Ладиорти. Мы резали с ней салаты на кухне.

Мальчишки где-то раздобыли два огромных помидора. Зимой! Тем временем,

завалилась целая кодла. Группа "Колесо" в полном составе. Женька со своей

красоткой Риточкой. И Филя, конечно, как же без него... Великий басист Вася

Щелкачов с женой и с коляской. Жену его я видела впервые, красивая, даже

шикарная девушка, звали ее Катей. Ребенок спал, коляску просто закатили в мою

комнату, чтобы не будить малыша. А позже явились еще двое гостей, тоже знакомые

Виктора. Преподаватель диалектического материализма из Университета,

представившийся Олегом Андреичем (русая холеная бородка, дубленка, манеры

дореволюционного интеллигента), его жена, молоденькая историчка (позже

выяснилось - оба кандидаты наук), по имени Надя, не дешевое узкое песочного

цвета платье, колье настоящего янтаря, чуть дымчатые большие очки в импортной

оправе, умело наложенная косметика... Мне стало страшновато, впишутся ли эти

двое в компанию? Вели они себя просто, естественно, но... Я удалилась на кухню.

   Стол наконец был накрыт, все расселись. Войдя, я окинула компанию взглядом.

Вроде бы все было в порядке. Надя оживленно обсуждала с Катей, кажется, проблемы

ухода за грудными детьми. Музыканты галдели, как водится, на диване, Света

бродила по комнате, как сомнамбула, жадно шаря взглядом по книжным полкам. Я

подошла к ней.

   - Ну и книг у вас, - сказала она, обернувшись. - Никак не могу привыкнуть.

Кашка мне многое уже давал почитать, но...

   Она хищным движением потянула с полки книгу.

   - Ах... Английский, - протянула она разочарованно. Я глянула на обложку - это

была Урсула Ле Гуин.

   - Да, где же ты ее на русском возьмешь, - вздохнула я. - Она у нас наверняка

и не издана.

   Я не большая любительница фантастики, но Ле Гуин... Правда, по-английски и я

пока читаю очень слабо.

   - У нас вот есть по-русски, посмотри... Если тебе фантастика нравится.

   - О! - Света схватила книжечку Шекли.

   Я нашла взглядом Дана. Он сидел, по обыкновению, в кресле, уютно, неподвижно,

расслабленно, словно наслаждаясь неподвижностью и покоем, сложив узкие руки на

коленях. Не поворачивая головы, без малейшего жеста он вел беседу с Олегом

Андреичем. Я прислушалась.

   - Извините меня, но на фоне современной западной мысли это выглядит... ну,

несколько провинциально. Это вчерашний день... Именно рационалистические

направления. Новая риторика. Вам это покажется банальным, но... Я понимаю эту

тенденцию выглядеть, и не только выглядеть, но и действительно нести контридеи,

контраргументы господствующей, скажем так, предписанной философской системе. Но

истина остается таковой, невзирая на то, как ее преподносят массам. И вот если

мы возьмем рационализм... Можно проследить тенденции в любой из мировых

философий, и мы увидим путь от наиболее туманного мифотворчества к осознанному

рационализму...

   - А я не отвергаю рационализм, - лениво отвечал Дан, - То, что вы называете

мистикой, является таковой лишь постольку, поскольку касается вещей, в принципе,

то есть на нашем научном уровне, не поддающихся доказательству, а аргументы в их

пользу требуют специально подготовленной аудитории. Причем, характер этой

подготовки таков, что ни один из западных или российских ученых не может

обладать ею...

   Я вздохнула и отошла.

   Но стол уже был готов, и вскоре все расселись. Пельмени с грибами и картошкой

оказались восхитительными, и некоторое время слышен был лишь звяк вилок о

тарелки и усиленное жевание. Разговор потек неторопливо, без особого смысла.

  -- Как же мы без телевизора? И не узнаем, когда Новый Год.

  -- У нас есть радио.

  -- Да, это плохо, в наше время главное украшение новогоднего стола - что?

Правильно...

  -- Да, об этом мы не подумали, вообще-то телевизор нам не требуется, но по

такому случаю...

  -- Да, ладно, что там смотреть? Правительство родное поприветствует опять?

Дайте, мне, пожалуйста, еще грибочков.

   Было еще около одиннадцати, когда все наелись. Лишнюю посуду унесли, и

музыканты сели настраиваться.

  -- Бедные соседи, - заметила Света.

  -- Ничего, - сказал Кашка, - у нас книги вместо звукоизоляции.

  -- Плясать будем? - Катя склонилась над моей головой. Женька запротестовал:

  -- Нет-нет! Попляшем после двенадцати. Сейчас мы споем немного...

   И они запели, и это было здорово. Виктор, весь в черном, стоял у пианино,

задумчиво водя смычком по струнам, и пели все, и гнусавый Филя, и кандидат наук,

и Баярд, уединившийся с черной красоткой Африкой в углу, подвывал в такт музыке.

 

   И все надежды наши

   Пусть сбудутся однажды

   В последний час декабря...

  

   Но потом в углу раздалось какое-то бормотание, мешавшее музыке. Я терпеть не

могу, когда во время пения разговаривают. Ведь когда поешь - выкладываешься, в

сущности, это немногим легче, чем держать каррос. Я обернулась. Бубнил Олег

Андреевич, которого Дан, видимо, задел за живое.

