Карл Вагнер

 

                                 МУЗА ТЬМЫ

 

                               Кейн Ветер Ночи 3

 

                                  Пролог

 

     Пульсирующие краски и вибрирующий стонущий звук слились, даруя неописуемое

наслаждение. Но постепенно звуки теряли выразительность, затихали, отдалялись -

зато вырвались на   свободу световые картины.   В   ритме пения сирен вспыхивали и

мерцали загадочные силуэты.   Ослепительные краски и   чарующие звуки пронизывали

дрожью все тело Опироса. Нестерпимое блаженство накатывало волнами. Мало-помалу

из пульсирующего хаоса цвета и   звука начало вырисовываться нечто материальное.

Поэт   увидел   сверкающие фигуры нагих   красавиц,   которые создавали совершенные

узоры,   передвигаясь в   вибрирующем танце.   Застыв вне времени и   пространства,

Опирос   с   восхищением следил   за   их   безупречно   прекрасными движениями и   за

красками, меняющимися, словно в калейдоскопе. Его сознание стремилось слиться с

кружащейся,   искрящейся мозаикой.   Этот танец.   От волшебства движений замирало

дыхание,   стихали отголоски боли и   страха,   поднимавшиеся из глубины сознания.

Чуть   размытые силуэты богинь   -   или,   скорее,   их   отражения -   нескончаемыми

волнами проплывали в тумане пульсирующих красок.

     Наконец Опирос   понял   это   всего   лишь   отражение одной   богини -   богини

красоты,   мерцающее во   всех   зеркалах Вселенной.   Остро   захотелось увидеть ее

истинный   облик.    Его   душа   устремилась   через   калейдоскоп   узоров,   и   поэт

отправился на поиски совершенства.   Проходили часы -   или мгновения? Неожиданно

Опирос стал падать в центр непрестанно изменяющегося лабиринта, словно частичка

звездной пыли, которая не а состоянии сопротивляться неодолимой силе притяжения

черной дыры.

     Его   поиски закончились в   центре пульсирующего светового водоворота.   Тут

его   глазам   предстала   картина   подлинной   красоты.   Он   жадно   вглядывался   в

величественное зрелище -   фарфоровое тело богини безупречной формы,   излучающее

невероятный,   неописуемый свет. Ее груди были подобны экзотическим плодам, руки

сложены, будто для танцевального пируэта. И вот - она увидела его. На пурпурных

устах появилась улыбка, в фиалковых глазах - приглашение к танцу.

     Болезненно яркие   краски   окружили их   сияющей   пряжей,   словно   паутиной.

Богиня отступила к   мягко   колышущимся листьям папоротника,   протягивая руки   и

приоткрыв алый рот.   Опирос шагнул к ней,   восхищенный лучезарным совершенством

форм, живым огнем ее тела, волшебным теплом и бархатистостью кожи.

     Улыбку на ее губах сменила гримаса боли -   а   может,   свирепости.   Дыхание

стало напряженным,   белоснежная грудь вздымалась,   вторя ударам сердца, и вдруг

ее   тело   лопнуло посредине,   ребра выскочили наружу,   как   прорастающие стебли

цветов,   и   заколыхались в   такт звукам.   Тонкие извивающиеся руки потянулись к

Опиросу,   словно   побеги   хищного растения.   Улыбка богини сделалась еще   шире;

чудовищно длинный язык потянулся к его горлу. Поэт задрожал, с ужасом вырываясь

из   ее   объятий,    пытаясь   высвободиться   из   кольца   душащих   рук.   Ее   ногти

расцарапали ему   лицо,   острый,   как   игла,   язык   пробил горло,   когда   Опирос

вцепился   изо    всех   сил    в    ее    бескостную   шею,    отчаянно   сопротивляясь

всепоглощающему экстазу смерти...

     Неожиданно сон развеялся. Чувствуя, как стекает кровь с разодранного лица,

Опирос оцепенел,   уставившись на   неподвижную девушку,   горло которой он сжимал

обеими руками. Тупо и бездумно стал он разжимать пальцы - одни за другим. Синее

лицо   Сетеоль приобрело обычный цвет,   когда ее   окровавленные губы разжались и

она глубоко вздохнула.   Ее   сердце трепетало под ладонью Опироса,   хоть было не

заметно,   что   она собирается прийти в   себя.   Испытывая неописуемое облегчение

оттого,   что   девушка осталась жива,   Опирос   небрежно набросил простыню на   ее

неподвижное   тело   и   встал,    чтобы   найти   свою   одежду.    Комната   тонула   в

наркотических испарениях...   Пришлось присесть на минутку на край кровати, пока

не прояснилось в голове и не перестали дрожать ноги.

     Трудно было предугадать настроение его возлюбленной.   "Лучше уйти до того,

как она проснется", - подумал молодой аристократ. Одежда показалась ему чужой и

странной.   Натянув брюки и   рубашку на   свое поджарое тело,   он   не стал искать

сандалии, а вышел из комнаты босиком. Вечер оказался теплым... только вот вечер

какого дня?..   Этот новый наркотик оставил во   рту сухость и   горечь,   разъел и

выжег   все   мысли   и   воспоминания.   Необходимо было   хлебнуть   пива   и   слегка

развеяться...

     Во дворце, построенном без всякого плана, было тихо и пусто. Может, Опирос

сам   отпустил слуг   на   ночь?   В   памяти поэта было   чересчур много пробелов...

Забрав из захламленного кабинета толстую пачку листов пергамента, спотыкающийся

Опирос покинул дворец и нырнул во тьму Энсельеса, отправившись на поиски Кейна.

 

                                 Глава первая

                                  ПОЭТ ТЬМЫ

 

     Тусклый свет сочился на влажную мостовую от входа в   "   Таверну Станчека".

Клубы   желтого дыма   выплывали на   улицу   через прохудившуюся кожаную занавесь.

Опирос   нетвердой   походкой   пробирался по   темной   улице,   обходя   колдобины и

выбоины.   Перед глазами у   него все еще плясали разноцветные пятна и искрящиеся

линии,   а   из   черных луж,   как ему казалось,   выглядывали чьи-то   лица Видимо,

недавно прошел дождь,   хотя   сейчас ночное небо   над   Энсельесом было   чистым и

звездным.   Таким чистым, как в тот осенний день, когда они с Сетеоль растворили

в графине вина несколько зернышек наркотика.   Интересно,   сейчас все еще тот же

самый день?   Опирос утратил чувство времени, и лишь чувство голода подсказывало

ему, что с тех нор, как он ел в последний раз, прошел уже немалый срок.

     Из    темного   проулка   по    соседству   с    таверной   неожиданно   донеслись

воинственные голоса и лязг оружия. Заслонившись фонарем, как щитом, Опирос стал

нащупывать нож, однако чей-то голос приказал

     - Оставь его, Хеф. Не узнаешь, что ли, полоумного поэта?

     Крадучись улочкой,   Опирос раздумывал,   кто его чуть не сцапал,   грабители

или городские стражники. Этот Хеф наверняка здесь чужой, раз не узнал Опироса -

частого гостя "Таверны Станчека".

     Над   темным входом таверны не   было   никакой вывески,   этот   притон всегда

называли именем расчетливого владельца.   Компания,   что собиралась там,   хорошо

знала сюда дорогу.   Даже в столь беспокойном городе,   как Энсельес, эта таверна

снискала себе прескверную репутацию.   Городская стража редко заглядывала в этот

район. Ее начальник довольствовался ежемесячной данью и не собирался подвергать

своих людей риску сложить голову в закоулках, где порядочного человека и днем с

огнем   трудно   сыскать.   Благонамеренные граждане   посещали   другие   трактиры и

таверны,   охраняемые многочисленными солдатами Халброса - Серрангы Даже бывалые

искатели приключений предпочитали посещать не   столь   мрачные   злачные места   -

"Красного медведям,   "Повешенного бандита",   "Пса и леопарда", "Злого пса" или,

на худой конец,   "Ярдарма".   "Таверна Станчека" считалась средоточием зла; сюда

стекались худшие отбросы общества,   преступники,   а   также   люди,   занимающиеся

сомнительными делами.

     Пачка   листов пергамента запуталась в   складках грязной занавеси.   Наконец

Опирос освободил ее и вошел,   с трудом сохранив равновесие. Шестьдесят пар глаз

уставились на него,   несколько мгновений рассматривали его,   а затем потеряли к

нему всякий интерес.   Поэт спустился по ветхим, выщербленным ступеням. Когда-то

этот дом был городской резиденцией богатого купца. С тех времен остались только

центральный зад   с   высоким   сводчатым потолком   и   огибающая его   дугообразная

галерея,   выполненная в   совершенно ином архитектурном стиле.   На середине зала

кое-где   еще     было   разглядеть   замечательную мозаику,   ныне   грязную   и

затертую.   Грубые,   несуразные колонны подпирали накренившуюся галерею. Из зала

было   подняться наверх или   спуститься в   подвалы,   наполовину засыпанные

мусором и щебнем.   В этих мрачных,   полуразрушенных помещениях улаживались дела

весьма сомнительного свойства. И хотя Опирос бывал там не раз, он с облегчением

подумал, что сегодня ночью ему не нужно спускаться в темный подземный лабиринт.

     Кейна он заметил сразу.   Тот сидел за угловым столом напротив входа, возле

ведущей вниз лестницы. Опирос не колебался, несмотря на головокружение и слабое

освещение Этого массивного человека с квадратным туловищем, волосами цвета меди

и   короткой бородкой невоз было не   узнать.   Кейн был не   один.   За столом

рядом с   ним   сидели еще четверо,   и   трое из   них имели определенно бандитские

физиономии.    Двое,    судя   по   угрюмым   чертам   и   неуклюжим   повадкам,    были

родственниками и приставали к танцовщице,   чтобы та станцевала для них. Третий,

чье   худощавое тело,   казалось,   состояло лишь   из   костей и   напрягшихся мышц,

внимательно наблюдал за человеком, сидящим за этим же столом. Последний, пятый,

-незнакомец с   суровым лицом,   в   одежде,   запыленной от   долгих странствий,   -

оживленно спорил о чем-то с Кейном.

     Когда   Опирос   присел   на   краешек   скамьи,   Кейн   и   незнакомец   как   раз

договорились о   чем-то   Кейн   кивнул   своему   сухопарому приятелю,   тот,   вынув

тяжелый кошель,   перебросил страннику. Незнакомец развязал шнурок и взглянул на

золото, потом с довольным видом поднялся из-за стола. Кейн дал краткие указания

трем   своим товарищам.   Незнакомец взял   кошель и   вместе с   худощавым и   парой

здоровяков вышел из зала.

     Опирос приветственно кивнул,   когда они проходили мимо, и подсел поближе к

Кейну.   Покинутая   своими   поклонниками   танцовщица   беспокойно   посмотрела   на

Опироса,   но,   не обнаружив в его глазах заинтересованности,   шелестя шелковыми

юбками и   позванивая колокольчиками,   с   облегчением отошла прочь.   Кейн сделал

знак - мигом подбежала служанка. Она с глухим стуком поставила на стол кувшин и

стала собирать пустую посуду.   Когда она   протянула руку   к   кружке Кейна,   тот

покачал   головой   и   показал   на   ту,   которой пользовался незнакомец.   Девушка

схватила ее,   вытерла   краем   засаленного и   рваного фартука,   наполнила темным

пивом   из   кувшина и   придвинула к   поэту.   Опирос   проглотил содержимое,   пока

служанка наполняла кружку Кейна, и вновь подставил ей свою кружку.

     Холодные голубые глаза   Кейна   рассматривали оцарапанное лицо   поэта,   рот

кривился в ироничной усмешке.

     - Я рассчитывал увидеть тебя прошлой ночью, - объявил он.

     - А   что   случилось прошлой ночью?   Я   пробовал новый наркотик,   -   сказал

Опирос.

     - И вернулся отчитаться, - усмехнулся Кейн. - Почти подвиг - если Даматист

приготовил порошок точно по формуле, которую я тебе дал.

     Опирос небрежно положил кипу   листов пергамента на   обнаженный меч   Кейна,

лежавший поперек стола.

     - Ну хоть не напрасные усилия?

     - Да нет, - ответил Опирос. Пиво, казалось, заглушило кошмарный гул у него

в голове.   -   Было несколько интересных видений,   кое-какие идеи, я тут записал

наспех...    Думаю,   пригодятся   для   "Вихрей   ночи",   только   вдохновения   пока

недостает .   -   Он порылся в своих листах.   - У тебя есть немного времени... ты

свободен сегодня ночью?

     Кейн рассеянно соскребал ногтем коричневые пятна с черепа,   вырезанного на

рукояти меча.

     - У   меня нет   дел,   которыми не   могли бы   заняться мои   люди.   Ожидается

скучная ночь -   разве что тебе интересно будет понаблюдать, как Эберос спускает

в   кости десятилетний заработок.   Утром Даматист обнаружит что   гол   как   сокол

благодаря своему первому ученику.

     - Так   я   прочитаю тебе   отрывок,   -   предложил Опирос.   Он   наморщил лоб,

склоняясь над пергаментными листами вертя их в руках стараясь выбрать наилучшее

освещение -   А, вот оно. Я немного развил фрагмент "Богов Тьмы", который ты мне

подкинул.

     В мрачных замках, где властвует вечная ночь,

     В подземельях, где бьется зловещий огонь,

     Гибнут боги, не в силах злой рок превозмочь,

     И колышется Тьма теневою стеной

 

     - Никогда я такого не писал, - возразил Кейн.

     - Это сделала Сетеоль в соответствии с твоими замечаниями - пояснил Опирос

- Она хорошо чувствует рифму и размер.

