Книго 

----------------------------------------------------------------------------
     

Оригинал здесь - http://www.bestlibrary.ru

----------------------------------------------------------------------------
     У некоторых драконов крыльев нет вовсе, и они летают просто так.
     Хорхе Луис Борхес


     (1995)
     Она откинулась на  стуле  и  подняла  на  свет  прозрачный  пластиковый
стаканчик.
     Шампанское окрасилось в неяркую бледную синеву  -  сейчас  единственная
лампочка, забранная в толстый  колпак  из  небьющегося  стекла,  работала  в
ночном режиме - скажите, какой интим...  "Хейдсик"...  Неплохая  марка...  В
последний раз они с мужем отведали "Хейдсик" в "Серебряной Башне"... Или  на
приеме у китайцев?
     Сейчас и не припомнишь.. У них в доме предпочитали старомодную вдовушку
Клико-Понсардэн: один старинный приятель Андрика входил в  совет  директоров
компании и ящиками доставлял искристый напиток своему "дорогому  шер  ами  и
его очаровательной  подруге"...  Для  непосвященных  она  так  и  оставалась
подругой.   Брак   Гроссмейстера   со   второй   за   всю   историю   Ордена
женщиной-Магистром Капитула и не мог не  быть  тайным.  Это  явление  скорее
тектонического порядка...
     Она не спеша сделала три глотка и поставила стаканчик на откидной белый
столик с пластмассовой  крышкой.  Не  считая  початой  бутылки,  на  столике
находились  пачка  сигариллок,  зажигалка  да  легкая  пепельница  из  белой
пластмассы. Ах, это царство уединенного досуга, пластиков и  белизны!  Белые
стены, белый потолок,  белая  кровать,  приваренная  к  белому  полу,  белый
экранчик перед закуточком с "удобствами" (сами "удобства", правда, голубые).
Даже тарелки, ножи-пилочки, вилки с закругленными кончиками, ложечки  -  все
это, как и полагается, она поставила  на  полку  под  окошечком  в  двери  -
обязательно белые и  обязательно  пластиковые...  Только  вот  с  бутылочкой
промашка вышла... Она усмехнулась, представив себе коллекционное  шампанское
в пластиковых бутылках. Или  в  бумажных  пакетиках,  как  сок.  Специальный
разлив для особой категории клиентов... Она взяла  недопитый  стаканчик.  Из
коридора донесся звук  шагов,  и  почти  одновременно  лампочка  на  потолке
ослепительно засияла, облив небольшое помещение ярким,  беспощадным  светом.
Звякнули ключи. Начинается...
     В проеме распахнувшейся двери стоял весьма  внушительный,  несмотря  на
малый рост, усач, видно, в немалом чине. Сделав два решительных шага вперед,
он остановился и уже отнюдь не решительно произнес срывающимся голосом:
     - С-сидите.
     - Сижу, - подтвердила она, с любопытством глядя на незнакомца.
     Он набрал в легкие воздуха, сдвинул на затылок  фуражку,  поднял  перед
собой руку с зажатым в ней листком,  откашлялся  и  начал  читать:  ,  -  "С
сожалением уведомляю Вас, что Ваше  ходатайство  о  помиловании  рассмотрено
Господином Президентом Республики и..."
     - Отклонено, - подсказала она. - Мерси, я уже догадалась -  шампанское,
омары, цыпленок по-амстердамски... Да и радио не молчит...
     - "Принимая во внимание, что апелляционные суды трех инстанций не сочли
возможным..." - хрипло продолжал он.
     - Да не утруждайте вы себя, господин надзиратель. Все ясно. Когда?
     - В четырнадцать тридцать, - опустив глаза,  как  мальчишка,  прохрипел
он. - Вообще-то я не надзиратель, а старший судебный исполнитель...
     - Простите, господин старший судебный  исполнитель,  -  сказала  она  и
задорно добавила:
     - В следующий раз не ошибусь.
     - Вы... вы... вы... - совсем уже сбился он. - Понимаете... понимаете...
Пять умышленных убийств  с  отягчающими...  Может  быть,  хотите  еще  вина?
Коньяку? Писчей бумаги? Транквилизаторов?
     - По-моему, - участливо сказала она, - транквилизаторы нужнее вам.
     - Само собой, священника... Он уже ждет.
     - Священника не надо, - твердо сказала она.
     - Но... но вы подумайте... Может быть, все-таки... Или желаете раввина,
ламу, православного... У нас есть приходы...
     - Никакого, - повторила она.
     - Тогда, может быть, какой-нибудь любимый фильм, , музыку?  Или...
- он перешел на еле слышный шепот, - марихуаны...  Вообще-то  запрещено,  но
 и укольчик... А? Что?
     - Мужчину.
     - Что-что? - переспросил он, мгновенно покрываясь потом.
     - Я, кажется, ясно сказала - мужчину.
     - Но... но... То есть в каком смысле?.. - Он попятился,  словно  увидел
черта. Сейчас, того и гляди, перекрестится.
     - Неужели непонятно - в каком смысле? Или  никто  из  ваших  коллег  не
захочет близости с самой знаменитой женщиной десятилетия? Да еще в  подобных
обстоятельствах?
     Он судорожно вытащил платок и принялся утирать пот с багрового лица.
     - Например, вы? Будет о чем рассказать внукам... - И впервые пристально
посмотрела ему в глаза.
     Судебный исполнитель резко  выпрямился  и  замер.  На  лице  его  легко
читалась вся гамма сильнейших чувств. Ужас,  восхищение  -  и,  конечно  же,
беспредельно алчное вожделение... Что ж, такое предложение разбудит  мужчину
и в безнадежном паралитике.
     Он, пятясь и не сводя с нее глаз,  подобрался  к  дверям,  развернулся,
что-то резко выкрикнул в коридор. Потом развернулся обратно и шагнул  внутрь
камеры,  захлопнув  за  собою  тяжелую  дверь.  На  лице  его  было   новое,
сосредоточенное выражение. Он сделал еще один шаг. Пальцы теребили  пуговицу
форменной тужурки.
     - Ну, иди ко мне, моя последняя любовь!
     Он сделал еще шаг и вдруг остановился, опустив руки.
     - Ну что? Не желаете ли вызвать подчиненного подержать ваш драгоценный?
     - Я читал про вас все, - четко  и  медленно  проговорил  он.  -  ,
статьи, все материалы дела.  Видел  фильм,  присутствовал  в  зале  суда.  И
понимаю, что вы обязательно попытаетесь задушить  меня,  переодеться  в  мою
форму и бежать отсюда.
     Или что-то в этом роде. Только у вас ничего не получится.
     Она усмехнулась.
     - Не доверяете?
     - Вам?! Я пока еще не сошел с ума...
     - Я тоже... Вам ли не знать, что мой... номер оборудован по  последнему
слову техники... "Жучки",  телекамеры..  Смелее  же,  господин  исполнитель,
смелее!
     Я вас не съем, а вы напишете об этих минутах толстый мемуар и, уверена,
станете миллионером, мировой знаменитостью.
     Он нервно сопел. Усатое лицо налилось краской.
     - Я... я не...
     - Не смущайтесь...
     Рука его боролась с пуговицей.
     - Впрочем, я пошутила.
     Стрекот дикторской скороговорки из  белого  приемничка  над  изголовьем
сменился сладкой музыкой. Она протянула руку  и  прибавила  звук.  Испанский
душка-тенор...
     - Что ж ты, Иглесиас? - с усмешкой пробормотала она. По-русски..
     - А? - Господин  судебный  исполнитель  решил,  должно  быть,  что  она
обращается к нему.
     -  Бэ...  Белое  танго.  Дамы  приглашают  кавалеров.  Не  откажите   в
любезности.
     Она ловко спрыгнула со стула и притянула  усача  к  себе.  В  приемнике
соловьем разливался Что-ж-ты:
     - Натали-и...
     Он водрузил дрожащую руку на ее тонкую талию и, застонав, повалил ее на
кровать...
     Потом они молча курили. Потом она угостила  его  шампанским  из  своего
стаканчика и выпила сама. Потом они повторили еще раз, и он был как пылкий и
нежный Ромео, как тигр, как молодой полубог, а она - как трепетная лань, как
пылкая пантера, как кроткая голубица...
     Чиновник вновь прильнул к ней, но она отстранила его:
     - Довольно. Вы исполнили свой долг, служебный  и  человеческий.  Теперь
ступайте. Вас давно уже разыскивает начальство.
     Он попятился и опустился на стул. Глаза его светились безумием.
     - Я... я... у меня есть верные люди в охране... деньги...  оружие...  я
подкуплю...   подгоню   фургон...   устрою   аварию,   взрыв.   Я   отравлю,
перестреляю... Мы  бежим  отсюда...  Я  спрячу  вас...  в  горах...  Я  знаю
местечко.
     Она, не поднимаясь, холодно смотрела на него сквозь дым сигариллы.
     - Господин исполнитель, не пыхтите под киноглазом. У  вас  и  без  того
могут быть неприятности... Спасибо вам, конечно, но это  чистое  ребячество.
Вы и сами прекрасно понимаете абсурдность  ваших  слов.  Лучше  успокойтесь,
приведите себя в порядок, выпейте водички и отправляйтесь исполнять дальше.
     Он уронил голову на стол и громко зарыдал:
     - Господи, ну почему... почему? - лепетал он. - Раньше  я  верил  тебе,
Господи... Теперь больше не верю... Если в мире, сотворенном тобой, воз
такое.... такое, тогда ты -Дьявол! Лживый, премерзкий дьявол! Враг! Враг!..
     Она решительно встала, прошла мимо него  в  закуток  за  белой  ширмой,
налила в пластиковый стаканчик воды  и  склонилась  над  плачущим  мужчиной,
свободной рукой поднимая его голову за подбородок.
     - Ну все, ну все, мой хороший, не надо, -  ласково  приговаривала  она,
отпаивая его, как малого ребенка. - Не надо ругать Боженьку. Он  хороший.  И
он здесь совсем, совсем ни при чем... Пей, милый.
     Он пил, все дальше запрокидывая голову. На толстой шее дергался кадык.
     - Все? - спросила она, отходя от него.
     - Да...
     - И прекрасно. Теперь  наденьте  брюки,  застегнитесь,  сходите  умойте
лицо.
     Причешитесь, примите бравый вид и идите.
     - Но я...
     - И позвольте напомнить вам, что ваш визит несколько затянулся.  Видите
ли, сегодня  у  меня  важное  деловое  свидание,  к  которому  надо  немного
подготовиться.
     Так что извините, но...
     Ее слова мгновенно отрезвили его. Он вскочил.
     -  Да-да,  простите,  конечно,  разумеется,  -  он  поспешно  натягивал
форменные брюки. - Я готов.
     - Не забудьте привести свой лик в порядок. А то вас не узнают.
     Сгорбившись, на деревянных ногах, он пошел в  закуток  и  почти  тотчас
вышел, вытирая лицо ее бумажным полотенцем.
     - Я готов, - повторил он.
     Она щелкнула пальцами, как дрессировщик кнутом.
     -  И  распорядитесь,  пожалуйста,  чтобы  мне  прислали  еще  мерзавчик
шампанского и пачку "Локо". Больше ничего не надо.
     - Да, да-да, конечно.
     Он повернулся к дверям, но тут же развернулся, подбежал к  ней,  крепко
обнял и поцеловал в губы.
     Потом так же стремительно побежал прочь. У самых дверей камеры  он  еще
раз развернулся и крикнул:
     - Меня зовут Лео Крюгер! Лео Крюгер,  старший...  нет,  бывший  старший
судебный исполнитель! Прощай!
     Я люблю тебя...
     И, с силой распахнув двери, он выбежал в коридор.
     - Про вино и сигариллы не забудьте! - крикнула она ему вслед и услышала
в ответ затихающее:
     - Не забуду-у-у...
     Она взяла со столика бутылку, прямо из горлышка допила  остатки.  Потом
закурила и, не одеваясь, легла на кровать.  Ее  блуждающий  взгляд  упал  на
круглые электронные часы, вделанные в стену прямо над дверью, и  остановился
на них.
     Если часы не врут  и  если  они  будут  вежливы,  как  короли,  ходочка
закончится через четыре часа шестнадцать минут. Говорят, эти часы полагается
посвятить воспоминаниям... Ну что ж... Тем более есть что вспомнить....

     Нить Ариадны
     (1995)

     В казино морили тараканов. Леху, естественно, предупредить  забыли,  и,
явившись, как положено, на смену, он долго  и  недоуменно  дергал  бронзовую
навороченную ручку, стучал в дубовую дверь молоточком. Ему так и не открыли,
только за армированным стеклом сверкнул перебитой рожей Старшой и  волосатой
лапой показал: чеши, мол, отсюда, до завтра свободен.
     - Суки! - сплюнув, пробормотал Леха.  -  Хоть  бы  позвонили,  я  бы  с
утречка на дачу смотался. А так день, считай, пропал.
     Домой, в гегемонский отстойник на проспекте  Большевиков,  не  хотелось
совершенно, и как-то  само  собой  вспомнилось,  что  совсем  неподалеку,  в
"Прибалтийской", работает армейский еще  дружок  Стас,  тоже  после  дембеля
пошедший по части секьюрити. Стас давно уже зазывал Леху  в  свое  заведение
закусить, расслабиться, да не получалось как-то. Все недосуг было. А  вот  и
досуг нежданно образовался. Только бы Стас на месте оказался.
     Стас оказался на месте. Более того, он как раз  сдавал  смену  и  другу
обрадовался несказанно. По-быстрому переодевшись в "гражданское", то есть  в
джинсы и розовый пиджачок, он уволок Леху в  ресторанный  зал.  Для  разгону
взяли  литруху  всамделишного  "Абсолюта"  (своих  не  дурят!),  белужины  с
черемшой и хреном, расстегаев. Разговор развивался предсказуемо - вспоминали
былое,  товарищей  по  оружию.  После  второй  разговор  плавно  перетек   в
настоящее: семья, работа. Невольно начали сопоставлять, делиться опытом.
     - Главное ведь в нашем деле что? - вопрошал Стас, постукивая пальцем по
столу. - Главное - это фейс-контроль, а по-нашему говоря, мордальный. Чтобы,
значит, нежелательный элемент не допустить, а желательный  наоборот  лишними
придирками не обидеть.
     - Это верно, - поддакнул Леха. - У нас, как у саперов, права на  ошибку
нет.
     Хоть в ту, хоть в другую сторону ошибешься - со службы  в  три  шеи,  а
тогда хоть в грузчики иди.
     -  В  грузчики  оно  тоже  того,  -  авторитетно  заявил  Стас,  окинув
красноречивым взглядом тщедушную Лехину фигуру. - Не всякого возьмут.  Опять
же, сокращения везде, заводы закрываются, части военные расфасовывают.
     - Расфор... расформировывают, - поправил Леха.
     - И это тоже, - не утрачивая солидности, кивнул Стас. -  В  общем,  без
фейс-контроля никуда. За считанные секунды сумей любого кадра прочитать.
     - Ага. Вот этих, например, я бы не пустил, пока лимон не  предъявят.  -
Леха показал на компанию краснорожих мужичков,  гомонящих  в  дальнем  конце
зала.
     Стас иронически фыркнул.
     - Ты чего? - обиженно спросил Леха.
     -  А  того.  Учиться  тебе,  дорогой  товарищ,  и   учиться.   Это   же
железнодорожники контракт с ирландцами обмывают. У них у каждого  лимоны  из
ушей торчат, да не деревянные, а настоящие, зеленые.
     - Откуда? - недоверчиво спросил Леха. - Дороги ведь убыточные.
     - Потому-то и торчат. Дотациями государственными с умом распоряжаются.
     - А у этих тоже лимоны из ушей? - язвительно спросил Леха, показывая на
двух пожилых, скромно одетых теток, чинно вкушающих фаршированный авокадо.
     - У самих -  не  знаю,  а  у  конторы  их  точно,  -  заверил  Стас.  -
Евангелисты какие-то. Третий месяц два люкса держат, чуть не по тонне баксов
каждый день выкладывают.
     Леха присвистнул и  обвел  глазами  зал,  намереваясь  хоть  на  ком-то
отыграться перед Стасом. Но в этот час в ресторане было почти  пусто:  время
деловых ланчей кончилось, вечерняя публика еще не подвалила.
     - Про этих что скажешь? - спросил Леха, показывая Стасу за спину.
     - Про кого?  -  недоуменно  спросил  Стас.  -  А,  про  этих...  Дай-ка
пересяду, так плохо видно.
     Недалеко от них за  сдвоенным  столиком  у  окна  сидела  на  удивление
разношерстная компания, судя по всему, уже заканчивающая трапезу.  Во  главе
стола восседал весьма холеный и солидный, несмотря на молодость,  джентльмен
с квадратной челюстью, по виду - типичный янки. Рядом с ним, спиной  к  Лехе
со Стасом, разместился не менее солидный дядя в черном  смокинге,  несколько
старше американца, если судить по лысой макушке и складкам  на  шее.  Они  о
чем-то оживленно переговаривались  по-английски,  причем  лысоватый  говорил
неуверенно, с сильным русским акцентом,  часто  останавливался,  и  тогда  в
беседу вступал третий, повернутый к друзьям  лицом  -  бородатый  блондин  в
темных очках. Он разговаривал негромко, и даже наметанный Стасов глаз не мог
определить, по-русски он  говорит  или  по-английски.  Блондин  был  одет  в
простую бежевую безрукавку-"поло", но было совершенно понятно, что он, как и
оба  собеседника,  относится  к  категории  персон  бизнес-класса,  а  то  и
"ви-ай-пи". К этой же категории Стас без колебаний отнес и сидящую  рядом  с
бородачом роскошную брюнетку  в  алом  платье.  На  привычный  "эскорт"  при
иностранном госте она не походила нисколько, ни  возрастом,  ни  статью,  ни
манерами. Вид у брюнетки был несколько утомленный и ненаигранно  отрешенный.
В разговоре она не  участвовала,  только  молча  дымила  длинной  коричневой
сигаретой. "Член делегации, а скорее всего - жена этого бородатого, -  решил
Стас. - Везет же некоторым!" Глядя на нее, он готов был  биться  об  заклад,
что и фигура у этой дамы - из грез сексуального маньяка, иначе ни за что  не
решилась бы облачиться в столь дерзкий наряд.
     По внешним атрибутам в тот же разряд попадала и сидящая по  левую  руку
от брюнетки очкастая кореянка средних лет в  строгом  кремовом  костюме.  Но
вела она себя совсем иначе -  визгливо  смеялась  чему-то,  что  шептал  ей,
щекоча ухо усищами, громадный бритый негр. Тот  отпал  от  соседкиного  уха,
громко расхохотался, наполнил рюмки из  высокой  бутыли,  опрокинул  свою  в
белозубый рот и вновь припал к ее щеке.
     - Пара странная-иностранная, - промурлыкал Стас себе под нос.
     - Чего? - удивленно переспросил Леха.
     - Ничего. Интересная команда. Не место им за одним столом, по-моему.
     И действительно, если кореянка с негром еще как-то вписывались в ряд  с
солидной троицей мужиков и шикарной теткой, то остальная часть компании была
совсем уж из другой оперы. В торце, напротив скуластого американца, уткнулся
мордой в тарелку тощий и волосатый субъект в засаленном пиджачишке, расшитом
голубыми бабочками. Двух остальных Стас видел только со спины, но спины  эти
и вовсе доверия не внушали. Одна, облаченная в  потертую  джинсовую  куртку,
венчалась рыжей головой с убранными в  пучок  волосами.  Другая  спина  была
прикрыта вовсе неприличной застиранной  футболочкой,  голова  над  ней  была
седовато-пегой, всклокоченной. Рыжий и пегий сидели,  обняв  друг  друга  за
плечи, ритмично раскачивались и немузыкально горланили:
     - А в городе том сад, все травы да цветы...
     - Джош, плесни-ка еще, за встречу! - нетвердо произнес рыжий уже соло и
придвинул к негру стакан. - Ванька, может все-таки  остаканишься  по  такому
случаю?
     Пегий  что-то  неразборчиво  пробормотал,  зато  кореянка,  к   полному
изумлению Стаса с Лехой, произнесла громко и четко:
     - Шурка, побойся ты Бога! Опять нарезался, как сапожник. Алька твоя что
нам с Танькой скажет, а?  Увозили,  дескать,  мужика  тверезого,  а  вернули
за-пьянцованного...
     - What? - встрепенулся негр. Кореянка наклонилась к нему  и  зашептала.
Негр оглушительно рассмеялся и,  протянув  здоровенную  ручищу  через  стол,
похлопал рыжего по плечу.
     - А я, между прочим, тут не самый пьяный, - с обидой произнес  рыжий  и
ткнул пальцем в голубую бабочку на рукаве прикорнувшего гражданина.
     - За  этого,  прости  Господи,  мы  не  ответчики.  Пусть  хоть  вообще
сопьется. А Альке мы слово дали, - отрезала кореянка. - Тань,  я  скажу  им,
чтоб кофе подавали.
     Роскошная  брюнетка  рассеянно  кивнула,  а  пегий  хрипло  и  поспешно
добавил:
     - И мороженого...
     - Занятно, - резюмировал Стас. - Это правильно, Леха, что  мы  с  тобой
литр взяли.  Давай-ка  не  гнать  лошадей.  Очень  хочется  досмотреть  этот
стремный спектакль. Только не пялься ты так откровенно...
     Но за длинным столом вскоре замолчали, сосредоточившись на  десерте,  и
друзья как-то незаметно приговорили "Абсолютовку", заказали вторую, а к  ней
по шашлыку, постепенно утратили интерес к происходящему в  зале  и  даже  не
заметили, что компанию, привлекшую их внимание, давно уже сменили за  столом
подгулявшие не то эстонцы, не то финны.
     - Ай уоз вери... вери мач хиппи ту, это  самое,  мит  ю,  -  запинаясь,
проговорил Рафалович и оглянулся на Павла. - Ты переведи ему, что, по-моему,
мы в принципе договорились. Свои окончательные предложения я вышлю по факсу,
и пусть готовит договор.
     Павел усмехнулся в бороду и негромко перевел.
     - Oh yeah, sure thing,  mister  Raffle-Ovitch,  -  широко  улыбнувшись,
произнес Кристиан Вилаи. - I'll call you from Moscow. Take care.
     - Это он что сказал? - спросил Рафалович.
     - Сказал, что из Москвы тебе позвонит, и попрощался.
     - Ага.  Ну,  гуд-бай,  мистер  Вилаи,  -  Рафалович  крепко  сжал  руку
американца.
     - Я тоже пойду, - сказал Павел. - А  то  боюсь,  нашим  дамам  одним  с
Шуркой не управиться, а от Джоша проку мало - сам тоже нализался.
     - Пашка... - начал Рафалович и вдруг, раздвинув руки, заключил Павла  в
объятия.
     Тот  несколько  секунд  постоял,  не  сопротивляясь,   потом   легонько
оттолкнул Рафаловича.
     - Будь здоров, Леня, - ровным голосом сказал он. - И вот еще что...
     - Что? - встрепенулся Рафалович и поглядел на Павла, как показалось,  с
затаенной мольбой.
     - Никиту не забудь до дому довезти. А то он совсем расклеенный, сам  не
доберется.
     - А как же. - Рафалович с некоторой брезгливостью посмотрел на кресло в
углу вестибюля, где развалился, громко храпя и  неаппетитно  орошая  слюнями
коричневый в  голубых  бабочках  пиджак,  Никита  Захаржевский,  ныне  более
известный как Люсьен Шоколадов. В соседнем кресле  ссутулившись  сидел  Иван
Ларин, потерянный и как-то особенно неуместный здесь в своих латаных брючках
и нелепой майке  с  надписью  "Инрыбпром".  -  Иван,  может  и  тебя  заодно
подбросить?
     - Спасибо, Леня, я сам. Пройтись хочу. Да и  плащик  в  номере  забрать
надо. Я поднимусь, ты не жди меня.
     - Ты позвони непременно, - сказал  Рафалович,  пожимая  Ивану  руку.  -
Визитку мою не потерял?
     - Нет вроде.
     - Ну, возьми  еще  одну.  Запомнил,  что  я  про  наше  рекламное  бюро
рассказывал?
     Иван кивнул.
     - Предложение вполне реальное. Ты особо-то не затягивай.  Денька  через
два-три позвони, не позже.
     - Спасибо, Леня, - пробормотал Иван и поспешно  зашагал  в  направлении
лифта.
     За поворотом послышался его задрожавший голос:
     - Поль, погоди, я с тобой. Плащик забрать...
     Проводив Ивана взглядом, Рафалович  чуть  заметно  кивнул.  Из  темного
уголка вестибюля шагнул доселе незаметный детина в  камуфляжной  безрукавке.
Рафалович  подбородком  указал  на  кресло,  где  пребывал   в   алкогольной
прострации Захаржевский.
     - Ну что,  Витюня,  -  со  вздохом  сказал  Рафалович.  -  Забирай  это
сокровище, раз уж людям обещали. Сядешь с ним  рядом  на  заднее  сиденье  и
следи, чтоб салон не заблевал.
     - Есть, Леонид Ефимович! - отрапортовал Витюня,  наклонился,  подхватил
Захаржевского под мышки, рывком поднял и  без  особых  церемоний  потащил  к
выходу.

     ...Кони резво рванулись врассыпную, и от злой мачехи остались  кровавые
клочки. Юный Дроссельмайер жизнерадостно отщелкивал бошки Мышиному Королю.
     Задрав к небу острые рыжие морды, скорбно выли Анна с Марианной,  навек
превращенные в  дворняжек.  Забившись  в  самый  дальний  закуток  Лабиринта
истекал  черной  кровью  смертельно  раненный  Минотавр...   От   тотального
торжества добра Никитушка заплакал и проснулся.  Было  темно  и  страшно,  и
только в дверную щелку полоской лился свет. Никитушка, дрожа, встал, одернул
мокрую рубашонку и пошел на свет.
     За свет он принял полумрак - синевато мерцал ночник над входной дверью,
да на полу возле  бабушкиной  комнаты  подрагивал  красноватый  ромбик.  Там
скрипело, и тихо поскуливал кто-то маленький.
     - Собачка, - прошептал Никитушка. В доме не было собачки. Зато появился
новый ребенок - маме в больнице выдали. А Никитушке сказали,  что  теперь  у
него есть сестричка. В бабушкиной комнате вякнуло; он толкнул дверь...
     Неровный багровый свет - и черный силуэт, сгорбленный над столом.
     - Бабуска, бабуска, бабуска... - зачастил Никита, пятясь.
     Бабушка выпрямилась, обернула к нему чужое,  страшное  лицо.  Никитушка
заплакал.
     - Иди к себе, - чуть нараспев, сказала бабушка. - Нечего тебе тут...
     - Сестьичка... - пролепетал малыш сквозь слезы.
     - Иди, иди, - повторила  бабушка.  -  Не  сестричка  она  тебе.  Никита
закричал...

     - Эй, чего развопился? -  прогудел  незнакомый  голос,  и  чья-то  рука
сильно тряхнула Люсьена за плечо. Он вздрогнул и открыл глаза. На  мгновение
пробила жуть, но увидев впереди затылок Рафаловича, Люсьен  моментально  все
сообразил и успокоился.
     - Надо же, как набрался, - произнес он, искательно и игриво  заглядывая
в лицо сидящего рядом верзилы в безрукавке.
     Верзила буркнул что-то неразборчивое и отвернулся.
     - Это вы меня  домой  везете,  что  ли?  -  спросил  Люсьен  в  затылок
Рафаловича и, не дождавшись ответа, продолжил:
     - Классная у тебя тачка!
     - Какая есть, - не оборачиваясь, бросил Рафалович.
     - А я вот свою у гостиницы оставил. Как бы не случилось чего...
     - Проспишься - заберешь. Ничего с ней не случится.
     - Адрес-то мой как узнали? Я сказал?
     - Татьяна дала.
     - Татьяна? А  откуда...  Впрочем,  да,  она  же  мне  открытку...  Нет,
все-таки молодец Танька, собрала всех, через столько-то лет. Теперь надо  бы
почаще встречаться...
     Рафалович неопределенно хмыкнул.
     - А славно посидели, да? Я как Поля увидел, живого, так прямо обомлел.
     Рафалович промолчал. Люсьен вздохнул, зажмурился и выпалил:
     - Слушай, Ленька выручи, а? По старой дружбе? У меня, понимаешь, деньги
украли. Я отдам, честное слово. Мне скоро заплатят, я  сразу...  Это  ж  для
тебя не сумма, а? Тысячу баксов?
     Рафалович молчал. "Понтиак" плавно и тихо полз по Николаевскому мосту.
     - Ваньке-то ты сам предложил, - с  обидой  продолжил  Люсьен.  -  А  он
книжки публикует, квартира у него своя есть...
     - Сережа, - не дослушав, обратился Рафалович к шоферу. - Завезешь  меня
в офис на Конногвардейском, подъедешь ровно в восемь. Потом подкинешь  этого
фрукта на Галерную. Витюня, а ты до дверей его проводишь и выдашь  пятьдесят
долларов из моих.
     - Ясно, Леонид Ефимович, - отозвался гигант в безрукавке.
     - Как это пятьдесят?.. - начал Люсьен, но Витюня так больно сдавил  ему
локоть своей железной клешней, что он охнул и замолчал...
     (1971-1976)

     - Вам что, девушка?
     - Мне бы справку оформить. Голосок такой  звонкий,  что  уткнувшаяся  в
картотеку регистраторша невольно обернулась.
     - Номер карточки? - спросила она, раздраженно оглядывая  посетительницу
с головы до ног. У стойки регистратуры  стояла  высокая  ладная  красотка  с
детскими ямочками на щеках и смеющимися глазами.
     -  Шестнадцать  шестьдесят  шесть.  Захаржевская  Татьяна,   -   лукаво
улыбнулась девочка.
     - Справка-то в школу? -  недоверчиво  переспросила  медсестра,  не  без
зависти оценив зрелые формы Захаржевской.
     - В клуб ДОСААФ... - усмехнулась та в ответ. Привычное  раздражение  от
вечно унылых больных и слякоти за окном улетучилось. Заговорщически  понизив
чуть не до шепота голос, сестра прочитала  на  коленкоровой  обложке  пухлой
тетради:
     - Татьяна Всеволодовна.
     Девушка кивнула. Выбившийся из-под шапочки рыжий локон при этом задорно
прыгнул колечком, и медичка, замотанная чужим гриппом, гуляющим  по  городу,
наконец улыбнулась и протянула в окошко карточку.
     - Кабинеты я тебе вот здесь записала. Второй этаж...
     Перепрыгивая через ступеньки, Таня пошла для начала к участковой. Марью
Филипповну видела редко, в основном - когда оформляла очередную справку,  то
в  бассейн,  то  на  легкую  атлетику.  Та  и  встречала  обычно  улыбкой  и
непременным:
     - А, спортсменка?
     И каждый раз Танюшка удивляла новым увлечением, как и сегодня. Наблюдая
девочку с детства, Марья  Филипповна  всякий  раз  поражалась  ее  завидному
здоровью, любопытству и радостному восприятию жизни. Таня никогда ни на  что
не жаловалась.
     Марья Филипповна уже привыкла  отвечать  на  кучу  девчачьих  вопросов.
Старалась рассказать побольше, например, про асептику и антисептику. Танюшка
на месте не сидела. "А это что?" Приходилось объяснять,  для  чего  корнцанг
нужен и почему инструменты под тряпкой лежат. Иногда девочка своими  "зачем"
да "почему" ставила пожилую, уже на пенсии, врачиху в тупик. Вот и сейчас:
     - То, что гинеколог - ладно, но лор-то здесь при чем? Я же не  на  ушах
кататься собираюсь.
     Марья Филипповна, заполняя бланки, только плечами пожала.
     - Так... Бери карточку под мышку и иди сейчас во флигель, к гинекологу.
Там народу поменьше.
     Уютно устроившись в обитом  дерматином  кресле,  Таня  заняла  очередь.
Впереди была отекшая, с пигментными пятнами  на  лице  баба.  Жаловалась  на
ноги, извиняясь тем самым за расстегнутые сапоги, голенища которых болтались
по полу.
     Еще  одна  тетка  со  впалыми  глазами  и  беззубым  ртом  периодически
доставала из кармана  носовой  платок,  судорожно  в  него  дышала,  издавая
отчетливо уловимый свист носом.
     Вид беременных несколько развеселил  Таню.  Прям  вирус  какой-то.  Она
оглядела очередь, выудила заткнутую за пояс  вельветовых  джинсов  карточку,
одернула свитер и  стала  листать  увесистую  тетрадку.  Пыталась  разобрать
непонятную скоропись.
     Прикрепленные к отдельным страничкам результаты многочисленных анализов
были вовсе загадочны. Надо же, как много. Сколько себя помнила,  никогда  не
болела.
     Лейкоциты. РОЭ. А это что?
     Когда наконец попала в заветный  кабинет,  о  котором  была  наслышана,
нашла, что здесь довольно интересно, особенно это  гестаповское  полулежачее
кресло с идиотскими вертушками подлокотников.
     На вопрос: "Живете?" - Таня ошалело задала встречный: "А вы?"
     С легким омерзением она покидала кабинет в уверенности, что если  здесь
и появится когда, то только в случае самой крайней нужды. Впечатлениями даже
с матерью потом не поделилась.  Все  поползновения  что-то  из  нее  выудить
обернулись для Ариадны Сергеевны против себя же самой.
     - Тебя, Адочка, ухогорлонос героической мамашей обозвал. Говорит,  если
ребенок до четырех лет молчит, любая другая давно по врачам бы затаскала.
     Мать побледнела.  Начала  было  объяснять,  что  невропатолог  или  там
дефектолог - тяжкое испытание для психики маленького ребенка, но Таня  резко
ее оборвала:
     - Ты хоть помнишь, что первое я сказала, когда заговорила?
     - Нет, - вконец растерялась Ада и внимательно посмотрела на дочь.
     Таня взгляд выдержала,  кивнула  и  вышла  из  кухни,  оставив  мать  с
невымытой чашкой в руке.
     Ариадна Сергеевна солгала  дочери,  что  случалось  чрезвычайно  редко.
Первые ее слова она помнила прекрасно...
     В тот вечер ее пожилой муж и официальный отец Танечки Всеволод Иванович
Захаржевский,  академик,  лауреат  Сталинской  премии,  директор   Института
микробиологии,  возвратился  домой  немыслимо  грязный  и  в  отвратительном
расположении духа. Он ездил под Тосно на опытное кукурузное поле.  Это  поле
было детищем личной  инициативы  товарища  академика,  проявленной  в  свете
последних решений партии и правительства. Строго говоря,  кукуруза  была  не
совсем по профилю возглавляемого Захаржевским института, но  так  необходимо
было напомнить о себе на самом верху, где про академика  стали  в  последние
годы потихоньку забывать! И Всеволод Иванович не ошибся: инициатива получила
самую серьезную поддержку, о его почине писали газеты, академика  пригласили
выступить на Президиуме Академии наук, на Пленуме ЦК, по  телевидению...  Но
вот в области практической пошли неприятные проколы. Ну, не желала эта дрянь
зеленая плодоносить как следует  на  скудных  северных  подзолах,  солнышка,
зараза,  требовала.  Царица  полей,  мать  ее!..   И   академику   частенько
приходилось   выезжать   в   поле,    устраивать    нахлобучки    недобитому
менделисту-морганисту  Логинову,  которому  руководство  в  лице   академика
оказало высокое доверие, поручив возглавить этот ответственный  участок.  За
вредность характера и направленности мыслей. Генетик хренов, продажный девка
империализма! Или как правильно - продажный девк?
     Сволочь, одним словом. А сегодня вообще политическую диверсию  устроил!
Вызвал его академик на ковер, то бишь на  межу  возле  поля,  принялся,  как
положено, делать  вливание.  А  тот  выслушал  спокойненько  так,  подхватил
Всеволода Ивановича под ручку и  со  словами:  "Видите  ли,  у  нас  главные
сложности не здесь, а там, позвольте  покажу",  -  завел  шагов  на  пять  в
борозду. А  там  грязь,  глина  мокрая,  органические  удобрения.  Опомнился
академик, уже  выше  щиколотки  в  этом  добре  увязнув.  Это  в  ботиночках
чехословацких, в брюках девятисотрублевых!.. Ну  ничего,  он  еще  попляшет,
наймит глумливый! Вылетит из института по статье - это как пить дать. А  еще
надо  с  грамотными  людьми  посоветоваться,  может,  и  уголовную  статейку
нарисовать получится, хотя бы  за  хулиганство.  Жаль,  не  прежние  времена
нынче. Сплошной либерализм развели...
     Свой гнев на Логинова академик по инерции перенес на домашних.  Сначала
влетело домработнице Клаве - за  непроворность  и  тупость.  Потом  Никитка,
выбежавший в прихожую встречать отца, тут же  с  воем  бросился  в  детскую,
получив увесистый  подзатыльник.  Академик  прошествовал  в  столовую,  куда
перепуганная Клава поспешно принесла глубокую тарелку с борщом,  сотейник  с
неостывшими голубцами и плошку рыночной сметаны. Всеволод Иванович с мрачным
видом до крошечки уговорил  всю  эту  снедь,  но  настроение  не  улучшилось
нисколько. Он зычным голосом вызвал в столовую жену и принялся  выговаривать
ей за какое-то примерещившееся ему упущение, постепенно  переходя  на  крик.
Академик вошел в такой  раж,  что  не  заметил  ни  распахнувшейся  двери  в
спальню, ни стоящей  в  проеме  Танечки.  Разбуженная  гвалтом,  она  стояла
насупившись, ручонки теребили складки ночнушки, тянули атласные ленточки  на
вороте. Склонив голову со всклокоченными на макушке рыжими  кудряшками,  она
хмурила сведенные бровки и следила за тем, что происходит в комнате.
     Академик брызнул слюной в лицо Аде. Ту передернуло, и академик  зашелся
фальцетом:
     - Всю жизнь для тебя... - и  вдруг  замер  от  оглушительного  детского
визга.
     Малышка даже зажмурилась со стиснутыми кулачками. Потом так же внезапно
замолчала, прошлепала босыми ножками к затихшему папаше и, четко, раскатисто
артикулируя "р", произнесла:
     - Закрой рот, байло. Чтоб ты усрался.
     Академик как подкошенный упал на диван и, вылупившись на дочку, как  на
привидение, стал хватать ртом воздух. Ада было кинулась к мужу, но подхватив
дочку на руки, разрыдалась, осыпая поцелуями куда придется.
     - Говорит Танечка! Говорит солнышко! Севочка! Глянь!
     Академик поднялся с дивана, безвольно опустил голову  и  ушел  к  себе,
шаркая шлепанцами по паркету.
     Радостью поделиться было не с кем, да  и  кому  про  такое  расскажешь?
Разве что у Клавы спросить, где девочка таких  слов  нахваталась?  Странное,
что-то напомнившее словечко.  "Байло".  Что  бы  это  значило?  И  вместе  с
радостью подкатывал безотчетный страх... Потому как случился ночью со старым
академиком казус, а именно - то, что малышка пожелала ему.
     Вот уже второй десяток лет Ада упорно внушала себе,  что  события  того
вечера не связаны с тем, что академик вскорости начал впадать в детство.  Но
с той поры Таня все время ловила на себе  неусыпный  тревожный  взгляд  Ады.
Жила как под лампой, хотя понимала, что нет  упрека  в  этом  взгляде.  Мать
проявляла завидное терпение во всех ее детских шалостях. Была  благодушна...
Своим замужеством она тяготилась, но виду не подавала, блюла  честь  мужа  и
свое достоинство.
     Досужие сплетни  не  обошли  Таню  стороной.  Впрочем,  и  без  детских
дразнилок она понимала, что дряхлый Севочка просто не может быть  ее  отцом.
Не похожи они  вовсе.  Своей  брезгливости  Таня  старалась  не  показывать,
ненависть к опустившемуся  маразматику  выплескивала  в  частых  баталиях  с
братом. Тот переживал за старика отчаянно  и  срывал  на  сестре  непонятные
обиды за отца. До недавнего времени.  Пока  вымахавшая  за  одно  лето  Таня
однажды не озверела от очередной  порции  Никитиных  затрещин.  Молча,  сжав
зубы, отмутузила его, так и не поняв, откуда силы взялись.  Как  влип  он  в
стенку - не помнила, не видела. Перед глазами от бешенства потемнело.  Давно
бы надо: брат словно  зауважал  малявку,  стал  чуть  ли  не  заботлив.  Как
трогательно...
     - Не помню, - повторила Ада. - Уроки на завтра сделала?
     Таня Захаржевская училась в девятом классе школы  номер  один.  Уже  по
номеру ясно, что школа не из плохоньких -  английская,  престижная.  Училась
она превосходно,  сказать, с энергией активистки. Сам по себе комсомол,
с  бесконечными  собраниями-заседаниями,  скучными,   тянущими   душу,   как
слипшиеся макароны из кастрюли, терпеть не могла. На все собрания ее  звали,
а у нее всегда находился повод отговориться. Она много  занималась  спортом:
фехтованием, стрельбой. Плавала на длинные и на короткие дистанции,  побивая
мальчишеские рекорды. Выигранные ею кубки стояли  в  кабинете  у  директора.
Было и еще одно увлечение, снискавшее ей авторитет и сверстников, и взрослых
- музыка. Правда, занятия на фортепиано давались ей невероятно тяжело, и  ее
прекрасные  педагоги,  с   сожалением   констатируя   полнейшее   отсутствие
музыкальных способностей, несколько странное в столь разносторонне одаренной
девочке, и невольно сопоставляя его с явным музыкальным талантом Танечкиного
старшего брата, тем больше нахваливали ее  за  трудолюбие.  Сжав  зубы,  она
овладевала  техникой  игры,  с  математической  точностью  соблюдая  пальцы.
Когда-то давно, с нотной папочкой на витых ручках, изрядно к  этому  времени
потрепанной Никитой, Таня пришла после прослушивания на первый урок и  сразу
возненавидела инструмент. Тайком от домашних  залезала  на  стул,  поднимала
крышку черного пианино "Беларусь" и прикидывала, не порвать  ли  струны,  не
сломать ли молоточки? Но лавры  брата  не  давали  покоя,  и  она  стоически
переносила все, даже шлепки по рукам, если не правильно их держала на уроке.
     Сейчас играла мастерски, а педагогиня уже года три как  болела  тяжелым
полиартритом, так что шлепков больше не предвиделось.
     Мальчишки начали по ней сохнуть еще с шестого класса, и каждый проявлял
влечение сообразно своему  темпераменту.  Кто  нарочитой  грубостью  и  даже
попытками легкого рукоприкладства, а  кто  -  нежными  записочками,  томными
взглядами, нелепыми  провожаниями  до  дому  (как  правило,  робкие  ухажеры
плелись за ней следом шагах в  десяти-пятнадцати),  картинными  страданиями,
подчас скрывающими страдания совершенно искренние.  Первых,  грубиянов,  она
мгновенно ставила на место, причем так находчиво и так оскорбительно, что  у
них пропадала всякая охота продолжать  рискованный  эксперимент;  вторых  же
презрительно "не замечала". Но находились и третьи. Эти подсаживались к ней,
улучив подходящую минутку, просили помочь  разобраться  с  уроком,  а  то  и
заводили разговор на какую-нибудь общеинтересную тему. Она,  мило  улыбаясь,
объясняла, выслушивала, иногда высказывала собственное мнение, как  правило,
категоричное, лаконичное, с безупречной  мотивировкой.  И  все.  Дальнейшего
развития отношений не следовало. Когда она училась в седьмом, в нее  впервые
влюбился  старшеклассник,  Ванечка  Ларин,  сосед  Ника  по  парте.  Ванечка
зачастил к ним в дом, слушал вместе с Ником магнитофон, красиво рассуждал  о
жизни и литературе, иногда, особенно находясь с Таней в одной комнате, читал
стихи, которых знал  великое  множество.  Обычно  Таня  вставала  посередине
какого-нибудь самого  патетического  стихотворения  и,  совсем  по-взрослому
пожав плечами, выходила в другую комнату. Ларин был абсолютно не в ее вкусе.
     Все девчонки из класса ходили у нее в подружках, но ни одной  настоящей
подруги у нее не было.  К  излияниям  подружек  она  относилась  спокойно  и
серьезно, иногда отвечая четким практическим советам, всю дельность которого
девочки понимали не сразу. К разряду "подружек"  было смело  отнести  и
тех  двух  мальчишек-одноклассников,  которые  не  проявляли   ни   малейших
признаков влюбленности в нее  -  сдержанного,  деловитого  Сережу  Семенова,
который  ходил  с  ней  на   фехтование,   и   маленького   толстячка   Мишу
Зильберштейна. Только с ними она  пересмеивалась  на  переменках,  ходила  в
кино, в парк,  в  кафе-мороженое  -  к  лютой  зависти  остальных  мальчишек
(Зильберштейн был раз даже бит).  Только  от  них,  не  считая,  разумеется,
девчонок, она принимала приглашения на дни рождения, и только их  приглашала
на свои.
     "Гадким утенком" Таня не была ни дня. Такой  мерзости,  как  прыщи  или
угри, она не знала  вовсе.  К  восьмому  классу  из  очаровательной  высокой
девочки она превратилась в физически вполне  сформировавшуюся  юную  женщину
поразительной красоты - с высокой тугой грудью, тончайшей талией, гладкой  и
нежной белой кожей без веснушек, крепкими длинными ножками, изящными, но  ни
в коей мере не тощими, царственной прямой осанкой  и  плавной  линией  бедер
(когда на школьном  новогоднем  балу  она  появилась  в  длинном  облегающем
платье, вся сильная половина - включая директора и учителя химии - не  могла
оторвать завороженные взгляды от ее обтянутой блестящей парчой фигурки).  На
длинной,  грациозной  шее  гордо  покоилась  прекрасная  голова   с   широко
расставленными миндалевидными глазами цвета солнца, пухлыми алыми губами,  в
опушке густых медных кудрей. Даже некоторая широковатость прямого носа и рта
с ровными, мелкими и острыми зубами и еле заметная  асимметрия  глаз  (левый
чуть повыше) лишь добавляли этому лицу очарования.  Из  всех  женщин  больше
всего она походила на мать, Аду  Сергеевну,  настолько  чудесно  сохранившую
молодость, что, когда они шли рядом, их нередко принимали за  сестер.  Но  и
Ада явно проигрывала рядом с дочерью - в ее соседстве казалась простушкой  и
поэтому неохотно показывалась на людях вместе с Таней.
     Острый ум Тани это заметил. Тогда она еще не очень сознавала, что такое
красота и как ею пользоваться. Но смутное  чувство  превосходства  с  каждым
днем крепло. Мать показала еще одно свое  больное  место.  Зла  ей  Таня  не
желала, но пользоваться возстью смыться с глаз матери или сделать  так,
чтобы глаза эти смотрели в другую сторону, стала все чаще и чаще.
     Нередко, любуясь втихомолку дочерью, Ада задавалась тревожным  вопросом
- что будет, когда  в  этой  загадочной,  наглухо  закрытой  для  всех  душе
пробудится женственность, хотя бы в чем-то равная облику? Ей очень  хотелось
поговорить  с  дочерью,  предостеречь,  предупредить...  Но   Таня,   всегда
послушная  и  ласковая,  на  первые  же  приближения  к   такому   разговору
реагировала примерно так же,  как  на  заигрывания  мальчишек.  И  в  матери
нарастала  тревога  -  но  какая-то   необъяснимая,   цепенящая.   Почему-то
вспоминалась  Анна  Давыдовна,  ее  собственная  мать.  Танина  бабушка,   в
последние дни перед необъяснимым отъездом - ее  застывшее  лицо  у  колыбели
новорожденной внучки, категорический отказ передать внучке ведовской  дар...
Что-то такое  произошло  тогда,  что-то  важное.  Ада  пыталась  припомнить,
пыталась анализировать свою тревогу, но не могла. Не могла...
     Таня немало была  наслышана  о  бабке.  Загадка  ее  отъезда  разжигала
любопытство. Никита на вопросы сестры отвечал неохотно:
     - Кудлатая старая ведьма!
     - И это все, что ты помнишь? -  допытывалась  в  периоды  примирения  с
братом Таня.
     - Я что, намного старше тебя? Травы, коряги, свечки,  карты.  Что  еще?
Сидит и  бубнит.  Подойдешь  -  глазками  так  отошьет,  что  в  какой  угол
спрятаться не знаешь.
     Отец, то бишь  Севочка,  при  упоминании  бабкиного  имени  вконец  ума
лишался.
     Головой трясет, руками невидимых  чертей  отгоняет  и  такую  галиматью
несет, что выть хочется. Ни одной  фотографии  бабульки  не  нашла,  как  ни
копалась. Вообще никакого следа. Словно корова языком слизнула.
     Не особо вдаряясь в подробности причин бабкиного отъезда у  матери,  из
некоторых  немногословных,  упоминаний   поняла,   что   прародительница   с
катастрофическим успехом умудрилась испортить  отношения  со  всеми,  нагнав
такого страху, что домашние до сих пор готовы через плечо  трижды  сплюнуть.
Кое-что все-таки выпытала  у  домработницы  Клавы.  Старушка  объяснила  все
доходчиво и до банальности просто.
     - И на кой ляд твоей матушке  старый  хрен  был  нужен?  Да  ей  только
пальцем шевельни - и таких кобелей набежало бы! Ты, Танеха,  не  помнишь,  а
Никитушка мальцом ой хилый был. Что выжил, так ведь бабка настоями поила.
     - А вот я и не болела ни разу! - задорно подначивала старушку Таня.
     - Ай коза! И в кого ты такая?..
     Атмосфера в доме была исключительно унылая. Хорошо  еще,  что  книг  по
Севочкиным  стеллажам  -  читать  не  перечитать.   Библиотека   приключений
запускалась по третьему, а то четвертому  кругу.  Русская  тягучая  классика
перелистывалась.
     Диккенс ушел на  антресоли.  Прошлогодняя  затянувшаяся  дождями  осень
открыла ей истории Рудого Панька, но, проглотив их, слонялась  по  дому,  не
зная, чем развлечься.
     Мечтательность ей была  несвойственна.  Надо  было  все  перевернуть  в
реальность. Если уж быть пиратом, то надо драить палубу - мыла полы, поливая
водой из ведра и размазывая  Клавиной  шваброй;  вязать  узлы  -  и  бахрома
скатерти переплелась в косички и маленькие узелки. Сбежать бы  в  Калифорнию
на товарняках.
     Подкараулить в темном парадняке Рейгана вонючего - и по чавке,  чтоб  к
Анджеле Дэвис не пристебывался.
     Сейчас все это казалось  детски  нелепым,  но  душа  рвалась  навстречу
ветрам.
     Таня ходила нараспашку, дралась, как валькирия,  с  дворовыми  парнями.
Правда, в последнее время они ее цепляли с другими намерениями.  Тем  лучше.
По роже получали жестоко. Потом извинялись. Слышала разговорчики, что  стали
побаиваться.
     Но такой авторитет, как и влажные лапанья  в  подъезде,  Тане  были  не
нужны. Грязно и неинтересно.
     Не так давно до ее ушей  дошли  разговоры  о  некоей  неуловимой  шайке
подростков-хулиганов - да что там хулиганов, настоящих бандитов!  -  которые
дерзко взламывают торговые палатки, грабят  и  избивают  одиноких  прохожих,
угоняют автомобили и залезают в пустые квартиры. И будто бы  руководит  этой
шайкой бандит постарше - огромного роста усатый красавец, которого,  правда,
никто толком не видел, даже из пострадавших, потому что сам  он  никогда  не
нападает, а лишь наблюдает издали и вмешивается только в  самых  критических
случаях. Руководит так ловко,  что  милиция  сбилась  с  ног,  но  не  может
отыскать ни малейшего следа. Таня с непонятным томлением вслушивалась в  эти
разговоры. А верзила-главарь возникал перед нею по  ночам,  улыбался  усатым
ртом, нашептывал сладкие речи... И ей ужасно хотелось, чтобы  разговоры  эти
не оказались обывательскими домыслами и чтобы когда-нибудь выпал  ей  случай
повстречаться с главарем лицом к лицу...
     Вот она где пробудилась, так ожидаемая Адочкой женственность.
     Случай выпал в первую субботу ноября, за два дня до  праздников.  После
уроков Таня пошла на день рождения к  Жене,  школьной  подруге.  Там  к  ней
быстренько подсел на редкость неприятный  тип,  приятель  Жениного  старшего
брата,  спортсмен,  который,  как  на  грех,  несколько  раз  видел  Таню  в
фехтовальном зале.
     Это обстоятельство послужило  отправной  точкой  для  беседы  -  точнее
сказать, монолога пана Спортсмена, который затем переключился на подробности
личной жизни известных фехтовальщиков  и  фехтовальщиц,  анекдоты,  поначалу
невинные, но становящиеся все солонее.  Вначале  Таня  отмалчивалась,  потом
начали огрызаться, да так задорно и едко, что гости валились  от  смеха  под
стол. Однако  спортсмен,  в  отличие  от  школьных  ухажеров,  нисколько  не
стушевался, напротив, хохотал  вместе  со  всеми,  приписывая  столь  бурное
веселье  собственному  остроумию.  После  очередного  стакана  портвейна  он
склонился  к  самому  уху  Тани  и  принялся  нашептывать  ей   комплименты,
оказавшиеся во много раз  гаже  анекдотов.  Таня  растерялась,  чуть  ли  не
впервые в жизни. Это заметил Максим,  брат  Жени.  Он  пригласил  спортсмена
покурить, видимо,  что-то  доходчиво  объяснил  ему,  потому  что  спортсмен
вернулся несколько удрученным, сразу  ушел  в  соседнюю  комнату  и  включил
телевизор. Потом были шарады, танцы - Таня танцевала  только  с  Максимом  и
Сережей Семеновым, - чай с конфетами и тортом. И только  когда  гости  стали
расходиться, появился трезвый и  притихший  спортсмен.  Он  оделся  и  вышел
вместе со всеми.
     Большая часть гостей села на метро, потом откололись  еще  двое,  потом
еще.
     Наконец остались только Таня, спортсмен и Сережа Семенов.
     - Танька, поздно уже, - сказал Сережа. - Проводить?
     - Даму провожаю я, - сказал спортсмен, успевший  по  дороге  извиниться
перед Таней за свое "неспортивное", как он выразился, поведение.
     - Тань, ты как? - спросил Сережа.
     - Пусть проводит, если ног не  жалко,  -  сказала  Таня.  -  Да  тут  и
недалеко.
     - Тады-лады, - сказал Сережа. - До после праздников!
     И ушел в другую сторону. Таня со спортсменом завернули в переулок.
     И тут все случилось почти так, как в  стихах  популярного  тогда  среди
определенной части молодежи поэта  Асадова,  которые  упоенно  декламировали
Танины одноклассницы из тех, что поглупее:  "Два  плечистых  темных  силуэта
выросли вдруг в голубой дали". Силуэты, правда, были не особенно плечистыми,
но зато их было не два, а три и один из них держал нож не "в кармане",  а  в
руке.
     - Стоп машина, - сказал, усмехнувшись, один из них, худой,  остроносый,
в вязаной шапке. - Служба съема. Снимайте,  граждане  и  гражданки,  часики,
цацки, грошики вытряхайте.
     - Мать вашу так! - срывающимся баском добавил другой, с ножом. Лицо его
скрывалось в тени из-за огромного козырька кепки.
     Таня не присматривалась к ним, приметив только,  что  все  трое  совсем
молоденькие, старше ее от  силы  на  год.  Она  метнула  взгляд  подальше  и
заметила шагах в пятнадцати, возле скамейки, высокую мужскую фигуру, стоящую
боком, но лицом вполоборота повернутую к ним.
     Он! Сердце взволнованно  стукнуло,  Таня  услышала  в  голове  какой-то
странный звоночек и совершенно перестала соображать, что делает.
     Она победно  улыбнулась  худому  налетчику,  отстегнула  Адины  золотые
часики, вручила ему и не спеша, гордо, уверенно прошла мимо опешивших  юнцов
прямо к высокому мужчине.
     Тот заметил ее приближение и спокойно ждал.
     Она подошла к нему вплотную и бесстрашно заглянула прямо в глаза.
     - Давайте поспорим, что вы мне сейчас вернете мамины часы.
     Он открыл рот, собираясь, видимо, спросить:  "Какие  часы?"  Но  вместо
этого, не сводя с нее глаз, выпалил:
     - Давайте.
     Она  поднялась  на  цыпочки,  обвила  его  шею   руками,   стремительно
поцеловала в губы и тут же отошла на полшага.
     Поедая взглядом ее прекрасное лицо,  невинное  и  безмятежное,  высокий
мужчина с присвистом выдохнул:
     - Та-ак...
     А она всматривалась в него. Он, он, конечно, он.
     И усы есть, правда,  скорее  усики.  Лицо  не  то  чтобы  красивое,  но
сильное, волевое.
     А  за  ее  спиной   слышались   вскрики,   мат,   звуки   ударов.   Это
дурак-спортсмен решил продемонстрировать владение приемами  самбо  и  бокса.
Потом послышался стук падающего тела.
     Но она смотрела только на незнакомца. А он смотрел на нее. Пока  к  ним
не подбежали налетчики, чем-то сильно взбудораженные.
     - Слышь, Генерал, - тяжело дыша, сказал  парень  в  огромной  кепке.  -
Линять пора. Клиента, кажись, подрезали.
     - Подрезали! - передразнил худой. - Сам же и подрезал, сявка!
     - Тихо! - прикрикнул высокий. - Взяли что-нибудь?
     - А то! - самодовольно сказал худой. - Все при всем!
     - Уходим, - приказал высокий. - Пока вместе. Вон за тот дом.
     - А как же эта? - спросил третий, в клетчатом пальто и без шапки. - Она
ж тебя, Генерал, вон как сфотографировала. Заложит!
     - Она со мной! - уже на быстром ходу бросил Генерал, а Таня, без  труда
поспевавшая за ним, добавила:
     - Вон еще! Стану  я  из-за  какого-то  хама  блудливого  хороших  людей
закладывать.
     Остановились  за  указанным  домом  под  фонарем.  Генерал  внимательно
огляделся.
     На улице в обе стороны было пусто.
     - Доставай вещички! -  скомандовал  он.  Стопщики  вынули  из  карманов
электронные часы спортсмена, довольно тугой бумажник, иностранную зажигалку,
почти полную пачку "Кента" и золотые часики.
     - Так, - сказал Генерал, забирая кошелек и часики. - Вам  направо,  нам
налево.
     - Ну-у, Генерал, - разочарованно протянул худой. - Мы ж старались...
     - Кто тут вякает? - тихо спросил Генерал.
     Худой замолчал.
     - Ладно, - Генерал смягчился. - Вот вам ради праздничка.
     И достал из бумажника спортсмена десятку.
     - А теперь канайте отсюда! Понадобитесь - Петьку пришлю.
     Юные налетчики скрылись. Под фонарем остались лишь Таня и Генерал.
     - Прошу пани, не вы ли обронили? - сказал Генерал,  с  легким  поклоном
вручая Тане часы. - Так, говоришь, я хороший человек?
     - Поживем-увидим, - с загадочной улыбкой ответила Таня.
     - Поживем... - задумчиво повторил Генерал. - И откуда ты взялась такая?
     - Какая "такая"?
     - Ну... красивая. Смелая.
     - Мама-папа родили.
     - А целоваться полезла, Она подняла часики на ладони и протянула ему.
     - Возьми.
     Он молча смотрел на нее, не вынимая рук из карманов.
     - Ладно, - сказала она, застегивая ремешок на запястье. -  Поздно  уже.
Меня мама заждалась. Он прищурился.
     - Мама, значит.... Ну, а если завтра, часиков в шесть, у "Зенита", а?
     Придешь?
     - Приду.
     - Без балды?
     - Без балды.
     - Тогда жду... Может, тебя до дому проводить, красивая? Темно ведь.
     - Не надо, тут близко совсем...
     И она, не оборачиваясь, пошла по подмерзшим лужам.
     Генерал смотрел ей вслед, пока она не исчезла за углом.
     А она, проходя мимо фонаря,  взглянула  на  циферблат  и  с  удивлением
обнаружила, что весь этот эпизод -  от  встречи  со  шпаной  до  прощания  с
Генералом - занял минуты три от силы. Ну, четыре. Она как раз посмотрела  на
часы, когда они свернули в переулок.
     Таня пошла тем же переулком. На том месте, где лежал спортсмен,  никого
не было.  Только  совсем  небольшое  темное  пятнышко.  Интересно,  "скорая"
подобрала или сам пошел? Она всмотрелась  вдаль  и  увидела  черную  фигуру,
удаляющуюся от нее в сторону метро. Фигура двигалась  неровно,  пошатываясь,
хватаясь за скамейки и стволы деревьев. Он? Просто  забулдыга  какой-нибудь?
Хоть она и  сомневалась,  что  спортсмена  подрезали  основательно,  все  же
беспокоилась, не схлопотал ли чего-то посерьезней царапины. До  самого  дома
колебалась: может, стоит вернуться? Пока шла, уговорила себя, что  пигоцефал
в амплуа любовника только  такого  обращения  и  заслуживает.  Вперед  наука
будет. А ее игра стоит свеч.
     Мать встретила Таню на лестничной площадке.
     - Ты где была так долго?
     - Ой, Адочка! - Таня кинулась на шею Аде. - У Женьки так здорово было!
     - Я волновалась, звонила Жене. Максим сказал, что все ушли.
     - А сказал, во сколько ушли?
     - Вообще-то сказал. Без четверти двенадцать.
     - Ну вот, а сейчас  только  полпервого...  Пока  дошли...  Меня  Сережа
провожал, и еще один взрослый дядя, друг Максима...
     -  Ну  ладно,  стрекоза.  Зубы  почистить  и  в  постель!  Таня  крепко
поцеловала мать и первой вбежала в квартиру.
     Генерал ждал ее у  кинотеатра  "Зенит"  в  шикарной  импортной  куртке,
из-под воротника которой выбивалось полосатые мохеровое кашне. В  зубах  его
дымилась папироса.
     Таня подошла к кинотеатру ровно к шести  и  увидела  его  издалека.  Но
решила не  подходить,  спрятаться  за  уголок  соседнего  желтого  здания  и
подглядывать, как он будет себя вести.
     Еще  минут  десять  Генерал  стоял  совершенно  спокойно,  потом  начал
смотреть на часы, потом останавливать прохожих, спрашивать.
     Тане было холодно и страшно хотелось в туалет. Но отойти она боялась  -
а вдруг вернется, а его уже нет? Выходить же, считала она, еще  рано,  а  то
что же это за проверка.
     Так прошло еще минут пятнадцать. И тогда, не в  силах  больше  терпеть,
она вышла из своего укрытия и подбежала к нему.
     - Привет, красивая, - сказал он, с  улыбкой  глядя  на  нее.  -  Что-то
опаздываешь.
     - Прости, - сказала она. - Ждала, пока мать в гости уйдет.
     - А что, строгая?
     - Факт!
     - Ну, в кино? Детектив показывают. Хорошо бы про шпионов!
     - Почему про шпионов?
     - А про воров неинтересно.  Врут  все.  Показывали  какой-то  глупейший
гэдээровский детектив. Но Тане было все равно.  Успевшая  до  начала  сеанса
справить свои дела и закусить в буфете  пирожным  с  лимонадом,  она  просто
уткнулась Генералу в плечо, взяв его за  руку.  Так  они  и  просидели  весь
фильм, держась за руки, а когда вышли и начали  обмениваться  впечатлениями,
то оба со смехом узнали, что из всего фильма запомнили только самое  начало:
мальчик уходит в кино, а родители остаются дома -  и  самый  конец:  мальчик
возвращается домой, а родители его встречают.
     Расстаться не могли долго - стояли, смотрели  друг  на  друга  и  молча
держались за руки.
     - Ну что, красивая, - сказал наконец Генерал. - Завтра как?
     - Завтра не могу. Большой  семейный  обед,  -  сказала  Таня.  -  Давай
послезавтра с утра. Я скажу матери, что пошла с классом на  демонстрацию.  В
девять на том же месте.
     - Ну пока, красивая. Целую,  -  сказал  Генерал,  но  не  поцеловал,  а
хмыкнув, добавил:
     - В ротик.
     Таня расхохоталась.
     Только бы не показать смущения, только бы не покраснеть!  Теплая  волна
поднялась в ней, заколотилось сердечко. До первых петухов тыкалась  носом  в
подушку, ворочалась с боку на бок. Снова и снова вспоминала слова  Генерала,
и накатывала радость, сжимала  горло.  Не  получалось  ни  расплакаться,  ни
рассмеяться, как перед ним.
     По правде говоря, в доме Захаржевских давно уже не  устраивали  никаких
семейных обедов, тем более больших. Зато возникла  другая,  условно  говоря,
традиция, которую Ада с Таней и называли "Большим семейным  обедом".  Каждое
второе воскресенье и иногда по праздникам академика на сутки запирали в  его
комнатке при кухне, выставив туда, во избежание всяких  осложнений,  большой
ночной горшок, а Никиту заряжали к каким-нибудь приятелям с ночевкой.  Утром
Таня помогала матери готовить всякие вкусности и накрывать на стол. А  часам
к четырем начинали приходить Адины друзья - элегантные, хотя  и  пожилые,  в
Таниных глазах, мужчины, нередко с молодыми красивыми  женщинами.  Это  были
веселые,  интересные  люди  -  артисты,  коллекционеры,  художники,  юристы,
ученые. Они рассказывали всякие смешные истории, громко смеялись.  Громче  и
заразительнее всех смеялась  Ада.  Тане  нравилось  бывать  в  их  компании,
слушать, запоминать. Лишь  немногих  новичков  вгоняли  в  неловкость  вопли
академика, время от времени доносившиеся из его конуры.  После  обеда,  если
друзья приезжали с женщинами, устраивались танцы, а если без женщин - то  со
стола сдергивалась скатерть, подавался кофе с коньяком и  начинался  картеж.
Причем всегда находился кто-то лишний, который с удовольствием  помогал  Аде
мыть посуду. А Таня предпочитала оставаться в комнате и  следить  за  игрой.
Она мало что понимала в самих играх - а  играли  гости  в  преферанс  или  в
покер, - но ей нравились их сильные страсти. Таня смеялась. Уж больно весело
было наблюдать столь крутовареные эмоции. А главное, на чем?
     Играли-то на спички. Будто каждая и вправду червонец весила. А  то  еще
и, мухлевали. Катал, как  правило,  ехидно  сдавала  игрокам  она.  Что  тут
начиналось!
     Сегодня незаметно закозлила дядю Коку Адочке. Та  надулась,  сквозанула
на кухню.
     Следом кинулся воздыхатель.
     Обычно к половине двенадцатого Ада загоняла Таню спать, поспешно  целуя
дочку в щеку и приговаривая:
     - Доченька, сегодня дядя Кока у нас переночует. Ему ехать очень далеко.
     - Конечно, Адочка,  -  сонным  голоском  отзывалась  Таня  и  закрывала
глазки.
     В это же время расходились гости. Дядя Кока демонстративно  укладывался
в Никитиной комнате, но для Тани давно уже не составляло никакой тайны, что,
выждав для порядку полчасика,  он  перебирался  в  гостиную,  где,  разложив
широкий "трехспальный" диван, его ждала Ада.
     Эту  квартирку  из  трех  полноценных  комнат  и   полутемной   людской
Захаржевские получили взамен казенной  семикомнатной,  по  штату  положенной
директору. Было это в  середине  шестидесятых,  когда  академика  за  полную
научную  замшелость  и  стремительно  прогрессирующее  слабоумие  отстранили
сначала от руководства институтом, а потом - и  от  научной  работы  вообще.
Несколько лет академик  еще  появлялся  в  институте  с  толстым  портфелем,
набитым какими-то бумажками, и  выступал  на  каждом  Ученом  совете,  вещая
всякую чушь, но потом его перестали пускать в институт, а вскоре  он  и  сам
забыл туда дорогу, выходя только во двор, и то под  наблюдением  Никиты  или
Ады.
     Однако  звание  академика  и  соответствующее  этому  званию   денежное
довольствие  за  Всеволодом  Ивановичем   сохранили,   как   и   полагается,
пожизненно. Этих денег хватало на содержание семьи,  и,  насколько  понимала
Таня, именно поэтому Ада и держала при себе старика, не сдавала  в  психушку
или дом престарелых насовсем.
     Тогда,  наверное,  пришлось  бы  отдавать   все   жалованье   академика
государству - ведь он больше не будет членом их семьи. А Ада боится бедности
и поэтому только на два-три месяца в году - на сколько возьмут -  определяет
старика в какую-нибудь клинику. Или Никитки  стеснялась.  Тот-то  со  старым
идиотом как с писаной торбой носился. А Таня так и не научилась воспринимать
академика как отца, и он всегда казался  ей  чужим  и  мерзким  стариком,  к
которому воз испытывать только одно чувство - брезгливость.
     Перед свиданкой долго крутилась у зеркала, не зная, что  сварганить  из
волос. И так зачешет, и эдак заколет.
     - Ты что там вертишься? - удивилась Ада. - Или собираешься куда?
     - Так, ненадолго... -  Застигнутая  врасплох,  покраснела  до  кончиков
ушей.
     Ада не  заметила.  Таня  шмыгнула  от  ее  глаз  в  ванную.  Отдышалась
маленько.
     "Нет! Так не пойдет!" - решительно заявила своему отражению в  зеркале.
Села на краешек стиральной машины и давай придумывать, как  подойдет  и  что
скажет. Все оказалось проще, без излишних  придыханий.  Голос  не  сорвался,
трепета он не заметил.
     - Здорово, красивая!
     - Привет, мой Генерал!
     - Что у нас сегодня по плану? Опять киношка?
     - Пойдем к тебе?
     - Ты вправду хочешь?
     - Да.
     И вновь по проспекту, только уже вдвоем, по следам праздничных  колонн,
отправившихся ранним промозглым утром в неблизкий путь до Дворцовой.  Только
путь Тани и Генерала  скоро  разошелся  с  маршрутами  колонн.  Они  сели  в
полупустой автобус и через полчаса  подъехали  к  невзрачному  многоэтажному
дому, стоящему на кривоватой улочке в другом районе.
     Они вошли в подворотню, потом еще в одну и  на  третьем  дворе  увидели
совсем уже неказистую развалюху. Прямо на них смотрел пустой дверной проем.
     - Вот он, мой дворец, - с принужденной веселостью показал Генерал.
     - Я думала, ты живешь где-то рядом с нами.
     - А зачем?
     Войдя вслед за Генералом в проем,  Таня  увидела  стены  с  облупленной
штукатуркой, лестницу с кривыми ступеньками и содранными перилами,  щербатые
каменные плиты,  лишь  местами  прикрывавшие  земляной  пол,  во  всю  длину
которого зачем-то тянулась глубокая траншея. Через траншею  была  перекинута
доска.
     Обстановка подстегивала любопытство. Ее фантазия разыгралась.
     Генерал бережно взял Таню за руку и перевел по доске.
     Когда они поднялись на один марш. Генерал сказал:
     - Подожди меня тут.
     Он поднялся на второй этаж и три раза стукнул в дверь, обтянутую рваным
черным дерматином, что-то отрывисто сказал  и  вошел  в  открывшуюся  дверь.
Потом высунулся и жестом подозвал Таню, приложив указательный  палец  другой
руки к губам.
     Таня поднялась.
     - На цыпочках, - шепнул он, пропуская ее в темный коридор.
     Если  бы  она  сейчас  увидела  груду  костей,  черепа   и   сверкающие
драгоценности под вековой паутиной - не  удивилась  бы.  Ее  золотые  глазки
горели восторгом, жадно вглядываясь в разбойничий лабиринт.
     В  комнате,  которую   занимал   Генерал,   было,   несмотря   на   всю
обшарпанность, довольно чисто - воз, прибрался на случай ее прихода.  И
просторно -  из  мебели  в  ней  имелся  только  широкий  пружинный  матрац,
положенный на кирпичи и накрытый полосатым покрывалом, в головах  больничная
тумбочка, на которой стоит магнитофон, сундук и  табуретка  возле  окна.  На
подоконнике ваза с тремя свежими алыми розами -  уж  не  для  нее  ли?  Чуть
дальше, в  самом  углу,  прямо  на  полу  стоял  красивый  черный  телевизор
неизвестной Тане марки  с  большим  экраном  и  еще  какой-то  металлический
прибор. Все прочее хозяйство размещалось на полках, которые  тянулись  вдоль
всей дальней от  двери  стены  -  кое-какая  посуда,  несколько  затрепанных
книжек,  множество  ящиков  и  коробок  -  фанерных,  картонных,  больших  и
маленьких.  Одни  были  разноцветные,  красивые,  явно   заграничные,   хотя
попадались  и  совсем  старые  -  рваные,  мятые.   Однако   большую   часть
пространства на полках занимали штабеля  новеньких  автомобильных  покрышек.
Стараясь незаметно изучать взглядом логово, Таня дышала  свободно  и  легко,
словно  попала  в  свой  дом,  такой  непохожий  на  родительский.  Ни  тебе
старинного комода, воняющего нафталином,  ни  пыльных  портьер,  ни  тусклой
бронзовой люстры с висюльками хрусталя, мутными, как сопля.
     - Ты... посиди пока,  отдохни,  -  сказал  Генерал,  помогая  ей  снять
пальто. - А я сейчас... Чайку вот...
     Его голос был напряженным. То,  что  паренек  мог  стесняться  убогости
своего жилища, Тане было невдомек.
     Он взял с полки алюминиевый чайник и вышел.
     Таня подошла к окну, взяла из раскрытой пачки, лежащей рядом с  розами,
"беломорину", достала из сумочки флакончик "Эола" - польского освежителя для
рта - и прыснула в мундштук папиросы. Так она поступала  всякий  раз,  когда
под рукой не было приличных сигарет.  Закурив,  она  посмотрела  в  окно  на
переполненные мусорные бачки.
     Нет,  обитель  Генерала  ничуть  ее  не  покоробила.   Ленинград   есть
Ленинград.
     Даже среди учеников элитарной, в общем-то,  школы  многие  жили  так  -
коммуналки, страшные вонючие лестницы, аварийные  дома.  Все  это  ей  не  в
новинку. Однако странно, что так живет  именно  Генерал.  Ведь  если  верить
рассказам, на него работает  большая  шайка  малолетних,  далеко  не  всегда
занимающаяся такой мелочевкой, как тогда, со спортсменом. И едва ли  Генерал
этим ограничивается.
     От ее внимания не ускользнуло одно странное обстоятельство. И  по  пути
сюда, и особенно здесь Генерал был  какой-то  сам  не  свой  -  растерянный,
суетливый.
     Неужели она на него так действует? Но ведь и при знакомстве, и потом, в
кино, он был совсем не такой. Разберемся...
     Таня нагнулась и включила телевизор, поставив звук (кнопочка  с  нотным
знаком) на минимум. Показывали праздничную демонстрацию на Красной  площади.
Она стала смотреть. Естественно, ее привлекло не само  зрелище,  а  качество
изображения  -  чистые,  насыщенные  цвета,  ничего   не   мигает,   никакой
зернистости.
     Под экраном она прочла название марки - "Panasonic". Любопытно...
     Вошел Генерал со вскипевшим чайником.
     - Соскучилась, красивая? Правильно, посмотри пока, а я накрою.
     Он стал снимать  с  полок  стаканы,  ложки,  заварной  чайник,  блюдца,
выставлять их на широкий подоконник. Потом полез в тумбочку и извлек  оттуда
пузатую бутылку темного стекла, лимонад и большую коробку с тортом.
     Коньяк "Камю". Торт "Прага". Первое видела,  но  не  пробовала,  второе
ела, и не раз. Тоже любопытно-в этакой халупе...
     - Прошу, так сказать,  к  столу,  -  сказал  Генерал,  пытаясь  держать
игриво-светский тон.
     На авантюрной волне Таня приняла это как выражение мужественной удали.
     Пододвинулась доверительно поближе. Он положил на два блюдца  по  куску
торта.
     - Удобно, а? Готовенькие порцайки, и резать не надо. - Генерал  плеснул
в стакан коньяку. - Ты как, вмажешь? Или лимонадику?
     - Мне чуть-чуть, на один пальчик. - А сверху лимонаду.
     - О-о, коктейль... Ну, как говорится, вздрогнули. Со знакомством!  Таня
усмехнулась.
     - А ты так стоя и будешь?
     Генерал хлопнул себя по лбу и выскочил из комнаты.
     И что он такой дерганый?
     Он вернулся со второй  табуреткой,  поставил  ее  у  подоконника,  сел,
чокнулся с Таней и залпом заглотил полстакана. Таня  отхлебнула  "коктейль".
Очень даже ничего.
     - У-х, хорошо пошла! - крякнул Генерал. - Меня, кстати, Володя зовут.
     - А меня Таня.
     - Ну вот и познакомились. А то, понимаешь, третий день  все  "генерал",
да "красивая"!
     - А разве я не красивая?
     - Ты-то? Ух! - Генерал облизнул кончики пальцев.
     - А ты чем не генерал?
     - Генерал-то генерал, только по другому ведомству... - Голос его  скис.
Он задумался и скоро ожил:
     - А вообще мне по фамилии кликуху дали. Из Генераловых мы.
     - Мне нравится. Я буду звать тебя "мой генерал", ? А ты зови  меня
"красивая", это так приятно...
     Генерал закурил и задумчиво свел глаза к переносице,  глядя  на  огонек
папиросы.
     - Знаешь, - проговорил он, - когда ты меня поцеловала тогда, я  сначала
решил, что ты бл... ну, дворовая, понимаешь?
     - Ты хотел сказать блядь? - со спокойной улыбкой спросила Таня.  -  Так
не стесняйся. Я не терплю только, когда матом дырки между словами залепляют.
     Так  открыто  и  по-простому  сказануть  не  всякая  может.  А  из  уст
гладенькой папенькиной дочки Генерал  ни  в  коем  случае  не  ожидал.  Даже
маленько подрастерялся:
     - Словом, амара молодая... А  потом  смотрю  на  тебя,  смотрю...  нет,
думаю...
     И все смотрю... А назавтра, когда у "Зенита" тебя ждал,  ох  и  злился!
Ну, думаю, динамистка! Ну, получила  назад  бимборы  свои  драгоценные  -  и
отваливай, что в гляделки-то играть было? И решил, разыщу  тебя  непременно,
накажу... А потом думаю, стоп, что это я так раздухарился. Ну, накрутили мне
хвоста, ну, потоптался по холодку,  как  фраер  -  всего  делов!  А  как  ты
появилась, знаешь, я как оттаял весь. Тепло так  стало...  Эх,  зацепила  ты
меня, красивая...
     И дрожащей рукой налил себе еще коньяку. Лукавил он самую малость.
     Таня подняла недопитый стакан.
     - Теперь за тебя, мой генерал! Он вздрогнул. Капелька коньяка упала  на
потрескавшуюся краску подоконника.
     - А я за тебя, красивая!
     - Нет, сначала за тебя. До дна.
     И Таня, залпом выпив, подставила ему свой стакан.
     - То же самое. Теперь за меня. Выпили и за Таню.
     Она придвинула табуретку к стене, привалилась  к  ней  спиной  и  взяла
папиросу.
     - Подкинь мне сумочку, будь другом. Рядом с твоим локтем.
     Она достала свой "Эол" и побрызгала в папиросу. Генерал с  любопытством
следил за ней. В глазах его появился блеск.
     - Это ты зачем?
     - Приятнее, - сказала она, выпуская дым. - И  не  так  потом  табачищем
воняет.
     Хочешь попробовать?
     И она протянула ему дымящуюся папиросу.
     -  Косяк  по  кругу?  -  Он  усмехнулся,  взял  папиросу,  затянулся  и
сморщился. - Как в аптеке.
     Сделав еще две-три неглубокие затяжки,  она  встала  и  потянулась,  не
упустив из виду, как он впился глазами в ее рельефно обозначившуюся грудь.
     - Что-то я засиделась...
     Он резко вскинул голову. В его взгляде было отчаяние.
     - Как?! Погоди...
     - Да я не в том смысле. Просто подвигаться хочется. Вон маг на тумбочке
стоит. Может, станцуем?
     - Ага, - выдохнул он с явным облегчением. - Что поставим?
     - Рок какой-нибудь. "Дип Пепл" у тебя есть?
     - Обижаешь, начальник.
     Он встал, открыл на полке ящик с кассетами  и,  не  снимая  его,  начал
перебирать. Таня следила за его движениями сквозь дым.
     В школе она не курила. После школы - другое  дело,  а  иногда  и  дома,
только не в своей комнате. Мать сама не вынимает сигарету изо рта  и  запаха
не учует. А если и учует, то что? Пожмет плечами и отойдет, а на другой день
Таня найдет где-нибудь на видном месте пачку обалденных сигарет. Такая вот у
нее Ада! Вполне  было бы расконспирироваться, хотя бы дома,  но  просто
не хочется, по скрытности характера.
     Он   перекрутил   найденную   пленку   на   магнитофоне    и    включил
воспроизведение.
     Понесся  мощный,  изысканный  рок,  с  потрясающим  вокалом  Гиллана  и
неповторимым органом Джона Лорда. Генерал еще не отошел  от  магнитофона,  а
Таня уже извивалась  в  ритмичном  танце.  Генерал  встал  напротив  нее  и,
внимательно следя за ее движениями, начал их копировать.
     "Пластичный, - подумала Таня. - Здорово у него выходит".
     Когда  эта  песня  закончилась,  оба,  раскрасневшиеся,  плюхнулись  на
табуретки.
     - Уф-ф! - сказал Генерал. - Ну ты даешь, красивая. Всю душу из  старика
вытряхнула.. Таня прищурилась.
     - Старика? И не  стыдно  тебе  пенсионером  прикидываться,  в  двадцать
два-то года?
     - Мне двадцать пять, вообще-то... А тебе?
     - Почти шестнадцать, - чуть накинула Таня.
     - Иди ты! - недоверчиво воскликнул Генерал.
     - А ты думал, сколько?
     - Ну, восемнадцать, девятнадцать... - Тут уж накинул он.
     - Неужели так старо выгляжу?
     - Нет, понимаешь... Повадка у тебя...
     - Что, нахальная?
     - Нет... взрослая... Ну, умная, что ли. Не шмакодявистая...
     - Мерси.
     - Я думал, ты работаешь уже или в институте учишься. А ты... школьница,
наверное?
     - Угу. Как в песне. - И она стала напевать:
     - Я гимназистка восьмого класса...
     - Пью самогонку заместо кваса, - подхватил Генерал приятным тенорком.
     - Ах, шарабан мой, американка! А я девчонка, я шарлатанка, -  закончили
они хором и дружно рассмеялись.
     - Давай еще подрыгаемся.
     Таня встала и потянула Генерала за руку.
     - Эх-ма, щас качучу отчебучу! - вздохнул он и вышел вместе с  Таней  на
середину комнаты.
     Минуты через полторы быстрая вещь кончилась и началась медленная.  Таня
любила  эту  грустную,  пронзительную  песню,  хотя  и  не  знала,  как  она
называется:
     - When the sun goes to bed, that's the time you raise  your  head...  -
подпевала она, положив ладони на плечи Генералу.
     - Ого, и по-английски сечешь? - с восхищением спросил Генерал.
     - Маненько ботаю, - весело отозвалась она.
     Генерал хихикнул, думая про себя: "Эта сучка сама отчебучит".
     Чарующая песня текла дальше. Они танцевали, почти  не  сходя  с  места.
Таня обвила руками шею Генерала и плотно прижалась к нему. Она слышала,  как
учащается его дыхание, чувствовала, как  упирается  ей  в  живот  набухающий
твердый комок под его брюками...
     Вдруг его лицо побледнело и перекосилось, и он легко,  словно  пушинку,
поднял ее на руки и понес к матрацу.
     Он медленно, бережно положил ее на полосатое покрывало к самой  стенке.
Она заложила руки за голову и молча, в ожидании, смотрела на  него.  Генерал
навис над нею, оскалившись, с закрытыми глазами, цепенея.
     Вдруг он лицом вниз рухнул на матрац рядом с Таней. Лежал, не  поднимая
головы, молчал.
     - Paint your face  with  despair...  -  выводил  ангельский  голос  Яна
Гиллана.
     Таня  ждала.  Минуты  тянулись.  Не  понимая,   что   происходит,   она
запаниковала.
     Хотела спросить, но не решалась. Наконец коснулась ладонью его затылка.
     - Что, милый, что?
     - Убери клешню, - прошипел он сквозь зубы.
     - Что? - Краска ударила ей в лицо.
     - Уйди, - сдавленно произнес он. - Прошу тебя...
     Она перелезла через него,  попутно  выключив  магнитофон,  и  в  тишине
прошла в окну. Такой пощечины не заслужила. Тут что-то не так. Бледная,  как
стенка, она налила полстакана лимонаду, не спеша выпила, потом  налила  еще,
подумав, добавила коньяку и, вернувшись к постели, присела на самый краешек.
     Генерал по-прежнему лежал, уткнувшись лицом  в  подушку.  Она  поднесла
стакан к его голове.
     - Вот, миленький, выпей.
     - Уйди, - глухо повторил он.
     Тут она завелась. Поставила стакан на тумбочку  и  прилегла  грудью  на
спину Генералу. Правой рукой она стала тихо гладить его затылок,  уши,  шею.
Он молчал, не поднимая головы.
     - Тебе плохо? - еле сдерживая себя, чтобы сверху  его  не  пришлепнуть,
спросила Таня как  ласковей.
     - Н-нет, - еле слышно ответил он.
     - Тебе плохо со мной, да?
     - Нет-нет, - ответил он уже громче.
     - Тогда что? Он молчал.
     Она приподнялась, сняла стакан с тумбочки и  вновь  поднесла  к  голове
Генерала.
     - Выпей, родной мой. Выпей и все пройдет... - пел ее голосок елеем.
     Он чуть повернул  голову,  покосился  на  Таню  красным  глазом,  потом
перевернулся, приподнялся, взял стакан из Таниной руки и  жадно,  запрокинув
голову, выпил. Потом с силой швырнул стакан  через  всю  комнату.  Чудом  не
задев телевизор,  стакан  ударился  о  противоположную  стену  и  разлетелся
вдребезги.
     Генерал молча, тяжело смотрел на Таню. По-звериному. Загнанным  волком.
Ее как обожгло.  Она  увидела  истинное  лицо,  во  всем  совпадающее  с  ее
ожиданиями и грезами. Дикая, безудержная  стихия  рванулась  из  глубины  ее
сознания. Она порывисто обняла его  и  стала  покрывать  это  скорбное  лицо
поцелуями. Рот с опущенными уголками, нос, лоб, скулы, открытые глаза. Через
некоторое время она почувствовала, что его губы  шевельнулись,  и  он  начал
отвечать ей слабыми, какими-то  неуверенными  поцелуями.  Мозг,  лихорадочно
выискивающий твердую почву, отметил новое  движение.  Мысли  устаканивались.
Потом он взял ее за плечи и стал отводить их назад. Она  немного  отодвинула
лицо от его лица и посмотрела на него.
     Ситуация стала контролируемой.
     - Налей мне, - хрипло сказал он. - Коньяку. Полный.
     Она поднялась, подошла к окну, налила из пузатой  бутылки  в  уцелевший
стакан. Снова захотелось ему врезать.
     Он перекинул ноги через край и резко сел. Взяв принесенный  стакан,  он
одним глотком выпил половину и  уже  медленно,  прихлебывая,  стал  допивать
остальное.
     Таня села рядом с ним, прижавшись бедром к его бедру, и  положила  руку
ему на плечо. Он допил, поставил стакан на пол  и  замер,  чуть  покачиваясь
вперед и назад. Молчала и Таня. Она ждала.
     Так прошло около минуты. Потом Генерал резко выпрямился, так что Танина
рука слетела с его плеча, отодвинулся от нее и посмотрел ей прямо в глаза.
     - А, ладно. - Он махнул рукой  и  криво  усмехнулся.  -  Все  равно,  в
последний раз видимся. - Она кивнула, нутром чуя, что это далеко  не  так  и
никуда он теперь не денется. Если уж овладела собой, поломает и его. Что  на
самом деле уже случилось. - Никому  не  говорил,  а  тебе  скажу.  Знаю,  не
продашь...
     Таня кивнула, ничего не говоря. Ее слова были сейчас не нужны.
     - Я ведь мальцом-то шустрый  был,  из  ранних.  И  марусю  имел  не  из
дворовых каких-нибудь, а справную,  взрослую,  майорскую  жену.  А  потом  -
первая ходка, по малолетству  еще,  ну  и...  Короче,  подсел  я  на  Дуньку
Кулакову, и крепко. А что делать? Баб на зоне, считай, не  было,  а  петухов
драть как-то западло... Ну, откинулся, значит, первым делом  к  крале  своей
зарядил, чин чином, букет сирени, шампанского пузырь... И по  нулям.  Полная
параша. Звиздец без салюта. Озверел я тогда, загулял по-черному, на взросляк
по бакланству пошел, позорно. А там все по новой.  -  Он  плеснул  себе  еще
коньяку, выпил, закурил, посмотрел на Таню. Та, хоть почти ни слова  из  его
рассказа не поняла, кивнула со значением. - Я потом и лечиться ходил, да без
толку все. Так вот и живу  на  самообслуживании.  Иногда  от  тоски  на  бан
сгоняешь, снимешь сусанну позабубенней, в  парадняке  оприходуешь  -  и  вся
любовь...
     Красочный язык Генерала окатил своей новизной, а потому в суть проблемы
Таня въехала не сразу, а лишь тогда, когда он упомянул о лечении. Читала она
об этом брошюрку, тайком подцепленную на  Никитиной  полочке,  "Мы  мужчины"
называется. Что ж, дело житейское, хотя больше по части прыщавых подростков.
Ой, темнит что-то волчара, только вот зачем? Ладно, родной, хочешь поиграть,
я согласна. Поглядим, надолго ли тебя хватит.
     А Генерал поднял голову  и,  не  глядя  на  Таню,  тусклым,  бесцветным
голосом сказал:
     - Все. Это все. Иди. Кому расскажешь - убью.
     Но она не ушла. Ведь слова его не на это же рассчитаны. Взяв  в  ладони
его лицо, она стала покачивать его, как младенца, приговаривая:
     - Бедный-бедный Генерал... глупый-глупый Генерал...
     Он опешил.
     - Чего?
     Она перестала покачивать, но руки с его лица не сняла.
     - Послушай меня, глупенький мой, только  не  перебивай.  Смотри  мне  в
глаза, отвечай на вопросы и думай, прежде чем говорить.
     Он криво усмехнулся.
     - Ну ты наглая! Прямо опер! Смотреть в глаза! Отвечать на вопросы!
     - Опер так опер. По-твоему, все твои беды от того,  что  ты  не  можешь
нормально впердолить?
     И опять она его срезала! На этот раз словцом, которого  он  никогда  не
слышал, но смысл которого был ясен предельно. Вот это девчонка!
     - Д-да...
     - Ну и дурак!
     Он вскинулся, но, увидев в больших  золотистых  глазах  лишь  нежность,
присмирел.
     - Так вот, все твои беды от того, что ты никого не любил и  тебя  никто
не любил. Потому что если любишь человека, то хочешь дать ему такое счастье,
которое будет счастьем для него, а не для тебя... А  он,  если  любит,  даст
тебе твое счастье... А изъяны исправит только любовь. Согласен?
     - Ну?..
     Он не понимал, куда она клонит, и затаился.
     - И если, приходя ко мне, ты будешь думать только обо мне, а не о  том,
получится впердолить или нет, то все будет хорошо. Согласен?
     - Ну...
     Он натужно соображал, че ей надо.
     - И если я, приходя к тебе,  буду  думать  не  о  том,  хорошо  ты  мне
вставишь или нет, а о том, хорошо ли тебе со  мной,  то  тебе  действительно
будет хорошо...
     Согласен?
     - Ну.
     Таня как-то резко помягчела и отвела взгляд.
     - И ты, мой Генерал, нужен мне таким, какой ты есть, -  сказала  она  и
положила голову ему на колени.
     Он стал молча рассеянно гладить ее медные кудри. Она лежала и тихо-тихо
мурлыкала. Так прошло минуты три.
     И тут Таня поднялась.
     - Вот что, генерал, поставь-ка музыку. Только поспокойнее.
     Он вскочил с матраца и принялся рыться в пленках. Таня подошла к окну и
налила полстакана коньяка, дополнив доверху лимонадом. Она  на  ходу  выпила
половину, а другую поставила у магнитофона и отошла в центр комнаты.
     Генерал отыскал нужную кассету и установил ее на магнитофон. За  спиной
он услышал какие-то движения, но не придал им  значения.  Когда  он  включил
магнитофон и повернулся к Тане, она стояла посреди  комнаты,  покачиваясь  и
сжимая что-то в кулаке. Он хотел подойти к ней, но она сказала:
     - Стой. Он встал.
     - Возьми стакан. Он взял.
     - Выпей. Он выпил.
     - Поставь стакан. Он поставил.
     - Сделай погромче.
     Он сделал. Полились звуки "Джейн Би", прославившей несколько лет  назад
молодую певицу Джейн Биркин.
     - Сядь. Он сел.
     - А теперь смотри на меня и только на меня.
     Он стал насмешливо смотреть.
     Таня плавно подняла обе руки вверх и так  же  плавно  изогнулась,  чуть
заметно поводя бедрами в такт музыке. Она немного развернулась  в  движении,
еще немного, оказавшись к Генералу боком, потом спиной. Он смотрел  на  нее.
"Ну стерва отчаянная!" - залюбовался ее откровенными движениями. Она описала
полный круг и вновь оказалась лицом к Генералу.
     - Скажи-ка,  Генерал,  только  честно,  кто  лучше-я  или  Дунька  твоя
Кулакова? - весело спросила она и, не дав ему ответить, бросила ему  в  лицо
то, что до сих пор сжимала в ладошке.
     Он поймал, поглядел - и захохотал,  сообразив,  что  такую  понтами  не
возьмешь, жути не нагонишь.
     В его руке были ее кружевные трусики.
     В тот памятный день победила дружба - к полному удовлетворению  сторон.
С того самого мига, когда губ его коснулись губы  чудного  создания,  словно
явившегося из другого мира. Генералу до дрожи, до обморока хотелось овладеть
этим юным, волшебным телом, но весь жизненный опыт,  выработанная  с  годами
звериная осторожность, работавшая уже на  уровне  инстинкта,  сопротивлялись
отчаянно: опомнись, Генерал, она ж  малолетка,  явно  из  высокопоставленной
семьи и сама куда как не простая, стерва та  еще,  потом  не  расхлебаешься.
Приключений захотелось? Плюнь и забудь! Но плюнуть и забыть  не  получалось,
ангельское личико в опушке рыжих волос так и стояло перед  глазами,  задорно
подмигивало, уходить не собиралось. Трепетал, как мальчишка, на  свиданку  к
"Зениту" собираясь, а ведь поклялся  себе,  что  не  пойдет  никуда.  А  что
перечувствовал, пока ждал ее, неведомым богам молился, чтоб не  пришла  и  -
чтобы пришла поскорее!. Пришла... А как готовился  на  случай  ее  визита  -
прибрался капитально, тортик через блатных спроворил, коньяк французский.  И
все себя убеждал, будто хлопоты эти для себя исключительно, будто не ждет он
никого на славный революционный праздник, ети его! Сердце чуть из  груди  не
выскочило, когда сама предложила:
     "Пошли к тебе!" А  когда  распалила  его  до  невозсти,  из  самых
последних сил удержался, чтобы не завалить  ее  тут  же...  Ну,  и  пришлось
срочно пургу прогнать  насчет  рукоделья  и  соответствующей  неспособности.
Решил так: пусть послушает, может, вспыхнет, уйдет, дверью хлопнув - и конец
всем сложностям. Не ушла, и более того... Честно  говоря,  не  только  туфта
содержалась в его балладе... Было дело, чего уж там, и картинки были, быками
из стенгазеты по его  заказу  изготовленные,  и  сеансы  в  каптерке,  когда
выкаблучивалась  перед  ним  "Арабелла",  самая  ходовая  зоновская  манька,
обряженная в прикид жены - кокетливый паричок, светлое платьице с  воланами,
а под ним кружевные трусики.
     Развернется, бывало, к  нему  своей  женственной  трахшей  да  в  самый
решительный момент этими самыми трусиками в него и запустит. Кайфец!.. А эта
ведьмочка рыжая будто мысли его прочла. Словил он тогда ее трусики - и сразу
все как отрезало.
     Полная ясность во всем. Будет, будет при нем его лапушка  золотоглазая.
Для чего?
     Ну, для души, наверное. А в сейф мохнатый   и  к  Тайке-продавщице
слазать, благо опрятна и до мужчин охоча. Только вот не тянет что-то...
     А Таня? Таня числила этот день за собой. Внимательно  присматриваясь  к
Генералу с самого первого мига инспирированного ею знакомства, разглядела  в
нем жгучее любопытство  в  свой  адрес,  с  немалой  и  вполне  естественной
примесью вожделения. И решила этим поиграть, добавить перцу  в  свое  и  без
того головокружительное приключение. Сама предложила пойти к нему,  понимая,
что ступает на канат, натянутый  над  бездной.  Или  на  острие  ножа.  Нет,
внутренне она была готова  к  тому,  что  покинет  логово  Генерала  уже  не
девушкой, даже обзавелась на  этот  случай  противозачаточной  таблеткой  из
Адиных запасов. Но такой исход был бы равнозначен поражению для  них  обоих,
ибо низвел бы ее в собственных  глазах  с  пьедестала  блистательно-холодной
Артемиды, превратив в  обыкновенную,  смертную  женщину,  а  Генерала  -  из
отважного  предводителя  разбойников,  умеющего  подняться  над  сиюминутным
позывом и подчинить себя себе (а заодно уж и ей), в  заурядного  похотливого
самца. Она знала, что в этом случае ей останется только одно - расстаться  с
Генералом навсегда. Не замуж же за него идти, в самом деле?! А вот протащить
его по самой грани, подчинить высшей воле, сиречь своей... Зачем?  А  потому
что страсть как охота самой порулить пиратским кораблем, раз уж возник такой
на горизонте...