   Дан поймал мой взгляд.

  -- Идемте на кухню, - тихонько сказал он. Философ вышел вслед за ним. Мы

продолжали петь, но мне стало как-то холодно. Вскоре я решила тоже заглянуть в

кухню. Дан с Олегом Андреичем сидели против друг друга, причем последний

задумчиво поедал соленые помидоры, тщательно обсасывая шкурки.

  -- Присаживайся, Таня, - пригласил Дан. Я не заставила себя упрашивать и села

рядом. Олег Андреич продолжал между тем.

  -- Возможно, вы правы в какой-то степени. Но... Видите ли, без реального

доказательства, без единственного хотя бы реального факта из мистической сферы

все это остается просто вне области научного познания...

  -- Для того, чтобы поверить в Бога, - сказал Дан, - доказательства и факты не

нужны.

  -- Верую ибо нелепо? - саркастически спросил философ.

  -- Нет. Это не так.

  -- Когда человек любит, то он и верит в Бога, - сказала я и тут же прикусила

язык. Но Дан кивнул мне.

  -- Это я и хотел сказать.

   Олег Андреич налил себе компота из банки.

  -- Ну, собственно... Речь шла не о вере. Вера, любовь - мы переходим в область

чувств из области разума. А разум требует, увы, реальности, данной нам в

ощущениях.

  -- Ну что ж, - Дан поднялся, - возможно, вам и будет дано доказательство...

Реальное доказательство, может быть, даже очень скоро. Надеюсь, что ощущения не

будут слишком сильными... Но нам пора идти. Скоро Новый Год!

   В гостиной уже разливали шампанское. Я примостилась на диване рядом со

Светой. Царил полумрак, огни гирлянд и елки светились таинственно, как в

детстве. Радио что-то глухо бормотало, а стрелки часов нервно дрожали на цифрах

12 и 10. Дан, с бокалом в руке, встал в центре.

  -- Товарищи! - негромко сказал он, и все почему-то затихли. Тут я заметила

только, как он был одет. Как в Ладиорти... Весь в белом, простая рубашка

навыпуск - только плаща не было на нем, не было меча и карроса. Но и без этого

он преобразился снова, он был Всадником Королевы, самым верным ее рыцарем и

полководцем, елочные огни, как зарево, плясали в глазах.

   Человек ли он? - подумала я. Боже, кого мне пришлось полюбить?

  -- Мы встречаем сегодня Новый Год, и может быть, это один из последних годов,

который будет относительно спокойным для всех нас, - говорил Дан. (я знала, что

в Ладиорти, среди наших, он не стал бы так говорить - там все было проще) - Не

люблю роль пророка, но люблю вас всех, и хочу вам сказать - струна эпохи

натянута до предела. Сейчас не здесь, на другом уровне решается многое. Но каким

бы ни был исход, очень скоро в России изменится все. Как бы то ни было, в

ближайшие уже годы произойдут такие перемены, которые сейчас кажутся вам

невероятными. Не решаясь говорить подробно, скажу лишь, что великая эпоха

страдания и лжи подходит к концу, нас ждет очередное обновление. Разрушено будет

многое, а вот что произойдет потом, наступит ли в стране беспредел тьмы или

проклюнутся новые невиданные еще в мире ростки света - это зависит и от битвы

там, в ином мире, и от того, что произойдет в душе каждого из нас. Настало время

смотреть в душу. Философы объясняли мир, марксисты пытались его изменить, а

теперь будет время менять себя, чтобы выжить в этом мире. В следующие годы,

возможно, будет так, что вам будет не до души, вам покажется, что самое время

заняться внешним, материальным. Но это обман тьмы. Не верьте этому, смотрите

внутрь, идите к Богу, к любви, там спасение. Я хотел только предупредить вас об

этом... С Новым годом, товарищи!

   Кто-то повернул до предела ручку радиоприемника, и куранты разбили тишину.

Закрыв глаза, я попросила: "Чтобы победа была за нами, чтобы все хорошо было с

Даном, и со всеми нашими, чтобы ничего с ними не случилось," - и быстро выпила

свои полбокала. И каждый, кто был рядом, просил о чем-то своем, и загадывал

свое, и мне хотелось в этот миг, чтобы все исполнилось, все для всех. Потом

заплакал ребенок в соседней комнате, проснувшись от тишины, и Катя побежала его

кормить. Вернувшись, она потребовала музыки и танцев, и включили магнитофон,

потому что танцевать хотели все. Включили Джо Дессена, и Виктор протянул мне

руку. Мы медленно закружились по комнате, и музыка, хмельная, как шампанское,

волнами катилась на нас. Как-то незаметно очутились мы у окна, и Виктор сжимал

мою руку.

  -- Звезды, смотри, - прошептал он. Мы смотрели на звезды - не так часто

приходилось их видеть, пусть даже такие, городские, мелкие, как крупа.

  -- В Ладиорти должны быть очень крупные звезды, - сказала я. Виктор кивнул.

Атмосфера там чистая. Я нашла взглядом Ориона и меч на его поясе.

  -- Наверное, мороз на улице, - произнес Виктор.

  -- Градусов тридцать. Странно, окно-то у нас не замерзло...

  -- Ничего странного, Кашка отскреб его сегодня, вот и все.

   Морда пуделя ткнулась мне в руку, ища ласки. Я склонилась к собаке. В эту

минуту, кажется, и раздался крик - не помню, чей...

