Глобус Израиля
Выдвигается на номинирование в литконкурс "Тенета-2002"
в категорию "фантастическая и приключенческая литература"
Могло быть в 1998 году...
Зеленоватым, слишком густым даже для конца декабря туманом была затянута вся сионистская территория, по которой Салах мчал свой небесно-голубой мерседес. Тысячи белых фар неслись навстречу, красные огни трассировали справа. Он обгонял решительно всех, не замечая несуразности такого движения -- с любой скоростью. На самом деле машины и слева и справа почему-то сконцентрировались на крайних полосах, как припаркованные.
Впрочем, как можно требовать сосредоточенности на таких мелочах от человека, который намеренно торопится к собственной гибели?.. После последних актов возмездия сионисты так закупорили территории, что ни одному из учеников Салаха не светило просочиться сюда. На смерть во имя Аллаха сегодня спешил не мальчик с едва заметными усиками и горящими от счастья высокого доверия глазами, а маэстро, пожилой профессинал, посланный собственной совестью. В Иерусалиме судят его уцелевших ребят. Приговор им известен -- пожизненное заключение. При любой мотивации страшно осознать в двадцать, что вся твоя жизнь пройдет в тюрьме. Ободрить их может только параллельный приговор их судьям -- к смертной казни через полное уничтожение. Салах лично, без ложного человеколюбия вынес приговор фальшивому сионистскому суду и сам намерен привести его в исполнение -- обжалованию приговоры евреям не подлежат и никогда подлежать не будут, у них нет права на жалость со стороны Салаха и его соратников. В его суде нет ни адвокатов, ни присяжных. Он сам прокурор, судья и палач в одном лице. Сегодня ему предстоит и роль смертника, ну и что? Чем его жизнь дороже для близких, чем жизнь заточенных на всю жизнь мальчиков. Что же касается жизни еврейских мальчиков, девочек, стариков и всех прочих, которая сотнями прервется сегодня после того как сдетонирует двойное дно его длинного мерседеса, то это Салаха не заботило: вина случайных прохожих была в самой принадлежности к проклятому племени. Если же среди них окажутся арабы, пусть Аллах примет их в рай вместе с Салахом, они -- невинные жертвы той войны, которая идет на этой земле... Можно попробовать и дистанционный заряд, но сегодня важна абсолютная надежность. Он был готов к смерти, но не к провалу с последующим унижением и муками в их власти... Осталось только выстраданное, осмысленное смирение и удовлетворение, что именно так он кончает свой жизненный путь, что он дожил до конца, достойного для борца его калибра.
Они получат от него последний привет. От восьмилетнего перепуганного мальчика на увитой виноградом хайфской веранде. Палестинского малыша, который с ужасом глядел на отца, лихорадочно складывающего утварь в грузовичок. На мать, которая бессмысленно металась по цветущему саду, умоляя отца не уходить: они больше никогда не пустят нас обратно, причитала она. "Молчи, женщина, -- огрызался отец, -- Теперь мы будем решать, кого и куда пустить обратно! Это их мы отправим туда, откуда они тут появились -- в море. И оттуда они уже никогда сюда не вернутся . Утопленников может прибить к берегу прибоем, но еще не было случая, чтобы они после этого вернулись в свои дома. Евреи наконец получат от нас и от наших братьев все, на что так давно претендовали -- нашу землю, но в пределах полосы прибоя, на острых камнях! Если мы останемся, нас убьют вместе с ними. Слышишь? Это пушки. Они не способны различать, кто именно остался в Хайфе. Уходите. Через неделю-две я буду ждать вас в этом же саду." Таким он и остался в памяти Салаха -- в выгоревшей полувоенной форме с допотопной винтовкой. Вокруг клубились дым и пыль, неподалеку грохотали взрывы. Машины, лошади, ослы, телеги протянулись по знакомым улицам прочь от родного города, навстречу грозной каннонаде наступающих арабских армий, чтобы за их спиной переждать очередное решение еврейского вопроса...
Через неделю-две!.. Салах вернулся в свой сад, но сорок с лишним лет спустя. и не как победитель, а тайком, очередная вылазка в тыл врага.
Был вечер. Одичавший, заброшенный сад цвел и багоухал родными ароматами.
"Мне бы только в глаза посмотреть тому еврею, который поселился в моем доме, Толя, -- говорил как-то Салах своему соседу по общежитию в МГУ. -- Посмотреть, можно ли быть счастливым на несчастье другого..."
Дом стоял с замурованными серыми камнями окнами и дверями. В нем так никто и не жил. Салах продрался сквозь сад своего детства, потрогал потрескавшийся мрамор заросшего травой и кустарником крохотного бассейна, где он проводил счастливейшие минуты своего детства, и вдруг совсем близко услышал голоса. Говорили по-русски. Пожилая пара ела хурму с хлебом и запивала колой из стаканчиков. Напротив был ульпан Наамат. Руситы учились ивриту. Сейчас у них перемена. Школьная перемена, отдыхают. Набираются сил. Кушают плоды его земли... Всего бы два едва уловимых движения -- и отдохнут руситы в моем саду надолго... Едва ли их найдут в таких зарослях сразу. Он сжал рукоять лучшего друга бойца, того, что не промахнется, не подведет никогда, но вдруг голос мужчины показался ему знакомым.
Сад словно исчез, появилась заснеженная аллея на Ленинских горах, белые облака словно светящихся заиндевевших деревьев в свете ночных фонарей, рельефно темнеющие в этом свете монументальные ели и рядом еще совсем юная Лена с ее такими же странно светящимися волосами и глазами. Она восторженно смотрела из-под меховой шапочки на героя сопротивления жестоким оккупантам, как когда-то ее молодая мама на отступившего в Москву испанского коммуниста, едва не ставшего отцом Лены. Салах только что предложил Лене стать его женой и та прямо задохнулась от счастья -- стать женой иностранца ! Уехать с ним за границу , девчонки лопнут от зависти!
И тут на аллее появились трое нетрезвых парней -- московская шпана. Им-то что до героев сопротивления, освободителей какой-то Палестины. В принципе и они при случае не отказались бы бить и спасать, но сегодня как раз у одного из них грузин с рынка увел подружку. И тут какой-то черный с такой русской лапочкой навстречу, падла! "Ты, чурка с глазами, вали отсюда! Че? Ты возникать, черномазая образина? Наши девушки не для тебя, кавказская тварь!" " Не трогайте его, -- закричала Лена, -- он не кавказец, он иностранный студент, он герой и он мой жених..." "Иди с нами, Маша, не гонись за ними, все они сифилитики! Ишь ты, русские им понадобились, свои черномазые крысы не хороши! А, тебе мало? На, привет от русских!" В глазах Салаха взорвался мир зеленовато-алым шаром, а потом он сразу ослеп от залившей лицо крови -- врезали кастетом по лбу. Очнулся от пронизывающего холода в сугробе. Тряслись не только руки и ноги, дрожь начиналась где-то в животе и сгибала его вдвое смертельным ознобом. Какой-то парень в яркой вязанной шапочке лихорадочно растирал ему снегом побелевшие окровавленные щеки и что-то кричал на все четыре стороны. Потом он долго волочил Салаха, как санки, по снегу аллеи к проезжей дороге, неумело голосовал, пока не подоспела милицейская машина. Салаха уложили на заблеванный пол, на боковых скамейках икали, хохотали, орали и пели пьяные. Спасителю места не досталось. У него взяли адрес, и он мгновенно стал крохотным в открытой двери рванувшего с места газика. Больше Салах его не видел. Избивших его парней не нашли, следствие угасло. Вокруг университета без конца били "черномазых", предпочитавших нежных белых русских девушек своим знойным красавицам.
"Скажи спасибо этому незнакомцу, -- говорил Толя, меняя Салаху повязку. -- Без него остался бы ты до весны как мамонт..." "Аллах спас, -- согласился Салах. -- Послал этого человека на аллею. Знаешь, он, по-моему тоже нерусский, хотя вы для меня все на одно лицо. Этот даже как бы на еврея похож..." "Ну и Аллах у тебя, -- смеялся Толя. -- Послать еврея для спасения злейшего врага." "Тебе этого не понять! -- горячился Салах. -- Евреи, с которыми мы здесь учимся, это те же русские, ты бы посмотрел на тех евреев, с которыми борюсь я! Если бы ты их знал, как знаю я..." "Знаешь, Салажонок, мне это до фени, вся ваша борьба, как и еврейский вопрос, но будь я евреем, я бы лучше согласился походить на самого жестокого гориллу, чем на иисусика, покорно идущего в ров. Впрочем, я слышал, что тебя действительно спас еврей, Артур Айсман с Химического. Мы с ним как-то вместе в драмкружке занимались, у него подружка из консерватории -- прелесть какая евреечка! На него похоже: незнакомого человека тащить полчаса по пустынной аллее. Хочешь познакомлю?" "Нет... Все-таки не надо. Я его на всю жизнь запомню. Но друзей среди евреев у меня никогда не будет. Хороший еврей -- мертвый еврей, так учил меня мой отец, а его -- мой дед!" "Неблагодарная ты свинья, Салага, хоть и не ешь свинину. И что у тебя за вера, если ты так о живых людях рассуждаешь? Ты же по полчаса молишься, посты соблюдаешь, значит бога своего боишься или по крайней мере уважаешь. Неужели ислам такая звериная религия, если для тебя хороший человек -- мертвый человек? Вот я лично не только не молюсь, но и не верю ни в какого бога, но человеческая жизнь для меня священна. А распространять людоедские теории только на евреев -- это же чистой воды фашизм. У меня отец погиб, чтобы этого никогда на земле не было. Кстати, фашисты начали с евреев, а кончили теорией об уничтожении славян. Если есть бог, он тебе и всем вам, борцам такого рода, не простит. Вас же и уничтожит тот, кто посильнее, рано или поздно. Ты меня прости, но сегодня ты меня достал, друг мой единственный..." -- заключил Толя их дискуссию.
Салах простил его заблуждения, но так и не простил Лене до конца ее жизни: она от страха убежала к себе в общежитие и билась в истерике всю ночь -- в результате его спас еврей!.. "Я думала, что тебя убили, -- лепетала она потом. -- Море крови, ужас."
За годы их нелегкой жизни в Палестине, Ливане, Тунисе волосы Лены под мусульманским платком потемнели. Она как-то удивительно быстро состарилась, съежилась, усохла. Нет, зря ей так завидовали подружки: вышла за иностранца, уехала за границу. Только не тот был иностранец, а границы их отгораживали всю ее короткую жизнь от всего мира: палестинцы были разменной монетой в большой политике, им должно было быть плохо всегда. Как ни бедна была рабочая семья Лены в Москве, но единственная дочурка за границей была еще беднее, беднее всех на свете. Салаха согревала ненависть, а Лену преследовало только отчаяние.
Как ни странно, то же самое отчаяние прочел Салах в глазах женщины этого русита с бутылкой колы в одной руке и хлебом в другой. Безошибочным взглядом профессионала Салах уже понял скйчас, что это и есть его давний спаситель... Через общих знакомых он тогда узнал, что и Артур Айсман был извещен, кого он вытащил из сугроба и вернул к жизни. И что тот, в свою очередь, отказался от знакомства с вроде бы другом своей советской Родины, но врагом своего еврейского народа. И от этого Салах стал уважать своего спасителя гораздо больше тех еврейских его однокурсников, которые при каждом удобном случае демонстрировали солидарность с борьбой арабского народа за освобождение Палестины от евреев. Айсман оказался откровенным врагом палестинцев, что грозило ему в то время отчислением из университета. Каждый третий мог донести, прочему он отказался встретиться с Салахом. А он отказался. Нормальный честный враг!..
Теперь этот враг-спаситель был новоселом спорной Палестины, но говорили они с женой отнюдь не об этом. Просто обсуждали свои невеселые дела, совершенно забыв о некогда спасенном для чего-то страшного и непоправимого палестинском студенте их общего храма науки. Они сами теперь были такими же беженцами из шатающейся империи. Особенно порадовало Салаха тягостное впечатление от страны и народа, среди которого оказались эти руситы. Он тихо радовался их горечи и разочарованиям, хотя и не желал зла этому уже постаревшему почти до неузнаваемости москвичу. Так вам и надо! Это не ваша земля, думал он, у вас была такая огромная, богатая и роскошная Москва, которой тщетно пытался подражать даже великий Каир. Вам принадлежала необозримая страна, занимающая чуть не пол-материка. Вы могли без виз и таможен за бесценок пересечь полмира от католической Прибалтики до мусульманского Самарканда, от Ледовитого океана до пальм в Гаграх. О какой другой родине можно было мечтать? А вот вам этого всего оказалось мало! Вы бросили могилы предков, отказались от родины-мечты и поторопились прилететь сюда, чтобы окончатально забрать крохотный клочок земли у и так обделенного всем миром палестинского народа, который никогда не делал ничего плохого вам, фактически русским. Но вы по первому зову сионистов привезли сюда своих сыновей, чтобы они убивали наших... Но -- берегитесь! Тебя, твою женщину я так и быть сегодня не трону. Я -- не трону. НО все равно жизни вам тут не будет. Вы еще не знаете своих новых собратьев. Вы думали, что евреи -- это ваша московская элита, интеллектуальный слой российского общества. Как бы не так! Тут вы познакомитесь с квинтэссенцией мирового еврейства в том его виде, который веками ополчал на вас весь мир. И вам самим мало от них не будет. К тому же, и мы ждем своего часа, Аллах учит нас терпению. Настоящий арабский воин -- тигр перед прыжком. Рано или поздно мы всех вас добьем. Я поклялся памятью моего убитого евреями отца, что сделаю все, но будете, будете вы плавать распухшие вдоль всего Израиля и до горизонта, как трупы вокруг "Титаника"!..
Сирена вдруг промчавшегося навстречу полицейского "форда" заставила Салаха очнуться от видений. Почему он только сейчас заметил шум встречной машины? А ЭТИ ВСЕ!? И как он беспрепятственно пересек контрольный пункт! Когда такое было, чтобы ни один яхуд не проснулся (да и когда они вообще спали там?). Машину не только не обыскали, но и не проверили документы у водителя. Этого быть просто не могло. Туман? Действительно слишком густой, но звук-то от мощной машины в лабиринте бетонных блоков они должны были услышать. И где все звуки сейчас? Салах резко затормозил, свернув к обочине главной дороги страны и прислушался.
