Евгений Войскунский, Исай Лукодьянов.

    Рассказы

 

Алатырь-камень

Формула невозго

Командировка

 

 

    Евгений Войскунский, Исай Лукодьянов.

    Алатырь-камень

 

   -----------------------------------------------------------------------

   Сборник "Лучший из миров".

   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 August 2000

   -----------------------------------------------------------------------

 

 

   - Опять эта луковица, - сказал Олег. - Ребята! - закричал он.   -   Идите

сюда!

   Первой вышла из   палатки   Света.   Она   посмотрела   на   небо,   затянутое

облаками, и состроила гримаску. Потом взглянула на свои брюки   и   ботинки,

заляпанные высохшей грязью, и только после этого на Олега.

   Олег стоял возле огромного валуна и махал рукой.

   - Сумасшедший, - сказала Света, - в одной   майке.   -   Она   заглянула   в

палатку. - Володя, Борис, выходите! Олег опять что-то нашел.

   Володя вскочил и, приставив ладонь   ребром   ко   рту,   протрубил   сигнал

побудки. Борис плотнее завернулся в одеяло.

    - Физик, а спит, как лирик, - сказал Володя. - Растолкать его?

   - Не надо, - ответила Света. - Раньше семи он все равно не встанет.

   Она пошла к Олегу. Володя, позевывая, шагал за ней.

   Сосны торчали прямо из скал. Низкорослые березы протягивали   скрюченные

руки, будто просили милостыню.

   - Смотрите, - сказал Олег. - Опять эти изображения.

   На шершавом валуне   было   высечено   нечто   вроде   луковицы,   положенной

набок.

   - Понимаете, - сказал Олег, - я делал зарядку. Бегу мимо этого   валуна,

смотрю - луковица! Такая же, как в Марьином посаде. И как у   того   болота,

где Светка вчера завязла.

   - Н-да, - сказал   Володя.   -   Только,   по-моему,   это   не   луковица,   а

стилизованная стрела.

   - Наконечник стрелы! - закричал Олег. - Верно, Вовка! - Он   сорвался   с

места и побежал в палатку.

   Подошел Борис, сонный, взлохмаченный.

   - Опять первобытные картинки, - лениво сказал он. - Прошу   учесть,   что

сегодня не моя очередь готовить завтрак.

   - Боречка проголодались, - сказала Света. - Боречка гневаются.

   - На себя гневаюсь. Затащили чуть ли не в   тундру.   Навещают   столетних

старух, записывают драгоценные сведения: на море-окияне, на острове   Буяне

лежит бел-горюч камень алатырь, под им   меч-кладенец   в   девяносто   пуд...

Почти полторы тонны. И чего он   там   лежит?   И   чего   я,   дурак,   за   вами

увязался, последние каникулы гублю, или, как там у вас в   фольклоре,   коту

под хвост пущаю? Вам-то хорошо, у Вовки царевна Лебедь при   себе,   а   этот

сказочник...

   Он кивнул на возвращающегося Олега и горестно махнул рукой.

   Олег нацелился объективом "Зоркого" на валун и щелкнул затвором.

   - Явный наконечник стрелы, - сказал он, закрывая футляр. - Хотел   бы   я

знать, куда он указывает.

   - Какой еще наконечник? -   проворчал   Борис.   -   По-моему,   это   капля.

Обтекаемое тело. И направление указывает   не   острый   конец,   а   тупой.   И

вообще надо готовить завтрак. Слушай, царевна   Лебедь,   займись.   В   конце

концов твоя очередь.

 

 

   Завтракали в палатке, под шорох дождя.

   - Древние зря ничего не   сочиняли,   -   говорил   Олег.   -   Вот   хотя   бы

алатырь-камень. Не зря же, черт побери, в Голубиной книге   царь   Волотоман

Волотоманович спрашивает царя Давида Иесеевича, какой камень   всем   камням

отец, а тот ему отвечает: алатырь-камень!

   - Ты ешь, ешь, - заботливо сказала Света. - Копаешься ложкой, а   в   рот

не кладешь.

   - Посмотри, как Боря хорошо кушает, - добавил Володя.

   - Пустяковая у вас профессия,   -   с   полным   ртом   отозвался   Борис.   -

Разговорчики одни! Сказочки! Ваш камень алатырь   во   всех   сказках   бел   и

горюч, а где-нибудь эти свойства используются?

   -   По    классификатору    Аарне-Андреева    алатырь-камень    чаще    всего

упоминается в заговорах от всяких напастей, - сказала Света   тоном   первой

ученицы, - а свойства его действительно не используются.

   - Это неверно, - возразил Олег. - Упоминание в заговорах о камне -   это

симпатическое обрядовое действие. Его смысл таков: прикосновение   передает

слабому свойства   камня   -   силу   и   крепость.   Веселовский   считает,   что

алатырь-камень - это алтарный камень   Сионского   храма.   А   по   Надеждину,

"алатырь" - испорченное греческое "электрон", "илектр",   то   есть   янтарь.

Кстати, янтарь горюч...

   - Помнишь, как в азбуковниках о нем говорится? -   перебила   его   Света.

Закрыв глаза, она произнесла нараспев: - "Илектр   -   камень   зело   честен,

един от драгих камней тако именуем, златовиден, вкупе и сребровиден..."

   - Греки еще и не так воспевали янтарь, - заметил Володя. -   И   красивый

он и электризуется, если потереть   его   суконкой.   Понятно,   что   на   него

всякую лирику накручивали. - Он перехватил   укоризненный   взгляд   Светы   и

поспешно добавил: - А вообще, очень здорово сказано: "камень   зело   честен

и..." Чего там еще? Просто замечательно сказано!

   После завтрака стали укладываться в дорогу.

   - Где мой молоток? - спросил Володя, роясь в рюкзаке.

   - Вот он. -   Света   протянула   ему   геологический   молоток   на   длинной

рукоятке. - И не смей больше класть его в мой рюкзак.

   - Я не клал, - удивленно сказал Володя. - Хорошо помню...

   - Ладно вам, - сказал Олег. - Вот что я   думаю,   ребята.   Борька   подал

правильную мысль насчет капли. Надо   идти   в   том   направлении,   куда   она

указывает.

   - Но она указывает в сторону от Тарабаровки, - заметил Борис.

   - Ничего, в Тарабаровку еще   успеем.   Я   не   прощу   себе,   если   мы   не

посмотрим, куда ведут эти знаки.

   Борис пожал плечами.

 

 

   Что делали ленинградские студенты в Северной Карелин?

   Два   года   назад   Олег,   студент-филолог,   побывал   в   этих   местах    с

экспедицией   фольклористов.   Зачарованно   слушал   он    неторопливую    речь

сказительниц, и лад русской сказки, ее   печаль   и   ю-мор,   как   говорится,

навсегда покорили   его   душу.   Еще   тогда   Олег   призадумался   над   частым

упоминанием камня алатыря.

   Последние каникулы он решил снова провести в северном озерном   краю.   С

ним поехала Света, однокурсница и   такая   же   энтузиастка   фольклора.   Что

касается Володи с геологического, то ему было все равно, куда ехать,   лишь

бы со Светой. В последний момент за ними   увязался   Володин   друг,   Борис,

физик с четвертого курса: он надеялся сбросить   с   себя   несколько   лишних

килограммов.

   На 66-й параллели четверка сошла с мурманского поезда. В синих сумерках

белой ночи долго шли лесной   дорогой,   дыша   промозглым   холодом   болотных

испарений и ругая Олега.

   В Марьином   посаде   -   поселке   у   тихого   Куг-озера   -   жила   старушка

сказительница, знакомая Олегу по прошлой экспедиции.   Уступая   настойчивым

просьбам Олега, она читала, шамкая беззубым ртом, сказки и духовные стихи.

Олег и Света были в восторге.   Володя   мало   что   понял,   но   тоже   хвалил

старушку. А Борис незаметно уходил из избы: или слонялся   по   берегу,   или

удил с мальчишками рыбу.

   На третий день Олег решил идти в Тарабаровку, где   жил   некий   дед,   по

слухам, достаточно бодрый и знавший тьму-тьмущую   всяких   старин.   Закинув

рюкзаки за плечи, наши друзья тронулись в путь.

   Огибая   Куг-озеро,   они   неожиданно   наткнулись    на    странный    знак,

высеченный на скале. Это была замечательная находка. Олег   сфотографировал

наскальное изображение и всю дорогу   говорил   только   о   нем.   Второй   раз

"луковица" была обнаружена возле   торфянистой   болотной   топи,   на   глухой

каменной плите.

   И вот в третий раз тот же загадочный знак.

 

 

   Шли, держа направление по компасу. Продирались сквозь чащу, потом пошел

мелкий кустарник, зеленые разливы брусники и волчьей ягоды. Под ногами   то

пружинила мягкая торфяная подстилка, прикрытая рыжеватым мхом, то стелился

серый, потрескавшийся гранит. Олег внимательно   осматривал   все   встречные

камни.

   Борис остановился.

   - Так нельзя, ребята, - сказал он, тяжело дыша. - Мы   черт   знает   куда

забредем. Давайте возвращаться, пока не стемнело.

   - Нет, - сказал Олег.

   Маленькое озерцо открылось неожиданно за   беспорядочным   нагромождением

валунов. Оно   было   светло-голубое   и   формой   напоминало   подошву.   Будто

сказочный великан ступил здесь огромной ножищей, а потом вода залила след.

Сосны вплотную подступали к озеру. Вокруг стояла такая тишина, что звенело

в ушах.

   - Ну и глухомань, -   сказал   Борис.   -   Забудешь,   что   есть   на   свете

телевизор.

   - По-моему, здесь надо ночевать, - заметил Володя.

   Стемнело. В сумерках северной ночи поползли белесые ленты тумана, и лес

стал   невесомым   и   призрачным.   Студенты    лежали    в    палатке,    плотно

завернувшись в одеяла.

   - Я все думаю об этих знаках на скалах, - сказал Олег.   -   Каплевидная,

обтекаемая форма   -   указательный   знак   высокой   культуры.   Может,   более

высокой, чем наша... Ведь мы до сих пор обозначаем направление первобытным

знаком оперенной стрелы... Ребята, а вдруг здесь была древняя цивилизация?

Совершенно неизвестная...

   - Куда же она подевалась? - сонно   спросил   Володя.   -   Цивилизации   не

исчезают бесследно.

   - А ледниковый период? - возразил Олег. -   Великое   оледенение   начисто

смело все следы.

   - Послушай-ка, - перебил его Борис. - Ты утром упоминал царя... как там

его? Валидол Валидолович, что ли?

   - Волотоман Волотоманович.

   - Во-во! Не говорил ли он, что по ночам надо спать?

 

 

   Олегу приснился чудной сон: будто   он   упрашивал   деда   из   Тарабаровки

прочитать   былину.   Хитрый   дед   долго   не   соглашался,   а   потом   сел    к

телеграфному аппарату и принялся выстукивать былину. Олег не   знал   азбуки

Морзе   и   сердился.   Он   проснулся   и   помотал   головой,    избавляясь    от

наваждения. Но металлический   стук   почему-то   не   исчез.   Он   приглушенно

доносился из-за палатки.

   Олег огляделся. Рядом похрапывал Володя. Вон Светкина белокурая   голова

на резиновой подушке. А Бориса в палатке не было. Встревоженный Олег встал

и откинул входное полотнище. В палатку вполз туман. Олег   не   удержался   и

чихнул.

   - Что случилось? - Света сразу проснулась. - Ты куда?

   - Пойду посмотрю, где Борис. Да ты спи!

   Олег вышел из палатки. В предутренней   синеватой   мгле   лес   был   полон

движения. Несильный холодный ветер гнал клочья тумана,   они   цеплялись   за

кусты и стволы сосен. Олег, осторожно ступая, пошел на звук.   Вдруг   возле

нагромождения валунов он увидел человеческую фигуру. Это был Борис. Он бил

чем-то металлическим по валуну.

   Олег тихонько подошел ближе и увидел на валуне свежевысеченную "каплю".

Так вот оно что!

   - Ау, мальчики! - раздался Светин голос.

   Борис выронил молоток и зубило. Подошли Света и Володя.

   - Поймали, черти, - сказал, ухмыляясь, Борис.

   Володя изумленно посмотрел на "каплю" и захохотал.

   - Колоссальная хохма, - выдавил он сквозь смех. -   А   я...   все   думаю,

почему мой молоток оказался в Светкином рюкзаке...

   - В темноте перепутал, - сказал Борис. - Каюсь, братцы, те три знака   я

для смеху вырубил. Старался. Землей затирал для древности. Самому надоело,

но сегодня необходимость заставила.   Надо,   думаю,   повернуть   "каплю"   на

обратный путь. Чтоб не блуждать зря по лесу... А то вы тут уже   и   древнюю

цивилизацию выдумали. Я, правда, имел в виду пришельцев из космоса...

   Все смеялись, кроме Олега. Вид у него был подавленный.

   - Кретин! - сердито бросил он Борису и пошел в палатку.

   - Он, что это? Смотрите, ребята! - воскликнула Света.

   Там, где седые валуны уходили в воду,   на   ее   темно-серой   поверхности

переливалось и мерцало световое пятно.

   - Как будто фонарь под водой горит, - проговорил Борис. - Это уж не моя

работа...

 

 

   Утро выдалось теплое, даже   солнечное.   Света   растопила   в   консервной

банке кусок свиного сала, и Борис начал тщательно мазать Володю, изо   всех

сил втирая жир в кожу.

   -   Маленько   пощипывает,   соленое,   -   сказал   Володя.    -    Авторитеты

рекомендуют для этого моржовый жир. Ну, ничего.

   Он обвязался концом веревки и решительно вошел в воду.

   - Ух, черт! Холодная! - вырвалось у него.

   Место оказалось глубокое.   Володя   нырнул,   Борис   потравливал   веревку

вслед. Через минуту Володя вынырнул, тяжело дыша.

   - Ну! - закричала Света. -   Долго   ты   будешь   отфыркиваться?   Вылезай,

замерзнешь!

   Володя шумно вдохнул воздух, перевернулся в воде, на мгновение   показав

пятки, и исчез. Томительно текли секунды.

   - Борис, сейчас же вытаскивай его, - не выдержала Света.

   Борис взялся за веревку, но Володя в   этот   момент   вынырнул   и   быстро

подплыл к берегу. Веревка осталась в воде.

   Олег принялся растирать Володе спину палаточным чехлом.

   - Что ты там нашел? - спросила Света. - Не тяни, Володька!

   - Наоборот, - сказал он, прыгая на одной   ноге   и   натягивая   брюки.   -

Именно тянуть надо. Взяли, ребята!

   Студенты вытащили на берег золотистую глыбу величиной с   бычью   голову,

накрест обвязанную концом веревки.

   - Золото! - вырвалось у Светы.

   Она наклонилась, тронула мягко светящуюся   поверхность   -   и   отдернула

руку.

   - Что такое? - сказала она растерянно. - Как током ударило...

   - Значит, мне не показалось, - сказал   Володя.   -   Меня   тоже   дернуло,

когда я его обвязывал.

   - Ну-ка, отойдите. - Борис достал складной нож с   деревянной   ручкой   и

разрезал узел. - А теперь будем соображать. Давай, Вовка, камни   по   твоей

части.

   Володя умелым ударом молотка отбил от глыбы маленький кусочек.

   - Зачем ломать? - тихо сказал Олег.

   - Погоди, - Володя впился взглядом в свежий излом.

   Излом заметно посветлел, из него брызнул   сноп   света.   Потом   он   стал

быстро тускнеть.

   - Н-да, - сказал   Володя.   -   Вообще   в   этих   местах   водится   минерал

гакманит. Он серый, а в свежем изломе   -   вишневый.   Через   четверть   часа

излом опять сереет. Если его   подержать   несколько   месяцев   в   темноте   и

вынести на свет - он на несколько секунд краснеет... Но это не гакманит.

   - А что же? - нетерпеливо спросила Света.

   - Погоди. - Он продолжал вертеть   обломок.   -   Вообще   камни   света   не

любят. Добытчики   драгоценных   камней   считают,   что   камень   надо   с   год

подержать в темном, сыром месте...

   - Язык твой - враг мой, Вовка! -   воскликнула   Света.   -   Брось   читать

лекцию, говори толком.

   - А на Урале дымчатый кварц превращают   в   золотистый,   запекая   его   в

хлеб... Ладно, умолкаю.

   Володя поскоблил обломок ножом, понюхал, положил в ложку и подержал над

костром. Обломок стал оплавляться по краям и   вдруг   вспыхнул.   В   воздухе

разлился приятный, незнакомый запах.

   - Как ты говорила. Света? - спросил Володя. - "Камень зело честен..."?

   - "Един от драгих камней тако именуем", -   подхватила   она.   -   А   что?

Разве это...

   - Похоже. Но если это янтарь, то какой-то необыкновенный.   Обыкновенный

янтарь   образовался   из   окаменевшей   смолы   хвойных   деревьев   третичного

периода. Запах нагретого янтаря - смесь аромата гвоздики и хвойной   смолы.

А здесь не то... И цвет несколько необычный. И свечение...

   - Значит, не янтарь? - спросил Олег.

   - Анализ нужен. Обыкновенный янтарь - С10H16O. Возраст   -   до   миллиона

лет. А этот камешек по-моему, постарше. Может, он, чудак, не из хвойных, а

из   каких-нибудь    гигантских    папоротников    каменноугольного    периода.

Палеоянтарь, так сказать.

   Пока шел   этот   разговор,   Борис,   присев   на   корточки,   трогал   глыбу

кончиком ножа. С легким треском проскакивали искорки.

   - Он статически заряжен, - сказал Борис,   выпрямляясь.   -   И   соломинки

притягивает. Сколько, ты говоришь, ему лет, Вовка?

   - Четверть миллиарда, не меньше.

   - Так вот, братцы. Эта штука обладает свойствами электрета.

   - А что это такое электрет? - спросила Света.

   - Видишь ли, некоторые смолы, попадая в расплавленном или мягком виде в

электростатическое поле и застывая   в   нем,   становятся   электретами:   они

сохраняют электрический заряд   так   же,   как   магнит   сохраняет   магнитные

свойства.

   - Что же могло его зарядить? - спросил Володя.

   - Откуда я знаю? Во всяком   случае,   естественное   электрическое   поле.

Близкий удар молнии, поток космических лучей или еще что...   Много   ли   мы

знаем об электрическом   поле   Земли   тех   времен?   Да   мы,   собственно,   о

существовании электретов узнали несколько   десятков   лет   назад,   хотя   их

предсказывал еще Фарадей...

   - Ясно одно, - продолжал Борис, помолчав. - Эта смола попала   в   мощное

статическое поле именно в размягченном   виде,   когда   дипольным   молекулам

легче переориентироваться. Все плюсы в одну сторону, минусы - в   другую...

А потом быстрое охлаждение, поток воды например, и заряд стал вечным...

 

 

   Начало темнеть. Олег разжег костер, Володя подвесил чайник.

   - Ребята, - тихо позвала Света. - Смотрите, как странно мошка   облепила

глыбу!

   Действительно, мошки - проклятие северного лета   -   тучей   роились   над

камнем, так и лезли на его неровную поверхность.

   - Он их притягивает, - проговорил Олег.   -   Смотрите,   они   садятся   не

повсюду, а как-то с разбором.

   - Верно, - сказал Борис.   -   Кажется,   это   не   просто   электрет,   а   и

фотоэлектрет к тому же. Если во время   застывания   на   поверхности   янтаря

отражалось то, что было вокруг, темные и светлые   пятна   могли   зарядиться

по-разному. Поэтому мошку и притягивают определенные места. - Он   нагнулся

над глыбой.

   - Посмотрите, ребята! - Олег внимательно разглядывал черные от налипшей

мошки пятна на поверхности янтаря. - Какой-то   рисунок.   Вот   человеческая

рука!

   - Где? Вот это? - Борис хмыкнул. - При некоторой фантазии.

   - Конечно, рука, - вмешалась Света. - Вот пальцы...

   - А вот лицо человека! - воскликнул Олег.

   Действительно, темные пятна на камне образовали смутный, с пробелами   в

деталях   рисунок.   В   левом   нижнем   углу   -   лицо:   шапка   волос   и   рот,

разодранный криком. Голая рука со скрюченными пальцами   вытянута   вверх   -

она зовет на помощь. На заднем плане - неясные фигуры. Торчат не то палки,

не то копья. И наискось, через весь рисунок - изломанная, резко очерченная

светлая полоса.

   Ребята долго молчали, вглядываясь в окаменевшее мгновение из невероятно

далекого   прошлого.   Первым   опомнился   Олег.   Он   принес   фотоаппарат    и

"вспышку", сделал несколько снимков.

 

 

   Вода в чайнике закипела. Света заварила чай, собрала ужин.

   - Олег, почему ты не пьешь и не ешь?

   Олег не ответил. Он сидел, полузакрыв глаза и глядя в пляшущий огонь.

   - Хотите послушать? - негромко спросил он.

   И, не дожидаясь ответа, начал рассказывать, перемежая речь   задумчивыми

паузами.

   - Это было давно. Бесконечно давно. Человек нашел яркий, полупрозрачный

камень.   Его   бедное   воображение   было   без   остатка   поглощено   глубокой

красотой цвета.

   Чтобы камень стал еще красивее, человек сбросил с плеча звериную   шкуру

и сильно потер его мехом. Тогда камень начал притягивать   сухие   травинки.

Человек склонился над ним, и его волосы потянулись к камню. До ночи, забыв

про охоту и пищу, он забавлялся камнем. А ночью,   когда   он   протягивал   к

камню палец, голубые искры с   треском   выскакивали   из-под   ногтя.   И   ему

казалось, что, прикасаясь к камню, он делается сильнее.

   Долго человек скрывал камень. Но племя заметило, что он   уклоняется   от

охоты. Его выследили: тайна существует недолго.

   Вождь, заботясь о племени, решил   принести   чудесный   камень   в   жертву

главному божеству - Огню. Потому   что   Огонь   важнее   Солнца:   оно   светит

только днем и не может разогнать ночной мрак,   полный   непонятных   ужасов.

Это под силу одному Огню.

   Ночь была темной и бурной, когда камень положили в костер. Жарко   пылал

беспощадный Огонь, и камень вспыхнул по краям и потек, и незнакомый аромат

щекотал ноздри и дурманил людей.

   Человек с криком отчаяния бросился   к   костру,   чтобы   спасти   чудесный

камень. Но охотники схватили его.

   Наверху загрохотало, удар грома распорол темное   небо,   сверкнул   белый

извилистый клык   молнии.   Мать   Огня   ударила   в   костер,   разметала   его,

потушила. Хлынул ливень...

   Олег умолк и обхватил колени руками.

   Света улыбнулась ему и тихонько похлопала в ладоши.

   - Недурно изложено, - проворчал Борис. И, помолчав немного, добавил:   -

Ты, старик, не сердись. Но я физик. И мне, ой, как надо бы знать,   что   же

послужило линзой, спроектировавшей изображение на камень.

   - Я не сержусь, - ответил Олег.

   - А вообще, - сказал Борис, - ради этого камешка стоило и заблудиться.

   - Пошли спать, физики-лирики, - сонно сказал Володя.

   Но почему-то ни у кого не было сил встать и пойти в палатку. Сон сморил

их. Света заснула первая, свернувшись калачиком и положив голову на колени

Володи. "Что это за запах? - подумал Володя. - Сплю я или нет? Разве запах

может сниться?".

   Олег спал, прислонившись к валуну. Сон его был тревожен. Кто-то   гнался

за ним и хотел отнять алатырь-камень.

   А Борис привалился к его плечу и спал, ровно   дыша.   Ему   снилось,   как

смолы, застывая в сильном электрическом поле, превращаются   в   сверхмощные

электреты - энергетические консервы будущего.

   Они спали и не видели, как загорелся   палеоянтарь,   хотя   он   лежал   не

менее чем в трех шагах от костра. Он горел чистым золотым огнем,   пока   от

него не осталась лишь горка белого пепла. И аромат древних смол, усыпивший

наших друзей, понемногу рассеялся в прохладном ночном воздухе.

 

 

 

    Евгений Войскунский, Исай Лукодьянов.

    Формула невозго

 

   -----------------------------------------------------------------------

   Журнал "Знание - сила", 1963, N 1.