     - Звучит недурно,   но   рифма плохо сочетается со смыслом.   Я   думал,   мы с

тобой   сходимся   в    том,    что   нужно   стремиться   к    логичности   образа   без

вмешательства рифмы. Стихотворный размер сам по себе уже достаточно назойлив

     - Я   просто полагал,   что ты захочешь услышать,   как это сделать,   -

прервал его Опирос,   оправдываясь -   Я   убежден,   стихотворение,   которое

петь,   гораздо эффектней того,   что хорошо читается,   и во сто крат превосходит

прозу Поэзия -   это выражение красоты,   а   красота -   область эмоций.   Чтобы по

достоинству оценить прекрасное,   его   нужно воспринимать всеми органами чувств.

Иначе   публику   не   привлечешь.    Понимаешь,   Кейн,   ты   слишком   рассудительно

подходишь к воображению.   Ты не способен отделить его от разума.   У тебя вера в

рациональное и чувственное восприятие неразделима.

     - О Боже, сегодня ты чересчур глубокомысленен. - заметил Кейн. - Ты то сам

уверен в истинности своих прозрений?   Наркотики и пиво - благодатная почва   для

пророчеств и   философских построений,    до   которых   никогда   не   додуматься на

трезвую голову.

     - Может быть,   может быть,   - парировал Опирос - но порой наркотики и вино

прокладывают путь истинам, скрытым за упорядоченными мыслями.

     Он успокоился и начал перебирать листы пергамента.

     Кейн примирительно скривился.

     - Я бы хотел полностью услышать то,   что ты написал -   попросил он. Кивнув

проходящей мимо служанке он забрал у нее кувшин и поставил его перед поэтом.

     0пирос   осторожно   наполнил   свою   кружку   и   вновь   склонился   над   густо

исписанными листами.   Читал он   тихим голосом,   время от времени смачивая горло

пивом.   Иногда Кейн прерывал его, чтобы поговорить о тонкостях стихосложения, и

тогда Опирос подумав, делал на полях пометки металлическим пером, которое макал

в разлитое пиво и тер о кусочек сухих чернил. И снова он принимался за чтение.

     Поэт   уже   давно   оставил   всякие   попытки   проникнуть   в   тайну,   которая

окутывала личность Кейна.   Даже   на   такой   простой вопрос,   как   возраст Кейна

невоз было ответить.   Он   казался немногим старше тридцатилетнего Опироса.

Однако внешность обманчива. Судя по всему, Кейн был намного старше. В общем, он

был   загадкой,   ну   а   Опирос слишком высоко ценил его   дружбу,   чтобы задавать

бестактные вопросы.   Поэт   принял тайну как   неотъемлемое условие дружбы,   хотя

порой задумывался о мрачном прошлом этого таинственного человека.

     Минуло уже больше года с тех пор,   как они познакомились. Опирос блуждал в

сумерках среди   заросших лесом   руин   Старого Города.   Столкнувшись с   Кейном и

почувствовав в   незнакомце   родственную душу,   Опирос   заговорил   с   ним.   Кейн

ответил на приветствие вежливо.   В   его речи слышался легкий акцент,   и   Опирос

сразу же отметил убийственный холод в его голубых глазах,   Они обменялись парой

банальных замечаний о   Старом Городе.   Поэта поразило,   как свободно и небрежно

незнакомец рассуждает об   истории Старого Города,   о   тайных   знаниях прошлого.

Кейн говорил о вещах,   о которых поэт лишь смутно догадывался, хотя с жадностью

собирал   все   сведения   в   этой   области.   Опирос   перечислил несколько гипотез

относительно того,   почему жители покинули Старый Город два с   лишним века тому

назад,   но   Кейн лишь странно посмеивался в   ответ.   Больше удивленный,   нежели

обиженный   таким   поведением незнакомца,   Опирос   постарался поддержать беседу.

Кейн отвечал уклончиво до тех пор, пока Опирос не представился.

     Кейн тут же   выказал интерес к   его творчеству и,   уже не   так рассеянно и

сухо, предложил закрепить знакомство за столом в таверне.

     Случайная   встреча   выросла   в   дружбу,    и,    общаясь   с   Кейном,   Опирос

познакомился с темными закоулками и тайными тропинками Энсельеса.

     В   суть дел Кейна в   Энсельесе Опирос старался не вникать.   Он чувствовал,

что   его   новый   знакомый ведет игру   более тонкую,   а   не   просто контролирует

преступный мир.   Это была еще одна тайна,   окружавшая его нового друга наряду с

глубокими познаниями в поэзии и истории чужих краев и былых веков.

     Опирос очень ценил Кейна как   критика.   Его логичные,   точные замечания не

раз   заставляли поэта менять целые куски своих сочинений.   Горячие споры обычно

затягивались до рассвета

     Опирос дорожил этой дружбой и   надеялся,   что   Кейн разделяет его чувства.

Поэт   был   изгоем среди аристократов.   В   их   среде Опирос родился,   но   он   не

заботился   о   поверхностной и   ненадежной   любви   высшего   общества.   Хотя   его

творчество получило широкую известность на   Северном континенте,   а   талант   не

подвергался   сомнению,   мрачная   окраска   творений   снискала   Опиросу   скверную

репутацию среди интеллектуалов и   дилетантов пера.   Поэт был   известен,   но   не

обременен лаврами славы. Те, кто причислял себя к "культурным людям", и те, кто

кичился своим происхождением и богатством,   в равной степени не любили Опироса.

Изгой знал -   ничто не   связывает его с   высшими сословиями общества,   ведь они

относились к нему как к безумцу.   Общественное неприятие его жизни и творчества

порой огорчало,   но   не становилось препятствием для сочинительства.   Наследник

огромного   состояния,   Опирос   мог   себе   позволить   не   замечать   отчуждения и

продолжать карабкаться по неисследованным тропам, куда манил его необычный дар.

Опиросу нередко приходило в голову,   что он точно так же стоит вне закона,   как

Кейн и те подозрительные личности, что вертелись вокруг него.

     - А   что   с   "Вихрями ночи"?   -   спросил Кейн,   когда Опирос кончил читать

стихи. Его приятель скривился.

      - Знаешь,   почти ничего.   Наверное,   сотни раз   я   зачеркивал написанное и

начинал заново. Никак не получается то, что мне хотелось бы...

     Кейн сочувственно хмыкнул. Опирос возился с "Вихрями ночи" уже месяца два,

прилагая титанические усилия,   чтобы создать шедевр,   который должен был   стать

обоснованием   его   концепции   искусства.    Но,    как   обычно   и   случается   при

сознательных попытках   сотворить   шедевр,   стремление   к   совершенству подавило

возсти художника. Опирос снова и снова брался за дело, работал до нервного

истощения, снедаемый желанием идеально отшлифовать каждую строку, - а между тем

"Вихри ночи" ненамного ушли вперед от первоначального замысла,   который родился

из бредовых, горячечных снов. Считая, что поэту не мешало бы расслабиться после

столь напряженных трудов, Кейн подбросил ему несколько идей, которые было

использовать в   других   стихотворениях.   И   Опирос усердно работал над   "Богами

Тьмы",   используя идеи   Кейна,   однако   "Вихри   ночи"   продолжали занимать   его

воображение.

     - Ну хорошо, послушаем, как это звучит, - предложил Кейн.

     Опирос нервно провел рукой по волосам и по лицу,   отметив попутно солидную

щетину на   щеках.   Какой же   все-таки сегодня день?   Он опять наполнил кружку -

пиво   притормаживало гудящую   карусель у   него   в   голове.   Вытянув   из   стопки

замусоленный лист, он начал читать

      Ночью, когда я лежу без сна,

     Тяжко дышать мне - на сердце камень.

     Кромешная тьма кругом лишь одна.

     Сдавлен в объятиях жуткой я твари.

     Биение сердца - пульсация крови...

     Я знаю, вот-вот разверзнется тьма,

     И ясно, что мой палач наготове

     Я жду, что вот-вот вихри ночи завоют.

     Разбейте окно, загасите огонь,

     Овейте мне тело прохладой могил,

     Холодною лаской коснитесь меня,

     Да так, чтоб о милости я вас молил.

      Несите меня вы в далекие страны,

     Рисуйте картины, каких не видал,

     Заденьте романтики смерти струну.

     По тропам неведомым к людям ведите,

       И я стану смерть призывать лишь одну

     Но вы ведь меня никогда не простите

     Ну что ж, заберите меня, вихри ночи!

     Помчите мой дух на зловещих крылах,

      И пусть воспарю я как тень среди прочих,

     Кому радость смерти судьбой не дана.

     Коснувшись перстами слепых своих глаз,

     Познаю я мира сокрытые тайны,

     Пусть все пронесется пред мною зараз.

     И пусть лишь одни вихри ночи...

 

     Опирос читал запинаясь,   и   от   этого поэма казалась еще   более несвязной,

отрывистой.   Ее полуоформленные строки рассказывали о   песке,   движущемся через

пустой склеп,   и о том,   почему склеп пуст, о ветре в лесу, где лежит умирающая

богиня;   о   полуразрушенных крепостных стенах и   о   бледной красавице,   которая

прохаживается по этим стенам,   о   черной волне,   разбивающейся о   зубья крутого

обрыва,   и   о тени,   что притаилась там;   о горах,   покрытых вечным льдом,   где

застыл погруженный в сон древний город...

     Болезненно скривившись,   Опирос закончил, резко собрал листы, схватил свою

кружку и одним большим глотком опорожнил ее, судорожно дернув кадыком.

     - Вот и все. Ну как? Кейн ответил уклончиво:

     - Думаю,   все   это ты   еще приведешь в   порядок.   Хотя то,   что есть,   мне

нравится.    Картины,    которые   ты    рисуешь,    на   сей   раз   обладают   большей

притягательной силой. Создается настроение, почти не замечаешь, что сознательно

нагнетается напряжение.   Композиция пока не слишком продумана,   хотя, по-моему,

похоже на...

     - Все это надуманно! - гневно фыркнул Опирос. - И надуманно, и натянуто! И

все   еще   находится на   стадии предварительного наброска.   Я   уже   добрый месяц

мучаюсь бессонницей,   думая об этом. Мое воображение или бессильно, или слишком

туманно. Не могу добиться впечатления реальной атмосферы.

     - Но   ведь уже начинает получаться,   -   возразил Кейн.   -   Атмосфера будет

создаваться   постепенно,    по   мере   продвижения   работы.    Объедини   несколько

отрывков,   добавь   какое-нибудь окончание,   пусть   даже   поначалу оно   тебя   не

удовлетворит.   Убери слабые куски,   а потом уже решай,   что с этим делать, - по

крайней мере ты сможешь выделить что-то конкретное.   Думаю,   ты близок к   тому,

чтобы создать вещь столь же замечательную, как твои прежние работы!

     Опирос презрительно хмыкнул.

     - Столь же замечательную,   как прежние?   Такую же несовершенную, ты хочешь

сказать!   Черт,   хотел бы я   хоть раз услышать,   что написал шедевр!   Только не

начинай,    пожалуйста,    скрипучую    философскую   дискуссию    о    невозсти

существования идеала.   Понимаешь,   Кейн, я все-таки надеюсь, что смогу написать

поэму,   которую сам сочту совершенной.   Пока же ни одной своей вещью я не был в

достаточной мере удовлетворен. Все они - результат компромисса между тем, что я

хочу,   и тем,   что я могу сделать.   Я понимаю,   что строка не совсем такая, как

надо, - но как перейти эту грань, создав то, что нужно, убей, не знаю...

     - И что такое для тебя совершенство? - иронически спросил Кейн, предвкушая

еще один горячий спор до утра.

     - Поэма лишь тогда совершенна,   -   не задумываясь,   откликнулся Опирос,   -

когда   захватывает слушателя целиком и   полностью.   Это   должна   быть   проекция

чувств и мыслей автора в сознание слушателя.   Он должен полностью погрузиться в

реальность   поэмы:    испытывать   те   же   ощущения,   что   и   автор,   чувствовать

атмосферу,   видеть те же картины, сливаться с настроением поэта... Любой дурень

с    зачатками   таланта    может    написать   стихотворение,    которое    выслушает

какой-нибудь другой дурень;   хороший поэт может написать стихотворение, которое

затронет восприимчивого слушателя.   Но   создать   стихотворение,   которое   своей

магией   очарует   даже   притупленное   воображение,   -   вот   это,   Кейн,   и   есть

совершенное искусство, творение подлинного гения!

     - Занятная теория искусства,   -   отозвался Кейн после короткой паузы. - Ты

себя понапрасну мучаешь поисками недостижимого совершенства.   Я очень ценю твой

талант,   Опирос, и все-таки мне кажется, что гениальное творение, к которому ты

стремишься, превосходит человеческие возсти.

     - Невероятно!   Кейн   провозглашает   богобоязненную доктрину   о   неизбежном

поражении человека,   который   осмелится покуситься на   те   вершины,   где   может

находиться лишь Бог, - съязвил Опирос, но тут же пожалел о своих словах.

     Пронизывающий взгляд Кейна задержался на   поэте,   Кейн   минуту раздумывал,

насколько случайной была эта насмешка.

     - Ты ведь знаешь,   я   совсем не это имел в   виду,   -   ответил он с ледяным

спокойствием.   -   Ну а   если без обиняков:   неужели ты думаешь,   что твой гений

справится с этой задачей?

     Опирос уставился на Кейна.

     - Не знаю,   -   признался он,   избегая его взгляда.   -   Это меня и мучит. Я

знаю,   как это делается:   ритм,   размер,   слова, образы... Я понимаю, как ткать

полотно,   но   не   могу ухватить путеводную нить.   Нужно вдохновение,   озарение,

чтобы вытащить воображение из   болота заезженных идей.   Если бы я   только знал,

как   уничтожить в   себе   талант   производить на   свет   стихи,   похожие друг   на

друга...   одни и те же потертые образы, тусклые эмоции... Моя поэма должна быть

радикально новой;   я   хочу создать ее из идей и   образов,   единственных в своем

роде, я не стану пользоваться чужими...