Зловещую тишину подчеркивало шелестение придорожных сосен на скалистом склоне. Только теперь он осознал, что все машины и навстречу, и вдогонку стояли. Огни фар со всех сторон, много огней, по ту сторону трассы белые, по эту -- красные. Он вышел и осторожно подошел к зеленому "фиату" с ненавистным флажком. В салоне было пусто, двери закрыты, но не заперты, как если бы хозяева были внутри. Он перебегал от одной машины к другой -- то же самое. Больше всего его ошеломило положение ремней безопасности! Они во всех машинах были тщательно застегнуты -- на пустых сидениях!.. Все моторы работали в режиме стоянки, все машины были поспешно, но аккуратно припаркованы. Словно все яхудим вдруг каким-то образом выскользнули из ремней и пошли купить газету, беспечно оставив ключи зажигания и открытые двери. Сотни, тысячи машин, кое-где в два-три ряда! Было ясно, что кто-то, чья-то благословенная воля в одночасье ликвидировала могучих врагов Салаха и его многострадального народа и отдала в его руки весь этот сонм богатых и не очень машин. Тревога не исчезла. но вместе с изумлением пришла радость. Аллах велик!
За скалой поворота возник звук мотора. Тот же полицейский форд возвращался. Салах был одет как преуспевающий адвокат: кипа, тонкие очки. У него были безупречные документы, прекрасный иврит, английский и русский. Бежать не было никакого смысла. Он спокойно вернулся к своему "мерседесу". Фары "форда" уперлись в него. Из машины вышел пожилой не похожий на полицейского человек и поздоровался по-арабски. Салах ответил на иврите. Человек извинился на иврите и продолжал по-арабски: "Ваш камуфляж уже ни к чему. Как и все ваши планы о которых давно известно службе безопасности, мой господин... Вас некому больше арестовывать. Они ушли. Боюсь, вам придется теперь взрывать совсем других и в другом месте. Евреев же в Палестине больше нет. И не только в Палестине. Сегодня ночью они исчезли во всем мире, вместе со своими нееврейскими родственниками. Боюсь, господин Салах, что вам следовало бы вернуться домой и как можно раньше, там вы пригодитесь нашему народу больше."
"А ты изменился, Фараж. Я уже и не надеялся, что все-таки доберусь до такой опекаемой евреями персоны!.. Что же твои хозяева тебя не захватили с собой? Или ты отказался? Наверное, там неважно, куда их унес шайтан, если ты предпочел остаться с нами, кого предавал всю жизнь?" "Никто ни меня, ни других арабов -- патриотов Израиля -- ни о чем не спрашивал... А вы послушайте-ка лучше радио".
В приемнике "форда" говорили по-русски: "...палестинцам самим распорядиться богатейшим израильским наследством, -- взволнованно звучал женский голос. -- Тем более, что это соперничество приняло характер военной конфронтации. Российское правительство готово направить Черноморский флот к берегам Палестины, чтобы защитить здесь наши интересы..." "На этих надеяться нечего, -- буркнул Салах. -- Вот Союз действительно послал бы Черноморский флот в поддержку Арафата, а у этих и топлива едва ли хватит до Босфора дойти, и корабли ржавые..." Он перевел на другую волну. "...когда Египет подписал свои позорные соглашения. Только Сирия имеет неотъемлемое право присоединить к себе свою исконную южную часть, так долго называвшуюся Израилем. Ни империалисты, ни предатели арабского дела не смеют претендовать на Сирию, простирающуюся до Красного моря. Наши танки стремительно движутся на юг и пусть кто-то посмеет их остановить..." "Интересно!" -- Салах повернул рукоятку дальше. Речь на английском была почти истерической: "... кто бы из них первым ни овладел Димоной. Шестой флот уже на полпути к Палестине, а наши силы быстрого реагирования грузятся в самолеты. Действия иракских коммандос в Хевроне и Газе не могут остаться безнаказанными. Уничтожение палестинского руководства и провозглашение власти Ирака над территорией бывшего Израиля вовсе не означают, что мировое сообщество с этим согласится. Президент дал приказ немедленно установить контроль над крупнейшими городами Израиля и главное над Димоной, где сейчас хозяйничают египетские парашютисты. Решение Сирии отбить Димону и присоединить себе всю Палестину никогда не получит согласия Соединенных Штатов..." "... только перед нами, -- кричал по-арабски новый голос.-- Именно мы, а не сирийские демагоги, заставили сионистского агрессора вернуть нам до дюйма нашу территорию, а потому Палестина может принадлежать только Египту. Ни претензии покойного Арафата, ни тем более тех, кто его зверски убил, не заставят Египет поступиться своими правами. Что же касается Америки, то ей теперь придется оставить Египет, простирающийся до Иордана и Хермона в покое! Теперь мы сумеем заставить Шестой флот вернуться обратно, так как наши славные парашютисты уже нашли то, что так успешно прятали от международного контроля сионисты, то, что способно образумить международного жандарма!"
"Ты теперь понял? -- с болью закричал Салах, срывая кипу и очки, -- Они, все! Делят нашу родину между собой, словно нас нет и никогда не было на нашей земле!" "Я же сказал вам -- поворачивайте домой, -- тихо ответил Фараж. -- Сегодня ваш враг уже не я". "Они действительно убили раиса? Когда?" "Сегодня ночью. Иракский десант. Саддам двинул сюда танки сквозь Иорданию. Король не посмел ему помешать... А Арафат с правительством двинулся им навстречу, чтобы варазить протест. Он понадеялся на кучу иностранных корресподентов, которые его всегда сопровождают. Но иракцы совсем обезумели. Они..."
Палестинский джип так и не прибыл на место встречи для совместного патрулирования. Это было совсем не похоже на лейтенанта Хафеса, угрюмого профессионала, ни разу не подводившего Марка и его взвод последние несколько месяцев. Как ни странно, на этого матерого террориста, одного из тех, кто уходил с Арафатом из Ливана в Тунис и обратно в Израиль, можно было положиться как на самого себя. Не нашел нас в этом зеленом тумане? А база на вызовы не отвечалет. Ребята в джипах притихли, чувствуя непривычное смятение своего сержанта. Подавляла мертвая тишина. Они знали цену такой тишине и такому туману на перекрестке в центре палестинского города, где только вчера были настоящие уличные бои со слезоточивым газом, резиновыми пулями и тысячами озверелых подростков с камнями, бутылками, рогатками, ухмыляющиеся палестинские полицейские в сторонке. Три года непрерывной свирепой конфронтации, породили повышенное чувство опасности.
Марк дал сигнал двигаться в сторону базы, и тут резко как выстрел прозвучал вызов,. Голос командира был странно дрожащим, словно он сдерживал смех: "Все, кончай воевать, домой, все домой, отбой, полный отбой, хаверим..." "Хафес не прибыл, Дани", -- крикнул Марк, невольно поддавшись неестественному веселью. "Кибенемат! -- счастливо гаркнул офицер единственное освоенное им за годы алии русское выражение. -- Он уже никогда и никуда не прибудет. Домой! Самой короткой дорогой и на полной скорости. Кстати, автоматы можете заткнуть себе в задницу, война кончилась, их больше нет!" "Кого? Полицейских Арафата?" "Вообще никого больше нет, добро пожаловать на глобус Израиля!" "Ничего не понимаю, -- буркнул Марк и добавил водителю: -- Гони короткой дорогой". "Там же осиное гнездо, -- возразил по-русски Дима. -- Даже если Ганди действительно, наконец, пришел к власти и выгнал Арафата обратно в Тунис, а всех его подданых в свою Иорданию, то там, в гнезде хоть кто-то да поджидает нас."
Но джип понесся в редеющем тумане узкими улицами, оглашая пустынный город сиреной. В квартале, названном осиным гнездом, метнулась человеческая фигура. Марк окликнул. Пожилой араб послушно подошел к джипу, комкая в руках пустую сумку. "Документы", -- приказал сержант, не спуская глаз с сумки. Араб выглядел не просто растерянным, ошеломленным. Сумку он тут же вывернул наизнанку. Документы были в порядке. "Где народ? -- спросил Марк.-- что происходит в городе?" "Что происходит? -- пролепетал старик. -- Дорого бы я дал за ответ, куда все вдруг подевались." "Да кто все?" -- заорал Марк, чувствуя себя идиотом. "Вы что, радио не слушали? -- удивился араб. -- Сегодня ночью произошла космическая катастрофа. С планеты исчезли все, кроме евреев и их родственников.-- Вам больше не в кого стрелять." "Ну уж и все, -- засмеялся Марк. -- Ты-то вот он." "Я не араб, -- смущенно сказал старик, -- теперь можно признаться. Я бывший советский разведчик, по национальности еврей." "Да уж, теперь под араба не закосишь, -- кивнул Марк. -- Поедете с нами."
Как там дома, привычно подумал Марк.
Уехав на зависть своим советским одноклассникам за границу, на Запад, Марк отнюдь не попал в рай. Заграница обернулась для него сначала нищетой и отчаянием, драками в школе и на улице с "марокканцами" и арабами, а потом -- на долгие три года -- грязными и пыльными восточными улочками контролируемых территорий, похожими на кошмарный сон. Он жил среди всеобщей ненависти населения палестинских городов и селений, постоянной опасности. Его буднями были изнуряющие учения, уличные бои, где в него и его товарищей летели камни с единственной целью -- убить, а от его резиновых пуль и слезоточивого газа корчились на земле его арабские сверстники, а то и вообще дети с камнями в руках. Зная, с каким страхом и надеждой ждут его появления дома, он представлял то отчаяние, которое охватывает чужих отцов и матерей, когда к ним приносят на носилках так похожих на Марка парней-арабов со следами его меткого выстрела... Единственной отдушиной в этом аду были частые короткие отпуска домой -- в тихую зеленую Хайфу, к морю, к друзьям, к бедным своим немолодым родителям, без конца теряюшим работу и меняющим съемные квартиры. Так и не освоивший иврит отец подходил к почтовому ящику с ужасом. Каждый конверт с надписью на государственном языке он вскрывал с таким обреченным видом, что у Марка просто сжималось сердце. Конверты действительно несли их семье только очередное унижение, поборы, отказы или угрозы, а он, взрослый сын, не мог ни заработать для своей семьи, ни как-то строить свое будущее. Пока его более хитрые сверстники, закосив от армии и наплевав на новую родину, осваивали компьютеры и учились в университетах, Марк бегал с автоматом по территориям, освобождая заложников и преследуя авторов террактов. Марк уже осознал, что он защищает от арабов не только эту вечную нужду и отчаяние, но и право хоть на какую-то жизнь для себя, для своих близких, для откровенно презирающих его умельцев уклониться от службы. Он своими глазами видел ту непримиримую смертельную застарелую ненависть по другую сторону хрупкой и никем не признанной еврейской границы, которая всегда готова проявиться исполинским погромом. Чуть ослабни Израиль -- не будет и нищей жизни -- только мучительная и унизительная смерть для его родителей...
Как отец пережил эту ночь? -- подумал Марк, приближаясь к затянутой колючей проволокой базе. Он знал, что отец работает преимущественно в темное время суток и что бывает и в арабских районах Хайфы.
А отец действительно был редким свидетелем такого удивительного и уж точно окончательного решения еврейского вопроса. Поздно вечером Артур повез на своем велосипеде образцы словарей в старый город, где жили только "русские" и арабы, которых он вечно путал с "марокканцами" -- многочисленными евреями из арабских стран. Когда он выходил из подъезда, как всегда молясь о том, чтобы его лучший друг и рабочая лошадка, велосипед оказался на месте, он с ужасом увидел то, что без конца снилось ему в ночных кошмарах все последние годы. У замка велосипеда возился подросток ростом с Марка. Как всегда в экстремальной ситуации, Артур грозно заорал на вора неумелым русским матом, но тот не испугался, даже не смутился, просто вылупил наглые веселые глаза и с искренним изумлением спросил на иврите: "Твой что ли велосипед?" "А ты решил, что твой? Ты хочешь иметь дело с полицией?" "Чего вдруг?" -- наконец смутился подросток, у которого чувство страха было вместо чувства совести и который, по всей вероятности, знал повадки израильской полиции не понаслышке. Решив, что велосипед не стоит таких неприятностей, он отошел куда-то за угол. Артур дрожащими руками отстегнул свое единственное сокровище и уже совсем было собрался вскочить в седло, когда его недавний собеседник появился из-за угла с двумя такими же тощими, горластыми и длинными приятелями, к тому же с крупной собакой на поводке. И -- началась потеха. Нет, это не были хулиганы, способные затравить старика собакой, да и собака была не злая. Эти просто решили порезвиться. Собаку натравливали, но не спускали, сами хохотали, что-то кричали, называя Артура абой -- отцом. Следуя российской привычке отбиваться от собаки, Артур сделал вид, что наклонился за камнем. Собака, выросшая в Израиле, естественно, не испугалась, но подростки охотно приняли новые правила веселой игры, да еще какие! Как горели их глаза, когда по телевизору крупным планом показывали искаженные бешенной злобой недетские лица их сверстников, вкладывающих всю врожденную злобу и жажду убийства в зажатый в побелевшем от напряжения кулак с камнем, нацеленным яхуду прямо в лоб. "Убей!" -- орали они ящику, словно могли передать свою собственную ненависть этому герою по телевизору. Говорят, футболисты чувствуют страсть своих болельщиков не только со стадиона, но всех сотен миллионов, желающих им победы у телевизора. На стороне палестинских камнеметателей поддержка и энтузиазм миллионов, их гораздо больше даже, чем арабов... Дорвавшиеся до собственной интифады только что веселые подростки тут же подобрали по камню. В глазах их исчез азарт детской шутки. На Артура смотрели хладнокровные убийцы. Предсмертный ужас сковал его руки, вцепившиеся в раму велосипеда...
И тут начал сгущаться туман. Сначала исчезли фонари, а потом и подростки. Они не скрылись за пеленой тумана, они словно растворились в воздухе. Артур едва перевел дух. Мелькнула безумная мысль: кто-то параллельно изобрел мой растворитель. И применил его против этой шпаны. Против всех арабов, задумавших убийство еврея, против всех погромщиков на планете... Но никого рядом не было. Хайфа была пустынной. Исчезли почему-то даже музыка и голоса, доносившиеся только что из всех окон верхних этажей и с балконов.
