М.Валигура, М.Юдовский

 

  CЕРЕБРЯНАЯ ТОСКА

 

  Все в этой книге - правда, за исключением мест, времен, людей и событий, в ней описанных.

  Огибать залив по набережной Александру Сергеевичу решительно не хотелось. Вода залива масляно плескалась у парапета - не то, чтобы была покрыта слоем нефтяной пленки - просто сама она, бутылочно-зеленая, казалась густой, вальяжной, неторопливой. Вот бултыхнешься в не? - и ее упругость отбросит все твои мысли в необычное для Петербурга синее небо, в котором Нева содрала своим острым ножом с солнца золотую чешую и, как кокотка, разбросала е? по своему невзрачному платью.

  Александр Сергеевич спустился по ступенькам к воде, аккуратно разделся и, послав воздушный поцелуй парочкам, гуляющим по променаду, с каким-то бабьим криком бросился в воду. Публика, увидевшая сначала голого человека, признала в н?м Пушкина и зашушукалась в предверьи вечернего зубоскальства.

  Плавал Александр Сергеевич отлично. Нева наслаждалась им как пловцом. Она охотно впускакла в свою играющую зелень розоватую бледность его руки и так же охотно выпускала эту розоватую бледность назад, выражая свой восторг обильными брызгами. Александр летел, как тончайшее п?рышко на ветру. Казалось, что он не плыв?т, а скользит, едва касаясь поверхности воды.

  Зимний дворец теперь смотрелся утесом, стыдливо повернувшимся боком, должно быть, стесняясь наготы Пушкина. Александр же представлял себе, как он предстанет пред очи цар?вы голым, как душа перед Петром-ключником.

  Не получилось. На набережной ждал его уже лакей-каммердинер Иван Табачников с полным комплектом одежды: исподнее и камзол.

  - Государь, ужо, жд?т вас, барин.

  Нервничая, Пушкин натянул бель? и камзол и застегнулся на все кручки. План смешно намеченного с цар?м разговора явно срывался. Александр проследовал за лакеем через все амфилады палат.

  Царь встретил Александра спиной - лицом к окну.

  - Александр Сергеев Пушкин, - громко доложил лакей.

  Николай Павлович, не оборачиваясь к Александру, постучал пальцем по окошку и обронил:

  - Вот видите здание на той стороне?

  Пушкин подош?л поближе, глянул и увидел Петропавловскую крепость.

  - Вы что, хотите попасть туда, поэт?

  В последнее слово царь вложил изрядную долю сарказма.

  - Ваше величество, а известно ли вам, что по расч?там грядущих инженеров шпиль Петропавловской крепости невозможен? - быстро спросил Пушкин.

  - А знаете ли вы, - невозмутимо отзвался государь, - что у вас есть все шансы просидеть многие годы в той самой крепости под невозможным шпилем?

  - Чем же я вызвал гнев вашего императорского величества? - довольно нагло спросил Пушкин.

  - А что вы имели в виду, когда писали "под гн?том власти раковой"? Что это, по-вашему, власть раком стоит? А вот мы вас раком поставим, господин стихотворец. И запо?те вы, как ваши кокотки. Сколько их у вас в одном Санкт-Петербурге? Десяток? Дюжина? А в Москве? А и так далее? Думаете, мы тут в высоких стенах ничего о вас не знаем? Вс? мы знаем. На то у нас Бенкенддорф и есть, чтобы такие вот караси не дремали. Впрочем, ваши блядские похождения нас мало... Извините за царское слово. Ваш кол-лега Г?те кидался елдой направо и налево и в то же время был искусным царедворцем. Вспомните его последние слова:

  "Шампанского! Я умираю!" И что бы вы думали? Поднесли ему. И он умер, напо?нный шампанским. А вам, любезный рифмопл?т, не поднесут. И знаете почему? Потому что вы будете стонать "воды, воды" с простреленным животом. И останетесь до конца жизни камер-юнкером. Рылеев, Пестель и иже с ними стоили того, чтоб их повесить.

  Вы же даже этого не стоите. Вас хватает лишь на то, чтобы переплыть залив в голом виде. Какая рэволюция! Без подштанников, он, понимаешь, явиться хотел.

  Хотел, понимаешь, царя голой жопой удивить. А если б я эту самую жопу велел шомполами встретить? Дескать, пошутили, Саша, нынче жопа ваша - наша. Хрен бы ты тогда стишки свои писать смог - усидчивости не хватило б. Вот плаваете вы, Саша, хорошо. Стильно и потешно. Я представляю, как вы плыли сюда, ко дворцу, а народ-богоносец глядел вам в тыл, и тыл этот белел для него, как парус, и вселял веру в светлое, пикантной формы будущее. А кончится вс? тем, что, ну, позубоскалит толпа на ваш сч?т день или два - и вс?. Саша, милый, вы - фрондер, деш?вое говно. О вас никто через пару лет и не вспомнит. А "самовластье", от которого вы изволили оставить "обломки", останется навсегда. Почему?спросите вы.

  Потому что, отвечу я. Потому что России нужен не добрый царь, не злой царь, не, мать вашу, конституционный царь - ей нужна просвещ?нная монархия. Хотя быть в России просвещ?нным монархом - задачка ещ? та. Я, Саша, честно говоря, просвещ?нным монархом быть не могу. Да и ты бы не смог при всей своей вшивой гаманности. Русский народ - он же что? Только кулак над собой понимает... Ты думаешь, я ни хрена не знаю? Я вс? прекрасно знаю. И то, что Николаем Палкиным зовут, знаю. И то, что деспотом зовут, знаю. А только история, браток, делается нами, но не для нас. Просто в сч?т это никто не бер?т. Я имею в виду тех, кто после жить будут. А управлять государством вообще никто никогда не умел и не сумеет. Ч?рта! В доме сво?м ни одна сволочь порядок навести не может - сор да ссоры. А тут им, понимаешь, разумное управление государством подавай. А вот этого не желаете? - Николай Павлович откидным жестом дал ответ на требование от него разумного управления государством.

  - Про просвещ?нную монархию, - продолжал он, нюхнув из табакерки, - так и быть, расскажу, если хочешь. Изволь. Теоретически. Довольство. Художники

  - всякие там писатели, живописцы, архитекторы, даже ваша поэтическая сволочь - процветают.

  Почему? А потому что государство им деньги да?т. Сеч?шь? Не на войны, а на искусство. А войны они колом... Извини за царское слово. Ты думаешь, я злой? Ты думаешь, я вам всем, сукиным сынам, зла хочу - ай да Пушкин, ай да сукин сын? Ан нет. Мне равновесие поддерживать надо. Между чернью, которой стихи твои до одного места, и теми же декабристами, которые для тебя же как дворянина смертельно, между прочим, опасны. Не понимаешь? Слова я тебе не даю вставить?

  Вот и молчи, когда государь говорит. Знаешь ли ты кайзера Баврского? А я, брат, знаю. У них в крови это. Меценаты. Alles fьr Kunst, nichts fьr Krieg. Сеч?шь?

  Вс? для искусства, ни хуя для войны. Хотел бы я быть просвещ?нным монархом - где-нибудь в Баварии. Сгорбилась мне эта одна-шестая. Ан нет - занесло в одну шестую. Спрашивал Моисей: что мне с этим подлым народом делать? Вот и я - спрашиваю. Не баварцы. Не понимают просвеш?нной монархии. Не примут. Им что, Саша? Им водки побольше и чтоб не работать. А только мы ведь, Саша, с тобой просвещ?нные люди, мы понимаем: если не работать, так ничего ж не будет. И водки не будет. Как оно тебе?

  - Шампанского не прикажете ли, государь? - ввернул свой голос Александр Сергеевич.

  - А хоть бы и приказал, - мудро усмехнулся Николай Павлович. - Заметил, как ты сказал: "не прикажете ли?" То-то оно и есть. Иного как приказа не нонимаете вы на Руси. Даже стихослуживые. Гаркнуть на вас надо. "Налево рра-ав-няйсь!" И с удовольствием вы послушаетесь. А скажи вам: "будьте любезны - налево", так вы Александр Сергеевич, залупаться начн?те. Дескать, свобода... Воля... Вольному - воля, дураку - рай.

  - Спас?нному - рай, - поправил Александр.

  - А на Руси сие суть синонимы. Блажен, кто верует. А блаженный он тот же дурак.

  Василий, например, Блаженный. Выстроил собор, дыбы его ослепили. Ну, не дурак ли? Юродивый.

  - А вы, - неожиданно вставил Пушкин, - Николай Павлович, не юродивый?

  - Нет, - спокойно ответил император.

  - А как по-моему, - сказал Александр, - все мы юродивые. Я перед Богом стихами юродствую, вы - правлением. Вы тут предо мной психоанализ развернули - а вс? равно, что на груди рубаху рвали. Мы, русские, говорить не умеем - только проповедовать, сиречь, рубахи рвать. Но я этим, впрочем, не занимаюсь. А вы - то и дело. А ещ? царь.

  - Как это не занимаешься? - снисходительно усмехнулся Николай. - А кто "на волю птичку выпускаю"? Это ли не рвание рубахи на груди?

  - Нет, - признался Пушкин. - О том и не думал. Образ. А тот приходит - о ч?м и не знаешь - пишешь.

  - А тут приходит - о ч?м и не знаешь - правишь.

  - То есть, не знаешь, куда правишь? Не знаешь, куда надо править? Лихо. Прям, как Гоголь с моей подсказки - эх, тройка, птица-тройка, куда, дескать, мчишься ты, сучья мать?.. А не знает, никто не знает, потому как

  - Рассея!.. Думаешь, ты знаешь?.. Думаешь, я знаю?.. Да куда угодно она может мчаться. Куда поэт придумал, туда и помчится. А ты, Николай, этого не знаешь и веришь, что ты государь всея Руси.

  Николай погрузил свой подбородок в сооруж?нные колодцем ладони.

  - А знаешь ты что, - сказал он вдруг, - был мне, Сашулька, намедни сон

  - гряд?т, гряд?т ещ? мир светлый, радостный, счастливый, где не будет ни голодных, ни рабов, ни нас, ни хуя. А только три слоя воды, по бокам песочек, а сверху ключик плавает. И вот что меня, Сашулька, мучит: на хера там этот ключик плавает?

  Кругом вода, а он плавает. И почему это ключик из железа плавает? Ну, посуди: не будут же ключик из дерева делать. Из дерева только детей строгают. И вот что скажу я тебе, Сашулька: покуда не пойм?м мы, на кой-такой там этот сраный ключик плавает, не быть в мире ни счастью, ни свету, ни смыслу. А потому иди-ка ты, милый, раз с цар?м говорить не умеешь, отсюда на хер, а то я сейчас сделаю какую-нибудь страшно нехорошую вещь, а потом буду переживать. Ванька! Проводи.

  Бель?, камзол снимешь с него на выходе. Дворцовое имущество, сам понимаешь. Мне с интендантом, зверем эдаким, лишний раз лаяться не резон.

  Когда вновь нагой Александр вернулся вплавь же на исходный берег, одежда его была уже, разумеется, свиснута народными умельцами.

  В тот вечер Александр Пушкин весьма веселил высыпавший на променад Петербург.

  * * *

  К кладбищу мы подъехали на такси - благо, Колькины ресурсы позволяли. Желая, очевидно, ещ? больше поразить наше с Русланом воображение, он накинул шоф?ру рубль сверху и барски отпустил того:

  - Свободен, шеф.

  Шоф?р умчался, обдав нас выхлопными газами. Колька неизвестно зачем вальяжно отряхнул рукава и сообщил, указывая на центральный вход:

  - Нам вон в те ворота.

  - Спасибо за информацию, - хмыкнул Руслан. - Век бы не догадались.

  Мы вошли в ворота.

  Я вообще не люблю кладбища. Особенно вечером. Особенно осенью. Место это не вызывает во мне ни должного благоговения, ни страха, ни смирения, ни успокоенности. Разве что зудящее ощущение тоски; прич?м, не поэтической, а какой-то зубоврачебной. Я представил себе, как дожидаюсь при?ма у стоматолога в районной поликлинике, рядом со мной, охая, сидит неопрятная старуха с раздутой флюсом щекой, восьмилетний мальчик хнычет от тусклого страха перед бормашиной, а его суровая мамаша в шапке из длинного искуственного меха и в коричневых сапогах на распухшей микропоре то и дело од?ргивает его за руку - представил и поморщился.

  Колька по-своему оценил мою гримассу, размашисто хлопнул меня по плечу и гоготнул:

  - Не дрейфь, Пушкин, покойники не кусаются!

  - И не потеют, - в тон ему откликнулся я.

  Колька снова загоготал - преувеличенно громко. Со мной и Русланом он старался выглядеть эдаким барином - не то предводителем дворянства, не то богатым купцом-самодуром; слишком громко смеялся, чересчур щедро расплачивался, словно предчувствовал, что вот-вот появится Сер?жка, и из барина превратится он в добровольного холопа. Подобная неестественность стоила бы ему немалых нервов, не будь Колька к счастью своему столь беспросветно глуп.

  В дверь Сер?жкиной сторожки он хотел было размашисто громыхнуть кулаком, но тут в н?м точно щ?лкнул какой-то тумблер, и он осторожно постучался и открыл дверь.

  В сторожке сидели двое - сам Сер?жка и какой-то хмыреватого вида старичок в армейском бушлате и ватных брюках. На столе перед ними стоял закопч?ный чайник и две эмалированые кружки.

  - Чифирите? - подал голос я.

  Старичок поднял на нас кротиные глазки.

  - О! Сергей Василич, никак до вас пришли, - прошамкал он. - Колька, здоров... А это что ж, Сергей Василич, тоже дружки ваши?

  - Корнеич, не суетись, - отмахнулся от него Сер?жка. - Иди, вон, лучше свежим воздухом кладбищенским подыши. Тебе к нему привыкать пора.

  Старичок суетливо захихикал, с полупоклоном прош?л мимо нас с Русланом, коряво потрепал Кольку по щеке и вымелся за дверь.

  - Кто таков? - спросил Руслан, кивнув в сторону закрывшейся двери.

  - Да напарник мой, - брезгливо поморщился Сер?жка. - Уж тридцать лет на кладбище, старый прыщ, работает, а вс? такой же чмошник. Ну, и алкаш, конечно.

  Это уж как положено.

  - Ты на себя-то посмотри, - покачал головой я.

  Действительно, сейчас Сер?жка являл резкий контраст тому Сер?жке, каким мы его привыкли видеть - какие-то грязные штаны с пузырями на коленях, серый ватник, замызганный ж?лтой глиной, солдатские сапоги-говнодавы плюс шапочка-гондон.

  - Рабочая форма одежды, - невозмутимо и даже с апломбом ответил

  Сер?жка, перехватив мой взгляд. - Выдана мне дирекцией кладбища. Дома я е?, как вы заметили, не ношу. Вы же не станете, господин Матушинский, потешаться над белым халатом хирурга. Тем более, что моя профессия - последующая ступень хирургии.

  - Что ж ты над этим своим Корнеичем потешаешься? - вмешался Руслан.

  - Я не потешаюсь, - ухмыльнулся Сер?жка. - Я просто беззлобно презираю его.

  Заметь - его, а не его одежду. Ладно, водку-то вы принесли?

  - А зачем? - притворно удивился я. - Мы думали, мы тут почифиряем. Ты - хозяин, мы званы тобою в гости. Стол... - Я указал на чайник и на кружки,

  - как я вижу, накрыт...

  - Да есть, есть водка! - вылез впер?д Колька. - Во - два пузыря! - Он вытащил из-за пазухи пальто две бутылки. - Прич?м секите - не наша, иностранная.

  Немецкая! Только сегодня к нам в лар?к поступила! В честь нашего преза называется - "Горбач?в"!

  Сер?жка принял из его рук бутылки, небрежно глянул на них, затем на Кольку - сурово и печально.

  - Николаша, - сказал он, - во-первых, "през" - сокращение от презерватива, а не президента. Во-вторых, работнику ларька грешно не знать, что иностранная водка - дерьмо, а настоящую делают только в России

  - из ржи, на ржаном сусле и родниковой, ни в коем случае не дистиллированой воде. Так что лучшая в мире водка - "Столичная" нашего, саратовского разлива. Рэтэню?

  - А?

  - Запомнил, говорю?

  Колька смутился и кивнул.

  Я полез в карман куртки и достал оттуда ещ? одну бутылку - "Столичной". Вообще-то, я тоже хотел купить что-нибудь пооригинальней, просто денег

  не хватило.

  - Угодил? - спросил я.

  - О! - воскликнул Сер?жка. - Я всегда утверждал, что настоящий поэт знает толк в водке.

  - Приятно слышать, что я стал, наконец, в твоих глазах настоящим поэтом.

  - Отныне, мон шер, и во веки веков!

  - Аминь.

  - Колька, - оживл?нно распоряжался Сер?жка, - тащи из шкафа стаканы, хлеб и консерву... Господа, прошу к столу.

  Мы сели за стол, а недавний барин Колька, расставил перед нами стаканы, нарезаный хлеб и вскрытые банки килек в томате.

  - Разолью сам, - сказал Сер?жка, усаживая Кольку на табурет. - Ваши бокалы, господа.

  Он профессионально расплескал водку по стаканам. Мы выпили.

  - Теперь, - закусив килькой, сказал Руслан, - позволю себе два вопроса: во-первых, по какому поводу пьянка? Во-вторых, почему на кладбище?

  - На вопросы отвечаю в порядке поступления, - ухмыльнулся Сер?жка. - Пья...

  Застолье - по случаю того, что вы с Игорьком впервые навестили мо? смиренное рабочее место. А навестили вы его потому - это уже ответ на второй вопрос - что обрыдло вечно пьянствовать у меня на хате. Так что, как видите, круг замкнулся, дальнейших вопросов попрошу не задавать, а выпить по второй.

  После второй Колька достал из кармана пачку "Мальборо", протянул е? Сер?жке, после нам с Русланом, затем взял и себе.

  - М-да-а, - протянул Сер?жка, выпуская струйку ароматного дыма, - смущает вас, Игорь и Руслан Васильевичи, мой рабочий антураж.

  - Не антураж, а ты в н?м, - сказал я. - Мельчаешь.

  - Наоборот - расту. Позволь спросить тебя, Русик, сколько ты получаешь в сво?м компьютерном "ящике"?

  - Какое это имеет значение?

  - Ровным сч?том никакого. Сколько б ты ни получал - я имею здесь минимум вдвое больше. Вуаля! - Он сунул руку в карман грязных штанов и вытащил оттуда пачку червонцев. - Прошу заметить - только за сегодня. С кооперативным Николашей, правда, не равняюсь... - уважительно-насмешливый взгляд в сторону Кольки, - ...

  тот имеет столько же за час ударной спекуляции в сво?м ларьке минус налоги бандитам государственным и частным...

  - Да Бог бы с ними с частными, - вступил в беседу Колька, - а вот государство это...

  - Спокойно, Николаша.

  - Только и слышу - спокойно, Николаша, спокойно, Николаша!! - взорвался вдруг Колька. - Поработали б в этом ?... ларьке...

  - Уважаю, - сказал Сер?жка. - У человека болит душа за сво? дело, которое приносит ему бабки.

  - Ещ? б не болела! - Колька попытался вскочить, но был остановлен ж?сткой рукой Сер?жки. - А то приходит такой сукин сын фининспектор и начинает свою бодягу:

  где у вас штамп таможни, где акцизная, блядь, марка...

  - Коля!

  - Почему по накладным...

  - Коля, разливай! - В Сер?жкином голосе зазвенели металлические нотки.

  Колька опомнился, пожух и послушно разлил водку по стаканам.

  - Вот так-то, господа, - подв?л резюме Сер?жка. - Такое время ныне - если хочешь сохранить уважение к себе, надо работать и зарабатывать.

  Он аккуратно сложил червонцы и сунул их обратно в карман. Я автоматически сунул руку в свой карман и нащупал там последнюю десятирубл?вую бумажку, оставшуюся после купленной водки от тех двух червонцев, что отвалил мне сегодня от щедрот мой папаня. Пришлось тащиться к нему туда, в Заводской район, где он жив?т в сво?м общажном бараке и ходит по нему в валенках. Папаня у меня мужичок скаредный, больше двух червонцев на месяц не да?т. "А то, - говорит, - запъ?шь.

  А на еду как раз тебе хватит." Иной раз я себе пытаюсь представить жить?-быть? моего папани, и, клянусь - не получается. А иной раз очень даже получается, но как-то жутковато: вот он бродит в своих валенках по узкому, полут?мному коридору барака, до основания пропахшему густой мужской мочою, включает радиоточку, замирает на минуту, слушая передачу про животных, а потом бред?т дальше, шаркая независимыми от времени года валенками. Каждое посещение отца вгоняет меня в депрессию - но что делать? Деньги-то вс? равно нужны. И хотя, уходя из барака, каждый раз шепчу себе под нос: "Да чтоб я ещ? раз... Да никогда в жизни... Да пусть я с голоду подохну без водки, чем..." Но приходит время, и вновь исправно посещаю отца. Деньги, ч?рт бы их подрал! Ничо, паря, с деньжатами у тебя особых проблем нет. Червонца на две недели вполне хватает, поскольку - секи - на жратву ты их не тратишь, питаешься у друзей, да чем ещ? Бог подаст, а жив?шь вообще у Руслана.

  Так уж вышло, что после школы (кстати, все мы четверо - бывшие одноклассники), после влажного выпускного рукопожатия нашего директора Матвея Владимировича, после последующих двух невразумительных лет "на улицах Саратова" родного и двух ещ? менее вразумительных лет армейской службы в Балаково отправился я шляться по всему белу свету. Мне виделись какие-то невероятные перспективы - грандиозные и туманные, непонятные, впрочем, мне самому. А потому метания мои были совершенно хаотичными - вдоль и попер?к по всей матушке России. Первым делом я посетил Москву, но в Москве не задержался, на следующий же день взял билет на "Красную Стрелу", на Ленинград. Север притягивал и манил меня. Выросший на юге, в саратовской глубинке, я плохо представлял себе все эти места, поэтому меня и тянуло, и притягивало туда. Эрго - после Питера я направился к Белому морю, в Архангельск, а потом и вовсе Бог знает куда... Точнее - в архангельские болота, в "кладовую солнца". Там я пров?л около полугода, вдоволь попутешествовал по лесам и болотам тех кра?в, а затем меня бросило на юг, в Казахстан, но не в степную, а в горную часть этой страны, и там я прош?л пешком пару сотен километров для собственного удовольствия. Так меня носило ровно три года - туда и сюда, с запада на восток и с юга на север. В конце концов неожиданно для самого себя я осел в родном городе - без денег, без работы, но с талантом к стихосложению, который я приобр?л во время своих странствий. И не с талантом даже, а с каким-то бесконечным горением, каким-то зудом по всему телу, так, что я не мог высидеть спокойно и получаса. Приютившим меня друзьям - жить дома, с мамой, я, после тр?х лет вольницы, категорически отказался - я старался платить, по мере возстей, добром - регулярно выставлял водку. Руслан же, у которого на квартире я непосредственно и жил, водку пил, но не много, наверное, следил за своим имиджем молодого, подающего надежды уч?ного-компьютерщика. Остальные пацаны (Колька и Сер?жка) пили как полагается, хотя у них на квартирах я и не жил.

  Сер?жка пил по специальности. Неожиданно для всех нас он, окончив школу, не пош?л в институт, а, удачно избежав армии, устроился на кладбище могильщиком.

  Зарабатывал он, понятное дело, прилично. Но не больше Кольки. Тот, работая в каком-то кооперативном ларьке (коих за последнее время в Саратове расплодилось), зашибал дай Бог нам каждому. Вообще, это было удивительно: дурак-Колька - кооператор. А лидер Сер?жка - гробокопатель. Но Сер?жка объяснил вс? коротко и ясно: "Может, это то высшее, к чему я стремился. Всю жизнь. Вот так. Я работаю на грани жизни и смерти. И потом

  - за живого-то человека гроша ломаного никто не даст, а за покойничков деньги платят. Хор-рошие деньги".

  Кроме водочных и сигаретных расходов затраты мои были невелики. Руслан зарабатывал, я время от времени стрелял у отца, иногда подкидывала мама - в общем, на жратву хватало.

  - Ну что, господин сочинитель, может, вс? же, соизволите соприкоснуть с нашими стаканами ваш бокал? - вывел меня из размышлений Сер?жкин голос.

  Я соизволил. Мы чокнулись и выпили. Малопьющий и быстрохмелеющий Руслан сморщил лицо и тряхнул локонами, щекотнув ими мою щ?ку. Это оказалось на удивление приятным - словно прикосновение летнего ветра. Я посмотрел на Руслана и улыбнулся ему. Надеюсь, этого никто не увидел - ещ? подумают Бог знает что.

  - Ну, так позвольте узнать, господин поэт, в каких таких высотах витали ваши мысли. - Сер?жка с интересом глядел на меня. По-моему, он заметил случившуюся мимол?тность.

  - Мои мысли, - ответил я, - вились мухой вокруг бутылки.

  - Что ж вы так низко пали, ангел мой?

  - Почему же пал. - Я почувствовал, как алкоголь прихлынул к моим щекам.

  - Эта бутылка... килька эта в томате... стол вот этот - ничуть они не меньше, чем синева поднебесная, снега, там, Килиманджаро... или цветок лотоса. Если постичь каждый предмет по-настоящему...

  - Да, так что ж будет, если постичь каждый предмет по-настоящему?

  - Не сам по себе, а... ну, в единстве со всем миром...

  - Ну, так что ж будет-то тогда?

  - Вс? тогда будет! - Я грохнул кулаком по столу. - Тогда мы пойм?м, что стол - не просто стол. Увидим человека, который его сделал, увидим дерево, из которого он сделан, увидим лес, в котором это дерево росло...

  - А потом - планету, на которой располагался этот лес, - ядовито подхватил Сер?жка.

  - Да! И планету.

  - И весь космос, да?

  - Да.

  - А дальше что увидим?

  - Увидим в космосе себя. И попробуем себя познать. Себя в мире и мир в себе.

  - Колька, - сказал Сер?жка, - Пушкину больше не наливать.

  - Наливать, - рявкнул я.

  - Ига, - Руслан приобнял меня за плечи, - ты чего? Даже я ещ? трезвый.

  - Да пойми ты, Русланчик! - Я чуть не плакал. - Мы все пытаемся запереться в свой маленький умишко, а от всеобъемлющего, Высшего Разума - бежим, как от чумы.

  Что ж мы за малодушные животные такие?

  - Если б животные, - вздохнул Русланчик. - Мы - люди.

  Если бы мы были одни, я бы, наверное, поцеловал его. Русланчик единственный на свете понимал меня.

  - Ага, так я и думал, - удовлетвор?нно кивнул Сер?жка. - Игорь Матушинский снова оседлал любимого конька. Слушай, этот твой Высший Разум под водку не очень-то ид?т. Предпочитаю кильки. Даже не постигая их.

  Колька заржал.

  - Задай своему мерину овса, - хмуро буркнул я.

  - Стремимся к высшему, оскрбляя ближнего? - съязвил Сер?жка. - Ну-ну.

  - Колька, извини, - сказал я.

  - А за что? - удивился Колька.

  - Он извинит, извинит, - успокоил меня Сер?жка. - А теперь послушай, Игор?чек:

  вот это стул, на н?м сидят; вот это стол, за ним едят. Прочее меня не интересует - о столе во всяком случае.

  - Сожалею, - сказал я.

  - Впрочем, если тебе интересно знать, кто сострогал этот стол, могу сообщить - наш кладбищенский плотник, покойный, кстати. Скончался, выпив мебельного лаку.

  Похоронен по месту работы. Чуть позже покажу его могилку. Ну что, приобщило ли это тебя к Высшему Разуму?

  Я только рукой махнул.

  - Правильно, - согласился Сер?жка, - чего со мной, дураком, разговаривать.

  Колька, наливай.

  Колька опорожнил вторую бутылку и содрал закрутку с третьей. Руслан, пропустивший несколько кругов, на сей раз также подставил свой стакан.

  - Напь?шься же, - предостер?г я его.

  - Прикажешь эти разговоры трезвым выслушивать?

  - О Высшем Разуме?

  - О Пьяном Плотнике.

  - Напились, - горько сказал Сер?жка. - Нет, Николай, нет у них, белокостных, нашей с тобой рабочей выучки.

  - Да уж! - Колька напыжился павлином.

  - Свед?м их, что ль, на свежий воздух?

  Покрасневший от счастья Колька кивнул.

  - Ну что, гопода. - Сер?жка отставил допитый стакан в сторону. - Имею предложить вам небольшую экскурсию на свежий воздух, где вы ознакомитесь с красотами вверенного мне кладбища.

  - Спасибо, - сказал я. - Особого желания не испытываю.

  - Присоединяйтесь, присоединяйтесь, господин поэт. Если уж вы обыкновенный стол удостоили таким интересом, зачем же пренебрегать бывшим человеческим материалом?

  Пошли, пошли, скучно не будет.

  Мы оделись - я с неохотой - и вышли из т?плой сторожки на холодный ноябрьский ветер, в который уже вплетались одинокие колкие снежинки. Экскурсовод Сер?жка ш?л впереди с мощным фонар?м.

  - Не бойтесь, - приговаривал он, - я не собираюсь показывать вам все надгробья.

  Только своих фаворитов. Видите вон тот памятник в виде пропеллера? Пропеллер, между прочим настоящий, от самол?та. Неудачная посадка - заш?л по ветру. Сам же дурак, и виноват. И сорока не было. Жена осталась, детишки... Теперь скорбят надписью на памятнике. У нас тут всякие - и генералы, и композиторы, и алкоголики... Во, кстати. - Он ткнул пальцем в скромную могилку, изрядно заросшую увядшим лопухом. - Плотник мой. Тот Самый. Кузнецов Роман Петрович, 1931-1984. Уж пять лет, как помре. Жены-детей не имел, ухаживать за могилкой некому. Поставили за сч?т кладбища как проработавшему на н?м бессменно тридцать лет. Овладел ремеслом, в армию сходил - и сразу сюда. Надписей, естественно, никаких - сами понимаете, глупо бы выглядело: "Незабвенному Роману Петровичу от скорбящей дирекции кладбища".

  - Завязвывай, Сер?жка, - поморщился Руслан.

  - А ч?? - нахально удивился Сер?жка. - Я, между прочим, единственный, кто оказвает этой могилке хоть какие знаки внимания.

  - Какие?

  - А такие. - Сер?жка нагнулся, раздвинул рукою заросли лопуха и достал оттуда бутылку водки. - Я е? здесь всегда нычкую. Напарник Корнеич такая сука - хоть ты где в сторожке спрячь - через три стены учует, найд?т и выпьет. А Роман Петрович - тот уж больше ничего не пьет - после мебельного лаку завязал.

  У меня, честно говоря, мороз прош?л по коже. Русланчик прижался ко мне и дрожал, как щенок. Даже Кольке, кажется, было не по себе.

  - Ну что, пацаны. - Сер?жка содрал с бутылки закрутку. - Выпьем прям здесь, прям из горла за упокой души Кузнецова Роман Петровича, 31-84?

  - Ну тя на хер, - сказал я. - Пошли, Руслан.

  - Сер?г, мож того е?, в сторожке у тебя выпьем? - робко спросил Колька.

  - Как угодно. Я свою порцию выпиваю здесь. - Сер?жка приложился к бутылке и отпил ровно четверть. - Спи спокойно, дорогой плотник. - Он передал бутылку Кольке. - Пей.

  Колька взял бутылку и направился к сторожке. Мы с Русланом зашагали вслед, но не к сторожке, а на выход. Угрюмо распрощались с Колькой и покинули кладбище через те же центральные ворота.

  Автобуса ждали молча - настроение было пакостным и разговаривать не хотелось.

  Людей на остановке, кроме нас, не было - кому охота тащиться в кладбищенскую глушь в будний день по такой погоде. Наконец, автобус подош?л, мы зашли и сели у окошка друг против друга. Руслан прислонил голову к оконному стеклу, рассматривая невидимые снежинки. Двери закрылись, атобус тронулся. От встряски Русланчик слегка ударился головой о стекло, пот?р ушибленное и почему-то глянул на меня с какой-то полувиноватой улыбкой. Я улыбнулся ему в ответ.

  - Ничего, - сказал он, слегка коснувшись своею рукою моей, - сейчас приедем домой, гори оно вс? огн?м, и вс? будет хорошо.

  - Обязательно, - кивнул я. Слова вылетали из меня, точно сами по себе.

  - Обязательно вс? будет хорошо. Так хорошо, как нам с тобой и не снилось.

  И действительно - нам пока и не снилось. Не снилось в последний вечер.

  * * *

  - Кондрашов, Рябинин, Матушинский, Ибрагимов! - Голос Зои Александровны трепетал от негодования. - Лессе ву ля кляс!

  - Чево? - Колька повернул к Сер?жке свою широкую ряшку.

  - Любимая учительница французского предлагает нам выйти прогуляться. С вещами.

  - Возьмите вещи и к директору на выход - шагом - марш! - Некрасивое лицо Зои Александровны пылало от гнева.

  - С вещами на выход, - вставил Руслан. - Пацаны, а ведь с этими словами освобождают из тюрьмы.

  - Ибрагимов! - взвизгнула Зоя Александровна, - На тво?м месте я бы не ?рничала, а подумала бы, как объяснить директору синяк под глазом. Совсем обнаглели!

  Устроить драку перед кабинетом классной руководительницы за минуту до урока!

  - Но, согласитесь, драка была честная - двое на двое, - сказал я.

  - Матушинский, а от тебя я вообще ничего подобного не ожидала! Мальчик из интеллнгентной семьи, мать - учительница, один из лучших в группе по французскому...

  - А, может, у меня французско-мушкет?рская страсть к дуэлям?

  - Все четверо - вон из класса. К директору. Объясняйте ему, какие у вас страсти!

  Колька, Сер?жка, Русланчик и я взяли свои портфели и поплелись на выход... с вещами.

  - Ну, и ч? скажем директору? - спросил Колька в коридоре. - Небось, нафискалите?

  - Да пош?л ты, ещ? на тебя фискалить, - огрызнулся Руслан, потирая глаз.

  - Сам пош?л! - вспыхнул по-новой Колька. - Снова в глаз захотел?

  - Колян, успокойся, - угомонил его Сер?жка.

  Колян немедленно успокоился. Каждое слово Сер?жки было для него приказом.

  - А и правда, пацаны, что мы скажем директору? - Сер?жка повернулся к нам с Русланом.

  - Не ваша забота, - буркнул я. - Говорить будем мы.

  - А спрашивать будут всех.

  - Тебя-то, дурака, спрашивать ни о ч?м не будут.

  - Хочешь опять подраться? - Колька с готовностью почесал кулаки.

  - Остынь, Колян. Перед директорским-то кабинетом не будем устраивать драки.

  Постучись.

  Колян остыл и постучался.

  - Да, - строго проговорил голос секретарши. - Хто там?

  - Свои. - Сер?га отстранил Кольку и первым распахнул дверь при?мной.

  - Драссе. Нас Зоя Александровна к Матвей Владимирычу направила. По поводу безобразной драки, учин?нной нами сегодня.

  - Кондрашов, не юродствуй, - поморщилась секретарша Эльвира Павловна. - А от тебя, Матушинский, я этого вообще не ожидала. С такой-то мамой!

  "Далась им всем моя мама!" - подумал я с тайной злостью.

  - Подождите здесь! - Эльвира Павловна окинула нашу группу уничижительным взглядом и скрылась в двери директорского кабинета.

  Мы нахохлившись молчали, не желая даже глядеть друг на друга.

  - Матвей Владимирыч ожидает вас у себя. - Эльвира вновь возникла в при?мной и уселась за свой секретарский стол с совершенно отсутствующим видом.

  Вот гадина! Довольно хладнокровно мы распахнули дверь в святая святых нашей школы - кабинет директора, и переступили порог. Матвей Владимирыч Зисерсон, человечек лет шестидесяти, местами курчавый, местами лысый сидел за массивным письменым столом, просматривая определ?нные бумаги.

  - Явились наконец-то! - воскликнул он, когда мы вошли.

  - Что значит "наконец-то"? - не понял я.

  - Это значит, что вести в школе разносятся очень быстро. То есть, то, что Зоя Александровна отправила вас ко мне, сюрпризом для меня не было. Я вами огорч?н, ребята! Ибрагимов, как по-вашему, вас очень украшает этот синяк?

  - Не очень, - буркнул Руслан.

  - А вы, Рябинин... - начал было директор, но Колька тут же перебил его с природной учтивостью:

  - А ч? Рябинин? Чуть что - сразу Рябинин.

  - Уж не хотите ли вы сказать, что это не вы соизволили поставить синяк под глаз Ибрагимову?

  - Я упал, - поспешно сказал Руслан.

  - И глазом о чей-то кулак, - ещ? поспешнее сказал директор. - Очень благородно, но очень глупо. Так из-за чего была драка-то?

  Мы обменялись взглядами, отвернулись друг от друга и молча насупились.

  - Я и сам в детстве дрался - когда была затронута моя честь, - неожиданно произн?с Матвей Владимирович. - Но теперь я стал старше и позволю заметить вам:

  это не метод.

  - А мы сначала станем старше? - довольно нагло спросил я.

  - Не ?рничайте, Матушинский. Вам-то уж драки совсем не к лицу. И не извольте меня перебивать. Мне пятьдесят восемь лет и я достаточно разбираюсь в людях..

  Может, вы полагаете, что я намерен вызывать в школу ваших родителей? Так вот - не намерен. Я считаю, что мальчишки сами должны разбираться со своими проблемами. Но - желательно - без драк.

  - Мы больше не будем, - буркнул Колька.

  - Рябинин! Если - без детского сада. Вы вс? же в восьмом классе, а не в четв?ртом. На урок французского можете не возвращаться. Чтобы Зое Александровне глаза не мозолить. Но к следующему уроку извольте быть. От души предлагаю вам за это время подумать и не подраться по-новой. Можете идти.

  С облегчением выпорхнули мы из директорского кабинета. Эльвира Павловна попробовала с укоризной покивать нам вслед головой, но мы проигнорировали е? знак внимания и вышли в коридор.

  - Пойд?мте шоколадных батончиков купим, - предложил Сер?жка.

  - Неохота.

  - Ч?, гордость не позволяет? Или денег нет?

  - А хоть бы и нет?

  - Не ссыте, я угощаю.

  - А давай.

  - Ну, пошли.

  - Ну, пошли.

  И мы пошли. Внешне драка наша вспыхнула из-за пустяка. Колька (как мне сейчас кажется, нарочно) налетел на Русланчика в коридоре перед уроком и сказал: "Чего пихаешься, татарин?" - "Ты сам пихаешься", - слегка растеряно ответил Руслан. - "Ещ? и грубишь!" - продолжал наседать Колька. Затем глянул на Сер?жку, кивнул и заехал Руслану в глаз. Русланчик вскрикнул и скорчился у стены. Я тут же подскочил и стукнул Кольку в челюсть. Челюсть от удивления отвисла книзу. А я схватился рукою за ухо, в которое влетел Сер?жкин кулак. Вот, в общем-то, и вся драка, продолжения которой не последовало по причине вмешательства Зои Александровны. Та перехватила гневную руку Русланчика, занес?нную над физиономией Сер?жки, и велела нам войти в класс, из которого пять минут спустя выгнала.

  Если бы драка получила сво? развитие, нас бы с Русланом следовало отправить не к директору, а в медпункт. Сер?жка был самым сильным человеком в классе. Кроме того, он во вс?м был коновод, заводила, первый. Мальчики готовы были следовать за ним хоть на край света, угождать, даже не думая, что угождают. И первым среди них был Колька, почти такой же сильный, но, к сожалению, беспросветно глупый, имевший одно достоинство: быть бесконечно преданным своему кумиру. Нельзя сказать, чтоб Сер?жка этого не ценил, и уж ни в коем случае нельзя сказать, чтоб не использовал. Он вообще с большой ревностью относился к своей особе, научившись принимать всеобщее преклонение как должное. Все и преклонялись.

  Единственным в классе исключением из этого правила были мы с Русланчиком. У меня вообще был свой мир, и в н?м до Сер?ги мне не было никакого дела. Я начал писать стихи и жил целиком во власти придуманых образов. Затем появился человек, для которого в мо?м мире нашлось место, но это был не Сер?га.

  Русланчик приш?л в наш класс в середине учебного года, переехав в Саратов с родителями из Казани. Все девчонки в классе тут же повлюблялись в него.

  Невысокого роста, худенький, он был действительно очень красив: полурусский-полутатарин, он унаследовал от отца лукавую раскосость

  глаз, а от матери их глубокую зелень, нежно припушенную ресницами; от отца цвет волос вороного крыла, а от матери их л?гкую, трепетную волнистость; и

  - уж, наверное, от самого себя - извечное обаяние реб?нка, которому невоз обидеть другого, и которого невоз обидеть. Он, почему-то, сразу же потянулся ко мне, и со временем я убедился, что он мне действительно предан, но не как Колька Сер?жке - по-собачьи, со слепым обожанием, а с каким-то пониманием меня. Может, на ту пору он понимал меня больше, чем я себя сам. А вскоре я с удивлением обнаружил, что он мне нужен постоянно, неизменно рядом. Ему первому я прочитал свои стихи, заранее зная, что он не рассме?тся, а будет слушать. На влюбл?нных в него девчонок он, кстати, внимания не обращал. На всеобщего кумира Сер?жку - тоже.

  Сер?жке такое безразличее, естественно, не нравилось, а заставить нас с Русланом поклоняться ему он не мог. После двух-тр?х попыток он оставил эту затею, но зуб затаил. И, вот, науськал Кольку, чтобы тот спровоцировал драку между нами - тут уж преимущество было целиком на их стороне. Так что было даже непонятно, почему это Сер?жка сейчас пов?л нас угощать батончиками.

  Школа наша находилась в центре города, вокруг изобиловали всевозможные киоски.

  Сер?жка купил четыре батончика, три плитки протянул мне, Руслану и Кольке.

  - Ну, что, пацаны, сгрыз?м мировую?

  - Я не против, - улыбнулся Русланчик.

  Я пожал плечами и развернул свой батончик.

  Колька посмотрел на Сер?жку и содрал об?ртку со своего.

  - Жаль, что мы подрались, - сказал Сер?жка. - Не в обиду, пацаны. Предлагаю дружить всем вместе. Я первый протягиваю руку. - Он протянул нам свою чуть испачканную шоколадом клешню. - Будем как четыре мушкет?ра. Тем более, у всех нас общая черта есть - мы все Васильевичи.

  - А ведь правда!

  - Не, точно!

  - Верно подмечено!

  - Ну что, один за всех и все за одного?

  - Один за всех и все за одного!

  Мы хлопнулись ладошками.

  - А мы думали, вы нафискалите, - хохотнул Колька.

  - Не таковские пацаны, - ответил Сер?жка, положив мне и Руслану руки на плечи.

  ... До сих пор не могу наверняка сказать, зачем Сер?жке понадобилась наша дружба. Может, таким образом он рассчитывал пополнить Русланом и мной ряды свох поклонников?Если так - то затея его провалилась. Но друзьями мы

  - четверо - остались.

  ***

  В этот ноябрьский вечерок нам с Русланом обрыдло сидеть в его хате и мы решили прошвырнуться по центру. Стоял л?гкий морозец, падали снежинки, слишком мелкие, чтобы прикрыть своими тельцами темнеющий асфальт. У меня на ту пору не было даже собственного шарфа, зато в длинный Русланов шарф было при желании запеленать мумию. Мы обернулись этим шарфом напару, превратившись в удивительную скульптуру совершенно непохожих сиамских близнецов. На голове моей, прикрывая эффектно изогнутым краем лоб, сидела коричневая шляпа, а Руслан головные уборы всегда недолюбливал, и снежинки теперь красиво вплетались в его вьющуюся шевелюру.

  Выйдя на бывшую Немецкую, ныне Кировский проспект, мы купили бутылку деш?вого портвейна и пакет горячих, маслянистых, присыпанных сахарной пудрой пончиков.