  -- Смотрите, смотрите!

   И вслед за этим - обыкновенный визг, совершенно нелепый, и вот все стоят у

окна, глаза и рты широко раскрыты, и задние ломятся : дайте посмотреть! А мне

осталось поднять глаза - и увидеть.

   В небе. Под мелкими, как крупа, звездами, в черном чистом пространстве скакал

белый всадник.

   Он был так далеко, он был таким еще маленьким, что деталей не было видно -

лишь белый конь его, и сам он, весь в белом, светились на черном фоне, как

светит луна, отражая свет солнца. Но он был, существовал бесспорно, и каждый мог

его видеть, и это само по себе было настолько дико, нелепо, непредставимо... не

тарелка с антеннами, не огненный шар - обыкновенный всадник, скачущий самым

быстрым аллюром, и скачущий сюда, к нам, на землю - все крупнее и яснее

становились очертания сильной лошади, вот уже виден и серебряный плащ за плечами

гонца.

  -- Таня, Вик, быстро! - крикнул Дан, и тут только мне стало ясно, что нужно

делать. Я бросилась в маленькую комнату, стараясь не разбудить малыша, скинула

платье, натянула штаны и рубашку, пояс застегнулся щелчком, плащ привычно улегся

на плечи. Друзья мои были уже готовы. На поясе Дана рубинами сверкали ножны.

Баярд весело вертелся под ногами, виляя хвостом, предвкушая поход.

  -- Мы должны идти, извините нас, - обратился Дан к гостям. Взглядом он выбрал

из всех Свету и бросил ей ключ от квартиры. - Не беспокойтесь, празднуйте -

сегодня ничего не произойдет. Закроешь квартиру, мы после зайдем за ключом,

хорошо? - сказал он Свете.

   Мы покинули гостей в состоянии, напоминающем немую сцену из "Ревизора". Мороз

новогодней ночи ударил в лицо, захватил дыхание. Людей на улице было уже немало,

и все они стояли застыв, глядя неотрывно в небо. Всадник все приближался, и уже

без труда я узнала знакомые линии белой лошади Дана - Асгарда, того же, кто

скакал на нем, узнать было трудно - он прижался к шее коня, и посадка его была

странной... Зато видно было, что след в след за Асгардом, без поводьев, летят

оседланные кони - вороной, рыжий, соловый. Всадник снижался, исчез на миг и

показался уже в конце улицы, за домами, и вскоре я узнала его. Это был Сторож, и

он был ранен, лицо и рубашка покрыты запекшейся кровью, он еле держался в седле.

Около Дана Асгард встал как вкопанный, я схватила повод моей Стрелки. Сторож

свалился с коня, прямо на руки Дана. Глаза его были закрыты, он дышал тяжело.

Дан склонился над ним, держа на весу его плечи и голову.

  -- Сторож!

   Мальчик открыл глаза.

  -- Граф... их тысячи. Пришел флот, граф! Беда...

  -- Королева? - отрывисто спросил Дан.

  -- Королева послала... Скорее.

  -- Спасибо, малыш, - сказал Дан. - Мы едем. Потерпи немного. Мы возьмем тебя с

собой, там тебе помогут.

   Мы вскочили на лошадей, поскакали к Черте. Дан вез раненого на своей лошади.

Очень скоро обжигающий зеркальский мороз сменился влажным, тревожным и теплым

запахом моря Ладиорти.

  

  

   С тех пор прошло два дня. Мне удалось более или менее выспаться, и теперь я

чистила картошку для обеда или ужина - кто знает? Перед нами стояла цепь бойцов

с карросами, и световая завеса, а за нею - темные полчища, кто знает, сколько их

там? За нами, за цепью костров был Замок, и сколько-то километров пространства,

и Поселок, и дальше - Черта. Мы стояли теперь на месте наших посевов, не

деревенских, а наших собственных, для Замка, а дальше была рощица и пересохший

ручей. И даже воронье не кричало в голых ветвях - Ладиорти... Серенькое

промозглое небо, туман, не пробиваемый даже карросом - впрочем, и пули в таком

тумане с трудом находят цель.

   Мы не уходили теперь с позиций, сменяя бойцов в цепи каждые шесть часов.

Напор теппелов был беспрерывным. Теперь их стало достаточно много. Ветер дул с

моря, пробирая насквозь, забираясь даже под плащи. Костерок трепетал под

порывами ветра. Ветер же доносил до меня обрывки разговора, ведущегося за

костром.

  -- Так невозможно (это голос Дана)... Надо что-то предпринять. Нужно узнать...

Эта безызвестность... Хотя бы сколько у них кораблей сейчас.

  -- Но любой пойдет, граф ( это, кажется, Тим отвечает ему) ... Я пойду, если

хочешь.

  -- Могу и я... Дело не в готовности. А в том, что это практически нереально.

  -- Ты не можешь...

  -- Да, дело не в этом! Пройти через все позиции теппелов... Никто не пройдет.

Собака если. Но собака не разведчик.

   Вот в чем дело... Пройти можно, подумала я. Можно, если идти открыто, с

карросом. Да ведь каррос закрывает не все, спина останется незащищенной.

  -- Смотрите! (чей-то крик)

   Королева. Я вскочила на ноги. Королева медленным шагом, на прекрасной белой

своей лошади, ехала вдоль цепи костров. Она притормозила коня возле нас. Дан уже

стоял у ее стремени.

