ДРАКОН ТРЕТЬЕГО РЕЙХА II

ЗМЕИ, ДРАКОНЫ И РОДСТВЕННИКИ

 

Виктория УГРЮМОВА и Олег УГРЮМОВ

 

 

 

Анонс

 

     Когда к экипажу танка "Белый дракон", который в поисках таинственных Белохаток прочесывает волшебное королевство Упперталь, присоединяются такие колоритные существа, как летающая ведьма Свахерея, сиреневый карлик-полиглот и всамделишный дракон с тремя головами, следует ждать самых невероятных событий. А вот чем все завершится и удастся ли разбудить грозную королеву-тетю, чей храп сотрясает замок Дарт, - предстоит выяснить самому читателю.

 

Первая глава, в которой снова начинается всякая неразбериха

 

     Лучше дороги без указателей, чем указатели без дорог.

     С. Е. Лец

 

     Противогаз - это два очка и хобот, как бы намертво приросший в центре лицевой части.

     Армейская мудрость

 

     Танкисты какое-то время ехали молча, переполненные впечатлениями прошедших дней. Они были слегка растеряны:

     Россия оказалась настолько странной, удивительной и непредсказуемой, что теперь они сетовали на Наполеона и Бисмарка, которые как-то бесцветненько описали свои впечатления от этой страны. Неужели же трудно было подробно рассказать, с чем они столкнулись в этом краю чудес, и убедительно изложить причины, по которым с Россией лучше бы не связываться.

     Армия французов, пропавшая под Смоленском, теперь вызывала у доблестного экипажа секретного танка самое живейшее сочувствие. Они и себя ощущали пропавшими где-то под Смоленском. Или, вернее, под Белохатками.

     "Под Смоленском" хотя бы звучало поприличнее. Хруммса с интересом разглядывал проносившиеся мимо деревья и мосты, лужайки и холмики, буйно поросшие зеленой растительностью, словно это он был командиром экипажа и точно знал, куда мчит его танк.

     На одном из перекрестков Морунген наконец узрел указатель и после некоторых колебаний решился рассмотреть его поближе. С каковой целью и приказал Клаусу замедлить ход. Командир уже выпрямился в башне и прищурился, чтобы разглядеть надпись, как вдруг на дорогу выскочило странное существо. Оно поспешно выдернуло из земли прежний полосатый столбик с табличкой, воткнуло новый... и метнулось к каменной насыпи. Опешивший Морунген закричал что-то вслед стремительно удаляющейся тени этого непонятно кого, призывно замахал руками.

     Но тот улепетывал со всех ног, развив скорость, сравнимую разве что со скоростью птицы-тройки, - и так же, как она, не давал ответа.

     Нам неизвестно, читал ли Гоголя майор Дитрих фон Морунген, но лицо у него было явно озадаченное.

     - Эй! Эй! Эй, момент! Господин! - вопил он. - Ну вот, снова какая-то чертовщина. Что здесь делают с указателями?

     Издалека донеслось:

     - Ф-фу, едва успел, просто едва-едва успел. Мулкеба снял бы с меня голову.

     Дитрих почел за благо сделать вид, что ему это просто послышалось.

     Но он никак не мог игнорировать тот факт, что на новом указателе значилось следующее:

 

     Прямо - колхоз "Красная Заря" - 10 км,

     Налево - свиноферма имени Карла Маркса - 23 км,

     Направо - Берлин - 1300 км (+/ - 1000 км по техническим причинам).

 

     - Ну и как это надо понимать? - строго спросил Морунген у переводчика.

     Хруммса опустил на лицо очки и абсолютно спокойно ответил:

     - Дороги. Дороги тут дрянь. Помните, вы сами говорили - их надо делать в первую очередь. Театр начинается с вешалки, а дороги - с указателей...

     - Единственное, что меня утешает, - дрогнувшим голосом поведал Дитрих своим подчиненным, - это то, что я не являюсь командиром секретной подводной лодки.

     - Подводная лодка-а-а-а в степях Украины-ы-ы-ы... - затянул Хруммса на популярный в Уппертале мотив.

 

***

 

     Король Оттобальт Уппертальский редко сталкивался с молниеносным и точным исполнением собственных приказов, особенно в том случае, если речь шла о Мулкебе - существе довольно-таки капризном, непредсказуемом и порывистом.

     Посему появления заказанной ведьмы Свахереи Оттобальт не то чтобы не ждал, но не ждал вот так сразу. И уж во всяком случае предполагал, что ему удастся спокойно поспать на рассвете, затем мирно открыть глаза, встать с постели, одеться. Возможно, даже позавтракать. А затем уже приступить к исполнению многотрудных королевских обязанностей.

     И несправедливо обвинять его величество в тугодумии или недогадливости, когда он совершенно растерялся, проснувшись ранним утром от дикого топота, отчаянных криков "Пожар! Горим!" и каких-то странных звуков неизвестного происхождения.

     Вокруг все было затянуто едким сизовато-сиреневым дымом, сквозь него жалобно проглядывали знакомые предметы обстановки - краешек балдахина, уголок ночного столика, кисточка настенного ковра и кончик ножен королевского парадного меча.

     Означенных предметов было вполне достаточно, чтобы король идентифицировал помещение как свою комнату, а происходящее в ней - как сказочное безобразие и очередные происки распоясавшихся придворных, которых избавление от варваров-бруссов, а затем и от королевы Гедвиги повергло в восторженное состояние духа, граничащее с легким безумием.

     Собственно, нынешнее действо больше всего смахивало на безумие.

     Оттобальт, которого давно не удивляли никакие катаклизмы, имевшие место в его собственном замке, помахал ладонью перед лицом и прикрыл нос одеялом.

     - Что за притча? Небось снова Мулкеба экспериментировал с дедушкиным канделябром?

     Риторические вопросы имеют обыкновение оставаться без ответа.

     Вот и на сей раз его величество вовсе не рассчитывал на незримого собеседника, а просто отводил душу перед сокрушительным разгромом, каковой намеревался учинить дражайшим подданным. Поэтому вид улыбающегося, слегка закопченного лица с черными лукавыми глазами, вынырнувшего из сизых клубов дыма, слегка поколебал сонного еще монарха.

     - К вашим услугам, ваше величество! - заявило лицо, не переставая изображать крайнюю степень приветливости и восторга по поводу лицезрения Оттобальта.

     Король внимательно всмотрелся слезящимися глазами и постановил, что утреннее видение имеет знакомые черты и явно кого-то напоминает. Спустя еще минуту напряженных раздумий его величество признал придворную ведьму Свахерею.

     - Ты как сюда попала? - изумился он. - Это что, приют для безумцев? Буквально каждый может поутру ворваться в спальню к своему повелителю, нарушить его сладкий утренний сон или совершить какое иное государственное преступление!

     Жизнерадостную Свахерею эта краткая речь вовсе не обескуражила. Все так же ослепительно улыбаясь, она наполовину высунулась из дымовой завесы и стала бурно жестикулировать, показывая Оттобальту, какие невероятные маневры ей пришлось совершить, чтобы попасть в труднодоступную королевскую опочивальню.

     - Сначала, - с готовностью доложила она, - влетела через балкон в трапезной, затем по коридору до прихожей, сделала два небольших круга через приемную и тронный зал, чтобы стража отстала, а потом прямиком к вам. - Тут ведьма усилием воли придала своему лицу строгое и серьезное выражение. - Мулкеба сказал, дело срочное, вот я и решила немедленно устремиться сюда, дабы не опоздать. Вещи собраны?

     Оттобальт страдальчески закатил глаза, представив себе эту картинку.

     - Ты что, на забаске прилетела?

     Ведьма приосанилась и не без гордости подтвердила:

     - Так точно, ваше величество. Забаска приведена в полную боевую готовность, так что эвакуировать вас можно хоть сию минуту. Куда угодно. Только скажите куда.

     Король бухнулся обратно в постель, протирая очи и жалобно стеная:

     - О всевысокий Душара! Ну за что мне такое наказание? Почему мне приходится иметь дело либо с дураками, либо с сумасшедшими, либо с нелюдьми, которых вообще понять невозможно?

     Какой-нибудь великий вольхоллский философ или искушенный богослов не преминул бы откликнуться на этот крик души, заметив, что создатель мира, очевидно, и сам не раз сталкивался с означенной проблемой. И не в силах разрешить ее, как раз и почил глубоким сном на неопределенное время.

     Что же до трагизма ситуации, то буквально через пару секунд король смог убедиться в том, что бывает и хуже.

     В коридоре раздался дружный тяжелый топот, каковой могут издавать только подкованные сапоги доблестных гвардейцев, впечатываясь в дубовые половицы, а также многоголосый хор переполошенных слуг:

     - Сюда! Сюда! Кажется, горит здесь!

     - Она полетела прямо!

     - Направо!

     - Горит! Горит!!!

     - Дымится, а не горит!

     - Спасайте короля!

     - Воды! Воды! Где вода?

     - Где налетчик?

     - Где, где огонь?!

     - Где его величество?!

     Свахерея немного забеспокоилась:

     - А в чем, собственно, дело? Какой пожар?

     - Лови ведьму! - донеслось из-за дверей.

     - Я-то тут при чем?! - оскорбилась Свахерея. - Я прилетела исполнять свой долг перед родиной и королем. Осуществлять эвакуацию.

     - Что такое эвакуация? - безжизненным голосом спросил король.

     - Ну, когда неудобно заявить, что пора уносить ноги, то объявляют эвакуацию. По сути - то же самое, но звучит благороднее, и дворцовый летописец сумеет описать данное событие в соответствии с канонами и традициями, почти не отходя от истины.

     - Чего? - переспросил Оттобальт.

     - Проще излагать, говорю.

     - Я не про летописца, колдовская твоя башка! - рявкнул доблестный потомок Хеннертов. - Я про сам процесс. Куда это ты меня решила уволочь?

     - Да хоть на Мумзячные болота, - отрапортовала ведьма. - Седласая забаска - моя, идеи - ваши.

     - И не собирался я никуда уезжать из Дарта, - обиделся король. - Да еще на какие-то болота. Тьфу, нечисть!

     - Закоптилась немного, - обиженно поджала губы Свахерея. - А плеваться, ваше величество, все равно не надо. Вы все-таки король, а не какой-нибудь там стражник.

     - Еще ты меня манерам поучи! - взвыл Оттобальт. - С утра пораньше организовали похищение своего короля. Совсем озверели.

     - Не похищение, а спасение, - защищалась ведьма. - Мулкеба вызвал как на пожар (тут Оттобальт начал демонстративно разгонять рукой дым), являйся, кричит, немедленно. Я задумалась, сопоставила факты и поняла: раз ее величество королева-тетя благополучно добралась до замка, а королевский маг кричит "караул!", следовательно, вы, мой король, не слишком довольны своей жизнью. И, как всегда случается во время посещений королевы Гедвиги, страстно желаете сменить обстановку. Как только я это сообразила, сразу оседлала забаску - и к вам. Вещи уже собраны?

     Король выслушал этот доклад с непроницаемым лицом и внезапно скомандовал:

     - Немедленно убери свои ЛС из моей опочивальни!

     Свахерея потупилась:

     - Ваше величество, вы бы как-нибудь попроще выражались. Я же в дворцовых терминах плохо разбираюсь!

     Оттобальт закашлялся и покраснел не то от натуги, не то от негодования, не то все-таки от дыма:

     - Ведьма! Седласую забаску забирай - и вон отсюда! Не разбирается она! ЛС - это летательные средства! А тебе с прошлого года велено во дворе приземляться, там место отведено! Технику безопасности не соблюдаешь, всю комнату задымила, дышать нечем. Гвардию на уши поставила, - уже спокойнее продолжил он. - Слуг напугала до полусмерти. Теперь полдня пожар тушить будут...

     Король как в воду глядел.

     Услышав его голос, доносившийся из спальни, откуда сочились тоненькие струйки едкого дыма, верные подданные закричали:

     - Держитесь, ваше величество, мы уже на подходе!

     Почти тотчас мощные двери были с треском вышиблены и поток ледяной колодезной воды окатил бедного Оттобальта с головы до ног.

     Свахерея благоразумно посторонилась.

     Критически оглядев мокрого и несчастного короля, она пожала плечами:

     - Ну, как скажете... Раз не хотите эвакуироваться, значит, не будем.

     Оттобальт уныло вытирался голубенькой занавеской в розовый цветочек.

     - Удивительная страна, удивительный народ. Хоть бы проверили, что к чему. Хоть бы выяснили... Так нет же - пока не обольют своего повелителя холодной водой, жизнь им не мила. Ну что, ротозеи?! День прожит не зря?

     Однако горькая ирония короля не возымела должного действия на подданных.

     В дыму замаячили силуэты подоспевших стражников, послышался удаляющийся топот перепуганных лакеев, звон разбитой посуды, лязг оружия, отчаянный кашель и громкий уверенный голос Сереиона:

     - Она здесь! Окружай ее! Живьем брать будем!

     Оттобальт Уппертальский - человек, вне всякого сомнения, весьма проницательный - понял, что если кого и возьмут тут живьем, но с большими потерями, то это его. Он счел, что на сегодняшнее утро приключений вполне достаточно, и завопил:

     - Хватит!!! Хватит с меня! Немедленно принесите сухую одежду и прекратите переполох.

     Невидимый в дыму гвардеец удивился:

     - О! А кто это тут голосом короля разговаривает?

     Его величество кротко уточнил:

     - Это я, чучело ты хаббское, твой король. Кто еще здесь может быть?

     Другой стражник глубокомысленно заметил:

     - Король в это время еще крепко спит. Наверняка это ведьма пытается нас за нос водить.

     Ему уверенно ответил третий голос:

     - Проникла в спальню к его величеству с непонятным умыслом и еще присваивает себе королевский голос и даже любимые ругательства! Сейчас мы ей покажем, как поступают в Дарте с самозванцами!

     В этот же миг зашипела и затарахтела дымляжная седласая забаска, и Свахерея со свистом проскочила под самым потолком в коридор:

     - Привет гвардейцам Сереиона!

     Гвардейцы заголосили:

     - Вот она, вот, хватайте ее! Уйдет, уйдет ведь! В трапезную, гадость, рвется - там спрятаться можно! Эх, не догоним! Стреляй, Сереион!

     - За ней! - завопили возмущенные голоса.

     И гвардейцы кинулись следом за беглянкой.

     Оттобальт постоял на месте, вытянув шею, прислушался к удаляющемуся грохоту и крикам и печально вздохнул.

     - Все разбежались. Одни тушат пожар, которого нет. Другие ловят ведьму, хотя на кой она им сдалась? В замке полный разгром. Спальня мокрая. И что характерно - порядок наводить придется самому. - Он распахнул настежь окна и принялся выкручивать простыню. - От этих балбесов толку не дождешься.

 

***

 

     Столь несвоевременно помянутый Мароной и недооцененный Оттобальтом полководец Янцита, был личностью сложной и многогранной. И действительно мог доставить немало головной боли правителю любого государства. Да что там - мог! Не только мог, но и весьма часто доставлял.

     И не зря тревожился умница Марона, провожая в далекий путь полюбившегося в Дарте дракона.

     Кратенькое жизнеописание Янциты, прошедшего славный боевой путь от обыкновенного прыщавого солдатика, служившего в легионе под началом собственного отца, до командующего одной из самых многочисленных и хорошо оснащенных армий, нам все же придется привести ниже. Делаем мы это, дабы почтенный читатель понимал, с кем свела прихотливая судьба доблестный экипаж танка "Белый дракон".

     С одной стороны, бравый Янцита мало чем отличался от собратьев по ремеслу: так же любил дисциплину, порядок, беспрекословное подчинение и чтобы без длинных рассуждений. Командир сказал "хорек" - и никаких сусликов!

     С другой же - питал огромную слабость и безграничное, почти детское доверие к магическим предметам, полагая, что любая из этих вещиц вполне способна в корне переломить ход битвы и принести победу своему владельцу. Будучи человеком талантливым, он тем не менее считал, что главное - раздобыть как можно больше артефактов, и тогда удача улыбнется ему.

     Об этой Янцитиной причуде знали все. И соответственно, стремились извлечь наибольшую для себя выгоду. Особенно ценили полководца бродячие торговцы, которые пускались со своими караванами в далекий путь и отыскивали уважаемого покупателя в самых труднодоступных местах Вольхолла, дабы всучить ему какой-нибудь завалящий магический предметик за ошеломительную цену.

     Надо сказать, что Янцита, как и всякий крупный армейский чин, полагался исключительно на собственный разум и интуицию. Мысль о том, чтобы обзавестись чародеем-консультантом, ни разу не посетила его военную голову. Какими критериями он руководствовался, скупая артефакты, доподлинно не известно, но львиная доля принадлежащих ему денег уходила именно на эти покупки. Словом, не обмануть Янциту, подсунув ему нечто бестолковое, наобещав с три короба и рассказав только что придуманную легенду о древнем происхождении предмета торга, было просто неприлично.

     Зато как полководец Янцита мог вызвать искреннее восхищение.

     В неполные двадцать лет он выбился в командиры легиона, заменив на этом посту своего покойного отца. И почти сразу покрыл себя неувядающей славой, осуществив первый из своих хитроумных планов.

     Дело было во время знаменитой Нишутибрякской войны Северо-Востока с Юго-Западом, когда на фронте установилось некоторое равновесие сил и враждующие стороны уже подумывали о том, чтобы сесть за стол переговоров. Измотанные затянувшимися сражениями армии противников воевали без прежнего пыла и, где могли, отлынивали от дела, старательно избегая столкновений.

     Янцита, не имевший никакого отношения ни к войскам Северо-Востока, ни к армиям Юго-Запада, провел стремительный рейд в обе стороны и захватил оба штаба. Затем объявил наступление мира и слияние обеих армий в одну.

     А пока ошеломленные Северо-Восток и Юго-Запад силились понять, что произошло, подумал немного и заодно провозгласил себя законным и единовластным правителем Пузямских низменностей и Ухтамских высот, на которые все равно давно уже никто не претендовал в силу ненаселенности и труднодоступности этих территорий.

     Однако политически это был верный ход, ибо новообразованная армия становилась не бродячей и бесхозной, а государственной. И отныне Янцита мог вести бесконечные войны, оправдывая свои действия заботой об интересах собственного государства. Хотя какие могли быть интересы у Ухтамских высот, если на них могли обитать только живые существа, добиравшиеся сюда по воздуху, как-то: птички, пчелки, жучки и бабочки?

     Впоследствии множество историков объясняли блестящий успех молодого военачальника воздействием одного из магических артефактов, которые Янцита к тому времени собирал уже довольно долго и обстоятельно. Иные ученые склонялись к версии о личном магнетизме полководца, а некоторые выдвинули странную теорию о том, что просто пришло время таких героев и Янцита всего-навсего занял пустующую нишу. "Не было бы Янциты, - утверждали они, - непременно появился бы кто-нибудь другой". Но эта смелая теория не получила в Вольхолле широкого распространения.

     Один из ученых мужей Шеттского университета, правда, написал нетленный труд "О роли личности в истории", используя биографию Янциты как иллюстрацию к своим выкладкам, однако эта работа поражала в основном объемом и весом, но никак не идеями.

     Янцита на профессора обиделся и дал себе слово однажды завоевать Шеттскую пряхипчазию с единственной целью - уволить ученого мужа безо всякого выходного пособия.

     Но расскажем все по порядку.