  Бутылку я сунул в карман пальто, и мы зашагали по Немецко-Кировскому, сурово затемн?нному сверху беззв?здным небом и интимно подсвеченному снизу витринами и фонарями.

  Тут нам неожиданно преградил путь некий фотографический подвид человечечтва в аккуратной лыжной шапочке, с уже нацеленной камерой, точно он собирался стрелять из не? по нам с бедра.

  - Прошу прощения, - остановил он нас, - но вы - самая красивая пара на этом проспекте. Если позволите, я вас... - Тут он остолбенел и ос?кся.

  Русланчик, худенький, невысокий, с длинными вьющимися волосами, с миловидным личиком, с большими зел?ными глазами, припушенными ресницами, с промасленным пакетом пончиков в руке, я, в пальто и шляпе, с бутылкой портвейна в кармане; оба интимно опутавшиеся на брудершафт одним шарфом - посеяли смуту в эту душу, рутинированую фотоохотой на гуляющие парочки.

  Я церемонно приподнял шляпу, Руслан весело мигнул обоими глазами, и мы зашагали дальше, услышав за спиной негодующее:

  - Совсем, пидоры, обнаглели, ничего уже не стесняются!

  Мы захохотали, я приобнял Руслана за плечи и пов?л его дальше, в глубь Кировского, туда, где ещ? не видимая угадывалась флюидами вечерне-бархатистых волн загадочная Волга. Многочисленные, невзирая на холод, прохожие косились в нашу сторону и спешили мимо, тут же совершенно забывая о нас.

  Мы вышли к Волге. Та оказалась скорее не бархатистой, а из подвижного, взгорбленного местами ч?рного мрамора, отсвечивающего бликами речного вокзала и гостиницы "Братислава".

  Мы присели на парапет, Руслан открыл пакет с пончиками, я достал из кармана бутылку портвейна - и, как Волга, неторопливо и вальяжно потекла вечерняя трапеза изысканных алкашей. Пончики, правда, успели остыть, но с портвейном - это было не существенно. Стаканчиков у нас при себе, естественно, не имелось, мы попросту передавали бутылку из рук в руки, как совсем уж заправские, а отнюдь не изысканные алкаши, но на душе было почему-то ужасно легко и весело. Ей- Богу, пить деш?вый портвейн из бутылки на волжском парапете представлялось нам куда веселее, благороднее и возвышенней, чем потягивать из бокалов дорогой коньяк в баре гостиницы "Братислава", откуда доносился до нас гомон ночных посетителей, напоминающий непрерывный стон. Голову Русланчика посетила, очевидно, та же мысль. Он вскочил на парапет, театрально отв?л в сторону руку с недопитой бутылкой портвейна и продекламировал противоположному, невидимому берегу:

  - Выдь на Волгу - чей стон разда?тся...

  - Если бы Некрасов был чуточку умнее, - прервал его я, - он бы сконгломерировал две части этой строки в одну.

  - В какую?

  - Выть на Волгу.

  Руслан слез с парапета, сел рядом и протянул мне бутылку.

  - На вот, выпь на Волгу, - сказал он, - и не губи романтику реальности пессимизмом романтики, как дурачина Байрон. Представь себе лучше, что в этих таинственных водах плавает какая-то мудрая-премудрая рыба, которой наплевать и на нас, и на этих жлобов из бара. Только жлобам из бара это обидно, а нам понятно, что приближает нас к этой мудрой рыбе.

  - К Уч?ному Карпу, - хлебнув и снова развеселившись, предположил я.

  - Почему именно карпу?

  - А вот представь: Уч?ный Карп, скопивший знаний скудный скарб, рыб?шек учит, как попасть на небо, а не щуке в пасть.

  - Пессимимстическая комедия, - резюмировал Руслан, по-новой отбирая у меня бутылку и прикладываясь к ней. - Таков, увы, твой жанровый крест. Развлекись, Ига, сходи к какому-нибудь редактору.

  - Мерси, был недавно-с. Прин?с одному изячные стихи под кодовым названием "Полярный сентябрь", которые начинались со строчки "Уж нерпа осенью дышала".

  - Глумление над классикой, - вздохнул Руслан.

  - Точно так бы мне, наверное, сказали во времена не столь отдал?нные. А нынешний заявил: "Извините, этого напечатать не можем, потому что это плагиат. Это Некрасов, в смысле, Есенин". Ну, я не стал выяснять, что такое "Некрасов в смысле Есенин", и, вежливо плюнув, уш?л. Ощущаешь, Русланчик, как распалась связь врем?н?

  - И в этот ад, - продолжил Русланчик, - заброшен ты, чтоб вс? пошло на лад.

  - Нет, - ответил я, уставившись Руслану даже не в глаза - в зрачки. - Столько я-то на себя не возьму. Ошибка бедного принца Гамлета в том, что он только притворялся, а не был сумасшедшим. Сош?л бы с ума на самом деле

  - и вс? бы пошло на лад. Для него, во всяком случае.

  - Пойд?м домой, - сказал Руслан.

  Тепло Руслановой квартиры встретило нас, как блудных сыновей, - положило руки на плечи, погладило по головам и, наконец, заключило в отеческие объятья.

  - Пойду, чайку поставлю, - сказал Руслан.

  - Давай, - ответил я и неожиданно рассмеялся.

  - Ты чего? - удивился Руслан..

  - Ничего. Иди ставь чай.

  Руслан, чуть улыбнувшись, пожал плечами и удалился на кухню.

  Я тут же бросился к компьютеру, включил его, вош?л в Winword и забарабанил пальцами по клавишам.

  - Баловство, - раздался из кухни псевдонедовольный голос Руслана. - Ты пользуешься компьютером, как реб?нок. Забиваешь телескопом гвозди.

  - Телескопом забивать гвозди нельзя, - возразил я. - Окуляр разобь?тся.

  Я вышел из программы и выключил компьютер.

  Руслан вышел из кухни в комнату, подош?л ко мне.

  - Ты что, обиделся? - спросил он.

  - Ничуть. Где ча?к?

  - Скоро закипит. Обиделся?

  Его глаза были такими испуганно-нежными, что мне вдруг захотелось прыгнуть в них.

  - Говорю ж тебе, дураку, - нет. Так где ча?к?

  - Говорю ж тебе, дураку, - скоро закипит. - Нарочито-бодрый голос его не выдержал, дрогнул.

  - Не обиделся, - как ласковей сказал я, положив ему руки на плечи. И в ту же секунду ощутил, что мне не нужно говорить как ласковей, что я и так ласков, что мне стыдливо-тепло, и тепло это исходит не от квартиры Руслана, приютившей шпиона, вернувшегося с холода, а от Руслана самого, от его плеч, на которых лежат мои руки, от его детских глаз, в которых хочется - не утонуть, но тонуть бесконечно, не пошло и гадко захл?бываясь, а погружаясь, погружаясь, погружаясь...

  - Тогда прочти, - прошевелил губами Руслан.

  - Кого? - я снова всплыл на поверхность.

  - Стихи.

  - Какие?

  - Те самые... Которые ты сейчас хотел... На компьютере.

  - Да, - сказал я. Руки мои оставались на плечах Руслана. - Да.

  Как продрогшие зимние пьяницы В злотую коньячность елея Погрузись в мою музыку пальцами От оттаявших звуков хмелея Так земля окунается в утренность Так в луне растворяются волки Так навеки свою целомудренность Укрывает утопленник в Волге И отчаявшись быть обездоленным Наше сердце украситься небом Словно вечность ему недозволенным И таким же как вечность нелепым.

  Тут я физически ощутил - да, вдруг, да, внезапно, - что стихи, ватно обессилив мои ноги, не улетели в никуда, ни в небеса, ни к Богу, они впервые, пожалуй, остались тут - не просто на Земле, а совсем рядом; они перетекли из меня в Руслана . Каждое слово, каждая буква. Я не знал, что делать. Мне хотелось целовать Руслана, каждое слово в н?м, каждую букву в н?м. И я пылал стыдом, потому что не знал, как в н?м это отзов?тся. Пылал стыдом и любовью, любовью и стыдом, стыдом и любовью. Любовью. Потому что не знал. Стыдом. Нет, любовью.

  Умереть бы сейчас и не мучаться. Потому что любовью. Но как?

  Я не умер. Руслан обнял меня. Руслан поцеловал меня в губы. Русланчик обнял меня. Русланчик поцеловал меня в губы.

  - Чайник не сгорит? - спросил я.

  - Давно выключил.

  Голенькие, как ночная тишина, мы лежали в постели и дымили сигаретами.

  - Ты, наверное, больше не захочешь меня знать? - спросил Русланчик.

  - Почему?

  - Ну... ты, наверное, не ждал... этого.

  - Не знаю. Может, и ждал.

  - Я в себе это подозревал. А в тебе - нет. И боялся.

  - А ты больше не бойся.

  - А я больше не буду бояться. Я тебя люблю.

  - И я тебя люблю. Я, может, впервые в жизни люблю.

  - Да... Но это считается стыдным.

  - Да, это считается...

  - Да. Иной пошляк перетрахает с полсотни баб - безо всякой любви, так, по причинности своего причинного места, - и это не стыдно. А тут, по любви, - стыдно. Стыдно, да? Не стыдно. Нам друг перед другом, во всяком случае, стыдно быть не должно. Вот что, не должно.

  - А мне и не стыдно. Перед тобой - не стыдно. И перед собой не стыдно.

  - А на других - наплевать.

  - Да, пускай думают, что хотят... А... а, может, нечего им думать, что хотят?

  Может, пускай это останется нашей тайной?

  - Да, - сказал я, погладив Русланчика по вьющимся волосам, - пускай это останется нашей тайной.

  - И от Кольки с Сер?жкой?

  - И от Кольки с Сер?жкой. - Я обнял Русланчика за шею.

  - Мы с тобой как дети, - счастливо улыбнулся он. - Дети обожают всякие тайны.

  - Мы и есть дети, - сказал я, прижимаясь к Русланчику телом. Мешали сигареты. Мы докурили сигареты.

  * * *

  - ... Бабушка, бабушка! - кричу я ей. - Зачем же вы это?.. Вы упад?те, там опасно!

  А она поворачивает ко мне девяностолетнее личико и чего-то недовольно бормочет беззубым и почти безгубым ртом. Сухонькие ручки уп?рты кулачками в крышу, а невидимые ноги - почему-то они вс? же видятся в детских коричневых колготках - свешиваются через край. Глубоко под нею переливается зеленоватокрасновато-голубовато-желтоватыми огнями ночной город, старушка то окунается в него бессмысленным взглядом, то вновь оборачивается ко мне бессмысленным бормотанием. Я хочу подползти к ней и утащить от этой неоновой пропасти, но мне страшно оказаться на краю крыши, ужас перед высотой цепенит меня. Цепенит до такой степени, что хочется расплакаться детским бессилием и позвать на помощь - уже не старушке, а себе на помощь, и тут мою шею обхватывают чьи-то руки и тащат прочь от пропасти, и мы с моим спасителем проваливаемся в люк и катимся вниз по некрутой лестнице в едином объятии и едином хохоте. И становится смешно и бесстрашно. Наконец, лестница кончается и мы вкатываемся в узенький коридор, освещ?нный оранжевым светом, и вста?м на ноги, и Русланчик кидает мне бело-зел?ный мяч.

  - Русланчик! - кричу я. - Что за мяч?

  - Пасуй! - кричит он в ответ.

  Я даю ему пас и бегу впер?д, он пасует мне и бежит впер?д, я пасую ему и бегу впер?д он пасует мне и бежит впер?д, я пасую ему и бегу впер?д, а коридор вс? не кончается, а мы не уста?м, мы не задыхаемся, и он говорит мне:

  - Только давай никому не скажем, что мы играли в футбол.

  - Давай, - отвечаю я - Потому что нас засмеют, - продолжает он. - Скажут, что мы как маленькие.

  - А мы и есть маленькие.

  - Да. Мы и есть маленькие. Но это наша самая главная тайна.

  - Да. У нас есть тайна. Дети любят тайны. У детей обязательно должна быть тайна.

  -Да. Большая тайна.

  - Да. У маленьких всегда есть большая тайна. А у больших - только маленькие секреты.

  - Да. И мы никому не скажем, что играли в футбол.

  - А если коридор кончится?

  - А он не кончится. Пасуй!

  - Держи! Пасуй!

  - Пасуй!

  - Пасуй!

  - Пасуй!

  - Пасуй!

  - Пасуй!

  - Чай!

  - Что?! - И я открыл глаза.

  Надо мною стоял Руслан, голый, с подносом в руках. На подносе дымились две большие фарфоровые чашки.

  - Чай, - сказал Руслан, - который мы не попили вчера вечером.

  - А утренний чай ещ? лучше вечернего.

  Я откинул одеяло.

  - За столом будем пить?

  - За столом.

  Мы сели за стол, не смущаясь того, что оба голенькие. Да и кого? чего? нам было смущаться?

  - А что есть к чаю? - спросил я.

  - Сушки.

  - А вот это здорово! - обрадовался я. - Мы их будем ломать в кулаке...

  - И отправлять по четвертинкам в рот, - закончил Руслан.

  - Только сначала в чай обмакн?м, а то его самого пока пить горячо.

  - Ага.

  Мы на секунду замолчали, посмотрели друг на друга и расхохотались - нам было ужасно весело нести всякую идиотскую чушь.

  Русланчик встал и умелькнул бледной попкой в кухню - за сушками.

  "Попкой - именно так ты и отметил, - сказал я себе с внезапной злостью.

  - То есть, ты и вправду... опидорасился?" И в ту же секунду почувствовал стыд. Стыд за то, что подумал расхоже-пошлым словом о том, что не было расхоже-пошлым, стыд за то, что слился на мгновение с общественным брезгливым снобизмом, считающим грязью то, что грязью само по себе не является, стыд за то, что предал нашу с Русланчиком недавнюю нежность...

  - Да пошли вы все на хер! - сказал я вслух. - На хер!

  - Ты чего ругаешься? - спросил Руслан, появляясь с полной сушек тарелкой.

  - Извини. Это я им. Понимаешь? - Я обнял его за шею, привл?к к себе и поцеловал.

  - Понимаю. - Он ответил на мой поцелуй и тут же отстранился.

  - Нет, - сказал я. - Нет. - И прильнул к нему снова. Но не целуя - просто прижимая его голову к своему плечу.

  Руслан вдруг чихнул.

  - Будь здоров, - сказал я, отирая плечо ладонью.

  - Извини. Что-то в нос попало. Какая-то ворсинка.

  - Какая ворсинка? - Я пров?л руками по телу, показывая, что я гол, как сокол. - Или хочешь сказать, что у меня тело ворсистое?

  - Не, тело у тебя гладкое, шелковистое даже.

  - Так в ч?м дело? Татарский микроб в ноздрю попал?

  - А что ты против татар вообще имеешь?

  - Я? Ничего. Я думал, ты шутки понимаешь.

  - А ты шутишь?

  - Конечно, шучу.

  - Ну, хочешь, чихни на меня, - рыцарственно предложил Руслан.

  - Сначала мне ворсинка должна в нос попасть.

  - Или татарский микроб.

  - Не покактит. Мне должен русский микроб в нос попасть.

  Мы снова переглянулись и расхохотались.

  Под ухом грянул телефон, оборвав наш смех.

  Руслан досадливо поморщился и снял трубку.

  - Алло?

  - Квартира Ибрагимова? - поинтересовался в трубке гнусавый квакающий голос.

  - Его.

  - Товарища Ибрагимова к телефону?

  - А кто его спрашивает?

  - ЦИГП.

  - Кто?

  - Центр по Излечению Гайморовых Пазух, - нормальным голосом ответил в трубке Сер?жка и довольно расхохотался. - Ч?, очко сыграло?

  - Вничью, - буркнул Руслан. - Ужасно остроумно. От Кольки ума набираешься?

  - Татарину русский юмор не понять. Ладно, не хватайся там за саблю, лучше скажи, ч? вы там с Пушкиным сегодня делать собираетесь?

  - В Болдино гулять. Наслаждаться поздней осенью.

  - Ну и дураки. Лучше б в кино сходили. Сегодня в "Ударнике" "Чужие".

  - Ига, - Руслан повернулся ко мне. - Хочешь на "Чужих" сходить?

  - "Чужие", - задумался я. - Да я их уже видел.

  - В "Ударнике", дурак, на широком экране, с квадрозвуком.

  - На широком экране, - с псевдовосторгом произн?с я, - с квадро, говоришь, звуком. Тогда, конечно.

  - Алло, Сер?га. - Руслан снова заговорил в трубку. - Мы не едем в Болдино.

  - А ч? так? - удивился Сер?жка.

  - В киношку пойд?м. Решили - фильм посмотрим, а потом уже и съездим. Ямщик подожд?т нас у кинотеатра.

  - Короче. - Сер?жка звучал сухо и по-деловому. - Болдино отменяется. После кино давайте ко мне. Есть тема. Касается, Руслан, в основном, тебя. Матушинскому пока не говори.

  - А у нас нет секретов друг от друга.

  - А если ты ему подарок хочешь сделать на день рождения?

  - А-а, тогда другое дело.

  - В общем, жду. С Коляном у кинотеатра встретитесь. Он вас в четверть шестого будет ждать. Так что, хоть и не сумеете вы с Пушкиным в сво? Болдино съездить, но в Михайловское успеете наверняка. Пока.

  - Интеллектуал, - буркнул в пустую трубку Руслан.

  - Ну, чего там? - поинтересовался я.

  - Да вот, Сер?га после кино к себе зов?т.

  - Опять, что ли, водку пить?

  - Не знаю.

  - А ты сам-то хочешь?

  - Водку пить?

  - Да нет, к нему.

  - Да , в принципе.

  - Какая-то вс? это нищета духа.

  - Ну, Ига, извини, не всем же стихи писать, в заоблачных высотах вьясь.

  - Витая. Вьются - это волосы у тебя. - Я погладил его локоны.

  - Так пойд?м? - спросил Русланчик.

  - Пойд?м, пойд?м. Давай лучше одевайся, и приготовим что-нибудь пожрать.

  - Картошки, может, нажарим?

  - Шикарная идея!

  - Других не держим.

  Ножи у Руслана были исключительно тупые, и чистка картофеля заняла у нас с четверть часа.

  - Стружкой нарежем, - предложил я.

  - Не, кружочками.

  - Так ведь стружкой вкусней.

  - А кружочками быстрей.

  - А мы куда-то торопимся?

  - Курить охота.

  - Курить охота - кури "Охота".

  - Так их в Саратове не достанешь.

  - И слава Богу. А в Москву я за ними не собираюсь ехать.

  - Правильно, в Саратове, что ли, своего дерьма мало... Эй, ты чего стружкой нарезать начал?

  - А так вкуснее.

  - А кружочками быстрее.

  - А куда торопиться? Вс? равно "Охоты" в Саратове нет.

  - А "Космос" тебе не подходит?

  - А "Мальборо" у тебя нету?

  - Нету.

  - Тогда хочу "Космос".

  - Ну, так пошли, покурим.

  - А картошка?

  - Да хрен с ней, подумаешь, пятью минутами позже.

  - Какую-то мы с тобой чушь нес?м, - заметил я, откладывая нож. - Ромео с Джульетой исключительно стихами объяснялись.

  - А они картошку при этом чистили?

  - Нет. "Космос" курили.

  - Ну, так пойд?м и мы, наконец, покурим.

  Мы уселись в плешивые кресла (вс? же роскошь) и закурили. Руслан, очевидно, почувствовал всю плешивость своего кресла и сказал:

  - А вот моэмовский Стрикленд вообще предпочитал на ж?стком табурете сидеть.

  - Ну и дурак, - немедленно откликнулся я. - А вообще-то, с его каменной задницей...

  - А вот у Пикассо на какртине - комната, влюбл?нные, а в комнате всего один стул.

  - Ну и дураки. - Я выпустил пару колечек дыма.

  - А эти-то чего дураки?

  - А вот смотри: допустим, он как джентльмен уступает стул ей, а самому ему сидеть негде. Что он тогда будет делать?

  - Ходить вокруг е? стула и читать ей стихи... Слушай, а давай я пересяду с кресла на стул, а ты будешь ходить вокруг и читать стихи мне.

  - Тогда нужно кресла на хер выбросить.

  - Зачем выбрасывать? Лучше представим, что их нет совсем.

  - Ага. И что мы с тобой снимаем какую-нибудь мансарду в Париже начала века.

  - Пусть так.

  - Пусть так. Садись на стул.

  Руслан пересел на стул с ж?стким деревянным сиденьем.

  - Готов?

  - Готов.

  Я принялся описывать медленные круги вокруг него, получитая-полунапевая:

  Серебряной тоскою Налит вечерний воздух Серебряной тоскою Горит в упавших зв?здах Воспомананье птицы О перел?тных гн?здах Сомкни свои ресницы Серебряной тоскою Твою дорогу к раю Я музыкой покрою Ты слышишь я играю Серебрянной тоскою Из ч?рного колодца Луна вдруг улыбн?тся Помашет нам рукою И свет е? проль?тся На нас с тобой проль?тся Серебряной тоскою Я сны твои согрею Ладонью и щекою Не плачь я вс? сумею Серебряной тоскою Не бойся этой ночи Мы жизнь и смерть отсрочим И собственные клочья Развеем в многоточья Усни звеня бокалом И я тебя укрою Нежнейшим одеялом Серебрянной тоскою.

  - Мне тоже тоска всегда казалась серебряной, - тихо сказал Руслан. -

  Как вечность, как Бог, как луна, на которую воют волки, задрав морды вверх.

  - Если б ты сказал мне: "Здорово, Ига", я б из-под тебя стул вышиб, - сурово молвил я. - Но если ты так... - Я наклонился к Руслану и поцеловал его.

  - Пошли жарить картошку, - сказал Руслан.

  - Кружочками?

  - Стружками.

  * * *

  После кино мы, как и было договорено, расположились на квартире у

  Сер?жки. Тот жил центральней всех, на Чапаева, прямо напротив

  Главпочтамта. Квартира у него была маленькая, уютная.

  - Что-то тут потолки низкие, - мрачно пошутил Колька, входя.

  - Это не потолки низкие, а пол высокий, - оправдался Сер?жка, поч?сываясь колбасой в затылке. - Мужики, колбасу будем?

  - Колбасу нужно под что-то, - разъяснил я ему. - Сер?га, у тебя что-то есть?

  - У меня даже кое-что есть. Стоит в морозилке, холдным потом в ожидании покрывается. В количестве двух экземпляров.

  - Ну, иди, доставай е? из холодильника.

  Сер?жка пом?лся на кухню, а мы в его отсутствие осмотрели квартиру - что тут будет поломать, когда мы напь?мся. Впрочем, Сер?жкина мама вряд ли одобрила бы такие развлечения, да и сам Сер?жка относился к своему барахлу настолько же трепетно, насколько равнодушно к чужому.

  Вс? же, я решился немного похозяйничать в его гостинной - достал из серванта четыре стопочки и расставил их на столе. Тут подоспел и Сер?жка с водкой. На заледеневшей бутылке прозрачно читались отпечатки его пальцев.

  - Та-ак. - Он с некоторым неодобрением глянул на появившиеся в его отсутствие стопки на столе. - Ну, ладно, прошу рассаживаться.

  Мы сели. Сер?жка разлил водку по стопкам.

  - Ну, хоп!

  - Хоп, - поддержали мы.

  - А колбаса где? - чревоугодно поинтересовался Руслан.

  - Ох, блин, на кухне забыл. Колька, нарежешь.

  Колька с готовностью метнулся на кухню.

  - Кстати, ме зами, - Сер?жка откинул волосы назад. - На всякий случай приношу свои извинения, если ненароком шокировал вас тогда на кладбище... Ну, у могилы плотника. Не уч?л разности потенциалов. В том смысле, что мы дети разных профессий. Что для меня суровые будни, то для вас экскурсия в зоопарк.

  - У тебя весьма своеобразная манера извиняться, - заметил я.

  - У меня вообще нет манеры извиняться. Исключительно ради вас. Будем считать инцидент исчерпанным?

  - Ч?рт с тобой, - махнул рукой я.

  - У тебя, Игор?к, весьма своеобразная манера извинять. Но, поскольку инцидент исчерпан... Колька! - крикнул он в кухню. - Когда нарежешь колбасу, прихвати с собой, будь добр, ещ? баночку маринованых маслят из холодильника.

  - Вы только не пейте там без меня, - ревниво отзвался Колька.

  - Под угрозой расстрела, - заверил его Сер?жка. - Ну что, ребята, ещ? по маленькой?

  - Стыдитесь, Серж, - покачал головой Руслан.

  - А я, может, и стыжусь. Я, может, даже терзаюсь. Может, лишь щетина мешает мне до конца покраснеть...

  - Что такое борода? Это средство от стыда. Потому что пол-лица не краснеет до конца, - неожиданно для самого себя продекламировал я.

  - Браво, - сказал Сер?жка. - Экспромт или заранее готовился?

  - Кто ж знал, что ты ляпнешь про щетину? - удивился я.

  - А, может, у тебя экспромты на все случаи жизни заготовлены.

  - О, Господи, - только и сказал я.

  Тут, к счастью, появился Колька, держа в руках тарелку с нарезанной колбасой и небольшую салатницу с маслятами. Стол встретил его появление одобрительным гулом. Сер?жка кинулся к серванту, выдвинул ящик и достал оттуда четыре мельхиоровые вилки.

  - Отведайте грибков, - предложил он нам. - Мамахен сама мариновала.

  - Вкусные звери, - сказал я, отведав.

  Колька захохотал с набитым ртом.

  - Какие звери - овощи!

  - Сам ты овощ!

  - Грибы - зонтичные растения, - уточнил Руслан.

  - А вот уч?ные, - продолжал настаивать я, - до сих пор не сошлись во мнениях, что такое грибы - растения или животные.

  - Дураки твои уч?ные, - заявил Колька. - Ясное дело - растения. Они ж не бегают.

  - Улитки тоже не бегают.

  - По-своему, может, и бегают.

  - Вы, ребята, своей манерой спорить Академию Наук до Сумасшедшего Дома довели бы, - заметил Руслан.

  - Грибы - растения, - резюмировал Сер?жка. - Вы взгляните, как они размножаются.

  - А как они размножаются? - сразу же заинтересовался Колька.

  - А размножаются они, Коля, спорами.

  - Да, - потряс?нно протянул Колька. - А если б люди размножались спорами? Они ж, блин, только и делают, что спорят.

  Мы в восхищении посмотрели на Кольку.

  - В тебе, Коля, погиб великий биолог, - вздохнул Сер?жка.

  - Да ч? там, - махнул рукой Колька. - Просто ч? думаю, то и говорю. А всякие глупости меня не интересуют.

  - Я, пожалуй, пойду покурю, - сказал я, вставая. - А то ещ? ляпну что-нибудь непотребное. Сер?га, где у тебя тут курить ?

  - На кухне, старик, и только на кухне. И при закрытых дверях. Мамахен моя к табаку страсть как восприимчива. Только унюхает - и тут же начинает пилить. Не люблю.

  Я пожал плечами - мол, хрен с тобой и с мамой твоей, на кухне, так на кухне.

  Показывай, где пепельница. Ах, прямо в раковину, а потом водой смывать? Ну, хорошо. Я плотно прикрыл за собой кухонную дверь.

  - Ну, - обратился Русланчик к пацанам, когда дверь за мною закрылась. - Так что там у вас за тема?

  - Русик, где твоя дипломатия? Ты прям с места в карьер, - разв?л руками Сер?жка.

  - Так я ж не знаю в ч?м дело. Только и понятно, что Игорька как-то касается.

  - Отрывается от нас Игор?к, - грустно произн?с Сер?жка. - Обидно. Мы, вс? ж, четыре школьных товарища. Друзья.

  - Куда это он отрывается?

  - В космос. В свой Вселенский Разум.

  - К марсиянам намылился, - вставил Колька.

  - Николаша, помолчи. - Сер?жка положил Кольке руку на плечо.

  - Бред какой-то, - поморщился Руслан.

  - Ничего и не бред! - выкрикнул Колька в запальчивости.

  - Николаша, не мельтиши. - Сер?жка обнял Кольку рукой за шею и насильно усадил на стул.

  - Итак, Матушинский рв?тся в космос, - сказал Руслан. - Ну, а дальше что?

  - Кстати, день рожденья у него, у Игорька нашего, через неделю?

  - Ну, так. При ч?м здесь космос и Вселенский Разум?

  - Вот скажи, Русик, что бы ты хотел Игорьку подарить?

  - Ну, не знаю пока... Может книжку какую-нибудь.

  - Книга - лучший подарок! - восторженно вспомнил Колька. - А токо у Матушинского книжек этих уже штук двадцать, не меньше.

  - Коленька, будь любезен, заткнись, - ядовито-сладко произн?с Сер?жка.

  - Впрочем, Коля прав. Книга - подарок хороший, но - увы! - банальный. А

  Игорьку хотелось бы сделать такой подарок, которого ещ? никто никогда не получал. Ты разве против?

  - Хм... дальше.

  - Нет, ну скажи, Русик, вот что бы ты - уж побоку - предложил - ну вот чего бы-то такого, вот... эдакого?

  - Поездку в Париж, - сказал Руслан.

  - В Париж! Во здорово! - восхитился Колька. - Я тоже хочу! У меня день рождения в следующем месяце.

  - Николя! Силянс, если ты ещ? парле франсе со школы. Неплохо, неплохо, Русик. Но вс? ещ? не фонтан. Во-первых, финансово мы не потянем. Во-вторых, каждый разбогатевший жлоб может позволить себе то же самое. Но Игор?к-то наш не жлоб.

  Ему совсем другое нужно. Понимаешь? "Сны о ч?м-то большем". А о ч?м его сны? О Вселенском Ра...

  - Ты ж не хочешь сказать... - поднял брови Руслан.

  - Хочу. Именно хочу.

  - Ну, и где мы его возьм?м - Вселенский Разум? Игор?к ищет его уж который год.

  - И ещ? столетия будет искать, - вздохнул Сер?жка. - А мы ему его подарим.

  - А где он у вас? В коробочке? В пробирках? Надеюсь, розовой ленточкой уже перевязали?

  - Не шути. Вселенский Разум - это абстракция. А, значит, настоящий он или нет - роли не играет. А вот сделать другу приятное - это важно. Пусть это будет понарошку - главное, чтоб Игор?к поверил.

  - Во что поверил? - устало вздохнул Руслан. - В то, что он Вселенский Разум обр?л?

  - Русик, ну почему ты норовишь вс? время в лоб? Нет, вс?-таки дипломат из тебя никудышний. В Ирак тебя запускакть нельзя.

  - Сдался мне ваш Ирак.

  - А ч?, такие же мусальмане, как и ты, - брякнул Колька.

  - Колька, заткни хавальник, - впервые рассердился по-настоящему

  Сер?жка. - Ладно, Русик, нет у нас по-настоящему никакого Высшего Разума - ни в коробочке, ни в пробирочке. И подарить его Матушинскому в реальном виде мы не можем. Разве что как розыгрыш.

  - Так... - сказал Русланчик.

  - А что! - вскинулся Сер?жка. - Ведь никто ещ? не дарил другу на день рождения РОЗЫГРЫШ! Не деш?вый - типа: "У меня на спине ничего не написано", - а крупномасштабный розыгрыш, который...

  - Попрошу исключить меня из числа участников, - тв?рдо произн?с Руслан.

  - Русик, да ты послушай...

  - И слушать не хочу.

  - Хорошо, - сказал Сер?жка после паузы. - Верн?мся к этой теме позже.

  - Навряд ли.

  Сер?жка хмыкнул.

  - Но Матушинскому, хотя б, пока ни слова? Хоть это ты можешь обещать? Пусть это будет сюрприз от нас с Колькой. А, Русик?

  - Ладно, - Руслан махнул рукой. - Делайте, что хотите.

  - Ну, и вс?. - Сер?жка хлопнул себя по колену. - С делами на сегодня покончено.

  Развлеч?мся, мужики?

  - Допь?м водку? - обрадовался Колька.

  - Да при ч?м здесь водка?! - раздражился Сер?жка. - Ты, Колька, ч?, совсем дурак стал?

  - А-а-а, - залыбился Колька. - И кому?

  - Вы о ч?м, ребята? - встревожился Руслан.

  - Да о том, старик, что пора сюда баб вызванивать.

  - О! О! Уже покраснел, - загоготал Колька, тыча Руслану пальцем в грудь. - Нечего из себя... этого корчить. Или, скажешь, ты ни разу с бабой не спал?

  Руслан медленно поднял указательный палец и поцокал себя по черепу в районе виска.

  - Пойду курну, - отважно произн?с он и отправился на кухню.

  - Игор?к, - сказал он на кухне мне, - там Колька с Сер?жкой затеяли баб пригласить.

  - А тебе-то что? - пожал плечами я, подкуривая новую сигарету от старого бычка.

  - Хочешь быть их моральным кодексом?

  - При ч?м здесь моральные кодексы? Мы-то что делать будем?

  - Да ничего особенного, - хмыкнул я. - Посидим спокойно, выпьем ещ? вина... или шампанского. Пусть уж Сер?жка подсуетится. Его идея.

  - Алло?! - змействовал Сер?жка в трубку. - Анечка? Выходная? Не знаешь, куда себя девать со скуки? А вот я тебя как приглашу сейчас в гости на сегодня!

  Прид?шь? Вот оно и отлично. И подругу какую-нибудь с собой захвати. Посмазливей.

  Нас тут четверо. Что значит, где достанешь? В общаге, типа, уже девчат не осталось? Все ушли на фронт? Воевать с блядством, не жалея собственного тела? Ну вот, другое дело. Кстати, вы что там предпочитаете, водку или шампанское?

  Хорошо, тогда прихватите с собой шампанского. В общем, жд?м вас. Целую, Сер?га.

  Пэ-эс: желаем хорошо провести время.

  - Ловко ты, Серый, базаришь, - завистливо покрутил башкой Колька.

  - Это потому, Коленька, - погладил его по шишковатой голове Сер?жка, - что я умный.

  - А я глупый, да? - сл?зно обиделся Колька.

  - По-своему, Коленька, ты тоже ум?н. Психи в дурдоме прозвали бы тебя "профессором". Ладно, пошли на кухню, как бы там Игор?к с Русланом никотином не отравились.

  - А кто к нам счас приедет, - заорал Колька с порога. - А кто нам счас шампанского привез?т!

  - Дедушка Мороз? - догадался я - Серый, ну смотри, какой он дурак! Матушинский, ты в окошко глянь - счас что, Новый Год?

  - Снег есть, - спокойно сказал я, глянув в окошко. - ?лки растут. Значит, Новый Год.

  - Ну так иди и укрась их, - недовольно буркнул Сер?жка. Ему не нравилось, когда кто-то кроме него насмехался над Колькой.

  - У вас ?лки, а у нас т?лки! - неожиданно сострил Колька и сам же загоготал.

  Все посмотрели на него с удивлением, а Руслан порылся в карманах и протянул Кольке небольшую шоколадную конфету.

  - Спасибо, - сказал Колька и конфету съел. Все с облегчением вздохнули, а Сер?жка снова погладил Кольку по небольшой шишковатой голов?нке.

  Девчонок, вс? же, приехало только две. Обе держали в руках по бутылке шампанского. Они вообще были очень похожи - и та, и другая рыжие, худенькие, вульгарно накрашенные. Сер?жка тут же подскочил к ним и галантно поздоровался с каждой.

  - Рады. Николай, прими у дам шампанское. Позвольте представить моих друзей.

  Известный в своих кругах поэт Игорь Матушинский. Руслан Ибрагимов, крупный программист. С Николаем Васильевичем Рябининым вы уже знакомы...

  - Кончай брынчать, - сказала одна рыжеволосая девица.

  - Похоже, мальчики, у вас тут весело, - сказала другая.

  - О, мать, не сомневайся! - влез Колька. - Серый столько приколов знает.

  - Колька, сдохни, - рявкнула первая.

  - В самом деле, Николай, не снижай впечатления. Анечка, как зовут твою подругу?

  - Марина. - Вторая назвалась сама. - просто - Маня.

  - Аня и Маня! - восторженно всплеснул руками Сер?жка. - Ну, не чудо ли?

  - Кочумай, баклан, - поморщилась Аня. - Чудо у тебя в штанах висит.

  - А почему ваши друзья вс? время молчат? - спросила Маня.

  - А мы глухонемые, - сказал я.

  - Как? - удивилась Маня.

  - Ну, в смысле, ошарашены встречей.

  - Да все вы одним... этим мазаны, - махнула рукой Аня. - Базарить умеете, а шампанское вам бабы должны таскать.

  - А вот у него конфекты зато к шампанскому есть! - Колька радостно ткнул пальцем в Руслана. Руслан брезглинво отстранился.

  - Ладно, ладно, - засуетился Сер?жка, - пройд?мте в комнаты.

  - У тебя их, типа, много?

  - Много. Две.

  Мы сели за стол, Сер?жка откупорил шампанское и разлил его по чашкам.

  - Николаевский фарфор!!! - гордо объявил он.

  - Колькин, что ль? - фыркнула Аня. - Оно и видно. Тоже мне, эстет - шампанское из чашек.

  - Не хош - не пей, - сострил Колька.

  - Ну да, дурой я была бы не пить шампанское, которое за свои деньги купила.

  - Вот ты уже и деньгами попрекаешь, - вальяжно оскорбился Сер?жка.

  - А ваши друзья вс? молчат и молчат, - заметила Маня.

  - Робеем, - потупился я.

  - А вы и вправду поэт?

  - И вправду. А вы чем занимаетесь?

  - А мы монтажницы.

  - Кто? - не понял Руслан.

  - Монтажницы. Высотницы. И с высоты мы шл?м вам пламенный привет.

  - Спасибо, мы и так уже с приветом.

  - Мы это уже заметили.

  - А вы почитаете чего-нибудь?

  - С удовольствием.

  Я снял с полки томик Пушкина.

  - Я памятник себе воздвиг нерукотворный, - нагло прочитал я. - Не зараст?т к нему народная тропа...

  - Ой! - всплеснула руками Маня. - Я вас уже читала! Мы вас в школе проходили.

  - В школе, - буркнул я. - Меня, между прочим, за эти стихи на дуэли убили.

  - Господи, кто?!

  - Скульптор Вучетич. Увидел во мне конкурента.

  - Но вы, вс? же, выздоровели после того, как вас убили.

  - Ч?рта с два. Видите ж - я уже трупной зеленью покрылся.

  - Ужас какой!

  Руслан не выдержал и захохотал, опрокинув чашку с шампанским. Сер?жка, давясь смехом, выскочил в туалет. Аня хмурилась.

  - Да вр?т он вс?, - сказал Колька.

  - Как вам не стыдно! - возмутилась Маня. - Вашего товарища убили, а вы...

  - Да он правда вр?т, - посерь?знел вдруг Руслан.

  - Вр?шь? - Маня повернулась ко мне.

  - Вру, - печально ответил я.

  - Вр?т, - повторил Руслан. - Его вовсе не Вучетич убил.

  - А кто?

  - Дантес.

  - А это кто?

  - Полуфранцуз-полунемец.

  - Ой, так вы во Франции были?

  - В Полуфранции-Полугермании.

  - Это он, Дантес, здесь был, - мягко заметил Руслан.

  - А как же его через границу пропустили с оружием?

  - А он его уже здесь заказал. В Туле.

  - Так он вас в Туле убил?

  - Зачем же в Туле. Под Петербургом.

  - Под Ленинградом, да?

  - Нет. Под Петербургом. Это он потом будет Ленинградом именоваться. Под Петербургом на Ч?рной речке.

  - На Ч?о-о-оорной речке, - прошептала Маня,от ужаса округляя глаза и рот.

  - Да. На е? заснеженном берегу стоял Дантес в шинели навыпуск и ждал меня со своим лепажем - Двое на одного! - возмутилась Маня.

  - Таково было его понятие о благородстве, - вздохнул я. - Мы сошлись, и Дантес выстрелил в меня с тринадцати шагов.

  - Несчастливое число, - покачала головой Маня.

  - Да, мне чертовски не повезло. Пуля попала мне в живот. Страшно захотелось пить. Я умолял дать мне хоть глоток воды из Ч?рной речки, но Дантес только смеялся, засунув лепаж за пояс.

  - Мерзавец, - тв?рдо произнесла Маня.

  - Какая вы чистая девушка, - сказал я. - Сколько в вас души. Вам нужно выйти замуж за юношу столь же чистого, незамутн?нного сознанием.

  - За вас? - подняла длинные ресницы Маня.

  - Что вы, я грешен. Коля, комм цу мир, мой ясный перец. Ну, сюда иди, дятел.

  Послушный движению моего указательного пальца, Колька подскочил и стал рядом. Из туалета осторожно выполз Сер?жка.

  - Рассказ о дуэли Матушинского уже закончен? - на всякий случай спросил он.

  - Закончен, закончен, - успокоил его Руслан.

  - Не мешайте, - сурово оборвал их я. - Здесь происходит таинство соединения двух душ. Маня, сегодня ваш день. Сегодня случай подвернул вам ментально близкого вам человека.

  - Это как? - зашептала Маня во все стороны.

  - Духовно, - ответил ей Руслан через всю комнату.

  - Посмотрите в эти невинные, незамутн?нные бременем разума глаза. - Я схватил Кольку за волосы и развернул к Мане. - И ты, дурак, сделай то же самое.

  - И ч?? - спросил Колька.

  - Да разве вы не видите, что вы - Адам и Ева, ещ? не вкусившие плода познания!

  Так вкусите же его! Да стой ты, дурак, погоди кусаться - это же я фигурально.

  - А что такое "фигурально"? - спросил Колька.

  Руслан объяснил ему, показав фигу.

  - В общем, отдаю вас в руки друг другу. Занавес опускается для первого поцелуя.

  А вы там - чур, не подсматривать.

  - Но я ... - начала было Маня, однако послушный Колька уже ловко закрыл е? говорильник поцелуем.

  - Так, а я ч? ж? - сердитая, что о ней позабыли, надулась Анька.

  - А вам, мадам, сулили мы лучшее, что у нас есть, - нашего Сержа.

  Судите сами - элегантен, скромен, мил, не без юмора. И столь же воспитан, как и вы.

  - Закрой хлебало, Пушкин, - сердито буркнул Сер?жка.

  - Именно это я и имел в виду, - сказал я, поводя рукой от Сер?жки к

  Ане. - В общем, не теряйтесь.

  - А я татарчонка хочу. - Аня показала на Руслана. - Я торчу от татарчат.

  - Я наполовину татарин, - поспешно сказал Руслан.

  - Мы, увы, должны откланяться. Нас жд?т сеанс у скульптора Вучетича. Мы позируем ему для скульптурной группы "Три грации".

  - Но вас же только двое!

  - А мы поочереди позируем.

  - А третий, вс? же, кто?

  - Он. - Я показал на Руслана. - Ну, до свидания, девочки.

  - Мальчики, может, вс? же, останетесь?

  - Я им останусь, - ревниво молвил Сер?жка. - Можете выпить ещ? по чашке шампанского - и чтоб духу вашего тут не было.

  - В гробу мы видали ваше шампанское из ча-ше-чек. Адь?.

  Мы с Русланом быстро оделись и вышли на лестничную площадку. На площадке Руслан обнял меня, а я его.

  * * *

  Николай Павлович тоскливо глядел в окно, за которым хронически нездоровая петербургская погода проделывала свои излюбленные шутки с моросящим дожд?м. Рука императора поигрывала небольшими золотыми часами с репетиром. Император бессмысленно глянул на часы, опустил их в карман, вздохнул и перев?л взгляд на своего собеседника - Александра Христофоровича Бенкендорфа.

  - Вот такая погода, милый мой, - сказал он, - для нас, людей с низким кровяным давлением - сущий ад. Меланхолия, дэпрэссия, желание уйти в монастырь или кого-нибудь зарезать. Если я после смерти попаду в ад, это будет несправедливо - как вы полагаете? Ведь я, если разобраться, и так пров?л всю жизнь в климатическом аду Петербурга.

