Анатолий Виноградов. История молодого человека (Шатобриан и Бенжамен Констан)
================================================================
Источник: Р.Шатобриан. Ренэ. Б.Констан. Адольф. "История молодого
человека XIX века" - Серия романов под редакцией М.Горького.
М.: Журнально-газетное об'единение, 1932, Стр. 15-49.
OCR: В.Есаулов, 25 февраля 2003 г.
================================================================
"ИСТОРИЯ МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА"
Франсуа-Ренэ Шатобриан родился десятым ребенком в семье, нисколько не
повредив здоровью своей матери. Однако его герой Ренэ "стоил жизни своей
матери, появляясь на свет". Это было в духе времени настраивать читателя на
мрачный лад таким описанием несчастья при рождении, таким романтическим
приемом. Но другой герой другого автобиографического романа о молодом
человеке, романа, который мы предлагаем читателю, действительно был причиной
смерти своей матери. Бенжамен Констан де Ребекк, автор "Адольфа", родился в
Лозанне в 1767 году. Мать его умерла от родов.
Констан не был дворянином, подобно Шатобриану. Он рос в обстановке
швейцарского буржуа и рано испытал на себе тяжеловатое влияние отца,
сурового, деловитого протестанта. Детство в Швейцарии, ранние поездки по
Европе, университетские годы в Эдинбурге среди англичан и шотландцев, затем
работа в университете в Эрлангене, изучение немецкой, греческой, латинской
литературы - все это сделало его космополитом и авантюристом. Он рано
научился покидать свои привязанности и перебрасывать свои симпатии. Он пишет
в своем раннем дневнике: "Мое сердце испытывает пресыщение ко всему, что мне
доступно, и страстно желает того, что мне не дается". Пути, которыми шел
Бенжамен Констан были совершенно иными, нежели пути Шатобриана. Дворянская
реакционность автора "Ренэ" у Констана сменилась своеобразным буржуазным
либерализмом. Чрезвычайно характерным для него является то, что он, не
отрицая религии, приближался к вольтеровскому деизму в своем учении о
божестве, сотворившем мир и предоставившем его собственному течению, как
хорошо налаженную машину. Этот вольтеровский деизм сменяется у него иногда
выходками откровенного скептицизма, не даром он сам, жонглируя своей
фамилией, берет себе девизом "Sola in constantia constans". - "Я только в
непостоянстве постоянен". С точки зрения Констана, все относительно. Его
забавная диалектика превращается скорее всего в софистику, пламенные
аргументы внезапно прерываются холодным смехом, причем он способен одинаково
смеяться над своей неудачей и над чужой удачливостью. Этот недобрый смешок
похож на циничный смех раба над своими цепями, когда нет ни воли, ни силы
для того, чтобы их сбросить. Впрочем, он писал однажды, после больших
политических передряг в Европе:
"О, как государи великодушны и благородны: они издали теперь опять
манифест о помиловании, из которого не из'яли никого, кроме лиц,
участвовавших в мятеже. Это напоминает мне псалом, воспевающий подвиги
иудейского бога. Он убил того и того, потому что его божественная благость
бесконечна; он потопил Фараона и все его войско, потому что его божественная
благость бесконечна; он поразил смертью всех перворожденных египтян, потому
что его божественная благость бесконечна и т. д. и т. п.".
"Это кажется мне не демократичным. Я верю, как и вы, что в глубине души
революционера таятся измена и бешенство. Но я больше предпочитаю ту измену и
то бешенство, которые ниспровергают крепости и отменяют титулы и другие
глупости подобного же рода, чем ту измену и то бешенство, которые хотят
сохранить и освятить те порождения варварской глупости иудеев, которые
коренятся в варварском невежестве вандалов".
"Чем больше думаешь об этом, тем больше перестаешь понимать sui bono (и
на чью пользу) создана та бессмыслица, которая называется жизнью. Я не
понимаю ни цели, ни зодчего, ни живописца, ни фигур в этом волшебном фонаре,
составною частью которого имею честь быть. Лучше ли я пойму это, когда
исчезну с этого тесного и мрачного шара, на котором какая-то невидимая сила
забавляется тем, что заставляет меня танцевать с моего согласия или против
моей воли? Я этого не знаю. Но я боюсь, что с этою тайною происходит то же,
что и с тайной франкмасонов, которая только в глазах непосвященных может
представлять кое-какую цену".
Очень характерно, что человек, писавший огромную работу "О религии,
рассмотренной со стороны ее происхождения, форм и путей развития", назвал
шатобриановское произведение "Гений христианства" двойной галиматьей.