     После объединения армий и основания собственного государства Янцита понял, что такую силу не стоит расхолаживать и надо бы озадачить какой-нибудь сверхцелью. Ничего оригинального ему придумать не удалось, посему он решил заняться банальным переустройством мира. Почему-то все до единого руководители мощных армий мечтают объединить суверенные государства в огромную империю. Молодой полководец тоже мечтал о собственной империи и во внезапном озарении придумал ей скромненькое название - Всениганская Трахтибурдульская республика.

     В какой-то старинной книжке он вычитал, что республика, хотя никому не известно, что это такое, - это очень положительное явление в истории любого королевства. Однако если назвать царство, королевство либо империю этим завлекательным и скромным названием, то народ будет довольным и счастливым и налоги станет платить гораздо исправнее. Собственно, именно упоминание о налогах и решило дело в пользу республики.

     Теперь Янците оставалась мелочь - каким-то образом эту империю завоевать и удержать. Эта идея понравилась не всем, особенно тем, кто давно жил в родовых замках и дворцах и о преобразовании своих земель в какую-то республику и слышать не желал. Поэтому у Янциты возникли некоторые трудности.

     Однако армия любила его, а он, со своей стороны, любил ее и придерживался одного правила: где бы ни воевать, лишь бы не воевать, а решать все переговорами, уговорами, угрозами и обещаниями лучшей жизни. Как ни странно, иногда ему это удавалось.

     Общаться с огромной армией было трудно, и в связи с этим полководец обзавелся специальным древним магическим предметом для выступлений перед большой аудиторией. Оральнический кричапильник по виду напоминал привычный нам мегафон, но в отличие от последнего обладал странной особенностью: вместо усиления звука он часто излагал собственное мнение или мысли не по существу сказанного. Порой он завывал так, что кровь в жилах стыла, а иногда глаголил на древних, никому не ведомых языках. Но без кричапильника, который продали Янците как пелюгальник, он уже обойтись не мог и мирился с его взбрыками.

     Янците давно уже стукнуло тридцать. Армия, энтузиазм и влияние на континенте были уже не те, но пристрастие к магическим вещам осталось. Не угасла и мечта о создании республики, а если не республики, то, на худой конец, какого-нибудь Ляпонтского Зездрячества. Вот он и странствовал по свету, потихоньку воюя и повышая боевое мастерство своих войск. Однако, хотя отдельные сражения ему удалось выиграть, дальше он не продвинулся, и в Вольхолле о нем говорили скорее как о разбойнике крупного масштаба, нежели как о непобедимом и грозном завоевателе.

     Мечтая о новой и светлой жизни, он каждый раз сокрушался, что вступает в очередное сражение, и каждый раз давал себе зарок, что оно непременно станет последним. И каждый раз находилась масса причин, чтобы нарушить это торжественное обещание.

     Так и теперь: высланный впереди армии дозор воротился, запыхавшиеся солдаты рассказывали несусветные вещи. На армию-де надвигается бронированный монстр диковинного вида, скорее всего - дракон. Зверь могуч, сердит: рычит и ревет, словно обезумевший, и пыхает ядовитым дымом. А из спины дракона торчит полтуловища человека в черном.

     Полководца новость крайне заинтересовала. Если бы удалось присовокупить к войскам такого мощного союзника, то работа по завоеванию новых земель пошла бы значительно скорее.

     Вот почему, когда танк выкатился на край широкого поля, его там ждала целая армия, готовая к бою.

     Янцита приложил к губам кричапильник и произнес:

     - Мы не хотим кровопролития.

     Предмет неприятно зашипел, что не предвещало ничего хорошего, и на чистейшем немецком языке с благородным берлинским акцентом произнес:

     - Уважаемые дамы и господа! Просьба соблюдать строгую очередность, не торопиться и занимать места согласно купленным билетам!

     Полководец, не понявший ни одного слова из собственной речи, усиленной злокозненным кричапильником, поморщился и раздраженно заглянул внутрь.

     Морунген совершенно обалдел. И не оттого, что услышал родную речь (к этому он был внутренне готов), но от самого текста. Танкисты в недоумении переглянулись:

     - Это еще что такое?

     Тем временем упорный Янцита предпринял новую попытку продиктовать противнику условия полной и безоговорочной капитуляции:

     - Если вы добровольно сложите оружие...

     Кричапильник секунды две помолчал, осмысливая услышанное, а затем затрещал, прерывая хозяина:

     - Пожалуйста, не заплывайте за буйки, не мусорьте в пляжной зоне! К вашим услугам прокатное бюро, где вы можете взять напрокат лодки, матрасы и шезлонги! Приятного отдыха!

     Янцита перевернул кричапильник и внимательно изучил его с другой стороны. Справедливости ради стоит заметить, что и это ничего ему не дало.

     В танке окончательно растерялись.

     Ганс осведомился у Морунгена:

     - Я правильно расслышал про пляжную зону и бюро проката?

     - Похоже, что да, - мрачно ответствовал Дитрих, лихорадочно соображая, какую ловушку готовит им коварный противник.

     - Какие лодки? - выдохнул Генрих. - Что они несут?

     Янцита понял, что на магические предметы надейся, а сам не плошай, отложил в сторону непослушную вещь и, сложив ладони рупором, закричал изо всех сил:

     - Мы высылаем к вам парламентера!

     Встречный ветер подхватил его слова, закружил, разметал, и только жалкие обрывки фразы донеслись до адресата. Звучало все это несолидно, неубедительно и очень тихо по сравнению с внушительными речами кричапильника.

     Доблестный полководец потряс своенравное имущество, пошлепал его тяжелой ладонью, протер рукавом, а затем снова попытался заговорить:

     - Если вы готовы к переговорам, дважды махните нам платком!

     На сей раз текст Янциты был доведен до ведома окружающих безо всякой самодеятельности, и даже голос был чуточку похож.

     Хруммса добросовестно перевел.

     Дитрих задумался:

     - Переговоры, переговоры. Они хотят взять нас в плен? Или хотят сдаться?

     Хруммса критическим взглядом оглядел Янцитино войско и ответил:

     - Взять нас в плен? Да нет, герр майор, не думаю. Где им тягаться с вашим монстром... прошу прощения - шедевром сталелитейной промышленности. Скорее всего Янците захотелось пообщаться. Поболтать о том о сем. А вдруг из этого будет какой толк?

     Морунген подозрительно спросил:

     - Пообщаться? Они думают, что нашли дурачка за три сольдо? ("Где я подцепил это странное выражение?" - подумал он.) Думают, я им мило выболтаю все наши военные секреты?

     Хруммса вспомнил, что имеет дело с человеком, абсолютно несведущим, и охотно пришел ему на помощь:

     - Что вы, майор! Какие секреты, на что они им сдались? Да они даже толком не представляют, с чем столкнулись. Просто Янцита любит перед сражением обсудить с противником мелкие детали, познакомиться поближе, покалякать о делах наших скорбных.

     Морунген еще более насторожился, предвидя результаты диалога с русскими:

     - Что значит - покалякать? Почему дела обязательно скорбные? Это какая-то местная традиция или нас втягивают в жуткую авантюру? Лично я склонен подозревать, что это западня. Однако западня, поставленная крайне неумело.

     Хруммса обозрел своего собеседника через защитные очки:

     - Это непереводимое идиоматическое выражение, а что до разговора... Разговор обычный: не желаете ли вы перейти на сторону противника или выплатить контрибуцию, а может, хотите выставить поединщика - и тогда можно обсудить, каким оружием вы будете сражаться. Можно уточнить, где желаете быть похороненным и с какими почестями. Место и ритуалы тоже оговариваются заранее. Не дикари ведь, разумные люди - всегда можно найти компромиссное решение.

     Несчастный Дитрих буквально остолбенел от этого кошмара:

     - Выплатить контрибуцию, перейти на сторону противника или быть похороненным в оговоренном месте?.. А если я хочу на Красной площади - тоже выполнят? Бред какой-то... Может, нам ударить первыми, да и дело с концом?

     Ганс, медленно поглаживая рукоятки наведения пушки и не отрываясь от прицела, как бы между прочим заметил:

     - А я как раз и цель подходящую нашел.

     Целью был сам Янцита, переминавшийся с ноги на ногу от нетерпения; чувствуя себя при этом почему-то дураком, он решил поторопить несговорчивого противника и сообщил через кричапильник:

     - На обдумывание моего предложения даю десять минут!

     В этот самый момент в чистом, совершенно безоблачном, мирном небе послышался подозрительный гул.

     Нечто темное и довольно большое, передвигаясь странными зигзагами, словно ловкий стриж, преследующий шустрых мошек, неслось в сторону замерших противников. Оно приближалось довольно быстро и все росло и увеличивалось в размерах, но никто так и не смог признать ведьму Свахерею и ее верную седласую забаску. А тем не менее это были они.

     Свахерея неслась с максимальной скоростью, осматривая место событий острым взглядом. Ладонь она приставила козырьком ко лбу, платочек, словно черное знамя, развевался на ветру, магические прибамбасики сверкали в лучах полуденного солнца, забаска фыркала и рычала. Словом, ведьма выглядела более чем внушительно.

     Даже если бы славная ведьма не состояла на службе у уппертальского короля, она все равно была бы на стороне танкистов. Вот уже несколько веков они жили душа в душу с седласой забаской, и если бы кто-то вздумал обидеть милое ее сердцу создание, то имел бы дело с оч-чень разгневанной Свахереей.

     Янцита, посягнувший на железного дракона, сильно ее раздражал. Она прекрасно представляла себе, что чувствуют сейчас демонические драконорыцари, и собиралась оказать им всяческое содействие.

     Полководец тоже был не лыком шит. Не зря он прослыл талантливым стратегом и снискал в свое время такую популярность. Он первым почуял угрозу с воздуха и кинулся в ближайшие кусты, командуя своим солдатам через кричапильник:

     - Все в укрытие! Все в укрытие! Неопознанный враг типа "взбешенный грифон"! Поберегись!

     Но подлый кричапильник снова взялся за свое.

     - Ахтунг, ахтунг! - довел он до сведения окружающих хорошо поставленным ровным голосом. - Ла-фюнф! Ла-фюнф! В небе Покрышкин! Всем расчетам немедленно занять свои места!

     Фраза "Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!" была известна всякому, даже вечно погруженным в свои вычисления и чертежи немецким изобретателям и конструкторам. И чего можно ждать от Покрышкина, они тоже приблизительно себе представляли.

     - Только Покрышкина нам не хватало, - забормотал Дитрих, высовываясь из люка, дабы определить, шутка ли это, или действительно в небе что-то происходит.

     Заметив не поддающийся идентификации объект, он почувствовал себя неуютно и нырнул под защиту родной брони. Майор яростно скомандовал:

     - Клаус! Немедленно под деревья, скорее, скорее! Может, это и не Покрышкин, но стоит спрятаться.

     Некогда юной и любознательной Свахерее вдалбливали в голову, что владельцы седласых забасок, находясь на задании, должны общаться с собеседниками исключительно посредством текстов древних писаний.

     Довольная тем, что так быстро нашла дракона и может обрадовать Мулкебу, первого министра Марону, а также короля этим успехом, ведьма заговорила в пространство:

     - Гнездо, Гнездо, я Птенец, вижу цель. Вижу цель. - Свахерея не удержалась и присовокупила лично от себя:

     - А также наглую рожу Янциты, который как раз удирает в кусты. Как поняли? Прием.

     В симпатичной сережке, украшавшей правое ухо ведьмы, раздался строгий голос королевского мага:

     - Птенец, Птенец, я Гнездо! Вас понял. Приступайте к операции прикрытия.

     Свахерея азартно передразнила нудного Мулкебу:

     - Прикрытие, открытие... Сделаем, не беспокойтесь. До конца жизни не забудут, вот только на второй круг зайду.

     Эх, музыкальное сопровождение бы сюда!

     Сцена заслуживает того, чтобы быть увековеченной.

     Танк, взревев, словно медведь, которого шуганули от куста малины, улепетывает в направлении леска. Хруммса, которого начальство не информировало о наличии воздушного контроля, совершенно не понимает, что здесь происходит. И, движимый естественным для всякого разумного существа чувством любопытства, пытается позаимствовать бинокль у майора фон Морунгена, дабы рассмотреть, что это с таким ревом кружится в небе над головой. Дитрих же, как мы помним, трепетно относившийся к родному биноклю, бурно протестует против подобного насилия.

     Скажете, так не бывает? И мы с вами охотно согласимся: не бывает. Но вот было же...

     Морунген выдирает кожаный ремешок драгоценного бинокля из фиолетовых ручонок Хруммсы:

     - Не дам, это моя вещь! Мне по рангу положено!

     Хруммса, чья весовая категория не позволяет отстаивать свои права на равных, бесцеремонно упираясь ножками в живот Морунгена и пыхтя от нехруммсиного напряжения, тянет бинокль на себя:

     - Майор! П-пых... Ну что вы как дитя малое, в самом-то деле?.. П-пых... Я погляжу чуть-чуть, и получите его обратно!

     Морунген возражает, источая язвительность, аки весенняя березка - прозрачный сок:

     - Знаю я это чуть-чуть. Кокнете оптику, и где я потом новый окуляр достану на этих ваших диких просторах? - Продолжая одной рукой цепляться за ремешок, Дитрих приставил другую ко лбу козырьком, передразнивая Свахерею:

     - Вон ваш Покрышкин даром что известнейший ас, а тоже без приборов летает. Я уже даже не спрашиваю на чем.

     Видимо, в майоре до поры до времени дремали таланты мима и лицедея, ибо в его исполнении Свахерея получилась настолько похожей, что маленький полиглот сразу ее признал. И, оставив поле боя за майором - то есть бросив бинокль, Хруммса полез наверх, чтобы убедиться в правильности своей догадки.

     - Это не Покрышкин, это другой ас, и, кажется, я его знаю.

     Морунген едва-едва успел подхватить многострадальный бинокль:

     - Майн Готт! Ну что за отношение к технике... Обратите внимание, - заметил он, обращаясь к экипажу, - на чем прилетел этот летчик. Не удивлюсь, если наши доблестные асы не рискуют докладывать о том, что видят в небе, по тем же самым причинам, что и мы. Могут госпитализировать, не дослушав и до середины.

     Сверху донесся радостный голос Хруммсы:

     - Я так и думал! Господин Морунген, можете командовать отбой, это прибыло наше подкрепление.

     - Иногда, - раздался задумчивый голос Вальтера, - я начинаю бояться, что все это - сплошной бред, очень яркая и сложная галлюцинация, вызванная той самой зеленой вспышкой. Что мы по-прежнему сидим в танке посреди зимнего поля и грезим наяву...

     Генрих вздрогнул, представив себе, что сия безрадостная картина может оказаться правдой.

     - Если бы... - тоскливо сказал Дитрих. - Но так просто мы, господа, не отделаемся. Увы, нам придется признать, что нас окружает реальность. И эта реальность бредовее любого бреда, который могут выдержать мозги нормального цивилизованного человека...

     Договорить ему не пришлось.

     Свахерея снизилась до высоты бреющего полета, выхватила из седельной сумки прозрачную колбу с зеленой жидкостью и, проносясь над головами мечущихся в панике Янцитиных воинов, швырнула ее в самую гущу.

     - Дышите глубже, вы взволнованы! - выкрикнула она древнее заклинание.

     Упавшая колба с легким грохотом взорвалась, и все вокруг заволокло зеленым туманом. Оказавшиеся в этом облаке солдаты принялись надсадно кашлять, хвататься за горло, валясь на землю десятками. Изготавливаемая Свахереей жидкость пахла омерзительнейшим образом и надолго отбивала охоту не только воевать, но и вообще дышать.

     Янцита немедленно обратился к своим войскам, но общая сутолока и паника привели к тому, что его речь осталась тайной для всех. Что именно хотел сказать или приказать полководец, мы, к сожалению, не узнаем никогда. Зато доподлинно известно, что провизжал на все поле боя взволнованный кричапильник:

     - Вспышка слева! Внимание, газы!

     Морунген не на шутку заволновался, вглядываясь в зеленый туман, который медленно оседал на траву:

     - Это что, газовая атака? Какое варварство! Химическое оружие запрещено Женевской конвенцией! А потом во всем обвинят немцев... Ганс, доставай противогазы!

     Хруммса довольно улыбнулся и кивнул в сторону пролетающей мимо Свахереи:

     - О, не переживайте так, герр майор. Здесь все знают, что на такое безобразие только она и способна. ("О! - восхитился Морунген. - Еще одна необычная фрау!") Ее даже многотонные ящеры сторонятся. К тому же у нее имеется специальное разрешение. - Хруммса немного помолчал. - Она его вытребовала на последнем съезде властителей Вольхолла в обмен на проведение ежегодных летных курсов в Шеттской академии воздушного искусства и непринужденной акробатики.

     Силясь уловить смысл сказанного переводчиком, Дитрих вспотел и стал нервно промокать платком лицо и шею:

     - Ну и страна! Здесь всегда найдется кто-то, для кого закон не писан. Попробовал бы я вытребовать в Германии подобные льготы за то, что испытываю секретную технику.

     Хруммса не удержался:

     - Ну так это у вас. С вашим Гитлером только законы писать.

     Морунген возмутился:

     - О фюрере попрошу выражаться с глубоким уважением. И выражения выбирать осторожно.

     Маленький полиглот с некоторым сожалением поглядел на взъерошенного майора и примирительно пробормотал:

     - Молчу, молчу... Не волнуйтесь только. - Но уже спустя пару минут, заглядевшись на разгром, который учинила бесшабашная Свахерея в стане противника, принялся тихо напевать:

     - Пусть всегда будет фюрер, пусть всегда будет Мюллер...

     Морунген в ужасе уставился на Хруммсу в твердой уверенности, что переводчик свихнулся, не выдержав тягот военного времени. Фиолетовый карлик, уловив этот дикий испуганный взгляд, заявил:

     - Ну что вы дуетесь на меня как мышь на крупу? Я не ветеран Третьего рейха - имею право на собственное мнение. Лучше стрельните разок-другой по врагам, чтобы потом не сожалеть об упущенных возможностях. Это ваш последний шанс - они вот-вот пятками засверкают.

     Дитрих окончательно вышел из себя:

     - Здесь командую я! И мне решать, есть у нас шанс или нет!

     - Хорошо, - покладисто улыбнулся Хруммса, словно не замечая гнева своего собеседника. - Но тогда, герр майор, договоримся сразу: когда нас захватят в плен, я ни при чем. Я вообще тут проездом, добираюсь автостопом к маме в Саратов. А то всякий раз, когда мы на кого-нибудь напарываемся, сторонние наблюдатели видят во мне главную фигуру.

     Морунген понял, что ничего не понял:

     - Какой еще Саратов?

     Полиглот проявил чудеса сообразительности:

     - А, понимаю, понимаю: конечная станция - хутор Белохатки. Танк следует в один конец.

     Дитрих укорил разошедшегося карлика:

     - Мы же договаривались: пока не отыщем Белохатки, ни о какой маме и речи быть не может!

     Тот похлопал огромными глазищами: что возьмешь с дубоголового тевтонца, решившего во что бы то ни стало исполнить свой патриотический долг.

     - Это я к слову, - нечеловечески кротким голосом пояснил он. - Игра слов - не более. Просто мне совершенно не улыбается отвечать за тот произвол, который вы тут в конце концов учините. Или который учинят над вами... это уж как фишка ляжет. К тому же никогда не мечтал, чтобы на далекой родине меня посмертно зачислили в фашисты.

