Арина ВОРОНОВА

     ДЕТИ БРАГГИ

 

     Анонс

     Перед вами - САМАЯ ЗАБАВНАЯ из хроник "конца мира"!

     СИЛЬНО ПЕРЕПИВШИЕСЯ скандинавские боги вознамерились воспротивиться Судьбе

- и развернуть Последнюю Битву - Рагнарек - вспять.

     Но все пошло не совсем по плану...

     Вместо "Анти-Рагнарека" -   типичная "Полицейская академия",   где все - как

положено.   Начальник   -   идиот.   Любимчик-помощник   -   честный   дебил.   Отпетый

хулиган-подчиненный -   ОЧЕНЬ НЕГЛУП.   А прекрасные блондинки... ну, как всегда-

сексуальны.

     И звучит над миром великий боевой клич...   Нет.   Увы, не "А-ой!". Скорее -

"Ой-ей-ей!!!"

 

     I

 

     Руны разные все соскоблили,

     с медом священным смешав,

     разослали - у асов одни,

     другие у альвов,

     у ванов мудрых,

     у сынов человечьих.

     То руны письма,

     повивальные руны,

     руны пива

     и руны волшбы -

     не перепутай,

     не повреди их,

     с пользой владей ими;

     пользуйся знаньем до смерти богов!

     Теперь выбирай,

     коль выбор предложен,

     лезвия клен, -

     речь иль безмолвье;

     решай, а несчастья судьба уготовит.

     (Речи Сигдривы, 18-20)

 

     РУНА ПОБЕДЫ ТЕЙВАЗ И ТЮР ХОЗЯИН ЕЕ

 

     Тюра в помощники взяв, справедливость мечом принесешь.

     Руна звездой путеводной путь твой укажет в ночи.

     Властью холодной железа останешься верен себе,

     Но не разгонит тумана аса победы печать.

     Сеча породит сечу, и камень затупит сталь.

     Камень сталь и отточит, коль Сила в него войдет.

     Одина силу, Одина власть

     глупец лишь решится у мертвых украсть.

 

     В   год   от   рождества господа нашего   Иисуса Христа 899   скончался славный

государь   Альфред   из   династии   Эльсинга,   милостию   божьей   король   Уэссекса,

Нортумбрии и   Мерсии,   избавивший сии благословенные земли от   поганых северных

язычников и   за дела свои прозванный Великим.   Тело его положили и пели над ним

положенные песнопения. Весь народ и все люди плакали по нему как дети по отцу и

по матери. Плакали и сыновья его Ательстейн и Этельред.

 

     "Хроники Эльсингов"

 

     И   после   той   сечи   Брагги Старый,   сын   Брагги сына   Кормока обратился к

собравшимся и стал говорить им о Круге. И опирался он на молот, который взял из

кузницы Хледа,   и никто потом не смог поднять тот молот,   и держал в руке рог и

яблоко.   И пока говорил он,   два ворона, прилетевшие из-за леса, спустились ему

на плечи. И сказали все, что вороны те Разум и Память, Хугин и Мунин, и поняли,

что истинно говорит он   от   имени асов и   с   их дозволения.   Так собравшиеся на

Съяланде образовали тот первый Круг,   отдавших себя служению избравшему их асу.

И   потомки их и прочие мужи,   прозревающие в удаче своей вмешательство Могучих,

приняв   посвящение,    ставали   в   тот   Круг,   дабы   не   прервалась   связь,   его

скрепляющая.   Но   превыше служения Могучим полагали они   заветы Старого Брагги,

связавшего удачу свою с   Брагги-асом,   и   потому еще   зовут себя скальды детьми

Брагги-аса.   Завет его был хранить и беречь тайны Рам-знаков, стихи и заклятья,

что   зовутся от   века "кровью Квасиро" иль   "медом Суттунга".   Иные ж   зовут их

"даром друга Мимира".

 

     "Сага о детях Брагги"

 

     И обратился к танам и воинам своим:

     - Время   нам   пробудиться от   сна,   разверсть   очи   телесные   и   духовные.

Довольно уже лежала у подножия дерева норманская секира, довольно нам трепетать

во страхе перед врагом,   грабежом и пожарами грозящим всему христианскому миру.

Настала   нам   пора   стать   оплотом   и   защитой   христианства   против   свирепого

неприятеля.

 

     "Хроника Эльсингов"

 

     В   правление Этельреда и Ательстейна,   милостию божьей государей Уэссекса,

Нортумбрии и   Мерсии,   год от рождества Христова 910 Арнулф-конунг собрал тогда

большую рать.   У него были люди из страны Саксов, из Страны Франков и из Страны

Фризов. Горм Старый, конунг датчан, послал ярла Хокона с тем норвежским войском

и   дружинами Съяланда,   что были при нем на юг к Данвирку или Датскому Валу,   а

иначе зовут его   еще Делом Данов,   чтобы оборонять там страну.   Датский Вал был

устроен так:   в   сушу врезаются два фьорда,   каждый со своей стороны страны,   и

между вершинами фьордов датчане соорудили большой вал из камней, дерна и бревен

и вырыли с внешней его стороны широкий и глубокий ров, а перед каждыми воротами

воздвигли укрепления.

     Хакон ярл поставил отряды у   всех ворот вала,   но большая часть его войска

должна   была   передвигаться вдоль   вала   и   отражать   нападение   там,   где   это

необходимо.   У   Арнулфа было много людей,   но   его войску не удалось прорваться

сквозь вал. Тогда Арнулф отступил и не пытался больше прорваться.

 

     "Сага о Вестмунде конунге и детях Брагги"

 

     II

     ГУНА ПИВА НАУД- РУНА ТКУЩИХ СУДЬБЫ НОРН

 

     Воля породила мир, мощь ее скована Hayд.

     Воля строить, создавать и владеть,

     воля властвовать и разделять.

     Хоронит свою удачу, кто не способствует Норнам.

     В Науд горит огонь той воли, полыхает страсть желаний.

     Сколь бы ни имел покорный, все ж мало пищи пожару Науд.

     Мудрый "голодную волю" умело на созиданье направит,

     иначе силой всеразрушающей стать способна она.

     Лишь владеющей рунным искусством решает,

     как приложить силу Науд.

 

     В   карманах -   пусто,   за   душой -   ни гроша,   позади -   пожар,   впереди -

неизвестность.   Вот они шуточки богов,   ничегошеньки он не помнит. Хотя нет, не

так уж все плохо...

     Размышлял Скагги,   привалившись спиной к теплой стене в придорожном кабаке

и в сотый раз вороша головешки памяти. Легко всплывали картинки лагерной жизни,

морского похода "Хронварнра", вставало усталое, лукавое лицо наставника. Дальше

- пожар,   звон стали и мечущиеся тени.   А потом... ничего. Однако он же помнит,

как очнулся в сеннике на чьем-то дворе, как выхаживающая его старуха объясняла,

что это-де хутор Косого Карра на Каменистой Косе,   что хозяин в отлучке, а его,

мол, чуть живого вынесло рекой на самую Косу.

     Недели через две   имя   свое   он   кое-как   вспомнил.   Вспомнил про   пожар в

усадьбе и смерть в огне Тровина -   хоть и не все, но в общих чертах. А вот кого

и   куда послал его   искать задыхающийся в   дыму наставник,   что   передать этому

"кому-то" - хоть убейте...

     Убейте-бейте-насмерть-забейте.   Драка.   Странная это   была драка как будто

чернобородый неспроста поджидал его на переправе...

     Скагги в   который раз   попытался вспомнить все   по   порядку,   но   голову и

хребет   снова   пронзило жгучей   болью,   и   в   который   раз   он   решил   оставить

воспоминания о ночи пожара на потом...

     Забрав дощечку с вырезанным на ней посланием,   он,   Скагги из рода Хьялти,

отправился,   выполняя волю   Тровина Молчальника,   к...   -   назовем его   пока   -

кому-то.    Полтора   дня   верхом   до   переправы.   Хромой   паромщик,   запросивший

втридорога.   Затем чернобородый путник, предложивший разделить с ним трапезу, а

потом вырвавший у него дощечку... А дальше?

     Скагги как бы   небрежно положил на камень недоеденную рыбину и   постарался

как     незаметнее отодвинуть носком   сапога кувшин и   точило,   а   сам   тем

временем,   не отрываясь,   следил за каждым движением незнакомца,   жалея,   что у

него   нет   при   себе   ножа.   Незнакомец же   с   интересом рассматривал дощечку с

предсмертными рунами Тровина,   вот он нагнулся, придвигаясь к огню, чтобы лучше

разглядеть вязь   знаков.   Скагги резко   подался вперед,   коснулся уже   пальцами

рукояти ножа на поясе чернобородого,   и   в   то же мгновение незнакомец отпрянул

назад, одновременно попытавшись ударить Скагги по руке.

     - Что   ты...   ха!   -   перекатившись,   чернобородый вскочил   на   ноги,   но,

лишившись ножа,   почему-то   даже не   подумал потянуться за   копьем или секирой:

решил,   наверное,   что с мальчишкой справится и голыми руками.   -   Только дурак

ворует у...

     Короткое слово он произнес совсем невнятно, так что Скагги разобрал только

"са" на конце.

     Добродушный блеск в   его   глазах исчез,   а   сами   глаза,   напротив,   стали

холодными и   жесткими.   Скагги показалось,   что желудок у   него сжался и   ухнул

куда-то вниз огромным куском противного льда. Не отрывая взгляда от противника,

он   опустился на   колено   и,   опираясь о   землю   левой   рукой,   правой подобрал

выскользнувший из ножен нож.

     - Только дурак останавливает посланца скальда.

     - То-то я   смотрю руны колдовские.   -   Глаза чернобородого сощурились,   на

скулах выступили желваки. - Давить вас, змеиное отродье, не передавить.

     Скагги даже опешил от ненависти,   прозвучавшей в его голосе.   Неистребимое

любопытство толкало его бросить нож -   не зверь же он бросаться на безоружного,

- расспросить чернобородого,   разузнать,   в чем тут дело.   Но страх подсказывал

иное. Чернобородый уже тянулся к застежке плаща.

     - Но почему? Я ведь не желаю тебе зла...

     - Ну конечно. Потому ты и украл у меня нож.

     Скагги про   себя возмутился,   ведь это   чернобородый все заварил,   обманом

выманив   у   него   меч   и   дощечку,    но   промолчал.    Едва   уловимым   движением

чернобородый сдернул с   плеч   плащ   и   швырнул его   в   лицо Скагги.   Край ткани

хлестнул   Скагги   по    глазам,    он   метнулся   в    сторону,    а    чернобородый,

воспользовавшись мимолетным преимуществом,   швырнул ему   в   голову   камень.   От

камня   Скагги   увернулся,   понимая,   что   ничего ему   не   остается,   кроме   как

немедленно бежать.   Но не успел он сделать и   шага в сторону,   как чернобородый

бросился на него, и они оба повалились на прибрежную гальку.

     Холодные пальцы вцепились ему в горло железной хваткой.   Скагги,   подмятый

гораздо более массивным,   чем он сам,   противником, отчаянно извивался, пытаясь

сбросить с себя чернобородого. Наконец ему удалось подтянуть к животу ногу и со

всей силы ударить врага коленом под дых. Чернобородый дрогнул, немного сполз на

сторону,   и   Скагги   немедленно вывернулся из-под   придавившего его   тела.   Нож

где-то потерялся.   Зря он искал нож, на это ушли драгоценные секунды, противник

его уже оправился и   теперь вновь бросился на   него,   целя в   горло скрюченными

пальцами.

     Скагги метнулся через костер туда,   где   лежала секира незнакомца,   но   не

успел.

     Сейчас это   вспоминалось как какая-то   страшная пляска:   недобрые объятия,

пальцы-когти, впивающиеся в незащищенную плоть.

     Они   дрались возле реки.   Песок оседал под ногами.   Катились вниз камешки.

Никак   на   ногах не   удержаться.   Чернобородый на   мгновение ослабил хватку,   в

надежде перехватить и крепче сжать противника,   но тут Скагги споткнулся и стал

падать,   правда,   при   этом   зачем-то   выбросив вперед   и   вверх   сжатый кулак.

Собирался   ударить   обидчика   в   челюсть,   что   ли,   или   в   незащищенную   шею.

Чернобородый же, мотнув головой, от удара увернулся.

     "Ах вот как",   -   пронеслось в голове у Скагги, и он дернул врага за ногу,

одновременно пытаясь дотянуться до ножа,   застрявшего среди камней в нескольких

шагах от них.

     Чернобородый   обоими   коленями,    будто   ножницами,   ударил   по   почкам   и

селезенке...   Скагги   попытался   увернуться,   но   упал   а   чернобородый тут   же

оказался поверх него.

     ...дощечка... нож...

     Скагги показалось,   что он мельком увидел блеск стали,   и тут же клинок со

скрипом вспорол грубую ткань рубахи. Чернобородый нехорошо усмехнулся.

     - Ну, так кто победил?

     Сталь вошла в   тело   между ребер.   Скагги дернулся назад,   освобождаясь от

лезвия,   увидел свою   кровь   на   клинке,   темно-красные капли   окрашивали серый

песок.

     ...вот и все...

     Но что-то в нем отказывалось смириться с таким исходом. Изображая смертную

судорогу,   он извернулся, выбросил ногу в тяжелом сапоге и что было силы ударил

чернобородого по   ляжке.   Сам   удар   не   мог   причинить   большого   вреда,   зато

противник Скагги от   неожиданности отпрянул,   что дало ему возсть вскочить

на ноги.   Скагги сгреб врага за волосы и за ворот и свалил его на землю,   думая

лишь о том, как бы добраться до лежавших в каких-то паре локтей клинков. Однако

противник еще даже не   упал на   песок,   поэтому Скагги бросился на него сверху,

пригвоздил своим весом и,   вцепившись в иссиня-черные волосы, принялся бить его

головой о речные булыжники.

     Если   верить   боли,   как   наставлял его   Тровин,   клинок вошел   достаточно

глубоко   под   ребра,    Скагги   еще   успел   подумать,    что   если   не   прикончит

чернобородого быстро, то сам скоро обессилит.

     Чернобородый,   как до того сам Скагги, пытался отбрыкиваться. Удар коленом

не попал в пах,   зато пришелся в живот -   всю грудь Скагги обожгло болью, и ему

пришлось скатиться с противника.

     - Подождать... - прохрипел чернобородый, - надо только подождать...

     Однако,   противореча собственным словам,   ударил снова, а потом, видя, что

его противник еле дышит, отступил на шаг.

     Зажимая левой   рукой рану,   Скагги с   трудом выпрямился.   Едва   держась на

подкашивающихся ногах,   сделал шаг,   другой - в надежде не потерять равновесие.

Он стремительно слабел.   В,   голове пронеслось что-то о ворчании Тровина,   мол,

руны чертить - это еще не все, и выручат они не всегда...

     Чернобородый рассмеялся, лицо у него было красным и исцарапанным.

     - Ну и синяки у тебя будут, если ты, конечно, до них доживешь! - попытался

выиграть время Скагги.

     - Щенок,   все,   что мне нужно,   это только подождать,   и   ты   сделаешь мне

одолжение   и   сам   сдохнешь,    -    огрызнулся   чернобородый,    дыхание   у   него

восстанавливалось.

     Скагги пошатнулся.   Снизу   до   него   доносился шум   реки,   сколько раз   он

засыпал под   призывное пение   воды...   Ему   нужно только время,   чтобы прийти в

себя,   а   вот его-то   у   него как раз и   нет.   У   чернобородого же все время на

свете...   Кровь,   постепенно просачиваясь уже   сквозь   зажимавшие рану   пальцы,

темными каплями падала на песок. За спиной ревела река.

     - Ну   хватит,   -   с   деланным   добродушием сказал,   наклоняясь   за   ножом,

чернобородый. - Послание старика я получил, меня уже и так заждались.

     "Даже   не   от   меча",   -   пронеслось   в   голове   Скагги.   Он   стремительно

наклонился,   упал   на   одно колено,   схватил круглый булыжник и   швырнул его   в

голову   чернобородого,   за   первым   полетел   второй.   Чернобородый увернулся от

обоих.   Скагги,   однако,   успел обеими руками вцепиться в   занесенную для удара

руку   с   ножом   и   начал выворачивать ее   назад -   вдруг да   удастся переломить

сустав. Чернобородый взвыл от боли, нож выпал из перенапряженной руки, а сам он

качнулся вперед, обрушив весь вес своего тела на более щуплого противника.

     От раны по груди и вниз к животу разливалось странное тепло, он видел, как

двигаются губы чернобородого,   но   не   слышал слов.   Скагги показалось,   что он

начинает оседать,   вот-вот рухнет. Он отставил назад правую ногу и что было сил

вцепился в горло чернобородого.

     Камни заскрежетали по   песку,   что-то   под   ногами поддалось,   и   два тела

покатились в реку. От удара о воду Скагги разжал пальцы, вода сомкнулась у него

над головой,   и   в   этот миг он потерял чернобородого.   Несколько раз судорожно

взмахнув   руками,   он   выдернулся было   на   поверхность,   но   подбитые железом,

разбухшие сапоги и наборный пояс тянули вниз.   Стараясь не дышать,   он дернулся

наверх.

     Воздух. Вдох. Он снова ушел под воду.

     Река ревела, как какой-нибудь неведомый кровожадный зверь. Он стремительно

рванулся на поверхность,   задыхаясь и хватая ртом воздух.   Потом чудовище опять

схватило   его,    повернуло   и   потянуло   вниз.    Скагги   отчаянно   бил   ногами,

бессмысленно пытался схватить течение -   нет больше сил задерживать дыхание, не

вдыхать воду.   Грудь то   распирало,   то стягивало будто бочку обручами,   легкие

отказывались работать.

     Глубоко   под   водой   он   попал   в    смертельные   объятия   веток   какого-то

затонувшего дерева.   Судорожный   рывок,   что-то   поддалось,   и   он   освободился

одновременно и   от   рубахи,   и   от   сучков.   Скагги усиленно заработал руками и

ногами, только теперь он не знал, где дно, а где поверхность.

     Он   дышал водой,   сам   становился ею,   потом вдруг течением его бросило на

какие-то камни, протащило по ним, отшвырнуло прочь.

     Камни! Благословенный воздух!

     Скагги было   дернулся,   но   нога у   него застряла между камнями.   Борясь с

мощным течением,   он попытался подняться,   но его тут же отбросило назад,   и он

услышал странный глухой хруст.

     Никакой боли.   Нога онемела.   Обе   ноги онемели.   Все   тело превратилось в

кусок    бесполезного   мяса,    слишком    уязвимого,    слишком   хрупкого,    чтобы

противостоять бешеному натиску чудовищной реки.   А та, будто решив поиграть, на

миг отпустила свою добычу,   но   лишь для того,   чтобы тут же швырнуть на другой

выступ.   На   какой-то   краткий миг голова Скагги оказалась на   поверхности,   он

едва-едва глотнул драгоценного живительно воздуха, а река уже вспомнила о своей

игрушке снова...

     Скагги   отчетливо помнил свой   ужас,   когда   безвольное тело   затягивало в

черный водоворот...

     ...дальше -   пустота.   Вместе с   сапогами и курткой речные духи отобрали у

него частицу памяти...

     От   невеселых воспоминаний Скагги   отвлек запах   мяса   из   миски   в   руках

хозяина кабака.   Но аппетитный запах лишь растревожил, поманив, пустой желудок,

а   сама миска проплыла мимо него к столу,   за которым,   пристроив подле себя на

лавке длинный тяжелый меч и   потрепанную дорожную суму,   сидел высокий жилистый

воин с   крючковатым носом и   пронзительно-синим прищуром глаз.   В последний раз

потянув носом дразнящий запах,   Скагги вернулся к   своей остывшей уже похлебке,

чтобы, макая хлеб в едва теплую жижу, прислушиваться к гомону голосов.

     Вот   уже   полную   луну   он   разыскивал человека,   к   которому отправил его

Тровин.   Вместе с   именем в реку кануло и название места,   где его искать.   Имя

было   длинное,   заковыристое,   но   Скагги из   него   помнил лишь пару слогов,   и

теперь,   не   зная,   о   ком   и   где   расспрашивать,   неприкаянно брел от   одного

придорожного кабака к   другому,   то и   дело натыкаясь на неприязненные взгляды.

Остров Гаутланд приютил немало шалых людей,   многие из которых вовсе не желали,

чтобы их тревожили вопросами.

     Крючконосый воин перекинулся парой фраз с кабатчиком,   тот, кивнув, отошел

и с видом озабоченным и деловитым исчез за завесой чада. Пахнуло сыростью, это,

очевидно,    распахнулась   дверь   на   улицу,    чтобы   впустить   новых   путников:

костлявого старика в тяжелом сером плаще, и еще одного, по одежде не понять, то

ли торговца, то ли воина.

     Крючконосый,   скрывавшийся на острове под кратким, как удар топора, именем

Грим,   выбрал этот кабак не случайно,   и   теперь поверх миски с мясом и кувшина

браги внимательно разглядывал вероятных собутыльников,   прекрасно понимая,   что

те   столь же тщательно изучают его самого.   Недаром же он задержался на пороге,

давая им   время оценить его   одежду,   рост,   равно как и   тяжелый меч,   который

сейчас лежал на   скамье по правую руку,   и   боевой топор,   который он так и   не

вынул из   заплечной перевязи-петли.   Грим пришел сюда с   кое-какой определенной

целью,   и ему бы не хотелось, чтобы кто-то его недооценивал. Так что когда - не

если,   а   когда -   завяжется драка,   она будет на   равных.   Кому,   как не   ему,

восхищаться изящной простотой давно не нового ритуала:   игра под брагу,   ссора,

схватка.

     Кабак казался переполненным,   но   в   основном из-за своих жалких размеров.

Сидящие вдоль стен говорили в   полголоса,   в тоне бесед не слышалось ни вызова,

ни неприязни,   как будто каждый знал себе место и цену.   Грим догадывался,   что

здесь, как и везде, есть место и вражде, и соперничеству, это в природе воинов,

но с появлением чужака все старые ссоры сменятся единением своих.

     Из   чада вынырнул кабатчик,   а   следом за ним появился необъятных размеров

дан.

     - Вот он против тебя поставит.

     Не говоря ни слова,   Грим кивнул,   а потом еще криво усмехнулся,   вовсе не

собираясь прятать   эту   глумливую усмешку   ни   от   будущего   соперника,   ни   от

поглядывающих в их сторону воинов за другими столами.

     Тот,   кого   собутыльник получасом   раньше   окликнул   Бьерном   по   прозвищу

Большой Кулак,   улыбнулся,   вообще не   выказав никаких чувств,   лишь отвязал от

пояса кошель,   потянул за шнурок и   вытряхнул на похожую на лопату ладонь горку

граненых камней   и   монет.   А   потом   небрежным жестом запустил их   катиться по

грубому столу.   Власть его над этим кабаком была неоспорима, чувствовалась хотя

бы в том,   как и с какой беспечностью он раскидал по столу свое добро, не делая

ни   малейшей попытки защитить его.   Никто здесь не   решится бросить ему   вызов,

украв его камень.

     Однако камни-то,   похоже,   настоящие,   подумал Грим, явно из старых кладов

или   от   купцов.   Как   знать,   может,   он   из   морских дружинников,   но   скорее

воин-вор-убийца на свой страх и риск, на время осевший в придорожном кабаке.

     Грим вновь поднял глаза на   Бьерна.   Дан был огромен,   перед глазами Грима

замелькали какие-то образы:   шкура, клыки - медведь. Бьерн и вправду походил на

медведя -   с короткой толстой шеей, широким бугристым лицом, наполовину скрытым

нечесаной с   проседью   бородой.   Темные   глубоко   посаженные глаза   казались   в

факельном чаду   черными   дырами.   Могучие   запястья прикрывали широкие   кожаные

браслеты,   усаженные короткими и   толстыми стальными шипами   в   ободках   черной

грязи.   А выше них -   золотые обручья,   хоть и массивные,   но тонкой работы,   с

вычеканенными на   них сплетенными зверями и   травами.   Таким же массивным был и

необъятных размеров пояс,   застегивающийся спереди на   позеленевшую от   времени

бронзовую пряжку.   Одежда его была из грубой домотканой шерсти, темная, изрядно

грязная и   ничем непримечательная,   но   не то как знак своего положения,   не то

отдавая дань мелкому тщеславию,   в ухе Бьерн Большой Кулак носил большую речную

жемчужину.

     - Что ж,   тебе первому бросать,   - снисходительно проурчал Бьерн, и Грим с

удовлетворением почувствовал первую волну гнева.

     - Четыре и два.

     Покатав кости в могучей лапище,   дан ссыпал их в кожаный стаканчик,   чтобы

ловким движением руки повернуть его и высыпать его содержимое на стол - шесть и

четыре.

     Незаметно собравшиеся вокруг них   зрители одобрительно заворчали,   а   Грим

потянулся за костями.

     Четыре-три, а у Бьерна - опять шесть-четыре.

     Его руки,   в сравнении с заскорузлыми лапищами Бьерна,   казавшиеся едва ли

не   по-девчоночьи хрупкими,   расслабленно лежали на досках стола,   но бедром он

чувствовал рукоять меча, лежавшего по правую руку на лавке. Пот выступал на лбу

у   корней волос,   капельки его   сбегали,   терялись в   бровях.   Если не   считать

приоткрытой двери и   единственной дыры   в   потолке над   очагом,   никаких больше

отдушин в   комнатенке не   было.   Теперь,   когда все присутствующие придвинулись

ближе   и,   захваченные игрой,   плотно   обступили стол,   с   каждым   вдохом   Грим

втягивал в   себя   прогорклую вонь   кабака   и   вездесущий запах   сырой   шерсти и

потных, давно немытых тел.

     Грим нетерпеливо отер ребром руки пот с бровей, понимая, что в раздражении

его повинна не столько вонь,   сколько запоздалое признание ловкости противника.

Он сам всегда был хорош в игре, но Бьерн явно превосходил его умением.

     Бьерн   хлопнул мясистой лапищей по   исцарапанным доскам   стола,   расшвыряв

кости и последние несколько монет, оставшиеся от последней ставки. Темные глаза

сверкнули.

     - Ну что, доложим остаток? Пришла пора последней ставки.

     - Идет.

     Вовсе   не   собираясь ставить на   кон   фибулу   с   плаща   или   меч,   Грим   с

предвкушением улыбнулся - добрая будет драка. Подзадоривая кровожадную радость,

из-за спины доносился тревожный шепоток.

     Впервые за всю игру Бьерн улыбнулся.

     - Что ж, тебе кидать, дружок.

     Вспыхнув от оскорбления, Грим потянулся было за мечом - обманное движение,

- а   сам тем временем толкнул ногой стол,   обрушив его на Бьерна.   Ударившись о

массивную тушу,   хлипкий   столик   разлетелся в   щепы,   не   причинив викингу   ни

малейшего вреда.

     В   кабаке   повисла   мертвая тишина   -   мгновение неустойчивого равновесия,

которое может рухнуть от малейшего движения, даже вздоха.

     И оно рухнуло,   и как раз тогда,   когда Грима по горло залила уже кровавая

радость схватки:

     - А кость вроде попорчена, - раздался позади него и чуть справа удивленный

мальчишеский голос.

     Оба   предвкушавших схватку воина ожидали вовсе не   этого.   Грим   начал уже

было,   разворачиваясь назад,   заносить меч,   чтобы   проучить того,   кто   посмел

испортить ему удовольствие, но тут кто-то поймал его за плечо.

     - Повремени, сын Эгиля.

     - А   ты   что   тут   ищешь?   -   прорычал   Грим   в   сморщенное лицо   высокого

костлявого старика, разворачиваясь к нему с мечом.

     Клинок его   наткнулся на   чью-то   сталь,   оказалось,   Бьерн тоже,   в   свою

очередь,   сделал выпад,   не то целя в   незащищенную спину Грима,   не то защищая

старика.

     Грим   ногой швырнул в   сторону табурет,   оттолкнул левой рукой старика,   а

правой потянулся за   спину за секирой.   Кольцо вооруженных мужчин,   побросавших

свою брагу ради игры и кровавой потехи, сжималось.

     - Одумайся, - начал было старик, но докончить не успел - выталкивая из-под

клинка Бьерна, Грим ударил его рукоятью меча в грудь.

     - Не время думать, Глам, - огрызнулся Грим. - Уйди с дороги.

     Он развернулся к Бьерну:

     - Ну?

     - Так,   значит,   ты   искал не   игры,   а   ссоры?   И   мальчишка твой заранее

подучен.

     - Какой мальчишка?

     Грим едва не пропустил удар,   уклонился,   перепрыгнул через скамью.   Бьерн

сделал   длинный   выпад   ему   вслед,   надеясь   достать   забияку ударом   широкого

тяжелого меча,   но   противник его,   ловко   развернувшись,   вместо   того,   чтобы

парировать выпад,   проскользнул под клинком и,   уйдя влево, нанес удар снизу по

сжимавшим меч   рукам.   Бьерн успел отвести руки   в   сторону,   так   что   лезвие,

перерезав кожаный браслет,   лишь   слегка полоснуло тело,   но   от   этого резкого

движения в лицо Гриму плеснула струя крови.

     В глазах Грима все поплыло,   застилаясь красным туманом.   Какое-то краткое

застывшее мгновение фигуры плавали перед ним будто в кровавом мареве, еще миг -

и   оно   развеется,   и   тогда его   уже ничто не   остановит.   Встряхнув головой и

по-волчьи оскалившись,   Грим прыгнул на   врага,   краем уха успев услышать,   как

старик что-то кричит,   как будто бы приказ...   И голова его взорвалась вспышкой

ослепительного света.

     Скагги -   а   это   именно он   подобрал одну   из   укатившихся в   то   сторону

игральных   костей   и   обнаружил   утяжелявшие ребро   зазубрины -   никак   не   мог

решиться,   чью сторону взять. Или тех, кто успокаивал не на шутку разгневанного

Бьерна,   -   там его мог ожидать недурной обед, если он, конечно, их убедит, что

кость утяжеленная и   что   это чужак ее   подменил.   Или старика и   его спутника,

который как раз плескал воду в лицо крючконосому воину, оказавшемуся берсерком.

Старик,   похоже,   этого воина знал,   воз,   потому,   что   и   сам   был   явно

нездешним.   Знал он,   очевидно,   и чего ожидать от берсерка, раз сам подал знак

хозяйским рабам огреть его   дубовой скамьей.   Двое   рабов потребовалось,   чтобы

замахнуться   этой   тяжеленной   "дубиной".   Немудрено,   что   крючконосый потерял

сознание.

     Внезапно Скагги осенило:   как   это   старик окликнул воина,   когда тот   уже

пошел было на него, Скагги, с мечом? "Грим сын Эгиля"? Уж не тот ли он самый?

     Зажав в   кулаке так   кстати пришедшуюся кость,   Скагги пробрался поближе к

старику.   Крючконосый Грим уже пришел в себя, но только недовольно огрызнулся в

ответ на какие-то слова старика,   которого называл Гламом.   Не говоря ни слова,

Скагги протянул берсерку игральную кость,   Грим   покрутил ее   в   руках,   провел

пальцем по зазубринам.

     - Эй,   -   окликнул он уже несколько охолонувшего Бьерна,   - а кость ведь и

вправду с подвохом.

     - Ах ты!   -   взревел было дан,   но потом овладел собой.   - А кто по-твоему

проигрывал? Я или ты? Или ты меня в чем обвиняешь?

     - Не игры он искал,   а ссоры,   -   вставил хозяин и тут же юркнул за чью-то

спину.

     - Может, проверим кость вместе? - вызывающе предложил Большой Кулак.

     - Проверим. Если пять раз подряд выпадет одно число, я прав. Идет?

     - Кидай.

     Понимая,   что   оказывается в   невыгодном положении,   да   еще   безо всякого

оружия,   кроме ножа у   пояса.   Грим опустился на одно колено и легонько швырнул

кость на пол.   Кубик, прокатившись пару шагов по полу, застыл четверкой кверху.

Скагги поспешно подобрал кубик и вернул его Гриму. На второй раз повторилось то

же самое, и на третий.

     - Каналья! - взревел Бьерн, озираясь по сторонам в поисках кабатчика. - Да

я брошу твою печень на обед воронам!

     Предчувствуя новую забаву,   воины и   торговцы расступились.   Однако хозяин

кабака,   который только что прятался за их спинами,   как будто исчез -   прополз

под столами,   чтобы вынырнуть у двери кладовой. Бьерн, чьей праведный гнев едва

ли был столь уж непритворным,   расхохотался такой прыти,   и Гриму не оставалось

ничего иного, кроме как последовать его примеру.

     - Радуйся,    что   я    милосерден,    -    раскатисто   прогрохотал   в    спину

попытавшемуся скрыться в кладовке хозяину Бьерн, - и твои уши останутся сегодня

при тебе.   Но за это ты поишь нас всю ночь,   -   и плеснув из ближайшего кувшина

браги, он с заговорщицкой улыбкой протянул кубок Гриму.

     Принимая кубок,   Грим   лишь   тяжело   вздохнул,   голова кружилась,   к   утру

затылок, пожалуй, опухнет, и доброй драки вроде никак не получалось.

     Ну,   вот уже и   не   осталось никого,   подумал Грим некоторое время спустя.

Впрочем,   не осталось никого,   кого было бы подзадорить на столь желанную

драку.   На   душе было муторно,   пить не хотелось.   Распускающаяся листва всегда

навевала на Грима тоску,   будто деревья,   наливаясь молодой силой и   свежестью,

пили   соки   из   него   самого.   За   мыслью   о   соках   древесных пришли   ненужные

воспоминания,   Грим помотал головой,   но мысли не уходили.   Дождаться б утра, а

потом отправиться к Тровину... Такой же как все мы тут отщепенец. Взять хотя бы

вот этого Бьерна,   который сейчас опрокинул в   себя рог пива,   ведь были у него

когда-то и дом,   и родичи,   а потом дружина. От счастливой жизни на Гаутланд не

попадают,   а   если   и   попадают,   то   дальше города-крепости в   устье   могучего

Гаут-Эльва не забираются.   Грим принял от дана рог и рассеянно,   не вслушиваясь

особо,   о   чем   толкует старый Глам с   мальчишкой,   выпил его   в   два медленных

глотка.   Интересно,   а   вот что Глам тут делает,   совсем не   место ему на   этом

острове.   Потом он вспомнил байки о   давней вражде Глама к   бродящему где-то по

этому острову беглому рабу   из   южных земель и   усмехнулся.   Будто прочитав его

мысли, Глам Хромая Секира поднял взгляд.

     - Что удивляешься, как это меня сюда занесло?

     - Да нет, едва ли. Скорее тому, что ты мне под ноги подвернулся.

     - Искал я тебя.

     - А стоит ли?

     - У судьбы своей спроси. Или, может, мне спросить?

     Грим болезненно поморщился.   Хромая Секира же,   не заметив или сделав вид,

что   не   заметил   гримасы   собеседника,   принялся   распускать   шнурок   кожаного

мешочка.   Обтрепанный юнец,   прервавший их с Бьерном забаву, со странным жадным

блеском в   глазах придвинулся ближе.   Грим подумал уже было,   а   не смахнуть ли

нераскрытый   мешочек   на   пол,   но   перехватил   вдруг   взгляд   Бьерна,   который

внимательно вглядывался в   лицо   собутыльника,   ища   в   нем   малейшие проблески

слабости. С чего бы это?

     Глядя на Грима в   упор,   старик запустил руку в кошель и наугад вытянул из

него аккуратный кусочек пожелтевшей кости с   вырезанной на нем руной.   Костяшки

были старые,   окрасившая когда-то   вырезанные знаки кровь их   хозяина давно уже

въелась в кость застарелой грязью. За первой последовала вторая, за ней третья,

рука старика не останавливалась, пристальный взгляд его не оставлял лица Грима,

пока на столе между ними,   у   самого его края и подальше от лужи пролитого пива

не легли рядом шесть костяшек.

     - Сказать? Или сам все понял?

     - Куда уж мне! То ваше тайное искусство!

     - Когда-то оно было и твоим.

     Грим в ответ только молча пожал плечами. Глаза старика гневно блеснули, но

тут подал голос Бьерн:

     - Это что, колдовство скальдов?

     - Кому колдовство, кому искусство, кому и искус, - степенно ответил старик

и тут же понял свой промах:   упустил того,   к кому обращался,   поскольку,   пока

Глам отвечал дану,   Грим поднялся,   подобрал со   скамьи меч и   отошел к   стойке

кабатчика,   якобы затем,   чтобы спросить еще пива. Забрав жбан, Грим тут же, на

ходу,   к нему приложился и к столу вернулся уже с ничего не выражающим каменным

лицом.

     - Слушай же,   -   упрямо гнул свое старик.   Грим сел, привалившись к стене,

положив на колени меч и уютно поставив возле себя жбан.   Хромая Секира,   бросив

сердитый   взгляд    на    заинтересованно   придвинувшегося   Бьерна   уставился   на

разложенные костяшки.   Он   не   коснулся ни   одной   из   них,   только указывал на

обозначения.

     - Смотри.   Вот Райдо, руна пути, - куда-то отправишься, воз, надолго.

За нею -   Гебо.   Конечно же,   это к подарку, если у тебя есть кто-то, кто готов

тебя одаривать.   -   Глам неприятно, с хитринкой усмехнулся. - Но в Круге обычно

считают, что это дар или знак богов...

     "Этих разглагольствований ему теперь хватит надолго",   -   тоскливо подумал

Грим, но что-то внутри его помешало произнести эти слова вслух.

     Однако вопреки ожиданиям Глам вдруг сказал:

     - Я   бы,   правда,   сказал,   что тебе предстоит важная встреча.   Норны тебя

ведут.   Гебо -   и сама по себе добрая руна,   к тому же следующая Type,   даст ей

могучую силу.   Type же здесь,   значит,   вернешься,   -   хмурое выражение на лице

старика исчезло, сменившись каким-то просветленным вдохновением, даже в хриплом

голосе появилась напевность, - а также врата. Время возврата и сосредоточенья.

     Грим хотел было что-то вставить, но старик жестом остановил его.

     - Руна Ансуз или Ас говорит о духовном даре, - тут он помедлил и несколько

сбился с распевного тона,   -   впрочем, у тебя она легла наискось, так и хочется

сказать,   что дар этот ты   растрачиваешь попусту,   или вообще стараешься о   нем

забыть.   Град,   Хагалаз...   Вот это как раз по   тебе:   неудержимое разрушение и

умелое обуздание его -   судьба ждет от тебя чего-то...   Я   бы сказал,   что тебе

придется найти в   себе силы разорвать замкнутый круг,   в   который ты сам попал,

или сбить с кого-то оковы...   - Глам пожевал губами. - Солнце-Зигель - победа в

битве.   Какой она будет,   тебе лишь решать. Норны судьбы слагают, руны сплетают

на тинге таком, что шумит до скончания мира, - завершил он нараспев...

     - Давай руби,   секира,   -   закончил за него Грим. - Размер сломан, горе ты

Скальд.

     - Руби,   руби,   секира,   руби,   - гулко и пьяно подхватил его слова Бьерн,

которому,   похоже,   поднадоели мудрствования Глама.   -   ...Руби,   руби, секира,

руби.

     Из   дальнего угла   комнаты кто-то   зычно   икнул и   подхватил запев Бьерна,

сопровождая каждое "руби" ударом секиры по скамье. Лицо у пристроившегося к ним

юнца   стало ошарашенным и   даже слегка испуганным,   как   будто он   ожидал,   что

могучие асы вот-вот покарают дерзновенных за   непочтение.   Но никакая молния не

ударила в   придорожный кабак,   вообще ничего необычного не произошло,   только к

Бьерну и   проснувшемуся буяну присоединилось еще   несколько голосов,   среди них

сына Эгиля,   который к   тому же   отбивал такт ударами ножа по столу.   С   каждым

ударом острие на полпальца уходило в грубые некрашеные доски.

     Скагги не   мог   потом   сказать,   когда   и   откуда возник этот   неприметный

человек с лицом зауряднее не бывает и в самой заурядной одежонке. То ли сам сын

Хьялти слишком был занят, будто затянут в распускающийся магическими костяшками

на грязном столе водоворот судьбы-удачи,   то ли человек этот ходил неслышно или

соткался прямо из воздуха -   Скагги, а сидел он лицом к входу, не видел, как он

входил. Человек сидел в уголке, надвинув на глаза капюшон плаща, будто монах, о

каких частенько рассказывали водившие корабли на юг купцы, сидел и тянул брагу.

Человек явно   присматривался к   могучему дану   (и   немудрено,   огромным ростом,

шумным голосом, бездонной глоткой он явно привлекал к себе всеобщее внимание) и

его товарищам,   но,   кажется,   не спешил вмешаться в   "ворожбу на судьбу",   как

назвал это Бьерн.

     Руби, руби, секира, руби...

     - Мой господин.

     Человек тронул Грима за плечо, чтобы привлечь внимание поющего. Все так же

Грим на каждом ударном слоге ударял в стол тяжелым ножом.

     Руби, руби, секира, руби.

     Сын   Эгиля   досадливо сбросил   с   плеча   руку,   и   на   указательном пальце

незнакомца блеснуло вдруг серебряное кольцо.

     - Господин, - окликнул его незнакомец снова.

     Руби, руби...

     - Уйди, - пьяно огрызнулся Грим.

     - Грим... - незнакомец снова тронул крючконосого за плечо.

     Руби...

     Незнакомец   повысил   голос,    чтобы   перекрыть   рев   Бьерна   и   топот   его

собутыльников.   Вот   он   склонился к   Гриму,   одна   рука его   поднялась,   чтобы

отбросить капюшон, и тут из тени выступило лицо. Не оборачиваясь, лишь привстав

со скамьи -   Скагги так и не понял,   как это было проделано, - Грим махнул себе

за спину,   собираясь,   наверное,   отмахнуться от прилипалы:   поскольку в замахе

успел повернуть руку, отчего рукоять тяжелого ножа ударила незнакомца в лоб.

     - Отойди.

     Руби, руби, секира, руби...

     - Но...

     Грим   вдруг   неуловимо   преобразился:   черты   подвижного   лица   застыли   в

каком-то странном не то волчьем,   не то драконьем оскале,   глаза из синих вдруг

стали почти черные,   а   в   углах губ выступила белесая пена.   Сколько же   лиц у

этого человека,   только и   успел подумать Скагги,   как   Грим нанес молниеносный

удар снизу вверх,   удар,   предназначенный для того,   чтобы зарезать. Незнакомец

легко избежал удара,   отступив назад,   но   слегка оскользнулся на лужице кем-то

пролитого пива,   начал терять равновесие.   Пытаясь обрести его вновь, он качнул

тело   вперед   -    качнул   прямо   на    острие   Гримова   меча,    который   берсерк

только-только успел подобрать со скамьи, прихватив левой рукой.

 

     III

     РУНА ТУРИСАЗ -   ТУРС, ТЕРНОВНИК, ВРАТА РУНА ВОЛШБЫ, АСА-ТОР ЕЙ ХОЗЯИН. А С

НИМ И ЛЮКИ КОВАРСТВА АС

     Инеистых великанов мощь гнет и мнет могучий Мьелльнир,

     Ты ж его мощь в размышленьях используй, себя проверяя,

     вызов бросая терниям брани и мыслям гнетущим.

     В сосредоточенъи, в принятьи решений руна скальду

     поможет в защите и разрушеньи.

     Руна волшбы мысли врата открывает.

     Иль это мира иного врата?

     Как ни взгляни, все ж тяжесть ей имя.

 

     Весной на севере ночи длинны и светлы, и не разобрать, когда фризская ночь

переходит в   день.   На рассвете кормчие сотен отобранных у   рыбаков и торговцев

судов   -   одномачтовых шаланд,   круглобрюхих когов,   английских,   норманнских и

фризских длинных кораблей - без радости выбирались из одеял, чтобы уставиться в

северное небо над последним из Фризских островов, как делали это каждое утро на

протяжении вот уже почти месяца.   Резкий ветер нагнал за ночь облака,   и теперь

на   качающиеся у   причалов или вытащенные на   прибрежный песок корабли сыпалась

мелкая паскудная морось. Кормчие видели зарю, занимающуюся над континентом, над

островами,    к    которым   временно   пристало   отправившееся   в   поход   воинство

христианских государей, над изрезанным крупными и мелкими заливами неприступным

побережьем Йотланда.

     Каждая бухта,   каждый залив,   куда   бы   ни   пытались зайти воины Христовы,

немедленно   обращался   в   неприступную крепость,   обрушивая   на   приближающиеся

корабли град пущенных из пращ камней и подожженных стрел.

     Наученные горьким уроком недельного штурма Данвирка, король Баварии Арнулф

и английские государи Ательстейн и Этельред,   к которым присоединился со своими

воинами   норманнский герцог   Вильяльм по   прозванию Длинный Меч,   передвигались

теперь по   морю   в   надежде проникнуть в   омывающее земли   ненавистных викингов

Норвежское море через горло Скаггерака.

     Но   вот   уже   несколько   недель   каждое   утро   кормчие,   глядя   на   север,

подставляли лицо встречному ветру.   Угнездившиеся же в каждой бухточке язычники

и предательские мели не позволяли пройти вдоль враждебного побережья на веслах.

Кормчим было,   по сути,   все равно, застрявшее же на островах воинство скучало,

тупо   отстаивая молебны   и   выслушивая бесконечные назидания посланца   папы   из

далекого Рима.

     В   самой большой из   нашедшихся на   этом жалком островке постройке затухал

пир,   начавшийся еще с утра.   Или это было вчерашнее утро?   -   подумал Вильяльм

Длинный Меч,   мутным взглядом обводя лужи пролитого пива и храпевших вдоль стен

и   прямо под   расставленными по   левую и   правую руку от   него длинными столами

рыцарей.   Дом,   судя по всему, принадлежал местному "синьору", как таких мелких

владетелей называли теперь в   родной и   понятной Нормандии.   Трус-синьор бежал,

едва   заслышав   о   приближении Вильяльмовых кораблей,   -   поспешил   убраться на

север,   прихватив с   собой все свое добро и домочадцев.   Норманнам еще повезло,

что фризы не смогли увезти с собой запасы зерна и весь скот,   -   не то флотилию

Вильяльма   (передовой отряд   продвигающегося на   север   христианского воинства)

ждали   бы   нелегкие времена.   Остались и   бочки   с   бурым пойлом,   не   знакомым

потомкам   норманнов,   обосновавшихся   пару   десятилетий   назад   на   европейских

берегах.   Похожее вкусом на   пиво,   это пойло оказалось много крепче привычного

южного,   и   к   тому   времени,   когда сгустились сумерки,   ряды   пирующих начали

стремительно редеть. Теперь же, когда наступила непривычно светлая ночь, головы

над блюдами с объедками было пересчитать по пальцам.

     Сам Вильяльм пил мало и сейчас, пожалуй, даже сожалел о своей трезвости, -

сквозь   пьяный угар   он,   может,   и   не   услышал бы   зудение епископа Руанского

Адальберона:   его   преосвященство соизволил отведать местного пива и   потому не

закрыл рта.   "От дурной пищи плохо бывает с   животом,   -   подумал вдруг молодой

герцог, - а может ли нести словами от дурного пива?" Вильяльм постарался скрыть

улыбку.

     Епископ   Адальберон просиял лицом,   восприняв эту   улыбку   на   свой   счет.

Святой отец счел ее данью собственному красноречию, а потому отхлебнул еще пива

из чеканного золотого кубка.

     - Никто не   может стать истинным государем,   пока не   будет помазан святым

миром,   как   были миропомазаны Саул или Давид,   -   продолжал разглагольствовать

епископ.   -   И   лишь матерь наша,   святая Церковь,   обладает данным ей Господом

правом утверждать королей.

     - Уж   не забыл ли ты историю собственной страны,   святой отец,   -   недобро

усмехнулся Вильяльм.   - Разве не ваш папа римский преклонил колени перед Карлом

Великим?   Или понадобилось миропомазание моему отцу,   основавшему герцогство на

берегах Ванделлы?

     - У   герцога Ролло было два сына,   -   парировал епископ,   но   увидев,   как

темнеют глаза   молодого герцога,   что   бывало всякий раз,   когда при   Вильяльме

упоминали Рикара,   поспешил смягчить отповедь:   - Впрочем, для его святейшества

это вопрос решенный.   Разве не   тебе оказана была высочайшая милость?   Разве не

тебя   он   послал   на   этот   всеблагой подвиг,   достойный воистину христианского

государя?   И хотя мать наша, святая Церковь, предписывает прощать врагам нашим,

долг   чтущего своего   отца   сына   вернуть утраченное им.   Земли   деда   твоего и

владения дяди,   которые,   если мне   не   изменяет память,   лежали на   Оркнейских

островах, попали после их смерти в руки Харфарга. Того самого Харфарга, который

изгнал твоего отца.

     Вильяльм задумчиво кивнул. Его самого мало волновали сомнительные права на

далекие земли.   Еще до рождения Вильяльма датский викинг Хрольв,   завоевав себе

герцогство на землях франков, сменил имя на Ролло, более близкое его подданным.

И   все   же,   затаив злобу   на   Харфарга,   который потребовал от   Горма Старого,

тогдашнего датского короля,   выгнать Хрольва, сына ярла Ренгвальда, за Данвирк,

он редко рассказывал о днях своей юности. Старший сын его предпочел бы остаться

дома,   приглядываясь к   плодородным землям восточной Ванделлы.   Однако посланцы

сыновей Альфреда Великого на удивление быстро сговорились с   церковниками.   Где

лестью, где посулами умасливали они заскучавших норманнских ратников, сыновей и

внуков осевших воинов Хрольва Пешехода.   Напоминали о долге пред отцами, пугали

угрозами викингских набегов.

     - Того   самого   Харфарга,   который изгнал   твоего отца,   -   вновь   прервал

размышления Вильяльма голос епископа.

     - Едва ли я назвал бы это изгнанием,   ведь в поход за отцом отправилась не

одна   тысяча   воинов.   Что   тебе?   -   обернулся Вильяльм к   застывшему в   немом

ожидании у его плеча кравчему.

     - Жаль,   что выступили они не   морем,   за   что и   прозван был предводитель

этого воинства Пешеходом,   -   не преминул уколоть епископ,   напоминая о слухах,

что будто бы герцог Ролло страдал морской болезнью.

     - Там у дверей отирается какой-то старик,   по виду воин. Просит дозволения

взглянуть на вождя Христовой рати, - переждав слова епископа, ответил кравчий.

     - Гоните его в шею, - пьяно буркнул руанский епископ.

     - Впустить,   -   одновременно с   ним   бросил Вильяльм,   а   потом,   будто бы

осознав свою ошибку, обернулся к епископу: - Церковь ведь учит нас милосердию к

немощным и убогим, святой отец.

     - Если ты желаешь кормить бродяг,   герцог, мог бы делать это и на кухне, -

продолжал ворчать епископ, но вдруг умолк.

     Вошедший был   высок   ростом,   широк в   плечах,   и   в   прошлые времена этот

достойный витязь   участвовал,   видно,   не   в   одном   славном   сражении.   Сейчас

согбенные плечи окутывал голубой плащ с   меховой оторочкой.   Старик опирался на

тяжелую длинную палку со стальным набалдашником, и Вильяльму на миг показалось,

что в руке у него копье.

     Епископ Руанский Адальберон с   трудом сдерживал гнев.   Вот   уже дважды он,

пользуясь правом старшего,   напоминал молодому герцогу, что негоже засиживаться

за   пиром столь долго,   и   дважды уже   юный наглец,   ответив на   его   назидания

вежливой   улыбкой,   возвращался к   разговору   с   этим   одноглазым   стариком,   у

которого вместо   ножа   или   меча   свисало с   наборного пояса   точило.   Впрочем,

признавался самому себе   Адальберон,   который на   самом-то   деле был   человеком

весьма неглупым и скорее даже хитрым,   не его дело нянчиться с этим русоволосым

молодцом,   без   труда   побеждавшим на   турнирах   лучших   из   франкских витязей.

Сердило епископа то,   сколько внимания уделяет норманнский герцог этому невесть

откуда взявшемуся одноглазому.   За   недели вынужденного бездействия на   острове

сын Ролло все больше ускользал из-под его отеческого влияния.

     Наконец,    к   вящей   радости   Адальберона,   герцог   поднялся   от   стола   и

направился к двери в опочивальню.   На пороге Вильяльм обернулся,   глянул на еще

сидевшего   на   скамеечке у   верхнего   стола   старика   и   -   тут   лицо   епископа

омрачилось - знаком приказал ему следовать за собой.

     - Так кто такой был Эгвальд,   в честь которого,   как мне говорили,   назван

этот островок? - донеслось напоследок до Адальберона - и дверь закрылась.

     На следующее утро в пиршественной зале - теперь уже прибранной и ожидающей

нового веселья - руанский епископ никакого одноглазого старика не обнаружил. Не

оказалось его и   в   герцогской опочивальне,   и   на кухне,   и   в пристройках для

прислуги,   так   что   на   вопрос юного норманна священник с   чистым сердцем смог

ответить,   что проклятый старик исчез,   будто его и   не бывало вовсе.   Герцог в

ответ лишь разочарованно пожал плечами и приказал подавать завтрак.

     Завтракал   Вильяльм   в    одиночестве   или   с    несколькими   приближенными,

товарищами по детским играм.   Все это были сыновья викингов, соратников Хрольва

Пешехода   в   тех   длившихся почти   два   десятилетия боях   за   создание   первого

королевства северных воинов на континенте.

     - Эй ты!   -   гаркнул вдруг кравчий на одного из поваров, тащивших огромные

блюда с дымящимся мясом. - Ты что глазами бегаешь? Дурное замыслил?

     Повар испуганно сник,   но потом,   несколько осмелев,   под доброжелательным

сегодня взглядом молодого герцога рассказал,   что наутро мясо удалось сготовить

лучшее, чем вчера. Вот только откуда взялось это мясо, никто не знает.

     - Как это, никто не знает?

     Вильяльм настолько удивился, что даже забыл, что намеревался разгневаться.

Сколько раз говорилось остолопам этим, чтобы готовили мясо только тех животных,

которые ими собственноручно забиты. В памяти герцога еще живо было воспоминание

о том,   как корчились с пеной на губах несколько дружинников его отца,   отведав

подаренной местными вилланами свинины.

     И   побелев лицом,   повар принялся сбивчиво объяснять,   что   мясо это нашли

утром в кухонном котле, что приблудного пса, которому предложили кусочек, долго

не   могли   потом   отогнать   от   жаровни,   и   волкодав господина,   которому тоже

перепало,   вон живехонек бегает.   Как бы   в   ответ на это,   огромный серый пес,

любимец герцога,   послушно положил ему на   колено тяжелую теплую голову.   Мясо,

признав хорошим, сварили и раздали ближним дружинникам и страже, а лучшие куски

запекли для герцога, закончил рассказ повар.

     - Только... только... - робко встрял в разговор второй повар.

     И   получив дозволение говорить,   рассказал,   что видел у   кухонных костров

двух   огромных воронов,   которые,   посмотрев на   него   лукавым   желтым   глазом,

распахнули огромные крылья и,   прокаркав вроде как "хорошая работа", исчезли за

лесом.

     - Да что мелет этот богохульник!   -   взъярился вдруг епископ Адальберон, у

которого с   ночи   тяжко ныла   голова.   -   Видано ли   это,   чтобы птица говорила

человечьим языком?

     Но   Вильяльм   жестом   отпустил поваров,   которые   с   нескрываемой радостью

удалились.   Адальберон уже открыл было рот, чтобы благословить расставленные по

столу   блюда,   как   вдруг   увидел перед   собой два   показавшихся ему   огромными

блекло-серых глаза,   которые,   пока он   в   них глядел,   начали наливаться яркой

голубизной.    "С   нами   крестная   сила",   -   подумал   было   почему-то   насмерть

перепуганный епископ и только наскоро перекрестил яства.

     Будто   убоявшись животворящей силы   креста,   страшные глаза из   ледянистых

провалов сделались самыми обычными глазами,   как совершенно обыденным показался

и их обладатель,   высокий светлобородый воин.   Самым необычным,   если это

было так называть,   в этом человеке были его худоба,   да,   может быть, какая-то

порывистая   угловатость   движений.   Воин   неловко   опустился   на   колени   перед

Вильяльмом,   умоляя как о   великой милости быть принятым в   герцогскую дружину.

Странным было,   правда, и то, как легко согласился обычно недоверчивый герцог и

как тепло принял он незнакомца,   предложив ему не только место в дружине,   но и

за   своим   столом,   где,   не   дожидаясь   благословения Адальберона,   все   давно

угощались мясом.

     Отвечая на герцогские расспросы, незнакомец назвался Вестредом из Сканей и

пустился в долгий, сдабриваемый шутками, рассказ об их с побратимом путешествии

из Упсалы в Скеллу,   где он намеревался осесть и обзавестись семьей и скотиной.

Закончил он свое повествование рассказом о том,   как бежал из Скеллы,   спасаясь

от ярости родичей местного бонда, которого убил, мстя за какую-то мелкую обиду,

и новой просьбой к герцогу не оставить его своей удачей.

     Старый   кравчий,    помнивший   еще,   что   отца   Вильяльма   звали   Хрольвом,

подивился,   помнит ли его питомец древний обычай отцов и дедов.   Каково же было

его   удивление,   когда   христианский герцог   Нормандии   Вильяльм   по   прозванию

Длинный Меч как ни в чем не бывало,   сняв с руки золотой браслет,   протянул его

Вестреду,   а потом прямо среди пиршественной залы, а вовсе не в доме божьем или

осененной крестом и хоругвями зале принял его присягу на верность.

     Но еще более кравчего был удивлен, даже ошарашен и разгневан этим зрелищем

руанский епископ,   кого в   который раз   уже   мучила мысль о   том,   что поистине

христианский властитель должен думать и помнить прежде о Господе,   его слугах и

приумножении богатства и   славы дома его,   а   уж только потом о войске и личной

славе.   Однако страх,   обуявший его под взглядом незнакомца,   не исчез,   а лишь

забрался куда-то   глубоко-глубоко,   туда,   где   оканчивали свой   путь каплуны и

жареные поросята с   кухни его аббатства в Руане.   И вот этот страх мешал теперь

Адальберону возвысить свой голос во славу Церкви Господней.

     День был безнадежно испорчен, и не только происшествием за завтраком, но и

последующими мелочами:   выяснилось   вдруг,   что   поблекли   краски   на   парадной

хоругви   епископства Руанского,   которую   Адальберон,   кичась   искусством своих

ремесленников,   не пожелал оставить в руанском соборе; слуга, разворачивая чашу

для   святых   даров,   уронил   священный   сосуд,   от   чего   с   бока   его   обилась

драгоценная эмаль.   "Как смеешь ты!.." -   не находя слов, которые дали бы выход

его   гневу,    бушевал   Адальберон.   К   тому   же   к   вечерне   явилось   из   всего

норманнского флота каких-то полторы дюжины человек. Ни молодого герцога, ни его

приближенных среди них не было.

     Отслужив   положенные   часы,   Адальберон,   умиротворенный   привычным   ходом

службы,   перебирал в   памяти горькие упреки,   с которыми собирался обратиться к

этому юному наглецу,   а   буде тот не внемлет,   то и пригрозить карой Господней.

Оправив   напоследок алтарные ризы,   руанский епископ вышел   на   крыльцо,   чтобы

увидеть,   как   Вильяльм по   прозвищу Длинный   Меч   с   несколькими приближенными

направляется к временной часовне.

     Первым,   однако,   на ступени взошел не герцог Нормандии,   а тот неизвестно

откуда объявившийся на островке норвежец.

     - Сын мой,   -   начал было епископ заранее заготовленную речь, как вдруг...

поперхнулся,   захрипел,   успел почувствовать холод клинка у   шеи и   солоноватый

привкус крови во рту...

     - Одину   слава!   -   прозвучал над   телом   зарезанного на   ступенях часовни

посланника папы   римского   голос   молодого   норманнского герцога,   и   это   были

последние слова, какие слышал епископ Руанский Адальберон. - Одину слава!

 

     IV

     РУНА МАННАЗ - ПОВИВАЛЬНАЯ РУНА

 

     Манна, манназ, говорит человек, я - это я, я есть.

     Спросите у скальдов, что есть человек, не познавший

     причастности к миру своей, единенья с морем,

     что кормит его, добрым мечом и дружиной.

     Скальды ответят, что каждый из нас

     лишь малая часть нитей цветных,

     что Норны седые в мира сплетают яркий узор.

     Вычерчивай руну, коли стремишься

     помощь обреешь иль заблудших, пропавших вернуть.

 

     В   дальнем   углу   небольшой комнатки с   низким   закопченным потолком возле

занавешенного плащом окна беседовали двое,   правда, Гриму стоило большого труда

сосредоточиться на их разговоре.

     - Ага!   Так это тот самый посланник,   о   котором судачили в Фюркате,   -   с

удовлетворением проговорил Глам.

     - Судачили? - нахмурился Бранр Хамарскальд. Грим не знал точно, откуда ему

известно   имя   этого   человека.   Появился вроде   под   утро   в   кабаке   какой-то

верховой...   -   Круг отправил нескольких с   перерывами во   времени и   в   разных

направлениях, чтобы замести следы. Однако мы не думали, что пересуды пойдут так

скоро. Давно ты из Фюрката?

     - С пол-луны.   По правде сказать,   я искал сына Эгиля без поручения Круга,

на свой страх и риск.

     - Зачем?

     - Это дело между мной и Эгилем.

     - Эгиль умирает, а может, к сему времени уже и мертв.

     Слова   холодной глыбой обрушились на   мутный разум   Грима.   Перед   глазами

плыло,   и   в   голове гудело от удара скамьей и выпитой браги.   Сколько же рогов

пива они с Бьерном в себя влили? И когда это было? Вчера?

     - Позавчера, - холодно ответил Бранр.

     Оказывается, он, Грим, разговаривал в слух. Да нет, сон это дурной, сон, и

те горькие слова не были произнесены.

     - Повтори, что ты сказал, - борясь с головной болью, прохрипел Грим.

     - Позавчера.

     - Нет, до того.

     - Отец твой Эгиль умирает, а воз, уже отправился к чертогам Одина.

     Отец...   Не   может быть...   Отречение от дара,   наследия,   Круга...   Мысли

путались, сбиваясь в единый вязкий ком.

     - Как?

     - Его ранил дружинник Косматого,   это было в   схватке у   устья Раум-Эльва.

Славная была сеча.   Рана тяжелая,   но   от   таких не   умирают.   Сын Лысого Грима

потерял лишь кусок мяса с   предплечья,   у   него еще достало сил перепрыгнуть на

Харальдов драккар, прорубить себе дорогу к противоположному борту и прыгнуть на

корабль Хегни-ярла.   Корабли Хегни не пустили Косматого в Раум-Эльв, об этом ты

еще услышишь в   Фюркате.   Эгиль же благополучно вернулся,   но тут-то и началось

что-то странное:   рана зажила с невиданной быстротой, а отец твой стал угасать.

Ни травники,   ни даже Амунди-врачеватель не в состоянии его излечить.   Травники

да костоправы только смотрят во все глаза и руками разводят беспомощно.   Амунди

же с Оттаром будто подозревают что-то, а что делать, тоже не знают.

     - А целительная сила... - начал было Глам.

     - Ты хочешь сказать, заклятий? - прервал его Бранр. - В том-то и дело, что

после каждой руны ему становится все хуже.   Кто-то   или что-то забирает у   него

силу.   Грим,   дед твой,   - снова обратился к валявшемуся на брошенных на солому

шкурах Гриму человек Круга,   -   бессилен сделать что-либо, к тому же он стар, и

годы его мы тоже можем счесть по пальцам. Без тебя оборвется связь.

     - Я не поеду.

     - Тебя зовет отец.

     - Я отрекся.

     - Круг готов забыть о твоем отречении.

     Фразу за   фразой тяжело и   непреклонно Бранр Хамарскальд гвоздями вбивал в

Грима,   которому сейчас хотелось лишь   добраться до   ковша   браги   или   бочки с

холодной водой.   Да   за   глоток   хмельного он   согласится сейчас   поехать   куда

угодно,   но ведь не говорить же об этом.   Грим обвел мутным взглядом комнату. В

углу на соломе довольно храпел Бьерн,   у   стола,   на котором,   плавая в   плошке

сала,   чадил фитиль,   сидел Горе-скальд.   Лицо   старика было неподвижно,   глаза

как-то по-птичьи прикрыты веками,   было бы даже решить, что он спит, если

бы не мерное шевеление губ Глама - сочиняет, что ли, на горе слушателям?

     Бранр продолжал смотреть на Грима в упор.

     - Похмелиться,   -   не выдержал наконец тот. - А до тех пор и разговаривать

не   буду,   -   и,   увидев презрительную усмешку посланца скальдов,   потянулся за

мечом.

     - Принеси кувшин,   -   бросил Бранр куда-то в сторону, и за дверь метнулась

щуплая фигурка.

     - А это еще кто? - с трудом выдавил Грим.

     - Скагги, посланный к тебе Тровином. Ты что, и его не помнишь? Не помнишь,

как вы с Бьерном его напоили?

     - Нет,   -   честно признался Грим.   -   А   к   чему   Тровину посылать ко   мне

какого-то мальчишку?

     - Вот это мы сейчас и   выясним.   А   то он со всеми,   кроме тебя,   говорить

отказывается. Твердит, что к тебе был послан.

     - Один всемогущий! - Грим со стоном повалился назад на солому.

     Мальчишка вернулся с кувшином,   который опасливо протянул Гриму. Сын Эгиля

жадно припал к краю,   и горло, а за ним и нутро обожгло потоком огненной влаги.

Однако намного легче ему не   стало,   только во рту появился какой-то гниловатый

привкус.   Грим едва не   послал проклятия всем богам,   но   под   тяжелым взглядом

посланца Круга прикусил язык.   Стоило ему только оторваться от   кувшина,   как к

сосуду   потянулась могучая лапа.   Не   просыпаясь,   Бьерн   влил   в   себя   добрую

половину его содержимого,   ткнул кувшином куда-то в сторону Бранра и немедленно

захрапел снова. Бранру не оставалось ничего иного, как принять кувшин. Подержав

его с   полминуты в руках,   посланец скальдов понюхал содержимое,   с отвращением

отпил и поставил кувшин на стол - под локоть Гламу.

     - Может, теперь ты выслушаешь меня?

     - Ну?

     - Именем Круга и рода отец и дед призывают тебя в Фюркат. Это все, что мне

приказано тебе передать.   Есть еще одно. Доставить тебя на Круг я должен даже в

случае твоего отказа.

     - Убив?

     - Ранив, - и Бранр наступил на лежащий подле Грима клинок.

     Волна неодолимой ярости взметнула Грима с соломенного тюфяка, исторгнув из

его   горла   нечленораздельное рычание.   Мгновение   спустя,   вцепившись в   горло

Бранру,   он   повалился на   тюфяк.   Не ожидавший нападения посланник мог только,

задыхаясь,   что   было   сил,   отдирать от   себя скрюченные пальцы,   одновременно

пытаясь достать обидчика коленом.   Высвободив одну руку,   Грим уже схватился за

рукоять ножа на поясе Бранра, как железные тиски сдавили ему сзади шею.

     - Ша,   -   сонно проурчал разбуженный,   скорее всего Гламом,   Бьерн Большой

Кулак,   однако пальцев не разжал.   Не отпустил рукояти ножа и   Грим.   В комнате

повисло недоброе молчание.

     - Я   же все равно тебя довезу,   -   прохрипел Бранр.   Лицо его побагровело,

язык едва ворочался. - А не я, так Хромая Секира.

     Жажда   крови   отхлынула,   оставив по   себе   похмельную слабость,   тоску   и

унижение,   -   схватили как   нашкодившего щенка.   Отпустив нож,   чтобы выбросить

назад и вверх правую руку, Грим точно и зло рубанул по раненому запястью Бьерна

и,   высвободившись,   скатился с   Бранра.   К   его   удивлению вместо того,   чтобы

ответить на   удар ударом или на худой конец бранью,   Бьерн проковылял несколько

шагов до стола,   влил в   себя остатки браги из кувшина и рухнул на солому возле

сидевшего в   дальнем углу   мальчишки.   Минуту спустя из   угла   раздался могучий

храп.

     - Послушай меня,   мальчик.   Нет, уж уважь мой возраст, для меня ты, как ни

крути, мальчишка, - медленно и устало заговорил Глам. - Я никогда не был другом

твоему отцу,   когда-нибудь ты, воз, узнаешь тому причины, хотя одна из них

ясна всем,   кто видел даже не его,   а тебя. Ваш род, - вид у Хромой Секиры стал

такой,   будто скальду хотелось сплюнуть,   однако голос его   звучал все   так   же

доброжелательно и ровно,   -   всегда славился поганым языком вместо разума. Не в

интересах моего клана видеть тебя в Фюркате,   и тем не менее я взялся уговорить

тебя вернуться. Даже пообещал это своему врагу.

     Грим едва не   выдал себя,   расширив от   удивления глаза -   сколько он себя

помнил, изворотливый Глам из рода Трюггви впервые открыто признавался во вражде

к кому-либо.

     - Мне   достаточно твоего слова,   Глам   из   рода   Трюггви,   -   слава о   его

твердости разнеслась далеко.   - Однако я не вижу причин возвращаться к тому, от

чего отрекся я, и к тем, что отреклись от меня.

     Ответом ему был недобрый смешок Бранра.

     - Твой мозг столь одурманен хмелем,   что ты не удосужился даже рассмотреть

повнимательнее руну в кольце убитого тобой гонца.

     - Какого гонца?

     - Того приезжего,   что   пытался оторвать тебя от   пьяной игры с   ножом,   -

опередил Бранру с ответом старик.

     - Это   был   случайный удар,   и   я   готов   заплатить причитающуюся виру,   -

огрызнулся Грим.

     - Не в вире дело. Взгляни.

     Сняв с   пальца неприметный серебряный перстень,   Бранр протянул его Гриму,

которому пришлось заставить себя   встать и   на   затекших ногах   протащиться два

шага к столу,   где было чуть больше света.   Тонкий ободок гладко отшлифованного

металла    покрывала   незатейливая   вязь,    которая   взгляду   непосвященного   не

показалась бы рунами,   но тот,   кто умел их читать, ясно увидел бы, что в месте

спайки черненые линии складываются во вписанные в круг руны Гебо и Йер.

     Грим   смотрел   на   кольцо,   рассеянно барабаня пальцами по   грубым   доскам

стола.   Покачнулся,   вцепился в край стола так,   что побелели костяшки пальцев,

краем глаза увидел ужас в   глазах мальчишки:   черты берсерка заострились,   и на

месте лица из провалов синих глаз глянул на него обтянутый кожей череп. До него

ли сейчас - Грим смотрел на руны.

     - Это значит, что выезжать нужно немедленно.

     Слова давались ему с трудом.   Сколько лет и усилий, браги и крови потратил

он на то, чтобы вытравить из себя эту странную силу, источник взлетов и падений

всех,   кто когда-либо испил рунного меда поэзии.   И   несмотря ни на что,   будто

распускающийся из   бутона невиданный цветок,   она   вновь овладевала его телом и

разумом.

     - Иного выхода нет, - опустошенно проговорил он.

     - Утром,   когда   найдем лошадей,   -   так   же   опустошенно отозвался Бранр.

Поручение Круга наполовину выполнено. - В Рьявенкрике нас ждет корабль, если мы

сумеем вырваться с острова.

     - Вырваться?   -   внезапно   подал   голос   Бьерн,   и   оба   скальда   с   немым

удивлением обернулись к викингу:   никто не заметил, что Большой Кулак проснулся

и   прислушивается к разговору.   -   А Гаутланд,   что,   в осаде?   -   В голосе его

прозвучал веселый интерес,   как   будто   он   прикидывал,   какую   выгоду   удастся

извлечь из грядущих событий.

     - Рана твоего отца и тревоги Круга - не единственные дурные вести, Грим, -

ответил за   Бранра   Хромая Секира.   -   фризы   и   франки перекрыли морские пути,

флотилии галогалландских ярлов...

     - Морские походы никому не зазорные, - возмутился Бьерн.

     - ...и   опустошавшие фризское побережье,   на   этот   раз   собрали множество

кораблей и двинулись на север,   - продолжал, не обращая на него внимания, Глам.

- Пал и разграблен Ниг. Те, кого удалось захватить в плен, говорят, что за ними

придет не одна сотня длинных кораблей.

     - Постой,   -   на этот раз его прервал Грим, - Бьерн прав, в набегах с моря

нет ничего нового.   Странно, конечно, что франки вышли в море - что из них, что

из фризов мореходы никудышные. Но ведь в Восточной Англии даны получили отпор и

на   море,   и   на   суше,   так   что   такое уже случалось.   Что же   тогда тревожит

скальдов?

     - Вес или,   если хочешь, конунг Вестмунд. Но об этом ты узнаешь в Фюркате.

К тому же это не знакомые нам франки,   это -   потомки тех,   кто ушел когда-то с

Хрольвом,   сыном ярла Ренгвальда.   Их   еще   в   Ванланде стали звать норманнами.

Странно и   то,   что на бой они идут молча или с именем Одина на устах -   хоть и

поклоняются своему христианскому богу.

     Глам умолк, давая фразе повиснуть, а молчанию затянуться.

     - Они идут волной,   сметая все на   своем пути,   и   первой целью их   станет

Гаутланд и   ключ к нему -   Рьявенкрик.   Оттару было видение,   что есть нечто на

острове бесконечно важное для этого странного воинства.

     - Оттар   с   Эгилем   полагают,   сейчас   они   продвигаются   по   Фрисландским

островам,   занимая один   остров за   другим,   затем   наступит черед Рьявенкрика,

потом Йотланда...

     - Постой,   -   прервал его   почти протрезвевший Грим,   -   а   почему они   не

передвигаются по суше?

     - Арнулфа-конунга остановил у Данвирка ярл Хакон.   Высадиться севернее сын

Хрольва не   решается -   от имени верховного тинга в   Фюркате по всему побережью

выставлены дружины.   -   Бранр помедлил.   -   Надо   отдать должное их   вождям,   в

здравом смысле им не откажешь.   Куда разумнее прорваться к Гаутланду,   провести

флот в   Скаггерак,   а   оттуда уже   прямая дорога что   в   наши фьюльки,   что   на

владения   Харфарга,   да   и   на   страну   свеев.   К   чему   довольствоваться одним

Йотландом? - Бранр невесело усмехнулся.

     - А Харфарг?

     - Харфарг с основным войском сейчас в Галогалланде, на его помощь, если он

вообще согласится дать   своих воинов,   трудно рассчитывать,   во   всяком случае,

сейчас.   -   Бранр плеснул браги в   кружку,   выпил,   потом,   поглядев на Грима и

Бьерна, отправил мальчишку за вторым кувшином.

     - Дружина Рьявенкрика велика, но сможет ли крепость выстоять в одиночку...

- Грим в задумчивости провел кольцом по столу. - Вес не собирается выслать туда

корабли?

     - Когда я выезжал из Фюрката,   об этом и речи не было. Грим в ответ только

недоуменно поднял брови, но Бранр молчал.

     - Едешь с нами, Бьерн? - спросил вдруг Грим собутыльника.

     - Не   сейчас.   Воз,   еще   напьемся вместе   в   кабаках Рьявенкрика,   -

хохотнул великан.

     - А что будет со мной?

     Все   четверо   удивленно   повернулись на   голос.   Из   своего   темного   угла

растерянно выбрался мальчишка, называвший себя воспитанником Тровина.

     - Мой   наставник,   скальд Круга,   послал меня к   тебе.   -   Голос его   чуть

дрогнул.

     "Не от страха ли?" - усмехнувшись, отметил про себя Бранр.

     - Еще один посланник, - хмыкнул Грим, но мальчишка храбро выдержал тяжелый

взгляд пронзительно-синих глаз. - Зачем?

     - Не знаю.

     - Не знаешь?   Что ж,   придется завернуть к   Тровину в усадьбу.   Пойдешь на

это? Что, как он признает в тебе вора?

     - Тровин мертв!   - Мальчишка был бледен как полотно, даже губы у него и те

побелели.

     - Так,   значит,   Молчальник мертв,   -   протянул Глам.   -   И судьба скальда

Норнам подвластна. Что это было? Открылась старая рана? Или лихорадка?

     - Он сгорел.

     В   комнатенке повисло настороженное молчание.   Стол и   занавешенное плащом

окно перед Гримом как будто качнулись, но, закрыв глаза, он на обратной стороне

век вдруг увидел...

     ...колодец, жухлая трава, летний полдень, вода из колодца так холодна, что

ломит   зубы...   Полдень неожиданно сменился вечером,   и   Грим   увидел   Тровина,

сидящего на пороге, а рядом с ним...

     - Тебя зовут Скагги,   и   ты -   из рода Хьялти с   Шетландских островов.   Ты

ходил в поход с дружиной Гутхорма и Тровина на "Хорнварне", а потом спустя пару

зим исчез вместе с   ним после того,   как Вес...   разрыл...   привез старый клад,

так?

     - Да...   -   не   совсем уверенно протянул мальчишка,   потом лицо его   вдруг

просветлело.   -   Я вспомнил! Я тебя вспомнил! Ты прошлым летом приезжал к нам в

усадьбу! У тебя еще тогда конь расковался...

     - Верно, - без улыбки согласился Грим. - Так зачем Тровин отправил тебя ко

мне и что сталось с самим стариком?

     - Ну, не такой он уж был и старик, - буркнул Хромая Секира.

     - Не знаю... Я... я не помню.

     По   лицу   Скагги   внезапно   прошла   судорога будто   от   ужасной   боли,   он

покачнулся и рухнул бы,   корчась,   на дощатый пол, если бы Бьерн с удивительной

для такой туши ловкостью на подхватил его,   и осторожно,   будто сжимал в кулаке

сырое яйцо,   не опустил на скамью.   Мальчишка скатился на край,   стал сползать,

ноги у него непроизвольно подергивались.

     - Рив... дощечка... Рив... - невнятно бормотал он сквозь стиснутые зубы.

     С   помощью дана Глам растянул Скагги на скамье и   прижимал к ней судорожно

подергивающиеся руки   и   ноги,   пока Бранр откупоривал флягу,   которая висела у

него на поясе,   чтобы влить в рот Скагги пару глотков пахнущего травами отвара.

Вскоре мальчишка перестал корчиться и задышал ровнее.

     - Рив -   это река, которая южнее отсюда впадает в Гаут-Эльв, неширокая, но

когда сходят снега,   воды в   ней   прибавляется вдвое,   и   у   порогов она бывает

довольно бурной, - пояснил для Глама и Бранра Грим.

     - Он поджидал меня у переправы,   а потом отобрал дощечку с рунами и меч, а

потом... - выпалил вдруг Скагги.

     - А   что,   Тровин   не   учил   тебя   владеть мечом?   -   с   едким   удивлением

поинтересовался Грим. Его вовсе не радовала перспектива нянчиться с неумехой да

еще припадочным.

     - Учил,   -   с обидой отозвался Скагги.   -   Этот путник обманом выкрал ее у

меня...   А меч...   он ведь предлагал разделить с ним ужин...   -   Лицо его снова

перекосилось не то от боли,   не то от обиды.   -   Я пытался вернуть дощечку,   мы

схватились,   - горячо затараторил он, - но песок у меня под ногами пополз, и мы

оба скатились в Рив. А где-то у порогов я его потерял...

     Говоря это, Скагги обращался к Бранру Хамарскальду, который вызывал у него

больше доверия, чем хмурый Глам или переменчивый Грим. Посланник Круга скальдов

был коренаст,   широк в плечах,   и кожа его обветрилась за время дальних морских

походов.   Похоже,   Бранр любил вольный ветер,   в   отличие от   Тровина,   который

большую   часть   времени   проводил   в   каморке   над   рунами,   или   его   соседей,

коротавших свой век между амбаром,   землянкой и кабаком. Бранр был моложе, чем,

по представлениям Скагги,   полагалось быть скальду,   а   резкие и суровые сейчас

черты лица,   если верить морщинкам у глаз и углов рта,   должно быть,   частенько

скрашивала лукавая улыбка.

     - Оставь его,   Грим,   -   неожиданно вмешался Хромая Секира. - Ты пытаешься

насильно вернуть потерянную память, дружок, - продолжал он, обращаясь к Скагги,

- напрасно.   Она не потеряна, только лишь скрывается где-то глубоко в тебе, а в

отместку за   твои старания скручивает тебя болью.   Боюсь,   с   этим нам самим не

справиться.   -   Он перевел взгляд на Бранра.   -   Надо бы отвезти его в   Фюркат,

показать Оттару с Амунди, может, они что придумают.

     - Зачем? - все еще несколько неприязненно спросил Грим.

     - Сам рассуди.   Кто как не Тровин был ближайшим другом Весу? Кто как не он

уговорил Круг поддержать его?   А   сам потом неожиданно исчез?   И все это как-то

связано с   раскопанным курганом.   Скагги,   конечно,   причины не знает,   а вот с

дедом твоим поговорить следует. Это во-первых. А во-вторых, не простой это, мне

думается,   был пожар.   Не такой глупец был Тровин,   чтобы преспокойно сгореть в

собственном доме.   И   не   стал бы   он посылать мальчишку с   какими-то вестями к

тебе, не будь это что-то необычайно важное...

     - Это   не   пожар   был,   -   неожиданно вмешался Скагги,   он   уже   оправился

настолько,   что смог сесть без посторонней помощи.   - На нашу усадьбу напали, я

насчитал пару дюжин человек...

     - И   ты   бежал?   -   теперь неприязнь и   обвинение зазвенели уже   в   голосе

Бьерна.

     - Тровин приказал мне,   -   снова принялся горячо оправдываться парнишка. -

Он,   мне тогда показалось,   заранее откуда-то знал,   что они придут.   Хотя,   да

возьмет меня Хель, я не слышал цокота их копыт. А Тровин... Тровин еще с вечера

велел мне седлать коня...   И   когда окружили усадьбу,   он   сказал,   что руны на

дощечке важнее,   чем его жизнь. - Голос Скагги предательски дрогнул. - И еще он

сказал, что свое он здесь совершил.

     В комнате снова повисло молчание, Скагги украдкой взглянул на крючконосого

Грима и   увидел,   что лицо у   того не   гневное,   а   очень серьезное,   усталое и

какое-то даже печальное. Скальды обменялись взглядами.

     - Нам нужна его память, - подвел итог размышлениям Бранр.

     Грим вздрогнул,   он давно уже отвык от того, чтобы кто-то читал его мысли,

отвык от этого ощущения единения мастеров рун, как, впрочем, давно уже позабыл,

что значит думать не только за себя и во благо одному себе.

     К   тому времени,   когда они добрались до   переправы через Рив,   похмельный

звон в голове Грима сменился тупой ноющей болью.   Сама голова, казалось, готова

была вот-вот расколоться на части. На душе было отвратительно, хотелось рухнуть

хоть на голую землю,   и спать, спать, спать... Хотя какое там спать, сновидения

его   теперь   будут   полны   невнятных   образов   и   тревожных знамений.   Принесла

нелегкая этого   Бранра   с   его   кольцом.   В   необходимость своего присутствия в

Фюркате Грим не верил.   Отец при смерти?   Ну так для воина рана в бою - пусть и

смертельная - не в диковину, смерть в бою - прямая дорога в Вальгаллу...

     Плот перевозчика маячил у   противоположного берега реки.   Натянув поводья,

Грим медленно, совсем как старый Глам, спешился, чтобы никаким резким движением

не усилить ненароком головную боль.

     - Эй,   там! - окликнул Бранр дремавшего на деревянном настиле перевозчика,

и Грим невольно поморщился.

     Усиленный эхом крик заставил перевозчика вскочить на ноги,   причем в руках

у него тут же оказался обнаженный короткий и широкий меч.   Завидев четырех,   на

первый взгляд, мирных путников, он наградил их щербатым оскалом.

     - Переправишь нас?

     - Едва ли кто переберется на ту сторону сам, так?

     Грим с трудом удержался от какого-нибудь язвительного замечания.

     - Значит, переправишь?

     - За гривну.

     Гриму хотелось не то зажать уши, чтобы не слышать этого перекрикивания, не

то наградить перевозчика стрелой,   чтобы покончить наконец с перебранкой. Будто

прочитав его мысли,   вооруженный перевозчик махнул рукой,   мол, сейчас буду, и,

орудуя шестом, погнал свой плот через реку.

     Оглянувшись на спутников, Грим увидел, что Хромая Секира, воспользовавшись

остановкой,   задремал в   седле,   а   Скагги с   растерянным видом   жмется к   боку

лошади.

     - Что еще?   -   резко начал он,   но   в   последний момент попытался смягчить

грубость вопроса. - Неужто ты реки боишься?

     - Боюсь,   - неожиданно дал отпор мальчишка. В глазах его вспыхнул вызов. -

Любой боялся бы, покрути его Рив, как меня.

     - Эге,   да этого мальца,   сдается мне,   я однажды видел,   -   объявил вдруг

выскочивший на берег перевозчик.   -   В начале весны, когда река совсем сердитая

была, а?

     - Видел, видел, - хмуро признался Скагги.

     - А скажи-ка мне,   добрый человек,   что сталось с тем путником, которого я

перевозил тогда за час до тебя?

     - О чем это ты? - вмешался Бранр.

     - Хватит болтать!   - рявкнул Грим, которого вовсе не интересовали какие-то

байки, - сам сочинять умел, да получше. - Ты перевезешь нас или нет?

     - Может,   перевезу, а может, и нет, - дерзко огрызнулся щербатый. - Сперва

давай выясним, не ваш ли мальчишка разделался с проезжим человеком.

     - Безбородый мальчишка с воином?   -   не унимался Бранр,   искоса глянув, на

понуро привалившегося к своему коню Скагги. - Может, расскажешь, что знаешь?

     - Почему бы   не   рассказать.   Путников на   этой   дороге немного,   торговые

караваны идут к   Рьявенкрику той   дорогой,   что лежит южнее,   там Рив не   столь

бурная и хутора встречаются чаще.   А с тех пор как сожгли усадьбу целителя, так

и   вообще едва три-четыре гривны в неделю наскребаю.   Но всех помню,   на память

пока не   жалуюсь.   Так вот,   перевез я   одного человека,   был он пешим,   но при

оружии,   и   кошель у пояса болтался явно тугой.   Поболтал со мной,   вису добрую

сказал и пошел себе дальше.   Не успело солнце подняться к зениту, появился этот

ваш малец, назвался вроде бы Скатти, верно?

     - Скагги из   рода   Хьялти,   -   хмуро поправил его   Скагги,   -   воспитанник

целителя Тровина.

     - Ах вот оно что,   -   протянул несколько опешивший паромщик. - Тогда, быть

может,   это меняет дело. Так вот, под вечер проезжали тут рьявенкрикские купцы,

я еще спросил,   не встретили ли они кого.   Оказывается,   нет,   дорога пуста. Ни

путников, ни следов кострища или схватки - ничего.

     - Твой добрый человек меня и ограбил,   -   с трудом выдавил Скагги. - Ладно

бы   конь да сума,   но он отобрал у   меня дощечку Тровина!   -   Скагги все больше

горячился. - Это последняя воля умирающего скальда! Я... я...

     - Так   это   ее   ты   должен был мне передать?   -   впервые проявил интерес к

разговору Грим.

     - Да, - понурился парнишка.

     - Сможешь найти место,   откуда ты упал в Рив?   - не дожидаясь ответа, Грим

обрушился на перевозчика:   -   Так ты перевезешь нас или нет?   -   и потянулся за

спину за секирой.

     - Конечно, он нас перевезет, - веско сказал Бранр, опуская тяжелую руку на

плечо Грима.

     То место на высоком каменистом берегу,   где деревья расступались,   образуя

небольшую прогалину,   узким   клином раздвинувшую подлесок,   Скагги разыскал без

труда.   Упомянутые перевозчиком купцы не   приметили ее   просто потому,   что   от

дороги   прогалину скрывал невысокий,   но   густой кустарник.   Скагги отчаянно не

терпелось подробно описать, как было дело, где он получил удар ножом, где они с

чернобородым катались по влажной земле, и откуда, когда песок и галька поползли

у них под ногами, оба обрушились в казавшуюся сейчас вполне безобидной реку, но

лица   трех   его   спутников   были   задумчивы   и   сосредоточенны.   Грим   и   Бранр

спешились,   чтобы обойти прогалину,   внимательно оглядывая каждый кустик травы,

но нашли лишь место старого кострища,   причем Скагги не мог в точности сказать,

то ли оно самое.

     - Когда ты   в   последний раз видел дощечку,   она была у   него в   руках?   -

неожиданно спросил оставшийся в седле Глам.

     - Да. Это было, когда я потянулся за ножом, - до меча мне было не достать,

понимаешь? - он как раз наклонился к огню, чтобы разглядеть ее получше.

     - Что, настолько было темно или он намеревался бросить ее в огонь?

     - Смеркалось,   и   на   мой взгляд,   он   вовсе не собирался ее жечь.   Он еще

насмехался надо мной, что раз у него есть дощечка, я ему больше не нужен.

     - А что ты еще о нем помнишь?   - внезапно поинтересовался подошедший сзади

Грим.

     Голос   его   звучал насмешливо,   но   без   злобы,   и   с   самой   перебранки с

паромщиком в глазах его то и дело вспыхивали лукавые шальные искорки.

     - Росту примерно с   тебя будет,   черная борода,   неказистый плащ,   золотые

наручи...   -   принялся перечислять Скагги,   впервые не   сжавшись под испытующим

взглядом берсерка.   -   Меч   короче   твоего,   но   ножны   дорогие,   с   серебряной

насечкой. На поясе, - он неожиданно смешался, - не помню.

     - Не   помнишь,   значит,   не важно,   -   весело отозвался Грим и   неожиданно

почему-то подмигнул.

     - Нет,   еще одно,   - встрепенулся Скагги, когда Грим уже собирался сесть в

седло,   -   на поясе у него кроме ножа висело точило. И еще... - перед ним вдруг

как   живое   предстало   безжалостно ухмыляющееся лицо,   вот   губы   раздвинулись,

ухмылка превратилась в оскал.   Что-то не так было в этом лице, понять бы только

что именно. - Глаз у него был странный... - к своему удивлению выпалил он.

     - Постой, постой, что значит "глаз странный"? - опередил Грима Бранр.

     - Ну,   он   то ли не открывался,   то ли не закрывался.   -   Скагги помешкал,

подыскивая нужные слова. - А может, его вообще там не было...

     Скагги окончательно запутался и нерешительно обвел глазами скальдов, те же

мгновенно посерьезнели,   переглянулись, как будто всех их посетила одна и та же

догадка,   и каждый пытался ее опровергнуть,   отказываясь признавать,   что такое

воз.

     Бранр, желая, вероятно, оттянуть время, поднял руку и, раскрыв ладонь, без

слов   показал им   кусочек полусгнившего дерева,   на   котором было все   же

разглядеть вырезанный кем-то значок.

     - Это может быть кусок от дощечки Тровина?   -   сурово спросил он у Скагги,

который, взяв щепку, задумчиво повертел ее в руках.

     - Воз,   чернобородый выронил в   драке дощечку,   и она разломалась,   -

ответил он, кладя щепку назад на ладонь Бранра знаком вверх.

     - Ты знаешь, что это?

     - Руна Ансуз. Руна Одина.

     - Одноглазый чернобородый путник с секирой у пояса, знавший, что именно ты

везешь, и поджидавший тебя на переправе, - подытожил их размышления Бранр.

     - Бельверк,   -   откликнулся эхом Грим и с непонятным интересом поглядел на

Скагги.

     Глам Хромая Секира уж и вовсе смотрел на него с неподдельным изумлением:

     - Если это и вправду был он, то как вообще тебе удалось остаться в живых?

 

     V

 

     В ягодах тиса, зимой пламенеющих, а также в сосне,

     что зелена и под снегом,

     биение жизни под инеем распознать попытайся.

     Тайны жизни и смерти в себе заключая, мудрости руна

     позволит проникнуть в загадки ясеня светлого,

     вернуться к корням его, взмыть над ветвями.

     Скальду, что чертит ее на руке,

     силы она приумножит, облегчит переход меж мирами.

     Воину руна защитная помощь окажет

     в преодолении терний и тягот, задержек в пути.

 

     С самого утра далеко впереди начала расти громадная серая масса, понемногу

заполняя   собой   горизонт.    Вот   ее    разглядел   уже   и    подслеповатый   Глам.

Горе-скальд, он же Глам Хромая Секира, но лишь невесело покачал головой в ответ

на   удивленные возгласы Скагги,   Грим же   и   Бранр Хамарскальд ехали в   мрачном

молчании.

     Рьявенкрик был   древним.   Десятки поколений назад   его   воздвигли ходившие

походами в Северные земли венделы, но поставили они здесь не просто укрепленный

лагерь, а невиданный град-крепость, обнесенный мощными стенами.

     - Годы канули как песок,   следом канули венделы,   -   бормотал себе под нос

Глам, - гордые свей не взяли сей град...

     - Такой   шел   от   камня смрад,   -   не   удержался Грим,   Бранр одобрительно

хохотнул.

     Скагги едва-едва успел прикусить язык, как Горе-скальд огрызнулся:

     - Молод еще, старших прерывать, - однако замолк.

     Скагги не мог оторвать глаз от надвигающейся серой громадины, с отрочества

его завораживали сказания и   песни о древней крепости.   Воины из южной страны с

певучим именем Рома   назвали свой лагерь Равен,   а   покорившей уже   отстроенную

каменную твердыню Рьявер Рьяный нарек ее Рьявенкрик, восславив удачу и имя свои

в   крике   чаек.   Сотни лет   город-крепость несокрушимо стоял на   высоком речном

берегу,   там,   где   встречается с   морем полноводный Гаут-Эльв,   стерег вольные

земли   от   нашествия когда-то   могущественных англов и   ютов,   потом -   набегов

морских конунгов.

     Серый   камень   Рьявенкрика вырастал из   самого берега в   сотне   саженей от

устья реки, которую сторожил и которой правил, верой и правдой охраняя потомков

ушедших   на   юг   данов   и   ютов,   селившихся возле   отрогов гор   и   по   кромкам

болотистых   пустошей.    Англы   накатили   волной   и   отошли,   так   и   не   сломив

Рьявенкрика,   северными своими   стенами   смотрящего через   пролив   Скаггерак на

изрезанное фьордами побережье Страны Свеев.   Англы,   продвигаясь на юг,   обошли

остров стороной,   а из хаоса десятилетий восстал необычный народ стойких воинов

и удачливых купцов,   который научился хранить мир со странами,   лежащими по обе

стороны пролива.   Англы смешались с ютами,   ушли дальше,   на юг и в Вандельские

земли.   Рьявенкрик помнил и   нашествия данов,   и   свеев -   серокаменный ключ   к

морским путям из Южных стран в Северные земли.

     "Но Рьявенкрик выстоит, выстоит, должен выстоять",- горячо уговаривал себя

Скагги,   втайне страшась за   судьбу города своих грез,   -   "не   первый раз   ему

давать отпор захватчикам с моря".

     Город вставал перед ними,   рос,   забирался в   небо.   Вот   уже   все четверо

въезжают под   первую арку ворот,   вторую,   вот   уже   их   принял в   свои объятия

древний камень.   Это   было   будто   войти   из   ослепительного солнечного света в

глухую землянку. По сторонам громоздятся, временами смыкаясь над кривыми узкими

улочками,   странные - не деревянные даже, а каменные! - дома. Крепостные стены,

мостовые, жилища - все было из массивного серого камня, будто отвердела, приняв

доступные разумению смертных очертания, страшная морская губка.

     На   какое-то   мгновение Скагги охватила паника,   ему   показалось,   что   он

погребен под этим камнем. Воплощенная греза оказывалась вовсе не радужной. Что,

если ему никогда не придется вновь увидеть небо?

     Лица Грима и Бранра тоже были угрюмы. Не так следует вступать в битву. Для

боя нужен воздух,   достаточно места, чтобы поднять добрый меч, погнать скакуна.

Как сражаться здесь, внутри этих стен, в этих тесных извилистых закоулках?

     Полный дурных предчувствий,   Грим   задрал голову,   поглядеть на   серое над

крышами небо.   Весь город был одет в   серое,   в цвет бесславной смерти -   будто

какой-то каменный труп. В голове звенело пророчество из сна, жаль, пожалуй, что

зарекся выкладывать руны...   "Ты идешь в опасность. Я не верю, что спасти

Рьявенкрик, но пытаться..."

     Теперь   же,   когда   он   ехал   этими   невероятно   узкими   проходами,   Грима

постепенно   охватывала тяжелая   тоска.   Единственная надежда   -   не   пропустить

захватчиков за периметр стен.   Если они прорвут оборону и   проникнут на улицы и

площади,   город ждет кровавая бойня,   подобной которой,   пожалуй,   еще не   знал

северный мир.

     Как сражаться в этом каменном мешке?   Ответ был очевиден,   и от него

мороз продирал по коже.   Здесь не продержаться долго,   а в конце...   Да,   Один,

Вальгалла...   Но   отмщение?   Если не   остановить франков,   отмщения,   воз,

вообще не будет.

     Позади   снова   тоскливо бормотал что-то   Горе-скальд,   усталые лошади едва

тащились по   погруженным в   сгущающиеся сумерки улицам.   Предстояло найти   двор

управлявшего городом совета законоговорителей-старейшин,   у Рьявенкрика не было

ни своего конунга, ни своих скальдов.

     Если при   свете дня Рьявенкрик выглядел устрашающе,   то   ночью он   казался

нагромождением черных скал.   По   узким   улицам гулял   ветер,   и   кромешную тьму

нарушали лишь редкие отблески чадящих факелов да   полоски света,   выбивавшегося

из-под дверей домов.

     Мирные    жители    Рьявенкрика   покидали   свои    жилища;    череда    усталых

перепуганных людей с жалкими тележками или тюками скудного скарба за плечами.

     - Сюда!   Живее!   Пошевеливайтесь,   лентяи!   -   послышался с боковой улочки

зычный хриплый голос,   вслед за   этим из   тьмы возник сам   кричавший.   Это   был

дородный детина в   одежде купца,   однако с   пояса у него рядом с кошелем свисал

тяжелый нож, а из-за плеча выглядывала рукоять секиры. - Живей, живей!

     За   толстяком из   проулка вывалились с   полдюжины хмурых рабов,   груженных

какими-то тюками.

     - Доброго тебе дня...   -   обратился было к   толстяку Глам,   но тот оборвал

его:

     - И кто ж тебе сказал, что он добрый?

     Горе-скальд еще   нашаривал дрожащей рукой   меч,   как   рабы   уже   побросали

мешки, а толстяк схватился за нож. Бранр выхватил секиру, но Грим, тронув коня,

заставил толстяка и его носильщиков попятиться.

     - Двор старейшин, - рявкнул он.

     - Ах вот как,   - удивился купец, потом вдруг скупо улыбнулся. - Что ж овцы

из города, волки в город - это неплохо. Вы по делу какому или так поживиться? -

Тон его стал угрожающим.

     - Не время для пустых пререканий,   -   это выехал вперед Бранр. - Я - гонец

Круга Скальдов.

     - Что ж,   тогда нам по пути.   А   какой ты там гонец,   это пусть старейшины

разбирают.

     С этими словами толстяк повернулся к своим рабам,   которые под его грозным

взглядом разом подхватили мешки, и небольшая процессия снова двинулась в путь.

      Спустя четверть часа плутаний по   полутемным каменным лабиринтам они вышли

на круглую залитую светом костров и факелов площадь.   Здесь царило лихорадочное

оживление:   из узких переулков группы рабов сносили к   навесам у   дальних домов

похожие на   тюки толстяка мешки,   как пояснил им   их провожатый,   с   провизией.

Почерневшие от   дыма молодцы в   прожженных кожаных передниках подносили стрелы.

Скандалили,   требуя чего-то   -   не   то   секиры,   не то права выхода из города -

купцы.   Метались по   всей площади чумазые мальчишки,   вероятно,   на побегушках.

Откуда-то доносилось пьяное пение, брань и ржание лошадей.

     У   распахнутых ворот двора старейшин Грим легко спрыгнул с коня и,   бросив

поводья Скагги и   не   обращая ни   малейшего внимания на   протесты приведшего их

толстяка, зашагал внутрь, Бранр поспешил за ним следом.

     Невнятно выругавшись, Горе-скальд с трудом спешился, Скагги последовал его

примеру и,   подобрав поводья уже четырех лошадей,   в растерянности оглянулся по

сторонам.   Ему   не   терпелось   узнать,   что   Грим   объявит   старейшинам,   да   и

посмотреть,   как Бранр вновь будет умиротворять раскаленных гневом собеседников

- ну почему бы Гриму хоть однажды не сдержать норов?

     Налетел резкий ветер   с   моря,   порыв   его   прорезал брешь в   чадящем дыму

факелов,   и   Скагги к   облегчению своему увидел возле ворот коновязь.   Не более

нескольких минут ушло   у   него   на   то,   чтобы привязать лошадей.   Глам   Хромая

Секира, оправдывая свое прозвище хромотой, как мог величественно входил на двор

старейшин.

     Главная зала была заполнена людьми,   и здесь то же самое:   споры, приказы,

возбужденный разговор. Скагги поискал взглядом Грима или Бранра, но не нашел ни

того,   ни   другого.   По   левую руку от него вдруг отдернулся полог,   скрывавший

нишу, где уединились, очевидно, для беседы двое херсиров городской дружины. Оба

говоривших в   воцарившемся в   зале молчании прошли к высоким дверям,   ведущим в

комнату совета.   Скагги даже рот открыл от изумления,   столь непохожими друг на

друга были   эти   двое:   высокая молодая женщина в   мужском платье и   напыщенный

безбородый коротышка.

     - Варша, - в полголоса и с непонятной злобой проговорил Глам.

     - Кто-кто? - переспросил Скагги, не отрывавший глаз от женщины.

     - Головорез, подчинивший себе людей с болот к югу отсюда.

     Тут   Скагги   вспомнил,   как   кто-то   в   придорожном кабаке   под   Треднахом

обмолвился, что охромел Глам в набеге на Рьявенкрикские болота.

     - Вор известный,   а теперь,   значит,   решил, что выгоднее заключить союз с

Рьявенкриком, чем ждать, когда франки утопят его банду в болоте.

     - А это? Кто эта женщина?

     - Карри Рану из   рода Асгаута.   -   В   голосе старика впервые за   весь день

прозвучало что-то похожее на удовлетворение.

     Женщина рядом с   Варшой была выше его   ростом,   с   хищными резкими чертами

обветренного лица,   в   ее жилах текла благородная кровь одного из самых знатных

свейских родов. Немало было таких, кто называл ее сумасшедшей волчицей, но едва

ли кто осудил бы Карри, когда она привела дружину и флотилию своих драккаров на

помощь осажденному Гаутланду.   Задолго до   того,   как   впервые стали говорить о

растущей силе франков,   она   деньгами забрала свою часть отцова наследства -   а

было его   немало,   богатые земли по   краю Маркирского леса -   и   обратила ее   в

быстрые драккары,   не   менее быстроходные длинные корабли и   вскоре собравшуюся

вокруг   нее   дружину.   Узкие   кожаные   штаны   и   шерстяная рубаха,   сейчас   уже

поношенные и   запятнанные кровью и   грязью,   не скрывали того,   что под одеждой

тело женщины,   но   волосы Карри коротко обрезала и   избегала всего,   что   могло

выдать ее пол.   Произведи Рана Мудрый на свет сына, а не одних только девчонок,

и   тогда он   не   мог бы   пожелать более храброго отпрыска.   Но   поскольку Карри

отказалась от   своего рода и   прав,   данных ей   по   рождению,   родня сочла себя

оскорбленной:   Асгауты неоднократно кричали,   что-де   отрекаются от   нее,   хотя

после приема, оказанного ей в Дании, втайне гордились ею.

     Дружинники,   завидя Карри и   ее собеседника,   подтянулись,   прервав в знак

почтения   разговоры.    Варша    принял    эту    дань    уважения   с    нескрываемым

удовлетворением.   Карри же   осталась безучастной.   Но ее быстрое движение через

комнату внезапно прекратилось,   когда она заметила Скагги и   Глама.   Варша лишь

лениво окинул их взглядом, но женщина-воин внимательно всмотрелась в обоих.

     - Приветствую тебя,   Хромая Секира. Рада встрече. Что это за юнец с тобой?

- Вопрос, не был враждебным, но прозвучал на удивление резко.

     - Скагги из рода Хьялти, воспитанник Тровина, госпожа...

     - Зови меня херсир.

     Под   ее   изучающим взглядом у   Скагги   даже   похолодело нутро,   чем-то   он

напомнил ему взгляд, каким окинул его при встрече Бранр: холодный, пристальный,

говорящий о том,   что херсир оценивает, стоит ли воин той пищи, какую получает,

и какой из него толк в драке.

     Варша ухмыльнулся, не спуская глаз с Глама:

     - Однако и от морочества бывает толк, что скажешь, гаутрек? Кто как не мои

скальды позволили твоим кораблям подойти к острову?

     К   немалому удивлению Скагги,   Глам   насупленно молчал,   Карри   же,   резко

обернувшись, бросила на своего временного союзника недобрый взгляд.

     - Пошли.   Гламу стоит принять участие в совете, - грубо бросила она, теряя

интерес к Скагги.

     Мгновение спустя Скагги остался в унылом одиночестве.

     Его кислое настроение не проходило,   как не отступали и   "я",   мучительные

мысли,   даже когда он   рухнул от   усталости на   соломенный тюфяк под   навесом у

ворот двора старейшин.   В   соломе,   казалось,   было полно камней и   клопов.   Он

безостановочно ворочался,   лишь   изредка   забываясь в   зловещих снах.   Когда   в

полночь гонец   совета начал расталкивать спящих воинов,   Скагги обнаружил,   что

его рот сводит горечью,   и,   хмуро огрызнувшись на   разбудившего его мальчишку,

отправился разыскивать Грима или Бранра.

     Бранра он   нашел   без   труда,   посланник Круга распределял доставленные из

кладовых оружие и   доспехи,   отправляя один за другим на стены небольшие отряды

городских дружинников. Глам, по его словам, выехал с Карри из рода Асгаута к ее

людям,   охраняющим боевые корабли Рьявенкрика и драккары самой Карри,   а к утру

должен вернуться на двор совета.

     - Вот что,   -   встрепенулся неожиданно Бранр,   -   глаз у тебя, ты говорил,

зоркий. Отправишься сейчас на стену, Грим тоже сейчас где-то там.

     Скагги постоял с минуту,   размышляя, оскорбиться ему или нет, но Бранр уже

совершенно забыл о нем, углубившись в спор с кривым ключарем, утверждавшим, что

без одобрения Большого Ежегодного совета не   смеет открыть клеть,   где хранятся

драгоценные вендельские клинки.

     Следующие полчаса,   пока   он   брел куда-то   с   одним из   отрядов городской

дружины,   прошли для   Скагги будто во   сне.   Воины тяжело шагали по   освещенным

факелами улицам и   узким проходам между домами,   а   потом все   выше   и   выше по

крутым каменным уступам,   похожим на лестницы.   Очнулся Скагги,   лишь когда они

стали   подниматься   по   длинному   выложенному   плитами   скату.   Копья   неуклюже

ударялись о стены, и люди спотыкались о валявшиеся под ногами осколки кирпича и

булыжника.   Один   скат   сменился   другим,   поворачивая все   время   направо   под

правильным углом,   а третий повернулся вокруг своей оси - свернувшаяся кольцами

змея   кирпичной кладки   все   ползла   к   невидимым звездам.   Уступы закончились,

превратились в ступени, потом - в деревянную лестницу.

     Дружинники спотыкались,   пыхтели,   истекая потом, на ощупь искали дорогу в

колеблющемся свете факелов, через неравные промежутки укрепленных по стенам.

     - Сколько нам еще ползти?   -   шепотом спросил Скагги у шедшего рядом с ним

бородача. - Я думал, наше дело - охранять стены, а не луну.

     - Уже недолго, остряк, - отозвался тот.

     Пока они   взбирались,   Скагги,   чтобы занять чем-нибудь мысли,   размышлял,

сможет ли   он   запомнить все повороты.   Память у   него за годы жизни у   Тровина

стала получше,   чем у   многих законоговорителей и   скальдов,   но   если бы ему в

спешке пришлось бы   выбираться отсюда...   Интересно,   смог бы он восстановить в

памяти все лестницы и склоны?

     Наконец,   спустя долгое время они   вышли из   поднимавшегося вверх туннеля.

Промозглые,   потонувшие в   грязи   улицы остались далеко внизу.   Воины разошлись

вдоль   широкого   каменного парапета,   защищавшего в   бою   лучников,   и   многие,

задыхаясь от   усталости,   опустились на   дощатый настил.   Осмотревшись,   Скагги

прикинул,   где   может   находиться Грим,   если   он   вообще тут,   и   направился к

маленькой башенке на стыке вершин двух лестниц.

     - Грим? - неуверенно окликнул он.

     В крохотной каморке Грим при тусклом свете свечей изучал какую-то карту.

     Обращенная к реке бойница была закрыта плащом,   так чтобы наружу не проник

ни   один   луч   света.   Дозорные   захвативших   противоположный берег   Гаут-Эльва

франков, без сомнения, всматриваются в крепость, ища слабые места в ее обороне.

     Бродяга-берсерк,   так неожиданно оказавшийся -   если судить по отношению к

нему   городских старейшин и   даже скальдов -   знатным вождем,   рассеянно поднял

глаза,   хоть и   не сразу заставил себя сосредоточиться на том,   кто стоял прямо

перед ним.

     - Бранр послал сюда два отряда и   просил передать,   что к утру пришлет еще

людей Варши и часть дружины конунга Карри Рану.

     - А,   Скагги.   -   Грим, казалось, вернулся мыслями на землю. - Бранр мудро

поступил,   что   прислал тебя   сюда.   Твои   глаза здесь понадобятся.   На   совете

говорили,   что с   франкских кораблей каждую из последних восьми ночей приходили

штурмовые лодки.   А теперь,   когда они вне себя от бешенства, что через устье к

крепости пробились корабли этой валькирии,   они с тем большей яростью пойдут на

приступ.

     - Я готов,   Грим, - осмелел вдруг Скагги, - во дворе совета поговаривают о

колдовстве.   Что оно-де сопровождает каждый их штурм.   - Голос его предательски

дрогнул. - Это ведь не скальдов колдовство, а?

     Защити нас   Один,   подумалось Гриму,   а   рука   сама потянулась начертить в

воздухе руну Турисаз, а лучше... Но нет, он же поклялся...

     - Останешься при мне дозорным.

     Скагги   подошел к   низкой   стене   и   сквозь узкую   поперечную решетку стал

вглядываться во тьму.   Бойница расширялась к внешней стороне стены,   что давало

немалое преимущество.   Минуту спустя подле него бесшумно возник Грим и, положив

скрещенные руки на край бойницы, оперся подбородком на суставы пальцев.

     - Что, эта река побольше Рива?

     - Да,   - согласился Скагги, с благоговение всматриваясь в водную гладь, по

сравнению с   которой бурный   Рив   казался лишь   тонкой струйкой.   -   Франкам не

переплыть ее незамеченными.

     - Останавливать их придется после того,   как они переплывут. Но обнаружить

их и вправду будет несложно.

     По   всему   противоположному берегу реки   тянулась золотая линия   мерцающих

огоньков, очень похожих на рой светящихся ярких насекомых. Чтобы быть заметными

с такого расстояния, костры должны были быть просто чудовищными.

     - Похоже,   они   собираются   сжечь   весь   лес   на   Гаутланде,   -   задумчиво

проговорил Грим.

     - Может, это обман, чтобы нас запугать?

     - Воз,   -   угрюмо отозвался тот.   -   Воины,   пришедшие с   Карри Рану,

говорят удивительные вещи: верить не верится, и не поверить опасно...

     Скагги напряг зрение,   глядя на север,   в сторону утесов, где в эту минуту

должна была стоять дружина Карри. Затем посмотрел на юг, хотя знал, что топей в

темноте не разглядеть.

     - А далеко вдоль реки идут бивуачные костры?

     - По   словам рыбаков,   еще   вчера они   тянулись от   самого устья вплоть до

болот -   это   на   пару   сотен саженей выше по   течению.   Похоже,   армия франков

собирается сейчас   прямо   против   города.   Понимаешь,   крепость   расположена на

единственном на   всем берегу месте,   где   воды реки спокойны и   потому возможна

удобная переправа.   Севернее начинаются утесы и перекаты; а ближе к устью, да и

вдоль всего побережья -   топи   и   подводные камни.   Переправляться там   намного

сложнее, а путь на остров по тому берегу им закрывают топи.

     Грим был без шлема, на лбу у него блестели капельки пота.

     Черные,   слегка вьющиеся волосы,   в   которых уже   начала проступать ранняя

седина,   трепал ветер.   Отмахнувшись от   какой-то   надоедливой мошки,   он вдруг

совершенно неожиданно проговорил;

     - Кто   бы   ни   стоял во   главе,   он   -   великий вождь.   Он   нападет здесь.

Рьявенкрик   ему   придется   разрушить   сразу   же,   если   он   надеется   завоевать

Гаутланд,   а   отсюда ему открыт путь на все три стороны:   и   на Йотланд,   и   на

Страну Свеев, и на земли Харфарга.

     Услышав гул   голосов далеко   внизу,   Скагги   перегнулся через   парапет.   К

берегу    причалили    несколько   рыбацких    лодчонок,    принадлежавших   немногим

смельчакам,   которые   пытались   заниматься своим   промыслом,   несмотря   на   все

напасти   войны.   Когда   начали   выбрасывать на   берег   рыбу,   удушливый   воздух

заполнился радостными возгласами -   еще несколько дней осады,   и   в Рьявенкрике

может начаться голод.   Глаза Скагги уже успели привыкнуть к   темноте,   и он без

труда различал темные силуэты рыбаков.

     В   темноте   проступали   очертания   каменного   причала,    разбитого   самими

рыбаками Рьявенкрика,   чтобы помешать высадке франков.   Все до единого торговые

причалы вдоль   берега   под   стеной   были   расколоты и   торчали теперь   из   воды

каменными зубьями,   готовые   распороть днища   судов,   которые   подойдут слишком

близко.   Это произошло еще до   прихода дружины Карри,   так что морскому конунгу

пришлось вытащить на   берег   корабли   под   южными   стенами   города.   Прикидывая

расстояние до этих обломков,   Скагги заметил,   что восточные стены намного выше

западных крепостных ворот,   хотя построены -   судя по всему,   в целях обороны -

частично на   скалах.   От   зубцов верхнего парапета стены   к   усыпанной валунами

равнине спускалась вниз гладкая кладка сторожевых башен.

     Речные ворота, как и некогда великолепные причалы, были сильно повреждены,

практически совершенно бесполезны,   и перед захлопнутыми створками громоздились

всевозможные искусственные преграды.

     Даже жители Рьявенкрика не   могли бы   теперь воспользоваться ими.   Рыбаки,

должно быть,   приплыли сюда на лодках откуда-то еще,   с   утесов или с болот.   С

востока Рьявенкрик был практически неприступен.

     Скагги   изучал   широкую гладь   реки   и   огни   вдалеке.   Дозорные сторожили

лестницы и скаты,   у костров тут и там под прикрытием парапета грелись, сидя на

корточках, воины. То и дело слышались отдаваемые в полголоса приказы, призывы к

Одину. Раз мимо них прошел Бранр со свитой мальчишек-гонцов - мелькнул и исчез,

очевидно, вернулся на свое место на стенах.