  -- Все хорошо, мой Всадник! - она печально улыбнулась. - Ты прав. Разведка

нужна.

  -- Но это невозможно, - пробормотал Дан, не отрывая от ее лица взгляда.

  -- Это возможно, - сказала она. Глаза Дана заблестели.

  -- Я пойду, - сказал он полувопросительно. Королева покачала головой.

  -- Ты - нет. Твоя смерть - смерть для Замка.

  -- Но как я пошлю другого? - спросил Дан.

  -- Я сделаю это.

  -- Я пойду! - раздалось из-за моей спины, и я с удивлением узнала Виктора.

Глаза его горели нехорошим и веселым огнем.

  -- Я пройду, ваше Величество.

   Королева устремила взгляд на него.

  -- Ты не смерти ищешь, - наконец произнесла она.

  -- Нет, ваше Величество, - Виктор склонил голову, подойдя к ней. - Какой же

смысл? Мертвый не вернется и не расскажет.

   Повисло молчание.

  -- Хорошо, - сказала Королева. - Ты пойдешь, Музыкант.

   Я с ужасом обернулась к Виктору. Он вынул из-за пазухи флейту.

  -- Ты знаешь про хамельнского крысолова? - спросил он.

  -- Тебя убьют, - сказала я. Он покачал головой.

  -- Это вряд ли.

   Я никогда еще не видела его таким веселым.

  -- Я пойду прямо сейчас.

  -- Будь осторожен, - попросил Дан. Подойдя к Виктору, он коротко и неловко

обнял его и быстро отошел в сторону.

  -- Осторожнее, Вик, - сказала я. Он кивнул, подошел ко мне.

  -- Со мной ничего не случится. Но на всякий случай...

   Он протянул мне свернутый листок бумаги.

  -- Это тебе. Прочитай, когда я уйду.

   Я обняла и как-то нелепо чмокнула его в щеку.

   Виктор пошел вперед, за цепь костров, потом за цепь карросов. Потом мы

услышали пение флейты. Оно становилось все тише и наконец затерялось вдали.

  -- Каррос! - воскликнула я. На земле валялся брошенный каррос Виктора.

  -- Ему не понадобится каррос, - Дан подошел ко мне. - Я понял.

  -- Что это значит?

  -- Музыка... Она тоже будет их сдерживать. Ведь он владеет этой тайной.

   Тогда я увидела Виктора. Не воочию, а как бы внутренним глазом. Он шел среди

теппелов, и черные дула смотрели на него, и сверкали ножи , каждый был готов

убить его, но пустое пространство оставалось вокруг него, пока он шел, тихо

играя на флейте. Он шел открыто, не крадучись, он играл, и никто не мог

остановить его, лишь бессильная злоба бушевала вокруг...

  -- Он дойдет, - сказала я Дану. Всадник кивнул.

  -- Дойдет... Я поеду, посмотрю цепь.

   Оставшись одна, я подошла к костру, развернула оставленный мне листок. На

листке были стихи. Мне казалось, что Виктор не сочинял стихов. Но ведь я еще

многого не знала о нем.

   Твои глаза - как океан,

   Как бесконечность.

   Твоя улыбка, мой обман,

   Твоя беспечность.

   Твоя прозрачность - свет свечи

   Во тьме предвечной.

   И я молюсь, склонясь в ночи

   Пред этой свечкой.

   Иди за мной, моя сестра,

   Зовут, ты слышишь?

   Ты видишь - небо?

   Нам пора. Огонь все ближе.

   Вот он сверкает, золотой,

   Над миром спящих.

   Вот ты - за огненной чертой,

   Все дальше, дальше...

   А мне твой облик на Земле -

   Как в небе просинь.

   И я рисую на стекле

   Твой детский профиль.

ГЛАВА 7.

БИТВА.

  

  

   Мы спали у костров, и серое промозглое утро принимало нас, и ватная тишина,

нарушаемая звуками отдаленной стрельбы, окружала нас, как вода. Мы ели последнюю

выжившую картошку, и женщины из Поселка приносили нам молоко. Потом мы пели и

разговаривали у огня, и шли снова и снова в цепь. Возвращение Виктора не дало

новой надежды: теппелов было слишком много. Слишком много, чтобы сдержать их, и

слишком безнадежным было теперь наше положение. И женщины из Поселка понимали

это, и молча прятали глаза, и уходили молча. Но ничего, ничего не подозревали

те, кто жил там, за Чертой, на Земле.

   Я помню день, когда Лада принесла рукописные книги из Замка (в Замке

оставались теперь только раненые, и было их немного). Было холодно, и мы грели

руки над огнем, а Лада читала нам вслух. Только не о войне. Все, что угодно,

только не о битве. Война - не порыв, не мгновенный полет духа, но бесконечное

терпение. Бесконечное, невозможное терпение. Лада читала нам вслух, и было

интересно, но на середине книга обрывалась. Лада виновато показала обрывок

странички. Наступило молчание. Мы вообще стали говорить очень мало. Но и тишина

была тягостна. Тогда я стала вспоминать вслух: "Что в имени тебе моем..."

Слушали тихо, и было хорошо, спокойно, где-то вдалеке тихонько стонала флейта.