Характерно также, что в своем курсе "Конституционной политики" Бенжамен
Констан, защищая конституционную монархию и либерализм, очень предостерегает
государство от вмешательства в отношения между рабочими и хозяевами. Еще
более характерна защита избирательных цензов: беднота не должна участвовать
в политике, она имеет массу предрассудков: только человек обеспеченный имеет
необходимый досуг для управления государством. Политическое, социальное лицо
нашего нового молодого человека получает в этой фразе ясные контуры. Первые
годы Французской революции Констан провел в центре контрреволюционных
сплетен, в Брауншвейге, - город, в котором герцог Брауншвейгский печатал
манифест о сожжении революционного Парижа. В этом городе Констан женился и
немедленно развелся. В конце 1794 года произошла встреча с той женщиной,
которая явилась героиней романа "Адольф". Это была знаменитая писательница,
дочь женевского банкира Неккера, того самого, который, будучи министром
Людовика XVI, имел несчастье опубликовать банкротский бюджет последнего
французского короля. Мадемуазель Неккер, в замужестве мадам де Сталь, в 1794
году вступила в опасную связь с красивым, но чересчур непостоянным и
прихотливым Бенжаменом Констаном. Ему было двадцать семь лет, мадам де Сталь
двадцать восемь. С нею он направился впервые в Париж. Сталь имела там салон,
в котором Констан встретил огромное количество политических деятелей,
дипломатов-интриганов и светских дам-интриганок. Бонапарт был у всех на
устах. Будущее Франции рисовалось неясным. Мадам де Сталь, поддерживая
авторитет своего отца, отдавалась идеям "свободной Франции" с огромным
энтузиазмом. Констан получил место во французском трибунале. Чутко относясь
к политическим событиям и философствуя на тему о свободе, Констан одним из
первых понял монархические домогательства Бонапарта и открыто повел против
них борьбу. 1802 год, конкордат, Шатобриан в Париже, день республики,
уходящий куда-то в прошлое, - все до такой степени перепутало политические
горизонты, что разобраться было трудно. Ясно становилось одно: разговоры
философов о гражданских свободах не нравились первому консулу. У него уже
созрело вполне определенное отношение к тем, "кто рассуждает, а не
действует". Слово "идеолог" стало ругательством в устах Бонапарта, и Констан
со всей обстоятельностью, с полным основанием принял на свой счет слова
Бонапарта о пяти-шести несчастных идеологах Парижа, которым предстоит
искупаться в воде в качестве утопленников. Неккер, его дочь и ее любовник
принуждены были, став в оппозицию к первому консулу, уехать из Парижа. Два
года они счастливо скитались по Германии. Это был расцвет их отношений и в
то же время выяснение полной невозсти сделать эти отношения прочными.
Тут биографически завязался узел Адольфа и Элеоноры. То расходясь, то
сходясь снова, эти люди, мучившие друг друга, встретились снова в Париже
после падения Наполеона. Оби были полны надежд на то, что падение узурпатора
свободы вернет Франции буржуазный республиканизм. Действительно, Бонапарт
истощил Францию. Буржуазия мечтала о спокойной наживе, о тихом сидении за
конторкой, о твердых барышах, а тут вдруг ее что ни год стал давить призрак
военно-бюрократической монархии. Увы, надеждам на свободу не суждено было
сбыться. Неожиданное возвращение Бурбонов в лице Людовика XVIII, крутой
поворот назад, палата, набранная в первые же месяцы реставрации королевства,
"бесподобная" по своей угодливости и подлости, готовая лизать пятки Людовику
XVIII или распуститься, вообще так или иначе выразить свой дикий восторг по
поводу короля, все это подогревало скептическую настроенность Бенжамена
Констана и ужасало его подругу. Писательница, не мало пострадавшая от
Наполеона, теперь думала о нем иначе под влиянием контраста, данного ей
Людовиком XVIII. Бурбоны боялись отнять у Франции Гражданский кодекс,
наиболее приятные статьи которого были продиктованы самим Бонапартом -
вождем буржуазии. Дворянство хотело и не могло стать руководящей
политической силой. Буржуазия хотела и не могла видеть в Людовике своего
короля. Бонапарт ухитрился "обезвредить рабочих". Это многочисленное к тому
времени "сословие" было отдано под двойной контроль полиции и хозяина
суровым законом о рабочих книжках. Пролетарий, не имевший такой книжки,
считался бродягой и подлежал шестимесячному тюремному заключению, но если он
имел эту книжку, он должен был прописываться на каждом новом месте в полиции
и сдавать книжку каждому новому хозяину. Создавался новый вид
фабрично-заводского рабства. Рабочие Франции не были никак организованы и не
принимали еще никакого участия в политической жизни. При Людовике XVIII
возникла конституция, буржуазия считала ее самой "свободной" в Европе. Около
ста тысяч человек, имевших свыше тридцати лет и уплачивавших свыше трехсот
франков прямого налога, имели право выбирать в палату. Около пятнадцати
тысяч человек, достигших сорокалетнего возраста, имели право быть избранными
в палату. Представитель "Бурбонской династии" озаботился обеспечением
положения буржуазии, то тяжелый налог на ввозной хлеб гораздо более
обеспечил реставрированную власть французского дворянина.