"И вот только утром, когда я узнал о катастрофе, я понял, что это все-таки были арабы," -- говорил Артур сыну, сидящему напротив за праздничным столом. Марк, впервые приехал домой без оружия, навсегда, демобилизованный из немедленно распущенной армии. Он внимательно слушал отца, которым все еще гордился по старой памяти, хотя в последние годы гордиться можно было разве что немыслимым упорством, с которым отец боролся за жалкое существование их семьи, чтобы иметь возможность давать фронтовику-сыну карманные деньги, оплачивать квартиру и бесчисленные счета. Но там, когда-то, на покинутой родине Артур был изобретателем какого-то уникального вещества, которое по неведомой Марку причине изготовить было невозможно. Там этот пародокс приводил к постоянным конфликтам с начальством, а здесь конфликтов не было и быть не могло, ибо вещество это, как и любое другое, как и сам Артур со всеми его достоинствами и недостками, никому был в силу своего возраста и на фиг не нужен, едва перебивался продажей словарей, пока его жена за гроши убирала квартиры богатых израильтянок. Их советские дипломы пылились где-то на антресолях среди старых сапог. Сейчас, слушая отца, в силу собственного куцего и жалкого опыта его неестественной молодости, Марк вспоминал свои стычки с такими же наглыми и трусливыми тварями, что напали вчера на его отца в центре Хайфы. Ах, не было его рядом на той темной улице! Конечно это были ИЗРАИЛЬСКИЕ АРАБЫ, то есть арабы по своей агрессивной сути, но с правами нормальных людей. Их не поставишь лицом к стене, ноги врозь, не двинешь автоматом по заднице, как тех с камнями и бутылками, но уж ему-то, как и любому из его боевых друзей, уронить всех троих было делом плевым. Те это знали, нападали только на стариков, ночью, подальше от полиции, хотя полиция их как раз старалась не трогать. Власть левой прессы -- не шутка в демократической стране. Можно свирепо преследовать поселенцев и прочих "еврейских экстремистов", поднявших оружие для защиты чести и самой жизни своей семьи от града камней и бутылок, летящих с единственной целью -- убить, но нельзя вот в такой ситуации задержать подростков с собакой, ибо ущерба-то не было, где укусы, адони? Мало ли на кого собака лает. Вот накажем мы этих ребят, а они в МЕРЕЦ побегут, к своим арабским депутатам: полицейский произвол. Вот если я вас задержу и вы в свою ИБА побежите, то мне ничего не будет, плевала на вас ваша олимовская партия, да у них нет ни газет, кроме как на вашем языке, ни телевидения. Спасибо, мне приключений не надо, мне семья дороже. Так что, адони, если на вас они еще раз нападут, то вы сами виноваты, кто же в таких закоулках ночью шляется...
"Куда он делся? -- ошеломленно спросил приятелей Азиз, тот самый подросток, что пытался стащить велосипед Артура. -- Удрал в тумане?" Те растерянно переглядвались, сжимая невостребованные камни, сожалея о несостоявшейся ИХ ИНТИФАДЕ в центре Хайфы. Как бы завтра об этом написали все газеты, с каким к ним сочувствием, ведь с балконов видели, что "русский" первым поднял камень. Арабы опять только защищались от еврейского экстремиста! Но, как все семиты, они были вспыльчивы и отходчивы, эти милые левым сердцам беззащитные арабские дети .
Если кто думает, что они были детьми тущоб, то глубоко заблуждается. В отличие от семьи Артура, их отцы имели по одной-две машины, не говоря о нескольких велосипедах в каждой семье. Они жили в квартирах, какие в Союзе имели, пожалуй, только генералы, отвечавшие перед партией за успех в справедливой борьбе палестинцев за свои попранные права. И в общем, у себя в автомастерских эти арабские подростки выглядели вовсе не какими-то террористами, а обходительными умелыми и улыбчивыми ребятами. Просто развлечения такого рода, если конечно за это ничего не будет, это самое интересное. Как он ругался на своем смешном языке, этот старый яхуд, и какая злоба, надо же, за что? Между тем, туман стал рассеиваться, все трое с собакой, хохоча во все горло и пересвистываясь, побежали по пустынным улицам Хайфы в поисках другой жертвы, лучше всего "русского" старика, который всех и всего боится, но не своего "русского" ровесника: опыт развлечений подобного рода с ребятами-олим имелся у каждого из них... Собака прыгала рядом, и не думая никого кусать. Машин почти не было, стояла ватная тишина, которую подростки заметили только, когда вдруг загрохотал вертолет, снижаясь прямо в центре пустынной в ночные часы автостоянки. За ним сел второй. Солдаты в незнакомой форме бежали к входам бесчисленных банков и оффисов.
Двое резко свернули к подросткам с собакой и приказали остановиться. Собака обрадовалась, что игра начинается сызнова и с рычанием бросилась в усатое лицо сирийского десантника. Едва заметным движением тот приподнял ствол "калашникова". Собака засучила всеми четырьмя лапами, хрипя на окровавленном асфальте. Азиз заорал на усача на иврите, тот ухмыльнулся и поднял ствол еще раз. Нет, никак не походил он на очередного старика-оле, которого можно безнаказанно попугать собакой. Он не был похож даже на "израильского оккупанта-полицейского". Не нужен был десантнику в захваченном городе грубиян, да еще что-то лопочущий на ненавистном иврите. Тот не оккупант, кто не ставит на место местное население, раз и навсегда, таковы оккупанты всех времен и народов. И не вина, а беда была несчастных израильских арабов-подростков, что их к иным оккупантам приучили. Только переучивать их было уже поздно...
Как ни странно, одна из российских программ передавала последние известия. Вся семья Марка напряженно всматривалась в плывущие на экране привычно убогие снега России, пустынные города, растерянных чиновников в неизменно роскошных кабинетах. "...только в крупных городах, -- сварливо и визгливо рычал знакомым скандальным голосом сын юриста. -- Временное правительство России все вам разрешает. Все! Захватывайте любые пустующие дома с дровами, колодцами и припасами, запасайтесь из любых складов и магазинов чем возможно. На нашу помощь не надейтесь, только на себя. Продержитесь до весны. У нас осталось всего несколько летчиков, но без нормального аэродромного обеспечения полеты невозможны. Мы не сразу наладим и движение поездов. Так что переселяйтесь из городов в пригороды, ищите где хотите запасы дров, селитесь около колодцев. Мы, конечно, принимаем меры по поддержанию порядка в крупных городах с относительно большим еврейским населением, но там, где вас единицы, ведите себя так, как милая вашему сердцу нация уголовников -- американцы. Никто не добудет вам пищу, кров, воду и защиту, кроме вас самих. У каждого должно быть оружие -- защищаться от завистливого соседа. В казармах, у ментов, ищите. Поскольку государство вас сегодня защитить не в состоянии -- стреляйте, если нет иного способа спасти свою семью, жизнь и имущество. Мы все простим! К весне наведем порядок по всей стране, соберем всех вас в городах, на фермах. Мы уверены, что обойдемся своими силами и не потеряем суверинитета. По предварительным оценкам в России сегодня население около трех миллионов. Не исключено, что и гораздо больше: меня, например, многие из вас никак не ожидали больше увидеть, а я вот тут, перед вами!.. Мы не только надеемся на этих наших граждан, но и призываем всех бывших россиян, уехавших от антисемитов в Израиль и в другие страны, вернуться на Родину." "То есть, -- появился на экране хорошо знакомый журналист, -- нам не грозит зависимость от Израиля?" "Он нам никогда не был нужен, обойдемся и теперь. Что из того, что сегодня в мире нет ни одного другого государства со сложившейся экономикой? Несколько месяцев -- и у нас будет наша, российская экономика получше израильской". "Наша, еврейская экономика?" -- робко, как всегда говорили журналисты с этим местечковым хулиганом, спросил ведущий. "Какая еврейская! Ну... ясно, что еврейская, если они... мы то есть только и остались на планете, но мы построим, вернее восстановим здесь суверенную Россию. А Израиль пускай осваивает свою Палестину, если уж ему так повезло с исчезновением ее настоящих хозяев, а к нам -- русским... то есть к нам -- российским евреям, пусть только попробует сунуться со своим покровительством..."
Ничего у них не меняется, уныло подумал Артур. В последние годы он все меньше вспоминал свою жизнь на том свете, до добровольно-принудительного переселения в блистающие сады ада в раю. Теперь, когда стало привычно стыдно за свою родину, он с поразительной ясностью увидел кабинет директора института, вчерашнего второго секретаря одного из столичных райкомов, владельца заводов, газет пароходов, довольно молодого и профессионально обаятельного шустрого малого с вечно вертящимся выпуклым задом.
"Артур Евсеевич, -- старательно выговорил он, -- я буду с вами откровенен. В стране перестройка, настали иные времена. Ваша многолетняя работа над растворителем должна найти какое-то практическое применение, иначе мы не сможем далее с вами работать. Военные от вас отказались, договор не продлили, денег на вашу и сергеевскую зарплату, не говоря уже обо всей группе, нет. Подумайте о внедрении, как требует сегодня от науки партия." "Но, Юрий Валентинович, вы же знаете специфику проекта. Он может быть испытан только в космосе. На Земле..." "Тогда работайте и получайте зарплату в космосе." "Но на Западе..." "На Западе? Отлично. Теперь другие времена. Характеристику я вам подпишу. Хоть на Запад, хоть... на ваш юг!"
Артур в ту ночь не смог уснуть: столько труда, двадцать лет непрерывных опаснейших испытаний, сотни вариантов, наконец уникальная формула вещества, которого вообще нет во Вселенной, технология его изготовления, потрясающие практические результаты при каком-то штрихе, над которым они сейчас как раз работают! Взорвала директора, конечно, эта дурацкая статья о том, что растворитель сможет убрать московский снег за полчаса (в принципе, верно, но -- не сейчас), проложить километр туннеля метро за пять минут -- еще в более отдаленном будущем. Это вдвиженец директора в группу, из его бывших райкомовских собутыльников по сауне, дал интервью. Тотчас звонок из Кремля: уберите снег с дворцовых крыш, сосульки падают на светлые головы, хоть каски под шапки надевай.
"Растворитель должен быть немедленно в Кремле!" -- визжал директор. "Нельзя, пока это опасно..." "Но вы можете его изготовить?" "Можем, но..." "Никаких но! Завтра вот на этот стол!" "Нельзя, он неуправляем, мы пока реакцию остановить и направить не умеем, мы над этим как раз работаем, Юрий Валентинович..." "До завтра кончите?" "Что кончим?" "Как что, то, что вы только что сказали, чтобы стал управляемым!"
Артур с ужасом посмотрел на Андрея. "Мы на этапе, к которому шли двадцать лет. Как же мы сможем второй этап закончить до завтра? -- весело ответил Андрей. -- Сегодня можно только растворить со снегом и сосульками весь ваш Кремль, Его обитателей в общем-то давно пора растворить без осадка. А вот Кремль, Москву и весь наш земной шар..." На директора страшно было смотреть. Он поперхнулся, закашлялся и слабо указал друзьям на дверь.
Выгонит, понял Артур. А ведь я ничего не умею, в сущности. Я последние тридцать лет только тем и занимался, что разрабатывал этот растворитель... Как тут уснешь? А тут еще соседская собака без конца воет в подъезде у своей двери этажом ниже. Накинув халат, он спустился по гулкой ночной лестнице, отодвинул собаку и позвонил. Дверь открыла мощная бесформенная дама в ночной рубашке. Артур не знал как ее зовут и почему, встречая его, она уже много лет плюется в сторону и что-то шипит. "Впустите собаку, -- попросил он. -- Спать же невозможно..." "Кто это там?" -- раздался мужской голос изнутри темной квартиры. "Кто? -- грозно ответила камнеподобная баба, не сводя с Артура испепеляющего ненавистью взгляда. -- Кто у нас в стране вечно всем недоволен, кроме евреев. Тебе собака мешает? Чемодан-вокзал-Тель-Авив. Понял? Нет?" Она с грохотом захлопнула дверь. Артур посмотрел вверх. У его открытой двери жались друг к другу Алла и 14-летний Марк. Артур снова позвонил. Дверь приоткрылась и в нее со свистом вылетела бутылка, разлетевшись со звоном о стальную решетку перил. Осколки градом посыпались в квадратный провал лестницы. "Артур, -- истерически закричала Алла, -- скорее домой, она убьет тебя!" "Или я ее, -- озверел Артур. -- Сволочь фашистская. Меня -- в Тель-Авив. За что? За ежедневный риск ради этой страны?" "Это ее страна, -- кричала Алла. -- Тебе же вчера твой партийный директор сказал то же самое! Тебе все говорят, что нам пора отсюда уезжать..." "Дискуссия не для лестничной клетки, -- рявкнул Артур и снова позвонил, держась подальше от открывающейся двери, но оттуда что-то зашипело. Не успел он даже отстраниться, как задохнулся и на мгновение ослеп от струи спрея от тараканов...
"Это же покушение на убийство, -- настаивала Алла, когда уехала скорая и остался только милиционер. -- А вы даже протокол не составляете!" "Если я по поводу каждого конфликта на этнической почве буду составлять протоколы, в стране не хватит бумаги." "Но это же откровенный антисемитизм!-- не унималась Алла. -- А вы -- представитель власти..." Милиционер потемнел лицом: "Все ОВИРы, аэропорты переполнены. Это что, сторонники советской власти там? Мы вас всю жизнь кормили, в институтах учили вместо русских, детей вам вырастили, а вы бежите как крысы с корабля при малейшем крене." "То есть в случае всероссийского погрома вы нас защищать не собираетесь?-- спросил Артур сквозь кашель. -- Так вас понимать? Это что, у вас такое личное мировоззрение нациста или коричневые уже пришли к власти?" "Погром? -- прищурился страж порядка и законности. -- Не думаю, что его можно организовать, тем более всероссийский. У нас вообще сейчас ничего всероссийского не организуешь. Только я хочу вам объяснить: чтобы бить жидов не надо никого к этому призывать, не надо даже разрешать, достаточно не запрещать..." "Вот теперь все понятно. Спасибо... Вы ей и не запретили...Вы правы, не надо никаких организованных акций и партий. Евреев так мало среди русских, что одного процента безнаказанных погромщиков достаточно, чтобы не осталось ни одного еврея в стране! И никаких открытых процессов, депортаций не нужно... Вы умный человек. Спасибо. Но мы умрем только с оружием в руках." "С оружием? Кто вам позволит его иметь?" "Израиль. У меня подрастает сын. Он будет израильским солдатом. Пусть попробуют ваши палестинские выкормыши справиться с ним, когда у него будет узи через плечо!" "Вы сказали "ваши" выкормыши? -- злорадно засмеялся милиционер. -- Очнитесь, профессор! Наши. Общие. Школой для подготовки палестинских партизан командует генерал Давид Абрамович Драгунский. Признанный лидер советских евреев. У меня брат работает в "ящике". Кто его главные заказчики? Ирак, Сирия, Ливия. А кто кует им оружие? Евреи -- все творческие должности заняли ваши, правдами и неправдами. Добро пожаловать в Израиль, как раз успеете к войне. Саддам обещал сжечь пол-Израиля. Нашим с вами оружием, профессор..."
Я отдам растворитель Израилю, лихорадочно думал Артур, когда за милиционером захлопнулась дверь. Я буду работать день и ночь, я найду ограничивающие компоненты, чтобы Израиль получил оружие в миллионы раз сильнее, чем атомное. Чтобы ни у кого в мире навеки не возникло и мыслей о погромах. Чтобы погромщиков каждое общество боялось как огня. Все. Родина для меня кончилась. Я всегда был ей искренне предан, но на предательство можно ответить только той же монетой. Завтра же еду к этой, как ее, "сионистке Дине" и узнаю всю процедуру переселения в Израиль. Никаких америк и канад. Всюду рано или поздно будет то же самое. Только в Израиль, для его и нашего спасения от гибели! Я стерплю все унижения и отмену всех рукопожатий. Хватит!..