     Таня чмокнула мать в щеку и побежала в прихожую.
     - Ты скоро сегодня?
     - Не, мам, я после тренировки  к  Маше  на  урок!  -  крикнула  Таня  и
захлопнула за собой дверь.
     Маша - Мария Францевна Краузе,  миниатюрная  остроносая  блондинка  лет
тридцати,  была  гениальной  находкой  Тани.  Во-первых,  она   работала   в
Педагогическом  и  на  самом  деле  давала  уроки  русского   и   литературы
абитуриентам (на этом они, собственно, и познакомились и даже несколько  раз
позанимались).
     Во-вторых,  ее  отличали  доверчивость  и  поразительное   легкомыслие.
В-третьих, у нее была своя однокомнатная квартира на Гражданке,  по  большей
части пустовавшая, поскольку Маша преимущественно жила у пожилого любовника.
Эту квартиру Таня зимой сняла у  нее  для  Генерала,  представив  его  своим
двоюродным  братом  из  провинции.  В-четвертых,  Маша  обладала  уникальным
голоском, гнусавым и картавым, подделаться под который было проще простого.
     Дорогу на свидание Таня всякий раз превращала в своеобразную игру.  Она
шла пешком до "Парка Победы", а то и до "Московской", останавливалась там  у
газетного киоска и делала  вид,  что  изучает  названия  брошюрок.  Когда  у
поребрика со скрипом останавливалось очередное такси и  шофер  провозглашал:
"А кому в аэропорт!", Таня пробегала пять шагов  до  машины,  заскакивала  в
нее, хлопнув дверцей, и говорила:
     - На Гражданку, шеф!
     Обычно шеф начинал выступать, а то и порывался ее высадить. Тогда  Таня
показывала водителю четвертной, и он безропотно трогал с  места.  И  лишь  в
самые ненастные и холодные вечера она попросту ныряла в  метро  и  ехала  до
"Политехнической".
     К чему была эта бессмысленная конспирация? Ведь  даже  если  кто-нибудь
увидит ее идущей по улице под ручку с Генералом или сидящей с ним  в  театре
или в ресторане и узнает ее, она придумает тысячу правдоподобных объяснений.
(Почему тысячу,  а  не  одно,  универсальное?  Да  потому  что  для  каждого
вопрошающего нужно  подобрать  именно  такое  толкование,  которое  было  бы
предельно убедительно конкретно для него и предельно благоприятно для  самой
Тани.) Врала она почти подсознательно. Нужды в этом не было, но вечные Адины
взгляды с детства сидели в печенках. Жить под  колпаком  неуютно,  потому  и
усыпляла мамину бдительность вечными враками. Почти  ни  разу  не  попалась.
Фантазии и логики у нее было на четверых.  Теперь  обман  стал  обязательным
условием игры.
     За те полгода, что она была знакома с Генералом, у той, "дневной" Тани,
которую видели дома и в школе,  существенных  изменений  не  произошло.  Ну,
съехала на четверки по всякой там алгебре и физике, объяснив  учителям,  что
ей, как будущему филологу, важнее серьезно сосредоточиться  на  гуманитарных
предметах, чем жать на золотую медаль. В  девятом  классе  обычно  на  такие
мелочи и внимания не обращали. Класс не выпускной. Полная лафа без экзаменов
за год. Просто подстраховалась. По-прежнему шла после  школы  домой,  делала
уроки, выходила ближе к вечеру со спортивной  сумкой  или  нотной  папкой...
Только  вот   со   спортивной   и   музыкальной   школой   она   рассталась,
предусмотрительно сообщив тренеру и преподавателям, что вынуждена прекратить
занятия из-за возросших нагрузок в школе. А то еще  позвонят  Аде,  спросят,
что с Танечкой, почему не ходит?.. А Ада - как это не ходит?.. Ни к чему.
     А вот Таня "вечерняя", родившаяся в памятный ноябрьский вечер,  выросла
и окрепла не по дням. Теперь Генерал - ее верный раб, а для всей  его  кодлы
она - Миледи, второе лицо после самого Генерала. Не первое лишь потому,  что
пацаны не знали истинной расстановки сил в их дуэте, да и сам он не втек еще
в свою прирученность. Поначалу наотрез отказывался включать ее в  работу,  и
если бы она не постаралась сама, то по сей день  оставалась  бы  только  его
тайной платонической подругой...
     В начале учебного года в десятом "а" появился некий Игорь,  вернувшийся
со своими сильно выездными родителями из-за границы.  Высокий  светловолосый
красавец, одетый во все импортное, обвешанный всякими заграничными штучками,
классно играющий на  гитаре,  мгновенно  ставший  кумиром  всех  парней,  не
говоря,  естественно,  о  девчонках,  которые  бегали  за  ним  по  пятам  и
заглядывали в рот...
     Изысканный хам,  красивая  скотина,  "жеребец  в  кимоно"...  Когда  он
попадал  в  поле  зрения  Тани,  окруженный  толпой  поклонниц,  с  извечной
высокомерной ухмылочкой изрекающий бархатным голоском очередную пошлость,  у
нее по телу пробегала дрожь омерзения,  и  она  поспешно  отворачивалась.  К
несчастью,  заметив,  воз,   холодность   самой   признанной   школьной
красавицы, этот Игорь положил на нее глаз.
     Как-то в школьном дворе, принародно, он приблизился к  ней  и,  отвесив
легкий поклон, сказал:
     - Сударыня, у  ваших  ног  столько  поклонников!  О,  как  бы  я  хотел
оказаться меж ними!
     Повторив его поклон, Таня ответила:
     - Полноте, сударь, к чему вам мои ноги? Просуньте  меж  своих  -  через
плечо, коли дотянетесь!
     Публика взревела от восторга. Любой бы стушевался - но только не Игорь.
Он лишь отступил на шаг, усмехнулся и произнес:
     - Фи, сударыня, а впрочем - хо-хо! И в тот же день побился об заклад со
всеми одноклассниками,  что  "водрузит  на  свой  геральдический  щит  целку
Захаржевской".  Начались  наглые  заигрывания,  смешки,  нескромные  намеки,
непрошеные проводы, бесконечные телефонные звонки. Ее реакции - убийственных
колкостей, непроницаемого лица, даже, что называется, "открытого  текста"  -
он как будто не замечал. Как ей хотелось съездить по этой  наглой  смазливой
роже - но тогда вся школа решит, что она таки к нему  неравнодушна.  Бьет  -
значит любит!
     Никиткины  приятели-"мушкетеры",  заметив   такое   хамство,   конечно,
поговорили бы  с  этим  Игорем  по-мужски.  Но  только  все  они  школу  уже
закончили, разлетелись по  институтам.  Была  еще  возсть  пожаловаться
Генералу - и Игорю Пришлось бы  совсем  несладко.  Но  Таня  придумала  иной
вариант...
     Хотя  Генерал,  готовый  исполнить  любой  ее  каприз,  превращался   в
каменного истукана, как только речь заходила о ее желании сойтись с  кодлой,
возсти для контакта с этими ребятами у нее  были  -  сам  же,  стремясь
оберечь свою красивую от малейшей напасти, поручил кодле  охранять  ее,  что
они и делали поочередно. Приметливая Таня уже давно знала их  всех  в  лицо.
Как-то раз,  уже  в  декабре,  когда  ее  пас  старый  знакомец  Вобла,  она
неожиданно вынырнула прямо  на  него  из-за  угла,  за  который  только  что
свернула.
     - Здорово, Вобла, - сказала она. - Подзаработать хочешь?
     И изложила ему свой план.
     Когда в очередной  раз  позвонил  Игорь  и  начал  мурлыкать  очередные
сальности, она сказала нежным, дрожащим от чувства голосом:
     - Ты, Гарик, прости меня, пожалуйста... Только я не хотела,  чтобы  вся
школа знала...
     - Что знала? - подозрительно спросил он.
     - Ну... В общем, если хочешь, приходи вечером в парк...  Я  буду  ждать
тебя у метро.
     Он пришел.  Они  прогулялись,  зашли  в  кафе,  она  дала  ему  немного
потискать себя на скамеечке,  благо  погода  стояла  мягкая,  неморозная,  и
проводить до дому, взяв с него обещание ни о чем не  рассказывать  в  школе.
Игорь благополучно сел в метро и уехал домой. Так было  надо.  Вобла  и  его
приятель Фургон, получивший такое погоняло за пристрастие к большим  кепкам,
успели разглядеть Игоря и хорошенько запомнить.
     Потом она пригласила Игоря домой.  Академик  был  в  больнице,  Никита,
урвавший в своей "шпионской школе" перерывчик между зачетами  и  экзаменами,
чтобы встретить дома Новый год, должен был вернуться поздно. Дома оставалась
только Ада, и это вполне устраивало Таню на случай лишних  поползновений  со
стороны Игоря. Перед встречей  Таня  залезла  в  Никитин  магнитофон,  сняла
пассик, спрятала, после чего позвонила Игорю.
     - Слушай, Гарик, у нас тут что-то маг сломался... Помнишь, ты  говорил,
что у тебя есть какой-то зашибенный японский...
     Игорь явился во всей красе - с тортом, в фирменной дубленке и джинсовом
костюме, с шикарным кассетным стереомагнитофоном, какие  в  те  годы  видели
только на картинках. Застав дома Аду,  он  был  несколько  разочарован.  Они
чинно попили чаю,  потом  уединились  в  Таниной  комнате,  потанцевали  под
японский магнитофон, причем  Таня  все  больше  ставила  кассеты  с  быстрой
музыкой, а Игорь - с медленной, чтобы во время танца пообжимать Таню со всех
сторон. Она молча терпела.
     Потом они уселись на диван. Игорь полез с  поцелуями,  на  которые  она
отвечала с умеренным пылом. Через некоторое время  он  стал  трогать  ее  за
разные места - через джинсовые брюки, которые Таня предусмотрительно надела,
не будучи уверенной, что у нее хватит выдержки, если он залезет ей под юбку.
Потом он расстегнул на ней рубашку и принялся мять  ее  грудь  -  опять-таки
сквозь плотный и крепко прошитый  советский  бюстгальтер  с  железобетонными
пуговицами. Лицо у него при этом было настолько глупое, что  Таня,  несмотря
на все омерзение, чуть не расхохоталась.  Она  сопротивлялась,  конечно,  но
вяло, прекрасно понимая, что при Аде за тонкой стенкой ничего серьезного  не
последует. И за всеми своими манипуляциями Игорь нашептывал ей на ухо всякие
глупости, среди которых она уловила один умный обрывок фразы:
     - ...Я думал, что ты не такая...
     "Совсем не такая", - мысленно согласилась она.
     Для него время летело  стрелой,  для  нее  -  мучительно  медленно.  Но
чего-чего, а терпения ей не занимать.
     Она поднялась, заправила рубашку в  джинсы,  к  изумленному  восхищению
Игоря достала из ящика стола "Мальборо" - дома она тогда уже легализовалась,
а сигареты ей доставал Генерал. Закурила и угостила  его.  Они  еще  немного
послушали музыку, потом Таня вышла "помыть  руки".  На  кухне  она  немножко
похихикала с Адой, посмотрела на часы, а вернувшись в комнату, сказала:
     - Знаешь, мама ворчать начинает... Может, я провожу тебя до метро?
     - Ну что ты, я сам дойду. Поздно уже.
     - Зато воздухом подышу. И район у нас тихий... , а?
     Он, видимо, польщенный - еще одна победа! - милостиво согласился.
     - Только я маг заберу. Это не мой, а родича.
     - Ну конечно.
     Они вышли. В одной руке Игорь нес магнитофон, другой  держал  под  руку
Таню.
     Таня несла сумочку, в которой лежали сигареты.  На  ногах  у  нее  были
кроссовки.
     К метро они пошли окольным путем. Немного погодя Таня сказала:
     - Я бы покурила. Ты как?
     - Давай!
     - Ну не на улице же. Тебе-то что, а я стесняюсь. И они зашли во дворик.
     Единственный в округе почти глухой дворик, сплюснутый двумя стенами без
окон.
     Этот дворик Таня приглядела неделю назад. Они сели на скамейку,  скинув
с нее пушистый снежок, закурили, весело болтая о том - о сем. Таня разок как
бы между делом взглянула на часы. Потом он вновь принялся целовать и  лапать
ее.
     "Господи, какая тоска! - думала она, прикрыв глаза и  вполсилы  отвечая
на его поцелуи. - Что они там, заснули, что ли?"
     - Эй, карась, закурить не найдется?
     - Ага, и бабу!
     - Ну, че расселись?
     Вобла привел человек шесть. Нормально.
     Таня умеренно-громко завизжала и, прижимая сумочку, кинулась бежать. За
ней, как и предусматривалось по плану, рванули Вобла и Фургон. Им нужно было
выбежать вслед за ней из дворика и не догнать ее. Игорь устремился за  ними,
но его ловко сшибли с ног.
     Еще под аркой Таня, чтобы не привлекать лишнего  внимания,  моментально
перешла на шаг и на улицу вышла, будто прогуливаясь.  К  ней  присоединились
Вобла с Фургоном. Они перешли на  другую  сторону  и  придвинулись  к  самой
стенке дома.
     Таня достала из сумочки сигареты и предложила  ребятам.  Они  постояли,
прислушиваясь к звукам из дворика. Звуков не было.
     - Как бы они там его не замочили, - сказала Таня.
     - Ну что ты, я ж им сказал. Дело знают, - сплюнув, отозвался Вобла.
     - А чего тихо так?
     - Ну дык, профессионалы...
     Таня хихикнула.
     Из дворика выбежали ребята. У одного в руках был магнитофон, у  другого
- еще что-то. Таня догадалась, что это дубленка и меховая шапка Игоря;
     - Ну, пока, что ли, красивая, - сказал Вобла. Таня улыбнулась:
     - Кому красивая, а тебе тетя Таня.
     - Бывай, тетя.
     И Вобла вразвалочку удалился, не подозревая,  что  совсем  скоро  будет
называть Таню не тетей даже, а Миледи.
     Таня еще немного погуляла, посидела в садике напротив  своего  дома  и,
увидев, что Никита возвратился из гостей, нагнулась и, набрав полные  горсти
рыхлого снега, заляпала им пальто, брюки, шапочку, мазнула ногтями по щеке.
     Зайдя в парадную, она растрепала волосы,  рванула  на  себе  пальтишко,
чтобы отлетела верхняя пуговица, и побежала  на  четвертый  этаж.  Лифт  она
вызывать не стала. Добежав до дверей своей квартиры, нажала кнопку звонка  и
не отпускала, пока дверь не отворилась.
     Она влетела, запыхавшаяся, расхристанная, с полоской царапины на щеке.
     - Ада... Никита... Мы с Игорем сидели...  а  на  нас  бандиты  напали-Я
убежала... а он... его... я не знаю...
     Ада всплеснула руками и побежала на  кухню  налить  дочери  чего-нибудь
успокоительного.
     - Где? - спросил Никита, надевая ботинки. - Там... во дворике... Я  его
на метро провожала.
     - В каком дворике? Таня сбивчиво объяснила.
     - И как вас туда занесло?
     - Мы... покурить зашли.
     - Так, - сказал Никита. - Я пошел.
     - Куда?
     - Туда.
     - Нет! Нет! - Таня вцепилась Никите в рукав. - Не ходи! Они и тебя...
     Это должно  было  обязательно  его  подстегнуть.  Скажи  "не  делай"  -
обязательно сделает. Это она знала, как свои пять пальцев.
     - Да там больше никого нет. Станут они дожидаться! - И пошел.
     - Тогда и я с тобой! - изобразила она заботу и рванулась к дверям.
     - Да сиди уж, подруга  боевая.  Тебе  на  сегодня  сильных  впечатлений
хватит.
     Никита нашел Игоря в том дворике. Он лежал на  земле  без  сознания,  в
перепачканном кровью костюмчике, избитый, синий от холода. Никита  перетащил
его на скамейку, укрыл своей курткой и вызвал по автомату "скорую".
     Игорь попал в больницу с сотрясением мозга,  переломом  носа  и  ребер,
множественными гематомами и сильным переохлаждением.
     Началось следствие. Следователь, допросив Никиту, не стал вызывать Таню
к себе в управление, а пришел прямо на дом. С круглыми от ужаса глазами Таня
поведала ему, что на них напали большие небритые дядьки  с  ножами,  которые
гнались за ней до самой Гастелло. Она не боялась противоречий с  показаниями
Игоря: всем понятно, что девочка перепугалась ужасно -  вон,  и  сейчас  еще
трясется вся, - а у страха глаза велики.
     Через два дня, когда Игорь мог уже давать показания, следователь пришел
к нему в больницу. Потерпевший подтвердил показания  свидетельницы,  уточнив
только, что нападали на них  скорее  подростки,  и  отрицая  наличие  ножей.
Каких-либо примет нападавших он вспомнить не мог, кроме того,  что  один  из
них был в серой куртке и джинсах, а другой  -  с  бачками.  Негусто.  Других
непосредственных свидетелей  преступления  не  было,  а  случайных  прохожих
следователь разыскивать не стал - до убийства или изнасилования не дошло,  и
слава КПСС! Таня к Игорю в больницу не пришла.  Встретившись  в  марте,  они
лишь обменялись грустными улыбками и разошлись. Об этой истории  Генерал  не
узнал. Зато узнал о другой, тоже декабрьской.
     Тогда Таня пришла следом за  Фургоном  к  кодле  в  "бункер".  Там  она
покрыла лицо темной крем-пудрой, убрала свои темно-рыжие кудри под платок из
плащевки, надела ярко-красную дутую куртень и черные сапоги-чулки - и  то  и
другое специально для предстоящей операции позаимствовал у  своей  беспутной
мамаши  Рублик,  еще  один  пацан,  -  украсила  переносицу  старыми  очками
академика с очень слабыми  диоптриями.  В  этом  виде  она  предстала  перед
сторожем  складского  комплекса,  назвавшись  Леной  из  Барнаула,   которая
приехала учиться на курсах, живет у тетки, идет от  подруги,  заблудилась  и
никак не может попасть на Космонавтов, 15, корпус 3. Бедная Лена тряслась от
холода и страха, еле сдерживала слезы и поэтому, видно, все никак  не  могла
понять  подробных  разъяснений  сторожа,  путалась,  просила  повторить.  От
предложения сторожа зайти в контору и позвонить тете  Лена  отказалась  -  в
тетиной квартире нет телефона... Конечно,  было бы пройти в  контору  и
еще минут пять-семь поиграться с телефоном, но в  конторе,  наверное,  яркий
свет, а на аппарате могут остаться отпечатки... В это же самое  время  кодла
бомбила склад с противоположного  конца,  поднявшись  по  стене  из  глухого
переулка и спустившись  на  веревках  через  примыкающий  к  стене  огромный
фальшбалкон, где, как приметила накануне Таня, створка чуть отошла  от  края
рамы.
     Поблагодарив сторожа, барнаульская курсистка побежала к  тете,  а  Таня
вернулась в "бункер", переоделась, умылась и  пошла  домой,  уставшая  после
тренировки. За пару часов вьюга замела все следы.
     Когда об удачном деле кодлы узнал Генерал, он пришел в ярость. Тогда, в
первый и единственный раз, вместо роз и шампанского Таню ждал сокрушительный
удар в солнечное сплетение, от которого  она  пришла  в  себя  только  через
несколько минут. Потом Генерал дал  ей  напиться  воды,  зажег  сигарету  и,
расхаживая по комнате - дело было еще в развалюхе на улице Ивана  Черных,  -
попытался посадить на измену. В красках поведал,  как  сыскари  работают  по
фотороботу и ведут опознание, во всех подробностях разъяснил, что такое КПЗ,
СИЗО и зона, особо остановившись на том, что во всех этих местах  делают  со
свеженькими девочками, особенно такими "ладушками".  Она  все  усекла,  даже
прониклась атмосферой камеры, но  не  испугалась.  Ее  жажда  приключений  и
неуемная энергия только набирали обороты. Выходить из игры,  чтобы  давиться
тем, что дают, и дышать пылью комнат, как домашняя девочка - не  собиралась.
Говорить пока ничего не стала.
     Через две недели, в той же комнате, но  совершенно  в  иной  атмосфере,
после шампанского, конфет и танцев, Генерал лежал  на  матрасе  в  блаженной
истоме, положив голову на Танин голый живот.
     - А к Фургону участковый приходил, - неожиданно сказала Таня.
     - Я же просил тебя к этой шпане не подходить!
     - Да я случайно шла мимо, в окошко заглянула. Потом подумала  -  может,
по твою душу или насчет того склада... Я спросила.
     - И что он?
     - Воспитывать, говорит, приходил... Фургон ведь не работает, не учится,
приводы имеет... В общем, взяли его на заметку,  велели  в  срочном  порядке
трудоустраиваться.  А  не  то  грозились  в  какое-то  спец-ПТУ  отдать  как
антиобщественный элемент... Жалко парня  -  ни  за  что  припухнет.  Генерал
поморщился:
     - Так пусть устроится куда-нибудь для фортецелу... для отвода глаз.
     Делов-то.
     Таня закатила глаза и, раскачиваясь, нараспев произнесла:
     - Магазину  номер  три  Ленкомиссионторга  срочно  требуются  подсобные
рабочие...
     - Ты чего? - переспросил Генерал, быстро соображая.
     - Объявление такое прочла.
     - Что за магазин? - Он сел.
     - Комиссионный, естественно. Не очень большой. На Расстанной.
     - Далековато.
     - Ничего. Поездит, на то он и Фургон. Может, поработает, присмотрится.
     Глядишь, что-то и получится...
     - Ты о чем это, красивая?  -  словно  не  понимая,  спросил  Генерал  и
добавил:
     - Не твоего ума это дело.
     Таня возражать не стала. Помолчав, она неожиданно сказала:
     - А у Лехи Бурова братишка есть. С теткой живет, и тоже на Расстанной.
     Шустрый такой. Все подвалы излазал.
     - Ну-ка, излагай... красивая, - серьезно потребовал он.
     Таня была в деле.
     В начале января в комиссионный магазин номер  три  пришел  устраиваться
подсобником скромный, но физически крепкий паренек. Замдиректора  немного  с
ним побеседовала и приняла  на  испытательный  срок  -  под  присмотр  более
старших и ответственных товарищей. Испытательный  месяц  паренек  проработал
без малейших нареканий, но когда его уже зачислили в штат, начал попивать  с
грузчиками соседнего гастронома, опаздывать  на  работу,  а  потом  и  вовсе
пропустил смену.
     Пришлось с ним распрощаться.
     Всю зиму дворники, как всегда, гоняли по чердакам,  подвалам  и  сараям
шумные стайки десяти-двенадцатилетних огольцов. Попутно  из  одного  подвала
были выдворены два грязнейших бомжа.
     В конце февраля  в  магазин  зашла  высокая,  очень  красивая  девушка,
похожая на обеспеченную  студентку.  Она  подошла  к  отделу  музыкальных  и
радиотоваров, посмотрела, попросила показать ей  гавайскую  гитару,  провела
пальчиком по струнам и со вздохом  вернула  продавцу.  Потом  она  отошла  к
другому отделу, примерила две шубы, курточку, но остановила  свой  выбор  на
вязаном красном шарфике.
     Расплатилась, взяла покупку и вышла. Этот эпизод уж и вовсе  никому  не
запомнился.
     Однако той же ночью магазин был ограблен. Неизвестные преступники через
подвал поднялись в подсобку, выдрав из пола  две  доски.  Без  труда  открыв
запирающуюся изнутри на французский  замок  подсобку,  преступники  вышли  в
коридор,  откуда,  профессионально  отключив  сигнализацию,  просочились   в
торговый зал. Брали  с  разбором  -  беличьи  и  каракулевые  шубы,  импорт,
качественную технику. Все громоздкие, ношеные и дешевые предметы остались на
месте. Похищенное было тем же путем вынесено наружу, после чего преступники,
по всей вероятности, скрылись на автомашине. Всю ночь  шел  густой  снег,  и
наутро следов от покрышек уже не было.
     Убыток был по тем временам огромный - двадцать четыре тысячи с  лишним.
На раскрытие преступления  были  задействованы  большие  силы.  Оперативники
нашли множество следов ног и установили приблизительное число преступников и
характер обуви некоторых из них. В  некоторых  подозрительных  местах  нашли
несколько   отпечатков   пальцев,   но   те   из   них,   которые    удалось
идентифицировать, принадлежали работникам магазина  -  всех  их  многократно
допрашивали,   проверяли   и   перепроверяли,   даже    выявили    некоторые
компрометирующие  факты,  не  имеющие,   впрочем,   никакого   отношения   к
ограблению.
     Поиск похищенных вещей тоже не дал результата -  ни  граждане,  сдавшие
эти вещи, ни работники магазина  каких-либо  особых,  индивидуальных  примет
похищенного назвать не могли. Правда, на Сенном рынке  был  задержан  крепко
выпивший гражданин, предлагавший всем желающим купить у  него  за  пол-литра
гавайскую гитару. Задержанный клялся и божился, что  нашел  инструмент  рано
утром прямо на улице. След оборвался.
     За пару недель до ограбления комиссионки произошло совсем уже  странное
преступление - ночью прямо от  одного  из  райотделов  милиции  была  угнана
милицейская  "волга".  Преступник  сумел  не  только  завести  мотор,  но  и
отключить секретную магнитную  заглушку,  перекрывающую  доступ  бензина  из
бака. "Волгу" искали долго, но она как сквозь землю провалилась.
     Смысл  этого  дерзкого  преступления  станет  ясен  лишь  позже,  когда
по-настоящему пригреет весеннее солнышко, на деревьях  прорежутся  почки,  а
гражданин Иванидзе, скромный работник хлеботорга - настолько  скромный,  что
не имеет даже гаража для своей  новенькой  тачки,  -  выйдет  во  двор  и  с
предвкушением  откинет  брезент,  под  которым  всю  зиму   стояла   любимая
игрушечка. Откинет и, остолбенев, обнаружит на ее месте "волгу" милицейскую.
А его собственная, еще  не  объявленная  в  розыск  машина  где-то  там,  на
бескрайних просторах СССР, уже несколько месяцев  возит  нового  счастливого
обладателя.
     Идей у Тани хватало. Генерал не ошибся и в ее характере.  Другое  дело,
что не заметил, как сам стал торпедой. При бабках чувствовал  себя  королем.
Таня подкидывала делишки невзначай, не выставляя своего лидерства...
     Уютная и даже несколько кокетливая Машина квартирка блистала  чистотой,
из кухни доносились дразнящие запахи. На полированном обеденном столике Таню
ждали три свежие алые розы в хрустальной вазе, ведерко со льдом, из которого
выглядывала бутылка шампанского, и коробка шоколадных конфет. Это был как бы
обязательный  минимум,  к  которому  Генерал  всякий  раз   делал   приятное
добавление  -  то  флакончик  французских  духов,  то  газовый  шарфик,   то
что-нибудь совсем уже запредельное, вроде экзотического веера с бабочками из
шелка и слоновой кости или длинных лайковых  перчаток.  Через  неделю  после
операции с милицейской "волгой" рядом  с  конфетами  появилась  лакированная
палехская шкатулка, а в ней - пачка четвертных в банковской упаковке, Танина
доляна. Понты колотить  он  умел,  что  и  говорить.  Покоя  ему  не  давало
социальное происхождение подруги. Никому  бы  и  не  признался  в  этом.  Но
гордость, что на него клюнула  дочка  академика  -  причем  не  блатного,  а
натурального, - распирала. Не упускал случая  вякнуть  об  этом  братве  для
авторитетности. С самой девушкой держал светский тон. Союз был идеальным.
     Согласно  заведенному  обычаю,  встреча  начиналась  с   крепкого,   но
дружеского - дабы не ломать драматургию вечера - поцелуя  в  прихожей.  Таня
снимала пальто или куртку, меняла  уличные  сапожки  на  замшевые  туфельки,
которые Генерал завел специально для нее, и шла в  ванную  привести  себя  в
порядок. Потом она входила в комнату, и Генерал вручал ей подарок.
     На этот раз он с легким поклоном протянул ей длинную кожаную  коробочку
типа пенала. Таня раскрыла ее  и  зажмурилась  -  на  подушечке  из  темного
бархата лежал  массивный  золотой  браслет  с  желтыми  камешками,  наверное
топазами.
     - Что это? -  спросила  она,  посмотрев  на  Генерала.  -  Подарок  или
гонорар?
     - Прими за аванс, - тихо  ответил  он.  -  Как  все  барахлишко  уйдет,
рассчитаемся сполна.
     - Спасибо, - сказала Таня,  раскрыла  сумочку,  положила  туда  кожаный
пенал и достала из него большой странной конфигурации ключ.
     - Что это? - спросил Генерал.
     - Ключ.
     - Какой ключ?
     - От квартиры, где деньги лежат, - усмехнулась Таня. - Прими за аванс.
     Сумеешь дня за три сделать такой же? А этот надо положить на место...
     - Та-ак. Садись, потолкуем. -  Генерал  подошел  к  столику,  откупорил
шампанское, разлил по бокалам и один из них придвинул Тане. - Где  квартира?
Кто хозяева? Ключа не хватятся?
     Таня отхлебнула шампанского и стала рассказывать.
     У нее в классе учится такая Лиля  Ясногородская  -  толстая,  жеманная,
истеричная и крайне  непопулярная  особа.  Таня  ее  терпеть  не  могла.  Но
заметила эту  серую  мышь,  когда  мудрая  школьная  администрация  негласно
отменила для старшеклассников строгие требования по форме одежды и  внешнему
виду вообще; Лиля преобразилась, и эта трансформация не прошла мимо Таниного
внимания.
     Ясногородская стала щеголять в  замысловатых  прическах,  в  дорогущих,
немыслимых платьях, благоухать французскими ароматами, таскать на себе  чуть
ли не килограммы золота в виде цепочек, браслетов, сережек, множества  колец
на толстых пальцах. Популярности ей это не прибавило -  она  оставалась  все
той же взбалмошной дурой, а выставленное напоказ богатство только оттолкнуло
тех немногих подружек, которые были у нее  доселе.  Уязвленная  и  по-своему
глубоко страдающая Ясногородская как манну небесную  восприняла  неожиданную
симпатию со стороны Тани - признанной школьной красавицы и  предмета  давней
тайной зависти.
     Таня  стала  помогать  тупице   Лиле   с   уроками,   устроила   ее   в
оздоровительный класс своей спортшколы, стала  заходить  к  ней  домой,  где
совершенно очаровала мамашу Ясногородскую.
     Лиля была несколько ухудшенной копией  матери.  У  Александры  Марковны
было больше лоска, опыта, умения подать  себя  -  короче,  был  свой  стиль,
несколько вульгарный и вычурный, но совершенно подобающий  ее  кругу  -  она
работала старшим товароведом в коопторге.  Мать  явно  превосходила  дочь  и
умом, и внешностью, что, впрочем, совершенно не говорило о каких-либо особых
ее достоинствах - представить кого-то  глупее  и  страхолюднее  Лильки  было
довольно затруднительно.
     Впрочем, характерами мать и дочь  были  похожи,  как  две  капли  воды.
Неудивительно, что от Александры ушли подряд три мужа.
     Ясногородские жили вдвоем в добротной  "сталинской"  квартире,  антураж
которой целиком соответствовал характеру ее  обитательниц  -  забитые  се-||
ребром, фарфоровыми сервизами и резным хрусталем серванты; обилие  нечитаных
и даже ни разу не  раскрывавшихся  дефицитных  книг  и  собраний  сочинений,
расставленных в разных местах под цвет мебели, обоев или ковриков; картины в
дорогих  массивных  рамках;  батареи  баночек,  флаконов  и  флакончиков  на
антикварном трюмо, в соседстве разнокалиберных шкатулочек, и  на  полочке  в
ванной, облицованной черным итальянским кафелем.  На  стене  гостиной  между
красным бухарским ковром и картиной Юлия Клевера висела  шкура  гималайского
медведя.
     Белейшая югославская кухня  напичкана  всякой  импортной  электроникой,
которую Таня, отнюдь не принадлежащая  к  социальным  низам,  прежде  видела
только в западных  фильмах.  И  прочее,  и  прочее.  Имелся  даже  небольшой
блестящий сейф в стене за женским портретом в стиле Венецианова.  Дура  Лиля
похвасталась им перед Таней при первом же визите новой подруги. Правда,  она
не стала ни открывать его, ни рассказывать Тане, как это  сделать. Таня
любопытства не выказала. Тут было все, что и требовалось для новой операции.
Риск захватывал Таню.
     Естественно, все это  богатство  охранялось.  Массивная  входная  дверь
запиралась на три замка - два французских и один ригельный.  При  длительных
отлучках запиралась и вторая дверь - железная. Наружные стекла на окнах и на
балконной двери были армированы и сверх того подсоединены к  общей  охранной
системе. Однако сама система...
     Еще осенью Лиля, пребывающая в постоянной чуть истерической эйфории  от
нежданно свалившегося на нее счастья столь завидной дружбы, затащила Таню  к
себе и тут же, бросив  портфель  и  ключи  на  ажурный  столик  в  прихожей,
кинулась звонить по телефону:
     -  Открыла  квартиру  двенадцать-тридцать  восемь,   Ясногородская,   -
доложила она и, повесив трубку, повернулась к Тане:
     - Мамаша бдительность развела... Ну, пошли  пить  кофе.  Я  тебе  такой
журнальчик покажу - закачаешься...
     Спешить было некуда. Таня присматривалась, общалась  с  Ясногородскими.
Лиля цвела, исходящие от Тани симпатические токи окутали ее совершенно и  по
цепочке передались дальше - впервые в  жизни  на  Лилю  стали  заглядываться
мальчики.
     Постепенно разрозненные  звенья  укладывались  в  единую  схему.  Сейф,
шкатулки в трюмо и на  трюмо,  парадная  посуда  и  антикварные  безделушки,
дорогие шубы в платяном шкафу - все это, свое и мамино, несколько порывисто,
с придыханиями демонстрировалось Лилей без малейшего намека со стороны Тани.
Та  никакой  заинтересованности  не  показывала.  Отдушиной  для   Лилькиных
излияний быть противно, но ради дела стоило и  потерпеть.  Лиля  чувствовала
явную  неравновесность  их  дружбы   и   стремилась   преодолеть   пропасть,
разделяющую ее с подругой, за  счет  того  единственного,  в  чем  она  явно
превосходила - богатства.
     Что и требовалось доказать.
     Как-то Лиля совсем разнежилась  и  предложила  Тане  распить  бутылочку
шампанского - на двоих, за вечную дружбу.  Среди  многочисленных  затейливых
бутылок в домашнем баре шампанского не нашлось. И, несмотря на уговоры Тани,
Лиля набросила шубку и отправилась в большой гастроном на  Московском,  куда
ей приходилось изредка наведываться за  всякими  простыми  продуктами  -  не
станет же мама возить с работы хлеб, сахар, соль.
     Таня почувствовала, как немеют ноги и приятная вибрация охватывает  все
тело. Дух захватывало. Она взялась  за  дело.  Достала  из  портфеля  листок
бумаги, положила под него один из ключей, брошенных Лилькой  в  прихожей,  и
стала водить по бумаге тупым концом карандаша с точечкой грифеля посередине.
Получился четкий,  чуть  рельефный  отпечаток  одной  стороны  ключа,  потом
второй. То же самое Таня сделала со вторым французским замком, с  ригельным.
Она сложила .листок и спрятала в тетрадь по геометрии.  Потом  она  вышла  в
прихожую, положила связку ключей  на  место  и  заглянула  в  ящик  ажурного
столика. У самой задней стенки лежали два длинных ключа - круглых в сечении,
с утолщением на конце, из которого торчали три металлические  пипочки.  Таня
прошла к распахнутым внутрь чугунным дверям и  вставила  один  из  ключей  в
замочную скважину. Внутри двери раздался  щелчок,  и  из  боковой  плоскости
двери выскочила толстая полоска металла. Таня нажала на ключ.  Полоска  ушла
обратно в дверь.
     Таня подумала - и положила ключ в  портфель,  на  самое  дно.  Едва  ли
Ясногородские воспользуются железной дверью  до  лета,  а  следовательно,  и
ключа не хватятся, тем более что есть и второй. Тем не менее оставлять  ключ
у себя надолго было бы неразумно...
     Все это заняло у Тани минут десять - ровно столько, сколько нужно Лиле,
чтобы дойти до гастронома. Оставалось еще столько же на обратный путь и  еще
сколько-то на  вполне  вероятную  очередь,  Таня  взяла  второй  листочек  и
прошлась с ним по комнатам, набрасывая план квартиры с пометками  -  краткой
описью наиболее интересных предметов. Помимо листочка в  руках  у  нее  была
портативная "коника" - подарок Генерала, которую  она  как  раз  для  такого
случая брала с собой в  школу,  если  после  уроков  планировалось  зайти  к
Лильке.  Она  раскрывала  шкафы,   шкатулки,   фотографировала   содержимое,
аккуратно закрывала дверцы и крышки. Останавливаясь  у  картин  и  предметов
утвари, снова щелкала аппаратом. Потом сбегала на кухню за чистым полотенцем
и, обернув им руки,  сняла  со  стены  женский  портрет.  Дверцу  сейфа  она
сфотографировала несколько раз, под  разными  углами,  и  отдельно,  крупным
планом, сняла замок. Затем она опять взяла полотенце,  повесила  портрет  на
место, положила аппарат и листочек с планом  в  портфель  и,  закурив,  села
дожидаться Лилю.
     Расслабившись, почувствовала, как ноги стали  ватными.  Голова  немного
кружилась. Опустив эти подробности при рассказе Генералу,  ждала  приговора,
уверенная, что все провернула идеально. Генерал задумчиво посмотрел на  нее,
потом на ключ и сказал:
     - Штучная работа. Давай бумажки  посмотрим.  Таня  достала  из  сумочки
листки с оттисками ключей, планом квартиры и описью. Сначала Генерал  изучил
оттиски.
     - Пара пустяков, - сказал он, обратился к описи и даже присвистнул:
     - Богатенько!
     Таня согласилась. Генерал спрятал бумажки, посмотрел на Таню  и  подлил
ей в бокал.
     - С фотками как?
     - Надо проявить, напечатать. У Сережки  сделаю  -  у  него  в  кладовке
фотолаборатория.
     - Не надо, - твердо сказал Генерал. - Пленки при тебе? Давай сюда. Таня
подумала и отдала.
     - Лилька мне хвасталась, что вместо УПК поедет с мамой в июне в Ялту, в
какой-то зашибенный дом отдыха. С собой зазывала. Мамаша ее, говорит,  может
нас обеих от практики отмазать.
     - Поезжай, - твердо сказал Генерал.
     - Но а как же... дело?
     - Запомни, красивая, академики сами на дело не ходят никогда.
     - А я у тебя, что ли, академик? - задала Таня риторический вопрос.
     - Еще какой! Эйнштейн! - убежденно сказал Генерал.
     - В папочку, выходит.
     Оба засмеялись. Генерал знал про Танину семью. Иногда это наводило  его
на противоречивые мысли. Каким же  непостижимым  образом  жизнь  свела  дочь
крупного, пусть и сбрендившего, ученого, умную, как черт, и прекрасную,  как
ангел, с профессиональным вором, ничего больше не умеющим, с семью  классами
очень среднего образования? Уже и сейчас, в свои шестнадцать,  его  красивая
образованнее его самого на два с лишним класса, а  дальше,  если  ничего  не
произойдет, разрыв будет только увеличиваться. Плохо это, очень плохо  -  но
при правильном подходе очень хорошо. Непостижимый дар  судьбы  в  лице  Тани
надо принять благодарно, вести по  жизни  -  сколько  им  там  еще  отпущено
вместе? - плавно, аккуратно, ни  в  коем  случае  не  превращать  девочку  в
заурядную  воровскую  маруху.  При  всей  гениальности  предлагаемых   Таней
комбинаций Генерал брался за их разработку сам и лишь потому, что  прекрасно
понимал - в противном случае она пойдет на дело без него.  Рано  или  поздно
влетит и его может потянуть... Сам и прокололся.
     Отправив Таню на  юга  пасти  подружку  с  мамой  и  на  всякий  случай
обеспечивать себе алиби, Генерал еще раз изучил все данные, определил дату и
время операции и состав участников. В основную группу входило шесть человек,
а другие подключались позже, на стадии сбыта, и о самой операции  не  должны
были знать ничего. В группу входили сам Генерал, слесарь Фима - изготовитель
ключей и довольно неплохой медвежатник. Вобла и Фургон для подмоги, еще один
фраер  набушмаченный,  водитель  микроавтобуса,  в  который   предполагалось
загрузить товар и переправить в один тихий домик под Гатчиной.  И  Катька...
Генерал долго колебался, прежде чем включать в  группу  Катьку,  но  все  же
решился. Квартирка была сугубо бабская, и если на охрану среди ночи позвонит
мужик или пацан и брякнет, открыла, дескать, квартиру такую-то Ясногородская
(а иначе нельзя - никакого Ясногородского  по  этому  адресу  не  значится),
может подняться шухер. К тому же у Катьки  глаз-алмаз,  она  в  две  секунды
отличит дельный товар от  фуфла,  на  котором    разве  что  попухнуть.
Особенно по части бабского прикида и цацек.
     На операцию Генерал отводил два с половиной часа, с  половины  третьего
до пяти утра. Раньше начинать было  нельзя  -  белыми  ночами  народ  гуляет
допоздна.
     Заканчивать позже тоже рискованно.  Автобус  сгружает  их  у  соседнего
дома, а сам, объехав квартал, останавливается на другой  улице,  через  двор
напротив дома.
     Водила вырубает мотор, ложится на сиденье и ждет.  Они  тихо  и  быстро
идут к парадной. Первой поднимается Катька. Она на всякий  случай  звонит  в
дверь, осматривается, поднимается на полэтажа и делает из лестничного окошка
ручкой.
     Тогда поднимаются все, кроме Фургона, который снизу следит, чтобы никто
не появился. Они заходят, Катька звонит в  охрану,  говорит  что  надо,  они
впускают Фургона. Фима идет непосредственно к сейфу, а остальные начинают не
спеша, вдумчиво разбираться. На вынос идет только самое ценное, небольшое по
объему - деньги, драгоценности, меха, богатые тряпки (ими же  прокладываются
серебро и особо ценный хрусталь), компактная  дорогая  аппаратура.  Все  это
укладывается в большие спортивные рюкзаки, а две заранее отобранные картины,
в том числе и женский портрет над сейфом, пакуются в  специальный  чехол  от
складного столика.
     Когда  все  будет  собрано,  из  квартиры  выходит  пустая   Катька   и
осматривается. По ее сигналу  все  тихонько  берут  товар  и  спускаются  по
лестнице. Через двор идут тоже без шума, но  особенно  не  таясь  -  как  бы
туристы на утреннюю электричку.
     Садятся в автобус, поодиночке выходят, а Генерал с водилой, выждав пару
часов в укромном месте, вливаются в  утренний  поток  транспорта  и  отвозят
барахлишко куда надо.
     Операция  была  распланирована  тщательно  и  лопнула   из-за   ерунды,
предвидеть которую не мог никто. Все шло как по маслу. Фима  разбомбил  сейф
минут за пятнадцать. Там  оказалось  шесть  тысяч  "картавых"  по  сотенной,
восемьсот  американских  долларов,  толстая   пачка   облигаций,   роскошный
ювелирный гарнитур старинной работы и четыре  штуки  одинаковых  современных
брошек белого золота с бриллиантами. В ювелирке каждая такая брошечка стоила
девять тысяч пятьсот, и брали их нарасхват. В шкатулках тоже  нашлось  много
чего интересного. С тряпками возиться не стали  вовсе,  запаковав  в  рюкзак
только две шубы - норку и соболя. Из утвари отобрали серебро, на хрусталь  и
фарфор плюнули. Картины, подумав, прихватили с собой. Управившись  к  началу
пятого, они решили не ждать. Вышли спокойно, прошли через дворик, подошли  к
автобусу, раскрыли дверку... И тут невесть откуда  взявшиеся  менты  уложили
всю компанию на землю, и начались разборки.
     Оказалось все просто до идиотизма. Встав на  положенное  место,  водила
через полчасика не утерпел и отошел в кустики отлить и заодно покурить.  Тем
временем к автобусу с открытой дверцей подошли трое любопытствующих ментов -
ночной наряд.
     Козел водила, увидев их,  кинулся  бежать.  Маявшиеся  бездельем  менты
радостно отловили его и с азартом принялись выяснять.  Водила  начал  лепить
горбатого, но как-то неубедительно, и после легкой раскрутки  умный  сержант
догадался, что тут кого-то очень ждут. Он  связался  с  дежурной  частью,  и
Генерал со товарищи вышел прямо на засаду.
     Таню этот неприятный инцидент мог бы не коснуться вообще. Ну, нашли  на
плане квартиры, изъятом у Генерала, чьи-то посторонние  пальчики.  Так  ведь
поди узнай, чьи они? Генерал скорее под вышку пойдет. Водила с Фимой  вообще
о ее существовании не догадывались. Фургон с Воблой понимали, конечно, что к
чему, но, молодцы, держались, как два Тельмана. Заложила же Таню Катька. Она
с  рьяным  остервенением  выложила  мусорам,  с  чьей   подмастырки   хавиру
поднимали, и про комиссионку, и про тачку милицейскую, вывела их  на  Машину
квартиру, где снятые криминалистами пальчики полностью совпали с  найденными
на плане Генерала и подтвердили  невероятные  Катькины  слова  о  малолетней
Генераловой маме. Там же, у Маши, в вещах Генерала нашли Танину  фотографию,
в которой перепуганная  и  зареванная,  но  не  посвященная  в  нюансы  дела
гражданка  Краузе,  хозяйка  квартиры,  опознала  свою  ученицу  и   подругу
Захаржевскую Татьяну Всеволодовну.
     В конечном счете в том, что Катька вообще что-то знала о Тане,  виноват
был Генерал.
     За три месяца с того вечера, как Таня  принесла  Генералу  ключ,  и  до
ареста у Генерала произошло с этой старой знакомой значительное сближение.
     Эта  Катька  была  питерской  марухой  старинного  Генералова   кореша,
гастролера-афериста Буша. Она была  красива  и  вальяжна  -  других  Буш  не
признавал.
     В  силу  кучерявых  обстоятельств  жизни  своего  дружка  она  привыкла
приспосабливаться и одинаково уместно смотрелась  и  в  черной  "чайке"  или
шикарном ресторане, вся в мехах и в шелках,  и  в  каком-нибудь  заплеванном
притоне среди ханыг и бродяг. Она с удовольствием мотала  добытые  сожителем
деньги, но в трудную для того минуту охотно помогала ему,  либо  прибегая  к
бессмертному,  отточенному   веками   ремеслу   хипеса,   либо   потихонечку
приторговывая собой с ведома и согласия неревнивого Буша. А  ревнив  тот  не
был, это точно, и  нередко  после  бутылочки-другой  предлагал  корешам:  "А
давайте Катьку в два конца!" Кстати,  Генерал  именно  тем  и  заинтересовал
Катьку, что от "двух концов" постоянно воздерживался.
     В тот  вечер  Генерал  ощутил  позабытое  за  последнее  время  тягучее
вожделение,  по-быстрому,  от  греха  подальше,  выпроводил  Таню   и   стал
перебирать варианты.
     Тайка устроилась на пароход и плавает теперь далеко.  Уличные  "съемки"
как-то не привлекали, на знакомые хазы тоже не тянуло.  А  почему  бы  и  не
Катька - Буш-то в "командировке", значит, должна быть свободна. Генерал,  не
мешкая, разыскал Катьку на ее излюбленном блокпосту в "Метрополе". Он подсел
к ней, на славу угостил и без труда уговорил на вечерок.  Оставался  вопрос:
куда ехать? К Катьке нельзя было, у нее неприятности с соседями, а через них
- с милицией. Генерал, недолго думая,  отвез  на  все  согласную  Катьку  на
Машину квартиру...
     После легкого обжиманса они приступили к делу. У него все получилось.
     Секунд за двадцать.
     - Что-то ты скорострельный,  как  Калашников,  -  с  недовольной  миной
сказала Катька.
     - Зато многозарядный, - усмехнулся он. И доказал свои слова на  деле  к
полному удовлетворению сторон. А в промежутках  была  водочка,  закусочка  и
разлюли-малина. Потом он лежал расслабленный и совершенно пьяный, а  Катька,
котеночком свернувшись рядом, принялась вкрадчиво выспрашивать про  шикарную
Генералову хавиру и про ту клевую шмару, чья фотка украшает его тумбочку.
     - Это тебе не шмара, по себе не равняй, - пробормотал Генерал. - Это...
это... Да знаешь ли ты, кто это?
     И спьяну проболтался ей про дочку академика. Ну  как  было  удержаться?
Имени не назвал. Но так он  пел  про  свою  красивую,  что  Катька  ее  люто
возненавидела, но Генералу, естественно, ничего не сказала.
     К лету Катька уже все знала, по словечку вытянув из пацанов. Кто такая?
Что за Миледи? Как зовут без погонялова? Что вообще за дела такие? Разложила
в уме  по  полочкам,  до  остального  сама  доперла.  Генерал  же  все  реже
встречался с Таней.
     Вероятно, если бы все шло своим чередом, их  своеобразный  роман  скоро
иссяк бы естественным образом, а сохранились  бы  деловые  отношения  -  как
знать?
     Так или иначе, а взятая с  поличным  Катька  сдала  Таню  со  злорадным
удовольствием, дабы эта сучка от ответственности не ушла.
     Генералу это было впадло. Да и на зоне за такое опетушат в  два  счета.
Взял такую линию: да, богатую квартиру они  отследили  давно,  да,  выждали,
когда уедут хозяева,  и  проникли  в  квартиру  с  самодельными  дубликатами
ключей. С чего сделали дубликаты? Так  очень  просто,  гражданин  начальник,
попасли несколько раз хозяйкину дочку от дома до школы,  а  как-то  утречком
лично Генерал под  видом  папаши  прошел  в  гардероб  и  вынул  из  кармана
хозяйской дочки ключики, одни срисовал, с других слепочек  сделал,  а  через
пару часиков тем же манером положил на место. Номер, местоположение, внешний
вид школы? Всегда пожалуйста... Откуда план квартиры? Дык  нарисовал,  когда
вошел...
     Когда Генералу предъявили Танину фотографию и ознакомили с  показаниями
гражданки Краузе и ее соседей по  площадке.  Генерал  заявил,  что  это  его
личная жизнь, которая ни малейшего отношения к  делу  не  имеет,  и  на  все
дальнейшие вопросы по поводу Тани отвечать отказывается.
     Таню без труда отыскали в Ялте - в  компании  ничего  пока  не  знающих
потерпевших! При таком раскладе старший следователь Иванов, ведший  дело  об
ограблении, отменил свое решение о немедленном задержании несовершеннолетней
гражданки Захаржевской и решил  ни  о  чем  пока  что  не  информировать  ни
потерпевших, ни, естественно, семью вышеупомянутой гражданки -  в  интересах
следствия. С делом об ограбленной квартире в общем-то все ясно, но нужно еще
отработать вполне вероятную связь этого дела с громкими в кругу специалистов
зимними еще "глухарями" с комиссионкой и с "волгой"  Московского  УВД.  Пока
что  эта  связь  строится  только  на  показаниях   арестованной   Екатерины
Мальцевой, причем совершенно голословных. Рецидивист Генералов  упрямо  гнул
свою  линию,  которую  косвенно  и  невольно  подтвердили   оба   малолетних
сообщника.
     Короче, все зависело от показаний самой Захаржевской.  Судя  по  всему,
эта школьница - та еще штучка, и чтобы что-то от нее получить, нужно создать
благоприятный психологический фон. Все взвесив, Иванов остановился на  таком
варианте - дать ей спокойно догулять в Крыму и предельно тихо  брать  в  тот
момент, когда она расстанется с Ясногородскими:  о  ее  роли  в  неудавшемся
ограблении квартиры потерпевшие, по замыслу  Иванова,  должны  будут  узнать
только на очной ставке. Их поведение и ответная реакция  Захаржевской  могут
быть весьма интересны. Обвинение следует предъявить сразу,  но  от  допросов
недельку-другую воздержаться, чтобы подозреваемая дозрела в общей камере  до
нужной кондиции.
     Ясногородские  довезли  Таню  до  дома,  и  едва  она  успела  войти  и
поцеловать Аду, пришли опера в штатском и забрали  ее,  разрешив  взять  две
смены белья, теплые носки и тапочки. Такого оборота не  ожидала.  Рванулась,
хотела  бежать.  Все  ходы  перекрыты.  Крепкие  дяденьки  присматривали  за
сборами. Один у окна. Другой у двери. Кранты. Собираясь, взяла себя в руки и
бледная,  с  почерневшими  кругами   под   глазами,   кинула   на   прощание
остолбеневшей Аде:
     - Это все не так! Срочно позвони дяде Коке!
     Мозг лихорадочно работал. Она ухватилась за первое, что пришло  на  ум:
надо воспользоваться знакомствами.
     Дядя Кока, тот самый Адин друг, был известным ленинградским  адвокатом,
специалистом по хозяйственным делам, со  сложившимися  крепкими  связями.  К
счастью, он оказался в городе, выслушал сбивчивый Адин рассказ и  немедленно
включился в работу.
     Уже к вечеру он имел полную информацию, и в  целом  она  его  не  очень
порадовала.  С  одной  стороны,  единственная  пока  улика  против  Тани   -
злополучный план, начертанный ее рукой и сохранивший отпечатки  ее  пальцев.
Все остальное - слова,  слова...  И  умственные  построения,  основанные  на
цепочке  совпадений,  истолковать  которые    по-всякому.  Как  опытный
адвокат, дядя Кока почти автоматически отбрасывал  все  размышления  о  том,
виновен или нет его клиент на самом деле, и сосредотачивался на  технических
деталях. Но интуиция подсказывала ему, что во всей истории с квартирой  Таня
сыграла  решающую  роль.  Конечно,  если  бы  дело  попало  на  суд  сейчас,
оправдательный приговор был бы обеспечен. Однако, судя  по  всему,  за  этой
феноменальной Адиной дочкой непременно должны  быть  и  другие  делишки,  до
которых дотошный Иванов рано или поздно докопается, уцепившись за  показания
Мальцевой, которым в глубине души адвокат склонен был  верить.  В  торжестве
справедливости дядя Кока не был заинтересован нисколько. Главное -  вытащить
девчонку и вытащить немедленно, пока Иванов ничего нового не нарыл!  На  это
сил самого дяди Коки было явно недостаточно. Он знал только одного человека,
который  мог  бы  это  сделать.  Важно,  чтобы  захотел.  Дядя  Кока  нутром
чувствовал, что захочет.
     Дядя Кока протянул руку к телефону, набрал код Москвы и номер.
     - Слушаю, - раздался мелодичный и бесстрастный женский голос.
     - Вадима Ахметовича будьте любезны.
     - Его нет на месте. Что ему передать?
     - Передайте, пожалуйста,  что  звонил  Переяславлев  из  Ленинграда  по
особенному делу.
     - Будьте добры перезвонить через час, если не затруднит.
     - Отнюдь, - сказал дядя Кока. - Перезвоню непременно.
     Через пятнадцать минут ему позвонили.
     - Кокочка, здравствуй, дорогой, - произнес весьма знакомый голос. - Что
за особенное дело?
     - Надо помочь одной барышне. Думаю, тебе это будет интересно.
     - Вот как? Что ж, помогать барышням в беде - мой  рыцарский  долг.  Мне
подъехать?
     - Ого! Даже так? Я сам собирался вылететь к тебе, все рассказать, а там
бы решили.
     - Интересный был бы полет! Через три квартала.
     - Так ты в Питере?
     - В данный момент. А вообще у себя на ранчо. Мне Джаба сюда позвонил.
     - Тогда подскочи, если не трудно.
     Прокуренная  жердь  в  бордовом  перманенте   и   сержантских   погонах
подтолкнула Таню в спину и с лязгом затворила за ней дверь. И тут же на Таню
стало на паучьих  ножках  надвигаться  нечто  человекообразное  с  сиротской
стрижкой, почти без носа,  зато  в  сплошных  прыщах.  Следом  за  существом
подгребало еще двое - квадратная во  всех  измерениях  чувырла  и  смазливая
цыгановатая смуглянка, оскалившая кривозубый рот.
     - Ой, бля, щас обосрусь, какая куколка к нам на  прописочку  пришла!  -
прогундосило человекообразное, шевеля корявыми пальцами. - А  скажи-ка  нам,
принцессочка, будешь со стола мыло кушать или...
     Договорить ей не пришлось. Таня, не  раздумывая,  схватила  по  счастью
нетяжелую  табуретку   и   с   маху   приложилась   по   стриженой   голове.
Человекообразное упало.
     А Таня отскочила в угол  и  пнула  ногой  закрытую  парашу.  Содержимое
разлилось по полу.
     - Кто Прасковью опрокинул, сикорахи?! - звонко  крикнула  Таня.  -  Вон
девка навернулась, башку расшибла!
     Цыганочка хлопнула в ладоши, а квадратная чувырла забарабанила в дверь:
     - Эй, дубаки,  в  сто  седьмой  авария!  Брезгливо  обойдя  лужу,  Таня
остановилась возле лежащей в моче уродины, лучезарно улыбнулась и ангельским
голосочком произнесла:
     - Стол не мыльница, параша не хлебница...
     Через четыре часа,  когда  Таня  лежала  на  нижней  шконке  у  окна  и
задумчиво водила пальцем по  наколкам  примостившейся  рядом  Цыганочки,  со
скрежетом отворилась дверь, и Захаржевскую кликнули на выход.
     В общих чертах  Таня  представляла  себе,  что  скажет  следователю,  и
догадывалась, что скажет ей он. Однако через пару коридоров и три  поста  ей
приказали встать лицом к стене. Звякнули ключи, заскрипела петлями дверь,  и
Таню опять легонько подтолкнули в спину. Она вошла и огляделась.  Деревянный
пол, большое окно с  ажурной  решеточкой  и  занавеской,  обои  в  цветочек,
полочка с эмалированной кружкой и чайником, чистое  белье  на  кровати  типа
больничной, столик, покрытый клеенкой, рядом - стул с мягким сиденьем, а  на
столе - раскрытая книга. Таня присела, стала читать. Пушкин. Через некоторое
время щелкнуло, открываясь, окошечко в  двери,  и  Таня  приняла  сеточку  с
яблоками, печеньем и даже пачкой "Варны" и коробком  спичек.  Есть  контакт!
Дядя Кока запустил свою машину.
     Человек  в  темно-синем  прокурорском  мундире  с   большими   звездами
отодвинул в сторону бумаги и нажал кнопку звонка.
     - Пригласите Иванова!
     Вошел невысокий круглолицый средних лет гражданин в  отутюженном  сером
костюме с толстой картонной папкой под мышкой.
     - Вызывали, Петр Алексеевич?
     - Садись, Геннадий Генрихович, в ногах правды нет... Ну, что у тебя  по
делу Генералова? Принес?
     - Так точно! - Иванов положил папку перед человеком в мундире.
     - Меня Фомичев с твоим рапортом ознакомил. Молодец, хорошо копаешь.
     Интересно,  понимаешь,  получается,  очень   интересно.   Целый   пучок
"глухарей"  одним  махом  раскрутить.  Можешь  рассчитывать  на  полную
поддержку. Только, понимаешь, особо не увлекайся, у тебя ж еще четыре  дела,
не запускай. Как у тебя по ним?
     Иванов начал рассказывать, а человек в мундире слушал, изредка вставляя
вопросы и замечания, при этом листая папку и пробегая глазами бумаги.
     - Значится так, Геннадий Генрихович: это я у тебя до  десяти  ноль-ноль
забираю на ознакомление. И чтобы, понимаешь, ночью не корпел. Теперь  слушай
приказ - домой, ужинать и спать! И чтобы до десяти ноль-ноль ноги  твоей  на
службе не было! Мне, понимаешь, работники нужны, которые без износу! Понял?
     - Так точно!
     - Свободен!
     Иванов  вышел,  и  тут  же  из  другой  двери,   расположенной   позади
начальственного стола, показались двое - седой и импозантный адвокат Николай
Николаевич  Переяславлев  и  его  московский  друг  Вадим  Ахметович  Шеров,
поджарый, довольно молодой и по-своему не менее, а то и  более  импозантный.
При взгляде на его лицо сразу вспоминался портрет Юлия Цезаря.
     - Ну, ты, Петр  Алексеевич,  не  начальник,  а  прямо  отец  родной,  -
улыбнулся Переяславлев, а Шеров молча сел в хозяйское  кресло  и  перевернул
папку на первую страницу.
     - Стараемся, понимаешь, проявляем заботу о людях, -  сказал  человек  в
мундире. - Вы, значится, располагайтесь, изучайте, а я  пока  пойду,  отпущу
Марусю, а кофейком лично займусь. Годится?
     - Годится, - сказал Переяславлев.
     Шеров тем временем проглядывал страницы и время  от  времени  записывал
что-то в свой блокнот. Переяславлев пристроился  рядом  и  стал  изучать  те
листы, с которыми уже ознакомился Шеров.  Хозяин  большого  кабинета  принес
поднос с двумя кофейными чашечками, поставил и извлек из  шкафчика  рюмки  и
початую бутылку армянского коньяку.
     - А себе-то что же? - спросил, поднимая глаза, Переяславлев.
     - Я, понимаешь, кофе  не  пью.  Сердце.  Так  что  только  коньячку  за
компанию.
     - А я - только кофе, - сказал Шеров. И истинное положение дел, и русло,
в которое следует направить расследование,  было  в  принципе  понятно  всем
троим.
     Оставалось выработать тактику. Хозяин кабинета и  адвокат  смотрели  на
московского гостя, ожидая, что предложит он.
     - Хороший у вас работник Иванов, - серьезно сказал Шеров, не  отрываясь
от бумаг. -  Надо  бы  его  поощрить.  И  желательно  скорее.  У  вас,  Петр
Алексеевич, есть по этому поводу соображения?
     - Так, так... - задумчиво произнес  Петр  Алексеевич,  -  Что-то  такое
было...
     Он поднялся, вышел в приемную и стал рыться в одном  из  шкафов.  Шеров
вновь обратился к папке и  принялся  с  большим  вниманием  изучать.  Что-то
Ахметыч там явно высмотрел. Закончив чтение, Шеров впервые за все пребывание
здесь улыбнулся, захлопнул папку и с наслаждением потянулся,  не  вставая  с
кресла.
     Похоже, он нашел то, что искал.
     Человек  в  мундире  вернулся  из  приемной  и  положил  перед  Шеровым
пожелтевший листок.
     - Академия и в столице есть, - сказал Шеров, прочитав листок.  -  Я  из
задней комнатки позвоню, если позволите. Городской который?
     - Белый, - сказал хозяин кабинета, почему-то вытянувшись во фрунт.
     - И неплохо бы еще кофе, - сказал Шеров, закрывая за собою дверь.
     Человек в мундире направился  в  закуток  к  заграничной  кофеварке,  а
Переяславлев задумчиво налил себе вторую рюмку. Оба  прислушивались  к  чуть
слышному голосу из задней комнатки.
     - Ого! - сказал Петр Алексеевич.
     - Ага! - подтвердил Переяславлев.
     - Петр Алексеевич, возьмите там трубочку, - окликнул Шеров.  -  С  вами
будут говорить.
     Человек в мундире почтительно снял трубку двумя пальцами.
     - Повезло Иванову, - с улыбкой прокомментировал Переяславлев.
     Дочитать "Онегина" Тане не пришлось. На следующий день около полудня ее
отвели куда-то вниз, вернули поясок,  ключи  и  сумочку  с  кошельком,  дали
расписаться в какой-то бумажке и препоручили молчаливой Аде  и  улыбающемуся
дяде Коке.
     Домой ехали на "жигулях" дяди Коки.
     - Ясногородские ничего не знают, - без особого тепла сказала Ада.  -  В
школе, естественно, тоже. Я всем сказала, что ты уехала к Никите в Москву.
     - Зачем? - спокойно ответила Таня. - Будет суд, все равно узнают.  Дядя
Кока, нам надо все заранее обдумать.
     - А что обдумывать? - спросил дядя Кока. - Никакого суда  не  будет.  В
смысле, для тебя. Таня устала. Мать это понимала. Сегодня девочке надо  дать
отдохнуть. Такой кошмар пережила. Камера! Притомилась от переживаний и сама.
Поправила сбитое одеяло. Дочь не слышала. Спала крепко, но  беспокойно.  Ада
покачала головой и вышла.
     А снился Тане кошмар. С глазами Ады. Неотступными,  следующими  за  ней
всюду.
     Не то чтобы упрек в этом взгляде, а просто  слежка  какая-то.  Прячется
Таня в уголок за шкафом, слышит шорох. Глядит  в  щелку  приоткрытой  двери.
Видит, мать идет. Она навстречу бежит и на ходу соображает - не  Адочка  это
вовсе. Пожилая черноволосая женщина,  голова  чуть  тронута  сединой.  Патлы
кудряво свисают. Нос крючковатый. Губы шепчут что-то, а под  седыми  бровями
пронизывающий взгляд.
     Тянет руки, пальцы как шкворни сухие, корявые. В руке свеча,  в  другой
ладанка.
     Ужас охватывает Таню. Хочет остановиться,  а  ноги  сами  собой  бегут.
Вдруг падает и просыпается. Это всего только сон, говорит она себе, и кошмар
продолжается...
     Встала утром как избитая. Вяло пожевала.  Мать  подкладывала  оладьи  с
вареньем.
     - Как же это все? - тревожно спросила Ада.
     - Объяснений не будет, - сквозь  зубы  процедила  Таня,  будто  мать  в
чем-то была виновата.
     Ушла к себе. Покурила и завалилась снова спать. Ничего не хотелось.
     В десять ноль-ноль старший следователь Иванов, явившийся  к  начальству
забрать дело Генералова, получил неожиданное предписание в трехдневный  срок
прибыть в  Москву  для  прохождения  обучения  на  двухгодичных  курсах  при
Генеральной прокуратуре, согласно его же рапорту  трехгодичной  давности,  а
текущие дела сдать следователю Никитенко. Ошалевший от радости Иванов  зажил
совершенно иными мыслями, в которых никаким Генераловым и  Захаржевским  уже
не было места.
     Новый следователь повел дело в совершенно новом русле. Начал он с того,
что устроил очную ставку Генерала с Катькой. Заперев их в своем кабинете, он
спустился вниз за сигаретами, а  попутно  завернул  выпить  кружечку  кваса.
Когда  он  вернулся,  зареванная  Катька  сделала  важное   заявление.   Она
призналась,  что  дала  ложные  показания   против   Татьяны   Захаржевской,
выгораживая себя, поскольку навела на  квартиру  и  выкрала  ключи  у  Лилии
Ясногородской  именно  она.  Саму  же  Захаржевскую  она  видела  только  на
фотографии в квартире гражданки Краузе, куда приходила  к  своему  любовнику
Генералову,  и  приняла  ее  за  свою  счастливую  соперницу  -   со   всеми
вытекающими. Что же  до  комиссионного  магазина  и  истории  с  милицейской
"волгой", то о них говорит весь город, а Катька приплела их сюда  для  пущей
убедительности. Сурово отчитав ее, следователь велел ей подписать протокол и
вызвал конвой.
     Оставшись с  Генералом  один  на  один,  Никитенко  резко  сменил  тон,
распорядился принести в кабинет чаю с лимоном и вынул из портфеля бутерброды
с ветчиной и домашнюю ватрушку, которыми щедро поделился  с  Генералом.  Они
быстро  пришли  к  полному  взаимопониманию  и   выработали   джентльменское
соглашение.
     Показания  Генералова  по  самому  факту  квартирной   кражи   являются
исчерпывающими и чрезвычайно помогли следствию. Это будет  учтено  на  суде.
Однако в его показаниях относительно подготовки преступления есть элемент не
правды, вызванный, следует заметить, благородным побуждением взять  на  себя
часть вины своей сожительницы  Мальцевой,  бывшей,  как  следует  из  ее  же
показаний, истинным организатором преступления,  в  котором  всем  остальным
отводилась роль простых исполнителей. За это выгодное для самого же Генерала
изменение  показаний  следователь  изымает  из  дела  все  гипотезы   своего
несколько увлекшегося предшественника, как построенные  на  заведомо  ложных
измышлениях гражданки Мальцевой. Далее, ни  с  какой  Татьяной  Захаржевской
Генералов не знаком, а только видел ее фотографию у гражданки Краузе.  Слова
"Таня - это мое личное дело" следователь из  протокола  попросту  вычеркнул.
Потом они согласовали тексты малявок, которые будут переданы  Фиме,  водиле,
Фургону и Вобле. А  потом,  на  новом  листочке,  Генерал  перерисовал  план
квартиры Ясногородских по образцу того, что находился  в  деле,  после  чего
оригинал был изъят, а новый план приобщен к делу. На прощание Генерал, глядя
следователю прямо в глаза, спросил:
     - А письмо-то прощальное  написать?
     - Кому?
     - Ну, как это - кому? Той, кого знаю только по фото.
     - До завтра советую воздержаться, - сухо сказал следователь. - Я вызову
вас для дачи письменных показаний.
     Новый  следователь  не  поленился  съездить  на  Гражданку  и   душевно
поговорить с Марией Францевной  Краузе.  Сначала  Маша  перепугалась,  потом
обрадовалась, что ее Танечка, оказывается, ни в чем не виновата, а лишь была
оболгана беспочвенно взревновавшей воровкой. Потом разговор вообще перешел в
неслужебное  русло,  и  следователь  вместе  с  протоколом,  в  котором,   в
частности, говорилось, что квартира была сдана гражданину  Генералову  после
непродолжительного уличного знакомства, увез с  собой  записочку  с  Машиным
домашним и служебным телефонами и пометкой "Завтра в шесть у "Баррикады"".
     Дело довольно быстро передали в суд. Учитывая чистосердечное  признание
всех обвиняемых, их активную  помощь  следствию  и  отсутствие  гражданского
иска, суд проявил большую гуманность. Гражданка  Мальцева,  как  организатор
преступления, была приговорена к четырем годам  лишения  свободы.  Гражданин
Генералов получил три года, увы, строгого режима как  рецидивист.  Такой  же
срок схлопотали и прочие исполнители (Фургон с Воблой - условно,  как  ранее
не судимые несовершеннолетние), а водила, которого  научили  выставить  себя
полнейшим идиотом, пожелавшим подзаработать на перевозке утренних  туристов,
и вовсе отделался какими-то исправительными работами с  удержанием  двадцати
процентов.
     А  вместо  Тани  в  места  не  столь  отдаленные  отправилась...  мадам
Ясногородская. Это был самый гениальный ход следствия. Александра  Марковна,
то ли по жадности, то ли по глупости, то ли из расстроенных чувств, признала
своими все предъявленные ей вещи, включая и валюту. Возник  большой  конфуз.
Презумпция невиновности на  данный  случай  не  распространялась,  поскольку
наличие инвалюты в личной собственности гражданина СССР уже содержит  состав
преступления. Свыше ста рублей по курсу -  срок  автоматически.  Следователь
Никитенко,  препроводив  потерпевшую  в  КПЗ,  направил  несколько  орлов  в
управление торговли - пошуршать бумажками и поговорить с людьми. Сослуживцы,
справедливо   опасаясь   за   собственное   благополучие,   продали    мадам
Ясногородскую с потрохами, попутно навесив на нее  и  несколько  собственных
собак. Обыск, как-то миновавший квартиру Краузе, был с  блеском  проведен  в
квартире Ясногородских. При этом было вскрыто еще два тайника с ценностями.
     На  заседания  суда  потерпевшую  приводили  под  конвоем,   и   ничего
вразумительного она сказать не могла. Через полтора  месяца  суд  в  том  же
составе заслушал дело Ясногородской и на сей раз проявил принципиальность  и
строгость.
     Александре  Марковне  влепили  двенадцать  лет  с  полной  конфискацией
имущества.
     Отобрали и квартиру. Лиля, не ходившая в школу с начала учебного  года,
с одним обшарпанным чемоданчиком уехала к тетке на север. Никитенко  получил
повышение и благодарность с занесением в личное дело.
     - Ах, Адочка, вы не меня благодарите, - экспансивно заявил после  пятой
или шестой, а  может  быть,  и  десятой  рюмки  дядя  Кока.  -  Вы  вот  его
благодарите, он ваш истинный благодетель. Это  ж  гений,  премудрый  змий...
Ахметыч, улыбнись!
     -  Не  слушайте  его,  Ариадна  Сергеевна,  -  сказал  Шеров,  все   же
улыбнувшись. - Я никакой не змий, а самый  обыкновенный  советский  человек,
разве что привык смотреть на вещи трезво.
     Они  вчетвером  сидели  за  отменно  сервированным  столом  в  гостиной
Захаржевских. Раскрасневшаяся Ада, ни на полрюмки  не  отстававшая  от  дяди
Коки, с обожанием смотрела на него блестящими глазами.  Таня,  перехватившая
из ослабевших маминых ручек жезл хозяйки, проворно меняла  приборы,  уносила
опустевшие блюда и бутылки и приносила с  кухни  новые  -  салаты,  закуски,
горячее... В промежутках она садилась и молча слушала, потягивая шампанское.
     Шеров вкушал медленно, с достоинством, на виски, коньяк и вино особенно
не налегал и  в  разговор  вступал  не  слишком  часто.  Тане  он  показался
человеком интересным.
     После жаркого Ада поднялась,  грациозно  покачиваясь,  и  заявила,  что
приготовлением кофе  займется  сама,  поскольку  только  она  знает  секрет,
способный сделать этот напиток совершенно божественным. Дядя Кока немедленно
вызвался ей помогать.
     Таня осталась с Шеровым один на один. Взгляды их встретились.
     - Таня, - сказал Шеров. - У меня для вас есть  письмо.  От  Генералова.
Если очень хотите, можете его взять и прочесть.
     - Зачем? - сказала Таня. - С этим, скорей всего, покончено.
     Шеров одобрительно кивнул.
     - Вы, Таня, поразительно умная девушка.  Если  в  юности  не  научиться
сбрасывать с себя груз  прошлого,  с  годами  это  становится  все  труднее,
поверьте мне.
     Он встал и пружинистой походкой подошел к окну.
     - Лето проходит, - задумчиво произнес он. - Сейчас, должно быть,  очень
хорошо где-нибудь на природе...
     - Вадим Ахметович, - тихо и твердо сказала Таня. - Я вам обязана  очень
многим. Переяславлев уверяет Аду, что  вы  поступили  так  исключительно  из
дружеских побуждений и совершенно бескорыстно. Так не бывает. Назовите  вашу
цену. Я вполне платежеспособна.
     Шеров смотрел на нее, не говоря ни слова.
     - Десяти тысяч хватит? - настаивала Таня. Он пожал плечами.
     - Наверное. И как скоро вы можете со мной... расплатиться?
     - Когда вам будет угодно.
     - Тогда жду вас завтра в одиннадцать утра  на  выходе  из  метро  "Парк
Победы".
     Успеете?
     - Да. - Только постарайтесь не опаздывать. У меня много дел... О, вот и
кофе.
     Какой аромат! Ариадна Сергеевна, вы просто волшебница...
     Вечером Таня созвонилась с Машей Краузе, с утречка  заехала  к  ней  на
Гражданку и забрала кой-какие свои вещички, попросив Машу убрать в  кладовку
остальное - свое и Генерала.  Без  одной  минуты  одиннадцать  она  сошла  с
эскалатора на станции "Парк Победы". Шеров стоял  у  разменных  автоматов  с
журналом в руках.
     - Вы точны, - сказал он. - Пойдемте.
     - Куда? - спросила Таня.
     - В мою машину. Там нам никто не помешает. Надо же... принять сумму.  -
Он усмехнулся.
     Шагах в тридцати от входа стояла голубая "волга" с  чуть  тонированными
стеклами. Когда до нее оставалось шагов десять, из  машины  вышел  огромный,
мощный мужчина с нерусским, непроницаемым  лицом.  Он  напомнил  Тане  Гойко
Митича в роли Чингачгука - только постарше и помассивней. Мужчина  распахнул
перед ними заднюю дверцу, а когда они сели, обошел машину кругом и уселся на
водительское место.
     - Здесь вообще-то стоять не полагается, -  сказал  Шеров.  -  Джабочка,
отъедем немножко.
     Машина остановилась  в  тихом  переулке.  Шеров  повернулся  к  Тане  и
протянул руку:
     - Давайте!
     Он вскрыл все четыре пачки и тщательно пересчитал все  купюры.  Таня  с
улыбкой следила за ним. Воз, она в нем ошиблась. Такое крохоборство  не
вписывалось в ее представления о Шерове.
     Тот отсчитал последнюю купюру, аккуратно вложил  деньги  в  надорванные
банковские  упаковки,  достал  из   кармашка   переднего   сиденья   плотный
пластиковый пакет, положил в него  деньги...  и  протянул  пакет  Тане.  Она
отвела его руку.
     - Это все ваше, - сказала она.
     - Мое, - согласился Шеров. - И из своих денег я выплачиваю вам аванс.
     - За что?
     - За ответственную и  перспективную  работу,  которая,  не  сомневаюсь,
придется вам по вкусу.
     - Мне, знаете ли, не хочется повторять прошлых ошибок.
     Маленький недоверчивый зверек в ней хотел огрызнуться.  Но  теперь  она
была осторожнее. Нельзя кусать спасающую руку. Но бросаться в омут  тоже  не
намерена.
     Мало ли чего взамен своей доброты потребует?
     Шеров улыбнулся:
     - Неужели я похож на Володю Генералова?
     - Нет.
     - В отличие от гражданина Генералова, я чту уголовный кодекс и того  же
ожидаю от своих людей.
     - Я уже ваш человек?
     - Для меня - да... Джабочка, поехали!
     - Куда? - спросила Таня. Она его пока изучала.
     - Хочу показать вам ваше будущее рабочее место и  подробно  обсудить  с
вами наше... трудовое соглашение.
     "Волга" покатила на юг, а потом на восток по проспекту Славы.

     В десятый класс Таня Захаржевская пришла совсем обновленным  человеком.
Она вернулась в спортивную школу, стала  действительно  заниматься  с  Машей
русским  языком  и  литературой,  готовиться  к   вступительным   экзаменам.
Вспомнила старую затею - записалась в автошколу  ДОСААФ  и  весной  получила
водительские права.  Это  обстряпал  Шеров.  Она  еще  не  совсем  для  себя
понимала, как ему все удается. По документу выходило, что она постарше,  чем
есть. Медали она не заработала - сказались четверки, полученные  за  девятый
класс. Тем не менее блестяще  сдала  экзамены  в  университет  и,  преодолев
конкурс (формально восемь человек на место, реально для слабого пола - сорок
восемь), стала студенткой филологического факультета.
     Никакой тайной жизни у нее не было - если не  считать  зимних  каникул,
которые она провела вовсе не в лыжном лагере, как сказала Аде,  а  совсем  в
другом месте, входя в курс  новых  служебных  обязанностей,  к  которым  она
должна была приступить в полном объеме осенью.
     В конце августа поздравить новоиспеченную студентку и  ее  маму  пришли
Переяславлев  и  Шеров.  Они  долго  беседовали  с   Адой.   При   разговоре
присутствовала и Таня, которая привела несколько очень уместных  аргументов,
в конечном счете и убедивших Аду. Таня собрала вещички  и  уехала  вместе  с
мужчинами.
     На картошку с сокурсниками она не поехала - принесла в  деканат  вполне
убедительную  медицинскую  справку  и  путевку  в   санаторий   по   профилю
заболевания.
     Ее отпустили. Ни в какой санаторий она, естественно, не поехала.
     На дальнем, "дачном"  краю  симпатичного  городка  Отрадное  Кировского
района Ленинградской области километрах в двух  от  железнодорожной  станции
Пелла, стоял, несколько на  отшибе,  очень  любопытный  домик,  скорее  даже
особнячок из белого  кирпича,  с  красным  карнизом  по  периметру,  красной
черепичной крышей, с башенками, эркерами и витражами в некоторых окнах. Судя
по количеству окон в нем было не меньше двенадцати комнат или,  может  быть,
комнат шесть и огромная бальная зала. Располагался  он  на  пологом  склоне,
среди редких крупных сосен, на дальнем от дороги  конце  обширного  участка,
обнесенного невысоким бетонным забором. Никаких посадок на участке не  было,
если не считать декоративного кустарника, и большой  клумбы  непосредственно
перед домом. Рядом  разместился  хозяйственный  блок,  соединенный  с  домом
коротким переходом, а ближе к дороге, чуть в сторону от ворот, стоял большой
гараж, машины на три, с которому вела бетонированная дорожка. Эти сооружения
были выполнены в более функциональном стиле, нежели сам дом, но из  того  же
белого кирпича и с такой же черепичной крышей. Получался единый ансамбль.
     Надо сказать, что на этом конце  Отрадного  похожих  особнячков  белого
кирпича с гаражами имеется несколько штук, и этот,  хоть  и  был  пошикарнее
прочих, совсем уж из ряда не выбивался - не Зимний дворец все же.
     Записан дом был на Кугушева Джабраила, инвалида труда,  а  проживал  он
там круглый год совместно с  женой,  бессловесной  восточной  женщиной,  имя
которой знали разве что в  паспортном  столе.  Жили  Кугушевы  уединенно,  с
соседями не общались. Жена выходила из дома редко и только по магазинам, где
она   показывала   продавщице   большой   список   продуктов,    выполненный
каллиграфическим почерком, и, получив по этому списку  то,  что  в  магазине
имелось, без слов расплачивалась и, взвалив на плечи тяжелый мешок, уходила.
Сам Джабраил то мотался в город  на  своей  голубой  "волге",  то  занимался
работами по дому и по участку. Хозяин он, судя по всему, был отменный.  Хотя
он в Отрадном почти не показывался и никогда ни с кем  не  заговаривал,  все
его знали и  уважительно  побаивались.  Такому  отношению  способствовала  и
внешность - он был огромен и могуч, с  крупным  мясистым  лицом  кавказского
типа (будучи на самом деле касимовским татарином). На этом  лице  совершенно
бесстрастное выражение сочеталось с тяжелым, жутким взглядом. Те немногие из
соседей,  у  которых  хватало  смелости  обратиться  к  нему  с   какой-либо
хозяйственной просьбой - ну там,  насос  одолжить  или  уголька  немного,  -
всякий раз получали искомое, но повторно обращаться не спешили.  Как-то  раз
один отпетый пропойца попробовал выклянчить у Кугушева на водку, но  получил
в ответ такой взгляд, что чуть не остался заикой навсегда.
     И все же жизнь в доме протекала достаточно бурно. Там  почти  постоянно
находился кто-то еще - то один, а то и несколько  сразу.  Одни  приезжали  в
красивых автомобилях, другие добирались со станции пешком, третьих  привозил
Кугушев. Кто-то оставался всего на несколько часов, некоторые жили неделями.
     Народ к Кугушевым приезжал разный, судя по виду -  из  всех  пятнадцати
союзных  республик,  а  бывало  и  вовсе  иностранцы.  Генералы  и   большие
начальники, и обыкновенные граждане. То всю ночь напролет горел свет, играла
музыка и до соседей доносились отзвуки шумного веселья, то было тихо, как  в
склепе. Народу какое-то время было любопытно, но стоило  лишь  взглянуть  на
Кугушева, и всякое любопытство пропадало.  Потом  попривыкли,  и  постепенно
любопытствовать перестали.
     Живут себе люди -  и  живут,  никого  не  трогают.  И  милиция  ими  не
интересуется.
     Особенно часто наезжал и дольше всех жил  один  благообразный  товарищ,
явно высокопоставленный, хотя не  старый  еще  и  не  солидный  фигурой.  Но
постоянно в доме обитали одни Кугушевы.
     Но  вот  по  осени  поселилась  там  совсем  молодая,  хотя  и  заметно
самостоятельная краля, яркая, рыжая, приметная. На дочку не похожа -  то  ли
племянница, то ли полюбовница, то ли жена  вторая,  молодая.  Кто  их,  этих
мусульман, разберет, тем более Джабраила? Когда она проходила  по  Отрадному
от станции к дому - а случалось это нечасто, только в ненастье,  потому  что
обычно краля ездила в новеньких желтых "жигулях", - все мужчины от  мала  до
велика смотрели ей вслед, а самые отчаянные пытались даже познакомиться.  Но
тут все получалось настолько глухо, что забеспокоившиеся  было  отрадненские
женщины не только успокоились, но и несколько обиделись -  что  ж  эта  фифа
совсем их мужичков не замечает?
     Тане было не до них. У нее было много, очень много дел, и  если  бы  не
железная самодисциплина, она просто не успевала бы  одновременно  учиться  в
университете и работать у Шерова, который ни малейших проколов  не  потерпел
бы.
     Недаром же он платил ей отменное жалованье, не считая купленного  лично
для нее автомобиля, полного пансиона, - и еще какого! - неограниченных  сумм
на представительские расходы, за которые, правда, приходилось  отчитываться,
и,  говоря  в  целом,  такого  качества  жизни,   о   котором   какая-нибудь
Ясногородская не могла и мечтать в свои самые золотые годы.
     Гипотетический некто, знающий о  прошлых  приключениях  и  наклонностях
Тани,  мог  бы  подумать,  что  столь  щедро  оплачиваемая  работа  заведомо
предполагала какой-нибудь жуткий криминал, чреватый и  т.  д.  Такого  некто
ожидало бы жуткое разочарование. При всей своей специфичности Танина  работа
и времяпрепровождение в целом ничего преступного в себе не содержали.
     Масштабная  и  разнообразная  деятельность  Вадима  Ахметовича   Шерова
предполагала постоянные разъезды и многочисленные контакты с самыми  разными
людьми. Стремясь во всем к максимальному порядку и рациональности, он  давно
уже  определил  для  себя  несколько  географических  участков,  в   которых
сходились линии его интересов и пересекалось  наибольшее  число  нужных  ему
контактов. Помимо, естественно, Москвы,  это  были  Узбекистан,  Закавказье,
Украина, Восточная Сибирь и Ленинград. Проще всего было с Узбекистаном - там
в его распоряжении всегда была роскошная правительственная вилла, где он мог
совершенно  беспрепятственно  вести  свои  дела.  В  других   местах   Шеров
организовал себе резиденции или, как он сам называл  их,  ранчо.  Кавказские
дела он решал на таком ранчо в живописных окрестностях Кутаиси, украинские -
в курортной деревеньке под Львовом. Имелось ранчо и в  Отрадном,  откуда  до
Ленинграда было всего минут двадцать на автомобиле, а покой  и  благодать  -
почти  как  в  глухой  деревне.  Каждое  ранчо  обслуживали  два  специально
отобранных человека, на одного из  которых  оно  и  было  на  всякий  случай
оформлено. В Отрадном это были супруги Кугушевы.
     В последнее  время  интересы  Вадима  Ахметовича  в  северной  столице,
Эстонии и на Кольском полуострове существенно расширились. Появились  выходы
на Финляндию.
     И ранчо в Отрадном следовало активизировать.
     Джабраил был идеальным охранником - и дома, и лично хозяина, - шофером,
мастером  на  все  руки  по  части  мелких   починок   и   всяких   домашних
приспособлений.
     Его жена, голоса которой никто не слышал, а имени никто не знал - вслед
за Джабраилом все называли ее просто Женщина, - стирала, прибирала, готовила
со сноровкой и безропотностью автомата.  В  безграничной  преданности  обоих
Вадим Ахметович не сомневался. И все же этого было мало. Ранчо, при всем его
комфорте,  не  хватало   стиля,   класса,   изыска.   Короче,   не   хватало
очаровательной "хозяйки", способной привнести все  это  с  собой.  Специфика
ранчо требовала  от  подходящей  кандидатуры  особого  комплекса  свойств  и
талантов. И  все  это  Шеров  обнаружил  в  Тане,  когда,  повинуясь  своему
сверхъестественному чутью, взялся за совершенно, казалось  бы,  неинтересное
для него дело о квартирной  краже.  Особенно  сильное  впечатление  на  него
произвело то, что Таня, явно будучи с Генералом в самых близких  отношениях,
умудрилась остаться непорочной, о чем свидетельствовал  приобщенный  к  делу
протокол  медицинского  осмотра.  Это,  по  мнению   Шерова,   говорило   об
исключительном хладнокровии. Окончательно же его  убедили  предложение  Тани
оплатить  его  услуги  и  оперативность.  Ей  не  хватало  только  одного  -
профессионального опыта. Но, как и Таня, Шеров умел не спешить. Отвозя ее на
ранчо в первый раз, он уже знал, что везет туда будущую "хозяйку". Точно так
же и Тане подсказывало внутреннее чутье, что ее ждет новая полоса в жизни, и
жадный ум улавливал знамения иных приключений.
     Так Таня стала вершиной "отрадненского треугольника" Шерова.
     Она быстро  приучилась  вставать  в  шесть  часов  утра,  облачаться  в
спортивный костюм,  совершать  пробежки  по  парку  и  минут  тридцать-сорок
разминаться с Джабой, обучавшим ее боевым искусствам. Потом  Джаба  шарковал
ее ледяной водой в специально оборудованном подвале. За  завтраком  -  кофе,
сок, поджаренный хлебец, а остальное по желанию - они согласовывали планы на
день, Таня делала пометки в блокнот. Примерно без десяти восемь она садилась
в свои желтые "жигули" и отправлялась в город -  на  занятия  и  по  текущим
делам: забрать из кассы билет для отбывающего гостя, загрузиться  продуктами
на базе, заказать вечернее платье В ателье.  Да  мало  ли?  Вернувшись,  она
оставляла машину на попечение Джабы, вставала под циркулярный  душ,  наскоро
обедала и садилась за телефон.
     При зачислении в штат Шеров выдал ей совершенно поразительный  документ
- алфавитно-тематическую картотеку. В ней было все, что могло  потребоваться
"хозяйке": адреса и телефоны ресторанов, театров, билетных касс,  магазинов,
оптовых баз, и т.д., вплоть до главврача больницы  Свердлова  и  заместителя
начальника управления УВД - на всякий случай. На  каждой  карточке  рядом  с
названием  учреждения  стояло   два-три   телефонных   номера,   в   порядке
предпочтения, с фамилией, именем и отчеством соответствующего  служащего,  а
напротив  -  координаты  лица,  от  имени  которого  делается  звонок,  дабы
обеспечить неукоснительное и своевременное выполнение просьбы.
     Типичный звонок выглядел так:
     -  Иван  Иванович  (Софья  Полуэктовна)?  Здравствуйте,  я   от   Абрам
Семеновича (Фаддея Философовича)... Будьте любезны, оставьте два  билета  на
"Красную Стрелу"
     (выставку  сокровищ  Тутанхамона,   промышленную   ярмарку,   посещение
спецраспределителя,  соколиную  охоту)  на   восемнадцатое...   На   фамилию
Захаржевская (Гусев, Пелтонен, Травоядзе)... Когда подъехать? Завтра в шесть
к пятому окошку?
     А в четыре нельзя?.. Спасибо вам огромное.
     Картотека была  уникальной  и  по  своей  внутренней  структуре.  Вадим
Ахметович, большой поклонник научной организации труда  и  лично  профессора
Гавриила Попова, устроил ее  на  перфокартах  для  электронно-вычислительных
машин, с перфорацией по верхнему и нижнему краю. Бумажное пространство между
каждой дырочкой и краем карты по специальной системе либо  вырезалось,  либо
оставлялось на месте. Это позволяло производить  классификацию  и  отбор  по
множеству факторов как  систематических,  так  и  сопутствующих.  Для  этого
достаточно  было  лишь  проткнуть  вязальной  спицей  кипу  карточек  сквозь
соответствующую дырочку и приподнять спицу. Ненужные карточки оставались  на
месте, а  нужные  поднимались  вместе  со  спицей.  Шеров,  чья  собственная
картотека хранилась у него в кабинете, доступ  куда  не  разрешался  никому,
как-то показал ей, что умеет делать с карточками он.
     Попросив Таню придумать  что-нибудь  специфическое,  он  взял  не  одну
спицу, а  три,  поднятые  карточки  отложил  в  сторону,  оставшуюся  стопку
проткнул уже по нижнему краю - и на столе осталась лежать  одна-единственная
карточка: салон красоты  с  сауной  и  фитобаром,  который    бесплатно
посетить в ночное время по звонку из секретариата Союза архитекторов. Именно
эту невозможную комбинацию и заказала Таня. До такого  высшего  пилотажа  ей
было далеко. Это не с шушерой блатной водиться.  Впрочем,  связей  этих  она
окончательно не потеряла. Для  братвы  вроде  как  затихарилась,  но  пацаны
казались ей сейчас сосунками и заботы их - мелочными.
     Основная  ее  работа  только  начиналась.  Повесив  трубку  и   записав
результаты переговоров  в  свой  деловой  блокнотик,  она  делала  несколько
упражнений на растяжку и дыхание, потом садилась перед  большим  зеркалом  и
начинала  прихорашиваться,  тщательно  продумывая  туалет,   духи,   макияж,
прическу. Про себя она думала, что знает уже  почем  фунт  лиха,  побывав  в
камере. Больше никого внутренне не винила. Ни  Генерала,  ни  Аду.  Мать  ее
тяготила, поэтому работа у Шерова сначала была отмазкой, чтобы пореже бывать
дома. Почуяла она и свою красоту. Вставала, ослепительно улыбалась в зеркало
и спускалась к гостю или гостям.
     Дальше никакого жесткого ритуала не было. С  одним  гостем  нужно  было
говорить об искусстве, с другим - о  проблемах  автомобилизма,  с  третьим-о
здоровье любимой тещи. Одного потчевать  коньяком  с  осетриной,  другого  -
зеленым салатом. Одного держать весь вечер за руку и загадочно улыбаться,  с
другим - танцевать до упаду. С одним нужно  было  по  пунктам  обсудить  всю
культурную программу, на другого - обрушить ее  каскадом  как  бы  нежданных
удовольствий.
     Когда  гостей  было  несколько,  застольное  их  общение   нужно   было
цементировать собою, придавая отработанной Шеровым деловой  связке  -  гости
никогда не оказывались вместе случайно - новое, неформальное качество.
     Или же, если это предполагалось культурной  программой,  Таня  забирала
гостя (гостей) и везла в  город  -  в  ресторан,  в  театр,  на  теплоходную
прогулку, на экскурсию, на конференцию, на прием.
     Когда Шеров останавливался на ранчо, гости бывали почти  постоянно.  Но
он мог  и  позвонить  откуда-нибудь  и  распорядиться  принять  такого-то  и
такого-то так-то и так-то. Инструкции по деловой  части  каждого  визита  он
оставлял Джабраилу, по культурной - Тане.
     Выдавались и такие дни - в среднем неделя  в  месяц,  -  когда  никаких
гостей не было вовсе. Тогда, чтобы избежать досужей скуки, Таня  погружалась
в учебу, наверстывая упущенное, много читала классики (тем более  что  и  по
программе полагалось), отрабатывала с Джабраилом приемчики или играла с  ним
же в нарды.
     Жизнью своей она была совершенно довольна.
     Между гостями она не проводила никаких различий, сверх  тех,  что  были
оговорены Шеровым заранее. Четкая расстановка придавала уверенности в себе.
     Работа есть работа. Однако же гости держались  по-разному.  Большинство
вело себя по-джентльменски, опасаясь чем-либо обидеть Таню - ведь тем  самым
они  как  бы  наносили  обиду  и  Шерову,  а   это   было   бы   чрезвычайно
неблагоразумно. Иные же - а среди  гостей  бывала  публика  самая  разная  -
превратно истолковывали Танино радушие, дружелюбие и шарм  и  начинали,  что
называется, клеиться. Иным достаточно было лишь вежливо, но  твердо  указать
на  ошибочность  их  расчетов,  другим  приходилось  намекать  на  вероятное
недовольство Вадима Ахметовича, а один раз пришлось обратиться за помощью  к
Джабраилу. Тот поговорил с зарвавшимся гостем, и его аргументы оказались, по
всей видимости, очень убедительны - гость оставил всяческие поползновения.
     Иногда Шеров собирал  у  себя  узкий  круг  питерских  друзей,  человек
восемь-десять, включая  жен  и  подруг.  В  частности,  неизменно  приезжали
Переяславлев с Адой. На этих встречах Таня могла присутствовать или нет - по
желанию. В рабочем качестве она была здесь не нужна. В других случаях женщин
среди гостей почти не было. Три дня прожила одна полная дама  с  Украины,  с
которой Тане пришлось целыми днями  таскаться  по  антикварным  магазинам  и
соответствующим   законспирированным   (естественно,    не    для    Шерова)
специалистам-надомникам. Столько же прогостила некая бойкая особа из  Сибири
- точнее ее чемоданчик, поскольку сама она днем моталась в Питер, появлялась
вечером, а  на  ночь  уезжала  снова.  Остальные  гости  были  исключительно
мужчины.
     Это  порождало   некоторые   проблемы.   Общество   блистательной,   но
принципиально недоступной Тани удовлетворяло многих из них,  как  говорится,
полностью, но не окончательно. Некоторые цепляли себе подружек в  ресторане,
а то и просто на улице. И тащили на ранчо. Это уже было  плохо  -  один  раз
гость утром хватился бумажника и часов, да так и не нашел; как-то перепившая
дамочка устроила скандал и набила гостю морду;  другая  в  той  же  кондиции
разбила два бокала из богемского хрусталя и заблевала  персидский  ковер.  В
хороших домах так не полагается. А что делать? Таня могла повелеть гостям не
трогать себя, но не могла приказать им стать монахами...
     Особенно ей не  понравилось,  когда  какой-то  гость  с  Севера,  выйдя
вечером прогуляться, вернулся с девочкой из местной сберкассы.  Нет,  та  не
буянила и ничего не стащила, но очень уж внимательно разглядывала интерьеры.
Совсем нехорошо.
     Самым  частым  посетителем  их  ранчо  был  весьма  привлекательный   и
относительно молодой господин  из  Латвии.  Этого  плечистого  светлоглазого
блондина с аккуратными усиками звали Антон Ольгердович Дубкевич,  и  являлся
он своего рода "полномочным представителем" Вадима Ахметовича по Балтийскому
региону. В первые два приезда Дубкевич показался Тане человеком высокомерным
и замкнутым: никакой культурной программы не захотел, за ужином не  проронил
ни слова, а потом и вовсе перестал выходить, будто намеренно избегая Таню.
     В третий раз он приехал с земляком, веселым круглолицым толстячком.
     Толстячок тут же потребовал, чтобы его называли  просто  Юликом,  и  от
имени обоих попросил Таню поводить  их  по  городу  и  отобедать  с  ними  в
каком-нибудь хорошем ресторане с варьете. Дубкевич начал было  отнекиваться,
но толстячок так обиделся, что  пришлось  ехать  и  Антону  Ольгердовичу.  В
ресторане Юлик, притомившийся от экскурсии,  сквасился  и  закемарил.  Таня,
привычная к  таким  поворотам,  вызвала  знакомого  метрдотеля  и  попросила
перенести обед в "малый банкетный зал". В этом закрытом для простой  публики
укромном кабинетике на шесть персон Юлик пристроился  на  диване  и  тут  же
захрапел, а раскрасневшийся Дубкевич, приняв еще две рюмочки для  храбрости,
принялся с нехарактерной страстностью изливать на Таню свои чувства.
     -  Только  не  подумайте,  что  я  проявляю  какую-то  нелояльность  по
отношению к Вадиму Ахметовичу... - раз в десятый повторил он и замолк.
     - Я так и не  думаю.  Тем  более  что  с  Вадимом  Ахметовичем  у  меня
отношения сугубо деловые. Контракт.
     - О, контракт! - Дубкевич заметно оживился. - Тогда, может быть...
     - Нет. Условия контракта как раз  исключают  всякого  рода  неслужебные
отношения.
     - Но если когда-нибудь потом... Я могу надеяться?
     Таня повела плечами.
     - Надежда умирает последней. Дубкевич взял ее за руку, поднес к губам.
     - Спасибо  вам,  Танечка.  Спасибо  за  надежду...  Только  пусть  этот
разговор останется между нами...
     - Естественно.
     Таня  улыбнулась  и  лукаво  подмигнула  ему.  Боже  мой,  какой  трус,
слизняк...
     Тут заворочался и встрепенулся толстячок Юлик, и общение приобрело иной
характер, веселый и несколько фривольный. Таня заключила с Юликом пари,  что
в течение часа добудет обоим  гостям  классный  свежачок.  Они  подъехали  к
центральному  переговорному  пункту,  что  под  Аркой,  и  Таня  моментально
высмотрела  среди  многоликой  публики  двух  зареванных  цыпочек   лет   по
семнадцать,   явно   не   питерского   вида.   Она   подсела,   сочувственно
поинтересовалась... Обычная история - у Нади с Галей украли сумочку, а в ней
и деньги, и билеты домой. Отдохнули, называется! Таня утешила их,  увела  из
зала... На ранчо девочек славно накормили, еще лучше напоили, а потом  Таня,
успевшая совершенно очаровать Надю с Галей, увлекла их за собой в  страстный
танец и первая, подавая пример, сбросила с себя жакет, а за  ним  и  юбку...
Потом рижане поливали всю троицу, визжащую от восторга, шампанским, а на все
это с отеческой улыбкой поглядывал Вадим Ахметович. Потом кавалеры на  руках
разнесли обнаженных дам по опочивальням.
     Разница заключалась  лишь  в  том,  что  рижане  донесли  Надю  и  Галю
непосредственно до постелей, а Шеров сразу за дверью поставил Таню на  ноги,
и она побежала в душ.
     У нее с Папиком был свой интим,  особенный...  Уезжая  через  два  дня,
рижане подарили Тане тысячу рублей, а девочки прожили на ранчо  еще  неделю,
перейдя от рижан к  не  менее  веселым  омичам.  Когда  все  же  пришел  миг
расставания, Галя и Надя рыдали, обнимались и целовались с  Таней,  клялись,
что  ни  за  что  не  останутся  жить  в  ненавистной  Полтаве,   непременно
переберутся в Ленинград и будут  часто-часто  навещать  свою  самую  дорогую
подругу в ее замечательном доме. Утешало их то,  что  они  увозили  с  собой
много дорогих подарков.
     Все  это  было  замечательно,  но  в  силу  своего  неуемно-деятельного
характера и пытливого ума Таня не могла  выполнять  свои  функции  в  режиме
ограничения. Она была терпелива, не проявляя  инициативы,  но  в  исполнении
поручений  босса  достигла  того  уровня  мастерства,  когда      рвать
заведенную рутину обязанностей. Выйдя на новый уровень  компетентности,  она
автоматически выходила и на новый уровень свободы.

     У Тани давно уже  выработался  свой  подход  к  решению  проблем  -  не
дергаться, не зацикливаться, не хвататься лихорадочно за  первые  попавшиеся
варианты, не суетиться.  А  определить  для  себя  "веер"  самых  приемлемых
решений, приглядеться, спокойно подождать подходящего случая, - а тогда  уже
действовать решительно, четко, сочетая импровизацию и сценарные заготовки.
     А случай возникнет обязательно - надо только уметь его увидеть. ***
     Летом Таню направили на языковую практику  в  "Интурист".  Выбрала  она
стандартные  двухнедельные   туры   средней   престижности   -   группы   по
пятнадцать-двадцать штатников, неделя в Ленинграде, неделя по Руси. В Танины
обязанности входили экскурсии по городу и окрестностям, присутствие на  всех
мероприятиях, улаживание конфликтов,  ведение  расчетов  по  туру,  светское
общение, ответы на вопросы -  и  плотная  слежка  за  туристами  на  предмет
нелояльного,  аморального  и  просто  нестандартного  поведения.   Все   это
удивительно напоминало ее работу у Шерова, и Таня справлялась  блистательно,
вызывая удивление и зависть коллег, профессиональных  тур-гидов.  Она  пасла
группу на протяжении тура, встречая ее в Пулкове и провожая  там  же.  После
каждой группы  Таня  сдавала  два  отчета  -  финансовый  и  "политический",
получала зарплату и  два-три  дня  отдыха,  после  чего  в  назначенный  час
приходила в  центральный  офис  на  Исаакиевской  и  отправлялась  за  новой
группой.
     Селили туристов в "Советской", возле Балтийского вокзала. За Таней и ее
сменщицей Людой был на лето закреплен в той же гостинице номер 808,  уютный,
одноместный.
     В первый же день работы Таня обратила внимание на  молоденьких,  хорошо
одетых и довольно  симпатичных  девочек,  которые  стайками  или  поодиночке
отирались у входа, курили на лавочках в скверике перед гостиницей. Такие  же
девочки, только  посмазливее  и  понаряднее,  попадались  и  в  холле,  и  в
ресторане, и в кафе на этажах. Таня стала  запоминать  их  повадки  и  лица,
приглядываться. Естественно, она с первой минуты поняла, кто это такие - и У
нее начал складываться план. Но прежде надо было кое  в  чем  разобраться  и
кое-что уточнить.
     Как-то, возвращаясь с группой  из  Павловска,  Таня  приметила  крепких
молодых  людей,  которые  подходили  к  девочкам,  перекидывались  какими-то
фразами, крепко брали их под локоток и уводили внутрь гостиницы. Таня отвела
свое стадо в ресторан, но ужинать не осталась, отправилась в кафе на  втором
этаже. Там она взяла чашку кофе, села за столик у окна, положила перед собой
расчетную книжку  и  листок  бумаги  и  углубилась  в  бухгалтерию,  изредка
поглядывая в окно.
     Минут через пятнадцать из гостиницы почти одновременно выбежали десятка
два девочек, молча и поспешно разбрелись, явно в расстроенных чувствах.  Еще
через десять минут к входу подъехал автобус без  окошек,  и  те  же  крепкие
молодые люди стали  выводить  и  сажать  в  него  оставшихся  девочек.  Одни
садились понуро и покорно, другие вырывались и  что-то  доказывали.  Автобус
отъехал.
     От внимания Тани не ускользнуло,  что  некоторых  особенно  стильных  и
приметных девочек в этот вечер у гостиницы не было. Никого  из  них  она  не
увидела и внутри. Это подтверждало кое-какие Танины предположения.
     Другая Танина группа состояла из трех пожилых супружеских пар, одиноких
старушек, старичка, двух уродливых перезрелых девиц и  Джонни  -  бородатого
разбитного мужичка, коммерсанта из Айовы,  который  уже  в  аэропорту  начал
оказывать Тане усиленные знаки внимания. Таня пошла на  контакт,  за  ужином
позволила ему немного порезвиться под столом с ее  ножкой  и  даже  кивнула,
когда он, склонившись к ее уху, шепотом пригласил  ее  после  ужина  в  свой
номер на рюмочку мартеля.
     В его номере Таня не спеша и с удовольствием выпила полбокала мягкого и
ароматного коньяку, а потом  дружески,  но  твердо  разъяснила  Джонни,  что
входит в ее профессиональные обязанности, а что не входит. На  прощание  она
намекнула ему, что проблема его  мужского  одиночества  при  желании  вполне
разрешима. Расстались они лучшими друзьями.
     Вечером, когда группа возвратилась из Кировского театра, Джонни подошел
к девушке, курившей у выключенного  фонтана,  обменялся  с  ней  несколькими
фразами и, взяв ее под руку,  гордо  направился  в  гостиницу.  В  холле  он
встретился с Таней.
     Она подбадривающе подмигнула ему. Девушка была из тех,  кто  в  прошлый
раз с плачем выбегал из гостиницы.
     Джонни был откровенен с Таней, и она посоветовала ему не  экономить  на
интимных услугах во избежание дурной  болезни,  кражи  или  неприятностей  с
гостиничной администрацией. И порекомендовала обратить  внимание  на  холлы,
кафе, ресторан. Приведя новую подругу в номер, следует сразу же отправить ее
в  душ,  а  самому  подальше  припрятать  кошелек,  оставив   лишь   заранее
оговоренную сумму.
     Через день, за ужином, Джонни подсел к молоденькой пышной  блондинке  в
роскошном вечернем платье, которая потягивала через соломинку пепси-колу. По
пути он оглянулся на Таню. Та еле заметно кивнула - эту блондинку она  давно
заприметила и даже знала, что ее зовут Анджела.
     Джонни вступил с Анджелой в разговор. Минуты через  три  она  встала  и
плавной  походкой  покинула  ресторан.  Джонни  допил  коктейль,  принял  от
невозмутимого  бармена  нераспечатанную  бутылку  "Мартини",  расплатился  и
вышел.
     Таня встала. Пора действовать.
     Она вышла в холл гостиницы, миновала стойку администрации,  улыбнувшись
знакомой дежурной, и направилась в дальний конец к телефонам-автоматам.
     Порылась в сумочке, нашла монетку, опустила, набрала номер.
     На стойке администрации оглушительно зазвонил телефон.  Дежурная  сняла
трубку.
     - Старшую, - сухим, начальственным голосом сказала Таня. -  Кто  у  вас
там сегодня, Зуева?
     - Д-да, - сказала дежурная. Таня краем глаза увидела, как она,  прикрыв
ладонью трубку, крикнула:
     - Наталья Семеновна, вас! Возьмите трубочку.
     - Слушаю, - раздалось в трубке через несколько секунд.
     - Северо-западное  управление,  капитан  Медникова,  -  безапелляционно
произнесла Таня. - В двадцать один ноль-ноль силами городского УВД и  нашего
управления в вашем  учреждении  проводится  оперативное  мероприятие.  Прошу
оповестить персонал, сохранять  полное  спокойствие  и  оказывать  всяческое
содействие...
     - Какое, простите, мероприятие? - спросили на том конце.
     Таня  ждала   этого   вопроса.   Она   моментально   сменила   чеканный
бюрократический тон на бабски-раздражительный:
     - До чего вы, женщина, непонятливые! Русским языком вам  говорят  -  на
блядей облава!
     - Так ведь была уже...
     - То  было  профилактическое  мероприятие  Ленинского  райотдела,  -  с
прежним металлом в голосе проговорила Таня.
     - А т-теперь? - голос в трубка дрогнул.
     - Полномасштабная операция, - сказала Таня и незаметно нажала не  рычаг
телефона. Продолжая что-то говорить в трубку, она покосилась  в  направлении
администраторской. Из двери позади стойки вышла представительная, похожая на
народного депутата женщина и  что-то  взволнованно  и  тихо  стала  говорить
дежурной.
     Этот ход Таня рассчитала во всех  подробностях.  В  сущности,  неважно,
примут ее звонок  за  чистую  монету  или  нет.  Она  внутренне  ликовала  в
предощущении глупых физиономий, когда сообразят, как их  провели...  Ну,  не
поверят, начнут выяснять про Северо-западное управление и капитана Медникову
- вечер, никого на месте нет... А вдруг правда?
     А вдруг, сохраняя инкогнито, позвонил  и  предупредил  "наш  человек  в
Гаване", в существовании которого Таня нисколько не сомневалась?  Даже  если
тот, а скорее всего та, на кого в конечном счете  и  был  рассчитан  звонок,
решит, что это провокация, она обязательно  известит  своих  девочек  -  как
говорится, лучше перебдеть, чем недобдеть.
     Таня взглянула на  часы.  Три  минуты  девятого...  Звонки  по  номерам
начнутся скорее всего через полчаса, чтобы красотки, которые уже  при  деле,
успели хоть что-нибудь заработать... А теперь ей самой надо бы поспешить.
     Подойдя к дверям комнаты  Джонни,  Таня  прислушалась.  Шум  воды.  Это
хорошо.
     - Кто? - крикнул по-английски раздраженный голос.
     - Джонни, это Таня! Срочно! Чрезвычайное происшествие! - крикнула она в
ответ.
     - Иду!
     В дверях появился сердитый Джонни, еще в брюках.
     - Какого черта... - начал он.
     Таня вытащила его в коридор и зашептала:
     - Облава! В гостинице полиция и КГБ! Твою девочку посадят в  тюрьму,  а
тебя вышвырнут из страны и сообщат в госдеп!
     - Что-о?! - заревел Джонни.
     Таня поспешно зажала ему рот рукой.
     - Тише! Доверься мне. Возьми пиджак и деньги, спускайся в бар и  посиди
там.
     Я останусь с девочкой, а когда они придут, скажу, что это  моя  кузина,
или еще что-нибудь. Мне они поверят...
     - Но я... я заплатил вперед...
     - Не беспокойся. Через полчасика позвонишь снизу в номер,  и  я  скажу,
были они или нет. Если все будет нормально, ты поднимешься.  Я  уйду,  а  ты
получишь свое. Во второй раз они не заглядывают.
     Джонни облегченно выдохнул:
     - Таня я твой должник. Ты только скажи...
     - Потом сочтемся. Поспеши!
     Через две минуты из ванной  вышла  распаренная,  благоухающая  Анджела,
обернутая в белое махровое полотенце.
     - Джоонни,  -  промурлыкала  она,  обернулась  -  и  застыла  в  полном
изумлении.
     На кровати вместо  Джонни  она  увидела  совершенно  голую  рыжеволосую
красотку со смутно знакомым лицом. Та нежно ей улыбалась и шептала:
     - Ну, иди же ко мне, моя сладенькая! Таню заносило черт знает куда. Она
это понимала, но как хотелось приколоть дуреху!
     - А... а Джонни?
     - Он скоро придет. Мы с Джоником взяли тебя на пару. Сначала  я,  потом
он...
     Господи, что она несет?!
     - Я коблих не обслуживаю. - Анджела глянула волчицей.
     Тут Таня побледнела. Знакомое чувство обожгло,  как  пощечина.  Змеиным
шепотом она произнесла:
     - Не груби, солнышко. Три счетчика. Джоника на пятнашку зарядила?
     - На двадцатку...
     - Грины по три сдаешь? - решила поломать ее Таня.
     - По четыре...
     - Ой,  врешь,  сладенькая...  Но  на  первый  раз  прощаю  -  такая  ты
пампушечка!
     Смотри сюда.
     Рыжая потянулась, достала со столика сумочку и извлекла  оттуда  четыре
хрустящие новенькие пятидесятки.
     - Хороша икебана? Твоя будет - и Джоник добавит, само  собой...  Теперь
иди ко мне, моя богинечка...
     В раже своем готовая  на  все,  пошла  ва-банк,  забыв  про  омерзение,
которое только что испытывала к этой шлюшке.
     - Я... я не умею...
     - А тут и уметь ничего  не  надо.  Брось  полотенчико,  ложись  сюда  и
прикрой глазоньки... Я покажу тебе кусочек рая...
     Телефонный звонок был громким и противным.
     - М-ням, - сказала Анджела, не выпуская из пухлых губ Танину  грудь,  и
махнула свободной рукой - мол, ну его!
     - Возьми трубку,  сладенькая,  -  сказала  Таня,  чуть  отодвигаясь,  -
наверное, что-нибудь важное. Или Джоник.
     Анджела выпустила Танину грудь, поцеловала  ее  в  губы  и,  присев  на
кровати, взяла трубку.
     - Хэлло! - сказала она. Лицо ее тут же изменило выражение. Она  слушала
внимательно, испуганно, изредка вставляя:
     - Да... да... поняла.
     Бросив трубку, она молча кинулась одеваться.
     - Что случилось, кисонька? - лениво спросила Таня.
     - Одевайся  скорее,  -  взволнованно  проговорила  Анджела,  безуспешно
пытаясь натянуть трусики - обе  ноги  она  просунула  в  одну,  как  бы  это
сказать... штанину, и теперь трусики упорно не лезли выше колен.
     - Эй, порвешь, - предупредила Таня. - В чем дело-то?
     - Менты идут по всем номерам... Большая облава!
     - Ну и что?
     Анджела изумленно взглянула на безмятежную Таню.
     - Чего ты испугалась,  глупенькая?  Мы  сейчас  спокойненько  оденемся,
сядем за столик, выпьем вина, поболтаем. А шмон придет -  так  что  с  того?
Имею я право после трудового дня посидеть с подружкой в собственном номере?
     - Но номер-то не твой!
     - И что? Мы пиджачок Джоника в шкаф повесим, а если спросят,  я  скажу,
что поменялась номерами с туристом - на уличный шум жаловался.
     Видя, что Анджела смотрит по-прежнему встре-воженно и  удивленно,  Таня
пояснила:
     - Я ведь здесь на совершенно законном основании. Работаю в "Интуристе",
живу здесь с группой... Ну, наливай, что ли, подруженька, если оделась  уже.
Или нет, причешись сначала.
     И Таня не спеша стала одеваться.
     Уже сидя  за  столом  и  разглядывая  на  свет  бокал  с  темно-красным
"мартини", Таня спросила:
     - Кто звонил-то?
     - Мадам, - сказала Анджела и тут же раскашлялась, поперхнувшись.
     - Кто такая, как зовут?
     Таня  уже  стряхнула  с  себя  наваждение.   Голос   стал   жестким   и
требовательным.
     Анджела посмотрела на нее с невыразимой мукой.
     - Так ты легавая?
     - Неужели похожа? - Таня улыбнулась и поняла, что дамочка сломалась.
     - Нет.
     Анджела решительно тряхнула головой. Испугалась. Таня  заметила  страх,
промелькнувший в глазах девушки.
     - Ну вот видишь. А мадам мне нужна по делу. Интересному делу.
     Она играла с Анджелой, как кошка с мышонком. Розовым мышонком...
     - Ой, расскажи!
     - Попозже. Сначала про мадам.
     - Зовут ее  Алевтина  Сергеевна.  Она  в  верхнем  ресторане  работает,
метрдотелем. Строгая такая, партийная, ни за что не скажешь...
     - И у нее все девочки под началом?
     - Ты что, только самые клевые! -  Анджела  самодовольно  улыбнулась.  -
Пятерых  я  знаю,  а  других  только  так  -  по  лицам.  Многие  по  вызову
приезжают...
     - Она сейчас работает?
     - Каждый вечер. А что?
     - В общем, я останусь тут Джоника караулить,  а  ты  допивай,  сходи  к
своей Алевтине Сергеевне и скажи ей, что я жду  ее  ровно  в  одиннадцать  в
дальнем правом холле второго этажа? Там, где большой аквариум, знаешь?
     - Знаю. А если она не захочет?
     - Тогда скажи ей, что всю телегу насчет облавы пустила я.
     Анджела посмотрела на Таню с каким-то даже благоговением.
     - Ну, ты даешь!
     - Не даю, а беру, - уточнила Таня. - Все, что мне надо. Ну, иди, только
обязательно потом  возвращайся,  а  то  Джоник  расстроится.  И  денежки  не
забудь...
     Анджела встала, протянула было руку к лежащим на углу столика  деньгам,
но на полпути отвела ее.
     - Не возьму, - тихо и хрипловато сказала она. Таня поднялась, подошла к
Анджеле, прижала к себе и  поцеловала.  Языком  она  раздвинула  ей  губы  и
просунула язык глубже в рот. Анджела  ответила  тем  же.  Поцелуй  получился
страстным, но недолгим. Таня разжала объятия и отошла на полшага. Неожиданно
для себя, девица отъехала умом.  Это  было  видно  по  растерянному  виду  и
блаженным глазкам. Как в народе говорят, попробуешь пальчика -  не  захочешь
мальчика. Взяв со стола салфетку, Таня кинула ее Анджеле.
     - Губки оботри, солнышко.
     Пока Анджела вытирала  губы  и  заслезившиеся  глаза,  Таня  вынула  из
сумочки еще шесть пятидесяток и добавила их к четырем.
     - Посмотри на меня, - сказала она Анджеле. Та посмотрела.
     - Здесь пять сотен, - продолжила Таня. - Они твои. Купи себе что-нибудь
хорошее - от меня. Если не возьмешь, я обижусь. Это не плата за услугу.
     Анджела кинулась к Тане с объятиями. Та мягко, но решительно отстранила
ее:
     - Иди. И сделай все, как я просила. Ради меня. Анджела пошла к  дверям.
На   пороге   она   остановилась,   раскрыла   сумочку,   достала   из   нее
двадцатидолларовую бумажку и положила на резную консоль.
     - Я не приду, - сказала она. - Не могу сегодня...
     - Понимаю, - сказала Таня. - Ступай. Я навру ему что-нибудь.
     Она не стала дожидаться Джонни. Раз до сих  пор  не  позвонил,  значит,
нашел другое развлечение. А если даже и нет - утром  объясниться.
     Таня вышла из номера и захлопнула дверь. В коридоре,  по  пути  в  свой
номер, она столкнулась с Джонни. Он шел в обнимку с двумя  пьяными  финнами,
размахивая  ключами.  Из  кармана  у   него   торчала   непочатая   литровка
"Столичной". Финны тоже были не пустые.
     Джонни тупо уставился на нее, но тут же расплылся в улыбке.
     - О, мисс Танья! - радушно проревел он. - Это мои друзья! Мир-дружба!
     Пойдемте с нами, а?
     - В другой раз, Джонни!
     Джонни посмотрел на нее с пьяной обидой, но, моментально забыв  о  ней,
подхватил новых друзей, и  все  трое,  гогоча,  двинулись  к  нему  в  номер
продолжать веселье.
     Таня вошла к себе, захлопнула дверь, направилась в ванну и вымыла  лицо
теплой водой с мылом. Потом посмотрелась в зеркало.
     - Партийная, говоришь? - пробормотала она. Она  не  стала  подкрашивать
губы.
     Раскрыв стенной шкаф, она сняла с вешалки строгий серый пиджак и юбку к
нему.
     Одевшись, она положила в карман ключ, зажигалку и пачку сигарет,  взяла
со стола недочитанный английский детектив и, захлопнув дверь, направилась  к
лифту.
     Таня села на диванчик в холле с аквариумом,  раскрыла  книжку  и  стала
читать.
     - Таня?
     Таня подняла глаза. Перед ней стояла подтянутая женщина средних  лет  в
строгой гостиничной униформе. Бесцветные волосы уложены в высокую прическу.
     Узкие, поджатые губы. И ледяные глаза.
     - Да, это я.
     Обе  одновременно   достали   из   карманов   одинаковые   сигареты   -
длинноствольный "Уинстон", - одновременно протянули друг  другу,  посмотрели
на пачки и одновременно расхохотались.
     Алевтина Сергеевна плюхнулась на диван рядом с Таней.
     - Ну, рассказывай, темнилка рыжая!
     После нескольких удачных проб деловое сотрудничество стало регулярным.
     Анджела,  ставшая  кем-то  вроде  связной  между  Таней   и   Алевтиной
Сергеевной, привезла заграничную папку с твердыми пластмассовыми  корочками.
В этой папке было в  алфавитном  порядке  подколото  тридцать  шесть  тонких
прозрачных папочек со своего  рода  "личными  делами":  имя  или  псевдоним,
возраст, основные антропометрические характеристики (рост, вес, объем груди,
талии, бедер, длина ноги в шаге, размер одежды  и  обуви),  главные  ролевые
характеристики ("гаврош", "тургеневская девушка", "поэтесса-интеллектуалка",
"генеральская   жена",   "африканская   страсть",    "невеста-девственница",
"вокзальная",   "пастушка",   "эсерка    Каплан",    "Снежная    Королева",.
"партайгеноссе" и так далее, включая даже "мясника"), любимые  позы  и  виды
соитий, индивидуальный прейскурант на основные  и  дополнительные  услуги  и
телефон диспетчера Оксаны Сергеевны. Это была родная сестра Алевтины, жившая
на алименты от мужа - полковника милиции. Таня эту сестру не видела ни разу,
хотя по телефону  общалась  регулярно.  В  некоторых  делах  имелись  особые
отметки  типа  "храпит",  "спиртного  не  давать!",  "забывшись,  кусается",
"ценности прятать от греха!".
     К каждому делу прилагался стандартный набор  цветных  фотографий:  лицо
крупным планом и пять в полный рост - одна в одежде и четыре без оной -  вид
спереди, вид сзади и  две  произвольные,  наиболее  эффектно  подчеркивающие
искусство фотографа и прелести модели.  Потом,  когда  некоторые  фотографии
изрядно затрепывались, Таня придумала делать новые прямо на ранчо. Джабраил,
мастер на все руки, наловчился щелкать девочек не хуже анонимного  фотографа
Алевтины.
     Этот  бесценный  альбом  Алевтина  составила   специально   для   Тани,
почувствовав, видимо, что с  появлением  "темнилки"  ее  собственный  бизнес
выходит на качественно иной уровень.
     Изучив папку, Таня вынула из  нее  одно  дело  -  Анджелы,  "начинающей
актрисы".
     Его она не станет показывать никаким гостям, а прибережет  для  личного
пользования. Летом,  в  гостинице,  начав  с  большой  неохотой,  Таня  была
вынуждена признаться себе, что это дело  оказалось  несравненно  приятнее  и
волнительнее, чем стриптизы перед Генералом или игры с Папиком.
     Папка лежала прямо в гостиной, и Таня охотно показывала ее всем гостям.
Они смотрели, как правило, делали свой  выбор,  вместе  с  Таней  составляли
график и приблизительную смету. Потом  Таня  звонила  диспетчеру,  оставляла
заказ  и  согласовывала  технические  детали.  Иногда   требовалось   внести
изменения. Скажем, кто-то мог заболеть, влипнуть в неприятность с милицией -
такое изредка случалось - или отправиться с надежным клиентом в путешествие.
Тогда Таня  обсуждала  изменения  с  гостем  и  только  после  этого  делала
повторный звонок.
     Девочки добирались  автобусом,  электричкой  или  приезжали  на  такси.
Иногда их привозил на "волге" Джабраил. Сначала безмолвная Женщина  отводила
их в Танин кабинет, где Таня  проводила  с  ними  предварительную  беседу  о
нюансах предстоящей работы и давала на подпись заранее составленный  счет  в
двух экземплярах.  Этот  счет  Таня  всегда  составляла  с  десятипроцентным
люфтом, чтобы сразу пресечь всякие  споры  и  разногласия.  И  только  потом
девочки вместе с Таней шли к гостям.
     Покидая ранчо наутро, а то и через день-два, они забирали с собой  один
экземпляр  счета,  который  затем  передавался  Алевтине,  а   второй   Таня
складывала в особую коробочку - Папику к оплате.
     Девочкам  гости  не  платили  ничего.  Выпрашивать   у   них   что-либо
запрещалось категорически под угрозой колоссального штрафа или увольнения  -
здесь вам  не  гостиница.  Таня  об  этом  даже  не  напоминала,  уповая  на
доходчивость наставлений Алевтины. И действительно, ни одного такого  случая
замечено не было. Очень часто гости делали девочкам подарки  по  собственной
инициативе. Это не возбранялось.
     Собственно оплата услуг Таню не касалась  совершенно.  Некоторые  гости
оставляли деньги Папику или, в его отсутствие, Джабраилу. В  других  случаях
Папик брал все расходы на себя. Раз в месяц  Таня  суммировала  накопившиеся
счета, заносила итог в специальную графу домашнего  гроссбуха  и  показывала
Папику или Джабраилу. Джаба приносил соответствующую сумму денег,  складывал
в портфель и ехал в город, на квартиру диспетчера. Там его  ждала  Алевтина.
Она пересчитывала деньги, сверяла сумму по тем счетам, которые  хранились  у
нее,  и  забирала  деньги,  выдавая  Джабраилу  расписку,  которую  Джабраил
привозил и отдавал  Папику.  Девочки  получали  зарплату  непосредственно  у
Алевтины. И никто, кроме Тани  и  Алевтины,  не  знал,  что  пять  процентов
комиссионных со всей суммы откладывались на счет Тани, и она могла  получить
их у Алевтины по первому требованию и без всякой расписки.
     Эта схема начала работать в  сентябре.  Папик  узнал  о  ней  в  начале
августа, когда Таня привезла очередную группу в Москву и в свободный  вечер,
предварительно  созвонившись,  приехала  к  нему  на  квартиру.   Тогда   он
отмолчался, но судя по тому, что уже в сентябре удвоил  ей  жалованье,  а  с
октября накинул еще, Танину инициативу оценил очень положительно.
     Раз в месяц к Тане приезжала  Анджела,  но  ее  визиты  на  ранчо  были
преимущественно деловые. Она привозила  от  Алевтины  новые  "личные  дела",
изымала дела уволившихся по состоянию здоровья, семейным обстоятельствам (т.
е. удачному выходу замуж, как правило, за иностранца) или, наоборот, в связи
с переходом на другую работу (в  большинстве  случаев  принудительную).  Они
ужинали с Джабраилом или с гостями, которым Таня  представляла  Анджелу  как
свою подругу. Потом, по указанию Тани, Женщина стелила  Анджеле  постель  на
диванчике прямо в Таниной спальне. Естественно, как только Женщина закрывала
за собой  дверь,  Анджела  перепрыгивала  в  Танину  широкую  кровать.  Ночь
принадлежала только им. Утром Таня подвозила Анджелу до метро, а сама  ехала
дальше, в университет.

     Проводив глазами Павла, оттаскивающего  на  перрон  последнюю  коробку,
Таня  села  в  машину  и  завела  мотор.  Надо  было  спешить.  Папик  особо
подчеркнул, чтобы сегодня к ужину не опаздывала -  подумать, у нее есть
обыкновение опаздывать! А по дороге надо  забрать  билеты  для  Розенкранца,
засвидетельствовать почтение Терентию  Ермолаевичу  из  Охотничьего  треста,
договориться с ним насчет вертолета для  большого  волчьего  поля,  уточнить
день, потом забросить Аде голландский стиральный порошок...
     Таня ехала по заснеженному городу, и мысль ее непрестанно  возвращалась
к Павлу. Поди же ты - заскочила случайно в  факультетский  буфетик,  увидела
его, и чуть ноги не подкосились. Причудилось, будто это Генерал. Со спины та
же фигура, только чуть повыше, а когда он начал  разворачиваться  и  показал
свой профиль, сходство сделалось совсем полным. Однако анфас это был  совсем
другой человек, с близкими к Генералу чертами, но  несхожий  формой  лица  и
особенно выражением. И все-таки где-то  она  видела  это  лицо,  определенно
видела. И только когда подошел Ванечка Ларин, сначала к ней,  а  потом  и  к
тому парню, Таня определенно вспомнила: Павлик Чернов, Поль, брат Никиткиной
одноклассницы  Леночки  Черновой,  которую  все  звали   Елкой,   признанный
предводитель "мушкетеров" - тех же Никитки, Ванечки, Елки и  примкнувшего  к
ним Леньки Рафаловича, Елкиного Ромео...  Надо  же,  какой  стал  -  вылитый
Марлон Брандо в молодости, брутальный персонаж. Наверное, девочки направо  и
налево падают...
     В свою компанию Никита ее не приглашал. Своего интереса к  "мушкетерам"
Таня брату не показывала никогда. Но тянулась всей душой  в  их  благородный
круг.
     Однако Никита был ревнив, и Таня понимала, что ее туда он не допустит.
     Павел же всегда был особенный. Наслышанная о нем еще в школе, она в его
присутствии приосанивалась, повышала  голос,  чтобы  заметил.  Потом,  из-за
Генерала, и думать забыла. И вот надо же, встретились.
     Очень хорошо, что рядом с ними тогда оказался Ванечка,  собрат-филолог.
Таня была,  пожалуй,  единственной  из  признанных  факультетских  красавиц,
которая не только не убегала, завидев Ларина, но и  вполне  дружески  с  ним
общалась.
     Объяснение тому было простое: любовью к ней  Ванечка  переболел  еще  в
школе и теперь держался с ней настолько спокойно, будто  она  в  его  глазах
утратила не только красоту, но и половые признаки вообще. Для него она  была
"сестренка настоящая", поскольку всегда одалживала  на  бутылочку-другую,  а
долга никогда не спрашивала.
     Как-то раз, уже изрядно под газом, он выцыганил у нее целый червонец  и
в приливе чувств назвал ее "братком". Таня притворно  нахмурилась  и  отвела
руку с червонцем в сторону.
     - Да ты, Ларин, уже назюзюканный сверх меры. Какая я тебе "браток"?!
     - Настоящий! Сестренка-то, даже самая клевая, больше трехи не даст.
     Таня рассмеялась и подарила Ванечке второй червонец, призовой.
     И вот теперь это чудо в перьях женится, а Павел  специально  заехал  за
ним на факультет, чтобы отовариться к свадьбе в обкомовском распределителе и
отвезти продукты на черновскую дачу, где, собственно, и  будет  гулянка.  Не
ее, конечно, дело, но лично она таким, как этот Ванечка, вообще запретила бы
жениться. Ох, и нахлебается с ним  его  будущая  жена,  как  ее...  Татьяна.
Тезка.
     Иное дело Павел... Хоть времени у нее было  впритирку,  неожиданно  для
самой себя  предложила  подбросить  их  до  распределителя,  а  потом  и  до
Финляндского.
     Хотелось еще хоть полчасика побыть с ним рядом... Теперь она с  ним  на
равных. Не сомневалась, что сейчас-то уж он ее  заметил.  Волнение  накатило
легко и приятно.
     "Чистый он, как прозрачный", - подумала Таня. Захотелось умыться самой,
вывернуть себя наизнанку, ополоснуть в прохладных струях дождя и ни о чем не
помнить, не думать. Все забыть. Что было и что будет. Сейчас, через  час,  к
вечерочку, поздней ночкой...
     Поставив машину в гараж, Таня побежала в подвал под циркулярный душ.  В
шкафчике, где она держала шапочку и полотенце, ее ждала записка.  "22.30.  э
З".
     Таня прочла,  вздохнула  и  встала  под  душ.  Сегодня  Папику  хочется
любви...
     Ужин она организовала так, чтобы сытые и  умиротворенные  гости  начали
часам к десяти позевывать и искать повода удалиться на покой. Что  ж,  покой
так покой.
     Не считаться с волей гостя - не в правилах  этого  дома.  Пожелав  всем
спокойной ночи, Таня зашла к себе, переоделась в халат и тихо  спустилась  в
подвальный этаж, где были оборудованы душевая и  сауна.  В  предбаннике  она
сразу же подошла к особому вишневого дерева шкафчику, в  котором  находились
наряды весьма своеобычные. Таня отобрала из них те, которые  соответствовали
"номеру три"...
     Посреди выложенной голубой кафельной плиткой комнаты на  биде  восседал
Шеров  в  разодранной  телогрейке  и  немереных  линялых  ситцевых   трусах,
спущенных на колени. Под белой задницей журчала вода. Таня подошла  к  нему,
уперла руки в бока и заорала благим голосом:
     - Ты че расселся, дармоед!
     - Ну шо ты, любонька, хай подымаешь? - Изо рта разило крутым перегаром.
     - Нажрался, кобелина!
     Ей хотелось расхохотаться, но это не входило в условия. Попервой,  едва
захихикав, она получила такую отповедь, что помнила каждое его слово. Хоть и
казался тогда пьяным, на деле было все не так. Науку эту усвоила, но и обиды
своей не забыла.
     - Лапушка... - осоловело заплетался языков босс. -  Иди  что  покажу...
Она подошла ближе.
     - Че ты показать-то можешь?
     - А ты?
     Руки его развязали  штрипки  на  байковом  халате  больничного  покроя.
Халатик распахнулся,  открыв  глухой  блекло-розовый  бюстгальтер,  прячущий
Танину грудь.
     Застежки из белых пуговиц.  Простеган  белой  суровой  ниткой.  Длинные
салатного цвета панталоны были ей совсем не по размеру. Болтались чуть не до
колен. В таком обличье  увидеть  старую  торговку  на  одесском  пляже,
которая одновременно работает и загорает. Белье фирмы "Сто лет Коминтерну".
     Шерова же это чрезвычайно возбудило.
     - У-у, кобель!.. - сокрушенно покачала головой на это зрелище  Таня  и,
нагнувшись  пониже,  медленно  закрутила  кран   биде.   Босс   с   размаху,
по-хозяйски, шлепнул ее по заду.
     - Тьфу ты, лошак скаженный! - сплюнула она и, прихватив  шланг,  тонкой
струйкой воды остудила его плоть.
     Папик затрясся, сполз на пол. Взяв шефа под мышки, Таня  поволокла  его
на выход.
     Через минут двадцать, совершенно трезвый, он варил ей кофе,  как  истый
дамский угодник после интимной близости.
     - Папик, я замуж хочу, - неожиданно для себя сказала Таня.
     Шеров выпрямился и вопросительно посмотрел на нее.
     - Замуж вообще или замуж конкретно?
     - Замуж конкретно.
     - М-да, - сказал он. - Не ожидал, хотя ситуация  классическая.  Что  ж,
отвечу тоже по классике:  "Когда  бы  жизнь  семейным  кругом  я  ограничить
захотел..."
     Таня с улыбкой поцеловала Шерова в лоб. Ну и самоуверенность!
     - Папик, милый, ты-то тут при чем?
     - Тогда кто же?
     Она рассказала ему все то немногое, что знала про Павла.
     -  Да,  -  сказал  он,  немного  подумав.  -   Неожиданно,   но   очень
перспективно. Сын того самого Чернова, обкомовского? Ты уверена?
     - Господи, да я ж у них в доме бывала. Давно, правда.
     - А осилишь?
     - Или! - Таня весело подмигнула.
     - Чем, говоришь, он занимается?
     - Павел? Камнями какими-то. Геолог. Могу разузнать поточнее.
     - Разузнай, пожалуйста... А  вообще  так  у  нас  с  тобой  получается:
замысел твой я одобряю, но отпустить тебя в ближайший год-два  не  могу.  Ты
мне здесь нужнее.
     - Возьми замену.
     - Кого?
     - Анджелу, например. Шеров поморщился.
     - Это после тебя-то?.. Хотя некоторые задатки  в  ней  есть...  Что  ж,
начинай потихонечку вводить в курс дела. Я через годик проэкзаменую, и  если
справится - отпущу тебя.
     - А если его за этот год у меня уведут?
     - Это уже твои проблемы. Постараешься - не уведут.
     Таня старалась по мере сил. Но своим обществом Павла не  баловала.  Как
говаривал дядя Кока, клиент должен созреть.  С  другой  стороны,  совсем  не
напоминать о себе было бы неосмотрительно - какое бы сильное впечатление она
ни произвела на него при первой встрече  (а  впечатление,  как  догадывалась
Таня, было неслабое), все имеет тенденцию забываться. Тут очень подстатилась
случайная встреча. Таня была "при исполнении": ублажала в "Садко" на пару  с
Анджелкой одного киевского козла,  и  как  раз  появился  Павел  с  каким-то
нахряпистым парнишей в легком подпитии.  Лучшей  обстановки  для  углубления
знакомства и представить было невоз. Инстинкт подсказывал ей, как лучше
действовать... Иногда она  готова  была  сорваться.  Когда  внутри  особенно
сильно бурлило, Таня решительно уходила в  сторону,  подсознательно  пугаясь
этой стихии, боялась, что почва  снова  уйдет  из-под  ног  -  и  тогда  она
потеряет и его, и себя перед ним...

     Новая фаза началась десятого апреля, когда Павел пригласил ее  на  день
рождения. Без толку просидев  дома  почти  до  вечера,  она  уже  подумывала
позвонить, ему как бы случайно. Но тут как раз позвонил он сам. Обрадовался,
что застал дома (еще бы не застал, она специально взяла  у  Шерова  отгул!),
извинялся, что не пригласил заблаговременно. Оказывается,  начисто  забыл  о
собственном   двадцатипятилетии.   Что   поделать,   люди   науки   славятся
рассеянностью - судя по этом показателю, ученый он выдающийся. Свой выход  к
Черновым она продумала тщательно и вроде не прокололась ни в чем.  Очаровала
мамашу, особу, судя по  всему,  изрядно  "сучковатую";  вроде  бы  глянулась
самому Дормидонтычу, потенциальному тестюшке; похоже, закрепилась и в сердце
Павла. Женщина в  ней  говорила,  что  не  сегодня-завтра  он  откроет  свои
чувства. Подарил ей чудной алмаз - крупный,  с  мизинный  ноготь  величиной,
мутноватый и почему-то голубой. Видимо,  этот  алмаз  представлял  для  него
какую-то особую ценность. Он даже сказал, что в этом камешке вся его  жизнь.
И она подолгу держала алмаз в ладошке, разглядывала на просвет, словно тайну
Павла разгадывала.
     Потом показала камешек Шерову. Он долго изучал кристалл  через  лупу  и
попросил на недельку одолжить ему. В Москве он связался с ювелиром,  который
лишь подтвердил выводы, сделанные Вадимом Ахметовичем: крупный  промышленный
алмаз, не имеющий практической ювелирной ценности, со  множеством  трещин  и
графитовых включений. Голубой цвет камня говорит, с вероятностью до  98%,  о
родезийском происхождении. За величину и цвет какой-нибудь любитель экзотики
мог бы дать тысячи полторы, но такого  любителя  надо  еще  поискать.  Шеров
вернул Тане камень без комментариев. Да и не надо ей  комментариев.  Ей  уже
просто не хватало рядом самого камня, как талисмана.
     На ранчо все шло тихо-мирно, своим чередом. Но в конце апреля  появился
гость, которому суждено было стать последним для Тани.
     Это  был  высокий,  толстый,  седой  и  очень  вальяжный   грузин   лет
шестидесяти.
     Он прибыл в отсутствие Шерова, которого на  ранчо  ожидали  со  дня  на
день. Получив предварительные указания  от  хозяина,  Джабраил  распорядился
принять гостя по высшему разряду.
     Гость  привез  с  собой  бочонок  великолепного  полусладкого  вина   и
несколько бутылок коньяка с рельефным позолоченным профилем Шота  Руставели.
Этот двадцатипятилетней выдержки коньяк прославился тем, что никто и никогда
не видел его на прилавках какого бы то ни было советского магазина.
     Тане он велел называть его "дядей Афто", от похода в Эрмитаж  и  театры
отказался, альбом с девочками просмотрел с интересом, но от  их  услуг  тоже
отказался, зато с удовольствием прогулялся с Таней по  островам,  подернутым
первой нежной зеленью. Обедал и ужинал он на ранчо.
     На второй вечер, когда они остались в гостиной  одни,  он  накрыл  руку
Тани своей большой волосатой ладонью и выразительно посмотрел в глаза.  Таня
приготовилась дать вежливый отпор, но по интонациям дяди  Афто  поняла,  что
дело тут совсем в другом.
     - Знаешь, дэвочка, -  сказал  он.  -  Моя  дочь  Нино  вышла  замуж  за
мингрела, рыжего, как пламя, и подарила мне внучку Кэтэван, по-русски  Катя.
Ты, дэвочка, очень похожа на мою Катю. Когда я тебя увидел здесь, мое старое
сердце заныло. Я не понимаю, объясни мне, ты - жена Вадима?
     - Нет.
     - Ты любишь его?
     - Нет. Я у него работаю.
     - Извини, но разве это работа для хорошей  девушки?  Тебе  нужно  найти
порядочного, надежного человека, выйти за него замуж и  подарить  ему  много
красивых и умных детей...
     В голосе дяди Афто была какая-то магическая сила, которой Таня не могла
противостоять; у нее язык не поворачивался сказать этому старому  прохвосту,
что это не его ума дело.
     - У меня есть жених, - тихо сказала она. - Это очень хороший человек.
     - Если он хороший человек, зачем он мирится, что  ты  здесь?  Зачем  не
заберет тебя? - Он не знает, что я здесь работаю. И вообще, дядя Афто, я  не
понимаю, чем так плоха моя работа. Я то  же  самое  делала  на  каникулах  в
"Интуристе", а когда получу диплом, наверное, уйду туда совсем. Уверяю  вас,
я не ложусь под гостей - это в мои обязанности не входит...
     - Мне жалко тебя, дэвочка.
     Таня обозлилась - как смеет этот жирный ворюга жалеть ее! - но виду  не
подала. Дядя Афто с грустью посмотрел на нее и переменил тему разговора.  Он
так интересно рассказывал про старый Тбилиси, что Таня уже через две  минуты
совершенно забыла про свою злость.
     Утром, когда дядя Афто еще спал, Джабраил задал Тане  особенно  крепкий
душ Шарко и уже на самом исходе процедуры сказал:
     - Сегодня в город не едешь. Хозяин звонил -  он  ждет  вас  с  Афто  на
пикник, часам к двенадцати. Повезешь его к озеру, сразу за  озером  свернешь
налево, на проселок, проедешь километра два. Я буду ждать.
     - Почему не едешь с нами?
     - Я пораньше поеду. Шашлык готовить надо.
     Утро было теплое, ясное, с обещанием погожего, почти летнего дня.  Таня
с удовольствием попила кофейку и позволила себе побездельничать  в  ожидании
пробуждения дяди Афто. Шеров время от времени устраивал такие  "завтраки  на
траве", подбирая какое-нибудь живописное местечко. Там всегда бывало весело,
а шашлыков,  равных  тем,  которые  на  таких  пикниках  мастерил  Джабраил,
вероятно, не существовало в природе.
     Дядя Афто проснулся не в  очень  хорошем  настроении  -  ломила  спина,
давала  о  себе  знать  много  испытавшая  печень.  Но,  глядя  на  розовое,
оживленное лицо Тани, слушая ее веселый голос, рассказывающий  об  ожидающих
их умопомрачительных шашлыках на лоне весенней  природы,  и  сам  постепенно
приободрился, помолодел  и  принялся  рассказывать  о  традициях  шашлычного
стола. Он продолжал рассказ и сидя рядом с Таней в желтых "жигулях".
     Промчавшись по шоссе, они сразу за озером свернули на глухой проселок.
     Проехав по ухабам километра три, Таня с облегчением увидела на  обочине
темную фигуру Джабраила.
     - Вот и Джаба, - сказала она дяде  Афто.  -  Дальше,  наверное,  пойдем
пешком.
     Она притормозила возле неподвижного Джабраила. Дядя Афто  не  по  годам
проворно выбрался из машины, обошел ее спереди и, повернувшись  к  Джабраилу
спиной, галантно нагнулся перед Таниной дверцей, намереваясь распахнуть. Она
не успела даже  взяться  за  ручку  -  в  секунду  лицо  дяди  Афто  страшно
перекосилось, побагровело, руки его стремительно  взметнулись  к  горлу,  он
выгнулся, отпустив дверцу и отступив на шаг от машины.
     Этот стоп-кадр будет стоять перед глазами  Тани  до  конца  дней.  Дядя
Афто,  в  последнюю  секунду  спинным  мозгом  почувствовавший  опасность  и
успевший таки просунуть пальцы под велосипедную цепь, которую накинул ему на
шею Джабраил.
     Сведенное судорогой предельного усилия лицо Джабраила... Мужчины стояли
совершенно  неподвижно,  вжимаясь  в  землю  ногами,   чтобы   не   потерять
равновесия.
     Вся сила рук Джабраила шла на то, чтобы сжимать цепь,  а  Афто  не  мог
вытащить из-под цепи свои руки, иначе тут же был  бы  задушен.  Глаза  обоих
выкатывались из орбит.
     Слабо понимая происходящее, она дернула за ручку, чтобы бежать от  этих
застывших лиц. Потыкала, всхлипывая, открыть не сумела. Обмякла и  в  полной
безысходности от  того,  что  деваться  некуда,  нашарила  под  водительским
сиденьем монтировку, на  ватных  ногах  переползла  к  незащелкнутой  правой
дверце, обреченно, словно себя гнала на казнь, по следам  дяди  Афто  обошла
капот и обрушила монтировку на голову старика. Гори все синим пламенем.
     Он рухнул, словно подкошенный. Джабраил  на  мгновение  выпустил  цепь,
чтобы не упасть рядом с Афто, пошевелил занемевшими пальцами,  наклонился  и
уже беспрепятственно сдавил цепью шею Афто. Тот дернулся и замер.  Лицо  его
мгновенно почернело, изо рта вывалился толстый язык.
     Джабраил отпустил цепь, выпрямился, посмотрел на лежащего  Афто,  снова
нагнулся и, ухватив труп под плечи, стащил с проселка.
     - За ноги бери, - прохрипел он, обращаясь к  Тане,  которая  замерла  с
монтировкой в руках. - Яма близко.
     Таня, двигаясь как робот, подошла и взялась за лодыжки Афто.
     Вдвоем  они  оттащили  покойника  метров  на  пятнадцать   в   лес,   к
свежевыкопанной яме, у края которой  торчали  из  кучи  земли  две  короткие
саперные лопатки. Они сбросили Афто в эту яму.
     - Помогай, - сказал Джабраил, взявшись за лопатку. - Быстро надо.
     Но она не могла. Едва успев  добежать  до  кустов,  она  грохнулась  на
колени, зажимая рот  от  подступившей  рвоты.  Когда  вернулась,  вскопанный
участок ничем не отличался от окружающей земли, не успевшей просохнуть после
зимы. Танины джинсы и высокие замшевые ботинки пришли  в  жуткое  состояние.
Лицо и руки были перепачканы землей и блевотиной.
     - Иди, - сказал Джабраил. - Оботрись какой-нибудь тряпочкой в машине  и
поезжай. Я следы уберу.
     Таня безмолвно пошла к проселку, села в  машину  и  поехала  на  ранчо.
Оставив машину возле ворот,  она  ворвалась  в  дом,  чуть  не  сбив  с  ног
открывшую ей дверь Женщину, взлетела по лестнице к себе  в  спальню  и,  как
была, рухнула поперек кровати, перепачкав белоснежное покрывало.
     Тело ее несколько раз дернулось в рыданиях, а потом она то ли  потеряла
сознание, то ли заснула.
     Она не знала, сколько времени провела в забытьи. За окном был еще  день
- теплый, почти летний. Она с омерзением скинула  с  себя  грязные  ботинки,
джинсы, свитерок и в одном белье устремилась в душ. По дороге  ей  никто  не
встретился.
     Отмывалась она долго, тщательно, горячей водой и мылом.  Когда  наконец
вышла и стала вытираться, сообразила, что переодеться  ей  не  во  что.  Она
распахнула особый шкафчик, после некоторого раздумья остановилась на  богато
расшитом халате турецкого султана. Закрывая дверцу,  она  отчетливо  поняла,
что больше никогда не раскроет этот шкафчик.
     Сегодня перевернута еще одна страница жизни.
     Поднявшись  на  второй  этаж,   она   услышала   приглушенные   голоса,
доносящиеся из-за чуть приоткрытой  двери  в  конце  коридора.  Из  кабинета
Шерова.
     Таня влетела в кабинет мимо  стоящего  Джабраила  прямо  к  письменному
столу, перегнулась через стол и влепила Шерову оглушительную пощечину.
     Голова его дернулась, но он тут же вернул ее в  исходное  положение  и,
скорбно улыбнувшись, подставил Тане другую щеку.
     -  Бей,  -  сказал  он.  -  Ты  имеешь  право.  Занесенная  рука   Тани
остановилась на полпути.
     - Джабочка, - сказал Шеров. - Придержи-ка ее. Только нежненько.
     Джабраил подошел к Тане сзади и заключил ее в железные объятия.
     - Выслушай меня, - сказал Шеров. - Так было надо. Получилось  так,  что
или он - или я. Пришлось идти на крайние  меры.  Ты  не  представляешь,  кто
такой оказался этот Афто...
     - Да насрать мне на вашего Афто! - взорвалась Таня. - Делайте с ним что
хотите! Зачем вы меня-то за болвана в эти игры посадили?!
     Шеров переглянулся с Джабраилом.
     - Понимаешь, так тоже было надо, - сказал Шеров.  -  Если  бы  мы  тебе
рассказали, Афто определенно заподозрил бы неладное. Нюх у него был собачий.
А ты молодец! Ах, какой молодец!
     - А вы - два козла вонючих! - с жаром сказала Таня.
     - Очень может быть... А вот тебе надо отдохнуть. Хорошо отдохнуть...
     Джабочка, открой-ка ей ручку до локтя.
     Шеров встал, подошел к  тумбочке,  достал  оттуда  железную  коробку  и
извлек из нее полиэтиленовый шприц и ампулу с темно-красной жидкостью.  Таня
забилась в руках Джабраила, но тот держал  крепко.  Пальцы  Шерова  нащупали
вену на локтевом изгибе и ловко ввели шприц. Таня перестала сопротивляться.
     - Это... это яд? - упавшим голосом спросила она, к Шеров улыбнулся.
     - Танечка, ты нас за каких-то негодяев держишь. Ты погоди, сейчас  тебе
будет так хорошо...
     И действительно, секунд через десять комната наклонилась и  нежно-нежно
отплыла куда-то вдаль.
     К Тане приблизился висящий над столом Шерова пейзаж с  лесной  дорогой.
Она воспарила над своим телом и плавно опустилась на теплую, мягкую  дорогу.
Над ней шумели вековые дубы, играя тенями листьев на ее прохладной коже. Она
сделала один легкий  шаг,  другой,  потом  обернулась  и  посмотрела  вверх.
Половину неба занимало колеблющееся в дымке лицо Шерова.
     - Папик! - блаженно простонала она. - Я тебя люблю! Ты убил меня...
     Джабраил растерянно сжимал в руках обмякшее тело Тани.
     - Джабочка, отнеси ее, пожалуйста, на кроватку, - сказал Шеров. - Пусть
девочка отдохнет хорошенько. Я с ней потом поговорю.
     Таня проспала двое суток. Когда она открыла глаза,  у  изголовья  сидел
Шеров и нежно держал ее за руку.
     - Проснулась, хорошая моя? - спросил он. - На-ка.
     Он поднес к ее губам стакан с какой-то мутной жидкостью.
     - Не очень вкусно, но надо выпить, - сказал он.  Таня  послушно  выпила
горьковатую, но не такую уж противную жидкость. Почти мгновенно  с  глаз  ее
сошла  пелена,  сознание  сделалось  ясным  и  чрезвычайно   активным.   Она
приподнялась и села.
     - Ты сделала для меня больше, чем можешь  представить  себе,  -  сказал
Шеров.
     - Я твой должник. Как минимум, ты заслужила хорошую  премию  и  длинный
отпуск.
     Вот, - сказал он, протягивая ей конверт.
     Таня раскрыла  конверт.  В  нем  лежала  нераспечатанная  пачка  денег,
заграничный паспорт на ее имя, билет на самолет до Одессы и путевка в  круиз
"Одесса-Ленинград" вокруг Европы.
     -  Теплоход  отходит  двадцать  восьмого  мая,  -   сказал   Шеров.   -
Варна-Стамбул-Афины-Неаполь-Рим-Мальта-Марсель-Барселона-Лиссабон-Гавр-Париж
-Гавр-Лондон-Копенгаген-Гамбург-Стокгольм-Хельсинки-Ленинград.
     Всего двадцать четыре  дня.  Придется  тебе  сдавать  сессию  досрочно.
Впрочем, у тебя почти месяц на подготовку. Потом  можешь  отдыхать  на  свое
усмотрение. Раньше пятнадцатого августа я тебя не жду. А это твои отпускные.
     Он протянул ей еще одну пачку.
     Таня положила деньги и все остальное на подушку, выпрыгнула из  постели
и закружилась по комнате, увлекая за собой Шерова.
     - Папик, хочу шампанского! - смеясь, заявила она.
     - Что ж, прошу в гостиную. Потом переодевайся, собирай вещички, и Джаба
отвезет тебя к матери. Поживешь пока дома.
     - Так надо?
     - Так надо. Пошли пить шампанское.