  - Я полагаю это несправедливым, ваше величество, даже если б вы всю жизнь провели под лазурным небом Италии, наслаждаясь солнцем и запахом апельсиновых деревьев.

  - Ответ искуш?нного придворного, - усмехнулся Николай. - Цитрусовые я, кстати, не переношу. Однако, к делу. Я хотел расспросить вас, Христофор Бонифатьевич...

  - Александр Христофорович, ваше величество, - робко, несколько удивл?нно поправил Бенкендорф.

  - Ах, да знаю, знаю! - Николай досадливо поморщился. - Шучу я так. Это у меня юмор такой - подстать погоде. Не обращайте внимания. Так вот... Ох, Господи, совсем я никудышний хозяин. Не хотите ли с дороги чего-нибудь... эдакого?

  - Признаться, с удовольствием, ваше величество. Благодарю.

  - Ванька! - закричал Николай. - Принеси Александру Христофоровичу кошку поиграться.

  Глаза Бенкендорфа округлились.

  - Что? - спросил он.

  - И снова шучу, - раздраж?нно сказал Николай. - В этой несчастной стране никто не понимает царский юмор. И потрудитесь, пожалуйста, мне не "чтокать". По отношению к коронованой особе это совершенно недопустимо. И очень, кстати, не похоже на вас.

  - Простите, ваше ве... - Бенкендорф залился краской.

  - Ванька! - снова заорал Николай. - Попробуй только, дурак, кошку принести!

  Сожрать заставлю! Тащи поставец с коньяком и наливками и рюмки эти... ну, из стекла из рубинового такие... ну сам же, скотина, знаешь - любимые мои.

  Ванька, Иван Табачников, увалень лет тридцати с на редкость глупыми глазами и на редкость добродушной улыбкой, почти тут же объявился в дверях с поставцом и рюмками в руках. Не переставая улыбаться, уставился на царя в ожидании дальнейших повелений.

  - Прин?с, так налей, дурак, - незло заметил Николай. - Вы что,

  Александр Христофорович, будете: наливку или коньяк?

  - Наливку, с вашего позволения.

  - А я - коньяк. В такую погоду - самое разлюбезное дело. Отлично расширяет сосуды. Эй, Ванька, стой не уходи, дубина, давай-ка, шутки ради, и себе налей - выпьешь с нами. Ну куда, куда ты, подлец, к коньяку потянулся? Тебя коньяком поить - что свинью кормить мармеладом. Один перевод продукта. Вон, водку пей.

  Выпил? Вс?, поставь рюмку, кому говорю, скотина! Не смей мне "чтокать". Если мне сегодня ещ? кто-нибудь "чтокнет", я ему башку "отчтокаю". Вот ведь народ, Александр Христофорович! Одно на уме, дорваться и нажраться. Думаете, Александр Христофорович, это они наши холопья? Как бы-с не так-с! Это мы им трудами во славу отечества на водку зарабатываем. А ты, подлец, уши тут не развешивай, не для них говорится. Пош?л к ебене-фене!

  Ванька влюбл?нно глянул на императора и уш?л совершенно счастливый.

  - Хороший малый, но дурак, - кивнул ему вслед Николай, - за что и люблю. Люблю, знаете ли, Александр Христофорович, дураков. Самая над?жная опора любого государства. А уж у нас-то им цены просто нет. В нашей же матушке Рассее ежели какой умник умствовать начн?т, так не остановится, пока до полного идиотизма не договориться.

  - Горе от ума, а не страна, ваше величество, - кивнул Бенкендорф, потягивая наливку. - Верно он, очкарик тот, подметил. Ну, подметить-то подметил, а вот для себя выводов не сделал. Весьма плачевно кончил.

  - Кстати, Александр Христофорович, - после паузы проговорил Николай, - ведь Грибоедов этот, конечно же, проходил по вашему ведомству?

  - Разумеется. С такими-то взглядами.

  - Он ведь в Персии погиб?

  - В Персии.

  - А от чего?

  - Персия, - разв?л руками Бенкендорф. - Восток. Чуть что - за ножи хватаются.

  Опять же, персиянки с вот такими персями. Восточная рэвность. Так что, кто, когда за нож схватился, по какой причине - теперь уж вовек не узнаешь... Вы позволите, ваше величество? - Он покосился на поставец.

  - Наливайте, сколько хотите, не стесняйтесь.

  Николай Павлович и Александр Христофорович некоторое время пили молча. Александр Христофорович, раскрасневшийся, первый нарушил молчание.

  - Чем человек умней, тем больший он дурак, - заявил он. - У меня в ведомстве это каждый до последнего назубок знает. Как "Отче наш". Нужнейшая государству российскому фигура, ваше величество, это какой-нибудь фельдфебель или капрал.

  Чтоб вс? ч?тко и организованно. Напрр-ра-ва! - так все направо; налл-ле-ва! - так все налево; а ежели смир-р-на! - так хоть умри, а смирно! И не шелохнись!

  Иногда, ваше величество, такая картинка в голове рисуется: наш российский крестный ход, люди идут, несут иконы. Вот только люди все в форме, а на иконе не Спас, а наш Капрал; лик суровый, бульдожий, такая, знаете ли, очаровательная харя - в оклад не влезает.Тут каждый пойм?т - этот, если что, о спасении души миндальничать не будет, это сразу - в карцер и шомполов велит врезать. Разок через строй прогонит - сразу забудешь умничать. С таким капралом и Бог никакой не нужен.

  - Ну-у, - разв?л руками Николай, - это уж вы, Александр Христофорович, через край хватили.

  - Да поймите же, ваше величество! - воскликнул захмелевший Бенкендорф.

  - Что Бог, что капрал, суть одна, изначальная - порядок. Бог на зарвавшегося шикнет, капрал гаркнет, Бог адом пригрозит, а капрал тут же на земле такой ад устроит, что тот, Боженькин, раем покажется. Люди-то Бога не так уж и боятся, потому как где-то далеко, вот и подраспустились. А капрал - вот он, рядом, кулачище пудовое, дубинка такая, что и быку башку проломит. Никто пикнуть не посмеет, ш?лковыми все будут. По-ря-док! Верьте, ваше величество, капрал лучше Бога.

  Он допил свою рюмку, кончиками пальцев ут?р повлажневшие от выпитого и высказанного губы. Николай свою рюмку не допил, отставил на стол и, склонив голову набок, поглядел на Бенкендорфа.

  - Необычный вы человек, Александр Христофорович, - произн?с, наконец, он. - Очень необычный. Только не кажется ли вам, что вы сами вроде как умствовать начинаете?

  - Э-э, ваше величество, - усмехнулся Бенкендорф, - иногда и поумствовать.

  Если для порядку.

  - Для порядку, - проговорил Николай. Потянулся к недопитой стопке, допил, поставил назад. Затем, словно отмахнулся рукой от чего-то и заговорил уже весело:

  - А вот был у меня как-то один, аудиенции не просил, а просто требовал. Да вы его знаете - господин Карамзин. Уж такой умник, что в целой России умнее его будто и нет. Десять лет взаперти сидел, по пьянкам-гулянкам, балам-бабам не шлялся, писал - ни больше, ни меньше - "Историю государства Российского". И вот, значит, этот умник стоит передо мною, слюною брызжит, руками машет, ногами разве что не сучит - и ор?т благим матом, как бы обустроить Россию - народ, там из нищеты поднять, из невежества, от пьянства отучить, чтоб, каждая баба что неделя - в новом сарафане гуляла, а каждый мужик засыпал с томиком Вольтера под подушкой. А, может, Руссо. Чтоб с природой зажил одной семь?й и не давил похмельными пальцами божьих коровок. И до того он, знаете ли, Александр Христофорочич, народ этот любит, что разве в постель с ним не ложится. Короче, такую уж он охинею пон?с, что я подумывать начал, не оказать ли такому высокоуч?ному человеку подобающую почесть - спустить с лестницы царским поджопником, как вдруг вижу - Ванька мой, Табачников, он тут же рядом стоял, - во всю свою пасть лыбится и костяшками пальцев по лбу стучит. Ну, тут и я расхохотался - уж если Ванька, дурачок мой миленький, прос?к, что за Спиноза нас тут просвещает, и, представьте, народофил наш вдруг краснеет и заявляет мне:

  "Зачем же вы, ваше величество, позволяете своим холопам надо мною глумиться?" Я чуть в пляс не пустился. "Помилуйте, - говорю, - господин гуманнист Карамзин, где ж вы тут увидели холопов? Это же он, народ ваш любимый, обожаемый ваш л? мюжик рюс! Нехорошо-с". Отпускаю Ваньку, чтоб глаза не мозолил, поворачиваюсь к этому благодетелю грязножопого человечества и говорю ему эдак так с ядом: "Даже очень нехорошо-с, милостивый государь. Холопами это я их звать могу по царскому своему невежеству и самодурству. А для вас это народ, вы над ним сл?зы лить должны, молиться на него, на руках его носить, набираясь от него вшей. Извините, но как гуманист вы сейчас допустили обидный прокол и моветон". Тут этот радетель сопеть начинает, а я уже и сам распалился, как следует. "Вы ж, - говорю, - выразитель всего народа, вы ж символ его нашли, вы ж "Бедную Лизу" создали!

  Какая точность! Так, одним словом, охватить целый народ - бедная Лиза, которая лизала и лизать будет. У не? это уже и в крови, и в мозгу, и язык так обустроен.

  Не Россию, а язык народа обустраивать надо - чтоб слаще лизал. А насч?т России - не туда, пардон, явились. Не по адресу. Вам не ко мне, а в кабак какой-нибудь явиться надо было. И там орать: бросай пить, айда обустраивать Россию. Они бы вас живо обустроили бутылкой по голове. А сейчас, извините, не могу долее наслаждаться беседой с вами. Вынужден спешить к фрейлине Раковой на вечерний пистон. Ж? сюи-з-аншанте д? ву раконтр".

  Николай махнул рукой.

  - Ладно, Бог с ним, с Карамзиным этим. Я вас, Александр Христофорович, не из-за него, а из-за дружка его к себе позвал. Что там стряслось у камер-юнкера с этим графом Монте-Кристо?

  - Ч... простите, ваше величество?

  - Ну, у Пушкина с этим... Жоржем Дантесом.

  - А-а, - Бенкендорф усмехнулся. - Ссора. И весьма крутая. По всему, прид?тся нашему стихотворцу теперь в стрельбе поупражняться.

  - Дуэль, значит? - Николай нахмурился. - Нехорошо. Не люблю. А из-за чего ссора?

  - Да из-за пушкинской жены. Француз к ней лыжи клеить начал, а ревнивый африканец теперь их отстегнуть хочет.

  - Ну и тьфу на них. - Николай скривил брезгливо-скучную мину. - Вот уж действительно - до чего ново и интересно: два болвана поцапались из-за бабы.

  Знал бы, не стал вас по такому поводу и тревожить. А ещ?, небось, умным человеком себя считает, арап моржовый. Примерещилось чего-нибудь такое спьяну - и вот вам, имеете, скандалище, пиф-паф - покойника. Мне бы их, щенков, обоих просто высечь публично, чтоб они ещ? месяц поч?сывались. Тогда б, небось, не до глупостей стало. Как будто у меня в России других забот нет, кроме их блядских дуэлей. Ну, вот что, Александр Христофорович, в дело это не влезайте, но в курсе будьте. Если и впрямь до поединка дойд?т, то я тому, кто в живых останется, покажу, как дуэлировать. Я ему, сукину сыну, покажу, как на законы плевать.

  Пушкин этот у меня не в Михайловском гов?нным п?рышком по бумаге скрипеть будет, а на красноярскую музу дрочить. Ему там и повеселей будет

  - поближе к дружкам-декабристам. Ну, а французик этот... п?с с ним. А только, чтоб в три дня и духу его после этого его в России не было. Пусть во Франции своей лягушек жр?т, ежели ему непременно нужно в русский пирог галльского дерьма подсунуть.

  Ф-фух, простите, Александр Христофорович, здорово я осерчал, столько швали по всей России развелось, ну, да Бог с ними. Она-то хоть ничего?

  - Кто, ваше величество? - не понял Бенкендорф.

  - Да Пушкина эта.

  - Очень хороша. - Бенкендорф говорил совершенно искренне. - Первой в Петербурге красавицей почитается Наталья Николаевна.

  - Какая такая Наталья Николаевна? - вскинул бровь император.

  - Да Пушкина, ваше величество. Николая Афанасьевича Гончарова дочка.

  - Что? - Николай даже приподгялся в кресле. - Так Пушкин на Гончаровой женат? Ну и ну.

  - А вы разве не знали, ваше величество? - удивился и Бенкендорф.

  - У меня, Александр Христофорович, дела и поважнее есть всяких там арапских браков. А каков он поэт - мне наплевать. Для нас, государственных людей, поэзия - та же арифметика: одним поэтом больше, одним меньше - какая разница, кто их считать будет. Но, вот, Наталья Николаевна, ах, Наталья Николаевна! - Николай Павлович до того, кажется расстроился, что налил себе ещ? коньяку. - Где ж у не?-то глаза были, куда смотрела? Он же мало, что смутьян, скандалист и вообще сволочь, он же натуральный павиан!

  - Тем не менее, ваше величество, некоторые дамы находят, что он весьма недур?н собой, - змаетил Бенкендорф.

  - Некоторые макаки, Александр Христофорович, - в тон ему отозвался император, - находят, что иные павианы не так уж дурны собой.

  Бенкендорф позволил себе рассмеяться - впрочем, совершенно от души.

  - Дуэль сия, однако, вряд ли состоится, - неожиданно миролюбиво заметил Николай, подливая себе ещ? коньяку. - Мм-м, не люблю французов, вот разве коньяк ихний...

  - Почему, ваше величество? - несколько наигранно удивился Бенкендорф, адресуясь к первой царской фразе.

  - А потому, Александр Христофорович, - глядя в глаза Бенкендорфу, ответил Николай, - что, как вам известно, отправил я намедни арапу нашему пакет с предписанием о немедленном покинутьи Петербурга во избежание яиц. Так это, кажется, звучит на канцелярите вашего департамента?

  Бенкендорф хмыкнул, мотнул головой и посерь?знел.

  - А я бы этого не делал, - тихо, но веско сказал он.

  - Што??

  - Вы его в сотый раз в ссылку, он там опять всякой херни насочиняет, она по России разойд?тся, потом вы его верн?те, а через месяц, клянусь, снова - "во глубину сибирских руд". Так не проще ли, чтобы французик за нас с ним разобрался? Стреляет он не дурно, а камер-юнкер ваш похуже. К тому же, наверняка, близорук. Представьте, долгие ночи с гусинным п?рышком... А ежели, паче чаяния, контраверсия случится, так вы ж его сами в Красноярск хотеть изволили.

  Какую-то секунду Николай с ужасом глядел на Бенкендорфа. Слегка дрожащей рукой налили себе коньяку, не пригубив, отставил в сторону. Затем, внезапно решившись, выпил залпом. Сказал:

  - Вы совершенно правы, Александр Христофорович. Довольно канетели. Пушкин оста?тся в Петербурге. Дантес его убивает. Точка. Отговорила роща золoтая.

  Встретьтесь с Пушкиным и передайте Александру Сергеевичу, что я на него больше не гневаюсь. Он может оставаться в Петербурге. Ну, спасибо вам, господин Бенкендорф, что бы я без вас делал...

  "Подохли бы", - мысленно процедил господин Бенкендорф. Полагая, что аудиенция окончена, он встал и поклонился государю.

  - Кстати, - остановил его жестом Николай, - что он врообще представляет собой, Дантес этот?

  Бенкендорф полотоядно ухмыльнулся.

  - Пасынок господина Геккерна, - сказал он. - Это официально. Связь их, однако, несколько иного рода.

  - Какого же?

  - Любовного.

  - Простите?

  - Господин Геккерн весьма привязан к господину Дантесу.

  - Содомский грех?

  - Он самый.

  - М-да. - Николай почесал переносицу. Зачем - непонятно. - А что, этот Геккерн хорош собой?

  - Старый, жирный, уродливый. Зато Дантес хорош собой. Белокур, синеглаз, к тому же, молод. Ну, и глуп, в соответственной степени.

  - А зачем ему этот Геккерн сгорбился?

  - Ну, как же - молод, хочет мир повидать, себя показать, а у Геккерна, в него влюбл?нного, средства для того имеются - как ни как, посол, представитель голландских высот, то есть, знай Пушкин об этом, не так бы, может, и ревновал.

  Может, Гончарова Дантесу этому, вроде прикрытия, чтобы и в обществе появиться, и с?.

  - Ай, да Бог с ними, - махнул рукой Николай. - Меня это, будем считать, не касается. В общем, Александр Христофорович, благодарю вас за ценные сведения и не смею долее задерживать.

  Спускаясь по мраморной лестнице, Александр Христофорович Бенкендорф едва не наступил на любимца Николая, большого пушистого кота Бонифация.

  - А-а, - хрипло сказал Александр Христофорович. - Вот, звачит, какое отношение!

  Христофор, значит, Бонифатьевич? А за подобное - по этапу в Сибирь - не угодно ли? И, согласно казиматному уставу, держать на исторической родине, пока яйца не отморозишь! Э-э, да ты, брат, кастрированный! Ты и не мужчина вовсе, а Дантес!

  Так вот тебе короткий этап! - И Александр Христофорович пнул сибирского кота Бонифация носком ботфорта.

  После ухода Бенкендорфа Николай сперва задумчиво барабанил пальцами по столу, затем достал из кармкна золотые часы с репетиром и откинул крышку. Часы заиграли приятный на слух минуэт, затем из них вылетела кукушка и сделала в комнате пакость. Николай переступил через пакость, подош?л к зеркалу и всмотрелся в собственное отражение.

  - Страна холопов, - сказал он. - И ты, - он ткнул отражение пальцем в грудь, - первый хлолп всея Руси.

  Совершенно обессиленный, опустился он в кресло, и, массируя пальцы обеих рук, прошептал:

  - А, вс? же, какой страшный человек, этот Бенкендорф... "На свете счастья нет, но есть покой и воля". Вот ведь подлец, Пушкин. Вот ведь скотина, Бенкендорф. Не приведи Господь оказаться просвещ?нным монархом... Когда понимаешь, что делаешь, и вс? равно делаешь... Завтра же пошлю Пушкину своего учителя по стрельбе...

  Тут в полуприкрытую дверь вош?л к царю на при?м кот Бонифаций, обиженный, жаловаться на Бенкендорфа. Пот?рся о голенище цар?ва сапога и, к удивлению своему, получил новый пинок.

  - Пш?л.

  Тем временем Александр Христофорович Бенкендорф, уже в личном сво?м кабинете, перебирая папки с важнейшими делами, импульсивно отложил их в сторону, показал кому-то дулю в пространство и, взяв новое дело, вывел на обложке: "Романов Николай Павлович".

  * * *

  - Только не притворяйся, что ты спишь, - услышал я сквозь полудр?му голос Руслана.

  Из вредности мне захотелось ещ? немного попритворяться. И тут же я получил сильнейший толчок в плечо.

  - Так ты, татарчонок, драться? - вознегодовал я.

  - Сам татарчонок, - весело огрызнулся Руслан и неожиданно навалился на меня всем телом: - Будешь обзываться? Будешь?

  - Буду, - согласился я и ловким при?мом "спихиванье" сбросил Руслана с себя и навалился на него сам.

  - Сдавайся! - приказал я.

  - Лучше смерть!

  - Если враг не сда?тся, его - что?

  - Просят, как следует. Ходют, ноют, размазуют сопли.

  - Вот я счас тебя размажу!

  - Рискни здоровьем! - пыхтел Руслан, придавленный мною к одеялу.

  - Где я тебе здоровье возьму? - пыхтел в ответ я.

  - А ч??

  - Курю много.

  Руслан сделал змеиную попытку выскользнуть из-под меня. Я демонически расхохотался, ухватил его и произв?л адский при?м переворачивания на живот.

  - Счас я тебя отшл?паю, - заверил его я. - А-та-та, а-та-та. - Я несильно захлопал ладонью по его костлявой заднице. - Это тебе за монголо-татарское иго, это за... чего вы там ещ?, татары, натворили?

  - Мама! - заверещал Руслан.

  - Правильно! За маму. За папу. Много у тебя родственников?

  - Никакой жопы не хватит, - горько признался Руслан. - Сда?шься?

  - Нет, - опешил я.

  - Тогда я сдаюсь.

  Тут зазвонил телефон.

  - Пусти мой жопа трубка снять. - С перепугу Руслан переш?л на действительно татарский диалект.

  Я отпустил его, и он подош?л к телефону.

  - Алло? - сказал он, снимая трубку. - А, здрасьте, Анна Борисовна. Хорошо, спасибо, как вы? Чем занимаемся? Вот только что проснулись и сразу заспорили на исторические темы... Да, пожалуй, Ига победил в диспуте. Позвать его к телефону?

  Момент. Ига, мама.

  Я обреч?нно вздохнул и прошелестел босыми ступнями к аппарату. Ну, думаю, за что на этот раз?

  - Бонжур, мама, - выдохнул я, взяв трубку у Руслана.

  - Игорь. - Мамин голос звучал, как всегда строго-назидательно. - Ты ещ? не успел взять трубку, а уже нагрубил.

  - Чем же, мама?

  - Своим обреч?нным вздохом. Мама не так уж часто звонит тебе. Ты же маме вообще никогда не позвонишь. Тебя не волнует, здорова ли мама, жива ли мама....

  - Извини, мам, дел было много.

  - Дел? У тебя появились дела? Ты устроился на работу?

  - Вс? не так страшно, - начал объяснять я. - А, вообще, да - я работаю. Я пишу стихи.

  - Игорь. Работа - это то, за что платят. Вот что. Я хочу, чтобы ты сегодня же приехал ко мне. Нам необходимо поговорить, как ты будешь жить дальше.

  - А, по-моему, без этого спокойно обойтись.

  - Игорь. Не груби. В конце концов, я требую, чтобы ты приехал.

  - Мама, ты же знаешь - наши разговоры всегда кончаются ссорой.

  - Если ты будешь иметь терпение выслушать, что тебе говорят, и не грубить, ссоры не произойд?т. К сожалению, ты этого не умеешь.

  - Умею. Я умею выслушивать советы, но не поучения.

  - Игорь. Давай это обсудим не по телефону. Я жду тебя в два часа.

  - Хорошо, мама, я буду. Что взять с собою - шампанское или коньяк?

  - Ремень.

  - Ай! - завопил я вдруг. Это умывшийся Руслан подкрался сзади и с оттяжкой хлестнул меня по голой жопе полотенцем.

  - Игорь, перестань ?рничать, - строго сказала мама.

  - Я не ?рничаю, - жалобно произн?с я. - Это Руслан тут дер?тся.

  - Детский сад. Вам уже обоим по двадцать семь лет. Тебе на следующей неделе исполняется двадцать восемь. Твой инфантилизм меня просто пугает.

  - Не бойся, мам, эта болезнь не смертельна. Ай! - Русланчик хлестнул меня полотенцем по-новой.

  - Для тебя - смертельна. Вс?. По телефону с тобой беседовать бесполезно. Я тебя жду в два, если помнишь.

  - С ремн?м? - спросил я, но мама уже повесила трубку.

  Я грозно повернулся к Руслану.

  - Смерти ищешь? - процедил я.

  - Реванширую, - объяснил Руслан.

  - И как часто? - поинтересовался я.

  - То есть... ты в каком смысле?

  - Счас узнаешь, в каком. Дай-ка сюда полотенце. Ну, кому сказал.

  Русланчик понурил голову и послушно отдал мне полотенце.

  - Повернись.

  Видя, что выхода нет, Русланчик ещ? более понурился и повернулся.

  - Не сильно, да? - попросил он.

  - Это уж как получится.

  Я натянул полотенце и... не ударил. Русланчикова попа смотрелась так беззащитно, так по-детски, что даже в шутку не хотелось по ней бить. Я несильно шл?пнул по ней ладонью и положил руку Русланчику на плечо.

  - Ну, чего ты, мяфа.

  - Так не будешь бить?

  - Не буду.

  - Почему?

  - А мне тебя жалко.

  - Ты это брось.

  - Не брошу. Маленьких обижать нехорошо.

  - Зато легко.

  Мы не выдержали и расхохотались.

  - Бедный ты бедный! - Русланчик пот?рся своей небритой щекой о мою. - Мамка тебя сегодня наругает. Ещ? и ремн?м выпорет.

  - Ай! - автоматически воскликнул я. - Авось, не выпорет.

  - Выпорет, выпорет. Я Анну Борисовну знаю. И поделом.

  - Что значит - поделом? - возмутился я, отстраняя Руслана.

  - Да ведь вас, Матушинский, драть надо. Уроков не учите, мышей не ловите.

  - Что я вам, кот?

  - Будь вы кот, никто б не требовал, чтобы вы учили уроки.

  - А мыслимо ли требовать от пионэров, чтоб они ловили мышей?

  - Конечно. А на субботниках?

  - Русланчик, иди на хер.

  - А я уже там, только ножки свесил.

  - Ладно, давай лучше оденемся.

  - Зачем? Мне больше нравиться голеньким бегать. Голый человек на голой земле.

  Дидро-Руссо, Москва-Петушки, пятнадцать-ноль, авантаж Эдберг.

  - Совсем крыша поехала, да?

  - Ага, - обрадованно признался Русланчик. - С кем повед?шься, от того ума и набер?шься. Давай будем двумя психами?

  - Что значит - давай будем? А мы кто?

  - Полтора психа. Ты - полный, а я - наполовину.

  - Поворачивайся, - сурово молвил я, потянувшись к отброшенному полотенцу.

  - Вс? же, будешь бить да? - затрясся Руслан.

  - Ты не оставляешь мне выбора. Грубишь, не желаешь одеваться. Счас расплатишься за свою наготу.

  - А сам-то, сам-то? Ты тоже голый.

  - Опять грубишь. Поворачивайся.

  Русланчик неожиданно схватил полотенце перед моим носом и повернулся.

  - Ну, тиранствуй, деспот, - обреч?нно сказал он.

  - Отдай полотенце. А то как же мне тиранствовать.

  - Гнети. Самодурствуй. Лей расплавленный свинец в глотку свободной мысли.

  - А полотенце дашь, юродивый?

  - Руби головы, поднятые вверх. Выкалывай глаза, обращ?нные к свету.

  - Слушай, Русланчик...

  - Пляши на трупах.

  Я пустился в пляс. Русланчик сначала удивл?нно смотрел на меня, а потом принялся отплясывать со мной напару.

  - Давай хоть музыку включим, - предложил я. - Там, радио...

  - А вдруг по радио про сельское хозяйство?

  - Спляшем под сельское хрзяйство.

  Мы включили радио. Передавали бессмертный "Rock Around the Clock". И под его звуки в маленькой квартирке посреди большого города два голых влюбл?нных психа, в счастьи сво?м не стесняющиеся целого мира, самозабвенно отплясывали самую фантастическую джигу всех врем?н и народов.

  Я обессиленно рухнул на диван, выключая музыку.

  - Давай ещ? потанцуем, - попросил Руслан.

  - К маме надо, - с сожалением произн?с я. - Слышь, Русланчик, у тебе ремень есть?

  - Для чего тебе? - с подозрением спросил Руслан, оглаживая попу.

  - Мама просила привезти. Наверное, пороть меня хочет.

  - Для такой цели найд?тся.

  - Дашь?

  - Пока не оденусь - не надейся. Знаем мы вас, Матушинских.

  - И что же вы о нас знаете?

  - Разбойный вы люд. А вы, Игорь Васильевич, вообше поэт с большой дороги.

  Русланчик быстро оделся, порылся в шкафу и протянул мне коричневый ремешок с серебристой пряжкой.

  - Советую и вам одеться, сударь. Негоже являться к матушке в таком неглиже.

  Мама моя жила в пяти трамвайных остановках от нашей с Русланом квартиры. Бывал я у не? редко, а хотел бы бывать ещ? реже, поскольку наши разговоры ничем хорошим не кончались. Маме было пятьдесят три года, из которых она тридцать лет проработала преподавателем химии ( к счастью, не в моей школе). Она была женщиной каменной воли с раз и навсегда устоявшимися понятиями о том, как надо и как не надо. Единственной е? слабинкой был я, единственное же чадо, которое никак не желало вписываться в переодическую таблицу элементов е? кумира Менделеева. Я в?л себя легкомысленней всех неинертных газов вместе взятых, менял удельный вес, как перчатки, и вступал во всевозможные реакции с самой неожиданной валентностью.

  С моим отцом мама развелась, как только я окончил школу - до той поры не хотела травмировать детскую душу, которой необходимо получить аттестат зрелости. Мама не могла переносить беспринципную мягкотелость отца, а папа чересчур устал от несгибаемого комильфотства матери. Он переехал от нас в комнат?нку в общежитии, которую предоставил ему родной завод, и зажил без особого, воз, счастья, но с облегчением. Раза три-четыре в год мама, движимая чувством долга, являлась к нему в общагу, наводила порядок, коротко и строго бранила, а папа сидел на кровати, точно п?с, поджав хвост, и лишь глазами молил, чтоб она поскорее ушла.

  Во второй раз замуж мама не вышла - это шло вразрез с е? понятиями "comme il faut". Квартира е?, строгая и опрятная, с мебелью в стиле 50-х годов, с чашечками в буфете, с всегда выстиранными скат?рками и занавесками, навевала на меня тоску зубоврачебного кабинета. Портреты Менделеева ( которого я в детстве принимал за Карла Маркса ) на стене и генералиссимуса на книжной полке олегкомысливались увеличенным снимком улыбающейся хари вашего покорного слуги в возрасте шести лет. По словам мамы то был последний год, когда я ещ? оставался "милым, отзывчивым мальчиком". Гнетущее впечатление от комнаты несколько скрасилось бы наличием книг, не будь среди них столько справочников по химии.

  Мама сумела внушить мне стойкое отвращение к этому предмету.

  Я позвонил в дверь. Мама открыла сразу же, точно ждала меня в прихожей. Ноги в расшарканых тапочках, коричневые чулки, строгое т?мно-серое платье, седые волосы уложены в качанчик на макушке.

  - Здравствуй, мама. - Я наклонился, чтобы поцеловать е?. Она не отстранилась, но и на поцелуй мой не ответила.

  - Проходи, Игорь. - Она чуть посторонилась. - Ты опоздал на пятнадцать минут.

  - Трамвая долго не было, мам, - оправдался я. - Ты же знаешь, как они ходят.

  - Это потому, что всем теперь управляют такие же безалаберные люди, как ты.

  Вот оно, типичное начало разговора. Я уже предвкушал пару приятнейших часов.

  - Снимай обувь, надевай тапочки и пойд?м в комнату.

  Я послушно переобулся и проследовал за мамой в комнату.

  - Мам, а я ремень прин?с, - похвастался я.

  - Какой ремень?

  - Ну, ты ж просила, чтоб я захватил. Только отдашь потом, я его у Русланчика одолжил.

  - Игорь. - Мама устало покачала головой. - Когда ты повзрослеешь?

  - Ты же знаешь, мам, - никогда.

  - И чему же ты так рад?

  - Вот этому самому и рад.

  - Садись за стол. - Мама махнула рукой. - Чаю хочешь? Или, может быть, пообедаешь?

  - А что на обед? - оживился я.

  - Рассольник. И котлеты с гречневой кашей.

  - Давай пообедаем.

  Мама ушла на кухню. Было слышно, как она чиркает спичкой, включая газ, и аккуратно звенит тарелками.

  "Странно, - подумал я. - Я ведь люблю маму. Почему же у меня такое чувство, будто я отбываю здесь какую-то повинность?"

  - А? Что скажешь, борода? - Я повернулся к Менделееву на стенке.

  "Борода" ничего не ответила. Зато из кухни раздался голос мамы:

  - С кем ты там разговариваешь, Игорь?

  - Пытаюсь вызвать на откровенность Менделеева. А он, чучело, только брови хмурит.

  - Игорь. Иди-ка лучше сюда. Поможешь мне.

  Я вышел на кухню. Мама протянула мне тарелки, ложки и вилки.

  - Вот. Отнеси это в комнату.

  - А мы разве не на кухне обедать будем?

  - Я никогда не обедаю на кухне, если у меня гости. Да ещ? такие редкие, как ты.

  - Упр?к принят.

  - Не валяй дурака, сын.

  Я расставил тарелки и разложил ложки и вилки на столе. Вскоре появилась и мама с дымящимся рассольником, который она успела перелить из кастрюли в супницу.

  - Приятного аппетита, мам.

  - Спасибо. И тебе.

  Сама она почти не ела, больше глядела, как я, обжигаясь, поглащаю рассольник ложку за ложкой.

  - Ты похудел, - заметила она. - Вы с Русланом плохо питаетесь.

  - Я вшегда был худым, - прошамкал я набитым хлебом ртом.

  - И много курите. И пь?те. Наверняка.

  - Мама, усвоить пищу в спокойной обстановке?

  - Ешь, ешь.

  Она отломила от хлеба небольшой кусочек, но положила его не в рот, а на скатерть, рядом с тарелкой.

  - Как по-твоему, отчего я так рано поседела? - неожиданно устало спросила она.

  - Из-за меня.

  - Не ?рничай.Что ты, в сущности, обо мне знаешь? У меня была трудная жизнь. Я вс? время боролась. Поступила в институт, где был чудовищный конкурс. Устроилась на работу в школу. Затем боролась с твоим отцом. А теперь мне приходится бороться с тобой.

  - Отдохни, мама.

  - Мне бы очень хотелось отдохнуть. Я страшно устала.

  - Ты устала от себя, мама.

  - Я хотела бы, чтоб у тебя была постоянная работа, дающая тв?рдый доход. Чтоб у тебя была семья. Жена, дети. Чтоб я могла нянчить внуков. Я хотела бы, чтобы ты был счастливым.

  - Верю. Но счастливым так, как ты это понимаешь.

  - А как ты это понимаешь?

  - Никак.

  - Вот именно, что никак.

  - Мама, я хочу быть таким, каков я есть. У меня есть мой мир, мои стихи, у меня есть... - тут я ос?кся.

  - Что у тебя есть? - Мама подняла на меня пытливый взгляд.

  - Вс? у меня есть, - буркнул я.

  - У тебя ничего нет! - неожиданно крикнула мама. - Ни семьи, ни работы, а главное - нет чувства долга. Ты жив?шь на иждевении у Руслана. Сам Руслан, кстати, работает. И Сергей работает. И Коля. Ты один ни о ч?м не думаешь. Ты безответственен. Мне стыдно. Я никогда не думала, что у меня вырастет такой сын.

  - Откажись от меня. - Я доел рассольник и отодвинул от себя тарелку.

  - Все твои слова - ?рничанье и блеф. Равно как и твои стихи.

  - А ты их читала?

  - Я вс? равно ничего не понимаю в поэзии. Я химик. Зато понимаю другое: если б они чего-то стоили, их бы печатали.

  - Действительно, мам, как вс? просто.

  - Игорь. Сын. Сынок. - В голосе мамы вдруг проскользнуло что-то такое, от чего у меня невольно сжалось сердце. - Ну не все же обязательно хорошие поэты. Может, ты бы мог найти себя в ч?м-то другом.

  - Спасибо. Я уже наш?л себя.

  - Есть столько интересных профессий. Кем бы ты хотел стать, если б не стихи?

  - Никем.

  - Можешь не волноваться, - сказала мама после паузы. - Им ты уже стал.

  - А теперь ты ?рничаешь.

  - Ты меня очень огорчаешь. Как Руслан так долго может выносить тебя?

  - Скрежещет зубами, бедный, но выносит, - усмехнулся я.

  - Тут нечему улыбаться. Воз, он по дружбе и не говорит тебе...

  - Мама! - взмолился я. - , мы с Русланчиком сами в этом разбер?мся?

  - Действительно, это ваше дело, - согласилась мама. - Хотя со стороны выглядит довольно странно. Слушай, Игорь, скажи мне честно: в каких вы с Русланом отношениях?

  - В прекрасных.

  - Я имею в виду совсем другое.

  - Что же?

  - Вы жив?те вместе. Уже довольно долго. Девушки у тебя, насколько мне известно, нет. Не знаю, не знаю...

  - Слушай, мама! - взорвался я. - Ты уж действительно лезешь не в сво? дело.

  - Этого бы ещ? только не хватало! - Мама испуганно посмотрела мне в глаза. - От тебя, Игорь, конечно, всего ожидать...

  - Вс?, мама, спасибо за рассольник. - Я резко поднялся из-за стола.

  - А котлеты с гречкой, Игорь?

  - Спастбо, я сыт.

  - Поешь.

  - Говорю же, не хочу.

  - Довед?шь ты меня до могилы, - вздохнула мама. - И себя убиваешь, и меня.

  - Ты сама себя убиваешь! - Я чувствовал, что близок к истерике. - Ты как паровой каток, который всех и вс? хочет снивелировать до уровня собственных представлений о том, что правильно, а что нет. Ты всегда права, всегда права! А это, в конце концов, невыносимо. Я лучше пойду, мама, пока не наговорил такого, о ч?м после буду жалеть. До свиданья, мама.

  - Постой ещ? одну секунду.

  - Да? Что?

  Мама подошла к комоду, выдвинула ящик и достала оттуда пятьдесят рублей.

  - Вот. Возьми.

  - Спасибо, мама, но денег я у тебя не возьму.

  - Возьми. Это я не тебе.

  - А кому же?

  - Вам с Русланом. Некрасиво, что только он тратится на тебя. Возьми, пожалуйста.

  К тому же, у тебя скоро день рождения. Считай, что это частично и мой подарок.

  Игорь, прошу тебя, возьми. Не для себя. И даже не для меня. Для

  Руслана. И передай ему привет от меня.

  - Спасибо, мама. - Я сунул деньги в карман брюк, чувствуя, как полыхают мои щ?ки. - Правда, спасибо. - Я нагнулся, чтобы поцеловать маму, но она как-то устало отстранила меня рукой.

  - Иди сын.

  - Извини, мама.

  Я направился к двери.

  - Постой секунду.

  Я остановился. Мама подошла ко мне, нагнула мою голову к себе и поцеловала в щ?ку.

  - С дн?м рождения, сынок.

  - Спасибо, мама.

  - Хоть, говорят, поздравлять заранее - плохая примета. Не забудь Русланов ремень. Пороть тебя, боюсь, слишком поздно.

  Я не сел в трамвай, а решил пройтись пешком. На душе было тошно.

  "Не купить ли Русланчику, ну, и себе коньяку на вечер? Или просто водки?" - подумал я, но вспомнил, что сегодня воскресенье и все магазины закрыты.

  Таксиста, что ль, остановить и купить у него?

  Я не стал останавливать таксиста. Вместо этого я подош?л к старушке, торговавшей цветами, и купил у не? три гвоздики. Для Руслана. Гвоздички, побитые морозом, выглядели жалко и совсем не пахли. Но я вс? равно уткнулся в них носом, как, бывало, в детстве зарывался лицом в мамины ладони. На душе потеплело. Я улыбнулся и зашагал домой.

  * * *

  Когда Игорь уш?л, Руслан, долгое время не зная, чем заняться, сидел в кресле и наблюдал за причудливым пол?том мухи. Муха металась по всей комнате, как сумасшедшая, серь?зно жужжа.

  "Это бессмысленно и совершенно не алгоритмизуется, - подумал Руслан. - Хотя..."

  Руслан порывисто вскочил и включил компьютер. Пока старая развалина загружалась, Руслан успел сварить себе кофе в медной джезве, налить его в чашку и подкурить сигарету.

  "Поставим задачу так, - рассуждал он, стуча по клавишам. - Мухой движет исключительно реакция на внешние раздражители, поскольку мозга у не? нет, а есть один нерв - от глаз до жопы. Что может е? раздражать? Свет. Мои телодвижения.

  Звук..."

  Резко зазвонил телефон. Муха заметалась по комнате в притворном ужасе. Руслан с неохотой отош?л от компьютера и снял трубку.

  - Да? - сказал он.

  - Руслан Васильевич? - осведомился в трубке Сер?жкин голос. - Это вас беспокоят Николай Васильевич и Сергей Васильевич.

  - Вы меня действительно беспокоите, - буркнул Руслан. - Вы меня от работы оторвали.

  - Это пустяки, - светски хамнул Сер?жка. - Вы мне другое скажите: не могли бы вы куда-нибудь сплавить Игоря Васильевича? Буквально на полчасика-минут на сорок?

  - Не мог бы. Он уже сплавился. Как сырок. Его мама на экзекуцию вызвала.

  - Сие чрезвычайно удачно! Мы будем у вас через пятнадцать минут.

  - Я работаю.

  - Но.

  - Ч? "но"?

  - Счас приедем. - Сер?жка бросил трубку.

  - Вот козлы! - пожаловался Руслан мухе.

  Муха сокруш?нно уселась на стену рядом с телефоном. Руслан кокнул е? трубкой, включил компьютер и сел в кресло с кофе и сигаретой.

  "Это мерзко, - с грустью подумал Руслан. - Из-за этого Сер?жки я

  замарал себе руки убийством. Откуда мы знаем, что есть жизнь с точки

  зрения мухи? А какой-нибудь Небесный Мухобой возьм?т да и прихлопнет так

  же меня. Телефонной трубкой. Небесной".

  Допив кофе, Руслан отн?с пустую чашку на кухню и заглянул в холодильник.

  "Сыр есть, колбаса тоже есть. О, и масло есть. Хлебу завались. Ну,

  угощу их бутербродами с маслом. Ладно, луку тоже дам".

  Руслан усмехнулся и принялся нарезать колбасу и сыр, намазывать маслом хлеб и конструировать бутерброды.

  В дверь позвонили. Руслан оставил свои кулинарные манипуляции и пош?л открывать.

  - О! - обрадовался Сер?жка вваливаясь в квартиру. - Кого мы видим!

  - И кого? - Руслан завертел головой по сторонам.

  - Тебя, дурило. Позвольте безешку запечатлеть. - Сер?жка потянулся пухлыми губами к Руслановой щеке. Чмокнул. Повернулся к стоящему позади Кольке.

  - А вот и Николай Васильевич, автор этой фразы, - отрекомендовал Сер?жка. Колька залыбился.

  - Николай Васильевич, - продолжал Сер?жка, - прин?с с собой коньяк "Армения".

  Иных Николай Васильевич не пьют. А этот - пьют. Из розового бокальчика. О ч?м читайте воспоминания современников.

  - С какой радости коньяк? - вяло спросил Руслан. - Что будем праздновать?

  - Ничего праздновать не будем. Будем пить. Почему бы тр?м старинным друзьям не посидеть за бутылочкой изысканного коньяку.

  - Гы! - сказал Колька.

  - Николай Васильевич, как всегда, ч?тко отражает суть момента. -

  Сер?жка учтиво потрепал Кольку по щеке. - Ну, не будем держать нас в сенях, проследуемте в покои. Мы очарованны вашим гостеприимством, Руслан Людмилович.

  - Проходите, а я пока на кухню.

  - У вас там подрумянивается молочный порос?нок?

  - Ну да, порос?нок. На букву "Б"

  - Барашек! - догадался Колька.

  Когда Руслан вн?с в комнату поднос с бутербродами, Колька разочарованно скривил нос.

  - А где барашек? - спросил он.

  - На альпийских лугах. Прошу откушать, что Бог послал.

  - В этот день Бог послал Руслан Васильичу бутерброды, - исказил цитату Сер?жка.

  - Николай, не гнушайтесь. Л?гкий а-ля фуршет более соответствует коньяку. Жирная колбаса, пар экзампль. Русик, фужеры у тебя есть?

  Руслан достал рюмки из серванта.

  Сер?жка пошл?пал пухлыми губами.

  - Во Франции, - заметил он, - коньяк подают в больших пузатых подогретых бокалах.

  - Давно оттуда? - мрачно поинтересовался Руслан.

  - Да он там не был, - добродушно объяснил Колька, - эт он в книжке прочитал.