   -----------------------------------------------------------------------

 

 

ЗЛОПОЛУЧНАЯ ПРОГУЛКА

 

   В нежно-зеленом небе пылало чужое красноватое   солнце,   недвижно   стоял

лес, на горизонте громоздились зубчатые рыжие   холмы.   Велик   был   соблазн

заняться исследованием этой планеты. Здесь хорошо   дышалось.   Здесь   легко

ходилось:   планета   была   поменьше   Земли.   Но   "Юрий   Гагарин"    требовал

серьезного ремонта, а экипаж его состоял всего из шести человек, и Прошин,

командир, не счел возможным высылать разведку.

   На исходе вторых суток (сутки здесь составляли семнадцать   с   четвертью

земных часов) из   фиолетовых   зарослей   высунулась   отвратительная   жующая

морда на длинной чешуйчатой шее.

   - Привет, - негромко   сказал   кибернетист   Новиков,   первым   заметивший

гостя. - Посмотрите, ребята, на этого красавца.

   Биофизик Резницкий кинулся за фотоаппаратом, но "красавец", видимо,   не

искал популярности. Продолжая жевать, он попятился   и   исчез   в   зарослях.

Послышался треск ломаемых деревьев, потом все стихло.

   - Командир, - взмолился Новиков, - не будьте   жестокосердны,   разрешите

прогуляться по планете.

   - У нас другая задача, - сказал Прошин. - Нам нужно спешить.

   Резницкий кивнул, подтверждая слова командира. Затем он произнес ломким

голосом, похожим на голос обиженного ребенка:

   - Трехчасовую вылазку, полагаю, бы сделать.

   Прошин вопросительно   взглянул   на   бортинженера,   тот   коротко   махнул

рукой; пусть, мол, идут, управимся.

   - Хорошо, - сказал Прошин. - Отправляйтесь,   Сергей   Сергеевич,   и   вы,

Алексей. Ровно через три часа прошу быть на месте. До наступления темноты.

   Так вот и получилось,   что   Резницкий   и   Новиков   отправились   в   свой

злополучный поход.

   Вездеход, покачиваясь на неровностях почвы, описал большую   дугу   вдоль

лесной опушки и вышел к   рыжим   холмам,   затем   углубился   в   лес.   Дважды

Новиков останавливал машину, и   Резницкий   брал   пробы   грунта   и   образцы

растительности. Лес поредел, расступился, открылась поляна.

   Разведчики откинули люк и собрались   было   вылезти   наружу,   как   вдруг

услышали тяжелый топот и треск. На поляну, ломая заросли, выбегало зверье,

словно сошедшее со страниц учебника   палеонтологии.   В   смотровых   стеклах

замелькали чешуйчатые бока, пилообразные хребты и длинные шеи со страшными

мордами. Целое стадо ящеров, волоча тяжелые хвосты, торопливо прошло   мимо

вездехода, - и тут появились теннисные ракетки.

   Их было несколько   штук.   Они   были   ростом   метра   в   три,   но   формой

напоминали   именно   теннисные   ракетки.   Подняв   над   черными    массивными

рукоятями решетчатые лопасти, они летели, почти задевая траву.

   Новиков коротко свистнул, переглянулся с Резницким. Затем он   захлопнул

люк и включил двигатель. ИПДП инструкция по поведению на   других   планетах

предписывала в случае встречи   с   неизвестными   беспилотными   устройствами

немедленно   выйти   из   зоны   возго   столкновения    и    удалиться    на

расстояние, соответствующее скорости и направлению упомянутых   беспилотных

устройств.

   Вездеход помчался назад, но на втором десятке метров резко остановился.

Разведчиков   тряхнуло,   заскрипели   предохранительные    ремни,    благодаря

которым   они   избежали   удара   о   пульт   управления.   Двигатель   продолжал

работать, гусеницы рвали почву,   но   вездеход   стоял,   словно   упершись   в

невидимую стену. В смотровых стеклах мелькнули две-три ракетки.

   - Вот я вас! - зло сказал Новиков и повернул машину влево.

   Но и влево путь был закрыт. И вправо тоже.   Лишь   в   одном   направлении

вездеход мог двигаться свободно в ту сторону, куда шли ящеры.

   Новиков остановил машину. И тотчас страшная сила прижала разведчиков   к

сиденьям. Тело налилось такой тяжестью, будто кровь превратилась в   ртуть.

Космонавтам не впервой было   испытывать   подобные   перегрузки,   но   меньше

всего они ожидали столкнуться с ними здесь.

   - Двенадцать "же", - прохрипел Новиков.

   Он потянулся к рычагу и, мыча от пронзительной боли в   костях,   включил

сцепление. Вездеход двинулся, ощущение тяжести исчезло. Но   оно   возникало

каждый раз, как разведчики пробовали изменить курс. Тяжесть   гнала   машину

вперед и вперед, в одном направлении, вслед за зверями.

   - Влипли, - сказал Новиков. - Гравитационная ловушка.

   ИПДП позволяет применять оружие   только   в   случае   прямого   нападения.

Прямого нападения нет. Будем выжидать.

   Всю ночь вездеход шел, освещая фарами чешуйчатые туловища зверей. Долго

тянулось слева, отсвечивая розовым, не то озеро, не то стеклянная равнина,

потом   местность   стала   холмистой.   Ящеры,   видно,   устали,   они   плелись

еле-еле, и вездеход шел на малой скорости в   середине   стада,   и   свернуть

по-прежнему мешала невидимая стена.

   Утро наступило сразу, без рассветных сумерек. Впереди   в   рыжем   склоне

холма зияло полукруглое отверстие, и в это   отверстие   начали   втягиваться

звери.

   Новиков взглянул воспаленными глазами на Резницкого.

   - Хватит. Надо вылезать из машины. Я в этот чертов туннель не поеду.

   - Да, пожалуй, - отозвался Резницкий.

   Он перекинул через плечо ремешок кинокамеры и взял   футляр   с   бортовым

журналом. Новиков взвалил на спину портативную рацию и выключил двигатель.

Затем, преодолевая   навалившуюся   тяжесть,   затянул   тормоза   и   вылез   из

машины. За ним выполз   Резницкий.   Перегрузка   сразу   исчезла.   Разведчики

смотрели, как несколько роботов повисло вокруг вездехода.

   Новиков криво усмехнулся:

   - Стараются сдвинуть - да не выходит... Дайте-ка кинокамеру.

   Прилетела   целая   стая   роботов.    Они    окружили    машину,    выпустили

крючковатые манипуляторы. Зарываясь   заторможенными   гусеницами   в   землю,

подымая клубы пыли, вездеход сдвинулся с места и медленно скрылся в черной

дыре туннеля, уже поглотившей зверей.

   На разведчиков роботы не обратили ни малейшего внимания.

 

 

 

СЕРЫЕ СУЩЕСТВА

 

   Новиков поставил рацию на мягкую фиолетовую траву и связался   с   "Юрием

Гагариным".   Слышимость   была   скверная.   Новиков   охрип,   пока   прокричал

Прошину   о   случившемся,   каждую   фразу   приходилось    повторять.    Прошин

запеленговал место, где находились разведчики, и обещал через час вылететь

за ними на вертолете.

   Новиков повеселел.

   - Сергей Сергеевич, - сказал он, - я   проголодался.   Нет   ли   у   вас   в

кармане баклажанной икры?

   Они подкрепились шоколадной пастой и   решили   немного   прогуляться,   не

отходя, впрочем, далеко от того места, которое запеленговал Прошин.

   Вдруг они разом остановились.   Знакомое   ощущение   тяжести   навалилось,

пригнуло их к земле. С трудом передвигая ноги, они сделали   еще   несколько

шагов перегрузка стала нестерпимой. Разведчики отступили. Они пошли   вдоль

невидимой преграды, нащупывая ее вытянутыми руками.

   - Гравитационная стена, - сказал Новиков. -   Кто-то   определенно   хочет

познакомиться с нами... Интересно, высока ли она?

   Он подобрал камень и швырнул его вверх,   в   сторону   преграды.   Сначала

камень летел по привычной для глаза баллистической кривой, потом отскочил,

будто встретившись с твердым   препятствием.   Разведчики   принялись   метать

камни. Вскоре они поняли, что гравитационная стена была не вертикальной, а

искривлялась внутрь.

   - Привет,   -   сказал   Новиков,   шумно   отдуваясь.   -   Мы   под   сплошным

колпаком.

   - Вызывайте Прошина, - сказал Резницкий. - Лететь сюда нельзя. Вертолет

не пройдет сквозь купол.

   Прошин встревожился, выслушав сообщение разведчиков.

   - Ищите проход! - закричал он. - Не теряйте времени, идите   вдоль   этой

дурацкой стены и ищите проход. Слышите, Алексей? Будьте осторожны!   Будьте

осторожны! Связывайтесь со мной каждый час! Вы слышите?

   И разведчики пошли вдоль невидимой стены. Новиков остановился,   схватил

Резницкого за руку.

   - Ущипните меня, Сергей Сергеич... Я брежу...

   Резницкий посмотрел в направлении взгляда Новикова. Справа,   в   глубине

рощи, что-то мелькало. Было похоже,   что   крутится   огромное   вертикальное

колесо, вроде тех, что издавна ставят на Земле в местах массовых гуляний.

   Разведчики переглянулись и быстро направились в глубь рощи.

   - Там люди сидят, - сдавленным шепотом сказал Новиков. - Как   у   нас   в

парках... Бред какой-то...

   Они вышли на   большую   поляну   и   остановились,   пораженные.   Крутилось

аттракционное колесо с подвесными креслами, в креслах сидели   бледно-серые

существа, похожие на людей... И в то же   время   непохожие.   Вокруг   колеса

бродили и лежали на траве такие же существа - видно, ждали своей   очереди.

Они не носили одежды.   У   них   были   непропорционально   маленькие   головы,

длинная шея переходила в туловище,   лишенное   плеч,   расширяющееся   книзу,

руки-коротышки едва доходили до живота, а ноги   были   толстые,   массивные,

как тумбы. Чем-то эти существа напоминали кенгуру.

   Они молчали. Ни выкрика, ни   смеха,   ни   обрывка   разговора.   В   полной

тишине существа крутились на   колесе,   то   взмывая   на   пятидесятиметровую

высоту, то проносясь   над   густой   травой,   а   другие   молча   ждали   своей

очереди.

   Так вот они, разумные существа чужого мира!

   Воодушевление победило естественную осторожность. Разведчики кинулись к

хозяевам планеты.

   - Дорогие товарищи! - закричал Новиков,   сияя   от   счастья.   -   Дорогие

друзья! Вы не понимаете нашего языка, но это ничего! Мы обязательно поймем

друг друга...

   Братья по разуму вели себя странно.   Они   не   обратили   на   разведчиков

никакого внимания. Кое-кто из них, правда, оглянулся на голос, но тут   же,

скользнув взглядом,   отвернулся.   Улыбки   погасли   на   лицах   разведчиков.

Новиков встал на пути одного существа,   которое   брело   вокруг   колеса,   и

знаками показал, что   хотел   бы   с   ним   поговорить.   Существо   равнодушно

взглянуло ускользающими узкими глазами   и   медленно   свернуло   в   сторону.

Оторопь взяла   Новикова:   таким   холодным   взглядом   могла   бы   посмотреть

лягушка.

   - Не   забывайте   ИПДП,   -   проворчал   Резницкий,   -   держитесь   от   них

подальше.

   И   тут   же   присел   возле   существа,   лежащего   в   траве,   и    принялся

внимательно его разглядывать.

   - Алеша, - позвал он негромко. -   Очень   интересно:   у   них   на   черепе

третий глаз.

   - Что-то они мне не особенно нравятся, эти здешние, - сказал Новиков. -

Непохоже, что они управляют роботами. Может, наоборот?

   - Ну, бросьте.

   Между тем колесо крутилось все   быстрее.   Кресла   с   серыми   существами

взмывали к небу и падали вниз, и снова взмывали.

   - А кожа у него мелкочешуйчатая, - сообщил Резницкий. - Пальцы на руках

очень слабо развиты... Интересно было бы взглянуть на зубы...

   - Только не кладите ему палец в рот, - рассеянно сказал Новиков,   глядя

на колесо. - Ничего себе раскрутили. Тихие, а любят острые ощущения... Ох!

- вырвалось у него.

   Серое тело вылетело из   подвесного   кресла.   Подброшенное   центробежной

силой, оно взвилось в зеленое небо,   перекувырнулось   и   с   глухим   стуком

упало на землю.

   - Остановите колесо! - заорал Новиков и бросился к упавшему телу.

   Резницкий побежал за ним. Помощи никакой не требовалось: серое существо

разбилось   насмерть.   Обитатели   рощи    не    спеша    сходились    к    месту

происшествия, молча смотрели на труп сородича, молча брели дальше на своих

тумбообразных ногах.

   Вдруг, откуда ни возьмись, появилась теннисная ракетка.   Она   выпустила

манипуляторы, подхватила труп и умчалась куда-то,   скользя   над   травой   и

ловко огибая деревья.

   А колесо все крутилось, правда, уже медленнее.

   - Ф-фу! - выдохнул Новиков, обращая к Резницкому расстроенное   лицо.   -

Духотища какая... он отер пот со лба и шеи. - Что скажете, Сергей Сергеич?

   - Пойдемте-ка, Алеша, к стене. Надо искать проход.

   - Пойдемте...

   Их внимание привлекли небольшие усеченные пирамидки, стоявшие тут и там

на поляне. Они были из черного стекла, и на   каждой   был   желтый   круг,   а

внутри круга черный квадратик.

   Подавленные, молчаливые, разведчики вернулись к невидимой стене и пошли

вдоль нее. Среди деревьев то и дело мелькали серые тела   обитателей   рощи,

но разведчикам уже расхотелось устанавливать с ними контакт.

   - Сдается мне, - сказал Новиков, - что мы попали на   планету   непуганых

идиотов.

 

 

 

РЕЗНИЦКИЙ НАРУШАЕТ ИПДП

 

   Прохода не было.   Разведчики   убедились   в   этом,   когда   к   концу   дня

вернулись к тому месту возле рыжих холмов, где в загадочном тоннеле   исчез

вездеход.   Гравитационный   колпак    накрывал    добрую    сотню    квадратных

километров.

   Неужели эта мощная силовая   защита   существует   лишь   для   того,   чтобы

оградить этих   "кенгуру"   от   зверья   и   других   неприятностей?   -   сказал

Новиков. - Чтобы они тут ходили голышом и катались   на   колесе?   Они   ведь

ничем не заняты, Сергей Сергеич. Бродят по роще, валяются в траве, жрут из

автоматических кормушек... Чем не райская жизнь?

   ...Разведчики    сильно    проголодались.    Вездеход,    в    котором    был

пятисуточный запас провианта, исчез, тюбик шоколадной пасты,   обнаруженный

Резницким в кармане комбинезона, давно опустел. Два часа назад они видели,

как серые существа потянулись к черным пирамидкам, стали извлекать из   них

какие-то желтые диски и меланхолично жевать эти диски, рассевшись на траве

вокруг кормушек.

   - Давайте попробуем, что за еда, - предложил   Новиков,   глотая   горячую

слюну.

   - Нельзя, - сказал Резницкий.

   - Знаю, что нельзя. - Новиков тяжко вздохнул. - Полжизни   отдал   бы   за

цистерну газированной воды.

   Положение было просто отчаянное. Прошин, с которым   они   несколько   раз

связывались, очень тревожился.

   - В самом крайнем случае, - сказал он, узнав, что прохода   в   стене   не

обнаружено, - в крайнем случае мы взорвем стену фотонной бомбой.

   - Вряд ли это поможет, - с сомнением ответил Новиков. - Павел Иванович,

мы тут обнаружили какой-то автоматический центр управления.   Мы   попробуем

разгадать его устройство и...

   - Хорошо, - крикнул Прошин. - Только поскорее. И будьте осторожны!

   Разведчики возвратились   к   месту,   где   они   около   часа   тому   назад,

завершая обход зоны,   приметили   решетчатый   купол,   окруженный   кольцевым

рвом. Кроме купола на острове возвышалась большая   башня,   стояли   башенки

поменьше, мачты, похожие на весла, воткнутые в землю, лопастью вверх,   еще

какие-то сооружения - все из того же черного стекла.

   Ров был широк, метров в двадцать, и заполнен водой. Разведчики постояли

на берегу, вглядываясь в сооружения по ту сторону рва.

   - Явно центр управления, - сказал Новиков. - А ров,   должно   быть,   для

того, чтобы эти слабоумные не могли прийти и   что-нибудь   испортить.   Они,

конечно, боятся воды.

   Резницкий хмыкнул.

   - А мы воды не боимся, но...

   - ИПДП не предусматривает запрещения   форсирования   водных   преград,   -

быстро сказал Новиков.

   -   Ладно.   -   Ввиду   чрезвычайных   обстоятельств    Реэницкий    сделался

покладистым. Кроме того, он был очень, очень голоден.

   Разведчики разделись и повесили   комбинезоны   на   ветки   дерева,   чтобы

низкорослые обитатели зоны не смогли до них   дотянуться.   Потом   переплыли

ров и с некоторой опаской ступили на внутренний берег.

   - Так. - Новиков ладонями согнал воду с тела. - Мы здесь,   и   мы   живы.

Центр управления нас не уничтожил. Нам не угрожает опасность. Мы переплыли

ров, и мы живы...

   - Помолчите, Алеша, - тихо сказал Резницкий. - А то я подумаю,   что   вы

трусите.

   - Я? Трушу? - Новиков храбро зашагал к куполу. - Тоже мне, психолог,   -

проворчал он себе под нос.

   Они осторожно   пролезли   под   широкими   клетками   решетки.   Здесь,   под

куполом, стояло несколько установок, похожих на химические   аппараты.   Они

соединялись причудливо изогнутыми магистралями. В   прозрачных   голубоватых

трубах пульсировала пузырчатая жидкость. На черных корпусах аппаратов были

нанесены разноцветными красками   сложные   комбинации   спиралей,   прямых   и

кривых линий.

   -   Ишь,   разрисовали,   -   сказал   Новиков,   разглядывая   установку.    -

Напоминает наши печатные схемы...

   Он представил себе неведомого конструктора, который с набором кистей   и

проводящих красок вдохновенно   переносил   на   корпуса   аппаратов   то,   что

рождалось в его напряженном мозгу. Неужели он   тоже   был   из   породы   этих

слабоумных серых существ?..

   В полной тишине рисованные схемы непрерывно меняли   свои   цвета.   Центр

работал.

   - Ну что ж, - бодрым голосом сказал Новиков.   -   В   конце   концов,   это

кибернетическое   устройство.   Очень   совершенная    и    хорошо    защищенная

счетно-решающая машина. А раз так, то мы с вами, Сергей Сергеич...

   - Алеша, - прервал   его   Резницкий,   -   наклонитесь   ко   мне.   -   И   он

прошептал Новикову в ухо: - Не надо здесь разговаривать. Оно может слушать

и анализировать наши разговоры. Оно наверняка наблюдает.

   - Гм... Верно.

   - И не трогайте ничего руками. Мало ли что, сработает какое-то защитное

устройство...

   Разведчики тщательно осмотрели установки   под   куполом.   Затем,   обойдя

трубы, поднимавшиеся из скважин, пролезли под решеткой   в   большую   башню.

Здесь помещалось странное устройство, больше всего   напоминающее   какую-то

игру-головоломку. Палочки и одетые на них кружки, все время переходящие   с

одной палочки на другую. У Новикова загорелись глаза.

   - Товарищи родители, - сказал он. - В   наш   универмаг   поступила   очень

интересная игрушка.

   С этими словами он вытащил из пластмассового футляра, висевшего у   него

на ремешке, бортовой журнал   и   карандаш   и   принялся   зарисовывать   схему

"игрушки".

   - Дети будут визжать от восторга, - приговаривал он.   -   Ничто   так   не

развивает здоровую любознательность   ребенка,   как   настольные   игры...   а

также игры на свежем воздухе... Вот так...   -   карандаш   быстро   бегал   по

бумаге.

   Начало темнеть. Зеленое небо померкло и вдруг вспыхнул неяркий приятный

свет. Казалось, светился   сам   воздух.   Разведчики   изумленно   огляделись.

Тишина. Бегущие, меняющиеся краски на   панелях.   И   на   том   берегу   мягко

освещенная роща, по которой бродят тихие бесполезные существа...

   Новиков долго и старательно рисовал. Затем разведчики вышли из башни   и

осмотрели   маленькие,   совершено   одинаковые   башенки-шкафчики,    стоявшие

вокруг. Их было двенадцать.

   - Пошли обратно, - сказал Резницкий.

   Они переплыли ров. Вода была теплой, и   воздух   был   теплым,   -   видно,

работала установка искусственного климата.   От   голода   кружилась   голова.

Разведчики побрели на поляну с кормушками и без сил опустились на траву.

   Был   как   раз   час   очередной   кормежки.   Вдруг   Реэницкий   поднялся   и

решительно пошел к ближайшей кормушке.   Он   чуть   помедлил,   потом   тронул

пальцем черный квадратик   в   центре   желтого   круга.   Подоспевший   Новиков

увидел, как круг   подался   назад,   и   из   отверстия   вывалился   на   ладонь

Резницкого желтый диск.

   - Сергей Сергеич... - пробормотал Новиков, но было уже поздно; биофизик

впился в диск зубами.

 

 

 

"ИНСПЕКТОР УКУСИЛ МУХУ..."

 

   Резницкого разбудил шум шагов. Кто-то ходил вокруг   да   около,   шуршала

трава. Сергей Сергеевич поднял голову и   увидел   серое   существо.   Оно   то

одной ногой, то другой медленно подталкивало футляр с кинокамерой.

   Резницкий тронул за плечо Новикова,   спавшего   рядом.   Тот   сразу   сел,

русые волосы его были спутаны, к небритой щеке прилепились травинки.

   - Что случилось?

   Биофизик указал на серое существо.

   - Ха! - воскликнул Новиков и направился было к существу,   чтобы   отнять

кинокамеру, но Резницкий схватил его за руку.

   - Подождите, Алеша, давайте понаблюдаем.

   - Но этот футболист раздавит камеру! Посмотрите на его ножищу!

   - Лучше взгляните на его зад. Видите? Хвостик.   -   Резницкий   нацелился

фотоаппаратом и несколько раз   щелкнул   затвором.   -   Очень   интересно,   -

продолжал он. -   Проявление   любопытства   к   незнакомому   предмету...   Это

какой-то проблеск, Алеша... Стойте! - воскликнул он.

   Новиков кинулся к существу и выхватил кинокамеру из-под его   занесенной

ноги.

   - Игрушку нашел? - грубо спросил он. - Давай-ка проваливай! Катайся   на

колесе, а сюда не лезь.

   Существо безропотно пошло прочь. Резницкий поспешил   за   ним,   встал   у

него на дороге и протянул карандаш. Существо скользнуло передними   глазами

по ладони Резницкого, а теменным глазом по его лицу.   Затем   оно   медленно

протянуло   четырехпалую   руку   и    взяло    неуклюжими    пальцами-обрубками

карандаш. На миг Резницкий испытал неприятное   прикосновение   холодного   и

шершавого. Он вынул из кармана другой карандаш и блокнот   и   показал,   как

надо писать. Но существо уже не смотрело на Резницкого. Зажав   карандаш   в

кулачке, оно повернулось и побрело в сторону. Резницкому показалось, будто

оно издало легкое, чуть слышное повизгиванье.

   - Пора придумать им имена, - сказал он. - Пусть будет хоть Севастьяном.

   Новиков вызвал командира.

   - Их пища годится для еды? - переспросил Прошин, выслушав доклад. Голос

командира звучал недоверчиво. - Вы уверены, Алексей?

   - Вполне, Павел Иванович. Вкусно даже. Утоляет не только   голод,   но   и

жажду.

   - Все-таки вы очень   неосторожны.   Удивляюсь,   как   Сергей   Сергеич   не

удержал вас от такого риска. Передайте, пожалуйста, ему трубку.

   Новиков, хитро прищурясь, протянул трубку Резницкому.

   - Да, Павел Иванович. Видите ли... -   Резницкий   смущенно   кашлянул.   -

Конечно, я помню ИПДП. Но... Он, конечно, горяч, но,   Павел   Иванович,   я,

как биолог, решил первым попробовать... Да, я... Это   синтетическая   пища,

она вполне пригодна, подтверждаю...