     Пробоина
     (1995)

     - Спасибо, Таня, - со вздохом проговорил Иван,  перебросив  через  руку
плащ.
     - Пора мне. Спасибо за все. Будьте счастливы и нас не забывайте.
     - И тебе всяческого счастья, -  сказала  Таня  и  подставила  щеку  для
поцелуя.
     Иван приложился сухими губами, тут же отвел побитую сединой голову.
     - Лучше пожелай мне покоя и довольства, - еле слышно пробормотал он.  -
А счастье свое я упустил. Давно уже.
     -  Ну  что  ты!  -  поспешно  возразила  Таня,  но  при   этом   совсем
непроизвольно кивнула головой: упустил, годы протранжирил.
     Он отвернулся, сгорбился, вышел, не оглядываясь. А  Таня  воротилась  в
гостиную. Павел сидел у окна и курил. Она  подошла,  опустилась  в  соседнее
кресло.
     Павел поднял голову.
     - Ну что?
     - Устала... Ты оказался прав. Ни к чему все это  было  затевать.  Такие
все чужие, и нам, и друг другу. А уж как старались, себе и  другим  внушали,
будто  по-настоящему  рады  встрече.  Даже  когда  тебя  увидели,  живого  и
здорового, обалдели, конечно, но так ли  уж  обрадовались?..  Знаешь,  такое
чувство, будто захотела второй раз войти в ту же реку, а реки уже нет,  одна
старица застойная.
     Окунулась - и вся в грязи, в ряске, не отмоешься...
     - Ты действительно устала. Слишком много впечатлений навалилось  разом,
а теперь отхлынуло. Я бы на твоем месте прилег немного.
     - А ты?
     - Не хочется.
     - Думы одолели?
     - Одолели. Не помню, рассказывал тебе или нет, только в этот самый день
ровно двадцать четыре года назад мы начало новой жизни отмечали.
     - Как это - новой жизни?
     - Окончание школы. Их класс только-только выпускные сдал.
     - Их класс? - недоуменно переспросила Таня.
     - Ну да. Они ведь все в одном классе учились -  и  Ванька,  и  Леня,  и
Ник... и Елка тоже... Таким составом на озера  и  рванули,  на  велосипедах.
Молодые были, у каждого все впереди. А теперь вот встретились... те  же,  но
без Елки...
     - Прости, я не знала...
     - Не извиняйся. Ты правильно поступила. Нужно было  взглянуть  в  глаза
друг другу еще раз - наверное, последний. Я  за  сегодня  много  пережил  и,
кажется, многое понял.
     - Что ты понял?
     - Пока не знаю. Точнее, знаю, только в слова не ложится. Что ничего  не
бывает случайно, что ли.
     Павел замолчал. Таня подошла к его креслу, обняла мужа сзади, прижалась
лбом к затылку.
     - Люблю тебя, - прошептала она. - Так люблю тебя...
     - Моя единственная... - Павел внезапно вздрогнул.
     От этого неожиданного движения вздрогнула и Таня.
     - Что? - встревоженно спросила она. - Что это было?
     - Так, ничего... Почудилось. - Он помолчал. - Ты иди. Я докурю  и  тоже
поднимусь. Надо бы вздремнуть немного перед ночной Прогулкой. Не  передумала
еще белыми ночами полюбоваться?
     - Нет, что ты...
     Она расцеловала его и отправилась в спальню.. Павел  потушил  сигарету,
встал, в окно поглядел на залив.
     И вновь из пустоты отчетливо шепнул голос, который он не мог не узнать:
     - А как же я?
     (1976-1979)

     Таксист помог донести чемоданы до  самых  дверей,  за  что  был  одарен
ослепительной  улыбкой  и  пятеркой  сверх  счетчика,  и  отчалил,  премного
благодарный. Таня вынула из кармана заранее приготовленные ключи - домой она
позвонила прямо из порта, и никто трубку не взял - и открыла дверь.
     В прихожей на нее пахнуло ароматным, сладким дымом трубочного табака.
     Странно, Ада трубку не курит, дядя Кока не курит  вообще.  Может  быть,
погостить приехал кто-нибудь?
     Таня занесла в квартиру чемоданы и отправилась на розыски.  В  гостиной
никого, в кухне тоже, только в  раковине  полно  грязной  посуды,  на  столе
ополовиненный "Ленинградский набор" - коробочка с  крохотными  пирожными,  -
початая бутылка горького "кампари", стакан, на плите исходит последним паром
раскаленный чайник. Она выключила газ, открыла форточку.
     - Эй, есть кто живой? - громко позвала она. - Чайник чуть не загубили!
     Ноль эмоций. В лавку, что ли, выскочили, раззявы?
     - Ну и фиг с вами! - сказала Таня и полезла под  холодный  душ,  скинув
одежду прямо в ванной. Остальное подождет. Жарко!
     Душ здорово взбодрил ее. Напевая и  пританцовывая,  Таня  промчалась  в
свою комнату и принялась рыться  в  ящиках  комода  -  подыскивала  бельишко
посимпатичнее.
     Вдруг  отчего-то  захотелось  принарядиться,  пусть  даже  никто  и  не
видит...
     За спиной раздалось нарочитое покашливание и два-три хлопка  в  ладоши.
Таня резко  выпрямилась,  развернулась,  инстинктивно  прикрывшись  какой-то
тряпочкой.
     На ее тахте лежал совершенно голый Никита и гнусно ухмылялся.
     - Мне повизжать для порядку? - ангельским голоском осведомилась Таня.
     - Ты не пой, - с грузинским акцентом проговорил Никита. - Ты так  ходы,
ходы...
     - Нашел Людмилу Зыкину!  -  Таня  хмыкнула,  нащупала  в  ящике  другую
тряпочку, кинула ему. - Прикройся, охальник. Смотреть противно!
     - Ой, цветет калина в поле у  ручья.  Тело  молодое  отрастила  я...  -
заголосил он ей в затылок.
     Надо же, вот уж кого не ожидала! За пять лет студенческой жизни братец,
впрочем, как и она сама, не шибко баловал родной дом своими посещениями.  На
первых порах  еще  наезжал  -  на  зимние  каникулы,  на  майские,  а  потом
разругался с Адой и дядей Кокой, и как отрезало. Вещички с вокзала  закинет,
буркнет что-то взамен разговора и отчалит по друзьям или еще куда.  Главное,
размолвка  вышла  из-за  сущей  ерунды.  Точнее,  из-за  того,  что  старшие
отважились наконец на то, что давно уже следовало бы  сделать  -  с  концами
сдали папашу-маразматика в богадельню.
     Еще учась в школе, она недоумевала, как может  Никита,  такой  эстет  и
чистюля, ходить за старым идиотом,  как  нянька,  выносить  за  ним  горшки,
менять вонючие подштанники,  мокрые  или  обкаканные  -  старик,  садясь  на
горшок, нередко забывал стаскивать перед этим трусы, а то и штаны. Дошло  до
того, что братец милый надумал вообще  не  поступать  в  свой  распрекрасный
институт - видите ли, матери  одной  будет  со  стариком  не  справиться.  И
соизволил отъехать в столицу только после многократных Адочкиных заверений.
     В институт он поступил, а в конце ноября,  вернувшись  с  затянувшегося
допоздна свидания с Генералом, Таня застала в доме большую  перестановку.  В
гостиной на месте пожилого дивана  образовалось  антикварное  бюро  красного
дерева с креслом, в бывшей Никитиной  комнате  вырос  роскошный  двуспальный
гарнитур. Вещи брата перекочевали в полутемную людскую,  откуда  начали  уже
потихоньку выветриваться ароматы академика. Ада, опустив глазки, поведала не
особо любопытствующей дочери, что папе  опять  стало  хуже  и  его  пришлось
срочно положить в больницу. Ненадолго... Дядя Кока с Адой всю зиму  сочиняли
какие-то бумаги касательно Всеволода Ивановича, ездили по  инстанциям.  Таню
они ни во что не посвящали, но очень скоро ей стало ясно,  что  Захаржевский
В. И. едва ли вновь переступит порог своего дома. Кто  бы  возражал?  А  вот
Никитушка отчего-то надулся. Даже с ней общаться перестал, хотя она тут ни с
какого боку. Так только, здрасьте - до свиданья. Один раз, правда,  по  делу
позвонил, прямо на ранчо, вскоре после  того,  как  она  с  Павлом,  считай,
познакомилась. Денег попросил - другу  на  кольца,  впопыхах  забыли,  перед
самой свадьбой спохватились,  а  всю  капусту  уже  на  торжество  выложили.
Сначала она давать не хотела, перетопчутся как-нибудь, но, узнав,  что  речь
идет о Ванечке Ларине, согласилась и даже решила про себя, что про долг этот
якобы забудет. Не ради Ванечки, естественно. Ради Павла, принимавшего в этой
свадьбе  большое  участие.  Насколько  она  понимала  этого   человека,   он
непременно в голове отложит, какая она щедрая.
     Да и сумма довольно смешная - четыреста рваных.  и  не  вспоминать
про отдачу.
     Вскоре на кухню притащился Никита, сел напротив, закурил, плеснул  себе
аперитива. Трусы напялил - и на том спасибо.
     - Хлебнешь?
     - Не-а. Горькое, теплое...
     - Есть и  сладенькое,  и  прохладненькое.  Он  извлек  из  холодильника
литруху итальянского вермута, откупорил, посмотрел на Таню. Она кивнула.
     - Наливай... А по какому поводу гуляешь, да еще  в  одиночку,  если  не
ошибаюсь?
     -  Не  ошибаешься.  Еле  вырвался,  приехал,  понимаешь,   с   дружками
оттянуться напоследок, да в городе нет никого.
     - Напоследок?
     - Свободу пропиваю, сестренка. Женюсь.
     - Поздравляю. Таня  сдобрила  кислую  интонацию  лучезарной  улыбкой  и
подняла стакан с вермутом. - Sei brav und gesund!
     Никитка залпом выпил полстакана неразбавленного кампари и поморщился.
     - Спасибо, сестренка, одна ты меня правильно понимаешь и пожелала самое
то.
     Именно отвага и здоровье  в  ближайшее  время  понадобятся  мне  больше
всего.
     Таня вопросительно посмотрела на него.
     - Сейчас сама увидишь, - сказал он, вышел,  через  минуту  вернулся  со
стопочкой фотографий и положил перед ней.
     С верхней фотографии на Таню  гестаповскими  глазами  смотрела  молодая
дама весьма своеобразной наружности - мощные челюсти, безгубый рот стянут  в
куриную гузку, нос тяжелой каплей свисает  с  узкой  переносицы,  жидковатые
волосы строго расчесаны на косой пробор. Таня даже присвистнула.
     - На редкость удачное фото!
     - Ты не поверишь, но это действительно так. Ты остальные посмотри.
     Таня посмотрела и убедилась в правоте его слов. Никитина  невеста  была
сфотографирована в разных позах и в разной обстановке - за письменным столом
с книжкой, на диванчике с бокалом шампанского в тощей руке,  на  Гоголевском
бульваре, целомудренно держась за руки с Никитой, на пляже. И краше, чем  на
первой фотографии, не выглядела нигде.
     -  Она  у  тебя  пловчиха?  -  спросила  Таня,  показывая  на   пляжную
фотографию.
     - Пловец, - серьезно ответил он.
     - Это как понимать? Уж не на сексуальную ли ориентацию намекаешь?
     - Если бы... Пловец - это фамилия такая. Ольга Владимировна Пловец.
     - А что, ей идет.
     - Бежит!.. Ладно, не сыпь мне соль на раны. Давай лучше еще по одной.
     Таня прикрыла стакан рукой. Никита пожал плечами и налил себе.
     - Ты лучше расскажи, где ты такое сокровище откопал.
     - Где-где! В стольном граде, где ж еще. В самом что ни на есть бомонде,
в "хуй сосаети", извините за английский.
     Таня фыркнула.
     - Мерси, сосайте сами. Мне-то можешь про бомонд  не  заливать.  Девочки
там упакованные, как принцессы. Особенно те, на которых природа отдохнула. -
Она еще раз посмотрела на фотопортрет  Никитиной  невесты.  А  тут  "человек
работы Москвошвея". И микроскопа не надо.
     - В министерских кругах принято считать,  что  скромность  полезна  для
здоровья.
     - Хочешь сказать, что вот это - из мидовских кругов? Не поверю.
     - Количество министерств в нашем государстве рабочих и  крестьян  прямо
пропорционально росту благосостояния народа.
     - Эк залудил, политинформатор хренов! Ну, и в каком же ведомстве  такие
пловцы произрастают?
     - Папочка наш, Пловец Владимир Ильич, имеет четверть  века  беспорочной
службы в Минтопэнерго.
     - В Мин кого?
     - В Минтопэнерго, Министерстве топлива и энергетики СССР.
     - Министром? .
     - Заместителем  начальника  канцелярии  третьего  отдела  одиннадцатого
управления третьего Главка.
     - Погоди, что-то я не догоняю... Бенефис-то в чем?
     -  Элементарно,  Ватсон.  Все  наши  внешние  ведомства  -  организации
кастовые, закрытые. Человеку  со  стороны,  если  он  не  высокий  партийный
назначенец, в этой системе  координат  мало  что  светит.  В  лучшем  случае
выйдешь на пенсию советником посланника. Который всем советует,  а  его  все
посылают.
     - А если не со стороны?
     - В смысле?.. А, ты вот о чем... Пробовал, не вышло ничего.  Невесты  у
них считанные, на свой круг запрограммированные... Да и в корень зрить надо,
как Козьма Прутков советовал.
     - Поясни.
     -  Видишь  ли,  так  уж  получилось,  что  реально  все  благосостояние
обожаемого фатерлянда строится  на  природных  ресурсах,  в  первую  очередь
топливных. Только ими мы торгуем без балды,  только  они  приносят  в  казну
настоящие денежки, которые и дают нам  возсть  худо-бедно  поддерживать
штаны и еще прикармливать разных макак,  назвавшихся  марксистами-ленинцами.
Надежней этой кормушки не отыскать, как ни крути... А  Владимир  свет  Ильич
винтик в машине вроде бы и маленький, зато на самом нужном месте. Через  его
канцелярию все проводки по экспортным операциям проходят... В общем, мне уже
намекнули, что через годик ждет меня одно весьма хлебное  местечко  в  очень
цивильном зарубеже. Оленька как раз Академию народного хозяйства закончит, я
на венском островке ООН отстажируюсь... Sounds good, isn't it?
     - Abso-fucking-lutely. Зашибись!  Гудее  некуда.  То-то  я  смотрю,  ты
счастлив без меры.
     - Ну, матушка, за все платить приходится.
     - И когда же грядет радостное событие?
     - Послезавтра. Билет у меня на завтрашнюю "Стрелу". Гуманные Пловцы  аж
на неделю гульнуть отпустили. Но в час "икс" при полном  параде  явиться  на
эшафот...
     Никита налил  себе  еще  полстакана,  выпил,  судорожно  заглотил  пару
крошечных бисквитов. Таня смотрела на него с легкой улыбкой.
     - Ада с дядей Кокой?.. Уже там?
     - Там-там. Контакты наводят со сватьями будущими, к свадьбе  готовятся,
вопросы всякие утрясают. - Он горько усмехнулся.
     - Выходит, у тебя теперь с ними мир?
     - Полный. Слияние в экстазе. Что было, то было, прошлого  не  воротишь.
Да и не надо... Слушай, ты как хочешь, а я курну.
     - Так и я не против. "Мальборо" будешь?
     - Тут другое  требуется...  У  меня  табачок.  "Клан",  женатый,  между
прочим.
     - Кто женатый?
     - Табачок. Я в него черненького немного всыпал. Утоли мои печали...
     Таня недоуменно посмотрела на брата.
     - Ну, подкурочка, - пояснил Никита. - Неужели не пробовала ни разу?
     - Да как-то и не тянуло особо.
     -  Надо  же!  А  мне  говорили,  что  в  избранных  кругах   питерского
студенчества сей пагубный порок в большом почете.
     - Воз. В этих избранных кругах я не вращаюсь.
     - А зря. Перспективно мыслить надо, дружбу культивировать. Это  сегодня
они томные оболтусы, а завтра сядут в начальственные кресла...
     - Спасибо, не интересуюсь.
     - Но карьеру без связей не...
     - А кто тебе сказал, что я хочу делать карьеру?
     - Тогда чего же ты хочешь?
     - Не знаю. Жить.
     - Просто жить?
     - Не просто, а на всю катушку. Брать от жизни все, чего пожелаю,  а  не
то, что сочтет нужным дать начальство.
     - Как? Обнося богатенькие хатки?  Помогая  делягам  половинить  закрома
Родины?
     - Никита криво усмехнулся. - Этак, знаешь  ли,  тебя  скоренько  научат
скромности в желаниях.
     - То есть?
     - То есть загремишь так, что никакие дяди Коки не отмажут.
     - Что это ты, братец, вдруг так забеспокоился? Боишься, как  бы  сестра
тебе анкетку не попортила? А ты не боись - в мои  планы  такие  варианты  не
входят.
     Только вот желательно, чтобы ты свои умозаключения о моей  деятельности
держал при себе.
     - Не дурак, тебе одной и говорю.
     - А раз не дурак, то  и  ладно.  -  Таня  плеснула  себе  и  Никите  не
успевшего потеплеть вермута. - Чтоб все у нас хорошо было... Слушай, у  тебя
там по случаю моего приезда ничего пожевать не заготовлено?
     Оказалось, что заготовлено. Нашлась  и  жареная  курица  в  духовке,  и
грибной салат, и баночка икры - и еще  штоф  "Фрателли  Герчи".  Под  это-то
хозяйство Таня и изложила братцу свое предложение, ради которого  собиралась
сегодня же специально выехать к нему в Москву. Но вот не понадобилось.
     А  предложение  это  было  следствием  очередного  Таниного  экспромта,
сыгранного непосредственно в круизе. Еще на паспортном контроле  в  одесском
пассажирском  порту  Таня  заметила  одно  знакомое  лицо.  Этот   кряжистый
чернокудрый мужичок с гордым именем Архимед несколько раз приезжал на  ранчо
вместе с Шеровым и относился к числу людей, наиболее приближенных  к  Вадиму
Ахметовичу. Своего рода телохранитель,  но  и  не  только  -  Шеров  нередко
уединялся с ним в кабинете и  обсуждал,  судя  по  всему,  вопросы  довольно
важные. Она тогда направилась было к Архимеду через весь зал, но тот как  бы
между делом отсигналил ей: мы пока незнакомы.
     Не успел скрыться за бортом родной берег, как  к  Тане  начал  клеиться
довольно странный субъект - круглый, розовый, лысый  дядечка  лет  сорока  в
темных очках и шикарном  белом  костюме.  Дядечка  благоухал  коньячком,  но
кобелировал относительно интеллигентно, и Таня не стала  посылать  его  куда
подальше, а от нечего делать приняла его приглашение выпить  по  коктейлю  в
баре "Александра Пушкина". За коктейлем они разговорились. Таня узнала,  что
зовут этого мурзика Максимилианом, что  его  покойный  папа  был  выдающимся
архитектором, лауреатом множества премий, а сам Максимилиан работает в одном
серьезном учреждении, из тех, чьи названия не  произносят  вслух.  Последним
словам, произнесенным театральным шепотом и  с  многозначительной  оглядкой,
Таня позволила себе не поверить -  с  работниками  подобных  учреждений  она
сталкивалась  по  работе  в  "Интуристе"  и  неплохо  изучила  их   повадки.
Максимилиан просто набивал себе цену.
     За вторым коктейлем последовал  третий,  а  потом  Максимилиан  заказал
целую бутылку экспортной водки и шампанского для отказавшейся от водки Тани.
Закончились эти посиделки тем, что Максимилиана еще за час до ужина пришлось
отволочь в каюту, и в этот вечер он был уже не боец.
     Таня сама  не  сумела  бы  сказать,  что  побудило  ее  продолжить  это
малоинтересное знакомство, но когда на второй день зеленый и  дрожащий  всем
телом Максимилиан выполз к обеду и  начал  бубнить  что-то  невразумительное
насчет морской болезни, она ответила  неотразимой  улыбкой,  предложила  ему
место за ее столиком и угостила джином с грейпфрутовым соком.  К  вечеру  он
опять накачался в  лежку.  На  следующее  утро,  загорая  в  шезлонге  около
бассейна, Таня услышала, как Максимилиан противно канючит выпивку у красавца
бармена, коротавшего нерабочие часы  под  ласковым  черноморским  солнышком.
Бармен лениво и презрительно отбрехивался, а потом пожал загорелыми  плечами
и молча нырнул в бассейн. Таня выждала, когда Максимилиан, помаявшись  вволю
и так и не заметив ее, сокрушенно вздохнул и  отправился  несолоно  хлебавши
вниз. Таня, не особо спеша, догнала его,  увлекла  в  свою  каюту  и  налила
стаканчик из своих запасов.  Благодарность  Максимилиана  не  знала  границ,
однако вскорости он запросил еще. Таня ласково и  твердо  отказала,  смягчив
отказ напоминанием, что бар открывается через каких-то полчаса. По Варне они
путешествовали под руку и заглянули не в один кабачок...
     Только через неделю  Таня  поняла,  почему  ее:  безошибочная  интуиция
подвигла ее возжахаться с этим деятелем. После дневной экскурсии по  Неаполю
их отвезли полюбоваться на шикарное, переливающееся неоном казино,  подарили
по красивой фишке и провели по игорному залу. Туристы блуждали между столами
с изумленно открытыми ртами. Кое-кто набрался смелости и  сделал  ставку  на
рулетке. Впрочем, выиграла только одна толстая тетя,  ненароком  поставившая
на "нечет". Максимилиан же замер у стола с  "трант-э-карант"  и,  напряженно
шевеля губами, следил за картами, веером вылетающими из ловких  рук  крупье.
Лицо его сказало Тане все, что нужно было знать.
     На теплоходе она не дала Максимилиану наклюкаться в баре, а,  прихватив
его вместе с бутылкой, отправилась на палубу.  В  умело  направляемой  Таней
неспешной беседе под  звездами  он  поведал  ей  о  своей  роковой  страсти,
стоившей ему семьи, карьеры (с папиной  протекции  он  начал  трудовой  путь
заместителем  директора  Дома  архитектора,  ныне  же  является  многолетним
безработным,  не  подпадающим  под  статью  о  тунеядстве  только  благодаря
корочкам  творческого  союза),  друзей,  здоровья.  От  богатого  наследства
осталась только двухэтажная родительская дача в "боярской  слободе",  что  в
сорока километpax от Москвы на Можайском направлении - все  остальное  давно
проиграно в  карты  или  пропито  c  горя,  обусловленного  проигрышами.  За
карточные долги ушла и шикарная папина квартира на  Воробьевых  горах,  а  в
круиз Максимилиан отправился ни самый остаточек денег, полученных  за  обмен
этой квартиры на блочную одиночку в Кузьминках.
     Этот жалостный рассказ настолько растрогал самого рассказчика,  что  он
закончил его рыданиями на Танином плече.  Нашептывая  ему  что-то  ласковое,
Таня отвела его в каюту и уложила баиньки, а сама вернулась на палубу, чтобы
подумать на свежем воздухе... Около полуночи она постучала в каюту Архимеда.
     Туристам из СССР повезло: первые капли по-южному основательного летнего
дождика застали их уже у трапа теплохода, так что  прогулка  по  Ла-Валетте,
главному средиземноморскому оплоту тамплиеров, не омрачилась ничем.  Усталые
туристы с большим аппетитом пообедали,  а  потом  кто  разбрелся  по  каютам
подремать под музыку дождя, кто  перешел  в  салон  -  почитать,  поболтать,
покатать  шары  на   бильярде.   Максимилиан   радостно   занялся   лечением
абстинентного синдрома - утром Таня не позволила ему ни капли.  Таня  сидела
напротив, потягивая через соломинку лимонад. Когда  Максимилиан  вернулся  с
четвертой порцией, он увидел в ее руках карты:  Таня  раскладывала  пасьянс.
Стакан в его руках задрожал, и он поспешно поставил коктейль на столик.
     - Это у тебя что? - задал он поразительно умный вопрос.
     - Картишки. Пасьянс раскладываю  от  не  фиг  делать...  На  палубу  не
выйдешь,  читать  неохота,  кино  только  в  шесть...   Может,   в   дурачка
перекинемся? Я, правда, в дурака не очень люблю.
     - А во что любишь? - сдавленным голосом спросил он.
     - Где хоть немного головой работать надо.  Преферанс,  на  худой  конец
кинг. В бридж давно научиться мечтаю. Поучишь?
     - Я... я не играю в бридж.
     - Какой же ты картежник после этого? В глазах  Максимилиана  проступило
страдание.
     "Только бы не расплакался, как вчера", - подумала Таня.
     - Ну... я... у нас больше в азартные играют. Банчок там,  три  листика,
девятка...
     - Это без меня, - сказала Таня и начала складывать карты.
     - Погоди, погоди, в преферанс-то я играю...
     - Что ж, тогда неси бумагу. Ручка у меня есть.
     -  Как,  "гусарика"?  -  разочарованно  спросил  Максимилиан.  -  Давай
пригласим кого-нибудь.
     - Клич что ли кинуть? - с усмешкой спросила Таня. -  Начнем  вдвоем,  а
там желающие найдутся... Ну что, "ленинградку"?  По  сколько?  Только  я  на
крутые деньги не играю, но и бесплатно не хочу: оба зарываться будем и  игра
некрасивая пойдет.
     - По гривенничку за вист? - с надеждой спросил он.
     - По пятачку, но с темными.
     - Сдавай...
     Первым к ним подошел Саша, знакомый стюард.
     - Вообще-то в салоне в азартные игры не полагается, - сказал он, убирая
со столика пустые бокалы.
     - Так то азартные, а у нас коммерческая, - сказала Таня,  показывая  на
пульку, нарисованную на листочке. - Тогда уж скорее бильярд надо бы убрать.
     Лучше присаживайся, третьим будешь.
     - Я на работе, - с явным сожалением сказал он. - Но  вы  играйте,  пока
моя смена.
     За картами Максимилиан  совершенно  преобразился  -  глаза  заблестели,
движения сделались проворными и точными. Колоду он  тасовал  и  внахлест,  и
ленточкой, и веером, лишь немного уступая в ловкости крупье из  неапольского
казино. Таня довольно быстро выпала в минус и внутренне  приуныла  -  катает
парнишка умело, как бы ее затея боком не вышла.
     - А, Танечка, Максимилиан, никак пульку пишете?
     Это спросил Архимед, неспешно подошедший к ним с чашкой кофе в руке.  С
ними он, как и было условлено  ночью,  "познакомился"  во  время  выхода  на
мальтийский берег.
     - Продуваюсь в пух, - шутливо посетовала Таня.
     -  А  что,  может  и  мне  стариной  тряхнуть,  пока  погода  нелетная.
Приглашаете?
     Максимилиан энергично кивнул, почуяв настоящего партнера.  Таня  пожала
плечами.
     - Ну, если деньги карман жгут. Это настоящий монстр, предупреждаю.
     - Однова живем. - Архимед махнул рукой и сел на свободное место.
     Максимилиан перевернул листочек и начал чертить пульку на  троих.  Таня
остановила его.
     - Ты посчитай. Раз уж проигралась, надо платить. Я настаиваю.
     Максимилиан послушно посчитал.  Танин  проигрыш  составил  пять  рублей
восемьдесят копеек. Она достала кошелек, подошла к бару и вернулась с  тремя
"флипами" - легкими пенными коктейлями.
     -  Я  правильно  распорядилась   проигрышем?   -   обратилась   она   к
Максимилиану.
     - А? Да-да,  идеально...  -  рассеянно  произнес  он,  тасуя  карты,  и
обратился к Архимеду:
     - Мы до вас по пятачку играли. Вы как?
     - Однако! - Архимед почесал в затылке. - Ну ладно, сдавайте.
     К ужину они с Архимедом проиграли на пару тридцать три рубля.  По  ходу
игры они сидели и  в  большем  минусе,  порядка  полусотни,  но  Максимилиан
постепенно ослабил внимание, сделался благодушным и рассеянным  и  все  чаще
отлучался к стойке за очередной порцией допинга. После ужина Таня решительно
заявила Максимилиану:
     - Баста! С тобой играть - без штанов останешься...
     - Что было бы весьма увлекательно, - игриво вставил Максимилиан,  после
выигрыша пребывавший  в  мажорном  настроении.  -  А  может  быть,  все-таки
как-нибудь, а? Ну пожалуйста, уж больно поиграть хочется.
     - "Гусарика" с Архимедом распиши. Он вроде не против.
     - Не против, -  подтвердил  Архимед.  -  Не  люблю  проигрывать.  Жажду
реванша.
     - Скучно вдвоем-то, - заметил Максимилиан. - Надо третьего искать... О,
вон как раз тот парень  идет,  который  больше  других  возле  нашего  стола
отирался...
     Молодой человек,  вас?
     Тщедушный круглолицый паренек в джинсовом костюме "Ли" обернул на  него
лицо былинного пастушка, озадаченно моргнул и подошел к их столику.
     - Вы мне?
     - Да, вам. Я  заметил  давеча,  что  вы  преферансом  интересуетесь,  -
начальственно рокотнул Максимилиан.
     Паренек моргнул еще раз, покраснел и с трудом выговорил:
     - Ага...
     - Не откажетесь ли быть третьим? А то наша дама что-то притомилась.
     - Ну,  вообще-то...
     - Только предупреждаю, господа картежники, что в  салоне  через  десять
минут начнется "Блеф" с Челентано, - вмешалась Таня. - Так  что  ищите  себе
другое пристанище, а я пошла место занимать.
     - Может, и правда лучше кино  посмотрим?  -  обратился  к  Максимилиану
Архимед.
     - Ну, Архимед, вы же обещали. Только мы с молодым человеком...  Кстати,
как вас?
     - Гоша.
     - Максимилиан Аркадьевич... Только мы с Гошей поиграть настроились...
     - Ладно, - вздохнул Архимед. - У меня  каюта  одноместная.  Там  удобно
будет.
     Мужчины отправились  на  картеж,  а  Таня,  с  удовольствием  посмотрев
замечательную итальянскую комедию, сходила на танцы, прогулялась по  палубе,
прошлась пару раз по коридору мимо каюты Архимеда. За дверью было тихо.
     На завтраке не было ни Максимилиана, ни Архимеда, ни Гоши.
     В двенадцатом часу  Архимед  показался  на  верхней  палубе,  где  Таня
принимала солнечные ванны,  и  устало  плюхнулся  в  соседний  шезлонг.  Его
смуглое лицо было пергаментно желтым, под глазами чернели круги.
     - Как оно? - осведомилась Таня.
     - На полторы сотни опустил меня, сучара. А Гошу на все три.
     - Это ж надо умудриться столько в преф сдуть. Вы что, по рублю за  вист
играли?
     - Под утро на "очко" перешли. Везунчик он, твой Максимилиан.
     - Кому везет в  карты...  -  Не  договорив,  Таня  наклонила  голову  и
поцеловала Архимеда в висок.
     - Ох, стиляга-динамистка... - Архимед  вздохнул.  -  Пошли  что  ли  по
"хайнекену" вмажем с горя. Я угощаю.
     Последние десять дней круиза азартная троица резалась в карты  едва  ли
не  каждую  ночь.  Архимед  с  Гошей  рвались  отыграться,  но  все   больше
проигрывали, хотя и не так крупно,  как  в  первый  раз.  Максимилиан  ходил
бледным, но весьма довольным собой и почти трезвым.
     - Ну вот, - похвастался он Тане уже после Стокгольма. - Круиз,  считай,
уже окупил. То ли еще будет, ой-ей-ей! - Он понизил голос. - В  Хельсинки  я
устрою им тихую Варфоломеевскую ночь, а дома мы с тобой гульнем от души, эх,
и гульнем же!
     -  Ты,  Максимилиан,  особенно-то  не  зарывайся.  Он  махнул  рукой  и
самодовольно хохотнул.
     - Да ну, чего там! Это ж лохи, караси, кость совсем не рюхают. Тыщи  на
три обую, чует мое сердце.
     В Хельсинки, где "Пушкин" стоял  последнюю  ночь  круиза,  чтобы  утром
взять курс на Ленинград, Гоша с Архимедом  обули  Максимилиана  на  двадцать
шесть тысяч.
     Момент был загодя выбран Таней: она посчитала, что раньше этого  делать
не стоит - слабак Максимилиан мог в расстроенных чувствах сигануть  за  борт
или рвануть на берегу в ближайший участок и попросить политического убежища.
А так он до самого Ленинграда находился под  неусыпным  контролем  Архимеда,
который поддерживал его смертельно раненную душу в нужном тонусе,  перемежая
водочку с убедительными рассказами о том, что такое "счетчик"  и  как  среди
солидных людей принято поступать со злостными должниками.  В  последний  час
дошедший до полной кондиции Максимилиан был передан под опеку Тани,  которая
всячески утешала его и дала слово, что поможет ему расплатиться с  долгом  в
течение тех четырех дней, которые дали Максимилиану победители.
     - Дай Бог, если  сумею  тысяч  двадцать  пять  набрать.  Это  же  такие
сумасшедшие деньги. Ума не приложу, как отдавать буду... У  меня  на  книжке
всего три  четыреста,  остальное  придется  в  темпе  одалживать  у  друзей,
родственников. Под покупку дачи.
     - Какой дачи?
     - Твоей, разумеется.
     - Но... но она стоит сорок тысяч как минимум...
     Таня печально улыбнулась.
     - Максик, милый, ну хоть режь, больше не  наберу  так  быстро.  Есть  у
меня, правда, один очень состоятельный знакомый, но он в отъезде, увижусь  я
с ним через месяц самое раннее.
     Максимилиан обхватил голову руками и застонал.
     - Через месяц уже пятьдесят набежит! Эти гниды мне счетчик  включили  -
по куску в день! Таня вздохнула.
     - Ох, Максик, предупреждала я тебя - не послушался... Эй, а  может  кто
из твоих подороже купит?
     - Какое там? У кого такие бабки есть, так те сейчас  на  курортах  пузо
греют!
     Мертвый сезон.
     "Так я тебе и позволила по  друзьям  твоим  бегать!  Посидишь  пока  на
дачке, Гоша за коньячком тебе бегать будет, а Арик  пылинки  сдувать.  Хотел
гульнуть - вот и гульнешь напоследок", - подумала Таня, а вслух сказала:
     - Вот видишь. Соглашайся на мой вариант. Лучше не найдешь.
     На самом-то деле ей нужно было не двадцать пять тысяч, а  двенадцать  -
по  шесть  на  брата.  Во  столько  оценили  свои  услуги  Архимед  и  Гоша,
потомственный московский катала, пока малоизвестный в  игроцком  кругу,  ибо
еще только начал набирать стартовый капитал - вещь  архиважную  для  всякого
солидного игрока. Одних шеровских "отпускных" на это хватало с избытком.
     От лишних подробностей этой  истории  она  Никиту  избавила,  рассказав
только, что познакомилась в круизе с одним  богатым  наследничком-пропойцей,
который по дружбе предлагает выгодно купить дачу в  престижном  подмосковном
поселке. Брат слушал ее, не перебивая,  склонив  набок  голову  и  попыхивая
трубочкой, а когда она замолчала, спросил:
     - При чем же здесь я?
     - Официально оформить покупку на себя может только москвич. У  тебя  же
прописка есть?
     -  Есть.  Тестюшка  будущий  заблаговременно  подсуетился,  чтобы  мне,
значит, без затруднений на дунайский островок отбыть. После свадьбы будет  у
нас с Пловцом собственная малогабаритка в Бибиреве.
     - Негусто.
     - Чем  богаты.  И  то  спасибо,  что  двухкомнатная  -  на  каждого  по
индивидуальной камере, хоть глаза друг другу мозолить не будем.
     - Совет да любовь! - Таня усмехнулась.
     - Ладно, хорош лыбиться. Ты лучше скажи, сестрица разлюбезная, я-то что
с твоей покупки буду иметь?
     - Мое доброе расположение. Мало?
     - Маловато будет. Еще? - А еще прощу тебе четыре сотни, что  Ваньке  на
кольца зимой занимал.
     - И только-то?  Да  что  для  такой  лихой  герлы-урлы  четыре  сотни?!
Мелочевка.
     Подмосковная-то чай подороже станет. Бывал я в тех  палестинах,  каждый
домик там тянет не меньше полста тысяч.
     - Сколько тянет - не твоего ума дело. Говори, что тебе надобно? Деньжат
подкинуть, что ли?
     - Да будет тебе. Советские дипломаты не продаются. Американку дашь?
     - Какую еще американку?
     - Три желания. Исполнишь?
     - Смотря какие желания...
     - Нет уж, без условий. Любые.  Не  бойся,  ничего  особенно  лютого  не
выдумаю, родную сестренку не обижу.
     - Как бы я сама тебя не обидела ненароком... Ладно, я согласная. Только
мотри, Микита, Бог он тае...
     - Это ты чего? - вылупив глаза, спросил он.
     - Так, классику вспомнила. У Толстого так один шибко положительный  дед
Аким сына своего наставлял, тоже Никиту. Только плохо кончил тот Никита,  не
послушал мудрого старичка...
     Никита плавно выпустил в потолок колечко сладкого дыма.
     - Ну, не знаю, до сей поры кончал нормально. Народ не жаловался...
     Таня прыснула в кулак, Никита разлил вермут по стаканам...
     За час Таня успела сделать нужные звонки - по своим каналам заказала на
завтра авиабилеты до Москвы, связалась с Архимедом. Тот сообщил, что дачка и
впрямь очень дельная, порядок в ней наведен образцовый, личные вещи  хозяина
перевезены в Кузьминки, документы на продажу готовы, продавец не  просыхает,
приручен полностью и ни  на  какие  фортели  явно  неспособен;  сказал,  что
подошлет Гошу с машиной прямо во Внуково, к самолету. Оставалось  собраться,
но это быстро. Теперь  немного дух перевести...
     Она лежала на тахте и  лениво  потягивала  Никитину  трубочку.  Сам  он
устроился поперек, положив голову ей на колени и наигрывал на гитаре  что-то
лирическое.
     Таня хихикнула - ее начал разбирать "женатый" братский табачок.
     - Эй, новобрачный, сбацай повеселее. Про аллигатора знаешь? А  рядом  с
ними, ругаясь матом, плывет зеленый...
     - Ой, не в жилу...
     - А что в жилу?
     - Похоронный марш в жилу. Сыграют мне скоро Мендельсона, а  выйдет  как
бы Шопена.
     - Не нуди, братик, никто тебя на аркане не тянул.
     - Ах, что ты понимаешь? Повязать себя на всю  жизнь  с  Пловцом,  когда
рядом такие красоты...
     Рука его вкрадчиво поползла вверх по гладкой  Таниной  ноге,  забралась
под халат...
     - Ты что, дипломат, на головку охромел?
     - Отнюдь. На  голову  -  это  воз.  А  головка  в  норме.  Хочешь,
продемонстрирую?
     - У тебя Пловец есть, ей и демонстрируй. И ручонку свою поганую с  моей
орхидеи прочь. Не про тебя рощена.
     - Всем, значит, , а мне нельзя?
     - Это кому это "всем"? Mind your Russian, козлище. Фильтруй базар.
     - Прости,  звездочка  моя  непорочная...  А  как  насчет  без  орхидеи?
"Сулико", "суасант-неф", фелля-ция, прочие извраты  с  применением  нехитрых
подручных средств? А потом по бокальчику яду, как классические декаденты? О,
тайну нашей пылкой кровосмесительной страсти мы унесем с собой в могилу...
     Он прильнул  губами  к  Таниной  коленке.  Она  засмеялась  и  легонько
шлепнула его по затылку.
     - Эй, не балуй, а то сейчас некрофилией с тобой займусь!
     -  Не  займешься.  На  кого  тогда   дачку   оформишь?..   Кстати,   об
американке...
     Он принялся оглаживать Таню по  интимным  местам.  Она  приподнялась  и
резким движением отбросила его руку.
     - Ты сначала американку заработай!

     Такого пробуждения у нее еще не бывало. Пудовые молоты ударяли в виски,
во рту пылала раскаленная Сахара,  подпихивая  под  сомкнутые  веки  горячий
песок. Таня по миллиметру  отворила  глаза  -  и  поспешно  захлопнула:  так
резануло свирепое солнце. Заставив себя глубоко вдохнуть и прокатив  волевую
волну по одеревеневшим мышцам, она резко села. И тут же со стоном откинулась
на подушку. Во второй раз она поднималась  медленнее,  аккуратнее,  фиксируя
каждое новое положение и приноравливаясь, сколько воз.  Вот  опустилась
нога, больно соприкоснувшись с пушистым ковролином. Вот  пальцы  сжались  на
кайме одеяла, по  голым  нервам  послали  сигнал  плечу,  и  рука  судорожно
откинула одеяло. Еще два глубоких вдоха-выдоха - и Таня поднимается, но,  не
устояв, падает на колени, уткнувшись лбом в кровать.
     Пальцы бесцельно шарят по простыне. Еще вдох, еще попытка. Таня встает.
Орут протестующие мускулы, но она сжимает зубы  и  делает  шаг.  Второй.  На
третьем шагу все тело  раздирает  внезапная  боль,  но  в  то  же  мгновение
сознание словно вышибается в пустоту - и эта боль как бы происходит с кем-то
другим, а в ушах шелестят собственные иронические  слова:  "Но  ведь  ты  же
советский человек!"
     Благодаря этому невесть откуда взявшемуся отстранению, Таня смогла  без
особых приключений добраться  до  ванной,  оказавшейся,  к  счастью,  совсем
рядом, и там придирчиво рассмотреть себя в зеркало. Лицо, конечно, оставляло
желать лучшего и даже, по строгим  Таниным  меркам,  не  вполне  заслуживало
определения  "лицо".  Впрочем,  принимая  во  внимание  такое   пробуждение,
деформации были минимальными и, положа руку на сердце, заметными  только  ей
одной. Но вот ниже картина оказалась довольно странной. От живота  почти  до
колен - темная кровь, где пятнами, где подсыхающими струйками. "И  ведь  что
характерно, - насмешливо подметило так своевременно обособившееся  сознание,
- выше пояса мы в маечке, а ниже - все голо, как в той песенке. И с  кем  же
ты, мать, на сеновале кувыркалась?"
     На самом-то деле было  не  смешно.  Гадко.  Стыдно.  И  обидно.  Украли
последнее, что было. Вывозили оскверненное тело в ее  же  крови.  Не  смешно
извиваться под душем, методом проб и ошибок  подбирая  наименее  мучительную
позу, не смешно раскорячкой возвращаться в малознакомую  спальню,  брезгливо
перебирать запятнанное экс-белоснежное постельное белье, копаться  в  ворохе
собственной одежки, безнадежно мятой и поспешно сброшенной на кресло у окна,
спускаться  по  деревянным  ступенькам,  морщась  при  каждом  шаге,  сжимая
дрожащей рукой полированные перила. Мутило.  Перед  глазами  появилось  лицо
дяди Афто.
     Утро помещицы...
     Внизу, в просторной, богато обставленной гостиной, стоял густой  кислый
дух вчерашней пьянки. Источник этого духа  ничком  валялся  на  ковре  возле
неприбранного дивана, дрожа затылком с реденькими взмокшими волосами. Должно
быть, как вчера уронили, так и лежит... Мельком отметив это  обстоятельство,
Таня вышла в холл, открыла левую дверь и очутилась, как и  предполагала,  на
кухне. Тут было прибрано и свежо: открытая форточка  щедро  подавала  внутрь
благоухание нагретого солнцем соснового бора. Хорошо-то  хорошо,  да  ничего
хорошего...  Таня  по-хозяйски  открыла  сверкающий  белый  буфет,  отыскала
хрустальную сахарницу и банку с молотым кофе, поставила на плиту турку...
     Вот так, значит... Конечно, целомудрие -  не  та  штука,  которой  есть
смысл гордиться в двадцать лет, и в принципе  в  список  своих  добродетелей
Таня его не вносила. И сохранила, пожалуй, лишь потому,  что  мужчины  в  ее
жизни - Генерал и Шеров - отличались некоторыми, скажем так,  особенностями.
Тем не менее кто-то должен за это поплатиться. Еще и потому, что с некоторых
пор это не ахти какое  достоинство  приобрело  для  нее  смысл  и  придавало
уверенность...
     Кто? По большому счету, подозреваемый один, но, чтобы знать  наверняка,
не хватает решающих штрихов. Она их найдет.  По  голосу  поймет,  так  ли...
Значит, еще раз, что было вчера? Быстрый и плавный перелет в столицу, где  в
аэропорту их уже дожидался Гоша на родительской "волге", поездка с  ветерком
по приветливому солнечному городу. Сначала на какое-то  Алтуфьевское  шоссе,
где  Никитка  последние   полтора   года   снимал   квартиру   на   паях   с
приятелем-актером, находящимся сейчас в отъезде. Там они  сбросили  вещички,
которые не имело смысла тащить на дачу, в том  числе  и  бошевский  кухонный
миксер со множеством насадок  -  Танин  подарок  новобрачным,  еще  кое-что,
перекусили на скорую руку и помчались на дачу.
     Дом пришлось осматривать наспех, но Таня с первого взгляда поняла:  это
то, что надо.  Не  столь  монументально,  как  у  Шерова  в  Отрадном,  зато
изысканно и благородно. Несколько запущенный, но  красиво  поросший  кустами
участок, крутая, в немецком стиле крыша, высокое крыльцо. На первом этаже  -
просторный холл, вполне современная кухня и  солидных  размеров  гостиная  с
витой лестницей на второй этаж, а там  -  галерея,  две  спальни,  ванная  в
югославском кафеле... За домом хозблок - гараж на  две  машины,  еще  что-то
там. А за оградой - ухоженный, чистый лес, одурело горланят птицы и  детишки
на невидном отсюда речном пляжике...
     Захватив  Архимеда  и  бледного,  провонявшего  коньяком,  но   дочиста
отмытого и выбритого Максимилиана,  впятером  помчались  обратно  в  Москву,
регистрировать куплю-продажу в нотариальной конторе и в  главном  управлении
дачного треста, в ведении которого находился поселок. Нужные  звоночки  были
сделаны заблаговременно, и приняли их оперативно, без  проволочек,  так  что
они не опоздали отметиться, что называется, и на местном  уровне.  В  машине
Максимилиан пару раз начинал было ныть, но Архимед  быстро  приводил  его  в
чувство, давая глотнуть из объемистой алюминиевой  фляжки,  которую  тут  же
отнимал, чтобы клиент не отрубался  раньше  времени.  Добротно  обработанный
идеологически, в инстанциях Максимилиан  вел  себя  исключительно  прилично,
бумаги  подписывал  четко  и  даже  весело,  как  бы  с  чувством   большого
облегчения. Никита держался корректно, но как-то подавленно, изредка  бросая
на сестру непонятные взгляды...
     Сладив дело, все возвратились на дачу. Гоша с  Архимедом  задерживаться
не стали и отвалили, получив с  Тани  причитающуюся  сумму.  Они  предложили
забрать с собой в город Максимилиана, который ревел белугой, не выпуская  из
рук пачку сотенных, что дали ему подержать на  минутку.  Но  тут  неожиданно
проявил великодушие Никита - вот тебе и  нужный  щелчок,  неспроста  это,  -
предложил, на правах нового  хозяина,  не  мешать  хозяину  бывшему  на  всю
железку отметить переход своей собственности в чужие руки.
     - А утречком мы с сестрицей в лучшем виде доставим  его,  болезного,  в
стольный  Кипежград,  -  закончил   он,   отсалютовал   изрядно   окосевшему
Максимилиану бокалом холодной водки, выпил и крякнул.
     Архимед с Гошей переглянулись и дружно пожали плечами.
     - Только в карты с ним не садись, - предупредил на прощание Архимед.
     По ласковому вечернему солнышку Таня отправилась изучать окрестности, а
оставшиеся  принялись  с  удвоенной  энергией  поглощать  запасы  экспортной
"Столичной", которой в холодильнике  оставалось  еще  фугаса  три.  За  этим
занятием их и застала Таня, вернувшись с прогулки, которой  осталась  вполне
довольна.
     - Холодненькой, с устаточку,  а,  мать?  -  радушно  предложил  Никита,
завидев ее на пороге. ("И опять на него не похоже", - подумала Таня.) -  Вот
еще!
     - Ну, тогда давай сооружу тебе фирменный коктейль "водкатини". Вроде на
кухне я ликерчик неплохой приметил.
     Он утопал на кухню, а Максимилиан принялся разглядывать  Таню  с  такой
надрывной тоской, что она не выдержала, досадливо  поморщилась  и  вышла  на
крыльцо  покурить.  Потом  вернулась,  приняла  высокий  стакан,  в  котором
пенилось что-то желтое и стучали кубики льда...
     Вот, собственно, и все.  Сразу  вслед  за  этим  настало  омерзительное
пробуждение в спальне на втором этаже. А  в  промежутке...  Опоили  какой-то
дрянью и надругались, как над героиней мещанской мелодрамы. И кто?
     Таня встала, извлекла из холодильника  початую  бутылку  водки,  налила
полный стакан и вышла в гостиную.
     - Вставай! - Она брезгливо ткнула Максимилиана носком кроссовки в  бок.
Тот мученически застонал, перекатился на спину и разлепил мутный левый глаз.
     - Выпей!
     Таня опустилась на корточки и поднесла стакан к  его  губам.  Он  жадно
глотнул, поперхнулся, закашлялся, вновь припал к стакану, допил до  конца  и
резко сел.
     - Уходим. Даю на сборы десять минут.
     - А-а? - Он глазами показал на стакан.
     - На  станции  получишь  литр.  И  двести  рублей  лично  от  меня.  За
освобождение Кремля.
     Электричка ушла за шесть минут до их прихода. До  следующей  ждать  два
часа.
     Долго. Сгрузив Максимилиана на перроне, Таня сошла  на  площадь  позади
станции, окинула ее взглядом и остановилась на серой, явно казенной "волге",
возле которой  крутился  совсем  молоденький  вихрастый  парнишка  в  летней
матерчатой кепке. Увидев, как она  направляется  к  его  карете,  он  широко
улыбнулся и раскрыл дверцу.
     - Прошу! В Дом творчества?
     - В Москву. - Улыбка мгновенно покинула круглое лицо.  -  Пятьдесят  до
Кунцева, до Алтуфьевского семьдесят, - на том же выдохе закончила Таня.

     - Да ты чего... - начал он, потом махнул рукой:
     - А, садись, коли не шутишь.
     С ветерком домчим.
     - С ветерком, - повторила Таня. - Спешу я, хороший мой...
     В дороге было время обдумать ситуацию. Не смертельно, но хорошего мало.
     Нет, разумеется, Павел - современный молодой человек, чуждый всяким там
средневековым страстям относительно непорочности невесты (тут Таня  невесело
усмехнулась, вспомнив про шкуру неубитого медведя), но если он будет  у  нее
первым, то сумеет оценить это по достоинству... Сумел бы. Но теперь...
     Утраченного не вернешь.
     Да так ли уж и не вернешь? Вспомни Ангелочка.
     Эта видавшая виды двадцатидвухлетняя оторвочка с невинными васильковыми
глазками и розовой поросячьей кожей, выглядевшая  от  силы  на  шестнадцать,
краса и гордость Алевтининого  цветника,  напрочь  исчезла  после  успешного
дебюта на ранчо.
     В ответ на Танин запрос Алевтина рассказала историю весьма интересную и
поучительную.  Ангелочек,  девушка   рассудительная   и   способная   видеть
перспективу, давно уже присматривала себе надежного жениха,  по  возсти
иностранного или хотя бы иногороднего, никак не  связанного  с  ее  нынешней
жизнью и работой. В свободные дни и вечера она с этой  целью  захаживала  на
концерты, вернисажи, в театры. Очень скоро ей повезло - она познакомилась  с
Нукзаром, студентом консерватории, жгучим южным красавцем, весьма,  впрочем,
скромным и благонравным.
     Запавший на свежую девчоночью красоту Ангелочка, Нукзар не совладал  со
своим страстным темпераментом, а наутро, исполненный  праведного  раскаяния,
сделал заспанной любимой официальное предложение. Немного покобенившись  для
виду, Ангелочек  это  предложение  приняла.  Но  для  того,  чтобы  избежать
скандала и соблюсти все приличия, нужно было решить одну  чисто  техническую
проблему. Дело в том, что зажиточная  семья  Нукзара  строго  придерживалось
вековых традиций, одна из которых заключалась в том, что каждая  входящая  в
семью женщина наутро после свадьбы должна была предъявить строгой и дотошной
комиссии доказательства утраты девственности в первую брачную  ночь.  Всякие
халявные варианты, вроде того, каким воспользовалась та испанская принцесса,
наутро показавшая новой родне  флаг  Японии,  исключались  начисто.  Услышав
такие вести. Ангелочек пустила слезу, а Нукзар,  запинаясь  и  пряча  глаза,
рассказал, что  проблемы  такого  рода  возникают  не  у  них  одних  и  что
специально для устранения таких проблем  в  соседней  республике  существует
одна почти легальная клиника. Недешево, зато с полной гарантией. И Ангелочек
отправилась в ереванское предместье...
     А Таня все выворачивала себе мозги набекрень,  мучительно  гадала,  как
поступить. Может, и простила бы. Подошел бы и сказал, мол, спьяну.  Нет.  Со
зла.
     Знала кошка, чью мышку съела. Такое не прощают.
     Никитину высотку нашли без труда - она одиноко торчала длинным  пальцем
в небо  на  фоне  зеленых  насаждений.  Если  со  вчерашнего  дня  планы  не
претерпели изменений, он должен быть здесь, и  один.  Согласно  сценарию,  в
начале  четвертого  за  ним  должны  заехать  Ада  с  дядей   Кокой,   чтобы
препроводить любимое чадушко прямо в ЗАГС и сдать  непосредственно  на  руки
новому его семейству. Придумка, надо сказать,  не  блестящая,  но  в  данной
ситуации оказалась очень кстати. В Танином распоряжении около часа. Хватит с
лихвой.
     Поднимаясь в лифте на одиннадцатый этаж,  она  собралась,  успокоилась,
сосредоточилась.
     - Кто? - услышала она за дверью настороженный голос  брата,  "соединила
нос с грудью" и ответила бархатистым Адиным голосом:
     - Открывай, сынуля. Я тебе сладенького привезла. ***
     Он открыл дверь - и был встречен прицельным пинком в  пах,  отбросившим
его к дальней стене прихожей. - Т-с-с, - на всякий случай предупредила  Таня
Никита  поднял  голову,  опалив  сестру  ненавидящим   взглядом,   и   начал
распрямляться. Не  дожидаясь,  когда  он  закончит  движение,  Таня  широким
балетным прыжком подлетела к нему и ударила так, как учил Джабраил  -  двумя
руками одновременно, по симметричным точкам над ушами...
     Он пришел в себя от хлестких шлепков по щекам. Прямо  над  ним,  щекоча
рыжими кудрями, нависало знакомое лицо. Он дернулся, намереваясь  оттолкнуть
от себя это страшное лицо, но не смог даже пошевельнуться - вытянутые  руки,
связанные над головой, были накрепко прикручены к массивной дверной ручке, а
раздвинутые ноги одна к батарее, другая - к нижней планке  шведской  стенки,
которую Юра установил для поддержания формы. Хотел плюнуть -  но  обнаружил,
что рот забит какой-то тряпкой и плотно заклеен пластырем.
     - Для твоей же пользы, - словно прочитав его ощущения, заметила Таня. -
А то начнешь орать, соседи милицию вызовут, придется им разъяснить  кое-что.
И не дрыгайся, только больнее будет. - Таня постепенно входила в раж.
     Она выпрямилась, взяла что-то с подоконника.
     - Вот. Не обессудь, что раньше времени распаковала. Буду знакомить тебя
с принципами действия.
     Остановиться уже не могла.
     Никита прищурил глаза и с тоской увидел в ее руках  новенький  немецкий
миксер, включенный в сеть.
     - Эта вот насадочка предназначена для взбивания крема, - деловым  тоном
продолжила она  и  нажала  на  кнопочку.  Угрожающе  заурчал  мотор.  Никита
судорожно выгнулся. - Ну-ну, не дергайся, я же еще не начала.  Расслабься  и
постарайся получить  удовольствие.  Легкий  массажик  для  разогрева.  Кровь
теплыми толчками приливает к коже...
     Она наклонилась и без нажима провела  бешено  вращающимся  венчиком  по
голой тощей груди,  оставляя  розовый  след.  Никита  застонал.  Она  нажала
посильнее. Его глаза округлились.
     - Такие вот дела, братка, - приговаривала между делом Таня. - Записку я
твою прочла - и  про  срочный  отъезд  к  любимой  невесте,  и  адрес  ЗАГСА
запомнила, и время. Про "завтра" ты, конечно, ловко ввернул - с понтом,  что
вчера отъехал, до инцидента. Красиво обставился. Одного только не учел...
     Она  взболтала  венчиком  его  уши,  немедленно  налившиеся  малиновым,
выключила миксер и поднялась.
     -  А  вот  этим  ковыряльником  прокручивают  тесто,  -  сказала   она,
прилаживая в гнездо миксера неприятного вида кривую железку. - Но  мы  им  в
других  отверстиях  покрутим.   Потом   овощерезку   попробуем.   В   режиме
яйцерезки...  -  Никита  ревел.  Ей  было  мерзко,  будто  увидела   Севочку
обкаканного. Его пришпиленное тело ходило ходуном. - Не хочется? А  мне  как
хочется - не передать. Но не буду, - впервые ее голос зазвучал  с  искренней
ненавистью. - А знаешь, почему не буду? Потому что не  хочется  из-за  такой
мрази, как ты, под суд  идти,  руки  об  тебя,  клопа  вонючего,  марать  не
хочется... - Она понизила голос, слова пошли медленные, весомые:
     - Радости тебе от хозяйства твоего немного будет. Одно горе, помяни мое
слово.
     Пожалеешь еще, что я его сегодня на  фарш  не  перевела.  Она  отложила
миксер и взяла в руки большие портновские ножницы.
     - Про Самсона и Далилу помнишь? Как она ему волосы отрезала, и он сразу
силу потерял. Вот и тебе  -  модельную  стрижку  на  память.  Под  глобус...
Башкой-то не верти, порежу... Жаль, нет времени полную  красоту  навести,  я
так, начерно. - Она простригла широкую полосу от лба  до  середины  затылка,
сдула обрезанные густые светло-русые пряди  и  принялась  за  левую  сторону
головы. - Ну все, хватит с тебя, все  равно  теперь,  чтобы  заровнять,  всю
головку налысо обрить придется.
     Будь здоров, кровосмеситель, с законным тебя  браком.  Развязывать,  на
всякий случай, воздержусь, а дверь открытой оставлю. Ада придет - освободит.
Что ей Пловцу, всем прочим врать,  сам  придумаешь,  не  мне  тебя  учить...
Извини, но свадьбу посетить не смогу - дела...
     Оглянулась и залилась в хохоте. Никита валялся в собственной луже.
     До метро она доехала на троллейбусе, а оттуда позвонила Архимеду.
     - Арик, хорошо, что застала. Я приеду. ?.. Записываю адрес.
     Следующая неделя выдалась хлопотной. Узнав  через  Алевтину  координаты
ереванского слесаря-гинеколога, она скоренько слетала к нему на переговоры.
     Гонорары доктор  Фаджян  брал  кавказские,  основательные,  а  тут  еще
пришлось предложить доплату за внеочередность - у  доктора  все  места  были
расписаны на полгода вперед. Да и  то  он  кобенился,  не  хотел,  и  только
вскользь   упомянутые   Таней   фамилии   авторитетных   земляков   Амбруаза
Гургеновича, знакомых ей по шеровскому  ранчо,  убедили.  Потом  пришлось  в
темпе лететь в Ленинград. Из аэропорта Таня на  полчасика  заскочила  домой,
где по счастью никого еще не было, собрать  чемодан  и  тут  же  отъехать  к
Алевтине, оставив родным короткую записку. У Алевтины она прожила  несколько
дней, забрала причитающиеся ей за год работы комиссионные, смоталась к  Маше
Краузе и по-быстрому, невыгодно, реализовала почти  все  имущество,  нажитое
совместно с Генералом, включая и памятный браслетик с топазами.  Из  ремонта
она выйдет практически голяком. Но главное ее богатство останется  при  ней.
Голова. Остальное приложится.
     В  клинике  доктора  Флджяна  Таня  провела  две  с  половиной  недели,
малоприятных не столько  медицинскими  обстоятельствами,  сколько  сенсорным
голодом - облупившиеся белые стены внутри и снаружи, унылый дворик с темными
кипарисами и чахлым розовым бордюром, занудный однообразный  режим,  хриплый
телевизор, показывающий только бледные тени, соседки  -  скорбные  армянские
девы, с их покаянными придыханиями  и  толстыми  свежевыбритыми  ногами.  От
такой тоски Таня готова была волком выть и при первой же возсти убежала
в высокогорный молодежный лагерь "Звартноц". Лишь на третий  вечер,  немного
напитавшись ощущениями, она нашла в себе силы позвонить в Ленинград.
     - Куда ты пропала? - с непривычным напряжением спросила Ада.
     - Дела, - сказала Таня. - Возникли срочные дела, я же написала. Даже на
Никиткину свадьбу не смогла...
     - А свадьбы не было, - с какой-то странной интонацией сказала Ада.
     - Что так?
     - Пришлось отложить. Пока Никита не поправится, - Что с ним?
     - В самый день свадьбы,  хулиганы...  изверги!  Ворвались  в  квартиру,
связали, избили, еще и волосы все состригли.
     - Господи, какой ужас! Их поймали?
     -  Какое  там!  Он  и  примет-то  никаких  назвать  не  может.  Четверо
мордоворотов с черными шарфами на рожах. Кроме него, их никто не видел.  Или
боятся говорить... А тут еще и Павел твой разбился...
     - Как ты сказала? Повтори.
     - В экспедиции. Машина в пропасть упала. Остальные погибли, а он  успел
выскочить, но сильно разбился. Сейчас в Душанбе, в больнице.
     - В какой? Погоди, я ручку достану...
     - Зачем ручку? - Адрес записать. Я вылетаю к нему.
     Ада попеняла, что Никита сестру не  заботит,  и  попросила  перезвонить
через часик, а Таня быстренько  наменяла  в  почтовом  окошке  еще  стопочку
пятиалтынных и позвонила Черновым - сначала домой, где никто не взял трубку,
потом на дачу.
     Поговорив  с  присмиревшей  от   лавины   семейных   катастроф   Лидией
Тарасовной,  она  присела  на  лавочку  рядом   с   одиноким   междугородним
таксофоном, достала пачку "Арин-Берд"  и  задумалась,  пуская  сизый  дым  в
черное южное небо...
     Что  есть  любовь?  Изысканная  приправа,  призванная  одухотворить   и
драматизировать простой, как мычание, акт спаривания человеческих  самцов  и
самок,  или  вполне  самостоятельное,  самоценное  блюдо  на   пиру   жизни?
Биологический инстинкт, культурное  условие,  привитое  средой,  или  что-то
третье? Правильно определиться Тане было  теперь  нелегко  -  как  и  вообще
думать о любви. А Павел стал таким недосягаемым. Но если и  его  потеряет  -
это будет крах.
     Отвлеченные рассуждения Таню не особенно увлекали,  но  очень  хотелось
понять саму себя... Хорошо,  что  между  столицами  союзных  республик  есть
прямое авиационное сообщение. И она, хватаясь за последнюю надежду,  как  за
соломинку, полетела навстречу тому, что быть должно.

     Таня зевнула, прикрыв рот ладошкой, и потянулась. Варя вздрогнула.
     - Ой, прости, пожалуйста. Ты ж с дороги не отдыхала,  а  мне  все  одно
дежурить. Я пойду.
     - Давай еще по рюмочке, - предложила Таня.  -  А  потом,  если  хочешь,
приляг прямо здесь. А я посижу еще, спать-то не хочется,  а  зеваю  так,  по
привычке.
     - Нет, ты непременно ложись. Обязательно надо выспаться. А я в кабинете
на кушеточке покемарю. Не привыкать.
     Она встала. Поднялась и Таня. Неожиданно Варя шагнула к  ней  и  крепко
обняла.
     - Ты такая хорошая. Спасибо тебе. Голос ее дрогнул.
     - Мне-то за что? - легко, сбивая пафос, спросила Таня. - Это ты  у  нас
хорошая. Большого Брата на ноги подняла...
     Такое прозвище она дала Павлу только сегодня, после того как  надоумила
его, во избежание недоразумений, представить ее Варе как свою кузину.
     Варя ткнулась ей в плечо.
     - Только... только ты ему, пожалуйста, ничего не рассказывай, что я тут
наговорила, ладно? Я сама, потом как-нибудь...
     - Я похожа на болтушку? К тому же, знаешь ли, тебе и говорить ничего не
обязательно было. И так по глазам видно, как ты его боготворишь.  Вы  с  ним
очень похожи.
     - С ним?! Да что ты? Я самая обыкновенная а он... он...
     - Во-первых, не такая уж обыкновенная, а во-вторых, я  про  то,  что  у
него тоже все по глазам видно. Все у вас будет хорошо. Он тебя любит.
     Порывистый Варин поцелуй пришелся Тане пониже уха. Таня улыбнулась.
     В миг, когда за Варей закрылась  дверь,  улыбка  бесследно  стерлась  с
лица.
     Вслед Варе полетел символический плевок, сухой, но смачный.
     Сестра Тереза траханая! И похотливая. Милосердная сестрица  долбаная...
И Павел, простодыра, тоже хорош - на  что  запал,  спрашивается?  Из  такого
семейства, а не знает, что медичкам в таких вот привилегированных заведениях
чуть не в обязанность вменяется совмещать медицинские услуги с интимными. Но
что-то не слыхала, чтобы из-за этого кто-нибудь из чиновных клиентов на  них
женился. Не отдам! Мой! То, что на улице Михайлова в корпусах сестры  скорее
выполняли другие обязанности и по другому ведомству, Таня лишь догадывалась.
А если и так, что это меняет? Шлюха - она во всем шлюха!
     Однако  же  предаваться  гневу,  даже  наедине  с  собой,   -   роскошь
непозволительная.  Надо  спокойно  все  обдумать  и  действовать  осторожно,
грамотно.
     Дело здесь тонкое, деликатное, малейший просчет - и мимо кассы...
     В эту номенклатурную, закрытую для простого люда южную  больничку  Таня
устроилась без труда: несколько предварительных  звоночков  организационного
свойства - и ее с почетом встретили прямо на раскаленном летном поле,  мигом
домчали  сюда,  в  прохладу  предгорий,  определили  в  неплохой   номер   с
кондиционером,  окнами  на  тенистый  север.  А  главное,   без   проволочек
организовали доверительную беседу с главврачом,  лысым  степенным  таджиком.
Так что, еще не входя в палату к Павлу, она уже знала все -  про  аварию  на
Памирском  тракте,  происшедшую  в  тот  же  день,  что  и  ее  инцидент  на
подмосковной даче,  про  крайне  тяжелое  состояние,  в  котором  Павел  был
доставлен сюда, про самоотверженную борьбу,  которую  вел  за  его  жизнь  и
здоровье  коллектив  в  целом  и  медицинская  сестра   Варвара   Гречук   в
частности... И то, что после первых  радостных  минут  встречи  поведал  ей,
пряча глаза, выздоравливающий Павел про свою новую и пылкую любовь, врасплох
ее не застигло, и линию поведения в этой ситуации она определила  совершенно
правильную. Нашла в себе силы рассмеяться - впрочем, когда  увидела  на  его
лице  глуповатое,  растерянное   изумление,   смеялась   уже   искренне.   И
сымпровизировала неплохую речь, начать с того, что назвала его мальчишкой  и
дурачком.
     - Почему? - обалдело спросил он.
     - А потому, что ты вбил себе в  голову,  будто  в  чем-то  передо  мной
виноват, обманул меня, обидел. Разве ты клялся мне в вечной любви, и разве я
приняла твои клятвы? Неужели ты ожидал, что я, узнав про твою  Варю,  кинусь
царапать тебе лицо или побегу сочинять телегу в твой партком  о  недостойном
поведении   коммуниста   Чернова,   который   нижеподписавшуюся   комсомолку
Захаржевскую поматросил да и бросил? Оставим эти развлечения быдлу. Мы же  с
тобой современные, неглупые люди.
     Ты мне очень симпатичен и дорог, брат моей подруги, пусть  и  не  самой
близкой, друг моего брата и мой, надеюсь, тоже. И ты считаешь, что нам нужно
стать врагами или чужими друг другу только потому, что один из нас  встретил
любимого человека?
     Так. Ни малейшим намеком не показать истинные  свои  чувства  по  этому
поводу.
     Благородство и мудрость. Пусть теперь  мучается,  сопоставляет,  делает
окончательный выбор. Она поможет ему выбрать правильно, но об этой помощи он
догадываться не должен...
     Варя появилась только вечером -  астеническая  костлявая  блондинка  не
первой   молодости   в   нелепом   сереньком   жакете.   Не   без    этакого
провинциально-романтического шарма, но в  целом,  конечно,  крыска.  Тонкие,
нервные пальцы. Должно быть, неплоха в постели. Немногого же мужикам надо!
     Ужинали они втроем, засиделись, болтая ни о чем. От  Таниного  внимания
не укрылась игра чувств на лице Павла,  его  взгляд,  который  он  исподволь
переводил то на нее, то на Варю. Сравнивает.
     Потом она отправила Павла спать, а Варю затащила в свой номер и  начала
колоть  по  полной  программе  при  помощи  ласково-сестринских   интонаций,
швейцарского растворимого кофейку и как нельзя кстати пришедшейся  бутылочки
ирландского сливочного ликера "Бейлиз". Варенька разомлела, пошла пятнами  и
разоткровенничалась. В числе прочего Таня узнала,  что  Варе  двадцать  семь
лет, что она - вдова гражданского летчика,  умершего  страшной  и  медленной
смертью после жуткой аварии, оставив на ней двух мальчишек и старика-отца...
     Стоп. Вот тут-то и проскользнуло в Варином рассказе нечто интересное...
     Нет, уже позже, после четвертой рюмочки,  когда  она  вконец  размякла,
пустила слезу и стала лепетать про то, как сама  не  верит  своему  счастью,
какого потрясающего человека она обрела в лице Павла.
     - Что, скажи мне, что он во мне нашел?! - Всей  душой  разделяя  Варино
недоумение,  Таня  тем  не  менее  ласково   покачала   головой   и   издала
соответствующий моменту воркующий звук - зря, мол,  на  себя  наговариваешь,
героическая ты моя. А Варя всхлипнула и продолжала:
     - Некрасивая, старше его, необразованная, с судимостью...
     Ну и так далее. Судимость больше не упоминалась ни разу. Видно, сгоряча
вырвалось - у таких  все  сгоряча.  Надо  надеяться,  Павлу  про  этот  факт
биографии любимой женщины ничего не известно, а у Тани, естественно, хватило
ума в разговоре эту тему не педалировать. Но узнать все основательно,  какая
судимость,  когда,  за  что.   Ошибки   буйного   отрочества,   какой-нибудь
шахер-махер с медикаментами, с бельем, продуктами... Нет, вряд  ли,  не  тот
тип, да и не держали бы ее тогда в таком-то месте. Или  скрыла?  Ага,  здесь
скроешь, и опять же типаж не тот, чтоб скрывать. Тут что-нибудь страстное, с
сильно смягчающими  обстоятельствами.  Может,  из  сострадания  мужа  своего
безнадежного порешила?
     Впрочем, что гадать, когда   узнать  наверняка.  Информацию  нужно
подтвердить, конкретизировать, найти ей грамотное применение...
     И злость на  Варю  моментально  прошла.  Теперь  ее,  бедняжку,  только
пожалеть остается.
     Таня не спеша шла по длинному  коридору  желтого  трехэтажного  здания,
расположенного на проспекте  Ленина,  на  площади,  как  звали  ее  местные,
Ослиных ушей, и внимательно  смотрела  на  таблички  на  внушительного  вида
дверях. Сюда, в республиканское Министерство внутренних дел,  она  проникла,
воспользовавшись одним из  удостоверений,  которыми  некоторое  время  назад
снабдил ее Шеров. Все они  имели  вид  внушительный  и  официальный,  что  и
неудивительно - почти все ксивочки оформлены на подлинных бланках и снабжены
подлинными печатями, а некоторые были настоящими во всех отношениях. Так, за
столь впечатлявшее Павла весной в театре удостоверение референта  областного
Управления  культуры  Таня  даже  ездила  расписываться  в  какой-то   синей
ведомости. Конечно, она могла бы попасть сюда и добиться  аудиенции  хоть  у
самого министра, позвонив очень ответственному работнику, которого в феврале
принимала на ранчо, но ей не хотелось  подключать  к  своему  визиту  в  МВД
тяжелую артиллерию - не ровен час, дойдет до Чернова...
     Кроме того, заметила и пиетет здешних жителей перед документами.
     К  несчастью,  вывешенные  на  дверях   фамилии   высоких   милицейских
начальников были исключительно таджикские, во всяком  случае  азиатские.  Ей
казалось, что этим мужчинам генетически свойственно восприятие  женщины  как
существа неполноценного и серьезного отношения  не  заслуживающего.  Сегодня
такое восприятие, иногда весьма выгодное,  было  бы  не  совсем  кстати.  Ее
должны принять всерьез.
     Она остановилась было у дубовой двери с  надписью  "Второе  управление.
Зам.  начальника  полковник  Новиков  И.   X.",   но   прочла   инициалы   и
призадумалась. Может быть, Иван Харитонович, а может Ильхом  Хосроевич.  Кто
их тут разберет? Зато  начальник  третьего  отдела  -  Пиндюренко  Т.  Т.  -
подобных сомнений не вызывал, и Таня решительно вошла в приемную.
     Там было довольно просторно и  солидно  -  хрустальная  люстра,  черные
кожаные диванчики с гнутыми спинками, внушительный стол секретаря - молодого
круглолицего таджика с погонами лейтенанта.  Быстрым  деловитым  шагом  Таня
подошла к самому столу, достала из кармашка сумки удостоверение и сунула его
под нос удивленно привставшему молодому человеку.
     -  Татьяна  Захаржевская,  "Известия",  -  четко  проговорила  она.   -
Небольшое интервью с товарищем полковником для очерка "Будни милиции".
     Лейтенант сглотнул, вернул удостоверение Тане, исчез за дверью.  Оттуда
донесся хриплый голос:
     - Да, что такое?..
     Больше всего полковник Пиндюренко походил на прыщ -  маленький,  тугой,
красный и раздражительный. Даже не посмотрев на  Таню,  он  сердито  бросил:
"Вам что, гражданочка?" и тут же вновь засунул круглый нос  в  раскрытую  на
его столе папку. Таня села в кресло, не ожидая приглашения, открыла сумку  и
вынула  оттуда  японский  диктофон  (удачно  приобретенный   час   назад   в
комиссионном отделе торгового центра "Сатбарг").
     - Татьяна Захаржевская из "Известий". Товарищ полковник, будьте любезны
несколько  слов  для  центральной  прессы  о  героической   работе   милиции
Таджикистана...
     Полковник поднял голову, среагировав, скорее всего,  на  словосочетание
"центральная пресса".
     - "Известия"? - переспросил он. - А это что будет?
     Реакция на ее корочки была здесь, как правило, довольно  острой.  Народ
начинал суетиться, чего-то пугаться. Да тут кого угодно на колени  посадишь.
Во шугаются!
     -  Серия  очерков  "Будни  милиции".  Планируется  опубликовать   серию
репортажей  из  всех  пятнадцати  республик.  В  корпункте   порекомендовали
обратиться к вам...
     - А с начальством согласовано?
     - С нашим - да. С вашим не успела. Но здесь едва ли возникнут  проблемы
-  материал  предполагается  бодрый,  позитивный,   имеющий   воспитательное
значение.
     - Да? - с легким сомнением спросил он. - И что вы хотите?
     - Что-нибудь яркое, героическое. Вот недавно у нас прошел материал  как
сержант Садыков, рискуя жизнью, вытащил девочку из Гиссарского канала. - Эту
историю она вычитала сегодня утром в санатории, листая  подшивку  "Вечернего
Душанбе".
     - Что, неужели и в  столице  про  нашего  Садыкова  писали?  -  заметно
оживился полковник.
     - Да, небольшая, правда, заметочка. Я не сообразила вырезку захватить.
     Завтра принесу, если найду. А нет - перешлю  вам  из  Москвы  вместе  с
сегодняшними материалами на согласование.
     При слове "согласование" Пиндюренко важно кивнул головой. Таня показала
на диктофон и нажала кнопку.
     - Что ли,  уже  начали?  -  спросил  полковник,  завороженно  глядя  на
вращающуюся кассету.
     - Я потом все перепечатаю, подправлю, - успокоила  Таня.  -  Итак,  наш
собеседник - один из руководителей МВД республики полковник Пиндюренко...
     Она вопросительно взглянула на полковника. Тот не  сразу,  но  понял  и
представился:
     - Тарас Тимофеевич.
     - Тарас Тимофеевич, расскажите, пожалуйста, нашим читателям о  наиболее
ярких  и  памятных  страницах  героических  будней  работников  правопорядка
республики.
     - Наша служба, как говорится, и опасна и трудна, -  начал  полковник  с
явно заготовленной фразы, запнулся и трагическим шепотом произнес:
     -  снова?
     Таня улыбнулась.
     - Разумеется, Тарас Тимофеевич.  Если  вас  диктофон  смущает,  я  могу
убрать и записать от руки. Только так долго будет и неудобно.
     Полковник поднялся, обошел стол и, посматривая на Таню, крикнул:
     - Мумин, два чая! И конфет  из  большой  коробки  в  вазочку  положи...
Знаете, а может быть, мы  так  сделаем:  наметим  сейчас  круг  вопросов,  я
распоряжусь поднять самые  интересные  материалы,  просмотрю,  скомпоную,  а
вечером, по прохладе, запишем... Вы где остановились?
     "Вот это разговор!" - обрадовалась про себя Таня, а вслух, демонстрируя
знание местных реалий, сказала:
     - Санаторный корпус "четверки". Полковник тихо присвистнул:
     - Неплохо. Но наша министерская база отдыха не хуже, хоть и подальше.
     Розарий, знаете, павлины...
     Сам-то хвост распушил, не хуже  павлина,  отметила  Таня  и  как  бы  в
задумчивости проговорила:
     - Но нам понадобится помещение для работы.
     - Это будет, - совсем обрадовался полковник и шумно отхлебнул  крепкого
чая.
     - Будет обязательно. Вы к восемнадцати ноль-ноль к главному входу под-.
ходите.
     Я "волгу" подгоню...
     - Приду, - пообещала Таня. - Только вы про материалы не забудьте.  И  я
прошу вас посмотреть, что у вас есть на Гречук. Варвару Казимировну Гречук.
     Пиндюренко замер. Прикинул по документам и резонно заметил:
     - Ты не корреспондентка. Мумин!
     - Масуд Мирзоевич предлагал мне остановиться в пансионате Совмина, но в
интересах дела я предпочла "четверку", - четко выговорила Таня.
     Застывший на пороге кабинета круглолицый Мумин ел  глазами  начальство,
дожидаясь указаний. Полковник, намеревавшийся, очевидно, отдать какую-нибудь
нехорошую команду относительно Тани, оказался  в  замешательстве,  вызванном
последней ее фразой. Никто, находящийся в здравом  уме,  такими  именами  не
козыряет впустую. А эта  красотка,  выдающая  себя  за  корреспондентку,  на
идиотку не похожа. Если она действительно знакома с самим Сафаровым...
     - Мумин, - тем же четким тоном  проговорила  Таня.  -  Будьте  любезны,
рюмочку  коньяку  для  полковника.  Адъютант  вопросительно   посмотрел   на
Пиндюренко. Тот молча кивнул. Мумин вышел.
     - Почему вас интересует Гречук? - сиплым голосом спросил он.
     - Не меня, а более серьезных людей. Из Ленинградского обкома КПСС.
     - Но почему вы?..
     Таня наклонила  голову  и  прикоснулась  пальцем  к  губам:  в  кабинет
бесшумно вошел Мумин с крошечным подносом,  на  котором  стояли  две  рюмки,
початая бутылка "KB" и блюдечко с  мелко  нарезанным  лимоном.  Он  поставил
поднос перед начальником и  принялся  разливать.  Полковник  забрал  у  него
бутылку, налил только себе и немедленно выпил. Таня улыбнулась.
     - Выполняю личную просьбу, - сказала она, когда Мумин вышел, прикрыв за
собой дверь. - Использовать официальные каналы было не очень желательно.
     - Ну, не знаю... Наши архивы - они ведь с грифом... Должен быть запрос.
     -  Понадобится  -  будет  и  запрос,  -  отчеканила  Таня.  -  А   если
сомневаетесь  в  моих  полномочиях,    позвонить   в   Ленинград.   Там
подтвердят.
     Она  извлекла  из  сумки  тоненькую,  хорошо  отпечатанную  брошюру   -
телефонный справочник Ленинградского областного и городского комитетов КПСС.
На обложке полковник прочитал название и строгую  пометку:  "Для  служебного
пользования. Экз. э 214". Его подозрения разом  улеглись.  Он  посмотрел  на
Таню, хлопнул себя по лбу, налил коньяк во вторую рюмку и  пододвинул  ее  к
собеседнице.
     - Угощайтесь... Только зачем вы корреспонденткой представились?
     - А я действительно работаю в "Известиях". Внештатно.  И  действительно
готовлю  материал  о  правоохранительных   органах   страны.   Так   что   с
удовольствием  воспользуюсь  для  очерка  вашими  данными.  Не  про  Гречук,
естественно.
     -  Да  уж...  Дело-то,  как  помню,  было   непростое.   Общественность
неоднозначно реагировала.
     - Давно это было?
     - Да уж года два. Или три.
     - И вы до сих пор помните?
     - Республика у нас, уважаемая...
     - Татьяна.  просто Таня.
     - Республика у нас, уважаемая Таня, маленькая, а город - тем более.  Да
и дело было резонансное...
     На столе полковника оглушительно завопил телефон. Пиндюренко поморщился
и снял трубку.
     - Слушаю... Здравствуйте, Джафар Муратович... Да.... Да... Так точно...
     Сейчас поднимаюсь. - Он повесил трубку и обратился к Тане:
     - Генерал на совещание вызывает. Может, завтра?
     - Завтра я улетаю.
     Пиндюренко озадаченно посмотрел  на  нее.  Да,  покатать  в  Варзобское
ущелье не получится. Деловая попалась баба.
     - К вечеру все материалы подготовлю...
     В раскрытое окно  залетал  ласковый  ночной  ветерок.  Шуршали  листья,
трещали цикады,  сладострастно  орали  майнушки.  Ветерок  занес  в  комнату
летучую мышь. Она покружила возле лампы и улетела.
     Низкий журнальный столик украшало блюдо е дынными корками,  объеденными
веточками винограда и персиковыми косточками. В роскошной коробке  сиротливо
маялись три последние конфетки. Воинственно щерилась фольгой бутылка  из-под
шампанского. Таня листала папку.
     Картина получалась ясная и полностью вписывалась в  составленный  Таней
психологический портрет Варвары Гречук.
     Еще на втором курсе медучилища Варя по большой  и  пылкой  любви  вышла
замуж  за  молодого  красавца  летчика,  должно  быть,  до   самой   свадьбы
скрывавшего, что летает он всего-навсего на допотопном "кукурузнике", опыляя
инсектицидами хлопковые поля. Брак, судя  по  всему,  получился  удачный,  у
Варвары и Анатолия родились двое мальчишек. Но потом случилась беда. Старый,
давно требующий замены самолетик Анатолия загорелся прямо в воздухе. Летчику
чудом удалось посадить его прямо в заросли хлопка, но  выбраться  из  кабины
сил уже не хватило. Подоспевшие солдаты расположенной рядом  воинской  части
сбили пламя, вытащили полумертвого пилота и доставили в город  со  страшными
ожогами. Жизнь его была спасена, но превратилась в ад. От человека  осталось
обгоревшее, гниющее нечто - обездвиженное,  слепое,  воющее  от  бесконечной
нестерпимой боли, временное освобождение от которой давали только  препараты
морфия. Из уважения к Варе, которая работала тогда реанимационной медсестрой
в обычной городской больнице,  безнадежного  летчика  продержали  там  целых
четыре месяца. Но  -  дефицит  коек,  медикаментов,  персонала.  И  Анатолия
выписали умирать домой. А дозы, когда-то приносившие желанный покой, уже  не
действовали. По рецептам больному полагался какой-то мизер,  еще  сколько-то
Варя выпрашивала у старшей  сестры,  еще  сколько-то,  впервые  злоупотребив
служебным  положением,  получила  на  аптечном   складе   по   рецептам   на
несуществующих людей. Все все прекрасно понимали, многие сочувствовали  Варе
и закрывали глаза на ее  противозаконные  действия.  Некоторые  же  смотрели
косо, шептались,  втихаря  жаловались  начальству.  Вскоре  вышла  негласная
директива: медсестре Гречук без визы главврача препаратов не выдавать.
     Дальше все покатилось как снежный ком - Варе приходилось уже  подкупать
других сестер, вынося из нищающего  дома  последнее,  недодавать  больным...
Выкрасть ключи от аптечного склада и ночами, убегая с дежурств... На  втором
ночном визите ее поймали, и поймали нехорошо - не медики и не своя вохра,  а
кем-то вызванный милицейский наряд. Был составлен протокол и заведено дело.
     Пока Варю таскали по  инстанциям,  Анатолий  упросил  несмышленыша-сына
достать коробочку  с  оставшимися  порошками,  высыпать  их  все  в  стакан,
перемешать и дать папе выпить. Откачать его не успели.
     Эта история взбудоражила весь город. У Вари неожиданно нашлись  сильные
заступники. Во-первых,  крепкая  и  сплоченная  община  немцев-католиков,  с
которыми был крепко  связан  отец  Варвары  Казимир  Гречук,  поляк  и  тоже
католик.  Рукастые  и  дисциплинированные  немцы  занимали  в   душанбинском
обществе особое место и представляли собой немалую силу уже хотя бы  потому,
что на них держалась вся электрика, сантехника и столярка в  домах  высокого
местного начальства и самых важных учреждениях  -  русские  мастеровые  хоть
нередко и талантливы, но ненадежны и пьют без меры, а  таджики  и  вовсе  не
приспособлены к такой работе. Во-вторых, почти все, знавшие Варю по  работе,
в том числе и директор крупнейшего в городе бетонного завода,  единственного
сына которого она буквально  вытащила  с  того  света.  Командир  отряда,  в
котором служил покойный Варин муж, вышел на всесильного  министра  сельского
хозяйства республики - того самого товарища Сафарова, на которого  ссылалась
Таня, встречавшаяся с ним у Шерова. В третьих, юристы, бывшие коллеги  отца,
много лет проработавшего в районном нарсуде.
     Но были и серьезные противники. Главврач  со  своим  окружением  -  как
поняла Таня, та попросту воспользовалась ситуацией с Варей, чтобы списать на
нее  кой-какие  собственные  грешки.  Городской  прокурор,   с   опережением
выполнявший все  вышестоящие  указания  об  усилении  борьбы  с  негативными
явлениями и недавно добившийся весьма сурового приговора в отношении  группы
великовозрастной шпаны, промышлявшей как раз сбытом наркотиков. В эту группу
входил  родной  племянник  прокурора.  Были  и  другие   влиятельные   люди,
незнакомые с Варей и в жизни ее не видевшие, но намеренные заработать на  ее
деле политический капитал.
     Судя по всему, несчастная молодая вдова даже и помыслить не  могла,  на
каких высотах определялась ее участь.  Само  решение  суда,  в  сочетании  с
нынешним  Вариным  трудоустройством,  навело  Таню   на   мысль   о   некоей
предварительной договоренности. С одной  стороны,  формально  и  протокольно
наказать, с другой - помочь по жизни. Ведь  Варя  оставалась  одна  с  двумя
детьми и престарелым отцом на руках, с грошовой зарплатой медсестры и совсем
уж смехотворной пенсией по потере кормильца. Вот  и  отправили  попастись  в
обильных номенклатурных закромах.
     Совсем уж размазывать Вареньку соплями по столу Таня не намеревалась.
     Специально заточенного  зуба  на  нее  не  имела.  Но  могла,  конечно,
гражданка Варвара Казимировна не поинтересоваться, свободен ли  Павел.  Если
умна, то поняла давно, Павел при любом раскладе дал бы ей  это  понять.  Сам
он, конечно, удивляет.
     Так лохануться мог кто другой... Списала все на общемужское  болванство
и объяснила тем, что не  мог  он  не  выразить  своей  признательности  той,
которая его выхаживала. Как же он все-таки тонко  устроен!  Совсем  как  его
камешек-талисман.
     Таня отложила исписанные и испечатанные листы - да, постарался  Пиндюра
добросовестно! - и взяла чистый.  Расправила  на  твердой  обложке  папочки,
подержала ручку в правой руке, переложила в левую и  корявым,  разбегающимся
почерком медленно вывела:
     "Уважаемые Товарищи Чернов и Чернова!
     Как честный советский Медработник и многолетний член Профсоюза не  могу
молчать когда в образцовую Советскую семью как Ваша хитростью  и  коварством
ползет змея в виде известной в нашем городе особы, Гречук Варвары..."
     Вот так. Завтра эта цидулька начнет неспешный путь в Северную  Пальмиру
и, надо надеяться, доспеет как раз вовремя и попадет в цепкие ручки Лидочки,
будущей свекровушки. Если  Таня  все  правильно  вычислила,  Лидочка  примет
анонимку очень близко к сердцу, поверит твердо и сразу, но, чтобы убедить  и
Павла, запросит официального подтверждения. Что ж, запросит - и  получит.  А
Варенька с ее польским гонором не снизойдет ни до объяснений, ни тем паче до
оправданий, а выкинет какую-нибудь страстную сцену и убежит, хлопнув  дверью
гордо и навсегда.
     А  потом,  политично  выждав  некоторое  время,    и  самой  вновь
появиться на сцене.
     - Ай, тюх-тюх-тюх, разгорелся наш утюг, -  припевала  вполголоса  Таня,
дописывая письмо. - Все равно он будет мой, никуда не денется...
     Теперь пора подумать об уютном семейном гнездышке. Конечно, с  таким-то
свекром без крыши над головой они  не  останутся,  но  принимать  что-то  от
кого-то, не предлагая ничего взамен  -  увольте!  Нет  уж,  прочное  счастье
куется только своими руками, а на  халяву  и  счастье  бывает  исключительно
халявное. Это понимать надо...  Только  вот  поиздержалась  она  этим  летом
изрядно, со всеми этими хлопотами. Пора бы и в прибыток поработать. Кстати о
прибытках - Шеров  сказал,  что  будет  ждать  ее  пятнадцатого.  А  сегодня
семнадцатое.  Остается  надеяться,  что  Дядя  Кока  его   предупредил.   Но
послезавтра прямо с утречка... Доехав .до дальнего конца  Отрадного,  желтые
"жигули" свернули в одну из поперечных  улочек,  называемых  здесь,  как  на
Васильевском острове, линиями. Скоро по левую руку будет  кинотеатр,  а  еще
через десяток домов и парк - шеровский особняк, хозяином  которого  числится
Джабраил Кугушев.
     - Что остановилась? - спросила, выглянув в  окошко  Анджела.  -  Дорогу
забыла?
     - Не забыла, - ответила Таня. - Ты принюхайся. Гарью не пахнет?
     - Есть маленько. И что с того?
     - Не знаю... И еще, гляди,  на  траве  копоть,  на  стенах.  Неспокойно
как-то.
     Давай-ка так сделаем - я сейчас  развернусь  и  другой  линией  к  лесу
выеду. А  ты  выйдешь,  дойдешь  до  ранчо,  посмотришь,  что  там  к  чему.
Встретимся на той стороне за шлагбаумом.
     - Зачем?
     - Светиться вблизи дома не хочется. А тебя здесь никто не знает.
     Только переехав через железную дорогу и  оказавшись  далеко  от  домов,
Таня позволила себе выйти из машины и немного размять ноги.  Отчего  ее  так
взволновала эта гарь? Здесь каждый год  один-два  дома  выгорают  дотла.  Но
только те, в которых никто не живет, пустующие. А  на  ранчо  всегда  кто-то
есть. Женщина, так та вообще только в магазин выходит раз в несколько дней.
     Анджелка не появлялась  довольно  долго.  Таня  покурила,  послушала  в
салоне радио, потом достала потрепанный томик Агаты Кристи, прилегла  с  ним
прямо на мягкий сухой мох сразу за обочиной и незаметно задремала.
     Подошла Анджела и легонько толкнула ее в бок. Таня проснулась,  подняла
голову и огляделась, но рядом никого не было.  "Странно",  -  подумала  она,
поднялась и вышла на дорогу. Сзади со свистом пролетела электричка, поднялся
шлагбаум - и через попотно  перебежала  растрепанная,  не  похожая  на  себя
Анджела.
     - День предчувствий, - пробормотала Таня. Сейчас Анджелка  скажет,  что
от ранчо остались одни головешки.
     - Кошмар! - запыхавшись выпалила Анджела. - Подхожу,  а  от  дома  одни
головешки остались, и труба обгорелая торчит...  Я  там  покрутилась,  бабку
какую-то встретила, напротив живет. Две недели назад, среди  ночи,  говорит,
как полыхнуло. Соседи все  из  домов  повыскакивали,  бросились  заливать  с
ведрами, корытами, да куда там -  не  подступиться  было.  Пожарную  команду
вызвали, те на первый этаж прорвались, два трупа вытащили. Джабу и  Женщину.
Даже обуглиться не успели, огонь-то верхами пошел. Сначала подумали, что они
в дыму задохнулись. А потом увидели,  что  у  обоих  горло  перерезано.  Ну,
милицию подняли, а пока те ехали,  в  углях  еще  два  трупа  нашли,  совсем
горелые. Сверху, со второго этажа, вместе с балками упали. Потом следователь
приезжал несколько раз, всех опрашивал про дом про этот, кто  в  нем  бывал,
что делал, выяснял, кто могли быть эти двое.
     Вроде смогли  только  установить,  что  один  труп  мужской,  а  другой
женский... В общем, менты предполагают, что это были Шеров и... и ты.
     - Во как интересно! Так что ж мне не сообщили, что  я  две  недели  как
сгорела?
     - Так тебя и Шерова здесь  только  в  лицо  знали.  Дескать,  приезжали
часто, жили подолгу. Но окончательно-то личности не установлены.
     - И не установят никогда. А кто все это устроил, разобрались?
     - Разбираются.
     У Тани были на этот счет свои предположения. Кто-то отомстил  за  Афто.
Если так, то убийц никогда не найдут. Профессионалы. Воткнуть нож  в  живого
человека и сделать его мертвым...
     - Сама что думаешь? - спросила она.
     - Может, Папик твой с кем-то из наших девок?
     - Из девок -  пожалуй,  а  вот  Шеров...  Думаю,  если  нужны  будем  -
объявится.
     Ладно, садись, поехали.
     - Слушай, а ты-то теперь что делать собираешься?
     - Как что? Жить. Учиться. Замуж готовиться.
     - Слушай, а кто он? На кого меня променять хочешь? Красивый,  наверное,
из семьи обеспеченной. Познакомь, а?
     - Потом как-нибудь, ладно?

     - А-а, это ты? - глядя  на  Таню  расфокусированным  взглядом,  сказала
Анджела.
     - Проходи.
     Она сделала шажок назад, покачнулась и уцепилась за стену.
     - А вы все торчите? - осведомилась Таня, разматывая шарф.
     - Торчим. А ты - ик! - курнешь? Таня задумалась.
     - А что, сегодня . Есть повод.
     - Ага. И у нас повод. У тебя какой?
     - Личный, - коротко ответила Таня. Что толку говорить этой обкурившейся
стерляди, любовнице и лучшей подруге, что  Павлик,  блестяще  защитившись  в
Москве, сегодня с триумфом вернулся оттуда и тем самым дал ей  идеальный  по
обстоятельствам и психологии момента случай  усугубить  знакомство?  Или  не
врубится, или начнет доставать ровностями и нежностями.
     - И у  нас  личный.  Якубчик  влетел  очень  некрасиво.  Сидит  весь  в
расстроенных чувствах, не знает, что делать.
     Анджела  бросилась  Тане  на  шею  и  разрыдалась.  Таня  с   некоторой
брезгливостью стряхнула с себя белые, дрябловатые руки и решительно прошла в
комнату, откуда тянулся знакомый дымок  и  доносился  педерастически-сладкий
голосок Бюль-Бюль-оглы. За захламленным столом сидел Якуб,  подперев  руками
черноусую голову и тупо глядя в стену.  Появление  Тани  он  заметил  только
тогда, когда она, шумно двинув стулом, села напротив него и спросила:
     - Что это там Анджелка бухтит, будто ты влетел во что-то?
     Якуб посмотрел на Таню налитыми кровью глазами и криво улыбнулся.
     - А, это ты? - вторя Анджеле, сказал он. Таня перегнулась через стол  и
отвесила ему звонкую плюху.
     - Ты что, да?
     Он схватился за щеку, в темных глазах блеснула злость.
     - Я спрашиваю, во что вляпался. Ну-ка соберись  и  отвечай  на  вопрос.
Внятно, четко.
     Якуб смотрел на нее, не  решаясь  начать.  С  этим  Якубом,  аспирантом
Торгового института, целевым порядком  направленным  туда  из  Азербайджана,
Анджелка сошлась еще весной. Потом, когда так резко и  неприятно  оборвалась
хлебная работенка у Шерова, позволила этому пылкому охотнику до  блондиночек
в теле взять  себя  на  содержание  и  переехала  в  нему,  в  двухкомнатную
квартирку на Софийской, которую он снимал за стольник в месяц. Таня время от
времени заезжала к ним, передохнуть, выпить бокал  хорошего  винца,  которое
Якубу привозили земляки, иногда забить косячок - а то и оставалась на  ночь.
Таня не знала, что Анджелка наплела Якубу про их отношения, только в  первую
же из таких ночей он с некоторым даже облегчением уступил Тане свое место на
широкой кровати и устроился в гостиной  на  раскладушке.  Видно,  притомился
каждую ночь  доказывать  Анджелке  и  себе  самому  непревзойденность  своих
мужских достоинств.
     Жили Якуб с Анджелой широко, не по-аспирантски - рестораны по  большому
счету, дорогие  импортные  шмотки,  дубленки,  золотишко.  Таня  знала,  что
Анджела, с  молчаливого  согласия  Якуба,  продолжает  понемногу  заниматься
"гостиничным  бизнесом",  но  одних  Анджелкиных  заработков  на   все   это
великолепие и за десять лет не хватило бы - да  и  не  та  она  баба,  чтобы
посадить себе на шею "жениха".
     Это так, на мелкие прихоти. Таня  не  сомневалась,  что  у  Якуба  свои
доходы, и даже догадывалась, в какой именно сфере, но влезать в эти дела  не
хотела нисколько.
     Ей это было неинтересно.
     Глядя на его скорбное лицо, Таня ощущала приятное пощипывание в  висках
и в ладонях. Как прежде, когда смотрела, как кодла молотит  Игоря  в  темном
дворике, когда вешала лапшу на уши сторожу, а ребята  бомбили  склад,  когда
брала слепки с ключиков в квартире Лильки... Когда  опускала  монтировку  на
голову Афто, когда обговаривала с Ариком варианты, как кинуть  Максимилиана.
Когда письмишко Черновым левой рукой писала. Да, застоялась она за последнее
время, размяться хочется. И Анджелку будет жалко, если тут что-то  серьезное
заварилось  -  она-то  тут  совсем  не  при  делах...  Кстати,  о   птичках:
прикандехала из прихожей, села, смотрит то на нее, то на Якуба.
     - Ай, иди отсюда, да? - Якуб раздраженно  взмахнул  рукой  перед  самым
носом Анджелы. - С тобой потом говорить будем.
     Анджела вышла, надув губы, а Якуб подался вперед,  нависая  физиономией
над столом, и начал:
     - Накололся я, брат, сильно накололся...
     - На сколько? - деловито спросила Таня, решив пропустить  "брата"  мимо
ушей.
     Ну, нерусский, бывает.
     - На пятнадцать кусков пока.
     - Неслабо... Ну, ничего,  поднимешь  как-нибудь.  -  Она  обвела  рукой
богатую обстановку гостиной.
     - Поднять-то подниму, да только теперь всю  жизнь  поднимать  придется,
шакалов этих кормить. Прижали они меня, Таня, хорошо, обложили, а я ничего с
них сделать не могу.
     - Что-то с любым человеком сделать , - задумчиво проговорила Таня.
     - Какие они человеки -  твари,  честное,слово!  Голыми  руками  зарежу,
мамой клянусь!..
     -  А  если  поконкретней?  Давай-ка  выкладывай  все.  Может,  на  пару
что-нибудь сообразим. Конечно, если тебе, гордому сыну Кавказа, в лом у бабы
совета просить...
     - Ну что ты, зачем так говоришь, слушай?  -  поспешно  сказал  Якуб.  -
Какая же ты  баба?  Бабы  все  дуры,  а  ты...  Анджелка  столько  про  тебя
нарассказала...
     - Значит, выходит, что я мужик? Ну, спасибо, милый, за комплимент.
     - Какой мужик, слушай!
     Якуб окончательно запутался и покраснел.
     - Ладно, мою половую принадлежность  потом  обсудим.  Говори  давай  по
делу.
     Он вздохнул и трагическим полушепотом начал:
     - Понимаешь, Таня, была  у  меня  раньше  одна...  женщина.  Ах,  какая
женщина!
     Красивая,  зажиточная,   вдова   торгового   работника...   Мы   весной
расстались, вышла она за  немца  замуж  и  уехала  в  Германию.  Ай,  как  я
тосковал, пока Анджелу не встретил...
     - Без лирики, если , - сказала Таня и  по-хозяйски  развалилась  в
кресле.
     - Я про Нору уже и забыл почти. Только три  дня  назад  звонит  мне  ее
брат, которому она здесь  квартиру  оставила,  и  говорит,  что  только  что
вернулся из Германии и привез мне от Норы письмо и посылочку.
     Я говорю, давай встретимся где-нибудь, а он говорит, приезжай лучше  ко
мне, я тебе расскажу, как она теперь,  фотографии  покажу.  Я,  как  гондон,
ушами хлопаю...
     Таня рассмеялась,  буквально  представив  себе,  как  названный  Якубом
предмет хлопает ушами. Якуб с обидой посмотрел на нее и продолжил:
     - В общем, поехал я по известному адресу. Он, гнида, дверь распахивает,
мордой улыбается,  в  комнату  зовет,  про  Нору  базарит,  кофеем  угощает.
Конвертик вынимает, пакет достает - а в нем костюмчик джинсовый,  фирменный,
с лейблами, с заклепочками. Я, как положено, спасибо говорю,  конвертик,  не
раскрывая, в карман, пакет в сумку...
     - Ну, что замолчал?
     - Тут и открылась дискотека, слушай! За спиной крик:  "Встать!  Руки  в
гору, лицом к стене!" Я встаю, начинаю оборачиваться,  тут  мне  по  затылку
тяжелым - хрясть! Отрубиться я не отрубился, но ослабел сильно. В глазах все
поплыло. Дал себя к стенке прислонить, обшмонать... Проморгался  -  сижу  на
диване, рука браслетом к батарее пристегнута, а в том кресле, где только что
был я, развалился мент и пушкой поигрывает. Здравствуйте, говорит, гражданин
Зейналов.
     Это ваше? И показывает конверт. Я прикинулся чайником, конечно, говорю,
знать не знаю, что за вещь. А он: свидетель, подтвердите, что данный конверт
изъят из внутреннего кармана гражданина Зейналова при обыске. И Норин  брат,
собака, кивает, да,  дескать,  подтверждаю.  Мент  на  сумку:  ваша?  И  все
по-новой... А брат Норин  знай  поддакивает  и  объясняет,  что  мол  бывший
знакомый его сестры, Зейналов, позвонил ему и предложил приобрести джинсы  и
валюту. Он, как честный советский человек  -  честный,  ха!  -  обратился  к
представителю правопорядка, полковнику Кидяеву...  Я  тут  пригляделся  -  а
мент-то действительно полковник, блин!.. Он лыбится и говорит: я сейчас  при
свидетеле вскрываю конверт, изъятый у гражданина  Зейналова.  Я  кричу,  ей,
погоди, не мой это! А он  раскрывает,  падла,  конверт,  и  оттуда  сыплются
бумажки зеленые, доллары! Ну,  и  в  джинсах,  конечно,  в  кармане  пакетик
полиэтиленовый с порошком. Это, говорит, что такое,  Зейналов?  Я  молчу,  а
Норин братец тут же тявкает: он мне, товарищ полковник уже  здесь,  в  доме,
кокаин купить предлагал. Тут я совсем рассердился, погоди,  кричу,  я  тебя,
свидетель сучий, закопаю. А мент  посмеивается  и  ручкой  шкрябает:  угроза
свидетелю в присутствии представителя власти... Ну, говорит,  Зейналов,  лет
десять ты себе уже намотал. Протокол подписывать будем? Утрись  ты,  говорю,
своим протоколом, жопа. А он спокойненько так: добавим оскорбление работника
при  исполнении.  Свидетель,  подпишите.  Тот,  конечно,   тут   же   бумагу
подписывает. А мент вздыхает, говорит, ну все, вызываю  наряд  для  доставки
задержанного... И  на  меня  смотрит.  Я  говорю:  стоп,  это  провокация  и
задержание незаконное, где понятые, где санкция прокурора, почему один  меня
брать пришел? Мент смеется: это, говорит, не арест, а задержание  пока.  Для
ареста,  говорит,  нужны  формальности,  а  задержать  я  самолично   любого
гражданина могу до трех суток.
     Этого тебе, говорит, за глаза хватит. Мои ребята с тобой воспитательную
работу проведут, так ты через трое суток  не  только  в  этой  наркоте  и  в
зелененьких сознаешься, но и что Алмазный фонд ограбил. Тут я  совсем  башку
потерял и понес его - по матушке, по бабушке... Он подошел и  р-раз  мне  по
уху. Я кричу, при свидетеле меня ударил! А этот свидетель долбаный тут же  -
ничего не знаю, он ко мне уже с распухшим  ухом  пришел.  А  мент  опять  за
телефон и на меня опять смотрит. Что, говорю, пялишься,  гад,  или  рука  не
поднимается невиноватого хомутать? Насчет невиноватого это ты, говорит, кому
другому заливай, а смотрю я на тебя, говорит, потому, что не  решил  пока  -
сразу  тебя  сдать  куда  следует  или  сначала   попробовать   договориться
по-хорошему. Я ведь, говорит, потому и один за  тобой  пришел,  что  не  ты,
черножопый... так и сказал, сука, "черножопый", представляешь!
     - Врет, - серьезно сказала Таня. - Врет  как  Троцкий.  Никакой  ты  не
черножопый, я видела.
     - Вот-вот! - Якуб тряхнул головой. - Не ты, говорит, мне нужен,  а  вся
цепочка ваша преступная, которая отравой весь  город  наводнила...  И  давай
прямо как по списку выдавать: имена, фамилии,  клички.  И  про  мои  дела...
Видишь, говорит, мы и без тебя  достаточно  знаем.  А  ты  нам  всю  систему
расколоть поможешь, Гамлета нам сдашь...
     - Принца датского? - Таня рассмеялась.
     - Какого принца, слушай?! - вскипел Якуб. - Экспедитора от поставщика.
     Страшный человек, а ты смеешься.
     - Извини. Просто имя смешное.
     - Ничего смешного. Имя как имя. Гамлет  Колхоз-оглы,  по-вашему  Гамлет
Колхозович.
     Таня  расхохоталась  вовсю.  Якуб  стукнул  кулаком  по   столу.   Таня
замолчала, смахнула набежавшие слезы рукавом и сказала:
     - Все, больше не буду... Рассказывай дальше.
     - Я тогда им говорю: а мне  все  равно,  не  вы,  так  подельники  меня
кончат.
     Это, говорит, они тебя кончат, если с нами работать  не  будешь  или  к
братве своей побежишь на нас, ментов не правильных, управу искать. Мы  тогда
им через своих людей маячок кинем, что ты Вагифа с Семен Марковичем заложил.
Так что нет тебе, Зейналов, другого выхода. Я говорю: раз уж у нас  разговор
такой завязался, хотелось  бы  на  документы  ваши  взглянуть,  а  то  форму
напялить  каждый  может.  Он  улыбается,  пожалуйста,   раскрывает   красную
книжечку, подносит ко мне: городское УВД, Кидяев Петр  Петрович,  полковник.
Ну как, говорит, убедился? Чувствую, со всех сторон обложили,  говорю:  вам,
как понимаю, и без меня все про нас известно, на что вам  еще  один  стукач,
может, как-нибудь по-другому договоримся. А он: отчего  ж  не  договориться,
договориться всегда , вижу, вы, Зейналов, все поняли и осознали  и  раз
уж сами такой разговор начали, вот вам мое слово: пятнадцать тысяч в течение
недели, и каждый месяц еще по пять. А мы, со своей стороны, гарантируем, что
никаких препятствий в вашей деятельности чинить не будем. Или это, или  пиши
расписку о добровольном сотрудничестве, или мы сейчас  пустим  в  дело  этот
протокол, и хорошо тебе не будет, это я тебе тоже гарантирую.
     Ну как, на что соглашаешься? А на что было соглашаться? Ладно,  говорю,
уж лучше деньгами. А сам думаю: ну, гады, погодите,  я  вас  еще  сделаю.  А
полковник этот смотрит на меня,  скалится  и  говорит  ласково  так:  только
фокусничать не вздумай, Зейналов. У нас все схвачено и везде свои.  И  давай
объяснять, чего мне делать не надо. Все охватил, что  мне  в  голову  прийти
могло. По полочкам разложил, с примерами...
     - Да, - сказала Таня.  -  Приятного  мало.  Как  решил  -  платить,  не
платить?
     - Думаю, придется платить. Жить-то хочется.
     - Слушай, а они тебе чернуху не прогнали? Мозг  Тани  нащупывал  нужную
нить.
     Она начала тасовать возможные комбинации.
     - Я долго думал. Не похоже. Удостоверение настоящее, форма тоже,  знают
много - про меня, про всех... Нет, все солидно.
     - Разберемся... Значит так - когда ты должен отдать первые деньги?
     - Завтра или послезавтра. Белено с утра позвонить, сказать, во  сколько
буду, и подъезжать.
     - Куда? К метро, в парк, на перекресток?
     - Нет. Только на квартиру. На их территорию. Не хотят светиться.
     - Деньги у тебя есть?
     - Есть. - Якуб вздохнул. - Отдавать жалко.
     - Жалко, - согласилась Таня. - Ну ничего, может  быть,  еще  вернем.  С
процентом.
     - Это как? - заинтересованно спросил Якуб.
     -  Пока  рано  говорить.  Есть  кое-какие  соображения,  но  надо   все
проверить. - Она поднялась и сладко потянулась. - Ноги  затекли,  пока  тебя
слушала да и есть  хочется.  Скажи  Анджеле,  чтобы  чего-нибудь  быстренько
спроворила. И кофе.
     Перекушу по-быстрому и домой.
     - Как домой? А-а я? А мы? - с некоторой растерянностью спросил Якуб.
     - А вы тоже поешьте. Голодные, наверное.
     - Да я не про то. Что делать будем?
     - Ты насчет этой истории с данью?.. Ладно, я согласна помочь тебе. Пока
не знаю, получится из этого что-нибудь или нет. А ты готов довериться мне?
     Якуб пощелкал пальцами, несколько раз вздохнул.
     - Готов.
     - Тогда обещай делать  все,  что  я  скажу,  и  не  задавать  вопросов.
Обещаешь?
     - А что остается, слушай? - Он темпераментно взмахнул руками.
     - Тогда завтра с утра жди моего звонка. Я назову время. Потом позвонишь
туда, скажешь, что деньги готовы, но  что  ты  тоже  не  хочешь  лишний  раз
светиться в ментовской хате, а потому вместо тебя  придет  курьер,  шестерка
тупая.
     - Асланчик, да?... Слушай, откуда про Асланчика знаешь?
     - Это твой предпоследний вопрос, договорились?  Никаких  Асланчиков  не
будет.
     Пойду я.
     - Ты? Зачем?
     - А это последний вопрос, на все последующие  отвечать  отказываюсь.  Я
пойду, потому что мне надо на месте проверить кое-какие догадки.
     Анджела постучала в дверь, просунула голову и сказала:
     - Идите жрать, пожалуйста.
     Весь путь до дома Таня напряженно обдумывала ситуацию с Якубом. Ну хоть
убейте, не видела она  здесь  организованное  чиновничье  вымогательство  (в
отличие от подавляющего большинства сограждан  Таня  прекрасно  знала  слова
"рэкет" и "коррупция" и имела  довольно  четкое  представление  о  том,  что
творится в отечественных коридорах власти, но  как-то  не  подумала  связать
американские слова с советским явлением). Интуиция подсказывала ей, что Якуб
нарвался на частную инициативу, на фармазон.  Но  для  выработки  правильной
линии действий совершенно необходимо было понять, какого уровня. Одно  дело,
если  здесь  орудует  просто  группа  мошенников,   пусть   даже   прекрасно
информированных  -  информация  могла,  в  частности,  исходить  от  той  же
заграничной Норы, посвященной в дела Якуба. И совсем другое, если  настоящий
- и осведомленный - полковник  милиции  решил  немного  поработать  на  свой
карман... Тогда пойдет совсем другая игра.
     А мужику помочь надо. Да и к Анджелке прикипела  душой.  Та  ради  Тани
глотку перегрызет. А многим ли она могла быть за такое благодарной?  Случись
что с Якубом, Анджелке тоже не мало достанется. Нет. Так не пойдет.
     - Что так вырядилась? - изумленно  спросила  Анджела,  впуская  Таню  в
квартиру.
     - На охоту собралась, - ответила Таня. - Якуб дома?
     Одета  она  была  действительно  довольно  странно:  зимний  офицерский
тулупчик со  споротыми  погонами,  огромная  бесформенная  кроличья  ушанка,
широкие черные шаровары, заправленные под голенища длинных шерстяных носков,
туристские ботинки размером не  меньше  сорокового.  В  руках  Таня  держала
большую клеенчатую сумку.
     - А-а, Таня, дорогая! - Из кухни выскочил, нервно потирая руки, Якуб.
     Увидев ее, он остолбенел. Таня улыбнулась.
     - Молодец, усвоил: вопросов не задавать. В порядке  поощрения  скажу  -
для маскировки... Деньги готовы? - Он кивнул. - Неси сюда.
     Якуб зашел в комнату, вышел с небольшим  газетным  сверточком  и  отдал
Тане.
     Она небрежно кинула его в сумку и спросила:
     - Пересчитал? Чтобы мне перед людьми не краснеть.
     - Ай, какие это люди?! - Якуб взмахнул руками.
     - Ладно, шакалы, ты говорил уже... Ну я пошла.  Пожелайте  ни  пуха  ни
пера.
     - Стой, куда ты? Я отвезу.
     - Не надо... Хотя, впрочем, до метро подбросить можешь. Дальше я сама.
     Ни в метро, ни в трамвае, куда она пересела на площади Мира,  ее  наряд
не  вызвал  никакого  удивления.  Ну  едет   студенточка   -   а   если   не
приглядываться, то и студентик - с овощебазы или с субботника, перенесенного
на среду. Все там будем, аж до  самой  пенсии.  Интересно,  что  сказали  бы
попутчики, узнав, что в объемистой авоське, еще не переименованной народом в
"нифигаську", студенточка  везет  не  грязные  рабочие  рукавицы  и  десяток
ворованных яблочек, а примерно годовую зарплату дюжины молодых специалистов.
     Дом  напротив   Никольского   собора,   чистенький   отреставрированный
особнячок восемнадцатого века, от внимания Тани не ускользнул.  Если  внутри
там так же, как и снаружи, то  сказать, что товарищ... как  его  там?..
Волков Илья Соломонович устроился очень даже неплохо. Пока.
     По удивительно чистой, ухоженной лестнице  Таня  поднялась  на  второй,
посмотрела на медные номера квартир на  обшитых  темной  вагонкой  дверях  и
позвонила в правую, под номером семь.
     В темном глазке на мгновение показался и исчез свет. Таня отступила  на
полшага и повернулась боком, демонстрируя себя невидимому зрителю.
     - Кто? -  спросил  из-за  двери  молодой,  но  гнусавый  и  удивительно
неприятный голос.
     - От Якуба, - простуженно пробасила  Таня.  В  глазке  опять  показался
свет, потом дверь стремительно распахнулась,  сильные  руки  схватили  Таню,
втащили в прихожую, вырвали сумку, ткнули лицом в стену и принялись довольно
бесцеремонно  ощупывать.  Таня  сложила  руки   на   затылке,   одновременно
демонстрируя покорность и не давая залезть под шапку и обнаружить свою самую
особую примету - неподражаемую медно-рыжую копну волос.
     - Ого, да это же девка! - сказал за спиной басовитый голос.
     - Я балдею! Слышь, Ген... Петр Петрович ("Так!"  -  отметила  про  себя
Таня), может, махнем-ся? Я пошарюсь,  а  ты  пушку  подержишь?  -  предложил
гнусавый.
     - Я те  пошарюсь,  -  пообещал  басовитый  и  взял  Таню  за  плечо.  -
Повернись.
     Она послушно повернулась. В  вытянутой  вглубь  прихожей  стояли  двое.
Ближе к ней - крепкий, очень  упитанный  мужичок  за  сорок  в  расстегнутом
милицейском мундире, очевидно "Ген-Петр", а в паре шагов за  ним,  спиной  к
уходящему вбок коридору - молодой и удивительно уродливый  парень  в  очках,
какой-то щербатый и искривленный, с кривой ухмылкой на длинной,  прыщавой  и
сильно асимметричной роже. В костлявой руке он  держал  наведенный  на  Таню
пистолет. "Так, - еще раз сказала себе Таня, -  не  табельный  "Макаров",  а
ТТ". Оба стояли и смотрели на нее.
     - Ну чего, сеанс окончен, или как? - сварливо сказала Таня и обернулась
к первому:
     - Помацал, и атандэ! - И ко второму:
     - А ты, сатирик, козырь-то загаси!
     - Очкарик растерянно  глянул  на  напарника,  тот  чуть  заметно  пожал
плечами. - Ну, ствол-то спрячь. Чай, не  мочить  вас  пришла.  -  Тот  понял
наконец и заткнул пистолет за  широкий  модный  ремень.  Таня  обратилась  к
первому:
     - Ну что, начальник, псов на лапу возьмешь?
     Здоровяк тупо смотрел на нее и не шевелился.  Проверочка,  слава  Богу,
получилась: Таня могла бы попасть в дурацкое положение,  если  бы  эти  двое
поняли ее речи и стали бы отвечать  соответственно.  Теперь  же    дать
девять против одного, что ни к легавке, ни к уголовному  миру  они  никакого
отношения не имеют.
     Это  упрощает  дело.  Таня   задрала   подбородок,   сузила   глаза   и
снисходительно пояснила:
     - Пиастры получите.
     - А что, Петр Петрович, раз уж к нам такая вострушка пожаловала,  может
оприходуем?  -  быстро  придя  в  себя,  предложил  очкарик,  и  его  кривая
физиономия осклабилась, то ли глумливо, то ли похотливо. - Мордашка-то вроде
ничего.
     - Ты жену себе заведи, ее и приходуй, - мрачно посоветовал Ген-Петр  и,
застегивая мундир, сказал Тане:
     - Пройдемте в комнату.
     Комната была богатая, светлая, хорошо обставленная.  Особенно  поразили
Таню безделушки, расставленные вперемежку с  книгами  на  полках  старинного
резного стеллажа, на антикварном письменном столе.
     - Садитесь, - отрывисто сказал здоровяк и выдвинул высокий стул  из-под
овального стола.
     Таня села и продолжала без всякого стеснения  оглядывать  комнату.  Это
вполне вписывалось в образ, а потому было . Здоровяк достал из  Таниной
сумки сверток с деньгами, раскрыл и  занялся  пересчетом.  Прыщавый  очкарик
стоял в дверях и неотрывно, жадно смотрел на деньги. Это тоже не ускользнуло
от Таниного внимания. Закончив, здоровяк разложил  деньги  в  три  стопочки,
стянул каждую аптекарской резинкой и разложил по карманам.  Верхний  заметно
оттопырился.
     - Все верно, - сказал он. - Спасибо, вы свободны.
     - А расписку? - недовольно сказала Таня.
     - Еще чего! Скажешь, что передала, и все.
     - Щас, разбежалась! А вы скажете, что  я  ничего  не  передала  или  не
приходила вовсе, и велите еще принести, а Якуб мне путевку  выпишет.  У  них
это быстро, чик!
     - Она провела большим пальцем по горлу. - Хотя бы звякните ему, что ли.
     Ген-Петр протянул руку в направлении прыщавого и покрутил пальцем.  Тот
исчез.
     - Сейчас позвонит, - сказал он Тане. - А ты у Якуба курьером?
     -  Подельник  я,  -  гордо   сказала   Таня,   прислушиваясь.   Очкарик
действительно говорил в прихожей по телефону. Таня  четко  расслышала  слова
"все пятнадцать". - Он мне полстакана сухты обещал.
     - Ты что, на игле?
     - Ну уж на фиг! Толкаю помаленьку.
     - Ясно.
     Он встал из-за стола. Поднялась и Таня.
     Из коридора появился очкарик.
     - Есть, - сказал он и вновь похабно уставился на Таню. - Может,  теперь
это самое... отдохнем лежа? - Он зыркнул в сторону напарника и уточнил:
     - Я ведь в смысле добровольно...
     Таня зевнула и подкинула еще один пробный шарик:
     - Цветную-трехсистемную захотел?
     - Чего? - вылупился очкарик.
     - Теку я, милый, вот чего, - пояснила Таня  и,  отодвинув  его  плечом,
вышла в коридор. - Чао, бам-бино, сорри!
     Она как бы по ошибке ткнулась не в ту дверь и на  секунду  оказалась  в
темной, судя по всему, спальне. Никого там она не заметила.
     - Пар-рдон! - громко произнесла она, выйдя в коридор. Туда  уже  вышел,
блистая полковничьими  звездами,  Ген-Петр.  -  Мне  б  отлить  на  дорожку,
гражданин начальник,  В  туалете  она  встала  на  унитаз  и  через  фрамугу
осмотрела ванную. Красивая.
     - Ты заходи еще, - сказал на прощание прыщавый и  оскалился  неровными,
гнилыми зубами.
     - Куда я денусь с подводной лодки? Ген-Петр молча закрыл за ней дверь.
     Направляясь сюда, Таня держала в голове несколько вариантов  дальнейших
действий. В их число входили и острокриминальные, и даже мокрый; она  знала,
где взять необходимый в этом случае "глухой" пистолет.  Именно  возстью
последнего и объяснялся этот дурацкий маскарад, предназначенный  не  столько
для той парочки вымогателей, сколько для  случайных  свидетелей  -  соседей,
прохожих и тому подобное, - чтобы они потом не смогли  опознать  ее.  Теперь
Таня узнала  все,  что  хотела  узнать  на  этом  этапе.  Через  месяц  этот
походно-трудовой прикид  ей  понадобится  лишь  для  того,  чтобы  выдержать
созданный сегодня образ. Никакого мочилова  не  предвидится.  Наоборот,  все
будет чисто, эстетично и практично  в  высшей  степени.  Что  очень  кстати,
особенно сейчас, в видах нынешнего малоденежья и  предстоящих  приятных,  но
существенных расходов. Что ж, план выработан, и надо претворять его в жизнь.
     Дома, после ужина, она пришла в гостиную, где сидели старшие,  и  прямо
сказала:
     - Дядя Кока, пошли покурим. Надо поговорить. Он пожал плечами  и  вышел
вслед за ней. Ада осталась сидеть у телевизора.
     - Ну-с, - сказал он,  глядя,  как  она  достает  из  кармана  бархатной
домашней курточки "Мальборо". - Я слушаю.
     - Дядя Кока, мне нужно несколько толковых, надежных, неболтливых  ребят
из органов - из милиции, угрозыска,  прокуратуры,  КГБ,  это  все  равно,  -
которые хотели бы тихо подработать на стороне. Работа  чистенькая,  для  них
несложная, никакой уголовшины, а заработать  очень прилично.
     Переяславлев присвистнул, уселся на табуретку и показал Тане на другую.
     - Рассказывай.
     И Таня рассказала - во всех нюансах  и  сопутствующих  обстоятельствах.
***
     - Это точно? - спросил он. - Ты уверена, что за ними никто не стоит?
     - За этими клоунами? Не смеши меня. Во  всяком  случае,  из  начальства
никто, это однозначно. Не исключено, что кто-то из криминала, но  это  пусть
ребята раскрутят - в крайнем случае, только больше заработают.
     - Да-а... Я потрясен. Сколько лет тебя знаю - не перестаю поражаться...
     - Да, я такая, и лучше тебя об этом  знает  только  Вадим  Ахметович...
Кстати, будете общаться, от меня поклон.
     Николай Николаевич вздрогнул.
     - Кто тебе сказал, что он?..
     - Сама догадалась. Шеровы - народ живучий.
     - Х-м-м. Да, Вадим, угадал ты тогда даже больше,  чем  думал...  Ладно.
Будут тебе ребята. Таня чмокнула Переяславлева в ухо.
     Через  два  дня  Переяславлев  представил  ей   следователя   городской
прокуратуры  по  особо  важным  делам  Никитенко,  круглощекого  и  довольно
молодого человека  обманчиво-наивного  вида,  начальника  временной  группы.
Втроем они несколько часов обсуждали детальный план  кампании.  После  этого
работа закипела полным ходом.
     Хотя Таня не принимала в ней практически никакого участия, она  была  в
курсе происходящего.
     На телефоне Ильи Волкова было установлено круглосуточное прослушивание.
В квартире  побывали  сантехники  из  районного  котлонадзора,  обстоятельно
проверили стояки и  батареи  и  ушли,  оставив  после  себя  двух  абсолютно
незаметных "жуков", после чего соответствующие люди  могли  беспрепятственно
слушать все разговоры, которые велись в гостиной и  на  кухне.  Очень  скоро
установили личность Ген-Петра, псевдополковника милиции, и наладили  за  ним
плотное  наблюдение.  В  соответствующем  ключе  активизировалась  работа  с
осведомителями  и  "внедренкой"  в  нарко-деловых  кругах.  Организовывались
встречи и тихие доверительные беседы с некоторыми дельцами, в том числе и  с
Гамлетом  Колхозовичем.  Гражданину  Кочуре,  он  же  Дэшка,   основному   и
практически единственному стукачу Ген-Петра, ссыпался сенсационный компромат
на средних и  даже  крупных  дельцов  и  делались  на  удивление  заманчивые
предложения, так что он совсем запарился, и пришлось Ген-Петру вербовать ему
в  помощь  девочку  Еву  и  мальчика  Мишу.  Помимо   сбора   информации   и
разнообразного заманивания "созревших",  по  мнению  Ген-Петра,  дельцов  на
квартиру Волкова для  первичной  обработки,  они  оба  стучали  на  сторону:
девочка Ева работала на Никитенко, а мальчик  Миша  -  на  Гамлета.  Дела  у
Ген-Петра и Ильи Волкова круто пошли в гору,  почти  не  бывало  дня,  чтобы
какой-нибудь наркобарон районного масштаба не валялся у них в ногах, моля  о
пощаде, не доставлял им, лично или через курьера,  оговоренного  "барашка  в
бумажке" или не закладывал кого-нибудь из коллег. Едва ли не все жертвы были
предварительно проинструктированы  Никитенко,  кем-то  из  его  команды  или
собственными корешами, поэтому все проходило гладко, но не слишком - как раз
в той степени, чтобы не вызвать подозрений у Ген-Петра (Илью    было  в
расчет не принимать).
     За пару дней до срока второго взноса Якуба штаб кампании в  лице  Тани,
Переяславлева и Никитенко произвел примерный подсчет  финансового  состояния
предприятия "Лже-Кидяев и Якобы-Волков" (в детстве  гражданин  Волков  носил
двойную фамилию Якоби-Вольфсон), после чего было  принято  решение  продлить
срок операции еще на месяц.  Таня  взяла  у  страдающего  Якуба,  ни  хрена,
кстати, о проводимой операции не знавшего, пять  тысяч  рубликов  в  крупных
купюрах и, одевшись чуть более элегантно, чем месяц назад,  посетила  жилище
Волкова, куда на время делового бума переселился и фальшивый  полковник.  На
этот раз она позволила уроду Илье уговорить ее выпить на  кухне  по  рюмочке
ликеру и даже немножко полапать. Дома она  без  малого  час  отмывалась  под
душем, а ковбойку, которой касались скрюченные, липкие  пальцы  неудавшегося
братца хитрой заграничной Норы, и вовсе выкинула в мусорное ведро. Но  зато,
в награду за свои страдания, она смогла очень  хорошо  рассмотреть  кухню  и
чуть-чуть заглянуть в третью, пустующую комнату. Ей понравилось.
     Каждый шаг компаньонов бдительно отслеживался орлами  Никитенко,  а  их
стремительно растущие капиталы тщательно оберегались.  Так,  под  Новый  год
была очень изящно  пресечена  авантюрная  попытка  Ген-Петра  самостоятельно
внедриться на городской рынок наркоты, а  с  очень  дорогой  и  небрезгливой
путаной,  которой  растаявший  от  благодарности  за  счастливую  ночь  Илья
предложил долю в деле, была проведена вдумчивая разъяснительная беседа.
     В ночь на Старый Новый  год  состоялась  третья  генеральная  ассамблея
штаба.
     Поначалу и Переяславлев, и Никитенко были настроены  еще  раз  продлить
операцию, но Тане удалось их разубедить.
     В рядах плательщиков  появились  признаки  недовольства  и  нетерпения,
пренебрегать  которыми  было  опасно  -  народ  горячий,  был  риск   вместо
ожидаемого навара получить в финале два трупа и пустые закрома. Кроме  того,
в ситуацию с каждым днем  оказывалось  так  или  иначе  впутано  все  больше
народу, а следовательно, она в  любой  день  могла  стать  неуправляемой.  А
в-третьих,  Ген-Петр  и  Илья  окончательно  зарвались  и  утратили  чувство
реальности: наряду с наркодельцами пытаются уже трогать за вымя цеховиков  и
торговую мафию, а у тех совсем другие завязки, и кто-то сверху вполне  может
подмять все дело под себя и оставить нас в лучшем случае с носом, а в худшем
- и без оного. Ее аргументы были приняты, и операция вступила в  завершающую
фазу.
     Пятнадцатого января Таня в очередной раз поднялась по шикарной лестнице
дома на площади Коммунаров, позвонила в дверь,  привычно  повертелась  перед
глазком, чтобы ее узнали и впустили.
     - Что ты ходишь-то как чмо? - приветствовал ее Ген-Петр. - Ладная вроде
девка, и при деньгах теперь.
     - Ай, не вяжись, начальник, - Таня махнула рукой. - А бабули твои  я  в
дело приспособила.
     - Деловая нашлась, - хмыкнул Илья, выпустив при  этом  соплю  на  рукав
своего замшевого пиджачка.
     - Утрись и марш на кухню, - велел ему Ген-Петр.
     - Якуб прислал как всегда, - сказала  Таня,  усевшись  перед  столом  и
выгрузив на него объемистый пакет, - но  просил  передать,  что  больше  ему
столько отстегивать не в дугу...
     Ген-Петр насупился. Таня достала из сумки большой  коричневый  конверт,
крест-накрест заклеенный крепким скотчем.
     - Это еще что? - хмуро спросил Ген-Петр. Сегодня  он  был  в  штатском:
производить впечатление было не на кого. Все свои.
     - Без понятия. - Таня пожала плечами.  -  Якуб  сказал,  вам  интересно
будет. У него еще есть. Если, значит, согласитесь вместо башлей принимать...
     Ген-Петр прощупал конверт, подергал за тугую ленточку, положил на  стол
и развернул пакет.
     - А что же разнобой такой? - недовольно спросил он.
     В стопочке были и пятистенки, и четвертные, и червонцы, и даже  пятерки
с трешками попадались.
     - Что было, - ответила Таня. -  Да  тут  все  точно.  Пять  рублей.  Мы
пересчитывали. - И отвела взгляд в сторону.
     - А мы еще пересчитаем, - с недобрым лукавством сказал Ген-Петр. -  Эй,
Илья, где ты там? Иди помогать.
     - Ну считайте, коль охота. - Таня зевнула. - А я отолью пока.
     Она вышла в коридор, где столкнулась с  Ильей.  Тот  как  бы  невзначай
провел рукой ей по бедру и облизнулся.
     - Иди уж, красавчик, - сказала ему Таня. - А то хозяин сердиться будет.
     - Это еще кто кому  хозяин,  -  пробурчал  якобы  Волков,  но  послушно
поплелся в гостиную.
     Таня вышла в прихожую, на цыпочках подошла ко входной двери и  отворила
ее.
     В квартиру бесшумно втекли несколько крепких молодцов. Двое из них были
в милицейской форме. Таня проскользнула мимо них  на  площадку.  Там  стояли
Никитенко, еще двое мужчин самого серьезного вида и две перепуганные  бабки,
которых загодя определили в понятые за непроходимую тупость.
     - Ну как они там? - шепотом спросил Никитенко.
     - Гужуются. - Таня усмехнулась. - Капусту считают. Ты своим  сказал,  в
какую дверь? Никитенко кивнул.
     - Начнем, пожалуй...  Посмотришь  комедию?  -  Таня  покачала  головой.
Никитенко обернулся к стоящим рядом и шепотом скомандовал:
     - Приготовились, товарищи.
     И дал отмашку в раскрытую дверь.
     Таня быстро спустилась на улицу. Тот процесс,  который  начался  сейчас
наверху, интересовал ее крайне мало.  Ее  волновал  результат.  А  результат
будет лишь через несколько часов: Никитенко -  профессионал  и  колоть  этих
умников будет постепенно, обстоятельно, убедительно и психологично.
     К  тому  же  Таня  торопилась.  Нужно  было   успеть   заехать   домой,
переодеться, прихорошиться,  прихватить  несколько  страничек,  которые  она
утром перепечатала для Павла, и ровно в четверть восьмого быть у Мариинки  -
сегодня они идут на "Жизель".
     Все прошло  блестяще.  Незадачливые  вымогатели  (Сильванский  Геннадий
Афанасьевич,  сорока  шести  лет,  бывший  артист   областного   драмтеатра,
уволенный за систематические нарушения трудовой дисциплины,  и  Волков  Илья
Соломонович, двадцати четырех лет, не работающий, инвалид третьей группы  по
общему заболеванию) сами попали в яму, которую вырыли для других. Правда,  с
рытьем,  без  их  ведома,  очень   неплохо   помогли,   и   яма   получилась
глубокой-глубокой. Прямо на месте им предъявили обвинение по восьми статьям:
от мошенничества до  хранения  порнографии  и  антисоветской  литературы  (в
конверте, взятом при понятых  со  стола  в  гостиной,  оказались  не  только
доллары  и  пакетик  с  морфином,  но  и  номер  "Плейбоя"  со   статьей   о
Солженицыне).  Очухавшись  от  обморока,  Илья  тут  же  кинулся   во   всем
сознаваться и активно топить компаньона. Ген-Петр проявил больше выдержки  и
поплыл только после того, как его ознакомили с постановлением  прокурора  об
аресте и обыске, предъявили найденные в квартире форму  полковника  милиции,
удостоверение на имя скончавшегося два года назад полковника Петра Петровича
Кидяева с фотографией Сильванского и пистолет ТТ со сточенным бойком.
     Он попросил воды и возсти переговорить со следователем с глазу  на
глаз.
     Такая возсть была ему предоставлена. Сначала  Сильванский  заявил,
что оказался жертвой хорошо спланированной провокации. Никитенко без особого
труда  доказал  ему  неконструктивность  такой  позиции.  Тогда  Сильванский
принялся всячески выгораживать себя и валить  всю  вину  на  Волкова,  потом
встал в позу Робин-Гуда и  начал  распинаться  о  необходимости  искоренения
наркотической заразы  и  своей  готовности  внести  посильный  вклад  в  это
благородное дело. Никитенко сухо поблагодарил  его  и  заверил,  что  помощь
следствию будет учтена на суде. И тут последовало то, ради чего, собственно,
и затевалась вся операция;
     Сильванский понизил голос  и  предложил  уважаемому  Федору  Устиновичу
договориться.
     После бурной преамбулы, в ходе  которой  следователь  виртуозно  бросал
Сильванского то в жар, то в холод, вознося из пучины  отчаяния  и  страха  к
вершинам Надежды и опуская обратно, была названа сумма. Сильванский чуть  со
стула не упал: эта сумма значительно превышала капиталы его  предприятия  на
сегодняшнее число. Он бухнулся Никитенко в  ноги  и  принялся  уверять,  что
таких  денег  ему  в  жизни  не  собрать.  В  ответ  ему  была   предъявлена
скрупулезная летопись всех  деяний  фирмы  "Лже-Кидяев  и  Якобы-Волков"  за
последние два месяца с точным указанием  дат,  лиц  и  сумм  и  очень  точно
названы величина и местонахождение капиталов в настоящее время. Конечно, эти
капиталы до названной суммы не дотягивают, но есть же еще личное  имущество:
дача, "москвич",  однокомнатная  квартира  и  наследственный  антиквариат  у
Сильванского; а у Волкова великолепный трехкомнатный  кооператив  с  богатой
обстановкой. Движимое имущество и  дачу    ликвидировать  путем  прямой
продажи (кстати, имеется  эксперт,  который  готов  устроить  это  дело  без
комиссионных), а квартиры - путем фиктивного обмена на выморочные комнаты  в
коммуналках (с этим тоже проблем не будет). И  пусть  Геннадий  Афанасьевич,
прежде чем вопить, что их грабят до нитки, подумает о единственно  возй
альтернативе, при которой имущество все равно будет конфисковано  полностью,
а  жилье  окажется  куда  менее  комфортабельным,  чем   самая   задрипанная
коммуналка, не говоря уже об удаленности от благ цивилизации.
     Геннадий  Афанасьевич  подумал   и   печально   согласился.   Никитенко
распорядился  пригласить   Волкова,   которого   помощники   Никитенко   уже
основательно подготовили к этой беседе. Но когда Илья услышал, что  придется
расстаться с квартирой и всем  ее  содержимым,  с  ним  случилась  форменная
истерика. Он рыдал, катался по полу и  орал,  что  все  это  на  самом  деле
принадлежит сестре, что он здесь только хранитель, что у Норы свои  виды  на
квартиру и обстановку. Никитенко был готов и  к  этому.  Он  предложил  Илье
несложный выбор - или гнев мачехи (а ни  на  что  более  весомое  она  будет
неспособна, поскольку формально владельцем квартиры является он) и жизнь  на
свободе, в условиях, в которых живут миллионы честных советских  тружеников,
или колония усиленного режима (а учитывая особенности личности  и  состояние
здоровья уважаемого Ильи Соломоновича,  не сомневаться, что  он  там  и
месяца не протянет, причем месяц этот  будет  для  него  неприятен  во  всех
отношениях). Но и при втором варианте квартира со всем содержимым мачехе  не
достанется, а будет конфискована в пользу государства. Илья скис и  сделался
ко всему безучастен.
     Никитенко взял с него липовую подписку о невыезде и под присмотром двух
сотрудников оставил в уже  не  принадлежащей  ему  квартире,  где  продолжал
работать "эксперт", в миру - директор элитарного комиссионного  магазина  на
Невском, добрый знакомый Николая Николаевича. Все  обнаруженные  при  обыске
деньги и ценности лежали в большом опечатанном чемодане, помещенном покамест
в запертую и тоже опечатанную кладовку. Никитенко и двое других  сотрудников
выехали вместе  с  Сильванским  на  его  квартиру,  где  предстояло  забрать
остальное.
     Через три недели ликвидация предприятия  Сильванского  и  Волкова  была
завершена, и пришло  время  делить  доходы.  Реально  эти  доходы  оказались
несколько выше суммы, названной Никитенко Сильванскому, но на заключительном
заседании   штаба   было   решено   передать   этот   излишек   "экспертам",
осуществлявшим   распродажу   имущества   -   ведь   именно   благодаря   их
профессионализму этот излишек и возник.
     Распределение же основного дохода прошло в полном соответствии с  давно
уже согласованным планом. Таня получила  квартиру  (тянувшую  по  "рыночному
курсу" на пятьдесят тысяч), пятнадцать тысяч деньгами  и  кое-какие  дорогие
безделушки, в том числе и пасхальное  яичко  работы  Фаберже.  От  остальной
обстановки Таня решительно отказалась (многие вещи и вещички  ей  нравились,
но все их перетрогали поганые  руки  Ильи),  и  она  отошла  в  распоряжение
Переяславлева, который кое-что продал, наварив  тысяч  тридцать,  а  кое-что
перевез домой - то есть к Аде и в свою двухкомнатную холостяцкую  "берлогу",
в которой почти не жил, но  вел  приемы  и  размещал  иногородних  гостей  и
богатых клиентов. Вместо двадцати пяти тысяч Якубу вернули тридцать пять,  и
теперь он буквально боготворил Таню. Остальное  взял  Никитенко:  ему  нужно
было расплатиться  со  своей  бригадой  и  кое  с  кем  наверху  и  частично
компенсировать затраты "пострадавшим", которым отныне предстояло отстегивать
уже не самозванцам, а реальным властям под реальные гарантии и не с потолка,
а по взаимно  согласованному  тарифу.  В  целом  это  очень  устраивало  обе
стороны.
     Дэшку-Качуру, стукача Сильванского, прирезали в темном парадняке  возле
Апрашки. Убийц не нашли.
     Через день после получения ордера на новое жилье Илья Волков напился до
бесчувствия и поплелся в таком виде в мастерскую к знакомому  художнику,  но
на пятом этаже свалился в лестничный проем и разбился насмерть.
     Сильванский исчез из города.
     Цены на порцию любого зелья - от анаши до самых экзотических синтетиков
- резко подскочили, как и число уголовных дел, связанных с  наркотиками.  Но
на девяносто процентов на скамью подсудимых попадали рядовые  наркоманы,  на
девять мелкие толкачи, и лишь на один -  относительно  серьезные  персонажи,
красиво сданные конкурентами. Время от времени различные органы -  угрозыск,
КГБ, транспортная милиция, таможня - перехватывали крупные  партии,  которые
всякий раз оказывались  как  бы  бесхозными.  Рассыпалось  несколько  мелких
группировок. Все это давало основание гордо рапортовать в центр, что "в этой
сфере у нас наведен порядок".
     И действительно, в каком-то  смысле  порядок  был  наведен:  наркомафия
получила в городе надежную крышу. Серый обыватель разницы  не  почувствовал.
Людям, Тане небезразличным, жить стало лучше  и  веселей.  Сама  она  сумела
несколько упорядочить грядущее, заработав дом и приданое, достойные  ее.  Не
то чтобы она придавала комфорту или деньгам особое значение, но без них было
довольно сыро.
     Покоя не давала только Ада. Не то не верила самой Татьяне, не то  в  ее
счастье.