     Было уже далеко за полночь, когда Скагги внезапно наклонился вперед, почти

лег на парапет и стал напряженно вглядываться в темноту.

     - Что там? - Грим мгновенно оказался рядом.

     - Я не уверен, мой господин. Лодка? Может быть, пловец?

     - Или рыбаки?

     - Нет, рыбаки уже ушли. Там что-то, чего там раньше не было. Посмотрите-ка

на волны.   -   Скагги указал на мерцающее волнение на поверхности воды,   стрелой

нацеленной на стены.

     - Твои глаза лучше моих. Что до меня, то я... я ничего не вижу.

     - Легкая рябь на воде,   вот сейчас уже совсем близко, не дальше пятидесяти

локтей. - Скагги глянул на крючконосого воина, пытаясь прочесть что-либо на его

лице.

     Грим,   похоже,   не сомневался в его словах, но он и в самом деле ничего не

видел.   Вероятно,   не видели и   остальные дозорные:   вдоль стен не раздалось ни

одного крика тревоги.

     Скагги ощутил неприятный холодок в груди и непроизвольно,   даже зная,   что

ничего   у   него   не   выйдет,   начертил в   воздухе   перед   собой   защитную руну.

Ничего...   или все же?..   Какое-то легчайшее покалывание в   кончиках пальцев...

Грим,   заметив этот его жест, бросил на Скагги взгляд более чем странный. Уж не

ненавидит ли и   он тоже скальдов?   Если он правильно все понял,   то берсерк был

сперва членом Круга, потом от чего-то отрекся, а сейчас, кто знает...

     - Это - зыбь за кормой корабля, - решительно сказал Скагги.

     Грим   перегнулся через стену,   рассеянно побарабанил пальцами по   каменной

кладке.

     - Я все еще ничего не вижу.   Где он,   по-твоему,   пристанет?   Таинственное

движение в   воде даже сейчас оставалось едва заметным.   Скагги,   не   отрываясь,

следил за   приближением необычной ряби   -   немного левее того   места,   где   они

стояли, и прямо против отвесной части стены. Грим проследил его взгляд.

     - В самом деле? - кратко бросил он. - Пошли.

     Грим был явно разгневан, хотя, как с облегчением сообразил вдруг Скагги, и

не   на   него.   Еще   не   понимая,   куда они   бегут,   парнишка поспешил следом за

крючконосым берсерком.   Странное дело,   ему   нравился Глам,   а   к   Бранру он   с

первого взгляда проникся безотчетным доверием,   но вот этот странный многоликий

человек,   к   которому послал его умирающий наставник,   одновременно и пугал,   и

притягивал его.   Они сломя голову неслись вниз по каким-то лестницам и скатам -

Скагги даже не думал, что их может быть так много или что Грим так хорошо знает

этот выморочный город.   Вот   они   спустились со   стен,   и   Грим повел его   мимо

огромных   охраняемых стражей   ворот,   потом   нырнул   в   путаницу   беспорядочных

петляющих улочек, загаженных помоями. Сколько же Грим всего успел, пока я спал,

подумалось Скагги.

     Когда они проходили мимо ворот,   стража,   завидя их,   подтянулась, ударила

копьями оземь,   проводив удивленными взглядами неизвестного им воина с повадкой

херсира,   столь свободно чувствующего себя в их городе,   и следующего за ним по

пятам парнишку со   слишком тяжелым для   него мечом.   Скагги уныло подумал,   что

вдвоем они выглядят, как вышедший на охоту волк и сбитый с толку, плетущийся за

ним детеныш.

     - Можешь сообразить, далеко еще до того места?

     - Нет, мой господин, думаю, мы совсем рядом.

     - Хей! - окликнул Грим стражу. - Именем совета...

     Четверо стражников в   кожаных доспехах неподвижно стояли в   узком тупичке,

как-то   странно опираясь на копья -   будто повисли на них всем своим весом.   Ни

один из них даже не шелохнулся.

     Казалось, они замерзли, стоя на посту.

     На мгновение Скагги подумал,   а вдруг это окоченевшие трупы,   которые лишь

хранят приданную им   форму   живых тел   -   Тровин даже   сложил драпу о   подобной

уловке Оттара Седого.   Гриму,   очевидно,   тоже   была знакома подобная хитрость:

обнажив меч,   он   осторожно,   едва ли   не крадучись,   сделал пару шагов вперед.

Вздохнув для храбрости поглубже, Скагги тряхнул за плечо одного из дозорных.

     Тотчас же глаза дружинника широко раскрылись,   и он отчаянно закричал, что

есть силы вцепившись в куртку Скагги.

     - Что?   Что это?   Почему...   почему?   Как?   Почему?   Слова выходили у него

невнятно,   как у   человека,   которого внезапно пробудили от глубокого сна.   Дух

нехорошего колдовства,   казалось,   наполнил улицу,   сочился из щелей в каменной

кладке, в то время как остальные дозорные, разбуженные криком первого, в жалком

недоумении озирались по сторонам.

     - Проходил здесь кто-нибудь?   - безжалостно набросился на дозорных Грим. -

Вы кого-нибудь видели?

     - Я...   Я   клянусь,   херсир,   здесь   никого не   было.   Это...   и   сразу же

появились вы двое...

     Грим отошел к узкой расщелине сразу за костром стражи.

     - Что это?

     - Здесь участок изначальной, самой древней стены, - ответил старший.

     Грим шепотом велел ему бежать за подкреплением.   Дозорные сгрудились возле

проема   в   стене,   но   в   каменный провал решился последовать за   Гримом только

Скагги.

     Скагги поднял повыше факел,   а Грим принялся шарить сапогом в пыли,   потом

он   вдруг опустился на   колени,   чтобы рассмотреть низкие кусты у   самой стены.

Скагги едва сдержал возглас удивления. Кустарник, здесь, в каменном городе?

     Повинуясь приказу Грима,   воины беззвучно по одному протискивались в узкий

проход,   собираясь вокруг черноволосого берсерка.   Скагги затушил факел, теперь

все   они   стояли,   вслушиваясь   в   темноту.   За   стеной   невысокого   кустарника

слышались позвякивание,   шорохи   и   мужские голоса.   Сердце   Скагги провалилось

куда-то в   желудок,   и   в надежде подбодрить себя он вытащил из ножен меч,   его

примеру неожиданно последовали Грим и все остальные.

     Снаружи что-то с глухим стуком упало, и вслед за этим немедленно наступила

мертвая тишина,   как будто невидимые труженики боялись быть услышанными.   Затем

работа   возобновилась,   заскрипел по   камню   камень.   Сквозь кустарник мелькнул

слабый отблеск пламени.   Под   звуки   чужеземных ругательств и   непрекращающееся

ворчание стена понемногу разрушалась.

     Враги   равномерно подтачивали чрево   крепости   снаружи,   прорываясь сквозь

забытую щель в броне Рьявенкрика.

      Скоро свет   огней стал ярче,   и   через пробитую в   кладке щель просунулись

пальцы, закопошились в разворошенной гальке, выталкивая последние осколки камня

наружу,   в проход, где в полной тишине ждал Грим и его люди. Вот рука, покрытая

каменной пылью и   грязью,   смела с   пути   остатки разрушенной стены,   и   внутрь

образовавшегося прохода протиснулась человеческая фигура.

     - Вперед!   - заорал Грим, когда ничего не подозревавшие землекопы заползли

в   приготовленную для   них ловушку.   Свет факела высвечивал их   всех -   удобные

мишени для притаившихся в темноте.

     Не   успели землекопы оправиться от   потрясения,   как голова одного из   них

повисла на   не до конца перерубленных сухожилиях шеи,   тело завалилось и   струя

крови    забрызгала   ближайшую   стену.    Второй   выхватил   кинжал,    намереваясь

расквитаться за зарубленного Гримом собрата,   но Скагги отрубил ему правую руку

в локте, а Грим с разворота прикончил несчастного. Оставшиеся двое развернулись

и   кинулись назад в   расщелину,   из   которой только что   вышли.   Грим и   Скагги

бросились вслед за ними.   Прорытый землекопами туннель стал их же могилой.   Что

ни говори, это был не поединок, а скорее истребление крыс.

     Отирая о штаны окровавленный меч,   Грим внимательно осматривал рукотворную

пещеру.

     - Они проделали эту свою нору через всю стену,   -   как будто не веря своим

глазам проговорил берсерк.

     В десятке локтей впереди виднелся второй выход, дальний конец туннеля: там

- далекие огни лагерных костров освещали удаляющуюся рябь на воде.

     Как это могло случиться?   Как могли защитники города не   заметить земляных

работ в недрах стен своей крепости?   Разумеется,   такой туннель не проложить за

одну ночь, и как могла стража не заметить лодки землекопов?

     Воздух   в   туннеле   был   тяжелым   от   испарений земли   и   камня,   но   Грим

чувствовал пропитавший это   место   совсем иной,   знакомый и   почти   ненавистный

запах -   волшбы.   Зная,   что   искать,   теперь и   сам   он   уже   видел кильватеры

невидимых лодок,   которые упустила стража.   Дело здесь,   пожалуй, не в зоркости

глаз...   А ведь заметил-то их первым мальчишка. Быть может, Тровину Молчальнику

все же удалось чему-то его научить?

     Но   чья же   это волшба?   Неужто кто-то из скальдов переметнулся на сторону

врага?

     Грязно выругавшись и   помянув при этом всех до   единого богов,   Грим вдруг

бросился к   самому   краю   и   выглянул наружу.   Ширины отверстия хватало,   чтобы

просунуть голову и плечи. Землекопам, видимо, приходилось ползти на брюхе.

     - Ты никого не видишь?   -   спросил Грим у Скагги, ощущая какую-то странную

пустоту внутри.

     - Нет,   -   так же пусто отозвался Скагги,   - все же мне кажется, мгновение

назад здесь был кто-то.

     Однако оба   понимали,   что   теперь они действительно одни.   Не   переставая

сыпать проклятиями,   Грим развернулся и пополз назад,   пока не добрался до того

места, где высоты туннеля хватало для того, чтобы встать и выпрямиться.

     - Ничего,   -   прорычал он,   - ни следа от него! Был же тут кто-то, а потом

вдруг исчез!

     Грим был не из тех,   кто легко мирился с   поражением.   Он метался,   словно

великан-людоед,   внезапно лишенный добычи.   Испытывая не   меньшее   чем   берсерк

разочарование,   Скагги,   однако,   и   понимал,   и не понимал причины гнева,   или

скорее даже бешенства берсерка,   как будто его не только мучило то,   что у него

из-под носа сбежала добыча,   как будто то бы было что-то еще и это "что-то" еще

каким-то образом было связано с пропитавшим подкоп духом колдовства.   Несколько

дружинников Рьявенкрика просунули головы в   замаскированное кустами отверстие и

изумленно взирали на   разбушевавшегося херсира.   Наконец Грим   пришел в   себя и

отрывисто приказал выволочь из туннеля тела.

     - Туннель,   -   недоуменно пробормотал вислоусый дружинник,   - должно быть,

кладка просела... Какая-то слабина в камне...

     - Думай головой,   воин,   -   огрызнулся Грим.   -   Те   камни были выворочены

тайком, пока Рьявенкрик защищал свои стены над этими землеройками.

     - Но... Как такое воз?

     Грим наградил его взглядом столь свирепым, что Скагги поспешил ответить:

     - Это заклятия.

     Вислоусый вздрогнул и забормотал молитву каким-то неведомым Скагги богам.

     - Немедленно   пригнать   сюда   рабов.    Всех,    кого   удастся   собрать,    -

распорядился Грим.   -   Я хочу, чтобы эту дыру немедленно засыпали. Присмотрите,

чтобы они   завалили камнями саму расщелину,   будем надеяться,   что   стена тогда

любой подкоп выдержит.

     Двое   дружинников бегом   бросились   к   площади   двора   старейшин,   а   Грим

прислонился к серым валунам и задумчиво уставился на древнюю стену.

     - Сколько   сил   потратили венделы на   строительство этих   стен!   А   теперь

колдовство... - Лицо его скривилось.

     Прикрикнув для острастки на нестройную колонну заспанных рабов и расставив

дозорных,   Грим наконец покинул тупик и   направился назад к скату,   ведущему на

стены.

     - Если   есть   какие   боги,   асы   ли,   ваны   ли,   эстские или   вендельские,

сохраните нас, - пробормотал себе под нос Грим.

     И это берсерк Грим,   печально известный, насколько успел разобрать Скагги,

своим безверием во что-либо,   кроме собственного доброго клинка да злого языка!

Голос берсерка,   взывающего к любым богам,   какие только могли бы его услышать,

напугал Скагги, почти так же, как и вражеские заклятия.

     На   стене Скагги снова вернулся к   наблюдению за   противоположным берегом.

Долгое время он   вглядывался в   огни   лагерных костров.   Темнота сгустилась еще

сильнее   из-за   затянувших небо   облаков;   напрягать   зрение   без   отдыха   было

бессмысленно, да и тяжело. Скагги закрыл глаза и слегка расслабился.

     Когда глаза отдохнули,   он открыл их и не поверил тому,   что увидел. Он бы

мог   поклясться всеми   рунами футарка,   что   противоположный берег   стал   вдруг

ближе,   чем был раньше.   Лагерные костры надвигались прямо на   него.   Мгновение

спустя   Скагги   сообразил,   что   что-то,   что   раньше составляло часть   берега,

оторвалось от него и начало двигаться через реку.

     Как и раньше, Грим очутился рядом прежде, чем Скагги успел его окликнуть.

     Опасаясь   невидимых врагов,   Скагги   пустился   в   объяснения чуть   слышным

шепотом,   одновременно указывая рукой на   реку.   По   всей стене перекрикивались

дозорные, - значит, приближающиеся огни не видение и не обман измученных глаз.

     Тряхнув   головой,    чтобы   прогнать   остатки   сна,   Грим   отдал   несколько

отрывистых   приказов,    в    ответ   раздалось   бряцание   оружия   и   приглушенные

ругательства разбуженных воинов.   Площадка   перед   заграждением для   лучников и

проходы заполнились дружинниками в   кольчужных рубахах и островерхих шлемах,   а

снизу,   из   города,   к   ним подходили все новые и   новые,   образуя вторую линию

обороны.   Те,   кто пришел безоружным,   застегивали шлемы и   торопливо разбирали

запасное оружие; у их ног наготове лежали копья.

     Неожиданно на стене неподалеку от Скагги возник Бранр -   посланец Круга то

предостерегал,   призывая к   молчанию,   то ободрял защитников,   время от времени

поглядывая на   реку.   Облака разошлись,   но   небо было затянуто белесой дымкой,

сквозь   которую   бледным   пятном   смотрела луна.   Даже   при   ее   тусклом   свете

невоз было не заметить,   как блестят у Грима глаза.   Было совершенно ясно,

что он ждет не дождется случая дать выход ярости в доброй сече.

     - Едва ли это обман,   чтобы отвлечь нас,   -   сказал он,   глядя на флотилию

приближающихся лодчонок.   - Старейшины Рьявенкрика говорили, что все предыдущие

атаки   были   разрозненными,   а   если   меня   не   обманывает   зрение,   эти   лодки

выстроились в единую линию.

     - Мы разрушили их тайный подкоп,   -   ринулся рассуждать вслух Скагги. - Им

ничего   не   остается,   кроме   как   попытаться влезть на   стены...   -   несколько

ошарашенно закончил он   -   еще утром ему и   в   голову бы не пришло,   что кто-то

может попытаться вскарабкаться на стены Рьявенкрика.

     Чтобы различить придвигающийся "берег",   четверть часа   назад обнаруженный

дозорными,   не требовалось уже напрягать зрение.   Лодки всевозможных размеров и

форм покачивались в волнах медленного течения реки, направляясь к узкой полоске

берега у подножия стен.   Для тех,   кто изготовился к бою, стоя на стенах, время

едва   ползло.   Теперь   каждый   разделял нетерпение Грима,   горячо желая,   чтобы

кончилось наконец томительное бездействие.

     Скагги тоже,   пожалуй, был рад, что враг наконец зашевелился. Это первый в

его жизни настоящий бой!   И   в ожидании этого боя он думал о Карри и Гламе,   о,

быть может,   если повезет,   ждущих его в   Вальгалле,   Тровине и Ульви,   и вдруг

вспомнил почему-то Веса.

     Как его изменило то,   с   чем столкнулся он   в   заклятом кургане!   Жаль,   и

весело же с ним было сидеть у костра,   когда он обучал Скагги, тогда еще совсем

мальчишку,   вырезать зверюшек из   чурок,   или рассказывал,   что читать не

только руны, но и картинки...

     Вес был тогда еще не конунгом,   а так - непризнанным сыном старого Хакона,

которого взяли на   воспитание скальды.   А   поход в   Уппланд окончился провалом:

никакой добычи они   не   взяли,   и   Вес,   одержимый жаждой собрать себе дружину,

уговорил скальдов дать   ему   людей,   чтобы раскопать древний курган.   Это   было

вскоре после того,   как   Вес всю ночь провел подле замученного Эйриком Кровавая

Секира уппландского конунга. Скагги уговорил тогда Тровина отпустить его с этим

отрядом.

     Скагги внутренне поежился,   вспоминая о той ночи. Трэлы раскопали холм, но

внутрь спустился один лишь Вес,   да еще Скагги раз,   когда воспитанник скальдов

попросил подать ему   света.   Скагги помнил,   как с   плотного свода мелкой пылью

сыпалась сухая земля,   как угрожающе скрипели трухлявые деревянные подпорки,   а

Вес все собирал и   собирал вендельское золото.   Потом...   они с Весом проломали

обшивку   захороненного   кверху   днищем   корабля,   звук   был   такой,   как   когда

проломился   у    Гнилых   Скал    борт    "Хронварнра",    когда   за    борт   корабля

возвращавшегося с   данью Тровина зацепились крючьями драккары Ристи Ярого.   А в

кургане воздух   из   отверстия вырывался с   тоненьким заунывным свистом,   словно

хозяева мертвого драккара стремились выйти наружу...

     Скагги только рад   был убраться из   кургана,   когда на   него буркнул хмуро

старший товарищ...

     А из тьмы потом возникли чьи-то фигуры, и Ульви, надсмотрщик над трэллами,

упал со стрелой в горле...

     Говорили,   что   в   ту   ночь Вес убил своего старшего брата...   С   той ночи

стремительно   вознеслась   звезда   младшего,   непризнанного   сына   Хакона,   ярла

Сканей: каких-то пару лет достало ему, чтобы создать новое конунгство на севере

Йотланда,   отвоевав земли   у   конунга Дании   Горма   Старого.   И   бывший товарищ

детских игр,   ныне   молодой конунг   Вестмунд,   внушал   Скагги   непонятно откуда

взявшийся, но от этого не менее явный страх.

     Чтобы ободрить себя, он стал вспоминать: Тровина, странствующих скальдов и

их саги об удачных походах и славных битвах героев и о покровительстве Одина.

 

     VI

     КЛИО - ЦЕЛЕБНАЯ РУНА ВДОХНОВЕННОГО ПЛАМЕНИ МИИИРА

 

     Вдохновение Мимира с жаром Муспелихейма

     исцелит упавшее в кузнечную печь,

     Кано воплощает, возвращает форму,

     будь то стих увечный иль поврежденный меч.

     Раскрываясь миру, ищи силы магии,

     что повсюду разлиты, помня об одном:

     призывая радостную силу Кано-пламени,

     заплатишь кровью, болью, проклятьем и стыдом.

 

     Скагги поймал бьющийся на ветру подол плаща,   подумал было связать полы на

груди   -   а   то   в   ткани легко может запутаться его   клинок или   клинок врага.

Сколько времени прошло с тех пор, как он заметил лодки? Конечно же, не так уж и

много. Правда, теперь время не играло особой роли.

     Теперь эти лодки отчетливо видел каждый.   Темная полоса берега разделилась

на   силуэты отдельных суденышек и   плотов,   на   которых вплотную друг   к   другу

стояли черные фигуры воинов.   А   еще...   еще между лодок в   самой их   середине,

покачиваясь,   переваливаясь   через   волны,   к   крепости   приближались   странные

громадины,   будто   крепостные укрепления вдруг обрели способность плавать,   как

утки.

     - Осадные башни,   -   буркнул Грим, увидев немое удивление Скагги, и, чтобы

развеять недоумение воинов вокруг них,   добавил уже громче:   -   Тащат на плотах

деревянные домины, чтобы с них перелезть прямо на стены.

     Внезапно из одной такой домины вырвался столб пламени,   устремившись прямо

на стену. Скагги нырнул под защиту парапета, спасаясь от горящих стрел, которые

волна за   волной по   высокой дуге неслись через зубцы.   Большая их часть прошла

ниже цели и ударила в крепостной вал,   не причинив особого вреда,   некоторые же

попадали   на   стену,   где   защитники поспешно   затоптали пылающие   наконечники.

Однако несколько десятков все же   долетели до   самого города,   и   Скагги только

понадеялся,   что   наученные Бранром отряды   рабов,   которые должны   были   нести

службу   на   улицах,   будут   настороже:   если   от   стрел   быстро не   избавиться,

загорится не одна соломенная крыша.

     Когда   лодки   приблизились на   расстояние сотни локтей,   на   самом высоком

участке стены   закопошились темные   фигуры,   кто-то   невнятно вскрикнул,   затем

последовал поток ругательств.

      - Бранр рабов шпыняет,   -   хмыкнул Грим,   и   вслед за его словами со стены

полетели громадные камни.

     Бранр,   судя о   всему,   создал из собранных по амбарам веревок и   наиболее

сильных рабов подобие гигантской пращи -   и не одной! В воздух взметнулся целый

град камней.   Скагги воспрянул духом,   с   надеждой ожидая хруста проламываемого

дерева, но вдруг прищурился, не веря своим глазам.

     Камни   словно   ударялись   в    какую-то   невидимую   преграду   над   башнями,

отскакивали и   падали   в   реку.   Несколько снарядов пробили   заслон   с   громким

треском и   грохотом камня,   размалывающего дерево и кости.   Но большая их часть

попадала впустую, так и не достигнув врага.

     В воздухе вдруг встали лиловые контуры незнакомой руны.

     - Чужие руны! - в ужасе воскликнул воин, стоящий по правую руку от Скагги.

     - Обратные,   -   сквозь зубы процедил Грим.   - Знать бы кто у франков знает

ряды наших рун...

     Колдовство!   Точно так   же,   как   прямая руна могла защитить того,   кто ее

начертал,   или   тех,   кого   он   желает   защитить,   так   и   обратные,   зеркально

перевернутые руны,   способны обратить защищающую силу в страшный таран.   Однако

лиловый знак   лишь   защищает вражескую флотилию...   Мысли   Грима   обгоняли одна

другую...   Но   у   франков,   пусть даже они   потомки ушедших с   Хрольвом датских

воинов,   ведь нет своих скальдов, да и у Рьявенкрика их тоже нет. А знают ли об

этом франки? Стремится ли этот неизвестный мастер рун защитить себя или сломать

защиту крепости?   И главное, кто у франков может владеть руническим искусством?

Неужели среди детей Брагги нашелся предатель?

     - Одину слава!   -   прогремело вдруг одновременно и   со стен,   и   с осадных

башен.

     Стоящие на стенах дружинники замерли в недоумении.

     - Одину слава! - раскатистым рыком неслось с лодок.

     Кряжистый воин, которого так недавно ошеломила оборотная руна, поднялся во

весь   рост и   тут   же   рухнул на   каменный зубец,   сраженный пылающей стрелой -

защищенная рунами   смерть в   облаке огненных стрел   стремительно приближалась к

крепости.

     Еще несколько стрел с огненными наконечниками прорезали темноту,   но поток

их   уже иссяк.   Однако звон тетивы по-прежнему слышался отовсюду,   и   оперенные

древки летели в   обоих направлениях,   будто лучники и   франков,   и   Рьявенкрика

вызвали друг   друга на   поединок.   Даже   если   всего одна стрела или   камень из

"пращей" пробивали рунный   барьер,   защитники на   стенах   разражались ликующими

воплями.   Как ни   были сильны чары неведомого мастера рун,   он   не мог защищать

одновременно   все   войско   франков.   Некоторые   камни   обрушивались в   лодки   и

разбивали или   топили их.   Лучники Рьявенкрика знали свое ремесло:   если стреле

удавалось преодолеть барьер,   застревала она не в   дереве лодок или щитов,   а в

теле врага.

     Никто бы не сказал,   что захватчики неуязвимы. Они умирали, но за стонами,

проклятиями и гомоном чужой речи то и дело слышались призывы к Одину.   По обеим

сторонам стены воины погибали с именем Одина на устах, верховного аса, Всеотца,

а    не   слюнявого   франкского   Христа,    призывавшего   простить   врагу   своему,

подставляя для удара вторую щеку. Странно, но призывы к хозяину Вальгаллы, если

не считать пронзительного улюлюканья для устрашения врага, были единственным их

боевым   кличем.   Скагги ничего не   слышал о   том,   чтобы   франки почитали асов.

Неужели Один   может даровать победу не   чтящим его.   В   голове Скагги мелькнула

странная картинка:   Тровин,   слоняясь над   камнем,   выкладывает какие-то   руны,

бормочет что-то в полузабытьи -   тогда Скагги разобрал, что это сказание о том,

как Один принес руны в   мир...   Картинка мелькнула и   исчезла,   будто унесенная

вновь   налетевшим шквалом огненных стрел.   Лодки   все   приближались,   и   Скагги

позабыл о Тровине, выбирая первую в своей жизни человеческую мишень.

     В   стальных   рубахах   и   шлемах   отражался свет   луны,   факелов,   отблески

отдаленных костров,   так   что   Скагги удалось ясно   разглядеть дружинника моря,

молча рухнувшего в воду с края плота.   Тут же другой занял его место. Ни стона,

ни мольбы о помощи, ни малейшего признака смятения.

     - Одину слава! - Знакомые слова, искаженные чужой глоткой.

     Теперь дружина Рьявенкрика начала осознать, что именно показалось странным

воинам Карри -   воззвания к Одину на незнакомом языке, а в остальном едва ли не

мертвое молчание.   Кому ни отдаст победу Один в этой сече, отступать защитникам

Рьявенкрика было некуда.   Даже если воинам Карри удастся отстоять,   сохранить в

целости еще не   разрушенные корабли,   франкское войско все равно не выпустит их

из устья Гаут-Эльва.

     Лодки и   плавучая домина застряли на каменных зубьях разбитых причалов,   с

натужным воем франки попрыгали в воду и,   разметывая фонтаны брызг, бросились к

подножию стены.   Стук дерева о   камень предупредил тех,   кто   был наверху,   что

нападающие скрепляют друг с другом жерди и лестницы, чтобы взобраться на мощные

стены Рьявенкрика.

     На осадной башне распахнулись оконца,   и на стену,   туда,   где в окружении

лучников возле человеческой пращи стоял Бранр, полетели камни из пращей и целая

туча стрел.   Чем   ближе подходили хоромины,   тем плотнее,   гуще становились эти

летящие навстречу друг другу стальные стаи.

     Скагги осмелился выглянуть в   щель меж зубцами стены и увидел,   что башни,

застрявшие было на камнях,   неуклонно приближаются. Хоромины гигантов, обретшие

вдруг ноги,   все надвигались и   надвигались -   по   каменным обломкам,   по телам

павших, франкских же воинов. К утру река разбухнет от крови.

     - Одину слава! - проревел со своей площадки посланец Круга.

     Стрелы жужжали,   как пчелы, и воин слева от Скагги вскрикнул, вцепившись в

стрелу,   вонзившуюся ему в горло. Он дернулся вправо, оперся о зубец стены и со

страшным хрипом вырвал наконечник,   но,   потеряв равновесие, сам рухнул вниз на

скалы.

     - Сам он никогда б не склонил головы!   - горестно выдохнул кто-то слева от

Скагги.

     Одна   осадная башня стала как   раз   против того места,   где   были Скагги и

Грим.   Почти   под   самой   ее   крышей   было   разглядеть небольшую дверцу с

выведенной на   ней перевернутой руной -   стрелы и   камни отскакивали от   крыши,

даже   не   успев   ударить   в   осадную   башню,    не   то   чтобы   нанести   ей   хоть

сколько-нибудь заметный урон.

     - Готовьтесь, воины! - вновь выкрикнул Бранр.

     Будто   чудовищный деревянный демон   распахнул   рот   -   открылась башня.   В

топоте   сапог   по   дощатым мосткам выкатилась по   выдвижному мосту-языку   волна

франков - людской поток, ощетинившийся мечами и копьями, секирами и топорами.

     Верх   стен   был   крыт   деревянным   настилом,   и   передние   франки   спешили

забросить крючья и   "кошки" и   преодолеть таким образом остаток пути   или   дать

опору вытаскиваемым из башни лестницам.

     Дружинники вокруг Грима   без   устали рубили веревки,   сбрасывали крючья со

стен.   Ничего не   было   слышно за   шумом   битвы   и,   хотя   франки,   дравшиеся с

застывшими в ужасные маски лицами, были безмолвны, лишь взывали к Одину, они не

могли   заставить замолчать звук   своих   шагов   или   бряцание   оружия.   А   воины

Рьявенкрика выкрикивали проклятия или   победные кличи,   или   кричали в   агонии,

когда клинок, копье или даже стрела рвали живую плоть.

     И   вот   когда парапет стены омыло первой волной врагов и   первые несколько

франков спрыгнули с зубцов вниз, Грим по рукоять вонзил свой меч в живот одного

из нападавших.   Франк попытался было замахнуться в ответ топором, Грим повернул

меч,   и   противник дернулся и   затих.   Второй   в   шлеме   и   с   секирой в   руках

распластался между зубцами, собираясь напасть на него с боку, и представлял тем

самым легкую добычу.

     Этого Грим,   резко выдернув меч из франкских кишок,   разрубил одним ударом

от   шеи до   самой грудины.   Несколько драгоценных мгновений ушло на то,   чтобы,

очищая себе место, швырнуть его тело через стену.

     Оглядываясь   по    сторонам,    Скагги    повсюду   видел    теперь   франков   с

перекошенными лицами, и у защитников едва хватало места, чтобы взмахнуть мечом.

Какой-то   франк ловко прополз меж   зубцов слева от   Скагги,   но,   прежде чем он

успел нанести удар, рядом возник быстрый как молния Грим. Голова в пластинчатом

шлеме рухнула на дощатый настил,   а само тело исчезло между зубцами, а Грим уже

поворачивался атаковать нового противника.

     Один франк тяжело валился на другого,   когда дружинники кололи их копьями.

На   стене   становилось слишком   тесно.   Скагги   помогал   какому-то   незнакомому

дружиннику сбросить пару трупов на   головы их   же   товарищей,   которые как   раз

взбирались на стену.

     Клубок живых и мертвых тел исчез во тьме, раздался звучный всплеск.

     Лишь только возникали тело или голова,   Грим, не раздумывая, наносил удар.

Он рубил направо и налево,   давая выход силе,   давя, растаптывая в себе желание

призвать   магию   рун,   затягивая все   красной   пеленой   бешенства.   "Ни-ко-гда,

ни-за-что",   - чеканились у него в голове слова, и на каждом слоге руки сами то

наносили, то парировали удары. "Воин живет лишь силой холодной стали". Стальной

клинок   его   противника разлетелся на   две   половины под   ударом   тяжелого меча

Грима, а сам франк, зажимая горло, рухнул на колени - острие меча полоснуло ему

по шее.

     Вся   дружина вольного Рьявенкрика билась так,   как будто каждым из   воинов

двигала единая сила,   все и каждый подчинялись ритуалу битвы, выполняя движения

смертельного танца.

     - Лучники! - Голос Бранра перекрыл грохот камней и битвы. - Поджечь башни!

     Послушная его   приказу взметнулась и   взяла   прицел   целая   шеренга луков.

Поначалу огненные стрелы и   обмотанные горящей паклей камни из   пращей,   как   и

прежде,   беспомощно отскакивали прочь,   а   огненный вал с   башен врага никак не

стихал.    Грим   вдруг   почувствовал,    как   в   его   груди   собирается   странное

напряжение,   то   же самое,   какое почудилось ему на переправе у   Рива,   или уже

неизвестно сколько часов или минут назад, когда перед флотилией франков затлела

в воздухе оборотная руна.   Напряжение росло, казалось, теперь по всему его телу

пробегали волны,   ладони будто покалывали тысячи иголок.   Грим чувствовал,   что

вот-вот   поддастся этой   силе,   выпустит   из   руки   меч...   Это   и   станет   его

погибелью.

     - Прикрой меня! - прохрипел он так кстати оказавшемуся рядом Скагги.

     Мальчишка уставился на него в непритворном изумлении,   но тут же подставил

щит   под   невесть откуда пришедший сокрушительный удар   секиры.   Перехватив меч

левой, Грим срубил сжимавшую секиру руку.

     Скорей же! - крикнул ему будто бы внутренний голос.

     Осадные башни окутало странное лиловое сияние. Невидимый барьер становился

все плотнее и плотнее!

     Это было так просто. Его естество простерлось во все стороны, ища знакомой

мощи,   забирая,   впитывая ее из камня,   стали,   воздуха и крика, крови и ярости

битвы.   Он больше не был Гримом, не был ни воином, ни берсерком, ни даже просто

человеком. Он был частичкой праха, маленькой и жалкой, и невероятно ничтожной -

покуда не будет видно, что он свершил и свершит и как это повлияет на других.

     Древнее искусство волшбы откликнулось на   его   призыв сразу,   заполнив его

существо настолько,   что ему показалось, что сила эта вот-вот разорвет его тело

на   части.   В   этот   миг,   не   ощущая себя ни   человеком,   ни   зверем,   а   лишь

проводником   великой   силы,    Грим   был   более   совершенным,    чем   когда-либо,

поскольку,   отказавшись от   себя,   отдался во   власть   этой   жизнетворной силы,

принял от нее иное естество.

     И   снова   с   ужасом   молниеносной догадки -   а   прошло и   впрямь не   более

мгновения -   Грим осознал,   что   сила рун   вновь сыграла с   ним недобрую шутку:

отобрав все, что было у него разумного, отобрав волю к жизни, желание защитить,

уберечь, сотворить или прославить, она оставила ему бешеную ярость.

     Они ползут через стены...   Не   так уж   сложно зубами разорвать им   глотки,

увидеть, как кровь хлынет, впитываясь в мостовую... Что за беда? Он пришли сюда

убивать...   Как и этот юнец, что кое-как размахивает у меня под носом мечом. Не

милостью ли будет послать его к Всеотцу.

     Ярость и   жажда крови туманили Гриму глаза.   Все,   что бы он ни видел пред

собой,   было окружено неясным ореолом,   словно расплывалось, истекая кровью. Из

крови возникло вдруг перекошенное и   изможденное лицо   отца,   череп,   обтянутый

кожей,   и зияющие чернотой провалы глазниц. "Мимир", - всколыхнулось имя со дна

мыслей,   и   кровавый   туман   развеялся,   уступив   место   холодной   безжалостной

ясности.   "Эйваз и Кано", - с неожиданной для самого себя твердостью начертал в

воздухе Грим.

     И   тлеющая лиловым преграда...   пала.   Разом попали в   цель   все   огненные

стрелы, все выпущенные из пращей снаряды.

     Франки   выдергивали   пылающие   древки,    вонзившиеся   в   башни,    пытались

отбросить их   подальше прежде,   чем   огонь охватит их   осадные домовины.   Пламя

пожирало темные плащи,   и люди живыми факелами падали в воду. Башни были теперь

так близко,   что лучники со   стен посылали свои стрелы едва ли   не над головами

защитников, и повсюду - бряцание и скрежет, стальной распев битвы один на один.

     Действительно,    это   была   битва,    истинное,    не   замутненное   никакими

заклятиями сражение.   Наконец-то!   Теперь исход решат лишь стойкость и   оружие.

Исчезло,   растворилось   пугающее   облако   колдовства,   как   щитом   прикрывавшее

морское воинство.   Казалось, каждый человек на стенах испытал то же облегчение,

какое, несмотря ни на что, охватило сейчас Грима.

     Потом казалось,   что много и еще столько же часов все они были заняты лишь

тем,   чтобы остаться в живых.   Одна за другой уносились к своим мишеням стрелы,

франки   отвечали шквалом подожженных факелов,   по   обе   стороны стены   погибали

герои.   Снова и   снова Грим   выныривал из-под   штурмующих стены прибойных волн,

которым, казалось, не будет конца.

     Но   вот раздался победный крик Бранра,   и   дружинники подхватили радостный

клич -   теперь уже ярким пламенем пылали все осадные башни,   и   франки пытались

уползти вниз по веревкам, спасаясь от голодных, жадных до плоти языков. Храбрые

витязи или нет,   христиане или верные могучим асам,   но в   чертоги призываемого

ими Одина до   срока они не   стремились.   Огонь лизал канаты,   и   не   один франк

сорвался в   бурлящую воду   у   скал.   Несколько человек вниз головой бросились с

ближайшей башни,   предпочитая быстрый конец медленной смерти.   Воспользовавшись

минутным замешательством врага,   Грим махнул ближайшим к нему воинам,   чтобы те

помогли ему сбросить навесной мост,   и им это удалось. С мостом канули на камни

и   те   франки,   что   как   раз перебирались по   нему к   стенам.   Один спрыгнул и

уцепился за край парапета.   Дружинник,   который прежде использовал щит лишь для

того,   чтобы уберечься от   роя   стрел,   перегнулся через стену и   принялся бить

франка по пальцам ободом щита, пока тот не рухнул вниз.

     - Это,   наверное,   их основное нападение! - подгонял усталых дружинников и

не   менее   измученных   рабов   Бранр.   -   Лейте   масло   на   раздвижные лестницы!

Шевелитесь!

     В ярком свете горящих башен сцена внизу напоминала порядок, возникающий из

хаоса.   Подчиняясь какому-то сверхъестественному безумию битвы -   уж не было ли

среди франков берсерков? - все новые воины гребли вперед в маленьких лодчонках,

чтобы заменить убитых.   Ни одна из лодок не остановилась подобрать раненых,   их

безжалостно отталкивали прочь или шли по телам еще живых.

     Из особой башни выволокли тяжелые котлы, вдвинули их в навесные бойницы, в

незапамятные времена пробитые строителями Рьявенкрика.   Дружинники отодвинулись

назад,    чтобы   очистить   место   тем,   кто   приведет   в   действие   эти   древние

устройства. Одни тянули канаты, другие пропускали цепи сквозь кольца, и наконец

котлы стали извергать кипящее масло на тех, кто взбирался по стенам снизу.

     Но   и   тогда   на   стенах не   услышали ни   единого крика.   Лишь   послышался

какой-то сдавленный хрип, как будто сотни глоток стянуло в предсмертной агонии.

Раздался леденящий душу свист, и вверх взметнулись столбы пара - это в холодную

воду рухнули обжаренные в раскаленном масле тела.

     С противоположного берега реки подошла еще одна осадная башня,   и воины на

ней   забрасывали крючья в   пылающие обломки своих   предшественниц,   засевших на

камнях, стараясь растащить их в стороны, чтобы расчистить себе путь к крепости.

Вдоль всей глядящей на реку стены новые и новые башни состязались за то,   чтобы

первыми вновь наброситься на стены древнего города.

     - Подобрать стрелы! - скомандовал Бранр.

     Его   слова   передали   по   рядам.   Дружинники спешно   подбирали упавшие   на

парапет стены   франкские стрелы,   чтобы передать их   лучникам.   Вскоре пылающий

смерч   полетел   навстречу второй   шеренге башен,   расцвечивая и   их   пламенными

узорами.

     Но   многие франкские стрелы извлечь под   силу было бы   лишь целителям.   По

меньшей мере пятеро корчились рядом со   Скагги,   умоляя о   помощи,   задыхаясь в

лужах   собственной крови.   Сколько   еще   из   защитников Рьявенкрика осталось на

ногах? Скольким уже не встать...

     Хотя от усталости прицел их бывал иногда неточен, лучникам удалось поджечь

еще   несколько   башен   и   барж.   В   этих   местах   охваченные пламенем   плоты   с

нагромождениями тел надежно перекрыли путь новым лодкам.   Грим тревожно поискал

взгляд Бранра.   На   лице   посланца Круга читалось то   же   недоумение -   франков

почему-то   не трогала участь павших.   Впрочем,   оба они ясно понимали,   что нет

времени   доискиваться   причины:    новая   волна   нападавших   затопила   лестницы,

нетронутые подожженным маслом.

     Теперь Грим - хорошо еще они с Бранром успели расставить бойцов в наиболее

слабых местах стены -   парировал,   наносил удары,   рубил сплеча,   совершенно не

думая   о   том,   что   делает,   -   его   вновь   охватила священная ярость схватки.

Противник у   них   могучий,   души   многих   знатных   франкских витязей отправятся

сегодня в загробный мир,   но врагу не пересечь этой черты, те, кто взберется на

стены, умрут.

     Одину слава!

     Дощатый настил стал скользким от   крови.   И   шагу не   ступить,   не попав в

кровавую лужу,   не   наступив на раненого или труп.   В   клубке мертвых или почти

мертвых тел   сплелись франкские воины и   защитники Рьявенкрика.   И   нет времени

выяснять, кто в этой стонущей массе враг, кто друг.

     Снова   стрелы,   снова   тела,   наконечники копий,   блеск взнесенной секиры,

брызги кипящего масла.   Выпады Одина,   Предателя Воинов,   облаченные в   разящий

металл.

     Дружина   Рьявенкрика не   подбадривала себя   более   кличем.   Защитники были

теперь почти так же   безмолвны,   как нападавшие на крепость,   слишком измучены,

чтобы тратить силы на крик.

     Скагги уже   не   мог   бы   сказать,   сколько уже это все тянется,   как давно

опустилась на остров ночь,   и   было ли у нее когда-нибудь начало.   А вдруг и не

было ничего,   только нескончаемое побоище,   военные кличи, стоны и предсмертный

хрип?   Но пока он устало думал об этом, руки его сами поднимали щит или вонзали

в чье-то тело меч, а еще он разбил о чьи-то зубы кулак.

     Но,   наконец,   он   услышал приказ Бранра придержать стрелы и   отдохнуть на

оружии. Со слезящимися от усталости глазами Скагги без сил привалился к стене и

уставился на реку,   не волнуясь о том, какая удобная из него получается мишень.

Он только вяло удивлялся, что жив.

     Река   была   запружена десятками и   сотнями   лодок,   большая часть   которых

горела.   Пламя пожирало все   осадные башни,   а   некоторые уже догорали,   и   над

поверхностью   воды    торчали   лишь    обуглившиеся   остовы.    Повсюду   виднелись

размозженные о   камни   или   проткнутые копьями   тела,   груды   трупов   покрывали

обломанные зубы причалов,   безжизненные,   изрубленные тела свисали с   башен и с

бортов лодок.   Другие еще держались на   плаву,   и   вокруг них пенилась кровавая

вода.   На востоке небо окрасили золотые полосы восхода,   и первый утренний свет

явил сцену неистового побоища,   какое не привиделось и во сне даже воинственным

данам.   Ярче алых языков пламени бежали воды могучего Гаут-Эльва, унося с собой

сгустки запекшейся крови, мертвых и умирающих.

     На   стенах древней крепости воины легли там,   где сражались,   не   чувствуя

холода каменного ложа под головой,   не   ощущая запаха смерти,   не   слыша криков

раненых.

     Спустя какое-то   время с   толпой рабов и   какими-то старцами,   быть может,

целителями или еще кем,   появился,   прихрамывая,   Глам.   Скагги с трудом открыл

глаза,   ему хотелось спросить,   выстояла ли дружина Карри -   эта женщина-херсир

вызывала у   него   странное,   почти благоговейное восхищение,   -   но   голова его

безвольно упала на дощатый настил.

     Очнувшись, Скагги нашел в себе силы добраться лишь до угловой башенки, где

был   сложен провиант,   и,   набив желудок,   забылся снова.   Судя по   голосам,   в

башенке   теперь   поспешно   и    озабоченно   совещались   городские   старейшины   и

принятые,   как равные,   в   совет три приезжих воина-скальда.   Сквозь забытье до

Скагги   смутно доносились обрывки голосов.   Каждый,   кто   способен был   держать

оружие,   вышел   прошлой ночью   на   стены...   Старейшины говорили о   потерях,   о

небольшой бреши, об уцелевших кораблях. Несмотря на выносливость берсерка, даже

голос Грима казался усталым.   Шлем Бранра был сильно помят, и на правом виске у

него запеклась кровь.

     Скагги   посматривал   на   говоривших,   но   не   вслушивался в   то,   что   они

говорили.   Было что-то,   что ему необходимо было сказать,   то   ли Гриму,   то ли

Хромой Секире - что-то очень важное, то, что он узнал среди битвы. Но он не мог

вспомнить,   что это было. Едва ли это важнее сна. Как бы хотелось уйти со стен,

вернуться... ну хотя бы на солому под навесом у двора старейшин...

     Проснулся или,   вернее,   очнулся он к вечеру, чтобы, подтянувшись к стене,

увидеть все ту   же цепь лагерных огней на противоположном берегу Гаут-Эльва,   в

точности такую же,   как вчера. Ежечасно сменяли друг друга измученные дозорные.

С реки наползла странная дымка, закутала обломки осадных башен. Туман был полон

звуков:   поскрипывание уключин, плеск воды под веслами, странный шум, как будто

бы   кто-то   натягивал лук   или меч вынимал из   ножен,   хотя,   воз,   франки

пытались делать это   как   тише,   готовясь к   набегу.   Раз   за   разом рога

трубили ложную тревогу,   и усталые дружинники всматривались во враждебную мглу,

не в силах разгадать ее тайны.   То тут,   то там туман отступал на шаг,   но лишь

затем, чтобы накатить снова, а вместе с ним возвращались и звуки.

     И пока люди мучились в ожидании неизвестной опасности из тумана,   холодные

потоки дождя стали стегать защитников на   стенах.   И   это   было против порядка,

установленного богами для   начала лета.   Дружинники и   рабы на   стенах отчаянно

дрожали   от   холода,    пытаясь   укрыться   хоть   за   каким-нибудь   выступом   или

парапетом.   Тревога и   непогода гнали прочь сон.   К   концу его часа в   глазах у

Скагги все плыло от усталости,   но когда его подменил белобрысый парнишка, судя

по дорогой рубахе, сын знатного купца, заснуть ему не удалось.

     Вторая ночь   была   еще   хуже   первой.   Не   то   чтобы нападение было   более

яростным,   но теперь,   когда защитники Рьявенкрика знали,   чего им ожидать, они

полагали,   что   ужасный урок   умерит пыл   франков.   Но,   приближаясь к   стенам,

дальний берег   Гаут-Эльва покинула новая флотилия.   Снова пришли осадные башни,

чтобы заменить те, которые сгорели. И снова - чужие воины с искаженными лицами.

Снова - "Одину слава" и отказ отойти от порога смерти.

     Кое-кто   на   стенах уже   усомнился,   что   городу удастся устоять перед еще

одним подобным штурмом,   но, обратившись к Одину, обрел ярость, о существовании

которой даже не   подозревал.   Уже не   до   чести,   и   ясно никто уже не   мыслил.

Дружинники снова и   снова поднимали тяжелые от усталости руки,   снова и   снова,

нанося удары, убивая - снова и снова...

     Закрыть бреши,   пробитые в обороне Рьявенкрика, на стены вышли вооруженные

чем попало жители города.   Рядом с. воинами стали оставшиеся в городе старики и

женщины.   Были тут и   купцы,   которым в   обычное время и   в голову бы не пришло

покинуть свои дома. Плечом к плечу с ними стали шалые люди, сброд, ютившийся за

стенами города,   объявленные советом вне   закона   -   пришли в   надежде удержать

когда-то   свой город.   Вышли на   стены вооруженные чем придется рабы.   Витязь и

раб, землепашец и торговец сражались и умирали рядом.

     И   город   выстоял.    И   снова   колдовство,   чужая   волшба,   и   снова   руны

неизвестного скальда защищали осадные башни.   И   снова Бранру и   Гриму пришлось

бросать руны   в   ответ,   отчего колыхался,   подрагивал в   напряжении воздух.   И

отчаяние защитников на стенах снова отбросили франков назад.

     Павшим не было числа. Страшны были потери Рьявенкрика, из когда-то могучей

дружины вольного города   не   осталось и   сотни   воинов,   но   еще   страшнее была

кровавая жатва великой реки.   У Скагги не хватило духа остаться, чтобы увидеть,

как вторая заря утренним светом зальет сцену бойни.   Как и   все,   кто остался в

живых, он упал на том месте, где стоял. А потом кто-то, кажется, Бранр - Скагги

был   рад   услышать его голос,   -   отдал приказ,   которому многие сперва даже не

поверили - разойтись со стен.

     Скагги перегнулся через парапет,   мучительно вглядываясь в противоположный

берег. Никаких лодок, никакого морочного тумана, ни единого звука. Погасли огни

костров -   битва окончена.   "Неужели они пали все до единого человека?   И   куда

подевались их   корабли?"   -   подумал было   Скагги,   но   не   нашел в   себе   сил,

надоедать кому-то вопросами. И сам он слишком устал, чтобы подумать, почему так

произошло.   Скагги   помог   столкнуть последние лестницы и   шесты   и,   бессильно

оглядываясь по сторонам в поисках Грима,   который,   разумеется,   куда-то исчез,

побрел за последними из дружины вниз со стен...

     Несколько часов спустя Скагги,   с   трудом вынырнув из   глубин сна,   сел на

соломе и   провел языком по растрескавшимся губам,   почему-то с привкусом гнили.

Все тело ломило, руки и плечи ныли от работы мечом, от тел, которые приходилось

перебрасывать через стену.   Это и вправду было? Вся вторая ночь битвы слилась в

одно пятно.   Были башни,   еще стрелы, еще кипящее масло, и сотни, сотни тел. Он

вдавил костяшки пальцев в   глаза,   зевая,   потер щеки,   в   надежде хоть   как-то

стряхнуть с себя сон.

     Это было. Все было. И когда с этим было покончено, казалось, армия франков

оказалась сломлена,   костры их   исчезли,   лодки разбиты,   а   сами они утонули в

кровавой реке.   Защитникам Рьявенкрика некуда   было   уходить.   Сколько   франков

пыталось взобраться на стены -   всех их теперь нет. Поначалу кто-то еще пытался

брать пленников,   но   лишь за тем,   чтобы терять своих же,   когда пленные воины

бросались на тех,   кто захватил их,   и убивали ударом в спину. Потом с согласия

законоговорителей-старейшин Бранр   велел   приканчивать всех.   Умирали франки со

счастливыми лицами, взывая к Одину.

     Скагги огляделся по сторонам.   Его шлем откатился и лежал рядом с тюфяком.

Оказывается,   он   спал на   собственном мече,   не   из предосторожности,   а   лишь

потому,   что слишком устал,   чтобы снять его.   Сквозь сон он,   кажется,   слышал

ворчание Бьерна и   успел порадоваться,   что   могучий дан   здесь,   что   он   жив.

Правда,   сейчас он   не   мог   бы   сказать наверняка,   не   приснился ли   ему этот

раскатистый бас.   Его   одежда воняла.   Где уж   ему чураться грязи,   но   штаны и

рубашка стали жесткими от запекшейся крови и царапали кожу.

     - Проснулся наконец?   -   Скагги   моргнул,   увидев,   как   к   нему,   хромая,

направляется Грим.

     Черные волосы Грима слиплись от пота, на левой щеке ссадина.

     - Не   нравится мне все это,   -   пробормотал он,   падая рядом со   Скагги на

солому.

     - Не нравится что?

     Не получив ответа,   Скагги с   трудом заставил себя встать на ноги,   мрачно

побрел к бочке,   куда стекала с крыши дождевая вода,   и, облокотившись на край,

плеснул   несколько пригоршней холодной дождевой воды   на   зудящие   плечи.   Вода

кое-как смыла сажу,   а холод взбодрил его. Натягивая полотняную рубаху, которую

прихватил из лежавшей возле навеса кучи одежды, он заметил свежие заплаты и швы

по   переду,   примерно на уровне пояса.   Человеку,   получившему такую рану,   без

сомнения,   оставалось жить не более часа.   Скагги смолчал. Предыдущий владелец,

конечно   же,   не   придет   за   рубахой назад,   и   Скагги   не   испытывал никакого

неудобства, а уж тем более угрызений совести, что натягивает одежду мертвеца.

      - Так что тебе не по нраву,   мой господин?   -   попытался он съехидничать и

одновременно подластиться к Гриму.

     Из-под навеса вылетели заскорузлые от крови ножны, за которыми последовало

неразборчивое, но явно недоброе бурчание.

     - Много погибших?   -   не унимался он,   хотя,   в сущности,   совсем не хотел

услышать ответа.

     - Мы уж во всяком случае потеряли меньше, чем они...

     - А дружина конунга Карри Рану?

     - Слава Одину, корабли целы. Хотя от ее людей едва пятая часть осталась.

     - А...

     - Шел бы ты к Бранру, что ли, глупые вопросы задавать.

     - Но...

     За   ножнами из-под навеса вылетел тяжелый нож,   потом наконец выбрался сам

Грим и, не обращая больше внимания на Скагги, решительно зашагал через площадь,

туда,   где   в   устье   боковой улочки   покачивался над   дверью   в   какой-то   дом

размалеванный зеленым деревянный кабан.

 

     VII

     РЕЧИ РУНА ОДАЛЬ РАЗДЕЛЕНЬЕ НЕСЕТ ИЛЬ НАСЛЕДСТВО

 

     Выпав, руна скажет тебе,

     что настала пора стремлений и дум

      прежних сбросить оковы, отступить,

     когда нужно, и все, что имел ты,

     оставить, силы сбирая для следующих битв.

     Витязю смерть в бою - высшая участь

     и чертоги Вальгаллы сулит.

     Однако долг его перед родом -

     наследие предков храня,

     их богатства и земли вернуть,

     а для этого стоит и выжить.

 

     В   харчевне "Зеленый кабан" было дымно и   шумно.   На   небольшом возвышении

нестройно играла пара заезжих менестрелей с   островов Эрины,   и для развлечения

подгулявших воинов танцевали доступные женщины. Над залом, смешиваясь с клубами

сизого дыма витал дух   празднества,   победы.   Танцующих пар не   было,   ни   один

уважающий себя воин не   удостоил бы   такой чести рабыню,   но мужчины то и   дело

дергали ближайших танцовщиц за подолы юбок,   и одна потеряла уже почти всю свою

одежду   под   руками   бессовестного гуляки.   Нисколько этим   не   смущенная,   она

распутно повела плечом, вызвав на себя целый дождь монет.

     У   соседнего стола какой-то зеленый юнец с   упоением рассказывал о   ночной

битве.   На стенах он,   судя по всему, если и был, то лишь последние часы второй

ночи.   Грим,   вполуха слушая его хвастовство, только мрачно ухмыльнулся. Добрая

сеча?   Сколько храбрых воинов полегло в этой доброй сече!   А битва за город еще

не   выиграна,   как   бы   ни   тявкал этот щенок.   Грим вспомнил свистящие стрелы,

клинки врага,   проходящие на   волосок от   его   горла или груди,   или отблеск во

вражьих   глазах,    горящих   странным   бешенством,   которое   сдерживало   боль   и

заставляло их   молчать перед   лицом   мучительной смерти.   Франки   сражались как

истинные герои.   С той и другой стороны падали,   умирали воины, копья протыкали

животы,   топоры проламывали головы,   выкалывали глаза стрелы -   кровавая ярость

сечи.   Сладко будет павшим пировать у Одина.   Гриму же хотелось напиться, чтобы

забыть. Забыть, как вывалились ему под ноги внутренности из живота зарубленного

франка.   Забыть,   как его забрызгало какой-то   серой мерзостью,   когда стоящему

рядом с   ним дружиннику размозжил голову пущенный из пращи камень.   Забыть,   во

что бы то ни стало забыть,   как его потянула некая страшная сила, как заставила

она его вычерчивать руны, как он едва не потерял человеческий облик...

     Гибель на   поле   брани -   славная кончина для   воина,   но   дыхание хозяина

воронов всегда веяло ледяным холодом,   и   Грим почувствовал какое-то брезгливое

презрение к   этому   сосунку из   купцов,   который так   небрежно говорил о   своем

первом бое.

     Внезапно под ударом чьей-то   могучей ноги дверь едва не слетела с   петель,

и,   занимая своей тушей дверной проем, на пороге возник гигант в драном плаще и

кольчуге,   ржавой   от   пятен   засохшей   крови.   Из-под   съехавшего набок   шлема

топорщилась рыжая борода,   а сам ее обладатель,   был,   судя по всему,   отчаянно

пьян.

     - Музыки! - невнятно взревел он. - И пива! Последнее прозвучало хоть тише,

но гораздо яснее. К немалому своему облегчению Грим узнал голос Бьерна.

     - Эй! - Грим даже привстал, чтобы его было лучше видно.

     - Забери мою душу Хель!   - удивился Бьерн и, прихватив по дороге со стойки

кувшин дорогого южного вина и   отмахнувшись от испуганного хозяина,   захромал к

столу Грима.

     - Рад, что ты все ж сюда добрался. Ранен?

     - А,   не так уж все и скверно,   -   отмахнулся Бьерн.   -   Я продержался обе

ночи.   К счастью, франки порастеряли почти все свои стрелы, когда одна все-таки

достала меня.   Глам шумел, чтобы я остался на этом их захудалом дворе, мол, для

охраны старейшин.   Но   пока   меня   держат ноги,   я   могу   найти себе   занятие и

получше,   чем валяться на соломе.   Сам-то он довольно беспечно отнесся к   тому,

что едва-едва избежал смерти.

     - Старик, что, тоже был на стенах?

     - Нет,   говорит,   попал   в   засаду,   когда   добирался от   этой   бой-девки.

Послушать его, ни дать ни взять валькирия.

     - Он ничего не сказал, что там с кораблями?

     - В   первую ночь дружина Карри отбилась,   это   было еще   при Гламе,   а   на

вторую франки даже не дошли до них.

     - Слава Одину,   -   пробормотал Грим и против воли добавил про себя:   "И да

храни меня Локки".

     - Сюда! - загрохотал Бьерн куда-то в сторону хозяина харчевни. - Еще пива!

     И   повернувшись к   Гриму,   дан принялся пространно объяснять,   что веселье

здесь идет с самого утра.   Один богатый торговец с юга,   благодарный защитникам

за спасение города и его товаров, угощает сегодня каждого забредшего в харчевню

воина. Даже не спросив, что ему принесли, Бьерн залпом осушил свою кружку. Грим

последовал его примеру в   надежде обрести в ней забвение.   Вскоре его голос уже

присоединился к зычному пению Бьерна и остальных.

     Голос рассудка занудно нашептывал,   что   следовало бы   быть поосторожнее с

хмельным,   что,   воз,   придется снова идти на стены,   но пробивался он так

смутно, будто сквозь какую-то вязкую кашу. Грим пил и пил, подгоняемый желанием

пить еще,   пока последняя капля усталости и торжества,   ярости и горечи прошлых

двух ночей не утонет в браге.

     Женщина, наверное, пыталась предупредить Грима и раньше. Но ее слова, едва

пробивавшиеся к нему сквозь пелену сна,   ничего для него не значили.   Теперь же

он   резко проснулся,   пытаясь сообразить,   что вырвало его из хмельных видений.

Рыжая ирландка,   рабыня хозяина харчевни,   исчезла.   Стряхивая с себя сон, Грим

недоуменно оглянулся   по   сторонам   и   начал   одеваться.   За   кожаными   штанами

последовали сапоги, спал он, оказывается, в кольчуге.

     А   потом вернулось то,   что   его разбудило:   с   улицы раздавались какие-то

крики   и   хрип,   а   потом   в   отдалении послышались вопли агонии и   боли.   Грим

метнулся к крохотному окну.

     Рассвет еще только едва тронул небо над крышами серокаменных домов. Во все

стороны по   улицам   бежали   в   панике люди,   в   спешке сбивая с   ног   раненых и

стариков,   -   все они стремились на восток.   Поспешно накинув перевязь с мечом,

он, перескакивая через две ступеньки, бросился вниз по лестнице. Внизу харчевня

была перевернута верх дном. Завидя его, хозяин в ужасе отпрянул.

     - Это не я! Я его не убивал, клянусь!

     - Кого?

      Толстяк   в   ответ   указал   на   перевернутые столы.   Под   обломками   скамьи

виднелся труп какого-то человека,   на месте головы у него было кровавое месиво,

а   по   грязной одежде Грим все равно не   смог бы распознать,   кто он.   Сапог на

трупе не было.

     - Клянусь! Это не я... Ты... Ты из дружины конунга Карри Рану?

     - Нет.

     - Хвала Тору.   Этот был из ее людей и слишком этим гордился, чтобы держать

язык за зубами. Дружинники приканчивают всех с ее кораблей, кого найдут, они...

     - Что ты несешь?   Какие дружинники?   Зачем рьявенкрикцам убивать тех,   кто

помогал им защищать город? Почему бегут все эти люди?

     - Ты не знаешь? Франки! Они здесь!

     - Что! Почему! - не поверил своим ушам Грим. - Когда это случилось?

     - Говорят,   всего за   час   до   рассвета.   Скальды,   говорят,   наколдовали.

Женщина в мужской одежде...

     Не мог же этот толстяк говорить о Карри, она ведь не скальд? Грим в ярости

встряхнул хозяина харчевни, требуя подробностей:

     - Кто наколдовал? Какая женщина?

     - Она... Женщина шла по стенам. Ее многие видели. Как ее было не заметить,

когда всю ее окружали огненные руны.   Она это была, она, морской конунг. И плащ

пурпурный,   из   похода на   Миклагард.   Кто как не   она?   И   пока дружинники как

зачарованные глядели ей   вслед,   она...   Говорят,   она   исчезла прямо у   них на

глазах.   Я   это от многих слышал!   Всякий раз одна и та же история!   А пока она

своими заклятиями удерживала их внимание, кто-то зарубил стражу на воротах и...

     Решительно надвинув шлем, Грим шагнул к двери:

     - Мне нужно на стены.

     - Глупец!   Я говорю тебе,   франки -   в самом городе!   - лепетал толстяк. -

Говорят,   они открыли ворота!   Тор защити нас!   - в беспомощном ужасе всплеснул

руками хозяин харчевни. - Их невоз было остановить, как воду, прорвавшуюся

через   промоину   в   плотине.   Беги,   пока   есть   время,   к   восточным   воротам.

Рьявенкрик пал!   -   с   этими   словами   владелец   харчевни выбежал   на   улицу   и

присоединился к спасающемуся стаду, оставив за собой все, чем владел.

     У Грима от этих новостей голова пошла кругом.   Если то, что наболтал здесь

этот негодяй, правда... Нужно добраться до двора старейшин, вытащить Глама... И

куда,   хотелось бы знать,   подевался после попойки Бьерн?   Если асы были к нему

благосклонны,   дан, воз, успел примкнуть к какому-нибудь из отрядов. И что

сталось с Карри и ее кораблями?

     Поворачивая за угол, он натолкнулся на конного франка, который преследовал

семью   какого-то   торговца.    Трясясь   в   повозке,   горожане   отчаянно   стегали

вислоухого пони,   но   было совершенно очевидно,   что им не уйти от вооруженного

преследователя.   Грим скрылся в тень,   пережидая,   пока франк не окажется прямо

против него.   Потом внезапно издал резкий пронзительный свист,   испуганный конь

поднялся на дыбы,   почти выбросив из седла седока.   Грим нанес удар, прежде чем

франк   успел   обрести   равновесие,   и   без   долгих   раздумий добил   оглушенного

противника,   с размаху ударив ногой по голове.   Конь шарахнулся было в сторону,

но Грим поймал его за узду,   резко пригнул голову книзу и   мгновение спустя уже

был в седле.

     Женщина в испуге оглянулась назад, но теперь уже помахала ему рукой в знак

благодарности и выкрикнула:

     - Да пребудет с тобой милость Тора!

     - Слава Одину!   -   откликнулся Грим,   разворачивая лошадь по направлению к

площади Двора старейшин.

     Снаружи   двор,    как   и   сама   площадь   перед   ним,    казались   совершенно

покинутыми,   но   когда Грим   галопом ворвался в   распахнутые ворота,   ему   едва

удалось уклониться от   летящего ему в   голову камня.   Бьерн по прозвищу Большой

Кулак, Глам Хромая Секира и несколько городских ремесленников отчаянно рубились

с   захватчиками намного превосходящими их числом.   Прокладывая себе путь конем,

Грим   обеими руками вырвал из-за   спины   секиру.   Эти   нападавшие были   гораздо

моложе тех, что бросались на стены.

     Неужто   франки   понабрали совсем   уж   детей,   чтобы   пополнить свои   ряды?

Обессиленные и   неумелые мальчишки вскоре погибли все до   единого,   не выдержав

долгого боя.

     - Пойдешь к   воротам,   -   бросил Глам бородатому мастеровому в   прожженном

кожаном переднике. - Никаких больше нежданных нападений.

     Ремесленник,   молча подобрав секиру и тяжелый нож,   вышел на двор. Грим же

спешился.

     - Ты уже знаешь? . - Я... Мы с Бьерном...

     - Знаю уже... - Глам, задыхаясь, хватал ртом воздух.

     - Так что я собираю, кого найду, на стены?

     - Во имя Одина,   нет!   Это безнадежно.   Рьявенкрик уже не спасти.   Остатки

головорезов Варши, если успеют, заменят перебитую дружину Карри. Быть может, им

удастся удержать пару кораблей.   Только что прибыл от   нее гонец,   сказал,   что

франки прорвались уже и   на   обрывах.   Теперь нам не удержать Рьявенкрик,   даже

будь у   нас вдвое больше людей.   Бранра я отправил к восточным воротам,   он там

пытается собрать тех,   кто   еще   держится на   ногах,   чтобы вывести хоть   часть

дружины из крепости.   Как только наберется порядочный отряд, Бьерн отправится с

ним к Карри -   корабли наша единственная надежда. - Глам умолк, переводя дух, а

потом с горечью продолжал:   -   Они знали все. Каждый пост стражи! Каждое слабое

место на стенах!

     - Тот, с кем я говорил, сказал, что руны...

     - Да,   руны и   какая-то девка к   тому же...   Мне б   немного времени...   не

признак   ли   это   того,   из-за   кого   так   тревожится Круг...   -   последнее   он

пробормотал едва слышно,   будто говорил с   самим собой,   потом голос его   вновь

зазвенел яростью: - А обрушился этот город глупцов на дружинников Карри!

     - Но...

     - Да.   И   гаутландцы будут правы,   если   обрушат свою   месть на   скальдов.

История Рьявенкрика забудется не   скоро.   Одна из   тех немногих битв,   которыми

руководили скальды... Мы сражались, а теперь такое поражение...

     Глам сплюнул на лежащий у его ног труп франка.

     - Нам нужно продержаться здесь еще немного. Бьерн, не время медлить.

     - Лучше бы ехать тебе, Хромая Секира, - мрачно возразил огромный дан.

     - Кто знает,   что ждет еще Рьявенкрик. Мои годы сочтены, и вы с Гримом еще

отметите за меня.   Не спорь со мной.   -   Глаза Горе-скальда сверкнули внезапным

гневом.   -   Отправляйся.   - Старый скальд уже отвернулся от дана, обратившись к

насущным делам. - Грим, Торд, карту, дощечки - все в огонь.

     Бьерн, подняв в прощальном салюте меч, исчез за дверьми.

     - Немедленно в   огонь,   -   повторил Хромая Секира в   ответ на протестующий

взгляд подмастерья. - Хоть этим мы сможем помочь Гаутланду. Мы должны сжечь все

и держать Двор,   пока Бранр не выведет людей. - Внезапно он усмехнулся Гриму. -

Это   сам   дьявол.   Желал   остаться здесь,   рубить   франков.   Но   я   отослал его

прикрывать отступление.   Он и   так рисковал своей шкурой на каждом шагу,   а его

дело вернуться и известить о случившемся Круг.

     - Действительно, мало кто из воинов сравнится с хольдом.

     - Ба!   Мне и   в две жизни не сравниться с подобным шквалом,   -   совершенно

неожиданно старик   лукаво подмигнул.   -   Его   меч   еще   понадобится в   грядущих

битвах.

     - Они опять идут! - криком предупредил их дозорный.

     - Приволоки сюда Скагги, - бросил Гриму Хромая Секира.

     - Что с ним?

     - Мальчишка ранен,   лежит   в   соседней каморке.   Любой ценой вытащи его   с

острова, Кругу нужна его память.

     Перехватив секиру в левую руку, Грим миновал короткий коридор и оказался в

тесном темном чулане.   Скагги метался на   соломе у   стены.   Присев на корточки,

Грим потряс мальчишку за плечо:

     - Эй, очнись!

     В   ответ   Скагги лишь   бессмысленно затряс головой.   Опустив секиру,   Грим

подхватил под мышки безвольное тело,   потянул вверх, надеясь заставить раненого

хотя бы сесть.   Носок его сапога ткнулся в какой-то предмет, пошарив у себя под

ногами,   Грим   нащупал кувшин с   брагой.   Разжав лезвием секиры мальчишке зубы,

Грим   влил   ему   в   рот   сперва   несколько капель,   потом   уже   просто   плеснул

хмельного.   Скагги дернулся,   закашлялся и,   наконец,   открыл глаза,   попытался

встать,   однако ноги его   не   держали.   Не   теряя времени на   попытки заставить

мальчишку идти самому,   Грим взвалил его на плечо и,   подхватив с   полу секиру,

двинулся в обратный путь по коридору.

     Однако на   полпути внезапно застыл как вкопанный.   Звон и   скрежет стали о

сталь.   А   потом вдруг в узкий проход ворвался франк.   С меча в его руке капала

кровь.   Не давая ему опомниться,   Грим взмахнул секирой,   и тело перерубленного

почти пополам противника рухнуло на   пол,   загородив проход.   Скагги застонал и

сделал   попытку высвободиться.   Привалив его   к   стене,   сын   Эгиля   бросился в

главную залу.

     Побоище,   нет, скорее, бойня. Один человек еще стоял спиной к нише посреди

лежащих кругом тел.   Франкский шлем. Вот он с окровавленным мечом склонился над

Гламом.

     Грим ринулся на него прежде,   чем враг успел его заметить.   И   лишь тогда,

когда его вернул к действительности горестный возглас Скагги,   Грим, сын Эгиля,

осознал,   что снова и снова наносит удары уже мертвому человеку,   тупя секиру о

кольчужную рубаху, погружая ее лезвие в участки незащищенной плоти.

     Опустившись на колени,   он приподнял голову Глама. Глаза Хромой Секиры уже

начинали стекленеть, однако руки его по-прежнему сжимали рукоять тяжелого меча.

Очевидно,   он отражал выпад одного врага,   когда другой нанес ему удар в спину.

Жестокий выверт судьбы для витязя,   который ничто не ценил превыше честного боя

один   на   один,   и   скальда,   способного защитить свою спину заклятием.   Хромая

Секира,    над    которым   он,    Грим,    столько   насмехался,    которого   прозвал

Горе-скальдом,   который никогда не был другом ни ему,   ни его роду... Но сейчас

горло Грима перехватило от горя, перед глазами плыло - это накатывала ярость.

     Глам Хромая Секира сморгнул, потом его взгляд стал более осмысленным.

     - Грим?   Птенец   Эгилев,   выкормыш дисов...   Пальцы умирающего сжали   руку

Грима.   Речь старика была бессвязна,   и   в ней гораздо яснее слышался говор его

родного Мармира.

     - Змей... - невнятно пробормотал будто в бреду старик. - Йормунгант...

     - Он исчез,   -   попытался, как мог мягко, успокоить его Грим, понимая, что

старый скальд бредит. Или это пророчество?

     - Огромные белые крылья,   перья-клинки и   когти-крючья,   чешуйчатый хвост,

как... как...

     - Он бежал от твоего меча, Хромая Секира. Ты зарубил его.

     - Отвлекли меня, а потом... - Глам и на пороге Вальгаллы гневался, что его

обманули,   но   слишком быстро слабел,   чтобы думать только об этом.   Его взгляд

прояснился.   -   Бранр...   Найди   Бранра.   Теперь   более   чем   когда-либо   нужно

известить Круг.   И   еще...   твоя ярость...   обуздай ее...   не дай ей заполонить

мир... вернись к рунам... Найди Оттара...

     - Конечно.   Это лишь одна из битв.   Мы раздавим франков.   И... Да славного

тебе пира.

     Грим   вдруг осознал,   что   старый скальд уже   больше не   слышит его   и   не

услышит больше никогда. Он разжал сжимавшие его кисть ледяные пальцы, осторожно

опустил тело на пол и закрыл невидящие глаза.

     Жеребец,   которого он отобрал у франка, все еще ждал на привязи у дверей и

беспокойно бил копытом. Действительно предусмотрительно привести животное прямо

в дом по обычаю венедских конников - это предотвращало кражи лошадей. Бранр.

     Глам требовал,   чтобы он разыскал Бранра.   А где,   он говорил, должен быть

посланник Круга? Площадь у восточных ворот...

     - Прости меня,   -   горестно шептал Скагги над телом Глама.   -   Я   неумел и

слаб. Я не должен был отходить от тебя... Сколько смертей...

     - Его   принял   Один,   -   столь   же   мальчику,   сколь   и   себе   в   утешение

пробормотал Грим,   поднимая его   в   седло.   Потом сам вскочил на   лошадь позади

него.

     - Мы не можем оставить его здесь! - отчаянно дернулся Скагги.

     Грим тронул коня, направляя его в дверной проем.

     - И я бы хотел похоронить его, как того требует обычай, но живые нуждаются

в нас больше, чем мертвецы.

     Петляющие   узкие   улочки   вынуждали   его   использовать все   свое   пусть   и

невеликое   умение   наездника.    Снова    и    снова   каменные   ущелья   заставляли

поворачивать коня под   какие-то   арки,   в   залитые помоями проулки,   прячась от

отрядов пеших и конных франков. Ни у тех, ни у других явно не было ясного плана

- они убивали всех без разбора.   Грим мрачно подумал,   что не   поздоровится тем

двум,   трем или десятерым,   которые решатся встать на его пути. Но что делать с

раненым Скагги?   Его   ведь   просто   зарежут без   честной схватки.   И   если   они

погибнут,   кто   отомстит за   старого Глама?   Эта   мысль впервые за   многие годы

заставила Грима пытаться побороть в себе огненную волну,   жажду боя.   Во что бы

то ни стало необходимо добраться до восточных ворот.

     Раз   ему   пришлось заехать в   какой-то   темный   проход между   домами,   где

каменные крыши почти что   смыкались над головой,   образуя что-то   вроде навеса.

Внезапно он   резко натянул поводья,   заставляя коня остановиться,   и   зажал ему

рукой ноздри.   И   Скагги тоже затаил дыхание,   вглядываясь в   залитую солнечным

светом площадь, куда открывался проход, в котором они прятались.

     Там как раз проезжал отряд из нескольких конных франков. Лошади шли ровным

шагом,   и   лица всадников были каменно невозмутимы -   охрана какого-то знатного

витязя,   воз, конунга франков. Недурная добыча, оружие, лошади, но главное

- сведения о франках,   если хорошенько попытать этого князька...   Но на руках у

него мальчишка...   Впрочем, глупо и бессмысленно нападать на хорошо вооруженный

отряд,   пустая трата жизней их обоих. Не стоит надеяться, что удастся добраться

до князька, не перерезав всех головорезов, и если он даже успеет, на шум тотчас

же   сбегутся   новые.   Оставалось только   смотреть,   как   они   проезжают мимо   и

клясться отомстить за   смерть Глама и   многих других в   грядущие дни,   клясться

отплатить вдвойне.

     На мгновение тела всадников раздвинулись, и Грим мельком увидел лицо того,

кто ехал в центре отряда.

     - Что с   тобой,   Грим?   -   испуганно шепнул Скагги,   когда из   груди Грима

вырвался сдавленный хрип.

     Грим до крови прикусил губу,   чтобы не дать себе выкрикнуть имя,   вызов на

смертный бой. Бой, но с кем же...

     Чертами смуглого лица всадник напоминал другого человека,   того,   которого

Грим видел однажды перед тем,   как,   как он думал,   навсегда покинуть Фюркат. И

тот человек невозмутимо скакал,   окруженный невозмутимыми воинами.   И   тогда их

кони ступали по покоренному городу. Но Бранр же считает, что Вес в Фюркате!

     Человек с   лицом   Веса   слегка   наклонил голову,   повернулся,   обращаясь к

одному из воинов и... Его глаза! Этот острый взгляд пронзительно синих глаз.

     Со   смуглого лица с   чертами Веса на   Грима вдруг глянули -   ни   с   чем не

перепутать этот взгляд - глаза его отца, глаза умирающего скальда Эгиля.

     Отряд   прошел,   видение исчезло.   Грим,   прежде   чем   снова   тронуть коня,

переждал еще несколько минут в проходе, давая заглохнуть цокоту конских копыт и

стараясь унять круговерть мыслей. Не может быть... Но ведь есть...

     А   потом они,   как   животные или   тати,   крались через город,   прячась под

карнизами,   за выступами стен или громоздящимися зданиями, медленно пробирались

по улицам,   раз за разом неизменно сворачивая на восток.   Скагги умолк, дыхание

его стало ровнее,   но мальчишка смотрел перед собой невидящими глазами,   только

губы   его   беззвучно шевелились.   В   другое время Грим   посмеялся бы   над   ним,

драппу, что ль, воробышек, сочиняешь?

     Он   уже даже открыл было рот,   надеясь разогнать тоску шуткой,   но осекся.

Довезти бы его, наследство Глама.

     Наконец перед   ними   распахнулась площадь,   Грим   даже   ее   вспомнил:   они

вчетвером проезжали здесь,   кажется,   целую вечность, а на самом деле несколько

дней назад,   когда заблудились в каменной темноте. А он так и не узнал, как она

называлась.

     Грим   похлопал жеребца по   шее,   вознося хвалу асам за   выносливость коня,

которая доставила их сюда.   Жаль,   конечно, того, кого прикончил франк, добывая

себе лошадь,   но ему,   Гриму,   да и   Скагги тоже,   это помогло попасть на место

встречи около ворот.

     С   узких   боковых   улочек   еще   подходили к   центру   площади   воины.   Грим

распознал несколько человек из бывшей дружины Рьявенкрика,   пару ремесленников,

которых в какую-то из ночей видел возле Двора старейшин. Отступлением руководил

Бранр,   который успевал одних уговорить не спешить, на других прикрикнуть, чтоб

поторопились,   собирая хоть сколько-нибудь боеспособный отряд.   В   тот   момент,

когда Грим выехал на площадь, из-за сломанной телеги возник Бьерн с парой секир

в руках.

     Завидев его,   Бьерн наспех сунул секиры кузнецу и поспешил к Гриму,   чтобы

снять с седла едва живого Скагги,   а Бранр широко ухмыльнулся.   Правда, времени

на   радость   у   них   не   оставалось.   Грим   наскоро   передал   невеселые   вести,

пересказав историю захвата Двора, смерти старого скальда.

     Лицо Бранра перекосилось от гнева.

     - Не стану приносить клятв,   не время обычаям,   но я отомщу... А этот... -

Бранр осекся.   -   Не время сейчас. Надо уходить. Воины, - неожиданно гаркнул он

на всю площадь,   -   ваш удел -   биться за корабли.   Пойдешь с ними,   - уже тише

сказал он Бьерну, - вот еще мальчишку с собой забери.

     Бьерн, воз, хотел что-то возразить, но только нахмурился и как куль с

мукой взвалил на плечо мальчишку.

     - Эй,   - подал неожиданно ясный голос Скагги, угрем выскальзывая из хватки

Бьерна, - я еще живой.

     - Так,   значит,   сам и пойдешь,   - огрызнулся на него вместо Бранра дан. -

Раз живой, так будешь драться.

     - И буду. - Мальчишка выпрямился, хоть и побелел от боли.

     - Оставь его,   - осадил готового сорваться приятеля Грим. Дан в ответ лишь

пожал плечами и,   отсалютовав всем   троим мечом,   направился вслед за   уходящим

отрядом.

     Грим   собирался   приструнить   мальчишку,    но   тут   его   отвлекла   свалка,

возникшая там,   где к площади под тупым углом сходились две улочки: там кого-то

били,   причем били со звериной яростью.   В несколько шагов преодолев расстояние

до кучки городских ремесленников,   Грим отшвырнул одного,   ударил обухом секиры

под дых второго,   дал в ухо третьему и,   наконец, прорвался в центр драки. Едва

держась на ногах,   к   углу дома привалился человек с до неузнаваемости разбитым

лицом:   угол рта у   него был разорван,   один глаз заплыл,   от   другого почти до

самого уха   скулу пересекал кровоточащий рубец.   Один из   нападавших замахнулся

тесаком, чтобы прикончить его, но Грим молниеносно отвел удар рукоятью секиры.

     - Кто это?

     - Он из банды этой морской суки.

     Лицо говорившего исказилось болью и яростью:

     - Смерть предателю.

     - Я не... Мы срашались, - выдавил избитый, выплевывая осколки зубов.

     - Смерть!

     - Это лишь твое слово против его. Так, может, тогда пусть решает поединок,

а? - едко бросил Грим.

     Ремесленники опешили.

     Воспользовавшись их   замешательством,   Грим   схватил   дружинника Карри   за

ворот и потащил его к центру площади, где Бранр собирал уже последний отряд. На

полдороги тот внезапно вывернулся у него из рук и застыл,   упершись замутненным

болью взглядом в лицо Грима.

     - Никто не пошмеет наывать меня нидинг, - голос его был холоден как сталь,

но на мгновение в   нем промелькнула и   мольба,   -   мы пробирались втроем и   нас

заброшали камнями.   Двое убиты, а я... Сигварт, сын ярла Рагена с Галогалланда,

пьивык возвьащать долги.

     - Грим, - коротко ответил сын Эгиля, не отпуская взгляда дружинника Карри.

- Там,   -   он   мотнул головой сторону окруженного кучкой воинов Бранра,   -   все

оружие, какое удалось собрать.

     Коротко   кивнув,   Сигварт,   приволакивая ногу,   но   все   же   быстрым шагом

направился к центру площади.

     Будто следуя за наползающими на город сумерками, площадь то и дело омывали

волны   непонятного   грохота,   будто   где-то   рушились   не   укрепления   какой-то

крепости на небольшом островке,   а   сами великие стены,   что возвел хозяин коня

Свадильфари,   и   Грим еще удивился,   как Бранру удается создавать некое подобие

порядка среди   подобного хаоса.   А   потом   грохот   перекрыл голос   подбежавшего

рьявенкрикца:

     - Они идут! Они уже распахнули и вторые ворота.

     Тени   над   Гаут-Эльвом,   сгущаясь,   превратились в   ночь.   И   в   этой ночи

полыхали кострами,   казалось,   все до единого длинные корабли и драккары, блики

огненного света   плясали   на   оружии   и   доспехах.   Походные шатры   корабельных

дружин, а может, они принадлежали тем, кого привел с собою Варша, были втоптаны

в грязь атаковавшими отмель франками, не разбиравшими, кто лежит в этих шатрах,

живые ли, раненые, мертвые. Грим с первого взгляда еще от самой городской стены

определил, что бой, по сути, окончен, битва за корабли превратилась в настоящую

свалку,   в которой мечутся воины моря, пытаясь одновременно спасти корабли и не

подставить себя под удар неприятельского меча или секиры.

     В   одном лишь   месте еще   держалась пара шатров,   да   несколько кораблей в

центре лагеря еще   не   занялись красным пожаром:   палатка самой   Карри и,   быть

может,   кормчих ее флотилии -   точнее,   того,   что от нее осталось, подумал про

себя   Грим.   Вокруг   них   бушевало то,   что   хоть   как-то     было   назвать

организованным боем.

     Грим   обернулся к   Бранру   и   высокому мускулистому рьявенкрикцу,   на   шаг

выступившим из сгрудившегося за ним последнего отряда погибающего города.

     - Придется пробиваться к этим шатрам. Карри там, и последние корабли тоже.

     В   свете   пожара   вспыхнула   внезапно   улыбка   рьявенкрикца,   безжалостный

безнадежный оскал.

     - Взгляни, - указал он.

     Грим снова повернулся к реке. На мгновение, когда вдруг расступилась стена

сражающихся тел,   зарево пожара выхватывало черные силуэты двух   воинов,   языки

пламени бились на ветру,   и в каждом сполохе фигуры представали в новой,   будто

бы застывшей,   остановленной мгновением света позе.   Мечи взлетали, кружили, на

каждый выпад приходился парирующий его удар. Удары сыпались - прямые, обратные,

под всевозможными углами,   - и каждый встречал точно рассчитанный ответный шаг.

Оба противника -   каждый в свой черед -   то наступали, то уклонялись, поднимали

щиты, подпрыгивали над низкими выпадами, с каждым ударом переходя в позицию для

следующего,   стремясь использовать даже   силу удара противника,   чтобы добиться

пусть   малейшего,    но   преимущества,   выжидая   случайной   ошибки,   кратчайшего

промедления.

     Взгляд дружинника был каким-то   отстраненным,   будто сам воин был очарован

этим ритуалом, в голосе его звучала едва ли не нежность:

     - Они   стоят   друг   друга.    Они   лучшие...   Лучший   из   франков   и   хольд

Рьявенкрика...

     - Да это же Бьерн, - удивленно прервал его Скагги, пробившийся к ним из-за

спин воинов.

     - ...сыны   Одина.   -   Он   вдруг как   будто стряхнул с   себя наваждение.   -

Сколько мы выдержим против таких?   Я...   ну, может, и отвлеку кого-то из них на

пару минут. Ты? С тобой я рядом на стене не стоял, не знаю. А эти, - он большим

пальцем указал за спину на столпившихся за ними раненых, - для них лишь мясо.

     Промедление, нерешительность, думал Грим, они губительны для всех нас...

     Внезапно   весь   небольшой отряд   разом   рванулся   вперед,   поднимая копья,

сдвигая щиты -   в том числе и дружинник Рьявенкрика.   Он же знает,   что идет на

верную гибель, пронзило догадкой Грима, а я знаю, что...

     Над   головами   сражающихся взметнулась вдруг   невероятных размеров фигура,

будто бы крест,   гигантский пылающий крест. Ряды франков расступились, вперед с

поднятой секирой   выпрыгнул Большой   Кулак.   Огромный ствол   накренился и   стал

падать в   самую гущу сражающихся,   как   будто его с   неба обрушили на   звенящих

железом древние духи этих мест. Бьерн отпрыгнул в сторону, споткнулся о веревку

и   с   грохотом рухнул   наземь,   едва   успев   перекатиться от   пылающего бревна,

вспрыгнул на   ноги и   едва не   завыл от радости,   увидев возникшую из ниоткуда,

бегущую   по    этому    самому    пылающему   кресту    полуголую   фигуру   жилистого

крючконосого воина, с лицом перекошенным от ярости и радости.

     Грим бежал по   еще дымящейся мачте длинного корабля,   смутно ощущая зуд от

царапины на   плече,   зуд   в   обожженных ладонях,   хоть от   самого худшего их   и

предохранила разорванная напополам рубаха.   Но все перекрывала радость битвы. С

помощью рьявенкрикца они   с   Бранром схватили тлеющую на   дне корабля мачту,   к

которой еще   был   привязан канат,   дождались,   когда подоспеют остальные из   их

небольшого отряда,   когда они выдернут кольца из крепежных гнезд. И весь отряд,

как единое целое,   рванулся с пылающим тараном в самую гущу схватки.   И Грим, и

Бранр,   и рьявенкрикец изо всех сил старались задрать при этом огненный конец с

перекладиной как выше,   удержать его наверху до тех пор, пока не наступит

тот миг,   когда будет швырнуть его в   гущу дерущихся.   Но   в   тот момент,

когда   они   швырнули   мачту,    их   захлестнуло   волной   бегущих,    не   успевших

остановиться.   С   полдюжины вопящих тел   перелетело через   их   головы   вместе с

мачтой -   прямо на   мечи франков и   дружинников,   Карри Рану и   людей из отряда

Варши.

     Именно тогда, перепрыгнув через борт корабля на пылающий гигантский ствол,

Грим как по   сходням побежал по нему к   шатрам Карри.   Что-то чавкнуло,   кто-то

закричал у него под ногами. Еще один франк рухнул наземь с рваной раной в боку.

Грим,   не оглядываясь,   рубанул куда-то вбок,   перескочил через упавшее ему под

ноги   тело.   Краем глаза он   увидел потрясенное,   перемазанное сажей лицо Карри

Рану, расширенные глаза морского конунга взглянули черными дырами.

     - Рог! - крикнул он ей. - Сталкивайте на воду оставшиеся корабли.

     Карри чуть заметно кивнула и,   отсалютовав ему, как старшему, мечом, стала

прорубать себе дорогу через свалку рубящихся тел.   За спиной у   него послышался

лязг,    за    ним   предсмертный   хрип.    Обернувшись,    Грим   увидел   радостный,

одновременно и детский, и звериный оскал Бьерна.

     - Прорубайся к кораблям. Собери с собой, кого сможешь.

     У   кораблей суетились кучки людей,   сталкивая на   воду не   тяжелые длинные

корабли,   а более легкие и податливые драккары. Вот огонь перекинулся на канаты

одного из   них,   и   какой-то   воин   вспрыгнул на   борт,   чтобы   поспешно забить

неугомонные   язычки   плащом.    С   другого,   уже   спущенного   на   воду   драккара

пронзительно и тоскливо запел рог.

     Грим оглянулся по   сторонам -   в   последний раз он видел Скагги на горящем

корабле,   -   стараясь сдержать себя и не ринуться в битву,   вместо того,   чтобы

искать мальчишку,   которого во   что   бы   то   ни   стало Глам   требовал вывезти с

пылающего острова.   На   какой-то   миг   схватка   вновь   расступилась,   приоткрыв

ощетинившийся   во   все   стороны   копьями   холм   щитов.   Вот   холм   приподнялся,

сдвинулся на несколько локтей,   сметая и растаптывая все на своем пути,   присел

снова.   По   знакам на   щитах Грим   распознал остатки отряда Варши.   Бывшие рабы

сгрудились вокруг своего главаря,   но   от   кораблей они   были еще   дальше,   чем

сейчас Грим.   У Варши оставался единственный выход - пытаться уйти по скалистым

обрывам вдоль реки и в глубь острова. Кому известны все тайные убежища острова,

как не   объявленному вне закона пирату,   скрывавшемуся на   нем не   один десяток

лет.   Кто знает,   быть может,   у   Варши еще есть надежда,   пронеслось в   голове

Грима. Не с ними ли мальчишка? Едва ли.

     Грим вдруг увидел,   как к   нему бежит с   мечом в руке знакомая фигурка.   В

самую   гущу   боя.   Франки   были   теперь   повсюду:   внутри   лагеря   у   последних

сталкиваемых   на   воду   кораблей,   они   набрасывались на   отступающих   викингов

одновременно спереди   и   сзади,   исполненные решимости смести   остатки уходящих

защитников Рьявенкрика, прежде чем те успеют столкнуть на воду корабли или пока

эти самые корабли будут дожидаться тех,   кто еще мог бы добраться к ним из гущи

схватки.   Одержимые страхом и   триумфом,   яростью битвы и разочарованием долгой

осады, франки рубили все, что двигалось.

     Одним   прыжком   Грим   преодолел разделяющие их   с   десяток   локтей,   чтобы

собственным телом сбить бегущую фигурку,   и   рухнул на   мальчишку в   тот   самый

момент,   когда разгоряченный франк,   заметив,   как   что-то   движется у   него за

спиной,   развернулся и нанес сокрушительный удар на высоте пояса.   Прихватив на

удивление щуплое тело,   Грим   откатился с   ним   в   тень чудом уцелевшего шатра.

Шатер устоял, вероятно, потому что находился ближе всего к сходням сталкиваемых

на воду кораблей. Над уцелевшим шатром разгоралась новая схватка.

     Мальчишка,    похоже,   потерял   сознание.   К   лучшему,   пожалуй.   Перекинув

мальчишку через левое,   чтобы не мешал,   плечо,   Грим крепче сжал в   руке меч и

метнулся к ближайшим сходням.

 

     VIII

     РУНА СОУЛУ - ТАЛИСМАН ПОБЕДЫ И СОЛНЦА

 

     Руну черти ради победы, помня при этом,

     что лишь в единеньи утра и ночи

     рождается луч дочери Мундильфари прекрасной,

     и, возвращаясь с победой,

     сердце и мысли раскроешь целебным лучам.

     Но берегись призывать к себе "Зигель",

     бурь темных сил прежде в душе не утишив.

     "Соулу" духовную мощь во сто крат увеличит,

     но вместо удачи и радости сечи,

     тень и упадок неосторожного ждет.

 

     В   начале лета ночи на севере коротки,   и по мере того как корабли уходили

все   дальше   от   древней крепости,   небо   начинало понемногу сереть,   а   берега

одеваться туманом.   Идущие впереди в каких-то нескольких сотнях локтей драккары

казались призрачными силуэтами.

     Предутренний туман   окутал корму и   нос   "Линдормра",   льнул к   равномерно

поднимающим весла гребцам,   укрывал мягким покрывалом тех,   кто спал в ожидании

своей смены у   весел.   Туман одел в   свои призрачные одежды и   Грима с Бьерном,

стоявших у борта драккара,   и Скагги, который не так давно очнулся на свернутом

плаще возле одного из румбов, они показались скорее игрой тумана, чем людьми из

плоти и   крови.   Пряди слипшихся от пота волос падали Гриму на лоб,   черты лица

заострились,   и   сейчас он более всего походил на резную голову дракона на носу

одного из кораблей Карри.

     Бьерн был непривычно молчалив и   задумчив,   лицо его тоже застыло,   только

напоминал он   не   напрягшегося перед   броском   хищника,   а   каменного истукана,

какого они с   Тровином видели проходя на "Хронварне" мимо вендельских островов.

Дан неторопливо растирал могучие запястья, что, как успел заметить Скагги, было

его привычкой,   и   почему-то   ему на   ум пришел устало опирающийся на Мьелльнир

Тор.

     Занимался день,   а туман все густел, клубясь вокруг корабля, пока не повис

на   рангоутах   и   линях.   Капли   усыпали   борта   корабля   и   щиты,   неторопливо

скатывались с   кожаных рубах   на   палубу.   Когда,   по   предположениям Торарина,

кормчего "Линдормра",   они   подошли почти   к   устью   реки,   с   моря   неожиданно

принесся ветерок, который весело принялся рвать туманное одеяло, пока не разнес

его   в   клочья,    жалко   льнущие   к   поросшим   камышом   болотам   с   одной   и   к

неприветливым скалам с другой стороны реки.

     - Грим, как я могу так ясно видеть твое лицо в этих сумерках, - недоуменно

спросил вдруг Скагги.

     Грим не ответил, только в мрачном молчании, не отрываясь, глядел на север.

     - Там полыхает огромный погребальный костер,   дружок,   -   ответил за   него

дан.

     - Но что может сжечь город, созданный из камня?

     - Тела,   -   с-   усталой откровенностью отозвался Грим.   -   Тела,   живые   и

мертвые.

     И   снова все долго молчали,   а   позади них,   на корме бронзовый диск мерно

выводил заунывную мелодию,   задавая ритм гребцам, из тумана впереди ему вторили

еще две столь же невеселые бронзовые песни. Вот ветер совершенно очистил речную

гладь от тумана, впереди был виден уже выход в пролив Скаггерак.

     - Что стало с Бранром? - обернулся некоторое время спустя к Бьерну Грим. -

Не знаешь, он не мог остаться у крепости?

     - Он там, - ответила за дана подошедшая к ним Карри Рану, кивком указав на

только что вышедший перед ними из устья Гаут-Эльва драккар.

     - Не нравится мне это,   - раздумчиво говорил тем временем стоящий на корме

"Квельфра" Бранр, - слишком уж легко мы вышли.

     Перепачканный сажей   кормчий   подле   него   лишь   неодобрительно хмыкнул   в

опаленную бороду.   Скажет тоже, легко. Из одиннадцати кораблей вольной флотилии

Карри из рода Асгаута с   отмелей Рьявенкрика вырвались только три,   да и на тех

половина людей ранены.   Вот и   на его "Квельфре" сейчас среди гребцов не только

воины с   "Линдормра",   но и   с   пары других кораблей -   все корабельные дружины

теперь,   похоже,   попутаны кое-как.   Сам он,   не   простой воин,   ныне ставший у

рулевого весла,   а   наследственный ярл   Раген из   рода   Торарина,   до   похода в

Рьявенкрик владел собственным кораблем,   и   не этим тлеющим корытом,   а длинным

красавцем "Змеем",   который две   весны   назад   привел к   Карри с   Галогалланда.

Славный был корабль,   и погиб славно:   Раген легко узнал мачту своего красавца,

которая тогда спасла их   всех.   Пылающий ствол накрыл собой франка,   который на

глазах у него, Рагена, выдергивал меч из горла его брата.

     Не место,   конечно,   командовать,   стоя тут на корме, какому-то чужаку, но

один из   галогалландцев успел сказать,   что если бы   не этот скальд-колдун -   а

Раген ох как недолюбливал колдунов,   - никто из викингов Карри не ушел бы живым

из   покоренной предательством крепости.   Рагену с   самого начала не по душе был

план идти сражаться за какую-то каменную махину на вовсе ненужном ему островке,

но   дружинный   тинглид   постановил   идти   за   Карри.    А    молодежь   с   далеких

галогалландских фьордов   более   чем   кто-либо   стремилась взглянуть на   древнюю

крепость,   легенду северного,   да   и   не только северного,   мира.   Скальды,   не

захожие колдуны с   юга,   а   свои,   домашние,   и все же не до конца прирученные,

пели, что ее-де сложили асы, обнесли стенами наподобие небесного Асгарда. И что

же стало теперь с этими стенами?

     По знаку Рагена викинги принялись поднимать мачту, которая все время, пока

они шли по реке на веслах,   лежала на дне драккара, чтобы не мешать гребцам. За

весла сели самые сильные или,   если уж быть честным пред самим собой,   те,   чьи

раны были наименее тяжелы.   Четырнадцать пар весел, и за каждым веслом всего по

одному,   вместо двух   человек,   остальные отдыхают в   ожидании своей смены.   Не

уйти,    если   не   поймаем   ветер,   невесело   размышлял   он,   осторожно   проводя

фарватером незнакомой реки чужой непривычный ему корабль.   От погони с усталыми

гребцами не уйдешь.

     Неожиданно Раген поймал себя на   той же   мысли,   какую только что высказал

рыжебородый чужак.   Почему за   ними нет погони?   И   если лагеря франков исчезли

прошлой ночью с противоположного берега этой -   да будь она трижды проклята!   -

реки, то куда отошли их корабли?

     Когда флотилия Карри,   проламывая доски шипами,   укрепленными на носу и по

бортам драккаров,   вихрем ворвалась в   строй чужих кораблей неделю назад,   этих

кораблей была целая туча.

     На   носу рыжий скальд Бранр собирал усталых людей,   втолковывал им   что-то

неслышное Рагену.   Рагена это одновременно сердило, ведь в море власть кормчего

равна власти ярла,   а   то   и   херсира,   и   радовало,   потому что поговорившие с

чужаком   приободрялись,   подбирали   щиты,   вновь   натягивали   в   ржавых   пятнах

запекшейся крови кольчуги.   Есть   своя польза и   от   этих странных людей Круга,

ныне   нашедших   себе   сторонников по   всем   почти   северным   землям,   несколько

смягчившись от   вида   оживающего корабля,   думал   галогалландец.   Массивные,   в

локоть длиной, шипы по бортам корабля, это ведь их корабельщиков выдумка.

     А Бранр успевал и присмотреть за тем, как усталые сонные викинги поднимают

парус,   узкой стороной прикрепленный к   рее,   а широкой обращенный вниз.   Такие

паруса сшивались из   алых и   черных полос толстого полотна,   какое привозили из

далеких восточных земель вики-купцы.

     Вот уже и устье,   Раген направил корабль чуть правее, обходя мертвое, даже

без   ряби окно в   водной глади.   Это   место он   приметил еще тогда,   когда,   не

доверившись   кормчему,    сам    вел    "Квельфра"   в    устье   Гаут-Эльва.    Мысли

галогалландского ярла вновь с тревогой вернулись к франкским кораблям,   и будто

в   ответ на них,   вынырнули из-за скрывавшегося в   предательской туманной дымке

ближайшего мыса,   какими   богато   побережье этого   распроклятого островка,   два

юрких корабля под грязно-белыми с   темной полосой парусами.   За ними показались

еще два,   потом еще и еще, каждая следующая пара появлялась все дальше от устья

реки,   образуя полукруг,   замыкая выход в   пролив.   Те   же,   что   были   ближе к

береговым скалам,   начинали сходиться,   беря в   клещи первым вышедший из   устья

"Франр".

     Мерный заунывный звон на "Франре" сменил высоту и тон -   помощник кормчего

или   сам   он,   когда   корабль идет   на   веслах,   задает гребцам ритм,   ударяя в

полированный бронзовый диск.   Но поздно,   кормчий его не справился с незнакомым

течением, гребцы не успели поднять весла - драккар выносило прямо в сжимающиеся

клещи.

     - Им конец, - выдохнул в ухо Рагену в мгновение ока оказавшийся подле него

Бранр.

     Раген   сумрачно   кивнул,   диск   его   внезапно смолк,   потом   издал   низкий

протяжный звук.   Разрозненная дружина корабля, в один миг превращенная в единое

целое,   разом подняла весла. Корабль резко замедлил ход, его лишь тянуло вперед

течением,   а   поворотом руля   Раген уже   разворачивал его   нос   влево,   надеясь

проскользнуть между   занятыми   уже   обреченным кораблем   франками и   береговыми

скалами и таким образом вырваться в открытое море.

     Под яростный боевой бронзовый звон,   стоя на носу "Линдормра",   Карри Рану

мрачно взирала на гибель последних своих кораблей.

     - Воз,   им удастся уйти,   -   без особой уверенности проговорил, будто

прочитав ее мысли, Грим.

     Карри в ответ только покачала головой, но потом, увидев недоуменный взгляд

Грима, все же сказала:

     - Кормчим на "Квельфре" Раген,   его ход узнаваем,   но он не знает здешнего

берега, разве что...

     - Бранр? Не думал, что он умеет водить корабли.

     - Воз,   и нет.   Зато должен знать здешние воды, он родом с Гаутланда.

По левую руку от нас отлогая бухта,   если они проскочат в бухту,   если сладят с

течением,   обойдут все мели...   Слишком много "если".   Как бы   то ни было,   нам

повторить их маневр не удастся.

     Позади   них   "Линдормр" готовился   к   последнему своему   бою.   По   сигналу

бронзового диска гребцы несколько придержали весла,   потом их   сменили те,   кто

успел уже вооружиться. Драккар, миновав скалы в устье, выжидающе завис у выхода

в пролив.

     Взятый франками в клещи драккар "Франр" было уже не спасти, с обеих сторон

к   нему подошли,   ощетинившись баграми,   нацелившись абордажными крючьями,   два

вражеских кога.   Вот они уже прочно зацепились за   него,   и   с   обеих сторон на

плененный корабль прыгали десятки крохотных фигурок. "Франр" просел...

     - На целую доску, - сказала вдруг Карри, и Грим понял, что последние слова

он произнес вслух.

     С   сутолоке   тел   не   разобрать   было,   что   именно   происходит на   палубе

"Франра",   Грим   видел   лишь,   как   несколько человек   отчаянно   рубят   крючья,

едва-едва   успевая   прикрываться щитами   от   наседающих   франков.   На   "Франре"

прокричали какой-то приказ, но с такого расстояния он не услышал, какой именно.

К   тому   же   ветер   относил слова.   Остальные франкские коги   медленно-медленно

стягивались   вокруг   захваченного корабля,   еще   пара   отправилась вдогонку   за

драккаром Рагена.   "Линдормр" как будто временно сбросили со   счетов,   со   всей

справедливостью полагая,   что деваться ему некуда,   кроме как на запирающую ему

выход в   пролив цепь   неприятельских кораблей.   Хаос   на   палубе "Франра" начал

вдруг   приобретать некое подобие порядка,   как   будто у   кормчего его   имелся в

запасе какой-то план.

     - Скьельф   ходил   в   походы   еще   с   моим   отцом,   -   коротко   ответила на

вопросительный взгляд Грима Карри,   голос ее   неожиданно потеплел.   -   Если кто

сможет сбросить в   море   врага,   -   в   этих   ее   словах сыну   Эгиля послышалось

какое-то едва ли не детское восхищение, - так это только он.

     Защитникам   "Франра"   удалось   очистить   правый   борт,   куда,   по   приказу

Скьельфа,   бросились почти все викинги его корабля.   Тот,   кто оказался ближе к

румбам,   сел на весла, остальные, прикрывшись щитами, образовали перед гребцами

живой   заслон.    Неожиданно   в   едином   движении   вздыбились,   зачерпнули   воду

четырнадцать весел,   драккар резко развернулся влево,   ударив шипастым носом во

франкский ког слева от себя, и кормой - в корабль справа.

     Сила и неожиданность поворота были таковы,   что "Франру" удалось разорвать

путы,   привязывающие его   к   врагам,   но   план   Скьельфа удался   лишь   отчасти,

намертво засевшие крючья вырвали верхние доски бортов,   а   с   правого еще более

просевшего под весом своих и   чужих тел борта в   уключинные отверстия,   похоже,

начала заливаться вода.

     На   какое-то   мгновение Гриму показалось,   что   "Франр" вот-вот   зачерпнет

бортом воду и   перевернется.   Спасло драккар то,   что   нос   его слишком глубоко

засел   в   борт   неприятельского   кога.   "Франр"   качнулся,   выровнялся,   однако

высвободиться сразу ему не удалось. В страшной свалке и нападающие, и защитники

повалились было набок,   но те, кому удалось встать первыми, бросились на корму.

Новая схватка завязалась уже вокруг рулевого весла и шеста с бронзовым диском.

     "Франру"   удалось   наконец   высвободить свой   нос   из   проломленного борта

вражеского кога,   о чем немало позаботились со своей стороны и франки тоже,   но

от рывка и без того сильно поврежденный драккар осел еще больше.

     На   франкском коге,   перекрывая грохот   схватки,   звонко протрубил рог,   и

шеренга темных фигурок,   откатившись от   гребцов Скьельфа,   вернулась к   левому

борту,   чтобы,   повинуясь приказу,   уйти на свой корабль. Неприятель, очевидно,

решил оставить этот уже   неопасный и   слишком поврежденный,   чтобы быть хоть на

что-то пригодным, драккар на волю бурных волн Скаггерака.

     Гребцы "Франра",   оставив на время весла,   очищали палубу от замешкавшихся

захватчиков,    а   какой-то   странный   выверт   течения   тем   временем   понемногу

утаскивал   заливаемый водой   драккар   -   на   поверхности теперь   виднелись лишь

изодранный снарядами парус,   изящно выгнутый хвост и скалящаяся драконья голова

на носу - назад к устью реки и все ближе и ближе к "Линдормру" Карри.

     В   сотне   локтей   за   ним,   оставив   без   внимания   собственный погибающий

корабль,   пришли в   движение франкские коги.   Вот еще два из   них устремились в

погоню   за   стремящимся улизнуть   вдоль   берега   "Квельфром" Рагена   и   Бранра,

остальные перестраивались в какой-то новый неизвестный Гриму боевой порядок.

     - Дурьи головы!   -   Лицо Карри осветилось неожиданной и удивительно чистой

радостью, Скагги она показалась в этот миг воплощенной валькирией.

     - Будь это   истинные воины моря,   нам от   них не   уйти.   Ньорд с   нами!   -

оборачиваясь   к   дружинникам   и   гребцам,    звонко   выкрикнула   она.   И   Скагги

почудилось,   что   сам   "Линдормр" содрогнулся от   ее   крика.   -   Мы   еще сможем

вырваться!

     - Еще пару минут назад мы были у   них в   ловушке,   от них ведь требовалось

только лишь,   растянувшись цепью,   гнать нас назад,   к устью Гаут-Эльва,   а они

сломали цепь и сами дали нам лазейку, - объяснила Карри Гриму, лицо ее сияло.

     Уж не берсерк ли этот морской конунг, усмехнулся про себя Грим.

     Будто   прочитав   решение   в   глазах   своего   гаутрека,   кормчий   ударил   в

бронзовый диск,   и только и ждавшие сигнала гребцы разом опустили весла в воду.

Повинуясь рулевому веслу,   "Линдормр" развернулся,   поймал ветер и, насколько у

него хватило сил, рванулся в образовавшуюся в цепи неприятеля прореху.

     Ставший   борт   в   борт   с   "Линдормром" франкский ког   намертво   зацепился

абордажными крючьями,   и   с   кормы его вражеские дружинники уже прыгали на   нос

драккара.   Кто-то попытался закинуть на борт корабля Карри доску-сходни,   ближе

всего к этому месту оказался Бьерн,   который вспрыгнул на борт, и как только на

бортовую планку   легла   доска,   решительно шагнул на   нее   навстречу франкскому

витязю.

     Скагги подумалось,   что исход их   схватки очевиден,   -   на   первый взгляд,

Бьерн был много массивнее своего врага на несколько десятков фунтов и   почти на

голову   его   выше,   и   никто   бы   не   отказал   медведеподобному дану   в   умении

обращаться с топором.

     И все же,   несмотря на накатывающие волны боли, Скагги видел, как качается

и   гнется доска даже под тяжестью одного человека.   А   что будет,   когда на ней

станут двое,   причем один из их с весом Бьерна? Каково будет биться без твердой

опоры под ногами?

     Окажутся ли оба неповоротливыми и неловкими? Или только один?

     Скагги   показалось,    что    время    остановилось,    вся    битва    замерла,

сосредоточилась вокруг этих двоих.   Противник Бьерна застыл на миг, изготовился

к   бою:   расставив ноги,   сколько позволяла ширина качающейся доски,   и вытянув

руку,   как фехтовальщик, и вовсе не пригибаясь за щитом, подобно воину в строю.

В   правой   руке   Бьерн   сжимал   верную секиру,   небольшой округлый щит   ремнями

держался на   локте левой.   Скагги казалось,   что все происходит очень медленно,

что движения бойцов плавно затянуты,   что вид у Бьерна скорее раздумчивый,   чем

устрашающий.

     Неторопливо,   но на самом деле молниеносно,   Бьерн освободился от щита, не

оборачиваясь,   швырнул его себе за   спину на палубу и   перехватил секиру в   обе

руки.

     И   неожиданно ринулся вперед.   Пересек в   два шага пространство отделяющей

его от франка доски и с широкого замаха нанес удар противнику в лицо.

     Франк же   без особого труда откачнулся в   сторону,   сдвинувшись лишь на те

несколько сантиметров,   что были необходимы,   чтобы избежать удара.   И уходя от

удара,   проскользнул под топор,   целя Бьерну в   бедро.   Обитая металлом рукоять

секиры отклонила удар, а поворот кисти срубил контрвыпад. В следующие несколько

секунд противники обрушили друг на друга град ударов - выпад и контрвыпад, удар

и   блок   сменялись быстрее,   чем   мог   уследить   Скагги.   То   один,   то   другой

парировал,   отступал,   проскальзывал под   клинок,   отклонялся,   чтобы   уйти   от

рубящего или режущего удара.   Но с места ни один не двинулся,   ноги обоих будто

приросли к доске.

     И   тут   Бьерн   атаковал.   Отведя   клинок франка вверх,   он   сделал полшага

вперед,   подпрыгнул высоко в   воздух и   всем   своим   весом   опустился на   самую

середину доски. Доска прогнулась, спружинила вверх, подбросив обоих бойцов едва

ли   не на локоть.   В   воздухе Бьерн замахнулся,   ударил франка по голове обитым

железом обухом секиры, со скрежещущим звоном смяв нащечную пластину его шлема.

     В   то же мгновение франк перехватил меч и с проворством и ловкостью ярости

погрузил его - сквозь кожу и кольчужные кольца - глубоко в живот Бьерна.

     Корабль качнуло,   и   на   какое-то   мгновение Скагги показалось,   что   дану

пришел конец,   что он непременно упадет в   воду.   Но Бьерн приземлился,   хотя и

пошатнувшись,   франк же -   полностью сохраняя равновесие.   Еще на мгновение оба

они застыли в   неподвижности,   соединенные лишь куском железа меж ними.   Потом,

как раз тогда,   когда франк напряг руку,   чтобы завершающим движением повернуть

клинок,   мертвым узлом   скрутив кишки   своего   врага,   Бьерн,   подавшись назад,

освободился от   клинка.   Он   застыл на   самом конце доски,   почти что на   борту

"Линдормра", левой рукой зажимая кровь, струившуюся из прорехи в кольчуге.

     Невесть откуда возникший Грим,   схватив дана   за   талию и   ворот кольчуги,

сорвал его с   доски и   потянул к   мачте,   туда,   где лежал Скагги.   Бьерн слабо

отбивался,   хрипло ругаясь, что он еще жив, однако дал прислонить себя к мачте.

Бой   кипел теперь уже   по   всему кораблю,   но   на   "Линдормре" франкам пришлось

жарче,   чем на прочих.   Почтившие горестным молчанием судьбу попавшего в   клещи

"Франра",    дружинники   Карри   бились   с   яростью   загнанных   зверей,    яростью

берсерков.   Речь   шла   уже   не   о   спасении жизни или   драккара,   викинги будто

соревновались,   кто   в   чертогах   Вальгаллы сможет   похвалиться большим   числом

убитых в этой схватке врагов.

     Оттолкнув одного франка под   удар секиры Бьерна,   за   что дан наградил его

довольной ухмылкой,   Грим проткнул следующего,   толкнул его тело на третьего, а

сам метнулся к борту.

     Оказывается,   стоило ему стащить с доски Бьерна, на его место стала Карри.

Сейчас,   довольно оскалившись,   франк   теснил ее   все   ближе к   борту драккара.

Женщину в   кольчуге и   шлеме   он   принял   за   мальчишку,   которого счел   совсем

безопасным после огромного воина.

     В то мгновение когда Грим оказался у самой доски,   оскал франка пропал,   а

сам он   отступил на   шаг,   уходя от последовавшего за обманным выпадом рубящего

удара. Однако и Карри начинала уставать.

     Рядом с тем местом,   где легла на борт доска, бывший дружинник Рьявенкрика

добивал последнего по эту сторону "Линдормра" франка.

     Вспрыгнув на борт,   Грим выждал мгновение,   когда противник Карри вынужден

будет отступить на   шаг,   и   рывком сдернул ее с   доски,   заставив спрыгнуть на

палубу.

     - Руби крючья! - крикнул он ей и прыгнул с борта на доску сходен.

     Противник его   приглашающе повел   мечом,   соединенные доской корабли снова

качнуло.   Перехватив меч   в   обе руки,   Грим занес его над головой,   готовясь к

сокрушительному удару,   такому,   какой способен разрубить от   плеч до   поясницы

защищенного доспехом воина.   Увидев это,   франк улыбнулся еще шире.   От   такого

удара,   сколь силен бы он ни был, способен уйти даже старик, которому останется

тогда сделать лишь шаг вперед и нанести колющий удар в незащищенное горло, пока

противник его   не   обрел   равновесия.   Только последний дурак способен попытать

такое. Что ж, собаке собачья смерть.