     Он   пробурчал еще   что-то   себе под нос и   потянулся к   кувшину.   Странно,

кто-то его уже опустошил...

 

                                  Глава вторая

                                    МУЗА СНА

 

     Кейн   задумчиво смотрел на   склонившегося над   столом   товарища.   Служанка

принесла очередной кувшин пива. "Лучше оставить его наедине со своими мыслями",

- решил Кейн.   Он   протянул руку к   кувшину,   чтобы наполнить полупустую кружку

Опироса, и тут заметил, что кто-то направляется к их столу.

     Приземистая фигура Эбероса,   первого ученика алхимика Даматиста,   излучала

беспокойство.   Лицо его   было потным и   напряженным.   Взгляд глубоко посаженных

глаз бегал из   стороны в   сторону.   Казалось,   он   опасается,   что   все в   этом

помещении вот-вот заметят,   что он нервничает,   и захотят узнать, зачем он сюда

явился.   Хоть   Эберос   и   не   был   частым   гостем   в   "Таверне Станчека",   Кейн

достаточно   хорошо   его   знал,    поскольку   имел   дело   с   Даматистом.    Удобно

устроившись на стуле, он ждал, чтобы Эберос первым начал разговор.

      - Я пришел просить тебя об одной услуге,   Кейн, - начал Эберос, облизывая

бледные губы. - Об услуге, которая будет вознаграждена сегодня же ночью!

     - То есть попросту хочешь занять денег, - сухо подытожил Кейн.

     Ученик алхимика вытер руки   о   мускулистые порошками,   которые он   делал в

лаборатории Даматиста.

     - Хочу,   -   сознался он. - Но для тебя это будет скорее вложение капитала.

Мне временно не везет в игре. Я все потерял. Но несколько ставок - и счастье ко

мне вернется. Эти мерзавцы не дают мне кредита.

     - Неудивительно. За десять часов ты просадил годовой доход самого крупного

торговца.   К чему им принимать вексель от бедняка, да к тому же неудачника? Чем

выбрасывать деньги дальше,   подумай лучше,   как   объяснишь своему учителю,   что

спустил его золото. Сомневаюсь, чтоб это были твои собственные сбережения...

     Эберос побледнел.

     - Я не вор! - рявкнул он.

     - Но, вне всякого сомнения, всего лишь скверный игрок.

     Не обращая внимания на то,   что Кейн явно хочет от него отделаться, Эберос

уселся и доверительно наклонился к собеседнику:

     - Послушай,   Кейн! Говорю тебе об этом только потому, что здесь нет больше

никого,   кто мог бы поддержать меня.   Я   запланировал все давно,   и   все должно

случиться именно сегодня.   Я   не   случайно сел играть.   Неделями я   вычислял по

звездам,   гадал всеми способами, которым обучил меня Даматист. Ответ был один и

тот же: сегодня ночью судьба мне благоприятствует Ни в какой азартной игре я не

могу проиграть!

     - Из этого следует,   что ты плохой астролог -   отрезал Кейн. Он никогда не

симпатизировал ученику Даматиста.   Льстец и   лицемер,   Эберос пресмыкался перед

своим учителем - угрюмым и грубым алхимиком. В умильном и ласковом Эберосе Кейн

чуял алчную и ненасытную душу.

     Отчаяние исказило лицо Эбероса гневной гримасой

     - Ладно,   смейся! Я согласен, фортуна не покровительствует мне у Станчека.

Но я был этой ночью в других местах. Думаешь деньги, которые я здесь потерял, я

выпросил или   украл?   Ошибаешься!   Слушай!   Начал я   сегодня вечером в   "Псе   и

леопарде",   имея   за   душой   лишь   десять   золотых   монет   и   немного   серебра,

скопленного из тех жалких денег, которые платит мне Даматист. В какой то момент

у меня осталось только серебро,   но,   когда я выходил,   все были потрясены, а у

меня оказалось около сотни золотых монет.   В   "Ярдарме" было то   же самое.   Они

думали что обдерут меня как липку,   но   очень скоро никто не   мог играть против

меня У меня было уже с полтысячи серебром и золотом.   Я пришел сюда.   Тут

играть по крупному.   И снова получилось что я продулся в пух и прах. Одолжи мне

сколько нужно и   даю слово что потребуется пара невольников,   чтобы поднять мой

выигрыш. Одолжи мне полсотни - и сегодня же ночью получишь обратно сотню

     Кейн   лишь   рассмеялся   в   ответ.   Отчаявшийся Эберос   перевел   взгляд   на

Опироса,   который заворожено уставился на   дно своей кружки.   Поэт был богат но

никогда не   носил при себе больше сотни монет.   Видя,   что ничего не добьется и

что от него хотят избавиться, ученик алхимика схватился за последнюю соломинку

     - А если я предложу кое что в залог?

     - И   что   же   ты   можешь предложить за   полсотни золотых?   -   без интереса

спросил Кейн

     Дрожащими руками Эберос вытащил из сумы,   притороченной к поясу, небольшой

сверток и   молча кинул его Кейну.   Кейн со   скептическим видом развернул мягкую

кожу.   На   его   широкую ладонь выкатилась сверкающая фигурка.   Глаза   Кейна   на

мгновение сузились, а потом широко раскрылись

     - Муза Тьмы, - прошептал он изумленно.

     - Что? - спросил Опирос, выходя из задумчивости и вытягивая шею

     На   открытой ладони   Кейна   лежала вырезанная из   черного оникса статуэтка

нагой девушки дюймов в   пять.   Камень был без единого изъяна,   работа-в   высшей

степени   мастерская.   Девушка   лежала   навзничь с   лениво   расслабленным видом.

Голова с   конной вьющихся волос отдыхала на   левой руке другую руку она   слегка

приподняла в призывном,   быть может,   приветственном жесте.   Стройные ноги были

чуть согнуты в коленях.   Взгляд таил в себе неотразимое очарование.   Загадочная

улыбка на   приоткрытых губах,   казалось хранит в   себе   какую-то   тайну,   манит

куда-то.   И   все   же   в   этом   прекрасном лице таилась безжалостность,   которая

ложилась тенью на улыбку,   полную обещаний,   и заставляла задуматься -   к каким

усладам зовет   чародейка.   Световые блики   мягко   ласкали ее   аристократическое

лицо,   округлые груди,   узкие   бедра   и   длинные ноги.   Казалось,   это   богиня,

превращенная в миниатюру из темного камня.

     - Значит,   ты   знаешь об   этой статуэтке,   -   с   нервным смешком оскалился

Эберос.

     - Это Клинур,   муза сновидений которую еще называют Музой Тьмы,   - сообщил

Кейн -   Ошибиться невоз,   Клинур -   ода из шестнадцати муз,   которых много

веков   назад   изваял   маг   Амдерин.   Его   работу легко   распознать,   ну   а   эти

скульптурки   вообще   легендарны.    Предполагают,    что   большая   часть   их    не

сохранилась.   И еще говорят, что несколько штук есть у Даматиста, но ты ведь не

вор?

     Эберос сжал губы.

     - Не   заметит же   он   сразу ее   отсутствие!   Я   взял ее из шкатулки только

потому,   что   предвидел такую ситуацию.   Эта фигурка бесценна,   и   ты   об   этом

знаешь.   Одолжи мне сотню золотых под залог? Я отдам тебе через час сумму вдвое

большую

     Кейн пожал плечами.

     - У   меня нет причин переступать порог мира грез.   К   тому же я не хочу ни

часа хранить краденые произведения искусства.

     - Дай ему денег, Кейн, - вмешался Опирос, неожиданно оживившись. - Если он

проиграет, я покрою убыток.

     - Тогда выложим сумму пополам,   -   Кейн   удивленно посмотрел на   поэта.   -

Таким образом, ты пожалеешь лишь наполовину, когда придешь в себя.

     Эберос   хотел   запротестовать,   но   не   решился,   опасаясь,   что   приятели

передумают Тяжелые золотые монеты покатились через стол,   разбрызгивая разлитое

пиво. Помощник алхимика поспешно собрал их и отправился играть.

     - Расскажи мне о ней,   Кейн,   - попросил Опирос - Когда ты сказал о пороге

мира грез, мне это что то напомнило. Что за история связана с этой музой?

     Кейн пододвинул статуэтку к поэту и серьезно посмотрел на него

     - Амдерин был одним из   самых знаменитых магов времен упадка Керсальтиаля.

И   к   тому же талантливейшим скульптором.   Он не хотел смириться с тем,   что не

может превзойти других людей абсолютно во   всем,   и   поэтому изваял шестнадцать

муз.   Каждая из   них должна была помогать ему в   какой то   определенной области

жизни и   творчества -   для   этого нужно было только ее   вызвать.   Он   мог стать

первым универсальным гением

     - Почему же не стал?

     - Умер вскоре после того, как воплотил свой замысел в жизнь

     - Самоубийство?

     - Странное предположение,   - Кейн пристально взглянул на Опироса - Нет, не

самоубийство.   Хотя смерть его была загадочной. Его тело лежало поперек кровати

- раздавленное и переломанное,   будто он упал с большой высоты. Потом статуэтки

переходили из рук в   руки.   На сегодняшний день известна судьба лишь нескольких

из них.

     - А это, значит, Клинур, - пробормотал Они рос, - муза сонных грез.

     - Муза   Тьмы -   добавил Кейн -   вырезанная из   черного оникса,   черная как

беззвездная ночь -ночь,   в   которой она обитает и   куда манит.   Живет же она во

мраке   бесконечных снов.   Призраки этих   снов   таятся   в   бездне   -   обрывочные

видения, которым никогда не воплотиться в реальность

     - Она словно зовет

     - Призывает тебя переступить порог сонных грез.

     - Какая странная у нее улыбка

     - За ней - тайная мудрость, скрытая пологом ночи

     - Как будто она насмехаемся над чем то.

     - Над бесплодными мечтами. В ней нет ложной мудрости

     - И во взгляде ее - безжалостность. Кейн резко рассмеялся.

      - Безжалостность? Конечно! Ведь многие сны - это ночные кошмары. Попади в

ее   объятия -   и   вместо чудес,   которых ты   ждешь,   темная муза   втянет тебя в

бездонный водоворот черного ужаса.

     Кейн посмотрел в сторону входа. Из пелены табачного дыма выскользнули трое

мужчин - те, что сидели с ним прежде. Странствующего незнакомца с ними не было.

Небрежно проталкиваясь через набитый людьми зал, они прошли к угловому столику,

уселись и тут же стали пить пиво.   Опирос,   который знал их и раньше, пробурчал

неразборчивое приветствие.

     - Без проблем, Левардос? - поинтересовался Кейн

     Его помощник, напоминавший скелет, помотал головой:

     - Не волнуйся.   Хочешь увидеть?   -   Не сейчас.   Станчек в курсе того,   что

случилось?

     - Знает.   Он видел и,   похоже, доволен сделкой. Кейн кивнул и сменил тему.

Погруженный   в   меланхолические   размышления,   Опирос   вернулся   к   прерванному

разговору о   фигурке из   оникса.   Вебр   и   Хайган,   братья из   далекого горного

поселка, с любопытством наклонились, чтобы разглядеть предмет разговора. Должно

быть,   вид обнаженной девушки напомнил им о чем-то.   Вебр,   младший из братьев,

отошел, поднялся по лестнице, чтобы отыскать танцовщицу.

     Вскоре он вернулся,   таща за собой девушку. Лицо у нее прям-таки пламенело

от стыда,   одежда -   в беспорядке. Костяшки правой руки Вебра были разодраны до

крови.   Он   показал кулак брату,   и   они   оба   рассмеялись.   Испуганная девушка

протестовала -   она   не   может танцевать без   музыки.   На   это братья,   смеясь,

вытащили свирели и   начали   дуть   в   них,   извлекая неслаженные,   резкие звуки.

Беспомощно вздохнув,   темноволосая танцовщица закружилась,   стараясь попасть   в

такт нескладной мелодии.

     Опирос постарался что-то сказать,   перекрикивая визг свирелей.   Тогда Кейн

жестом приказал братьям отойти подальше. Не прерывая игры, Вебр и Хайган встали

и тяжелым шагом отошли в угол,   не отпуская пойманную девушку. Они обходились с

ней весьма бесцеремонно.   Глядя на них,   Левардос осуждающе покачал головой, но

остался     на     месте.      Выражение     лица     его,     как     всегда,     было

равнодушно-настороженным.

     Опирос наклонился к Кейну.

     - Я спрашиваю тебя, секрет Амдерина умер вместе с ним?

     - Секрет?

     - Ну,   как вызвать муз с помощью статуэток?   -   А-а...   Нет,   не умер. Это

довольно   простое   колдовство.    Гений   Амдерина   проявился   в    создании   этих

скульптурных портретов;   с их помощью любой,   кто владеет оккультными знаниями,

может вызвать музу

     - А тебе известно это колдовство? - спросил поэт напряженным голосам.

     Кейн задумчиво поглядел на   своего приятеля,   размышляя,   о   многом ли тот

догадывается.

     - Известно.

     Опирос   молчал.   Слышны были   лишь   визг   свирелей,   звон   колокольчиков и

тяжелое,   хриплое   дыхание   танцовщицы Казалось,   таверну   разделило   невидимой

стеной; резкие крики игроков в кости стали далекими и приглушенными.

     - Если б я мог переступить порог мира сна,   - медленно заговорил Опирос, -

если б я мог увидеть,   как рождается сон,   отправиться по следу духов сна,   чьи

чары   исчезают   сразу   после   пробуждения...    Клянусь   семью   глазами   владыки

Троэллета,   Кейн!   Ты можешь себе вообразить ту лавину, тот вдохновенный порыв,

который охватил бы мою душу?