     Мать последнее время с сомнением сравнивала жениха и невесту.
     - Такие вы разные, - качала она головой  и  собирала  новое  постельное
белье, полотенца, прочее барахло, откладывая в аккуратные стопки на приданое
дочери.
     Таня отчасти понимала тревоги Ады, ее тайный страх,  вызванный,  скорее
всего, собственной женской долей. Разубеждать мать Татьяна не  стремилась  и
не торопилась говорить о добытой ею квартире, в  доведение  которой  до  ума
вложила уйму  денег.  Еще  предстояло  нарисовать  матери  аргументированную
версию ее  приобретения.  Это  было  нужно  для  Павла.  Таню  удивляло  его
безоговорочное доверие. И все же тонкая душа чувствительна ко  лжи.  Значит,
лжи быть не должно.
     Умолчание воз, но не допускающее вопросов. И здесь лучший  союзник
- мама...
     Пока,  в  предсвадебных  хлопотах,  Таня  выкраивала  скупое  время  на
обустройство собственного уюта. Мебель гармонировала  с  обоями,  гардинами.
Она   расставляла   декоративные    побрякушки,    статуэтки,    пепельницы,
подсвечники...   Непрестанно   мозг   прогонял   варианты   обмана   матери.
Правдоподобие должно усыпить всякие страхи, убедить Аду. Вот тут и  пришлись
кстати неопознанные трупы на ранчо. Согласовала версию с  дядей  Кокой,  тот
все гражданской своей жене и разъяснил. Ну, зависла хата конспиративная  для
нужд Шерова, куда покойник по своим каналам вроде  бы  когда-то  и  прописал
Танюшу. (Прописку она оформила без труда и задним  числом:  благо  начальник
домоуправления сам в том был немало  заинтересован.)  Дядя  Кока  все  понял
правильно, изложил без проколов, а Адочка  только  порадовалась...  И  много
говорить о новом жилье Ада ни с кем и  не  будет.  Чай,  не  дура.  Прикроет
заслугами  отца  перед  отечеством.  Осталось  только,  чтобы  Павел  принял
квартиру.
     Насколько понимала Таня,  его  спартанский  характер  готов  философски
примириться со всеми мыслимыми нуждами быта, но  никак  не  с  незаслуженной
роскошью.
     Таня старалась ни в чем  не  зарываться.  Свадебное  платье  обдумывала
долго. В фасоне соблюдалась девственная  скромность  в  сочетании  с  тонким
изяществом. Она сразу отказалась от глубокого декольте  и  всяких  разрезов.
Фантазия разгулялась только на предмет нижнего белья. Через гостиничных шлюх
заказала из-за бугра все - вплоть до  пояса  и  чулок.  Когда  сорвала  одну
упаковку, с беленькими кружевами на резинке, растянула на  пальцах,  Ада  аж
охнула:
     - Да в них бы и без платья!
     Перепала  пара  комплектов  и  ей.  Тут  Ада  слезу   пустила,   вконец
растрогавшись.
     Момент доверительности настал. И понеслись бабьи  откровения.  Ада  про
себя рассказывала, делилась предостережениями и советами, как когда-то бабка
с ней.
     Но вот не послушала, может, Танюша мудрее будет. Привела в пример Лидию
Тарасовну, будущую свекровь.
     Мать Павла, женщина властная, привыкшая держать партийное реноме  мужа,
быстро сошлась с Адочкой. Едва уловимая схожесть  угадывалась  в  характерах
обеих,  высокомерная  независимость  на  людях,   обеспеченная   положением,
объединяла этих женщин. Еще заочно оценив друг друга, теперь они  сдвоенными
рядами взялись  за  организацию  торжества  на  должном  уровне.  Таня  тихо
потешалась над ними, но ее такое положение куда как устраивало,  развязывало
руки. Таня с  удовольствием  пользовалась  черновскими  льготами,  изображая
перед Павлом наивное удивление, например,  ценами  в  ателье.  Но  ткань  на
костюм для Павла при этом выбрала  самую  изысканную.  Крайне  неуклюжий  на
примерках, он искренне был убежден в естественности всех  приготовлений,  не
пытаясь вникать в  их  смысл.  Только  сейчас  он  вдруг  осознал,  что  его
неприспособленность до сих пор компенсировалась энергией матери, и по любому
поводу советовался с Танюшей. Невеста, таким  образом,  набирала  очки.  Она
мягко  направляла  Павла  в  мелочах:  какую  рубашку  стоит  выбрать,   как
определить  размер  колец.  Будущая  свекровь  удовлетворенно   соглашалась,
чувствуя правильную женскую руку, верную замену своей. Ненавязчиво  призывая
ее в союзницы, Таня с достоинством высказывала свое мнение по тому или иному
вопросу, каждый раз мило и с пониманием улыбаясь - дескать, Павлу и забивать
мозги дребеденью не следует. Для другого они предназначены. В научной работе
Павла  родители  ничего  не  понимали,  но  относились  к  его  интересам  с
уважением.
     Сердце прыгало в груди Павла. Таня терлась своей шелковой щечкой о  его
подбородок, напоминая о бритье. И он  брился  два  раза  в  сутки.  Отец  не
преминул пристегнуть шуточкой. И правда, за всю свою жизнь  Павел  не  извел
столько одеколона, как в  последнее  время.  Вертелся  перед  зеркалом,  как
барышня, корча рожи. Таня сознавала восхищенное отношение к себе  и  держала
жениха в тонусе. Но поговорить о главном так и не смогла.  Стыдливость  была
тем барьером, переступать который казалось неуместным. Мог не понять.
     Таня детально отслаивала нужное и ненужное в  ночных  откровениях  Ады.
Резерв женских хитростей никогда не  был  лишним.  В  душу  мать  не  лезла,
вопросов не задавала. Таня догадывалась, что Большой Брат в  жизни  -  какой
она ее знала - скорее всего младший. Он готов в лепешку для нее  расшибиться
- ишаку ясно. Что она ему желанна до одурения  -  и  козе.  Не  упустить  бы
только из рук этой птахи, такой  странной  для  нее:  где  летает  неведомо,
ходить еще не научился. Интересно, что бы присоветовала ей  бабка?  Ее  Таня
совсем не знала...
     Уставшие от разговоров и слез, мать и дочь легли под  утро,  ничего  не
соображая.
     "Ну и характеры у нас в роду!" - думала Таня засыпая, а  во  сне  снова
явилась ведьма с глазами Адочки.
     - Что, не угомонишься, старая?  -  спросила  ее  Таня,  проваливаясь  в
бездну уложенной хвойными лапами ямы.
     Где-то высоко над головой висела не то столешница  со  свечами,  не  то
крышка гроба. Мелькает огонек и душно пахнет травами. В  отдалении  слышится
приближающийся хохот. Столько веселья в родном тембре голоса, так хороши эти
звуки на самых низких регистрах. Смешно Тане от гробовой безграничности.
     Проснулась свежая как огурчик.
     Мать будить не стала. Пока не пришла Анджелка. Та подняла такой  грохот
в коридоре, что и мертвец проснулся бы. Похватала куски  на  кухне  и  давай
прицениваться  к  разложенным  тряпкам.  Разжевывая  бутерброд,  подошла   к
гардеробу, на створке которого висело длинное  платье  в  крапинку  люрекса.
Притронуться забоялась. Влетела мать, взъерошенная, с припухшими после сна и
давешних слез глазами.
     - Что ж ты не будишь меня? Да и я  хороша!  Нет  чтобы  пораньше  лечь,
такой трудный день.
     - Не суетись, - кинула ей Таня.
     Она вытянула длинную ногу,  уперла  ее  в  тумбу  трюмо  и  осторожными
движениями  покрывала  ногти  лаком.   В   белоснежном   белье   Таня   была
обворожительна. Рыжие пряди полоскались по ноге, вздрагивая в кольцах.
     - С волосами что делать будешь? - спросила Анджелка.
     - Заколю. - И бросила через плечо:
     - Через час машина будет.
     - Ой, - заметалась Ада.
     И ее со всеми причитаниями сдуло из комнаты и носило по всей  квартире.
Без конца трещал телефон. Чертыхалась Ада. За спиной ворковала Анджелка:
     - А дружки будут?
     - Подожди, машина придет, и будут. Кто-то  позвонил  в  дверь.  Открыла
Ада,  сразу  завиноватилась,  что  ничего  не  успевает.  Это  была   Марина
Александровна, мать одного из братниных "мушкетеров",  Ванечки  Ларина.  Она
работала у Дмитрия Дормидонтовича и по случаю проявила инициативу, наверное,
не  без  чуткого  руководства  Лидии  Тарасовны.  Активно   подключилась   к
организации торжества, взяв на себя хлопоты по приему гостей, сейчас  пришла
как сватья пораньше, на выкуп невесты. Она заглянула  к  девушкам.  Анджелка
лобызала подружкино голое плечико.
     - Ой, девчонки, одевайтесь бегом! Где  фата-то?  То,  что  должно  было
служить фатой, на вытянутых руках внесла Адочка. Она успела причепуриться  и
одеться.
     Тане надоела вся эта морока, и она потребовала:
     - Оставьте меня хоть на пару минут. Вконец забодали!
     Тетки вышли на полусогнутых, неловко переглядываясь между собой. Выудив
из пачки сигарету самыми кончиками ярких коготков, затянулась  всей  грудью,
окинула себя в зеркале взглядом, лизнула ноготь. Лак высох.  Выдвинула  ящик
тумбы,  приняла  первые  в  жизни   контрацептивы   и   вдогонку   отправила
успокоительные.
     Странно. Такое с ней впервые. В руках легкий тремор, в груди  волнение.
Прощайте  девичьи  забавы,   здравствуй   новая   жизнь,   неизведанная.   С
неподдельным  волнением  готовимся  дебютировать  в   роли   добропорядочной
советской матроны - не Матрены, хотелось бы  думать...  Влезла  в  платье  и
позвала на помощь Аду. Мать  застегнула  змейку  на  спине,  ткань  обтянула
гладкий живот, подчеркивая  высокий  бюст.  Рыжую  копну  убрали  в  высокую
башенку на затылке. Тыльным концом расчески вытягивая тонкие пряди, спустила
по высокой шее на плечи. Вокруг башенки волос была заколота из искусственных
цветов и белых пупочек в  венце  прозрачная  накидка,  только  перед  Павлом
должная быть спущенной на лицо. Пока ее закололи шпилькой на макушке.
     Женщины сгрудились вокруг, затихли, глядя  на  ее  отражение  в  трюмо.
Каждая думала о своем. Но размышления прервались резким  трезвоном,  топотом
за дверью и сигнальным зовом  машин  со  двора.  Черные,  с  никелированными
крыльями, блестящие номенклатурные тачки, одна с куклой на  бампере  капота.
"Икарус" с кокетливыми бантиками на бортах  ожидал  Марину,  которая  должна
была, подобрав гостей  в  назначенном  месте,  привезти  их  прямо  к  месту
торжества, в прославленный среди элиты города Голубой павильон. Рядом  стоял
счастливый и растерянный Павел, элегантный, высокий, в костюме, будто  не  в
своей шкуре, переминался с ноги на ногу, смущенно поглядывая на окна  вверх.
В дверь продолжали неистово тарабанить.
     Наконец ворвались внутрь с шумом и  хохотом.  Анджелка,  Ада  и  Марина
Александровна встретили парней крепкой стеной, не давая пробиться к невесте.
     - Кто платит?
     - Мужик платит.
     - Чей мужик?
     - А чья невеста?
     - Сколько дашь?
     - За треху возьму.
     - На вокзале по такой цене снимешь.
     - Твоя цена?
     Вклинился Анджелкин голос:
     - Ну, орлы, торг здесь неуместен.
     - Может, тебя со скидкой взять? Таня за дверью давилась от хохота. Цены
повышались.
     - Ну, бабы! -  кто-то  возмущенно  завопил.  Слышно  было,  как  мужики
пытались прорвать блокаду. Таня вышла сама. - Берите даром.
     Ребята обалдело охнули.
     - Такое не продается, - промямлил один.
     - Ну, Поль, урвал, -  выдохнул  другой,  в  котором  узнала  весельчака
Вальку Антонова.
     Ее сдали в руки Павла. Она вцепилась в его рукав, а  он,  окостеневший,
молчал  всю  дорогу  до  Каменного   острова,   только   кончиками   пальцев
притрагиваясь к ее перчатке. Когда,  подождав  немного  в  укромной  боковой
комнатушке, они поднялись  по  сигналу  распорядителя  и,  сделав  несколько
шагов, остановились перед внушительной фигурной дверью, Таня  решила  первой
не наступать на ковер. Пусть Павел будет главой в доме. Сзади  торопили,  от
двух таблеток тазепама перед глазами плыло.  Потому  она  и  споткнулась  на
самом пороге двухсветного, убранного красным зала.
     - Черт! - пискнула Таня.
     - Что? Ты что-то сказала?
     Таня ответила  улыбкой,  вдруг  вспомнила  сон,  неожиданно  для  Павла
чему-то рассмеялась и первая решительно наступила на дорожку.
     - Так кто в доме хозяин? - лукаво спросила она, надевая под Мендельсона
кольцо на палец мужа.
     - Золотая ты моя...
     Нежно поцеловал влажными губами, подняв с трепетом накидку.  Но  что-то
не так. Не то.  В  ее  головке  все  смешалось.  Патетическая  речь  пожилой
Мальвины с атласной  лентой  через  плечо.  Росписи  в  загсовом  гроссбухе.
Памятная фотография.
     Мелькали вспышки и тени. Подходили, целовались,  пристраивались  рядом.
Кто и где - Таню не заботило.  Она  поплыла  в  знакомой  бездне.  Никто  не
заметил те предобморочной бледности. Разве что Ванечка Ларин, непутевый друг
Павла, свидетель. Он не  сводил  с  нее  удивленных  глаз.  Таня  попыталась
нарисовать на своем лице улыбку, но он только поморгал  и  шпыняемый  всеми,
отошел в сторону.
     Грохотали пущенные пробки  из  бутылок  шампанского.  Таня  смеялась  и
слышала свой смех как бы со стороны. Будто не я, будто  все  не  со  мной...
Дальнейшее пышное торжество и вовсе прошло мимо сознания, хотя  невеста  его
вроде бы и не теряла.
     Молодоженов  провожали  под  народную  обрядовую.  Галина  Карева   без
музыкального сопровождения пела свадебную величальную:
     Ой-ка, глядь, лебедушка плывет, Черный ворон нашу Танюшку ведет.
     Плачьте горькими, горючими слезами, В дом свекровушки невестушка идет.
     Павел  вел  под  руку  Таню  к  выходу.  Она  низко  опустила   голову.
Расступившись, гости осыпали молодых зерном  и  монетками.  Наверное,  Адина
затея. Хорошо, что Никиты не было - этот бы и водой  с  удовольствием  полил
бы, а то и кипятком.
     Машина увозила молодых в Солнечное, на ту самую дачу, где праздновалась
свадьба Ванечки Ларина. Странный он был сегодня. Не сводил глаз  с  Татьяны,
ни разу не подошел, слова не сказал, танцевать не пригласил. Заметив на себе
ее взгляд, сразу отводил глаза, будто и не глазел вовсе.
     - А Ванька смешной, правда? - как читая ее мысли, спросил Павел.
     - Как всегда, только толстый. Смешнее всех был, по-моему, Романов.
     Оба расхохотались, решили обязательно выпить  за  Берлинскую  стену  из
подаренных первым секретарем кружек.
     - А когда Зайков ключи преподнес, я просто ошалела. - Таня выжидательно
замолчала. Ее версия прошла, Адочка верно сориентировалась.  Не  без  подачи
Лиды все получилось очень красиво. - Ты хоть догадывался?
     - Ни сном, ни духом.
     - А адрес взял? Может, съездим завтра?
     - Ну нет! Ни завтра, ни послезавтра. Мы на необитаемом острове, ясно?
     Чмокнул в любопытный носик, тем и поставил точку.
     Необитаемый остров, то бишь казенная дача Чернова, встретил их музыкой,
свечами,  фруктами.  Таня  кружилась  в  ритме   вальса,   выключая   лишнюю
иллюминацию.
     Танцевал огонек зажженной свечи.
     - Вот, - протянула она запотевшую бутылку шампанского.
     Стекали оттаявшие капли. Павел молчал. Потом выдавил хрипло:
     - А нельзя ли сразу наверх?
     Она рассмеялась и потребовала продолжения банкета. Павел скинул  пиджак
на спинку кресла, расстегнул  рубашку  и  как-то  совсем  по-домашнему  стал
аккуратно снимать уздечку  в  фольге  с  пробки  бутылки.  Хлопок  получился
громким, игристое вино вырвалось, обливая обоих...
     Часа через два они,  спотыкаясь,  хватаясь  друг  за  дружку,  хихикая,
поднимались на второй этаж в спальню.
     Когда она вышла из ванной в ослепительном пеньюаре, Павла еще не было.
     Долго что-то плещется. Тане это было приятно, а кроме того,  она  бы  с
удовольствием оттянула минуту близости. Была бы их жизнь вообще  без  этого.
Как хорошо, как красиво жили бы с Павлом... Но что уж тут поделаешь.  Любишь
кататься... Преодолевая  парализующую  вибрацию  в  низу  живота,  легла  на
широкую кровать, а откинула одеяло... Сейчас откроется дверь и... Улыбнуться
и сказать что-нибудь приветливое. Что-нибудь...
     - Что ж так долго, муженек? Вот она я...
     - Притомилась, Танечка? - прохрипел в ответ замерев на пороге.
     Она кивнула. Ноги и вправду гудели.
     - Ничего. - Таня сжалась  в  комок.  Сейчас  подойдет  и  опустится  на
колени. Он поерошил распавшиеся  по  плечам  ее  волосы,  подержал  кудрявую
прядку в ладони, медленно спустился к ногам.
     - Ты... - не то спросил, не то удивился. Его руки  распускались  в  еле
сдерживаемых движениях.
     Павел уже не слышал ее, тяжело дышал, срывал корявыми движениями поясок
на халате и даже не взглянул на белье,  сбрасывая  в  беспорядке  под  ноги.
Зачем-то расстегнул застежку  чулка,  и  так  со  спущенным  притянул  слабо
упирающуюся Таню к себе. Его рот впивался в ее губы.  Сопя,  навалился  всей
тяжестью своего веса.
     "Вот тебе и крышка гроба!" - ахнула про себя Таня, и дикая,  пронзающая
ее плоть боль захлестнула, опрокидывая в глубокий обморок.
     Когда очнулась, Павел носился  кругами,  перепуганный  так,  что  впору
самого откачивать. Умудрился порезать себе палец. Куском  ваты  с  нашатырем
перекрыл ей кислород. Она дернулась.
     - Таня, Танечка, очнись... Она открыла глаза.
     - Ты как?
     - Уже почти нормально.
     Глядя на него, ей до  судороги  хотелось  расхохотаться.  Он  с  трудом
соображал, что к чему.
     - С барышнями такое случается, Большой Брат. И тут им  овладел  приступ
раскаяния. Виноватя себя, он осыпал Таню поцелуями, молил о прощении,  ругал
свою дурью голову. Манатки  бесхозно  валялись  на  полу,  кресле,  создавая
атмосферу скабрезного французского бурлеска. "А ну их!" - подумалось Тане. И
она принялась за воспитание Павла.
     Для начала попросила мокрое  полотенце,  дабы  убрать  следы  кровавого
преступления. Заметив пятно на простыне, он ужаснулся. Ей все было противно,
переполняло чувство униженной гадливости, усугубленное мыслью о  предстоящем
утреннем визите мамаш. Представив картинку проверки, она  захотела  поскорее
все это смыть с себя и с Павлушиной помощью проковыляла  в  ванную,  пустила
воду...

     Через несколько дней, утвердив свою кристальную репутацию даже в глазах
Ады, Таня повела за руку Большого Брата в их новое логово. Павел принял его,
как незаслуженную роскошь. Его что-то тяготило. Таня имела представление  об
интересах его круга со всеми  воздыханиями  по  поводу  бардовской  песни  и
шепотками вокруг самиздата и тамиздата.  Сложностей  в  этом  кругу  она  не
испытывала. Ах, Феллини, ах, Антониони! Бертолуччи-Ркацители! Много ли труда
надо? Роль достойной жены своего ученого мужа играла  увлеченно.  Предложила
справить новоселье, но кого звать?  Слишком  разными  были  их  друзья...  В
результате пришли  ближайшие  родственники.  Скучное  застолье,  слякоть  за
окном,  хмурый  Дормидонтыч,  деревянная  Елка,  а  у   женщин   -   всплеск
воспоминаний. Полный кобздец...
     Неожиданно наступил тайм-аут. Павел объявил:
     - Завтра уезжаю.
     У него горела экспедиция. Надеяться на кого-то он не  мог,  должен  был
сам  все  организовать.  Таня  согласно  кивала,  не  вслушиваясь  в   поток
оправданий.
     Наконец сможет отдохнуть,  отключиться.  Не  надо  придумывать  уловки,
увиливая от супружеских обязанностей, не надо делать степенное лицо.
     - Ты не сердишься? - услышала она его вопрос.
     - Я? Ну что  ты.  Немного  обидно,  что  толком-то  вместе  не  побыли.
Переживу.
     Это же работа. Могу только догадываться, что она для тебя значит.
     Павел растаял, обнял ее сзади. Нашел момент - она ветчину  режет,  а  у
него прилив нежности. Соорудив из петрушки веночек,  она  водрузила  его  на
блюде с канапками и сказала:
     - Давай-ка посидим перед разлукой. Чай, на три месяца  едешь.  Достанем
ликерчику.
     Импортную бутылочку она припасла давно. Случай не выпал. Не  беречь  же
ее до Пасхи.
     Чтобы никак не выдать радости, Таня  отошла  к  стереокомбайну,  сделав
вид, что подбирает подходящую музыку. Она чувствовала  что-то  двойственное:
то ли хотелось остаться одной, никуда не выходить и расслабиться, утонуть  в
уюте дома, то ли гульнуть в отсутствие мужа на полную катушку. Нет, с Павлом
ей было хорошо. Но напряженно. Никогда она не  испытывала  такого.  Ни  одна
интрига не была  столь  интересна,  как  эта  виртуозная  лепка  совместного
счастья... Звуки,  полившиеся  из  динамиков,  заполнили  полумрак  гостиной
удивительной мелодией. Тане представились  вечерние  огни  большого  города,
блики фонарей, многоцветные сполохи рекламы,  вспышки  мелькающих  фар.  Как
диковинные насекомые, быстро пробегали автомобили по широким трассам. Мокрый
асфальт и звезды. Космические пульсары мигали над бессонным городом...
     - Это что? - удивленно спросил Павел.
     - "Спейс". Музыка настроения. Создает атмосферу?
     Таня подняла рюмку с темным, тягучим ликером, разглядывая содержимое на
просвет. От медленного покачивания играли хрустальные грани.
     -  и улететь, - тихо сказала она.
     - Это как?
     - Гляди. Там в  глубине,  за  хрусталем,  рождается  огонь.  Переливает
золотом.
     Ты видишь только его. Смотри глубже.
     Ее рука  будто  вспыхивала.  Золотые  искорки  переливались  в  голубое
свечение, кидая отсветы на стены, потолок... Таня поставила рюмку,  и  Павел
увидел, что в ее ладони на свисающей с пальцев золотой цепочке  играет  всем
спектром искусной огранки голубой алмаз. Как он появился, он и  не  заметил.
Таня влекла его в какую-то странную, прекрасную  игру.  Она  спустила  каплю
медальона, медленно раскачивая цепочку на пальце, нараспев, грудным  голосом
произнося непонятные самой слова не то молитвы, не то заговора:
     - Великий закон в силе действия. Действие в пределе Великого закона.
     Ом-м-м...
     Ее рука уже не двигалась, а сверкающий камень словно сам выбрал  вектор
движения, набирал амплитуду, как маятник ритмично качался - от нее к Павлу.
     - Имя твое Сардион. В Сардионе сила твоя, и жизнь твоя, воля моя, ибо я
хозяйка твоя, Сардион. Да будет воля моя.
     Она резко отвела руку назад. Павел перестал  дышать.  Закатил  глаза  и
рухнул на пол.
     Вот это да! Такой концовки она и сама не предполагала.  Включила  свет,
перетащила мужа на диван, расстегнула рубашку, проверила пульс на шее.
     - Я сейчас, - кинула она бесчувственному Павлу и побежала в прихожую.
     - Алло, скорая?
     Четко диктуя адрес, она не понимала, как  все  это  произошло,  но  еще
больше испугалась потерять Павла. Что-то подсказывало ей - такое воз.
     Таня получила столь желанный ей тайм-аут. Правда, на такой она никак не
рассчитывала. Специалисты кардиологического отделения Свердловки, где  лежал
Павел, явно чего-то не договаривали. По всему было видно, что  случай  в  их
практике неординарный, и атлетического сложения  заведующий  пытал  в  своем
кабинете  ближайших  родственников  пациента.  Он  был   заметно   растерян.
Популярно говоря, Павел поступил с симптоматическими показателями  обширного
инфаркта.
     Данные  скорой  кардиобригады  свидетельствовали  о   том   же.   Лента
переданной ими кардиограммы  выдала  даже  остановку,  то  есть  клиническую
смерть. Но сейчас ничто не говорило о присутствии  хоть  каких-то  признаков
острой или хронической болезни.  Павла  обследовали,  как  космонавта  перед
полетом. А он и здоров, как космонавт. Хоть сейчас допуск на орбиту давай.
     - Вы хотите сказать, что Павлуша здоров? - Лидия  Тарасовна  ничего  не
понимала.
     - Абсолютно. Но это и смущает, - покачал белым колпаком заведующий.
     Он долго расспрашивал Таню, искал ответы  на  свои  вопросы  в  детстве
Павла, интересуясь любой стоящей информацией  от  Лиды.  Но  для  приличного
анамнеза - ровным счетом ничего.
     Все обстояло настолько странно, что единогласно постановили: тщательное
обследование необходимо. Павел в палате буянил. Валяться  в  постели,  когда
горит работа, не хотел хоть тресни. Урезонить вызвалась Таня.  С  ее  подачи
Павла перевели из интенсивной терапии в  палату  на  две  койки.  Заведующий
уверил Таню, что от "подселения" он оградит.
     Приходила почти каждый день, иногда оставаясь и  на  ночь.  Они  весело
трепались,  разглядывая  западные  журналы,  которые  она   неизвестно   где
доставала.
     Заглядывали постовые сестрички,  изумлялись  вместе  с  ними  глянцевым
ярким страничкам. Таня читала вслух, переводя с листа...
     Как-то она принесла томик на английском языке. "Лолиту" Набокова.
     - Есть русский вариант. Вот. Держи,  -  она  выудила  из  сумки  книжку
заметно потолще первой. - Но мне кажется, английский Гумберт  интересней.  В
русском он зануда и извращенец.
     - А в английском?
     - Тоже извращенец, но и сама Лолита - урожденная стерва. Она же  играет
мужиком. Естественно, мыши в его башке и завелись. Да и  язык  попроще,  без
длиннот критического реализма...
     С работой уладилось и без него. Экспедицию на Памир закрыли сверху.  Он
боялся признаться, но Таня чувствовала, что тому и рад.
     - Скажи честно, - перед  самой  выпиской  спросила  она,  -  на  работу
хочется?
     - Да ну ее.
     - Тогда, может,  сгоняем  в  Ригу?  -  спросила  невзначай,  обгладывая
куриную лапку. Он удивленно воззрился на нее.
     - Дубкевича помнишь?
     С этим старым знакомцем по шеровскому ранчо  они  с  Павлом  неожиданно
столкнулись в Доме кино, куда Таня  вытащила  мужа  на  просмотр  "Крестного
отца" с  любимым  ею  Марлоном  Брандо.  Тогда  она,  быстренько  нашедшись,
представила Дубкевича ни много ни мало -  замминистром  культуры  республики
латышей. Тут же, услав Павла за сигаретами,  якобы  оставленными  в  машине,
оперативно втолковала ситуацию опешившему от такого представления Дубкевичу.
На прощание он сунул им свою визитную карточку. Она позвонила по  указанному
в визитке телефону - и он с  радостью  вызвался  устроить  молодым  супругам
отдых по высокому разряду.
     - Удобно ли? - испугался Павел.
     - Вполне. Тебе ведь надо сменить обстановку.
     На хуторе Дубкевича, куда они перебрались после Риги и Юрмалы, покой  и
настойчивые запахи  лугов  действовали  на  Таню  приблизительно  одинаково:
досаждали,  как  зудящий  комариный  писк.  Кроме  того,  стук   собственных
каблучков по Старой Риге отозвался в ее душе отчетливым сознанием, что такое
с ней уже было, только когда и где - спрятало эхо, разбросав по булыжнику  и
крепким стенам лютеранских домов. Но с той минуты ее  не  покидало  чувство,
что вся поездка запланирована была слишком давно, как и эта оживающая в  ней
память. Она будто все знала наперед и, лишь увидев, узнавала:  и  деревянную
усадьбу с резным фронтоном  главного  дома,  и  аллеи,  и  грот,  и  зеленую
стриженую лужайку, и пристройки, напоминавшие музейные горницы.
     Бессловесный обслуживающий персонал был сдержанно приветлив с  Таней  и
как-то особенно расположен к Павлу. Он умел найти добрый язык со всеми.  Для
Тани - будто медом по сердцу. Он расспрашивал о породах дерева  для  прессов
сыроварни.
     Устройство коптильни уловил  сразу,  помогая  суровому  старику  делать
стружку, запекать окорока. Павел никуда не хотел  уходить  отсюда,  но  Таня
тащила его в кабачки ближайшего городка, ее одолевала черная скука...
     Появлению Дубкевича она обрадовалась.
     - Сегодня Янов день. Этот праздник у  нас  обязательно  отмечается.  Мы
зовем его Лиго, - сказал он.
     - Иванов день? - спросила Таня. - Сегодня? Ой ли?.. Иванов день завтра.
А сегодня будет купальская ночь.
     - Правильно, - удивился Дубкевич.
     - Обряды везде одинаковы, - пожала плечами Таня.
     Она вдруг вспомнила свой ночной  сон.  Бежит  это  она  сквозь  заросли
кустарника, лес гудит, хвощом по бедрам лапает.  Только  бы  не  свернуть  с
дороги, но и дороги-то  нет.  Все  залито  лунным  сиянием.  Где-то  впереди
заросли осоки, а за ними - прохладная вода: нырни,  умойся  и  вернешь  себе
потерянное. Что потерянное - неясно, но так сладко и свободно Тане,  что  не
замечает, как вышла на поляну: словно перевернутый блин луны. Надо быть  там
в самой середине. Затаив дыхание и мягко ступая  босыми  ногами  по  травам,
Таня пошла к центру поляны, подняла голову к небу. Огромное  белое  светило,
улыбаясь, оглядывало Таню. Одна щека луны  подернулась  красноватым  бликом,
как румянцем, и Таниной щеки  коснулось  дыхание  ветра.  Вдруг  в  зарослях
ослиным ревом раздался голос Дубкевича. Он гнался за Таней. "Рви и беги",  -
что-то сказало ей, и луна превратилась в  тоненький  серп,  да  и  Таня  уже
совсем другая - на лице маска  ужаса,  за  плечами  хвосты,  козлиные  рога.
Убегая от Дубкевича, Таня срывает с себя вонючие шкуры и ныряет. Но  смотрит
на нее похотливый взгляд, тревожит ее обнаженную девственность. Таня хватает
отражение лунного серпа в воде и спокойно идет к Дубкевичу. Убить  или  яйца
отрезать? Так и не решив, она проснулась.
     Ночные мессалии пришлись ей по вкусу. Прыгая  через  костер  вместе  со
всеми, подпалила юбку.  Было  буйно  весело.  Народ  вовсю  прикладывался  к
спиртному. Ей и не надо - сам воздух и  языки  пламени  приводили  в  полный
восторг. Будто было когда-то это с ней... И ритуал знаком до мелочей.  Метлы
не хватало, а то бы и полетала. Безумно хохоча, она первой разделась  донага
и под одобрительные вопли подвыпившей компании кинулась в воду.
     Все почти так и случилось, как во сне.  Она  ушла  за  папоротником,  а
Дубкевич не преминул  воспользоваться  тем,  что  Павел,  перебрав,  заснул.
Только вот убивать его не стала.  Полная  луна  в  серп  не  превратилась  и
спокойно наблюдала за развязным неприличием Тани, с  которым  она  позволила
Дубкевичу овладеть ею.
     Внутренняя сила вибрировала в ней, бурлила, просясь наружу.
     - Я хочу тебя! - стонал придурок.
     - Получай! .
     Таня скинула лямки сарафана. Такая вся из себя бесовская. Издевательски
скалясь, помогла борову выскочить из штанов. При этом он шлепнулся на траву,
суча ножками в вывернутых штанинах, болтающихся на завязанных  ботинках.  Не
дожидаясь, она придавила его всем телом сверху.
     - Ну бери же, бери...
     Разжала руку и припечатала помятый в вспотевшей  ладони  бессмертник  к
его чреслам.
     - О-о-о, - зашелся в блаженстве Дубкевич, словно в пропасть провалился.
- О-о-о!
     Ну вот... Таня встала. Оглядела распростертое на траве тело. Сплюнула и
сказала:
     - Мой.
     Удивительно, но расплата пришла, хлестнув хвостом по  судьбе  Дубкевича
так жестко, скоро и неожиданно, что испугалась сама Таня. Сгорел его  дом  в
Юрмале.
     Жену спасти не удалось. Малец-сын в больнице в тяжелом состоянии.
     "Вот он, сумрак", -  вспомнила  Таня  непонятное  слово,  произнесенное
кем-то из женщин на острове. Что-то вроде этого она внутри себя ожидала.  Не
с такой, правда, силой. Но...
     - Собирайся! - рявкнула она мужу.
     Павел на вокзале добыл билеты. Не потребовалось никакого блата...
     Удовлетворившись мягким вагоном, Таня сидела в купе,  дожидаясь  Павла.
Он вернулся с провиантом.  Купил  у  бабки-торговки  свежесваренной  молодой
картошки, присыпанной укропчиком, и малосольных огурцов.
     Поезд грохнул, дернулся и заколесил к Питеру.
     Таня поглощала огурчики и пыталась обдумать случившееся.
     "Ты же хотела с ним поиграть?" - спрашивала она себя. "Да не  хотела  я
этой мразью играть. Наказать -  Да",  -  отвечала.  "Вот  и  наказала".  "Но
жена-то с какого боку? Я ни ее, ни сына их не знаю. Их-то за что?" - "А если
бы тебе такую пакость устроили? Наверное, так бы  и  стукнули.  Через..."  -
"Павла", - екнуло сердце.
     Он сидел, нахмурившись над кроссвордом, покусывал кончик карандаша.
     - Павлуш, ты от Никиты ничего не получал?
     - Не-а, - неуверенно протянул он, подняв глаза.
     - Ой, - спохватилась Таня. - Я все огурцы слопала.
     - Ну и на здоровье.
     Но вот со здоровьем с того дня пошли нелады.

     Внезапно охватывала дурнота, окатывала липким холодным потом. По  утрам
мутило. Запах мокрой тряпки, как иногда пахнет  от  общественных  столовских
колченогих стояков. Соски набухли, стреляло  в  груди.  "Не  может  быть,  -
отгоняла мрачные предчувствия Таня. - Только не беременность".
     В консультации, куда до последнего оттягивала поход, ее догадки  весело
подтвердили. Питая слабые надежды,  она  сдала  на  анализ  мочу.  Результат
положительный.
     - Сволочь этот Гедеон Рихтер А. О., - кляла  дома  на  чем  свет  стоит
таблетки венгерского производства. Долго изучая упаковку,  наконец  заметила
истекший срок пользования, выдавленный на уголке. - Ах ты гад!
     - Ну что ты, - Павел не знал, как ее успокоить. - Радоваться надо.
     Ну как он не поймет?! Она металась, не представляя,  как  справиться  с
этим досадным явлением. Павел наотрез отказал в аборте. Да и сама  судорожно
этого не хотела. Но не хотела и ребенка. А ребенок и не спросил ее. Отчаяние
подступало  с  вопросами:  зачем?  за  что?  за  Дубкевича?  Эту  мысль  она
откидывала - пролет случился много раньше, скорее всего, когда  с  Павлом  в
больнице прохлаждалась...
     Она станет лахудрой со вздутым животом. Павел ужаснется... Сама на себя
глядеть не хотела. Отекали ноги, лицо  опухло.  Заботливость  мужа  казалась
нарочитой, как если бы он прятал брезгливость, не желая ее оскорбить...
     Таня кинулась к подружкам по былым утехам. Сначала в отсутствие  Павла.
Но когда проскочил токсикоз, бабы  зачастили,  оставаясь  подолгу.  Три  дня
гостила, приехав из Батуми, Катя-Ангелочек, ныне  почтенная  мужняя  жена  и
счастливая мать.
     Постоянно  наведывалась  Анджелка:  то  одна,  то  с  сожителем.   Таня
понимала, что Павел замотанный. Но он ничего не понимает. Ее  кошмар  ему  в
радость. Не ему рожать. Таня срывалась, огрызалась на Павла. Если  к  вечеру
не напивалась, мучила бессонница. Под утро возникали жалкие мысли - как  ему
с ней тяжело! - а днем все повторялось. Павел держался, как  мог.  Не  делал
замечаний. Что, ему наплевать?
     Тогда и ей тоже. Она демонстративно ходила в замызганном халате  поверх
ночной сорочки. Волосы не причесывала. С сарказмом замечала себя в зеркале -
ну  халда  халдой!  Лепет  мамаши  слышать   не   желала.   Ада   попыталась
пооткровенничать - Таня ее резко отшила...  Она  чувствовала  себя  ненужным
придатком к мужу - и к этому солитеру, вбиравшему в себя ее  силы,  красоту,
надежды...
     Решительный разговор, в котором она изложила шокированному  Павлу  свое
понимание ситуации, помог ей осознать реальность правильно. Она бросила себя
в жертву семейному очагу. Слов "не жертвы прошу, но милости" она не знала  и
замкнулась на беременности. Не мыслила ребенка? - так ведь это  естественный
результат брачного союза. Но чужая жизнь, вынашиваемая ею, отделяла Павла от
нее, становясь между ними. Так незачем было бросаться на амбразуру... Ну что
ж, всему нужно время. Она  с  этим  справится.  Только  выждать.  "Я  просто
временно  вне  игры",  -  думала  она.  И  стала  смотреть  на  мир  глазами
наблюдателя, болельщика.
     Глаза искали зрелищ. Вдохновляли потасовки на  улицах,  в  очередях  за
продуктами. Стоя поодаль от драки, она подкидывала едкие  советы.  Случилось
такое и в присутствии  Павла.  Он  перепугался  и  через  пару  дней  привел
профессора-психа из Бехтеревки. Таня заморочила докторишке  бейцы,  да  так,
что Павел в дураках и остался. А еще через недельку  закатила  представление
дома. Явилась Анджелка со своим азером, прихватив еще  одного  беспризорного
вида мужичонку. Наверное, для нее.  Втроем  уговорили  принесенный  с  собой
фугас. Послали мужичонку "за ещем", да только тот так и сгинул по  дороге  -
видать, сильно подогретый был. Анджелка с устатку прилегла на  Танино  ложе,
вскоре  к  ней  под  бочок  подлез  Якубчик.  Таня  тихо  села  в  уголочке,
подбадривая голубков... Только они  принялись  кувыркаться  всерьез,  пришел
Павел. Окинул картинку ошалелыми глазами.
     - Ты посмотри на этот цирк! - позвала его Таня. - Любопытные игрища...
     Павел совсем потускнел.
     - Ну извини, - развела Таня руками и вышла, оставив его  разбираться  с
гостями.
     Разбираться, правда, он не стал - сам пробкой вылетел из дома. Ей  было
все равно. Поспать бы теперь...
     В сон клонило все чаще. Но и во сне не было покоя. Являлась  та  старая
ведьма. Без упрека глядела в Упор. Прямо из живота, отчего он  лопался,  как
мыльный пузырь, только с брызгами  крови,  вытаскивала  скользкого  ребенка,
заворачивала в пеленку и уносила. "Дальше уйдешь, мне только лучше будет!" -
кричала ей Таня вдогонку. Но ведьма  и  не  оглядывалась.  Лишь  под  ногами
скрипели ветки валежника.
     Шумные сборища стали досаждать, и после Нового года она очистила дом.
     Анджелка заглядывала изредка, рассказывала о своих  новостях  -  всегда
одно и то же в  разных  перепевах.  Впрочем,  Таня  подругу  и  не  слушала.
Появилась надежда на выкидыш. По срокам рожать предстояло во  второй  декаде
февраля. Уже к Рождеству дите билось внутри, натягивая  конечностями  стенки
живота. Таня прислушивалась к  движению  во  чреве,  подстегивая  ребенка  к
преждевременным действиям, вслух и про себя. Ребенок и поспешил,  но  позже,
чем хотела Таня. На стыке Козерога и Водолея,  двадцать  первого  января,  с
раннего утра начались боли. Сначала она не поняла, что происходит. С  Павлом
отношения за  последний  месяц  несколько  нормализовались.  Таня  в  тайных
надеждах,  что  ребенок  до  срока  покинет  вместилище,  стала  ласковой  и
предупредительной с мужем, контролировала при нем каждое  слово.  Отвращение
же к себе самой не покидало, и теплился липучий страх  потерять  Павла.  Муж
прижимал руки к ее животу, и поднималась, ударяя лицо в краску, волна  обиды
на неродившееся существо. Павел  же  принимал  это  за  стыдливость,  отчего
заходилось от нежности его сердце. Но к  этому  времени  дало  всходы  долго
зревшее в подсознании решение не быть матерью ни при каких  обстоятельствах.
Это решение разбудило в ней уверенность, впереди забрезжил свет. И к  вечеру
Двадцать первого началось: схватит - отпустит, схватит - отпустит.
     На этот случай было подготовлено все. Не был  готов  только  Павел.  Он
засуетился, как мог спокойно сказал:
     - Что ж, одевайся, что ли?
     Улыбался, но руки тряслись. Отвезти настаивал сам. В дороге  она  вдруг
решила, что напрасно предупредила его раньше положенного.
     - Ложная тревога, Большой Брат. Поворачивай.
     А Павел был решительно непреклонен. Так и доехали до роддома.
     Провалялась несколько дней без толку. Бродила  по  отделению,  проникая
туда, где располагалась  палата  рожениц.  Чего  только  не  услышишь!  Бабы
проклинали мужей. Орали благими голосами, призывая в помощь любые силы, лишь
бы терпеть.
     Одна с пташками-воробышками делилась болью, подбегала к окну,  утыкаясь
лбом  в  стекло,  и  жалилась:   "Ой,   пташки   мои!"   Дежурные   акушерки
посмеивались...
     Павла она встречала с книжкой, приготовленной к этой минутке:  "Ребенок
в доме", "Советы начинающим родителям". Доктор Спок. Последний удивил  своей
прагматикой в  легком  изложении.  Другой  вопрос,  что  лично  ей  все  эти
родительско-детские материи были скучны безумно. Но вскоре Павла отправили в
срочную командировку. Камень с души свалился. Ничуть  не  испугавшись  тому,
что видела и слышала в родильной палате, торопила день и час.
     Наконец утром, едва выпростав из-под  одеяла  ноги,  она  почувствовала
новое.
     Отходили воды.
     Родовая деятельность была слабой.  Ее  стимулировали,  ставя  синестрол
каждые полчаса. Стоически  выдерживая  схватки,  накатывающие  все  чаще,  с
короткими передышками, хотела чуда и, если бы  знала  кому,  молилась  бы...
Судорога пробежала по телу, сжимая  все  естество.  Занемели  щеки,  кончики
пальцев. Жизнь рвалась выйти из нее. "Умираю", -  мелькнула  мысль,  и  Таня
облегченно вздохнула, с далекой  досадой,  что  сдалась  маленькому  убийце.
Новая судорога оказалась пуще прежней.  Акушерка  подхватила  ее  под  руки,
крикнула санитарке: "Держи! Рожает!"
     Осторожно, куриными шажками провела Таню в родильный зал.
     Все произошло скоро и споро...
     - Девочка!
     Зав. отделением держала в руках орущее  багровое  тельце,  поливая  его
подмарганцованной водичкой. Таня закрыла глаза. Не видеть бы вообще.
     - Устала... - ласково приговаривала  акушерка,  заворачивая  грелку  со
льдом в пеленку и пристраивая ее на Танин живот.
     Обвисшую на животе кожу Таня перетянула полотенцем сразу, как оказалась
в палате. Весь следующий день доставала из тумбочки зеркальце,  разглядывала
себя.
     Нормально.  Хороша.  И  принимала  поздравления.   Записки,   открытки,
сувенирчики - цветы нельзя! - читала и смеялась от счастья. Наконец-то...
     Через  день  принесли  Нюкту-Нюточку.  Патронажная  сестра  по-хозяйски
скинула ребенка на колени мамаше.
     - У меня нет молока! - угрюмо сказала Таня.
     - Будет. Ты ж первородка.
     - Будет - не будет, но для дойки не предназначена.
     Сестра нахмурилась, вздохнула, забрала хнычущую Нюту и вышла.
     По видимости, от чужого молока у девочки началась аллергия. Но  у  Тани
она так заходилась в реве, что  персонал  не  на  шутку  испугался.  Сначала
ребенка отделили  от  матери  совсем,  а  потом  Таня  и  вовсе  выписалась.
Похудела, осунулась, но довольная, со  светящимися  глазами.  Нюту  забирала
Ада.  Сразу  засекла   полную   несовместимость   новорожденной   с   Таней,
посоветовала съездить отдохнуть. Павлу, мол, сама все объясню... Таня словно
того и ждала, тут же собралась и отправилась в Старую Руссу.
     Каталась на лыжах, вечерами танцевала, заводила знакомства. Вернулся  и
даже усилился неуловимый шарм. Что-то  загадочное  светилось  в  ее  золотых
глазах,  мелькало  искрами.  Она  обволакивала,   гипнотизировала   ухажеров
колдовским взглядом - а они приносили ей настроение успеха и  уверенность  в
себе. И тут явился Павел. Плохо выбритый, неряшливо одетый. Ей было  неловко
за него. В номере, зажигая одну сигарету от другой, она выговорила ему:
     - Я только начала приходить в себя. А тут ты. И весь кошмар  опять  при
мне.
     Что ты понимаешь, кроме себя самого?
     Что-то в ней надломилось после этой встречи, лопнула какая-то пружина.
     Нестерпимая тоска, скука тянули непонятно куда. Напиться не  получалось
ни в компании, ни в одиночку. За день до конца  путевки  приехала  навестить
Анджелка со товарищи.
     - У вас ничего покрепче нет? - спросила она Анджелку, покачивая в  руке
рюмку коньяка.
     - Куда уж покрепче? - хихикнул Якуб, ответив за подругу. Но и  Анджела,
и Якуб ее поняли.
     - А что,  может,  рванем  домой?  -  тоном  вкладывая  во  фразу  некий
дополнительный смысл, предложила Анджела.
     - Валим! - решила Таня.
     Мгновенно собрала манатки, вызвала горничную, насунула  ей  десятку  за
уборку и оформление бумаг и, не прощаясь, отправилась в Питер. Но не домой.
     Пахучая конопля, которую принес Якуб, поначалу держала ее. Но это  было
не совсем то, что нужно. Запустив по кругу косяк, она становилась вялой.  Да
и  держало  недолго.  Колыхалось  пространство,   плавало,   изменяя   формы
предметов. Была острота восприятия, но не острота чувств. А не все ли равно?
Павел не должен знать, а на остальных  начихать.  Сознание  просило  чего-то
сильнее, чем невзрачная труха марихуаны. Снова помог Якуб. Таня пускалась во
все тяжкие...
     После ширялова наступало просветление. В  такую  минуту  снова  явилась
мысль, блуждавшая давно. Первое: "Это смерть", потом: "Совсем  не  страшно",
потом: "Как хорошо". Решение зрело. А  славно  было  бы...  Она  представила
себе, как ее хоронят, провожают в последний путь, плачут - и стало смешно от
этих унылых заплаканных рож. Тогда она поднималась в гробу со сложенными  на
груди руками, сидя окидывала всех удивленным взором,  люди  в  процессии  от
ужаса  штабелями  опрокидывались  в  обморок,  и   она   хохотала,   звонко,
серебристо, раскатисто...
     - Решения партии претворим в жизнь. Пятилетку досрочно, -  лепетали  ее
губы в наркотическом угаре и расплывались в блаженной улыбке.
     Чем бы Таня ни занималась, за  все  бралась  решительно.  Вряд  ли  она
способна была допустить мысль, что нуждается  в  помощи.  Куда  там  сильной
женщине поведать хилому  душеприказчику  перипетии  своих  дорог.  Некому  и
нельзя. События наслаивались, накапливался  опыт  интересной,  но  уж  очень
далекой от собственных идеалов жизни, а вместе с ним густел осадок  душевной
боли и грязи.
     Чистый, не разменивающий себя на пустяки  Павел  был  для  Тани  чем-то
вроде "пан или пропал". Теперь она четко понимала, что с Нюточкой,  что  без
нее, но муж окончательно потерян. Проигран  в  ней  самой.  Вернулось  былое
чувство испачканности, которое она пыталась замылить образом добропорядочной
жены.
     Дальше разыгрывать комедию было бы совсем нелепо. Ни  его  вдохновенная
геофизика,  ни  ее  скучнейшая  лингвистика   не   вызывали   ни   малейшего
любопытства. Грызть науку  ради  науки  -  полный  абсурд.  Вот  спасти  или
разрушить мир с ее помощью - это понятно. Но Павел вовсе не тот  партнер,  с
кем для этого  идти рука об руку до конца.
     Отказываясь от материнства, Таня ясно представляла, что собранный ею по
кусочкам  хрустальный  облик  в  глазах  окружающих  разлетится   вдребезги.
Конечно, ее будут искать, скорее всего Павел или  Адочка,  а  то  и  вместе.
Будут предпринимать всяческие попытки вернуть в  лоно,  направить  в  нужное
русло, но сейчас сознание опустошенности заставляло ее  разум  расслабиться,
пока не настанет второе дыхание, если вообще настанет.
     Прятаться Таня и не собиралась. Правда, здесь, у Анджелки, ее и не  так
просто вычислить. Пока не объявлен всесоюзный розыск, ей было покойно,  даже
выйти куда-то не хотелось. Честно говоря, она точно не знала названия улицы,
на которой торчала Анджелкина  новостроечная  девятиэтажка.  Что  дома,  что
улицы - все на одно лицо единого соцлагеря: какая разница - Бухарестская или
Будапештская, если один и тот же ориентир - очередная  экзотическая  помойка
или забор, заляпанный словечками общечеловеческого содержания. А за  забором
- обязательно новенький стеклянный с  полупустыми  прилавками  универсам.  У
входа рыщут сердитые старушки.  Поднаторевшие  в  рубках  за  колбасой,  они
мгновенно выявляют несправедливость, устанавливая  свои  незыблемые  правила
очереди. И ничто не сломит их несгибаемой железной воли, и ничего  не  стоит
ради идеи въехать авоськой по харе  милиционеру...  Несчастным  старухам  не
снился тот харч, которым затаривался для дома Якуб.
     Гостеприимство, чувство благодарности или интуитивное понимание Таниной
нужды - неважно, что двигало этим восточным мужиком. Ей было  хорошо  в  его
доме.
     Да и простодушная Анджелка, приняв  однажды  лидерство  своей  подруги,
готова была ее боготворить. Кроме того, она  знала  ту  Таню,  которая  была
неведома другим.
     Мысль о соперничестве она давно отмела, уразумев, как это  чуждо  самой
Тане.
     Общение подруг было легким, в понимании с полувзгляда, улыбки, поднятой
брови.
     Говорила в основном Таня, попутно впихивая в неученую  голову  Анджелки
всяческие  университеты.  Наука  воспринималась  без  комплексов,  как  того
требовала когда-то Дисциплина на ранчо. В общем,  она  и  не  заметила,  как
стала внутренне зависимой от Тани. На фронтах своих трудовых будней Анджелка
великолепно справлялась как с тактикой, так и со стратегией, но вся  беда  в
том, что  при  ее  ремесле  противником  был  мужчина  как  таковой,  и  это
накладывало отпечаток на личную жизнь Анджелки.
     Воз, именно Танино участие и открыло для нее Якуба. Ни разу он  не
высказал упрека своей "невесте" по поводу ее образа жизни. Она чувствовала в
нем уважение к женщине, правда, не без некоторой опаски перед слабым  полом.
Особенно это было заметно в присутствии Тани. Однажды Анджела призналась:
     - А Якуб никогда из твоих рук ничего не берет.
     - То есть?
     - Ну раньше, к примеру, я могла вино купить, правда, наливал всегда  он
сам...
     - Хочешь сказать, если я ему стакашок поднесу, он не выпьет?
     Анджелка  кивнула.  Таня  удивленно  уставилась  на  подружку,  и   та,
улыбаясь, стала ехидно объяснять:
     - Знаешь, у них такие женщины! Могут что угодно в вино подлить, в  пищу
подмешать, чтобы мужика завязать.
     - Как это? - обалдела Таня.
     - Ну ты наивная! Ну, приворожить. Чтоб ни на кого не стояло.
     - И он в это верит?
     - А ты нет?
     Она пожала плечами, но решила все проверить.
     - Кто готовил? - спросил Якуб, садясь вечером за стол.
     - Я, - мгновенно ответила Таня, хитренько подмигнув Анджелке.
     Он вытянул ладони, закрыл глаза, пробурчал под аккуратно подстриженными
усами "Бисмилаху рах-ману рахим", провел руками по лицу и только после  этих
манипуляций взялся ломать хлеб.  Непонятно.  И  Таня  выждала  время,  чтобы
затосковала Анджелка а Якуб стал забивать "беломорину". Она тихонько вышла в
узкий коридор, мягко открыла  дверцу  "Саратова",  достала  початую  бутылку
"Киндзмараули" и вынесла бокалы  с  разлитым  вином  на  подносе,  прихватив
заодно блюдце с тонко наструганной  бастурмой.  Якуб  сосредоточенно  вбивал
косяк по ногтю большого пальца, потому и  не  заметил  вошедшей  с  подносом
Тани.
     - Может, курнем на красненькое? -  предложила  она  и  протянула  бокал
Якубу.
     Тот внимательно поглядел на протянутую руку, потом  на  Таню  и  мотнул
черной гривой волос.
     - Не хочешь или боишься? - пристально глядя ему в глаза, спросила Таня.
     - Чего бояться, да? - удивился он.
     - Может, не веришь мне?
     - А кто женщине верит, да? Анджелка в этот  момент  закатила  глаза  от
возмущения. Таня решила перевести все в шутку.
     - Знаешь, - обернулась она к Анджелке, - чем отличается наша  кошка  от
азербайджанской? Анджелка затрясла головой. Якуб поднял глаза.
     - Наша говорит "мяу", а их, - она кивнула в сторону Якуба:
     - "Мяу, да?"
     - Вот, - разулыбался Якуб, - разве женщине верить  ?  Это  же  как
погода, да? Обижаться тоже нельзя... Абдулла, поджигай! -  смеясь,  приказал
он и протянул косяк Тане.
     Вина они все же выпили. Догнались  еще  одной  папироской.  Трава  была
пахучая,  но  убойная.  Шершавым  дребезжанием  ныла  магнитофонная   запись
Окуджавы.
     "Конопляное семечко в землю сырую зарою", - дружно и осоловело пели они
вместе с ним. Непонятно чему смеялись, а потом их прибило.  Таня  вытянулась
на диванчике под абажуром и провалилась в забытье.  Проснулась,  когда  ушла
Анджелка. Они дернули с Якубом через соломинку нечто темно-коричневое и Таня
улетела.
     Сквозь беспредельную муть ей казалось, что слышит голос Павла. Будто  в
чем-то он обвиняет Якуба, а тот  еле  оправдывается.  Казалось,  куда-то  ее
тащат, несут, а она ни двинуться, ни слова сказать не может. Вроде  стоит  у
входных дверей Анджелка и провожает ее  грустным  взглядом,  как  прощается.
Тане смешно, хочется успокоить,  крикнуть:  "Я  скоро  приду!",  а  губы  не
лепятся. Увозит ее кто-то домой, а кто - не видно, глаз не  открыть.  Опять,
наверное, эта ведьма с суровым взглядом. Но старуха так бережно уложила ее в
постель,  укрыла  пледом,  подушку  поправила,  что  Таня  не  выдержала   и
расплылась в блаженной улыбке.
     Разбудило ее чувство голода. Она  сладко  потянулась,  выпростала  ноги
из-под пледа и вдруг сообразила, что находится  не  там,  где  была.  Вместо
Якуба прямо на стуле у изголовья сидит задремавший Павел.
     - Та-ак,  -  судорожно  соображая,  произнесла  Таня,  оглядывая  стены
собственной квартиры. - И что теперь?
     Очнулся Павел и резко дернулся на звук ее голоса.
     - Как ты? - не то встревоженно, не то виновато спросил он.
     - Нормально...
     Она старалась сдерживать ярость, подступившую к самому горлу,  мешающую
дышать и вышибавшую слезы из глаз.
     - Что-нибудь пожевать в доме есть? - спросила, отвернувшись в сторону.
     - Наркотический голод? - Павел напрашивался на выяснение отношений.
     - Ты, Большой Брат, сначала накорми, напои, баньку истопи, потом и речь
держать будешь.
     Павел стушевался, опустил голову и так, с поникшими плечами, выгреб  на
кухонный стол все содержимое холодильника. Они ели молча, не глядя  друг  на
друга. Потом, стараясь унять  нервную  дрожь,  Таня  занялась  делом.  Когда
споласкивала посуду, словно невзначай спросила:
     - Ну и что тебя двинуло на подвиги? Павел не  отвечал.  Повернувшись  к
нему, она выставилась в упор. Его глаза беспомощно вопрошали.
     Но он молчал.
     - Я спрашиваю не о том, как ты меня нашел, а как ты мог  увезти  словно
бревно какое-то. Он усмехнулся.
     - Так ведь ты, родная, и была как бревно.
     - Чем ты и воспользовался! - заорала Таня и шваркнула тарелкой о стену.
     Один из осколков царапнул небритую щеку  Павла.  Тонкая  струйка  крови
побежала вниз. Он провел рукой, посмотрел  на  пальцы,  а  в  глазах  стояли
слезы.
     - Все... Край... Абзац... -  сказала  Таня  и,  прилепившись  спиной  к
кафельной стенке, сползла на пол, уронила голову на колени и громко, навзрыд
заревела.
     Он обнимал ее, целовал рыжую голову, сам всхлипывая, как ребенок.
     - Ты больна. Ты просто больна.  Мы  пойдем  к  Сутееву.  Найдем  лучших
специалистов. Таня только кивала.
     Так Таня и влетела в Бехтеревку, которую считала  заурядной  психушкой,
годной только для своего отчима Севочки. "Лечение за колючей проволокой" для
себя казалось  немыслимым.  Каждый  ее  шаг,  любое  сказанное  слово  здесь
фильтровалось и было подотчетным. Заметив в одной из  палат  пристегнутых  к
койкам пациентов, она поняла, что лучше не противиться врачебным показаниям.
Лечащий, которого представил Сутеев, был  всегда  сама  обходительность,  но
вопросы задавал каверзные, предполагающие неоднозначные  ответы.  Медсестры,
санитарки и даже ближайшие родственники  работали  на  Льва  Ефимовича,  как
звали эскулапа, словно "утки" в камере предварительного заключения. Тетрадка
ее истории болезни не по дням, а по часам толстела, набирала жирный анамнез,
но уже шла вторая неделя, а более или менее точного диагноза поставить никто
не мог. Синдрома абстиненции, как ни  хотели,  не  обнаружили.  Налицо  была
стойкая депрессия,  вызванная  неврастенией,  причем  последнее  объяснялось
скорее гормональными нарушениями  периода  беременности.  Понятно,  что  эти
данные у медиков были. Еще когда ими владел Сутеев. В  соответствии  с  этим
Таня и выбрала линию поведения, что было  как  нельзя  кстати.  Более  всего
хотелось вырваться за  пределы  этих  стен.  Она  ела  все  антидепрессанты,
простодушно отвечала на все мыслимые вопросы, ничего не скрывала,  даже  то,
что потягивала травку, понятно, из-за бессонницы; что не хочет  видеть  свою
дочку Нюкту, Анну-Ночную, подумаешь, дочка, орет так, что  уши  закладывает.
Тем временем вставала рано, ежедневно делала  зарядку,  общалась  в  другими
пациентами, ждала среды и субботы, дней посещения, с двенадцати до четырех.
     В один из таких дней задержалась дольше обычного Ада. Это было  кстати,
так как Павел  сидел  будто  на  иголках,  явно  нервничал  и  спешил  уйти.
Разыгрывая непринужденность, мать и муж  чего-то  недоговаривали  Тане.  Она
сообразила, что это связано с  Нюктой,  о  чем  после  ухода  Павла  открыто
спросила мать.
     - Я было хотела сама позаботиться о девочке, но Павлуша даже и  слышать
не хочет. Но а ты же сейчас не можешь...
     И Адочка вопросительно взглянула на Таню. Ковыряя  пальцем  облупленный
пластик на столе, Таня не поднимала глаз. Ада прервала затянувшуюся паузу:
     - Нюта сейчас в пригороде с няней. Павлик сам все устроил.
     - Это к ней он так торопился?
     - Он ведь только в выходные может, - извиняющимся тоном объяснила  Ада.
И снова зачастила, чтобы не висло неловкое молчание:
     - Я к Нине Артемьевне по два раза на неделе  езжу,  не  одному  же  ему
разрываться. Павлуша и на работе-то сгорает. А Лида  сейчас  не  может.  Ой,
Черновым сейчас и без Нюты нелегко.
     Адочка вдруг осеклась, но Таня, вовремя подметив, тут же переспросила:
     - Что у них стряслось?
     - Уж и не знаю, говорить ли.
     -  Никак  Дормидонтыча  партийная  группа  товарищей  схавала?  -  тихо
съехидничала Таня.
     - Да ладно, - Ада махнула рукой. - Этого волка?  Сам  подавишься.  -  И
сменив тон, грустно сказала:
     - У Лелечки проблемы почти как у тебя.
     Так по-старомодному мать называла Лену Чернову. "В чем бы это меня Елка
повторила?" - подумала Таня.
     - Она еще только залетела или уже титькой кормить не собирается?
     - Да ну что ты, Таня? - задохнулась от возмущения  Ада.  -  Леля  такая
порядочная!
     - В отличие от меня?
     Ада вздохнула, понимая, что сморозила  чушь,  и  уже  ровно  попыталась
объяснить дочери:
     - До твоих проблем ей, наверное, уж далеко, но и она не такая  сильная,
как ты. - Погладила Таню по руке и сердобольно чуть слезу не пустила. -  Она
так высохла последнее время, будто кто жизнь  из  нее  выпил.  Все  молчала,
никого не видела, не слышала. Вроде тут, а на  деле  не  она  это.  Лида  аж
плакала, что дочкиного смеха не слышала - и не помнит сколько.
     - Бабьи неурядицы? - по-деловому влезая в проблему, спросила Таня.
     - Что-то типа. Я вот только не понимаю, поветрие это, что ли? Чего  вам
не хватает? Ну, мы нелегко жили, а у вас-то все есть.
     - А разве тебе когда-нибудь чего-то не хватало? -  Таня  пронзила  мать
взглядом.
     - А что ты знаешь? - как обожженная,  вспыхнула  та.  -  Я,  может,  за
Севочку не от сладкой жизни пошла. Думала, спрячусь за ним.
     - От кого? - встрепенулась Таня.
     - Скорее, от чего. От судьбы скорее.
     - Что-то ты юлишь, Адочка. Уж очень все расплывчато.
     - Да скрывать мне нечего. Теперь уж наверное  нечего.  Раньше  об  этом
молчали, потому как чистых, без пятнышка и не найти  было.  Вот  и  молчали.
Теперь времена другие.  Одни  вон  дворянством  бахвалятся,  другие,  задрав
штаны, готовы русскую фамилию на Шмуца поменять.
     - Это что, имеет какое-то отношение к нашему дому?
     У Тани появилось предчувствие, что сейчас она узнает что-то важное  для
себя. Ада, набрав в  легкие  побольше  воздуха,  как  читая  дочкины  мысли,
выдохнула:
     - А ладно. Ты уж не маленькая. Сама уже  мать.  -  Таня  вздрогнула.  -
Кому, как не тебе знать. Всеволод ведь не от сохи, а вон пост какой занимал.
Значит, ему там доверяли, - вытянула пальчик в небо Адочка.  -  Думала,  его
авторитет меня и защитит, ежели что. Любила, правда, не его. Да и любила ли?
Хотела. Я из рода, что в древности травили, а то и палили.
     - Ведьма! - восхищенно выпалила Таня.
     - Да погоди ты, коза, - улыбнулась мать. - Какая там ведьма? Приехал  в
прошлом веке из Эдинбурга аптекарь с женой и дочкой, сам сбег,  а  жена  его
настойками людей давай потчевать, видать, таланту у нее было побольше. Народ
повалил. Не только дочке приданое собрала, но и сама  на  зависть  была,  да
только не живут мужики в нашем роду. Те, кто женится, либо гибнут, либо деру
дают, те, кто родится - не жильцы. Бабка мне говорила,  что  у  меня  братик
был, до меня еще родился, Валечкой звали. Сердешный.  Сейчас  такие  болезни
прямо на сердце оперируют, или  там  таблетками  лечат,  а  тогда...  Бегать
быстро не мог, ничего не мог, радоваться не мог -  задыхался.  Пяти  лет  не
исполнилось, угас, как свечечка.
     Это когда только я появилась. Отца своего не помню и не знаю. Мать  моя
- своего отца. Видать, и бабка туда же. Вот я решила судьбу перехитрить, что
ли. Может, это и дар чужих людей лечить и судьбу им предсказывать, да только
мне-то это зачем? Тем более если по кругу грехом считают. Не  ровен  час,  и
мама бы Соловки увидала. Может, потому, как уехала, записочки  не  оставила,
чтоб нам неприятностей не было. Она женщина  видная,  заметная,  да  и  дела
своего никогда не бросала. То, что брат у тебя есть - ее заслуга.  Никитушка
маленьким много болел.
     Чего только мама ни  делала  -  и  окуривала,  и  поила  травами,  и  в
подушечку обереги зашивала. Молилась о нем еженощно. Видать,  когда  решила,
что будет он жить, собрала все свое да уехала. Никому ничего не сказала.
     "Это многое объясняет, - думала Таня, - и все-таки чушь какая-то".  Еще
не все узелки связывались в ее мыслях, и она спросила Аду:
     - Что ж этот выклянченный у Бога братец меня так  невзлюбил?  Чем  я-то
ему насолила?
     - Да ну тебя! С чего ты взяла? Что дрались как черти? Так все дерутся.
     Разве что ревновал к тебе  или  маленько  завидовал.  Ты  всегда  такая
здоровенькая, крепенькая была.
     "Ах ты гад! - отметила по себя Таня. - Показал-таки уязвимое местечко".
     А вслух успокоила мать:
     - Просто немного обидно. Я здесь пилюльки жру, а он и письмеца написать
не соизволит.
     - Скучаешь? - грустно обрадовалась Адочка.
     - Угу... Слушай, а он про всю эту ересь знает?
     - Может, что и помнит, - двусмысленно ответила Ада.
     Павел сдержал слово: Таню обследовали все мыслимые и немыслимые спецы.
     Недели две ее обволакивал на ежедневных собеседованиях психотерапевт  с
невыговариваемым именем Фаздык Шогимардонович Ахтямов. За  время  общения  с
ним на сеансах, которые Ахтямов строил по ему одному  ведомому  плану,  Таня
поняла,  что  все  его  знания  базируются  на  отечественной  психологии  и
философии марксизма-ленинизма. Имени Эриха Фромма он и не слышал, во  всяком
случае, виртуозно линял от  этой  темы.  В  результате  Таня  оглоушила  его
фроммовской  терминологией   в   собственной   вольной   трактовке.   Фаздык
Шогимардонович, якобы делая пометки в своем блокноте,  скорописью  записывал
Танину дешифровку словосочетаний типа "анальное либидо"...
     Последняя надежда Сутеева чем-то помочь Тане и Павлу, да  и  самому  не
выставиться полным олухом, возлагалась  на  психиатра-нарколога  из  клиники
Сербского. Его ждали из Москвы со дня на день. В словах  одной  из  дежурных
сестер  промелькнуло,  что  этот  воротило  науки  пользовал   и   бутырских
пациентов.  Исследуя  невменяемые  состояния,  психиатр  великолепно  владел
гипнозом, и раскалывались у него стопроцентно.
     Мужичок оказался розовеньким и пухленьким, с  блестящими  залысинами  и
пушистыми ушками. Говорил ласково,  с  придыханиями,  улыбался  и  постоянно
прикрывал глазки, стрелял голубенькими щелочками  в  упор.  Однако  все  его
призывы к Гипносу оказались тщетными. По его требованию мудрый бог к Тане не
явился.
     Только голова у гипнотизера разболелась и горели мохнатые уши.
     - Абсолютно негипнабельна, - подвел он в конце концов черту.
     Таня скрыла улыбку, .а Сутеев вздохнул, уже готовый к ее выписке.

     Редко такое случалось с профессором. И все же перед приходом  Павла  он
отправился   в   третье   отделение,   на    котором,    кстати,    пребывал
Захаржевский-старший. Там со стариками  возилась  Шура,  не  раз  выручавшая
Сутеева.
     Эта немолодая, крупная женщина со скуластым лицом всегда говорила,  что
в больнице душу не вылечишь. По любому поводу у нее имелся либо адресок  для
родных, либо сама ходила в церковку за болящего. Вот и сегодня,  внимательно
выслушав Сутеева, нарисовала она планчик для Павла.
     - Бабка Кондратьевна большую силу имеет. Похоже, к ней им и надо. Порча
какая-то. Видать, молодую кто-то свадил. Сам говоришь, красивая  пара.  Мало
ли, кто ни позавидует.
     Неловко было Павлу адресок бабки давать. Но может, Шура и  права  -  не
больничное это дело. Профессор как мог объяснил, но Чернов понял только  то,
что медицина расписалась в своей беспомощности. Может, и правильно понял?
     Сразу по выписке из лечебницы Павел предложил съездить  куда-нибудь  за
город. Таня догадалась, что Большой Брат имеет в виду конкретное место, и не
требовалось особых мозгов, чтобы понять, куда они едут.
     Машина катилась по Приморскому проспекту, оставила  позади  новостройки
Старой деревни, миновала черту города и свернула с трассы в Зеленогорске.
     Сейчас ей представят собственную дочь. Вдруг что и  всколыхнется.  Таня
хихикнула.
     - Чего усмехаешься? - спросил Павел.
     - Да так... Дачки-лавочки... Надеюсь, пиво-то будет?
     - Какое пиво? Я же за рулем.
     - Но я-то нет.
     Павел тревожно взглянул на жену.
     - Скажи... Тебя тянет?
     - Что? - не поняла она.
     - Ну, выпить там, или что...
     - Или что - не для твоего высокого ума, - отрезала Таня.
     - Я понимаю, тебе не сладко в больнице было. Но ведь ты сама...
     - Что сама? Я все сама. Живу сама. Рожаю сама.  Лечусь  сама.  В  конце
концов, пью и курю сама. А ты где? За рулем?
     - Фолишь, Таня, - упрекнул Павел.
     - Я и живу на грани фола. Но это мой мячик, моя жизнь, понимаешь?
     - Так не бывает. Игра командная, - покачал он головой.
     - Да очнись ты. Кто эти правила диктует?
     Павел резко затормозил у аккуратно крашенной калитки. Узкая дорожка  от
нее вела к домику, застроенному ажурными верандочками. Павел посигналил.
     Таня вышла, бацнув дверью. Павел направился к крыльцу, дернул в сердцах
калитку.  В  окошке  из-за  феранки  выглянула  пожилая  женщина,  сдержанно
улыбнулась, еще более сдержанно встретила Таню.
     В доме было тепло,  пахло  поленьями  и  глажеными  пеленками.  Недавно
топилась печь. В деревянной манежке пыхтела Нюта, сучила ножками,  временами
задевая разноцветные пластмассовые шарики. Руки ее были заняты  соской.  Она
ее выдергивала  изо  рта,  отбрасывала  и  тут  же  морщила  мордашку.  Нина
Артемьевна, няня, тут же подбирала соску. Какое-то время соска ходила во рту
девчурки ходуном, потом все повторялось заново.
     Умиленный  Павел  взял  дочку  на  руки.  Нюта  скосила  к   переносице
подернутые сизой дымкой глазки и неровными движениями нашарила  пуговицу  на
пиджаке отца, потянула на себя, открыв рот.
     "У, стерва косоглазая! - подумала Таня. - Вцепилась  мертвой  хваткой".
Но отвела глаза, заметив взгляд Нины Артемьевны. Няня исподволь наблюдала за
Таней.
     Наверняка жалеет Павлушу, а значит, виноватит ее.  Ну  и  черт  с  ней.
Впрочем, девочка не разревелась при виде матери, сыпью  не  покрылась.  Хуже
другое: Павел умудрился всучить ей дочку именно тогда, когда та  наложила  в
ползунки и их стягивали для  замены.  Таня  едва  сдержала  себя,  чтобы  не
уронить... случайно.
     Подняв голову, старалась не дышать - лишь бы не вырвало  прямо  на  эту
вошкающуюся кучу дерьма.
     - Давайте мне ее сюда, - выручила Нина  Артемьевна  и  заворковала  над
младенцем:
     - Мы в кроватку пойдем, мамочка тоже. Она еще плохо себя чувствует.
     - Только папочка этого не понимает, - съязвила Таня.
     -  Ночевать  останетесь?  -  спросила  растерянного  Павла   няня.   Он
сокрушенно отказался.
     Павел не мог не понимать, что встреча Тани с Нюточкой  не  удалась.  То
есть внешне все выглядело нормально, как того и следовало ожидать. И все  же
он не мог принять того, что девочка  для  его  жены,  родной  своей  матери,
абсолютно чужая.
      бы все списать на вспыхнувшую по дороге ссору. Только  обманывать
себя не хотелось. Но такой правды не хотелось тем более.
     Каждый остался при своем. Они теперь подолгу молчали.  Казалось,  давно
высказали друг другу все,  так  и  не  сказав  ни  о  чем.  Они  чувствовали
нестерпимое одиночество, но Павел при этом бился в закрытую  дверь.  Как  ни
стыдно ему было в этом признаться, никаких объяснений он найти не мог.
     Оставалось признать, что тут не обошлось без  каких-то  неопознанных  и
разрушительных биопсихических энергий.  А  от  этого  есть  лишь  испытанные
народные средства: либо водка, либо бабка. Итак, едем к Кондратьевне...
     Лично для Тани эта не лишенная интереса поездка  к  знахарке  прояснила
только одно - что с Нютой, что без нее, но Павел безвозвратно потерян.  Тане
было пусто и скучно. Она давно  не  вздрагивала,  прислушиваясь  к  шагам  в
подъезде,  ожидая  мужа.  Батальные  сцены  супружеской  жизни   совсем   не
возбуждали. Боль невысказанного,  непонятого  прошла,  и  не  было  никакого
желания врезать ему покрепче в больное место. Какое-то время она  сдерживала
себя, чтобы не наговорить лишнего, теперь и неважно стало, уязвит его колкий
язычок или нет.
     Таня не торопилась резать и без того слишком тонкую нить их  отношений,
но и уходить  от  скользких  разговоров  с  Павлом  не  пыталась.  Ежедневно
вспыхивали между ними перепалки и так же быстро угасали: Таня подсознательно
ставила многоточие, Павел лавировал, стараясь удержать ее. Она уходила.  Это
было заметно даже в застольной беседе или во время редких теперь ласк. Вдруг
она застывала с отрешенным лицом,  и  взгляд  ее  тонул  в  неведомой  Павлу
вселенной. Тогда она отвечала невпопад, а ему казалось, что он разговаривает
со стенкой.
     В конце концов он сам  предложил  ей  развеяться,  отвлечься  от  дома,
рутины.
     Если что-то и сохранилось в ее  чувствах  к  нему,  авось  окрепнет  на
расстоянии.
     От Павла не ускользнуло, что после этого Таня оживилась. Да  она  и  не
скрывала, что ей только того и надо было. И двух дней  не  прошло,  как  она
успела согласовать с неведомыми  ему  друзьями  место  отдыха  в  нескольких
километрах от Судака. Говорила об этом  взахлеб,  не  чая  увидеть  закрытый
дельфинарий при военном  ведомстве  и  заказник  с  реликтовыми  растениями.
Отодвинуть от себя мысль о ее скором отъезде Павлу не  пришлось.  Вернувшись
вечером из душного института, он еще за дверью услышал, как щебечет  жена  с
кем-то по телефону, сообщая номер и время  рейса.  Словно  смазанный  маслом
блин, она светилась улыбкой, потряхивая билетом перед  его  носом,  и  Павел
взорвался:
     - Ты вообще о ком-нибудь, кроме себя, думаешь? Таня насупилась,  взгляд
стал жестким, поджались губы. Она приготовилась  к  обороне,  но  Павла  уже
понесло. Он говорил, а голос внутри кричал: "Остановись!"
     - Тебе безразличны все! Я, Нюта, собственная  мать!  Все!  Тебе  нужно,
чтобы тебя обожали!
     - Да... - тихо и невозмутимо вставила Таня. - Поэтому и не желаю тебя с
кем-то еще делить. Павел остолбенел, поняв, что речь идет о дочери.
     - Но ведь Нюточка... - виновато промямлил он.
     - Именно она.
     Таня пошла на кухню, и он поплелся следом.  Встав  над  столом,  уперев
руки, Таня, не глядя, не поворачиваясь, медленно и спокойно выговорила:
     - Всему свое время, Большой Брат. Пора бы тебе решить, с  кем  ты.  Или
сри, или с горшка слезай. Ты уж, будь добр, сделай выбор в мое отсутствие.
     И с непонятной ему практичностью она проговорила все варианты, не забыв
об имуществе и квартире, не упустив ни единой мелочи. Как это не вязалось  с
той Таней, которую он знал! Или не знал?
     Рано утром к подъезду подкатило вызванное такси.  Павел  не  вышел,  не
помог ей поднять баул. Всю ночь он просидел в ступоре, не в силах  думать  о
прошлом или будущем.
     Разбитое корыто - вот и все, что он может  предложить  сейчас  Нюточке.
Вот она. Танина наука: полный абзац. Край и конец...

     Таня совершенно не  понимала  тех  домашних  клушек-толстушек,  которые
оправляются на моря чуть ли не с собственной плитой. Сама она ездила  всегда
налегке - были бы  деньги  и  смена  белья.  Только  так  и    получить
удовольствие от отдыха, от дороги.
     Гудел скоростной троллейбус, захватывало дух от взгляда в  пропасть  по
правой обочине. Мохнатые горы, как кавказские  мужчины,  подпирали  яркую  и
тучную небесную твердь. В пейзаже недоставало лишь мужика в бурке с  посохом
и  бегущей  вниз  отарой.  Пол  был  заплеван  семечками,  пассажиры  весело
переговаривались в предвкушении солнца, пляжа, волн. Возвращаясь  мыслями  в
Питер, Таня старалась отогнать тревогу. В  общем-то  все,  что  она  сказала
Павлу - правильно.
     Действительно, пускай судится, уж коли захочет - разменивается. Но  это
не в духе Павла. Не станет  он  заморачиваться  с  разводом,  с  тяжбами  по
имуществу.  Вряд  ли  и  с  ней  останется.  Будет  по  гроб   тянуть   ношу
ответственности, соплями дочкиными умываться и радоваться.
     Таня тряхнула рыжей гривой,  отгоняя  всякое  чувство  досады,  вины  и
обиды.
     Только тогда и заметила мальчишку лет девяти,  залезшего  с  ногами  на
сиденье и протягивающего  ей  наполовину  вылущенный  подсолнух.  Белобрысый
Юрасик из Минска, похоже, тот еще черт.
     - А куда намылился ехать? - продолжила более тесное  с  ним  знакомство
Таня.
     - Да не я. Вон старые, - махнул он  почерневшей  от  семечек  рукой  на
родителей лет тридцати. - В Новый Свет...
     - Ну? - удивилась Таня. - Я тоже.
     - Намылилась? - переспросил малец. Таня развеселилась. Хоть там и  есть
уже компания, но и эта не повредит.
     Впервые поехав полным "дикарем",  Таня  пожалела  об  этом  лишь  самым
краешком мысли, когда,  уже  на  такси,  промчалась  мимо  дома  отдыха  для
космонавтов. Но белый домик с шумной толпой под виноградником оказался ничем
не хуже. Чистая комната, увитая зеленью веранда над ротондой и  с  видом  на
море, блок хороших сигарет - чего еще желать? Тем более  что  ни  одного  из
встретивших ее здесь она не знала. Подружка,  устроившая  все  эти  радости,
плавала где-то в камнях Черепашьей бухты.
     - Кайф! - выдохнула Таня.
     Новые знакомые показались Тане открытыми, если не сказать распахнутыми,
и  очень  симпатичными  ребятами:  физики  и  лирики,  но  кто  есть  кто  -
разобраться было сложно. Дружеский треп между ними часто переходил в  споры,
но никто и не пытался умничать, давить  интеллектом.  Все  были  на  равных,
главное вовремя отбрехаться, так как ни одному палец в рот не клади.
     Молодые женатики  из  Алма-Аты,  физики  из  Дубны  с  подругами,  юный
психиатр из Минска, биолог из Пущино -  ни  родины,  ни  национальности,  ни
вероисповедания - не разобрать. Евреи с  татарскими  вливаниями,  русские  с
кавказскими заморочками - полная разношерстность. Объединяла всех  любовь  к
наукам: многие учились в аспирантуре, пожалуй за исключением газетчика Жени,
самой Тани и ее приятельницы Лены,  известной  в  питерских  гостиницах  под
псевдонимом  Хопа.  Все  знали  это  имечко,  несмотря  на  то  что  она  не
афишировала свой промысел и отдыхала от  трудов  праведных.  Здесь  не  было
ханжества, все принималось как есть.  Таня  не  поймала  ни  единого  косого
взгляда, даже когда купалась голяком на скалах за гротом Шаляпина. Какие  уж
тут косые взгляды, если даже Юрасик собирал крабов с голозадой  девицей,  по
возрасту годящейся в матери. Сюда бы Павла, застегнутого  на  все  пуговицы.
Таня чуть не захохотала от этой мысли, представив мужа, зажатого обнаженными
бюстами. Неизвестно, у кого был бы более ошалелый вид: у  него  или  у  этих
ребят в его присутствии... Нет, конечно, это в ней боль говорит;
     Павел - такой же как эти ребята, тоже способен на отдыхе отрываться  на
полную катушку. Просто старались оба - что муж, что она -  быть  друг  перед
другом лучше, чем есть, копили подспудно досаду... А  тут  -  тут  каникулы.
Отдых от несвободы и лицемерия...
     Как-то  они  возвращались  из  Судака,  куда  с  разрешения   родителей
прихватили Таниного маленького приятеля  Юрасика.  Поймали  мотор.  Набились
тесно до писка, сидя друг у друга на коленках в "москвиче" на лысой  резине.
Планируя ночную вылазку в закрытую зону заказника, галдели, обсуждали дорогу
на Царский пляж.
     -  бы и вплавь, - предложил Женя.
     - Ты, может, и доплываешь, а я без тебя и пешком не дойду, - испугалась
его жена Лялька.
     - Но Хопа же туда каждый день плавает.
     - Но это Хопа! - словно та все может, возмутилась Лялька.
     И тут же, чтобы никто и не подумал, будто она в чем-то  осуждает  Лену,
стала говорить о ней  нечто  восторженное.  Незаметно  разговор  скатился  к
воспоминаниям не совсем по теме.
     -  Вот  со  мной  работала  одна  дама,  Жень,  ты  помнишь,   Катерина
Михайловна, тетке уже лет под  пятьдесят.  Интеллигентная,  аристократичная,
строгих нравов, но не замужем. Мать  у  нее  школьная  учительница.  Недавно
застукала старая Катю с сигаретой и давай ей втулять, мол,  с  этого  все  и
начинается: сначала папиросы, потом выпивка, так, мол, и до панели недалеко.
     - Как это  до  панели?  -  не  понял  Юрасик.  С  изяществом  истинного
демагога-родителя Лялька тут же выкрутилась:
     - Ну, раньше она учительницей работала, а так пойдет панели красить.
     Женька на переднем сиденье возмущенно засопел, поправил  на  переносице
очки и весомо произнес:
     - Ляля, нельзя врать детям! Серьезно посмотрев на мальчика, он спросил:
     - Тетю Хопу знаешь? Где она работает?
     - Понял, - ответил Юрасик. - Это так называется.
     Перед самым отъездом Тане внезапно захотелось романтически  попрощаться
с местами, к которым прикипела  душой.  Сделать  это  хотелось  в  одиночку,
незаметно.
     В беседке пьянствовали, сыпались анекдоты, кто-то  к  кому-то  клеился,
удалялись парочки, появлялись с такими довольными  рожами,  что  хоть  лимон
дай. Отказавшись от всяческих провожатых,  Таня  ускользнула  на  поселковый
пляж, посидела, набираясь духа на заплыв. Прожектор в рубке  застыл  полосой
света в одной точке.
     Тихо и спокойно. Таня вошла в воду,  волна  окатила  грудь,  опрокинула
тело-и мощным брассом поплыла на  изгиб  скалистого  мыса  Сокол.  Казалось,
волны сами несут ее. Вода теплая  и  ласковая.  Но,  оказавшись  вровень  со
скалой, она почувствовала опасную зыбкость течения. Словно  дозорный,  Сокол
держал невидимый барьер. Ее неумолимо несло под крутые и острые уступы. Таня
билась, продираясь сквозь эту мертвую зону, широко распахнула  глаза.  Мышцы
свело, в груди горело - дыхания не хватало. И вдруг  заметила  мерцающие  на
поверхности серебристые точки, которые отдавали лунными бликами, оседали  на
волосках  ее  тела  мелкими  пузырьками.  "Микроорганизмы,  подобные  земным
светлячкам, как рассказывал биолог Алешка", - догадалась Таня. В открывшейся
ей бухте Царского пляжа был полный штиль. Таня повернулась  на  спину,  чуть
отталкиваясь ногами, скользила по воде к знакомым камням и теплой,  нагретой
за день мелкой гальке...
     Она еле стянула с себя мокрый купальник, деревянные ноги не слушались.
     Закрыла глаза и глубоко вздохнула. Прямо над ней, таинственно улыбаясь,
зависла полная луна, заливая землю и Таню чарующим белым светом. Он не грел,
но облизывал все ее существо. Вдруг представилось, будто  это  Белая  богиня
высовывает  язык,  как  лепесток  лаврушки.  Даже  чудилось  дыхание.   Таня
зажмурилась и впала в тихое забытье. Но сердце часто-часто билось, и щемящая
нежная  тоска  подкатывала  к  горлу.  Хотелось  заплакать,  как  будто  она
маленькая девочка, лет девяти. Тогда, в детстве,  выдержав  долгое  молчание
после ссоры, она пришла  к  брату,  протянув  мизинчик,  как  учила  Адочка:
мирись-мирись и больше не дерись. Но Никита оттолкнул  ее,  прикрикнув  зло:
"Не сестра ты мне!" "За что? За что?" - спрашивала себя маленькая  Таня,  но
слезы не уронила... Тут какая-то тень коснулась ее  сознания.  Совсем  рядом
слышно было шумное и прерывистое дыхание.
     Чистых кровей сеттер кинулся к ней с лаем, но близко не  подходил.  Пес
затих, встав в стойку. Предупреждающе зарычал.
     - Стоять, Чара! - В тени исполинского валуна раздался резкий окрик.
     Вековые камни лежали здесь,  словно  мифический  гигант  скатил  их  из
узкого ущелья в бухту. В полосе света показалась фигура хозяина собаки.  Это
был егерь.
     В выцветших шортах, бронзовый и скульптурный, с кобурой  на  поясе,  он
был хорош  и  выразителен.  Как  натянутая  струна,  Таня  пошла  навстречу.
Заворчала псина, стыдливо следя за ее движениями.
     - Кто ты?
     - Неважно.
     Где небо, где земля? Ни имени, ни словечка Таня больше не услышала и не
узнала...
     Решение нырнуть в Москву было импульсивным и диктовалось  до  боли  под
ребрами нежеланием видеть плачущий Ленинград. Не хотелось уходить  с  орбиты
этих  чудиков,  которых  встретила  в  Новом  Свете  Подобно  ей,  они  жили
адреналиновым голодом, изобретали  велосипеды,  спотыкались,  но  ничуть  по
этому поводу не комплексовали... Желая приоткрыть кулисы увиденного  театра,
Таня спросила аспирантку Веру:
     - Тебе-то зачем все эти копания в архивах?
     - Так интересно ведь, - она изумилась и рассмеялась:
     - Все просто, Таня.
     Спасибо партии родной за трехгодичный выходной. А это,  как  понимаешь,
еще та школа.
     Именно Вера и сблатовала на заход в Москву.
     - Поехали, посмотришь, что за цвет нации учится в  первопрестольной,  а
заодно и общагу, где этот цвет произрастает.
     Поезд уже подкатывался к суетливому пригороду. Мимо  пробегали  машины,
мелькали озабоченные лица. Голоса  в  купе  сделались  тише,  не  дребезжала
гитара, не слышно раскатов дружного хохота.
     - А почему колеса у поезда стучат? -  Алешка  делал  последние  попытки
растормошить компанию.
     На него лениво взглянули, сразу отвернувшись к окну.
     - Площадь круга какая? - бередил он Ляльку.
     - Пи эр квадрат...
     Но шутка не удалась, так как уныло раскрыл ее Женька:
     - И дураку ясно, что этот квадрат и стучит. Алешка заткнулся  обиженно,
потом промямлил, непонятно кому в отместку:
     - Терпеть не могу эту большую деревню.
     - Москва, объевшись финскими сырами, - злобным речитативом в такт стуку
колес начала читать стихи Лялька, - голландской ветчиной и яйцами Датчан, на
пришлых смотрит иностранными глазами тбилисских и бобруйских  парижан.  -  И
все-таки, - тряхнула выгоревшими волосами Вера,  -  Москва!  Какой  огромный
странноприимный дом. Всяк на Руси бездомный, мы все к тебе придем.
     Оформлять Танины документы в  общежитии  не  пришлось.  Переговорив  за
стойкой с администрацией, Вера увела ее к себе в  комнату,  где  жила  одна,
точнее с мертвячкой, то бишь с прописанной "мертвой  душой".  Она  отдала  в
пользование свой пропуск, объяснив некоторые премудрости  обходных  маневров
мимо консьержек.
     Несмотря на обшарпанные стены и скрипучий паркет, ее комната показалась
Тане уютной. Вера с момента приезда здесь почти не ночевала,  только  иногда
тревожа Таню под утро. Вопросов  Таня,  естественно,  не  задавала...  Новая
подруга сразу предостерегла:
     - На меня не оглядывайся. Будь как дома и не суди строго.
     - Да уж неси свою соломинку, мне и. своего бревна хватит,  -  успокоила
ее Таня.
     Вера женщиной была общительной, и судя по всему здесь к ней  относились
с большим уважением. Без конца кто-то забегал,  просто  так  или  со  своими
нуждами.  В  отсутствие  хозяйки   общались   с   Таней.   Знакомства   были
небезынтересными  и  лепились  сами  собой.  На  кухне,  в  коридоре,  около
междугородного автомата, в лифте. Две высотки на улице Островитянова гудели,
как улей, до утра  был  слышен  многоязычный  гомон.  Тасовались  по  этажам
интересы всех мастей: от благородных пиковых до казенных треф.
     Да и споры здесь не были только научными. На  почве  быта  доходило  до
национальной вражды.  Однажды  пришлось  наблюдать  ссору  на  кухне  вокруг
казенного чайника. Узбечка Маруфа тянула чайник на себя с воплем:
     - Это моя чайник!
     - Нет, Моя! - отстаивал справедливость кубинец Эйван. ***
     Испытывая некоторую неловкость перед иностранцем, Таня вмешалась:
     - Маруфа, не "моя", а "мой".
     Маруфа неожиданно стала перед ней извиняться:
     - Я не знала, что это твой.
     Голова от всего этого шла кругом. Из Пущина прикатил Алешка с  грузином
Цотне. Последний оглоушил Таню красивой  историей  какого-то  нового  вируса
шестиконечной формы. Рассказывал о СПИДе - будто песню пел.  И  предсказывал
его торжественную поступь в истории человечества.  Потом  ребята,  подхватив
девушек, повезли их на "чачу при свечах",  в  высотку  эмгэушки.  Вход  туда
оказался по пропускам, выписывать которые следовало загодя,  но  у  молодцев
была своя практика. Они оставили девушек  дожидаться  у  одного  из  четырех
контролируемых входов, вошли внутрь с другого и уже через  решетку  передали
спустя минут десять временные пропуска с несклоняемыми фамилиями  Кобзарь  и
Мозель.
     - Между прочим, - с некоторой долей гордости проинформировала Вера, - в
мире всего три универа, вход куда контролируется охраной:  Сантьяго-де-Чили,
Сеул в Корее и родной МГУ. Но, как видишь, напрасно.
     Мужчины  угощали  мясом.  Его  название  для  ушей   ленинградки   Тани
показалось новым - духовое. И, несмотря на это, съедено было  куда  быстрее,
чем приготовлено. Скоро было выпито все спиртное. А вечер только начинался.
     - Непорадок, - решил голубоглазый красавец грузин и, весело насвистывая
мотивчик из "Травиаты", побежал транжирить последние аспирантские  гроши,  в
чем никогда бы не признался. Но разве жалко?
     Вера зашипела на Алешку, и тот кинулся следом.  Тихий  хозяин  комнаты,
улыбчивый Теймураз, не знал, как развлечь милых  дам.  Вера  воспользовалась
моментом и предложила Тане забежать  к  своей  знакомой.  Они  поднялись  на
семнадцатый этаж. На пороге их встретила колоритная ингушка в яркой  косынке
вокруг черной тугой косы до самого пояса.
     - А, Вера! Как дела, как жизнь, какими судьбами?
     Не успели они присесть на диванчик, как в комнату влетел  белолицый  со
смоляными бровями, сросшимися на переносице, паренек.
     - Ты чего как шайтан? - наехала  на  него  Фатима.  -  Это  Магомет  из
Грозного.
     На юрфаке учится, - представила она чеченца.
     Парень настороженно оглядел гостей.
     - Это свои. Что случилось?
     - Османа взяли. Разбойное нападение.
     - Он где? - встревожилась хозяйка.
     - У Сослана. Пока отпустили. Под подписку. Сослан на лапу им дал.  Весь
избитый. Кровью плюет.
     - Главное живой. Где мозги были? - Фатима запаниковала.
     - Так. Утро вечера мудренее, - остудила ее Вера. - Мы забежим за  тобой
и вместе поедем на Остров. Палестинец на месте, мозги  при  нем.  Что-нибудь
придумает.
     - Ой, Вера. Тебя аллах послал.
     Домой их отвез на  такси  Цотне.  Алешка  сломался  под  утро  и  спал,
привалившись спиной к батарее.
     У палестинца было странное неудобное имя Фахри  аль-Наблус.  Невысокий,
похожий на хомяка, с острыми глазками и тоненькими усиками,  он  радушно  их
встретил, угостив пахучей пережаренной арабикой с кардамоном.
     За краткое время знакомства Таня ощутила энергию, силу этого человека.
     Ничего примечательного в его облике  не  было,  но  цепкий  взгляд  она
оценила.
     Показалось, что они знают друг друга давно.
     - Эй, рыжая! - позвал он, когда они прощались. - В Ленинград поедешь  -
не трудно с собой кофе взять? Я бы тебя угостил и кого надо.
     Глаза его лукавили.
     - Нет проблем, - бросила через плечо Таня. И перед отъездом не забыла к
нему зайти, как обещала.
     Фахри настежь распахнул перед Таней дверь в комнату, устланную коврами.
     - Проходи, рыжая! - пробурчал он, насупившись. - Кофе? Конфетки?
     Таня кивнула, устраиваясь за столом возле широкого окна.
     - Когда едешь домом?
     - Сегодня. Ночью.
     - Харашо-о, - протянул он-- Как Москва? Отдохнула? Теперь на работу?
     - Посмотрим. Захаржевская всегда дело найдет.
     - Это ты? - Он оглянулся и невзначай бросил через плечо:
     - Еврейка?
     - А что?
     - Похожа.
     Таня расхохоталась.
     - Чем?
     - Носом и рыжая.
     - Ты тоже носом не вышел. Теперь засмеялся он.
     - У меня еще ничего. Ты арабов не знаешь.
     - А ты не араб?
     - Ну так. Между-между.
     - Между евреями и арабами?
     Фахри опять рассмеялся:
     - Или то и то и чуть-чуть другое.
     - А чем занимаешься9 - кивнула Таня на кипу журналов, книг и рукописей.
     - История, - отрывисто произнес он. - Диссертация.
     - На каком году аспирантуры?
     - Уже пять лет последний параграф пишу.
     - Значит, есть другие дела, - догадалась Таня.
     - Ну пиво, бар, девочки.
     Легкое  прощупывание  собеседника  продолжалось  с  обеих   сторон   на
протяжение всего разговора, из которого Таня почерпнула сведения  не  только
об истории палестинского народа, но и о политических  силах,  участвующих  в
становлении современного государства Израиль.
     У него был забавный  говорок,  чуть  сдавленный  гортанными  звуками  и
особым произношением гласных.  Ошибки  в  речи  встречались  редко,  путался
только в окончаниях и согласовании рода и числа. Щелкнув на стене  очередную
залетевшую в окно муху, он весело спросил:
     - Как правильно? Я убил мухам или мухов?
     - Муху, - выделяя каждый слог, сказала Таня.
     - Не правильно! Я их много убил. Значит - мухах!
     Веселость   и   непринужденность    сразу    располагали,    заставляли
симпатизировать этой крепкой бомбочке, похоже, довольно взрывоопасной.
     То же заметил и в Тане ее новый приятель, обозвав  "миной  замедленного
действия".
     - Ошибся! - поправила его Таня. - Я -  особый  вид  вооружения,  причем
вполне мгновенного реагирования. Хотя... -  Фахри  ждал  продолжения.  -  По
ситуации.
     - Еврейка! - радостно  утвердил  он.  Таня  отметила  остроту  мышления
Наблуса.
     Человек веселый, он сыпал шутками, иронизировать над собой не стеснялся
и казался лишенным комплексов.
     У открытой форточки, где сидел Фахри, вдруг, пезко  каркнув,  пролетела
ворона. Палестинец бросился со стула на пол и громко выматерился. Рассмеялся
сам над собой, взмахнул руками.
     - Израильский бомбардировщик! - и вернулся на стул.
     "Воевал", - мелькнуло у Тани...
     Расстались они совершенными друзьями, ничего четкого друг про друга  не
узнав, но понимая, что стоят друг друга. Это уж точно.

     А Питер, как обычно, окропил Таню мелкими, серыми, моросящими слезами.
     Любой  город  имеет  свою  историю,  развиваясь  как  живой   организм,
переживая периоды упадка и расцвета,  но  далеко  не  каждый  рождается  так
загадочно в одночасье и живет своими мистическими флюидами, распространяя их
на сознание и судьбы людей. Десять километров вправо, десять влево, -  и  ты
уже   дышишь   полной   грудью...   Город-склеп,   город-кладбище,   который
предпочитают называть музеем или памятником, встретил Таню хмурой  толпой  у
закрытого  метро,  и  она  согласилась  на  первое   предложение   частника,
выкликивавшего пассажиров. Цену он заломил несусветную и всю дорогу отчаянно
врал  про  разведенные  мосты,  нагло  кружил  по  переулкам  возле  Сенной,
отрабатывая   заработок    по-питерски,    как    экскурсовод-любитель    по
совместительству. Когда брехня вконец осточертела, она резко оборвала водилу
на полуслове:
     - Ладно, теперь вправо, сверни  под  арку,  мимо  Убежища  налево  -  и
свободен.
     Дома все было по-прежнему, - как никуда и не уезжала. Павел  еще  спал.
Тихой мышкой Таня разобралась с баулом и принялась  за  кухонное  хозяйство,
мурлыкая под нос полюбившийся мотивчик из "Травиаты". Застав мужа дома, она,
к  своему  удивлению  обрадовалась...  Павел  встал.  Она  прислушалась,  он
заспешил в ванную, засуетился: явно знал и чувствовал ее присутствие... Таня
встретила его, сидя за накрытым столом, и  светилась  при  этом  всем  своим
рыжим существом.
     Неделя безоблачного счастья. Никогда еще Таня не  была  так  ласкова  с
мужем.
     Ее неудержимо влекло дотронуться до него,  провести  рукой  по  плечам,
уткнуться головой в его грудь. Но что-то говорило: не весь Павел с  ней.  Он
не был бы самим собой, если бы оставил на произвол судьбы маленькую девочку,
нуждающуюся в нем куда больше, чем сама Таня.
     Феерическая неделя оборвалась звонком из Огонькова, и муж на всех парах
сорвался к Нюточке без каких-либо объяснений.  Таня  захотела  прибегнуть  к
древнему, как сам род человеческий,  способу  удержать  милого  возле  себя,
постыдно колдуя над его вещами. Не имея ни малейшего понятия о ворожбе,  она
вадила по наитию. Вшила свой тугой волос в подклад его пиджака.  Выискала  в
ванной его волосинку, долго вязала ее со своей, в конце концов запихала  под
порог. На старом клене возле дома завязала на несколько  узлов  его  галстук
приговаривая:
     "Чтоб не дневал, не ночевал без  Танечки,  не  ел,  не  пил  Павел  без
Танечки, не ходил, не захаживал без Танечки  своей..."  Памятуя,  что  
что-то и в пищу подмешать, натырила у Адочки трав,  определяя  их  нужность,
как собака, на нюх.
     Встретилась с Якубом, разжилась чарсом и ночью, укурившись, читала  при
свечах  заклинания  над  подаренным  Павлушей  камнем.  Мысли  Тани  бежали,
путались...
     Когда он вернулся, застал жену при свечах. Ее отрешенный вид  воспринял
как обиду и ринулся в бессмысленные оправдания:
     - Это же моя дочь, как ты не понимаешь?! Таня  сделала  слабую  попытку
его остановить:
     - Не надо. Я все знаю. Ничего не говори.
     - Не могу я без нее, да и она без меня не может.
     - Остановись. Я все понимаю, и знала это раньше тебя. То, что  сбудется
- позабудется. - Криво улыбнулась. - Лучше  отметим  поминки  по  совместной
жизни.
     На запив она налила ему своего пряного  свежезаваренного  зелья.  После
первой же стопки Павел запьянел. От неожиданной расслабухи следом  пропустил
другую.
     Повело и Таню, но не настолько, чтобы рухнуть вслед за ним  в  бредовое
забытье.
     Она вытянула цепочку с алмазом из лифчика и, раскачивая им над  Павлом,
позвала Сардиона - повелителя камня. Но только один образ открылся  ей:  как
отраженный в Зазеркалье,  лежал  бездыханный  и  распростертый  над  бездной
Павел, казалось, мертвый. Нет. Этого она не  хотела.  Уж  лучше  самой  уйти
туда, где не было ни вопросов, ни сомнений, ни печали, ни воздыханий. Там, в
алмазной решетке, в мерцающем свете хорошо было только ей. Таня  представила
себя золотистой змейкой, вползающей по решетке в глубины камня, обвила  тело
Павла, шепнула в чуть раскрытый его рот тонким  жалом:  "Уходи  назад".  Над
головой  кружила  птица,  отчаянно  билась  крылами,  ее  клекот  пугал,   а
стремительные виражи были опасны для змейки.
     - Не отдам! - шипела ей Таня.
     Пыталась спрятаться на груди Павла,  укрыться  от  неотвратимого  удара
птицы.
     Крепче сжимала кольцо вокруг мужниной шеи, и в то же время искала путь,
расщелину, куда  уползти, чтобы Павел вздохнул и ожил. Резко  вернулось
ощущение реальности. И Таня уже все знала, примирившись с нею. Когда очнулся
Павел, она бросила ему через плечо:
     - Прощай, Большой Брат! - и заперлась в спальне,  воткнув  первую  иглу
промедола в девственную вену.
     Павел ушел, как и следовало ожидать, оставив  все  свои  пожитки.  Пока
заначки искусственной наркоты  не  закончились,  Таня  предавалась  странным
разрушительным оргиям, сжигая первый попавшийся след пребывания Павла в этом
доме. На вонь  паленого  тряпья  прибежала  перепуганная  соседка.  Таня  ее
высмеяла и предложила как-нибудь не постирать, а прокалить на конфорке носки
своего мужа. Соседка решила, что Таня  тронулась  умом,  правда,  в  милицию
звонить не стала из чувства женской солидарности, хоть и недовольно, но  все
же здоровалась в  подъезде  с  подозрительными  личностями,  зачастившими  в
квартиру напротив. Девки явно с улицы, мужики - пьянь, рвань, а то и  вообще
южане. Понесло, видать, рыжую прорву во все тяжкие. Ну а Тане и дела не было
до досужих сплетен, начихать с Адмиралтейского шпиля. Дни пробегали в пьяном
угаре: сон и явь кривлялись в наркотическом пространстве, большое  стало  до
смешного маленьким, то,  чего  раньше  не  замечала,  задвигалось,  ожило  в
колоссальной значимости. Каким-то совершенно новым показался Курт  Воннегут.
Да  что  там  "Колыбель  для   кошки",   занудный   Мелвилл   читался,   как
"Апас-сионата".
     Анджелка с Якубом практически  переселились  к  Тане  -  для  всеобщего
удобства.
     В поисках  развлечений  высвистывались  старые  знакомые,  среди  новых
мелькали забавные забулдыги, снятые прямо у  винной  лавки.  Якуб  полностью
взял на себя заботы о продуктах.  Подсуетился  и  к  прочим  радостям  бытия
приобрел видак. Одна и та же кассета проигрывалась многократно, если фильмов
было несколько, их просматривали залпом за  один  присест,  так  что  сюжеты
наслаивались один на другой:  Брюс  Ли  колотил  Шварценеггера,  Чак  Норрис
одиноким волком отстаивал Гонконг от диверсий Рокки-1  и  Рокки-2.  Все  эти
боевики до чертиков заморочили мозги, не говоря  про  ужастики  с  бродячими
трупами, после которых Анджелка кидалась с вилкой на Якуба:
     - Жареные мозги!
     Время летело, Таня выпала из его потока и почти  не  заметила,  как  на
смену осени пришла зима, в срок сменилась весною, а там и лето подошло.
     Анджелка теперь на заработки почти не выходила, у Тани же и в мыслях не
было устроиться куда-нибудь на работу. А зачем? Якуб зарабатывал прилично, а
по временам, когда на подруг находил стих заняться чем-нибудь полезным,  они
извлекали аптекарские весы и помогали Якубу фасовать  дурь  на  розничные  и
мелкооптовые дозы, для пущего приработка слегка разбодяживая  ее  то  зубным
порошком, то кофе растворимым -  в  зависимости  от  цвета  и  консистенции.
Кроили  полиэтилен,  заваривали  товарные  порцайки  в   пакетики.   Словом,
трудились.  Кроме  того,  Таня  потихонечку  распродавала   всякие   дорогие
безделушки - наследство прежнего владельца. За одно только пасхальное  яичко
работы Фаберже Гамлет Колхозович, Якубовский бригадир, не торгуясь,  выложил
двадцать тысяч. Часть этих денег  Таня  по  совету  Толяна  -  фарцовщика  и
"жениха" классной девочки Хопы - обратила в доллары, которые купила  у  того
же Толяна. Для  их  хранения  Якуб  оборудовал  в  одном  из  шкафов  хитрый
тайничок,  в  котором  нашли  себе  место  и  другие   заначки   длительного
пользования - как денежные, так и "натуральные".
     Павел  не  звонил  и  не  появлялся.   Изредка   наведывалась   Адочка,
прибиралась, перемывала посуду - и уходила, не сказав ни слова упрека,  лишь
глядя на Таню печальными глазами. К ее визитам быстро привыкли.
     Во время одной из вылазок  за  пополнением  спиртного  Анджелка  пхнула
локтем Таню, указывая на привалившуюся к прилавку обрюзгшую фигуру. С трудом
Таня узнала друга и соратника Павла, братниного "гусара" Ванечку Ларина. Она
вспомнила его взгляд на свадьбе,  сжалась  внутренне,  подтянулась,  вскинув
голову.
     Иван  обернулся,  чувствуя  спиной  ее  пристальный  взгляд.   Обомлел,
беспомощно озираясь кругом.
     - Здравствуй, Ваня. Не узнал?
     - Не... Ну как?.. Это я... Неожиданно, в общем, - наконец  выпалил  он,
краснея до кончиков ушей.
     - А я было подумала, что так одрушляла за последнее время.
     - Как ! - искренне  возмутился  он  и  восхищенно,  с  придыханием
сказал:
     - Таких как ты не бывает, то есть такие никогда  не  дурнеют,  то  есть
красота - картины писать, пылинки сдувать.
     - Так что ж тебе мешает, писатель? - ухмыльнулась Таня.
     Ванечка пьяненько расплакался.
     Сконфуженного и размягченного, как хлебный мякиш, его притащили  домой.
Якуб  поначалу  встретил  радушно,  но  скоро  Иван  стал  его   раздражать.
Несостоявшийся литературный гений зачастил в Танин дом, слишком много  и  не
по делу болтал, ходил  за  Таней  хвостом,  выполняя  все  ее  капризы,  как
преданная собака.
     - Тьфу, - отплевывался Якуб. - Не мужик он, что ли?
     Покуда Иван еще лыко вязал, Таня направляла его говорливость  в  нужное
ей русло, попутно задавая вопросы о прошлом, о его друзьях  и  близких.  Его
творческие поиски ничуть ее не интересовали, а о жене  он  и  не  вспоминал.
Пару раз хмель пробудил  в  нем  редкую  злость,  и  он  вдрут  обрушился  с
обличениями и критикой в адрес партии и правительства. Досталось и Черновым.
Одобрительно отозвался только о Елке, которая вроде  бы  поправилась,  вышла
замуж и уехала с мужем работать  за  границу.  Про  Леньку  Рафаловича  знал
только, что тот служит где-то на Севере,  на  военном  корабле.  Про  Никиту
говорил хоть и неохотно, но обстоятельно. Не вдаряясь, зачем  ей  это  надо,
Таня хотела узнать обо всех побольше. Спинным мозгом чувствовала, что Никита
появился где-то на горизонте, встряв в Ванечкину жизнь, о чем бедолага и  не
подозревал.  Из  его  историй   она   вынесла   кое-какие   важные   детали,
демонстрирующие тайную интимную жизнь брата.
     Подружки, не сговариваясь, одновременно  определили  его  нетривиальную
сексуальную ориентацию - уж очень много  Ванечка  рассказывал  о  постоянном
партнере Никитушки, известном блестящем артисте. Ну а  то,  что  на  братике
природа круто отдохнула, как на мужике, она знала не понаслышке. И  еще,  из
разговоров выудила она догадку, что неровно  ее  братец  дышит  к  Ванюшиной
жене. Не очень-то это укладывалось в мозгу. Но если так, -  Иван  здесь  как
нельзя кстати. Тогда следует ждать  гостей,  а  именно  Никиту...  В  особую
стопочку складывалась сага о Черновых.
     Хитросплетения этой  семьи  Ванечка  знал  больше  по  рассказам  своей
матушки, которая не один год верой и правдой служила  Дормидонтычу.  "Это  у
них, Лариных, в крови", - решила  про  себя  Таня,  прекрасно  понимая,  что
собственными руками лепит из Ванюшки банального гонца за бутылочкой винца.
     Как-то незаметно, не взяв  из  собственного  дома  даже  зубной  щетки,
Ванечка и вовсе задержался у Тани и  проторчал  целую  неделю,  особенно  не
привечаемый, но и не гонимый, вылезая только с утреца за пивком. А потом все
всколыхнулось  после  телефонного  звонка.  Таня  принялась  за  генеральную
Уборку. Кого ждали, похмельный и потный Иван не понял, но хлопотал  со  всем
тщанием, насколько умел.
     - К  нам  едет  ревизор!  -  заговорщически  подмигнула  ему  Анджелка,
выгребая из-под ванной окурки. - Фу, вонючка!
     - Кто?
     - Да брат Танин, Никита.
     И Ванька решил на всякий случай смыться. Придумал полную ерунду  насчет
рукописи в Литфонде, что надо бы туда позарез и именно  сегодня  зайти  -  в
субботу  там,  оказывается,  тоже  работают.  Таня   вяло   попыталась   его
отговорить, но удерживать не стала.
     Никита пришел с охапкой чайных роз, при  полном  джентльменском  наборе
визитера: торт "Птичье молоко" и две бутылки  "Советского  полусладкого",  -
как любит Таня.
     - Не так страшен черт, как его малюют, - оглядывая обстановку, произнес
Никита. - Слышал, ты отошла от мирских дел, и отошла лихо.
     - Не так страшен черт, как его  малютка.  Не  верь  сказанному.  Может,
разговеемся - легче сказать будет, с чем пришел.
     - С добром, сестра, с добром.
     Откинув полы пиджака, Никита вольготно устраивался в кресле, не замечая
хлопот Анджелки вокруг стола. Якуб ушел с книгой на кухню. В воздухе  стояло
напряжение.
     - В тебе добра, как в скорпионе меду, - хмыкнула Таня, подкладывая  ему
в тарелку закуску.
     - Иду на мировую, а ты язвишь. Охолонись шампанским.
     Анджелка хотела было испариться вслед за Якубом, но  Таня  гаркнула  на
нее, потребовав, чтобы и Якуб пришел гостя потчевать.
     Разговор был светским. Никита красочно рассказывал о творческих планах,
вспоминал веселые байки на съемках, с легкостью оперируя киношными  именами,
известными лишь по экрану.
     Анджелка была очарована рассказчиком,  охала  или  хохотала  до  упаду.
Улыбался Якуб, недоверчиво покачивая головой. Никита подливал шампанского, а
Таня выжидала.
     - Что-то не вижу твоего сердечного... - ненароком бросил он.
     - Ты про которого?
     - Последнего-последнего, того, что как приблудного  пса  приютила.  Про
Ивана.
     Тоже собачку завести хочешь, кинолог хренов? - рассмеялась Таня.
     Никита аж поперхнулся и уставился на Таню, пытаясь понять, догадывается
ли она об истинной цели визита.
     - Да ты пей, ешь, потом косячок пропустим, там и поговорим.
     Никите сделалось дурновато. Не складывались  у  него  игры  с  сестрой.
Сколько раз он в детстве удерживал  себя,  чтоб  не  треснуть  ей  шахматной
доской по голове или карты бросить в лицо. Она всегда выигрывала,  маленькая
стерва, еще и хихикала, издевалась.
     - Да расслабься ты, - будто снова подкалывая, сказала Таня. - Ты  же  с
миром пришел.
     - А кто к нам с миром пришел, - проявила глупую солидарность  Анджелка,
- от него и погибнет.
     - Ты все-таки не  сказала,  Ларин  у  тебя  бывает?  Интерес  Никиты  к
личности Ивана был непрозрачным. Тане захотелось немного помаять брата, хотя
смысла в том не было.
     - А что это тебя так волнует? Вроде дети по нему не плачут.
     - Это верно. Даже Марина Александровна вроде рукой на него  махнула.  А
вот жена беспокоится. Говорит, пропадает Иван, гибнет.
     - А есть чему гибнуть? - потянула тему за уши Таня.
     - Собственно, поэтому я и здесь. Ты читала его опусы?
     - Не приходилось.
     - Напрасно...
     Никита  выдержал,  сколько   мог,   паузу,   затем,   словно   завзятый
литературный критик, начал авторитетно, с надлежащим  пафосом,  жонглировать
словесами насчет самобытности Иванова таланта.
     -  При  всем  его  негативном  восприятии  действительности  пишет   он
неординарно, несколько сюрреалистически, но ведь и время,  согласись,  нынче
изрядно модерновое...
     - Постой! Он вообще что-нибудь самостийное написал?
     Таня и вправду ничего об этом не знала. Думала, что  перебивается  Иван
редактурой и поденщиной у Золотарева. Много знает, но  чтобы  самому  что-то
создать... Те. отдельные странички, которые он ей по  пьяни  демонстрировал,
показались вымученной заумью и несмешным обсиранием всех и вся.
     - У него почти закончена книга.  Ее  пробивать  надо.  А  делать  этого
некому.
     - Никак ты взялся?
     Это было на братца похоже. Деловой до мозга костей, нюхом чует выгоду и
в становлении чужого имени.
     -  Пытался.  Создавал  стартовые  условия,  договор  на  сценарий   ему
организовал.
     На даче прошлым летом запер, так он сутками напропалую  пыхтел.  Пахать
он умеет.
     - И не пил?
     - Ни капли.
     - Круто. И что теперь?
     - Для начала не худо бы его отловить.
     - Ясно. - Таня почувствовала, что это у него заготовленная версия и ему
зачем-то хочется, чтобы она на эту версию клюнула.  -  А  от  меня  ты  чего
хочешь?
     -  Помоги.  Он  ведь  на  тебя  запал,  так?  -  Никита   расплылся   в
обезоруживающей улыбке. - Попридержи его за поводок, чтоб не  сгинул  мужик.
Кроме тебя, выходит, некому. С родичами у него нестыковка полная...
     - А жена? - Таня испытующе поглядела на брата. Тот взгляд выдержал,  но
едва-едва, на три с минусом.
     - С женой тоже сложно. Она... как бы сказать... не может теперь за  ним
ходить, у нее своя жизнь: разъезды, съемки...
     - Любовники, - едко вставила Таня.
     - Воз, - не сморгнув,  ответил  Никита.  Был  уже  подготовлен,  а
потому дальнейшая проверка на вшивость теряла смысл. - Пригрей, потомки тебе
еще спасибо скажут.
     - Вот уж это мне по  фигу.  Не  знаю,  зачем  тебе  все  это  надо,  но
прогнутость твою перед собой любимым и, будем считать,  перед  человечеством
ценю. Ежели случится, возьму твоего протеже на короткий поводок.
     - Хоть на строгий ошейник, только  придержи.  -  Никита,  обрадованный,
кинулся ее обнимать.
     Таня отпрянула. Даже руки Никиты  вызывали  в  ней  брезгливость.  Брат
заметил ее движение и поспешил замять ситуацию:
     - Я ж к тебе с любопытным сюрпризом.
     - М-м?
     Таня открыла портсигар с  папиросой,  забитой  пахолом,  послюнявила  и
прикурила, глубоко, со свистом втягивая  пахучий  дым.  В  горле  запершило.
Задержав дыхание, она протянула косяк Никите. Затянулся и он, пустил  дальше
по кругу.
     Анджелка с Якубом в разговор не встревали.  Чувствовали  себя  лишними.
Анаша давала каждому возсть найти свое место в  компании  либо  залезть
улиткой в собственную раковину.
     Руки Никиты потеряли координацию. Медленно шаря по карманам, он наконец
достал кожаную коробочку с чем-то явно ювелирным, протянул на ладонь Тане.
     - Держи. Это  твое.  Считай,  подарок.  Таня  нажала  кнопочку.  Крышка
откинулась, и на атласной подушечке сверкнули французским каре зеленые камни
серег. Редкая,  необычная  форма,  штучная,  антикварная  работа.  Кристаллы
заворожили Танин взгляд. Она не отрываясь разглядывала  преломленную  радугу
на  скосах.  Металл,  обрамлявший   квадраты,   был   необычного   цвета   -
серебристо-зеленого. "Платина, - догадалась Таня. -  Сколько  же  это  денег
весит?"
     Она недоумевала.
     - Где взял?
     - Семейная реликвия. Остаток былой роскоши Захаржевских.
     - Отец тебе наследство оставил? - недоверчиво спросила Таня.
     - Ну... Сберегла, конечно, Адочка. Преподнесла мне накануне свадьбы.  Я
б тебе тогда еще отдал... - Никита осекся,  но  тут  же  продолжил,  как  бы
оправдываясь:
     - Ну, не супружнице ж моей такое изящество. Она б в них  как  корова  в
седле. - И захихикал, долго не мог остановиться.
     Смеялась вместе с ним  Анджелка,  смеялся  Якуб,  а  Таня  разглядывала
серьги, прикладывала к  ушам  и  отчетливо  слышала  голос  Ады:  "Не  знаю,
Никитушка, что между тобой и сестрой произошло, только сердцем  чую,  и  это
сердце болит.
     Помирись с Таней, найди к  ней  тропиночку.  Чем  могу  -  помогу.  Вот
серьги, берегла для Танюши. Ее они. По праву наследства. Не отец твой их мне
дарил, но принадлежат они  роду  Захаржевских.  Как  сохранились  в  доме  -
сказать не могу.
     Видать, для Тани памятка осталась".
     - Отец  мой  из  дворян,  -  разъяснял  тем  временем  Никита  честной,
компании. - Когда-то латифундиями под Вильно владели. Революция. Кто где.  А
вот это отец сберег и от советского хама, и от НКВД.
     "Вот ведь вральман, - думала Таня. - Какие дворяне, какие латифундии? И
не Пловцу твоему Ада серьги сберегала, и Севочка к ним никакого отношения не
имеет". Она прильнула к изумрудам. Вдруг волной накатила  музыка  бравурного
вальса, Адочкин смех и теплый мужской баритон. Как воочию  увидела  до  боли
знакомое мужское лицо и плещущие по клавиатуре сильные руки. Рядом затянутая
в рюмочку бархатным платьем совсем  молодая  Адочка.  В  темном  углу  сидит
угрюмая старуха с упавшей на жесткие глаза  черной  прядью  волос,  тронутых
сединой.
     Глубокая складка над переносицей. Хищный, с горбинкой  нос.  Следит  из
угла и краешком губ не улыбается. Все знакомо, как будто видела  много  раз,
только где и когда - не помнит. Как и мальчика с обиженным лицом в  матроске
и коротких штанишках. Держится за лошадку на колесиках, а подойти к взрослым
боится.
     Вот-вот заревет, но тоже боится.
     Таня вскинулась, в упор посмотрела на Никиту. Брат вздрогнул. Испугался
ее взгляда. Губы задрожали, будто сейчас заплачет.
     - Чего ты? - прохрипел он.
     - Говоришь, наследство отца?
     - Ну, не в Черемушках же я это надыбал.
     - Козе понятно.
     И взяла решительно серьги, откинув копну волос на спину.
     Долго врать у Никиты не получилось - выставив в другую комнату Якуба  с
Анджелкой, напоила  его  Таня  чаем  с  травками,  рижским  бальзамом  щедро
заправила.
     Горячее ударило в голову, он ослаб, и все  пошло  по  известной  песне:
язык  у  дипломата,  как  шнурок,  развязался,  а  Таня  знай  подливала   и
поддакивала, как тот стукач.  Подтвердил  брат  все  ее  догадки.  И  насчет
сережек, и насчет истинной причины своего  визита:  втрескался  в  им  самим
сотворенную  актрису  Татьяну  Ларину,  мужнюю  жену,  та  вроде  и   готова
взаимностью ответить, а все сдерживается, честь супружескую бережет.  А  вот
убедится, что муж ее к  другой  ушел  капитально,  тогда  глядишь...  Вся-то
судьба его от согласия  Татьяны  Лариной  зависит,  потому  как  в  ней  его
последняя надежда, иначе останется одно лишь непотребство которое и брак его
сгубило, и карьеру дипломатическую...
     - И через  какое  такое  непотребство,  родненький,  жизнь  твоя  стала
поломатая?
     -  подпела  Танечка,  без  труда  попадая  в  народно-элегический  тон,
почему-то взятый Никитой.
     И вновь его ответ подтвердил ее  догадки.  Подкосила  братца  однополая
любовь, к которой  исподволь  приохотил  его  в  студенческие  годы  друг  и
сожитель Юрочка Огнев. В столичные годы хоронился уверенно,  для  маскировки
напропалую гуляя с наиболее доступными  светскими  и  полусветскими  девами,
вскружил  голову  капризной  и  взыскательной,  несмотря   на   страхолюдную
внешность, Ольге Владимировне Пловец и даже подписал ее на законный брак.  А
вот попал с подачи тестя в венскую штаб-квартиру ООН - и с голодухи  потерял
бдительность, снюхался с безобидным  вроде  и  к  тому  же  так  похожим  на
этрусскую терракотовую статуэтку юным  индийским  писаришкой  -  и  влип  по
полной  программе.  Дешевым   провокатором   оказался   Сайант,   специально
подстроил, чтобы их застукали в момент недвусмысленно интимный.  То  ли  ЦРУ
подкупило, то ли в самой дружественной Индии завелись недруги нашей  державы
- это уже неважно, важно другое. Погорел товарищ Захаржевский сразу по  трем
статьям, любая из которых никаких  шансов  на  амнистию  и  реабилитацию  не
оставляла: политическая близорукость, моральная неустойчивость, а третья  уж
и вовсе названия не имеющая, поскольку отвечающее  этому  названию  позорное
явление в социалистическом обществе изжито давно и наглухо.
     Тестюшка обожаемый, правда, в названиях не стеснялся, выказав  завидное
красноречие.  Никита  вмиг  лишился  жены,  квартиры,   столичной   прописки
приданого и, естественно, перспектив. Характеристику получил  такую,  что  с
ней в провинциальное ПТУ историю преподавать и  то  не  возьмут.  Из  дружно
отвернувшейся Москвы пришлось позорно бежать. Спас Юрочка,  ставший  к  тому
времени фигурой  заметной  и  по-своему  влиятельной,  помог  устроиться  на
"Ленфильм" администратором. А тут цепь обстоятельств привела к возобновлению
школьной дружбы с Ванечкой  Лариным,  к  знакомству  с  его  обворожительной
супругой. И открылись сияющие дали, неведомые и в лучшие годы...
     - Помоги, а? - всхлипывая, молил Никита. - По гроб жизни  должник  твой
буду...
     И все порывался руку облобызать. Тане стало противно,  влила  в  братца
полный стакан бальзама, довела таким образом до кондиции и с  помощью  Якуба
дотащила до глубокого кресла в кабинете, где Никита Всеволодович  и  заснул,
бурча в бреду:
     "Х-м-м, вы так ставите вопрос?"
     А к ночи ввалился измазанный подзаборной грязью Иван. Его почти внесли.
     Приятели-собутыльники привалили Ванечку к двери и долго держали  кнопку
звонка.
     Когда дверь открыл Якуб, на порог упал Иван, споткнулся  провожатый,  и
взору вышедших из спальни дам предстала картинка обвальной чехарды с  бьющим
запахом сивухи.
     Иван же радостно сообщил, что намерен поставить семью в  известность  о
своем бесповоротном уходе. Дескать, нашел женщину своей  мечты.  После  чего
ничком рухнул на диван и захрапел.
     За стопарь вина и одобрительный взгляд Тани Ванечка готов  был  нагишом
на цырлах взойти на Голгофу. Оскорбительных насмешек и унизительных поддевок
не замечал. В попытках развеселить Якуба Анджелка придумывала новые  каверзы
издевательства над Таниным воздыхателем, а он, стремясь развеять тоску,  все
больше туманящую Танин взгляд подчинялся безропотно.  То  будил  всех,  дико
кукарекая по Анджелкиному наущению, то лакал из  блюдца  портвейн,  стоя  на
карачках возле помойного ведра. Таня над этими  причудами  смеялась  так  же
невесело, как и Якуб, но представлений не прекращала, хотя они и утомляли.
     Здесь ему было хорошо, да и свой стакашок он  имел  завсегда.  Довольно
было кивка - мыл посуду, выбрасывал мусор, неумело подменяя Аду. Прятался  с
глаз долой, когда та захаживала, хотя и в этом не было нужды. Остальные были
свои в доску. Из дому его старались не отпускать, да он и не стремился: жена
на порог не пустит, к родителям и сам  ни  за  какие  коврижки  не  сунется,
патрон  же  его,  известный   писатель   Золотарев,   уехал   в   длительную
загранкомандировку.
     Иногда Ванечку  пробивало  на  глобальные  мысли.  Почесывая  волосатый
живот, кругло торчащий в полах цветастого халата, нежась рядом с лежащей  на
тахте Таней, он размышлял о жизни и мировой гармонии.
     - О чем задумался, детина? - спрашивала  Таня,  просто  так,  чтобы  не
молчать.
     После очередной дозы она никак не могла отвести взгляд от разъехавшихся
в углу обоев. Из щели на нее глазела чернота, подмигивая и  зазывая.  Прошла
целая жизнь, прежде чем Ваня ответил:
     - О хорошем и плохом. Хорошее заканчивается плохим, а плохое - хорошим,
как и сама жизнь. Но дивно, что ничто это не трогает. Все суета сует, пусто,
и сам отсутствуешь во всем.
     В этом что-то было. Таню давно ничто не трогало, словно она есть  и  ее
нету.
     Порошок, поначалу заполнявший ту сосущую пустоту, которую она  особенно
остро ощущала в себе после ухода  Павла,  теперь  стал  эту  пустоту  только
сгущать. Да и саму себя уже воспринимала как сгусток пустоты. Вроде ни  разу
не дернули ломки, но по всему видно, что приторчала она довольно плотно.
     Перед самыми ноябрьскими Иван пропал. Отправили его за бутылочкой  -  а
он пропал. Ушел как был, полубухой, полубосой, в одной куртешке,  выделенной
из  Павловых  обносков.  Денег  при  себе  -  кот  наплакал.   Пока   ждали,
раскумарились, чем было. Да видно, на вчерашние дрожжи легло неудачно.  Якуб
заснул мертвым сном, а девушки обе дерганые сделались,  шуганутые,  Анджелка
все по ковру ползала, искала что-то. В таком состоянии  и  пришла  в  голову
богатая мысль - пойти Ванечку поискать, а то как бы чего не вышло.
     - И куда этот гад деваться мог? - ругалась продрогшая  и  промокшая  до
нитки Анджелка.
     - Заторчал у какого-нибудь  ларька  или  пошел  куда  повели.  Мало  ли
собутыльников.
     После   того   как   облазали   все   ближайшие    подворотни,    злые,
раздосадованные, хоть и перешибшие хождением самый  крутой  отходняк,  ругая
Ванечку на чем свет стоит, вышли к шашлычной на Лермонтовском.  Они  нередко
вылезали сюда всей компанией, благо  близко,  вкусно  и  недорого,  и  здесь
иногда  проводил  творческие  бдения  Иван,  сражая  интеллектом   студенток
расположенного неподалеку физкультурного техникума. Но и в шашлычной его  не
оказалось.  Таня  нахально  расспрашивала  встречных-поперечных,  ничуть  не
смущаясь в описаниях  Иванова  облика.  Знакомая  официантка  только  руками
развела, погоревала о тяжелой бабьей доле:
     - Кому ж не приходится искать своих козлов с дружками! Да вы, девоньки,
не волнуйтесь, найдется ваше сокровище, куда денется. А  лучше-ка  садитесь,
перекусите. У нас сегодня бастурма свежая и настоящее цинандали.
     По случаю предпраздничных дней зеленый, весь в высоких зеркалах зал был
заполнен основательно. Свободного столика не нашлось, и официантка подсадила
девушек к двум мужчинам. Один из них, невысокий, сизый, плохо выбритый,  был
уже изрядно нагрузившись и, не обратив на Таню с Анджелой никакого внимания,
продолжал елейно внушать собеседнику:
     - ...а все, Витенька, от того, что слишком много воли дали  мы  бабьему
полу.
     Вот в прежнее время ты бы свою по мордасам  поучил  маленечко  -  потом
горя не знал бы...
     Второй не слушал его  и,  напротив,  очень  даже  обратил  внимание  на
подсевших дам. Это был высокий подтянутый мужчина,  упакованный  по  высшему
стандарту, правда с несколько опухшим и  хамоватым  лицом.  Но  Анджелку  аж
заклинило от  восхищения.  Вот  это  клиент!  Клиент  тем  временем  стрелял
маленькими глазками в Таню, отчего она отважилась  начать  разговор,  словно
подразумевая нечто на будущее.  Выбрав  рафинированно-интеллигентный,  якобы
чуть смущенный тон,  она  посетовала  по  поводу  того,  что  вынуждена  его
побеспокоить:
     - Воз, вы здесь давно, так скажите, будьте любезны...
     Поведала о пропащем и поинтересовалась, не случилось ли видеть хотя  бы
мельком запойного Ванечку. Конечно, ничего такого бы он и не увидел, а  если
бы и увидел, не обратил  бы  внимания.  Говорил  очень  чопорно  -  впрочем,
подвыпившим мужчинам определенного типа  такое  свойственно.  Холеные  руки,
гладко  зачесанные  волосы.  Церемонно  представившись,  он   рассыпался   в
любезностях, стало понятно, что плотно запал на хвост Тане. В конце  концов,
на всю историю поисков, вроде шутя, предложил вместо Ивана  себя  и  тут  же
поднялся.
     - С вашего позволения, я отлучусь ненадолго. Во избежание неприятностей
должен посадить этого джентльмена в такси.  -  Он  показал  на  уткнувшегося
лицом в стол сотрапезника. -  И  тут  же  вернусь.  Девушка!  -  крикнул  он
официантке. - Дамам шампанского и фруктов! Я сейчас...
     Роясь в памяти, Таня искала что-то знакомое. Воронов. Да это, часом, не
Елкин ли муж? Удачный карьерист и дипломат  на  выданье.  Еще  когда  только
узнала о свадьбе Лены  Черновой,  она  оценила  жениха  по  сопроводительной
характеристике Лиды, переданной ей Адочкой: "Человек правильный, без  дурных
привычек, партийный, спортсмен  и  с  большими  перспективами".  Сегодняшние
перспективы открылись для него в лице Тани в демократической шашлычной,  где
портвейн по три рубля и куда забрел исключительно  из  солидарности  с  тем,
вторым. Воротясь, он тут  же  объяснил,  что  заходы  в  подобные  заведения
случаются с ним крайне редко; просто, возвратясь намедни из Парижа, оказался
он в меланхолическом расположении духа, а в такие минуты лечит только одно -
надо выйти на люди. Нет, не в гости со светским раутом, а как раз  именно  в
самую гущу народа.
     - Глядишь, и физкультурница юная обломится, - подколола Анджелка.
     - Бывает, - с наигранной стеснительностью хохотнул он.
     Ощущая в компании девушек полную вольницу, Воронов напросился в  гости,
но за мотор все же платила Таня. Нутром она чуяла,  что  разбился  в  мелкие
бесы у ее ног заезжий щеголь.  Блеял  про  Париж,  хотя  ничего  нового  или
интересного  Таня  так  и  не  услышала.  Зато  виртуозно  гарцевал   вокруг
сковородки, пытаясь всех удивить изысками заграничной кулинарии.  Время  его
явно не  поджимало,  или  он  и  не  думал  о  тех,  кто  его  может  ждать.
Слабосильный собутыльник, он наскоро спустил тормоза, хватал Таню  за  руки,
осыпая слюнявыми поцелуями. Излюбленными словечками были  "восхитительно"  и
"божественно". И Таню не покидала мысль, что так же приторно он обволакивает
Лену, которую знала за девушку неглупую и  тонкую.  Интересно,  а  как  они,
такие разные, барахтаются в одной койке?
     После проведенной ночи, бурной больше по суете, нежели в чувствах, Таня
спросила протрезвевшего любовника:
     - А жена не хватится?
     - Пусть это тебя не волнует, - морщась от головной боли, ответил он.
     - Меня-то не волнует. Тебя не грызет?
     - Ты имеешь в виду факт измены?
     - Ну и это.
     - Для меня главное - дело. Я и женился, чтобы достичь  своей  жизненной
цели.
     Правда, сразу пожалел... Жена у меня красивая. - Тут  он  оглянулся  на
Таню, приглаживая волосы на своем скошенном затылке, приобнял  ее  за  голые
плечи, наигранно оправдываясь:
     - Не такая, правда, божественная, как ты. А вот  в  постели  -  бревно.
Причем абсолютно сухое.
     - Может, по Сеньке и шапка? - рассмеялась Таня, но  Воронов  намека  не
понял.
     - Она очень сдержанная у меня, воспитанная, всегда соразмеряет  себя  с
окружающей реальностью. Это замечательное качество, привитое ей с детства  в
семье.
     - Не боишься, что эта сдержанная один раз взорвется?
     - Ну что ты? - отмахнулся, как от назойливой мухи, Воронов. -  Никогда.
Ее родители очень достойные люди. Лена никогда  не  уронит  ни  их,  ни  мой
авторитет.
     Да, тут и сказать нечего, но и Воронов ничего  нового  не  добавил.  За
праздничным завтраком,  с  благодарностью  хлебая  Танин  коньячок,  замаял,
декадент-зануда, до животной тоски скучнейшим перечислением парижских цен на
разного рода товары, в том числе и тампаксы. Что это  такое,  с  радостью  и
вожделением узнала для себя Анджелка, пополнив  свою  эрудицию  и  тем,  что
"Клима"
     - духи дешевых проституток.
     - Во, суки, живут!
     Таня слишком знала эту породу мужичков.  Плохо  выхоленный  снобизм  не
сбил ее с толку. Она ни секунды не сомневалась, что только дай ему затравку,
и он поведает все подробности  семейной  жизни;  жена  обязательно  окажется
крайней, а он - невинной жертвой обстоятельств и алчности своей избранницы.
     Черновский Воронов и не заставил себя  ждать.  Еле  переплевывая  через
губу, окосевший и расторможенный, признался:
     - Как у тебя уютно! Вот это дом! Сразу чувствуется восхитительная  рука
хозяйки.
     И понеслись жалобы на судьбу. Какое-то зерно  здравого  смысла  в  них,
воз, имелось, но Таня слушала этот писк не без омерзения. Было ясно как
день, что Лена Чернова выбрала оптимальную тактику поведения со своим мужем:
ничего другого, кроме презрительного помыкания, он в супружеской жизни и  не
заслуживал. В глубине души Воронов  был  чрезвычайно  уязвлен,  как  человек
крайне тщеславный. Смолоду попав в выездные круги, химик по образованию, еще
не успевший состояться ни как профессионал, ни  как  личность,  почувствовал
себя одним из избранных и, как та ткачиха, отправленная в космос, задохнулся
от важности собственной персоны. Проницательная Елка, естественно,  просекла
все эти поляны и не преминула воспользоваться открывшимися перспективами.
     Таня представила себе, как, должно быть,  скучно  с  этим  запавшим  на
свободу тряпок клерком, как ненасытен он в жажде самоутверждения, как лелеет
свою  самовлюбленность   в   престижных   общениях.   Разумеется,   эта   же
самовлюбленность и толкнула его в холодные объятия секретарской  дочурки.  В
то же время такой жесткости и изощренности в решении собственной  судьбы  от
Елки Черновой она не ожидала. Павлова сестра определенно  повзрослела  после
той инфантильной и истеричной попытки  самоубийства,  когда  расстроился  их
детский роман с Рафаловичем, после долгой болезни...
     Воронов, пока Таня размышляла, нашел для себя,  что  здесь  его  готовы
выслушать и принять, и ничуть не сомневался в том,  что  именно  такая  Таня
должна, просто обязана быть без ума от его лоснящейся  рожи.  Напоследок  он
пообещал - будто его просили! - что непременно придет к вечеру... И приперся
в шестом часу при двух чемоданах  с  висящими  визитками  и  опознавательным
словом "Paris"  на  язычках  молний.  Но  был  выставлен,  с  своему  вящему
изумлению,   решительно   и   бесповоротно.   Подобное    обхождение,    без
интеллигентских экивоков, ввергло его  в  шок  и  вызвало,  судя  по  всему,
безысходное желание непременно кому-нибудь отомстить. Только кому, жене  или
Тане?  представить, каким было объяснение между ними, если ссыпался  он
по лестнице, перебрав чемоданчиками все прутья лестничной решетки.
     Неловкости от своего поступка Таня не испытывала. Мало того, ходила  по
квартире, возмущенно восклицая:
     - Ну и жук колорадский!  Бледная  асфальтовая  спирохета!  И  туда  же.
Считает себя неотразимым! Лжеопенок трухлявый!
     Тревожилась  только  Анджелка.  Вечно  она  боится  кого-либо   задеть,
уязвить, наивно предполагая искренность чувств.
     - Не натворит ли он что-нибудь с собой?  -  с  опасливым  беспокойством
заметила она Тане.
     Про Ивана в свете этих событий все как-то забыли.
     - Этот? Да скорее жену задушит, чем на себя  руки  наложит.  Хотя...  -
Таня выставилась перед  зеркалом,  широко  расставив  ноги  и  затягивая  на
затылке в тугой узел волосы. - Я бы  на  Месте  Елки  при  таком  муже  сама
застрелилась.
     Она рассмеялась, представив сценку, ткнула себя в висок тыльным  концом
расчески, тявкнула громкое  "Пау!"  и,  хватаясь  за  углы  трюмо,  картинно
свалилась на пол, раскидывая руки, как застреленный жмур в шпионском кино.
     - Так разве шутят, да? -  переступая  через  ее  распростертое  тело  в
коридоре, покачал головой Якуб.
     - Да ну вас. - Таню ужалил облом досады. - Надоели вы все.
     А  ночью  затрезвонил  телефон.  Как-то   паршиво   затрезвонил.   Таня
вздернулась, кинулась в испуге  к  трубке.  Вдруг  это  Павел?  Но  услышала
плачущий голос Воронова, чуть было не бросила трубку, но что-то  остановило.
Долго до нее доходила фраза, от которой внутри похолодело  и  стало  муторно
пусто:
     - Лена умерла. Моя жена. Застрелилась. - Всхлип и гудки, короткие,  как
нажатие на спусковой крючок.
     Ноябрь окунул город в продергивающий до костей  холод.  Свирепые  ветра
ватагой неслись с Финского залива, и мотыляли по проспектам обрывки  шариков
и гигантских тряпичных гвоздик  еще  долго  после  демонстрации  трудящихся.
Потом исчезли и они.
     Таня лениво озирала из окна сонный Питер, не отмечая ни  мрачных  дней,
ни тяжелых ночей. Все чаще  приходили  кошмары,  давили  унылыми  видениями,
приоткрывая завесу над царством  мертвых.  Подступали  тихие  и  безгласные,
мутно-прозрачные  в  кромешной  темноте.  Что-то  сгущалось  вокруг,  падало
сверху,  будто  тень  незримого,  крыла.  Мертвыми  знамениями  врезались  в
подсознание слухи и новости, обволакивающие с разных сторон: то  там  кто-то
умер, то этот усоп. И Тане нестерпимо  хотелось  заглянуть  в  запредельное,
потрогать кончиками пальцев костлявую за нос.
     Пустота звала: "Пойдем!", но тут же появлялась старая знакомая ведьма с
пронзительными   глазами   без   всякой   укоризны,   злорадно   ухмылялась,
предупреждая, что не настал еще срок.
     Для Тани уже не существовало слова "надо", даже в бренных удовольствиях
она не видела никакого смысла. До недавних пор  она  придумывала  простейшие
способы поисков заработка,  помогала  Якубу  добывать  деньги.  На  кайф  их
уходило немерено, благо налаженные каналы поставки  и  сбыта  давали  крутые
возсти снимать сливки. Давно прошло то время, когда Таня следила, чтобы
дом не превратился в барыжную лавку. Но незаметно стали захаживать  напрямую
наркоманы, а теперь и это обрыдло, вместе с самим  Якубом  и  его  подругой.
Раз, не выдержав какой-то мелочной непонятки, Таня напустилась  на  парочку,
намекнув, что выставляет их за дверь. В результате осталась  одна  в  пустом
доме. В холодильнике гулял сквозняк, в раковине башней выросла гора  немытой
посуды, под ванной кисло,  покрываясь  плесенью,  замоченное  белье.  Только
маковые поля были местом пребывания Тани, только этот запах  был  родным,  и
ничто другое более не тревожило ее когда-то острый  и  жаждущий  приключений
рассудок.
     Однажды Таня заметила, что опий вышел, и полезла  в  общаковый  тайник.
Она  нюхнула  чистый,  без  всякой  примеси  порошок.   Слизистую   обожгло.
"Дерзкий", - подумала Таня, определяя дозу на глаз. Опасения,  не  многовато
ли, при этом не было. Как это часто  случается  с  теми,  кто  знает  тайную
прелесть всякого наркотика, Таню так же  вело  стремление  достичь  вершинки
познанного однажды блаженства поэтому она попросту откидывала всякое чувство
страха за собственную неповторимую жизнь.  Вместо  инстинкта  самосохранения
работало эрзац-сознание: а будь что будет.
     Удерживая  последним  усилием  воли   тремор,   Таня   с   мазохистским
наслаждением шарила концом иглы на почерневшем рекордовском шприце в поисках
рваной, затянувшейся малиновыми синяками вены. Не найдя  ее  на  сгибе,  она
решительно, прикусив губу, воткнула ту же иглу в кисть. Попала.  И  побежала
теплым туманом надежды по кровяным сосудам угарная эйфория. Метнулась  мысль
о вожделенном пределе. Предметы и мебель поехали перед глазами,  разъезжаясь
серебристой рябью.
     Пространство и время соединились в  светящейся  дымке.  Горло  сдавило.
Откуда-то издалека пришли чужие голоса: ."Ау!" - "Как ты тут?" - "Мы  только
вещички забрать..." - "Э, она уже  тащится!"  -  "Слушай,  а  на  нашу  долю
осталось?" - "Иди шприцы вскипяти..." - Опрокидываясь навзничь, Таня охнула,
а руки неестественно, как чужие, не принадлежащие ее телу, еще цеплялись  за
воздух. Звенело в ушах.
     Постепенно частоты падали до ультранизких, гудящих монотонным колоколом
под самой теменной  костью.  Дыхание  судорожно  останавливалось,  и  где-то
далеко, неровно и замедляя темп, ударял сердечный маятник,  отсчитывая,  как
кукушка, последние секунды жизни.  Она  даже  не  раздвоилась,  а  их  стало
множество: одна болталась под потолком, безумно хохоча над собственным телом
внизу, и выговаривала второй - той, что  философски  застыла,  съежившись  в
красном углу:
     "Это смерть, но еще рано,  пора  ведь  не  пришла".  И  все  эти  Тани,
собираясь в одну, вылетели, как ведьма в трубу, увидели с непомерной  высоты
дом, людей, занимающихся своими делами, как пчелы в сотах улья. Хотела  было
найти знакомых, крикнуть на прощание - и оказалась в радужном коридоре,  где
не было углов, а бесконечные стены, словно сделанные  из  плазменной  ткани,
переливались фиолетовыми искрами и зелеными огоньками. Все дальше  и  дальше
улетала Таня, гул нарастал, но было легко и  свободно.  Где-то  там  впереди
должен быть свет Но он не приближался. Наоборот, все больше сгущалась бездна
тьмы. И в монотонном гудении стал отчетливо слышен родной бас-профундо:
     - Здравствуй, доченька...
     И безумный хохот бился эхом, дребезгом обрушивался со всех сторон.