  - Николай, наливай! - Сер?жка нахмурил брови.

  Колька с готовностью выдернул пробку и разлил коньяк по рюмкам.

  - За ч? выпьем? - спросил он.

  - За тебя, Громозека.

  - А ч? за меня?

  - Шутка. Ни хрена не за тебя. Со встречей!

  - Хороший коньяк, - сказал Руслан, ставя опустевшую рюмку на стол. - Итак, я весь внимание.

  - По какому поводу? - притворно удивился Сер?жка. - А если мы просто пришли посидеть?

  - И для этого нужно было сплавить куда-то Игу?

  - Ну, так он же пь?т, как слон.

  - Не юродствуй. - Руслан поморщился.

  - Сдаюсь, сдаюсь. - Сер?жка поднял руки вверх в знак полной капитуляции. - Вы, как всегда проницательны, мой Холмс. Речь пойд?т именно о н?м, о нашем друге-поэте. Его нужно спасать. - Сер?жка отбросил ?рничество и заговорил серь?зным тоном.

  - От кого?

  - От него самого. От его, так называемого, мира.

  - Ребята, я уже говорил - без меня...

  - Сказал Пилат и пош?л мыть руки. Милая у тебя позиция, Русик. Главное, чтобы ты остался чистеньким, да?

  - А-а, значит, понимаете, что затеяли грязное дело?

  - Ассенизаторы тоже занимаются грязным делом. И хирурги, когда возятся в кишках, тоже не заботятся о чистоте своих перчаток.

  - Об одном прошу тебя, Аркадий - не говори красиво, - поморщился Руслан.

  - Ты ч?, сдурел? - весело вылупился на него Колька. - Это ж Сер?га!

  Сер?жка встал из-за стола и медленно прош?лся по комнате, ухватив себя за лацканы пиджака.

  - Завидую я сейчас своему покойному дедушке, - вздохнул он. - Дедушка носил подтяжки и когда читал нравоучения, закладывал за них большие пальцы рук. Это придавало дедушке солидность, а словам его - весомость. Послушай, Руслан, - он неожиданно повернулся к столу, - скажи мне честно: ты любишь Игоря?

  Руслан вздрогнул.

  - Конечно... Как и все мы.

  - Очень хорошо. Ты к нему даже как-то ближе, чем мы с Колькой. Опять же, жив?те под одной крышей. Да и вообще. Ты пойми - ведь у него ближе тебя - я подч?ркиваю - даже не нас, а тебя - никого нет. Как же ты можешь быть таким слепым?

  - К чему ты клонишь?

  - К земле. К грешной, но единственно данной нам матушке-земле. Николай, подливай.

  Колька послушно забулькал коньяком в рюмки.

  - Выпьем за Игорька, - предложил Сер?жка.

  Выпили, крякнули, огладив воображаемые усы.

  - Давай сразу ещ? по одной! - предложил Сер?жка. - Уж больно коньяк хорош.

  Молодец, Колян, умеет выбирать.

  Колька зарделся.

  - Ну, наливай, наливай, красна девица.

  Колька разлил по-новой.

  - За тебя, Русланчик. - Сер?жка поднял рюмку.

  - А ч? за меня?

  - А так. Человек ты больно хороший. Хотя и недал?кий.

  - Почему? - хмелея спросил Руслан.

  - По кочану. Друг твой гибнет перед самым твоим носом, а ты и бровью не вед?шь.

  - Из чего же это следует, что он гибнет?

  - Рассуди сам. Человеку скоро 28. А он до сих пор не знает толком кто он и что он в этой жизни. Стихов не печатают - да он и не пытается их издать, денег, соответственно, нет, угла своего нет...

  - Есть.

  - Ну, хорошо, хорошо. А не будь тебя? Ты ж пойми: он не жив?т. Он сочинил себе какой-то там свой мир, какой-то Мировой Разум. Но мир-то выдуманный, для жизни не приспособлен. Однажды этот мыльный пузырь лопнет, и Игор?к шмякнется мордой о землю, где он совершенно беспомощен.

  - Так предлагаешь шмякнуть его поскорее?

  - Я предлагаю сделать так, чтоб Игор?к сам увидел, насколько иллюзорен тот его мир, сам осознал, сеч?шь? И тогда он не шмякнется с высоты, но мягко спустится на парашюте. Колька, а ты чего хайлом мух ловишь - разливай ещ?.

  - У меня не хайло, - робко воспротивился Колька, но по-новой вс?-таки разлил.

  Выпили с большим аппетитом, а Колька зажевал коньяк бутербродом с колбасой.

  - Н-на парашюте, гришь? - Русланчик, как лошадь, тряхнул головой. - А мне вот другое думаесса. Вот спустим мы его с этим... с парашютом, а вдруг лишим самого главного.

  - Чего, чего мы его лишим?

  - Не зна-аю. Мож тот его мир и ессь настоящий. Ток мы об этом не знаем.... Мы ж там ни разу не были.

  - А не обидно тебе, Русланчик, что он - в том мире без тебя, а ты - в этом.

  - Зато в этом мире он со мной. И дн?м, и ночью. М-мужики, давайте ещ? выпьем!

  Н-николай, н-наливай.

  Колька налил. Снова выпили.

  - А так бы он всегда был бы с тобой, - усмехнулся Сер?жка, с интересом разглядывая Руслана. - Тебе ведь хотелось бы этого, а, Русланчик?

  - Хот-телось бы.

  - Так ты нам поможншь?

  - В ч?м?

  - Спустить Игорька с небес на землю. Помочь ему обрести себя здесь, в этом мире.

  Сделать его счастливым.

  - А как?

  - Ну, вот мы проделаем всю эту штуку...

  - Какую штуку?

  - А вот это мы вместе сейчас и придумаем. Нам нужен твой аналитический компьютерный ум. Э-э-э, хватит тебе коньяку! - Сер?жка прижал к столу руку Руслана, потянувшуюся за бутылкой.

  - Ж-жалко, да?

  - Жалко у пч?лки в ж-жж. Мы вот тут с Колькой прикидывали - может устроить нашему небесно-космическому Игорьку визит инопланетян? Там, в синее покраситься...

  - Матушинский ни в жисть не поверит.

  - Вот и мы так решили.

  - А, мож, в зел?ное? - неожиданно встрял Колька.

  Его проигнорировали.

  - В общем, сам понимаешь - детский сад. Есть благородный замысел, но как его воплотить в жизнь... Что скажешь, кибернетик?

  - Скажу, что глупая идея, что одна, что другая. - Эта фраза исчерпала Руслановы силы и он пьяно уронил голову на руки.

  Сер?жка щ?лкнул пальцами перед его носом.

  Руслан поднял голову.

  - Очень глупая идея, - повторил он. - Что одна, что другая.

  - Предложи умную.

  Руслан неожиданно поднял кверху указательный палец.

  - О! - сказал он.

  - Что? - оживился Сер?жка.

  - Давайте выпьем ещ? коньяку.

  - Давайте, - обрадовался Колька, с готовностью хватая бутылку.

  Сер?жка обреч?нно махнул рукой и подставил свою рюмку.

  - За что выпьем? - спросил он.

  - За идею.

  - Идею сперва раздобыть надо.

  - Идея есть.

  - И что за?

  - Послание.

  - Кого и куда?

  - Чего и кому. Свыше - Игорьку. Через компьютер.

  - Ничего умнее не придумал?

  - Д-давайте выпьем. Я Игу знаю. Сначала посме?сса. Потом задумаесса. Потом сразу поверит. Я Игу знаю.

  - Ещ? б тебе его не знать. Молодец, Русланчик. Выпьем за твою идею.

  Выпили, а Колька съел ещ? один бутерброд с колбасой.

  - А текст... я с-сам... завтра... Когда просплюсь... Сброшу на дискетку и нам же в почтовый ящик и закину. Типа, Игорю Матушинскому лищно.

  - Гениально, Руслан. Ты Игорю настоящий друг. Допь?м коньяк?

  - Д-давай.

  Колька, печально вздохнув, доразлил остатки коньяка.

  - Ну, Русланчик, - сказал Сер?жка, - а теперь, напоследок, выпьем за нас. За всех. Включая Игорька. Спас?нного. Нами.

  Рюмки звякнули друг о друга.

  - Давай его в кресло перенес?м, - дон?сся до Руслана сквозь туман опьянения Колькин голос.

  - Давай.

  Руслан почувствовал, как его ухватили подмышки и усадили на что-то мягкое. "Не сверзиться бы", - слабо подумал Руслан. Он слегка приоткрыл глаза и успокоился - отсюда - из глубокого кресла у стены - он не сверзится.

  - Пока, Русик.

  - Бввв, - ответил Руслан.

  - Однако, накачали мы его, - эхом прозвучал голос не то Кольки, не то Сер?жки.

  Дальнейшее для Русланчика утонуло.

  Открыв дверь ключ?м и войдя в квартиру, я удивился, что в прихожей полутемно, как, впрочем и во всей квартире. Я прош?л в комнату и чуть было не споткнулся о ноги Руслана. Я включил свет. Русланчик дремал в кресле, по-детски причмокивая во сне губами.

  - Не рановато ли спать устроились, молодой человек? - с напускной суровостью спросил я.

  - Мя-а, - просыпаясь, ответил Руслан.

  - Держи, - я протянул ему гвоздики.

  - Эт чего?

  - А это тебе.

  - От мамы?

  - От меня, дубина. - Я наклонился и поцеловал его в губы. От Руслана приятно пахло коньяком.

  - Ты где это успел нализаться?

  - Представь себе, в этой комнате.

  Я огляделся. На столе стояла пустая бутылка из-под армянского коньяка, три рюмки и поднос с бутербродами. Вот гадина! Нализался, как институтка, и без меня.

  - Приходили пацаны? - спросил я.

  - Колька слямзил де-то бутылку коняка, - промямлил Руслан. - А мы е? выпили. Ч? ж на не? смотреть, шо ли? - развил он свою мысль.

  - Зачем Кольке лямзить коньяк? Он и так у себя в кооперативе деньги лопатой греб?т.

  - Не, так я ж соврал. Ты ч?, не понял?

  - А соврал зачем?

  - Шоб весело было. Спасиб те за цветы. Нагнис.

  Я нагнулся, и Руслан, ухватив меня за шею, притянул к себе и поцеловал.

  - Как было у мамы? - спросил он.

  - Мрак. А ещ? она нам пятьдесят рублей дала. Конкретно - тебе. На мой день рождения.

  - Добрая она у тебя.

  - Это она-то... - хотел было взорваться я. - Да. Она добрая. Но выносить е? долго я вс? равно не могу.

  - Это потому, что ты один в семье. Вот у моих, кроме меня, ещ? пятеро. Они меня и не трогают.

  - Вез?т тебе, татарчонок, - ласково сказал я.

  - А мне, может, в детстве обидно было, что не мне вс? внимание. Тем более, я ведь из детей старший. У-у, так бы и поубивал всю эту сопливую команду.

  - Не смеши, Русланчик, - улыбнулся я. - Чтоб ты кого-то убил? Ни за что не поверю. Ты ж не волк, ты сам ягн?нок.

  - Я-а ягн?-о-нок? - возмущ?нно заблеял Руслан.

  - Ну конечно. Ягн?нок-спаситель. Вроде того, что спас мальчика Фрикса.

  - А-а. Ягн?нок, с которого после шкуру сняли.

  - Не шкуру, а руно. Золотое.

  - Пусть золотое. Однако ж - сняли.

  - С тебя-то шкуру снимать никто не собирается.

  - Кто знает, кто знает...

  - Я знаю. Я не допущу.

  - Эт ты счас не допустишь. А вот как на парашюте приземлишься - хрен тебя знает.

  - На каком парашюте? Ты вс? ещ? пьян.

  - Ах, да... Я пьян. я тебя ещ? раз поцелую?

  - А я тебя?

  - .

  Мы поцеловались.

  - Иудин поцелуй, - сказал Русланчик.

  - Это ты мне?! - возмутился я.

  - Это я себе. Но я не Иуда. Я Иона. В чреве кита. Сер?ги.

  - Ты о ч?м?

  - Я ж пьян. - Русланчик вдруг заплакал.

  - Ты чего? - испугался я.

  Русланчик обхватил меня за шею и продожал всхлипывать мне в плечо.

  - Ничего, - выдавил он сквозь плач. - Счас пройд?т.

  И у него действительно прощло. Да, упоили его кореша.

  - Может, тебе спать пойти? - спросил я.

  - Не, давай посидим. А потом пойд?м. Только вместе, да?

  - Конечно, - сказал я, погладив его вьющиеся волосы. - Конечно.

  * * *

  - Я с тобой не поеду, - заявила Наталья Николаевна.

  - Вот как? - сказал Пушкин, готовый, впрочем, к такому повороту.

  - Именно так. За свои блядские штучки расплачивайся сам. - Губы Натальи Николаевны превратились в две сплюснутые брусничины.

  - И вы ещ?, мадам, изволите толковать о блядстве?

  Наталья Николаевна, слегка под?рнув плечами, пересекла комнату по диагонали и с видимой обессиленностью рухнула в кресло.

  Пушкин неторопливо снял цилиндр, отстегнул крылатку и стянул перчатки.

  - Не поедете, значит? Это хорошо.

  Наталья Николаевна ревниво встрепенулась в кресле.

  - Хорошо? Значит, вам хорошо? Значит, вы даже рады?

  - Я? Рад? Да, рад. А вы хотели б, чтоб я был несчастен? Дескать, уезжаю от красавицы-жены в тьму-таракань... Да Боже мой, какая скука... Да я там тысячу прекрасных вещей напишу, которых не мог написать рядом с вами... Вы меня опошлили... Во что я превратился? В бездарного ревнивого рогоносца?

  Наталья Николаевна вспыхнула, поднялась из кресла.

  - Так вот, сударь, если вы так оскорбительно-откровенны, позвольте быть откровенной и мне: любить я вас никогда не любила, но и рогоносца из вас никогда не делала. Можете назвать меня проституткой, только денег я особых с вами не получила. А, в общем, мы друг друга стоим - вы женились на самой красивой женщине Петербурга, я вышла замуж за величайшего поэта России. Та же сделка, только в профиль.

  - Не совсем, - тихо ответил Пушкин. - Вся разница в том, что я любил и люблю тебя, Наташа.

  - Ну и люби, - неожиданно спокойно сказала Наталья Николаевна. - Но не требуй, чтобы я ехала с тобою. Я - женщина. Я живу в особом пространстве. Мой мир - это Петербург, это балы, это театры, салоны, это красивые мужчины...

  - Дантес, например, да?

  - Этот пидорас? Саша, ты окончательно с ума сош?л. Поэт ты, поэт, ничего в жизни не понимаешь.

  Пушкин опал на дверной косяк.

  - Дантес... - начал он.

  - Да. Мы, женщины, это сразу чувствуем.

  - Так в ч?м же дело, Наталья Николаевна?

  - Вы, мужчины, ослы. Вы думаете, если женщина не любит вас, значит она непременно любит кого-то другого. А если она просто не любит вас?

  Пушкин молчал с минуту. То есть 7-8 секунд.

  - Я еду в Михайловское один, - выдавил он треснутым голосом. - А ты, Наталья Николаевна, оставайся. Тво? признание стоит всех Дантесов.

  - Ах, вот как! - рухнула в кресло лицом. - Ты думаешь, я хоть на секунду поверила в тво? благородство? На тебе, выкуси! А любовницы твои, все твои бляди - даже приписанные тобою себе - Ризнич, Керн, Оленина - а все остальные - в очередь у Михайловского встанут - и зачем? Обезьяна. Урод. Несчастная... Дай-ка я тебя приласкаю...

  Она потянулась рукою к Пушкину. Тот, словно опьян?нный, кинулся к ней. В последний момент она оттолкнула его и снова зарылась носом в кресло.

  - Уходи. К ч?рту, к дьяволу, в Михайловское, к Амалии. Пропади ты пропадом.

  Наталье Николаевне, совершившей подлость по отношению к мужу, было очень жаль себя. Из-за этого муж стал ей вдвое ненавистней.

  - Зачем, зачем я на свет родилась?.. Как я счастлива... Да, пидорас Дантес может сделать женщину счастливой... Потому что он красив, бeлокур, римский профиль, в его синих глазах утонуть... Саша, разве я тебя не любила?.. Маленькая московская церквушка... Я думала, что венчаюсь со всей Россией... А надо было с человеком... Прости, Саша... Я виновата... Я не поеду с тобой в Михайловское. Я Дантеса никогда не любила... Он такой красивый... Вызови его на дуэль... Убей его... пусть он убь?т тебя... Если б я могла стреляться вместо тебя... Я б его убила... И он меня... Если б мы могли убить друг друга - я тебя, а ты - меня...

  А мы уже убиваем друг друга - тихо, медленно. Но неизбежно. Саша, я не знаю... Я не люблю тебя... Но если тебя убьют - я надену траур, и никогда у меня не будет в жизни ни одного мужчины. Саша, я не поеду с тобою в Михайловское.

  У двери раздалось дрезганье звонка - Ермолай, открой, - велела Наталья Николаевна, вставая из кресла и поправляя на себе платье.

  - И что за сука мет?тся сюда ныне? - поэтически откликнулся на звонок Александр Сергеевич Пушкин. - Никого не хочу сейчас видеть.

  - Ах, Александр, приведите себя в Божеский вид.

  Вытащи женщину из гончарной печи и позвони у двери - она в тот же час первым делом попытается привести себя в Божеский вид.

  - Александр Христофорович Бенкендорф, - доложил Емельян, неловко шаркая растоптаным сапогом.

  - А этому что надо? - вскинулся Пушкин, скоро направляясь в прихожую.

  - Александр, будь учтив!

  - Да ну тебя...

  - Боже мой, Александр Сергеевич, до чего же я рад вас видеть в добром здравии!

  - Емельян, сними с господина Бенкендорфа шинел, - равнодушно велел Александр Сергеевич слуге.

  - Дозвольте-с, дозвольте-с, вот уж люди, так уж люди-с, - затараторил Емельян.

  - Пш?л вон. - Александр Сергеевич поправил узелок на галстуке. - Это я не вам, - ядовито добавил он.

  Емельян, приняв тем временем у Бенкендорфа шинель, потащил е? на крючок.

  - Проходите в комнаты.

  Поправив и так безупречно сидяший мундир, Бенкендорф прош?л.

  - Мо? почтенье, Наталья Николаевна. - Он приложился к руке Пушкиной.

  - Рада вас видеть, Александр Христофорович. Чаю? Есть варенье из крыжовника...

  - Я, в принципе, не надолго, - сказал Бенкендорф.

  - Наливки?

  - С удовольствием.

  - Емельян! Наливки!

  - Кстати, Александр Сергеевич, позвольте полюбопытствовать: отчего вы выбрали себе слугу с таким именем? Уж не с нам?ком ли?

  - Да побойтесь Бога, Александр Хрисофорович, я выбирал себе слугу, а не имя.

  Кроме того, из него такой же Пугач?в, как из господина Булгарина - стихотворец.

  - Не можете не ужалить, - рассмеялся Бенкендорф. Как глава тайной полиции он с брезгливостью относился к доносителям, хотя и понимал, что без них работа его теряет всякий смысл.

  Емельян подал наливку. Бенкендорф взял рюмочку двумя пальцами, взвесил в руке, покачал и опрокинул единым махом.

  - А вы, что же, Александр Сергеевич, отста?те?

  - Не хочется.

  - А я, пожалуй, составлю вам компанию, - жемчужно улыбнулась Наталья Николаевна.

  Сама налила себе рюмочку и выпила.

  - Чудная у вас жена, Александр Сергеевич, - заметил Бенкендорф. - За такую женщину на какие только безумства не пойд?шь, верно?

  - Наталья Николаевна, оставьте нас с господином Бенкендорфом наедине, - сухо произн?с Пушкин.

  Наталья Николаевна, бросив на Пушкина змеиный взгляд, вышла.

  Пушкин повернулся к Бенкендорфу.

  - Итак, поговорим.

  - Ну, что же вы так прямо с места в карьер. Дипломатичней надо, Александр Сергеевич, дипломатичней.

  - Извините. Служу не по тому ведомству.

  - Ах, да, я и запяматовал, что вы не дипломат, а камер-юнкер.

  Дипломатом у нас был господин Жуй-Мухоморов.

  - Кто?

  - Ну, Грибоедов. Его, кстати, как и вас, Александром Сергеевичем звали.

  - И что вы хотите этим сказать? - спросил после минутной (7-8 секунд) паузы Пушкин.

  - Ничего-с. Просто констатирую факт.

  - А вот вашему "просто" позвольте не поверить. Вы-то как раз служите по тому ведомству.

  Бенкендорф встал очень прямо.

  - Александр Сергеевич , - сказал он, - милостивый государь, мне кажется, вы видите во мне врага. А это не так. Я всеми силами стараюсь вам помочь.

  - Вы?

  - И никто иной. Относись я к вам столь уж скверно, стал ли я противоречить из-за вас государю, рискуя навлечь на себя монаршью немилость? Скорей уж это вы ко мне предвзяты.

  - А что у вас там было с цар?м?

  - Уж и не знаю как, но вам удалось рассердить старика. Это уж вообще ч?рт знает что. А, впрочем, чего рассказывать - вы ведь уже получили пакет с предписанием о ссылке.

  - Ну, получил.

  - А ведь это ужасно - уехать... м-мм... в вашей ситуации. Неотмщ?нным.

  - Простите?

  Бенкендорф указал глазами на дверь, через которую удалилась Наталья Николаевна.

  - А вам-то какое дело?

  - Ну, Александр Сергеевич, мы ведь с вами знакомы уж много лет. Поверьте, я горячий поклонник вашего таланта. Не могу же я смириться с тем, чтобы имя российского гения злословилось в петербургских гостинных, покуда он прозябает в ссылке. Энпоссибль. И вот, не далее, как сегодня, на пр?ме у царя я взял на себя смелость затронуть этот вопрос. Вначале старик уп?рся рогом в землю - уж больно здорово вы его прогневали. Расскажите, кстати, как это вам удалось так его завести?А? Ну, не хотите - как хотите. Потом расскажете. Или в стихах изложите.

  Как это у вас там - "властитель слабый и лукавый"... Впрочем, это у вас не про Николая, а про т?зку вашего, Александра... Павловича, не эс па?

  Пушкин побледнел.

  - А вы откуда... Ну, это уж просто, знаете ли!

  - Тайная полиция умеет много гитик, - самодовольно ухмыльнулся Бенкендорф.

  - Мерзость какая! - выплеснулось из Пущкина. - Она? Емельян? Хотя нет, Емельян дурак. Он бы до этого никогда не... Она! У меня в доме шпионы?!

  - Напрасно вы, Алексаедр Сергеевич, дураков недооцениваете. Их следует в первую очередь опасаться. Однако, Емельян ваш тут ни при ч?м. И не переживайте вы так.

  Вс? между нами. Так вот. Три часа мы со стариком толковали. И мне удалось склонить егонный гнев на милость. Так что ни в какое Михайловское, ни в какую ссылку вы не едете. Оставайтесь себе в Петербурге. Пишите себе новые стихи.

  Скажем, оду Лепажу.

  " Скотина", - чуть не вырвалось у Пушкина.

  - Ну что ж, Александр Сергеевич,- поднялся из кресла Бенкендорф, - боюсь я и так отнял у вас слишком много драгоценного времени. Может махн?те на посошок со мной? Ничего, что я так бесцеремонно с вашей наливкой?

  - Наслаждайтесь, - сказал Пушкин. - Но без меня - минутная пауза (7-8 секунд)

  или со мной. Где там ваша моя наливка?

  Рюмка Александра Сергеевича поднялась к губам поэта, искуссно миновав рюмку Бенкендорфа, явно приглашавшую чокнуться с собою.

  - Увы, пора. - Бенкендорф поставил допитую рюмку на стол. - А Наталья Николаевна не выйдет к нам попрощаться?

  - Нет, - хмуро сказал Пушкин. - Ей нездоровится.

  В этот момент в комнату вошла Наталья Николаевна - Уже уходите? - огорчилась она. - Как прелестно.

  Пушкин улыбнулся жене.

  - Я хотела сказать, - поспешно поправилась Наталья Николаевна, - се э домаж, что вы так редко бываете у нас.

  - Людям моего ведомства нечасто доводится такое услышать, - любезно оскалбился Александр Христофорович. - Обычно наш приход не вызывает у них восторга. Завидев ч?рную карету на улице, люди тотчас зад?ргивают шторы и запирают двери на все засовы. У каждого, если капнуть, совесть нечиста. Мы, если хотите, санитары империи. Ну, не смею боле докучать своим присутствием. Адь?.

  Просунув руки в рукава поданной Емельяном шинели, Александр Христофорович за дверь. Он подмигнул наглой морде луны, вытер слегка липкие от наливки губы и процитировал вслух Николая Павловича:

  - Одним поэтом больше, одним меньше...

  После чего улыбнулся и сел в ч?рную карету.

  * * *

  Когда я проснулся, Русланчика уже не было. Ещ? в полудр?ме я вспомнил лишь, как он, уходя на работу, поцеловал меня на прощанье, вспомнил запах его одеколона и непривычную гладкость лица - видимо, он уже побрился. Я ещ? успел тогда сладко подумать, что, вот, мне-то, слава Богу, нежиться в постели сколько угодно, поскольку никакая такая работа меня не жд?т. Бедненький богатенький Русланчик!

  За те деньги, что он зарабатывает у себя в ящике, ему приходится прерывать такой чудесный утренний сон, который, как известно, слаще любого другого, покидать меня, вместо того, чтобы, пробудившись, прижаться друг к другу и так лежать, пока не просн?мся окончательно, а после встать, сварить кофе в джезвочке, не одеваясь и не торопясь выпить его с сигаретой, стоя у окна... Что заменит вам эту первую утреннюю сигарету? Что, спрашиваю я вас? Что заменит вам аромат свежепомолотого утреннего кофе? Негу только-только проснувшегося тела? Молчите?

  Молчите. Да провалитесь вы со своей работой.

  "Паразит, - неожиданно разрушил романтику собственных мыслей я. - Пойд?шь сегодня разгружать вагоны с углем. - И тут же заспорил сам с собой: - Не пойду.

  - А я говорю - пойд?шь! Два червонца - минимум в дом принес?шь. Руслан, вон, с утра пахать уходит, мама должна за тебя перед ним стыдиться и пятьдесят рублей якобы на подарок давать... Вот не получишь сегодня кофе!"

  Я сперва хотел ещ? немного поныть перед собою, а потом пош?л на кухню и приготовил себе кофе. Встал, голый, как был, с чашкой и сигаретой у окна и принялся неторопливо прихл?бывать и затягиваться, наблюдая за окнами дома напротив. И тут же встретился глазами с некой девушкой, изволившей также попивать кофе?к, стоя у окна десятого этажа, но, в отличие от меня, одетой. Она смотрела на меня с полу-ужасом-полувосторгом. Я отдал ей салют чашечкой и тут же, смутившись своего вида, сел в кресло.

  "Н-да, - подумал я. - А живи мы с Русланчиком не в большом городе, где никому ни до кого нет дела, а в деревеньке, о нас бы уже талдычила вся округа".

  Я, вс? же, решил одеться. И тут столкнулся с извечной проблемой трусов

  - их не было. Вся моя одежда лежала возле кровати, и только проклятые трусы соизволили найти себе какое-то иное прибежище.

  "Вс?, - подумал я, - отныне, засыпая, буду класть трусы себе в рот". Надевать брюки без трусов не хотелось. К тому же, без Русланчика

  сделалось скучно, и я решил вернуться в постель - полежать, подумать. "Хрен я теперь вагоны пойду разгружать! Куда ж я теперь без трусов?" Я со злостью взбил подушку и из-под не? немедленно выпали трусы. "А-а, зар-рраза! Это судьба".

  Я печально натянул трусы, вообще оделся.

  "А, может, на станции сегодня и разгружать нечего? А вот я позвоню и узнаю".

  Я направился к телефону, прош?л мимо него на кухню и заварил ещ? кофе.

  "Гадина ж ты, Игор?шка".

  Вернувшись в комнату, я медленно выпил кофе со второй за утро сигаретой.

  "Золото, мой Руслан. Уходя, всегда оставляет сигареты".

  Меня вдруг захлестнула волна любви. Да если бы Русланчик узнал, что я сегодня собрался разгружать вагоны, он бы меня убил. Нет, такие вещи нужно делать тайно от него.

  "Если вы, Матушинский, сподвигнетесь на то, чтобы для него что-то сделать...

  Вагоны, например, разгрузить..."

  Я кинулся к компьютеру, вош?л в "Word" и открыл новый файл. Слова, как всегда, сами выпрыгивали из-под пальцев:

  "Ночь в ноябре Полпервого И тьма Шершавыми ладонями пантеры Пытается погладить по лицу Того полусошедшего с ума Что эта и другие полумеры К печальному ведут полуконцу То есть меня Точнее то есть нас Мы желтоватым полусветом лампы Мрак превращаем в шаткий полумрак А ночь теч?т по капле Третий час Вокруг полувампиры-полувампы Реально ощутим один коньяк Чернеющий за зеленью стекла Он предста?т внезапно золотистым Когда стру?ю падает в стакан Струя блестит под лампой как игла Рука тряс?тся шейком Или твистом Того гляди пойд?т плясать канкан В отличие от ног Те гладят пол Слегка касаясь ступнями Их голость Подч?ркивает вновь как не нужна Одежда тем кто от рожденья гол Коньяк ласкает ротовую полость На блюдечке лимон и тишина И до чего же странно пить когда Совсем иное ночь в нас пробуждает Лукаво изогнув хмельную бровь И чуть краснея но не от стыда Вс? в той же полутьме нас поджидает До сей поры запретная любовь".

  Я поставил точку и закурил новую сигарету. Ненавижу знаки препинания в середине стиха. Ненавижу и никогда не ставлю.

  "А вагоны разгружать вс? рвно пойд?шь, эстет в маминой кофте - Во-первых, это не мамина кофта, а финский свитер. - Подаренный мамой. - А ч? я ей не сын, что ли?

  - Может, и сын, но плохой. - А кто ты такой, чтоб судить? - Ты".

  Я хмыкнул. Для разнообразия только шизофрении не хватало. Нет, от этого нас спас?т лишь немного физической работы. Если не уголь разгружать, так хоть в квартире прибраться. Я подош?л к телефону и набрал номер железнодорожной станции.

  - Ивахненко слушает, - раздался в трубке жизнерадостный голос.

  - Послушайте, Ивахненко, у вас есть пара вагонов с угл?м, чтоб их разгрузить?

  - А хто спрашивает?

  - Ах да, извините. Матушинский у аппарата. Да я уж у вас пару раз работал.

  - Ну, колы работал так знаешь - по чэрвонцю на рыло за вагон. Два вагона е.

  Трэба буты в дэвъять вечера.

  - Ну, кому трэба, тот нэхай и будэ, - неожиданно резко сказал я и бросил трубку.

  Что ж я за дурак?! Вот же ж, была передо мной прекрасная возсть подработать. Уголь разгружать - это тебе не стеклотару, где за каждую разбившуюся бутылку с тебя вычитают. Не-еет, угол?к - это гораздо проще.

  Открываешь себе боковой люк и вываливаешь вс? это лопатой на землю. А дальше - не твоя забота... А пошли они на хер с этим угольком! Ну почему, почему я должен ворочать какой-то сраный угол?к, когда я вдруг могу написать стих, который стоит, может, всего угля на свете? Какая серебряная, вс? же, тоска... Почему это, в самом деле, серебряная? С чего это мне в последнее время приходит на ум серебро? И что ж это я за человек такой? Не могу того, что хочу, и не хочу того, что могу. А такой вот обыкновенный человек. А чего я хочу-то? Ну, любить и быть любимым. Русланом и только Руслана. Выходит, не такая уж я и поганка - не одному себе счастья желаю. А, может, и поганка. Потому что себе - через другого. А другому - через себя. Вот и получается - эгоист, но за двоих. Интересно, как это называется?

  - Любовь, - сказал я вслух и заплакал.

  Стоять на ногах не было сил. Я упал в кресло и дальше плакал там.

  Затем, плача в кресле, заснул. Затем проснулся и, думая, что уже приш?л в себя, опять вдруг заплакал. Прич?м так горько, как никогда не плакал до того.

  Я даже не услышал, как в прихожей клацнула дверь, просто увидел, что Русланчик стоит передо мной и встревоженно гладит мне лоб.

  - Ну ты чего, ты чего, дурашка? - повторял он снова и снова.

  - Мне нас жалко, - захл?бываясь рыданиями говорил я.

  - Дурашка. Нас не жалеть, нам завидовать нужно.

  - Правда?

  - Известия! Знаешь почему?

  - Почему?

  - А смотри, что у нас есть!

  Руслан полез во внутренний карман и извл?к оттуда на свет Божий бутылку заграничного лик?ра "Амаретто".

  - На какие шиши? - спросил я, вытерев нос.

  - Да вот, зарплату сегодня на работе выдавали.

  - В бутылках?

  - Не, бутылку я потом решил взять. А ч? б, думаю, и нет? Игор?к там один сидит, скучает...

  Я покраснел до корней волос.

  - И сколько ж это удовольствие стоит?

  - Да два червонца.

  Тут мне стало плохо, как никогда в жизни. Как раз столько, сколько бы я заработал сегодня на разгрузке.

  - А я сегодня на вечер работу наш?л, - ляпнул вдруг я. - На Саратове-товарном, уголь разгружать.

  - Ты с ума сш?л!

  - Ничего и не сош?л. Вполне нормальная работа. Тем более, я уже там...

  - А больше не смей, пожалуйста!

  - А почему бы и нет?

  - Ига... Игор?шка. - Русланчик положил мне руку на плечо. - Ты уже наш?л себя в этой жизни. Как, может быть, никто. - По его голосу было слышно, что он сам вот-вот расплачется. - Не надо этого угля. Не надо стеклотары. Не надо ничего.

  Будь собою. Будь со мною. Твори... короче говоря.

  Я обнял его и прижал к себе.

  - Татарчонок... Глупый татарчонок...

  Когда мы отлипли друг от друга, Руслан, взъерошив напоследок мои волосы, предложил заварить кофе и выпить его с "Амаретто". Я не отказался.

  Капли лик?ра мы слизывали друг у друга с губ. После второй рюмки, слизанной с губ Руслана, я подумал, что я свинья.

  "Придумай какой-нибудь повод и иди на станцию разгружать вагоны".

  - Я хочу, чтоб ты всегда здесь, со мной, - выдохнул Русланчик. - Ну, скажи, что будешь.

  "Ну, соври хотя бы, что за сигаретами сбегаешь".

  - Конечно, буду. Солнышко. Только за сигаретами сбегаю.

  - Так есть же ещ? полпачки.

  - Да надолго ли их хватит.

  - Давай я сам сбегаю.

  - Нет. Я сегодня из квартиры ещ? не выходил. Уж позволь.

  Руслан глянул на меня с подозрением.

  - Куда намылился?

  - Говорю ж тебе - за сигаретами.

  - Хорошо, - сказал Руслан, продолжая смотреть мне в глаза. - Но имей в виду - я тебя жду.

  - Я скоро, - ещ? раз соврал я.

  В прихожей я натянул куртку и поспешно выскользнул за дверь.

  ***

  - Во, прибыло чамора! - с неодобрением оглядывая мою худощавую фигуру, встретил меня один из напарников по будущей разгрузке вагонов с угл?м.

  - Сопля, - коротко охарактеризовал меня второй, помоложе.

  - Ч?-то я вас тут не помню. Новички, что ли? - хмуро не остался в долгу я.

  - Ну-ну, хлопцы, нэ трэба ссориться перед работой, - вмешался администратор Ивахненко. - Тут вам часа тры горбатиться, а вы уже лайку затеяли. Ну, вс?.

  Мавра сделал сво? дело, мавра может и уйти.

  - Кого задушил? - спросил я.

  - Ерудированный! - ощерился мавра кривозубым ртом. - Короче, ваши вагоны вона и вот. Оплата по окончанию. Як всегда. И нэ сварытесь. Самим же не выгодно. На час лишний провкалуете ж. Оплата по рэзультату. То ж, добранич. - И Ивахненко удалился.

  "И почему на нашей саратовской станции администраторы всегда хохлы?" - подумал я. Из раздумий меня вывел голос одного из напарников.

  - Ладно, чамор, давай не сердись. Меня Митяй зовут. Для тебя - дядя Митяй. А его - Петро. А тебя как?

  - Дядя Игорь. Васильевич.

  - Значь, Игор?шка, - ощерился Петро.

  - Игорь Васильевич, - уточнил я.

  Петро опешил.

  - Ну, какой ты Василич, мы ещ? посмотрим. - Митяй с интересом глянул на меня. - Лопату-то в руках держал?

  Вдвое старше меня по возрасту и вдвое шире в плечах, краснорожий Митяй с насмешкой пялился на меня. Петро подхихикнул.

  "Да это ж Сер?жка и Колька, - мысленно ахнул я. - Овзрослевшие, спившиеся, махнувшие на себя рукою... Пожалуй, так оно и есть. Эх, показать бы им сейчас самих себя со стороны!.. Спокойно, Игор?к. А показать бы тебе сейчас со стороны тебя... И Руслана. Что сказал бы? Как хорошо судить других. Чамор и есть".

  - Ну что, Игорь Васильевич, будемьте уголь разгружать? - ядовито спросил Митяй.

  Я схватил лопату и бросился к вагону.

  - Да он бешаной! - услышал я за спиной голос Петро.

  - Та не... Ентузиаст, - хмыкнул Митяй. - Токо посмотрим, как долго его ентузиазму хватит.

  Я молча стиснул зубы и набросился на вагон - распахнул боковой люк и вонзил лопату в чернь угля. Массивная кипа вывалилась наружу. Митяй и Петро, один скривив губы в ухмылку, другой раззинув рот, наблюдали.

  - Помогайте, а то денег не получите, - зло кинул я.

  - Не, в натуре, Митяй, - промямлил Петро. - Глянь, парень старается.

  - И пусть старается, - махнул рукой Митяй. - Нам-то что за дело.

  - Так мы ж вместе работаем, - растерянно сказал Петро.

  - Работаем! Та ты посмотри, шо он за работник! Мы ещ? перекурим, а потом сделаем в два раза больше, чем он. Слышь, ентузиаст, сигарет у тя не будет?

  - Не курю, - злобно ответил я.

  - У меня есть, - сказал Петро.

  - Ага! - обрадовался Митяй. - Покурим назло ентузиасту?

  - Ну, давай... покурим, - краснея ответил Петро.

  Он вынул "Приму", и они с Митяем задымили, усевшись на рельсы.

  - По-прежнему не куришь, ентузиаст? - осведомился Митяй, с нарочным удовольствием затягиваясь и отпл?вывая табачные крошки изо рта.

  - По-прежнему работаю. А ну, берите лопаты.

  - Наш?л дураков за четыре сольдо, - сынтелектуальничал Митяй.

  - Значит, я тут один дурак?

  - Выходит, да.

  Я принялся выгребать уголь с удвоенной энергией.

  - Слышь, Митяй, давай подсобим, неудобно. - Петро сделал попытку встать с рельс, но Митяй положил ему тяж?лую руку на плечо.

  - Докурим. Парень любит пахать - пускай попашет.

  - Так нечестно же...

  - С хера ли ты знаешь, что есть честно, а что нет? - ухмыльнулся Митяй.

  - А вот знаю! - Петро вскочил с рельсов и бросил недокуренную сигарету на щеб?нку. - Когда один пашет, а остальные курят - это нечестно. Это я знаю. - Он схватил лопату.

  - Бунт на корабле? - лениво спросил Митяй.

  - Игор?шка, счас я тебе помогу! - Петро набросился на уголь справа от меня.

  Вдво?м работа пошла гораздо быстрей.

  - Отак мы его, - радостно приговаривал Петро. - Отак... А ты, ваще, чем занимаешься?

  - Стихи пишу.

  - Вот я и смотрю - мускулы слабые... То есть, в смысле, стихи?

  - В смысле - стихи.

  - В смысле - как Есенин?

  - В смысле - как Матушинский.

  - А кто такой Матушинский?

  - Ну, типа Пушкина.

  - А, знаю. В школе проходили. Я, там, типа, памятник себе воздвиг... этот, как его...

  - Нерукотворный, - подсказал Митяй, загашивая сигарету о рельсы и подымаясь. - К нему не зараст?т народная тропа. - После чего проч?л вс? стихотворенье до конца.

  - Ч? зенки вылупил, стихотворец? Ты думаешь, единственный поэт, который уголь разгребает? А вдруг и я такой?А? Слухай:

  - Кто себя отважится понять Тот простую истину оценит Женщина способна изменять А рука мужчине не изменит. Ну как?

  - Рифма и размер есть. А смысел - дубовый.

  - Ну ты да?шь, Митяй! - восхитился Петро. - Да ты ж, выходит, поэт! Прям, Пушкин. Не?

  - Рука в говне, - мрачно буркнул Митяй. - Мне, вон, интересно, что Матушинский - правильно так тебя, да? - скажет.

  - Разгружаем уголь, - сказал я.

  - Не, ты мне, мальчик, не юли. Ну ч?, говнянку я написал?

  - Да ничего ты не написал. - Я воткнул лопату в уголь. - Такие стихи пишут на стенах туалета. Хотя у тебя, может, и поэлегантней.

  - Смотри-ка, какой дипломат! По-э-ли-гант-ней! Да я, может, родился в туалете, живу в туалете и в н?м же и помру. Да что я, не вижу, что ли, - ты ж ненавидишь таких людей, как я, как Петро, как мои друзья - ч?рных работяг. Ты ж, сука, выше этого. Только вы ж, блядь, интеллектуалы, сами или кочегарами работаете, или дворниками, или, вот, уголь... Та хер со мной, здесь я понимаю, за что ты Петро презираешь?

  Петро удивл?нно вскинул брови.

  - С чего ты взял, что я вообще кого-то презираю?

  - Ну, это же естественно... Или я чего-то не понимаю в жизни. Ты же ставишь себя выше всех остальных.

  - Нет. Это ты ставишь себя выше всех остальных.

  - Тем, что представляю из себя такое дерьмо?

  - Да ты и в этом находишь кайф.

  - А ты не дерьмо?

  - Нет, - ответил я. И, подумав, повторил: - Нет.

  - Вез?т. Если ты не соврал. А не верю. Никому не верю. Ну что, показать тебе, как лопатой уголь выгребают? - И накинулся на кучу угля в вагоне, с остервенением выкидывая его на рампу. Работал он действительно залихватски. Сил в н?м, невзирая на возраст, было куда больше, чем во мне. Внезапно он откинул лопату и нарочито тихим голосом сказал:

  - Ну, читай.

  - Чего читать?

  - Блядь, стихи свои.

  - А тебе они зачем?

  - Читай.

  - Господи! Да неужели в этой стране даже разгребатели угля не могут просто разгребать уголь!

  - Не юродствуй ты, Игорь сраный Васильевич. Читай.

  -Читаю:

  На взбесившейся постели Я не сплю вторую ночь Я на адской карусели Уношусь отсюда прочь Кто тут змеи или черти Или просто дребедень Или алкогольной смерти Подползающая тень Здесь царят миры другие И щелчку подставив лоб Литургию летаргии Вдохновенно служит поп Опустив хмельные веки Прославляет он в веках Наши водочные реки В огуречных берегах Безъязычные пророки Серафимы-фраера Вылетают пенясь строки Из-под пьяного пера То сознаньем крыльев гордый То беспомощный до сл?з Конь-Пегас зарылся мордой В поэтический ов?с На него уселась криво Раня буквами бока От похмельного курсива Окосевшая строка И склонилась к изголовью Чтоб ударясь о стакан Заклевать себя до крови Как блаженый пеликан.

  Митяй схватил лопату и тут же бросил е? назад. Отвернулся от нас и уш?л за вагон. Оттуда раздались вдруг его всхлипы.

  - Эх ты сука! - сказал Петро. - Ч? ж ты друга моего расстроил? Я ж тебя счас...