     - И скорее всего ее бы и уничтожил,   -   фыркнул Кейн. - Допустим даже, что

душа твоя вынесет изначальный хаос бесформенных мыслей и   образов.   Ну   а   если

Клинур поведет тебя в мир ночных кошмаров?. Что будет, если. вместо того, чтобы

увидеть   бессмертные картины   неземной красоты,   ты   очутишься в   ловушке среди

беспощадных    ночных    призраков,    которые    многих    смельчаков    довели    до

помешательства?   Темной музе безразлично,   являют ли   ее   сны райскую красу или

кромешный ужас.

     Поэт беззаботно рассмеялся.

     - Меня бы это волновало,   если бы я писал о солнце,   цветах и любви. Но ты

прекрасно знаешь,   к   чему я стремлюсь.   Я хочу слагать оды в честь ночи,   хочу

воспевать порождения тьмы,   возносящиеся из безымянных бездн;   я хочу создавать

поэзию кошмарного,   и   пусть другие лепечут о вещах обыденных и приятных.   Черт

побери,   Кейн, мы столько ночей толковали с тобой об этом и всегда сходились на

том,   что истинно прекрасное и великое заключено в темной сфере бытия - смерть,

тайна...   Проявление чистой красоты точно так же парализует чувства, как слепой

страх.   Невыразимая любовь так   же   ранит душу,   как   невыразимый ужас.   В   миг

наивысшего наслаждения ощущения,   приносящие блаженство, невыносимо болезненны;

экстаз и агония неразлучны... Я не могу писать "Вихри ночи", потому что не могу

проникнуть в   этот   темный   мир.   Мне   неведомы   ощущения,   которые   я   пытаюсь

воссоздать.   Всюду я искал пищу для вдохновения: читал скучные книги, отказался

от своих привычек,   ходил в безлюдные места, пробовал сомнительные наркотики...

И   ничему   не   научился!   Если   бы   я   мог   уговорить Клинур,   чтобы   она   меня

вдохновила, ввела в таинственный мир снов, - я бы согласился на любой кошмар...

Да нет,   что я говорю,   принял бы его с радостью,   если бы благодаря этому смог

создать совершенную поэму!

     Кейн наморщил лоб.   Собственно говоря, они были слишком похожи с Опиросом,

чтобы он стал отговаривать поэта от подобного опыта, тем не менее...

     - Конечно,   решать тебе. Но я хочу, чтобы ты хорошо понимал, чем рискуешь,

оказавшись за порогом сна. В сущности это будет не сон. Ты окажешься в объятиях

Клинур   и   не   сможешь   вырваться   из   круга   ночных   кошмаров.   Безумие   будет

продолжаться и   продолжаться.   К   примеру:   ты упадешь во сне -   и проснешься в

момент падения...

     - О Боже, - прошептал Опирос. - Ты думаешь, что Амдерин...

     - Это лишь одно из   предположений.   Мы   не можем даже представить себе все

опасности...

     По таверне прокатилась волна шума.   Толпа у   игорного стола заволновалась.

Послышались гневные крики.   Кто-то протестовал,   выказывал недовольство, кто-то

выкрикивал   поздравления...    Когда    толпа    немного   рассеялась,    показалась

коренастая фигура Эбероса.   Впереди шел светловолосый невольник вальданец.   Его

широкие плечи сгибались под тяжестью туго набитого кожаного метка.

     На раскрасневшемся лице Эбероса заиграла улыбка.

     - Я выиграл!   -   заявил он.   -   Ни у кого нет уже ни золота, ни храбрости,

чтобы играть со мной.   Небрежным движением он высыпал на стол горсть золота.   -

Вот твоя сотня, а вот еще одна, как я и обещал. И впредь не торопись оскорблять

человека... Отдавай статуэтку.

     Звуки   свирели   неожиданно смолкли.   Эберос   наткнулся на   ледяной   взгляд

Кейна, и его радостное настроение мгновенно улетучилось.

     Не глядя на золото, Кейн придвинул его к ученику алхимика.

     - Ты мне ничего не должен,   - пояснил он. - Я решил оставить фигурку себе.

Я уже заплатил тебе.

     На победоносно-радостное лило Эбероса легла тень озабоченности,

     - Я   же   не   продавал ее   тебе!   Это была лишь дополнительная гарантия.   Я

выполнил свое обязательство,   Кейн. Вот сто золотых, как и договаривались. Ну а

теперь мне нужна статуэтка.   -   Он протянул руку к фигурке из оникса,   лежавшей

перед Опиросом.

     - Я   бы   этого   не   делал,    -    посоветовал   Кейн.   Эберос   сжал   кулаки,

встревоженный и рассерженный. И все-таки он не решился взять статуэтку,

     - Я   должен вернуть ее   обратно,   прежде чем   Даматист заметит продажу,   -

объяснил он.

     - Ну что ж,   ты просто скажешь своему хозяину то,   что сказал бы,   если бы

проиграл деньги, которые я тебе дал, - предложил Кейн без малейшего сочувствия.

- И раз уж ты теперь богат,   почему бы тебе не проверить -   может, какой-нибудь

город на юге нуждается в алхимике?

     - Хорошо, я дам за нее двести монет.

     Кейн покачал головой, высокомерно улыбаясь.

     -- Двести пятьдесят... и не больше!

     - А раньше ТЫ заявлял, что она бесценна...

     - Черт! Ну назови свою дену! Я не хочу ссориться с Даматистом.

     - Мой гнев может оказаться страшнее, - предупредил Кейн.

      На   толстой шее взбешенного Эбероса вздулись вены.   Он потянулся к   мечу.

Стоящий за   его   спиной вальданец испуганно отодвинул мешки с   золотом.   Вебр и

Хайган не спеша приблизились и встали по обе стороны Кейна.   На их грубых лицах

играли издевательские усмешки. Левардос встал, ничуть не изменившись в лице. Не

спеша   приблизились остальные люди   Кейна.   Приземистый Станчек отдал   какие-то

инструкции своему помощнику, а потом тот направился к двери и стал ее запирать.

     Кейн   взял   статуэтку со   стола   и   начал перекатывать ее   на   ладони.   Он

усмехался с глумящимся видом.   Смерть читалась в его взгляде. Эберос понял, что

она кружит где-то поблизости.

     - Да пес с ним,   что мне этот Даматист!   -   рассмеялся он неожиданно.   Его

слова прозвучали как предсмертный хрип.   -   Я научился всему,   чему мог обучить

меня   старый   скупердяй.   И   у   меня   достаточно   золота,   чтобы   жить   в   свое

удовольствие.   Бери эту   проклятую статуэтку,   раз   тебе так хочется,   -   пусть

Даматист сам ее   ищет.   Ну а   я,   пожалуй,   поищу в   другой таверне еще парочку

богатых придурков, которые со мной сыграют...

     Дрожащими руками   он   сгреб   со   стола   золотые монеты   и,   подобострастно

улыбаясь,   пошел к выходу.   Испуганный вальданец следовал за ним как тень.   Оба

исчезли за драным занавесом.

     Вебр   и   Хайган   расхохотались,    присвистнули   и   снова   стиснули   бедную

танцовщицу. Опирос взял из рук Кейна статуэтку и взглянул на нее с восхищением.

Левардос позволил себе еле заметно улыбнуться.

     Кейн   заметил   издевательские   жесты   Станчека   и   неодобрительно   покачал

головой.

     - Ему снова сегодня повезло,   -   ответил он на молчаливый вопрос в   глазах

Левардоса.   -   Несколько тысяч золотом,   охрана - один человек, и этот паршивец

вышел отсюда живым. Станчек полагал что я собрался этим заняться.

     - Можем его разыскать, - предложил помощник, поднимаясь

     - И не пытайся,   -   посоветовал Кейн - И все таки я заполучил смертельного

врага. Мог ведь прикончить его сразу, но позволил уйти. Скажи, Левардос, был ли

я когда-нибудь раньше столь не осторожен?

     - Нет, - признался тот и вложил свой стилет в ножны, спрятанные в рукаве

 

                                  Глава третья

                                 ПЕРЕД РАССВЕТОМ

 

     Кейн угрюмо уставился на входную занавесь.   Опиросу пришло в   голову,   что

его   заинтересованность в   черной фигурке могла   доставить Кейну непредвиденные

хлопоты. В конце концов у Кейна с алхимиком были деловые связи, а ведь Даматист

наверняка узнает в чьи руки попала статуэтка.

     - Не   волнуйся из за Эбероса,   -   успокоил его Кейн,   когда поэт поделился

своими сомнениями -   Если он   не глупей чем я   думал,   сегодня к   утру он будет

далеко от Энсельеса.   Даматист непременно обвинит ею в краже.   Он в таких делах

весьма злопамятен.   Теперь статуэтка твоя.   Интересно,   что   ты   намерен с   ней

делать?

     Поэт уже принял решение.

     - Я   же   тебе сказал я   надеюсь вызвать Клинур чтобы отправиться за   нею в

загадочное царство снов.   Буду тебе очень благодарен,   если покажешь,   как   это

делается.   Думаю ты знаешь о колдовстве гораздо больше, чем хочешь показать. Но

если ты против, я сам где-нибудь отыщу рецепт.

     - Ты потратишь на это немало сил, - заметил Кейн - Ладно, раз ты так решил

- пусть будет по-твоему.   Но учти риск очень велик.   Может, подождем, пока твой

разум не прояснится?

     - Я   хочу   попробовать как     скорее,   -   заявил Опирос,   старательно

наполняя свою кружку - Ну хорошо, подождем. Попробуем завтра?

     - Завтра ночью, если пожелаешь, - согласился Кейн - Ночь - время Клинур. Я

все приготовлю

     - А где ты собираешься провести эксперимент? Мой дом сгодится?

     Кейн покачал головой

     - Думаю,   мы найдем что-нибудь получше. Атмосфера тайны - вещь чрезвычайно

важная.   Нужно уединенное место,   где   никто нам   не   помешает,   где нет дурных

эманаций.   На сны сильно влияет окружение,   в котором находится спящий.   Добрый

дух Энсельеса не   благоприятствует видениям,   которые ты   ищешь.   Нужно вызвать

Клинур в   Старом Городе.   В   каком-нибудь из святилищ,   что до сих пор излучает

оккультные флюиды, которые помогут тебе войти в контакт с музой мрака,

     - Святилище Ваула? - предложил Опирос

     - Это   воинственный бог   с   холодной   и   несколько   прозаичной натурой,   -

возразил   Кейн   -   Я   же   имел   в   виду   святилище Шенан.   Богиня   Луны   должна

способствовать нашим начинаниям

     - Я   не   знал,   что ее   культ простирался так далеко на   север.   А   где ее

святилище?

     - Я покажу тебе, - уклончиво пообещал Кейн и начал толковать о процветании

культа Шенан во времена Старого Города.

     Они   беседовали до   поздней   ночи.   Левардос ненадолго покинул   их,   чтобы

выполнить какое-то поручение.   Когда он вернулся,   то стал о чем то шептаться с

Кейном.   Опирос почувствовал усталость и начал зевать. Бессчетные кружки пива в

конце концов притупили его   истерзанные наркотиком чувства,   изгнали из   головы

голоса и образы. Опирос неожиданно решил, что достаточно пьян.

     - Ну   ладно,   я,   пожалуй,   пойду домой и   немного отдохну,   -   заявил он,

подавив зевоту.   - А может, мне лучше сегодня не спать? Может, я должен терпеть

как дольше, чтобы крепче заснуть завтра ночью?

     - Нет, отдохни немного, - сказал Кейн. - Если все у нас получится, тебе не

придется засыпать. Клинур сама проведет тебя через врата сна.

     - Ну,   значит,   до   вечера,   -   бросил поэт,   неловко собирая свои листки.

Ониксовую фигурку он еще раньше завернул и спрятал за пояс.

     - Подожди, я пойду с тобой, - сказал Кейн. Он кивнул своим людям, чтобы те

собирались.   -   Если ты   случайно наткнешься на   Эбероса,   тебе придется дорого

заплатить за риск, которому ты его подверг...

     Когда они   вышли из   "Таверны Станчека",   близился рассвет.   Небо было еще

темным,   однако звезды уже начинали бледнеть.   Было холодно и очень тихо. После

задымленной, душной атмосферы таверны свежий воздух пьянил, как крепленое вино.

Прохожие встречались редко. В этот час даже те, кто пренебрегал сном, улаживали

свои дела за закрытыми дверьми.

     И уж никак не ожидал Кейн, что в это время суток к нему пристанет нищенка.

Сначала они услышали в   темноте ее   рыдающие причитания,   а   затем -   шаркающую

походку.   В   слабом свете фонаря возник ее силуэт.   Факел,   который нес Хайган,

высветил фигуру женщины.

     - Эй,   господин хороший,   подай монетку бедной матери!   Прошу тебя, грошик

для матери и ее дитятка...

     Нищенка   оказалась не   старой,   хоть   грязные лохмотья и   изможденное лицо

добавляли ей лет. Младенец, закутанный в тряпки и похожий на бесформенный узел,

сосал грудь. Личико его было накрыто материнской шалью.

     Хайган шагнул вперед,   чтобы прогнать попрошайку, но, пораженный неистовым

блеском ее глаз, решил пропустить женщину к Кейну.

     - Кейн!   Да   неужто это   в   самом   деле   ты?   -   подходя ближе,   вкрадчиво

воскликнула нищенка.   - Ох, Кейн, ты ведь не пожалеешь денег, поможешь матери и

бедному больному малютке?   Он пока еще не умирает с голоду, но, если я не найду

денег на хлеб и мясо, ему придется отправиться в лучший мир...