     Жизнь после жизни
     (1995)

     Иван перешел широкий  мостик  через  Смоленку  и  нырнул  в  метро.  На
эскалаторе ехал, прикрыв глаза - не хотелось видеть чужих лиц, чужие затылки
тоже раздражали. Вот так, казалось, уже ничем не проймешь заиндевелую  душу,
ан нет.
     Сегодняшняя встреча потрясла, ошеломила - и  раздавила,  что  он  понял
только сейчас, оставшись один. Ошеломил вид воскресшего Павла,  метаморфозы,
происшедшие с друзьями юности, которых в иных обстоятельствах и не узнал  бы
- а узнал,  прошел  бы  равнодушно  мимо.  А  раздавили  счастье  и  любовь,
вспыхивавшие в бездонных зеленых глазах бывшей жены всякий раз, когда взгляд
их  падал  на  Павла  ее  нестерпимая,  почти  нечеловеческая  красота  лишь
усиленная годами. Вновь, как двадцать лет назад, он был влюблен, но на  этот
раз совершенно безнадежно. Какой идиот, ну какой же идиот,  сам  соскочил  с
поезда счастья, и поезд тот давно ушел без него, и теперь не догонишь...
     "Приморская" - станция  конечная,  вагоны  на  посадку  подают  пустые,
всегда  занять свободное местечко, присесть  тихонечко,  снова  закрыть
глаза, постараться вызвать в памяти любимый образ  и  притворившись  спящим,
всласть пострадать.
     И вот в темноту сомкнутых глаз  улыбкой  чеширского  кота  вплыли  алые
губы, раздвинулись, открыв жемчуг мелких, острых зубов.
     - Ты? - выдохнул Иван. - Откуда?
     ...Подвел его тогда автопилот, крепко подвел, убил второй - и последний
-  шанс,  данный  ему  судьбою...  Не  поперло  с  самого  начала,  в  обоих
гастрономах было  только  кислое  шампанское,  да  еще  аперитив  "Степной",
бродяжья радость. И потащила нелегкая в подвальную разливуху, а там случился
кто-то знакомый и херес молдавский. Понеслась арба по  кочкам...  Очнулся  в
кровати, а в какой - не понял сначала, втек в ситуацию, только когда явилась
матушка родная со скорбным фейсом, волоча на буксире кого-то в белом халате.
Укол, беспамятство, потом капельница, палата  с  голыми  стенами  и  замком,
запертым снаружи... Ужас! Как рвался тогда  обратно,  к  ней,  к  любимой  с
нежными руками, смелой, доброй, несчастной, такой беззащитной и  одинокой...
Боже, до чего одинокой! Как  ни  пытался,  так  ведь  ни  разу  за  все  эти
угарно-счастливые месяцы не сумел развеселить Таню, нередко  готов  был  сам
ширануть ее, лишь бы увидеть золотое сияние глаз. Но ручки,  как  у  всякого
пьянчужки, трясло, да и жалко было  иголкой  колоть  эту  дивную  прозрачную
кожу. Хоть и приучился  постепенно  догонять  после  бухалова  колесами  или
травкой, которую, щеголяя эрудицией, называл английским словом "хэмп", да  и
опия, ежели дадут, не прочь был вогнать через клизму,  но  иглы  боялся  как
огня.  Всякий  раз  при  виде  шприца  в  Таниных  руках  душа   кричала   о
беззащитности любимой, ее уязвимости но как и от кого защитить эту красоту -
не знал и счастлив был от того, что его принимают таким, какой он  есть,  не
теребя и ничего не требуя... А потом ему сообщили, что  она  тоже  здесь,  в
глубокой  коме,  считай,  при  смерти,  и  неизвестно,   выкарабкается   ли.
Передозировка. А нашел ее Павел, бывший муж бывший друг... К ней  так  и  не
пустили. Несколько дней подряд приходил неприятный следователь,  все  что-то
выспрашивал, выведывал, сам ничего не рассказывал. Потом следователь пропал,
а через день исчезла и она. С концами, как в  омут  канула,  оставшись  лишь
воспоминанием, мучительным, сладким и горьким одновременно, уходящим...
     - Таня, - простонал Иван и рванулся к закрывающимся дверям вагона. Чуть
свою станцию не проехал.
     (1980-1982)

     Мело-мело по всей земле. Но свеча не горела.
     Горели мощные дуговые лампы, даруя иллюзию  солнца  светолюбивой  южной
растительности зимнего сада, способствуя фотосинтезу и здоровому  росту.  Но
под раскидистыми листами кокосовой пальмы стоял приятный полумрак, а  совсем
рядом - лишь руку протяни! - журчали, изливаясь из мраморной стены в  мелкий
бассейн, прозрачные струи каскада. Шеров доверительно положил руку на Танино
колено и заглянул в золотистые глаза.
     - Хорошо выглядишь, - заметил он.
     - Это только оболочка. Внутри все выгорело. пусто.  Я  умерла.  Зря  ты
меня вытащил. Такая я тебе ни к чему.
     - Это уж позволь решать мне. Чего ты хочешь?
     - Ничего.
     - Совсем ничего?
     - Обратно хочу.
     - В Ленинград? В больницу? Под следствие? - спросил он саркастически.
     - В смерть, - серьезно ответила она. - Там хорошо... Знаешь, я очнулась
тогда с чувством изведанного счастья, полноты сил  и  уверенности,  что  все
хорошо.
     Но это чувство  было  как  остаточек  чего-то  неизмеримо  большего,  и
длилось всего миг. А потом стало скучно... Шеров, прости за лирику,  я  тебе
благодарна, конечно, только отпусти меня, пожалуйста.
     Он хмыкнул.
     - Вот еще! Настроения твои мне понятны. Результат  перенесенного  шока.
Это пройдет.
     - Вряд ли...
     - Дай срок. Как говорил один француз в кино, я научу тебя любить жизнь.
     Таня улыбнулась.
     - Что ж, спасибо за заботу. Ты ведь помнишь, я не люблю быть в долгу. Я
отработаю.
     - Само собой, - помолчав, сказал Шеров. -  Только  ты  сейчас  отдыхай,
поправляйся. Ты. еще не готова, да и я не готов говорить с тобой о делах.
     - Я готова, а ты - как хочешь.  и не о делах. Только  забери  меня
отсюда.
     Вечером следующего  дня  они  сидели  в  роскошной  гостиной  городской
квартиры Шерова, любовались видом на раскинувшийся  под  Воробьевыми  горами
большой  парк  и  не  спеша  потягивали  крепчайший   кофе,   приготовленный
молчаливым  чернокудрым  Архимедом,  заедая  свежей  пахлавой  с  орехами  и
прихлебывая какую-то алкогольную диковину, похожую одновременно на коньяк  и
на ликер с легкой мандариновой отдушкой. Тане было спокойно, легко и  никуда
не хотелось спешить. Шеров с улыбкой поглядывал на нее.
     - Все-таки не прощу дяде Коке - он знал, что ты жив, и ничего не сказал
мне. Правда, я тоже догадывалась, но... - проговорила Таня, поставив бокал.
     - Прости его, пожалуйста. Он делал так по моей просьбе.
     - Но зачем?
     - Во-первых, мне нужно было на некоторое время лечь  на  дно,  и  пожар
случился очень кстати. Во-вторых, за тобой могли следить люди Афто  и  через
тебя выйти на меня прежде, чем  я  успел  бы  выйти  на  них.  А  в-третьих,
хотелось посмотреть, как у тебя получится без меня.
     - В целом неважно, как видишь.
     - Я бы так не сказал.
     - Шеров, и все-таки зачем ты вытащил меня на этот раз?
     - Имею такую слабость - выручать прекрасных  дам,  попавших  в  трудное
положение. Таня усмехнулась.
     - Это ты мне уже излагал вчера в клинике. А если серьезно?
     - Изволь. Я вижу в тебе большой талант, не использовать который  считаю
неумным.
     - Надо же!
     - Кроме того, я считаю, что тебе пора возвращаться ко мне.
     - Сейчас? Да я ни на что не гожусь. Не то, что раньше.
     - Заблуждаешься. Раньше ты была маленькой и умной. Теперь  ты  умная  и
большая.
     - Шутишь? Я за эти годы превратилась в заурядную гулящую  разведенку  с
сильной наркотической зависимостью.
     - Нет. За три года ты очень повзрослела  и  набралась  очень  полезного
опыта, который никогда бы не получила, если бы осталась со мной.
     Таня только фыркнула в ответ.
     - Знаешь, в чем заключается этот опыт? - спросил Шеров.
     - В чем?
     - В том, что ты на своей шкуре поняла, кем никогда не будешь.
     - ?
     - Ты никогда не будешь ни образцовой женой  и  матерью,  ни  той  самой
заурядной гулящей бабой, про которую только что  говорила.  Ты  таких  шишек
набила, пытаясь идти по этому пути, что никогда не сможешь снова  встать  на
него. А если такие иллюзии и сидят в твоей голове,  то  весь  твой  организм
отторг их начисто и не  даст  им  ходу.  Я  беседовал  об  этом  с  доктором
Стрюцким, а уж его-то мнению доверять .
     - Да уж.
     Таня поежилась, вспомнив кой-какие процедуры, прописанные этим светилом
для избранных.
     Он налил по рюмочке и попросил  Архимеда  приготовить  еще  кофе.  Таня
закурила.
     - Что ж, раз нельзя быть обыкновенной бабой, буду бабой необыкновенной.
Под твоим чутким руководством. Жаль только, что начинать придется с  пустого
места.
     - Зачем же с пустого? Я, знаешь ли, еще на что-то гожусь.
     - Я и так слишком многим тебе обязана. К тому же я из  тех  голодающих,
которые предпочитают получить удочку, а не рыбу.
     - Так я тебе и предлагаю удочку. А потом  ты  наловишь  мне  рыбы.  Это
будет аванс, как тогда, в первый раз.
     - Знаешь, я еще в клинике предполагала, что такой разговор состоится. У
меня было время подумать, подготовиться.  И  я  скажу  тебе  так:  я  готова
работать с тобой.  Но  я  никогда  -  слышишь,  никогда!  -  не  буду  слепо
действовать по твоей указке. Случай с Афто меня многому научил. Все, что  ты
сочтешь нужным мне поручить, будет предварительно  обсуждаться  со  мной  во
всех деталях, включая условия и форму оплаты. Причем  я  оставляю  за  собой
право отказаться. А за то, что ты уже  для  меня  сделал,  я  расплачусь,  и
расплачусь достойно.
     Шеров слушал ее с улыбкой.
     - Ты действительно повзрослела, - сказал он. - Я  постараюсь  подбирать
для  тебя  поручения,  от  которых  ты  будешь  не  в  силах  отказаться.  И
прислушиваться к твоим соображениям. И приму твою плату-в том виде, в  каком
ты захочешь ее дать... Теперь ответь мне на более конкретный вопрос: тебе  и
в самом деле приходится начинать практически с нуля. Подниматься  ты  хочешь
сама, без моих авансов - понимаю и одобряю. Но на первое время  я  для  тебя
серьезных дел не планирую, их нет пока. Самодеятельностью же  заниматься  не
советую - при всех твоих талантах сгоришь, не зная обстановки.  А  нормально
жить надо уже сейчас. Я не  случайно  возил  тебя  на  Кутузовский  сегодня.
Понравилось?
     - Что, квартира? Не то слово. Нисколько не хуже, чем у меня в Питере...
     Впрочем, ты не знаешь... Только я и не подозревала, что  ты  меня  туда
привез квартиру осматривать. Думала,  просто  светский  визит,  с  хозяином,
Артемом Мордухаевичем, познакомить решил...
     - Артем Мордухаевич -  человек,  конечно,  немаленький,  хоть  и  говно
изрядное.
     Но знакомство с ним тебе без надобности.
     - Почему?
     - Он, как  нынче  выражаются,  отъезжант.  Срочно  отбывает  на  родину
предков.
     - Не понимаю. У него же здесь явно все схвачено.
     - Более чем. Но и на него все, как  ты  выражаешься,  схвачено.  Его  в
прошлом году ОБХСС крепко зацепило. Артем отвертелся,  удачно  сунул  одному
верхнему дядечке. Пришлось свернуть меховой бизнес, и теперь ему никто здесь
обратно развернуться не даст.
     - В Израиле зато развернется здорово - зимы там суровые, меха в цене.
     - Что-нибудь придумает. Он туда уже приличные деньги перекачал.  И  еще
хочет. Квартиру вот продает.
     - А Родина,  надо  полагать,  будет  из-под  него  иметь  комнатушку  в
Чертаново?
     - В Ногатино. Но мыслишь в правильном направлении.
     - И сколько он за свой терем хочет?
     Шеров назвал сумму. Оч-чень приличную сумму.
     - И сколько он готов ждать?
     - Месяц, не больше. Торопится очень.
     - Да, такие денежки быстро не поднимешь... Слушай,  квартира,  конечно,
роскошная, но, может, ну ее на фиг? Другая подвернется...
     - Это как  сказать.  Дрянь  какая-нибудь,  конечно,  подвернется.  А  с
хорошим  жильем  сейчас  в  Москве  напряженно.  Начальства   больно   много
развелось. Блочный ширнепотреб никого уже не устраивает... Такой вариант раз
в десять лет выскакивает, уж ты поверь мне... Ну, какое видишь решение?
     По его глазам она поняла: Шеров очень хочет, чтобы она попросила  денег
у него. Но хотелось бы без этого обойтись.
     - Дядя Кока  сможет  продать  мою  питерскую  квартиру  с  обстановкой.
Выгодно - или быстро.
     - Оформить развод, выписать мужа с ребенком - слава Богу, есть куда,  -
заплатить ему отступного...
     - Павел не возьмет, - сказала Таня.
     - Ну и  дурак.  Но  предложить  все-таки  надо  на  квартиру  надежного
покупателя подыскать.  Уйдет  много  времени.  Я,  конечно,  не  отказываюсь
ссудить тебе, сколько потребуется, но...
     - У меня есть дача под Москвой. Правда, оформлена на брата. Для покупки
требовалась московская прописка, а у него тогда была...
     Шеров посмотрел на Таню с некоторым удивлением.
     - Надо же, не знал. А думал, что все о тебе знаю. Где дача, какая?
     Таня рассказала. Шеров присвистнул.
     - Боярская слобода. В этом  местечке  сейчас  даже  за  времянку  тысяч
двадцать дадут. Завтра же едем смотреть. Может, сам куплю.
     - Посмотреть-то . Но для всякой там купли-продажи  брата  вызывать
надо.
     Шеров, не вставая, протянул руку назад,  снял  с  беломраморной  крышки
серванта трубку с кнопками и свисающим  вниз  кусочком  провода  и  протянул
Тане.
     - Индукционный аппарат. Последний писк, - пояснил он.
     - Ленинград - восемь один два?
     Шеров кивнул. Таня принялась нажимать кнопки.
     - Адочка? Здравствуй, милая... Да, я, из Москвы. Все хорошо. Как вы?..
     Приеду, расскажу. Слушай, Никита дома?.. Что? В Москве? Где, у кого, не
знаешь?.. Погоди, сейчас запишу... - Она посмотрела на Шерова и  изобразила,
будто пишет в воздухе. Он тут же принес бумагу и паркеровскую ручку. -  Юрий
Огнев? Это который артист? Номер... - Она записала номер телефона Огнева.  -
Еще как ты сказала? Квасов Николай?  Телефона  не  знаешь?  Другие  варианты
есть? Что? С Лариной  созванивался  перед  отъездом,  обещал  встретиться  в
Москве? А ты подслушивала?.. Ладно, шучу. Пока.
     Таня нажала кнопку отбоя,  положила  трубку  на  стол  и  откинулась  в
кресле, заложив руки за голову.
     -  Брат  в  Москве,  -  сказала  она.  -  Хорошо  бы  отловить  его   и
переговорить.
     -  Лови,  -  сказал  Шеров.  -  Мне  тоже  приятно  будет   возобновить
знакомство. Я и видел-то его один раз.
     - Только Ада не знает, где он остановился. Дала три варианта. Начнем  с
самого простого и самого вероятного. Звоним Огневу.
     - Это кто? - спросил Шеров.
     - Его любовник, - спокойно ответила Таня и,  поймав  удивленный  взгляд
Шерова, пояснила:
     - Он же у нас пидор.
     - М-да, - сказал Шеров. - Общаясь с тобой, узнаешь много  неожиданного.
А Кока мне говорил, что у него бурный роман с Лариной, артисткой.
     - Это для отвода глаз, - сказала Таня. - Хотя он, если захочет, может и
с бабой. Это у них называется "белый".
     Она вновь взяла трубку и набрала номер Огнева.
     - Слушаю! - раздался в трубке нервный, срывающийся голос.
     - Будьте добры Юрия Сергеевича, - вежливо попросила Таня.
     - Да слушаю я!
     - Здравствуйте, Юра. Это говорит Таня, сестра Никиты Захаржевского. Мне
он срочно нужен. Я знаю, что он в Москве, я сейчас тоже в Москве.
     - Ничего я не знаю! С самого утра укатил на моей  машине,  сказал,  что
будет завтра, ничего не объяснил, я места себе  не  нахожу...  Только  я  не
верю, что он будет завтра! Мы поссорились вчера, он нахамил мне,  ударил,  я
видеть его не желаю!
     - И вы не догадываетесь, куда он мог поехать?
     - Догадываюсь, только вам  не  скажу!  Впрочем,  нет,  скажу  -  поехал
трахаться с какой-нибудь бабой сисястой!
     Таня поняла; что Огнев изрядно пьян.
     - И вы не знаете, как бы мне эту самую бабу найти?
     - Вы что, издеваетесь?! - взвизгнул Огнев и бросил трубку.
     - Вот так, - вздохнув, сказала  Таня.  -  Первый  номер  пустой.  Будем
искать Николая Квасова без телефона или Татьяну Ларину без адреса.
     - Погоди-ка, - встрепенулся Шеров. - Ты сказала, Николай Квасов? Фигуры
типа Огнева меня интересуют мало, а вот  Николай  Квасов  -  очень  знакомое
звукосочетание. Конечно, в Москве Квасовых вагон с прицепом,  но  посмотрим,
вдруг тот?
     Шеров пошел в кабинет  и  поманил  за  собой  Таню.  Кабинет  напоминал
музейный  зал  -  размерами,  антикварной  мебелью  из  карельской   березы,
расписным плафоном и вообще всем, включая монументальный  чернильный  прибор
из четырнадцати предметов.
     Особенно удивил Таню огромный серый телевизор, к нижней панели которого
была зачем-то приделана клавиатура от пишущей машинки.
     - Это что? - спросила она Шерова.
     - Персональный компьютер, - с гордостью ответил он. Тане это ничего  не
сказало, и Шеров пояснил:
     - Гениальное устройство для хранения и  обработки  информации.  Дорогой
черт, но в деловых руках окупается мгновенно. Как-нибудь покажу, на  что  он
способен. Ты ахнешь.
     Он подошел к большому и красивому, как все здесь,  картотечному  шкафу,
немного подумал и выдвинул один из ящиков.
     - Компьютер компьютером, а по старинке ловчее, - сказал он,  просовывая
вдоль вынутых из ящика карточек вязальную спицу. - Алфавитно-систематический
принцип. Помнишь?
     Таня кивнула. Шеров аккуратной  стопкой  выложил  оставшиеся  на  спице
карточки, отсчитал с краю несколько дырочек, вновь просунул  спицу  и  резко
поднял ее. На ней осталось висеть три карточки.
     - Вот, пожалуйста, известные мне Квасовы Николаи, проживающие в Москве.
     Выбирай.
     Квасов,  Николай  Константинович,  1920   г.   р.,   генерал-полковник,
начальник Академии тыла и транспорта.
     Квасов, Николай Андреевич, 1954  г.  р.,  референт,  Комитет  народного
контроля.
     Квасов, Николай Мефодиевич, 1938 г. р., директор, Центр техобслуживания
ВАЗ.
     - Не похоже, - сказала Таня, еще раз  просмотрела  карточки  и  все  же
отложила вторую. - Вот эту, пожалуй, посмотрим. Вот это что значит?
     - Выпускник МГИМО 1976 года, - пояснил Шеров.
     - Никиткин институт, Никиткин год. Тепло, тепло, - сказала  Таня.  -  А
вот тут что за закорючка?
     -  Склонен  к  нестандартным  сексуальным  проявлениям,  -  бесстрастно
произнес Шеров.
     - В яблочко! - воскликнула Таня. - Звоним.
     - Знаю я этого Кольку Квасова, - сказал Шеров. - На побегушках у  моего
доброго приятеля Шитова. Шустрый парнишка.
     - Рабочий или домашний? - спросила Таня.
     - Рабочий, конечно. Это же трудовой чиновник, не то что Огнев.
     Таня поспешно набрала указанный номер.
     - Комитет народного контроля, приемная председателя, - ответил приятный
молодой баритон.
     - Будьте добры Николая Андреевича Квасова.
     - Я у телефона. Чем могу быть полезен?
     -  Здравствуйте,  Николай   Андреевич.   Я   Татьяна,   сестра   Никиты
Захаржевского.
     Видите ли, мне сказали, что он в Москве, а он мне срочно нужен...
     - Ах, вы та самая Танечка? Мне Никита много о вас рассказывал.  Да,  он
здесь, утром заглянул ко мне, попросил взять кое-что... ну, в нашем  буфете,
вы понимаете. Обещал заехать в шесть часов. На всякий случай оставил  номер,
по которому его  застать до шести. Вам дать?
     - Да, будьте любезны.
     - Записывайте...
     Квасов продиктовал номер телефона и очень мило попрощался с Таней, взяв
с нее слово  непременно  позвонить  ему  в  конце  недели.  Судя  по  всему,
отмеченная склонность Квасова к  нестандартным  сексуальным  проявлениям  не
исключала, как и у родимого брательника, проявлений стандартных.
     Не тратя времени даром, Таня тут же набрала  записанный  номер.  Трубку
снял Никита.
     - Алло!
     - Ну, здорово, братец милый! Узнал?
     - Это ты, надо же... - Особой радости в голосе брата она не услышала  -
Как узнала? Впрочем, неудивительно...
     - Да, я отличаюсь настойчивостью в достижении цели.
     - Оттуда звонишь, или уже снова в седле?
     - Оттуда - это, надо понимать, из "скворечника"?  Нет,  не  оттуда.  Из
города от хорошего друга.
     - Понятно.
     - Я, конечно, очень рада слышать твой сладкий голосок, но звоню-то я по
делу.
     - Да?
     - Видишь ли, после известных  тебе  событий  я  решила  обосноваться  в
Москве.
     - Это окончательно?
     - Вполне.
     - И что?
     - И  требуется  некоторая  помощь  с  твоей  стороны.  Мой  друг  может
подыскать мне хорошую квартиру и помочь  с  пропиской.  Только  это  требует
определенных затрат. Понятное дело, я не собираюсь  просить  у  тебя.  Таких
денег у тебя нет и никогда не будет. Речь идет о другом. Подмосковную  дачку
помнишь? Впрочем, глупый вопрос - такое не забывается. Так вот, теперь  есть
возсть ее хорошо продать.  Если  получится  очень  хорошо,  то  и  тебе
кое-что подкину...
     Он гаденько хихикнул в трубку.
     - А лысого промежду тут не хочешь ли? По всем  документам  она  моя,  и
фига ты у меня ее получишь. Если жить негде, так и  быть,  я  же  не  изверг
какой, хоть завтра въезжай, только сегодня не смей. Но насчет продать  и  не
думай.
     Совсем распоясался, петух проколотый! Неужто  запамятовал,  как  миксер
работает? Напомнить?
     - Ты не расслышал, наверное. Я продаю свою дачу  и  предлагаю  тебе  за
оформление тысячу рублей. Соглашайся скорее, пока есть покупатели.
     - Имел я в виду твоих покупателей!
     Смелый, да? Совсем страх потерял за два последних года.  Решил,  видно,
что сестренка теперь уже не та. Что политичнее будет - сразу  поставить  его
на место или дать пожить в приятном заблуждении? Пожалуй, последнее.
     - Не будь говном, - примирительно сказала Таня. - Если тебе  вдруг  так
приспичило иметь дачу, так к лету я сумею выдать тебе двенадцать, а  хочешь,
пятнадцать тысяч и купи на них домик на лоне природы. Пусть  поскромнее,  но
зато уж действительно твой. Да я бы тебе  и  эту  дачу  отдала,  только  мне
деньги нужны.
     Ты же знаешь, какой у меня облом получился...
     - Ну и что?.. Да, наслышан. Покойный  следователь  докладывал.  Немалые
трудовые сбережения плюс энное количество дури с дрянью. Сочувствую. Кстати,
саму-то как отмазали?
     - Что значит "отмазали"? И не кажется ли тебе, что это вообще  не  твое
дело?
     - Ах, не мое дело? Конечно, не мое, слава Богу...
     - Короче, так, - жестко заявила Таня. - Мне нужны деньги, и все тут.
     - Ну знаешь, это твои  проблемы,  -  столь  же  неприязненно  отозвался
Никита. - У тебя есть шикарная квартира с обстановкой...
     - Возиться долго.
     - Долго? Ну, нажми на дядю Коку, на Поля пусть почешутся.  К  тому  же,
как я понимаю, на сцену вновь вышел прежний  благодетель  с  неограниченными
возстями...
     - А вот это тебя не касается. Для твоей же пользы советую  попридержать
язык.
     - Молчу, молчу, не дурак.
     - Приятно слышать. Только имей в виду, какие бы у меня ни были  друзья,
богатые или бедные, я ни у кого не хочу быть в долгу.
     - Ах, не хочешь быть в долгу? - Это он произнес уже совсем по-хамски. -
Очень благородно, только я-то тут при чем?
     - Напомнить тебе, что было при покупке? - не выдержала Таня. - А что ты
потом обещал, когда Ваньку-идиота мне в кавалеры пристраивал?
     - Ах, обещал? Да мало ли что я обещал?
     - Вот как ты заговорил? Я должна это понимать так, что ты отказываешься
от данного мне обещания? - ледяным тоном осведомилась Таня.
     Давно надо было так, чем  в  объяснения  с  этим  козлом  вдаваться,  к
совести несуществующей взывать.
     Он молча сопел в трубку.
     - И это твое  последнее  слово,  братец?  Советую  еще  раз  хорошенько
подумать.
     Видно, он наконец перепугался, стал буквально блеять в трубку:
     - Нет, нет, я не отказываюсь, но... Таня эффектно бросила трубку. Пусть
побздит,  гнида.  Нет,  все-таки  здорово  он  ее  разозлил!  Что  бы  такое
придумать, чтобы завтра сам к ней прибежал, нет, на коленях приполз,  умоляя
продать дачу, и даже отказался бы  от  доли,  предложенной  Таней  в  начале
разговора?! Эти деньги ей и самой пригодятся.
     - Вот ведь пиздрила зловонный! - в сердцах высказалась Таня.
     Щеров, сидевший в глубоком кресле, поднял на нее насмешливые глаза.
     - Что за словечки, а? Юность бурную вспомнила?
     - Да ну его, сволочь!
     - Не захотел помочь родной сестре? - участливо спросил Шеров.
     - Это бы ладно, - сказала Таня. - Я  бы,  может,  тоже,  не  стала  ему
помогать.
     Главное, что он не хочет отдать мне мое, хотя и знает, что это  мое.  И
данное слово назад берет. Я такого не прощаю никому.
     - И теперь прикидываешь, как его получше прищучить?
     - Да, прикидываю.
     - Знаешь, - сказал Шеров, - я тут невольно все твои разговоры слушал, и
наметился у меня один вариантик, как братца твоего примерно наказать. Только
мы его оформим как интеллектуальную игру, вроде теста для тебя. Я  дам  тебе
две наводки, а до остального ты додумаешься сама.  Если  не  додумаешься,  я
подскажу, только тогда пять тысяч с дачки - мои. Согласна?
     У Тани загорелись глаза. Такими штучками она с детства увлекалась.
     - Согласна. Но если додумаюсь, то столько же сверх цены - мое.
     - Ладно... Наводка первая. Ты звонила в четыре места. В связи с этим ты
задашь мне один вопрос, на который я  в  состоянии  дать  совершенно  точный
ответ.
     Подумай, какой вопрос ты мне задашь. Даю  три  минуты  на  размышление.
Пойду помогу Архимеду заварить еще кофе, а ты пока думай.
     Он вышел, а Таня закурила и сосредоточилась. Так. Она звонила в  четыре
места. Домой, Огневу,  Квасову  и...  А,  собственно,  куда?  Откуда  с  ней
разговаривал Никита? Пожалуй, это и  есть  тот  самый  вопрос.  Она  встала,
потянулась и вышла на кухню Шеров действительно возился с кофе.
     - Ты что тут? - спросил он.
     - Вопрос готов, - сказала Таня. - Куда я звонила в четвертый раз?
     Правильно?
     - Умница! - воскликнул Шеров. - Чтобы прищемить  зверю  хвост,  сначала
надо узнать, где этот зверь сидит... Теперь ты последи за кофе, а я  позвоню
одному знакомому и узнаю ответ. Номер ты записала?
     - Да. Последний на листочке. Листочек на столе.
     - Кстати, можем добавить интересу. Пока я буду узнавать, ты  хорошенько
вспомни содержание всех разговоров и напиши на бумажке свой вариант  ответа.
Я приду сюда, и мы поменяемся бумажками. Если  совпадет  -  получишь  лишний
балл.
     - Маловато будет, - усмехнулась Таня.
     - Ну, два  балла.  Только  чур,  не  подслушивать.  Не  возвращался  он
довольно долго. Таня успела выпить чашку кофе, выкурить сигарету,  полистать
синий томик Мандельштама. И, естественно, написать свой вариант.  Появившись
на кухне, Шеров сказал:
     - Немного затянулось, извини. Пришлось  вместо  одного  звонка  сделать
три.
     Давай свою бумажку.
     Взамен он отдал ей свою записочку. Таня прочитала: "Гостиница "Россия",
н.
     1352, Ларина Т. В." и посмотрела на Шерова.
     Он развернул Танину записку. Там было одно слово: "Ларина".
     Шеров развел руками.
     - Нет слов... А теперь главное. Ты сделала четыре  звонка  и  в  каждом
случае получила какую-то информацию. Ты восприняла ее  как  последовательную
цепочку: узнав одно, ты узнала другое, вследствие этого узнала третье, и так
далее.
     Теперь  представь  себе  все  это  не  как  цепочку,  а   как   кусочки
головоломки, которую нужно собрать и получить целостную картину. Когда  все,
повторяю,   все   кусочки   сложатся   в   единую   картину,   нужно   будет
проанализировать ее и  произвести  логически  вытекающее  из  нее  действие,
которое уязвит твоего братца самым неприятным образом и очень тонко, но в то
же время убедительно покажет ему всю серьезность наших намерений и при  этом
не подставит никого из нас под удар. Я ненадолго отлучусь. Ты пока  подумай,
я тоже подумаю, а потом сопоставим наши решения и выработаем единый план.
     Ровно через час Шеров вернулся. Таня сидела  на  кухне  и  с  аппетитом
уплетала яичницу с баночной ветчиной.
     - Придумала? - спросил Шеров. Таня кивнула.
     - Кому звоним, что говорим?
     Она придвинула ему лежащий на столе листок бумаги с  коротким  текстом:
"Юрий Сергеевич! Приезжайте сегодня вечером на дачу Захаржевского. Вас  ждет
незабываемое зрелище. Кто говорит? Ваш искренний поклонник и доброжелатель".
     - Так, - моргнув, сказал Шеров. - Вообще-то я имел  в  виду  не  совсем
это.
     Кстати, откуда ты взяла, что там будет зрелище?
     - Как ты учил, сопоставила факты. Братец приехал в Москву с  Лариной  и
торчит у нее в гостинице - это раз. Послал на фиг своего Огнева - это два.
     Взвился, как ошпаренный, когда я о даче заговорила - это  три.  Заказал
продукты в Народном контроле, хотя к его услугам если не  лучшие,  то  очень
неплохие столичные ресторации - это четыре. Из этого  предположить, что
братец мой задумал  вечерок  типа  "гранд-интим",  с  эротической  кухней  и
прочими ништяками.
     Это в его духе. А где такой вечерок устраивать, как не на даче? Ведь не
в номере же запершись, пайку ведомственную хавать - это как-то совсем уж  не
комильфо...
     Хотелось бы, чтобы в разгар веселья явился Огнев и  закатил  что-нибудь
этакое...
     Приятный сюрприз  для  братца  и  для  Лариной  тоже.  Как  я  полагаю,
Никитушка не откровенничал с нею о своих астических наклонностях... Но  даже
если я что-то не так вычислила и товарищ Огнев поцелует замок у пустой дачи,
большой беды не будет. Еще что-нибудь придумаем.
     - С тобой на пару мы покорим весь мир! -  воскликнул  Шеров.  -  Теперь
давай немного подредактируем текст и...
     - Уже! - сказала Таня, качая головой.
     - Что? - не понял Шеров.
     - Звоночек уже имел место.
     - Зачем же ты сама? Он ведь мог узнать тебя по голосу.
     - А кто сказал, что я сама? Архимеда попросила.
     - Отсюда?
     - Зачем отсюда? Снабдила двушками и отправила к автомату на углу...
     Через полчаса Шеров  вошел  в  гостиную,  где  Таня,  лежа  на  диване,
смотрела по видику какой-то боевик с мордобоем.
     - Интересно? - спросил он.
     - Не-а, - ответила Таня, посмотрела на него и ахнула.
     Он был одет в драный ватник, из-под которого выглядывала тельняшка.
     - Ты что, Папик?
     - Да вот, тряхнуть стариной захотелось, - смущенно сказал он и протянул
ей байковые бабские панталоны.

     Таня, конечно, не  предполагала,  что  запущенная  ею  цепочка  событий
совьется в столь крутую петлю: получив звонок от  безымянного  "поклонника",
Огнев тут же рванул на вокзал, на ближайшей  электричке  добрался  до  дачи,
увидел собственную "ниву", ярко освещенное окно, припав к которому наблюдал,
как непристойно счастливый Никита, насвистывая и  пританцовывая,  со  смаком
творит основу грядущего праздника на двоих. Что творилось в  этот  момент  в
его помраченном сознании  -  одному  Богу  известно.  Но,  должно  быть,  он
окончательно съехал с катушек,  когда  увидел,  как  Никита  перед  зеркалом
примеряет золотое кольцо.
     (Потом в доме нашли два таких кольца, из  чего    было  без  труда
представить, что замышлял он там отнюдь  не  рядовой  интим.)  Должно  быть,
тогда уже все задумал, не бросился с кулаками  на  коварного  изменника,  не
стал выяснять отношения, а выждал, когда тот отъедет из виду, отпер дачу, от
которой имел, оказывается, свой ключ, устроил в  ней  дикий,  отвратительный
погром, а в довершение всех подвигов забрался в главную  спальню  на  втором
этаже (неплохо знакомую и Тане) и хватил  себя  по  горлу  опасной  бритвой,
добавив к созданному им натюрморту последний штрих  -  собственную  "мертвую
натуру".
     Понятное дело, у Никитушки, когда  он  эту  картину  увидел,  тоже  все
проводки закоротило - несостоявшуюся невесту свою избил так,  что  ее  потом
еле в больнице откачали, набросился на пришедших под утро ментов, а когда те
его маленечко усмирили, стал орать, что это  он  убил  Юрия  Огнева.  Ну,  и
соответственно...
     Конечно, не присутствуя  при  событиях,  Таня  не  могла  быть  на  сто
процентов уверена, что Никита и в  самом  деле  не  пришил  своего  чересчур
неуравновешенного друга, но такой вариант Таню  не  устраивал.  Жалеть  этих
тварей - что одного, что  другого  -  не  приходилось,  но  за  всеми  этими
уголовными страстями дача уплывала из ее  рук  надолго,  если  не  навсегда.
Хочешь - не хочешь, а брата надо отмазывать, да  побыстрее.  Позвонила  дяде
Коке, изложила ситуацию,  он  обещал  пособить.  Шеров,  естественно,  тоже.
Оставалось надеяться, что идиотская  ситуация  разрешится  быстро,  пока  не
уплыла  квартира  на  Кутузовском.  Покамест  Таня  жила  у  Шерова.   Артем
Мордухаевич получил из шеровских денег пять тысяч задатка и согласился ждать
остальное ровно один месяц.
     Наутро после "вечера длинных звонков", еще не зная о развернувшейся  на
даче кровавой драме, Таня села вместе с Шеровым в поданную к подъезду черную
"волгу"  и  отправилась  на  новое  свое  место  работы   -   в   постоянное
представительство Украинской Советской Социалистической Республики, где, как
она  с  немалым  удивлением  узнала  накануне,  Вадим  Ахметович   долго   и
плодотворно трудился в должности заместителя постпреда по торговле. Впрочем,
по зрелому размышлению  Таня  удивляться  перестала:  в  стране,  где  любое
предпринимательство уголовно наказуемо, каждому деловому человеку необходимо
прикрытие в виде надежной государственной службы. А служба Вадима Ахметовича
была  в  этом  плане  идеальной  -  место  и  ответственное,   оправдывающее
определенный стиль и уровень жизни, разъезды и прочее, и притом  не  слишком
руководящее, избавленное от  тотального  взаимного  рентгена,  неотъемлемого
атрибута любой высокой должности. Опять-таки место работы - Москва, а каналы
отчетности - в Киеве.  В  общем,  если  бы  не  было  такого  местечка,  его
следовало бы изобрести. Кстати, а кто сказал, что его не изобрели?
     Случайных людей, как сразу заметила Таня, в  постпредстве  не  держали.
Два номенклатурщика, бровастых и бравых, внешне не сильно схожих меж  собой,
но  удивительным  образом  напоминавших  молодого  Леонида  Ильича.  Одного,
собственно постпреда, звали Иван Иванович Рубанчук, второго, его зама - Иван
Соломонович Рубинчик. В приемной, куда выходили двери их шикарных кабинетов,
восседала  монументальная  секретарша  с  простым  хохляцким  именем   Лиана
Авессаломовна.
     Познакомилась Таня и с Валерией Романовной, директором расположенной  в
постпредстве гостиницы, и с громадным,  бритым  наголо  шофером  Илларионом,
откликающимся  на  имя  Ларик.  С  Архимедом  ее  знакомить  было  не  надо.
Оказалось, что и он тут подъедается  в  должности  делопроизводителя,  а  по
совместительству - мужа бойкой Валерии Романовны.
     - Ну вот, - сказал он, приложив фиолетовый штамп к Таниному заявлению о
приеме на  работу  в  должности  экспедитора  с  окладом  сто  пять  рублей,
скрепленному подписями Рубанчука и Рубинчика. - Поздравляю. Трудовую давай.
     - Да вот как-то... - замялась Таня. Скорее всего,  ее  трудовая  книжка
благополучно покоится в недрах областного Управления культуры.
     Прокол! Ну да всего не упомнишь.
     - Ладно, - успокоил ее Архимед. - Не проблема.
     Остальные проблемы  тоже  разрешились  без  труда.  Через  пару  недель
отпустили, во всем разобравшись, из следственного изолятора  дурака  Никиту,
который первым делом позвонил ей (телефончик,  по  просьбе  Шерова,  передал
Никите следователь) и выразил готовность немедленно решить вопрос  с  дачей.
Пришел он какой-то странный, тихий, пришибленный, глазки так и бегают.  Таня
приготовила ему душистую ванну, накормила, напоила,  попыталась  разговорить
на известные темы, но он упорно отмалчивался.
     Дача, естественно, требовала ремонта и частичной замены обстановки, так
что Шеров дал за нее  несколько  меньше,  чем  рассчитывала  получить  Таня.
Добрав  разницу  у  Николая  Николаевича  под   залог   будущей   реализации
ленинградского жилья, она вручила деньги Артему Мордухаевичу и уже в  апреле
въехала в свеженькую, сверкающую квартирку  напротив  Бородинской  панорамы.
Вскоре подоспели и денежки от Николая Николаевича, и Таня  смогла  обставить
ее по своему вкусу. С Павлом, как она и  предполагала,  никаких  проблем  не
возникло - из их имущества он не захотел ничего и выдвинул одно  требование:
чтобы Таня оставила ребенка ему, фактически и юридически. Что-то побудило ее
передать ему записку: "Я отпускаю тебя, Большой  Брат".  Ей  очень  хотелось
присовокупить к записке голубой алмаз, подаренный ей Павлом еще до  свадьбы.
Но золотой  медальончик  с  алмазом  куда-то  делся  -  не  было  его  ни  в
ленинградской квартире, ни среди вещей, переправленных в Москву.
     За организационными  хлопотами  как-то  незаметно  прошла  весна.  Таня
устраивалась в новой жизни, а Шеров развернул полномасштабную  реконструкцию
дачи - возводил третий этаж, копал бассейн.
     Жизнь ее обрела постепенно размеренность и своеобразный московский шик:
ванны  с  шампанским  вместо  пенки,  еженедельные  театральные  премьеры  и
абонемент в Большой,  наряды  из  ателье  для  дипкорпуса,  сауны,  массажи,
спецмагазины  со  спецтоваром,  спецбуфеты  со  спецпродуктами,  поездки  на
закрытую конноспортивную базу, где в ее  распоряжение  был  выделен  вороной
ахалтекинец-семилетка - именно верхом на Агате ее запечатлел модный художник
Илья  Омлетов...  Чистую  радость  от  роскоши  отравляло  какое-то  жалкое,
противное  восприятие  этих  благ  со  стороны   привилегированного   круга:
радовались они не самим вещам,  сколько  принципиальной  недоступности  этих
вещей для простых смертных. Самым важным для них было не то,  что  вещи  эти
вкусны, удобны, красивы, даже не  то,  что  они  дороги  -  а  то,  что  они
дефицитны. Скажите, разве наслаждение хорошим, скажем, коньяком  уменьшится,
если этот коньяк  свободно  продавать  в  Елисеевском,  чтобы  каждый,  имея
деньги, мог позволить себе аналогичное удовольствие? Оказывается,  еще  как.
Уж не это ли одна из причин, по которым в лавках так голо - и с каждым годом
становится все голей?
     Летом Таня съездила на болгарские Золотые  Пески  а  на  обратном  пути
Шеров встретил ее в Ужгороде снял  с  поезда  и  отвез  в  горную  курортную
деревеньку.
     Места, которые они проезжали, представлялись Тане прямо-таки  райскими.
Вскоре брусчатую дорожку, круто вьющуюся меж отвесных стен и  пропастей,  за
километр до въезда перегородил толстый полосатый шлагбаум. Шофер бибикнул, и
из  будочки   неспешно   вышел   разъевшийся,   исполненный   непрошибаемого
достоинства гаишник.
     Впрочем, разглядев в подъехавшей "волге" Вадима Ахметовича,  блюститель
весьма шустро  откозырял  и  дал  отмашку.  Шлагбаум  стремительно  взмыл  в
безоблачное небо.
     В  непростой  этой  деревеньке  погостили  они  недолго,  дней  десять,
наслаждаясь чистейшим воздухом, ходили по горным тропам стрелять  куропаток,
собирать опят, полазать по руинам  средневекового  замка,  ловили  в  прудах
зеркальных карпов.
     Попутно встречались с разными людьми, значительными и не очень,  решали
всякие вопросы. Здесь было хорошо,  вольготно,  пребывание  омрачилось  лишь
одним пустячным эпизодом, как досадным, так и смешным.
     С утра  к  Шерову  с  официальным  визитом  прибыл  пузатый  и  надутый
дяденька,  распираемый  от  ощущения  собственной  важности.   Они   надолго
уединились. Таня погуляла по холмам, вернулась - а мужчины все  болтали.  Ей
стало скучно, и она решила съездить в соседнее село и  отведать  в  тамошнем
ресторанчике копченой оленины, которая накануне очень ей понравилась.
     В ресторанчике было пусто. Вчерашний курносый официант поспешно  принес
ее заказ - зелень, порцию оленины, бутылку воды и...
     - Шампанского я не заказывала, - сказала Таня, но  чуть-чуть  опоздала:
официант уже откупорил бутылку и наливал в высокий бокал.
     - Это от меня, уж  не  откажи,  красавица,  -  бухнул  откуда-то  сбоку
пропитой голос с непонятным, явно не украинским акцентом, и на соседний стул
шумно приземлился грузный, краснорожий мужичок. - Одну здесь уговорим,  пару
с собой возьмем... Олешка любишь? - Он чуть не носом ткнулся в ее тарелку. -
И олешка завернем, хошь целый оковалок, и айда на Латорицу!
     Удивленная и  раздосадованная  таким  хамским  натиском,  Таня  в  упор
посмотрела  на  непрошеного  кавалера.  Редкие   пегие   волосешки,   близко
посаженные глаза неопределенного цвета, нос остренький  -  на  вид  типичный
комсомольский вожак из сельских выдвиженцев,  который  много  лет  обжирался
галушками и салом, щедро запивая горилкой.
     - Не знаю, что такое Латорица, - холодно сказала она, -  но  меня  туда
что-то не тянет. Особенно с незнакомыми.
     - Так познакомимся,  -  заявил  пегий,  обдавая  Таню  сложным  букетом
ароматов - водка, табак, "Шипр", гнилые зубы. - Яне Поп.
     - Хоть и не поп, а шел бы отсюда, - с усмешкой посоветовала Таня.
     Он что-то хрюкнул,  налил  себе  шампанского,  залпом  осушил  бокал  и
придвинулся совсем близко.
     - Поехали, ну! - настойчиво прогудел он. - Искупнемся, позагораем, ну и
прочее разное...
     Он положил  толстую  потную  лапу  ей  на  плечо.  Этого  Таня  уже  не
выдержала.
     - Здесь искупаешься, клоп липучий! - отрезала она и  вылила  шампанское
из бутылки ему на голову.
     Он вскочил, сверкая глазами, и двинулся на  нее.  Она  спокойно  ждала,
сжимая в руке вилку, нацеленную  ему  в  харю.  Он  остановился,  пошарил  в
кармане, поднес к губам свисток и пронзительно засвистел.  От  входа  к  ним
направился швейцар, бармен вышел из-за стойки, у дверей на  кухню  показался
повар. Особой решительности в их лицах Таня не усмотрела.
     - Да я тебя... - захрипел незадачливый кавалер, подтирая морду  рукавом
расшитой рубахи. - Да я здесь участковый... Нападение на сотрудника...
     Таня вилку не опускала. К мокрому правоохранителю  подскочил  официант,
что-то зашептал в ухо.
     -  В  таком  случае,   гражданин   участковый,   составляйте   протокол
происшествия.
     Дайте-ка ему карандаш, - обратилась она  к  официанту.  -  Записывайте:
Захаржевская Татьяна Всеволодовна, местный адрес - Соколяны,  коттедж  номер
три...
     Участковый смачно плюнул на пол, буркнул  что-то  вроде  "Предупреждать
надо!" и вышел.
     - Вы уж извините, - нагнулся к  Тане  официант.  -  Пересядьте  на  тот
столик, будь ласка. А я тут скатерочку поменяю.
     - Спасибо, не надо. Что-то аппетит пропал.
     Счет, пожалуйста.
     Дома рассказала Шерову. Оба похихикали над злополучным  околоточным,  и
вылетел из головы этот нелепый случай.
     Московская Танина  служба  в  принципе  мало  отличалась  от  работы  в
Отрадном, только масштабы были совсем другие. Она стала основной  "хозяйкой"
Шерова. Ее уютная квартира постепенно превратилась в некое  подобие  салона,
где встречались и деловые, и светские знакомцы Шерова; многих он приводил  к
ней на смотрины.
     После милых бесед и развлечений с очаровательной хозяйкой гости уходили
довольные, а Шеров оставался и выяснял у проницательной  Тани  ее  мнение...
Здесь встречались люди, которых немыслимо было бы видеть вместе в какой-либо
другой обстановке. Полковник из ОБХСС деловито обсуждал перспективы  частных
капиталовложений  с  начснабом  "Ростсельмаша".  Главный  московский  раввин
Менахем Плоткин пил брудершафт с кагэбэшным журналистом Кислюком.
     Полуопальный  режиссер  Началовский  мило   беседовал   с   начальником
зарубежного  отдела  Главпура  генералом  философских  наук   Кошкохватовым,
известным    общественности    по    периодическим    статьям    о    низком
политико-моральном состоянии армий блока НАТО, а  лауреат  Ленинской  премии
драматург Шундров делился  творческими  планами  с  очаровательной  Шурочкой
Колчак-Пепеляевой из парижской газеты "Монд".
     Все это было  очень  мило,  но  быстро  приелось,  и  Таня  с  радостью
ухватилась  за  предложение  Шерова  отправиться  в  компании   Архимеда   и
малознакомого ей толстого бодрячка по  фамилии  Сосновский  с  инспекционной
поездкой на некоторые точки его обширного хозяйства. Никакой  особой  миссии
на Таню не возлагалось, но по возвращении Шеров  ожидал  от  нее  кое-какого
конфиденциального доклада по итогам ревизии. Об этом  знал  только  Архимед,
для всей же местной публики она должна была оставаться скучающей  московской
барышней из окружения "хозяина".
     Поездка началась с  орденоносного  колхоза  на  Кавказе,  промышлявшего
чаем, специями, но основной доход получавшего с конопляного поля и  цеха  по
производству мешковины... Спустя много лет Тане принесли любопытную  русскую
книжку. В английском переводе она  называлась  "The  Place  of  Skull",  что
примерно означало "лобное место". Имя автора - Чингиз  Айтматов  -  было  ей
хорошо знакомо, равно как и тематика первой части этого романа, который  она
нашла многословным и претенциозным. Она еще сильно хохотала над страстями по
поводу добычи конопляного зелья: там герои мотались по диким степям,  бегали
от ментов, срывались с подножек товарняков, попадая под  колеса...  Господи,
зачем, когда все   вполне  законно,  тихо-мирно?  В  ту  поездку,  пока
мужчины  сидели  в  правлении  и  шуршали  бумажками,   Таня   погуляла   по
окрестностям, посмотрела... Трактор после работы в поле  тряпочкой  обтереть
пыль собрать аккуратненько - вот тебе готовый "пластилин" высшего  качества.
А уж с цветочками и вершками  матерки  и  вовсе  просто  -  идет  за  отход,
списывается по акту, а чаще так. С  транспортировкой  тоже  несложно:  катит
отсюда дурь по всей стране в баночках якобы  с  аджикой,  перцами,  томатной
пастой. Кому надо, разберутся. В свое время ее  немного  просветил  покойный
Якуб, но воочию работу всей машины она увидела только  сейчас.  В  одном  из
местных бригадиров, носатом, в полувоенном френче, она чуть было не признала
легендарного Гамлета Колхозовича, которого видела пару раз. Впрочем, вряд ли
это был он - тот, скорее  всего,  рулит  у  себя  в  Азербайджане,  а  здесь
Дагестан, другие люди, хотя без поллитры не разберешься...
     Понятно, движением такого товара Вадим Ахметович впрямую не занимался -
слишком  стремно,  несмотря  на  фантастические  доходы.  А   вот   с   умом
распорядиться образовавшейся наличкой  помогал.  В  умелых  руках  Шерова  и
компании  денежки  проходили  длинный  цикл  перерождений   и   возвращались
владельцам не только с приличным приростом, но и начисто отмытыми...  Будучи
вхож практически во все нужные кабинеты, где, между прочим, тоже живые  люди
сидят и кушать хотят, Вадим Ахметович умело сцеплял  экономические  интересы
самой разной публики, несхожей по сфере деятельности, по местоположению,  по
уровню, и создавал себе почти неограниченные  возсти  игры  на  разнице
между налом и безналом, между государственными и реальными ценами, на прочих
несуразностях экономики развитого социализма. Недовольных  не  было.  Те  же
конопляные колхозы процветали и получали  ордена,  приварок  же,  полученный
Вадимом Ахметовичем, был ему одному ведом.

     Потом московская троица посетила еще несколько интересных  местечек,  в
том  числе  феерический  полуостров  Таймыр,  размером  в  полторы  Франции.
Чистейшие речки, кишащие  идущей  на  нерест  семгой,  сосны  на  пригорках,
утопающих в  серебристом  кустарнике  -  и,  только  подойдя  совсем  близко
поймешь, что все это игрушечное, карликовое, и кусты - не кусты, а  полярный
мох. А полыхающее северное сияние,  аврора  бореалис...  Таня  наблюдала  за
переливами небес с небывалым сладким  томлением  в  груди.  Куда-то  рвалась
душа. Она отошла шагов на полсотни от спутников, немножко всплакнула сидя на
седом от лишайника валуне, и возвратилась посвежевшая и бодрая.
     А потом был золоторудный комбинат, расположенный на одном  из  притоков
Вилюя. Туда, пересев с Як-40 на затерянном  в  тайге  аэродроме,  добирались
вертолетом. Везли долгожданные предложения по весьма щекотливому  вопросу  -
так  называемой  "неучтенке".  Шеров  изыскал  для   комбината   возсть
гарантированно реализовать неучтенные излишки продукции по рыночному  курсу,
причем более чем законно - в смысле, с ведома и одобрения такого  лица,  чье
слово  по  значимости  перевешивало  все  законы   государства   Советского.
Естественно, что принимали их здесь по высшему разряду.
     Поселок  поразил  Таню  ухоженностью,  чистотой  и  полным  отсутствием
индустриальности в пейзаже - веселенькие коттеджи в один-два этажа, дорожки,
присыпанные красноватым песком, клумбы с  георгинами,  лиственные  аллеи.  В
отведенной комнате приятно удивили толстый пушистый ковер,  штофная  зеленая
ткань на стенах, большой цветной телевизор, красивая мебель светлого дерева,
словно  попавшая  сюда  из  богатой  усадьбы  прошлого  века,  но  при  этом
совершенно новая.
     Ванная выложена ярким желтым кафелем, латунные ручки  и  краны  блестят
ослепительно. Махровые полотенца, стерильная мочалка, запаянная в  целлофан,
даже пипифакс. С горячей водой,  как  поспешила  убедиться  пропылившаяся  в
дороге Таня, тоже проблем не было.
     - У вас, Игнат Сергеевич, не комбинат, а прямо дом отдыха  какой-то,  -
поделилась она своими впечатлениями с директором, не преминувшим  пригласить
высоких московских гостей на ужин.
     - Так тут у нас центральная контора, а производство в шести километрах.
Там такого великолепия нет  -  охотно  пояснил  седой  и  широконосый  Игнат
Сергеевич, подкладывая ей на тарелку кусок прозрачного заливного хариуса.  -
Вот еще бруснички моченой отведайте,  кабанятинки,  рябчика.  Все  свое,  не
покупное, и сметана, и хлеб, и картошечка, даже хрен - и  тот  с  подсобного
хозяйства. Только вот бананы - те  привозные.  И  можжевеловку  сами  гоним,
ничем не хуже ихнего хваленого джина. Чистая, как слеза.
     Он разлил ароматную светлую жидкость по хрустальным рюмочкам.
     - Слеза комсомолки, - уточнила Таня, вспомнив современную классику.
     Игнат Сергеевич принял ее литературную ассоциацию за топографическую  и
отозвался с удивлением:
     - Не, зачем? Комсомольские у нас и берут.
     Выяснилось,  что  Комсомолкой  называется  один  из  четырех  приисков,
входящих в хозяйство Игната Сергеевича, а еще есть Хожалый, Шикша и  Измаил,
последний, правда, практически иссяк и в  эксплуатации  нерентабелен.  Слова
про Измаил хозяин почему-то произнес скороговоркой и поспешил сменить тему.
     Смысл недомолвки директора стал Тане ясен через два дня,  когда  они  с
Архимедом (Сосновский остался на комбинате  разбираться  с  организационными
деталями) отправились  осматривать  прииски.  Ехали  врозь,  на  здоровенных
оранжевых "магирусах", изготовленных  в  Западной  Германии  специально  для
сибирских условий.
     Шофер Тане попался молодой, вихрастый, разговорчивый. В  беседе  с  ним
Таня  узнала  много  интересного.   Оказывается,   золото   в   этих   краях
разрабатывается давно и с  размахом  Прииски  оснащенные,  золотишко  стране
давали по плану и даже с избытком.
     Но  лет  десять  назад  башковитые  местные  начальники  стакнулись   с
начальниками московскими, и пошла двойная  бухгалтерия.  Добыча  плавно,  но
устойчиво  пошла  вниз,  а  наверх  полетели  унылые  реляции,  что   залежи
катастрофически истощаются.
     Заинтересованные лица в Москве потихонечку  внедряли  в  начальнические
умы идею что комбинат, мол, на одном только Хожалом и держится, а  остальные
участки только в убыток работают и пора признать их некондиционными... После
соответствующего постановления на комбинат ускоренными темпами потекли живые
денежки  для  расчета  с  артельщиками,  живенько  слетевшимися  на  лакомую
некондицию.
     Вместе с деньгами стали прирастать  и  возсти  всяких  комбинаций.
Дальше - больше. Комбинатское начальство, и без того не бедное, окончательно
жаба задушила. Уже и старатели из фавора вышли - дескать, много им,  рвачам,
отдавать приходится. И тогда самый богатый прииск, Измаил называется, вывели
из-под артельщиков, вроде бы закрыли окончательно. Колючкой обнесли,  охрану
выставили, сплошь из уйгур, которые сначала стреляют из  берданок  своих,  а
потом только орут: "Стой, кто  идет?"  Якобы  чтобы  всякие-разные  туда  не
шастали,  в  отвалах  не   копались,   законсервированные   матценности   не
разворовывали. Жила-то там  глубоко  под  землей  идет,  и  мантулит  там  в
штольнях за  харчи  и  винцо  самый  пропащий  контингент  -  бичи,  бродяги
беспаспортные, алкаши, откинувшиеся бездомные зэки...
     Документами там особо не интересуются, да и зачем?  Кто  туда  попал  -
тому уж обратно ходу нет, только  в  земельку-матушку.  Кое-кто,  правда,  в
бугры выбивается, в  учетчики,  в  обслугу,  а  самые  волчары  -  в  охрану
внутреннюю, своих же шмонать да на работы конвоировать. Спецов  на  Измаиле,
почитай, и нету, механик на движке, и еще начальник, крепко  пьющий  мужчина
из инженеров. Ну, а на  крайние  случаи  имеется  на  комбинате  специальная
выездная бригада из людей  нетрепливых...  Тут  шофер  закашлялся  смущенно,
замолчал.
     Последний час шли под фарами и в Шикшу прибыли,  когда  артельщики  уже
отужинали. В столовке, чистенькой, со свежими цветами и белыми салфетками на
каждом столике, было пусто, только доедали два припозднившихся  старателя  и
хлопотала у бачков повариха. Завидев гостей, она всплеснула пухлыми  руками,
тут же навалила им полный таз салата с  помидорами  и  по  глубокой  тарелке
плова...
     Пришел председатель,  больше,  по  мнению  Тани,  похожий  на  молодого
доктора физико-математических наук, за ним потянулись рабочие - все  как  на
подбор ладные мускулистые ребята. Чувствовалось, что они  здорово  умотались
за день, но нашли в себе силы вернуться сюда, чтобы  посмотреть  на  гостей.
Главным образом, надо полагать, на Таню. То ли по причине позднего часа,  то
ли из-за присутствия рабочих о делах не  говорили.  Появилась  гитара.  Тане
было здесь вольготно и как-то надежно, будто знала  этих  ребят  с  детства.
Невольно вспомнился Павел. А ведь он из того же  теста.  И  еще  подумалось:
сложилась бы жизнь по-другому...
     Стало  грустно.  Председатель  заметил  это  и,  истолковав  по-своему,
предложил  отправиться  на  боковую.  Беседа  моментально  смолкла,   гитару
зачехлили...
     В  отведенной  ей  крохотной  комнатушке,  смежной  с  председательским
кабинетом, Таня спала крепко,  без  сновидений.  Разбудили  ее  луч  солнца,
упавший на лицо сквозь окошко, и громкие, возбужденные голоса  из  соседнего
помещения:
     - Спасибо, что предупредил. Двоих в охрану на карьере поставлю,  одного
- в поселке. Ну, и сам конечно.
     - Людей дашь?
     - Людей не дам, лишних нет. Оружия тоже не дам -  на  всю  артель  один
карабин, один револьвер и дробовиков пара-тройка...
     - Этого добра у самих навалом. Транспорт дай.
     - Нет у меня транспорта. Оба  "магируса"  на  рассвете  с  рудой  ушли,
"газон" самому нужен.
     - Ну и жмоты вы,  артельщики,  одно  слово,  капиталисты.  Это  ж  Ким,
убийца, пойми ты! А ну как на прииск выйдет?
     - Выйдет - встретим. Комсомольских я по рации предупрежу, а дальше  ему
не забраться. Смотри - вот здесь река, здесь топь. Верхами не  пройдет,  там
пропасть. Комсомольские пару человек у моста выставят. А вы на  своем  конце
дорогу перекройте. И обязательно у поймы и на зимовье брошенном...
     - Да уж это-то Поручик сообразит, хоть и дурак.
     - Он, что ли, погоней командует?
     - Больше некому.
     - Ох-хо-хо...
     И как раз на сокрушенном вздохе председателя из  своей  светелки  вышла
Таня, одетая и причесанная. Председатель кивнул ей, как старой  знакомой,  а
его собеседник - сутулый, морщинистый, в потрепанном офицерском  кителе  без
погон - ошалело вытаращил подслеповатые глазки.
     - Что случилось? - спросила Таня.
     - Да вот ЧП у соседей, - пояснил председатель. -  Работничек  у  них  в
тайгу подался.
     - Уйгура зарезал под утро и ушел,  -  добавил  второй.  -  А  людей  не
хватает катастрофически. Контингент ведь тоже без охраны  не  оставишь:  все
разграбят и разбегутся.
     - Вы с Измаила, - догадалась Таня.
     Человек  без  погон  подозрительно  посмотрел  на  нее  а  председатель
поспешно сказал:
     - Это московского хозяина человек. Она в курсе.
     - А давайте-ка мы с Архимедом поможем, - вызвалась Таня. - А после наши
вопросы решать будем. Это ведь не срочно.
     -  Все  вопросы  мы  с  утра  уже  решили,  и  Архимед  на  комбинат  с
"магирусами" отбыл. А вас будить пожалел. Я же все равно  туда  после  обеда
собирался, вместе бы и поехали. Только теперь  уж,  видно,  не  поеду,  пока
беглого не поймают.
     - Это ж сколько я проспала?
     - Порядочно. Скоро полдень.
     - Дайте мне ствол какой-нибудь, - распорядилась Таня. - Я с ним поеду.
     - Ствол не дам и ехать не советую, - ответил председатель.
     - Я взрослый человек и  решения  принимаю  сама,  -  отрезала  Таня,  а
беспогонный тут же закивал, как китайский болванчик:
     - Ты, Михал Семеныч, не  беспокойся,  как  накроем  голубчика,  я  твою
барышню самолично доставлю, хошь сюда, хошь на комбинат.
     - Я не его барышня, - тем же резким тоном проговорила  Таня.  -  И  мне
нужно оружие.
     - Будет вам оружие, милая, непременно будет. Поделимся с радостью.
     - А, поступайте как знаете. Председатель пожал плечами и отвернулся.
     Трясясь  в  "газике"  на  узкой  лесной  дорожке,  человек   в   кителе
представился  -  Петр  Денисович  Чинский,  начальник  прииска  Измаил  -  и
несколько подробнее обрисовал сложившуюся ситуацию:
     - Этот Ким в апреле к нам прибился. Прямо из лесу, тощий,  завшивленный
весь, как доходяга последний, но, по всему видать, мужик самостоятельный.
     Документов при нем никаких, говорит, украли по  пьянке  -  ну  да  наша
публика, почитай, вся такая. Короче, кайло дали, к делу приставили.  Работал
крепко, остервенело. Ни с кем дружбы не водил, не разговаривал. Так  только,
буркнет что-то, если кто очень уж досаждает, и посмотрит этак исподлобья. Аж
мороз по коже проберет. Но не пил, не  буянил.  Мы  уж  думали  бригаду  ему
давать, а тут вон какая история...
     Держась одной рукой за баранку, второй он слазал во  внутренний  карман
кителя,  извлек  оттуда  плоскую  фляжку  и  приложился  к  ней.  За   этими
манипуляциями не  заметил  очередной  колдобины,  лихо  на  ней  подпрыгнул,
поперхнулся,  закашлялся  и  наскочил  на   следующую.   "Газик"   тряхануло
основательно.
     - Дайте-ка я поведу, - предложила Таня.
     - Дороги не знаешь, - приосанившись, ответил Чинский.
     Таня промолчала. Насколько ей было известно,  других  дорог  в  радиусе
полусотни километров здесь не имелось.
     Дорога резко вильнула вправо, и совсем неожиданно показались ворота. Не
ворота, а три мощные горизонтальные  доски,  концами  закрепленные  на  двух
столбах.
     Пространство  между  досками  было  густо  пересечено  кругами  колючей
проволоки.
     Проволока тянулась дальше, по обе стороны дороги.
     Из будки у ворот навстречу "газику" бежал человек и на ходу орал:
     - Здоров, начальник! Артельные подмогу дали?
     - Ни хера не  дали!  -  крикнул  Чинский,  высунувшись  через  открытое
боковое стекло. - Вот только и привез... охотницу. Из Москвы.
     Бегущий хрипло выматерился и, добежав, прислонился к дверце.  Дышал  он
тяжело, с присвистом, колыхая отвислым животом. Явно не в лучшей форме.
     - Как обстановка. Поручик? - спросил Чинский.
     -  Что  обстановка-то!  -   огрызнулся   тот.   -   Шестеро   уйгур   с
бригаденфюрерами тайгу прочесывают,  Хикматов  в  караулке,  остальные  трое
быдло стерегут, я всех распорядился в бараки согнать. Сам  вот  тут  дежурю,
вас дожидаюсь.
     - Работяг стеречь и двоих хватит, - рассудил Чинский. - Я тебя подменю,
а ты сходи к баракам, возьмешь там кого порасторопней  и  сюда.  По  пути  к
Хикматову забегите, прихватите вон  для  барышни  ствол  поизящнее.  С  вами
пойдет.
     Поручик  повернулся,  открыл  рот,  желая,   видимо,   сказать   что-то
язвительное, но, посмотрев  на  Таню,  только  впустую  щелкнул  хлебалом  и
отправился выполнять распоряжение начальника.
     - Почему Поручик-то? - спросила Таня. - Из военных, что ли? Вид у  него
не особенно бравый.
     - Да какой военный? - досадливо махнул рукой Чинский. - В  ментовке  на
курорте отъедался в чине старшего  лейтенанта,  да  поперли  его  оттуда,  а
кто-то умный присоветовал на наш комбинат завербоваться, в вохру. Только  он
и там не удержался, по пьянке главному технологу рыло начистил, вот  его  ко
мне и списали, в помощники по режиму. А  по  простому  говоря,  народишко  в
страхе держать. Это, скажем честно,  умеет.  Прямо  эсэсовец  какой-то...  -
Чинский замолчал. Видимо, разговор на эту тему был ему неприятен.
     Через  несколько  минут  подошел  Поручик,  а  следом  за  ним  семенил
маленький и кривоногий азиат в застиранной  солдатской  гимнастерке,  волоча
чуть не по земле длинную винтовку. Поручик молча протянул Тане "Макарова"  в
кобуре, которую она тут же защелкнула на ремне, а сам повернулся к Чинскому:
     - Мы тогда на зимовье двинем, в засаду. Все  равно  ведь  где-то  здесь
кружит, далеко уйти не мог. Если через плавни проскочит,  мимо  не  пройдет.
Тропка там одна.
     - Валяйте. Эх, не порешил бы он Эфиопа, пса нашего, давно бы  уж  взяли
гада.
     - Чинский устало махнул рукой и обратился к Тане:
     - Вы  как,  не  передумали?  Там  вброд  через  камыши  надо.  Долго  и
утомительно.
     - Не страшно, я привычная.
     От Таниной улыбки Чинский смутился.
     - А ты смотри, если что с гостьей нашей случится, головой  ответишь,  -
сурово сказал он Поручику.
     - А как же, - невразумительно отозвался тот. - Вы готовы? Тогда пошли.
     Айвас, не отставай давай.
     Шли долго, то продираясь сквозь буреломы, то перескакивая, как белки, с
ветки на ветку по стланику, которым густо поросли сбегающие  к-ручью  склоны
холмов.  Первым,  пыхтя,  как  паровоз,  двигался  Поручик.   Он   шел,   не
оборачиваясь, ему было не до разговоров, на спине  синей  куртки  проступило
жирное пятно пота.
     Только под  горой,  возле  камышовых  зарослей,  остановился,  закурил,
поглядел на Таню поверх руки, прикрывавшей пламя.
     - Теперь вброд. Кое-где по пояс будет. Так что спички там  и  все,  что
мокнуть не должно, повыше переложите. Оружие тоже воды не любит.
     - Понятно, - коротко  ответила  Таня.  Подождали  отставшего  Айваса  и
углубились в камыши. Теплая  стоячая  вода  припахивала  тиной,  заливала  в
сапоги.
     Илистая  взвесь  противно  чавкала,  но  дно  было  твердое,  нога   не
проваливалась.
     Продвигались медленно, сильно досаждали слепни, слетевшиеся на дармовое
угощение. Как-то неожиданно камыши  кончились,  открылся  склон,  заваленный
нагромождениями камней. Из-за  одной  такой  кучи  выглядывала  покосившаяся
печная труба.
     - Прибыли, - с облегчением сказал Поручик, уселся на траву  и  принялся
стягивать мокрый сапог.
     - А этот Ким раньше нас проскочить не мог? - спросила Таня.  -  С  ночи
ведь бегает.
     - Не мог, - убежденно заявил  Поручик.  -  Наши  вход  в  плавни  сразу
перекрыли.
     - Что-то я никаких "наших" там не приметила.
     -  Так  они  издалека  увидели,  что  это  мы  идем,  ну  и  не   стали
высовываться...
     Айвас, давай-ка по такому случаю костерок разведи, посушимся.
     Тот прислонил винтовку к валуну и  послушно  отправился  за  хворостом.
Таня осмотрелась, выбрала подходящую  груду  камней,  из-за  которой  хорошо
просматривались  камыши,  и  пошла  туда,  на   ходу   расстегивая   кобуру,
извлеченную из-за пазухи. В сапогах хлюпало. Потом переобуемся, когда костер
разгорится.
     - Вы зачем? - лениво спросил Поручик.
     - В дозор, пока вы  костром  занимаетесь.  Говорите,  он  может  только
оттуда появиться?
     - Больше неоткуда.
     - Как узнать его, отличить от ваших?
     - Он в черной робе, здоровый, как медведь. А уйгуры все в гимнастерках,
малорослые. Да вы не беспокойтесь, загодя увидим, если что.
     Спереди тихо колыхались камыши, сзади возился Айвас. Затрещал костер  -
и в это  же  мгновение  в  камышах  раздался  выстрел.  Таня  повернулась  к
мужчинам.
     - Стреляли, - подражая Сайду из "Белого солнца пустыни", сообщила она.
     - Слыхали, - столь же лаконично ответил Поручик. - Айвас,  сходи  туда,
посмотри. А вы, пожалуйста, оставайтесь на посту.
     Айвас молча подхватил винтовку и спустился к  плавням.  Таня  смотрела,
как в зарослях исчезла его макушка. Больше не стреляли...
     Ну что, лярва, поговорим?
     - Таня резко развернулась. В руках у  нее  плясал  пистолет.  Такой  же
пистолет в руках Поручика был нацелен ей в живот. Поручик надвигался на  нее
с кривой ухмылкой.
     - Назад! - прошипела Таня. - Еще шаг, и стреляю.
     - Попробуй, - сказал Поручик и сделал два шага.
     Опустив большим пальцем левой руки рычажок предохранителя, Таня  дважды
дернула спусковой крючок и тут же отпрыгнула  в  сторону,  приземлившись  на
бок.
     Еще в полете она  поняла,  что  сработала  впустую  -  вместо  выстрела
раздался лишь металлический щелк.
     А Поручик стоял метрах в полутора, глядя гордым победителем, и пистолет
не опускал.
     - Обойму-то тебе я пустую вставил. На всякий случай.
     Таня села и буднично, устало спросила:
     - Ну, и на фига тебе все это надо?
     - А ну, смотри на меня, сука! - рявкнул Поручик. - Внимательно смотри!
     Узнала? Я-то тебя сразу признал.
     - А я вот не припоминаю.
     - Конечно, такая фря  простых  людей  не  замечает.  Напомню.  Карпаты,
прошлое лето...
     - Участковый, что ли? Который не Поп?
     - Бывший участковый, по твоей, паскуда, милости. А Яне Поп  -  это  мое
имя.
     На всю жизнь запомни.
     - А много ты мне жизни-то намерял, поп ментовский? - Таня  усмехнулась,
и это взбеленило Поручика.
     - Будешь выеживаться - пристрелю, как собаку!
     - А труп мой как по начальству предъявлять будешь? Тебе ведь сказано  -
головой ответишь.
     - На Кима спишем. Он так и так не жилец.
     - А я жилец?
     Лицо Поручика расплылось в безумной улыбке.
     - Будешь слушаться - подумаю... Ну-ка, пушку бросай. Вон туда.
     Наклоном головы он показал на кустик, растущий нескольких  шагах.  Таня
перехватила бесполезный "Макаров" за ствол и зашвырнула в кусты.
     - Так-то лучше, - откомментировал Поп. - А теперь - на колени, сука,  и
рот раскрой пошире! И без фокусов - башку прострелю!
     Таня покорно встала на колени.
     Махая пистолетом, Поручик пошел на нее. Свободной  рукой  он  нашаривал
ширинку своих офицерских брюк.
     - На меня смотри! - прохрипел он, нависая над ней. В висок ей уткнулось
пистолетное дуло, в нос - другое дуло, горячее и темное. - Ну, что  возишься
там?
     Танина голова поднырнула под руку с пистолетом, правая рука взметнулась
вверх. Поручик качнулся вперед, выронил пистолет, схватился обеими руками за
живот.
     - Что ж ты... - выдохнул он и начал заваливаться.
     Еще на Таймыре она привыкла держать за голенищем широкий рыбацкий  нож,
чтобы без лишних задержек потрошить свежий улов и еще - чтобы в темпе рубить
леску, если особенно большая  рыбина  потянет  удочку  вместе  с  рыбаком  в
студеную воду. Вот и здесь пригодился.
     Яне Поп лежал ничком и тихо, жалобно стонал. Под туловищем  растекалась
черная лужа. Судя по всему, нож вошел чуть выше  причинного  места  -  очень
кстати бывший участковый расстегнул штаны - и поехал вверх, распоров толстый
живот.
     Таня сидела не шевелясь и не сводя с него глаз. Через  несколько  минут
по лежащему телу пробежала конвульсия, потом он затих.
     - Погиб поручик от дамских ручек, - пробормотала Таня.
     Перед ней встала та же проблема, которой  она  минуту  назад  озадачила
неудавшегося  мстителя.  Как  предъявить  имеющийся  труп   по   начальству.
Разумеется, самозащита в чистом виде, но свидетели-то где? Чинский вроде  не
в восторге от навязанного ему помощника,  но  это  еще  не  значит,  что  он
спокойно воспримет героическую  гибель  последнего.  Может,  воспользоваться
рацпредложением покойничка и списать инцидент на Кима,  если  его,  конечно,
самого еще не замочили, скажем, тем одиночным выстрелом?
     Таня подобрала валяющийся у ног пистолет Поручика,  отщелкнула  обойму,
проверила - этот при патронах. Но сразу  на  свой  наблюдательный  пункт  не
пошла, а свернула к костру, умирающему  без  топлива,  подбросила  сучьев  и
наконец разулась, выставив  сапоги  голенищами  к  пламени.  Рядом  положила
мокрые носки. Хорошо бы поесть - позавтракать сегодня  не  успела.  Поручик,
разумеется, поперся сюда налегке, а вот у Айваса был вещмешок. Вот,  кстати,
и он...
     Таня насторожилась - снизу, из камышей, донеслось громкое сопение, хлюп
и шорох, словно ломился какой-то крупный зверь. Она  глянула  на  неохватный
старый кедр, заползла за мощный ствол и там залегла.
     На склон, отдуваясь, выкатился  человек.  Громадный,  в  рваной  черной
спецовке и насквозь мокрых штанах, на плече - короткоствольный кавалерийский
карабин.
     Огляделся, будто затравленный зверь, остановился  взглядом  на  костре,
заметил сапоги, сразу как-то сжался, сорвал карабин с плеча.  Выждал.  Таня,
затаив дыхание, следила за ним из-за кедра.  Рука  с  пистолетом  лежала  на
моховом ковре.
     Чтобы правильно прицелиться, нужно немного выползти из-за ствола...
     Ким  походил  на  помесь  Шварценеггера  с  гориллой.  Мощные  челюсти,
надбровные  дуги,  под  которыми  прятались  еле  видимые   глазки,   узкий,
несуществующий лоб, длинные руки с не правдоподобно большими ладонями... Он,
должно быть, увидел труп своего  заклятого  врага.  Неслышно,  на  цыпочках,
подошел, застыл над телом  Поручика,  повернувшись  к  Тане  мощной  сутулой
спиной.
     Почти не таясь, она вышла  из-за  кедра,  прицелилась,  держа  пистолет
обеими руками - и всадила в эту спину всю обойму. Будто в  кино,  на  черной
ткани спецовки эффектными брызгами взметывались дырочки. Ким  грузно  рухнул
на колени и повалился прямо на Поручика.
     У Тани закружилась голова. Она  присела,  нетвердой  рукой  достала  из
мятой пачки сигарету. Теперь оставалось только ждать.
     - Я сама не понимаю, как все произошло,  -  говорила  она,  прихлебывая
горячий чернущий чай из эмалированной кружки. - Мы с Яне дежурили  у  камней
попеременно.
     Я, должно быть,  задремала  возле  костра  и  очнулась  от  крика  Яне.
Увидела, что он лежит, а над ним стоит  этот,  спиной  ко  мне.  И  тогда  я
выхватила пистолет...
     - Успокойтесь, милая, все хорошо. Вы поступили отважно и  правильно.  И
не переживайте, что человека убили. Ким был не человек, а бешеный  волк.  На
его совести здесь, на прииске, три убийства и Бог весть сколько прежде.
     Говорил Чинский, а всего в конторе сидело четверо - он, Таня, Архимед и
еще  средних  лет  человек,  крепкий,  с  суровым  лицом.  Начальник  охраны
комбината.
     Получив  от  председателя  артели  радиосообщение  о  происшествии   на
соседнем прииске и о том, что  в  преследовании  беглеца  принимает  участие
Таня, он немедленно поднял вертолет с десятком отборных  вохровцев  и  парой
обученных овчарок и  полетел  на  Измаил.  Пока  около  зимовья  происходила
конфронтация  Поручика  и  Тани,  собаки  уже  взяли  след  Кима.  Он,   как
выяснилось, отсиживался в глухом  буераке,  днем  рискнул  выбраться,  возле
брода зарезал второго уйгура и отобрал карабин.  Тот  выстрел,  что  слышала
Таня, произвел товарищ погибшего,  обнаружив  труп.  Он  стрелял  в  воздух,
вызывая подмогу. И вышло так, что первым на месте гибели  Яне  Попа  и  Кима
оказался Архимед.
     - Что Ким не стал стрелять, а предпочел завалить Попа  ножом,  это  как
раз понятно, - словно разговаривая с самим собой, произнес начальник охраны.
- Непонятно другое. Как Поп, все же милиционер  бывший,  подпустил  его  так
близко и  дал  себя  угробить,  а  главное,  почему  у  него  штаны  спущены
оказались?
     - Отлить, наверное, собрался. Вот и  бдительность  утратил,  -  тем  же
тоном откликнулся Архимед, а Чинский добавил:
     - Да он вообще был вояка никакой, только понты колотил да на  работягах
безответных отрывался. Вон, даже пушку свою не зарядил.
     - Хорошо еще, что про вашу не забыл, -  обратился  начальник  охраны  к
Тане и поднялся. - Думаю, товарищи, что это происшествие  предавать  огласке
нецелесообразно. Пойду проинструктирую своих орлов.
     В Москве жизнь текла прежним порядком. Ничего принципиально  нового  не
было месяца три, а потом Шеров пригласил ее к себе на дом,  сообщив,  что  в
гостях у него человек, которому он очень хочет представить Таню. Он встретил
ее в прихожей, но вместо гостиной провел в спальню.
     - Закрой глаза, - сказал он и застегнул ей на шее какую-то цепочку.
     Таня открыла глаза и посмотрела в большое зеркало на трюмо.  Ее  старая
цепочка с медальоном, в котором - голубой алмаз, когда-то подаренный Павлом.
     - Гад же ты все-таки, Шеров. Я-то обыскалась. Почему не сказал, что  он
у тебя?
     - Чтобы ты возвратила его своему благоверному? Извини, это не входило в
мои планы.
     - А теперь входит?
     - Увидишь. Пойдем в гостиную.
     Там, за журнальным столиком,  разложив  перед  собой  кожаную  папочку,
сидел отдаленно знакомый ей  пожилой  пижонишко  Лимонтьев,  которого  Шеров
несколько лет назад неизвестно зачем сделал  директором  какого-то  скучного
института. Завидев Таню, он поспешно вскочил, поцеловал  руку,  сказал  пару
затрепанных комплиментов, после чего продолжил беседу с Шеровым.  Со  второй
его фразы Таня напряглась - речь шла о тех самых голубых  алмазах,  которыми
когда-то  с  таким  энтузиазмом  занимался  Павел.   В   институт   приехала
американская ученая дама со  смешной  фамилией  Кайф  и  шибко  интересуется
алмазами и, в частности, давнишними  разработками  Павла.  Ох,  не  случайно
Шеров возвратил ей медальон именно сегодня.
     Он ничего не  делает  случайно.  Таня  слушала  их  мудрый  разговор  и
понимала, что у Вадима Ахметовича возник на тему алмазов шкурный интерес,  и
сделалось как-то не по себе.
     - Оно? - обратился к ней Шеров.
     Таня кивнула - нелепо было отрицать очевидное.
     - Покажи.
     Не хотелось, но пришлось предъявить алмаз Лимонтьеву, у которого глазки
разгорелись самым непристойным образом, и  пригласить  его  к  себе,  уже  с
американкой.
     После ухода Лимонтьева у Тани был серьезный разговор с  Шеровым.  В  ее
жизни существовало два человека, которые в ее сознании никак не совмещались,
пребывая в разных, несоединимых мирах. Сближение этих миров чревато  гибелью
для менее жизнеспособного из них, сколь бы прекрасен и чист  он  ни  был.  И
Таня без обиняков заявила Шерову, что категорически запрещает ему каким-либо
образом вмешивать Павла в свои делишки.  Вадим  Ахметович  был  на  редкость
терпелив и смиренен, подробно  и  убедительно  растолковал,  что  намеченный
альянс законен и результаты его будут для Павла Чернова положительны во всех
смыслах. Человек получит возсть  вернуться  к  любимому  делу,  начнет,
наконец, зарабатывать, воспарит духовно. Шеров клятвенно пообещал Тане ни  к
каким комбинациям Павла не подключать,  ограничить  его  участие  в  проекте
чистой наукой и при первой же возсти отпустить с миром. Таня не столько
поверила тогда Шерову, сколько согласилась с его логикой. Потому  что  очень
хотелось с ней согласиться: изредка общаясь с Адой по телефону,  она  знала,
насколько хреновы у Павла дела. И дала себя убедить. Правда,  напоследок  не
удержалась и впервые позволила себе угрозу в адрес шефа:
     - Смотри у меня, кобелина, - заявила она своим "эротическим"  тоном.  -
Ежели с моим чего по твоей милости случится!..
     - Да ты че, лапушка! - подстать ей ответил Шеров.  -  Падла  буду,  век
воли не видать!
     Но оба понимали, что реплики их шутливы только по форме.

     Марина Валерьяновна  Мурина  принадлежала  к  презренному  меньшинству,
изгоям и отщепенцам. В то время, как весь  советский  народ...  Народ,  люто
ненавидя синюшные, тяжкие, похмельные  понедельники,  напротив,  чрезвычайно
положительно  относится  к  пятницам,  рабочим  лишь  постольку-поскольку  и
вливающим благодать перспективой двух дней  законного  оттяга.  И  поскольку
ожидание счастья сплошь и рядом оказывается весомее  собственно  переживания
этого самого счастья, не будет преувеличением  сказать,  что  пятница  стала
любимым днем  для  всей  страны.  Марина  же  Валерьяновна  к  понедельникам
относилась индифферентно (три урока в училище плюс часовая частная  халтурка
там же), не любила вторников (занятия и утром, и в вечерней группе), пятницы
же терпеть не могла и боялась их до умопомрачения.
     Директриса уже который год ставила Марине Валерьяновне на  пятницу  три
вечерних урока. Конечно, из-за глубокой личной неприязни, так и сквозившей в
отстраненно-деловом тоне, который  держали  с  Муриной  и  администрация,  и
коллеги, мымры бездуховные. Ясное дело, они у директрисы  все  в  любимицах,
свои в доску, чай из одного бачка мусорного вылупились. И,  естественно,  ни
одна из этих шкур не имеет такого гадского расписания, как она.
     - Но, Марина Валерьяновна, дорогая, у Семеновой два маленьких  ребенка,
Лихоманкина у нас на полставки, Куцева в декрете, а часы закрыть  надо...  -
бубнила в ответ на  ее  справедливые  протесты  секретарша  Эльвира,  отводя
глазки, заплывшие от хитрости и тайных запоев.
     И бесполезно доказывать этой метелке,  что  такое  расписание  обрекает
Марину Валерьяновну на ночной пятнадцатиминутный марш  по  жуткому  пустырю,
где каждые  сутки  кого-нибудь  грабят,  избивают,  насилуют,  и  недели  не
проходит без свежего трупа...
     До восьмидесятого года Мурина жила в одной комнате  с  бывшим  мужем  в
гнусной  коммуналке  на  Маяковского.   Комната   запущенная   сверх   меры,
разделенная перегородкой - чтобы  поменьше  видеть  мерзкую  смазливую  харю
экс-супружника.
     Соседи сплошь твари, суки, быдло... Марина Валерьяновна вздохнула  было
с облегчением, когда их трехэтажный флигелек дал неизлечимую  трещину  прямо
по комнате соседей Фуфлачевых -  жаль,  никого  не  убило,  когда  обрушился
потолок! - и пошел под экстренное расселение.  Но  мерзавцы,  окопавшиеся  в
жилкомиссии, приличную площадь придержали для ворья, у которого всегда  есть
деньги на взятку, а Муриной выдали смотровой на комнатушку  в  трехкомнатной
квартире  на  восточной  окраине  Купчино.  В  ответ  на   законные   упреки
исполкомская сволочь нагло заявила:
     - С площадью в городе напряженка. Вы бы, гражданочка,  радовались,  что
на гражданина Жолнеровича отдельный ордерок выбить удалось.
     Докторишка  усатый  получал  сходную  комнатушку  где-то  у  черта   на
Пороховых.
     Новые соседи оказались, естественно, не лучше прежних, разве что числом
поменее. Парикмахерша Зойка - сплетница, развратница  и  алкоголичка.  Тупая
бабка с дебильной  внучкой,  не  сливающей  за  собой  в  сортире.  В  город
выбираться переполненным автобусом, за сорок мучительных  минут  доползавшим
до "Электросилы"
     - либо через тот самый пустырь на электричку до Московского.  Днем  еще
ничего, а вот ночью...
     Пожив  с  недельку  на  новом  месте,  Марина  Валерьяновна  купила   в
канцелярском шило и с тех пор носила в портфеле. Часто укалывалась до крови,
рвала книги, бумаги, но выбросить не решалась.
     Как ни странно, оружием  самообороны  не  пришлось  воспользоваться  ни
разу. Ни грабители, ни насильники не проявляли к ней ни малейшего  интереса.
Даже несколько обидно.
     Природа жестоко насмеялась над Мариной Валерьяновной, вложив трепетную,
ранимую и возвышенную душу в несуразное тело, словно составленное из частей,
предназначавшихся разным людям. Круглое, как блин, курносое лицо с узенькими
глазами и широкими, густыми бровями. Короткая бычья шея,  мясистые  плечи  и
руки.
     Квадратный рубленый торс без намека  на  талию.  И  длинные,  стройные,
изящные   ноги,   при   такой   фигуре   вызывающие    ассоциации    не    с
красавицей-балериной, а с самкой паука. "Ну и пусть, - говорила себе  Марина
Валерьяновна, наспех подкрашиваясь перед зеркалом.  -  Внешность  не  должна
отвлекать от насыщенной духовной жизни".
     И вынуждала себя читать модные  книги,  бегать  на  модные  выставки  и
кинофильмы. Мучилась, маялась с тоски, зевала, ничего не понимая, зато потом
могла, закатив глаза, со страстью рассуждать о высоком. Как правило, сама  с
собой - слушатели находились редко...
     Марина  Валерьяновна  спустилась  с  тускло  освещенной  платформы   и,
ориентируясь на огни далеких кварталов,  отправилась  в  путь  между  сухими
прутьями прошлогодней травы, пластами жирной грязи, кучами мусора, вылезшими
из-под стаявшего снега. Хорошо еще, что  на  самой  дорожке  сухо  -  апрель
выдался теплым, погожим. Пересекла полосу отчуждения и вышла на пустырь,  по
которому проходила незримая граница между Невским  и  Фрунзенским  районами.
Разделительная полоса  пролегала  по  площадке  между  пивными  ларьками.  У
ларьков с утра до вечера толклись ханыги из обоих районов, что, конечно,  не
способствовало улучшению криминогенной обстановки  на  пустыре.  Но  в  этот
поздний час ларьки, естественно, не работали, а  лишь  отбрасывали  зловещие
тени вдоль ярко освещенного пятачка основательно  утоптанной  и  заплеванной
площадки. И, конечно же, никакой милиции!
     Днем-то  они  паслись  здесь  регулярно,  выцепляя  из   пьяной   толпы
кого-нибудь поприличнее: не  тащить  же  в  вытрезвитель  местную  рвань,  с
которой не то что  штраф,  а  и  пятнадцатисуточного  бесплатного  труда  не
поимеешь - себе дороже выйдет.
     Миновав   пространство   между   ларьками,    Марина    Мурина    вышла
непосредственно на пустырь,  темный  и  страшный.  Сердце  гулко  застучало,
отдаваясь в висках, рука  судорожно  сжала  портфель.  Наступив  на  камень,
подвернула ногу на высоком каблуке.  Дурной  знак!  Выбранив  себя,  что  не
надела, как накануне собиралась, практичные  китайские  кеды  Марина  решила
снять туфли, но передумала, пожалев колготки.
     Дорожка шла по пустынному и ровному  ландшафту  с  бугорками  стихийных
микросвалок, потом нырнула вниз. До шоссе  оставалось  метров  сто,  но  эти
метры тянулись  по  зарослям  осокоря,  золотарника  и  каких-то  безымянных
кустов, поднимавшихся выше человеческого роста. Именно здесь чаще всего...
     - Т-с-с! - произнес выросший из ниоткуда  громадный  черный  силуэт.  -
Вякнешь - прирежу!
     Марина замерла. Сил осталось лишь на то, чтобы затравленно обернуться.
     Сзади появился второй. Подошел вплотную, рванул из рук портфель.
     - Пальтишко сымай! - сипло скомандовал он. Но Марину  парализовало.  От
ужаса она не могла и шевельнуться. Откуда-то вынырнул  третий,  пыхтя,  дыша
перегаром, стал срывать пальто. Брызнули в  темноту  пуговицы.  Матернувшись
дружно и коротко, как по команде, двое вытряхнули Марину из  пальто,  уронив
ее на четвереньки, а первый, громадный, подошел к ней, поднял за  подбородок
белое застывшее лицо и резко, неожиданно оттолкнул. Марина отлетела в кусты.
И тут же громадный навалился на нее, больно ударив  головой,  царапнул  щеку
щетиной, задрал юбку. В ноздри ударил запах гнилой помойки. Марина  закатила
глаза. Мир поплыл. Как сквозь толстый слой ваты она услышала надсадный  кряк
прямо в ухо, почувствовала, как резко полегчало телу, как по груди  проехала
чужая рука и исчезла. Вскрик, хлесткие звуки ударов, топот...
     - Эй, живая? -  Из  тумана  совсем  рядом  выплыло  лицо.  Во  внезапно
пролившемся  свете  луны  проступили  четкие,  яркие  губы,  большие  глаза.
Мелькнув, лицо отдалилось, но на безвольные Маринины руки легли другие  руки
- теплые, крепкие.
     - Вставай-ка, подруга. Ну, раз-два...
     Плавно и сильно руки дернули вверх, Марина почувствовала, как  ее  ноги
уперлись во что-то незыблемое - и в то же мгновение оказалась на ногах.  Она
стояла на дорожке и ошалело глядела на рослую  деваху  в  кожаной  куртке  и
белой спортивной шапочке. Та протягивала пальто, но увидев,  что  Марина  не
шевелится, обошла вокруг и накинула пальто ей на плечи.
     - Прикройся. Портфельчик вот бери. Идти можешь?
     Марина одной рукой вцепилась в портфель, а другой  -  в  рукав  кожаной
куртки.
     - Я ря... я ря... Улица Белы Ку... - пролепетала она.
     - Э, да ты, мать, в шоке, - сказала деваха, поглядев Марине в глаза.  -
Ну-ка взялись!
     Она водрузила Маринину руку себе на плечо, забрала у  нее  портфель,  а
свободной рукой обхватила Марину за талию.
     - Пойдем, моя хорошая. Не торопись. Шажок, еще шажок...
     Резкая водка обожгла горло, пищевод. Навернувшиеся слезы смыли пелену с
глаз. Марина моргнула и подняла голову.
     - На, запей.
     Марина жадно заглотила зеленый холодный лимонад, стуча зубами.
     Она сидела на табуретке в маленькой, опрятной кухоньке, в чужом красном
халате поверх застиранного бельишка. Напротив нее сидела ее спасительница  -
молодая девчонка, лет  от  силы  двадцати  трех,  кареглазая,  загорелая,  с
правильным, красивым и волевым лицом и короткой белокурой стрижкой.
     - Я... я просто не знаю, как  вас  благодарить...  -  начала  Марина  и
остановилась.
     - А не знаешь, так и не благодари, - дружелюбно проговорила блондинка.
     Голос у нее был низкий бархатный, с хрипотцой.  -  Лучше  вон  Боженьке
спасибо скажи, что я рядом случилась. Иду, понимаешь, домой, а тут прямо  на
дороге стриптиз бесплатный.
     Марина вздрогнула, как будто вновь переживая этот "стриптиз".
     - Но... но как же вы?.. Их же трое мужиков.
     - Мужиков? - Блондинка усмехнулась. - Разве это  мужики?  Пьянь,  козлы
помоечные. Враз шуганулись, что твои зайцы. Даже жалко, что не успела с ними
политико-воспитательную работу  провести...  Да  ладно,  проехали.  Ты  поди
голодная?
     Блондинка поднялась, и Марина  невольно  засмотрелась  на  ее  высокую,
ладную и гибкую фигуру.
     - Нет, спасибо, что вы. Я и так вам стольким обязана. Да и домой пора.
     Блондинка обернулась и выразительно посмотрела на Марину.
     - Про домой, подруга, до завтра заткнись. Пальтишко твое я почистила, а
вот юбку и жакетик замочить пришлось. Потом  простирну  и  подштопаю  -  эти
бакланы тебе их подрали маленько. И самой тебе сполоснуться надо, я  считаю.
Изгваздали они тебя  капитально.  Хорошо  еще  болта  поганого  вставить  не
успели.
     Блондинка хохотнула и подмигнула Марине. Та опустила  глаза  в  стакан,
чувствуя, как краснеют скулы.
     - Ну все,  хорош  менжеваться.  В  ванну  шагом  марш!  -  скомандовала
хозяйка. - Полотенце я тебе там вывесила, найдешь. А  я  пока  насчет  хавки
пошустрю.
     Через десять минут  намытая,  распаренная  Марина  со  смаком  уплетала
яичницу с беконом, а блондинка ловко метала на  стол  все  новые  закуски  -
копченую колбасу, селедочку, салат с грибами,  разлила  по  стаканам  водку.
Потом уселась, чокнулась с Мариной, в один выхлеб лихо  ополовинила  стакан,
зажевала подцепленной  на  вилку  капустой.  Марина  невольно  повторила  ее
движение, закашлялась, запыхтела и потянулась за лимонадом.
     - Бывает, - снисходительно заметила блондинка. - Тебя как звать-то?
     - Марина. Марина Валерьяновна. А вас?
     - Меня? - Блондинка расправила плечи. - Ладой  кличут.  Лада  Чарусова.
Вот, считай, и познакомились. Держи краба, Марина Валерьяновна!
     Она протянула через стол крепкую ладошку. Марина с чувством вцепилась в
протянутую руку и тут же, невольно поморщившись, выпустила -  рукопожатие  у
Лады оказалось стальным.
     После второй Марине стало тепло, спокойно.  Глядя  на  Ладу,  она  тоже
положила себе на тарелку селедки, колбасы, с  удовольствием  поела  и  потом
вновь посмотрела на хозяйку. Та, привалившись спиной к стене, курила, пуская
в потолок аккуратные струйки дыма. Даже это нехитрое действие  получалось  у
нее как-то грациозно, складно. Ладно.
     "Как ей  идет  это  имя!  -  думала  Марина.  -  Бесстрашная,  сильная,
гибкая...
     Интересно, кто она? Речь и повадка грубоватая,  мужская,  но  при  этом
изысканная, яркая внешность... Обстановка скромная, но экспортная  водка  на
столе, дефициты, сигареты буржуйские..."
     - Лада, я прямо не знаю, что бы я без вас...
     - Завязывай, а? - расслабленно протянула Лада. -  И  с  благодарностями
своими, и с "вы" этим Дурацким. Курить будешь?
     - Я... Я вообще-то в учебном заведении  работаю.  Историю  преподаю,  -
вдруг ляпнула Марина и выжидательно посмотрела на Ладу.
     Та сладко потянулась, обозначив под ковбойкой высокую, тугую грудь.
     - Значит, почти коллеги, - лениво заметила она.  -  Я  тоже  в  учебном
заведении. Инструктором в спортшколе.
     - По... по самбо? - замирая от любопытства спросила Марина.
     - Не-а. Альпинизм и горный туризм... Ну что если еще кирнуть не  тянет,
может, по чаю и на боковую?
     Марина ответить не успела  -  позвонили  в  дверь.  Лада  чертыхнулась,
рывком поднялась с табуретки и вышла в прихожую.
     - Здоров, товарищ  прапорщик!  -  рявкнул  в  прихожей  густой  мужской
баритон. - Гостей принимаешь?
     - А еще громче орать не слабо? Серега, ты б хоть предупредил, блин!
     - А че, не вовремя? Я-то думал - пятница, посидим вдвоем...
     - Втроем... Да ты морду куриной попой не скручивай. Марина у меня.
     - Что еще за Марина такая? - Вопрос прозвучал не без интереса.
     - Пойдем познакомлю. Сапоги только разуй...
     ...Некоторые из этих песен Марина припоминала-в студенческие времена их
пели у костра на картошке,  на  тех  немногочисленных  вечеринках,  куда  ее
приглашали. Кое-что слышала  потом  на  стареньком  магнитофоне,  который  в
качестве приданого притащил из  родительского  дома  ее  бывший  Жолнерович.
Другие песни были ей незнакомы - тревожные, с  надрывным  подтекстом,  с  не
вполне понятными реалиями, географическими и военными. Горы, песок, кровь...
Захмелевшая и завороженная, Марина слушала с каким-то неясным  томлением,  в
глазах ее появился блеск.
     Играл Серега Павлов бесхитростно, на трех аккордах, и не всегда попадал
голосом в мелодию, но это не имело ровным счетом никакого значения.  И  дело
было не только в опьянении, хотя Ладина бутылка давно уже опустела, да  и  в
принесенной Серегой литровке оставалась едва ли половина. Было в этом не  по
годам взрослом  мужике  что-то  необъяснимо  притягательное  и  одновременно
пугающее.
     Этот теплый, подсасывающий  страшок  вселяло  в  Марину  не  грубоватое
открытое  лицо  с  удлиненным   подбородком,   увенчанное   жесткой   щеткой
африканских кудряшек, которые  так  хотелось  погладить,  а  взгляд,  иногда
проступающий на этом лице - какой-то колючий, безжалостный, волчий...
     Лада тихо подпевала, но больше молчала, курила одну за другой, отвернув
лицо к окну.
     - В  бой  идут  сегодня  дембеля...  -  допел  Серега,  как-то  странно
всхрапнул и, решительно отставив гитару к стене, налил себе полстакана.
     - Я сейчас, - чужим голосом произнесла Лада и вышла.
     - Что это она? - недоуменно спросила Марина.
     - Так, - коротко бросил Серега и замолчал. Преодолевая робость,  Марина
задала давно одолевавший ее вопрос:
     - А почему ты, когда вошел, ее "товарищ прапорщик" назвал?
     - Она и есть прапорщик, - тихо ответил Серега. - Контрактница.
     - А мне сказала, что тренером в спортшколе работает.
     - Верно. Скоро год.
     - А раньше?
     - А раньше Афган, -  помолчав,  сказал  Серега.  -  Команда  "пятьсот".
Слыхала про такую?
     - Нет.
     - И правильно. Про нас особенно не распространяются... А, хрен  с  ним,
я-то подписки не давал... В общем, есть  такие  команды  при  разведотделах.
"Пятьсот" называются, потому что пятьсот километров за  линией  фронта.  Ну,
это условно. В общем, в глубоких тылах противника.
     - Что, и она?..
     - Да. Меня-то к "горным тиграм" уже годком прикомандировали, сержантом.
     Ладка тогда уже не первый год там  работала,  я  так  понимаю,  еще  до
Афгана.
     Никарагуа, Ангола. Где полыхнет - там и "тигры". Ну, скажу  тебе,  асы!
Любого бугая голыми руками...
     - Неужели и Лада?..
     - А то? Думаешь, ее по горячим точкам загорать возили под пальмами?  Ты
вон удивлялась, как это она одна против троих сегодня поперла, а меня больше
удивляет, что эти твари вообще живые ушли. Видела бы ты, что от того кишлака
осталось, где Славку положили.
     - Славку?
     - Мужа. Майора Чарусова. Глупо - как все на войне. Шли на двух бэтээрах
через поселение, якобы мирное. Так по первой машине из окошка  фаустпатроном
самодельным жахнули. В секунду полыхнуло. А Ладка все это из второй  видела.
Тут же трех уцелевших ореликов подняла - и показали класс... Была деревня  -
и нет ее. Командование, ети его, долго потом репу чесало - то ли к  награде,
то ли под трибунал пускать. Сошлись  на  среднем,  комиссовали  на  хер,  от
греха... А у бабы просто крыша съехала, еще  бы,  когда  любимого  на  твоих
глазах... Знаешь, а давай посмотрим...
     Серега взял Марину за руку, стянул с табуретки, повел в  комнату.  Лада
лежала на диване, заложив руки за голову и устремив взгляд в потолок.
     - Лад, - с неожиданной робостью проговорил Серега. -  мы с Маришей
альбом посмотрим? Ну тот, где Славка?..
     - Смотрите, коль охота, - безучастно отозвалась Лада. - А я  пойду  еще
вмажу. Захотите - присоединяйтесь.
     Она пружинисто поднялась и в дверях бросила через плечо:
     - Хули ты, сержант, языком метешь, что по-мелом.
     Серега вздрогнул, и это не укрылось от внимания Марины.