     Майор осуждающе покачал головой:

     - Знакомая позиция. Как это у вас говорят? Моя хата с краю, ничего не знаю?

     Хруммса огрызнулся:

     - Вовсе нет. У нас говорят: "Сколько немца ни корми, а он все под Смоленск лезет".

     Злополучный Смоленск вызвал у обозленного Дитриха самые неожиданные ассоциации. Несчастный полиглот, сам того не подозревая, затронул одну из тончайших струнок майоровой души. О Смоленске фон Морунген вспоминал совсем недавно - и думы эти были несладкими.

     - Сколько можно говорить, что Смоленск мне не нужен? - взвыл он. И тут же усомнился в правильности выбранной формулировки. Успела мелькнуть мысль, что в идеологическом отделе за такую формулировку по голове наверняка не погладят. - Точнее, нужен, но не сейчас. А сейчас нужны эти, как их, Белые Хатки, понятно?!

     Хруммса заговорщически ухмыльнулся:

     - Майор, вы хотите стать оберстом?

     Морунген несколько растерялся от неожиданного поворота:

     - Вообще-то да. Однако почему этот вопрос встал именно сейчас? Что вы имеете в виду?

     Карлик поскреб маленькой ручкой в затылке.

     - Может, нам стоит заключить балямбулесный кампетюк?

     - Что заключить? - испуганно переспросил майор.

     Хруммса давно решил для себя отвечать только на некоторые вопросы изумленного немца, а в остальное время вести себя так, словно он изрекает традиционные, прописные истины.

     - Это что-то вроде компромисса на военный манер. Или давайте просто сделаем ноги.

     Долгое общение с русскими убедило Дитриха фон Морунгена в том, что непереводимых идиоматических выражений в их языке почти столько же, сколько в наречии какой-то из лапландских народностей, где только для обозначения снега существует около двух сотен названий.

     - Какие ноги? - вопросил он.

     - Не обращайте внимания, майор, - махнул переводчик сиреневой ладошкой. - Это я поднабрался жутких манер вдали от цивилизованного общества. Иногда сам себе удивляюсь, что я плету. Я имел в виду - не пора ли нам дранг нах куда-нибудь подальше от нашего противника, пока он не опомнился.

     - Вы меня совершенно замучили, - окоротил его Дитрих. - Неужели сложно посидеть тихо хотя бы пять минут, пока я разработаю толковый план действий?

     Донеслось тихое бормотание Генриха: "Самое толковое - это стрелять, а не спорить до хрипоты. Если бы мы так воевали в Африке, то на Восточный фронт отправился бы совсем другой экипаж..."

     Возможно, Морунген и хотел бы что-то ответить своему подчиненному, но Хруммса не дал ему такой возможности.

     - Пять минут я могу вам обещать. Но прежде хотел бы уточнить: там, внизу, - он потыкал когтистым пальчиком в нижнюю часть танка, - случайно нет запасного выхода? А то так не хочется видеться с Янцитой.

     Морунген уставился на карлика с видом, говорящим: либо ты умолкнешь, либо я тебя убью.

     Полиглот извиняющимся тоном продолжил:

     - Понимаю, понимаю: секретный танк, военная тайна...

     Барон придал своему лицу холодное и жесткое выражение (кстати, надо бы заказать парадный портрет с таким вот выражением лица, в полный рост, над поверженным драконом), свойственное истинно прусским аристократам, презирающих слабых духом людей:

     - Есть. Целых два выхода. Один предусмотрен специально для болтунов и трусов вроде некоторых. Знал бы, ни за что не согласился бы на такого переводчика.

     Хруммса обиделся:

     - Во-первых, особенно выбирать не приходилось. А во-вторых, не смотрите на меня так. Последний раз, когда я видел Янциту, он дважды порывался отправить меня в космос, выстрелив из катапульты: на большее здешняя техническая мысль пока не способна. Тогда я отделался испугом, сейчас может быть куда хуже.

     Морунген живо представил себе, как небритый красный комиссар выстреливает несчастным из катапульты, и ему стало жаль говорливого карлика. Он даже смягчился немного:

     - Ладно, не расстраивайтесь. Пока мы вместе, никто не посмеет над вами издеваться, слово немецкого офицера. Только ведите себя прилично и соблюдайте субординацию, договорились?

     - Договорились, - мурлыкнул Хруммса. - Только на всякий случай я переберусь вниз.

     Ганс не выдержал и рассмеялся.

     Все время, пока продолжался диалог между майором и полиглотом, Свахерея гоняла по полю бедное Янцитино воинство. До какого-то момента ей удавалось контролировать свои действия, и железный дракон находился вне опасной зоны. Однако ветер внезапно переменился, и зеленый едкий туман отнесло в сторону замершего под деревьями танка.

     Ведьма не на шутку разволновалась, не зная, что предпринять. Оставалась надежда на то, что демонические рыцари тоже не вчера родились и как-нибудь найдут выход из создавшегося положения.

     И Свахерея не ошиблась.

     Завидев, что к ним приближается колышущееся изумрудно-зеленое облако, Дитрих нервно скомандовал:

     - Надеть противогазы!

     Экипаж торопливо выполнил это приказание. Втайне все волновались, поможет ли, ибо помнили, что от изумрудно-зеленых свечений добра ждать не приходится. Один только Хруммса оставался спокоен, небрежно заметив, что его эта отрава не берет.

     Янцита, поняв проигрышность своего положения и догадавшись, что переговоры сегодня не состоятся, принял решение временно отступить. Он поднес ко рту кричапильник и возвестил:

     - Отступаем, все отступаем!

     Псевдопелюгальник изложил эту мысль на собственный манер:

     - На сегодня война окончена, всем спасибо и до свидания!

     Вошедшая во вкус Свахерея продолжала сбрасывать зеленые колбы на лагерь Янциты до тех пор, пока у нее не вышел весь запас.

     Внизу царили жуткая неразбериха и паника. Одним воинам было совсем худо, и их волокли под руки более выносливые товарищи. Другие спасались налегке. Третьи пытались обстрелять дерзкого налетчика из луков, но поди попади в дымляжную седласую забаску, окутанную клубами темного дыма.

     Самые решительные и отважные окружили своего военачальника, готовые выполнить любой его приказ. И нельзя сказать, что приказ об отступлении их не порадовал. Словом, они также обратились в бегство.

     Сам Янцита, спрятав кричапильник, спасался от колдовских штучек проклятой ведьмы при помощи очередного магического предмета. Напялив на голову хрюкляльный облыснюк, он последним покинул поле боя, подгоняя отставших солдат.

     Напоследок полководец оглянулся на бронированное чудовище и... был поражен в самое сердце увиденным зрелищем: окружив своего монстра неплотным кольцом, на него внимательно глядели пятеро пятнистых демонов в дорогостоящих раритетных хрюкляльных облыснюках!

     А в небесах над их головами торжествующе гремело:

     - Гнездо, Гнездо, я Птенец, задание выполнено, возвращаюсь... на эту самую - как ее? - на хазу! То есть - на фазу! А-а, на базу!

 

Глава, в которой все сталкиваются с определенными сложностями

 

     Всему бесполезному можно найти применение. Кроме храпа.

 

     Есть люди - ходячие несчастья.

     Делятся они на две основные категории: первая - те, кто сами постоянно попадают в различные передряги; вторая - те, кто постоянно доставляют неприятности своим ближним. Это люди-катастрофы. Где бы они ни появились, у окружающих немедленно начинает болеть голова о том, как бы их куда-нибудь поскорее сбагрить.

     Как заметил некогда один мудрый человек: "Если ты засунешь свой нос в мою задницу, то у тебя будет нос в заднице, и у меня будет нос в заднице. Однако это не то же самое". Собственно, в этом заключается вся диалектика.

     Так что именно действие законов диалектики сейчас на собственной шкуре ощущал многострадальный Оттобальт Уппертальский при участии своих не менее многострадальных подданных. А начиналось все так хорошо...

     После того как варвары были разогнаны, дракон отбыл на поиски Белохаток, а королева-тетя была бережно (чтобы, не дай Душара, не разбудить ненароком) положена в своей опочивальне, король и его добрый народ приготовились вздохнуть полной грудью.

     Размечтались все.

     Министр Марона в восемнадцатый раз приступил к написанию труда всей своей жизни, для которого придумал краткое, точное и емкое название - "Капитал". Книга сия задумывалась как всеобъемлющая энциклопедия экономической жизни, из которой каждый уважающий себя министр финансов, купец, торговец или просто бережливый человек могли бы почерпнуть сведения о том, как вернее накопить энную сумму денег на черный день. Отдельным пунктом Марона мыслил написание обличительной статьи о ненужных расходах, что на корню губят правильно рассчитанный бюджет, и о способах борьбы с оными. "Капитал" с нетерпением ожидали, и экономический факультет Шеттского университета уже заказал для своей библиотеки отдельный экземпляр в подарочном варианте - на розовом пергаменте и выписанный с величайшим тщанием.

     Впрочем, пока что изо всей книги было написано только посвящение (конечно же, обожаемому монарху, чья буйная фантазия и щедрая натура и побудили Марону всерьез задуматься об экономических вопросах), а также полторы странички вступления. В общем и целом во вступлении излагалась одна мысль: деньги нужно копить.

     Дворцовый лекарь Мублап, пользуясь благостным состоянием духа своего венценосного пациента, с космической скоростью оформлял документы для поездки на ежегодный съезд докторов, посвященный дырнальным проблемам. Кто его знает, по какой причине, однако именно злосчастные дырнальные проблемы особенно раздражали Оттобальта, и потому Мублапу никогда не удавалось принять участие в их обсуждении. Он перепробовал все способы убеждения: взывал к благоразумию монарха и корил за невежество (весьма деликатно), называл просветителем и умолял просвещать, пытался получить разрешение обманным путем и даже испробовал на его величестве свои таланты гипнотизера. Но и загипнотизированный, Оттобальт, покачиваясь, словно водоросль во время прилива, и гундося самым немилосердным образом, высказывался о дырнальных проблемах в крайне нелицеприятных выражениях.

     И только теперь, когда Всевысокий Душара ниспослал Упперталю благодать в виде спящей Гедвиги, у Мублапа появилась надежда. Осчастливленный король всех своих подданных мечтал видеть столь же счастливыми. Правда, он никак не мог уразуметь, каким образом дырнальные проблемы способны добавить человеку радости, но грамотку подмахнул и даже приказал Мароне выдать господину лекарю подъемные, дорожные и премиальные.

     Маг Мулкеба, переложивший ответственность за странствующего дракона на плечи Хруммсы, Свахереи и ее верной седласой забаски, намеревался употребить неожиданную передышку для двух жизненно важных дел. Прежде всего он жаждал отлежаться несколько суток на антирадикулитном матрасике (том самом, поросшем собачьей шерстью, с подогревом и успокоительным мурчанием), а затем вплотную заняться истреблением крыс в своей башне. И, чем демоны не шутят, когда Душара спит, вытребовать себе у короля новое помещение. В конце концов, сколько можно терпеть постоянное шастание слуг, которые по десять раз на дню лазят в хранилище за соленьями, постоянно путая приказания повара Ляпнямисуса.

     Бравый Сереион мечтал устроить реорганизацию армии и небольшой парадик по случаю победы над бруссами.

     Но самые грандиозные планы были, конечно, у Оттобальта.

     Дело в том, что две недели спустя все цивилизованные западные королевства собирались отмечать великий праздник - день трех святых великомучениц Матрусеи, Вадрузеи и Нечаприи, ведавших в Вольхолле такими тонкими материями, как Вера, Надежда и Любовь. Праздник этот был почитаем в народе и всеми любим, но милейшая королева-тетя Гедвига сумела испортить Упперталю и эту бочку меду, плюхнув туда ведро дегтя.

     В каком-то старинном фолианте она выкопала подробное описание церемонии представления невест холостому монарху, которое некогда приурочивали как раз ко дню Матрусеи, Вадрузеи и Нечаприи. Ибо и ежу понятно, что сочетавшиеся браком в этот день будут жить душа в душу до самой смерти. С целью познакомить повелителя с наибольшим количеством особ женского пола единовременно и устраивали бал в королевском дворце. Называлось это мероприятие Палислюпный прибацуйчик, и неприятностей от него всегда было хоть пруд пруди.

     Уже на другой день после окончания предыдущего прибацуйчика претендентки на руку и сердце Оттобальта Уппертальского принимались слать ему свои портретики и краткие биографии (и то и другое зачастую бывало немилосердно приукрашено), надеясь получить приглашение на следующий бал. Портреты король был вынужден рассматривать самолично, что периодически повергало его в глубокую хандру и лишало веры в светлое будущее человечества. Нередко слуги наблюдали драгоценного повелителя в портретной галерее, где он сравнивал изображения невест с физиономиями бабушек и прабабушек и издавал горестные стоны.

     Самые хваткие и ушлые дамочки писали непосредственно королеве-тете, забрасывая ее планами по руководству государством, перепланировке королевского замка и рецептами диетических блюд, каковые они собирались собственноручно готовить будущему мужу.

     Ближе ко дню Матрусеи, Вадрузеи и Нечаприи посылки Оттобальту и Гедвиге начинали привозить телегами. Были там и образчики рукоделия, как-то: вязаные шарфики, носки и домашние пантуфли, платочки с вензелями и монограммами, а также расписные кружки для эля, отдраенные до зеркального блеска котлы (демонстрация чистоплотности и аккуратности), халаты и многое другое. Присылали и трогательные подарочки - в том числе до полутора сотен припыхняйсиков разных цветов и форм, хотя уже на весь Вольхолл было неоднократно объявлено, что его величество король Уппертальский не является любителем курения. Впрочем, сметливый Марона каждый год устраивал оптовую распродажу припыхняйсиков и потому всячески поощрял щедрых дарительниц.

     Сам прибацуйчик каждый раз стоил Оттобальту новых седых волос.

     Королева-тетя наряжала его как на выставку - в немыслимые костюмчики с бантами, ленточками и кружевами, в которых несчастный король путался, словно в ловчих сетях. Пышные воротники и манжеты он то и дело окунал в соусы и супы, что вызывало бурную реакцию Гедвиги, и потому его величество обычно весь прибацуйчик сидел голодным и боялся пошевелиться.

     Непокорную рыжую гриву короля завивали и помадили, отчего процедура расчесывания на следующий день напоминала пытку. Новые башмаки немилосердно жали и норовили зацепиться за что-нибудь даже на ровном месте. Гедвига заставляла племянника танцевать до упаду, беседовать с какими-то кикиморами и высокоучеными селедками, говорить комплименты и произносить речи, вследствие чего у Оттобальта начинались изжога и некоторое помрачение рассудка.

     А в пиршественном зале стоял страшный шум: несколько сотен невест болтали без умолку, хихикали, смеялись, шутили, пели, пританцовывали и всеми иными доступными способами пытались привлечь к себе внимание венценосного жениха. Совсем в другом мире по этому же поводу было сказано так: "А если наши милые дамы на минутку перестанут щебетать, мы услышим дикий рев Ниагарского водопада".

     Никакого сердечного влечения, никаких там "искр мгновенно вспыхнувшего чувства", любовей с первого, второго и последующих взглядов на прибацуйчике не возникало. Более того, король с каждым годом становился все более убежденным холостяком и все остальные дни в году косился на особ противоположного пола подозрительным взглядом, считал их созданиями шумными и несносными, тем самым лишая подданных надежды на появление наследника славного рода Хеннертов.

     Гедвига рвала и метала, но даже она со всей своей неукротимостью и властностью так и не смогла заставить племянника обронить хотя бы намек на согласие жениться. Впрочем, ни тетя, ни бесчисленные невесты надежды не теряли, проявляя невероятную активность.

     В конце концов до короля дошло, что внезапная сонливость, одолевшая тетю Гедвигу, - это его единственное спасение, можно сказать его Вадрузея на избавление от ненавистного Палислюпного прибацуйчика. А вот же не пригласит он это скопище невест, а вот же не станет устраивать бал! И отпразднует день Матрусеи, Вадрузеи и Нечаприи, как в старые добрые времена, с народными гуляньями, вождением хороводов на площади перед замком, грандиозной попойкой и безо всяких настырных баб, которые так и норовят прибрать к рукам его королевство.

     Однако всем этим мечтам не суждено было сбыться.

     Трагедия разыгралась внезапно, как это и положено.

     Виной тому был всего лишь побочный эффект - мелочь, пустячок, глупость. Явление, с которым сталкивается любой чародей, активно творящий заклинания. Побочные эффекты чаще всего бывают безвредными. Собственно, в высших школах, где готовят магов-специалистов, обычно несколько лет посвящается изучению техники безопасности и ликвидации серьезных последствий ворожбы. Другое дело, что часто встречаются казусные случаи.

     Нужно ли далеко ходить за примером? Мулкеба вот затопил казармы киселем, к огромной радости замковой челяди и окрестных детишек. Кисель вышел вкусный, не портился и даже не остывал, сохраняя приятную теплоту. Его величество Оттобальт лично скушал три объемистых горшочка, а повар еще долго приставал к придворному магу со слезными просьбами поведать чудесный рецепт.

     Но если кисель вышел непредвиденным бесплатным приложением к годовому запасу солонины, заказанной рачительным Мароной для королевской гвардии, то в случае с королевой-тетей все обстояло еще проще. Что может быть более естественным, чем храп во время глубокого и спокойного сна?

     Королева-тетя Гедвига и в обычном, незаколдованном состоянии числила за собою этот маленький грешок. Просто обычно за день она так доставала окружающих, что ее басовитый храп никому особенно не мешал. Утомленные общением с ее величеством подданные к вечеру падали с ног и проваливались в сон, как в бездонный колодец. Некоторым, правда, виделись кошмары, от этого страдали и король Оттобальт, и Сереион, и сам Марона.

     Сотворенный же Мулкебой волшебный сон расслабил Гедвигу до чрезвычайности. На третий день беспробудного спанья она захрапела, как рыцарский полк вместе с лошадьми, и прекращать, очевидно, не собиралась. Побочный же эффект был выражен в необычайном усилении громкости звука, отчего не только весь этаж, но и коридоры, башни, трапезные, подвалы и прочие местечки - укромные и тихие в иное время - не спасали людей от этого кошмара. Храп Гедвиги с легкостью преодолевал любые преграды, и даже в звукоизолированной тайной комнатке Оттобальта (где он обычно отводил душу, пиная безответные матрасики, которыми были обиты стены, и вопя что есть мочи) был слышен столь же хорошо, как и на пороге ее опочивальни.

     Первый день люди крепились, на второй - стали ощущать легкое беспокойство, на третий - потихоньку сходить с ума.

     Каждый спасался как мог.

     Стражники подкладывали под шлемы ночные колпаки и зимние головные уборы, отчего шлемы сидели на них, как на огородных чучелах, сползали на нос и затрудняли видимость. Маршируя по коридорам, доблестные охранники часто сталкивались друг с другом, наскакивали на стены, грохоча рыцарскими доспехами.

     Слуги затыкали уши шерстяными тампончиками, отчего их невозможно было дозваться. Неизвестно, помогало ли это от вездесущего храпа королевы Гедвиги, но точно гарантировало взаимное непонимание. Доводить до сознания челяди многочисленные приказы и требования стало делом сложным и хлопотным.

     Безумный лесоруб Кукс торчал у зарешеченного окошка с подушкой на голове и в знак протеста безостановочно гремел цепями.