   - Умыться бы, - сказал Новиков после окончания радиосеанса.

   - Умоемся, когда будем переплывать ров.

   - Гениальная мысль, Сергей Сергеич!

   Между   тем   настал   час   утренней   пищи.   Медлительные    серые    фигуры

потянулись к кормушкам.

   - Они знают время кормежки, - сказал Новиков. - Чем нас угостит сегодня

Центр?

   Желтые диски оказались совсем другого вкуса,   чем   вчера.   В   них   была

приятная освежающая кислинка, а вчерашние   напоминали   скорее   сладковатую

сдобу. Диски легко таяли во рту.

   - Ну, Сергей Сергеич, - пойдемте работать.

   - Моя работа здесь, Алеша... Хотя, лучше я пойду с вами. В   кибернетике

я не очень силен, но за вами надо присматривать.

   Новиков ухмыльнулся:

   - Вчера вечером я убедился, что присматривать надо не столько за   мной,

сколько...

   Резницкий поджал губы и промолчал.

   Они пошли к Центру, выверяя   по   дороге   план   действий.   Прежде   всего

следовало   изучить   блок   программирования,   схему   которого   Новиков   уже

зарисовал. Принципиально в блоке, как утверждал Новиков,   не   было   ничего

резко   отличного   от   земных   счетно-решающих   устройств.    Но    некоторые

различия, разумеется, имелись, их-то и требовалось разгадать.   Затем   надо

было найти участок электронного мозга, управляющий силовой защитой зоны, -

службу безопасности, так сказать, - и   заставить   его   принять   команду   о

снятии силовой защиты. Или, по крайней мере, заставить   открыть   проход   в

гравитационной стене. Ведь был же сделан   проход   для   загона   животных   -

значит, в программе Центра имелась такая задача.

   - Хотел бы я знать, - сказал Новиков, - кто создал этот   автоматический

рай...

   - Могу сказать одно: создатели были живыми и мыслящими.

   - А если так, - подхватил Новиков, - то   и   они   подходят   под   древнюю

земную поговорку - человеку свойственно ошибаться. Иными словами на всякую

старуху бывает проруха. Верно, Сергей Сергеич? При всей своей мудрости они

уже допустили один просчет: не учли, что мы с вами умеем   плавать,   и   ров

для нас не преграда...

   Резницкий предостерегающе приложил палец к губам.

   Они переплыли ров.

   Как и вчера, на черных   панелях   аппаратов   менялись   цвета   рисованных

схем. В башне блок программирования вел нескончаемую игру   с   палочками   и

кружками.   Разведчики   несколько   часов   подряд    наблюдали    за    работой

электронного   мозга.   Новиков   исписывал   тетрадь   рядами    математических

значков.

   В черном куполе, возвышавшемся над   блоком   программирования,   светился

зеленоватый кружок. Куда бы ни переходили   разведчики,   зеленый   глаз   все

время был устремлен на них. Умная машина явно вела   наблюдения,   от   этого

было как-то не по себе.

   - Петух схватил мокрую тряпку   и   повесил   ее   на   балконе,   -   говорил

Новиков.

   - Слон бэ-семь, шах! - отвечал Резницкий.

   Они нарочно несли чепуху, чтобы сбить машину с толку.

   - Инспектор укусил муху за левую ногу...

   Обмениваясь подобными   замечаниями,   они   внимательно   изучали   систему

перестановок и систему включений, а зеленый глаз испытующе смотрел на них,

и они вдруг ощутили непреодолимое желание поскорее уйти из башни.

   Разведчики постояли возле скважин, над одной из них курился   желтоватый

дымок. Осмотрели высокие мачты, похожие на весла, - это были,   несомненно,

локаторы-приемники   информации.   Потом   зарисовали   схемы   аппаратов    под

решетчатым куполом. Усталые, они покинули Центр и возвратились на   лужайку

с кормушками.

   Вдали они ясно видели гнулись деревья   под   порывами   ветра,   клубились

тучи, быстро растекаясь по зеленому небу. А в роще по-прежнему было   тихо,

не колыхался ни один лист на деревьях, и серые существа бродили тут и там,

валялись на траве, и, когда настал час ужина, потянулись к кормушкам.

   Разведчики тоже подкрепились, а потом принялись за вычисления.

   - Ничего себе, схемочка, - проговорил Новиков. - Аж затылок трещит...

   - Вот что, Алеша. Мы вручную не справимся. Вызывайте корабль и сообщите

наши данные, пусть их дадут вычислительной станции.

   - И то верно. - Новиков озабоченно осмотрел передатчик.   -   Питание   на

исходе, Сергей Сергеич.

   - Надо экономить.

   "А то я не знаю", - неодобрительно подумал Новиков и вызвал корабль.

   - Как там у вас? - услышал он далекий голос Прошина. - У нас сильнейшая

буря. Тепловая буря! Пришлось прекратить работы.

   - У нас все тихо, -   ответил   Новиков.   -   Живем   под   колпаком...   Под

колпаком,   говорю!   Павел   Иванович,   примите   данные   для   вычислительной

станции, нам тут самим не справиться, очень сложная комбинаторика. - И   он

продиктовал командиру данные и договорился об утреннем сеансе связи.

   В роще зажглось вечернее освещение. Новиков лег на траву, закинув   руки

за   голову,   и   задремал.   А   Резницкий   подсел   к   трехглазому   существу,

валявшемуся   поблизости,   и   осторожно   коснулся   пальцами   его   запястья,

отыскивая пульс. "Подопытный" даже не взглянул на Резницкого   видно,   лень

было шевельнуть веками. Он медленно перевалился на   другой   бок,   и   тогда

неугомонный Реэницкий занялся его хвостом.

   Тут над рощей пронесся долгий печальный звук, он   забирался   все   выше,

выше и сделался нестерпимым для слуха. У Резницкого заныли   зубы.   Новиков

сел и, скривившись, зажал уши ладонями.   По   всей   роще   подымались   серые

существа, а те, что бродили, останавливались, задирая морды кверху.

   Высокий звук оборвался, возникла странная музыка:   медленное   трезвучие

повторялось в разных тонах.   Серые   существа   принялись   раскачиваться   из

стороны в сторону. Нельзя сказать, чтобы   они   поспевали   за   ритмом,   но,

видимо, им нравилось раскачиваться.

   - Идиоты танцуют! - Новиков изумленно смотрел вокруг. - Их развлекают.

   - Посмотрите на Севастьяна, - сказал Резницкий.

   - Где он? Как вы его отличаете?

   - Вон тот, с карандашом в руке.

   - А! - Новиков засмеялся. - Танцует с научным видом. Ну, умора!

   Он застрекотал кинокамерой.

   Танцы продолжались около получаса,   затем   последовало   длинное   воющее

"вл-вл-вл-вл-вл-вл", и вдруг голос Резницкого отчетливо произнес:

   - Инспектор укусил муху за левую ногу.

   Разведчики ошалело переглянулись. А над рощей неслось:

   - Слон бэ-семь, шах!

   - Петух схватил мокрую тряпку...

   Машина в строгом порядке - от конца   к   началу   -   повторила   все,   что

разведчики говорили во время двух посещений   Центра.   Все,   включая   шепот

Резницкого: "Не надо   здесь   разговаривать,   оно   может   слушать..."   Все,

вплоть до первой фразы Новикова:   "Ишь,   разрисовали..."   Затем   машина   в

быстром темпе прогнала запись в обратном порядке и занялась вариантами.

   -   Петух   укусил...   слон   на   балконе...   Визжать   от   восторга   будут

инспектор...

   Центр   громоздил   фразы,   усложнял   их,   отбирал   слова   с   одинаковыми

окончаниями: "визжать слушать анализировать..."

   - Ловко работает, собака, - прошептал Новиков, ему было и интересно,   и

страшновато. - Изучает язык...

   - Ногу - муху - тряпку, - деловито группировала машина.

   - Хорошо еще, что мы не выболтали там своих намерений,   -   тихо   сказал

Резницкий. Лицо у него было бледное, в крупных каплях пота.

   Кррак! Все стихло. И после короткой паузы   -   смена   пластинки.   Теперь

роща   наполнилась   неприятными   звуками   будто   пустые   консервные    банки

перекатывали на деревянном полу.

   - Посмотрите на Севастьяна, - шепнул Резницкий.

   Серые существа после окончания танцев почти все   улеглись   спать,   лишь

несколько   фигур   бродили   среди   деревьев.   А    Севастьян    стоял    возле

разведчиков в напряженной позе, вытянув длинную шею, будто прислушивался к

перезвону банок, и безгубый рот его слегка шевелился. Реэницкий не   сводил

с него глаз.

   Но вот неприятные звуки   смолки.   "Вл-вл-вл",   -   провыла   машина   -   и

воцарилась глубокая тишина.

   - Концерт окончен, - проговорил Новиков и утомленно опустился на траву.

- Такие-то дела, брат Севастьян.

 

 

 

ЦЕНТР НЕ ПРИНИМАЕТ ЗАДАЧУ

 

   В семь утра по местному   времени   разведчики   связались   с   кораблем   и

получили свои данные, обработанные вычислительной станцией.

   - Вы уверены, что сможете спрограммировать задачу   о   снятии   защитного

поля? - спросил Прошин.

   - Уверен, Павел Иванович, - без колебаний ответил Новиков, но   голос   у

него   был    тусклый.    -    Если,    конечно,    Центр    не    будет    активно

противодействовать...

   - Поторопитесь.

   - У нас на исходе   питание   передатчика.   Придется   ограничиться   двумя

сеансами утренним и вечерним. В девять вечера мы сообщим следующие данные.

   - Хорошо. - Прошин говорил очень спокойно. - Но вы поторопитесь.

   Позавтракав, Новиков отправился в Центр   продолжать   работу.   Резницкий

напутствовал его подробными предостережениями и остался в   роще:   он   тоже

торопился закончить свои исследования.

   Когда Новиков около трех часов дня возвратился в рощу -   "к   обеденному

прянику", как они говорили, - он застал Резницкого в сильном возбуждении.

   - Они катались на колесе... Да, они катались,   и   колесо   очень   сильно

раскрутилось. Двое вылетели из кресел, понимаете, двое, один за другим,   и

расшиблись насмерть...

   - Да вы успокойтесь, Сергей Сергеич, это у них...

   - Понимаете, что-то щелкнуло - раз, раз!   -   и   двое   вылетели.   Потом,

когда колесо остановилось, я посмотрел -   в   двух   креслах   были   раскрыты

шарниры. Там есть устройство для раскрывания шарниров на ходу. С   довольно

сложным приводом. Но ведь они не могли сами включить его, вы понимаете?..

   - Сергей Сергеич...

   - И   эта   рабская   покорность   судьбе   ужасно,   Алеша!   Какое   страшное

вырождение!   Поразительно:   совершенная   техника,    выверенное    на    века

управление - как могут при всем при том происходить несчастные случаи?..

   - Да послушайте,   прикрикнул   Новиков.   -   Чего   вы   разволновались?   Я

разобрался в пищевом блоке и в устройстве, которое ведает развлечениями. И

вот что я вам скажу: несчастные случаи запрограммированы.

   - То есть как? - Резницкий   уставился   на   кибернетиста.   -   Вы   хотите

сказать...

   - Они запрограммированы так же строго, как выдача пищи. Для того   чтобы

точно   регулировать   количество   населения.   Учет   ведется   по    счетчикам

кормушек, и если появляются лишние рты...

   - Но, Алеша, если так, то мы...

   -   Да,   Сергей   Сергеич,   очень   воз.   Очень   воз,   что   наше

появление стоило жизни двум идиотам. Вы   сказали   -   вырождение.   Что   это

значит? Вы думаете, их предки были развитее?

   Резницкий не   ответил.   Он   был   подавлен   настолько,   что   не   захотел

обедать, и Новиков с трудом уговорил его подкрепиться "пряником".

   - У них великолепные   синтезаторы,   -   рассказывал   Новиков,   энергично

расправляясь с обеденным диском. - Они из воды, воздуха и подземного   газа

- видели, скважины   там?   -   ну   вот,   они   приготовляют   из   этого   добра

синтетическую пищу. Программирующее устройство   обеспечивает   колоссальное

количество практически   неповторяющихся   комбинаций,   поэтому   еда   всегда

разная. Здорово, правда? Ну, я пошел, Сергей Сергеич.

   Новиков работал в Центре   до   позднего   вечера   и   вернулся   усталый   и

мрачный, бросился на траву.

   - Она выживает меня из башни, - сказал он негромко. - Проклятая машина.

Работаю и все время чувствую: надо уйти. Так и тянет за душу: уйди,   уйди.

На психику давит...

   - Ну и? - Резницкий тревожно смотрел на него. - Пришлось уйти?

   - Нет... Выдержал кое-как... Уф-ф!.. Сергей Сергеич, что-то   я   здорово

устал, вызовите, пожалуйста, корабль и продиктуйте   эти   ряды.   -   Новиков

протянул сумку с   журналом.   -   Если   я   не   ошибся,   завтра     будет

программировать.

   - Это самопрограммирующаяся машина, Алеша. Примет ли она задачу извне?

   - Она   может   принимать,   -   уклончиво   ответил   Новиков.   -   Там   есть

устройство для приема программ в виде перфокарт. Более того:   я   обнаружил

там бланки для перфокарт с намеченной сеткой. Похожи   на   наши...   Видимо,

кто-то когда-то... - Он замолчал, задумался.

   - Значит, все в порядке. - Резницкий удовлетворенно   кивнул   и   откинул

крышку передатчика.

   Рано утром Прошин передал результаты вычислений. Он   диктовал   долго   и

старательно   и   напоследок   сказал:   "Желаю   успеха.   До   скорой   встречи,

ребята".

   Резницкий хотел пойти в Центр вместе   с   Новиковым,   но   тот   резковато

отказался от помощи.

   - Не надо. Справлюсь сам.

   И ушел. Резницкий огорченно   посмотрел   вслед   его   прямой   удаляющейся

фигуре, потом призвал себя к самодисциплине и занялся обитателями рая.

   К "обеденному   прянику"   Новиков   не   пришел.   Резницкий   подождал   еще

немного, а потом решительно направился в Центр. Он переплыл ров и пошел   к

башне.

   Новиков лежал под решеткой, ограждавшей   башню   с   электронным   мозгом.

Лежал ничком, головой   наружу,   ногами   внутрь.   Рядом   валялась   сумка   с

журналом.

   Резницкий кинулся к нему, вытянул из-под решетки, затормошил.

   - Алеша, Алеша... Алеша!

   Новиков открыл глаза и посмотрел на биофизика тусклым взглядом.

   - Что с тобой? - крикнул Резницкий.

   - Ничего, - ровным голосом сказал Новиков. - Очень устал. Хочу спать.

   Сергей Сергеевич помог ему подняться и повел   к   рву.   В   воде   Новиков

немного отошел. Он освободился от поддерживающей   руки   Резницкого   и   сам

поплыл к противоположному берегу.

   Алексей сел на траву, обхватив руками голые коленки,   взгляд   его   стал

сосредоточенным. Резницкий, сидя против него, терпеливо ждал.

   - Значит так, - сказал Новиков. - Ошибки не было... Я   все   проверил   и

наколол перфокарту. Я правильно   запрограммировал   и   закодировал,   ошибки

быть не могло... - Он замолчал.

   - Дальше, Алеша.

   - Я спрограммировал   задачу:   снять   силовую   защиту   зоны.   Я   заложил

перфокарту. Что-то в машине крякнуло, и она выбросила перфокарту   обратно.

Она не приняла задачи. - Новиков опять помолчал немного. - Она затарахтела

банками, а потом сказала мне, чтобы я ничего не трогал руками...

   - Она сказала?!

   - Она это сказала   вашим   голосом.   Но   я   рассчитал   и   наколол   новую

перфокарту с другой задачей: сделать проход в защитном поле. Очень   трудно

было. Она выживала меня из башни... Очень хотелось спать... Я дал ей новую

перфокарту, но она и ее выплюнула... Дальше я   что-то   не   помню...   Помню

только, что дьявольски устал, и спать хотелось...

   - Алеша, надо попытаться снова.

   Новиков покачал головой:

   - Нет смысла. Она не примет.

   - Вы отдохнули? Пойдемте. - Резницкий встал. -   Это   наша   единственная

возсть. Вы же сильный программист, Алеша.

   Новиков понуро молчал.

   - Давайте, давайте, - понукал его Резницкий. - Спрограммируйте так:   не

просто проход в защитном поле, а   проход   для   загона   зверей.   Так   будет

естественней, такую задачу она должна принять.

   Новиков пожал плечами:

   - Попробуем.

   Он вытащил из сумки свои таблицы и пачку бланков из   плотной   бумаги   с

нанесенной сеткой. Сверяясь с   таблицами,   тщательно   проколол   на   бланке

группы отверстий.

   Затем они переплыли ров и пролезли под решеткой в башню.   Зеленый   глаз

тотчас вспыхнул и уставился на них. Резницкий   ощутил   тяжесть   в   голове.

Сонно моргая, он смотрел, как Новиков подошел к   устройству,   похожему   на

челюсти   тисков,   и   вложил   в   него   перфокарту.   Раздался   звук,    будто

переломили кость, - и перфокарта вылетела обратно, она была смята и слегка

дымилась. Задребезжали перекатываемые банки, а потом...

   - Это хорошо защищенная машина, - отчетливо произнес голос Новикова,   и

голос Резницкого, усиленный микрофоном,   прошептал:   "Не   трогайте   ничего

руками".

   Новиков сел, безвольно раскинув руки и прислонившись спиной   к   решетке

ограждения. Резницкий, с невероятным трудом превозмогая желание повалиться

и заснуть, растормошил Новикова, и они вылезли из башни.

   Стало немного легче, сонливость прошла.

   - Вызывает торможение, - тихо   сказал   Резницкий   по-английски.   -   Да,

сильная защита...

   Они побрели к берегу.

   - Видите эти башенки? - сказал Новиков тоже по-английски. -   Двенадцать

штук. Это автоматы усиления гравитационного поля.   Не   пробить   нам   такую

защиту...

   - Может быть, испортить ее? Разбить блок...

   - Ну, если вам надоела жизнь...

   - Что же делать?

   - Не знаю.

   Отчаяние охватило разведчиков.

 

 

 

КАК ПОГИБЛА ЦИВИЛИЗАЦИЯ?

 

   Они снова обошли всю зону вдоль невидимой стены. Их тренированные   тела

умели выносить большие перегрузки, и они попытались   прорваться   на   волю.

Десяток шагов, полметра на   четвереньках,   чуть-чуть   ползком...   Нет,   не

одолеть... Расплющит насмерть... Пришлось вернуться.

   Новиков в бешенстве кинул камень, и камень отскочил от невидимой стены.

   Вон, совсем рядом, колышутся на ветру деревья,   там   свобода,   корабль,

товарищи...

   Выхода не было.

   - Остается одно фотонная бомба, - сказал   Прошин   на   очередном   сеансе

связи. - Давайте обдумаем, ребята...

   Павел Иванович, подождем еще немного, - прервал его Резницкий. -   Бомба

вызовет страшные разрушения...

   - Но другого выхода нет!

   - Но гарантии,   что   бомба   пробьет   поле   сверхгравитации,   тоже   нет.

Подождем еще день, Павел Иванович. Завтра утром мы свяжемся с вами.

   Резницкий выключил рацию. Питание   в   передатчике   подходило   к   концу.

Сергей Сергеевич тоскливо оглядел райскую рощу.

   - Давайте пойдем к тому туннелю, куда   загнали   вездеход,   -   предложил

Резницкий.

   Новиков не ответил. Он лежал на траве, закинув руки за голову.

   - Алеша, что за апатия? Так   нельзя...   Почему   вы   молчите?   Алеша!   -

крикнул Резницкий.

   - Что вам надо?

   - Возьмите себя в руки! Пойдемте поищем вездеход.   Попробуем   разогнать

его и на большой скорости...

   - Чушь.

   Все же Резницкий заставил его подняться. Они отыскали   холм   с   зияющей

дырой туннеля, но вход в туннель   был   заперт   силовым   полем.   Разведчики

побрели обратно, в рощу.   Вдруг   Резницкий   присел:   в   шелковистой   траве

лежали два круглых серых булыжника. Биофизик осторожно поднял один из них,

потряс на ладони. Худое небритое лицо его оживилось.

   - Так-так, - сказал он, любовно разглядывая кругляш. - Они   откладывают

яйца. Так я и думал. Они такие же ящеры, как прочее местное зверье, только

повыше организованные.

   Новиков безучастно стоял рядом. Резницкий сунул   кругляш   в   карман,   и

разведчики пошли к поляне с кормушками.

   - А что, - сказал вдруг Новиков, съев "обеденный пряник". - Пропитание,

во всяком случае, здесь есть.

   Резницкий пристально посмотрел на него.

   - Может быть вы пойдете кататься на колесе?

   Язвительный вопрос остался без ответа.

   - Послушайте, Алеша, что я думаю о здешних порядках, - сказал Резницкий

немного погодя. - Конечно, у меня еще не вполне достаточно информации,   но

в первом приближении...   Словом,   некогда   на   этой   планете   существовала

высокоразвитая цивилизация. Думаю, много тысячелетий   тому   назад.   Предки

этих идиотов были деятельными и разумными существами. Но,   видимо,   бурное

развитие техники пришло в   столкновение   с   социальными   формами   жизни   и

приняло уродливый характер. Самоуверенная правящая   верхушка   решила,   что

настало время обеспечить сытую и беззаботную жизнь для избранных.   Лишние,

ненужные производители были истреблены.   Да,   истреблены   каким-то   мощным

оружием. И заменены роботами. Тогда-то и был построен   Центр,   на   который

полностью возложили все заботы о жизни и развлечениях. В огороженной жилой

зоне с мягким   искусственным   климатом,   с   гарантированной   синтетической

пищей пошла праздная жизнь. Воз, первое   время   за   "мозгом"   следили

программисты, от них остался   запас   бланков   перфокарт.   Но   машина   была

совершенной, она   непрерывно   самосовершенствовалась,   и   программисты   от

безделья   выродились...   может,   немного   позже    остальных...    Поколения

сменялись   поколениями   и,   в   конце   концов,   лишенные   радости   труда   и

творчества, стали вырождаться. Их постройки за пределами зоны   разрушились

и были поглощены джунглями. Ну вот... Вы слушаете или спите, Алеша?

   - Слушаю.

   - Вырождение шло   полным   ходом.   Верхние   конечности,   не   знакомые   с

орудиями   труда,   стали   слабенькими,   а   нижние   от   малоподвижной   жизни

превратились   в   тумбы.   Неупражняемый   мозг   сохранил   лишь   элементарные

животные инстинкты.

   -   ...Теперь   о   колесе.   Это   дьявольский    замысел,    Алеша,    просто

дьявольский... Вы сами видели, они откладывают яйца. Роботы   подбирают   их

и, видимо, уносят в какой-то инкубатор. Когда юное поколение подрастает   и

начинает   пользоваться   кормушками,   тогда   появляются   лишние   рты   -    и

учащаются несчастные случаи на колесе. Вы правы, это   запрограммировано...

Центр ведет точный учет населения и уничтожает   лишних...   И   все   же   они

каждый день лезут   кататься.   Создатели   колеса   позаботились   о   минимуме

острых ощущений, чтобы эти жалкие существа не   теряли   интереса   к   жизни.

Элемент опасности, риска как некий стимулятор жизни. Понимаете?..

   - Довольно! - заорал Новиков на всю рощу. Лицо его было страшно.   -   Вы

понимаете, черт вас возьми, что нам не выйти отсюда?!

   Резницкий изумленно уставился на него.

   - Перестаньте, прошу вас... Нас не оставят в беде...

 

 

 

НА АРЕНЕ ДИНОЗАВРЫ

 

   И еще сутки прошли. Утром Резницкий вызвал "Юрия Гагарина".

   - Не знаю, что делать, Павел Иванович, - кричал он в микрофон. - Мы   не

видим   выхода...   Что?   Не   слышу!..   -   Он   не   различал   ответных   слов,

бесконечно далекий голос Прошина затухал. -   Павел   Иваныч!   -   надрывался

Резницкий,   отчаянно   цепляясь   за   последнюю   ниточку   надежды,   -   Павел

Иваныч!.. Товарищи! Товарищи, не слышу...