     Ее   бледное лицо показалось Кейну знакомым,   однако он не смог припомнить,

где и когда встречал эту женщину.

     - Отчего ты просишь ночью, когда на улице нет людей? - буркнул он, ткнув в

нее пальцем.

     - Днем я   теряюсь в толпе.   Кроме того,   порядочным людям неприятно видеть

меня на улицах,   -   пожаловалась она.   -   У стражников нет сострадания к бедной

матери и ее сыночку.

     Ее   окутывал тяжелый смрад   не   нищеты,   а   смерти.   Пальцы Кейна нашарили

мелкую   монету,   но   неожиданный каприз   заставил его   сунуть в   костлявую руку

женщины   золотой.   Это   позволит   ей   запастись едой   и   одеждой   на   несколько

месяцев...

     - Да хранит тебя Троэллет, - благословила его попрошайка, судорожно сжимая

монету,   словно   хотела раздавить ее.   Придвинувшись к   Кейну   еще   ближе,   она

понизила голос: - За поворотом в переулке ждут восемь мужчин. У двоих арбалеты.

Они говорили о тебе.

     Она    проскользнула   мимо   Кейна,    тихонько   напевая   что-то    ребенку   и

перекладывая его так,   чтобы он мог сосать другую грудь. Младенец вскрикнул, но

не заплакал.   Кейн услышал беспокойный шелест. напоминающий хлопанье крыльев, -

мать тихо запела сыну. Постепенно ее песня растаяла в ночи

     - Странно, - заметил Опирос, - благословила она тебя именем демона.

     - Она говорила о засаде,   -   заметил Левардос, стоявший достаточно близко,

чтобы все слышать. - Может, нужно вернуться, захватить побольше людей или пойти

другой дорогой. Этот сукин сын Эберос, чтоб его черти взяли, подкарауливает нас

на улице, которая ведет к дому Опироса.

     - Я тоже так думаю, - согласился Кейн. - Но если это не Эберос. хотел бы я

знать,   кто на такое решился...   Нет,   не будем терять времени,   возвращаясь за

подмогой.   Если они увидели наши факелы, то, когда мы повернем назад, они могут

заподозрить что-то и сменить место.   Раз мы знаем,   что нас ждут, ловушка может

обернуться против них.

     - Они превосходят нас числом, к тому же у них арбалеты, - заметил Вебр.

     - Я плачу тебе не за то, чтобы слушать, как ты играешь на дудке, - отрезал

Кейн.

     Хайган положил руку брату на плечо.

     - Не волнуйся, братишка. Я специально выберу тебе в противники кого-нибудь

поменьше! Вебр оскалился и оттолкнул его.

     - Позаботься лучше о своем факеле!

     - Уймитесь!    -   рявкнул   Кейн.   -   Нельзя   стоять   на   месте,   они   могут

заподозрить что-нибудь. Слушайте! Я зайду с тыла и займусь арбалетчиками. Вы не

спеша следуйте до поворота.   Идите с   факелом,   чтобы они видели приближающийся

свет.   Остановитесь,   прежде чем я   вас увижу;   Опирос,   ты крикни,   что уронил

статуэтку, и все вернитесь, освещая дорогу и делая вид, что ищете. Это даст мне

время,   чтобы успеть зайти в   переулок с   другой стороны.   А   когда я   закричу,

быстро бегите ко мне.

     Видя,   что   они   все поняли,   Кейн исчез во   мраке Бежал он   необыкновенно

быстро и бесшумно.

     - Он видит ночью, словно кот, - заметил Левардос, когда Кейн скрылся.

     Энгельсе строился без определенного плана.   Извилистые аллеи соседствовали

с   кривыми улочками.   В этом запутанном лабиринте там и сям попадались островки

городских усадеб. Уловить какую-то закономерность было невоз.

     Район,   где они находились, был отведен под магазины и небольшие квартиры,

зачастую объединенные между собой,   - небольшие здания с центральным внутренним

двором. Закоулок, где прятались враги, выходил именно в такой внутренний дворик

- уединенный, грязный, с кучами отбросов, маленьким огородиком и загородкой для

домашних животных.

     Кейн,   не   раздумывая,   выбрал самую   короткую дорогу -   вокруг домов.   На

первый взгляд казалось,   что он   действует безрассудно,   однако все его чувства

обострились,   и   он   готов   был   мгновенно   отреагировать на   малейший   признак

опасности.   Бежал он быстро и беззвучно, держась глубокой тени вдоль стен. Сюда

не   проникал даже тусклый свет звезд Кейн рисковал больше всех,   но   он   не мог

доверить это   задание   никому   из   своих   людей.   Он   тихо   пофыркивал,   словно

подкрадывающийся хищник.   Голубые огоньки гнева горели в   его   глазах -   глазах

прирожденного убийцы.

     Неожиданно   Кейн   остановился   перед   закрытой   дверью   одного   из   домов,

вспомнив,    что    тот    пустует    уже    несколько   месяцев.    Тяжелая    щеколда

предназначалась скорее для защиты от   обезумевших жильцов,   чем от   грабителей,

так как интерьер дома не представлял никакой ценности. Взломать дверь оказалось

несложно -   достаточно было   надавить разок хорошенько,   чтобы вырвать с   мясом

замок.   Но   тогда не обошлось бы без шума,   а   в   городе царило молчание.   Кейн

достал из-за   отворота сапога тонкий нож.   Через минуту дверь была открыта.   Он

толкнул ее и   осторожно вошел в   пустой магазин.   Его встретили тишина и мягкий

ковер пыли.

     Крадучись,   он   пересек торговый зал.   Следующая дверь вела во   двор.   Она

оказалась заперта,   и   тяжелый   деревянный брус   пришлось снимать   с   петель   -

скрежет был   оглушительный,   но   вряд   ли   этот звук мог   насторожить тех,   кто

поджидал Кейна и Опироса в переулке.   Думая об ожидающих его арбалетчиках, Кейн

не   спеша   приоткрыл   дверь,   ведущую   во   дворик;   приоткрыл настолько,   чтобы

протиснуться наружу

     Невидимая стрела не вонзилась в его тело.   Довольный тем, что двор завален

мусорными   кучами,    Кейн   выскользнул   и,    пригибаясь   к   земле,   внимательно

огляделся.   Нет,   во   дворе никто не прятался.   Быстро,   не обращая внимания на

темноту и препятствия, он перебежал через двор.

     Свернув в переулок, Кейн удвоил внимание. Он уже различал неясные силуэты,

скучившиеся в противоположном конце переулка,   всего метрах в двадцати от него.

По крайней мере двое бандитов смотрели в его сторону, но не замечали крадущейся

фигуры.    Сверхъестественная   способность   видеть   в   темноте   позволила   Кейну

рассмотреть   двух    бродяг   со    взведенными   арбалетами.    Их    внимание   было

сосредоточено на людях Кейна,   голоса которых приближались.   Но в любой миг они

могли почуять смерть, подкрадывающуюся к ним сзади.

     Кейн вытащил из   обоих сапог ножи -   два плоских лезвия -   и   примерился к

броску.   Его   левая рука молниеносно метнулась вперед,   словно атакующая кобра;

почти   в   ту   же   секунду правая последовала за   ней   с   такой же   смертоносной

точностью.

     Затаившимся   неприятелям   показалось,    что   за   спиной   у    них   появился

призрак-убийца   Предсмертный вскрик.   Ножи   попали в   цели.   Двое   арбалетчиков

зашатались и   рухнули   на   землю   Стрелы   с   железными наконечниками ударили   в

мостовую, выбив снопы искр.

     С   диким криком Кейн левой рукой выхватил меч и   выскочил в переулок.   Его

враги   ждали   в   темноте.   Перед ними   мелькнула фигура нападавшего.   Сверкнула

сталь,   послышался звук ударов -   и   один из   противников рухнул с   рассеченной

грудью, не увидев даже лица своего убийцы.

     Кто-то   вытащил фонарь,   укрытый за   камнями.   Его блеск на мгновение всех

ослепил.   Затем   пятеро застигнутых врасплох убийц увидели своего единственного

противника.   Однако прежде чем они поняли, кто на них напал, вращающийся клинок

пробил горло еще одному воину. Осталось четверо.

     С оружием наперевес они двинулись на Кейна.   Приблизившийся первым потерял

меч вместе с рукой и с воплями убежал,   забрызгав кровью мостовую.   После этого

Кейн   скрестил стальной клинок с   более   опытным противником.   Ему   приходилось

наносить удары с лихорадочной быстротой, чтобы успевать отбиваться от атак двух

оставшихся убийц.   Кейн отражал их атаки ножом, который держал в правой руке, и

ловко избегал отчаянных выпадов.

     Но вот наконец в переулок вбежали его люди

      Левардос быстро справился с одним из нападавших. Одновременно с этим Кейн

вонзил меч в   сердце другого наемника.   Последний из нападавших убежал во двор.

Вебр и Хайган поспешили вслед за ним.   Послышался шум переворачиваемых мусорных

баков, затем крики агонии - и братья вернулись с довольными лицами.

     - Не   думаю,   чтобы вы   оставили его в   живых...   Вряд ли   я   смогу теперь

задавать ему вопросы... - перевел дух Кейн.

     Братья переглянулись и расхохотались.

     - Не переживай,   Кейн,   - произнес Левардос, держа факел над лицом убитого

им мужчины. - Это - вальданец, он ушел от "Станчека" вместе с Эберосом.

     Кейн нахмурил брови.

     - Ах,   сукин сын.   На свое золото он нанял стаю грязных крыс!   Догадывался

небось,   что   Опирос будет возвращаться не   один...   Ладно же,   боюсь,   это   не

последняя наша встреча!..

 

                                  Глава четвертая

                                   ЗА ГРАНЬЮ СНА

 

     Сумерки уже   сгущались,   когда они   подъехали к   Старому Городу.   Вслед за

Опиросом ехала Сетеоль.   Высокий воротник прикрывал синяки на ее шее. Опирос не

вполне понимал,   зачем она отправилась с ним.   Когда вчера под утро он вернулся

во дворец,   девушка подскочила к   нему с кулаками,   ругаясь на чем свет стоит и

царапаясь,   пока,   с трудом удерживая ее в пьяных объятиях, Опирос не рассказал

ей о   ночном приключении.   И все-таки он надеялся,   что настоящей причиной,   по

которой она сопровождала его в этом походе, было отнюдь не желание увидеть, как

в результате безнравственных экспериментов он отправится к праотцам...

     У Кейна было скверное настроение.   Он послал своих людей на поиски Эбероса

еще до рассвета,   однако они не обнаружили и следа ученика алхимика.   На всякий

случай,   кроме   Левардоса,   Вебра и   Хайгана,   он   взял   ее   собой еще   Хефа   и

остроносого карманника по   имени Боулус.   Интересно,   предпримет ли   Эберос еще

одну попытку отобрать статуэтку?   Или же   он   -   что более правдоподобно -   уже

сбежал из   города?   Неизвестно..   Кейн все же надеялся,   что ученик алхимика не

решится на такой дерзкий шаг.

     Разгоряченный атмосферой приключения, Опирос был на редкость разговорчив и

в конце концов сумел рассеять мрачное настроение Кейна. Поэт говорил о том, как

надеется на встречу с музой,   о желании познать неведомые чудеса страны снов, и

Кейн   постепенно проникся   его   энтузиазмом.   Отворить   врата   сна.   Кейн   тоже

чувствовал притягательность подобных опытов. Конечно же, это было рискованно, в

высшей степени рискованно,   но   разве настоящие приключения бывают безопасными?

ли   вообще говорить о   приключениях,   если нет   опасностей?   Покой -   это

скука,   скука -   это застой,   а   застой -   все равно что смерть...   Кейн слушал

поэта,    поддакивал,    делился   собственными   соображениями.   Когда   показались

поросшие   зеленью   стены   Старого   Города,   Кейн   был   окончательно   убежден   в

необходимости эксперимента и задумчиво разглядывал ониксовую фигурку.

     - Опять эта проклятая тень! - неожиданно заметила Сетеоль.

     - Тень? - удивился Опирос.

     - Опять промелькнула,   -   сказала она недовольно.   - Видишь, как наши тени

вытянулись в одну линию? - показала она рукой.

      - Ну, значит, кто-то отогнал их... Но где же святилище Шенан?

     - Уже близко - чуть в сторону от основной массы руин.

     Старый   Город   излучал своеобразное призрачное очарование;   древние стены,

постепенно рассыпающиеся в   пыль вместе с таинственными воспоминаниями,   дышали

меланхолическим спокойствием.   Город впечатлял,   особенно по сравнению со своим

разваливающимся потомком -   Энсельесом Дома   в   Старом Городе были   в   основном

деревянными,   и   теперь от   них остались только отвалы земли,   покрытые саваном

бурьяна,   -   позабытые лесные могилы.   Попадающаяся изредка сиротливая каменная

стена   или   обломок скульптуры указывали местоположение какой-нибудь   старинной

постройки.   Однако   вдоль   трудноразличимых улиц   куда   чаще   встречались   лишь

заросшие углубления -   фундаменты давно обвалившихся домов. Попадались и места,

где   стены   зданий   Старого   Города   упорно   сопротивлялись действию времени   и

тянулись вверх -   уставшие,   но не сдавшиеся. Тьма, казалось, выползала из этих

разрушающихся   остовов,    из   зияющих   входов,   слепых   окон   и   смешивалась   с

густеющими лесными тенями

     - Здесь, - объявил Кейн и направил коня в самые густые и дремучие заросли.