Потом застучали копыта, кто-то ехал вдоль цепи костров, и обернувшись, я издали

узнала Дана. Белый всадник, с сияющим камнем на обруче, в белых волосах - таким

же, как и в карросе, только рубиновые капли на ножнах меча. Он подъехал и

спешился. И не пошел сразу, а постоял, чуть придержавшись за шею коня. Тут

только я увидела, что лицо его страшно осунулось, совсем побледнело, и

непереносимым светом сверкали теперь глаза.

   - Привет, девочки, - сказал он. - как дела?

   - Нормально.

   - Поесть у вас не найдется? - он подошел к костру. Я поспешно наскребла ему

остатки каши со дна котелка. Дан опустился на землю и стал торопливо есть.

   - Ты когда спал последний раз? - поинтересовалась я.

   - На том свете отоспимся, - буркнул Дан. Привычная отговорка прозвучала

как-то зловеще, но он, кажется, не заметил этого. Я повесила над костром котелок

с чаем.

   - Трудно? - участливо спросила Лада.

   - Ничего, - Дан махнул рукой. - Все нормально. Вся цепь действует, все

держатся. Замок бы только не сдать. Это все... Если сдадим... Но нельзя. Все,

что угодно, только не это. Королева погибнет. Ничего, может быть придет помощь.

Так Она говорит.

   "А может быть, и не придет", - подумала я про себя, не только я, никто уже не

верил в эту помощь. Сейчас тяжело повсюду, во всем мире так...

   - Поеду дальше, - Дан поднялся. Небольшая рыжая собака подбежала и настойчиво

ткнулась мордой ему в руку.

   - Белый Знак! - Дан снял треугольник с ошейника собаки. Подержал его недолго

в руке.

   - Это на участке у оврага. Нужны два человека. Кто из вас пойдет?

   Моя очередь была еще через три часа, но я чувствовала себя вполне

отдохнувшей, к тому же овраг - это почти наш участок. Кроме меня вызвалась идти

Полтава.

   - Ты бы отдохнул, граф, - сказала Лада. - Ведь не спишь совсем.

   - Пожалуй, ты права, - Дан снова сел. - Тогда возьмите моего Асгарда... Потом

просто пустите, он найдет меня сам... Надо быстрее в цепь, - он бормотал и

валился на бок, глаза его закрывались.

   Полтава села на круп лошади позади меня, и я сжала бока Асгарда шенкелями.

Умный конь пошел быстрой, ровной рысью на восток, где светилась вдали цепь

карросов да слышались ленивые очереди.

  

   В этот вечер по меньшей мере один человек в Зеркальске знал или догадывался о

происходящей над миром битве. В районе старых, серых пятиэтажек - архитектурных

памятников хрущевской эпохи - горела настольная лампа в одном из окон. Но

единственная обитательница этого отсека коммунальной квартиры, девушка лет

двадцати, сидела не у лампы, а на подоконнике, напряженно глядя в ночное небо с

тусклыми точечками звезд и быстро бегущими под ними оранжево- серыми облаками.

Внизу, у ног девушки свернулся клубком большой черный пудель.

   Девушка эта встречалась нам уже и ранее, и даже имя ее - Светлана - уже

известно всем. Худое лицо, небольшие блестящие карие глаза, темно-русые волосы,

забранные в хвост. Девушка нервно курила сигарету "Ява", и в блюдце, служащем

пепельницей, лежало еще три окурка - увы, это был след одного лишь вечера.

   Невыносимое беспокойство не давало ей уснуть. И боль в груди - Светлана не

понимала причины этой боли. Поэтому она не спала и, нервно разминая сигарету

длинными пальцами, думала о своей жизни. Она думала о странном человеке,

которого знала по Академии, о рыжем удивительном человеке по имени Кашка, и о

его друзьях. Она думала и о книгах, и постоянно скакал перед ее внутренним

взором белый сверкающий всадник в ночном небе. Выходит, за этой тихой книжной

реальностью стоит что-то большее?

   Выходит, не так уж много в этом мире зависит от генеральных секретарей,

добычи угля и зерна, от стратегических ракет и дипломатических интриг...

   Света соскочила с подоконника, пальцами затушив сигарету. Она села к столу и

быстро стала писать на листе бумаги.

   Белый всадник грядет

   Над ночною землей.

   Вспыхнет огненный факел

   Зари неземной.

  

   Прикасается страшно и странно

   К нашей коже неведомый мир.

   Он невидим, неслышим, но явно

   Он вползает в пространства квартир.

   Баррикады громоздких вещей,

   Затхлой пыли тяжелый рассадник,

   Только белый сверкающий всадник

   Разорвал перекрестье цепей.

   Он летит над заснувшей землей,

   И в руке его меч пламенеет,

   Кто увидит, поймет и успеет,

   Тот наследует мир золотой.

  

   Белый всадник взлетел -

   Поднимайся, смотри!

   Это огненный факел

   Чистейшей зари.

  

   Прошла ночь, и наступила вторая, и третья. Когда пришла третья полночь, мы

почти касались спиной белой стены Замка. Теппелы как-то затихли. Мне удалось

лечь поспать прямо на земле, поспать часа два, и когда меня разбудили, и я

встала в цепь (сверкающая цепочка света среди кромешной тьмы), стало уже ясно,

что больше спать не придется.