     Министр Марона понял, что и восемнадцатая попытка дописать "Капитал" обернулась полным и абсолютным крахом; Сереион малодушно стремился объявить войну первому попавшемуся государству, чтобы сбежать на нее вместе с отчаявшейся и готовой вот-вот взбунтоваться гвардией. Мулкебу помимо радикулита терзала теперь и жуткая бессонница. Злой и невыспавшийся, он каждый день выслушивал нарекания Оттобальта и радовался лишь тому, что остальные считали виновником своих бедствий несчастного дракона.

     Первое столкновение ошалевшего от тетиного храпа короля и опечаленного мага произошло на четвертые сутки катаклизма.

     Король Оттобальт походил на восточного владыку, поскольку намотал на голову длиннющий тиморский шарф и завязал его спереди на бантик. Маг в целях защиты от жуткого звука использовал заклинание, которое вызывало у него жуткую аллергию, и теперь ощущал себя рыбкой под водой, с той лишь разницей, что рыбки не чешутся. Слова Оттобальта доносились до него как сквозь толщу воды.

     Следует заметить, что оживленный диалог, который вели столь милые нашему сердцу персонажи, то и дело перекрывался мощными звуками "Хрр! Хрр!", доносившимися отовсюду, что не позволяло ни на секунду забыть о присутствии королевы-тети.

     - Мулкеба! - почти грозно сказал король. - Сколько еще ты будешь бездействовать?

     - Ась? - переспросил маг.

     - Без-дей-ство-вать! Сколь-ко! Бу-дешь! - проскандировал Оттобальт, натренировавшийся за эти дни на слугах.

     - Сколько прикажет ваше величество, - с готовностью откликнулся маг.

     Глаза у короля медленно полезли на лоб, и Мулкеба понял, что надо было переспросить еще раз.

     - Задушу! - прорычал Оттобальт.

     - Только не надо нервничать, - забеспокоился маг. - Не надо так расстраиваться!

     - Что?! - наморщился король. - Говори громче. Я плохо слышу. Я уши воском залепил.

     - Хрр! Хрр! - пронеслось по залам.

     - Это невыносимо. - Оттобальт уронил голову в руки. - Колдуй давай, чтобы тетя спала тихо.

     - Есть определенные сложности, мой повелитель, - признался Мулкеба.

     Оттобальт представил себе, что бывает нечто похуже тетиного храпа, и понял, что с фантазией у него скудновато. Никакие демоны-драконы, варвары, революции, стихийные бедствия и катастрофы и рядом не стояли с этим явлением.

     - Уточни, - потребовал он голосом, сулившим мало хорошего злосчастному магу.

     - Храп можно прекратить единственным способом - пробуждением. Вы думаете, я не пытался как-то воздействовать на ее драгоценное величество? Но нет, исключительно пробуждение.

     Король затосковал. Вадрузея, то бишь надежда на спокойную жизнь, таяла на глазах.

     - Это значит, что придется объявлять прибацуйчик и снова глядеть невест? - спросил он упавшим голосом.

     - Вполне вероятно, мой повелитель.

     - И опять изучать портреты?

     - Увы!

     - И снова произносить торжественную речь и весь день ходить, как чучело, в новомодном костюме?

     - Что? Кто чучело?

     - Я! Чучело!

     - Осмелюсь заметить, весьма достойное чучело, ваше величество.

     Оттобальт только вздохнул.

     - И опять объяснять тете, почему я не хочу жениться на какой-нибудь девице, которая больше всего смахивает на куфентийскую зябрячу?

     - Боюсь, что да.

     - И напяливать чепчутрик с пимпочками?

 

     (СПРАВКА: чепчутрик с пимпочками - парадная корона Хеннертов - был известен на весь Вольхолл своей древностью, баснословной стоимостью и совершенно дурацкими очертаниями. Он не шел ни одному правителю этой славной династии, но на короле Оттобальте смотрелся особенно глупо. В Кодексе Хеннертов было указано, что на все официальные приемы правящий монарх обязан надевать именно чепчутрик, сие весьма угнетало короля.)

 

     - Скорее всего...

     - Хрр... Хрр...

     - Согласен! - рявкнул король, содрогнувшись. - Иначе я сойду с ума, или мой народ взбунтуется, меня свергнут с престола и засадят в один каземат с лесорубом Куксом. И уж он-то на мне отыграется. Давай колдуй, буди тетю.

     Маг напрягся.

     - Вынужден доложить, что есть определенные сложности, ваше величество.

     - С этим тоже сложности?! - завопил Оттобальт, перекрывая тетин храп. - За что ни возьмись, со всем у тебя сложности. Ты, Мулкеба, вот что - ты не думай, что если дожил до сегодняшнего дня, то так оно и дальше будет. Я тебя даже казнить не стану. Я просто велю герольдам оповестить мой добрый народ, что тетю усыпил именно ты, а вовсе никакой не дракон. И грех с души сниму - не стану обвинять бедную тварь в преступлении, которого она не совершала.

     - Вы этого не сделаете.... - несколько неуверенно выговорил Мулкеба.

     - Еще как сделаю! Если ты не расколдуешь тетю!

     - Даже если и так, - отчаявшись, заговорил чародей. - Пусть даже так, ваше жестокое, осмелюсь заметить, величество, сложности все равно останутся.

     Оттобальт с интересом посмотрел на своего мага.

     - Какие именно?

     - Пробуждение может произойти только естественным путем.

     - Само собой, - закивал король. - А как же еще?

     - Вы не понимаете, ваше величество. Королева Гедвига ДОЛЖНА ПРОСНУТЬСЯ САМА!

     - Не понял, - заявил король.

     - То есть выспаться и проснуться, когда того пожелает ее драгоценный организм.

     - А когда он этого пожелает?

     - В этом-то и заключается основная сложность. Кто же возьмется предугадать желания организма вашей тетушки?

     - То есть, - побелевшими губами выговорил Оттобальт, - ты имеешь в виду, что даже если я соглашусь на прибацуйчик, чепчутрик, общение с тетей, диетическое кормление два раза в день и прочие муки, то это еще не означает, что храп прекратится?!

     - Увы, ваше многострадальное величество. Даже самые большие жертвы в данном случае не повлияют на ход событий. Королева будет спать столько, сколько пожелает...

     Видимо, население Дарта, пресытившееся странными событиями, в конец ошалело от тетиного храпа, ибо без видимого интереса наблюдало за тем, как королевский маг Мулкеба Великолепный, забыв про радикулит и ревматизм, улепетывал со всех ног от разъяренного короля в чалме, вооруженного мухобойкой. Каковой мухобойкой его озверевшее величество и порывался время от времени пронзить мага насквозь.

     - Через пару дней! Через пару дней! - невразумительно верещал Мулкеба, уворачиваясь от мухобойки.

     С невероятной скоростью по замку разнеслась спасительная весть. Храп прекратится, когда удастся разбудить королеву Гедвигу. И если до сей поры мимо ее покоев старались ходить как можно реже и исключительно на цыпочках, то теперь значительная часть обитателей замка топала, гупала, роняла тяжелые предметы и громко переговаривалась прямо под дверями опочивальни ее королевского величества.

     Но... безуспешно.

 

***

 

     Человек привыкает ко всему.

     В конце концов, многие народы вообще живут у подножия вулканов, годами и десятилетиями сосуществуя со смертельной опасностью, не говоря уже о нескончаемом подземном грохоте.

     Иные способны обитать в непосредственной близости от водопадов, за шумом которых вообще трудно что-либо расслышать.

     Есть даже стоики, которые плодятся и размножаются, не лишаются аппетита и сна, проживая в домах возле трамвайных остановок. Правда-правда, авторы этих строк лично видели и сами дома, и курсирующие трамваи.

     И, рискуя прослыть выдумщиками и фантазерами, мы все же сообщим о том, что жизнь возможна даже неподалеку от детских садиков, юное население которых начинает функционировать (читай: шуметь, орать, голосить и визжать) с самого раннего утра.

     Словом, спустя неделю обитатели Дартского замка воспринимали тетин храп гораздо спокойнее; снова начали нестись куры; собаки перестали подвывать, лошади - тревожно ржать и всхрапывать, а случайные гости - терять сознание; и голуби вернулись в покинутые гнезда. Паника понемногу улеглась, и жизнь вошла в обычное русло.

     Дело ликвидации безграмотности споро двинулось вперед, ибо самые важные сообщения писали теперь красной краской на больших полотнищах и вывешивали на стенах во внутреннем дворе, в связи с чем многие из челяди, до сих пор отлынивавшие от наук, постигли премудрости грамоты.

     Гвардейцы даже устроили небольшой парадик, порадовав сограждан и выправкой, и статью, и дисциплиной.

     Так что новый диалог между королевским магом и Оттобальтом Уппертальским также отличался миролюбием, размеренностью и, мы бы даже сказали, философским отношением к происходящему.

     - Мулкеба, - привычно начал король, - обещанная тобой пара дней давно прошла, тете давно пора проснуться, а конца и края этому кошмару не видно. И долго мне еще придется слушать храп язьдрембопа?

 

     (СПРАВКА: язьдрембоп - зверь, смахивающий на гиппопотама, с огромными голубыми глазами и пушистым хвостом. Язьдрембопы впадают в спячку на шесть месяцев в году. Их норы можно обнаружить уже издалека - по страшному храпу, издаваемому этими зверями.)

 

     Мулкеба покосился на занудливого монарха, который каждый день вызывал его в свои покои и подвергал допросу. Почесался. И привычно забубнил:

     - Заклятие сна, ваше величество, это не мертвый час в мульзяшных ялсинках, его так просто не снимешь. Я уже докладывал. Надо, чтобы тетя сама проснулась или же ее кто-нибудь разбудил. Об этом я тоже докладывал.

     - Люди трудятся над этим в поте лица, - укорил его король. - А ей хоть бы хны. Так она и конец света проспать может.

     - Простые люди простыми путями ничего толкового не добьются, - веско молвил Мулкеба. - В древних книгах указано, что спящую Деву может разбудить только прекрасный принц. Причем таким шокирующим способом, что я предлагаю его не обсуждать.

     - Что это за способ такой? - подозрительно спросил король.

     - В известных детских сказках его деликатно преобразовали в невинный поцелуй, - стыдливо потупился маг.

     - Книги у тебя сплошь развратные, - возмутился король. - И бесполезные. Какой еще принц? Где я ей самоубийцу найду, к тому же прекрасной наружности?

     Мулкеба кротко улыбнулся:

     - Не я это придумал. Магические заклинания, мой король, имеют побочные воздействия, возможно с ней произведение сделалось, или она захворала аслюкической мутямзией.

     Оттобальт рассердился:

     - Который день подряд слышу одно и то же: "побочные воздействия", "побочные воздействия", "непредсказуемые эффекты"... Ты мне толком объясни, что такого сложного в том, чтобы разбудить спящего человека?

     Маг с сожалением поглядел на своего повелителя:

     - Просто спящего, ваше величество, разбудить как раз и несложно. Но в нашем случае мы имеем дело с магией, помноженной на вашу тетю, здесь чайником с холодной водой не отделаешься.

     - Ты же маг, - увещевающим тоном заговорил король. - Какой-то там сумасшедшей категории с четырьмя надбавками к жалованью. Только на моей памяти три раза ты ездил повышать квалификацию на какие-то там ваши колдовские сборища! Неужели тебе так трудно расколдовать одну-единственную женщину?

     Мулкеба счел необходимым ответить на эти укоры:

     - Единственную - нет. Но ваша тетя, выражаясь языком лекаря, многие годы находилась под воздействием чрезвычайного нервного напряжения и потому спит сейчас не за одного, а за десятерых, если не сказать больше.

     Короля осенило:

     - Может, ее с крыльца столкнуть, как моего дедушку?

     - Ваш дедушка, мой повелитель, - тонко заметил чародей, - не столько спал, сколько был сильно пьян и икал, так что не подойдет.

     - Может, перепоручить это дело другим? Например, какому-нибудь Ляпонтскому зездрячеству? Напишем им письмо, сделаем щедрое пожертвование, а они пусть возьмут ее на поруки, - не унимался король, живой ум которого не мог смириться с безысходностью положения.

     Мулкеба предостерег:

     - Можно и перепоручить. Главное, ваше величество, чтобы не получилось, как с Герценом.

     - А это кто такой? - заинтересовался Оттобальт. - Наш родственник или знатный предок? И что с ним получилось?

     - Кто он такой, наверняка не скажу, - честно отвечал маг. - Видимо, один из родственников, но не ваш, а Фрейда - по материнской линии. Приключилась с ним дрянная история: его неаккуратно и небережно разбудили, он проснулся в плохом настроении, тоже кого-то растормошил, и пошло-поехало. В общем, в государстве, где все это случилось, народ потом почти целый век стоял на ушах, а покой им только снился.

     Оттобальт нахмурился:

     - Кошмарная история. Такую нарочно не придумаешь и уж точно не напечатаешь в "Базяках дремучего вумпы"... Нет, пошло-поехало нам не подходит, нужно что-нибудь понадежнее, поосновательнее, чтобы за все кто-то впоследствии ответил.

     Мулкеба подумал, что отвечать за все, как всегда, придется ему, а подобный вариант развития событий прозорливого мага не устраивал. И так заварилась каша - не расхлебаешь. Усыпляя тетю, он рассчитывал на королевскую благодарность, щедрое вознаграждение и новую башню. А вышло, что его величество и впрямь имеет право предъявлять ему претензии, - право, даже странно, что до сих пор не казнил. Сам Мулкеба не был уверен в том, что не придушил бы своими руками того, кто подложил бы ему подобную свинью.

     - А может, - неуверенно начал он, - положим ее величество в хрустальный гроб и пустим трямзипуфом по течению могучего Зелса?

     Ошарашенный подобным предложением, король сперва только тряс головой. Наконец у него снова прорезался голос, и он набросился на чародея:

     - Ты что, спятил? Хрустальные гробы не могут плавать, не говоря уже о трямзипуфе. А ежели чего пойдет не так, то виноват буду только я. Тете потом не объяснишь, что ты воспользовался моей наивностью и злоупотребил доверием к твоему опыту и этим... как их? - сединам...

     - Да сколько там тех седин! - не унимался Мулкеба. - А если мы ее надежно замуруем в этом гробу? Как говорят ученые - загерметизируем? Будет подводный трямзипуф.

     Король начал колебаться - уж больно живо представил себе, как это выйдет.

     - Коли на то пошло, то в хрустальном гробу, если мне память не изменяет, спящих где-то потом подвешивают на цепях - не то под потолком, не то под полом. Не то качели из них делают... Кто-то мне рассказывал, что гроб качается хрустальный. В норе. Какая может быть нора? При чем здесь нора?

     Маг задумчиво пробормотал:

     - Нора, конечно, ни при чем. А вот на цепях подвешивать - это идея... Это надо нашего палача спросить, по таким вопросам он специалист.

     Король всплеснул руками:

     - При чем здесь палач? Я имею в виду усыпальницу, а не казематы! Она еще так дивно называется - то ли жутьночей, то ли мутьзалей. - И Оттобальт даже зажмурился, вспоминая нужное слово.

     - Наверное, мавзолей, ваше величество! - догадался Мулкеба. - Такое помпезное строение без окон.

     - Точно, мавзолей! - обрадовался Оттобальт.

     Маг моментально погрузился в уныние:

     - У-у-у, это нам не по силам. Это сооружение еще при жизни начинают строить, используя метод какого-то там соревнования и переходящего не помню чего.

     Король удивился:

     - А что, у нас нет ничего переходящего, то есть подходящего, для сооружения этого мавзолея?

     Маг отвечал уверенно, как единственный в Уппертале специалист по мавзолеям, пирамидам, усыпальницам и прочим спальным местам:

     - Да дело вообще не в этом, переходящем, а я бы сказал - в непреходящем (тут король потряс головой, чтобы мозги встали на место). В мавзолей кладут безнадежно мертвых, чтобы они выглядели вечно живыми и оттуда руководили страной в том случае, если не осталось наследников и преемников или некому управлять думским собранием в расписных палатах.

     Оттобальт с уважением вставил:

     - Ого, как мудро задумано.

     Мулкеба продолжал тарахтеть, выдавая на-гора всю известную ему информацию:

     - Еще это выгодно врачам и магам, которые не смогли вовремя излечить царскую особу, но перед народом их совесть все равно чиста, так как монарх теперь будет жить вечно и все благодаря их усилиям.

     Оттобальт вообразил себе этот кошмар и решил не углубляться в суть вопроса. Тем более что проблема тети так и оставалась нерешенной.

     - Да у нас, слава Душаре, есть пока кому управлять страной. А вот что нам делать с королевой Гедвигой - это вопрос. Марона каждый день стонет, что мы за здорово живешь кормим ее рыцарей-бесумяков, которые отличаются особенной прожорливостью и вот-вот доведут казну до банкротства. Грозит снова начать экономить на мульчапликах. Я этого, между прочим, могу и не вынести. Что посоветуешь?

     Маг неожиданно мудро заметил:

     - Никогда еще не было так, чтобы никак не было... Давайте, ваше величество, не будем торопить события, а еще немного подождем, посмотрим. Может, чего путного случится.

 

***

 

     Есть такая славная армейская поговорка: "Солдат спит, а служба идет", что в нашем случае можно перефразировать так: "Королева-тетя спит, а жизнь продолжается".

     И несмотря на то что в Дартском замке вот уж скоро десятый день никто (кроме коварного мага) не вспоминает про блудного дракона, тем не менее он здравствует и все так же бодро продвигается запутанными вольхоллскими дорогами к неясной своей цели. А цель так же бодро отдаляется.

     Поскольку Мулкебе отчаянно не хватает волшебных дорожных указателей, то в ход идут самые смелые, самые неожиданные идеи. Последний указатель, который видел экипаж "Белого дракона", оповещал всех лично заинтересованных о наличии ресторана быстрого обслуживания "Мак Доналдс" и о баснословном понижении цен на рожки с мороженым.

     Про мороженое Дитрих вообще ничего не понял. Но объявление воспринял на редкость доверчиво и обратился к Хруммсе:

     - "Мак Доналдс" - это севернее Белохаток или южнее?

     - Западнее, - ответствовал карлик.

     - Странно, - подал голос Вальтер. - Название какое-то нерусское. Я точно помню, что у янки есть песенка: "У старого Мак-Доналдса была своя ферма, и жили там уточки - кря-кря-кря, курочки - пи-пи-пи, коровки - му-му-му, овечки - ме-ме-ме..."

     Минуты полторы-две все внимали песенке, пытаясь постичь смысл. Вальтер несколько увлекся и распевал про коровок, козликов, свинок и лошадок во весь голос.

     - Хорошая песенка, - похвалил полиглот. - Только вы не правильно исполняете!

     - Отставить! - взвыл Дитрих. - Майн Готт! Лучше уж петь про милого Августина. Впрочем, прошу учесть, что я выразился фигурально... Хруммса! Уточняю вопрос. Где в данный момент находятся Белохатки по отношению к нам и этому Мак-Доналдсу?

     - У черта на рогах, - беззлобно отозвался переводчик. - Ваши Белохатки, майор, такое захолустье, что никто, как видите, не знает их месторасположения. Давайте проведем разведку, что ли, уточним у здешних жителей, не приходилось ли им слышать о Белохатках, а если да - то при каких обстоятельствах, когда и от кого.