Дворянин-землевладелец и буржуа-скупщик земель из национального фонда стали
диктовать высокие хлебные цены внутреннему рынку. Дворянство хотело
прекратить также дорогу ввозу английских паровых машин и обложило их большой
ввозной пошлиной, но на этой почве возникла новая сословная распря. Буржуа
указывали Людовику на то, что его хлебные законы тормозят развитие сельского
хозяйства, содействуют удорожанию хлеба, премируют помещичье безделье и, в
сущности, увеличивают издержки производства. Эта борьба разгоралась. Широкие
слои населения не принимали в ней участия, они просто в одинаковой степени
страдали и от буржуазии, и от дворянства. В месяцы наиболее напряженных
страданий по Франции разнеслась весть о том, что Наполеон-Бонапарт,
сосланный на Эльбу, после того как союзные войска заняли Париж, а короли
с'ехались в Вене для организации "священного союза" (международной
религиозно-политической полиции), этот самый Бонапарт высадился на юге
Франции и со своими приверженцами двинулся на Париж. Людовик бежал из
Парижа, занятия Венского конгресса были прерваны, короли перепугались. И вот
мы видим нашего молодого человека Бенжамена Констана в Париже, встречающим
Наполеона. Как будто все наступило прежнее: победоносный император,
могущественный и сильный, Франция в лице всех, кого успел обидеть Людовик
XVIII, встречает его горячо... И все-таки нынешний день не похож на
вчерашний. Красивый буржуа, юрист и литератор, любовник той самой женщины,
которая еще недавно вместе со своим отцом причиняла столько хлопот
Наполеону, целый час сидит перед изгнанником, ставшим снова императором.
Бонапарт совещается с ним о государственном строе Франции; именно для него
Бенжамен Констан пишет "Добавочную статью к конституции империи". Император
либерален, Констан тоже. Но генералы не проявили такую же преданность и
верность к Бонапарту, какую проявил Констан. Кроме маршала Михаила Нея, не
на кого, повидимому, рассчитывать, а старая и хитрая лисица Фуше, ставшая
снова министром полиции, того и гляди продаст и предаст. В такой обстановке
Наполеон с войсками вышел навстречу англо-прусским армиям и 18 июня 1815
года, на девяносто девятый день своего нового царствования, у горы св.
Иоанна, в двадцати километрах от Брюсселя, в том месте, которое англичане
впоследствии прозвали Ватерлоо, он потерпел решительное и последнее
поражение. Через некоторое время английский корабль вез его на далекий
океанский остров, где он умер в 1821 году, маршал Ней был расстрелян на
тюремном дворе в Париже, другие сподвижники Бонапарта, примкнувшие к нему в
период Ста дней, рассеялись по свету, а его красивый буржуазный советник,
писавший дополнительную статью к императорской конституции спокойно жил в
Брюсселе, не радуясь падению Наполеона и не печалясь об его изгнании. Если
от чего он мог страдать, то лишь от крайности своего индивидуалистического
себялюбия. Буржуазия как класс вырабатывала особенности этой эгоистической
психологии. Оторванность от той среды, ради которой хотелось и нужно было
делать какое-то общее радующее дело, сказывалась на этом блестящем
представителе раздвоенного в мыслях и воле поколения. Если бы он мог
захотеть чего-нибудь так сильно чтобы оказаться способным на жертву! Таких
предметов желаний не было. было брать в жизни и то и это с одинаковой
легкостью. И в это время психика молодого человека превращалась в мягкий
воск, на котором тяжелая рука эпохи клала свой отпечаток. Как сильна
изменился наш старый знакомый Ренэ! Далеко ушел со времени 1774 года Вертер,
молодой человек, не сумевший побороть противоречий в канун великих и грозных
европейских событий и добровольно расставшийся с жизнью. Новые молодые люди
имеют позади себя десятилетия героической борьбы, десятилетия страшных
сокрушающих мир событий. Они устали и не знают, чего хотеть. Они ищут
забвения в религии и в то же время внезапно чувствуют ее фальшь. Они ищут
забвения в политике своего класса, в то же время чувствуя ее фальшь. В
отличие от Ренэ, Адольфу эпохи реставрации и реакции нет возсти утопать
в таинственных и недостижимых чувствах меланхолической и набожной
сантиментальности. Хорошо еще, что у них хватает духу описать свои состояния
с такой простотой и беспощадностью, что мы обязаны высоко оценить их
творческие возсти. С этой стороны "Адольф" Бенжамена Констана по
психологической точности не имеет произведений себе равных.