   Мы видели их лица - совсем близко. Непонятные, чужие лица, глядящие как в

прорези масок глаза. Мы слышали даже щелчки, когда они меняли отработанные

магазины. Они сидели и стояли на земле, переговаривались, пили из фляжек,

постреливали в нашу сторону. Но смотреть на них не хотелось. Я вдруг стала

думать о том, прежнем, в которого я была влюблена. Мог бы он стоять среди нас?

Да, мог бы, он и стоял тогда на площади во имя какой-то своей, нам, может быть,

не совсем понятной, а может быть, и совсем такой же как у нас цели. И вдруг...

смешно, но я почувствовала, что он и сейчас стоит рядом со мной. Даже свет моего

карроса колыхнулся и вспыхнул ярче. Я только видеть его не могла, но он был

рядом.

   Я ощущала его так же явственно, как Дана, Виктора, Кашку, а потом я ощутила и

других, незримых - и они стояли за нами, хоть я не знала даже их имен. На

какой-то миг даже надежда всколыхнулась во мне - может быть, не все еще

потеряно? Если бы, если бы это ощутили все... Но тут затрещали выстрелы, и мне

пришлось полностью сосредоточиться на щите. Теппелы предприняли новую атаку.

   Краем глаза я видела - кто-то упал там вдалеке, слева от меня, и тут же

другой занял его место. Пока еще есть кому заполнять бреши в цепи... Долго ли

еще?

   Подъем сил вновь сменился упадком. Никто, кажется, не стоял больше рядом со

мной, и тупо я смотрела в пространство разреженного света. Но и теппелы немного

поутихли. Я вдруг почувствовала, как затекает рука, как ноги не держат и ломит

затылок. Вдруг я очутилась в ветренном темном пространстве, и никого вокруг не

было, и так тянуло вниз, в мягкое, уютное болото - лечь, заснуть... "И видеть

сны, быть может", - от этой фразы я словно очнулась. Почти физически я ощущала

за своей спиной ворота Замка. Скосив глаза, слева от себя я видела Полтаву, в

стареньких джинсах и хайратнике, желтоватый свет потоками струился от ее

карроса, стояла она, чуть расставив ноги, внимательно глядя вперед.

   Справа от меня стоял Виктор, легко и свободно вскинув каррос. Казалось, он

совсем не знает усталости. За ним я хорошо различала Дана - по яркому, ровному,

весело бьющему свету. Дан стал как будто спокойнее и веселее. От него не

зависело более ничего. Невероятными усилиями он удерживал теппелов две недели,

он не спал, носился по всей цепи, меняя людей, отдавая приказы об отходе или

наступлении, сам то и дело вставая в цепь. Каждый метр земли давался теппелам с

огромным трудом. Все мы видели, как велика была работа Дана в эти дни, но и это

не спасло нас и Королеву. Не могло спасти. Теперь Дан стоял в последнем бою,

рядом со всеми - и что он мог сделать теперь?

   Что могла сделать даже сама Королева? Я видела и ее, она стояла рядом с

Даном, свободно вскинув правую руку. Прекрасные волосы ее струились на белое

платье, и платье, и лицо ее сияли во тьме, а с ладони лился ослепительный мощный

поток лучей. И только теперь я видела, что в руке ее не было карроса...

  

   Атаку они начали на рассвете. Перестояв ночь, мы уже не ожидали этого, и

когда небо посветлело над нами, расслабились, ожидая привычного дневного отдыха.

Но вместо этого автоматы их затрещали, и с бранью они двинулись к самой границе

световой завесы. И завеса, как бывало уже не раз, подалась и дрогнула. Мы уже

почти ощущали их дыхание на своих лицах. Помню, что я посмотрела в небо. И там

были только тучи, как обычно, там было серо и сыро, и в отчаянии я подумала:

увидеть бы только солнце! Один разик еще увидеть солнце.

   И в этот момент, там, за преградой света, появились эти существа... Я видела

их раньше, однажды, и как тогда, ужас ледяной рукой схватил сердце. Но тут же я

справилась с собой. Бояться нечего... Смерть избавит меня от этого ужаса. Я

поняла вдруг, что ограда Замка - вот она , и оперлась спиной. Стоять стало легче

- надолго ли? Вот она, смерть... Ну что ж, мы умрем только однажды, наши души

чисты. Вот только что будет, когда Они войдут в Замок, в Поселок, за Черту... Но

что мы можем сделать, что? Что мы можем сделать? Кажется, я в бреду. Боже мой,

какие у них страшные... Именно подробности, неописуемые подробности. Я не могу,

не могу их видеть... Дан? Легкая, успокаивающая волна коснулась меня... У него

еще есть на меня силы. Надолго ли хватит наших сил? Ведь это - уже все... Может

быть, и цепи давно уже нет, и только наш обрывок еще держится --мы у Ворот, в

Ворота им не пройти... пройдут по нашим трупам. Два метра тусклого света - и

черные дырочки дул, и рожи, рожи. Вот так и приходит смерть. Не веришь в нее, не

ждешь, и главное - уже нет сил что-то сказать, как-то достойно встретить ее, а

просто сейчас повалишься на землю и заснешь наконец... Я поймала себя на том,

что рассматриваю лица теппелов - не тех Существ, а людей, стоявших против нас.