   Он швырнул трубку и пнул ногой теперь уже бесполезный ящик рации.

   - Вот что, Алексей. - Он пытался говорить бодро. - Надо идти в Центр.

   - Не пойду. - Новиков даже глаз не раскрыл.

   - Нет, пойдете. Вы кибернетист! Противно   на   вас   смотреть.   Спасовали

перед простой электронной машиной.

   - Уйдите.

   - Сейчас же вставайте! - крикнул Сергей   Сергеевич,   и   голос   его   дал

петуха на высокой ноте.   -   Я   не   верю,   что   нельзя   справиться   с   этой

проклятой машиной. Мы - люди!

   - Мы люди! - откликнулось четкое эхо.

   Тишина...

   Резницкий напряженно размышлял, стоя над Новиковым: "Схватить   его   под

мышки и рывком поднять...   Нет,   он   сильнее   меня.   Да   и   нельзя   так...

Нельзя... Мы люди, вот именно. Надо его убедить...".

   Тут его внимание отвлекло какое-то движение   в   роще.   Между   деревьями

летели роботы, все в одном   направлении,   их   полет   сопровождался   долгим

свистящим звуком. Серые существа поплелись   вслед   за   роботами.   Они   шли

гурьбой,   тяжко   и   медленно   передвигая   ноги-тумбы,   и   Севастьян    тоже

направился в ту сторону.

   - Алеша, - сказал Резницкий, - что-то происходит. Пойдемте посмотрим, в

чем дело. Я очень прошу.

   Новиков открыл   глаза.   Приподнялся   на   локтях.   Да,   творится   что-то

необычное. Он молча встал, откинул нечесаные волосы со лба.

   "Как у него запали щеки, - подумал Резницкий, - и под глазами   круги...

Да, и я, наверное, выгляжу не лучше..."

   Разведчики пошли за стадом серых существ, пытаясь   на   ходу   подсчитать

число обитателей райской рощи.

   Через три четверти часа они, обогнув рыжий холм,   вышли   к   каменистому

обрыву. Здесь, под обрывом, простиралась ровная площадка,   разведчики   уже

видели ее во время   первого   обхода   зоны,   тогда   она   не   показалась   им

примечательной.    Теперь    по    площадке    прохаживались,     ковыляя     на

манипуляторах,   восемь   роботов.   Серые   существа   расположились   на   краю

обрыва, и разведчики   тоже   сели   рядом   с   Севастьяном.   Судя   по   всему,

предстояло какое-то развлечение. Центр исправно выполнял свою программу.

   - Гляньте-ка, - Резницкий показал на склон холма, замыкавший площадку с

противоположной стороны.

   В склоне чернела дыра не второй ли   вход   в   тот   самый   туннель,   куда

роботы загнали зверей и вездеход?..

   Это   предположение   вскоре   подтвердилось.   Роботы   выстроились   в   две

шеренги возле туннеля, ни дать ни взять как служители в цирке,   и   тут   из

туннеля на площадку полезло зверье. Опираясь на толстые конические хвосты,

динозавры медленно разбрелись по   площадке.   Маленькие   головы   беспокойно

крутились на длинных шеях, не головы, а сплошные многозубые пасти.

   - Здорово! - восхитился Резницкий. - Они выдерживали ящеров в   туннеле,

чтобы   те   изголодались,   а   теперь   устроят   бойню!   На   потеху    райским

жителям...

   Он застрекотал кинокамерой.

   У входа в туннель произошла заминка. Целая стая ракеток слетелась туда.

И вот, окруженный роботами, из туннеля   выполз   вездеход   разведчиков.   Он

зарывался неподвижными траками гусениц в песок, он как   бы   сопротивлялся,

бронированный упрямец, и было похоже, что роботам приходилось нелегко. Они

оставили вездеход метрах в трех от туннеля, а сами   отошли   в   сторонку   и

замерли, будто отдыхая.

   - Он вроде   бы,   в   порядке,   -   сказал   Резницкий,   любовно   глядя   на

вездеход. - А что, если мы спрыгнем вниз и заберемся в него? И на   большой

скорости, а Алеша?..

   - Смотрите! - Новиков подался вперед.

   Один из роботов вышел на арену и остановился между   двумя   динозаврами.

Он замешкался, решетчатая лопасть ракетки повернулась   налево,   направо...

Затем робот   направился   к   тому   динозавру,   что   сидел   слева.   Животное

попятилось, оскалило жуткую пасть. Робот подошел к нему вплотную   и   вдруг

выбросил вперед руку-манипулятор. Динозавр   повалился   на   бок.   Несколько

судорожных ударов хвостом по песку - и все было кончено.

   Подлетело еще несколько роботов, они быстро разрезали огромную тушу   на

куски. Затем все роботы покинули арену, замерли у входа в туннель.

   Стрекотала   короткими   очередями    кинокамера    Резницкого.    Динозавры

зашевелились, их шеи тянулись туда, где в   коричневой   луже   крови   лежали

куски мяса. Сосед растерзанного зверя, бороздя   тяжелым   хвостом   песок   и

вертя головой, подошел и   начал   торопливо   жрать,   придерживая   короткими

передними лапами мясо. Тогда и другие звери поспешили   принять   участие   в

кровавом пиршестве, и те, кто опоздал, стали выхватывать куски у жующих, и

произошло неизбежное.

   - Ну и ну! - выдохнул Новиков, глядя, как голодные чудовища молча рвали

и пожирали друг друга. - Ликует буйный Рим... Пойдемте отсюда.

   - А вездеход? - спросил Резницкий. - Может быть, попробуем...

   - А, какой там вездеход! - Новиков схватил биофизика за руку и   потащил

прочь. - Появилась идея! Вы видели,   как   робот   остановился   между   двумя

динозаврами? Он не знал, какого зверя выбрать.

   - Ну и что? - Резницкий посмотрел   на   возбужденное   лицо   Новикова.   -

Робот остановился, потому что его счетно-решающее устройство выбирало:   до

какого зверя ближе, какой зверь крупнее, тут каждый миллиметр играет роль.

Он ожидал, пока...

   - Вот именно ожидал! - вскричал Новиков. - Математическое ожидание! Ну,

а если бы робот оказался идеально посредине? А если бы оба зверя оказались

идеально одинаковы? Что тогда?

   - Вы хотите сказать...

   - Да! Да! Вспомните задачу Буридана!

 

 

 

ЗАДАЧА БУРИДАНА

 

   В далеком XIV веке французский философ-схоласт   Иоанн   Буридан,   ректор

Парижского университета, сформулировал   философское   положение,   известное

под названием "Буриданов осел". Задача проста: голодный осел   стоит   между

двумя одинаковыми копнами сена стоит точно посредине. Так   вот:   из   какой

копны он начнет есть?   Если   осел   будет   мыслить   логично,   он   неизбежно

погибнет от голода, так как не сможет выбрать.   Это   очень   трудная   штука

выбор из двух равных. Если бы хоть маленькая разница...

   Осел   останется   живым   только   потому,   что   он   живое    существо,    а

следовательно, способен на нелогичные поступки.   Вопреки   логике   он   жрет

сено из одной копны, хотя она ничем не лучше другой. Только перед тем, как

осуществить выбор, осел испытает некоторое колебание.

   Но электронно-вычислительная машина умеет принимать   только   логические

решения. Она неспособна к нелогичным поступкам...

   Новиков снова был полон энергии.

   - Помните, там двенадцать башенок? Двенадцать аварийных систем усиления

защитного поля. - Он понизил голос. - Давайте заставим Центр выбрать   одну

из них, понимаете?

   - Да, но Центр не принимает никаких задач...

   - Он не принимает задач, связанных с ослаблением защиты, это так. Но мы

ему подкинем другую задачку... Хорошую задачку,   дорогой   Сергей   Сергеич!

Надо только сформулировать...

   И вскоре задача была сформулирована по всем правилам формальной   логики

-   науки   средневековых    схоластов,    воскрешенной    в    новом    качестве

кибернетикой. На зону надвигается некая опасность. Чтобы предотвратить ее,

Центру необходимо включить одну из двенадцати аварийных систем. Вот и все.

   Новиков разложил на траве таблицы и, закусив губу, принялся   переводить

задачу на язык программирования. Он аккуратно разметил, а   потом   проколол

на бланке перфокарты группы отверстий. Он не спешил, но пальцы его   слегка

вздрагивали.

   - Так. - Новиков полюбовался своей работой и еще раз проверил,   все   ли

правильно сделано. - Так. Пусть попробует не принять! Не   имеет   права   не

принять: его основная программа требует   защиты   от   опасностей.   Ну   что,

пойдем?

   Когда они пробрались в башню, на них   уставился   зеленый   глаз,   словно

вопрошая: зачем пришли? Что вам надо?..

   Не мешкая, Новиков вложил в приемное устройство перфокарту.   Навалилось

знакомое ощущение сонливости, отяжелели руки и ноги.   Разведчики   смотрели

на щель, поглотившую перфокарту. Минута прошла, а   машина   не   выплевывает

задачу... Только бы не свалиться, ужасно хочется лечь. Еще минута...

   Новиков усилием воли стряхивает с себя сонное оцепенение.

   - Скушала? На здоровье, - говорит он тихонько и   улыбается   Резницкому.

Они выбираются из башни и проходят под купол, где размещена исполнительная

часть Центра. Они видят,   как   линии   рисованных   схем   меняют   цвета   все

быстрее и быстрее.

   - Давай, давай, работай, - весело говорит Новиков. - Работай, Буриданов

ишачок.

   Собственно, задача   очень   проста.   Анализаторам   не   нужно   определять

свойств опасности и искать способа ее предотвращения,   так   как   вместе   с

информацией о наличии   опасности   поступила   программа   готового   решения:

включить одну из аварийных   систем.   Обычно   эти   системы   включались   все

одновременно   на   случай,   если   какая-нибудь   из   них   не   сработает.   Но

программа предписала включить только одну. Какую? Безразлично, они же   все

одинаковы. А все-таки какую? Задача для малого   ребенка:   ткни   пальцем   в

любую башенку и вся недолга.   Но   для   мощного   электронного   мозга   такая

задача может оказаться формулой невозго. Ведь логичного решения   нет!

Только бы не было предусмотрено возсти случайного выбора...

   Машина   напряженно    работала.    Вспыхивали    разноцветными    огоньками

рисованные схемы. Панель за панелью, блок за блоком включались   в   решение

задачи: какую из двенадцати выбрать? До сих пор машина "знала" только   два

случая: включать все башенки или ни одной. Да или нет. Наличие импульса во

всех двенадцати системах, или его отсутствие. Единица или ноль на двоичном

языке программы. Но одну из двенадцати...

    Определила ли машина, что решение лежит   вне   логики?   Может   быть.   Но

отказаться от работы она не могла: не позволял сигнал опасности.

   - Нам тут больше делать нечего, - с торжеством сказал Новиков.

   Разведчики переплыли ров и возвратились в рощу.

   Надвигался   вечер,   светло-зеленое   небо   быстро   темнело,    его,    как

гигантскую перфокарту, прокололи первые звезды.

   Резницкий лежал на спине и отыскивал среди звездной   россыпи   маленькую

звездочку на периферии Галактики. Звездочку   под   милым   сердцу   названием

Солнце. Вот она! Над самым горизонтом... А вокруг нее,   невидимый   отсюда,

мчится в черной бездне голубой шар Земли.   Чудесная   зеленая   планета!   Ее

населяют разумные и веселые люди, способные не только на логичные, но и на

нелогичные поступки, способные пожертвовать жизнью ради общего   блага,   во

имя Знания. Они   не   нуждаются   в   искусственном   колпаке.   Они   дружат   с

животными, и ласковые   собаки,   закрутив   бубликом   рудиментарные   хвосты,

дожидаются у   калиток   своих   обожаемых   владельцев.   Там,   к   величайшему

счастью для человечества, большинство не дало меньшинству поработить   себя

и заменить покорными роботами. Там   машины   разумно   служат   людям,   а   не

властвуют над ними...

   - Сергей Сергеич, - негромко окликнул его   Новиков.   -   Я   очень   хочу,

чтобы вы... Ну, забудьте о моем вчерашнем...

   Резницкий не дал ему договорить.

   - Конечно, Алеша. Уже забыл,   -   быстро   ответил   он.   -   И,   помолчав,

добавил: Надо пойти к вездеходу.

   - Подождем немного. - Новиков принялся ходить взад и вперед,   размышляя

вслух: - Решить задачу Центр не может. Отказаться от нее   тоже   не   может.

Значит, он будет   наращивать   мощность   мышления   за   счет   резервов.   Это

логично... Энергетическая база у него огромная, но не безграничная. Значит

резервы иссякнут. И тогда... Что ж, другого выхода у него нет:   он   начнет

подключать энергию с других участков. Да, только так...

   - А вдруг питание защитного поля неприкосновенно? - спросил Резницкий.

   - Насколько я понял схему, неприкосновенен   только   источник   мощности,

предназначенной для синтезаторов пищи. Кстати, не мешает нам поужинать.

   Кормушки исправно выдали им по желтому диску. Вообще,   ничего   пока   не

переменилось. Светился ночной воздух, пролетели   по   своим   делам   роботы.

Обитатели рощи укладывались спать на мягкую траву, не знакомую с   утренней

росой. Но машина, оберегающая   их   никчемное   существование,   работала   на

полную мощность, решая формулу невозго, работала, чтобы   уберечь   эти

жалкие существа от выдуманной опасности, и тем самым   приближая   опасность

подлинную...

   Разведчики пошли к границе защитного поля. Невидимая стена оказалась на

месте.

   - Давайте поспим, - предложил Резницкий. - Видимо, еще не скоро.

   - Ну, что ж, - согласился Новиков.

   Но сон не шел. Сомнения снова начали одолевать разведчиков.   Резницкий,

чтобы отвлечься от беспокойных мыслей раскрыл блокнот,   стал   приводить   в

порядок записи. Новиков ворочался с боку на бок, поглядывал на часы.

   - Сергей Сергеич, - позвал он вдруг. - Вы не замечаете? По-моему, стало

прохладней.

   - Н-не замечаю.

   - Значит, показалось...

   Резницкий снова углубился в записи. "Какой у них цикл дыхания во   время

сна, подумал он. Надо, пожалуй, уточнить..."

   Он встал и направился к   ближайшему   обитателю   рощи.   Что   это?   Серые

существа, оказывается, не спали. Они,   жалобно   повизгивая,   собирались   в

кучки, жались друг к другу. А ведь верно, заметно похолодало...

   - Алеша! - крикнул Резницкий. - Вставайте! Климатическая   установка   не

работает!

   Радостно взволнованные, разведчики побежали к защитной зоне. Стена была

на месте.

   Они возвратились в рощу.

   - Теперь у них жизнь пойдет похуже,   -   сказал   Новиков.   -   Без   нянек

придется пожить.

   - Мне их жаль, - признался Резницкий.

   - А мне ничуть. Пища для них гарантирована, а в остальном   ну,   что   ж,

пусть снова начинают привыкать к труду...

   - Посмотрите-ка на этого деятеля.

   Одно из серых существ стояло у дерева с крупными   широкими   листьями   и

пыталось спрятаться от прохлады под лист.   Но   лист   рос   слишком   высоко.

Тогда оно потянуло лист к себе.

   - Видите? Хочет оторвать. Ничего-ничего, дело пойдет. Просто они ужасно

обленились, а теперь придется поработать. Ба, да   это   Севастьян,   у   него

карандаш в лапе.

   Утро застало разведчиков у стены. Бледные от волнения и бессонницы, они

то и дело пробовали выйти из зоны, но гнетущая сила тяжести отбрасывала их

назад, и тревога камнем лежала на сердце.

   - Пошли к вездеходу, свяжемся с кораблем, - сказал Резницкий.

   Новиков не ответил. В тысячный раз он, протянув руки   вперед,   вошел   в

защитное поле. Тяжесть заставила его пригнуться. Он хотел было   отступить,

но вдруг почувствовал, что нагрузка ослабевает. Шагнул вперед -   ничего...

еще шаг, еще...

   - Ур-ра! - заорал Новиков и,   вскинув   руки,   побежал   сквозь   защитную

зону, которой больше не существовало.

 

 

   Вертолет был готов к полету. Прошин озабоченно   возился   у   автопилота,

настраивая его на заданный курс. Хорошо еще, что   он   успел   запеленговать

место, откуда разведчики вызывали его в последний раз. Сейчас   он   полетит

туда и посмотрит сам, что сделать.

   Двое быстро шли по склону рыжего холма.

   - Минуточку, Алеша, - сказал Резницкий и полез наверх.

   С вершины холма он оглядел фиолетовую рощу.   Утренний   ветерок   колыхал

ветви деревьев, среди которых бродили серые существа. Отсюда, с холма, они

казались особенно маленькими и беззащитными.

   Новиков тронул Сергея Сергеевича за локоть:

   - Будет вам.

   - Они вымрут, Алеша.

   - Приспособятся. Планета, в общем, теплая, они привыкнут. Ну,   конечно,

те, кто послабее, погибнут. А   за   этого   парня,   Севастьяна,   я   спокоен.

Накидал на себя листьев и ничего, не замерз. Он и шалаш сделает. Голова   у

него варит.

   - Да, - сказал Резницкий. - Севастьян не дурак.

   - Ну, вот видите... Придется им   второй   раз   пройти   путь   эволюции...

Вначале поможет инстинкт самосохранения, а там и мышление появится...

   Разведчики стали спускаться к   площадке,   на   которой   стоял   вездеход.

Вдруг они разом остановились. С неба   донесся   ровный   гул,   он   нарастал,

нарастал... Разведчики кинулись обратно на   вершину   холма.   Они   прыгали,

кричали и размахивали руками. Вертолет сделал над ними   круг   и   пошел   на

снижение.

 

 

 

    Евгений Войскунский.

    Командировка

 

   -----------------------------------------------------------------------

   С сайта журнала "Если".

   -----------------------------------------------------------------------

 

 

   Я сидел за компьютером, сочиняя   отчет   о   вчерашней   пресс-конференции

Кимвалова.   Пресс-конференция    была    скучнейшая    (все    понимали,    что

предложенный   Кимваловым   новый   налог   на   развитие   культуры   -    пустая

фантазия), но если ты работаешь в отделе информации "Большой   газеты",   то

изволь писать этот отчет, причем писать   так,   чтобы   те,   кто   будет   его

читать, хотя   бы   не   испытывали   отвращения   к   печатному   слову.   Взять,

например, и   вписать   как   бы   между   прочим:   "А   костюмчик   на   товарище

Кимвалове, невзирая   на   скудные   средства   культуры,   тянул   долларов   на

триста".

   -   Дима,   -   заглянула   в   комнату   розоволицая    секретарша    главного

редактора, - быстренько к шефу.

   Ну, быстренько - это пусть шеф бегает, если хочет. Я не заяц.   Сохраняя

достоинство, я неспешно прошел по   коридору,   перекидываясь   словечками   с

коллегами, вышедшими из своих отделов покурить.

   Вошел в кабинет главного. Над   ним,   над   его   гладкой,   отполированной

временем лысиной, висел плакат: "Входи смело, но не вздумай трепаться".

   - Рассохин, - сказал главный, - вот пришло письмо из   Приморска.   Хотят

втихую продать "Пожарского".

   - "Пожарского"? - переспросил я. - А, этот крейсер   недостроенный...   А

кому продать?

   - А черт их знает. Не то Чили, не то Перу.

   Ух ты! В моих   мыслях   понеслись   коричневолицые   гаучо   в   широкополых

шляпах, размахивая лассо. Уж   так   устроена   моя   голова,   что   ассоциации

возникают мгновенно. Впрочем, осадил я себя,   гаучо   -   не   в   Перу,   а   в

Аргентине. Да и на кой ляд им, гаучо, крейсер в пампасах?

   - Надо откликнуться, - продолжал шеф. -   В   главкомате   военно-морского

флота   уклоняются   от   ответа   на   прямой   вопрос.    Так    вот:    оформляй

командировку и лети в Приморск.

   Совсем некстати была эта командировка. Как раз на сегодняшний   вечер   я

назначил решительное объяснение с Настей Перепелкиной (Ракитиной, как   она

подписывает свои кино- и телеобозрения). Уж я ей все выскажу - больше года

она мне морочит голову. Видите ли, я моложе на целых семь лет, ах, ах!   Ну

и что, если на каких-то шесть с половиной лет я моложе? Это   нисколько   не

заметно. У меня усы отпущены (недавно) и рост сто восемьдесят, а то, что у

меня "наивное выражение", Настя просто придумала, чтобы подразнить меня. А

вот она в своей короткой джинсовой юбочке, с копной рыжих волос,   пущенных

по спине, никак не выглядит   на   свои   тридцать   два.   Напускает   на   себя

многоопытность, а всего-то и есть у нее опыт неудачного замужества - ну   и

что? Почти все молодые женщины теперь разведены. Такая у   нас   сумасшедшая

жизнь, ничего устойчивого, под ногами как бы одни зыбучие пески.   Вам   так

не кажется?   Прежде   чем   идти   в   канцелярию   выправлять   командировочное

удостоверение, я заглянул в отдел культуры. Все ихние бабы были на месте -

сидели в клубах табачного дыма.

   - Мадемуазель Ракитина, - позвал я, - выйдите на минутку.

   Настя вышла с сигаретой меж пальцев и уставила на меня   свои   серые,   в

черных ободках ресниц, глаза.

   - Плохая новость, - сказал я, взяв ее за руку   и   подведя   к   фикусу   в

деревянной кадке. - Я улетаю в Приморск.

   - В Приморск? - В ее глазах мелькнуло удивление. - А зачем?

   - Там возня вокруг недостроенного крейсера.

   - Слышала. Сегодня сообщили, что туда вылетает Головань.

   - Шут с ним. А плохо то, что мы расстаемся не меньше чем на неделю. Нам

надо серьезно поговорить.

   - Ну, неделя - это немного, - улыбнулась Настя и сунула сигарету в свой

красивый, подведенный лиловой помадой рот. - Прилетишь, Димочка,   тогда   и

поговорим.

   В   самолете   я   повнимательнее   прочитал   письмо,   выдернувшее   меня   в

командировку.   Писал   некто   Валентин   Сорочкин,    журналист    из    газеты

"Приморское слово". За высокопарными фразами   о   России,   великой   морской

державе   и   все   такое,   стояла   простая   по    нынешним    временам    вещь:

недостроенный авианосец "Дмитрий Пожарский" по причине   пустой   казны   уже

одиннадцатый год стоит у заводской   стенки   и   тихо   гниет.   Администрация

Приморска во главе с мэром Родриго Ибаньесом Сидоренко   вознамерилась   его

продать,   с   каковой    целью    вступила    в    переговоры    с    главкоматом

военно-морского флота, а также - по сведениям из неофициального   источника

- с некоей латиноамериканской страной, воз,   Чили,   возжелавшей   оный

крейсер   купить.   Разумеется,   администрация    Приморска    понимает,    что

вырученные деньги уйдут в федеральную казну, но на какую-то их толику   все

же возлагает надежды. Пусть хоть немного,   но   лучше,   чем   ничего,   а   то

судостроительный завод простаивает, et cetera, et cetera, дальше мне   было

неинтересно, хотя писал этот Сорочкин   весьма   дельно,   правда,   несколько

витиевато - типичный провинциальный журналист.

   Меня позабавило имя приморского мэра   -   Родриго   Ибаньес.   Вспомнились

латиноамериканские сериалы, бесконечно крутившиеся на телевидении   в   годы

моего детства, - уж не они ли виноваты   в   том,   что   новорожденным   стали

давать имена героев этих фильмов? Ну да, а   теперь   они   подросли,   заняли

административные и иные должности в государстве Российском,   всегда   чутко

откликавшемся на глупости всякого рода...

   Я-то эти сериалы не смотрел,   а   родители   не   отрывались,   и   особенно

обожала их бабушка Соня. Для нее сериалы были важнее всего на   свете,   она

обливалась слезами, когда с какой-то Алисией поступали   несправедливо   или

кто-то вдруг пропадал. Помню, я дразнил ее, ежедневно спрашивая: "Ну   что,

нашелся Лукас?" - бабушка Соня смотрела   на   меня   сквозь   слезы   и   слабо

отмахивалась. А однажды сказала: "Димочка, что ты можешь   в   этом   понять?