Этот небольшой роман написан в 1806 году после нескольких лет
совместной жизни с мадам де Сталь. Писательница, автор замечательной книги
"О Германии", автор "Коринны", книжки, изрубленной в куски жандармами
Наполеона за то, что в ней "ни слова не говорится об императоре",
писательница эта сделала очень много для доказательства своей любви к
Констану; не беря с него никаких обещаний, она развелась с мужем, но он не
женился на мадам де Сталь. Он продолжал переписываться со своей
брауншвейгской приятельницей Шарлоттой фон-Гарденберг, скрывая переписку от
подруги своих будней. Мадам де Сталь овдовела, и это не принесло никаких
перемен в ее судьбу. Летом 1808 года, пряча в баул рукопись "Адольфа",
Констан внезапно уехал. На маленькой почтовой станции из дилижанса вышла его
корреспондентка. Бенжамен Констан и Шарлотта фон-Гарденберг тайком
перевенчались и уехали в Женеву. Но мадам де Сталь тяжело приняла это
вероломство. Она появилась в Женеве, начались душураздирающие сцены.
Шарлотта приняла яд, ее удалось спасти. И, однако, "Постоянный только в
непостоянстве" бросил жену и уехал с мадам де Сталь в Коппе. Казалось бы,
навеки. Припомним, сколько раз появлялись романы о том, как сословные
границы мешают любящим людям соединиться, как семейная вражда заводит
молодых людей в тупик в семьях феодалов, как, наконец, тысячи предрассудков,
расчетов и неуловимых, непреодолимых препятствий становятся на пути любящего
сердца* {Вертер, которому общество и общественные обязательства ставят
препятствия}, все это было знакомо, все это было естественно, все это
вызывало сочувствие. И вдруг тут, в романе "Адольф", перед читателем
открывается ужасающая картина внутренней опустошенности чувств. Общество
обладает ядом, не препятствующим соединению, а разлагающим чувство. Бенжамен
Констан живет несколько лет совершенно уединенно в Геттингене.
Наступил 1816 год. Людовик XVIII опять царствовал во Франции. Европа
чувствовала себя на пожарище. Тысячи пушек и миллионы подкованных сапог,
сотни тысяч лошадей истоптали ее вдоль и поперек. Наполеоновские войны
кончились, Франция вернулась к старой границе, дворяне-эмигранты в'ехали, в
старые имения. Кто мог наживался, кто мог сидел за конторкой, кто не мог,
тот должен был итти в священники, которых появилось невероятное множество,
как в нынешней Италии, где чуть не каждый десятый встречный является
церковником. Молодое столетие тщетно звонило в церковные колокола. Этот
грустный меланхолический перезвон в зимнем воздухе Франции был похоронами
несбывшихся надежд. Очень знаменательно, что именно в этом году Бенжамен
Констан напечатал своего "Адольфа". Прошло десять лет, прежде чем он на это
решился. Десять лет он колебался опубликовать слишком автобиографический
документ о своей победе над сердцем женщины, сумевшей стойко бороться и
выдерживать гонения Бонапарта. Первоначальная мысль о том, что эта женщина
стоит его победы, ни разу не сменялась у Констана мыслью о том, что он сам
этой победы не стоит. В этой постоянной борьбе с самим собою и с нею, он ее
заразил своими колебаниями, своим анализом, своим умением разложить все
привлекательные цельные чувства на составные непривлекательные элементы,
своим безволием. Одна интересная черта: философ и социалист Сен-Симон
заговорил о женской свободе. Элеонора в "Адольфе" именно такая свободная
сен-симоновская женщина. В "Адольф " обсуждается вопрос об условиях
верности, и при отсутствии внутренней уверенности в прочности своего чувства
герой перекидывает свое внимание на те условия, при которых человеческое
общество может обусловить прочность суб'ективного чувства. Этот как будто
несложный по фабуле роман с железной логикой ведет читателя к обвинению
против общества, так как общество, поддерживая помощью целого ряда
предрассудков и фальшивых мнений, порабощает дух и уничтожает волю, не