Обыкновенные лица. Только один из них... Он выше других и крепче, и... он не

человек. Он стоял напротив Королевы, весь в черном, и страшный лик его, словно

изъеденный пламенем, и глаза, налитые кровью. Не было оружия в его руках, но

сосредоточившись, я ощущала физически волны тоски и боли, черные волны, и летели

они на Королеву... Он стоял уже в свете карросов, карросы были бессильны против

него, и злобный смех щерил его рот, и страшно сверкали зубы на темном лице.

Потом я увидела Королеву, и увидела, что сил больше нет и у нее, что лицо ее

слилось в одно белое пятно с платьем, и она шатается, и свет еще бьет из ее

ладоней, но... Черный Человек пил ее кровь, и еще немного - она упадет, а вместе

с ней конец придет и нам. Нам и минуты не выстоять против Черного Человека. Свет

моего карроса бился неровно, то вспыхивая в последнем порыве, то почти угасая.

Так же было и у других. Только Дан еще держался, и рядом с ним - Королева.

   Потом я увидела, как медленно закрываются прекрасные глаза Королевы, и

медленно сползает она по стене...

   И тогда Дан оказался впереди, перед цепью, и отшвырнул каррос, и плащ

серебряной волной покрыл землю. Дан выхватил меч из ножен. Никто не успел

крикнуть - он бросился вперед. Но в тот миг, когда он занес меч, послышался

предостерегающий крик Королевы:

   - Стой, Всадник! Остановись!

   Но и этот крик не остановил его. Он вонзил меч, и черная, совершенно черная

кровь хлынула мощной струей, фонтаном, рекой, а Черный Человек все стоял

неподвижно, кровь хлестала из него, и на миг я увидела залитое этой кровью лицо

Дана, и земля вся пропиталась этой чернотой. А потом Черный Человек упал, и

рядом с ним, покачнувшись, выпустив клинок, свалился на землю Дан. Какая-то

чернота- я не видела уже четко, зрение отказало мне - сползла сверху, покрыла

тело Дана, и больше мы уже не видели его никогда...

   Но в тот же миг над нами разошлись тучи. Это произошло неожиданно и

мгновенно, и синева хлынула на сожженную землю, как кровь из раны. Разрыв в

тучах все рос, словно ветер разгонял их в разные стороны, и ослепительная,

победная, сверкающая синева щедро лилась сверху. Все замерли, а свет все

увеличивался,и в свете этом все казалось иным, непонятным еще, но обещающим

жизнь и надежду. И потом в разрыве показалось солнышко.

   Оно сверкнуло лишь первым золотым лучом - и родилась сумасшедшая радость. Оно

било и сияло, оно озарило каждую щелочку, каждую морщинку земли, оно смеялось,

ярче, сильнее, свободнее всех наших карросов, вместе взятых, сильнее самой

Королевы.

   И мы увидели, как отползает черная волна, как бегут теппелы, бегут сломя

голову, преследуемые беспощадным, ярким светом, золотом и синевой неба.

   И тогда мы повалились на землю и заснули - впервые за трое суток заснули

крепким, настоящим сном.

  

   Что я могу рассказать об этом? Пришла весна, и поля в Ладиорти зазеленели

снова. Птицы поселились в окрестных рощах, и после дождя всегда вставала чудная

радуга - во все небо. Теппелы больше не появлялись в этой земле - по крайней

мере, целыми армиями. Хотя дозорные ездили по горам и побережью, опасность

никогда больше не была так велика, и карросы редко приходилось поднимать для

отражения атаки.

   В Ладиорти живут вообще иначе, чем на Земле, и мне там нравится больше.

Правда, я лелею мечту - может быть, и жизнь на Земле изменится, станет

прекрасной, светлой, и никого не будут убивать, и никто не будет биться из-за

куска хлеба, и вообще все это станет иным. Мы часто возвращаемся на Землю, мы

хотим сделать что-то для приближения этого светлого времени, но правильно ли мы

делаем - кто может сказать?

   В Ладиорти все это проще. У нас есть Королева, и рядом с ней все иначе, все

так легко и понятно, и видишь, что нет никакой беды и обиды, и что не может быть

ничего неправильного, когда мы вместе, и когда она рядом с нами. Но только одна

беда - с той самой битвы она часто бывает грустна и печальна и уходит куда-то

одна. Да и все мы стали такими же - вдруг среди разговора пронесется как бы

волна, вдруг вспомнится какая-то старая песня - и обрывается музыка, и все

замолкают. Я не знаю, что думать об этом. Мы никогда не говорили о Дане.

   Он не должен был, наверное, так поступать, он ошибся, а за ошибки в Ладиорти

платят мгновенно и страшно. Я это знаю. Но что произошло с ним? Мне почему-то

кажется, что он жив, только где? В каком запредельном мире?

   В конечном итоге, он сам хотел этого. Королева осталась жива, а ведь это -

все, чего он хотел. Но часто я хожу на то самое место, оно так и не заросло

травой, и земля там вся черная от крови Черного Человека. Мне кажется, если я

прикоснусь к земле, где он упал, я отчасти прикоснусь и к нему. Я сижу на этом

самом месте и размышляю, хотя это и больно.

   Я знаю, что и Королева часто ходит сюда. Она ступает на эту землю и долго,

молча смотрит на солнце. Она думает о Дане. Я все хочу спросить ее - может быть,

он еще жив? Может быть, его еще можно спасти? Но все не решаюсь. Так же, как

наверное не решаются и другие.

