ЛИТЕРАТУРА И ЛИТЕРАТУРЩИНА
Владимир ВОЛИН
                        ФАНТАСТЫ И ФАНТОМЫ
  В ЛИТЕРАТУРЕ с индексом НФ у нас создано много хорошего и разного.
Фантастика социальная и философская, сказочная и приключенческая,
памфлетная и юмористическая - все эти жанры давно завоевали своего
постоянного и благодарного читателя. Его, читателя, привлекают дальний
поиск, смелые научные и технические идеи и гипотезы, изображение структуры
и проблем общества будущего, нравственный облик наших потомков,
предвидение социальных и этических последствий развития науки, острота
сюжета и парадоксальный взгляд на привычные, казалось бы, вещи. И если
все это сочетается с художественной убедительностью повествования, яркими
характерами персонажей, хорошим языком, фантастика с полным правом
занимает место в общем литературном строю.
  Очень точно выразил эту мысль Станислав Лем в интервью украинскому журналу
"Знания та праця": "Фантастика, как и прочая литература, прежде всего
должна поднимать значительные темы, обладая одновременно и высокими
художественными достоинствами... В вашей стране эта литература увлекает
самых образованных читателей. И это требует высокого художественного
уровня книг".
  Художественного! Если это условие не соблюдено - корабль НФ обрастает
ракушками литературщины, они тормозят его движение вперед. Черты этого
явления не всегда удается сразу разглядеть - мешает дымовая завеса
"специфики жанра". Одна из таких черт - бесконечные вариации на одну тему,
однообразие сюжетных ходов.
  Привидения,
которые
возвращаются
  Сюжеты и идеи в фантастике, подобно историческим событиям, повторяются и
тоже проходят путь от трагедии к фарсу. Фантомы "Соляриса" и "Марсианских
хроник" несли на своих призрачных плечах вполне реальный груз сегодняшних
проблем. Это были, так сказать, призраки во плоти, и выражали они трагедию
познания, невозсти контакта (у Лема), "тканевую несовместимость" двух
разумных цивилизаций (у Бредбери).
  А затем фантомы пошли гулять по страницам других книг. Фантомы-эпигоны. Мы
встречали их в романе А. и С. Абрамовых "Всадники ниоткуда", где розовые
"облака", по образцу Океана Соляриса, моделировали земные города и
самолеты, создавали двойников - копии людей. А в недавнем романе "Все
дозволено" те же авторы снова наполнили  блуждающими призраками и
двойниками.
  И поэтому, когда в сборнике Михаила Грешнова "Волшебный колодец" ("Молодая
гвардия", 1974) планета-ретранслятор Альбаросса, изрядно напугав двух
землян, "моделировала их до бесконечности, воплощала их мысли в зримые
образы", то эти призрачные двойники уже и не вторичны, а третичны. Или
четвертичны.
  Сейчас, пожалуй, нельзя писать о двойниках и привидениях иначе, как в
пародийном, юмористическом плане, - у Кирилла Булычева, например, миражи
трех мушкетеров и леди Винтер гуляют по планете и проходят сквозь стенки
корабля в очень веселой книге "Девочка с Земли". Но если пародийность не
задана автором, а возникает независимо от его желания и вопреки ему, как
это случилось, скажем, с двойниками М. Грешнова или скелетами в "Качелях
Отшельника" В. Колупаева ("Молодая гвардия", 1974), тогда эффект будет
прямо противоположный, давно подмеченный классиком: он пугает, а мне не
страшно.
  Еще на заре советской фантастики в рассказе А. Беляева "Хойти-Тойти"
профессор Вагнер пересаживал мозг своего коллеги в черепную коробку слона.
Новое поколение фантастов предпочитает сухопутным приматов моря. В хорошем
рассказе новосибирца Аскольда Якубовского "Мефисто" (сборник "Аргус-12")
ученый пересаживает мозг собственного сына в тело кракена - гигантского
кальмара и сам гибнет от его руки (простите, щупальца). А в повести Сергея
Павлова "Океанавты" умный кальмар, знающий азбуку Морзе и русский алфавит,
оказывается... девушкой по имени Лотта. И когда кальмара загарпунили,
бывший возлюбленный Лотты спокойно говорит: "А мозг постарайтесь не
повредить. Передайте его в Ленинградский институт бионетики, Керому. Это
мозг его дочери... Очень любопытная вещь для науки".
  "Утечка мозгов" с суши в море продолжается и в рассказе М. Грешнова
"Дорогостоящий опыт" (сборник "Волшебный колодец"). Мозг безработного
Гарри пересажен уже не головоногому, а интеллигенту морей - дельфину.
Результат снова плачевен: не вынеся бремени подводной жизни, дельфин Гарри
кончает самоубийством, так и не получив обещанных 50 тысяч долларов.