     Грим со всей силы опустил клинок,   но целил он не во франка,   а   в доску у

себя под   ногами.   Тяжелый заточенный клинок прошел дерево,   как   масло.   Бьерн

подле Скагги издал боевой рев,   в котором смешались боль, ярость и торжество за

Грима.   А ошарашенный франк, который не смог остановить выпада и сделал еще шаг

по падающей уже доске, попытался было вернуться на свой корабль, но в мгновение

ока сообразив,   что это ему не удастся,   бросил тело вперед,   собираясь как для

прыжка.   Франк   стремился   любой   ценой   добраться до   неприятельского корабля.

Однако то   ли "Линдормр" качнуло,   то ли он не рассчитал расстояние на каких-то

несколько сантиметров,   но   вместо того,   чтобы в   прыжке оказаться на   палубе,

франк ухватился за еще балансировавшего на борту драккара Грима.

     И оба они провалились в серую грязную воду меж кораблей.

     Все произошло слишком неожиданно,   чтобы Грим успел поймать врага на   меч,

однако какая-то   незамутненная часть сознания приказала ему   разжать в   падении

руку   и   попытаться оторвать от   себя   врага.   Франк же,   обезумев от   ярости и

страха,   скрюченными пальцами намертво вцепился ему в кольчугу и с перекошенным

от бешенства лицом тянулся к горлу.

     В то мгновение,   когда их тела ударились о воду, Грим непроизвольно сделал

глубокий вдох,   и   тут же в горло хлынула вода.   Задыхаясь,   он оторвал от себя

хлебнувшего воды   франка и   рванулся к   поверхности.   Оказалось,   что   пока они

падали,   в спину франка вонзилась пущенная с его же корабля стрела, но ему тоже

как-то   удалось вынырнуть на   поверхность,   и   он с   отчаянием утопающего вновь

вцепился в   бывшего противника,   исполненный решимости забрать и   его с собой к

чертогам Одина.

     Горло Грима сжала длинная,   похожая на змею рука,   свой нож Грим оставил в

теле одного из нападавших еще в самом начале сражения, а потому свободной рукой

он   попытался нашарить у   себя   за   спиной ремень противника в   надежде сорвать

оттуда поясной нож.   Никакого ножа.   А   франк все утягивал и утягивал его вниз,

пригибая ему   сзади   голову так,   чтобы   она   вновь оказалась под   водой.   Грим

попытался призвать к   себе кровавый туман ярости,   но   тот не шел,   несмотря на

горячку боя.   Разум его оставался ясным и четким,   только стучало в ушах - или,

быть может, это была кровь: "Глупо, нелепо так погибать". Кольчуга, наплечники,

шлем - вся благословенная сталь тянула на дно.

     Рьявенкрикский шлем!

     На какое-то мгновение они снова вынырнули на поверхность,   и Гриму удалось

наконец прочистить легкие. Ужом извиваясь в студеной воде, Грим вывернулся и на

этот раз сам подтянул врага поближе к   себе.   Вобрал голову в   плечи и что было

сил ударил франка ободом шлема,   тем самым заточенным как лезвие секиры ободом,

каким   так   славились,   вызывая   восхищение одних   и   недоумение других,   шлемы

Рьявенкрика.

     Хруст.   Что-то   поддалось.   Теперь   уже   франк   попытался высвободиться из

объятий   Грима.   Вода   вокруг   окрасилась чем-то   красным.   Франк   с   отчаянием

умирающего попытался вывернуться,   подмять противника под себя, но после нового

удара руки   его   бессильно разжались,   и   безвольное тело   камнем ушло   на   дно

пролива.

     Когда   Грим,    в   который   уже   раз   хлебнув   соленой   воды,   вынырнул   на

поверхность, первое, что он увидел, было весло, погружающееся в воду в полутора

локтях от его головы.

     - Хей!

     Выхаркивая из   легких воду,   попытался крикнуть он   и   тут же   понял,   что

кричать бесполезно.   Да что бесполезно, самоубийственно. Если это франки, то он

скорее всего получит по   голове веслом,   если же   -   на что едва ли приходилось

надеяться -   сюда снесло едва держащийся на плаву "Франр", то воины его вряд ли

станут разбирать, свой или чужой болтается на волнах рядом с ними. И в том, и в

другом случае исход один - смертельный удар веслом.

     - Э-хей! - отозвался, перекрывая плеск воды чей-то голос.

     Грим,   отплевываясь, задрал голову и увидел над просевшим почти до уключин

бортом обезображенное свежим шрамом лицо Сигварта,   сына галогалландского ярла.

Сигварт недоуменно нахмурился,   потом кивнул,   похоже,   он все же узнал того, с

кем   столкнулся перед   уходом   из   крепости,   поскольку после   краткого   обмена

фразами,   смысла которых Грим не разобрал,   на воду рядом с ним с плеском упала

ременная петля.

     Уже стоя по   колено в   воде на палубе в   окружении полузнакомых лиц,   Грим

подумал о причудливых замыслах Норн. Ведь его спасло то, что в эти самые минуты

губило "Франр",   не будь драккар так поврежден,   не сиди он так низко в волнах,

ни   за   что   не   удалось бы   выдернуть на   него   человека живым из   воды:   тело

ударилось бы о бок корабля или о весла. Грим огляделся, ища глазами "Линдормр",

но увидел лишь силуэты заново перестраивающихся франкских когов.

     Неожиданно справа от   него раздался громогласный рев   Бьерна.   Все   так же

опираясь о   мачту,   дан размахивал секирой,   стараясь привлечь к   себе внимание

немногих оставшихся в живых на "Франре".

     За   то   время,   пока   он   пытался отцепить от   себя   умирающего франкского

витязя,   "Линдормр" успел не   только освободиться от крючьев,   но даже очистить

свою палубу от попрыгавших на нее франков.   "Франра" же настолько отнесло назад

к Гаутланду,   что он оказался в десятке локтей от борта драккара Карри,   став к

нему почти так же, как до того атаковавший его франкский корабль. Теперь крючья

забрасывали уже   воины   Карри,   стремясь   подтащить   поближе   медленно   тонущий

драккар.    Не    теряя   времени   даром,    викинги   "Франра",    подобрав   оружие,

перепрыгивали на оставшийся пока почти что невредимым корабль своего конунга.

     Грим быстро оглянулся по сторонам,   вырвал из руки какого-то -   он даже не

стал разбирать,   франк это или один из   викингов,   -   трупа меч и   собрался уже

последовать   их   примеру,    как   увидел   застывшую   на   корме,    прямую,   будто

окаменевшую фигуру.   Со своего места на носу "Линдормра" как ближе к   ней

пробиралась и Карри Рану.

     Перепрыгивая   через    скользкие   от    крови    скамьи   гребцов   и    страшно

искалеченные тела, Грим тоже бросился в ее сторону. Карри успела первой.

     - Скьельф, - окликнула или, как почудилась Гриму, всхлипнула она.

     Привязавший себя   к   рулевому веслу   старый кормчий поднял тяжелую голову.

Седые волосы на правом виске слиплись от крови,   и   только тут Грим понял,   что

так   озадачило его   в   этой   фигуре:   из   левого   плеча   торчал   неестественный

грязно-белый обрубок кости.   При   звуке голоса Карри муть   в   старческих глазах

будто бы развеялась, взгляд снова стал ясным и осмысленным.

     - Я потерял "Франр", - с болью, через силу выдавил кормчий Скьельф.

     - Прыгай, - приказала Карри.

     С   палубы "Линдормра" она не могла видеть,   но это видел Грим,   что старик

практически висит на   ремнях,   привязывающих его   к   рулевому веслу -   он   лишь

вцепился поверх ремней правой рукой и даже попытался развернуть тело так, чтобы

Карри со своего корабля не увидела, что у него нет левой.

     - Нет. Для меня уже все потеряно.

     - Верность конунгу!   -   Глаза Карри холодно сузились при   этом   упоминании

дружинной клятвы. - Прыгай!

     - Я   почитай что   мертв,   девочка.   -   В   голосе   старика прорвалась вдруг

хрипловатая нежность.   -   Мы   с   "Франром" лишь   будем тебе обузой.   -   Скьельф

неожиданно усмехнулся, занося секиру...

     Почуяв,   что сейчас произойдет,   Грим метнулся к борту корабля, прыгнул и,

уже   приземлившись   на   палубе   "Линдормра",    обернулся,   чтобы   увидеть,   что

последний багор перерублен,   а   все   более уходящий под   воду   "Франр" уносит к

скалам Гаутланда. - Мы еще попируем, - донесся до них голос старика.

     Четверть часа   спустя   "Линдормр",   на   котором с   пополнением с   "Франра"

оказался почти полный комплект гребцов,   все   еще пытался прорваться в   вольные

воды Скаггерака,   на руку ему был и поднявшийся ветер, хоть он и гнал драккар в

сторону   бухты,   куда   ускользнул "Квельфр"   Рагена.   Быстрый   ход   "Линдормра"

позволил ему на время оторваться от менее маневренных когов.   Кормчий, как мог,

старался перехитрить ветер так,   чтобы он уводил их как дальше от берега.

Сидя спиной к   мачте и зажимая рану левой рукой,   Бьерн хрипло ругался,   требуя

пустить и   его   на   весла,   раз   у   него   еще   осталась свободная рука,   однако

подошедшая Карри   усмирила   его,   предложив подождать и   погрести   в   следующую

смену.

     В результате слаженных усилий кормчего,   ветра и гребцов,   когда появилась

наконец   возсть   увидеть   происходящее в   бухте,   сам   "Линдормр"   был   на

безопасно далеком   расстоянии от   берега.   Два   из   отправившихся в   погоню   за

"Квельфром" франкских кораблей застряли на песчаных мелях, но и самому драккару

приходилось нелегко,   крушение,   похоже,   поджидало как   его,   так   и   все   еще

преследовавший его корабль.

     И   Карри Рану,   и   ее кормчему при этом было ясно,   что ког к   крушению на

полторы сажени ближе драккара.   Быть может,   гребцы на   нем устали от гонки,   а

воз,   франки были не столь привычны к морю, как измученные, но не в пример

более опытные викинги. Теперь же когу предстояло поплатиться за это. Беспомощно

переваливаясь на волнах, франкский ког изменил угол. Лишившаяся паруса мачта то

безумно взмывала вверх, то проваливалась вниз.

     Даже со своего места у мачты Скагги увидел,   как внезапно у самого корпуса

судна   тускло-желтой полосой возникли подводные отмели.   С   палубы,   со   скамей

сорвались темные   фигурки,   засуетились,   разобрали багры,   надеясь   оттолкнуть

корабль от песчаных бугров и выиграть еще несколько мгновений.

     Слишком поздно.   С   кога   донесся слабый,   похожий на   возглас чайки   крик

отчаяния -   это франки осознали,   что происходит.   И   в ответ на него грянули с

двух сторон радостные вопли с обоих драккаров.

     Волна, гигантская волна, та, что всех дальше выходит на берег.

     Той же волной подхватило и   понесло к скалам и отмелям и "Квельфр",   земля

Одина никак не   желала отпускать посланца скальдов.   Но   на   гребне этой   волны

взмыл,   задрав нос к небу,   не драккар,   а франкский ког. Волна подхватила его,

подняла,   положила набок, с носа на корму покатились темные фигурки, покатились

в каскаде ларей, бочек, каких-то досок. Нескольким франкам удалось уцепиться за

борта и скамьи,   других ударило о корму кога.   Потом волна опала,   и ког рухнул

вниз.   Полетели в   разные   стороны расщепившиеся доски   обшивки,   накренилась в

путанице канатов   мачта.   Следом   за   первым   валом   пошел   второй,   захлестнул

"Квельфр",   докатился до   берега,   а   на том месте,   где минуту назад в   водной

расщелине еще   виден был   ког,   вертелись лишь какие-то   жалкие обломки.   Резко

повернувшись к   "Квельфру",   Скагги вдруг увидел Бранра,   который изо   всех сил

цеплялся за резную драконью голову на носу драккара.

     - Если Ньорд судил послать воину моря смерть,   так она и должна прийти - с

холодным песком   во   рту   и   кольцами на   руках,   что   отплатили бы   случайному

прохожему за похороны, - хрипло пробормотала Карри.

     Неожиданно, будто потеряв управление, "Квельфр" заметался по волнам.

     - Ньорд,   должно   быть,   забрал   отца   и   добрую   половину   гребцов,   -   с

опустошенным спокойствием сказал голос   за   плечом Грима,   и,   обернувшись,   он

увидел позади себя Сигварта с Галогалланда.

     Разбушевавшиеся   волны   будто   отрезали   "Линдормр"   от    преследователей,

непривычные к морю франки не знали, как преодолеть разыгравшиеся волны. И те же

самые волны,   с   удвоенной яростью бросавшиеся на   берег,   не пускали франкские

коги в бухту,   но они же с неспешной настойчивостью крушили сейчас "Квельфр". У

головы дракона снова возникла чья-то голова - Бранр!

     Ставший за кормчего скальд,   очевидно,   собирался уходить на юг,   собрав в

еще держащийся парус,   насколько удастся,   силу восточного ветра.   Да, уж Бранр

едва ли станет сложа руки ждать смерти, усмехнулся про себя Грим, но промолчал,

чтобы не   спугнуть удачу скальда.   Даже   с   такого расстояния было   видно,   как

подергивается рыжая   борода   Бранра   -   скальд   выкрикивал   приказы,   проклинал

испуганных или нерадивых.   Ветер доносил лишь какие-то рваные выкрики. Из того,

что   Грим   смог   разобрать,   угрозы   скальда явно   не   сулили   ничего   доброго.

Немногочисленные темные фигурки сгрудились у канатов.

     - Ну же...   -   хотела было крикнуть им что-то в помощь Карри, но осеклась,

вспомнив, что крик ее все равно не будет услышан.

     Фигурки   завозились быстрее,   и   наконец изодранный парус   высвободился из

канатов, развернулся, подхватил ветер, надулся, выгнулся.

     Когда   драккар   внезапно   рванулся   назад   к   побережью   Гаутланда,   Бранр

выкрикнул какой-то новый приказ,   затем еще и еще,   фигуркам удалось развернуть

мачту,   и   "Квельфр" понесся по ветру.   Еще пару мгновений,   и корабль уверенно

пошел новым курсом,   набирая скорость, оставляя широкий белый пенистый шлейф за

кормой.   Драккар уносился все дальше от   отмелей Гаут-Эльва,   стремясь обогнуть

закрывающий бухту небольшой мыс и выйти в открытые воды пролива.

     - Они должны были попытаться.   Бранр и впрямь не привык сидеть сложа руки.

Но   далеко им   не   уйти,   -   мрачно осадила радость Скагги морской конунг Карри

Рану.

     Несколько минут спустя даже   лишь   однажды ходившему в   море   Скагги стало

ясно,   что она права.   Бранру не выиграть этой игры с   течением.   Уже дважды он

пытался   заставить   голову   дракона   повернуть в   море,   уже   двое   из   гребцов

"Квельфра"   присоединились   к   нему   у   рулевого   весла,    остальные   с   трудом

удерживали под   ветром   мачтовые канаты,   пока   смоленые веревки не   запели   на

ветру, как железные струны. И оба раза волны вздымались, беспощадно налегали на

нос корабля,   пока драконья голова не   отклонялась,   поколебавшись из стороны в

сторону,    назад.   Весь   "Квельфр"   содрогался   в   этом   противоборстве   ветра,

человеческой воли и моря.

     Бранр   попытался снова,   вернул драккар на   курс,   параллельный побережью,

разгоняя корабль для очередного рывка к безопасности открытого моря.

     Но удалось ли ему? Скагги показалось, что драккар идет будто бы не вровень

с берегом. Даже для его неопытного глаза, на этот раз было что-то не так, будто

бы   что-то   изменилось:   ветер сильнее,   круче волны,   или,   может,   прибрежное

течение накрепко вцепилось в днище корабля. А Бранр был еще у весла, еще кричал

приказы,   подгоняя к какому-то еще маневру,   драккар еще несся вдоль берега, но

нос его понемногу,   метр за метром,   поворачивался.   И вот уже желтая отмельная

полоса   всплыла в   опасной близости к   шлейфу за   кормой.   Было   очевидно,   что

корабль сейчас...

     Ударится.

     Еще какое-то мгновение назад,   драккар летел во весь опор,   а   в следующую

секунду нос его врезался в неподатливую гальку.   Тут же преломилась,   вырвалась

и,   описав   дугу,   рухнула   перед   кораблем   мачта,   забрав   с   собой   половину

корабельной дружины.   Настланные внахлест доски   корпуса   драккара выскочили из

пазов наружу,   впуская набегающее море.   В мгновение ока весь корабль раскрылся

как   распускающийся цветок.   А   потом   исчез,   оставив   по   себе   лишь   канаты,

сиротливо мечущиеся вокруг мачты,   как бы указывая место,   где он был. И снова,

на этот раз уже необратимо, закачались на воде обломки и щепы.

     На   равнодушную отмель накатил новый   вал   и,   миновав ее,   часть обломков

оставил на берегу, другие же утащил с собой в море.

     Один из них - голова.

     Рыжая.

     Бранр покачался на   волнах,   глядя на   прибрежные скалы,   потом повернулся

посмотреть на далекий "Линдормр".

     - Сможешь подвести корабль ближе к нему? - спросила у кормчего Карри.

     Позади нее раздался возмущенный шепот, но наследница Асгаутов обернулась к

воинам с таким лицом, что ни один не осмелился возразить ей вслух.

     - Опасно,   -   глядя ей в глаза, медленно и отчетливо проговорил кормчий. -

Боюсь, нас может постигнуть участь "Квельфра".

     В словах Торарина не было ничего оскорбительного.   Нет в страхе позора для

кормчего,   когда ведет он   корабль.   Сколько раз   спасали драккары предчувствия

кормчих, и лишь они одни в праве перечить хозяину корабля.

     Взгляд   Карри   намертво   сцепился   со   взглядом Торарина,   лицо   мертвенно

побелело.

     - Ты будешь пытаться?

     Скагги перевел взгляд на качающуюся в волнах рыжую голову.   Бранр, похоже,

решился и поплыл вперед,   отбрасывая в сторону воду мощными взмахами рук. Потом

он неожиданно остановился, глянул через плечо.

     - Рассчитывает течение,   - ответили на невысказанный вопрос Карри Торарин,

- будем надеяться,   что   он   все рассчитал правильно и   что его вынесет ближе к

нам. Что ж, если Ньорд будет к нам милостив... Вот только хватит ли сил у этого

скальда?

 

     Тогда   голова   Мимира   молвила мудрое слово   и   правду сказала,   что   руны

украсили щит   бога   света,   копыто Альвсинна и   Арвака уши   и   колесницу убийцы

Хрунгнира,   Слейпнира зубы и санный подрез,   лапу медведя и Брагги язык, волчьи

когти и   клюв орлиный,   кровавые крылья и   край моста,   ладонь повитухи и   след

помогающий,   стекло и золото и талисманы,   вино и сусло, скамьи веселья, железо

Гунгнира, грудь коня Грани, ноготь норны и клюв совиный.

     (Речи Сигрдривы, 14-18)

 

     Приветствуй руну победы,   о   воин,   но помни,   что заключенный в ней град,

лишь тогда громом приветствия станет,   коль к   разрушению волю стихий,   хаос ты

обуздать найдешь в себе силы;   исполинам из инея и бед кузнецу будет осторожен:

руна   могучий взрыв   вызывает.   Хагаль замкнутый круг   разомкнет,   чтоб   старое

новому место свое уступило.

 

     Он увидел пред собой темное поле,   за дальний край которого,   обрывавшийся

будто бы в инеистую пропасть, катился пурпурный шар закатного солнца. Само поле

казалось неровным,   изрытым,   но если прищуриться, поле приблизится... По всему

этому бесконечному полю виднелись груды тряпья,   каких-то   лохмотьев,   костей и

даже шкур. В прорехи некогда роскошных одеяний проглядывали белые черепа, среди

пожухлой травы зубьями чудовищной гребенки торчали ребра. И каждая из этих груд

падали была усеяна черными пятнами.

     Все   ближе   и    ближе...    Огромные,    черные   птицы   кружили   над   полем,

перепрыгивали с   кучи на кучу...   Огромные,   не ведающие жалости черные птицы с

черными   клювами   клевали   пустые   глазницы,   рылись   в   полуистлевшем   тряпье,

разрывали суставы в   поисках хотя бы   кусочка мяса или костного мозга.   Но тела

обдирали уже не один раз,   кости были белы и сухи. И вот птицы, закаркав громко

и хрипло, принялись наскакивать друг на друга.

     На поле вдруг стало тихо,   птицы внезапно умолкли и по две,   три,   четыре,

потом   уже   небольшими   стайками,   потянулись туда,   где   на   лошадином   черепе

восседал огромный вожак.   Несметное полчище воронов в молчании внимало, а Гриму

казалось,   что   ворон-вожак   держит   пред   ними   речь.   Все   громче раздавалось

карканье,   все больше слышалось в   нем угрозы.   А потом вся стая разом взмыла к

пурпурному закату,   покружила   и   выстроилась клином,   а   потом...   Как   единое

существо,   стая устремилась вниз, пурпур заката скрылся за черным крылом. Вожак

летел прямо на   него,   Гриму были видны беспощадный и   не мигающий желтый глаз,

целящий ему в лицо черный клюв.   Клюв все приближался,   а он,   Грим, не в силах

был   даже пошевелиться.   Что-то   будто тисками удерживало его   голову на   одном

месте,   в то время как белым тараном обжигающей боли черный клюв глубоко входил

в мягкий студень глаза...

     Мучительным усилием   Грим   дернул   головой,   отчаянно   закричал в   надежде

отогнать черную птицу...

     И над ним склонилось встревоженное лицо Карри.

     - Ворон, - только и смог выговорить Грим. - Вороны!..

     - Это сон, это только сон, - хриплый голос Карри звучал непривычно мягко.

     Как   будто   услышав   последние ее   слова,   по   другую   сторону стола   сел,

стряхнув с себя плащ, Бранр.

     - У меня не бывает снов! - огрызнулся Грим, потом уже спокойнее добавил: -

Прости, что разбудил тебя, гаутрек.

     - Это   не   просто сон,   -   сказал со   своей лавки посланник Круга.   С   его

заспанного лица ясно и остро смотрели усталые глаза.   - Грим прав, у скальда не

бывает просто снов.

     От   бессильного   гнева   и    потрясения   от   недавнего   видения,    даже   не

потрясения,   Грим мог бы сказать, что действительно чувствует, как болит у него

левый глаз,   сын Эгиля только крепче сжал зубы. "Будьте вы прокляты", - подумал

он, а вслух устало сказал:

     - Я столько лет убил на то, чтобы их у меня не было.

     - Ты убивал не годы,   а себя, или, точнее, гефа, вот она и возвращает тебе

сторицей.

     - Пора раздумий,   и   не   понять,   кто жив,   кто умер,   кто жив опять...   -

пробормотал Грим, краем глаза заметив удивленный взгляд Карри.

     - И ты, и гаутрек...

     - Форинг,   -   горько поправила его Карри.   -   Морской конунг погиб в водах

Скаггерака.

     - И   все   же   вы   живы.   Воз,   будет жить   Бьерн.   -   Бранр кивнул на

заворочавшегося во сне Скагги.   -   И воспитанник Тровина, если будет на то воля

Идунн,   оправится к завтрашнему дню.   А от видений тебе теперь не скрыться, сын

Эгиля.   В   трудный для   крепости час   ты   превозмог себя и   обратился к   рунной

волшбе,   -   он предостерегающе поднял руку,   - не спорь, я же помню присутствие

твоей личной силы. Ты должен принять и вторую грань своего дара.

     - Что у тебя было за видение?

     Оставив вопрос Бранра без ответа,   Грим присел к   столу,   чтобы плеснуть в

кружку пива.   Глаз будто жгло раскаленной иглой,   и   потому он не стал отрывать

кружку от   губ,   скрывая за ней гримасу боли,   а   заодно и   нежелание говорить.

Спасаясь от   боли,   он закрыл глаза,   потом поставил на стол недопитое пиво.   В

маленькой горнице,   в   доме   Скули-бонда,   хозяина небольшого хутора   в   полете

стрелы   от   постоянного лагеря   морских воинов Аггерсборга,   куда   причалил под

вечер   сильно   поврежденный "Линдормр",   было   тихо.   В   темном   углу   трудился

неугомонный сверчок,   все старался разогнать ощущение горечи и бессилия,   будто

разъедавшее стол и   лавки,   и   меховые плащи,   над трещащим в   плошке с китовым

салом фитилем кружили мошки.

     - Ты   не   заметил   странной   закономерности?    -    спросил   вдруг,   словно

пробудившись от глубокой задумчивости, Бранр.

     - Да? - без особого интереса спросил Грим.

     - Глам,   Скьельф, Раген с Галогалланда, Скульд-годи. Воз, что и Варша

тоже, - гибнут лучшие хольды, грамы...

     - Смерть в битве - славный удел, - пожал плечами Грим. - А сколько полегло

дружинников Рьявенкрика, хускарлов и простых дренгов?

     - Ты   хочешь сказать,   что раз мы   живы,   мы   не из лучших?   -   с   горечью

спросила, поднимая голову с положенных на стол локтей, Карри Рану.

     - Ты неверно поняла меня,   конунг.   Быть может, наш черед еще не пришел, -

примирительно отозвался Бранр,   но   вид   у   него   остался все   тот   же,   мрачно

задумчивый, как будто он сам не верил своим словам.

     - И все же...

 

     IX

     Два   драккара   неспешно   продвигались   в   обмелевших   водах   широкой   реки

Вистинги,   что   почти пополам разделяла северную часть датских земель,   которые

год   назад   объединил под   своей рукой новоявленного конунг Вестмунд.   Путь   по

Вистинге шел   от   Аггерсборга почти до   ставшего новой столицей военного лагеря

Фюркат. На заднем корабле, последнем из морской флотилии гаутрека Карри Рану из

рода Асгаута,   гребцы затянули песню, мачты со свернутыми парусами покоились на

дне   корабля,   а   мимо   скользили плоские,   поросшие лесом берега Вистинги.   На

переднем корабле молчали.

     Гутхорм   Домар,    посланный   Кругом   в    Аггерсборг   к    гаутреку   Иви    и

Согну-скальду   забрать   и    виру    за    убитого   две    луны    назад   племянника

Скальдрека-скальда Торира   Гривастого,   завел   на   обратном пути   "Хронварнр" в

Скаген,   где   взял   на   борт также часть дружинников и   оружия с   поврежденного

"Линдормра".   На   корабле скальдов время   определяли без   песен или   заунывного

ритма бронзового диска.   А кроме того, где бы ни находился последние часы Грим,

возвращающийся   домой   изгнанник   по   собственной   воле,    неизменно   клубилось

незримое облако тревоги и напряжения.

     Мрачно-тяжелое   настроение   сына   Эгиля   сказывалось   даже   на   закаленных

походами хускарлах Карри Рану,   похвалявшихся, что не боятся ни одного человека

на свете.

     - Я слышал вчера часть вашей беседы, - постарался привлечь внимание Бранра

лежавший возле фальшборта "Хронварнра" Скагги.

     Этот   корабль и   поход с   Тровином казались в   воспоминаниях прекрасными и

полными удачи и   славы,   и,   оказавшись на нем,   он почему-то почувствовал себя

увереннее.

     - Вы говорили о том,   что за женщину могли видеть на стенах Рьявенкрика, а

подступивших к стенам крепости врагов называли то франками,   то норманнами. Так

кто же они?

     - Норманнами они стали звать себя в Ванланде, на землях франков. Я называл

их   франками,   потому что   среди них   уже   очень немного осталось тех   датчан и

норвежцев, которые отправились в поход с Хрольвом.

     - Так,   значит,   Бьерн бился с   таким же,   как он,   норвежцем?   Норвежским

хольдом?

     - Воз,   -   согласился Бранр. - Но как мы видели, эти норманны гораздо

худшие мореходы, чем их отцы и деды.

     Скагги задумался,   перед   его   глазами вдруг предстал Бьерн,   сдергивающий

свое массивное тело с норманнского клинка.

     - А Бьерн... Почему его нет с нами? Он погиб? - Голос мальчишки дрогнул.

     - Воз,   он выкарабкается.   Мы оставили его у Скули,   он не перенес бы

дороги.   -   В голосе Бранра появилось что-то от заправского целителя. - Большой

Кулак -   очень сильный человек,   к   тому же   живучий.   Но меч вошел ему прямо в

нутро.   Он   не   мог не перерезать внутренностей.   Я   дал ему съесть истолченный

чеснок,   а   потом наклонился и   понюхал рану.   Чесноком и пахло.   В большинстве

случаев это означает смерть.

     - А в этом?

     - Я сделал все, что было в моих силах. Амунди кое-чему меня научил. Вскрыл

его огромный живот,   как мог, залатал кишки, сложил все назад и наложил швы. Но

даже с   травяным отваром скальдов ему пришлось нелегко,   очень нелегко.   Он   не

лишился чувств;   как это бывает обычно с людьми более слабыми. Очевидно, настой

для него нужен крепче,   чем для обычного воина.   Все то время, пока я копался у

него в животе,   он чувствовал,   что я там делаю. Мускулы у него не расслаблены,

наоборот, натянуты как канаты. Если трупный яд начнет разъедать его изнутри...

     Стоявший   на    носу   "Хронварнра"   Сигварт   крикнул,    что   видит   впереди

деревянный настил через реку,   и Бранр поспешил к нему,   снова оставив Скагги в

одиночестве.

     Драккар медленно подходил к   нешироким мосткам на двух опорах,   никто и не

стал   бы   называть эти   положенные в   один слой,   связанные веревкой бревна,   с

настланными на них досками, настоящим мостом.

     - Вистингу здесь пересекает проселок от   мелких усадеб,   который вливается

потом   в   Ратный   путь   и   идет   к   Аггерсборгу,   -   объяснял на   носу   Гутхорм

подошедшему Гриму.   -   Странно другое -   дорога проезжая,   а ни души не видать.

Земля здесь своя. Кто станет говорить о нападении? - в недоумении продолжал он.

- И все же странно.

     На   драккаре   Карри,   очевидно,   тоже   сочли   отсутствие людей   и   повозок

необычным:   лишь тому удастся дожить до   седин,   кто   избегает любого ненужного

риска.   На носу "Линдормра" фигура в   плаще с пурпурным подбоем махнула рукой в

знак того, что драккар собирается менять курс.

     Гребцы,   доведя движение-удар, подняли весла, а потом снова погрузили их в

воду,   развернув   назад   лопасти.   Передний   корабль   постепенно замедлил   ход,

выворачивая к   берегу.   Второй пристроился за   ним следом,   чтобы пристать чуть

ниже по течению.

     Никого.   Ни единой живой души.   И все же Бранр, посовещавшись с Гутхормом,

приказал свести   с   корабля   лошадей,   чтобы   отправить людей   на   разведку.   С

причалившего "Линдормра"   сбросили   доску-сходни,   и   к   спустившейся на   берег

группе   присоединились   Карри   Рану   и    сын    галогалландского   ярла   Сигварт.

Последний,   как   мрачно заметил Грим,   изо всех сил стремился смыть свой позор.

Впрочем,   кто мог об этом помнить,   кроме самого Грима и,   быть может,   Бранра,

которому каким-то образом удавалось замечать все, что происходит вокруг.

     Сигварт   вызвался   поехать   с   небольшим   отрядом,   который   возглавил сам

Гутхорм Домар.

     Форинг "Хронварнра" Гутхорм Домар   никому не   доверил бы   седлать любимого

вороного по кличке Грибдир,   которого,   пользуясь тем,   что драккар принадлежал

ему, возил за собой везде, кроме далеких походов, вроде плавания в Упланд или в

Эрину.   Кличку свою жеребец получил за горячий нрав и   за то,   что способен был

без   жалости укусить другого коня или любого человека,   будь то   друг или враг.

Гутхорм,   близкий и   доверенный конунгу человек,   чувствовал себя   в   последнее

время меж двух огней. Сам он скальдом никогда не был: вису сложить, что драккар

по фьордам провести,   не всякий это может, но многие. Однако в рунной волшбе он

не дошел даже до эриля,   что уж там говорить о   пещерах девяти миров.   Однако и

среди скальдов у него тоже было немало друзей и даже кровных побратимов,   взять

только   неизвестно почему   ушедшего из   Фюрката Тровина Молчальника или   Оттара

Черного.   Ожидая проявления в Аггерсборге сына Эгиля,   своего внука, Лысый Грим

просил встретить и приглядеться в дороге к этому человеку, и Гутхорм не нашел в

себе сил отказать.

     Теперь же   форинг "Хронварнра" более чем   рад   был избавиться на   время от

общества сына Эгиля,   поднявшегося к   нему на корабль по настоянию Бранра.   Ему

равно не   по   нутру были   как   тяжелое молчание,   так   и   едкие замечания этого

крючконосого   с   холодным   взглядом   человека,   в   повадке   которого   временами

чудилось что-то волчье. "Не зря его, видно, прозвали Квельдульвом, - размышлял,

подъезжая к деревянному настилу, Гутхорм. - Может, и не врут те, кто сказывает,

что прадед его, Ульв, к ночи волком оборачивался".

     - Вистинга,   она,   что   всегда такая   бурная?   -   прервал его   размышления

удивленный вопрос дружинника с корабля Карри Рану.

     - Бурная?

     Гутхорм Домар,   лишь неделю назад проведший здесь "Хронварнр" из   Фюрката,

не   менее чужеземного хускарла удивился,   увидев,   как   крутят под мостом щепки

воды знакомой медленной реки.   Он поднял взгляд на сам мост,   чтобы обнаружить,

что дощатый настил с него сорван,   а доски вода теперь треплет и бьет о невесть

откуда взявшиеся посреди реки валуны. Остановившись у моста, форинг обернулся и

помахал Бранру рукой,   показывая, что засады тут нет никакой, потом тронул было

Грибдира,   чтобы проехать за мост,   но тут же в   изумлении натянул поводья.   За

мостом плавное течение Вистинги преграждала высокая каменная гряда.

     К   изумлению Гутхорма примешивалась немалая   доля   раздражения.   Если   тут

замешана волшба, то справиться с ней может только Бранр. Да еще сын Эгиля, если

захочет.   В   памяти   Гутхорма всплыли странные слухи,   наводнившие Фюркат после

отъезда   Грима,   а   вспышки   ярости   этого   берсерка форингу   не   хотелось даже

вспоминать.   Гутхорм не слишком страшился за себя самого -   ведь присмотреть за

своим не слишком-то надежным внуком его послал Лысый Грим.   А если этот берсерк

и почитал кого-то на том или этом свете, то этим человеком, несомненно, был его

дед. И все же Гутхорму придется быть очень и очень осторожным.

     Если же   дело не   в   волшбе и   камни не   развеются как   дым от   заклинаний

скальдов, то сегодня им в Фюкарт не попасть.

     - Съезди   позови   Бранра,   -   бросил   Гутхорм хускарлу с   "Линдормра",   но

увидев,   как тот внезапно нахмурился,   смягчил приказ.   -   Попроси его приехать

сюда, хольди.

     Взгляд дружинника прояснился,   он развернул коня и легкой рысью поскакал к

кораблям.   Гутхорм же про себя усмехнулся,   подумав о том,   как легко управлять

этими морскими воинами, которые, по сути своей, так и остались падкими на лесть

дренгами. Впрочем, никогда не знаешь, какого кто рода.

     - А   это еще что такое?   -   недоуменно спросил Гутхорм Домар,   глядя,   как

Карри Рану приторачивает к седлу какой-то длинный обернутый кожей предмет.

     Осмотрев завал,   Бранр укоризненно сообщил Гутхорму,   что камни в Вистинге

самые что   ни   на   есть настоящие,   что вокруг дыма вода не   бурлит.   И   форинг

порадовался,   что сын Эгиля остался на   корабле,   не хватало только его ехидных

замечаний.   Оба   драккара временно вытащили на   берег,   где хускарлы Гутхорма с

привычной ловкостью развели костры. Сын Эгиля, Бранр и Скагги, которого Гутхорм

прекрасно помнил и   который по   непонятной форингу причине ни   на шаг теперь не

отходил от   Грима,   отправились еще   раз   осмотреть завал,   у   скальда-берсерка

возникли   все   же   какие-то   подозрения.    Вернулись   все   трое   в    мрачном   и

сосредоточенном молчании,   и   Бранр объявил,   что при настоящем положении дел -

Гутхорм так не понял,   откуда такая спешка,   -   чем скорее они попадут на Круг,

тем лучше. Оба корабля было решено отвести назад в Аггерсборг, а оттуда морем в

Фюркат.   К немалому удивлению его,   оставив "Линдормр",   со скальдами собралась

уезжать и   дочь Раны Мудрого.   Еще   больше удивило форинга то,   что старшими на

драккаре она поставила кормчего по имени Торарин и того самого воина, с которым

он обошелся как с   простым дренгой.   Гутхорм нисколько не жалел о расставании с

сыном Эгиля, жаль только, что Скагги они явно намеревались забрать с собой.

     Гутхорму   вовсе   не   хотелось   отдавать   Бранру   лошадей,   за   которых   он

намеревался получить хорошие деньги в   лагере,   но   посланник Круга посулил ему

давно желанный меч из кузни Гранмара.   Клинки у   этого скальда-кузнеца выходили

лучше вендельских,   да   что   там   говорить,   много лучше тех,   что привозили из

набегов на   южные страны.   Гутхорм не раз просил,   пытался выменять,   предлагал

даже свою долю в   упландском кладе за такой меч,   но в ответ неизменно встречал

лишь улыбку в седые усы.   Помеченные рунами, получившие собственное имя, клинок

или копье разили без промаха.   А если он еще и сработан скальдом, кто знает, не

переходит ли на него часть рунной волшбы.

     Теперь,   предвкушая легко   ложащуюся в   ладонь гладкую тяжесть заплетенной

кожей рукояти -   Гранмар рукоять каждого своего меча подгонял под руку будущего

владельца,   - форинг наблюдал, как собирается в путь небольшой отряд Бранра. Но

тут   его внимание привлек этот странный предмет у   седла Карри.   Если судить по

длине,   он бы предположил,   что это копье, но на одном конце кожа уходила вниз,

как будто на конце этого копья сидело топорище.

     - Что это?   -   переспросил Гутхорм.   - Заступ на длинной ручке? Половинная

секира?

     Улыбнувшись, Карри отвязала свое странное копье от седла, сдернула кожаный

чехол,   и копье,   качнувшись, горизонтально легло в ее раскрытую ладонь как раз

тем местом, где дерево уходило в металл.

     - Топор бородатый, - подмигнув Бранру, ответил в тон форингу Грим.

     - Не вижу, какой в нем толк.

     Карри взяла Гутхорма за руку, потом, оттянув рукав своей рубахи, приложила

руку к руке форинга.

     - Какой из меня боец?

     - Ну   так,    без   схватки   не   могу   сказать,    конунг,    -    в   некотором

замешательстве протянул Гутхорм. - Но задатки по стати видно.

     - Пусть даже задатки,   пусть даже выучка.   Скажи,   смогу я выстоять против

такого, как ты, хольда? Верно, не смогу. Взгляни на наши руки.

     Твоя - в два раза толще моей. Ты выше меня, много шире в плечах, вся стать

иная.   Но ты из тех,   кому больше подходит тяжелый полуторный меч,   более того,

твое оружие -   секира.   Так   что если мне придется биться с   хольдом,   подобным

тебе...   -   Под   неожиданной улыбкой Карри Гутхорм Домар даже   покраснел.   -   А

поверь мне,   такое не   раз случалось...   Мне же нужно как-то сравнять шансы.   С

этим,   как видишь. - Карри начала медленно поворачивать свое странное оружие. -

Я могу уколоть.   Могу нанести рубящий удар. Могу нанести и обратный рубящий, не

разворачивая оружия.   А   могу и   изменить захват и   ударить тупым концом.   Могу

блокировать удар с любой стороны. Могу использовать обе руки. Мне не нужен щит.

И   что   самое важное -   удар этим даже от   моей руки равен по   силе твоему или,

скажем, Грима, а такой пережить способны немногие.

     - Но руки-то у тебя открыты, - нашел слабое место Бранр. Карри вернулась к

коню и,   достав из   сумы еще два металлических предмета,   протянула их посланцу

скальдов.

     Это были рукавицы,   какие носят от мороза зимой, только эти вместо меховых

были кожаными.   От кисти тянулись длинные металлические полосы,   укрепленные на

широком кожаном раструбе, закрывавшем руку почти что до середины локтя.

     - То-то радости будет Гранмару,   если позволишь ему с   ними повозиться,   -

задумчиво проговорил Бранр, вертя в руках рукавицы.

     - Кто это?

     - Наш кузнец.

     - Так ведь и эти рукавицы работы вашего человека. Одного из детей Брагги.

     - А у тебя они откуда? - Голос Бранра неожиданно посуровел.

     - Они сделаны отцом моего фелага, кровного брата.

     - Как его имя? - все так же сурово спросил Бранр.

     - Мастера?   Глендалин,   но он мертв...   Говорят, его захватили в плен люди

сына Сигурта Змей в Глазу. - Оба скальда, а за ними и Гутхорм кивнули, вспомнив

прославившихся жестокостью потомков Рагнара Логброка. - А потом он умер

     - Умер?

     - Убит.

     Карри явно   не   хотелось рассказывать эту   горькую историю,   и,   уважая ее

горе, Бранр принялся рассматривать подвижные пластины на рукавицах.

     Первых ратников Фюрката Скагги увидел за   четверть часа до   того,   как они

подъехали к самому лагерю.   По два-три человека воины,   весело переговариваясь,

шли   через лес,   очевидно,   возвращаясь из   соседних усадеб или от   протекавшей

неподалеку небольшой речки   Тистр,   притока   Вистинги.   Однажды им   встретились

дюжины две конников,   судя по всему,   отправлявшихся в   дозор.   К тому времени,

когда они   выехали из   леса,   Скагги насчитал уже до   сотни человек.   В   каждом

селении Гаутланда,   даже   в   самом   Рьявенкрике Скагги   случалось видеть мужчин

немощных и   увечных,   людей,   непригодных стоять в боевом строю:   у одного была

сломана нога, и кости так и не срослись, как положено; у другого сказывалась на

походке давняя рана в голову,   у третьего глаз побелел от болотной лихорадки. К

удивлению Скагги,   не   все здесь были ростом с   Бьерна или Грима,   но все воины

Фюрката   выглядели   закаленными   и   умелыми   бойцами.   Он   заметил   возле   вала

несколько подростков,   годами чуть старше его,   которые бросали копья в мишень,

видел,   как седоусый, голый по пояс воин учит работать мечом еще двух юнцов, но

среди них не было ни одного, моложе шестнадцати лет. Были среди воинов и седые,

и совсем лысые, но никаких немощных стариков.

     Сам лагерь был окружен земляным валом в два человеческих роста высотой, по

гребню которого шел частокол из   плотно пригнанных заостренных бревен.   На   все

стороны   света   глядели деревянные же   двухъярусные сторожевые башни.   Ворот   у

земляного   вала   не   было,   что   само   по   себе   произвело   на   Скагги   немалое

впечатление. Дорога упиралась в ничем, казалось бы, незащищенный проход шириной

в   два на десять локтей.   Дружина Фюрката говорила:   "Стены -   здесь для защиты

наших   богов;   стены здесь -   ограда хольдгарда,   стены здесь -   чтобы не   дать

разбежаться трэлам-рабам.   Кто   хочет сражаться,   тому путь открыт.   Посмотрим,

удастся ли   вам   пройти мимо стражи.   Нас   защищают не   валы,   не   частоколы из

бревен, а топоры, что те бревна валили".

     Вокруг   прохода   разместились пять,   а   может   быть,   и   все   шесть   дюжин

ратников,   и   что-то   в   их ленивой уверенности,   в   неспешности и   собранности

движений сказало Скагги,   что это стража. В отличие от всех, кого они встречали

до сих пор,   эти все были в кольчугах или кожаных доспехах. У стены вала стояли

составленные шатром и   подпиравшие друг   друга копья,   и   щиты   тоже лежали под

рукой.   Эти люди будут готовы к бою в течение нескольких секунд -   откуда бы ни

появился враг.   Бранра и   его спутников они могли преспокойно рассматривать вот

уже добрые четверть часа,   с   тех самых пор,   как их   небольшой отряд выехал на

опушку леса.

     В самих воротах двухметрового роста грам в кольчуге сделал несколько шагов

вперед   и   задумчиво   уставился на   них,   давая   понять,   что   задумчивость его

относится к   трем чужакам.   Бранра он,   похоже,   узнал с первого взгляда и даже

приветствовал его чуть заметной улыбкой,   а   услышав,   что спутники его позваны

Кругом   Скальдов и   являются,   таким   образом,   гостями детей   Брагги,   кивнул.

Несколько   минут   спустя,   очевидно,   удовлетворившись результатом осмотра,   он

снова кивнул и ткнул большим пальцем себе за спину,   предлагая проходить. Когда

Грим   последним из   четверых въехал в   город-лагерь,   грам   выкрикнул им   вслед

несколько непонятных слов.   Скагги показалось,   что хоть грам и обратился к ним

на общем на севере датском языке, но как человек, родившийся в Стране Свеев.

     - Что он сказал? - поинтересовался он вполголоса у Бранра.

     - Что эту бабу вы сюда привезли на свой страх и риск,   -   ответила за него

Карри.

     Внутри   военный   лагерь   конунга   делили   на    четыре   равные   части    две

пересекающиеся в его центре дороги,   одна из которых шла с севера на юг, другая

- с   востока   на   запад.   В   центре   крепости раскинулась квадратная площадь   с

трехъярусной сторожевой   башней   в   середине,   стороны   этой   площади   замыкали

длинные дома   дружинных братств,   обращенные окнами   соответственно на   юго-   и

северо-восток и на юго- и северо-запад с одной стороны и на площадь - с другой.

     Дорогой Бранр объяснял Карри и Скагги,   что владения дружин, подчинявшихся

лично конунгу Вестмунду и никому другому,   не имевших даже собственных херсиров

или иных вожаков,   а знавшие лишь одного предводителя, простираются вдоль всего

вала,   занимая северо-западную и северо-восточную четверти круга. На востоке их

территория упирается в   гавань и   заставы вдоль берега залива.   В   сердце этого

лагеря в лагере -   палата совета конунга,   в которой хватило бы места поставить

столы для не одной сотни мужей. Вокруг палаты совета - богато украшенные дома и

палаты самого Вестмунда и   его херсиров.   Вокруг каждого из домов расположились

правильными четырехугольниками женские дома, шатры приближенных и челяди, равно

как   и   доверенной личной   стражи.   Дальше   расходились длинные дома   ратников,

обычно в   каждом доме жила та или иная дружина или гребцы с одного из кораблей.

В   центре   четырехугольной   площади,   образованной   каждыми   четырьмя   длинными

домами, помещались палаты кормчих или отдельных хольдов. Близкие к конунгу люди

стремились ставить свои палаты,   а   если не имели на то места или достатка,   то

шатры, как ближе к палатам конунга.

     Так   что,   усмехнулся Бранр,   эти   хавдинги и   ярлы   живут вокруг северной

площади довольно обособленно.

     - За милость конунга и потесниться,   - ехидно вставил Грим, Карри же

промолчала.

     Детям Брагги и их сторонникам принадлежала юго-восточная четверть, которая

также имела свой выход на   залив.   По   эту сторону залива находилась и   большая

часть   корабельных верфей,   поскольку,   как   не   без   гордости   упомянул Бранр,

корабелам и кормчим не один раз случалось прибегать к рунному мастерству. Здесь

же расположились кузни и мастерские.

     Дома в   юго-западной четверти Фюрката занимали приведшие к   Вестмунду свои

дружины херсиры и   ярлы из оставшейся под рукой Горма южной Ютландии,   а   также

те,   кто бежал от самовластия Харфарга или пришел искать удачи из Страны Свеев.

Здесь стояли дружины Лодина из Виггьярда и Орма сына Эйлива с Готланда, Торирра

Клакка с Оркнейских островов и Торира Оленя из Нидароса.

     Ратники ярла Хальвдана по прозвищу Змееглаз,   потомка Логброка,   о родичах

которого с такой горечью вспоминала Карри Рану,   были по большей части из южной

Ютландии,   а также Сканей.   Хальвдан не делал секрета из того,   что со временем

намеревается вернуть себе земли в   Сканей,   а также и Зеландию,   объединив их в

королевство,   которое когда-то   принадлежало его предкам.   Не   таил он и   своих

замыслов собрать однажды под свою руку все земли от   Балтики до Северного моря,

создав державу, какой не владел ни одни конунг с тех самых времен, когда конунг

Гутфрид бился с Карлом Великим.

     Однако противник его,   Хакон ярл Сканей,   остановивший саксов у Даневирка,

принял   предложение Круга   и   поселился с   личной   своей   дружиной на   четверти

скальдов.   Здесь   же   нашли себе   приют со   своими драккарами и   людьми форинги

дружественных Кругу   небольших   вольных   флотилий,   в   поисках   удачи   и   славы

бороздивших северные воды.

     Конунг   Вестмунд,    по   словам   Бранра,    радушно   принимал   у    себя   все

появлявшиеся во   Фюркате корабли,   лишь   бы   с   крепкими драккарами к   нему все

больше прибывало славных хольдов и   умелых хускарлов.   А   потому среди ратников

верных конунгу дружин немало было тех,   кто   по   тем или иным причинам оказался

изгнан из своей земли.   Без сомнения,   были среди них и такие, кто, не выплатив

положенной виры за   убийство,   бесславно бежал от мести родичей,   и   тех,   кого

преследовал закон.   Однако   основу   этих   дружин   наряду   с   датскими ратниками

составляли бродячие дренги или хускарлы из Норвегии.

     Это были те самые норвежцы,   которые из поколения в поколение продвигались

от острова к   острову все дальше от насиженных мест к самым окраинам кельтского

региона:   с   Оркнейских островов на Шетландские и дальше на Гебриды и побережье

Эрины.   Десятилетия морских походов на восток к финнам,   десятилетия постоянных

набегов на Эрину и остров Мэн,   Уэссекс и Северную Кумбрию закалили этих людей,

как закаляют в кузне железо огонь и вода.

     Нередко эти норвежцы,   забывавшие,   что из дому их гнало отсутствие земель

или   ярость   Харфарга,    задирали   датчан,   поскольку   никак   не   могли   забыть

поражения,   каких-то десять лет назад нанесенного им у   берегов Эрины.   Датские

корабли тогда   еще   только-только появились у   эринских берегов,   и   ирландский

конунг Уи   Ньяль просил их   помощи против распоряжавшихся в   его стране,   как в

своей вотчине, норвежцев. Кальв сын Арфинна тогда похвалялся, что, овладев всей

Эриной,   станет править из   древнего замка на   берегу черного озера,   из самого

Дубх   Линна,    и   поведет   стаи   своих   непобедимых   кораблей   против   немощных

королевств   христианского   запада.    Однако   под   натиском   ратников   Уи   Ньяля

непобедимый флот Арфинссона рассеялся как   дым,   а   тела норвежцев на   эринских

полях еще долго служили обильной пищей воронам, как было это во времена Финна и

Кухулина и витязей Ульстера.

     Память о давних распрях еще жива,   говорил Бранр,   и среди дружинных домов

конунга нередки стычки и   столкновения,   и   лишь   Вестмунду удается силой   воли

держать в узде своих воинов.

     - Въехав через   северные ворота,   мы   оказались сейчас как   раз   там,   где

поселились люди с Оркнейских островов,   и прости мне мой совет, гаутрек, и тебя

это тоже касается, Скагги, я предложил бы вам не глазеть по сторонам, а глядеть

лишь прямо перед собой.

     Чернобородый дружинник,   ответивший   на   приветствие   Карри   оскорблением,

обернулся,   лицо его перекосилось от ярости. Он сплюнул под ноги Карри и только

открыл рот,   чтобы   добавить что-то   еще,   как   Карри ударила его   в   лицо.   Из

разорванной щеки хускарла хлынула кровь -   въезжая во Фюркат, дочь Раны Мудрого

не   стала   снимать латных   рукавиц.   Чернобородый пошатнулся и,   раскинув руки,

рухнул навзничь. Повисло мертвое молчание.

     Хускарл медленно поднялся на ноги,   выплюнул на раскрытую ладонь один зуб,

затем   второй.   Потом,   глянув на   своих людей,   пожал плечами.   Бросив поводья

лошади,   двое   его   дренгов,   также   без   единого   слова,   двинулись следом   за

предводителем.

     - Ну что ж, этого ведь ты и добивалась?

     Карри хмуро кивнула.

     - Чего? - встревоженно встрял Скагги.

      - Не знаешь? Теперь может произойти лишь одно.

     - Что?

     - Хольмганг.

     - Что да,   то да.   Весь лагерь теперь соберется поглазеть на поединок. Где

тут сыскать лучшее развлечение,   -   внес свою лепту Грим. - Наших слов, похоже,

Весовым воинам недостаточно.

     - Да, сдается мне, многое здесь изменилось с моего отъезда. - Голос Бранра

был безрадостным.   -   Тем больше причин скорее разыскать Оттара Черного и Грима

Ульвсона.

     - Я останусь с Карри, скальды подождут.

     - А твой отец? - довольно резко возразил Гриму Бранр.

     - А ты уверен,   что он в лагере или,   если уж на то пошло, что он еще жив?

Бранр промолчал.

     - Я   тоже   останусь,    -   неожиданно   заявил   Скагги,   которому   почему-то

показалось,   что в   этом недружелюбном лагере он предпочел бы остаться с   Карри

Рану и Гримом. Кто знает, как его примут эти скальды.

     - Драккары "Хронварнр" и   "Линдормр" прибудут в   Фюркат через   пару   дней,

разве что   форинг Гутхорм Домар пожелает задержаться в   Ольсборге,   -   закончил

свой рассказ Бранр.

     В   небольшой   светлой   горнице,   окнами   выходящей   на   залив   и   верфи   с

собираемым на них долгим кораблем, повисло молчание. В центре горницы в дощатый

пол   было   воткнуто серебряным наконечником вниз длинное копье -   символ Одина,

возле него в небольшой жаровне плясали оранжево-красные язычки огня Локи.

     - Что ж, доброго пира Гламу Хромой Секире, - задумчиво проговорил Гранмар,

- и Тровину Молчальнику.

     Собравшиеся согласно кивнули.   На   этот   раз   молчание прервал   Скальдрек,

скальд Хеймдаля:

     - Призванные прибыли.

     - Не совсем так,   -   отозвался Амунди-целитель.   -   Подумать необходимо об

ином,   о том,   как и почему за каких-то три года из простого хускарла Вес,   сын

второй жены   ярла   Сканей Хакона,   превратился в   конунга Вестмунда,   правящего

теперь половиной Дании.   Поддерживая нового конунга,   мы   все это время считали

причину его возвышения второстепенной. Всегда находилось иное, более неотложное

дело.   Не доискиваясь причины происходящего,   равно как и причины того,   почему

покинул Круг Тровин Молчальник, мы разменивались на повседневные мелочи, учили,

исправляли ошибки,   улаживали свары.   Сейчас же   наше дело решить,   кто или что

такое есть созданный с нашей помощью конунг Вестмунд.

     - В   Том мире,   сколь бы я   ни искал его в видениях,   я видел конунга лишь

Тюром асов.   Тем самым странником в   синем меховом плаще,   каким он   явился под

именем Гримнира к конунгу Грейрреду.

     - И   мне   было   подобное   видение,   -   согласился Оттар   Черный.   -   Этого

достаточно,   чтобы   предположить,   что   они   впрямь   порождение или   воплощение

Хрофта?   Но с чем пришел тогда в Мидгард Тюр-ноши?   Станет ли он для нас Одином

Всеотцом,   отцом асов и людей?   Или Одином Бельверком,   асом-висельником, Тюром

павших, призывающим к себе героев ради собственных, лишь ему ведомых целей?

     - Дело здесь даже не   в   рождении или   роде Веса,   они   нам известны,   как

известно   и   его   отрочество.   Важны   для   нас   последние   три-четыре   года.   К

сожалению, Тровин оставил нас, а теперь он мертв.

     - Скагги   из   рода   Хьялти,   воз,   вспомнит хотя   бы   часть   послания

Молчальника, - напомнил скальдам Бранр.

     - А оно того стоит?   -   усмехнулся Ивар Белый, скальд Ньерда. - Молчальник

любил добрую шутку. - Корабельщик стряхнул с рукава одинокую стружку.

     - Стоит,   -   с непоколебимой уверенностью возразил Бранр.   - Не стал бы он

иначе отправлять мальчишку к чужому ему человеку, да еще такому, как Грим.

     - Если так, то послание зашифровано, и только Грим способен разгадать его,

- заключил Ивар.

     - Да,   Грим,   -   задумчиво повторил Оттар   и   многозначительно уставился в

огонь Локи.

     Избранники Одина среди скальдов бывали нередки, но мало кто из них доживал

до   преклонных лет.   Быть скальдом аса асов немалый почет,   но   тяжела и   ноша.

Снова повисло молчание, скальды смотрели в огонь, проказливо трещавший сосновой

смолой. Наконец заговорил Банланди, скальд Фрея:

     - Я,   как и все вы, тоже страшусь предательства Одина. И все же я призываю

Круг задуматься о   том,   что   Один и   последователи его   пришли к   нам   не   без

причины.   Они пришли к   нам,   дабы отогнать худшие силы.   -   Он кивнул на огонь

Локи.   - Как всем вам известно, я видел Веса на восьминогом коне. Но в Том мире

я видел и иное.   И поверь мне на слово,   Ивар, в Том мире есть и более страшные

создания,   чем   воспитанник Тровина.   И   среди   них   один   из   потомства самого

Фенрира, сына Локи...

     Эгиль   приподнялся на   локте,   силясь заговорить,   но   Лысый   Грим   жестом

призвал его к молчанию.

     - И   все   же   я   скажу это,   поскольку ни   один из   вас не   решается этого

сказать.   Да,   я по-прежнему полагаю,   что Грим, Сын Эгиля, скальда Одина, Грим

Квельдульв много опаснее для нас,   чем когда-либо сможет стать Вес. Знаю, Грим,

ты желал лишь добра,   давая внуку имя свое и Ратей Отца,   и не его вина, что он

стал избранником Локи.   И   все же   он ненадежен.   Кто знает,   какие силы в   нем

сокрыты?

     - Я   поручусь за него,   -   со сгустком крови выхаркнул Эгиль,   и снова его

прервал Лысый Грим:

     - Мы сами призвали его, сделанного не вернешь. Вспомни, Ванланди, не ты ли

согласился тогда с   решением Круга?   Скажу тебе более,   тот,   кто   хоть однажды

встречал в Том мире Грима и Локи, никогда не спутает одного с другим.

     - А   что   случалось с   теми,   кому довелось встретить там твоего внука?   -

угрюмо возразил Ванланди. - Ты помнишь?

     - Не   время   для   старых   споров,   -   вмешался   Амунди.   -   Важнее   сейчас

разобраться,   кто таков Вес.   Если две силы ведут войну в горнем мире, там, где

асы бьются с   великанами,   где неумолимо надвигается Рагнарек,   то и   у   нас на

глазах в   мире этом одна из   воюющих сторон,   если вдуматься,   нередко начинает

походить на противную.

     Медленно   склонились   в   согласии   головы,    наконец,   неохотно   кивнул   и

Ванланди.

     - Битва   Последнего   дня?   -   переспросил вдруг   встревожено Бранр.   -   Ты

помянул о той Битве случайно, целитель, или тебе что-то сказали руны.

     - Видение, - коротко ответил Амунди.

     - И мне тоже оно было, - неожиданно сказал Оттар Черный.

     Лысый Грим и Эгиль только мрачно кивнули.

     - Я   спросил вас   потому,   что   в   ту   ночь,   когда   "Линдормр" причалил в

Скаггене, такое же видение было и мне. И Гриму тоже что-то привиделось, хотя он

не захотел говорить об этом.

     - И об этом тоже,   я хотел поговорить с Кругом, - целитель мягко улыбнулся

Бранру.   - Если повторяются вещие сны, то близок, воз, сам последний день,

когда эйнхерии Отца Ратей выйдут на битву с исчадиями Локи.   Если прав Ванланди

и   с   Гримом-младшим к   нам действительно пришли силы Локи и   хаоса,   конунг же

Вестмунд есть сила порядка асов, но меж ними нет брани.

     - Пока, - мрачно вставил Ванланди.

     - Если сражающиеся в   последней битве стороны определены,   то   кто или что

ведет надвигающиеся на   нас   лавины смерти.   Кто стоит во   главе обратившихся к

вере   своих предков норманнов,   тех,   кто   умирает с   охотой,   забирая с   собой

противника?   Мечи и   секиры их   весомы,   а   хольдов и   ратников защищает чья-то

рунная волшба.

 

     X

     РУНА ПИВА УРУЗ ИЛИ ЗУБР,   ХОЗЯЙКА ЕЙ -   ТВОРЧЕСТВА СИЛА.   И ВОПЛОТИВШИЙ ЕЕ

ОДИН-ШАМАН

 

     Сила вращает мир, Сила играет людьми,

     асы подвластны ей, и ассиньч с ними.

     Рунной Силой волшбы,

     Аудумлой был вскормлен Имир.

     Лишь опыт шамана и духа свобода эрилю даст

     власть править сей Волей,

     Свободой и Силой творенья.

 

     На лавках вдоль стен палаты совета чинно восседали просители.

     Здесь   собрались те,   кто,   потеряв терпение,   решил   не   ожидать осеннего

тинга, а обратиться со своей тяжбой к новому конунгу.

     Вестмунд сидел у дальней стены лицом к ним на простом треногом стуле. Одет

он был в   шерстяную рубаху и   грубые шерстяные штаны,   о   высоком его положении

говорила лишь   золотая фибула,   скрепляющая на   плече   тяжелый плащ.   Однако на

сгибе   левого   локтя   покоился скипетр   из   странного серого   камня.   Тот,   кто

пригляделся бы к нему поближе,   разглядел бы,   что это всего лишь самый обычный

оселок,   каким точат ножи или секиры,   но   разглядел бы он также и   застывшие в

довольном оскале жестокие лица.   Впрочем,   поразглядывать,   повертеть точильный

камень в руках мало кому удавалось, поскольку скипетр теперь никогда не покидал

своего нового хозяина.   Время от   времени конунг задумчиво проводил пальцами по

одному из ухмыляющихся лиц, продолжая слушать свидетелей:

     - ...так что мы пошли с этим делом сперва на тинг, а потом к Горму конунгу

в Еллинг. И он рассудил его в своих личных покоях, он тогда только что вернулся

с вейцлы у Ведрира ярла.   Да ослепнут мои глаза,   если я вру.   И он постановил,

что   все луга между Тистром и   Вистингой,   равно как и   прилегающий к   ним лес,

должны отойти ко мне на десять лет, а потом их предстоит возвратить.

     Говоривший,   средних лет бонд из Вистингстрана по имени Угьярд,   помешкал,

подбирая   слова.   Годы   сытой   жизни   немало   растянули наборный с   серебряными

бляхами пояс.

     - Ты можешь назвать кого-нибудь,   кто бы подтвердил твои слова?   - спросил

Вес.

     Угьярд-бонд набычился,   изображая надменность,   и Бранру пришлось прикрыть

рот рукой,   чтобы спрятать усмешку.   Полный бонд не в одном поколении,   подумал

он,   и из тех, похоже, кто не привык, чтобы в его речах сомневались. Вернувшись

во   Фюркат,   Хамарскальд вернулся   и   к   своим   обязанностям -   выполнять   роль

советника от Круга при Вестмунде,   на чем когда-то настаивал сам Вес и о чем он

теперь, со всей очевидностью, сожалел.

     - Да,   разумеется, в покоях были тогда многие достойные мужи. И Эйнар ярл,

и Свейн Кнута. И скальд конунга Горма Торбейн Рот.

     Однако Торбейн по прозвищу Рот погиб в   походе на Западные земли,   а Эйнар

ярл и Свейн Кнута пали в битве.   В великой битве у Даневирке,   - повторил бонд,

как будто это прибавляло веса его словам.

     - И все же дело обстоит, как я говорю! - вызывающе заключил Угьярд, в упор

оглядев всех сидящих вдоль стен,   а   также охрану,   слуг,   и наконец пригвоздил

взглядом сгорбленного пожилого человека, который, примостившись позади конунга,

передвигал по столу перед собой деревянные дощечки.

     Вестмунд задумчиво провел пальцем по   каменной переносице,   потом   перевел

взгляд на противника Угьярда:

     - К чему тогда тяжба?   -   мягко поинтересовался он у противника Угьярда. -

Или решение конунга Горма кажется тебе несправедливым? Или же ты отрицаешь, что

этот человек верно изложил его решение?

     Истец,   средних лет бонд из того же теста,   что и   его противник,   заметно

побледнел, когда в него уперся пронзительный взор конунга.

     Этот человек,   да что там -   юнец еще годами,   каких-то пять лет назад был

всего лишь воспитанником скальда,   колдуна-рифмоплета в морской банде.   А также

последний,   кто   говорил   с   замученным свейским   властителем старой   династии,

которого,   захватив в плен,   предал безжалостной казни жестокий сын Харфарга. И

как это ему удалось превратиться в вожака не то что дружины, целого воинства?

     И   еще говорят,   он   раскопал могильник в   Упланде,   не устрашившись гнева

мертвецов. Как бы то ни было, слишком странный это человек, чтобы ему солгать.

     - Нет,   -   обрел наконец голос второй бонд,   -   я   не отрицаю,   что именно

таково было решение конунга Горма, и так же, как Угьярд, я согласился с ним. Но

когда заключалось соглашение об этой земле, договор был таков: через десять лет

Угьярд вернет означенные земли   моему внуку,   чей   отец   также погиб в   морском

походе конунга Горма Старого. Земля вернется к нему в том состоянии, в каком ее

передали! Но посмотрите, что сделал этот человек, - возмущение бонда неожиданно

пересилило осторожность,   -   посмотрите только,   что сделал с   ней!   Он вырубил

часть леса и не посадил взамен новых деревьев, он не прочищал канав и рвов, так

что они пришли в негодность.   Да что там говорить,   пахотные земли под ячмень и

овес он превратил в   заливные луга под сено.   К   концу договора земля ничего не

будет стоить!

     - Ничего?

     Бонд помедлил.

     У   дверей   в   палату   возник   немолодой воин,   попытался привлечь   к   себе

внимание конунга, но решил дождаться конца тяжбы. Появление его заставило бонда

решиться:

     - Намного меньше,   чем стоила вначале,   -   признал он.   Где-то   за   стеной

звякнул   дважды   колокол,   упреждая   о   том,   что   на   сегодняшний день   конунг

перестает разбирать тяжбы.   Но это дело предстояло разрешить. Тяжба была долгой

и запутанной,   весь день Вес выслушивал историю взаимных обязательств и долгов,

историю того,   как   то   один,   то   другой род захватывал этот клочок земли,   за

поколения тяжбы обе стороны давно уже успели породниться друг с другом. Ни один

из тех,   кто предстал перед ним сегодня,   не были особенно важны. Ни в одном из

них не нашел ничего достойного внимания Горм Старый,   потому их и оставили жить

в своих усадьбах,   в то время как других,   много лучших,   чем они,   таких,   как

Эйнар или Свейн Кнут, ждала битва и смерть.

     - Вот мое решение.   -   Вес поднялся.   -   До   истечения десятилетнего срока

земля останется у Угьярда.

     Красное лицо бонда осветилось неожиданным торжеством.

     - Но ежегодно он будет давать отчет о   доходах с   нее хавдингу Палю,   сыну

Скофти.   По истечении этих десяти лет,   если доход с нее будет большим, чем это

представится разумным Палю,   сыну Скофти,   Угьярд или уплатит разницу в доходах

за все десять лет внуку Оспака, сыну Люгра, или же уплатит сумму, установленную

Палем,   равную по стоимости тому, что потеряла земля за время его управления. А

выбор будет произведен присутствующим здесь Оспаком, сыном Скофти.

     С одного лица сошло торжество,   другое просветлело.   Потом и на том,   и на

другом возникло выражение,   оба бонда что-то озабоченно подсчитывали.   Неплохо,

подумал про себя Бранр. Ни один из них не удовлетворен полностью. А это значит,

что   оба станут уважать его решение.   Надо признать,   в   трезвом расчете новому

конунгу не откажешь.

     Вес встал.

     - Колокол   прозвонил.    Остальные   тяжбы,    -   продолжал   он   в   ответ   на

протестующее бормотание ожидающих, - будут рассмотрены завтра.

     От   двери   в   дальнем   конце   палаты   сквозь   толпу   выходящих   просителей

протиснулся дружинник,   в   то   время   как   Угьярд и   Оспак отошли к   старику за

столиком.   Оба   они собирались присутствовать при том,   как Карли,   управляющий

Вестмунда,    вырежет    решение    конунга   рунами    на    специально   для    этого

приготовленных деревянных дощечках.   Одна из них останется у конунга, другая же

будет разломана пополам,   и   каждой из сторон достанется половина,   чтобы никто

потом не мог бы представить подделки на каком-либо дальнейшем тинге или суде.

     - За   стенами лагеря   все   готово   к   хольмгангу,   конунг,   -   заговорил в

полголоса, но тем не менее перекрывая гомон голосов, дружинник.

     - Хольмгангу?   - недоверчиво переспросил Вестмунд, крепче сжав левой рукой

точильный жезл.

     - Один из твоих людей, Ньярви с Зеландии, обвинил в предательстве гаутрека

Карри Рану из рода Асгаута, - ответил за дружинника Бранр.

     Вестмунд в недоумении уставился на него.

     - Хольмганг в моем лагере?

     - Вчера,   когда   Оттар   Черный   и   я   пришли к   тебе,   чтобы   рассказать о

произошедшем, ты ответил, что сейчас не время для беседы.

     - Но почему в предательстве?

     - Ньярви обвинил гаутрека в том, что якобы это она предала Рьявенкрик, что

это она отвлекла внимание защитников на стенах и открыла ворота франкам. Ньярви

и два его человека не доверились слову моему и вернувшегося со мной Грима, сына

Эгиля, - при упоминании этого имени на лицо конунга набежала легкая тень, - что

гаутрек находилась в то время совсем в ином месте,   защищая корабли Гаутланда и

своей флотилии.

     - Хольмганга   не   будет,   -   еще   крепче   сжав   жезл,   неожиданно   объявил

Вестмунд.

     - Поединка чести не   властен остановить даже конунг,   -   тихо,   но   твердо

ответил дружинник.

     Карри   намеренно неторопливо шагала меж   шатров,   длинных домов   отдельных

дружин и   палат хольдов и   херсиров.   На плече у   нее покоилась алебарда,   руки

скрывали железные перчатки,   но шлем свой она оставила в   доме Оттара и   Амунди

Стринды. Кольчугам и шлемам не место на хольмганге. Этот бой - суд богов и дело

чести,   здесь речь идет не о жизни или смерти одного из бойцов,   что они значат

по сравнению с честью? А решение вынесут асы.

     Что вовсе не означало, что она останется в живых.

     "Хольмганг -   поединок четверых",   -   прозвучал вдруг   в   ее   памяти голос

Скьельфа,   тогда еще   звонкий и   без   малейшей хрипотцы.   "Тот,   кто решился на

поединок,   кроме воли асов,   вверяет свою судьбу побратиму.   Твой кровный брат,

как и кровный брат оскорбившего тебя,   прикрывает тебя щитом, в то время как ты

и твой враг обмениваетесь -   запомни -   по очереди обмениваетесь ударами. Здесь

твоя жизнь зависит от побратима-фелага".   Впрочем,   усмехнулся тогда доверенный

товарищ Раны Мудрого, если нет побратима, сойдет и добрый друг.

     У   Карри второго не было.   Дружина ее была еще в   пути.   Бранр в   отчаянии

дергал себя за рыжую бороду, всадил клинок в колоду, но как член Круга Скальдов

он не мог принять участие. Предложи кто-нибудь из скальдов такое, его отклонили

бы третейские судьи.

     Владеющим   рунной   волшбой,   даром   Одина,   не   полагалось   участвовать   в

поединках,   и свои обиды им приходилось разрешать иным испытанием. Касалось это

и Грима, который, услышав об этом, куда-то мрачно исчез. Оставался еще Скагги -

но какой в   мальчишке толк.   Его участие скорее всего будет означать гибель для

них обоих.

     - Я пойду одна,   -   сказала Карри Амунди и Оттару Черному.   - Ни Бранр, ни

Грим не смогли остановить этих людей. Не отрицаю, быть может, гнев их праведен.

Тогда пусть нас рассудят Один и   сталь,   -   повысила она голос так,   чтобы было

слышно всем. К ее удивлению, у дома целителя собрались почти две дюжины воинов.

Весь Круг, наверное, улыбнулась про себя дочь Раны Мудрого.

     Больше   всего   тревожило   Карри   Рану,   пока   она   пересекала   Фюркат,   не

отсутствие у нее второго, а то, позволят ли ей судьи сражаться одной. Если нет,

то она окажется во власти тинглида,   суда всего войска.   А какого суда ждать от

мужчин женщине, да к тому же с клеймом предателя?

     Пройдя через ворота вала,   она оказалась на   берегу залива,   где собрались

почти   все   ратники   Фюрката.   Ее   появление вызвало расходящиеся кругами волны

приглушенного бормотания,   давая   ей   пройти,   воины   расступались.   Оказалось,

ратники плотной толпой сбились вокруг площадки шириной три метра,   которая была

обозначена, по обычаю, прутами орешника.

     Хольмганг ведется обычно на острове в речном потоке, снова вспомнила Карри

уроки Скьельфа,   но   там,   где   нельзя найти оного,   место отмечается на   земле

прутьями орешника,   который как бы   отъединяет это место от обыденного мира.   В

хольмганге ты   не   сможешь увернуться:   противники не   имеют   права отскочить в

сторону от удара,   уклониться от выпада, они наносят удары, пока один из них не

будет убит или не   сможет дольше вести бой.   Если кто-либо из них бросит оружие

или   заступит за   ореховые отметины,   это   будет означать,   что   он   сдается на

милость своего противника.   Противник в   таком случае вправе потребовать смерти

или   увечья.   Если   же   судьи заметят малейшее проявление малодушия в   одном из

вышедших на поединок,   они, без сомнения, потребуют того или другого, или обоих

разом.

     Выйдя на открытое пространство, Карри обнаружила, что враги ее уже стоят у

прутьев.   Чернобородый из дружины конунга, которому она выбила зубы и которого,

по словам Амунди, звали Ньярви.

     В   ярких   солнечных лучах   на   лезвии   его   тяжелого широкого меча   словно

извивались гравированные змеи.   Подле   него   стоял   его   фелаг,   высокий крепко

сбитый воин одних с Ньярви лет.   Этот держал огромный щит из крашеного дерева с

металлическим ободом и медной насадкой в центре. Из троих судей ей был известен

лишь один и тот понаслышке:   Тьодольв всегда рвался в бой -   даже там,   где без

него     было   и   обойтись.   Говорили о   нем   также,   что   он   справедлив и

уважителен с равными.   Впрочем,   такой человек едва сочтет равной себе женщину.

На поясах, на запястьях двух других поблескивало серебро, признак богатства или

высокого положения в дружине. По правилам хольмганга все они были при оружии.

     - Где твой второй? - нахмурился Тьодольв.

     - Мне он не нужен.   Я в конце концов женщина из рода Асгаута, а не вояка с

островов!

     Из ближайших рядов послышались веселые возгласы,   потом бормотание по мере

того,   как сказанное передавали дальше. Все в дружине, путь даже такой большой,

как воинство Фюрката, есть дело общего согласия. Всегда неплохо - перетянуть на

свою сторону этих людей.

     Какой-то шум позади, и внезапно рядом с Карри перед судьями предстал рыжий

гигант   с   массивными серебряными обручьями на   огромных руках.   Ньярви   и   его

фелаг, нахмурившись, отступили на шаг назад.

     - Щитоносцем   за   нее   выступлю   я,    Гвикка   Ирландец,    -    заговорщицки

улыбнувшись, бородач с серьгой в ухе раскинул руки.

     - Она просила тебя?

     - Нет.

     - Тогда по какому праву ты вмешиваешься в это дело?

     - По праву кровного родства.

     - Ох врешь, - шепнула краем рта Карри. Толпа выплеснула новый возбужденный

вой.   Не   каждый день   выпадают подобные развлечения.   Дружинники Веса вовсе не

спешили покончить с   потехой так   скоро.   Люди напирали,   стремясь услышать как

  больше,   чтобы   потом   передать   все   оказавшимся   в   задних   рядах.   Их

возбуждение повлияло и   на   судей:   на   вапна такр не отмахнуться от настроения

воинов.

     Судьи отошли в сторону, чтобы обменяться несколькими фразами вполголоса, а

бородач проворно обернулся к   Карри.   Он сделал шаг вперед,   наклонился,   чтобы

хоть как-то сравняться с ней ростом, и быстро зашептал:

     - Послушай, Карри, тебе же не выпутаться из этого в одиночку.

     - Посмотришь,   как я   научилась управляться с   наследством твоего отца.   А

что, если здесь найдется кто-нибудь из Мармира? Ты ведь мне не родня!

     Но   в   глазах   Гвикки   светились   хитринка   и   искренняя радость   встречи,

смущение и   что-то еще...   Жажда славы.   Никому не дано собрать дружину,   стать

вожаком в   морских походах,   если   тебя   не   гонит   жажда всегда быть   впереди,

чувствовать устремленные на   тебя взгляды,   та самая жажда,   что вновь и   вновь

заставляет пытаться сломить судьбу одной лишь силой воли да твердостью руки.

     "Я   должна пройти через это одна".   От   этой мысли на   Карри Рану из   рода

Асгаута,   морского конунга на протяжении последних пяти лет,   снизошло странное

спокойствие. Она даже сообразила, как спасти лицо давнего друга, отказавшись от

его помощи. Худшим ее страхам не дано осуществиться: развеселившиеся ратники не

позволят судьям покончить еще до его начала со столь увлекательным поединком.

     - Я   благодарю Гвикку   Ирландца за   предложение держать   мой   щит   в   этом

хольмганге.   Но   между нами кровь -   и   он   знает чья.   Я   верю,   что он   верно

поддержит меня на   этом суде,   и   помощь его   будет немало значить для чужака с

пятном предателя.   -   При   этих   ее   словах на   лице   Гвикки возникло выражение

неподдельного изумления.   -   Если я не права,   то затем мы и бьемся,   чтобы это

выяснить. Я пришла сюда, чтобы смыть оскорбление, пусть остальное решает Один!

     - Одину слава!

     От прокатившегося по рядам крика, казалось, содрогнулся весь берег.

     Судьи   переглянулись,   понимая,   что   им   ничего не   остается,   кроме   как

согласиться.

     Бой закончен -   и так, как предсказывала Карри. Гаутрек из рода Асгаута на

мгновение подняла взгляд к голубому небу,   в котором,   поглядывая вниз,   кружил

черный ворон.   Добей его,   добей,   шепнул ей   внутренний голос.   Добей его,   он

присоединится ко мне.   Добей его -   тебе все вернется сторицей. Опустив взгляд,

она заметив вдруг в толпе сосредоточенное лицо Веса, и это решило все.

     - Я вышла сюда,   дабы смыть оскорбление,   - ее крик прозвучал в едва ли не

мертвой тишине, накрывшей тинглид ратников Фюрката. - Вести о падении Гаутланда

достигли Фюрката раньше меня,   и   в   падении его Ньярви обвинил меня.   Спор наш

решили асы,   и   Один и   Фрейя судили победу,   а   Скульд и Мист принесли мне ее.

Теперь же я   отдаю себя на суд тинглида.   Я   готова уплатить виру Ньярви,   сыну

Кальва и Орму, его фелагу, и в обмен на их жизнь прошу в будущем поддержки их и

дружбы.

     Рев разочарования смешался в толпе с одобрительными криками.

     Тьодольв и   судьи отошли для совета,   через пару минут вызвав к себе обоих

зеландцев.   Толпа постепенно затихла, ожидая решения, чтобы затем утвердить или

опровергнуть его.   Карри удивилась про себя, что не испытывает страха: если она

правильно рассчитала настроение этих людей, судьи не посмеют пойти против них.

     - Итак,   все   закончится миром,   -   раздался   неожиданно холодный властный

голос.

     Опершись о древко алебарды,   Карри круто повернулась, чтобы увидеть: у нее

за спиной стоит Вес. Конунг Вестмунд - для собравшихся здесь воинов.

     - Миром,   хоть и   поединок был ради решения и   славы Отца Ратей,   -   также

холодно ответила Карри, повысив на последних двух словах голос.

     - Одину слава!   -   ревом и   грохотом рукоятей мечей по   щитам откликнулась

окружающая их стена воинов.

     - Значит, если я верно понял тебя, ты привела сюда дружину, чтобы вместе с

нами попытаться отстоять северный Йотланд. И ты станешь под мое знамя?

     - Стану,   -   через силу выговорила Карри,   понимая,   что Вес не оставил ей

выбора.   -   В   таком случае,   воз,   ты   познакомишь меня со своими людьми,

конунг Вестмунд,   -   сама нанесла она ответный удар, причем слова ее прозвучали

довольно едко.

     - Карри Рану из рода Асгаута,   -   негромкий и   ставший вдруг тяжелым голос

молодого конунга перекрыл гомон собравшихся на берегу Фюна ратников Фюрката,   -

смыла с себя обвинение поединком во славу Одина! Ворота и сердца Фюрката всегда

открыты для конунга и ее дружины!

     Карри вдруг почему-то показалось, что если она опять, в который раз за это

утро,   услышит этот   многоголосый рев,   она   сама   закричит,   или   взвоет,   или

оборотится в разъяренного волка,   как,   говорят,   обращается Грим.   Вспомнив об

этих слухах, дочь Рану невольно улыбнулась.

     - И все же жаль, что ты не убила их, - неожиданно произнес вдруг конунг. -

Они нужны Всеотцу и сегодня же пировали бы с эйнхериями.

     Потеряв дар речи, Карри несколько мгновений вглядывалась в лицо Вестмунда,

ища в нем черты Веса,   которого, как ей казалось, она прекрасно знала, которого

она, казалось, даже любила когда-то.

     Потом все так же   без единого слова она повернулась и   твердым шагом пошла

прочь,   туда,   где,   сдвинувшись теснее вокруг лысого старца, в ожидании стояли

скальды.

     Вес   смотрел вслед уходящей Карри с   престранным холодком в   том месте под

ребрами,   что обычно зовут вместилищем души или сердцем. Хорошо, что она здесь.

Плохо,   что выглядит столь усталой и изможденной.   А еще хуже, что то самое его

сердце не   перевернулось при виде ее,   как он того ожидал,   как это было каждый

раз, когда он ее видел с того самого дня, когда узнал, что воин из рода Асгаута

еще и женщина. Чего-то в нем недоставало. Чего-то в сердце.

     Над   огромными   дружинными домами   безразлично висело   солнце,   необъятный

лагерь казался необычайно пустынным и   тихим.   Все ведь на берегу,   с   усмешкой

напомнил себе Грим.   Сам он к месту хольмганга не пошел,   боясь, признавался он

самому себе,   взглянуть в лицо собственному бессилию.   Сколь бы ни отрекался он

от   рун,   слава о   его   рунной волшбе еще   была жива в   памяти не   одних только

ратников.   Почему-то с яростной новой верой в видения, Грим знал, каковым будет

исход поединка,   и все же стоять среди зрителей,   и знать,   что ничем не можешь

помочь...

     Пустынно и   тихо было и   на   четверти скальдов,   куда как   раз направлялся

Грим.   Он   сколько мог оттягивал встречу с   отцом,   но   когда-нибудь этому ведь

суждено случиться. Почему бы не прямо сейчас?

     Поизучал несколько минут притихшие и   казавшиеся брошенными дома:   вон там

кузня, владения Гранмара, который встретил его взрывом гортанного смеха и таким

хлопком по   спине,   от   которого Грим едва не рухнул на колени,   справа ветерок

доносит запах каких-то трав и запекающейся крови - убежище Амунди Стринды, судя

по всему, вот этот должен принадлежать Оттару Черному и Лысому Гриму...

     Окно горницы,   у   которого сидел единственный находившийся в   ней человек,

выходило точно на   юг,   и   Грима на какое-то мгновение после тени двора ослепил

поток   золотисто-белого   солнечного   света,    раскинувший   затейливый   узор   из

солнечных бликов   на   добела   отмытом дощатом полу.   Из-за   этого   яркого света

фигура человека представилась ему лишь черным силуэтом.

     - Я ждал тебя, входи.

     Грим шагнул через порог.   За   эти несколько мгновений глаза его привыкли к

свету,   а   сидящий повернулся от   окна.   Лицо Эгиля едва не   заставило его сына

застыть с занесенной через порог ногой.

     Ему же не может быть больше сорока пяти,   с ужасом подумал Грим, но глядел

на   него   изможденный старик.   Когда-то   черные как   смоль волосы потускнели до

серо-стального цвета, лицо частично скрывала густая серебристо-стальная борода.

Голубые глубоко посаженные глаза запали, казалось, еще глубже, к тому же теперь

их окружала густая сеть частых морщин.   Отец!   Он заметил, как неподвижны плечи

Эгиля,   как   они слегка сутулятся вперед,   словно постоянно причиняют ему боль.

Воз,   так оно и было.   Боги, не дайте мне испытать такой боли, поймал себя

на   эгоистической мысли Грим.   Взгляд его   упал   на   лежавшие на   подлокотниках

кресла руки отца.   Покрасневшие пальцы были вывернуты из   суставов,   как   будто

кто-то переломал все кости.   Костяшки выпирали вспухшими буграми мяса.   Неужели

он еще способен держать меч!

     Только голос Эгиля, скальда Гримнира, остался прежним.

     - По чести сказать,   я не ждал,   что ты отзовешься. В молодом, как прежде,

голосе Эгиля не слышалось ни упрека,   ни сожаления,   но и   как будто бы никаких

отцовских чувств в нем тоже не было.

     - Отец!   -   Что-то   надорвалось в   Гриме,   он сделал несколько шагов через

горницу и упал на колени возле кресла. - Отец!

     Искореженные руки смяли черный плащ, прячась в складках шерстяной ткани.

     - Будет.   Что бы ни было между нами перед твоим отъездом,   я   рад,   что ты

откликнулся. - Эгиль зябко поежился. - Прикрой окно, может, и начало лета, но я

бы сказал, что на дворе осень.

     Вовсе   не   холодно,   к   ужасу   своему осознал вдруг   Грим   и   не   в   силах

справиться с потрясением от увиденного застыл с поднятой рукой.

     - Что,   удивляешься,   как брюзжит твой еще не   старый отец?   -   усмехнулся

Эгиль. - Не стой, как заговоренный, и закрой окно.

     - Я и впрямь не держу на тебя зла за внезапное исчезновение,   -   помолчав,

спокойно продолжал он.   -   Своеволие и   упрямство у нас в роду.   Порасспрашивай

деда,   если хочешь. Только о его юности, не о моей. Ты поступил так, как считал

нужным,   и   я   нашел в себе силу если не согласиться,   то уважить твое решение.

Грим   в   изумлении   воззрился на   это   такое   знакомое,   но   теперь,   казалось,

застывшее в   маску немощи и старости лицо.   Увидел морщины и складки,   которыми

изрезала его странная болезнь,   незаживающая рана.   Увидел печаль,   и горечь, и

насмешку над судьбой и болезнью,   и почти нечеловеческую силу воли, смешанную с

неожиданной беззащитностью.

     - Оттар полагает,   и я согласен с ним,   что ты, воз, сможешь отыскать

выход из ловушки,   в какую мы сами себя загнали.   Первым из нее, однако, сбежал

Молчальник.

     - Чтобы умереть, - резко вставил Грим.

     - Да.   Но   смерть ждет каждого из нас.   Важно то,   связана ли его смерть с

тем, что происходит здесь, в Фюркате, и на Гаутланде тоже?

     Не зная, что на это ответить, Грим только пожал плечами.

     - Вот и молчи, если не знаешь, - прочел его мысли Эгиль, и Грим улыбнулся,

узнав в этой резкой отповеди крутой нрав отца.

     Голова у   Скагги слегка кружилась не   то от потрясения и,   как сознался он

Бранру,   тревоги за Карри, не то от ее головокружительной победы, а скорее, как

предположил все тот же Хамарскальд, от выпитого вчера пива. А еще, но в этом бы

воспитанник   Тровина   Молчальника   не    признался   бы    никому   на   свете,    от

неожиданного и острого страха перед конунгом.   Этот стройный и как будто совсем

незнакомый и   чужой ему   человек,   одной фразой заставивший в   восторге кричать

целые дружины,   напомнил ему   о   чем-то,   связанном с   той   ночью,   когда погиб

Тровин, а может быть, с дракой на берегу Рива.

     Голову ему вновь стянуло тяжелой,   но все же переносимой болью.   Карри же,

не удостоив его даже взглядом,   прошла к   высоченному лысому старику,   которого

окружало с   дюжину чем-то очень похожих на Тровина и Бранра воинов.   Неожиданно

Скагги догадался,   что   это   и   есть скальды,   и   что почему-то   они держатся в

стороне от остальных ратников Фюрката.

     Когда сгустились сумерки,   Бранр,   который,   оказывается,   не забыл своего

полуобещания-полуугрозы отвести его   вечером на   Круг,   провел его   через южные

ворота   мимо   весело обменивающихся шутками стражников,   чтобы   потом,   перейдя

через поле и   сосновую рощу,   вывести на просторную лесную прогалину.   Неровным

кругом на прогалине разместилось сорок,   может быть,   пятьдесят воинов.   У всех

были мечи или секиры,   но щиты их были прислонены к   стволам деревьев,   а копья

воткнуты в землю.   Внутри круга полыхал костер, а возле него наконечником вверх

было   воткнуто   одинокое   копье,   в   свете   пламени   древко   и   наконечник   его

поблескивали серебром.   С   копья   свисали собранные на   кожаный шнурок   гроздья

ярко-красных ягод, столь необычных в начале лета. Приглядевшись поближе, Скагги

сообразил, что это прошлогодние ягоды тиса.

     - Здравствуй,   воспитанник Молчальника,   -   кивнул Бранру,   а к Скагги при

звуке его   голоса вдруг вернулась еще одна частичка памяти.   Это был Грим,   сын

Ульва,   скальд Одина,   годами моложе только лишь   Оттара Черного,   который тоже

сидел в этом круге вокруг костра.   Скагги неожиданно также вспомнил,   что Грим,

за потерю в юности волос прозванный Лысым Гримом, еще до их с Тровином отъезда,

был   вожаком Круга,   выступавшим в   случае необходимости от   имени   всех   детей

Брагги. - Мы рады твоему возвращению и рады приветствовать тебя здесь, и поверь

мне,   не менее тебя скорбим о гибели нашего собрата.   Сколь бы ни горестны были

воспоминания о   тех   событиях,   нам   необходимо знать,   что   произошло в   ночь,

предшествующую гибели твоего наставника.

     - Я... Под вечер Тровин велел мне седлать коня и сказал, чтобы я затвердил

слова,   которые для верности он запишет мне на дощечке. Кроме этих слов, рунами

на ней было вырезано кое-что еще.

     Бранр видел,   как лоб мальчишки покрывается испариной,   как закатываются у

него   белки   глаз,   точно так   же   его   схватила судорога,   когда он   попытался

рассказать о гибели наставника в гаутландской харчевне.

     - Отправиться я должен был к Гриму.   Но чем больше сгущались сумерки,   тем

больше тревожился Тровин.   Тогда я... - теперь Скагги едва-едва, даже как будто

через силу выговаривал слова, - думал... я думал... что наставник стар... сколь

же я был неправ...   Это все моя вина.   -   Голос его сорвался на крик.   -   Я мог

заставить его   уехать со   мной!   Мог   оглушить!   Мог   перекинуть через   седло и

увезти! - В углах губ у него выступила белая пена.

     Хамарскальд сделал шаг вперед, но его опередил Амунди:

     - Хватит! - резко сказал целитель.

     Скагги   замолк   на    полуслове   и    округлившимися   глазами   уставился   на

невысокого сухопарого человека средних лет.   Светлые с   начавшей уже проступать

сединой волосы целителя были разделены на прямой пробор и удерживались плетеным

из зеленых и коричневых полосок кожи ремешком,   охватывавшим его лоб.   На левом

виске   с   головной повязки свисала подвеска в   виде   двух   с   маленьким листком

бронзовых яблок.   Вид у   говорившего был встревоженный и   едва ли   не сердитый.

Скагги попятился в недоумении.

     - Действительно хватит!   - присоединился к нему голос кряжистого скальда с

волосами цвета некрашеного льна.

     Скагги отступил еще на   шаг.   Однако сухопарый обратился не к   нему,   а   к

остальным детям Брагги:

     - Доверьтесь моему опыту целителя.   Сейчас я своими глазами убедился,   что

Бранр Хамарскальд был совершенно прав,   когда говорил,   что воспитанник Тровина

частично лишился памяти.   Я   просил бы   Круг   довериться моему опыту целителя и

поручить его моему попечению.   Меня зовут Амунди Стринда, или Амунди Травник, а

иногда просто Целитель.

     - Скагги, - Скагги запнулся, - Скагги, сын Лодина из рода Хьялти.

     - Так, значит, ты с Шетландских островов? - улыбнулся целитель.

 

     XI

 

     Руна в волшбе - будто конь на скаку.

     Эваз - восьминогого Слейпнира знак,

     лучшего из коней, что носит шамана по всем мирам девяти.

     Лошадь даст рунному мастеру знать,

     где искать то скрытое знание,

     к которому он столь стремится.

     А при волшбе руна Эваз сдвиг с мертвой точки для действия

     В мир принесет.

 

     Целую   ночь   он   копал эту   яму   на   единственной тропе,   ведущей к   воде.

Оглянувшись по сторонам,   Вес понял,   что получилась у   него даже не яма,   так,

узкая расщелина, в которую все, что и воз, это втиснуть боком тело. Темно,

и рваные края расщелины будто зубцами рвут крышу блеклого предутреннего неба.

     И   в этом тусклом свете смутно поблескивает клинок,   уже пронзивший своего

творца,   с   радостью убьет он и хозяина,   да только хозяин пока посильнее меча.

Мечу не   терпелось убивать,   но   пения его   не   услышит никто и   ничто:   клинок

помолчит, пока не придет его время.

     А   герой ждет.   Ждет в   вырытой им   самим яме на тропе к   водопою.   И   его

переполняет...

     Постепенно Вес   начал   осознавать -   вспомнив внезапно,   что   именно этому

пытался научить его Тровин Молчальник, как этому учили все скальды, - кто он, в

чьем теле он оказался.   И   хозяин этого тела,   могучий герой,   еще не достигший

вершины славы, не разбудивший могучую деву, не завоевавший еще себе королевну и

королевство,   ощущает странную сосущую пустоту в желудке. Это ощущение пугает -

воитель никогда раньше не испытывал ничего подобного. Герой не знает, что

повернуть назад, отказаться от схватки...

     И   Сигурд,   сын Сигмунда,   будущий обладатель заклятого золота Нибелунгов,

чье имя навеки останется в сказаньях и песнях,   познает, что такое страх. Страх

перед   шипастым,   железно-чешуйчатым существом,   что,   извиваясь,   разравнивает

телом камни.   С   каждым ударом тяжелой лапы вибрирует и   подрагивает каменистая

тропа, скала скрипит под когтями, и с шорохом тащится незащищенное, как говорят

слухи, чешуйчатой броней брюхо.

     И   вот   оно...   Огромная голова четким силуэтом выделяется на   фоне серого

неба,   бугристая голова,   похожая на обломок скалы.   Ее и   впрямь было бы

принять за   безобразный валун,   если бы   не   движение стальной чешуи.   Стальные

пластины   на   груди,    на   черепе   движутся...   движутся,   переливаясь   тусклым

блеском...   Где-то над ним раздался леденящий душу шорох,   за ним грохот, - это

тварь, похоже, махнула хвостом, обрушив, наверное, ближайшую каменную гряду.

     Переждать,   переждать,   пока дракон проползет, пока подставит незащищенное

брюхо.

     И тут страшная голова заслоняет собой небо,   и Сигурд-Вес видит то,   о чем

не мог бы поведать ни один смертный, - никто, кто видел такое, не вернулся.

     Глаза дракона.   Белые глаза,   будто подернутые пленкой болезни, но за этой

пеленой бьется лихорадочный свет. Кто знает, безумна тварь или умна?

     Но еще остается надежда,   что влекомая жаждой тварь проползет мимо, примет

его голову за   камень,   пусть даже на этот камень опустится кошмарная когтистая

лапа... поднимается, опускается закованная в броню голова, и белые глаза глядят

на героя.

     - Конунг.

     Дракон улыбается.

     Он   едва не задохнулся от вновь пережитого -   при одном только рассказе об

этом невероятном сне - ужаса.

 

     - И   что же   ты хочешь от нас?   -   с   неподдельным участием спросил Амунди

Стринда.

     И   Вес   испытал мимолетный прилив ненависти к   этому сухопарому целителю с

его всепонимающим взглядом,   но   не   нашел в   себе сил даже для резкого ответа,

только провел рукой по мокрым от пота волосам.

     - Я знаю,   что видел Фафнира.   Но знаю я и то, что это не просто дракон. В

этом сне я   увидел некоего человека,   увидел таким,   каков он   предстает в   Том

мире.

     Конунг   Вестмунд помедлил,   ожидая услышать от   скальдов,   хотя   бы   Ивара

Белого -   в силу давней дружбы с Тровином и приязни к бывшему его воспитаннику,

- кивка, быть может, успокаивающего слова. Но в горнице царило молчание.

     - Я   хочу знать,   истинно ли это видение.   И   если да,   то что нам следует

предпринять.

     - Видение твое веще,   конунг,   -   негромко отозвался Ванланди, но в голосе

его не слышалось ни капли участия.   - Я видел и тебя, и его, Вестмунд. - Скальд

Фрейя умолк, как будто ему не хотелось продолжать.

     - И? - подстегнул скальда конунг. - Я желаю знать, чем кончилось все это?

     - Ничем, - отозвался Ванланди. - Конунг не пожелал видеть этого.

     - А знаешь ли ты,   кого именно ты видел там?   Если так,   то может статься,

ты,   конунг Вестмунд, намеренно оборвал видение, - все так же участливо добавил

Стринда. Остальные молчали.

     - Разумеется,   знаю,   - резко оборвал Вес. - Кого встретить в образе

дракона, кроме порождения Локи? Скальды все так же молча переглянулись.

     - Зачем вы заставили приехать сюда этого человека, если всем нам известно,

что принесет он одни лишь несчастья?

     - Ты   поспешил в   суждениях,   конунг,   -   негромко и   размеренно заговорил

Гранмар, скальд Тора, - ухватился за первую же возсть, тогда как...

     - Все мы знаем древние песни,   -   оборвал скальда Тора Вес.   -   Всеотец на

стороне Сигурда,   а   значит,   противник его...   -   Вес   решил,   что   нет   нужды

заканчивать фразу.

     - И все же,   - не меняя тона, продолжал Гранмар, - не стоит ли задуматься,

почему именно так боялся Сигурд взгляда дракона.   Если тебе известны песни,   то

ты знаешь исход. Почему же ты отказался взглянуть в глаза дракона?

     - Это не   может быть никто иной,   кроме Грима Квельдульва,   сына Эгиля,   -

уверенно повторил Вестмунд,   однако не решился при этом встретиться взглядом ни

с устало откинувшимся на спинку скамьи сыном Лысого Грима, ни с самим стариком.

     - К чему все это?   -   очень спокойно и жестко задал вопрос Оттар Черный, и

от   того его   слова прозвучали тем более неожиданно.   -   К   чему просить у   нас

истолкования сна,   если ты не желаешь прислушаться к нашим словам? Если считая,

что   знаешь   все   сам,   хватаешься за   лежащее на   поверхности,   самое   простое

объяснение?

     Не в обычае детей Брагги толкать на что-то обратившегося к ним,   тем более

когда речь идет о столь тонком вопросе,   как вещие сны.   Ключ к решению загадки

сна,   а для каждого из нас,   - прости мне мою мудрость, конунг, - загадки здесь

нет никакой,   в вопросе: почему ты отказался убить дракона, почему ты отказался

взглянуть в глаза ему?

     Пока Вестмунд ошеломленно подыскивал слова для ответа, Оттар продолжил:

     - И   не задумался ли ты,   почему сновидец Ванланди неохотно говорил о том,

что увидел он сам.   Смотрящий со стороны, быть может, видит меньше, но понимает

происходящее лучше.

     Ванланди в   подтверждение слов   Оттара кивнул,   но   продолжать предоставил

старшему.

     - Что вы хотите этим сказать, сновидцы? - процедил Вестмунд.

     - Мы,   скальды Круга   детей Брагги,   -   Оттар отмеривал заранее взвешенные

слова,   -   полагаем,   что видел ты   того,   кто ведет на   нас рать.   Нет,   -   он

предостерегающе поднял руку,   -   это   не   сын   норманнского герцога Вильяльм по

прозвищу Длинный Меч. Это тот, кто защищает его рати рунной волшбой.

     - Так, значит, настал день, когда вы предали меня!

     - Я   сказал "ведет на нас рать".   -   Оттар подчеркнул слово "нас".   -   Это

означает, что угроза Кругу не менее велика, чем угроза Йотланду.

     И   мы   останемся с   тобой в   этой   битве.   Теперь вернемся все   к   тому же

вопросу,   на   который ты не желаешь дать ответ,   над которым ты не желаешь даже

поразмыслить.   Взглянуть в   глаза Дракона ты не смел потому,   что увидел в   том

вещем сне кого-то близкого себе.   Я   не стану утверждать,   что дракон этот твоя

оборотная сторона, но это родная тебе кровь.

     Вестмунд побелел от не находящего выхода гнева:

     - Так ты желаешь сказать, что я одной крови с этой тварью?

     - Воз, хотя тебе и покровительствует Один, - напомнил Оттар.

     Конунг сорвал,   скомкал плащ,   казалось,   ему не   хватало воздуха в   одной

палате с   этими спокойными уверенными людьми,   которых он не мог ни рассердить,

ни напугать.   На которых не действовали, как на прочих воинов, воззвания к отцу

его   Одину!   Одину слава!   Тысячи глоток исторгнут крик по   одному этому слову,

тысячи рук ударят мечами в щиты в вапна такр - лишь эти останутся безучастны.

     Вес отшвырнул скомканный плащ, левая рука крепче сжала жезл.

     Казалось, сам воздух в горнице звенел от напряжения. Волосы зашевелились у

него на затылке, по спине побежали мурашки.

     Сам   предвечерний свет   показался ему   неестественным.   Как   будто в   окна

вместо   мягких летних сумерек вползает смоляная чернота.   Даже   огонь   в   очаге

казался приглушенным, почти поглощенным тьмой.

     - Волшба? - сквозь зубы процедил он.

     - Никакой волшбы здесь нет. - Скальды удивленно переглянулись.

     Вскочив со своего кресла,   Вес бросился к окну в надежде увидеть привычную

успокаивающую картину вечернего лагеря,   но, подняв взгляд к небу, увидел в нем

низко висящую луну,   чей лик был подернут мраком. Густым, липким мраком. И цвет

его   был   темно-пурпурным до   черноты.   А   на   вершине вала   на   берегу   залива

почудился ему   силуэт человека,   возле   которого,   насторожив уши,   наблюдал за

сменой красок огромный волк.   В   лучах умирающей луны хилая заползавшая на   вал

поросль светилась бледно-лиловым.

     - Квельдульв, - выплюнул Вес. - Жадный пожрет луну, а за ней и солнце.

      - Нет,   конунг, - как сквозь пелену донесся до него мягкий голос целителя.

- Тьма лишь в тебе самом.

     - А   вы что ж   молчите?   -   Вес обернулся от окна к отцу и сыну,   скальдам

Одина.

     - Если ты не веришь словам,   Оттара и Стринды, - спокойно и даже, казалось

бы,   безучастно ответил Эгиль, - то тем более не поверишь нашим. Скорее решишь,

что мы пытаемся выгородить, - на этом слове он неприятно усмехнулся, - Грима.

     Вес   снова повернулся ко   все притягивающему его окну.   Там от   воды и   из

низин поднимались к   частоколу вала   кольца приторно-пурпурного тумана,   словно

испарения над трясиной перед грозой. Еле слышное шипение почти глохло в тяжелой

тьме.

     - Есть против этого заклятие? Против этой шипящей тьмы?

     - Заклятия нет,   -   ответил у   него за плечом голос Стринды.   -   Как нет и

того, что видится тебе. Но ты же не поверишь нам, не так ли?

     Низинный   туман    расползался.    В    лиловых   волокнах   вспыхивали   слабые

темно-пурпурные искорки, словно светлячки танцевали в тумане.

     - Почему бы   нам не позвать кого-нибудь из стражи конунга?   Человека,   про

которого конунг знает наверняка,   что тот никак не связан с Кругом? - предложил

со   своего места у   стены Хамарскальд,   и   Вес   вопреки всему порадовался,   что

приблизил к   себе столь разумного человека.   Быть может,   единственно разумного

среди этих странных людей.

     - Быть может,   такого,   кто не   питает к   нам особой приязни?   -   закончил

Бранр.

     - Подойди сперва сюда ты!

     Туман вдруг раскололся,   будто рассеченный надвое секирой.   Рана   брызнула

сполохом пурпурного пламени с   ослепительно яркой девственно-белой сердцевиной.

Пурпурный огонь   залил   все   вокруг светом,   неотвратимо выхватывавшим из   тьмы

лица,   и укрыться от него было невоз. Закрыв лицо рукой, Вестмунд отпрянул

от окна.

     - Этот свет!

     - Это   закатное солнце,   -   ответил ему целитель.   Но   отняв руку,   конунг

увидел   лишь   извергающий потоки   пламени Муспельхейма гигантский зев.   Вот   он

раскрылся шире,   но   вместо языка   из   этой   ужасной пасти   выскользнуло нечто,

напоминающее змею   или   дракона.   И   это   нечто   потекло прямо к   нему,   вокруг

пламенной змеи   расползалась мгла,   и   все,   к   чему   бы   она   ни   прикасалась,

занималось нечистым пламенем.

     - Ты видишь эту змею на валу?

     - На   валу   над   заливом -   лишь гаутрек Карри Рану и   Грим,   которого ты,

доверяясь слухам,   так упорно зовешь Квельдульвом. - Голос Бранра был спокоен и

ровен.

     Вестмунд   было   с   ненавистью уставился   на   него,   но   вновь   его   взгляд

притянуло к   окну,   в   то   время как голос Хамарскальда у   него за   спиной звал

стражу.

     В   десяти   шагах   от   окна   змея   остановилась.   Она   собралась   кольцами,

поднялась,   устремившись в небо. Она стала плотнее, словно насытилась. Ее чрево

разбухло,   как   будто   она   была   тяжелой змеенышем.   И   затем   разбухшее чрево

извергнуло человека.

     Черноволосый и синеглазый воин расхохотался, открыв в оскале волчьи клыки.

И конунг вновь отшатнулся от окна.

     Топот приближающихся ног.

     - Что   там за   окном,   Эйнар?   -   Голос Хамарскальда все так же   спокоен и

ровен.   -   Странный вопрос,   не так ли?   Но я просил бы тебя выглянуть в окно и

сказать нам, что ты там видишь.

     И удивленный ответ доверенного стражника:

     - Солнце заходит.   В   палатах Хакона разводят огонь,   их корабли вернулись

сегодня с   недурным уловом.   Кто-то спускается с вала...   Не разглядеть,   темно

очень.   -   Эйнар говорил так, как будто бы он лично виновен был в том, что день

понемногу сменяется ночью.   - А, вот они вышли на свет... Это внук Лысого Грима

и морской конунг, что победила вчера Ньярви.

     Но   несмотря на   слова Эйнара,   которого он знал по доброй дюжине походов,

Вестмунд все никак не решался отнять руки от глаз.

     Кто-то втолкнул ему в руку кубок.

     - Выпей,   -   услышал он   ясный голос Амунди.   -   Нам   нет   смысла пытаться

отравить тебя. Ты устал конунг.

     Голос целителя уговаривал,   мягко баюкал.   От   звука его кружилась голова.

Пошарив в поисках опоры, он наткнулся рукой на точильный жезл у пояса. В ладонь

привычно легли ухмыляющиеся лица,   изогнулась под пальцами переносица...   Будто

почувствовав тепло его руки, камень ожил, шевельнулись брови ликов, и из точила

потекла   тягучая   успокаивающая   сила.   Исчезли   куда-то   и   головокружение,   и

слабость.

     Встряхнув головой, но все еще не отпуская жезла, Вестмунд выглянул за окно

- ни возле него, ни на валу никого не было.

     Однако   не   покидала   его   и   подкрепленная движением ликов   уверенность в

истинности увиденного.

     Отпив глоток из кубка, в котором, судя по вкусу, было лишь разогретое пиво

с примесью каких-то трав, конунг с улыбкой оглядел встревоженные лица скальдов.

И   даже сам   удивился,   как легко далась ему эта беспечная и   несколько усталая

улыбка.

     - Ты,   как всегда,   прав,   Стринда. - Не забыть улыбнуться ему отдельно. -

Наверное,    я   действительно   устал.    А   может,    это   вчерашняя   брага?   -   И

по-мальчишески подмигнуть Хамарскальду.   - Поутру я жду гонца из Аггерсборга. У

него должны быть новости и о захваченном Гаутланде.   Мне хотелось бы,   чтобы не

только Бранр,   но и прочие скальды присутствовали на совете,   который выслушает

вести от   Иви-конунга.   Эйнар,   -   обернулся он к   стражнику,   -   пришли ко мне

Ловунда-грама.

     Ловунд,   грам одной из   дружин,   преданных лично молодому конунгу,   явился

четверть часа   спустя после   ухода   скальдов.   Это   был   кряжистый вечно хмурый

человек.    Он   казался   неповоротливым   и   ленивым,   но   впечатление   это   было

обманчивым,   о чем говорили золотые обручья и золотые же бляхи на поясе - такая

добыча не достается без боя.

     - Я   позвал тебя,   чтобы   поговорить об   одном деле,   -   неторопливо начал

конунг,   заранее уже   обдумавший то,   чего   потребует от   слепо   преданному ему

воина.   -   Во всякой дружине должен быть лишь один вожак, один предводитель, не

так ли?

     Грам только молча кивнул.

     - И дружина Фюрката, я думаю, не исключение из этого древнего правила.

     - Милостью Одина! - к удовольствию Вестмунда хрипло откликнулся грам.

     - Знаешь ли ты, что говорят у лагерных костров, Ловунд? Точнее, что именно

говорят воины о детях Брагги?

     Ловунд помедлил,   рассчитывая,   какой именно ответ будет по нраву конунгу.

Самому ему скальды были совершенно безразличны, хотя он невольно побаивался их,

как побаивался и мерзких финнских колдунов, пусть даже волшба скальдов исходила

от рун, подаренных Одином людям.

     Вестмунду же вовсе не было нужды в его ответе.

     - Верно   ли,   что   четвертая   часть   всего   Фюрката   принадлежит тем,   кто

осмеливается перечить решениям конунга?

     От   скальдов нужно избавиться,   холодно думал Вес.   Хотя   они   и   блуждают

сейчас в потемках,   они не глупы. Рано или поздно они прозреют, если уже сейчас

не догадались о многом. А теперь еще этот мальчишка... Он, разумеется, не был в

самой   погребальной ладье,   и   все   равно он   знает слишком многое.   Зачем этот

сумасшедший берсерк, отродье Локи, привез его в Фюкарт? Зачем?

     - Нет,   конунг, неверно. Если желаешь знать, спроси у своих дружин. Многие

среди   ратников   ропщут,   что   им   приходится тесниться,   уступая   места   вновь

прибывшим в   твое войско,   в то время как в домах скальдов вполне просторно.   И

прости мне,   но   я   и   сам не   могу понять,   почему каждый из   скальдов живет в

собственном доме, как будто он предводитель дружины.

     "Вот как... Зависть! - усмехнулся про себя Вестмунд. - Недурное оружие".

     - Не   стоит так   горячиться,   -   улыбнулся конунг.   -   Дома   нужны им   для

раздумий и творения волшбы, но жилище нужно и ратникам тоже.

     Ловунд вновь нахмурился.

     - Сейчас   дети   Брагги   нужны   Фюркату,    нужны   для   строительства   новых

драккаров, для починки кольчуг и щитов, - вкрадчиво уговаривал конунг.

     - Сложить драпу умеют многие дружинники, - упрямо возразил грам.

     - Верно, они и воспоют наши подвиги после битвы. Ты верно понял меня, друг

мой, скальды нужны нам лишь до времени, а потом...

     Поздним вечером,   когда древесный дым   очагов начал смешиваться с   ночными

тенями, скальды Фюрката собрались в круг - но не в доме Лысого Грима или Оттара

и даже не в пределах лагеря, а на берегу залива.

     - Так он знает об истинной цели твоей поездки? - начал Оттар Черный.

     - Ты спрашиваешь меня?   -   откликнулся Хамарскальд.   -   Хоть я   и не знаю,

почему   он   испытывает   такую   ненависть   к   сыну   Эгиля,   я   посоветовал Гриму

держаться в тени.   Да разве он сможет? - Бранр усмехнулся. - Правда, он куда-то

запропал с того самого момента, как его не допустили выйти на хольмганг с Карри

Рану.

     - Я знаю,   где он, - отмахнулся Эгиль. - В доме, который заняла подошедшая

вчера дружина морского конунга.   Мальчишку до времени спрятали там же.   Слишком

уж недобрым взглядом окинул его конунг.

     - Однако   обо   всем   этом   стоит   поразмыслить,   -   неожиданно   проговорил

Гранмар. - Скагги ведь был в том походе, когда Вес добыл сокровища, когда нашел

этот странный жезл.   И именно Скагги забрал с собой,   уходя,   Тровин. Должна же

быть этому какая-то причина.

      - Ты должен исцелить его память,   Стринда,   -   обратился к   целителю Лысый

Грим.   -   Нам   нужно знать хотя бы   те   крупицы,   которые мог оставить по   себе

Молчальник.

     - Возвращающего память заклинания не   существует,   -   отозвался Амунди.   -

Руны   помогут   лишь   улучшить   или   восстановить   пробелы,   но   то,   что   забыл

воспитанник покинувшего нас брата,   будто придавлено каменной плитой.   Я мог бы

попробовать дать ему один отвар, но...

     - Продолжай, - подстегнул его Лысый Грим.

     - Это опасно.   -   Амунди осторожно подбирал слова. - По составу трав отвар

этот близок тому,   что   преподносят тем,   кто   готовится пройти при   посвящении

через девять пещер.

     - Ты   хочешь сказать,   твой отвар,   как и   мед Одина,   тоже способен будет

пробудить дар к видениям?

     - Воз.   И тогда он станет одним из нас. И все же... - Стринда замолк,

остальные ждали.

     - Каждого из   нас   долго готовили к   тому,   чтобы принять этот напиток,   -

вновь начал целитель.   -   У нас такого времени нет.   Это во-первых. Второе, что

немало смущает меня,   -   целитель снова   помедлил,   -   составляя отвар,   я   мог

ошибиться, тогда мы ничего не добьемся. И третье, воз, дара к рунам у него

нет, тогда сын Лодина погибнет, а мы так и ничего не узнаем.

     Воцарилось молчание, которое прервал Оттар Черный:

     - Слова твои важны для нас,   Стринда Травник.   Но вопрос мой был обращен к

Хорольву. Знает ли конунг, зачем ты отправлялся на север?