Нам всю жизнь показывали в кино железных борцов. Теперь мы   впервые   видим

простые человеческие чувства".

   Потом сериалы перестали крутить, и вскоре старушка умерла.

   От мыслей о бабушке   меня   отвлек   шум,   возникший   впереди,   в   салоне

первого класса. Кто-то орал на весь самолет:

   - Шо за пойло вы мне принесли, я вас спрашиваю?

   Слышался взволнованный женский голос:

   - Но, товарищ Головань, на базе только такое вино. Это "Массандра".

   - "Массандра"! - гремел Головань. - Деготь, разведенный уксусом, вот шо

это такое! Позовите командира корабля!

   - Но, товарищ Головань, - в женском голосе были слезы,   -   командир   же

ведет самолет...

   - Ведет автопилот! А командира - немедленно ко мне!

   С Голованем не соскучишься, он же не может без   скандала.   Я   вспомнил,

как Настя сказала, что Головань "тоже" летит в Приморск. И, наверное, тоже

по поводу злосчастного крейсера.

   Я закрыл   глаза,   чтобы   подольше   удержать   перед   мысленным   взглядом

Настино лицо.

 

 

   В Приморске, едва я ступил на трап, меня объяла такая теплынь, словно я

перенесся в лето. Вот что значит юг. На дворе октябрь, в   Москве   холод   и

слякоть,   а   тут   -   ласковое   солнце.   Легкий   ветерок   совершенно   лишен

московского сволочного упорства.   Стоят,   не   торопясь   облететь,   акации.

Одним словом - юг.

   Голованя   встречала   делегация   со    старательно-радостными    улыбками.

Начался у них целовальный обряд, снова вошедший в моду. А   я   выискивал   в

толпе встречающих Валентина Сорочкина, которому перед вылетом дал   срочную

телеграмму. Почему-то он рисовался мне с маленькой   кудлатой   головкой   на

длинной шее. Обычно такие, длинношеие, обожают совать нос не в свое дело и

склонны строчить обличительные письма.

   Вдруг я увидел картонный квадратик с надписью: "Рассохин, мы вас ждем".

Парень, высоко державший этот квадратик, был белобрыс, синеглаз и улыбчив,

желтые брови домиком.   Шея   была   нормальной   длины.   Его   крепкую   фигуру

облегал джинсовый костюм. Такие типчики, подумал   я,   не   откажут   себе   в

опасном удовольствии покрутить хвост тигру.

   Сорочкин усадил меня в старый обшарпанный "Москвич" и повез в гостиницу

"Приморская". Он не умолкал ни на минуту. Городская   администрация   весьма

встревожена   прилетом   Голованя   -    влиятельного    парламентария,    главы

патриотической фракции, который не раз высказывался за достройку   крейсера

и, конечно, намерен   воспрепятствовать   его   продаже.   Но   Голованя   будут

всячески умасливать.

    Слушая Сорочкина, я поглядывал по сторонам. Когда-то в детстве я был   с

родителями на курорте близ Приморска, и город запомнился пышной зеленью   и

зеленой же горой, на верхушке которой стоял белоколонный ресторан.   Зелень

была и теперь, а ресторана на горе - как не бывало.   Впрочем,   может,   это

была не та гора.

   Над полукруглой   площадью,   уставленной   торговыми   палатками-киосками,

висело огромное полотнище: "100-летию Октября - достойную встречу!"

   Вот и гостиница - дом советских времен с могучими   фигурами   тружеников

серпа и молота   на   тяжелом   фронтоне.   Забронированный   Сорочкиным   номер

оказался вполне приличным - одноместным, с ванной, но без горячей воды.   Я

умылся холодной и, выйдя из ванной, увидел на журнальном   столике   бутылку

вина и рулет, нарезаемый расторопным Сорочкиным.

   - Это вы зря, Валентин, - заметил я. - А может,   я   как   раз   сторонник

продажи крейсера.

   - Это вы так шутите? - хохотнул Сорочкин. -   Наше   местное   полусладкое

вам понравится. Войдите! - крикнул он на стук в дверь.

   Вошел невысокий человек лет пятидесяти, явно пренебрегающий бритьем. На

голове у него косо сидел синий выцветший берет. Помятое лицо с   набрякшими

подглазьями   имело   выражение   немедленной   готовности   постоять   за   свои

попираемые права.

   - Знакомьтесь, - представил Сорочкин. -   Спецкор   "Большой   газеты"   из

Москвы Дмитрий Рассохин.   Главный   строитель   "Пожарского"   Шуршалов   Иван

Евтропович.

   Обменявшись рукопожатием, мы сели за столик. Главный   строитель   быстро

хлопнул стакан местного полусладкого и принялся очень   громко,   словно   на

митинге, поносить нынешние времена,   федеральные   и   городские   власти,   а

также негодяев, норовящих украсть с крейсера все, что на нем есть.

   - Вчера унесли пеленгатор с крыла мостика, - кричал он. - На   кой   черт

им нужен пеленгатор? Нет, тащат все! Подбираются   к   навигационной   рубке,

рубка на запоре, но их не останавливают никакие замки! Воровская страна!

   - Разве крейсер не охраняется? - спросил я и отхлебнул из стакана. Вино

и впрямь было приятное.

   - Охраняется, конечно. Но охрана   -   солдаты   местного   полка,   которым

платят ничтожное   жалованье.   Могут   эти   мальчишечки,   я   вас   спрашиваю,

устоять перед взяткой?! - Голос Шуршалова выдал мощное крещендо.

   - Неужели никого из воров не поймали?

   - Ловили! Я сам неоднократно. Но они   неуязвимы.   Все   равно,   говорят,

крейсер идет на продажу.

   - Сколько примерно нужно денег на достройку?

   -   Четыреста   миллионов.   Главным   образом    -    на    электронику,    на

зенитно-ракетный   комплекс.   По    проекту    крейсер    должен    был    стать

ультрасовременным боевым   кораблем.   А   теперь,   через   столько   лет...   -

Шуршалов горестно махнул рукой и влил в глотку еще полстакана.

   - Если он все равно безнадежно отстал... ну, морально устарел, что   ли,

- сказал я, - то, может, действительно имеет смысл его продать...

   - Ни в коем случае! - Главный строитель трахнул кулаком по   столику.   -

Столько в него вложено труда и... Дайте   средства,   и   мы   сумеем   сделать

вполне боеспособный корабль. Я писал об этом во все   инстанции,   на   самый

верх писал - ни один гусь   не   откликнулся.   Им   плевать   на   крейсер,   на

оборонную мощь, на все   им   плевать,   лишь   бы   усидеть   в   своих   вонючих

креслах.

   - Иван Европович, - начал было я, но он меня перебил:

   - Евтропович!

   - Простите, Иван Евтропович. Сегодня прилетел сюда Головань...

   - Какой Головань?

   - Ну, Игнат Наумович, депутат, председатель фракции...

   - А, Игнат Наумыч. Он же из этих мест, из   Гнилой   слободы.   Ну   и   что

Головань?

   - Он сторонник достройки крейсера. Надо бы вам к нему обратиться.

   - Пробиться, - поправил меня Сорочкин. - Через   кордон   охраны   местных

политиканов.

   - Пробьюсь, - пообещал Шуршалов и яростно поскреб небритый   подбородок.

- А вас, Распопов...

   - Рассохин, - поправил я.

   - Вас попрошу написать   в   газету.   Мы   все   еще,   черт   дери,   великая

держава, хотя и отодвинутая на задворки. Нам нельзя   без   сильного   флота.

Крейсер "Дмитрий Пожарский" должен войти в строй.

   Я подумал, что очерк начать с этих слов.

   После его ухода Сорочкин подсел к телефону:

   - Будем теперь отлавливать нашего Ибаньеса.

   - А кто это?

   - Председатель горсовета, по-старому, мэр. Родриго   Ибаньес   Михайлович

Сидоренко. В городе его называют просто: наш Ибаньес.

   Пока он трудился у телефона,   я   подошел   к   окну.   Площадь   отсюда,   с

третьего этажа, выглядела почти как во времена реформ. Горожане   толпились

у палаток-киосков,   у   некоторых   стояли   длинные   очереди.   Что   они   там

покупают? - подумал я. С тех пор как исчезли импортные товары, торговля   в

стране резко оскудела. А здесь, гляди-ка, что-то еще осталось. Ну да,   юг.

Фрукты-овощи.   А   очередь,   наверное,   за   маслом,   за   сахаром,    которые

отпускают по талонам.

   У гостиничного подъезда хлопотали в поисках корма голуби. Один   из   них

вдруг распустил веером одно крыло и стал, курлыча, кружиться вокруг   сизой

голубки.

   - Дмитрий! - позвал Сорочкин. - Наш Ибаньес на проводе.

   - Здравствуйте, Родриго Михайлович, - сказал я в трубку, пропуская   это

дурацкое "Ибаньес". - Я Дмитрий Рассохин, спецкор "Большой газеты"...

   - Знаю, уже знаю, - послышался высокий, немного в нос, голос.   -   А   по

какому делу пожаловали в наши края?

   - По поводу крейсера "Пожарский". Когда вы смогли бы меня принять?

   - Так. "Пожарский", понятно. Ну что ж, подгребайте к трем часам. Раньше

не смогу.

   - Хорошо, - сказал я, - в три часа.

   Мы договорились с Сорочкиным, что он заедет за мной в час. Мне хотелось

сначала прокатиться в   порт,   посмотреть   на   крейсер,   стоящий   у   стенки

судостроительного завода.

   Мы допили вино. Сорочкин уехал в   свою   редакцию,   а   я   решил   прилечь

отдохнуть. Скинул куртку и ботинки, взял с   кровати   одеяло   и   улегся   на

диван. Посплю часика полтора. По привычке двух последних лет перед сном   я

вызвал в памяти лицо Насти.

 

 

   Садясь в потрепанный "Москвич", я взглянул на Сорочкина. Вид у него был

серьезный, сосредоточенный. Вместо джинсовой куртки -   широкий   полотняный

китель, как у пожарного.

   - Что у вас под кителем? - спросил я. - Меховой жилет, что ли?

   Сорочкин засмеялся и нажал на газ. Мы выехали с   площади.   В   безлюдном

переулке Сорочкин наклонился ко мне и сказал вполголоса:

   - Я напал на след заговора.

   - Какого заговора?

   - Они хотят ровно в полночь бабахнуть по мэрии, ну, по   горсовету.   Как

раз наступает двадцать пятое   октября,   понимаете?   Годовщина   по   старому

стилю.

   Я не понимал: кто и из чего хочет бабахнуть?

   - Ну, с крейсера, ясно же. - В голосе Сорочкина послышалась   досада.   -

Корабль отбуксируют на рейд, и там Братеев   подготовит   одну   из   пушек   к

стрельбе.

   - Какой Братеев?

   - Бывший артиллерист. Кавторанг в отставке. Когда я служил   срочную   на

БПК, Братеев был у нас командиром бэ-че-два. Красавец мужик!

   - Валя, - взмолился я, - не говорите загадками!

   - Да ну вас, Дмитрий, - отозвался он, сворачивая на широкую, обсаженную

платанами улицу. - Неужели непонятно? Нашим коммунистам не   нравится,   что

дело не   доведено   до   конца.   Что   правительство   Некозырева   чешет   себе

задницу, когда заходит речь о полном восстановлении советской власти.   Тут

Анциферов   вступил    в    сговор    с    Комаровским,    ну,    с    начальником

военно-морского училища, и тот выведет   своих   курсантов   на   улицы   сразу

после того, как с крейсера бабахнут. Или даже раньше -   этого   я   пока   не

знаю.

   - Кто это Анциферов?

   - Бывший   секретарь   обкома   комсомола   и   нынешний   секретарь   горкома

компартии.

   - Ну, выведут курсантов - а дальше что?

   - Как что? У   них   давно   подготовлены   списки   либералов,   демократов,

коммерсантов, будут хватать и свозить на стадион.

   - Хм, на стадион. Как когда-то в Чили при Пиночете.

   - Вот именно. Сейчас заедем за Давтяном, вы   посидите   минут   десять   в

машине, я за ним сбегаю.

   Машину он поставил возле палисадника одноэтажного дома. У   палисадника,

где росли густые кусты боярышника, сидели на скамейке, греясь на солнышке,

три старухи. Все три вязали и одновременно разговаривали. Стекло в   машине

было опущено, и я невольно прислушался.

   - А помнишь, - говорила одна детским голоском, - как Виктория рожала, а

Энрике принял роды?

   - Ты все перепутала, -   возразила   старушка,   чье   птичье   личико   было

словно затянуто паутиной. - Виктория родила от   Энрике,   а   роды   принимал

Альберто.

   -   А   вот   и   не   Альберто,   а   Адальберто!   -   прошамкала   третья,    с

провалившимся ртом. - Сама все путаешь.

   Прямо три парки, подумал я. Парки, прядущие судьбы людей. Тут   одна   из

трех, с птичьим личиком, внимательно на меня   посмотрела.   Как   их   звали,

парок   этих,   по-гречески   мойр?   Клото,   Лахесис   и,   как   ее,    Атропос,

обрезающая нить жизни. Которая же из них кинула на меня   многозначительный

взгляд? Уж не страшная ли Атропос?   На   всякий   случай   я   сложил   фигу   и

осторожно выдвинул ее из окошка. Но "парка" уже не глядела   на   меня.   Она

говорила весьма авторитетно:

   - Уж эта Виктория! Как я возмущалась, когда она бросила мужа!

   - Еще бы, - подтвердила старушка с детским голоском. - А   помнишь,   как

переживала Алисия, когда появился Амадор?

   - Ну да, считали, что она его убила, а он сидел в тюрьме.

   - А как ее любил Диего! Ах, как любил!

   - Разве Диего? А не Альберто?

   - Нет, Диего!

   Из-за кустов вышел Сорочкин, а за ним чернобородый   молодой   очкарик   и

худенькая девица, стриженная под мальчика, в   серых   брючках   и   серой   же

ветровке. Я познакомился с ними, это был Мартик Давтян и его жена   Нинель.

Они сели на заднее сиденье,   и   Сорочкин   погнал   дальше   свой   "Москвич".

Давтяны наперебой принялись мне рассказывать, что в 1840 году, по дороге в

штаб Тенгинского полка, Лермонтов провел три дня здесь, в Приморске - в ту

пору город еще не существовал, а была казачья станица Трехверстная. Тут, а

не в Тамани, как   обычно   считается,   у   Лермонтова   произошла   встреча   с

декабристом Лорером.

   - Ну и как? - Нинель сияла от   гордости.   -   Замечательный   факт,   ведь

правда?

   - Мы надеемся, - произнес Мартик Давтян глубоким, утробным   голосом,   -

что в "Большой газете" найдется место для подготовленной нами статьи.

   - Ну что ж, - сказал я,   -   давайте   статью,   я   передам   в   наш   отдел

культуры. Только учтите, они будут проверять, обратятся к ученым...

   Тут оба обрушили на меня такую филиппику в отношении официальной науки,

что я   предпочел   замолчать   и   только   кивал   головой,   словно   китайский

болванчик. Я спросил Сорочкина,   куда   мы   направляемся.   Оказывается,   мы

ехали на мукомольный   комбинат,   где   Давтян   служил   главным   технологом.

Мукомолы, пояснял   Сорочкин,   единственное   в   городе   успешно   работающее

частное предприятие. Они уже много лет упорно   противятся   национализации,

которой их хочет подвергнуть городское начальство. Это единственная сила в

городе, способная противостоять морскому училищу.

   - А они что - вооружены? - спросил я, но не получил внятного ответа   на

свой наивный вопрос.

   По дороге на мукомольный Сорочкин   остановил   машину   возле   невзрачной

пятиэтажки - ему надо забежать на минутку к маме. Почему-то я решил   зайти

вместе с ним.

   Мы пошли по лестнице на четвертый этаж. Перед нами поднималась   пара   -

рослый мужчина с высоко выбритым затылком, а с ним - вы не   поверите   -   с

ним шла девица в короткой джинсовой юбке, с круглыми, как кегли, икрами, а

по ее спине были пущены вольной волной рыжие волосы...

   - Это Братеев, он наш сосед, - шепнул мне Сорочкин. Мне было   наплевать

на Братеева, я не спускал встревоженного взгляда с Насти.   Ее   фигура,   ее

волосы... Как она сюда попала?.. Или это не она?..

   - Настя, - позвал я негромко.

   Рыжеволосая дева не оглянулась, а   Братеев,   лязгнув   замком,   впустил,

даже втолкнул свою спутницу в квартиру. Перед тем как захлопнуть дверь, он

бросил на меня быстрый и как будто насмешливый взгляд.

   Сорочкин отпер дверь рядом с братеевской и жестом пригласил меня войти.

Однако я стоял, как вкопанный, и пытался уловить   звуки   из-за   двери   его

бритоголового соседа. Тишина... Или какие-то вздохи? Я не   заметил,   когда

рядом со мной вновь появился Сорочкин.

   - Дмитрий, что с вами? Вам плохо?

   - Плохо, - кивнул я. - Очень плохо.

   - Дать валидол? Валокордин?

   - Ничего не надо. Вы уже навестили маму?   Тогда   едем   к   мукомолам.   И

вообще, в три часа я должен быть у вашего Ибаньеса.

   Да нет, уверял я себя, это не она... Откуда ей здесь взяться?   Какая-то

девица, похожая   на   нее.   Мало   ли   рыжих   в   джинсовых   юбках   ходит   по

российским городам?

   Однако что-то саднило в глубине души.

 

 

   Мукомольный представлял собой огромный комбинат на   городской   окраине.

Когда-то оборудование закупили в Италии, и с тех пор его цеха бесперебойно

выпекали хлеба и булки разных сортов.

   Как только мы вышли из   машины,   я   ощутил   жар,   идущий   от   множества

заводских печей. По двору ездили вагонетки, сновали люди с распаренными от

праведных трудов лицами, все в белых куртках и брюках. "Шумит,   как   улей,

родной завод", вспомнил я слова из старой-престарой песни.

   Мы вошли в здание заводоуправления. Давтян привел нас в   свой   кабинет,

где за стеклянными витринами лежали на полках все виды изделий комбината.

   - Прошу зайти ко мне, - сказал кому-то Давтян в   телефонную   трубку.   -

Да, очень важное. Ну, Педро Васильевич, вы же знаете,   я   бы   не   стал   по

пустякам...

   - Сейчас придет директор, - сообщил он, положив трубку. -   Его   телефон

наверняка прослушивается, придется пользоваться моим.

   Директор, обширный краснолицый блондин средних лет, с   шумом   распахнул

дверь и вошел в нее боком.

   - Ну, в чем дело, Мартик?

   Давтян   познакомил   нас,   а   потом   громким   шепотом   рассказал    Педро

Васильевичу про заговор. Директор выругался в   полный   голос,   после   чего

схватил трубку и, набрав короткий номер, закричал:

   - Диего Карлос,   привет!   Да,   это   я.   Тебе   известно   что-нибудь   про

"комаров"? Неизвестно? Ну так готовься! Они хотят отнять у твоих ребятишек

игрушки! Когда, когда... Может,   сегодня   вечером,   а   может,   уже   сейчас

отправились... Что? Разрешение округа? Если будешь   ждать   разрешения,   то

тебя...

   Педро Васильевич сказал открытым текстом, что сделают "комары"   с   этим

Диего Карлосом. Я догадался, что разговор шел с командиром местного полка,

который   без   особого   разрешения   округа   не   имел   права   выдать    своим

"ребятишкам"   боекомплект.   Не   нравилось   мне   все   это.   Ох,   сильно   не

нравилось!

   - Ну, тогда, - кричал в трубку директор, - не взыщи, я   приведу   своих.

Понял,   Диего?   Так   и   доложишь   начальству:   пришли,   мол,   мукомолы    с

хлебопеками и... Что? Ну, звони, звони! А нам терять время нельзя.

   Кинув трубку, Педро Васильевич бросил на Давтяна раскаленный взгляд:

   - Смотри у меня, Мартик! Если тревога ложная - голову оторву!

   Боком пролез в дверь и с грохотом захлопнул ее.

   - Кто это - "комары"? - спросил я.

   - Курсанты   военно-морского   училища,   -   пояснил   Сорочкин.   -   У   них

начальник контр-адмирал   Комаровский.   В   кабинете   у   него   стоит   статуя

Сталина в полный рост. Соответственно - и обучение.

   - У них в училище, - встрял Давтян, - не все   такие   "комары".   Есть   и

нормальные парни. Ходят в лермонтовский кружок. От них мы,   собственно,   и

узнали о заговоре.

   - На что рассчитывает Комаровский? - поинтересовался я. - Ну, допустим,

ему удастся бабахнуть по мэрии...

   - Да нельзя этого   допустить!   -   Сорочкин,   что   называется,   сверкнул

очами. - Вы что, не понимаете   значения   такой   символики?   Опять   выстрел

революционного крейсера - а то, что сигнал раздастся не в Питере,   особого

значения не имеет. Приморск   -   известный   в   стране   город.   Может   такое

начаться! Правительство Некозырева в Москве и почесать задницу не   успеет,

как коммуняки   ворвутся   в   Белый   дом,   заарестуют   розовых   и   полностью

захватят власть. У них, вы что, не знаете, давно готовы декреты о   запрете

всех партий, кроме   своей,   и   закрытии   всех   прочих   газет.   И   вот   вам

достойная встреча столетия Октября!

   Ну и влип я! Дрянная командировка, чертов крейсер!   Сидел   бы   себе   за

компьютером в Москве, кропал отчет о пресс-конференции   Кимвалова.   Небось

не докатилось бы   до   Москвы   бабаханье   "Дмитрия   Пожарского".   Тоже   мне

"Аврора"! У Некозырева правительство, конечно,   никудышное,   но   есть   же,

черт дери, конституция, пусть обкорнанная и урезанная думцами, но все же -

основной закон, запрещающий насильственные действия...

   А ты, Настя? Ну, признавайся, это ты была с Братеевым? И вообще, как ты

тут очутилась?

   Да нет, чепуха, реникса! Какая-то девица просто похожа на тебя. Мало ли

рыжих? Да и что бы могло привести тебя в этот окаянный Приморск?

 

 

   Я спросил у Сорочкина:

   - А почему вы Валентин, а не Хуан Карлос какой-нибудь?

   - Да потому что молодой. Я когда   родился,   латиноамериканские   сериалы

уже не крутили. Вы-то ведь тоже с нормальным именем.

   - Да, - сказал я. - Хотя я мечтал об имени Лопе де Вега.

   - Тоже красиво, - усмехнулся он. - Если хотите, буду вас так называть -

Лопе де Вега.

   Неспешно мы подъезжали к мэрии - солидному зданию советского имперского

стиля, со скрещенными каменными знаменами над массивной дверью.   У   двери,

охраняемой двумя вооруженными   милиционерами,   толпились   люди.   Тут   были

горожане   обычного   невзрачного   вида,   но   были   и   хорошо   одетые   люди,

вероятно, в недавние времена называвшиеся "новыми русскими".

   Мы вышли из машины и принялись было проталкиваться сквозь толпу, но тут

дверь, ахнув пружинами, отворилась, и из мэрии вышел собственной   персоной

Головань. Плечистые охранники начали расчищать   ему   дорогу,   но   Головань

остановил их.

   - Вы ко мне, граждане? - вопросил он зычно.

   - К вам! К вам, Игнат Наумович! -   раздались   голоса.   -   Защиты,   отец

родной! Запретили   вывозить   хурму   за   пределы   района,   а   куда   девать?

Уродилось-то хурмы столько, сколько на весь Эс-Эн-Гэ хватит...

   -   Эс-Эн-Гэ!   -   Головань   надул   щеки,   как   всегда   это   делал   перед

значительным заявлением. - Это уродливое   образование   доживает   последний

год! Шо? Это я вам говорю! Белорусы уже с нами - куда им деваться со своей

бульбой? Армения тоже вернется,   как   только   армянской   диаспоре   надоест

платить ей денежки...

   - Игнат Наумыч, а вот опять повысили плату за воду и электричество...

   - Электричество! - бурно подхватил Головань. - Закроем наглухо кран   на

нефтяной трубе - и шо будет делать Украина   без   света   и   тепла?   Плясать

гопак с голой задницей при   свечках?   Точно   вам   говорю,   придут   к   нам:

пустите, братья-славяне, обратно!   Молдавия   пусть   забудет   о   Румынии   -

введем войска, не позволим!