     - И что я там забыла, у дяди твоего? - с усмешкой спросила Лада.
     Они сидели на той же чистенькой кухне спустя ровно неделю  после  столь
бурного знакомства и пили кофе.
     - Ой, давай сходим, а? Тебе интересно будет, уверяю. Ты такого  еще  не
видела.
     - Знаешь, Маринка, мало найдется такого, чего бы я не  видела.  -  Лада
вздохнула.
     Марина набрала в легкие воздуха, намереваясь,  видимо,  сказать  что-то
для себя важное, но так и не решилась, повторила:
     - Такого точно не видела. Считай, что со мной в музей  сходила.  Или  в
кино... Лада прищурилась.
     - Что-то ты больно активно просишь. Колись давай.
     - Я... ну, в общем, дядя - человек пожилой, нездоровый. Мне  там  очень
тяжело... Не знаю, как объяснить. Увидишь, сама все  поймешь.  А  я  обязана
заходить туда каждый день...
     - Что значит "обязана"?
     Марина  замялась,   невпопад   отхлебнула   кофе,   закашлялась.   Лада
выжидательно смотрела на нее.
     - Да я... Кроме меня родственников нет. Нужно приходить, уколы  делать,
готовить, убирать... А по субботам еще и стол готовить, гостей  обслуживать.
Это у него журфикс называется. Коллекционеры приходят, продавцы, покупатели.
     - Ну и пусть себе приходят. Ты-то при чем?
     - Понимаешь, он... ну со странностями, что  ли.  Еще  когда  тетя  была
жива...
     А теперь совсем того... Везде грабители мерещатся, убийцы. Даже врач из
поликлиники, техники жэковские  -  только  в  моем  присутствии.  Приходится
подгадывать, с работы отпрашиваться. А уж на журфиксы... Есть  такой  Панов,
профессор искусствоведения, и еще Секретаренко, он произведениями  искусства
торгует. Дядя обоих знает лет тридцать. Так вот, они к нему людей  приводят,
больше он никому не доверяет... Только он и  им  не  доверяет,  поэтому  эти
журфиксы без меня не проводят. Я когда зимой в  гриппе  валялась,  так  дядя
меня по телефону чуть не съел.
     - М-да, светлая личность-Послала бы его на хер, и всех делов.
     - Дядя все-таки...
     - Ага. Единственный, старый, больной и богатый. - Поймав на себе косой,
настороженный взгляд Марины, добавила:
     - Да не тушуйся, подруга, дело-то житейское. "Мой  дядя  самых  честных
правил"  и  далее  по  тексту.  -  Настороженный  взгляд   Марины   сменился
удивленным. Лада хмыкнула. - Я  ведь  два  курса  Воронежского  университета
закончила, пока романтика в жопе не заиграла... Еще бы прописал тебя дядюшка
любезный, прежде чем ласты склеить, так цены бы старому не было.
     - Ты что, он скорее удавится! - с неожиданной силой отрезала Марина.
     - У-гу. Я так понимаю, что тебе исключительно для  моральной  поддержки
понадобилась?
     Марина опустила глаза, изучая узор кофейных опивок в пустой чашке.
     - Ну ладно, выручу. Все равно на завтра дел никаких.
     Остановились перед массивной дверью. Под дубовой фанеровкой безошибочно
угадывалось железо. Марина позвонила дважды, выдержала паузу,  потом  нажала
кнопку еще три раза. За дверью трижды прокуковала кукушка.
     - Кукушечка, кукушечка, скажи, сколько мне жить осталось, -  вполголоса
произнесла Лада.
     Ждать пришлось довольно долго. Потом  послышались  шаркающие,  какие-то
неравномерные шаги, лязг задвижки, сиплое дыхание. В глазке, расположенном в
центре двери, мелькнул и исчез свет.
     - Кто? - спросил надтреснутый, еле слышный голос.
     Зачем тогда в глазок смотрел, спрашивается?
     - Это я, дядя Родя, Марина.
     - Одна?
     И опять-таки, неужели не увидел, что не одна?
     - С Ладой. С той самой. Я же предупреждала. И  опять  мелькнул  свет  в
глазке.
     Дядя  Родя  определенно  разглядывал,  что  это  за   Лада   такая,   и
соответствует ли она описанию, данному Мариной по телефону.
     - Генеральный смотр, - шепнула Лада, красуясь перед глазком.
     Упал железный крюк, стукнула щеколда, стрекотнул один  замок,  булькнул
другой, громыхнул третий, лязгнула цепочка. Смотр, товарищ  главком,  прошел
без происшествий.
     Некоторых старость красит, добавляя в облик степенности,  благообразия,
сглаживая резкие черты  и  освещая  светом  мудрости.  Ничего  подобного  во
внешности отворившего наконец дверь дяди Роди и  в  помине  не  было.  Перед
Ладой стоял, опираясь на палку, лысый, сморщенный, пятнистый  и  скукоженный
урод со слезящимися гноем глазками.
     - Значит, Лада? - прошелестел он, придирчиво ее разглядывая и загородив
жалким телом проход в квартиру.
     - Да Лада это, дядя Родя, точно Лада, - извиняющимся тоном  проговорила
Марина, исподволь втираясь между ними.
     - Тапочки наденьте и руки вымойте,  -  резюмировал  наконец  старик.  -
Марина покажет. Отвернулся и зашаркал по коридору.
     - Очаровательно! - вполголоса  заметила  Лада.  Марина  предостерегающе
поднесла палец к губам, сделала страшное лицо и прошептала:
     - Он слышит хорошо...
     Прихожая, ванная и кухня в жилище богатого дядюшки особого  впечатления
на Ладу не произвели. Тускло, пошарпанно, грязновато. А запах!
     Спальня  дяди  Роди,  куда  они  зашли,  разгрузив  на  кухне  сумки  с
продуктами, тоже была не ахти. Внушал, правда, уважение резной, старинный  и
очень пыльный гардероб,  да  по  стенам  висело  несколько  картин.  Тусклые
рассветы,  некрасивые  дамы  в  оборочках,  груда  нахохленной  битой  дичи.
Впрочем, времени на разглядывание не было -  на  кровати  нетерпеливо  сучил
ножками дядюшка, заголив дряблую спину,  поросшую  редким  седым  волосом  и
испещренную пигментными пятнами.
     Разложили на высоком трюмо  ванночку  со  шприцами,  вату,  флакончики.
Поглядев, как Марина откупорила ампулу, всунула в нее  иглу,  в  три  приема
закачала содержимое в шприц и с серьезным лицом направилась к кровати.  Лада
усмехнулась и перехватила шприц.
     - Дай-ка я.
     Ни дядюшка, ни племянница не успели и слова  сказать  -  Лада  проворно
протерла ваткой со спиртом под левой лопаткой, пришлепнула  по  этому  месту
рукой, держащей шприц.
     - Ну, скоро вы там? - просипел дядюшка.
     - А все уже, Родион Кириллович, - весело отозвалась Лада. - Одевайтесь.
     Старик  недоверчиво  хмыкнул,  пошевелил  плечом,  обратил   брюзгливую
физиономию к Марине.
     - Учись, дура. Сколько лет колешь, а все как штыком. Ну, что  смотришь,
за тряпку берись, пыль в гостиной протрешь, пока Лада на кухне  бутербродами
займется.  Только  помельче  делай  и  покрасивее  чтобы  -  укропчиком  там
присыпать, лучком. И немного. Сегодня  только  Секретаренко  будет  с  одним
московским.
     Подмигнув Марине, удивленной дядюшкиным тоном, Лада  плавно  вытекла  в
коридор.
     Когда она, в полном соответствии с  руководящими  указаниями,  строгала
бутерброды, на кухню вылез Родион Кириллович, придирчиво  понаблюдал  за  ее
работой, но к чему прикопаться, не нашел. Пошарил на полках, стащил с  блюда
бутербродик, скушал, громко чавкая плохо пригнанными протезами, и  прошуршал
Ладе:
     - Лимон еще нарежь тоненько, да на блюдечко положи. Печенье  в  вазочку
пересыпь. И шпажки в  бутерброды  воткни...  Ты  теперь  вместе  с  Маринкой
приходи.
     Она прибираться и готовить будет, а ты уколы делать. Я платить буду. По
рублю... по полтора.
     Лада подумала.
     - Вообще  .  Я  еще  альбуцид  вам  капать  буду,  чтоб  глаза  не
слезились. И шприцов одноразовых принесу.  Коробка  у  меня  есть,  а  потом
покупать придется.
     Старик удовлетворенно хрюкнул и ушел. Гостиная, куда минут через десять
Лада внесла блюдо с бутербродами, была обставлена  весьма  своеобразно.  Вся
мебель за исключением высокого встроенного стеллажа с  закрытыми  полками  -
овальный столик на гнутых  ножках,  три  кресла,  высокая  конторка,  пустой
мольберт, две консоли, увенчанные горшочками с каким-то вьющимся растением -
была смещена в центр, а все пространство стен, от пола до  высокого  лепного
потолка, было сплошь увешано картинами. Большими, маленькие, в рамах и  без,
прямоугольными, квадратными, овальными.  Половина  громадной  гостиной  была
разделена на четыре ниши перегородками, тоже заполненными картинами. В одной
нише жужжала пылесосом Марина. Заметив, что Лада рассматривает картины,  она
выключила пылесос и встала рядом.
     - Нравится?
     - Не пойму. Много слишком. В глазах рябит.
     -  Ой,  тут  столько   всего!   Боровиковский,   Венецианов,   Федотов,
передвижники... Иностранцев много. Вон здесь, гляди, Лиотар - ну, тот  самый
у которого "Шоколадница" в  Дрезденской  галерее.  А  вот  эти  маленькие  -
французы.
     Грез, Фрагонар Ватто...
     - Ватто-манто! Тряпки размалеванные... Стой а вот эту я знаю. У  нас  в
областном такая же висела.
     - У вас копия, наверное... Хотя это же Саврасов, "Грачи прилетели".  Он
этих "Грачей" штук сто написал.
     - На полбанки не хватало? - язвительно спросила Лада.
     Она перешла в соседнюю нишу и затихла. Подойдя к ней,  Марина  увидела,
что та пристально разглядывает  какой-то  азиатский  пейзаж.  Камни,  желтые
горы, ослепительно голубое небо, на склоне прилепилась белая мазанка.
     - Это, кажется, Верещагин. Был такой  художник,  до  революции  еще.  С
русской армией в походы ходил, там и рисовал...
     - Заткнись! - тихо бросила Лада, не спуская глаз с картины.
     Из оцепенения ее вывели трель кукушки и стук палки по косяку.
     - Заснула, что ли, корова?
     Лада резко обернулась. В дверях старик, переодевшийся в черный  костюм,
Марина с опущенной головой.
     - Открывай иди! - продолжал шипеть на нее  дядя.  -  Да  только  прежде
посмотри, точно ли Секретаренко...
     Один из пришедших был длинный,  тощий,  сутулый  с  воровато  бегающими
глазками,  второй  -  благообразный  низкорослый  толстячок  с   аккуратными
усиками.
     Одеты оба солидно, в недешевые импортные костюмы. С собой они  принесли
большой сверток плоский и прямоугольный. Картину, скорей всего.
     - Прошу знакомиться,  это  Арнольд  Пахомович  Эфендиев,  -  представил
толстячка сутулый. - А это, Арнольд Пахомович, тот самый Родион  Кириллович,
про которого...
     - Наслышан, наслышан, - прервал его Эфендиев, протягивая старику пухлую
ладошку.
     После   непродолжительного   обмена   любезностями   гости   и   хозяин
прошествовали в гостиную, а Марина была отправлена на кухню готовить чай для
отказавшихся от коньяка гостей. Секретаренко и Родион Кириллович  уселись  в
кресла, а Эфендиев заходил по комнате, цепким взглядом разглядывая картины и
отпуская комментарии.
     Секретаренко с готовностью отвечал на его вопросы. Старик  молча  сосал
лимон, присыпанный сахарной пудрой.
     Ладе  это  скоро  прискучило,  и  она  отправилась   помогать   Марине.
Возвратившись с чашками и заварным чайником, она увидела, что  на  мольберте
стоит принесенная картина - серые угловатые апельсины на буром фоне, - а вся
троица  сгрудилась  возле  нее,   оживленно   жестикулируя   и   обмениваясь
непонятными фразами:
     - Но экспертиза самого Панова...
     - Из Щукинской коллекции, что ли? Так ведь в каталоге двадцать девятого
года...
     - Панов или не Панов, а за Сезанна я это не взял бы..
     - Побойтесь Бога, Родион Кириллович! Аутентичность несомненна. Готов за
двух Ге и три листа...
     Лада возвратилась на кухню, встала у окна,  закурила,  выпуская  дым  в
раскрытую форточку.
     - Ну, что они там?
     - Торгуются. Толстый за фрукты плесневелые хочет три листа и Ге. Ну, Ге
я еще понимаю - сам тоже ге порядочное втюхивает. Но три  листа?..  Тридцать
тысяч, что ли?
     - Может быть, - на всякий случай отозвалась  Марина,  не  вполне  поняв
Ладины слова. - Или графики три листа.
     - М-да. - Лада  замолчала,  крепко  затянулась  и  выбросила  окурок  в
форточку. - Надолго это?
     - По-разному бывает.
     - Я пойду, пожалуй. Тоска тут.  Посуду  за  этими,  -  она  показала  в
направлении гостиной, - без меня приберешь.
     - Останься, а? Ну, я прошу тебя! Если хочешь, прямо отсюда  в  ресторан
закатимся. А? Я угощаю - вчера получку дали.
     - Да ну на фиг. Лучше  в  кулинарии  пару  табака  возьмем.  А  водочка
найдется...
     - И как тебе? - Марина выжидательно смотрела на подругу. От водки глаза
ее замаслились, щеки пылали. Да пожалуй с двух-то рюмашек  оно  вроде  и  не
должно бы так.
     - Это ты насчет похода к Родиону твоему? Ничего,  халтурку  вот  легкую
срубила себе.
     - Что? Какую еще халтурку?
     - Уколы ставить звал. - Марина вздрогнула, и это тоже не ускользнуло от
внимания Лады. - По полтора рубля обещал. Это ж в месяц сорок пять  выходит.
И от работы моей два шага. Я согласилась.
     Марина налила по третьей. Рука ее дрожала, и несколько капель пролилось
на клеенку.
     - Уколы... - с запинкой произнесла она и решительно поднесла  рюмку  ко
рту.
     Продышавшись, с остервенением спросила:
     - И не противно тебе будет сморчка поганого обслуживать?
     - Ты ж обслуживаешь... Хотя у тебя интерес, конечно... - Марина дернула
горлом. Лада выдержала паузу и продолжила:
     - А мне он таким уж поганым  не  показался.  Дедок  как  дедок.  Ну,  с
прибабахом, конечно, ну да все такими будем, коли раньше не помрем.
     - Дедок как дедок, говоришь?! - взвизгнула Марина.  -  Да  это  ж  гад,
изверг,  хуже  Гитлера!  Еще  до  войны  в  НКВД  конфискованным  имуществом
занимался.  В  блокаду  -  не  знаю,  мародерствовал,   наверное,   квартиры
выморочные грабил, казенным мандатом прикрываясь, или еще что, только именно
в те годы и начал живопись собирать. И после войны по дешевке скупал добро -
трофейное или у бедствующих, голодных. А то и вовсе даром  получал.  Возьмет
якобы на комиссию, а  продавца  или  арестуют  очень  вовремя,  или  бандиты
зарежут. - Голос ее понемногу крепчал.
     Несло, как с горы на санках. - Что-то  продавал  с  выгодой,  клиентуру
постоянную завел из военных, ученых, артистов  -  тогда  тоже  состоятельные
люди были. А что приглянется - себе оставлял. Собиратель! Жена его первая  в
бомбежку погибла, так он на искусствоведше из Русского музея женился, та его
уму-разуму учила.
     - Тетка твоя, что ли?
     - Нет, тетя потом была.  А  искусствоведша  та  лет  через  пять  после
свадьбы погибла. Очень как-то странно погибла - под машину попала, на пустом
проспекте, в три часа ночи. Много знала, наверное...
     - Это все он тебе рассказал? - с нехорошей улыбкой спросила Лада.
     - Нет, конечно. Тетя в больнице, перед самой смертью. Она ведь  знаешь,
отчего умерла? Рыбой отравилась. Три дня в судорогах  билась  без  сознания,
только в последний денек ненадолго в себя пришла, а тут как раз  я  у  койки
дежурила...
     Так вот, она точно знала, что это муж ее со свету сжил. Не ладили они в
последние годы, она как-то пригрозила, что сообщит  обо  всех  его  подвигах
куда надо. Ну он тогда ее  задобрил  подарком  дорогим,  а  через  неделю  -
приступ, "скорая"... После похорон он меня первое время и знать не хотел,  а
как здоровье сдавать начало, вызвонил, чтобы я, значит, его  обихаживала.  И
намекнул - наследников, мол, кроме тебя, не имеется, но коли недоволен твоей
службой буду, государству все отпишу. Тем до сих  пор  и  помыкает  сволочь.
Сначала раз или два в неделю заходила, а теперь вот каждый день  приходится.
Пашешь на него, а сама думаешь - сдох бы ты поскорее!
     - Давно? - спросила Лада, подливая Марине водочки.
     - Что давно?
     - Давно мысли такие одолевают?
     - Да уж восемь лет как, с самой теткиной смерти. Я его и  раньше-то  не
любила. Ни разу ничем не пособил, даже словом добрым, а ведь как бедствовала
иногда - хоть в петлю лезь. А я, ж его родная племянница, не тети Риммина.
     Остальная родня наша в Пермской области в колхозе век доживает.  Только
он в люди выбился,  да  я  вот.  -  Она  горько  усмехнулась.  -  Супружника
питерского  студенточкой  по  пьяному  делу  подцепила,  врачишку,   блядуна
хренова, через то  сама  ленинградкой  стала...  -  Марина  хлебнула  водки,
закусывать не стала, а вместо этого попросила:
     - Дай-ка закурить.
     Затянулась неумело,  раскашлялась,  водички  попила  и  с  новой  силой
продолжила:
     - Знаешь, а я ведь давно уже все продумала. Ему  стимуляторы  сердечные
прописаны. Таблетки, а раз  в  сутки  -  укол.  Кокарбоксилаза  и  ноль-один
процентный  атропин...  Но  если  резко  дозу  увеличить  или  концентрацию,
сердечко-то и зайдется, лопнет. И все, никаких следов.
     - Нет человека - нет проблемы, - задумчиво произнесла  Лада.  -  Ну,  и
зачем дело стало, раз никаких следов?
     - Да я уж сколько раз собиралась! Неделями не  спала,  все  переживала,
представляла себе, как я его... Ампулу нужную раздобыла, раз  даже  в  шприц
закачала. Но не могу...  понимаешь,  не  могу  своей  рукой,  вот  так  вот,
хладнокровно. Сколько себя ни заставляла - не могу, и все!
     Она резко повела рукой и смахнула со стола тарелку  с  остатками  сыра.
Упав на мягкий линолеум, тарелка не разбилась. Поднимать ее никто не стал.
     - Одним я теперь желанием живу, и грежу им,  и  брежу...  Вот  если  бы
только кто-нибудь... Я бы все отдала...
     Она замолчала и, закрыв лицо руками, расплакалась. Лада не шелохнулась.
     Отрыдавшись, Марина подняла голову и робко, выжидательно посмотрела  на
подругу.
     Та молчала. Пауза была мучительной. И когда Марина  почувствовала,  что
сейчас  сойдет  с  ума.  Лада  тихо,  отчетливо  выговаривая  каждый   слог,
произнесла:
     - Все - это что конкретно?
     - Я бы... я бы... и тысячи не пожалела, - задыхаясь, прохрипела Марина.
     Лада поднялась, медленно подошла к Марине, придвинула табуретку и  села
рядом, положив ей руку на плечо. Марина закрыла глаза.
     - Тысячи? - ласково переспросила Лада. -  Тысячи  рублей,  я  правильно
поняла?
     - Марина чуть наклонила голову. И тут Ладины железные пальчики  впились
ей в плечо, попав в какую-то болезненную точку. Марина вскрикнула, но хватка
не ослабла. - Нет, дорогуша,  тысячу  ты  мне  за  один  этот  разговор  наш
заплатишь, потому что за пустой базар отвечать надо.
     Марина закивала, как китайский болванчик. В это  мгновение  она  готова
была согласиться на все, лишь бы ушла боль.  Но  боль  уменьшилась  лишь  на
чуть-чуть.
     - Жду три дня. Если во вторник к вечеру вот на этом столе кусок  лежать
не будет, без ушей останешься. Я не шучу.
     - Да, - пролепетала Марина побелевшими губами.
     Беспощадные пальцы разжались еще на миллиметр, и Марина смогла глотнуть
немного воздуха.
     - Больно, отпусти, - прохрипела она еле слышно. - Сколько ты хочешь?
     - Это если на твою мокруху подпишусь?  -  Пальцы  отпустили  плечо,  но
ладонь придавила Марину неожиданной тяжестью. - Я, конечно, не знаю, что  ты
там за картинки эти огребешь, в этом не сильна, но кое-что  из  беседы  дяди
твоего с гостями я усекла.  Получается  так  -  картинок  у  него  там  штук
полтораста. Ну, сто двадцать.  На  круг  каждая  уйдет  минимум  за  тысячу.
Значит, сто двадцать тысяч.
     Половина твоя, половина моя.
     - Но...
     - Это самый маленький счет, смешной даже. Армяшка тот  усатый  за  свои
цитрусовые пятьдесят кусков просил или на два Ге соглашался.  Выходит,  одно
Ге уже на двадцать пять тянет, прикинь. А оно там не одно  такое.  Если  ты,
родственничка схоронив, с Секретаренком тем  же  грамотно  переговоришь,  он
тебе на другой же день миллиона два в зубах  принесет,  и  себе  столько  же
наварит. А про настоящую цену я вообще не говорю...  Так  что  лови  момент,
хорошая моя. Или ко вторнику тысячу  добудь,  а  потом  сиди  в  дерьме,  не
высовывайся и жди, кого раньше кондратий хватит - дядю Родю твоего или тебя.
     - Я понимаю, но... но шестьдесят тысяч сразу...
     -  и  не  сразу,  но  тогда  больше.  Через  месяц  после  дела  -
семьдесят...
     Или постой, еще вариант имеется. Родион твой ведь не  только  меняется,
но и покупает-продает.Стало быть, должен наличность держать, и  немаленькую.
Хранит, конечно, дома. В  сберкассу  не  сдает,  из  рук  не  выпускает.  Не
доверяет, так?
     - Так...
     - Ну и где дома? Не в матрасе же...  Думай,  родная  за  хорошую  мысль
скидку сделаю.
     Лада наконец убрала руку с Марининого плеча, отодвинулась и, словно  не
было никакого напряженного разговора, дружески предложила:
     - Добьем для  просветления  мозгов?  И  расплескала  остатки  водки  по
стаканам, в которых прежде был лимонад для запивки. Марина, резко запрокинув
голову, залпом осушила свой стакан. Лада лишь пригубила, поставила на стол и
при-щурясь посмотрела на собеседницу.
     - Давай рожай, что ли. Чую, есть догадки. Марина сокрушенно вздохнула.
     - Сейф у него в стене. Как раз напротив  окна.  Под  портретом  графини
какой-то на коне. Раньше на этом месте другая картина висела...
     - Найдем. Замок цифровой или какой?
     - И цифры, и ключ нужны. Мне  про  сейф  тетя  рассказала,  а  я  потом
проверила, когда его с язвой прободной в больницу увезли, прямо на  стол.  У
меня только один вечер  был:  ночью,  как  наркоз  отошел,  он  там  на  все
отделение скандал закатил, меня через медсестру высвистал, чтоб  срочно  ему
ключи от квартиры сдала. Вот так... А в сейфе,  между  прочим,  деньги  были
немалые. Много пачек. Так взять хоть одну  хотелось,  но  он  бы  меня  убил
потом...
     - И даже не пересчитала?
     - Ты что, заглянула только... Страшно!
     - Страшно... - повторила Лада, чуть заметно  искривив  губы.  -  Ну,  и
какая, говоришь, там комбинация? Ключик где?
     Марина  метнула  на  нее  затравленный  взгляд.  На   закушенной   губе
проступила капелька крови, но  Марина  не  заметила.  Ей  хотелось  выть  от
безысходности. Ну с чего, с чего, спрашивается, ляпнула этой  душегубке  про
сейф? Ах, как лопухнулась, как лопухнулась!
     - Ключ он под конторкой держит, там на дне ящичек плоский, специальный.
     Фанерку на себя потянешь, он и вывалится.
     - У-гу... А цифры?
     - Один-девять-ноль-пять. По его году рождения.  Выпалив  эти  слова  на
одном дыхании, Марина опустила голову.
     -  Оригинально...  Даю  минуту:  если  соврала,   можешь   поправиться.
Наказывать не буду. А потом пеняй на себя. - Лада  вновь  обняла  Марину  за
плечи. Та вздрогнула и сжалась в комок. - Ну?
     - Что ты, что ты, все точно... - залепетала Марина. - Не сомневайся...
     - Проверю, - многозначительно сказала Лада и убрала  руку.  -  Что  там
найду, то мое. Если меньше шестидесяти получится, разницу взыщу.  Сколько  и
когда - дам знать заблаговременно.
     - А... а если больше будет? - дурея от собственной смелости, прошептала
Марина. Лада усмехнулась:
     - Чужого недополучить боишься, Валерьяновна? А ты не боись, тебе  всяко
останется. За три жизни  не  прохаваешь.  -  Ее  пальцы  сгребли  волосы  на
Ма-ринином  затылке,  потянули  вниз.  Лицо   Марины   невольно   поднялось,
повернулось к  Ладе.  В  глазах  стояли  слезы.  -  Слушай  меня,  тварь,  и
запоминай. Я таких гнид, как дядя твой, давила и давить буду, и  деньги  тут
ни при чем. Деньги что? Грязь... Ты моргалами-то не  лупай,  лучше  вспомни,
кто первый про них запел, кто на тыщу сраную купить меня  собирался?  То-то.
Другой бы расклад дала, душевный - так я б тебе его  безвозмездно  в  клочья
порвала, за дружбу и за правду. А теперь у нас совсем другой шансон  играет.
И тут уж я на дешевку не клюну, хватит, наклевалась. За простоту свою кровью
заплатила, своей и чужой, душой изувеченной, месяцами госпиталей и психушек,
детьми, что не родила и не рожу уж никогда. Родину, блин, защищать рванула -
туда, где этой Родины век бы не знали!
     И что взамен? Бесплатная аптека, клетуха эта кооперативная, на  которую
все наши со Славкой чеки валютные ушли, раз в  месяц  -  пайки  ветеранские,
кило крупы да водяры литр. И то мразь чиновная за этот литр в говно утоптать
готова - ходят, мол, тут всякие, героев из себя строят... Так что я,  голуба
моя, второй раз не фраернусь, так все оформлю, чтобы больше в ус не  дуть  и
на всех класть с прибором. Просекла тему?
     Она резко выпустила Маринины волосы, и та ткнулась носом в  стол.  Лада
поднялась и шагнула к буфету.
     - Светает уже. Вали-ка ты в койку, подельница, заспи ночку грозовую.  -
Она накапала в стакан воды каких-то желтых капель и поднесла Марине ко  рту.
- Хлебни спецпродукта, в лавке не купишь. А нас отечество исправно снабжает,
чтобы спали да кошмарами не маялись.
     Марина послушно выпила.
     - Теперь быстро на диван, пока не отрубилась. А я еще посижу, помозгую.
     Где-то гремел первомайский салют, но из окна Ладиной кухни его не  было
ни видно, ни слышно. На столе, отнюдь  не  праздничном,  стояли  две  чашки,
вазочка с вареньем и тарелка с баранками.
     - Завтра вечером погуляем, - пояснила Лада. - Будет повод.
     У Марины задрожала челюсть.
     - Вот-вот, правильно поняла.  Мне  послезавтра  с  ребятами  в  Теберду
ехать. На  весь  сезон  там  останусь,  вернусь  только  в  октябре.  Завтра
подойдешь часам к десяти. Серега сюда заедет, у вашего дома дорога  разрыта.
На пикник отправитесь.
     А я с дядей Родей попрощаюсь - и сразу к  вам.  Электричкой  автобусом.
Маршрут знаю. Ночку покутим у костерка, а утром я прямо оттуда на  поезд,  а
ты - вступать в права наследия. Но аккуратно, не спеша, как учили.  И  чтобы
роток на замок, ясно? Сереге ничего сболтнуть не вздумай. Все поняла?
     - Да, - сглотнув, пролепетала Марина. - Только на пикник зачем?
     - На всякий пожарный. Чтобы в случае чего народ подтвердил, что мы  обе
там оттягивались... Ну все, теперь иди домой, выспись хорошенько. Завтра  ты
должна быть  бодрая,  спокойная,  веселая.  А  про  дело  вообще  постарайся
выкинуть из головы, оно тебя теперь не касается.
     - Тебе легко говорить...
     - Ага, легче всех! Я ж старичков каждый день на завтрак  кушаю,  ты  не
знала?.. Ладно, вали, мне собираться надо. Я вот тебе тех капелек в  пузырек
накапала. Дома примешь, и до утра заботы отлетят.
     - Так, а ты чего? Не едешь, что ли? - растерянно спросил Серега.
     - Попозже подъеду, прямо к ужину. Мне в двенадцать инструктаж проводить
со своими чайниками. Я тебе в машину бебехи свои покидаю, а завтра с  утреца
ты меня на вокзал подбросишь.
     - Ну, годится. Только ты там побыстрей с ними заканчивай.
     - Как только, так сразу... Маришка, загружайся!
     Серега подбросил Ладу  до  метро  и  покатил  с  Мариной  дальше.  Лада
посмотрела им вслед, пробормотала: "Вот  так!"  и  скрылась  за  прозрачными
дверями станции.
     А поздним вечером того же дня в  спальный  вагон  "Красной  Стрелы"  со
звонким, не вполне трезвым  смехом  ввалились  сногсшибательная  брюнетка  в
яркой боевой раскраске и долговязый, стильно прикинутый юноша со  спортивной
сумкой через плечо. Войдя в купе, он сгрузил сумку на полку  и  выжидательно
посмотрел на брюнетку.
     - Все, Владик, спасибо тебе. Приятно было познакомиться, -  прощебетала
брюнетка и по-сестрински клюнула его губами в щеку;  на  щеке  остался  алый
след.
     - Юлька,  ну  ты...  ты  хоть  адресок  бы  оставила,  -  разочарованно
пробубнил юноша, пытаясь заключить ее в объятия.
     Она, хихикая, высвободилась.
     - Эй, рукам воли не давай! Знакомы-то всего три часа...
     - Четыре, - мрачно поправил он.
     - Ладно, я сама позвоню. Иди. Он замешкался.
     - Иди! - повторила брюнетка  с  таким  металлом  в  голосе,  что  юноша
вздрогнул от неожиданности и поспешно вышел в коридор.
     Оставшись одна, она подняла полку, переложила сумку в багажный  сундук,
уселась сверху и раскрыла журнальчик.
     Поезд тронулся. Минут через десять, когда за окном  еще  не  отмелькали
окраины, в купе  вошел  пожилой  отутюженный  проводник  и  попросил  билет.
Брюнетка протянула сразу два.
     - А попутчик ваш покурить вышел? - вежливо спросил проводник.
     -  Жених?  На  поезд  опоздал,  наверное.  Так  что  буду  горевать   в
одиночестве.
     Вы, пожалуйста, никого  ко  мне  не  подсаживайте.  Все  же  оба  места
оплачены.
     - Да уж понимаю, - сказал проводник; - Чайку не желаете?
     - Будьте любезны. Один стакан, с лимоном. Попив чаю,  брюнетка  закрыла
дверь на "собачку" разделась, подумав, сняла и  положила  на  столик  парик,
искусно сделанный из натуральных волос, сложила в  специальный  контейнер  с
раствором подкрашенные контактные линзы. Оглядев себя  в  зеркало  прапорщик
Лада Чарусова нырнула под одеяло...
     Утром из здания Ленинградского вокзала вышла все та  же  брюнетка  -  в
элегантной замшевой курточке, с синей сумкой через плечо. Уверенно подошла к
ожидающему выгодного пассажира таксисту.
     -  На  Кутузовский,  шеф!  -  Увидев  не  шибко  довольный  фейс,   она
усмехнулась.Разрешаю хоть через Измайлово. Я не спешу.
     А в это самое мгновение в Ленинграде, на квартире,  снятой  Рафаловичем
для своей содержанки, слились в первом жарком поцелуе губы Павла  Чернова  и
Татьяны Лариной. Но Таня Захаржевская этого не знала и знать не  могла.  Она
возвращалась домой - ехала на такси с Ленинградского вокзала на  Кутузовский
проспект.
     Сюжет с картиной начался в феврале, сразу после отлета на родину Аланны
Алановны Кайф. Под конец очередного приема к ней на Кутузовский явился Вадим
Ахметович, вместе с ней  проводил  гостей  и,  оставшись  наедине,  попросил
достать проектор. Нужно было посмотреть один слайд...
     - Ну как? - спросил он, внимательно следя за реакцией Тани.
     Никто не посмел бы сказать, что Таня не разбирается в живописи. Еще  со
школьных лет она  водила  экскурсии  по  Эрмитажу  и  Русскому  музею,  а  в
московский период к этому прибавились Третьяковка, Пушкинский музей. К  тому
же имели место разные официальные,  полуофициальные  и  вовсе  неофициальные
вернисажи, устроители которых почитали за честь увидеть  Таню  на  открытии.
Она помнила сотни имен и полотен, но при этом честно признавалась себе,  что
ровным счетом ничего не понимает, а иначе пришлось бы заподозрить, например,
что пресловутая гениальность Ван-Гога, Сезанна,  Малевича  или  Пиросмани  -
плод извращенного и изощренного розыгрыша каких-нибудь авторитетных эстетов,
а миллионы зрителей восхищаются нелепой  мазней  потому  только,  что  жутко
боятся прослыть ущербными.
     Тане нравились картины хорошо прописанные, изящно детализированные, тем
более - затейливые, с чертовщинкой, вроде Босха или Сальвадора Дали. Герхард
Дау  с  его  пляшущими  скелетами  привлекал  ее  куда   больше,   чем   все
импрессионисты вместе  взятые.  Она  любила  картины,  которые    долго
рассматривать - обильные натюрморты и охотничьи сцены голландцев-фламандцев,
групповые портреты вроде репинского "Заседания государственного  совета".  В
общем, вкусы совсем неразвитые... Не то чтобы этот факт сильно ее  волновал,
однако  же  свои  соображения  по  поводу  изобразительного  искусства   она
предпочитала держать при себе.
     - Ничего вещица, - подчеркнуто небрежно сказала она. - С настроением.
     Кто-то явно закосил под Эль-Греко.
     Шеров посмотрел на нее с уважением.
     - Это и есть Эль-Греко. Отпечатано с фотографии. Неплохо, скажи.
     - Самого Карузо я не слыхала, но мне Изя по  телефону  напел?..  Шеров,
милый, с каких это пор ты увлекся фотокопиями? Тем более, эта картина совсем
не в твоем вкусе. Ты ж омлетовские лики больше уважаешь.
     - Возьми шоколадку, - предложил Шеров. - Хочу я тебе кое-что рассказать
про эту картину.
     Они сидели в темной комнате, лишь на белой двери светилось  изображение
женщины с ребенком Хотя над  их  головами  не  полыхало  ярких  нимбов  было
понятно,   что   это   Богородица   с   младенцем   Иисусом.   Приглушенный,
золотисто-охряной фон, простые темно-коричневые одежды  невольно  заставляли
взгляд  сосредоточиться  на  лицах  -  светлых,  характерно   удлиненных   и
большеглазых. Легкая асимметрия черных, пылающих глаз Марии  придавали  лицу
выражение строгой взыскательности и кротости.
     Даже явленная на посредственном слайде,  эта  кротость  была  для  Тани
мучительна и невыносима.
     - Выключи, - попросила она.
     - Что, цепляет? Да уж, сильное полотно,  с  настроением.  Знающие  люди
рассказали, что писал ее маэстро Теотокопулос по  заказу  одной  итальянской
герцогини, тоже гречанки по  рождению.  Потому  так  на  икону  православную
похоже. В каталогах  эта  работа  называется  "Малая  Мадонна  Эль-Греко"  и
значится утраченной.
     Большинство источников говорят, что она погибла в пожаре на вилле этого
семейства в конце прошлого века, но  некоторые  особо  дотошные  специалисты
выяснили, что незадолго до пожара беспутный потомок этой герцогини  проиграл
"Малую Мадонну" одному из графьев Строгановых. Картина ушла в  Петербург,  в
революцию исчезла с концами... Не стану обременять  тебя  подробностями,  но
мне совершенно достоверно  известно,  что  в  данный  момент  находится  эта
"Мадонна" у одного довольно гнусного старичка коллекционера в твоем  родимом
Ленинграде, хотя на обозрение и не выставляется. И  еще  мне  известно,  что
один крайне обстоятельный зарубежный товарищ не на  шутку  заинтересован  ее
получить и по первому сигналу высылает своего  эмиссара  для  экспертизы  на
месте и вывоза за границу. При положительном результате  экспертизы  эмиссар
уполномочен вручить продавцу определенную сумму.
     - И какую же, любопытно? Почувствовав, что засиделась,  Таня  встала  с
кресла и пританцовывая, прошлась по комнате.
     - Ты, Танечка, сядь лучше, чтоб не упасть. Четыреста тысяч зелеными.
     - Считай, что упала.
     - Четыреста тысяч, четыреста... - словно мантру повторял Шеров. -  Дашь
на дашь. Осталось только взять товар, за который деньги...
     - И это ты хотел бы поручить мне? Шеров замялся.
     - В общем... да. Я  имею  в  виду  разработку  общего  плана  операции.
Тонкость в том, что клиенту нужен товар чистый, без криминального следа. Без
шума, без взлома, без топорика в башке и финки в брюхе. Тихо-тихо.
     - Значит, внедренка? Дай недельку на обдумывание. А за это время собери
мне полное досье на всех лиц. Анкетные данные, внешность, привычки,  статус.
Сам коллекционер, семья, окружение...
     -  Лиц  совсем  немного.  С  коллекционером  самому  разик   пообщаться
довелось.
     Законченный параноик. Мурин...
     Таня рассмеялась. Шеров изумленно и чуть обиженно посмотрел на нее.
     - Что я такого смешного сказал?
     - Мурин - это фамилия или характеристика?
     - Что?
     - Так, ничего. Просто в старину на Руси так черта называли - мурин.
     - Правда? Ну,  скорее  не  черт,  а  кощей  бессмертный.  Мурин  Родион
Кириллович, ровесник первой русской революции... - Коротко описав личность и
трудовой путь товарища Мурина, уже известные читателю в страстном  изложении
Марины, Шеров перешел к семейному положению:
     - Живет один, уморил трех жен,  детей  нет.  Из  родственников  -  одна
племянница, Мурина Марина Валерьяновна, тридцати лет,  разведена,  бездетна,
проживает в Купчине, в коммунальной, как  ни  странно,  квартире,  преподает
историю в медицинском училище. Входит в число троих, допускаемых  Муриным  в
свою  квартиру  без  сопровождения.   При   Мурине   исполняет   обязанности
домработницы и отчасти медсестры.
     - Счастливица! Он хоть платит ей?
     - Едва ли. Полагаю, держит видами на наследство.
     - Лучший способ заручиться родственной любовью... Кто остальные двое?
     - Некто Панов Даниил Евсеевич, доктор искусствоведения, один  из  самых
авторитетных экспертов страны, и Секретаренко Василий... отчества не знаю.
     Деляга.  Мурину  клиентов  поставляет,  в  доверии  уже  лет  тридцать.
Скользкий тип, хоть отчасти и наш агент во вражьем стане.
     - В каком смысле скользкий?
     - Под любого подстелется, кто больше заплатит.
     - Понятно... Панова на период операции убрать.
     - Ты оговорилась, наверное. Секретаренко.
     - Панова... Видишь ли, я уже поняла, что  внедряться  и  добывать  тебе
"Мадонну" придется мне самой. А Даниил Евсеевич пару раз бывал у нас дома, в
гостях у Ады, и меня видел. Если он, как ты  говоришь,  ведущий  эксперт,  у
него глаз -  рентген.  Под  любой  маскировкой  разглядит.  А  Секретаренко,
наоборот,  может  оказаться  очень  полезен.  Главное  -  чтобы   никак   не
догадывался, что я связана с тобой. Даже если и  начнет  что-то  подозревать
после исчезновения "Мадонны" - ничего страшного. Быстро смекнет, что в  этой
ситуации ему ловить нечего, и о  подозрениях  своих  постарается  забыть.  Я
правильно говорю?
     - Не начал бы под меня подкапываться. Он же знает о моем интересе.
     - А я вот не знала, что ты идиотов нанимаешь, - отрезала Таня. - Должен
же твой Секретаренко понимать, кто он и кто ты. Забьется  с  самую  глубокую
нору и носа не высунет, если жить хочет.
     - Так-то оно так, но кое во что его посвятить придется.
     - Зачем?
     - А под каким соусом он тебя в дом к Мурину введет?
     - Он? Зачем он? В дом меня введет племянница,  Марина  Валерьяновна.  Я
должна знать о  ней  все  и  как    быстрее.  Чтобы  внедреж  правильно
провести.
     - Сделаем.
     - И последнее. Ты, помнится, называл цифру в четыреста тысяч.
     - Если все получится.
     - И сколько из них мои?
     - Сочтемся. Я хотел предложить тысяч пятьдесят. А твои условия?
     - Немного разберусь в обстановке, потом скажу, ладно?
     Шеров не возражал.
     Через  неделю,  получив  исчерпывающую  информацию  по  поводу   Марины
Валерьяновны Муриной и лично поглядев на нее - для этого  пришлось  съездить
на денек в гости к Аде и немного  покрутиться  возле  того  медучилища,  где
трудилась вышеозначенная гражданка Мурина, и даже прокатиться с ней в  одном
вагоне метро, - Таня принялась разрабатывать "легенду" и сценарий внедрения.
     Совсем в одиночку не потянуть.  Нужны  были  прикрытие  и  помощник  на
месте. С прикрытием решилось просто - знакомые уже  не  раз  говорили  Тане,
будто возле гостиницы "Космос", где Таня отродясь не бывала, видели женщину,
поразительно  похожую  на  нее,  и  только  по  вульгарному   и   совершенно
недвусмысленному наряду понимали, что это никак не она. Дамочку у  "Космоса"
оперативно отловили якобы дружинники,  но  вместо  отделения  отвезли  ее  к
Архимеду, где и побеседовали по душам. Таня наблюдала  за  разговором  из-за
раздвину" той ширмы в алькове.
     Выяснилось, что зовут ночную бабочку Кирой Кварт, что она  лимитчица  с
Урала работает на канатной фабрике, а после смены подрабатывает у "Космоса",
правда, не очень успешно. Тане она показалась подходящей - издали  и  впрямь
не отличить, сообразительная, бойкая на язычок, жадная до  денег.  В  разгар
беседы Таня вышла из-за ширмы и спокойно уселась рядом с оторопевшей  Кирой.
В течение десяти дней Кира по вечерам ходила  вместо  "Космоса"  к  Тане  на
инструктаж, а при переходе операции в  активную  фазу  предъявила  на  своей
фабрике внушительного вида санаторную карту  и  отправилась  лечить  больные
легкие в санаторий под Одессой.
     Путевка  и  вторая  карта  были  оформлены  на   Татьяну   Всеволодовну
Захаржевскую. Для подстраховки в  сопровождающие  ей  был  выделен  Архимед,
которому так или иначе причитался отпуск.
     С помощником было несколько сложнее. Роль ему отводилась ответственная,
и о правильного выбора зависел исход всей операцир. Невольно помог Илларион,
шеровский шофер, пришедший  к  патрону  просить  за  дальнего  родственника.
Сергей  Павлович  Залепухин,  двадцати  одного  года,  служил  в   десантном
подразделении  в  составе  того,   что   официально   стыдливо   именовалось
"ограниченным контингентом", а проще говоря, был отправлен Родиной на убой в
далеком Афганистане.
     Демобилизовавшись  в  декабре  физически  невредимым,  но  с   насмерть
раненной душой, парень в нормальную  жизнь  не  вписался,  зато  вписался  в
бандитскую команду,  промышлявшую  вышибанием  дани  с  двух  замоскворецких
рынков и со станции техобслуживания. Недавно  всю  команду  повязали  менты,
причем повязали шумно со стрельбой и  мордобоем.  Сереге  грозила  серьезная
статья, но шеровские  адвокаты  уладили  дело  в  полдня,  и  свободный,  но
временно  безработный  бывший  десантник  приплелся,   по   велению   своего
родственника, к благодетелю на поклон. Немного побеседовав с  парнем,  Шеров
почувствовал в нем перспективный материал и немедленно отзвонился  Тане.  Та
тут же примчалась с Кутузовского  на  улицу  Дмитрия  Ульянова,  моментально
очаровала прибалдевшего десантника, втянула в разговор, внимательно слушала,
приглядывалась, составляла впечатление. К вечеру Серега,  еще  сам  того  не
зная, был в деле. Общение продолжилось на другой день уже на Кутузовской,  в
шикарной Таниной  квартире,  где  Сергей  Павлович  и  поселился  до  самого
завершения подготовительной  фазы.  В  качестве  постельного  партнера  этот
медвежливый парнишка был ей малоинтересен, а от  возможных  поползновений  с
его стороны она прикрылась легким намеком на особые свои отношения с Вадимом
Ахметовичем. Впрочем, в этом едва ли была  необходимость:  она  чувствовала,
что ее персона  настолько  прибила  мальчика,  что  сами  мысли  о  плотской
близости с нею были для него  сродни  святотатству.  Неделю  Таня  исподволь
вводила Серегу в курс  предстоящей  операции,  внимательно  выслушивала  его
соображения - пройдя такую школу, в некоторых вещах  он  разбирался  намного
лучше, чем она.  Только  пользоваться  его  фамилией  было  рискованно.  Она
предложила сделать оперативным псевдонимом его отчество. Серега Павлов - это
как раз что надо.
     Куда сложнее было с собственной легендой. И Мурина, и  ее  достославный
дядюшка, и Секретаренко, и все, кому сколь угодно случайно доведется попасть
в круг, должны были поверить в нее безоговорочно. А для этого  прежде  всего
должна была поверить она сама... Слишком высоки ставки, слишком велики  риск
и ответственность. Это вам не шлюх  гостиничных  морочить.  Здесь  на  одном
вдохновении  не  проскочишь.  И  торопливость  неуместна  -  без   железной,
пуленепробиваемой  легенды  начинать  операцию  было   самоубийственно.   От
напряжения Таня даже с лица спадать начала.
     Выход подсказал Серега. На третий  вечер  они  позволили  себе  немного
расслабиться,  пропустили  по  рюмочке,  и  он  ударился  в   рассказы   про
Афганистан.
     Таня слушала молча, но поначалу невнимательно. Потом резануло  какое-то
оброненное Серегой слово, заставило встрепенуться...
     - Ну-ка, ну-ка, еще раз про командировку к "тиграм". Подробнее.
     Довелось Сереге по осени  две  недельки  повоевать  бок  о  бок  с  так
называемыми "горными тиграми" -  элитной  диверсионной  группой,  специально
натасканной на  боевые  действия  в  горной  местности.  Серега  с  упоением
рассказывал  о  ночных  марш-бросках,  головокружительных  переправах  через
коварные горные реки, о стремительной и безмолвной атаке  на  тайный  лагерь
противника, после которой в  ущелье  осталось  сорок  душманских  трупов,  а
"тигры" потеряли только одного человека, причем бойцы умудрились  по  крутым
горам затемно дотащить тело товарища до своей базы, расположенной в тридцати
километрах. Особенно потрясла Серегу "тигрица"  -  женщина-прапорщик,  тетка
молчаливая и резкая, огромная, как медведь, и  стремительная,  как  кобра  в
броске. С работой справлялась не хуже мужиков, не знала жалости ни  к  себе,
ни, конечно же, к врагу. "Духи" слагали о ней легенды,  боялись  хуже  огня,
объявили за ее голову крупную награду в  долларах.  Только  хрен  им!  Когда
закончилась Серегина командировка, тетка была жива-здорова, дернула с ним на
прощание добрый косяк отборной бханги... А как теперь - неизвестно.
     Таня слушала Серегин рассказ и мысленно примеряла этот колоритный типаж
на  себя,  подгоняя   под   свои   внешние   данные,   повадку,   прикидывая
психологическую фактуру. Резким, почти слышимым щелчком все встало на места.
И родилась Лада Чарусова. Дитя о двух матерях.
     Потом, конечно, шла кропотливая доводка, шлифовка. Над образом работали
оба, заражая друг друга энтузиазмом. В погожий денек отвалили на  ее  бывшую
дачу, ныне шеровскую, и вдали от посторонних устроили там  суточную  ролевую
игру на местности. Местность, правда, была не совсем та, но другой в наличии
не имелось.
     Вечером, вконец измочаленные, сообразили, что жрать-то  нечего.  Кинули
на морского, кому бежать в магазин, выпало Тане.  Она  возвратилась,  волоча
тяжелые сумки,  на  пороге  смерила  соответствующим  взглядом  бросившегося
открывать Серегу.
     Он вдруг замер, а потом сполз по косяку на пол и восторженно заорал:
     - Ye-es! Oh, yes!!!
     - Чего разорался? - мрачно поинтересовалась Таня.
     - Понимаешь, она... Она именно так  смотрела,  когда  ребята  с  работы
приходили и кто-то  не  по  делу  выступал.  До  сих  пор  жуть  берет,  как
вспомню...
     Здравия желаю, товарищ прапорщик!
     - Вольно, сержант...
     Были, конечно, и организационные вопросы, но решались они, как правило,
без их участия.  Своевременно  были  подготовлены  нужные  ксивы,  подобрана
подходящая по  всем  параметрам  однокомнатная  квартира,  хозяйка  которой,
глухонемая жена глухонемого  же  бандюгана,  отбывающего  заслуженный  срок,
радостно отъехала в щедро оплаченный отпуск на юга.  Даниил  Евсеевич  Панов
был неожиданно отправлен в длительную зарубежную командировку, которой давно
и безуспешно добивался. Через подставных лиц  у  полоумного  пенсионера  был
снят дачный домик на самом краю полудохлой деревеньки под Тосно. В  сарае  у
дома стояла перекрашенная "бригантина" - "москвичек" с областными  номерами,
над которым ночку потрудились  умельцы  из  одной  автомастерской.  Операция
готовилась с размахом, средств не жалели. Окупится сторицей.
     Ночь перед отъездом в Ленинград Таня провела у Архимеда, чтобы  зря  не
светиться на Кутузовском. Там ее уже  ждали  тонированные  контактные  линзы
немецкого производства, в которых ее золотые глаза стали почти черными. Туда
же  прибыл  заслуживающий  всякого  доверия  мастер-визажист,   он   же   по
совместительству  фотограф,  и  занялся   Таниным   личиком   и   прической,
ориентируясь на ее же указания.
     Перемена внешности была необходима -  в  Ленинграде  ее  знали  слишком
многие, а любые накладки и неожиданности были  весьма  чреваты.  Манипуляции
визажиста заняли часа полтора, зато когда она  посмотрелась  в  зеркало,  ей
захотелось расцеловать старичка: такой и только такой она представляла  себе
Ладу. А старый кудесник оперативно запечатлел ее новый облик на пленке,  тут
же проявил и отпечатал в темной ванной, вклеил фотографии в  новый  паспорт,
военный билет и ветеранское удостоверение на имя Лады  Антиповны  Чарусовой.
(Таня не вполне отдавала отчет, почему как-то сразу зародилось у нее  именно
такое имя,  и  только  потом  поняла,  что  подспудно  сработала  культурная
аналогия с фамилией Мурин. Мы тоже не без народной мифологии!) Потом должным
образом проштемпелевал и с поклоном вручил Тане. А  сам  пошел  колдовать  с
десятком Таниных "крупных  планов"  -  последним  мастерским  штрихом  в  ее
"военном альбоме", призванном служить визуальным подтверждением ее  легенды.
В роли покойного мужа Чарусовой снялся перед отъездом Архимед, в камуфляже и
с накладными усами имевший вид чрезвычайно геройский.
     Серега накануне отвалил в свою деревеньку с  паспортом  и  водительским
удостоверением на имя Сергея Геннадьевича Павлова. Ему проще, вывеску менять
не надо.
     К утру подъехал Шеров, чтобы еще раз обсудить все детали операции.
     Собственно, пока обсуждению подлежали  ее  первые  этапы  -  контакт  с
Мариной Муриной, оптимальные варианты ее обработки и попадания в дом Мурина.
Дальше  предполагалось  действовать  по   обстановке   -   всего   было   не
предусмотреть.
     Со свойственной ему тактичностью Вадим  Ахметович  избегал  затрагивать
один немаловажный аспект планируемой операции. Примерно через  неделю  после
первого разговора прислал ей Архимеда с  коробочкой,  а  в  коробочке  лежал
неприметный такой пузырек, вроде тех,  в  которых  в  аптеке  глазные  капли
продают.
     - Это что? - спросила Таня.
     - Сонный эликсир, - сказал Архимед. - Силы  убойной.  В  нужный  момент
капнешь капли три старичку в чай или в суп, он заснет, а ты...
     - Понятно, - оборвала его Таня. - Убойной силы, говоришь?
     Вечером она явилась к Шерову,  затеяла  светскую  беседу,  организовала
кофеек с банановым  ликером,  а  потом,  свернувшись  калачиком  на  диване,
принялась сладко зевать.
     - Давай постелю, -  предложил  Шеров.  -  А  то  у  тебя  совсем  глаза
слипаются.
     -  Ага,  -  сонно  промурлыкала  Таня.  -  Бессонница  последнее  время
замучила, так я капелек твоих попробовала. И сразу повело.
     - Каких таких капелек? - обеспокоенно спросил он.
     - Тех самых, что с Архимедом сегодня передал. Для старичка.
     Он аж подскочил, руками замахал.
     - С ума сошла?! Сказано ж было...
     Таня резко села. И ни капельки сна во взгляде.
     - Мне интересней то, чего сказано не было. Опять меня за дуру подержать
решил? Сонный эликсир! Сам же втолковывал, что заказчику товар нужен чистый,
краденным не числящийся, в розыск не  заявленный.  Что,  твой  Мурин,  когда
проспится и увидит, что без Эль-Греко остался, молчать в тряпочку будет?  Не
будет! Описания моего ментам дать не сумеет? Сумеет! Все  это  ты  прекрасно
знаешь, и капли дал такие, чтобы он после них не проснулся. Так?!
     Шеров не отвел от нее совиных глаз, стоял и ничего не говорил.
     - Рассказывай, что за капли, - резко сменив тон, потребовала Таня. -  Я
должна оценить риск.
     Он  рассказал.  Таня  слушала  его,  не  перебивая.   Он   закончил   и
выжидательно посмотрел на нее. Выдержав паузу, она медленно,  членораздельно
проговорила:
     - Этот риск я оцениваю в сто пятьдесят тысяч. Зелеными.
     Шеров кашлянул и ледяным тоном осведомился:
     - А не зарываешься?
     - А ты? Пятьдесят за картину, как договаривались, пятьдесят за  мокруху
и еще пятьдесят - штраф тебе  за  попытку  ввести  в  заблуждение.  Или  ищи
другого исполнителя.
     Вадим Ахметович ломаться не стал.
     Что ж, Родион Кириллович прожил  долгий  век,  а  если  верна  хотя  бы
четверть того, что знала о нем  Таня,  то  с  его  уходом  на  земле  станет
несколько чище...
     Но вот о том, что придется сыграть в черного  ангела  и  с  племянницей
товарища Мурина, Тане думать не хотелось. Физическая, умственная,  моральная
заурядность, пусть даже убожество - еще не повод лишать человека жизни.
     Покачиваясь в такт колесам в кресле дневного экспресса,  Лада  Чарусова
поокручивала в уме разные сценарии. Конечно, если пощадить Мурину, сложность
и риск возрастут многократно, но... Но прорабатывать ту или иную схему имело
смысл, лишь хорошенько познакомившись с объектом, вызвав  на  откровенность,
приглядевшись, определив, чем дышит. Психологически  беспроигрышный  вариант
знакомства был уже давно разработан.
     Вечером "Аврора" исправно прикатила Ладу на Московский вокзал, а  через
сутки после ее приезда Серега, переодевшись в рванину и вымазав рожу не хуже
коммандос во вьетнамских джунглях, подстерег Марину Мурину и напал на нее.
     Помогали ему два местных забулдыги, нанятые за литр  "маленько  поучить
бабешку" и рванувшие от неожиданно набросившейся  на  них  Лады  без  всяких
дополнительных подначек. Серега же, отмывшись на колонке, переоделся прямо в
машине, причесался, похоронил рванье  в  мусорном  контейнере  и  отправился
знакомиться с дамой Мариной уже цивильно.
     От  впечатлений,  составленных  при  первом  контакте,  Таня  старалась
абстрагироваться. Понятное дело, после всего происшедшего баба не в себе,  и
нечего на ее реакциях строить далеко  идущие  выводы.  В  целом  же,  как  и
следовало  ожидать,  Марина  ей  не  понравилась.  Особенно  не  понравились
мимолетные взглядики,  цепкие,  приценивающиеся,  завистливые,  которыми  та
исподволь окидывала аккуратную квартирку, еду на столе, Серегу  и  в  первую
очередь саму Таню, то бишь Ладу. И это несмотря на послешоковую  расслабуху,
усугубленную обильным алкоголем.
     "Дерьмовочка", - резюмировала про себя Таня.
     К предложению познакомить новую подругу с родионом Кирилловичем  и  его
коллекцией оная  последняя  (не  коллекция,  естественно,  а  подруга)  была
готова.
     Каждая  заурядная  особа,  с  которой  сталкивала  ее  жизнь,  норовила
выхвалиться перед ней хоть чем-нибудь, чтобы как-то  уравновесить  отношения
продемонстрировать ответные достоинства. Мужички начинали  трясти  кошельком
или мужскими статями, а бабы выстреливали высококультурностью  знакомствами,
вещичками. Особенно выделывались самые никакие.  Началось  это  с  блаженной
памяти Лилечки,  а  если  подумать,  то  и  раньше.  Таня  привыкла.  Ну,  а
поскольку, кроме как дядиной  коллекцией,  похвалиться  Марине  Валерьяновне
было решительно нечем, следовательно...
     Только слишком уж навязчиво зазывала  ее  Марина.  Прочитывалась  здесь
какая-то пока непонятная корысть. Что же хочет поиметь Марина  Валерьяновна,
сведя Ладу с дядей? Не  исключено,  что-то  совсем  простенькое,  бытовое  -
рассчитывает найти в ее лице то ли бесплатную помощницу по  части  ухода  за
стариком, то ли состоятельную клиентку на какую-нибудь продажную  вещицу  из
коллекции. Ох, и любят существа типа Марины Валерьяновны считать  денежки  в
чужих карманах, мазохизм свой тешить. Но охотничий нюх подсказывал Ладе, что
здесь что-то посерьезней. Запахло дичью.
     Визит оказался интересным. Таких  великолепных  частных  собраний  Тане
видеть не приходилось, а видела она довольно много,  особенно  за  последние
два года.
     Замечательные  французы  -  восемнадцатый   век,   Давид,   барбизонцы,
Делакруа, Мане, пара-тройка Гроссов...  Несколько  портретов,  в  том  числе
.кисти неожиданного в российской коллекции Годфри  Кнеллера.  Из  русских  -
парадные портреты Титова,  один  Левицкий,  масса  передвижников,  авторские
копии саврасовских "Грачей" и ларионовской свиньи. Три Филоновых и  полстены
Фалька. Да, за  сорок  лет  героического  собирательства  Родион  Кириллович
стяжал богатства несметные, даже приблизительному исчислению не поддающиеся.
Здесь однозначно  тянуло  на  миллионы  -  хошь  в  зеленых,  хошь  в  наших
деревянных.   На   этом   фоне   особенно    увлекательно    было    держать
невежественно-пренебрежительный  тон,  гармонирующий  с  образом  прапорщика
Лады, и лишь  однажды  "поплыть"  перед  довольно  посредственным  азиатским
пейзажем, якобы навеявшим афганские воспоминания... Во-вторых же, а  точнее,
во-первых, удалось проложить дорожку в этот дом: сам старик  подрядил  ее  в
"патронажные сестры". Это победа.
     Вечером, на Ладиной кухне, Марина Мурина раскрыла карты. Если отбросить
всевозможные экивоки, ужимки и нюансы, получалось, что богатая наследница  и
верная племянница жаждет подписать Ладу на банальную мокруху.  Дескать,  все
продумано, все схвачено, а уж исполнитель получит  прямо  горы  золотые.  Аж
тысячу  рублей.   Десять   ящиков   дрянной   водки.   Японский   магнитофон
индонезийской сборки.
     Фотообои с лебедями. И гарантированный цугундер до глубокой старости, а
то  и  вышку.  Если,  конечно,  следовать  мудрым  рекомендациям  заказчицы,
убежденной, что отравление атропином экспертизой не устанавливается.
     Этой тысячей рублей Марина Валерьяновна подписала приговор  себе.  Таня
рассчитывала использовать ее  в  роли  "болвана",  тупой  отмычки  к  дверям
господина Мурина и хранящейся за этими дверями "Малой Мадонне".  Планировала
вместе с подружкой попричитать над  безвременной  кончиной  горячо  любимого
дядюшки,  поздравить  ее  со  вступлением  в  права  наследства,  помочь  со
скорбными хлопотами.
     И спокойненько отчалить "на горную базу" на  весь  туристический  сезон
накануне похорон и поминок - чтобы  напрасно  не  маячить  перед  множеством
лишних глаз. А осенью - звоночек от незнакомого лица; дескать, кланяется вам
Лада Чарусова и просит передать, что в город не  вернется,  ибо  остается  в
горах на постоянно...
     Учитывая, что вскрытие покажет  только  обширный  инфаркт  и  оснований
подозревать криминал не будет никаких, щадящий вариант был вполне реален. Но
теперь  "болван"  превращался  в  подельника.  А  в  таком  качестве  Марина
Валерьяновна была решительно неудовлетворительна и очень опасна. Принимая же
во внимание величину ставок в этой игре...
     Будущих  жмуриков  поделили  поровну.  Коллекционер,  естественно,   за
Ладочкой, а Мариной придется заняться Сереге. Если в первом случае останется
труп никаким боком не криминальный, то во  втором  случае  трупа  не  должно
остаться вовсе. Схема тут несложная - уединенный тет-а-тет на лоне  природы,
костерок, шашлыки, вино, луна, гитара. Топорик, лопата,  яма,  сверху  дерн.
Отработано на дяде  Афто.  Туда  ехали  вдвоем,  возвращается  один?  А  кто
заметит, мало ли всяких по дороге шастает - всех не упомнишь.
     Хватятся Марину, скорее всего, на службе... Или нет, в связи с тем, что
товарищ коллекционер на звонки не отвечает, двери  в  очередной  журфикс  не
открывает.  Секретаренко  позвонит  Марине  домой,   на   службу.   Соседям,
естественно, по барабану, где  она  там  сшивается,  на  службе  кипят,  что
прогуливает уроки, но там тоже  Марина  Валерьяновна  до  балды.  Историчка,
ассортимент принудительный.
     Потом  Секретаренко  обратится  в  милицию.  Чтобы   вскрыть   квартиру
коллекционера, присутствие не  прописанной  там  племянницы  едва  ли  будет
сочтено необходимым.
     Управдом, менты, сам Секретаренко, пара понятых  -  вполне  достаточно.
Далее, взламывают дверь, входят, обнаруживают холодненького и уже смердящего
Мурина.
     Вызывают медбригаду, воз, судебника.  Коллекция  цела,  ничего  не
пропало, естественная смерть  от  обширного  инфаркта.  Вызовет  ли  в  этой
абсолютно житейской ситуации  какие-либо  подозрения  отсутствие  загулявшей
племянницы? Сомнительно.
     Кто может подать заявление о розыске? Администрация училища -  чтобы  в
случае чего побыстрее  заполнить  вакансию?  Соседи  -  в  видах  скорейшего
освобождения  выморочной  жилплощади?  Секретаренко?  Да,   пожалуй,   этот.
Практически  единственный,  кто   будет   в   этом   заинтересован,   причем
заинтересован сильно.
     Прояснить вопрос с наследством, с завещанием. (Если есть завещание,  то
вряд ли душеприказчиком назван он. Слишком нечист на руку. Скорее уж Панов -
но тот далеко -  иди  какое-то  третье  лицо,  пока  неведомое.)  Попытается
непременно поживиться на переходе коллекции в новые руки - если и не стырить
чего-нибудь, то  первым  убедить  ничего  не  смыслящую  наследницу  продать
коллекцию за смешные деньги. И ему  нужно  будет  как    быстрее  найти
Марину. Не только подаст заявление,  но  и  будет  давить  на  органы  всеми
доступными  способами.  Поднимет  на  уши  коллекционеров,  музейщиков.  Те,
конечно, и сами закопошатся - ведь речь идет о собрании уникальном.
     В большом городе каждый день поступают десятки  заявлений  о  пропавших
людях.
     Многие находятся сами. Розыск остальных, конечно, ведется, но  если  на
органы  не  давят  родственники,   товарищи   по   работе,   общественность,
собственное начальство, то розыск этот довольно формален.  В  случае  Марины
Валерьяновны рассчитывать на формализм не приходится  -  сама  по  себе  она
никому решительно не интересна и  не  нужна,  но  в  качестве  наследницы  -
о-го-го! Разумеется, кто-то умный непременно увяжет факт ее  исчезновения  с
фактом кончины уважаемого дядюшки. Размотать  реальную  цепочку  событий  не
сможет, пожалуй, и Шерлок Холмс, скорее  всего  решат,  что  кто-то,  первым
пронюхав  о  смерти  коллекционера,  поспешил  устранить   его   наследницу,
рассчитывая каким-либо  образом  присвоить  коллекцию.  Но  отработка  этой,
совершенно ошибочной версии заставит оперов и следователей пройтись по  всем
связям Марины Валерьяновны и неизбежно выйти и  на  Серегу  с  Ладой.  Будут
искать. Но, в отличие от риска, сопряженного с сохранением  никчемной  жизни
Марины  Валерьяновны,  этот  риск  -  оправданный.  По  завершении  операции
персонажи должны были так или иначе исчезнуть. Теперь получается,  что  надо
не  просто  исчезнуть  с  горизонта,  а  раствориться.  Без  следа.   Причем
раствориться должны трое.
     Отсюда следует несколько выводов. Первое  -  нужно  создать  как  
большую временную фору чтобы все розыски велись по совсем  остывшим  следам.
Коль скоро смерть дяди  и  исчезновение  племянницы  невоз  значительно
развести по времени, нужно максимально увеличить время между самими  фактами
и их обнаружением.  А  раз  действия  противоположной  стороны  начнутся  со
вскрытия квартиры  и  обнаружения  дядиного  трупа,  это  событие  требуется
немного отсрочить.
     Плотно прикрыть все двери, чтобы  как    дольше  удержать  трупный
запах в пределах квартиры. Отложить очередной журфикс  хотя  бы  на  неделю.
Следовательно, на этот срок нейтрализовать Секретаренко.
     Второе. Принимая за данность, что противник будет  прорабатывать  связь
между смертью коллекционера и исчезновением трех человек, надо зачистить все
следы.
     Ладе с Серегой  поменьше  маячить  на  людях,  особенно  в  компании  с
Мариной. Уходить по отработанной схеме, но  с  удвоенной  осторожностью.  На
случай обнаружения покойницы исключить всякую возсть ее  идентификации.
Придется Сереге заняться  расчлененкой,  головушку  и  кисти  рук  гражданки
Муриной спалить на костре, а остальное закопать поглубже.
     Такие соображения переваривала на ночной своей кухоньке Лада  Чарусова,
когда отправила "сообщницу" баиньки, предварительно нагнав на  нее  изрядной
жути, а потом щедро отпоив безотказным снотворным зельем.
     Вот так оно, стало быть, получается. Что ж, человек  сам  хозяин  своей
судьбы, что блистательно доказала нынче вечером  Марина  Валерьяновна.  Если
этого разговора она вызывала у Лады смешанное чувство омерзения  и  жалости,
теперь осталось только омерзение. Озлобленная на весь свет тварь, трусливая,
ущербная, завистливая, норовящая на  халяву  загребать  жар  чужими  руками,
использовать всех и "ся - в том числе и ту, которой, по идее,  обязана  если
не жизнью, то честью и здоровьем. Достойная племянница достойного дяди. Даже
смешно, что действие, в результате которого мир окажется избавленным от двух
гнид, а государство обогатится на  миллионное  собрание  живописи,  с  точки
зрения закона считается преступлением, причем тяжким. Что ж,  тем  хуже  для
закона.
     Конкретизированный план операции был согласован с Серегой и, не  вызвав
энтузиазма, принципиальных возражений тоже не вызвал. Надо  -  значит  надо.
Тем более никакой альтернативы он предложить не мог.
     - Место для пикника присмотри заранее, - на всякий случай  предупредила
Лада. - С учетом всего. В деревню лучше не  заезжайте,  чтобы  вас  поменьше
вместе видели, лучше прямо на лоно. Она дерганая будет, ты ее успокой, напои
хорошенько. Ближе к вечеру вырубишь аккуратненько, чтобы не орала. А  дальше
- сам знаешь... Как рассветет, выходишь на трассу -  и  до  Калинина.  Тачку
оставишь у железнодорожного вокзала, а сам пойдешь  на  автовокзал,  снимешь
там частника до Москвы. Все понял? Не наследишь?
     -  Понял...  Надо  бы  с  шефом  связаться.   А   то   самодеятельность
получается...
     - Все согласовано, - убежденно сказала Лада. В ожидании событий  Марина
извелась вконец, чуть не каждый день  забегала  к  Ладе,  выплескивала  свою
нервозность истерическими  вариациями  на  больную  тему  -  как  ловко  они
придумали избавиться от старого козла,  как  славно  все  будет  потом.  Эти
опасные излияния жестко пресекались.
     - Но я... я же только здесь, только тебе... Я  ж  понимаю,  -  лепетала
бледная Марина, шмыгая покрасневшим носом.
     - А понимаешь - не психуй! Лучше вон водки выпей, успокойся.
     Пьяную Марину приходилось оставлять на ночь утром приводить в  чувство,
на дорожку откармливать феназепамом. Ждать больше было нельзя.  Эта  сучонка
могла сломаться в любую минуту - и завалить все  дело.  Особенно  безобразно
она держалась у дяди Роди. Отвечала невпопад, посуду роняла, ни с того ни  с
сего впадала в прострацию. Не стесняясь Ладиного  присутствия,  старый  гном
отчитал племянницу в таких выражениях, что другая на ее месте выцарапала  бы
ему гнойные зенки. Марина стерпела. Дядя Родя, переведя дыхание, прогнал  ее
с глаз долой  и  нехарактерным  елейным  голоском  осведомился  у  Лады,  не
согласилась бы она совсем подменить эту клушу? Временно, пока у той моча  от
башки отольет? Таксу за визит обещал повысить аж до двух рублей.
     Все к  лучшему.  Одним  фактором  риска  меньше.  И  не  будет  у  дяди
изумленной рожи, когда в день Х Лада явится к нему одна.
     А до этого дня оставалось всего ничего. В сумочке уже лежало два билета
на второе мая в спальный вагон "Красной стрелы", за  две  цены  купленных  у
носильщика прямо на вокзале. К вечеру первого мая вещички, кроме  хозяйских,
были частично упакованы в дорожную сумку,  частично  вынесены  на  помойку-в
квартире не должно оставаться никаких следов Лады Чарусовой.  Конечно,  если
все пойдет по плану, прежде чем дойдет до дактилоскопии, глухонемая  хозяйка
-  кстати,  сдавшая  квартирку  обаятельному  и  тоже  глухонемому  эстонцу,
заплатившему вперед - многократно перелапает все ходовые места. Но на всякий
случай, надо будет перед самым уходом пройтись тряпочкой со спиртом...
     Поить Марину водкой она не стала, поспешила выпроводить поскорее, выдав
убойных снотворных капель и исчерпывающие инструкции на  завтра.  Та  сидела
съеженная,  обреченная,  покорная...  С  этой,  тьфу-тьфу-тьфу,  проблем  не
предвидится. Теперь Серега...
     Тот явился с  отчетом  уже  за  полночь.  Лада  встретила  его  кратким
вопросом:
     - Как?
     -  Нормально.  Гипсы  обеспечены.  Эти  орлы  ему  руку  сломали,  рожу
расквасили, челюсть свернули. Недели на две отрубили твоего Секретаренко.
     - Сопротивлялся?
     - Не особенно. Пьяный был в дымину. Первомай!
     - Сам-то не засветился?
     - Я из подворотни наблюдал. Он меня не видел, это точно.
     - Бойцов твоих не найдут?
     - Не-а. Пацаны тосненские, считай, залетные. А искать будут  только  по
району, и то вряд ли... - Он переступил с ноги на ногу, засопел.
     - Еще что-нибудь? - резко спросила Лада.
     - Вчера со мной на связь вышли. Москва. Есть кой-какие изменения.
     - Закрой дверь и изложи все подробно.
     - Днем пацаненок незнакомый постучался. Говорит, дяде вашему  плохо,  в
Москву срочно позвоните. И номер назвал. Правильный.
     - Ну, а ты?
     - Из Тосно позвонил, с междугороднего. Текст  такой  получил:  "Передай
сестре, чтоб после работы на дачу ехала и  маму  с  собой  прихватила.  Папа
подъедет прямо туда, доктора привезет, тот маму посмотрит и лекарство даст".
     - Кто с тобой говорил?
     - Папа. В смысле, шеф.
     - Сам Вадим Ахметович? Ты не перепутал?
     - Да сам, сам... По-моему, это значит...
     - Да ясно, что это значит! Нарисуй мне  точно  как  до  твоего  домишки
добраться, я ж там не была ни разу. И ключик  давай  -  как  управлюсь,  так
прямиком туда. А тебе возвращаться резона нет.  Когда  закруглишься,  уходи,
как договаривались. - Серега слегка дернулся, но смолчал. - С мамой, папой и
доктором я без тебя разберусь как-нибудь. И с лекарством.
     - Я когда утром выезжать буду, на крыльце ключ оставлю. Под ковриком.
     - Ладно. Иди на кухню, рисуй, как доехать. Кофе хочешь?..
     Проводив Серегу, Лада прилегла на диван, закурила и крепко задумалась.
     Подстава. Какая дешевая подстава! Эх, сержант, сержант... Впрочем, чего
ожидать от десантника, у которого и в голове одни мускулы?  Телега,  которую
он пытался ей прогнать, шита белыми нитками и ни в какие ворота не  лезет...
Ну-ка,  спокойнее,  товарищ  прапорщик,  а  то  метафоры  мечешь   не   хуже
"Мухосранской правды". Зарвавшаяся упряжка акул империализма сорвала с  себя
фиговый листок лживой демагогии и обнажила свой звериный лик...  Вот  и  ты,
Серега, зарвался, как та  упряжка.  Зарвался  и  заврался.  Неужели  не  мог
сообразить хотя бы, что у них с Шеровым  согласован  свой  канал  экстренной
связи - два "попки", меж собой незнакомых, один в Москве, другой в Питере, -
свои условные сигналы. Если даже допустить,  что  Папик  совсем  рехнулся  и
намерен самолично тащиться за "Мадонной" в глухую  деревеньку,  прихватив  с
собой и заграничного галерейщика-контрабандиста, и чемоданчик  с  "зеленью",
то о таком радикальном  изменении  планов  должна  была  узнать  она,  а  не
шестерка с бицепсом, которого эти планы никаким  боком  не  касаются.  И  уж
совсем исключено, чтобы Шеров стал передавать  информацию  лично.  Исключено
категорически. Стало быть, сержант повел свою  игру.  Решил,  значит,  стать
счастливым обладателем шедевра. Интересно, как  сбывать  будет,  кому  и  за
сколько? Задачка эта не для десантных  мозгов.  Или  кто-то  за  ним  стоит?
Папик? Решил сэкономить на ее гонораре? Сомнительно - Шеров  слишком  хорошо
ее знает и придумал бы что-нибудь более изысканное... А если  Серега  за  ее
спиной снюхался с Мариной? Покумекал, просчитал перспективы и решил  сыграть
в обратку? Слил  Валерьяновне  кой-какую  информацию,  поделился  видами  на
будущее. Совместное, надо  полагать.  Как  бы  рыцарь  -  принцессу  спасет,
дракона огнепылающего уконтрапупит, а за подвиг этот  получит  полцарства  и
ручку той  принцессы.  Принцесса-то,  кстати,  весьма  готовая:  так  рыцаря
глазками поедает, вот-вот кончит. А дракоша нехай  для  них  кощея  грохнет,
царство им добудет, еще и посмертный кощеев подарок прямо в руки доставит. А
уж они-то дракошу отблагодарят. Топориком по головушке, удавкой на горлышко,
серебряной пулей в сердечко  или  братскими  объятиями  с  переломом  шейных
позвонков... От Шерова откупятся "Мадонной", присовокупив еще  что-нибудь  в
компенсацию морального ущерба. А потом будут жить долго и счастливо. И умрут
в один день...
     А вот это как раз  устроить. Даже нужно. Но как? Угостить тем, что
после дяди Роди останется? На даче? Там будет не до чаепития. Дать с собой в
дорожку, добавив во что-нибудь прохладительное? Заподозрят  неладное.  Перед
дорожкой угостить? А захотят ли? Нет, надо что-то другое, чтобы наверняка...
     Лада поднялась, вышла в прихожую и открыла встроенный шкаф.  На  нижней
полке, в глубине, стоял металлический ящик с инструментами. В  самом  нижнем
его отделении лежали два предмета, привезенные из Москвы на  всякий  случай.
Похоже случай настал.
     Она повертела в руке миниатюрный дамский пистолетик, похожий на дорогую
сувенирную зажигалку. Штучка на вид  совершенно  безобидная,  но  достаточно
эффективная на небольшом расстоянии. Как и где? Сесть с ними в машину  и  на
каком-нибудь шумном перекрестке... А дальше?
     Лада  со  вздохом  положила  пистолетик  обратно  и   извлекла   ручную
гранату-"лимонку". Сувенир с прошлого нескучного лета. Тоже, конечно, решает
проблемы, но опять-таки как и где?
     - А вот был,  помнится,  такой  случай,  -  задумчиво  произнесла  она,
подбрасывая на ладони небольшую, но тяжелую гранату. - Да-да,  именно  такой
случай и был...
     Собственно, случай сводился к тому, что, оставшись тогда на пригорке  с
двумя свежими трупами, Таня не поленилась обыскать обоих. У  Кима  на  груди
нашла потертый кожаный мешочек  с  пятью  тусклыми  узловатыми  камешками  -
золотыми самородками, должно быть, и  подвигнувшими  мордоворота-корейца  на
убийство и побег. Положила обратно, оставив  себе  на  память  только  один,
самый крупный, размером с ее мизинец. А у  Поручика  на  поясе  обнаружилась
пехотная граната.
     Если сорвать вот это кольцо с чекой, предохранительная скоба отойдет от
корпуса, высвобождая боек, и - бабах! Этой  азбуке  ее  научил  сравнительно
недавно Фахри, с которым она  изредка  встречалась  для  поддержания  тонуса
доверия. Как-то он объяснил ей, показывая в  энергичной  жестикуляции,  что,
пока держишь гранату в  руке,  прижимая  скобу,  взрыва  не  будет.  Сколько
держишь - столько и не будет.
     Остается мелочь - найти кого-то, кто держал бы  до  подходящей  минуты.
Или что-то... Шнурком  каким  подвязать?  А  кто  развяжет?  М-да,  вот  вам
задачка... Да, а холодильник-то здесь, между  прочим,  новенький,  с  мощной
морозильной камерой до минус пятнадцати...
     На антресолях сыскалась широкая и приземистая пластмассовая  бутыль,  в
которой хозяйка хранила какой-то порошок. Порошок  пришлось  высыпать,  а  у
бутыли отрезать верхнюю часть с горлышком - во-первых, чтобы стоймя влезла в
морозильник, во-вторых, чтобы  было запихать в нее начинку.
     Лада возвратилась на  диван  и  минут  сорок  пролежала  в  шаванасане,
медитируя на потолок и дыша по системе. Заглянула в морозилку.  Поверху,  на
дне и на стенках бутыли образовалась толстая корка льда, лишь в самом центре
остался незамерзший объем,  примерно  с  кулачок.  Лада  ножом  сколола  лед
сверху, слила воду, примерилась. В самый раз. Пора.
     Она аккуратно вставила  гранату  в  образовавшуюся  ямку,  оставив  над
поверхностью шпенек  с  кольцом,  долила  холодной  воды  из  чашки.  Теперь
остается только ждать, чтобы схватилось покрепче.
     Поспать, конечно, не получилось. Не вышло и почитать. Вместо букв перед
глазами проплывали рифленые бока железного плода, граната по прозвищу лимон.
Ну все, все... Думать о другом, о постороннем...
     Начнет  оттаивать,  затечет  водичка  в  зазор,  подмочит  там   внутри
что-нибудь важное - и вместо большого бэмса  придет  большой  шухер.  Ну,  в
корпусе-то зазоры вряд ли будут,  а  вот  на  шпеньке...  Надо  бы  обмотать
чем-нибудь непромокаемым.
     Презервативом? Или парой,  один  в  другой.  Прихватила  упаковочку  из
Москвы, так, без особой цели, сама, честно говоря, не  знала  зачем...  Даже
смешно  -  пальцев  на  руках  хватит,  чтобы   пересчитать,   сколько   раз
испытывалась надобность в этом зело важном для народа изобретении. Несколько
раз с Павлом, в последнюю их неделю, такую светлую и грустную, поскольку оба
знали, что теряют друг друга навеки. Три раза с Ванечкой - из них два раза в
первую безумную ночь. Порывался-то он много раз, но  ничего  у  бедняжки  не
получалось. Водочка под "даунеры" - афродизиак скверный. Потом и  порываться
перестал. Ну и еще этот козел, Елкин муж, как его Воронов. Вот,  собственно,
и вся "моя половая жизнь в искусстве"...
     Оп-па! Таня даже легонько вскрикнула, только сейчас сообразив, что ведь
после чудесного своего возвращения из нижнего мира  ни  разу  ни  с  кем  не
переспала. Два с половиной года истинно  монашеского  целомудрия.  Грешница,
конечно, но уж никак не блудница. Да и зачем, собственно? Потому что все так
делают? А не плевать ли на всех с  высокой  колокольни?!  Все  вон  устроены
чисто по Фрейду, сплошное либидо вперемежку с суперэго.  Жжение  в  трусиках
плюс внутренний мент: туда не сметь, этого не хотеть. Шаг влево, шаг  вправо
будет расцениваться...  Молот  и  наковальня,  два  жернова...  Если  бы  не
наблюдения за другими, никогда бы не поверила, что так бывает. Для нее лично
ни того, ни другого просто не существует. Всякое  там  либидозное  томление,
если и было, сломалось безвозвратно  тогда,  в  хозяйской  спаленке  поселка
Солнечное, в первую брачную ночь... Дальше были просто уступки  любимому,  а
после Павла - и вовсе забавы, эксперименты по части избывания  тоски.  Тоска
ушла, ушли и постельные утехи. Секс,  если  вдуматься,  -  самая  завышенная
величина на шкале человеческих ценностей. Один голый человек лежит на другом
голом человеке, оба пыхтят,  потеют,  стонут,  причиняют  друг  другу  массу
неудобств.  Трение,  жар,  немного  смазки.  Поршень  гуляет   в   цилиндре.
Туда-сюда,  туда-сюда,  чух-чух,  наш  паровоз,  вперед  лети,   в   ложбине
остановка... Ка-айф! Нетушки, спасибо. Есть и другие источники наслаждения -
от доброй пробежки свежим утром до  рюмочки  холодной  водки  под  молочного
поросеночка... Не говоря уже о  наслаждении  риском,  преодолением,  трудной
победой... Ведь если разобраться, единственный  в  жизни  постельный  интим,
оставивший приятное чувство, имел место в гостинице, с Анджелкой.  Не  из-за
рисковой ли ситуации? Потом-то было совсем неинтересно... А вы, мадам, часом
не извращенка, коли добрый старый трах-бабах  вам  не  экстазней  клизмы,  а
самые взлетные эротические переживания возникают у вас в тех ситуациях,  где
нормальному человеку впору обосраться со  страху?  Причем  ситуации  эти  вы
успешно создаете сами. Взять хотя бы нынешний "танец девушки с гранатой".
     А ведь самое стремное еще впереди - несколько  минут  чистого  оргазма.
Или нечистого?..
     Должно быть, все же задремала, потому что следующим ощущением был свет,
ударивший в  глаза.  Яркий  утренний  лучик  стрелял  сквозь  щелочку  между
оконными занавесками. Будильник показывал без пяти шесть. За дело.
     Натянув нитяные перчатки, чтоб не прилипла кожа к смерзшемуся  металлу,
отворила дверцу холодильника, взялась за кольцо...
     Стой, дура! А если рванет? Вынеси во двор, на помойку! Там дернешь -  и
ныряй за самый большой бак.
     Ага, на глазах у дворников, у мирных жителей, только-только разлепивших
похмельные очи после вчерашнего.
     Тогда  так:  сначала  одеться,  собрать  все  необходимое,  вынести  на
площадку.
     Сдернуть кольцо - и бежать туда же. Если  рванет  -  сразу  на  балкон,
который за лифтами, оттуда на лестницу. Хорошо, что в  этих  домах,  как  их
там, сто тридцать седьмой  серии,  лифты  и  квартиры  по  одну  сторону,  а
лестница по другую, и никто туда не суется. Тихо спуститься и раствориться в
тумане. На шоссе хватать мотор и на вокзал до утра. Если не рванет -  быстро
обратно, натянуть изделие куда хотела,  ниткой  перевязать...  А  дальше  по
плану.
     Подготовила  все  необходимое,  разложила   поближе   к   холодильнику.
Прощальным взглядом  посмотрела  в  окно,  на  безмятежное  майское  утро...
Дернула за кольцо.
     Оно на удивление легко отделилось вместе с какой-то длинной железякой.
     Лада на мгновение замерла.
     Беги же, идиотка. Сейчас разорвется!
     Лада  рванула  в  прихожую,  подхватила  сумку,  захлопнула   дверь   и
привалилась к бетонной стене. Сердце стучало где-то в ушах.  Сдавило  грудь.
Дыхание стало непосильным трудом. Лада - нет, Таня, какая к  черту  Лада!  -
перестала дышать.
     Сил не было.
     Тишина.
     Ключом в замок попала с третьего раза.  Руки  дрожали,  как  у  артиста
Лебедева в том спектакле, где он еще руки в штанины продергивает. Ничего  не
соображая, как сомнамбула вплыла  в  квартиру,  на  кухню,  к  холодильнику,
заглянула в обрезанную банку, в толщу голубоватого прозрачного  льда.  Скоба
словно примерзла.
     А  собственно,  почему  "словно"?  Действительно   примерзла.   Точными
движениями Лада натянула  на  торчащий  шпенек  презерватив,  потом  второй,
крепко перетянула ниткой, закрыла дверцу. Села, закурила.
     И пошел отток адреналина. Голова стала легкая, как  шарик  на  ниточке,
перед глазами все закружилось, заплясало. Таня глупо хихикнула и без  чувств
повалилась на пол.
     Очнулась от тошнотворного запаха горелого пластика. Сигарета прожгла  в
линолеуме основательную дыру, прямо перед носом. Придется неведомой  хозяйке
оставить рубликов сто за причиненные убытки. А самой  подниматься  поскорее.
Зачем валяться на полу, когда есть диван? Лечь и постараться поспать. Теперь
уже все будет хорошо.
     К десяти часам предпоследние следы  пребывания  в  этой  квартире  Лады
Чарусовой были  ликвидированы.  Последние  оставались  в  прихожей,  в  виде
чемоданчика со всяким относительно безликим  барахлом,  спортивной  сумки  с
вещами нужными и черной авоськи, в  которой  находился  лишь  один  предмет,
завернутый в махровое полотенце. Ну, и собственно сама Лада.
     Марина была точна. Не опоздал  и  Серега.  Всячески  выделывался  перед
Мариночкой, косил под жизнерадостного  дебила,  отъезжающего  с  телками  на
пленэр.
     Станиславский бы не поверил, и Марк Бернес плюса не  поставил.  Но  для
Марины Валерьяновны сойдет, тем более той сейчас и вовсе не до  чего.  Самой
бы с катушек не брякнуться, от чувств-с.
     Ладу выгрузили у метро. С собой она взяла только спортивную сумку.
     Чемоданчик остался в багажнике, авоська в салоне. Нынче  тепло.  Хорошо
бы успели из города выехать...
     Ритуал не изменился нисколько. Соло для кукушки на счет "три плюс два",
прозвучавшее сегодня совсем уж издевательски. Плавное фуэте перед глазком  -
в фас, в профиль. Дивертисмент замковых инструментов. И завершающим аккордом
- струль-бружья, мутноглазая харя хозяина.
     - Здравствуйте, Родион Кириллович, вы  молодцом  сегодня.  Я  телятинки
принесла, капусты квашеной. Мне к празднику чай иностранный в наборе выдали.
     Бергамотовый какой-то. Пахнет классно.
     - Ну-ну, - отреагировал Родион Кириллович и прошаркал в спальню, бросив
через плечо:
     - Хозяйствуй.
     Таня поставила на плиту чайник. Мясо и капусту загрузила в  холодильник
- пускай тоже в пользу государства отойдет, если прежде не сгниет,  конечно.
На стол поставила желтую жестяную баночку с надписью  "Twinings'  Earl  Grey
Tea".
     Сильный бергамотовый аромат закроет посторонний запах в одной  из  двух
чашечек, которые она тоже поставила на стол.
     Содержимое ампулы с концентрированным раствором атропина,  с  серьезным
видом принятой из дрожащих ручек  Марины,  давно  уже  вылито  в  унитаз,  а
стеклянные осколки покоятся на свалке. Есть средство получше.
     Эту штучку  разработали  химики,  причем  даже  не  военные,  а  сугубо
гражданские, и предназначалась она заменить ядреный дуст,  которым  в  южных
республиках  нещадно  опыляли  хлопковые  поля.  В  отличие  от  последнего,
активный компонент нового вещества отличался летучестью и,  потравив  всяких
вредителей, в считанные часы улетучивался  почти  без  следа.  К  сожалению,
травил он  не  только  жучков-паучков.  При  случайном  вдыхании  отмечались
судороги, рвота, потеря сознания. Хотя летальных исходов отмечено  не  было,
продукт сняли с производства, но в хранилищах осталось  множество  баллонов,
охотно и по дешевке приобретаемых с заднего крыльца местным населением,  как
вещь в хозяйстве полезная. Один специалист соответствующего профиля научился
каким-то путем добывать из  этого  вещества  прозрачные  кристаллы,  которые
снова растворял уже в чем-то другом.
     Итоговые капельки при приеме внутрь гарантировали множественный инфаркт
в течение часа-полутора, для старых  и  больных  хватало  получаса.  Сам  же
препарат полностью усваивался организмом, ничтожные  его  следы  в  принципе
могли  быть  выявлены  кропотливой,  дорогой  и   очень   специализированной
экспертизой, но до такой экспертизы нужно было еще додуматься и правильно ее
провести.
     Единственными  недостатками  этого  лекарства  от  всех  болезней  были
резкий, специфический запах и  мгновенное  разложение  на  почти  безвредные
составляющие.
     Дух бергамотовый силен, но  все  же  не  добавить  ли  гвоздички?  Нет,
обойдемся, а то еще пить откажется.
     "Последний  дар  моей  Изоры.,."  Перед  глазами  встало  лицо  Шерова,
волнистое, словно струи  теплого  воздуха.  Как  тогда,  на  картине  в  его
отрадненском кабинете.
     Давно это было... "Не слабо", - пробормотала она, и лицо исчезло.
     - Родион Кириллович, вам в комнату  подать  или  на  кухню  выйдете?  -
крикнула Лада в коридор...
     - Зря старалась, - пробурчал он, наливая себе  третью  чашку  крепкого,
почти рубинового чая и доливая туда же изрядную дозу коньяка из хрустального
графина.
     - Мне что морковишный, что с листом полынным, что с бегемотом твоим. Уж
десять лет как нюх отшибло... Сама-то что не пьешь?
     - А я пью. - Лада отхлебнула чаю, откусила кекса,  принесенного  ею  же
позавчера.  -  Сейчас  щи  заряжу,  а  пока  готовятся,  приберусь.  Маринка
последние дни не забегала?
     - На что она мне сдалась?  Бестолочь,  неумеха.  И  злыдня...  Ждет  не
дождется, когда я в ящик сыграю, на наследство  рассчитывает.  Ухаживает  за
мной, стариком, и денег не просит, а глазками-то так  и  стреляет,  где  что
лежит... Вовремя ты появилась, а то я ее  бояться  уж  начал,  вколет  какой
отравы или вон в чай подольет... - Родион Кириллович  шумно  всосал  в  себя
остаток чаю и плеснул в пустую чашку немного  коньяка.  -  Только  пусть  не
надеется...
     Он гнусно хихикнул, отпил из чашки и выжидательно посмотрел на Ладу. Та
молчала.
     - Совсем неинтересно, кому и что я отписать хочу?
     - Простите, Родион Кириллович, это ваши дела, меня они не касаются...
     - Так-таки и не касаются?..  Я  ведь  тебя,  девка,  не  просто  так  в
домработницы нанял, денег лишних. У меня не водится  на  всякие  пустяки  их
бросать.
     - А что ж тогда?
     - Приглядывался. Маринке-то я давно уж не  верю,  а  без  бабы  в  доме
трудно мне. Ты ведь безмужняя?
     - Вдова, - помрачнев, бросила Лада. - Вы же знаете.
     - И я вдовый.
     - Уж не сватать меня собрались, Родион Кириллович? -  Лада  фыркнула  в
кулак.
     - А что? Девка ты крепкая, сноровистая, из  себя  видная.  И  уход  мне
обеспечишь, и уют. Много ли старику надо? А я тебя сюда пропишу,  содержание
положу богатое... в разумных пределах, конечно... Ну да ты  жизнь  правильно
понимаешь, транжирить направо-налево не будешь...
     - Шуточки у вас, Родион Кириллович!
     - Ты подумай. Ладушка, хорошенько подумай.  Что  у  тебя  сейчас  есть?
Служба копеечная, пенсия и вовсе плевая. А за мной нужды знать не будешь,  а
как помру - все твое будет. Ты хоть знаешь, какое здесь богатство собрано?
     - Да кончайте вы, Бога не гневите. Ничего мне от вас не надо.
     Вот так фунт! А между прочим, предложи он такое  на  денек  пораньше...
Хотя бы даже на  полчасика.  А  если  бы  предвидеть  такой  поворот,  когда
планировали операцию... Да, знать бы прикуп... Теперь-то всяко поздно.
     - Не хочется за старого? Мне ж от тебя не любви надо, а службы верной.
     Велико ли дело, что хозяин на полвека тебя постарше будет, коли награда
по делам...
     Он вдруг задышал часто, глаза вылупил.
     - Что-то неможется мне, пойду прилягу. Дойти помоги.
     Лада довела его до кровати, уложила.
     - Плохо, Родион Кириллович? - участливо спросила она.
     - Да грудь что-то... Криз, наверное... Давление проверь.
     Она достала из тумбочки ривароччи, укрепила ленту на дряблой руке...
     - М-да, - задумчива произнесла она. - И пульс неспокойный. Я  теперь  и
укол-то ставить боюсь, "друг что не то...  Нитроглицерину  надо  и  "скорую"
вызвать.
     - Не... не успеют... к старикам не торопятся... - прохрипел он.
     - Я скажу, что вам пятьдесят. А вякать начнут - червонец суну.
     Через полминуты из прихожей донесся ее четкий  голос.  Адрес,  анкетные
данные, симптомы. А что говорилось это все при неснятой трубке -  так  этого
не слышно.
     Впрочем, Родион Кириллович Мурин не  слышал  уже  ничего.  Он  бился  в
судорогах.  Лицо  посинело,  на  губах   проступила   пена.   Зрелище   было
малоприятное,  да  и  пронзительная  вонь   экскрементов   удовольствия   не
добавляла. Убедившись,  что  неожиданности  тут  исключены,  Лада  не  стала
дожидаться финала...
     Спокойствие, только спокойствие, как говорил Карлсон. Времени более чем
достаточно. С визитами никто не явится, на звонки  не реагировать -  те
немногие, кто общается с Родионом Кирилловичем,  знают,  что  двери  он  без
предварительной договоренности никому  не  открывает,  а  телефон  отключает
часто и надолго.
     Войдя в гостиную, она с  удовольствием  оглядела  картины.  Кое-что  не
отказалась бы прихватить с собой,  но  вот  этого  как  раз  нельзя.  Нельзя
категорически. На всякий случай Лада натянула нитяные перчатки, те самые,  в
которых накануне бралась за отмороженную гранату.
     Ключик оказался там, где и сказала Марина, так на ладошку  и  вывалился
из-под конторки. Не соврала, стало быть. На том свете зачтется.
     Все так. Сейф обнаружился, где следует, и открылся с первой же попытки.
     Собственно, не сейф, а вмурованный в стену плоский  ящичек  с  железной
крышкой.
     Как открыла  дверцу,  на  пол  выпала  толстая  коленкоровая  папка  на
тесемочках. Лада папку подобрала, положила  на  стул  и  заглянула  в  сейф.
Перетянутая резинкой пачка четвертных, рублей восемьсот.  Негусто.  Впрочем,
это не главное. Главное же стояло, прислоненное к задней стенке,  закутанное
в байковый плед. Оно? Сдерживая дрожь в руках,  Лада  принялась  развязывать
пожелтевшую от времени толстую бельевую веревку. На ходу  отметала  мысли  о
неприятном  сюрпризе,  который  мог   приготовить   покойничек   для   особо
любопытных: потянешь за веревочку -  и  как  бабахнет!  Или  газом  ядовитым
обдаст...  Вряд  ли  -  слишком  бесхитростно  выглядит  пакет.  Под  пледом
открылась газета с большим зернистым портретом  Никиты  Сергеевича,  победно
вздевшим увесистый кулак. Шестьдесят второй год. Руки прочь от Кубы! Мы  вас
похороним! Газету долой. И марлю. Показались знакомые разные глаза...
     Антикульминация. Ноги не держат. Положив картину,  Лада  села  на  пол,
борясь с дурнотой и головокружением.  Не  вышло  -  заставила  себя  встать,
доковылять  до  туалета,  склониться  над   почернелым   унитазом...   Вроде
полегчало. На обратном пути аккуратно прикрыла  нагло  распахнутую  дверь  в
спальню, отводя глаза.
     Навалилась безучастность. Одеревеневшими руками Лада размотала марлю и,
прислонив Мадонну к стене, вперила в нее взгляд. Ничего.  Не  обожгли  глаза
Богоматери, как тогда, со слайда. Отток адреналина? Или?..
     Не слишком ли просто все? И ключик лег прямо в руку,  и  сейф,  как  по
мановению волшебной палочки, отворился на простейшую комбинацию, на  которую
нормальные люди даже ячейку в вокзальной  камере  хранения  не  запирают.  И
сокровище оказалось именно там, где его в первую очередь  стали  бы  искать.
Как нарочно.
     - Подмененная ты? - Лада  вглядывалась  в  глаза  Мадонны,  ища  в  них
ответа.
     Глаза молчали - отстраненно, холодно, без осуждения и без  сострадания.
- Ну, не искусствовед я, понимаешь? И комиссию пригласить не могу...  Малыш,
ну хоть ты скажи...
     Божественный младенец  безмятежно  улыбался  чему-то  своему,  провидя,
должно быть, не только крестный путь свой, но и вящую посмертную славу.
     Газета с фотографией Хрущева. Пожелтевшая веревка, сохранившая  белизну
лишь в тех местах, где были узлы... А в соседней комнате  -  мертвый  кощей,
свободный, наконец, от каторги собственной одержимости.
     Может быть, начинал он, думая о надежном и выгодном вложении капиталов.
Но, сомнения нет, потом  собирательство  превратилось  в  манию,  в  жгучую,
мучительную страсть к крашеному холсту, в болезнь,  сходную  с  алкоголизмом
или наркоманией.
     Скупой рыцарь был счастлив лишь над разверстыми  сундуками  со  златом.
Так  ли поверить, чтобы Мурин, больше пятнадцати лет назад упрятав  под
замок главное свое сокровище, с тех пор ни разу не созерцал его?
     - Не верю, - пробормотала Лада. - Каждый день небось  балдел,  упивался
обладанием, фетишист.
     Она поднялась с пола и пошла за ответом в спальню. Синий кощей скалился
в потолок, и вид у него был самодовольный и лукавый.
     - Ну, и куда спрятал? - спросила Лада, уперев руки в боки.
     Мурин не отвечал.
     - В молчанку поиграться решил? - суровым голосом  осведомилась  Лада  и
подошла поближе к кровати, точнее к тахте.
     Уж не внутри  ли,  под  матрасом  пружинным,  держит?  Поднимет  его  и
любуется.
     Придется переворачивать гада.
     Она  сделала  еще  шаг  к  кровати  и,  отвернувшись,  дотронулась   до
холодеющего плеча, надавила.
     - Пу-ук! - неожиданно сказал Мурин. Только не ртом.
     - Ах, вот ты как! Ну ладно же! - Лада вдруг  расхохоталась,  заливисто,
истерически. - Он еще и издевается.
     Она резко, сильно  тряхнула.  Мурин  перевернулся  и  с  глухим  стуком
повалился  на  пол,  увлекая  за  собой  одеяло  и  грязную  простыню.  Лада
ухватилась за край тахты, подняла рывком.
     Слой старых газет. Под газетами - сложенное вдвое шерстяное одеяло. Под
одеялом -  аккуратные  бумажные  сверточки.  Лада  взяла  один,  развернула.
Облигации на тысячу рублей  каждая.  Государственный  заем  СССР  1947  года
(восстановительный). Тьфу!
     Весь ящик был забит старыми  облигациями.  Что  ж,  их  хранят  многие,
особенно старики, веря ежегодным  заверениям,  что  погашение  начнется  как
только так сразу.
     Но что сказать про купюры, утратившие силу еще в начале шестидесятых? А
ведь их тут тоже немало... Впрочем, в коробочке  из-под  ботинок  "Скороход"
среди резаной  бумаги  нашлись  три  завернутых  в  пергамент  металлических
брусочка, каждый из которых, будучи развернут, рассыпался на десяток золотых
червонцев с рельефным профилем Николашки Последнего. Тридцать. Символическая
цифра, когда дело касается денег... И сразу расхотелось брать червонцы.
     - Что ж ты? - упрекнула практичная Лада.  -  Твои,  честно  заработала.
Каждая монетка не меньше трех сотен тянет. "Волгу" новую  через  благодетеля
прикупишь.
     Плохо ли?
     - Не возьму, - прошептала Таня.
     - Ну и дура!
     - Сама дура! - огрызнулась Таня. - Кто ты такая, вообще?  Тебя  сегодня
уже не будет.
     - А тебя?..
     -  Заткнись  и  складывай  монеты  обратно!  -   оборвала   Таня   этот
шизофренический диалог.
     Лада со вздохом завернула десятирублевки и уложила их в коробку.
     Больше ничего интересного в тахте не нашлось.  Пришлось  ее  закрыть  и
водрузить обратно неожиданно потяжелевшего Мурина.
     Потом  началось  занятие  одновременно  лихорадочное  и  занудное,  как
известно всякому искателю  искомого.  Распахивались  стеллажи,  перебирались
папки с офортами и графикой,  книги  -  а  вдруг  оно  там,  за  аккуратными
пыльными рядочками.
     Переворачивались картины - а вдруг на изнанке. Простукивались в поисках
пустот массивные рамы, стенки мебели, паркет. От здравого смысла и следа  не
осталось, обследовались уже места, заведомо невозможные  -  сортир,  ванная.
Принялась даже откручивать ножки от табуреток в расчете на тайник...
     - Идиотка! - в сердцах сказала себе самой,  вспомнив,  что  в  прихожей
есть антресоли. - Ежу понятно, что там.
     За створками повеяло многолетней  пылью,  горьковатой  сухой  гнильцой.
Лада потянула на себя картонный короб, но тот лопнул в ее руках, и по  груди
больно застучали  увесистые  тома.  Один  поймала.  Максим  Горький,  полное
собрание сочинений. Не успела даже выругаться -  пронзительно  и  непривычно
долгими гудками зазвонил телефон. Вздрогнула, выронила ,  спрыгнула  со
стремянки.
     - Алло! - хрипло и раздраженно сказала она в трубку.
     - Простите, - отозвался удивленный, вежливый и чем-то знакомый голос. -
Я, наверное, не туда попал. Мне Родиона Кирилловича.
     - Кого?
     - Родиона Кирилловича Мурина.
     - Он... - Опомнись! - Нет тут таких.
     Она бросила трубку. Вот  такие  дела.  Еще  чуть-чуть,  и  брякнула  бы
сгоряча, что преставился Родион Кириллович. Грибочков покушал и преставился.
Бывает...
     Телефон вновь начал надрываться, но Лада трубку не брала.
     - Только без паники. Быстро навести марафет и линять отсюда.  И  "маму"
не забыть, пусть и не та она. Пусть сами потом разбираются, не мое это дело,
а свое я сделала...
     Лада разогнулась, утерла пот со лба. Вроде все. Квартирка приобрела тот
вид, который имела до ее прихода. Приблизительно  тот  -  кое-что,  конечно,
изменилось. Теперь собрать  вещички,  привести  себя  в  порядок...  Кстати,
зеркало очень не помешало бы, но, сколько помнится, нет в этой  квартире  ни
одного зеркала, даже в ванной. Может быть,  в  спальне  у  Мурина,  там  еще
гардероб стоит, такой трехстворчатый?
     Вошла, не глядя на кровать, отворила шкаф. С  дверной  изнанки  на  нее
глянуло бледное лицо в крупной испарине, глаза, горящие нездоровым  блеском.
Так не пойдет. Ну-ка, собраться!
     Сбивая с себя наваждение, стукнула кулаком по тяжелой дверце -  и  едва
успела отскочить: край зеркала прыгнул на нее, целя в лицо. Зеркало показало
черный тыл, застыло перпендикулярно дверце.  Из-за  него  брызнул  опаляющий
взгляд знакомых асимметричных глаз.  И  не  было  в  этом  взгляде  никакого
безразличия...
     Таня не спешила - наполнила  ванну,  добавив  в  нее  ароматной  пенки,
плескалась часа полтора  и  на  телефонные  звонки  не  отвечала.  А  звонки
начались, как только она плюхнулась в ванну, и повторялись минут через пять.
Должно быть, соглядатаи уже сообщили Шерову о ее благополучном  прибытии,  и
он ждал отчета о командировке. Ну и пусть. Надо полагать, он уже дал отмашку
Архимеду, и тот в компании Захаржевской-Кварт если еще не летит в Москву, то
уже загружается на ближайший рейс. А остальное подождет... Она намыла голову
красящим шампунем, чтобы вернуть волосам былую рыжесть, теперь надо дать  им
просохнуть, чтобы краска легла естественно. Стрижка,  конечно,  коротенькая,
высохнет быстро...
     Вытерлась, заварила кофейку, закурила сигарету и только  потом  набрала
номер.
     Трубку сняли мгновенно.
     - Здравствуй, Шеров. Это ты мне звонил?
     - Я. Ну как?
     - Нормально.
     - Гостья у тебя?
     - Да.
     - К восемнадцати ноль-ноль жду обеих у себя на даче.
     Он повесил трубку.
     Что ж, до  шести  времени  предостаточно.  Таня  позвонила  в  "Прагу",
заказала столик на одного  к  половине  второго.  Кстати,  не  на  метро  же
тащиться в  оба  конца,  надо  бы  в  гараж  заскочить,  за  верной  вороной
"шестерочкой". (Заслуженная желтая "тройка" давно уже была реализована дядей
Кокой по доверенности. По какому-то номенклатурному списку Таня без  проблем
получила нового железного коня. Денег, вырученных  за  прежнего,  хватило  с
лихвой, даже осталось немножко.) На выезде у ворот встретил Карлыч, бригадир
новенького гаражного кооператива - должно быть, дежурный настучал о прибытии
важного клиента, - улыбнулся искательно,  шлагбаум  поднял.  Разве  что  под
козырек не взял.
     - С приездом, Татьяна Всеволодовна!  Отдохнули  хорошо?  -  почтительно
осведомился он.
     - Спасибо, неплохо.
     - Пальчики-то не стучат больше?
     - Да и не стучали вроде, -  озадаченно  отозвалась  Таня.  Не  водились
прежде за Карлычем такие ляпсусы. По части автомобильных неполадок память  у
него феноменальная - по должности положена, чтобы, значит, и клиенту оказать
уважение, и от мастеров, которых  мгновенно  присоветует  на  любой  случай,
соответствующие комиссионные получить. - Напутал что-то, Карлыч.
     Морщинистое лицо бригадира изобразило обиду.
     - Да как же, как же  так,  Татьяна  Всеволодовна?  -  дрожащим  голосом
спросил он. - Сами ж с раннего утречка умельца вашего присылали,  ну  этого,
Ларика. Битый час провозился, в ремонтный бокс на яму ставил...
     - Я присылала?
     - Ну да, он так сказал. Что вы, стало быть, позвонили ему и  просили  к
вечерку отрегулировать.
     - Запамятовала, должно быть, - помолчав, проговорила  Таня.  -  Вообще,
последнее время память что-то совсем  никуда.  На  дачу  вот  собралась,  да
совсем забыла, что сама подругу в гости на  сегодня  позвала.  Спасибо,  что
напомнил, а то так бы и уехала.
     Таня развернулась и откатила машину обратно к гаражу.
     Ларик. Тот самый шофер  при  постпредстве,  который  прикомандирован  к
Шерову.
     Мрачный  бритый  гигант.  Да,  несколько  раз  помогал  по  ее  просьбе
разобраться со всякими мелочами, резину новую сюда привозил, ставил.  Но  по
собственной инициативе за  два  года  знакомства  и  парой  фраз  с  ней  не
перекинулся, а тут вдруг такие  знаки  внимания.  Странно  это,  а  учитывая
момент... Стоп, а ведь это ж он Серегу привел! Дядя он ему, или что-то вроде
того. На яму, значит, ставил?
     - Лишний предмет на  днище  сыскался  быстро  -  плоская  металлическая
коробочка, закрепленная на мощных магнитах прямо под водительским  сиденьем.
Таня провела по плоскости пальцем, подумала, но отдирать не  решилась.  Мало
ли что? Здесь нужна опытная рука. Опытная. Архимед?  Но  его  сейчас  нет  в
городе, кроме того, кто может поручиться, что он здесь  не  замешан.  Скорее
всего, конечно, не замешан - слишком уж дешево, малограмотно  была  отыграна
подставка,  явная  семейная  самодеятельность  дяди  с  племянничком.  Узнал
Серега, на какое дело его подписывают, с дядей поделился, тот и научил,  как
присвоить дорогой трофей. Или сообща решили, теперь уж неважно. Должно быть,
договорились об условном сигнале при благополучном исходе, а  не  дождавшись
такого сигнала, почувствовал Ларик, что керосином запахло, и решил на всякий
случай подстраховаться. А может, не взорвалась граната, и  уцелевший  Серега
сообщил, что ничего у них  не  вышло,  не  купилась  прапорщик  Лада  на  их
фармазон. Как бы то ни было, рассуждал Ларик, наверное, так: раз  сорвалось,
значит, Таня в курсе  и  все  теперь  Шерову  расскажет.  Стало  быть,  надо
свидания их не допустить. Когда и как конкретно  она  вернется,  он,  как  и
Серега, не знал,  но  рассчитал,  что  по  возвращении  всяко  воспользуется
автомобилем. На худой конец,  будет попросту кнопочку  не  нажимать,  а
при случае, до Таниной "шестерки" добравшись, мину снять, будто  и  не  было
никакой мины.
     Таня приложила ухо  к  гладкому  металлу,  такому  блестящему  на  фоне
заляпанного грязью днища. Вроде  не  тикает.  Может,  и  не  мина  вовсе,  а
что-нибудь совсем безобидное? Ага, и Ларик, добрая душа, сделал подарок и из
скромности не  пожелал  афишировать...  Очень  правдоподобно!  Жучок-маячок,
чтобы лучше знать о ее передвижениях и, воз,  разговорах,  которые  она
ведет в машине? А почему тогда не в салоне? Ключи-то у него есть.  Нет,  как
ни крути, а вариант остается  один  -  устранить  ее  вознамерился  Лариоша.
Кстати, точно ли сам при нял решение?
     Не с подачи ли Шерова? Мотив? Мавр сделал свое дело...
     Здравствуй, паранойя! Верить, конечно, нельзя никому, но и у  недоверия
есть свои границы, а то и рехнуться недолго.
     Таня погасила фонарь, вылезла из ямы, откатила машину  в  личный  бокс,
сняла  спецовку  и,  наскоро  ополоснув   руки   и   лицо,   направилась   с
телефону-автомату. Есть один человек,  который  определенно  разбирается  во
всей этой террористической пиротехнике и столь же определенно  не  откажется
ей помочь.
     Фахри мгновенно втек в ситуацию и был на месте, как обещал, через сорок
минут. Машину, со всей навороченной механикой, он знал, как облупленную.  Не
раз в Совке, пользуясь возстями, которые  предоставляет  загранпаспорт,
он подрабатывал, перегоняя из Европы иномарки. Для ооповца  и  аспиранта  по
бумагам это был приличный заработок, но прибегал он к этому в крайности, как
поняла Таня, дабы лишний раз не светиться.
     Работал он споро и молча, дав указание Тане стоять на стреме.  Наконец,
потный и раскрасневшийся, вышел к ней, вытирая лицо и руки носовым платком.
     Кинул ей: "Можешь уходить",  и  шмыгнул  сам  вон,  быстро  нырнув  под
заграждением, скрылся из виду.

     - Перебор у тебя  получился,  явный  перебор,  -  задумчиво  проговорил
Шеров.
     - У нас, - тихо поправила Таня.
     - Только не надо мериться ответственностью, ладно? На обоих с  избытком
хватит. Дело ведь не в том, кто что сотворил,  а  в  том,  кто  какие  следы
оставил.
     Взорванная машина на Московском шоссе, два трупа...
     - Жуть! - Таня поежилась. - Кто ж знал,  что  Серега  имел  привычку  с
собой боеприпасы возить?
     - Ты так ставишь вопрос? - Взгляд Шерова был колюч.  -  Что  ж,  версия
имеет право на существование. Однако в сочетании с трупом на Моховой...
     - Но этот-то не криминальный! Помер дедок от обширного инфаркта.
     - Да, но какое совпадение! Умирает известный  коллекционер,  в  тот  же
день погибает единственная  наследница,  за  день  до  этого  зверски  избит
Секретаренко - доверенное лицо коллекционера, бесследно исчезает некая Лада,
вхожая в его дом и, между прочим, введенная туда покойной Муриной. От верных
людей доподлинно известно, что сильно разыскивают эту Ладу...
     - Пусть разыскивают. Я-то здесь при чем? Я в Одессе отдыхала.
     - Под Одессой... Но если кто вздумает  поглубже  копнуть,  треснет  эта
легенда по всем швам. Я, видишь ли, остерегаюсь выказывать особый интерес  и
не знаю, что конкретно им известно. Хватились ли нашей Мадонны - слава Богу,
сделка уже состоялась, - вышли ли на ту хатку, в которой ты жила,  сняли  ли
отпечатки в квартире Мурина? А если сняли, да и установили их идентичность с
твоими?
     - Мои-то у них откуда? - спросила Таня, уже зная ответ.
     - От верблюда. Про юношеские свои похождения с Генералом забыла?
     - Что ж ты в свое время не озаботился, чтобы их не стало? Я  ведь  тебе
нужна была чистенькая.
     - Из дела их изъяли, я проследил. Но в  картотеку  могли  попасть,  кто
знает?
     - А ты не знаешь? - Таня в упор посмотрела на Шерова.
     Он отвел взгляд. Таня усмехнулась, стараясь не выдать внутренней дрожи.
     - Сработала я чисто, и  ты  это  знаешь.  Ладу  не  найдут  никогда,  и
пальчиков моих ни в какой картотеке нет. Скажи уж прямо - бздишь?
     Шеров отвернулся, метнул в речку плоский голыш. Тот пару  раз  отскочил
от поверхности и ушел в воду.
     - Неуютно, - сказал он, глядя на круги, оставленные камнем. - Ты, Таня,
становишься в моем хозяйстве ценностью, увы, отрицательной. Держать тебя при
себе становится  опасно.  Перспективного  исполнителя  лишился,  теперь  вот
шофера.
     Кто следующий?
     - Надо понимать, ты на меня не только Серегу, но и Ларика  вешаешь?  Я,
что ли, виновата, что они оба, как сговорившись, сами себя грохнули?
     - Один гранату себе в салон положил, а второй прилепил  к  собственному
днищу мину и  нажал  кнопочку?  Удивительные  способы  самоубийства,  ты  не
находишь?
     Таня пожала плечами.
     - Есть многое на  свете,  друг  Горацио...  Что  ж,  считай,  что  наше
собеседование  завершилось  при  полном  взаимопонимании.  Объяснять   тебе,
пожалуй, ничего не буду - прозвучит как попытка оправдаться. Только не в чем
мне оправдываться, так было надо. Хочешь - верь, хочешь - не верь.  Впрочем,
ты уже и так все решил.
     - Решил... Решение далось мне нелегко. Но  оставить  все,  как  есть  -
слишком большой риск.
     - Понимаю и принимаю. Только уж выполни  напоследок  три  мои  просьбы,
как-никак я тебе верой-правдой служила.
     - Говори.
     - Поклянись, что мужа моего, Павла, отпустишь с миром,  когда  он  тебе
уже не нужен будет.
     - Да отпущу, конечно. Он и не поймет, что к чему.
     - Но ты поклянись!
     - Ну, клянусь, - усмехнувшись, сказал  Шеров.  -  Чтоб  мне  с  балкона
упасть.
     - Квартиру мою и долю, что от  картины  мне  причитается,  Аде  отдашь.
Скажешь, пусть сохранит дочке моей на совершеннолетие, только  чтобы  та  не
знала, что это ей от матери родной наследство...
     - Та-ак... - с неподдельным удивлением протянул Шеров.  -  Вообще-то  у
меня несколько другие виды имелись, но если желаешь... Третья просьба?
     - Третья? Позволь мне сегодня напиться до бесчувствия.
     - Это еще зачем? - озабоченно спросил Шеров.
     - Чтобы не почувствовала. Я же не враг тебе...
     - Погоди, погоди, чтобы чего не почувствовала?
     - Ну, как твои орлы меня резать будут. Или душить. Там я уже погостила,
и ничего плохого в том не нашла. Но боли не хочу,  мук  не  хочу,  "обширный
инфаркт" не устраивает...
     Шеров обалдело посмотрел на нее и расхохотался.
     - Сидела, значит,  тут  на  солнышке  и  на  заклание  готовилась?  Ну,
Таня-Танюша, глупышка ты моя!
     Он подвинулся к ней, обнял за плечи. Она не шелохнулась.
     - Второй раз меня в злодеи записываешь, - продолжал  Шеров.  -  Смотри,
обижусь.
     - А ты у нас агнец невинный! - Таня  всхлипнула  и,  уронив  голову  на
грудь Шерову, разрыдалась.
     - Ну-ну... - Он провел ладонью по  рыжим  кудрям.  -  Все  хорошо,  все
хорошо будет.
     - Но я... Как же я теперь? Ты же решил... А что ты решил?
     Она выпрямилась, посмотрела ему в глаза.
     - Я решил выдать тебя замуж и отправить за  бугор,  -  буднично  сказал
Шеров.
     - Пора тебе выходить на международный уровень.
     Таня моргнула.
     - Ты что, Шеров, совсем офонарел? Что я там делать буду?
     - Найдешь. При твоих-то способностях...
     - Лучше уж отпустил бы ты меня на все четыре.
     - А вот этого не могу, не обессудь. Спокойно  вздохну,  лишь  когда  ты
будешь далеко. Причем делать это надо по-быстрому,  пока  на  твой  след  не
встали плотно.
     Есть у меня один вариант...
     - А скажи-ка мне, Шеров, ты ведь этот вариант еще  до...  до  Сереги  и
Ларика продумал? Еще когда меня на дело  подписывал?  Жопу  свою  прикрывал,
признайся?
     Шеров молча поднялся.
     - Пойдем, Танечка. Нас ждут.
     В первый момент у нее аж дух перехватило, до того  красив  был  молодой
человек, при их появлении поспешно вскочивший с кресла. Большие светло-карие
глаза в обрамлении густых черных ресниц, прямой точеный нос,  копна  жестких
чуть вьющихся черных волос. Строгий темно-серый  костюм  в  широкую  полоску
подчеркивает широкие плечи и не  правдоподобно  тонкую  талию.  Пухлые  губы
распрямились в улыбке, блеснули ровные зубы. Ну прямо греческий бог Аполлон.
Таня мгновенно поняла, что это и есть заграничный жених и что он  ей  крайне
несимпатичен. Со второго кресла не спеша поднялся Архимед.
     - Вадим, Танечка, мы уж заждались, хотели  за  вами  на  реку  идти,  -
сказал он. - Вот, знакомьтесь, это и есть тот самый  Аполлон,  о  котором  я
тебе, Вадим, говорил. Мой дальний родственник из Лондона. По-русски, кстати,
ни черта не понимает, так что в выражениях  не стесняться.
     Дальний родственник прищурясь разглядывал Таню. Та в долгу не осталась,
даже подмигнула.
     - Что аполлон, я и сама вижу. А зовут-то как?
     - Аполлон и зовут. Аполло по-йхнему, - пояснил Архимед.
     Услышав свое имя, красавчик слегка наклонил голову, произнеся при этом:
     - Аполло Дарлинг.
     Таня рассмеялась. Шеров с недоумением покосился на нее. Аполло  скромно
потупился. Архимед сделал непроницаемое лицо.
     - Что смешного? - спросил наконец Шеров.
     - Ах, он еще и "дарлинг"! У-ти, лапушка... Знаешь, лучше  уж  пристрели
меня.
     - Арик, дорогой, сходи-ка с гостем в буфетную,  угости  коньячком,  что
ли, с шоколадкой. Скажи, мы сейчас придем.
     Архимед что-то сказал по-гречески, несколько  раз  вставив  "параколо".
Окатив Таню непонятным  взглядом,  Аполло  бросил  родственнику  два  слова,
развернулся на каблуках лакированных штиблет и вышел вслед за Архимедом.
     - Странная реакция, - сказал Шеров. - Что тебя не устраивает?
     - Где вы такое чудо откопали? - задала Таня встречный вопрос.
     - Сам приехал. Полный чемодан джинсов привез. На продажу.
     - Джинсы-то хоть приличные?
     - Барахло. Говорит, специально взял  дешевые  и  оптом,  чтобы  поездку
окупить.
     - Коммерсант! - Таня усмехнулась. - А отсюда, небось, самовары  повезет
или шкатулки под Палех.
     - Тебя он повезет.
     - Транспортное средство поприличней  подобрать  не  мог?  При  твоих-то
связях.
     - А вот как раз мои связи здесь  ни  к  чему.  Лишние  вопросы,  лишние
обязательства. А с ним все просто, быстро...
     - Дешево, - закончила за него Таня.
     - Кстати,  не  так  уж  и  дешево.  Как  понял,  что  нужен  нам,  стал
торговаться, будто на одесском базаре. Надбавка за срочность,  все  в  таком
роде...
     - Как романтично! - Таня вздохнула.
     - Тебя пусть это не волнует. Все расчеты с Дарлингом беру  на  себя,  и
твои подъемные тоже. Тысячу долларов.
     - М-да... Ну спасибо тебе, папаша, за доброту твою, за щедрость!
     - Что-то не слышу искренней благодарности в голосе.
     - Моя доля, полагаю, пошла в уплату за мою жизнь?
     Шеров раскрыл портфель, лежащий на столе.
     - Вот, - сказал он, достав тоненькую прозрачную папку и протягивая  ей.
- Золотые векселя "Икарус" на твое имя. С пятнадцатого сентября  гасятся  по
номиналу плюс десять процентов. Лондонский адрес конторы - на корешке.
     Векселя  были  внушительные  -  голубоватые,  с  лист   писчей   бумаги
величиной, на хрустящей бумаге с водяными знаками в виде  стоящего  льва,  с
золотым обрезом. Под витым логотипом  "The  Icarus  Building  Society,  pie.
London, SW" было  каллиграфическим  почерком  вписано:  Mrs.  Tanya  Darling
(Zakharzhevska). В самом центре был  крупно  напечатан  номинал,  буквами  и
цифрой. Пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. Векселей было три.
     - Вот, - повторил Шеров. - Итого сто шестьдесят пять  тысяч.  Это  чуть
меньше трехсот тысяч долларов. Через три месяца будешь богатой женщиной.
     - А не многовато? И почему только через три месяца?
     - Сумма включает не только твой гонорар, но и премию за два года работы
и еще... Пока ты была в командировке,  я  в  твою  квартиру  одного  нужного
человечка прописал. А тебя выписал. Для упрощения дела.
     - Ну, все предусмотрел! - кисло усмехнувшись, проговорила Таня.
     - Да, - не без самодовольства подтвердил Шеров - Первое время  поживешь
у своего благоверного. У него квартира в этом, ну, район такой зажиточный  в
самом центре Лондона. На "М" начинается.
     - Мэрилебон, что ли? Или Мэйфэр?
     - Вроде второе... Ну да, ты ж у нас образованная...
     -  Это  престижный,  дорогой  район.  Что  ж  он  джинсами-то  дрянными
приторговывает? Не вяжется как-то.
     - Вяжется. Это у нас тут бизнес широко  понимают,  с  размахом.  А  там
коленкор другой. В последних мелочах  выгоду  блюдут,  скряжничают.  И  твой
такой же.
     - Не уживемся, - убежденно сказала Таня.
     - А никто и не просит  уживаться.  Даже  временно.  Женишок  обещал  на
первых порах к тетке перебраться... В  общем,  тысячи  тебе  до  сентября  с
лихвой хватит.
     Освоишься, осмотришься, паспорт британский выправишь.  Если  уж  совсем
прижмет, продашь векселек. Бонус, правда, потеряешь.
     Таня провела пальцем по золотому обрезу векселя.
     - Так-то оно так, но наличность все же надежнее...
     - Опомнись, это же двадцать пять-тридцать пачек, даже  если  сотенными!
Как повезешь такую груду, где  спрячешь?  Я,  конечно,  на  предмет  таможни
подстрахую,  но  мало  ли...  Такая  сумма  -  это  ж  расстрельная   статья
однозначно! А три бумажки - их еще поискать надо, а если даже найдут, то еще
доказать, что они настоящих денег стоят.
     - А стоят?
     - Ну что ты, что за сомнения? Фирма надежнейшая. - Шеров понизил голос:
     - Многие из этих, он показал на  потолок,  -  там  средства  размещают.
Партийными   денежками   британский   капитализм   помогают   строить.   Про
приватизацию слыхала?
     - Приватизация... - Таня задумалась.  -  Это  когда  что-то  в  частную
собственность передают?
     - Вот-вот. Там сейчас Тэтчер с этим  делом  вовсю  развернулась.  Ну  а
наши, не будь дураки, под себя подгребают. В том числе через "Икарус".
     - А ты? - настойчиво спросила Таня. - Ты тоже вкладываешься?
     Шеров пожал плечами.
     - Я человек маленький.
     - Ладно, беру, - решила Таня. - Но смотри, если надинамишь... Не только
из-за бугра, с того света достану.
     - Помилуй, Танечка, да когда это я тебя... А в  придачу  к  векселям  я
тебе дорожный чемоданчик подарю. С секретом.
     - С полой ручкой, что ли, или с дном двойным? А то псы государевы таких
секретов не знают!
     - Забудут, коли псарь прикажет.
     - Интересный у тебя псарь, - заметила Таня. - Про чемоданчик  приказать
может, а про денежки - нет.
     - Элементарная служебная этика, дорогая. Одно дело -  намекнуть,  чтобы
не особенно копались в багаже, и совсем другое  -  чтобы  кучу  инвалюты  не
заметили.
     Говорил он вроде  бы  складно,  но  Таню  не  убедил.  Впрочем,  сейчас
диктовать условия она не могла.  Молча  взяла  у  Шерова  красивые  бумажки,
небрежно бросила в сумочку, не упустив из  виду  скользнувшую  по  его  лицу
гримасу.
     - Ну ладно, пошли с суженым знакомиться, -  с  легким  вздохом  сказала
она. - Надеюсь, вы ему про меня лишнего не напели.
     Она не стала выяснять, сколько конкретно причиталось  мистеру  Дарлингу
за эту услугу, но, судя по  его  поведению,  гешефт  он  посчитал  для  себя
выгодным и отрабатывал вовсю. Встал при ее приходе, горячо пожал руку,  даже
к сердцу поднес, разве что не  поцеловал,  выразил  радостное  удивление  по
поводу  ее  английского,  пытался  говорить  какие-то   комплименты   насчет
внешности, но довольно быстро исчерпал их запас. В наступившей  паузе  Шеров
сказал:
     -  Вы,  голубки,  поворкуйте  пока,  а  нам  с  Ариком  надо  кой-какие
организационные вопросы решить.
     Оставшись с Таней наедине, Дарлинг плеснул себе в бокал "Курвуазье", не
подумав  предложить  ей,  отвернулся,  прихлебнул   немного.   Потом   будто
опомнился, поглядел на нее, оскалив зубы, и произнес:
     - О, поверьте, Таня, я счастлив, что...
     - Да бросьте вы! Бизнес есть бизнес.  Давайте  сразу  договоримся,  что
отношения наши останутся сугубо деловыми.
     Он как-то сразу поскучнел - а может, наоборот, расслабился, поняв,  что
здесь нет нужды ломать комедию и тратить силы на натужный шарм.
     Они посидели еще немного, помолчали, не утруждая  себя  разговорами,  а
потом в дверь деликатно постучали, просунулась голова Шерова.
     - Познакомились? И славно. Теперь давайте пошевеливаться. Опаздываем.
     Дарлинг, видимо, поняв по жестам или зная, о  чем  идет  речь,  тут  же
встал и одернул полосатый пиджачок. Таня же не шелохнулась,  только  одарила
Шерова удивленным взглядом.
     - Куда это мы опаздываем?
     - На регистрацию, куда ж еще.
     - Однако! Я что, вот так, в пляжном обдергайчике и поеду?
     - Да кто на вас смотреть будет? Заскочим в  контору,  распишетесь  там,
свидетельства получите - и свободны.  Самолет  ваш  через  неделю,  так  что
собраться успеешь.

     Oh, Darling...
     (1995)

     - ...и что они знают, сколько реально меди уходит  в  Прибалтику  через
Ленечкину фирму, представляешь7  Ну  я,  конечно,  делаю  лицо  и  мило  так
спрашиваю:
     "А  вы  какую,  собственно,   криминальную   структуру   представляете?
Тамбовскую, казанскую?" А тот козел прихлебывает  пиво  и  спокойненько  так
отвечает: "Я, собственно, из РУОПа". Слушай, а что такое этот РУОП?.. Ой!
     Рафалович неожиданно вынырнул из-за Аллочкиной спины и прихлопнул рычаг
перламутрового телефона. Аллочка скорчила недовольную рожицу.
     - Как ты меня напугал...
     - Сколько раз я просил тебя не болтать о моих делах с посторонними?!
     - То посторонние. А это Бамся, ну ты помнишь, из агентства.  -  Аллочка
поймала ладонь Рафаловича и провела по ней шелковистой щечкой. - Ленечка,  а
по  телеку  сегодня  опять  Австралию  показывали.  Слетаем,  а?   Мне   это
Средиземное уже во!
     Рафалович резко вырвал руку.
     - Сначала грибок вылечи. А то в промежность перекинется - и будет  тебе
КВД вместо Австралии.
     Аллочка распустила губки и зарыдала. Хлопнув дверью, Рафалович вышел  в
кабинет.
     Зачем, спрашивается, обидел девочку? Что она  ему  сделала?  Старается,
скрашивает будни, украшает праздники, ножки до подбородка, даром что  грибок
между пальцами, глаза как блюдца,  от  попсы  тащится...  Все  как  надо,  и
лучшего ему уже не видать.
     С Лилькой не склеилось, с Таней склеиться и  не  могло...  Просто  день
такой.
     Увидел, как Таня с Павлом смотрят друг на друга, ну и  всколыхнулось...
И ведь сам же,  сказать, их друг другу в объятия толкнул,  потом...  Да
что потом, что толку вспоминать... Но воспоминания воле не подчинялись,  так
и лезли, наплывая одно на другое...
     Очень уж интересен оказался контакт с мсье Жоресом, вот и засиделись  в
"Экономическом совете" за кофе, увлеклись, калькуляторы  недоставали.  Когда
спохватился, зарулил за Лилькой в казино, но  ее  там  уже  не  было.  Конец
света, не иначе! Захотелось воспользоваться передышкой, окунуться,  наконец,
в ласковое море, заехал  в  отель  за  плавками  и  полотенцем,  поднялся  в
номер...
     Потому, наверное, так и наехал сегодня  на  Аллочку,  что  больно  живо
напомнила сегодняшняя сцена ту давнишнюю. Тоже вошел неслышно и тоже  влетел
в середину монолога о себе самом:
     - ...все равно эта вибрация вибрирует  себе  совершенно  даром  и  даже
портит экологическую среду.  И  кому  с  того  было  б  хуже,  спрашивается?
Матросики кушали бы витамины и защищали себе родину,  как  молодые  львы,  и
начальство бы имело свой интерес. А так пошли  доносы,  скандалы,  вмешалась
военная прокуратура. Этому мелкому гению Финкельштейну предложили убраться в
свой Житомир, дядю ушли на заслуженный отдых, а Ленечку  заставили  написать
рапорт и отправили на дембель без выходного пособия.  Теперь-то  я  понимаю,
что за это надо Бога благодарить, но тогда было очень обидно...
     Леня кашлянул за дверью, шаркнул ногой. Лилин голос на  секунду  смолк,
но тут же зазвучал снова:
     - А вот, кстати, и он сам. Помнишь его?
     - Смутно...
     Есть такие голоса,  которые  прошибают  с  первого  слова.  Или  просто
настроение такое было тогда. Ведь впервые, крепко встав на ноги, выбрались в
толковый зарубеж - не в Турцию какую-нибудь за очередной партией шмотья,  не
в Болгарию пузо  греть  а  прямехонько  на  Лазурный  берег,  Ривьеру,  блин
французскую! Лилька уж два года, как только на  Руси  новая  жизнь  поперла,
плешь грызла - съездим да съездим, вон все катаются.  И  самому,  признаться
хотелось,  да  все  недосуг  было,  приращение  капитала  -  штука   тонкая,
постоянного пригляда требует. Зато уж как выехали - любо-дорого,  по  самому
наивысшему разряду. "Эр-Франс",  бизнес-классом,  персональный  вертолет  из
аэропорта Ниццы, двухкомнатный номер, да не где-нибудь, а в самом "Отель  де
Пари"!
     Не   успели   распаковаться,   а   Лилька,   переодевшись    в    самое
сногсшибательное одеяние из черного газа и люрекса,  в  котором,  откровенно
говоря, походила на шарообразную грозовую тучу, утыканную  микроскопическими
молниями, потащила его по  всяким  бутикам  и  лавочкам,  которых  в  Монако
водится великое множество. Все перетрогала, перещупала, на непонятном  языке
торговалась с небритым итальянцем из-за какой-то статуэтки, которую так и не
купила -  оба  махали  руками,  как  два  психа,  прохожие,  глядя  на  них,
улыбались, а Рафаловичу было не очень весело.
     Попили кофейку у княжеского дворца, по Порт-Неф потихонечку  спустились
в Кондамин, прогулялись по приморскому променаду и  неожиданно  оказались  в
Монте-Карло. При виде знаменитого на весь мир казино Лилька аж  завизжала  и
пребольно впилась когтями Рафаловичу в локоть. Пришлось зайти.
     Уж много лет прошло с того злосчастного дня,  когда  купленный  Шеровым
кагэбэшник подловил его за азартной игрой и  вынудил  сдать  Павла  Чернова,
друга, да что там друга - кумира всей молодости. А потом шеровские подручные
выследили Павла и... Конечно, тот сам виноват. Раз уж попал в такие  деловые
лапы, так сиди и не рыпайся. И, строго говоря, игра тут ни при чем,  они  бы
другие способы моментально изыскали... В  общем,  после  недолгого  поединка
рассудок, как всегда, победил совесть. Но к картам с тех пор Леонид Ефимович
ничего, кроме отвращения,  не  испытывал.  В  преферанс  и  то  не  садился.
Отвращение распространялось на рулетку,  тотализатор,  игровые  автоматы,  и
даже  когда  ребята  закупили  для  нового   офиса   бильярд,   он   наложил
категорическое вето.
     Но жена -  это  вам  не  подчиненные.  Пришлось  сидеть  с  ней  рядом,
объяснять правила французской рулетки, опуская непонятные самому "сесэны"  и
"трансверсали", с грехом пополам переводить выкрики крупье. В  первый  вечер
она совсем его от себя не отпускала.  Выволок  ее  оттуда  уже  за  полночь,
обедневшую аж на двести пятьдесят франков. На другой  день,  позабыв  и  про
пляжи, и-о чудо! - про магазины,  сразу  после  завтрака  потащила  мужа  на
автобус, бесплатно доставляющий гостей отеля аккурат до казино.  Часа  через
два беспросветной тоски соизволила-таки супружница милостиво отпустить его в
"Консель Икономик" на Луи-Нотари, куда было у него  рекомендательное  письмо
от московского представителя "Томсона" и где, кстати, его  ждали  -  имелась
такая предварительная договоренность. А там задержался - и вот.
     - И вот тебе, Танечка, мой супружник во всей красе. Теперь узнаешь?
     - Без твоих уведомлений никогда не узнала бы... Ты изменился, Леня.
     Узкая, холеная  ладошка,  которую  протянула,  не  вставая.  Спокойная,
ленивая улыбка на алых губах, недлинная  рыжая  стрижка,  золотистые  глаза.
Сестра Ника.
     Спокойнее, Рафалович!
     - Как же, как же! - Этак покровительственно. Неплохо  получилось,  хотя
сам он почувствовал, как на затылке взмокли остатки волос.  -  Годы,  знаешь
ли. А ты ничуть. Все такая же. Каким ветром сюда занесло?
     - Да вот. шла мимо, забежала в казино пописать и прямо возле сортира на
Лилечку напоролась.
     Если есть такие люди, которые запросто забегают  в  казино  Монте-Карло
пописать и тамошние феерические реструмы сортиром называют...
     - Нет, я в смысле - каким ветром в эти края?
     - А-а. Принц Ренье на открытие регаты пригласил.
     Леонид Ефимович чуть не  присвистнул  от  восхищения.  Вот  это  класс!
Заведомый звездеж, а как сказано - спокойно, с улыбочкой  ленивой,  ни  тени
наигранности, будь то восторг или пресыщенность. Кто угодно за чистую монету
примет. Но так же не бывает. Он же с братом ее за одной партой  сидел,  саму
вон в пионерском галстуке помнит, а тут - принц!  Эх,  на  фирму  бы  такого
зама, переговоры вести.
     Штуки баксов не пожалел бы...
     - Ты, что ли, правда, с принцем хорошо знакома? -  как-то  настороженно
спросила Лилька. Таня покачала головой.
     - Совсем не знакома. Просто в регате участвуют две яхты,  принадлежащие
моему мужу, вот я за него и представительствую. Он занят сейчас.
     - А твой муж - он кто? - осторожно спросил Рафалович.
     - Бизнесмен, - коротко ответила Таня.
     - А какой у него бизнес? - настаивал Леонид.
     - Ты что пристал к человеку? - взбеленилась Лилька. - Только  и  знает,
что бизнес да бизнес, заколебал, честное слово. Иди вон лучше изобрази нам с
Таней чего-нибудь похолоднее. Виску пьешь?
     - Виску? - Таня улыбнулась. - Разве  что  с  тобой  за  компанию.  Пару
капель в стаканчик со льдом.
     - Слушай, а как бы хоть одним глазком на эту самую регату поглядеть, на
принца?
     - Да сколько угодно. Входной билет двести франков. А если дорого, то  в
отеле  всегда  по  таким  случаям  телескопы  на   галерею   возле   солярия
вытаскивают.
     Плати двадцать франков и любуйся хоть все пять минут.  Принца,  правда,
отсюда не разглядишь.
     - Рафалович, мы идем на регату! - безапелляционно заявила Лилька.
     - Ну уж  нет,  вы  как  хотите,  а  я  дальше  не  пойду!  -  столь  же
безапелляционно заявила она, выпивая третий по счету стакан легкого розового
вина. - Я вам горная козлиха? Вы себе своих улиток кушаете, фигаду всякую...
     - Эстофикаду, - тихо поправила Таня, но Лилька, не слушая, продолжала:
     - А мне кусок в горло не лезет, ноги натерла, шорты вон лопнули. Я сюда
отдыхать приехала или где? Да видала я вашу Долину чудес в белых тапочках!
     -  Лиленька,  но  ведь  один  переход  остался.  Осилим  как-нибудь,  -
попытался ободрить жену Рафалович.
     - А обратно? - со всей возй язвительностью спросила она. - Обратно
ты нам дирижабль закажешь?
     - Вообще-то на этом постоялом дворе   нанять  мулов  до  Пеона,  -
задумчиво сказала Таня.
     -  Мулы!  -  фыркнула  Лиля.  -   Постоялый   двор,   пеоны   какие-то!
Средневековье.
     Мы ехали отдыхать в цивилизованное место...
     Таня пожала плечами.
     - Я так или иначе пойду в Долину. Второй такой случай у меня  будет  не
скоро. А вы как хотите.
     - Я с тобой, - решительно сказал Рафалович. - Мы ведь к ночи  вернемся?
Таня молча кивнула.
     - Вот видишь, - обратился он к  Лиле.  -  Ты  передохни  пока,  полежи,
простокваши попей, а утречком обратно двинем.
     Видимо, Лиля и впрямь изнемогла, расслабла от вина, выпитого натощак.
     Привычная вздорность и настороженная ревность улетучились куда-то.  Она
с несказанным облегчением согласилась на это коварное  предложение.  Таня  и
Леонид помогли ей встать и, поддерживая под руки, отвели в комнатку,  снятую
ими вчера.
     Горная тропа вилась по сказочным местам. Рощи каменного  дуба  и  диких
фисташковых  деревьев  чередовались  с  пустошами,  благоухающими  тимьяном.
Миновав суровое озерцо в каменистых берегах, тропа нырнула в ущелье,  словно
высеченное рукой неведомого мастера  в  бордовом  камне.  Таня  шла  быстро,
уверенно, поджидая запыхавшегося Рафаловича, по его просьбе  делая  привалы,
благо комфортных и живописных мест было предостаточно. Отдышавшись, Леня  не
спешил  двигаться  дальше,  лежал,  насыщая  зрение  волшебными  видами,  не
последней деталью которых была его прекрасная спутница... Только  сейчас  он
сообразил,  что  на  ней  такой  же  внешне  неброский,  но  жутко   дорогой
туристический комплект от  "Виверры"  -  светло-серая  курточка  с  коротким
рукавом и широкие шорты, - какой напялила Лилька, собираясь в  этот  маршрут
(еще в Питере выложила за него девять лимонов не ею заработанных денег).  На
Лильке  костюмчик  смотрелся  как  чепрак  на   корове,   будто   специально
подчеркивал короткие, толстые ноги, выпирающий живот и бочковатые  ребра.  А
Таня... Рафалович зажмурился, пытаясь подобрать правильное сравнение...  Как
современная царица амазонок, непобедимая и гордая, готовая  схватиться  хоть
со всем миром - и победить. И легкий альпеншток,  мирно  лежащий  сейчас  на
мягкой  траве,  в  любую  секунду  обернется   смертоносным   мечом...   или
автоматической винтовкой, изрыгающей светлое,  беспощадное  пламя.  "Обладая
валькирией, ты не сумел удержать ее, а я..." - неожиданно  для  самого  себя
прошептал он и поспешил проглотить конец  фразы,  вовремя  поняв,  кому  она
адресована.
     Таня, будто услышав его слова, хотя такого не могло быть,  обожгла  его
взглядом, легко поднялась, накинула на плечи рюкзачок.
     -  Пойдем,  Фаллос,  надо  засветло  обернуться.  Он  вскочил,   словно
ошпаренный.
     Черт, откуда...  да  это  ж  его  школьная  кликуха!  В  ее  устах  она
прозвучала не обидно, а  как-то  многозначительно,  с  легким,  хотелось  бы
надеяться, оттенком обещания.
     Вскоре спустились  в  ложбинку,  с  трех  сторон  окруженную  отвесными
скалами.
     - Пришли, - сказала Таня.
     Рафалович огляделся с некоторым недоумением.
     - Где ж тут чудеса?
     - Иди сюда, - позвала она и исчезла за скальным выступом.
     Леня с трудом протиснулся в узкий лаз.
     - Осторожно, - донесся из темноты Танин голос. - Садись  и  съезжай  на
пятой точке.
     - Далеко?
     - Не промахнешься.
     Не промахнулся  -  метров  через  пятнадцать  вдруг  ощутил  под  собой
пустоту, но тут же шлепнулся  на  что-то  мягкое.  От  неожиданности  затряс
головой, придя же в себя, подал голос:
     - Эй!
     Впереди мигнул фонарик, и Рафалович пошел на  свет.  Но  через  десяток
шагов он внезапно оказался в полной темноте.
     - Ты где? - крикнул он, чувствуя, как от стыда заполыхали уши:  столько
страха было в его крике.
     - Нащупай правую стенку и иди на голос. Здесь поворот будет.
     Так он и поступил - и через две минуты замер в полном обалдении на краю
сталактитовой пещеры, нескончаемо уходящей вперед  и  вверх.  Свет  Таниного
фонарика искрил и переливался в прозрачных гранях колонн.
     - Ух ты! - Других слов он подобрать не мог, да и не пытался.
     - Смотри сюда.
     Фонарик  заскользил  по  ноздреватым,   неровным   стенам,   выхватывая
стилизованные наскальные изображения - людей, не всегда узнаваемых животных,
геометрические фигуры, узоры.
     - Что это? - прошептал Рафалович. Таня молча шла  дальше,  светя  вдоль
стен.
     - Вот, - сказала она, остановившись. - Моя приватная часовня.
     Он не заметил, откуда в ее руках  взялась  темная  тонкая  свеча.  Таня
выключила фонарик  и  чиркнула  зажигалкой.  Неровное  пламя  свечи  оживило
участок мертвой стены и выведенную на ней фигуру  -  человечка  с  непомерно
большой  головой,  украшенной  рогами.  Таня  застыла,   зашептала   что-то.
Рафаловичу стало холодно, горло сдавил безотчетный ужас.
     - Ты... ты поклоняешься дьяволу? - прохрипел он.
     - А? - переспросила Таня, и ледяной ужас моментально  отпустил  его.  -
Какому дьяволу? Этот рисунок  появился  в  бронзовом  веке,  когда  никакого
дьявола не существовало, не было даже развеселого греческого бога  Пана,  по
образу и подобию которого  мрачные  христиане,  ненавидящие  жизнь,  создали
дьявола, чтобы пугать им друг друга. А  это...  таким  древние  представляли
себе Отца всего сущего - людей и зверей, камней, травы и моря...
     Голос Тани под  сводами  гудел  низко,  чуть  насмешливо,  обволакивал.
Ленечка не отрываясь смотрел на ее  обтянутую  грудь,  не  в  силах  отвести
взгляд. Усилием воли он все же перевел его, но уткнулся в проглядывающий под
короткой маечкой гладкий, чуть выпуклый в мягкой окружности живота пупок.
     - Ом-м, - тяжело выдохнул Рафалович.
     - Он самый, Фаллос, - рассмеялась Таня. Не поняв, о  чем  это  она,  он
поднял голову и совсем потерялся. Таня улыбалась, а глаза светились, как эти
сосульки грота, изнутри, холодно и жестко. Лицо как серебряная маска.  Жутко
и  томно  стало  Рафаловичу.  Дотронуться  бы   только...   "А   че   только
дотронуться?!" - взыграло ретивое.
     - Я хочу тебя, - неожиданно для самого себя выпалил Рафалович.
     Он приблизился к ней, обнял сзади  за  плечи.  Таня  вывернулась,  ушла
из-под руки.
     - Погоди, - сказала она.
     Пещеру  залил  молочный,  ровный  свет,  падающий   сверху.   Рафалович
заморгал.
     -  Плюс  электрификация  всей  страны.  Минус,  естественно,  советская
власть, - пояснила Таня. -  Мы  с  тобой,  Фаллос,  забрались  в  знаменитый
Сталактитовый грот.
     Ну что, двинули в центр экспозиции?
     Он не шелохнулся.
     - Ах да, ты, кажется, что-то говорил.
     - Я... - он запнулся.
     Отточенные за два десятилетия навыки бабсклея улетучились  напрочь.  Но
горящие глаза были красноречивее любых слов и жестов.
     - Ты действительно этого хочешь? - негромко и серьезно спросила она.
     - Да. Да!
     - Ты хорошо подумал?
     Он кивнул. Она повторила его жест, показывая, что поняла, повернулась и
пошла в глубь пещеры.
     - Куда ты?
     - А ты хочешь прямо здесь, "в греческом зале"? Не поймут.
     В  дальнем  конце  послышались  оживленные  голоса,  топот   туристских
ботинок.
     - Здесь километрах в трех есть кемпинг.  Думаю,  комнатку  получим  без
проблем.
     Группа экскурсантов  подошла  совсем  близко.  Возглавляющий  ее  лысый
француз в зеленой ливрее с серебряными пуговицами начал что-то  выговаривать
Тане,  экспансивно  размахивая  руками.  Она  пожала  плечами,  достала   из
нагрудного кармана кошелек, отсчитала несколько купюр.  Француз  принял  их,
хмыкнул, отошел.
     - Что это он? - спросил Рафалович.
     - Вошли с черного хода. электричество без спросу  включили...  Пришлось
платить штраф за самоуправство.
     Они вышли наружу, в узкую  долину,  поджатую  каменными  террасами.  По
карнизам сновали туристы, щелкали фотоаппаратами, запечатлевая  друг  друга,
причудливые скульптуры, созданные ветрами и эрозией, наскальные изображения.
Горловина  долины  перекрывалась  невысоким   турникетом,   возле   которого
примостилась будка.
     Таня усадила  спутника  в  тенечке  на  белую  пластмассовую  скамейку,
поговорила о чем-то с высунувшимся из будки усатым билетером.
     - Через десять минут будет  электрокар  до  кемпинга,  -  сказала  она,
вернувшись.
     - Буйабесс здесь не может быть приличным по определению, ниццкий  салат
- тем более, - говорила Таня, отобрав меню у Рафаловича. -  рискнуть на
седло барашка в чесночном соусе и зелень. Вино?
     - Вот это, я думаю. - Леня с видом  истинного  гурмэ  ткнул  пальцем  в
красивое изображение длинной бутылки  со  знакомой  этикеткой  "шато-лафит".
Таня фыркнула.
     - Не выябывайся.
     Он обиженно вскинул брови.
     - Лафит забьет вкус барашка,  мясо  забьет  вкус  вина.  -  Она  что-то
коротко  сказала  небритому  гарсону  в  длинном  вязаном  жилете,  и   тот,
почтительно наклонив голову, отошел. - Будем пить местное  молодое  винишко.
Типа божоле, только лучше... Кстати, ты ручки  помыть  не  забыл?  В  горах,
конечно, и грязь чистая, но за полную стерильность не поручусь.
     Барашек таял во  рту,  а  терпкое  молодое  вино,  немного  похожее  на
грузинское маджари, ударило в голову. На глаза наплыла  розовая  дымка,  мир
стал ленив, заторможен и чрезвычайно приятен, а  Таня  сделалась  нестерпимо
желанной.
     Рафалович не сразу сообразил, что теребит ее за локоть и в десятый  раз
повторяет:
     - Ну пойдем же, пойдем...
     Она царственно улыбалась.
     ...Когда  он  открыл  глаза,  за  окнами  было  черно.  Неярко   светил
красноватый ночник. Она сидела в кресле, закутанная в  простыню,  и  курила,
глядя в пространство. Он перевернулся на живот.
     - Который час?
     - Проснулся?  -  Она  обернулась,  окинула  его  непонятным  в  темноте
взглядом, и ему на  мгновение  показалось,  что  глаза  ее  светятся.  -  Не
жалеешь?
     - Ну что ты? Только вот Лилька...
     Он осекся, боясь обидеть ее. Она хмыкнула.
     - Соврем чего-нибудь.  Обвал,  цунами,  нелетная  погода...  Да  ты  не
дергайся, все равно до утра идти нам некуда. Проголодался?
     - Нет, но... - Он облизал пересохшие губы. - Вина бы выпил.
     - Не проблема. Я из харчевни бутылочку прихватила.
     Выпили по  стакану,  и  руки  сами  собой  потянулись  сдернуть  с  нее
простынку...
     Он опять лежал на животе, мокрый, блаженно томный, а Таня, оседлав его,
крепкими  пальцами  массировала   ему   спину.   Рафалович   похрюкивал   от
удовольствия.
     - Хорошо?
     - Да-а.
     - Ну, извини, - неожиданно произнесла она.  Пальцы  резко  надавили  на
точки у основания шеи, и он провалился в черную яму...
     Очнулся он в незнакомой комнате - большой, чистой, с полукруглым  окном
во всю стену - на широкой белой кровати. Немилосердно  болела  голова,  ныла
спина, в  глазах,  как  у  Бориса  Годунова,  плыли  кровавые  мальчики.  Он
приподнялся на локте и застонал.
     Дверь отворилась, и  вошла  Таня  в  строгом  и  прямом  белом  платье,
отдаленно напоминающем докторский халат.
     - Очухался? - не слишком нежно спросила она. - Вот и славно.
     - Где я? - пробормотал он.
     - У хороших людей.
     - А точнее?
     - Вилла Розальба, окрестности небезызвестного городка Сан-Ремо.
     -  Погоди,  погоди...  -  Он  сморщился,  от  попыток   сосредоточиться
вспыхивала с новой силой головная боль. - Сан-Ремо. Как же Сан-Ремо? Это что
же, Италия?
     - Выходит так.
     Он резко сел,  обхватил  голову  руками  и  принялся  раскачиваться  из
стороны в сторону, приговаривая:
     - Италия... Без визы, без паспорта, без денег... Лилька... Ты!  Ведьма!
Это же похищение! Я пойду в полицию...
     - Прекрати истерику! - жестко приказала Таня. - Никто тебя здесь  силой
не держит. Хочешь в полицию - пожалуйста.  Только  тебя  там  и  слушать  не
станут, а без разговоров запакуют в кутузку. Кто ты  для  них  -  безымянный
бродяга, нелегально  пересекший  границу  и  вторгшийся  в  чужие  владения,
беспаспортный и, извини, беспорточный - на яхте ты так заблевал свои  брюки,
что пришлось их выбросить за борт. - На яхте? На какой еще яхте?
     - Моторной. Типа "картуш".  Фирмы  "Эшби  и  Гомер".  Порт  приписки  -
Рапалло.
     Владелец - синьор Джанкарло Леоне. Что еще тебя интересует?
     - Кто тебя нанял, сука? Бернштейн, чеченцы или... или местная мафия?
     - Не понимаю, о чем ты говоришь.
     Рафалович устало опустил голову.
     - Сколько? - чуть слышно прошептал он.
     - Что "сколько"?
     - Ну, выкуп. Сколько вы хотите? Она презрительно хмыкнула.
     -  Ты  ж  так  хотел  меня.  Фаллос.  Хотел  и  своего  добился.  А  за
удовольствие надо платить. Только денег твоих мне не нужно.
     - А что, что тебе нужно?
     - Ты влип. Фаллос, влип крепко, и вытащить тебя из  этой  истории  могу
только я. А это значит, что  ты  должен  делать  то,  что  я  скажу,  причем
беспрекословно.
     Тогда завтра же будешь в "Отель де Пари" обнимать жену свою  за  широку
талию, и в кармане у тебя  будет  лежать  несколько  лишних  монет.  А  если
выкинешь какой-нибудь номер - вон в том пышном саду  и  закопаем.  -  По  ее
глазам он понял, что она не шутит. - Понял?
     - Понял...
     Он опустил глаза.
     - Ну и умница. Тед!
     Вошел жилистый мужчина среднего  роста  и  неопределенного  возраста  с
неприметным, словно чуть  стертым  ластиком  лицом.  Таня  что-то  отрывисто
сказала ему по-английски - Рафалович разобрал только  "half  an  hour"  -  и
вышла из комнаты.
     Мужчина вплотную подошел к Рафаловичу, ткнул ему в лицо стакан с мутной
жидкостью и пролаял:
     - Drink!
     Полчаса  спустя  выбритый,  присыпанный  тальком  и  одетый  в  дорогой
светло-серый костюм Рафалович сидел на неудобном высоком стуле в  строгой  и
темной гостиной, обшитой темным деревом. Расположившаяся напротив него  Таня
что-то щебетала невысокому костлявому  старику  с  хищным  носом  и  густыми
сросшимися бровями. Старик глядел на Рафаловича и зловеще хмурился, а  потом
разулыбался, и улыбка эта была намного противней и страшней  прежней  хмурой
гримасы. Подошел к Рафаловичу, похлопал тощей лапкой по плечу, вышел.
     - Что он сказал? - дрожащим голосом спросил Рафалович.
     - Ждет тебя в саду, возле фонтана,  на  правой  скамейке.  Только  очки
придется надеть, а то глаза у тебя не те.
     - Очки так очки.
     Рафалович покорно нацепил на нос очки  с  круглыми  стеклами  и  встал,
подслеповато щурясь.
     - Пройдись-ка, - распорядилась Таня. Он  сделал  несколько  неуверенных
шагов,  налетел  на  отодвинутый  стул  и  остановился,  потирая  ушибленную
коленку.
     - Сними  пока,  -  разрешила  Таня.  -  Наденешь  возле  скамейки.  Все
запомнил?
     Повтори.
     - Подхожу, осматриваюсь, сажусь, пожимаю  руку,  беру  сверток,  ухожу.
Только зачем весь этот маскарад?
     - Не твое дело. Поехали. И не забудь, никакой  самодеятельности,  иначе
пеняй на себя.
     После этого непонятного рандеву в роскошном приморском парке Рафаловича
привезли назад, заставили принять душ, прыснули в рот какой-то мятной дряни,
выдали другие очки, с простыми стеклами переодели в вечерний костюм и  опять
повезли куда-то, на сей раз в закрытом черном "порше". К автомобилю вел  его
Тед, тоже нацепивший черный смокинг и очки, только темные,  жестом  показал,
чтобы садился назад, к незнакомой черноволосой женщине в темно-синем деловом
костюме, сам забрался рядом и захлопнул дверь. Водитель завел мотор.
     - Лисен, - обратился Рафалович к Теду. - Веар ви гоинг?
     - Куда надо, туда и "гоинг", - неожиданно сказала брюнетка,  в  которой
Рафалович с удивлением и досадой узнал Таню. - Сейчас будет  самое  главное.
Театр одного зрителя. Запомни, ты - очень важная персона. Неси себя гордо, с
пафосом.
     Как войдем в залу, легонько кивнешь головой, - не вздумай  никому  руку
протягивать, тем паче кланяться! -  сразу  иди  во  главу  стола,  садись  в
кресло.
     Сиди и молчи, надув щеки.  Я  подскажу,  когда  головой  кивать,  когда
улыбнуться, когда говорить...
     - Что говорить-то? - тоскливо спросил Рафалович.
     - Что я велю. Кстати, я - твой переводчик, звать меня мисс Софи. Имей в
виду, я буду рядом и глаз с тебя не спущу. А с другого боку будет Тед.
     Услышав свое имя, Тед улыбнулся и красноречиво похлопал себя  по  боку,
где, как знал  Рафалович,  под  пиджаком  таилась  кобура  с  автоматическим
пистолетом.
     Он закрыл глаза. Почти не оставалось сомнений,  что,  когда  закончится
это необъяснимое, нелепое  и  зловещее  действо,  закончится  и  его  жизнь.
Обидно, глупо... Но если не послушается этой твари, что упирается ему в  бок
острым локтем, сорвет намеченный спектакль, жизнь закончится намного раньше.
И без всяких "почти".
     Не испытывая уже никаких чувств, он отметил как свернули с автострады и
проехали немного по темной  аллее,  остановились  перед  ажурными  чугунными
воротами, которые мгновенно отворились, как  почтительно  взял  под  козырек
лакей-привратник как плавно и бесшумно катили колеса по ровнейшей подъездной
дорожке, обрамленной сплошной  стеной  цветущего  жасмина,  как  переливался
разноцветными огнями тонко  подсвеченный  фонтан-колокол,  низвергающийся  в
круглую беломраморную чашу бассейна. "Порше" остановился у широкой  лестницы
позади фонтана. Тед проворно выскочил из машины и застыл в поясном поклоне у
раскрытой дверцы.
     - Вылезай! - зашипела Таня. - И лицо сделай значительное.
     Она выпорхнула следом за ним и со сладкой, чуть застывшей улыбкой взяла
его под  локоток.  На  лестнице  улыбались  и  кивали  какие-то  прилизанные
господа.
     - Руку поднял, опустил, кивнул, улыбку  убрал,  в  темпе,  в  темпе,  -
шепотом командовала Таня, увлекая его  вверх  по  лестнице.  -  В  холле  не
задерживаться, сразу взял налево, вон в ту дверь с матовыми стеклами.
     Три  человека,  сидевшие  за  длинным   столом,   поспешно   встали   и
приветствовали их наклоном головы. Одного  из  них  он  узнал  -  тот  самый
бровастый старик  с  хищным  носом.  Двух  других  он  видел  впервые.  Таня
ослепительно улыбнулась, незаметно ткнула Рафаловича в бок и прошептала:
     - Повторяй за мной: "Гуд ивнинг, джентльмен"...
     - ...Гуд ивнинг, джентльмен!
     - И быстрым шагом в дальний конец, в кресло.
     - И быстрым шагом...
     - Заткнись, идиот!..
     Она повернулась к остальным, и защебетала на ходу.  Рафалович  разобрал
слова "синьор Финнелихт" и что-то вроде "инкогнито".
     Все расселись вокруг стола. Внушительного вида толстяк с висячими усами
обернулся к бровастому старику, что-то тихо  спросил.  Тот  кивнул,  толстяк
откашлялся и, глядя на Рафаловича,  заговорил  густым  хриплым  басом.  Таня
деловито раскрыла блокнот и принялась там  царапать.  Рафалович  заглянул  в
блокнот и увидел  на  чистой  странице  весьма  приблизительное  изображение
черепа и костей. Толстяк продолжал говорить, помогая себе руками.
     - Что это он? - не выдержав, спросил Рафалович.
     Таня подняла голову и заговорила негромко, но энергично:
     - Синьор Скалли мой дядя  самых  честных  правил.  Когда  не  в  шутку.
Занемог он уважать, синьор Скалли, себя заставил и лучше.  Выдумать  не  мог
его пример...
     - Что за бред!
     - Ничего не бред. Важно наклони голову, покажи, что понимаешь. Ну?!
     Рафалович медленно, с достоинством кивнул.
     - Не на меня смотри, на него, на толстяка. И отвечай мне.
     - Что отвечать-то?
     - То же самое. Его пример - другим наука, но...
     - Боже мой, какая скука...
     - Весомей, не части, не блей. И паузы делай посреди строки.
     Она чувствительно придавила  ему  носок  ботинка  острым  каблуком.  Он
вздрогнул и громко, недовольно произнес:
     - С больным сидеть и день и ночь... Э-э, не отходя, так сказать...
     - Умница! Еще чего-нибудь, но обязательно вставь "синьор Скалли".
     - Мы, э-э, достигнем взаимопонимания, безусловно, синьор Скалли.  А  не
хрена ли? Чем меньше женщину мы любим.... Мсье, же не манж па сие жур!
     Брови толстяка  изумленно  поползли  вверх.  Тощий  старик  нахмурился.
Третий, молодой и смазливый,  хранил  невозмутимую  рожу.  Таня  метнула  на
Рафаловича испепеляющий  взгляд,  но  тут  же  звонко  рассмеялась  и  вновь
залопотала что-то на непонятном языке. Трое иностранцев переглянулись и,  не
сговариваясь, расхохотались. Хохотали долго, шлепали ладонями по  столу,  по
спинам друг друга.
     Молодой залез  под  стол,  извлек  черный  дипломат  с  никелированными
застежками, придвинул  толстяку,  тот  кивнул  и  двинул  дипломат  обратно.
Молодой взялся за ручку, встал, подошел к Рафаловичу и  с  поклоном  положил
портфель перед ним.
     - Открой, - тихо сказала Таня.
     Он послушно щелкнул замочками и откинул крышку.  Доллары.  Тугие  пачки
сотенных в банковских упаковках.
     - Пересчитай, - сказала она. - Должно быть ровно двадцать пять пачек.
     Четверть миллиона.
     - Да уж знаю, не учи ученого! - неожиданно для самого  себя  огрызнулся
он.
     Вид больших денег придал сил, даже глаза заблестели.
     Таня пожала плечами и снова обратилась  к  присутствующим  в  зале.  Те
закивали головами, молодой отошел к дверям, что-то сказал, и  тут  же  вошла
длинноногая кудрявая девица в красном мини-платье с  серебряным  подносом  в
руках. На подносе стояли пять высоких бокалов с шампанским. Девица принялась
обходить стол.
     - Сложи деньги, закрой портфель, - сказала  Таня  Рафаловичу.  -  Потом
возьми бокал, скажи что-нибудь  торжественное.  Обязательно  вставь  "синьор
Скалли", "синьор Доменгини" и "Оберску лимитед". Запомнил? Тогда вперед.
     Рафалович откашлялся.
     - Я... это самое...  Союз  нерушимый,  товарищи,  республик  свободных,
синьор Скалли, навеки сплотила, синьор Доменгини,  великая  Русь  и  Оберску
лимитед! Ура, господа!
     - Си, си, Оберску лимитед! - радостно подхватил толстяк.
     - Теперь отхлебни два-три глотка, поставь бокал, возьми портфель  и  на
выход! - скомандовала Таня. - И никаких улыбок, никаких рукопожатий, понял?
     Она что-то сказала иностранцам, подхватила Рафаловича и повлекла его  к
дверям. На выходе он обернулся. И  увидел,  что  старик,  хищно  ощерившись,
явственно ему подмигнул.
     До машины добрались без приключений. Тед почтительно распахнул  дверцу,
принял из его рук дипломат с деньгами, передал Тане,  которая  на  этот  раз
села рядом с шофером.
     - Получилось, - не оборачиваясь, сказала она. - Спасибо, Фаллос.
     - Я... я тебя ненавижу! - неожиданно выкрикнул он.
     - Это твое право...
     Дальнейший путь  проделали  в  молчании.  Под  конвоем  Теда  Рафалович
поднялся в отведенную ему комнату  и  сразу  рухнул  на  кровать.  В  дверях
щелкнул замок. Минут через десять щелкнул снова... Невидимая рука  поставила
на пол прикрытый салфеткой поднос, и дверь вновь закрылась. "Не подойду",  -
решил Леонид - и тут же спрыгнул с кровати, подошел, сдернул  салфетку.  Три
розовых бархатных персика, длинный сэндвич - половина  французского  батона,
масло, черная белужья икра.
     Бутылка. "Шато-лафит", - прочел он на  этикетке.  Небольшая  серебряная
салатница, прикрытая крышечкой. Рафалович хмыкнул, приподнял крышку. На  дне
салатницы лежала, скорее всего, одна из тех пачек, которыми был набит черный
дипломат.
     - Тьфу на вас! - пробормотал Рафалович. - В доме врага...
     Но жрать хочется. И перед кем держать принципы,  в  пустой-то  комнате?
Пачка перекочевала во внутренний карман, в  одной  руке  оказался  батон,  в
другой - стакан с лафитом. Надо же, суки, как его вкусы угадали!  За  стеной
заиграл Моцарт...
     - Ты спал? Извини...
     - Какое там спал!
     - Если хочешь, спускайся вниз. Выпьем. Я одна. Собственно, одну бутылку
он уже уговорил. Почему бы не вторую? Тем более что даже не знаешь, придется
ли еще когда-нибудь...
     - Вот и все. В четыре заедет Тед, отвезет тебя на летное поле. Утречком
будешь  в  своем  Монако.  А  через  месяц-другой  забудешь  наше  маленькое
приключение, как дурной сон.
     Таня лениво потянулась к фигурной бутылочке "Луи-Трез",  стоящей  между
ними на низком столике, плеснула себе на донышко бокала.
     - Дурной сон, - повторил Рафалович. - А что я Лильке скажу?
     - Объясни, что неожиданно подвернулся быстрый и  выгодный  гешефт.  Тем
более что для тебя так оно и было. Как бы ты ни  был  крут  у  себя  там,  в
Союзе...
     - В России, - автоматически поправил он.
     - Ну да, в России, конечно. Двадцать тысяч гринов за день работы...
     - Десять, - снова перебил он.
     - Извини. Вон там, на каминной полке. Потом возьмешь.
     Рафалович посмотрел на Таню и с горечью спросил:
     - Так зачем надо было ломать всю эту  комедию?  Чувства  изображать,  в
горы меня тащить, дурью накачивать... - Он скривился, будто лимон проглотил.
- Я бы и в зрячую тебе подыграл, за такие-то гонорары.
     - Подыграл бы, говоришь? А в какой, по-твоему, игре?
     - Ну, я не знаю... Афера. Масштабная грамотная афера. Вы  со  старичком
красиво кинули этого жирного лоха...
     - Скалли-то? Это так, побочный сюжет.
     - Ни фига ж себе побочный! На четверть лимона - Рафалович рывком встал,
заходил по просторной комнате, без надобности трогая разные предметы. -  Это
же огромная сумма! Думаешь, он смирится с такой  потерей,  не  будет  искать
вас?..
     - Нас?
     - Ну, тебя, старика этого, меня...
     - Сядь и успокойся. Этот идиот никого уже искать не будет.
     - Уже? - выдохнул Рафалович. - Так его что, того?..
     - Эк ты, болезный, разволновался-то, а еще говоришь - в зрячую подыграл
бы.
     - Ну я ж не знал, что мокрое...
     - А что ты вообще  знаешь?  -  Таня  смотрела  на  него  с  откровенной
издевкой. - Ладно, не бзди, Маруся, дело чистое, концов не найдут. А на тебя
и подавно не выйдут, если, конечно, язык распускать не станешь.
     - Я? Язык распускать?
     - Вижу, понял. Ну и ладненько. - Она сладко  потянулась.  -  Ты  посиди
еще, а мне пора на боковую. Простишь, если провожать не выйду?
     - Но для чего... для чего?! - не слушая ее, воскликнул Рафалович.  -  И
почему я? Таня небрежно махнула рукой.
     - Так уж вышло. Просто ты, золотой  мой,  до  головокружения  похож  на
одного человечка. Большого человечка из маленькой, но зело  богатой  страны.
Впрочем, большим ему отныне не бывать.
     - Подставили?
     - Как кролика Роджера. Тебя же, дружочек, скрытой  камерой  снимали,  и
утром, в парке, и на вилле у папы Карло.  Отсюда  и  очки,  и  маскарад  мой
вечерний.  Так  что  не  парься   понапрасну.   А   Лилечке   твоей,   чтобы
любознательность погасить, ты, пожалуй, лучше скажи, что два дня и три  ночи
со мной кувыркался, а потом опомнился и к законной прибежал. Купи что-нибудь
хорошее. Бабы, они такие покаяния любят...
     Но объяснять Лиле ничего не  пришлось.  Портье  в  "Отель  де  Пари"  с
сочувственным видом  передал  ему  его  краснокожую  паспортину,  чемодан  и
гневную прощальную записку со множеством орфографических ошибок.
     Жена так и не простила ему ни измены с ее лучшей школьной подругой,  ни
того идиотского положения, в которое он невольно  поставил  ее  саму.  После
шумного и скандального развода она с мальчишками укатила  к  маме  в  Хайфу,
куда он ежемесячно переправлял по тысяче долларов содержания.