Недавний дождь увлажнил лес, и продираться меж деревьев было довольно неприятно

- бока коней и ноги всадников вымокли

     Замшелое   каменное   строение уединенно стояло   среди   сплетающихся ветвями

деревьев.   Растительности на стенах почти не было. Сохранились колонны и арки в

южном   стиле;   в   святилище кое-где   уцелела   куполообразная кровля.   Благодаря

глубокой тени, царящей внутри, здесь не разрослась зелень, уничтожившая большую

часть руин   Старого Города.   Пол   был   засыпан кусками отвалившейся штукатурки,

обломками каменных стен и скульптур -   следами прошедших веков.   Когда полумрак

сомкнулся   над   развалинами   святилища,   мягкие   кожаные   портьеры,   гирляндами

свешивавшиеся с высоких сводчатых потолков,   зашуршали, как тысячи крыльев, под

дуновениями ветра, вырывавшегося из щелей в потрескавшихся стенах.

     Кейн   соскочил с   коня   и   приказал своим людям разобрать каменный завал у

входа.   Возбужденный поэт рванулся вперед.   Сетеоль со   сдержанным любопытством

шла за ним.   Широкая юбка,   доходившая до щиколоток, хлопала по высоким сапогам

для верховой езды.

     Кейн зажег пару факелов и присоединился к ним.   Пока его люди прокладывали

путь через каменную осыпь,   он   рассказывая историю святилища,   иногда поднимая

факел,   чтобы   показать любопытные архитектурные детали.   Опирос снова   казался

обеспокоенным а удивленным оттого,   что Кейн так запросто и небрежно рассуждает

о руинах...

     Лунный свет   уже   разлился жидким серебром на   стылых камнях,   когда   Кейн

закончил рассказ. Половодье лунного сияния вливалось через высокие узкие окна и

трещины в стенах,   скапливалось в глубоком бассейне рядом с алтарем; в огромном

круглом отверстии в крыше мерцало ночное небо,   к которому жрицы минувших веков

обращали свои   монотонные напевы.   В   некоторых местах,   где   не   было   мусора,

влажные каменные плиты еще хранили следы странных мозаик.

     По знаку Кейна Левардос расставил снаружи посты.   Кейн хорошо платил своим

людям,   и если шеф решил потратить ночь на безбожные прихоти полоумного поэта -

что ж,   это его дело.   А их дело - поджидать Эбероса, если он следует за ними с

очередной шайкой наемников.   Ученик алхимика мог избежать гнева Кейна,   и   люди

Кейна не имели ничего против этого, но если что - их мечи были наготове.

     Кейн обернулся к поэту.

     - Все в порядке? - спросил он полуутвердительно.

     Энтузиазм Опироса не уменьшился.

     - Я готов,   если ты готов,   Кейн.   Место и в самом деде замечательное! Тут

такая атмосфера.   Проклятье,   сколько раз   я   пытался передать нечто подобное в

стихах!   Какие сны   витают вокруг!   Кейн,   если только муза придет ко   мне этой

ночью...   Я чувствую, что смогу... смогу обрести вдохновение, которое так долго

искал!   Сегодня моя душа могла бы исторгнуть не только "Вихри ночи", но и сотни

других вещей!

     Горькая усмешка исказила лицо Кейна.

     - Ну что ж, как знаешь, - проронил он. Затем протянул руку: - Статуэтку!

     Опирос отдал ему фигурку.

     - И   что,   никаких   истлевших фолиантов?   Никаких   столбов   дыма?   Никаких

магических знаков?

     Это была скорее бравада, чем ирония.

     - Я   же говорил:   вызвать музу -   простое колдовство,   -   ответил спокойно

Кейн. - Мне нужна только капля твоей крови.

     Сетеоль с   удивлением внимательно следила за   ними.   Кейн   отвел   поэта   в

озерцо   лунного света.   Здесь,   у   забытого алтаря из   безупречно обработанного

камня он произнес необходимые заклинания.

     Опиросу казалось, что ритмичный речитатив Кейна эхом отражается от древних

стен.    Заклятия   Кейна    действовали   гипнотически.    Стены   святилища   словно

отдалились,   свет   луны   и   тень сплелись в   единый вихрь бесформенных образов.

Опирос   лег   рядом   со   статуэткой из   оникса   на   холодный камень.   Физические

ощущения отделились от сознания,

     Рядом   с   ним   уже   не   было   фигурки,   вырезанной   из   оникса.   Статуэтка

расплылась,   начала неожиданно расти в размерах -   или это он уменьшался?   Поэт

чувствовал,   как все движется, как кружится голова.., Теперь рядом с ним лежала

сама тьма - не черная фигура, а средоточие черноты. Тень музы Тьмы.

     Она шевельнулась.   Клинур лениво повернулась к   поэту,   увидела его,   и ее

повернутое в   профиль   лицо   расплылось в   улыбке.   О,   жестокое   равнодушие ее

улыбки!..   Муза поманила рукой.   Опирос придвинулся к ней,   его руки сомкнулись

вокруг эбеново-черной фигуры.   И его руки стали порождением тьмы - все его тело

стало   теперь   тьмой.   Их   тела   сплелись в   любовном объятии.   Приблизился миг

экстаза,   головокружительный и   невыносимый.   Затем тьма исчезла.   Тело Опироса

вновь   стало материальным.   Он   обнимал девушку несказанной красоты,   с   нежной

кожей,   с улыбкой на полуоткрытых губах, с глазами, полными бездонной мудрости.

И   вдруг она   вырвалась из   его   объятий,   держа его за   руки,   заставила поэта

подняться и повела его за собой.

     Только тогда Опирос разглядел маску холодной жестокости на ее лице...

     ...Сетеоль   тяжело   дышала.   Мерцающая туманность,   которая   на   мгновение

затмила лунный свет у алтаря, внезапно рассеялась, как призрачное видение. Там,

где раньше лежали Опирос и темная статуэтка, сейчас был лишь голый камень.

     - Ты где? - позвала она. - Где он? - Сетеоль повернулась к Кейну.

     - За   гранью сна,   -   буркнул Кейн.   На его лице тоже было написано легкое

удивление.

     - А   когда   он   вернется?    -   упорствовала   Сетеоль.   -   Боже,   когда   он

вернется?..

     - Это и есть тот риск,   о котором мы говорили. Опирос вернется, когда сон,

в который ввергла его Клинур, закончится. Когда - не знаю. Зависит от того, как

долго   будут   блуждать они   по   ее   царству,   прежде   чем   Опироса унесет поток

одного-единственного сна,   и   от   того,   как долго будет длиться этот сон.   Вот

только как соотносится время во сне и то время,   которое мы знаем?   Там течение

времени   согласуется   с   ритмом   сна,   а   не   с   законами   природы.   Час   может

промелькнуть как   секунда;   и   наоборот.   Да   и   вообще -   раз уж   мы   об   этом

заговорили -   как заканчивается сон?   Существует ли   конечный момент отдельного

сна   -   или же   сны сливаются друг с   другом,   следуют чередой,   пока спящий не

проснется и не разорвет цепь картин?

     - Значит,   ты не знаешь?!   -   аристократическое лицо Сетеоль скривилось от

переполнивших ее чувств. - Кейн, ты - проклятый выродок! Ты убил его!

     - Воз,   -   пожал тот плечами.   -   Но Опирос сам все решил,   хотя я   и

объяснил ему, насколько рискован этот эксперимент.

     - Чернокнижник...    -    пробурчала   Сетеоль.    Лицо   ее    вновь   сделалось

бесстрастным. - Вы оба сумасброды. Не знаю, кто больший...

     Она   сидела   неподвижно,    высоко   подтянув   колени   и    опершись   о    них

подбородком, и неотрывно глядела на лунный круг у алтаря.

     - Ожидание   может   затянуться   на   всю   ночь,   -произнес   Кейн   бесцветным

голосом.   -   Мои люди развели костер у входа, чтобы было не так сыро. Отчего бы

тебе там не подождать?

      Сетеоль помотала годовой и   пробормотала что-то неразборчивое.   Ее широко

раскрытые глаза не мигая смотрели на камни,   залитые лунным светом. Кейн обошел

своих людей. Им нечего было ему сообщить. Когда он вернулся, девушка сидела все

в   той же   позе.   Ночь выдалась теплой,   и   Кейн сказал Левардосу,   что незачем

поддерживать огонь.   Если враги искали их в   потемках,   ни к чему было выдавать

себя   блеском костра.   Почти   полная   луна   давала достаточно света   для   глаз,

привыкших к   ночи.   Двух факелов внутри святилища Кейну хватало,   а снаружи,   в

темноте, стояли на страже его люди, невидимые для возго неприятеля.

     Делать было нечего --   только ждать.   Кейн выпил немного вина из   бурдюка,

который   Сетеоль   захватила с   собой,   и   устроился на   каменной плите.   Тишину

нарушало лишь   равномерное дыхание девушки.   Кейн   подумал,   что   она   заснула.

Неожиданно Сетеоль совершенно спокойно объявила:

     - Кейн, эта тень снова здесь.

     Он повернулся,   чтобы взглянуть туда, куда она показала, но слишком поздно

для того,   чтобы увидеть что-то определенное. Он успел заметить только движение

- что-то промелькнуло в полосе лунного света, пронизывающего тьму. Ни звука.

     - Летучая мышь, - сказал он. - Или какая-нибудь ночная птица,

     - Такой величины?

     Кейн   почувствовал холодное   прикосновение страха,   опасность   затаилась в

меланхолически застывших руинах. Он понял, что там среди теней крадется смерть,

     - Оставайся здесь,   -   приказал он.   - И не подавай голоса, если ничего не

стрясется.

     Стиснув рукоятку меча, Кейн растворился во тьме.

      Левардос стоял на своем посту у входа.

     - Что случилось? - прошептал он, увидев выражение лица Кейна.

     - Не знаю. Ты что-нибудь видел, слышал? Часовой покачал головой.

     - Что случилось? - повторил он.

     Кейн   проскользнул мимо него без   ответа,   обходя остывшие угли костра.   В

ночи   таилась опасность,   он   явственно чуял   это.   Но   что   могло скрываться в

руинах, укрытых черным саваном ночи?

     Ни Вебр,   ни Хайган, караулившие поблизости, не заметили ничего необычного

и   были удивлены тем,   что Кейн так обеспокоен.   Учитывая направление,   откуда,

по-видимому,   пришла неясная тень,   Кейн удвоил внимание, скользя вдоль древних

стен.

     Луна   над   его   головой   отбрасывала   нечеткие,    изломанные   тени   сквозь

переплетенные ветви деревьев,   ярко освещая обломки скульптур,   торчащие там   и

сям,   словно   разбросанные кости.   Полуразрушенные деревянные   останки   -   чуть

выступающие над землей лазы подвалов,   заваленных камнями, густо поросли мокрой

травой.   Через этот лабиринт ловушек и   ям тихо крался Кейн с обнаженным мечом,

готовый в любой миг сразиться с неведомой угрозой, о которой знал лишь, что она

существует.   Да,   опасность затаилась рядом,   и   эта   опасность несла   с   собой

нечеловеческое зло   -   Кейн   слишком часто ходил тропами тайного знания,   чтобы

пренебречь   этим   ощущением.    И   тревожное   чувство,   посетившее   его   раньше,

появилось вовсе не из-за музы Тьмы, как ему вначале показал ось...

     Он   отошел   достаточно далеко,   но   все   еще   не   обнаружил причины своего

беспокойства.   Может,   это   нервы сдают;   может,   его напугала тень пролетавшей

совы?.. Только вот убедить себя в этом он не мог. Возвращаясь к святилищу, Кейн

решил обойти его и проверить два оставшихся поста.

     Через минуту Кейн остановился.   Если только он не заблудился, где-то здесь

должен стоять Боулус,   но   часового нигде не   было   видно.   Кейн закусил губу и

внимательно огляделся.   Нет,   он не ошибался.   Вот расщепленный молнией дуб,   в

тени   которого должен ждать   Боулус.   На   освещенной луной земле никаких следов

схватки.   Боулус не должен был оставлять пост...   разве что понадобилось срочно

доложить...

     Кляня   себя   за   непростительное легкомыслие,   Кейн   повернул обратно.   Он

передвигался так бесшумно, что оказался рядом с Хефом прежде, чем тот остановил

его. Меч Хефа сверкнул в воздухе, но бандит уже узнал массивную фигуру Кейна.

     - Порядок,    -    шепнул   он,   расстроенный   от   того,   что   Кейну   удалось

подобраться к нему незаметно.

     - Боулус проходил тут? - И сам он уже знал ответ на свой вопрос...

     - Не-е... Разве что проскользнул мимо меня так же тихо, как ты.

     - Скверно, - заскрипел зубами Кейн. - Его нет на посту.

     Чувство опасности усилилось.   Если   Боулус   заметил что-то   нехорошее,   он

должен был сообщить Хефу. Но вокруг царила тишина,

     - Может,   он отошел?   -   предположил Хеф. - Ты так тихо двигаешься. Раз ты

его не увидел, он мог не заметить тебя.

     - Может, и так. Проверю еще раз. Смотри по сторонам.

     Кейн бесшумно отправился назад.   По-прежнему никаких следов Боулуса.   Кейн

тихо   позвал его   по   имени,   хоть   делать это   было   рискованно.   Даже эхо   не

отозвалось.   Даже   ночные птицы   молчали.   Словно что-то   напугало все   живое и

заставило затаиться.

     Взбешенный Кейн вернулся туда,   где оставил Хефа, Липкий страх ухватил его

за горло. Кто-то подкрадывался к нему?..

     Пароля Кейн не услышал. Хефа на посту не оказалось.

     Чувствуя,   как   напряглись   мышцы   шеи,   Кейн   стал   искать   Хефа.   Ничего

примечательного,    никакого   признака   схватки.    Ни-че-го!    Он   направился   к

святилищу,   но неожиданно споткнулся,   наступив на что-то. Башмак. Башмак Хефа.

Пораженный,   Кейн поднял его.   Сквозь пальцы потекла теплая и   липкая жидкость.