Никакой отмены рукопожатий в Союзе больше не было. В 1990 не было уничижительных собраний, где патриоты-евреи первыми истерически-фальшиво клеймили отъезжающих. Ни один не удивился, что профессор Айсман уезжает в Израиль. А куда же еще, скажите на милость, еврею ехать? Тем более никто не удивился, что он вообще уезжает, покидает родину навсегда -- какой идиот не покинет ее при такой уникальной возможности, кроме русских, у которых, как всем известно, "родины нет"... Даже те, кто достаточно холодно относился к Артуру и к евреям вообще, смотрели на него с откровенной завистью. Мировоззрение народа-интернационалиста, народа-патриота изменилось за какой-то год. Евреи вдруг стали превилегированной частью великого советского нерода -- им одним разрешено с этим народом навеки расстаться. Артур купался в лучах зависти, слушал еврейские песни с израильских кассет. Марк демонстрировал в спортзале "моген-давид" на шейной цепочке к изумлению ребята, только что освоившим крестик на груди. Ему искренне завидовали -- он уже почти иностранец. Директор института сиял партийной улыбкой, подписавая доктору Айсману блестящую характеристику для ОВИРа: "Почти израильтянин, Артур Евссевич?" -- заискивая перед уже иностранцем, произнес он, прощаясь.
Откуда-то вдруг появилось уважительное это слово "израильтянин", почти инопланетянин, такое красивое, уважительное после звонких, как пощечина, трамвайных слов "еврей" или "жид"... Эйфория длилась почти до последних дней в Москве, когда Айсманы впервые пришли на Ордынку уже не на дружескую тусовку, а в огромную гудящую очередь. Люди часами просачивались с прижатыми к груди документами в узкую калитку охраняемого милицией "голландского посольства" с израильским флагом на мачте в центре дворика. В очереди Артур впервые в своей жизни увидел евреев , своих будущих соотечественников. Не элиту московских компаний, а евреев России, Украины, Кавказа, Средней Азии, Молдавии. Он впервые услышал интонации, знакомые до сих пор только по антисемитским анекдотам. Его поразила карикатурность, намеренная наглость тех, кого он презрительно привык называть "базарными грузинами". До него вдруг дошло, что именно вот эта разношерстная беспардонная и замученная публика и будет отныне и до конца его жизни обществом его семьи. Паспорт он сдал, за отказ от советского граждантва заплатил, с работы уволился, из Москвы выписался...
Согревала только одна мысль: скорее, скорее заинтересовать израильтян своим растворителем, а дальше -- осуществленная мечта -- работа в западной науке, такой справедливой, порядочной и богатой. Там этих всех не будет, вокруг. Будут только тонкие ценители его таланта и соратники в научном прогрессе во имя исторической родины -- бывшие советские профессора и израильские ученые. Он столько слышал от выездных о неслыханных условиях работы и социальных льготах ученых на Западе. Он уже мечтал об авторучке нормального ученого за рубежом -- ПС, персональном компьютере вместо "машинного времени" в очередь на допотопной институтской ЭВМ, занимающей полэтажа огромного здания. И совсем робко, с замиранием сердца, представлял себе будущий быт своей семьи -- приличную квартиру, а то и коттедж. И, конечно же, свою машину-иномарку, как у нарождающихся советских богачей... Скорей бы!
Внутри дворика посольства была строго упорядоченная суета. Поразила четкая организация работы чиновников. В лихорадочном возбуждении, панически боясь даже здесь вездесущего КГБ, Артур рискнул обратиться к одному из них -- шустрому молодому человек с бородкой: "Вы работник посольства?" "Какие проблемы?" -- торопливо, но веживо ответил он, нехотя останавливаясь.
Артур уже привык, что все израильтяне, которых он видел на тусовках у синагоги, преимущественно какие-то странные, словно ряженные религиозные, всегда куда-то лихорадочно спешили... Этот тоже выслушал только начало тирады о растворителе, которую веским профессорским тоном произнес было Артур, и брезгливо-устало показал на флигель, где у бесчисленных окошек толпились люди с бумагами: "Сдайте все здесь, а в Израиле получите. Не беспокойтесь о таможне. Идет дипломатической почтой. Там обратитесь к специалистам. Нас же все это не касается. До свидания." Артур стал в очередь, запаковал труд всей своей жизни в пакет, сдал в окошко. Кольнула мысль: ведь тут труд не только его, но и Андрея, не только еврейских, но и русских сотрудников его лаборатории, которую двадцать лет содержали на советские деньги... Как же он может все это без их согласия отдавать чужой стране? Что это, если не банальное предательство? Но он тотчас вспомнил слова своего заместителя и друга Андрея Сергеева: "Не комплексуй, Артур. Такие, как наш директор, все равно все или пропьют или потеряют. Или при случае продадут за любой рубеж. Тем более, что без тебя мы все равно дальше не двинемся. Это твое. И все остается людям. Предлагай от своего имени. А если сумеете привлечь нас и платить, то..."
"Меня -- в Тель-Авив! За что?" -- вспомнил Артур свой обнаженный крик души, стоя на просторном балконе циклопического отеля ближневосточного Нью-Йорка, глядя вдоль роскошной тель-авивской набережной. За что по-прежнему непонятно, но не наказали, а наградили. Его злобной соседке и не снилась вся эта красота, эта теплынь в феврале, пока она там, сволочь, надевает меховые сапоги, чтобы сходить мусор выбросить в сплошном мессиве московской метели. Она будет сегодня волком рыскать по огромным, как аэровокзалы, московским гастрономам в поисках ХОТЬ ЧЕГО-НИБУДЬ, пока они с Аллой ходят в похожем на музей супермаркете с тележкой, набитой невиданными в кремлевских буфетах продуктами, доступными даже их скудным средствам. "Вы не слышали, -- вспомнил он старушку в очереди на Ордынке, -- там хорошее снабжение?" "Мадам, -- классически поправил воображаемое пенсне пенсне высокий мужчина, который всех консультировал после гостевой поездки в Израиль. -- там вообще нет снабжения." "Боже мой..." "Мадам, в Израиле, как и по всему цивилизованному миру, просто вместо снабжения -- изобилие." "Позвольте, молодой человек, -- заторопился старик с колодками наград на выгоревшем кителе. -- Что значит -- изобилие? У нас тоже ветеранам дают продуктовые подарки ко Дню Победы. Мне, например, в Севастополе всегда давали килограмм гречки. К 9 Мая и не только. Я слышал, что и в Израиле ветеранам войны..." "Это наглая антисемитская ложь, папаша. В Израиле ветеранам продукты к праздникам не дают." "Даже гречку не дают?" "Нет, гречку не дают," -- отрезал сосед. "Там не растет гречка или ее туда не завозят?..." -- ужаснулся ветеран. "В Израиле растет все и все туда завозят, но гречку там не дают, ее продают всем, повсюду и очень дешево." "Без очереди? -- не поверил старик. -- Так не бывает".
И вот они уже месяц наяву живут в сказке израильского изобилия. К тревогам и к "скадам" они давно привыкли, да и война идет к концу. Начинается новая, неожиданно счастливая жизнь. Артур неумело прочел благодарственную молитву и пошел, крепко сжимая "дипломат" с бумагами, навстречу своему звездному часу -- на три пополудни назначена встреча не где-нибудь, а в Министерстве обороны! В конце концов, подумал он, лучшим другом его на покинутой родине оказалась именно эта вечно шипящая соседка. Все мы должны быть благодарны в этой ситуации спасения от кошмара Союза не друзьям, а врагам. Без ее путевки в Тель-Авив стоял бы сейчас Артур с Марком, Ритой и Аллой в длиннейшей очереди и получал бы какую-то дрянь по полкилограмма в одни руки. Да, и здесь шекелей катастрофически нехватает, но уже сегодня, через какие-то полчаса изумительной февральской прогулки по зеленому цветущему городу он будет выслушан, наконец, не спешащим чиновником посольства, а пригласившим его официальным лицом. Он отдаст растворитель евреям!..
Безликое официальное лицо приняло брезгливо-вежливое выражение, когда Артур стал торопливо излагать идею своего сольвента. Пригласившего его израильтянина интересовало предполагаемое сотрудничество профессора с КГБ. Артур сразу сказал, что да, естественно, имел дело с КУРАТОРОМ, все ученые его уровня были ухожены всесильными органами. Предложения, касающиеся спасения Израиля от его врагов с помощью уникального растворителя, чиновник вообще слушать не стал. "А плевать нам на них, -- зевнул он и пожал плечами -- У нас всегда было, чем с ними разговаривать, а теперь и подавно. Не берите в голову, доктор." "Но... я же говорю с представителем государства?.." "Адони, я разведчик, а не химик, не мне оценивать стратегическую мощь вашего растворителя. У нас государство в эти дела не лезет. Предлагайте сами оборонным фирмам, но я бы на вашем месте на работу там не очень рассчитывал. По крайней мере, в течение пяти лет." "Как? И тут?" "А вы как думали? Ваш же генерал КГБ Калугин заявил, что каждый пятый оле -- его бывший добровольный помощник. Мы не собираемся их ни вычислять, ни наказывать. В конце концов, ни одно государство не может существовать без тайной полиции с агентами из населения. У нас с вами речь сейчас идет о другом. Вы полагаете, что мы должны доверить вам НАШИ государственные секреты, от которых зависит мощь и даже жизнь страны. А мы не хотим. Посудите сами, мог КГБ в ваш, к примеру, институт рекомендовать незнакомого ему свежего эмигранта из Штатов? То-то. Почему же мы должны быть глупее ваших органов?" "Ваши рассуждения -- бюрократическая чушь, господин офицер. Я не претендую ни на какие секреты Израиля. Я, напртив, предлагаю совершенно новый оборонный проект. Вы можете его засекретить от кого угодно, но не от меня, единственного в мире, который все о нем знает. Пять лет! Неужели вы не понимаете, что тем самым вы не только лично меня обрекаете на прогрессирующую деградацию и бесплодие, но и уничтожаете уникальный проект? Вы обрекаете Израиль, которому я приехал помочь, на разработку вторичных идей..."
"А кто вам сказал, что вас зовут в Израиль, чтобы помогать ему своими "первичными идеями"? Ни в одной брошюре Сохнута вы об этом ни слова не найдете! Обходились же мы как-то без вашей помощи со своей "вторичной наукой" до сих пор, обойдемся, бзэзрат ха-Шем, и далее, адони. В вашем возрасте, я бы меньше всего думал о спасении Израиля. Подумайте о безопасности своей семьи в новой для нее стране. Никто другой вам здесь не поможет вписаться в нее, кроме вас самого. Научитесь что-нибудь делать, сторожить там или пляжи убирать. Подумайте о том, чем прокормиться, а об Израиле, уверяю вас, есть кому позаботиться и без советских гениев. Когда мы захватили ваше "непобедимое оружие" нетронутым на поле боя, то во всем мире не нашлось покупателя на продукцию вашей военной промышленности. Вот истинная цена вашей квалификации. Советского гражданства вас лишили, так что обратной дороги вам нет. В Штатах и Канаде после 45 на работу не берут, тем более с вашим-то английским. Впрочем... пробуйте, предлагайте. Вы в свободной стране. Желаю удачи." "Но проект совсекретный, вдруг попадет в руки ваших врагов?" "Врагов? Вы их просто не знаете. Они без русских готовый танк завести не могут." "А вам не кажется, что вы в демократической стране переплюнули все антисемитские ограничения тоталитарного режима? Те хоть открыто не признавались, что евреи не имеют права работать над секретными темами." "Это их проблемы, доктор, нам не указ. Тем более, что ограничения коммунистов для работы советских евреев в оборонной промышленности -- из области нашей пропаганды. Через этот кабинет прошли тысячи специалистов. И каждый, если ему верить, от таких должностей и наград, какие ему не только в Израиле, а в любой стране свободного мира и не снились бы. Создается впечатление, что вся неслыханная мощь империи зла создавалась евреями. Во всяком случае, процент евреев в вашей оборонке не ниже, чем в Штатах. Не надо мне пудрить мозги, я не фрайер, адони. Я склонен верить, что вы старательнее других работали на свою империю и ее союзников, включая наших смертельных врагов. Но, повторяю, я вас не упрекаю: вы жили в своей стране, а я уважаю патриотов и терпеть не могу изменников и перебежчиков. До Горбачева люди вроде вас и не думали об Израиле, вам было хорошо на родине, никто вас там не угнетал, иначе откуда взялась бы алия начальников, ученых и орденоносцев. Горбачев выпустил из бутылки много джинов, в том числе настоящих, а не мнимых антисемитов. Потому-то вы и здесь. Мы впустили вас, мы вам прямо в аэропорту дали гражданство, а вот уступать вам наши немногочисленные рабочие места в наиболее престижной отрасли мы вам не обещали. Ваша невостребованность на родине и спрос на вас за рубежом -- из области ваших собственных иллюзий. К нам это не имеет ни малейшего отношения. Я не стал бы вас "проталкивать" даже если бы мог. Но, повторяю, у меня совсем другие функции. Оборонные фирмы могут вас использовать или нет. К нашему ведомству это отношения не имеет." "Рано или поздно вы горько пожалеете о нашем разговоре и вашей чванной тупости, офицер." "Доктор, я слышу это к концу каждого разговора за этим столом. Успокойтесь, вы не к зулусам приехали. Мы тоже кое-что умеем, знаем и имеем. В том числе и ясное представление о научно-техническом потенциале алии. Что же до якобы уникальных советских проектов вроде вашего, то наши фирмы сначала рассматривали их очень внимательно. И что же? Человек, выдающий себя за автора, как правило, оказывался то начальником над учеными, то третьестепенным исполнителем, а то и смежником, не способным не только довести проект до нормального обсуждения, но и объяснить его суть. Но сколько амбиций! Поймите, вы в еврейской стране, безмерными амбициями здесь никого не удивишь. Тем более не напугаешь. Спасибо вам за добрые намерения и успехов вам..."