     - Эй, иди сюда! - крикнул он в раскрытую дверь,  а  когда,  по-прежнему
надувшись, вошла Аллочка, прихлопнул ее по попке и ворчливо спросил:
     - Ну, и что стоит твоя Австралия?
     Аллочка завизжала и бросилась ему на шею.
     (1982)

     Всеобщее благоустройство Таня ощутила уже в самолете.  Выпив  бутылочку
"Мартини-Асти" и закусив нежнейшим ростбифом,  она  совсем  развеселилась  и
попросила темнокожую  стюардессу  подать  виски  с  тоником,  а  когда  мимо
проходила вендорша с лотком всяких обаятельных разностей, Таня остановила ее
и обратилась к чуть задремавшему мужу:
     - Гони монету, Дарлинг!
     Он пробубнил что-то неразборчивое, но безропотно полез в карман и выдал
Танины деньги, которые  на  всякий  случай  были  переданы  ему  по  пути  в
аэропорт.
     Она купила пачку "Силк-Кат" (много фирменных  перепробовала,  но  такие
видела впервые и ей стало любопытно), флакончик "Коти" и серебряные запонки,
которые тут же вручила мужу. Он недоуменно уставился на подарок, потом сунул
коробочку в карман и, словно спохватившись, одарил Таню лучезарной улыбкой и
промурлыкал:
     - Спасибо, Дарлинг!
     Покинув некурящего мужа, Таня сначала  зашла  в  туалет  и  пересчитала
деньги.
     За  исключением  тех   шестидесяти   долларов,   которые   она   успела
профу-фырить, еще не коснувшись британской земли, остальное было  на  месте.
"С этой минуты ввожу режим экономии, - решила она. - Это  все,  что  у  меня
есть, пока не вычислю, что у них там к  чему".  Она  посмотрела  на  себя  в
зеленоватое зеркало, увиденным осталась  в  целом  довольна,  но  на  всякий
случай пробежалась расческой по блистающим кудрям,  одернула  легкомысленную
маечку и, примерив улыбку, вышла в салон.
     Она  нырнула  в  свободное  кресло  в  задней,  курящей  части  салона,
распечатала  пачку,  прикурила,  затянулась   сигаретой,   которая   ей   не
понравилась, раздавила ее в пепельнице,  достала  из  сумочки  "Мальборо"  и
снова закурила.
     - В первый раз летите в Лондон? - с материнской  улыбкой  обратилась  к
ней соседка, женщина средних лет с симпатичным, круглым лицом.
     - Лечу  впервые,  -  улыбнувшись  в  ответ,  произнесла  Таня,  -  хотя
вообще-то в Лондоне уже бывала.
     - Как вам Москва? - спросила женщина.
     - По-разному. Но я привыкла.
     - Долго там прожили?
     - Два с половиной года.
     - Ого! Да вы героическая девица... Эй-Пи или Ю-Пи?
     - Простите, что? - не поняла Таня.
     - В каком агентстве служите? Или вы из посольских?
     - Нет, я... я просто жила там. А теперь вот вышла замуж  за  подданного
Британии и лечу с ним туда.
     - Так вы, что ли, русская?
     - Чистопородная.
     - Упс! - усмехнувшись сказала женщина. -  Простите.  Проиграла  пятерку
самой себе. Я, видите ли, от  нечего  делать  решила  блеснуть  дедуктивными
способностями и побилась об заклад, что с первой фразы по говору угадаю,  из
каких мест тот, кто сядет в это кресло. Ваш акцент меня несколько  озадачил.
Такой, знаете, чистый выговор, полуанглийский, полуамериканский .
     - Среднеатлантический? - Таня улыбнулась.
     - Что-то вроде. Так, как говорите вы,  говорят  только  на  бродвейской
сцене.
     Отсюда  цепочка  моих  умозаключений.  Колледж  в  глухой  американской
глубинке, пара лет  в  масс-медиа,  примерная  учеба  в  нью-йоркской  школе
улучшенной  дикции,  воз,  телевидение,  а  потом  -   "наш   заморский
корреспондент", как я. Но, признайтесь, язык вы изучали за границей.
     - В Ленинградском университете. И самостоятельно.
     - Честь и хвала Ленинградскому университету -  и  вам...  Соня  Миллер,
специальный корреспондент Би-Би-Си в Москве. - Она протянула  Тане  визитную
карточку. Та спрятала ее в сумку.
     - Таня Дарлинг, временно никто. Как только стану  кем-то,  тоже  закажу
себе карточку и первым делом вышлю вам.
     Женщина громко расхохоталась, но тут же озадаченно смолкла.
     - Дарлинг? Вы шутите?
     - Нисколько. Я уже  неделю  как  миссис  Дарлинг.  Женщина  внимательно
посмотрела на Таню, будто разглядывала выставленную в витрине новинку.
     - А, знаете, вам идет. Не сомневаюсь, что вы и до замужества были очень
"дарлинг". Ваш муж - уж не тот ли это кудрявый красавчик в  красном  жилете,
который дрыхнет там, впереди?
     Таня кивнула.
     - Мой вам совет - не спешите расставаться с новой  фамилией.  Ведь  ваш
брак, я полагаю, сугубо деловой, а мистер Дарлинг  -  просто  ваш  билет  на
Запад.
     Таня  мгновенно  насторожилась,  но  скрыла  свое  состояние  приступом
веселого смеха. Она тянула смех, сколько могла, внимательно следя  за  лицом
собеседницы.
     Та широко улыбалась, но за этой улыбкой могло таиться что угодно.
     - Чушь, - выговорила наконец Таня.  -  Какая  чушь!  Кстати,  чисто  из
любопытства, почему вы так решили?
     - Руки. Влюбленные, сами того не замечая, постоянно норовят подержаться
друг за друга. Вы же ни разу не коснулись своего  Дарлинга,  а  он  вас.  На
такие вещи у меня наметанный глаз. Но главное, вы с ним -  не  правдоподобно
красивая пара. За пределами Голливуда подобные браки крайне  редки  и  почти
всегда недолговечны. Психологическая несовместимость между двумя лидерами  в
одной и той же сфере.  Так  что,  когда  сделаете  ручкой  вашему  Дарлингу,
постарайтесь сохранить  его  фамилию.  И,  пожалуйста,  не  утрачивайте  ваш
очаровательный акцент... Таня Дарлинг...  Скажите,  Таня,  вы  рассчитываете
работать или...
     - Как получится. Первым делом надо осмотреться.
     - Извините за профессиональную назойливость но ваш муж -  состоятельный
человек?
     - Не знаю. Он торговый агент, как-то связан с торговой сетью "Макро".
     - Ну, это может означать что угодно.
     - У него квартира в Мэйфэр и домик в Кенте.
     - Это уже кое-что, но  все  же...  Знаете,  дарлинг  дайте-ка  мне  мою
карточку...
     Таня послушно раскрыла сумку и протянула мисс  Миллер  ее  визитку.  Та
извлекла из верхнего кармана своего замшевого пиджачка прозрачную  шариковую
ручку, что-то нацарапала на карточке и протянула Тане.
     - Это номер моего "кролика", то есть радиотелефона. По нему меня  
застать днем и ночью, если только я в Лондоне. Вот это - номер моего дома  в
Патни. Московский контракт истек, так что в ближайшие полгода  я  никуда  не
поеду.
     Разве что на уик-энд в Хландино, это такой чудный  городок  в  северном
Уэльсе.
     Поживите недельку, осмотритесь - и непременно позвоните мне.
     Соседка накрыла Танину руку своей широкой  ладонью  и  заглянула  ей  в
глаза.
     - И не стесняйтесь. Я, конечно, не босс и таких вопросов не  решаю,  но
немножечко поднатаскать вас и устроить встречу с начальством я берусь...
     - И что? - трепеща ресницами, спросила Таня.
     - О, сущие пустяки!  Первый  канал  Би-Би-Си,  второй  канал  Би-Би-Си,
четвертый канал... Репортаж вела Таня Дарлинг... С такой внешностью, с таким
голоском да не работать на телевидении - это просто грех...
     - О-о! - Таня ответила простодушно-восторженной улыбкой.
     Мисс Миллер крякнула и нажала кнопку вызова стюардессы.
     - Давайте разопьем бутылочку за знакомство? Я угощаю...
     Таня мило повела плечами, выражая робкое согласие.
     - Шампанского, уточка, - холодновато  сообщила  мисс  Миллер  мгновенно
появившейся стюардессе. -  Только  не  вашей  газировки.  Настоящую  бутылку
настоящего шампанского. У вас есть?
     - "Мумм-брют", мэм. Пятьдесят три фунта, мэм.
     - О'кэй! - Мисс Миллер посмотрела в спину  уходящей  стюардессы,  шумно
потянулась и с довольным видом посмотрела на Таню. - Дарлинг, вам  случалось
пробовать настоящее шампанское?
     Каким-то  чудом  Таня  не  рассмеялась  соседке  в  лицо,  но   вовремя
сдержалась.
     - Да. Только что. В таких миленьких бутылочках.
     Мисс Миллер смеха не сдерживала.
     - Я вам искренне завидую - у вас впереди столько чудесных открытий...
     - Да,  я  плохо  представляю  себе  заграничную  жизнь.  Скажите,  мисс
Миллер...
     - Соня. Моя бабушка родом из Крыжополя...  Соня  и  Таня.  Два  русских
имени.
     Это судьба! Мы непременно будем друзьями.
     - Конечно... Соня. Скажите, что сейчас носят в  Лондоне,  что  слушают,
что едят, что пьют, что читают?
     - О-о! Впрочем, - Соня посмотрела на часы, -  еще  полтора  часа  лету.
Лекция номер один... Но для начала промочим горлышко.
     Проворная  стюардесса  откупорила  бутылку,  налила   немного   в   два
стаканчика - ледяное шампанское почти не  пенилось,  а  словно  дымилось,  -
поставила бутылку на откидной столик перед Таней,  получила  с  мисс  Миллер
деньги, пересчитала, поблагодарила и удалилась.
     Соня подняла стакан.
     - За тебя, my darling Darling!
     - За тебя. Соня!
     Рассказывала мисс Соня профессионально - четко,  доходчиво,  остроумно,
останавливаясь на моментах, особенно непонятных для человека  советского.  И
хотя Таня никоим образом  не  относилась  к  типичным  представителям  этого
биологического вида она почерпнула из рассказа попутчицы много интересного -
и многое отложила в своей цепкой памяти.
     "Ну вот, - подумала она, когда чуть охрипшая Соня,  извинившись,  вышла
облегчиться.  -  Не  успела  приземлиться,  а  уже  кое-что  прояснилось,  и
открылись первые перспективы... Почему бы и не телевидение? Конечно,  скорее
всего, это просто лесбийские завлекалочки, но даже если и так, что  с  того?
Нам не привыкать. Баба-то, похоже, небесполезная... Посмотрим, как и на  что
ее раскрутить".
     Аполло Дарлинг, выспавшийся за  время  перелета,  легко  снял  с  полки
увесистую багажную сумку и скомандовал Тане, которая ожидала его в проходе:
     - Вперед!
     Таня послушно двинулась к выходу - и невольно замерла  у  самой  двери.
Вместо  привычного  трапа  на  нее  пялился   извилистый   черный   туннель,
образованный внутренними стенками гигантской кишки из гофрированной  резины.
По дну туннеля вдаль уходила блестящая металлическая дорожка,  оборудованная
перилами. Кишка, словно шланг неимоверного  пылесоса,  высасывала  людей  из
чрева самолета, с тем чтобы через сотню-другую метров (ярдов, поправила себя
Таня) выплюнуть их в зал прибытия аэропорта Хитроу.
     - До  свидания,  мисс!  -  На  нее  с  выжидательной  улыбкой  смотрела
безлико-смазливая стюардесса.
     - До свидания! Спасибо за приятный полет!
     - Anytime! -  пропела  стюардесса,  и  Таня,  зажмурившись,  ступила  в
черноту.
     Она шла по дорожке и приговаривала про себя:
     "Коридоры кончаются стенкой. А туннели выводят на  свет...  Не  дрейфь,
Захаржевская, вот он уже и виден - свет в конце туннеля".
     Пассажиры вышли в большой, ярко освещенный зал  и  очутились  на  узком
пространстве, огороженном барьерчиками и перилами боковых лестниц.  В  конце
этого коридора без стен позади  металлического  турникета  сидел  колоритный
британец, лицом, напоминающий добродушного старого бульдога,  и  невозмутимо
командовал:
     "Left! Right! Left!  Right!",  разводя  прибывших  пассажиров  по  двум
окошечкам  паспортного  контроля  и  включая  соответствующие  металлические
дверцы. Таня остановилась, любуясь на  этого  дядьку  и  поджидая  Дарлинга.
Когда тот подошел, Таня крепко взяла его за руку. Дарлинг  дернулся,  как-то
затравленно посмотрел на нее, но руки не убрал.
     -  Муженек,  -  ласково  промурлыкала  Таня.  Замороженная   девица   в
паспортной будочке ловко подцепила со стойки временный Танин паспорт, с ходу
открыла на нужной странице, едва глянула на  въездную  визу,  шлепнула  туда
штампик прибытия и, вывернув кисть, словно крупье  при  сдаче  карт,  подала
паспорт Тане.
     - Enjoy your stay! - без улыбки сказала она;
     Как ни странно, проверка паспорта Дарлинга оказалась более длительной и
скрупулезной. Девица,  поджав  губы,  листала  его  книжицу  с  "двуспальным
левой", сверялась с каким-то списком, разложенным  У  нее  на  столе,  потом
вызвала по телефону молодого усача с  хипповской  прической,  но  в  строгой
униформе. Они оба вертели паспорт, потом  усач  что-то  буркнул  и  ушел,  а
девица проштамповала наконец паспорт Дарлинга и отпустила его с миром.
     - Хуже КГБ! - пробурчал Дарлинг, подойдя к Тане.
     - Что искали-то? - спросила она.
     - А черт его знает. Пошли.
     По витой модерновой лестнице они спустились в белостенный зал,  посреди
которого вертелись два симметрично расположенных колеса. На резиновых ободах
одного из колес крутились  чемоданы,  сумки  рюкзаки.  Второе  стояло.  Таня
направилась к крутящемуся колесу.
     - Куда? - остановил ее Дарлинг. - Это с мадридского. А нам сюда.
     И вновь у Тани, при  всей  ее  удаленности  от  совкового  менталитета,
что-то дрогнуло в груди - с такой  обыденной  легкостью  он  произнес  слово
"мадридский".
     Словно речь шла не о заграничной столице, а о какой-нибудь  Калуге  или
Можайске... Впрочем, отныне Калуга и Можайск - это все равно, что прежде был
Мадрид, а Мадрид - что Калуга и Можайск... Все смешалось в доме Облонских...
     -  Ах,  вот  вы  где?  -  с  придыханием   проговорила   мисс   Миллер,
протиснувшись к ним сквозь строй пассажиров, ожидающих багаж.
     - Аполло Дарлинг. Соня Миллер, - представила их друг другу Таня.
     Мисс Миллер протянула Дарлингу руку. Он вяло, с  явной  неохотой  пожал
ее.
     - Вы отсюда в Лондон, мистер Дарлинг? - спросила Соня.
     - Да, - лаконично и даже грубо ответил он.
     - Может быть, сэкономим пару фунтов, возьмем  одно  такси  на  всех?  -
предложила Соня.
     - Нам не по пути, - отрезал Дарлинг и отвернулся.
     Колесо пришло в движение. Поплыли первые чемоданы.
     - Не понимаю, что на него нашло, - шепнула Таня, подойдя вместе с Соней
к транспортеру.
     Та, вероятно, нисколько не обидевшись на  Дарлинга,  лукаво  подмигнула
Тане и прошептала в ответ:
     - А я понимаю. Когда-нибудь поймешь и ты...
     - Пошли, - сказал Дарлинг. Он толкал перед собой объемистую  тележку  с
надписью "British Airways"; в тележке лежали  все  три  чемодана  и  большая
сумка.
     Они двинулись к выходу.
     - До свидания, дарлинг! -  крикнула  Тане  мисс  Миллер  и  послала  ей
воздушный поцелуй. - Позвони мне!
     - Непременно! - прокричала в ответ  Таня.  Дарлинг  снял  одну  руку  с
поручня и потянул ее за рукав.
     Они выкатили  багажные  тележки  на  площадку  перед  аэропортом.  Таня
вдохнула - и испытала второе потрясение  на  английской  земле.  Воздух  был
поразительно, кристально чист. Пахло субтропиками - лавром, лимоном, морским
прибоем. В полосе деревьев стрекотали цикады.
     - Ты уверен, что это Лондон? - лукаво спросила Таня. - Точно не  остров
Маврикий?
     Ее вопрос оказался для Дарлинга, напряженного  и  чем-то  озабоченного,
полнейшей неожиданностью. Он посмотрел на нее как на душевнобольную.
     - С чего ты взяла?
     - Просто  мне  Лондон  запомнился  совсем  другим.  Сырой,  промозглый,
воняющий глиной и мокрой шерстью...
     - А-а, - с облегчением выдохнул он. - Ну, таким он тоже бывает.
     - Кэб, сэр? - прервал их  разговор  вынырнувший  из  ниоткуда  мордатый
господин в желтой ливрее.
     - Спасибо, - сказала Таня, намереваясь последовать за ним, но  Дарлинг,
дернув ее за локоть, пролаял:
     - Нам на автобус!
     - Может, все же возьмем такси? - За последние годы как-то  отвыкла  она
от автобусов.
     - За сорок квидов? Ты кто, миллионерша долбаная?
     Однако! Слыхала она о крохоборстве буржуев, но чтобы до такой степени?
     - Ладно, я угощаю.
     - А фунты у тебя есть?
     - У меня есть доллары!
     - Это долго.
     - Не понимаю.
     - Обменивать долго. Придется возвращаться в аэропорт, искать банковскую
будку, стоять в очереди...
     - А мы прямо ими расплатимся.
     - Иностранные деньги никто в уплату  не  примет.  Запрещено  законом...
Хотя, знаешь что? - Его прежде безразличный голос дрогнул.  -  Давай  я  сам
тебе обменяю... У тебя сотенные?
     - Да.
     - Дам по... по  сорок...  сорок  два.  Идет?  "Надо  же,  спуталась  на
старости лет с мелким фарцовщиком. Али не знает, голубчик,  что  доллары  на
"квиды" ихние идут по один-семь, максимум один-восемь?  Ну  что,  сыграем  в
дурочку, сделаем муженьку последний свадебный подарок?"
     - Идет, - безмятежно сказала Таня. - Как доедем, так и получишь сотню.
     Сдачу оставь себе.
     Отказаться он даже не подумал.
     Они вышли на стоянку, где бойко орудовали трое распорядителей  в  таких
же желтых  ливреях:  один  подгонял  выстроившиеся  неподалеку  таксомоторы,
другой рассаживал пассажиров, а третий - тот самый мордатый  -  откатывал  в
сторону освободившиеся тележки. Очередь двигалась весело, и уже минуты через
две служитель распахнул перед нашими молодоженами дверцу коричневого такси.
     Автомобиль    был    новый,    но     сработанный     под     довоенный
"воксхолл-кабриолет".
     Пожилой сухощавый кэбмен через  заднюю  дверцу  поставил  их  багаж  за
кресла, а Дарлинг поспешил  плюхнуться  на  заднее  сиденье,  и  не  подумав
пропустить Таню вперед. "Истинный джентльмен", - усмехнулась про себя Таня.
     - По кольцевой едем, - предупредил кэбмен. - Трасса перекрыта. Гребаные
мики опять грузовик взорвали.
     К удивлению Тани, она без труда поняла его  кокнийский  говорок.  Такси
тронулось в путь. Таня смотрела на первые  вечерние  огоньки  своего  нового
мира, на серую ленту прямой четырехполосной автострады,  на  черные  силуэты
английских деревьев на фоне темнеющего английского неба...

     ...Первая встреча с Лондоном  получилась  не  очень  удачной  в  смысле
погоды.
     Утром их теплоход причалил возле какого-то безликого городка  в  дельте
Темзы.
     Товарищей советских туристов  сгрузили  на  берег,  рассадили  по  трем
автобусам и повезли сквозь  пелену  моросящего  дождя  в  столицу  туманного
Альбиона.  В  дороге  Таня,  насыщенная  предыдущими  впечатлениями,  просто
отсыпалась. Автобусы остановились возле не особо внушительного  трехэтажного
домика, в котором  располагался  семейный  отель,  чистенький,  но  явно  не
первоклассный, с номерами на троих и удобствами в концах  кривых  коридоров.
Гид-англичанин, туберкулезного вида меланхолик, с жутким акцентом разъяснил,
что господам с фамилиями от А до О надо быстро забросить  вещи  в  номера  и
спуститься к стойке портье, откуда он отведет группу в  брэкфэст-рум,  тогда
как господам от П до Я  принять душ и  передохнуть.  Таня,  попавшая  в
первую группу, вместе со всем стадом, ведомым гидом, спустилась в  цокольный
этаж и по длиннющему, гулкому подземному коридору вышла к широким стеклянным
дверям,  за  которым  и  располагалась  брэкфэст-рум,  сильно   напоминающая
ресторан на  Белорусском  вокзале.  Оголодавшие  гости  поспешно  расселись,
угостились "континентальными" крекерами с джемом, чаем  из  огромных  черных
термосов, кукурузными хлопьями из ярких пакетиков и начали было расходиться,
сетуя на скудность английского стола, но тут  пожилые  официантки  принялись
разносить яичницу с беконом, так что не склонные к спешке  туристы  -  в  их
числе и Таня - были должным образом вознаграждены.
     Настырный дождь смазал автобусную экскурсию.  Сквозь  частый  капельный
узор  на  стеклах  удавалось  рассмотреть  лишь  самые   ближние   к   окнам
достопримечательности, средние воспринимались как неотличимые серые силуэты,
а дальние - включая Бекингемский дворец - и вовсе терялись в свинцовой мгле.
От выходов на дождь и променада под Биг-Беном  группа  большинством  голосов
отказалась и вернулась в отельчик несколько раньше предусмотренного.  Танины
соседки по комнате тут же завалились на кровати и от нечего делать принялись
скакать  по  телевизионным  каналам,  забавляясь   кнопками   дистанционного
управления, как малые дети. Естественно,  не  поняв  ничего  из  увиденного,
стали приставать к Тане, чтобы переводила. Вежливо отшив их,  Таня  извлекла
из дорожной сумки предусмотрительно захваченный с теплохода плащик  и  пошла
осматривать окрестности.
     Отельчик оказался неподалеку от зеленой  и  замусоренной  Рассел-сквер.
Таня перешла  площадь  и,  пройдя  по  коротенькой  улице,  оказалась  перед
чугунной оградой, за которой виднелось не  очень  высокое,  но  внушительное
здание.
     Британский музей. Таня подошла к  запертым  массивным  воротам,  прочла
табличку "Closed on Mondays" и повернула  обратно,  поспев  в  самый  раз  к
обеду: на входе в  пустую  брэкфэст-рум  толстая  улыбчивая  тетка  выдавала
каждому  по  пластмассовой  коробочке,  содержащей  трехслойный   бутерброд,
булочку, яблоко, шоколадный батончик и бутылочку кока-колы.
     После обеда полагалась пешая экскурсия по  историческому  центру.  Хотя
дождь почти перестал, многие предпочли остаться в отеле,  так  что  желающих
набралось  всего  треть  группы,  да  и  те  высказали  пожелание  осмотреть
что-нибудь    под     крышей,     только     чтобы     бесплатно.     Первой
достопримечательностью,  отвечающей  этим  требованием,  был  все   тот   же
Британский музей, оказавшийся, как уже знала Таня закрытым  на  выходной.  У
входа в Национальную галерею вился людской хвост часа на три. Искушенный гид
не растерялся и потащил группу в Кенсингтон, к знаменитому торговому  центру
"Хэр-родз", на осмотр которого отводилось два часа, после чего  предлагалась
экскурсия в крупнейший супермаркет "Сентсбэри". Таня вышла вместе со  всеми,
подождала, когда все рассосутся по бесконечным залам, и  вышла  на  волглую,
малолюдную улицу.
     Она в  одиночестве  бродила  по  площадям  и  улицам,  жадно  вычитывая
названия, с детства знакомые по книгам и  учебникам.  Сделав  большой  круг,
она, как и предполагала, вышла прямехонько к отелю. "Я еще вернусь, и  тогда
ты улыбнешься мне", - шептала она хмуро нахохлившемуся городу.
     Те же слова она повторила на следующее утро, когда в одиночестве стояла
на корме длинного прогулочного  катера  среди  мокрых,  обвисших  флажков  и
смотрела на уплывающие башни Тауэрского моста. Остальные граждане  сидели  в
салоне и от души  угощались  добрым  английским  пивом,  стоимость  которого
входила в обслуживание.
     Катер отвозил их группу обратно к морю...

     ...Они уже въехали в Лондон. Мимо проносились уютные,  ярко  освещенные
домики Кемдэна, потом такси вырулило на широкую улицу с оживленным, несмотря
на поздний час, движением.  "Юстон-роуд",  -  догадалась  Таня  и  принялась
высматривать знакомые места. А вот эта улочка другим концом упирается в  тот
самый-отельчик...
     Когда  слева  пронеслась  громада  Сент-Панкрас,  Таня  повернулась   к
Дарлингу и сказала:
     - По-моему, мы проскочили Мэйфэр.
     Тот стрельнул агатовыми глазами в  невозмутимый  затылок  кэбмена  и  с
жаром заговорил:
     - Понимаешь, я распорядился  по  телефону,  чтобы  там  провели  легкую
перепланировку и ремонт. Конечно, это  было бы сделать заблаговременно,
но я не предполагал, что вернусь из Москвы с женой. Это займет всего неделю,
самое большее две. Конечно, есть еще домик в Кенте, но сейчас я не могу туда
ехать - накопилось много дел. Мы немного поживем в  Бромли-бай-Боу,  у  моей
тети, если ты, конечно, не против. Она простая, веселая старушка. У нее  там
очень славный пансиончик. Тебе понравится.
     - Конечно же, я не против. - Таня усмехнулась. - Так или иначе, у  меня
уже нет выбора. Только  напрасно  ты  так  расстарался  из-за  меня.  -  Она
понизила голос.
     - Я ведь надолго у тебя не задержусь, скорее всего.
     Дарлинг склонился к ее уху и зашептал:
     - Но тебе ведь надо  освоиться,  получить  гражданство,  устроиться  на
работу, встать на ноги. На это уйдет не один  месяц.  И  все  это  время  ты
будешь жить у меня. Это входит в нашу договоренность с твоим  патроном.  При
прежней планировке тебе было бы там неудобно. - Он помолчал. - И мне тоже.
     - С этого бы и начинал, - негромко ответила Таня.
     Вот зануда! Однако что-то он разболтался. И руки дрожат. Ох, не к добру
это... Без толку дергаться не надо, но и бдительность  терять  не  след.  Ты
одна и на чужой территории...
     Машина, свернув с Олд-стрит, поползла по  узким  неприглядным  улочкам.
Ветер проносил мимо обрывки газет,  целлофановые  обертки,  кожуру  фруктов.
Осыпающейся штукатуркой  скалились  длинные,  неотличимые  один  от  другого
двухэтажные дома за  низкими  оградками.  Их  сменяли  кварталы,  опоясанные
кричащими  неоновыми  вывесками:   "Delicious   Indian   Cuisine",   "Sarani
Jewelers", "Good Chow", "Bingo!", "Flea & Firkin". Под некоторыми из вывесок
толпились люди. Под другими, в нишах у входа  в  темные,  запертые  лавочки,
бесформенными кучами лежали и сидели на одеялах  бездомные.  Таню  неприятно
удивило большое количество пьяных. Поодиночке и группами  они,  пошатываясь,
фланировали по мостовой, так и норовя залезть прямо  под  колеса,  без  тени
стыда мочились на  стены,  валялись  в  чахлых  кустиках,  а  то  и  поперек
тротуара. Через них индифферентно перешагивали прохожие.
     - И после этого они еще смеют называть  Россию  страной  пьяниц,  -  не
удержалась Таня.
     Дарлинг словно не слышал ее. Зато кэбмен согласно закивал головой.
     - Стыдоба непотребная, браток! - с чувством заявил он. - Их бы кнутиком
хорошенько!
     - Тебя не спросили!  -  огрызнулся  Дарлинг.  Таксист  стоически  пожал
плечами и замолчал.
     Далее пошли улочки в том же духе, только немножко попригляднее - совсем
немножко:  чуть  меньше  грязи,  чуть  меньше  пьяных.  В  жилых   кварталах
монотонность  вытянувшихся  в  версту  викторианских  бараков  то   и   дело
нарушалась вкраплениями современных ухоженных особнячков с  лужайками,  а  в
торговых  -  блистающих  зеркальными  стеклами  поп-артовых   павильончиков.
"Париж, штат Техас", - подумала Таня: один особенно высвеченный и оживленный
отрезок напомнил ей штатовский видик.
     Переехав короткий каменный мостик, коричневый кабриолет завернул налево
и остановился на узкой улице плотной  старой  застройки  возле  двухэтажного
белого домика с крутой черепичной крышей, с обеих сторон стиснутого домиками
побольше.
     - Приехали! - с облегчением сказал Дарлинг.
     Пока он расплачивался с кэбменом и надзирал за тем, как тот вытаскивает
чемоданы, Таня вышла и огляделась. Здесь воздух был потяжелее, уже не  пахло
лаврами и морским прибоем - скорее, речной  грязью  и  торфом.  Над  двойной
входной дверью с красной рамой и широким  узорным  стеклом,  сквозь  которое
пробивался яркий свет, красовалась вывеска, освещенная затейливым  фонариком
в виде драконьей головы: "Ма Poppie's Adults Rest Club".
     - Нравится? - спросил подошедший Дарлинг.
     - Пока не знаю, - почти честно призналась Таня.
     Первое впечатление было не очень благоприятным.
     Дарлинг взялся за бронзовый молоточек, приделанный сбоку  от  двери,  и
трижды  стукнул  им  по  вогнутой  бронзовой  пластине.  Дверь   моментально
отворилась, и показался огромного роста чернущий негр в  ослепительно  белом
фраке. Он широко улыбался.
     - О, мистер Дарлинг, сэр! - Интересно, Тане только почудилась издевка в
его хорошо поставленном, дикторском голосе? - Давненько, давненько... -  Тут
взгляд темнокожего гиганта упал на Таню. Он закатил глаза, изображая  полный
восторг. - С удачной обновкой вас!
     - Заткни хлебало,  Джулиан,  -  мрачно  посоветовал  Дарлинг.  -  Лучше
подбери наши бебехи и оттащи к боковому входу - не к чему тревожить гостей.
     - Слушаюсь, сэр!
     Слова  Джулиана  прозвучали  как  изощреннейшее  оскорбление.  Дарлинг,
похоже, этого не почувствовал. Зато очень хорошо почувствовала Таня.
     Джулиан вышел на улицу, с  легкостью  поднял  два  больших  чемодана  и
скрылся с ними в арке соседнего дома. Дарлинг взял чемодан поменьше, а  Таня
- сумку. Они направились следом за негром.
     А тот, отворив серую неприметную дверь, выходящую  в  небольшой  глухой
дворик, занес чемоданы в дом.
     - Подними в третий или седьмой - который свободен, - крикнул вслед  ему
Дарлинг.
     Он остановился перед дверью, повернулся к Тане  и  приглашающим  жестом
указал внутрь.
     - Входи, дарлинг.
     Она оказалась в узком и длинном вестибюле. Верхняя часть стен и потолок
оклеены темно-зеленым линкрустом с блестками, нижняя - лакированное  дерево,
выкрашенное в черный цвет. Пол покрыт желтым ковролином. Слева  от  входа  -
огороженная барьером конторка, за которой никто не сидел. Прямо за конторкой
небольшая сплошная дверь. Такие  же  двери  слева  и  в  дальнем  торце,  за
начинающейся  в  левой  дальней  четверти  лестницей  -  черные  перила,  на
ступеньках желтая дорожка, в конце первого пролета -  еще  одна  дверь.  Все
двери закрыты, кроме одной, двойной, с красной рамой и большими  стеклами  в
белых цветочных  узорах,  расположенной  справа,  позади  конторки  и  прямо
напротив  подножия  лестницы.  Та  распахнута,  оттуда  льется  яркий  свет,
нетрезвый гвалт, табачный дым  и  переливы  отчетливо  кабацкой,  совсем  не
английской, а скорее цыганско-румынской скрипки. Все эти подробности  цепкий
Танин взгляд охватил и на всякий случай отпечатал в  мозгу  за  те  секунды,
пока она, не  отставая  от  Джулиана  и  Дарлинга,  прошла  по  вестибюлю  и
поднялась по лакированной черной лестнице.
     На  втором  этаже  после  небольшой  площадки,  украшенной  пальмой   в
прямоугольной кадке, начался коридор, исполненный в той  же  манере,  что  и
вестибюль, и освещенный тремя яркими, равномерно расположенными лампами.  Он
напоминал коридор небольшой гостиницы. Все двери, за  исключением  торцовой,
были снабжены номерами  и  покрашены  в  тот  же  черный  цвет.  На  круглой
бронзовой  ручке  одной  из  дверей  висела  стандартная  табличка  "Do  Not
Disturb", из узенькой щелки над  полом  лился  свет  и  слышались  невнятные
голоса - глуховатый мужской и женский,  визгливо-кокетливый.  За  остальными
дверями было тихо.
     Джулиан остановился возле двери с номером 3, извлек откуда-то  с  пояса
длинный желтоватый ключ и, раскрыв  дверь,  подхватил  чемоданы  и  внес  их
внутрь.
     Дарлинг вошел  вслед  за  ним.  Тане  оставалось  лишь  последовать  их
примеру.
     Комната напоминала одиночный номер в гостинице средней руки.  Небольшая
прихожая - слева встроенный шкаф, справа белая  дверь,  очевидно  в  ванную,
сама   комната   вытянутая,   завершающаяся   окном,    прикрытым    плотной
темно-вишневой портьерой. Слева от окна  -  высокий  столик  с  телевизором,
белым электрическим чайником и телефоном без циферблата. Справа -  низенький
журнальный столик с пепельницей и двумя стаканами на стеклянном блюде и  два
кресла. Прямо у входа - маленький холодильник.  В  противоположном  переднем
углу - треугольное угловое трюмо  с  высоким  двойным  зеркалом  и  пуфиком.
Главенствующей частью обстановки была кровать - длинная,  широкая,  покрытая
ярким, пестрым покрывалом, она стояла поперек комнаты и занимала весь центр,
оставляя лишь узкий проход к телевизору и столику. У нее была одна спинка  -
в головах, а над ней - ночное бра с красным китайским абажуром. Комната была
оклеена розовыми обоями в цветочках, бородатых гномиках и Красных  Шапочках.
Все имело вид слегка потертый, но вполне гигиеничный.
     Джулиан  водрузил  оба  чемодана  на  кровать  и,  пролавировав   между
Дарлингом и  Таней,  вышел,  отвесив  на  прощание  преувеличенно-церемонный
поклон. Дарлинг свой чемодан из рук не выпустил.
     - Располагайся, - бросил он через плечо остановившейся у входа Тане.  -
Можешь  пока  освежиться,  принять  душ.  Через  полчаса  зайду  за   тобой.
Представлю тебя тете Поппи и поужинаем. Разреши.
     Свободной рукой он чуть отодвинул Таню и вышел, прикрыв дверь.
     Таня посмотрела ему вслед, подошла к  кровати,  сняла  сумку  с  плеча,
положила поверх чемоданов  и  сама  села  рядом.  Под  ней  мягко  спружинил
эластичный матрас.
     Устала. Разбираться в ситуации начнем завтра. А сегодня - сегодня плыть
по течению. Но, конечно, смотреть во все глаза.
     Скинув сумку, она раскрыла верхний чемодан, черный,  кожаный,  и  стала
вынимать оттуда и раскладывать барахлишко, попутно прикидывая, что же надеть
к ужину.
     После душа, переодевшись во все свежее, она принялась за второй чемодан
и сумку. Очень  скоро  все  ее  принадлежности  были  разложены  по  местам,
опустевшие чемоданы перекочевали в приемистое верхнее отделение шкафа,  а  в
большой сумке  остались  только  прозрачная  папка  с  разными  необходимыми
бумагами и ручная сумочка, в  которой,  за  исключением  сигарет  и  обычных
дамских мелочей, лежали ее советский загранпаспорт с  постоянной  британской
визой и почти вся наличность, кроме сотни, отданной Дарлингу, и оставшейся в
кармане мелочевки. Восемьсот тридцать пять долларов.
     Таня стояла возле кровати - впрочем, здесь, где ни встанешь, все  будет
возле кровати - с деньгами в руках и задумчиво оглядывала  комнату.  Решение
пришло только секунд через пятнадцать. Видно, перелет и вправду утомил ее.
     Тетя Поппи - мисс Пенелопа Семипопулос - оказалась толстой  приземистой
бабой в красном брючном костюме, с крашеной черной  стрижкой  под  бобика  и
нечистой  кожей.  Она  встретила  Таню  с  Дарлингом  в   уютной   прихожей,
притулившейся за Дверью без номера в  начале  коридора,  всплеснула  руками,
провизжала что-то  темпераментное  и  кинулась  обнимать  и  целовать  Таню,
обдавая ее кислым пивным перегаром и пятная багровой помадой.
     - Рада, рада! Ты красивая, - с рыдающими придыханиями прохрипела она.
     - Я тоже очень рада познакомиться с вами, мисс Семипопулос, -  ответила
Таня, деликатно высвобождаясь из потных объятий новой родственницы.
     - Называй ее тетя Поппи, иначе она обидится, -~ сказал  Дарлинг.  -  И,
пожалуйста, говори помедленнее. Тетя не очень хорошо понимает по-английски.
     - Да, да! -  оживленно  кивая,  подтвердила  тетя  Поппи  и  совершенно
ошарашила Таню, добавив по-русски:
     - Английски плехо. Русски корошо. Русски совсем корошо... Ортодокс гуд.
     - Ну вот, совсем в языках запуталась, - с усмешкой заметил  Дарлинг.  -
Тетя Поппи отродясь церковь  не  заглядывала,  но,  как  все  греки,  питает
слабость к единоверцам.
     Таня улыбнулась, а тетя Поппи  состроила  кривую  рожу  и  обрушила  на
племянника какую-то греческую тираду, при этом от  души  размахивая  руками.
Тот что-то ответил, и тетя мгновенно успокоилась, схватила Таню под  локоток
и втащила в гостиную,  где  на  круглом  столе,  покрытом  синей  клеенчатой
скатертью, был накрыт ужин.
     - Совсем худая, - сказала тетя  Поппи  по-английски,  видимо,  исчерпав
запас русских слов, и посадила Таню  на  мягкий,  обтянутый  серым  бархатом
стул. - Надо кушать, много кушать. Здесь все много кушать!
     Для начала  она  навалила  Тане  большую  глубокую  тарелку  салата  из
огурцов,  помидоров,  оливок   брынзы,   щедро   заправленного   уксусом   и
растительным маслом.
     - Греческий салат, - пояснил  Дарлинг,  наклонил  заранее  откупоренную
высокую бутылку и налил себе и Тане. - А это белое кипрское вино.
     - А тете? - спросила Таня.
     - Она пьет только "Гиннес", - сказал Дарлинг.
     При слове "Гиннес" тетя Поппи  блаженно  улыбнулась  и  налила  в  свой
стакан черной  пенной  жидкости  из  большого  кувшина,  стоящего  возле  ее
прибора.
     Дарлинг поднял бокал и с улыбкой обернулся к Тане.
     - За нового члена нашей большой и дружной семьи! - провозгласил  он  и,
не чокнувшись, одним махом осушил бокал.
     Тетя Поппи  последовала  его  примеру.  Таня  пригубила  вина,  сделала
два-три мелких глотка и поставила бокал.  Приятное,  очень  легкое  вино  со
странной, не вполне винной горчинкой. Подмешали чего-нибудь? Однако  Дарлинг
же выпил. И немедленно налил себе второй, тетя Поппи тоже. Таня ослепительно
улыбнулась им обоим и принялась  за  салат,  заедая  его  горячей  хрустящей
булочкой. Только сейчас она поняла, до чего проголодалась.
     После салата  тетя  Поппи  сняла  крышку  со  сверкающей  металлической
кастрюли, расположившейся в самом центре стола,  и  положила  Тане  огромную
порцию крупно наструганного мяса, переложенного слоями баклажанов, помидоров
и лука.
     - Мусака,  -  пояснил  Дарлинг,  протягивая  свою  тарелку.  -  Молодая
баранина.
     Очень вкусно.
     Таня попробовала, целиком  согласилась  с  мужем  и  подняла  бокал  за
гостеприимную хозяйку этого теплого дома.  Дарлинг  перевел  ее  слова  тете
Поппи, та расчувствованно всхлипнула и произнесла длинную тарабарскую фразу.
     Естественно, Таня ничего не поняла, но на всякий случай произнесла одно
из немногих известных ей греческих слов:
     - Евхаристо!
     Тетя Поппи вскочила,  проковыляла  к  Тане  и  заключила  ее  в  жаркие
объятия.
     - Ты правильно ответила,  -  сказал  Дарлинг  Тане,  когда  тетя  Поппи
уселась на место. - Тетя очень похвалила тебя и сказала,  что  ты  -  лучшее
украшение этого дома.
     Пока Таня доедала мусаку, Дарлинг снял трубку  телефона,  стоявшего  на
мраморной крышке пузатого серванта, и что-то сказал в нее. Не прошло и  двух
минут, как  дверь  неслышно  растворилась  и  вошла  маленькая  обезьянистая
китаяночка  в  красной  ливрее  с  золотым  галуном.  Широко  улыбаясь,  она
поставила на стол  поднос,  сдернула  с  него  полотняную  салфетку  и  тихо
удалилась. На подносе  оказались  две  хрустальные  вазочки  с  разноцветным
мороженым, политым взбитыми сливками с толчеными орешками, фигурная плошка с
каким-то сладким печивом и серебряный кофейник с чашечками.
     - А почему только две? - спросила Таня, принимая от  Дарлинга  одну  из
вазочек.
     От вкусной, обильной еды после трудного дня она блаженно отяжелела,  по
всему телу разливалась теплая истома.
     - Тетя Поппи мороженого не ест.  Она  будет  пить  "Гиннес"  и  заедать
шоколадом. Это ее десерт, - с некоторой натугой проговорил Дарлинг.
     Его классическое лицо раскраснелось, движения замедлились.
     Тетя Поппи согласно кивнула.
     - Это вечерний кофе, без кофеина. Он не  помешает  спать,  -  продолжал
Дарлинг, разливая кофе в чашечки и немножко на скатерть.
     - Спасибо, да-арлинг, - протянула Таня. Какие  они  все-таки  милые!  А
она, дуреха, боялась, боялась...
     Таня сладко, длинно зевнула.
     Она уплывала.
     На ласковых волнах мягкой широкой пост красном полусвете  ночника,  под
мерное покачивание  стен...  Улыбались  добрые  мохноногие  гномы,  запуская
пухлые ручки  в  свои  мешки  и  осыпая  ее  пригоршнями  сверкающих  камней
зеленого, красного и  черного  граната;  кувыркались  уморительные  пушистые
медвежата, липкие курносые  поросята  с  хрустом  надламывали  круглый  плод
гранатового дерева. Брызгал сок, и зверюшки втыкали в ранку свои  пятачки  и
жрали, хрюкая и повизгивая.  Это  в  открытых  глазах,  а  в  закрытых...  в
закрытых  бегали  голые,  пьяные  вдрезину  девицы  по  хороводу,  выуживали
статного кавалергарда  из  строя,  увлекая  в  центр,  и  под  буйный  хохот
происходило очередное соитие, после которого маленькие зверюшки  становились
немыслимо громадными и свирепыми и разрывали очередного избранника на клочки
и закоулочки, а  по  чистому  небу  летел  открытый  белый  лимузин,  увитый
гирляндами из алых и белых роз, и нежилась душа в халате на гагачьем пуху...
     Лирический кайф, good trip в самом мягком варианте... Good trip... Lucy
in the sky with diamonds...
     Накачали все-таки, суки... Перекатиться на  живот,  свалиться  на  пол,
доползти до сортира - и два пальца в рот, чтобы... чтобы...
     Чтобы что? А пошло оно все!..
     Проблеваться, а потом душ - ледяной, долгий-долгий. И кофе.
     А на фига?..
     А на фига из обоев выплыл громадный Винни-Пух, выставив перед собой  на
тарелочке с  голубой  каемочкой  кабанью  башку,  зажаренную  с  артишоками,
которые не растут на жопе, очень жаль... А  пар  так  аппетитно  кружится  и
клубится, а из башки усищи аполлины торчат, и сам он выползает,  искрится  и
змеится, топорщит губки алые, а губки говорят:
     "Мой сладкий рашэн дарлинг, мой золотистый  старлинг,  твои  глаза  как
звезды и сиськи хороши. Сейчас твой крошка Дарлинг материализарлинг  -  и  с
ходу тебе вставлинг от всей большой души..."
     Хочу-у-у. Хочу. Хочу-хочу-хочу... Щаз-з-з-з...
     Их двое на волнах...
     - Дарлинг, это ты?
     - Как хочешь... Хочешь?
     - А-а-ах!
     - Ложись сверху... Вправь меня в себя... Теперь поднимайся -  медленно,
медленно...
     - Bay!
     Биение в несказанной агонии блаженства... Слова? К черту слова!
     - А-а-ааааааааааааа!!!
     ...И  никакой  связи  с  дурьим  зависаловом.   Совершенно   раздельные
субстанции.
     Хи-хикс!
     ...В незашторенном окошке дрожит круглая зыбучая луна:
     - Дарлинг?
     И горячий шепот где-то рядом:
     - А?
     - Дарлинг, почему у тебя голова светится?
     - Это полнолуние... Спи.
     - Еще?
     - Устал... Знаешь, у тебя, наверное, было много мужчин...
     - Да-а...
     - ...Но ни одному из них ты не отдавала себя всю, даже если хотела.  Их
отвергал мужчина, живущий в тебе...
     - Да... Еще...
     - Я приду. В нужное время. Спи.
     - Я люблю тебя...
     ...Лунная жидкость льется в незашторенное окошко. Одна на волнах. А был
ли Дарлинг-то? Может, Дарлинга-то и не было?..
     Темно.
     В окне сияло теплое солнышко. Таня потянулась и, не отворяя глаз, взяла
с пуфика часы, поднесла лицу и только потом разлепила веки.  Глаза  пришлось
протереть, но и этого оказалось мало. Таня  прикрыла  один  глаз,  а  вторым
сосредоточилась на циферблате. Половина первого - и без балды, ведь она  еще
в самолете перевела стрелки на Гринвич. Атас! Это сколько же  она  проспала?
Часиков  двенадцать  как  минимум.  Как  притащилась  сюда  от  тети  Поппи,
бухнулась в койку - и все. Удивительно, что раздеться сумела...
     Таня попробовала встать, но с первой попытки не получилось. Закружилась
голова, ватные ноги не пожелали слушаться. Однако же никакой дурноты она  не
ощущала - скорее, приглушенное подобие вчерашнего качественного  расслабона,
отголосок. Ох, как не хотелось вставать! Да и не надо - никто же  никуда  не
гонит.
     Таня  полежала  еще  несколько  минут,  потом  нужда  подняла.  А   там
проснулась окончательно, и все пошло своим чередом.
     Она стояла перед раскрытым шкафом, перебирая наряды и размышляя, что же
надеть сегодня, и тут услышала стук в дверь. Она запахнула халат,  отступила
в комнату и крикнула:
     - Заходите!
     Вошел Дарлинг, а следом за ним -  коренастый  господин  средних  лет  в
строгом черном костюме, с невыразительным лицом и лоснящейся бородавкой  под
носом. В руке он держал пухлый глянцевый саквояж. Дарлинг шагнул  к  Тане  и
коснулся губами ее щеки.
     - Доброе утро, дорогая! Как спала?
     - Как бревно.
     -  Замечательно.  У  нас  сегодня  обширная  программа...  Да,  разреши
представить  тебе  доктора  Джона  Смита  из  городского  управления.  Нужно
оформить тебе медицинский сертификат.  Пустая  формальность,  но  так  надо.
Доктор осмотрит тебя - ну там, горлышко, пульс, возьмет кровь из пальчика. А
когда закончите, спускайся вниз, в зал. Позавтракаешь - и на экскурсию.
     Не дожидаясь ответа, он вышел. Доктор Джон Смит сказал:
     - Вы позволите?
     Он прошел к туалетному столику, раскрыл саквояж и принялся  вынимать  и
раскладывать инструменты.
     - С чего начнем, доктор? Пальчик или горлышко? - спросила Таня.
     Он повернулся и как-то странно посмотрел на нее.
     - С горлышка, разумеется, - прокаркал он. - С нижнего. Снимайте халат и
ложитесь. Да не жмитесь, я же врач.
     Таня пожала плечами, скинула халат и легла на кровать. Он взял со стола
парочку инструментов и приблизился к ней.
     - Знаете, доктор Смит, - светским тоном проговорила Таня.  -  У  нас  в
варварской  России  есть  такой  варварский  обычай:  врач  перед   осмотром
обязательно моет руки. Нонсенс, правда? На врачах ведь микробы не живут.
     Доктор хмыкнул, но в ванную вышел... Выпроводив доктора,  Таня  оделась
по-прогулочному - белая блузка с коротким рукавом, широкая серая  юбка-миди,
белые "пумы" на толстой подошве - и спустилась в зал, расположенный, как она
и предполагала, за застекленной красной дверью, откуда вчера выла скрипка.
     Вдоль внешней стены с тремя высокими окошками по отлогой дуге  тянулась
скамья, обитая красным плюшем.  Перед  скамьей  стояло  пять-шесть  овальных
столиков с придвинутыми стульями,  тоже  обтянутыми  красным.  К  внутренней
стене примыкала стойка, за которой колдовал Джулиан в поварской курточке,  а
чуть дальше - небольшая пустая эстрада. Перед стойкой  высился  ряд  высоких
круглых табуреток, на одной из которых сидела  спиной  к  залу  растрепанная
пышнозадая блондинка. За самым дальним столиком, около двери - точной  копии
той, в которую вошла Таня, - сидела вчерашняя китаянка и о чем-то  оживленно
болтала с миниатюрной соседкой, лица которой Таня не видела.  Чуть  ближе  в
гордом одиночестве восседал худой  и  лысоватый  пожилой  мужчина  с  лисьей
мордочкой.  Сгорбившись,  почти   уткнув   в   тарелку   длинный   нос,   он
сосредоточенно копался в ней вилкой. На  скамье  возле  третьего  столика  в
изломанной позе полулежала очень тощая и невероятно бледная дама со  взбитой
темной прической и огромными  трагическими  глазами,  которые  казались  еще
огромнее в обрамлении черных синяков. На стуле, лицом  к  Тане,  за  тем  же
столиком  разместилась  еще  одна  женщина  -  широкоплечая,   черноволосая,
жилистая, с плоским, глуповатым  крестьянским  лицом.  Тети  Поппи  не  было
видно.
     С ближайшего столика Тане замахал рукой Дарлинг.
     - А, вот и ты. Добро пожаловать. Ланчи  выдают  вон  там,  -  он  ткнул
пальцем в направлении стойки и Джулиана.
     Таня  прошла  к  стойке,   спиной   уловив   на   себе   взгляды   всех
присутствующих, и встала напротив Джулиана.
     - Доброе утро, мэм, - скривив толстые губы (и как только умудрился?)  в
некоем подобии улыбки, бросил Джулиан. - Йогурт, апельсин, рисовые хлопья  с
молочком, ореховые хлопья с молочком, яичница с беконом,  сосиска,  булочка,
джем, масло, кекс, кофе, чай, сливки, сахар?
     - Добрый день, Джулиан! - громко и приветливо произнесла Таня.  -  Все,
кроме чая... и, пожалуй, хлопьев.
     Его улыбка сделалась более отчетливой.
     - Да, мэм.
     Он поставил на стойку поднос и принялся проворно закидывать на него всю
снедь, перечисленную, а точнее, не перечисленную Таней. Она с трудом донесла
переполненный поднос до столика. Дарлинг хмуро смотрел, как  она  разгружает
еду.
     - У тебя десять минут, - сказал он. - Мы едем на вернисаж.
     - Прости,  на  что?  -  И  подумать  не  могла,  что  он,  оказывается,
интересуется искусством.
     - Выставка в художественной галерее, - пояснил он. - За нами заедут.
     Она успела  и  доесть,  и  спокойно  выкурить  первую,  самую  сладкую,
сигаретку.
     Дарлинг  сидел  как  на  иголках,  дергал  головой  на   каждый   звук,
доносящийся  с  улицы.  Наконец,   когда   оттуда   промурлыкал   три   ноты
автомобильный клаксон, он с заметным облегчением встал и буркнул Тане:
     - Пошли.
     У подъезда стояла  доподлинная  "антилопа-гну",  словно  только  сейчас
съехавшая с трассы Удоев-Черноморск, или как там было у классиков. Колымага,
изобретательно склепанная из разных подручных материалов на основе  древнего
"шевроле" с откидным верхом. И парочка в ней восседала довольно живописная.
     Юноша  томный,  тоненький,  кудрявенький,   чистенький,   в   бархатном
костюмчике, а за рулем - бородатый, широкий,  в  драном  свитере,  настоящий
пират. От первого, как и следовало ожидать, несло розовой водой, от  второго
- потом и вонючим табаком. На  Таню  они  прореагировали  по-разному.  Юноша
состроил недовольную физиономию, а бородатый плотоядно оскалился.
     - Эй, Дарлинг, эта бимба с нами? - крикнул  он.  Юноша  дернул  его  за
рукав, и бородатый замолчал.
     - Это Таня, она из России, - сказал Дарлинг, подведя ее к  антикварному
авто.
     - О, Россия! - восторженно заорал бородатый. - Я Иван Ужасный!
     - На самом деле его зовут  Бутч  Бакстер,  -  индифферентно  проговорил
Дарлинг.
     - А это Стив Дорки, - сказал Бакстер, едва не задев пальцем  аккуратный
носик томного юноши.
     - Рад познакомиться, - кисло отреагировал тот, определенно врал.
     В  дороге  Иван  Ужасный  порывался  занять  Таню  каким-то  бессвязным
рассказом о крысах, якобы нападающих на пассажиров  и  служащих  лондонского
метро.  Дорки  и  Дарлинг  угрюмо  молчали.  Таня   отделывалась   короткими
репликами, а больше смотрела по сторонам, вбирая в себя незнакомые городские
пейзажи. Ньюгейт, Уайтчепел, потом знакомые очертания Тауэра.
     Остановились в виду собора Святого  Павла,  возле  самого  задрипанного
здания в строю домов, в целом весьма пристойных.
     - И это называется выставка в  Барбикан-центре?  -  с  надменной  миной
осведомился кучерявый Дорки.
     - Ну, рядом, - примирительно сказал Иван Ужасный и потащил их в подвал,
скрывающийся за стеклянной дверью.
     Там их тут же осыпал конфетти какой-то явно бухой арлекин.
     - Fuck! - в сердцах высказался Дорки. Иван же Ужасный обхватил арлекина
за плечи и уволок куда-то в глубь  подвала,  а  к  ним  тут  же  подошла  на
редкость плоская дева в зеленых очках и с дырявой кастрюлей  на  голове.  Из
дырки торчал унылый плюмаж из пакли.
     - You Godney frends? - произнесла она с вопросительной интонацией. Таня
не поняла, но вопрос, судя по всему, был чисто риторический, поскольку  дева
тут же вцепилась в рукав  несколько  оторопевшему  Дарлингу  и  потащила  за
собой. Таня и Стив Дорки переглянулись и пошли следом. Через несколько шагов
в ним присоединился Иван Ужасный с бумажным стаканчиком в волосатой лапе.
     - Родни верен себе, - довольно пророкотал он. - Здесь угощают абсентом.
     - Насколько я знаю, производство настоящего  абсента  запрещено  еще  в
начале века, - заметила Таня. - Скорее всего, это обычная полынная настойка.
     - И судя по запаху, дрянная, - подхватил Дорки.
     - Сойдет, - заявил Иван Ужасный и залпом выпил.
     Вернисаж сразу же произвел на Таню  впечатление  удручающее.  На  плохо
оштукатуренных стенах ровным рядком висело с  десяток  картин,  отличающихся
друг от друга только цветом. На каждой был обозначен весьма условный  контур
женщины без рук, но с широко разведенными толстыми ногами,  между  которыми,
приклеенные прямо к холсту,  свисали  крашеные  мочалки.  Мочалки  покрупнее
торчали сверху, символизируя, по всей видимости, волосы. Такая  же  условная
баба маялась на черно-белом плакате в компании кривых букв: "Rodney DeBoile.
The Essence of Femininity".
     - Мочалкин блюз, - прошептала Таня по-русски.
     - Что? - спросил стоящий рядом Дарлинг.
     - Так, ничего. - Она не знала, как по-английски будет "мочалка".  Более
того, еще четверть часа назад  она  вполне  искренне  считала,  что  таковой
предмет англичанам не известен вовсе. - Пошли отсюда, а?
     Но тут Иван Ужасный подвел к  ним  исхудалого  христосика  с  безумными
глазами, обряженного в бесформенный серый балахон.
     - А вот и Родни! - объявил он. - А это мой добрый приятель Аполло и его
телка.
     - Я его жена, - бесстрастно  уточнила  Таня.  Но  извиняться  он  и  не
подумал-.
     - Польщен вниманием прессы,  -  ломким  тоненьким  голосочком  произнес
Родни Де Бойл. - Над произведениями, составившими эту экспозицию, я  работал
с октября...
     - Родни, детка, это не пресса, - оборвал его Иван Ужасный.
     Мочалочный писатель посмотрел на него укоризненно и растерянно.
     - Что ж ты, Бутч? Где твой репортер?
     - Ребята, вы Стива не видели? - обратился к ним Иван Ужасный.
     Дарлинг молча пожал плечами, а Таня не без злорадства сказала:
     - Смылся твой Стив. Не выдержал этой бездарной жути.
     Мощный кулак Ивана Ужасного вылетел вперед столь стремительно, что всей
Таниной реакции хватило лишь на то, чтобы отклонить голову. Кулак мазнул  по
волосам и впилился в стену. Бородач взвыл,  прижимая  к  груди  поврежденную
руку.
     Дарлинг, стоявший как  истукан,  вдруг  зашелся  визгливым,  истеричным
смехом.
     - Сука! - прошипел Иван Ужасный, адресуясь почему-то не  к  Тане,  а  к
Дарлингу.
     - Заткнись! - рявкнула на него Таня и обернулась  к  готовому  зарыдать
художнику:
     - А ты, мелкий гений, не кручинься, что за вернисаж без скандала?
     Посетители галереи смотрели не на картины, а на них,  но  чувств  своих
никак не проявляли.
     - Пойдем, -  Таня  взяла  Дарлинга  за  руку.  -  Лучше  Святого  Павла
посмотрим. Я там еще не была.
     После  собора  они  зашли  в  паб  на  Стрэнде  и  перекусили   салатом
сальмагунди под светлый английский эль. В пабе было уютно, уходить отсюда не
хотелось.
     - Что за Бакстер? - нарушила молчание Таня.
     - Подонок, - лаконично ответил Дарлинг.
     - Что ж ты с подонками-то водишься?
     - Я ему деньги был должен. Теперь все. Утром еще отдал, пока ты спала.
     - Из моего приданого? - медовым голоском осведомилась Таня.
     Дарлинг промолчал. Таня  тоже  воздержалась  от  продолжения  темы.  Ее
английский супруг был ей не вполне понятен,  а  если  честно  -  не  понятен
вовсе.
     Ясно, конечно, что личность довольно ничтожная но коль скоро  многое  в
ее жизни на  данном  этапе  от  этой  личности  зависит,  надо  бы  поточнее
определить меру ничтожности, выявить слабину, установить для себя,  надо  ли
ждать от него подлянки,  и  если  да,  то  какой  именно.  Но  очень,  очень
осторожно. Игра-то ведется на его поле.
     - А тот, второй, пижон в бархатном костюмчике?
     - Этого вообще не знаю. Сегодня в первый раз увидел.
     - Ясно. - Хотя ничего не ясно. - Куда теперь? К тете Поппи?
     - Зачем? Мы сейчас идем на футбол. Специально для тебя. Сегодня русские
с нашим "Уэст-Хэмом" играют.
     Вот так! Ну что ж, футбол так футбол.
     Русскими соперники столичного клуба оказались довольно относительными -
тбилисское  "Динамо".  Таня,  в  московский  свой  период  приохотившаяся  к
футболу, сразу вовлеклась в зрелище и быстро вошла в раж. Англичане играли в
типичной своей манере: бесхитростные пасы, при первой же возсти - тупые
и однообразные навесы в штрафную в надежде, что мяч рано или  поздно  найдет
голову нападающего и от нее авось да отскочит  в  ворота.  А  вот  тбилиссцы
играли лихо, изобретательно, разнообразно,  атаковали  хоть  и  нечасто,  но
очень остро. Если бы не бельгийский судья, внаглую подсуживавший хозяевам  и
зажиливший чистый пенальти, когда защитник, не особо  мудрствуя,  завалил  в
штрафной площадке неожиданно прорвавшегося Мачаидзе первую "банку" англичане
схлопотали бы еще в середине  первого  тайма.  И  после  перерыва  этот  гад
старался вовсю  -  давал  офсайд,  как  только  мяч  перелетал  на  половину
англичан, "горчичники" показывал только нашим... в смысле, не  нашим,  но...
короче, понятно.  Один  раз  только  зазевался,  не  свистнул  вовремя  -  и
великолепный Додик Ки-пиани, увернувшись от хамски выставленной вперед  ноги
защитника, перекинул мячик Шенгелия, а тот "щечкой" пустил  его  низом  мимо
обалдевшего вратаря. Такой гол не мог засудить даже бельгиец!
     Британский болельщик - серьезный, и будь на  месте  Тани  мужик,  точно
схлопотал  бы  по  морде.  А  так  только  вдосталь  наслушалась  английских
ма-тюков. В долгу,  впрочем,  не  осталась,  и  англичане,  в  глубине  души
джентльмены,  даже  зааплодировали.  Оставшееся  время  "Уэст-Хэм"  нудно  и
примитивно атаковал, и когда за пять минут до конца тот же Кипиани чуть не с
центра поля стрельнул по крутой траектории  над  далеко  вышедшим  из  ворот
голкипером и мяч, ударившись в перекладину, ушел за линию, все стало ясно, и
некоторые болельщики даже потянулись к выходу.
     От предложения развеселившейся Тани отметить победу грузинских мастеров
в каком-нибудь ресторанчике поуютнее Дарлинг наотрез отказался и потащил  ее
в метро. По дороге молчал хмуро и  рассеянно.  Таня  тоже  не  донимала  его
разговорами.
     Ужин у тети Поппи был  снова  хорош,  только  вместо  мусаки  их  ждала
кефаль, запеченная  в  тесте,  а  на  десерт  медовая  пахлава  с  орешками.
Руководствуясь не воспоминаниями даже - не помнила ни черта!  -  а  смутными
ощущениями от прошлой ночи, Таня от вина отказалась. Дарлинг как-то  странно
посмотрел на нее, но настаивать не стал, налил себе и  молча  выпил.  Как  и
вчера, Таня разомлела от еды и, хотя было еще не поздно, отправилась к  себе
и завалилась спать. Засыпая  уже,  посмотрела  на  обои,  освещенные  светом
уличного  фонаря,  и  вдруг  вспомнила:  снился  Винни-Пух.   Улыбнулась   и
провалилась в сон.
     Но привиделся ей не плюшевый Винни, а Яне  Поп  с  мерцающими  болотной
гнилью мертвыми глазами. Прямо перед собой он держал  золотое  блюдо,  а  на
блюде дымились разноцветные  кишки  из  его  же  распоротого  живота.  Рядом
щерился синей харей Мурин Родион Кириллович. С другой стороны вывернутой  на
сто восемьдесят градусов головой смотрел, не  мигая,  Ким.  На  его  широкой
спине, обращенной к Тане, распускались три кроваво-алые гвоздики.  Над  ними
парили отделенные от тел руки, ноги,  головы...  Серега,  Марина,  Ларион...
"Идите-ка вы откуда пришли! - приказала им Таня. - Здесь другая жизнь, здесь
все не так. Я буду жить теперь по-новому..." И полетела куда-то вниз.
     И проснулась от вздрогнувшего сердца.
     Немного полежала, успокаивая  себя.  Снизу  доносились  звуки  скрипки,
гомон голосов, веселый визг. Туда, туда! - одиночество и темнота стали вдруг
невыносимы. Выпить залпом полный  стакан  виски  или  коньяку,  чтобы  огнем
вжарило по всем жилам, чтобы нервы оплавились по краям, чтобы отпустило...
     Поспешно, путаясь  в  застежках  и  рукавах,  Таня  оделась,  поправила
прическу у большого зеркала, подошла к двери, потянула за ручку.
     Заперто. Что бы это значило?
     Она забарабанила в дверь, прислушалась. Никакой реакции.
     - Эй! Выпустите меня!
     Тихо. Потом пол заскрипел под тяжелыми, медленными шагами. Приближалось
что-то чужое, угрожающее. Шаги  замерли  у  двери.  Хриплое,  подрыки-вающее
дыхание, сопение, под тяжелой рукой дрогнул косяк.
     - Дарлинг, это ты?
     - Х-ха! Это вер-рно, я твой дарлинг,  шлюха,  бра-ха-ха!  Ща  открою  и
позабавимся! Бу-бу-бу!
     Грубый,  пропитой  и  абсолютно  незнакомый  голосина.  Не  все   слова
разберешь, но смысл ясен предельно.  Металлический  стук  с  той  стороны  -
должно быть, целится ключом в скважину, но спьяну попасть не может.
     Таня метнулась в ванную, набросила на петлю крючок - и в ту же  секунду
бабахнула настежь распахнутая дверь.
     - Ба-а! Где ты, тварь, выходи, хуже будет!.. А-а, вот ты где!
     Мощный толчок в дверь ванной. Филенка  прогнулась,  жалобно  взвизгнули
винты,  на  которых  крепилась   петелька.   Запор-то   на   соплях,   чисто
декоративный...
     Второго толчка дверь не выдержала. В ванную с  ревом  ввалилось  что-то
серое, громадное и, напоровшись на своевременно  выставленную  Танину  ногу,
полетело башкой вперед точнехонько в твердую фарфоровую грань унитаза.  Удар
явно пришелся ему не по душе. Туловище утробно зарычало, разворачиваясь, как
в замедленной съемке. Еще эхо злобного рыка не спустилось по стенам  унитаза
в  городскую  канализационную  сеть,  а  Таня  точным  прямым  ударом   чуть
подвернутой ступни въехала охальнику в  точку,  где  задница  соединяется  с
проблемным местом. Мужик ухнул, скрючился, и, не давая ему опомниться,  Таня
воткнула нежные  пальчики  в  шейные  позвонки  и,  крякнув  от  напряжения,
хрустнула ими. Низ ее живота сдавило, тошнотная  муть  вибрировала  во  всем
теле, пытаясь расслабиться, она так и упала на  простертое  тело.  Несколько
секунд пролежала, приходя в себя. От того, на чем она лежала, не исходило ни
звука, ни шевеления.
     Готов. Вот и началась новая жизнь.
     Держась за  стенку,  Таня  поднялась,  автоматически  одернула  блузку,
осмотрелась. Крови не было. На полу ничком лежал  громадный  рыжий  мужик  в
добротном, но сильно помятом костюме и лакированных остроносых башмаках. Шея
неестественно выгнута голова прижата к полу небритой щекой, на  Таню  злобно
смотрит маленький, заплывший кровью голубой глаз. Рыло совершенно свиное, из
полураскрытой пасти торчит желтый клык.
     Красавчик! Однако надо что-то делать. И быстро.
     Таня вышла  из  ванной,  приблизилась  к  распахнутой  двери  в  номер,
выглянула в тускло освещенный коридор. Никого. Она вынула из скважины желтый
фигурный ключ  и  заперла  дверь  изнутри.  Открыла  шкаф,  вытащила  пустую
спортивную сумку, поставила на кровать, опустилась на колени, просунула  под
кровать руку, провела по днищу.
     Черт! Гладко! Провела еще раз...
     Вчера, когда она впервые переступила порог этой комнаты,  первым  делом
переложила  свой  паспорт  и  деньги  в  маленький  полиэтиленовый  пакет  и
прикрепила к днищу кровати клейкой  оранжевой  лентой  с  надписью  "British
Airways", прихваченной в аэропорту. Судя по тому,  с  каким  трудом  удалось
отодрать эту ленту от чемодана, продукт был надежный, качественный,  сам  по
себе пакет отвалиться не мог. Следовательно...
     Таня вновь подошла к шкафу, достала с верхней полки чемодан,  раскрыла,
слегка нажала на заклепки на задней стенке. Они чуть заметно щелкнули.  Таня
по очереди отвинтила их, приподняла плотный черный пластикат наружного слоя,
потянула второй слой  вдоль  почти  незаметного  паза,  откинула.  Открылось
второе дно. Таня вынула содержимое, переложила в сумку,  привела  чемодан  в
изначальное положение и  поставила  на  место.  Открыла  кошелек,  проверила
наличность. Две бумажки по десять  фунтов,  пятерка,  две  толстые  фунтовые
монетки, нелепый семиугольный полтинник. Не густо.
     Таня вздохнула, пошла в ванную, поднатужившись,  перевернула  мертвяка,
нащупала во  внутреннем  кармане  пухлый  бумажник.  Первым  делом  выгребла
купюры, пересчитала.  Восемьдесят  пять  фунтов.  Таня  отделила  два  самых
замызганных пятифунтовика, вложила обратно, усмехнулась - дескать,  что  вы,
никакого  мародерства  не  имело  места.  Мельком  пробежалась  глазами   по
пластмассовым карточкам, на одной задержалась. С аккуратного прямоугольничка
водительского  удостоверения  глядела  выполненная  в  цвете  кабанья  харя.
Микроскопический  лобик  хмурился  из-под  жесткого  ежика   волос,   глазки
неприязненно смотрели на мир.
     Эдвард О'Брайан. Goodbye, mister O'Brian, it's been  a  pleasure...  На
плечи - черный плащ, через плечо - сумку, прощальный взгляд. Свет  выключен,
дверь заперта.
     Таня на цыпочках прошла по пустынному коридору, спустилась по лестнице.
Вот и знакомый зеленый вестибюль. За конторкой под  неяркой  зеленой  лампой
дремлет лысый человечек, похожий на лису - тот  самый,  которого  видела  за
завтраком. За двойной застекленной дверью свет, шум и музыка. Косясь на  эту
дверь, Таня прокралась мимо конторки,  спустилась  к  выходу,  подергала  за
ручку. Заперто.
     Значит, придется через зал...
     Ее окатило волной света, мутного от  табачного  дыма,  густыми  винными
ароматами,  липкой  музыкой.  Таня  на  миг  зажмурила  глаза,  привыкая,  и
двинулась через зал. Народу было немного, но, похоже, все  при  деле,  и  ее
появление особого внимания не  привлекло.  Вот  крашеная  блондинка  прижала
бюстом какого-то мужика и, хохоча, поит  его  вином  из  бокала.  За  другим
столиком китаяночка в красной ливрее теребит еще кого-то,  сидя  у  него  на
коленях. На возвышении пиликает черноусый горбун. Слева хлопочет  незнакомый
бармен, мешает что-то в высоком стакане для уже крепко поддатого  верзилы  в
джинсах.
     Она прошла две трети  зала,  когда  кто-то  потянул  ее  за  руку.  Она
обернулась, увидела еще одно нетрезвое, мягко выражаясь, лицо.
     - Sorry! - прощебетала она, высвободила руку , пошла дальше.
     Успешно преодолена вторая дверь - точная копия первой.  Пустой  круглый
холл с сиреневыми сто нами и двумя группами кресел  возле  темных  столиков,
заваленных какими-то журналами. Сквозь стекло видна улица.
     - Мэм, я могу быть чем-нибудь полезен? Железные  пальцы  на  локте.  Со
стороны вроде бы вежливо, даже  почтительно  поддерживает,  но  как  больно!
Ухмыляющееся черное лицо, ниже - белоснежная  манишка,  еще  ниже  -  черный
смокинг.
     - Спасибо, Джулиан, я... я просто захотела подышать свежим воздухом.
     - Увы, мэм, это в настоящее время невоз. Рекомендую возвратиться в
вашу комнату.
     - Я бы охотно,  но...  но  в  моей  комнате  дохляк.  Хватка  мгновенно
ослабла.
     - Что?
     - Мертвый труп покойника.
     - Остановка сердца?
     - Естественно. В результате неудачного падени Бедняга  разбил  башку  и
свернул шею. Не повезло.
     - Так. - Джулиан вновь сжал  ее  локоть,  повел  противоположный  конец
холла, открыл почти незаметную дверку,  по  цвету  сливающуюся  со  стенами.
Поднимайся в свою комнату, запрись, сиди тих света  не  зажигай,  никому  не
открывай. Когда эта шушера угомонится, я приду к тебе.
     - Как я узнаю, что это ты?
     - Никак. У меня универсальный ключ. - Он по толкнул ее к дверке.
     Три часа Таня просидела в полной  темноте,  даже  курила,  заслонившись
ладошкой от окна. По коридору  ходили,  переговаривались,  но  ее  никто  не
беспокоил. Потом  все  стихло,  однако  Джулиан  появился  не  сразу.  Вошел
по-хозяйски, сразу  направился  к  окну,  задвинул  портьеру,  только  потом
включил свет в ванной, и Таня  увидела,  что  одет  он  в  практичный  серый
комбинезон и такого же свойства куртку, а обут в высокие  армейские  сапоги.
Джулиан присел на корточки возле мертвеца, посветил  тоненьким  фонариком  в
злобный голубой глаз.
     -  Старый  знакомый,  -  ровным  тоном  сказал  он.  -  Бешеный   Эдди,
экс-чемпион флота ее  Величества  во  втором  полусреднем.  Все  в  Бэттерси
ошивался, в боксерском клубе, но оттуда его  вышибли  за  пьяную  драку.  Из
боксерского клуба - за драку, сильно?
     - А сюда его каким ветром занесло? - спросила Таня.
     - Подзаработать пришел. Вот и заработал.
     - В каком смысле, подзаработать? Ограбить, что ли?
     Джулиан выпрямился, внимательно посмотрел на Таню и медленно произнес:
     - Есть такая профессия - ходить по кошатникам и новеньких обламывать. И
удовольствие, и продовольствие.
     Словечко "cathouse" Тане  прежде  не  встречалось,  но  смысл  его  был
однозначен. В  общем-то,  она  едва  ли  сразу  догадалась,  в  какого  рода
пансиончик попала, но лишь после визита мистера О'Брайана  поняла,  в  каком
качестве.
     Наверное, надо было утречком собрать  все  самое  ценное,  а  потом,  в
городе, сбежать как-нибудь от Дарлинга и  рвануть  на  поиски  Сони  Миллер,
помощи просить... А может, и не надо. Еще не вечер...
     - Сейчас мы его спустим, - сказал Джулиан. -  Машину  я  уже  подогнал.
Потащим под руки, будто пьяного, чтобы  никто  ничего  не  заподозрил,  если
увидит.
     Они с кряхтеньем  подняли  тяжеленного  Эдди  и  поволокли  к  пожарной
лестнице, остановившись лишь, чтобы запереть дверь в комнату.  Никто  им  не
встретился, в доме было тихо, хотя из-под некоторых дверей пробивался  свет,
а в одной комнате что-то негромко пели. Выйдя на улицу, они  затолкали  Эдди
на заднее сиденье потрепанной серой  "тойоты"  и  прикрыли  чехлом.  Джулиан
завел мотор, Таня села рядом, закутавшись в черный плащ.
     Несколько минут Таня молчала, давая телу и сознанию передышку. Ни слова
не говорил и Джулиан, только напевал  под  нос  что-то  заунывное  и  крутил
баранку, петляя по пустынным ночным улицам.
     - А ты в курсе, что я - вполне  официальная  жена  Аполло  Дарлинга?  -
наконец подала голос Таня.
     - А ты в курсе, что у него кроме тебя  еще  четыре  вполне  официальные
жены? - в тон ей отозвался Джулиан.
     - Как это?
     - А так. Путешествует наш красавчик по разным неблагополучным  странам,
пудрит мозги местным дурочкам,  денежки  с  них  за  деловой  брак  снимает,
привозит сюда и сдает тете своей по сто двадцать за штуку.
     - По сто двадцать чего? - не поняла Таня.
     - Ну, не рублей, конечно. Фунтиков. Таня скривила губы. Дешевка!
     - Ну и что эти... предшественницы мои? Покорно это дело проглотили?
     - А что остается? Законы здесь мутные, запутанные. Такие браки вроде бы
и  признаются,  а  вроде  бы  и  нет.  Захочет  британский   супруг   нужные
телодвижения сделать - будет и брак законный, и гражданство,  не  захочет  -
будешь ты никто, вроде как нелегальный иммигрант.
     - И ничего нельзя сделать?
     - Не советую. Дорого, скандально и очень ненадежно. Высосут кучу  денег
- и все равно депортируют.
     - Понятно... А внесудебным порядком с ним никто разобраться не пытался?
     - Было, -  после  паузы  ответил  Джулиан.  -  Перуаночка  одна  с  ним
посчиталась.
     Напоила в лежку, яйца леской перетянула и две ночи с него  не  слезала.
Лечился потом, ампутации избежал, но и мужиком быть перестал. А  перуаночка,
кстати, исчезла, будто ее и не было никогда.
     - Сбежала?
     - Сомневаюсь. Есть у него дружки крутые... Тане сразу пришел на ум Иван
Ужасный. Проехав по виадуку,  под  которым  гирляндами  огней  высвечивались
железнодорожные пути,  "тойота"  остановилась  возле  бесконечного  дощатого
забора, серого и кривого. Очень русским показался  Тане  этот  забор  -  для
полноты картины не хватало  только  надписей  типа  "Спартак  чемпион!"  или
"Минты-казлы!".
     Джулиан вылез из машины, огляделся, подошел  к  забору,  отодвинул  две
доски.
     - Порядок! - сказал он. - Вытаскивать давай!
     - Что там? - спросила Таня, схватившись за холодную руку Эдди.
     - Литейка "Арсенала". Каждые два часа в яму горячий шлак вываливают.
     - Толково.
     Они напряглись, рванули. Эдди вылетел из машины и  шумно  плюхнулся  на
тротуар.
     Когда протащили труп через дырку, стало полегче: теперь до  ямы  только
вниз.
     Эдди скользил по  склону  почти  самостоятельно.  Немного  поднапрячься
пришлось только возле  земляного  барьера  на  самом  краю  отвала.  Кое-как
закатили туда, качнули на раз-два-три - и полетел Эдвард О'Брайан  в  теплую
мглу.
     К забору Таня поднялась первой. Отогнула досочку, выглянула  на  улицу,
тут же отпрянула, прижалась к забору спиной.
     - Что там? - спросил не успевший отдышаться Джулиан.
     -  Тише!  -  Таня  прижала  палец  к  губам.  -   Там   фонарик   вроде
велосипедного. И, похоже, сюда приближается.
     - Мильтоны, так их!
     Таня поняла, но ушам своим не поверила, потому переспросила шепотом:
     - Кто?
     - Полицейские патрульные. Ну, гниды мусорные, только  подойдите  мне  к
машине, завалю, честное слово!
     Он полез в карман, вытащил пустую руку, растерянно посмотрел на  нее  и
принялся лихорадочно обхлопывать себя.
     - Эй! - позвала Таня. - Это не ты обронил? В руке ее  блеснул,  отражая
лунный свет, небольшой плоский пистолетик. Джулиан  протянул  руку  прошипел
сквозь зубы:
     - Отдай.
     - Обойдешься. У меня целей будет. А впрямь пальбу затеешь.
     - Отдай, сука!
     - Интересно, у вас  тут  вешают  или  расстреливают?  -  Таня  заткнула
пистолет за пояс. - Замри!
     Джулиан тихо-тихо присел на пыльную землю. Таня тоже сползла по  забору
вниз.
     - Эй, Джек, погляди-ка, вот где  старый  Эмири  тачку  свою  прячет!  -
донесся с той стороны веселый грубоватый голос.
     - Да точно ли его это?
     - Точно. Он мне сам говорил, серая "тойота", кореш из автомастерской по
дешевке уступил.
     - А что, место подходящее. До хибары его пол квартала всего, и парковка
бесплатная.
     - А давай мы ему тикет липовый  выпишем  или  там  колесо  снимем?  Для
прикола, а?
     - Увянь...
     - Слышь, Джек, ну  давай...  Ого,  у  него  и  дверца  открыта.  Может,
покатаемся?
     Или вот что - спорим, У него в бардачке  бутыль  гнилого  заныкана,  на
опохмелку.
     Давай винище выльем, а в емкость нассым?  Представляешь,  приползет  он
завтра, откупорит, приложится... Во смеху!.. Ну-ка посвети мне... Holy shit,
он что, букмекера грабанул?
     - А чего?
     - Гляди, пинта "Баккарди"!
     - Да ну, самопал...
     - Не, все четко - медали вон нарисованы, оплетка, крышка не свинчена...
     Слышь, Джек, может, не надо выливать, лучше сами стрескаем, а?
     - Ты что, орехов нажрался? Как на сержанта дыхнем...
     - Нам еще три часа гулять, выветрится. А если что, бабл-гамом зажуем. У
меня клевый, с корицей...
     Чпок! Буль-буль! Хэк! Хр-р! Кхе-кхе-кхе...
     - Хор-рошо пошла, зараза!
     - У-ф-ф! Я - все. А то на велик не влезу.
     - Ну, чуть-чуть еще? Капельку?
     - Давай с собой прихватим.
     - Мы ж поссать туда хотели...
     Зажурчала жидкость. Потом другая жидкость.
     - Гондоны! - зашипел в землю Джулиан.
     - Менты везде менты, - прошептала в ответ Таня.
     За забором громко загоготали. Хлопнула автомобильная дверца. Прошуршали
велосипедные шины. Тишина. И тут же над ямой поднялось  тусклое  зарево:  из
литейного ссыпали очередную порцию  шлака.  Остались  от  козлика  рожки  да
ножки. И то вряд ли. Джулиан и  Таня,  не  сговариваясь,  достали  платки  и
вытерли лбы.
     Выждав для верности еще две минуты, выбрались  к  машине.  По  привычке
Таня села слева, на водительское  место,  и,  не  увидев  перед  собой  руля
испытала секундное замешательство. О, добрая старая Англия,  все  не  как  у
людей... Джулиан остановился у дверцы, требовательно протянул руку.
     - Пушку! - Таня покорно вложила пистолет в его ладонь. - Так, говоришь,
обронил?
     - Ну, не совсем, конечно...
     Она  скромно  опустила  глаза.  Джулиан  хмыкнул,  спрятал  пистолет  в
нагрудный карман комбинезона застегнул молнию,  обошел  "тойоту"  спереди  и
плюхнулся в кресло.
     - You mean mother, I love your cool!
     - Up yours, paleface!
     Обменявшись любезностями, оба  рассмеялись.  "Тойота"  тихо  съехала  с
места.
     В дороге останавливались дважды. Один раз - у симпатичного  красного  в
белую полоску домика, где,  как  пояснил  Джулиан,  размещается  полицейский
участок. Там задерживаться не стали, только выгрузили на ступеньки бутылочку
с ментовской мочой: жрите, мол, сами. Потом долго ехали по ярко  освещенной,
но пустой улице и встали возле высоченной аркады шоппинг-молла, а  по-нашему
говоря, торгового центра. Джулиан велел Тане подождать, сам  же  взбежал  на
галерею и исчез  в  ее  глубине.  Отсутствовал  он  минут  пять  и  вернулся
чрезвычайно довольный.
     - Что купил? - поинтересовалась Таня.
     - Держи. - Он плюхнул ей на колени кипу ассигнаций. - По  четыре  сотни
на брата.
     - Ларек взломал?
     -  Тесто  ты  из  его  лопатника  грамотно  отщепила,  а  вот  карточки
проигнорировала зря. Эдди-то на головку хром был, ПИН свой, чтоб не  забыть,
прямо на ллойдовской карте нацарапал. Вот я ее в круглосуточном банкомате  и
обнулил.
     Культурный шок стукнул в голову. До чего неприятно  почувствовать  себя
дурой!
     - Стоп-стоп, давай по порядку. Что такое ПИН?
     - Персональный идентификационный номер.  Его  дают  в  банке  вместе  с
картой, чтобы никто другой не мог ею воспользоваться. Когда получаешь деньги
по карте, нужно этот номер набрать.
     - Где?
     - На банкомате, разумеется.
     - А что такое банкомат?
     Экономический ликбез продолжался до самого дома, темного и притихшего.
     Попутно Таня узнала, что так удивившее ее  слово  "мильтоны"  бытует  в
определенных лондонских кругах еще с начала  прошлого  века,  когда  в  доме
какого-то Мильтона открыли первую в городе полицейскую школу.
     Заперев за Таней дверь, Джулиан спросил:
     - Спать пойдешь?
     - Не знаю. Не хочется как-то.
     - Мне тоже. Может, зайдем ко мне в каморку for a quick rap?
     - Прости  чертову  иностранку,  я  не  поняла,  что  ты  предлагаешь  -
трахнуться или поболтать?
     - Прости старого ниггера, но на сегодня мы уже натрахались.
     - Расстроилась?
     - Ох, доиграется старая! Деньги мои  зажилила,  паспорт  не  отдает,  а
теперь еще вот это. -  Таня  в  сердцах  швырнула  на  стол  длинный  желтый
конверт. - За пайку  вычитают,  за  койку  вычитают,  за  страховку  липовую
вычитают, так мало того... Вот, полюбуйся. Здесь и на колготки приличные  не
хватит.
     - Ничего удивительного. Штрафные санкции. За эти-то крохи Бенни спасибо
скажи. Старуха вообще ничего давать не хотела, еле уломал. Я слышал, как они
собачились.
     - За что штрафные-то? Я ж в этой команде не из последних, сам знаешь.
     - Претензий к тебе много. За неполный месяц  всех  на  рога  поставила.
Музыкой своей по утрам будишь, клиентов в неурочные  часы  водишь,  какую-то
запись предварительную придумала, как к  дантисту,  абонементы.  На  выпивку
гостей не раскалываешь, отказываешь в  грубой  форме.  "Кота"  персонального
завела, что вообще недопустимо. Ну и наконец...
     Джулиан достал из кармана розовую картонную карточку, продемонстрировал
с обеих сторон. На  лицевой  было  красиво  отпечатано:  "Who  the  Fuck  is
Czarina?", а на обороте - "The Best Fuck in  Town!!!"  и,  мелкими  буквами,
адрес заведения тети Поппи.
     - Давай по порядку. - Таня уселась в  кресло,  достала  сигарету.  -  Я
считаю, раз уж мне такая карта выпала - шлюхой быть, то  лучше  быть  шлюхой
хорошей.
     Музыку я включала, чтобы  делать  гимнастику,  и  только  два  раза,  в
сильный дождь.
     Обычно же я делаю пробежки... Зачем?  Чтобы  потом  весь  день  быть  в
хорошей форме и не превращаться  к  вечеру  в  рыхлую,  усталую  квашню,  на
которую и  взглянуть-то  противно.  Теперь  про  неурочные  часы.  Заведение
традиционно ориентируется на "синих воротничков", которые заканчивают работу
в пять-шесть вечера, накачиваются пивом в пабах, а потом, если  есть  на  то
деньги и настроение, заруливают сюда. Все верно. Только по утрам я  бегаю  и
по этой, и по той стороне Ли и кое-что  вижу.  "Мидз"  демонтирует  фабрику,
электростанция закрылась, железнодорожники и газовщики  предпочитают  гулять
на Мэнор-роуд. От легендарных  докеров  осталось  одно  воспоминание  -  вся
настоящая работа сместилась к югу, в Доклэндз -  район,  отрезанный  от  нас
мощной застройкой на Канарейной верфи и тоннелем, закрытым на реконструкцию.
Что остается? Винокуренный заводик на Три-Миллз, дорожные бригады с эстакады
Блэкуэлл, безработные, которых направили на земляные работы в  Кресент-парк?
С другой стороны, здесь  рядом  две  громадные  больницы  -  Сент-Клемент  и
Сент-Эндрю, где весь персонал работает посуточно, масса мелких лавчонок, где
магазинщики в дневные часы по будням от скуки дохнут.
     Наконец, на "Эмпсоне" есть ночная смена, ребята  заканчивают  в  восемь
утра,  и  многие  прутся  на  метро,  от  которого  мы   в   двух   шагах...
Предварительная запись и абонементы? Согласна, все заведение  переводить  на
эту систему нерационально, в основном, народ заходит  сюда  экспромтом,  под
веселую минутку, и их  такие  вещи  могут  отпугнуть.  Но  не  всех.  Многие
приходят к нам, как приходят к  врачу,  к  психотерапевту.  Подумай  сам,  к
какому специалисту они предпочтут обратиться - к тому, кто тянет  за  рукав,
навязывает свои услуги,  или  к  тому,  кто  доступен  лишь  при  соблюдении
определенной процедуры? То же касается и выпивки. Если не клянчить "Мужчина,
угостите винцом!", а деликатно, исподволь подводить самого клиента к  мысли,
что неплохо было бы взять бутылочку, торговля идет бойчее, я заметила...
     - Так, - задумчиво сказал Джулиан. - Ну, а по мордам лупить зачем?
     - А это ты про тот случай? Какой-то кретин вонючий вздумал, видишь  ли,
месячное пособие за вечер спустить - а мне изволь  для  него  прямо  в  зале
штаны  снимать!  А  там,  между  прочим,  приличные  люди  сидели,   очереди
дожидались. И очень, кстати, мое поведение одобрили... Твое,  между  прочим,
упущение было как вышибалы. Видел же, что пьянь и оборванец...
     - Отвлекся, извини.
     - То-то. А  штраф,  между  прочим,  с  меня...  Какие  там  у  нее  еще
претензии?
     - Дружок...
     - Стив Дорки - мой пресс-агент. Кстати, женщинами он не интересуется.
     - Пресс-агент? - Джулиан вытаращил глаза.
     - Да, есть у нас кой-какие планы по части рекламных раскруток.
     - Вроде этой? - Он ткнул пальцем в карточку.
     - Это только начало. Ядро будущего фэн-клуба. Дарю только самым хорошим
людям. Пока в качестве сувенира, но в дальнейшем обладатели  таких  карточек
получат кой-какие привилегии...
     - Доступ к телу? - Впервые за время разговора Джулиан улыбнулся.
     - Воз... Хочешь?
     - Спасибо, у меня уже есть... Знаешь, все, что ты говоришь, интересно и
неожиданно, но пока получается, что ты  впустую  лезешь  на  рожон.  Что  ты
хочешь  доказать?  Это  по-своему  вполне  пристойный,  старомодный  бардак,
чистенький, не сказать, чтобы дешевый. Стоит ли ломать традиции?..
     Таня встала. В голосе ее зазвенел металл:
     - Поправь меня, если  я  ошибаюсь,  но  для  чего  существуют  подобные
заведения?
     Чтобы делать деньги или чтобы  следовать  традициям?  Я  ведь  тебе  не
пустые теории излагала. Вот, взгляни, любопытные  цифры.  -  Она  расправила
вынутый из кармана листок и протянула ему. - Здесь - доход, полученный вашим
кошатником благодаря моим нововведениям, здесь - расход,  покрытый,  заметь,
почти исключительно из  моего  собственного  кармана.  Вот  здесь  -  чистая
прибыль. Всего за три недели, и это  притом,  что  мне  не  только  не  дают
развернуться, но и связали по рукам и ногам! А еще, если интересно,  я  ради
спортивного интереса просчитала на досуге некоторые варианты...
     - Интересно, - сказал Джулиан.
     Он погрузился  в  изучение  Таниных  бумажек,  а  она  встала,  сделала
несколько  движений  на  растяжку,  засыпала  свежего  кофе  в  кофеварку  и
принялась изучать большой цветной плакат над кроватью Джулиана  -  смеющийся
Боб Марли в громадном растаманском берете...
     Она поставила перед Джулианом кружку с крепким ароматным кофе,  а  сама
молча присела рядом, прихлебывая из второй кружки. Джулиан  отложил  листки,
выпрямил спину, пристально посмотрел на нее.
     - Что?
     - Иди работай, мадам Зарина. Завтра начнешь принимать хозяйство.
     Танин взгляд выражал полнейшее недоумение.
     - Какое хозяйство?
     - Которое много лет  плавно  прогорало  под  мудрым  руководством  тети
Поппи.
     Оно, видишь ли, давно уже перекуплено тихим, незаметным сморчком Бенни.
Но только он один знает, что реальный владелец - я.
     - Ты?!
     - Так уж вышло.
     (1984)

     - Здоровье царицы Хемпстэда! - Соня Миллер лукаво  улыбнулась,  осушила
бокал шампанского и одарила Таню матерински нежным взором. - А что невесела,
царица?
     - Думаю... Знаешь, Соня, я все-таки никак в толк не возьму:  мы  же  по
всем прикидкам должны были проиграть тендер на  этот  участок.  Наша  заявка
была самая хилая. Кусочек-то больно лакомый  -  исторический  парк,  зеленая
зона, знаменитый гольф-курс под боком. Какие монстры бились!  А  в  решающий
момент раз! - и никого.
     Одни мы. Даже Бингэм отступился.
     - Смелых удача любит, - философически заметила Соня.
     Банально, но, черт возьми, справедливо. Правда чтобы использовать шанс,
данный Джулианом два года назад, так,  как  использовала  его  Таня,  помимо
смелости требовалась еще и голова...
     Начало первой ее английской осени ушло на внедрение  новых  порядков  в
изрядно подзапущенном  предшественницей  хозяйстве  на  Грейс-стрит.  (Улица
Благодати, иногда усмехалась про себя Таня. А  детство,  отрочество,  юность
прошли, между прочим, на улице Благодатной. Совпадение?) Но уже тогда  мысли
все чаще устремлялись на юг, в Доклэндз, где вовсю кипела  "ударная  стройка
капитализма": шла мощнейшая реконструкция знаменитых, но пришедших в  полный
упадок  лондонских  доков  на  Темзе.  Параллельно  там  же  и  в   соседнем
Кэннинг-тауне возводились, по существу, новые районы. Да что  там  районы  -
целые  города  с  деловыми  центрами,  фешенебельными   жилыми   кварталами,
многоуровневыми  транспортными  развязками.  Грандиозная  стройка  требовала
множества рабочих рук. Традиционный лондонский пролетариат, избалованный и в
значительной степени деклассированный, шел на стройку неохотно,  да  местных
кадров в любом  случае  не  хватало.  Основную  массу  строительных  рабочих
составили  бывшие   шахтеры   с   закрытых   и   "реструктурируемых"   шахт,
прочувствовавшие, наконец, и брюхом и головой, что нынешних властей на  понт
не возьмешь - даже две лихие зимушки, когда по всей Англии, оставленной  без
отопления,   пачками   вымерзали   старички   и   старушки,   не    подвигли
премьер-министра Маргарет Тэтчер  пойти  навстречу  их,  откровенно  говоря,
довольно хамским требованиям.  Оторванные  от  семей  неслабо  пили,  искали
утешения в объятиях случайных подруг либо намыливались  в  городские  ночные
клубы,  преимущественно  ориентированные  на  идиотов-туристов   и   дерущие
несусветные деньги за весьма посредственный сервис, а подчас практикующие  и
прямое надувательство.
     Традиционные же для этого портового района злачные местечки были  давно
ликвидированы. Таня чувствовала, что не успокоится, пока не  поможет  бедным
работягам решить их проблемы.
     Сначала был небольшой прием, организованный в той самой  гостиной,  где
тетя Поппи потчевала Таню мусакой.  Приглашенных  было  двое  -  инженер  из
фирмы-подрядчика и прораб одного из участков. После обильного банкета гостям
устроили  бесплатную  дегустацию  услуг,  предоставляемых  заведением,   уже
переименованным в  "Царицу  Бромли".  В  ближайшую  же  пятницу  специальным
автобусом прибыла целая бригада строителей с Доклэндз.
     Почти сразу  стало  понятно,  что  такая  схема  от  идеальной  далека.
Во-первых, на обслуживание толпы оголодавших строителей  катастрофически  не
хватало персонала, а  привлекать  на  два-три  вечера  в  неделю  случайные,
непроверенные  кадры  было  рискованно   и   экономически   нецелесообразно.
Во-вторых, через неделю-другую непременно зашевелятся  конкуренты  -  та  же
мамаша Джонс из Степни, - начнут засылать к воротам стройгородка собственный
транспорт. Нужно было срочно придумать что-нибудь эдакое...
     После  соответствующих  приготовлений  на  месте  Таня  отправилась   в
командировку. Путь ее лежал в паршивенький, еще недавно  шахтерский  городок
Уиггли, лежащий на торном перепутье в самом центре обширной кризисной  зоны.
В  этом  незамысловатом  краю  эффектная  бирочка  участника   всебританской
конференции "Будущее малых  городов",  раздобытая  для  Тани  Соней  Миллер,
открывала  перед  ней  почти  все  двери.  После  пары  заходов  в   местные
задрипанные  кабачки  и  скучных  бесед   со   словоохотливыми   старичками,
помнившими еще Ллойд Джорджа и не отказывающимися угоститься ее  сигареткой,
она кажется набрела на то, что искала - в одном из отсеков унылого,  местами
развалившегося таунхауса расположился местный "би-энд-би" под  предсказуемым
названием "Ye Olde Picke", то бишь "Старая кирка". За стойкой  пустого  бара
на четыре столика скучала, уставясь в телевизор, крашеная брюнетка  типичная
"уоннаби" с закосом под Лайзу Минелли. Таня подсела, заказала шенди -  смесь
светлого пива с лимонадом. Потолковали. Жизнь?
     Какая может быть жизнь в этой чертовой дыре? Никакой нет, да и не  было
никогда.
     При Джиме-то Кэллагане, хоть и мудак  был  первостатейный,  еще  как-то
пырхались, а как Железная  Сука  пришла,  и  вовсе  кранты  настали.  Мужики
побузили-побузили, да в другие края  на  заработки  подались,  а  бабам  что
делать? Женихов нет, работы нет, разве что некоторые на картонажку в  Бэдмур
устроились, это в двадцати милях, так ведь и ту к  лету  закрыть  обещались.
Сама Лайза - "вообще-то меня Полианной назвали, но с  таким  имечком  только
вешаться!" - вынуждена в дядином заведении за харчи горбатиться, считай,  за
просто так. Ну, горбатиться - это сильно сказано,  скорее  наоборот,  только
это ж еще противнее... А молодость проходит...
     Тане понравились глаза Лайзы - умные, цепкие, жадные.  Не  упустили  ни
плоский  "лонжин"  на  Танином  запястье,  ни  данхилловскую  зажигалку,  ни
новенький "Истмен-Кодак" на ремешке, накинутом на плечо, ни легкое пальтишко
в тонах клана Мак-Грегор. Должно быть,  навскидку,  с  точностью  до  фунта,
определила количество денег в небрежно брошенном на стойку портмоне...
     - Ты, должно быть, всех в округе знаешь?
     - А то! Куда тут еще податься? Все тут и отираются. Добро бы хоть пили,
а то так базарят или в снукерс дуются.  -  Лайза  махнула  рукой  в  сторону
ободранного бильярдного стола.
     - И девчонки?
     - Естественно. Придут, одну колу на четверых закажут и сидят, кавалеров
поджидают, может, винцом угостит кто. А кавалеры-то тю-тю...
     -  Ну,  это  дело  поправимое...  -  Таня  отхлебнула  из   стаканчика,
затянулась, увидела, как блеснули хищные подведенные  глаза  барменши.  -  И
девкам пособишь, и сама поднимешься...
     Тему  Лайза  просекла  мгновенно,  загорелась,  под  расписку  получила
небольшой аванс и уже через три дня явилась на Грейс-стрит  в  сопровождении
трех преисполненных энтузиазма землячек. И Таня, и  Джулиан  нашли  материал
сыроватым, но вполне добротным. Девочки  остались  на  стажировку,  а  Лайза
отправилась в Уиггли за пополнением.
     Когда идея расширить предприятие только зарождалась, у компаньонов была
мысль подобрать для филиала подходящее помещение поближе к  Доклэндз,  но  с
этим ничего не  получалось.  То,  что  предлагалось,  было  либо  совершенно
некондиционным, либо запредельно дорогим. И  тут  Таня  нашла  блистательное
решение:  зафрахтовать  на  полгода  комфортабельный  прогулочный   пароход,
приспособленный  для  двухдневных  экскурсий  в  верховья  Темзы,  а  потому
оборудованный не только баром и салоном, но и спальными каютами. Посчитали -
оказалось, что даже при интенсивной эксплуатации пароход обойдется  чуть  не
вдвое дешевле самого захудалого дома.
     Владельцы  судна,  небольшая  туристическая  компания,  получив   такое
предложение, не могли скрыть радости: только-только собрались "Балаклаву" до
весны на прикол  ставить,  денежки  за  аренду  дока  готовили,  а  тут  эти
чудики... Готовились потратиться, а вышло наоборот, еще и подзаработали!
     Чтобы сильно не тратиться, пригнанных Лайзой новобранок селили прямо на
пароходе. Береговой же базой, где девочки могли хранить пожитки  и  отдыхать
от трудов праведных, служил четырехкомнатный домик в Бермондси, что на южном
берегу Темзы аккурат напротив Доклэндз и совсем рядом с пирсом,  где  стояла
"Балаклава".
     К ноябрю все было  готово.  По  всему  Лондону  полыхали  фейерверки  и
подвыпившие горожане, горланя песни, таскали по  улицам  соломенные  чучела,
долженствующие изображать легендарного злодея Гая Фокса, триста с гаком  лет
назад затеявшего взорвать то ли Тауэр, то ли парламент, то ли еще  что-то  -
ни Джулиан, ни Таня этого толком не помнили.  Именно  в  этот  торжественный
день "Балаклава" с поднятым флагом - синяя шапка Мономаха на желтом  фоне  -
пришвартовалась в Цапельной гавани под восторженные клики собравшихся.
     Таня с головой ушла в новый бизнес, некоторые  аспекты  которого  были,
впрочем, для нее не так уж и новы. Она нередко с  благодарностью  вспоминала
уроки Алевтины - несмотря на огромные  культурные,  экономические,  правовые
различия,  кое-что  очень  пригодилось.  Постепенно  входила  в  обстановку,
ликвидировала пробелы в знаниях,  без  стеснения  засыпая  вопросами  Бенни,
Джулиана, Соню Миллер.
     Предприятие набирало  обороты.  Плавучий  бордель  пользовался  бешеным
спросом, и клиентура его  строителями  отнюдь  не  ограничивалась.  Неплохой
приварок давало и заведение на улице  Благодати.  К  весне  Джулиан  надыбал
где-то кредиты, и появилась  возсть  с  концами  откупить  "Балаклаву",
которая после смены хозяев была переименована в "Речную Царицу",  и  подмять
под себя "пансион" мамаши Джонс в Степни. Параллельно множились и  проблемы,
по сути, а нередко и по форме сходные с проблемами, которыми была  заполнена
жизнь хозяюшек купринской "Ямы".
     Подчас бизнес напоминал хождение по натянутому канату над пропастью,  и
это даже стимулировало, но на душе было муторно  от  того,  какой  пакостной
мелочевкой приходилось заниматься  почти  ежедневно.  Кого-то  подмасливать,
кому-то пудрить мозги, под кого-то подстилаться... Подстилаться, впрочем, не
буквально, разве что девочек  подкладывать  -  лично  оказывать  эротические
услуги Таня перестала в тот самый день, когда  приняла  бразды  правления  в
доме  на  Грейс-стрит,  и  постельных  партнеров  подбирала,  руководствуясь
собственными  критериями,  озадачивающими  всех,  в  том   числе   и   самих
избранников. За исключением Сони Миллер,  сторонницы  лесбийских  отношений,
это были мужчины немолодые и, как правило,  небогатые,  нрава  спокойного  и
добродушного. Денег с них Таня не брала, но второго свидания  почти  никогда
не давала, не говоря уже о каких-то надеждах на будущее. В их число входил и
Эрвин  Брикстон,   меланхоличного   вида   усач,   бывший   оперативник   из
Скотланд-Ярда, приглашенный по настоянию  Тани  на  должность  консультанта.
Эрвин оказался истинной находкой. Настоящая ходячая энциклопедия лондонского
Ист-Энда, разве только ходить охотник невеликий - предпочитал посиживать  да
полоскать усы лагером девонширского разлива. Досконально знал  обстановку  и
раскладку сил в каждом околотке, везде имел свои ходы  и  выходы  на  нужных
людей, от полицейского и прочего начальства до  криминальных  "пап",  доброе
расположение которых было подчас важнее благоволения официальных властей. Во
многом именно благодаря Эрвину все  три  цеха  фабрики  любви  имени  Зарины
Дарлинг не только не стали местными криминогенными  очагами,  каковыми,  как
правило, являются заведения такого рода, а, напротив, очень скоро  приобрели
репутацию мест респектабельных,  культурных,  безопасных  и  не  допускающих
никакого "обсчета и обвеса" покупателей. Потянулся  солидный  клиент.  Такая
репутация дорогого стоила.
     Естественно, совсем без пакостей не обходилось, но в целом дела шли  на
удивление гладко, прибыль росла и, по совету  искушенного  в  этих  вопросах
Бенни,  мелкими  партиями  вкладывалась  в  разные  сторонние   предприятия.
Компаньоны имели долю в нескольких ресторанчиках, рекламном агентстве,  куда
на  второй  по  важности  пост  протащили  Стива  Дорки,  и  новом   оптовом
супермаркете, где сами и затоваривались с большой скидкой.
     Такое положение совершенно устраивало Бенни  и,  похоже,  Джулиана.  Но
только не Таню. Ушел азарт первых месяцев,  дело  стало  на  поток,  потеряв
прелесть новизны. Не радовал ни округлившийся счет в  банке,  ни  новенький,
сверкающий красной эмалью "Эм-Джи", в силуэте которого отчетливо  проступало
нечто фаллическое, ни утопающий в экзотической зелени  особнячок  в  Саррее,
приобретенный в рассрочку на пятнадцать лет. Таня с  грустью  замечала,  что
постепенно превращается в банальную, пусть и  процветающую,  мелкобуржуазную
лавочницу, и ни количество "торговых точек", ни специфичность  предлагаемого
в них товара принципиально ничего не меняет. Вылазки в относительно  высокий
свет, которые устраивала ей Соня, наблюдения со стороны за светом еще  более
высоким, первые поездки по Европе - все это  лишь  оттеняло  второсортность,
если не сказать убожество, собственных достижений. И неблагоприятные,  мягко
выражаясь, стартовые условия могли  служить  оправданием  лишь  до  поры  до
времени.
     Изучая английскую жизнь, Таня очень быстро  поняла,  что  поразительная
незыблемость, присущая здешнему жизненному укладу, несмотря на  всю  внешнюю
динамику,  проистекает  еще  и  из  того,  что  каждый  здесь  рождается   с
интуитивным,   генетическим   осознанием   принадлежности   к   определенной
социальной ячейке, пониманием сложнейших неписаных законов пребывания в этой
ячейке и еще более  сложных  правил  перемещения  в  другую  ячейку.  Upward
mobility, столь ценимая заокеанскими "кузенами", была здесь понятием едва ли
не бранным,  и  большинство  попыток  быстрого,  агрессивного  рывка  наверх
блокировалось достаточно жестко.
     С другой стороны, совершались же и успешные  рывки.  Вырвавшись  из-под
пресса   социалистических    заморочек    лейбористов,    оживало    частное
предпринимательство, зашевелились капиталы, привлеченные налоговыми льготами
и крупномасштабной приватизацией - главным экономическим козырем тори.  И  в
безупречное социальное  происхождение  этих  капиталов  как-то  не  особенно
верилось.
     К большой приватизации Таня безнадежно опоздала, да и не с  ее  жалкими
финансами было соваться в эти  игры.  Зато  приватизация  малая,  на  уровне
отдельных городков и городских районов, велась с британской основательностью
и неторопливостью, и в муниципальной  собственности  оставалось  еще  немало
лакомых кусочков, время от времени выставляющихся на  аукционы  и  конкурсы.
Вот где пригодились бы тысячи, причитающиеся ей по векселям "Икаруса"!
     Но с ними как раз приключился крутой облом. Учитывая неординарную сумму
предъявленных к оплате векселей, с миссис Дарлинг встретился  лично  младший
партнер  юридической  фирмы  "Гримсби  и  Кук",  куда   после   двухмесячных
проволочек ее направил представитель банка, указанного на векселях. Разговор
происходил в монументальном  кабинете  мистера  Кука,  выходящем  окнами  на
пряничный фасад вокзала Чаринг-Кросс.
     - К  несчастью,  миссис  Дарлинг,  ликвидационная  комиссия  прекратила
рассмотрение  претензий  по  факту  злостного  банкротства   инвестиционного
общества  "Икарус"  пятнадцатого  апреля  сего  года,  -   пролаял   толстый
бакенбардист, словно сошедший со страниц Диккенса.  -  Все  вкладчики,  даже
чертовы иностранцы, были об этом своевременно и неоднократно  информированы,
в том числе и через прессу.
     -  Эта  чертова  иностранка,  -  Таня  показала  на  себя,  -  не  была
информирована ни о чем.
     Бакенбардист недоверчиво хмыкнул и уставился  в  разложенные  на  столе
бумаги.
     - Странно... в высшей степени странно.  Впрочем,  это  почти  не  имеет
значения. На момент вручения постановления об  аресте  имущества  на  счетах
"Икаруса"  оставалось  тридцать  два  миллиона  шестьсот  двенадцать   тысяч
четыреста тридцать два фунта стерлингов, тогда как сумма  выданных  долговых
обязательств превышает двести  миллионов.  Таким  образом,  вчинив  иск,  вы
можете в лучшем случае рассчитывать на взыскание в судебном  порядке  суммы,
не  превышающей  двух  тысяч  фунтов   стерлингов.   Однако   процессуальные
издержки...
     - Спасибо, мне все понятно. - Таня поднялась. - Позвольте мои бумаги.
     Мистер Кук отдал ей  векселя  и  вдруг  ухмыльнулся,  сделавшись  почти
похожим на живого человека.
     - Повесьте их в будуаре. И поверьте старому солиситору, игры с  ценными
бумагами - не для такой очаровательной головки.
     - Мерси за совет, - холодно отозвалась Таня и вышла.
     А потом, как снег на голову, свалилась  тема  с  Хэмпстедом.  В  Саррей
примчался взбудораженный до  предела  Джулиан  и  сообщил,  что  есть  шанс,
упускать который нельзя. Таня внимательно его выслушала и резонно возразила,
что  свободных  средств  хватит  разве  что  на  подготовительную  работу  -
регистрацию новой фирмы в Хэмпстеде, открыть счета, не вызывающий подозрений
уставный фонд подготовку проекта центра досуга  и  обустройство  прилегающей
территории,   технико-экономическое   обоснование.   А   сам   конкурс,    а
строительство, наконец? Уж не предлагает ли  дорогой  Джулиан  ликвидировать
нынешнее предприятие и бросить все капиталы на хэмпстедский  проект?  Тогда,
воз, получится осилить, только что прикажете делать следующие года два,
пока центр не начнет давать отдачу,  что,  кстати,  тоже  не  гарантировано?
Джулиан небрежно махнул рукой и заявил, что об этом   не  беспокоиться,
поскольку есть-де один старый чудак, тот самый, который выделил кредиты  под
покупку "Речной Царицы" и, наварив  на  них  приличные  деньги,  проникся  к
"Зарине" большим доверием и теперь готов поддержать любое их начинание. Таню
этот ответ не удовлетворил, и она потребовала  личной  встречи  с  неведомым
доброхотом.
     Встреча состоялась через две недели и была отрежиссирована  так,  чтобы
произвести  на  Таню  самое  сильное  впечатление.  Переданное  с   нарочным
приглашение на благоухающей лавандой бумаге с цветным гербом. Четырехчасовая
поездка первым классом на север Англии. Длиннющий  "роллс-ройс"  и  шофер  в
ливрее. Английский парк, размером не  меньше  Сент-Джеймсского.  Тюдоровский
особняк - скорее уж замок! - ярдов сто в длину,  оборудованный  башенками  и
прочими архитектурными излишествами. Двухметровый величественный дворецкий в
парике и кюлотах с серебряным галуном. И не  уступающий  в  величественности
хозяин - краснолицый и седоусый англссакс,  отставной  полковник  Паунд,  не
преминувший с помпой сообщить миссис  Дарлинг,  что  имел  честь  служить  в
прославленных  "матросах",  официально  именуемых   Девятым   гусарским   Ее
Величества полком.
     - О, морские гусары! - Таня невинно улыбнулась. - У меня в России  тоже
был знакомый авиаконструктор с железнодорожным уклоном. - Едва  ли  господин
полковник смотрел фильм "Печки-лавочки", так что всей остроты намека  понять
не должен.
     Полковник Паунд громогласно расхохотался  и,  галантно  взяв  Таню  под
ручку, подвел  ее  к  двум  громадным  портретам,  висящим  по  обе  стороны
монументального камина. На левом изображался полковник в  комбинезоне  цвета
хаки и громадной каске на фоне танка,  украшенного  синим  кругом  с  белыми
буквами "Sailors", на правом он же, только в темно-синем доломане, при сабле
и синем же кивере с черным этишкетом. Из его разъяснении Таня поняла, что  в
современной армии гусарскими называют  легкие  танковые  части,  а  прозвище
"матросы" и "флотские" цвета униформы Ее Величество Девятый получил  еще  во
времена герцога Мальборо за героическую переправу через  речку  Мердаллюр  с
последующим выходом в тылы противника.
     После холодного ростбифа, горячей дичи и теплого  портвейна  перешли  в
курительный салон и заговорили о делах.
     - Деньги должны работать, - заявил,  рубя  ладонью  воздух,  полковник,
совсем багровый от возлияний. - А в этой чертовой  глуши  они  могут  только
лежать в чертовом "Баркли"  на  чертовом  призовом  вкладе  в  три  процента
годовых и таять от чертовых налогов и чертовой инфляции!
     - Жиро-банк дает семь, - осторожно заметила Таня.
     - Эти чертовы иностранцы... - Полковник закашлялся,  выпучил  глаза  на
Таню, и догадливо сменил формулировку:
     - Эти чертовы жулики сулят золотые горы,  а  потом  исчезают  со  всеми
денежками. Слыхали, небось,  про  скандал  с  "Икарусом"?  -  Таня  ответила
коротким кивком. - Лучше я  те  же  семь  процентов  буду  получать  с  вас,
дарлинг.
     - Мне больше доверия? Почему?
     - Кто такой фокус  со  старой  посудиной  провернуть  придумал,  далеко
пойдет.
     Это вам бывалый матрос говорит. - Полковник взял паузу на  хохотушки  и
продолжил:
     - С банками всякое бывает, а недвижимость - она никуда  не  денется,  и
трахаться народ не перестанет.
     Огромная гулкая спальня в гостевом крыле была холодна,  как  склеп,  но
под толстой периной  Таня  быстро  согрелась.  Засыпая,  она  подумала,  что
решительно не понимает, в чем  тут  подвох,  но  какая-то  комбинация  здесь
безусловно крутится, и надо держать ухо востро.
     Детали  соглашения  отрабатывал  с  полковником  Бенни,  и  когда  этот
невзрачный финансовый гений  принес  в  ее  кабинет  на  Грейс-стрит  проект
окончательного договора, загадка, казалось бы, нашла разрешение.  Инвестиция
оформлялась как паевой взнос  в  новый  partnership  (партнерскую  компанию)
"Иглвуд-Хэмпстед",  куда  помимо  полковника  Лайонела  Паунда   (президент,
старший партнер,  сорок  пять  процентов  всех  активов  компании),  фамилия
которого  сопровождалась   целой   строчкой   не   поддающихся   расшифровке
аббревиатур,  входили  миссис  Таня  Дарлинг  (младший   партнер,   тридцать
процентов)  и  мисс  Полианна  Конноли  (младший  партнер,   двадцать   пять
процентов) - Лайза, понятное дело, служила  просто  ширмой  для  Джулиана  и
Бенни, не пожелавших фигурировать в  документе.  Уставный  взнос  полковника
Паунда составляет триста тысяч фунтов  стерлингов,  миссис  Дарлинг  и  мисс
Конноли - по двадцать пять тысяч плюс ноу-хау, рассчитанное  пропорционально
доле каждого партнера.
     Кидок просматривался невооруженным глазом. Бравый полковник, не имеющий
контрольного пакета, попросту отдавал себя на съедение компаньонам,  которые
могли теперь спокойно запускать руки в его закрома,  голосуя  за  расширение
финансовой базы, а если заартачится - принять  решение  о  самороспуске  или
забанкротить компанию, оставив строптивому полковнику на  память,  допустим,
котлован в чистом поле или голый каркас  несостоявшегося  очага  культурного
досуга.  Дело  техники,  тем  более  что  все  реальное   управление   будет
сосредоточено в руках директоров... В принципе, пощипать богатенького лоха -
дело святое, да  и  особых  симпатий  краснорожий  вояка-эсквайр  у  нее  не
вызывал, но уж больно незамысловатая схема получается. Как-то оно западло  в
такие игры играть. Да  и  недальновидно  -  если  хочешь  и  дальше  в  этом
неплохом, в общем-то мире жить и большие дела в  нем  делать.  Нет,  господа
подельники, руки прочь от  товарища  Паунда...  Кстати,  Паунд...  президент
Паунд. Зиц-председатель Фунт... Аналогия, конечно, интересная, но только как
межкультурный каламбур, не более... А если  не  только?  Полковник  Паунд  -
далеко не Эйнштейн но ведь и не законченный кретин, иначе его давно  бы  уже
пустили по миру, здесь с этим быстро... Нет,  тут  другая  схема,  похитрее.
Тогда, пожалуй, с разоблачениями торопиться не стоит, поживем - увидим...
     - ...То есть я, конечно, очень рада, и  все  такое,  но  есть  вопросы.
Охотно допускаю, что нам просто повезло, причем повезло дико,  нелогично.  И
дважды - с полковником и с самим конкурсом. Но уже при составлении  черновой
сметы было абсолютно понятно, что на одни полковничьи денежки весь проект не
поднять.
     Акционироваться мои партнеры  не  желают  категорически,  об  ипотечном
кредите лучше и не заикаться, спекульнуть  куском  участка  мы  не  можем  в
течение пяти лет - иначе сразу за решетку. Я требую прямого ответа, где  они
намерены брать деньги.
     Бенни начинает долго и заумно парить мне мозги  разными  сальдо-бульдо,
рассчитывая, видимо, что я ничего не пойму. Но мне и без диплома  бухгалтера
ясно, что он попросту гонит порожняк, а суть в  том,  чтобы  я  своим  делом
занималась, а деньги, мол, не моя забота,  когда  надо,  тогда  и  будут.  А
Джулиан знай подкидывает  всякие  сюжеты.  Новые  точки  высмотрел,  всерьез
предлагает разрабатывать. В Риджент-парке, в Блумсбери  и  -  ты  только  не
падай в обморок - в Южном Кенсинг-тоне.
     - Да-а... - задумчиво протянула Соня. - И что, все одновременно?
     -  В  том-то  и  дело.  Причем  страусу  понятно,  что  в  таких  краях
бесхитростная пролетарская изба-сношальня типа  тети  Поппиной  не  пройдет.
Богатеньким подавай изыск, фантазию, каприз, а это немалых денег стоит,  как
и земелька тамошняя. Я не поленилась, съездила на все объекты. Как  минимум,
полная капитальная реконструкция, а вообще - все сносить и  строить  заново.
На круг миллионов десять, не  меньше.  Бред  какой-то.  Крутит  нами  кто-то
сильный, очень сильный. Но, черт, должен же этот сильный понимать, что  даже
при самом благоприятном раскладе вложения начнут  окупаться  не  раньше  чем
через два года, а полностью покрыть затраты удастся  лет  через  пять,  если
вообще удастся.
     - Сомневаешься?
     - Бизнес наш эффектный, но очень уязвимый. Со многих сторон. Ты даже не
представляешь себе, на какой мелочевке  прикрыть любое заведение. А тот
уровень, на который мы выходим,  вообще  из  категории  "hard  play".  Когда
ставки возрастают автоматически, а исход все менее предсказуем.  Одно  дело,
когда с домами терпимости мудохается всякая гольтепа вроде той же Поппи. Или
меня...
     - Уж и гольтепа! Да у тебя Гермесова ручка, до чего дотронешься,  то  в
золото превращается! - Соня нагнулась и прижалась губами к Таниной руке.
     -   Кстати   о   золоте.   Мой   брокер   получил   такую   информацию,
конфиденциальную, разумеется,  что  след  икарусовых  капиталов  в  Бразилии
отыскался. Пока не подтвердилось, но уже  есть  клиент,  какой-то  Пойзонби,
готовый мои векселя перекупить за двадцать тысяч, только надо тратту на него
сделать.
     - Соглашайся немедленно. Знаешь, сколько таких слухов ходит, и пока  ни
один не подтвердился.
     - Я уже согласилась, - вертя бокал за ножку,  проговорила  Таня.  -  На
Ривьеру хочу смотаться на недельку-другую. А то позор какой-то, третий год в
свободном мире, а дальше Парижа не выбиралась. Со мной поедешь?
     Соня взвизгнула,  совсем  как  девчонка,  и  кинулась  осыпать  подругу
поцелуями.
     - Ну-ну, довольно. - Таня легонько оттолкнула не в меру раздухарившуюся
корреспондентку. - Только у меня к тебе одна просьбочка есть.
     - Для тебя - все, что угодно!
     - Ты по своим  каналам  насчет  моих  компаньонов  провентилируй.  Всех
троих, ладно? Очень мне интересно, что за игры за моей спиной ведутся и  кто
за ниточки дергает.
     - Безумный техасский миллионер, - задумчиво сказала Соня.
     - Или умный британский жулик. Про порнографические кинотеатры читала?
     - Смотря какие...
     - Которые "Коза  Ностра"  в  Штатах  пооткрывала,  чтобы  денежки  свои
отмывать.
     Не превращается ли наша "Зарина" в аналогичный банно-прачечный трест?
     - А что, не исключено... Я сейчас, кажется, стучат.  Соня  поднялась  с
пластмассового кресла и скрылась за стеклянной дверью.
     Разговор происходил на террасе, выходящей в небольшой ухоженный садик с
пышно цветущими  декоративными  кустами  неизвестных  Тане  пород  и  весело
раскрашенными скульптурками гномов  и  мухоморов.  Садик  этот  располагался
позади трехэтажного белого домика с островерхой крышей, увенчанной бронзовым
флюгером с крылатым Эросом вместо традиционного петушка. Домик находился  на
юго-западе Большого Лондона в тихом и зажиточном городке Патни и принадлежал
журналистке Соне Миллер. С  прошлой  осени  сюда  нередко  наезжала,  иногда
оставаясь на несколько  дней,  ее  младшая  подруга,  очаровательная  миссис
Дарлинг.
     Таня повернула голову. В дверях стояла Соня и подзывала ее.
     - Что там?
     - Явился твой благоверный. Видок жуткий. Я его отослать пыталась, но он
не уходит. Говорит, очень важно. Пообщаешься или полицию вызвать?
     Таня вздохнула.
     - Веди уж...
     Вид у Аполло Дарлинга был действительно  жуткий.  Постарел,  сгорбился,
черные синяки под  глазами,  щеки  впалые,  на  немытой  голове  -  огромный
горбатый картуз, вроде  тех,  в  которых  изображают  парижских  коммунаров.
Правая рука на перевязи.
     И, несмотря на жару, коричневое кожаное пальто.
     - Излагай, - бросила Таня, не предложив сесть.
     - Таня, я...
     - Денег не дам, предупреждаю.
     -  Но  у  меня  есть  права...  Юридически  я  все-таки  твой  муж,   и
имущество...
     - Валяй, отсуживай. Еще поглядим, - не дала договорить Таня.
     - Слушай, положение у меня отчаянное, я на все пойду.
     - На что же, интересно?
     - Допустим, заявлю в иммиграционное  управление,  что  брак  наш  чисто
фиктивный, покупной. Доказательства у меня имеются. Ну, отпарюсь  полгода  в
каталажке, зато тебя в наручниках запихнут в самолет до Москвы.  Сейчас  это
быстро.
     - Садись, - резко сказала Таня. - И все в подробностях.
     Аполло покосился на Соню, застывшую в позе сварливой домохозяйки.
     - Соня, минут на пять...
     Мисс Миллер открыла рот, намереваясь что-то возразить, но промолчала  и
вышла, хлопнув дверью.
     - Как ты подниматься стала и меня из дела вышибла, - начал Дарлинг тихо
и торопливо, - совсем плохо пошло все. Тесто, которое с тебя получил за  то,
что бумаги выправил,  быстро  стаяло.  Бизнеса  никакого.  Ну,  я  помыкался
кое-как, а тут месяца два назад такое предложение получил - закачаешься.
     Таня наклонила голову, показывая, что внимательно его слушает.
     - Бар в Бристоле, классный, со всеми наворотами, и очень дешево, только
деньги быстро нужны были. Джимми, ну тот парень, на которого продавец вышел,
собрал, сколько мог, но трех больших все равно не хватало.  Он  и  предложил
войти в долю. Я подсуетился, у дружка одного занял, бабки внес, все путем. А
Джимми, падла, кинул меня в последний момент, отвалил со всей наличностью.
     - Ну и?..
     - Ну и! Дружок тачку мою конфисковал, деньги вернуть  требует,  счетчик
поставил.
     - Сколько?
     - Было три. Сказал, если в  срок  не  отдам,  будет  пять.  Еще  неделю
просрочу - семь, две - кончат меня!
     - Круто. И что теперь?
     - Третья неделя пошла.
     - Хороший у тебя дружок, добрый. Рука - его работа?
     - Его... - отведя глаза, буркнул Аполло. - Главное ведь,  этот  Бакстер
сучий сам разбираться не пришел, каких-то гопников прислал...
     - Бакстер? - переспросила Таня. - Вот уж не думала, что Джерри  Бакстер
такими делами промышляет. С виду такой приличный...
     - Да не Джерри Бакстер, другой. Бутч. Ты должна его помнить. Ну,  когда
ты только приехала, мы на выставку ходили, и он  еще  хотел  тебе  по  морде
дать...
     - А, Иван Ужасный. Да, типчик удивителы приятный. И как тебя угораздило
снова с ним связаться?
     - Больше не к кому было. Ты ведь не дала бы?
     - Нет.
     - Вот видишь. А теперь мне совсем край. В Лондоне показаться  не  могу,
ни в конуру свою сунуться, ни к тетке - никуда. Везде выследит. Выручай,  а?
Не дай погибнуть. Все для тебя сделаю...
     Он сполз с кресла, бухнулся на колени, прижал к губам Танину руку.
     - Встань, - сказала она, брезгливо отдернув руку.  -  Семь  тысяч  мне,
конечно, не поднять, но чем могу помогу. Пока вот держи.
     Он обалдело уставился на мятую двадцатку.
     - Да ты!..
     - Погуляй, зайди в паб, пивком расслабься. Приходи часика через четыре.
К тому времени что-нибудь придумаю.
     Она провела его за калитку и уселась на крылечко покурить.
     - Я все слышала, - открыв дверь, сказала Соня. - Не  вздумай  пойти  на
поводу у этого типа. Он тебя в покое не оставит. С разводом я помогу.
     Таня подняла удивленные глаза.
     - Зачем развод? Долго, муторно, дорого... Вечером она принимала мужа  в
гостиной,  а  рядом  с  ней  сидел  Джулиан.  Дарлинг   явился   пьяненький,
чувствовалось, что все силы прилагает, чтобы держаться прямо и  хоть  что-то
соображать.
     - Вот авиабилет на Салоники, - втолковывала Таня.  -  Вылет  завтра,  в
восемнадцать тридцать. Имей в  виду,  рейс  туристский,  билет  возврату  не
подлежит.
     Вот это чек в "Лионский кредит" в Салониках. Я  тебе  открыла  счет  на
полторы тысячи фунтов. Больше, извини, не могла. Зато деньги будут  твои,  а
не Бампера...
     - Бакстера...
     - Неважно. Вот здесь я  написала  адрес  и  телефон.  Запомни,  Ставрос
Иоаннидис. Он тебе поможет. В Лондоне тебе делать  нечего.  Джулиан  отвезет
тебя прямо в Гэтвик, в гостинице переночуешь. Джулиан, выдашь ему там фунтов
пятнадцать на еду.
     - Слушаюсь, мэм, - с ухмылочкой ответил Джу-лиан.
     - Ну все, катитесь. Джулиан, жду тебя завтра с утра. А  тебя,  дарлинг,
не жду вообще. Никогда. Понял?
     -  Понял...  -  пробубнил  Аполло  Дарлинг  и  направился   к   выходу,
подталкиваемый в спину Джулианом.
     Проводив его взглядом, Таня направилась на кухню и извлекла из большого
холодильника ведерко с недопитой бутылкой шампанского. Соня, сидевшая у окна
с журнальчиком, из которого по просьбе  Тани  выписала  координаты  Ставроса
Иоаннидиса, тур-агента, обещающего всяческое содействие британским туристам,
прибывающим в Салоники, молча встала и сняла с полки два бокала.
     - Когда прошлым летом я узнала, что Дарлинг продал меня за сто двадцать
фунтов, я и представить не могла, что через пару лет  отдам  его  не  просто
даром, а еще и приплатив двести. Времена меняются.
     Таня разлила вино по бокалам.
     - Двести? А те полторы тысячи, которые перевела  в  Грецию,  забыла?  -
напомнила Соня.
     - Не забыла. Через месяц получу обратно, как невостребованные. - Поймав
недоуменный взгляд Сони, она спокойно пояснила:
     - Ребятишки Бакстера уже, поди, в  Гэтвике  дежурят.  За  билетом-то  я
Стива Дорки посылала, подстилку Бутчеву.
     Соня побледнела.
     Очевидно, таинственный некто определился в решении всерьез поставить на
Таню Дарлинг и ее "Зарину" осенью, после неординарного  Таниного  дебюта  на
телевидении. На четвертом канале Би-Би-Си.
     Соня давно уже подбивала ее на  участие  в  какой-нибудь  телевизионной
программе. Таня все отнекивалась, а потом сама попросилась пристроить  ее  в
передачу. Танин выбор потряс видавшую  виды  Соню  до  глубины  души  -  она
решительно отказалась от  развлекательных  и  эротических  шоу,  от  "Колеса
фортуны" и прочих всенародно любимых телевизионных игр с призами  и  назвала
конкретную программу - еженедельное ток-шоу Фрэнка Суиннертона.
     В аскетически обставленной  полутемной  студии  почтенный  кембриджский
профессор  беседовал  один  на  один  с  людьми  самых   разных   профессий,
объединенными общенациональной известностью и тем обстоятельством,  что  для
какой-то части населения  Британии  каждый  из  гостей  служил  своего  рода
интеллектуальным маяком.
     Говорили об  искусстве,  литературе,  жизни,  о  состоянии  общества  и
мировых проблемах. Громкой популярностью программа профессора Суиннертона не
пользовалась, в рейтингах не упоминалась, но была по-своему едва ли не самой
влиятельной из всех телепередач, а наиболее удачные  беседы  продавались  за
рубеж и  демонстрировались  в  Европе,  в  Америке,  в  Австралии.  Поначалу
профессор чуть дар речи не потерял от такой наглости.  Подумать  только,  до
чего упали моральные критерии общества, что какая-то там бандерша,  парвеню,
воплощение одной из страшнейших язв, поразивших страну, не считает для  себя
зазорным ломиться в его  элитарно-интеллектуальный  клуб!  Но  потом  то  ли
любопытство взяло верх над возмущением, то  ли  слишком  хорошо  запомнилась
цифра на чеке, обещанном профессору в том случае, если передача состоится  -
одним словом, Фрэнк Суиннертон согласился встретиться  с  миссис  Дарлинг  в
приватном, разумеется, порядке, но убедительно просил  бы  не  считать  оное
согласие гарантией, так сказать...
     В назначенный час профессора Суиннертона встретил  Брюс,  Танин  личный
шофер, и к приятному  удивлению  маститого  ученого  мужа  отвез  его  не  в
шикарный новомодный ресторан, а  в  уютное  семейное  кафе  на  Слоун-сквер,
известное профессору с юности. За кьянти и спагетти беседа потекла  легко  и
непринужденно.
     Говорили об  искусстве,  литературе,  жизни,  о  состоянии  общества  и
мировых  проблемах.  Профессор  покинул  Таню  совершенно   очарованный   ее
красотой, эрудицией и нестандартным строем мысли.
     - О, если бы все представительницы вашей профессии  были  хоть  чуточку
похожи на вас! Но увы...
     - Увы, - согласилась Таня.
     На передачу она  явилась  в  строгом  темно-синем  костюме,  оттененном
пышным белоснежным жабо и вызывающем легкую ассоциацию с женской полицейской
униформой, с неброским, почти незаметным макияжем и в больших очках в тонкой
металлической оправе. В  таком  виде  она  напоминала  строгую  и  серьезную
молодую директрису современной общеобразовательной школы.
     Фрэнк повел беседу в своей непринужденной манере,  где  нужно,  лавируя
между острыми рифами  стереотипов  сознания,  -  попеременно  сталкивая  их,
вызывая смущение, недоумение, восхищение -  то  есть  чувства,  заставляющие
потом задуматься.
     Таню Дарлинг он прямо и открыто представил  зрителю  как  бандершу,  но
диалог повел в русле, несколько странном для такого случая:
     - А вы лично верите в существование изначального зла?
     - Как в первородный грех?
     - Он есть? - зацепился Фрэнк.
     - В располовиненной форме, как два огрызка от яблока познания.
     Народ в студии обомлел, даже оператор выглянул из-за стойки  посмотреть
на миссис Дарлинг воочию.
     - Поясните свою метафору, Таня.
     - Не мной она придумана.
     Ее речь была спокойной, текла медленно и гладко, лексика и произношение
- вполне литературны, даже рафинированы.
     - В равной степени мужчина и женщина являются единым  целым,  и  зло  в
том, что они противостоят друг другу, как враждебные полюса.
     - Начало все же одно и единое целое состоит из двух, но не  более,  или
вы другого мнения? Фрэнк обворожительно улыбался.
     - Изначально - воз,  но  уж  коли  это  случилось,  путь  познания
тернист, и у обеих сторон есть право выбора, каким следовать, с кем и когда.
     За стеклянной перегородкой студии зашевелился народ, одобрительно кивал
головами.
     - Полагаете, в  этом  вопросе  не  должно  быть  конкретного  лидерства
какой-либо стороны?
     - Лидерство, инициативность - или покорность и готовность к  подчинению
- есть фактор вторичный, обусловленный воспитанием в той или иной среде, что
зачастую  воспринимается  как  индивидуальные  особенности  той   или   иной
личности.
     - Как и общественных устоев?
     - Устои - это и есть устои, то есть  нечто  устоявшееся,  но  никак  не
вечное и не предвечное.
     - Но разве общественная мораль не вызвана историческими условиями?
     - Конечно, - лукаво улыбнулась Таня,  -  как  защитная  реакция  любого
организма.
     - Реакция? На что в данном случае?
     - На страх.
     Танины глаза сверкнули, в голосе  прозвучал  вызов.  Где-то  затрещало,
посыпались искры, зафонил тонким писком магнитофон.
     Пустили  рекламу,  после  чего  Фрэнк  извинился  перед  зрителями   за
неполадки и с той же чарующей непринужденностью вернулся к разговору.
     - Вы упомянули страх. Может быть, в нем и кроется общественное зло?
     - Где кроется зло - это пусть каждый сам исследует, а страх - это  лишь
признак, способ существования зла.
     - Иными словами, - поспешил Фрэнк направить разговор  в  нужное  русло,
почему-то ощутив сам непонятную жуть,  -  два  полюса,  то  есть  мужчина  и
женщина,  познавая  друг  друга,  могут  ощущать  страх,  воз,  бояться
партнера?
     - Так было на протяжении всей человеческой  истории.  -  Таня  щелкнула
языком и, как бы извиняясь, пояснила:
     - Видите  ли,  я  выросла  в  России,  в  стране,  в  городе,  где  зло
материализуется с примерной периодичностью. В этой связи чрезвычайно полезно
учение Маркса. Бытие определяет сознание. Исторический материализм учит, что
мысль, овладевающая массами - материализуется! Так что же привело конкретное
общество к тому, что оно имеет на данный момент?
     -   Давайте   выберем,   уточним   территорию,   например,    развитые,
цивилизованные страны.
     Таня поправила очки,  вздохнула,  как  учитель,  вынужденный  объяснять
глупому ученику что-то очевидное.
     - Пусть будут развитые, где женщина наконец  обрела  свободу  и  только
учится, как с ней жить и что дальше делать.
     - Разве торговля собственным телом - лучший выбор для женщины?
     - Если мы согласились с тем, что она свободна, значит, выбирать путь  -
ее право.
     - Но ведь на протяжении веков,  всего  развития  цивилизации  этот  род
деятельности никогда не вызывал особого почета и уважения.
     - Вы толкуете о мужской цивилизации, о патриархальном сознании, которое
и принизило женщину, поставив  ее  в  условия  зависимости,  абсолютной  или
относительной.
     - Но когда-то это было исторически обусловленной необходимостью...
     - Продиктованной тем фактом, что в неменьшей зависимости и  униженности
находился мужчина при матриархате. Сейчас мужская цивилизация  старается  не
вспоминать о тех временах - из страха, закрепленного на генетическом уровне.
     Когда-то мужчина попросту использовался в целях оплодотворения,  о  чем
имел смутное понятие. Амазонки вообще обходились без  конкретного  партнера.
Жрица определяла по лунному календарю, кому и когда зачать. А дальше -  дело
техники.
     Есть раб, пленный, слуга - этого  достаточно  при  знании  дела,  чтобы
использовать его сперму на золотой монетке... типа современного тампакса.
     - Что вы говорите? - ошалел Фрэнк. - Это гипотеза?
     - Ее легко проверить, - рассмеялась Таня.
     - Но это еще не повод для страха.
     - Это - еще нет, а вот то, что повсеместно мужчина приносился в  жертву
земле, для урожайности, причем каждый кусок тела на определенное поле или  в
лес, а чресла в основном в воду, для высоких рыбных промыслов - это повод и,
думаю, серьезный.  Потрошками  его  закусывали  в  праздники  солнцеворотов,
регулярно, летом и зимой.  Это  позже  жрицы-правительницы  придумали  новые
способы   обязательных   жертвоприношений,   чтобы   оставить   возле   себя
понравившегося соправителя.
     Фрэнк аж передернул плечами, тут  же  собрался  и,  улыбаясь  зрителям,
подвел под страшной картиной черту:
     - Вполне объяснимо,  что  страх  в  половом  влечении  партнеров  имеет
древние корни, прорастающие в архетипы личного и общественного сознания.  Но
Таня, чем же руководствуются современные служительницы культа Афродиты?
     - В жертвоприношениях, наверное, уже нет нужды...  -  На  секунду  Таня
задумалась. - Свободой и правом избрать собственный путь... Если  не  можешь
изменить себя, попробуй хотя бы изменить мужу. Общество уже  готово  принять
не только жриц, но и жрецов любви...
     "С такой жрицей  и в жрецы пойти рука об руку и очень  далеко",  -
прогудел вдруг в Таниной голове чей-то знакомый голос, но кнопка щелкнула  и
будто зазвенел зуммер селектора. Таня как-то застыла, пока Фрэнк  сворачивал
передачу, улыбалась кивала, а про себя пыталась понять, различить,  чей  это
был голос.
     А через неделю после  выхода  программы  в  свет  примчался  Джулиан  с
предложением насчет Хэмпстеда.
     (1988)