     - Не   стану утверждать ни того,   ни обратного,   -   пророкотал низкий голос

скальда Ульва. - Люди его, кажется, поверили, что я отправлялся покупать землю,

и   на корабле соглядатаев не было.   Я же побывал в Бирке,   Каупланде и Трондсе,

оповещая наших людей.

     - Значит, нам ожидать подкрепления, - пробормотал скальд Ньерда.

     - Не   стоит   ждать,   -   жестко   сказал   Хорольв.   -   Вспомните известия из

Аггерсборга,   северным скальдам сейчас   не   до   нас.   Однако   важнее другое,   -

продолжал он, обводя взглядом Круг. - В Бирке я виделся с Йорном.

     - Йорном Провидцем? - настороженно переспросил Baнланди.

     - Тем самым.   Он   собрал скальдов со всего побережья Упланда и   с   ближних

островов тоже, чтобы они выслушали меня и чтобы рассказать им о своих тревогах.

     - Тревогах?

     - Йорна тревожит многое.   Он так же, как и мы, уверен в том, что нежданные

и странные вещи, происходящие с нами, исходят от этого нового конунга Йотланда,

и еще от одного человека. О нем нам известно и того меньше.

     - Сон Веса, - задумчиво произнес йвар, а Гранмар спросил:

     - Он имел в виду того, кто ведет на нас франкские армии с юга.

     - Да. Йорн и островные скальды дальше от места основных событий и считают,

что   могут судить беспристрастно.   И   вот что он   говорит.   Год назад,   когда у

конунга вышел спор из-за земель на острове Фюн,   скальды пытались примирить его

с ярлом Кольбейном,   склонили ярла к переговорам,   и что же?   Вестмунд оскорбил

ярла,   и завершилось все кровавой битвой. Два лета назад также битвой кончилась

встреча   Вестмунда с   конунгом Гормом   Старым.   Вы   помните,   сколько   ратников

полегло   тогда   с    обеих   сторон?    А   ведь   сражение     было   не   только

предотвратить,   но даже и прекратить, когда оно уже началось. А спор с Косматым

из-за   того,   кто будет ловить рыбу у   Гаутланда?   Мир принес бы конунгу больше

славы,   чем то морское сражение,   которое он проиграл. Мир добыл бы ему славу и

тогда,   когда к   Аггерсборгу подошли корабли Харфарга,   и   не было бы боя,   где

получил свою рану Эгиль.

     - И что же думает Йорн? - как бы размышляя вслух, спросил Эгиль.

     - Йорн    называет    йотландского   конунга    воплощением    Одина-Бельверка,

аса-висельника, предателя воинов.

     Лицо Веса не изменилось,   когда гонец из Аггерсборга,   едва не падая с ног

от   усталости,   вывалил свои новости:   франки захватили Съяланд,   крупнейший из

вольных   островов   между    Йотландом   и    Страной   Свеев.    Несколько   кораблей

отправилось на север,   к Ойстрисфьорду и владениям Харфарга. Дружины зеландских

ярлов перебиты,   ратники и   хольды их   сражались храбро.   Немало неприятельских

воинов привели они   к   порогу пиршественной залы   Отца.   Если бондам и   удастся

собрать ополчение,   ему не выстоять против франков.   Поведал об этом бежавший с

острова вольноотпущенник, гонец презрительно выплюнул это слово - нидинг!

     Странные,   призывающие к себе Одина, воины с юга хозяйничают на Гаутланде,

но   неприветливый,   полный самого непокорного,   беглого и   свободолюбивого люда

остров нелегко прибрать к рукам.   Нет никаких вестей о том, что стало с отрядом

Варши,   воз, собранные им люди еще скрываются на болотах вдоль Гаут-Эльва.

И   это   еще   были не   все   дурные вести:   несколько франкских отрядов совершили

набеги и на побережье Йотланда, хотя их славно потрепали ратники Аггерсборга, а

корабли их   пожгли.   Но   и   на   острове,   и   высадившись на   побережье,   франки

преследуют всех,   кто   когда-либо   был   связан с   Кругом Скальдов,   безжалостно

выслеживают их, как диких зверей.

     Вес   кивнул.   Не   с   удовлетворением ли,   подумалось Бранру,   среди прочих

скальдов пришедшему на совет.

     ...и долгий перечень погибших или пропавших без вести:   воинов,   хольдов с

различных островов, бондов и гаутов, сотоварищей по морским походам.

     Бранр услышал слабый стон Лысого Грима -   перечень все   не   кончался и   не

кончался:   пусть не все павшие на островах верили в претворяющую силу стиха или

рун,   пусть верили они не в Одина и Тора, Брагги и Фрейра, а клялись они именем

Ран или Финна, но все же были они не чужими... Славные воины, слава героям...

     Вес   продолжал сидеть   на   своем   треногом   табурете,   пальцы   поглаживали

безжалостные каменные лица на жезле из точила.

     Он ведь знал, пронзила вдруг Бранра странная и страшная догадка.

     А если знал,   то почему, почему месяц назад уговаривал он Оттара и Старого

Грима самим отправиться на   Съяланд?   А   если знал,   если предвидел,   что может

такое случиться,   то   ведь это своих же дружинников послал он на остров,   когда

стало ясно, что Гаутланд в осаде? Послал одну из лучших дружин?

     Но   почему   только одну?   А   клевета на   Тровина?   О   старом скальде много

всякого болтали у   лагерных костров.   В   Круг   Грим оказался допущен уже   после

того,    как    о    Молчальнике   перестали   поминать.    Армия    же    судачила    о

предательстве... Точно таком же, в каком пару дней назад обвинили Карри.

     Уберегите меня боги, думал тем временем Эгиль скальд Одина, от того, чтобы

и   на меня он взглянул тем же задумчивым расчетливым взглядом:   он кажется даже

довольным, воистину вошла в него сила Отца Ратей.

     Гонец умолк.   Иссяк наконец рассказ о битвах, схватках, о гибели ратников.

Рассказан   и    принесенный   беглецом   с    Зеланда   слух   об   ужасных   мучениях,

уготованных тем, кто на беду свою остался в живых.

     Конунг Вестмунд жестом отослал гонца,   потом повернулся к   кругу ближайших

советников: Эгиль и Бранр - от детей Брагги, Хакон-ярл и Хальвдан Змееглаз - от

гостящих в Фюркате дружин, и Оспак - от бондов, Карли-управитель примостился за

спиной конунга с вечными деревянными дощечками и ножом.

     - Вы слышали вести, - начал он. - Как, по-вашему, следует нам поступить?

     - Идти им   навстречу.   Набеги врага разбередили страну,   если позволить им

продолжаться,   наши   собственные неурядицы   привлекут   прочих   стервятников,   -

медленно проговорил Эгиль.   -   Не говоря уже о том,   что мы не знаем,   верен ли

слух о   том,   что Вильяльм собирается идти на земли Харфарга.   Разумнее было бы

предположить,   что   он   дождется подмоги и   двинет   свои   отряды   на   нас.   Нам

следовало бы   сражаться с   ним и   преподать урок тем,   кто идет за ним следом с

юга.

     Тогда, быть может, они остерегутся нападать на нас.

     Вес упрямо поджал губы:

     - А ты что скажешь, Хальвдан?

     - У нас есть за кого отомстить!   - рявкнул Змееглаз. - Франки говорят, что

мы,   дескать, язычники. Да, мы не христиане, чтобы прощать нашим врагам. Я - за

то, чтобы выступить.

     - Но конунг - я. Решение за мной.

     Медленно склонились головы.

     - И я скажу:   мы выясним,   каковы наши враги, каковы их сила и слабость, и

лишь потом нанесем им удар. Пусть они придут к нам.

     - И оставим наших товарищей без отмщения? - взвыл Хальвдан.

     - Отчего же, я готов выслать несколько дружин.

     - Нескольких недостаточно,   -   не выдержав,   мрачно вмешался Бранр.   -   Не

забывай,   конунг,   что   я   недавно вернулся с   Гаутланда.   Рьявенкрик почти что

разрушен,   а   сам остров постепенно превращается в гнездо врага.   Едва ли Варша

способен нанести ему   серьезный урон.   И   я   скажу еще:   Эгиль-скальд прав,   за

Вильяльмом придут другие, он только лишь ждет прихода их кораблей. Я видел этих

франков.   Пусть мои   слова противоречат клятве Круга,   но   если мы   не   накажем

страшной смертью этих, остальные сочтут нас слабыми.

     Вес же повторял свое решение снова и снова, уговаривал, соглашался выслать

больше дружин, перетянул на свою сторону Хальвдана и Хакона, обещал послабления

бондам.   Выторговал себе   неделю,   за   ней   еще   одну,   якобы   чтобы   дождаться

дальнейших новостей.

     - Пошли за вином,   Карли,   -   обратился к управителю Вес,   очевидно, желая

снять воцарившееся в   палате напряжение.   -   Выпьем во славу Одина и   ушедших к

нему, почтив их чем-то лучшим, чем простое пиво.

     - Вина нет, мой господин, - неспешно отозвался управитель. - Четыре недели

уже не было кораблей с юга. Быть может, ветер им неблагоприятен.

     Не говоря пи слова,   Бранр поднялся со скамьи и перешел к окну, где, глядя

в небо, стоял Лысый Грим. По залитому утренним солнцем небосводу ветер неспешно

гнал перистые облачка, горизонт был чист.

     - В   такую погоду я   мог бы проплыть от устья Рейна в   Сканней и   в старом

корыте, - вполголоса сказал он старику. - Ветер ему не тот! Не в ветре дело.

     Старик   взглядом   призвал   его   к   молчанию.   "Воз,   за   время   моего

отсутствия Лысый   Грим   тоже   догадался   о   чем-то",   -   с   облегчением подумал

Хамарскальд.

     - И кто,   как не я,   -   неожиданно заговорил Вес,   -   предлагал послать на

побережье или самого Оттара Черного,   которого защитили бы его старость, волшба

и дар, или тех, кто наименее ценен для нас?

     Ответом на эти слова была удивленная мертвая тишина.

     - Дружины отправятся завтра же и   с   ними те из скальдов,   которых выберет

Круг. Пусть они передадут зеландцам, что мы окажем им всю помощь, какая будет в

наших силах.

     Вес   снова задумчиво поглаживал каменные лица.   Еще   до   своего отъезда на

Гаутланд,   Бранр   заметил,   что   делает конунг это   всегда,   когда рассчитывает

что-то или собирается солгать во имя какой-то лишь ему ведомой цели.

     Не верь ему Оттар, безмолвно выкрикнул Бранр. Ему нельзя верить.

 

     XII

     ПОВИВАЛЬНАЯ РУНА HE НЕСЕТ УРОЖАЙ. ГОД СОБОЙ ЗНАМЕНУЯ

 

     Под знаком распахнутых крыльев

     "эйри"-орла эта руна

     вращения цикл завершает.

     Подносимое скальду вино

     есть не ноша Грани, но мед

     единения и сопричастности силе

     повелителя молний и Сив златовласой,

     за ними светлого дана настанет черед.

     Силой эрилия к рунам воззвав, помни:

     не пожав посеянного плодов, не начать новый круг.

     Так рождаются асы.

 

     - А кроме того,   - продолжал Вес, обращаясь к Бранру. Оба они неспешно шли

от палат конунга к   домам,   расположенным у   самого вала.   Вскоре,   вынырнув из

проулка,   к ним присоединился Гвикка Ирландец.   -   Я хотел бы показать тебе вот

это.

     Усмехнувшись,   Вес повернулся и махнул куда-то в сторону почти незаметного

склона,   ведущего к   баракам,   где   жили   рабы-трэлы   и   вольноотпущенники.   Из

небольшой ложбины за ближайшими домами послышался скрежет и шум многих пар ног.

Секира   Бранра,   до   того   мирно   покоившаяся в   наплечной   петле,   молниеносно

оказалась у него в руках,   взгляд устремился к воротам в поисках нападавших,   -

хотя он   прекрасно знал,   что их там просто не может быть,   стража давно бы уже

подняла тревогу.

     В проходе между домами показалась колонна людей,   выстроенных по четверо в

ряд,   все   они   были одеты в   кожаные куртки с   нашитыми на   них металлическими

пластинами.   За правым плечом у каждого висел лук,   за левым -   кожаный колчан.

"Неужели   англы",    -    с   удивлением   подумал   Бранр,   присматриваясь   к   этим

низкорослым ратникам.

     Когда колонна подошла поближе,   он,   узнав даже некоторые лица, понял, что

здесь было больше ирландцев, чем англов - добыча, отбитая кораблями Вестмунда у

возвращавшейся из   набега   на   западные земли   флотилии Горма   Старого.   Конунг

южного Йотланда ежегодно отправлял на запад корабли в надежде разбить у берегов

Эрины   хозяйничающие там   норвежские дружины   и   самому   завладеть тем   зеленым

краем. И каждый год вместо долгожданных стягов ирландских ярлов длинные корабли

Горма привозили живой товар,   что было хоть и   не столь славно,   но не в пример

более выгодно.

     Прошлой осенью драккары Вестмунда, намного более легкие и маневренные, чем

тяжело   груженные   и   потрепанные долгим   плаванием   корабли   старого   конунга,

разгромили возвращающийся с   добычей   флот.   Таким   образом,   в   Фюркарт попало

несколько сотен ирландцев,   сменивших большую часть обслуги лагеря.   Правда, до

отъезда Бранра им доверяли лишь земляные работы да уход за скотом.

     За   первой колонной из-за   домов появилась вторая,   в   которой тоже   англы

смешались с ирландцами.   Распознать же их воз разве что по цвету волос,   а

ростом,   решил для себя скальд Тюра, ни один не дотягивает на настоящего воина.

На    языке    ратников   Фюрката    назвать    приятеля   здоровяком   было    немалым

комплиментом,   и   Бранр мог бы   придумать полтора десятка эпитетов для человека

невысокого роста, и все это были оскорбления.

     Не веря своим глазам,   Бранр ошеломленно уставился на этих людей.   У   него

даже   мелькнула мысль,   а   стоит ли   доверять рабам оружие,   даже   если   конунг

пообещал им свободу.

     Неожиданно из   второй колонны раздался ужасающий,   режущий уши вой,   будто

визжала сотня одновременно закалываемых поросят.

     - Это еще что такое? - вздрогнул от неожиданности Вес.

     С трудом оторвав взгляд от конунговых недомерков, Бранр увидел, как прячет

в ладонь усмешку незаметно подошедший к ним Грим.   Бранр не мог бы сказать, как

давно сын Эгиля стоит за их спинами.

     Мимо них, раздувая щеки, проходил отряд волынщиков.

     - Это   еще   что   такое?   -   недоуменно повторил Вестмунд,   ни   к   кому,   в

сущности, не обращаясь.

     - Видишь ли,   конунг,   - впервые за все время подал голос Грим, - я решил,

что   твои новые дружинники скучают.   А   Глен из   Эрины проговорился,   что в   их

стране существует престранный инструмент.

     Бранр перевел взгляд с Грима на Гвикку,   который изумленно смотрел на сына

Эгиля.   Похоже,   ирландец впервые   увидел   в   нем   равного себе,   а   не   просто

сумасшедшего берсерка,   которых,   как   было известно скальду Тюра,   как   никого

другого боялись и ненавидели в его зеленой Эрине.

     - По счастью,   оказалось,   что Глен даже может изготовить его прямо здесь,

на месте. Я предложил им поиграть, чтобы разогнать скуку.

     Вес   уставился на   скальда в   безмолвной ярости,   потом   перевел взгляд на

массивную фигуру воина моря -   беглого раба, обзаведшегося собственной дружиной

и кораблями! - который, судя по прозвищу, родом был из той же страны, и сдержал

готовый вырваться у него гневный ответ.   Прислушавшись, конунг вновь недоуменно

перевел взгляд на свои новые отряды.

     - Да ведь все они играют один и тот же мотив!

     Мелодия и впрямь была единой, и не только мелодия. Казалось, сами собой из

самих этих несносных воя и гудения складывались какие-то невнятные стихи:

     Весть на мунд-вест

     Весь змею.вред!

     Он все силился найти смысл в тех словах, какие ему удалось разобрать, и не

мог:

     Весть на мунд-вест

     Весь змею в-ред.

     Дичь какая-то...   Или   нет?   Не   чудится ли   ему собственное испоганенное,

перевернутое имя в этом "мунд-вест"? А "змей" и "вред"?

     Ред - Редрик - Змей!

     И главное - кто еще способен увидеть в дурацкой забаве рабов этот скрытый,

страшный смысл ?

     Он   вдруг сообразил,   что рука у   него начинает неметь от   боли,   каменные

бороды, носы вдавливались, впивались в сжимающие жезл пальцы.

     Случайность или предательство?

     - А   это,   что,   тоже твоя выдумка,   Грим,   скальд Локи?   -   заставил себя

улыбнуться конунг Вестмунд.

     - Нет, - с самым невинным видом ответил Грим. - Мотив придумали они сами.

     А   может,   лишь он один слышал те дурные,   страшные слова?   Вес всем своим

существом уцепился за эту призрачную надежду.

     - Глен сказал,   это...   -   ненавистный скальд прокаркал что-то   совершенно

невообразимое.   -   Если я верно это произношу,   - и, рассмеявшись, повернулся к

Гвикке.

     - Хуже   некуда,    -   хмыкнул   в   бороду   ирландец,   но   вышло   это   как-то

заговорщицки.

     - А   значит это   "Все змеи ушли из   Эмайн",   -   как   ни   в   чем не   бывало

продолжал Грим.

     Бранр, услышав это, отвернулся, чтобы скрыть разбиравший его смех: если не

к самой мелодии, то уж к ее названию точно приложил руку сын Эгиля.

     Просторная горница была залита светом из точно ориентированных по сторонам

света широких окон, с воткнутых по углам ее копий свисали гроздья тисовых ягод.

Яркий светлячок,   будто символ целительных яблок в начале лета. К полудню здесь

собрались почти все члены Круга детей Брагги,   что были тогда в Фюркате:   Лысый

Грим -   скальд Одина, Торольв и Гранмар - скальды Тора, Амунди Стринда - скальд

целительницы Идунн,   пришли   и   другие:   Гундбранд   Шишка,   навигатор,   умеющий

пролагать путь по звездам,   и корабел Ивар Белый -   скальды Ньерда,   аса морей,

Хальвдан Летописец,   скальд Тюра.   Скальдрек,   толмач,   и   Бранр   Хамарскальд -

скальды Хеймдаля, и скальд светлого Фрейя Ванланди, и многие другие. Не хватало

лишь отправившихся к   устью Фюрката навстречу Гутхорму Домари Эгиля и   его сына

Грима.

     Кроме посвященных, на скамьях Круга сидели еще два человека: гаутрек Карри

Рану   из   рода Асгаута и   пленник,   беглый раб,   а   впоследствии форинг вольной

морской дружины Гвикка Ирландец.

     Лавки от стен горницы были отодвинуты, образуя круг, внутри которого подле

жаровни с   огнем Локи меж   половиц держалось серебряное копье Одина.   Каждый из

скальдов,   глядя на   них,   думал,   что мало кому под силу взять на   себя тяготы

Одинова копья, а что до скальда Локи, то он был лишь один, и многие, как это не

раз бывало на их собраниях последних лет, радовались про себя его отсутствию.

     - Настало время,   -   обведя   взглядом собравшихся,   заговорил Ванланди,   -

решить, что мы делаем дальше.

     Ответом ему   были   безмолвные кивки   в   знак   согласия -   эти   люди   редко

говорили без нужды.

     - Всем   нам   известно,   что   конец   истории не   Асгарда,   а   нашего   мира,

хельмскринглы, круга земного не предопределен. Но Убби из Каупанга было видение

о   том мире,   который возможен.   Видение о мире,   где бог христиан встанет надо

всеми.   Где на тысячу лет люди будут отданы во власть его жрецов.   А в конце, в

конце этих тысячи лет,   хельмскринглу ждут пожары и голод. Об этом поведано нам

в   прорицании древних.   И   на   протяжении всего   этого тысячелетия бороться эти

жрецы единого бога станут за   то,   чтобы сохранять людей такими,   как они есть.

Станут говорить им   о   том,   что следует позабыть о   мире этом и   обратить свои

помыслы к миру грядущему.

     Как   будто   исход   Рагнарек -   битвы   богов   и   людей с   великанами -   уже

предрешен. - Ванланди с каменно-суровым лицом оглядел Круг скальдов. - Казалось

бы,   именно об этом и   говорится в   прорицании вельвы.   И все же каждому из нас

являлись в видениях погибшие в битвах,   чтобы сказать, что ушли они не пировать

и биться под стенами Вальгаллы,   а в свой черед охранять Вечный ясень и Фенрира

Волка.   С   незапамятных времен наши родичи знали,   что   в   день последней битвы

погибнут асы.   Но время течет,   и меняются люди. Не значит ли это, что меняться

могут и асы?

     И вновь согласные кивки собравшихся.

     - Не стоит ли предположить,   что Один призывает к   себе все больше воинов,

пополняя дружину?

     - Зачем?   -   прервал его   Скальдрек,   скальд Хеймдаля.   -   Неужели охраняя

Стержень мира и Фенрира, пополняя дружину, Всеотец рассчитывает победить?

     - Сколь бы   ни   было   велико Одиново воинство,   все   оно   поляжет на   поле

Вигрид, - согласился с ним Ивар Белый.

     - Оглянитесь вокруг!   -   возразил Ванланди.   -   Воз ли,   что слова из

пророчества о Гибели Богов, те, где говорится, что:

 

     Братья начнут биться друг с другом,

     родичи близкие в распрях погибнут;

     тягостно в мире, великий блуд,

     век мечей и секир, треснут щиты,

     век бурь и волков до гибели мира;

     щадить человек человека не станет.

 

     - Каждое из поколений,   -   уже спокойнее продолжал он, - полагало, что оно

живет в   тот   самый "век волков и   секир".   Однако сейчас нам   угрожают воины с

крестом на груди, но призывающие к себе Всеотца.

     Не значит ли это, что "братья начнут биться друг с другом"?

     - Прежде всего необходимо выяснить,   кто именно защищает эти рати волшбой.

- Вдохновенные речи скальда Фрейра вновь были прерваны.   На   этот раз   раздался

голос Гранмара.   -   И   как,   если неизвестно,   можем ли   мы   полагаться на дары

Всеотца, если ас асов обернулся к нам Бельверком? Я говорю о рунах.

     Повисло молчание.

     - Грим Квельдульв,   - произнес наконец витавшее в воздухе имя Скальдрек. -

Но кто знает, чего от него ждать?

     - Бессмысленны речи   о   ненадежности Грима,   важнее   другое -   на   что   он

способен. Сознаюсь, в Том мире сам я видел сына Эгиля лишь однажды, видел его в

ту ночь и еще один из нас. - Ванланди повернулся к целителю.

     - Я   пробовал на   себе   в   тот   день новый отвар,   -   сокрушенно признался

Стринда,   -   но истинность моего знания подтвердить может и   Ванланди,   который

тоже был там. - Целитель обернулся к скальду Фрейя, на что тот кивком предложил

ему продолжить.   -   В   ту   ночь,   своего посвящения,   когда Грим завис меж двух

миров...

     "Неужели   он   скажет,   что   они   действительно   видели   Грима   волком",   -

испугалась Карри.

     - Нет,   это было на острове у жестокого конунга,   -   улыбнулся целитель, и

Карри Рану в который раз подумала,   что,   что бы ни говорили скальды, но скорее

всего они умеют читать мысли собеседника. - Мы видели его Велундом, властителем

альвов.

     Велунда   пленил   конунг   Нидуд.   Властителю альвов   подрезали   сухожилия и

оставили на   острове Стиварстед,   чтобы он   ковал там драгоценности Нидуда.   Но

Велунд заманил к   себе   в   кузню сыновей конунга,   убил их,   сделал чаши из   их

черепов,   глаза вправил в кольца, а из зубов сделал пряжки, а потом подарил эти

украшения конунгу. Он заманил в кузню и дочь Нидуда и взял, одурманив пивом.

     - Зачем?   Если он все равно остался узником?   - удивился Гвикка. - Если он

все равно не мог бежать?

     - Что ж,   ты можешь и не знать всех многих наших легенд. - Однако в голосе

Ванланди прозвучало неподдельное удивление.   -   Велунд бежал.   Улетел в небо на

железных крыльях, какие тайком выковал в своей кузне, улетел, громко смеясь над

теми, кто считал его увечным.

     - К чему твоя история, Стринда? - впервые за все это время заговорила дочь

Раны Мудрого.

     - Все здесь умеют творить заклятия,   используя дар Одина,   но не опасно ли

использовать этот дар?   Кто знает,   подвластны ли руны,   впервые вырезавшему их

Хрофту,   или силе, к которой люди обращаются посредством рун, подвластны и асы?

Однако властитель светлых альвов обладал особым даром,   и   получил он его не от

Высокого.   Не   важно,   какой   бы   из   своих сторон ни   оборачивался ас   асов   к

взывающим к нему - Вс-отцом или асом висельником. Дар Велунда - дар открывать в

мире вещном, то что сокрыто от прочих...

     Дар увидеть легкость и гибкость в металле,   создавая железные крылья,   или

мягкость студня глаз, чтобы оправить его в золото.

     Воз,   этот дар   Грима позволит нам отыскать то   или того,   что силами

рунной,   нашей же волшбы,   ведет против нас рати. Грим способен видеть больше и

дальше, чем прочие люди. Видеть то и там, что не дано разглядеть другим...

     - Правда,   когда не   пьян или   не   впадает в   ярость,   -   не   удержался от

ехидного замечания Скальдрек.

     - И это верно,   - сумрачно согласился Оттар Черный. - Но с Каупанга пришли

дурные вести.   К побережью Страны Свеев не раз уже подходили вражеские корабли,

хотя   пока   Дружины   и   хольды   Стейнвера-ярла   успешно отражали их   нападения.

Выбравшиеся   с   Гаутланда,   рассказывают,   что   франкский   конунг   Вильяльм   по

прозвищу Длинный Меч завладел всем островом и выжидает чего-то.

     Мне    думается,    что    сын   ушедшего   походом   на    юг,    Хрольва,    сына

Ренгвальда-ярла, ждет подкрепления, а пока выбирает, двинуться ли ему на север,

на земли Харфарга и Свейна, или на юг, на Йотланд.

     Франков немало,   но не впервой -   встречать нам их в бою.   Гораздо опаснее

то,   что защищает на этот раз воинов Вильяльма.   Ключ же к   этому,   как сказали

сегодня руны,   на Гаутланде.   И мне кажется, содержат его виса или записи, если

длиннобородый ас Брагги подсказал Молчальнику оставить что-то при себе.

     - Что   ж,   -   подвел итог Ивар Белый,   -   если записи были,   и   Молчальник

посылал своего мальчишку к Квельдульву, то он один и может разыскать их.

     - Потому я и завел речь о даре Велунда, - подтвердил Ванланди.

     - Воз,   пришло время поговорить с самим Гримом, - раздумчиво произнес

Оттар Черный.   -   Думаю,   по его возвращении это стоит сделать мне. Быть может,

говорить со мной ему будет легче, чем со своими родичами.

     - Некоторые вещи забыть невоз. - Грим не отрываясь смотрел на руны на

клинке Гранмара.   -   Помню,   я   был   тогда совсем мальчишкой,   дед   чертил руны

угольком на березовой дощечке,   на лечебных палочках.   Помню,   как возникают из

пламени их очертания на закаливаемом мече.   Это всегда очаровывало, притягивало

меня.   Я мог часами сидеть и следить,   как рука деда выводит эти знаки - творит

волшбу.   И еще я помню,   как прибежал к Тровину,   рассказать,   что увидел вдруг

цепочки вязаных рун в переплетении ветвей,   и как он посоветовал мне поговорить

со Стриндой. Помнишь, как я уговаривал сперва его, потом тебя пойти со мной?

     Оттар кивнул.

     - Он тогда только-только выдернул мне зуб...   Как же я его тогда боялся! -

Грим   невесело   рассмеялся.   Помолчал немного,   потом   продолжил:   -   Последние

годы...

     Слова давались ему с   трудом,   но Оттар Черный не потому слыл самым мудрым

среди скальдов,   чтобы прерывать начатое,   а   уж тем более подбирать за другого

слова.

     - После отречения я решил,   что мне не остается ничего,   кроме меча и боя.

Берсеркам покровительствует Один,   думал я,   -   этого никто не в   силах у   меня

отнять.   Гаутланд -   не самое дурное из тех мест,   где я бывал. Жаль только, не

было доброй дружины,   что отправлялась бы в Миклагард,   хотелось бы взглянуть и

на южные страны.

     - Но   руны ты на Гаутланде резать не стал,   -   мягко вернул его к   прежней

теме Оттар.

     Грим резко вздернул голову, чтобы в упор взглянуть на скальда...

     - Не стал,   слово есть слово.   А знаешь ли ты, что такое в каждой косточке

чувствовать силу,   чуять ее   под ногами,   во   взмахе клинка,   в   шуме моря?   На

Гаутланде шум моря слышится по всему острову.

     - И ты никогда не думал изменить свое решение?

     Голос Оттара прозвучал вдруг очень смутно,   будто доносился сквозь плотную

пелену.

     А   он...   он   снова   летел сквозь мокрую тьму...   Нет,   не   летел,   несся,

чувствуя,   как   хлещут по   бокам отсыревшие под   ночным дождем ветки,   чувствуя

бесшабашную радостную силу в мощных лапах. Вот и берег.

     Хресвельг поднимал крылья,   Хресвельг поднимал ветер,   что   гнал сейчас по

небу   рваные   облака.   Из   прорех   напуганно   глядел   с   неба   бледнолицый   сын

Мундильфари.

     Чуя,   что недолог срок этой всепоглощающей свободы и вольного ветра,   волк

поднял   голову и   воззвал к   блеклому.   И   будто   отвечая ему,   грянуло воем   с

небесного свода эхо.

     От подножия холма поднимались к вершине темные фигуры.

     - Эй, Волк, - донесся до него звонкой голос человека, кормившего его.

     Волк не откликнулся, а фигуры подошли ближе.

     - Эй, Волк, - не унимался знакомый голос. - Поиграешь с нами?

     Волк молчал.

     - Ты   же   силен и   могуч,   -   продолжал голос.   -   Никто из нас не смог бы

порвать тех цепей, что разметал по звеньям ты. Давай посмотрим, а сможешь ли ты

разорвать простую ленточку?

     - Простую? - оскалил клыки зверь. - Что у вас, асов, бывает простым?

     - Ладно,   не простая это лента,   - согласился голос, а фигуры придвинулись

еще ближе.   -   Шесть сутей соединены в ней: шум кошачьих шагов, женская борода,

корни гор,   медвежьи жилы,   рыбье дыхание и волчья слюна. "Глеппнир!" - озарило

волка.

     - Боишься -   Темные фигуры окружили его   со   всех   сторон,   заслоняя блеск

речной воды.   -   Не   веришь нам?   А   хочешь...   -   Голос   помедлил как   будто в

нерешительности,   но продолжал:   - Я знаю, что ты вырвешься, и в доказательство

готов вложить в пасть тебе руку. Идет?

     Волк сумрачно кивнул.   Они не   уйдут.   Они никогда не   уходят,   не получив

своего.   Ловкие руки умело опутали невесомой шелковистой лентой лапы, за ними -

спину.   С   отвращением открыв   пасть,   зверь   легонько прихватил клыками мякоть

ладони, чувствуя мерзкий запах страха. Неужели есть чего страшиться богу битвы?

Снова обман?

     Темные фигуры отошли и   замерли в   ожидании.   Волк крепче уперся в   землю,

приготовился. Рука в пасти дрогнула. Когти волка вонзились в землю...

     - Он -   мой!   Отдайте-   его мне! - раздался за спинами хриплый насмешливый

тенор.

     Но   не   успели фигуры обернуться или хотя бы   дать ответ вновь пришедшему,

как волк подобрался, изготовился к прыжку и...

     Простаки!

     Путы из   страны черных альвов разлетелись на   все   эти шесть перечисленных

Тюром сутей.

     "Дурачье!" -   усмехнулся про себя волк,   выплевывая омерзительную на вкус,

потную от страха и совершенно невредимую руку кормившего его.

     А над ним все хрипел, насмехался голос:

     - Волк этот из рода моего! Он - мой! Мой!

     И   тот же   тенор хохотал у   него в   ушах,   когда,   очнувшись на утро после

посвящения, он увидел склонившиеся над ним лица отца и деда, и потрясенное лицо

скальда   Фрейра   Ванланди,    который   не   нашел   в   себе   сил   хотя   бы   словом

приветствовать нового скальда.

      Скальда Локи.

     И тот же язвительный тенор издевался над ним, над заклятиями и рунами, над

силой клинка и властью стиха,   когда он,   Грим,   сын Эгиля, вынимал свой меч из

убитого им в бешеной ярости,   берсеркерской ярости,   Одиновой ярости, Виглейка,

скальда аса Тюра.

     - И ты никогда не думал изменить свое решение?

     Снова голос Оттара,   а поверх него хохот. Хохот хаоса, погнавший его прочь

от рун, прочь из Круга.

     - Нет,   - подавив в мыслях этот безумный хохот, покачал решительно головой

Грим.

     Прочь от   рун,   прочь от их волшбы,   которая неведомым образом меняет само

его тело,   заставляя скальда Локи принять иные, нечеловечьи сущность и обличье.

Прочь от рунных заклятий,   заставляющих его по ночам убегать в   леса.   Прочь от

слухов, что неведомо как и откуда поползли после его посвящения: дескать, новый

скальд к ночи теряет человеческий облик,   оборачивается волком.   Прочь от косых

испуганных взглядов,   прочь   от   замкнутых лиц,   прочь   от   намертво прилипшего

прозвища: Квельдульв.

     Грим усилием воли заставил себя вернуться на   скамью возле кузни Гранмара,

к разговору со скальдом стража богов Оттаром Черным.

     - Что сказал бы ты сам, попробуй я вернуться, нарушив клятву?

     Оттар молча кивнул, признавая правоту слов младшего.

     - Мало радости -   признаваться в столь постыдном чувстве, но, пожалуй, мне

хотелось бы, чтобы ты знал это. Силу одних лишь знаков, эриля в себе, я мог еще

побороть, хоть это и стоило немалого труда. Но в последнюю зиму не было ни дня,

когда я не испытывал бы жгучей зависти ко всем вам.

     - Зависти? - искренне удивился Оттар.

     - Зависти,   - пересилив себя, повторил Грим. - Зависти к тому, как легко и

свободно творите вы   висы.   Я   поставил себе,   что   мне   остается лишь нид,   но

забавно,   не   правда ли,   для   Гаутланда,   где   вне   крепости нет закона -   нид

запрещен.   Ходят слухи,   что даже Торлейв,   зимовавший на острове,   спасаясь от

гнева Хакона Могучего,   вынужден был скрывать свое имя:   на Гаутланде, как и по

всей   Норвегии,   не   сильно жалуют скальдов.   И   когда,   добираясь к   Варше,   я

случайно выехал к усадьбе Молчальника, сколь радостна ни была наша встреча, она

лишь добавила боли.

     В   ответ   Оттар   лишь   удивленно поднял брови,   понимая,   что   внуку Эгиля

необходимо наконец выговориться.

     - Тровин   оставил   Круг,    но   не   оставил   рун.    Его   вису   о    Скульде,

рьявенкрикском годи, повторяли по всем харчевням.

     - Теперь ты   вернулся.   Бранр говорил,   что это твоя сила проломила защиту

врага под стенами Рьявенкрика.

     - Вернулся.   -   Грим с   яростью вонзил нож в   лавку.   -   Но   это ничего не

изменило.   -   Голос его охрип.   -   Тогда не я управлял рунами,   а руны потянули

меня.   Для того чтобы снова стать в Круг,   недостаточно пересечь пролив, должно

быть что-то еще...

     Внимание его привлек гомон голосов, который по мере приближения рассыпался

на отдельные выкрики.   Следом за ним вскочил Оттар,   прихватив с соседней лавки

меч.

     У   самого берега,   там,   где в него упирался крепостной вал,   сгрудились с

десяток   норвежцев из   дружины Хальвдана Змееглаза и   пара   дюжин   черноголовых

ирландцев.   Гриму подумалось,   что издали эта толпа напоминает единое существо,

странно раскорячившееся на земле и то и дело,   будто конечности,   выбрасывающее

отдельные фигуры.

     Возле вала разгоралась ссора,   которая,   судя по тону голосов, готова была

вот-вот   перейти в   схватку.   Увидев среди темных голов знакомый профиль Глена,

Грим обернулся к старому скальду:

     - Пойду разберусь, что там, - на ходу бросил он.

     Оттар благодарно кивнул.

     Подойдя ближе,   Грим   обнаружил,   что   норвежские ратники настроены скорее

поразвлечься,   чем   драться.   Оттеснив ирландцев к   самому заливу,   они   стояли

плотным строем,   плечо к плечу,   но сами в драку вступать не собирались, кричал

лишь один из них. Однако судя по тому, как отбрехивались в ответ на оскорбления

норвежца вчерашние трэлы,   Грим сообразил,   что не   хватает лишь самой малости,

чтобы свара переросла в серьезную потасовку,   а тогда бывалые викинги играючи -

как   скот   -   перережут плохо вооруженных ирландцев.   Глен пререкался с   воином

много   выше   и   плотнее себя,   и   их   перепалка становилась все   более грубой и

отвратительной.

     - Не смей смотреть мне в лицо, дохляк! - услышал Грим голос норвежца.

     - Воз,   и к лучшему,   что я ростом не вышел, - парировал Глен, - твоя

шкура как раз сойдет мне на плащ.

     Обогнув дружинников Хальвдана,   Грим зашел ирландцам со спины, расшвырял в

стороны тех,   кто наблюдал за   происходящим со смесью испуга и   удовлетворения,

расчищая себе проход к Глену.

     Оказавшись же рядом с ним, сын Эгиля до половины вытянул из ножен меч.

     - Что здесь происходит? - осведомился он, обращаясь к ирландцам, поскольку

знал, что сказанное ими окажется скорее всего ближе к истине.

     - Мы   возвращались   со   стрельбища,   -   охотно   ответил   Гриму   закадычный

приятель Глена.

     Ирландец,   похоже,   рад   был   появлению знакомого лица.   Грим же   про себя

усмехнулся и   тому,   что,   хоть он   и   знал этого человека,   ему ни   за   что не

выговорить это его кошмарное имя,   и тому, что ни те, ни другие не подозревают,

насколько спорно его   собственное положение в   лагере.   Не   говоря уже о   праве

вмешиваться в ссоры между отрядами.

     - Дело трэлов - чистить нужники и молоть зерно, - прорычал норвежец.

     - Нельзя позволить им марать благородные луки своими грязными лапами.

     Глен поспешил открыть рот, чтобы дать отпор обидчику, но Грим дал ему знак

молчать.

     - Насколько мне известно,   -   обратился он к остальным норвежцам, - херсир

Хальвдан дал   свое согласие на   то,   чтобы ирландские лучники возвращались мимо

ваших домов, верно? И ваша дружина подтвердила его решение?

     Норвежцы настороженно кивнули.   Грим же,   проявляя миролюбие, к которому в

данный момент вовсе не испытывал никакой склонности, вложил меч в ножны.

     - С каких пор ратники идут против решения тинглида?

     В   эту   минуту   Грим   уловил что-то   странное во   взгляде затеявшего драку

норвежца и   сам невольно насторожился.   Как и в любом ратнике Фюрката,   Грим не

чувствовал в   нем страха,   но в   этом воине не было даже разумной осторожности,

при этом он   не   стал бы   называть этого человека берсерком.   Сын Эгиля не   мог

найти   причины этому своему ощущению,   и   все   же   он   знал   -   здесь перед ним

какая-то новая необычная опасность.

     Ирландцы слаженно и   незаметно -   то   один сделает полшага в   сторону,   то

другой -   выстроились в привычный им боевой строй, норвежцы тоже подошли ближе,

предвкушая увлекательную схватку.

     Грим внезапно сообразил, что ссора с ирландцами лишь предлог.

     Норвежец,   кажется,   поджидал именно его,   Грима, проведав как-то, что сын

Эгиля будет возвращаться от скальдов, вероятно, этой дорогой.

     - Прогони этих рабов,   скальд.   -   Норвежец глядел на Грима в упор.   - Или

пусть вот он, - он ткнул пальцем в Глена, - сразится со мной.

     - Он на полголовы ниже тебя, и из оружия у него - лишь длинный нож. - Грим

старательно изобразил искреннюю заинтересованность.   -   Ты   всегда вызываешь на

бой тех, кто слабее тебя, воин?

     - Тогда отошли своих собак,   оборотень,   - процедил норвежец. - Сразись со

мной!

     Норвежец выдернул из ножен меч, а его приятели одобрительно рассмеялись.

     С деланным безразличием Грим пожал плечами.

     - Побереги храбрость для   франков.   Вдруг я   и   впрямь обернусь волком,   -

усмехнулся он   и   вдруг   почувствовал прикосновение клинка к   рукаву.   Даже   не

опуская глаз,   Грим   мог   бы   сказать,   что   распорот лишь   рукав   его   рубахи,

поскольку удар был точно отмерен - чтобы оскорбить.

     Грима   вдруг   окатило волной,   но   не   алой   берсеркерской,   а   холодной и

расчетливой ярости. Он был зол на Глена и его приятелей, которым не хватило ума

обойти лагерь кругом,   чтобы войти на   него хотя бы   со стороны личной четверти

конунга.   А впрочем, если норвежцы ждали здесь именно его... С такими, как они,

нельзя не считаться.

     Оглядев    сумрачные   лица    норвежцев   и    холодно    рассчитав   настроение

собравшихся,   Грим отвязал ножны с мечом и отдал их Глену. И пока его противник

в   недоумении пытался переварить этот его жест,   Грим на   выдохе нанес ему удар

ногой в живот.   Хватая ртом воздух,   норвежец согнулся пополам, меч его отлетел

далеко в сторону.   Все еще стараясь восстановить дыхание, норвежец потянулся за

мечом, но Грим, молниеносно сделав шаг в сторону, наступил на клинок. Еще одним

ударом   он   отбросил своего противника прочь   от   оружия,   потом   подбросил меч

высоко в   воздух,   так что он вонзился в   бревна частокола наверху вала.   Когда

норвежец отвел руку от рта,   на ней была кровь из рассеченной губы,   а в глазах

его застыла ненависть.

     - Я не обнажаю меч против того,   кто не желает честной схватки,   -   сказал

Грим, окинув тяжелым взглядом его приятелей.

     - Хорошее решение, нечего сказать!

     Вниз   по   склону решительным шагом спускался высокий светловолосый воин   в

дорогом с   меховой опушкой плаще.   Он   не   обратил внимания ни   на кого,   кроме

избитого дружинника.   Судя по взгляду норвежца,   это был его собственный форинг

или грам,   которому явно придется не   по нраву,   что один из его людей позволил

избить себя.   Готовые было   ринуться в   драку   норвежцы и   ощетинившиеся ножами

ирландцы отступили на шаг назад, оставив на метровой полоске берега между двумя

строями одного Грима.

     Дружинник попытался скрыться за спинами своих товарищей, но безуспешно.

     - Ты   недостоин зваться   мужчиной   и   воином.   Недостоин места   на   скамье

"Ярхордра" и в дружине,   однако решать твою судьбу станет тинглид. А вы, воины,

пристало ли вам отступать перед кучкой рабов?

     - Рабов?   -   переспросил вдруг новый голос,   и   обернувшись,   Грим   увидел

направляющегося к ним от кораблей Гвикку.   - На общем тинге всех дружин Фюрката

конунг объявил, что дарует им свободу.

     Голос Гвикки Ирландца был   опасно весел,   а   поглядев на   походку викинга,

Грим   заключил,   что   он   отчаянно пьян.   Однако   ирландец трезвел   на   глазах.

Протолкавшись через   строй   соотечественников,   кивнув по   дороге Глену   и   еще

дюжине знакомцев, Гвикка остановился рядом с сыном Эгиля.

     - Я   наблюдал   за   происходящим с   борта   "Линдормра",   -   спокойно и   уже

совершенно трезво   заговорил он,   но   любому,   кто   хоть   однажды   встречался с

ирландским морским разбойником,   было ясно, что спокойствие это было обманчиво.

- Хотел посмотреть, насколько далеко зайдет эта перепалка. Здесь нечто большее,

Берси, - он повернулся к человеку в отороченном мехом плаще, - чем просто ссора

из-за возвращающихся со стрельбища лучников, будь они трэлы или вольные люди.

     - Ах вот как! - ощерился норвежец, слева сверкнул золотой зуб. - Тот самый

беглый раб,   который бросился защищать морскую суку,   из-за которой мы потеряли

Рьявенкрик.

     Лицо Гвикки побелело от ярости,   и   Грим,   сделав шаг вперед,   положил ему

руку на локоть.

     - Стоит ли   так   легко бросаться бранными словами,   форинг?   Тем более что

рассказ мой и Бранра Хамарскальда о том, что произошло на Гаутланде, подтвердил

хольмганг,   где   асы   судили   победу   Карри   Рану   из   рода   Асгаута.   -   Гриму

подумалось,   что   еще   мгновение   и,   высвобождая локоть,   чтобы   броситься   на

норвежца, Гвикка сломает ему руку. - Не пристало сыпать оскорблениями за глаза,

не   пристало и   попрекать воина   тем,   в   чем   виновен   твой   конунг,   Хальвдан

Змееглаз.   За   эти   оскорбления и   гаутрек Карри Рану и   Гвикка Ирландец вправе

вызвать тебя на поединок или требовать виры.

     - Я, грам Берси Золотой Зуб...

     При   этих   его   словах Гриму показалось,   что   все   поплыло у   него   перед

глазами... Он будто бы увидел освещенную факелами, одетую в камень площадь...

     - ...по воле Харфарга привел свою дружину к   Хальвдану Змееглазу и   всегда

готов ответить за свои слова. И не тебе говорить об этом, скальд, отрекшийся от

собственной клятвы, которого я назову клятвопреступником!

     Норвежцы самодовольно расхохотались,   а   со стороны ирландцев тем временем

кто-то   подобрал с   земли ком грязи,   чтобы с   проклятием на   неизвестном языке

швырнуть его в грама. Не успела еще грязь с чавканьем распластаться по складкам

плаща,   как норвежцы бросились вперед.   Примеру их   последовали и   ирландцы.   В

начавшейся потасовке недвижимы остались лишь Берси и Грим, не спускавшие друг с

друга гневного взгляда.

     Безоружный Гвикка Ирландец,   с ходу вступив в драку, хватал руки, ноги или

одежду и вытащил сначала одного,   потом другого,   потом третьего,   не разбирая,

кто это,   ирландец или человек Берси.   И   все это время он   сыпал проклятиями и

пинал тех,   до   кого еще не успел дотянуться кулаком.   Один из отброшенных им в

сторону норвежцев вскочил на   ноги   и,   обнаружив,   что   лишился меча,   который

теперь поблескивал в   руке ирландца,   выхватил из-за пояса нож и бросился в бой

снова.   Однако на   этот   раз   клинок был   направлен не   на   ирландцев,   успешно

отбивающихся ножами   от   норвежцев,   которым   не   хватало места,   чтобы   удобно

занести меч в этой свалке, а в широкую спину Гвикки.

     - Сзади! - крикнул Грим, не отрывая взгляда от норвежского грама.

      Поднимая в   повороте руку с   мечом,   так   что   острие его уставилось вниз,

ирландец   резко   обернулся,   и   клинок   вошел   прямо   в   живот   нападавшего.   В

последовавшее за   резким окриком Грима   мгновение тишины раздался пронзительный

хрип.   Хрип этот заставил дерущихся на   долю секунды замереть,   но именно этого

времени хватило Гвикке,   чтобы оттолкнуть в   сторону Берси одного из норвежских

ратников и отпихнуть подальше к берегу еще пару ирландцев.

     Свалка вновь распалась на   две   стороны,   а   между ними   остались Гвикка и

Грим,   тела трех зарубленных ирландцев и норвежец,   который,   не будучи в силах

подняться, попытался отползти к своим.

     Сжимая   обеими   руками   засевший   в   его   внутренностях   собственный   меч,

нападавший на   Гвикку норвежец осел   на   песок,   потом   тяжело рухнул набок.   И

только тут стало заметно,   что острие клинка почти на ладонь выходит у   него из

спины на уровне крестца.

     Лицо грама Харфарга перекосилось от ярости, но он быстро справился с собой

и холодно и размеренно процедил:

     - За это вам придется поплатиться,   и   не только вирой...   В поддержку ему

раздался одобрительный гомон норвежцев.

     - А знаешь ли,   Берси...   - заговорил вдруг, все это время не спускавший с

него взгляда, Грим. Говорил он сквозь крепко стиснутые зубы, чтобы не дать волю

ярости, не броситься с боевым кличем на врага. Не время сейчас для боя. Сейчас,

как никогда,   необходимо спокойствие.   Необходимо, чтобы его услышало как

больше людей.   -   Я вспомнил, где видел тебя, Берси. А напомнил мне это ты сам,

сверкнув золотым зубом и доказав,   что прозвали тебя Золотой Зуб не случайно. -

На   последних словах Грим повысил голос.   -   Я   видел,   как сверкнул у   кого-то

золотой зуб в   свете факелов на площади в   одной осажденной крепости.   -   Голос

Грима разносился теперь по всему берегу.   - А было это накануне второго штурма.

И еще однажды я видел тебя, но было это уже на побережье Йотланда.

     Скажи нам,   Берси Золотой зуб,   -   сын Эгиля обернулся, как бы приглашая в

свидетели всех присутствующих,   -   как   оказался твой драккар в   Скаггене?   Как

удалось ему   пройти через запертое франками устье Гаут-Эльва?   И   как случилось

так,   что об его уходе не знали ни старейшины Рьявенкрика,   ни оболганная тобой

Карри Рану из рода Асгаута.

     Притихшие при   первых   словах   Грима   воины   вновь   зашумели,   теперь сами

норвежцы   подозрительно поглядывали на   лютого   с   "Ярхордра"   и   его   раненого

дружинника.

     - И еще скажи,   -   с холодной яростью продолжал Грим,   -   как удалось тебе

пройти заваленную камнями Вистингу,   если "Ярхордр" вышел из   Скаггена всего за

пару часов до "Хронварнра"? Не руками ли твоей дружины создан этот завал?

     - Я не стану отвечать на твои наветы, - с надменным спокойствием отозвался

Берси.   -   Это лишь твое слово против моего,   лжескальд,   а   свидетелей на моей

стороне будет много больше.

     - Сколько бы   свидетелей ты ни представил,   -   неожиданно ответил за Грима

Гвикка,   -   но я сделаю все,   чтобы доказать правоту сына Эгиля. Даже если ради

этого мне придется вернуться на этот проклятый остров или отправиться к   самому

Косматому.

     Голос его   звучал спокойно и   даже   весело,   но   что-то   в   нем   заставило

норвежца потерять самообладание.   В   тот   момент,   когда   Гвикка наклонился над

телом убитого им дружинника, издав боевой клич, Берси бросился на него, вырывая

из ножен меч.

     Грим не   мог   бы   сказать,   когда и   как   успел заметить приближение врага

ирландец,   но   мгновение спустя он   уже держал его на вытянутых руках,   так что

носки сапог Берси лишь бессильно заскребли по грязи.

     - Честный бой! - прорычал норвежец.

     Без малейшего усилия Гвикка поставил его на землю и, неплотно зажав в руке

меч и чуть пружиня на носках, застыл в ожидании.

     - Честный бой, - вновь потребовал норвежец, но уже тише.

     - Никто,   кто пытается напасть на меня сзади, не заслуживает честного боя.

Но с   тобой я буду биться,   чтобы никто не посмел сказать,   что я убил тебя как

раб, - ответил Гвикка.

     - Нет,   не с тобой!   -   неожиданно возразил Берси. - Оскорбление мне нанес

этот скальд, исчадие Локи. Поединок будет у нас с ним.

     Пожав плечами,   Грим забрал у Глена меч,   подумав про себя,   что ирландец,

похоже,   не преминул пустить его в ход,   - недаром же ему почудился среди ножей

леденистый знакомый блеск. Однако Гвикки резким жестом остановил его.

     - Но   ты нанес оскорбление мне.   Тебя что,   так уж беспокоит мой рост?   Но

только тогда, когда мы стоим лицом к лицу.

     Гвикка расстегнул перевязь, снял с пояса кинжал, потом повернулся к Гриму.

С улыбкой Грим принял у него оба клинка.

     - Ну,   этого тебе достаточно?   -   усмехнулся он Берси,   а потом добавил: -

Твоя воля, ты не желал биться как воин, значит, умрешь как раб.

     Догадавшись,   что   именно сейчас произойдет,   Грим   подал   знак   ирландцам

отойти дальше к   берегу.   Норвежским дружинникам не   требовалось даже подобного

знака,   никто из   них   не   посмел возразить против боя,   на   который безоружный

вызывает вооруженного мечом бойца. Сам этот вызов ставил под сомнение храбрость

вожака прибывшей от Харфарга дружины.

     Воспользовавшись движением воинов,   высвобождавших круг, Берси Золотой Зуб

бросился на   ирландца.   Гвикка ускользнул от   смертельного выпада,   засмеялся и

нанес своему противнику сокрушительный удар в шею в тот самый момент, когда тот

пронесся мимо него.   Берси споткнулся, потряс головой и едва не упал, но все же

ему удалось сохранить равновесие.

     Теперь он   глядел на   Гвикку уже настороженно.   Как многие другие до него,

норвежец решил,   что   размеры Гвикки   сделают его   неловким -   легкой   добычей.

Действительность же ни в коей мере не соответствовала его ожиданиям.

     Последовали ложные выпады,   быстрые увертки сперва в одну,   потом в другую

сторону,   и   каждый раз Гвикка не   давал норвежцу ни   одной возсти нанести

удар сверху.   Грам мастерски владел мечом, и умело отводя огромные руки Гвикки,

ему даже удалось нанести удар ирландцу в бедро.

     - Два!   -   Губы Гвикки растянулись в   ужасную ухмылку.   -   Ты получишь еще

один.

     Самоуверенный от недавней небольшой победы, Берси попытался ложным выпадом

отвлечь внимание своего противника и вспороть ему живот.   Но тот с удивительной

быстротой выбросив вперед мощные руки,   схватил его за сжимавшую меч кисть и за

горло.

     Грам   мучительно пытался   высвободиться,   молотя   Гвикку   свободной рукой.

Берси сделал попытку дотянуться до ножа,   бесполезно висящего у   него на поясе,

но это ему не удалось.

     Ухмылка Гвикки,   казалось,   ужаснула не   только   норвежцев,   но   даже   его

соотечественников.   Пальцы   ирландца сжались,   и   окровавленный клинок   упал   в

грязь.   Глаза Гвикки превратились теперь в   узкие щелочки,   а   лицо его   жертвы

стало серым от боли.   Когда тело его противника обмякло,   ирландец презрительно

отшвырнул его в сторону.

     - Следовало бы оставить его в   живых,   чтобы он перед конунгом признал или

опроверг свои слова, - будто очнувшись от боя, обернулся он к Гриму.

     - У   нас   еще   остался вот   этот.   -   Грим   кивнул на   стонущего на   земле

норвежца.   -   Вы   из дружины Берси или Хальвдана?   -   обратился он к   ратникам,

стараясь, чтобы его вопрос прозвучал как более учтиво.

     Прав он или нет в своих подозрениях относительно грама Харфарга, ссориться

с Хальвданом Змееглазом до времени не следовало.

     - Торд был,   -   ответил тот,   что стоял ближе к Гриму, задумчиво перебирая

серебряные обручья. Он кивнул на зарубленного Гвиккой ратника. - И Иви. - Кивок

в сторону раненого,   - Ты действительно полагаешь, сын Эгиля, что Берси Золотой

Зуб бежал из Рьявенкрика?

     "Однако им уже не хочется сыпать бранью",   -   усмехнулся про себя Грим,   а

вслух сказал:

     - Да,   слова мои   может подтвердить Бранр Хамарскальд,   который не   мог не

видеть этого человека на площади у двора законоговорителей.

     Пока Грим поднимал раненого,   Гвикка на   все том же совершенно невозм

языке объяснял ирландским лучникам,   что   им   лучше было   бы   как   скорее

возвращаться к своим домам, предоставив объяснения ему и Гриму Квельдульву.

     - И не ввязываться дорогой в новые ссоры, - грозно добавил он.

     Двое   дружинников Хальвдана тем   временем   подобрали тело   Берси   Золотого

Зуба,   чтобы унести его прочь,   остальные растворились в   сгущающихся сумерках,

радуясь, что будет о чем рассказать у вечернего костра.

 

     ХIII

     РУНА ПРИБОЯ РАО -ДОРОГА ПУТЕШЕСТВИЕ

 

     Райдо, руна прибоя, скажет, что жизнь -

     лишь дорога, или дорога есть жизнь.

     Отправляясь в путь по звездному колесу,

     не твори лишних страхов на горе себе.

     А если к волшбе ты взываешь,

     руна дорогу спрямит, от тягот и бед ограждая.

     Пути все, дороги - в руках трех сестер,

     Сама же дорога - лишь малая нить в ткани судеб,

     Но тронешь одну - отзовется другая.

 

     Гнедой помотал головой, отгоняя надоедливую муху. Копыта лошадей на дороге

поднимали пыль.   Слабый   ветер   донес   до   Грима   острый   запах   свежей   травы,

растоптанной копытами   лошадей.   Его   норовистой двухлетке   не   по   нутру   было

тащиться размеренным шагом.   Эгиль же пустил своего коня шагом, поездка к устью

фьорда его   явно   утомила.   Почти весь   обратный путь всадники проделали молча.

Грим рад был выбраться из   постоянно напряженной,   чреватой ссорами и   стычками

атмосферы лагеря,   до которого оставалось теперь не более получаса езды. Однако

теперь,   рассеянно придерживая кобылу, размышлял, что с тем же успехом отца мог

сопроводить любой другой воин.

     - Я хотел, чтобы со мной поехал именно ты, - нарушил вдруг молчание, будто

прочитав его мысли,   Эгиль.   - Я устал говорить тебе о том, чем ты должен быть,

что ты должен делать,   как ты должен себя вести.   -   Он оглянулся через плечо и

долгих полминуты глядел на   восток,   где по закатному цвета старого золота небу

ветер нес рыхлые серые облака.   -   Я устал держать тебя в путах.   -   Он наконец

обернулся к сыну. - Я просил тебя поехать со мной, чтобы просить прощения.

     - Прощения? У меня? - нахмурившись, начал Грим.

     - Да,   -   мягко отозвался отец.   -   Асы   послали нам с   твоим дедом слиток

чистого металла,   и   в   то время я   почел за благо выковать из него меч -   даже

закалил его по своему вкусу,   зная, какого веса или балансировки хочу добиться.

Но   оружейник из   меня   оказался неважный.   Воз,   мы   перекалили сталь,   и

пришлось клинку столько лет пролежать в земле.   -   Его рот скривился в короткой

усмешке. - Теперь пришло время извлечь его.

     - Отец...

     - Прости мне,   Грим. Я мог бы привести кучу доводов в оправдание тому, что

торопил тебя   развивать свой   дар,   что   подкармливал ярость,   считая ее   даром

Одина,   который обеспечит тебе   покровительство Отца   Ратей.   Самонадеянно было

предполагать,   что если с   Хрофтом связали свою жизнь твои отец и   дед,   то   же

самое произойдет и с тобой.

     Грим собирался было что-то возразить,   но не стал, услышав в ровном голосе

Эгиля нечто сродни отчаянию.

     - Вероятно,   в   первый и в последний раз ты услышишь от меня эти слова.   Я

сожалею... - Эгиль опустил взгляд на свои покалеченные руки, державшие поводья.

- Вчера вечером я сказал,   что в войне, которая надвигается на нас с Гаутланда,

в   битве,   которую придется принять нам в   собственном лагере,   не   будет места

состраданию.   Эта   истина известна и   тебе самому,   но   верна она лишь отчасти.

Война,   быть может, и грязна, но и без этого не обойтись. А в том, что касается

Веса и   его нападок на Круг...   Он -   недурной полководец,   а   нам нужен каждый

человек,   способный держать меч.   Нам нужен каждый воин,   который может стать в

строй, и, кроме конунга Вестмунда, среди нас нет никого, за кем пошли бы все до

единой дружины Фюрката.   В   схватке за веру и преданность этих людей ярость нам

не поможет. Помогут ли волшба или сострадание? Не знаю.

     А   Грим подумал,   что странно слышать такие слова от воина,   прославившего

свое имя победами в боях и жестокостью набегов.

     Эгиль поднял на сына выцветшие синие глаза.

     - Мои битвы позади.   Теперь тебе сражаться в них ради славы нашего рода, а

со временем и ради всего Круга. Я хочу... Нет, прошу тебя поклясться на клинке,

- Эгиль вынул из ножен меч,   -   клинке, который перешел ко мне от моего отца, а

тот получил его от своего, что, отправляясь на битву, ты будешь помнить о славе

рода и   человечности,   которой всегда недоставало мне и которой так мало в тебе

самом.

     - Да будет так, - отчетливо произнес Грим, принимая клинок. Он открыл рот,

чтобы произнести имя Одина... И что-то, он сам не понял, что это было, помешало

ему произнести его. - Этим мечом клянусь, - сказал он наконец, - да будет так.

     Старый родовой меч с рунной вязью по перекрестью,   с золотыми насечками по

всей рукояти до навершия,   в котором мягко блестел медовый янтарь, удобно лег в

руку.   Меч с собственным именем,   меч Рауньяр.   Увидев, как просветлело от вида

клинка лицо сына, Эгиль медленно улыбнулся.

     - Возьми. - Грим вдруг протянул меч обратно рукоятью вперед.

     - Ты   отказываешься   от   наследия?    -   Брови   скальда   Одина   сошлись   на

переносице, в голосе звучал гнев.

     - Я   помню обычай рода.   Рауньяр переходит от отца к   сыну.   Пока жив твой

отец и мой дед, носить этот меч можешь только ты.

     Один   день   сменялся другим,   и   каждый   из   них   походил   на   предыдущий.

Лекарством от   скуки   и   повседневных мелких дел   -   и   это   среди   загадочных,

владеющих тайнами   рун   и   волшбы   скальдов!   -   были   лишь   вечерние беседы   с

целителем Амунди, который предложил Скагги перебраться к нему.

     От целителя и даже от тех,   кто выстраивался к его домику в ожидании своей

очереди,   Скагги узнал немало того, о чем никогда не слышал раньше, хотя многое

лишь подтверждало или   добавляло что-то   к   тому,   что рассказывал ему вечерами

Гровин.

     В войске Фюкарта все,   казалось,   были на удивление хорошо осведомлены обо

всем,   что   порешили или   что   намереваются делать конунг или   вожаки каждой из

дружин, и без колебаний обсуждали их планы.

     Скагги сам не   мог бы   сказать,   почему ему не   хочется поддать со   двора,

образованного домами Стринды,   Оттара Черного и   пары   других скальдов,   двора,

который с запада замыкала кузня,   однако очень скоро обнаружил, что все новости

легко узнать из бесед Амунди с   теми,   кому требовалась помощь целителя.   Чтобы

прислушиваться к   ним,   не было даже нужды искать удобного предлога,   поскольку

Амунди с   радостью приставил его   разбирать те   из   растений,   какие полагалось

собирать по весне или в самом начале лета.

     Раскладывая травы для просушки,   складывая в   холщовые мешочки те   из них,

что уже успели высохнуть на солнце,   или прокаливая узкие,   острее лезвий секир

ножи,   Скагги про   себя улыбался.   Оказывается,   за   этим занятием узнать

многое из того,   что,   воз,   и не полагается знать юнцу,   не доросшему еще

даже до того, чтобы зваться дренгой...

     - Отчего среди скальдов столько разговоров о жезле конунга?   -   неожиданно

спросил однажды вечером Скагги, поднимая голову от высушенных трав.

     Стринда поглядел на него с явным недоумением.

     - А тебе в нем ничего не кажется примечательным?

     - Ну...   -   Скагги задумался.   -   Я никогда не слышал,   чтобы жезлы власти

делали из оселка. И кому понадобилось высекать в нем лица?

     - И этот жезл никак не связывается у тебя с легендой о Бельверке?

     - Нет.   Тровин никогда не рассказывал мне о нем.   - Скагги мотнул головой,

отгоняя комара.

     - Странно.   -   Стринда и впрямь был удивлен.   -   Наверное, тебе следует ее

знать, чтобы лучше разбираться в происходящем.

     Воз,   это имеет какое-то отношение к   тому,   как и   почему погиб твой

наставник.   Так вот...   Нет, побеги багульника убери подальше, вон в тот ларь в

углу.   -   Это травник заметил,   что, вне себя от любопытства, Скагги собирает в

один   мешок   связанные по   дюжине коричневые прутья и   продолговатые высушенные

листья. - Однажды утром на лугу, принадлежавшем великану Бауги, брату Суттунга,

косили сено девять рабов.   Много часов косили они, и косы их притупились. Вдруг

выходит из   леса на   луг незнакомец и   спрашивает,   не желают ли они,   чтобы он

заточил им косы.   А когда те согласились, он вынул из-за пояса точило и наточил

лезвия кос.   Увидев,   что   косы стали косить много лучше,   рабы пожелали купить

точило.   Незнакомец же   сказал,   что отдаст точило тому,   кто заплатит за   него

полной мерой.

     И каждый из косарей стал просить точильный камень для себя.

     Незнакомец же   подбросил точило высоко воздух,   и   когда оно   стало падать

вниз, каждый из косарей, разумеется, пожелал схватить его. И вот вышло, что они

полоснули друг друга косами по шее.

     Незнакомец   же   отправился   в   дом   Бауги   и   остановился там   на   ночлег,

назвавшись Бельверком,   а   услышав,   что   девять косарей великана зарезали друг

друга косами, предложил, что станет работать за девятерых, в уплату же попросил

глоток меда Суттунга.

     - Это же начало сказания о меде поэзии, - изумленно выдохнул Скагги.

     - Вот именно. А незнакомец, назвавшийся Бельверком, - Один.

     Когда   из   древнего   кургана   вместе   с   Весом   появился   точильный   жезл,

изменился и   сам   Вес.   На   месте   того   Веса,   каким его   знали все   мы,   стал

появляться конунг Вестмунд.   Вес - удачливый воин, разумный правитель, но этого

недостаточно для   того,   чтобы в   столь короткий срок создать себе королевство,

если   тебе   не   сопутствует помощь   асов.   Дети   Брагги   остались сперва с   его

дружиной,   потом   и   в   Фюркате,   чтобы   посмотреть,   что   выйдет из   начинаний

известного нам юного воина.   Ушел лишь Тровин,   и   я склонен предполагать,   что

ушел он потому, что узнал что-то важное.

     - И   что   же?   -   нетерпеливо спросил Скагги.   Целитель только молча пожал

плечами.

     - Неужели он не рассказал остальным? И почему он ушел?

     - Если бы мы знали,   - устало отозвался Стринда. - Однако если нам удастся

вылечить твою память, воз, что-нибудь нам поведаешь ты.

     - А   без него?   Я хочу сказать,   из рунной волшбы или гаданий вы не можете

узнать, в чем дело?

     - Пророчества рун   смутны.   А   кроме того,   они,   как бы   попроще это тебе

объяснить,   говорят о том, что происходит в этом мире. О процессах и действиях,

а не о причинах или исходе наших поступков.

     - Тогда   нужно просить помощи у   богов!   -   осмелел Скагги.   Целитель было

нахмурился, но потом сдержал гнев и только спросил:

     - Тровин рассказывал тебе о скальдах?

     - Нет,   -   сокрушенно признался Скагги.   -   И каждый раз,   когда я пытался

расспрашивать его,   он   говорил,   что хватит с   меня пока умения писать рунными

знаками. Он твердил, что надо обождать, но никогда не объяснял чего именно.

     - Понимаешь,   дружок,   -.после недолгого раздумья начал Амунди,   и   Скагги

показалось,   что травник пришел к какому-то решению,   - скальды, хоть и связаны

каждый со своим асом, не служат или не вполне служат ему так, как служат своему

богу жрецы христиан.

     - Вроде тех, кто приезжали с Асгаром в Старую Упсалу?

     - А   откуда ты...   Ах да,   я и забыл,   что ты был в том упландском походе.

Конунг Свейн тогда богато одарил Асгара, позволил священникам построить церковь

на своей земле.   -   Голос Амунди звучал раздумчиво,   и   Скагги подумалось,   что

Стринда не столько разговаривает с ним,   сколько размышляет вслух. - А причиной

их гибели стала собственная их жестокость. Получив от Свейна земли под Упсалой,

они тут же принялись отнимать клочки земли у окрестных бондов, угрожая им карой

своего господа и тем, что ожидает их после смерти.

     - А разве это неизвестно? - удивился Скагги.

     - Известно,   -   согласился Стринда. - Что бы ни говорили служители Христа,

суть одна -   конец мира -   того, каким мы его знаем, - будет ли это Судный день

или день последней битвы, Рагнарек. А о различии я еще расскажу.

     Когда в незапамятные времена Брагги собрал мастеров рун в тот самый первый

Круг,   скальды возложили на   себя три   нелегких ноши,   и   все   они равно важны.

Во-первых, мы распространяем и поддерживаем почитание древних богов, асов: Тора

и Одина,   Фрейя и Улля,   Тюра и Ньерда, Хеймдаля и Бальдра. Каждый, кто вошел в

Круг, вошел в него, приняв посвящение.

     Происходит это в видении.

     Видишь ли,   в   вещем сне,   где в   тумане бродит одинокая и обнаженная душа

будущего скальда,   один из асов может выбрать себе ее обладателя, предлагая ему

свою защиту и покровительство.

     Вторая наша обязанность -   жить за счет какого-либо искусства или ремесла,

как правило,   того,   которому покровительствует избравший скальда ас. Однако по

большей части скальды - воины, но есть и оружейники, такие, как Гранмар, скальд

Тора. Есть и летописцы: Скальдрека ты уже, наверное, встречал. Есть и целители,

и корабелы.

     - Как Ивар Белый? - вставил Скагги.

     - Именно.   -   Амунди улыбнулся.   -   Но   все дети Брагги непременно владеют

искусством эрилиев.

     Скагги решил   промолчать,   но   глаза   у   него   расширились от   удивления и

жгучего любопытства.   Заметив это, Амунди усмехнулся, и Скагги уже подумал, что

встретит такой же отказ,   как это бывало с Тровином, но травник все же сжалился

над ним.

     - Эрилем мы зовем того мастера рун,   который умеет высвободить и управлять

силой рун,   того,   кто   умеет творить из   знаков заклятия.   Это могут быть руны

победы,   чтоб врага одолеть,   -   речь травника стала плавно напевной,   - и руны

пива против обмана,   и повивальные для добрых заклятий.   Руны прибоя - защитные

руны,   а   также целебные -   для   врачевания.   Для   правосудия -   руны   речи.   И

талисманы, руны мысли - мудрости руны.

     Скагги очень хотелось спросить,   откуда взялись руны,   но он не осмелился.

Будто прочитав его мысли, Амунди улыбнулся.

     - Руны - дар Одина. Вот что рекла валькирия разбудившему ее герою:

      Хрофт разгадал их   и   начертал их,   он   их   измыслил из   влаги такой,   что

некогда вытекла из мозга Хейддраупнира и рога Ходдрофнира.

     Велики должны быть силы и умения мастера-эрилия,   ведь руны хоть и могучи,

но хрупки. Сидгрива учила героя:

 

     То руны письма,

     повивальные руны,

     руны пива

     и руны волшбы, -

     не перепутай,

     не повреди их,

     с пользой владей ими;

     пользуйся знаньем до смерти богов!

 

     Замолчав, Амунди плеснул себе в кружку пива.

     - Но,   но ты говорил,   что обязанностей у скальдов немало,   а назвал всего

две.   И еще...   -   Скагги помедлил,   не зная, ли об этом спрашивать. - Во

время штурма крепости Грим сказал что-то про оборотные руны, которые прикрывали

неприятеля   и   которые   им   с   Бранром   необходимо было   разрушить.   Что   такое

оборотные руны?

     Глаза травника потемнели.

     - Оборотные   руны...    Оборотные   руны,   -   повторил   он.   -   Да,   Грим   и

Хамарскальд говорили о   них.   Оборотная руна -   это рунический знак,   зеркально

обратный руне исходной.   Есть давняя легенда об этих знаках, где говорится, что

они вызывают к   жизни или,   если хочешь,   выпускают в   мир,   те же силы,   что и

знаки,   привычные нам.   Однако со   времен первого Круга   самого Брагги никто не

прибегал к   ним.   То   древнее сказание говорит,   что   оборотные руны чертит тот

эриль,   кто   не   умеет или   не   смеет творить знаки Хрофта.   Или   же   тот,   кто

использует для этого дар не свой, а тот, что крадет у другого скальда.

     - Как же это воз...   -   поспешил спросить Скагги, но тут на пороге горницы

травника возникла Карри Рану.

     - Конунг Вестмунд ждет тебя в своих палатах,   - пожелав обоим доброго дня,

хмуро объяснила она цель своего прихода.

     Целитель, судя по его лицу, встревожился, причем, похоже, не столько из-за

приглашения конунга,   сколько из-за мрачности самой Карри, и он, совсем позабыв

о беседе со Скагги, попытался разговорить разгневанную дочь Раны Мудрого.

     Карри же в   ответ на расспросы пробормотала что-то вполголоса.   Из ее слов

Скагги   разобрал лишь,   что   произошла какая-то   схватка и   что   кого-то   вновь

обвиняют в предательстве, и снова в предательстве Рьявенкрика. Рассердило Карри

то, что в отличие от Гвикки Ирландца, Грима и скальдов, ее на совет не позвали.

На   этом   Амунди поспешно ушел,   оставив его   растирать какие-то   сухие стебли.

Карри однако осталась.

     - Ну   и   как   тебе тут   живется?   -   спросила она,   с   интересом оглядывая

захламленную горницу Стринды.

     - Ничего.   Помогаю Амунди.   -   Неожиданно для себя Скагги улыбнулся,   он и

вправду был рад видеть дочь Раны Мудрого.   -   Ты просто ушам своим не поверишь,

если я расскажу тебе, что он умеет делать!

     - Да?

     - Ну   вот,   скажем,   тот   воин с   Гебридов,   что вчера с   кем-то   боролся,

неудачно упал и сломал ногу. Что бы ты с этим делала у себя на корабле?

     - Приказала бы   завязать,   наверное.   -   Карри   довольно равнодушно пожала

плечами. - В конце концов все срослось бы само собой.

     - Но   ведь воин-то никогда бы уже не смог нормально стоять,   -   восхищенно

затараторил Скагги.   -   Нога бы вся была в   узлах и перекошена.   А знаешь,   что

сделал Стринда?   Сперва растянул и выпрямил ногу, а потом сжал ее несколько раз

крепко-крепко.   Он говорил,   что это необходимо, чтобы понять, сошлись ли концы

сломанной кости.   А   потом,   прежде чем   перевязывать,   заложил ногу   меж   двух

дощечек,   так чтобы она оставалась прямой,   пока не заживет. А еще, - продолжал

Скагги,   заметив улыбку морского конунга,   -   еще он   знает,   что делать,   даже

тогда, когда обломки костей пропороли кожу. А однажды он при мне вскрыл ратнику

руку,   чтобы запихнуть кости на   место!   Я   даже не думал,   что кто-то способен

выжить,   когда его так вскроют,   а   потом снова зашьют!   Но Амунди так ловок на

руку и всегда точно знает, что именно нужно делать!

     - Так   ты   намерен   остаться у   Амунди?   -   спросила Карри,   видя   отблеск

восхищения на обычно замкнутом лице мальчишки.

     Скагги медленно кивнул.

     - Если он мне позволит.   Знаешь, - добавил он шепотом, - он даже вскрывает

тела мертвых, чтобы посмотреть, как в теле сочленяются кости.

     Целитель   вернулся,   когда   уже   сгустились   сумерки.   Вернулся   столь   же

мрачный, как и сама Карри, и еще более встревоженный, чем казался перед уходом.

Оказалось, что зашел Амунди всего лишь за каким-то горшочком, который отыскался

в самом старом ларе в темном углу горницы. Вскоре Амунди снова исчез, прихватив

с собой, кроме горшочка, еще и пучок сухих веток багульника.

     - Вчера тебя оборвали на середине рассказа,   -   несколько смущенно, но все

же настойчиво обратился следующим вечером к травнику Скагги.

     - Рассказа?

     Амунди,   похоже,   одолевали какие-то заботы.   Весь день он потратил на то,

чтобы щепотками подмешивать какие-то порошки в густую жидкость, кипящую на огне

в   бронзовой чаше.   Несколько раз   целитель принимался чертить   над   закипающей

жидкостью руны,   однако как будто не был удовлетворен результатом.   Один раз он

даже,   остудив чашу,   приказал Скагги вылить ее содержимое под куст во дворе, а

саму   чашу   хорошенько вымыть.   Потом перебирание трав и   вычерчивание рун   над

жидкостью начались по новой.

     - Ты рассказывал о скальдах и их служении, - не отставал Скагги.

     Амунди как будто сдался и, присев к столу, поглядел на Скагги.

     - Ну и что же ты хочешь знать?

     - Ты собирался рассказать об оборотных рунах и   еще о третьей обязанности,

но тут пришла гаутрек Карри Рану, - разом повеселел Скагги.

     - Эту    обязанность   объяснить   непросто.    Брагги   завещал   своим    детям

задумываться   о   том,   что   грядет,   о   том,   что   случится   в   этом   мире,   но

последующем. Чертоги Вальгаллы - достойная награда погибшим в бою. Но и их удел

предрешен.   Предрешен и конец мира,   и конец каждого человека.   Но,   видишь ли,

христиане полагают,   что наш мир лишь краткая остановка на пути в   вечность,   и

истиной задачей человека является переждать ее   с   наименьшим уроном для   своей

"души".

     - А что такое душа? - недоуменно переспросил Скагги.

     - Непростой вопрос,   -   усмехнулся Стринда.   - Если я верно понял тех, кто

приезжал с Асгаром,   христиане считают, что в каждом человеке живет частичка их

бога,   которая   желает   присоединиться к   этому   богу,   но   мешает   ей   в   этом

привязанность к   миру тому,   в котором пребывает срок своей жизни человек.   Чем

больше человек думает о боге в жизни этой, тем милостивее к нему бог.

     - Тот их бог? А как же гефа?

     - Удача,    защита   асов,    в    отличие   от   милостей   христианского   бога,

проявляется в жизни каждого из нас тем сильнее, чем активнее воин вмешивается в

этот мир.   Не обретя меч,   не защитишь свой дом.   Не подоив коров, не напьешься

молока.   И не отправившись в поход,   не усилишь свой род.   Не подставив рог, не

напиться браги,   - продолжал перечислять будничные дела травник. - Битвы и сбор

урожая,   песни и корабли радуют асов.   Христиане же думают, что милость их бога

добудут им лишь хвалы ему и размышления о нем.   Каждый поступок, какой отнимает

у них время от этих размышлений, отдаляет их и от бога.

     - Так,   значит,   бог их   похож на   Герд монет спесивую,   -   заключил вдруг

Скагги   и   сам   несколько оторопел   от   собственной смелости,   но   Амунди   лишь

усмехнулся.

     - Различие между служителями Христа и детьми Брагги заключается в том, что

первые не придают этому миру никакого значения.   Считают его чем-то низменным и

неважным.   Не   желают ничего знать о   нем.   Но мы полагаем,   что в   конце всего

произойдет великая битва,   столь великая,   что ни один человек не способен даже

вообразить ее. И все же многие, как Лысый Грим, например, полагают, что вестись

она будет и в этом мире,   хотя бы отчасти, и дело всех нас сделать так, чтобы к

тому последнему дню наша сторона, сторона богов и людей, была воз сильнее.

А потому задача,   возложенная на нас,   -   улучшать,   развивать свое искусство -

будь то искусство воина,   или целителя,   -   добывая новые знания, применяя их в

нашем ремесле.   Наиболее почитаемые из детей Брагги те,   кто способен создавать

нечто небывалое,   то,   чего еще никто никогда не видел. Таких людей немного, но

все же иногда встречаются и   они.   Как убивается старый Гранмар,   что погиб тот

ремесленник из Эрины, что сделал эту странную секиру для конунга Карри Рану...

     - Глендалин, - подсказал Скагги.

     - Да, Глендалин.

     - А христиане?   -   поспешил спросить Скагги, боясь, что Стринда, как это с

ним нередко случалось, замолчит, погрузившись в свои мысли.

     - Христиане,   -   хмурясь   повторил Амунди.   -   Они   по-прежнему уверены   в

единичности своей истины.   Лишь они якобы знают,   что есть спасение и   что есть

грех,   который если   не   умилостивить долгими молитвами или   деньгами их   бога,

обречет их на вечные муки после смерти:

 

     Там она видела - шли чрез потоки

     поправшие клятвы,

     убийцы подлые

     и те, кто жен

     чужих соблазняет,

     Нидхегг глодал там трупы умерших,

     терзал он мужей...

 

     - прочитал по памяти Скагги.

     - Хоть   чему-то   Тровин тебя да   успел выучить!   -   снова просветлел лицом

Стринда.

     - Хотелось бы знать, что заставляет мужей нарушать клятвы, - подумал вслух

Скагги.

     - Трусость и жадность, обычно, - ответил травник. - Наложенные в наказание

заклятия.   А   бывает,   это проделки Локи,   в чью честь мы разжигаем огонь возле

копья его отца Одина. Но лишь немногие из нас избраны Одином, а что до Локи...

     "Грим",   -   неожиданно догадался Скагги.   Будто прочитав его мысли, Амунди

сумрачно кивнул.

     - А теперь отправляйся спать.

     С   этими   словами   Амунди-травник,    верно   служащий   целительнице   Идунн,

опрокинул в   себя остатки пива из   кружки и   зашагал к   своей палатке,   оставив

Скагги задумчиво плестись следом.

     - Ты...   ты сам говорил,   что я многое умею,   целитель. - Скагги несколько

заикался от волнения. - Не согласишься ли ты взять меня в учение? Я сам знаю, -

торопливо продолжал он, боясь услышать слова отказа, - что каждый скальд прежде

всего воин.   Но Тровин учил меня немного рунам и   мечу,   и   я   владею ножом,   а

Гранмар сказал, что сам готов учить меня мечу.

     - Ну,   раз ты уговорил Гранмара,   -   с   лукавой усмешкой протянул Стринда,

потом лицо его посерьезнело.   -   Видишь ли,   Скагги, сын Лодина из рода Хьялти,

Тровин не   мог не говорить тебе,   что перед посвящением в   Круг каждый из детей

Брагги проходит через испытание медом Одина,   и,   случается,   те,   что не имеют

дара или способности укротить пробуждаемую рунами силу, гибнут. Что же касается

учения, то обращаться с травами я с готовностью тебя обучу. А целительство... -

Амунди умолк.

     - А   целительство?   -   уже понимая,   что это наверняка отказ,   переспросил

Скагги.

     - Целительство   связано   с    силой.    Прибегнуть   же   к   ней   способен   не

обязательно посвященный, но обязательно цельный .человек. - Амунди помедлил, но

потом понял,   что рано или поздно,   но   заговорить об этом придется.   -   Что до

тебя, ты - человек лишь наполовину. - Он собирался было помедлить, обдумать то,

что намерен сказать, но, увидев, как побелело лицо мальчишки, продолжил наугад:

- Человек,   потерявший память или хотя бы часть ее, не может считаться цельным.

С   другой стороны,   в   интересах Круга   вернуть тебе   утраченное.   Память может

вернуться при   испытании медом   Одина,   но   у   меня   нет   уверенности,   что   ты

выдержишь его и останешься жив.

     Вид у Скагги стал совсем потерянный.

     - Никто,   кроме   тебя,   не   вправе   решать,   -   жестко   заключил целитель,

понимая,   что этот нарыв необходимо вскрыть одним надрезом,   -   выберешь ли   ты

испытание или откажешься от него.

     Отведав меда Одина,   ты,   воз, обретешь память и получишь возсть

когда-нибудь стать одним из нас,   но,   воз,   тебя ждет мучительная смерть.

Если ты откажешься от напитка,   твоя жизнь останется такой,   какова она сейчас.

Поверь мне,   ни Гранмар,   ни я не откажемся учить тебя. Тебя ждет жизнь ратника

Фюрката или какой-нибудь еще дружины. - Голос Стринды звучал непривычно жестко.

- Как бы   ни   нужна была Кругу твоя память,   никто не   станет принуждать тебя и

никто не осудит тебя за отказ.

     Скагги сглотнул.

     - Я выберу испытание,   -   так же спокойно и жестко,   как до того целитель,

ответил он.

     - Ты решился на многое. - Стринда оставался каменно серьезен. - Ты смел, и

быть может,   это поможет тебе.   Сегодня вечером я   извещу о твоем решении Круг,

который должен решить,   когда состоится это   испытание.   И   все   же,   -   вид   у

целителя стал задумчивый, - мне хотелось бы попробовать еще кое-что...

     Конец фразы он   пробормотал себе под нос,   но   Скагги показалось,   что это

были слова "обезопасить" и "тайна Тровина".

     - Я   дам тебе на   ночь отвар,   в   котором будет малая толика меда.   Если я

подобрал травы верно,   он разбередит то,   что забыто. Учти, это может оказаться

довольно болезненно,   не зря же что-то в тебе стремится об этом забыть.   Но то,

что произойдет с тобой в видениях, если таковые снизойдут к тебе, властью Идунн

поможет в испытании.

     Пустота. Он висит в пустоте.

     Пустота и боль, от которых не уйти ни в сумерки болезни, ни в забытье.

      И   глаз не   закрыть,   хотя Скагги не   знал,   глядит ли он вдаль,   или ищет

внутренним взором что-то в себе самом.

     Будто смотрит с большой высоты,   а под ним вздымаются горы, бегут, петляя,

реки,    стремятся   к   дальнему   морю.   И   стальная,   серая   его   гладь   пестрит

многоцветными парусами...   И серая с черными потеками сажи громада, что звалась

когда-то   Рьявенкриком,   и   сбирающаяся у   ее   подножия стая белых и   полосатых

корабельных крыльев...

     А по равнинам ползут бурлящие клубы пыли -   движутся бесчисленные рати.   А

еще ему чудилось чье-то   лицо,   но черты его оставались неуловимы,   лишь только

усы и борода раздвигались в довольной улыбке,   когда сталкивались, вспыхивая на

солнце черточками стальных клинков, два потока клубящейся пыли...

     Рагнарек. Каждый блеск этих черточек - шаг к Рагнареку.

     - Что это с ним? - растерянно спросил Грим у Ванланди, увидев, как мечется

по лавке Скагги.

     - То   же   самое,   что было и   с   тобой,   -   сумрачно ответил сидящий подле

спящего скальд Светлого.   -   Только, судя по тому, как шевелятся его губы, я бы

предположил, что Фрейр был милостив к нему, и мальчик что-то вспоминает.

     Внезапно тишину угомонившегося на ночь лагеря прорезал протяжный леденящий

душу,   нет,   не   крик,   скорее   стон.   Ванланди вскочил,   с   ужасом и   тревогой

уставившись на   слабо светящееся окно   дома   напротив.   Грим тоже на   мгновение

застыл,    будто   скованный   стальными   обручами   ужаса,   -   в   этом   искаженном

непереносимой болью голосе он узнал голос своего отца. В следующее мгновение он

уже выпрыгнул в раскрытое окно.

     Рукоять меча удобнее легла в ладонь. Металл под оплеткой казался теплым на

ощупь, живым. Из меча по его руке все вверх и вверх, распирая грудь, проникая в

мозг, лилась готовность, жажда боя.

     Взмахом левой руки Грим отбросил полог,   правая крепче сжала рукоять меча.

Он почувствовал,   как клинок поднимается,   поднимается, невероятно легкий в его

руках,   и в то же время весьма тяжелый.   Меч был частью его тела,   продолжением

его рук, его плеч, его разума...

     - Нет!   -   крикнул он,   увидев фигуру,   склонившуюся над лежащим на скамье

Эгилем.

     Клинок   сверкнул,   поймал   отблеск факела у   двери,   и   отблеск его   упал,

прочертил полосу поперек лица   обернувшегося человека,   и   Грим   увидел тусклый

блеск бронзы, качнувшиеся у налобной повязки яблоки. И глаза.

     Серые   в   сети   лукавых морщинок глаза,   изумленно взирающие на   незваного

гостя.

     Занесенный клинок застыл в воздухе,   и Гриму стоило немалого труда,   чтобы

совладать с   собой и   не дать мечу обрушиться на стоящего пред ним беззащитного

человека.

     - Во имя Одина, Стринда... Я же мог снести тебе голову, - выдохнул он.

     - И после, конечно, пожалел бы об этом.

     Стринда выпрямился.   Руки его были пусты -   ни ножа,   ни даже чаши.   Но он

стоял подле Эгиля, который только что так страшно стонал, а теперь явно был без

сознания.

     - Что ты делаешь? - с тревогой спросил Грим. - Что с отцом?

     По-прежнему сжимая рукоять меча, он подошел поближе.

     - Боги, неужели он мертв...

     - Нет. - Амунди перевел взгляд на расслабленное лицо Эгиля. - Еще нет.

     - Еще?   - Грим остановился у ложа, но смотрел не на отца, а на целителя. -

Что ты имеешь в виду?

     - Жизнь уходит из него, но он не в силах и умереть. Хотя доверься я своему

опыту целителя,   я сказал бы,   что такое невоз и что ему недолго осталось.

Неужели ты настолько слеп, чтобы не видеть, что происходит?

     - Но...   он   не   старый еще   человек,   он   способен держать в   руках   меч,

справиться с конем.   Да что там - еще позавчера он. весь день провел в седле! -

Грим попытался уцепиться, как за соломинку, за эту поездку к заливу.

     - Да,   пока кто-то   или что-то еще поддерживает его,   -   грубовато ответил

целитель.   -   Иногда ас,   которому отдал себя скальд,   придает ему сил, но и те

сейчас оставляют Эгиля.   -   Он   вдруг посмотрел на   Грима в   упор.   -   Ты готов

вернуться в Круг?

     - Нет! - вырвалось у сына Эгиля. - Нет!

     - Разве возвращение видений и рун ничему не научило тебя?

     Чтобы   избавиться от   взгляда целителя,   Грим   опустил глаза   на   отца.   И

увидел,   как чуть колеблются на его лице тени факелов,   подчеркивая истощение и

слабость. Серебристая борода поредела так, что просвечивали очертания челюстей,

сквозь натянутую кожу   четко   обозначились хрящи носа.   Волосы,   отброшенные со

лба,   не   скрывали хрупкости височных костей.   Но   потрясло Грима   не   лицо,   а

кожаный   панцирь,   облегающий обнаженный торс   отца.   Стянутые тугой   шнуровкой

полосы   плотной   кожи   держали   его   спину   прямо,   даже   слишком прямо.   Ремни

стягивали оба широких плеча. Кожаные наручи, края которых иногда выглядывали из

рукавов отца, были усилены сталью.

     - Месяц назад,   когда затянулась рана и   Эгиль обнаружил,   что не в   силах

распрямить спины,   мы с Гранмаром сделали для него этот панцирь. - Голос Амунди

был бесцветен. - Это позволяло ему казаться воином, а не трухлявым деревом. Это

позволяло ему, как ты только что говорил, держать меч.

     Он умирает.   Но он жив...   Поддерживающий скальда Один...   Мысли в   голове

Грима кружились бешеным хороводом.

     - Во имя Идунн! - пробормотал Грим. - Стринда, скажи, что это неправда!

     - Я не стану тебе врать.

     Боль закрутилась тугим узлом внутри, заполнила грудь и подступила к горлу.

     - И руны ничего не могут поделать?

     - От   них   ему   становится только   хуже.   Из-за   рунной   волшбы каждый раз

приходилось все туже шнуровать ремни.

     - А ты?

     - Я   уже все сделал.   -   Голос целителя на   миг дрогнул,   все же оставаясь

твердым. - Я дал ему отвар из листьев молодого багульника и белены.

     Грим побледнел.

     - Сколько?

     Амунди улыбнулся, но в этой улыбке не было радости.

     - Достаточно,   чтобы унять боль.   И это получилось. Ему... стало несколько

лучше...

     Грим почувствовал, как у него холодеют руки.

     - Ты сам учил меня,   Стринда,   - размеренно выговаривая слова, начал он, -

что сочетание багульника и белены смертельно.

     - Как и раны, как и боль. - Стринда перевел взгляд на безжизненное тело на

скамье.   -   Он сам это выбрал, Грим. Я не принуждал его. Как и ты, как и каждый

из Круга, он знал об этом средстве. Это было его решение, его риск.

     - Риск?   Ты   говоришь о   риске,   травник?   -   Грима   попеременно окатывало

краткими волнами растерянности и гнева.   -   Каждый, кто пьет этот отвар, уходит

на самый дальний край снов.   А потом... Потом пьет и пьет, и пьет его, пока сны

и травы не разъедают его раз и навсегда! Во имя всех асов, Амунди, ты опоил его

до смерти!

     - Я лишь немного уменьшил его страдания,   - устало ответил целитель. - Это

единственное, что я мог сделать.

     - Сколько ему осталось? - Голос Грима осип до шепота.

     - Не знаю. Травы убьют его месяца через два, но, не будь тут замешан Один,

он   умер бы   еще до твоего приезда.   Задолго до твоего приезда.   -   Постаревший

вдруг не на один десяток лет Стринда устало глядел на давнего друга.   - Однако,

боюсь, его время истекает.

     Грим попытался проглотить застрявший в горле комок.

     - Он... он знает?

     - Знает.

     Чтобы занять чем-то руки,   Грим вложил в   ножны забытый меч,   оказывается,

все это время он так и сжимал его в руке.

     - Не говори ему,   что я   все знаю.   -   Он неожиданно поднял голову,   чтобы

встретить взгляд целителя. - Не говори, что я приходил.

     - С возвращением, - произнес за его спиной тяжелый голос Лысого Грима.

     - Еще нет.   -   Грим круто обернулся к деду. - Пока еще нет. В ответ старый

скальд лишь молча протянул ему родовой меч.

     - Нет.   -   В голосе внука зазвенела сталь. - Пока еще дышит твой сын, я не

могу принять его.

     - Он еще дышит,   -   согласился дед,   и внезапно Грим осознал, насколько он

стар.

     - Но   однажды дыхание остановится в   его   груди.   И   тебе придется принять

Круг. - Амунди присел на край ложа Эгиля.

     - Не говори так, Стринда.

     - Не говорить чего? Правду? - Глаза Амунди были столь же мрачны, как и его

слова.

     - Тебе придется унаследовать Круг. - Слова деда прозвучали будто удар меча

по щиту. - Все те, кто составляет его, равны, это верно, но кто-то должен стать

во главе. Так было со времен Брагги.

     - Но остаешься еще и ты,   и Оттар,   - начал возражать Грим, но дед перебил

его:

     - Мне,   как видишь,   немало лет,   хоть я,   похоже, и переживу собственного

сына. - Старый скальд горько усмехнулся. - Да, силы у меня еще есть, но надолго

ли?   Мы   с   твоим отцом дали тебе имя Всеотца,   ты же на заре жизни выбрал себе

путь   угодного Отцу   Ратей   воина-берсерка.   Однако   избрал тебя   Локи.   А   это

означает,   что соединив -   если это только произойдет - в себе силу обоих асов,

ты можешь стать сильнейшим из нас.

     "Нет!"   -   хотелось выкрикнуть Гриму,   но   он   молчал.   Молчал,   вспоминая

десятки подобных разговоров, молчал, признавая правоту мудрого деда.

     - Не будем здесь говорить ни об асах,   ни о посвященности.   В твои годы, -

голос Амунди звучал все так же невесело,   -   и   я   считал это красивой мишурой,

довеском к приходящей с рунами силе.   Но если говорить о силе, Лысый Грим прав,

ты и впрямь первый, кто несет в себе две силы: хаоса и порядка.

     Грим поглядел на лежащего неподвижно отца. И отвернулся.

 

     XIV

     ЦЕЛЕБНАЯ РУНА ИНГ, СВЕТЛЫЙ ФРЕЙР - ЕЙ ХОЗЯИН

 

     Светлый вин исцеляет всех, кто взывает ему, могучей силой земли, возникшей

из тела Имира.   Гефа-удача вернется, если сам ты позволишь ей, взмахнет крылами

орла   над   просторами дольнего мира.   Целители-скальды творят руну   Инг   тогда,

когда возрождения жаждет души равновесье и жизненных сил,   что надобны тем, кто

мстит за смерть друга иль низвергает с престола кумира.

 

     Голос говорил,   рек   ему.   Голос,   отягощенный мощью.   -   Изо всех могучих

орудий, из прекрасного оружия моего, - рокотал голос, - ты выбрал иглу и чашу.

     Голос доносился из   туманной дымки.   Прищурившись,   Скагги обнаружил,   что

стоит   возле высокого деревянного стола.   Все   вокруг было   вполне знакомым:   и

небольшая жаровня,   в   которой уже   успели подернуться серым пеплом угольки,   и

разных размеров бронзовые чаши и чашечки,   и перевязанные кожаным шнурком пучки

трав -   ромашка и   птичий горец казались свежесобранными,   а   вот зверобою дали

завянуть,   не подсушив.   Скагги еще удивился,   кто же собирает эти травы в одно

время.   И все же это была не скромная горница Амунди Стринды. Массивный дубовый

стол,   дальний   конец   которого терялся в   туманной дали,   стоял   на   кажущемся

беспредельным каменном полу   огромного зала,   в   котором впору   жить   разве что

великанам из   старинных сказаний.   Стен зала он   не   видел,   но даже запрокинув

голову,   не   смог   разглядеть и   потолка.   Увидел   только лишь   мощные столбы и

колонны,   уходящие куда-то   в   невообразимую высь,   где за   голубоватым туманом

свивались плотные клубы серого дыма.

     Когда глаза его привыкли к синеватому полумраку,   Скагги вдруг ощутил, что

он здесь не один.   Силуэты невообразимо высоких фигур маячили вдали и, кажется,

глядели вниз на дубовый стол.   Он не мог ясно видеть их и   не осмеливался более

чем на одно-два кратких мгновения оторвать глаз от ступки, в которой толок кору

болотного белозора, чтобы самому взглянуть наверх. Фигуры придвинулись ближе. А

ведь они,   похоже,   рассматривают меня,   обсуждают, подумалось вдруг Скагги. По

спине у   него   побежали мурашки,   захотелось спрятаться куда-нибудь.   Но   помня

уроки Стринды,   он   не решился даже нагнуться ниже над ступкой,   боясь вдохнуть

пыль от коры опасного дерева.

     - Так   и   отдай   его   мне,   -   раздался   вдруг   звонкий   и   вместе   с   тем

убаюкивающий голос. На Скагги повеяло запахом яблок и диких трав.

     Послышался смех,   за   ним шелест тканей,   будто говоривший -   говорившая -

стремительно сделал шаг вперед.   Узкая с тонкими нежными пальцами травяная рука

зависла вдруг над дубовым столом,   провела над ним,   над горшками, над чашками,

над   иглами и   жаровней,   и   самим   травником,   сметая все   будто груду ягод   и

листьев.   Их яркие краски поблекли,   смежившись чем-то серым и мягким, и в этой

новой ткани Скагги узнал плащ Тровина.   Вот сейчас наставник повернется, Скагги

не терпелось рассказать ему обо всем,   что произошло с того последнего вечера в

усадьбе...

     Огонь...

     ...И черными глазницами на Скагги глянул обгорелый череп, поднялись из-под

плаща   черные   костяшки пальцев.   Нижняя челюсть черепа ходила вверх-вниз,   как

будто он говорил что-то, повторял раз за разом...

     Скагги показалось,   что   он   падает,   кувыркаясь уносится куда-то   вниз   и

вниз...

     Скагги рывком сел,   сбросив ноги на пол.   Уставился перед собой невидящими

глазами. И хмурый утренний свет в окне затянуло дымом с запахом гари, запрыгали

по столу жадные языки пожара.   Его будто бы окликнул знакомый мягкий голос,   но

Скагги слышались лишь хриплые крики бессильного гнева и   треск пожираемых огнем

поленьев. Он еле слышно пробормотал:

 

     Под корнем норн - брат лиственный

     Вешку вниз - средь отцов лука - сведай.

     Закладу земли зыбкой не достаться добычей Вранову жару вражьему,

     Что пожрать рвется жадно Хеймдаля длани и слух

     Плакать длиннобородого детям, Коль волк ночной оплошает.

 

     Увидев перед собой улыбающиеся лица Ванланди и Стринды и привычную горницу

целителя, с ужасом добавил: - Я ведь снова забуду...

     - Я успел записать, - улыбнулся Амунди.

     В   центре горницы возле Одинова копья с зацепившейся за шип на наконечнике

ниткой тисовых ягод   язычки пламени в   жаровне весело лизали березовые поленья,

но   это было единственное веселье в   светлой просторной горнице.   Собравшиеся в

молчании занимали свои места на   сдвинутых в   круг лавках.   Лысый Грим печально

оглядел знакомые лица,   думая о том, сколько морщин, сколько печали и усталости

прибавилось в   них за   каких-то несколько дней.   Думал он и   о   том,   что вновь

начать тяжелый и -   увы! - неизбежный разговор придется ему. Тяжелая это ноша -

смотреть в лицо своему миру,   видеть его таким,   каков он есть,   впервые пришло

ему в голову.

     - Осколков головоломки у   нас   все больше,   -   без вступления и   спокойным

ясным голосом начал скальд Одина, - почитай, что все.

     - Все   они   у   нас   будут,   когда   Скагги   отыщет   место,   зашифрованное в

предсмертном   послании   Молчальника,    -    как   будто   самому   себе   вполголоса

проговорил Ванланди.

     - Разумеется,   -   согласился с ним Лысый Грим. - Но и сейчас, еще до того,

как отправится на Гаутланд его воспитанник, нам следовало бы сложить вместе то,

что знаем мы об этом "втором". Во-первых, сам Скагги добрался бы до нас раньше,

не   встреть он   у   переправы чернобородого путника в   синем плаще.   Не будь той

драки и падения его в Рив,   мальчик не утратил бы дощечку с висой и память.   Не

стоит ли предположить, что некто стремился помещать ему?

     Все согласно кивнули.

     - Во-вторых,   -   продолжал скальд аса асов, - пробираясь через захваченный

Рьявенкрик,   оба -   и Скагги,   и мой внук -   видели странного человека, чертами

лица походящего на нашего конунга. В-третьих, мы имеем видение о герое, который

не нашел в   себе сил убить дракона,   и точильном жезле.   И последнее,   то,   что

поведал нам дружинник грама Харфарга.

     Вновь   воцарилось тягостное молчание.   Каждый из   скальдов вспомнил допрос

раненого дружинника грама Берси Золотого Зуба,   и   в воспоминаниях этих не было

ни   радости,   ни   славы.   Раненый   Иви   Норвежец   отрицал   все   обвинения Грима

Квельдульва,   а   конунг Вестмунд в   ярости требовал от   Грима же доказательств,

пока   слова   его   не   подтвердил Хамарскальд.   Тогда,   окинув яростным взглядом

собравшихся в   палате,   конунг   потребовал   сделать   все   -   пытать,   изувечить

стоящего перед ними   связанного норвежца,   -   только бы   добиться от   него слов

правды. Иви молчал. Скальды переглядывались.

     Негоже   взывать к   рунной   волшбе   ради   допроса.   Бросив беглый взгляд на

замкнутые лица детей Брагги,   целитель хмуро вышел,   чтобы вернуться с каким-то

неприметным   горшочком.    Тихим   бесцветным   голосом   Амунди   заговорил;   среди

исполненного ужаса   молчания Круга и   стражников конунга он   объяснил норвежцу,

что у него, как и у любого пришедшего в этот мир, есть выбор.

     Или   Иви   рассказывает все,   что   известно ему   о   делах   его   грама,   или

стражники заставят его принять снадобье из вот этого -   Амунди показал его всем

- горшка.   "Снадобье",   - впервые произнес хоть слово дружинник. "Хорошо". Лицо

целителя перекосило болезненной гримасой,   только   дружинник ведь   не   дослушал

его, не так ли?

     Снадобье,   конечно же,   не   заставит его   говорить,   но   лишит способности

двигаться,   не убив при этом. Дружинник мертвенно побледнел. Как и всякий воин,

он знал,   что это означает. Жить из милости, ждать, что кто-то будет столь добр

и   накроет или   накормит тебя.   Или убьет,   если это будет побратим или кровный

родич.

     Вид вязкой,   желтой с прозеленью жижи сломил воина. Так скальды обрели еще

один осколок головоломки.

     Зная об   угрозе,   нависшей над островом,   но не зная,   сколь она серьезна,

Харфарг выслал на   Гаутланд дружину на   трех кораблях,   старшим над которыми он

поставил Берси Золотого Зуба.   На вторую ночь штурма грам понял - тут дружинник

вздернул подбородок,   как бы   защищая решение своего вожака,   -   что здесь,   на

острове,   битва проиграна.   То же самое сообразили и скальды, уколол он, бросив

насмешливый взгляд на   Грима и   Бранра.   И   Эгилю пришлось взять сына за плечи,

чтобы удержать его от гневных возражений - или чего похуже.

     Единственный корабль удалось вывести Берси-граму   из   крепости,   но   и   то

недалеко.   Ночью невесть как   -   голос дружинника впервые дрогнул страхом перед

неизведанным - на неспешно продвигающийся к устью корабль поднялся незнакомец в

черном плаще.   Громким,   так чтобы слышала вся дружина,   голосом он заявил, что

"Ярхордру" без его помощи в Скаггерак не выйти.   За помощь же потребовал он ото

всех дружинников, чтобы всем встречным они рассказали, кто сгубил Рьявенкрик.

     Карри Рану из рода Асгаута и скальды.

     Увидев в   Скаггене драккар "этой морской суки" и боясь вернуться на север,

дружина Берси решила скорее отправляться вверх по Вистинге в   Фюркат в   надежде

первыми принести в   лагерь   конунга весть   о   гибели Рьявенкрика.   По   этой   же

причине,   проведя свой   корабль,   Берси приказал завалить реку   -   это-де   хоть

как-то да задержит возвращающихся. Откуда было Берси знать, что Домари везет из

Аггерсборга лошадей?

     - Важно   не   то,   как   мы   заставили Иви   Норвежца рассказать нам   правду,

Стринда,   -   прервал молчание Оттар Черный,   -   а   то,   что   в   гибели крепости

незнакомец требовал обвинить нас, детей Брагги.

     Травник кивнул,   признавая правоту его слов,   но это не разгладило горьких

морщин в углах его рта.

     - Но можем ли мы предположить,   что незнакомец Скагги, Грима и Берси - это

один и тот же человек? - задумчиво спросил Эгиль.

     - Руны, - коротко ответил ему Гранмар.

     - Пусть дар Хрофта и ненадежен,   но рунные знаки не могут лгать,   -   отмел

зарождающиеся возражения Ванланди.

     Во   дворе   воцарилась вдруг   необычная,   невероятная для   летнего полдня в

большом лагере,   мертвая тишина,   но занятые приготовлениями к большому гаданию

скальды этого не заметили.

      Грим   лишь   удивился про   себя,   что   могло   заставить замолчать шумных   и

непоседливых подмастерьев Гранмара,   и   вернулся взглядом к   деду,   легко,   без

принуждения или нажима бросавшему прямоугольные пластины из удивительно белой с

золотистым отливом   кости,   давая   им   свободно   лечь   вдоль   "положительной" в

гадании стены.   С легким шорохом легла пятая руна,   но...   Прикрывавший дверной

проем полог распахнулся,   отброшенный резким взмахом чьей-то руки,   и в горницу

ввалились с   десяток   вооруженных воинов.   От   недоумения скальды   на   какое-то

краткое мгновение замерли в   неподвижности -   никто не   смеет нарушать большого

гадания! Дерзкого ждет тяжкая кара, и не только Создателя рун, но всех асов. Но

недоумение их длилось одно лишь мгновение, и вот каждый из них уже потянулся за

оставленным вдоль лавок и стен оружием.

     Один   только Ванланди,   привалившись к   стене,   чтобы не   получить удара в

спину,   пытался наложить на вход преграждающее заклятие, хотя бы начертить руну

Иса,   но   тщетно.   Старого сновидца безжалостно теснили все новые врывающиеся в

горницу ратники,   то   и   дело ему приходилось перехватывать меч из левой руки в

правую, чтобы парировать беспощадный удар.

     Тишина во дворе взорвалась гомоном и гулом голосов. Коротко оглядевшись по

сторонам, Грим принялся прорубать себе дорогу к скальду Фрейра, умоляя про себя

всех   асов   позволить ему   достичь Ванланди вовремя.   И   впрямь асы   вняли   его

призыву,   поскольку   не   прошло   и   нескольких минут,   когда   ему   удалось   уже

проткнуть спину   одного   из   нападавших на   старика,   отвести в   сторону клинок

другого и,   наконец,   встать между ним   и   нападающими,   тесня раненого скальда

дальше в угол.

     - Не выйдет... - прохрипел у него за спиной Ванланди.

     - Выйдет, - огрызнулся Грим, отбивая очередной удар и чувствуя, как жаркой

волной заливает его тело священная жажда боя.

     Старик у   него   за   спиной шевельнулся и   вдруг прижал ладони у   него   меж

лопаток.

     Ярость...   Кровавая   пелена,   начавшая   уже   было   застилать Гриму   глаза,

внезапно   спала,    а   затуманенный   разум   прояснился.   Ярость   из   его   разума

перетекала в руки, в меч, уступая место холодной расчетливости в мыслях.

     - Ванланди?   -   крикнул Грим,   уворачиваясь от   очередного выпада и   тесня

старика еще дальше в угол.

     - Не время для ярости, - сквозь зубы отрезал скальд Фрейра.

     Не переставая наносить и   парировать удары и чувствуя,   как намокает спина

рубахи от   льющейся по рукам скальда Фрейра крови.   Грим огляделся по сторонам.

Схватка кипела по   всей   горнице,   причем каждому из   детей   Брагги приходилось

отражать натиск троих, а то и четверых противников.

     Неожиданно на   расчищенном сверканием его клинка пятачке перед распахнутым

окном возникла Карри.

     "Окно, - усмехнулся про себя Грим. - Один! Однако нужна-то она не здесь!"

     - Дружина? - коротко бросил он в сторону дочери Раны Мудрого.

     - Уже здесь,   -   так же коротко ответила она. - Пытается прорубиться через

дверь, и дружина Гвикки с ними.

      Через пару минут расчищенное пространство значительно увеличилось,   однако

откуда-то   из-за   окна потянуло дымом,   дощатый пол под ногами перестал служить

надежной опорой,   став   скользким от   крови.   За   спиной Грима хриплым от   боли

голосом раненый скальд запел гимн Фрейю.

     Внезапно неизвестно откуда пришедшийся удар   скамьей заставил Карри упасть

на одно колено. Клинок ее оказался блокирован мечом противника, в котором она к

удивлению своему   узнала   ратника из   личной   охраны   конунга.   Сейчас же   этот

пышущий ненавистью здоровяк всем   весом   давил   ее   клинок.   "Вот   потому   я   и

говорила,   что   для   хорошей работы мечом у   меня сил недостанет",   -   невесело

подумала она, чувствуя, как окровавленное острие все ближе и ближе подползает к

ее горлу.

     И   тут весь мир переменился.   Карри и ее противника,   у которого,   как она

заметила,   зрачки   были   сужены   в   еле   заметную черную точку,   окружила вдруг

бездонная   сосущая   тьма,    пустота,   в   которой   совершенно   не   за   что   было

зацепиться. И эта пустота взорвалась внезапно вибрирующим воем.

     За   плечом все давящего на   нее дружинника Карри вдруг увидела лицо Грима.

Не переставая орудовать мечом,   Квельдульв, казалось, глядел прямо на нее, и во

лбу у него,   рассекая холодную тьму, загоралась точка света. Чернота сгущалась,

погружая   всех   троих   во   всеобъемлющую беззвездную   ночь.   Карри   чувствовала

присутствие в этой ночи неких существ.   Тьма кишела этими странными существами,

и   не   понять,   клубились в   ней   человеческие фигуры или   очертания обитателей

нижнего из   миров Хель,   все эти омерзительные чудовища,   которых,   с   холодным

расчетом взывая к силам хаоса, пробуждал теперь Квельдульв, скальд Локи.

     Пойманная среди   этих   странных голосов   и   вечной   ночи,   Карри   каким-то

образом могла видеть и   Грима,   и   своего врага.   Их   яркие силуэты танцевали в

кромешной тьме.   Меч   Весова дружинника как будто бы   светился изнутри каким-то

нездешним лиловато-зеленым светом.   Карри усилием воли попыталась сосредоточить

все силы на руке, сжимавшей меч, вливая в нее всю свою ненависть к Весу.

     Попыталась сдвинуть с   места клинок.   И   обнаружила,   что не способна даже

пошевелиться.

     "Грим   взывает к   рунной волшбе,   не   используя руны,   у   него   просто нет

времени творить их!"   -   пронзила ее   невероятная догадка,   а   вместе с   ней   и

отчаяние.   Если он   ошибется,   если не   сможет загнать назад всех этих существ,

если   не   сможет изгнать из   горницы эту   живую тьму,   гибель грозит всем,   кто

находится здесь...

     Губы   Грима   шевельнулись,   и   дружинник   начал...   Падать?   Карри   скорее

почувствовала, чем услышала его крик, бессловный визг невероятного отчаяния.

     Падать?

     Но   нет,   он   стоял прямо,   не падал.   Дружинник сжимался,   с   невероятной

скоростью отдаляясь от Карри и Грима, с леденящим душу воплем. Его голос, как и

его тело,   замыкался в себе, становясь все тише, все дальше, все глуше... Карри

почувствовала,   как   тот   же   инеистый холод   вливается в   нее,   растекается по

жилам...

     Кто-то дернул ее за плечо.

     В   следующее мгновение чья-то   рука отшвырнула ее к   стене,   перед глазами

сверкнул клинок.

     - Прикрой Ванланди, - бросил ей Грим, одновременно подталкивая к ней ногой

меч. - Это еще не конец.

     Мучительным   усилием   воли,   заставив   себя   забыть   о   недавнем   ужасе   и

подобрать с пола клинок, дочь Раны Мудрого - ей же дал это мгновение сын Эгиля,

прикрывая ее,   пока она подбирает меч, - оглянулась на то место, где только что

был ее противник.

     Ничего.

     Справа от   них,   у   двери,   в   скрежете стали все   бешенее,   все неистовее

кружились в танце смерти тела воинов. Догадавшись, что это прорвались наконец в

палату Круга   дружинники Гвикки,   Грим   двинулся через   горницу,   к   той   самой

"положительной" в гадании стене, вдоль которой легли руны.

     Заметив возле   самого плеча чей-то   клинок и   резко отбросив свое   тело   в

сторону,    Грим   ударил   нападавшего   ногой.   Острие   клинка   дернулось,   затем

рванулось к   его   ребрам.   Грим   отклонился,   развернул меч   и   ударил им,   как

мясницким ножом - снизу вверх и вдоль собственного тела. Острие меча наткнулось

на   переплетенные   звенья   кольчужной   рубахи.    Железо   царапнуло   по   железу,

взвизгнув,   словно   слабо   протестуя.   Безглазый -   вместо зрачков одни   только

черные точки!   -   дружинник вновь занес меч,   Грим проскользнул ему   под руку и

ударил снова, целя в незащищенную кольчугой подмышку.