  - Не трогай его, дурак. Если б ты понимал, что он написал...Стишки написал...

  Да, понял, Петро? Херню он написал. Слышь, Петро? Рифмованную херню.

  - А ч? ж ты плачешь? - простодушно поинтересовался Петро.

  - А кто сказал, что я плачу? У меня просто насморк.

  Митяй вышел из-за вагона, схватил в руки лопату. С полминуты мы втро?м ожесточ?нно разгребали уголь. Затем Митяй повернулся ко мне и сказал:

  - Я тебя ненавижу.

  - А я тебя - нет.

  Митяй бросил лопату.

  - Чтоб не убить тебя. - И уш?л за вагон.

  - А чего это вс?? - спросил Петро.

  - Доразгреб?м, - коротко ответил я.

  - А Митяй?

  - Пускай отдохн?т. Тебе ж, надеюсь, не жаль за друга поработать.

  - Не, конечно не. Токо я не нонимаю...

  - А чего понимать. Давай разгребать уголь.

  - А Митяй?

  - Говорю ж, пусть отдохн?т. Вы, вообще, как - друзья, что ли?

  - Ну-у... он мне вроде заместо отца. Сам-то я детдомовский. А Митяй из меня человека сделал. Хороший он.

  - А обращается с тобой, как с лакеем.

  - С кем?

  - Ну, как со слугой.

  - Дурак ты, вр?шь ты вс?. А токо я для Митяя вс? одно, вс? сделаю. А будешь на него гнать - так я тебя лопатой пристукну.

  - Ладно, Петро, не сердись на меня. - Я положил ему руку на плечо. - Давай, что ли, покурим.

  - Так ты ж не куришь.

  - Курю. Зови Митяя. Покурим, а там уж и за уголь примимся.

  Петро кликнул Митяя:

  - Митяй, пошли покурим с Игор?шкой.

  - Не куришь, значит? - Митяй появился из-за вагона с кривой ухмылкой на лице. По ухмылке этой ни за что нельзя было догадаться, что человек этот несколько минут назад плакал.

  - Курю. Уже.

  - Чужие сигареты, конечно.

  - Конечно, - спокойно ответил я. - Своих-то нет.

  - Та ладно, Митяй, жалко, что ли, - смущ?нно выступил Петро.

  - Мне не жалко, - пожал плечами Митяй. - Сигареты твои.

  Мы уселись на холодную рампу, свесив ноги в про?м между рампой и поездом, и закурили трухлявую "Приму".

  - А стихи твои, честно скажу, - говно, - выдохнул дым Митяй. - Сам понимаешь, почему. Слишком хорошие.

  - Это их единственный недостаток?

  - А этого недостатка достаточно. Пардон за каламбур. Кому эта херня нужна? Ну, и я писал. А потом понял - никому это на хер не нужно. Вагоны разгружать куда полезней. Видал? - Митяй согнул руку в локте. - Мышца. Плюс деньги. Плюс люди уголька-то ждут. Греться надо. А от твоей поэзии чего? Ни тепла, ни денег, ни мышцы. Сидишь ты за письменным столом сопля сопл?й и кому ты, на хрен, сгорбился?

  - А ты кому?

  - Да хоть бы ему! - Митяй ткнул пальцем в Петро. - А, в общем, прав ты. И Петро я не сгорбился.

  - Та ты ч?, Митяй... - расширив глаза перебил его Петро.

  - Никто никому на хер не нужен. Мне, считай, пятьдесят пять, я знаю, что говорю.

  - Пятьдесят пять, а дурак, - глядя ему в глаза, вымолвил я.

  - Митяй, я ему по роже дам! - вскинулся Петро.

  - Я те дам! Я те сам счас дам! Вертишься щенячьим хвостиком вокруг моей жопы...

  Пора бы уж ума набираться. Думаешь, ты мне шибко нужен? Думаешь, я тебе нужен?

  Ни ты мне, ни я тебе. Человек человеку волк. Ну, ч? губами шл?паешь? Уйди, загрызу. Сигареты оставь.

  Петро, дрожа губами, смотрел некоторое время на Митяя, затем бросил сигареты на рельсы, заплакал и побежал прочь.

  - Скотина ты, - с чувством сказал я Митяю.

  - А ты нет? Почитай мне ещ? что-нибудь.

  - Давай работать.

  - Нич?, работа не убежит.

  - У меня никакой охоты нет, здесь до утра куковать.

  - Ч?, баба в т?плой постели жд?т?

  - Не тво? дело, кто меня жд?т.

  - А вот меня никто не жд?т. - Митяй поднял с рельс брошенную Петро пачку и вытащил две сигареты. - Угощайтесь, Игорь Васильевич... Да оно и к лучшему, а?

  Баб я уже переимел достаточно, на мужиков переходить неохота, а суп я себе всегда и сам сварю. Петро своей щенячьей преданностью вааще достал... Пора переквалифицироваться... в кого?

  - В управдомы?

  - В покойники. Никто никому не нужен.

  - Позволь не согласиться.

  - И кому ж нужен ты?

  - Позволь оставить это в тайне. Ты зачем Петро обидел?

  - Да он мне надоел.

  - Ты сам себе надоел.

  - А хоть бы и так.

  - Это не причина других обижать. Он же тебе как сын. Короче, разгружаем уголь.

  - Э-э, стоп. Тут уж я Петро найду. Что ж нам, вдво?м костылиться? Старый батько должен вкалывать, а младой сын по рельсам сопли размазывать? Так стихи, значит, не почитаешь?

  - Почитаю. Если перед Петро извинишься.

  - Значит, не почитаешь. А хош, спорю, что это он ещ? передо мной извинится?

  - Не надо. Не будем спорить.

  - А жаль. Я б выиграл.

  - Выиграл бы. Поэтому и жаль тебя.

  - Примкнись, ты.

  Митяй вскочил и кинулся искать Петро. Я взял лопату и по-новой принялся за уголь.

  "Какой же я счастливый человек, - подумалось вдруг мне. - Русланчик, милый мой Русланчик..."

  Через десять минут вернулся Митяй. С Петро. Петро утирал последние сл?зы, но выглядел вполне счастливым. Похоже, Митяй его как-то утешил. Петро снова любил Митяя, любил меня, любил уголь, который тут же стал выгребать из вагона с энтузиазмом нашкодившего и прощ?нного реб?нка. Я тут же присоединидся к нему.

  Митяй ещ? несколько секунд медлил, разминая между пальцами сигарету, затем сунул е? за ухо и, схватив лопату, тоже принялся выгребать уголь.

  Короче, через час мы покончили с обоими вагонами. Друг с другом в это время больше не разговаривали.

  - Ну что, пошли к Ивахненко? - предложил Митяй, сбросив последнюю лопату угля на рампу.

  Получив по два червонца каждый ("Так швыдко?" - удивился Ивахненко), мы вышли со станции. Было уже совсем темно, ж?лтый фонарный свет запл?вывался посыпавшим по-новой снегом.

  - Ну, бывай здоров, стихотворец. - Митяй протянул мне лапу.

  - Ну, бывай. - Я протянул в ответ ладонь.

  Петро отчего-то не удержался и хлопнул меня по плечу. Я хлопнул его в ответ.

  - Так думаю, свидимся ещ?, - сказал Митяй.

  Не знаю, с чего он это взял, но у меня тоже было подобное предчувствие.

  - Прич?м не на угле, - добавил Митяй, лукавясь своей красной мордой. - Ну, может, прочт?шь напоследок какой стишок?

  Я посмотрел на него.

  - Стишок тебе? Ну, вот, слушай:

  Уедем отсюда к ч?рту Во Тьму-Таракань куда-то Протянем к аэропорту Краснеющий луч заката Отправимся в поднебесье Торчащее в горле костью И будем срывать созвездья Висящие белой гроздью Мы выдавим гроздь в бокалы И зв?здного хмелю выпьем Завоем степным шакалом Заплачем болотной выпью Шатаясь межзв?здной пьянью В космической тьме пантеры Мы руки в не? протянем Корявые как антенны Которые синий ветер Колышет камышной пляской Наложим на солнце вето Утешимся лунной сказкой В ночи нас никто не тронет Она нам дана от Бога В ней скачут вдоль речки кони Отведав луны и грога На их пропотевших спинах Нам мчится легко и ясно Так пишут стихом картины Так пишут поэмы маслом Никто ничего не скажет Никто ни о ч?м не спросит Лишь Бог елеем помажет Когда нас на Землю сбросят Обвяжет нам раны бинтом Укроет тулупом ватным И мы пойд?м лабиринтом Меж жизнью и непонятным.

  - Ладно, катись на хер, - сказал Митяй после паузы.

  - Покачусь. С удовольствием покачусь. Бывайте. Только не заблудитесь в лабиринте.

  - В каком лабиринте? - не понял Петро.

  - В жизненном.

  - Не по адресу, Тезей. Сам не заблудись.

  - Ты ещ? и про Тезея знаешь?

  - Пош?л на хер, Минотавер.

  На том мы и расстались.

  Ключ в замочной скважине я постарался повернуть как тише, чтобы не разбудить Руслана. Но Руслан не спал. Он, собака, просто лежал в постели и читал, включив ночник, "Приключения Робинзона Крузо".

  - Привет, - сказал он надтреснутым голосом. - Ну ч?? Купил сигарет?

  - Ой, Русланчик, совсем забыл. Счас сбегаю.

  - Не изволь беспокоиться. Я уже сбегал и купил две пачки.

  - Ты солнышко. - Я нагнулся, чтоб поцеловать Руслана, но он отстранил меня тв?рдой рукой.

  - Что? - не понял я.

  - Где ты был?

  - Где я был, там меня уже нет.

  - Разгружал-таки вагоны?

  - А хоть бы и так. - Я достал из кармана два червонца и, пошелестев ими перед носом Руслана, бросил ему на одеяло.

  - Думаешь, меня это радует? - Руслан сбросил мои червонцы на пол.

  Я нагнулся и поднял деньги.

  - Даже если и не радует - не очень-то швыряйся, - сказал я. - Я три часа разгружал уголь за них. Сеч?шь?

  - А кто тебя просил?!

  - А что, ты один должен бабки в дом приносить? Ты не допускаешь во мне если не чувства гордости, то хотя бы ущербности?!

  - Я думал, мы любим друг друга, - тихо сказал Руслан. - А, значит, никаких долгов - финансовых - у нас друг перед другом быть не может.

  - Ты скучал без меня? - спросил я.

  - Да, - просто ответил Руслан.

  - А я каждый будний день по восемь часов без тебя скучаю! - заорал я. - Так что ж мне - приказать тебе: Русланчик, не ходи на работу? Или ты хочешь, чтоб только ты для меня что-то делал, а я был вечным получателем?

  Руслан некоторое время глядел в потолок, затем перевернулся и уткнулся носом в подушку.

  - Прости, - сказал он. - Я, наверное, действительно слишком любящий эгоист.

  - Если любящий - значит, не такой уж и эгоист, - ответил я, присаживаясь на постель и обнимая его.

  - Спасибо.

  - А зачем ты читал Дефо?

  - Чувствовал себя одиноким, как Робинзон.

  - У него появился Пятница.

  - Да... Простишь меня?

  - При одном условии.

  - При каком?

  - Если ты меня простишь.

  Русланчик наклонил меня к себе и поцеловал в губы.

  - Ты говорил, вроде, сигарет купил?

  - Ну, купил.

  - Давай сперва покурим.

  - Давай. - Руслан встал с постели.

  - Чего это за трусы на тебе? - удивился я. - Даже как-то глупо смотрятся.

  - Я ж не знал, прид?шь ты или нет. А ты вообще одетый.

  - Эту несуразность легко устранить.

  Пару минут спустя мы сидели голые и курили "Космос".

  - До чего же хорошо, - сказал я.

  - А вагоны разгружать, небось, плохо было?

  - Не скажи. Встречаешь интересных людей. Митяя, например. Петро. Да хоть и Ивахненко.

  - Насыщенная жизнь. А, главное, Ига, давай ссориться больше никогда не будем.

  - Ну, хрен с тобой, давай.

  - Дурак ты.

  - Сам дурак.

  Мы не выдержали и снова поцеловались.

  - А я, может, ещ? буду вагоны разгружать!

  - Дурак ты, Игор?шка.

  - Почему это?

  - Потому что я тебя люблю.

  - А, тогда я действительно, может, дурак.

  - Мы дураки.

  - Да. Влюбл?нные дураки.

  * * *

  - Не, к завтрему никак не вырыть, - с удовольствием сказал Сер?жка, глядя в невыразительные глаза бледной дамочки, сидящей по другую сторону стола.

  - Как же так! Ведь директор кладбища обещал...

  - А ежели он обещал, так пускай он же и роет. Верно, Корнеич? - Сер?жка повернулся к напарнику.

  Корнеич, сидя сбоку и пуская ртом бесцветные пузыри, умил?нно хмыкнул.

  - Это возмутительно! - Дама вскочила со стула. - Или, вы думаете, на вас нет управы? К вашему сведению, мой покойный муж был полковником, начальником штаба дивизии...

  - Мадам, - галантно произн?с Сер?жка, - у нас тут и генералы лежат. И все дожидались своей очереди. Скажи, Корнеич?

  - Как не хуй делать, - подтвердил Корнеич.

  Дама оскорбл?нно вспыхнула.

  - Я сюда пришла не за тем, чтоб выслушивать ваши матюги! Директор кладбища узнает о нашей встрече вс?!

  - Мадам! - Сер?жка с якобы укоризной взглянул на Корнеича. - Вы уж простите простого человека, всю свою сознательную жизнь отбарабанившего на кладбище. Ваш покойный муж, начальник штаба дивизии, наверняка выражался куда деликатнее.

  Дамочка покраснела.

  - Вс?! - вскочила она со стула. - Директор кладбища узнает обо вс?м немедленно!

  - И метнулась к двери.

  - Перчатки! - крикнул ей в спину Сер?жка.

  - Что? - Дамочка обернулась уже на пороге.

  - Вы забыли перчатки. - Сер?жка протянул ей пару ж?лтых замшевых перчаток.

  - Спасибо, - коротко бросила дамочка, подошла, хотела вырвать перчатки из Сер?жкиной руки, но тот неожиданно ухватил е? за талию и усадил на стул напротив.

  - Мадам, люди должны не угрожать друг другу, а договариваться. Мне не хотелось бы, чтоб мы расстались врагами. Давайте попробуем договориться. Корнеич, подыши.

  Старик встал и покорно вышел за дверь.

  - Поверьте, - сказал Сер?жка, когда дверь захлопнулась, - я ведь вовсе не хам какой-нибудь. Я вполне разделяю ваше горе. Вам хочется как скорее похоронить любимого мужа. Подумать только - такой молодой... И уже до полковника дослужился.

  - С чего вы взяли, что он был молодым?

  - Каждый из нас был когда-нибудь молодым.... Шучу. Просто глядя на вас...

  - Мой муж был старше меня на двадцать лет.

  - Да что вы! - Сер?жка всплеснул руками. - Удивительно. Такая преданность...

  Даже после смерти. Достойно всяческого восхищения.

  - Молодой человек! - Дамочка нахмурилась. - Прекратите юродствовать.

  Сер?жка удивл?нно вскинул брови.

  - Во-первых, я не юродствую, - сказал он. - Я вами совершенно искренне восхищаюсь. А во-вторых, почему же я для вас молодой человек? Вы, по-моему, моложе меня года минимум на два. Мне ведь уже двадцать семь.

  Мадам зарделась.

  - Вы хотите сказать, что я выгляжу на двадцать пять? - спросила она.

  - А что я должен сказать, если вы так и выглядите?

  - Сначала вы вели себя как беспросветный хам, - покачала головой дамочка. - Теперь - как милый лжец.

  - А что вам больше нравится?

  - Мне тридцать три, - ответила дамочка не на заданный ей вопрос. - Я этого не скрываю и не нуждаюсь в комплиментах на этот сч?т.

  - А я хотел бы говорить вам комплименты.

  - Потому что вы милый лжец?

  - Нет, потому что я беспросветный хам. Хотите чаю? А, может, хотите выпить?

  - Для чаю у вас душновато.

  - А вы снимите шубку.

  Дамочка послушно сняла шубку и села на прежнее место возле Сер?жки, разве что придвинув стул чуть поближе к нему.

  - А выпила бы я вс? равно чего-нибудь покрепче.

  - Вуаля! - Неведомо откуда Сер?жка извл?к и поставил на стол бутылку коньяка.

  - Вы фокусник? - удивилась дамочка.

  - Нет, - печально ответил Сер?жка, - я простой гробокопатель. Могильщик, что лопатою сырою всю жизнь другим удачно ямы роет, не думает, что срок его прид?т, что сам он в эту яму попад?т.

  - Так вы ещ? и поэт?

  - Увы. Не люблю хвастаться тем, чего не сделал. Это стихи моего друга Игоря Матушинского. Слыхали?

  - Увы. По-моему, вы просто скромничаете.

  - Если б мой друг Игорь Матушинский услышал, что я умею скромничать, он бы помер со смеху.

  - А вы бы его зарыли. Так коньяку наль?те?

  - Из кружки не побрезгуете?

  - А я вообще не брезгливая.

  - Тогда - салю!

  - Чего?

  - Извиняюсь. Люблю щегольнуть французским, потому что толком его не знаю. Ужасно я с вами откровенен что-то. Прозит!

  - Чего?

  - А уж немецкого и вовсе не знаю. Я всегда откровенен с теми, кто мне понравится. Извините за грубый комплимент. Короче, по-русски - выпьем.

  Они чокнулись алюминиевыми кружками и выпили.

  - А вы заметили, - сказал Сер?жка, ставя пустую кружку на стол и вытирая небритые губы ватником, - что у самой пьющей нации - у нас, русских, - нет ?мкого слова для тоста? Ни французского "салю", ни немецкого "прозит", ни английского "чирз", ни скандинавского "скаль". Не странно ли это, мадам?

  - Пожалуйста, не называйте меня "мадам", прошу вас.

  - А как вас называть?

  - Люда.

  - Тогда меня - Сер?жа.

  - Нет, вс?-таки здесь у вас слишком душно... Адски жарко... Если вас не смутит, я сниму эту кофточку... Зачем вы это руку мне на грудь?

  - Извините... Она у вас такая круглая... И... мягкая, оказывается... Не сдержался... Извините...

  - Извиню, - продышала Люда.

  - Неужели вы действительно так любили своего покойного мужа?

  - Сер?жа. Идите на хуй. Вместе с моим покойным мужем.

  Сер?жка опешил и покрылся красными пятнами. Невероятное - впервые в жизни его вогнали в краску. Впрочем, он быстро оправился.

  - Вместе с ним - то есть, в могилу.

  - А вы остры на язычок.

  - Хотите проверить?

  - Было бы недурно.

  - Тогда давайте рассчитаемся, - спокойно сказал Сер?жка.

  - Вы хотите предложить мне за это деньги? - обомлела Люда.

  - Нет, я хочу получить деньги с вас.

  - За ЭТО? С МЕНЯ?

  - За похороны вашего мужа. За то, чтоб могилка была вырыта сегодня.

  Люда резко вскочила со стула, схватила кофточку, натянула е?.

  - А вы редкостный мерзавец, - сказала она.

  - Почему? - искренне удивился Сер?жка. - Потому, что не хочу воспользоваться ситуацией и изнасиловать вас?

  - Потому... потому что мерзавец! - крикнула Люда.

  - Аргумент принят, - кивнул Сер?жка, подливая себе в кружку ещ? коньяку. - А вотр, мадам!

  - А к директору вашему я схожу, не сомневайтесь! Немедленно!

  - И что же вы ему скажете? Что я не пожелал вас трахнуть?

  - Скажу, что вы... что вы пьянствуете на работе!

  Сер?жка расхохотался так, что чуть не расплескал коньяк из кружки.

  - Ох, хотел бы я присутствовать при этой сцене! Он же вас за душевнобольную примет.

  - Он так уверен в вашей святости?

  - Нет, с вами и цирка не нужно! Да пь?м мы вместе! Мы тут на кладбище все в одной лодке.

  Люда устало откинула прядь со лба.

  - Я так и думала, - сказала она. - Ладно, сколько вы хотите?

  - От это другой разговор, дамочка! - довольно воскликнул Сер?жка, сразу переходя с французского на нижегородский. - Ну, чтоб не разорять бедную вдову начальника штаба дивизии, ограничимся стольником.

  - Граб?ж! - взвизгнула дамочка.

  - М-да, - сокруш?нно покачал головой Сер?жка. - А если б я запросил два стольника, вы бы назвали меня убийцей. Это не граб?ж, мадам, это акт милосердия.

  Подумайте, у меня взрослая мама, у Корнеича больная печень, у директора кладбища дядя с, пожалуй, парализоваными ногами...

  - Прич?м тут ваш директор?

  - А делиться? Бог ведь что велел? Бог, мадам, велел делиться с директором кладбища. Не то, говорит, ребята, не пить вам больше коньяк в уютной сторожке - директор П?тр, говорит, вас живо за борт оформит. Он у вас, говорит, мужчина строгий - брада седая, брови густые, машина "Волга", окраска ч?рная.

  - Да лучше я своего мужа на помойке зарою!

  - Да, - вздохнул Сер?жка, - что с нами любовь делает... Любовь к деньгам, я имею в виду. Не выйдет у вас с помойками, мадам - вмешается милиция, вмешается санэпидемстанция - это вам уже не в стольник влетит.

  - Мерзавец.

  - А вы повторяетесь. Хотите прокрутить весь разговор по-новой?

  - Да подавитесь вы! - Дамочка раскрыла сумочку и швырнула оттуда стольник на стол. - Я бы ещ? столько же заплатила, лишь бы никогда вас больше не видеть.

  - Ид?т, - согласился Сер?жка и протянул руку.

  - Не прикасайтесь ко мне своими грязными руками! И чтоб могила была готова уже сегодня.

  - Не волнуйтесь, мадам, у нас как в аптеке: утром деньги - вечером могила; вечером деньги - утром могила.

  - Ну, вс?, прощайте. - Дамочка направилась к выходу.

  - Не прощайте, а до свидания. - Сер?жка хитро поднял палец кверху. - Вы ведь стольник за "никогданеувидимся" так и не заплатили.

  Дверь хлопнула.

  Сер?жка с довольным видом подлил себе коньяку и медленно выцедил.

  Вош?л Корнеич.

  - Ну, как? - робко спросил он.

  - Пляши, Корнеич! - Сер?жка грохнул о стол пустой кружкой. - Заработал ты свой червонец. Богатеешь, плесень. Скоро твои дети будут пить один коньяк.

  - То исть... как? - не понял Корнеич.

  - А так - из бутылочки с сосочкой.

  - Я в смысле... Как же... всего червонец?

  - Скупость, Корнеич, скупость заедает нынче человека.

  - Какого человека?

  - Меня, например. Да нет, Корнеич, я-то как раз мужчина широкий. Спичку поднести подкурить, друзей на трамвае покатать - на вс? готов. А вот клиент нынче такой пош?л - деньгу из него не выжмешь. Да ты садись, Корнеич, коньячку хлебни...

  Тебе червонец как - цельной бумажкой выдать или пятачками отсчитать?

  - Сергей Василич... Да как же... - Глаза Корнеича наполнились влагой. - Ведь всегда ж по двадцать пять...

  - Да ты подумай, Корнеич, ведь червонец - это целая бутылка водки или пять кило ирисок!

  Корнеич часто заморгал глазами. Потянулся за кружкой с коньяком, выпил залпом и закашлялся. Сер?жка участливо похлопал его по спине.

  - Что, не в то горло попало? Не береж?шь ты себя, Корнеич. Коньяк-то хорош?

  - Хорош, - хрипло сглотнул Корнеич.

  - Ну, держи свой червонец.

  - Спасибо, Сергей Василич. - Почерневшими от земли, потрескавшимися от мороза пальцами Корнеич потянулся к красненькой. Сер?жка неожиданно припечатал червонец ладонью к столу. Корнеич заморгал глазами ещ? чаще.

  - Ты ч?, совсем дурак? - Сер?жка пристально и как-то зло поглядел на Корнеича.

  Затем достал из кармана три таких же червонных бумажки, швырнул их перед Корнеичем веером и подмахнул к ним прижатую рукой.

  - Ну, чего таращишься, чучело? Сгребай. Да бери ты свою долю. Приш?л и на нашу улицу праздник - клиенточку я распотрошил на стольник. Сорок тебе, сорок мне, двадцать Петру Алексеевичу.

  Корнеич, вс? ещ? не веря, пугливо взял бумажки и сунул их в карман ватных штанов.

  - Хотя стоило б тебя тринадцатой лишить, - сурово покачал головой Сер?жка, - раз шуток не понимаешь.

  Корнеич угодливо хихикнул.

  - Ладно, старик, бери лопату - и за работу. К вечеру могила должна быть готова.

  Я сво? дело сделал, делай же и ты сво?.

  Корнеич с готовностью схватил лопату и глянул на Сер?жку глазами собачьей благодарности.

  - Сер?женька... Сергей, то есть, Васильевич...

  - Иди, Корнеич, иди работай.

  - Тьфу, - сказал он, когда дверь за Корнеичем вежливо прикрылась.

  У директора кладбища Петра Алексеевича Тимошенко не было ни дяди с парализованными ногами, ни седой бороды, ни густых бровей, но ч?рная машина "Волга" несомненно была. Были и очередные посетители - молоденький лейтенант милиции и молодая же заплаканная женщина - судя по внешности, скорее сестра, чем жена лейтенанта.

  - Ну чем же я могу вам помочь, дорогие мои! - вспл?скивал руками П?тр Алексеевич. - Нет места на кладбище, нет! Сам недавно любимую т?тю в Энгельсе похоронил. И даже там очередь на год впер?д. Это что-то ужасное, как возросла смертность.

  - Но поймите, - робко сказал лейтенант, - это же был наш папа...

  - Вс? понимаю, вс? понимаю и сочувствую, но поделать, увы, ничего не могу.

  Женщина заплакала. Лейтенант погладил е? по голове и сделал шаг впер?д.

  - Мы могли бы договориться, - сказал он, покраснев.

  - Что вы имеете в виду? - Тимошенко поднял на него недоумевающие глаза.

  - Ну-у... - Лейтенант явно не знал, как начать. - У нас, в общем, есть с собой... ну, определ?нная сумма...

  Тимошенко грозно поднялся из-за стола.

  - Лейтенант, - укоризненно сказал он, - вы ведь ещ? так молоды.

  - А что? - неожиданно резко вскинулся лейтенант. - Что делать-то?

  - Не начинать свой жизненный путь с преступления. Я уж не говорю о чести мундира. Вот если б вы остановили меня за превышение скорости, а я начал предлагать вам взятку, как бы вы поступили?

  - Повесил бы, - неожиданно зло ответил лейтенант. - На первом же столбе.

  - Что-о? - у Тимошенко округлились глаза.

  - Пойд?м, Ваня... - Заплаканная женщина потянула лейтенанта за рукав.

  - Без всякой жалости, - вырываясь, добавил лейтенант. - Высоко и коротко.

  - Вон!!! - завопил Тимошенко. - Вон из моего кабинета!

  Лейтенант только рукой махнул, и они с сестрой направились к дверям. Те вдруг сами раскрылись перед ними.

  - к вам, П?тр Алексеевич? - спросил Сер?жка. - Здравствуйте, - кивнул он посетителям.

  - До свидания, - свирепо буркнул лейтенант, хлопая дверью.

  Сер?жка повернул к директору удивл?нное лицо.

  - Проходи, Сер?жа, проходи, - ласково сказал Тимошенко. - Вот видишь, чего только не приходится... Лейтенант милиции взятки предлагает... Я ещ? с ума не сош?л - от представителя властей взятки брать. Вот будь он генерал или, хотя бы, полковник... - Тимошенко расхохотался. - А с этими лейтенантами-капитанами...

  Береж?ного Бог береж?т. Кстати, о полковниках - была ж у тебя сегодня эта...

  полковничья вдова?

  - Была, П?тр Алексеевич, - улыбнулся Сер?жка. - Просила вам кое-что передать.

  Вот. - Продолжая улыбаться, он протянул Тимошенко Петру Алексеевичу две красненькие бумажки.

  Тот ответил на улыбку и спрятал червонцы в нагрудный карман.

  - Молодец, Сер?жа, хорошо работаешь.

  - Пришлось постараться.

  - Вот и старайся. Господь любит старательных. Ну, и я тоже. Работа у нас хоть и грязная, с земл?й дело имеем, но - рука руку моет.

  - Кстати, П?тр Алексеевич, у меня к вам просьба.

  - Чем смогу - помогу.

  - мне сегодня с работы пораньше... в смысле, прямо сейчас уйти?

  - Другому б отказал, а тебе говорю - иди.

  - Спасибо, П?тр Алексеевич. Понимаете, там с другом...

  Тимошенко приподнялся, опершись о стол руками.

  - А вот тут ты, Сер?жа, не прав. Я ведь, заметь, не спрашивал, зачем, я просто сказал: иди. Никогда ничего не объясняй, пока тебя не спрашивают. Вот спросят - отвечай, и по возсти правду. По возсти. А начн?шь объяснять без нужды - сразу в неправде заподозрят. Иди, в общем.

  От кладбища Сер?жка поймал такси и поехал в центр - к Кольке.

  Колькин коммерческий лар?к располагался на главной саратовской артерии

  - Кировском проспекте, он же Немецкая улица, он же просто Проспект. Лар?к стоял в длинном ряду ему подобных, словно проклонированных с одного прототипа.

  Неторопливая толпа перетекала от ларька к ларьку, подолгу задерживаясь, но редко покупая, мечтая, видимо, о наморднике для кусачих цен.

  В Колькином ларьке сидело двое. Оно выпивало и закусывало. Выпивало шведскую водку "Абсолют" и закусывало голландскою туш?нкой из банки. Этими двумя были:

  сам Колька и его напарник Паша Нагрудный - двухметровый амбал приблизительно тех же габаритов вширь, с лицом с интеллектом карманного удава.

  - Бонжур, - приветствовал обоих Сер?жка. - Николай Васильевич, Павел Иванович - как трогательно наблюдать встречу автора со своим персонажем!

  - О, Сер?га, привет! - обрадовался Колька, а словоохотливый Паша молча протянул руку.

  - Ну, мальчики, как дела? Поч?м нынче м?ртвые души?

  - Да пош?л ты, - пробасил в ответ Паша.

  - Сказал он, - подхватил Сер?жка, - сняв воображаемую шляпу с воображаемой головы. Наль?те гостю?

  - Из стакана будешь? - спросил Колька.

  Сер?жка посмотрел на Кольку, прикрыл из жалости глаза и кивнул головой.

  - Буду.

  - Держи.

  Сер?жка выпил, втянул ноздр?й воздух, а от закуски отказался, заявив, что голландская туш?нка по сравнению с русской - дерьмо, а "Абсолют" вообще не нуждается в закуске. Паша угрюмо погрузился ложкой в банку с голландским дерьмом, набил рот и так же угрюмо зачавкал.

  - Да, мужики, весело тут у вас, - заметил Сер?жка, подставляя стакан по-новой. - Ревизора жд?те, Николай Васильевич?

  - Братву, - ответил за Кольку Паша.

  - А, жур д? пэ, - понимающе кивнул Сер?жка.

  - Чио-о? - громыхнул Паша.

  - День расплаты, говорю. Скачет к вам всадник бледный на бледном коне.

  А ты, Павлик, если хочешь, чтоб тебя лучше слышали, уменьшь громкость своего телевизора.

  - Чио-о? Какого телевизора? - прохрипел Паша ш?потом.

  - Ну, я вижу, ты меня уже понял.

  Паша скучно отмахнулся от него и вновь занялся туш?нкой.

  - Ну, и сколько с вас сегодня скассируют? - равнодушно поинтересовался Сер?жка.

  - Как обычно - три куска, - вздохнул Колька.

  Сер?жка присвистнул.

  - Три куска... Тридцать вырытых могил... Считай, два моих месячных левака.

  Драться будете? Или, вс? же, отдадите?

  - Ты ч?, Сер?га, драться? Ч? мы - самоубийцы?

  - Там - звери, - мрачно сказал Паша.

  - Да тебя, Павлик, любая мафия должна испугаться.

  - Не, - покачал головою Паша, - они меня не боятся.

  - Да ладно, Сер?га, деньги, понимаешь, вс? равно не наши, а босса, - объяснил Колька. - А для него три тыщи - тьфу. У него с этими... ну, ты понял, джентльменское соглашение - раз в месяц приехали, получили - вс? как в банке, только без этой волокиты. Проехали, короче. Ты-то сам чего сегодня с работы пораньше?

  - Выпить с тобой хотел. Так что давай, Николаша, оставляй сегодня лавочку на Пашины могучие плечи, прихвати бутылочку "Абсолюта" и дуем ко мне.

  - Нич? се, - возмутился Паша. - А мне одному оставаться, когда эти приедут? Не, несогласный.

  - Павлик, с нас бутылка.

  - Да на хрена мне ваша бутылка - своих полный лар?к. Не, несогласный.

  - Павлик, Павлик, - укоризненно покачал головой Сер?жка. - Такой большой, а такой трусливый.

  - Ага - трусливый, - пробурчал Паша. - Они знаешь какие. Звери.

  Тут в окошке появилась маленькая голова на тонкой шее. Юношеское личико с мелкими чертами уродовали гигантские очки с непомерно толстыми линзами.

  - Мы из джаза, - сказала голова.

  - В джазе только девушки, - весело огрызнулся Сер?жка. - Музыкальный киоск рядом, молодой человек.

  Колька неожиданно д?рнул Сер?жку за рукав и прошипел: "Молчи".

  - Здравствуй, Юрочка, - обратился он к молодому человеку. - Зайд?шь, или через окошко?

  - Через окошко, - ответил Юрочка. - Времени мало - нам ещ? столько ларьков обработать нужно. У нас ведь вс? по-джентльменски, так? Тем более, что накалывать - не в ваших интересах, ха-ха.

  Колька кивнул и протянул ему непрозрачный полиэтиленовый пакет с надписью "Мальборо" и баночку пива "Туборг".

  - Спасибо за покупку, - сказал он. - Заходите ещ?.

  - Обязательно зайд?м, - заверил Юрочка. - Не сомневайтесь. За пиво спасибо.

  Пока.

  - Вы что, ребята, рехнулись? - ошарашенно спросил Сер?жка после Юрочкиного ухода. - Вот это и есть ваш наводящий ужас рэкет? Да я б его за башку в лар?к затащил и у самого все наличные деньги отобрал.

  - Ага, - сказал Паша, - а через минуту из тебя б самого лар?к сделали. Ты видал, кто там за ним на улице стоял?

  - Юрочка - инкассатор, - пояснил Колька. - Пока он получает деньги, рядом бродят пять-шесть мальчиков размером с Пашу. Бригада поддержки, понял?

  - Да, крутенько, - согласился Сер?жка. - Ну, вс?, страшная мафия ушла, Паша ничего не боится, и мы с Колей тоже уходим. Да, Павлик?

  - Да идите вы, - огрызнулся слегка вс? же обиженный Паша, открывая новую банку с туш?нкой.

  Колька взял две литровые бутылки "Абсолюта" и они с Сер?жкой вышли из ларька.

  - А чего это мы так? - спросил Колька уже на улице. - Пить могли бы и в ларьке.

  - В ларьке было бы неплохо, - кивнул Сер?жка. - На своей территории ты явно лучше соображаешь. Но попав в объятия этого холодного злого мира, ты тупеешь, как все великие люди. От Советского, Николаша, Информбюро: Сегодня. У меня на квартире. Руслан. Прочт?т нам вслух. Послание. От Высшего Разума. Игорю Матушинскому. Запамятовали, Николай Васильевич?

  - Да с этим рэкетом никакой памяти не хватит, - оправдался Колька.

  - Я понимаю, что страшный Юрочка напугал тебя. - Сер?жка обнял Кольку за плечи.

  - Но водка быстро привед?т тебя в чувство. Только чур - Руслана не спаивать. Он нам сегодня трезвый нужен. Прибавим шагу - выпить хочется.

  - И пожрать, - добавил Колька.

  * * *

  - Вы, конечно, ценный работник, Руслан Васильевич, но, согласитесь, это - наглость, - распекал Русланчика его непопсредственный начальник Виктор Павлович Рукин. На столе перед ним стоял монитор, на котором самообличительно высвечивалось то, чем Руслан занимался всю вторую половину дня - текст послания к Игорю Матушинскому. С тех пор, как все компьютеры на фирме соединили в одну сеть, шеф имел возсть проконтролировать, чем занимается каждый компьютер в отдельности. Конец приш?л всем компьютерным играм в рабочее время, частным забавам на компьютере тоже приш?л конец.

  - Но, Виктор Павлович... - начал было Русланчик.

  - Не хочу ничего слушать! - взорвался шеф. - Вы полагаете, компьютерная фирма - это частная лавочка, где каждый может вытворять, что вздумается? Так вот, молодой человек Руслан Васильевич, здесь вы ошибаетесь, у нас заказ, у нас сроки, мы должны уложиться, иначе не видать нам денег, как своих ушей. Вы знаете, что такое деньги? Это вам кушать, мне кушать, семье моей кушать.

  Извините за еврейскую интонацию. А вы, опять же извините, занимаете компьютер хер знает чем. За мат - снова извините. Ну что это такое, что вы делаете? Нам поручили сделать красиво и быстро - понимаете, быстро! То, что вы сделаете красиво, я не сомневаюсь. Иначе б вас тут не было. Но от вас требуется и быстро!

  А вы, простите меня, занимаетесь какой-то х-х... ерундой... простите меня.

  - Виктор Павлович, - нервно сказал Руслан, - я давал вам повод быть мною недовольным?

  - Никогда, - вздохнул Виктор Павлович, - иначе б я вас давно уволил. И знаете почему? Вы не очень уважительны. Для вас что шеф, что не шеф. Работу свою вы выполняете прекрасно, но, по-моему, вам наплевать и на не?, простите за еврейскую интонацию. Вы думаете, я дурак? Вы думаете, я не вижу, что у вас есть что-то большее? Но что большее, когда мы получили заказ? Ведь это, извините - мои деньги, деньги моей семьи, ваши деньги, деньги вашего чего-то большего...

  - Виктор Павлович, - попытался оборвать его Руслан.

  - Я вас не спрашиваю про ваше большее, пусть оно оста?тся при вас, но меня волнует этот заказ...

  - Заказ готов. - Русланчик чуть повысил голос.

  - И поэтому ваше... Что?!

  - Заказ готов, - повторил Русланчик. - И вы можете его обозреть прямо сейчас.

  - Хм, - пробурчал Виктор Павлович, - почему-то в ваших устах "обозреть" звучит почти, как "оборзеть". Покажите.

  Русланчик потянулся к клавиатуре на столе, набрал код и вызвал на экран свою программу.

  - Дальше, - сказал шеф, пожирая глазами экран, - дальше, дальше, дальше...

  Руслан Васильевич, вы - гений!

  - А гению одну поблажку?

  - Хоть две!

  - мне с работы сейчас уйти?

  - Возмутительно, - сказал Виктор Павлович. - Нет, конечно, я вас отпускаю, но это возмутительно. Это превосходит все границы. Трудовой дисциплины у нас никакой. По-вашему, перестройка - это повод не работать? По-моему, да. Назовите меня ретроградом. Да, я ретроград. Я привык к некоторым определ?нным вещам - например, чтоб сотрудники приходили на работу в определ?нное время и уходили ровно через восемь часов, а в продолжении этих восьми часов работали. А не занимались на компьютере ч?рт знает чем. Нет, вы-таки работаете. И, конечно, я вас отпускаю. Но мнения своего не выразить не могу.

  - Спасибо, Виктор Павлович, - открыл было рот Руслан.

  - Не перебивайте меня. Да, раньше были плохие времена, но люди работали. В людях была совесть. При покойном Юрии Владимировиче...

  - Вы о Никулине? - снова встрял Руслан. - Он ещ? не покойный.

  - Я об Андропове. При н?м людей, шатающихся в рабочее время по улицам, хватали и забирали в милицию. Дисциплина поддерживалась в соответствии с трудовым законодательством.

  - А при покойном Иосифе Виссарионовиче опоздавших на работу сажали, - напомнил Руслан.

  Шеф помрачнел.

  - Я вас, кажется, отпустил? Почему вы ещ? здесь?

  - Меня уже здесь нет, - быстро подхватил Руслан. - Я уже в пути.

  - Вы думаете, я защитник старых врем?н? - остановил его Виктор

  Павлович. - Не врем?н я защитник. А добросовестности. Вы когда-нибудь вдумывались в это слово - добросовестность? Добрая совесть. Это когда ты жив?шь так, что совести тебя не за что грызть и мучить. Сейчас же не то, что о доброй - вообще ни о какой совести нет и речи. Сотрудники то и дело норовят ускользнуть с работы...

  - Виктор Павлович...

  - Идите, идите, идите.

  Подуставший Руслан развернулся к шефу спиной и зашагал к выходу со словами:

  "иду, иду, иду". Дискетку с посланием и само распечатаное послание он сунул в карман пиджака. От фирмы до Сер?жкиного дома было две остановки на трамвае, но Руслан предпоч?л прошагать этот путь пешком. Он ш?л, вдыхая свежий морозный воздух, и выдыхая лекции шефа, и когда дош?л до Сер?жки, Виктор Павлович в его мозгу благополучно забылся.

  На звонок открыла ему неожиданно Сер?жкина мама. Серая женщина в цветастом халате, с безмысленным выражением глаз - мимо таких проходишь на улице, даже не замечая их существования. А они существуют, они замечают вс?. Они даже знают, как тебя зовут.

  - А, Русланчик, проходи, проходи.

  Они ходят по городу с неизменными авоськами, а, приходя домой, закуривают "беломорину", запахиваясь в старые цветастые халатики и уткнувшись серым лицом в серый экран телевизора, так проводят вечера, так проводят жизнь.

  - Ребята уже ждут тебя.

  Руслан снял пальто, переобулся в тапочки и прош?л в Сер?жкину комнату.

  В Сер?жкиной комнате сидели Колька и Сер?жка, пили водку "Абсолют" и закусывали огурцами из банки, засоленными Сер?жкиной мамкой.

  - А-аа, Руслан Васильевич, - нетрезво оскалбился Сер?жка, - садитесь, садитесь.

  - Пить не буду, - сразу предупредил Руслан.

  - Да что пить. - Сер?жка шутейно отмахнулся рукой. - Вы прочтите нам послание Вселенского Разума.

  Руслан сел на стул, достал из кармана сложеный листок, развернул его и проч?л вслух.

  - Ха-ра-шо, - по слогам произн?с Сер?жка. - Ха-ра-шо. А теперь, Руслан Васильевич, выпейте с нами "Абсолюта".

  - Я ж сказал, что не буду пить.

  - А вы попробуйте. "Абсолют" - королева водок. Вы не почувствуете ни вкуса, ни запаха, ни крепости, ни похмелья.

  - Я не хочу пить, - повторил Руслан.

  - И зря, зря, зря! - Сер?жка, кажется, уже был пьяным. - Ну, за успех-то нашего мероприятия выпить надо?

  - Не хочется мне пить и за успех вашего мероприятия.

  - Нашего.

  - Нашего, да, отныне уже нашего,Сер?жка... И, Господи, как же это... наливай.

  - Во, другой разговор, - обрадовался Колька, - а то вс? ломался, как целка.

  - Заткнись, Коля... Извини, Коля... Тебе этого не понять.

  - А чего это вы все меня за дурака держите?! - взвинтился вдруг Колька.

  - Никто тебя за дурака не держит, - пьяно ответил Сер?жка. - Твой дурак болтается свободно между ног.

  Колька налил себе, выпил и заплакал.

  - Колян, ты чего?! - испугался Сер?жка.

  - Да пошли вы все...

  - И я пош?л?

  - А ты в первую очередь. Ты меня в мышь превратил. Так хоть сыром корми.

  - Ничего себе, - присвистнул Сер?жка. - Мальчик умнеет на глазах... То есть...