признавая внутренне-благородные союзы в том случае, когда они не
укладываются в юридические, моральные, обывательские ящики, придуманные
новым веком. Однако герои констановского романа и не думают бороться с этим
обществом. В этом все дело. Смотрите, как рассуждает герой: "Я могу сказать
в свое извинение, что надо время, чтобы привыкнуть к людям, каковы они есть,
какими создали их эгоизм, тщеславие, аффектация и трусость. Удивление,
которое чувствуешь в ранней юности при виде столь искусственного и столь
произвольного устройства общества, выказывает скорее естественный образ
мыслей, чем зловредное умственное направление. Кроме того, обществу нечего
опасаться нас; оно так угнетает нас, его тупое влияние настолько
могущественно, что ему не нужно много времени, чтобы преобразовать нас
согласно общему образцу. Тогда мы изумляемся нашему первому удивлению,
подобно тому как с течением времени начинаешь свободно дышать в наполненной
людьми комнате, где нам сначала казалось, будто мы задыхаемся".
Бывают такие тяжелые морщины десятилетий, такие эпохи безвременья,
когда молодежь, вступающая в жизнь, выходит на дорогу пятками вперед, каждый
шаг тащит ее к тяжелым призракам прошлого, к отравленным колодцам
неприятельского нашествия, и свежесть ее чувств бывает отравлена дыханием,
питьем и пищей. Такими отравленными годами для молодежи были последующие
десятилетия. Общество калечило людей, зловеще звучали слова книги Констана:
"Самое страстное чувство не может бороться против установленного порядка
вещей. Общество слишком сильно. Это придает слишком много горечи любви, не
признанной и не одобренной обществом. Горе поэтому женщине, ищущей себе
опоры в чувстве, которое все в совокупности желают отравить и против
которого общество, если оно не обязано признавать его законным, вооружается
всем, что есть наиболее дурного в сердце человека, чтобы уничтожить все, что
есть в нем хорошего".
В черной одежде, в черных чулках и в черных туфлях этот молодой человек
появился в европейских домах. В нем мы узнаем старого знакомого: это тот же
Ренэ, снявший голубой сюртук с черным бархатным воротом и белые атласные
чулки. Внимание к этому юноше было привлечено повсюду, его меланхолические
повадки, его грусть, его поза неприкаянного человека обратили на себя
внимание многих. Вяземский с Пушкиным затеяли переводить "Адольфа".
Вяземский осуществил этот перевод, а Пушкин еще задолго до "Евгения
Онегина", работая над "Кавказским пленником", писал: "Характер пленника
неудачен: это доказывает, что я не гожусь в герои романтического
стихотворения. Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и ее
наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались
отличительными чертами молодежи XIX века".
Байрон написал в одном из своих писем об "Адольфе": "Книга заключает в
себе мрачные истины, но по моему мнению, это слишком печальное произведение,
чтобы рассчитывать на популярность. Я впервые прочитал его в Швейцарии по
требованию мадам де Сталь. - Она сама говорит в одном месте об этой книге:
"Я не думаю, чтобы все люди были похожи на Адольфа: на него похожи только
тщеславные".
Как ни просто это выражение, чувствуешь в нем самозащиту женщины,
потому что "Адольф" затронул лично дочь Неккера, обнажив ее глубочайшую
сердечную рану.
Констан искал утешения в азартной карточной игре и в религии. Довольно
забавно то, что он все свое главное сочинение о религии написал на
обыгранных колодах карт. В этом было своеобразное щегольство и это также
мало имело отношения к старинному католичеству, как путешествие в Палестину
Шатобриана ради поэтических образов и ради влюбленного шика герцогини де
Муши. Не странно ли провести ночь в игорном доме, а под утро преподнести
приятельнице де Шаррьер колоду карт, исписанную религиозными рассуждениями?