     Расчет -   "И   когда он научился рассчитывать в   драке!"   -   промелькнула в

голове Квельдульва шальная мысль - был верен.

     Клинок вошел в плоть.   Он ощутил,   как лезвие слегка замедлилось,   проходя

кольчугу   и   встречая   лишь   слабое   сопротивление   плоти,    все   глубже   стало

погружаться в тело. Клинок вошел на всю длину.

     Поворачивая, прежде чем выдернуть меч, Грим услышал справа от себя возглас

Амунди.   Сын Эгиля дернул на   себя клинок,   но тот поддался не сразу.   Не желая

терять времени,   Квельдульв уперся ногой   в   грудь противника и   изо   всех   сил

толкнул его наземь.

     Не   тратя   даже   взгляда   на   выяснение,    что   сталось   с   пронзенным   им

дружинником, Грим повернулся на каблуке. Вторая нога стала на грудь упавшего.

     Амунди,   стоя на   одном колене,   явно собирался поднырнуть под   занесенный

клинок противника. Вот он подобрался. Прыгнул. И вновь скрежет металла о металл

- жалобно застонала кольчужная рубаха под плащом дружинника. Амунди же это дало

возсть вскочить на ноги.   Использовав поверженное тело как трамплин,   Грим

перехватил меч в обе руки и со всей силы обрушил его на дружинника сзади.   Сила

удара перерезала закраинные звенья кольчуги у   шеи,   и   клинок беспрепятственно

погрузился в тело.

     Амунди уже   был   занят   другим воином.   Однако схватка постепенно угасала.

Светлая   горница   скальдов,   залитая кровью,   заваленная телами   палата   Круга,

напоминала место бойни. Грим оглядел пораженных происшедшим дружинников Гвикки,

Карри,   без   сил упавшую на   скамью у   стены,   и   рядом с   ней зажимающего рану

Ванланди.   Взгляд его остановился на   скальдах,   сгрудившихся у   дальнего окна,

бьющихся уже один на один с последними из нападавших...

     Скальды же обороняли кого-то или что-то,   что находилось за их спинами,   и

Грим вдруг понял,   что над головами их   возвышается,   как это было,   сколько он

себя помнил, голый как шар, совершенно лысый череп.

     Дед?

     Сопротивление нападавших ослабло,   дети Брагги расширили круг, и последняя

в   горнице схватка распалась на   отдельные поединки.   В   два,   может быть,   три

скользящих прыжка перемахнул горницу и остановился...

     С   радостным нечеловеческим смехом один из дружинников нанес удар Эгилю на

уровне колена,   прекрасно,   очевидно,   зная,   что   истощенному болью скальду не

перепрыгнуть через клинок.

     Дружинник же,   в   котором Грим   узнал   вдруг Эйнара,   со   злорадным смехом

отскочил на   шаг назад.   Сам Грим находился слишком далеко,   чтобы добраться до

него прежде, чем он вновь бросится на отца.

     Эгиль,   нечеловеческим усилием   уклонившись   от   клинка,   поскользнулся на

крови, потерял равновесие и рухнул на колени.

     Противник   его   вновь   злорадно   расхохотался,    однако,   решив   растянуть

удовольствие, подождал, пока встанет его обессиленная жертва.

     Время для   Грима вдруг поползло не   быстрее улитки,   скальд Одина медленно

поднялся на   колени.   Грим,   с   ужасом понимая,   что ничего не   может поделать,

видел,   как дрожат ноги отца, как от полного изнеможения вздымается грудь. Лицо

скальда Одина было залито кровью.   Руки с   ужасающей медлительностью уперлись в

доски пола.   Пальцы вывернулись.   Выпятились локти.   Он держался из последних -

угасающих - сил.

     "Боги! - беззвучно выкрикнул Грим. - Не дайте ему умереть - так!"

     Падая,   Эгиль согнулся вперед,   сгорбился -   но   не упал.   Вместо этого он

вырвал из-за пояса кинжал и неуловимым движением метнул его во врага.

     Кинжал вошел в грудь Эйнара,   как в ножны.   Захрипев,   доверенный стражник

Вестмунда рухнул на   колени.   Эгиль не   стал ждать.   Он рванулся вперед,   чтобы

упасть рядом с   трупом ратника,   выхватить из   его руки меч.   Подобрал меч,   не

удержался на ногах и   вновь бросил тело вперед,   чтобы в падении размахнуться в

жестоком рубящем ударе.   Эйнар   рухнул навзничь,   но   голова его   достигла пола

раньше тела.

     - Остановитесь!   -   в   тишине,   наступившей за стуком покатившейся по полу

отрубленной головы, звонко прозвучал холодный голос.

     Весу достаточно было одного взгляда с порога,   чтобы понять, что произошло

в   горнице Круга и что на этот раз он проиграл.   Или поражение не окончательно?

Все,   да,   все,   кого он отправил сюда из личной охраны,   мертвы. А мертвый уже

ничего не скажет,   как ни пугай его Стринда старческой немощью. Холодный взгляд

его уперся в Карри.   Вот, значит, чьи люди не позволили поджечь дом Круга. Жаль

только,   что   дочь   Раны Мудрого выиграла тот   хольмганг,   смерть ее   теперь не

пройдет без последствий.

     - Напавшие на вас во хмелю будут сурово наказаны...

     - Наказывать больше некого, конунг! - жестко оборвал его Грим.

     Не выдержав бешеного взгляда берсерка, Вестмунд отвел глаза.

     - Тяжело ранен,   Стринда?   - участливо спросила Карри Рану залитого кровью

целителя, который подошел, чтобы осмотреть рану Ванланди.

     Амунди-травник опустил взгляд   на   пропитавшуюся красной влагой   рубаху   и

усмехнулся.

     - Не   моя,   -   только и   ответил он   и   склонился над потерявшим сознанием

скальдом Фрейя. И в голосе его не было ни капли привычной мягкости.

     - Конунг... Ловунд... - захрипел внезапно очнувшийся Ванланди.

     - Вам,   наверное,   стоит подойти, - окликнул Стринда остальных скальдов. К

этому времени в палате остались лишь дети Брагги.

     - Ловунд...   -   повторил раненый.   - Они... стояли в дверном проеме... Все

остальные были далеко...   а я...   рядом. - Слова давались ему с трудом, но ни у

кого, даже у Карри, не хватило духу остановить его. - Конунг гневался на своего

грама...   за поражение, однако благодарил за чью-то смерть. Чью? Взгляд старика

внезапно прояснился.   Чтобы   добиться ответа,   он,   казалось,   готов   был   даже

схватиться за лежащий поблизости меч.

     - Чью?

     - Грима сына Ульва, прозванного Скаллагримом, скальда Одина.

     Арнора Вемуна, скальда Тюра. Гундбранда Шишки, скальда Ньорда.

     Ванланди со стоном закрыл глаза.

     - Если конунгу есть за   что   одарить грама,   то   и   нам   тоже,   -   прервал

молчание Оттар,   Скальд стража асов был мертвенно-бледен, и перевязанную правую

руку он поддерживал у груди левой.

     - И они не хмельны,   - добавил вдруг, выпрямляясь, Стринда. - Вы видели их

глаза? Эти глаза без зрачка? Они чем-то опоены. И, кажется, я даже знаю чем.

     Грим,   распознавший ярость воина,   кто ради покровительства Одина в   битве

принял отвар берсерка,   не столько по зрачкам, сколько по натиску, по движениям

ратников во время боя, понимающе кивнул.

     - Проследи за тем, чтобы прибрали горницу, - приказал Грим несколько часов

спустя Гюду,   одному из доверенных слуг отца и деда.   -   А потом попроси прийти

сюда Оттара и Амунди,   и отца,   если он к тому времени проснется. Но сам его не

буди.   Да,   и   вот еще,   -   обернулся с   порога Грим Квельдульв,   -   попроси их

дождаться меня.

     - Сколько им ждать тебя, господин?

     - Пока не вернусь.

     И   скинув на лавку у двери теплый плащ,   выбежал в сумерки в накрапывающий

дождь.

     Он бежал. Он думал, что это облегчит боль. Но та только глубже въедалась в

душу.   Боль распирала грудь,   переполняла все   его существо.   Хотелось кричать,

выть,   только бы извергнуть ее.   Кто услышит крики в   лесу?   А   если и услышит,

постарается   держаться   подальше   от   этих   странных   нечеловечьих   звуков.   Но

облегчения... Облегчения не было.

     Темные ветки хлестали по лицу. А он не чувствовал боли. Остались лишь горе

и   опустошение.   Он бежал.   И остановился только тогда,   когда осознал,   что не

может иначе.

     Горели легкие, болело нутро, стоило только остановиться и начала неметь от

полузабытой раны нога.   Осталось только прерывистое дыхание и скорбь,   и дикая,

дикая ярость.

     Оказывается,   он,   сделав круг,   вышел на   берег залива.   Поднялся на вал,

крикнув дозорным,   кто он.   Под ним в   долине лежал Фюркат,   и   где-то в нем...

Ловунд!   Небо было затянуто плотными,   будто кожистые складки,   облаками сквозь

мглу не пробивались ни звезды, ни луна.

     Медленно сжав в кулак правую руку, он почувствовал, как осыпается с ладони

несмытая, засохшая кровь деда.

     Оттар, Скальдрек и Стринда ждали его не в палате, а в комнатушке травника.

Сперва ему показалось,   что скальд Хеймдаля ничего не знает. Отмеченное шрамами

лицо   съяландского   хольда   было   совершенно   бесстрастным.    Однако   сама   его

напряженная поза   была   исполнена такой ярости и   безысходного горя,   что   Грим

застыл на пороге.

     - Я прикончу его! - процедил, обращаясь к Оттару, Скальдрек.

     - Он мой, - жестко отрезал, входя в горницу, Грим.

     - Ловунд должен умереть от моей руки.

     Скальдрек прошипел что-то на гортанном наречии островов.

     - Он -   мой дед!   -   Грим почувствовал,   как в нем вновь вскипают ярость и

гнев, как кровь отливает у него от лица.

     - Твой дед   был   мне   отцом и   братом.   -   В   голосе хольда возникли вдруг

просящие нотки. - Неужели ты не отдашь мне жизнь какого-то нидинга?

     - Нет!   - хрипло проговорил Грим. - Никто не может отказать родичу в праве

мести!

     Скальдрек вскочил,   подбирая с лавки меч.   С минуту оба скальда стояли, до

половины обнажив мечи и меряя друг друга полными боли и ярости взглядами.

     - Лысый Грим погиб с оружием в руках -   как и хотел, как подобает воину, -

примиряюще начал Оттар.   -   Ничего не боялся он больше в мире Том или этом, чем

немощи в   старости.   Стоит ли   тем,   кого любил,   кого учил и   наставлял скальд

Всеотца, затевать ссору из-за того, кто отметит за его смерть?

     Шрам на впалой щеке Скальдрека дернулся,   но он не отпустил взгляда Грима.

На   миг в   глазах и   того и   другого вспыхнула такая боль,   что Оттар бросил на

целителя тревожный взгляд,   опасаясь,   что им не удастся предотвратить худшего.

Скальдрек взял себя в руки первым.

     - Грим назвал бы меня безмозглым идиотом. - Голос его звучал сипло. - Ну и

досталось бы нам от его языка за подобный разговор.

     Вот уж кого стоило бы прозвать Змеиным Языком.

     Амунди   заметил,    что   и   Квельдульв,   справляясь   с   яростью,   несколько

расслабился.

     - Думаю, если эта собака подохнет, невелика разница, кто его прикончит.

     Грим молчал,   только на виске у него мелко дергался нерв. Потом все так же

без единого слова он протянул руку хольду.

     - Ловунд умрет,   -   вполголоса совершенно спокойно произнес он. - Призываю

всех асов в   свидетели моей клятвы.   -   Он посмотрел в глаза хольда.   -   Ловунд

умрет, я тебе обещаю.

     - Гисли?   -   окликнул Грима   пьяный голос,   когда он   вошел в   темные сени

отдельного дома, принадлежащего граму личной охраны конунга.

     - Нет.   -   Сын Эгиля вышел на свет.   -   Я тот,   кого зовут в твоей дружине

Квельдульвом, "ночным волком".

     Ловунд пьяно уставился на   вошедшего,   но   Грим заметил,   что бывалый воин

быстро трезвеет.

     - Я   пришел   убить   тебя,   -   спокойно и   просто объяснил он   цель   своего

прихода.

     Ловунд неспешно сполз с ложа, снял со стойки меч.

     - Ну что ж,   попробуй. Я свалил самого Лысого Грима, знаешь ли. - Да, да -

твоего деда. - Грам издевательски расхохотался.

     Грим   поудобнее перехватил рукоять родового меча.   Ощутил радостное поющее

тепло металла. Будто Рауньяру не терпелось отведать крови врага.

     Грим знал,   что боец Ловунд отменный,   к тому же стать и длина руки давали

ему   преимущество и   в   размахе,   и   в   силе,   однако это   делало его   и   менее

поворотливым. Грим же был много быстрее.

     Клинки со свистом прорезали воздух, скрежетала сталь. После первого обмена

ударами Ловунд окончательно отрезвел и осторожно стал пятиться назад,   чтобы за

прикрытием стола   заново оценить противника.   Ушло   у   него   на   это   не   более

нескольких секунд,   и   он   со   смехом одним жестоким ударом широкого меча отсек

край стола.   В золотистой бородке сверкнули белые зубы,   когда грам поднял меч,

дразня противника острием клинка.

     - Ты попался, малыш. Дед твой сдох, сам ты сдохнешь, и Круг тоже!

     Однако граму тут же пришлось пожалеть о своих словах,   когда, уворачиваясь

от   выпада Грима,   он   опрокинул жаровню.   Раскаленные угли покатились под ноги

обоим противникам.

     - Круг   скальдов возник задолго до   меня   или   Лысого Грима,   и   без   меня

скальды пару лет неплохо обходились.

     Парировав разом и   издевку,   и   выпад клинком,   Грим одновременно,   поддев

носком сапога, швырнул кучку углей в Ловунда.

     Красные угли прожгли граму сапог,   так что Ловунд взвыл от   боли,   а   Грим

продолжал теснить его.

     Рауньяр гудел,   пел у него в руках. Меч ловил свет факелов на. стене, и от

этого   света   струилась,   оживала рунная вязь.   Руны   текли,   извивались живыми

змеями,   давшими имя мечу.   Вновь со звоном встретились клинки. Чудовищной силы

удар грама опрокинул Грима на стол.   Вжимаясь спиной в   ребро плохо оструганных

досок,   Грим, казалось, без особых усилий сдерживает натиск противника, недобро

и весело усмехаясь ему в лицо.   Внезапно он ощутил, что Рауньяр будто прикипает

к его ладоням,   становясь неотъемлемой частью его тела.   Руны на клинке,   вновь

поймав факельный свет,   полыхнули белым огнем.   Еще   немного,   подумал Грим,   а

потом,   сосчитав про   себя   до   десяти,   вспомнив так   кстати пришедшуюся науку

Гранмара-кузнеца,    неожиданно   и    неуловимо   повернул   меч.    Клинок   Ловунда

разлетелся сверкающим стальным дождем.

     Бешено выкатив глаза,   грам дышал,   стискивая в руках бесполезную рукоять.

Рот   его   открылся   могильным   провалом   среди   золотистых   волос.    Квельдульв

почувствовал,   как не то его рука поднимает Рауньяр, не то родовой клинок тянет

за собой руку...

     Он улыбнулся.

     Рауньяр по самую рукоять вошел в живот Ловунда.

 

     XV

     РУНА РЕЧИ АЛЬГИЗ ОЗНАЧАЕТ "ЛОСЬ" ИЛИ "ГИБКИЙ ТРОСТНИК"

 

     Защищающий "лось" силу скальда

     стократно умножит,

     коль та сила на благо ближних потребна.

     Альгиз-руна шелестящей преградой вторженью

     вражьей волшбы встанет навстречу.

     Тростник Тюра тинга кольчуг

     дружбу Хильд и Труд, Христ и Мист герою добудет.

     Но лезвия два у него: время испытывать боль, не чураясь ее,

     страдание - мудрость-наука пред битвой дальнейшей.

 

     - А есть надежда? - почти прохрипел сидящий по другую сторону стола Оттар.

     - Скажешь тоже. - Бранр поглядел на него с легким удивлением.

     - Надежда? - откликнулся Гранмар. - Надежда - это слюна, которая капает из

пасти скованного до   Рагнарека Жадного.   Если мы   начнем делать что-либо только

тогда,   когда есть надежда,   что   нам   это   удастся,   мы   кончим как христиане,

которые распевают хвалы   своему   Христу в   надежде на   выгодную сделку,   теплое

местечко после смерти.

     Бранр без   особого интереса смотрел на   свою левую руку,   фиксированную на

небольшом столике в   палатке Амунди.   Между вторым и   третьим пальцем рука была

буквально распорота ударом меча,   ровная открытая рана шла до   самого запястья.

Над рукой склонился Амунди-Целитель, промывая рану теплой водой, от которой шел

слабый запах шалфея и ромашки.   Потом он медленно и осторожно развел края раны.

На   мгновение показалась белая   кость,   но   тут   же   ее   скрыла   выступившая по

отпечаткам пальцев целителя кровь.

     - Все было бы   много проще,   приди ты   ко мне сразу,   а   не прождав ночь и

почти целый день,   -   сказал Лекарь. - Тогда я мог бы заняться ею, пока она еще

свежая. Теперь рана начала засоряться, приходится ее прочищать. , конечно,

рискнуть и зашить как есть.   Но кто знает,   что было на том клинке,   который по

тебе прошелся.

     На   лбу   Хамарскальда выступили капельки пота,   но   голос остался ровным и

задумчивым:

     - Делай,   что надо,   Амунди.   Слишком многих друзей у меня на глазах такие

раны сводили в могилу. Это же только боль. А когда гниешь заживо, это уж верная

смерть.

     - И все же надо было тебе прийти раньше.

     - Сперва не до того было,   а   потом,   когда я решил,   что это худшая рана,

какую я   когда-либо   получал,   у   тебя были иные,   более сложные дела.   Хорольв

Грохот, говорят, пришел в себя?

     - Этот выживет, - улыбнулся Амунди. - Здоров как медведь.

     При   упоминании медведя Бранр   нахмурился,   а   потом   стал   рассказывать о

Бьерне, которого они оставили в Скаггене.

     Вздохнув,   Оттар Черный подвинул высокую кружку с   пивом поближе к   правой

руке Бранра.

     - Ладно.   Вы уже довольно меня наказали своей болтовней.   Скажи мне,   есть

шансы?

     - Драккару из залива тайком не уйти.   -   Лицо Бранра посерело от боли,   но

ответил он все тем же ровным тоном.   - А верхом до Скаггена, как-то перебраться

через   пролив Скаггерак,   а   потом через захваченный остров к   усадьбе Тровина?

Почти никаких.

     - Однако другого выхода нет,   -   подал голос лежащий на скамье Эгиль.   - К

тому же Гриму придется прихватить с собой мальчишку.

     Хамарскальд удивленно поднял брови.

     Эгиль закашлялся, и вместо него ответил Бранру целитель:

     - Причин тому несколько. Во-первых, Скагги лучше Грима помнит расположение

построек в усадьбе и будет полезен в поиске записей.   Во-вторых, возвращение на

место    событий   поможет   ему    окончательно   восстановить   память   и    укрепит

сновидческий дар.   А в-третьих,   -   Амунди помедлил,   -   воз,   кто-то и не

согласится со   мной,   но мне кажется,   что неплохо было бы спрятать мальчика от

Вестмунда.   Может,   Вес ревнует, что его наставник взял себе другого ученика, а

может, почему-то побаивается Скагги.

     - Я   бы   сказал,   что   связано это   с   появлением жезла.   -   Эгиль наконец

прочистил горло. - А возсть догадаться об этом дали нам видения.

     - Все мы проходили посвящение, - согласился Бранр.

     - Нет,   я говорю о тех видениях,   или скорее о тех скальдах,   кто обладает

обостренным даром сновидений.   О   тех,   кто иногда способен по   желанию войти в

сон,   снизошедший   на   его   собрата   или   любого   из   не   принадлежащих   Кругу.

Непосвященные считают,   что вещие видения не   более чем случайные сны,   поэзия,

вдохновение -   в   лучшем случае.   Но   если   не   одному,   а   нескольким скальдам

являются во   снах сходные или продолжающие друг друга картины,   мы   считаем эти

сны   вещими.   Сны же   эти чаще всего показывают разным скальдам различные части

или стороны единого целого. Как, например, спуск на воду драккара видит один, а

то,   как его бьет волнами внезапно поднявшаяся буря,   -   другой,   а что видится

кормчему,   какие решения принимает он, - третий. Если эти сны подтверждают друг

друга, это может лишь значить, что в них заключается истина.

     Бранр хмыкнул,   не   то   удивленно,   не   то   от   боли.   За исключением ночи

посвящения, когда ему помог напиток Амунди, Бранр ночами вообще никаких снов не

видел.

     - Мы верим в существование некоего иного мира,   - голос Эгиля окреп, будто

сами его слова о видениях и рунном искусстве возвращали ему силы,   - и что люди

способны войти в него.   Вчера, за час до того, как на Круг напали люди Ловунда,

ко   мне   приходил   Ванланди.   Скальд   светлого Фрейра   просил   у   меня   совета,

рассказывать ли Кругу о том, что явилось ему в ночь перед тем самым советом, на

котором конунг   просил   истолковать свой   сон   о   драконе.   Ванланди медлил   не

потому,   что сомневался в   истинности увиденного,   а потому,   что не знал,   как

следовало бы   толковать этот его   сон.   И   лишь последние события заставили его

обратиться ко мне.

     - Быть может,   лучше позвать его,   чтобы скальд Фрейра поведал нам об этом

сам?

     - Мне не хотелось бы его будить,   - покачал головой целитель, и в ответ на

безмолвный вопрос Оттара объяснил:

     - Хеймдаль задержал тебя так,   чтобы ты   не   поспел к   началу гаданий и   к

началу   нападения тоже.   Ловунд тяжело ранил   Ванланди,   который оказался ближе

всех нас к дверям.   Я дал ему настой шалфея и вербены, с малой толикой дурмана,

чтобы дать ему сон. Скальд Светлый уже немолод, - как бы извиняясь, добавил он.

     - Не будучи уверен в своем толковании, - снова заговорил Эгиль, - Ванланди

не   пожелал тревожить попусту Лысого Грима.   -   На   имени отца   голос его   едва

заметно дрогнул. - Ванланди сказал, что побывал в великом зале Химинбьерге, где

собираются асы, чтобы держать совет о делах мира, но сам он оказался в нем лишь

крохотным карликом,   меньше мышонка,   спрятавшегося меж половиц.   Но из могучих

асов там было лишь двое:   Отец всех богов и людей и Велунд-умелец.   И еще видел

там   Ванланди   точильный   камень,   из   которого   властитель альвов,   обладающий

властью наделять нужными свойствами любую   вещь,   вытесывал что-то.   Потом   это

сменилось драконом из Весова сна. А еще...

     - Было и еще?   - Амунди уже накладывал швы, то и дело высоко поднимая иглу

на длинной нити. Протыкал и протягивал, протыкал и протягивал.

     - Да было.

     - Путаный сон, - заметил Амунди.

     - Путаный,   -   согласился Эгиль.   -   Герой в   том сне не убил змея,   как и

рассказывал Вес.   Однако конунг не   пересказал всего сна целиком и   к   тому же,

обвинив Грима,   сбил всех нас с верного следа. Мы не дали себе труда подумать о

том,   что должно произойти в том сне,   если дракон не убит.   В видении Ванланди

дракон уполз   в   свою   пещеру.   И   более   того,   хвост исчезающей твари обвивал

палочку, вытесанную из точильного камня. Вес же, встретив взгляд дракона, видел

еще кое-что.

     - Вытесанные на точильном жезле ухмыляющиеся лица,   - в один голос сказали

Бранр и   Амунди и   удивленно воззрились друг на друга.   С не меньшим изумлением

поглядели на них Оттар и Эгиль.

     - Мне тоже однажды привиделся жезл, - признался Амунди. - Но в моем сне он

лежал в   руке   скелета в   кромешной тьме.   Я   тогда еще   предположил,   что   это

отголосок рассказанного Весом.

     - Догадался,   -   кратко ответил на два вопрошающих взгляда Хамарскальд,   а

потом задумчиво проговорил: - Теперь я понимаю, почему именно выжидал Ванланди.

Сновидец ждал подтверждений.

     Едва только вступив в палату совета,   Вес понял, что столкнулся с холодной

враждебностью.   На   Большой   Совет   собрались не   только   многие   скальды,   что

когда-то по всему северному Йотланду поддерживали нового конунга. В том, что на

замкнутых лицах детей Брагги он видит сейчас лишь отчужденность, не было ничего

неожиданного.   Но холодно глядели на него и   собравшиеся сегодня ярлы и херсиры

дружин Фюрката.

     Вес   опустился на   свой   табурет,   левая рука привычно легла на   точильный

жезл.

     - Где Эгиль?   - спросил он, внезапно заметив отсутствие скальда Одина. - И

сына его я тоже не вижу.

     Ванланди   собрался   было   что-то   объяснить,   но   его   неожиданно   оборвал

Хамарскальд:

     - Отсутствие одного-двух человек ничего не меняет.   То,   что предстоит нам

решить, не может ждать. Мы и так тянули слишком долго.

     - Верно,   -   поддержал его Хакон,   ярл Сканей.   -   И, конунг, - Бранр не в

первый раз заметил,   что ярл не желает называть конунга Вестмунда сыном, хоть и

признавал Веса каких-то   четыре-пять лет назад,   даже снарядил ему тогда первый

боевой корабль и помог завоевать свое место в Фюркате, - ты, конунг, сейчас как

тот крестьянин,   который сидит над наседкой всю ночь,   а утром узнает, что лиса

унесла всех его цыплят.

     - И кто же эта лиса? - Вес попытался оттянуть время, просчитывая про себя,

не   догадался ли пользующийся немалым влиянием в   лагере сканейский ярл о   том,

кто именно стоял за нападением на Круг.

     - Эмунд   и   Ательстейн,   сыновья   английского конунга   Альфреда,   которому

удалось изгнать людей   Горма и   Харфарга со   своих земель,   -   спокойно ответил

Бранра.   -   Или, точнее, все те, кто с благословения далекого Рима отправился в

поход на нас.

     - Мой государь, - у дверей палаты совета возник дружинник из личной охраны

конунга, - Мой государь, - еще раз повторил он.

     Извинившись   взглядом   перед   скальдом   Хеймдаля,    Вестмунд   обернулся   к

дружиннику:

     - Надеюсь,    вести   твои   окажутся   достаточно   важны,   чтобы   ты   решился

потревожить нас во время совета.

     Стражник слегка побледнел, правда, Бранру показалось, что бледен он скорее

от злости, чем от страха.

     - Ловунд-грам мертв.

     - Мертв? - удивленно подняв брови, переспросил конунг, пытаясь сообразить,

на руку ли ему смерть того,   кого обвинить в том,   что это он желал сжечь

дом Круга и скальдов.

     - Да,   мой государь,   тело его было найдено в его собственной горнице.   Он

был убит.

     Оттар Черный и Ванланди переглянулись.

     - Убит   ударом   в    живот.    Горница   его    разгромлена,    так   что  

предположить,   что на него напали,   и   грам вашей охраны пал в   бою с оружием в

руках, как и подобает воину.

     - Если совет позволит мне, - раздался в последовавшей за словами стражника

тишине голос Амунди Целителя,   -   по   тому,   как лежит тело,   по   оставленным в

горнице следам я мог бы попробовать определить, что за человек убил доблестного

грама.

     - Разумно,   -   пророкотал Хальвдан Змееглаз.   -   Нельзя допустить вражды и

смертоубийства в   лагере.   Даже если совершено это было из   мести.   Такие дела,

равно как и назначение поединка или виры, подлежат решению тинглида.

     Улыбнувшись   собравшимся,    Амунди   неспешно   удалился,    а   Оттар   Черный

незаметно передвинулся на место, у окна, с которого только что встал целитель.

     - Если позволишь, конунг, мы вернемся к тому, на чем нас прервали, - вновь

размеренно заговорил Бранр. - Уже с месяц доходят вести с западного побережья о

том,   что   к   южным фризским островам собирается флот   франкского короля Карла,

прозванного Лысым, и сыновей Альфреда.

     - Что там?   - одними губами спросил Оттара Ванланди, в то время как скальд

Хеймдаля незаметно водил пальцами по насечкам тайнописи на краю скамьи.

     - Он попытается отправить Грима и Скагги немедленно. Как только найдет для

них лошадей, - так же беззвучно ответил Оттар.

     - Захватившие Гаутланд франкские дружины Вильяльма - лишь первые ласточки.

На   плащах эти воины носят крест,   но   клянутся они именем Одина.   Те   же,   кто

придет вслед за ними, придут, чтобы установить владычество своей Церкви во всех

землях севера.

     - Ты хочешь сказать,   скальд,   -   начал конунг, усилием воли заставив себя

оторваться от   мыслей,   что   нападение на   скальдов   целиком и   полностью

свалить на   убитого начальника стражи,   мертвый же   никоим образом не   в   силах

опровергнуть обвинений,   -   что   нам не   совладать с   объединенными силами трех

конунгов?

     Хакон-ярл одобрительно кивнул, радуясь воинскому дару сына.

     - Именно это,   -   подтвердил Хамарскальд;   -   И   я   предложил бы отправить

послов для переговоров с   Гормом Старым и   Харфаргом,   -   и заметив насупленные

брови Хальвдана Змееглаза,   добавил:   - Разумеется, никто не собирается просить

чего-либо у   них.   Однако и Харфарг,   и его необузданный сын,   и немолодой,   но

достаточно еще ясно мыслящий конунг южного Йотланда не могут не сознавать,   что

угроза нависла не над одними нашими землями.

     - Кто может знать, - как бы размышляя вслух, добавил Гранмар, скальд Тора,

- куда обратят свои взоры франкские государи: на юг - на Аггерсборг, Ольсборг и

лежащий за ними Фюркат,   или же на север -   к Туне и Усебергу,   где хозяйничает

сейчас Кровавая Секира?

     - И   кто же решится полезть ему в   пасть?   -   с   легкой насмешкой произнес

Хакон.

     - Дело не   в   решимости или храбрости.   -   Карри Рану чуть повысила голос,

чтобы ее   было   слышно по   всей   палате,   тем   самым дочь Раны Мудрого не   дала

выплеснуться   гневу    Змееглаза,    которого   неизменно   задевала   язвительность

сканейского ярла.

     В   палату незаметно проскользнул Амунди Стринда и присел на лавку у входа.

Поймав   встревоженные взгляды Оттара   и   Бранра,   целитель только едва   заметно

кивнул в ответ.

     - А   в   том,   чтобы договориться с Эйриком,   сыном Харфарга,   о совместном

нападении.   -   Карри   улыбнулась углом рта,   заметив удивленные взгляды бывалых

воинов.   -   Насколько я   понимаю,   на прошлых советах не раз говорилось о   том,

чтобы   выслать корабли и   дружины на   помощь Съяланду,   чтобы   укрепить оборону

Скаггена и   Аггерсборга,   однако если   могут объединиться государи христианских

земель, почему это невоз для северных стран?

     - Договориться   о   совместном   нападении,    -   задумчиво   повторил   Лодин,

приведший в   Фюркат драккары и   дружину из Виггьярда.   -   Условиться о   сроке и

напасть на Гаутланд одновременно с севера и с юга.

     - И   известить об   этом оставшийся на   острове пусть небольшой,   но все же

отряд Варши,   который нам   может быть полезен,   -   добавил Бранр.   -   Пусть они

поднимут сколько смогут людей с острова и ударят франкам в спину.

     - Я   не   стал бы возлагать на это больших надежд,   -   впервые за все время

подал голос Гвикка Ирландец.   -   Сам остров и   его жители неплохо мне известны.

Бонды,   живущие за   счет своих одалей,   едва ли   бросят дома,   чтобы напасть на

франков на побережье.   А что касается тех,   кто по своим причинам скрывается на

острове,   то   для   многих из   них угроза с   юга мало что значит.   Умелому бойцу

всегда   сыщется   место   и   на   скамье   драккара,   и   в   дружине,   будь   то   под

предводительством франка, норвежца или, - тут он лукаво подмигнул, как бы желая

подсластить пилюлю, - ирландца.

     Сколь   бы   мрачными   ни   были   предостережения Гвикки,   лукавство ирландца

несколько рассеяло царящую в палате мрачность.

     - И кого же предлагает послать совет? - снова посерьезнел Гранмар.

     А   Бранр   тем   временем в   который уже   раз   думал,   что   не   нравится ему

расчетливое выражение,   вновь появившееся на лице молодого конунга,   и то,   как

поглаживает он лики на точильном жезле.

     - Думаю,   отправиться в   Каупанг и   вверх   по   Ойстрис-фьорду   к   Усебергу

следует мне,   -   все взгляды обратились на Карри Рану,   - земли отца моего Раны

Мудрого лежали на границе Страны Свеев и земель Харфарга,   так что в этих краях

никто не   посмеет назвать меня пришлым чужаком и   отказать в   должном уважении,

положенном посланцу йотландского конунга.   - Она чуть склонила голову в сторону

Вестмунда в подобии поклона,   только на взгляд Гвикки и Стринды, хорошо знавших

дочь   рода   Асгаута,   да,   может   быть,   еще   Гранмара,   поклон заметно отдавал

насмешкой. - А кроме того, с самим Эйриком Кровавая Секира мне также доводилось

уже встречаться.

     - Хорошо,   -   кивнул головой Вестмунд и   тут же к немалому неудовольствием

услышал слова Хакона о том, что дружина Карри слишком малочисленна.

     - Прости меня,   гаутрек,   но справятся ли твои люди с   драккаром в   бурных

водах Скаггерака? - добавил он.

     - Наверное, мне с частью своей дружины стоит отправиться с гаутреком, если

она позволит,   -   улыбнулся Гвикка, разом разрушив надежды Вестмунда на то, что

Карри Рану надолго могут задержать Эйрик в   Усеберге или многочисленная родня в

Мармире.

     Отправляя их в спешке из Фюрката,   Стринда отдал им четырех лошадей с тем,

чтобы до   Ольсборга они   добрались к   вечеру того   же   дня,   однако отсоветовал

заявляться в лагерь после наступления сумерек.

     - В Берси Золотом Зубе никто даже и не подумал бы заподозрить предателя, -

пояснил целитель свое предостережение,   -   как и в Ловунде тоже.   К тому же, до

того   как   стать   грамом охраны конунга,   он   с   десяток лет   пробыл в   дружине

Фюрката. Что, если там уже как-то прознали о его смерти?

     - Если тело его нашли только с   полчаса назад?   -   недоверчиво переспросил

Грим.

     - А как ты объяснишь там свое появление?   - ответил ему вопросом на вопрос

Стринда.

     - А почему нам нужно отправляться в Ольсборг?   -   подал голос Скагги. - Не

лучше ли было бы добраться до Скаггена.   Скули-бонд не может нас не помнить,   и

Бьерн там...

     - На той дороге нас скорее всего и станут искать,   если Вес решит объявить

погоню,   -   ответил ему за   целителя Грим.   -   Но действительно,   почему именно

Ольсборг?

      - Мнение Эйнара и   Хальвдана,   если   уж   не   Хакона и   скальдов,   заставит

конунга согласиться послать кого-нибудь к   сыну   Харфарга в   Усеберг.   Посланцы

выедут скорее всего   сегодня же,   а   я   или   Скальдрек постараемся заставить их

взять нас с   собой...   -   Он   помедлил.   -   Придумаем какую-нибудь надобность в

Ольсборге. Впрочем, если расчет мой верен, отправится дочь Раны Мудрого.

     - Значит,   ее корабль по пути доставит нас на Гаутланд, так? - обрадовался

Скагги.

     Грим задумчиво побарабанил пальцами по столу.

     - Тогда необходимость в   поездке твоей или   Скальдрека есть   только в   том

случае,   если   корабль поведет не   она.   Тогда   вам   придется как-то   заставить

форинга взять нас.

     Амунди кивнул,   подумав при этом,   что все его предостережения,   очевидно,

пропали впустую,   поскольку едва   ли   они   заставят сына   Эгиля провести ночь у

костра   в   лесу,   когда   так   близкo   таверны   морского порта.   А   значит,   жди

неприятностей.

     "Линдормр" Карри Рану из рода Асгаута подошел к   пристани Ольсборга в   час

пополудни.   Дочь   Раны   Мудрого   с   тремя   доверенными дружинниками отправилась

приветствовать Иви-конунга, Гвикка же, спрыгнув на палубу, поинтересовался, где

им   искать Квельдульва и   будущего ученика травника.   В   ответ на   это   Стринда

только мрачно пожал плечами,   с   раннего утра небо над северным морем заволокло

тучами, и у целителя тупой болью ломило висок.

     - Хочешь поспорить? - рассмеялся ирландец.

     - Что ты знаешь, где искать Квельдульва? - хмуро переспросил целитель. - И

спорить тут нечего.

     Во   второй же   по   счету харчевне недалеко от пристани Амунди молча кивнул

Гвикке,   подойти к сгрудившимся в дальнем углу ратникам, из-за спин которых под

отчаянные завывания безжалостно терзаемой харпы   раздавался знакомый голос.   Но

вот песня окончилась -   Амунди еще подумал, зачем сыну Эгиля понадобилось столь

гнусаво   фальшивить   и   как   дружинники Ольсборга   способны   мириться   с   таким

завыванием. Еще несколько минут Скагги жалобно рассказывал что-то... Но интерес

слушателей уже иссяк,   кольцо распалось - и Гвикка едва не задохнулся от хохота

при виде представших перед ними гротескных фигур.

     - Лошади   стреножены на   лесной прогалине в   получасе ходьбы от   лагерного

вала,   - только лишь они сели за грубый дощатый стол, сказал Грим, не дожидаясь

вопроса Амунди Стринды.

     - Гвикка,   - обернулся целитель к ирландцу, - пошли за ними кого-нибудь из

своих людей.

     И Скагги взялся подробно объяснять подошедшему по знаку Гвикки дружиннику,

где найти оставленных пастись лошадей.

     На   руку им сыграла собственная их неумелость,   принялся с   веселым смехом

рассказывать Квельдульв.

     - Разве я не понимаю,   что за профессионального певца мне не сойти. Умеешь

ты выбирать учеников Стринда,   -   хохотнул он. - Без личины, какую придумал мне

будущий скальд врачевательницы, ничего подобного бы не вышло.

     А так, оба они сошли за бродяг, какие переполняли не только Ольсборг, но и

почти все селения на северо-восточном побережье Йотланда:   калеки, раненые, те,

кому   удалось бежать с   завоеванных отрядами Вильяльма островов.   Грим   выдавал

себя за   увечного,   к   тому же отставшего от корабля дружинника из земель Горма

Старого, а Скагги - за какого-то младшего сына, дренгу, покалеченного в битве и

за бесполезностью выброшенного собственной семьей,   -   теперь вот оба убогих-де

пытаются не умереть с   голоду,   перепевая,   как умеют,   сказания о   славе былых

времен.   Сообразительность Скагги создала из тела Грима целую историю, понятную

каждому встречному с первого взгляда.

     Сперва Скагги осторожно и   едва ли   не   артистично намалевал на лице Грима

роскошный и   ужасающий шрам,   отметину,   память о   пришедшемся по   глазам ударе

мечом или секирой.   Потом он перевязал Гриму голову грязными тряпками,   как это

было в обычае у лекарей франкской армии,   но так,   чтобы с обеих сторон повязки

выглядывали кусочки раскрашенной кожи,   позволяя догадываться,   что за страшная

рана скрывается под тряпками.

     На   эти слова сына Эгиля целитель,   вместо того чтобы одобрительно кивнуть

или улыбнуться, серьезно нахмурился.

     - Моя   вина,    я   не   успел   тебе   этого   объяснить,    -    ответил   он   на

вопросительный взгляд своего ученика.   -   Не   стоит подделывать столь серьезные

раны, не дело искушать богов.

     Однако Квельдульв от слов целителя отмахнулся или просто пропустил их мимо

ушей   и   все   так   же   весело   продолжал повествование о   своих   муках   в   роли

самозваного песенника. Обложив ему ноги полосами содранной с упавшей липы коры,

Скагги замотал их   так   туго,   что   его   "жертва" не   могла даже согнуть ногу в

колене.   И   наконец,   для   пущей изощренности пытки привязал на   спину железный

прут, от чего стало немыслимым вообще какое-либо свободное движение.

     - Это он придумал, что я-де замешкался.

     Тут Скагги скромно потупился,   а Гвикка подумал, что делает он это скорее,

чтобы скрыть лукавую усмешку. Интересно, как удалось ему уговорить Квельдульва,

каким бы любителем шуток тот ни был, разыграть неумелого бойца.

      - ...и получил удар в лицо,   -   продолжал, отхлебнув пива, Грим. - А когда

падал навзничь, получил вдогон удар секирой, который раздробил мне позвоночник.

И   так   как ноги отказывались теперь держать меня,   я   мог лишь волочить их   за

собой,   прыгая и переваливаясь на костылях. Вот вам и вся история моей жизни. -

Он снова расхохотался.

     - Однако это избавило нас от лишних расспросов,   -   добавил Скагги,   спину

которого украшал весьма умело   сработанный из   тряпок горб   и   мастерски дернул

несколько раз веком, изображая тик.

     Действительно,   они избежали расспросов как при входе в Ольсборг,   так и в

харчевне.   Ни одному бывалому воину не требовалось спрашивать, чтобы знать, что

именно стряслось с оказавшимся перед ними сгорбленным черноволосым. А еще одной

причиной,   почему   никто   не   удосужился допросить   калеку   и   его   исхудавшего

спутника,   был страх. Каждый ратник прекрасно знал, что однажды подобная судьба

может постигнуть и его самого.   Ярлы, хавдинги, даже бонды могут позволить себе

кормить при себе пару-другую калек - проявляя щедрость или отдавая дань кровным

узам.

     Но   благодарность или забота о   бесполезных -   слишком большая роскошь для

готовящейся к войне страны.

     На   его   потешную   гримасу   рассмеялся даже,   несмотря   на   головную боль,

Амунди,   однако сказал,   что дочь Раны Мудрого,   должно быть,   уже вернулась от

конунга и неплохо было бы им возвратиться на корабль.

     - Двух   лошадей   я   оставлю вам,   -   посерьезнел целитель.   -   Неизвестно,

удастся ли   вам   найти   их   на   острове.   Остальные или   останутся здесь,   если

найдется сегодня   корабль в   Фюркат,   или   же   мне   придется возвращаться назад

верхом, ведя запасную лошадь в поводу, - объяснял он уже дорогой.

     Когда они подошли к "Линдормру",   на пристани их уже ждал дружинник Гвикки

с оседланными лошадьми.

     - Чалых на борт, - кивнул ему Гвикка, - остальных оставишь здесь.

     - Задержись ненадолго,   -   обратился вдруг к   сыну Эгиля отошедший на пару

десятков локтей к домам целитель.

     - Да? - нетерпеливо обернулся к нему Грим.

     - Возьми,   -   сказал   Амунди,   протягивая ему   какой-то   округлый предмет,

завернутый в темную тряпицу.

     - Что это? - недоверчиво спросил Квельдульв.

     - Снадобье.   Подожди...   Не спорь.   Я не требую, чтобы ты выпил это сейчас

или когда-либо позже.   Я   могу только посоветовать тебе выпить его,   когда руны

скажут тебе, что пришло время.

     - Я спрашивал, что это?

     - Отвар из пленки с красного гриба с дурманом.   Да,   да -   тот самый,   что

пьют перед битвой те,   кто станет берсерком в бою, но в этот я добавил еще пару

своих трав.

     - Зачем?

     Амунди помедлил.

     - Чтобы вернуть тебе память.

     - Стринда, это ведь не я упал в реку. Мне отвар не нужен.

     - Я не ту память имею в виду.   Быть может,   я уже и немолод,   но разум мой

тверд.   Это ведь я первым рассказал тебе о травах и рунах.   Я не верю,   что все

это исчезло из   твоей памяти,   ты   просто не   пускаешь руны в   себя,   пытаешься

отмахнуться от вещих снов. Мой отвар откроет тебя видениям.

     Лицо Грима вдруг побелело и застыло, будто каменная маска, из которой, как

через две дыры, глянула на Амунди тьма.

     - Нет.

     - Как знаешь. - Тон целителя был мягок. - И все же пообещай мне...

     - Ветер меняется, - крикнула с палубы драккара Карри.

     - Иду,   -   не   оборачиваясь,   отозвался Грим и,   повернувшись к   травнику,

добавил: - Времени нет.

     - Обещаешь?

     -Да.

     - Пересказать мне,   если   сможешь,   то,   что   увидишь.   -   Целитель лукаво

улыбнулся.

     - Ах ты...   -   собрался было уже выругаться Грим,   но лишь махнул рукой. С

палубы     что-то     крикнули,     и,     кивнув     на     прощание     целителю    -

полубеспомощно-полунасмешливо,   -   сын Эгиля побежал вниз по склону и дальше по

сходням на борт драккара, на ходу заталкивая в котомку фляжку.

     Ветер, несмотря на все беспокойство Карри и кормчего "Линдормра" Торарина,

не   переменился,    и    до   острова   они   добрались   сравнительно   благополучно.

Благополучно отчалил и растаял в наползавшем с севера легком тумане "Линдормр".

     Но   тут же   начались и   неприятности.   Грим полагал,   что скрываться им не

придется, в крайнем случае обмануть пару чересчур любопытных путников или, быть

может, несколько франкских дозоров.

     И   все же с первых нескольких миль,   какие они проделали по острову,   Грим

осознал,   что все лесные дороги кишат отрядами,   не   говоря уже о   харчевнях на

перекрестках   и   обжитых   местах.    Да   что   там,    весь   Гаутланд   гудел,   как

растревоженное   осиное   гнездо.    У   ограды   каждого   хутора   собирались   своры

вооруженных крестьян,   враждебных   и   подозрительных,   ожидающих   недоброго   от

каждого приближающегося чужака.   Первый же   такой отряд попытался задержать их,

отмахнувшись от сочиненной на ходу байке, что они дескать возвращаются с хутора

паромщика у   переправы через   Рив,   преподнеся ему   посланный Гюдой Кнутом мед.

Кнута   был   ближайшим соседом Хамарскальда,   его   усадьба находилась на   опушке

леса,   в   котором стояло   родовое гнездо   Бранра.   Однако вооруженные крестьяне

видели лишь меч на   поясе Грима,   и   у   околицы остались лишь трупы не успевших

закричать вояк, а самим Гриму и Скагги пришлось обойти селение лесом.

     Франки,   или   кто они там были,   похоже,   за   эти пару недель не   решились

занять остров целиком,   ограничившись только городками и   крупными селениями по

побережью, очевидно, опасаясь нападения гаутландцев, поджидавших захватчиков за

каждым поворотом дороги,   за   каждым деревом,   домом   или   кустом.   Таков здесь

обычай,    объяснял   дорогой   Грим.    Гаутландцы,    неоднократно   подвергавшиеся

нападениям,   никогда   не   собирались большими   дружинами.   О   едином   ополчении

гаутландских бондов Грим слышал лишь однажды,   это   было в   правление Тунигоди,

когда свейский конунг Гравдал решил было   взять остров под   свою   руку.   Тогда,

измучив    свейские    дружины    ночными    набегами,    убийствами    из-за    угла,

немногочисленное ополчение бондов (хотя под стяг Грьотгарда Бодрого, тогдашнего

херсира рьявенкрикской дружины,   и   собрались воины почти со   всех   хуторов,   а

бонды   привели с   собой   даже   отряды своих   карлов) заставило убраться свеев с

острова на немногих избежавших огня кораблях.

     Сейчас же Гаутланд явно вновь готовился к войне. Сам воздух вокруг хуторов

и усадеб будто дрожал от затаенной ярости. Жители острова были достойными, хотя

и не всегда дальновидными,   воинами, продолжал просвещать своего спутника Грим,

отводя   ольховую ветку,   поскольку полагали лучшей защитой нападение и   считали

излишним терять попусту время   на   выяснение,   с   кем   именно они   столкнулись.

Теперь из-за этого им и   придется пробираться по большей части лесом,   если они

собираются поскорее попасть на   хутор Тровина,   не   перебив при   этом -   Грим с

плотоядной мрачностью ухмыльнулся - половины возможных союзников.

     Так что весь последующий день они с ужасающей медлительностью -   насколько

позволяли усталые лошади - брели вдоль дорог по лесу и оврагам, грязь в которых

нередко доходила до брюха лошадей.   Но даже и так они видели высланные дозоры -

некоторые даже верхом,   под командованием какого-нибудь крупного бонда.   Однако

встречались и иные -   и намного более опасные;   эти путешествовали, надвинув на

головы капюшоны плащей,   поодиночке,   но чаще по три-четыре человека.   Оружие у

них неизменно было чем-нибудь обмотано,   или в ножнах,   чтобы не бряцало или не

звенело.

     Причем   впереди всегда   ехал   какой-нибудь   проводник -   явно   из   местных

жителей с луком или охотничьей пращей наготове.

     Всякие   люди   бродят   по   Гаутланду,    невесело   размышлял   Грим,   впервые

сознавая,    какими    опасностями   чревато    положение   острова,    как    убежища

всевозможных бродяг. Именно эти бродяги: беглые рабы, прячущиеся здесь от мести

родичей убийцы,   пираты,   -   короче,   всяческий гулящий и   безземельный сброд и

решит,   кому,   в конце концов станет принадлежать остров. Кто-то из этих воинов

останется воевать за   тех,   кто предложил им   кров,   а   кто-то   вполне способен

отправиться искать себе места на службе у франков.   Одни отряды выехали,   чтобы

попытаться остановить рейды захватчиков в глубь острова,   другие же,   наоборот,

стремились к крепости,   вокруг которой,   по слухам,   расположились,   вытянув на

берег часть кораблей, франки.

     При этом и   те,   и   другие будут более чем счастливы поймать и   прикончить

всякого,    если   они   решат,   что   этот   "всякий"   может   предоставить   франкам

какую-либо помощь или сведения.

 

     Светлой радости глотком вас одарит руна Бальдра.

     Если свет не виден в небе,

     знайте, время перелома уж подходит к завершены".

     И дубовая Вальгалла - победителю награда,

     если помнит муж достойный, что отсрочить, не приблизить

     надобно ему стремиться Рагнарека

     день последний и хельмскринглы и Асгарда.

 

     Городища пепелище, где полночный ветер свищет. "Болтун и фигляр", - тут же

одернул он себя. Пепелище - не самое подходящее место для фиглярства.

     А   родовая усадьба Бранра   Хамарскальда,   где   погиб   в   огне   скальд   аса

Хеймдаля Тровин, и впрямь напоминала разоренное пепелище.

     От   защищавшего ее от леса частокола,   концы которого упирались когда-то в

два длинных дома,   лишь кое-где торчали с десяток разрозненных бревен. Из двух,

поставленных под   углом   друг   к   другу длинных домов уцелела лишь   конюшня при

правом и почерневшие столбы по углам.   В том месте где,   судя по всему,   должен

был находиться колодец,   возвышалась куча неряшливых камней.   И   только в   двух

десятках локтей   от   пепелища гордо   покачивали мохнатыми лапами   древние тисы,

будто приветствуя белый и круглолицый, огромный в полнолуние шар луны...

     Лес еще не начал своего извечного наступления на рукотворную прогалину, но

первые его лазутчики уже появились -   по пятнам выжженной земли встали высокие,

почти до   пояса и   серебристые в   лунном свете воины зеленого народа с   темными

пушистыми маковками соцветий.

     Иван-чай, даже не подходя ближе, чтобы проверить, подумал Грим.

     - А вон там стоял стол,   за которым любил сидеть под вечер Тровин. - Голос

Скагги звучал странно потерянно в этой мирной ночной тишине.

     Грим обернулся на   голос и,   увидев,   как   Скагги не   отрываясь смотрит на

окружившую черный ствол серебристую поросль,   неожиданно вспомнил и сам стол, и

укрывшую его раскидистую липу,   и сладковатый запах ее цветения, и вьющуюся над

фитилем мошкару...

     - Пора подумать о ночлеге, - резче, чем хотелось бы, бросил он и попытался

скрыть от парнишки собственную боль.

     Скагги же только примиряюще улыбнулся,   и Грим вдруг подумал, что целитель

из   него   выйдет,   похоже,   не   хуже   Амунди   -   не   зря   же   его,   неумелого и

неподготовленного, выбрала себе привередливая Идунн.

     Оказалось,   что конюшня -   единственное строение в   усадьбе,   у   которого,

пусть и не полностью,   остались хотя бы три стены, - принадлежала к тому самому

дому,   который удалось восстановить Молчальнику и его воспитаннику.   Немудрено,

что   мальчишка мешкал   входить   сюда.   Заметив   это,   Грим,   чтобы   занять   его

каким-нибудь делом, отправил Скагги поискать чего-нибудь на корм лошадям, а сам

остался расседлывать усталых животных и разводить огонь.

     К   тому времени,   когда мальчишка вернулся,   небольшой костерок уже весело

полыхал,   с довольным урчанием поглощая сосновые чурки,   которые Грим отыскал у

въезда в   усадьбу.   Однако,   увидев яркие язычки пламени в   трех оставшихся без

крыши стенах,   Скагги неожиданно попятился и   застыл на самом краю круга света.

Даже при   том,   что по   лицу его затанцевали отблески костра,   было видно,   что

будущий скальд Идунн смертельно бледен.

     Не   желая бередить рану   назойливыми вопросами,   Грим только вопросительно

поднял брови.

     - Я вспомнил вдруг то, что так стремился забыть, - стоически заставил себя

проговорить Скагги.

     - Мы затем и вернулись сюда, чтобы ты вспомнил все, - отозвался сын Эгиля,

понимая,   сколь мало в его словах утешения.   -   Только знаешь ли,   -   помедлив,

добавил он,   - Молчальник, прости, что я сейчас поминаю его советы, говорил мне

в   тот   самый   мой   приезд,   который ты   вспомнил,   что   в   таких случаях нужно

говорить. Что слова хотя бы отчасти, но снимут боль.

     - А наставник ведь никогда не говорил,   откуда взялось это прозвище. Может

быть,   ты знаешь,   Квельдульв?   И еще,   тебя все еще задевает прозвание "ночной

волк"?

     - На оба вопроса:   нет. - Грим сам удивился тому, что это, второе "нет", -

правда.   -   Поначалу я   был   слишком молод,   чтобы осмелиться спросить Тровина,

почему его   так   прозвали,   а   потом...   Потом у   меня слишком много было своих

забот, чтобы замечать что-либо.

     - Ну...   -   не   зная,   что на   это ответить,   протянул Скагги,   удивленный

прямотой сына Эгиля,   скальда изворотливого Локи, которого не так-то легко было

вызвать на откровенность.

     Одновременно   с   этим   он   понял,   что   бессмысленно тянуть,   бессмысленно

прятаться   в   темноте,    если     сидеть,   завернувшись   в   плащ,   у   огня,

бессмысленно пытаться изгнать из памяти то, что уже вспомнилось...

     - Я вспомнил, как бежал отсюда. - Он решительно сделал шаг к костру, чтобы

присесть возле на ствол березы, который притащил сюда Грим. - А забыть хотел...

- будь проклят Рив,   что помог мне,   -   наверное, от чувства вины... - От того,

что он   выговорил эти слова,   ему неожиданно стало легче.   -   Вины за   то,   что

оставил наставника здесь, на смерть, хотя это и было его волей.

     Запах горящей сосны действительно вернул ему все...

     И тяжелый удушливый дым,   в котором,   задыхаясь,   храпели лошади,   и голос

Молчальника, ругающегося, что благородные звери без вины страдают в бедах своих

хозяев.   И   шутку Тровина,   которой он объяснял свое желание держать в   усадьбе

четырех лошадей - дескать, если ему не дано владеть восьминогим конем, то пусть

у его скакунов в сумме ног будет вдвое больше.

     Лишь   двое вольноотпущенников да   старуха согласились жить на   этом -   как

поговаривали в округе -   проклятом хуторе.   Они - и Скагги - по большей части и

работали   по   хозяйству,    ухаживая   за   лошадьми,   парой   коров   и   хромоногой

отвратительного нрава козой.   К   травному же   своему садику,   что на   удивление

пышно и   быстро разросся за домом у   тисовой рощи,   Тровин не подпускал никого.

Две   зимы   жители крохотного хутора продержались в   основном за   счет   охоты   и

даров, что приносили Тровину окрестные жители.

     Зная,   с каким подозрением относятся гаутландцы к детям Брагги,   Тровин не

спешил рассказывать о своей принадлежности к Кругу,   однако очень скоро местные

поняли, что им без новых хозяев проклятой усадьбы не обойтись. Молчальник легко

ладил со всякой живностью,   а   после того,   как в   окрестных селениях в   первую

зиму,   в   морозы,   каких не   помнили даже   седые старики,   пало лишь три-четыре

коровы,   просителей стало не перечесть.   Лечил Молчальник и людей, хоть и делал

это    без   особой   охоты,    признаваясь   воспитаннику,    что   боится   оскорбить

Идунн-врачевательницу.   И   каждый   раз,   собираясь дать   снадобье захворавшему,

скальд   Хеймдаля   спрашивал   у   милостивой,   но   своенравной асиньи   ее   на   то

позволения.

     Будто предчувствуя неладное,   за день до пожара,   наставник отпустил слуг,

поровну разделив между ними добытые за зиму беличьи шкурки.   Старуха же уходить

не хотела, Тровин отослал ее по какой-то мелкой надобности к родственникам, что

жили за лесом,   однако подарил при этом корову.   Разумеется, умудренная сединой

женщина заподозрила что-то неладное.   Скагги наставник приказал получше кормить

Черную Челку с тем, чтоб оседлать ее назавтра.

     - Мне уже тогда следовало бы понять,   что произойдет, попытаться заставить

его уехать вместе со мной. До чего я был слеп!

     - Если Тровин чуял неладное,   то у него,   очевидно, были причины полагать,

что беда пришла не за тобой, а за ним. Что искать будут его. - Грим старательно

подбирал те   слова,   которые   бы,   проникнув в   душу   мальчишки,   заставили его

понять,   что наставник его думал столько же о нем,   сколько о самом себе.   -   В

отличие от него, ты мог бы ускользнуть. И вместе со мной вернуться для мести.

     Ночной сквозняк вновь бросил в   лицо   Скагги клок соснового дыма...   запах

горящего дерева.

     ...дым   ел,   щипал   глаза,   дым   разъедал легкие...   Им   пришлось оставить

горницы,   перебравшись в загон для скота,   где остались лишь одни лошади,   но и

сюда между досок уже добирались злые,   с   черной оторочкой язычки,   заставляя в

испуге храпеть и   биться привязанных животных,   а снаружи,   то вздымаясь волной

крика,   то   падая почти до   шепота,   но ни на минуту не умолкая,   хрипели чужие

голоса.   Истошно блеяла коза.   Оглядев бешеным взглядом загон,   Тровин приказал

ему собрать упряжь,   сам же взялся подводить лошадей к   дальней от ворот стене,

той,   что глядела на тисовую рощу и травный сад. Задыхаясь от дыма, Скагги не в

силах был даже спросить, к чему все это, ведь ясно уже, что хозяевам усадьбы не

дадут выйти,   сожгут заживо. Наставник же, подхватив полено, еще и зажег от уже

объятой пламенем стены факел.

     Накинув на   лошадей уздечки,   Тровин   связал   бьющихся от   ужаса   животных

вместе. С трудом сдерживая, поставил мордами к стене.

     - В   седло!   -   Он ткнул факелом в   оседланную с   вечера и яростно косящую

мутным глазом Черную Челку.

     Перед глазами у   Скагги все плыло в черно-красном с запахом гари тумане и,

уцепившись,   как   утопающий   за   протянутую   жердь,   за   голос   наставника,   он

повиновался.

     - Я   сейчас подпалю им хвосты,   -   прокашлял сквозь дым Тровин,   -   и   они

снесут стену. Гони вслед за ними! Через рощу в дыру в частоколе!

     - Наст...

     - Гони!

     В   глаза Скагги ударил огненный сноп,   а вслед за ним разверзлось на месте

стены беззвездное черное небо. Деревья... все ближе...

     - ...вельдульва!   -   несся вслед за ним могучий,   звенящий от муки даже не

голос, а вой.

     Через пламя и   пряный сосновый дым затухающего костра глаза Грима казались

не голубыми, а серебристыми. Волчьи глаза, глаза Квельдульва.

     - Мы   вернулись.   -   Голос его казался хриплым.   От боли,   сообразил вдруг

Скагги,   вспомнив,   что слышал от скальдов о   юности сына Эгиля,   и мысль,   что

кто-то способен разделить его боль, неожиданно принесла облегчение.

     - Ты   вернулся.   -   Грим кашлянул,   прочищая горло.   -   Не твоя вина,   что

месяцы,   а   не дни спустя.   Главное -   ты вернулся.   И   мы отыщем то,   чего так

боялись, ради чего спалили усадьбу враги Молчальника.

     Неожиданно, будто чем-то острым ткнули ему под ребро или в охапку сена, из

которой он   устроил себе лежанку,   затесался камешек,   Грим проснулся и   рывком

сел.   Костер догорел,   в   проеме на месте сгоревшей восточной стены темно-синее

небо над деревьями подернулось белесой пленкой.

     - Я знаю.

     - В чем дело?

     Слова у Скагги со сна выходили невнятно, в волосах застряли соломинки.

     - Пошли.

     - Куда? - в сонном возмущении вопросил Скагги, но послушно побрел вслед за

Гримом во двор.

     - Как же   я   сразу не   сообразил,   как только увидел тисы!   -   пробормотал

Квельдульв, тряхнув головой, чтобы отбросить со лба отросшие волосы.

     - О   чем ты?   -   хмуро поинтересовался Скагги.   Он   уже почти проснулся от

предутреннего холода, и пробуждение его вовсе не радовало.

     - Повтори-ка Тровинову вису. - В голосе Грима зазвучал охотничий азарт.

     Не дождавшись ответа,   Квельдульв обернулся,   чтобы увидеть, как мальчишка

возвращается из горелой конюшни, на ходу заворачиваясь в плащ.

     - Повтори вису.

     Уловив нотку гнева в голосе сына Эгиля, Скагги сообразил, что с прерванным

сном, очевидно, придется смириться.

 

     Под корнем норн - брат лиственный

     - Вешку вниз - средь отцов лука - сведай.

     Закладу земли зыбкой не достаться добычей Вранову жару вражьему,

     Что пожрать рвется жадно Хеймдаля длани и слух.

     Плакать длиннобородого детям,

     Коль волк ночной оплошает.

 

     - покорно протараторил он.   -   Дичь какая-то.   Какой может быть лиственный

брат под корнем?

     - Ну   хоть чему-то   ты мог у   Молчальника выучиться?   -   вспылил Грим,   но

увидев, как передернулось от боли лицо мальчишки, несколько сбавил тон: -Тровин

что, не учил тебя языку поэзии?

     - Лишь немного,   - сокрушенно признался Скагги. - Но о кеннингах я знаю, -

поспешно добавил он, увидев, как снова сошлись к переносице брови Грима.

     - Ладно,   давай начнем с конца,   -   предложил сын Эгиля,   подбирая с земли

полено посуше.   - Кто такой "длиннобородый", сообразишь? - Вогнав в полено нож,

Грим   расколол его   на   две   половины.   -   "Длиннобородый ас",   -   подсказал он

молчащему Скагги.

     - Брагги!   -   обрадовался тот.   - Значит, "длиннобородого дети" - это Круг

скальдов, так?

     - Так.   А   теперь,   кто такой "волк ночной"?   -   Он   лукаво усмехнулся.   -

Смелей-смелей, ты же сам спрашивал меня сегодня о моем прозвище.

     - Квельдульв. - Игра, похоже, начала вызывать у Скагги интерес. - Но я все

равно не понимаю, при чем тут корни и норны?

     - Подожди, сейчас дойдем. - Грим высек искру, и сосновое полешко затрещало

смолой. - Чьим скальдом был Тровин?

     - Глухого   стража   Асгарда,   -   послушно   ответил   мальчишка,   -   то   есть

"Хеймдаля длани и слух" - это сам Тровин, да? Грим сумрачно кивнул.

     - А   "вранов жар вражий" -   это огонь,   который развели враги и   в котором

погиб Тровин, - добавил будущий скальд упавшим голосом.

     Квельдульв снова молча кивнул.   Сосновая чурка у него в руках превратились

в яркий факел.

     - Знаешь,   из чего делают луки?   -   задал он,   помолчав немного, следующий

вопрос.

     - Из тиса,   - не задумываясь, ответил Скагги, за что получил одобрительный

кивок, но не увидел этого, поскольку обернулся к тисовой роще.

     - Есть в роще какое-нибудь лиственное дерево?

     - Есть. Ясень у самого края.

     Скагги пришлось поспешить, чтобы поспеть за скользящим, "волчьим", как его

называли охотники, шагом Квельдульва.

     - Ну, если там есть даже ясень, - вновь заговорил, подходя к роще, Грим, -

то, наверное, теперь ты знаешь, что за корень норн.

     - Норны   живут под   первым корнем ясеня Иггдрасиля,   -   сокрушенно признал

Скагги. - А что за зыбкая земля?

     Грим в ответ только молча пожал плечами. Старый ясень действительно, как и

вспомнилось   Скагги,   стоял   на   самом   краю   рощи,   за   ним   из-за   нескольких

оставшихся стоять бревен частокола вытекал небольшой ручеек,   в   который Скагги

со   всплеском угодил   сапогом.   Грим   же,   обходя ствол   дерева,   через   ручеек

перешагнул,   сказав,   что нашел его на слух.   Наклонив пониже факел, он осветил

корни дерева, но на месте корней вокруг толстенного ствола блеснула вода.

     - Мы с Тровином думали к лету прочистить здесь все,   - раздался из темноты

задумчивый голос Скагги.   -   Зимой в роще упало дерево,   а талые воды притащили

еще и какие-то сучья. Да так и не собрались.

     - Вот тебе и   зыбкая земля,   -   так же задумчиво ответил Грим.   -   "Зыбкая

земля" - это обозначение моря или стоячей воды.

     Он присел, чтобы получше разглядеть корни.

     - Вот   оно!   -   -воскликнул внезапно по   другую   сторону крохотной запруды

Скагги.

     И Грим шагнул через ручей. Мальчишка стоял на коленях над плоским камнем и

осторожно счищал с   него тонкий слой земли.   Под пальцами его на камне начинали

проступать руны какой-то надписи.

     - Тровин по   прозвищу Молчальник,   сын   Альвгейра из   рода   Альва,   скальд

Хеймдаля из   Круга   детей Брагги,   вырезал эти   знаки,   -   с   трудом разбирал в

колеблющемся факельном свете Скагги.   -   Запись эту читает тот,   кто знает, что

меня   уже   нет   среди   живых.   Но   отказано мне   в   месте   и   среди эйнхериев в

Вальгалле, и во всех девяти мирах, над которыми властвует Хель.

     - И это все?   -   оторопело спросил Скагги.   Парнишка был явно растерян.   -

Только это мы и должны были отыскать?

     - И что у тебя, скажи мне, на плечах? Кочан капусты? - вышел из себя Грим,

но   усилием воли постарался сдержать гнев.   -   Это   же   только "вешка",   а   там

сказано...

     - "Вниз   сведай",   -   поспешил вставить Скагги,   -   но   ведь   между   ними,

оказывается, еще и "среди лука отцов".

     - В висе могут сплетаться две фразы, - терпеливо объяснил ему Грим. - Если

правильно читать ее,   получится "брат   лиственный среди лука   отцов",   то   есть

лиственное дерево в тисовой роще,   в роще хвойных деревьев.   И "под корнем норм

вешку вниз   сведай",   то   есть ищи   вешку или   знак под   первым корнем.   Тровин

опасался,   что   те,   кого   он   ожидал,   могут   подпалить   и   священную рощу,   а

оставленное им не должно погибнуть в огне.

     - Поэтому ему не "достаться добычей вранову жару вражьему"...

     - Поэтому то,   что   мы   ищем,   спрятано в   воде,   -   с   этими словами Грим

принялся шарить под первым с востока корнем ясеня.   - Ну вот, подержи-ка факел,

- удовлетворенно объявил он пару минут спустя и вытащил из-за пояса нож.

     Скагги завороженно смотрел,   как   сын   Эгиля перерезает под   водой что-то,

чтобы затем вытянуть из-под   подмытых водой корней перевязанный плетеным шнуром

кожаный узелок. От кожи шел резкий запах начавшего подгнивать китового жира.

     - Так вот на что пошел весь жир! - неожиданно воскликнул он.

     Грим поднял на него вопросительный взгляд.

     - За пару дней до пожара я обнаружил, что у нас вышел весь жир, - объяснил

Скагги. - А ведь всего неделю назад мы купили пару мер.

     Когда я сказал об этом наставнику,   он только пожал плечами,   сказав,   что

пусть меня это не тревожит, мол, этой зимой жир нам не понадобится.

     Кивнув,    Грим   принялся   разрезать   отсыревший   кожаный   шнур.   Распались

последние стягивающие сверток петли,   и   на развернувшейся коже в свете факелов

перед   ними   предстала   стопка   тоненьких   дощечек,    покрытых   ровными   рядами

крохотных рунических знаков.

     - Неплохая идея,   - пробормотал себе под нос Грим, - оставить на пару дней

кожу и   дерево в   жире,   а   потом спрятать все это в   воде.   Он же считал,   что

вернемся мы через неделю, самое большее десять дней, - добавил он уже громче.

     - И   что,   дощечки   погибли?   -   встревожился Скагги,   успевший уже   взять

верхнюю, чтобы получше рассмотреть ее. - Это же не дерево, это кора! - внезапно

изумился он.

     - Воз,   какие-то из них погибли,   но, думаю, большую часть записей мы

прочитать сможем,   -   успокоил его Грим. - А что до коры, то это не совсем так.

Видишь,   какие они тонкие и как легко сворачиваются? Тровин как-то рассказывал,

что   такие деревянные таблички делают барды в   Эрине,   они   точно так   же,   как

Тровин здесь, чертят свои знаки на табличках раскаленной иглой.

     - Барды? - удивился Скагги. - Кто это?

     - Так сразу не объяснишь, - отозвался Грим, но, догадавшись, что мальчишка

не уймется,   добавил: - Что-то вроде эринских скальдов. Об остальном спросишь у

Гвикки или у Стринды,   - отмел он дальнейшие расспросы. - Он ездил с Тровином в

Эрину, не я.

     Подобрав с земли таблички и их кожаные обмотки, сын Эгиля встал, отряхивая

колени.

     - Пойдем-ка назад.   У   костра читать все же легче,   чем при свете факела в

темной роще.

     "Тровин   по   прозвищу Молчальник,   сын   Альвгейра из   рода   Альва,   скальд

Хеймдаля из   Круга детей Брагги,   -   проговаривал,   читая,   про себя Скагги,   -

начертал эти знаки,   чтобы поведать то,   что стало мне известно о   воспитаннике

моем Весе,   ныне конунге Вестмунде.   Знание это столь велико и ценно,   что я не

рискну оставить его, не доверив чему-либо, что может потом попасть в руки врага

или пасть жертвой пожара.

     Неоднократно случалось детям Брагги замечать,   что с первой победы Веса, с

тех   пор   как досталось нашей дружине,   возвращавшейся из   похода по   Упланду к

своим кораблям,   золото мертвецов,   странные вещи   стали творить руны.   Раз   за

разом приходила ко   мне   при обращении к   ним запретная руна Гар,   что означает

точить, а с ней сталь и Один.

     С   малых лет наставлял я и воспитывал этого мальчишку,   сына Хакона ярла и

лиственницы монет синеокой.   На воспитание Вестмунда из рода ярлов Сканей отдал

мне его отец,   желая,   с одной стороны,   принизить мой род в месть за любовь ко

мне   Хельги,   а   с   другой -   чтобы   сын   его   от   наложницы получил надлежащее

воспитание.   Сколько раз   с   тех   пор случалось мне проклинать жадность старого

Хрови, обещавшего мне свою дочь, но продавшего ее сканейскому ярлу.

     Тому   три   года,   как   во   время   упландского похода проник Вес   в   лагерь

преследовавшего нас воинства Кровавой Секиры,   чтобы,   сняв стражу, открыть нам

ворота.   Ничего не скажу, бесславным был тот поход, на беду прибыли мы в Упланд

одновременно с многочисленной ратью Эйрика.   Вес исполнил свое, но победа в тот

день досталась не   нам.   У   истинного воина достанет мужества признать,   что   в

жизни его победы, бывало, сменялись поражениями.

     Ведь и могучего Тора одолели однажды в граде Утарда-Локи.

     Два дня спустя,   когда остатки нашей дружины уходили к морю,   преследуемые

ратниками   Кровавой   Секиры,   Вес   признался мне   (а   я   на   беду   рассказал на

дружинном тинге),   что он   подслушал последние слова замученного жестоким сыном

Харфарга упсальского конунга.

     Была   это   виса-загадка   о   том,   где   искать   легендарные сокровища   рода

Инглингов.   Против воли   скальдов порешила дружина задержаться на   день,   чтобы

дать   мальчишке возсть разыскать сокровища свеев:   добыча умножает силу   и

славу рода воина,   а в том походе не взяли мы даже дани. Впрочем, не много было

таких, кто действительно верил в легендарное золото мертвых.

     Надо здесь помянуть и   Весова сводного брата Редрика,   за   ратную доблесть

свою   прозванного Змеем,   сына   Хакона-ярла   от   первой жены его   Торы,   дочери

Мелькорки.   Не   понять без него того,   что происходит с   нами сейчас.   Годами и

опытом   ратным Редрик Змей   многократно превосходил Веса,   которого отказывался

называть братом,   поскольку кичился тем,   что считает свой род не по отцу, а по

крови   матери   своей,   дочери ирландского короля,   и   сам   похвалялся тем,   что

однажды соберет дружину и   предъявит свои права на эринские земли.   Однако воин

он   был могучий и   славный.   Весной того года привел он   с   собой в   наш лагерь

крепкую дружину на   двух собственных кораблях,   и   люди его   говорили,   что   он

достойный вождь.

     Неведомо мне,   как случилось так,   что, пока Вес собирал золото в разрытом

кургане,   люди   Редрика Змея   перебили посланных с   Весом   землекопов-трэлов   и

перерезали веревки.   Сам Редрик Змей пал от   руки Веса,   а   бывшие с   ним воины

исчезли, и спросить о том, что произошло на могильным холме, не у кого. Сколько

бы ни требовали дружинники Редрика Змея отыскать тело своего вождя, тела мы так

и не нашли.

     А   потому о   гибели его   нам   известно лишь   со   слов   Вестмунда,   который

признался,   что,   защищаясь,   проломил голову брату каменным жезлом. Дружинники

Редрика требовали смерти моего воспитанника,   но,   сообразив, что получат тогда

лишь небольшую долю из могильного золота, согласились на виру.

     Жезл же,   а   был он выточен из точильного камня,   Вес носил при себе с той

самой минуты,   как,   бросив добытое золото,   один   объявился в   лагере.   Он   не

отказывался показать его, но и не давал взять в руки никому, даже мне. Не раз с

тех пор являлись мне в   снах те   жестокие,   вытесанные из камня лица,   будто бы

расплывшиеся в удовлетворенной улыбке,   напившись крови братом убитого брата. В

те дни,   воз,   и   удалось бы заставить Веса расстаться с этим оселком,   но

казалось нам, что нет времени для снов и знамений.

     Чем больше согревался каменный жезл телесной силой моего воспитанника, тем

более прибывала сила и   власть Веса.   Как   удалось ему убедить,   подчинить себе

бывалых воинов?   Кто об этом думал в те дни,   когда тягчайшая наша тревога была

за   оставленные с   малым отрядом корабли?   Свою   вину,   свое   попустительство и

недомыслие я могу загладить, раскрыв те тайны Веса, какие мне дано было узнать.

     Уже в Фюркате, что был тогда лишь скромным поселением военных дружин, было

мне видение о древнем свойском конунге Аунде Старом.

     Во сне этом дух мой перенесся в иное тело, и пребывая в нем, я, что не был

мной,   знал,   что ни   единый луч света не прорезал окружающую меня тьму вот уже

дважды две   сотни лет.   Было   время,   когда все   вокруг мерцало слабым отсветом

разложения, освещая безмолвные, накатывающиеся волнами полчища личинок, по мере

того,   как они поглощали тела,   глаза и печень и плоть тех, кто лежал здесь. Но

теперь личинки канули в   вечность,   превратив трупы в белеющие кости,   столь же

твердые   и    недвижимые,    как   точильный   камень,    на   котором   покоится   моя

собственная,   тоже лишенная плоти,   левая рука.   Я   же   знаю,   что   камень этот

пульсирует силой и жизнью, недоступной живым.

     Точильный камень этот получил я,   заключив сделку со Всеотцом нашего мира,

асом асов,   когда просил я у него долгой жизни.   И принес я в жертву ему своего

сына,   и ответил мне ас асов. И рек мне, что двадцать лет я проведу в изгнании,

а затем вернусь. Так и случилось.

     Нагрянул в   Упланд Али Смелый,   сын Фридлейва,   и мне пришлось укрыться на

Гаутланде, в земле Одина.

     Прошло двадцать лет,   и я вернулся на родину своих предков. И вновь принес

я Всеотцу кровавую жертву. И обещал мне Тюр-ноши, что жить я стану, сколько сам

того пожелаю,   однако должен буду исполнять при   этом два   условия.   За   каждые

десять лет жизни должен был я   приносить ему в   жертву по   сыну,   и   во-вторых,

править мне   надлежит силой точеной стали и   никогда не   расставаться с   жезлом

Отца Ратей.

     Однако одного не   открыл мне   Гримнир,   скрыл от   меня то,   что тело мое и

разум   станут стариться с   каждым прожитым годом,   как   тело   и   разум обычного

смертного. После того, как принес я в жертву седьмого своего сына, я прожил еще

десять лет,   но   не мог уже более ходить,   и   трэлам приходилось носить меня на

руках.   После гибели на   алтаре восьмого моего сына,   стал я   совсем дряхл,   но

открылось мне,   что не пристала дряхлость воину,   а также и то,   что сам я не в

силах отказаться от продления своей жизни и   вновь и   вновь стану губить побеги

собственного древа.

     И тогда дважды семь поколений назад воссел я на этот трон, дабы безучастно

взирать в   вечность.   И помнил,   как вместе с плотью прогнило подо мной дерево,

как кости мои и дерево трона будто срослись, слились воедино.

     Я   помнил,   как   это   было.   Трэлы прокопали огромную борозду,   втянули на

полозьях сюда ладью. Послушные моему приказу, установили у рулевого весла трон.

Откинувшись на   гладкое жесткое дерево спинки,   я   положил на левый подлокотник

жезл из точильного камня с   вырезанными на нем жестокими лицами,   на правый лег

широкий меч.   Жезл аса висельников я   решил унести с собой,   дабы не искушал он

более никого вступить в сделку с Бельверком.

     По   моему кивку рабы ввели боевого коня.   Двое держали его под уздцы,   так

чтобы жеребец смотрел прямо мне   в   глаза,   в   то   время как третий зарубил его

топором. Затем привели четырех моих лучших охотничьих псов - каждого прикончили

ударом в   сердце.   Я внимательно проследил за этим,   чтобы удостовериться,   что

каждый   из   них   мертв,   поскольку не   собирался делить свою   вечную гробницу с

запертыми в деревянной ловушке хищниками. Потом внесли соколов, умело придушили

каждого.   За ними -   женщин: пару красавиц, которые рыдали, вопили, несмотря на

одурманивающий их мак, воины быстро задушили и их.

     Затем   воины   кряхтя   внесли сундуки,   до   краев   заполненные драгоценными

камнями и   золотом дальних южных земель.   О   как   бы   хотелось им   оставить эти

сокровища себе,   не   опускать в   вечную тьму гробницы!   Они,   быть может,   даже

выкопали бы их, если б посмели.

     Но они не посмеют. Еще с год от кургана станет исходить слабое голубоватое

сияние творящего свое дело в недрах земли разложения.

     Верный слуга станет приходить раз   в   месяц,   и   от   его   факела по   всему

кургану   заполыхают ядовитые вспышки   выходящего с   вонью   из-под   земли   газа.

Слухи,   легенды окружат курган,   пока все и каждый не проникнутся страхом перед

могильником Аунда Старого. Если он станет мне, Аунду, могилой.

     Расставив сундуки,   люди стали складывать камни вокруг ладьи с   ее   грузом

мертвецов, пока у носа и кормы стена не достигла спинки трона. Поверх этих стен

настелили прочные деревянные балки,   покрыв их сверху листом меди. Тело конунга

обернули несколькими слоями   холста.   С   ходом   веков   сгниет дерево,   и   кости

животных и женщин смешаются с землей в бренный прах.   Я же, конунг Аунд Старый,

проживший столько, сколько не отпущено было ни одному человеку, останусь сидеть

здесь, взирая на них. Их похоронят мертвыми, но я пребуду вечно.

     Доверенные воины, шесть человек, режут глотки трэлам, укладывают их вокруг

корабля.   Потом   выбираются   наружу.   Мне   остается   безучастно   смотреть,   как

поднимается за бортами ладьи земля.   Вот она уже вровень с каменной стеной, вот

сухая черно-серая струйка сыплется за   борт,   запорашивая лежащую на   точильном

камне левую руку.

     Но еще остается отблеск света. Дождем сыплются комья земли.

     Отсвет исчез,   сгустилась тьма.   Конунг Аунд Старый откидывается на спинку

трона,   вздохнув наконец с облегчением.   Все свершено по его воле.   И так оно и

должно остаться. Навечно.

     Что бы ни случилось, он останется прежним. Хогби. Обитатель гробницы.

     Видение это я пересказываю для того,   чтобы,   во-первых, самому вспомнить,

как пришел я к мысли о том, что не сам Вестмунд, но могущество аса асов создает

новое конунгство. А во-вторых, чтобы показать, что друг Мимира над видениями не

властен, иначе не допустил бы он, чтобы они снисходили ко мне.

     Призвав меня к себе перед смертью,   Хельга сказала,   что сын ее непременно

возвысится надо всеми смертными и станет прославленным конунгом. С меня же, его

воспитателя,   взяла синеокая дочь Хрови клятву, что буду я помогать ему советом

и   делом и   что никогда не   сделаю ничего,   что могло бы   повредить ее сыну или

воспрепятствовать ему на пути к небывалой славе.

     Клятва,   столь безобидная у   одра   умирающей матери,   обернулась для   меня

тяжкими путами.   Я не в силах более был воздействовать на Веса, в которого, как

поведало мне вещее видение, о котором я еще расскажу, вошел Всеотец. Не мог я и

поделиться своими заботами с Кругом -   это нарушило бы данный мною обет. Не мог

я и оставаться в Фюркате,   скромном лагере небольшой дружины воспитанника моего

и   детей   Брагги,   который   у   меня   на   глазах   превращался в   столицу   нового

конунгства.

     Единственное,   что оставалось мне,   -   удалиться туда,   где воз будет

скрыть имя свое и   занятия и   в   уединенной глуши попытаться исправить то,   что

произошло пусть и не по моей вине,   но при моем попустительстве. Как самонадеян

был   тогда я   в   своей уверенности,   что руны и   их   волшба позволят мне одному

освободить сына Хельги от ужасающего влияния.   Лишь позднее, и то волею случая,

открылось мне, что помощь Бельверка станет для нас роковой.

     Перед самым своим отъездом я   приметил,   как   подозрительно поглядывает на

мальчика по   имени Скагги новый тогда еще   не   конунг,   но   херсир Вестмунд,   и

вспомнил его слова о том, что сын Лодина тоже спускался в упасльский могильник.

Поскольку в   Йотланде тогда не случилось никого из рода Хьялти и некому было бы

его защитить от гнева Вестмунда, я забрал мальчишку с собой, надеясь выспросить

у него что воз о могильной ладье.   К несчастью, он не в силах был сообщить

мне   ничего полезного,   зато оказался надежной опорой в   моей нелегкой жизни на

Гаутланде.

     Поначалу у меня не было никакого определенного плана, однако, узнав о том,

что я   ищу такое место,   где не   покажется странным внезапное появление чужака,

Бранр   Хамарскальд предложил мне   усадьбу своих предков.   "Если тебя   только не

отпугнет тяготеющее над ней проклятие",   -   с невеселой усмешкой добавил скальд

Хеймдаля.

     Разумеется,   я   не   преминул   расспросить   Бранра,   на   что   тот,   правда,

несколько неохотно ответил, что проклятой окрестные жители окрестили усадьбу за

то, что через поколение гибнут все ее обитатели - однажды это случилось от руки

врагов, однажды - от внезапно занявшегося чересчур засушливым летом пожара. Сам

же   Хамарскальд оставил усадьбу после того,   как   всю его семью,   скот и   рабов

сгубила, пощадив лишь его одного, черная хворь.

     Довольно потратив времени на   изложение причин   своего   ухода,   расскажу о

видениях.   Видения более яркие и ясные,   чем обычно, посещают тех, кто обладает

даром   провидения,   наступили   в   первую   же   зиму   после   моего   водворения   в

запущенной усадьбе.   Все   лето   потратил   я   на   эксперименты с   известным всем

скальдам   сновидческим   отваром   белены   и   молодого   багульника,   которые,   по

счастью,   в   изобилии произрастают на Гаутланде.   В   различных частях я пытался

подмешивать в него боярышник и дурман, белозор и душицу, и многие другие травы.

Наилучшие   результаты,   однако,   дала   смесь,   изготовленная на   основе   цветов

вереска.   На   вересковую пустошь мы   со   Скагги набрели по чистой случайности в

самую пору цветения этого замечательного растения, когда разыскивали кратчайшую

дорогу от нашей усадьбы к морю.   Не могу не отметить, теряя время и тратя место

на   бересте,   что   действие средств на   основе   вереска дает,   вероятно,   самый

надежный ключ к решению древней загадки верескового меда..."

     - Слушай,   а ты не помнишь, в каких долях Молчальник составлял свой отвар?

- с интересом спросил Грим, поднимая голову от берестяных свитков.

     - Нет, - сокрушенно покачал головой Скагги. - Меня он от трав гонял, а сам

никогда ничего не рассказывал.

      - На то он и Молчальник, - усмехнулся Грим.

     - Стринда всю бороду себе повыдергает, желая узнать, что это был за отвар,

- лукаво улыбнулся будущий скальд Идунн, но голос у него был задумчивый.

     "В   видениях и   рунной волшбе неустанно искал   я   ответа на   мучившие меня

вопросы,   однако то,   что я   получил в   ответ,   едва ли кто-нибудь может счесть

решением, но лишь зачатком его. Багульник и вереск, усилившие сновидческий дар,

позволили   мне   найти   недостающие части   к   единой   картине,   осколок   которой

привиделся мне во сне об Аунде Старом.   Не думаю,   что стоит повествовать здесь

обо всех, суть же сводится к рассказу о точильном жезле и силе аса асов".

     Светало.   От неверного света факела у Скагги слезились глаза, но он не мог

заставить себя оторваться от завещания наставника.

     "Точильный   жезл   был   изготовлен властителем светлых   альвов   по   просьбе

Всеотца,   лишь   Велунд   один   способен   заставить не   только   повиноваться себе

неживые   вещи,    но   и   наделить   их   угодными   ему   свойствами.   Жезлу,   знаку

конунга-воина, столь странному в руках Аунда Старого, полагалось служить своего

рода   проводником   могущества   Отца   Ратей,   посредством которого   друг   Мимира

получил   бы   возсть тайно   и   не   являя   себя   скальдам   вмешаться в   дела

хельмскринглы.   Было   мне   и   видение о   беседе   Тюра-ноши   с   прорицательницей

вельвой,   о второй беседе,   не первой,   о которой ничего не говорится в древних

сказаниях.

     Вельва поведала вопрошающему ее Хрофту и   мне,   былинкой притаившемуся меж

копыт Слейпнира,   что   исход Рагнарека не   предрешен,   что   порождения хаоса не

обязательно выиграют последнюю битву.   Для мира осталась еще надежда, и надежда

эта зиждется на людях.   Задумчив был Всеотец, и виделись, ему, как мне кажется,

все новые славные воины - эйнхерии.

     Смертным, однако, не позволительно проникать в думы Могучих, и за дерзость

свою я   поплатился долгими месяцами мучительных болей в   голове и   в   суставах.

Поплатился тем большим, что когда отошли обмороки..."

     - Помню, - вскинулся на этом месте Скагги. - Под конец первой зимы Тровин,

бывало, становился белым как мел и замертво валился на пол. А случалось, целыми

днями лежал у   огня без   движения,   только каждый час   просил подать ему   пить.

Озноб же не проходил до самого лета.

     Грим на это только сумрачно кивнул.

     "...поняв,   что не способен более обходиться без вересковой с   багульником

настойки.   Каждый вступивший в Круг знает, что багульник и белена при частом их

употреблении уводят в   мир   ярких снов,   откуда уже   нет возврата.   Дар вереска

страждущим и   целителям   заключается в   том,   что   цветок   позволяет   растянуть

отпущенное пользующему его   время до   самой последней черты,   не   лишая его при

этом способности ясно мыслить".

     - Отец! - сквозь стиснутые зубы прошептал Грим. "Но до середины следующего

лета опыты мои пришлось прервать, если я не готов был вовсе от них отказаться.

     Хоть и считают многие внутренние области Гаутланда местом глухим,   но и до

него доходят вмести с   Йотланда и из прочих стран.   От заезжего купца,   который

занемог неподалеку от   моего   дома,   я   узнал   о   создании нового конунгства на

севере Йотланда.   А порадовавший меня приездом,   хоть и опечаливший своей бедой

сын Эгиля поведал о том,   что случилось это после битвы у Данвирка,   где войско

данов,   став могучей стеной,   не допустило в нашу землю саксов. Сам Квельдульв,

хоть и давно уже скрывается на острове,   все же часто наезжает в Рьявенкрик. Он

же   рассказал мне   о   битве,   в   которой Вес одержал победу над конунгом Гормом

Старым.

     Примечательным же   в   тех   битвах,   даже   на   взгляд   отрекшегося   от   рун

берсерка,   показалось то,   сколь мало в   них взято было пленных и   сколь многие

славные витязи погибли в тех бурях мечей.

     Тут-то и вспомнилась мне дума,   туманившая чело "аса павших",   а руны лишь

подтвердили мою догадку, что это "ас асов" пополняет свою дружину.

     Восстановив силы, я вернулся в мир снов в надежде обрести уже не решение и

даже не ключ к   нему,   а хоть какой-то намек,   что указал бы нам выход.   В день

летнего солнцестояния я решился принять отвар много более крепкий, чем принимал

обычно и... Мне удалось!

     Быть может, единственному из смертных удалось мне пробудить вельву!"

     Грима   отвлек   странный   звук   у   него   за   плечом.   Лицо   мальчишки   было

мертвенно-бледным,   ненужный в утреннем свете факел ходил в руке ходуном.   Сыну

Эгиля   пришлось несколько раз   крепко   встряхнуть Скагги за   плечо,   чтобы   тот

очнулся.

     - Так вот что это было! - заикаясь, выдавил воспитанник Тровина.

     - Вот отчего ноги и руки ему сводило судорогой, вот отчего на губах у него

выступала пена, а я все эти три дня не мог добудиться!

     - Воз, наставник твой спас всех нас, - совершенно серьезно ответил на

это Грим Квельдульв.   - Никто не мог бы сделать столько, сколько сделал для нас

он: добыл знание. А знание сейчас и есть тот самый путь к спасению. Хотя за это

знание ему пришлось заплатить слишком дорогой ценой, - уже тише добавил он.

     - Теперь я   понимаю,   почему для   него   было   так   важно отправить меня из

усадьбы, - пробормотал Скагги, голос у него предательски дрогнул.

     "Я заставил ее поведать мне,   что известно ей о   битвах в Йотланде и битве

последней.   И   -   горе нам -   "вельва поведала и правду сказала",   что с каждой

последующей,   как и с этих двух,   все больше героев станут увозить девы битвы к

порогу Вальгаллы,   но   битвы земные лишь шаг   за   шагом приближают "век мечей и

секир" для Мидгарда,   а значит, и сам Рагнарек! Исход которого по-прежнему едва

ли спорен,   и очень мала вероятность того,   что воинству Одина удастся победить

чудовищ и инеистых великанов.

     Проводником же Бельверка в Мидгарде служит мой воспитанник Вес.   Однако не

спеши полагать, тот, кто читает мои слова, что смерть сына Хельги разрубит этот

намертво затянувшийся узел.   Огромное войско,   что собрали возгордившиеся своим

могуществом -   после того как их отец отнял у   нас земли в   Британии -   сыновья

Альфреда-конунга,   победить под силу лишь всем,   объединенным, послушным одному

вождю дружинам Йотланда и   островов.   Или,   быть может,   еще Харфаргу,   хотя не

побывав в   его стране,   я   не решился бы утверждать это с   полной уверенностью.

Дружины же данов,   все до единой дружины,   если не обманывают меня доходящие на

остров слухи, пойти готовы лишь за Весом или конунгом Вестмундом.

     Скажу последнее, и если эти знаки разбираешь сейчас ты, Грим, мужайся.

     В   начале весны,   узнав о   ране моего фелага и   твоего отца,   я   попытался

передать ему через сны часть своей силы,   полагая,   что отпущенный срок мне все

равно на   исходе.   Но   войти в   его сны я,   как ни пытался,   не смог.   И   вновь

приготовил многокрепкий отвар.

     Рана Эгиля и то,   что, получив ее, он обратился за здоровьем к своему асу,

позволили "предателю воинов" вскрыть твоего   отца,   -   да   простится мне   столь

грубое мясницкое сравнение.   Не только жизненная сила,   но и силы скальда, силы

эриля уходят,   утекают от него,   утекают через Одина к   кому-то или куда-то.   И

вновь   ради   друга   и   брата приняв через день   отвар,   я   употребил все,   чему

когда-либо учил меня Круг, чтобы отыскать - куда.

     Читая мои   слова,   ты,   без   сомнения,   знаешь или узнаешь вскорости,   что

ратников врага защищает рунная волшба,   что   кто-то   среди них творит оборотные

руны.   Оборотные же руны творит тот,   кто крадет чужой дар,   -   так говорится в

древнем сказании. Но этот "оборотный" эриль, что появился среди франков, сам не

крадет ничего, поскольку не может красть.

     Дар и силу волшбы дает ему Бельверк, ту самую силу, что крадет он у Эгиля,

скальда Одина, своего скальда".

     Скагги услышал, как Грим судорожно втянул в себя воздух.

     "Украсть же   тот эриль не   способен потому,   что не человек он,   а   хогби,

немертвый, обитатель гробниц. Тело Реда, которое исчезло до того, как успели мы

его похоронить, забрал себе Один.

     Рунные заклятия-гальдары,   точнее, двенадцатое из них, о котором говорит в

речах своих Высокий,   дает   асу   асов власть подчинять себе мертвецов.   Тело же

старшего сына ярла Хакона тем   более ему   подвластно,   что убит был Редерик тем

самым жезлом, что изготовил для Бельверка Велунд. Тот, кто при жизни был Редом,

а в смерти стал Вестредом,   не даст отступиться франкам, не даст отступиться их

конунгам, даже если б сыновья Альфреда захотели того.

     Появление Вестреда -   знак того, что не близится, но настал тот век, когда

Братья начнут биться друг с другом, родичи близкие в распрях погибнут.

     Рассказ мой   почти завершен.   Осталось добавить,   что   дни мои на   исходе.

Сочтены отваром,   последние порции которого -   стоит   честно взглянуть правде в

лицо -   почитай что убили меня.   Сочтены мои дни и гаданием рун.   Руны открыли,

что   лазутчики Вестреда,   набранные из   франкской дружины стоящего на   Фризских

островах Вильяльма по прозвищу Длинный Меч, сына Хрольва Пешехода, уже проникли

на Гаутланд,   чтобы найти меня. Единственная моя надежда - на Скагги, которого,

дописав это послание,   я завтра в ночь отошлю из усадьбы на поиски Грима,   сына

Эгиля.   Тем   самым я   окажу последнюю помощь как   покинутому мною Кругу,   так и

моему фелагу -   вернув ему сына,   -   так и   самому Гриму,   место которого среди

детей Брагги.

     Оставленные мною соратники и друзья,   знайте,   что положение хельмскринглы

не безнадежно -   ибо ничего безнадежного нет. В ваших руках остаются еще руны и

их волшба.   Высосав все, что было во мне от скальда и эриля, сновидческий отвар

позволил мне проникнуть в тайну Футарка.

     Руны не   подвластны ни асу асов,   создателю своему,   ни всем асам Асгарда!

Принеся себя   в   жертву на   великом Ясене,   Один-скальд лишь   проник в   суть   и

значения рун, научился править их силой, но сами руны ему неподвластны!

     Руны подвластны лишь рунам!

     Прочтя эти   записи,   запомните слово   мое:   что   поднесла однажды славному

витязю   дева,   берем   мы   на   себя   ответственность   за   судьбы,   лишь   к   тому

благосклонны норны, кто не чурается ноши. Берем мы на себя ответственность и за

пес руны целящие, заклятия благие и радости руны"

 

     XVI

     Соткана ткань большая, как туча,

     чтоб возвестить воинам гибель.

     Окропим ее кровью, накрепко ткань стальную

     от копий кровавым утком битвы свирепой ткать мы должны.

     Сделаем ткань из кишок человечьих;

     вместо грузил на станке - черепа,

     а перекладины - копья в крови,

     гребень - железный, стрелы - колки, -

     будем мечами ткань подбивать!

     Ирам готов горький удел, память о нем вечною будет;

     соткана ткань,

     поле боя в крови;

     о мертвых по свету молва прошумит.

     Страшно теперь оглянуться: смотри!

     По небу мчатся багровые тучи;

     воинов кровь окрасила воздух, - только валькириям это воспеть!

     (Песнь валькирий,, 1-2, 8-9)

 

     ХVII

 

     РУНА ПОБЕДЫ ФЕХУ - РУНА ХОЗЯЙСТВЕННОЙ ФРЕЙИ

 

     Фрейей в доме земном хозяйку зовут, госпожу,

     подвластна ей руна владенья и умноженья скота,

     что с умом примененная

     достаток и земли приумножает, и потому

     носящий с Феху кольцо иль браслет позабудет нужду.

     Феху память об Аудумле хранит,

     чья плодотворная мощь в мастера мудрых руках

     друга вернет или любовь восстановит.

 

     "Кто знает,   чем он станет в этих снах", - сказал мальчишка. Чем он станет

в этих снах? А разве не ясно, чем он может стать в этих снах?

     Размышлял,   засыпая, Грим над словами Скагги. Прозвучали эти его последние

фразы перед сном   так,   будто он   подслушал беседу Амунди с   отцом,   немудрено,

вечно он сшивается возле целителя.

     Впрочем, может, он и прав...

     На Грима непрошено нахлынули образы детства,   о котором он так старательно

пытался забыть,   картинки из тех времен, когда он сам не мечтал ни о чем, кроме

трав и магии вис... А как все обернулось.

     Воронье, вороны, Мунин, память. Похоже, у Скагги и впрямь задатки скальда,

а если так,   то учителя лучшего, чем Амунди, ему не найти... Амунди или Тровин.

А Тровин мертв. И головоломку собрали, да что с того... И снова руны, руны...

     От снадобья травника сонные мысли легко перескакивали с   одного на другое,

в голове, казалось, перекатывались, сталкивались крохотные серебряные шарики, и

от их столкновения звенело в ушах. Грим сам улыбнулся такому сравнению.

     А   вкус   у   варева   был   сладкий,    и   отдавало   оно   медом,    не   обычная

кисло-горькая дрянь   целителя...   Правда,   под   сладостью чудилось что-то   еще.

Плесень?   Лишайник?   Не   разобрать.   Но   Грим явственно чувствовал за   медвяной

сладостью привкус чего-то сухого и будто бы гниющего...

     И все же сон начинался сладко, как те давние сны детства, когда он не знал

еще, как тяжко быть сыном Эгиля.

     Он плавал в запруде. Будто не человек он вовсе, а какая-нибудь не то рыба,

не   то   птица.   Но по мере того как он греб,   сила во взмахах не то рук,   не то

крыльев   все   возрастала,   будто   бы   удваивалась,   утраивалась,   пока   ему   не

почудилось,   что   берег остался далеко позади.   Вот он   уже и   вовсе скрылся из

глаз.   Гриму казалось,   что он плывет быстрее, чем способен нестись пущенный во

весь опор конь.

     И вот мощные взмахи рук-крыльев выдернули его тело из воды, унося все выше

и   выше.   Потом   он   как   будто   и   взмахивать-то   руками перестал,   но   сперва

взбирался,   а потом,   когда страх оставил его, просто взмыл вверх, уносясь, как

птица,   все выше и выше в серо-дымчатую вышину. Земля под ним купалась в зелени

и лучах предзакатного солнца,   повсюду кусты и деревья начинали одеваться новой

листвой, и луга мягкими перекатами уходили к далеким холмам.

     И вдруг темнота. Внезапно Грим осознал, что бывал здесь уже раньше. Он был

в столпе или на нем,   заглядывая вдаль:   ему отчаянно не хотелось снова увидеть

то, что он видел тогда.

     Опечаленное лицо   Фрейя   и   расколотую будто   орех   надвое   голову скальда

Виглейка.   Или это будет Тровин из сна Скагги?   Если лететь осторожно,   если не

оглядываться, воз, удастся не встретить оставленных мертвецов.

     Осторожно, медленно-медленно блуждающая душа облетела темный ствол дерева.

К нему -   как Грим и знал -   копьем,   выступающим из правого глаза,   пришпилен,

будто букашка, бородатый человек. Тут Грим помедлил, не решаясь взглянуть этому

человеку в лицо, боясь увидеть в нем самого себя.

     Нет,   это   не   он.   И   не   Скагги.   Единственный здоровый глаз был закрыт.

Казалось, повешенному нет дела до случайной мелкой птахи.

     Возле   массивной чернобородой головы   зависли в   неподвижности две   черные

птицы с черными с желтым ободком клювами - вороны.

     Вот,   с   любопытством склонив голову набок,   глянул на   него один,   за ним

повернулся второй. Ветер взъерошил блестящие перья.

     Человек этот был Один, а вороны - его извечные спутники.

     "Как   же   их   зовут?"   -   силился вспомнить во   сне   Грим.   Почему-то   это

представлялось необычайно важным.   Не   может   же   он   не   знать   их   имен.   Да,

разумеется,   Хугин и Мунин,   Хугин -   это значит "разум",   но нет,   сегодня ему

нужен   не   он.   Как   будто   отосланный прочь,   ворон   камнем упал   вниз,   чтобы

приземлиться на плечо своего хозяина.

     Мунин - память. Именно этого он и искал.

     И   тут   норны   надсмеялись надо   мной,   невесело   усмехнулся Грим-не-Грим,

названный именем Одина отвергнут им. За все есть расплата. Внезапно и непрошено

в   нем   поднялись слова,   строка.   В   ней говорилось о   виселице,   и   человеке,

повешенном,   качающемся на ней, неспособном поднять рук, чтобы защитить себя, в

то время как прилетают черные вороны...

     А птица,   не понять как, вдруг оказалась прямо перед ним, заглянула хитрым

глазом в лицо.   Распластанные по ветру черные крылья заслонили собой весь свет,

клюв,   как черная стрела в двух пальцах от его глаз.   Руки у него повисли вдоль

тела, никак ими не шевельнуть.

     Сон Скагги,   успел подумать Грим.   И все же как будто пальцы,   кисти... Да

нет же, руки вполне повинуются ему...

     Он не станет, не станет шевелиться.

     Стоит ли оно того?

     Птица же как будто поняла,   что жертва ее не шелохнется.   С   пронзительным

победным криком ворон бросился вперед,   вонзив острый как кол клюв в   глазницу.

Боль добела раскаленным гвоздем пронзила мозг Грима,   а вслед за мукой снизошла

на него память...

     Он сделал, что должно. Птица отпустила его. И внезапно Грим покатился вниз

с дерева, безвольно кувыркаясь, по-прежнему же сжимая пальцы в кулак, все также

впиваясь ногтями в ладони. Все вниз и вниз к бесконечно далекой земле.

     Точильный жезл и оборотный эриль, и руны, и украденные заклятия...

     Как странно смотреть на землю отсюда, и видеть людей и армии, и корабли, и

море,   и буруны на нем.   Теперь он знает, что ему предстоит: силу порядка опять

придется   укротить,   выпустив на   нее   порождений хаоса,   чтобы   порядок   вновь

вспомнил себя, вновь стал тем, чем ему предназначено быть.

     Но это все еще будет...   И   он,   Грим,   исполнит предначертанное и   отдаст

Тровину свой последний долг...   как   только дух его окажется на   положенном ему

месте, в теле, которое он уже видит, - вот оно спит, укрывшись плащом на охапке

сена - в теле, в которое он входит...

     Поначалу он   даже не   понял,   что   именно его разбудило.   Слегка припекало

глаза, по обратной стороне век расходились золотисто-красные неровные круги. Он

поднял руку,   пытаясь защитить их,   и только тут понял,   что это,   должно быть,

солнце.

     Со слабым стоном повернувшись набок,   Скагги заставил себя разлепить веки,

чтобы   увидеть,   что   от   костра   остались   одни   почерневшие угли,   что   рядом

аккуратно сложены одно на другое седла, а куча смятой травы справа от него хоть

и хранит еще отпечаток человеческого тела,   но пуста.   Откуда-то из-за одной из

сохранившихся стен доносился стук зубила по камню. Именно этот такой знакомый и

все же такой необычный в погорелой усадьбе звук и разбудил Скагги.

     Оказалось,   что   Грим,   удобно   устроившись возле   кучи   камней   на   месте

колодца, возится с какой-то каменной плитой.

     Подойдя поближе,   Скагги обнаружил, что сын Эгиля ловко и с тщательностью,

в какой его едва ли было бы заподозрить, выбивает руны.

     - Свет застишь, - произнес вдруг, не поднимая головы, Грим.

     Скагги послушно зашел ему   за   спину,   чтобы увидеть плотный ряд   из   пяти

знаков,   чуть ниже которого Квельдульв выбивал по начерченному угольком рисунку

еще три.

     "Соули, Уруз, Эваз, Уруз, Соули", - прочел про себя Скагги, а потом вслух:

     - "Суеус". Разве это что-нибудь означает? - недоуменно поинтересовался он.

     - Для непосвященных -   ничего,   для мастера рун -   многоe,   -   без особого

раздражения ответил Квельдульв, заканчивая знак руны Лагу. А что именно?

     - He мое дело - тебя учить, скальд врачевательницы.

     - Если уж   ты   разбудил меня своим стуком,   -   несколько обиженно возразил

Скагги, - то мог бы хотя бы сказать, к чему все это.

     Грим поднял на мальчишку задумчивый взгляд.

     - Вовсе не обязательно, - начал было он, но вдруг почему-то передумал. - У

меня был странный сон.   -   Он помедлил. - Нет, не могу сказать, что ты был прав

во всем,   но кое-что я для себя понял.   К тому же,   читая записи Молчальника, я

осознал, что перед ним в долгу.

     Долги следует возвращать.

     - Какой долг?   - не удержался Скагги и понял, что вот теперь Грим уж точно

вспылит.

     - Тровин,   скальд Хеймдаля,   оставил по   себе плиту-знак,   где   искать его

завещание,   в ней же запись о его гибели, но здесь нет ничего в память о нем. -

В   голосе скальда Локи   действительно слышались нотки раздражения.   -   А   кроме

того,   неплохо   было   бы   "почистить" это   место.   Молчальник пренебрег словами

Бранра о том,   что усадьба проклята,   и погиб в огне.   Быть может, попытайся он

сделать что-нибудь, этого бы не случилось.

     - А   как же   франки и   Вестред?   -   возмутился,   вступаясь за   наставника,

Скагги.

     - А вдруг спастись удалось бы не одному тебе,   а вам обоим?   - вопросом на

вопрос ответил Грим и принялся за предпоследний знак, руну Уруз.

     - Я   знаю,   что это,   -   после некоторого молчания произнес Скагги,   и сын

Эгиля поднял глаза от камня и зубила,   по которому ударял рукоятью меча.   - Это

"алу",   Ас,   Лагу,   Уруз -   одно из первых слов.   Так, ты выбиваешь заклятия? -

внезапно сообразил Скагги,   на   что   Грим   только кивнул.   -   Но   что   означает

"суеус"?

     - Искусству составления заклятий,   искусства расшифровки их   значений тебя

станет учить твой наставник,   -   совершенно спокойно отрезал скальд Локи.   - То

есть Амунди Стринда, а не я. - Но увидев, что мальчишка не отстанет, со вздохом

добавил:   -   "Алу" -   действительно древнейшее слово, оно и означает "волшба" и

потому придает силу предшествующему заклятию.

     Сняв с   пояса нож,   Квельдульв осторожно провел острием по большому пальцу

левой руки.   В неглубоком порезе выступила кровь, и Грим поспешил поднести руку

к   камню,   так чтобы ярко-красные в   солнечных лучах капли потекли по ложбинкам

выбитых знаков.

     Подняв голову от окрашенных рун,   сын Эгиля увидел, что Скагги протягивает

ему несколько листков подорожника.

     - Что ж,   осталось установить камень и   выбираться отсюда.   -   Грим встал,

отряхивая колени и   подол рубахи от   каменной пыли.   -   Где   мы   его   поставим,

целитель? - с улыбкой добавил он, принимая подорожник.

     - В тисовой роще, - ответил ему улыбкой Скагги.

     - Пора стираться,   -   сказал Грим, аккуратно заворачивая дощечки Тровина в

их кожаные лоскуты. - К тому времени, когда мы выберемся из леса, уже стемнеет,

и если пойдем дальше вдоль дорог,   избегая франкских дозоров и не заговаривая с

местными, пожалуй, к рассвету поспеем к берегу.

     Скагги в ответ только молча кивнул.

     Гаутрек Карри Рану пообещала, что на обратном пути из Усеберга, "Линдормр"

на   третий день   после расставания будет ждать их   в   маленькой бухте за   мысом

Стад,   самой восточной оконечностью острова.   Корабль подождет их   до   сумерек,

может быть,   до рассвета,   но не дольше.   Слишком памятен франкам этот драккар,

чтобы ему удалось избежать боя,   но ведь, франкские коги не решаются выходить в

воды Скаггерака флотилией, меньшей чем в три-четыре корабля.

     Надежно   перевязав кожаный   сверток,   Грим   убрал   его   в   лежавшую   возле

догоравшего костра   седельную сумку.   Скагги же,   морщась и   выдирая -   нередко

вместе с   волосами -   застрявшие травинки в   шевелюре,   отправился за лошадьми,

оставив Квельдульва собирать уздечки и   седла.   В   отличие от   их   хозяев чалые

находили   поросшую обильной травой   усадьбу   вполне   гостеприимной и   вовсе   не

рвались в путь.

     Скагги пришлось немало помучиться,   взнуздывая свою кобылу, в то время как

своего   скакуна   Квельдульв усмирил   одним   лишь   хмурым,   исподлобья взглядом.

"Волчьим",   - подумал Скагги и про себя решил, что не так уж и плохо, наверное,

обладать повадками волка. Лошади, например, слушаются - может, от страха?

     Внезапно краем глаза он заметил нечто необычное.   Нечто, что привлекло его

внимание и   заставило поглядеть вверх.   На остроконечные верхушки древних тисов

спускалась   невероятных размеров   тень.   Гигантское темное   пятно   стремительно

снижалось,   падало,   накрывая   собой   выжженную усадьбу.   Скагги   задохнулся от

удивления,   поднял на   дыбы лошадь,   чтобы заставить ее   остановиться,   а   Грим

потрясенно воскликнул:

     - Это еще что такое, Хель меня побери?

     Брюхо скрывала тьма, но оперенное тело и мощные крылья поблескивали белыми

рваными полосами.   Вышедшее в   этот   момент из-за   набегающих с   запада облаков

солнце осветило вдруг невероятное существо - змею.

     Чудовищный крылатый змей в птичьем оперении! Локи...

     Соколиное   оперение!    Но   змей   был   слишком   велик.   По   обеим   сторонам

чудовищного   тела   распахнулись крылья   в   три   человеческих роста   длиной.   Из

раззявленной пасти выступали желтые клыки.

      Казалось, эта разверстая пасть летела, падала по спирали прямо к выезду из

усадьбы,   в   то   время   как   белые   стеклянные глаза   твари   выискивали жертву.

Заржали,   забились в ужасе лошади.   Гигантский хвост хлестнул,   разметал в щепы

оставшиеся три стены конюшни Тровина,   обломки досок вперемежку с комьями земли

и вырванной с корнями травы взметнулись как в воздух, будто продолжением хвоста

этого чудовища,   которое,   промахнувшись,   взмыло вверх, чтобы развернуться для

нового нападения.

     "Змея Глама!" -   пронеслось в голове Квельдульва. Умирающий скальд говорил

правду.   Это был не бред!   И вот он, тот колдовской змей, который принес смерть

старому скальду.

     Похоже,   и Скагги узнал его. Позабыв от ненависти о страхе, будущий скальд

заставил обезумевшую от   ужаса лошадь слушаться поводьев.   Он   развернул кобылу

назад, высматривая, куда нацелилась эта змея-птица.

     - Квельдульв! Она в тебя метит...

     Грим   резко   натянул поводья,   заставил жеребца осесть на   задние ноги,   и

исчадие Хель проскользнуло мимо него. Оканчивающиеся кинжальными остриями перья

на конце крыла пронеслись в каком-то пальце от его головы.

     Скагги   поймал   взгляд   скальда   Локи,   кивнул,   и   когда   чудовище   вновь

устремилось вниз,   они,   сжав коленями бока обезумевших животных, с двух сторон

попытались одновременно нанести удар.

     Грим готов был   уже   разразиться победным кличем,   почувствовав,   как   меч

плавно входит...   в пустоту!   Совершенно невредимый змей взмыл вверх,   отчаянно

взмахивая крыльями,   чтобы набрать высоту,   развернуться и вновь наброситься на

них.

     На   этот раз Скагги не справился с   конем.   Попытка занести меч лишила его

равновесия,   и он кубарем покатился со своей кобылы, которая с быстротой молнии

умчалась от разящих перьев змея.   А Квельдульв вновь попытался нанести ответный

удар.   Зубастая пасть змея разверзлась,   блеснули сталью клыки.   Кожистое крыло

махнуло Скагги по   голове,   обдав его вонью,   от которой перехватывало дыхание.

Змее-птица зависла в воздухе, нацеливаясь на добычу.

     До   меня же ей и   дела нет,   сообразил вдруг Скагги.   Как в   Рьявенкрике с

Гламом   это   чудовище прислал   сюда   его   хозяин,   чтобы   оно   убило   какого-то

определенного воина.

     Скагги, как умел, перехватил меч в обе руки, тщетно рубя блестящие от жижи

чешуйки   и   перья,   приходя во   все   большую ярость   от   собственного бессилия.

Отбросив   показавшийся   бесполезным   меч,    он   швырнул   в   горло   змее   нож   -

бесполезно!

     Или не совсем?   Поскольку змея повернула пасть в его сторону, чтобы пустым

каменным глазом уставиться на нового противника.