     - В корзину! - отчеканила Таня.
     Дерек Уайт обиженно приподнял  бровь.  Соня  Миллер  прищурилась.  Стив
Дорки  испуганно  прикрыл  рот  рукой.  В  малом  подземном   конференц-зале
Бьюфорт-хаус воцарилась напряженная тишина.
     - Мистер Уайт, боюсь, что  мы  впустую  потратили  время  и  деньги.  Я
расторгаю контракт. Деньги по неустойке  будут  вам  перечислены  в  течение
недели.
     Уайт поджал губы, пробурчал "Это неслыханно!" и устремился из зала вон.
     Видно, очень хотел хлопнуть дверью, но та была снабжена  пневматическим
амортизатором и хлопнуть не получилось. В отместку великий режиссер пнул  ее
уже из коридора и, судя по донесшимся оттуда ругательствам, ушиб ногу.
     - Таня, но как же так? - взмолился, обретя  дар  речи,  Стив  Дорки.  -
Теперь нам его не вернуть.
     - И не надо.
     - Но это же Маэстро, крупнейший мастер изысканного эротизма...
     - Стив, мне остое... я устала объяснять, что мне  не  нужен  изысканный
эротизм. Не нужна Золотая ветвь Каннского фестиваля, не  нужны  аплодисменты
эстетов и восторженные вопли критиков.
     - Тогда надо было соглашаться на Стирпайка.
     - Порнуха класса Х не нужна тем более. Мне нужен такой  фильм,  который
крутили бы по всем программам, причем не в три часа ночи по субботам,  а  по
будням  в  самый  "прайм-тайм".  Такой,  чтобы  рядовая  английская  мамаша,
выросшая на "Коронейшн-стрит" и  воскресных  проповедях,  смотрела  бы  его,
затаив дыхание, без отвращения, стыда и скуки, а  досмотрев,  полезла  бы  в
семейную кубышку и выдала своему прыщавому отпрыску десяток-другой квидов  и
отправила в наше заведение  набираться  уму-разуму.  Хорошо  бы  и  муженька
послала следом, чтоб  учился,  засранец,  как  это  делается.  Такой,  чтобы
Комитет по образованию рекомендовал для просмотра на уроках по  сексуальному
воспитанию, а учителя водили бы школяров  к  нам  на  практические  занятия.
Такой, чтобы каждая девка мечтала хоть с недельку поработать на "Зарину"...
     Ее речь прервал писк мобильного  телефона.  Таня  вынула  из  жакетного
кармана плоскую трубку, послушала, сказала "так" и отключилась.
     - Таня, ты хочешь невозго, - заметила доселе молчавшая Соня.
     - Может быть. Но, как ты знаешь, я умею добиваться и невозго.
     Соня притихла, а Таня вновь обратилась к Стиву Дорки. Голос  ее  звучал
ласково:
     - Постарайся, милый, я тебя очень прошу... Стив  кивнул,  отвернулся  и
неожиданно громко в голос, разрыдался.
     - Нервы, - констатировала  Таня.  -  Что,  Соня  отправим  его  в  твой
Хландино на недельку до второго? За счет заведения.
     - , - согласилась Соня.
     Стив всхлипнул и опрометью выскочил из зала.
     - Ты, кстати, тоже могла бы этим вопросом озадачиться.  Бобу  Максуэллу
позвони,  скажешь,  за  консультацию  хорошо  заплатим...   Материалы,   что
тантристы с Гавайев прислали, отсмотрела?
     - Да. Барахло. Один, правда, ничего, с гуру филиппинским.  Забавный,  и
подходы нестандартные. Поглядишь?
     - Извини, я занята.
     Приватный лифт вознес Таню в пентхаус, где располагался  головной  офис
"Зарины"  -  сердце  и  средоточие  маленькой   империи,   опутавшей   город
разветвленной, пока еще тонкой и реденькой паутиной "домов досуга",  кабаре,
косметических салонов  и  магазинчиков,  бистро  и  художественных  салонов.
Номинально  все  эти  учреждения  принадлежали  десятку  небольших  фирм   и
фирмочек. Сюда Таня заезжала едва ли чаще  раза  в  неделю.  Вполне  овладев
хитрым искусством "делегирования обязанностей", она могла себе позволить  не
заниматься каждодневными тактическими вопросами, коих  так  или  иначе  было
неподъемное множество. Это за. нее делал отменно вышколенный штат, дорожащий
не только  завидным  жалованьем,  но  и  ощущением  собственной  значимости,
порожденным таким доверием руководства.
     Доверие они оправдывали в том числе и тем, что беззаветно стучали  друг
на  друга,  пресекая   тем   самым   малейшую   возсть   сколько-нибудь
организованной,  серьезной  подлянки.  Сюда,  на  крышу  элитарной  высотки,
расположенной напротив Кенсингтонского дворца, обители "народной"  принцессы
Ди,  стекались  дела  только  самые  важные,  самые  срочные   -   и   самые
конфиденциальные.
     Сейчас  три  кабинета,  в  которых  обычно  располагались   сотрудники,
пустовали по причине окончания рабочего дня. Только  в  просторной,  залитой
вечерним солнцем приемной - царстве Эмили, секретаря по жизни, способной без
малейшего напряжения одновременно разговаривать по телефону,  барабанить  по
клавишам компьютера  и  сражать  посетителя  улыбкой  мегатонн  на  сорок  -
находился помимо самой Эмили еще один  человек,  вольготно  развалившийся  в
кожаном кресле. Впрочем, при виде  Тани  он  моментально  вскочил  и  замер,
втянув живот. Таня ограничилась вежливым,  исполненным  достоинства  кивком,
стараясь не рассмеяться Джулиану в лицо.
     Институциональные законы  в  действии.  Хоть  ты  и  четвертое  лицо  в
компании, технический директор и член правления, а все же  знай,  кто  здесь
босс. И характерно, как легко врос экс-вышибала в  этот  дебильный  официоз,
для самой Тани бывший своего рода затянувшейся  игрой,  иногда  забавной,  а
иногда скучной и утомительной. Будто  так  и  родился  в  белой  отутюженной
рубашке с идиотским галстуком на резиночке, с твердой пластмассовой папочкой
в руках. Словно с ростом их бизнеса от веселого домика на улице Благодати до
этого вот черно-белого обтекаемо-функционального суперофиса  суперкорпорации
в суперпентхаусе (тьфу, будто картона  наелась!)  слетала  с  главпомощничка
многослойная  обертка,  пока  не   обнаружился   натуральный   корпоративный
гамбургер, разве что пережаренный малость. Захотелось поддеть, тем более что
разговор предстоял весьма фертикультяпистый.
     - Джулиан, лапушка,  спасибо,  что  зашел,  -  пропела  Таня  нежнейшим
голоском, прикрыв за ним дверь в офис,  и,  к  его  несказанному  удивлению,
клюнула алыми губами в благоухающую "Уилкинсоном"  черную  щеку.  -  Садись,
садись. Коньячку, сигару?
     - Я же не курю.
     - Тогда, значит, коньячку.
     Она  нажала  кнопочку  дистанционного  управления,  черная  полочка   с
толстыми папками ушла в стену, а на ее место  неспешно  выплыл  застекленный
бар с разнокалиберными бутылками. Таня выбрала большой  коньячный  бокал,  в
который  полагается  плескать  несколько  капель  на  донышко,  до  половины
заполнила "Реми-Мартеном" и пододвинула  к  нему  через  полированный  стол.
После секундного замешательства он взял бокал, сделал символический глоток и
решительно поставил на  стол.  Вспомнил,  должно  быть,  что  он  не  только
подчиненный, обязанный исполнять любую прихоть босса, но и нехилый акционер,
с которым здесь обязаны считаться.
     - Я слушаю, - с суховатой почтительностью сказал он.
     - Вчера  мне  был  очень  интересный  телефонный  звонок,  -  столь  же
непринужденно, будто в продолжение светской прелюдии,  заявила  Таня.  -  От
Ко-лина Фитцсиммонса.
     Джулиан понимающе наклонил голову. Колин Фитцсиммонс был  знаменитостью
международной. Звезда его стремительно взошла три года  назад,  когда  этого
добротного  профессионала  средних  лет,   известного   преимущественно   по
полицейским телесериалам, неожиданно пригласили на роль легендарного  злодея
Оуэна Глендауэра в исторической кинодраме из  жизни  средневекового  Уэльса.
Эту сильную, противоречивую личность Фитцсиммонс сыграл столь выразительно и
страстно, что через каких-то три месяца после выхода фильма в прокат получил
приглашение в Голливуд, где  с  тех  пор  успел  сняться  в  трех  эпических
блокбастерах,  получить  "Оскара"  и  заключить  прямо-таки   фантастический
контракт на пять лет. С  Таней  он  познакомился,  будучи  еще  относительно
безвестным,  скромным  и  молчаливым  крепышом  с  обаятельной   улыбкой   и
незадавшейся семейной жизнью. Жил он тогда в Хэмпстеде и нередко  заглядывал
на огонек в новый "центр досуга". Добившись успеха, он не  забыл  дома,  где
ему было так хорошо, всякий раз, бывая в Лондоне, находил время зайти,  и  в
зале висела огромная фотография  кинозвезды  с  теплым  посвящением  "царице
Тане".
     - И что Фитц? - поинтересовался Джулиан. Такой поворот, похоже,  вернул
ему спокойствие, несколько поколебленное странным началом аудиенции.
     - Лучше всех. Только по дому скучает. Но оттуда  ему  не  вырваться,  а
потому решил обзавестись кусочком дома прямо у себя, на Лавровом Каньоне.  У
его менеджера есть на этот счет парочка идей, довольно заманчивых.  Надо  бы
слетать  туда,  разобраться  на  месте,  переговорить...  У  меня  дел   под
завязочку, ты не мог бы?..
     Немного дернулось веко и пальцы сжали подлокотник - только и всего,  но
от Таниного внимания это не укрылось. Джулиан широко улыбнулся:
     - Но, дарлинг, ты же знаешь, что мне лучше страну не покидать.
     - Брось. Ты ж уважаемый бизнесмен, полезный член общества. Все бумаги в
момент оформят и еще за честь почтут. К тому же, если  бы  у  них  на  этого
Джулиана  Дюбюссона  что-нибудь  было,  давно  бы  тебя  прихватили.  Верно,
Франсуа?
     Он вздрогнул.
     - Не бойся, "жучки" здесь не водятся... Между прочим,  я  беседовала  о
твоей ситуации с одним грамотным барристером, без имен, естественно, так  он
говорит, что у тебя  очень  хороший  шанс  легализоваться  вчистую.  Все  же
прекрасно помнят, какие ужасы творились на вашем  Гаити  при  Папе  Доке.  И
историю твоего отца  поднять  несложно.  А  что  столько  жил  по  подложным
документам - так  ведь  опасался  преследований  злых  тонтон-макутов  и  их
агентов. Но главное,  человек  ты  зажиточный,  не  шантрапа  какая,  налоги
платишь исправно... Отличный повод для англичан блеснуть хваленым гуманизмом
а? Как тебе такой вариант? Джулиан молчал.
     - Думаешь, начнут всякие вопросы задавать подтверждений требовать? А мы
им  подтверждения   предоставим,   свидетелей   кучу   найдем.   Профессоров
сорбоннских, сокурсников. Вот этих, например.
     Таня придвинула к нему фотографию - улыбающийся,  бородатый  Джулиан  в
академической  мантии  и  шапочке  среди  десятка  молодых   людей,   одетых
аналогично.
     Он взглянул на фотографию и тут же бросил.  Руки  его  дрожали,  взгляд
заметался.
     - Никто не откажется подтвердить, что ты - это ты. Это ведь, знаешь ли,
миф, что для белых все черные на одно лицо. Могут, правда, спросить, куда ты
настоящего Франсуа Гайона дел - сам грохнул или шакалам гаитянским сдал, как
папашу, - беспощадно продолжала  Таня.  -  Только,  пожалуйста,  не  стреляй
глазками в поисках тяжелого предмета. Иначе придется лишить  тебя  жизни,  а
она мне еще пригодится. Тебе, надеюсь, тоже.
     На лбу Джулиана вздулись жилы. Он схватил едва тронутый коньяк и залпом
выпил. Хрустальный стебелек треснул в  его  пальцах,  и  пустой  шар  бокала
покатился по ковру. Таня  до  краев  наполнила  новый  бокал  и  метнула  по
полированной поверхности в направлении Джулиана.
     - Угощайся, не стесняйся. А я тебе пока сказочку расскажу... Жил да был
на белом свете один черный мальчик. Жил, обрати внимание, не  в  бедности  и
горе, а совсем наоборот. Папа у мальчика был преуспевающий адвокат,  дедушка
по  маминой  линии  производил  лосьон,  который  сильно   курчавые   волосы
распрямляет, и на этом разбогател.  А  мальчику  нашему  хотелось  жить  еще
богаче, много богаче.
     В школе и дома ему внушали,  что  для  этого  надо  усердно  учиться  и
прилежно работать. Поверил  мальчик,  школу  закончил  лучшим  в  классе,  в
колледж поступил, науки успешно грыз, в бейсбол блистал,  с  девочками  тоже
отличался. В общем, не мальчик, а прям американская мечта. И  вот  приметили
мальчика добрые дяди, послали доучиваться аж в Париж, в саму Сорбонну. А как
доучился мальчик, взяли в свою фирму, во французское  ее  представительство.
Платили ему щедро, по службе продвигали. Только мальчику  этого  мало  было,
джекпот ему, болезному, грезился, спать не давал. И  вот  году  в  семьдесят
втором объявился наш герой в солнечной Калифорнии... Ну, а про дальнейшее во
всех газетах писали, по телевизору трубили. Ты позволь, я зачитаю  небольшую
выкладку.
     Не дожидаясь ответа, Таня нацепила очки в черепаховой оправе. В них она
походила не на директора школы, а на американскую  актрису  Ким  Бэссинджер,
хоть та вроде и без очков. Открыла  бархатную  папочку  и  извлекла  розовый
листочек.
     - "А. О. "Бонанза-Калифорния"", прежде, кстати, совершенно неизвестное,
занималось привлечением средств инвесторов для разработки нефтяных скважин в
Калифорнии.  Дивиденды,  выплачиваемые   по   акциям   компании,   достигали
небывалого уровня. Первые вкладчики, в числе которых было немало  знаменитых
деятелей кино, политиков, журналистов, получили за шесть месяцев по  доллару
и шестьдесят центов  на  каждый  вложенный  доллар.  Деятельность  "Бонанзы"
сопровождалась агрессивной рекламой, что создало беспрецедентный  ажиотаж...
По просьбе отдельных вкладчиков "Бонанза" организовала  поездки  в  пустыню,
где желающим показывали нефтепровод.
     Позже следствие установило, что за нефтепровод выдавались ирригационные
трубы с надлежащей окраской и маркировкой... Деятельность "Бонанзы"  вызвала
интерес комиссии сената штата по экономической политике, но еще до вынесения
постановления о ревизии все руководство фирмы бесследно  исчезло.  Вместе  с
ними исчезло более ста миллионов  долларов  из  тех  ста  тридцати,  которые
доверили "Бонанзе" акционеры... Непосредственно с клиентами работал  молодой
темнокожий юрист, выпускник Сорбонны Дуэйн Мак-Ферлин.
     - У меня тоже кое-что  на  тебя  найдется,  леди-босс,  -  замороженным
голосом произнес Джулиан-Франсуа-Дуэйн.
     Таня трижды свела и развела ладони, обозначив иронические аплодисменты.
     - Браво. Далее по  сценарию  нам  полагается,  брызгая  слюной,  рычать
страшные угрозы, а потом, успокоившись, ты начнешь разъяснять мне,  что  эти
уворованные  у  честных  заокеанских  налогоплательщиков  миллионы  -   суть
финансовая основа нашего  процветающего  предприятия,  которое  со  страшным
треском рухнет в тот самый миг, когда кто-нибудь встанет на  их  след.  А  я
должна, хлопая глазами и ушами, делать вид, будто верю каждому твоему слову.
     Джулиан остолбенел.
     - Но это правда.
     - Это не правда, бледнолицый брат мой, и ты прекрасно  это  знаешь.  Вы
же, голубчики, уже в самом начале нашей затеи  с  Хэмпстедом,  не  могли  не
понимать, что я не сильно поверю  в  мудозвона  полковника,  которому  вдруг
взбрендило вложить сотни тысяч в предприятие, мягко говоря,  рискованное,  и
тем более не  удовлетворюсь  той  пургой,  которую  гнал  мне  Бенни  насчет
дополнительных источников финансирования, и  начну  интересоваться,  что  да
как. И тогда Соне Миллер сливается горячая информация, которую  она,  падкая
на сенсации, как любой журналист, начинает с энтузиазмом разрабатывать.  Про
Бенни вам ничего особенного и придумывать не надо было -  банковский  клерк,
осужденный за растрату и после отсидки  обосновавшийся  в  хозяйстве  мамаши
Поппи и потихонечку, на пару с  тобой,  прибравший  его  к  рукам.  То,  что
номинальной хозяйкой оставалась эта пропитая блядь, тоже  вполне  объяснимо:
бордель,  принадлежащий  парочке  бывших  зэков,  привлек  бы   излишнее   и
неблагосклонное внимание полиции.
     - Парочке? Ты не оговорилась? - спросил Джулиан сквозь стиснутые зубы.
     Теперь игрой и не пахло.
     - Парочке,  дорогой  мой,  парочке.  Бедная  Соня  настолько  увлеклась
эффектной историей юриста-жулика, который  нагрел  клиентов  на  миллионы  и
теперь выдает  себя  за  вынужденного  жить  по  подложным  документам  сына
гаитянского министра, что даже не озаботилась заняться  менее  романтической
версией твоей биографии. Зато это сделал по моей просьбе Эрвин,  к  тому  же
имеющий,  как  бывший  полицейский,  неофициальный  доступ   к   информации,
недоступной даже  пронырливой  Соне.  Так  вот,  голубчик,  отпечатки  твоих
пальчиков ни капельки не похожи на разосланные Интерполом отпечатки  пальцев
Дуэйна Мак-Ферлина, действительно очень на  тебя  похожего,  зато  полностью
идентичны  пальчикам  некоего  Джулиана  Бишопа,  манчестерского   сутенера,
осужденного  в  семьдесят  втором  на   шесть   месяцев   за   сводничество.
Откинувшись, мистер Бишоп переехал в Лондон, женился на  Глории  д'0бюс-сон,
родом как раз с Гаити, взял фамилию жены, через год развелся, и  так  далее.
Срок свой смешной мотал, кстати, в одной тюрьме с мистером  Бенни.  Так  что
тысячи три на откуп бардака тети Поппи ты еще худо-бедно наскрести  мог,  но
уж никак не восемь миллионов, с твоей подачи прокрученных через "Зарину"  за
пять с половиной лет ее существования... Э, да ты так  взмок,  что  смотреть
жалко...
     Таня нажала на другую кнопочку. Тихо загудел кондиционер.
     - Сгубило киску любопытство, - пробормотал Джулиан.
     - Ты что-то сказал или мне послышалось?
     - Я сказал, что  не  рекомендую  углубляться  в  эту  тему.  Тебе  дали
подняться, ничего взамен не требуют, условий не ставят. Живи и радуйся.
     - Видишь ли, твой совет чуть-чуть запоздал. Ровно на сутки.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Со сказочками мы уже разобрались. Теперь кино смотреть будем...
     От   нажатия    очередной    кнопочки    засветился    большой    экран
видеомагнитофона.
     - Ты разверни кресло-то, чтобы обзор получше был, - предложила Таня, но
сама  собственному  совету  следовать  не  спешила:  это,  в   своем   роде,
произведение искусства она уже видела, а наблюдать за реакцией Джулиана не в
пример интереснее.
     В техническом отношении фильмец был ниже среднего. Стационарная, словно
на заре кинематографа, камера страдала к тому  же  астигматизмом:  некоторые
участки расплывались, в других  изображение  искажалось,  как  будто  съемка
велась под несколько иным углом. В отличие от оператора художник-постановщик
явно радел об эстетическом эффекте: площадка являла собой богатую,  роскошно
оформленную католическую часовню со всеми атрибутами - сводчатыми расписными
потолками, нижняя граница которых  попадала  в  поле  обзора  камеры-большим
витражным окном, с которого благосклонно  взирают  лики  неведомых  зрителям
святых, фигурка Мадонны в парче и жемчугах, резной алтарь,  украшенный,  как
водится, барельефом  Тайной  вечери.  На  возвышении  перед  алтарем,  между
четырех длинных и  толстых  свечей  на  высоких  резных  подставках,  стоял,
сверкая медными ручками, открытый  полированный  гроб.  В  гробу,  утопая  в
цветах,  покоилось  нечто  напоминающее  мастерски   исполненную   куклу   в
человеческий рост,  обряженную  в  пышное  белое  платье.  В  течение  минут
полутора не происходило  ничего,  потом  откуда-то  сзади  вынырнула  черная
спина, на мгновение закрывшая  обзор.  Спина  потихонечку,  кошачьим  шагом,
удалялась от камеры, и стало видно, что принадлежит она мужчине, крупному во
всех измерениях, облаченному в черный фрак, наискось  перевязанный  атласной
голубой лентой. Поверх плеча мужчины виднелась верхушка громадной корзины  с
крупными, кажется, махровыми, белыми  гладиолусами.  Подойдя  к  возвышению,
мужчина поставил цветы у изножья гроба и с  некоторым  трудом  опустился  на
колени. С этой точки было не видно, чем он в этой позе занимается, но,  судя
по склоненной голове, человек молился.
     - Это довольно долго продлится,  -  сказала  Таня  и  открутила  пленку
вперед.
     В ускоренном режиме мужчина смешно подпрыгнул, показал профиль в черной
маске, поверх которой блеснули очки, и, перебирая ножками, убежал  вбок,  за
пределы  досягаемости  камеры,  и  тут  же  появился  вновь.  Таня  поспешно
переключила видик на воспроизведение.
     Мужчина был гол, и нагота этого абсолютно безволосого тучного тела  уже
сама по себе казалась запредельно непристойной. В таком виде он  походил  не
на человека, даже не на  млекопитающего  зверя,  а  на  отъевшегося  мучного
червя.
     Пританцовывая  и  колыхая  телесами,  существо  вновь  приблизилось   к
возвышению и принялось обходить гроб против часовой стрелки. Впервые зритель
получил возсть увидеть героя в лицо. Лицо,  как  и  следовало  ожидать,
было толстое, круглое. Даже в этой своеобразной обстановке черты этого  лица
невольно ассоциировались с простотой, добродушием, некоторой рассеянностью в
сочетании с мудрым лукавством. Этакий круглоносенький,  очкастенький  мистер
Пиквик.
     - Узнаешь? - Вопрос Тани был сугубо риторическим.
     - Откуда это... у тебя? выговорил Джулиан.
     Таня развела руками.
     - Интуиция. Ну, несимпатична мне была эта телекамера в левом притворе.
     Нацелена в голый угол в тупик с пожарным шлангом, на монитор в  дежурке
не. выводится. Лишняя, бесполезная.  Но  согласись,  совсем  уж  бесполезных
технических устройств не бывает -  не  люди,  чай.  Вот  я,  стало  быть,  и
попросила установить напротив этой камеры другую, такую миниатюрную...
     Джулиан заскрипел зубами.
     - Вчера днем тебя  в  том  углу  засекли,  со  мной  по  горячей  линии
связались - и вот  вам  результат.  Ты,  дружок,  нам  и  показал,  как  оно
работает. Преломление лазерного луча, значит? , значит, не просто из-за
угла снимать, а из-за трех углов, лишь бы в каждой узловой точке ма-аленький
такой, незаметный отражатель поставить?
     На экране тем временем  набирало  обороты  зрелище,  исключительное  по
своей мерзопакостности.  Нетерпеливо  суча  ножками  по  сброшенным  на  пол
цветам, толстячок-добрячок брюхом навалился на гроб. Пальцы его  елозили  по
платью куклы.
     Вот отдернул руку, затряс кистью в воздухе, - должно быть,  на  булавку
какую-нибудь напоролся. Вот снова приложился, рванул с  силой  за  укутанные
кружевами плечи... По тому, как  объект  поддавался  приложенной  силе,  как
завалилась подкинутая толчком белокурая головка и  упала  рука,  скинутая  с
груди, стало понятно, что в гроб положена не совсем кукла...
     - Выруби, - прошептал Джулиан. - Меня сейчас вырвет.
     - Сиди! - рявкнула Таня  и  вновь  надавила  на  дистанционник.  Что-то
свистнуло, и  Джулиан  оказался  пришпиленным  к  креслу  неизвестно  откуда
выскочившими плотными пластмассовыми захватами. - Ты что ж, мразь, всех  нас
похоронить решил, а? Неужели ты не понимаешь, во  что  впутался  -  "Зарину"
попросту раздавят, как клопа, даже не прилагая особых усилий, а наши с тобой
бренные останки даже не выловят в верховьях Темзы  с  чулком  на  шее,  если
только этот Пиквик...
     - Какой Пиквик? - удивился Джулиан, гим-назиев не кончавший. - Пиквик -
это такой чай, а он...
     - Да знаю я, кто он.  -  Таня  покосилась  на  экран,  где  предмет  их
разговора воодушевленно полосовал длинным ножиком содранное-таки  с  "куклы"
платье, натянув на голову  черные  кружевные  трусики,  добытые  там  же.  -
Значит,  тебе  дураку  сказали,  что  он   загорится   желанием   приобрести
эксклюзивные права на этот кинематографический шедевр с собой в главной роли
и расплатится не только большими денежками, но и гарантиями безопасности для
творческой  группы?  Дескать,  если  господин  глава  дружественной  державы
захочет бяку сделать, то и господину главе бяка будет не меньшая. Так?
     Джулиан молчал. Таня обошла стол, склонилась над ним.  В  левое  нижнее
веко уперлось острое золотое перо "Картье".
     - Говори, а то без глаза останешься. Для начала...
     Таня слегка надавила на авторучку. Джулиан взвизгнул.
     - Говори, - устало повторила Таня.
     - Ну, Солидняк сказал, что дело чистое... - забормотал Джулиан.
     - Погоди, что еще за Солидняк?
     - Ну, который под полковника косит. Аферист знатный...
     - Полковник Паунд?
     Таня опустила ручку и расхохоталась.
     - Ты чего? - недоуменно спросил Джулиан.
     - Господи, ну  какой  же  ты  идиот!..  Солидняк...  Вы  что,  даже  не
удосужились проверить, что это за птица, прежде чем с ним в дело входить?
     - А как?
     - Да хотя бы в юбилейный буклет заглянули. "Восемьдесят лет  Британским
бронетанкам" или что-то вроде, сейчас не припомню. На сорок  пятой  странице
групповой портретик старших офицеров Ее Величества Девятого, и Паунд  наш  в
обнимочку с командиром, в полный рост. Полковник-то настоящий! 'И  непростой
к тому же. Военная контрразведка. А если  учесть,  что  Девятый  в  Западной
Германии расквартирован, такой дядя там сидел не просто для отчетности.
     - Про это, что, тоже в буклете написано?
     - Он еще иронизирует... Нет, конечно. Но иногда  полезно  бывает  пивка
попить с ветеранами... Так что не будет ни угроз, ни наездов, а будет  милая
конфиденциальная беседа на высшем уровне, и в качестве  ответной  любезности
за  небольшие  уступки  политического  и  экономического  свойства  высокому
зарубежному гостю будут вместе с пленкой сданы все, кто имел или мог иметь к
ней какое-либо касательство - ты, я, весь персонал "Наннери", а может  быть,
и господин полковник. Он-то хоть за идею погибнет... Нет, я ошиблась...
     Джулиан резко  поднял  голову.  Таня  подбородком  показала  на  экран.
"Пиквик", покончив с платьем, принялся кромсать ничком лежащее у гроба тело.
     - Уступки будут крупными. Легко этот прозектор-любитель не  отделается,
не дадут. Хотелось бы, конечно, надеяться, что спецслужба не даст ходу этому
убойному  во  всех  отношениях  материальчику  и  позволят  нам  пожить   до
следующего подобного раза, но, согласись, надежды  мало.  "Наннери",  скорей
всего, уцелеет - слишком уж ценная задумка, еще не  раз  пригодится,  а  вот
смена караула будет полной... Эх, сколько учили,  что  для  некрофилов  есть
Эстер, ну, Зулейека для разнообразия. Тогда еще был бы шанс отмазаться.  Так
ведь нет же, натуральную жмуру раздобыл...
     - Двадцать тысяч квидов... - пробубнил Джулиан.
     На него было жалко смотреть.
     - Очень они тебе на том свете пригодятся! От хлесткой  пощечины  голова
Джулиана дернулась вбок. Он сплюнул кровавую слюну на ковер.
     - Ну ладно, концерт окончен. - Таня повысила голос:
     - Эмили, два кофе, пожалуйста!
     Дверь в приемную отворилась, но вместо Эмили вошел, озираясь, полковник
Паунд, а в руках у него был не поднос с  кофе,  а  никелированный  пистолет,
глядящий Тане прямо в лоб.
     - Ай, да бросьте пушку, полковник, - спокойно сказала Таня. - Вам же не
дали указания меня погасить.
     Полковник пожал плечами и отвел пистолет в сторону.
     - Вас -  нет.  -  Он  выразительно  глянул  на  съежившегося  в  кресле
Джулиана.
     - А, этот... Он никуда не денется.
     - Согласен. - Полковник  отогнул  полу  пиджака  и  спрятал  оружие.  -
Пленочку позвольте? Он сделал шаг к потухшему экрану.
     - Милости прошу. Цените - я ведь могла ее уничтожить... Вы, насколько я
понимаю, получили мою записку?
     -  Обе,  -  отвечал  полковник,  занятый  извлечением  мини-кассеты  из
магнитофона. - Хитрая вы бестия, мэм, вот что я скажу. И чертовски рисковая.
     - К вашим услугам... "Джонни Уокер", "Лафрейг", ирландское?
     - Благодарю, у нас мало времени.
     - Мне бы не хотелось оставлять его здесь... - О  нем  позаботятся...  А
что это?
     - Меня утомили длинные монологи, которые  пришлось  здесь  произносить.
Вот, чтобы не повторяться, я их записала.
     Полковник хмыкнул.
     - Думаю, это лишнее. Но все равно давайте. - Он положил Танину  кассету
в карман. - Вы уверены, что больше записей вашей беседы не имеется?
     Она ответила обезоруживающей улыбкой.
     - В чем нынче  быть уверенным? Во всяком случае, я их не делала.

     Очнулась она, вероятно,  ночью,  долго  и  тупо  разглядывала  полумрак
совершенно  незнакомой  ей  комнаты,  потом   приметила   по   правую   руку
прикроватный столик с лампой, потянулась к  шнурку,  дернула.  Не  работает.
Таня протерла глаза.
     Слабый  свет  исходил  откуда-то  снизу,  со  стороны,  противоположной
темному, занавешенному окну. В принципе, и его хватало, чтобы в общих чертах
рассмотреть помещение. Пузатый комод напротив кровати, над ним - зеркало  во
всю стену. Около окошка  -  бюро,  на  пустой  поверхности  которого  белеет
какой-то листочек. Большое кресло  в  углу.  Похоже  на  номер  в  приличной
гостинице, не хватает только некоторых  мелочей  -  телевизора,  будильника,
пепельницы, телефона...
     Таня сбросила ноги на  пол,  встала.  Ее  тут  же  повело,  закружилась
голова.
     Пошатнулась, но устояла. Дурная слабость во всем теле, прикрытом  белой
ночной рубашкой до пят, тупо ноет затылок и очень хочется пить. Состояние не
блестящее, но терпимое.  Подойдя  к  окну,  Таня  отдернула  тяжелые  шторы,
посмотрела на подсвеченную далекими фонарями зелень, на  край  блестящей  от
недавнего дождя асфальтовой дорожки.  Взялась  за  ручку  на  оконной  раме,
потянула вверх. Хлынул  густой,  влажный,  свежий  воздух.  Мелкая  стальная
сетка, одновременно от комаров и от...  Если  приналечь,  воз,  удастся
выдавить... Но стоит ли торопиться?
     Одна дверь вела в ванную. Здесь выключатель работал, и  в  ярком  свете
видно было хорошо.  Но  особенно  смотреть  было  не  на  что.  Все  обычно,
практично, гигиенично. На полке над раковиной и в  шкафчике  за  зеркалом  -
всякие необходимые принадлежности,  на  вешалке  -  три  махровых  полотенца
одного цвета, но разных размеров. Любопытно, пожалуй, лишь то, что  рядом  с
полотенцами - ее купальный халат, а в шкафчике - ее соли для  ванны,  пенки,
притирания. Да еще красочная  табличка  с  правилами  мытья  рук.  Листочек,
взятый с бюро, чтобы прочесть  при  свете,  был  украшен  голубовато-золотым
логотипом - неразборчивые затейливые руны в цветочной виньетке. Ниже  текст:
"Дорогой гость!  Прачечная  служба  "Элвендейла"  работает  по  вторникам  и
пятницам. Вам достаточно лишь сложить ваше белье в  специальный  пластиковый
мешок..." Мерси вам за заботу!
     В тамбуре, за  дверцами  встроенного  шкафа,  Таня  нашла  часть  своей
одежки, аккуратно развешанной по плечикам и  разложенной  по  полкам.  Внизу
стоял новенький чемоданчик с ее монограммой. Как оно сюда попало? В  Саррей,
что ли заезжали? Ни черта не вспомнить - вырубили, сунули,  как  чурку...  в
самолет и на Третью улицу Строителей, и скоро явится Ипполит...
     К удивлению Тани дверь в  коридор  оказалась  незапертой.  Более  того,
замка вообще не было.  Что  ж,  есть  разные  способы  гарантировать  полную
госбезопасность проживающих... Наспех одевшись, она выскользнула в  коридор.
Нормальный  пустой  гостиничный  коридор,  желтый  ковер,  лампы  в  круглых
плафонах, даже кадки с фикусами и зеркало на  повороте.  А  за  поворотом  -
закрытое окошечко в стене, а над окошечком  надпись:  "Дежурная  медсестра".
Если и стало понятней, то ненамного.
     Коридор закончился просторным холлом. Мягкие  кресла  вокруг  столиков,
декоративный  камин,  чьи-то  портреты  на  стенах.  "Дар  сэра   Арчибальда
Нахман-сона,   баронета".   "Сия   доска   увековечивает    щедрость    леди
Витцли-Путцли". "В память моего мужа, авиации генерала  Корнелиуса  ван  дер
Хер". А за холлом сквозь витринные стекла видны круглые  столы  с  номерами.
Таня огляделась, прошмыгнула в столовую, увидела .выстроившийся вдоль  стены
сверкающий ряд автоматов.
     Газировка,  соки,  печенье,  мороженое.  И  все  бесплатно,   как   при
коммунизме. Только старый сигаретный автомат нахально требовал  денег.  Таня
немножко пошебуршала в раздолбанной щелке  кстати  подвернувшейся  ложечкой,
подергала за рычажки - и была вознаграждена пачкой  мятных  "Пикадилли".  Не
лучший вариант, но выбирать не приходится.
     Утолив жажду двумя стаканами  ананасового  сока,  Таня  возвратилась  в
пустынный холл и вышла через него в другой  холл,  побольше,  с  выходом  на
улицу и консьержкой за высокой стойкой -  первым  человеком,  встреченным  в
этом непонятном месте. Таня приблизилась.
     -  Привет!  -  с  улыбкой  прощебетала  молодая  простоватая   на   вид
консьержка. - Не спится, да?
     - Ага, - дублируя улыбку, ответила Таня. - Огонечку не найдется?
     - Не-а. Слева от столовой курилка, там спички есть... Новенькая, да?
     Сменщица говорила, вечером привезли одну, в нуль  удолбанную.  Это  ты,
что ли, она и есть? Быстро оклемалась... Сильно ломает?
     - Да так, - неопределенно ответила Таня. - А  что,  "Элвендейл"  -  это
очень круто?
     - А то! Очередь на три месяца... Правильное место, подруга.
     - Дарлин! - окликнули сзади с ударением на последний, слог, и Таня,  не
сразу поняв, что обращаются к ней, удивленно  повернулась  и  посмотрела  на
высокую желтолицую женщину в белом сестринском костюме, шутливо грозящую  ей
пальцем. - Ай-яй, нехорошая девочка! Ночью бай-бай  надо,  а  не  гулять  по
корпусу. Ну-ка пойдем в кроватку.
     - Это обязательно? - осторожно осведомилась Таня.
     - Подъем в шесть ноль-ноль, а днем спать запрещается, -  совсем  другим
тоном сказала медсестра. - Если испытываете нарушения сна, на период  острой
абстиненции можете получать препараты, но не чаще одного раза в четыре часа.
     - Простите, какие именно препараты?
     - Валиум и фенобарбитал. Апоморфин или метадон - только по  предписанию
врача...
     - Скажите, а без препаратов нельзя? Медсестра неожиданно улыбнулась.
     - , разумеется.  Скорейший  отказ  от  замещающей  терапии  только
приветствуется. А ночку не поспать - ничего страшного,  от  этого  никто  не
умирал.
     - Извините, а если не хочется лежать?..
     - После отбоя не разрешается шуметь, громко разговаривать и заходить  в
комнаты других гостей. В вашем распоряжении курительный  салон,  библиотека,
столовая. И еще, администрация просит  до  восхода  солнца  не  выходить  из
помещения - это затрудняет их работу... Да, а где ваша бирка?
     - Какая бирка? У меня нет никакой бирки.
     - Ой, простите, мы не думали, что вы так скоро  подниметесь.  Пройдемте
со мной, пожалуйста.
     Медсестра выдала Тане через окошечко  прямоугольный  кусочек  пластика,
снабженный сзади булавкой, а спереди - красиво напечатанным именем  "Darlene
Т.", и строго предупредила, что находиться без бирки  разрешается  только  в
своей комнате и при посещении плавательного бассейна.
     До рассвета Таня знакомилась с небогатым и специфическим  ассортиментом
здешней библиотеки, а потом отправилась на рекогносцировку местности.
     Двухэтажный "Элвендейл-хаус" стоял  на  холме,  развернувшись  тылом  к
тихой реке, берега которой поросли густым кустарником. Фасад его выходил  на
обширное ровное поле, окаймленное  ухоженными  цветочными  клумбами.  В  обе
стороны от поля отходили присыпанные желтым песочком  липовые  аллеи.  Левая
упиралась в  ограду  теннисного  корта,  правая  вела  к  современного  вида
сооружению, стеклянные  стены  которого  наводили  на  мысль  об  аквариуме.
"Бассейн", -  решила  Таня  и  направилась  туда.  У  бассейна  аллея  резко
сворачивала влево и обрывалась возле серых  хозяйственных  построек.  Дальше
начиналась рощица. Таня вошла в нее, тихо ступая по сухой осыпавшейся  хвое.
Безлюдье,  покой,  безмятежность,  розовое  солнышко  подсвечивает  верхушки
сосенок. Шагах в трех от Тани деловито грызет  шишку  большая  серая  белка.
Таня подошла к непуганому зверьку, опустилась на корточки.
     - Ну что, хвостатая, ты что-нибудь понимаешь? Я - нет.
     Белка посмотрела на нее круглым глазом и, ничего не ответив,  вернулась
к прежнему занятию.
     - Доброе утро!
     Таня резко поднялась. На нее, приветливо улыбаясь, смотрел  длиннолицый
и лысый молодой человек в синем пиджаке.
     - Я Терри, администратор. А вы - Дарлин, наша новенькая?
     Таня наклонила голову в подтверждение.
     - Гуляете? - участливо осведомился он. - Я только попрошу вас за ворота
не выходить и вправо от променада  не  уклоняться.  Там,  видите  ли,  чужие
владения, хозяева будут недовольны.
     - Спасибо, Терри. А то я здесь ничего еще не знаю.
     Она   исподволь   оглядывала   администратора.   Впечатления   сильного
рукопашного бойца не производит, хотя как  знать.  Из  вооружения  -  только
уоки-токи на ремешке. Лицо незамысловатое.
     - Завтрак у нас в семь пятнадцать. Постарайтесь не опаздывать.
     Она посмотрела ему в спину  и  двинулась  дальше.  Ворота  представляли
собой два красиво сложенных из камня столбика  по  обеим  сторонам  дорожки.
Один из столбиков украшала мраморная доска со словами:  "Элвендейл.  Частная
собственность. Въезд по  пропускам".  Никаких  шлагбаумов,  никакой  охраны,
только из кустов поблескивают  красные  пятачки  датчиков.  За  ворота  Таня
выходить не стала, свернула налево. Минут через сорок дорожка,  описав  круг
мимо лужаек и рощиц, привела ее обратно в Элвендейл-хаус.  У  входа  ее  уже
встречал улыбающийся Терри, препроводивший ее в столовую и показавший  место
за женским столиком.
     Соседок оказалось трое: пожилая толстушка с голубой  челкой,  чуть-чуть
не  дотягивающая  до  типажа  "достойной  старой  дамы",  высушенная   карга
неопределенного  возраста  и  совсем  молодая   девица,   заторможенная,   с
остановившимся  туманным  взором   и   сальными   волосами,   уложенными   в
замысловатую прическу. Остальные столики были заняты мужчинами  всевозможных
образцов и типов.  Там  громко  смеялись,  перекидывались  непонятными  Тане
шуточками, нередко кидали на нее взгляды, один даже подмигнул.
     -  Добро  пожаловать  в  "Элвендейл",  душечка,  -  приветливо  сказала
толстушка.
     - Я - Бекки, застольный капитан, а это - Ширли и Джейн. Это твоя первая
лечебница, да?
     - Угу, - коротко отозвалась Таня, ковыряя вилкой в салате с лососем.
     - Считай, повезло. "Элвендейл"  -  местечко  особенное,  прямо  райский
уголок, а доктор Хундбеграбен - такая душка. Я здесь четвертый раз -  и  все
добровольно.,.. А тебя, милочка, что сюда привело?
     - Да так...
     - Я понимаю, лапушка. Ну, ничего, скоро ты поймешь, что у всех нас  тут
одинаковые  проблемы,  и  только  полная  открытость  поможет  нам   обрести
исцеление.
     - Открытость,  честность  и  искренняя  готовность,  -  встрепенувшись,
высказалась заторможенная Джейн и вновь впала в ступор.
     После  завтрака  все  отправились  на  утреннее  богослужение,  а  Таню
пригласили на беседу к директору. "Ну вот, начинается", -  подумала  она  на
пороге кабинета, больше похожего на  выставку  дипломов  и  кубков.  Беседа,
однако,  получилась  совсем  не  такая,  на   которую   рассчитывала   Таня.
Представительный седовласый мужчина осыпал ее любезностями,  выразил  робкую
надежду,  что  дорогая  гостья  не  слишком  остро  переживает   неудобства,
сопряженные с некоторыми ограничениями, вызванными, поверьте,  исключительно
заботой о благе гостей.
     - Внешний мир должен остаться за воротами "Элвендейла", ибо  для  всех,
кто пришел сюда обрести спасение, все  люди,  места  и  вещи  внешнего  мира
окрашены  в  мрачный  цвет  химической  зависимости,  подчинившей  себе  все
естество, - вкрадчиво говорил директор, накрыв Танину ладонь своей. - И лишь
очистив свое сознание, тело и душу, полностью  обновившись,  познав  радость
истинного  человеческого  общения,   высокую   духовность,   веру   и   силу
противостоять пагубному  пристрастию,  возвратитесь  вы  в  мир,  искрящийся
новыми гранями... Газеты, радио,  телевидение,  телефон  и  другие  средства
связи - в "Элвендейле" не знают, что это такое. Книги и музыка -  только  из
рекомендованного списка. Свидания исключены. Письма, не более одного, каждую
среду подаются в незапечатанном конверте администратору Мэри-Лу Эйч.  У  нее
же по вторникам  получить двадцать пять фунтов  на  карманные  расходы.
Если возникнут какие-либо проблемы или вопросы - милости  прошу  ко  мне.  Я
принимаю каждый второй четверг с трех до пяти.
     - Скажите, доктор Хундбеграбен...
     - Просто Адольф, дорогая. Мы все здесь одна семья.
     - Извините, Адольф, я... для меня все это так неожиданно... Я  даже  не
помню, как попала сюда...
     - Неудивительно. Вас привезла карета "скорой помощи".
     - Но мои документы,  чековая  книжка...  Здесь  ведь,  как  я  понимаю,
частная клиника... Директор поморщился.
     - Прошу вас, Дарлин, не употребляйте слова "клиника". "Элвендейл" - это
прибежище. Прибежище для усталых душ.
     - Но...
     - Счастлив был побеседовать с  вами,  Дарлин.  Не  бойтесь,  все  будет
хорошо.
     А вот за это еще предстоит побороться... Вычислив полковника Паунда еще
до  завершения  хэмпстедского  проекта,  она  заняла   позицию   осторожного
ожидания. В  принципе  нетрудно  было  догадаться,  что  коль  скоро  за  ее
раскрутку взялись спецслужбы, то рано или  поздно  встанет  вопрос  о  сборе
компромата на высокопоставленных лиц  -  для  чего  же  еще  нужны  бордели,
курируемые разведкой  или  контрразведкой?  Она  все  ждала,  когда  партнер
приоткроет карты, готовилась к блефу, к крутой торговле.  Когда  рано  утром
юный посыльный из  "Наннери"  вручил  Тане  кассету  с  ночными  экзерсисами
высокого  зарубежного  гостя  -  осталось   загадкой,   как   мальчишку   не
притормозили люди Паунда, должно быть, просто не учли такого варианта,  -  и
она просмотрела отснятый материал, пришлось срочно перекраивать  сценарий  и
переходить к бурной импровизации. Выход из игры был уже невозможен, а ставки
взлетели столь стремительно, что оставалось лишь бросить на кон  собственную
жизнь. Покидая "Бьюфорт-хаус" под ручку с полковником,  Таня  понимала,  что
выиграла, как минимум, отсрочку, и готовила себя к разным схемам дальнейшего
развития игры, которую начала не она. Скорее всего, предстояла вербовка -  с
разными иезуитскими проверочками, провокациями, выкручиванием рук (воз,
и в прямом смысле),  с  шантажом.  Совершенно  не  исключено,  что  всплывет
история с безвременной кончиной мужа,  с  исчезновением  мистера  0'Брайана,
даже что-то  из  доанглийского  периода  в  ее  красочной  биографии  -  кто
поручится, что у англичан нет ни единой ниточки к тому же Шерову. Но  такого
поворота  не  могла  предположить  и  самая  богатая  фантазия.  Дарлин  Т.,
пациентка    бредового    "Эл-вендейла",    возглавляемого    аж    Адольфом
Хундбегра-беном. Зарывшим собаку...
     Зарытым собакой...
     - Всех гостей просим срочно прибыть в столовую. Повторяю,  всех  гостей
просим срочно прибыть в столовую. Начало лекции через две минуты...
     На центральном столике выросла  небольшая  кафедра,  а  позади  него  -
зеленая школьная доска. После минутного ожидания  из  боковой  двери  к  ней
бодренько прошествовал цыганистый толстячок с тараканьими  усами.  Встретили
его аплодисментами и оживленными возгласами.
     - Здорово, красавчики! - бросил он  в  аудиторию  и  первым  захохотал,
подавая пример остальным. -  Меня  По-прежнему  зовут  Руди,  и  я  все  еще
наркоман, алкоголик и импульсивный курощуп!
     Мощный взрыв смеха. Метнув взор масляных  карих  глазок  в  направлении
стола, за которым расположились женщины, он театрально подмигнул и  облизнул
пухлые губы.
     - Увы, курочки, я на работе!
     И вновь все расхохотались, а толстушка Бекки так зашлась, что  чуть  не
свалилась со стула.
     - Но сегодня, леди и джентльмены, я не стану  потешать  вас  байками  о
своем героическом пути... Разочарованный гул.
     - Сегодня у нас серьезная лекция,  так  что  приготовьте  тетрадочки  и
авторучки.
     Все   зашевелились,   раскрывая    тетрадки,    украшенные    логотипом
"Элвендейла". К Тане бесшумно подошел Терри и положил  перед  ней  такую  же
тетрадь и синюю шариковую ручку.
     - Но прежде чем предоставить слово нашему ученому  профессору,  я  хочу
сделать важное сообщение. - Руди сделал серьезное лицо,  и  все  моментально
стихли. - Родненькие мои,  в  нашей  дружной  семье  -  пополнение!  Давайте
поприветствуем очаровательную Дарлин Ти!
     Хлопки,  улюлюканье,  крики  "Ура!",  "Браво!",  "Хэл-ло,  сестренка!".
Бекки, сделав страшные глаза, подтолкнула Таню в бок - дескать, вставай.
     Таня нехотя поднялась.
     - И откуда ты, прелестное дитя? - ласково осведомился Руди.
     -  Из  Лондона,  -  тихо  ответила  Таня.  Руди  всплеснул  руками   и,
вытаращившись на Таню, словно на привидение,  хриплым  от  волнения  голосом
спросил:
     -  Боже  мой,  неужели  гнусный  крэк  добрался  и  до  нашего  тихого,
благопристойного Лондиниума?
     - Наверное. Я не в курсе, - не поднимая глаз, сказала Таня.
     - О, ну да, конечно, настоящие леди крэка не крэкают.
     Дружный смех.
     - Но что же в таком случае? Кислота, снежок, перчик, спид, экстаз?
     Он заговорщически подмигнул. Таня упорно молчала.
     - О, разумеется, никаких проблем у нас нет, и  путевкой  в  "Элвендейл"
нас премировали за хорошее поведение.
     Уставшая смеяться публика просто выла. Таня  медленно  подняла  голову.
Руди, краем глаза поймавший ее взгляд, вздрогнул и отвернулся.
     - Но давайте, господа,  явим  снисхождение.  Нашей  Дарлин  еще  только
предстоит сделать первый, самый трудный шаг, признать свое  полное  бессилие
перед недугом и довериться высшей силе в нашем с вами  лице.  Осознать,  что
исцеление воз лишь тогда, когда есть честность, открытость и...
     Он по-дирижерски взмахнул руками, и все хором подхватили:
     - И искренняя готовность! Потом за кафедру встал долговязый,  бородатый
интеллектуал и скучным голосом начал:
     - Особенно  тяжелые  нарушения  мозговой  деятельности  вызываются  так
называемой множественной зависимостью,  то  есть  параллельным  привыканием,
например, к веществам амфетаминового ряда и тяжелым седативам...
     Глядя на усердно наклоненные над тетрадками головы, слыша скрип  ручек,
Таня думала: "Сбегу на фиг - и будь что будет!"
     Кое-как досидев до перерыва, Таня рванула на боковое крыльцо покурить и
собраться  с  мыслями.  Уходить  нужно  ночью,  применив  детскую,  еще   по
пионерлагерю знакомую хитрость - взбить одеяло, прикрыть  покрывалом,  чтобы
со стороны казалось, будто в кровати кто-то  спит.  Для  "прибежища  усталых
душ" этого должно быть более чем  достаточно.  Ну,  хоть  убейте,  не  тянет
"Элвендейл" на загородную "ферму" МИ-5 или другой  аналогичной  организации.
Психушник натуральный, даже,  сказать, онтологический. Так ведь до  сих
пор и непонятно, как она сюда попала. Уж не лопухнулись ли часом  держиморды
соединеннокоролевские?.. Таня даже  хихикнула,  в  образах  представив  себе
ситуацию - вот ее выключили хлороформом, укольчиком  усугубили,  сгрузили  в
участке для последующей транспортировки под бочок  какой-нибудь  обторчанной
шала-шовке, а потом в накладных запутались и пустили грузы не по назначению.
И вот она здесь, ставит мозги  под  компост,  а  наркоша  бедная  парится  в
подвале  на  Лубянке...  Херня,  конечно,  полная,  но  какие  есть   другие
объяснения? Предварительное промывание мозгов, начальный этап  зомбирования?
Почуяли, суки, что орешек крепковат, решили размягчить маленько.
     Сбить с панталыку, поставить в абсурдную ситуацию,  отследить  реакцию,
выждать, пока не дойдет до кондиции, а  там  брать  голыми  руками.  Само-то
кукушкино гнездо определенно настоящее, но не без засланного  же  казачка...
Значит, побег отменяется?..
     - Дарлин Ти,  пожалуйста,  подойдите  к  стойке  консьержки.  Повторяю,
Дарлин Ти, пожалуйста, подойдите к стойке консьержки...
     Ну, раз вы так просите...
     У стойки ее с озабоченным и хмурым видом  ждала  незнакомая  медсестра,
сжимая в руках пластмассовую дощечку с прикрепленным к ней листком.
     - Дарлин, вы... вы только не волнуйтесь,  пожалуйста,  воз,  здесь
техническая ошибка... Мы получили данные ваших анализов и... у вас нехорошая
кровь... очень нехорошая. Мы вынуждены срочно отправить вас  в  больницу  на
обследование... Машина уже здесь.
     Этого еще не хватало! Когда с таким лицом говорят "очень плохая кровь",
это может значить только одно... Ну, разве что  еще  лейкемию.  Хрен  редьки
слаще?
     Превозмогая внезапную противность в ногах, в низу живота,  опираясь  на
руку  высокого  санитара,  доковыляла  кое-как  до  машины  и...   Кому   бы
рассказать,  какую  радость  способна  вызвать  в  отдельных  случаях   даже
протокольная физиономия полковника Паунда, поджидавшего ее в салоне "скорой"
в белом халате.
     - Доктор, я буду жить?
     Он, естественно, даже не улыбнулся в ответ.
     - Ситуация изменилась, мэм. С вами хотят говорить.
     Санитар деловито закачивал шприц из розовой ампулы.
     - А нельзя ли без этого, полковник? Я еще от прошлого раза не отошла.
     Обещаю смотреть только в потолок и согласна даже на завязанные глаза.
     Санитар вопросительно посмотрел на полковника.
     - Ладно, - сказал наконец Паунд. - Можете смотреть куда хотите.
     Дорога оказалась на удивление короткой. Уже через  час  они  въехали  в
Лондон со  стороны  Хендона  и  еще  минут  через  двадцать  остановились  у
пузатенького особняка на  прекрасно  знакомой  Тане  Камбер-лэнд-Террас,  не
доехав  всего  полквартала  до  одного  из  предприятий  "Зарины"  -  кабаре
"Сикрет-Сервис", выдержанном в стилистике "плаща и кинжала". Даже официантки
расхаживают в  черных  масках.  Выходя  из  автомобиля,  Таня  не  могла  не
улыбнуться  непреднамеренной   иронии   судьбы.   Впрочем,   такой   ли   уж
непреднамеренной?  Полковник  отметил   несерьезное   выражение   ее   лица,
нахмурился, решительно взял под руку и в бодром темпе повел ко входу.
     Выпустил ее руку только на втором этаже,  в  комнате,  служащей  то  ли
большим кабинетом, то ли библиотекой  -  стеллажи  до  потолка,  уставленные
внушительного вида томами, неизменный камин, монументальный письменный  стол
в дальнем конце комнаты, в  симметричных  альковах  -  два  стола  поменьше,
крытые зеленым сукном, при них кресла. В одно  из  кресел  полковник  усадил
Таню и молча вышел.
     Текли минуты. Таня потянулась, встала, чтобы размять ноги, прошлась  до
стеллажа, сняла с полки первый попавшийся том, раскрыла наугад.
     "Фамильный  герб  рода  Морвенов  (XV  век)  представляет  собой  белый
мальтийский крест на белом поле..." Пятьсот лет конспирации - круто!
     - Я не помешал?
     Таня резко обернулась. Книга выпала из враз ослабевших рук,  стукнулась
об паркет...
     - Ты?!
     Ее накрыло волной... нет, не памяти даже, ибо это осталось вне  памяти,
вообще  не  отфиксировалось  сознанием,  сразу  ухнув  в   темную   глубину,
неподконтрольную  разуму  и  только  в  узловые  мгновения  жизни  озаряемую
магической вспышкой. Тогда то, что казалось небывшим, становится бывшим...
     ...Ее первая лондонская  ночь.  Оживший  Винни-Пух  на  обоях.  Луна  в
незашторенном окошке. И двое на волнах...
     Не вором, но банкиром оказалось сознание, и  пережитое  возвращалось  с
процентами, накопленными за шесть лет...
     А потом они просто валялись, смеясь ни о чем. Притормозившее  время  не
спешило переходить на обыденный аллюр. Ее  ладонь  тихо  гладила  безволосую
голову, лежащую у нее на груди...
     - ...а мне еще привиделось, что ты светишься. А это луна через окошко в
твоей лысине отражалась.
     - А ты вправду светилась. Изнутри.
     - Это потому, что обрела то, чего мне недоставало. Но  не  поняла,  что
именно, и теперь не понимаю...
     - Обязательно ли понимать?..
     - А потом это что-то ушло, и я даже не заметила потери... Но  теперь  -
навсегда...
     - Навсегда - ответственное слово...
     - А помнишь, ты говорил о мужчине, живущем во мне...
     Он приподнялся на локте, посмотрел на нее блестящими глазами.
     - Ты вспомнила?
     - Вспомнила... Расскажи мне о нем.
     - Видишь ли, инь и янь, мужское и женское - это принципы, не  феномены.
А в каждом феномене  мужского  и  женского  начал  заложено  почти  поровну.
"Почти" - потому что для движения нужна разность потенциалов, а "поровну"  -
потому что для существования необходимо равновесие и внутри феномена, и  вне
его. Такое почти равновесие есть и в человеке - на генетическом  уровне,  на
гормональном, на духовном. Каждая женщина - это процентов  на  сорок  восемь
мужчина, а каждый мужчина  -  это  на  столько  же  женщина.  Многое  в  нас
определяется этим живущим в нас  существом  противоположного  пола.  Еще  до
нашей с тобой встречи моя внутренняя женщина - натура тихая, созерцательная,
немного вещунья - возжаждала  твоего  внутреннего  мужчину,  бесстрашного  и
безжалостного, дьявольски  умного,  жестокого,  беспощадно  справедливого  и
невероятно сильного. И твой мужчина откликнулся - и отдал твою женщину моему
мужчине...
     Она слушала его, загадочно улыбаясь.
     - И вот теперь...
     - А теперь мой мужчина будет любить твою женщину.
     Она соскользнула пониже и, возбудив его пальцами,  слегка  надавила  на
головку. На самом  кончике  открылась  щель.  Раскрывшись  до  предела,  она
осторожно ввела в эту щель клитор и начала сокращать мышцы...
     Он проснулся, почувствовав прикосновение к уху ее зубов. Еще не больно,
но уже чувствительно.
     - Эй! - позвал он. - Отпусти!
     К уху прижались мягкие губы, зашептали:
     - Ты говорил, что твоя женщина хотела меня еще до встречи со мной.  Как
так?
     Что ты знал обо мне? Откуда? Почему ты в ту ночь оказался там?
     Лорд Эндрю Морвен протер продолговатые, неуловимо  монголоидные  глаза,
улыбнулся, напружинил некрупное крепкое тело и мячиком выпрыгнул из кровати.
     - Пойдем, - сказал он. - Я покажу тебе кое-что.
     - Что у тебя там? -  спросила  она,  глядя,  как  он  старинным  ключом
открывает  окованную  железом  дверь  в  подвал.  -  Камера  пыток?  Скелеты
умученных жен и врагов? Бочонки амонтильядо?
     - Свидетельства тайного порока... Погоди, я включу электричество...
     Со сводчатого потолка тек мягкий  свет,  с  голых  белых  стен  глядели
цветные прямоугольники картин.
     Никакого сравнения с собранием покойного Родиона Кирилловича Мурина эта
коллекция не выдерживала. Штук пятнадцать  полотен,  разные  эпохи,  страны,
школы, причем кое-что Таня явно уже видела  -  в  музеях,  в  художественных
альбомах. Если это копии...
     - Ну, разумеется, копии, - словно читая  ее  мысли,  сказал  Морвен.  -
Единственный оригинал - вот.
     Он  ткнул  в  довольно  посредственный,  по  мнению  Тани,   альпийский
пейзажик.
     - Но... но зачем?
     - Видишь ли, эта скромная  коллекция  по-своему  уникальна,  и  я  знаю
двух-трех знатоков, которые готовы были бы отдать за нее пару  дюжин  весьма
известных и  несомненно  оригинальных  полотен,  не  говоря  уж  о  денежном
эквиваленте. Но рыночная ценность не имеет для меня никакого  значения  -  я
предпочитаю другие способы размещения  капитала,  а  это  исключительно  для
души... Все работы,  которые  ты  здесь  видишь,  принадлежат  кисти  одного
человека  -  Ксавье  Гризома,  признанного  мастера  подделок.  Великий  был
специалист, не только художник, но и  замечательный  химик.  Состав  краски,
лак, грунтовка, кракелюр, даже волоски на кисточках - все было безупречно. В
своих признаниях, посмертно опубликованных в Париже в начале века, он привел
подробный  список   своих   профессиональных   хитростей   и   произведений,
оставленных озадаченному потомству. Скандал был неописуемый.  Но  Гризом  не
был бы Гризомом, не оставив за собой  права  на  последнюю  шутку  -  больше
половины работ, приведенных в его записках, никогда им не  подделывались.  И
наоборот. Например, никто не знал, что в число его подделок входит вот эта.
     Он эффектным движением сдвинул бархатную занавесочку.  Золотистый  фон,
темные одежды, пылающие черные глаза, одухотворенный младенец...
     - ??, ??? ???, ??????... И ты вполне  уверен,  что  тебе  не  подсунули
оригинал?
     - Милая моя, мне ли не знать руку  Гризома?  Я  же  самолично  проводил
экспертизу в Москве. И сам привез этот холст сюда, имея на  руках  абсолютно
честное  разрешение  на  вывоз  из  страны,  выданное  вашим   Министерством
культуры.
     Работа неизвестного  художника  второй  половины  девятнадцатого  века,
выполненная в  манере  Эль-Греко...  А  оригинал,  как  и  сказано  в  любом
справочнике, сгорел вместе с виллой Дель-Пьетро в тысяча восемьсот девяносто
втором году.
     - Любопытно... А Шеров знал, что я добываю для тебя подделку?
     - Нет, разумеется. Я не хотел вдаваться в лишние разъяснения.
     - Ясно. Мой брак с Дарлингом - твоих рук дело?
     - Не совсем. Но я своевременно подключился.
     - Да уж... И это по твоей милости меня кинули  с  векселями  "Икаруса"?
Чтобы не выскользнула из-под вашей конторы?
     В глазах Морвена появилась обида. Похоже, неподдельная.
     - Я такими вещами не занимаюсь. Подозреваю,  это  штучки  Вадима.  Если
хочешь знать, узнав об этой неприятной истории, я тут же  выкупил  их  через
Пойзонби, одного из моих маклеров. Извини, что не за  полную  цену,  но  это
было бы слишком подозрительно.
     Теперь Морвен был ей понятней  и  ближе.  Родственный  ум,  родственная
душа. Но экстаз единения, пережитый в его уютной холостяцкой  спальне,  вряд
ли повторится.
     - У меня есть такое предложение: давай сменим наши простынные  тоги  на
более пристойное одеяние и сходим куда-нибудь,  в  тот  же  "Сикрет-сервис",
например.
     Возьмем отдельный кабинетик, выпьем, закусим, о  делах  наших  скорбных
покалякаем...
     Цитаты он, ясное дело, не понял, только выразительно посмотрел на нее.
     - Ах да, извини, забыла, что я здесь на  нелегальном  положении.  Тогда
корми меня. Пора обсудить создавшееся положение, а  на  голодный  желудок  я
соображаю туго.
     Эндрю Морвен усмехнулся и подал ей руку.
     - Прошу в столовую, сударыня.
     Оставив ее подогреваться аперитивом и орешками, он  принялся  колдовать
на кухне - большой, сверкающей, суперсовременной. Большая, кстати,  редкость
в богатых городских домах: многие даже завтракать предпочитают в ресторанах.
     Должно быть, внутренняя женщина  лорда  Морвена  отличается  нетипичной
домовитостью.
     И незаурядными кулинарными способностями. Креветочный коктейль  выгодно
отличался от покупного, а фрикасе было вообще выше всяких похвал.
     - Ну-с, - сказала Таня, отодвигая тарелку. - Итак,  что  побудило  тебя
возобновить наше знакомство именно сегодня,  извини,  уже  вчера?  Полковник
Паунд обмолвился о каких-то изменениях в ситуации.
     - А десерт?
     - А десерт, если , потом.
     - . - Морвен вздохнул. - Операция  благополучно  провалена.  Клоун
застрелился.
     - Какой еще клоун?
     -  Тот,  которого  ты  окрестила  Пиквиком.  Обстоятельства  нам   пока
неизвестны, но то, что самоубийство связано с нашим... материалом,  сомнений
не вызывает.
     - Выходит, я могу возвращаться в "Зарину"?
     - Собственно, так я и предполагал, когда  отдал  распоряжение  привезти
тебя сюда.
     - Но...
     - Но с тех  пор  произошли  некоторые  изменения.  Где-то  образовалась
утечка информации. Источник этой утечки мы, конечно, установим, меры примем,
но  сделанного   не   воротишь.   Начато   конфиденциальное   расследование.
Разумеется, мы его проведем с блеском, доложим о результатах. Однако, как ты
понимаешь, некоторые ключевые фигуранты должны сойти со сцены.
     - В том числе и Таня Дарлинг.
     -  Увы.  Но  пусть  тебя  это  не  волнует.  Мы   просто   вернемся   к
первоначальному плану, разработанному в расчете на успех операции "Клоун".
     - А именно?
     Он поднялся, извлек из ящика чиппендейловского  комода  тонкую  зеленую
папку, раскрыл ее.
     - Неустановленное лицо женского пола, - прочитал он. -  Около  двадцати
пяти лет. Подобрана дежурной бригадой  в  районе  Кинг-Кросс.  Скончалась  в
госпитале  Святого  Клемента,  не  приходя  в  сознание.  Причина  смерти  -
передозировка наркотиками. Предана земле на Тауэр-Хэмлетс, участок 176097.
     - Это про меня?
     - Не совсем. В нашем  распоряжении  имеются  метрика  и  Ю-Би-40  этого
"неустановленного  лица".  Дарлин  Теннисон,  тысяча  девятьсот   шестьдесят
второго года рождения, место рождения - город Белфаст, близких родственников
не имеет, не участвовала, не привлекалась...
     - Ну, это точно про меня. - Таня показала на бирку "Дарлин  Т.",  снять
которую так и позабыла. - А где,  в  таком  случае,  Таня  Дарлинг?  Спит  в
безымянной могиле на участке семнадцать-сколько-то еще?  Номер  не  пройдет,
миссис Дарлинг - фигура известная, в народе уважаемая...
     - В безымянной могиле пока еще не спит никто. Так уж  вышло,  что  тело
Дарлин  Теннисон  было  ночью  позаимствовано  из  морга  и  переправлено  в
"Наннери"...
     - ...где и удостоилось чести быть представленным высокому  иностранному
гостю.  Правда,  после  столь  лестного  знакомства  от  тела  остались   не
подлежащие восстановлению фрагменты...
     -  ...ныне  пребывающие  в  нескольких  чемоданах  в  камере   хранения
Пэддингтонского вокзала... - подхватил лорд Морвен,  -  ...куда  были  сданы
темнокожим джентльменом в весьма возбужденном состоянии...
     - ...каковой джентльмен, придя в ужас от совершенного  им  зверского  и
немотивированного убийства  непосредственной  начальницы,  наложил  на  себя
руки...
     -  Отчего   ж   немотивированного   -   очень   даже   мотивированного.
Непосредственная  начальница  изобличила  оного  джентльмена  в   преступных
махинациях на астрономические суммы,  которые  он  затем  отмывал  через  их
предприятие. О чем осталась магнитофонная запись...
     - Запись? Это которую я сделала... то есть покойная миссис Дарлинг?
     -  Обрывающаяся,  увы,   сразу   после   увлекательной   сказочки   про
калифорнийскую нефть...
     - Мило! Но тогда придется доказывать, что Джулиан и Дуэйн Мак-Ферлин  -
одно лицо?
     - А он и есть одно лицо.
     - То есть как? Но отпечатки...
     - А тебе не приходило в голову, что Эрвин Брикстон  -  наш  человек,  а
никакого Джулиана Бишопа в природе нет и не было. Дуэйн, милочка, был жалкий
адвокатишка, которого сначала подманили, сыграв на его непомерной  жадности,
потом подставили, а потом помогли унести  ноги  и  легализоваться  на  новой
родине.
     В обмен на некоторые услуги. Ведь это он впустил меня в ту ночь в  твою
комнату...
     Таня прижала ладонь к виску.
     - Стоп-стоп, тогда выходит, что "Бонанза"...
     - Ты переживаешь за зажравшихся янки?
     - Однако! И что теперь?
     - А что теперь? Бренные  останки  миссис  Дарлинг  будут  извлечены  из
чемоданов и преданы земле  в  закрытом  гробу  и  торжественной  обстановке,
извини  за  неуклюжую  игру   слов.   А   агент   Теннисон   по   завершении
восстановительного  курса  в  "Элвендейле"  направляется   в   Корнуолл   на
специальную учебную базу.
     - Не пойдет.
     - Что, неужели не  понравилось  в  "Элвендейле"?  Для  тебя  же,  между
прочим, старались, упрятать по-надежнее, пока тут шум не поутихнет маленько.
Согласись, кому бы пришло в голову искать тебя в подобном месте?
     - И заодно посмотреть, как я буду реагировать на такую шизуху.
     - Ну, не без этого. В нашем деле надо быть готовым ко всяким поворотам.
И кстати, справлялась ты безупречно... А теперь, когда ты все  знаешь,  тебе
там хорошо будет. Отдохнешь, нервишки подлечишь.  На  базе,  честно  говоря,
отдыхать не дадут.
     - Дело не в этом. Против "Элвендейла" я ничего особенно не имею,  такая
дурь, что даже забавно. Просто я не хочу работать на вашу контору.
     -  Так.  -  Морвен  постучал  пальцами  по  столу.  -  Ты   не   вполне
представляешь себе, от чего пытаешься отказаться. Ты  же  буквально  создана
для такой работы, а она - для тебя. Со временем откроются головокружительные
перспективы.
     - Если дадите дожить.
     -  О  чем  ты  говоришь?  Как  ты  уже  успела  убедиться,  мы  дорожим
талантливыми людьми.
     - Если бы задачей органов была забота о талантах, то это  было  бы  уже
министерство  культуры.  Вы,  голубчики,  призваны  не  дорожить  людьми,  а
использовать людей, манипулировать ими и  безжалостно  от  них  избавляться,
когда они окажутся ненужными или хотя бы потенциально вредными. А  ненужными
и вредными они становятся не только в силу  ошибки  или  собственного  злого
умысла, а чисто ситуативно. Причем ситуация чаще всего возникает по вашей же
милости.
     - Помилуй, мы же порядочные люди...
     - Эти аргументы прибереги для других. Когда спецслужба  руководствуется
соображениями  порядочности,  а  не  целесообразности,   грош   цена   такой
спецслужбе.
     Но  от  твоего  предложения  я  отказываюсь  совсем  не  из   моральных
принципов.
     - Почему же?
     - Потому что хочу быть свободна в своих решениях. Хочу не только решать
задачи, но и сама их  ставить,  взвешивать  риск,  определять  альтернативы,
иметь  право  отказаться  от  того,  что  считаю  неумным,  несвоевременным,
нецелесообразным.
     Иными словами, не желаю быть винтиком, даже золотым, вроде  мифического
Джеймса Бонда или вполне реального Эндрю Морвена.
     - Это я-то винтик? - Морвен откинулся на спинку стула и расхохотался.
     - А кто? Ведь ты самостоятельно  не  можешь  решить  даже,  что  теперь
делать со мной - обрабатывать дальше, ликвидировать  или  отпустить  на  все
четыре стороны.
     - Это как сказать...
     Морвен замолчал, с интересом поглядывая на  Таню.  Молчала  и  она.  Он
заговорил первым:
     - Пока что ты убедила меня лишь в том, что работать на нас не хочешь  и
не будешь, но никак не в том, что отпустить тебя будет  целесообразно.  Пока
что  я  в  этом  отнюдь  не  уверен.  Ты  чересчур  много  знаешь,   слишком
непредсказуема и независима, уговоры на тебя не действуют, более решительные
меры дадут результат, обратный желаемому... Обидно,  конечно,  терять  такой
превосходный  материал,  а  что  делать?  Раз  не  получается  использовать,
остается  только  ликвидировать.  Моя  внутренняя  женщина  будет,  конечно,
безутешна до конца дней своих, да и  мужчине  будет  очень,  очень  грустно,
но... Грош  мне  цена,  как  золотому  винтику  в  конторе,  если  не  смогу
переступить через собственные чувства... Ну что, жду твоих аргументов.
     - У меня их нет. Зато есть кое-что другое.
     - Что же? - Интерес его был неподдельным.
     - Для этого мне нужно съездить в Саррей.
     - Это исключено.
     - Боишься, что сбегу? Напрасно. Впрочем, можем поехать  вместе.  Сейчас
глубокая ночь, там все спят, никто нас не увидит.  Или  дай  мне  охрану  из
самых надежных твоих соколиков. Ручаюсь, не пожалеешь.
     Морвен задумался.
     - Говори, что именно нужно взять.
     - Скажу. Только, ты же понимаешь, если это сюда не доедет, будет  очень
некрасиво.
     - Доедет.
     ...Через час лорд Морвен высыпал на стол содержимое старенького черного
чемодана.
     - Ну, и что ты мне хотела показать? Старые перчатки  или,  может  быть,
запасную занавеску для ванной?
     Голос его звучал раздраженно, видимо,  давала  себя  знать  вынужденная
бессонница.
     - Позволь.
     Таня взяла у него раскрытый пустой чемодан, слегка нажала  на  заклепки
на задней стенке... В потайном отделении между первым и  вторым  дном  лежал
большой лоскут серой ткани. Таня приподняла его...
     Морвен, довольно резко отстранив ее, осторожно достал  то,  что  лежало
под лоскутом, разложил на столе, вгляделся, затаив дыхание...
     - Чтоб мне провалиться! - заорал он, вдоволь наглядевшись. - Ты ведьма!
     Натуральная ведьма! Откуда? Оно же сгорело сто лет назад!
     - Оттуда же, откуда и творение Гризома, -  спокойно  ответила  Таня.  -
Понимаешь, я там нашла  двух  Мадонн,  обеих  и  прихватила.  В  живописи  я
разбираюсь плохо, глазами никогда не различила бы, где оригинал, где  копия.
Но энергетика у картин была совершенно  разная,  точнее,  ты  уж  извини,  у
твоего любимого Гризома она никакая, а  у  Эль-Греко  -  ого-го-го!  Даже  с
фотографии шибает. В общем, я немного поразмыслила - и решила  сдать  Шерову
копию. Не то чтобы обмануть  кого  хотела,  просто  чуяла  что-то.  В  конце
концов, я свое дело сделала, картину добыла, какую заказывали, а уж что  это
такое  -  копия,  оригинал,  дедовы  подштанники  -  меня   не   касается...
Признаться, я удивилась тогда, что специалист заграничный - ты  сам,  как  я
теперь узнаю - спокойно принял подделку, на которой даже я не  обманулась...
А саму картину упаковала  понадежней,  в  этот  самый  чемодан,  да  сюда  и
привезла. На черный день. Вот он  и  настал...  Ну  что,  удалось  мне  тебя
подкупить?
     Морвен вздохнул.
     - Отпуск ты себе купила...
     - Только отпуск? Надолго?
     - Это ты определишь сама.
     (1990)

     Начало сводить бедро, и Таня, перенеся вес тела, медленно вытянула ногу
в сторону и принялась одной рукой массировать затекшую  мышцу.  Вторая  рука
придерживала пристроенную на  камне  снайперскую  винтовку,  а  глаза  через
редеющий  туман  пристально  вглядывались  в  пока  еще  смутные   очертания
двухэтажного дома-башни,  притулившегося  на  крутом  горном  склоне  по  ту
сторону тихого фьорда.
     Теперь уже скоро. Главное - чтобы напарник не подкачал, не  начал  свой
фейерверк до того, как  будет уже разглядеть лица... Таня навела  фокус
оптики.  В  прицеле  плавали  декоративная  железная   ограда,   "мерседес",
пристроившийся у самых воротец, ряд голубых  сосенок  на  газоне,  тянущемся
вдоль фасада. Черная  входная  дверь  под  козырьком,  подковообразные  окна
первого этажа, на втором - сплошное стекло, забранное в чуть заметные отсюда
переплеты, темно-зеленые шторы, закрывающие вид внутрь. Широкий  балкон,  на
нем - садовый столик со стульями.
     Детали  пока  немного  расплываются,  слева  от  двери  видно  овальное
углубление, а дверного молоточка пока  не  разглядеть,  о  наличии  букв  на
бронзовой табличке  только догадываться. Ну, еще чуть-чуть...
     Интересно, а что бы подумали доктор Барроха, художник Роман Астрай, его
пухлая супруга Винсента или другие завсегдатаи "Эскауди-клуба", увидев  свою
соседку по фешенебельному горному предместью Сан-Себастьяна,  эксцентричную,
суховатую в общении англичаночку в шелковых красных шароварах и с неизменной
сигарой  в   зубах,   нигде   не   показывающуюся   без   пожилого   усатого
слуги-соотечественника, здесь,  на  другом  краю  Европы,  да  еще  в  таком
умопомрачительном виде? Черно-серый  пятнистый  камуфляж,  в  котором  почти
сливается со здоровенной каменюкой, сплошь поросшей  лишайником,  физиономия
размалевана  сажей,  как  у  трубочиста,  в  руках  -  вполне  серьезное   и
современное орудие убийства... Теннис, поло, уроки  испанского,  по  вечерам
канаста с дамами или покер с мужчинами, изредка - стаканчик легкого  вина  к
традиционной  баскской  "пиль-пиль",  которую  непревзойденно  готовит   дон
Хоакин, клубный шеф, а в начале одиннадцатого - безмолвного слугу под  ручку
и  в  уединенный  домик,  окруженный  лимонными  деревьями.  Буэнос   ночес,
милостивые государыни и милостивые государи, завтра встретимся вновь!  Такое
вот размеренное, тихое, благопристойное существование,  от  которого  ночами
хотелось выть...
     Фразу,  которой  Морвен  закончил  тот  принципиальный  разговор,  Таня
поначалу всерьез не приняла, более того, посчитала бессмысленной. Чтоб самой
обратно запроситься - в шестерки к легавым, даже самым хитромудрым?! А хо-хо
не хо-хо, как кто-то в какой-то  книжке  говорил?  Тогда  ей  казалось,  что
главное - выйти из смертельного клинча, отторговать время, минимум  свободы,
а дальше как  карта  ляжет,  мир  большой...  И  внешне  вроде  все  неплохо
вытанцевалось: уютный домик с видом на Бискайский залив из мансардного окна,
очень  приличное  денежное  содержание  (компенсация,  надо   полагать,   за
загубленный бизнес, с которого,  кстати,  и  сами  псы  позорные  поживились
неплохо - как-никак, главные инвесторы, хоть и закулисные). Мадам  рантье  -
не жизнь, а мечта идиота. И пригляд самый нехитрый - старый приятель  Эрвин,
по совместительству шофер и  домашний  мастер,  и  Флора,  женушка  его,  по
совместительству экономка. Modus operandi - вести себя  смирно,  номеров  не
откалывать и держать рот на  замке.  И  все.  Получив  такие  условия,  Таня
нисколько  не  сомневалась,  что  через  месяц-другой,  когда  разберется  в
обстановке и притупит  примерным  поведением  бдительность  стражей,  сбежит
непременно - и организует себе самую блистательную "перемену участи".
     Но  что-то  сломалось   в   ней,   будто   заклятие   навели.   Пробили
энергетической стрелой. Сорок восемь Таниных мужских процентов,  неукротимые
и отважные, тщетно бились в невидимых цепях, которыми обвила  их  внутренняя
женщина Морвена, а явленная миру женщина Таня - мисс Дарлин  Теннисон  -  не
находила  себе  места  от  внутренней  пустоты,  все  настойчивей  требующей
заполнения. Она прилагала все силы, чтобы не поддаваться  этой  пустоте,  до
изнеможения забивая день всякими внешними делами.  Жесткий,  расписанный  по
минутам режим: утренние  вылазки  на  базар  в  компании  Флоры  и  Эухении,
прислуги из местных, спорт и светское общение в  клубе,  походы  в  горы,  в
пещеры, на дальние пляжи. К урокам испанского  прибавились  занятия  другими
языками - итальянским, немецким... Вскоре в доме появился кабинетный  рояль.
Через клуб втянулась  в  благотворительность,  в  сопровождении  неизменного
Эрвина разъезжала  с  пакетами  дешевой  еды,  одежки,  лекарств  по  бедным
предместьям, по деревням,  посещала  больницы.  На  чаи  и  душеспасительные
беседы в дамский клуб ее сопровождала Флора. И еще были книги -  как  отдых,
как работа, даже как авер-сионная терапия: по часу в  день  заставляла  себя
читать Жан-Жака Руссо в оригинале, со словарем, естественно.  Более  мерзкое
занятие было трудно вообразить, зато потом  как  хорошо!..  Не  спилась,  не
удавилась, не сошла с ума,  не  кинулась  в  ножки  Эрвину,  чтобы  поскорее
отрапортовал шефам о ее капитуляции. И это было настоящее чудо.
     А  весной,  через  полтора  года  этой   ракушечной   жизни,   начались
многозначительные перемены. Как-то подозрительно резко отбыл на родину Эрвин
лечить за казенный счет  простатит,  хотя  никогда  прежде  на  здоровье  не
жаловался.
     Таня вся ждала, когда же пришлют сменщика. Так и не прислали,  а  через
неделю засобиралась и Флора.
     - Когда ждать обратно? - поинтересовалась Таня.
     - Может, скоро, а может,  и  никогда,  -  ответила  Флора.  -  Это  как
прикажут. Вы ведь и без нас не пропадете.
     Это, конечно, верно, но все-таки очень  хотелось  знать,  что  означает
этот ход Морвена. То ли хочет, внушив ложное чувство свободы, спровоцировать
на необдуманные действия, то ли еще какую-нибудь пакость задумал.  Например,
"зачистку", предварительно выведя  из-под  удара  своих  людей...  А  может,
деликатно, не теряя лица, намекает, что "карантин" закончен и катись, милая,
куда хошь...
     Еще до отъезда Флоры доктор Барроха полюбопытствовал за коктейлем, куда
же сеньорита Теннисон подевала своего верного Брикстона, и, узнав,  что  она
оказалась вынуждена с ним расстаться, порекомендовал  своего  Пако,  который
все равно занят у доктора неполную неделю и будет только  рад  подзаработать
сотню-другую песет. Таня съездила в банк, где узнала, что  причитающаяся  ей
на этот год  сумма  переведена  полностью,  потом  смоталась  с  ночевкой  в
соседнюю  Кантабрию.  Ничего  подозрительного  она  не  заметила,   никакого
"хвоста" не засекла.
     И тогда она решила прокатиться по хемингуэйевским местам - в  Памплону,
на знаменитую корриду. Утречком, стоя на балконе гостиницы с чашечкой кофию,
сподобилась лицезреть,  как  кучка  местных  идиотов,  одетых  как  совковые
пионервожатые  на  торжественную  линейку,  состязалась  в  беге  с  плотным
табунчи-ком  диких  боевых  быков,  перегоняемых   из   загона   на   арену.
Выдерживали, естественно, не более десятка  метров  гонки,  а  потом  сигали
через заградительные щиты, выставленные вдоль всей  улочки.  Но  повезло  не
всем. Одного красногалстучного красавца на глазах у Тани  размесили  в  фарш
бычьи  копыта.  Machismo  требует  жертв...  После  этого  сама   тавромахия
показалась пресноватой,  несмотря  на  по-южному  густую  сексуальную  ауру,
источаемую зрелищем. Подкачали бычки, не насадили на рога ни одного  из  тех
разряженных пижонов,  что  на  все  лады  -  конными  и  пешими,  с  пиками,
тряпочками и шпагами - выделывались перед ревущей публикой.
     Дома Эухения передала ей сложенную пополам записку.
     - Это от одного сеньора,  -  пояснила  она.  -  Иностранец.  Он  просил
передать вам, как только вы приедете.
     Удивленно пожав плечами, Таня развернула записку. И увидела две строчки
из русских букв:
     "Рыжая! Нужна  встреча.  Завтра.  8  р.  т.  Где  варят,  как  я,  кофе
соотечественники". Число и вместо подписи - "Веселый Роджер". Такие послания
оставлял когда-то Фахри, изображая из них в шутку "черную метку". Да и какой
еще пират мог обращаться к ней не иначе как к  "Рыжей"?  Место  встречи  она
вычислила почти мгновенно. Жгуче пережаренный, с  кардамоном,  тягучий  кофе
могут варить  только  его  соотечественники-арабы,  с  детства  привыкшие  к
особому горькому вкусу.
     Она знала всего два заведения  -  в  одном  хозяйничали  марокканцы,  в
другом - выходцы из Сирии. Последние и были его земляками. Да и местечко - в
самый раз, в меру людное,  относительно  спокойное.  Незатейливое,  если  не
считать увитых дикой лозой беседок и  огороженных  друг  от  друга  жасмином
столиков.
     Таня едва дождалась следующего дня.  Ее  била  нервная  дрожь.  Отчасти
виной тому было впечатление после корриды. Запал той  энергии,  которой  она
была насквозь пропитана с ревом толпы, так и не нашел  своего  выхода.  Таня
поймала себя на мысли, что в таких случаях  жажда  крови  требует  утоления.
Ожидание предстоящей встречи  только  усилило  ее  напряжение.  Просто  так,
неведомо по каким каналам, Фахри не вышел бы на нее.
     Но у женщины всегда есть безотказный способ взять себя  в  руки:  сесть
перед зеркалом и заняться тщательным вылизыванием шерстки.
     Оделась она неброско, но  с  шармом.  Облегающий  с  глубоким  декольте
костюм тонкого светлого джерси, того  же  зеленого  цвета  глухо  повязанная
косынка. Вся ее рыжесть была укрыта, а  европейская  элегантность  светилась
открытой грудью и круглыми коленями. Поправив резинку чулка,  Таня  одернула
юбку, потопала мягкой  лодочкой  на  скошенном  низком  каблучке,  оставшись
довольной, брызнула на себя из пульвы "Mystere  de  Rochas",  надела  темные
очки в удлиненной оправе и неторопливо двинулась к машине.
     Фахри уже ждал, разговаривая по-арабски с хозяином заведения,  судя  по
переднику и шапочке. Здоровяк попеременно вытирал то одну, то другую руку  о
фартук, размахивал ими, что-то доказывая Фахри. Наблус, как в былые времена,
взрывался хохотом, кидал реплики. Тогда сириец, сидя на явно  маленьком  для
него  стульчике  широко  расставив  ноги  -  из-за  такого  живота  иначе  и
невоз,  -  громко  хлопал  ладонями  себя  по  коленям  и   закатывался
громоподобным смехом, запрокидывая  вверх  мясистое  рябое  лицо.  При  этом
верхняя губа обнажала щербатый белозубый рот и  розовые,  на  смуглом  фоне,
десны и прилипала к непомерному шнобелю.  Боковым  зрением,  не  поворачивая
головы, Фахри заметил приближающуюся Таню, кинул несколько слов собеседнику.
Тот встал, галантно отодвинул перед ней стул и удалился.
     - Как ты? Как дела? Как жизнь? Какие проблемы?
     - Давай обойдемся без увертюры к рыцарскому турниру.
     Таня сняла очки и улыбнулась. Фахри закатился.
     - Вижу, Рыжая, все харашо с тобой.
     - Я тебя тоже люблю.
     Он снова рассмеялся.
     - Поведай, светило-пиротехник, что привело и как?
     - Как - это дело техники, правильно сказал? "Опять начал урок  русского
языка", - подумала Таня. Это всегда было удобной  для  него  линией  беседы.
Если что не так, извини, мол, чай не русский.
     - Наверное, правильно, если не хочешь государственные тайны раскрывать.
     Хотя государства еще пока нет?
     Таня намеренно пнула его в больное место, воз единственное у него,
чтобы ввести общение в рамки  взаимовыгодного  сотрудничества.  Глаза  Фахри
сделались жесткими, улыбка слетела, как московский тополиный пух.
     - Чем занимаешься? - сдержанно спросил Наблус.
     - Пишу последний параграф диссертации.  Это  должно  было  согнать  его
настроение со злой волны. И он, просветлев, вдруг ляпнул:
     - Ты на мой сапог - пара.
     - Сам ты сапог!
     Таню вдруг охватила нежность к старому другу, она  знала,  несмотря  на
все границы государств и судеб - другу.  И  положила  руку  на  его  крепкую
смуглую ладонь. Наблус смутился и, чтобы  не  выказать  случайной  слабости,
вдруг ткнул пальцем в сторону тротуара:
     - Ой смотри, бауабики!
     - Кто?
     Оглянулась и ничего не  поняла.  Кроме  двух  кобелей,  увязавшихся  за
течкующей сукой, там никого не было.  До  нее  дошло:  собаки.  Он  попросту
по-арабски образовал множественное число от слова "бобик".
     Вконец   развеселил   хозяин,   самолично   накрыв   стол    дымящимися
"баданчанами" с мидиями, украшенными бамией и оливками.
     Уже когда принесли сладкое, Фахри достал из нагрудного кармана  конверт
"Par Avion", и у Тани дрогнуло сердце.
     - От матери? - догадалась она.
     Наблус кивнул, извинился, вышел  из-за  стола,  оставив  ее  наедине  с
письмом Адочки.
     "Танюшка, сладкая моя донюшка! Уж и не знаю, как  Господа  благодарить,
кровинушка ты моя! Я уж думала, все слезы выплакала, а вот пишу  тебе  и  от
радости реву как белуга. Мы ведь тебя давно похоронили. Все гадала, как буду
могилку твою  искать,  тем  и  жила,  родная  ты  моя!  Оказывается,  ничего
искать-то не надо. Мне твой друг так и сказал, не ищи, мол. Я сначала все не
понимала, как . А когда он сказал, что нет могилы, что-то  зашевелилось
внутри, екнуло.
     Сердце не обманывает, догадалась,  что  жива  ты,  счастие  мое  рыжее.
Дотронуться б до тебя хоть пальчиком. Ну да  я  все  понимаю,  видать,  пока
нельзя. А  как  Фахри  мне  посоветовал,  вроде  как  наказал,  письмо  тебе
написать, а он вроде бы найдет, как к  тебе  его  отправить,  так  думала  -
дышать разучилась. Вдруг у тебя будет какая оказия, так ты пришли  весточку.
А то, ну впрямь как бабка твоя - уехала и ни словечка, ничего. Я ж  все-таки
мать. Сердце мое за вас рвется. Какие-то  непутевые.  Столько  бед  на  ваши
головы сыплется, не дай Бог! Павлушу мы похоронили в 84-м.  Уж  и  не  знаю,
правильно ли делаю, что пишу тебе об этом, но коли не знаешь,  так  наверное
обязательно тебе знать следует. Мало ли что.
     Скрывался он, оказывается. Жил в Кемском районе  в  лесхозе  под  чужой
фамилией, кажется, Черноволом  Савелием  звался.  Охотничал  или,  наоборот,
егерем был. Как-то все-таки непонятно, почему так. Избушку, точнее,  что  от
нее осталось, нашли. На пожарище обугленное тело  Павлуши-то  и  отыскалось.
Прокуратура долго копалась.
     Вроде зацепок никаких не нашли. Могло быть  и  самовозгорание.  На  том
дело и закрыли. Никитушка сразу махнул рукой, что от этих работничков  толку
не жди. Ну да кому до истины-то докапываться? Времена такие  наступили,  что
человеческая жизнь уж и полтинника не стоит. При  Сталине  все-таки  порядка
больше было. А сейчас старики пенсию по полгода получить не могут. Может вот
Жириновский  Владимир   Вольфович   выйдет   в   президенты,   как-то   этих
коррупционеров пришерстит.
     Благо ты подальше от этого бардака. Не вздумай  возвращаться.  Разве  в
гости? Буду ждать.
     Твоя старенькая мама.
     Целую тебя, хоть ты этого не любишь. Скучаю по тебе. И целую".
     Информация, которую передал ей Наблус с этим письмом, больно хлестанула
Таню. В какой-то момент ей  показалось,  что  сама  задыхается.  Несомненно,
Павел был убит. В ее голове мгновенно вспыхнула память разговора с  Шеровым.
Ошибки быть не может, и дело не в том, что подсказывает чутье. Тут и особого
анализа не надо, чтобы все концы свелись к тому, кому нужна была его смерть.
     Появился Фахри. Таня мутно молчала. Словно отвечая ее  размышлениям  по
теме, Наблус проронил:
     - А как я с машиной твоей ковирался, помнишь? Он  не  улыбался.  Взгляд
был твердым, без  намека  на  ностальгические  воспоминания  о  приключениях
прошлых лет.
     Нет. Вопрос - как указательная стрелка "Alarm".
     - Что ты знаешь о его смерти? - спросила Таня.
     - Что он не лесник и вряд ли такой ишак, чтобы самовозгореться.
     - Кто за этим стоит, что думаешь? Или знаешь?
     - Думаю, что и ты.
     Таню насторожил его вкрадчивый тон. Ему-то Шеров зачем?
     - Ладно, сквитаемся, - тяжело выдохнула она.
     - Он сейчас в Норвегии, контракты какие-то заключает.
     Таня вскинула бровь на подобную осведомленность.
     - Послушай, зануда! Шеров - не Анна Каренина, а я - не тупее  паровоза.
- Этот литературный пример ему был понятен еще с подфака МГУ. - Надо будет -
всему свое время.
     - Когда шеровское придет, мне как брату скажешь? - хитрил Наблус.
     - Тебя-то что теребит? Мое долевое участие?
     - В нем ты и я - между-между.
     - Так и говори между где. И с какого боку твой интерес?
     - Мне тоже приятно трупчик нашего друга иметь.
     - Некрофилия или терроризм? Наблус расхохотался:
     - Один мертвец много жизни спасает.
     - Он что, продает Израилю разворованное советское вооружение?
     Фахри дернул головой. Похоже, попала близко.
     - Через его каналы большие еврейские деньги уходят.
     -  А  значит,  остальное    купить  на  месте?  Он   помолчал   и,
обезоруживающе  улыбнувшись,  будто  предлагая  вылазку  в  зону  отдыха  на
Борисовские пруды, заявил:
     - Мы его уберем.  Ты  и  я.  Я  перекрою  чуть-чуть  кислород,  который
поступает на другой берег Иордана, а ты успокоишь сердце. Нельзя в себе боль
и злобу копить, правда, Рыжая?
     - Ну что ж, я давно твоя должница за  акцию  по  ликвидации  Ларика.  -
Сказала так, будто только это ею и двигало, на том и согласилась, наконец:
     - Тогда лады.
     Когда наш рейс в Осло?
     Наблус протянул ей билеты.
     Полыхнуло неожиданно. Из-за крыши вырвался язык пламени, Таня  увидела,
как в одной из комнат второго этажа занялась огнем  занавеска,  из  открытой
форточки повалил дым. Она прильнула к окуляру, навела на входную  дверь.  Из
нее выбегали люди - двое,  трое,  пятеро.  Она  отчетливо  видела  выражение
незнакомых лиц - растерянное,  испуганное.  У  одного,  высокого,  полностью
одетого, лицо было злое и решительное.  Губы  и  руки  шевелились,  он  явно
отдавал какие-то распоряжения. В руках у второго появился автомат. Еще  двое
бросились, пригибаясь, вдоль фасада, один побежал к "мерседесу". Наблюдая за
ними, Таня едва не упустила Шерова. По наитию повела линию прицела чуть выше
и засекла его на балконе. Он перегнулся через перила и кричал  что-то  вниз.
Она поймала в перекрестье его лысую макушку.
     Надо же, какой плюгавый...
     - И тогда я сказала...
     Почти бесшумно передернулся автоматический затвор.
     - Послушайте, маленький... Палец замер на спусковом крючке.
     -  мне вас немножко... Плавный, неспешный выдох.
     - Убить.
     Как  плевочек  просвистел.  Красным  цветком  распустилась  на  темечке
седьмая чакра. Вадим Ахметович перевалился через  перила  и  нелепой  куклой
шлепнулся на козырек, выступающий над черной дверью.
     С другой стороны фьорда в тихие воды полетела ненужная более винтовка.
     Таня поднялась. Происходящее на том берегу ее больше  не  трогало.  Она
нырнула в густой сосняк и, выйдя по нему за гребень,  скинула  маскировочную
куртку, кепи,  перчатки,  стянула  заляпанные  грязью  штаны,  под  которыми
оказались вполне пристойные и ничуть не промокшие серые слаксы, переобулась,
сменив мягкие пластиковые сапожки на  кроссовки,  сложила  все  хозяйство  в
заранее заготовленную ямку, обтерла лицо  гигиенической  салфеткой,  которую
отправила туда же, вылила сверху содержимое металлической фляжки,  привалила
камнем. Когда доберутся  до  тайничка,  найдут  в  нем  лишь  расползающиеся
ошметки, никакой идентификации не подлежащие.
     На дорогу она вышла через час. В это раннее утро на дороге было  пусто,
но Таня решила не рисковать и до Нужного места добиралась  лесочком.  Вскоре
показался заброшенный каменный амбар без крыши. Озираясь  по  сторонам,  она
приблизилась, обошла строение кругом. За амбаром, не видный с дороги,  стоял
видавший виды черный "джип". Мотор работал на холостом ходу, на водительском
месте - фигура в знакомой клетчатой кепочке и черной кожаной куртке. Уже  не
таясь, она  пересекла  несколько  метров,  отделяющих  автомобиль  от  стены
амбара, открыла дверцу, плюхнулась на переднее сиденье.
     - Трогай, Фахри.
     В затылок уперлось что-то холодное, металлическое. В  окошке  мелькнула
ухмыляющаяся  рожа  в  синей  фуражке,  красноречиво  выставилось   короткое
автоматное дуло. Фахри повернул голову - только это был не Фахри.
     - Спокойно, мадам. Королевская криминальная полиция. Вы арестованы.
     На ее застывшем лице проступила жуткая, леденящая улыбка.
     - За не правильную парковку? Незнакомец в одежде Фахри испустил усталый
вздох.
     - Фрекен Теннисон, вы обвиняетесь в  убийстве  иностранного  гражданина
Вадима Шерова... Руки, пожалуйста.
     На запястьях защелкнулись никелированные браслеты.

     Скажи, которая Татьяна
     (1995)

     - А?! Что?!
     Таня встрепенулась, резко оторвала голову от подушки, села.
     - Ты кричала, - хрипловатым со сна голосом сказал Павел.
     - Сон...
     - Опять во дворце летала?
     -  Если  бы...  -  Она  успокоилась,  только  дышала  часто.  -   Такое
привиделось...
     Жуткое, непонятное. Двойное какое-то.
     - Двойное?
     - Ну, будто я там - и не я в то же время. Словно  на  себя  со  стороны
смотрю, как в кино. Только это не кино, и я в нем - совсем не  я.  Стройная,
подтянутая, кудри рыжие по плечам...
     - Рыжие? - Павел непроизвольно вздрогнул.
     - И очень красивая, только  красота  такая...  снежная,  нечеловеческая
даже.
     Недобрая красота... И будто  ведет  меня  -  и  не  меня  -  кто-то  по
коридору, длинному-предлинному, и пол в коридоре том каменный, холодный, а я
босая. На глазах повязка, но я все вижу, только не сама, а та я, которая  со
стороны... Ну вот, совсем запуталась...
     - Нет-нет, я все понимаю.
     - И вот отворяют передо мной комнату, большую вроде, но пустую,  только
посередине кресло высокое, а к нему провода тянутся. И тут  я  понимаю,  что
меня - то есть ту, которая во сне - сейчас  в  этом  кресле  казнить  будут.
Сердце так в пятки и ухнуло... Будто падаю. И проснулась.
     - Да уж... Это знаешь как называется?
     - Как?
     - Перевозбуждение, вот как. Которую ночь уже  не  спала  толком,  землю
родную через столько лет увидела, новые впечатления, новые  знакомства...  и
старые тоже.
     Сегодня вон до половины пятого по городу  гуляли.  Вот  дурь  всякая  и
мерещится.
     Постарайся заснуть, а? Таблетку дать? - Он  бережно  дотронулся  до  ее
черных волос, откинул со лба упавшую прядь.
     - Да ну ее! И так глаза в кучку... - Таня сладко зевнула. -  Привидится
же такое, честное слово...
     Павел полежал немного, закинув руки за голову, потом  осторожно,  чтобы
не потревожить жену, выбрался из постели, подошел к окну, закурил.  Замер  в
той же позе, что и сутки назад, задумчиво глядя в окно.
     Он знал, какая женщина явилась  Тане.  Сегодня  днем  слышал  голос,  а
теперь этот странный, леденящий сердце сон... А ведь  говорят,  в  последние
мгновения  жизни  сознание,  а  может  быть  душа,  испускает  такой  мощный
энергетический импульс, что его способны уловить другие -  одаренные  особой
чувствительностью или состоящие в особых отношениях с умирающим. Так что же,
получается, что...
     Павел прикрыл глаза, стараясь вызвать образ первой  своей  Татьяны,  но
увидел только черную  пустоту...  Но  если  так,  то  это  произошло  тогда,
вечером, когда он услышал ее голос. А что сейчас? Не весть ли,  которую  она
посылает уже оттуда, из-за черты?.. Посылает через ту, с которой  при  жизни
не была даже знакома, адресуя послание ему?  Послание  о  чем?  О  том,  как
перешла туда?.. Дикость, невозможная, чудовищная дикость... В наше время,  в
цивилизованной стране - в нецивилизованных ведь нет электрического  стула...
Это что же такое должна совершить  женщина,  чтобы...  Нет,  невоз.  Не
верю, Таня, Танечка, не верю!
     - Это твое право, Большой Брат...
     Павел   вздрогнул,   тряхнул   головой,   отгоняя   наваждение.   Бред,
фантасмагория, чушь! Конечно же, все не так, так ведь не бывает...
     Он обернулся, посмотрел на жену. Та безмятежно спала, совсем  по-детски
причмокивая губами. От накатившей волны нежности перехватило дух.
     За окном, под бледно-голубым северным небом,  расстилались  серые  воды
Финского залива.

     Короткопалая мужская рука  потянулась  к  рубильнику,  опустила  рычаг.
Тело, мгновение назад содрогавшееся в сильнейших пароксизмах, замерло, руки,
только что судорожно сжимавшие подлокотники, лежали расслабленно и, если  бы
не ремни, вовсе упали бы с  кресла.  Голова  с  черной  повязкой  на  глазах
запрокинулась назад, рот открыт...
     Лорд Эндрю Морвен снял фуражку, седой парик, отклеил накладные усы,  на
цыпочках пересек зал и, полюбовавшись еще несколько секунд на  раскинувшуюся
в кресле жену, бережно снял повязку с ее глаз и провел бархатной салфеточкой
по лоснящемуся от пота алебастровому лбу. Она глубоко вздохнула,  пошевелила
плечами и открыла глаза.
     - Девочка моя... - с неподдельной нежностью прошептал Морвен и принялся
расстегивать ремни и отсоединять электроды.
     - Однако ж фантазии у вас, ваша светлость, - томно промурлыкала Таня. -
Я уж думала, и в самом деле концы отдам от кайфов.  В  точечки  в  самые  те
попал, в какие надо, а уж когда вибратор выскочил...
     - Старались, - скромно отозвался Морвен.
     - А помещение-то  с  прошлого  раза  сильно  изменилось.  Я  когда  там
проснулась, не сразу поняла, куда попала. На минуточку даже подумалось,  что
все опять всерьез.
     - Опять?
     - А тогда что, по-твоему, шутка была? Ни фига  себе  шуточка!  Прямо  в
наручниках в самолет запихали, потом в фургон закрытый. И поди знай, что  не
в Осло доставили, а вовсе в Эдинбург. Цирики глухонемые,  газеты  только  на
норвежском,   допросы   под   прожектором,   липовый   английский    консул,
адвокат-идиот...
     А уж те несколько суток,  что  в  мешке  провисела  в  полной  темноте,
никогда тебе не забуду!
     - Инициация, что поделаешь. Мне в свое время тоже не сладко пришлось.
     - Инициация! С такой инициации и спятить недолго. Я ж весь  месяц  была
уверена, что меня и в самом деле за  Шерова  прихватили,  вены  себе  резать
хотела...
     - И еще полгода никак не могла  поверить,  что  мы  не  имеем  никакого
отношения ни к МИ-5, ни к другим подобным учреждениям.
     - Да уж, сами  себе  контора!  Ладно,  господин  судебный  исполнитель,
снимай-ка ты эту дурацкую тужурку и харчи на стол мечи,  а  то  я  за  всеми
этими забавами проголодалась... Слушай, а здорово  это  у  тебя  получилось.
"Премерзкий дьявол!"
     Какой артист в тебе погибает!
     - Ты тоже  неплохо  включилась.  Белое  танго...  Будь  на  моем  месте
настоящий судебный исполнитель, глядишь, ради такой  узницы  всю  тюрьму  по
кирпичику разнес бы. Так что давай, навык  не  утрачивай,  пригодится,  коли
что.
     - Типун тебе на язык!
     Уж сколько раз ей казалось, что не осталось таких  кулинарных  изысков,
которыми мог бы удивить муж. А он не  переставал  удивлять.  Вот  и  сегодня
дымились на тарелочках усеченные конусы  то  ли  пирожков,  то  ли  хлебцев,
источающие крепко забытый гречневый запах, а  в  бокалах  плескалось  черное
вино с необычным синеватым отливом. Морвен  деловито  разрезал  свой  хлебец
пополам, полил маслом из графинчика, присыпал солью.  Таня  последовала  его
примеру.
     - Что это? - спросила она, не разобрав с первой вилки.
     Морвен, похоже, огорчился ее незнанию.
     - Это же greshniki, ваше традиционное блюдо. По-моему, с  ними  неплохо
сочетается русское черничное вино. Мне его доставляют  прямо  из  Пскова.  -
Прозвучало это, как "суп прямо из Парижа" в устах бессмертного Хлестакова.
     - Погоди, повтори, пожалуйста, как называются эти штуки.
     Он повторил - и не понял, чему она смеется. Тогда  она  объяснила  ему,
что это слово означает по-русски.
     - Грешников, значит, кушаем? Ну-ну... Отчасти справедливо.
     - Эта реплика случайна?
     - Если не возражаешь, сначала закончим трапезу. Еда  -  слишком  важное
занятие, чтобы отвлекаться на серьезные дела...
     Кофе  подали  в  библиотеку.  Морвен,   с   некоторым   неудовольствием
покосившись на Танину сигару, положил перед ней тонкую папку.
     - Ознакомься.
     На изучение содержимого ушло минут пять. Морвен неподвижно ждал, только
пальцы выбивали дробь на дубовой столешнице. Таня подняла голову.
     - Значит, все-таки Фэрфакс.
     - Выходит так.  Мы  поторопились  принять  самоубийство  Хендерсона  за
подтверждение его вины. Теперь понятно, что это не было самоубийством.
     - Ну что ж, пора лететь в Вашингтон.
     - В Вашингтон не  надо.  У  Фэрфакса  бунгало  на  Чезапикском  заливе,
недалеко от Балтимора, в городке Джоппа-Магнолия...
     Таня фыркнула. Морвен приподнял густую бровь, но ничего не сказал.
     - И ты уверен, что он окажется именно там?
     - Склонен так думать. Всплыл наш старый знакомый Мустафа Денкташ.  Есть
информация, что послезавтра он прибывает в Балтимор. Улавливаешь?
     - Но если документы попадут к "Серым волкам"...  ~  Вот  именно.  Этого
допустить нельзя.
     - А ты почти на сутки вывел меня из игры, - с упреком сказала Таня.
     - Нужно было перепроверить сведения, подготовиться.
     - И кто я буду в этот раз?
     - Лив Улафсен, гражданка Фарерских островов, профессия - аквастилист.
     - Это что такое?
     -  Дизайн  подводных   интерьеров.   В   Балтимор   прилетела   изучать
"Национальный аквариум".  Тед  уже  на  месте.  Он  тебя  встретит,  доложит
обстановку.
     - Когда рейс?
     - Через два часа надо быть в аэропорту.
     Припекло, как в духовке.  Дурацкие  Фаренгейты  зашкаливали  за  сотню,
раскаленный асфальт курился миражами луж. Но  где-то  над  океаном  бушевали
грозы,  и  уже  который  раз  на  табло  вспыхивали  извещения  о   задержке
трансатлантических рейсов. Хотя кондиционеры работали на полную мощь, многие
из  заполнивших  зал  пассажиров   истекали   потом,   а   у   автоматов   с
прохладительными напитками выросла внушительная  очередь.  Фру  Лив  Улафсен
перебросила сумку через плечо и зашагала в сторону  застекленного  загончика
для курящих - словно для зачумленных, эти  американы  просто  свихнулись  на
почве здоровья. Кстати, в курительном отсеке было намного  приятнее,  чем  в
общем зале -  прохладно,  чисто...  Не  отреагировав  на  удивленный  взгляд
сидящего через три кресла чернокожего старичка, она закурила толстую  сигару
и развернула дневной выпуск "Балтимор Сан", только что купленный  в  киоске.
На страничке местных новостей скупо сообщалось, что рано утром в стоящем  на
обочине Трассы 95 черном "линкольне"  дорожным  патрулем  обнаружен  мертвым
турецкий бизнесмен Кемаль Башироглу, прибывший в Балтимор три  дня  назад  и
проживавший в отеле "Харбор-Корт". Причиной смерти  предположительно  явился
сердечный приступ. Особый интерес полиции вызвали найденный  в  "перчаточном
отделении" автоматический пистолет с глушителем  и  крупная  сумма  наличных
денег в портфеле на заднем сиденье. Расследование продолжается...
     Первый отклик. Фру Лив усмехнулась, представив себе, какой вой поднимут
газеты, радио, телевидение через денек-другой,  когда  в  домике  на  берегу
залива будет найден труп Аверелла  Фэрфакса,  помощника  сенатора  Смита,  и
установят,  что  застрелен  Фэрфакс  из  обнаруженного  в  том   "линкольне"
пистолета, а под именем Башироглу в  Америку  въехал  сам  Мустафа  Денкташ,
числящийся в розыске по обвинению в терроризме  примерно  в  десятке  стран.
Интересно, а  проскочит  ли  хоть  строчка  о  том,  что  находилось  в  том
портфельчике  помимо  денег?  Вряд  ли.  ФБР  наложит   лапу,   слишком   уж
взрывоопасный материал на тех дискетах, а главное - чистая правда, разве что
несколько специфично отфильтрованная. Разборка будет  тихой,  но  мощной,  а
журналистской  братии  останется  разве  что  муссировать   всякие   веселые
подробности типа того, почему Фэрфакса  нашли  голым  и  что  хотел  сказать
преступник, вставив жертве в задний проход цветок, магнолии...

     ...Танюша, милая, притомилась?
     Есть  маленько,  Большой  Брат.  Знаешь,   постоянно   жить   в   жанре
психиатрического детектива, к тому же с оккультным душком  -  временами  это
утомляет. Бывает, захочется чего-то пообыкновеннее.  Но...  Пробовала  -  не
получается. Богу богово, а мутанту -  хитрое  логово.  Вот  так-то,  Большой
Брат...
     Ну, ты посиди пока, а я водички принесу...

     Какая на фиг водичка?! Фру  Лив  медленно  подняла  глаза  от  газетной
страницы и увидела спину удаляющегося высокого мужчины  и  кудрявый  затылок
женщины, глядящей ему вслед. Женщина тут  же  обернулась,  остаточно  теплый
взгляд ее больших зеленых глаз на мгновение встретился со взглядом  фру  Лив
и, слегка похолодев, плавно ушел в сторону. Не узнала, да и не могла узнать,
а вот скандинавская гостья моментально определила, кто сидит с ней  рядом  в
курилке шестого терминала  "Ди-Даблъю-Ай"...  Татьяна  Ларина,  первая  жена
Ваньки и последняя жена Павла, актриса, чей облик знаком по  экрану.  Бывает
же.
     Фру Лив чуть отвернулась и опустила голову, но продолжала  разглядывать
женщину  из-под  ресниц.  Да,  время  покамест  обошлось  с  той  милостиво;
располнела, правда, но таким ярким, пухлогубым брюнеткам  небольшая  полнота
только к лицу. И  не  только  к  лицу.  Да,  к  сороковнику  превратиться  в
воплощенную грезу эротомана - не самое худшее для женщины...  Взор  фру  Лив
остановился на эффектном кулоне, блеснувшем зеленой  плоскостью  в  глубоком
вырезе летней блузки Татьяны Лариной.
     Огранка  изумруда,  плетение  серебристо-зеленоватой  платины...   Нет,
конечно, никакой тут мистики, просто шустрый сучонок, братец ее  физический,
располовинил наследный гарнитур меж двух Татьян, серьги  пошли  сестрице,  а
кулон - возлюбленной, у него ведь серьезно было с гражданкой Лариной.
     Гордо неся перед собой две банки "Утренней росы",  возвратился  спутник
Татьяны Лариной. При взгляде на него у фру Лив защемило в  груди  -  как  же
похож на ее покойного мужа, с которым только что  вела  мысленный  разговор!
Только волосы совсем светлые, борода, прямой нос, а глаз за дымчатыми очками
не разглядеть. Спокойно, здесь тоже никакой мистики нет, актрисуля наша тоже
ведь замуж за Павла ходила,  любила,  должно  быть,  вот  и  подобрала  себе
эмигрантика  по  принципу  максимального  сходства...  Мужчина  плюхнулся  в
кресло, щелкнул язычком банки, с улыбкой протянул Лариной.
     - Ну что, денверский без нас улетел? - спросила  Ларина,  отхлебнув  из
банки.
     Мужчина кивнул.
     - Может, в Балтимор смотаемся? - предложила Ларина. - Ни разу  ведь  не
были.
     В "Аквариум" сходим, в Друидский парк. Могилке Эдгара По поклонимся. А,
Павлик?
     Мужчина пожал плечами и задумчиво произнес:
     - Каркнул ворон "Nevermore"...
     Фру Лив вздрогнула и испустила тихий стон. Оба посмотрели на нее.
     - Are you all right? - озабоченно спросила Ларина.
     - Oh, I'm fine, thank you... -  не  своим  голосом  ответила  фру  Лив,
подтвердила свои слова смущенной улыбкой и, отвернувшись, раскурила потухшую
сигару.
     Невоз. Это невоз. Она же  сама  каких-то  три  месяца  назад,
будучи проездом в Питере, не удержалась, зашла на Серафимовское, постояла  у
его могилы.
     А еще  раньше,  по  своим  каналам,  восстановила  все  обстоятельства,
сопряженные с гибелью бывшего мужа, и  пришла  к  однозначному  выводу,  что
приговор, который она вынесла Шерову и собственноручно привела в исполнение,
был справедлив... А теперь этот  голос,  эта  фраза,  которую  Павел  иногда
цитировал в бытность ее мужем... И те его слова, которые, как  ей  казалось,
звучали лишь в ее сознании, вслух произнес живой Павел, только обращены  они
были отнюдь не к ней. Другая у него теперь Танюша... Материализация  глюков?
Допрыгалась, Захаржевская...
     - Слушай, тебе эта чудачка с сигарой никого не напоминает?  -  спросила
своего спутника Ларина. - Да не глазей ты так, неудобно все-таки...
     Взгляд его фру Лив выдержала спокойно  -  узнать  ее,  обесцвеченную  и
подстаренную  профессиональнее,  чем  картина  Гризома,  в  нелепых  круглых
очоч-ках и мешковатом брючном костюме, скрадывающем все достоинства  фигуры,
было невоз даже теоретически, - а вот голос опять скребнул по сердцу:
     - Вроде нет. А тебе?
     - Не пойму. Вроде никогда прежде не видела, но что-то такое...
     - Знаешь,  я  сообразил.  Это  же  вылитая  мисс  Паврэ,  ну,  помнишь,
француженка в Нюточкиной школе. Только та годков на тридцать  постарше  и  с
палочкой.
     - А-а... Pas-Vrai? Старушка Не правда? Они дружно рассмеялись. Фру  Лив
Улафсен  продолжала  невозмутимо  дымить   сигарой,   глядя   мимо   них   в
пространство...

     Знакомство с Таней Розен, возобновленное в  июне  девяносто  пятого,  я
поддерживаю по сей день (пять писем за три года - это по  нынешним  временам
более чем регулярно). Квартиру в Петербурге они с Павлом так и не купили, но
приезжали еще дважды, один раз - с Митькой, старшеньким из  мальчишек,  моим
тезкой. В их приезды мы виделись едва ли не каждый день, было очень весело и
славно.
     Насколько мне известно, ни с Лариным, ни с Захаржевским они  больше  не
встречались. По какой-то причине  сотрудничество  с  фирмой  Рафало-вича  не
состоялось, так что в контактах с ним тоже особой нужды не  было.  У  них  в
Денвере я так и не побывал - мой визит  в  Штаты  был  крайне  ограничен  по
времени, финансам и географии, - только всласть  наговорились  по  телефону.
Зато виделся в Нью-Йорке со взрослой Нюточкой...
     Что  же  касается  второй  Тани,  то  она  долгое  время  казалась  мне
исключительно  продуктом  моего  безудержного  воображения,   сцепленным   с
реальностью всего двумя хилыми корешками: студенческими еще впечатлениями от
виденной  пару  раз  рослой  рыжей  красавицы,  эффектно   подкатывающей   к
университету  на  новеньких  желтых  "жигулях",   и   несколькими   скупыми,
неохотными фразами Тани и Павла о  его  первой  жене,  биологической  матери
Нюточки, которая бросила  его  с  ребенком,  выскочила  замуж  за  какого-то
иностранца - и канула в Лету.
     Но в  начале  мая  раздался  телефонный  звонок,  надолго,  признаться,
выбивший меня из колеи.
     - Ну, здравствуй, Вересов.  -  произнес  в  трубке  незнакомый  женский
голос, низкий и бархатный, словно у сытой тигрицы. -  Прочла  я  твой  опус.
Лихо закрутил, мне понравилось. Только про меня все наврал.
     - Это... это ты? - пролепетал я, не веря собственным ушам.
     - Она самая.
     - Но я думал... тебя нет.
     - Есть, как  слышишь.  Надо  бы  нам  как-нибудь  встретиться,  кое-что
перетереть.
     - Надо... Ты откуда?
     - Из Рима, - хохотнула она, - который под Крышей мира, где  торчат  еще
пики Ленина и Коммунизма. Немного тут с делами разберусь, непременно  заеду.
Жди.
     Жду.
Книго
[X]