Вороха этих колод были потом напечатаны. В самом деле, буржуазия устами
министра Тьера впоследствии выразила в истерическом лозунге свой страх: от
социализма может спасти только катехизис. Бенжамен Констан пережил Людовика
XVIII. Он умер в 1824 году. В 1825 году произошли большие события - волны
восстаний прокатились по Европе, и на севере, в Петербурге, на Сенатской
площади, разбились о николаевские штыки усилия декабристов. Лучшая часть
русского дворянства вступила в полосу разочарования и горя. В Париже на
чердаке умер обедневший и ведший нищенское существование Сен-Симон, со всей
остротой поставивший социальную проблему. Сотни инженеров, выпущенных
парижской политехнической школой, утвержденной Конвентом, работали над
улучшением и усовершенствованием машин. Пар и электричество обогащали
буржуазию. Десятки тысяч безработных стремились в Париж, толкая и давя друг
друга во вновь открытых фабриках и заводах. Облик французских городов
менялся. Пролетарий становился видной фигурой. Его замечали, его пугались.
Рабочие еще не шли сомкнутым строем, но молодой человек из низшего класса
пробивал себе дорогу и тоже пока терпел разочарование. Мы покажем этого
молодого человека, пришедшего на смену разочарованному дворянину и слишком
быстро разочаровавшемуся неудачнику-буржуа, в лице сына французского
плотника Жюльена Сореля, описанного пером Стендаля. Он жил в пору злейшей,
но бессильной дворянской реакции, когда в шестилетний период между смертью
Людовика XVIII и наступлением Июльской монархии полоумный Карл X делал все,
чтобы вернуть Францию на путь феодализма. Этим он ускорил процесс, ускорил
взрыв, который вызвал июльские баррикады 1830 года, когда снова на плечах
массового восстания проскочила к власти крупнейшая промышленная буржуазия и
на последующие десятилетия укрепила свою власть во Франции. Как раз накануне
Июльской революции Констан получил от одного из своих друзей письмо со
словами: "В Париже играют в ужасную игру: наши головы в опасности; пришлите
нам и свою". Констан приехал без колебаний. Жизнь ему казалась слишком
дешевой. Он стал среди той буржуазии, которая организовала заговор против
Карла X. Через несколько месяцев, когда парижские банкиры возвели на престол
Франции Луи-Филиппа Орлеанского, новый король охотно уплатил сто тысяч
франков - карточный долг Бенжамена Констана. Констан умер в этом году, все
чаще и чаще повторяя любимую формулу своей диалектики: "Нет полной истины,
пока мы не примем в соображение и ее противоположности".
Об Авторе. Виноградов, Анатолий Корнелиевич
[28.III (9.IV). 1888, с. Полотняные Заводы Смоленской губ., - 26.XI.
1946, Москва] - русский советский писатель.
Родился в семье учителя. В 1912 окончил историко-филологический
факультет Московского университета. Был директором Румянцевского музея,
после его реорганизации - директором Государственной библиотеки СССР им. В.
И. Ленина (1921-25). Совместно с М. Горьким работал над изданием классиков
иностранной литературы, редактировал серию "История молодого человека 19
столетия". Автор историко-литературных работ "Мериме в письмах к
Соболевскому" (1928), "Мериме в письмах к Дубенской. Письма семье Лагренэ"
(1937) и ряда историко-биографических книг: "Три цвета времени" (1931) - о
жизни и творчестве Стендаля, "Осуждение Паганини" (1936), "Потерянная
перчатка. (Стендаль в Москве)" (1931), "Повесть о братьях Тургеневых"
(1932), "Черный консул" (1932) - из эпохи Французской революции конца 18 в.,
художествнно-биографических книг "Байрон" (1936), "Стендаль и его время"
(1938). Последний роман Виноградова "Хроника Малевинских" (1941) - семейная
хроника рода уральских промышленников, доведенная до советского времени.
Книги В., особенно роман "Три цвета времени", отличаются занимательностью
изложения, насыщены документ, материалом; в то же время они не обладают
подлинно научной достоверностью, содержат элементы модернизации исторической
действительности, произвольной трактовки отдельных образов.
Сочинения:
Избранные произведения, т. 1 - 3, М., 1960. [Вступ. ст. Э. Бабаяна -
Анатолий Виноградов и его книги].
Литература:
Горький М., Предисловие к книге А. К. Виноградова "Три цвета времени",
Собр. соч. в 30 тт., т. 26, М., 1953;
Лежнев И., Хроника Малевинских, "Новый мир", 1944, NoNo 8-9.
================================================================
Источник: Краткая Литературная Энциклопедия, том 1. Стр. 978-979.
М.:1962
OCR: В.Есаулов, 25 февраля 2003 г.
================================================================