     Как раз этого краткого мгновения и хватило Квельдульву,   чтобы, перехватив

в обе руки меч, со всей силы опустить его на шею твари.

     Черный туман поднялся из ужасающей раны,   и закат разорвал вой, исходящий,

казалось,   из самых глубин Хель.   Распахнутые крылья дернулись в агонии, дождем

рассыпая чешую   и   перья.   Извергая омерзительный гной,   змее-птица   рухнула на

Грима,   опрокинув его коня и   прижав и человека и лошадь к пыльной траве двора.

Скагги, остановившись лишь на мгновение, чтобы подобрать меч, бросился к Гриму.

Однако оказалось,   что и   сын Эгиля,   и скакун его живы,   только первый едва не

раздавлен весом твари, а второй вне себя от ужаса.

     - Да не стой ты как вкопанный, - полузадушенно огрызнулся Грим, увидев над

собой белое как мел лицо Скагги. - Помоги мне спихнуть эту тварь!

     - Надо же!

     Грим,   не   обращая внимания на   омерзительную жижу,   без   сил привалился к

трупу змея.

     - Прав   был   Хромая   Секира!   -   Он   не   без   интереса рассматривал черную

струйку,   понемногу бегущую из перерубленной шеи.   -   А ведь было что-то еще, -

задумчиво добавил он.

     Но не успел Скагги спросить,   что именно,   как отрубленная голова внезапно

раскрыла -   синие!   -   глаза,   чтобы посмотреть на   них   неожиданно осмысленным

взглядом, в то же мгновение Грим изо всех сил обрушил на нее меч.

     - Это не конец,   -   опустошенно сказал он. - Хромая Секира сказал, что его

отвлекли...

     - Грим!   -   Скагги не смог сдержать вопля,   увидев,   как вновь чернеет над

усадьбой предвечернее небо.

     Ответ   Квельдульва,   если   таковой   был,   утонул   в   хлопанье бесчисленных

крыльев.   Закрывая локтем   лицо,   Скагги   пытался   отогнать бесчисленных черных

птиц,   клювы их,   казалось,   были повсюду. По незащищенным пальцам, шее потекли

теплые струйки.

     Скагги,   спотыкаясь,   преодолел несколько шагов,   наткнулся на   тело змеи,

которое отчасти прикрыло ему   спину,   потом заполз под   ее   крыло и   только тут

увидел Грима, который пытался волшбой разогнать эту новую напасть. Еще немного,

задыхаясь от вони,   думал Скагги,   все глубже отодвигаясь под крыло змее-птицы.

Еще совсем немного,   Квельдульв сумеет справиться с ними.   И действительно, все

вокруг вновь   взорвалось шорохом крыльев,   он   даже   увидел зеленоватый отблеск

дрожащей на созданном ими ветру в воздухе руны.

     И   тут   все   звуки   вокруг   перекрыл   страшный   крик   Грима,    за   которым

последовала внезапная мертвая тишина.

     Переждав еще   пару   мгновений,   Скагги   осторожно выбрался из-под   вонючих

перьев,   чтобы увидеть, что вороны исчезли, а сын Эгиля лежит на боку возле шеи

змеи, зажимая руками лицо. И по левой руке его потоком льется кровь.

     - Грим...

     Скагги   осторожно   тронул   Квельдульва за   плечо,   но   тот   не   отозвался.

Воспитанник Тровина   настороженно оглядел знакомый двор.   Исчадие Хель   мертво,

вороны исчезли.

     - Глама...   от...   влекли, - раздался из-под сведенных болью рук невнятный

голос Квельдульва,   Скагги не расслышал,   а   скорее догадался,   что это были за

слова.   Потом послышался странный булькающий звук, и Скагги поспешил приподнять

Грима,   боясь,   что   тот   захлебнется   собственной кровью.   Грим   снова   тяжело

повалился было набок,   но   Скагги,   которого неизвестно что   заставило изменить

решение,   бросил на мгновение Грима,   чтобы подтащить к   трупу змеи упирающуюся

лошадь.

     Убраться,   только   бы   убраться подальше с   открытого места,   сверлила его

единственная мысль.

     - В седло!   - как пронзительнее крикнул он в надежде, что Квельдульв

очнется от его крика.

     Несколько часов спустя Скагги вспомнил,   как   еще успел удивиться выдержке

сына Эгиля,   потерявшего сознание,   лишь когда они были уже в лесу. Как оглушен

болью был Грим,   что позволил посадить себя в седло, сжать себе пальцы на гриве

собственного бешено храпящего коня.

     И тут Скагги заметил, как из-за кучи камней на месте колодца прямо на него

и   Грима спокойно выезжает лучник.   Может быть,   подобно змее-птице,   его   тоже

привел сюда тот самый оборотный эрилий,   чтобы расправиться с Гримом. От страха

у   Скагги подкашивались ноги.   Если бы теперь он и   попытался вскочить в   седло

позади Квельдульва,   это означало бы смерть для них обоих.   А он не сможет,   не

успеет отразить нападение приближающегося франка, а потом вскочить в седло.

     Не спуская глаз с   франка,   Скагги выпустил поводья,   к тому же еще ударил

плашмя мечом   коня   по   крупу.   Краем глаза он   успел заметить,   как,   стремясь

покинуть остов чудовищной змеи,   лошадь рванулась вперед,   но   не   к   выезду из

усадьбы   -   поперек   дороги   лежал   змеиный   хвост,   -   а   к   тисовой   роще.   В

полубессознательном состоянии Грим приник к шее коня...

     Большего   Скагги   не   видел,   поскольку   сам   бросился   плашмя   в   заросли

иван-чая.

     Однако франку как будто и   дела не было до прячущегося в   траве мальчишки.

Он преспокойно двинулся в сторону рощи,   очевидно, решив, что в густом лесу без

особого труда   разыщет обезумевшее животное,   которое скорее всего   застрянет в

каком-нибудь буераке.   И   что с   того,   что мальчишка оказался прямо у   него на

пути. Убить его - минутное дело.

     Скагги же   прекрасно понимал,   что   до   меча ему   никак не   дотянуться.   А

потому,   сжав покрепче нож Грима, стал понемногу отползать в сторону, уповая на

то, что прислушивающийся к шуму ломаемых в роще веток, франк не заметил легкого

колебания травы.

     Единственная надежда заключалась для Скагги в том,   чтобы незаметно обойти

всадника и   напасть на   него   сбоку.   Однако   маневр его   удался лишь   отчасти,

поскольку в   то   мгновение,   когда ему уже показалось,   что он   добился своего,

франк с усмешкой повернулся к нему, занося над головой меч.

     Неведомая сила   -   очевидно,   слившиеся воедино страх   и   желание жить,   -

выбросила Скагги из   травы.   Он   успел   что   было   сил   ударить длинным ножом в

незащищенную кольчугой подмышку и   откатиться от   обрушивающегося на него удара

меча.

     И наконец ему повезло!

     То   есть   Скагги решил   было,   что   ему   конец,   потому что,   запнувшись о

какую-то палку или корень,   он потерял равновесие и упал набок.   Потом рука его

легла на железный прут.

     Подхватив прут,   Скагги без   жалости опустил его сперва на   руку с   мечом,

чтобы услышать хруст ломаемой кости,   а   вслед за   этим -   на   шею качнувшегося

вперед франка.

     Не   испытывал   будущий   скальд   врачевательницы жалости   и   тогда,   когда,

потверже расставив ноги, собрал все силы, чтобы выдернуть еще живого противника

из седла.   Безвольно, как тряпичная кукла, тело франка распростерлось по земле,

а   Скагги успел   еще   холодно и   отстраненно заметить,   что   на   губах   у   него

выступила розовая пена.

     Франк   конвульсивно   дернулся,   будто   тело   его   повиновалось не   ему,   а

какой-то иной чужой воле,   попытался встать,   но Скагги,   уже будучи в   седле и

подняв франкского скакуна на дыбы, напоследок опустил его передними копытами на

грудь поверженного врага.

     И во весь опор погнал коня к тисовой роще.

     - Дай   мне смыть кровь.   -   Скагги вновь отвел от   лица руки Грима.   -   Ты

только не шевелись, Квельдульв.

     - Фляга... - прохрипел Грим.

     Скагги поспешно принялся ощупывать пояс   Грима -   ничего.   Затем наступила

очередь тяжелого от   крови   плаща,   и   вскоре   будущий целитель не   мог   бы   уж

сказать, кто из них ранен - в крови были оба.

     Наконец фляга нашлась,   в   ней   даже бултыхались на   дне   остатки какой-то

жидкости.

     Пока Скагги копался,   Грим,   оказывается,   потерял сознание,   и   ему вновь

пришлось слегка нажать на виски привалившегося к дереву скальда Локи.

     - Сожми зубы,   не то язык прикусишь,   -   стараясь,   чтобы его голос звучал

деловито,   как у Стринды, произнес Скагги. - Мне нужно как-то остановить кровь,

а для этого придется коснуться глазницы.

     Хруст,   с   каким Скагги резко сорвал ему со скулы корку сукровицы,   и Грим

был   почти   уверен,   что   мальчишка просто   пытается   расколоть ему   череп.   Он

судорожно хлебнул остатки снадобья Стринды.

     Будущий   же   ученик   Амунди   подхватил его   под   мышки,   зачем-то   пытался

заставить   встать.    Он   хотел   было   отмахнуться   от   надоедливого   мальчишки,

провалиться в забытье, но неугомонный голос все настаивал:

     - Поднимайся, вставай же!

     Голова Грима   заполнилась нескончаемым звоном,   и,   казалось,   все   вокруг

приобрело странный желтоватый оттенок.

     - Я не могу...

     - Грим!   Грим! - Голос Скагги доносился из дальнего далека. И все слышался

язвительный хохот козлиного тенора.   Стремясь подавить в себе этот хохот,   Грим

усилием воли   заставил себя   вынырнуть из   омута   боли,   прищурился на   слишком

резкий свет.

     - Вороны...   -   внезапно голос его стал холодным и ясным.   - Пока я чертил

руну, Одинова тварь выклевала мне глаз?

     Мальчишка молчал.

     - Негоже целителю лгать.

     Голос   Грима   хлестнул его   будто   кнутом,   и   Скагги нашел   в   себе   силы

выдавить:

     - Да.

     - Костер...

     Голос Грима снова стал невнятен... .

     - Не уходи,   Грим.   Продержись еще немного.   -   В голосе мальчишки звучало

отчаяние;

     - Костер, - через боль выдавил скальд Локи. - Разожги костер.

     Шаги.   Мальчишка наконец оставил его   в   покое...   Грим   попытался закрыть

глаза,   но левое веко,   а за ним мозг пронзило жало раскаленной боли...   Сон...

Все потерялись в   грохоте внутри его собственной головы.   Не сдержавшись,   Грим

застонал сквозь стиснутые зубы.   Он   почувствовал,   как к   горлу его подступает

тошнота,   и закашлялся.   Тошнота пропала,   и он сосредоточился на том, чтобы не

дать   вырваться постыдному крику,   когда   жгучая   боль   принялась разрывать ему

череп...

     Иногда он приходил в себя,   и все вокруг становилось яснее.   В эти времена

он пытался следить за движениями Скагги, Почему-то это было крайне важно, но он

никак не   мог   вспомнить почему.   То   и   дело старые тисы принимались кружиться

вокруг, языки разведенного Скагги костра метались на ветру, пытались дотянуться

до него,   тянули жаркие огненные пальцы...   Потом все -   и деревья,   и огонь, и

само небо - начинало крениться набок, и он вновь проваливался в черноту.

     - Нам нужно уходить... - сказал он вдруг в один из кратких периодов, когда

зрение вновь вернулось к нему.

     Скагги от неожиданности вздрогнул,   уронив в костер листья какой-то травы,

которую перед тем внимательно рассматривал.

     - Нам нужно уходить,   - повторил он, - а потом требовательно: - Почему так

темно?

     - Ночь,   -   нетвердым голосом отозвался Скагги и потом через силу: - Ты не

сможешь сесть на лошадь и ты... Ты почти слеп.

     Он   продолжал   настаивать,   даже,   кое-как   подтянувшись по   стволу   тиса,

вскарабкался   на   ноги.    Сделал   шаг,    другой   и   тяжело   привалился   к   боку

стреноженного коня.

     - Так,    говоришь,    не   смогу?   -   с   подобием   прежней   лукавой   усмешки

переспросил Квельдульв и потерял сознание.

     Очнулся он, лежа под плащом, на мокрой траве, у костра по-прежнему возился

с чем-то Скагги. Услышав за спиной шорох, мальчишка обернулся, чтобы с тревогой

уставиться в залитое потом лицо Грима:

     - Квельдульв, ты слышишь меня?

     Слов этих Грим не   услышал,   скорее,   считал их по губам.   Слишком больших

усилий требовалось для   ответа,   но   губы мальчишки все двигались и   двигались.

Чтобы отвязаться от   него,   Грим заставил себя кивнуть в   ответ,   и   тьма вновь

накрыла его черным крылом боли.

     - Грим, ты слышишь меня? - Скагги осторожно тронул его за плечо.

     На этот раз ему удалось заговорить, хотя речь его была слабой и неровной:

     - Я... Кажется, да. - Звон в ушах прекратился.

      - Хвала   Идунн!   -   вздохнул от   облегчения мальчишка.   -   Теперь   я   могу

попытаться съездить на хутор Гюды Кнута. Может, он согласится принять нас...

     - Даже не думай,   -   хрипло выдавил Грим. - Гюда не решится дать кров двум

беглецам.    А   если   он   не   побоится   франков   и   этого...    -    он   подавился

ругательством,   -   то мы только лишь наведем Вестреда на его усадьбу.   А оттуда

нам, воз, уже не дадут уйти.

     В словах этих Скагги почудился прежний, знакомый ему Квельдульв... Этот не

терпящий возражений тон... Да у него и не было сил возражать.

     - Рассвет скоро? - вновь заставил себя выдавить Грим.

     - Через пару часов,   -   без особой уверенности отозвался Скагги и отошел к

краю рощи, чтобы увидеть, как небо над лесом начинает понемногу светлеть.

     - Это значит,   что к   месту встречи с   Карри мы опоздали,   -   ровным и уже

несколько окрепшим голосом отметил, даже не спросил, Квельдульв. - А отсюда все

же придется уходить.   В записях Тровина было, кажется, что-то о короткой дороге

к морю?

     - Через вересковую пустошь,   -   несколько приободрился Скагги. - Грим... -

Он помедлил, не зная, как лучше сказать то, что сказать необходимо.

     - Ну?   -   неласково огрызнулся Квельдульв, он уже кое-как встал на ноги и,

тяжело дыша, опирался теперь о дерево.

     - Я...

     - Ну   что?   Загасил бы   лучше   костер   и   оседлал лошадей...   Каждое слово

приходилось проталкивать сквозь застрявший в горле ком отчаяния.

     - Нужно прижечь рану от заражения.   - Скагги было замолчал, но увидев, как

недоуменно уставился на него Грим,   он торопливо продолжил:   -   Амунди говорит,

что   если   невоз   перевязать   рану,    если   нет   травных   отваров...   Рану

необходимо прижечь. А я... я только, как мог, остановил тебе кровь.

     Грим с   трудом поднес руку к лицу и -   ничего не увидел.   Пришлось поднять

правую...

     - Видишь ли, дружок, - он попытался заставить говорить себя с уверенностью

человека,   который знает, что делает, - вероятно, ты прав, и рану действительно

необходимо прижечь, но...

     Скагги принялся было возражать, и Грим поморщился в надежде, что мальчишка

сообразит и даст ему договорить. Сообразил.

     - Если, прости, что я поминаю об этом, если ты сумеешь прижечь мне рану, я

скорее всего снова потеряю сознание. А мы и так застряли здесь слишком надолго.

- Будущий целитель все же попытался возразить, и пришлось продолжать:

     - Когда птица и   лучник не   вернутся,   их   хозяин поймет,   что план его не

удался,   и   нас станут искать.   Причем начнут искать от усадьбы Тровина,   потом

заглянут к Гюду.

     От боли,   от того,   что пришлось столько говорить, он вновь, закрыв глаза,

привалился к   стволу дерева.   Через несколько минут пульсирующая в   черепе боль

стала почти переносимой,   у   он даже не особенно мешал Скагги,   когда мальчишка

пытался создать что-то   вроде грубой повязки из разорванной на части полотняной

рубахи.

     Начинался дождь,   холодная мерзкая водяная пыль.   В смертельной схватке со

змеей Грим потерял шлем,   но все то время,   что был без сознания,   оказывается,

сжимал рукоять меча, который Скагги то и дело клял шепотом как досадную помеху.

     Будущему   целителю   стоило   немалого   труда   разжать   его   пальцы.   Чтобы,

выдернув из   них   меч,   помочь   Квельдульву взгромоздиться в   седло.   Следующие

несколько часов превратились в настоящую пытку.

     Иногда Грим погружался в некое состояние,   где ничто не могло достичь его,

оставалась лишь боль.

     Временами он всплывал на поверхность настолько,   чтобы понять,   что небеса

светлеют, или что день близится к полудню. Несколько раз они останавливались, и

Скагги поправлял грязную повязку.   Когда солнце стало в зените,   Скагги настоял

на   том,   чтобы Грим съел ломоть оставшегося еще со   вчерашнего -   или это было

позавчера,   когда они читали записи Тровина?   - вечера хлеба и запил его водой.

Вкус был приятен,   но короток, потому что Грима тут же стошнило почти всем, что

ему удалось проглотить.   Потом снова были муки посадки в седло, и снова тряска.

Грим почти лежал на   шее   своего коня,   и   ветки лишь едва-едва задевали его по

спине.   Ему не   было уже дела ни   до   чего на свете,   и   когда голова его вновь

наполнилась звоном,   у   него не было сил сказать об этом,   даже если бы он того

захотел.

     Жеребец наконец остановился, и Грим уставился перед собой пустым взглядом.

И   снова   день   клонился   к   закату,   косые   лучи   солнца   окрашивали кажущуюся

бескрайней пустошь в серо-розовые тона.

     Хотелось лечь...   Лечь...   Но стоит ли это тех сил,   какие потребны на то,

чтобы спешиться? Потом он почувствовал, как кто-то тянет его за руку.

     - Спускайся, Грим, я попытаюсь поддержать тебя.

     Он не спешился -   тяжело повалился набок, и несколько мгновений спустя уже

лежал на боку, голова его покоилась на свернутом в ком плаще.

     Запах   вереска?   Значит,   они,   должно быть,   достигли той   самой пустоши.

Скагги, казалось, все стремился попасть именно сюда.

     Пульсирующая   боль   в   глазнице   несколько   утихла,   и   Грим   был   поражен

внезапной ясностью мыслей   и   чувств.   Ветер   колыхал пряные   с   завязями семян

травы.

     - Скагги?

     Над ним тут же возникло встревоженное лицо ученика целителя.

     - Где мы?

     - В небольшой лощинке на пустоши,   со всех сторон нас окружают холмы,   а с

той стороны,   откуда мы прибыли,   еще и кустарник.   Правда,   довольно чахлый, -

сокрушенно добавил мальчишка.

     На дне лощинки собран был уже хворост для костра,   и   Грим подивился,   как

быстро возвращенная память лечит человека: из полубеспомощного мальчишки, какой

прибился к нему в придорожном кабаке, даже из того издерганного юнца, с которым

они выбирались из Фюрката, Скагги быстро превращался в настоящего воина.

     Внезапно весело затрещали ветки,   от костра потянуло запахом можжевельника

и вереска.

     - Славно взялось,   -   с   удовлетворением пробормотал себе под   нос будущий

целитель. - Засушливое лето нам на руку.

     - Лошади...   - Грим попытался было встать, но Скагги надавил ему на плечи,

заставляя лечь снова.

     - Расседланы и стреножены, пасутся вон... - Он помедлил. - Слева от нас.

     Он лежал, вытянувшись на земле, затем кто-то заставил его сесть.

     Мгновение спустя звон   в   ушах   утих,   но   из   растерзанной глазницы вновь

потекла кровь.   Прямо перед ним   весело пылал костер,   а   спиной он   упирался в

какой-то камень. Когда это Скагги успел его сюда приволочь?

     - Бессмысленно пытаться останавливать ее снова и снова. - Голос Скагги был

бесцветен,   но ровен и тверд.   - Что-то, что было в клюве той птицы, заставляет

вновь открываться рану. Как знать, не это ли случилось с твоим отцом.

     - Выжги.

     Скагги вздрогнул от этого жесткого голоса,   ему пришлось даже на несколько

мгновений   отвернуться от   Грима,   чтобы   Квельдульв   не   заметил,   как   дрожит

сжимающая кинжал рука. Потом заставил себя погрузить лезвие в огонь.

     Языки   пламени   нежно   заструились по   стали,   острие   кинжала засветилось

багровым.   Жар медленно полз все выше и выше.   Когда он достиг рукояти, Скагги,

скинув кожаную куртку,   обернул ею   руку,   чтобы не   обжечься.   Затем он   снова

вернул кинжал в огонь, постоял, а потом повернулся с раскаленным добела жалом к

Гриму.   Сын   Эгиля   не   мог   отвести глаз   от   плясавшего в   предвечернем свете

раскаленного клинка.   Он открыл рот, чтобы крикнуть: "Не надо!" Но вместо этого

только кивнул.

     - Быстро,   - проговорил он, сползая вниз, так чтобы голова его упиралась в

камень.   -   Я не уверен, что смогу не дернуть головой. - Он криво усмехнулся. -

Давай!

     Кровь зашипела под клинком. С треском лопались пузыри.

     Прижженная рана запеклась.   Судорога выгнула тело Грима дугой - так бьется

человек в когтях смерти.

     Скагги как будто придерживал его, говорил с ним, но Грим ничего не слышал.

Боль пожирала его заживо.

     В тот момент,   когда боль, казалось, достигла своего пика, он услышал, как

Скагги выдохнул от   радости,   а   потом плеснул ему   в   лицо   какого-то   -   Грим

почему-то смог уловить запах вереска - отвара...

     Звон   в   ушах   возобновился   с   удвоенной   силой,   перед   глазами   у   него

закачалось чье-то   лицо.   Сперва у   этого лица были черты Карри,   но потом лицо

стало   поначалу   неуловимо,   потом   все   быстрее,   все   стремительнее меняться.

Странно,   но боль постепенно стихала,   а звон,   напротив,   возрастал. Откуда-то

слева спиралью поднималась желтая пыль. С бессмысленным любопытством он глядел,

как пыль подходит все ближе,   и   ближе,   и ближе...   Все быстрее крутятся перед

глазами   ее   частицы,   скрывая все,   кроме   горящих синих   глаз.   Синие   глаза,

знакомый взгляд...

     Ищет кого-то взгляд,   рыщут глаза... И худая сильная рука чертит в воздухе

руны... Мечет костяшки рун на доску...

     Наконец, и глаза, и руны - все исчезло. Звон достиг своего апогея, а затем

пропал, и вместе с ним исчезли все ощущения.

     Шагов Скагги не услышал,   но проснулся оттого,   что между ним и   ласковыми

закатными лучами   возникла какая-то   тень,   что-то   заслонило их   успокаивающее

тепло.

     - И   что,   по-твоему,   ты с ним сделал?   -   раздался над ним неприязненный

голос.

      Вздрогнув,   Скагги разом очнулся, чтобы почувствовать, как сталь оцарапала

ему горло, и, открыв глаза, увидел на расстоянии всего ладони от лица тяжелый с

двусторонней заточкой клинок.

     - Я при... - он прокашлялся, прочищая горло, - я прижег ему рану.

     Он   попытался поднять   голову,   но   острие   меча   еще   сильнее надавило на

адамово яблоко, по шее вниз потекла теплая струйка.

     - А я бы сказал, что ты скорее выжег несчастному бродяге глаз. Хотелось бы

знать зачем?   - В тоне спрашивающего слышалась заинтересованность, однако он не

предвещал ничего хорошего.

     Тени сдвинулись,   а он все никак не мог поднять голову и видел перед собой

уже не одну,   а   три пары грязных грубых сапог.   Однако в спокойном хрипловатом

голосе чудилось что-то   знакомое,   хотя от   усталости Скагги не мог определить,

что именно.

     - Это не бродяга, это Квельдульв, - возмущение придало Скагги сил.

     - Грим, сын Эгиля?

     Неведомый противник чуть   шевельнул рукой   от   изумления,   и   Скагги   смог

наконец поднять голову, чтобы взглянуть в лицо Варше.

     - Переверни этого человека на   спину,   -   приказал вожак разбойной дружины

кому-то позади себя.

     - Осторожно, - вскинулся Скагги, ужом вывернувшись из-под острия и готовый

уже броситься на помощь Гриму,   который,   по счастью,   в   этот момент очнулся и

что-то невнятно пробормотал.

     - Видения... Вестред... пить...

     В   небольшой лощинке было   тесно   от   собравшихся здесь воинов,   многие из

которых   со   смесью   недоверия   и   ужаса   переводили взгляд   со   встревоженного

мальчишки на   изуродованное лицо лежавшего на   земле человека в   заскорузлой от

крови одежде.

     - Варша? - пробормотал вдруг раненый. - Или это еще видения? Скагги?

     - Похоже,   мы и впрямь нашли, хоть и не совсем то, что искали, - задумчиво

проговорил вожак разбойников.

     - Грим,   сын Эгиля,   прав,   - продолжал тем временем Даг, один из грамов в

дружине Варши, - нельзя задерживаться здесь надолго.

     - Но он же не в силах сесть в седло, - снова принялся возражать Скагги.

     Варша потребовал от Скагги, чтобы тот пересказал все, что произошло с ними

в   усадьбе,   вызвав его для этого из лощины туда,   где в паре десятков шагов от

костра,   возле которого грелись дружинники,   мирно паслись стреноженные лошади.

Форинг беззаконной дружины полагал,   что   не   стоит   смущать понапрасну простых

дружинников,   многие из которых к   тому же в   недавнем прошлом были еще рабами,

разговорами о   волшбе и   странном нападении змее-птицы и   воронов.   Рассказ его

вожак и   несколько грамов дружины слушали в мрачном молчании,   и теперь старший

из   них по возрасту,   Даг из Венгта полагал,   что с   вересковой пустоши следует

уходить как скорее.

     - Никому не дано знать,   на что у него достанет сил, когда возникнет на то

необходимость, - нравоучительно заметил на возражения Скагги Даг.

     У   ученика   целителя вертелось на   языке   с   десяток   ответов,   он   только

прикидывал,   который из   них   менее   всего заденет чувства бывалого воина,   как

вдруг   из   лощины   раздался странный захлебывающийся крик.   Вытаскивая на   ходу

клинки, все бросились к лощине. У костра повскакали со своих мест дружинники.

     Достигнув края лощины,   Варша застыл на месте,   так и не занеся наполовину

вытащенный из ножен меч.

     В   предвечерних сумерках   к   середине лощины   со   всех   сторон   сползались

чудовища.   Из   воздуха появлялись бестелесные когтистые руки.   Клыки,   ядовитые

рога и   выпученные глаза -   чудовища и   демоны целиком и   частями,   и   зло,   не

поддающееся описанию,   возникали из   ничего.   Отовсюду сразу!   В   самой гуще их

оказался Грим.   Котелок   у   его   ног   был   опрокинут,   синеватые языки   пламени

многоголовыми   змейками   тянулись   по   плащу   на   плечи.    Закрыв   глаза,   Грим

сосредоточенно вычерчивал какие-то знаки.   Варше потребовалось несколько секунд

для того, чтобы сообразить, что это руны защиты.

     Мальчишка без оглядки бросился к   Квельдульву,   расшвыривая ногами горящие

угли,   отпечатывая их на тлеющем плаще скальда Локи.   Встал за спиной сидящего,

положил ему руки на   плечи -   не то чтобы подпереть,   не то в   попытке передать

старшему чего-то - может быть, часть силы, которой ученик все равно не сумел бы

воспользоваться. От пальцев скальда колебался, начинал светиться в сумерках сам

воздух,   но   в   то же время странные чудища сомкнулись вокруг двух фигур на дне

лощины.

     В   каждой жилке   вожака беглых рабов   кровь   застыла от   суеверного ужаса.

Потом он вдруг прочел такой же страх на лице мальчишки.

     Превозмогая собственный страх, Варша нашел в себе силы сдвинуться с места,

о чем минутой раньше даже и не подозревал.

     Сжав   крепче зубы,   Варша принялся рубить направо и   налево,   нанося удары

бормочущим исчадиям Хель.

     Это оказались не бесплотные духи:   меч вошел в   плоть,   к   немалому своему

потрясению Варша почувствовал сопротивление,   хоть   и   не   мяса и   костей.   Вой

ударил в уши.   Омерзительная серо-багровая струя - крови? - хлынула ему в лицо.

Тварь   упала,   отвратительно шлепнувшись,   отрубленная конечность   тошнотворно,

неестественно шевелилась.   На   какое-то   мгновение Варша окаменел,   не в   силах

пошевелиться.

     Однако   остальные твари   не   отступили.   Их   все   больше образовывалось из

воздуха,   окружая троих смертных. Особенно много нечисти скопилось вокруг Грима

и Скагги.   Одноглазый скальд стоял теперь на коленях,   даже не стоял,   а скорее

лежал спиной на   едва   держащемся на   ногах Скагги.   Белое лицо   мальчишки было

перекошено судорогой ужаса,   однако он, запинаясь, продолжал что-то не то петь,

не то бормотать --   Варша мог различить какие-то слова о   целительных яблоках и

Вечно-юной Травнице.

     Из сползающегося в лощину тумана образовалось новое существо, Варша сперва

даже не поверил своим глазам:   поджарое волчье тело твари было покрыто черными,

будто   вороньими перьями,   но   с   торчащих из   разверстой пасти   клыков   капала

почему-то алая слюна.   Ворон-волк бросился к   Квельдульву,   но бывший раб успел

заступить ему дорогу.   У   него не   было времени заколоть или ударить ее,   но он

быстро поднял меч,   защищая горло.   Огромная сила ударила в   клинок,   опрокинув

Варшу на спину.

     Волк,   карабкаясь и   рыча,   старался достать до горла.   Варша сильнее сжал

меч,   попробовал пошевелить рукой - и извернувшись под оперенной тушей, вспорол

твари брюхо.   Клыки вонзились Варше в   предплечье,   когда он попытался встать и

труп исчадия Хель стал сползать с него наземь.   Его зловоние было удушливым,   и

пришлось побороться,   чтобы освободиться от   этой   давящей туши.   Варша вымок в

звериных внутренностях и сукровице, и в собственной крови, хлынувшей из укуса.

     Сквозь мельтешащих чудовищ и   дым   полузатоптанного костра Варша с   трудом

мог   видеть двух   скальдов в   самой   гуще   схватки,   но   увидел он   и   то,   что

порадовало его   гораздо больше.   Прибежавшие на   крики   его   люди,   ошеломленно

застывшие   на   холме,    сбрасывали   с   себя   оцепенение   и,    выхватывая   мечи,

присоединялись к бою.

     Новые противники отвлекли внимание тварей,   позволив Квельдульву завершить

заклятие.   В   ответ на новые руны,   на обращение -   Варше показалось,   что Грим

призывает Фрейра и сестру его Фрейю,   по краям лощинки появились иные животные.

Скалились,   приготовившись к   прыжку,   несколько поджарых   лесных   волков.   Рыл

землю,   готовый ринуться вниз,   взбешенный кабан. Сорвавшись с привязи, выросли

на холме кони.   Варша почему-то даже не удивился,   увидев среди них с полдюжины

горбом выгнувших спины полудиких кошек,   -   откликнувшись на обращение к   своей

богине, звери Фрейи явились сюда, наверное, с какого-то соседнего хутора.

     Осознав вдруг,   что сейчас произойдет,   Варша крикнул своим людям оставить

тварей. Выбираться из лощины! А сам сделал пару шагов к скальдам. Несколько его

растерянных   дружинников оглянулись   на   готовых   ринуться   в   низинку   зверей,

остальные придвинулись ближе к   своему вожаку,   чтобы вместе с   ним   попытаться

освободить скальдов.   Одному из   попытавшихся бежать не посчастливилось попасть

под   копыта обрушившегося в   низинку кабана -   тело его с   переломанным хребтом

уткнулось лицом вниз в растоптанную в схватке траву.

 

     ХVIII

     РУНА ПРИБОЯ - БЕРЕЗА-БЕРКАНА

 

     Нертуса сила   защитную власть даст заклятьям охранным,   покровы набросит и

недруга с   толку собьет.   Руна ее -   первый росток в поле от изморози туманном,

что из промерзшей земли тянется к небу и к повторению цикла-года ведет.

     Руну черти,   возродить то,   что было утрачено,   в горе пытаясь, на радость

надеясь и   ношу поднять согласясь,   Мимир подскажет,   для Нертус -   Иса и   Лагу

соседи благие,   они лишь помогут зла старого не   оживить.   Помни о   них,   иначе

тяжко заплатишь за то возрожденье.

 

     Несущиеся в небе облака. Несущиеся под копытами камни. Да нет, это несется

он сам, спешит, погоняя коня.

     Со всхлипыванием ржет чалый. Грим попытался привстать на стременах, чтобы,

обернувшись,   понять, что же его преследует. И верно - из-за каменистого гребня

на   равнину выплеснулась темная   волна,   которая тут   же   начала распадаться на

отдельных всадников,   шлемы   блестят   на   ветру.   И   развевается багряный   плащ

предводителя на могучем вороном. Альдис. Конунг свейский.

     Задев   на   скаку сапогом за   камень,   Грим   поморщился от   внезапной боли.

Слишком худые руки сжимали поводья.   Снова сон,   догадался Квельдульв,   а потом

понял и другое:   в этом сне он так высок,   что стремена оказались почти едва ли

не у самой земли.

     Тут он заметил,   что скачет не один.   Смеются,   подставляя лица ветру, его

спутники-берсерки.   Вот широкий как бочка Бедвар со   зверским,   почти медвежьим

оскалом,   а вот златокудрый Хьялти,   прозванный Гордым за то, что равно кичится

силой меча и своими девичьими ресницами.

     Конунг   Альдис просил у   него   берсерков в   помощь против соседей,   обещал

родичу Сокровища свеев.   Почему же   теперь спасается бегством со своей дружиной

Хрольв?   Мать Ирса,   восстанавливая справедливость,   отдала сокровища Хрольву и

просила немедля вернуться к   рати.   Вот и спешит теперь восвояси веселая ватага

упсальцев.

     Хрипит и   падает в изнеможении под весом Бедвара лошадь,   придавив седока.

Но сбросив с себя как пушинку умирающее животное, толстяк-медведь вскакивает на

ноги, с веселым предвкушением выхватывает из-за спины секиру.

     - Успеется,   -   отзывается Жердинка и,   запустив руку   в   седельную сумку,

зачерпывает пригоршню золота.   Беспечно   взмахнув   рукой,   он   разметал золотые

монеты по полю у   себя за спиной.   За первой пригоршней последовала вторая,   за

ней третья.

     И темная лавина остановилась.   Спешившись, свеи подбирают монеты, напирают

подоспевшие всадники,   мечется в   ярости перед   своей армией Альдис,   а   потом,

оставив войско, вновь бросается в погоню, и мчится за ним личная стража.

     И   еще   дважды разбрасывал Жердинка золото,   и   с   каждым разом все больше

таяла в   числе погоня.   Но   и   от   шпор   беглецам теперь не   много было   проку.

Загнанные   лошади   едва-едва   переставляли ноги.   А   оставалось уже   немного...

Совсем немного до укрытия и безопасности. Только вот Грим во сне не знал, в чем

она, эта безопасность, что это за укрытие? Корабль? Укрепленный лагерь?

     Однако это, казалось, не имело ровным счетом никакого значения.

     Только бы достичь укрытия,   только бы достичь.   Золото есть золото, но как

много осталось еще всадников!

     И   вновь запустил он   руку в   седельную суму,   но пальцы его схватили лишь

пустоту. Одно лишь перекатывается на дне...

     Сокровище свеев,   кольцо Свиагрис,   Свейская Свинья, наследие Финна. Стоит

ли цепляться за то,   что свое уже отслужило? С усмешкой Жердинка швыряет кольцо

- прямо под   копыта Прыткого,   гнедого коня свейского конунга,   коня,   что всех

резвее.    Молниеносным   движением   нагнулся    Альдис,    копье    опустил,    ловя

ускользнувшую было драгоценность.   И   видя униженным скрягу,   смеется Жердинка:

"Заставил я свиньей согнуться самого могучего из свеев!"

     - Таблички... - пробормотал сквозь стиснутые зубы Грим. - Разбей таблички.

     - Как ?

     - Свиньей согнуть самого могучего...

     - Что с тобой? Ты, верно, бредишь, Грим!

     - "Свиньей согнуться самого могучего из свеев", - так сказал в долине Фюри

конунг Хрольв по прозванию Жердинка, - ответил за Грима Варша.

     - Разломай таблички,   -   снова пробормотал в полузабытьи Квельдульв. - Они

нужны ему, пусть он их и получит.

     - Но... но...

     - В... каждой... руне...

     Грим задыхался,   даже на легкой рыси утомленной лошади его мотало в   седле

из стороны в сторону.   Скагги подумал было, уж не привязать ли его к седлу. Как

он еще держится?

     - Вспомни,   чему тебя учили...   В каждой руне своя магия...   - Голос Грима

доносился .будто из дальнего далека.   -   Хотя бы часть разломай.   Я скажу тебе,

что дальше.

     Скагги мучительно жаль было таблиц -   последнее,   что   осталось у   него от

наставника, кроме страшных снов и воспоминаний, но он рад был, что Грим хотя бы

ненадолго пришел в   себя,   пусть и   требует чего-то совершенно невозго.   А

вдруг он прав, и это единственный оставшийся им способ сбить со следа погоню?

     - Разбросать отдельные знаки надписи,   это   ведь как   выкладывать руны при

гадании,   да?   -   жадно   спросил   Скагги,   купаясь   в   сияющей   славе   внезапно

охватившей его догадки. - Да?

     Но Грим его не услышал.

     Где-то    за   завесой   боли   раздавались   голоса.    Наплывали,    бормотали,

говорили...

     - Способность к   рунной волшбе,   способность призвать к себе дар Всеотца -

твоя по наследству, и пора признаться в этом самому себе.

     Отставив в сторону кружку с разогретым пивом,   Эгиль отошел к очагу, чтобы

протянуть к   огню   изуродованные загадочным недугом руки...   Грим   покачнулся в

седле.   Каждая косточка в   его   теле болела так,   что хотелось выть.   Всю левую

половину головы жгло огнем,   неустанно,   и против воли он зажал глазницу рукой,

пытаясь выдавить эту боль, но та не уходила.

     - Взгляни на меня,   я слаб как младенец или немощный старик. - Голос и тон

человека,   взглянувшего недугу в   лицо и пытающегося выжать,   что воз,   из

неизбежного.

     - Тебе всего лишь сорок пять.   Едва ли кто назовет тебя стариком, невзирая

на   то,   что сотворила с   тобой чужая волшба.   И   что-то   я   сомневаюсь,   что в

ближайшее время ты собираешься помирать. Дай мне еще немного времени...

     - Нет, - мягко возразил Эгиль. - Не могу. Взгляни на меня еще раз, Грим, и

не мели чепухи.   Волшба и рана тянут из меня жизнь,   и на сколько бы лет я себя

ни чувствовал, невоз все время прятаться от истины. - Он поднял, так чтобы

опали вниз широкие рукава,   искалеченные руки.   - Вот это ты видишь? И с каждым

днем становится все хуже.   То же самое с коленями, со спиной, с плечами. Калека

- не лучший глава Круга.

     - Ты не можешь отречься от старшинства!

     Учитывая отцову гордость, такое казалось немыслимым.

     - Едва ли дело в отречении, - спокойно отозвался скальд Всеотца.

     - Похоже,   мне осталось не так много времени, как хотелось бы тебе думать.

А я считаю необходимым упрочить преемственность.   В конце концов это забота и о

поэзии тоже.

     Грим бросил на отца угрюмый взгляд.

     - Ты   играешь на   мне,   как...   как Сегни на   своей харпе.   То одну струну

дернешь,   то другую, и вот уж слышен нужный звук. Сейчас ты приплел сюда "мед",

зная, что на это я клюну скорее всего.

     - Так сделай это.   -   На какое-то мгновение в   глазах Эгиля мелькнула тень

улыбки.   -   И висы,   и гальдары -   это тоже часть наследия Брагги, и эта часть,

думаю, не покажется тебе слишком уж обременительной.

     Но Грим отказывался смириться с потерей свободы от заклятий.

     Он пробормотал вслух:

     - Я бы лучше подождал. Недолго. Пару месяцев... - Грим накренился в седле,

безотчетно попытался обрести равновесие и   почти упал на   шею   коня.   -   Ничто,

ничто не мешает вам с дедом дать мне немного времени. И остальным из Круга тоже

нужен   какой-то   срок,   чтобы   свыкнуться с   одним   только   моим   пребыванием в

Фюркате.

     - Не сомневаюсь в этом.   - В голосе Эгиля появились даже нотки сочувствия.

- Я   не   прошу тебя   порвать со   всей   твоей прежней жизнью.   Но   искусство рун

требует всего скальда целиком, и тебе придется принести эту жертву.

     - Но почему я...

     - Потому что ты мой сын,   -   мягко возразил скальд Одина.   - Кроме того, у

меня есть на то еще одна причина.   -   Он повернулся спиной к очагу.   -   У детей

Брагги есть руны, есть земля, которые требуют неустанной заботы.

     ...Его вновь колотило ознобом, он исходил потом, в седле корчился от боли.

Снова собирал всю свою волю, чтобы ответить отцу:

     - Я не могу ничего обещать, отец.

     - Я делаю это не ради тебя,   -   почти грубо отрезал Эгиль.   Отстраненность

служения,   мудрости,   болезни,   внезапно сменились заботой и беспокойством. - Я

делаю это ради Круга и Йотланда.

     "Даже когда заставляешь меня делать это ради стиха". Мгновение спустя Грим

кивнул.

     - Я вернусь в Круг.

     Эгиль со вздохом устало потер глаза.

     - Я дам тебе все,   что могу - две недели свободы, - и только в том случае,

если нас не поджидают новые неожиданности. Это немного, я знаю. Но это все, чем

мы   сейчас   располагаем.   -   Изуродованные пальцы   скользнули   вверх,   расчесав

серебряную прядь на лбу.   -   Я хотел бы предложить Кругу принять тебя как моего

наследника еще до конца месяца.

     Гриму,   услышавшему столь окончательное решение своего жребия,   оставалось

только кивнуть. Подняв взгляд, он увидел изуродованное лицо Эгиля. Отец смотрел

на него с каким-то болезненным сочувствием,   которого Грим никак не мог понять.

По   спине у   него пробежал холодок.   Он   вновь воззрился на   скальда Одина,   не

осознавая, что собственное лицо его отражает те же самые чувства, что причиняли

Эгилю боль.

     - Я потерял тебя,   -   спокойно сказал вдруг Эгиль.   -   Я так же беспощадно

связан своим наследием, как и ты. Из-за дара скальда я потерял сына.

     - Отец? - мягко окликнул Грим.

     Скальд Одина только, вздохнув, махнул искореженной рукой.

     - Отец, но я же вернулся. - Грим развел в сторону руки. - Вот он я. Никуда

я не исчез. Я стою перед тобой. Я всегда буду на твоей стороне.

     - Воз,   -   без   улыбки ответил Эгиль.   -   Просто то,   что должно быть

сделано, должно быть сделано.

     - Я знаю это,   скальд Всеотца.   -   Грим протянул правую руку в знак своего

поражения. - В этом ты прав, отец, от рун не уйти.

     - Во имя богов!   -   выкрикнул он,   вырываясь из рук, что пытались удержать

его.   Две пары рук -   одни широкие и   мозолистые,   другие небольшие и   довольно

хрупкие,   но равно сильные.   Скагги,   догадался он,   и еще кто-то,   Варша, быть

может. Он заставил себя открыть глаза.

     Увидел,   как колышутся,   мелькают над ним черные ветки.   Всматривался в их

узор,   пока у   него не закружилась голова.   От глазницы и дальше в глубь черепа

мозг разъедала жгучая боль.   Боль водоворотом закружилась у него внутри.   Мышцы

свело,   и он вновь едва не выпал из седла, охваченный ужасом от полнейшей своей

беспомощности.   Даже какие-то слова,   которые, кажется, говорил у него над ухом

Скагги, не доходили до него. Боль была всепоглощающей.

     - Локи! - тяжело выдохнул Грим. - Не вовремя же ты встрял, фелаг.

     - Послушать только,   что говорит этот скальд коварства,   после того, как я

спас его презренную жизнь!   - попытался обратить все в шутку бывший раб. Однако

по лицу его было видно, что Варше вовсе не до шуток.

     - Ну да,   это кто, интересно знать, кого спас, - подхватил неудачную шутку

Квельдульв. - А что, если бы ты запутался вместе с ним?

     - Где он?   -   Варша перестал смеяться,   и тут стало ясно,   что он с трудом

подбирает слова.

     Говорили они о франкском дружиннике, неведомо как пробравшемся в стоящий у

самого берега небольшой хутор Ресква.

     Уединенный   хутор   находился   в   какой-то   полумиле   от   того   места,   где

Квельдульва и его спутников должен был подобрать корабль Карри,   но "Линдормр",

разумеется, давно уже ушел.

     Каких-то   четверть часа назад Скагги,   который,   полагая,   что в   одном из

тайных убежищ разбойной дружины они пребывают в   полной безопасности,   как ни в

чем не   бывало чистил измученного коня,   услышал внезапно в   горнице непонятный

шорох и скрежет.   Он еще пару раз провел скребком, прежде чем сообразил, что не

место скрежетать стали о   сталь в   безопасном доме.   Звук этот не походил ни на

звук елозящего по клинку оселка,   ни на шорох песка о   лезвие секиры.   Звук был

такой,   будто кто-то   всем   своим весом давил на   стальной меч.   Стоило мысли о

неуместности здесь подобного шума прийти в голову Скагги,   как мальчишка, забыв

о   лошади и   скребке,   проскочив в   невысокую дверцу в   перегородке,   опрометью

бросился в саму горницу.

     И   увидел спину человека в   кольчуге,   который обеими руками занес тяжелый

меч над спящим на   лавке.   Судя по   всему,   нападающему не удалось пробраться в

горницу   совсем   бесшумно,   иначе   он   не   разбудил   бы   Грима.   А   шум   шагов,

предупредив Квельдульва заранее, позволил ему схватиться за меч. Понял Скагги и

то,   что ему не успеть отвлечь нападающего,   и то,   что Грим обречен. Сидящему,

даже   не   измученному болезнью,   а   сильному воину не   удастся долго сдерживать

блоком   готовый вот-вот   обрушиться удар   -   просто потому что   находится он   в

слишком уж невыгодной позиции... И в это мгновение в горницу ворвался Варша.

     Следом за своим вожаком в двери ввалились еще несколько воинов,   но Варша,

в два шага преодолев горницу,   достиг нападавшего первым.   Не раздумывая долго,

бывший раб схватил франка сзади за плечи и попытался оттащить от Грима,   однако

ему   удалось   лишь   ненадолго отвлечь на   себя   врага.   Глаза   нападавшего были

совершенно пусты,   а   движения хоть и   ловки,   но   как-то   рваны.   Он   неуклюже

встряхнулся,   пытаясь скинуть повисшего на нем сзади врага,   но не тут-то было.

Варше даже   удалось воспользоваться его   движениями для   того,   чтобы несколько

изменить захват.   Теперь   пальцы вожака тянулись к   горлу   нападавшего.   Франк,

однако,   будто решив на время не обращать на него внимания,   вновь повернулся к

Гриму.

     На   какое-то   мгновение Скагги уловил застывшее белой страшной маской лицо

Грима и   догадался,   что скальд Локи призывает к   себе каким-то   образом рунную

волшбу. Но метнулся ученик целителя не к Квельдульву, а к Варше.

     - Оставь   его,   -   выкрикнул он   и,   увидев   недоумение во   взгляде Варши,

сообразил вдруг,   что времени на объяснения у них нет. И вдруг хлестко полоснул

вожака по рукам скребком.

     От   неожиданной боли   хватка Варши   слегка ослабла,   что   позволило франку

стряхнуть с себя досадную и опасную ношу. Скагги же, не теряя времени, что было

сил вцепился в рубаху форинга и поволок его подальше к стене.   Дружинники Варши

оцепенело переводили взгляд со Скагги на Грима, потом на франка...

     Грим тем временем,   перехватив меч в левую руку,   правой выводил в воздухе

руну   Уруз.    Франк   уже   снова   заносил   меч,    но   тело   его   как-то   странно

содрогнулось,   колени под   ним подогнулись и,   не   выпуская из   рук оружия,   он

рухнул на пол, все еще содрогаясь в конвульсиях. Потом внезапно затих.

     Выпустив рубаху Варши,   Скагги приблизился к   телу,   чтобы,   наклонившись,

осторожно приложить к   полуоткрытым губам франка лезвие кинжала.   Сталь даже не

замутилась.

     - Он мертв? - не то спросил, не то констатировал у него за спиной Варша, а

потом,   явно повернувшись к Квельдульву,   задумчиво добавил:   -   Не зря, знать,

говорят, что вы, скальды, - народ опасный.

     Внезапно   франк   открыл   глаза.   Исполненный муки   взгляд   был   совершенно

осмысленным,   губы слегка шевельнулись,   как будто он   силился что-то   сказать,

потом обмякли. А глаза остекленели вновь.

     - Скажем так,   он уже не был жив еще до того,   как пришел сюда,   -   ровным

голосом ответил Варше Квельдульв.   -   Будь это обычный человек, как, по-твоему,

он пробрался бы мимо твоих дозорных?

     В   ответ   на   это   Варша только сокрушенно покачал головой.   Четверть часа

спустя,   когда тело неудавшегося убийцы уже убрали из   горницы,   после того как

поспешили ее покинуть все,   кроме скальдов,   вожака дружины и его грамов, Грим,

поблагодарив Варшу за помощь, отчитывал его теперь за вмешательство.

     - Так где он? - настаивал на своем Варша. Грим отвел взгляд.

     - Меж миров,   -   но увидев недоуменные лица Варши и Скагги,   понял, что от

ответа   не   отвертеться.    -    Меж   Асгардом   и   Нифельхеймом,   и   Утгардом,   и

Муспельхеймом - выбирайте сами. Он теперь не принадлежит ни одному из них.

     - Он мертв?   -   вновь повторил Варша. По крайней мере это было что-то, что

он мог понять.

     - Нет,   не   мертв.   И   хватит об   этом,   -   отрезал Грим.   А   Скагги вдруг

подумалось, что и без отповеди Грима у него отпала всякая охота расспрашивать.

     - Это   уже второй посланный убить тебя,   -   будто размышляя вслух,   сказал

вдруг он.   Все разом обернулись к   будущему целителю.   -   Первый напал на нас в

усадьбе   Тровина,   -   начал   объяснять   Скагги   под   вопросительными   взглядами

присутствующих.   Сын Эгиля в подтверждение его слов кивнул. - Появился он ближе

к   вечеру.   Потом под   утро   после того,   как   я   пытался вспомнить целительное

заклятие, на нас напал кто-то из тумана. Спасло нас то, что перепуганные лошади

понеслись в лес не разбирая дороги, и нападавшие нас потеряли. Ты был почти что

без сознания, воз, и не помнишь... - Он повернулся к Гриму.

     - Очень смутно,   -   задумчиво ответил тот.   -   Потом под вечер, когда Грим

сказал,   что руны на лечебной палочке я вырезал неверно,   и исправил мои знаки,

сперва появились вы,   а потом те твари.   -   Скагги слегка передернуло. И не его

одного.

     - Потом была погоня. - Варша тоже стал мрачно задумчив. - И мы сбили их со

следа, разбив часть ваших записей на коре, так?

     Оба   скальда согласно кивнули.   -   А   теперь вот этот,   -   закончил Агнар,

целитель в дружине Варши,   когда-то тоже обучавшийся у скальдов. - Вестред чует

рунную волшбу,   -   внезапно чуть севшим голосом объявил Грим.   -   Чует ее,   как

запах,   каждый раз,   когда я или Скагги обращались к ней,   пусть даже для того,

чтобы разметать его собственные создания,   он находил нас снова. - С чего ты...

- недоверчиво спросил Торгейр, один из грамов Варши.

     - А   началось это   все   с   того,   что   я   перед отъездом из   усадьбы решил

поставить камень в память Тровину и волшбой очистить усадьбу от проклятия.

     - Так он нас и нашел, - упавшим голосом заключил Скагги.

     - И это означает,   что если волшбой ты избавился от этого воина,   - теперь

Варша смотрел в прямо глаза Квельдульву, - с ним придут новые.

     - Да.   -   Квельдульв выдержал взгляд старого приятеля.   - И на тот раз это

будет не убийца-одиночка.

     - Нам всем надо убираться отсюда.   -   Голос вожака скрывающейся от франков

дружины был совершенно бесстрастен. - И немедленно.

     - Но   ведь   Скьяр,   хозяин хутора,   обещал,   что   ночью придет корабль,   -

попытался было возразить Скагги.

     - Но   прежде,   -   не обращая внимания на слова Скагги,   так же бесстрастно

возразил ему Грим,   -   нам необходимо разделиться. - И увидев протестующий жест

Торгейра,   добавил:   -   Вас   ищут только люди Вильяльма за   резню,   -   тут   он,

несмотря ни на что,   усмехнулся,   - какую вы им устроили, когда они сунулись за

твоей дружиной в болота, Варша. Нас же ищут зачарованные Вестредом франки и сам

этот оборотный эрилий.   Кто знает,   способен ли он найти нас со Скагги, если мы

не станем обращаться к рунам.   Однако,   как бы то ни было, мы сейчас - довольно

опасные спутники.

     Скагги тревожно оглядел застывшие в   каменной решимости лица грамов Варши,

потом, не выдержав неизвестности, уперся взглядом в пол.

     - Нет, - услышал он по-прежнему бесстрастный голос Варши.

     - Опасность грозит не одному тебе, - указал ему Грим.

     - Прости мне по старой дружбе,   Квельдульв,   сын Эгиля, - Варша невесело и

несколько цинично усмехнулся,   -   но оба вы сейчас ни на что не годитесь.   - Он

поднял руку,   обрывая возражения Грима.   -   Ты почитай что слеп, а из мальчишки

боец весьма посредственный.   Если вас не   отыщет этот ваш Вестред,   то   зарубит

первый же бродяга,   польстившийся на ваши плащи или оружие.   -   Вожак разбойной

дружины обернулся к своим грамам: - Мы будем собирать воинов, чтобы спросить их

решения или предложим им свое?

     - Мы   останемся ждать в   доме Старого Скьяра до   прихода корабля,   который

отвезет скальдов в   Йотланд,   а   потом попытаемся уйти на болота,   -   тяжелым и

размеренным басом ответил Торгейр.   -   Если созвать тинглид,   твои люди одобрят

это решение.

     Время ожидания для   Скагги тянулось невероятно медленно.   За   стенами дома

отбушевал тинглид, рокочущий хрип Варши остужал горячие головы, уговаривал, что

не   время еще встречать врага лицом к   лицу,   что им   не   под силу принять бой.

Кажется,   говорил что-то и   о том,   что руны им в борьбе с франками не помогут,

что целители и   скальды сейчас опаснее мечей и секир,   что для себя самих,   что

для тех, кого пытаются излечить.

     Вернувшись,   Варша объяснил, что дружина полагала, что не стоит оставаться

здесь в ожидании "Вранра",   самый последний дренга,   бывший раб,   с которого не

более   недели   как   сняли   ошейник   трэла,   понимал,   что   это   слишком опасно.

Дружинники предлагали пробираться к   устью Гаут-Эльва,   где   у   местных рыбаков

будет без труда раздобыть лодку.   План,   как сказал о нем форинг дружины,

бесшабашно отважный и слишком рискованный.   Нашлось на тинге и несколько таких,

кто полагал наиболее разумным уйти, оставив Грима со Скагги на берегу: ждать-де

им   всего   лишь   до   следующего утра.   Однако таких оказалось меньшинство.   Эта

дюжина воинов,   -   ратники бывшей дружины Рьявенкрика, как не замедлил помянуть

грам Торгейр, - уже ушла, забрав свою причитающуюся им часть припасов и добычи.

     - Почему бы тебе с дружиной не уплыть с нами?   -   неожиданно спросил Варшу

Квельдульв.

     А   Скагги увидел,   как   бывший раб в   силу привычки ищет в   словах и   лице

старого друга какого-нибудь подвоха.

     - И   снова надеть ошейник?   -   оскалился Варша.   -   Ни сканейский ярл,   ни

Змееглаз обид не забывают. - Ты знаешь ярла Хакона? - изумился Скагги.

     - Знаю.   -   Варша невесело усмехнулся.   -   Змееглаз подарил меня   ему   для

потехи и чтоб позлить своего врага. И о том потом оба очень пожалели. Что опять

же не прибавило их приязни друг к другу.

     - Войска   Вильяльма и   его   союзников -   слишком   серьезная угроза,   чтобы

вспоминать сейчас старые счеты.   И   Хакон,   и Хальвдан Змееглаз теперь на одной

стороне, на стороне Йотланда и Севера. Ты слышал, что Вестмунд принял в Фюркате

дружину Вига-Гвикки?   А у того ведь счет к Змееглазу, пожалуй, побольший, чем у

тебя,   -   попытался он зайти с другой стороны.   - Знаешь, что конунг, не только

отпустил, но и дал оружие ирландским трэлам? Варша удивленно хмыкнул

      - Значит, не лгут слухи о мудрости йотландского конунга.

     - Я   не   большой   любитель воинских лагерей,   но   дружина   Фюрката   многое

потеряет, если ты не присоединишься к ней. - Скагги увидел, как Грим неожиданно

открыто и весело улыбнулся, но тут же его лицо исказилось гримасой боли. - Если

не   конунг,   то   любой из сторонников Круга с   радостью предоставит твоим людям

кров. Варша промолчал, а Грим продолжал уже гораздо серьезнее:

     - Если   воинство   Вильяльма   Длинного   Меча   высадится   на   Йотланде,   нам

понадобятся все, кого мы сможем найти, Варша.

     Вожак разбойной дружины молча барабанил пальцами по столу.

     Молчал   и   Грим,   а   Скагги   просто не   решился бы   сейчас вмешаться в   их

разговор.

     - Нет,   -   решительно произнес наконец Варша.   -   Я   останусь на   острове.

Пойми,   - он поднял глаза на сына Эгиля, - Гаутланд укрыл меня, Гаутланд кормил

меня,   Гаутланд позволил мне   собрать этих людей.   -   Он   кивком указал на   две

просторные пристройки,   где   расположились его ратники.   -   Многие на   острове,

такие как Скьяр Старый,   даже как тот самый Гюда Кнут,   который рассказал,   что

над усадьбой Тровина вновь кружит воронье...   А иначе как бы мы вас нашли?   Все

эти   люди помогали и   помогают нам,   и   все   они ожидают от   нас защиты.   -   Он

прикусил губу.   -   Побыв с   десяток лет   рабом,   начинаешь ценить доброе мнение

людей   о   тебе,   Ночной   Волк.   Не   хотелось бы,   чтобы   гаутландцы сочли   меня

предателем или трусом.

     Спасибо за   предложение,   но   ответ мой   -   нет.   Даже   если   бы   я   хотел

присоединиться к дружинам Фюрката, меня не поняли бы здесь и скверно приняли бы

там.   Учитывая,   что   характеры у   нас   с   тобой   схожие,   -   он   вдруг   лукаво

усмехнулся, - ты сам знаешь почему.

     И самым неожиданным для Скагги было то, что сын Эгиля ответил бывшему рабу

веселым искренним смехом.

     Теперь же Грим,   поспорив о чем-то с Агнаром-целителем,   спал мертвым сном

на   лавке у   очага,   укрытый несколькими плащами.   Для бодрствующего же ученика

скальда одна минута сменяла другую с мучительной неохотой.   Чтобы занять чем-то

время, Скагги развернул сверток с уцелевшими табличками погибшего наставника и,

внимательно разглядывая одну из них,   принялся аккуратно зачищать оторванный от

полена кусок коры.   Первый кусок пошел в   огонь,   и   второй тоже,   и   только на

четвертый раз Скагги удалось добиться сравнительно ровной поверхности.   Он   уже

стал   оглядывать горницу   в   поисках   чего-либо   тонкого,   что     было   бы

раскалить на огне, как за спиной у него бесшумно возник Грим.

     - Не смей! - Сын Эгиля отодвинул от него подальше таблички.

     - Но   это же   не для волшбы,   -   запротестовал Скагги.   -   Я   только хотел

попытаться восстановить те записи,   что нам пришлось уничтожить. Чтобы ничто не

забылось.

     - Даже не начертанные,   а   просто записанные знаки -   тоже волшба,   -   уже

мягче объяснил ему сын Эгиля.   - Пусть она не столь сильна, эта волшба Хеймдаля

и Тюра, но как знать, не найдет ли нас Вестред через нее.

     Скагги расстроенно понурился.

     - Ты запишешь все заново в Фюркате, а Стринда к тому же объяснит тебе, как

делаются такие таблички,   -   окончательно смягчившись,   утешил его Грим,   потом

вдруг помрачнел и,   взяв   одну   из   табличек,   принялся задумчиво вертеть ее   в

руках.

     - Нет!   -   выкрикнул Скагги, увидев, как сильные пальцы Грима легко, будто

тростинку, на куски разломали дощечку. - Нет!

     - Прости мне,   сын   Лодина,   -   совершенно серьезно,   почти   как   равному,

ответил на это Грим.   - Но нам придется повторить тот же трюк, что мы проделали

по дороге сюда, чтобы сбить со следа погоню.

     - Но зачем... но... хватило бы пары рун...

     - Едва ли.   Дружина Варши осталась здесь ради нас, пожертвовав вот этим, -

он встряхнул в горсти щепки с рунными знаками,   -   мы, воз, выиграем время

для их отступления, раз уж Варша отказывается покидать остров и его жителей. За

счет которых, - язвительно улыбнулся Грим, - он в свое время кормился.

     Удивленный этой   колкостью,   Скагги промолчал,   хотя   ему   хотелось задать

гораздо больше, чем один или два вопроса.

     - Видишь ли,   Варша   столь же   благороден,   сколь и   расчетлив,   -   против

обыкновения сам   объяснил ученику целителя Квельдульв.   -   Если на   Гаутланде и

впредь станут хозяйничать ратники Вильяльма,   то рано или поздно Варше придется

или погибнуть,   или убраться отсюда.   А   защищая гаутландских бондов,   он может

надеяться с   почетом занять здесь пару-тройку хуторов.   Или,   во всяком случае,

спокойно грабить себе купцов, как это было до захвата острова.

     Скагги с   минуту оцепенело глядел на   Квельдульва и   только выбрал,   какой

именно вопрос ему больше всего хотелось .бы   задать,   как Грим,   завернувшись в

плащ, снова улегся на скамью.

     И вновь,   точно так же,   как среди дня,   Грим очнулся от шороха осторожных

шагов на   этот раз   в   темной горнице.   Только теперь к   ним   добавились еще   и

странное покалывание в ладонях,   и крики и звон стали о сталь за окном.   Шаги в

горнице...   С   невнятным бормотанием мучимого   дурным   сном   человека Грим   под

прикрытием собственного голоса соскользнул с лавки.   Шаги приближались.   Стоило

только темноте уплотниться в   черную фигуру,   как   Грим неожиданно опрокинул на

нападавшего тяжелую дубовую скамью.   Охнув   и   выругавшись от   неожиданности на

незнакомом гортанном наречии,   человек упал,   а Грим, воспользовавшись тем, что

враг его обездвижен, без малейшего раздумья всадил ему в горло острие меча.

     Вновь приглушенные голоса в   сенях,   которые теперь сопровождались топотом

тяжелых   сапог.   Услышав   их,   Квельдульв   почел   за   лучшее   выпрыгнуть   через

распахнутое окно, чтобы оказаться в проходе меж двумя длинными домами.

     По   всему хутору кипел бой.   В   самих домах и   пристройках,   вокруг них   -

повсюду дружинники Варши   отбивались от   вдвое-втрое   превосходящего их   числом

врага.   Пробравшись к концу прохода,   Грим поискал глазами Варшу или Скагги, но

увидел только бегущего в сторону прохода Скьяра, по пятам за которым следовал с

занесенным   мечом   чужой   воин.   Резко   дернув   старика   себе   за   спину,   Грим

одновременно поднял руку с   мечом.   И   тут   же   обругал себя,   что   это работа,

достойная мясника,   не воина, поскольку, заметив выступившего из темноты врага,

франк успел отпрянуть назад.   Меч   Грима глубоко вошел ему   под   ребра,   однако

попытка франка отшатнуться едва не вырвала клинок из руки Квельдульва.

     Высвободив меч, он поглубже оттащил старика в тень.

     - "Вранр" вошел в бухту,   -   задыхаясь, выпалил Скьяр. Грим в ответ только

нетерпеливо пожал плечами.

     - Скажи гребцам не сходить на берег. Пусть, сколько хватит сил, попытаются

удержать корабль.

     Тут он   наконец сообразил,   что было причиной тому странному покалыванию в

ладонях,   от   которого он,   в   сущности,   и   проснулся,   -   сам   воздух   вокруг

сражающихся звенел рунной волшбой.

     Грим бешено глянул на недоуменно уставившегося на него. старика:

     - Не стой ты как вкопанный! Удержи гребцов "Вранра" от битвы!

     А   сам   уже   отвернулся,    внимательно   изучая   схватку.    Все   нападающие

представлялись самыми   обычными   воинами,   с   плавностью   движений,   промахами,

огрехами, стремительностью живых людей, не в пример подосланным убийцам.

     И все же откуда здесь столько волшбы?

     Не ловушка ли это?

     Неожиданно за   левым   его   плечом   раздался гортанный вскрик,   шум   тяжело

падающего тела, за которым последовал хриплый голос Варши:

     - Ты мой должник,   -   указал вожак беззаконной дружины себе под ноги,   где

лежал труп зарубленного франка,   -   уже   во   второй раз   за   сегодняшний день я

спасаю тебе жизнь.

     - Сочтемся,   - усмехнулся Грим. Помня, что бывший трэл не жалует цветистых

излияний. - Где Скагги?

     Варша пожал плечами.

     - Был   в   горнице вместе с   тобой,   когда   все   началось.   Потом   вроде бы

выбежал...    Перед   самым   их    нападением   мы   обнаружили   изуродованное   тело

Агнара-целителя.   -   С   перекошенным от   ярости лицом   Варша   выплюнул какое-то

ругательство на неизвестном Гриму языке.   - Разыскивай Скагги - и на корабль! -

прорычал вдруг   он.   Не   спуская с   него   глаз,   Грим   нагнулся и   подобрал меч

зарубленного Варшой франка.

     - Мы не уйдем, пока хутор Скьяра не будет очищен.

     - Еще как уйдете!   - обернувшись на полушаге, огрызнулся вожак дружины, но

увидев волчий оскал   Квельдульва,   вдруг уже   мягче,   но   по-прежнему торопливо

добавил:   -   Пойми, Грим, вы с мальчишкой - нам здесь сейчас только помеха. Как

только "Вранр" отчалит, я смогу увести своих людей на болота. Уходите.

     Грим же почувствовал, как в нем вновь поднимается волна жажды схватки, как

все   перед   глазами начинает застить красным туманом,   но   одновременно с   этим

пришло и осознание правоты Варши,   сознание того,   что чем дольше они со Скагги

задержатся на хуторе, тем больше погибнет здесь людей форинга.

     - Храни   тебя...   -   "Один"   собирался сказать   Грим,   но,   вспомнив слова

Тровина, осекся и только добавил: - Удачи!

     - Еще попируем.   Храни тебя Локи, скальд, - уколол напоследок Вига-Варша и

растворился в грохочущей сталью тьме.

     Грим же   остался стоять в   проходе между домами,   все также сжимая в   руке

меч,   но думая -   как бы странно это ни было для печально известного приступами

берсеркерской ярости   Квельдульва -   вовсе   не   о   схватке.   Гораздо больше его

занимали руны.   Если на уединенный хутор напали обычные воины,   если с ними нет

ни тварей из Хель,   ни Вестреда,   то откуда это ощущение волшбы?   И   нет ли тут

связи с убитым перед самым нападением скальдом?

     Впрочем, отпущенное на раздумье время внезапно истекло, поскольку по обоим

концам прохода показались темные фигуры.   Грим прижался было спиной к стене, но

тут же   понял,   что позицию он   занял неудачно -   он   вовсе не видел того,   что

происходит слева от   него.   А   потому,   сделав шаг   вперед,   стал вполоборота к

нападавшим справа.

     - Кроме   того,   первого,   на   хуторе   должны быть   еще   двое   скальдов,   -

донеслось справа от него, а слева под гром шагов кто-то выкрикнул:

     - Одину слава!

     Отбросив всяческие сомнения,   Грим окунулся в   бурлящий вокруг него рунный

источник,   позволив волшбе полностью окутать,   поглотить себя,   пропитываясь ее

силой.   Когда туман перед ним рассеялся,   он   увидел перекошенное от ужаса лицо

воина, призывавшего себе на помощь Отца Ратей.

     На   ратника надвигался высокий,   седой,   но с   черной бородой человек,   за

спиной у   которого развевался синий смеховой оторочкой плащ.   А еще...   Высокий

воин был одноглазым!

     - Один!   -   благоговейно выдавил   нападающий.   Клинок   пошел   вниз,   когда

сжимавшую его руку конвульсивно свело от ужаса.   Острие вонзилось в землю. Грим

шагнул ближе и   одним ударом сломал стражнику шею,   чтобы тут же,   схватив меч,

повернуться к   двоим,   закрывавшим проход между пристройками справа от него.   И

улыбнулся.

     Отклоняясь,   повернулся,   услышав шаги сзади и   увидев,   как чей-то клинок

пытается достать его   незащищенную спину.   Грим   пошатнулся,   ощутив,   как   его

клинок пронзил кожу и шерсть и углубился в тело,   царапнув по ребрам и рассекая

плоть.   Но его руки были без перчаток на ночном холоде,   и   рукоять,   смоченная

хлынувшей теплой кровью,   выскользнула из ладони,   и заколотый им человек упал,

увлекая за   собой меч.   Последний из нападавших бросился на него в   тот момент,

когда он   -   уже совершенно безоружный -   нагнулся за   мечом.   Понимая,   что не

успеет высвободить из   тела клинок,   Грим медленно поднял руки,   разводя их при

этом   в   стороны.   Он   заметил слабый блеск клинка в   отсвете факела на   стене,

отскочил,   едва не споткнувшись о неловко загораживающий проход труп, затем еще

раз отпрыгнул назад, чтобы упереться спиной в угол дома.

     Факел у крыльца.

     Грим внимательно наблюдал за   франком,   выбирая удобный момент,   противник

его не спешил, полагая, что безоружной жертве все равно уже некуда податься. Но

стоило только франку на   миг отвести от него взгляд,   Грим метнулся в   сторону,

одним прыжком преодолел с   полдюжины шагов,   отделяющих его   от   двери.   Франк,

однако,   почти сразу же метнулся в ту же сторону, только ошибка его заключалась

в том, что он одновременно попытался еще и броситься наперерез Гриму.

     Выхватив факел,   Грим развернулся и на том же движении ударил нападающего,

запахло паленым волосом, и противник его взвыл от боли. Удар пришелся по правой

руке,   так что от жгучей боли и неожиданности нападающий выронил меч, но тут же

сорвал с пояса кинжал.

     Грим   же   допустил оплошность,   сосредоточившись на   клинке,   и   франк   не

преминул ею   воспользоваться,   чтобы отвести острие в   сторону и,   согнув левую

руку, ударить Грима локтем в лицо.

     Почувствовав,   как   обдирают   ему   скулу   звенья   кольчуги,   Грим   яростно

выругался и   отдернул голову.   Кинжал целил ему в подвздошье,   даже несмотря на

то,   что он вцепился в укрытое кольчужной рубахой запястье.   Франк со всей силы

швырнул   его   о   стену   пристройки.   Правая   рука   его   метнулась вверх,   чтобы

перерезать незащищенное горло Грима.

     "Поделом,   - успел подумать Грим, - пора привыкать, что слева я уже ничего

не вижу",

     В момент удара о стену он успел согнуть ногу в колене,   и когда голова его

коснулась досок,   нанес франку резкий удар в   живот,   отбрасывая от себя врага.

Франк отлетел на   пару шагов,   потеряв при этом шлем,   но   быстро оправился.   И

вновь   напал,   угрожая   лезвием отнюдь   не   короткого кинжала.   Снова   отпрянув

вправо,   Грим перехватил готовую нанести рубящий удар руку,   чтобы сломать ее о

поднятое колено. Потом без труда поймал выпавший из сведенных судорогой пальцев

кинжал.   Полшага в сторону,   и потерявший опору нападавший упал,   а Квельдульв,

развернувшись,   метнул   кинжал,   который гладко   вошел   в   незащищенный затылок

врага.

     "Сколько еще осталось?   Трое..." -   пронеслось в голове Грима,   а вслед за

тем он внезапно провалился во тьму.

     Очнувшись,   Грим обнаружил,   что скамья под ним почему-то покачивается,   и

только   открыв   глаза   и   увидев над   собой   ствол   мачты   и   полосатое полотно

истрепанного ветром паруса, понял, что находится на переваливающемся с волны на

волну корабле. Не больно-то ласков ко мне Скаггерак, подумалось ему.

     Поморщившись, Грим оперся на локоть, потом заставил себя сесть на скамье и

тут же со стоном повалился обратно. Отчаянно кружилась голова.

     - Рад, что ты очнулся. - В голосе Скагги слышалась неподдельная радость. -

Я уже начал думать, что ты не придешь в себя до самого Йотланда.

     - Как    я    сюда   попал?    -    вновь   закрывая   глаза,    чтобы   остановить

головокружение, спросил скальд Локи.

     - Торгейр помог мне перетащить тебя на корабль.   -   Скагги потупился. - Ты

потерял сознание,   а   случившийся рядом   Варша   грозил нам   карой невесть каких

богов, если мы немедленно не избавим его от твоего присутствия.

     Даже не   открывая глаз,   Грим без труда догадывался,   что мальчишка прячет

улыбку, голос ученика целителя внезапно стал задумчивым:

     - Как знать, удалось ли ему уйти?

     - Что ты имеешь в виду?

     - Хутор горит, - бесцветным голосом ответил Скагги. Грим рывком сел, чтобы

уставиться в сторону неясного в туманной дымке дальнего берега, но, разумеется,

никакого огня не увидел.

     - Ушли, конечно, - буркнул он, вновь опускаясь на скамью.

     - С чего ты взял? - Скагги, казалось, боялся надеяться.

     - Дружинники его,   если ты помнишь,   были не в   домах,   а во дворе.   Зачем

поджигать постройки, если бой идет снаружи? Самому Варше нет смысла жечь хутор,

значит,   это   сделали с   досады   франки,   -   устало объяснил Квельдульв,   вновь

закрывая глаза, чтобы тут ж провалиться в лишенный сновидений сон.

     Грим   не   мог   бы   сказать,    когда   именно   скамья   перед   ним   перестала

покачиваться.   Он бы и не стал открывать глаз,   растягивая временную передышку,

если бы   не сотрясающие воздух в   каких-то двух шагах от него раскаты знакомого

голоса.

     - Ну   надо же!   Вы посмотрите только на этих двух...   скальдов,   бросивших

меня прозябать в   этой асами забытой дыре!   Не   смей притворяться,   что   спишь,

лежебока, когда я с тобой разговариваю! - как бы в подтверждение этих слов борт

драккара сотряс удар могучего кулака.

     - Бьерн!   -   с   удовольствием протянул Квельдульв,   все также не   открывая

глаз.

     - Проснулся?   -   прервал крики Большого Кулака заботливый голос Скагги.   -

Встанешь сам?

     - Разумеется, - ухмыльнулся Грим, сбрасывая ноги с лавки и подбирая плащ.

     - Да что с волком может слу...   - Конец фразы застрял у Бьерна в глотке. -

Во имя Сив!   -   только и   смог выдохнуть он,   увидев искореженную шрамом улыбку

давнего приятеля.   -   Вот и   отпускай вас одних!   -   вновь загремел он,   шуткой

стремясь скрыть суеверный ужас. - Во что еще вы посмели впутаться без меня?

     - Змею Глама встретили. - Грим легко спрыгнул на мокрый песок.

     - Так она действительно существует?   - удивился Большой Кулак. - Нет, я не

хочу сказать,   что не поверил тогда Хромой Секире,   и   все же...   -   Он перевел

взгляд на Скагги, который утвердительно кивнул.

     - Привет тебе,   сын Эгиля.   Какова она была собой?   -   с интересом спросил

только что спустившийся на берег Гутхорм Домар,   который тоже слышал рассказы о

пернатой змее.

     - Мерзкая,   - скривился Квельдульв, подмигивая Домару, а Скагги поспешил с

гордостью добавить:

     - Но Грим зарубил ее.

     Вслед за   Домаром к   кораблям спускались еще несколько человек во главе со

Скули-бондом, хозяином Скаггена.

     - Отправляться нужно как скорее,   - мрачно заявил Скули. - Хорошо бы

еще до захода солнца.

     - Поднимайте людей. Проследите, чтобы на борт "Хронварнра" завели лошадей.

На   весла   пусть   сядут те,   кто   отдыхал дольше всех,   -   не   теряя времени на

вопросы, принялся отдавать распоряжения Гутхорм Домар.

     Когда группка распалась,   Грим двинулся было к   дружинным домам,   но Бьерн

проворно, поймал его за плечо.

     - Кто угодно,   но только не ты,   - непререкаемым тоном заявил он. - Будь у

меня полированная бронза,   я заставил бы тебя взглянуть в нее.   Ты знаешь,   что

голова у тебя совершенно белая, а, Седой Волк? За отправкой кораблей присмотрит

Домар,   а вы со Скагги отправляйтесь-ка на "Хронварнр".   Только не на весла или

на нос. А на ют, спать под плащами.

     И Бьерн протянул ему собственный плащ,   в который,   как подумалось Скагги,

было бы обернуть дважды измученного раной и путешествием Грима.

     - Выпей это,   -   сказал вдруг стоящий здесь же Гутхорм. - Считай это даром

Идунн человеку, которому удалось вернуться из-за моста через реку Гьелль.

     Грим уловил запах забродившего меда: напиток Одина.

     Гутхорм   не    без    ужаса   остановился   взглядом   на    изуродованном   лице

Квельдульва:   единственный -   правый - глаз запал и подергивался, даже несмотря

на   грязную повязку,   было видно,   как   резко выступают скулы под   натянувшейся

кожей.   "Какую же   цену   потребовали асы   за   память и   знания Молчальника!"   -

подумал он. И тут же он понял, что ему вовсе не хочется даже думать об этом.

     Стремясь   скрыть   неловкость,    Домар   хлопнул   сына   Эгиля   по    плечу   и

сопровождаемый Скагги   поспешил к   дому   гребцов,   по   дороге   подзывая к   себе

Верлурфа и его кормчих.

     Укрывшись на   полуюте,   Грим уныло смотрел на несущиеся мимо,   утонувшие в

серой пелене дождя берега Вистинги. Стоял поздний вечер. Гриму было зябко, и он

размышлял,   от чего это: от раны или от того, что приближается к концу недолгое

северное лето.   По словам Гутхорма,   дождило на Йотланде уже почти с неделю. За

эти немногие часы дождь да и все переезды с места на место, да что там говорить

- сама волшба Квельдульву до смерти надоели.   Сознавая, что силы его на исходе,

он   каждый раз,   встречая опасность,   находил в   себе все новые их   источники -

надоело уже и это.   И вести со Съяланда были невеселые: франкские ратники вновь

и   вновь   разбивали плохо   организованные дружины ополчения бондов,   корабли их

вытесняли понемногу свейские драккары,   подчиняя себе   проливы между островами.

Но еще хуже было то,   что близкой развязки не предвиделось.   Обе стороны как бы

зашли в тупик: у разрозненных дружин Севера не хватало сил дать решительный бой

завоевателям, а Вильяльм сам воздерживался от крупных сражений, ожидая прибытия

войска сыновей Альфреда.

     Грим отвернулся от   дождливой тьмы и   стал смотреть,   как Скагги аккуратно

развязывает кожаный мешочек.   Несложно было догадаться о его содержимом: первые

собственноручно вырезанные   и   окрашенные   руны   будущего   скальда.   Дружинники

"Хронварнра", посмеиваясь, называли их костяшками судьбы и удачи, что, в общем,

как казалось сейчас Гриму, было не так уж и далеко от истины.

     Впрочем,   знакомы они были лишь с   первым,   более низким уровнем этой игры

наудачу:   игрой   ради   азарта и   простейшим гаданием.   Более   изощренная часть,

включающая описание происходящего и предзнаменования, оставалась доступной лишь

детям Брагги.

     "Хватит с меня,   -   тоскливо подумалось сыну Эгиля. - Я устал от знамений.

Пусть Скагги изображает из   себя   провидца в   свое удовольствие.   Слишком скоро

мальчишка поймет, какая страшная это игра. Если еще этого не понял".

 

     XIX

     ИСА - РУНА ВОЛШБЫ. ЧТО "ЛЕД" ОЗНАЧАЕТ

 

     Инея руна и льда властвует над Нифельхеймом,

     мощь ледяного потока, струящего мудрость веков.

     Под мудрой скальда рукой Иса болезнь иль гнев остановит.

      Помни, однако, что Иса лишь задержать

     может то, что грядет, не развеять.

     Исы волшба мост создаст

     над темной водой иль опасной ловушкой,

     но нет долговечности у ледяного моста.

     Не медли, используй руной данную в битве твоей передышку.

     Заклятья же ею твори, не разжимая уста.

 

     От   опушки   дальнего леса,   что   темной стеной замыкал раскинувшееся перед

крепостным валом   широкое   поле,   с   утра   запруженное собравшимися на   тинглид

ратниками Фюрката,   медленно ползло к центру мертвое пятно тишины. Пятно это по

мере продвижения превратилось сперва в узкую дорожку,   потом в острый клин,   от

которого   все   шире   расходились такие   же   мертвенные волны,   в   острие   клина

неизменно оставался всадник,   прокладывающий себе   дорогу   к   сердцу тинглида и

вождям йотландского воинства.   Вот   взмыленная лошадь гонца споткнулась устало,

сбилась с   шага,   и спрыгнув с седла,   Бранр Хамарскальд,   даже не оглянувшись,

чтобы посмотреть,   что сталось с   животным,   зашагал в расступающуюся перед ним

толпу. Плащ его был заляпан грязью, а сам скальд Хеймдаля - мертвенно-бледен.

     Быстро, слишком быстро Хамарскальд оказался прямо против конунга и стоящих

чуть поодаль от него Эгиля,   сына Грима и Ванланди,   скальда Фрейра, и несмотря

на усталость,   отметил,   что тинглид,   похоже, созван, чтобы разрешить какое-то

разногласия между   Вестмундом и   скальдами.   Перед глазами Бранра все   плыло от

усталости,   и   разумеется,   он   предпочел бы   сперва изложить свои вести вождям

дружин и членам Круга, а уж потом всему тинглиду.

     Решение придет скорее,   и   шуму   будет   меньше.   У   равноправной дружинной

вольности есть свои недостатки, невесело усмехнулся про себя скальд.

     - Аггерсборг пал, - ровно и ясно выкрикнул он. - Франкские корабли...

     Последние его слова потонули в многоголосном реве.

     - Что   доказывает нашу   правоту,   -   неожиданно для   Бранра   заявил   вдруг

вполголоса Ванланди. - Если бы мы послали помощь Аггерсборгу или тем, кто воюет

на Съяланде, быть может, этого бы не произошло.

     Под   тяжелым взглядом скальда Фрейра   молодой конунг   только   крепче   сжал

челюсти.

     - Я здесь конунг, - холодно ответил он, совладав с гневом.

     - Что толку говорить о том,   что могло быть сделано, но сделано не было, -

вмешался скальд Одина.   -   Важно, что мы предпримем теперь. Предоставим решение

тинглиду?

     - Нет, - отрезал Вестмунд.

     - Пусть   тогда   совет вожаков твоих дружин подаст тебе   совет,   оправдывая

свое   назначение,   -   устало   заявил   Бранр.   -   Тинглид до   тех   пор   придется

распустить.

     "Чем дольше эти люди проведут здесь на   площади,   тем больше горячих голов

станут рваться к Аггерсборгу прямо сейчас,   а мы...   я -   еще не готов к битве:

многие   ли   ратники   достаточно   умелы,   чтобы   стать   достойными   дружинниками

Хрофта?"   Не   додумав этой мысли,   даже самому себе не   желая отвечать на   этот

вопрос,   конунг сделал шаг вперед,   чтобы, набрав в легкие побольше воздуха, не

прокричать,   а проговорить,   но так,   чтобы голос его разнесся по всему берегу,

возвестил:

     - Страшные вести принес нам гонец.   И все же важность их столь велика, что

негоже рубить здесь сплеча, ничего прежде не взвесив. Завтра, после того, как у

каждого воина будет время взвесить все и обсудить,   -   конунг повысил голос,   -

тинглид вынесет свое решение. - Вестмунд с удовлетворением отметил, что ратники

отозвались привычным грохотом оружия в знак одобрения.

     - Это   действительно   так?   -   переспросил,   будто   не   веря   своим   ушам,

подошедший к ним поближе Оттар Черный. Бранр сумрачно кивнул.

     - Много хуже. Я не успел договорить...

     Будто   позабыв   о   недавних разногласиях,   скальды   и   сторонники конунга,

переглянувшись,   вместе последовали за Хамарскальдом и   Вестмундом в лагерь.   К

тому   времени,    когда   они   достигли   образованной   четырьмя   длинными   домами

центральной площади,   там   собрались уже   херсиры почти   всех   дружин.   Хватило

каких-то четверти часа, чтобы дурная весть успела облететь весь лагерь.

     - Это норманнский конунг Вильяльм по прозванию Длинный Меч,   -   без долгих

предисловий заговорил Бранр.   -   Прошлой ночью он   высадился прямо под   стенами

Аггерсборга,   причем, оставив воинов на берегу, корабли тотчас же снова вышли в

море -   надо полагать, за теми отрядами, что пока остаются на Гаутланде. Однако

и тех, что высадились первыми, хватило, чтобы перебить дружину Аггерсборга.

     Хель знает,   как   им   удалось ворваться в   лагерь!   Часть окрестных бондов

вышли сражаться вместе с   дружинниками и соответственно тоже погибли.   Спаслись

лишь те,   кому удалось уйти лесами или увести корабли вверх по Вистинге. Одного

такого беженца я повстречал на дороге в Ольсборг. Ты должна его знать, гаутрек.

- Он обернулся к дочери Асгаута.   -   Это Скули-бонд из Скаггена.   Увидев, как к

берегам приближается флотилия чужих кораблей,   он поспешил было в   Аггерсборг -

но опоздал,   там уже вовсю разгорелся бой.   Когда я его встретил,   Скули спешил

предупредить Иви-конунга в Ольсборге,   справедливо рассудив,   что в опасности и

восточный лагерь.

     - Если Длинный Меч отослал свои корабли,   - задумчиво пробормотал Тьодольв

Грохот,   -   разумно   предположить,   что   в   следующий раз   они   объявятся возле

Ольсборга.

     - Драккары из Аггерсборга увести успели? - озабоченно спросил Ивар.

     Бранр только молча покачал головой.

     - И то верно,   -   сокрушенно согласился скальд Ньорда. - Иначе они были бы

уже здесь.

     - Сколько у франков кораблей, Скули-бонд не сказал? - впервые задал вопрос

Вестмунд.

     - Скули не мог знать наверняка.   Если верить речам тех,   с кем он говорил,

да еще в его пересказе, воинов там было около двух тысяч.

     По   его   словам,   это   были   только корабли Вильяльма,   только норманнское

войско.   Флотилия Ательстейна и Этельреда, сыновей английского конунга, похоже,

стоит еще почему-то у Киннлимасиды,   или,   быть может,   несколько севернее,   на

островах.

     - Растаркальв-ярл   полагает...   -   внес свою лепту Оттар Черный и,   увидев

вопросительный взгляд Хамарскальда,   объяснил,   -   его прислал к   нам с вестями

конунг Горм Старый.

     - Именно так, - подал вдруг голос южный ярл. - Датский конунг прислал меня

в Фюркат,   -   говоря это,   он из почтения к сану повернулся к Вестмунду, - что,

насколько ему   ведомо,   что херсиры валландского конунга Скаллакарла,   кажется,

вообще решили не   выступать со   своим воинством.   С   неделю назад вернулся Лейв

Удача,   ходивший на юг с товаром.   Он и рассказал -   с немалым притом смехом, -

что когда франки захватили Гету,   он не смог выбраться из амбара,   где забавлял

какую-то   девку,   потом   прикинулся мертвым и   так   подслушал обрывок разговора

английского конунга со служителем своего христианского бога.

     - Две тысячи, - раздумчиво протянул Хальвдан Змееглаз. - Две тысячи воинов

- это не так уж и много. - Змееглаз сплюнул.

     - Воз,   нам и   удалось бы смять их,   собери мы все силы разом,   но не

сейчас, - осадил его Хакон, ярл Сканей.

     - А за тобой ведь еще должок Вильяльму, Хамарскальд.

     Это Змееглаз с   нехорошей усмешкой напомнил скальду о клятве,   которую тот

дал   после возвращения с   Гаутланда.   Бранр поклялся тогда,   что   не   будет ему

покоя,   что не   станет он   стричь волос до тех пор,   пока не очистит от франков

остров,   где   находилась   земля   его   предков.   В   ответ   Бранр   только   устало

ухмыльнулся.

     Не просто напугать этих людей, рассчитывая что-то про себя, размышлял Вес.

И это хорошо. Им предстоит славная смерть - в бою.

     По одному за раз.   Пока всех их не найдет жребий героев. Рука его легла на

точильный камень из гробницы древнего короля.

     Он   вытащил жезл из-за   пояса,   поглядел на бородатые лица.   в   похожих на

короны венцах -   по   лику   на   каждой грани   оселка.   Дикие   лица,   исполненные

сознания собственной мощи, собственной власти.

     Конунгам положено свершать то,   на   что не способны прочие смертные.   Даже

херсиры и   ярлы.   Подняв взгляд,   Вестмунд увидел,   что Хакон,   округлив глаза,

смотрит на оружие, которым младший его сын три года назад вышиб мозги из черепа

старшего.

     - Через топи на   Ольсборг один путь -   по   дороге по насыпи,   -   с   легкой

хрипотцой сказал Вес. - Пара дюжин воинов надолго способны задержать там врага.

     - Могли бы, - согласился Бранр, его мутило от усталости, и путались мысли.

- Но   простую дружину туда не пошлешь.   И   вести ее должен тот,   кто привык сам

командовать боем.   И вожака этого следует выбирать из тех, кто может положиться

на собственных людей. И таких должно быть не менее долгой сотни.

     Несколько минут никто не решался прервать молчание. Кто бы ни отправился в

этот поход на прибрежные топи, он почитай что мертв.

     Хакон,   ярл сканейский,   который не раз напоминал молодому конунгу о   том,

что не стоит дробить дружины ради того, чтобы каждый грам был верен лишь одному

вождю, холодно смотрел на Веса, ожидая, когда он заговорит. Но молчание нарушил

голос Хальвдана.

     - Есть среди нас опытный воин, за которым пойдет не одна долгая сотня.

     - Ты говоришь обо мне,   Змееглаз?   Ты просишь меня и моих людей ступить на

дорогу в Вальгаллу?

     - Да, Хакон, я говорю о тебе.

     Хакон-ярл   открыл   было   рот,    чтобы   ответить   давнему   недругу,    потом

повернулся и поглядел на Веса:

     - Хорошо,   я сделаю это.   Другой сказал бы,   что такова воля Норн, или так

легли руны.   Я же скажу иначе. Три года назад ты сказал мне, Оттар, - обращался

ярл Сканей к скальду, но при этом не отрываясь смотрел на конунга, - что смерть

старшего моего   сына   -   воля   Норн.   Не   норны   станут ткать   судьбы тех,   кто

отправится на эту дорогу сегодня.   Нет,   не норны,   скорее валькирии.   И не они

одни. Как будто ожидая реакции Вестмунда, он перевел взгляд на сына.

      "Какая разница,   кто из   них пойдет на дорогу в   топях?   -   думал молодой

конунг,   чувствуя в руке привычное тепло и тяжесть Одинова жезла. - Отправляясь

за этим золотом,   я думал лишь о своей удаче.   Теперь я добился всего.   Вожак и

вождь,   конунг -   я.   И   я   -   проводник воли Отца всех асов и людей.   Осталось

закончить то, что было зачато в упландском кургане".

 

     - Для опасно раненного ты   выглядишь на удивление сносно.   То,   что сказал

Скагги, - правда?

     - Да, - пожал плечами Грим. - И я вполне здоров.

     Вот это было неправдой. Путешествие, казалось, до последней капли высосало

из   него все   силы,   даже если оно   заключалось в   том,   чтобы валяться на   юте

"Хронварнра".   Хотелось только   одного:   напиться в   обществе Бьерна или,   быть

может,   Гвикки и   проспать не   одну   сотню лет.   Однако сказать об   этом   отцу,

который,   как   никто иной,   умел скрывать страдания,   доставляемые странной его

раной, мешала гордость.

     - Хорошо. Идем, покажешь мне.

     Резко повернувшись,   Эгиль, скальд Одина, подхватил со скамьи меч и первым

направился в сени.

     - Показать? - Грим шагнул следом. - Что тебе показать?

     - Меч прихвати, - не оборачиваясь, бросил через плечо отец.

     Моросило.   Грим   с   отвращением   поглядел   на   устилавшие   двор   лужи,   на

собственные заляпанные грязью сапоги,   на   засаленную оплетку на рукояти чужого

меча. Сделанная под чужую руку рукоять была непривычна.

     - Нападай! - Тон Эгиля не допускал возражений. - Разговаривать я могу и во

время поединка.

     "Он подначивает меня... Во имя всех асов, он еще и подначивает меня!"

     Не   испытывая ни   малейшего желания   драться,   Грим   обнажил меч   и   занял

оборонительную позицию, пока Эгиль поудобнее устраивал в руке Рауньяр.

     - Как ни крути,   происходящее связано с нашим конунгом, не так ли? - Эгиль

хмыкнул.

     - Скорее с Вестредом и асом, с которым ты связал свою жизнь.

     - Наступай!   -   проскрежетал скальд Одина.   -   Звон   стали никогда еще   не

портил байки!

     Грим попытался призвать ярость, но она не приходила, даже клинок поднимать

не хотелось.   Он парировал начальный выпад Эгиля,   отразил еще один и,   присев,

уклонился от ужасного удара с двух рук, просвистевшего у него над ухом. Он даже

присвистнул от удивления и   опять отскочил в   сторону,   когда меч вновь ринулся

вниз, чтобы достать его в отступлении.

     - Повтори-ка это еще раз, - приказал Эгиль. - Скажи снова, что это я творю

вражью волшбу!

     - Так оно и есть.

     Грим отпрыгнул в сторону,   удивившись, как это его еще держат ноги. Может,

отец и не намеревается его зарубить, но Эгиль никогда не работал мечом так, как

другие.   Силы в   его   жилистом теле еще хватало,   чтобы остановить мощный удар,

даже если он,   пропускал его на   всю длину маневра,   и   потому воину-скальду не

было нужды отступать более чем на полшага.

     "За исключением того, что сила у него уже не та, что была до раны... Локи!

Еще один такой удар - и он снесет мне голову!"

     - А ну,   не пяться как перепуганный ребенок!   - рявкнул Эгиль. - Наступай,

Грим! Ведь перед тобой - враг!

     Серебристой полосой   сверкнул в   воздухе наследный клинок,   да   так,   что,

слившись со сталью,   стали невидимыми руны.   Грим увидел лишь движение воздуха,

услышал свист стремительно падающего меча и,   повинуясь давней выучке, повернув

кисть,   подставил в блоке свой клинок. Маневр нисколько не помог ему, разве что

меч вывернулся из его руки.   Его запястья и предплечья заныли от боли, когда он

пытался удержать его, но рукоять выскользнула из его ладони. Меч упал на землю.

Эгиль шагнул вперед,   острие его меча легко коснулось подвздошья Грима,   слегка

царапая кожу и серебряные бляхи на поясе сына.

     - Это твоя жизнь,   мальчик, - хрипло произнес скальд Одина. - Я же сказал,

что перед тобой - враг.

     - И ты думаешь, что сможешь поймать меня на такую нехитрую уловку?

     Острие угрожающе вдавилось ему в живот.

     - Ну какой,   скажи на милость,   враг даст мне время подобрать меч?   - Ужом

вывернувшись из-под клинка, Квельдульв подхватил упавшее оружие. - И какой враг

станет ждать   и   разводить какие-то   разговоры вместо того,   чтобы   убить   меня

сразу? И почему это я должен считать тебя врагом?

     - А разве нет? - В улыбке Эгиля было мало удовольствия.

     - Отец,   -   Грим устало привалился к стене, подумав, что у него нет больше

терпения в   который раз повторять одно и   то   же,   -   ты -   не враг никому,   ни

скальдам, ни конунгу, ни - прости мне - даже франкам. Пользуясь нанесенной тебе

в бою раной,   твой ас тянет из тебя ту самую силу, что позволяет эрилию творить

волшбу.   Лишь   только   благодаря Скагги и   огню   Локи   в   точности того   же   не

случилось со мной. Детям Брагги необходимо найти способ...

     - Боги,   ты меня с ума сводишь!   -   скрипнул зубами Эгиль.   -   Посмотри на

меня,   сын!   Что ты   видишь?   -   Он коротко передернул плечами,   и   лицо его на

мгновение исказила слабая гримаса боли.   - Немощную развалину, старика, который

ни для кого уже не опасен.

     - А теперь ты порешь чушь!   -   против воли вспылил вдруг Грим. - Ладно, ты

немощен, ладно, если хочешь, стар, но даже сейчас ты выбил у меня из рук меч!

     - Да. И никогда я не слышал, чтобы воин так легко сдавался врагу.

     Грим вновь оказался прижат к стене дома:   позабыв о повязке,   он пропустил

выпад   слева   и   теперь   непривычный   клинок   был   блокирован   широким   лезвием

Рауньяра.

     - В   горнице   ты   говорил,   что   видел   меня   на   улице   Рьявенкрика,   что

чувствовал мое присутствие за тварями на Гаутланде. Так, может быть, тебе стоит

говорить немного яснее. Прямо сейчас. - Эгиль отвел клинок.

     - Куда уж яснее,   -   неожиданно огрызнулся сын. - Ты нашел в себе мужество

взглянуть   в   лицо   незаживающей ране,   оставить   надежду   на   исцеление рунной

волшбы.   -   Увернувшись от Рауньяра, Грим перешел в наступление и заставил отца

на полшага отступить.   -   Готов был даже поверить,   что нас предали руны.   -   С

резким скрежетом столкнулись два клинка. - Так почему же ты не допускаешь мысли

о том,   что тебя предал ас висельников, твой ас? - Вновь скрежет стали о сталь.

- В конце концов есть чем гордиться.   -   Грим снова едва-едва не пропустил удар

слева. - Не всякий, будь то скальд или воин, удостаивается чести быть преданным

Всеотцом.

     Грим   оскользнулся   и,   чтобы   удержать   равновесие,   вынужден   был   вновь

отпрыгнуть в сторону, так что Эгиль опять почти припер его к стене дома.

     - И ты не дал мне договорить. Если избавиться от Веса...

     - Нет, - оборвал его Эгиль, заставляя снова уворачиваться от выпада слева.

- Каким бы ни был этот мальчишка,   у него дар прирожденного конунга,   и дружины

пойдут лишь за ним. А кроме того, - скальд Одина неожиданно, но как-то нехорошо

улыбнулся,   -   если   сила   моя   уходит к   этому   оборотному эрилию,   то,   чтобы

избавиться от него, надо расправиться не с Весом, а со мной.

     - Должен же   быть какой-то выход,   -   процедил сквозь зубы Грим,   стараясь

одновременно не попасть под удар Рауньяра и   не пустить в себя ярость берсерка.

- Нужно только отыскать его.   -   Он снова перешел в наступление.   - Ты поможешь

мне?

     - Чем? - В голосе скальда слышалась смертельная усталость, однако клинок в

руке даже не   дрогнул,   в   то   время как удар самого Эгиля едва вновь не   лишил

Грима меча.

     - Если   Редрик Змей   действительно мертв,   а   Один   забрал себе   лишь   его

тело... - Грим почти автоматически отвел два выпада, потом отошел на шаг назад.

- попытаться найти способ разлучить безвольное тело и волю Отца Ратей.

     - Едва   ли.   -   И   опять   Гриму пришлось уворачиваться от   выпада отца.   -

Пожалуй,   изгнать чистую волю Одина из неживого тела совершенной - понимаешь? -

оболочки, совершенного орудия, будет посложнее, чем излечить Вестмунда.

     - Отец, нам нужна, нужна твоя помощь!

     - Что ж,   воз,   ты и получишь ее. - Эгиль неожиданно улыбнулся. - При

одном условии.

     - О каких...   -   выдох, удар... - говорить... - выдох, удар - сейчас

условиях, отец! - выдох.

     - Ну...   -   Скальд Одина   улыбнулся еще   шире.   -   Оно   вовсе не   столь уж

невыполнимо,   как ты,   наверное, вообразил себе. Грим отступил на шаг назад и в

сторону и с подозрением уставился на отца.

     - И снова ты чего-то от меня хочешь.   -   В голосе скальда Локи послышалась

усталая тоска отчитываемого сына. - Чего?

     - Отбери у меня меч.   - Эгиль весело рассмеялся. - Отбери у меня наследный

меч!

     - У тебя? - Грим недоуменно помотал головой. - Отец, я не могу. Во-первых,

не бросаются с оружием на отца своего...

     - С чего это ты стал такой примерный? - уколол его Эгиль.

     - И потом,   надо же когда-то признать,   мне никогда не стать таким бойцом,

как ты.

     - Ну и   дурак!   -   В голосе скальда Одина появилось еще больше веселья.   -

Давай,   скальд Локи,   отбери у   меня наследный меч,   а то не ровен час он может

очутиться в руках у франкского пса.

     Грим   тихонько выругался.   И   затем,   вспомнив уроки Варши и   Гвикки,   все

уловки,   перенятые у   беглых рабов,   двинулся прямо на   клинок.   Он оставил без

внимания укус   стали,   сосредоточившись вместо этого на   удивлении в   отцовских

глазах,   а   потом,   вздернув   согнутую   в   локте   руку,   предплечьем блокировал

плоскость Рауньяра.

     Когда же   скальд Одина самую малость изменил позу   перед следующим ударом,

Квельдульв зацепил его ногой за щиколотку и поверг наземь.

     - Во имя Фрейя!   -   Из сеней выбежал встревоженный Ванланди, но Квельдульв

остановил его, выбросив вперед руку.

      - Что,   того же хочешь? - огрызнулся он в искаженное тревогой лицо старого

скальда. - Это касается только нас с отцом.

     - Грим, ты не знаешь...

     - Достаточно хорошо знаю!   -   возразил Квельдульв.   -   Он   довел   меня   до

этого... Так пусть теперь пожнет то, что посеял.

     Эгиль с   трудом оперся на локоть,   морщась и   ругаясь.   Потом с   несколько

насмешливой улыбкой оглядел сына с головы до ног.

     - Какой еще честности ждать от волка, - притворно вздохнул скальд Всеотца.

     Грим, однако, уловил в его голосе нотку напряжения.

     - Отец, я не хотел...

     - Да,   плевать мне,   чего ты хотел или не хотел! - Рев Эгиля вовсе не стал

тише от того, что он неуклюже растянулся на мокром песке.

     - Никогда не проси прощения у поверженного врага! Я мог бы убить тебя этим

мечом -   вместо этого ты обезоружил меня.   -   Он улыбнулся.   -   Что и было моим

условием.

     Прикусив готовую вырваться колкость, Грим только молча сделал шаг к нему.

     - Зализывай   свою   рану,   волк,   -   сварливо   пробурчал Эгиль,   когда   сын

наклонился к   нему,   чтобы помочь подняться.   -   У   тебя рубаха в   крови,   а я,

кажется, достаточно взрослый, чтобы знать, как встать на ноги.

     Оттолкнувшись от   сырого песка,   он с   трудом встал,   но не смог полностью

скрыть гримасу боли.

     Проведя рукой по переду рубахи, Грим обнаружил рваную прореху. Рана, вроде

неглубокая, пренеприятно саднила.

     - Царапина,   -   пожал плечами он и не без улыбки глянул на опирающегося на

Ванланди отца.   - Само по себе достаточно лестно, мало кому удавалось после боя

с Эгилем, сыном Лысого Грима, отделаться одной лишь царапиной.

     - Ладно,   изворотливый скальд,   - хмыкнул Эгиль. - Можешь теперь подобрать

свой клинок.   Свой клинок,   - уже жестче добавил он, увидев, как Грим убирает в

ножны меч из горницы Оттара.

     Лежащий в сероватой лужице клинок поблескивал серебром.

     Казалось,   никакая грязь не   способна пристать к   его стали,   не   способна

залепить,   замутить рунную надпись по перекрестью.   Грим смотрел и вспоминал. В

память назойливо стучались слова деда, которые, как любил повторять Скаллагрим,

он когда-то услышал от своего:   "Каждый следующий воин в нашем роду, прежде чем

расстаться с   мечом,   наносит на   него   руну".   Грим,   скальд Локи,   прозванный

Квельдульвом,   Ночным Волком, никак не мог пересилить себя и взять меч скальдов

Одина,   но   превыше всего было желание знать...   Знать,   успел ли   дед   нанести

свою... Если нет, за Скаллагрима это придется сделать внуку.

     Покачав головой, Квельдульв отступил на шаг назад от меча,

     - Подними клинок. - Голос отца - будто пригоршня холодных камней.

     - Не могу!   - хотел выкрикнуть, но только выдохнул скальд Локи. - Разве ты

слеп?   Если   я   подниму этот меч,   значит,   я   обязан унаследовать Круг!   -   Он

отступил еще на шаг. - А я не уверен, смогу ли я, хочу ли я этого!

     Грим не мог оторвать взгляда от рун. Рун, что манили его, тех рун, которые

он   когда-то   так яростно отвергал.   Если дед не   нанес свой знак,   за него это

делает внук.

     Много позже Грим   не   раз   пытался разрешить загадку,   не   повлияла ли   на

решение   франкского герцога неутолимая ненависть к   скальдам Вестреда,   бывшего

когда-то Редериком Змеем,   но тогда ему казалось,   что слишком внезапно,   будто

именно устремившись в погоню за двумя беглецами, отряды Вильяльма высадились на

побережье Йотланда.   Первым пал, не выдержав натиска десятикратно превосходящих

сил противника,   Аггерсборг. И франкские вожди совершенно разумно - он и сам на

их месте поступил бы так -   порешили немедленно двинуться к Ольсборгу,   второму

на побережье укрепленному лагерю воинов Йотланда.

     Высадив пешие и   конные дружины,   франкские коги отошли назад к Гаутланду,

чтобы, забрав пополнение, вернуться к Ольсборгу с моря.

     По   суше   же   кратчайший путь   на   восток лежал   через марши -   заливаемые

приливом низины. Часть воды, разумеется, уходила с отливом, однако и оставалось

ее достаточно, чтобы превратить эти места в непроходимые - разве что для скота,

да немногих местных жителей -   болота. Единственная дорога через эти диковинные

франкам полуболота-полулуга шла   по   узкому перешейку,   на   который отправились

дружины Хакона-ярла,   чтобы выиграть хоть сколько-нибудь времени для восточного

лагеря, чтобы позволить подвести к нему корабли из Фюрката.

     В   самих маршах франки едва ли сталкивались с каким-либо населением,   если

не    считать    полдюжины    пастухов,    спешивших    угнать    подальше    в    леса

немногочисленный скот.

     С   какой бы неприязненной настороженностью ни относился к свею Вестреду из

Склеллы старый кравчий, служивший еще отцу нынешнего герцога, даже он, полагая,

что   бродяга этот за   каких-то   несколько недель просто околдовал сына Хрольва,

находил доводы свея   весьма и   весьма весомыми.   Вильяльм же,   несмотря на   все

уговоры отправляться в   глубь   полуострова,   медлил.   Разумеется,   ему   кружила

голову столь легко доставшаяся победа, захват прославленного Аггерсборга, и все

же что-то смущало его...

     Странным казалось внезапное исчезновение аггерсборгского герцога - слыхано

ли   это,   чтобы,   бросив свою   крепость и   дружины,   пропал прямо посреди битвы

военачальник?   Тревожило его и   то,   что высадил он   свою армию,   не дождавшись

подкрепления,   обещанного сыновьями Альфреда и легковесным его созюреном Карлом

Лысым,   и то,   что за спиной у него остался так и не усмиренный за целых четыре

недели Гаутланд...

     А потому,   несмотря на посулы и уговоры нового наперсника,   Вильяльм отдал

приказ своим войскам двигаться на Ольсборг.

     Еллингский тракт,   единственный путь в глубь страны и к военным поселениям

с   северного побережья,   вел через топи и   марши по   узкому перешейку.   Местами

перешеек обрывался в болота,   и здесь оборванные концы пути соединяли еще более

узкие рукотворные насыпи.   На одной из таких насыпей и расположились две долгие

сотни   ярла   Хакона.    В   сгущающихся   сумерках   передовой   отряд   франков   под

командованием товарища еще по   детским играм герцога Вильяльма Рикара де   Врена

вынужден был спешиться, и мало кто заметил посреди дороги частокол бревен, пока

из-за него не вылетел шквал стрел.   Оставив на дороге хрипящих лошадей, раненых

и   убитых,   франки в   нерешительности отошли.   Еще пару часов дружинники Хакона

напряженно прислушивались к   перебранке на   чужом   наречии,   затем   последовали

звуки, по каким опытный воин распознает отступление врага.

     Хакону ярлу никогда не приходило в   голову,   что он может умереть в   своей

постели.   Как его отец,   и отец его отца, и не одно поколение сканейских ярлов,

что   умирали на   поле брани.   В   юности,   как   под   усмешку вспоминалось сейчас

Хакону,   он любил порассуждать о   том,   что приговорен к   Вальгалле.   Сейчас же

Хакон нисколько не сомневался в том,   что приглашение на пир в чертогах Асгарда

ждет его если не в эту,   то на следующую ночь.   Поразительно было то, что в эти

ночные, совершенно тихие часы между двумя битвами вспомнил он о дубовом чертоге

как   о   приговоре.   Вспомнил,   сколько друзей отправилось на   пир   эйнхериев за

последние три года.   Немало.   И не в том даже дело, что нет участи славнее, чем

смерть в бою, но что-то уж слишком часто выпадал этот славный жребий.

     И сколько раз после Даневирка,   когда было уклониться, избежать боя,

вспыхивали,   казалось бы,   из ничего, из пустяка кровавые схватки! И слишком уж

часто и горячо говорили у костров в самом Фюркате о том,   что нет награды выше,

чем участь эйнхериев!

     Тяжело ворочались безрадостные полуночные мысли. На склоне лет приходилось

ярлу заново передумывать, переоценивать все, что впитывал он с детства. То, что

не   всегда   смерть   есть   слава.   То,   что   прежде   положено мужу   заботиться о

приумножении удачи своего рода,   а   уж потом о   том,   что станется с   ним после

смерти.

     Удача...   не   повезло в   этом Хакону с   сыновьями.   Старший убит,   и   тела

Редрика,   первенца,   отцова любимца,   так и не нашли.   Может,   и жив он, ведь о

смерти его   известно лишь   со   слов младшего...   Права была,   видно,   провидица

Хельга,   предрекавшая сыну великое будущее. Впрочем, не стоила дочь Хрови того,

чтобы ссориться из-за нее с Молчальником...   Спору нет,   мудрым правителем,   на

удивление,   но не на радость отцу,   стал юный Вестмунд.   И   все же что-то чужое

чудилось в новом конунге...   Почему,   например, не жалея ни припасов, ни оружия

дружинам,   отказывается он от давнего обычая даров? Многие жизни не пожалели бы

за одну только возсть разделить с юным конунгом его невероятную удачу,   но

слышал ли   кто,   чтобы Вестмунд подарил кому хотя бы   наручье?   Странно,   ведь,

отдавая ее, удачу герой не теряет...

     Зато   славных хольдов терять новый   конунг не   боится.   Будто   чем   больше

гибнет у него воинов, тем радостнее его сердцу.

 

     - Помощь Ольсборгу опоздала, - мрачно бросил Грим.

     - Почему это?   -   недоверчиво осведомился Стринда,   коря себя за   то,   что

избегает смотреть в лицо давнему другу.

     Травнику   не   составило   большого   труда   догадаться   о   том,   что   именно

приключилось с   Квельдульвом,   тем   более   что   сам   он,   не   таясь,   рассказал

предшествующий появлению страшной птицы сон.

     Слушая его рассказ, который потом продолжил Скагги, Амунди едва сдержался,

чтобы не отругать хорошенько мальчишку за дурацкую затею с   нарисованным шрамом

в ольсборгской таверне. Сами ведь на себя накликали! А впрочем, если верить сну

- а   видение и   впрямь было   вещим,   иначе не   стал   бы   Ночной Волк стремиться

очистить усадьбу, - увечья этого сыну Эгиля все равно было не избежать.

     - Потому хотя бы,   что конунг наш даже после решения тинга вовсе не спешит

высылать корабли.

     - Но они все же могут еще успеть, - возразил на это Ивар.

     - Нет, сын Эгиля прав, - неожиданно вмешался Оттар Черный. - Жертва Хакона

напрасна.

     - Мы можем обратиться к рунам,   - мягко предложил Ванланди. - Руны покажут

нам   правду.   Молчальник заплатил за   это   знание слишком дорогой ценой,   чтобы

позволить ему пропадать попусту.

     Грим в   ответ на это только с досадой хмыкнул.   Скагги,   впервые на правах

ученика допущенный в   Круг,   собрался было что-то   возразить,   но   его   прервал

Ванланди, правда, обращался скальд Фрейя по-прежнему к Гриму:

     - Но для этого нам понадобятся все силы Круга.

     Старый скальд не отпускал взгляда Квельдульва, пока тот наконец не кивнул,

пожав плечами.

     ...И вновь убыстрился ход времени, и отсвет солнца, столь же кровавый, как

развернувшаяся внизу сеча,   лег   на   изрезанный берег,   на   воды залива.   Перед

собравшимися в   Круге   возникла ближайшая к   гавани башня укреплений Ольсборга.

Скагги,   который впервые воочию видел рунную волшбу Круга,   показалось,   что он

как будто оказался рядом с   самим Иви-конунгом.   И   понял,   что конунг сокрушен

силой,   превышающей человеческое разумение...   Лицо конунга дрогнуло,   все тело

его сотрясла судорога не то боли, не то ужаса. Он впился пальцами в собственное

тело.

     Он защищался!

     Но от кого?

     Вокруг него столпились грамы и стража. Вожаки дружин, как было договорено,

пришли за приказами по единой обороне лагерного вала и,   встречая в   ответ лишь

молчание,   требовали сперва,   потом угрожали...   Телохранители пытались понять,

вытрясти ответ на вопрос, что происходит...

     Воины   Вернистра-грама,   плечом к   плечу   ставшие у   пролома в   стене,   не

получили подкрепления. Оборона лагеря была прорвана.