  Есть в том же сборнике М. Грешнова удачный рассказ "Маша": двое геологов
находят в колымской тайге замороженного мамонта и оживляют его с помощью
электричества. В рассказе - живые люди, точные детали, динамичной
действие. И все хорошо, если б не концовка. Ведь с ожившим мамонтом "надо
что-то предпринять", чтобы не нарушить логику событий, хотя бы и
фантастических. Выход найден: мамонтиха, "одна во всем свете", принимает
гудок самосвала за рев самца ("голос крови звал зверя") и тонет в речном
водовороте. Эффектная концовка! Но почему она так знакома? Ну конечно, это
уже было - в рассказе Бредбери "Ревун". Только там вместо мамонта страдал
от одиночества подводный ящер, тоже последний на всей планете, а вместо
грузовиков призывно завывала сирена маяка, и жаждущий подруги исполинский
зверь из бездны рушил в смертельном объятии каменную башню...
  Это, конечно, не прямое заимствование, но сходство очевидно. И если
"Ревун" - это мрачный символ вечного одиночества, то мамонтиха Маша,
плывущая в любовном экстазе на гудки самосвала, вызывает лишь улыбку.
Хороший рассказ обернулся фарсом.
  По рецептам
пародиста
  В отличном рассказе Севера Гансовского "День гнева" ученый-мракобес
создает отарков - разумных, но хищных медведей: владея чтением и речью,
они остаются кровожадными людоедами. Идет допрос отарка: "Вы читаете на
нескольких языках, знакомы с высшей математикой и можете выполнять
кое-какие работы. Считаете ли вы, что это делает вас Человеком?" "Да,
конечно, - отвечает зверь. - А разве люди знают что-нибудь еще?"
Отарк мог бы сослаться на многие книги современных фантастов, герои
которых свободно говорят на космолингве. владеют кибернетикой,
биопсихологией и прочими науками, открывают новые звездные системы, но при
всем том безлики и бесплотны, обозначены лишь по именам. Удивительный
парадокс: в одних книгах роботы выглядят живыми людьми со своими
характерами, мыслями и поступками, а в иных - наоборот, люди предстают
этакими робочеловеками, без малейших признаков индивидуальности. По
существу, это те же фантомы.
  Несколько лет назад в "Литературной газете" было опубликовано практическое
пособие-самоучитель Никиты Вогословского "Для вас, фантасты". Пародист
предлагал начинающим готовые термины, образы, словесные блоки: названия
книг с греческими буквами, марсианские имена из одних гласных - ао, Эо,
Уаа, командир корабля - высокий широкоплечий блондин, и т. п. Вряд ли
автор думал, что его рецептура, высмеивающая наиболее типичные штампы,
будет воспринята кое-кем из фантастов как руководство к действию. И,
однако, читая отдельные книги, так и кажется, что написаны они по рецептам
пародиста.
  В повести В. Михановского "Гостиница "Сигма" ("Мир приключений", "Детская
литература", 1974) есть и греческая буква в названии, и герой по имени Эо,
и капитан Джой Арго - "плотный, как будто вырубленный из одного куска",
и корабельный математик Брага - "высокий, чуть сутуловатый, широкоскулый",
и многое другое из малого джентльменского набора фантаста. Есть и Федор
Икаров - тот самый герой предыдущий книги В. Михановского "Шаги в
бесконечности", о которой уже писала "Литгазета". Но теперь он -
забронзовевший, легендарный, "бесстрашный капитан Икаров", хотя и был
"обыкновенный парень. Даже сутулился немного. В плечах широкий".
  Все сутуловатые, широкоплечие, высокие... Словно вышли из-под пресса на
поточной линии. Стандарт выдержан полностью.
  У Михановского герои с экзотическими именами - Зарика, Борца, Брок Григо,
а у Грешнова - просто Гриша и Боря, но разница невелика - и тут, и там
имена - лишь знаки, а говорят персонажи так:
  "- Брось... - тихо сказал Григорий.
  - Бросить?..
  - Брось! - повторил Григорий
  - А что - сказал Борис, - брошу..."
"- Не смей!.. - прошипел Григорий.
  - Уйди! - угрожающе ответил Борис.
  - Боря!.. - пытался успокоить друга Григорий..."
И так далее в том же духе.
  Порой авторы, чувствуя нежизненность своих героев, пытаются их утеплить и
вводят диалоги и дискуссии на темы "И на Марсе будут яблони цвести" и "Мы
возьмем с собой в космос ветку сирени". Но эти "теплые красочки" и
"человеческие штришки" не имеют никакого отношения ни к серьезной
фантастике, ни к серьезной литературе вообще.
  "Никак нет, сэр..."
  Почти полвека назад Корней Чуковский в книге "Искусство перевода" писал,
что нельзя влагать в уста англичанам русские пословицы и поговорки,
русские простонародные слова, заставлять их цитировать стихи Грибоедова и
т. п. И все же...
  Раскрываю "Волшебный колодец". Англосаксы разговаривают здесь как угодно,
только не так, как им положено. Тут и русская военная лексика в сочетании
с английским титулом: "Никак нет, сэр". И междометия, характерные для
чеховских земских врачей: "Тэ-эк с! - сказал тот, откинувшись в кресле",
"Тэ-эк с... - произнес опять доктор Коллинз, в высшей степени зловеще",
"Всякий раз доктор зловеще произносит: "Тээкс...". Тут и московский
интеллигентский говорок: "Чудненько! Славненько!" И даже лексикон людоедки
Эллочки: "Хохо! - заметил доктор, - Пуганая ворона!.."