Лодыжка была срезана идеально ровно в том месте,   где кончалась выделанная кожа

башмака. И ведь ни звука не раздалось!..

     Когда Кейн вынырнул из   ночного леса,   Левардос заметил,   что   его   хозяин

встревожен.   Но   бандит лишь покачал головой в   ответ на   вопросительный взгляд

Кейна.. Его пергаментно-бледное лицо оставалось настороженным.

     Отрывистым шепотом Кейн велел Вебру и Хайгану немедленно вернуться в храм.

В   зарослях послышался приглушенный шум.   Что-то   ужасное и   смертельно опасное

бродило рядом - совсем рядом.

     - Кейн! Что это? - прошептал Левардос.

     - Точно не знаю,   -   прошептал тот в   ответ,   -   Боулус пропал.   Хеф тоже.

Что-то забрало Хефа в мгновение ока.   Я был в нескольких метрах...   и ничего не

услышал. Осталась только его нога. Лежала на земле, как брошенная кукла!

     - Почему не   было   шума?   Ты   должен был   услышать звон стали.   К   тому же

человек, как правило, вопит, когда ему отрезают ногу!

     Кейн еще сильнее нахмурился.

      - Ее отрезали не мечом.   Крови там было не больше, чем вина в опрокинутой

рюмке. Какая-то тварь унесла его; тварь с челюстями, как у дракона, которые она

может сомкнуть в одно мгновение и не заметив,   что откусила кусок человеческого

тела.

     - Но   такой громадный зверь!   -   возразил помощник.   -   Мы бы его увидели.

Услышали... - Тем не менее мы не слышали. Братья выбежали из зарослей.

     - Быстрей!   К святилищу!   -   бросил Кейн.   - Что бы ни бродило снаружи, но

стены должны нас защитить.

     Привязанные кони сорвались... послышался их топот. Секунду Кейн размышлял,

не   бросить ли их на произвол судьбы,   однако решил,   что лучше не рассчитывать

только на собственные ноги.

     - Верните коней. - приказал он Вебру и Хайгану.

     Войдя в храм,   он. понял - что-то не в порядке. Он оставил зажженный факел

у алтаря - теперь тот лежал, погасший, на каменных плитах. Сетеоль исчезла.

      Кейн вытащил из   щели в   стене оставшийся факел.   Тот   уже почти догорел.

Может,   факел у входа сам упал и погас?   Но Сетеоль...   Времени для домыслов не

было.   Снаружи раздался ужасный вопль.   Другой   голос   -   грохочущий бас   Вебра

-сыпал   проклятиями и   завывал.   Затем   послышалось пронзительное ржание коней,

которое заглушило все остальные звуки. Кони умчались прочь.

     Кейн   раздул   факел,    и   тот   разгорелся   ярким   пламенем.   Клинки   мечей

зазолотились,   когда они с   Левардосом выскочили из   опустевшего святилища.   Но

было поздно,   круп последнего из коней растаял во тьме. Оба брата исчезли. Кейн

окликнул их только раз - на ответ он не надеялся.

     - Тень! - выдохнул Левардос.

     - Ах ты... - прошипел Кейн и высоко поднял факел. Четких очертаний у твари

не   было.   было   разглядеть лишь тень -   она   извивалась между деревьями,

проплывала над   грудами камней.   Тень   метнулась назад   слишком быстро,   и   как

следует разглядеть ее не удалось.

     - Что   это?   Где   оно?   -   тяжело   дышал   Левардос.   В   свете   факела   они

огляделись.   Вокруг не   было ничего,   что могло бы   отбрасывать такую тень.   Не

раздалось ни звука, не шевельнулась ни одна ветка.

     - Что-то   летающее?   -   предположил Кейн,   хотя способ,   которым охотилась

тварь, опровергал такое предположение.

     Факел мигал и дымил. Смола уже почти выгорела.

     Когда огонь выдохся,   бесформенная тень двинулась к   ним   в   лунном свете.

Ужас вонзил ледяные когти в глотки людей. Кейн, сыпля проклятиями, снова раздул

факел.   Искры   посыпались   во   все   стороны.   Пламя   полыхнуло   еще   раз.   Тень

отступила.   Люди все еще не могли понять,   что останавливает ужасную тварь,   не

давая ей приблизиться к храму.

     - Возвращаемся в святилище!   -   Кейн приказал.   -   По-моему, оно ненавидит

свет.

     На одном дыхании,   спотыкаясь на грудах камней,   влетели они внутрь храма.

Толстые стены, казалось, защищали от неведомого, которое таилось во тьме. Факел

разбрасывал искры и коптил.

     - Другие факелы у нас есть? - спросил встревоженный Кейн.

     - Пропали вместе с конями и прочим добром, - вздохнул Левардос.

     - Тогда давай поищем, что тут запалить.

      Кейн прошелся по   замусоренному полу святилища.   Сапог наткнулся на груду

гнилой   древесины.    Она   разлетелась   от   пинка,    превратившись   во   влажную,

раскрошившуюся массу.   Голые   камни   и   изъеденные плесенью гниющие   останки...

Уцелевшая крыша уберегла храм от падающих веток,   покрывавших землю снаружи,   и

не позволяла разрастись зелени внутри.

     Мигающий огонь мог погаснуть в любую минуту.

     - Неужели здесь нет сухого дерева? - выругался Кейн.

     - Снаружи...   - начал Левардос, оборачиваясь к дверям, и не закончил. Тень

загораживала вход.   Кейн   бросился вперед с   гаснущим факелом.   В   проеме вновь

появился лунный блеск.

     - Тут кое-что есть! - Левардос подошел, прижимая к груди охапку хвороста -

несколько веток, проскользнувших через дырявую крышу.

     С преувеличенной осторожностью Кейн положил факел на кучу веток. Но дерево

оказалось влажным и   не   горело.   Огонь   не   хотел разгораться.   Кейн   отчаянно

раздувал едва тлеющий огонек. Краем глаза он видел тень, заползающую в храм.

     Наконец ветки занялись.   Робкое,   мигающее пламя скользнуло по сучьям.   Не

обращая внимания на   покрытые волдырями ладони,   двое   мужчин разгребли тлеющий

жар и   раздули огонь.   Они ругались на чем свет стоит,   а древесина дымила,   не

желая разгораться.

     Кое-как костер разожгли. Луна снова засияла через двери храма. Но дымящий,

так и норовивший погаснуть огонь не давал им передохнуть. А за стенами храма их

поджидал невидимый охотник.

     - Нам нужно больше огня,   - решил Кейн. В пляшущем свете костра были видны

все ветки и обломки крошащегося дерева -   их оказалось совсем мало. И когда они

сгорят...

     - Может,   освещая дорогу   факелом,   мы   смогли бы   собрать снаружи немного

хвороста?   - предложил Левардос. Ему не хотелось думать о смерти, которая ждала

там, куда не доставал свет.

     Кейн подумал о   том же:   Он   поручил костер заботам Левардоса и   отошел за

факелом,   брошенным у алтаря.   Наклонился над ним... и нахмурился. Оказывается,

факел вовсе не сгорел.   Кто-то затоптал его.   Кейн поднял факел и задумался.   В

эти критические минуты он   и   думать забыл о   Сетеоль.   Теперь ее   исчезновение

представилось ему в новом свете.

     -- Кейн! У тебя над головой!

     Кейн метнулся в сторону.   Лунный свет уже не стекал вниз через отверстие в

крыше. Светлый круг исчез, когда извивающаяся тень проползла над дырой в крыше.

Отважившись взглянуть наверх,   Кейн увидел только тьму - плывущую тьму, которая

заслонила звезды.   Тень уже   вилась над алтарем.   Она скользила слишком быстро.

  было   различить лишь   неясные очертания.   Ощущение зла   накатило на   них

сокрушительной волной.

     - Оно не   издает ни звука!   -   вскрикнул Левардос,   когда Кейн подскочил к

огню.   -   А   размеры!   И   как разрушенные стены могут выдерживать тяжесть такой

огромной твари?

     - Тварь ничего не весит.   Она вообще не материальна в   нашем понимании,   -

буркнул Кейн,   разглядев наконец преследователя.   -   Это   нечто   вроде демона -

первичная,   элементарная форма хаоса,   сотворенная из   тьмы.   Тьма   наделяет ее

субстанцией,   а   свет уничтожает ее   тело,   показывая лишь тень ее   враждебного

духа. Лунный свет на нее не действует. Он не настоящий. Должно быть, она шла по

нашему следу, ждала, пока наступит ночь и погаснет огонь. Если только мы сможем

поддерживать костер до   рассвета -   ей   нас не   достать.   Из-за алтаря раздался

смех.

     - Будете жечь камни?   -   издевательски спросил чей-то голос.   -   Ваш огонь

светит не   так   уж   ярко.   Скоро   вам   придется отправиться во   влажный лес   за

хворостом.   А если факел погаснет?   Отыщете какую-нибудь истлевшую ветку, чтобы

освещать себе путь?   Между прочим,   звезды говорят,   что   перед рассветом будет

дождь!

     Грузная   фигура   Эбероса   показалась в   оконном   проеме   у   дальней   стены

святилища.   Сетеоль безвольно свисала с его плеча. Запястья у нее были связаны,

во рту - кляп.

     Глаза Кейна полыхнули недобрым пламенем.   Он сделал шаг к   алтарю.   Стилет

сверкнул в руке Эбероса.

     - Стой,   где стоишь!   -   скомандовал он.   - Иначе я перережу ее прелестную

шейку -   и   конец.   Ты и полшага не успеешь сделать.   Хочешь побегать за мной в

темноте?

     Видя, что Кейн остановился, ученик алхимика язвительно рассмеялся:

     - Значит,   ты понял,   какой демон охотится за тобой,   Кейн?   Ты ведь у нас

умный,   верно? Может, догадываешься, кто его вызвал, кто велел ему выслеживать,

убивать? Уж наверняка не неотесанный Эберос, прислужник и мальчик на побегушках

у Даматиста!   -   Его голос делался все визгливее.   -   Думаешь,   я лизал подошвы

этого тирана и   корыстолюбца все эти годы...   и   ничему не научился?   Кончились

времена,   когда я   исполнял все   приказы этого сукиного сына.   Все   эти   годы я

планировал побег и   терпеливо оказывал ему   всякие дурацкие услуги.   А   теперь,

когда   мои   планы   вот-вот   осуществятся,   я   не   могу   позволить,   чтобы кража

статуэтки подорвала доверие,   которое   старый   осел   питает   к   своему   верному

ученику...

     Эберос захихикал и крепче сжал сползающее тело девушки.   Кейн увидел кровь

на ее волосах. Сетеоль начала приходить в себя. Она застонала сквозь кляп,

     - Я шел по вашим следам.   - Эберос оскалил зубы в усмешке. - Шел по следам

моего маленького звереныша!   Пока вы играли с   ним в   темноте,   я   проскользнул

сюда,   чтобы забрать статуэтку. Кажется, твои люди уже не стоят на страже, а?..

Статуэтку я   не нашел,   но подумал,   может,   юная леди поведает мне,   где ты ее

спрятал. Я знаю, ты вместе с этим сумасшедшим поэтом собирался что-то сделать с

ней   сегодня ночью...   Послушай меня,   Кейн,   я   тебе кое-что скажу.   Отдай мне

статуэтку,   а если она не при тебе,   скажи, где спрятана. Я заберу ее и уйду. Я

отошлю демона обратно в царство хаоса, из которого я вызвал его.

     - А   где   гарантия,   что   ты   сдержишь обещание?   -   поинтересовался Кейн,

взвешивая,   насколько велики   его   шансы   точно   метнуть   нож.   Расстояние было

большим,   кроме того,   Эберос держал девушку перед собой как   щит.   Огонь снова

начал угасать,

     - Знаешь,   я думаю,   что тебе придется довольствоваться исключительно моим

словом, - захихикал алхимик. - Что это стучит по крыше... уж не дождь ли?

     Подул легкий ветерок. Кейн ответил Эберосу ругательством и шагнул вперед.

     Эберос поднес стилет к напрягшейся шее девушки.

     - Еще один шаг,   и я вырежу ей новый ротик. Вряд ли вам с Опиросом хочется

увидеть эту даму мертвой...

      Кейн понял,   что в   тусклом свете Эберос принял Левардоса за   поэта.   Его

помощник,   присевший на корточки у костра,   был для ученика алхимика лишь худой

светловолосой фигурой - как Опирос.

     - Отчего меня должно волновать, что ты сделаешь с девушкой? - спросил Кейн

- Она ничего не значит для нас.

     - Ничего?   Может,   твой друг-виршеплет изменит мнение, когда увидит, что я

не блефую. К тому же смерть ее не будет быстрой!

     Пламя   угасало   Левардос подбросил в   костер   остатки   собранной древесины

Влажное гнилое дерево едва не затушило огонь.

     - Возьми девушку как заложницу,   уйди и отзови демона, - предложил Кейн- -

Я отдам тебе статуэтку завтра и, даю слово, не стану мстить.

     В ответ раздался смех.

     - Занервничал,   Кейн?   А ты ведь даже не видел,   что приключилось с твоими

друзьями.   А я видел!   Нет,   Кейн, сегодня не ты диктуешь условия. Принимай мое

предложение - или ты умрешь!

     - У меня нет оснований доверять тебе, - буркнул Кейн.

     Огонь никак не мог сожрать промокшие сучья.

     - Ну так я покажу тебе,   что мне верить и что я выполню свою угрозу.

Статуэтку,   и   быстро,   иначе девушка попробует ножа!   Ты   увидишь,   как ей это

понравится.