     - Делайте что хотите, - молвил печальный барон. - Но делайте что-нибудь. Иначе я заподозрю вас в саботаже и прикажу расстрелять в назидание остальным.

     - Началось, - вздохнул Хруммса. - Все-таки не зря ваши предки - вандалы. Вас, немцев, хлебом не корми - дай вторгнуться куда-нибудь, влезть в войну, погромить, позверствовать. Ну расстреляете вы меня, а дальше что?

     Морунген пристыженно молчал. Он уже привык к фиолетовому карлику и его бесконечной болтовне. И мысль о том, чтобы причинить ему какой-либо вред, казалась неприлично кощунственной.

     - Это герр майор сгоряча и не подумав, - подал голос Ганс. - Отсутствие Белохаток действительно раздражает, а как подумаю, что нам скажут в Берлине...

     - Я об этом и думать не хочу, - прогудел Генрих. - А ты, Вальтер?

     - А я не хочу думать о том, почему горючее не заканчивается, - серьезно сказал Треттау.

     - Эту тему не обсуждать! - приказал Морунрен. - От этого вообще свихнуться можно.

     - Разумное решение, - одобрил его Хруммса. - Здесь вообще нужно как можно меньше задумываться, и все будет в порядке.

     - То есть умом Россию все-таки не понять? - упавшим голосом уточнил Ганс.

     - Россию - особенно, - подтвердил маленький полиглот. - О! Майор! Кажется, я вас могу порадовать.

     Дело в том, что глазастый Хруммса не зря числился членом Союза наблюдателей. Во всяком случае, наблюдательности ему было не занимать. И именно он заметил в кустах на обочине дороги легкое шевеление. А вглядевшись пристальнее, обнаружил прячущегося человека.

     Если бы здесь был Салонюк со своей командой, то он наверняка признал бы в этом нелепом существе родственника тех самых папуасов, которые совершили нападение на лагерь партизан.

     Папуас трясся от страха, но убегать не собирался, а с интересом разглядывал грозный танк, высунув нос из густых зарослей.

     Хруммса принял решение:

     - Герр майор! Прикажите остановить танк! В тех зарослях есть человек!

     Морунген приободрился и скомандовал:

     - Клаус, стоп машина! Всем быть готовыми к бою!

     - Начало так и располагает к сотрудничеству - буркнул себе под нос переводчик. А вслух закричал что-то на абсолютно непонятном Дитриху языке, обращаясь к прячущемуся. И жестами стал подманивать его поближе.

     - Что это еще за тарабарщина?

     - Местный диалект, не обращайте внимания. Судя по всему, это здешний житель, и возможно, он знает про ваши Белохатки.

     Тем временем папуас храбро вылез из укрытия и двинулся навстречу танку.

     Его смуглая кожа, резная палочка в носу, небольшой рост и юбочка из перьев и листьев произвели фурор в рядах немецких военнослужащих. Клаус не отрывался от смотрового отверстия и, не стесняясь в выражениях, комментировал увиденное. Вальтер Треттау (а мы неоднократно упоминали о его увлечении этнографией) судорожно соображал, каким образом житель каких-то тихоокеанских островов попал в самое сердце России, не отличающейся мягким климатом, как он выживает здесь в своих перьях и листьях и откуда у него такой загар.

     Ганс и Генрих сугубо научными вопросами не задавались. Они просто хотели поспорить, знает ли это чучело о Белохатках, но спора не вышло, ибо оба были уверены, что не знает.

     Дитрих сохранял выдержку и спокойствие.

     - Спроси этого храброго воина, не партизан ли он, - приказал он Хруммсе. Затем подумал, что не лишне будет провести идеологически выдержанную линию, и добавил:

     - И знает ли он про Великую Германию и о том, кто такой Гитлер.

     В принципе он бы не удивился, если бы этот папуас ничего не слышал ни про войну, ни про Гитлера со Сталиным, ни про то, что земля круглая. Дитрих даже не подозревал, насколько он близок к истине.

     Но куда дубоголовому тевтонцу равняться выдержкой с придворным полиглотом Хруммсой? Совершенно спокойно, абсолютно серьезно, даже без намека на улыбку, тот перевел:

     - Э... Авута чикамуса, ук амба снуп снуп? А! Муну ляпасом, ту тока Германия Гитлер эмпаса?

     Ни тени удивления не отразилось на смуглом лице. Папуас переступил с ноги на ногу и обстоятельно ответил:

     - Но муюба! Атрука мусуп. Чикамута тумпита ута ута. А, ляпасома мамота чоп, скрук скрук чамписа Хитлер, угунда каюка.

     Тут даже невозмутимый Хруммса пришел в некоторое замешательство и обратился к майору:

     - Он говорит, что партизан не знает, а вот Гитлера они съели еще в прошлом году.

     Морунген мысленно перекрестился, радуясь, что соотечественники где-то далеко и ни один гестаповец не слышит сии крамольные речи. Когда он снова заговорил, в его голосе звучала угроза. (Так надо потом и отметить в дневнике: угроза, возмущение и что-то еще, приличествующее моменту. Или вообще ничего не отмечать? Тема-то скользкая... Съеденный фюрер. За такое точно к стенке поставят.)

     - Спроси его получше! Что он городит? Или ему не дорога собственная жизнь и он не видит, с кем имеет дело?

     Хруммса встревоженно и быстро заговорил, обращаясь к дикарю:

     - Якамота бурну бурну? Тумпита бум! Ука чугунда чамписа Гитлер?

     Туземец поглядел на сиреневого карлика как на совершеннейшего глупца, но со знанием дела пустился в объяснения:

     - Хитлер альнабо туп туп... чванугунда. Саматака шмунипа юк юк чамписа, ута мунапа каюка... смока о!..

     Полиглот даже выдохнул облегченно и, улыбаясь, повернулся к взъерошенному и злому немцу:

     - Это у них в прошлом году был один вождь, которого звали Хитлером. Видимо, без особых организаторских способностей и талантов, неприметный, серенький. Когда его военный план не удался, они всем племенем постановили его съесть. И съели. Это дитя природы утверждает, что тот Хитлер многим в племени и на вкус не нравился, но все равно съели, потому что очень кушать хотелось.

     - Двадцатый век на дворе, прогресс, цивилизация, - схватился Морунген за сердце. - Географически это Европа. А здесь какие-то племена, каннибализм, вождей с такими именами едят не моргнув глазом! И плюют на карательные органы. Уму непостижимо... Ладно, это вообще не мое дело. Спроси этого людоеда, как его зовут и знает ли он, как проехать к хутору Белохатки.

     Хруммса сделал серьезное и строгое лицо и затарахтел с пулеметной скоростью:

     - Бурнуса тумпита, у та муну кукута? Куку та лягунда Белохатки - юк юк?

     Туземец неопределенно махнул рукой в сторону кустов:

     - Эль сумпупа, тумпита Усан Мунапа. Белохатки лукумба ляпасам, лягунда юк юк эмбасааба. А, муну тумпита варум варум лягуруп?

     Переводчик рассмеялся:

     - Он говорит, что зовут его Усан Мунапа, живет в этих краях давно, но о Белохатках ничего не слышал. Еще говорит, что в тех кустах сидит его брат, у него со вчерашнего вечера с животом плохо, сейчас он у него спросит про Белохатки.

     Морунген окинул подозрительным взглядом фигуру каннибала, вздрогнул, подумав, отчего может болеть живот у такого существа, и торопливо заговорил:

     - Да, скажи ему, что если он поможет нам найти хутор, то получит шнапс и шоколад и... хорошее лекарство от живота.

     Поскольку дикарь уже скрывался в зарослях кустарника, Хруммса что было сил закричал ему вслед:

     - Эмбасааба смока, тумпита лягунда Белохатки, кват куф чамписа шнапс, шоколад, уздамбока цикута.

     Туземец вернулся на редкость быстро, волоча за собой неразгибающегося брата; свободной рукой он активно жестикулировал, еще издалека вопя переводчику:

     - Уздамбока цикута?! О! Джагобумба! Белохатки туруп туруп, юк лягунда! Мичачага улукемба, мамата чоп!

     Хруммса казался очень довольным:

     - Герр майор, он говорит, что понял. За шнапс, шоколад и лекарство от живота они обязательно покажут дорогу до Белохаток, где бы они ни находились. О, эти дикари за джагобумбу и мать родную продадут.

     Если дикари вначале и побаивались танка, то уже спустя полчаса ехали на броне, как заправские немецкие пехотинцы. Для полноты сходства не хватало только губных гармошек. Они без умолку лопотали на своем странном трескучем наречии и постоянно вовлекали в разговор невозмутимого Хруммсу, выглядевшего весьма респектабельно в кожаном комбинезоне и огромных мотоциклетных очках.

     Складывалось впечатление, что дикари в упор не видят, насколько отличается от прочих людей странное фиолетовое существо, и что им буквально каждый день приходится общаться с танкистами, карликами и гордостью и цветом германской нации.

     В свою очередь, майор, цвет и гордость германской нации, счел знакомство с русскими людоедами даже забавным и подумал, что рассказ о них будет пользоваться чрезвычайным успехом в светских салонах (как видим, майор фон Морунген оставался невероятным оптимистом).

     Дитрих приосанился, наклонился к Усану и, перекрывая шум двигателя, заорал ему в ухо:

     - Хорошо, допустим, ты не знаешь, кто такие партизаны. Но ты хоть можешь себе представить красного партизана?!

     Хруммса наклонился к дикарю с другой стороны и заорал ему в другое ухо:

     - Тумпита ута ута амба снуп снуп?

     Туземец явно оживился, глаза у него заблестели, а затем он недвусмысленно облизнулся:

     - Пузимута... таон партизана тум... вонта джагобумба смакота мунуп! Чикамута Белохатки, чикамута мусуп, тумпита укаюка чоп чоп смока!

     Хруммса перегнулся через плечо дикаря и заорал уже Дитриху:

     - Он говорит, что не знает точно, но подозревает: красная партизана - зверь гораздо вкуснее шнапса и шоколада, если великий белый охотник так часто о нем спрашивает. Белый охотник ищет Белохатки скорее всего потому, что поймать красную партизану можно только там.

     Дитрих обвел дикаря долгим взглядом и проникновенно заговорил:

     - В Германии многие восхищаются великой русской культурой. У вас были Чайковский, Толстой и Достоевский. Мы считали вас серьезными противниками, мы воюем третий год и увязли в вашей стране по уши, и вот оказывается - это война с какими-то дикими племенами! Господи, о чем это я? Какой Чайковский?..

     - Чайковский смока о! - охотно откликнулся второй папуас. - Чоп чоп!

     - Ничего не понимаю, - обратился Морунген к полиглоту. - В голове не укладывается.

     - Спокойно, майор, спокойно. Без паники. Шоколад нравится им гораздо больше, так что нас они трогать не станут. А в подробности я бы вам посоветовал не вдаваться, - сказал мудрый Хруммса.

     - Нет, - продолжал настаивать Дитрих, - как же вы докатились до людоедства?

     Переводчик пожал плечиками, но вопрос добросовестно перевел:

     - Унта бусуюмба, тумпита няп няп смакота?

     Туземец страдальчески наморщил лоб, смутился и принялся разглядывать ужасные ногти на собственных ногах.

     - Бабута ко... няп няп! У!.. Юмба, ужажа тумпита но джагобумба.

     Хруммса сочувственно доложил:

     - Бедствуют они, говорит. В последние годы совсем одолели пауки-яйцееды, расплодились в таком количестве, что сожрали все яйца и тех, кто их несет, во всей округе. Никакого, говорит, спасения. Теперь даже поговорка такая появилась: в голодный год и жук - мясо.

     Морунген ошарашенно уставился на полиглота:

     - Так отчего же они не едят этих, как их... яйцеедов? Или те такие невкусные?

     - Здравая мысль, господин майор, - согласился Хруммса и с интересом обернулся к папуасу:

     - Мусумбуса, бабута няп няп тумпита но джагобумба?

     Тот чуть не расплакался, объясняя на пальцах суть страшной трагедии, постигшей его народ:

     - Бабута смока, бабута о! О-о! Уздамбока цикута, мамота чоп скрук скрук тумпита каюка!

     На сморщенном личике карлика отразилось явное сочувствие:

     - Он говорит, беда в том, что яйцееды не только очень вкусные, но и весьма полезные для здоровья. И все, кто их ест, хорошо себя чувствуют, растут сильными и смелыми. Но им яйцеедов есть нельзя, потому что это священные покровители племени. Шаман узнает - костра не миновать. Сам обедом станешь.

     Немец грустно посмотрел на ногти туземца и вполголоса сообщил:

     - Да, скверная вышла история. Прав был отец, коммунизм - опаснейшая штука. Что с людьми делается! Но ничего, вот доберемся до Белохаток, я покажу этим красным комиссарам...

     В этот самый миг из ближайших к дороге зарослей с оглушительным треском и топотом, улюлюкая и завывая, выкатилась толпа папуасов, как две капли воды похожих на Усана и его страдающего животом брата. Совершенно не обратив внимания на рокочущий танк, толпа пересекла лесную дорогу и скрылась в чаще с другой стороны.

     Союзные папуасы, завидев родичей, заволновались, завертелись беспокойно на месте и закричали, обращаясь к пробегающим:

     - Ука чугунда чамписа?! Якамота бурну бурну?!

     Из леса донесся далекий крик:

     - Тумпита бум! А, ляпасом каюка! Смакота мунуп!

     Туземец решительно обернулся к Дитриху и, как честный человек, сообщил, глядя ему прямо в глаза:

     - Белохатки но муюба! Атрука мусуп. Тумпита ута ута. Укаюка чоп!

     После чего, ухватив взбодрившегося брата, спрыгнул с брони и рванул вслед за соплеменниками, развив при этом завидную скорость. Хруммса спохватился не сразу, но спохватившись, закричал ему вслед:

     - Пузимута бесумека вонта джагобумба?!

     Туземец задорно выкрикнул:

     - Чикамута мусуп, тумпита чоп смока!

     Морунген, потрясенный до глубины души, теребил полиглота за локоток:

     - Что случилось, почему они убежали?

     Хруммса виновато пожал плечами:

     - Да черт их знает, майор. Говорят, соседнее племя напало на их деревню. Вот они и обрадовались. Побежали воевать. Для них это важнее всего. И скальпы, и престиж, и положение в обществе, и свежее мясо - все с доставкой на дом. Да и совесть чиста: не они родственников ни за что ни про что обидели.

     - Каменный век, - заметил Генрих.

     - Поразительно, - согласился Вальтер. - Если мы все-таки останемся живы, сяду писать диссертацию.

     - А я постараюсь забыть все это как страшный сон, - поделился Клаус заветной мечтой.

     - Правильно, - пробормотал Ганс. - Не война, а какой-то сумасшедший дом. А помните, как хорошо было в Норвегии? Враги с гранатами, пулеметами, бомбят, стреляют, взрывают...

     - Да-а... - мечтательно протянули все.

     - Все это просто прекрасно, - сердито сказал Дитрих. - И скальпы, и свежее мясо. А что нам теперь делать?

     - То же, что и раньше, - рассудительно ответил Хруммса. - Будем искать ваше захолустье либо того, кто сможет показать дорогу. Тем временем вы детальнее изучите местные нравы и обычаи.

     - Только этого нам не хватало!

     - А вас никто не заставлял начинать войну, - огрызнулся переводчик. - За преступление следует соответствующее по степени тяжести наказание.

     - Русские - вообще жестокий народ, - заявил Дитрих.

     - Ничего подобного. Русские миролюбивы до жути. Восемьсот лет провели в боях и походах.

     - ???

     - И вообще нам следует договориться, - сказал Хруммса. - Если до конца этой недели ваши Белохатки не отыщутся, то вы меня на несколько дней отпустите в увольнение. Мне свои Белохатки нужно поискать.

     Окончательно сбитый с толку и совершенно деморализованный, Морунген внезапно согласился:

     - Ну что с тобой поделаешь? Надо - значит, надо, придется тебя отпустить.

 

Политически значимая глава

 

     Чтобы избавиться от чужих драконов, нужно завести собственного.

     Е. Шварц

 

     Никогда не говорите с королем о политике его государства. Он знает об этом не больше вас.

 

     С тех пор как в Вольхолле распространилась новость о том, что в замке Дарт объявился боевой дракон в полном расцвете сил, неизвестного происхождения, все совершенно закономерно решили, что теперь этот дракон является собственностью короля Оттобальта. И даже успели как следует назавидоваться вышеупомянутому повелителю.

     Многие короли просто проели плешь своим магам, ставя им в пример Мулкебу и требуя себе что-нибудь подобное - обязательно по последнему слову колдовства и военной науки. Маги отнекивались, отпирались как могли и втайне связывались с многострадальным уппертальским чародеем, пытаясь ненавязчиво выяснить у того, как ему удалось раздобыть такую диковину.

     Мулкеба неубедительно ссылался на сырость, прожорливых крыс и внезапное озарение, но ему никто не верил.

     Затем, доведенные до белого каления бесконечными требованиями и жалобами своих владык, маги, не сговариваясь, решили, что всему причиной не ревматик и склеротик Мулкеба, но могущественнейший из ныне живущих - Хухлязимус, известный к тому же своим благорасположением ко всем потомкам прелестной Валкирии Фригг. Полагали, что командир уппертальских гвардейцев доблестный Сереион Фригг и раздобыл Оттобальту таинственного монстра, пользуясь своими мощными связями.

     То, что под силу Хухлязимусу, недоступно всем другим, даже высококвалифицированным магам с огромным стажем работы. Осознав сей факт, чародеи успокоились. Поскучнели. Принимать меры было решительно невозможно, ибо не к кому.

     Самый отчаянный сунулся было к Хухлязимусу на Мумзячные болота, наплел с три короба про ужасы, чинимые злобным и кровожадным Оттобальтом, и долго оплакивал злую судьбу бруссов. На что надеялся этот наивный человек, до сих пор покрыто мраком неизвестности.

     Хухлязимус внимательно выслушал жалобщика и не остался равнодушен к его речам. С того самого дня несчастного лжеца неотступно преследовала тень его тещи, к тому же не молчаливая, как обычные тени, а не в меру разговорчивая.

     И тут в Вольхолле разразилась новая сенсация - грозный дракон по непонятной причине покинул Дарт и выступил в поход.

     Вот где была возможность развернуться дипломатам, политикам, финансистам, примкнувшим и сочувствующим. Вот где открылось широченное поле для импровизации.

     Каждый из обделенных владык посчитал своим долгом сообщить Оттобальту Уппертальскому, что его неуправляемого дракона застукали за разграблением и разорением их страны, изничтожением памятников культуры и похищением ценностей. В связи с чем горестные подданные требуют у них защиты от распоясавшегося монстра, а они, не желая портить дружеские отношения с Упперталем, в свою очередь, просят всего только ма-а-аленькую компенсацию за такой большой-большой разгром. Вслед за чем выставлялась душераздирающая сумма или не менее душераздирающие требования, на которые не согласился бы даже безумный лесоруб Кукс в самые худшие свои времена.

     Стоит ли говорить, что бесконечные делегации послов, которых теперь каждый божий день принимали в Дарте, в большинстве своем врали от души, ибо не только сами в глаза не видели железного дракона, но даже не видели тех, кто видел тех, кто его видел.

     "Вот такая загогулина получается", - молвил однажды совсем другой монарх в совсем другом мире.