  Колька, в общем, прости.

  Колька всхлипнул в последний раз, неуклюже облапил Сер?жку за плечи, прижал к себе.

  - Н-да, ребята. - Руслан встал. - У вас тут прямо какой-то филиал

  Малого Драмматического Театра. Я, пожалуй, пойду.

  - Ты, пожалуй, останешься, - бросил Сер?жка. - И насч?т театра - помолчал бы. Я уж не говорю, что у вас там, поди, с Матушинским за театр.

  - Ты это о ч?м? - вскинулся Руслан.

  - Русик, останься, - попросил Колька.

  Руслан пристально посмотрел на Кольку и сказал:

  - Останусь.

  - И выпьешь, - добавил Сер?жка. - Теперь-то что, теперь . Я так сперва думал, мы тво? послание обсуждать будем, а теперь вижу - его обсуждать не надо.

  Оно и так хорошо. Молодец, Русланчик, талант. Видимо, общение с

  Игорьком придало тебе литературные навыки.

  - Сер?жка, - сказал Руслан, - если ты когда-нибудь захочешь сделать мне одолжение - сходи на хер.

  Колька хихикнул.

  Сер?жка подлил всем водки.

  Сер?жкина мама вышла на кухню, достала из холодильника новую банку огурцов, поставила на стол и снова удалилась.

  Руслан засиделся до десяти. Домой он ехал пьяненький, только чудом не перепутав места пересадок и сев в нужный автобус, в котором икал.

  Я не находил себе места. Я думал, Русланчик попал под троллейбус, автобус, что угодно, пытался читать, чтобы не думать об этом, взял "Мастера и Маргариту", и что же? - "хрусть - и пополам"! Книга полетела в угол. Ну что ж такое, в самом деле?! Никогда он так поздно с работы не возвращался. Если с ним что-то случилось, что же я буду делать?.. Как я буду жить дальше?.. Без него?

  Чтоб не мучить себя этими вопросами, я пош?л на кухню, откупорил бутылку водки и в одиночку надрался. Как всегда, когда на душе тяжело, водка вогнала меня ещ? в сильнейшую депрессию. Кажется, это Честертон писал, что пить надо с радости, а не с горя. Вы правы, Гильберт Кийт, ваше здоровье! И правильно вы ругали Хайяма - шляется, сука, ч?рт знает где, а я тут чуть не плачу...

  В тот момент, когда я уже действительно был готов расплакться, в дверном замке послышалось шевеление ключа. Русланчик вош?л, нетрезво загребая ногами. Я сурово встретил его, сидя в кресле, сконцентрировав всю свою злость.

  - Ну-с, господин хороший, где вы изволили шляться?

  - Ты чего, Ига? Что-то мне тон твой не нравится.

  - Ах ему тон не нравится! А сидеть в этом кресле и ждать тебя четыре часа...

  Думать, Бог его знает что... Тебе б понравилось?

  - Да что тут особо думать? - искренне и пьяно удивился Руслан. - Ну, заш?л к пацанам, проведать... Ну, напоили меня водкой... А ты меня тут, как нервная супруга...

  - Я думал, что я для тебя что-то большее, - тихо сказал я.

  - Игор?к! - покачиваясь, закричал Руслан. - Ты для меня в тыщу раз большее, чем что угодно.

  - Оно и видно.

  Руслан почувствовал себя последней сукой.

  - Ну что, что мне сделать, чтобы...

  - Чтобы что?

  - Чтобы сам знаешь, что. Ну, да, я виноват перед тобою. Ну, извини.

  - Без "ну".

  - Игор?к, извини.

  Мы разделись, легли в постель, повернулись друг к другу спинами и честно попытались заснуть.

  - Прости меня, - сказал Русланчик после тр?хминутного сопения.

  - Ну конечно, прощаю, - сказал я. Повернулся к нему лицом. Прижал его голову к своей груди.

  * * *

  В это уторо я, к собственному удивлению, проснулся первым. Русланчик дрых, свернувшись калачиком и по-детски посапывая носом. Я ласково наклонился к его уху и заревел в него:

  - Па-аадь?м!!! Спать в крематории будешь.

  - Дай хоть в субботу выспаться, сволочь, - нежно откликнулся Руслан.

  - А вот не дам. Имею я право хоть раз в жизни первым проснуться?

  - И на хрена тебе это право?

  - Ну, хотя бы, чтоб позлить тебя. Ты меня каждое утро будишь. Надо ж когда-то и мне.

  - Ты же сам хочешь ещ? поспать, - умоляюще зевнул Руслан.

  - А вот и нет. На меня напала жажда деятельности.

  - И что ж ты хочешь делать?

  - Поднять тебя, осла, с постели.

  - Зачем?

  - А затем, что мне ненавистен вид спящих людей, когда я бодрствую.

  - А ты не бодрствуй. Мне, может, ненавистен человек, который ни свет, ни заря будит меня в мой законный выходной.

  - Это я, что ли?

  - Ага, - сладко улыбнулся Руслан, не раскрывая глаз.

  - Ах ты гадина! - Я схватил свою подушку и стукнул ею Руслана по голове.

  - А это уже объявление войны. - Руслан, неожиданно оказавшись надо мной, попытался своею подушкой впечатать меня в кровать.

  - Не надейся одолеть меня, татарчонок, - сурово прохрипел я, вывернулся из смертельного зажима, сбросил Руслана на пол и снова огрел его подушкой по голове.

  - Сильный, да? - проныл Руслан, делая вид, что размазывает сл?зы по щекам. - Мог бы разок и поддаться.

  - На хрена мне это надо?

  - Чтоб доставить мне удовольствие, баран. Вдруг я хочу мечтать себя сильным и могучим, чтоб я мог за тебя заступиться... Вот представь, ид?м мы по улице, а к нам пристают хулиганы с просьбой про закурить и про дать нам по морде. А тут я разворачиваю хилые с виду плечи, и хулиганы начинают порхать, как бабочки. "Вот вам, чтоб не смели Игорька трогать", - назидаю я им, и они, получив урок, с плачем разбегаются, про себя клянясь, никогда больше не заигрывать с прохожими.

  - Благое дело, сказал я. - Герой. - Я перекатился с кровати на пол, накрыв своим телом тело Русланчика.

  - Ууууу! - замычал тот. - Тяж?лый ты, червь!

  - А мне, может, приятно героя-победителя хулиганов прижать к полу. А счас я тебя буду любить прямо в этом положении.

  - Ну что ж, давай, - вздохнул Русланчик. - Раз ты такой сильный...

  Я крепко-крепко, нежно-нежно прижался к нему, и тут в дверь позвонили.

  Я испуганно вскочил на ноги.

  - Ты кого-то жд?шь?

  - Нет. А ты?

  - Да вот и я нет.

  В дверь снова позвонили. Мы заметались, в поисках трусов. Те, как всегда, нашлись не сразу. В дверь настойчиво продолжали звонить. Наконец, я наш?л трусы, нацепил их, убедился, что Русланчик тоже не полностью гол, и отправился открывать.

  На пороге стояла мама.

  - Здравствуй, сын, - произнесла она. - Вы чего так долго не открывали?

  - Да вот, только проснулись, - объяснил я, показывая на трусы.

  - Господи Боже, да ведь уже двенадцать часов дня! - изумилась мама. - Надо пить поменьше, мальчики...

  - А мы не так уж много и пь?м, - попытался оправдаться я.

  - Ну как же не много, если спите до полудня. - Мама отмела мои оправдания решительным жестом. - Значит много! Вы вот пейте поменьше, и сами увидите, насколько легче будет утром просыпаться. Здравствуй, Руслан.

  - Здрасьте, Анна Борисовна. Извините, что я перед вами в одних трусах.

  - Да-да, - рассеянно ответила мама, глядя на нашу постель. - Вы что же, в одной кровати спите?

  - Раскладушка сломалась, - быстро соврал я.

  - Под одним одеялом? - продолжала мама, не сводя взгляда с постели.

  - Второй пододеяльник в стирке, - ещ? быстрей соврал Руслан.

  - Ну-ну. - Мама села на стул. - Вы правда не пили накануне?

  Я по-собачьи преданно глянул ей в глаза и дыхнул в нос.

  - Ну, верю, верю. Не инфантильничай, Игорь.

  - Ты сама меня провоцируешь.

  - Нет, это ты сам себя провоцируешь. Не знаю только, зачем.

  - Я себя не провоцирую, я даже тебя не провоцирую - мне это не нужно.

  Единственное, что мне нужно - это взаимопонимание между нами.

  - Это что-то новое, - сказала мама. - До сих пор я думала, что я для тебя просто раздражитель.

  - Анна Борисовна, извините, но вы не правы, - попытался вмешаться Руслан. - Игорь любит вас на самом деле.

  - Спасибо, Руслан. Если Игорь уж действительно меня так сильно любит, он мог бы почаще демонстрировать эту любовь... Руслан, скажи мне ты, скажи мне честно:

  почему вы спите под одним одеялом на одной кровати?

  - Да говорю ж, мам, - раскладушка сломалась, - вмешался я.

  - Я спрашивала у Руслана.

  - Так Игорь правду сказал! Сломалась и, как есть поломанная, стоит на балконе. - Руслан подмигнул мне и кивнул в сторону балконной двери.

  - Принести? - Я услужливо вскочил на ноги.

  - Да сиди уж. - Руслан якобы лениво махнул рукой.

  - Ладно, ребята, не юродствуйте, да я и по другому поводу. - Мама села на стул и поправила свою и без того безукоризненную прич?ску. - Сын, у тебя завтра День Рождения. А к такому дню нужно приготовиться. Ты же пригласишь своих друзей. Ты уже думал о том, чем ты их будешь почивать?

  - Конечно. Водку все пьют.

  - Сын!.. Я имела в виду совсем другое.

  - Это понятно. Мы приготовим жаркое.

  - Мы - это кто?

  - Мы - это я и ребята. Мама, не юродствуй, ты прекрасно вс? поняла!

  - Да уж, вы наготовите... В общем, так. Я сама вс? приготовлю и убирусь в комнате. Как вы вообще можете жить в таком свинарнике?

  - До сих пор удавалось, - пожал плечами я. - Тебе-то что? Это не твоя квартира, а Руслана.

  - Любому нормальному человеку должно быть неприятно входить в такой дом.

  - Вот и не входи.

  - Спасибо, сын. А теперь одевайтесь и освободите помещение часа на два, пока я не приведу вс? тут в Божеский вид.

  - Руслан! - Я повернулся в его сторону. - Ты-то чего молчишь? Твоя ж квартира.

  - Правда, Анна Борисовна, - смущ?нно начал Руслан. - Не волнуйтесь, мы тут сами вс? сделаем.

  - Одевайтесь, одевайтесь, мальчики. У меня ещ? сегодня много дел.

  - Вот и занимайся своими делами! - взорвался я. - Я ж не распоряжаюсь у тебя дома, когда прихожу.

  - Не хватало ещ?! У меня, слава Богу, всегда прибрано, одежда на полу не валяется, пух по воздуху не летает и на кухне всегда есть еда.

  - Вс?, мам! Живи, как хочешь, но и давай жить другим. Убер?м мы сами, праздничный стол приготовим сами. В общем, жд?м тебя завтра к шести. Вечера.

  - Значит, помощь моя вам не нужна? - спросила мама после паузы.

  - Спасибо. Нет. Жд?м тебя завтра.

  - Можете не ждать. Я и так-то не собиралась приходить. Разве что приготовить что-нибудь, помочь прибраться. А теперь уж и подавно не приду. Живите, как хотите. В грязи, в пуху, валяйтесь до двенадцати в одной постели под одним одеялом.

  Мама ушла.

  - Как ты думаешь, - спросил я Русланчика, - она что-нибудь заподозрила?

  - Нет, - весело ответил он. - Она просто вс? поняла.

  - И чего ж ты лыбишься?

  - Так не моя ж мама - твоя.

  - Ах ты... - Я надвинулся на него.

  - Драку продолжать не будем, - быстро сказал Руслан.

  - А я вот твоей маме вс? расскажу!

  - Ну и расскажи. Знаешь, Ига, я даже отчасти рад, что вс? так вышло.

  - Чему ты рад? - схватился за голову я.

  - Да, понимаешь, уста?шь вс? время скрываться. Как будто мы деньги фальшивые печатаем. А мы ничем преступным не занимаемся.

  - Как это ничем? От двух до пяти, между прочим. Статья.

  - Не статья, - поправил Русланчик, - а книжка. Корнея Чуковского. Давай лучше порядок навед?м. А о маме не беспокойся - она тебя не посадит. А статья эта в наши дни - уже чистая формальность. Ладно, одевайся и хватай веник.

  - Тогда и ты одевайся и хватай совок.

  - Может, покурим сначала? - сразу заныл Руслан. - А то мы сегодня ещ? и не курили.

  - Ну, давай, только быстро.

  - Так кофейку ж сначала сварить надо.

  - О татарские боги! - взмолился я. - Ну, впер?д, - вари. Я пока оденусь.

  Руслан показал мне язык до самых гланд и исчез на кухне. Я неторопливо оделся, дождался ароматного запаха из кухни, плюхнулся в кресло и, щ?лкнув пальцами, скомандовал:

  - Неси!

  Появился Руслан, держа в руках поднос, на котором дымилась одна чашка кофе.

  - Счас кофейку попь?м, - сообщил он, ставя поднос на стол и отхл?бывая из чашки.

  - Ч? за хуйня? - удивился я. - Не понял.

  - Ч? ты не понял?

  - Где моя чашка?

  - Ступай и приготовь. А я пока оденусь.

  - Ах, татарский ты гиббон! - вспылил я. - Ну, одевайся, одевайся. Я тебе это ещ? припомню.

  Вс? ещ? негодуя, я вышел на кухню. На кухонном столе стояла чашка со свежесваренным кофе. Моя чашка.

  "Вот таракан, - незло подумал я. - Небось, сидит сейчас в кресле и хихикает, думая, что очень остроумно пошутил". Я взял чашку и вернулся в комнату.

  Русланчик сидел в кресле и хихикал, думая, что очень остроумно пошутил. Одеться, конечно, он так и не соизволил - даже не начал.

  - В древней Монголии, - сказал я, - за такие шутки вспарывали брюхо и оставляли на солнцеп?ке.

  - В древней Монголии, - возразил Руслан, - не было кофе.

  - А что ж они пили по утрам?

  - Кумыс. Лошадиный кефир. Крепость - семь градусов.

  - По Цельсию?

  - По Кельвину.

  - Так это ж холодно.

  - А в монгольских степях в то время знаешь как жарко было? Одним кумысом и спасались.

  - А вот ты не спас?шься.

  - И что ж ты со мной сделаешь?

  - Возьму за волосы и несколько раз стукну головой о пол.

  - А я специально изловчусь и бодну тебя головой в пах!

  Я схватился обеими руками за пах и завопил:

  - Ты что, дурак, больно же! Ох, как больно!

  - А мне, думаешь, не больно? - ныл Русланчик, массируя череп сквозь шевелюру.

  - Так вот, чтоб тебе ещ? больнее было, я, в момент твоего бодания меня головой в пах, резко подниму коленку и стукну тебя ею прямо в лицо!

  - Ты ж, сволочь, мне нос разбил! Вс?, сдаюсь.

  - Ну, то-то! Чтоб тебе неповадно было.

  Русланчик уронил лицо в ладони.

  - Опять победил, да? Рад, да?

  - Ну не плачь. - Я попытался обнять его, но он оттолкнул меня ладошкой и проворчал, шмыгая носом:

  - Ладно, иди хватай веник и мети пол.

  - Так ты ж ещ? не одет.

  - У меня будет время одеться, пока ты убер?шь всю квартиру.

  - Вижу, мало я тебя бил, - прорычал я. - А... а подожди-ка, а покурить? А кофе выпить?

  - Подметай спокойно, - утешил меня Руслан. - Я тут пока и покурю, и кофе выпью.

  Я демонстративно уселся в кресло, взял со стола сигареты, подкурил одну и отхлебнул кофе из чашки.

  - Дай сигаретку, - попросил Руслан.

  - Quoi? - спросил я, притворяясь французским глухим.

  - Сигаретку дай, пожалуйста.

  - Одевайся и хватай веник, - строго велел я.

  Вместо веника Руслан схватился за голову.

  - Умираю, - простонал он. - Гибну. Хочу курить.

  - На колени.

  Русланчик бухнулся на колени.

  - Ч? дальше делать? - довольно нагло спросил он.

  - Ноги целуй, смерд! - басом проревел я.

  Русланчик попытался поцеловать себе ноги, но не дотянулся - гибкости не хватило.

  - Глумишься, смерд?! Мои ноги целуй!

  - Твои дурно пахнут, - смущ?нно объяснил Руслан. - Носки...

  - Ах ты... Целуй! - Я повертел сигаретами перед его носом.

  - Страсть как хочется курить, - объяснил Руслан публике, демонстративно зажал нос, склонился к моим ногам и задумался.

  - Что медлишь, п?с?

  Словно очнувшись от транса, Руслан несколько раз поцеловал мои ноги.

  - Ну, вот, поцеловал и иди подметай. - Я потрепал Руслана по шевелюре.

  - А сигареты?

  - Да тут осталось-то полпачки всего. Мне самому едва-едва хватит.

  Руслан принялся кататься по полу, вопя.

  - Испачкаешься, дурень, - заметил я. - Подм?л бы сначала, а потом катался.

  Руслан встал с пола, подош?л ко мне и забрал сигареты.

  - Шут, - бросил он мне, сел в кресло и подкурил сигарету.

  - Хам, - парировал я.

  - Подметай!

  - От подметая и слышу.

  Руслан фыркнул первый. Тут я обнаружил, что буквально лопаюсь от смеха и расхохотался. Мы принялись напару кататься по грязному полу, распл?скивая наш коллективный смех по углам. Мы даже не сразу услышали звонок в дверь.

  - Иди открой, - пробулькал я.

  - Открой ты.

  - Почему я?

  - Потому что я неодет.

  - Сам виноват. Иди открой.

  Звонок стал близок к истерике.

  - Открой же, - взмолился Руслан. - Это пацаны, они пришли, они хотят ссать. Я не одет.

  - Не вижу связи.

  - Ах, да открой ты, в конце концов!

  Решив не тратить понапрасну время на споры с безумным, я пом?лся в прихожую открывать.

  - Ну, чего вы там? - недовольно спросил Сер?жка, вваливаясь в квартиру.

  - Возитесь...

  За руку он тянул Кольку, нелепого в сво?м пальто со слишком короткими рукавами и ондатровой шапке с опущенными ушами.

  - Да вот, уборкой занимались, - неправдоподобно соврал я. - Пошли в комнату.

  В комнате Сер?жка присвистнул:

  - Н-да. Наубирались же вы... Здравствуйте, Руслан Васильевич.

  Русланчик, который прыгал на одной ноге, пытаясь просунуть другую в штанину, поднял голову, сказал "привет", потерял равновесие и с костяным звуком рухнул возле стола.

  - Ну, цирк! - заржал Колька. - Цирк и клоуны.

  - Николаша, серь?знее, - од?рнул его Сер?жка. - В цирке нужно быть серь?зным.

  Клоуны не любят, когда над ними смеются.

  Руслан сердито зыркнул на обоих с пола. Я подош?л к нему и помог подняться.

  - Ты заметил, Николаша, как вс? блестит и сверкает, - продолжал юродствовать Сер?жка. - Нет, согласись, людям умственного труда невоз поручать столь тонкую работу, как уборка квартиры. Вот что, у Игорька завтра день рождения.

  Возьм?м уборку на себя. Хватай-ка веник и впер?д. Под диваном наблюдаю я дивный совок (и как он туда попал?), на кухне предчувствую я помойное ведро. Давай, Николаша, сделай Игорьку приятное.

  Колька покорно схватил веник и зашуршал им по полу. Сер?жка развалился в кресле с сигаретой.

  - Тц-тц. И не стыдно вам? - покачал головой он. - Человек должен гнуть на вас спину.

  - Сам же говоришь - должен, - наш?лся я. - Кстати, не очень-то рассиживайся в кресле - и для тебя дело найд?тся. А ну, пошли на кухню. Русланчик, одевайся побыстрее, чучело, и присоединяйся к нам.

  - А я тут что, один останусь? - подал голос Колька.

  - Не хотим тебе мешать, - объяснили мы.

  - Ну, показывай сво? хозяйство, - обратился ко мне на кухне Сер?жка.

  - В каком смысле? - подозрительно спросил я.

  - Резервуары.

  - Э?

  - Ну, закрома Родины.

  - Любишь ты, дятел, всяческие энигмы.

  - Э?

  - Один-один, - сказал я и распахнул холодильник.

  Сер?га нырнул туда по пояс и довольно прокомментировал:

  - О! Колличество водки радует. Правда, разнообразие продуктов немного удручает.

  - Почему это? - возмутился вошедший на кухню одетый, наконец, Руслан. - Мясо на жаркое, всякая дребедень на "оливье", сол?ные огурчики-помидорчики, шпроты - мало тебе?

  - Разве я сказал "мало"? - поворотом ладони отклонил его выпад Сер?жка.

  - Я говорил исключительно о разнообразии. К вашему ассортименту продуктов не хватает чего-нибудь эдакого... изысканного.

  - Птичьего молока? - спросил Руслан. - Птичьего молока у нас нет. Есть немного птичьего пом?та на подоконнике.

  - Хо-хо-хо!! - страшно расхохотался Сер?жка. - Делаете юмористические успехи, молодой человек. В жизни так не смеялся.

  - Даже на кладбище? - спросил я.

  - Ой, уморил, ой, уморил! Не, ребята, не знаю, как вы вдво?м можете жить. Два таких остряка... Вы б уже давно должны были смехом друг друга удавить. Короче, приколы временно отменяются. Речь заходит о деликатесах и их авторе Николае Васильевиче. Рябинине, естественно. Ха-ха. Николя, лессэ-ву л? веник э вьенэ зиси!

  - Ч?? - крикнул из комнаты Колька.

  - Бросай, говорю, л? веник и иди сюда.

  Колька образовался на кухне.

  - Ч?? - снова спросил он.

  - Где та консерва, что ты прин?с с собой?

  - А! В кармане пальто.

  - Извлечь! И тарань сюды.

  Колька послушно исчез в прихожей и тут же вернулся.

  - Во, - сказал он, протягивая Сер?ге консервную банку.

  - Мерси, Николя. - Сер?жка потрепал Кольку по щеке. - Сие, господа, суть камчатские крабы, экспроприированные Николай Васильичем намедни из родного ларька. Партия оных была получена ларьком утром намедни же. Печась о нашем общем празднестве, Николай Васильевич не преминул. Мы сделаем из его преступления салат. Салат из крабов. Вот под этим я и разумел нечто особенное. Майонез у вас есть? Лук, сыр, яйца?

  - Сыра нет, - сказал Руслан.

  - Ещ? не поздно, - заметил Сер?га. - Колька...

  - Я сам схожу, - вмешался я. - Колька пускай комнату домет?т.

  Не дожидаясь возражений, я быстро схватил куртку и шляпу и выскочил за дверь. От Сер?жкиного остроумия крыша моя уже основательно поехала, и мне нужен был тайм-аут. Я, правда, понимал, что оставляю Русланчика на съедение этому остроумному волку, но личный эгоизм взял верх. Да и что Русланчику Сер?жка? Что он может ему сделать? Ничего. А вот ты можешь И ой как глубоко можешь. И несчастным, и счастливым. Игор?к, Игор?к, сделай его счастливым. Ведь ты и себя тогда сделаешь счастливым... Боже мой!.. Иди покупай сыр. Недоносок.

  В гастрономе были сразу две громадные очереди - в молочный отдел, где мне предстояло отстоять за сыром, и в кассу, где мне предстояло уплатить за него.

  Меня это, почему-то, даже обрадовало. Я справился о цене на сыр и встал в очередь в кассу. Чьи-то лица стояли передо мной, чьи-то занимали очередь за мною, все из разных отделов, вдруг объедин?нные в общую очередь, которая хоть и соединила нас на некоторое время, молодых и старых, пионеров и пенсионеров, но не сблизила, а даже как-то ещ? сильней разобщила. Вселенское одиночество в толпе. Вселенская тоска. Серебряная тоска. А ведь - да упади они сейчас все на пол и подохни - мне бы от этого не стало ни хуже, ни лучше. Просто страшно. И мне действительно стало страшно. Кажется, взросло новое поколение - нелюбящих.

  Не умеющих любить. Нет - не желающих любить. Они серо смотрят друг на друга и так же серо внутрь себя... А Русланчик?.. Он что, тоже серо смотрит внутрь себя?

  Да нет... Боже! Какой! Я! Счастливый! Человек!

  - Три девяносто, - сказала кассирша.

  Скорей этот сыр купить и назад к нему.

  - Три девяносто, - повторила кассирша.

  Я расплатился. Сунул ей тр?шник и рубль.

  - Десять копеек сдачи не забудьте.

  Есть любовь, есть, не врите. И каждому хочется по-настоящему одного: любить. И каждому из вас хочется крикнуть вслух:

  - Какой я счастливый человек!

  - О! Допился!

  - Белочка.

  - С виду интеллигентный, а хулиганит.

  - Десять копеек возьмите!

  Я схватил сыр и помчался домой.

  - Ну, и на хрена столько сыру? - поднял брови Сер?жка, когда я вывалил свою покупку на кухонный стол. - Нам на салат всего-то нужно было...

  - А остальное так нарежем - для любителей. Типа, как колбасу. Чтоб закусывали, - заявил я.

  - Это водку-то сыром закусывать? - хохотнул Сер?жка. - Не смешите меня. До такого даже последние работяги на нашем кладбище не снисходят. Разве что плавленым.

  - А я люблю сыр, - сказал Колька.

  - Ну и люби, - отмахнулся от него Сер?жка. - В общем, Игорь Васильевич, пока вы, так сказать, осыривались, Николай подм?л сию берлогу... пардон, апартаменты, а мы с Русланом нарезали вс? для "оливье".

  - Русланчик, - не слушая его, сказал я, - тебя на секунду в комнату?

  - Ч? за секреты от друзей? - наигранно-наивно поинтересовался Сер?жка.

  - А не секреты... а так.

  - Да? - спросил Русланчик, когда мы уже были в комнате.

  Вместо ответа я поцеловал его.

  - Ты знаешь, что мы самые счастливые люди на свете?

  - Конечно, знаю.

  - А вот и не знаешь. Для этого нужно выскочить в гастроном за сыром. И наглядеться там на толпу безлюбых.

  - Ига, ну что ты про них знаешь.

  - Действительно, - рассмеялся после паузы я. - Действительно, я ничего про них не знаю. И - что самое печальное - знать не желаю. Я законченный эгоист, Русланчик. Мне, кроме тебя, по-настоящему, никто не нужен. Но ты мне нужен настолько, что мне уже не до личного эгоизма, если ты понимаешь, что я хочу сказать этой глупейшей фразой. Я сам ничего не знаю... Ничего не могу объяснить...

  Русланчик наклонил мою голову к себе, поцеловал в лоб, потом в губы.

  - Верн?мся на кухню, - сказал он. - Ещ? мясо на жаркое нарезать нужно.

  На кухне нас встретили странные взгляды пацанов.

  - Ну как, насекретничались? - осведомился Сер?жка. - Руслан Васильевич, вытрите следы губной помады.

  Колька заржал от этого юмора.

  - Очень смешно, - сказал Руслан, автоматически вытирая губы.

  Заржал Сер?жка.

  - Два имбецила, - нервно вмешался я. - Мясо нарезать будем?

  Руслан вытащил из холодильника два кило говядины и хозяйственный Колька тут же сунул мясо под кран.

  - А где ножи? - обернулся он к Руслану. - ... Тупые, - пожаловался он, нарезая.

  - Вроде тебя, - неожиданно зло буркнул я.

  - Игор?к! Твой завтрашний день рожденья - не повод для хамства, - резко вступился за Кольку Сер?жка.

  - Ты прав, - кивнул я. - Колька, извини. У меня что-то с нервами.

  - Да ладно... - Колька, не привыкший, чтобы перед ним извинялись, смущ?нно пожал плечами и стал резать мясо дальше. Мне сделалось стыдно. Я подош?л к Кольке, положил ему руку на плечо.

  - Давай уж дальше я дорежу.

  - Да ладно, - повторил Колька, д?ргая плечом, словно стесняясь моей руки. - Я тут сам вс? лучше сделаю.

  Он быстро дорезал оставшееся мясо, и мы забросили его в чугунок - тушиться.

  - Кончил дело - гуляй смело, - прокомментировал Сер?жка. - Я другое думаю...

  Пацаны, а не выпить ли нам бутылочку уже сегодня?

  - Здравая мысль, - неожиданно для себя загорелся я.

  Мне вдруг захотелось до ч?ртиков нализаться.

  - А сегодня-то по какому поводу? - вмешался Руслан.

  - Ну, Русланчик, да не жлобись ты, - перебил его я.

  - Да кто жлобится? - неожиданно огрызнулся Руслан. - А просто сегодня пить зачем?

  - Затем.

  - Хорошо. Но без меня.

  - Руслан Васильевич, не ломайте компании, - аристократически откинул руку Сер?жка.

  - Сергей Васильевич, оставьте меня в покое.

  - Правда, Сер?га, нам же больше достанется, - влез Колька.

  - Молчи, дятел Николай Васильевич, это дело принципа.

  - Русланчик, правда, ты чего? - спросил я.

  - Не хочу, чтоб ты напивался.

  - А если я хочу? Тем более, и повод есть. Канун дня рождения. Ну хоть рюмочку-то выпей, Русланчик.

  - Ничего, что мы здесь присутствуем и слушаем ваши нежности? - с обидой сказал Сер?жка.

  - Не, ну мы тут пахали, я пол подметал, а нам наливать не хотят, - обиделся вослед и Колька.

  - Почему ж не хотят? Пейте, пейте сколько влезет. - Руслан достал из холодильника бутылку и сорвал с не? алюминиевую закрутку. - Но без меня.

  - А без тебя не будем. - Сер?жка явно решил настоять на сво?м. - Хотя и очень хотим.

  - Русланчик, неудобно. Хоть одну рюмочку.

  - Хорошо, - неожиданно быстро согласился Руслан. - Но только одну. - Он как-то бессмысленно посмотрел на меня, достал из буфета рюмки и с быстротой шахматиста расставил их на кухонном столе.

  - Прошу к столу.

  Мы наполнили рюмки.

  - Ну, и за что выпьем? - мрачно спросил Руслан.

  - За Игорька. И за то, чтоб он почитал нам какую-нибудь свою новую поэзию. - Сер?жка принял позу Державина на царско-сельском слушании Пушкина. - Давненько мы не слыхали его стихоизвержений. Последним, если не ошибаюсь, было "Я памятник себе воздвиг", коим он прич?сывал уши Мане. Мне понравилось.

  - Что, правда, желаете слушать?

  - Впер?д.

  - Извольте:

  Тучи рвутся ветер свищет Спит смиренное кладбище Лишь вороны на крестах Да черти какают в кустах.

  - Гениально, - резюмировал Сер?жка. - Вполне соответствует кладбищенскому духу.

  Больше всякой сентиментальной оды. Игор?к, может, тебе устроиться к нам на кладбище? Ты ведь просто гамлетовский могильщик, помноженный на самого Шекспира.

  Будешь пить вино и стихотворно философствовать. Кстати, пора и по рюмочке.

  Мы выпили. Русланчик отцедил из своей рюмки маленький глоток.

  - Нет, правда, Игорь Васильевич. - Сер?жка выдохнул воздух и внюхался в свою подмышку. - Приходите к нам на кладбище. Работообустраивайтесь. Сие занятие довершит в вас циничного алкоголика, к чему вы, судя по всему, стремитесь.

  Зарывать мертвецов в землю - гуманнее, чем их будущих рожать на свет. Мы, могильщики, как бы реставрируем ошибки Бога. Ведь человек - что ни говори - самая большая ошибка Бога.

  - А Бог - самая большая ошибка человека.

  - Вот за что я вас люблю, - сказал Сер?жка, - так это за вс?. Приходите к нам на кладбище.

  - Я подумаю над вашим предложением, Сергей Васильевич, - сказал я, вертя опустевшую рюмочку между пальцами.

  Руслан сжал свою почти полную рюмку в кулаке. Сер?жка уловил его жест.

  - И что означает это судорожное движение, Руслан Васильевич?

  - А то, Сергей Васильевич, что ваш цинизм представляется наигранным.

  - А цинизм всегда наигран, - грустно рассмеялся Сер?жка. - Цинизм - всегда поза.

  Эффектная, надо сказать. Поэтому циники собирают вокруг себя наибольшую толпу почитателей. Вроде Диогена, который срал мимо бочки. Все великие люди были циники. Киники.

  - Так циники или киники? - поинтересовался Руслан.

  - Финики, - сострил Колька.

  - А ты бы, Коля, не лез со своими остротами, когда умные люди разговаривают, - поморщился Сер?жка. - Наливай-ка лучше ещ?.

  Колька налил водки себе, Сер?жке и мне. Руслан решительным жестом показал, что у него пока есть.

  - А у вас на кладбище есть должность Гамлета? - спросил я.

  - Разумеется, нет. Гамлет был дураком, а на кладбище работают умные люди. На кладбище нужно находиться только в двух случаях: либо зарабатывать там деньги, либо на своих похоронах. А просто шляться и беседовать со всякими там черепами - глупо, глупо, глупо!

  - Слова, слова, слова, - хмуро заметил Руслан. - Что ж ты сам гамлетовскими интонациями заговорил?

  - Поддел! - с каким-то мазохистским удовольствием расхохотался Сер?жка.

  - А вдруг быть дураком было бы моим идеалом, если бы я не презирал дураков?

  - Что-то не верится. Слишком уж ты себя любишь, чтоб надеть шутовской колпак.

  - Может, выпьем, мужики? - вмешался ничего не понимающий Колька.

  - Выпьем, выпьем, Николаша, не волнуйся. А только ошиблись вы, Руслан Васильевич. В "Гамлете", ежели помните, шутами были как раз могильщики, а не придурок датский принц. Так что не боюсь я шутовского колпака. Всю жизнь в н?м хожу. А вот вы, зеленоглазый принц, боитесь. Потому и водки не пь?те. Не хотите быть смешным и нелепым. Я бы с вами на кладбище не пош?л. Кладбище любит сильных людей, которые не боятся выглядеть шутами и не изображают из себя байроновских героев бури в стакане.

  Колька восхищ?нно цокнул языком:

  - Ну, ты, Сер?жка, выдал!

  Сер?жка шутовски раскланялся.

  - Благодарю, Николаша, твоя наивная похвала значит для меня больше, чем псевдоэрудированные нападки с той стороны. - Сер?жка махнул в сторону Руслана. - А ты, Игор?к, чего молчишь? Чего молчишь, Игор?ха? Как говна в рот набрал...

  Смотри, не проглоти! А лучше всего - сплюнь где-нибудь в стороне, чтоб мы не видели.

  - Уж лучше пусть бы Колька острил, - покачал головой я.

  - Разве я острю? - удивился Сер?жка. - Я просто умышленно фекализирую свою предыдущую речь, чтобы сбавить патетический тон. За кладбищенский юмор, господа!

  - Он поднял рюмку.

  - Это, в смысле, покойнички так юморят? - не понял я.

  Руслан неожиданно рассмеялся и выпил свою рюмку до дна.

  - Ладно, по такому случаю налейте мне ещ?, - сказал он.

  - О! Другой разговор! - Колька услужливо налил.

  Русланчик выпил, не дожидаясь нас.

  - Библия гласит: "Пусть м?ртвые хоронят своих мертвецов". Сер?жка, ты что, уже мертвец?

  - А ты, я гляжу, уже пьяный.

  - Не тво?, между прочим, дело! Колька, наливай ещ?.

  Колька с готовностью налил.

  - Брось, Русланчик, ты ж хотел только одну выпить!

  - А-а, е-етто м-мйо дело, - ответил Руслан выпивая и сразу хмелея. - Скок х-хщу, сток и пю.

  - Вс?, Русланчик, стоп! - Я резко оборвал его, когда он в очередной раз потянул к себе бутылку.

  - Шо значьт "стоп"? А есль я хочу? У меня, можжт, потребности?!

  - Русланчик, милый, ну ведь опять нажр?шься и будешь в кресле спать!

  - Не спать, а просса дремать. А ты буш ходить вкруг меня кругами и чьтать сиххи.

  Как тада.

  - Или рассказывать байки о высшем, или космическом, разуме, - хохотнул Сер?жка.

  - Кстати, Игорь Васильевич, давно хотел спросить, что вы под сим разумеете?

  Бога, Дьявола, или, прости Господи, марсиян?

  - Венеритиков, - хмуро откликнулся я.

  - Это, сиречь, жителей Венеры, что ли?

  - Да нет, пациентов кож-вен диспансеров. Жертв страстей роковых.

  - Приходите к нам на кладбище, - повторил сво? предложение Сер?жка. - У вас вполне кладбищенский юмор.

  - Не премену заглянуть, - пообещал я. - Лет так, надеюсь через тридцать-сорок. В качестве жмурика.

  Русланчик вдруг заплакал.

  - Ты чего, дурилка? - Я погладил его по голове. - Я ж сказал - через сорок лет, не раньше.

  - Да я не о том, - хлюпнул носом Руслан.

  - А о ч?м?

  - Не наливают.

  - Счас наль?м, только не плачь. - Кольке стало очень жаль Руслана.

  - А ну, харе! - Я хлопнул Кольку по руке. - Это я хотел напиться, а не он. Мне наливай.

  - Наль?м и тебе, - приговаривал Колька, щедро доразливая водку в четыре рюмки. - Пацаны, я тост скажу?

  - Ты-ы? - вытаращил глаза Сер?жка.

  - Валяй, - с интересом позволил я.

  - Пацаны. - Колька, явно смущаясь, встал, сжимая в кулаке рюмку. - Давайте выпьем, чтоб никто из нас никогда не плакал... Ну, в обшем, чтоб вс? всегда хорошо было. - Обессиленный этой тирадой, Колька рухнул на стул.

  - Ну, давай выпьем. - Кажется, впервые за всю жизнь Сер?жка с любопытством посмотрел на Кольку.

  - И ещ? давайте никогда не умирать. - Расчувствовавшийся Русланчик склонил голову на Колькино плечо.

  - Хотите оставить меня без работы? - нервно схохмил Сер?жка. Неожиданно сентиментальная фаза, в которую перет?к сегодняшний вечер, была явно не по нему.

  Мы чокнулись и выпили.

  - Так вот, Сер?жка, - сказал я, отдышавшись, - высший разум - это не марсиане.

  Это всеобщая любовь. Знание всеобщей любви.

  - Высший разум - это серебряная тоска, - сказал Русланчик и уронил голову на стол.

  - Настало время бреда, - поморщился Сер?жка. - Колька, глянь, пожалуйста, как там жаркое.

  - Булькает, - сообщил Колька, заглядывая в чугунок. - Коричневое уже.

  - Отлично. - Сер?жка встал из-за стола. - Доготовите сами. Я чувствую насущную потребность проветриться от сантиментов. Колька, одевайся... И - главное, господа, - добавил он, влазя в дубл?нку и нахлобучивая шапку, - научитесь пить.

  Или не пейте вовсе. Адь?. Что в дословном переводе с французского означает "к Богу".

  - Передавай ему привет от нас, - сказал я, глядя в пустую рюмку.

  * * *

  - Законченый ты идеалист, Игор?ха, - вещал Сер?жка, закусывая водку куском жаркого.

  Мы сидели за праздничним столом, справляли мой день рождения. Мама, как и сказала, не пришла. С одной стороны меня это радовало (скотина ты, Игор?шка), с другой - как-то грызло. Я люблю маму. Я хочу, чтоб она была на мо?м дне рождения. Нет, я не хочу, чтоб она была на мо?м дне рождения. И она сказала, что не хочет. Боже мой, подонок я, а не сын...

  - Я идеалист? - Я приподнял левую бровь. - Если правильно понимать слово "идеализм", так не существует вашего идеализма.

  - Ах, вот как? - Сер?жка поднял правую бровь. - Так-таки не существует?

  - Да, не существует. - Я поднял обе брови. - Человек любит своего друга, а не понятие "дружба". Когда человек садится на кнопку, он возмущается этой кнопкой, а не канцелярской промышленностью вообще. Если хочешь знать, то первым материалистом был Господь Бог - иначе, зачем бы ему понадобилось создавать материальный мир?

  - Интересно, а во что верил Бог? - задумчиво процедил Сер?жка.

  - Во что верит Бог, - поправил Руслан.

  - Верил. Бог умер. Ты не знал? У нас даже памятник ему стоит - 0001-0034.

  - Идиот, - грубо сказал Руслан.

  - Бог верил в человека, - не обращая на него внимания, продолжал Сер?жка. - Затем понял, что ошибся, и от огорчения скончался.

  Руслан отодвинулся подальше от Сер?жки, чтобы молния, долженствующая покарать нечестивца, не задела ненароком и его. Никакой молнии, однако, не последовало.

  Сер?жка подцепил вилкой сол?ный огурчик и сочно захрустел им.

  "Нет, - подумал Руслан, - такого не молнией, такого разве что лопатой

  по голове прошиб?шь".

  Колька участия в дискуссии не принимал - подкладывал себе оливье, салат из лично сворованных крабов, жаркое, сол?ные огурчики и всем этим смачно чавкал. Сер?жка с Русланом прервали свой теософский спор и молча наблюдали за Колькой.

  - Вы ч?? - выдавил тот сквозь огурец.

  - Вот, - сказал Сер?жка, обращаясь скорее ко мне с Русланом, чем к Кольке, - вот единственно здоровый взгляд на вещи. Пусть Платон и Аристотель расшибают друг о друга лбы, пусть они ломают копья, а умница Эпикур тем временем выпьет и закусит. Выпьем же и мы! Колька, разливай.

  Колька, не прекращая жевать, разлил, мы чокнулись и выпили.

  - Т?плая, - сморщился Сер?жка. - Нет, пить т?плую водку - это не эпикурейство.

  Игор?к, Руслан, почему бы вам не завести специальное вед?рко со льдом для стола, в коем во время пиршеств хранились бы водка и шампанское?

  - Ну, подари нам, - буркнул я.

  - Апропо! - вскинулся Сер?жка. - На текущий момент день рождения лиш?н главного ингридиента. Какого, спросите вы? Отвечу. Вопросом на вопрос. На что в праве расчитывать новорожденный в этот день, кроме дружеского внимания близких?

  Отвечу. На сей раз ответом: на подарки, дети. Господа, попрошу достать и развернуть!

  Колька кинулся в прихожую, Руслан к платяному шкафу, Сер?жка с хитро-невозмутимым видом остался за столом. Я, честно говоря, с облегчением вздохнул, поскольку с утра, проснувшись и не обнаружив никакого подарка от Руслана, был обижен и разочарован, как реб?нок, не нашедший в новогоднее утро под ?лкой подарка от Деда Мороза. Пацаны, как видно, сговорились. Вот уж не ожидал от Русланчика! На его месте я б не выдержал и похвастал своим подарком ещ? утром. Колька вернулся из прихожей с кульком, Русланчик от платяного шкафа с пакетом.

  - Приступайте, господа, - тоном Цезаря распорядился Сер?жка.

  Русланчик развернул свой св?рток, в котором оказался изумительно красивый, мягкий и длинный сине-зел?ный мохеровый шарф.

  - Вот, Ига, поздравляю, - сказал он, смущ?нно целуя меня в щ?ку. - Теперь будем, гуляя, твоим шарфом обматываться.

  - Спасибо, Русланчик. - Я ласково потрепал его по щеке.

  - Оставьте и на нашу долю немного нежности, - запротестовал Сер?жка. - Николя, ваш выход.

  Колька кашлянул и полез в кул?к.

  - Во, - сказал он, извлекая на свет объ?мистый параллелепипед. - Я так решил - книга - лучший подарок. А это, к тому же, кулинарная книга. Из не? что угодно сварить . Если продукты достанешь, - добавил он. Затем подумал и тоже поцеловал меня в щ?ку - ещ? более смущ?нно, чем Руслан. Я крепко обнял его в ответ.