     Эберос втолкнул все еще ничего не понимающую Сетеоль в круг лунного света,

который падал   через   одно   из   узких   высоких окон.   Проем был   ненамного шире

бойницы,    но    луна    ясно   осветила   бледное   лицо   Сетеоль.    Стоило   только

спровоцировать алхимика -   и   он   запросто перерезал бы ей горло и   моментально

сбежал бы через дыру в стене, находившуюся в метре от окна.

      - Гляди!   - приказал он. Прижимая девушку к себе, другой рукой он очертил

полукруг и потянул острием стилета ткань ее блузки, украшенной бисером. Материя

лопнула,    обнажив   напрягшиеся   груди.    Скаля   зубы,   Эберос   вырезал   тонкие

полумесяцы на белых холмиках трепетной плоти. Кровь струйками потекла по ребрам

и животу Сетеоль.

     Девушка заскулила сквозь кляп.   Боль окончательно привела ее   в   сознание.

Когда   ученик алхимика поднес острие,   чтобы сделать очередной надрез,   девушка

очаровательной ножкой в сапоге для верховой езды ударила ему по голени.

     Сапоги ее   были   со   шпорами -   изысканными,   для   дам,   и   тем   не   менее

увенчанными острыми шипами.   Эти-то шипы и   воткнулись в   ногу Эбероса,   словно

когтями разорвав податливую плоть.

     Взвыв от боли, Эберос отшвырнул девушку к стене. Сетеоль ударилась головой

о край окна и без чувств сползла вниз.

     Кровь темными сгустками хлестала из разодранной ноги Эбероса. Он подскочил

к Сетеоль, занеся стилет для смертельного удара.

     В лунном свете задрожала тень. Нечто темное и едва различимое скользнуло к

окну.   Кейну тень показалась большим черным котом,   запустившим лапу в крысиную

нору, чтобы схватить свою жертву.

     Эберос   заорал   нечеловеческим   голосом,    когда   что-то    вроде   щупальца

ударилось о его грудь, оторвало его от пола и утянуло в ночную тьму

     Наверняка демон не собирался причинять вред своему хозяину.   Видимо, запах

крови,   близость девушки,   резкое движение Эбероса -   все вместе сбило с   толку

разъяренное чудовище,   ожидающее во   тьме.   Демон в   мгновение ока выпотрошил и

Эбероса, отшвырнул в сторону то, что осталось от ученика алхимика..

      Сетеоль пришла в себя,   приглушенно вскрикнула и,   спотыкаясь на дрожащих

ногах, отодвинулась от залитого кровью окна. Кейн подхватил девушку, снял путы,

и она присела на корточки у огня,   крепко ругаясь в промежутках между глубокими

вдохами.   Кровь все еще сочилась по ее ребрам, но раны оказались неглубокими. К

тому же она почти не чувствовала боли, потрясенная увиденным минуту назад.

     А   главное,   душная атмосфера страха растаяла,   исчезла со смертью ученика

алхимика.

     - Что...   что случилось? - выдохнул Левардос, решившись прервать отчаянные

усилия разжечь пламя.   Огонь дрожал и   стрелял искрами,   но   все же   разгорелся

теперь поярче.

     - Думаю, тварь ушла, - предположил Кейн. - Эберос вызвал демона и приказал

ему   выслеживать нас.   Смерть   хозяина   освободила чудовище   -   позволила   тому

вернуться в безымянное царство хаоса.

     - Думаешь, тварь ушла? - Левардос подозрительно вглядывался во тьму.

     - Иначе мы   бы   видели ее...   Разве ты видишь извивающуюся тень?   Разве ты

чувствуешь запах страха, который исходит от этого демона?

     Помощник Кейна   медленно покачал   головой,   потом   посмотрел на   дымящийся

костер. Поленья прогнившего дерева догорали.

     - Скоро мы все узнаем, - сказал он. Кейн вытащил остатки факела из костра.

Смола на его конце все еще кипела.

     - Поищу дров для   костра снаружи,   -   бросил он,   направляясь с   факелом к

выходу.

     Несмотря   на   уверенность   в   том,   что   демон   их   оставил,   мышцы   Кейна

натянулись как канаты,   когда он ступил в темную чащу леса,   поднимающегося над

руинами.   Капли   дождя,   разбивающиеся о   листву,   потушили факел.   Но   никакой

невидимый демон   не   настиг Кейна,   никакая тень   не   таилась за   кругом света.

Стараясь не   думать   о   столь   неприятных вещах,   Кейн   озирался по   сторонам в

поисках сухих веток.   Выйдя из укрытого пеленой измороси леса, дотянул за собой

небольшое высохшее деревце.

     - Демон ушел,   -   сообщил Кейн.   Он   бросил на   землю дерево,   потом хотел

отложить догоревший факел - но ему пришлось свободной рукой разжать собственные

пальцы, судорожно стиснутые на древке факела.

     Всю   ночь   они   палили костер -   три   мрачных и   уставших человека посреди

разрушенного святилища.   Капли дождя шуршали вокруг них.   Вода с   крыши сбегала

через бессчетные дыры, туман окутывал их склоненные над огнем фигуры. Они ждали

света дня,   ждали возвращения поэта.   Из-за тени страха,   коснувшейся их в   эту

ночь,   вызов музы   Тьмы   казался далеким и   нереальным.   Сам   Повелитель Бездны

посетил эти руины. Теперь они ждали, погруженные каждый в свои мысли.

     Бледный   рассвет   занялся   над    алтарем,    когда    Кейн    вырвал   их    из

полудремотного состояния громким возгласом:

     - Глядите! - показал он в направлении ясно очерченного в воздухе круга.

     Столб переливающегося тумана собрался на   камнях,   обрызганных прозрачными

каплями дождя.   Но это не был ни дождь,   ни блеск восходящего солнца.   Туманные

протуберанцы замедляли вращение,   делались более   плотными,   сливались воедино.

Наконец они исчезли.

     На   отполированных,   блестящих от   дождя   каменных плитах   лежал   мужчина.

Казалось,   он был погружен в   глубокий сон.   Рядом покоилась фигурка обнаженной

женщины,   вырезанная из   черного оникса.   Ее   улыбка   обещала неведомые чудеса,

загадочный взгляд лучился жестокостью.

     - Опирос!   -   воскликнула Сетеоль,   подбегая к   нему.   Она коснулась плеча

поэта.

     Глаза   Опироса открылись.   Он   дернулся,   страх исказил его   лицо.   Взгляд

бегающих глаз был совершенно бессмысленным.

     - Опирос... - голос Кейна дрогнул. Пустые глаза поэта глядели куда-то мимо

Кейна.   Опирос   открыл   рот,   словно собираясь крикнуть,   но   с   искаженных губ

сорвался лишь возглас непреодолимого ужаса.   Он застонал, а потом начал рыдать,

как безумный.

     Когда его попытались поднять,   он вырвался и забился,   скуля от страха,   в

темный угол святилища.   Там он с поразительным проворством заполз на животе под

груду камней. Вытащить его оттуда оказалось чрезвычайно трудно...

 

                                  Глава пятая

                           ЗЛОВЕЩАЯ ТАЙНА ЕЕ УЛЫБКИ

 

     Они принесли Опироса обратно в   Энсельес в   его особняк.   Несколько недель

лежал он в закрытой комнате.   Выхаживала его одна Сетеоль - ужасающий вой поэта

распугал всю прислугу.   Казалось, лишь чувство долга удерживает девушку рядом с

главным виновником всех   бед.   Поэт   мог   заснуть только   благодаря наркотикам,

которые оставил ему   Кейн.   День шел за   днем,   а   Опирос все лежал в   постели,

сотрясаемый конвульсиями и   приступами рыданий.   Иногда   он   бормотал   какие-то

слова и обрывки фраз на странном,   ни на что не похожем языке - если это вообще

был   язык.   Кейн как-то   раз   внимательно вслушался в   эти   отрывочные слоги и,

видимо, что-то понял, потому что вышел из комнаты, содрогаясь от ужаса.

     Кто-нибудь другой,   наверное,   до конца своих дней пребывал бы в состоянии

помешательства.   Может, сознание Опироса было более устойчивым, а может, частые

воображаемые путешествия в   страну мрака закалили его до определенной степени и

подготовили ко   встрече с   ужасом,   который необратимо разрушил бы   душу любого

другого человека.   И хотя часть сознания поэта находилась еще в душных объятиях

безумия, Опирос понемногу начал приходить в себя.

     В наркотических снах его все еще терзали кошмары,   но в минуты пробуждения

он   уже вел себя спокойно,   мог самостоятельно есть и   обслуживать себя.   Через

несколько месяцев он начал молча бродить по своему дворцу,   перелистывая книги.

Он   брал   вещи,   и   будто   воспоминания,   отодвинутые далеко в   глубь сознания,

постепенно поднимались на   поверхность.   Так   путешественник возвращается через

много лет из дальних странствий и заходит в дом, где прошло его детство; в дом,

который помнит,   но очень смутно;   в дом, ожидавший его и не тронутый временем,

минувшим с   тех нор,   как путешественник в   последний раз держал свои игрушки в

руках.   В   конце   концов   Опирос заговорил,   неуверенно произнося слова,   будто

пользовался чужим или позабытым языком.   Проходили недели,   и его неразборчивое

бормотание превратилось в   старательно выстроенные фразы,   а потом в нормальную

речь.   Он   решился   выйти   на   улицы   Энсельеса и   приветствовать своих   давних

знакомых,   которые с   затаенной тревогой заметили,   насколько последний нервный

надлом состарил поэта.   После многомесячного возвращения к,   жизни Опирос снова

занялся   делами,    взял   в    руки   управление   хозяйством,    причем   с   большим

энтузиазмом, чем когда-либо.

     Но писать он начал намного раньше.   Кейн увиделся с Опиросом как-то ночью,

когда   поэт   нанес неожиданный визит в   новую обитель Кейна.   Теперь Кейн   реже

встречался с другом,   поскольку Опирос,   выздоровев, запирался на долгие ночные

часы в своем кабинете,   втайне работая над своими поэмами. Он уже не приходил к

Кейну со стихотворными отрывками и полуоформившимися замыслами.   Не было долгих

ночных бесед и споров.   Теперь Опирос писал в одиночестве,   Кейн надеялся,   что

никакая скрытая болезнь не подтачивает душу поэта.   Опирос не выражал сожаления

по поводу мучительного эксперимента,   он вообще об этом никогда не говорил. И в

глазах поэта Кейн не мог прочитать никаких тайных мыслей.

     - Я закончил "Вихри ночи", - с усталой усмешкой объявил Опирос Кейну. Кейн

тепло поздравил друга.   -   Ты доволен ими?   Опирос задумался, пока Кейн наливал

ему вина.

     - Да,   пожалуй.   Мое путешествие с   музой Тьмы оказалось не   напрасным.   Я

обрел вдохновение, которое искал, хотя за это пришлось заплатить сполна.

     - Так, значит, "Вихри ночи" - это та самая совершенная поэма, о которой ты

мне когда-то говорил?

     Опирос понюхал содержимое бокала, перед тем как сделать глоток.

     - Думаю, да.

     - Был бы очень рад прочитать. Ты принес ее?

     Опирос отрицательно покачал головой.

     - Нет, она надежно спрятана. Прости мое тщеславие, Кейн, но это - творение

мастера. Я отдал ему свою жизнь, свою душу. Хочу, чтобы она прозвучала не между

делом, не случайно, понимаешь?

     Кейн кивнул, внимательно приглядываясь к приятелю.

     - Официальное чтение состоится через неделю или   около того,   как только я

разошлю приглашения всем, кого хочу пригласить, подготовлю зал и все остальное.

Я   не   хочу,   чтобы это   было   еще   одно публичное чтение,   где   болваны лениво

шатаются туда-сюда,   где разносят еду и напитки... Это будет прием при закрытых

дверях -   около сотни гостей:   коллеги по перу,   критики, аристократия, которая

посещает   мероприятия   подобного   рода.    Конечно,   с   этими   сплетничающими   и

злословящими   дилетантами   приходится   непросто,    но   когда   я   прочитаю   свою

совершенную поэму - я покорю умы всех присутствующих.

     - Буду ждать приглашения.

     - У   меня   было   искушение тебе   первому показать поэму.   -   Опирос нервно

усмехнулся.   - Это нечто совершенно иное по сравнению с моими прежними вещами -

там есть мысли,   которые не приходили в голову ни одному писателю.   Ну вот... я

закончил и   жду.   Или меня прославят как гения,   или высмеют как претенциозного

дурака...

     - За "Вихри ночи" и их автора, - произнес тост Кейн, поднимая бокал.

     - За музу Тьмы, - отозвался Опирос.

     Кейну   не   пришлось   присутствовать   при   прочтении   "Вихрей   ночи",   хотя

объявленное   поэтом   представление   важнейшего   труда   своей   жизни   почти   год

вызывало огромный интерес и обсуждалось по всей стране. В ту ночь, когда должна

была прозвучать поэма, Халброс-Серранта потребовал, чтобы Кейн явился к нему на

тайную аудиенцию.

      Кейн не   мог отказать честолюбивому повелителю Энсельеса,   который мечтал

создать сильную империю из маленьких государств Северного континента. Эти планы

были Кейну небезразличны.

     Итак, Кейн был вынужден пропустить чтение "Вихрей ночи"

     Впоследствии он   часто думал об этом с   сожалением.   И   хотя он никогда не

слышал величайшего творения Опироса -   поэта-безумца, но тем не менее он знал -

его друг обрел подлинное вдохновение в   объятиях музы Тьмы.   Опирос и   в   самом

деле   создал творение,   достойное Гения Мрака,   ибо   когда Кейн   покинул дворец

Халброса-Серранты, первые вселяющие ужас вести уже облетели город Люди говорили

о   том,   что   увидели   перепуганные стражники,   когда   взломали закрытые двери,

ведущие в полный мертвецов зал, снятый Опиросом на эту ночь.