Зазвонил телефон. "Мама, -- взял трубку Марк, -- скорее, тетя Маша!" "Как вы там? -- кричала по русской привычке в трубку сестра, -- у нас тут говорят, что в Израиле началась гражданская война..." "Война? -- изумилась мама Алла, -- наоборот, Марика демобилизовали. Нам не с к кем воевать. Арабов больше нет." "Ну и что, а марокканцы, а ортодоксы, а олимы против сабров? У нас все газеты только и пишут о критическом положении Израиля. Да вы же сами нам столько лет писали, что у вас там все друг друга ненавидят. Слушайте, возвращайтесь, ну его, этот вертеп, ну что вам там может быть дорого? Хамсины? Ваши балабайты? Забудьте иврит и Израиль как кошмарный сон, у нас столько сейчас земли, богатств, городов, музеев. И одни евреи кругом!" "Вот именно поэтому я никуда и не вернусь, -- рявкнул в трубку Артур. -- Только евреи могут во главе правительства поставить такую мразь, которую мы только что видели по вашей программе. Кто возглавляет еврейскую Россию! Да и газеты ваши не изменились, им лишь бы в Израиль вцепиться. И наши левые газеты уже вопят о необходимости оккупации Глобуса Израиля. Они только к арабам всегда были голуби, а евреев подспудно ненавидят. Только евреи способны превратить в ад любой предоставленный им рай! Не будет у вас человеческих отношений. Вы думаете кто-то прогнал гоев с Земли? Как бы не так! Профессор Гади Цукер уверен, что нас просто выгнали с параллельно сохранившейся Земли, чтобы мы перегрызли друг другу глотки у миски с дерьмом." "Тем более возвращайтесь, -- плакала тетя Маша. -- У нас тут совсем другие евреи... Неужели вы не помните, на какой культуре мы воспитаны? Нам плохо без вас." "Ну так приезжайте к нам." "Вы с ума сошли! После всего, что вы перенесли? И не из-за наших антисемитов?.."
Да, мы были израильскими гражданами, но, как говорил наш политический лидер профессор Арнон Софер, наша лойяльность простирается до первого сирийского танка. Я уже и не мечтал, что доживу до этого, -- отец Азиза, хайфский автомеханик Абдель любовно смотрел на сирийского офицера-танкиста, поставившего на стол чашку ароматного кофе. Большая веранда была залита утренним солнцем, на улицах арабского квартала царило радостное возбуждение, отовсюду неслась музыка.-- И вот я принимаю вас у себя в доме как дорогого гостя." Офицер сузил глаза: -- "Однако вы отлично ладили с евреями, не так ли?" -- словно оскалися он, вытирая салфеткой усы. "Нам надо было как-то жить, но мы всегда чувствовали себя частью единого палестинского народа. Вот представьте, приходит ко мне в мастерскую человек. Он уже восемь лет живет в моей стране на том основании, что он еврей, но говорит только по-английски, и то еле-еле, не знает толком ни одного языка, кроме русского. И мне, который свободно говорит на его иврите, на нашем арабском и на хорошем английском, он заявляет, что он из "Моледет" и что он за трансфер! Меня -- в Иорданию с моим-то совершенным ивритом, а его в Палестину -- с его-то! Вот мы с вами из разных стран, а говорим как братья, а евреи из одной страны, Советского Союза, друг друга терпеть не могут. Москвичи и "грузины", "украинцы", "бухарцы". Это же совершенно разные нации, не говоря уж об их абсолютной чужеродности израильтянам, которые и сами совершенно разные и друг друга не переносят. Левые любили нас больше, чем своих правых..." "Ты не ошибаешся, брат, --прервал его офицер и встал. -- Мы с тобой из разных стран. Я из Сирии, в ты все-таки из Иордании. Мы с тобой говорим в сирийском городе Хайфе по-арабски, но вас, которые так гордятся своим ивритом, нам тут не надо. Никакого палестинского народа здесь, в Сирии не будет. Сирия для сирийцев. Пока тут не появились сионисты, вас тут и не пахло. В прошлом веке, когда уже были процветающие Бейрут и Дамаск, тут была грязная турецкая деревушка с давно забытым названием, а твои предки пасли черных коз, пока сюда не хлынули сионисты. Но они бы не построили все это, -- он окинул тяжелым взглядом притихший роскошный город, -- если бы вслед за ними сюда не потянулись из Иордании вы -- прислуживать сионистам. Вот так же вы и уберетесь вслед за ними. Ты говоришь, твой яхуд предложил тебе трансфер? Я слышал об этом. Они готовы были дать тебе денег на покупку дома в Иордании, научить твоих детей программированию, чтобы они могли работать в Каире или в Тунисе лучше других. Мы тебе предложим сутки для сборов и взять с собой то, что поместится в наш автобус. Мы тебя проводим в Иорданию так, как твоего яхуда коммунисты проводили из его России. А в твоей квартире нам есть кого поселить вместо вас, предателей арабской нации. У нас в Сирии проблемы с жильем. И нечего делать вам и вашим детям, обученным сионистами, в Дамаске или Каире. Вы покатитесь к своему палестинскому народу, которым управляет друг евреев, маленький король." И он вскарабкался на броню. Танк взревел, обдал веранду и ошеломленного Абделя сизым дымом. Прямо через сиявшую цветами клумбу, оставив за собой мессиво оранжевой земли, танк победно помчался к другим стальным питомцам Уралмаша, крушившим пустынную беззащитную Хайфу... Абдель с трудом перевел дух. Ах если бы вдруг вернулись евреи, -- с радостным замиранием сердца внезапно подумал он, -- как бы они на своих "меркавах" врезали этому "брату" и всем этим идиотам, бессмысленно стреляющим по окнам уже даже не нашего, а ИХ города!.. И тут Абдель услышал истошный крик жены и увидел толпу ИЗРАИЛЬСКИХ АРАБОВ, которые несли на сочащихся кровью простынях тела его Азиза и двух сыновей его соседей. Надо же! Всего несколько часов назад так весело развлекались с абой-Артуром и вдруг такая оказия! Вот вам и сирийские братья... Столько лет вы беззаветно защищали нас от общего сионистского врага, так мы вас ждали, чтобы нам все богатство от евреев досталось, а вы нас в изгнание, мало того, так жестоко обошлись с нашими такими добрыми, такими доверчивыми и беззащитным детьми!...
*** ***
Салах гнал "мерседес" уже по Палестинской автономии. Народу становилось все больше, вид людей был ужасен, как всегда у беженцев или жертв землетрясения. Салах не останавливался, не расспрашивал, сжав зубы, он гнал мощную машину вперед, надеясь найти своего сына от русской матери. Справа уже появился его родной городок, а через овраг -- еврейское поселение. Первые караваны были здесь поставлены в знак протеста против рутинной кровавой акции людей Салаха год назад. Бородатые решительные поселенцы в вязаных кипах привезли сюда своих изящных молодых жен и очень подвижных детей. Французский журналист, давний друг Салаха и его соратников, всегда первым прибывающий в подобные горячие точки Палестины для освещения агрессивных действий евреев, так и не смог их пересчитать в свой бинокль. "Шустрые какие жидята!..." -- сквозь зубы сказал он Салаху с яростью, удивившей даже Салаха. Поселенцы первым делом посадили рядом с караванами фруктовый сад. Вид саженцев и развешенных пеленок и лифчиков вызвали в мировой прессе неслыханную бурю.
Арафат не умел ни накормить досыта пошедших за ним арабов, ни трудоустроить их, но получше колдуна древности Марлена мог организовать бурю во всегда готовым к действию мировых СМИ: мир во всем мире в опасности -- поселенцы поселились! Главы правительств обменивались звонками через океан, словно поселились снова на "Острове Свободы" несколько советских дивизий, посажены ракетные установки, перекрывающие атомным сектором пол-Америки и развешаны над ней спутники наведения ракет... Поселенцы же вели себя в этой свистопляске достойно и твердо. Лишенные поддержки половины даже своего народа, парламента и правительства, они самим своим бесстрашием держали юнцов Салаха на почтительном расстоянии. Наблюдая их, Салах невольно отметил огромную разницу между этими евреями и сияющими идиотским восторгом еврейскими комсомольцами с их искренней солидарностью с палестинцами, всем мировым сообществом в этом всемирном кризисе, с горячими рукопожатиями в "День земли" и их лозунгами "Шалом -- ахшав!" Салаха так и подмывало сказать им с неповторимой русской интонацией: "Мир?! Сейча-ас..." Салах вдруг подумал тогда, что ни один нормальный народ ТАКУЮ землю без боя не отдаст, что ни одна нормальная страна, арабская или любая иная, никогда на впустит к себе в сложившемся виде их искусственный "палестинский народ" с его ТАКИМ лидером, такой "полицией" и такой "оппозицией", что никто его "народ" не любит, а страстно поддерживает только из метаисторической ненависти к евреям. Что перейди они завтра не то что с оркестром и знаменами, а со своими детьми, оружием и Арафатом израильскую границу В ЛЮБОМ НАПРАВЛЕНИИ, их встретят пулеметами и пушками, как встречали уже наученные их "миролюбием" бедуинский король и ливанцы... Все умные "палестинцы", все его арабские однокурсники по МГУ давно переехали в одну из арабских стран, давно на заслуженном отдыхе по всему арабскому миру, в Штатах и Канаде, вырастили детей, растят внуков, живут у себя на родине, пока он и его искусственно поддерживаемое благополучными богачами нищее воинство нищего сборища пытается силой отнять у чудом сохранившегося в Катастрофе крошечного народа его жалкий клочок земли, его древние города и могилы, его право на саму жизнь... Ни одна страна не пустит вооруженного откровенного врага в свои города-святыни. Требовать этого мировое сообщество может только от евреев. Если справедливая борьба палестинского народа кончится победой, если нас отделят от евреев и предоставят независимость, то рано или поздно неразличимая на карте мира земля должна кому-то приглянуться. Без отвернувшихся от его "народа" евреев защитить эту отнятую землю некому. Интифада способна озадачить только евреев, но даже не либеральнейшего из арабских правителей...
Тогда Салах решил, что эти зловредные мысли внушены ему еврейскими парапсихологоческими силами. Теперь же, когда он как раз приближался к долине, где густо дымился и чадил горящим мясом кортеж машин, он понял, что это был просто здаравый смысл.... Вокруг был толпа. Палестинцы привычно и яростно митинговали, жгли наскоро скроенные иракские флаги, но большинство жгло по давней привычке заготовленные впрок для всевозможных протестов израильские. Салах вынужден был остановиться. "Кого?" -- спросил он полицейского с автоматом, хотя из радио уже знал ответ. "Арафата, -- ответил тот. -- Раис приехал сюда со всем правительством, чтобы выразить протест. А иракские парашютисты выжгли все машины огнеметами..." "А где же была охрана!? Там же элита наших сил!" "Кто же ожидал, что братья на такое способны? Ведь мы были единственные, кто поддержал Саддама в его войне в Заливе! Да и не успела охрана. Мы привыкли сначала выразить протест, а потом долго кидать камни в пограничную полицию. А это был не МАГАВ..." " Они должны вернуться? " "Не знаю, хаджи... Они внезапно появились на вертолетах, сожгли город и кортеж и снова улетели." "Вы можете собрать сюда наших? Я попытаюсь организовать оборону. Надо заминировать дороги, надо..." Салах не успел кончить. Из-за гребня горы снова показались вертолеты. Шесть огромных монстров с ракетными кассетами. Все шесть полыхнули одновременно. В долине начался ад. Салах втиснулся под сидение, но видел головы пробегавших мимо десантников, добивавших демонстрантов из автоматов. Потом что-то засрежетало, "мерседес" качнулся и взмыл в небо на внешней подвеске одного из вертолетов. Заученным движением Салах подключил взрывное устройство к огромному заряду, покрывающему все днище машины. Но взрывать не спешил. Без всяких израильских парапсихологов мысли его мощно вернулись к безвозвратно потерянному, единственно спасительному варианту мирного договора -- евреи в своей стране, а палестинцы -- в своих бесчисленных арабских странах, не под эфемерной защитой полицейских Арафата, вообще, без вечно ноющего по всему миру омерзительно непредсказуемого на обе стороны провокатора и стяжателя, утопающего в богатстве правителя нищего искусственного образования, а каждый под защитой своей арабской армии, в мире, если не в союзе с израильской. Аллах, где был мой разум раньше?.. Почему злейшим врагом моего народа я считал их "экстремиста" Ганди, а не сладких голубей из МЕРЕЦа, оставивших нас сегодня один на один с саддамовским зверьем?
Вертолет осторожно опустил голубой "мерседес" на поляну у штабной палатки. Важный офицер приближался со свитой к богатому трофею. Он открыл дверь и встретился глазами с Салахом. Брови его насмешливо поднялись под надвинутым на лоб беретом, усы приподнялись в зловещем оскале. "Добро пожаловать в нашу Палестину, брат", -- улыбнулся Салах и нажал кнопку. Это был первый день второго этапа борьбы народа Палестины за независимость, -- подумал бы Салах, если бы ему было чем думать...
5.
Андрей Сергеев, химик из полуразвалившегося российского академического института оторвался от письма с привычным обращением "Привет, Артур." Он привык получать письмы с горькими жалобами и писать о своих бедах в непредсказуемой стране. Их партийный директор давно стал одним из легальных криминальных авторитетов и проводил время где-то рядом с Артуром, на Кипре. Дважды в него стреляли конкуренты. К науке он и в советские времена имел очень отдаленное отношение, а после прихода антисоветской власти поделил со своими партийно-комсомольскими подельщиками общенародную собственность, набил ею свой сейф за границей и стал баллотироваться в народные избранники. Но проявил свойственный настоящему коммунисту гуманизм и остался коспонсором родного института. При встрече с Андреем он с партийной демократичностью подавал руку под напряженным взглядом телохранителей и напоминал: "Внедрение, внедрение и внедрение, доктор Сергеев. Как трудно доходят прописные истины до этих бывших советских ученых. Совковая у вас психология, профессор..." Но минимальную зарплату сотрудникам платил от щедрот своих, демократ российский, надежда свободного мира... Обо всем этом надо было написать Артуру, но теперь это уже точно письмо на тот свет. Впрочем, он думал так же, когда Артур уехал в Израиль. Андрей вспомнил красный бархат комнаты партбюро. Партийный директор робко жался где-то в углу. Незнакомый вкрадчивый молодой человек расспрашивал о дружбе ученых и намекнул, что не в интересах Андрея поддерживать связи с лучшим другом. "Мы вас очень ценим, Андрей Иванович, не хотелось бы с вами расстаться..."
Но уже через несколько месяцев вкрадчивые товарищи опасливо выглядывали из-за портьер своего главного здания на свержение толпой их кумира. Железный Феликс упал. Русский Израиль, затаивший дыхание у экранов телевизоров под бесконечное "Лебединое озеро", наконец хлынул на улицы праздновать победу антикоммунистической революции 1991. Артур получил восторженное письмо о долгожданной свободе. В ответ Андрей узнал о долгожданном воссоединении друга со своим народом, но это было странное письмо, словно после цензуры, словно автор ни слову не верил из написанного. И только с третьего послания Артур разговорился:
"Я не стану переубеждать вас, Артур, -- говорила мне пожилая дама, поставленная на оказание психологической поддержки олим -- репатриантам. -- Я обращаюсь к вам, Аллочка. Я не чувствую контакта с вашим Артуром. Он зациклен на своей необходимости новой родине, озабочен проблемой реализации своих проектов, особенно оборонных. Это похвально, но катастрофически опасно для вашей семьи. Вы всего неделю в стране, вы ничего о ней не знаете, а я знаю, я много лет боролась за ваше право покинуть Союз и обрести родину здесь. И я вам говорю, Аллочка, убедите его, что он ни-ко-му здесь не нужен и ни-ког-да не будет нужен в прежнем качестве. Пусть немедленно забудет английский, забудет свою научную биографию, учит иврит, пытается освоить хоть какую-нибудь профессию, позволяющую ему кормить свою семью, приобщится к родной религии и культуре. И вы будете счастливы на своей истинной родине. Тот период, когда вам платят за право учить язык очень скоро кончится. Наступят будни, а будни здесь без работы и без языка -- ад!"