   -   Игнат   Наумыч,   -   кричал   главный   строитель   Шуршалов,   размахивая

беретом. - Эх, пропустите, земляки! Я насчет крейсера хочу, Игнат   Наумыч!

- надрывался он.

   - А-а, крейсер! - услышал   Головань   его   отчаянный   вопль.   -   Крейсер

"Дмитрий Пожарский" должен быть достроен, это я   вам   говорю!   Нельзя   его

продавать Чили! Мы направим авианосец к берегам Чили, но   не   на   продажу,

нет, господа латиноамериканцы! Свою морскую мощь им показать - и   Чили,   и

Перу! - Тут Головань неожиданно   пустил   слезу   и   проговорил   жалостливым

тоном: - Вы, наверно, знаете, шо мой младший   брат   Вениамин,   кровиночка,

пропал в перуанской сельве...

   - Игнат Наумыч, так как насчет хурмы...

   - Пропал, исчез! - плача, выкрикнул Головань. - Я послал его установить

связь с "Тупаку амару", была с ними договоренность о межпартийных   обменах

- а он пропал! Полгода уже ни слуху, ни духу!

   Один из охраны подал Голованю огромный клетчатый носовой платок,   и   он

звучно высморкался.

   - На достройку "Пожарского", - кричал Шуршалов, - нужно всего четыреста

миллионов!

   - Да, деньги! - Головань схватил главного строителя   под   руку.   -   Жен

заложим, а деньги достанем, брат мой,   страдающий   брат!   Может,   там   уже

съели тебя дикари...

   - Не позволим! - выкрикнул прилично одетый щекастый человек   в   зеленой

шляпе. - Не позволим съесть твоего брата, Наумыч!

   Я заметил, что этот, в зеленой шляпе, украдкой вытер свои туфли о брюки

стоявшего рядом пожилого ротозея. Туфли сияли, сверкали. Вот,   подумал   я,

простейший способ содержать свою обувь в порядке. Пожилой ротозей медленно

хлопал глазами, он держал в руках плакат: "Свободу Сундушникову!"

   - Кто это - Сундушников? - спросил я у Сорочкина.

   - Делец, - ответил   он.   -   Из   этих,   из   новокомсомольских   деятелей,

молодой да ранний. Спекулировал драгметаллами, разбогател, но   попался   на

хищении бронзового бюста Инессы Арманд. Теперь он в   тюрьме,   но   сидит   в

комфорте. Его бывшие дружки, нынешние деятели компартии, за него хлопочут.

Подводят под амнистию.

   -   Амнистия   не   потребуется.   Его   освободят,   как    только    бабахнет

"Пожарский".

   Сорочкин пристально на меня посмотрел.

   - Послушайте, Дми... то есть Лопе де Вега. Крейсер не должен бабахнуть.

Мы вас вызвали из Москвы для того, чтобы...

   - Ясно, ясно, Валентин. Конечно, я постараюсь помочь вам. - Я   взглянул

на часы. - Без пяти   три.   Я   бегу   к   вашему   Ибаньесу.   Где   мы   с   вами

встретимся?

   - Как только освободитесь, давайте сразу в редакцию.   Она   вон   за   тем

углом, метров сто пятьдесят. Газета "Приморское слово".

 

 

   Когда я, миновав последний - секретарский -   кордон,   зашел   в   кабинет

мэра, то бишь, как их теперь опять называют, председателя горсовета,   меня

поразил огромный портрет Маркса и Ленина - оба стояли   в   полный   рост   за

креслом Сидоренко, причем у Маркса был вид слегка брезгливый, а   Ленин,   в

кепке, улыбался с хитростью - оттого, наверное, что дело было сделано.

   Родриго Ибаньес Михайлович Сидоренко встал мне навстречу   -   маленький,

толстенький, в светло-коричневом костюме-тройке. Волосы у   него   были   как

будто крашеные.

   - А, корреспондент, - сказал он немного в нос и протянул мягкую руку. -

Вот, знакомьтесь, - кивнул он на сидящего у приставного   столика   крупного

мужчину в милицейской форме, с асимметричным лицом. - Наш начальник УВД.

   - Полковник Недбайлов, - привстал тот и пожал мне руку.

   - Вот, Хулио Иванович, -   сказал   мэр   (будем   так   уж   его   называть),

пригласив и меня сесть за приставной столик, -   приехал   корреспондент   из

Москвы разбираться с крейсером.

   -   А   чего   разбираться?   -   Полковник   завозил   пол   столом   огромными

ботинками. - Продавать надо крейсер, пока он весь к свиньям не сгнил.

   - Вот, - кивнул мэр. - Таково наше мнение. Оно   родилось   не   вчера,   и

пришли мы к нему не просто. Вас как зовут? Дмитрий Сергеич?   Вы   запишите,

Дмитрий Сергеич, - сказал он, увидев у меня в руках раскрытый   блокнот,   -

что продажа авианосца есть наилучшее решение   данной   проблемы.   Денег   на

достройку судна нет и не будет.

   - Это   спорный   вопрос,   Родриго   Иба...   Михайлович,   -   сказал   я.   -

Требуется четыреста миллионов, это не такая уж безумная сумма.

   - Я так и думал: вы уже встретились с Шуршаловым! Не   слушайте   его.   -

Мэр постучал указательным перстом по неожиданно звонкому лбу. - У него тут

заклинило. Четыреста   миллионов!   Это   он   так   считает.   Наши   финансисты

подсчитали, что нужно не менее трех миллиардов.   Шуршалов   тут,   простите,

всем    плешь    проел.    Превратился,        сказать,     в     городскую

достопримечательность. Вроде Ханы Пугач.

   - Хана Пугач? Кто это?

   - Есть тут одна дама, - усмехнулся мэр. - Перед ней как раз   захлопнули

выезд евреев в Израиль. Вот она ходит и всем рассказывает...   Да   не   надо

это писать, - строго добавил он, между тем как я   строчил   в   блокноте.   -

Это, знаете, внутренние наши проблемы.

   -   Родриго   Михайлович,   продажа   недостроенного   крейсера    оскорбляет

патриотические чувства многих россиян,   -   заметил   я.   -   Это   отнюдь   не

внутренняя проблема. Только что я слышал, как у дверей мэрии на   стихийном

митинге   Головань   обещал   главному   строителю,   что   изыщет    деньги    на

достройку...

   - Головань... - Начальник милиции состроил пренеприятнейшую физиономию.

- Этого трепача надо повесить на столбе у въезда в   Гнилую   слободу.   -   В

конце чуть не каждой фразы полковник добавлял нечто шипящее - вроде "шиш".

   - Почему в Гнилой слободе?

   - Да он оттуда родом, шиш. Он это скрывает, а вы спросите   у   Пугачихи,

это же его сестра, двоюродная, шиш.

   - С Голованем мы только что имели серьезный разговор, - сказал   мэр.   -

Привели наши аргументы. Вы   не   слушайте   его   уличные   выкрики.   Ему   тут

приготовлен хороший прием, и ожидать, что   он...   ну,   смягчит   свою

позицию.

   - Не думаю, что Головань отступит, - сказал я, - но ладно...   Денег   на

достройку нет, хотя, я уверен, будь у правительства политическая воля, они

бы нашлись. И вы полагаете, что, если крейсер   продать,   Приморск   получит

крупную сумму?

   - Мы   реалисты,   Сергей   Дмитриевич,   -   строго   сказал   Родриго.   -   И

прекрасно понимаем, куда пойдут деньги. Но кое-что   нам   обломится   -   это

оговорено во всех подготовленных бумагах. Уж, во всяком случае, хватит   на

покрытие бетоном Ахтырского спуска к центральному рынку.

   Он стал   излагать   впечатляющие   выгоды,   которые   ожидают   Приморск   в

результате   бетонирования   спуска,   -   это   был,   наверное,   его   пунктик.

Недбайлов поднялся, встав как бы третьей   фигурой   на   портрете   Маркса   и

Ленина, и, надвинув на густые брови фуражку, направился к двери. Я сказал,

перебив Родриго Михайловича:

   - Простите. У меня вопрос к начальнику милиции.

   Тот остановился вполоборота:

   - Ну?

   - Известно ли вам, что готовится заговор? Что мятежники   хотят   вывести

крейсер на рейд и в полночь выпалить из пушки по мэрии?

   Тут они оба распахнули свои пасти и   принялись   хохотать.   Сквозь   смех

выкрикивали:

   - Да он потонет, как только оторвется от стенки... Выпалит,   шиш!   Чем?

Гнилыми помидорами?.. Где снаряды возьмут?

   - Снаряды? - Я был смущен тем, что сморозил глупость. Однако моя быстро

работающая фантазия подсказала, что где-то есть склад, забитый снарядами.

   - Уморил ты меня, корреспондент, шиш.   -   Хулио   Иванович   вытер   глаза

тыльной стороной ладони и вышел из кабинета.

   - Сергей Григорьевич, - обратился ко мне мэр.

   - Дмитрий Сергеевич, - сердито поправил я.

   - Извиняюсь. - Мэр протянул   мне   сигареты,   я   мотнул   головой,   и   он

закурил сам. - Скажите, пожалуйста, - он был страшно   вежлив,   недаром   же

его   в   городе   запросто   называли   "наш   Ибаньес".   -    Кто    эти    самые

"заговорщики"?

   - Адмирал Комаровский и его курсанты.

   - Комаровский... - Родриго задумчиво фыркнул носом. Конечно, мы   знаем,

каких взглядов он придерживается, но - вывести училище...

   - По моим сведениям, которым вы все равно не верите, курсанты   морского

училища готовятся разоружить местный полк и произвести в городе аресты   по

списку. Он у них уже составлен. Выстрел с крейсера послужит сигналом.

   - И кто же в этом списке значится?

   - Откуда мне знать? Сами подумайте... Местные демократы, коммерсанты...

Может, даже вы состоите в списке, Родриго Ибаньесович.

   - Ценю   ваш   юмор,   -   без   улыбки   заметил   мэр   и   ткнул   сигарету   в

пепельницу.

   - Извините, что лезу не в свое дело, но   на   вашем   месте   я   бы   отдал

полковнику Недбайлову необходимые распоряжения.

   -   Это   действительно   не   ваше   дело,    Дмитрий    Никифорович,    -    с

непререкаемостью руководителя изрек Родриго и   встал,   давая   понять,   что

прием окончен.

   С походной сумкой через плечо я шагал в редакцию   "Приморского   слова".

Мне не нравился разговор с "нашим Ибаньесом", не   нравился   несимметричный

полковник милиции Недбайлов, вообще не нравилось все, что происходило тут,

и страшило то, что еще произойдет.

   Я почти достиг угла, за которым была редакция, когда увидел: в   угловой

гастроном прошмыгнула Настя. Вот так-так! Устремившись   вслед   за   ней,   я

сразу попал в беспокойную шумную толпу - выстраивалась очередь за   чем-то,

суповым набором, что ли. Я озирался, поднявшись на цыпочки. Вон   мелькнула

рыжая грива. Я   стал   проталкиваться,   преодолевая   упругое   сопротивление

толпы и не отвечая на обидные замечания.

   В   рыбном   отделе,   над   которым   висел   плакат   "Навстречу    100-летию

Октября!" с изображением счастливой семьи за хорошо сервированным   столом,

я едва не настиг Настю. Но тут мне преградил дорогу толстощекий человек   в

зеленой шляпе. Я оттолкнул его, но он ухватил меня за   локоть,   и   пока   я

вырывался и препирался с ним, Настя исчезла окончательно.

   - Какого черта вы в меня вцепились? -   гаркнул   я   на   толстощекого.   Я

узнал его: в толпе у дверей мэрии он   вытирал   свои   полуботинки   о   брюки

соседа. - Убирайтесь!

   - Прошу прощения, - заворковал тот с приветливой   улыбкой.   -   Вы   ведь

корреспондент "Большой газеты"? У меня огромная к вам просьба...

   Я рысью несся по   гастроному,   все   еще   высматривая   рыжую   гриву,   но

толстощекий не отставал от меня.

   - В вашей   газете   две   недели   назад   промелькнула   заметка...   э-э...

информация насчет нашего представителя Аэрофлота в Гвинее-Бисау.

   - Ну и что?

   - Его арестовали по подозрению в шпионаже...

   Нет, нигде не было Насти. У пустого прилавка   "Кофе"   я   остановился   и

перевел дух. Тут же толстощекий гражданин приблизился ко мне   и   попытался

достать мою ногу своим копытом.

   - Держитесь от меня подальше! - сказал я зло. - Я не   чистильщик   ваших

сапог.

   - Извиняюсь! - Зеленая шляпа выразила смущение. - Понимаете, Огарок мой

сын, и я убежден, что мальчика просто подставили...

   - Что за Огарок?

   -   У   нас   такая   фамилия.   Витюша   с   отличием   окончил   МГИМО,   он   с

португальским   языком,   и   его   направили   в   Гвинею-Бисау   представителем

Аэрофлота...

   - Слушайте, что вам от меня надо?

   - Понимаете, обвинение Витюши в   шпионаже   в   пользу   Гвинеи   абсолютно

смехотворно.   Просто   он   очень   общительный.   У   нас,   Огарков,   у    всех

общительный характер. Там, в Бисау, в ресторане, ну, выпивали с тамошними,

мальчик, видно, разговорился, а кто-то из его коллег донес. Витюшу тут   же

выдворили из страны. А какие у него могли быть секреты? Да и просто смешно

подумать, что Гвинея-Бисау ведет против нас разведывательную работу.

   - Совсем не смешно. - Я слегка отпихнул его: мерзавец   снова   осторожно

подбирался   к   моим   брюкам.   -    Бисау    ведет    колоссальную    подрывную

деятельность против России.

   - Не может быть, - пробормотал он несколько растерянно. -   Я   бы   хотел

через вашу газету дать опровержение... Я готов заплатить вам...

   - Какое опровержение? - Я   был   очень,   очень   раздражен.   -   Мы   дадим

отклики трудящихся, требующих самого сурового наказания для вашего Огарка.

 

 

   Редакция "Приморского слова" занимала три комнаты   на   четвертом   этаже

дома, напичканного всевозможными конторами. В одной из комнат   я   разыскал

Валентина Сорочкина. Он и еще несколько сотрудников газеты сидели   кто   на

стуле, кто на столе, спорили, перебивая друг   друга.   Сорочкин   познакомил

меня с коллегами,   один   из   которых   показался   мне   похожим   на   старого

бульдога.

   - Дмитрий Сергеич, - не удержался и съязвил Сорочкин, - жалеет, что его

в детстве не назвали Лопе де Вега.

   Компания разразилась смехом.

   - Послушайте, Лопе де Вега, - сказал Сорочкин, раскачиваясь на стуле, -

внесите ясность. Мы тут спорили, какой был курс доллара до   "сентябрьского

вердикта". Ребята говорят   -   шестьдесят   семь   рублей,   а   я   помню,   что

семьдесят четыре.

   - Семьдесят два, - уточнил   я.   В   свое   время   "сентябрьский   вердикт"

Федерального собрания, упразднивший пост   президента   федерации   и   сильно

изменивший конституцию, привел к власти левую оппозицию. Были   остановлены

реформы и взят так называемый ННК - "новый национальный курс". Ожидали   от

него   скорого   улучшения   жизни.   Увы,   этого    не    произошло.    Менялись

правительства, формируемые парламентским большинством, и   каждое   обещало,

обещало... Вот уже и столетняя годовщина октябрьской революции   наступает,

а обещанного процветания все нет и нет.

   - Можете полюбоваться на первого секретаря КПРФ   Анциферова,   -   кивнул

Сорочкин на раскрытое окно. - Ровно в полпятого   он   после   сытного   обеда

выходит на балкон переваривать пищу.

   Я выглянул в окно. В доме напротив, на втором этаже, на балконе,   сидел

в соломенном кресле миниатюрный человечек с лысой остроконечной головкой.

   - Какой маленький, - сказал я. - Прямо недомерок.

   - Зато страшно деятельный, - добавил Сорочкин.

   На балконе появился полный человек в желтой, словно   надутой   куртке   и

зеленых спортивных штанах. Ветер шевелил его темные волосы. Он   стал   так,

что мы видели его спину и мощный загривок.

   - Сиракузов, - узнал его Сорочкин. - Специалист по штроблению   стен,   а

по совместительству председатель "Трудового Приморска".   У   него   батальон

крикливых старух, и сам он ужасно речист - орет в мегафон, науськивает   на

евреев и демократов.

   - Что такое штробление стен? - спросил я.

   - Черт его знает... Кажется, он получает указания у Анциферова. Судя по

всему, будет сегодня большой шум. -   Сорочкин   снял   трубку   тренькнувшего

телефона и некоторое время молча слушал. - А милиции   нигде   не   видно?   -

спросил он. - Ну, ясно. Кто из наших фотографов здесь?   Котелков?   Скажите

ему, пусть готовится, поедет со мной.

   Положив трубку, Валя обвел нас помрачневшим взглядом.

   - Кажется, началось, - констатировал он.   -   Двадцать   минут   назад   из

морского училища вышла колонна курсантов. Куда   идут   -   пока   неясно,   но

похоже, что по направлению к   Устьинским   казармам.   Поедете   со   мной?   -

спросил он меня.

   Я кивнул.

 

 

   Устьинским казармам лет сто пятьдесят, если не   больше.   Давно   высохла

(или ушла под землю) речка,   в   устье   которой   и   было   заложено   мрачное

кроваво-красное здание. А   оно   стоит,   приземистое,   словно   придавленное

воспоминаниями об удалых временах. Три довольно глупых зубца украшают вход

в казарму.

   Когда мы подъехали, на плацу, поднимая пыль, топали взад-вперед два или

три взвода молодых солдат.

   - С утра до вечера   у   них   строевая   подготовка,   -   сказал   Сорочкин,

остановив   машину   напротив   казарм,   возле   решетки   -    тут    начиналось

ограждение морского порта. - Пока все спокойно, - добавил он, закуривая.

   -   Валя,   -   попросил   я,   -   пока   есть   время,   давайте   съездим    на

судостроительный. Я хотел бы взглянуть на крейсер. Это ведь недалеко?

   - Недалеко. - Сорочкин подумал с полминуты,   потом   выбросил   окурок   в

окошко и решительно заявил: - Поехали.

   - Знаешь что? - сказал фотограф Котелков, спрятавший юное лицо в густой

черной бороде. - Подъедем со   стороны   Собачьего   переулка,   оттуда   лучше

крейсер снимать. Эффектнее.

   Не доезжая до этого Собачьего, мы увидели идущую навстречу толпу мужчин

и женщин, почти все были в белых курточках и белых брюках.

   - Ага, мукомолы   и   хлебопеки   идут,   -   прокомментировал   Сорочкин.   -

Молодец Мартик, расшевелил их. Все-таки, - добавил он, помолчав немного, -

нормальным людям, имеющим   прилично   оплачиваемую   работу,   совершенно   не

нужно возвращаться в "развитой социализм".

   Несколько дюжих парней   возглавляли   шествие.   Один   из   них,   рыжеусый

толстячок, поигрывая палкой (или скалкой), пел нарочито отчаянным голосом:

 

   Сидит козел на меже,

   Дивуется бороде...

 

   Нестройный хор подхватил:

 

   Гей, борода!

 

   Рыжеусый повел дальше:

 

   А чья ж это борода,

   Вся медом улита,

   Белым шелком увита?

 

   И опять хор:

 

   Гей, борода!

 

   Я спросил:

   - Будет драка, Валя?

   - Если курсанты полезут в этот... цейхгауз... ну, в арсенал за оружием,

то, наверное, будет, - ответил Сорочкин. - А вот милиции что-то не видно.

   Я рассказал   о   своем   разговоре   с   "нашим   Ибаньесом"   и   полковником

Недбайловым - как они осмеяли "заговор".

   - Этот Недбайлов, - внес ясность Сорочкин, - работает под   грубоватого,

но усердного служаку. Но никто не знает, что у него на уме.

   Мы свернули в   тенистый   переулок,   почему-то   прозванный   Собачьим,   и

вскоре въехали в порт,   на   территорию   судостроительного   завода.   К   нам

неспешно направился пожилой   мрачнолицый   охранник   со   старым   ружьем   на

ремне. Сорочкин сунул ему под нос редакционное удостоверение.

   - Из газеты? - просипел охранник. - Давай, давай   напиши,   как   его   от

стенки ташшат.

   - Ты о чем? - насторожился Сорочкин, но в следующий миг,   не   дожидаясь

ответа, припустил вдоль длинного и словно бы мертвого заводского цеха.

   Мы с фотографом побежали за ним. Свернули за угол цеха - и замерли.

   Громадный корпус недостроенного крейсера, словно   веснушками,   покрытый

рыжими пятнами сурика, косо стоял на темной воде заводской акватории -   да

не стоял, а подталкиваемый двумя буксирными пароходиками, прилепившимися к

носу   и   корме,   медленно   отодвигался   от   заводской   -   так    называемой

достроечной - стенки. Буксиры усердно пыхтели. На мостике крейсера высокий

морской   офицер   в   мегафон   отдавал   команды.   Несколько   матросов    (или

курсантов?) возились на крыльях мостика.   А   по   стенке   беспокойно   бегал

взад-вперед строитель Шуршалов в своем берете - он грозил офицеру   кулаком

и орал, срывая голос:

   - Братеев! С левого борта кингстоны плохо задраены! Тебя судить   будут,

когда корабль потонет!

   Котелков щелкал затвором - такие снимки!

   А я думал   себе:   "Братеев,   опять   Братеев!   То   он   Настю   в   постель

затаскивает, то крейсер от стенки оттаскивает". Мне захотелось убить этого

наглого офицера.

   - А где тут телефон, служивый? - спросил Сорочкин у охранника.

   Головань назначил митинг   на   шесть   часов.   Он   без   митингов   не   мог

обходиться:   геополитика,   бушевавшая    в    его    государственном    мозгу,

непременно требовала выхода. Тем более - в своем избирательном округе. Тут

еще   было   дело   большой   важности   -   крейсер   "Дмитрий   Пожарский".   Уже

несколько лет Головань в парламенте и   правительстве   затевал   скандальные

дискуссии о судьбе крейсера, требовал включить в бюджет специальную строку

о его, крейсера, достройке. С высоких трибун обращался   и   к   населению   с

предложением "пустить шапку по кругу". Население,   однако,   не   торопилось

отваливать деньги на крейсер: другие   заботы   жизни   -   о   хлебе   насущном

прежде всего - сдерживали патриотической порыв.

   Ровно в шесть машина с Голованем въехала на   площадь,   сохранившую   при

всех постсоветских режимах   имя   Ленина.   В   сопровождении   телохранителей

Головань поднялся на трибуну.   Из   других   машин   взошли   на   трибуну   наш

Ибаньес и прочие отцы города.

   Народ собирался, не сказать,   чтобы   уж   очень   активно.   Расположились

вокруг трибуны профессиональные   зеваки,   не   пропускавшие   ни   солнечного

затмения, ни столкновения автомобиля с автобусом,   ни   стихийной   собачьей

случки. Заявился на площадь взвод старух во главе   с   мастером   штробления

стен Сиракузовым. Они энергично пели, кивая в такт головами: "Мы   кузнецы,

и дух наш молод!   Куем   мы   счастия   ключи!   Вздымайся   выше,   наш   тяжкий

молот..." Подтягивались мукомолы - но не   все,   большая   часть   оставалась

близ Устьинских казарм, в трех   кварталах   от   площади   Ленина   -   на   тот

случай, если появятся курсанты морского училища и полезут в арсенал.

   Была тут и известная в городе Хана Пугач -   маленькая,   толстенькая,   с

плаксивым    выражением    некогда    миловидного    лица.    Всхлипывая,    она

рассказывала окружающим свою историю, даром что все в городе   эту   историю

знали.

   - У меня же все, все на руках, вот паспорт, вот виза, вот билет. Почему

не пускаете в самолет, что это такое? А они говорят: постановление.   Какое

постановление?! Вот вам виза, вот билет! За билет, они   говорят,   получите

деньги обратно. Зачем обратно, вот   же   вам   живая   виза...   Они   говорят:

постановление...