  - Спасибо, Коля.

  - Да чего там. - Колька не знал, куда себя деть.

  - А теперь, позвольте мне, - нарушил неловкое молчание Сер?жка. - Но, для начала, - небольшое предисловие. Представь себе - ночь. Вы с Русланом безмятежно дремлите. Вдруг твой мозг начинает свербить поэтическая мысль. Какие-то строчки рождаются в н?м, отчаянно просясь на бумагу. Ты в растерянности - что делать?

  Встать и записать их, включив свет и разбудив Руслана, которому завтра с утра на работу? Или пусть Руслан спит, а строчки, ч?рт с ними, погибнут в тебе? Так вот, чтоб ты больше не терзался этой дилеммой... - Он полез во внутренний карман пиджака и, покопавшись там, достал тоненький, матово-ч?рный фонарик с серебристой надписью "Mac Light". - С дн?м рождения, Игор?к.

  Моя щека ознаменовалась третьим поцелуем. Я похлопал Сер?жку по спине.

  - Спасибо, Сер?жка. Спасибо, ребята. Давйте ещ? выпьем.

  Мы выпили ещ?.

  - А теперь, - привычным взмахом головы Сер?жка откинул волосы назад, - хотелось бы сделать тебе ещ? один подарок.

  Руслан с недоумением глянул на Сер?жку.

  - Что ты скажешь, Игор?к, - продолжал Сер?жка, - если мы сейчас вызвоним двух милых девчонок и их присутствием скрасим наше тоже, конечно, милое, но несколько одностороннее мужское общество?

  - Не могу сказать, чтоб эта идея пришлась мне по душе.

  - А почему, собственно?

  - А, собственно, потому, что эти твои Ани-Мани тупизной превосходят сибирскую войлочную обувь валенки.

  - Зачем же непременно Аня и Маня? В этом районе неподал?ку обретаются.... - Сер?жка вытащил из кармана пухлый блокнот, полистал и закончил: - Аля и Валя.

  - Чудесно, - вмешался Руслан. - Колоссальная разница. Вы, значит, с Колькой тут али-вали будете устраивать, а нам с Игой на кухне отсиживаться? Или в кладовке?

  Отменяется.

  - Ошибаетесь, Руслан Васильевич. Это нам с Колькой отсиживаться. Девчонок мы приглашаем в подарок Игорьку. И тебе за компанию.

  - Спасибо, - иронически ответил я. - Дозволено ли нам будет перетоптаться без этого подарка?

  - А в ч?м дело? - с нарочитым удивлением спросил Сер?жка.

  - Ка-те-го-ри-че-ски не желаем, - поставил точку Руслан. - Вообще, Сер?жка, не понимаю я тебя - если ты так баб любишь, почему до сих пор не женишься?

  - А кто тебе сказал, что я баб люблю? Если хочешь знать, милый мой человек, мы с Колькой - вообще голубые.

  Колька вытаращил на него глаза и раскрыл рот с остатками пищи.

  - Закрой мыльницу, - сказал Сер?жка, - пузыри летят. Бабы, пацаны, для нас - удачное прикрытие. И нечего таращиться. Или вы такие уж ревнители ханжеской морали? Ну, а нам с Колькой стесняться нечего. Верно, Николя? Ты, я вижу, ещ? не закрыл свою мыльницу? Ну пожалуйста, ради меня.

  - Э-э, в общем... - промямлил Колька.

  - Вы ведь, мужики, поймите прежде, чем осуждать, - разливался Сер?жка.

  - Мужчина и женщина - по большому сч?ту - существа несопоставимые. Как сказал Бернард Шоу, его тянет на север, е? на юг, а в результате оба сворачивают на восток. Хотя оба не переносят восточного ветра. А все их женские скандалы да истерики... Мне уже не один человек говорил: вот бы, говорит, женская физиология плюс ум мужчины. А только - не бывает. Вот я и выбрал из того, что бывает, для меня главное. Да, Колька? Ты вс? еш? не закрыл свою мыльницу? Счас я туда мыло положу.

  Угроза подействовала - Колькин рот с костяным стуком захлопнулся.

  - Ну, ладно, харе таращиться, давайте водку пить, - подытожил Сер?жка. Руслан автоматически налил всем водки.

  - Пусть у друзей не будет тайн от друзей! - поднял свою рюмку Сер?жка.

  - И пусть... - Изо рта его вылетела вес?лая стайка захл?бывающихся пузырьков. - Пусть друзья не обижаются на шутки друзей! - Он не выдержал, расхохотался, водка попала ему не в то горло, и он закашлялся, окончательно расплескав остаток.

  Колька тут же принялся услужливо хлопать его по спине.

  - Оставь, Николаша, - сипел Сер?жка, - оставь эти гомосексуальные знаки внимания. Сказал же - пошутил.

  Мы с Русланом сидели никакие. Мы понимали, что Сер?жка устроил этот цирк не просто так. И были мы ещ? минуту назад отчаянно близки к тому, чтоб самим рассказать вс? о себе. Впредь не надо быть глупыми рыб?шками и не клевать на столь деш?вую наживку. Надо быть Уч?ными Карпами и не попадаться в пасть щуке.

  - А вы чего не пь?те? - откашлявшись, спросил Сер?жка.

  - Нам на тебя было интересно посмотреть, как ты кочевряжишься, - наш?лся, наконец, я. - А теперь, конечно, выпьем. Давай, Русланчик.

  Мы выпили, но настроения не прибавилось. Сер?жка, кажется, и сам почувствовал, что заш?л в сво?м розыгрыше слишком далеко, и выглядел слегка смущ?нным. Колька по-прежнему ничего не понимал. Счастливый человек!

  - Нет, пацаны, ну так не годиться! - неуверенно подбадривал Сер?жка. - Давйте, что ль, ещ? выпьем? Или спо?м? У Кольки, вон, прекрасный баритон... Колька, давай: "Степь да степь кругом..."

  - "Путь дал?к..." Да ну его, - отмахнулся Колька.

  - Ну, Николаша, прошу тебя! - Сер?жка уже сам жалел, что затеял всю эту катавасию.

  - Да не хочу я.

  - Игор?к, ну, может, ты хоть стихи нам почитаешь?

  - В другой раз.

  - А на что вы, собственно, обидились? - рассердился вдруг Сер?жка.

  - А я, кажется, знаю, на что, - сказал вдруг Колька. - И, знаешь, что - не надо было так, Серый. Извини. Извините, пацаны. Мы счас пойд?м.

  - Да ладно, ребята, посидите, - вяло сказал я.

  - Не, пойд?м. Серый, одевайся.

  - Ничего себе! - изумился Сер?жка. - Николя...

  - Меня Коля зовут! - аж взвизгнул Колька. - Одевайся.

  - Ну-ну. - Сер?жка посмотрел на нас, иронично пожал плечами и заметил в пространство: - Подчиняюсь грубой силе.

  После их ухода мы некоторое время сидели молча.

  - Вот и выполз наш кот из мешка, - хмуро сказал я.

  - Ну, и п?с с ним, - отозвался Русланчик. - Шила в мешке не утаишь. Особенно, если мешок полиэтиленовый.

  - Да, не ожидал я от Сер?жки.

  - А я от Кольки.

  - Сер?жка, небось, думает: бунт на корабле.

  - А нечего, как учит "Броненосец Пот?мкин", команду борщ?м из тухлого мяса кормить.

  - Как думаешь, Сер?жка - сволочь?

  - Да что тут думать - сволочь, конечно.

  - А почему мы с ним дружим?

  - Потому что он наш друг. Мы и сами, может, сволочи. Но нам не видно.

  - Может, мы и сволочи, но не такие.

  - Да, другие.

  И две другие сволочи - Русланчик и я - поцеловались.

  - Ига, - сказал Русланчик, - а хочешь, я сделаю тебе тот самый подарок, которым Сер?жка грозился? Только, конечно, без Али-Вали?

  - Хочу, - просто сказал я.

  И мы пошли в постель.

  Когда я проснулся, Руслана, как всегда, уже не было. Я ещ? повалялся немного в постели, потянулся к стулу, ожидая найти на н?м сигареты, не наш?л и, проворчав что-то про бардак в доме, неохотно встал.

  Сигареты наш?л я только на кухонном столе - почти полная пачка. Под сигаретами лежала записка: "Не забудь позавтракать и вынуть почту. Целую, Руслан".

  Завтракать мне не хотелось. Я поставил чайник на газ, пропустил опохмельную рюмочку и закурил сигарету. За почтой сходить успею - тем более, одеваться не хочется. Я сделал себе чай, закурил ещ? одну сигарету, выпил ещ? одну рюмочку и с наслаждением развалился в кресле в комнате с сигаретой в зубах и чашкой чая на журнальном столике. Было всего десять утра. Малопривычный к столь раннему времени, я с удивл?нным восхищением наблюдал солнечные лучи, которые, прорезавшись сквозь окно, ложились золотыми прямоугольниками на пол. Лучи падали под незнакомым углом - мне стало весело.

  "Вот так-то, Игорь Васильевич, - подумал я. - Вставайте пораньше, и вы узнаете мир в незнакомом для себя свете". По этому поводу я поднял себя с кресла, прош?л на кухню и выпил ещ? рюмочку. Выпил, вернулся в комнату, снова сел в кресло. Чай к тому времени остыл достаточно, чтоб его было пить, а вот сигарета подохла - в воздухе остро тлело бычком - и пришлось закурить новую. Русланчик бы ужаснулся - третья сигарета натощак. А завтракать по-прежнему не хотелось. И не хотелось спускаться за почтой - для этого нужно было одеться, а одеваться НЕ ХОТЕЛОСЬ. Почему человек не может провести всю жизнь голым - в золотых лучах солнца, в серебряных лучах луны... Нет, не надо сегодня серебра, нет причин для тоски, пусть будет золотая ода к радости... Я вытянул ноги так, чтобы их пальцы попадали в солнечные лучи. Лучи запрыгали зайчиками по ногтям, и - клянусь

  - я почувствовал, как пальцы моих ног становятся золотыми.

  - Вот вам и серебряная тоска! - расхохотался я вслух. - Интересно, сумею я написать что-нибудь под золотом?

  Продолжая хохотать, я схватил ручку и листок бумаги - прибегать к компьютеру почему-то не хотелось - и застрочил:

  Как весело замертво падать Услышав тишайший шорох Вино превратится в радость Любовь превратится в порох Который взорв?т нам сердце Подобно слепой комете Скажи мне куда нам деться На этом несчастном свете Вина ль откупорить флейту И музыку лить в стаканы Иль попросту кануть в Лету Случайно спонтанно спьяну А может отбросить шторы И настежь раскрыть оконце И вперить хмельные взоры В глазное яблоко солнца И пить этот свет и мякоть До бешенства до кончины И выпив до дна заплакать Без боли и без причины.

  Дописав, я бросил ручку и перечитал написанное. Солнце на бумаге побледнело, мгновенно превратившись из золотого в серебряное. Ода к радости обернулась вс? той же серебряной тоской. Вот и не обманывай себя, Игор?ха, ты не поэт золота, ты поэт серебра. Хоть в семь утра вставай. Я задумался, есть ли на свете что-нибудь, кроме серебра. Может, и есть. Но не для меня. Для Ходжи Насреддина, который смотрел на солнце, не щурясь. А я не могу. У меня фиолетовые червячки начинают перед глазами ползать. И вообще, я люблю серебро больше золота. Я чувствую благородство серебра, но не чувствую благородства золота. Золото - как на мой взгляд - жлобский, насквозь фальшивый металл. Его желтушная надутость - антипод сдержанной трепетности серебра. Русланчик бы меня сейчас понял... Ах, да - не забыть позавтракать и вынуть почту.

  Завтракать по-прежнему не хотелось. Ладно, хоть почту выну. Ч?рт, прид?тся, вс? же, одеться.

  Я, поискав, натянул трусы, которые оказались, как всегда, под подушкой, затем остальное, взял ключи и спустился на лифте вниз.

  В почтовом ящике не было ни газет, ни журналов. Лежал лишь какой-то ч?рный конверт квадратной формы с адресом Руслана и припиской: "Игорю Матушинскому лично в руки".

  * * *

  Я сидел один в совершенно пустом пивном баре "Солнечный", потягивал "Жигул?вское" местного разлива, бессмысленно перекладывал из руки в руку дискету для "zip"а, и предавался мрачным размышлениям.

  Трус я, вот что. И всегда был трусом. Даже в детстве, на качелях - так и не осмелился совершить "солнышко" - полный оборот вокруг оси, хотя уже был прекрасно осведомл?н о центробежной силе, и знал, что упасть с качелей вниз головой физически невоз. Но очко-то сыграло, коньконул я - вот и не решился. И теперь - хотя опасности вообще никакой нет - не решаюсь последовать инструкциям этой дискеты, хотя опасаться, повторяю, нечего - просто не люблю я таких посланий без обратного адреса. А эта дискета - явная анонимка. Я обнаружил е? сегодня в почтовом ящике - в плотном ч?рном конверте с адресом Руслана и подписью "Игорю Матушинскому, лично в руки", хотя кроме меня и Руслана только три человека в Саратове знали, где я живу в настоящий момент. Ч?рный конверт сам по себе выглядел достаточно мрачно и нав?л меня на странные размышления. Мне ли не знать, насколько сильно порой бывает влияние мистических знамений на нашу жизнь. Ч?рный квадрат конверта - конверт был почему-то квадратный - вызвал в памяти массу ассоциаций... Малевич, военные похоронки... Если их две взять, покрасить в ч?рный и приложить друг к другу. Глупость какая-то. Возьму-ко ещ? пива. Я подош?л к стойке и с умилением обнаружил, что за то время, пока я предавался упадническим размышлениям, подвезли свежайших раков и они теперь лежали за прилавком солидной красной горкой. Стало понятно происхождение названия этого места в Москве. "Красная горка - а вы не слышали? Да Господи, самый раковый у нас тут район!" То же у Коваля, кажется: "В рака нужно больше соли, больше перцу, больше лаврового лука." Блин, баран, листа, листа лаврового!

  Какого ещ? лука в рака... Это там у него, кажется Петюшка Собаковский вещал - хотя нет, это капитан, потому что - "... с Петюшкой Собаковским мы как-то съели по сто раков".

  Мне бы сейчас раков отведать. Кажется, я даже облизнулся, но тотчас смутился и спрятал язык. Хочется - перехочется. У меня из личных после дня рождения всего червонец остался. Я взял ещ? кружку пива (без раков), и вернулся к своему столику. Нечего мне миндальничать, сегодня ночью же попробую. Ишь ты! Я припомнил текст, что был на дискете. "Высший Разум! Пришельцы, ещ?, небось, какие! Но, Игорь, не из какого-нибудь сраного Космоса, а из другого измерения".

  Интересно, как они видят наш мир? Наверное, так, как мы видим двухмерный мир.

  Всезнание! К ихнему всезнанию мне б ещ? и деньжат немного. А может, именно с помощью всезнания я деньжата и раздобуду? Как же, держи карман шире, раскатил губу по всей Ивановской, а губа-то ох, не дура у тебя, ох, до чего не дура, аж жуть, Матушинский-сякой!

  Тут я с новым умилением обнаружил, что в бар стали сползаться первые чумазые посетители. Ну да, смена-то закончилась, трудовой люд спешит залить горе пивом.

  Напротив меня уселся потный грязноватый индивид и дыхнул мне в лицо запахом смазки и лука. Я быстро допил сво? пиво, ставшее в момент безвкусным, и хотел было удалиться, сохраняя, впрочем, достоинство, как вдруг узнал в индивиде Митяя с товарной станции.

  - Ну, - насмешливо сказал Митяй, глядя своим прищуром мне в глаза, - говорил я тебе, что мы ещ? встретимся. И не на угле. Не хош угостить коллегу кружкой пива?

  - Хотелось бы, - смущ?нно ответил я.

  - Понятно, - с каким-то удовольствием кивнул Митяй. - Финансы поют романсы?

  - Хрен их знает, чего они там поют, но - поют.

  - Ладно, коллега, давай я тебя угощу. Не побрезгуешь?

  - Не надейся.

  Митяй сходил к стойке и вернулся с четырьмя кружками пива и тарелкой раков.

  - Работнику труда умственного от благодарного пролетариата, - объявил он.

  "Вс? ж, поем сегодня раков", - с беззастенчивой признательностью

  подумал я. И принялся за работу. Взламывал панцири, высасывал сладкий сок.

  Митяй с удовольствием наблюдал за мной.

  - Что, поэт, иной раз и ты не прочь поработать руками?

  - И ртом, - добавил я.

  - Скользко шутишь, - скрутил физиономию в улыбку Митяй.

  - Стар я, батюшка, шутить.

  - Ну-ну. - Митяй отхлебнул полкружки. - Вишь, как приятно работяге пь?тся?

  - А мне, думаешь, не приятно? - Я тоже отхлебнул полкружки.

  - Сравнил ту приятность и эту. - Митяй махнул рукой. - Не, ты представь: намахался ты кайлом, руки ноют, плечи ноют, поясница ноет, душа... тоже

  ноет. И тут ты хватаешь своей мозолистой рукой кружку пива и высасываешь

  из не? сладкой горечи. И по всему телу, по всей душе полз?т благодать. Благостная расслабуха. - Митяй зажмурился, как сытый кот, и отхлебнул ещ?. В кружке осталось на донышке.

  - Любопытная концепция, - заметил я.

  - А ты не выражайся. Ты поработай с мо?. Кстати, вагоны разгружать когда снова прид?шь?

  - Приблизительно никогда.

  - Шо ж так? Без денег сидишь, а подзаработать не желаешь? Или физический труд претит?

  - Да ничего мне не претит. Но есть причины...

  - Лень?

  - Ага.

  - Эт ты молодец, хорошо ответил. - Митяй неожиданно залыбился и хлопнул меня по плечу. - Без понтов, как без пружинок. Хотя и вр?шь.

  - Хотя и вру.

  - Мне перед моей бабой тоже одно время неудобно было, что я, мол, грузчик, а не академик. - Митяй с якобы пониманием поглядел на меня. - Так что я сделал?

  Послал бабу на хер. С тех пор горя не знаю. Баба - существо временное, а деньги - предмет постоянный. Мой тебе совет - гони свою, пока не поздно.

  - Поздно.

  - Сочувствую, - равнодушно сказал Митяй. - Ч?, такая хорошая?

  - Тебе и не снилось.

  - Вез?т. - Митяй взялся за вторую кружку. Я корпел над раками.

  - Экай же ты счастливчик, - поцокал языком Митяй. - И стихи он пишет, и любовь у него неземная, и дядя Митяй его раками с пивом кормит... Ну, понятно, чего тебе ещ? какие-то вагоны разгружать... А в голову тебе, скажем, не приходило, что за это тво? счастье кто-то другой горбатиться должен? А то и сл?зы в подушку проливать? Может, ты кусок чьего-то счастья украл?

  - С получки верну.

  - Юморист ты. А я серь?зно. Хотя я тебя и понимаю - с радости почему б и не поюморить.

  - С радости... - Я хмыкнул. - Дурбень ты, Митяй. Где ж ты на свете радость видел.

  - Шо, нету? - обрадовался Митяй. - То-то и я смотрю...

  - Счастье - есть. Но не от радости. А от тоски.

  "От серебряной тоски", - подумалось назойливо.

  - А ты, часом, не заболел? - Митяй участливо потрогал мой лоб. - Счастье от тоски... Горе от ума. Вон, пивко лучше хлебай. Вс? полезней.

  Я отпил из кружки.

  - Кстати, - вспомнил я, - как там твой напарник? Ну, Петро, в смысле?

  - А п?с его знает. Я его после той разгрузки и не видел. Сагитировал ты его чем-то против меня. То от него не избавиться было, а теперь уж вот как несколько дней и носу не кажет.

  - А, может, это ты его сам против себя сагитировал?

  - Слышь, ты... - Митяй сощурил глаза. - Сидит тут, понимаешь, пь?т мо? пиво, жр?т моих раков, ещ? и хамит.

  - Ладно, Митяй. - Я встал из-за стола, положил Митяю руку на плечо. -

  За пиво спасибо, за раков спасибо, за хамство извини. Сам в себе разберись.

  Я направился к выходу.

  - А, вс? ж, ещ? встретимся! - не то с угрозой, не то с надеждой крикнул мне вдогонку Митяй.

  - Там видно будет.

  Выйдя из бара я, прижмурившись, оглядел микрорайон Солнечный. Довольно гнусный, надо сказать, микрорайон. Однообразные десяти- и двенадцатиэтажки, хаотично разбросанные по долинам и по взгорьям окраины Саратова. Руслан жил прямо напротив бара, на десятом этаже типичного для этих кра?в дома. Я обогнул этот дом по гиперболе и, зайдя с тыла, вош?л в первый подъезд. И, как ни был я проворен, дверь с тугой-претугой пружиной вс? же успела звездануть меня по жопе.

  Чрезвычайно взбодренный таким при?мом, я пулей взлетел к лифту и нажал большую красную кнопку...

  Двери лифта разъехались в стороны, открыв под собою щель. На мгновение мелькнула сумасшедшая мысль: достать из кармана ч?ртову дискету и бросить е? в эту щель.

  Как говорится, концы в воду.

  Я вош?л в лифт и нажал кнопку десятого этажа. Дискета осталась в кармане.

  - От тебя шикарно пахнет пивом! - сказал Руслан, целуя меня в прихожей.

  - И раками, - похвастался я.

  - Банк, что ли, ограбил?

  - Угостили.

  - Вез?т вам, поэтам, поборникам чести, - вздохнул Руслан. - Любого так словесами оплести сумеете, что он вам и пиво, и раков поставит...

  - Эт мы умеем. Всякий выбирает себе жребий. Юлий, вон, Цезарь швырнул свой вверх - и переш?л Рубикон.

  - А потом его зарезали, - с ядовитой улыбкой продолжил Руслан.

  - Но его ж не сразу зарезали.

  - А как? Постепенно?

  - Не строй из себя дурака.

  - А знаешь, Ига, Цезарь-то по другому поводу жребий кидал.

  - По какому?

  - А, вот, думает: ор?л - первым в деревне; решка - вторым в Риме.

  - И что?

  - Ну, а монета, не будь дура, встала на ребро. Пришлось ему, бедному, стать первым в Риме. Вот его и зарезали.

  - Ис-то-рик. - Я потрепал Руслана по волосам.

  - От ис-то-ри-ка слышу.

  - Ладно, не дерзи, мальчик. Лучше позволь мне вновь восползоваться твоим компьютером.

  - Снова в качестве микроскопа для заколачивания гвоздей?

  - Приблизительно.

  - Не дам, - потешно замотал головой Руслан. - Это унижает меня как программиста.

  - Вот жлоб! - ахнул я. - Ты принуждаешь меня к насилию.

  - Опять бить будешь?

  - Бить не буду, но к компьютеру прорвусь. Даже если прид?тся побить.

  - Ладно, - вздохнул Русланчик. - Побей и иди печатай.

  - Обойд?шься без побоев, - сурово отрезал я.

  - Приказаний никаких не будет? - угодливо согнулся Руслан.

  - Один кофе, - приказал я. - И один сигарета.

  - Чурка нерусская, - хохотнул татарчонок. - Будет исполнено. - И пом?лся на кухню.

  Я включил компьютер и вставил дискету в слот zipа. Мне смертельно захотелось ещ? раз перечитать послание. Монитор замерцал зв?здами, словно настоящее ночное небо, послышалась заунывная неземная музыка - не то марсианский гимн, не то псалмы в исполнени ансамбля херувимов, мающихся зубной болью. Затем чернота со зв?здными родинками расступилась, точно волшебные дверцы из "В гостях у сказки", и по лазоревому экрану поплыл текст:

  "Игорь. К тебе обращается Высший Разум. Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось вашим мудрецам. А тебе оно может присниться, если ты приобщишся ко мне. Как? Просто. Ложись в ночь на 27 ноября ногами на север, и мой разум воль?тся в твой. Ты будешь знать ВС?. И не торопись скептически улыбаться.

  Скепсис есть признак не Высшего Разума, но мелкого ума".

  - Пип, пип, пип, - прокомментировал послание компьютер и выключился.

  Некоторое время я по инерции ошалело глядел на экран. Затем откинулся на спинку стула.

  - Вот именно, что "пип, пип, пип", - сердито пробурчал я.

  - Ты что-то сказал? - спросил меня Руслан, входя с чашкой кофе и дымящейся сигаретой в руке.

  - Я сказал: "пип, пип, пип", - сердито повторил я.

  - Если ты ищешь рифму, то есть хорошая рифма "влип", - услужливо подсказал Руслан.

  - Кто влип? Куда влип? - не понял я.

  - Извини. Я думал, ты пишешь новый стих. Про "пип".

  - Кофе поставил, сигарету мне дал и вон пош?л, - окрысился я.

  - Что, плохая рифма? - удивл?нно вскинул брови Руслан.

  - Задушу, - коротко сообщил я..

  - За рифму?

  - За вс?! И за рифму, и за... - тут я ос?кся и подозрительно глянул на Руслана.

  - А ну, признавайся, татарская душа, - твоя работа?

  - Что - моя работа? - перепугался Руслан.

  - Ну, вот это - "ноги на север"?

  Руслан подош?л ко мне и участливо потрогал лоб.

  - Что с тобою, Ига? Нехорошо себя чувствуешь?

  - Счас здесь точно кто-то будет нехорошо себя чувствовать, - прорычал я. - Но сомневаюсь, что этим кто-то буду я.

  - А кто?

  Я издал р?в раненного тигра и заметался по комнате, чтобы кого-нибудь не убить.

  - Ига, может, похаваем чего-нибудь? - робко пискнул из угла Русланчик.

  Я остановился.

  - Да. Пожалуй, это будет лучше всего. - Я устало вытер пот со лба. - А что есть?

  - Картошка с грибами. Жареная. С белыми.

  Я подош?л к Руслану и ласково потрепал его по волосам.

  - Ты прощ?н, - сказал я ему.

  - А узнать, за что?

  - Да ни за что, - подумав, ответил я.

  - Но ведь это же самодурство!

  - А я и есть сам-дурак.

  - Ну, и хорошо, - успокоился Руслан. - Значит, с этим разобрались.

  Пошли картошку чистить. Я как раз новый тупой нож купил.

  Когда грибы и картошка, издавая дивный аромат, уже шкворчали на сковороде, Руслан сообщил следующую приятную новость:

  - А к ужину выпьем по маленькой холодненькой.

  - Это водки, что ли?

  - Керосину.

  - А почему ж тогда холодненькой? Керосин, я знаю, т?плым пьют. И, кстати, откуда у нас водка?

  - Я не знаю, кто и зачем пь?т керосин т?плым, а водка у нас с твоего дня рождения. Заныкал одну бутылку.

  Я смахнул невидимую миру слезу умиления и поцеловал Руслана в щ?ку.

  - Ты бы побрился, - попенял я.

  - Ты бы себе губы отрезал.

  - А как бы я тебя стал целовать?

  - Ладно, не отрезай.

  - Ладно, не брейся.

  - Никогда-никогда?

  - Русланчик, давай водки выпьем.

  - Водка - к ужину.

  - А ложка - к обеду. Ну, вс?, пора брать власть в свои руки.

  - Возьми у меня.

  - Чего?

  - Ну, власть.

  - О, Господи! - Я отодвинул Русланчика в сторону и проложил себе дорогу к холодильнику.

  - Боже, что за пьяница! - простонал Руслан, глядя, как я сдираю с бутылки закрутку.

  - Тебя не спросили. - Я плюнул закруткой в Руслана.

  - Ещ? глотка не выпил, а уже дебоширит, - заверещал Руслан. - Что же будет, что будет...

  - Будет весело, - озорно пообещал я. - Эй, татарин, выпьешь с нами?

  - А что мне оста?тся делать, - вздохнул татарин. - Вс? равно бутылка погибла.

  - Рюмки доставай.

  Руслан достал, я разлил, мы выпили.

  - Дай занюхать. - Я наклонил голову Руслана к своему носу.

  - А мне чем занюхивать? - спросил Руслан.

  - Носом, естественно. Ладно, на, на, не плачь. - Я наклонил свою голову к его носу. Русланчик внюхался и чихнул.

  - Что ты вс? чихаешь, чихун? - обиделся я. - То плечо мне забрызгал, то вот прич?ску спортил...

  - А вдруг я болен страшной чихоткой. - Руслан округлил от внезапного ужаса глаза.

  - Как тебе помочь? - упавшим голосом спросил я.

  - Есть одно средство, - умирающим голосом проговорил Руслан.

  - Какое?!

  - Помешай грибы с картошкой...

  Я поспешно исполнил его последнюю волю. Руслан чихнул.

  - Ааабманшик! - возопил я. - Не буду больше мешать грибы с картошкой.

  - Тогда раскладывай их по тарелкам.

  - А ты не будешь больше чихать?

  - Никогда! - Руслан ударил себя кулаком в грудь.

  Весомость клятвы потрясла меня. Я разложил наш ужин по тарелкам. Руслан чихнул.

  - Это невыносимо! - взорвался я. - Ты лж?шь мне во второй раз.

  - Водку разлей.

  - И ты...

  - И я чихну.

  - Шут.

  - Хам.

  - Разливай.

  - От разливая слышу.

  Я схватился за голову.

  - У меня, кажется, дежавю.

  - Очень болит? - скорбно спросил Русланчик.

  - Что болит?

  - Дежавю твоя.

  Я схватил Русланчика за шею и посадил его за кухонный стол.

  - Вот тебе водка, разливай на двоих.

  Русланчик потрогал свою шею и послушно разлил.

  - С тобой, Ига, лучше не связываться, - с ужасом произн?с он.

  - Только в постели! - Я поднял указательный палец. - Ну, приятного аппетита.

  - Спасибо, барин. Кушайте и вы.

  - Ладно, Федька, я сегодня добрый. Можешь со мной чокнуться.

  - Благодарствуйте, Аким Яковлевич.

  Мы чокнулись, выпили и испустили по слезе.

  - А давай, - предложил Руслан, - я теперь буду Сасипатрий Матвеичем, а ты - Васькой.

  - А зачем это?

  - Ну дава-ай...

  - Ну, давай.

  - Васька, пш?л вон из-за стола!

  Я отвесил барину подзатыльника.

  - Революция, - захныкал барин.

  - Наливай ишо! - велел я.

  Русланчик послушно налил.

  - А то по шее получу, - объяснил он.

  - Верно, - сказал я, погладив его по головке.

  Мы звякнулись рюмками и выпили.

  - Грибки - первый сорт, - заметил я, закусывая.

  - Угу.

  Мы быстро расправились с ужином, допили водку и, слегка пошатываясь, направились в комнату.

  - А ч?, раскладушка правда сломалась? - спросил я.

  - Не, конечно. А тебе на что?

  - Эт я, выходит, маме наврал?

  - А ты не знал?

  - Знал. Каюс-сс.

  - А зачем те раскладушка?

  - А я на ней сегодня спать буду.

  - Это ещ? что за новости?

  - Понимаешь... Наш диван на-пра-влен с запада на восток. А я читал сегодня в этом... как его... газете, что спать полезней всего с севера на юг.

  - Я тоже хочу с севера на юг!

  - Давай тогда диван передвинем.

  Мы передвинули диван, сориентировав его с помощью компаса, разделись (Руслан два раза упал (пьянь!)) и легли.

  - А теперь расскажи мне на ночь сказку, - попросил Руслан час спустя.

  - Ну, слушай. - Я погладил его по голове, как реб?нка. - Жили-были Картавин и Базедова, а детей у них не было...

  - Спокойной ночи, - сказал Руслан и засвистел носом, уткнувшись в мо? плечо.

  * * *

  Когда я проснулся, Русланчик ещ? спал. Но я знал, что он просн?тся через пятнадцать минут. И сразу запросит кофе. Который же я ему и подам. Прямо в постель. С сигаретой. Не знаю, откуда я это знал. Просто знал, и вс?.

  Я встал и пош?л на кухню варить кофе. Открытая пачка сигарет лежала на журнальном столике, и я прихватил е? с собой. В ту же секунду, когда кофе оповестил о готовности взбегающей пеночкой, из комнаты послышалось мычание Руслана:

  - Кофе! Бжалуста! И сигарету! Тоже бжалуста!

  - Уже несу!

  И я выскочил из кухни с чашкей кофе в одной руке и пачкой сигарет в другой.

  - Спсибо, - блаженно промяукал Руслан. - А твой кофе где?

  - А мне что-то не хочется.

  - Как не хочется?

  - А вот как-то так.

  - Не узнаю брата Колю.

  - Привыкай.

  - К чему?

  - К результатам вашего розыгрыша.

  - ???

  - Вы хотели дать мне сверхзнание? Спасибо, вы мне его дали. Теперь не обижайтесь.

  Лоб Руслана в какое-то мгновение покрылся испариной.

  - Сверхзнание? - спросил он.

  - Я спал ногами на север, - ответил я.

  - Но ведь это же бред... Это же шутка...

  - Да-да, шутка. Но некоторые шутки оказываются всерь?з, - без тени улыбки откликнулся я.

  - Так ты хочешь сказать, сверхзнание...

  - Уже во мне.

  Русланчик с минуту сверлил ладонью лоб, а потом расхохотался:

  - Я понял. Ты догадался про розыгрыш и решил ответить на него таким же розыгрышем.

  - Да, Русланчик, - вздохнул я, - да, как вс? просто. Пей кофе и иди на работу.

  Тебе сегодня предстоит очередной неприятный разговор с шефом.

  Русланчик со страхом взглянул на меня.

  - Мистификатор, - отмахнулся он и, быстро засобиравшись, ускользнул за дверь.

  После его ухода я сварил кофе себе и выпил его. Стоя голым. На балконе. Мне было наплевать, кто меня видет. Девушка с десятого этажа дома напротив, как я знал, не появится. Боже, до чего странно - знать. И до чего ещ? более странно знать, что знаешь. Я вдруг почувствовал, что голова раскалывается.

  - Хочу играть в киножурнал "Не хочу ничего знать"! - нарочито громко сказал я и плюхнулся назад в постель.

  Т?плое одеяло и нежная подушка обволокли меня, и я погрузился в т?плое и нежное полубеспяматство. Т?плое и нежное, но тщетное - через пять минут я выстрелил собой из постели. Лежать было невоз. Голова, не готовая к свалившемуся на не?, трещала швами. Я знаю, что я ничего не знаю. Завидую тебе, Сократ, завидую тебе стократ. А я знаю, что я вс? знаю. Знаю, например, компьютерный код "Финансбанка". И знаю, как через "Интернет" снять кучу денег так, чтоб не засекли. А только мне не нужно. Я вот даже вторую чашку кофе не хочу пить. А чирик я завсегда у папани стрельнуть могу. Так что денег я тоже не хочу. А чего я хочу?

  - Ха-а-чу пра-а-жить жизнь та-а-к, что-о-б па-а-том не-э бы-ыла-а му-у-чи-тельна-а больна-а за-а ... - пропел я. - Бесцельно. Прожитые. Годы.

  Стало вдруг мучительно и больно. Пойти, что ли, прогулятся? Нет, не пойду, сейчас мерзкий дождь со снегом начн?тся. Я заварил свежего чаю, насыпал в тарелку сушек и сел в кресло у окна, прихл?бывая и прикусывая. Полил ледяной дождь. Со снегом.

  - До позднего вечера, - прокомментировал я. - А Русланчику, бедному, под этой пакостью ещ? домой возвращаться. Прид?т мокрый, злой, как собака, ну ещ? бы - от шефа нагоняй плюс мерзкая эта погода, а у нас и выпить-то нечего. Понятно, накинется на меня с упр?ком - накаркал, мол, неприятности с шефом. А прич?м тут я, если так оно и должно было случиться? Я ж не делаю события, я о них просто знаю. Странно, никогда не думал, что всезнающий человек чувствует себя таким тупым и беспомощным. Хотя - почему это беспомощным? Вот сейчас оденусь потеплее и отнесу Русланчику на работу зонт, чтоб он не промок по дороге с работы к автобусу и от автобуса домой.

  Я надел шляпу, куртку, обмотался подаренным Русланом шарфом, сунул подмышку зонтик и смело вышел из дому. Меня ошарашило снегом, огорошило дожд?м. Умственно больной ветер швырял пригоршни этого дерьма мне прямо в лицо.

  Я сел в подошедший автобус (билет брать не стал - вс? равно конрол?ра не будет)

  и доехал до центра. Отсюда - от Крытого Рынка - до Русиковой конторы было рукой подать.

  Пожилая вахт?рша с кочанчиком седых волос на затылке, клюя носом, вязала нечто среднее между шарфом и носком.

  - Гетры вяжете? - поинтересовался я.

  От неожиданности старушка так перепугалась, что уронила вязанье на пол.

  - Вам кого, молодой человек? - так ответила она на мой вопрос.

  - Руслана Васильевича Ибрагимова знаете?

  - Татарина-та?

  - Та-та-та, - подтвердил я. - Вот и отлично. Я тут ему зонтик прин?с. Когда он будет уходить с работы, не сочтите за труд. В смысле, зонтик этот ему передайте.

  - Сами б и передали, - недовольно буркнула вахт?рша.

  - Не могу, Наталья Спиридоновна, ему сейчас шеф загогулину выгибает.

  - Э?

  - Разнос учиняет.

  Вахт?рша с подозрением поглядела на меня, но зонтик взяла. Я откланялся и направился к дверям, когда меня догнал е? оклик:

  - Вы откуда знаете, как меня зовут?

  - А я, Наталья Спиридоновна, про вас вообще вс? знаю. Жив?те вы на улице Рахова 13, муж ваш, П?тр Андреевич, алкоголик с многолетним стажем, а сына вашего Васеньку ни на какую солидную работу не берут и не возьмут, потому как вы его в сво? время от армии по психической статье отмазали. Так что не пытайтесь зонтик заныкать.

  Я вышел, хихикая от того, как Наталья Спиридоновна всем сотрудникам сегодня будет шептать, что "татарину-та нынче кагэбэ зонтик приносило!" Но на улице мо? хихиканье быстро увяло, так как я остался без зонтика и тут же получил дожд?м и снегом по морде.

  - Спасибо, - поблагодарил я вслух неизвестно кого - наверное, ветер. Я решил укрыться от прелестей природы в кафе "Молочное", где в детстве пивал частенько вкуснейшие молочные коктейли. Сейчас там, правда, вместо вкуснейших молочных коктейлей подают мерзчайший азербайджанский коньяк - "Арпачай", кажется. Но в такую погоду...

  Я заш?л в кафе, заказал сто грамм пойла и уселся за столик.

  "Ну-с, Игорь Васильевич, - невесело сказал я самому себе, - будьте здоровы.

  "Финансбанк" хакерским образом грабить не хотите, вот и довольствуйтесь "Арпачаем".

  Я отпил глоточек зелья и довольствоваться им отказался. Из окна заведения был мне виден Колькин лар?к, откуда мой бывший одноклассник таскал бутылками восхитительный коньяк "Армения". Вот допью эту гадость и пойду к Кольке. А допью обязательно, раз уплочено. Я вам, господа, не миллионер, деньгами швыряться. Мне директор "Финансбанка" их в мешках на дом не приносит. Тьфу ты, дался мне этот "Финансбанк"! Разум-то высший, а мыслишки мелкие, грязноватые-та.

  Я поднял стакан с остатками "Арпачая" и посмотрел на мир сквозь мутно-коричневый окрас.

  * * *

  Посмотрев на мир, окрашенный в золотисто-коричневые тона, господин Геккерн опустил бокал к губам и сделал глоток. Чудеснейший французский коньяк из одноим?нной провинции горячей волной скатился вниз к желудку. Пятьдесят лет, словно бархатистое море прибрежную скалу, ласкал он дубовые стенки бочонка, чтобы теперь оказаться внутри бочонка иного рода - голландского дипломата барона Геккерна. Коротконогий пузатый Геккерн поставил бокал на столик, нервно забарабанил по вишн?вой крышке жирными пальцами. Видно было, что дивный напиток не прибавил ему ни настроения, ни спокойствия, ни уверенности.

  - Ты меня очень огорчаешь, Жоржик, - жалко произн?с он, обращаясь к молодому человеку, в брезгливой позе развалившемуся в кресле.

  Молодой человек барон Жорж Шарль Дантес-Геккерн, стройный, белокурый и синеглазый, ответил презрительно:

  - В России, рара, - с ударением на последний слог, - в петербургском свете меня называют Егором Осиповичем.

  - Они пусть зовут тебя, как хотят! - визгливо крикнул Геккерн. - Для меня ты Жоржик. Как и я для тебя не рара, а Луи... Ведь так, Жоржик?

  - Как вам будет угодно, господин барон.

  - Ты меня нарочно с ума сводишь! Мучитель! - Геккерн дрожащими руками налил ещ? коньяку и залпом выпил.

  - Для человека вашей комплекции вы слишком много пь?те, - равнодушно заметил Дантес. - Как бы вас апоплексический удар не хватил. Надеюсь, понимаете - забочусь исключительно о вашем здоровье.

  - Если б ты о мо?м здоровье заботился, - задохнулся Геккерн, - ты бы никогда не согласился на эту дурацкую дуэль! Эту авантюру! Это мальчишество!

  - Не принять вызов? - вскинул красивые брови Жоржик. - Прослыть бесчестным человеком? Как же я после этого покажусь в петербургском свете?

  - Вот! - с неожиданной силой громыхнул по столу Геккерн. - Вот в этом ты весь.

  Тебя волнуют закулисные мнения расфуфыренных кривляк, которые и слезинки не прольют, если тебя - не дай Бог! - застрелят. А боль, которую ты причиняешь любящему тебя человеку... - Геккерн не закончил, налил ещ? коньяку и с бокалом в руке рухнул в кресло. - Да, у меня будет удар. Но не от этого проклятого алкоголя, а если тебя принесут в дом окровавленного, при последнем издыхании.

  - Да бросьте вы, - отмахнулся Жоржик. - Я стреляю куда лучше этого арапа. Если уж кого принесут окровавленного, так его. Вот уж о ком не прольют и слезинки. А Натали меня удивляет - связаться с такой обезьяной!

  - Вот! Вот он, корень зла! - барон Геккерн грохнул бокалом о пол. Осколки хрусталя заисрились льдинками в коньячной лужице. - Я ведь просил тебя не упоминать этого имени в мо?м доме! Первейшая шлюха в Петербурге. Жоржик, Жоржик, зачем она тебе? Неужели тебе мало моей любви? Я-то ведь люблю тебя по-настоящему, а для этой бляди ты просто очередная affaire. Ты очень легкомысленен, Жоржик. И очень меня огорчаешь.

  - Вы забываете, - ответил Жоржик, нервно покусывая ногти, - что, в отличие от вас, я пока молод. Да, мне нравится блистать в свете, шампанское, общество красивых дам... Что ж тут удивительного?

  - Ты забыл ещ? кое-что, что тебе нравится, - тихо сказал Геккерн. - Мои деньги.

  Жоржик побледнел.

  - Ваши деньги, - прошипел он, - ваши грязные, жирные, потные деньги. Поверьте, я достаточно перен?с в вашей постели, чтобы считать эти деньги честно заработанными.

  - Честно! - истерически расхохотался Геккерн. - Он называет честным еженощно обманывать человека, который готов для него пожертвовать всем! О, я хорошо понимаю, почему тебя тянет ко всяким блядям! Потому что ты - такая же продажная блядь!

  Геккерн потянулся к графинчику с коньяком.

  - Ну, слава Богу, - сказал Дантес. - Наконец-то мы высказались друг перед другом. А теперь, с вашего позволения, я хотел бы отправиться спать. В свою комнату. Мне завтра нужно быть свежим и бодрым. Иначе в дом любящего рара действительно приволокут окровавленный труп его нежно любимого мальчика.

  Геккерн уронил голову в ладони и крепко сжал виски.