Она оказалась права, продолжал Артур, но забыла упомянуть самое страшное. Знающий свое дело садист никогда не разместит грешников в аду с кипящими для всех поровну котлами, в аду, каким был для нас с тобой Союз. Он поселит их в раю, только на входе в рай он прежде всего отрежет птице оба крыла и обе ноги. Продолжая осозновать себя птицей, созданной Всевышним для свободного полета, она отныне может только успешно или безуспешно учиться пресмыкаться. Встречая подобных ей но крылатых райских птиц, обезкрыльенная пытается им петь, как поют на ветках райских деревьев они, но в ответ райские птицы перестают заливаться трелями и, оскалив волчьи зубы, шипят по змеиному: терпение! Мы тоже пресмыкались, пока не отросли новые крылья и ноги. А ты сразу хочешь летать как мы? Без нашей порции дерьма? Да ни-ког-да! Наша птица отползает, и снова она в райском саду, полном порхающих, парящих и просто поющих на цветущих деревьях птиц... И, что самое интересное, Андрей, этой психологине мы в конце концов поверили. Она оказалась права: пресмыкаться можно научиться, и быть при этом счастливым, особенно глядя на других обескрыльенных. Это и есть алия -- репатриация, освобождение от галута -- необходимости жить среди презренных гоев, а не со своим народом. Увы, Андрей, я не научился. Я не воспринял такой рай как свою наконец-то, стараниями и страданиями психологини, обретенную родину. Я не воспринял райских птиц своим народом. Мы с тобой много говорили об особенностях евреев, мы сходились, что еврей не может быть пьяницей, убийцей, даже хулиганом. В нашем с тобой кругу слово еврей почти всегда означало умного, интеллигентного и, главное, порядочного человека. Здесь же евреев такого толка практически не видно. Самое удивительное явление, с которым я никак не ожидал столкнуться в Израиле это антисемитизм, если я и мне подобные -- евреи. Он тут, пожалуй, страшнее, чем в Союзе. И если сефарды -- арабские евреи, которых тут называют марокканцами, не любят нас чисто этнически, как, скажем, у нас в Москве относятся к кавказцам или к цыганам, то левые ашкиназы -- как образованные русские типа Шифаревича, Распутина, Белова -- вежливо-презрительно. А поскольку именно они определяют судьбу академаим, включая ученых, владеют средствами массовой информации и вообще у власти при любом правительстве, то ничего не зависит от наших индивидуальных достоинств или пороков: жид он и есть жид. Здесь не стали изобретать новых слов -- русский означает то же, что в царской России жид. В отличие от советского антисемитизма, израильский -- откровенно государственный. Здесь не берут на престижную работу на законном основании, здесь министр по телевидению может проповедывать антисемитизм. Какой же мой народ и какую свою родину я тут нашел? Но и там, у вас мне нет места. Возврата мне нет: я потерял не только гражданство, работу, прописку, но свое доброе имя. А нашел существование вечного бомжа, которое вели в Союзе только неизлечимые алкаши, но с той разницей, что они какую-то работу да найти могли, но не хотели, я же хочу уже любую, но нет никакой. Только ежедневное изнурительное безделие и пособие для нищенского бытия... Безделие особенно невыносимо, если ты знаешь, что в это же время твоя такая умная, нежная, образованная, культурная и красивая жена убирает чужие квартиры под бдительным оком полубезграмотной заплывшей от безделия жиром стервы. Я никогда не мог понять природу слепой классовой ненависти. Теперь -- понимаю. Я потерял здесь не только родину, профессию, репутацию, я потерял самое дорогое, что имел в моей жизни, ради чего ринулся за рубеж -- мою Аллочку. От непосильной работы и постоянного ежедневного унижения у нее огрубели не только руки музыканта, огрубела душа. Она пытается любить меня как прежде, но не может и не сможет уже никогда. Я -- мужчина, я должен быть добытчиком! Работать должен я, а не она... А ты знаешь, что мне сказал руководитель ИХ института, когда выслушал все о нашем растворителе и о моих доработках уже здесь, в Израиле? "You would never and nowhere be engaged to. You are overqualified for..." Иными словами -- конкуренции не потерпим...
Но -- из последнего письма:
В конце концов, мне не на что жаловаться и не о чем сожалеть. Да, я потерял профессию и любимое дело. Но мы-то с тобой знаем, что и на родине вещество, которое НЕВОЗМОЖНО НИ ПРОИЗВОДИТЬ НИ ДАЖЕ ИСПЫТАТЬ рано или поздно будет объявлено никчемным... В его уникальные возможности и экстремальную необходимость в случае нападения из космоса поверить могли только советские военные, готовившиеся к звездным войнам. Проект здесь воспринимался, доброжелательно и отрицательно, в смысле единственного, что меня интересовало -- оплаты моего труда. В результате я вынужден навязывать людям словари. Но это дает мне средства для относительно достойного образа жизни в бытовом отношении. Я живу в квартире, о которой не смел и мечтать на родине, на берегу теплого моря, к которому я мог себе позволить поехать раз в два-три года. Я свободен от очередей и дефицита, сыт, одет, имею решительно все, что нужно человеку для комфорта. Свет не гаснет, вода идет всегда, телефон исправен, изобилие в магазинах по доступным мне ценам, непьющий неагрессивный народ, хороший иврит у Аллы и детей. Сын служит в еврейской армии. Как ты знаешь, мы побывали за границей, в Египте, убедились, что там даже хуже, чем было у нас в Союзе, что уж говорить о нашем благословенном Израиле, который я конечно же искренне считаю сегодня своей единственной родиной, за которую готов отдать жизнь. Я понял, что далеко не все правильно, о чем я писал тебе когда-то, что большинство обид не по адресу, что не мы построили и защитили пригласившую нас страну. Более того, большую часть жизни люди моего поколения активно или пассивно боролись против Израиля, как граждане его стратегического врага -- СССР. А нас этим ни разу этим не попрекнули, даже бывших создателей смертельно опасного дла Израиля оружия, которое мы предоставляли арабам. Положа руку на сердце, неужели я бы отказался работать над нашим сольвентом, если бы знал достоверно, что он предназначен именно против Израиля? Просто повезло, что мне пришел в голову именно этот тип боевого вещества, а не применимый против тех, среди кого я живу, всех этих детишек, так похожих на меня в детстве. Мне ли обижаться? Кстати, постоянно чувствуя свою вину, я изобрел здесь ПРИМЕНИМЫЙ вариант сольвента и неоднократно предлагал его местным генералам. Меня вежливо благодарили, но ни шекеля на разработку не дали. А потом я узнал, что формулу со всеми моими выкладками и результататми первичных испытаний один из моих генералов просто потерял , в чем спокойно признался... Я не удивляюсь и не обижаюсь больше. Ну, не нужны обществу ни мои мозги, ни мои руки. Мне же легче. Кто пробился со своими проектами, все побыли год-два на стипендии меньше моих комиссионных и до свидания...
Андрей отложил ПОСЛЕДНЕЕ письмо Артура и включил телевизор:
"...будто не обойдемся без них, -- ревел президент. -- Я дал ука-за-ние расследовать все, что они успели натворить и кто им в этом помогал. Я не люблю признавать свои ошибки, но СЕГОДНЯ должен сказать россиянам, что правы были не мы, кто пригрел, понимаешь, змею на груди, а те, кого мы называли презрительно патриотами. Так вот, сегодня Я --ПАТРИОТ НОМЕР ОДИН и никому, никакому малому на-ро-ду не заменить русских на главных постах в России. Рроссия -- прежде всего для русских, а уже потом для прочих, хотя, конечно, ничьих прав мы ущемлять не собираемся..."
Андрей переключил
канал. Меланхоличный ведущий научной передачи с трудом шевельнулся на стуле:
"Не исключено, что эта сенсация в ближайшее время будет интересовать
человечество гораздо больше, чем исчезновение с планеты евреев." "А
вы не связываете одно с другим, -- напряженно спросил журналист, -- что поворот
астероида к Земле произошел только после ИСХОДА избранного народа? Что, как
уверяют сегодня патриоты, евреи заблаговременно покинули наш мир, чтобы спасти
себя и подставить всех нас? " "Я не юдофоб... А что до
причинно-следственных связей, то в свете такого никакой наукой не объяснимого
катаклизма, как ТАКАЯ этническая эвакуация, можно поверить во что угодно."
"Американский президент, опираясь на мнение лучших ученых, полагает, что
если мы в ближайшие недели не найдем противоядия, наступит конец света.
Насколько точно известна траектория астероида и есть ли возможность его
уничтожить ракетами с атомными боеголовками? Ведь мир накопил тысячи
ракет?.." "Астероид этот мы наблюдаем давно. Его траектория была
относительно безопасной, он должен был пройти близко, но это означало -- в
миллионах километров от Земли. Однако, неожиданно его сзади и немного сбоку
ударил осколок другого небесного тела, траектория и скорость изменились роковым
образом. Теперь он стремительно движется именно к нам, столкновение неизбежно.
А что до тысяч ракет, то они годятся для обстрелов в пределах нашей планеты. На
орбиту и далее можно вывести космические корабли с относительно скудными
зарядами. Поскольку астероид имеет около
В дверь позвонили. Андрей радостно вскочил: вот оно, востребованность, наконец-то именно их с Артуром ВЕЩЕСТВО нашло свое применение. Это за ним, чтобы он спас Россию, человечество! Но это был сосед. Он был не то из милиции, не то из ФСБ, Андрей никогда не видел его в форме, но знал -- оттуда, с невидимого фронта товарищ. Сейчас он был бледен и тороплив: "Андрей, у вас есть куда срочно уехать, где вас никто не знает?" "Андрей похолодел. Это неожиданное выступление президента, который всегда держал нос по ветру... Действительно, такое он мог сказать только при очень серьезной опасности. И вот Гаврилыч предлагает бежать. "Не медлите, -- глухо сказал сосед и вытер пот со лба. -- Я рискую жизнью, спасая вас. Сегодня будет всероссийский погром." "Вы с ума сошли, -- неуверенно возразил Андрей. -- Бить-то некого. Евреи и их родственники ушли." "Остались их друзья, все знают, что вы дружили с евреем, переписывались. Оппозиция объявила, что евреи в сговоре с ренегатами повернули к нам астероид и потому скрылись, подставив все народы. Избежать смерти нельзя, но отомстить можно. Бегите." " Но это невозможно, моя жена и сын на работе." "Я не могу сделать для вас больше ничего. Власти в стране больше нет. Президент в панике." "Я знаю. Он только что выступал". "Тем более у вас нет времени". Андрей кинулся к телефону: "А, это ты, жидовская морда, -- ласково ответил мужской голос. -- Сейчас придет и твоя очередь. И не пытайся скрыться! За твоей квартирой следят. И твой сраный чекист получит свое, падла..." "Скорее, -- крикнул сосед, доставая пистолет. -- Может быть прорвемся. Это дилетанты." "Нет, я позвоню сыну..." Сын ответил сразу: "Папа, -- срывающимся голосом говорил он, -- если ты еще на свободе, беги... Мне -- конец... Клаву выбросили с девятого этажа за переписку с Фридочкой. Сейчас выбросят меня. Они все знают... Прощай..." Сосед схватил Андрея за рукав и поволок на чердак...
6.
"В конце концов, у нас что не было американской, английской или хоть какой-то науки, кроме еврейской! -- кричал американский президент на притихших генералов. -- Что значит, все исчезли? И в России?" "В России? -- вдруг оживился шеф разведки. Действительно, там была научная группа лет восемь назад, они изобрели растворитель любой материи. Мы тщательно следили за этим проектом, пока готовились к звездным войнам. Вне космоса ни русским, ни нам этот сольвент не может пригодиться. А астероид он уничтожить, пожалуй, действительно сможет! Практически нескольких килограмм достаточно, чтобы за неделю растворить космического пирата. НО это была теория, никто, естественно, не изготавливал и не испытывал сольвент." "Почему?" "Да потому, что сольвент растворяет все и мгновенно, кроме какого-то иридиевого сплава. В том числе нашу планету за несколько месяцев -- дотла..." "Мы можем изготовить этот сольвент?" "Пока нет, руководитель группы уехал тогда же в Израиль". "Так переверните все израильские архивы, уничтожьте хоть всех арабов до единого, но чтоб формула и технология были найдены." "Это невозможно. Мы уже проверили архивы. Этот человек действительно предлагал всем в Израиле свои услуги, но не был услышан. В последние годы он работал агентом по продаже словарей и давно забросил науку." "Проклятые жиды! Не привлечь такого ученого!" -- процедил сквозь зубы один из генералов. "Можно подумать, -- невесело усмехнулся другой, -- что если бы он попросил инвестиций у меня, у вас или у господина президента, пока не свернул к нам этот астероид..." "С кем-то он работал в России, вы сами сказали о группе. Кто-то в России формулу знает?" "Есть такой специалист. Его зовут Андрей Сергеев, но во время этого идиотского погрома он исчез." "Свяжите меня с их президентом, -- сказал главный американец. -- Это ты, друг Боб? Дорычался, медведь недодрессированный. Недодумал, что у твоих граждан погром генетически -- вторая натура... Сейчас не до дипломатических тонкостей. Жить хочешь? И я. А астероид будет здесь через три недели. Если ты не найдешь нам Андрея Сергеева из такого-то института, то нам всем конец. Только я тебе обещаю под занавес кое-какой апперетивчик." "Мне уже доложили о нем, Бен. Он не погиб, погибла его семья. Его прячет кто-то из кагэбешников, Ищем. Найдем. Только пугать нас, эта, не нада, я тебе к апперетивчику такую закуску выставлю, астероид от смеха лопнет... И без сергеевского растворителя. Зубы вы нам, конечна, эта, расшатали, на и одного хватит на твой Вашингтон. Короче, ищем. Мы ведь, эта, тоже жить хотим, блин. Ты там пошустри лучше в Израиловке твоей, там его бывший шеф жил. Может у него что осталось, в квартире там или может на даче." "Какая, к ебенемат, у него там дача! -- неожиданно встрял советник. -- Бомж он был по вашему, по-израильски -- оле. К тому же ваши друзья вашими танками так свою же Хайфу разутюжили, что там ничего теперь не найдешь". "Но тоже ищем, Боб...-- добавил президент мира. -- Только у вас это получится быстрее. В конце концов, кто-то должен же из твоих чекистов-интеллектуалов найти своего же собрата с этим Сергеевым! Или тебе срочно моих прислать?" "Не надо. Своих девать некуда. Найдут. У каждого ведь, эта, своя как бы семья под угрозой..."