Я могу поверить автору, когда читаю у него про ожившего мамонта и
дельфино-человека, потому что это - по законам жанра, это в "правилах
игры". Но когда профессор Коллинз восклицает "Чудненько! Славненько!" -
тут уж поверить не могу. Никак не могу. "Никак нет, сэр..."
В той же книге космонавт "честняга Веллз" говорит так, как может говорить
лишь человек, родившийся и живущий в России: "Я бы, наверно, заорал благим
матом...", "Сколько металла убухано", "Я-то им про Спасителя от души, а
они мне - хахоньки". И даже: "Кто это сказал: "Рожденный ползать - летать
не может"? Дед мне сказал эти слова". Приятно, конечно, что заокеанский
дедушка Томаса Веллза цитирует в оригинале "Песню о Соколе" Горького, но
все же - не слишком ли?..
  Ну как объяснить автору, что не звучат в устах англосаксов ни "пуганая
ворона", ни "какими ветрами", ни "какими судьбами", ни "бог простит", что
все это - реалии русского языка, и только русского? Тут должен срабатывать
внутренний слух. А слух, как чувство юмора: или он есть, или его нет. Но
если нет - должен вмешаться редактор.
  В фантастике, как и в любом виде литературы, должны быть своя внутренняя
логика, своя достоверность, в том числе и языковая, лексическая. А как
 поверить в героев "Гостиницы "Сигма", если через двести лет - в XXII
веке - они говорят: "Темнишь, Изобретатель", "Так что же ты мне голову
морочишь, Интеграл несчастный!". Проходит еще тысяча лет, но разухабистая
лексика не меняется, и уже в XXXII веке (!) раздается: "Что ты мелешь,
Григо?", "Как же, держи карман!"
  От "трехмерки" до "квантухи"
  В прошлом году НИИ общей педагогики Академии педагогических наук СССР
разослал тем, кто пишет фантастику или о ней, подробную анкету:
  "Каким вы представляете себе язык научно-фантастического произведения в
идеале? Как вы относитесь к новообразованиям (неологизмам) в литературе, и
в научной фантастике в частности?  ли обойтись без них? В чем, на ваш
взгляд, специфика словотворчества фантаста?" И т. д., и т. п. - всего 23
вопроса.
  А так ли уж много этих неологизмов? После общепризнанных роботов (авторы -
братья Чапеки) и киберов (авторы - братья Стругацкие), в обойму НФ вошли
англизированные флаеры (то, на чем летают), глайдеры (то, на чем ездят) и
бластеры (то, из чего стреляют). Есть еще квантовые излучатели,
субсветовики, нуль транспортировка, загадочное гиперпространство и
приветствие "спокойной плазмы". И тут возражений нет.
  А дальше начинается самодеятельность. "...Мы, войдя в трехмерку, шли к
Алголю на обычной ионной тяге..." - читаем в "Гостинице "Сигма". Это
значит: из фантастического четырехмерного пространства - обратно в
привычное трехмерное.
  А в "Волшебном колодце" космонавты походя залихватски бросают: "Подложить
бы старушке пару аннигилиток...". "Насчет аннигилиток я не уверен",
"Все-таки стоило их шарахнуть парой аннигилиток". В переводе это означает
- использовать оружие, действующее силой аннигиляции, то есть
антивеществом.
  О, эта великолепная фамильярная небрежность суперменов в обращении с
терминами! Нужен языковый колорит, дозарезу нужна лингвистическая
экзотика, шикарный жаргон профессионалов, нужен, как говорят французы,
фасон дю парле. И появляются уродливые и претенциозные аннигилитки и
трехмерки (по аналогии с винтовкой трехлинейкой, что ли?).
  В самом деле - подумаешь, пространство и время!  сказать и так:
"относилка". Это об общей теории относительности Эйнштейна. Или "фотонка"
- о ракете на фотонных двигателях. Еще лучше - о квантовой механике:
"квантуха". Фантастам, еще не освоившим эти неологизмы, охотно их дарю.
  Кстати, с четырехмерным пространством тоже не очень-то церемонятся. В
рассказе Виктора Колупаева "Оборотная сторона" (сборник "Качели
Отшельника") то и дело читаем; "Ройд выпал из четырехмерного пространства
на операционный стол", "...Он вывалился из четырехмерного пространства в
психиатрической лечебнице...", "...Эго вывалился (все оттуда же. - В. В.)
на гранитный тротуар, к ногам нисколько не удивившихся прохожих".
  Вот так. Вывалился - и все дела. Даже прохожие не удивляются.
  * *
  Теперь, отвечая на анкету института, я бы сказал, что в фантастике в
равной мере не нужны ни неологизмы типа "аннигилиток", ни безликие
супермены в космических скафандрах, ни заезженные штампы сюжетных ходов.
Ибо все это - ракушки литературщины на корпусе большого корабля НФ.
Литературная газета, 25. 06. 1975, ь 26, С. 6.
OCR В. Кузьмин
Aug. 2001
Проект "Старая фантастика"
http://sf.nm.ru