     Настало время схватки, затем - кровавой бойни внутри самого Ольсборга.

     Картины внутри картин!

     Столпившиеся вокруг Иви-конунга увидели наконец,   что терзало несчастного.

Дымные   очертания сгущались,   а   из   сгустков дыма   складывались отвратительные

существа...

     ...Иви-конунг и те,   кто был с ним,   пали жертвой ужасных тварей, вышедших

из каких-то безвестных подземелий Хель.   Чудовища помрачили разум воинов, но не

оставили никаких следов на их телах.

     Могущественный и   славный конунг поддался нахлынувшему на   него   ужасу   и,

сбежав по шаткой лестнице к гавани, прорвался к воде...

     Отыскав какую-то лодчонку, Иви-конунг бежал на восток, бросив свои дружины

и лагерь на произвол судьбы...   Кострами пылали северные драккары, кровь павших

в   закатных лучах казалась не   алой,   но   черной,   и   черными провалами глазниц

глядели мертвые в багровое небо.

     Судорожный вздох   разорвал мертвенную тишину горницы -   и   образы исчезли.

Оказывается,   Скагги,   не выдержав зрелища бойни и   искалеченных тел,   выдернул

руку из ладони Гранмара, уничтожив тем самым волшбу.

     С минуту все молчали, впитывая в себя важность увиденного.

     Первым обрел дар речи Скальдрек, скальд стража богов:

     - Эти...   эти существа,   -   неуверенно заговорил он,   -   которые напали на

Иви-конунга, были плодом его безумия? Или...

     - ...Явились из   подземного царства?   -   закончил за него Оттар Черный,   а

Стринда подумал,   что бесстрастность старика способна свести с ума любого. - Их

вызвала волшба оборотного эрилия.   Для Иви они были реальны,   братья, точно так

же реальны, как тварь, сгубившая Глама Хромую Секиру, или как те, что напали на

Грима и Скагги на вересковой пустоши...

     - С дружиной Ольсборга был Хальвдан Летописец, - тяжело проговорил Грим.

     - И что же,   -   встрепенулся Скальдрек -   неужели скальд Тюра ничем не мог

помочь ратникам?

     - Воз,   Хальвдан сделал все возе,   но в   заклятиях одному ему не

осилить было Вестреда.

     - Или сам Вестред высосал из скальда Тюра все,   что мог,   - мрачно добавил

Грим и   стал безрадостно рассказывать о том,   как зверски убили Агнара-целителя

на хуторе Скьяра Старого и   как звенел потом волшбой сам воздух вокруг схватки.

- Верно,   Варша предвидел,   что каждый из   детей Брагги сейчас опасен не только

для тех,   кто рядом с   ним,   но и для самого себя.   "Опаснее мечей и секир",   -

говорил он.

     - Его необходимо остановить,   -   бесцветно проговорил Оттар Черный, и ни у

кого не возникло желания спросить кого.

     - Как? - Голос обычно жизнерадостного скальда Тора звучал устало. - Любого

из детей Брагги он выследит посредством рунного дара,   а   просто воину и думать

нечего пробиться к нему.

     - А    что,    если   попытаться   проникнуть   к   нему   под   видом   предателя,

перебежчика? - с надеждой спросил Ванланди.

     - Кому?   -   поднял голову Грим.   -   Гранмар-кузнец прав,   нам   к   нему   не

подступиться.

     - Н-но...    -   Скагги   вдруг   вновь,   впервые   за   последний   месяц,   стал

заикаться, - воз, Круг позволит попробовать мне...

     Все   головы   недоверчиво   повернулись   к   притаившемуся в   уголке   ученику

целителя. На губах Амунди застыло готовое сорваться с языка возражение.

     - Не одному,   разумеется,   -   продолжил он уже увереннее. - Но... Я еще не

скальд,   мое посвящение не завершено, и есть шанс, что он не заметит меня. Быть

может,   нам удастся проникнуть во франкский лагерь,   а если повезет, то и убить

его.

     - Большой Кулак говорил,   что скучно ему в Фюркате,   -   задумчиво произнес

скальд Локи, - дескать, слишком тихо у нас на его вкус.

 

     Еще пару часов.

     Строй   франкских   лучников   на   мгновение   раздвинулся,   пропуская   вперед

какого-то высокого воина.   Этот был без шлема,   и ветер свободно трепал длинные

светлые волосы,   и   хотя Хакон-ярл не мог за дальностью разглядеть его лица,   у

него почему-то невнятно защемило сердце.

     Как   мало света!   Умытые утренним дождем внезапно будто выцвели,   поблекли

пойменные луга.   Хакон едва не   задохнулся от   налетевшего вдруг порыва ветра и

дико   огляделся по   сторонам,   не   понимая,   почему его   люди   будто   ничего не

замечают.

     Высокий -   хольд,   по   богатому платью -   выбросил руку вверх,   приказывая

лучникам прекратить огонь.   Сделал шаг вперед.   Хакону казалось, что сам воздух

вокруг него полон невнятного бормотания, скрежета.

     Светловолосый же   все приближался,   на ходу доставая из ножен меч.   Вот он

достиг   уже   почти   у    самого   частокола.    Сканейский   ярл   столь   пристально

вглядывался   в    лицо   этого   нового   врага,    что   перед   глазами   все   начало

расплываться.   Перед ним   колыхнулось лицо Редрика...   сына...   Или   это только

иллюзия?   "Ред!" -   беззвучно выкрикнул сканейский ярл.   И видел, как двигаются

губы первенца, как будто он отдает какой-то новый приказ или клянется кому-то в

вечной верности и повиновении...

     Справа от Хакона, застонав, упал на одно колено дружинник.

     Холод!   Холод Нифельхейма,   слишком страшный, непереносимый для смертного!

Стужа сковала сканейского ярла,   стужа будто текла по   его   венам,   вливалась в

кости.   Сам не   зная,   как это ему удалось,   он   нашел в   себе силы заговорить,

пытаясь кричать, хотя у него вышел только шепот. И были это, казалось бы, давно

позабытые слова древнего скальда, что сказал ему на прощание Молчальник:

     - Потому что искусство поэзии требует...

     Стих этот почему-то сломал лед, и ярл крепче сжал рукоять готового вот-вот

выпасть из руки меча. Вокруг него с облегчением вздохнула его дружина. И тут же

поверх головы одинокого воина взвился шквал франкских стрел.

     А   потом подобрать нашедшие или не нашедшие цель стрелы навалились и   сами

их хозяева...

 

     XX

     ПОВИВАЛЬНАЯ РУНА АНСУЗ. ИМЯ ЕЙ АС И ПОСЛАНЬЕ

 

     Руне   Ансуз   могущество Мимира друга   сплелось с   хитростью аса   коварного

Лаки,   что   равно светлым и   темным являет свой   лик.   неизменно,   В   этой руне

"посланье" -   речи   волшба,   что   знание в   мире   с   дыханием жизни   через пути

переносит.    Руна   скальда   и   саги,   провидца,   творца,   Ансуз   -   это   ветром

распахнутый   плащ,   вдохновенная   речь,   свист   в   темноте,   что   страх   ночной

отгоняет.   Мидгардом с   трона небесного правя.   Один   -   лишь воин еще,   но   не

истинный вождь.   Способность понять себя самого и   чужие тревоги,   ему принесут

жертва на   Ясене и   уменье,   рожденью способствовать,   не   только смерти одной.

Скальд,   к   руне двойственной Ас обращаясь,   чертит ее,   чтоб волшбе созидающей

силы предать.

 

     Легкая победа над наводившими ужас на побережья Фризии, Франции и Британии

викингами,   разрушение   военных   лагерей,   правда,   что   не   без   помощи   этого

странного норвежца,   попросившегося в его,   Вильяльма,   личную дружину, кружили

голову.   Однако уже   бой   на   болотах,   где   Рикар де   Врен положил едва ли   не

половину данного ему отряда, заставил нормандского герцога призадуматься. Когда

разнесен в щепы был невысокий частокол и сосчитаны тела врагов,   оказалось, что

данов   за   ним   было   не   более долгой сотни.   Франков же   полегло на   насыпи и

окружавших ее проклятых болотах втрое больше.

     С   другой стороны,   учитывая,   сколько викингов порубили франки в   военных

лагерях на   побережье,   земля   данов,   должно   быть,   практически обескровлена.

Впрочем,   у   него все равно не остается иного выхода,   кроме как продвигаться в

глубь страны,   не дожидаясь сыновей Альфреда. А раз так, причитающаяся ему доля

окажется неизмеримо большей.   Глупо   возвращаться назад на   этот   неприветливый

остров, где не остается ничего иного, кроме как ловить по лесам банды бродяг да

сидеть   в   горелой крепости.   И   то,   и   другое давно   уже   наскучило франкским

витязям,   и   то   и   дело герцогу доносили о   недовольном ропоте среди вассалов.

Равно бессмысленно было и оставаться на побережье.

     Но   стоило только его   отрядам,   миновав пойменные луга   и   топи,   войти в

лежащие   южнее   леса,   как,   по   его   мнению,   уже   завоеванная   страна   начала

преподносить герцогу сюрприз за   сюрпризом.   Сперва это   были какие-то   мелочи,

вроде   комариных укусов:   появлялся время   от   времени из-за   дерева на   опушке

какой-нибудь даже не воин, мальчишка.

     Выпускал из   лука   стрелу   или   камень   из   пращи   и   поспешно сбегал,   не

удосужившись даже оглянуться,   чтобы проверить,   попал ли   его   снаряд в   цель.

Франкские лучники,   молниеносно срывая с плеч луки,   отвечали десятком стрел. В

тех отрядах, где лучников не было, воины просто прикрывались щитами.

     Но   уже   к   вечеру первого дня   выведенные из   себя этими нападками франки

принимались поносить в ярости невидимого врага, требуя, чтобы тот остановился и

принял бой. Потом какой-то окончательно выведенный из себя рыцарь из отряда все

того   же   злополучного Рикара де   Врена   метнул вслед   убегающей щуплой фигурке

копье,   ему   показалось,   что   человечишко подошел   слишком уж   близко.   Рыцарь

промазал и,   грязно выругавшись,   послал оруженосца, чтобы тот подобрал оружие.

На какое-то мгновение и оруженосца,   и направившего с дороги коня рыцаря скрыла

листва.

     Когда к лесной прогалине подошли остальные, обоих уже нигде не было видно.

Не   без труда остановив колонну,   де   Врен,   исполненный недобрых предчувствий,

послал на поиски их еще несколько человек.

     На   этот раз отряд состоял из двух дюжин ратников.   Когда лишь половина из

них выбежала из   леса,   унося тело рыцаря -   уже изуродованное и   обобранное до

нитки, - из чащи в спину им вылетела туча жалящих стрел.

     Чем    дальше   на    юг    продвигалось   войско   Вильяльма,    тем   все   более

организованным становилось сопротивление.   Остановить продвижение франков   было

невоз,   однако захватчики не знали местности. А местным жителям здесь были

известны каждое дерево,   каждый куст,   дорожка, все до единого болотца. Сколько

раз   какой-нибудь мальчишка или   даже   раб   незаметно возникал из   леса,   чтобы

нанести зазевавшемуся на свою беду удар и исчезнуть среди деревьев.   И никто не

отваживался сойти с дороги, чтобы преследовать их.

     Признавшись самому себе,   что   поход   этот   будет   не   столь   легким,   как

представлялось ему   вначале,   как   выходило   из   вкрадчивых речей   Вестреда   из

Сканей,   Длинный Меч последовал совету старших своих вассалов и   объявил о том,

что настало время искать место для опорного лагеря в этой уже почти завоеванной

славными норманнскими воинами стране.   Стране,   которая не   может не покориться

героям, пришедшим вернуть себе земли своих предков.

     Пробираясь на север по левому берегу Вистинги,   двое всадников -   грузный,

свирепого вида   бродяга   и   остроглазый мальчишка -   то   и   дело   останавливали

лошадей,   чтобы расспросить стекающихся к Фюркату людей о продвижении вражеских

отрядов.   Делать это приходилось с немалой осторожностью и тщанием - однажды им

даже   пришлось спасаться бегством,   поскольку принявший их   за   предателей бонд

приказал своей охране схватить негодяев. Скагги стоило немалого труда утащить с

того перекрестка Бьерна по   прозвищу Большой Кулак,   иначе не   добраться бы   до

Фюрката заподозрившему их в злодействе бонду.

     Выехав из Фюрката засветло,   они довольно беспокойную ночь провели в лесу,

не решаясь развести костер,   поскольку не желали привлекать к   себе внимания ни

беженцев,   ни разведывательных отрядов самих франков.   Ни у Скагги, ни у Бьерна

не   было   определенного   плана,   как   или   под   чьей   личиной   стоит   пробовать

проникнуть во   вражеский лагерь.   Однако не успели они наутро проехать и   мили,

как леса и поля вокруг них будто притихли, будто вымерли, но лишь потому, как в

скорости поняли   они   оба,   что   теперь   они   оказались в   пределах прохождения

франкских дозоров.   Скрыться от   этих было легче,   но при этом они были намного

опаснее.   Один такой отряд они обнаружили в безмолвном ожидании на опушке леса:

человек пятьдесят всадников,   в   тяжелых доспехах,   с огромными мечами у седел.

Боевые копья щетинились над шлемами сероглавой зарослью исполинского репейника.

     Последнюю милю до лагеря франков они проделали пешком,   бросив -   несмотря

на бурчание Бьерна,   жалевшего, что пропадают такие деньги, - лошадей на лесной

поляне. И уже через полчаса осторожного продвижения, едва ли не ползком, Скагги

внезапно схватил Бьерна   за   запястье и   молча   указал   на   невысокий склон.   В

двадцати локтях от них под пышно разросшимся кустом боярышника стоял,   опираясь

на   копье выше своего роста,   воин.   Стоял он неподвижно,   то и   дело обшаривая

взглядом местность вокруг.

     Крепкий человек,   с   толстой бычьей шеей и   выпирающим над наборным поясом

пузом.

     По всяком случае к скорости его сложение не располагает, решил Скагги.

     - Стоит он неверно, - прошептал ему Бьерн. - Если уж желает быть дозорным.

     Скагги   глянул на   медведеподобного дана   и   подумал,   что   хотя   боец   он

отменный,   но   едва   ли   сгодится для   того,   чтобы   незаметно снять   часового.

Взглядом предложив Бьерну,   что   пойдет   именно он,   мальчишка ужом   залез   под

низкие колючие ветки.   Двигался он   наискосок от   часового,   чтобы вынырнуть не

прямо   перед   ним,   а   чуть   сзади.   Проскальзывая под   сухими ломкими ветками,

стараясь не   чихать от   забивающей ноздри сухой земли и   то и   дело отцепляя от

одежды   колючки,   Скагги   пытался сообразить,   что   именно   ему   теперь делать.

Прикончить этого человека,   напав на   него сзади,   несложно,   обойти часового в

лесу - и того проще, но ни то ни другое не поможет им пробраться в сам лагерь.

     Но заросли боярышника неожиданно кончились,   а он оказался прямо за спиной

у часового.   Франк же не только не обратил внимания на шорох в кустарнике, но и

просто смотрел куда-то в начало просеки.

     Скагги   вдруг   вспомнил,   что   эта   вырубка   должна   выходить на   огромное

треугольное поле, образованное слиянием Тистра с Вистингой.

     Конечно же!   Нигде в округе не найти удачнее места под лагерь.   Скагги уже

развернул кинжал оборотной стороной,   чтобы попытаться не убить,   но, ударив за

ухом,   оглушить часового,   но   тут краем глаза увидел,   как отчаянно подает ему

какие-то знаки и корчит зверские рожи Большой Кулак,   и замер,   так и не занеся

руки.

     - И   как это называть?   -   раздался вдруг спокойный,   надменно насмешливый

голос,   и Скагги обнаружил,   что справа,   с той же стороны, что и он, только не

через кустарник, а меж деревьев, к часовому подкрались еще двое.

     - Мой господин! - шевельнул побелевшими от страха губами дозорный и сделал

попытку упасть на колени.

     Молодой человек,   которого он   назвал   "господином",   годами оказался чуть

моложе   Грима   и   одет   с   роскошью,   о   какой   Скагги   только слышал в   байках

вернувшихся со службы в   Миклагарде воинов.   Скагги лихорадочно соображал,   кто

может быть этот человек и   как   ему   выпутаться из   создавшегося положения,   не

потеряв при этом жизнь,   и вдруг его осенило...   Так ведь это, должно быть, сам

сын Хрольва, герцог нормандский Вильяльм!

     - О господин мой! - поспешно изобразив на лице радостное удивление, Скагги

бросился на колени рядом с перепуганным часовым.

     - Ну,   кто выиграл?   - с кровожадным весельем пророкотал, выходя из-за ели

Бьерн. - И где мой заклад? Снять часового - забава не для зеленых юнцов.

     - Вы   оба еще узнаете,   что это за   забава,   -   зловеще процедил узколицый

спутник   герцога,   Вильяльм   же,   переведя взгляд   с   мальчишки на   его   весьма

смахивающего на медведя приятеля, только расхохотался.

     - Для   кузнеца что меч отковать,   что об   заклад побиться -   все едино,   -

весело   объявил   Бьерн,   без   зазрения   совести   рассматривая   герцога.   -   Что

зазевавшегося часового снять. - Он с ухмылкой подмигнул Вильяльму.

     - Что это за кузнец без кузни?   -   От узколицего, казалось, исходили волны

презрения и неприязни.

     - Быть может,   вы выкажете нам снисхождение,   позволив доказать, на что мы

годны,   - затараторил, не поднимая глаз, Скагги, потом, обращаясь к узколицему,

поспешно добавил: - Мой господин.

     По    мере   того   как    они    приближались,    лагерь   неприятельской   армии

представлялся все   более   внушительным.   Походные шатры   скрывались за   высоким

земляным валом,   вдоль которого еще   и   шел ров по   меньшей мере в   полфарлонга

шириной.   Немало они   в   это   вложили труда,   подумалось Скагги.   Неужто решили

обосноваться здесь надолго?   Или   для франков это было само собой разумеющимся?

Или   такие   основательно выстроенные и   защищенные   стоянки   были   в   обычае   у

франков? Тут он вспомнил разговоры на Круге, что эти воины, по сути, никакие не

исконные франки Ванланда,   а   сыновья и   внуки   датчан или   норвежцев,   ушедших

искать земель и удачи с Хрольвом Пешеходом.

     И действительно,   лагерь их немногим отличался от того,   в какой превратил

небольшое поселение Фюркат Вес - конунг Вестмунд.

     Земляной вал венчал частокол из заостренных бревен. Фарлонг.

     Две   сотни   и   двадцать ярдов.   Четыре   стороны   -   нет,   по   расположению

местности,   как   внезапно   сообразил Скагги,   две   из   них   замыкаются берегами

Вистинги и   Тистра.   Справа от   него   вроде   бы   даже   проглядывали меж   шатров

очертания кораблей.   Ему   показалось,   что   носы   их   слишком далеко вдаются на

территорию лагеря,   но   потом он   сообразил,   что   франки,   наверное,   вспомнив

дедовский обычай,   вытащили их на берег.   Будучи тесно придвинуты друг к другу,

те корабли,   которые удалось завести вверх по Вистинге, образовали естественную

замыкающую вал стену.

     И   как   это было в   Фюркате,   чем ближе они подходили к   валу,   тем больше

встречалось им воинов. И лошади, множество пасущихся лошадей.

     Сколько   же   хуторов и   усадеб   пришлось разграбить,   чтобы   собрать такие

табуны,   удивился про себя Скагги.   Но   потом он   вспомнил,   что и   на Гаутланд

франкская флотилия привезла с собой лошадей. Так что, быть может, хотя бы часть

этих скакунов не украдена?

     Немало требуется,   наверное,   лошадей для   такой армии,   размышлял Скагги,

немалые пастбища для них. Вот оно, вероятно, слабое место их лагеря. Неожиданно

для   самого   себя   он   сообразил,   что   рассматривает стоянку   франков   как   их

противник.    Что   ни    говори,    такие   его   наблюдения   немало   порадовали   бы

Молчальника, который, осматривая усадьбу Хамарскальда, вдалбливал воспитаннику,

что   всегда нужно отыскивать удобные возсти для нападения или отступления.

Не будучи ни конунгом,   ни ярлом Скагги,   однако прекрасно понимал, что сколько

бы   ратников ни   отправлялось верхом в   дозоры,   ни за что не удастся держать в

поле зрения одновременно все эти гигантские табуны. Несколько человек, знакомых

с окрестными болотами,   могли бы без особого труда перебить часовых и распугать

лошадей.   Воз,   даже напасть на   охраняющие табуны отряды.   Как понравится

франкам выходить в   ночные дозоры,   если ушедшие в ночь раз за разом перестанут

возвращаться?

     - Эй   ты!   -   окликнул вдруг   их   провожатый хмурого   кряжистого человека,

согнувшегося под тяжестью какого-то тюка.

     Не прерывая шага,   кряжистый обернулся,   и Скагги увидел, что все лицо его

от   правого виска до   подбородка пересекает почерневший шрам -   след давнишнего

страшного удара.   Еще пару месяцев назад Скагги посмеялся бы   над человеком,   у

которого вместо двух четыре губы,   но   теперь зрелище это вызывало у   него лишь

смешанное с легким ужасом сострадание, которое тут же сменилось возмущением.

     Будь у франков настоящий целитель, такой как Амунди, он уж точно попытался

сделать что-нибудь, чтобы спасти этого человека.

     - Герцог велел отвести их к тебе,   а вот ты и сам попался мне под ноги,   -

грубо   хохотнул   недавний   дозорный.   Вопреки   настояниям   узколицего,   который

требовал   повесить и   нерадивого вояку,   и   обоих   бродяг,   Вильяльм как   бы   в

насмешку над ним оставил своего спутника стоять на часах,   а дозорному приказал

препроводить предполагаемых злоумышленников к кузням.

     Судя по лицу кряжистого,   у   него явно вертелся на языке какой-то хлесткий

ответ на грубость ратника, но он предпочел промолчать.

     - Эти двое пытались напасть на   меня в   лесу сзади.   Да куда им!   -   Вояка

самодовольно ухмыльнулся.   - Вот этот, - он ткнул пальцем в Бьерна, - заявляет,

что он-де кузнец. Герцог велел испытать его.

     - Испытывать - не пытать. Приятеля моего, заморыша, звать Скагги Обжора, а

меня, бывает, кличут Бьерн Большой Кулак.

     И   Бьерн,   как ни в чем не бывало,   с беспечной ухмылкой шагнул к кузнецу,

чтобы забрать у него тюк,   вовсе не обратив при этом внимания на то, что походя

отмахнулся от   их   стража.   Вояка попытался преградить ему   путь мечом,   но   от

легкого толчка   Большого Кулака сам   едва   не   упал   и   лишь   с   трудом удержал

равновесие.   Скагги же заметил и то,   как мелькнула улыбка в прищуренных глазах

мрачного    оружейника,    и    то,    как    перекосилось    от    злости    лицо    их

провожатого-стража.

     А   Скагги   вдруг   сообразил,    что   добродушная   медвежья   повадка   Бьерна

завоевала им по крайней мере одного друга.

 

     - Тебе возглавить Круг, - ровно проговорил он. - Если верно, что тебе дано

объединить в себе рунный дар двух асов, это твой удел.

     Грим   в   тоске   уставился на   скальда Хеймдаля.   Только что   вернувшийся с

севера,   где   он   отчаянно пытался   побудить бондов   раздать оружие   не   только

домочадцам,   но и   рабам,   и   не оказывая сопротивления франкам,   покинуть свои

земли и уходить в Фюркат,   Бранр выглядел смертельно усталым. Мокрый плащ лип к

телу и сзади был заляпан глиной.   Хамарскальд вымок до нитки и загнал, кажется,

не одного коня,   и в голосе его сквозила боль.   Слишком многое довелось увидеть

скальду стража богов в этой его поездке к северным берегам.

     - Тебе нужен отдых. - Грим сделал попытку помочь Бранру снять плащ, но тот

отвел его руку.

     - Ты мне не ответил.

     - Согласно обычаю,   стать во главе детей Брагги вправе только скальд Одина

или длиннобородого аса.

     Ни   одна черточка не   дрогнула в   лице Хамарскальда.   Маска.   Пустая маска

усталости, скрывающая истинные чувства.

     - Обычаи отмирают. И знамений не будет.

     С   плаща   Бранра   на   добела выскобленный дощатый пол   капала вода,   возле

мокрых сапог расползалась небольшая лужица.   Грим молчал,   глядя в   осунувшееся

лицо Бранра,   где кожа туго обтягивала резкие угловатые скулы,   а   тени факелов

залегли   темными   колеблющимися провалами.   В   неверном факельном свете   скальд

Хеймдаля казался почти   стариком.   Внезапно Грим   понял,   как   много потерял со

смертью его   деда   Хамарскальд.   Бранр мог   быть   другом сыну Эгиля,   мог   быть

соратником Грима,   но никогда -   во всяком случае,   не так скоро, - несмотря на

свои же доводы, не согласится он принять как старшего Квельдульва, Оборотня.

     Он посмотрел на застывшего в неподвижности скальда.

     - Хамарскальд. - Удивленный мягкостью тона Бранр, поднял глаза.

     - Мне нужна будет твоя помощь. Только лишь Скаллагриму было по плечу нести

эту ношу одному.

     - Я   сомневаюсь,    что   ты   вообще   справишься,   -   непреклонно   отозвался

Хамарскальд. От этого спокойствия его слова звучали еще более жестоко.

     - О,   Хель!   - не выдержав, чертыхнулся скальд Локи. - Неужели то, что все

вы вынуждаете меня стать главой Круга,   что-то меняет,   Бранр? Это что, причина

для ненависти?

     - Я вовсе не ненавижу тебя. - Ни голос, ни выражение лица скальда Хеймдаля

не изменились.   -   Ты - не Лысый Грим, и этим все сказано. Это несправедливо, я

знаю... Но справедливости нет в мире, есть равновесие. Разве не так? - В глазах

Бранра   застыло горькое сочувствие.   -   Среди   детей   Брагги немало таких,   кто

негодует,   что   Скаллагрим избрал   наследником именно тебя.   Есть   еще   конунг,

который,   втайне ненавидя,   пока наблюдает за тобой с тревогой и неприязнью.   И

есть еще Вестред, который сделает все, чтобы тебя уничтожить... И Вес, которого

предстоит избавить от того,   что он есть.   -   Бранр горько усмехнулся.   -   Нет,

Грим, как ненавидеть человека, которому асы уготовили подобную западню?

     - Бранр...   Мне нужна твоя помощь... Локи меня побери, - вновь чертыхнулся

Грим и в ярости уставился в лицо Хамарскальда. - Мне понадобится помощь каждого

из вас!

     - Вот теперь ты больше похож на самого себя,   Ночной Волк!   - усмехнулся в

ответ Бранр.

     Скрывая облегчение,   Грим   повернулся к   столу,   чтобы налить Хамарскальду

пива.

     - Снимешь ты наконец мокрый плащ? - проворчал он, а потом, шагнув к сеням,

крикнул: - Гюда!

     - Передышки у нас не будет,   -   устало выдохнул Бранр, принимая третий уже

по счету кубок, будто пиво не утоляло жажды.

     - Не знаю... - Стринда-травник был непривычно мрачен. - Я никогда не питал

особой любви к младшему сыну Хакона, и все же руна Перт слишком ненадежна.

     - Руна игрока,   -   усмехнулся Ивар Белый, которого, как и прочих скальдов,

разбудил среди ночи Грим,   собирая их в горницу Круга.   - Доверившись катящейся

кости, выиграть, а и проиграть.

     - Не в том дело.   -   Стринда, казалось, вот-вот вспылит, рассерженный тем,

что соратники не понимают или не желают понять смысла его слов. - Вы никогда не

задумывались,   почему   Перт   способна   разорвать   замкнутый круг,   нет?   А   мне

последние два дня это не давало покоя.

     - И?   -   подстегнул его   Эгиль,   бросив взгляд на   сына,   который,   стоило

заговорить целителю, удвинулся поглубже в тень.

     - Перт разрывает связи причины со следствием, те самые нити, что связывают

воедино прошлое и будущее.

     - То есть это именно то, чего мы ищем? - пожелал удостовериться Ивар.

     - Не совсем.   -   Целитель нахмурился.   - Если не совладать с выпущенной на

волю   силой,   возможна душевная смерть того,   кто   подвергнут волшбе.   А   тогда

вместо вожака всех дружин у   нас на руках окажется бесполезное и   бессмысленное

существо, неспособное даже самостоятельно ходить.

     - Итак, кукла вместо конунга, - усмехнулся вдруг Скальдрек. - Подмалевать,

подвязать веревочки и дергать за них, как нам будет угодно?

     Целитель уставился на него в ужасе и недоумении,   даже не зная, что на это

сказать.

     - Услышь я   такое из   уст скальда Локи,   я,   воз,   бы не удивился,   -

обрушился на Скальдрека Ванланди, - но ты...

     - Хорошеньким я пугалом здесь стал, - раздался из темного угла язвительный

голос Квельдульва. - Признаю, в твоих речах немало разумного, Ванланди. Не я ли

стал причиной раздора между конунгом и детьми Брагги?

     - Хватит,   - резко оборвал обмен колкостями Эгиль. - Не хватало еще, чтобы

Круг стал местом для ссор.

     Пожав плечами, Грим подался вперед.

     - А что, если замкнуть Веса в расположенных по окружности знака Футарка? -

задумчиво предложил он.

     - Недурная идея, - с готовностью отозвался Ванланди, - но...

     - И   все   же   я   попробовал бы   сперва мед Одина,   -   возразил травник,   а

Гранмар, соглашаясь с ним, степенно кивнул.

     - Попробовать применить силу всего Футарка стоит,   - вернулся час спустя к

недоговоренному Ванланди.   Скальд Фрейя   задержался в   горнице после того,   как

разошлись остальные. - Но, боюсь, он способен лишь помешать асу в Весе покинуть

по собственной воле место волшбы. В круге рун с ним должен быть кто-то еще.

     Грим только кивнул. Гюда, слуга Эгиля, успел уже потушить факелы, и теперь

просторную горницу освещал лишь огонек фитиля, плавающего в плошке с салом.

     - Прости мне,   Грим,   но   опасно допускать туда твоего отца,   -   продолжал

Ванланди.

     - Он знает.   -   Грим снова кивнул.   - Я и сам сделаю все, чтобы отговорить

его, реши он творить волшбу. Этим человеком должен быть я. Локи - против Одина,

волк -   против охотника.   -   Он   нехорошо усмехнулся,   заметив,   как поморщился

скальд Фрейя на его непочтение.

     Грим   встал,   чтобы,   повернувшись к   столу,   собрать   в   кожаный   мешочек

выложенные на него руны,   и   вдруг -   и опять слева!   -   Ванланди тронул его за

рукав.    Удивленный   тревогой,    поступившей   на    немолодом   морщинистом   лице

непреклонного скальда,   издерганный поучениями стариков Грим обнаружил,   что не

должен даже давить в себе желание огрызнуться.

     - Принимая решение и   подбирая нужные знаки,   не относись к   этому слишком

легко. - Ванланди сокрушенно покачал головой. - Худые пришли времена, если сами

руны небезопасны скальду.   Что ж   до   волшбы,   даже я,   невзирая на многие свои

странствия в   видениях,   не   в   силах представить себе,   с   чем   тебе   придется

столкнуться. Да пребудет с тобой сила светлого Ингви.

     Неожиданно для себя самого Грим улыбнулся -   несколько смущенно и   совсем,

как   когда-то   в   бытность свою мальчишкой,   которого не   уставал проклинать за

шальные проделки этот самый скальд-воин, - и протянул Ванланди руку.

 

     Первые пару дней у Скагги не было времени думать о том, что им предстоит -

не было времени думать ни о чем, если уж на то пошло.

      Непривычная работа оказалась слишком тяжела,   и   Скагги не   раз   удивленно

задавал себе вопрос, как же выдерживает немолодой уже Гранмар. Оберон-оружейник

вставал затемно и работал иногда до поздней ночи:   ковал,   перековывал,   точил,

закалял,   а   уважением оружейники франков пользовались почему-то   не   в   пример

меньшим, чем в Северных землях. И все же в многочисленном воинстве норманнского

герцога число воинов, у которых возникала потребность в оружейнике или кузнеце,

казалось   бесконечным:    у   одного   расшаталось   лезвие   секиры,   щиту   другого

требовались новые клепки,   а   кто-то   считал,   что   копью его срочно необходимо

новое древко.

     Иногда   выстраивалась очередь   человек в   двадцать,   вытянувшись от   самой

кузни до жилого шатра,   а   иногда даже и   в   проход,   который вел меж палаток к

походным мастерским лагеря.

     Случалось,   на   долю   Скагги и   Бьерна выпадали и   более   сложные задания.

Несколько раз   оруженосцы приносили от   своих   хольдов,   которых здесь называли

рыцарями,   кольчужные рубахи,   порванные и   окровавленные.   Кольчуги предстояло

залатать,   расширить или   подогнать под   нового владельца.   Все   это   требовало

немалого труда: каждое колечко приходилось встраивать в четыре других, а каждое

из этих четырех - в четыре следующих.

     - Кольчугу легко носить,   -   заметил Бьерн,   когда Скагги однажды принялся

ворчать на занудную работу,   - она дает свободу рукам, хоть и не предохранит от

мощного удара. Но, побери меня Хель, сколько же от нее мороки кузнецам!

     - А   я   и   не   знал,   что ты это умеешь.   -   Скагги даже не думал скрывать

удивление.

     - В странствиях много чему приходится учиться, - пожал плечами Бьерн.

     Большой Кулак,   казалось,   не унывал,   даже выполняя неподходящую,   на его

взгляд,   для воина работу.   И   все же   пребывание их   во вражеском лагере никак

нельзя было бы назвать спокойным.

     - Не знаю я,   зачем вы заявились к нам,   и знать этого не хочу,   -   сказал

Бьерну в первый же вечер Оберон.   - Укрепить щит, ты, положим, умеешь, но ты не

кузнец и   не   оружейник,   а   мальчишка твой не отличит железа под наконечник от

того, что годится для секиры.

     Бьерн с   каменным лицом молчал,   делая вид,   что целиком и полностью занят

рукоятью   меча,    с    которой   он    как   раз   сбивал   окалину,    Скагги   же   из

предосторожности подался поглубже в тень,   лихорадочно соображая,   выдаст ли их

герцогский оружейник.   А   если нет,   то   не   удастся ли   перетянуть его на свою

сторону?

     - Я и вправду не знаком с твоим ремеслом,   мастер Оберон, - внезапно решил

испытать   удачу   он.   Скагги   пытался   говорить весело-деловым   тоном   Стринды,

который    имел    обыкновение   на    удивление   умиротворяюще   воздействовать   на

собеседника.   -   Я   только уговорил моего побратима,   -   он в   последний момент

вспомнил,   что   не   следует упоминать принятое среди   воинов   севера   выражение

"фелаг", - помочь мне пробраться к вам в лагерь.

     Оба   его   собеседника,    открыв   рот,    уставились   на   мальчишку:   Бьерн,

пораженный,   как   ему казалось,   опрометчивостью безмозглого мальчишки,   а   сам

Оберон - дерзкой речью.

     - Я просто ищу здесь одного человека... - Он намеренно сделал паузу, чтобы

мастер-оружейник заставил   его   продолжать.   И   как   он   и   ожидал,   последовал

настороженный вопрос:

     - Кого?

     - Ну... - Скагги изобразил некоторое замешательство. - Если господин будет

столь добр, чтобы выслушать меня...

     Оберону ничего   не   оставалось,   как   хмуро   кивнуть.   И   ученик   целителя

пустился в   путаное повествование о   том,   что он сын мелкого владетеля с юга -

это возле самого Датского Вала,   и люди там,   поверьте,   мой господин, вовсе не

враги франкам, не последние же они глупцы. На этих его словах Оберон улыбнулся.

Отец-де Скагги принял к себе одного человека,   тот из-за каких-то распрей бежал

с   севера,   а   вот откуда именно и почему,   сокрушенно признался Скагги,   он не

помнит.   Работник из северянина был хороший,   а потом...   Если б он только знал

из-за чего...   Человек этот,   поссорившись с   его отцом,   убил славного бонда и

бежал куда-то...   Говорят, видели, как он взял лодку и переправился на острова,

а там как раз стояли корабли его милости герцога Вильяльма.

     - Вилфрид,   мой дядя,   думал,   что, быть может, убийца его брата затерялся

где-то в вашем войске,   -   с наигранным смущением заключил Скагги. - И когда до

нас дошли вести о   том,   что герцогу покорился Гаутланд,   дядя отправил меня на

север искать этого человека.   Боги были милостивы ко мне,   что мы встретили вас

на полдороге.

     - Месть за убитого родича -   доброе дело. - Герцогский оружейник, кажется,

был доволен.   -   Однако не думай, что я до конца поверил в твою байку. - Сердце

Скагги провалилось куда-то в   желудок.   -   Как видишь,   я не стал расспрашивать

тебя,   как   удалось вам   пробраться мимо отрядов йотландского короля,   -   хитро

улыбнулся Оберон.

     - Уф!   -   с шумом выдохнул Бьерн,   когда Оберон скрылся из виду.   - А я уж

было подумал, что асы лишили тебя разума.

     - А что было бы, если бы мне дали в руки молот и поставили к наковальне? Я

ведь даже не знаю, что мне с ним делать, - резонно возразил ему Скагги.

     Следующие два дня Скагги просто не   находил себе места:   если им   не верил

даже принявший их   до   некоторой степени под   свою защиту Оберон-оружейник,   то

открыто расхаживать по   лагерю было   бы   тем   более опасно.   А   сидя   в   кузне,

оборотного эрилия не отыщешь.

     И потому,   когда на третий день возле кузни не нашлось никого из прислуги,

чтобы   отнести   в   шатер   герцогского кравчего   починенные   ножны,   Скагги   это

показалось   подарком   судьбы.    Оберон   пребывал   в    тот   день   в   добродушном

расположении духа:   Гикар-кравчий не просто заплатил ему за работу, что само по

себе было достаточной редкостью,   но прислал с ножнами целую марку серебром!   -

поэтому   легко   согласился отпустить с   никчемным мальчишкой еще   и   Бьерна,   к

которому испытывал искреннее расположение. Жаль только, что остальные кузнецы и

подмастерья настроены были иначе.

     - А   на   что   годен этот   мальчишка?   -   узколицый рыцарь дернул головой в

сторону Скагги.

     - Я умею рвать зубы, - неожиданно выпалил он.

     - Посмотрим, умеешь ли ты терпеть, когда их рвут.

     Скагги увидел, как Бьерн шагнул вперед, но тут же понял, что сопротивление

бесполезно.   Секиру Большому Кулаку пришлось припрятать в лесу,   еще перед тем,

как они пытались снять часового.

     Но   даже будь он   вооружен -   врагов кругом слишком много.   Через минуту у

него   на   глазах франкские мечи отрубят дану руки или   ноги,   быть может,   даже

снесут голову.   И   все же он бы испытывал искреннюю благодарность.   Рука Бьерна

скользнула к рукояти ножа у пояса.

     Уловив его движение, оруженосец отскочил в сторону, выхватывая при этом из

ножен меч. Положил руку на рукоять меча и приближенный Вильяльма.

     - Оберон-оружейник послал нас к его милости,   - снова попытал тон целителя

Скагги, но толпа вокруг них уже ощетинилась сталью.

     - Что   тут   происходит?   -   раздался вдруг за   стеной мрачных лиц   ледяной

голос.   -   Если я не ошибаюсь,   Гуно, ты должен был привести лошадей, а теперь,

мне   сдается,   все   твои люди смотрят на   тебя,   а   должны бы   присматривать за

любимым   жеребцом   герцога.    Или   для   того,    чтобы   разобраться   с   каким-то

мальчишкой, нужен целый отряд?

     Толпа перед Скагги будто бы   растворилась,   и   он   обнаружил,   что смотрит

прямо в глаза говорившего.   Бледно-голубые,   почти белые глаза.   Эти глаза, как

показалось Скагги,   были   такими же   светлыми,   как   корка льда на   застывшей в

тарелке воды - в тарелке из клена, выточенной так тонко, чтобы быть прозрачной.

Они не   мигали,   эти глаза,   и   ждали,   чтобы стоящий перед ним человек опустил

взгляд.

     Скагги лишь с   трудом оторвался от этих страшных неподвижных глаз.   И в то

же мгновение его сковал страх, в то самое мгновение, когда он понял, что сейчас

на него смотрит сама смерть. И все же...

     Ему отчаянно необходимо взглянуть в это лицо еще раз.

     Удостовериться,   что   это   действительно тот человек,   который примкнул со

своей дружиной к Тровину в том упландском походе. Удостовериться, что...

     Скагги решительно поднял взгляд:

     - Мой   господин.   -   Он   даже   низко   поклонился   и   вновь   заставил   себя

выпрямиться,   чтобы взглянуть еще раз.   -   Нас послал мастер Оберон,   оружейник

герцога, отнести вот это, - мучительно стараясь побороть дрожь внезапного ужаса

в руках,   ужаса от того, что этот человек вдруг сейчас может случайно коснуться

его,   Скагги протянул завернутые в   чистое полотно ножны,   -   в   шатер кравчего

Гикара...   Это действительно он,   Редрик Змей.   Вестред! Не осмеливаясь поднять

более глаз,   ученик целителя не видел,   как бледноглазый недоуменно нахмурился,

потом пожал плечами. Он только услышал над собой холодный приказ:

     - Гуно, возьми еще пару человек, присмотрите за этими двумя, действительно

ли их ждут у кравчего, как они говорят.

     Продолжая смотреть в   пыль на ведущей через лагерь дороге,   Скагги увидел,

как   к   нему и   огромным сапогам Бьерна придвинулись еще   три   пары ног.   Потом

кто-то толкнул его в спину, заставляя наконец сдвинуться с места.

     Ближайшему советнику и   доверенному лицу норманнского герцога Вильяльма по

прозванию Длинный Меч было как-то не по себе.   Нет,   его нисколько не волновало

то,   что опустошенные им   местности не   оправятся еще не одно десятилетие,   это

было,   пожалуй,   даже неплохо.   Он   чувствовал,   что над сегодняшним днем будто

нависла   какая-то   тень,   и   дело   даже   не   во   все   учащающихся ссорах   между

вынужденными скучать в   лагере воинами,   в   то   время как   их   рыцари выжидают.

Причину тревоги следовало искать гораздо глубже.   Вестред с   неохотой признался

себе,   что тревожит его утренняя стычка,   когда какой-то мальчишка осмелился во

второй,   в третий раз поднять на него глаза,   чего в последние несколько недель

не осмеливались делать даже суровые норманнские рыцари.

     Почему   невластна оказалась над   ним   уже   ставшая   привычной сила   белого

взгляда?   И   само это   лицо вызывало у   него какое-то   смутное ощущение,   будто

заставляло вспомнить что-то,   что никак не удавалось ухватить, что колебалось и

уворачивалось на самом краю разума.   Такое назойливое и   мучительно близкое,   и

все же Вестред никак не мог ухватить это. А как же заклятия, руны? Почему же не

подействовал взгляд? Разве что сам этот недоносок обладал даром рунной волшбы.

     Но   Вестред,   разглядывая его,   не   уловил   привычного   покалывания,   того

сосущего чувства, какое испытывал он каждый раз при встрече с кем-либо, кто сам

обладал силою скальда.   Не   испытал Вестред и   того страстного голода,   который

заставлял его растягивать мучения и смерть этих людей, пока весь до капельки их

дар не перейдет к нему Весу-Вестреду.

     Не   было в   этом мальчишке ни   священной жажды битвы,   по   которой Вестред

научился определять,   кто   именно   должен   отправиться в   чертоги   Всеотца,   ни

ненависти к   нему,   оружию   неведомой этим   жалким   смертным людишкам силы,   по

которой Вес научился распознавать мастеров рун.

 

     Отряд Карри Рану   и   Гвикки выступил на   следующее утро после тинглида под

низким тяжелым небом через час после рассвета.

     Немало сил   пришлось потратить дочери Раны   Мудрого даже для   того,   чтобы

добиться согласия конунга обратиться к решению всех дружин, Вестмунд полагал ее

идею напасть на франкский лагерь заранее обреченной на поражение.

     - Почему же?   -   настаивала Карри Рану.   -   Если верны сведения о том, что

собранная эльсингами армия осталась на   юге и   не   придет на   помощь Вильяльму,

почему не попытаться разгромить его, раз он сам рискнул пойти в глубь Йотланда,

не дожидаясь того, чтобы корабли перевезли с Гаутланда остальные его войска.

     И   все   же   тинглид   Фюрката   отказался выступать всеми   силами   Йотланда,

оставив лагерь лишь   с   небольшой охраной.   К   .решению воинов присоединились и

скальды, полагая, что если юна потерпит поражение, то Фюркат станет местом, где

  будет   собрать   войска   для   нового   сражения.   Однако   было   совершенно

очевидно,   что   нет   смысла   посылать небольшой отряд.   Молодое еще   конунгство

Северного Йотланда перестало быть таковым,   многие могучие его хавдинги и   ярлы

погибли, остальные же увели своих людей на юг, к Вестмунду.

     Сам Фюркат принял сколько мог беженцев с   севера и   потому едва ли   теперь

походил на   исключительно воинское поселение,   каким помнили его многие.   Те же

беженцы,   кому   не   хватило места   внутри крепостного вала,   скрылись в   лесах,

лежащих к югу за ним.   Но лишь немногие выбрали себе дорогу еще дальше на юг, в

земли Старого Горма, у старого конунга датского сил хватало только на то, чтобы

оборонять от   захватчиков западное побережье и   выставить заслоны   у   Данвирка.

Почти всем было ясно,   что судьба Йотланда решится здесь, под Фюркатом. Сами же

йотландские земли   наводнили отряды мародерствующих франков и   именно потому не

было смысла выступать в   какой-либо поход лишь одной дружиной.   Небольшой отряд

вполне мог столкнуться с во много раз превосходящим его числом соединением.

     Бранр Хамарскальд на   Круге бушевал и   ругался,   что   выходка эта безумна,

говорил,   что вовсе не желает проснуться от того,   что через крепостной вал ему

однажды швырнут головы   дочери Асгаута и   ее   людей,   а   Эгиль   и   Грим   только

поддержали его.   В конце концов Карри позволили поискать добровольцев,   и никто

не был удивлен, что на ее зов немедленно ответили заскучавшие на берегу дружины

пиратской флотилии Гвикки Ирландца.

     Пара   долгих   сотен   викингов выехали поутру,   каждая   корабельная дружина

держалась отдельно,   как было заведено при пиратских набегах по суше, каков был

их обычай в   столь долго разоряемой Нортумбрии и Восточной Англии или Франкских

землях.   В   центре колонны скоро катилась дюжина запряженных пони   повозок,   на

которых везли палатки и провиант,   одеяла и бочонки с элем, - впервые за многие

годы   датчане   не   могли   рассчитывать собрать,   если   понадобится,   провиант в

собственной земле.   К   повозкам приставили бывших трэлов,   вооруженных ножами и

луками.   Вес согласился на предложение Гвикки взять соотечественников с   собой,

рассудив, что лучше уж пусть гибнут эти недолюди, чем его воины.

     Споры из-за этого ирландского отряда разгорелись еще до выхода из Фюрката.

Даже дружинникам самого Гвикки, не говоря уже обо всех прочих, едва ли пришлось

по нраву их общество.   Трэлы требовались каждому воинскому лагерю: копать рвы и

отхожие места,   ставить шатры,   разжигать огонь   и   ухаживать за   лошадьми.   Но

тащить с   собой такое стадо этих недолюдей?   И чтобы каждый из них получал свою

долю продовольствия?   Позволить им начать думать,   что хоть и вольноотпущенные,

но,   может быть, тоже люди? Даже скальдам не приходило в голову считать равными

себе тех,   кто   едва-едва говорил на   датском языке.   Впрочем,   освобождая этих

отбитых у Горма людей,   Вес и не собирался предлагать ничего подобного.   В свою

очередь,   дочь Раны Мудрого,   тоже едва ли считая их чем-то большим,   чем скот,

прекрасно понимала,   что в случае необходимости эти люди скорее привлекут на ее

сторону перепуганных местных жителей,   чем слишком уж похожий видом и замашками

на захвативших их земли франков до зубов вооруженный отряд.

     А потому она приказала ирландским лучникам как реже обращать на себя

внимание,   во   всяком   случае,   пока   они   не   приблизились достаточно близко к

франкскому лагерю, а лучше так и просто не поднимать головы.

     - Если кто-то   пожелает,   чтобы вы   смололи ему   зерно или натянули шатер,

сделайте   это,    в   остальном   же   держитесь   подальше   от   морских   воинов,   -

присовокупил по-ирландски к ее приказам Гвикка.

     Что   ж,   быть   может,   ее   план и   сработает,   размышляла Карри,   глядя на

слаженно и быстро продвигающуюся колонну.

     Странный шум   разорвал тишину   летнего полдня.   От   головы колонны неслись

режущие слух   протяжно-заунывные звуки.   Подъехав поближе,   Карри   узнала   того

малого,   с которым любил болтать Грим,   и сообразила, что здесь не обошлось без

одной из его обычных шуточек.   Нет сомнения, это Ночной Волк надоумил вчерашних

рабов захватить с   собой свои кошмарные мешки с   присоединенными к ним дудками.

Оглянувшись на подъехавшего за ней Гвикку,   Карри увидела,   что вид у   морского

разбойника задумчивый,   и   в обычно лукавом взгляде вдруг промелькнула тоска по

чему-то почти позабытому.   Внезапно Карри догадалась, что эти идиотские волынки

напоминают ему   и   нескольким его   дружинникам,   по   тем   или   другим   причинам

покинувшим острова зеленой Эрины, о далекой родине.

     Сейчас же   Глен,   раздувая щеки и   ловко перебирая пальцами по дырочкам на

деревянной трубке,   весело выступал на   своем   пони   впереди груженных поклажей

повозок.   Приободрились и остальные ирландцы, кто-то даже принялся насвистывать

в унисон. Но самое удивительное в этой невероятной мелодии было то, что под нее

приободрились и пошли быстрее даже подуставшие лошади викингов.

     Один   из   ратников из   переднего отряда развернул лошадь и,   нахмурившись,

остановился.   Карри увидела,   что это Ньярви Кальвсон,   он был одним из первых,

кто   присоединился к   ней   со   своей дружинной.   В   сущности,   кроме пары дюжин

человек,   что   остались   от   когда-то   многочисленной дружины   гаутрека,   людей

дружины Твикки,   Ньярви и   его   побратим Орм   были единственными,   кто   решился

отправиться в поход под командованием женщины. Отборный отряд из личной дружины

Тьодольва Грохота тоже вызвался отправиться с   ними,   командовать им   собирался

сам   Тьодольв,   но   перед   самым   выступлением сдался   на   милость   мучительной

лихорадки.   Теперь Ньярви с   угрожающим видом приближался к волынщику,   на ходу

вытаскивая из ножен меч. Волынка совсем уж фальшиво мяукнула и смолкла.

     Карри повернула коня, однако ее опередил Гвикка:

     - Под музыку путь кажется короче,   - самым дружеским тоном заявил он прямо

в раскрасневшееся от гнева лицо норвежца. - Пусть играет.

     - Как знаешь,   -   скривил рот Ньярви.   -   Но   для воинов существуют харпы.

Дудку слушают лишь...

     Карри и сама догадалась,   что именно собирался сказать сын Кальва и потому

тронула коня,   так   чтобы встать на   этот раз   уже между Ньярви и   Гвиккой,   но

норвежец осекся сам,   увидев выражение лица   гиганта-ирландца.   Положив руку на

плечо Гвикки,   Карри взглядом заставила его промолчать, не требовать произнести

это слово,   всей душой надеясь,   предотвратить надвигающуюся ссору, за которой,

несомненно, последует обмен оскорблениями, а затем и поединок.

     - Похоже,   лошадям их   волынка больше   по   нраву,   чем   воинам   севера,   -

попыталась обратить все в шутку дочь Раны Мудрого.

     Ньярви в ответ только угрюмо пожал плечами.

     - У нас привал? - весело поинтересовался, останавливаясь рядом с ними, его

побратим.

     - Ни   в   коей мере.   -   Карри вновь посерьезнела.   -   Чем больше мы сумеем

пройти за сегодняшний день,   тем больше у нас будет ночного времени обследовать

местность вокруг лагеря Вильяльма.

     - Если   только этот   вой   не   навлечет на   наши головы франков,   -   угрюмо

буркнул Ньярви.

     - И ты думаешь,   они ответят нам тоже воем? - Орму явно не хотелось, чтобы

побратим ввязался в ссору с забиякой ирландцем, в которой скорее всего придется

принять участие ему. К тому же он полагал себя в долгу у дочери Асгаута.

     Ньярви   пробурчал   в   ответ   что-то   уж   совсем   неразборчивое,    но   явно

смахивающее на ругательство.

     - Продолжай играть,   -   крикнул Гвикка волынщику Глену. - Сыграй... Во имя

Тюра, сына Одина. - Он с улыбкой глянул на Ньярви.

     "Ну вот, снова!" - усмехнулась про себя Карри Рану.

 

     XXI

     РУНА ПРИБОЯ ЛАГУ, ЧТО ЗНАЧИТ "ВОДА"

 

     В колодце Урд - все тайны знаний сокровенных,

     он элъ хранит, что силой рун исполнен.

     Питает он живую воду дня,

     что, вдаль стремясь, все за собой влечет.

     К волшбе ее прибегнув, скальд

     развития второго зренья ищет,

     того, где интуиции живая влага, пища.

 

     - Конунг   Горм   рассуждает так,   -   посланник   властителя Южного   Йотланда

говорил   неторопливо,   тщательно взвешивая слова,   -   войска   сыновей   Альфреда

слишком долго простояли на островах, боевой дух их упал. Лишь погрузив поспешно

воинов своих на корабли,   они могли бы войти в   Скаггерак до сентябрьских бурь.

Однако они почему-то медлят.   Вести, какие шлет с гонцами конунг Горм, говорят,

что провиант в   войске англичан на исходе,   да и   Гаутланд,   после того как там

похозяйничал Длинный Меч, не прокормит войска.

     Весу,   Вестмунду-конунгу,   давно уже   все   было   ясно,   но   он   не   спешил

прерывать   речь   ярла   Растаркальва.   Не   стоило   тратить   долгих   слов,   чтобы

высказать очевидное: помощь Вильяльму не придет.

     - Что же   до   конунга саксов Арнулфа,   то   он   не только не ведет войска к

Гюде, но, напротив, стягивает свои рати к Данвирку.

     Вестмунд задумчиво посмотрел на Растаркальва.

     - Иными   словами,   Горм   Старый хотел   бы   усилить гарнизоны вдоль вала   и

просит нашей помощи? - не выдержал этой обстоятельности Вес.

     - Ум   твой   поистине скор,   конунг.   -   Ярл   неодобрительно глянул   из-под

кустистых бровей на   юного конунга.   Подумать только,   каких-то   три года назад

никто и слыхом не слыхивал о младшем сыне сканейского ярла.   Подавив закипающее

возмущение,   ярл продолжал:   -   Гарнизон,   расположенный вдоль Датского Вала, и

впрямь невелик числом,   как это,   без сомнения,   известно конунгу. Сражения при

разделе Датской державы тяжко   обескровили войско моего повелителя.   И   все   же

думается   мне,   что   у   нас   хватит   сил,   чтобы   защитить побережье и   Вал,   -

неожиданно скомкал свою речь ярл,   лицо его стало медленно покрываться красными

пятнами.

     "А ярлу ведь не помешало бы кровопускание",   -   задумчиво отметил про себя

Стринда и   постарался скрыть   улыбку.   В   числе   пятерых прочих скальдов Брагги

Амунди вызвали на большой совет в приемном покое конунга.   Невзирая на вражду к

детям Брагги,   на   подозрение,   с   каким он относился к   любым их предложениям,

конунг, быть может, по давней привычке еще обращался к ним за советом.

     Сидя у   окна,   Стринда в   который раз пытался разрешить загадку того,   как

удается   Весу   перетянуть на   свою   сторону   людей,   которые   уже   готовы   были

почувствовать себя оскорбленными его обращением.

     Вот   и   сейчас   ласковым словом   и   по-юношески открытой улыбкой   молодому

конунгу удалось погасить начавший уже закипать гнев старого ярла.

     - Слава о твой мудрости идет по всему Йотланду, Растаркальв-ярл, - со всем

почтением,   приличествующим при обращении к старшим,   заговорил Вестмунд. - Как

бы рассудил ты с вершины своего опыта,   что предпримут в дальнейшем выступившие

на нас походом властители юга?

     - Через Данвирк Арнулфу не   пройти,   -   ворчливо ответствовал не отошедший

еще от гнева ярл. - И Этельред с братом также не смогут двинуться с островов на

север,   заливы   и   фьорды   Йотланда закрыты для   них.   -   Растаркальв задумчиво

почесал бровь.   -   Я предположил бы, что, снесясь с Арнулфом, противники наши с

двух сторон нападут на земли Фризов, которые, как я слышал, остались сейчас без

законного правителя.

     - Не совсем,   -   мягко вставил Оттар.   - Есть еще малолетний Ветьольв, сын

Эрлинга, законного конунга фризов.

     - Мальчишка еще слишком мал,   - резонно возразил на это Хальвдан Змееглаз.

- Едва ли он соберет под свой стяг достаточно людей, чтобы отразить врага. Если

сбудутся   предположения ярла,   -   Хальвдан вежливо   склонил   голову   в   сторону

посланника Горма Старого,   - то Фризия обречена. Ее просто разорвут на части. -

Змееглаз плотоядно ухмыльнулся.

     - Из речей ваших следует одно,   - размеренно и твердо проговорил Вестмунд,

- не столь важно,   задержатся ли рати наших врагов у   Данвирка или на островах,

или   же   отвлечет их   захват чужих   земель,   помощи потомку Ренгвальда ждать не

приходится.

     - В память о Ренгвальде,   с которым, если не изменяет мне память, связан и

твой род,   конунг, я хотел бы просить от имени своего повелителя и собственного

об одной милости, - подхватил его слова Растаркальв.

     - Все,   что окажется в   моей власти.   -   Вес изобразил на   лице милостивую

улыбку.

     А   сидевшему по   правую   руку   от   него   Бранру,   скальду Хеймдаля,   снова

захотелось выкрикнуть,   что вся эта ласка -   ложь,   посоветовать ярлу с   юга не

верить Весу.

     - Я хотел бы просить милости для потомка Ренгвальда.

     - О какой милости просить для того, кто принес на земли наши огонь и

меч?

     - Я лишь передаю пожелание моего повелителя,   -   вновь посуровел ярл. - Не

мое дело гадать, какую судьбу уготовил Горм Старый внуку своего соратника.

     "Спасти Вильяльма",   -   думал Вес. И это будет одна фигура, еще остающаяся

на доске.   А Редрик вновь исчезнет, как ускользнул он из рук брата уже однажды,

уйдет от   погони по   морю или верхом.   И   это будет вторая фигура.   И   есть еще

скальды...   И   мое   дело   -   приложить все   усилия к   тому,   чтобы   этих   фигур

становилось все меньше.   Пока,   в конце концов, не останется одна. Только так я

смогу и выполнить волю Отца, и остановить мельницы.

 

     Что-то выдернуло Скагги из сна,   и он рывком сел. Нос и глотку жгло огнем.

Голова   кружилась.   Он   был   настолько оглушен   внезапно   обрушившейся на   него

слабостью,   что первые несколько мгновений мысли его кружили вокруг одного: что

за странный запах,   будто деготь жгут. Потом все вокруг него внезапно пришло в.

движение, и чья-то пятка приземлилась ему в желудок, что окончательно заставило

его   проснуться.   По   шатру метались какие-то   тени,   люди   поспешно натягивали

одежду,   сапоги,   хватали оружие - и все это в полной темноте. Впрочем, одна из

сторон шатра   была   слабо освещена далеким заревом.   Скагги внезапно сообразил,

что   в   отдалении слышится какой-то   рев,   столь монотонный,   что служит как бы

фоном   всему   происходящему.    Человеческие   крики,   испуганные   голоса,   треск

ломающихся бревен,   и   все   эти   звуки   перекрывал оглушительный грохот   стали.

Клинок,   в замахе встречающий неприятельский клинок,   клинок, грохочущий о щит.

Шум битвы в самом ее разгаре.

     Люди   в   походном   шатре   ругались,    кричали,    расталкивая   друг   друга,

пробивались к выходу. Снаружи тоже орали на разные голоса.

     Слова слышались будто бы   не   франкские,   а   вполне привычные и   знакомые.

Внезапно Скагги понял,   что за   могучий голос гремит у   него в   ушах.   Он вновь

бросился наземь,   чтобы,   ужом проскальзывая между ног,   пробраться к   середине

шатра,   подальше от стен.   И   пока он полз,   сама освещенная заревом полотняная

стена прогнулась, и сквозь нее с треском вылезло до половины лезвие меча. Слуга

Вестреда,   который по   приказанию своего господина привел его   сюда   из   кузни,

едва-едва выпутавшись из попоны,   обернулся было на треск,   и в грудь его вошел

наконечник копья.   Подхватив падающее тело еще живого парнишки,   Скагги потянул

его   на   себя и   почувствовал,   как   содрогается в   предсмертных судорогах тело

франка, как судорожно цепляются за него скрюченные, холодеющие пальцы.

     И   в   то   же   мгновение весь шатер рухнул,   по парусине волной прокатились

тяжелые сапоги.   Копья   то   и   дело   протыкали беспорядочную груду бьющихся под

тканью тел.   Парнишка в руках Скагги дернулся вновь,   потом еще раз,   в темноте

над ним раздался вопль ужаса и боли,   но стоило Скагги чуть изменить положение,

как рядом с   ним в   грязь вонзился клинок,   слегка оцарапав высунувшееся из-под

тела Гвидо колено.   Потом сапоги исчезли так же внезапно,   как и   появились,   а

голоса стали   удаляться дальше по   дорожке меж   шатрами.   И   в   сотне   метров в

сторону центра лагеря раздался новый стальной звон и отчаянные крики.

     Скагги   встряхнул   головой,   освобождаясь   от   остатков   сна.   И   внезапно

вспомнил,   как на   Круге говорили что-то   о   том,   что гаутрек из   рода Асгаута

предлагает   напасть   на    франкский   лагерь,    пока   к    Вильяльму   не   подошло

подкрепление.   Очевидно,   ей   все-таки   удалось   привести к   слиянию   Тистра   и

Вистинги какой-то отряд,   и сейчас, воспользовавшись самоуверенностью врага, ее

дружина   прорвалась   через   крепостной   вал.    Должно   быть,    люди   ее   сейчас

направляются к   шатрам герцога и   его свиты,   а главное,   того самого Вестреда.

Только   логично,   что   они   стремятся при   этом   перебить сколь   воз более

запутавшихся в своих одеялах франков.   Скагги натянул сапоги, подобрал перевязь

с   мечом   и   меж   трупов   своих   временных   товарищей пробрался наружу,   чтобы,

подобрав чей-то забытый у шатра плащ, пригнувшись, побежать к центру лагеря.

     На расстоянии двадцати ярдов вокруг не было ни души.   Между ним и лагерным

валом простиралась -   будто жатая полоса -   просека растоптанных шатров,   среди

которых беспорядочно лежали тела убитых и   раненых.   Некоторые из последних сил

силились подняться, другие слабо звали на помощь.

     Правее -   опять,   растоптанные шатры -   на этот раз явно копытами лошадей.

Здесь царила мертвая тишина. Дружинники Карри, похоже, пронеслись через лагерь,

рубя все,   что   двигалось.   Там,   где прошли всадники,   в   живых не   оставалось

никого.

     А   значит,   прежде чем   франки успеют оправиться от   внезапного нападения,

построить ряды,   Карри со   своими людьми окажется в   самом сердце их   временной

крепости, и битва будет необратимо выиграна или потеряна.

     Но   что   же   происходит сейчас?   Скагги думал со   спокойствием и   холодным

расчетом,   которые оставляли немного места сомнениям. Как найти в этой суматохе

Вестреда?   Как добраться до кузни и   отыскать Бьерна?   И главное -   как сделать

так, чтобы его не зарубили случайно свои же?

 

     - Лагерь   в   огне...    -   пробормотал   во   сне   Ванланди.   И   вновь   среди

собравшихся в Круг детей Брагги воцарилось напряженное молчание.

     - Моя смерть -   простая необходимость,   - раздался вдруг холодно-спокойный

голос Эгиля.   -   Если я   буду мертв,   оборотный эриль не сможет защитить лагерь

рунной волшбой.

     Никто не решился ему ответить.

 

     Схватка кипела по всему лагерю. Скагги прикинул, что если шатры герцогской

свиты раскинуты возле кораблей, то и Вестред, воз, находится сейчас где-то

возле реки...   И побежал.   Но не в ту сторону,   где схватки кипели жарче всего.

Нет,   там одинокий плохо вооруженный мальчишка едва ли сыщет что-нибудь,   кроме

скорой смерти. Скагги бросился в противоположном направлении, к частоколу стен,

еще темному, еще спокойному. Нет, не совсем спокойному.

     Только добежав почти до   самого вала,   Скагги обнаружил,   что   бой идет не

только в центре лагеря,   не только у кораблей,   но и вдоль всего частокола.   Во

тьме   летели копья,   по   широкой дуге влетали через колья частокола пущенные из

пращи комья горящей пакли.   Это означало,   что гаутрек Карри Рану послала людей

напасть на   лагерь со   всех сторон.   Скагги сам удивился,   что не испытывает ни

страха,   ни горячки боя,   в голове было совершенно ясно.   У морского конунга не

могло быть   столько воинов,   чтобы напасть на   лагерь по   всему его   периметру,

значит,   она каким-то образом собрала местных крестьян -   тех,   у   кого не было

возсти бежать от   войска Вильяльма,   и   именно они   сейчас через   частокол

забрасывают франков стрелами и камнями. Каждый из франков рванулся к ближайшему

месту опасности.   К   тому времени,   когда они разберутся что к   чему,   опять же

Карри или победит, или проиграет.

     Скагги застыл на месте, прикидывая, где сейчас может оказаться сама Карри,

и   решил,   что   это должно быть у   герцогского шатра.   В   лагере говорили,   что

Вильяльм ни   на   шаг не   отпускает от себя Вестреда,   значит,   и   он тоже будет

где-то там.

     Из   освещенной кострами   пожара   темноты   вынырнула   высокая   полусогнутая

фигура.    Прихрамывая,    франк   с   трудом   вывалился   на   свободное   место,   из

рассеченного   бедра   у   него   хлестала   кровь,   в   руке   он   еле-еле   удерживал

полуторный меч.

     - Брат, - прохрипел франк, - задержись на минутку, помоги остановить...

     Скагги,   не   раздумывая,   ударил его   своим коротким мечом снизу под   дых,

повернул клинок, вырвал.

     "Один",   -   не испытывая совершенно никаких чувств,   подумал он,   подбирая

выпавший из руки франка меч.

     Карри Рану из   рода Асгаута,   любимая дочь,   характером пошедшая в   своего

отца,   мармирского ярла   Рану   Мудрого,   взирала на   битву через прорези боевой

маски в разочаровании и ярости.

     Им   надо   прорваться!   Еще   один рывок,   и   отчаянное сопротивление личной

охраны герцога у   шатров свиты Вильяльма будет сломано,   герцог и его люди,   и,

что самое важное, этот оборотный эрилий, падут в крови и огне. Лишившись своего

вождя, остатки франкской армии смешаются, отступят...

     Но   если они   выдержат...   Если они   продержатся еще   несколько минут,   то

привычные к   войне   на   суше   франки опомнятся,   звуки рога   соберут ратников в

отряды. Карри Рану уже приходилось сталкиваться с дружинами Вильяльма. Ей ли не

знать,    какой   дисциплине   заставляет   подчиняться   норманнских   ратников   сын

Хрольва.

     Очень скоро франки догадаются,   что несмотря на то,   что на лагерь их идет

атака со всех сторон, по всему периметру, атакуют их всего лишь бонды со своими

домочадцами,   разозленные крестьяне,   у   которых оружия-то:   пращи,   дубины   да

факелы.   Догадаются,   что   горящими стрелами засыпает их   корабли   не   огромная

дружина,   а   каких-то несколько дюжин освобожденных рабов.   Догадаются и о том,

что единственный настоящий противник -   здесь, и нигде больше. Две дружины, две

долгие сотни. И вот тогда франкские ратники соберутся, подтянутся сюда, сомкнут

ее   людей числом,   и   на этот раз уже ее дружина замечется как взятые в   кольцо

волки.

     Карри непроизвольно тронула коня,   и   тут   же   возле нее   оказался Гвикка,

прикрывая ее щитом и одновременно загораживая ей путь.

     - Подожди...

     Не успел он еще договорить, Карри к безмерному своему облегчению увидела в

гуще   франков огромную фигуру.   На   фоне расцвеченного заревом костров неба над

лагерем раз   за   разом   взметалась над   прикрывающими островерхие шлемы щитами,

кружила над   порослью пик двуручная боевая секира.   Со   скрежетом проламывались

щиты, звенели под ударами кольчуги.

     Раскачивающаяся вокруг исполина свалка тел   и   стали   вынесла вдруг   тело,

рассеченное от шеи до поясницы.

     - Бьерн!   -   не   сдержала радостного крика   Карри.   И   исполинская фигура,

развернувшись в   ее сторону,   стала прорубать себе дорогу,   размахивая огромной

секирой,   будто детской игрушкой,   будто приглашала поиграть в эту веселую игру

каждого встреченного франка.   И франки с дерзостью безумцев или детей принимали

вызов,   бросались на гиганта стаей бешеных собак,   и все же медленно,   но верно

Бьерн прорубался к краю схватки.

     - Наконец-то! - только и выдохнул Большой Кулак, оказавшись подле нее. - У

вас для меня коняга найдется или убираемся отсюда пешком?

     И только тут Карри поняла, что сейчас и еще один скажет: "Уходим", скажет,

что это не последняя битва,   а только один из набегов. И ей придется отступить.

Если удастся.   Ведь большая часть ее сегодняшней армии - деревенские бонды и их

родня - уже отходят назад. Они свое дело сделали: перевалили через вал вслед за

дочерью   запомнившегося своей   щедростью   ярла,   перерезали спящих,   напали   на

стражу и подожгли, сколько могли, шатров. Но они никогда не собирались стоять в

строю и   обмениваться ударами один на один с закаленным сражениями за Нормандию

франкским воинством.

     Застать неприятеля врасплох, заспанного и безоружного - да. Но сражаться с

ним,   когда ратники очнулись,   готовы к   бою,   да   еще разъярены -   это уж дело

дружины ярла и его херсиров.   И на ирландцев нет особой надежды, и они тоже уже

отошли, повинуясь приказу Гвикки. Отошли к лесу, охранять лошадей и повозки.

     Один прорыв,   молила Карри,   один прорыв,   и   мы   нападем на   них со   всех

сторон.   Один прорыв, и мы доберемся до этого проклятого полутрупа. И никого из

воинов не   сломит больше чужая волшба!   И   никого из   них не   постигнет горькая

судьба Иви-конунга!   И перестанут погибать в мучениях дети Брагги, отдавая свой

дар этому колдуну!   И   по лесам не будут валяться трупы зарубленных дренгов!   И

тела пастухов на пастбищах! И трупы детей не станут больше бросать в колодцы. И

Скьельф...

     Мысль о   погибшем друге,   учителе,   будто заставила ее сердце расшириться,

пока ей не показалось,   что вот-вот треснут и   разлетятся звенья кольчуги.   Она

оттолкнула щит Гвикки,   отвела руку Ньярви и,   спрыгнув с   коня -   за Скьельфа,

подняв меч - за Тровина и Скаллагрима, бросилась в гущу - за ратников, погибших

на   сожженных,   потопленных   кораблях.   Уж   не   промелькнула   ли   перед   ней   с

развевающимися волосами прекрасная дева в   колеснице,   запряженной двумя парами

кошек?

     Голос   ее   сквозь   прорези   привезенной из   южных   походов,   доставшейся в

наследство от отца боевой маски разнесся едва ли не по всему лагерю:

     - Драккар за голову Вестреда!

     Этот   самый   клич   и   выручил Скагги,   который уже   начал   падать духом   в

царившей кругом сумятице.   Каких-то четверть часа назад он, перебегая от одного

шатра к   другому,   добрался уже было до   того места,   где с   несколькими людьми

наблюдала за   боем Карри,   но ему тут же пришлось бесславно бежать.   Спасло его

то,   что   он   вовремя   успел   закатиться   в   тень   полурастоптанной   палатки   и

притвориться мертвым.   К   месту самой схватки он вышел с   фланга,   и готов было

вздохнуть с облегчением, как увидел над собой перекошенное яростью лицо Орма. А

подле шетландца заносил над его головой меч Вистольв из дружины Гвикки.   Скагги

кое-как   отвел   клинок   Орма   и   дал   деру,   в   душе   прославляя Идунн,   что   у

дружинников Карри   слишком много   сейчас   противников.   Скагги подвел франкский

плащ:   кто станет разбираться,   кто именно этот вынырнувший неизвестно откуда с

окровавленным мечом мальчишка. И времени объяснять тоже не было.

     Битва окончена,   думала Карри,   и   она   проиграла.   Что   с   того,   что они

прорубились через последнее кольцо обороны франков,   если   Вестреда за   ними не

было,   если он еще жив.   А раз повсюду еще не затихают, но лишь разгораются все

новые   стычки,   значит,   и   герцог Вильяльм,   и   оборотный эриль   где-то   среди

сражающихся.   Если   б   только удержать ненадолго этот лагерь,   превратившийся в

место кровавой бойни,   если бы только выиграть немного времени,   ровно столько,

чтобы убедиться, что ни тот, ни другой не ушел живым. Быть может, это отпугнуло

бы   тех,   кто   идет   за   норманнским герцогом,   заставило бы   сыновей   Альфреда

повернуть вспять!

     Но   никакой надежды.   Она   чувствовала,   как   горячка боя в   ней сменяется

холодным настороженным расчетом.   Несмотря на   ночную тьму,   на слепящее зарево

пожаров, гаутреку Карри Рану, казалось, что внутренним взором она видит, как за

самым   краем   зарева   собираются   люди,   как   распространяется оттуда   зловещая

тишина.

     Опыт,   приобретенный за годы морских набегов, говорил ей, что там поспешно

и   уверенно отдаются на   незнакомом языке приказы.   Там   готовят ответный удар.

Готовятся обрушить,   как на   орех боевой молот,   собрав в   единый кулак не одну

сотню человек.   Сколько осталось у нее людей? Сколько тех, кто не растворился в

ночи?

     Дружина Ньярви и Орма, люди Гвикки. Долгая сотня? Полторы?

     - Пора уходить, - пробормотал у ее плеча Гвикка.

     Карри кивнула,   понимая,   что дольше выжидать опасно.   Путь к   отступлению

пока еще открыт,   еще есть возсть вывести почти что целым отряд, способный

сражаться в дальнейшем.

     - Назад!   -   как могла громко,   чтобы слышно было всем,   хрипло выкрикнула

она. - Уходим, через тот же пролом, через который вошли. Но по дороге - убивать

всех. Смотрите, чтобы никого не осталось в живых!

     Вестред очнулся от   сокрушительного удара боевого топора,   который обрушил

на   его   шлем   этот   гигант из   кузни.   Надо   ведь было прислушаться к   дурному

предчувствию и прикончить обоих... Точно так же он очнулся в Уппсале, на склоне

разрытого кургана:   члены плохо повиновались ему и   он   едва-едва понимал,   что

происходит вокруг.   К тому же все казалось лишь наполовину реальным.   Нет нужды

даже   утруждать себя   попытками разобраться в   происходящем...   На   него   вновь

надвигалось чудовищное серое...

     В   тот,   первый раз,   это   было   огромное лицо,   суровый,   грозный лик,   с

которого подозрительно взирал единственный глаз.   И   как и   тогда,   он не знал,

хватит ли у него сил выдержать этот взгляд. Была в этом взгляде непомерная сила

и   мощь,    что-то,    что   заставляло   его   чувствовать   себя   малой   песчинкой,

подхваченной гигантским ураганом.

     Голос тогда был хоть и суров, но не гневен, голос вылечил его от боли, той

самой боли, что была не в теле, а где-то в душе. Голос излечил его от ненависти

и ярости,   одарив взамен сознанием высокого своего предназначения. Голос обещал

славу и власть. Голос успокаивал.

     Но сейчас Вестред не слышал ничего. Необходимо сообразить, что происходит.

Голос не жалует нерадивых.

     Кругом -   схватка.   Битва -   это прекрасно.   Значит, все так, как и должно

быть. Сеча и поединки, славные витязи и кровь, песня стали и смерти, и гибель в

бою - этого хочет он, Всеотец.

     Земля под   ним будто бы   слегка вибрировала от   грохота шагов.   И   Вестред

решил, что это из своих чертогов вновь спустился к нему Хозяин...

     Вестред-Вес   окончательно   очнулся.   Ткань   на   лице.   Такое   было   уже   и

раньше...   Он   же   помнит,   как   на   том холме прикрыли ему лицо плащом...   Вес

пошарил под   тканью   в   поисках меча,   но   правая рука   будто   онемела и   плохо

слушалась.   Стряхнув с лица плащ -   снова плащ!   -   он увидел расползающийся по

рукаву темный подтек,   но   боли не   было.   С   тех   самых пор,   как разбудил его

грохочущий голос, он никогда не чувствовал боли.

     Нет.   Это   не   Могучий с   копьем и   точилом.   Не   ас   асов,   но   худенькая

мальчишеская фигурка.   Парнишка стоял   к   нему   спиной   и   вроде   бы   собирался

уходить.

     "Женщина!"   -   пронзила   вдруг   Вестреда неожиданная догадка.   И   внезапно

какая-то малая его часть,   та,   что хранила все,   что произошло в   его жизни до

схватки с братом на раскопанном холме,   вспомнила,   узнала ее. Сука морей! А по

обе стороны - два гиганта, словно асы Тюр и Ньорд спустились ради нее на землю.

     - Странно,   а раньше ведь она, смеясь над опасностью, чуралась охраны... -

сами собой прошептали непослушные губы.

     Телохранители у нее - огромные, не бывает людей такого роста. Не люди это,

но инеистые великаны,   пророкотал вдруг в его голове могучий голос. Грохот его,

как   будто   груда   камней обвалилась в   горах,   был   столь силен,   что   Вестред

невольно закрыл глаза.

     Проходя мимо,   эти трое и еще пятеро, следовавших за ними, кололи остриями

копий и   мечей всех и все на своем пути.   Не тратя лишних движений,   методично,

умело   приканчивали добивающим ударом   каждого лежащего на   земле,   пусть   даже

наносился этот удар по бездыханному уже телу.

     Разумно,   совершенно разумно,   подумалось ему,   он и сам поступил бы на их

месте точно так же.

     "Не двигайся, - приказал ему голос. - Открой глаза и не двигайся!"

     Не имея сил ослушаться этого заполняющего все его существо голоса, Вестред

уставился в расцвеченное пожарным заревом небо.

     В небо, и никуда больше.

     - Вот он!

     Раздался спустя   несколько минут   у   него   над   головой   ломкий   юношеский

тенорок.   Вестред узнал того   мальчишку,   что   нес   из   кузни починенные ножны.

Неспроста, видно, донимали его тревожные мысли. Как мог допустить Хозяин, чтобы

он не заметил двух лазутчиков в своем лагере?

     - Ты уверен, Скагги? - переспросила у него сука морей.

     - Совершенно.   Я видел его раньше.   А потом, взгляни сама, у него же черты

Веса.

     - И не только его.

     Голос женщины будто дрогнул,   странно изменился,   в нем послышалось что-то

настолько   знакомое   и   желанное,    что   Вестреду   отчаянно   захотелось   сесть,

повернуть голову,   хотя   бы   только   отвести   от   неба   взгляд,   чтобы   увидеть

выражение ее   лица.   Вот   перед глазами у   него скользнула уже кромка верхушек,

отблеск пламени на   ободе   чьего-то   щита...   Но   сковавший его   члены голос не

позволил ему шевельнуть и   пальцем,   даже когда на   лоб ему легла сухая горячая

ладонь.

     - И   не   только на   него.   -   Ладонь прошла по   его лбу,   опустилась ниже,

закрывая глаза. - И все же не мешает удостовериться.

     Смутно   знакомый,   смутно   манящий голос   из   прошлого стал   не   по-женски

жестким. В грудь ему едва ли не на пол-локтя вошло лезвие секиры, но Вестред не

почувствовал боли.

     "Он жив,   - донеслось до него из непонятного далека. Говоривший был болен,

тяжко   болен.   Слыша   удаляющиеся шаги,   Вестред позволил себе   улыбнуться.   Не

первый день он питался силой и даром этого воина. - Слышите меня, он жив!"

 

     Оглядывая берег залива,   где вновь собрались все воинские дружины Фюрката,

чтобы в ритуале вапна такр -   ударов рукоятями мечей и секир о щиты -   одобрить

или   осудить   решение своего   вождя,   конунг   видел   сотни   глаз,   сонмища лиц,

закачавшихся вдруг у   него перед глазами.   Стоило ему сделать шаг вперед,   и он

почувствовал,   как в   нем поднимается что-то незнакомое и   отвратительное,   рот

будто ужасом его наполнился горкой слюной.   С мрачной решимостью конунг подавил

эти ощущения. Глаза, все эти глаза.

     - Ратники... - успел выкрикнуть он, вырывая из ножен меч, чтобы указать им

в сторону дальнего леса.

     Крепостные башни,   деревья, солнце в небе кружились все быстрее и быстрее.

К горлу подступала тошнота.   Вес непроизвольно согнулся пополам.   Его стошнило.

Необоримая судорога подбросила его тело,   потом еще и еще раз,   поднимая его на

ноги.

     Когда он   покатился по заблеванной земле,   ряды ратников застыли,   воины в

недоумении и ужасе уставились на своего вождя.

     Откуда-то сзади проталкивался Амунди-травник, за которым спешили остальные

скальды.

     Лежа,   раскинув руки на траве, хватая ртом воздух перед новым позывом, Вес

услышал над собой холодно-презрительный голос Хамарскальда:

     - Есть   одна   поговорка,   -   сказал этот   голос.   -   Когда   слабеет вождь,

распадается войско.   Что еще,   скажите на милость, делать дружинам, пока он тут

выблевывает себе кишки?

     Грим поодаль в ужасе смотрел на корчащуюся у ног ратников фигуру.   Не того

они ожидали... Почему все пошло наперекосяк?

     Голову   заполнил   странный   звон.    Квельдульв   едва   нашел   в   себе   силы

дотащиться до берега и рухнул на стену вала,   чувствуя, как откуда-то тянется к

нему   жадная   пустота.    Дотянулась,   схватила.   Пустота   притягивала   к   себе,

засасывала...   Он бился рыбой на крючке,   кошкой в   петле,   человеком с мечом у

горла...

     ...а рукоять была в чужой руке.

     ...Боль...

     Меч вонзился в   тело,   рассек мышцы,   царапнул по   ребрам и   приблизился к

сердцу.

     ...боль...

     Он   закричал.   Пылинка во   чреве пустоты кричала,   кричала другим,   что ей

больно, больно... Он знал, что этого нельзя делать.

     Связь оборвалась.   Ловушка захлопнулась.   Меч разлетелся тысячью осколков.

Грима   вышвырнуло из   бесконечности в   бытие,   и   пересекая какую-то   неведомую

грань, он услышал вопль Ивара Белого:

     - Ловушка Веса!

     Вестмунда? Вестреда?

     Правда обрушилась на него.

     Значит,   это вовсе не   Карри?   И   даже не   какая-то   схожая с   ней женщина

открыла ворота Рьявенкрика,   а просто личина,   за которой укрылся сам оборотный

эриль?

     ...боль...

     Он лежал лицом вниз. Рот был забит землей и комьями жухлой травы.

     Кто-то тряс его за плечо, заставляя подняться.

     - Что происходит.   Грим? - Голос отца, опиравшегося на плечо Ванланди, был

непривычно тревожен, да и сам скальд Фрейя казался белее мела.

     Тряхнув головой,   Грим,   только почувствовав вкус   грязи и   гари   во   рту,

осознал, что жив.

     - Грим, ответь мне! Ты ранен?

     Он подумал, что это более чем вероятно. Черная муть перед глазами казалась

расцвеченной яркими   сполохами.   Отцовский   голос   доносился   словно   издалека,

затуманенный и   искаженный гулом в   ушах.   Даже собственные руки представлялись

лишь каким-то нелепым наваждением. Медленно перекатившись набок, он поднялся на

локте. И вдруг подобрал ноги, словно готовясь прыгнуть.

     Непослушные пальцы   впились   в   землю,   другая   рука   наполовину   обнажила

кинжал, висевший на поясе. Но врага не было рядом.

     - Грим? - вновь повторил Эгиль.

     Распрямив   ноги,    он   поднялся,    чувствуя,   как   покалывает   в   затекших

конечностях, как мучительно болит исчезнувший глаз.

     Огляделся по сторонам,   чтобы увидеть, как уносят в лагерь недвижимое тело

конунга.

     - Мы ошиблись,   -   с последней травинкой выплюнул он,   и вытер рот тыльной

стороной ладони, чтобы тут же поправиться: - Я ошибся.

     Но оба старика продолжали глядеть на него в полном недоумении, так что ему

пришлось продолжить:

     - То или тот,   кто владеет Весом,   отторг отвар Амунди.   Или,   может, Локи

вновь сыграл со мной дурную шутку.   Как бы то ни было,   не знаю, что происходит

сейчас с   Весом,   но я получил как бы ответный удар.   Мы не сможем обойтись без

рун.

     Он   сделал шаг по направлению к   воротам лагеря,   споткнулся,   и   скальдам

пришлось поддержать его,   чтобы он не упал. Тупая боль железным обручем стянула

ему голову.   Он до крови закусил губу. Солоновато-железистый вкус крови во рту.

Пот   струится по   лицу,   но   это   уже   не   испарина ужаса перед той невыносимой

пустотой.   Он не смел открыть рот,   даже чтобы отпустить губу, чтобы позорно не

закричать от боли.

 

     Все эти утренние часы дочь Раны Мудрого только и могла,   что благословлять

всех асов вместе и   по   отдельности за   то,   что оставленные на опушке леса под

присмотром ирландцев лошади оказались в целости и сохранности. Воспользовавшись

сумятицей, царившей в лагере врага, бывшие рабы перерезали сторожей, охранявших

франкские   табуны,   и   насмерть   перепуганные лошади   разбежались по   окрестным

лесам.   За судьбу животных Карри не особенно беспокоилась:   нет сомнения,   тех,

кого не удастся поймать франкам, рано или поздно подберут местные бонды. Однако

и,   что   более важно,   отсутствие у   франков в   настоящее время лошадей даст ее

отряду несколько часов и   не   один десяток саженей дороги,   на   которые ее люди

успеют оторваться от погони.

     И все же отряд ее уходил со всей доступной ему скоростью. Впереди, сзади и

по   бокам   колонны ехали на   самых свежих лошадях вооруженные воины,   готовые в

любой момент отразить нежданное нападение.   В центре колонны помещались повозки

с   теми ранеными,   кого удалось вынести из   лагеря.   Гвикка и   Бьерн по очереди

объезжали колонну,   то и дело меняя лошадей, стоило каждой следующей устать под

их   весом.   И   тот   и   другой неумолчными проклятиями погоняли двигаться скорее

повозки и усталых дружинников. Скагги, которому стоило немалого труда уговорить

Бьерна и   Карри,   что полученная им   рана в   плечо не   опасна и   что он   вполне

способен   удержаться   в    седле,    старался   держаться   поближе    к    гаутреку,

пересказывая дорогой их с Бьерном приключения в лагере франков.

     - Не по себе мне что-то,   - признался он вдруг посреди рассказа. - Знаешь,

у   меня все из головы не идут эти леденистые глаза.   Вот и сейчас они как будто

уперлись мне в спину.

     Карри промолчала.   Всю дорогу гаутрек была погружена в свои мысли, которые

почему-то показались Скагги очень невеселыми.

     Ученик целителя потому и   взялся за повествование,   даже попытался в лицах

разыграть свое столкновение в   нормандским герцогом,   чтобы развеять как-то   ее

угрюмую задумчивость, но, похоже, ему это плохо удавалось.

     - Интересно,   отчего у него выцвели глаза? - продолжал Скагги. - Ведь были

же они синими, когда мы с Гримом видели Вестреда в Рьявенкрике.

     - Оборотный эриль мертв,   -   сухо оборвала его   Карри Рану.   -   Во   всяком

случае, этим тревогам скальдов конец.

     Скагги только поежился.   С   той   самой   встречи с   Вестредом в   лагере ему

чудилось,   что будто связывает его с   эрилием некая очень непрочная,   но все же

ниточка.   Будто бы где бы он ни был -   в кузне или в шатре,   - за ним неустанно

наблюдали эти странные леденистые глаза.

     - Он   следит за   нами,   -   неожиданно и   даже   против своей воли выговорил

Скагги.

     - Кто   следит?   -   полюбопытствовал незадолго до   того   подъехавший к   ним

Гвикка.

     - Вестред,   - покраснев от нелепости собственного ответа, объяснил Скагги.

- Я все время чувствую на себе его взгляд.

     - Мертвый?    -   по-прежнему   весело   переспросил   ирландец,   потом   вдруг,

нахмурившись, спешился.

     Карри сделала знак колонне остановиться.

     - В чем дело?   -   недовольно вопросил Бьерн,   но Гвикка только махнул ему,

мол, помолчи, и, присев, положил ладонь на дорогу.

     Потом даже лег, чтобы приложить ухо к пыльной земле.

     - И впрямь слышится что-то,   -   медленно протянул он, вставая. - Воз,

крестьянские повозки.   Воз,   выбрался   на   дорогу   с   десяток   лошадей   из

франкского табуна, какой распугал Глен.

     - А воз, погоня, - мрачно закончила за него Карри.

     - Уж не шарахаешься ли ты собственной тени,   гаутрек? - осведомился Бьерн,

но в голосе его не слышалось никакого веселья. - Тогда чего мы стоим, Хель меня

побери?

     - Если они не   только смогли разузнать,   по   какой дороге мы уходим,   но и

нагнать нас,   с повозками нам не уйти. Лошади устали, к тому же их не хватит на

всех, - спокойно ответила Карри. - Мы остаемся.

     - Что прямо здесь,   посреди дороги?   - возмутился было Бьерн, но Карри уже

повернулась к Гвикке:

     - Возьми на себя своих ирландцев, тебя они, пожалуй, послушают скорее, чем

кого другого.   Пусть развернут повозки поперек дороги. Ньярви, - обернулась она

к   мигом возникшему подле нее шетландцу,   -   отведи половину своих людей в лес.

Если это действительно противник,   то,   как только начнется схватка,   ударишь с

ними франкам в   спину.   Да,   пусть с   твоими уйдут в лес и те,   кто не способен

драться, - здесь они будут только помехой.

     Ньярви с плотоядной ухмылкой стал подзывать к себе грамов.

     - Сигварт,   - подозвала к себе гаутрек сына нидаросского ярла, которого по

прибытии в   Фюркат поставила над разрозненными остатками своей прежней дружины,

- выстрой дружинников впереди повозок.

     Скагги,   внимательно вслушивающийся в утреннюю тишину,   заметил, что, пока

гаутрек говорила, тишина уже перестала быть оной.

     Привычные звуки леса заглушил все приближающийся стук копыт.

     Услышал его и   Гвикка и немедленно послал ирландских лучников стать вторым

рядом за дружинниками Сигварта с приказом стрелять через головы воинов.

     Сбылось самое   дурное его   предчувствие:   не   успели ирландцы перегородить

повозками   лесную   дорогу,    как   из-за   поворота   взмыленные   скакуны   вынесли

вооруженный отряд.   На   франков тут же обрушился шквал стрел и   камней из пращ,

который,   правда,   более повредил лошадям,   чем самим воинам. Израсходовав весь

запас стрел,   лучники по приказу Гвикки отступили к повозкам,   однако дело свое

они   сделали,   вынудив   спешиться   противника,   которому   лошади   стали   скорее

помехой, чем преимуществом.

     Скагги,   которого Карри отослала в одну из повозок,   было прекрасно видно,

как   две   шеренги   бойцов   колыхнулись   поначалу   назад,   потом   вперед,   когда

дружинники Сигварта удержали,   чтобы   затем с   той   же   силой возвратить первый

натиск франков. И тут же схватка рассыпалась на череду отдельных поединков. И с

той и с другой стороны воины рубили мечами, топорами, секирами по щитам. Увести

клинок   противника вниз,   нанести   удар   под   защиту,   сломать блок,   проломить

переносицу или сломать ребра ободом щита.

     - Лучники - по повозкам! - прокричал, перекрывая стальной гром, Гвикка.

     Много    превосходящий   их    числом   франкский   строй    оттеснял   понемногу

дружинников Сигварта к баррикаде поперек лесной дороги.

     Несколько мгновений спустя,   в разгар схватки, в которой франки все больше

оттесняли ее людей к   повозкам,   Карри вдруг почувствовала,   как спадает с   нее

невообразимая тяжесть последних сорока часов.   Или   они победят,   или останутся

здесь посреди леса.   Все,   что от нее требуется сейчас, это заносить и опускать

меч. Будто не поставлена на карту ее жизнь. Будто это просто ясный летний день,

и   Скьельф учит ее   владеть клинком...   Или   поединок на   спор с   Весом...   или

Редом...

      "Где же   Ньярви?"   -   тревожно озирался по   сторонам Скагги.   В   какой-то

момент ему   показалось,   что   франки вот-вот   прижмут людей   Карри к   повозкам,

перережут тех, кому некуда дальше отступать. Несколько человек из дружины Карри

действительно погибли,   прикрывая своих,   давая им   время подняться на повозки,

откуда   те,   воспользовавшись преимуществом,   обрушили целый   шквал   ударов   на

врага. Франки, воз, попытались бы опрокинуть повозки, но будто этого они и

ждали, из лесу по обеим сторонам дороги их атаковали воины Ньярви.

     Стоящая в   повозке в   середине колонны,   Карри,   опустив взгляд,   внезапно

обнаружила, что смотрит прямо в слюдяные глаза...

     Вестреда!

     Высокий худой человек с   отметиной на правом виске шел прямо на нее,   ряды

его же воинов почему-то в страхе расступались перед ним.   Шлема на нем не было.

Карри не могла бы сказать,   перевязал ли кто-нибудь ту колотую рану под сердце,

какую нанес ему,   добивая,   Большой Кулак, поскольку грудь предводителя франков

прикрывала кольчуга. В руках оборотный эриль держал тяжелый двуручный меч.

     - Вот мы и   встретились,   гаутрек,   -   скривил в   язвительной усмешке губы

эриль.

     В ответ Карри,   сбросив с плеча удерживающую ее руку, - кажется, Скагги, -

спрыгнула с повозки.

     Ред   напал,   прежде чем   она   успела выпрямиться,   быстрее,   чем,   как   ей

показалось,   дано   двигаться человеку.   Один   лишь рефлекс отшвырнул ее   назад,

заставив вжаться спиной в колесо повозки.   Ред изменил положение меча,   и Карри

метнулась прочь,   одновременно подставляя под его меч свой клинок.   Силой удара

клинок вырвало из ее руки, но самой Карри удалось откатиться на несколько шагов

в сторону.

     А Ред уже снова заносил меч. И вдруг отблеск стали перед ней закрыл чей-то

щит. Карри заставила себя встать, но не смогла.

     Голова кружилась,   перед глазами плыли огненные круги и   какие-то   красные

пятна.   Где-то   высоко над   ней   раздался звон   стали о   сталь,   затем какой-то

невнятный полувсхлип-полувздох,   и   в лицо ей хлынул поток чего-то красного,   а

под ближайшее колесо повозки закатился какой-то круглый предмет.

     - Карри...

     Повинуясь окрику Гвикки,   дочери Раны Мудрого удалось за   растянувшееся на

целую вечность краткое мгновение откатиться от повозки,   чтобы увидеть,   как на

то место,   где только что лежала она, валится обезглавленное тело Орма, как сам

Ирландец с помощью Бьерна пытается развернуть повозку.

     Откуда-то   справа до   нее   донесся победный клич Ньярви,   который заставил

Вестреда бросить взгляд через   плечо.   Воспользовавшись этим,   Гвикка и   Бьерн,

ухнув,   развернули повозку так, что одна из оглобель с силой ударила оборотному

эрилию   в   бок.   Сила   удара   сбила   Вестреда   с   ног   и   сломала   оглоблю.   От

неожиданного движения   с   повозки   посыпались люди,   а   возникшая сумятица дала

Карри еще полминуты, чтобы прийти в себя.

     Попрыгали наземь дружинники и с остальных повозок, так что франкские воины

оказались   в   кольце   противника,   а   перед   повозками   образовалось   ненадолго

свободное пространство.   Поискав глазами меч,   Карри обнаружила,   что ее клинок

лежит у самых ног Вестреда, который, оправившись от удара, поднимается на ноги.

Выигранное для   нее   Гвиккой время   было   упущено,   теперь   попытка вернуть меч

неминуемо будет   стоить ей   жизни.   Карри отступила на   шаг,   под   ногой у   нее

оказался   какой-то   деревянный обломок.   Не   спуская   глаз   с   Вестреда,   Карри

нагнулась,   чтобы подобрать его,   и обнаружила, что в руке у нее кусок оглобли.

Совершенно бесполезный.

     А   оборотный эрилий уже   вновь   занес   меч.   Внезапно сзади   ее   обхватили

огромные руки,   Карри еще успела подумать,   что так,   наверное,   чувствует себя

человек,   попавший в   лапы   медведю,   как   ее   с   невероятной силой   бросило на

Вестреда,   под   занесенный для   смертельного удара меч.   Оторвавшись от   земли,

Карри   по   наитию успела перевернуть обломок острием вперед.   Тяжелый двуручный

меч   ушел вниз,   даже не   задев Карри,   которую силой удара буквально бросило в

объятия Реда.   В последний момент, уже почувствовав, как конец получившегося из

оглобли кола выходит из тела того, кого она когда-то знала как сына сканейского

ярла, Карри разжала руки, чтобы тут же обхватить врага за пояс. Выпустив из рук

меч,   Вестред тяжело осел на   землю,   изо рта его,   заливая ею волосы,   потоком

хлынула кровь.

     Разжав руки,   Карри высвободилась из конвульсивно содрогающихся рук и   ног

оборотного эрилия и вскочила на ноги. За несколько страшных мгновений схватки с

Вестредом положение их резко изменилось.   Оглядываясь по сторонам,   она повсюду

видела   спины   франкских   воинов,   которые   после   гибели   своего   предводителя

почему-то   развернулись и   побежали.   Те   же   из   них,   кто   оказался между   ее

дружинниками и воинами Ньярви,   будто потеряли волю сражаться и в мгновение ока

были   зарублены.   Вслед   за   бегущими   устремились   выбравшиеся из-под   повозок

ирландцы.   Гаутрек опустила взгляд на сидевшее перед ней тело.   Упасть Вестреду

мешал вышедший из его спины и подпиравший его теперь сзади кол.

     Не   обращая внимания на   затихающую схватку,   Карри заставила себя   пройти

несколько шагов до   ближайшей повозки,   где привалилась было в   поисках опоры к

колесу, но ноги ее не держали, и она безвольно съехала на землю.

     - Карри... Карри-и-и...

     Все тряс и   тряс ее   кто-то за плечо и   не желал успокаиваться.   Дочь Раны

Мудрого заставила себя   разлепить крепко сжатые веки,   чтобы увидеть над   собой

встревоженные лица Скагги и Гвикки.

     - Мы же убили его...

     Побелевшие губы ей едва повиновались. Карри трясло.

     - Мы   же   убили его...   -   выдавила она сквозь выбиваемую зубами дробь.   И

вновь срываясь на крик: - Мы же уже однажды убили, убили, убили его!

 

     - Я не стану драться с собственным отцом.   - Голос сына был холоден, почти

жесток. - Ты не поймаешь меня на эту уловку снова.

     - А я не могу сам отнять у себя жизнь!   -   И будто удар хлыстом:   - Неужто

все вы слепы? Я - враг вам! Пока жив я, он бессмертен!

     - Он мертв!-Тон скальда Фрейя не допускает возражений.

     - Пока жив я, он бессмертен!

 

     XXII

     ЦЕЛЕБНОЙ РУНОЙ ПЕРТ ВЛАДЕЕТ БАЛЬДРА МАТЬ

 

     Перт - руна скрытых смыслов и руна посвящения,

     в ней возрожденье через смерть на собственном огне.

     Опасно исцеление под властью этой руны,

     что связи межвременные

     способна разорвать.

     Нет прошлого, а что грядет,

     родиться не успело,

     И случай бросил кости,

     Сыграть решишься с ним?

 

     Для всех,   кто видел Вестреда раньше,   и всех,   кто не видел его, отметины

поражения   и   бесславного бегства   ясно   читались   на   лице   оборотного эрилия.

Наводящие ужас глаза остались.   Эти похожие на студенистые озера глаза, которые

никогда   не   мигали.    Но   в   них   появилось   что-то,    чего   не   было   раньше:

отстраненность.   Как и   прежде,   никто не осмелился бы надолго заглянуть в них,

никто не   посмел бы   усомниться в   его волшбе,   но самому ему будто приходилось

преодолевать что-то в себе, чтобы вычертить руну.

     Будто некая стена возникла между ним   и   источником его   силы.   Все,   что,

воз,   исторгнуто было из этого, казавшегося ранее бездонным колодца, чтобы

поднять,   заставить двигаться измученное тело,   и   вот будто иней с   бронзового

диска приходилось теперь подбирать капельки,   крохотные капельки.   Любой, пусть

самый немощный из этих скальдов, пусть недоучка, подобный разбойнику с острова,

которого он   прикончил прежде,   чем воины его напали на   хутор каких-то   десять

дней назад,   спас бы   его.   Любая человеческая жизнь,   со   всеми ее   страхами и

страстями, накормила бы его. Высосав память человеческую или заложенный почти в

каждом рунный дар, он смог бы восстановить силы.

     Те самые силы, которых хватало теперь лишь на поддержание тела.

     Недолгое возвращение через   гудящие   бежавшими в   них   крестьянами леса   в

лагерь у слияния двух рек было не из легких.

     Люди, которые будто по мановению Отца богов и людей растворялись, исчезали

с   лица   земли   перед отправившимся в   погоню конным отрядом,   теперь поднимали

головы на каждой дороге,   каждом перекрестке,   мимо которых тащились пешком два

оборванных человека. Приближенный герцога Нормандии Вильяльма Вестред из Сканей

и   верный и единственный его слуга,   бывший повар на герцогской кухне.   Рейнулф

бежал когда-то от самовластия на землях Саксов их короля Арнулфа,   Рейнулф один

догадался,   что   за   мясо   оставил   переночевавший   в   их   лагере   на   островах

одноглазый старик в   синем с   меховой оторочкой плаще.   И   смекалистый Рейнулф,

увидев,   с   каким   почетом принят был   в   герцогскую дружину посланник Всеотца,

решил, что вместе с Вестредом поднимется и его звезда.

     Именно Рейнулф вернулся к месту бойни на лесной дороге,   переждав, пока не

уйдет на юг отряд этой суки,   а что последовало за этим... Вестреду не хотелось

даже и вспоминать...

     По   меньшей мере с   полдюжины раз на   них нападали разгневанные крестьяне,

домочадцы   мелких   еще   не   зарубленных бондов.   С   каждым   случайным встречным

Вестред разделывался с   пренебрежительным равнодушием.   Прежде чем они покинули

лес,   лишилась   голов   пара   деревенских увальней,   кативших   куда-то   в   своей

разболтанной телеге,   лишились и   кожаных курток   и   одеял,   без   единого слова

переданных Рейнулфу.

     "Но это же не воины.   Отцу не нужны они, - кричало все в нем. - А истинные

дружинники,   те, настоящие, способные славно сражаться, столь нужные ему, вновь

ускользнули на юг".

     Когда он достиг лагеря у слияния рек, убитых им не было числа.

     Лишившееся половины своих кораблей и   лошадей,   франкское войско с   трудом

оправлялось от ночного набега, искало виновных.

     Обобранные   тела   простых   ратников   стаскивали к   воде.   Рубили   лес   для

погребальных костров рыцарей - по обычаю дедов. Отдавая дань павшим, проклинали

врага и   тех,   кто соблазнил их   вернуться на   землю отцов,   клялись на клинках

предать огню всю державу данов.

     Как   скот   забивали рабов   и   пленных,   которые   станут   лишь   помехой   их

продвижению,   и стуком мечей и секир в щиты встречали речи Вильяльма о том, что

следующим их ночлегом станет Фюркат.

     И   все же то и дело среди восстановленных шатров вспыхивали ссоры,   и едва

ли   не   мятеж   всколыхнуло решение   герцога   сжечь   корабли.   Похватав   оружие,

собралось было уже разойтись на   два строя на плоском берегу Вистинги франкское

воинство,   как   вдруг   появился за   плечом молодого герцога белоглазый воин,   и

взгляд этих   слюдяных глаз   заставил умолкнуть самые луженые глотки.   Купаясь в

атмосфере замешанных на вражде страха и ярости,   впитывая в себя уходящую жизнь

забиваемых рабов, оправлялся оборотный эрилий.

     В   безлунную ночь собрались воины.   Пламя факелов и языки костров метались

чаровскими тенями,   искажая их   лица,   которые в   свете дня   обрели бы   обычные

человеческие черты.   Лица были старые и   молодые,   но   ни   в   одном не было той

неопределенности,   какая   отмечает   тех,   кто,   оставив   позади   неискушенность

юности, застыл на пороге, не шагнув в двери общей залы зрелости.

     Колеблющиеся   тени   и    огненные   блики   исказили   их,    сорвав   обыденные

мимолетные маски,   переменчивые отражения счастья, печали, гордости, раскаяния.

Выпрямленные плечи,   плотно сомкнутые губы и   глаза...   Глаза,   глядящие с этих

масок непреклонной решимости, как будто уставленные перед собой в пространство,

но не упускающие ничего.

     На   фоне   округлой   стены   смутно   различимых   деревьев   взметали   в   небо

оранжевые языки костры,   что   образовывали второй круг   -   охранный круг против

тьмы.   Он едва помнил,   как его втолкнули сюда,   как эти фигуры заслонили собой

лесные стволы,   как,   казалось,   разом вспыхнул огонь. Огонь - символ коварного

аса.   Костры Локи.   Стоило ему оказаться на этом пятачке,   как темные тени все,

как одна, нагнулись, чтобы положить перед собой вязанки хвороста...

     Давно спустилась ночь,   но никто не выйдет в лес.   Кто посмеет потревожить

сон   занемогшего   конунга,   если   сам   целитель,   пользующийся покровительством

Вечноюной Идунн,   предписал ему полный покой?   Ни стража,   ни слуги не хватятся

его до утра.

     Внезапно он   обнаружил,   что на   лесной прогалине,   которую со всех сторон

обступили древние тисы, он стоит не один. Не понять, откуда и как, но появилась

в нескольких шагах от него, будто уплотнилась в черный силуэт сама ночная тьма,

фигура худого воина.   Но разглядеть,   кто перед ним,   он не мог.. Чернота перед

глазами расходилась огненными кольцами, плавали красные и зеленые пятна.

     Он помнил лишь,   как чьи-то руки схватили его за плечи,   вытолкнули сперва

под   холодный резкий ветер -   предутренний,   успел отметить Вес.   Он   тогда еще

отчаянно   старался   освободиться от   этих   непреклонных рук,   закричать,   чтобы

поднять стражу. Но стиснувшие ему запястья и плечи пальцы как когти впивались в

плоть,   а   рот и нос закрыла чья-то мозолистая ладонь.   Вес уловил слабый запах

окалины и каких-то трав, что позволило ему догадаться, кто его держит.

     Что ж,   с   самого дня неудавшегося поджога и   смерти Ловунда он   ожидал их

ответного удара.   Нападение -   на   нападение.   Только вот почему они тянули так

долго?

     И значит, все его ожидание, все приготовления впустую?

     Он даже не в силах был высвободить руку, чтобы нашарить жезл.

     Впрочем,   нет смысла,   очевидно,   и   пытаться -   привычной тяжести камня у

пояса больше не ощущалось.

     А   кроме того,   он   ничего не   видел.   Не видел потому,   что на голову ему

накинули плащ. Хорошо хоть не оглушили плотно набитой песком полотняной кишкой,

как   это   было в   обычае викингов при захвате тех,   кому предстояло стать живым

товаром.

     И   вот   теперь эта округлая,   окруженная тисами прогалина в   лесу,   где по

знаку худого воина разом вспыхнул весь хворост,   заключив двоих как в ловушку в

последний совершенный в своей яркости круг.

     Жезл!

     Рука   Веса мотнулась к   поясу и...   Ничего!   Жезл,   его   жезл,   воплощение

обретенной в   могильнике силы,   остался где-то за этой стеной чистого как пламя

солнца,   как   пламя   битвы,   как   пламя   смерти огня.   Набрав в   грудь побольше

воздуха,   он метнулся к стене, ожидая встретить мучительную боль ожога, которую

затем   покроет   живительная тьма.   Оранжевые языки   жадно   лизнули его   волосы,

цепкими пальцами ухватили за одежду.

     И нет никаких фигур за огнем, и никаких тисов на опушке.

     ...беги-беги-беги... - тянулось песнопением в его голове.

     ...беги... беги...

     Два   волка бежали по   обе стороны от   него,   Гери и   Фреки неслись во   всю

прыть, выворачивая кривыми когтями клочья дерна. Две черные тени во мраке ночи.

И еще две распахнули мощные крылья над головой - Хугин и Мунин.

     Бежать...

     Дыхание с   хрипом вырывалось у   него из груди.   Деревья поднимали из земли

узловатые корни,   хлестали по глазам кнутами тонких ветвей. Сучки и сухие ветки

цеплялись за одежду, впивались в тело. А он все бежал. Струился, как мед сквозь

огонь.    Затем    нежеланным   гостем   нахлынуло   воспоминание...    тень    худого

насмешливого воина,   от которой он бежал... Будто это он, тот самый ненавистный

насмешник, заставил его оступиться. Вес споткнулся.

     Падая,   приземлился на   локоть,   чтобы тот   подломился под   его   тяжестью.

Инерцией падения Веса швырнуло на   плечо,   на левое,   и   вся забытая боль вновь

обрушилась на него, пройдя огнем по телу.

     Он   лежал,    тяжело   дыша,   запутавшись   в   буреломе.   Все   нутро   у   него

содрогалось от этого бешеного бега,   покуда хрип и одышка не стали утихать,   не

сказали ему, что он спасен. Вес оттолкнулся от земли.

     Влажные листья облепили его обнаженные руки,   будто плащом укутывая их   от

холода ночи.   Он вздрогнул.   Раз-другой поперхнулся и чуть не изверг содержимое

своего желудка на лесную длань.

     - Слишком   быстро,   -   прокаркал он,   сжимая   гудящую   голову.   -   Слишком

быстро... О боги, моя голова...

     Конунг   Вестмунд   позволил   себе   на   мгновение   закрыть   глаза   и    вновь

оказался...

     Круг в круге.   Тисы,   костры и черные тени за ними.   И он сам в центре.   И

черный   человек тоже   здесь,   только   не   хохочет.   Молчит.   Но   огненная стена

изменилась, как изменились и люди за ней. Из-за чистого, как ярость, как слеза,

как   смерть   в   битве,   пламени доносилось,   нарастая,   пение,   и   непоседливые

огненные языки застывали, уплотнялись в вертикальные знаки.

     Руны древнего Футарка. Нет, не того, какому обучали детей, каким писали по

дереву недлинные послания.   Не Феу,   Уруз,   Турисаз, Ас и Райдо, Кано и Геба, а

ломаного, измененного ради волшбы Футарка Сигрдривы. Футарка детей Брагги.

     И он стал частью их волшбы.   Конунг никогда не возносил молитв,   не просил

ничего у Всеотца,   не призывал его,   просто знал,   что все, что бы он ни делал,

вершится согласно воле Его.   Но   если ему уготован путь воина,   как же   он стал

частью этой волшбы?   Мысли о несправедливости происходящего мешались с желанием

вернуть себе жезл.   Пока каменные лики были с   ним,   они защищали его от   этого

рунного морока.   Сломать руны...   Вернуть жезл...   Или и скальды, сами не ведая

того,   воплощают волю Всеотца? Но ведь никогда раньше с ним не случалось ничего

подобного...

     Внезапно руны в огне,   будто гневались, стали наливаться раскаленно-белым,

потянулись друг к другу,   будто стягивая, сужая круг. Движение их напомнило ему

вдруг текущую со   склона холма огненную змею,   и   все   его существо захлестнула

ненависть.

     Квельдульв! Отродье Локи! Оборотень! Он принесет гибель богам и Асгарду!

     "Исчадие Локи,   волк Жадный,   Фенрир,   проглотит однажды солнце!" - гулким

грохотом прокатились у него в голове слова, принадлежащие могучему витязю, Отцу

всех Ратей.

     Худой человек, что стоял спиной к нему, передернув плечами, сбросил плащ и

медленно-медленно начал поворачиваться.

     Он   был зол.   Опасно зол.   Он ощутил,   как угодное Одину безумие берсерка,

ярость и   жажда крови ключом закипают у него внутри,   в поисках выхода бьются о

ребра. Но на этот раз вместо того, чтобы поддаться им или попытаться раздавить,

остающейся еще   ясной   частью своего разума он   принялся стягивать эту   ярость,

собирать сперва в поток, потом в ручей... Клинок и, наконец, острие копья.

     Наконечник его   налился сначала алым,   потом ослепительно белым,   выжигая,

казалось,   все,   к чему бы ни прикоснулся.   Сжав зубы,   скрипнув ими -   просто,

чтобы показать ярости, кто здесь хозяин, - Грим призвал к себе руны.

     Откликаясь на зов,   пробудилась,   потекла к   нему с   огненной стены рунная

сила,    заполняя   оставленную   яростью   пустоту,   распирая   его,   пока   ему   не

показалось, что сила эта вот-вот разорвет его тело на части.

     Окончательно   приняв   имя   Квельдульв,   Грим   сосредоточился на   том,   что

подразумевали люди,   называя его Ночным Волком,   и ощутил, как оплывает излишек

костей и мяса,   чтобы уйти в утоптанную землю. Изменились как будто и связки, и

сама   кожа.   Иная   суть,   иная   жизнь разливалась по   преображенным его   жилам,

мускулам и плоти.

     И   оборачиваясь к   стоящему за ним в огненном круге человеку,   понял,   что

опустит на плащ,   - не руки, но покрывшиеся шерстью мощные лапы, что предстанет

перед   этим   человечишком поджарым серебристым волком и   почувствует запах   его

страха.   Ужаса, столь плотного, столь вещественного, что стоит только захотеть,

и без труда разорвут эту упругую плоть клыки...

     Грим крепче стиснул челюсти,   удерживая от броска серебристое тело.   Любой

хищник,   видя пред собой врага,   бросился бы на него без раздумья... И внезапно

из   дальнего далека   его   настиг   голос   умирающего скальда,   голос   Глама   про

прозванию Хромая Секира:

     "Твоя   ярость.   Обуздай ее...   не   дай   ей   заполонить мир!"   И   следом   -

Ванланди:    "Даже   я   не   в   силах   представить   себе,    с   чем   придется   тебе

столкнуться".