  

   Летней теплой и светлой ночью мы возвращались из дозора. Ночь перевалила уже

за середину, и край неба там, где горная цепь смыкается с морем, становился

белесым. Ночь и вообще была светлой из-за огромной, полной луны, затмевающей

звездные золотые узоры. Мы ехали шагом, в тишине, не сводя глаз с серебряного

лунного диска, и свет его плескался в глазах и клал таинственные тени на лица.

Мы ехали через темные провалы леса, где тихо шелестела листва, и снова выходили

в открытые, залитые луной поля. Уставшая Стрелка еле плелась, я бросила повод ей

на шею. Справа от меня ехал Кашка, Виктор - чуть впереди, и рядом с ним -

маленький Сторож. Баярд по обыкновению обнюхивал края дороги, то задерживаясь,

то догоняя нас неуклюжим галопом, белые уши его смешно взлетали на бегу. Каждый

камешек был виден на дороге и сиял отраженным блеском, а дальше высокие травы

пахли сном - пронзительно и тревожно. Временами под копытами шуршали первые

отжившие листья, первые знаки не пришедшей еще осени. Покой царил на земле,

дальше, у моря спал поселок, но может быть, рыбаки уже вытаскивали сети для

утреннего лова, а в Замке не спали, как всегда, часовые. У ворот Замка я

приотстала и, спрыгнув на землю, отдала повод Кашке.

   - Поставишь лошадь, хорошо? Я скоро вернусь.

   Я подождала, пока все они скрылись, и со скрипом затворились ворота. Тогда

налегке я вышла в степь, в пахучее буйное сплетение трав. Ночью цикады молчали,

и как прежде, тишина окутала землю. Но тишина эта была не ватной, живой, словно

сонное дыханье цикад, кузнечиков, птиц, полевых мышей пронизывало ее, словно

обещание утреннего многоголосья была эта звенящая тишь. Черная проплешина видна

была издали. Опустившись на колени, я потрогала землю - влажную, хоть дождя

давно не было. Луна нависала надо мной, над дальним ясным горизонтом, над лесом.

Тогда я стала как обычно беззвучно молиться. Бесконечно далекий голос,

незабываемый голос Дана зазвучал в моих ушах. Он, кажется, пел. Как живое я

видела его лицо, и руки, и плащ, и слезы снова потекли по щекам. Боже, тихо

подумала я, пусть я не увижу его никогда больше, пусть так, только спаси его.

Может быть, он там, где-то среди этих страшных существ, среди огня, в

преисподней - но все-таки живой. Ведь он не хотел плохого, спаси его, Боже...

   Вдруг я почуяла чье-то присутствие и, обернувшись, увидела Королеву. Лицо ее

было печально. В лунном свете сияло белое платье, и глаза - как живая вода. Она

приблизилась ко мне и положила руку мне на плечо. И от чудесной ее близости -

хоть горе и осталось в душе, но сердце мое больше не разрывалось от боли.

   - Бедная девочка, - сказала она. - Моя хорошая.

   И тогда я решилась спросить, впервые решилась заговорить о нем.

   - Скажите мне, он жив? Где он? Можно его еще спасти?

   Королева молчала, глядя мне в глаза.

   - Я куда угодно пойду. Я найду его. Что мне делать, ваше Величество? Мне

кажется, что все забыли его...

   - Нет, это не так, - произнесла Королева. - Каждый хотел бы увидеть его

снова. Каждый думает о нем.

   - Он был лучше всех, - сказала я

   - Да. Это так, - Королева кивнула.

   - Не может быть, чтобы он совсем погиб.

   - Он жив, - сказала Королева. Надежда моя отчаянно вспыхнула.

   - Где же он?

   - Смотри, - Королева взяла меня за плечи и легонько повернула к горизонту. -

Смотри, может быть, ты увидишь.

   Горизонт был чист, справа - ровная линия моря, слева - горная цепь, над

верхом которой небо уже начинало светлеть. И между морем и горами безудержно

сиял полный, серебряный лунный диск, необыкновенно большой в эту ночь. Больше

там не было ничего, разве что звезды, смутно различимые в белом лунном пожаре.

   - Смотри, - повторила Королева. И я увидела.

   Высоко над долиной, по самому верху горной цепи неторопливо скакал Белый

Всадник.

   Сильная лошадь шла рысью, и казалось, я вижу даже искры, летящие из-под

подков. Серебристый плащ складками падал с плеч. Он был так далеко, что нельзя

было различить черты, но сердце знакомо забилось.

   Он скакал уже прямо в небе, но приглядевшись, я увидела тоненькую серебряную

ниточку под ногами коня - дорогу в ночном небе. А потом он слился с белым

сверкающим диском Луны. Какое-то время я различала еще неясное шевеление, а

потом Всадник исчез.

   Я обернулась к Королеве. Было ли то видение, сон, бред... Или она хотела

утешить меня?

   Но в глазах ее я читала другое.

   - Ты увидишь его еще, - сказала она, - увидишь обязательно. Не плачь.

  

   С тех пор прошло много времени. Я вижу иногда Белого Всадника, но не знаю -

не фантазия ли это? Я никогда не могу сказать это наверняка. И никто не может.

   Я знаю только - Белый Всадник там, наверху, охраняет нас. До тех пор, пока

это так, ничего страшного произойти не может.