     А дракон тем временем с невероятной скоростью перемещался из лесов одного государства на поля следующего, причем безо всякой логики. И послов к Оттобальту отправляли, надеясь, что, пока посольство доберется до Дарта, дракон уже объявится на территории этой страны.

     Послы нудно и пространно втолковывали уппертальскому владыке, как скверно обстоят дела, и прозрачно намекали, что могли бы порассказать и больше, но просто щадят нервы его величества.

     Под эту сурдинку шустрые соседи Оттобальта хотели провернуть массу запутанных и сложных комбинаций.

     Ландсхут не преминул воспользоваться случаем и потребовать обратно проданный еще полвека тому назад славный город Мурзамур, где король Люзматрик Четвертый заложил копи яшкуфонцев.

     Делегация Буресьи состояла сплошь из седобородых вальяжных профессоров, которые настаивали на открытии в Уппертале большого спетумского приживальника, где была бы категорически запрещена охота на диких зверей, а особенно на редкого в здешних краях череполсяку. В случае же категорического отказа Оттобальта у них был готов и альтернативный вариант: буресийцы соглашались и на менее дорогостоящий зверомольный серделяжник.

     Тимор давно мечтал отхватить Пучтупный перевал, а шеттский пряхипчазь (правитель) буквально грезил уппертальским вином из экзотических сочных гарбульзиков - и требовал компенсировать моральные издержки сотней бочонков этого божественного напитка.

     Послы из загадочной страны Ярва-Яани почему-то хотели получить одновременно Чуфанское плато, на котором состоялась памятная битва уппертальцев и хаббсов и где они собирались соорудить красочную панораму, воспроизводящую это сражение, а также крупную денежную дотацию на изучение широко распространенной в Уппертале певчей птички - свитрячка пухнапейского.

     От всего этого впору было свихнуться, и посему хаббского посла приняли чуть ли не с распростертыми объятиями, ибо его требования - столь же безосновательные - были хотя бы по-человечески понятны.

     Хаббсы потребовали вернуть им одного из своих клановых вождей, захваченного в плен регулярными войсками Оттобальта после того, как он со своей ордой принялся грабить не только Шеттскую пряхипчазию, но и юг Упперталя.

     Плененный оправдывался тем, что набег на славных соседей совершил сгоряча и не подумав, а также по темноте своей и неучености. Ссылался на плохое знание картографии и скверную ориентацию в пространстве, взывал к человеколюбию и даже наградил короля титулом "большого просветителя".

     Однако, выслушав подробный доклад Мароны о нанесенном государству ущербе, "большой просветитель" (в глубине души не любивший хаббсов) остался непреклонным. Более того, он решил войти в хаббскую историю как первый учитель географии - то есть казнить зарвавшегося предводителя в назидание остальным. Чтобы карты изучали, понимаешь, до, а не после набега.

     Замысел был хороший, но, как и большинство хороших замыслов, привести его в исполнение не удалось. Коварный Юркич-хан, так звали пленного, не желал служить примером своим соплеменникам и наотрез отказался от почетной роли эталона мужества и стойкости славных хаббских воинов. За день до казни он безответственно сбежал из тюрьмы и скрылся в неизвестном направлении, чуть было не сорвав тщательно подготовленную церемонию.

     Ошалевшие от такой наглости придворные все же решили не портить Оттобальту праздник. Кроме того, и свои головы будут целее, и в глазах мировой общественности Упперталь останется на высоте. Словом, когда выяснилось, что на одной чаше весов находится крупный конфуз, а на другой - серьезная победа; когда обнаружили ненароком, что придворный летописец уже занес в свою амбарную книгу сообщение о казни Юркич-хана на главной площади Дарта и принялся за описание народных гуляний по данному торжественному случаю, не осталось другого выхода, кроме как отправить на плаху заурядного хаббского разбойника. Разумеется, под чужим именем.

     Казалось бы, все разрешилось ко всеобщему удовлетворению, однако уппертальская пословица гласит: "Народная молва хуже пожара". И немного погодя вельможи получили возможность лишний раз убедиться в том, что народ мудр и пословиц зря не придумывает.

     Пронырливые хаббсы вскоре узнали о подмене. Версий случившегося хаббский королевский двор выдвинул две - и обе не слишком оригинальные. Первая заключалась в том, что Юркич-хана заставили служить уппертальскому владыке, дабы использовать его против соплеменников. А вторая - что Юркич-хан сам из каких-то своих соображений перешел на сторону Оттобальта, дабы, заручившись его поддержкой, терроризировать родную страну и бывших сограждан.

     "Что в лоб, что по лбу", - сказал бы по сему поводу мудрый народ.

     Посовещавшись, хаббсы решили, что им жизненно важно вернуть своего вождя на родину для дальнейших разбирательств. И надо сказать, что у них были веские причины. После исчезновения Юркич-хана в стране начались беспорядки и открытая борьба за власть между его сыновьями (беглый разбойник правил обширными землями, и они считались лакомым куском). А тут еще одна из жен хана во всеуслышание заявила, что дело ее мужа не умрет и она лично продолжит то, что он начал. О чем шла речь, никому не было известно, так как Юркич-хан ничего такого не начинал. Как и все его предки, собирал дань в южных провинциях Ландсхута, нагло грабил Шетт и лишь однажды нечаянно залез в Упперталь, где и был пойман на жареном. Но больше всего хан был нужен своим военачальникам и подданным, так как исчез вместе с награбленным и солидной данью.

     Именно этот животрепещущий вопрос и обсуждался сейчас в парадном зале Дартского замка.

     Многострадальный хаббский посол Муспапс чувствовал себя как между молотом и наковальней: с одной стороны ему грозил гнев далекого, но свирепого собственного владыки, с другой - грустно и немного обиженно взирал на него с великолепного трона могучий Оттобальт Уппертальский, которого (как сообщили хаббсу его соглядатаи при уппертальском дворе) различные посольства уже замучили разнообразными требованиями и жалобами, и нервы его величества находились в крайне натянутом состоянии. Гром мог грянуть в любую минуту.

     Посол, зная взрывной характер Оттобальта, говорил мягко, вкрадчиво, не торопясь, чтобы его величеству было проще следить за ходом запутанных событий:

     - Тогда совсем не есть казнить, хотя так быть задумано. Тогда есть бежать, спасаться.

     Оттобальт доверчиво посмотрел на пышно разодетого хаббса, затем - на министра Марону, топтавшегося по левую руку от трона.

     - Ну и что дальше? Я все равно ничего не понимаю...

     Муспапс приступил к изложению самой сути:

     - Он не есть казнить, он есть спасаться.

     Оттобальт возмутился:

     - Как же спасаться, если я приказал его казнить?

     Посол придал своему голосу проникновенности и убедительности:

     - Да, да. Вы есть казнить. Он есть спасаться.

     Король растерянно оглянулся на министра, ища у него моральной поддержки:

     - Не может быть, я сам видел, как его казнили!

     Хаббс не унимался:

     - Да, да. Вы есть видеть, а он есть бежать.

     От волнения Оттобальт даже привстал с трона:

     - Куда бежать?! Вот злопакостные существа! Когда бежать?! Я видел, как его казнили! Повторить по слогам?

     Посол решил для доходчивости изобразить ситуацию в лицах:

     - О да. Вы есть присутствовать - он есть отсутствовать, спасаться.

     Его величество начал потихоньку звереть:

     - Марона, как это все понимать? У меня уже голова идет кругом, растолкуй немедленно, не то велю спасать... то есть казнить!

     Когда закрутилась вся эта история с побегом и подменой казнимого, Марона был категорически против подобной авантюры. Но дал себя уговорить, не желая ввязываться в полемику с разгневанным монархом и надеясь, что повезет. Хотя должен был знать, что все тайное когда-нибудь становится явным. Вот и тайна Юркич-хана все равно выплыла наружу. А отдуваться теперь не тем, кто упустил преступника, а ему. И скажите после этого - - есть ли в мире справедливость?

     Первый министр лучезарно улыбнулся своему королю и буквально пропел:

     - О мой повелитель, не извольте гневаться, все предельно элементарно. Говоря простым хаббским языком, он был не столько казнен, сколько спасся бегством.

     Оттобальт снова умостился на троне:

     - Да-а-а?! Во дают! Хорошо еще, что ты этих хаббсов понимаешь. А то - не есть казнить, есть спасаться, не есть спасаться, есть казнить... Тьфу! Чушь какая-то, белиберда. - Тут его величество спохватился и уставился на Марону с подозрением:

     - То есть как - спасся бегством?!

     Чуткий министр понял, что ступает в самые бурные воды, и если сейчас пронесет, то все остальное будет не так страшно. И он отчаянно заговорил:

     - Видите ли, ваше величество, хаббсы - народ эпический. Их национальные герои не умирают, они переходят в легенды. На сей раз легенда гласит, что Юркич-хан был храбрым воином и борцом за справедливость. Он с крохотным своим отрядом бился с коварными и жестокими врагами. Врагов было так много, что их стрелы закрывали собою солнце, а мечи сверкали, как молнии, они были безжалостны и сильны и надвигались, как океан во время шторма. Поэтому, когда Юркич-хан, обессиленный и израненный, упал один-одинешенек посреди поля битвы, трусливые враги, дабы не рисковать своею жизнью, предложили ему сдаться. Но он на это не согласился, и тогда они задумали захватить его в плен коварством и хитростью: пообещали ему вдвое больше жен, чем у него было, а также два табуна породистых скакунов или три табуна, не помню, и даже волшебный раритетный лук самого бога Якечи. А ко всему прочему золотой прижизненный памятник на родине...

     Там в легенде говорится, что много чего предлагали, - сейчас, ваше величество, уже не воспроизведу в точности. У хаббсов, знаете ли, каждый год легенды переписываются и список обещанного растет, так что теперь там обещают не то удвоить процентные ставки на выплату дани, не то платить за год как за десять... В общем, хорошего из этого в любом случае ничего не выходит. Юркич-хан, как истинный патриот, категорически не соглашается, и тогда враги решают его незамысловато убить...

     Оттобальт участливо вставил:

     - Я бы убил.

     Муспапс, на которого перестали обращать внимание, любезно растягивал рот от уха до уха (а уши у хаббсов большие, растопыренные и с костяными выростами, что совершенно не способствует пробуждению какой-либо симпатии к их обладателям).

     Оттобальт уперся взглядом в лицо, способное покоробить натуру тонкую и впечатлительную, пробормотал про себя: "Тьфу ты, гадость. Не дай Душара, приснится что-то похожее", - и с облегчением отвернулся к Мароне, пухлощекая физиономия которого показалась ему просто прекрасной.

     Вот уж воистину - все познается в сравнении.

     Марона тяжко вздохнул, но продолжил:

     - Но, завидев эти бесчинства с неба, бог любви, смерти, блаженства и изобилия Рядилло - у них это одно и то же лицо - не позволил надругаться над умирающим героем. Он спустился с облаков и забрал его в свое вечное царство. В этом царстве, по моим подсчетам, таких спасенных уже человек пятьсот наберется.

     До его величества медленно доходил смысл легенды.

     - А эти коварные, жестокие и трусливые враги - это, выходит, мы? И этот ушастый будущий трофей смеет намекать на то...

     - Что вы! Что вы, мой повелитель! - засуетился Марона. Он только представил себе, какой страшный международный конфликт разразится в ту секунду, когда разгневанный Оттобальт спустится с трона и своими руками примется восстанавливать попранную справедливость прямо по голове хаббского посла...

     Несчастному министру захотелось на какой-то миг стать Нучипельской Девой и мирно дрыхнуть в дальних покоях Дартского замка, знать не зная о том, что здесь творится, но, увы, сия роскошь была ему недоступна. И поэтому он бросился успокаивать возлюбленного монарха:

     - Это такая стандартная форма легенды, принятая во всем Хаббсе для упрощения процедуры воспевания павших героев. Там только имена подставляют, а прочий текст идет без изменений. ("Что я несу?" - подумал Марона, но зацикливаться на этой мысли не стал.) И потом, я бы и сам с Хаббсом повоевал не без тайного удовольствия, однако же вдумайтесь, мой король, какой убыток это принесет вашей казне. Опять придется экономить на мульчапликах.

     Это был уже удар ниже пояса, но первый министр, чтобы выжить, пользовался сейчас всеми доступными приемами.

     При мысли об экономии на милых его сердцу мульчапликах Оттобальт взгрустнул, а значит, перестал гневаться на злопакостных хаббсов.

     - Так, хорошо, - уточнил он. - А какое отношение эта белиберда имеет ко мне, если я их Юркич-хана казнил еще в позапрошлом году? - Тут король указал в сторону сидящего перед ним на корточках посла. - Он что, думает, что я и есть этот, как его, бог любви и изобилия?

     Марона ступил на зыбкую почву дипломатии:

     - Тут, мой повелитель, главная проблема заключается в том, что они, - и он обернулся в сторону сидящего посла, - частично не уверены, что Рядилло забрал их героя к себе, а думают, что он по сей день томится где-то в наших подземельях.

     - У них что, легенды слагают одни, а думают другие? - рассердился Оттобальт. - Пусть определятся в конце-то концов, погиб он славной смертью или сидит в наших казематах!

     Марона не удержался от язвительного замечания:

     - У них, ваше величество, одни слагают легенды, чтобы другие с легким сердцем могли наследовать славным предкам.

     - То есть потомки этого головореза однажды могут объединиться в общество "Стопами Юркич-хана" и попытаться просочиться в очередную легенду, нападая на Упперталь?

     Марона ощутил глубокое удовлетворение, поняв, что монарший гнев направлен в нужное русло и теперь можно немного расслабиться:

     - Именно так и есть, мой повелитель.

     Оттобальт сверкнул глазами:

     - Передай этому летописцу, что его легендарный Юркич-хан за свой последний поступок вряд ли попадет в царство любви и блаженства и уж тем более - никак не обратно на родину.

     Произнеся эту великолепную речь, король слегка отвлекся и не без интереса принялся оглядывать длинные ряды трофейных черепов, украшавшие стены парадного зала. Затем поманил пальцем Сереиона, который во время приема молча возвышался по правую руку от повелителя. Сереион выглядел внушительно: рост, стать, разворот плеч, сияющие доспехи.

     Хаббский посол поглядывал на него с опаской. Сереион давно уже вошел в их народные легенды и предания, которые при описании столкновений уппертальского гвардейца с национальными героями становились какими-то невразумительными. В основном ныне уже покойные хаббские герои раз эдак пятьдесят своей могучей рукою отправляли к Душаре все еще живого Сереиона, и только в нескольких случаях было соблюдено правдоподобие: земля разверзалась, поглощала уппертальца и исторгала его живым и невредимым уже в Дартском замке.

     Словом, столкнувшись с Сереионом нос к носу при дворе Оттобальта, Муспапс явно чувствовал себя не в своей тарелке.

     Когда гвардеец склонился к нему, король горячо зашептал в подставленное ухо, тыкая пальцем в сторону костяных трофеев:

     - А вон тот, четвертый слева во втором ряду, разве это не Юркич-хан?

     Сереион внимательно вгляделся в череп и компетентно заявил:

     - Четвертый слева, ваше величество, это череп его троюродного дяди. Он нам достался после двухдневной битвы на Чуфанском плато. Помните, когда вы Пуримурзилю выбили два передних зуба за то, что он вас обозвал мульчапликом?

     - Мерзавец! - зашептал король. - Конечно, помню. Ты полагаешь, это его череп?

     Сереион еще раз вгляделся в пустые глазницы:

     - Видите, у него как раз двух зубов спереди нет. Это должен быть Пуримурзиль. И это точно не Юркич-хан.

     Король продолжил разговор все тем же шепотом, но уже с сердитой интонацией:

     - Тогда какого пичкамута он здесь делает? Я же просил дырявые, беззубые и проломленные черепа сюда не приносить! Во-первых, это жутко неэстетично, во-вторых, признак дурного вкуса, а в-третьих, мы же не варвары какие-нибудь, а цивилизованные люди. Я уже не говорю о том, что никогда не любил Пуримурзиля и не собираюсь видеться с ним каждый день после его смерти. Чтобы завтра, нет, сегодня его, - король еще раз энергично ткнул пальцем в беззубый череп, - немедленно убрали в музей.

     Сереион немного замялся:

     - Осмелюсь заявить, ваше величество, что там еще со времен вашего дедушки приблизительно такими некондиционными черепами уже два подвала завалены.

     Посол внимательно смотрел на пантомиму, которую разыгрывали Оттобальт и его любимый военачальник, и в голове его рождался хитроумный замысел. Когда план окончательно созрел, хаббс многозначительно посмотрел на министра Марону. Марона многозначительно посмотрел на хаббса, потому что понять, что привлекло внимание возлюбленного монарха, все равно не мог.

     Тем временем Оттобальт пытался отстоять свое понимание гармоничности и изысканности интерьеров:

     - Ну так что - два подвала? Да хоть десять, но это же не повод для беспорядка. Такое впечатление, что на уют, всем, кроме меня, плевать. Ты приглядись получше, как зал выглядит. Послам стыдно в глаза смотреть, живу как людоед на болоте...

     Сереион был холоден, тверд и неприступен:

     - Вы совершенно правы, ваше великолепие, но из всего, что у нас есть, этот самый благопристойный, так что заменить его будет нечем.

     - Ничего, пускай пока так побудет, - безмятежно улыбнулся король. - А потом повоюем с кем-нибудь и выберем что-нибудь привлекательное из новых поступлений. А?

     Сереион деликатно, но категорически отрицательно отнесся к этой идее возлюбленного повелителя.

     - Вынужден не без прискорбия напомнить вашему величеству, что нынешний год в Вольхолле, согласно моде, объявлен годом симметрии. И нам волей-неволей приходится соблюдать новые правила, что в данном конкретном случае означает - снять с противоположной стороны ваш любимый трофей, череп Зифянтия Третьего Кровавого.

     Оттобальт обиженно поглядел на своего полководца:

     - Ну что это за жизнь? Даже в собственном замке правит какая-то мода, а не я. Этого нельзя, того нельзя, сего - и думать не моги. А если я сейчас начну всем и все запрещать? Тогда вы хором запоете, что Оттобальт-де и тиран, и деспот, и этот... как его?

     - Самодур, - четко выговаривая каждую букву, подсказал гвардеец.

     - Вот-вот, - закивал король.

     - Моду изобрел не я, - с достоинством напомнил Сереион. - Я всего лишь пекусь о том, чтобы уппертальский двор выглядел жемчужиной среди прочих королевских и княжеских дворов Вольхолла.

     Его величество кинул печальный взгляд на любимый череп Зифянтия Кровавого и после непродолжительного любования оным установил, что жизнь без этого трофея будет гораздо менее мила, нежели с ним.

     - А нельзя придумать что-нибудь спасительное? - с надеждой зашептал он. - Скажем, попросить мастера чучельных дел Ликасюту, чтобы он приделал Пуримурзилю чьи-нибудь зубы? Чтобы красивенько было, а не как в лавке подержанных черепов для тех, кто не в состоянии сам раздобыть себе достойную вещь.

     Сереион оставался несгибаемым:

     - Подделка фактов, мой повелитель, нарушит историческую достоверность. Что о вас подумают потомки?

     Громкий шепот раздосадованного Оттобальта достигал самых дальних уголков обширного тронного зала:

     - Я себя начинаю чувствовать как выпускник на нутичемском вечере. И я подозреваю, что с таким отношением к моей августейшей персоне я не доживу до лицезрения своих потомков. Так что мне вообще наплевать на то, что они обо мне подумают.