   - Да, да, - кивали окружающие. - Как раз вышло постановление, и вас   не

пустили... такое безобразие...

   - Я к нему! - Хана Пугач указала   пальчиком   на   Голованя,   надувавшего

щеки на трибуне. - Слушай, помоги, что же это   такое?   А   он   знаете,   что

ответил?   Правильное,    говорит,    постановление.    Нельзя,    чтоб    народ

разбегался. Сиди, говорит, и не рыпайся.

    Тут Головань, с шумом выпустив воздух из надутых щек, начал речь:

   - Сограждане! Дорогие мои избиратели! Я рад, шо вы пришли повидаться со

мной. Хочу прежде всего сказать, шо я не покладаю рук, шобы выполнить ваши

наказы.    Двери    моего    московского    кабинета    всегда    открыты     для

земляков-приморцев...

   Затем Головань оседлал любимого мустанга - геополитику. Мелькали страны

- Индия, Иран, Турция, Соединенные Штаты, Перу, где томился в руках врагов

России "бедный брат Вениамин, кровиночка...".

   - Вот наглядный пример, как враги пытаются изолировать Россию от   общей

жизни, вот почему нам нужны сильная армия и флот... нельзя   жалеть   деньги

на поддержание боеготовности...

   Мы подъехали на площадь в разгар голованевской речи, вылезли из   машины

и стали проталкиваться поближе к трибуне. Кто-то из толпы выкрикнул:

   - Игнат Наумыч, я за хурму хочу спросить. Почему запретили ее вывозить?

   - За хурму поговорим потом. А сейчас - за крейсер. Вы хорошо знаете,   я

всегда отстаивал достройку крейсера.   Я   и   сейчас   придерживаюсь   этой...

этого пункта нашей жизни. Но, дорогие сограждане! Мы вынуждены считаться с

реальным положением. Государственный кошелек казны - пустой. Так не   лучше

ли продать крейсер за приличные деньги, чем оставить   его   тут   гнить   без

всякой надежды...

   Я толкнул Сорочкина в плечо:

   - Слышите, Валя? Головань изменил позицию.

   - Главный редактор   мне   сказал   по   телефону,   что   к   Голованю   вошел

какой-то человек с чемоданчиком в руке...

   Говоря это, Сорочкин проталкивался к трибуне, я за ним,   но   нас   обоих

опередил Шуршалов, которого мы привезли   из   порта.   Он   лез,   расталкивая

людей; остановившись под трибуной, сорвал с головы берет и, размахивая им,

как флагом, заорал дурным голосом:

   - Эй, начальство! Пока вы тут шлепаете языком, крейсер увели!

   - Как увели? Кто увел? - перегнулись через перила отцы города.

   - Товарищ! - крикнул Головань. -   За   безответственное   распространение

слухов вы будете привлечены...

   - Да заткнись ты, трепач! - Шуршалов нервно дернул ногой. - Два буксира

тащат крейсер к воротам гавани. На мостике распоряжается офицер Братеев!

 

 

   Дальше события развивались в резко ускорившемся темпе.   Отцы   города   и

Головань сбежали с трибуны и бросились к своим машинам - видимо, мчаться в

порт, - но тут раздался оглушительный выкрик:

   - "Комары" окружают Устьинские казармы!

   Мукомолы немедленно ринулись к казармам. За ними устремились   и   другие

горожане. Один из   них   тащил   плакат   "Свободу   Сундушникову!".   Старушки

Сиракузова развернули полотнище "Трудовой Приморск" и с песней "Мы   в   бой

поедем на машинах и пулемет с собой возьмем..." двинулись следом.

   Отправились и мы   Сорочкиным.   Машину   он   припарковал   на   полукруглой

площади напротив гостиницы "Приморская". На плацу перед казармами сошлись,

что называется, нос к носу мукомолы в белых куртках   и   курсанты   в   синих

фланелевках   и   синих   воротниках.   На   подножке   джипа   стоял   коренастый

контр-адмирал в огромной фуражке, посаженной на бритую   голову,   и   кричал

отрывистым начальственным голосом, обращаясь к мукомолам и хлебопекам:

   - Разойдитесь! Не мешайте нам исполнить! Патриотический долг!   В   наших

общих интересах! Восстановить народную советскую власть! Не   мешайте   нам!

Разойдись!

   В ответ контр-адмиралу Комаровскому кричали:

   - Долой! Уведи своих "комаров"! Не нужна нам советская власть!

   - Мы будем вынуждены применить оружие! - грозил Комаровский.

   - А мы не позволим его взять!

   Тут в спор вмешался тощий и длинный подполковник   -   командир   местного

полка. Стоя у парадного входа в казармы, он крикнул в мегафон:

   - Внимание! Я звонил в округ и получил приказ:   к   арсеналу   никого   не

подпускать!

   - Диего Карлос! - воззвал к нему Комаровский.   -   Как   же   так?   А   наш

уговор? А патриотический долг?

   - Я получил приказ, - повторил командир полка.

   Из джипа высунулся маленький человечек в   черной   шляпе   на   макушке   и

выкрикнул тонким голосом:

   - Мы тебя научим, Диего Карлос, чьи приказы исполнять!

   - Это Анциферов? -   спросил   я   у   Сорочкина.   Тот   кивнул,   напряженно

вглядываясь в джип.

   - Ну, так я и думал, - сказал он. - Вон, - указал он на заднее   сиденье

джипа за полутемным окошком. - Он с ними заодно.

   - Кто?

   -   Недбайлов,   вон   его   рожа.   Велел,   значит,   милиции   сидеть   и   не

вмешиваться. Плохо дело, Лопе де Вега.

   - Когда мы полностью возьмем власть, -   голос   Анциферова   взлетел   еще

выше, переходя на визг, - то будем тебя судить, Диего Карлос!

   Подполковник, бледный, повторил в мегафон:

   - Не имею пра... права не выполнить приказ.

   На визг Анциферова вдруг примчались   две   бродячие   собаки.   Рыча,   они

бросились на маленького человечка, один пес цапнул-таки его за штанину.

   - Пшел, пшел, - завопил   Анциферов,   падая   в   глубину   джипа,   оставив

изрядный кусок брюк в зубах   зверя.   -   Николай   Ермолаич,   -   воззвал   он

истерическим голосом к Комаровскому, - хватит уговаривать! Начинай!

   - Ребята! - взревел контр-адмирал. - Вперед! Действовать по плану!

   "Комары" несколькими группами   бросились   к   четырем   или   пяти   дверям

длинного здания казармы. Завязались схватки с солдатами полка, защищавшими

входы, но куда там было тщедушным, плохо кормленным мальчикам в   камуфляже

перед здоровяками курсантами. Охранников,   с   разбитыми   в   кровь   лицами,

отшвыривали от дверей и врывались внутрь.

   Однако и мукомолы-хлебопеки не дремали. Матерясь, размахивая   скалками,

они бросались на "комаров", загораживая входы своими сытыми телами.

   Драки у дверей были жестокие. Но что происходило внутри?   Ведь   там,   в

левом крыле казармы, находился арсенал. Там шла главная битва.

   Оттуда-то, из левого крыла,   и   грохнули   первые   выстрелы   -   короткие

автоматные очереди.

   - Ну, теперь пошло не на жизнь, а   на   смерть,   -   сказал   Сорочкин.   -

Дорвались до оружия, засранцы.

 

 

   С   моря   на   город   повалили   тучи,   застя   заходящее   солнце.    Быстро

смеркалось.   С   наступлением   неясного,   черт   знает   кому   принадлежащего

вечера, Приморск притих.

   Группы вооруженных курсантов выходили из Устьинских казарм   и,   видимо,

действуя по плану, растекались   патрулями   по   городу.   Но   вооружились   и

мукомолы. То тут, то там вспыхивали перестрелки. Стоя, с колена и лежа   на

мостовой,   строчили   друг   в   друга.   Проносились   слухи:   двое    убиты...

шестеро... И пошла молва, что командир полка,   подполковник   Диего   Карлос

Малышев застрелился.

   Трассирующие пули   цветными   строчками   прошили   вечернее   пространство

города.

   Перебежками, опасаясь нарваться на шальные   пули,   мы   с   Сорочкиным   и

фотографом пробирались в порт. Из-за угла   показалась   процессия   из   трех

машин.   В   первой   мы   разглядели   испуганное   толстенькое   лицо    "нашего

Ибаньеса". Из окошка второй машины, грозно насупясь, смотрел Головань.

   Из сквера вслед автомобилям ударили автоматы. Черт знает, кто   стрелял.

Водители газанули, процессия умчалась.

   Мы переждали немного и снова кинулись к порту. В Собачьем переулке было

тихо. Хорошо бы улечься тут, в тенистой прохладе, и не высовываться,   пока

не закончится в городе революция (Вторая Октябрьская,   так   ее,   наверное,

назовут). Однако престиж столичной   газеты   перед   провинциальной   кое-что

значил для меня. Пригнувшись, я бежал за неугомонным Сорочкиным.

   Мы проскочили   раскрытые   ворота   порта,   перед   нами   возникли   тускло

освещенные причалы с портальным   краном   и   двумя   портовыми   катерами,   и

там-то, близ стоянки   катеров,   шел   бой.   Мигало   пламя,   били   автоматы,

доносились невнятные выкрики.

    Фотограф Котелков, пригнувшись, как бы крадучись, направился к   причалу

с катерами. За ним двинулся Сорочкин, и   мне   ничего   не   оставалось,   как

последовать за ними.

   Ах, не нужно было лезть туда! Чей-то   автомат   послал   в   нашу   сторону

трассирующую красными огоньками очередь. Сорочкин охнул и упал навзничь. Я

подполз к нему, затормошил:

   - Валя! Валя! Ты жив?

   Сорочкин посмотрел на меня и вдруг издал короткий смешок.

   - Они приняли мой китель за куртку мукомола, - сказал   он,   разглядывая

дымящиеся дырки в своей груди. - Спасибо Давтяну, дал мне бронежилет. А вы

как?

   В меня и фотографа пули не попали, а   вот   в   мою   сумку,   свисавшую   с

плеча, все-таки угодили, пробив три   дырки.   Жаль,   такая   сумка   хорошая,

австрийская.

   Мы лежали там, где нас застиг огонь.

   А у причала стрельба умолкла,   донеслась   яростная   матерная   фраза,   а

потом:

   - Сказано тебе, не лезь на катер. Нельзя!

   - Я главный строитель, - услыхали мы знакомый настырный голос, - и несу

ответственность за крейсер. Если он потонет...

   - Иван Евтропыч, - вмешался кто-то третий, - вы   отойдите   в   сторонку,

очень прошу. Вы ж мешаете нам взять катера.

   - Хрен возьмете! - заорали с катеров. - Чешите   отсюда   и   раскатывайте

свое тесто! Не то мы так вас раскатаем, что тоньше лаваша станете!

   - Х-ха-ха-ха! - раздался смех. - Тоньше лаваша!

   Стрельба возобновилась. И тут где-то поблизости отчаянный голос пропел:

 

   А чья ж это борода,

   Белым шелком увита?

 

   И хор грубых голосов в ответ:

 

   Гей, борода!

 

   Из-за   угла   цеха   высыпала   большая   группа   мукомолов.   Сразу   оценив

обстановку,   они   перебежками   устремились   на   помощь   своим.   С   катеров

строчили автоматы, но скоро замолчали. То ли рожки у них опустели,   то   ли

"комары" смекнули, что силы очень уж не равны.

   Мы встали, отряхнулись и   пошли   на   причал.   В   скудном   свете   фонаря

увидели четыре распростертых на асфальте тела. Среди них лежал,   разбросав

охочие до работы руки,   Иван   Евтропович   Шуршалов.   Так   и   не   закончил,

бедолага, дело своей жизни - не достроил авианосец, долженствовавший стать

флагманом флота России.

   Убитых укрывали брезентом.

   На одном из двух катеров выпустили запертого в своей каюте командира   -

молодого    черноусого    мичмана.     Он     поносил     последними     словами

мальчишек-курсантов, никак не мог успокоиться. Кто-то из мукомолов   поднес

ему флягу, мичман отхлебнул, вытер усы и сказал уже поспокойней:

   - А я-то, дурак, сперва подумал, что у них концерт самодеятельности. На

катер их пустил. Тьфу, тоже мне - революционные матросы!

   Разоруженные курсанты жались на баке катера, нервно курили.

   - А нам   что?   -   наперебой   выкрикивали   "комары".   -   Что   начальство

прикажет... С первого курса в голову   вкручивали:   советскую   власть   надо

обратно... День икс настанет, и пойдем... Вот и   пошли...   Да   в   говно   и

влипли...

 

 

   Мы вышли из ворот порта. Сорочкин и Котелков торопились   в   редакцию   -

дать исторический репортаж. А я - мне только бы добраться до   гостиничного

номера и повалиться на постель. От всего, что я   видел   и   пережил,   устал

безмерно.

   - Такие дела, Лопе де Вега, - сказал Сорочкин. - Слыхали? День   икс!   -

Он ощупал дырки   на   своем   кителе.   -   Ужасно   неприятно,   когда   в   тебя

стреляют. Хоть и в бронежилете, но эти толчки...

   - Вы уверены, Валя, что на крейсер не подвезут снаряды? - спросил я.

   - Все плавсредства в порту под контролем мукомолов и этой роты солдат.

   Мы   были   уже   наслышаны,   что   в   местном   полку   оказалась   рота   под

командованием   энергичного    старшего    лейтенанта,    которая    решительно

воспротивилась бунтовщикам. На причалах порта появились патрули этой роты.

Аэропорт они тоже взяли под контроль.

   Мы свернули на тихую улицу. В   свете   фонаря   у   знакомого   палисадника

сидели три старухи со спицами.

   - Знаете, Валя, кто это? - сказал я. - Три парки. Или мойры. Они прядут

судьбы людей.

   - Да бросьте, Лопе. Мойры! Городские сплетницы.

   Когда мы проходили мимо, я   услышал,   как   сказала   старуха   с   детским

голосом:

   - А помните, как Иден родила в пещере?

   - Как же, - прошамкала другая,   с   провалившимся   ртом.   -   Еще   Мейсон

принимал роды.

   - Да не Мейсон, а Круз! - поправила третья, с птичьим   личиком,   словно

затянутым паутиной. - Мейсон был ее брат, а не муж.

   При этом она остренько взглянула на меня   и   вынула   перочинный   ножик.

Хотела, наверное, нить обрезать. Это, верно, была Атропос, самая   страшная

из трех мойр. Я показал ей фигу, но она уже не смотрела на меня.

    Мы вышли на площадь Ленина, там шел митинг.   На   трибуне   стоял   полный

человек   с   одутловатым   лицом,   в   желтой   нейлоновой   куртке   и   зеленых

спортивных брюках. Это был Сиракузов, предводитель "Трудового   Приморска".

Он кричал в мегафон, обнажая крупные зубы:

   -   Народному   терпению    пришел    конец!    Сколько       издеваться

международному капиталу над трудовым человеком?

   - Хватит! Хватит издеваться! - кричали старухи и   случайные   зеваки   на

площади. - Не дадим!

   - Не дадим! - гремел мегафон. - А кто с нами несогласный, пусть уезжает

к едрене фене, мы плакать не будем! Россия - для русских!

   Ну и глотка была у этого мастера   штробления   стен.   На   весь   Приморск

"штроблел" его бычий рев. Мы миновали площадь, несколько кварталов прошли,

а все было слышно: "Не дадим!", "Власть народу!".

   Нам навстречу вышел патруль - четыре курсанта с автоматами на пузе.

   - Чего тут шастаете? - крикнул старший, с четырьмя шевронами на   рукаве

и прыщами на щеках.

   - А в чем дело? -   резко   ответил   Сорочкин.   -   Комендантский   час   не

объявляли.

   - Скоро объявим.   Скоро   вы   тут   все   запляшете,   -   пообещал   старший

патрульный.

   На полукруглой площади, уставленной киосками (все они были закрыты), мы

расстались. Сорочкин отпер дверцу своего "Москвича".

   - Сидите у себя в номере, Дима, - сказал он, - и   не   высовывайтесь.   Я

еще заскочу к вам. - Он всмотрелся в гостиницу "Приморская". - Что там   за

люди у входа? Похоже на ОМОН. Ну ладно, пока. - И уехал.

   Я пересек площадь и подошел к порталу гостиницы,   украшенному   тяжелыми

фигурами тружеников серпа и молота.

   - Вы куда? - остановил меня плечистый малый.

   Их тут было человек семь или восемь.

   - К себе в номер, - сказал я. - Я живу в гостинице.

   - Документы, - потребовал малый.

   Тут подъехала "Волга" с милицейской мигалкой, из   нее   вышел   полковник

Недбайлов (я его сразу узнал по несимметричной физиономии),   а   с   заднего

сиденья - упитанный   молодой   лысеющий   блондин   в   хорошем   темно-зеленом

костюме с пестрым галстуком. За ним вылезли охранники.

   - А-а,   корреспондент.   -   Недбайлов   взглянул   на   меня   из-под   низко

надвинутого козырька. - Пропусти его, сержант.

   Я поблагодарил полковника и пошел было к стойке портье   за   ключом,   но

тут меня окликнул молодой блондин.

   - Вы из "Большой газеты"?   Это   очень   кстати.   Пойдемте   с   нами.   Моя

фамилия Сундушников. Вам это ничего не говорит?

   - Видел, - вспомнил я, - видел плакат "Свободу Сундушникову".

   - Ну, вот я и на свободе. - Блондин показал в улыбке непорочно   розовые

десны. - Хулио Иванович, - обратился он к Недбайлову, - я   думаю,   он   нам

пригодится. Со своим выходом на Москву. А?

   -   Может,   и   пригодится,   шиш,   -   отозвался    полковник.    -    Пошли,

корреспондент.

   Моим первым побуждением было отказаться. Какого черта? Но тут пришло   в

голову, что меня приглашают вроде бы в штаб заговорщиков. Какой   уважающий

себя журналист откажется от такой возсти?

 

 

   И я зашагал за ними. Мы   поднялись   на   второй   этаж,   прошли   в   глубь

коридора и вступили в покои, пошловатая роскошь   которых   носила   название

"люкс".   Особенно   замечательны   были    фрески,    изображающие    полуголых

вакханок, несущихся   в   безумной   пляске   вокруг   пузатого   самодовольного

Вакха, или, если угодно, Диониса.

   В самой большой из трех комнат этих   апартаментов   сидели   за   накрытым

овальным столом люди, не менее дюжины, и среди них - маленький человечек с

колючими черными точками   вместо   глаз,   в   коем   я   узнал   Анциферова,   и

коренастый контр-адмирал Комаровский. Огромную фуражку он снял,   и   теперь

гладко выбритая голова поблескивала в свете люстры.

   - Это еще кто? - вперил в меня Анциферов свои точки.   -   Кого   привели?

Зачем? Нам не нужны лишние.

   - Успокойся, Степан Степаныч, - благодушно сказал Сундушников   нервному

человечку. - Это московский журналист, он нам понадобится.

   Сундушников сел рядом с Комаровским, налил в две   рюмки   коньяку,   одну

протянул мне.

   - Как тебя зовут? - спросил он. - Дмитрий Сергеич? На, выпей.   Надеюсь,

ты не из этих гадов демократов.

   - А где наш Ибаньес? - спросил я, сев за стол и оглядевшись.

   - Наш Ибаньес - не наш, - ответствовал Сундушников. - Он   под   домашним

арестом. Так вот для чего ты нам нужен, Дмитрий...

   Мне не нравится амикошонство, вообще этот Сундушников со своим   пестрым

галстуком не нравился. Но, как я уразумел, именно он, укравший бюст Инессы

Арманд и посаженный за это в тюрьму, был здесь главным закоперщиком.

   - Мы начинаем новую   главу   в   истории   России,   -   вмешался   Анциферов

торжественным тенорком. - Как и сто лет   назад,   возмущенный   народ   берет

власть...

   - Постой, Степан Степаныч, -   прервал   его   Сундушников.   -   Мы   не   на

митинге. Дмитрий, сегодня ночью в Приморске произойдет революционная смена

власти...

   - Прогнившей власти!   -   выкрикнул   Анциферов.   -   Народ,   уставший   от

реформ, требует полного   восстановления   советской   власти,   единственной,

которая справедливо...

   - Да погоди ты, секретарь, - поморщился Сундушников. - Экой ты...

   - Вот насчет народа, - встрял я, - имею   вопрос.   Рабочие   мукомольного

комбината - это ведь народ, верно? Я   слышал,   они   не   хотят   реставрации

советской...

   - С мукомолами будем бороться! - раздался отрывистый бас   Комаровского.

- Мы не позволим. Они ответят. За каждый выстрел в сторону революции.

   - Мукомолы попали   под   влияние   еврейской   и   армянской   буржуазии,   -

визгливо пояснил Анциферов.

   - А ну, замолчите! - повысил голос Сундушников. - Чего разорались?   Ты,

Дмитрий, человек со стороны, в наших делах не   сечешь   и   не   надо.   Давай

рюмку. - Он плеснул мне еще коньяку. - Дело вот в   чем.   Наше   выступление

поддержат в области, это схвачено. Но мы, конечно, думаем за   всю   страну.

Мы тут составили обращение к народу России и поручаем тебе передать его по

факсу в Москву. В твою "Большую газету". Где обращение?

   - Сейчас, - засуетился Анциферов,   водружая   на   нос   очки.   -   Сейчас,

Геннадьич, одну минутку. Тут формулировку надо уточнить.

   - Давай, давай, некогда уточнять.   -   Сундушников   вытащил   из   пальцев

маленького человечка бумагу и протянул мне: - На, читай.

   Текст обращения, набранный на компьютере, был исполнен   торжественности

и велеречивости.   "Двадцать   лет   реформ   были   несчастьем   для   России...

Сверхдержава    отброшена    на    третьестепенное    место...     Реформаторы,

узурпировавшие власть, разорили,   разграбили   богатейшую   страну,   обрекли

народ на нищету, безработицу... Грабительский капитализм" - ну и подобное.

Дальше   обосновывалась    необходимость    возвращения    к    социализму,    к

"справедливому распределению общественного продукта"...

   Я скользил глазами по этим воспаленным строчкам и   вдруг   насторожился,

услыхав фразу Недбайлова:

   - От пирса яхт-клуба отойдет. Это, знаете, в сторонке   от   порта,   шиш.

Лодка маленькая, полугичка, на нее и внимания не обратят.

   - А если обратят? - спросил Сундушников.

   - Корзины с хурмой сверху поставили.   Брат   с   сестрой   везут   хурму   в

Гнилую слободу, что тут подозрительного, шиш? А зайдет она за волнолом,   с

берега и не увидят, когда она повернет к крейсеру.

   - Люди надежные?

   - Огарка давно знаю, он на нас работает, шиш. А она - не то сестра его,

не то племянница. Москвичка. Я-то с ней не знаком, а Огарок говорит -   она

наша. С Братеевым живет, шиш.

   Я делал вид, что читаю обращение, но, сами понимаете, весь обратился   в

слух. Воображение рисовало лодку, покачивающуюся у темного пирса, и   Настю

за веслами. "С Братеевым живет"!

   Это было, как ожог. Шиш! Вот именно, здоровенный шиш сунула мне под нос

Настя...   моя   Настенька,   Настюша...    Нестерпимо,    понимаете,    братцы?

Нестерпимо это...

   Голова напряженно работала. От первой мысли - дескать, ничего по   факсу

не передам, и вообще я не ваш - пришлось отказаться.   Наоборот,   наоборот!

Прикинуться своим и... и...

   - Смотри, Хулио Иваныч, - строго предупредил Сундушников. - Если что не

так, будут у тебя проблемы со сладкой едой. Головой отвечаешь.

   - Что ты, что ты, Геннадьич! - Лицо у Недбайлова перекосилось так,   что

смотреть стало тошно. - Все будет нормально. Мои люди выйдут   сразу   после

пушечного выстрела, шиш.

   - Да, да, - сказал Комаровский. - Моим курсантам одним   не   управиться.

Список большой.

   - Поможем, Николай Ермолаич. А к утру ожидаю две роты внутренних войск.

Приедут на бэтээрах из Лобска, шиш.

   - Приедут или не приедут, а   с   утра   будет   новая   власть,   -   отрезал

Анциферов. - Первое заседание ревкома назначаю на восемь.