7.
"Гаврилыч, -- прозвучал в телефоне знакомый голос его шефа. -- Да не бросай ты больше трубку! С тобой будут говорить..." "Степан Гаврилыч, -- раздался характерный рык президента России. -- Сергеев с вами? Если да, сейчас же высылаю свой вертолет. Жить миру осталось три недели, если его растворитель на астероид не забросим. Объясни, что ему ничего не угрожает. Мы его немедленно командируем в Штаты, там уже все наши специалисты и весь запас водородных головок, но все они, эта, как слону дробина без растворителя. Он хоть формулу и технологию помнит, надеюсь?" " Это президент или иммитатор? -- спросил Гаврилыч, удерживая Андрея от попытки что-то сказать. -- А то голос можно и того. Сам умею..." "Посуди сам, -- сказал шеф. -- Зачем погромщикам растворитель? Ведь это в неопытных руках хуже мгновенной смерти." "Растворитель не нужен, а Сергеев нужен... Вот что, если он президент, пусть скажет как настоящее имя Лохи из Барвихи." "Полина, -- тут же откликнулся президент. -- Полина Игнатенко. Верно?" "Точно. Мы находимся в двух шагах от вас, на Лубянке. В развалинах Минморфлота, на верхнем этаже." "Выходите на крышу, -- сейчас будет вертолет. -- Формулу-то он помнит?" " Почти, -- сказал наконец сам Андрей. -- Не надо было бы вам, подонкам, давать, да детей жалко..."
8.
В газетах Израиля страстно обсуждали право евреев бывшего галута на богатства стран, доставшихся им в наследство. Еще шла зима, поставившая под вопрос само выживание евреев России, а новое российское правительство, кстати состоящее в основном из знакомых лиц, объявило сохранение суверенитета России с ее нынешним населением, начало формирование армии, ревизию стратегических арсеналов. Следом о независимости от Израиля объявили евреи Соединенных Штатов, а потом и всех прочих стран, даже если их население после катаклизма составляло несколько человек, как в Египте.
"И они правы, -- горячился Артур на семейной политической дискуссии. -- Еще нехватало американским евреям стать нашими олим! Наши, конечно, только и мечтают заполучить еще миллионов десять еврейских негров..." "Где ты взял десять миллионов? -- удивился Марк. -- До катаклизма в мире всего-то было около четырнадцати, включая Израиль. "А родственники, -- напомнила Алла. -- В Штатах половина евреев состояла в смешанных браках. Недавно передавали, что население Штатов сейчас около 13 миллионов, втрое больше, чем в Израиле без арабов." "Да и Россия, уверен, имеет население больше, чем у нас, -- сказал Артур. -- Все переделанные остались, вон сын юриста как перестроился, я вчера слушал, ну прямо наш человек!
"Подождите, -- вдруг крикнула Алла. -- Там что-то передают, явно опасное, смотрите, какие лица..." "Марик, переводи, -- привычно попросил Артур.-- Пап, это о тебе, -- улыбнулся Марк. -- Астероид к нам свернул и ускорил полет в неско-лько раз. Его другой в задницу долбанул, как в биллиарде. Через месяц нам всем, правым и неправым хана." "А при чем тут папа?" "А его вещество, знаменитый сольвент? Вот они говорят, что если на астероиде взорвать весь ядерный арсенал нашей планеты, то тот и ухом не поведет. Тем более, что ракет, способных до него долететь, мало, управлять ими никто не умеет, даже сам запуск -- проблема... Интересно, а вчера передавали, что у американцев и у русских с космодромами порядок, достаточно осталось кадров. Так что, папка, твой час настал, звони прямо премьеру, сейчас не откажут тебя принять на работу." "Ты думаешь? -- пожал плечами Артур. -- А я так уверен, что эти твари лучше сдохнут, чем меня услышат. Мало я перед ними унижался столько лет? Аристократы с Собачьей улицы, леваки яйцеголовые! Мы вам позвоним, вот что я услышу. Не буду я их просить. Да я и формулу-то не помню, у меня тут мозги исчезли. Израиль сам идеальный сольвент для растворения без остатка любых мозгов, кроме направленных на превращение чужой бедности в свое богатство." "Тогда звони американцам, русским. Туда пригласят." " Ра-зогнались! Американцы и в разбавленном виде были вторыми израильтянами для меня, а теперь там вообще одни евреи, каждый -- пуп Земли! Ну, а своих бывших соотечественников я вообще беспокоить не собираюсь.Там сейчас столько проектов спасения предложат, что мой голос потонет в дерьме дилетантов... И судьи там кто? Те же, что лишили меня гражданства. Нет, одна надежда на наших ортодоксов, пусть молятся." "Так ведь пять нобелевских лауреатов, -- подняла палец Алла, -- сказали, что по всем расчетам он летит точно к нам. КТО же еще мог его так точно повернуть, если давно рассчитано, что тот же астероид должен пройти от нас на расстоянии вдесятеро дальше Луны, я сама читала полгода назад." "Тем более бесполезно что-то делать, -- кивнул Артур. -- ЕМУ наконец надоел его народ в сложившемся неприглядном виде. И не мне выступать богоборцем. Единственно, что я приобрел на Святой Земле, это вера в Него..." "Нет, ну как ОН сначала отделил нас от презренных гоев... -- усмехнулась Алла. -- Избранному народу -- то, что заслужил вечной взаимной враждой и стяжательством, гордыней и непроходимой глупостью." "А я так думаю, -- тихо сказал Артур, -- что к НИМ тоже летит тот же астероид. И что они уже нашли Андрея..."
9.
"Доктор Сергеев, -- спросил референт, преданно глядя на Андрея в Овальном кабинете Белого Дома, -- господин Президент спрашивает, какая опасность грозит нам в случае неудачного запуска." "Если мы сольвент приводим в рабочее положение на борту корабля, когда тот вне земной орбиты, то при взрыве ракеты на старте опасности никакой, но надежнее сольвент собрать на Земле..." "И тогда, при взрыве на старте или в атмосфере..." "...он немедленно начнет растворять Землю. Остановить этот процесс я не умею. Поэтому лучше послать его в компонентах с автоматическим смешением в космосе. Разольется сольвент только при разрушении ракеты на астероиде и тотчас начнется необратимая реакция растворения вещества астероида, из чего бы он ни состоял. Это нечто похожее на раковые клетки: сольвент превращает в самого себя все, что с ним соприкасается, кроме того изолятора, из которого изготовлен сосуд." "На сосуд ушли все запасы иридия на планете. Второй мы изготовить не сможем, -- добавил американский профессор глухо. -- У нас нет выбора: либо мы осуществляем удачный запуск и попадаем в астероид, либо астероид попадает в нас." "Либо его сольвент гробит нас до астероида, -- заметил Президент. -- Сколько у нас остается времени растворяться до падения астероида?" "Нисколько, -- невесело ответил Андрей. -- Сольвент успеет раньше. Во всяком случае, падение будет на мертвую Землю..." "То есть выхода нет! -- заметил Президент. -- Так и так гибель. Но мы имеем последний шанс. Мы сможем нормально запустить ракету и попасть в астероид без евреев?" "Вы правы, -- ответил руководитель НАСА. -- Ведущих специалистов стало меньше. Но вы правы и в том, что выхода нет. Будем запускать. В принципе все готово. Штатная ситуация. Если не получится, будем только молиться..." "И у вас все готово? -- спросил переводчик Андрея. -- Президент спрашивает, вы-то сами уверены в своем сольвенте, он же не был испытан?" "Мы работали над ним более двадцати лет. Но испытать было невозможно, а потому и нельзя было доказать ценность наших исследований. Поэтому нам постоянно срезали финансирование. К моменту, когда автор и руководитель работ уехал в Израиль, мы работали на энтузиазме, а потом и вовсе прекратили..." "Он действительно не продвинулся в Израиле?" "Мы с помощью арабов разыскали все, что касается доктора Артура Айзмана, -- сказал начальник разведки. -- Ему и часа не удалось вообще работать по специальности в Израиле. Это достоверно. Мы нашли несколько его писем в разные министерства и компании, на них никто даже не ответил. Скорее всего, это малая часть того, что он рассылал. Кстати, найден его дневник, из которого следует, что он обращался ко многим американским компаниям и прямо в Пентагон. Но в наших архивах нет даже упоминания о полученных предложениях. Письма на broken English, как правило сразу идут в корзину. Судя по дневнику, он трепыхался лет пять, пока не понял, что в западном мире эмигрант любого уровня с любым проектом годен только для черной работы. Чем он и занимался до самой катастрофы. Так что нам остается рассчитывать только на опыт и знания господина Сергеева..."
"Слава Создателю! -- сказал президент, вытирая со лба пот, когда на экране телевизора ракета ушла в космос. -- По крайней мере, нам этот растворитель не грозит."
Он наблюдал за
запуском, как и весь мир, у которого была возможность с помощью телескопа
крупнейшей обсерватории видеть полет. Корабль с капсулой с сольвентом
стремительно удалялся от Земли в сторону ясно видного в телескоп чудовищного
бесформенного обломка длиной в 170 и шириной до
10.
"Папа, ты будешь долго смеяться, но тебя к телефону из канцелярии премьер-министра," -- сказал Марк, передавая трубку Артуру. "Доктор Артур Айзман? -- осведомился голос. -- Нам стало известно, что вы несколько лет назад предлагали какой-то растворитель..." "Я не понимаю вас, -- уныло и привычно ответил Артур." "Сколько лет вы в стране?" "Около девяти." "Сколько?! -- брезгливо удивился собеседник. -- Секунду... С вами будут говорить по-русски." "Здравствуйтэ, доктор. Мэня зовут Тами, я референт премьер-министра. Он интересует, вы знаетэ какой сольвент для разрушений этот астероид, да?" "Когда-то я разработал растворитель..." "Он спрашивает, вы имеет прототип или это только идея на бумаге, как у других? Вы можете продемонстрировать, как быстро он растворяет?" "Я не могу ничего продемонстрировать. Я не занимался этим в Израиле, к тому же этот растворитель..." "Спасибо, доктор, он говорит, что это очередной пустой прожект. Спасибо, до свидания." " Вот и все, -- устало опустился на стул Артур. Он был весь в поту." "Сволочи, -- сказала Алла. -- ОН прав, мы заслуживаем ЕГО кары..."
Тут снова раздался звонок. "Передумали, -- кинулся к тубке Артур и крикнул по-русски: -- Да, это я!" Но совсем другой голос позвал к телефону на иврите Марка. Тот долго говорил, потом, помрачнев, сказал родителям: "Меня призывают. Интифада... Восстали районы бедноты." " мы-то радовались, что служба кончилась. Впрочем, это не арабы," -- робко заметил Артур. " Эти смелее, наглее..." "Береги себя, малыш." "Для чего? -- сказал грустно Марк. -- Для встречи с астероидом?" "Если тебя ждет моя судьба, -- тихо сказал отец, -- то лучше сразу астероид... И все-таки, не высовывайся, с космосом, я надеюсь, обойдется." "После этого разговора с премьером!?" -- поразился Марк. " ЕМУ плевать на премьера..." "Фанатик! -- всердцах сказала мама. -- Это на тебя всем плевать. Но я надеюсь, что астероид всех уравняет наконец в правах."
11.
"Есть попадание! -- крикнул генерал, следящий за соприкосновением корабля с астероидом. На экране видны были чудовищные скалы многокилометровой высоты, между которыми врезался посланец с Земли. Микроскопический взрыв-точка подчеркнул несоразмеримость усилий землян с размерами несущегося к ним монстра. Все обреченно и презрительно обернулись к Андрею. Казалось, он мгновенно поседел еще больше. Астероид как раз повернулся, огромная гора заслонила место падения корабля и казалось, что чудовище злорадно улыбается своими острыми клыками. Но за астероидом вдруг потянулся светящийся след. Не веря своим глазам, все снова обернулись к Андрею, заорали, зарыдали, запрыгали. стали обнимать и целовать русского, которого до этого вежливо терпели.
"Подождите, -- отбивался Андрей. -- Успеет ли... Я ведь могу только предположить скорость реакции. Теоретически. И то не по моим расчетам, а по методике доктора Айсмана."
"Неважно, -- президент вытирал слезы платком. -- Важно, что мы ему все-таки врезали между рог!"
"Он тает! -- крикнул генерал. -- Смотрите, какое дупло!"
Действительно, на месте падения уже была не точка, а черная впадина, которая расширялась прямо на глазах, от нее словно шел пар или дым, оседающий на соседние горы, которые начали все дымиться. Так расширяется лесной пожар от разлетающихся искр. За астероидом, снова повернувшимся нетронутой стороной, теперь тянулся кометный шлейф, он напоминал сбитый бомбардировщик-смертник. Все снова пришли в неистовое возбуждение. Подали шампанское.
12.
А Израиль молился. Беспорядки были умело, но жестоко подавлены. Теперь молились все. В синагогах и дома, левые и правые, религиозные и атеисты, сефарды и ашкеназы, с ними молился о пощаде весь Глобус Израиля, на разных языках, каждый о своей семье, каждый о своей жизни, о своей бессмертной душе. Другой надежды не было. Евреи умели запустить космический корабль и довести его до цели, для этого у них хватило русских и американских специалистов, ракет и приборов наведения, но у них не было чем ударить по астероиду. Неуязвимый и стремительный он был уже виден на ночном небе в своей уродливой форме, чудовищный вращающийся камень, космическая интифада против всего еврейского народа сразу. Против честных и бесчестных, праведников и грешников, весь народ через неделю будет держать ответ за грехи своих мерзавцев, как это было всегда, но теперь без права на искупление. Настал страшный суд. Каждый перебирал в памяти свои грехи. Впервые в своей жизни нельзя было верующим покрутить над головой петуха, чтобы списать на невинно убиенное существо свои бесчисленные мерзости. Кара Божья казалась неизбежной...
И тогда астероид вдруг задымил.
След за ним заметили не сразу. Это казалось невообразимо странным для ученых, заметивших след, в затем, в телескоп увидевших, что чудовище стремительно издыхает, через два дня летели уже два дымящихся обломка, потом десяток...
13.
-- Главное, чтобы ни один из них не долетел до Земли, -- говорил непривычно респектабельный Андрей по телевизору. -- Достаточно ничтожной пылинки в нашу атмосферу, чтобы планету постигла участь астероида. Это как рак, зараженные сольвентом частицы сами становятся мощнейшим катализатором, способным растворять и растворять без конца. Пока последняя не обратится в вакуум. Это антивзрыв микровселенных...
-- Значит говорить о спасении рано? -- спросил ведущий.
-- Надеюсь, что не рано. Реакция приобрела невообразимую скорость. Боюсь, что я могу вас всех поздравить со спасением.
-- Боитесь?