  - Господи, что я наделал, - прошептал он. Сальные волосы свисали клочьями меж его толстыми пальцами. - Кажется, я теряю моего мальчика. - Будущее холодно серело рутинной пустотой событий без смысла.

  - Ну, покойной ночи. - Жоржик поднялся из кресла.

  - Сядь, - неожиданно сказал Геккерн. - Сядь и послушай меня.

  Жоржик, поведя головою спрва налево, сел назад в кресло со смесью досады и интереса.

  - Так вот, - продолжал барон Геккерн, - я хотел бы рассказать тебе кое-что о мо?м детстве, которое, видимо, весьма отличается от твоего. Так вот, когда я был маленьким, папа подарил мне деревянную лошадку. Собственно, от лошадки у не? была только голова, насаженная на палку. Но для меня эта палка заменяла и туловище лошади, и ноги, и копыта, и хвост. Я был влюбл?н в не?. Каждый вечер я скакал на ней по нашей гостинной, а отец и мать, сидя в креслах у камина, наблюдали за мной. Эта лошадка осталась моим другом и поныне. Не веришь? - Он кинулся из комнаты.

  Спустя минуту посол нидерландского короля в России барон Луи Геккерн де Беверваард вернулся обратно верхом на палочке, украшенной деревянной мордой коня.

  - Гей-гей! - покрикивал он, пост?гивая воображаемой пл?ткой бутафорскую лошадку.

  - Вот скачет голландский барон, усыновивший эльзаского барона, за что законный обнищавший отец последнего сказал ему только гран-мерси, а его сын послал голландского барона на три вес?лых буквы, так что тому стало настолько горько и обидно, что оста?тся ему разве что на лошадке из детства скакать.

  - Папа, вы что?

  - А при?мный папа при?мному сыночку вс?-вс? готов простить! Он даже дуэль принял на себя. Но Сергеевич Александр дал ему две недели отсрочки. И - не будь я дипломат - вовсе не состоится та дуэль. Остынет пиит. - Геккерн выхватил из-под себя деревянную лошадку и бросил е? в угол комнаты. - Так что, можешь, сынок, выпить коньяку. Тв?рдая рука тебе завтра не понадобится.

  - Вот чего я ненавижу, рара, так это когда кто-то устраивает за меня мои дела, - нарочито оскорбился Жоржик.

  - Вр?шь, - весело сказал Геккерн. - На самом деле ты это обожаешь.

  - Терпеть не могу.

  - Обожаешь.

  - Терпеть не могу.

  - Вр?шь.

  - Что-то вы развеселились, рара - Я развеселился? Я развеселился? Я скорблю.

  - О ч?м?

  - О тебе. О себе. О жизни своей проклятущей.

  - Только без истерик, рара.

  - На сегодня более не дожд?шься, сыночек. Нет у меня ни сил, ни желания истерики с тобой устраивать. Главное я сделал - от дуэли тебя убер?г. На вс? остальное - воля Божья. Только чую - если и дальше за Пушкиной ухл?стывать будешь, то и Божьей воле прискучишь. Впрочем, ты ведь к сестре е? сватаешься. Так оно покойнее будет. Не возражаю, Жоржик. Давай, что ли, коньячку вместе выпьем.

  - Не возражаю, батяня.

  - Катерина Николавна - барышня в меру затурканая, - сыто произн?с Геккерн, соприкоснувшись своим бокалом с Жоржиковым.

  - Ну и что? - прянул тот.

  - Да ничего. Просто мне спокойнее.

  - Темните, - сказал Жоржик, но коньяк тем не менее выпил.

  - Если бы ты был чуть умнее, - Геккерн дотянул свой коньячок, - ты бы понял, что я не темню. А если бы я был чуть умнее, я бы тебя так не любил. Иди спать, Жоржик. В свою спальню. А я - в свою.

  При?мный отец обнял при?много сына и удалился. Жорж-Шарль налил себе ещ? бокал коньяка, выпил его отнюдь не по-французски - залпом и отправился в свою опочивальню. В опочивальне раздевался он нарочито медленно, размышляя почему-то не о будущей своей жене Екатерине Николаевне Гончаровой, не о Наталье Николаевне Пушкиной, ни даже о нидерландском после бароне Геккерне, а о его деревянной лошадке.

  "А вот у меня в детстве не было деревянной лошадки. И ничего, что могло бы е? заменить. У меня, кажется, вообще было детство без детства. Строгая немецкая мама... Вечно униженный отец... Барон д'Антес... Мне бы к Геккерну благодарность испытывать... А я его только ненавижу... Дурак на деревянной лошадке".

  Последняя мысль развеселила Жоржика, он рассмеялся да так, смеясь, и уснул.

  Два с небольшим месяца спустя состоялась свадьба барона Дантеса-Геккерна и Екатерины Николаевны Гончаровой. Войдя в Пушкинскую семью, Дантес вдруг начал по-новой ухл?стывать за Натальей Николаевной. Взбеш?нный Пушкин написал обидчику оскорбительное письмо. Дантес вызвал Пушкина на дуэль. 27 января 1837 года дуэль состоялась.

  * * *

  Я допил мерзейший "Арпачай", ублюдочного сына азербайджанской лик?ро-водочной промышленности, и покинул молочное кафе, в котором вряд ли уж когда отведаю любимых с детства коктейлей. На миксерный стакан мороженого сливочного 150 г., молока 200 г., сиропа 40 г. (две маленькие пластмассовые стопочки). Пора к Кольке - пить коньяк "Армения".

  Снежный дождь на улице превратился в гадчайшую изморозь, нещадно колющую щ?ки. Я пробежал двадцать метров поперечены проспекта и затарабанил кулаком в фанерную дверь Колькиного ларька.

  - О! - удивился Колька открывая дверь. - Какими судьбами?

  - Колька, - сказал я, бесцеремонно протискиваясь в дверь, - дай я на тебя дыхну.

  - И, не дожидаясь разрешения, дыхнул всеми парами.

  - Бе-э, - скривился Колька, - что за гадость ты пил?

  - "Арпачай", - покаялся я. - Посему теперь хочется чего-нибудь благородного.

  Коньяку "Армения", например. У тебя ведь ещ? полтора ящика осталось.

  - А ты-то откуда знаешь? - звякнул челюстями Колька.

  - Рыбка на ушко нашептала. Одна знакомая аквариумная рыбка. У тебя есть знакомые аквариумные рыбки?

  - Какие рыбки?

  - Да никакие. Шутить изволю. Ты, Колька, крышку, крышку-то лавки открой, на которой сидишь - особенно когда фининспетор приходит, и бутылочку достань.

  Колька побледнел. Потом покраснел. Встал и откинул крышку лавочки, на которй сидел. Достал бутылку коньяка "Армения". Судорожно глотая пересохшим горлом спросил:

  - Ты откуда... вообще?

  - Я из джаза, - нагло ответил я.

  - Но ведь Юрочка не может... Юрочка-то откуда знает?

  - А Юрочка-та ниоткуда ничего не знает, - заверил я. - Он ведь не аквариумная рыбка.

  - А кто аквариумная?

  - Я, - ответил я. - Вы ведь сами наградили меня всезнанием. Ну, так сами ж и выгребайте. И не пугайтесь.

  - Чем мы тебя наградили?

  - Вселенским разумом, БЛЯДЬ! Разливай коньяк.

  - Так то ж прикол, - сказал Колька, разливая коньяк по мутным стаканам и тушуясь до рдения.

  - Ну, так давай выпьем за ваш прикол. Он мне многое прин?с. Я теперь в автобусах могу без билета ездить.

  Колька хлопнул себя по щекам.

  - Игор?к, мы ведь не хотели ничего плохого.

  - Так ничего плохого и не случилось. Езжу в автобусе без билета, пью с тобой коньяк "Армения"... Где ж плохое?

  Колька ещ? что-то говорил, шевеля губами, но я его уже не слышал. Я подумал:

  почему это Геккерн вообразился мне жирным и коротконогим? Я ведь знаю, что он был худощав и довольно высокого роста, никаких сальных прядей у него не было, поскольку он лысел, зато имелась бородка без усов, которую почему-то называют "шведской", хотя носили е? в основном голландские шкиперы. Н-да, человеку с воображением нечего бояться, кроме собственного воображения. И почему это, кстати, мо? воображение воображает только известных мира сего? Пушкин...

  Пушкин... А вот хотя бы... хотя бы ... Ну вот Митяй с разгрузки угля. И из бара "Солнечный". Раки...

  Митяй родился под созвездием рака. В недоброй памяти 1936 году. Детство его, невзирая на начавшуюся войну, было солнечным и безоблачным. Папа его был отмазан от фронта службой в райвоенкомате. И когда со службы возвращался он домой, маленький Митяй забирался под печку и баловался оттуда: приклеивал фальшивые усы, шевелил ими и спрашивал:

  - Чо, похож я на терикана?

  Папаня ласково глядел на сынка и говорил:

  - Как хуй на Эйфелеву башню. Вылазь оттудова, дурило.

  Когда пришло время, Митяй вступил в пионеры, когда пришло другое время

  - в комсомольцы. Будучи комсомольцем, претерпел он публичное развенчание

  "отца народов". В отличие от многих его сверстников событие это его не

  потрясло. С таким же равнодушием перен?с он за три года до этого и смерть

  вождя. Теперь его, военнослужащего срочной службы танкового полка под

  городом Гомелем Белорусской ССР, тревожила лишь одна мысль: не начн?тся ли

  новая война. И, как это всегда бывает, война не замедлила начаться.

  Танковые войска были брошены на подавление венгерского восстания. Каждый

  солдат и каждый офицер в части трясся, ожидая приказа выступить на

  Будапешт. Но приказа для подгомелевской танковой части не последовало. Так что Митяй не участвовал. Приблизительно в то же время написал он первое сво? стихотворение, двустишье: "Венец несбывшихся надежд - я не поеду в Будапешт".Собственное словоизлияние удивило его гораздо больше событий того года. Удивило настолько, что он решил об этом забыть. Вернулся из армии, зажил прежней жизнью, поябывал соседских девчонок, потом вдруг: "Я из армии вернулся, будто заново проснулся". Устроившись на конвейер саратовского шарико-подшипникого завода, сподобился до четверостишей и даже небольших стихов.

  "Не верую потому что нелепо Над пустыней не плачут грозы Для чего измученному небу Проливать в песок свои сл?зы Обнажать свои молнии-раны Испускать свои громы-стоны Чтоб умилостивить варана И разжалобить скорпиона?"

  Был удивл?н самим собой. Даже несколько возгордился. Наслаждаясь гордостью, попытался писать ещ?. Получились гадости. К самому себе остыл. В этом взвешенном состоянии, не ожидая от себя ничего большего, познакомился он с Мариной Румянцевой, с которой каким-то образом прожил пятнадцать лет. Детей он, слава Богу, не нажил и благополучно разв?лся на шестнадцатом году без большого ущерба.

  Начал, впрочем, крепко пить. С шарико-подшипникового его уволили. Стал подшабашивать на Саратове-Товарном, ибо никакой ч?рной работы не гнушался. А работа и впрямь была ч?рной - разгрузка угля. Чаще же всего наблюдали его в пивнушке на Сенном Рынке, где он брал пиво на вынос и потреблял его, сидя под навесиком, попутно обдирая воблу и философствуя в пространство. В собеседниках Митяй не нуждался. Жил он жизнью животной и простой. Желал лишь, чтобы все оставили его в покое. И, в конце концов, все оставили его в покое. Завсегдатаи пивнушки, прочувствовав его натуру, уже и не пытались подлезть к нему с разговором, но с удовольствием переш?птывались в его адрес - ведь в подобных российских заведениях всегда необходимо найти какого-нибудь чудака, о котором было бы пошептаться. Митяй не обращал на это внимания, а, скорей всего, и вовсе не замечал ш?пот у него за спиной.

  Но каждую ночь снилось ему теперь одно и то же: он - волк, бегущий по ч?рному лесу, непонятно, от кого или за кем, но знает, что надо бежать, и вот взбегает он на совершенно облысевший холм посреди леса, и перед ним распахивается вс? небо с серебрянным кружком луны, и ему хочется не то вознести небу молитву, не то поведать луне сразу все свои стихи, он задирает лицо - нет, морду - вверх, раскрывает рот - нет, пасть - и оттуда вырывается хриплый волчий вой. И просыпается Митяй с совершенно мокрым лицом, с тоской бессилия, что ничего он со своей трижды опаскудевшей жизнью поделать не сможет.

  "С серебряной тоской, - вдруг подумал Митяй, сидя под навесиком с пивною кружкой в руке. - Серебряной, как луна над холмом".

  "С сербряной тоской", - подумал я, сидя в Колькином ларьке со стаканом коньяка "Армения" в руке.

  "С серебряной тоской", - неожиданно для меня подумал Колька, наблюдая, как я пью его коньяк.

  "С серебряной тоской", - подумал Русланчик, глядя на часы и подсчитывая, сколько осталось до конца работы, до встречи с Игорем.

  "С серебряной тоской", - подумал Сер?жка, слушая звуки похоронного марша, провожающие в последний путь бывшего начальника штаба дивизии.

  "С серебряной тоской", - подумал Петро, бывший угольный напарник Митяя, ставшего некогда для него, Петра, чуть ли не отцом родным. А теперь Петро со всей серебряной тоскою знает, что не верн?тся к Митяю никогда.

  "С серебряной тоской", - снова подумал Митяй, допивая пиво.

  "С серебряной тоской", - подумали ВСЕ.

  - Спасибо за коньяк, Колька, - сказал я обожж?нным ртом, отставляя пустой стакан. - Пойду.

  - Куда?

  - Неважно. Юрочке привет. Дай бутылку водки на дорожку.

  На "Абсолют" Колька не расщедрился, пришлось брать бутылку "Смирнова". С бутылкой подмышкой ввалился я в Сер?жкину сторожку.

  - О! - воскликнул Сер?жка - Кого мы видим! L'ange a tombe sur la terre!

  - Est tombe, - механически поправил я.

  - Чего? - не понял Сер?жка.

  - Говорю, est tombe. " Tomber " спрягается в перфектном времени с "etre", а не "avoir".

  - Ну-ну, - только и сказал Сер?жка, - ты что, на досуге повторяешь школьный курс французского?

  - Зачем повторять? Я и так его знаю.

  - Хе. А что ты ещ? знаешь? - Сер?жка с явным удовольствием таращился на оттопыреный карман моего пальто, угадывая в н?м бутылочку.

  - ВС?, - спокойно ответил я. - Даже жить неинтересно.

  - Да-а, - притворно вздохнул Сер?жка, - как я тебя понимаю... Я, кстати, тоже знаю, что у тебя в кармане лежит.

  - И я. А ещ? - где ты сегодня от Корнеича бутылку заныкал.

  - Э? - Сер?жка с недоверием посмотрел на меня. - Ну, и где?

  - На дне пожарной бочки с водой, что на дворе стоит. И не противно тебе?

  Во-первых, мокро, во-вторых, холодно, в-третьих, грязно - там же всякая дрянь плавает.

  - Тэк-с, - протянул Сер?жка, - уж не моей ли бутылкой твой карман оттопыривается?

  - Побойся Бога, Серж. У тебя ж "Перцовка" из Центрального гастронома, а у меня "Смирновская" из Колькиного ларька.

  - Мистифицируешь? - нахмурился Сер?жка. - Бог с ней, с водкой, откуда про ЦГ узнал?

  - Следил за тобой с утра. Надел ч?рные очки, шапку-ушанку до колен и так, никем не замеченный, ничем не выделяясь, следовал за тобой по пятам. Когда ты оборачивался, я приседал, и ты меня не видел. Шапку и очки я после подарил нищему, который тут же начал приседать. Теперь ты знаешь вс?.

  - Идиот, - прокомментировал Сер?жка. - Юродивый. Это тебе нужно шапку и очки подарить, чтоб ты приседал.

  - Нет, Сер?нечка, не идиот. Идиоты не знают диаметра Солнечной системы, язык суахили, доказательства теоремы Ферма и того, что нынешнее тво? место на кладбище обошлось тебе в сво? время (7сентября 1980 года) в тысячу рублей, перетекших из кармана твоего папы Василия Игнатьевича в карман твоего шефа Петра Алексеевича, который за те же деньги отмазал тебя от армии с диагнозом "плоскостопие". Откуда такие деньги взялись у твоего папы - умолчу. Но ты понимаешь...

  - Заткнись, - зло оборвал меня Сер?жка. - А Корнеича я, суку, приморю.

  - Окстись - при ч?м тут Корнеич? Он-то откуда мог знать, что деньги твоему родителю достались в результате...

  - Заткнись! - Сер?жка начал звереть. - Лучше скажи, кто тебе вс? это сообщил?

  - Ну, кто ж станет делиться с человеком такими интимными вещами, кроме его лучших друзей! Ты, конечно, сообщил, Колька и Руслан.

  - Ты гонишь! Колька и Руслан об этом ни сном, ни духом. А я тебе такого и по пьяни выболтать не мог.

  - По пьяни - нет, конечно. Но виртуально - да.

  - Что значит, виртуально? Что ты имеешь в виду?

  - А ты попробуй и сам заснуть ногами на север на следующий день после моего дня рождения - и тоже будешь вс? знать. Только прид?тся годик подождать.

  Сер?жка привстал, затем снова плюхнулся на стул.

  - Так ты хочешь сказать... ОН - действительно есть?

  - Он - это кто? Он бывают разные. Помнишь, как в анекдоте Петька заглянул в цистерну, а там - и вправду ОН.

  - Он - в смысле Высший Разум.

  - Конечно есть. Не желаешь приобщиться? - Я вытащил из кармана бутылку "Смирновской". - Давай стаканы.

  Обалдевший Сер?жка механически достал из шкафа два пыльных стакана

  (один - надтреснутый) и поставил их на стол.

  - А как ты теперь с этим своим... Высшим? - спросил Сер?жка, пока я разливал водку по стаканам.

  - Как тебе сказать - и да, и нет. Он меня разочаровал. Я узнал от него очень немногое: язык суахили, диаметр Солнечной системы, доказательство теоремы Ферма и откуда твой папа Василий Игнатьевич...

  Сер?жка ахнул кулаком пол столу:

  - Хватит. Предложи лучше тост.

  - Ну, давай тогда, за нашу дуэль.

  Сер?жка вытаращился.

  - Ты что, собираешься вызвать меня на дуэль?

  - Понимаешь, Сер?жка, мне так кажется, что наша дуэль уже состоялась. Года эдак сто пятьдесят два тому. Со сч?том один-ноль в твою пользу. Но я не злопамятный - видишь, пью со своим убийцей.

  - По-моему, - сказал Сер?жка, отставляя стакан в сторону, - ты за ночь не Высшего Разума набрался, а Высшей Шизофрении.

  - А вот ты не хочешь пить с тобою убиенным. Это значит, в тебе ещ? теплится совесть, и это внушает мне жалость к тебе. Нелегко тебе прид?тся в дальнейшем.

  - Или псих, или дурак, - резюмировал в сторону Сер?жка. - Я понял, Матушинский, вы блефуете. Никаких взяток мой отец никому не давал, ни от какой армии я не отмазывался...

  - И никакого диаметра Солнечной системы не существует, - закончил я. - Ты прав, Серж, ибо Земля - плоска, покоится на тр?х китах, а зовут их Илья, Добрыня и Ал?ша.

  - Это тебе тоже твоя Высшая Шизофрения нашептала?

  Я печально закрыл глаза и кивнул.

  - Сер?жка, - спросил я, не открывая глаз, - хочешь узнать, где деньги зарыты?

  - Следующая стадия шизофрении, - угрюмо констатировал Сер?жка. - Он уже мнит себя индийским раджой и, не раскрывая глаз, раздаривает своим подданным деньги, земли и слонов.

  Скрипнула дверь, и вош?л Корнеич.

  - Корнеич, - продолжал я с закрытыми глазами, - хочешь узнать, где Сер?жка нычкует водку?

  Корнеич мяукнул.

  - Убью! - крикнул Сер?жка.

  - Бери лопату, - сказал я ему.

  Сер?жка, подняв бровь, взял таки лопату на плечо и последовал за мною - в снежный дождь. Конечно же, добрый фунт снега нам влепило сразу же в лицо, и пока Сер?жка протирал харю, он уже разуверился во всяком кладе, ворчал лишь что-то про "Высшую Шизофрению" и "Алтынку", которая-де по мне давно плачет.

  "Вс? равно ты мне веришь", - мстительно думал я.

  И он мне верил. Но ни за что не хотел этого показать.

  - Копай здесь, - сухо сказал я.

  Сер?жка хмуро начал копать.

  - Ну? - сказал он через несколько гребков.

  - Дальше.

  - Туфта вс? это.

  - Дальше копай.

  - О, мон Дь?!

  - И не поминай Имя Божье всуе.

  - Холодно, между прочим.

  - Копай.

  - Копаю.

  Дзынь! Сер?жкина лопата ударилась о что-то металлическое.

  - Ну? - спросил Сер?жка, не веря, не зная, чему не верить.

  - Доставай.

  Сер?жка, ворча, полез в яму.

  - Сундучок! - раздался из ямы его голос. - Тяж?лый, гад!

  - Да, - сказал я.

  - Ч? ты "дакаешь", помогай.

  Я помог Сер?жке вытащить сундучок и вылезти ему самому. Сундучок был и вправду увесист.

  - Ну, и что там? - спросил Сер?жка.

  - Как водится, - со скукой ответил я, - драгоценности и монеты.

  Золотые, естественно.

  Сер?жка с неожиданной жадностью приняляся откупоривать сундучок.

  - Не мучайся, - вздохнул я. - Пошли в сторожку, там инструмент есть.

  - И Корнеич, - алчно оскалился Сер?жка, прижимая сундучок к груди.

  - Не бойся, - сказал я. - Корнеичу ничего не нужно.

  - Почему?

  - Потому что...

  ... Корнеич родился третьим, ненужным реб?нком в семье. Родители дали ему немного необычное имя - Илья. Быть может, в честь Ильи Муромца - защитника земли Русской - или пророка Ильи? Во всяком случае, ни защитником, ни пророком Корнеич не стал. А наоборот - натерпелся от старших сест?р щипков и насмешек.

  Наплакался в подушку. А когда вырос - мстить почему-то не стал. И вовсе не почему-то, а от того, что любил своих сест?р, и когда у средней, Елизаветы, случился казус и срочно понадобились деньги, Корнеич временно (а оказалось - навсегда) устроился на кладбище - в те времена это было проще - и почти всю свою первую зарплату перев?л Елизавете. В то время он почти не пил - так что много ли ему было нужно? На женщинах он сразу поставил крест, взглянув в один из неверных юношеских моментов на себя в зеркало. Он был и впрвду на редкость некрасив:

  обезьянья фигура - длинные, до колен руки, кривоватые ноги, вечная сутулость, словно предощущение, что жизнь станет для него горбом, который будет он влачить до конца дней своих - словом, он полагал, что любое его предложение будет встречено, в лучшем случае, презрительным смехом. А он боялся. Боялся быть осмеянным. Вообще, боялся грубости. А, в целом, - боялся жизни. Так и жил - боясь. Бобыл?м, который не прочь бы жениться, и отшельником, который рад бы иметь друзей. В конце концов, и то, и другое заменила ему водка. Страх перед жизнью притупился, зато водка - после первой пары приступов белой горячки - научила его бояться смерти, которая виделась ему сплошным ч?рным туннелем без малейшего проблеска света в конце.

  Мы вошли в сторожку. Корнеич сидел за столом и набулькивал из бутылки в кружку.

  - Наш?л-таки, курва, - довольно, впрочем, равнодушно произн?с Сер?жка.

  - Моя это, Сергей Васильевич, - ответил Корнеич, показывая зачем-то этикетку. На этикетке значилось: "Перцовка". - А "Смирновочку" вашу я в шкапчик прибрал. А трогать - не трогал.

  - Ага. Поэтому мою "Перцовку" тронул.

  - Богом клянусь, Сергей Васильевич...

  Сер?жка, не говоря ни слова, поставил сундучок на пол и вышел.

  Полминуты спустя он вернулся, несколько смущ?нный, держа в мокрой руке мокрую бутылку.

  - Ну, прости, Корнеич, - сказал он. - Вот тебе откуп за недостойные подозрения.

  - Он поставил свою "Перцовку" перед Корнеичем на стол.

  - И "Смирновскую" можешь к ней присовокупить, - вн?с свою лепту я.

  Став обладателем тр?х бутылок водки, Корнеич чуть не сош?л с ума.

  - Сергей Васильевич, Игорь Ва... Это как же это?!

  - Вот так, Корнеич. Ну что, угостишь нас?

  - Да я... Господи! Счас закусочку соображу.

  - И монтировку, - добавил Сер?жка.

  - Как? - не понял Корнеич.

  - И монтировку, говорю, сообрази.

  Корнеич, ничего уже не соображая, "сообразил" и то, и другое.

  - Ну, что сначала, - спросил я Сер?жку, - водка или сундучок?

  - Сначала отпразднуем, - лаконично ответил тот.

  Корнеич разлил по стаканам для начала "Перцовку". Закуска была обычная

  - хлеб, колбаса, лук, кильки в томате.

  - Как в раю, - блаженно заметил Корнеич.

  - А ты там был?

  - Да где мне...

  - А хочешь туда?

  - Да куда мне...

  Мы выпили. "Перцовка" заклокотала в горле и обожгла внутренности.

  - Дрянь какая, - сморщился я.

  - Лопай, что дают, как писал Антон Павлович.

  Я загр?б ложкой (вилок, естественно, не было) несколько килек и отправил их в рот. Закусил хлебом и луком. Немудрящая закуска доставила мне больше радости, чем все сегодняшние плоды всезнания.

  - Наливай ещ?, Корнеич, - велел я.

  Корнеича не нужно было упрашивать дважды. Выпили по второй. На сей раз я закусил колбаской. Это было чуть похуже кильки, но вс? равно здорово.

  - Здорово, - сказал я.

  - Небось, вкуснее, чем Высший Разум? - ехидно спросил Сер?жка.

  Я быстро проглотил последний кусок.

  - Умеешь ты портить настроение, - сказал я, вставая. - Ну, ладно, я пош?л.

  - Ты погоди, а сундучок открыть?

  - Вот сам и открывай.

  - А тебе разве не интересно посмотреть, что в н?м?

  - Я и так знаю. И тебе уже говорил.

  - Одно дело знать, что там золото, другое - запустить в него руку по локоть.

  - Какое золото? - хмельно насторожился Корнеич.

  - Зубные коронки скифов, - огрызнулся Сер?жка. - Так как, Игор?к?

  - Скучно вс? это, - ответил я.

  - А килька в томате - весело?

  - Веселей.

  - Вот и выходит, что ты со всем своим Космосом - обыкновенный алкаш. Вроде Корнеича. Кроме как выпить и закусить - ничего не надо.

  - Может быть.

  - Тогда хоть посмотри, как я окунаюсь по локоть в золото, каким нечистым алчным огн?м горят мои глаза, плюнь, потому что тебе станет противно, развернись на каблуках и гордо удались.

  - Заманчиво, - сказал я.

  - Не, ну какое золото? - вс? приставал Корнеич.

  - Слушай, Корнеич, - не выдержал Сер?жка, - водка у тебя есть - ну, так сиди, пей и помалкивай.

  Он взял со стола монтировку и, поднатужившись, вскрыл сундук.

  Заскрипели ржавые петли, хрустнул врезной замок. Крышка откинулась, и по сторожке запрыгали вес?лыми бесенятами разноцветные зайчики преломл?нного света. Корнеич привстал, вытянув бурую морщинистую шею, и тут же снова рухнул на стул.

  - Спаси-помилуй, - пробормотал он.

  Сер?жка, хоть и был подготовлен к зрелищу, на несколько мгновений окаменел.

  - И это вс?... мо?? - осторожно спросил он.

  - Во всяком случае, можешь распоряжаться этим барахлом, как хочешь. Хочешь - с Колькой поделись, хочешь - с Корнеичем, хочешь - сам вс? сожри. Я вот только, с твоего позволения, десяток монет золотых возьму.

  - Да-да, - залепетал Сер?жка, - бери, конечно... сколько надо.

  - Братишки, - снова влез Корнеич, - я что-то в толк... Что это? Откуда?

  - Не волнуйся, Корнеич, - сказал Сер?жка, - у тебя просто белая горячка. Вот мы сейчас уйд?м, а ты сосчитай до десяти, выпей ещ?, и все болезненные видения рассеются.

  Сер?жка захлопнул сундучок, подхватил его подмышку, и мы с ним вышли из сторожки. Уже отходя, я не удержался и заглянул в окошко. Корнеич сидел на том же месте, прилежно шевеля губами: "четыре... пять... шесть..."

  - Игор?чек, - прошептал Сер?жка, - ты точно больше не хочешь ничего... кроме этих десяти монет?

  - Хочу, - сказал я, - хочу гораздо большего. Но где ж его взять? Пока, Серый.

  Когда будешь убивать меня, постарайся сделать это не больно.

  Дождавшись автобуса, я сел по привычке у окна и поехал к отцу.

  "Тоска какая, - думал я, глядя на заоконный пейзаж. - Это не у Корнеича белая горячка, это у нас белая горячка, это нам привиделись эти камни, это золото и ВООБЩЕ. Это нам нужно до десяти считать, а потом выпить для храбрости всю оставшуюся водку и застрелиться. Для чего, спрашивается, нужен был этот Высший Разум? Чтоб пугать старушку-вахт?ршу, изумлять Кольку знанием, где у него спрятан коньяк, разоблачать Сер?жкиного папу и отрывать какие-то дурацкие клады?

  И вот это - Вселенная? Вот это - Бог? Вот это - ТО, ДЛЯ ЧЕГО? Это не Высший Разум, это какая-то тоска. Прич?м, отнюдь не серебряная. Предел мечтаний ростовщика, продажного журналиста-щелкоп?ра и теле-экстрасенса".

  Я доехал до нужной мне остановки и вышел из автобуса. Уже успело стемнеть. По чавкающей слякоти я добрался до папиного барака-общежития и, преодолев унизительное сопротивление дверной пружины, ввалился в его т?плую вонь.

  Папа встретил меня, как всегда, в валенках, сидя за застеленным газетой столом прямо на кровати и потягивая с прихлюпом чай из большой эмалированой кружки.

  - Здравствуй, папа, - сказал я. - Ну, как дела?

  - Да как обычно, - вяло ответил отец. По его голосу трудно было понять, рад он меня видеть или нет. - Проходи, садись. Чаю будешь?

  - Чаю? - переспросил я. - Не знаю... Пожалуй...

  Отец тяжеловато поднялся из-за стола, отд?рнул белую, слегка засиженную мухами занавесочку и взял с полки гран?ный стакан.

  - Второй кружки, извини, нет. Не держу. Не для кого. Из стакана будешь?

  - Какая разница? - пожал плечами я. - Буду.

  Отец заварил мне чай прямо в стакане. Чаинки медленно и скучно оседали на дно.

  Отец неожиданно сделал таинственное лицо, показал, засучив рукав, пустую руку, с видом фокусника потянулся к оконной раме и достал из-за не? лимон.

  - Красиво жить не запретишь, - сказал он. - Давай я тебе отрежу.

  Я, вообще-то, не очень любил чай с лимоном, но отец так очевидно гордился произвед?нным эффектом, что я не захотел разочаровывать его и кивнул. Отец резал лимон хлебным ножом-пилой. Кусок получился толстый и корявый. Он с шумом плюхнулся в мой стакан, измазавшись не до конца осевшими чаинками. Отрезав себе кусок поменьше, отец сунул остаток лимона назад за окно.

  - А вот от тебя опять водкой воняет, - неожиданно заметил он. - И что за радость?

  - Никакой, - грустно согласился я.

  - Так чего ж ты пь?шь?

  - Ничего другого не оста?тся.

  - Как так?

  - Да вот такая жизнь, папа.

  - Какая такая?

  - В том-то и дело, что никакая. Тяж?лая, одним словом. Озоновая дыра над Антарктидой, война на Ближнем Востоке, а Иди Амин, оказывается, вообще ж?н своих жрал.

  - Тебе что, сынок, деньги нужны?

  Где-то внутри я и расплакался и рассмеялся одновременно. Вс? правильно, папа, - раз я к тебе приш?л, значит мне снова нужны деньги. Такой сыночек, как я, с иною целью не приходит.

  - У нас как раз десять дней назад получка была, - продолжал отец, - так что на червонец могу раскошелиться. А через недельку приходи за вторым.

  - Спасибо, папа, - улыбнулся я, - но деньги мне не нужны. Скорее наоборот.

  - Что наоборот?

  Я молча достал из кармана десять золотых монет и положил их на стол.

  - Что это? - удивился отец.

  - Возьми. Это тебе.

  - Что это? - повторил отец.

  - Тут золота тысяч на двадцать будет, - объяснил я. - А продать одному коллекционеру. Адрес я тебе дам. Или, если хочешь, могу сам к нему съездить, а тебе привезти деньги.

  - Игор?к, ты слышал - я спросил что это?

  - Говорю ж - золото, - вздохнул я. - Клад мы нашли. С Сер?жкой. Не краденное, не бойся. Возьми себе.

  - Зачем? - просто спросил отец.

  - Ну, как, - устало сказал я, - вс? ж ты мой отец. Выберешься из этой дыры, переедешь в какую-никакую приличную квартиру, завед?шь себе домашние тапочки вместо валенок, кота, телевизор купишь - я знаю что... Что захочешь, в общем.

  - А зачем? - снова спросил отец.

  - Ну, пап, ты да?шь, - несколько нервно рассмеялся я.

  - Максимум, что я даю, - спокойно ответил отец, - это тебе червонец в месяц. Вот что, Игор?к, забери-ка ты эти монеты.

  - Но почему? - спросил я, прекрасно зная, почему.

  - Видишь ли, - начал отец, - во-первых, в валенках мне уютней и теплее, я ведь уже немолодой человек. А, во-вторых... Вот, чай у меня есть, лимон даже (отец по-прежнему гордился лимоном), хлеб есть, колбаска, картошку или, там, макароны всегда сварить могу. Иногда соседи по бараку зайдут с бутылочкой вина, а то и пива с рыбкой принесут. А чего мне ещ? надо? Не хочу я менять свои маленькие радости на твои большие хлопоты. Так что монеты эти ты забери. И, если можешь, не обижайся на меня.

  - По-моему, папа, ты познал Высший Разум, - сказал я, ничуть на него не обижаясь и стыдливо пряча монеты в карман.

  - Не знаю, о ч?м ты толкуешь, но мне моя жизнь нравится. И менять я е? не хочу.

  - Ты счастлив, папа? - неожиданно спросил я.

  - Я доволен. А будешь почаще приходить - чайку там попить, поговорить - ещ? больше доволен буду. Нам?к понял? С соседями своими тебя познакомлю.

  - Нам?к понял, - ответил я. - Приходить буду. Ну, а с золотом этим что мне делать посоветуешь?

  - А что я могу посоветовать? Матери, во всяком случае, не носи - не возьм?т, сам знаешь. У коллекционера своего на деньги обменяй. Друзьям раздай. Сдай в милицию. Или - Волгу знаешь? В не? кинь. И живи, как жив?шь. Тебе же спокойнее будет.

  - Я подумаю, папа, - сказал я, вставая. - И обязательно сообщу тебе сво? решение. Ну, спасибо тебе за чай... С лимоном.

  - Постой, Игор?к, - остановил меня отец. - Десятку-то возьми... на всякий случай.

  Вс? по той же чавкающей слякоти я ш?л к атобусной остановке. В одном кармане у меня побрякивали золотые монеты, в другом шуршала папина десятка.

  "Нет Высшего Разума, - подумал я в автобусе. - Нет его, нет. Есть

  только тоска.

  Но, уж е?-то, в избытке. И вдохновения нет. Есть только тоска. Серебряная, как ночной, падающий снежок. Серебряная, как развевающий его ветер. Серебряная, как серебро. Как остывшее серебро. Поздравляю, Игорь, ты наш?л себя, ты - остывшее серебро. В кармане звонко хрустнули остывшие золотые монеты. Вс?-таки серебро благородней золота, в который раз подумалось мне. Тут хрустнуло и серебро. Не в кармане. А где? В душе. Как напыщенно, Игор?к. Плевать - правда. Почему же сокровенная правда так часто звучит напыщенно? Почему лучшие наши чувства остаются невысказанными из боязни выспренности? Как тяжело сказать: я люблю тебя, если действительно любишь, и как легко сказать: да пош?л ты... да пошла ты... да пошло ты...Пошлу...Пушло. Вс?, Игорь, приехали.

  Я вышел из автобуса.

  - Где тебя носило? - спросил Руслан.

  - А "спасибо"?, - спросил я.

  - За что "спасибо"?

  - За зонтик. Который я так любезно оставил вахт?рше.

  - А-а, извини, спасибо.

  - И потом, что значит - носило? Сейчас ещ? только десять.

  - Ещ? только, - сказал Руслан.

  - А что?

  - Ничего. Давай спать ложиться.

  - Русланчик, а ты знаещь, что Высший Разум - это мираж? - спросил я мрачно, раздеваясь и укладываясь.

  - Спи.

  И я, похоже, действительно уснул. Только всхлипнул напоследок: "Руслан, Руслан"

  - и тут же замолк. Потому что это был уже не Руслан.

  * * *

  Данзас был ещ? бледнее меня. Что не удивительно - в моих жилах теч?т, вс?-таки, африканская кровь. Он стоял столбом, а поскольку я в возбуждении наворачивал в ожидании поединка круги, скрипя снегом, мне казалось, будто он путается у меня под ногами.

  - Вы можете постоять хоть секунду спокойно, - нервно сказал я.

  Данзас как-то по-овечьи удивл?нно посмотрел на меня. было подумать, что он агнец которого ведут на закланье.

  - Александр Сергеевич... Саша... Ещ? не поздно... едемьте отсюда... я вс? улажу, - бормотал он.

  - Ах, извините, это, кажется, я суечусь под вашими ногами... Дайте пистолет.

  - Пистолет? Да-да, держите... - Он протянул мне пистолет, вцепившись в его рукоять м?ртвой хваткой.

  - Но, позвольте, милостивый государь, вы же не пускаете!

  - А? Да-да...

  Дантес и д`Аршиак весело переговаривались шагах в полусотни от нас.

  - Дайте пистолет, - процедил сквозь зубы я.

  - Держите. - Данзас неожиданно сдался.

  Лепаж наполнил мне ладонь какой-то вдруг тоскливой тяжестью. Я даже отшатнулся назад, и Данзасу пришлось поддержать меня под локоть.

  - Саша, - снова сказал он.

  - Выше голову, господин Данзас! - полупрокричал я. - Впереди - свет тьмы или тьма света!

  Данзас поглядел на меня, как на безумца.

  - Разве вы не понимаете?! - вскричал вдруг он. - Дерясь против вас, Дантес ставит под удар лишь себя. Дерясь против Дантеса, вы ставите под удар лучшее, что есть в России!

  - Какие правильно-нудные слова, - вздохнул я. - Господин Данзас, вы мне надоели.

  Займите сво? место секунданта подле господина д'Аршиака. Мо? же место - против господина Дантеса.

  - Ну, что там? - крикнул Дантес.

  - Мы готовы, - откликнулся я. - Господин Данзас...

  Данзас, втянув голову в плечи, направился навстречу д'Аршиаку. Они сошлись и встали рядом, как две фарфоровые статуэтки.

  - Теперь и вы сходитесь, господа! - весело крикнул д'Аршиак.

  На внезапно ослабших ногах я сделал пару невнятных шагов навстречу Дантесу. Тот ш?л впер?д уверенно, улыбаясь.

  "Как странно, - подумал я, - вот сейчас выстрелишь человеку в голову, в грудь, в живот, и он замр?т, навеки неподвижный... И чего стоила перед этим вся моя ненависть к нему? Вся моя ревность, вс? мо? честолюбие? Плохи мы, хороши ли, но ведь наша жизнь такой неоценимый дар, что..." Тут живот мой пронзила такая адская, жгучая боль, что я упал на снег.

  - Игор?к, Игор?к! - кинулся Русланчик ко мне.

  - Сер?жка, ты что? Убил его?! - кинулся Колька к Сер?жке.

  Слабо соображая, что делаю, я нажал курок так и не вывалившегося из рук пистолета. Сер?жка схватился за руку. Колька как-то по-бабьи взвизгнул. Руслан отпрянул.

  ... Ну, конечно, я всегда ш?л навстречу этой ч?рной реке, в которой отражение снежных сугробов выглядит какой-то белой насмешкой над нею. Бросьте, бросьте, над собою. Вы-то, дорогие-белые, всего лишь отражение, а она, ч?рная-текущая - реальна, е? воду испить, после выплюнуть, и вс? равно она будет реальна. Можете, если угодно, гордиться собою, будучи настоящими белыми сугробами, но не гордитесь своей белизною, будучи лишь отражением в ч?рной реке... Больно-то как... Игорь, Игорь, как же?.. Сер?жка, как рука?.. Интересно, куда впадает Ч?рная Речка? Игор?шка, лучше б меня застрелили... Сер?жка, Игор?шка, пацаны, вы что, с ума сошли? Коньяку хотите?

  - Бросьте, господин д'Аршиак. И вы, господин Данзас. И вы, госпдин Дантес, тем более - бросьте. Я сейчас узнаю, куда вед?т Ч?рная Речка. Ч?рные воды, мягкие воды... Даром свободы есть бремя свободы. Вс?.

  Я прон?сся сквозь черноту необузданного космоса, влился во что-то синее, расплылся в ч?м-то золотом. Это золотое пожевало меня и выплюнуло. И я пулей влетел в серебро. В серебре этом на необъятном, похожем на облако, ковре сидел невысокого роста худощавый человек с ч?рными бакенбардами, грозящими вырасти в седую бороду. Длинными ногтями пальцев он передвигал кусочки картонной мозаики и был настолько поглащ?н этим занятием, что не обращал внимания на виение вокруг него белых человекоподобных мух.

  - Здравствуйте, - почему-то не смущаясь, сказал я - Чего? - оторвался от своего занятия человек.

  - Здравствуйте, - повторил я.

  Человек взлохматил бакенбарды, поправил цилиндр на голове и окончательно взглянул на меня.

  - Здравствуйте, - ответил он. - Надеюсь, вы ко мне?

  - Конечно, к Вам, - ответил я. - Больше-то не к кому.

  - Вот тут вы ошибаетесь. Ко мне вы всегда успеете. Впрочем, я вам рад.

  Скучновато тут. Да и мухи заедают. Да не мне на них грешить. Небось, хотите порасспросить меня?

  - Кажется, нет.

  - Нет?! - обрадовался Он.

  - Ну, разве что, один вопрос.

  - Да. - Он нахмурился.

  - Что это Вы тут за картонки раскладываете?

  - А-а... Это, понимаешь, мил друг, puzzle.

  - Как-как?

  - Ну, головоломка такая. Из многих кусочков создать одно целое.

  - А, типа там, кораблик какой-нибудь...

  - Ну, и кораблик. А, , и из корабликов порт. А из народов - человечество. А из зв?зд - Вселенную. А из тоски - любовь.

  - А это ещ? как? - не понял я.

  - А так. Когда тоска каждого станет всеобщей тоскою, она уже будет не Тоской, а Любовью.

  - И?

  - И ничего пока не получается! - Он капризно и яростно грохнул кулаком по puzzlе'y. Тот брызнул во все стороны разноцветным картоном. - Ну, вот, опять - вс? сначала. Ш?л бы ты отсюда, а?

  - Куда же мне идти? - удивился я.

  - А откуда приш?л. - Он отмахнулся от меня, словно от белой мухи.

  И я полетел вниз. Из серебра - через золото, через синеву, через черноту космоса. Вниз - в иное серебро.

  Я лежал на кровати, весь в поту. Голова Русланчика лежала тут же, рядом, почти касаясь моей. Губы по-детски шевелились во сне, волосы припли ко лбу. Я нежно прикрыл ему рот ладошкой и прилип своими волосами к его.

  КОНЕЦ

  1999 - 2000 гг.

  Германия