     По   всему   телу   его   будто   тысячи   крохотных муравьев бежали мурашки,   и

какое-то не то тянущее,   не то сосущее ощущение возникло в затылке.   Не обращая

внимания на   звон   в   ушах   на   подкашивающиеся от   слабости ноги,   Вестмунд не

спускал глаз с ненавистного ему сына и внука скальдов. И был прав.

     Фенрир-Квельдульв еще   оборачивался,   а   Вес   уже   успел   углядеть отблеск

пламени на оскаленных клыках...

     Ударив хвостом по складкам сброшенного наземь темного плаща,   подобрался в

центре круга, изготовился к прыжку поджарый серебристый волк.

     "Рази! - эхом полыхнул в разуме Веса боевой клич. - Одину слава!"

     И   клич   этот,   и   имя   Всеотца   разом   вырвало его   изоцепенения.   Он   не

чувствовал больше,   просто не оставил в себе места боли,   сомнениям или страху.

Судьба   богов   решится   сейчас!   Но   он   не   чувствовал   и   радости   или   груза

ответственности на плечах.   Только ярость.   Страшную, всепожирающую ярость, что

поглотила его сознание и толкнула его через грань.

     ...все выше и выше...

     Ярость   породила пламя,   затмившее даже   нелепую,   до   смешного бессильную

охранную стену скальдов. Им ли сдержать его!

     ...все выше и выше...

     Он   не   знал своего имени,   не знал,   кто или что он,   сознавал лишь,   что

снизошло на него то, что принадлежит ему по праву, то, что он должен был иметь,

чем должен был обладать,   владеть волею Отца Ратей и именем Его.   И потянувшись

за этой силой,   чтобы коснуться ее гнева,   ее мощи,   он коснулся...   схватил...

Ощутил   в   руке   гладкость   полированного древка,   тяжесть   копья,   на   котором

радостно блеснул серебром наконечник.

     ...рази...

     Наконечник качнулся,   сверкнул,   засиял,   вбирая в себя и свет костров,   и

блеск в   глазах зверя.   Потверже уперев ноги,   заводя руку с копьем назад,   Вес

торжествующе рассмеялся.   Победитель может позволить себе такую малость!   Хохот

сотряс его тело,   заставив его на мгновение отвести взгляд от волка. Но куда из

огня деться Жадному?

     Перед глазами его мелькнула вдруг странная картинка из   чьего-то -   не его

ли? - детства, если только было детство у аса.

     - Начинай, - скомандовал голос отца.

     Будто только он   и   ждал   этих слов,   широкоплечий дружинник,   что   локтем

прижимал волчонка к   себе,   выхватил кинжал и   ловко перерезал рыжую глотку.   И

когда   дождем   хлынула теплая красная кровь,   мальчишка закричал.   И   продолжал

кричать.

     Приучающий младшего сына к виду крови сканейский ярл спокойно глядел,   как

камни старого капища насыщаются кровью.

     Красная струйка переливалась через край   камня и   впитывалась в   землю.   В

темноте гулко падали капли.

     ...рази...

     Конунг Вестмунд стряхнул с себя наваждение, чтобы прикончить врага.

     Чтобы   увидеть перед   собой   на   фоне   пляшущих языков   пламени невысокого

молодого человека,   занесшего для   последнего удара Одиново копье с   серебряным

наконечником.   Чтобы вместо воплощения Фенрира увидеть перед собой воплощенного

одноглазого Гримнира. Самого себя.

     Внезапно ему показалось,   что он   лежит на голом камне и   лба его касается

чья-то рука, ласково отбрасывая назад влажные волосы.

     Ладонь была прохладной, почти утешающей, как и голос..

     - Ничто не происходит без причины,   - сказал над ним голос, но принадлежал

он   не   Квельдульву.   -   Происходящее здесь -   не забава,   и   не пустая прихоть

захлебнувшихся властью над рунами стариков.   И   не месть завистников тому,   кто

столь юным основал королевство.

     Происходящее сейчас -   неотъемлемая часть того,   что должно быть свершено,

дабы восстановить справедливое равновесие,   то   самое равновесие,   что нарушило

прямое вмешательство асов в   дела Мидгарда.   -   Говоривший помолчал немного.   -

Способен ли   ты   понять это?   Способен ли   понять,   что ни   в   одном из нас нет

ненависти к тебе,   конунг?   Даже во мне,   хотя, и, наверное, не без причины, ты

почитаешь меня худшим из   своих врагов.   Мир зиждется на противостоянии порядка

силам хаоса и тьмы. Но верно и обратное: Одину надобен Локи.

     Рука вновь мягко легла на   блестящий от   испарины лоб   молодого человека в

испачканной песком   землей   и   листьями одежде.   Он   пытался   не   слушать,   но,

несмотря на свои усилия, слышал:

     - Каждому из   нас определено,   какие ошибки он совершит,   свои ошибки,   но

странно верить, что промах способен чему-то научить.

     Никто из нас не учится ни на своих,   ни на чужих ошибках.   Рука прекратила

свое   движение и   упала.   Лежащий в   ужасе   ждал,   ощущая   возникшее в   воздухе

напряжение, хотя голос оставался спокойным, холодным и ровным.

     - Лишь там,   где   встречается извечный иней с   жаром Муспельхейма,   смогла

зародиться вода,   а   вместе с ней и жизнь.   Но эти два плюса вечно притягивает,

вечно отталкивает друг от друга, а соединиться им мешает мир ваш.

     Голос оборвался,   лежащий слышал лишь тишину,   мелко, будто пульс на горле

волчонка,   подрагивающую тишину,   которую, казалось, было сжать в горсти.

Как малую птаху.

     - Да,   именно он.   Тот мир, что известен вам как Мидгард, обиталище людей,

что лежит посреди восьми прочих.   Битва породить способна лишь следующую битву,

а ярость -   новую ярость.   Не познал ли ты на собственном опыте, сколь непросто

после гибели лучших защитить собственную землю?

     - Кто ты?   -   заставил себя спросить конунг,   когда говоривший,   казалось,

задумался.

     - Брагги,   -   спокойно ответил тот   и,   будто   не   придавал этому никакого

значения,   продолжил:   - В каждой битве, что ты затеял, гибнут лучшие витязи, и

все больше их не возвращается с   тинга кольчуг.   Звенят по всему Мидгарду мечи,

предвещая его падение. И что тогда станет заслоном сынам Муспельхейма?

     - Нет!   - выкрикнул лежащий. - Эйнхерии оборонят Ясень, не дадут вырваться

Жадному!

     - Разве не понял ты,   что Жадный -   ты сам?   - В голосе длиннобородого аса

закрались нотки нетерпения.   -   Неужели ты так ничего и не понял,   о, конунг? -

язвительностью тон его напоминал манеру Квельдульва.

     Конунг Вестмунд попытался пошевелиться,   но   только и   смог,   что   открыть

глаза.   Звякнуло железо.   Кромешная тьма   накрыла его   черным   с   запахом земли

покрывалом. Ни звука, кроме его хриплого дыхания, да заскребли по камню каблуки

сапог, когда страх свел ему мускулы ног.

     - Брагги?

     Тишина. И ощущение давления... Будто успел вырасти над ним древний курган.

     - Квельдульв? Грим...

     Ничего.

     Он лежал на спине.   Под ним были жесткие,   холодные, неподатливые камни. И

камни вокруг были точно такими же.

     Скованный по рукам и ногам,   он мог только слепо пялиться в то, что он мог

бы назвать потолком, будь тут свет, чтобы увидеть это.

     Ужас затопил все его существо.   Он подался в   цепях,   пытаясь вырваться из

оков,   упал назад,   когда ему показалось,   что его голова вот-вот треснет. Боль

грозила ослепить его, разве что он и так уже ничего не видел.

     - Отец!

     Никакого ответа.   Только тьма и   камень,   и   тяжесть неведомого грядущего.

Глаз - правый - залила кровь: судорожный рывок в цепях вновь разбередил рану.

     - Волк   тянется к   солнцу,   -   пробормотал он.   ...Вороны,   вороны кружат.

Повсюду вороны...   С разверстыми клювами и расправленными когтями бьют крыльями

по воздуху враны,   бьют по голове его,   по лицу, по глазам. Пытаются сбросить в

колодец, которому нет дна...

     Перекатываясь под кожей, буграми вздулись мышцы на ребрах.

     Вновь и   вновь он   рвался из цепей,   пока оковы у   него запястьях не стали

скользкими от крови.

     ...вырваться... вырваться... вырваться...

     Чтобы вновь оказаться в   огненном круге,   наедине со стоящим к нему спиной

худым человеком в темном плаще.

     Вес устало потер глаза.

     Ненавижу! Сколько еще станет он терзать меня. Убить. Убить его, и никто из

тех, что стоят за огнем, не помешает мне покинуть эту поляну.

     Вес   сделал шаг   вперед и   обнаружил,   что   ноги   едва слушаются его,   что

ненависти не   достанет даже на   то,   чтобы заставить ноги пронести его эти три,

нет четыре локтя, и вцепиться в горло Квельдульву.

     Так   близко.   Ненавистная жертва так близко.   А   если еще зайти слева,   то

одноглазого скальда Локи застать врасплох...

     "Исчадие Локи,   волк Жадный,   Фенрир,   проглотит однажды солнце!" - гулким

грохотом прокатились по затуманенным мыслям слова Одина.

     - Могучим и   светлым именем   отца   всех   богов   и   людей,   именем Ясеня   и

Вальгаллы...

     Вес   плюнул под ноги безучастно застывшей фигуре,   стараясь скрыть голосом

шорох шагов.

     - ...Именем ветра и моря, солнца и скал...

     Худой   человек,   что   стоял   спиной   к   йотландскому   конунгу,   передернув

плечами, сбросил плащ и медленно-медленно начал поворачиваться.

     - ...проклинаю тебя, Фенрир, отродье коварного аса...

     Фенрир-Квельдульв еще оборачивался,   а Вестмунд уже уловил отблеск пламени

на оскаленных клыках... Или это был отблеск занимающейся зари?

     Ударив   хвостом по   складкам сброшенного на   колкий   песок   темного плаща,

подобрался в центре круга,   изготовился к прыжку поджарый серебристый волк.   Но

вместо того,   чтобы прыгнуть,   броситься на шатающегося от слабости безоружного

человека, волк стал подниматься, расти. Мощные задние лапы распрямились, и Весу

показалось,   что почему-то не по-волчьи насмешливые глаза зверя стали вровень с

его,   мгновение спустя голова волка вознеслась над стеной огня,   над верхушками

ближайших деревьев,   а небо уже до половины окрасили нежные полосы рассвета,   и

все громче,   все ритмичнее становилось пение, в котором Вес внезапно различил и

тот   холодноватый отстраненно успокаивающий голос,   который   говорил с   ним   из

темноты.

     Позабыв о   ничтожном человеке,   едва-едва   доходящем до   мохнатого колена,

Волк вздернул морду к утреннему небу,   будто готовился завыть на бежавший уже с

небосвода   месяц.    Оттянулись   темные    губы,    обнажая   прекрасные   в    своем

совершенстве, желтовато-белые кинжалы клыков...

     Серебристое тело напряглось, смел к краю круга ненужный плащ могучий хвост

и...

     Волк схватил выкатившийся из-за леса золотистый шар солнца!

     Крик ужаса и гнева комом застрял в горле Веса,   мешая дышать,   и все же он

заставил свое тело броситься, растопырив руки на Волка, в бесплотной надежде...

На что?

     Шаг. Второй дался ему уже много легче.

     Внезапно ощущение какой-то пленки или стены,   столь тонкой, что достаточно

протянуть руку,   чтобы разорвать ее,   заставил его остановиться.   Остановиться,

чтобы увидеть,   как,   улыбаясь,   протягивает ему на раскрытой ладони золотистый

шар Грим, сын Эгиля.

     Протягивает ему солнце скальд Локи Квельдульв?   И улыбается спокойной, без

издевки улыбкой?

 

     Руна скальда и саги, провидца, творца,

     Ac - что ветром распахнутый плащ, вдохновенная речь,

     свист в темноте, чтобы страх ночной отогнать.

     Мидгардом с трона небесного правя. Один -

     лишь воин еще, но не истинный вождь.

     Способность понять себя самого и чужие тревоги, ему принесут

     жертва на Ясене и уменье,

     рожденью способствовать, не только смерти одной.

 

     Зазвучал над огненным кругом чей-то   голос.   Но принадлежал он будто бы не

Гриму,   хотя Вес видел,   как шевелятся губы скальда,   а Тровину Молчальнику,   и

скальду Одина Эгилю и   отцу его,   Лысому Гриму,   а еще в нем слышалась знакомая

гортанность сканейского ярла Хакона. Будто множество интонаций и нот смешалось,

сплелось,   чтобы слиться в   холодноватую хрипотцу Голоса,   что говорил с ним из

тьмы каменного заточения.

     - Что это?   -   сквозь звон в ушах проговорил йотландский конунг, губы едва

слушались его.   Он   вновь ждал того переливчатого многоголосия,   но ответил ему

один лишь Грим:

     - То, что сложил в незапамятные времена Брагги о светлой руне Ансуз.

     - Ас Брагги?

     Из-за шрамов всякая улыбка на этом лице покажется теперь кривой.

     - Брагги Старый,   создавший Круг. - Пожатие плечами. - Нет, не мне судить,

создал ли скальдов Круг длиннобородый ас, или скальд Брагги стал асом поэзии.

     - Но... - У Вестмунда перехватило горло.

     - Что   это   значит,   ты   хочешь   спросить?   Один-воин   -   одна   из   сторон

властителя Асгарда,   Один-эрилий,   Один-скальд -   другая,   но   лишь соединив их

вместе,   стал он отцом всех людей и   богов.   И пришло это через понимание того,

кто он есть. - И вновь кривая усмешка. - А знаешь ли ты, кто ты есть?

     - Властитель Северного Йотланда,   пригревший кучку скальдов. - В Вестмунде

вновь полыхнула застарелая ненависть.

     - Но давно ли? - И Вес вдруг понял, что высокий худой воин перед ним вовсе

не издевается,   а просто ждет ответа,   хотя,   кажется,   и так знает его. - И по

какому праву?

     - Властью стали и правом ее, - сквозь стиснутые зубы.

     - Так почему же рука твоя ищет резной оселок вместо клинка?

      Вес   не   нашел,   что   ответить,   и   уставился   на   золотистый   шар,   будто

пульсирующий в   ладони скальда Локи.   Внезапно ему   подумалось,   что шару этому

совсем не место в руке человека,   что слишком пустынны без него бледные небеса.

И   нисколько не   сомневаясь в   том,   что способен,   убаюкав этот шар в   горсти,

запустить его туда, откуда сорвал его скальд, Вестмунд решительно протянул руку

за солнцем.

     - Подумай, конунг, по плечу ли тебе эта ноша? Солнце встает, принося новый

день, и если примешь его, тебе заботиться о том, чтобы не стал он последним.

     Будто решившись,   Вес вздернул голову,   чтобы встретить настойчивый взгляд

единственного ярко-синего глаза,   и, не опуская глаз, подставил ладонь, которую

тотчас же окутало ласковым золотистым теплом.   А   шар вдруг,   теряя свою спелую

округлость, стал превращаться в нечто иное.

     - Свет невозможен без тьмы,   и без ночи нет дня, - Руна Дагаз - развития и

равновесия сил талисман,   -   усмехнулся Грим, заставляя Вестмунда вновь поднять

взгляд от   золотящего ладонь рунного знака,   от   которого вверх по руке,   через

плечи в голову и грудь текла в него новая радостная сила.   - Осталось закончить

начатое.

     Углом   глаза   Вес   заметил,   как,   невредимо проникнув сквозь стену   огня,

чьи-то руки протянули в круг жезл из точильного камня и грубый тяжелый тесак.

     - Сбей лики!

     И вновь успокаивающая привычная тяжесть жезла в левой руке и холод стали в

правой...   Действительно ли дрогнули, исказились гневом жестокие черты на сером

камне?   Вес разжал правую ладонь,   будто птицу выпуская солнечную Дагаз,   чтобы

решительно сжать рукоять тесака.

 

     - Четыре долгие сотни? - с сомнением переспросил Тьодольв Грохот.

     - Достаточно будет и двух, - задумчиво отозвался Змееглаз.

     - Еще одну составит отрад из моей личной дружины, - продолжал Вестмунд.

     При этих его словах лицо Торарина Клакка расплылось в кровожадной ухмылке.

     - Если   я   верно   понял тебя,   конунг,   моим   отрядам необходимо выступить

немедленно.   - Он помедлил, и после кивка Вестмунда продолжал: - Окрестные леса

нам известны много лучше, чем франкам, пусть даже они и вынудили кого-нибудь из

местных служить им проводниками.

     Амунди с   сомнением покачал головой,   но   промолчал,   понимая,   что   ярл с

Оркнейских островов скорее всего   прав.   Если   не   страх за   собственную жизнь,

обещание легкой смерти могло подчинить какого-нибудь мальца воле Вильяльма.

     - Ты   получишь лошадей...   -   начал было Вес,   но Клакк решительно прервал

его:

     - Воины моей земли сражаются в пешем строю.

     - Пеший    строй    продвигается   много   медленнее   конного,    -    сдерживая

нетерпение,   объяснил Вес. - Ты опытный воин, ярл, и не можешь не понимать, что

твои люди станут приманкой в   завтрашнем сражении.   Я не намерен давать франкам

возсть выстроить строй.

     В   горнице повисла напряженная тишина.   Вести   сражение на   не   отмеченном

заранее поле, не известив противника, шло в разрез со всеми обычаями.

     - Набег   гаутрека из   рода   Асгаута несколько обескровил врага,   лишив его

части лошадей и значительно замедлив его продвижение.

     Посланным мной разведчикам -   и   об   этом тоже до вчерашней ночи умалчивал

конунг - не удалось выяснить, многих ли они потеряли в ту ночь. Не важно, сколь

велики их   потери,   все   равно рати Длинного Меча много превосходят нас числом.

Твоей дружине,   Торарин ярл, придется достаточно далеко отойти от лагеря, чтобы

усыпить бдительность франков,   а обманув их,   -   прости мне такие слова,   - Вес

как-то по-мальчишески улыбнулся, - поспешно уносить ноги.

     - У   нас   нет   времени   переучивать людей,   -   упрямо   настаивал на   своем

Торарин.   -   Да   я   и   не рискнул бы перед боем навязывать им свою волю.   -   Он

многозначительно поглядел на   конунга.   -   Моей дружине не впервой преодолевать

долгий путь на двух ногах вместо четырех.

     И     Амунди    вспомнил,     что    именно    оркнейские    викинги    славились

стремительностью своих набегов,   в которых пешие отряды, оставив малую стражу у

вытащенных на берег кораблей,   рисковали отойти не на один десяток миль в глубь

страны и   вернуться к   вечеру того же дня.   К тому времени,   когда весть о беде

достигала местного   хавдинга,   оркнейцы   успевали уже   раствориться в   закатной

дымке,   чтобы спустя пару дней нанести столь же   беспощадный удар по   соседнему

фьорду. И снова исчезнуть, прежде чем жертва их разберется, откуда напал враг.

     - Торарин притворится,   что бежит,   и   направится к   нам,   а   мы захлопнем

ловушку, так? - усмехнулся Лодин из Виггьярда.

     - Это -   старый трюк.   Однако не   забывай,   что он,   воз,   известен и

франкам.

     - Воз,   -   на удивление легко согласился конунг. - И потому так важно

попытаться сохранить в тайне точный план.

     - Кто поведет твоих людей? - пожелал узнать Торарин, предвкушая пополнение

своей дружины, рассчитывая уже про себя, как разместить новичков.

     - Грамы Горт и   Ристи,   -   разрушил его построения Вес.   -   Они растянутся

лесом вдоль дороги,   охраняя вас с флангов.   А заодно оповестят вас,   на случай

если франки решат сойти с дороги.

     - Посмотрим,   как им тогда понравится моя игра,   когда они заплутают среди

оврагов, а там их встретят мои люди, - воспрял духом Торарин Клакк.

     - Оставь хоть кого-нибудь и для наших мечей, Клакк. Не то каждый в Фюркате

станет   чувствовать себя   одураченным,   -   улыбнулся Хамарскальд,   вызвав   пару

смешков среди собравшихся на большой совет вожаков дружин.

     - Останется,   -   хмыкнул,   отвечая за давнего друга,   Змееглаз,   потом уже

более серьезно добавил:   - Пусть даже, поправ обычай, мы и заставим их выйти на

поле,   где уже будет выстроено наше войско,   франки многократно превосходят нас

числом. К тому же вражья волшба, - к немалому удивлению Амунди в тоне Хальвдана

и во взгляде,   каким он окинул скальдов, не было и следа вызова, прозвучали его

слова спокойно,   и как-то даже обыденно,   - позволяет им не страшиться ослабеть

от боли и ран.

     - Разместить дружины   по   всему   периметру   поля   и   замкнуть   Вильяльма в

кольцо? - предложил Орм Готландец.

     - Рискованно,   - покачал головой Хамарскальд. - Слишком велика вероятность

того, что их сомнут по отдельности.

     Вестмунд,   явно что-то взвешивая, молчал, только переводил взгляд с одного

на другое столь же знакомое, столь же покрытое шрамами озабоченное лицо. Совсем

как   тогда,   когда отправил на   гибель своего отца,   неожиданно для самого себя

подумал Амунди.

     Повисшее в   горнице молчание прервал вдруг хрипловатый голос,   раздавшийся

из тени у окна, куда не доставал свет факелов.

     - Я готова дать тебе совет,   но при этом я хочу получить кое-что взамен. -

Карри помедлила, ожидая ответа или возражений.

     Ярл Хальвдан Змееглаз от   возмущения привстал даже со скамьи,   намереваясь

объяснить этой   заносчивой девчонке -   пусть она   даже   и   дочь   столь славного

витязя,   каким был   Рана Мудрый!   -   что не   выставляет человек чести условий в

столь тяжкий для всех час.

     Однако конунг опередил его:

     - Говори.

     - Закрыв глаза на мой пол,   -   не вставая с места,   Карри подалась вперед,

чтобы вдвинуться в круг света, - ты пожалуешь мне равное со всеми место в твоем

совете.   И во-вторых,   я -   и не одна я -   не желаю больше слышать,   как конунг

говорит:   "На это нет времени",   или: "Это мое решение"; "Так будет, потому что

конунг   я".   Иначе   зачем   тогда   конунгу совет?   -   Дочь   Раны   Мудрого озорно

улыбнулась.

     Все взгляды обратились сперва с   изумлением на нее,   потом с   сомнением на

Вестмунда.   Сам   Вес,   невольно поискав рукой   успокаивающую тяжесть жезла,   не

нашел на   привычном месте точильного камня и   обнаружил,   что   смотрит -   будто

впервые в жизни - в жесткие, но и полные лукавства глаза Карри. Жезла предателя

воинов больше нет,   как нет и   того,   чему он   был воплощением.   Конунг опустил

взгляд.

     - Я принимаю оба условия.

     - Стоит,   воз,   оставить в самом лагере две крупные дружины,   которые

вступят в схватку,   не в начале ее, а навалятся свежей силой, когда враг начнет

уже уставать.

 

     Он   стоял   среди   деревьев на   гребне   древнего вала.   За   спиной   у   него

раскинулись многие сотни лиг йотландской земли до побережья,   а   справа плавный

полукруг укреплений Фюрката.   Лагеря   конунга,   с   военного совета   которого он

потихоньку сбежал. Лагеря детей Брагги.

     Его   лагеря.   А   перед ним,   через поле -   отчетливо различимое меж черных

берегов   серебристое полотно   залива.   Месяц   казался   тоненьким   перламутровым

завитком ночи.

     Налетевший с залива ветер колыхнул листву,   и по рунам на наследном клинке

заметались тени.   От   их   суетливой дрожи сама   сталь казалась серебром.   Ярким

белым серебром, увитым старыми рунами. Нет нужды в даре эрилия, чтобы прочесть,

что здесь написано.   Что оставили ему в наследство не одно поколение скальдов и

воинов.

     "А   досталось оно Волку Ночи",   -   усмехнулся он про себя.   Сколько раз он

бежал этого самого меча, отвергал...

     ...Рауньяр, что означает "Испытатель"... Рауньяр...

     Он с шумом выдохнул.

     Обнаженный меч жаждет крови. Удел владельца - напоить его.

     Вонзив меч в   пожухлую траву,   он   надавил на крестовину,   погладил лезвия

ладонью. Когда он отпустил Рауньяр, тот стоял прямо в земле.

     Кровь, не желая останавливаться, все текла по его руке на землю.

     Капли впитывались почти сразу же,   словно поле   будущей битвы жаждало хотя

бы   глоток в   предвкушении рдяного плача павших.   И   внезапно,   будто по-волчьи

обострились все его чувства,   он   сам почувствовал ее запах.   Как невыносимый и

тягостный,   ощутил смрад войны,   замешанный на вони разлагающихся трупов. Пусть

будут все павшие похоронены или сожжены, все равно не смыть этот запах.

     - Что ж еще? - спросил он. - Чего еще ты ждешь от меня, плоть Имира?

     Земля не   ответила ему.   Квельдульв перевел взгляд на меч,   чтобы увидеть,

что руны на клинке Рауньяра побагровели от крови.

     ...он   снова был   мальчишкой...   он   слушал рассказы деда.   Слушал витязя,

мужа, скальда, которого почитали мудрейшим средь равных.

     - Скальд - всегда воин, сражается ли он с врагом или с болезнью.

     Скальд -   всегда воин, оружие ли его руна или клинок. Грим открыл глаза. К

черным рунам запекшейся крови добавилась еще одна.

     Сияющая под луной сталь.   Лагу -   вода,   Логр -   закон... Он поднял к лицу

правую ладонь и не увидел на ней ран.

 

     XXIII

     РУНА РЕЧИ ГЕБО - ЩЕДРОСТЬ. ДАР. ГОСТЕПРИИМСТВО

 

     Руна Гебо - единенье в ритуала дара, вейцлы,

     единенье в договоре асов с ванами востока.

     Руна связи меж мирами, примирить способна Гебо

     Муспельхейма жар и пламень

     с лютой стужей Нифельхейма.

     Овладевший знаньем Гебо понимает, что

     едины те, что борются друг с другом.

     Скальд же руной привлекает силы блага,

     что стремятся к укреплению союзов,

     что удачей не оставят тех,

     кто ближнему подмога.

 

     А время вдруг понеслось с быстротой гонимого по пороше зайца.

     Не хриплые звуки рога подняли до зари лагерь, а гонцы конунга, разносившие

по дружинным домам приказы,   и вожаки -   херсиры,   форинги и грамы расталкивали

своих людей, пересказывая им одобренный большим советом план.

     Еще   засветло   ратники   начали   разбирать   оружие.    Повозки   с   казной   и

ценностями лагеря под   охраной тех   из   бондов,   кто   не   способен был стоять в

строю,   покинули Фюркат, чтобы укрыться в лежащих к югу от него лесах. Спину же

войску   прикроют крепостные валы:   если   рати   йотландского конунга не   удастся

удержать это поле, дальнейшее продвижение франков станет неостановимо.

     Ратники собирались дружина к   дружине,   и конунг уже установил цепочку для

передачи   приказов отдельным отрядам:   одни   из   них   отдавались звуками   рога,

другие должны были доставить гонцы.

     Всего плана битвы не   знал никто,   но слава Вестмунда,   как военачальника,

заставляла забыть   о   сомнениях.   Кто,   как   не   он,   создал   державу Северного

Йотланда,   отвоевав ее земли у хозяина могучей датской державы? Кто, как не он,

смог разить рати, которые до тех пор считались непобедимыми? Чьими, если не его

усилиями,   наконец,   вырос   сам   Фюркат?   И   теперь   херсиры северных дружин   и

гостившие со   своими людьми в   лагере Вестмунда ярлы   готовы были   повиноваться

любому его приказу.

     За   день   до   битвы   лагерь узнал об   еще   одном новшестве своего конунга:

отряде всадников,   какие были в   диковину для   привыкших воевать на   море людей

севера.   Вестмунд недаром внимательно выслушивал все,   что могли бы   рассказать

ему о франках гонцы Горма Старого и те, кто бежал с занятых франками земель, не

ускользнуло от его внимания и то,   что именно лошади, похоже, являлись основным

преимуществом франков в   бою.   Однако   много   ли   скакунов осталось в   воинстве

Вильяльма после ночного набега гаутрека из рода Асгаута?

     Немалых раздумий потребовалось и для того,   чтобы отобрать людей в отряды,

которым предстояло сражаться верхом,   и   выбор пал   -   что   неудивительно -   на

дружину Гвикки Ирландца,   люди которого без труда управлялись с   лошадьми,   и к

немалому удивлению даже тех, кто давно знал его, отряд, который привел из своих

земель Орм, сын Эйлива, прозванный Готландцем.

     С   первой зарей обе конные дружины были посланы занять места в редкой роще

вдоль гребня земляного вала, с запада замыкавшего поле пред Фюркатом. Лошади на

крутом подъеме хрипели, раздувая бока, задыхаясь под непривычным весом воинов и

оружия.

     - Рассредоточиться среди деревьев! - прокричал Орм Готландец, и по цепочке

его   приказ   передали   остальным,   и   гонец   отправился к   поднимавшейся следом

дружине Гвикки.

     Всадники подстегивали вороных   поводьями и   вонзали шпоры   в   бока,   и   те

продолжали свой   бег   вперед,   продираясь сквозь   колючий кустарник на   изрытом

оврагами склоне.

     Наконец,   обе дружины преодолели подъем.   До   этого мгновения у   Скагги не

хватало времени,   чтобы   толком   оглядеться кругом.   Теперь   он   связал воедино

обрывки случайных разговоров у вечерних костров,   из которых выходило, что этот

вал   -   часть древних укреплений поселения,   на   руинах которого,   если   верить

слухам,   был   выстроен нынешний Фюркат.   Дружины верховых -   столь странные для

северного мира,   где лошадьми пользовались лишь для переездов,   но   не для боя,

стояли в   рощице на   вершине вздыбившейся гребнем гигантской стены,   с   востока

просторное поле пред лагерем конунга Вестмунда замыкала водная гладь залива.

     Скагги проверил,   насколько легко покидает его   ножны первый в   его   жизни

собственный меч. На сгибе левого локтя у него висел круглый железный щит - один

из   тех,   что,   повторяя работу ирландского мастера,   отковал Гранмар,   взяв за

образец тот щиток, с которым вышла на хольмганг дочь Раны Мудрого.

     В   дружину Гвикки,   да   если уж   на   то   пошло на   поле боя,   Скагги попал

благодаря упорному   нежеланию Ирландца брать   в   свой   отряд   кого-либо,   кроме

Квельдульва.   Днем раньше, опасаясь вражьей волшбы, Круг решил, что с каждой из

дружин на   битву отправится один из   детей Брагги.   А   на большом совете Гвикка

осторожно завел речь   о   том,   что   хоть он   нимало не   сомневается в   воинской

доблести и   умении   любого   из   скальдов,   возле   себя   он   предпочел бы   иметь

Квельдульва -   Скагги подозревал, что Грим заранее условился о том с Ирландцем.

Однако обоим пришлось склониться перед решением Круга, к которому присоединился

и сам конунг,   что присутствие скальда Локи много полезнее будет в ставке Круга

у стыка старого и нового крепостных валов.   Скагги помнил, как ясно читалось на

лице морского разбойника нежелание брать в отряд полузнакомого человека,   пусть

и обладающего даром защитной волшбы,   а потому,   когда ученик целителя набрался

смелости и предложил себя,   Гвикка,   поворчав,   согласился. И у старейшин Круга

тоже вскоре иссякли возражения. И все же отпустили Скагги, лишь взяв обещание с

ирландца присмотреть. по возсти, за мальчишкой в схватке.

     - Хватит   глазеть   по   сторонам!   -   внезапно прикрикнул на   него   Гвикка,

который   как   раз   проезжал по   гребню   вала,   проверяя,   как   разместились его

всадники. - Во время атаки будьте повнимательнее!

     Забыв о мальчишке, он обращался уже к своей дружине и людям Готландца:

     - Постарайтесь не пропустить вымпелов, обозначающих укрытия лучников.

     - Наших лучников? - переспросил низкий бас из-за раскидистой рябины.

     - Наших,   Гаук, наших, - заговорщицки вдруг подмигнув, отозвался Гвикка. -

Не захочешь же ты наткнуться на стрелу моего соотечественника,   а?   И храни вас

асы,   попасть в овраг:   сломаете ноги лошадям и людей Глена потопчете. А за них

отвечать мне   перед   предками собственной головой.   Конунг   обещал   ирландскому

отряду почетное право участвовать в   битве,   а   не   быть затоптанными своими же

войсками. Скальд!

     Скагги выехал из   общего строя,   понимая,   что Ирландец не случайно выбрал

подобное обращение -   принадлежность к   Кругу придавала мальчишке весу в глазах

воинов.   Как и сам Гвикка,   многие из его людей были с берегов Эрины, или земли

скотов, и полагали скальдов сродни чтимым в их отечестве бардам.

     - Отправляйся к   кострам Круга.   Пусть   дадут   знать   Вестмунду,   что   обе

дружины добрались до места и готовятся к бою.

     Скагги пустил чалого рысью вдоль гребня,   отмечая по   ходу,   что сам склон

покрыт густой порослью,   которая затруднит подъем врагу,   но   при   этом надежно

укроет лучников.   Грим   полагал,   что   Вильяльму может прийти в   голову послать

конный отряд овладеть валом. Тогда франкские всадники могли бы, обойдя стороной

битву   и   миновав ров   перед   укреплениями Фюрката,   ворваться в   сам   лагерь и

ударить в спину дружинам Вестмунда.   Это и было одной из причин,   почему конунг

вообще согласился на   столь необычную идею,   как послать конных на   вал.   Пеший

отряд   потратил бы   немало времени,   добираясь до   нового вала,   объяснял Грим.

Разумеется,   снять всадника в лесу несложно, но на валу деревья редки и слишком

много   может   потребоваться людей   на   его   защиту.   Кроме   двух   конных дружин

Вестмунд послал   на   гребень вала   еще   отряды   вооруженных дубинами и   пращами

рабов.   Взбираясь на гребень,   франки вынуждены будут искать доступные им цели,

тогда как сами станут великолепной мишенью для укрывшихся на склоне лучников.

     Добравшись до весело потрескивающего тисовыми поленьями костра Локи, возле

которого гордо   смотрело в   небеса   с   серебряным наконечником копье,   Скагги к

немалой своей радости обнаружил,   что охрану Круга доверили,   кажется, гаутреку

из рода Асгаута.   Несколько поодаль от напряженно всматривающихся в опушку леса

дружинников Карри Рану   стояли тесной толпой с   дюжину скальдов.   Там,   судя по

всему,   кипел какой-то   спор,   но   самих спорящих от Скагги загораживала мощная

спина Бьерна.

     - Разве не ты,   гаутрек,   согласилась вчера с решением совета, что дружина

твоя останется здесь? - Тон говорившего звучал непререкаемо и настолько жестко,

что Скагги с трудом узнал голос своего наставника, скальда Идунн.

     - И сам Вес хотел бы,   чтобы ты не делала этого.   - Голос Эгиля, напротив,

звучал мягко, почти упрашивающе.

     - Снова стремится решать чужую судьбу? - нехорошо усмехнулась Карри.

     - И все же ты одна из немногих, кто встречал франков на поле боя, - указал

ей Эгиль.   -   От твоего знания их хитростей и   уловок в   бою много больше будет

пользы, чем от твоей гибели с оружием в руках.

     - Это дело советников конунга,   не   мое.   -   Карри пригвоздила его гневным

взглядом.

     - Гаутрек...    -    Гневный    взгляд    оставил   скальда   Одина    совершенно

безучастным.

     - Я поведу в бой своих людей, и закончим на этом, - не дала ему договорить

дочь Раны Мудрого.   На   лицо ее лег отсвет той же жажды битвы,   какая исподволь

нарастала в   то утро в   каждом из ратников Фюрката,   которую испытывал даже сам

Скагги.   - Сомнительно, что собакам Вильяльма удастся добраться сюда, и сколько

бы ни осталось тех, кто готов следовать за мной, не мне лишать их права принять

участие в тинге мечей, - закончила она с жестокой гордостью.

     С   этими   словами Карри обвела пристальным взглядом собравшихся скальдов и

только тут заметила Скагги.

     - Ты   принес какие-то известия,   сын Лодина?   Понимая,   что иного выхода у

него нет,   Скагги передал ей слова Гвикки Ирландца. Выслушав его, Карри коротко

кивнула и отвернулась, чтобы отдать какие-то распоряжения Сигварту из Нидаррса.

     Возвращаясь   назад   по    гребню,    Скагги   ясно   ощущал   напряжение   среди

укрывшихся меж   деревьев воинов.   С   высоты древнего вала без   труда было

увидеть клубы пыли, катившиеся по широкой, прямой, как стрела, просеке, которая

почти надвое разделяла далекий лес.   Клубы эти все приближались,   и   источником

их,   конечно же, были десятки сотен ног и копыт, топтавших землю и измельчавших

ее в пыль.

     Воины приподнимались на стременах, нетерпеливо всматривались в эти пыльные

облака.   Сакс   Гаук   из   дружины Ирландца уже   начал роптать на   вынужденное их

бездействие.

     Дружинники сына   Эйлива,   быть может,   лишь только на   время оставили свою

неприязнь к   тем,   кого принимали за человеческое отребье без роду без племени,

набившееся на корабли морского разбойника,   и   к прикатившимся где-то в оврагах

ниже   по   склону   бывшим   рабам   из   дальних западных земель.   Скагги почему-то

казалось,   что он слышит,   как не только на самом хребте, как по всему полю и у

залива   приносятся клятвы   на   датском   языке,   как   обращаются к   своим   богам

готландцы Орма и ирландцы Глена...

     Сам того не ожидая, Скагги беззвучно произнес собственный обет: "За Круг и

в   дар Гламу.   Пусть Хромая Секира примет в   дар каждого второго из убитых мной

франков. Рас, мрачный страж Хель, выпей их кровь и прокляни их души!"

     Дальше к северу затрепетал вдруг на ветру белый вымпел.

     Утреннее небо над Фюркатом прорезал вдруг огненный луч - за ним последовал

второй,   потом третий.   Скагги даже не сразу сообразил,   что это от крепостного

вала   подают   сигнал расставленным в   укрытиях отрядам.   А   сообразив,   тут   же

вспомнил,   что в   лагере и раньше ходили слухи о выпускаемых в небо подожженных

стрелах. Вес как будто использовал в свое время этот способ в сражении с армией

Горма Старого.

     Клубы пыли вот-вот   готовы были вывалиться на   раскинувшееся перед лагерем

поле, однако Скагги выручил острый глаз птицелова.

     Мгновение спустя не   требовалось уже   особого труда,   чтобы   различить под

клубами пыли отряд с Оркнейских островов, разыгрывающий - хоть и не очень умело

- не в обычае севера отступать - беспорядочное бегство.

     Наконец-то   дружина Торарина Клакка достигла предназначенного под сражение

поля,   притворно неумело улепетывая, будто загнанный заяц, что охромел вдруг на

правую ногу...

     От   кромки леса   в   долину докатилась волна оглушительного шума,   и   устье

просеки окуталось еще   большими облаками пыли.   Там   шел   яростный арьергардный

бой, скрывавший притворство отступления.

     Но   стоило ему докатиться до   какого-то   лишь Торарину и   конунгу ведомого

места,   как   изодранный стяг Клакка замер на   месте и   больше уже не   двигался.

Подбитый заяц обернулся вдруг ко врагу разъяренным волком!

     В   это время со стороны лагерного вала,   из тыла Торарина,   к нему спешили

уже   отряды пеших воинов.   Это   была дружина Змееглаза,   с   которой,   как   знал

Скагги, отправился скальд Тюра Скальдрек.

     По   всей   длине   фюркатского вала   и   вдоль залива взметнулись разом стяги

дружин.   Заплескался над   Гауком-саксом   кроваво-черный стяг   дружины Ирландца,

поднялось бело-синее знамя конунга,   и   чуть поодаль черное с   золотом -   детей

Брагги.   Рев нарастал,   вызывая боль в ушах, и пыль вздымалась в небо фонтанами

со   спин   северных китов.   Среди этой какофонии звуков Скагги различил зловещий

звон, ни с чем не спутаешь этот высокий пронзительный вой: то лучники выпускали

свои   смертоносные стрелы.   Если   ирландцы целились сейчас из   своих укрытий на

склонах, мишеней у них было в избытке.

     Прав оказался Грим,   отряд франкской пехоты направился к гребню, в надежде

по его вершине добраться до самого лагеря.

     Гвикка метался по всему гребню,   сдерживая нетерпение своих воинов. Скагги

крепче сжал   коленями бока дрожащего от   возбуждения коня,   потом сгреб поводья

вместе с прядями из гривы своего чалого.

     Внезапно из невысокого кустарника показались неприятельские всадники.   И в

тот же миг топот копыт перекрыл зычный приказ Ирландца,   и обе дружины громовой

волной   устремились   вниз,    в   атаку,   выдергивая   из   ножен   мечи   и   удобнее

перехватывая копья.

     Ирландские лучники тем   временем торопливо попрятались по   своим укрытиям,

поближе к отмечающим овраги вымпелам, опасаясь попасть под эту неистовую волну.

     Два конных войска схлестнулись друг с   другом,   и   теперь в схватке нельзя

было различить ничего, кроме испуганного ржания лошадей, звона оружия и криков,

исторгаемых болью ран или предсмертным страхом.

     Скагги удалось опустить меч на   шлем ближайшего из франков,   а   чалый его,

подчиняясь поводьям и   коленям всадника,   сбил с   ног   изящного серого скакуна,

которым правил раненный противник.

     Лошадь и   всадник оказались на земле,   едва не вырвав при этом меч из руки

Скагги.

     Позади   послышались   разрозненные   возгласы   и   крики   агонии:    вслед   за

всадниками   вниз   по   склону   двинулись   вооруженные   дубинами   рабы,    занимая

пространство,    преодоленное   воинами.    Они   приканчивали   раненых   франков   и

отыскивали,   чтобы унести наверх, раненых дружинников Гвикки и Орма. И ирландцы

уже   тоже   успели выбраться из   своих   укрытий и   спускались вслед за   конными,

отыскивая новые удобные места для стрельбы.

     Волна   за   волной   накатывали воины   противника со   странным выражением на

побелевших,   застывших лицах.   Не   привыкшим держать   конный   строй   северянам,

большого труда   стоило не   пропустить намного более   умелых наездников врага на

гребень древнего вала. С каждым новым приступом ряды защитников таяли.

     Скагги гнал от себя мысли о   передышке или подмоге,   зная,   что ни того ни

другого не будет. На эту битву вышли все, кого смог собрать призыв йотландского

конунга.

     Прикрывшись щитами   и   выставив лес   копий,   люди   Хальвдана,   прозванного

Змееглазом,   теснили врага,   пытаясь найти, прорубить пусть неширокую, но брешь

во франкском строе.   Ратники из отряда Рикара де Врена раз за разом кидались на

них подобно своре разъяренных собак.   Понимая,   что и   с той и с другой стороны

вышли все   стрелы,   ярл   Хальвдан позволил себе   замереть на   минуту за   спиной

дерущихся.   Вниз от ребер по правому боку стекала теплая струйка, но боли он не

чувствовал.   Прищурившись за прорезью шлема,   ярл взвешивал шансы. А шансы были

неравны. Слишком далеко вырвались они в первой горячке боя, когда казалось, что

для   победы достаточно только лишь их   с   Торарином Клакком дружин,   что   враги

снопами спелой ржи сами ложатся под ноги любимой богами дружины.

     Сколь легким был их путь!   Звенел над воинами Севера голос прекрасной девы

с развевающимися по ветру волосами:

 

     ...гребень - железный, а стрелы - колки;

     будем мечами ткань подбивать.

 

     Смеялась,   вытирая губы тыльной стороной руки,   на которую с   меча стекала

вражья кровь.

 

     ...мечи обнажив, начали ткать;

     сломятся копья, треснут щиты, если псы шлема вцепятся в них.

 

     Пела и смеялась та дева,   что приходила к Хальвдану перед победой, укрывая

его плащом неуязвимости.

     Сами не   заметили,   как смяли передний ряд франков,   как пали под секирами

вражеские лучники,   как   прорубила себе   дружина дорогу   к   самому   лесу.   Лишь

сумрачно улыбнулся нынешний хозяин Сканей,   когда под ноги ему скатилась голова

этого мальчишки,   что   похвальбы ради   нацепил на   копье кровавый плащ славного

Хакона,   победителя саксов у Данвирка.   Думал ли Змееглаз, что так ему будет не

хватать   давнего   врага?    Мог    ли    представить   себе,    что   столь   глубокое

удовлетворение доставит ему   месть за   старого ярла,   которого не   раз,   осыпая

бранью, обзывал он разбойником и вором, обманом отобравшим у него Сканей.

     Лишившись   своего   вожака,    франки,    казалось,    готовы   были   дрогнуть,

отступить, если не побежать. Но нет, возникло позади них кто-то или что-то, что

яростно и беспощадно гнало их вперед -   под удары от северных мечей. И люди эти

не стонали теперь от боли,   не кричали от ярости,   даже взгляд, какой удавалось

пару   раз   уловить самому   Змееглазу сквозь   прорезь вражеского шлема,   казался

бессмысленным и пустым.   И не падали они,   даже истекая кровью.   И сражались, и

умирали они...   молча.   Не   поверил бы   рассказу о   том Змееглаз,   но сам видел

такое, когда зверским ударом секиры отрубил франку руку, державшую щит. Славный

вышел удар   -   так   что   выглянула из   обрывков кольчуги и   мяса белая сахарная

кость,   но и тогда франк продолжал надвигаться на него,   пока не свалил его ярл

новым ударом.

     Еще полчаса назад Хальвдан понял,   что,   даже привычно меняясь в   переднем

строю,   воины его начинают уставать, и приказал отойти на пару дюжин шагов, так

чтобы с тыла его отряд прикрывал рыбацкий сарай. Каких-то несколько дюжин шагов

по телам своих и чужих,   раненых и убитых.   Но отступая, Хальвдан не потерял ни

человека.

     И   в   том   была   ошибка   витязя,   прозванного   Змееглазом   за   пристальный

неподвижный взгляд огромных белых глаз с крохотной черной точкой зрачка.

     И захлебнулась серебряная песнь.

      Они прижаты к   этому сараю,   и   помощи им ждать неоткуда...   А   число этих

странных чужих, будто зачарованных воинов неистощимо... Еще остается за спинами

дружинников редкий   плетень в   паре   локтей   от   постройки,   но   надолго ли?   А

попробуй он отозвать людей,   запереться с воинами в этой рассохшейся развалюхе,

достаточно будет полудюжины стрел,   чтобы зажарить их   как   треску.   И   враги с

лицами-масками ворвутся, чтобы добить последних.

     Слева от угла сарая шагнул к   нему скальд,   отправленный волею Круга с его

дружиной.   Дико и странно глядели глаза опирающегося на копье старика, в бороде

его уже запеклась кровь.

     - Уходи,   ярл!   -   пророкотал вдруг старый воин мощным и хриплым басом.   -

Чужая волшба одолеет тебя. Прочь, уходи!

     Позволив себе на мгновение оторвать взгляд от схватки,   Хальвдан обернулся

к скальду, чтобы встретиться с взглядом...

     Берсерка.

     "Куда?   Куда мы   можем отсюда уйти?"   -   хотел было спросить Змееглаз,   но

старик опередил его:

     - По   берегу вдоль самой воды,   к   лесу.   Радуйтесь асы!   В   это мгновение

полнейшей,   кристальной ясности   Змееглаз   понял,   что   скальд   лишь   с   трудом

сдерживает в   себе   священное Одиново безумие,   что   это,   вероятно,   последние

связные слова, какие услышать от него.

     - Уходи с нами! - не отпуская взгляда от скальда, приказал Хальвдан.

     - Их племя -   под корень!   Их души -   в огонь!   Старик вывел над головой у

себя,   у   ярла,   над   головами   рубящихся перед   ними   воинов   какие-то   знаки.

Хальвдану даже и   думать не хотелось,   что за волшбу способен выпустить на волю

променявший свой разум на священную ярость скальд.

     - Уходите отсюда!   - вновь повторил старик, но слова его потонули в криках

облегчения и   боли.   Боль вырвалась воплем из глоток врагов,   когда спало с них

прикрывающее покрывало волшбы,   и криков облегчения не сдержали люди Хальвдана,

когда увидели вполне человеческие страдания и ярость на их лицах.

     Отвернувшись от старого скальда,   ярл подозвал одного из своих кормчих, во

всех битвах передававших его приказы остальным.

     Рагнару предстояло проследить за тем, чтобы все узнали об отступлении.

     - Ты   идешь?   -   бросил ярл через плечо скальду,   и   не дождавшись ответа,

обернулся. - Верность конунгу, воин!

     - Я остаюсь!   -   бас набрал мощь,   перекрывая грохот схватки. - С великими

героями! - И он обвел рукой пространство перед частоколом, заваленное телами. -

Вместе с ними я уйду в Вальгаллу!

     Асы жаждут и ждут! Тюр зовет меня!

     По   знаку своего ярла дружинники все как один сделали пол-оборота к   лесу,

отвлекая врага от истинной цели своего удара...

     Скрывшись   за   частоколом,    Скальдрек,   скальд   Тюра,   проводил   взглядом

уходящих.   Смятый   яростным натиском воинов   ярла,   враг,   казалось,   дрогнул -

подался к лесу. Замешкавшиеся франки с колотыми и рублеными ранами ложились под

подметки мерно опускавшихся сапог.

     Из-за   ближайших деревьев   взметнулись,   вылетели   пылающим дождем,   чтобы

вонзиться в крышу сарая, подожженные стрелы. Не обращая внимания на запах крови

и   гари,   скальд   зашагал   меж   телами,   ощупывая   взглядом лежащих.   Обнаружив

умершего или потерявшего сознание от   ран воина в   одежде севера,   он   поднимал

тело и   относил к   частоколу.   И там ставил воина на ноги,   бормоча заклинания.

Движения скальда-берсерка были безошибочны и легки.

     Бессознательно он пел:

 

     Сурт едет с юга с губящим ветви, солнце блестит на мечах богов...

 

     Падали ли   собранные им   тела -   Скальдрек не замечал.   Скальд Тюра строил

воинов для последнего боя.

 

     ...Мне многое ведомо, все я провижу

     судьбы могучих славных богов.

 

     Гремели над порубленными телами разрозненные строфы...

 

     ...вздымается снова из моря земля, зеленея, как прежде.

 

     На   следующие   полчаса   картины   и   образы   в   глазах   Грима   сменялись   с

лихорадочной быстротой.   Со своего места почти на середине склона он мог видеть

и   как застыло на месте знамя Торарина Клакка,   и как одна за другой накатывали

волны всадников на   удерживаемый Гвиккой и   Готландцем вал.   Ярость берсерка не

заслоняла больше кровавой пеленой зрение скальда Локи,   но   что оставалось ему,

кроме как бессильно скрежетать зубами в бессильном гневе на то, что не дано ему

принять участие в этом тинге кольчуг.

     Захваченный разворачивающимся перед ним   зрелищем,   Грим едва ли   заметил,

как кто-то остановился у   него за спиной,   и вспомнил об этом человеке,   когда,

будто отвечая на всхлип натянувшейся в нем в одно мгновение,   а потом лопнувшей

вдруг струны, услышал рядом судорожный вздох. Резко обернувшись, Грим уставился

прямо   в   расширившиеся от   боли   глаза целителя.   Амунди пошатнулся,   и   Гриму

пришлось подхватить его, чтобы Стринда не упал.

     - Ты   тоже   это   понял,   -   непослушными губами   прошептал   он,   очевидно,

прочитав что-то по лицу Квельдульва.

     - Что?

     В   ответ   Амунди только указал куда-то   на   берег   залива,   где   вспыхнула

костром какая-то постройка.

     - Скальдрек,   - опустошенно ответил на свой вопрос Грим. Но останавливаясь

взглядом на полыхающем погребальным костром сарае,   Грим заметил и другое.   То,

как   несколько   в   стороне,   на   расстоянии какой-то   сотни   локтей,   от   сарая

зародилось   какое-то    движение   к    центру    поля,    означающее   скорее   всего

прокладывающий себе   дорогу   сквозь   схватку отряд.   Значит,   ненапрасна жертва

скальда Тюра!

     И   еще...   из   гущи   схватки,   обегая   накатывающие на   вал   Гвикки   волны

всадников,   к   костру и   копью Круга,   плотно сдвинув ряды и   почти не встречая

сопротивления,   продвигался,   причем с какой скоростью! - неприятельский отряд.

Зов   горна   у   подножия вала   сказал   ему,   что   и   внизу   тоже   заметили этого

необычного неприятеля.   Франки двигались плотным строем в   колонне по трое,   не

останавливаясь, лишь прорубая себе очень узкий проход, вовсе не заботясь о том,

что давно уже попали в   кольцо.   Однако не слишком тесное,   поскольку эта узкая

стальная змея   щетинилась остриями тяжелых копий,   и   будто   крылья   вздымались

одновременно заносимые мечи. Совершенно позабыв об опустившемся на жухлую траву

целителе,   но не спуская глаз с   приближающихся франков,   Грим бросился вниз по

склону, хоть и понимал, что не успеет спуститься, чтобы присоединиться к воинам

морского конунга.

     Вот   необычный отряд оказался на   практически пустом участке поля,   острая

морда стальной змеи целила прямо в огни Круга.   С высоты Грим вдруг увидел, как

оглянулся   по   сторонам   мальчишка,    случайно   оказавшийся   слишком   близко   к

неприятелю. Гриму он показался смутно знакомым... Может, по хутору Скулли-бонда

в   Скаггене?   Еще мгновение и его примет в себя,   прикроет подходящая все ближе

дружина Карри.   А охваченный священной радостью схватки парнишка, швырнув вдруг

наземь меч,   покатился прямо под ноги прикрывающимся щитами франкским ратникам.

Вскочил на   ноги в   каком-то   полушаге от строя и   голыми руками поймал тяжелое

франкское копье. Уперся ногой в щит и изо всех сил дернул его на себя.

     Не иначе Тор придал ему в   тот час свою силу!   Мыслимо ли,   чтобы какой-то

юнец смог выдернуть из строя копейщика!

     И   тут   же   в   образовавшуюся щель   хлынули дружинники дочери Асгаутов,   и

топоры с хрустом увязали в жестких франкских хрящах.

     Впервые Бьерн по прозвищу Большой Кулак нашел себе дружину,   что всем была

ему по нраву,   жалел он сейчас лишь о том,   что мало места ему, чтобы повернуть

хоть ловкое,   но   все ж   немалое тело.   В   руке,   привычной более к   секире или

топору, радостно играла ведьма битвы. Вот лезвие ее молнией метнулось в слишком

светлое,   не тронутое ни морскими ветрами,   ни солью лицо франкского витязя.   В

фонтанчике искр рухнула секира на франкский меч,   отводя удар.   Но сместилось и

лезвие секиры. Удар рухнул не в сам шлем, куда метил Большой Кулак...

     Верхний угол лезвия вошел меж двух темных,   как омут,   расширенных глаз, в

которых сверкнуло на   миг   недоумение,   просек лицо франка,   и   надвое разделив

подбородок, остановился. Секира увязла в высокой латной груди.

     Обмякшее,   закованное в броню тело повалилось назад,   а Бьерн на лету,   не

дав врагу упасть, выдернул оружие.

     А   франкские ратники со   странно пустыми лицами   продолжали сражаться так,

будто и   не   рассек сперва надвое,   потом на   все более мелкие части их   строй,

натиск дружинников Карри Рану.   Гриму на   миг   показалось,   что   будто дрогнул,

раскрылся,   не выдержав такого напряжения, стальной кулак, лишь для того, чтобы

с   криками радости враг   поспешил отсечь от   ладони пальцы.   Казалось ему,   что

теперь на   поле под   ним   содрогаются кровавые обрубки -   это руки,   чьи пальцы

силятся прирасти назад   к   ладони,   но   каждый из   них   уже   намертво обхватили

закаленным кольцом-ободом дружинники морского конунга.

     И все же... Будто покорные единой воле, слаженно двигались эти отрубленные

персты, разом вздымались в едином замахе клинки...

     Обливаясь   ли   кровью,   всасывая   ли   мучительным усилием   воздух,   франки

продолжали заносить оружие, пока тела их не падали кровавым месивом.

     "Как     заставить в   битве   бойцов   подчиниться,   с   такой   точностью

исполнить приказы?"   -   мелькнула у Грима недоуменная мысль,   но додумать ее не

оставалось времени.   У   него   на   глазах   лишенная пальцев ладонь меняла форму,

обращаясь в клин. Грим добежал уже до подножия склона, где замер в невозмутимом

ожидании строй детей Брагги.

     Бросив на произвол печальной их судьбы,   отвлекающие врага "пальцы", клин,

оборотившись наконечником копья или стрелы, устремился к ожидающим их скальдам.

Острие клина внезапно раздвинулось, выпуская стальные рожки, надежно защищавшие

высокого светловолосого рыцаря с темной отметиной на виске.

     - Вот он,   -   безо всякого выражения и   будто против своей воли проговорил

скальд Локи.

     В   мрачной   сосредоточенности   застыли   на   миг   суровые   лица,   качнулись

согласно увенчанные шлемами головы.

     Над валом Фюрката вспыхнуло, пронеслось еще несколько пылающих стрел. Один

из этих сигналов предназначался для дружин Гвикки Орма Готландца и означал, что

от   расположенных по   гребню   всадников требуется атака.   С   огромным трудом им

удалось немного продвинуться вперед.   Скагги был   лишь   одним среди трех   сотен

воинов, и все же, даже не будучи еще полным скальдом, чувствовал он напряжение,

связывавшее их всех между собой. И вместе с тем он чувствовал другое напряжение

- среди франков, так же заставляющее их сражаться, как единая многопалая рука.

     Было ли   такое в   обычае воинов Вильяльма?   Или то   была оборотная волшба?

Скагги потерял счет сраженным им франкам,   но ему казалось,   что он еще в силах

собрать немалую свиту для Хромой Секиры. Внезапно возле него возник неугомонный

Готландец, безжалостно стегавший поводьями измученного скакуна.

     - Поспеши к Карри Рану! - не останавливаясь, крикнул он. - Пусть ее люди и

охрана   скальдов   растянутся вдоль   нашего   фланга.   Иначе   мы   не   выдержим их

натиска!

     Развернув скакуна, Скагги заставил его пробиваться сквозь побоище, забирая

к   лагерю.   Выбравшись ближе   к   гребню,   ученик   целителя   миновал   лучников и

живодеров-пехотинцев и,   наконец,   добрался до   знамени детей   Брагги.   Натянув

поводья и   спешившись,   он   замер вдруг как вкопанный,   увидев,   как неподвижно

стоят на краю битвы - плечо к плечу - скальды. Неподвижно?

     Что же случилось?   Неужели и   они подобно часовым в   Рьявенкрике поддались

оборотной волшбе?

     Позади него раздался топот копыт,   и спешившись на скаку, Гвикка растолкал

застывшие в неподвижности фигуры.

     Карри лежала на покрытом жухлой и истоптанной травой склоне.

     Сигварт потерянно склонился над   вожаком приютившей его   после гибели отца

дружины. Возле него, опираясь на секиру, стоял на одном колене Большой Кулак. И

самозабвенно хлопотал Амунди Стринда,   однако выражение его лица ясно говорило,

что все усилия бесполезны.

     Поблескивали звенья тонкой работы кольчуги,   в   которой под   сердцем зияла

рваная дыра,   и   плащ   гаутрека из   рода   Асгаута,   и   трава вокруг были залиты

кровью.   "Если она потеряла столько крови,   - в ужасе изумился Скагги, - то как

же она еще жива?"

     Лицо   Гвикки   походило   на   серую   маску,   которая   нисколько не   скрывала

охватившего его горя.

     - Я сделал все,   что было в моих силах... - Безвольно опустив руки, Амунди

поднялся.   В   едином движении,   столь стремительном,   что Скагги даже не уловил

его,   Большой Кулак вскочил,   чтобы сгрести за ворот плаща и   притянуть к   себе

Амунди.

     - Гаутрек не должна умереть. Ты спасешь ее!

     - Она вскоре окажется рядом со Скаллагримом, - не отпуская взгляда Бьерна,

тихо ответил травник.   -   Я   рискнул дать ей...   Не   важно,   но   боль не   будет

беспокоить ее в последние минуты жизни. - Он осторожно разжал пальцы воина.

     - Да не стой ты как каменный истукан! - набросился Большой Кулак на Грима,

но Квельдульв даже не шелохнулся.

     - Как   это   произошло?   -   перекрыл вдруг   рев   Бьерна внятный и   какой-то

мертвенный голос Гвикки. - Клянусь, я убью всякого...

     - Едва ли.

     Гвикка резко обернулся к говорившему,   чтобы увидеть опирающегося на копье

Одина Оттара Черного.   Скальд Хеймдаля внезапно показался Скагги постаревшим не

на один десяток лет.

     - Едва   ли   воз убить того,   кого   вы   сами убили уже   дважды,   -   и,

прочитав догадку на лице Гвикки, Оттар Черный кивнул.

     Вестред.   Эгиль.   "Пока я жив, он бессмертен", - бессвязные обрывки слов и

мыслей водоворотом кружились в голове ученика целителя,   в то время как он, как

незаметнее,   оглядывал собравшихся в   поисках скальда Одина.   Эгиля среди

собравшихся не было.

     - Он был не один,   -   добавил,   как бы оправдываясь, Бьерн. Сигварт только

молча   указал   на   то,    что   некогда   было   человеческим   телом.    Теперь   оно

превратилось в   такое месиво,   что   желудок Скагги не   выдержал отвратительного

зрелища,   хотя ему пришлось уже немало повидать за долгую битву.   Еще несколько

франков лежали рядом   кучей раздробленных черепов,   внутренностей,   отрубленных

рук и   ног.   Чтобы не видеть этого,   он перевел взгляд на Грима,   лицо которого

хранило какое-то странное отсутствующее выражение,   а   глаза были закрыты,   как

будто за   маской отстраненности скальд Локи пытался скрыть бушующую в   его душе

внутреннюю борьбу. Внезапно Карри с удивительной ясностью произнесла:

     - У меня есть к тебе одна просьба.

     Никто сперва не   понял,   к   кому именно обращается гаутрек,   потом над ней

склонился Гвикка.

     - Мои люди не должны остаться без вожака.

     - Если они согласятся, я с открытым сердцем приму их.

     - И   еще...   Я потерпела поражение...   -   Голос ее все слабел,   и Ирландцу

пришлось опуститься на колени. - Вам победить там, где проиграла я...

     - Это   не   было поражением...   -   впервые заговорил вдруг скальд Локи,   но

Оттар положил ему руку на плечо, заставляя замолкнуть.

     Скагги не   мог оторвать глаз от   лица Карри в   надежде запомнить черты его

такими,   какими они были в жизни,   а не такими,   какими они станут,   когда дочь

Асгаута   перейдет   последнюю   черту,    и   все   же   краем   глаза   заметил,    как

придвинулись к Квельдульву дети Брагги, будто в попытке скрыть какую-то тайну.

     - Возьми мой плащ...   Укрепи его на копье,   - теряя силы, гаутрек повысила

голос, чтобы ее слышала ее дружина, - как это делали в древние времена!

     По   ее рукам пробежала дрожь,   веки прикрыли глаза,   которые уже не видели

света дня.

     - Скагги?   А ты откуда здесь?   - В голосе ее прозвучала нотка удивления. -

Придвигайся ближе к огню, дружок. Становится холодно...

     Гвикка осторожно опустил голову Карри на траву,   не отводя от нее взгляда,

словно не веря в то,   что случилось.   Подобно любому из них, он много раз видел

смерть,   но почему-то эта,   казалось,   была выше его понимания.   Затем Ирландец

поднялся,   подобрал залитый кровью плащ Карри и   оглянулся в   поисках копья.   И

внезапно,   приняв какое-то решение,   шагнул к все так же весело потрескивающему

тисом костру.

     В полном молчании, и как почудилось вдруг Скагги, под безмолвное одобрение

скальдов,   Ирландец   без   малейшего усилия   выдернул из   земли   священное копье

Всеотца, чтобы ловко закрепить плащ на серебряном наконечнике. Покончив с этим,

он   сделал шаг   из   Круга,   поднимая копье над головой,   так чтобы все воины из

дружины дочери Асгаута увидели свое новое знамя.

     Скагги,   наверное, ожидал бы какого-нибудь клича или призыва, но Гвикка не

проронил ни   слова.   Так   же   безмолвно сомкнулись вокруг него воины.   Ирландец

остановился лишь   на   мгновение,   чтобы,   едва   не   поранив лошадь,   вырвать из

притороченных к седлу ножен тяжелый меч.   Одиново копье принял, в свою очередь,

Сигварт.   В прорехе меж облаков вынырнуло вдруг белесое солнце, луч его светлой

полосой лег на запятнанный кровью плащ, ослепительно отразился от серебра...

     Блеск этот   вырвал из   оцепенения Квельдульва,   который одним -   волчьим -

прыжком сумел   преодолеть с   десяток локтей до   насмерть перепуганного вороного

Гвикки, чтобы стать подле Ирландца.

     Взметнулся, почти развернулся на ветру окровавленный плащ.

     Спустившись со   склона,   отряд двинулся было к   середине поля,   потом стал

забирать левее,   и   Скагги вдруг   сообразил,   что   это   Грим   решил   попытаться

направить слепую   ярость этих   людей   на   помощь теснимым отрядам Орма.   Бросив

последний   взгляд   на    детей   Брагги,    будто   прося   извинения   за   что-то   у

Амунди-травника,   его   ученик устремился вслед за   уходящей дружиной.   "Мармир!

Мармир! - вырвалось разом наконец из многих дюжин глоток. - Ма-а-армир!"

     И   этот крик оказался много страшнее всего,   с чем приходилось столкнуться

франкам.    Несколько   оркнейских   воинов   Орма   примкнули   к    ведомым   яростью

дружинникам   Карри,   подхватили   призыв,   не   понимая   его   подлинного   смысла.

Расширяющимся клином пристроились за ними воины какого-то из разметанных врагом

отрядов конунга, что защищали лагерный вал.

     Неудержимый стальной поток   вылился   на   поле   битвы.   Словно   под   гнетом

ураганного ветра, ряды франков дрогнули, отступили. Не было конца жажде мщения,

что   гнала этих   людей,   заставляя их   отринуть голос разума.   В   этой ярости и

радости боя,   принявших облик   простых смертных,   Скагги чувствовал себя   малой

песчинкой,   которой надо   было...   Надо   было раскрыться,   раствориться в   этом

горячечном мареве...   Не   сознавая того,   что   вторит кличу   мармирских воинов,

Скагги крушил мельтешащие перед ним тела и желал лишь одного: пролить как

больше чужой крови.

     Отчаяние переплавлялось в мощь, отчаяние множило силу.

     Никогда   не   случалось такого   с   морским разбойником из   далекой западной

страны раньше. Не захочется вспоминать об этом и потом.

     Необычное для   его   народа священное безумие,   ярость берсерка удесятерили

его   силы.   Подхватив левой рукой застрявший в   чьем-то   трупе франкский клинок

Гвикка,   орудуя двумя мечами,   во   главе колонны стал   прорубать себе   дорогу в

плотном строе фигур.   Не   мог бы сказать Ирландец -   мнится ли ему или на самом

деле направляют его чьи-то   руки,   заставляя обращать разящие лезвия клинков на

врага...

     Случайный удар   сбоку сбил   с   его   головы шлем,   и   он   обернулся,   чтобы

взглянуть в   перекосившееся вдруг от страха лицо франкского витязя.   Кто знает,

что   более напугало того   воина:   выражение лица этого рыжеволосого гиганта или

два меча, зажатые в массивных, покрытых пятнами веснушек ладонях...

     И   внезапно среди грохота и   крови,   и звона стали о сталь,   и снова крови

перед   ним   вдруг   качнулась кривая белозубая усмешка на   искалеченном лице,   с

которого глядел единственный синий глаз:

     - Я ведь поклялся защищать тебе спину!

     От   вала,   от   обращенных на   север   ворот   Фюрката раздался оглушительный

треск, будто крушил черепа великанов могучий Мьельнир. И по обломкам деревянной

баррикады выплеснулось два   бурных   потока,   чтобы   стремительно,   будто   ткань

кровавой иглой,   прошить кипящую на поле схватку. И будто волею волшбы иглы эти

превратились   сперва   в   стрелы,    затем   в   дротики,   копья...   Чтобы   наконец

развернуться полотном смертоносных секир, лезвиями обращенных друг к другу.

     Поистине железной была   воля   молодого конунга,   раз   смог   он   сдержать в

лагере   шесть   -   целых   шесть!   -   долгих   сотен   бывалых   бойцов.   Удержать в

бездействии воинов и их вожаков,   в ярости рвавшихся в драку,   чтобы в решающий

миг бросить их в битву.

     И   поистине железной должна быть   воля   ведущих дружины ярлов   и   верность

дружинников своим вожакам, чтобы не рассыпались, едва выйдя на поле в цепь, оба

отряда.   Но стоило дружинам Ньярви и   Торира Оленя,   будто плугом разрывая пред

собой поле,   прорубить себе место в   сражении,   каждый в строю их,   сделал лишь

пол-оборота,   и обе они выхлестнули по железному клину навстречу друг другу.   И

как неотвратимо разлетается затянутый на скалы корабль,   как гонит по фьордам в

начале половодья льды, потянулись к этим клиньям фюркатские дружинники.

     И   вновь с   грохотом сталь ударила в сталь,   и слышались в ее звоне голоса

Гендуль и Гунн, Саннгрид и Свинуль - вещих дев битвы.

     Соткана ткань большая, как туча, чтоб возвестить воинам гибель. Окропим ее

кровью накрепко ткань, стальную от копий кровавым утком битвы свирепой ткать мы

должны.

     Гремела-пела и   грохотала сталь,   будто бы   и   не встречала нигде уязвимой

плоти...

     Ступали герои   по   крови   франков.   Кончен мир   Фроди,   рыщут по   Йотланду

Видрира псы, крови алкая.

     Впитывая разрозненные остатки   прочих   отрядов,   дружины Ньярви   и   Торира

Оленя не   сомкнулись,   но растянули строй,   железные клинья превратив в   острые

зубы, что жевали, колотили, мололи застрявшие между ними Вильяльмовы рати. И по

всему полю звенели, переговаривались рога.

     Отосланному к   скальдам Скагги было видно,   как ложится за   левой дружиной

неровная просека кучами сваленных тел,   а если повернуть голову,   то такую же -

будто след дракона из конунгова сна -   увидишь и справа.   Но вот правая дружина

выровняла строй,   и со стороны леса стал вытягиваться окованный сталью зловещий

крюк,   отсекая противнику дорогу назад.   Какой-то   из франкских вожаков,   кто -

отсюда не   разглядеть,   собрал своих   людей в   попытке отрубить этот   крюк,   от

сжимавшей его железной руки. Но люди Оленя сомкнули уже у леса ряды с ратниками

Тьодольва Грохота и   мяли,   теснили франков,   разворачивая их   лицом к   солнцу,

спиной к   Фюркату,   нагоняя их   на   дружину Ньярви,   чтобы   раздавить,   иссечь,

исколоть, размозжить...

     И   вновь взвыли,   переговариваясь,   рога.   Дружина Ньярви на мгновение как

будто стала,   уперлась на месте, и стала расходиться клиньями, слово в железные

объятия принимая загнанного врага.

     Объятия     наливались,      росли,      взбухали,     расправляясь     толстым

железно-чешуйчатым остроголовым двуглавым   змеем,   готовыми   охватить   кольцом,

сдавить попавшего в эту ловушку врага.

     Под предводительством ставшего в   тот день берсерком Гвикки из Эрины воины

Карри и люди Орма Готландца успели очистить уже почти весь склон древнего вала,

и выходили на поле, чтобы слиться со строем Ньярви. А дружина сына Кальва будто

выпростала вдруг стальную руку,   чтобы сцепилась она с   обороняющими укрепления

Фюрката личными отрядами конунга.   Шариками ртути   пробежав сквозь строй Торира

Оленя,   вылилась в каплю,   затем собралась в кулак дружина Змееглаза,   усиливая

заслон вдоль опушки леса.   Подходящие разрозненные группки все раздували кольца

удава,   и   стягивающиеся к   ним   песчинки   затапливали   оказавшееся между   ними

франкское войско.   Пока Вестмунд атаковал в лоб, две дружины теснили неприятеля

с флангов.

     Очистив от   неприятеля склон древнего вала и   подбирая по дороге франкские

мечи, покинули ирландцы свои убежища, чтобы присоединиться к Гвикке.

     - Друим-аэд-Бран!

     - Гвикка! Эй, Квельдульв! - кричал, прорубаясь сквозь схватку, Глен. - Эй,

Гвикка!

     - Друим-аэд-Бран! - неслось уже, казалось, со всех сторон.

     - Грим! Да что такое с Гвиккой! Никогда его таким не видел!

     - Грим, ты что, не узнаешь меня!

     Только в это мгновение дошел до скальда Локи полный смысл происходящего, и

он тяжело осел в седле,   слишком ошеломленный,   чтобы сразу же ответить. Да что

там ответить,   если он   не помнил,   как вновь оказался верхом!   Рядом застыл на

мгновение Гвикка. Лицо гиганта было искажено горем, в глазах стояли слезы.

     Тесно сбитый отряд верховых из   отборной дружины Вестмунда мчался по   полю

от ворот Фюрката, разбрасывая попадающихся им под ноги пеших франков и поднимая

их на копья. Они расчищали путь для конунга.

     Вес готов был уже что-то   спросить,   но   осекся,   прочитал тяжкие вести по

лицам Бьерна и Гвикки.

     - Гаутрек... - Вес замолчал, не в силах выдавить ни слова.

     Привалившись к   коню   Грима,   Ирландец   вцепился в   луку   седла   так,   что

побелели костяшки пальцев.

     И Квельдульв не ответил конунгу. И Бьерн... И Сигварт...

     Будто мертвое пятно распространялась от них посреди схватки.

     - Доброго   пира   гаутреку,   -   пробормотал наконец   сквозь   стиснутые зубы

конунг. Голос его чуть заметно дрогнул.

     Он еще раз оглядел сосредоточенные лица, в поисках... Чего?

     Сочувствия?   Поддержки?   Грим   нехорошо усмехнулся про   себя.   Что   ж,   не

Ночному Волку исцелять нанесенные тщеславием раны...

     - Такова была воля асов,   -   сжалился над конунгом Бьерн,   но в голосе его

звучало скорее не сочувствие, а горькая насмешка.

     - На   этом поле еще   будет немало погибших,   которые сопроводят гаутрека к

порогу Вальгаллы. Да отправится вслед за ней войско Вильяльма!

     Будто очистив душу этой клятвой,   Вес   повернул коня и   направился в   гущу

схватки,   сопровождаемый своим отрядом,   что расчищал ему дорогу.   Мощные воины

все   так же   методично и   безжалостно принялись расправляться с   каждым врагом,

попавшимся им на пути.

     - Не знаю,   готов ли я принять победу, за которую заплачено такой ценой, -

выдохнул Бьерн.

     Грим вместо ответа только кивнул,   Ирландец же, казалось, вновь погрузился

в опустошенное молчание.

 

     XXIV

     РУНА МЫСЛИ ДАГАЗ - ЧТО "НОВЫЙ ДЕНЬ" ОЗНАЧАЕТ

 

     Глухой страж богов владеет руной дня,

     Руне же той преображенье и процветанье подвластны.

     При волшбе с умом примененная руна Дагаз

     господства тьмы окончанье приблизит,

     наступление нового света, нового дня принесет.

     Скальду Дагаз сущее все яснее увидеть позволит,

     воину в битве ясность она принесет,

     что жажду убийства и крови собою заменит.

     Свет невозможен без тьмы, и без ночи нет дня,

     Руна Дагаз - равновесия сил талисман.

     парадокс в себе заключает она,

     тот парадокс, что все дополняет друг друга в движеньи.

 

     Он бежал.   Бежал,   чувствуя,   как стягивает напряжением спину и плечи, как

покалывает в ладонях волшба.

     Точно   такое   же   ощущение охватило его,   когда,   сложив   на   груди   руки,

преспокойно стоял   перед   строем   готовых к   битве   скальдов оборотный эрилий и

говорил о сделке. Слова его, однако, встречены были молчанием.

     - Вас здесь всего двенадцать.   -   Грим отметил еще,   что Вестред отчего-то

едва заметно заикается.   - А за мной если не целое воинство, - оборотный эрилий

беззлобно усмехнулся, - то отряд, поверьте мне, отменных бойцов.

     - Едва ли   отряд,   -   не выдержав,   уколол Ивар Белый.   -   Пусть даже твоя

волшба и сохраняет их от боли и страха,   она не сохраняет их от стали.   Взгляни

сам. - Скальд указал рукой за спину Вестреду, предлагая ему обернуться.

     Повернувшись на пятке,   Вестред свел и развел в стороны ладони, приказывая

раздвинуться воинам,   которые,   стоя   полукругом,   заслоняли от   него   схватку.

Только тут   Грим   вдруг осознал,   что   те   два   продолговатых свертка,   которые

охраняли   эти   равнодушные к   гибели   своих   товарищей   воины,   на   самом   деле

спеленутые плащами фигуры людей.

     - Если пытаться сделать что-либо, то только сейчас, - тихо произнес у него

над ухом голос Ванланди. - Другого случая нам не представится.

     Не спуская глаз с оборотного эрилия, Грим молча кивнул.

     - Нас   слишком   мало,   -   возразил шепот   Оттара,   но   Вестред   уже   вновь

повернулся к скальдам.

     - Перебит один   отряд,   подоспеет другой,   -   оборотный эрилий   равнодушно

пожал плечами.   -   Двенадцать - число волшбы, половина знаков Футарка, и все же

двенадцать воинов - это всего лишь двенадцать воинов.

     - Тринадцать,   -   поправил его   хрипловатый голос,   и   из-за   спин   охраны

Вестреда -   совершенно оставившей ее   без   внимания!   -   шагнула Карри Рану.   -

Тринадцать - это тоже не много, но на один клинок больше.

     - Я    не   горю   желанием   вступить   в    поединок   со   столь   прославленным

противником, как дочь Раны Мудрого. - Лицо Карри потемнело от гнева. - Я пришел

лишь за тем,   чтобы предложить вам обмен.   У   вас есть кое-что,   что необходимо

мне.   У меня есть то,   что,   воз, заинтересует Круг детей Брагги и конунга

Вестмунда, - с нажимом закончил он.

     - Отвлеки его,   -   углом   рта   шепнул Гриму Ванланди и,   взглядом попросив

Гранмара сделать полшага назад, придвинулся ближе к Карри.

     - И   что   такого   способен предложить прихлебатель чужеземного князька,   -

усмехнулся Грим, стремясь вывести Вестреда из себя.

     - Это не последний наш с   тобой разговор,   Квельдульв,   -   прошипел сквозь

стиснутые зубы оборотный эрилий.

     - Ладно,   спрошу иначе,   -   не   давая Вестреду отвести взгляд,   Грим краем

глаза наблюдал за   скальдом Фрейя и   Карри,   -   что может быть такого у   жалких

рифмоплетов, чтобы заинтересовать приближенного могущественнейшего герцога, чьи

славные рати сейчас вовсю молотят неотесанные северяне?

     Лицо   оборотного эрилия пошло синюшными пятнами,   Грим   же,   полагая,   что

Ванланди уговорил уже Карри стать двенадцатой в волшбе,   раздумывал, не пора ли

ему сделать шаг вперед, чтобы, сосредоточив, пропустить через себя всю их силу,

как вдругпо знаку Вестреда воины,   развернув,   швырнули на землю перед ними два

неподвижных - уж не скованных ли волшбой? - человеческих тела.

     - Мне нужен Эгиль, скальд Одина, сын Скаллагрима, - прошипел хогби.

     "Пора", - решил Грим, но в это мгновение до него долетел обрывок фразы:

     - ...знаю   Реда   лучше...   годна...   -   и   между ним   и   оборотным эрилием

заступила Карри Рану, а легшая ему на плечо рука заставила его податься назад.

     Он бежал.   Картины той волшбы - неужели это было каких-то несколько часов,

не несколько веков назад?   -   мелькали у   него перед глазами.   Он бежал.   Склон

древнего вала   в   самой   западной его   части густо порос шиповником и   калиной,

Гриму смутно помнилось, что, по словам Ванланди, в этом месте должно находиться

капище народа,   жившего здесь задолго до   того,   как   пришли в   эти места даны,

народа,   воздвигшего древний   вал.   Он   с   трудом   выдрался из   неглубокой ямы,

прикрытой цепкими,   гибкими ветвями.   Колючки цепляли его за   одежду,   под ноги

подворачивались какие-то полусгнившие сучья.

     Будто волею Брагги знала,   что делать,   Карри застыла, вскинув вверх руки,

тело ее, обтекаемое волшбой, превратилось в знак руны Альгиз.

     Охрана Вестреда отступила на шаг назад,   даже не притронувшись к оружию, а

сам он поднял было руку,   чтобы вычертить руну,   но не успел. Волшба двенадцати

скальдов лишила его   способности двигаться,   и   будто   вода   постепенно смывала

краски с   лица оборотного эрилия:   посерели,   как снег по   весне,   лоб и   щеки,

потеряли остатки цвета глаза,   не   поседели даже,   а   выцвели до   тускло-серого

борода и   волосы.   Лишились силы и сковывающие охрану чары,   и франки,   в ужасе

глянув на своего хозяина, бегом бросились вниз по склону, чтобы лечь под мечи и

секиры дружинников Карри.

     Несколько мгновений возле костров Круга царила полнейшая тишина,   потом ее

нарушил шум усталых шагов Эгиля,   который, сняв руку с плеча сына, направился к

скорчившемуся на жухлой траве оборотному эрилию.

     -   мне   наконец   опустить   руки?   -   весело   поинтересовалась Карри,

правда,   в   голосе   ее   чувствовалась легкая   дрожь   пережитого   потрясения.   -

Интересно, кто бы это мог быть?

     - Разумеется.

     - Повремени,   не   прикасайся к   нему!   -   ответили одновременно Ванланди и

Грим,   но Карри уже наклонилась над лежащим у ее ног человеком, чтобы отбросить

с его лица полу плаща.

     Открыв   пустые глаза,   франкский герцог Вильяльм,   прозванный Длинный Меч,

безмолвно ударил гаутрека в подвздошье коротким ножом.

     Выше по склону плети калины взбирались на невысокие деревца, затягивая все

единой колючей стеной.   Он задыхался и бежал,   погоняемый страхом узнать,   куда

исчезли в то страшное мгновение преданный своим асом скальд и оборотный эрилий.

Бежал,   погоняемый безумной надеждой на   то,   что   не   все еще кончено.   Кто-то

ломился сквозь заросли следом за   ним,   то и   дело хрипло поминая всех асов.   У

него же не было времени на проклятия.   Продравшись на прогалину на гребне вала,

он застыл как вкопанный,   остановился столь внезапно,   что бежавший следом едва

не сбил его с ног. Он только успел отметить, что это был Гвикка Ирландец.

     На прогалине,   распростершись спиной на плоском темном камне, лежал Эгиль,

скальд Одина. Его отец.

     Эгиль неотрывно смотрел в белесое в блеклых разводах облаков небо, из угла

рта   у   него   тонкой струйкой стекала кровь.   Меж   ребер   скальда прямо,   будто

Одиново копье, торчал меч. Меч Рауньяр, наследный меч.

     Отец...

     Грим в два шага пересек прогалину,   чтобы опуститься на колени,   задыхаясь

от внезапно сдавившей горло боли.

     Левая рука Эгиля неплотно сжимала клинок, и пальцы были выпачканы кровью.

     "Словно клинок повернули у него в теле..."

     - Кто? - Голос его против воли дрогнул. - Кто это сделал?

     - Вестред...   -   Эгиль неожиданно улыбнулся. - Дурак, он решил... что убив

меня...   разом   получит   всю   силу...   -   Лицо   скальда   коротко   передернулось

страданием,   шрам на скуле изогнулся.   - Он... захотел забрать... меч, когда...

покончил со   мной...   Вмешалась волшба...   рун   в   имени   меча...   Редрика   меч

отверг...   как   только   он...   коснулся рукояти...   -   На   его   скулах вздулись

желваки.   - Он и тебя... хотел убить... Квельдульв... наследным... мечом, чтобы

доказать... что... лгут... руны...

     - Не говори больше, - умолял отца Грим. - Не трать оставшихся сил...

     - Он сказал,   что...   ты отвергал и отвергал...   меч все...   время,   но он

хочет...   взять его...   себе...   -   Струйка крови потекла из его рта.   - Меч...

твой... - Он с трудом сглотнул кровь. - Иначе все начнется... опять... уже в...

другом поколении...

     - Молчи! - приказал от отчаяния сын. - Помолчи, отец, я призову руны...

     - Ты   призовешь   его,   -   вдруг   очень   четко,   но   словно   уже   издалека,

проговорил Эгиль.   - Освободи мою душу, когда я умру. - Пальцы его пробежали по

клинку, оставив кровавый след.

     - Скажи...   что ты примешь его. - Голос скальда едва ли был громче шепота.

- Скажи, что... ты возьмешь...

     - Круг? Меч? - Грим болезненно сглотнул.

     - Сын...   -   Эгиль собирался с последними силами. - Вестред... вернется...

Рауньяр...   Закончи то...   зачем я привел его...   сюда... Оборви... связь между

нами...

     - Отец...

     - Делай,   как я приказал, - едва слышный голос стал вдруг холодно жестким.

- Ты верно... заметил... я все еще тебе... отец...

     Грим с трудом поднялся на ноги.

     - Это великая честь для меня,   избранник Всеотца. Грим опустил обе руки на

рукоять,   сжал отказывающиеся повиноваться вдруг пальцы.   И изо всех сил рванул

меч.

     - Одину слава...   Брагги... - прошептал преданный своим асом скальд, когда

кровь хлынула из его тела.

     Квельдульв застыл над   телом погибшего отца,   намертво сжимая в   руках меч

Рауньяр.   И не смел позволить выплеснуться заполнявшей его скорби.   Желал лишь,

быть может,   снова очутиться ребенком,   который не знает ничего и   потому может

плакать от страха или боли.

     - Рановато,    конечно.    Но,    пожалуй,   я   получил   больше,   чем   мог   бы

рассчитывать,   - раздался с дальнего края прогалины насмешливый голос, и подняв

глаза,   Грим   увидел,   что   неспешным   шагом   к   нему   приближается   совершенно

оправившийся Вестред.   Даже глаза у   оборотного эрилия из   слюдяных вновь стали

синими. - Не я ли говорил тебе, что это не последний наш разговор, Квельдульв?

     - Здравствуй, Редрик, - в тон ему отозвался скальд Локи.

     - Что? - Вестред даже остановился на мгновение. - Как ты меня назвал?

     - Редриком,   прозванным Змеем за искусство владения мечом,   так звали сына

сканейского ярла Хакона. Кстати, убитого тобой.

     - Мной?   -   Грим не мог не видеть, что с оборотным эрилием творится что-то

необычное,   как будто названный именем человека, чье тело носил, как платье, он

будто сам отчасти становился им.   -   Да нет же, это ты и прямо у меня на глазах

убил своего отца.

     - Я не стану препираться с тобой, Редрик.

     - Разумно,   -   неожиданно легко согласился Вестред.   -   Хотя,   насколько я

понимаю,   сам ты мне Рауньяр не отдашь?   -   последнее,   казалось, его несколько

опечалило.

     - Зачем он тебе, если ты полагаешь, что руны лгут?

     - Не то чтобы лгут, оборотные они или нет. Просто в них нет нужды.

     - Оборотные руны...   - задумчиво протянул скальд Локи, но Вестред, оставив

его слова без внимания, продолжал:

     - Смотри,   какого   дара   Всеотца   лишили   тебя   скальды,   заморочив своими

бреднями!

     Руки   оборотного эрилия   двигались   умело   и   ловко,   скатывая   в   воздухе

какой-то шар, все уплотняя и уплотняя его. Грим вдруг понял, что слова Вестреда

о даре и рунах служит лишь для того,   чтобы отвлечь его... Время... Рассчитать,

как точнее...   Перехватив руками за клинок,   он поднял Рауньяр так, чтобы

рунная вязь оказалась вровень с его глазами,   не переставая при этом следить за

врагом поверх перекрестья.   И   почувствовав,   как   потянулись к   нему невидимые

щупальца   страшной сосущей   жадности,   переполнявшей оборотного эрилия,   понял,

сколь мучительна была связь, которую, умирая, просил его оборвать скальд Одина.

     - Вот   они -   ваши руны!   Вся их   сила -   здесь!   -   Вестред явно упивался

новообретенным   могуществом,    не   переставая,    однако,   выискивать   малейшего

проявления слабости в своем противнике.

     - К чему разминать воздух, хогби? - внезапно уколол эрилия Грим. - И стоит

ли горевать тому, кто лишен этого кривляния?

     - А летать тебе никогда не хотелось, а, Волк? - Вестред уже не улыбался. -

Летать как птица.   -   Он легко вспрыгнул на темный камень, но не приземлился на

его поверхность, а будто бы завис на расстоянии полулоктя над ним. - Видишь?

     - Нет, не вижу, - без зазрения совести солгал Квельдульв.

     - Тогда лови!   - лицо оборотного эрилия осветилось злобной радостью, когда

он швырнул невидимый шар в Грима.

     - Лови!   - раздалось одновременно с этим из-за деревьев, и послушавшись от

неожиданности, Вестред схватил вылетевший из леса округлый и грязный предмет.

     Гриму же,   который успел поймать брошенный в него шар на отполированную до

зеркального блеска плоскость клинка,   замешательство оборотного эрилия подарило

несколько драгоценных секунд.

     АЛУ Рауньяр АЛУ.

     - Голова Вильяльма,   -   недоуменно рассмеялся Вестред, в то время как Грим

на одном дыхании произнес:

     - Алу! Рауньяр алу!

     Будто   вырос   внутри   клинка   ураган,   когда   полированная поверхность его

приняла,   впитала и обернула волшбу,   выплеснув и бросив невидимый шар в его же

создателя.

     - И все равно мои рати... - продолжил было Вестред.

     - Так иди же!   Будь рядом с ними!   Встань во главе своих ратей!   -   поднял

голос Грим.

     Сам   он   не   мог   бы   в   точности сказать,   что произошло в   те   считанные

мгновения...   Гвикка утверждал,   что   Вестреда,   все сжимавшего в   руках голову

франкского герцога,   будто листок ветром унесло в небеса...   Ванланди с Оттаром

считали,   что   отраженный рунами на   клинке шар вышиб из   тела хогби того,   кто

завладел   непохороненным   трупом...    Скагги   со    смехом,    но   не   без   дрожи

рассказывал,   как судорожно молотя по воздуху руками и ногами,   падал оборотный

эрилий...

     - Так,   значит,   разрубленный на куски труп Вильяльма и   стремились скрыть

скальды?   -   спросил некоторое время   спустя   Ирландец устало   привалившегося к

камню Грима и   сделал вид,   что   занят стряхиванием частичек запекшейся крови с

рук.

     - Ага.   -   Грим кивнул.   -   Только представить себе не   могу,   как удастся

Длинному Мечу отыскать Там, - он неопределенно вздернул подбородок, указывая не

то вниз, не то вверх, - утраченную голову?

     Гвикки поднял взгляд,   пытаясь определить,   шутит скальд Локи или   говорит

серьезно, встретил озорную усмешку и впервые за весь день улыбнулся.

     Намертво вцепившись в   свисавшие с   отрубленной головы   волосы,   оборотный

эрилий стремительно падал,   кувыркаясь на   лету.   Не   понимая,   что сила волшбы

навсегда оставила его, хогби еще пытался судорожно молотить по воздуху руками и

ногами.   Падая,   он громко кричал,   и воины прекращали сражение, в недоумении и

ужасе   переводя взгляд вверх   на   небо,   следя за   его   стремительным падением.

Ратники   Фюрката тоже   застывали в   недоумении,   не   понимая значения и   смысла

происходящего.   Тот,   кого звали когда-то   Редриком,   а   потом Вестредом,   упал

наземь прямо в сердце бьющейся в железном кольце франкской армии.

     И не мог бы выбрать для этого времени более неудачного для ратей,   которые

называл своими.

     Прошло первое замешательство и схлынули волны паники,   охватившей франков,

когда они   осознали,   что враг нападает на   них со   всех сторон.   И   теперь под

прикрытием отрядов,   по   всему   периметру отбивающих натиск неприятеля,   франки

перестраивали   ряды.   Почти   что   в   самом   сердце   кольца   Родберт   де   Фрикур

хладнокровно отдавал   приказы,   которые гонцы   тут   же   разносили по   отдельным

дружинам.

     Сын   ближайшего соратника и   друга Роллона,   того самого,   кто изгнанником

Хрольвом покинув родную землю,   основал могущественное герцогство,   не   мог   бы

желать   большей удачи,   чем   исчезновение Вильяльма в   самый   разгар   сражения.

Ненависть к младшему брату первенец Роллона перенес и на его закадычного друга,

нечто иное,   как   эта слепая ненависть мешала ему прислушаться к   советам все ж

более   опытного   воина.   Безумной затеей   было   двинуться в   глубь   страны,   не

дождавшись подкрепления с   острова,   и   еще   большим безумием было выступить не

оправившимися от   ночного погрома войсками.   Но боги,   похоже,   просто помутили

разум герцога, раз позволил он поймать себя на такую нелепую уловку, как отряд,

улепетывающий от его армии по лесной дороге...

     Было,   было   чем   гордиться   синьору   де   Фрикуру,   над   головой   которого

развевался герцогский штандарт. Не прошло и получаса, как умело сменяя тех, кто

устал   в   переднем   строю,   отряды   его   слегка   раздвинули   стягивающие войско

объятия,   позволив Родберту определить в   нем слабые места.   Синьора де   Фрикур

рыцари и их люди, повоевавшие не в одном походе за земли Карла Лысого, любили и

знали,   не в пример молодому герцогу. И повиновались ему с большей охотой. Лишь

благодаря этому,   да   еще   удаче Родберта,   удалось им   очистить от   неприятеля

пространство внутри кольца, где перестраивались теперь дружины.

     Сам де Фрикур пристально наблюдал теперь за схваткой на подступах к лесной

дороге. Защищающие кольцо ратники его не интересовали, эти люди уже сброшены со

счетов,   хорошо, если смогут купить им толику драгоценного времени. Родберт уже

видел себя   предводителем новой армии,   гораздо меньшей той,   что   пришла сюда,

однако войдут туда лучшие,   закаленные схватками, наученные поражением бойцы...

Но это потом,   главное сейчас не бесславно положить будущее войско,   а   вывести

его.

     Внимание его привлек внезапно прорезавший небо у него над головой истошный

вопль,   и   прямо под ноги его скакуну рухнуло с   высоты чье-то тело.   Само оно,

ударившись о землю,   превратилось в кровавое месиво,   но одежды его нельзя было

не   узнать.   И   откатилась от   этой   кучи тряпья и   мяса чья-то   голова,   чтобы

разверстыми глазами уставиться на нового предводителя франков.

     - Виль... Вильяльм! - выдохнул, забыв от горя о титуле, кравчий Гискар.

     Стон   его   горестным воплем   пронесло по   сомкнувшим строй   внутри   кольца

отрядам, по рядам воинов, защищающим это кольцо.

     - Отметим за нашего герцога! Вперед!

     Вырвав из ножен меч,   Родберт погнал вперед скакуна,   не заметив даже, как

хрустнули под   конскими копытами кости черепа.   Погоняя коня,   слыша за   спиной

многоголосый   рев,   синьор   де   Фрикур   надеялся,   что   ведомые   жаждой   мщения

норманнские воины сомнут неприятельский строй,   вырвутся с   этого поля-западни.

Что   им   за   дело,   да   и   вспомнят ли   они   за   горячкой схватки,   что   вел их

предводитель не на вражеский вал, а прочь от него?

     Слишком поздно догадался Родберт, второй в славном роду Фрикуров, имя себе

взявшего по названию завоеванных земель,   о   том,   что пришел и его черед,   как

мальчишке попасть   в   ловушку   этих   ужасных   в   своем   гневе   северян.   Заслон

расступился лишь на мгновение,   чтобы выпустить каких-то пару сотен человек, за

которыми немедленно бросились в погоню северные дружины.

     С   гребня древнего вала Скагги не   стоило ни малейшего труда определить по

стягам, что были это дружины Хальвдана Змееглаза и Готландца Орма.

     Увидев,   что   герцогское знамя и   рыцарь,   под командование которого они с

такой   готовностью   отдались,   исчезли,   пошатнулся   в   растерянности франкский

строй,   отступил на шаг-другой.   И воинам Фюрката этого было достаточно,   чтобы

смять, раздавить полый внутри круг.

     Грим думал,   что ему ни   за что не заснуть в   эту ночь,   но сон накрыл его

мягким крылом.   Тяжелым,   непреодолимым.   Слишком тяжелым было то крыло, чтобы,

как он того и страшился,   это был просто сон. И стоило ему сдаться, отдать себя

на волю видения, как зазвучал голос.

     Холодный голос Одина, Отца Ратей, зачинателя битвы, предателя воинов:

     - Будь осторожен,   дитя человеческое,   -   проговорил Голос. - Ты и те, что

встают в Круг за тобою,   на этот раз стали на пути исполнению воли моей.   И все

же не вам забывать о   том,   что принадлежит мне по праву.   Я   покажу тебе,   что

случается с теми, кто полагает, что свободен от этого.

     В   сне своем Грим вдруг обнаружил,   что,   стоя у самой грани света и тени,

смотрит из темноты на то,   что происходит в светлом столпе. В мягком рассеянном

свете пел арфист.   Он   пел по   приказу седовласого старца со   зловещим жестоким

лицом,   похожим на те,   что стесал со своего жезла Вес.   Но пел арфист,   и Грим

вдруг ясно понял -   для женщины, что сидела у ног своего отца. Он пел балладу о

любви,   балладу,   залетевшую сюда из   далекой южной страны,   где   цвели сады и,

слушая соловья, тосковала по милому юная дева.

     Лицо   старого   конунга   смягчилось,   приобрело   довольное выражение.   Быть

может,   конунг вспоминал дни своей юности и   то,   как ухаживал за покойной ныне

женой.   И когда глаза старика закрылись,   певец,   не переставая петь, осторожно

опустил рунакефли -   палочку с   вырезанными на ней рунами -   в складки девичьей

юбки.   Это был он сам.   Грим вспомнил,   что человека этого должны звать Хедин и

что он   попытается силой ли,   любовью ли увезти дочь ревнивого старца,   конунга

Хегни.

     Иное время, картина - иная. На этот раз два войска выстроились друг против

друга   на   ветреном,   обдаваемом холодными   брызгами   прибрежном песке.   Прибой

ворошит гальку.   От одного войска отделяется хрупкая закутанная в плащ фигурка.

Вот она возвращается назад,   чтобы вновь исчезнуть за   щитами воинов.   А   из-за

щитов выходит другая -   на этот раз витязя с тяжелым мечом у пояса. Порывшись в

памяти, Грим догадался, что это, должно быть, сам Хедин идет предложить виру за

украденную женщину.

     Предложить много злата и драгоценное ожерелье в знак мира.

     Навстречу Хедину выступает из-за неприятельского строя другой витязь. Грим

видит,   как шевелятся губы старого воина,   слышит,   как он говорит, что слишком

поздно-де Хедин заговорил о мире.   Что он,   конунг Хегни,   уже обнажил свой меч

Наследство Дайна,   что отковали дверги,   и меч этот не успокоится, не напившись

горячей крови, и не заживает ни одна нанесенная им рана. "Хвалишься ты мечом, а

не победою,   -   доносится до Грима издалека голос Хедина. - Добрым назову я тот

меч, что верно служит хозяину".

     Гриму казалось,   будто бы он с   бешеной скоростью несется сквозь свистящую

ветром тьму.   И   будто бы давит,   давит на него что-то из Того мира.   Он должен

видеть? Должен знать? Он должен...

     Темно,   лишь   луна   временами   показывается в   прорехи   несущихся по   небу

облаков.

     Многие остались на поле,   щиты их разрублены,   раздроблены головы,   стрелы

пронзили сердца. Хедин и Хегни бок о бок лежат, погибель друг друга.

     Лишь   один   силуэт   движется тихо   по   кровавому полю.   Закутанная в   плащ

фигурка приближается. Хильд, лишившаяся теперь и любимого и чрезмерно ревнивого

отца.   Она проходит меж тел,   легонько касаясь каждого холодными,   как лед, как

смерть,   пальцами,   и поет древнюю песнь. Поет песнь-заклятие, какой научила ее

кормилица-финка.    И   каждый,   стоит   лишь   коснуться   его   руке   и   песне   ее,

вздрагивает,   поднимается устало. Витязи подбирают оружие с земли. Смотрят друг

на друга в упор, освещенные бегущим лунным светом. И вновь начинается битва.

     Сколь ни   кричать,   ни   звать их   валькирии Хильд,   отец и   любимый ее   не

удостоят девы и   взглядом,   видит каждый лишь врага пред собой и,   раз за разом

занося то клинок, то секиру над головою, рубят разбитые в щепы щиты.

     Утро настало.   Немедленно все   с   первым лучом в   камень оборотилось.   Над

милым склонясь, Хильд печально глядит в каменный лик под каменным шлемом.

     Еще   одна   ночь.   Ясно на   небе.   И   снова и   снова мертвых от   сна   Хильд

пробуждает. Каждый, кто пал здесь, вернется на остров Высокий снова.

     Предание гласит, что так и застанет Хъяднингов света конец.

     Вечна та битва.

     Ночь.

 

     КОММЕНТАРИИ И ГЛОССАРИЙ

     Роман   построен на   скандинавской мифологии,   сказания которой   изложены в

собрании песен Старшей Эдды, стихотворные строфы в интерлюдиях к каждому атту и

строфы внутри текста (за   исключением текстов к   рунам   в   начале каждой главы)

даны в переводе издания "Литературные памятники" и в двух случаях в переводе К.

Пушкарева.   Сны героев,   за исключением двух (гл. XII и XIV), которые достроены

на    основе   мифов,    -    мифологические   сказания   из   "Младшей   Эдды"   Снорри

Стурлуссона.

 

     I. СКАНДИНАВСКАЯ МИФОЛОГИЯ

     Скандинавская   космогония   знала   девять   миров,    из   которых   в    романе

упоминаются только шесть:

     Асгард - небесный мир богов, называемых асами;

     Альвхейм - мир света и светлых альвов, где властвует Велунд;

     Нифельхейм - расположенный на севере мир холода и тьмы;

     Мидгард -   мир   людей,   который в   романе называется также "хельмскрингла"

(букв.   "круг   земной") -   от   известного произведения Снорри Стурлуссона "Круг

Земной", то есть все известные человеку земли;

     Муспельхейм - мир огня и великана Сурта;

     Хель или   Хельхейм -   мир   холода и   смерти,   над которым властвует богиня

смерти Хель и где пребывают те, кто нашел смерть не на поле боя.

      Богиней Земли (герм. Богиня-Мать) названа Нертус (первая супруга Одина).

     Ночное и   дневное светила -   дети человека по   имени Мундильфари,   поэтому

солнце поэтически называли дочерью Мундильфари, а месяц - сыном Мундильфари.

     Осью   мироздания является ясень   Иггдрасиль,   проходящий через все   девять

миров.

     Поэтические обозначения (кеннинги) Иггдрасиля (встречающиеся в романе):

     Стержень мира.

     Вечный ясень.

     У   корней   Иггдрасиля   расположен   источник   Урд   -   источник   мудрости   и

фактически "живой   воды",   в   котором покоится голова   Мимира.   К   Мимиру   Один

неоднократно обращается за советом.   У источника Урд живут богини судьбы Норны,

определяющие жребий человека.

     Радужный мост Биврест соединяет Мидгард и Ванахейм с миром Асгарда.   Также

известен мост через реку Гьелль, за которой лежит Хель (Хельхейм).

     Обозначения Одина (встречающиеся в романе):

     Высокий Всеотец

     Бельверк (букв. "злодей") Хрофт

     Гаут (Гаутланд - земля Одина)

     [Остров Гаутланд и крепость Рьявенкрик существуют только в романе]

     Грим Гримнир

     Кеннинги Одина: друг Мимира Отец богов и людей ас асов Тюр асов

     Тюр повешенных Тюр-ноши ас-висельник предатель воинов Отец Ратей

     Чертоги Одина:

     Химинбьерг (букв.:   "Небесные горы") и   Вальгалла,   где пируют в   ожидании

Рагнерек эйнхерии.

     Эйнхериями называли воинов, павших на поле битвы и унесенных валькириями к

Одину. Из валькирий в романе упоминаются Хильд и Труд, Христ и Мист.

     Неоднократно упоминаются также спутники Одина:

     волки Гери и Фреки

     восьминогий конь Слейпнир - конь Одина

     вороны Хугин и Мунин (букв. "Разум" и "Память")

     Стены вокруг Асгарда (воз, также Мидгарда) возведены турсом, хозяином

коня Свадильфари.

     Асы (божества, упоминаемые в романе):

     Бальдр - сын Одина.

     Фригг - жена Одина, мать Бальдра.

     Тор или Аса-Тор.

     Кеннинги Тора:

     повелитель молний;

     недруг великанов и великанш;

     Мьелльнир - молот Тора (слово однокоренное рус. "молния").

     Сив - жена Тора.

     Брагги - бог поэзии.

     Кеннинги Брагги:

     длиннобородый ас.

     Идунн - жена Брагги, хранительница яблок вечной юности.

     Хеймдаль - ас, охраняющий мост Биврест.

     Кеннинги Хеймдаля:

     глухой ас;

     страж Асгарда;

     страж асов.

     Ньорд -   покровитель мореплавателей, ван по происхождению. После окончания

войны   асов   с   ванами,   Ньорд остался сперва заложников в   Асгарде,   потом был

принят в семью (или клан) асов.

     Фрея - богиня любви, дочь Ньорда.

     Фрей - ас плодородия, сын Ньорда.

     Кеннинги Фрейя:

     потомок ванов;

     светлый;

     светлый ван Тюр - ас (бог) битвы, также справедливости.

     Кеннинги Тюра:

     бог битвы;

     однорукий ас Локи - ас, отец Йормунтганта, Хель и Фенрира.

     Кеннинги Локи:

     ас коварства;

     кователь бед.

     Также   (один   или   два   раза)   упоминаются   второстепенные боги   или   духи

хранители дисы,   и   властитель Двергов (народа,   созданного прежде   людей) Дайн

(букв. "мертвый").

     Из   бесед с   погруженной в   сон   прорицательницей вельвой,   Один   узнает о

прошлом и   будущем всего мира.   Вселенная возникла там и   тогда,   когда ледяные

потоки Нифельхейма натолкнулись на жар Муспельхейма.   Из осевшего инея возникли

инеистые великаны или   турсы.   Первый   из   них   Имир   был   вскормлен пракоровой

Аудумлой.

     Из   разрубленного на   части тела Имира Один и   два его брата,   Вили и   Be,

создали землю.   Из   инеистых великанов в   романе упоминаются Суттунг (хранитель

меда поэзии) и Хресвельг, или Пожиратель Трупов, великан, в облике орла сидящий

на краю мира и поднимающий крыльями ветер.

     В   результате предсказанного вельвой   сражения   Рагнарек,   которое   должно

произойти на   поле Вигрид,   вселенная погибнет,   а   вместе с   ней   и   все   боги

(возродятся лишь некоторые из них, в частности, Бальдр).

     Кеннинги.

     Рагнарек.

     Последняя битва.

     День Последней битвы.

     В этой битве богам предстоит сражаться с воинством Муспельхейма, инеистыми

великанами.   На   поле   Вигрид должны также явиться Фенрир Волк   (убьет Одина) и

Мировой Змей

     Йормунтгант (крылатый змей, обитающий в окружающем Мидгард море).

     (Из песен Эдды не следует однозначно,   проглотит ли луну и   солнце Фенрир,

или это будет другой волк, по имени Жадный.)

 

     II.   РУНЫ И ПОЭЗИЯ РУНЫ -   ЗНАКИ СКАНДИНАВСКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ. КОТОРЫМ ТАКЖЕ

ПРИПИСЫВАЛИСЬ МАГИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА

     В   песне   "Старшей Эдды" "Речи Высокого" рассказывается о   том,   что   руны

появились благодаря Одину и   в   результате того,   что он   принес себя в   жертву

самому себе,   провисев девять дней на ясене Иггдрасиль. В подвешенном состоянии

его   удерживало копье,   которым он   был   пригвожден к   стволу дерева и   которое

пронзило его левый глаз.   По другим сказаниям он отдал левый глаз за то,   чтобы

напиться из источника мудрости.

     Футарк -   традиционное название рунического строя (алфавита) из 24 знаков,

названного так по первым трем рунам - Феху, Уруз, Type (Турисаз), Ансуз, Райдо,

Кано.

     Футарк   Сигрдривы -   перестроенный в   целях   волшбы   обычный строй,   каким

пользуются в романе скальды. Руны в начале каждой из глав даны именно в порядке

Футарка Сигрдривы.

     Один также считается отцом рунной волшбы и   гальдаров (то   есть магических

заклинаний).   В   том   случае,   когда руны использовались для   волшбы (то есть в

магических целях), они назывались сильными рунами, или Рам-знаками.

     Эрилием назывался тот человек (маг,   в современном понимании), кто овладел

рунами   настолько,    чтобы   составлять   рунные   заклятия   (то   есть   комбинации

магических рун).

     Скальды -   поэты скандинавского Севера (хотя такого понятия, как и понятия

авторства,   вообще в   те времена не существовало).   С глубокой древности поэзии

приписывали магическое значение, в действительности в скандинавских странах это

представление сохранилось вплоть до   XIII   века.   Так,   нид   (или проклинающий,

унижающий стих) был -   юридически (вплоть до изгнания из страны) - запрещен как

в Норвегии и Швеции,   так и в Исландии. В романе скальды, точнее скальды Круга,

также являются эрилиями.

     Скандинавской поэзии (в романе упоминаются виса и   нид) свойственно частое

употребление поэтических иносказаний, которые отсылают слушателя к тем или иным

сказаниям,   божествам или их атрибутам и свойствам. Эти поэтические иносказания

Младшая Эдда называет кеннингами.

     Встречающиеся в романе кемпинги поэзии:

     "кровь Квасира";

     "мед Суттунга";

     "дар друга Ми мира".

     В   романе достаточно часты кеннинги различных богов (в особенности Одина),

остальные приводятся здесь:

     змей или змея - меч;

     ведьма битвы - секира;

     плоть Имира - земля;

     буря мечей - битва;

     тинг кольчуг - битва;

     Герд монет - девушка, женщина;

     ноша Грани - золото.

     Кеннинги в поэзии скальдов зачастую бывали достаточно сложны. В главе 15-й

приводится такой сложный кеннинг:

     Тростник;

     Тюра тинга;

     кольчуг;

     тинг кольчуг - битва;

     Тюр битвы - воин;

     тростник Тюра битвы - меч.

     Обилие   кеннингов   и   исключительно сложная   формальная   организация стиха

нередко превращали висы скальдов в настоящие загадки.   Подобной сюжетнозначимой

загадкой является виса скальда Тровина,

     Под корнем норн - брат лиственный

     - Вешку вниз - средь отцов лука - сведай.

     Закладу земли зыбкой не достаться добычей Вранову жару вражьему,

     Что пожрать рвется жадно Хеймдаля длани и слух.

     Плакать длиннобородого детям, Коль волк ночной оплошает.

     Расшифровка:

     1. "под корнем нор" - норны живут под первым корнем Ясеня Иггдрасиля.

     2. "отцов лука" - луки делались из древесины тиса.

     3. "зыбкая земля" - море, озеро.

     4. "вранов жар" - пожар.

     5. "Хеймдаля длани и слух" - страж Асгарда, глухой ас;

     скальд или   служитель Хейдаля считался его   рукой и   слухом,   то   есть сам

Тровин.

     6. "ночной волк" - Квельдульв.

 

     Ш. ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ ОБОЗНАЧЕНИЯ

     Гаутланд.   Гаутландом иногда   называли остров   Готланд;   остров в   проливе

Скаггерак и крепость Рьявенкрик вымышлены.

     Данвирк (букв. Дело Данов) - Датский Вал.

     "Датский Вал был устроен так: в сушу врезаются два фьорда, каждый со своей

стороны   страны,   и   между   вершинами фьордов датчане соорудили большой вал   из

камней, дерна и бревен и вырыли с внешней его стороны широкий и глубокий ров, а

перед каждыми воротами воздвигли укрепления" ("Хельмскрингла":   "Сага об   Олаве

сыне Трюггви", XXVI).

     Киннлимасида - западное побережье Голландии.

     Ванланд - Франция.

     Скаллакарл (Скалла - Лысый) - французский король Карл Лысый.

     Миклагард - Константинополь.

     Съялланд - Зеландия.

     Йотланд - Ютландия.

     Реалии:

     Вапна такр -   обычай ударов рукоятями мечей или секир по   щитам,   которыми

собравшиеся на   тинглид   дружинники выражали   свое   одобрение иди   несогласие с

решением вожака.

     Вейцла -   обычай "кормления",   заключающийся в   том,   что в   зимние месяцы

конунг со своей дружиной обычно переезжал от одного ярла к   другому,   последние

были обязаны содержать конунга и его людей. Первоначально "вейцла" относилась к

сакральному обряду пира.

     Вендельский, или римский фут - 0,29 м.

     Вики-купцы -   виками (в отличие от викингов) назывались купцы,   ходившие в

мирные, торговые походы.

     Воины моря - викинги.

     Гаутрек - морской конунг, предводитель отправляющихся в морские походы или

живущих набегами дружин викингов.

     Гефа - удача, доля отдельного человека.

     Грам   ("лютый") -   предводитель небольшой дружины викингов,   как   правило,

одного корабля.

     Годи - законоговоритель.

     Дренг   (дренга) -   дружинник,   находящийся на   наинизшей ступени дружинной

иерархии.

     Карл - незнатный свободный человек, или вольноотпущенник.

     Одаль - наследственное владение, земля, которая не может быть обменяна или

продана.

     Отвар берсерка -   судя по   поверьям,   настойка из мухомора.   Тинг -   общее

собрание, суд.

     Тинглид -   собрание дружины,   на котором ее члены одобряли или не одобряли

решение

     Фелаг - в воинских дружинах или братствах викингов побратим.

     Хогби -   1.   Дух умершего,   охраняющего могилу.   2.   Восставший из   могилы

мертвец.

     Херсир   -   предводитель наемной   дружины викингов,   подчиняющийся приказам

конунга.

     Хольд    -    полноправный   дружинник,    участник   ряда    морских    походов,

приблизительно сродни рыцарю.

     Хольдгард - город витязей, воинское поселение.

     Хольмганг - поединок чести, "божий суд".

     Хускарлы   (карлы)   -   королевские дружинники,   дружинники конунга;   личная

дружина конунга называлась "хирд".

     Рауньяр (букв. "испытывающий").

     Косматый - прозвище норвежского конунга Харальда Харфарга.