-- Да! Потому что вы все снова начнете грешить и каяться, зная, что вас спасет наука, а не Всевышний. Теперь вы вообще потеряете совесть и страх перед Ним... Я только надеюсь, что в параллельном, еврейском мире, куда летел тот же астероид, решили, что это ОН спас их всех, что теперь нельзя больше быть такими же спесивыми и жадными.
-- Вы полагаете, что астероид у нас с евреями был общий?
-- Не сомневаюсь.
-- Так может быть это они его сбили, а не мы!
-- Нет, этого быть не может. Я долго переписывался с автором сольвента. Никак не может быть, чтобы они к нему обратились, а без него начинить ракеты им было бы нечем...
14.
Очередной клиент заказал Артуру словари далеко и высоко. Узкие улицы, как всегда, были забиты машинами. Их владельцы небрежно и брезгливо сигналили старому идиоту на велосипеде. Ад в раю продолжался. Ничего не изменилось после потрясения. Бедняки, которым Артур сбывал для богачей их словари, рады были самоутвердиться хотя бы унижением распространителя. Вот и сейчас... Так дружески разговаривал с вроде бы приличными людьми, перезвонил, что едет к ним, а ему, жуя и смеясь, открыл дверь голый по пояс коренастый мужчина, который, почесывая курчавые черные волосы на потном отвислом пузе, сказал:
-- Спасибо, дорогой, но нам ничего не надо. Иди себе. Ищи других.
-- Но вы же сказали, что...
-- Я сказал, что я дома. И что? Я не для тебя дома.
Артур никак не мог привыкнуть к почти поголовной непорядочности, а тут еще и с откровенным хамством... Дрожащими руками он отстегнул свой велосипед и помчался вниз. Одна мысль сверлила мозг. Ведь это не мог быть отдельный, еврейский астероид. Он был один на оба параллельных мира. Его сбил Андрей, сбил его, Артура сольвентом! Сбил, чтобы вот такие твари могли унизить каждого, кто еще ниже их. Такое вот спасибо от благодарных евреев!.. На крутом спуске почему-то погасли ночные фонари, ехать стало особо опасно, любая яма в асфальте могла привести к аварии. Машины весело обгоняли Артура. Из одной из них вдруг раздался дикий гортанный крик, чья-то рука несильно, резвясь, хлопнула велосипедиста по спине, роскошная "мазда" с оглушительной восточной музыкой помчалась дальше. С трудом удержав равновесие, Артур успел увидеть ухмыляющуюся рожу, блеснули белые зубы, пассажир "мазды" высунулся и что-то весело кричал...
"Только не в реанимацию, подумал Артур, только не инвалидность. Смерть немедленно, поэтому все эти машины не годятся. Ага, вот то, что надо Должно же было когда-то повезти и мне..." Навстречу вверх по спуску мчался пустой огромный автобус. Артур нажал на педали и сбросил каску...
15.
Андрей устал от бесконечного внимания прессы. Вот и сейчас эта писательница совершенно его достала. Но она писала книгу о них с Артуром. Ради Артура он был готов терпеть ее настырность.
-- Вы не считаете, что это закономерно -- именно в России появились ученые, которые, в конце-концов спасли человечество?
-- Не в России. В современной России, равно как и в Израиле, Америке, люди нашего с Артуром склада ни-ког-да и ни-че-го не создали бы. При всей мерзости советского строя, он каким-то чудом мог себе позволить беспердметную, с точки зрения нормального предпринимателя, науку. Вы уже знаете, что все попытки доктора Айсмана заинтересовать израильтян своими проектами встретили скепсис. Он относил это на счет, как он выражался, израильского антисемитизма, судя по его письмам, а я с ним не соглашался! С моими спонсорами в России и в Европе было то же самое. Скоробогатое наше быдло требовало немедленного внедрения и моих гарантий их немедленного обогащения. Коммунистические вожди прошлого терпели десятилетиями целые научные коллективы, работавшие без реальной отдачи. Именно таковым коллективом была лаборатория доктора Айсмана. Именно таким никчемным ученым был ваш покорный слуга.
-- Вас послушать, так мир спас Владимир Ленин?
-- Ваша ирония будет благосклонно принята почти всеми вашими читателями, моя сударыня. Но я знаю только одно. Останься на карте мира царская Россия в ее таком благообразном по вашим публикациям облике, не было бы ни малейших шансов подойти к химии ни у меня, потомка крепостных крестьян из семьи моего деда с семью полуголодными ртами, ни, тем более у Артура. Он происходит из семьи, которую в нынешнем Израиле назвали бы ортодоксальной. Черта оседлости и десять детей к моменту октябрьского переворота, как принято сегодня называть событие 1917. Уж его-то отца, будущего крупного химика, а до МГУ -- рядового красноармейца, царское высшее образование оставило бы за скобками. Кстати и мы с Артуром в том же университете появились только потому, что была льгота для демобилизованных солдат, бесплатное образование, стипендия, сильнейшая научная школа и порядочные профессора. Я чувствую, вам не нравится моя мысль, но я не привык быть неблагодарным. Мы с Айсманом -- продукция советской, и только советской науки. Не появись на свете Горбачев, мы бы сбили астероид без Америки, погрома и гибели моей семьи. И гибели Айсмана, который и не уехал бы ни в какой Израиль...
-- Вы имеете право на свою интерпретацию истории, -- снисходительно улыбнулась писательница. -- Я могла бы возразить, что не будь Горбачева, выживи реформатор Андропов, ваш с Айсманом сольвент рано или поздно послужил бы оружием против врагов светлого будущего, в первую очередь, возможно, против Израиля. Я уже не говорю о миллионах несостоявшихся судеб после красного террора. Не только все эти "гимназистки с косами и мальчики-юнкера", но и жертвы коллективизации, ваши братья по классу, не удостоенные не только права на высшее образование, но и на безобидный крестьянский труд. К счастью, история не знает сослагательного наклонения. Кстати... С чего вы взяли, что Айсман погиб в его измерении?
-- А мне дали неограниченный кредит. Я теперь владелец института, где работают сотни невостребованных раннее ученых. Чему-то астероид нас научил все-таки.
-- И вы... наладили контакт с евреями?!
-- А вот этого я вам не говорил.
-- Подождите, Андрей Иванович, одно слово! Они целы? Или у них не было астероида? Поймите, у меня там масса друзей. Я сама чудом уцелела...
-- Астероид был один на оба мира. Они даже не пытались его сбить. Они молились. Они верят, что спас их ОН. Но они не стали от этого ни умнее, ни добрее. Иначе они не убили бы Артура. Вот все, что я могу вам сказать. Впрочем, нет. Я все-таки отвечу на ваш вопрос о Ленине. Если ЕМУ было угодно появление на Земле Ленина и его системы, то, боюсь, не зря!.. ОН редко награждает и карает сам. Для того и другого у него есть люди.
Наконец, она выключила магнитофон.
-- Все. Теперь еду в Сирию. В Хайфе нашлись его дневники.
-- Не страшно? Там же возобновились бои. Сегодня передавали, что египтяне снова отбили Тель-Авив, вернее это подобие Бейрута середины 80-х.
-- Что делать? Мы сегодня над этой схваткой. В конце концов все границы в мире установлены только в результате боев, перемирий и признания чужих побед и своих поражений. Иордания исчезла с карты мира не только потому, что Сирия одержима идеей выхода к Индийскому океану, а Египет не отдал ей Эйлат. Просто король сделал ошибку, не впустил бывших израильских арабов и палестинцев, а сконцентрировал их на границе с новой Сирией. Эта публика с определенными наклонностями. Мировое сообщество их десятилениями поддерживало только по одной причине: они не были никому опасны, кроме евреев. Они и решили, что на их стороне навечно весь мир. Король тоже думал, что появятся миротворцы. И просчитался. Евреи исчезли. Извечное метаисторическое стремление бить и спасать лишилось первого компонента. Какие сегодня основания у той же Франции осуждать именно Сирию или любую другую НЕЕВРЕЙСКУЮ страну, которая вовсе не обязана терпеть на своих границах сплошь бандитское население? Палестинцы обстреляли сирийскую Тверию. Сирийцы решили, что это с благослования самого короля, не стали наносить "точечных ударов по базам террористов", а аннексировали Иорданию, перерезали всех, кого посчитали бандитами, и теперь громят египетский Эйлат из своей Акабы. Ну и что? Не евреи же нагличают! Нормальные отношения, как всегда было, есть и будет по всему миру -- дележка лакомых территорий.
-- А как вообще сирийцы относятся к прошлому, к Израилю среди арабов?
-- Увы, они словно прозрели. Потеряв в боях треть армии, захватив территории, которые можно удержать, потеряв минимум еще треть, они пришли к выводу, что евреев надо было беречь, как единственный стабилизирующий фактор в этом горячем углу. Я уж не говорю о палестинцах. Там сегодня один рефрен: евреев бы на них... Они сейчас в плачевном состоянии и горько сожалеют, что претендовали на чужую землю, отторгали священные для евреев города, что настроили против крохотного еврейского народа мировое сообщество и всю свою энергию и чужие пожертвования направили на разрушение чужой страны вместо того, чтобы строить свою -- вместе с прочими палестинцами в Иордании. В результате минимальными военными усилиями они были частично перебиты, частично изгнаны. Свою действительно нелегкую жизнь в израильской оккупации они теперь вспоминают как золотой век. Не с теми мы воевали, говорили мне все, с кем я беседовала. Мол, если они вернутся, все будет иначе... Если можно, скажите мне: а ОНИ не вернутся?
-- Повторяю, я о НИХ ничего не знаю. Могу только предположить, что в ИХ МИРЕ проблем едва ли не больше, чем в нашем. Начнем с того, что евреи в массе очень амбициозны и с трудом договаривались друг с другом даже в период реальной угрозы их уничтожения ближайшим окружением. Я представляю, зная, КТО из наших политиков остался в том мире, как ведет себя сегодня еврейская Россия. А, судя по письмам Артура, израильтяне не похожи на тех, кто стерпит не арабскую, а свою, еврейскую амбицию. Так что им не до возвращения и наведения порядка в нашей Палестине, как бы их ни просили "прозревшие" палестинцы. Боюсь, что там шансы на мировую войну и передел мира не меньше, чем в нашем измерении.
Андрей был совершенно один в этом единственном строении на пустынном крошечном острове вблизи его обросшего кампусами огромного института на Гавайях. Океан катил в окне ровные синие волны и вбивал их в пену прибоя на белом песке у подножья хилых пальм. Сложнейший блок компьютеров был подключен к усеянному датчиками шлеме на голове Андрея. Он воровато оглянулся и подключил искусственное биополе к своему мозгу. Океанские волны за окном мгновенно приобрели другую форму и цвет: он оказался на Глобусе Израиля, где внезапно и параллельно возник его домик на одноименном и таком же необитаемом затерянном островке. Андрей снял шлем и включил телевизор.
"...строительство Храма, -- взволнованно говорила по-английски миловидная ведущая CNN. -- Нас всех словно подменили. Заказы размещены по всей планете. Нет ни одного еврея на Земле, который не хотел бы внести свой вклад в гигантское строительство на Храмовой Горе. Еще год, два и мы все не будем больше молиться, как молились последние годы перед сепарацией -- у выделенного нам мусульманами заборчика -- Западной Стены, у их ног. Сегодня волею Всевышнего мы строим наш Храм там, где он стоял в древности, где его завещано воссоздать, там и так как нам и только нам кажется правильным. Мы строим Храм таким, каким его построили до эллинизированного Ирода Великого. И нет больше в мире силы, способной нам помешать, отныне и навеки." Последние слова она повторила на иврите.
На экране появилась панорама Иерусалима, которую Андрей сначала не узнал: на многочисленных открытках от Артура Иерусалим в любом ракурсе всегда был как бы приложением к двум мечетям на самом достойном его месте. И вот ИХ НЕ БЫЛО! Лес кранов покрывал Храмовую гору без подавляющего как шлем оккупанта золотого купола. Уже угадывались контуры циклопического величественного сооружения совершенно другого рода. Уже возводились его позолоченные корпуса. Лес кранов покрывал не только Храмовую, но и Масличную гору, весь некогда свалкообразный "Восточный Иерусалим", несбывшуюся мечту давно забытого в обоих мирах раиса. Израиль строился повсюду -- без зеленой черты, без объездных дорог, без осуждающих резолюций и возмущенного мирового сообщества. Столицу мира, сердце планеты строил весь Глобус Израиля!
Слава Богу, я ошибся! -- подумал Андрей. -- Великий народ начал возрождаться еще 50 лет назад, вопреки противодействию бесчисленных внутренних сил, всегда бежавших впереди его катастроф от сил внешних. Теперь начинается период его истинного расцвета. Спаси его Господь...
"Внешних сил?! -- вдруг словно крикнул кто-то внутри Андрея. -- Господи, да вот же они, вот этот домик, я сам с моими экспериментами..." Андрей бросил телевизор прямо на пляж и побежал, увязая в песке, к одинокому строению. Там он лихорадочно включил биополе. Волны за окном снова стали привычно "гойскими". Андрей сел к компьютеру и стал лихорадочно стирать из памяти одну за другой программы -- результат многолетних трудов сотен его коллег со всего мира. К счастью, он один мог свести воединно их усилия. Но только он один мог и свести их на нет. Он поспешно разрушал то, к чему шел последние годы, инстинктивно скрывая свои know-how. Последней он стер программу биополя, попытался на пробу его включить -- ничего вокруг не изменилось. Даже ему самому было теперь неведомо, как он только что побывал в параллельном мире. Соразмеряя каждое движение, он подготовил домик к пожару и поджег его вместе с компютерным блоком. Когда ветер с океана стал заносить пепелище песком, Андрей спустился к лагуне, завел катер и направил его к своему институту.
"Слава Создателю, -- кинулся к нему чернокожий коллега. -- Я вызвал пожарный вертолет, как только увидел дым на острове. Но они прилетели слишком поздно. От нашего бунгало не осталось и следа. Хорошо, что вы успели уехать с острова...Что случилось?" "Я предполагаю, что короткое замыкание. Как только я вошел в компьютерный зал, раздался треск и все заполыхало. Сгорели все программы, которые были там в единственном экземпляре. Придется начинать все сначала...."
Придется переориентировать десятки проектов, думал он между тем. И ни намеком не упоминать о предыдущих исследованиях.
Пока это зависит только от меня, контакта не будет! Всю оставшуюся жизнь я посвящу тому, чтобы сделать сепарацию измерений необратимой. Никто и никогда не должен повторить только что открытый мною способ проникнования на Глобус Израиля. Слава Создателю, им там так хорошо БЕЗ НАС, им хорошо...
SHLOMO WULF = Dr. Solomon Zelmanov
12/10/99
Первый вариант повести опубликован в русскоязычной газете "Вести", Израиль в декабре 1998 -- феврале 1999.
Повесть вошла в одноименный сборник еврейской фантастики, Иерусалим, 2001.
| [X] |