   Уже и до ревкома дело дошло, подумал я. Ну и ну!

   И мысленно вернулся к лодке, к корзинам с хурмой.

   Что наша жизнь? Хурма! - подумал с веселой злостью.

   - Ну, прочитал   обращение,   корреспондент?   -   спросил   Сундушников.   -

Что-то ты медленно...

   - Прочел, - ответил я. - Складно составлено. Где у вас факс?

   - Во, молодец, - одобрил тот. - Сразу за дело.

   Меня повели в соседнюю комнату.   Здесь   работали   несколько   человек   -

устанавливали, насколько я понял, аппаратуру телевидения и связи. Я набрал

номер   редакционного   факса.   Уголком   глаза   видел:   человек   из    охраны

Сундушникова стоит рядом. Плохо   дело,   подумал   я.   Раздался   характерный

писк: Москва сообщала, что готова принять сообщение. Ничего не   поделаешь,

придется передать воззвание как есть, без моего комментария.

   Вдруг на площади, возле гостиницы, вспыхнула стрельба. Люди, работавшие

в комнате, ринулись к окну, и мой охранник тоже. Я тут же вынул из кармана

ручку, быстро приписал к тексту обращения: "Провокация!" и сунул листок   в

щель факса. Он неторопливо уполз, а я встал и   тоже   подошел   к   окну.   По

площади бежали вооруженные люди, а омоновцы, охранявшие вход в   гостиницу,

палили по ним из автоматов. Вечер в Приморске, слабо и неверно   освещенном

ущербной луной, начинался бурно. А что еще ожидало нас ночью!

   Охранник препроводил меня в   большую   комнату.   Я   вошел   в   тот   самый

момент, когда раскрылась дверь другой - третьей -   комнаты   "люкса"   и   из

нее, прикрывая зевок ладонью, шагнула в гостиную Настя.

 

 

   Я   нетвердо   помнил,   из   какой   провинциальной   газеты    взяли    Настю

Перепелкину к нам в "Большую газету" - откуда-то с юга. Конечно, благодаря

ее бойкому перу. Была в ее статьях   острота,   ирония   -   качества,   весьма

ценимые в журналистике. Она и сама была бойкая, острая на язык.   Когда   мы

познакомились, она вдруг разразилась смехом. И говорит: "Не   обижайся.   Ты

ужасно похож на   Эдика   Марголиса,   был   такой   мальчик   в   классе,   очень

славный, завзятый театрал.   Он   руководил   школьной   самодеятельностью.   -

Настя   изобразила,   как   Эдик   это   делал:   вытянула   шею   и    произнесла,

полузакрыв глаза: - "А-ия Хозе из опе-ы Бизе   "Каймен".   А   тебя   не   Эдик

зовут?" "Нет, -   говорю,   -   я   Дмитрий".   "Поразительное,   -   говорит,   -

сходство. Такое же наивное выражение.   Только   ростом   ты   повыше".   Чтобы

уменьшить сходство с   этим   Эдиком,   я   и   отпустил   усы.   Перед   зеркалом

тренировал лицо, свирепо хмурил брови.

   Впоследствии,   когда   мы   близко    сошлись    с    Настей,    она    иногда

высказывалась весьма странно.

   - Твердили, что двадцать первый век будет замечательным, героическим   и

все такое... - говорила она как бы не мне, а так, вообще. - Полная чепуха!

Тягучие годы, один хуже другого. Вот двадцатый был и вправду   героическим.

Сколько мужской доблести! Уже как-то забыли, что в начале века Пири достиг

Северного полюса,   а   Амундсен   -   Южного.   Хиллари   первым   взобрался   на

Эверест. А первый космический полет Гагарина! А первые шаги Армстронга   по

Луне!

   - Добавь, - говорю, -   гигантское   кровопускание.   Две   мировые   войны,

гражданская, сталинские репрессии.

   - Да, мы, конечно, в школе проходили это по истории. Но что   поделаешь,

вся история человечества кровава. Начиная с Каина. Я говорю, Димочка,   что

нынешнее время - тоскливо   и   бездарно.   Расслабляющий   комфорт   жизни   на

Западе. Тебе по электронной заявке доставят на дом все, что угодно, вплоть

до живого кенгуру. Почему нет? А у нас, как всегда, муторно, масло и сахар

по талонам, гнусное политиканство в центре, вечное копание   в   огородах   в

провинции.

   - А что тебе, собственно, нужно?

   - Мне хотелось бы, - сказала Настя, дымя   сигаретой,   -   чтобы   мужчины

вспомнили, что они мужчины, а не сгусток протоплазмы в галстуке.

   - Ну, я-то не ношу галстуки,   -   пробормотал   я,   не   найдя   достойного

ответа на Настину филиппику.

 

 

   Итак, в гостиную вошла, прикрывая зевок ладонью, Настя.

   - Ну что, выспалась? - спросил Сундушников, показав   в   улыбке   розовые

десны. - Познакомься с корреспондентом "Большой газеты".

   - А то мы незнакомы. - Настя милостиво мне кивнула: - Привет, Дима.

   - Привет, - ответил я сдавленным голосом. - Как ты здесь очутилась?

   - Так же, как и ты. - Она села за стол и приняла от Сундушникова   рюмку

коньяку. - Прилетела следующим рейсом, если тебе это важно.

   - А зачем?

   - Советую, Дима: задавай поменьше вопросов.

   Выпив коньяк, она закурила и,   отвернувшись   от   меня,   тихо   о   чем-то

заговорила с Сундушниковым.

   - Молодой человек, - раздался тонкий голос Анциферова.   -   Вы   передали

факс в газету? Ну, спасибо. Вы свободны.

   - Ступай, корреспондент, в свой номер, -   добавил   Недбайлов.   -   И   не

выходи до утра. Утром мы с тобой свяжемся, шиш.

   Это тебе - шиш, подумал я. Вы меня выставляете, а я не   уйду.   То   есть

уйду недалеко.

   Я спустился   в   холл,   там   была   стойка   небольшого   бара,   я   заказал

длинногривому бармену двести коньяку, бутерброды и кофе. Буду тут   сидеть,

пока не приедет Валя Сорочкин. Впрочем, омоновцы   могут   задержать   его   у

дверей. Я медленно пил, ел и соображал, как поступить, если   Сорочкина   не

пустят.   За   стойкой   бара   сидели   двое   парней   -   один   был    заросший,

нестриженный, наверное,   от   рождения,   второй   -   горбоносый,   с   мокрыми

губами. Они пили, курили, на меня даже и не взглянули. Ну и черт с ними!

   С площади донеслось тревожное завывание сирены скорой помощи. На втором

этаже вдруг возник громкий спор - слов было не разобрать,   голоса   сердито

гудели, упало и разбилось что-то стеклянное. Затем все стихло.

   Прошло минут двадцать. Раздались шаги   -   кто-то   быстро   спускался   по

лестнице. Я поднял голову и увидел Настю.   Отчетливо   и   как-то   вызывающе

стучали ее каблуки по ступенькам. Нестриженый   и   горбоносый   соскочили   с

табуретов. Я тоже встал и шагнул к Насте, но те двое мигом возникли   между

нами.

   - Мотай отсюда, кореш, - посоветовал   горбоносый,   приоткрывая   пиджак,

чтобы я мог разглядеть рукоятку пистолета, засунутого за ремень.

   Настя молча шла к выходу. Я рванулся было за ней, но те   двое   ловко   и

крепко схватили меня под руки.

   - Я же сказал, не лезь, козел, - повысил голос горбоносый.

   - Настя! - позвал я.

   Она обернулась, секунды три смотрела, как я пытался вырваться, а   потом

сказала:

   - Отпустите его. - И когда я к ней подошел, подняла на меня свои   серые

сердитые глаза. - Что тебе нужно?

   Тут на меня нашло. Я поклонился ей и сказал:

   - Позвольте предложить, красавица, вам руку, вас провожать всегда,   вам

рыцарем служить.

   Я полагал, она оценит ироническую интонацию, с которой я произнес фразу

из оперы "Фауст". Она не приняла иронии,   но   взгляд   ее   смягчился.   Черт

возьми, разве мы не были любовниками?

   - Хорошо, - сказала Настя. - Ты можешь меня проводить, рыцарь.

   Вчетвером мы прошли сквозь цепкие взгляды омоновцев.   На   площади   было

ветрено и зябко. Темные, с закрытыми ставнями, киоски казались сторожевыми

башнями. Порывы ветра швыряли в них обрывки газет, обертки и прочий мусор,

перекатывали по площади пивные банки.

   Вчетвером сели в черный ЗИЛ: нестриженый   за   руль,   горбоносый   с   ним

рядом, мы с Настей - на заднее сиденье. Машина тронулась.

   Мы ехали по плохо освещенным улицам города, который когда-то в   детстве

казался мне красивым, зеленым. Деревья - акации, клены, каштаны - и теперь

стояли длинными рядами. Но не было прежнего, давнишнего ощущения   красоты.

Затаившийся в предчувствии беды город у остывающего неспокойного моря. И я

мчусь по нему незнамо   куда   с   женщиной,   которую   люблю   и   которая   мне

изменила.

   - Настя, - сказал я тихо. - Ни о чем не спрашиваю, только   одно   скажи,

очень прошу: ты прилетела сюда к Братееву?

   Она курила, пуская дым в   приоткрытое   окошко,   и   молчала.   Ладно,   не

хочешь отвечать - не надо. Вдруг она сказала, глядя в окно:

   - Братеев - мой бывший муж.

   Я ошалело моргал.

   - Так ты, - вытолкнул я из пересохшего горла, - ты что же...   хочешь   к

нему вернуться?

   - Еще не решила.

   Кто-то   из   сидевших   впереди   пофыркал   носом,   словно   услышал   нечто

смешное. А   меня   захлестнуло   отчаяние.   Вычитанные   из   книг   вероломные

женщины - их лиц я не различал, но у всех были   рыжие   гривы   -   хороводом

кружились перед мысленным взором. Захотелось остановить машину и   выйти...

бежать от своей беды, от рухнувшей любви... от самого себя...

   - Он груб, - бросила Настя, прикуривая от догоревшей сигареты новую,   -

потому я и ушла от него. Но по крайней мере Братеев - настоящий мужчина.

   - Ага... - Я мигом   вспомнил,   что,   собственно,   происходит.   -   И   ты

считаешь то, что он сейчас делает, настоящим, достойным делом?

   - Может быть, и так. - Она помолчала немного. - Во всяком   случае,   это

дело. Осточертела болтовня, треп, бесконечное воровство...

   - Твой друг Сундушников, - вставил я, - украл бюст Инессы Арманд.

   - Никакой он мне не друг, - отрезала Настя.

   А ее горбоносый телохранитель обернулся и рыкнул угрожающе:

   - Ты! Закрой свою форточку, понял?

   В машине воцарилось молчание. Только нестриженый за   рулем   пофыркивал,

словно черт нашептывал ему анекдоты.

   Спустя полчаса машина выскочила из длинной аллеи   тополей   на   пустырь,

миновала несколько строений   барачного   типа   и   подъехала   к   схваченному

бетонными плитами морскому берегу. Тут был длинный старый пирс   на   черных

толстых сваях.

   - Приехали, - сообщил нестриженый.

   Я вышел из машины вслед за Настей. Горбоносый тоже выскочил   и   крикнул

мне:

   - Ты! Тебе дальше нельзя. Давай обратно в машину!

   Я быстро шел по пирсу, на полшага отставая от   Насти.   Когда-то   здесь,

наверное, был причал яхт-клуба, но сваи давно подгнили, доски расшатались.

Они стонали под нашими шагами, словно от боли.

   В конце пирса темнели два   силуэта,   к   ним-то   и   направлялась   Настя.

Горбоносый, непрерывно матерясь, хватал меня за руку,   пытаясь   задержать,

но я   всякий   раз   вырывался.   Я   не   знал,   что   буду   делать   здесь,   на

продуваемом   холодным   ветром,   стонущем   и   ухающем   пирсе,   в   следующую

секунду. Я просто шел, почти бежал за Настей.   Мы   достигли   конца   пирса,

когда в одной из двух фигур   я   узнал   толстомордого   человека   в   зеленой

шляпе, который давеча привязался ко мне в гастрономе,   просил   за   сына...

как его... Окурок... Нет, Огарок!

   - Привет, Огарок! - воскликнул я. - Ну как, ты вычистил свои башмаки   о

штаны человечества?

   Огарок хлопал на меня глазами.

   - Зачем ты его привела? - спросил он. - Сама же просила   не   подпускать

его...

   - Все готово? - оборвала Настя Огарка.

   - Готово, готово. И хурма погружена. Спускайся в   шлюпку.   По   отвесной

деревянной лестнице, прибитой к одной из свай,   Настя   полезла   в   шлюпку,

качающуюся у пирса.

   - Колька, отдашь   фалинь,   когда   я   крикну,   -   сказал   Огарок   своему

помощнику,   парню   в   кепке   козырьком   назад,   и    шагнул    к    лестнице,

намереваясь, очевидно, спуститься вслед за Настей.

   И тут...

   Герои Стивенсона,   Луи   Жаколио,   капитана   Мариетта   возопили   в   моем

возбужденном мозгу: "Не трусь! Вперед! На абордаж!"

   Я с силой оттолкнул Огарка от лестницы, он, взвыв,   повалился   навзничь

на краю пирса. Опередив опешившего Кольку, я сорвал петлю фалиня с пала   и

с неожиданной для самого себя обезьяньей ловкостью прыгнул в шлюпку. Настя

завизжала и упала   на   какие-то   корзины.   Хорошо   еще,   что   я   угодил   в

шлюпочный нос: загруженная корма как бы сбалансировала мой   дикий   прыжок.

Бросив канат на носовую банку, я обеими руками оттолкнулся   от   сваи.   Все

это произошло в несколько   секунд   -   шлюпка   послушно   отошла   от   пирса,

качаясь на волнах. Сев на вторую банку, я схватился за весла,   вставленные

в уключины, развернул шлюпку и погнал ее к волнолому. Я видел, как   темные

фигуры на пирсе размахивали руками. Ветер доносил обрывки матерных слов. Я

крикнул им:

   - Эй, вы, черти! Сарынь на кичку!

   Настя, сидя на   корме,   сняла   свою   джинсовую   курточку   и   озабоченно

счищала с нее что-то желтое.

   - В чем это ты измазалась? - спросил я невинно, продолжая   наваливаться

на весла.

   - Дурак! - зло взглянула она на меня. - Попрыгун чертов!

   - А-а, понимаю, ты упала на корзины с хурмой. Бедненькая!

   - Дима, поверни обратно к берегу. Немедленно!

   - А как же твой бывший муж? Ты хочешь оставить его без хурмы? Ай-яй-яй,

ведь он так ее любит.

   - Перестань дурачиться! Поверни, говорю тебе!

   - Что наша жизнь? Хурма! -   пропел   я.   -   Пускай   Огарок   пла-а-чет...

Кстати, он-то кем тебе приходится? Любимым дядюшкой?

   - Что-то ты   очень   веселый.   -   Настя   смотрела   на   меня   по-прежнему

сердито, но, как бы сказать, не без интереса.

   С волны на волну, с волны на волну - шлюпка шла резво под ударами   моих

весел. Хорошая шлюпка-четверка, полугичка.   Дынная   корка   луны   вынырнула

из-за туч, снова   заволоклась,   опять   вынырнула.   Луне   определенно   было

интересно посмотреть, чем кончится наше ночное   приключение.   Левее,   там,

где был порт, вспыхнул прожектор, повел голубой луч по акватории гавани.

   - Если нас увидят и догонят на катере, - быстро проговорила Настя, - ты

должен сказать, что мы брат и сестра, везем хурму в Гнилую слободу.

   - Так-так-так. - Я покивал. - А потом мы зайдем за волнолом, он   скроет

нас от прожектора, и мы подойдем к крейсеру. Да?

   - Да.

   Прожекторный луч истаял, не дойдя до нас. Очень   жаль.   Наверное,   тех,

кто наблюдал за   морем,   не   интересовал   заброшенный,   полусгнивший   пирс

бывшего яхт-клуба. Да, жаль. Уж я показал бы катерникам,   какую   хурму   мы

везем.

   Я оглянулся. До черной черты брекватера,   сиречь   волнолома,   было   еще

довольно далеко. Я начал уставать и ослабил темп гребли. В   конце   концов,

мы не на шлюпочных гонках (в школьные годы   я,   знаете   ли,   участвовал   в

них).

   - Послушай, Настя, - сказал я, переведя дыхание. - Мы хоть и не брат   и

сестра, но и не чужие друг другу люди, верно?

   - Ну, верно.

   - Так скажи   мне   как   другу:   зачем   ты   ввязалась   в   эту   гнусь?   Ты

действительно хочешь полной реставрации советского режима?

   Настя надела измазанную раздавленной хурмой   курточку   и   зябко   повела

плечами.

   - Почему не отвечаешь? Мы же   все   в   "Большой   газете"   придерживаемся

либеральных взглядов. Да   и   ты   в   своих   телеобозрениях   проезжалась   по

правоверным коммунистам.

   - Дима, хватит трепаться, - резко оборвала она. -   Греби   быстрее.   Мне

холодно.

   - Настя, пойми: Россия не выдержит новой октябрьской революции. Неужели

ты хочешь гибели...

   - Никакой гибели не будет! И не правоверные коммунисты придут к   власти

- они тоже трепачи, - а решительные   люди,   настоящие   мужчины,   способные

навести в стране порядок.

   - Порядок страха? Нового Гулага?

   - Ой, только не тычь мне под нос старое пугало! Новая   власть   заставит

работать людей, отвыкших от работы. Прижмет воров и спекулянтов, отнимет у

них наворованное богатство...

   - И будет новая гражданская война...

   - Не будет!

   - Будет! И ты со своим Братеевым дашь сигнал к ее началу.

   - Заткнись, идиот! И давай греби быстрее!

   - А куда нам, собственно, торопиться? Некоторое   время   мы   молчали.   Я

греб все медленнее, потом бросил весла:

   - Я устал.

   Месяц плыл над нами, словно небесный соглядатай. А   в   моем   мозгу,   во

всех его извилинах шла напряженная   работа:   что   мне   делать?   Ясно   было

только одно: нельзя доставлять на крейсер груз, который там ожидали.

   - Дима, - сказала Настя медовым голосом, прорезавшимся у нее   в   лучшие

минуты наших отношений. - Милый, я вовсе не хочу   с   тобой   ссориться.   Ты

доказал, что способен на решительные поступки - это   мне   по   душе.   Но   я

прошу, очень прошу: не мешай мне этой ночью.

   - Ладно, - кивнул я.

   - Вот, умница. У нас с тобой будет еще много ночей. А сейчас   -   греби.

Пожалуйста!

   - Знаешь что? Может, поменяемся местами? Ты ведь   умеешь   грести.   А   я

отдохну минут пятнадцать - двадцать.

   Настя смотрела на меня так, словно у нее были рентгеновские лучи вместо

глаз.

   - Ну хорошо. - Она поднялась. - Давай поменяемся. Но только на четверть

часа.

   Мы, сохраняя равновесие в качающейся шлюпке, шагнули друг к   другу,   и,

прежде чем разойтись, я обнял Настю, а она быстро меня   поцеловала.   Прямо

как в "Тамани", мелькнула мысль.

   Весла в руках Насти зачастили. Минута за минутой истекали   в   тревожном

молчании.

   Ну, все! Надо действовать.

   Я привстал, обернувшись к груженой корме,   схватил   одну   из   корзин   с

хурмой и выбросил за борт.

   - Что ты делаешь? - крикнула Настя. - Сейчас же прекрати!

   За первой корзиной последовала вторая.   Настя   обложила   меня   матом   -

такое я слышал от нее впервые. Я   работал   быстро   -   третья   и   четвертая

корзины с хурмой плюхнулись в воду. И я увидел...

   Вот они - два снаряда. Два братика   для   Братеева.   Аккуратненькие,   не

очень большие, не для главного, в общем, калибра, а для пушки-сотки.   Хрен

ты выпалишь из нее, Братеев!

   Я схватил один из снарядов (он был довольно тяжелый) и отправил   его   в

воду, где, как кувшинки, качались желтые плоды хурмы. Нагнулся ко   второму

снаряду, как вдруг резкий удар в спину заставил меня упасть на колени.

   - Сволочь! - раздался Настин крик. - Я не позволю тебе...

   Я попытался подняться, но она навалилась   на   меня,   не   давая   встать.

Несколько секунд мы боролись, шлюпка   кренилась   вправо-влево,   зачерпывая

бортом воду. Все же я был сильнее Насти, мне удалось отбросить ее, но она,

разъяренная,   как   волчица,   снова    кинулась    в    бой.    Шлюпка    опасно

накренилась...

 

 

   Я проснулся в поту.

   Ну и сны показывают в этом чертовом Приморске!

   Сердце стучало, как дизель на больших оборотах.

   Взглянул на часы: без четверти час. Скоро приедет Сорочкин. Я   пошел   в

ванную, обмылся до пояса холодной водой. Вот так. Немного   полегчало.   Все

же интересно было бы досмотреть сон до конца -   перевернулась   бы   шлюпка?

А-а, к чертям собачьим!

   Я подошел   к   окну.   На   площади   ветер   выгнул,   как   парус,   огромное

полотнище "100-летию Октября - достойную встречу!". У киосков   по-прежнему

толпились люди, к одному тянулась длиннейшая очередь. Голубей   на   площади

было, кажется, не меньше, чем людей, и они   тоже   были   озабочены   кормом.

Один голубь, распустив веером правое крыло, ходил   вокруг   сизой   голубки,

делая круг за кругом.

   Настя! -   подумал   я.   Надо   же   присниться   такой   чуши,   будто   Настя

участница заговора... опаснейшего путча... Вернусь   в   Москву   -   расскажу

ей... Хотя - зачем? Она, чего доброго, обидится,   рассердится...   Не   буду

рассказывать.

   А все же надо при случае спросить, не Братеев ли был ее мужем. Ох,   так

и вижу его высоко выбритый   затылок...   они   поднимались   по   лестнице,   и

Братеев,   впустив   Настю   в   свою   квартиру,   кинул   на   меня   насмешливый

взгляд...

   Впрочем, это был только сон. Бывают же такие сны -   хоть   роман   с   них

пиши.

   Стук в дверь - ну вот и Сорочкин, в джинсовом костюме-варенке.   Лицо   у

него улыбчивое, желтые брови домиком.

   - Вы готовы, Дмитрий Сергеич?

   - Сейчас. - Я натянул водолазку, надел кожаную куртку. - А   где,   Валя,

ваш бронежилет? - спросил я как бы между прочим.

   - Бронежилет? - Сорочкин посмотрел удивленно. - У меня нет бронежилета,

да и зачем он мне?

   - Это я так... в шутку... Вдруг в вашем Приморске   случится   что-нибудь

этакое.

   - Вы интересно шутите, Лопе де Вега, - сказал Сорочкин.

   Теперь удивился я:

   -   Откуда   вы   знаете,   что   я   хотел   носить   это   имя?   Разве   я   вам

рассказывал?

   - Н-не помню. -   Сорочкин   замялся,   смущенно   улыбнулся.   -   Может,   и

рассказали... Между прочим, не думайте, что раз мы провинциалы, значит, не

в курсе столичных дел.

   - А-а, понимаю, - сказал я, пристально глядя на его юное   лицо.   -   Три

парки. Они сидят у палисадника и беспрерывно вяжут.

   - Что еще за парки?

   - Ну, по-гречески мойры. Они прядут судьбы людей и все обо всех   знают.

Вы узнали от них.

   Сорочкин ухмыльнулся:

   - Вы имеете в виду трех старух, которые вечно сидят и   вяжут   на   улице

Гоголя? Да они только и знают, что   вспоминать   старые   латиноамериканские

сериалы. Над ними посмеивается весь город.

   - И напрасно посмеивается. Ладно, поехали.

   Я потянул за ремень свою сумку,   висевшую   на   спинке   стула.   И   вдруг

остолбенел:   поперек   сумки   зияли   три   дыры.   Она   была   словно   прошита

автоматной очередью.

   Отяжелевшей рукой я   медленно   поднял   сумку   и   показал   ее   Валентину

Сорочкину. Он удивленно заморгал...

   Мы уставились друг на друга, и   между   нами,   как   прозрачный   занавес,

опустилось молчание.