     Сереион демонстративно уставился в потолок.

     Все время, пока Оттобальт яростно спорил с Сереионом, посол Муспапс строил глазки министру Мароне, а Марона строил глазки Муспапсу, отчаянно пытаясь придать неожиданной ситуации вид того официального приема, с которого все и начиналось.

     Хитроумный хаббс понял одно: король и Сереион слишком часто и внимательно рассматривали один из черепов, висевших на стене, - и этот череп наверняка был крайне важной вещью. Скорее всего это и были останки злополучного Юркич-хана - неоспоримое свидетельство его гибели, каковое Муспапс решил добыть во что бы то ни стало для демонстрации на родине.

     Он пошевелил ушами, оскалился (ох не зря в Вольхолле была популярной поговорка: "Скалится, как хаббский череп") и елейным голосом произнес:

     - Моя скромно просить этот голова, - и он указал на беззубый череп, - как факт казнить, а не спасаться. Моя предлагать меняться. Что хотеть великий король?

     Едва-едва успокоившийся после спора с Сереионом Оттобальт ошарашенно воззрился на хаббса:

     - Марона, он опять чего-то хочет. А ты объясни ему, что я не тот, за кого он меня принимает. То есть я-то тот, но не тот, кто он думать... Вапонтиха ему в глотку! Скоро я окончательно потеряю голову и ее можно будет вывесить здесь на стене напротив Зифянтия. В общем, растолкуй послу, что по ряду уважительных причин мой ответ отрицательный. И вообще, я обедать хочу, а там в приемной еще целая толпа таких же...

     Марона с готовностью склонился к королевскому уху и заговорил так, чтобы слышали его только Оттобальт и Сереион:

     - У меня, ваше величество, есть идея, которая вам понравится своей незамысловатостью и легкостью исполнения и позволит немедленно приступить к долгожданной трапезе.

     Король насторожился. Все незамысловатые идеи первого министра в итоге сводились к ужесточению режима экономии государственных денег, сокращению тяжелой рыцарской конницы, диким спорам по поводу покупки нового оружия и обязательно завершались выпадом против несчастных мульчапликов, которых Марона отчего-то на дух не переносил.

     - Ну, выкладывай свою идею.

     - А давайте отдадим этому выходцу из орды какой-нибудь череп из тех, что валяются без дела внизу, и скажем, что это и есть голова его Юркич-хана. Да для укрепления дружбы и взаимопонимания между двумя нашими государствами и беззубого Пуримурзиля не жалко, все равно вы, ваше величество, его никогда не любили.

     - Не любил, - растерянно подтвердил Оттобальт, окончательно растерявшись.

     - И зачем тогда нам сдался этот Пуримурзиль? - настойчиво вопросил Марона.

     - Для симметрии, - поведал король глубокомысленно.

     Глаза первого министра медленно полезли на лоб. Сереион тоже не остался в стороне от обсуждения:

     - Подтасовка фактов нарушит историческую достоверность, - упрямо повторил он. Но тут же вспомнил, что факты говорят не в пользу Упперталя, а потому историческая достоверность ни к чему, и совсем иным голосом добавил:

     - Впрочем, отчасти это уже не наша история.

     Оттобальт понял, что снова пропустил что-то важное и что драгоценные подданные совершенно не собираются посвящать его в детали.

     Посол Муспапс тревожно ожидал ответа на свою просьбу.

     - Какая еще подтасовка фактов? Почему не наша история? Теперь я ничего не понимаю, - взмолился король.

     Марона расцвел самой чарующей из обширного арсенала своих улыбок:

     - Ничего особенного вам и не нужно понимать, ваше величество. Просто следует учитывать, что хаббская история основана на вымысле, а наша - на правде. Вот и получается, как вы сами мудро и проницательно заметили, что, с какой стороны ни посмотри, ответ отрицательный. Но череп отдать все-таки стоит, поэтому ответ наш положительный. А что касается симметрии, то неужели не найдется чем заменить какого-то беззубого Пуримурзиля?

     Король понял, что если еще немного поглядит на любезно улыбающегося Муспапса и его шевелящиеся уши, то окончательно утратит веру в светлое будущее:

     - Так, с меня хватит, - решительно подвел он итог переговоров на высшем уровне. - Дайте этому проходимцу, чего он хочет, всучите, кого хотите, и вытолкните отсюда, потому что втроем вы меня точно доконаете.

 

***

 

     Жаркий летний полдень.

     Довольно большое лесное озеро, спрятанное в самой чаще леса.

     Тишина.

     Божья благодать.

     Даже теплый ветерок так лениво и неохотно трогает стебельки осоки, что они не шелестят, а лишь едва заметно колышутся.

     Выползла на плавающее под самым берегом бревно маленькая лягушка, открыла было рот, чтобы квакнуть, но передумала и плюхнулась обратно, в теплую, как парное молоко, воду. И круги разошлись медленно-медленно и совсем недалеко.

     Нечто огромное, похожее на какой-нибудь тысячелетний дуб-рекордсмен с замшелой грубой корой, примостилось в душистых травах, сладко посапывая и негромко беседуя.

     Может ли такое быть, спросите вы?

     Может, если речь идет о Гельс-Дрих-Энне, трехглавом водяном драконе, страннике, маге и мыслителе, известном на весь Вольхолл. Легенд о нем было сложено великое множество. В частности, утверждали, что он родился неизвестно где и пришел неизвестно откуда.

     На самом деле Гельс-Дрих-Энн мог путешествовать по мирам и временам, там завтракал, здесь обедал чем бог пошлет. Несмотря на проявлявшиеся периодически людоедские замашки, был большим гуманистом, и за советом к нему шли отовсюду. Он редко когда отказывал, обычно старался помочь по мере сил. Поэтому помощи и защиты у него просили и жук, и жаба.

     Что же до трех голов, то они у дракона были каждая со своим вкусом, наклонностями и характером. Так что самые важные вопросы решались у них тайным голосованием.

     Сейчас голова Гельс как раз неспокойно спала, пуская носом струйки дыма и бормоча что-то маловразумительное, а головы Дрих и Энн тихо, чтобы ее не беспокоить, обсуждали сложившуюся ситуацию.

     - Ээ-э, нет, батенька, - незнакомым голосом заявила голова Гельс, - пожаг миговой геволюции так не газдувают, так только одна пгофанация выходит.

     Голова Энн печальным шепотом пожаловалась голове Дриху:

     - Это с ним уже с прошлой недели продолжается, с тех пор как он сожрал кружок марксистов.

     - Подумаешь, марксисты, - недовольно заявил Дрих, - мы вот позавчера хор этих, далеко продвинутых, которые по утрам прыгают, хлопают в ладоши и песни поют...

     - Свидетели Конца Света и Братство Желтого Луча, - подсказал Энн.

     - Именно-именно, - закивал Дрих. - Тоже на завтрак употребили, и ничего - не поем. - Тут он широко улыбнулся во всю необъятную пасть. - А ты видел, как они построятся на берегу на утренней зорьке и давай часа два горлопанить: "Я теперь не один, я твой сын, ты мой отец, ты со мной на работе, в трамвае, в туалете, буду нести твой свет людям до гробовой доски, аллилуйя, аллилуйя!"

     - Дык там у людей жизнь нервная, тяжелая. Инфляция, девальвация, сплошные экономические и политические кризисы, - сочувственно молвил Энн. - Какая психика это выдержит?

     - Но слова-то и рифмы могли бы придумать и получше, - не унимался Дрих. - А если бы нас как следует проняло?

     Энн живо представил себе трехголовый ансамбль, исполняющий на утренней зорьке гимн Желтому Лучу, и содрогнулся.

     В этот момент и высунулась из близлежащих кустов голова драконши Аферты.

     - Ужасно. Как говорят у нас, у драконов, ни уму ни сердцу.

     Дрих и Энн искренне обрадовались:

     - Привет, красавица, какими судьбами тебя сюда занесло? Только не ври, что захотела старика увидеть.

     Аферта кокетливо улыбнулась:

     - Не такой уж ты старик, как я погляжу. Небось по-прежнему за дамами ухлестываешь по всем измерениям.

     При упоминании о прекрасном поле длинные уши Гельса затрепетали, и он моментально проснулся:

     - Что касается всех измерений, то это ты лишку хватила. Нынче жизнь не та, нашего брата днем с огнем не найдешь, остались только те, что под водой обитают или в глухомани живут. А кому не повезло и кто в центре цивилизации застрял - те от ученых прячутся, плодом воспаленного воображения прикидываются.

     Аферта участливо вздохнула:

     - Или как ты: и то, и другое, и третье.

     - Верно, - согласился Гельс-Дрих-Энн, - как я. По мирам шатаюсь, приключений на свои головы ищу. Там позавтракаю, там пообедаю, там галлюцинацией притворюсь, а где и свои порядки наведу.

     Аферта сочла, что неофициальную часть на этом можно закончить и приступить к делу.

     - Кстати, о порядке, - быстро сказала она. - Есть у меня к тебе одна большая просьба. По пустякам я бы тебя беспокоить не стала, но тут только на тебя надежда.

     - Излагай.

     - Ты ведь давненько домой не заглядывал? - уточнила Аферта.

     - Порядком, - признался Гельс-Дрих-Энн. - Настроение было такое легкомысленное, что я предпочел побродить по захолустным мирам, от греха подальше.

     - А вот пока ты по захолустьям мотался, в наших краях объявился зверь могучий, диковинный, - напевным голосом сообщила драконша. - На вид вроде нашего роду и племени, но абсолютно невоспитан: дикарь, драчун и грубиян. Я бы даже сказала - варвар. Молодому Ушлафу от него уже на орехи досталось, да и я чудом неприятностей избежала. А уж я, как ты сам понимаешь, существо далеко не безобидное. Разгуливает этот незнакомец по нашим угодьям, как по своей родной пещере, но самое главное, что при нем состоят люди. Человек пять, не больше, но охраняет он их, как собственных детенышей, - ни на шаг от них не отходит и все время бдит, чтобы их кто ненароком не огорчил.

     Дракон явно заинтересовался:

     - Что за люди такие? Давай поподробнее.

     Аферта пожала крыльями:

     - Не знаю, не знаю. Я странствовала меньше твоего, так что утверждать не берусь, но будто бы нездешние. Говорят на непонятном языке, запах от них такой непривычный - словно цветами благоухает. Одежда тоже удивительная, пятнистая, как шкура мечезубого пумса; предметы некие в руках, будто оружие наготове держат, но кого этими палочками можно поразить - ума не приложу! Но главное, что они обладают властью над драконом и он им беспрекословно повинуется. Даже стыдно - какой-никакой, а родственник, и вот... докатился.

     Гельс, Дрих и Энн понимающе переглянулись. Покивали друг другу.

     - Кажется, я знаю, о ком ты говоришь, - изрек наконец Энн.

     Он сделал внушительную паузу и внезапно заговорил на чистейшем немецком языке:

     - Хальт! Хенде хох! Вас ист дас? Вас воллен зи? Шпрехен зи дойч? Нихт шлиссен! Шнелле!

     Аферта восхитилась:

     - А что? Очень даже похоже.

     Гельс-Дрих-Энн печально вздохнул:

     - Это плохо, что похоже. Ты вот что, держись от этой веселой компании подальше, а то сей варварский дракон сделает в тебе большую-пребольшую дырку. Он фанатик, ему на все наплевать, у него свое кино в голове.

     Аферта пригнула к земле великолепную голову и вздыбила гребень:

     - Что в голове?

     Дракон сообразил, что лекция об искусстве кинематографии и его основных этапах в данный момент несколько неуместна, а потому расстроился еще больше. Читать лекции Гельс-Дрих-Энн любил.

     - Я имел в виду, что полосатый защищает не только людей, но и идеалы, за которые они воюют.

     Аферта растерялась:

     - А они воюют? С кем?

     - Да с кем угодно, - ощерилась голова Дрих. - Например, с теми, кто с этими идеалами не согласен.

     - Бред, - выдохнула Аферта струйки синеватого дыма.

     - Бред не бред, а к нему не суйся. Он парень серьезный, для драки создан.

     - Так он военный?

     - До мозга костей, и к тому же почти неуязвимый. Шкура толстенная, лапы могучие, в голове - ни одной мысли. Молись предкам, чтобы он здесь один был, потому что обычно эти твари водятся целыми стаями. Когда такая стая нападает, то выстоять против нее нормальному дракону невозможно. А люди ими руководят, ибо своего ума у полосатых нет: как им скажут, так они и поступят.

     - Какой ужас! - воскликнула драконша. - Что же нам делать?

     Гельс-Дрих-Энн поднялся на лапы и потянулся. Был он так велик, что исполинская Аферта на его фоне показалась хрупкой и беззащитной девочкой, едва вышедшей из младенческого возраста. Она с благоговением задрала голову и оглядела великолепную гидру.

     - Что делать? Что делать? - обратился Гельс к Дриху и Энну. - Не знаю, как вы, но я бы посоветовал сохранять спокойствие, проявлять недюжинное терпение и выдержку. Как говаривал один клерк с двадцатилетним стажем, съеденный нами в заповеднике в далекой Небраске: "Все равно восемьдесят процентов всех существующих проблем неразрешимы, а двадцать - разрешатся сами собой". Мудрый был человек.

     Головы Дрих и Энн выразили живейшее согласие.

     - Меня сейчас, - продолжил Гельс, - гораздо больше волнует другое: что этот механический дракон делает в наших краях и как он сюда попал?

     - А меня волнует, как от него избавиться, - не выдержала Аферта.

     - От него не надо избавляться, - наставительно сказала гидра. - Он сам себя рано или поздно погубит, он ведь нездешний, пришелец из другого мира. Это мне доподлинно известно. А чужаки в чужих краях не выживают, разве что они попали сюда по особым причинам и с какой-либо тайной миссией. И тогда вмешиваться в ход событий тем паче не следует.

     - Но не сидеть же нам со сложенными лапами, пока он здесь всех не перекалечит и не убьет в угоду своим людям! - возмутилась драконша.

     - Неплохо было бы с ним потолковать, - предположил Гельс-Дрих-Энн, - но, судя по всему, он в нашем обществе не нуждается и любого, кто к нему сунется со своими дурацкими разговорами, ожидает нелегкая участь Ушлафа. Так что передай всем, кого увидишь, чтобы были предельно осторожны, не высовывались и в драку не лезли. Это мой совет, а что касается дела, то тут - как фишка ляжет (Аферта даже не стала переспрашивать, что такое "фишка", удовлетворившись тем, что общий смысл был ей все равно понятен). Если мне суждено с гостем встретиться, то я все улажу. А если нет, не взыщи, специально на старости лет гоняться за ним не буду.

     - Понятно, - пробормотала драконша. - И на том спасибо.

     - Да ты не расстраивайся прежде времени, красавица, не то будешь такой же трехголовой, - пошутил Гельс. - Ничего в этом мире просто так не случается. И уж коли ты мне о полосатом поведала, задачу поставила - значит, судьба изыщет способ и решение мне подкинуть.

 

Глава партизанская, неприметная

 

     Не привлекай на себя огонь противника. Это раздражает людей, которые тебя окружают.

     Артур Блох. Военные законы Мерфи

 

     Если вы ущипнули себя, но видение не исчезло, ущипните видение.

     Ген. Малкин

 

     Извилистыми партизанскими тропами шел к победе отряд Тараса Салонюка. В пути его подстерегали многочисленные трудности и опасности, и если мы так долго не возвращались к судьбе этих героев, то это еще не значит, что мы о них забыли. Очутившиеся в классово чуждом им Вольхолле, вдали от руководящих и направляющих органов, наедине с непредсказуемым будущим, партизаны не растерялись.

     Правда, они знать не знали, что это какой-то Вольхолл, а не любимая родина; что же до руководящих и направляющих органов - то здесь образованный Перукарников часто цитировал Александра Сергеевича Грибоедова, который говаривал: "Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь". Что же до будущего - то оно им представлялось ясно как на ладони. Они обязаны были догнать и обезвредить немецкий танк, и чего тут такого непредсказуемого? Рванет, сволочь, как миленький.

     Одним словом, никаких неожиданностей партизаны не ждали; а странную историю с перемещением в пространстве и времени давно уже не обсуждали. Постановили, что все неприятности в мире - от женщин, в данном случае - от Гали, и думать забыли.

     Поэтому неприятнейшим сюрпризом оказался для Тараса Салонюка тот вид, что открылся ему при разглядывании окружающего пейзажа в верный командирский бинокль. Как совсем незадолго до этого Дитрих фон Морунген, так и партизанский командир Салонюк был до глубины души потрясен зрелищем замка, высившегося перед ним на холме, - с башенками, зубчатыми стенами, бойницами, флагами и всей прочей средневековой дребеденью.

     Вот тут и наступила революционная ситуация, когда одни все еще не могут, а другие уже не хотят. В том смысле, что в Уппертале не могли жить не в замках: архитектура у них была такая, фортификация опять же и соответствующий исторический период. Одним словом, иначе было невозможно.

     А вот Салонюк не хотел верить своим глазам и признавать очевидный факт, потому что в таком случае ум у него заходил за разум, а мозги вскипали. Салонюк, не любивший, когда кипел его разум возмущенный, решил, что дело плохо. Так он и сформулировал:

     - Погано дило, хлопци, - упавшим голосом молвил Тарас, не отрываясь от окуляров бинокля. - Ой, яке лихо...

     Сидорчук забеспокоился:

     - Що таке, командир? Багато нимца лизе?

     Салонюк даже не обернулся в его сторону:

     - Гирше.

     Нетерепеливый Жабодыщенко изо всех сил сощурился, пытаясь таким образом разглядеть что-нибудь в туманной дали. Со всех сторон посыпались вопросы:

     - Що, знов эсесивци?

     - Каратели? Каратели, да?

     - Танкив десятка с три?

     - Противный враг, однако, - уточнил Маметов.

     Похоже, что командир партизанского соединения не на шутку увлекся зрелищем, доступным пока только ему. Он вовсю крутил колесико настройки бинокля и шумно пыхтел, но не говорил ни слова. Только когда Жабодыщенко нетерпеливо потолкал его в бок, Салонюк сообщил:

     - Та ни, ще гирше.

     Сидорчук возбужденно потер приклад автомата:

     - Та шо ж може буты гирше эсесивцив? Чи до нас сам ихний фюрер повзэ?

     Наконец Салонюк оторвался от окуляров и, сурово нахмурив брови, стал держать речь:

     - Тепер я все зрозумив, - торжественно заявил он замершим подчиненным. - И чому фашистська танка як до себе пёрла, и чому тутошни диты, - тут он немного помялся, - тобто папуасы дывно розмовлялы, и чому нам тут все незнайомо.

     Салонюк выдержал паузу, затем опустился на землю, скрестив ноги по-турецки, и пригласил остальных последовать его примеру:

     - Треба систы.

     Перукарников тревожно вгляделся в Салонюка, покопался в своем вещмешке и протянул командиру фляжку с самогоном:

     - Товарищ командир, вы прямо в лице изменились. Хлебните маленько для душевного равновесия.

     Салонюк охотно принял это пожертвование и сделал несколько больших глотков. Перукарников тем временем рассудительно заметил:

     - Что бы ни случилось, а вы это так близко к сердцу не принимайте. Где наша не пропадала. Вон Маметов на любую проблему сквозь пальцы смотрит - так ему море по колено.

     Маметов не очень понял, о каком море идет речь, но на всякий случай решил уточнить, во избежание дальнейших недоразумений:

     - Моя охотник, моя не рыбак, - и самокритично добавил:

     - Рыбак плавать хорошо, охотник плавать плохо.

     Салонюк окинул Маметова долгим и внимательным взглядом и произнес мечтательно:

     - Гарно тоби, Маметов. И я таким був - у дытынстви. Мама тоди пампушки пекла та з часныком до червоного борщу з чорнослывом подавала... Романтыка. - Тут он хлопнул себя по колену. - Ну, хватыть лирычных видступив, треба до основного завдання повертаться.

     Сидорчук уже изныл от нетерпения:

     - Товариш Салонюк, скажить все, як е. Бойци-партызаны до бою готови.

     Самогон у партизан был знатный - стратегически важное зелье. Всего только пара глоточков, а растрепанные нервы пришли в порядок, в голове прояснилось, и Тарас ощутил потребность четко и внятно разъяснить ситуацию своим боевым товарищам:

     - Значить, так, - голосом сказочника начал он, - Галя, будь вона неладна, ось ту зэлэну западню, що в хати була, особысто для нимця зоставыла, бо в такий спосиб выришыла его до ридной стороны видислать. А мы, на свое лыхо, за ным слидом вскочилы, тому зараз, як кажуть, не ворог у нас в гостях, а мы у него дома, тобто у самой середыни цей клятой Нимеччины.

     Перукарников аж присвистнул:

     - Ничего себе - поворотик событий. Ходила девица по воду да нечаянно утонула.

     Маметов совсем не понял, при чем тут Галя и ловушка для немцев, но зато уловил самую важную для себя мысль про утонувшую девицу. Сопоставив известные ему факты, он понял, что Галя - эта самая девица и есть, немец тоже куда-то исчез и горькая сия судьба ожидает теперь весь партизанский отряд. Он переполошился и решительно заявил:

     - Моя совсем плохо плавать, моя дальше не ходить!

     Сидорчук не мог спокойно смотреть, как изводится его товарищ по оружию. Он дружески похлопал Маметова по плечу:

     - Спокийно, спокийно, Маметов, не волнуйся, тут тебе раньше вбьють, чем ты утопнешь.

     Жабодыщенко торопливо перекрестился:

     - Чуе мое серденько недобре, ой чуе.

     Один Перукарников никогда не унывал:

     - Тише, ребята, без паники, - широко улыбнулся он. - Как говорят в народе, незваный гость хуже татарина. И немцам в этом предстоит убедиться на собственной шкуре.

     Салонюк поднял вверх указательный палец:

     - Во, точно! Перукарников дило каже: зараз мы не обычный партизанський пидроздил, а отряд особливого прызначення, бо наша циль - здийснувать в ворожому тылу ризни шкоды та дыверсии, зрозумило?

     У Перукарникова в предвкушении прелестей диверсионных развлечений даже глаза заблестели.

     - Так точно, товарищ командир!

     Сидорчук плотоядно улыбнулся:

     - А як же!

     Вник в суть происходящего боец Колбажан Маметов, перспектива утопления которого отодвинулась на неопределенный срок:

     - А-а, моя не топнуть, моя на фронте биться!

     - Фронт в тылу врага, - заметил Перукарников. - Воспоминания, что ли, после войны надиктовать? А то жалко, если такое название пропадет. Главное - аккуратно обойти вопрос о том, как мы в этом самом тылу очутились. Не про Галины же фокусы объяснять советскому читателю.

     - Наша сила у тому, - гнул свое Тарас, - що ворог ани сном, ани духом про нас не видае - я так соби хотив бы думаты, - значить, преимущество нашего партизанського отряда - неожиданность.

     В том, что внезапность может решить исход боя, не сомневался никто. Каждый из бойцов уже продумывал свой собственный план, согласно которому он будет наносить ощутимый вред проклятому врагу и устраивать диверсии, чтобы подорвать боевой дух противника, внушить ему пессимизм и отчаяние и побудить его сдаться на милость партизан.

     Словом, внезапный вопрос Жабодыщенко выбил всех из колеи:

     - Звыняйте, товарищу Салонюк, - заговорил он торопливо, - а як вы дизналыся, що мы у ворожому тылу?

     Все замолкли, выжидательно глядя на Салонюка, замершего с открытым ртом. Пауза затягивалась, и тогда в ход событий вмешался неугомонный Сидорчук:

     - Жабодыщенко, ты що, з глузду зъйихав? Вже не довиряешь свому ридному командиру?

     Тот замахал руками, оправдываясь:

     - А шо я, шо я? Я тильки спытал, що вже и спытать не можна? Як воно може таке буты, щоб мы из вогню да в полымя вскочили? Щоб ото р-раз, и у саме, можно сказать, логово!

     Перукарников пожал плечами:

     - Микола, я вас умоляю, какая разница, где немца бить: у себя дома или у него? В тылу небось фрицы пожирнее. И товарищ Сталин всем нам лично вручит ордена за проявленный героизм!

     - Ура-а! - немедленно отреагировал Маметов.

     Салонюк понял, что утратил контроль над ситуацией.

     - Тихише, хлопци, тихише, - приказал он. - Бо до нас з того замку, - помахал рукой куда-то себе за спину, - уси фашисты збегуться, та у финали цей середневичной драмы товарищу Сталину никого буде орденами нагороджувать.

     Жабодыщенко схватил свою снайперскую винтовку и лег на землю, пристально вглядываясь через прицел в ту сторону, куда указал его командир:

     - Ага, точнисинько якийсь замок видно! - Полюбовавшись некоторое время открывшимся пейзажем, он продолжил как ни в чем не бывало:

     - Ну та що, у брата мого кума, у западэнцив, таки теж е: от хрест святой, сам бачив.

     Салонюк срочно принялся разглядывать замок в бинокль, чтобы самому убедиться, что он не поспешил с выводами:

     - Тильки не кажи, що мы з-за Гали попалы до брата твого кума.

     Жабодыщенко не собирался сдаваться:

     - А шо там зараз - вийны нема, чи там вже тыл?

     Салонюк, не отрываясь от бинокля, произнес:

     - Жабодыщенко, тоби брехаты, як собаци мух хапаты. Ну що ты не бачишь ниякои разныци миж ридными замками та ворожими? Ворожи в доброму стани, нибыто их вчора построилы. А ридни порушени, пограбовани, на них завжды щось соромнэ намалевано чи напысано, напрыклад: "Тут булы та кохалыся Олесь та Ганна из Полтавы" - та щось у такому роди.

     Жабодыщенко, как не раз уже упоминалось, был существом упрямым и неуступчивым:

     - Та бис их знае, ци замки. Мабуть, их вси у давнину одна артиль будувала, мени вси воны на одне обличчя, тильки цей ще совковська власть захватить не встигла, тому вин не порушеный та не пограбованый.

     Салонюк довольно улыбнулся, предчувствуя, что победит в этом споре:

     - Во, ты теж замитыв ознаки, що совковськои власти немае, а теперь скажи мени, яка у замку може буть власть, коли нема совковськои?

     Не выдержал сын солнечной Азии:

     - Командира, однако, в замке немца сидеть, да?

     Тарас тихонько вздохнул:

     - Бачишь, Жабодыщенко, вже до Маметова дошло, з чим дило маемо.

     Жабодыщенко недовольно забурчал:

     - Цей хлопец далеко пойдеть. Не удивлюсь, як що до Ташкенту.

     Перукарников постарался внести ясность в запутанный и сложный вопрос, каковым всегда является нападение на хорошо укрепленный пункт противника.

     - Ладно, давайте лучше решим, что нам с этим замком делать. Может, когда наступит вечер, пошлем кого-нибудь на разведку, чтобы наверняка выяснить, кто в нем - фашисты или наши.

     Сидорчук сразу заволновался:

     - Про кого ты думаешь, як про розвидку говорыш?

     Перукарников почувствовал себя неловко. Сам он был человеком отчаянно храбрым и в разведку ходил охотно. Он совершенно не собирался отсиживаться в тылу и подвергать опасности своих товарищей. Более того, он совершенно не хотел зря портить им нервы:

     - Могу пойти и я. В чем, собственно, дело?

     Салонюк прервал его хорошо поставленным командирским басом:

     - У мене в отряде кожна людына необхидна. Никуды нихто не пиде, навить якщо с того боку будуть руками махаты и кум, и брат Жабодыщенко.

     Жабодыщенко недовольно уставился на бестолкового Тараса и возразил:

     - Нема у мене брата. То у кума брат, я ж пояснював.

     Салонюк почесал в затылке:

     - Я це образно казав, ничего до моих слов чипляться.

     Сидорчук, который всегда хотел чем-нибудь порадовать начальство, радостно встрял в этот разговор:

     - У мене брат е, товариш Салонюк!

     Печальный Маметов тоже не остался в стороне от дискуссии:

     - А мне мама Маметов-брат не дарить. Нет у меня Маметов-брат ни маленький, ни большой. Ни средненький. Плохо, однако.

     Салонюк потому и был командиром, что никогда и никому не позволял сбивать себя с толку. Что существующий брат Сидорчука, что несуществующий брат Маметова не могли заставить его потерять нить беседы.

     - Зараз мы на войне, и не важно, чия це земля була раньше - наша чи не наша, все одне теперь буде ридна! Сперва зробимо з цей чащи звычайный партизанський лис!

     Жабодыщенко жалобно заголосил:

     - Ой матинка ридна, знову дерева валить та землянки будувать! Ни тоби поисты, ни тоби поспаты - тильки губить прыроду.

     Спохватился и Перукарников:

     - Кстати, товарищ Салонюк, топор наш на хуторе остался, а тут где-то лесосека неподалеку. Мы с Сидорчуком ночью слышали стук, как если бы деревья рубили. Может, позволите мне на разведку прошвырнуться, я мигом - одна нога тут, другая там.

     Салонюк пригорюнился:

     - Не нравыться мени твоя хоробристь, Перукарников. Допрыгаешься, що ото буде - одна нога тут, а другой нет. А поскильки командир вам - и батько, и маты, и начальство, то вин и буде выноватый. И совисть його загрызе... Ну що з тобою зробыш? Кажеш, лисосика?

     Перукарников понял, что появился шанс убедить родного командира начать действовать, и горячо заговорил:

     - Я быстро, глазом моргнуть не успеете! А заодно пожрать чего принесу: хлеба буханочка, соли чуток сейчас бы не помешали. Горилки, конечно, не обещаю, это же дойче-лесорубы, откуда у них горилка, но что-нибудь толковое найду.

     Салонюк кивнул:

     - Добре, тильки захвати з собою Сидорчука та кулемет. Та швыдко и без фокусив, щоб обое поспилы до вечора!

     Перукарников и Сидорчук в один голос проорали:

     - Есть, товарищ командир!

     И бегом устремились в чащу леса.

     Шли они на стук топора, справедливо рассудив, что обычных лесорубов вряд ли станет охранять отряд карателей. К тому же никто не мешает им подкрасться, найти хороший наблюдательный пункт, откуда будет видно округу, и какое-то время присмотреться, что к чему.

     Такая хитрая партизанская тактика позволила им добраться до намеченной цели незамеченными и выйти к небольшой поляне, на самом краю которой стоял грубо сработанный домик с плоской крышей. Повсюду штабелями были уложены стволы деревьев. На опушке леса трудолюбиво стучала топором одна-единственная девица.

     Одежда на ней была явно домотканая, холщовая, серая. На ногах - плетеные чуни. Толстые пшеничные косы были короной уложены вокруг головы. Человек, обладающий поэтическим видением, обязательно бы сравнил девицу с северной богиней или легендарной великаншей Ран - правда, та, кажется, обитала где-то в море, ну да не в этом дело.

     Дело в том, что из двоих посланных на разведку бойцов партизанского отряда ни один не был поэтом. Посему Сидорчук пихнул Перукарникова локтем и заметил шепотом: "И здоровая же бабища!" - а Перукарников откликнулся: "Да, могучая фрау".

     Перукарникова особенно удивил ее топор - тяжелый, на длинном топорище, больше напоминающий секиру. Управлялась с ним девица просто с неприличной легкостью - и доблестные солдаты крепко призадумались о том, каким таким способом выманить у владелицы необходимую вещь.

     - Така як шарахнет нежной ручкою... - развил Сидорчук свою мысль. - Добре, як самим топором по голови не дасть. И як ото у нее инструмент видибраты?

     - Попробуем, - неопределенно пообещал Перукарников. - Нежность, она, знаешь ли, города берет.

     Он пригладил волосы, протер лицо рукавом (трудно сказать - что стало чище, а что грязнее) и выбрался из зарослей на открытое место.

     Девица обернулась на шорох.

     Иван улыбался ей самой обаятельной из своих улыбок - той самой, которая пачками швыряла в его объятия особ женского пола на танцевальных вечерах в клубе машиностроительного завода имени Жертв Революции (в 1947 году дирекция предприятия наконец очнулась и поспешно переименовала его в завод имени Героев Революции). Но не то девица была действительно не советская, а классово чуждая, не то уродилась мужененавистницей, не то была чересчур застенчива - только улыбка на нее не подействовала. Равно как и добросердечное приветствие, произнесенное с жутким акцентом на языке, отдаленно походившем на немецкий.

     - Гутен таг, фройлен! - поведал Перукарников.

     Девица уставилась на него непонимающим взором. При ближайшем рассмотрении оказалась она не так уж и молода, и это окончательно вывело Ивана из себя. Много о себе думает, хоть бы улыбнулась ради приличия. Только врожденное чувство справедливости заставило его признать, что, возможно, и он не стал бы вот так сразу улыбаться странного вида персоне, которая бы вылезла у него из-за спины в военное время и заговорила на непонятном языке.

     Перукарников был человеком разумным и хорошо знал цену своим лингвистическим способностям. Поэтому он решил сразу прояснить ситуацию:

     - Шпрехен зи дойч, фрау?

     Та оставалась безмолвной и неподвижной, словно обратилась в гипсовую статую "Комсомолка с топором".

     Справа донесся приглушенный смешок, а затем ехидный шепот Сидорчука:

     - Перукарников, ты такий же нимець, як я - тубаретка. Не травмуй дамочку своими знаннямы, бо вона ось-ось дуба дасть.

     Услышав шелест в кустах и, очевидно, сообразив, что Перукарников здесь не один, женщина явно встревожилась. Она отошла от Ивана на несколько шагов, выпрямилась, сделала строгое лицо и внятно произнесла:

     - Ачча ясуаза?!

     Перукарников, недовольный выходкой Сидорчука, подавал ему знаки рукой, отведенной за спину. Сложнее всего при этом было делать вид, что ничего особенного не происходит: у кустов вообще существует тенденция шелестеть противными голосами... Он с трудом вспомнил все, что когда-либо знал по-немецки, и родил интернациональную по сути фразу:

     - Мадам, битте ваш топорик на благо партизанской жизни в лесу, - и вытянул руку в требовательном жесте пролетария, требующего следующий булыжник.

     Благо партизан меньше всего волновало вредную девицу. Идеи пролетарского интернационализма были ей чужды, а вот свои имущественные интересы она блюла. В том смысле, что ухватила топор обеими руками, будто заправский вояка. И стало сразу понятно безо всяких слов, что просто так она его не вручит и без боя не сдастся.

     Перукарников как раз размышлял о том, по-коммунистически ли это - оглушить женщину по голове, как часового на посту, и что в таком случае должен делать советский партизан, когда снова послышался голос Сидорчука:

     - Шось твое "шпрехен зи дойч" не работает, Ваня. А ось теби Василь покаже, який треба маты пидхид до дамы, шоб усе було путем.

     Дальше произошло вот что: закатив глаза так, что были видны только белки, вытянув руки с растопыренными, скрюченными пальцами, оскалив зубы в жуткой ухмылке и вывернув ноги коленями внутрь, Сидорчук внезапно появился на поляне. При этом ковылял он на полусогнутых строго в направлении опешившей, побелевшей от ужаса "фрау" - и ворчал и завывал, как целая стая голодных волков.

     Итак, выступает Василь Сидорчук, Советский Союз:

     - Be!!!! Ууу! Be!!!

     Девица дико завизжала, когда жуткое существо приблизилось к ней на расстояние вытянутой руки. Про спасительный топор она и думать забыла - бросила его на землю и стремительной серной метнулась прочь, вереща на ходу:

     - Самбу есса!! Самбу есса!!!

     Сидорчук, весьма довольный произведенным эффектом, распрямился не без труда и подобрал топор. Затем оглядел Перукарникова с видом триумфатора и спросил:

     - Видал? А то - нежность, нежность...

     Перукарников холодно возразил:

     - Ну что ты сделал, Василь?

     Сидорчук скромно улыбнулся:

     - Показав фрау, як у ночи вурдалак до панночки чиплявся.

     Иван тяжко вздохнул:

     - Через пять минут, не позднее, здесь будет рота автоматчиков. Хватай пулемет и давай отсюда драпать, пока нам не показали вурдалаков.

     Сидорчук невозмутимо извлек свое оружие из зарослей и пояснил ситуацию:

     - Ну, скажимо, не рота, а взвид ахтаматчикив; та не через пять, а через десять. И кого воны шукаты будуть - вурдалака, що до панночки чиплявся? Краще поблагодарствуй мени за догадливисть, бо шукалы б воны партизана Перукарникова, що таки не знае нимецькои мовы.

     - Ладно, не обижайся, - согласился Перукарников. - Может, ты и прав. Давай только посмотрим, нет ли в избе чего съестного.

     Через пару минут Иван и вовсе развеселился:

     - Честно говоря, Вася, с такими замашками, как у тебя, для женского общества ты фигура не подходящая!

     Сидорчук не согласился:

     - Чого це, я завждый такий галантный парубок, колы треба... А сюды мы не на танци прыйшлы.

     - Кстати, твой вурдалак очень на настоящего похож - я сам перепугался. Предупреждать надо.

     - А я попереджував.

     - Ничего себе подход к даме, - не унимался Перукарников. - Я уж грешным делом подумал, не случилось ли с тобой чего такого по причине долгого отсутствия женщин.

     Сидорчук немного смутился:

     - Та ни, я цим не хвораю.

     А в покинутой избушке действительно нашлись продукты: ржаной хлеб, какие-то квашеные овощи, целый венок лука и даже горшочек сметаны. К величайшему огорчению бойцов партизанского отряда, ни соли, ни алкоголя не обнаружилось. Но и напуганная женщина безвозвратно канула в чаще - и погони слышно не было. Сидорчук и Перукарников прихватили еще один топор и странного вида пилу и, нагруженные добычей, бегом отправились обратно.

 

***

 

     Партизанская жизнь - это не только истребление врага, организация диверсий и всякие прочие хлопоты. Это еще и единение с природой, что прекрасно в летнее время и совершенно не радует холодной зимой. К счастью для бойцов отряда, в Уппертале как раз был самый разгар лета.

     Цвело, благоухало и пело все, что могло петь, цвести и благоухать. Лес был полон всякой живности, и по этой причине человек, вооруженный снайперской винтовкой с оптическим прицелом, просто не мог остаться голодным. Как не мог остаться голодным и человек, у которого всегда есть в подкладке шапки пара рыболовных крючков и лесочка на всякий случай.

     Жабодыщенко относился как раз к таким запасливым людям; и едва только обнаружилось довольно большое и глубокое озеро с кристально чистой водой, обнаружились и снасти. А буквально через полчаса в пейзаж органично вписался и сам Микола с импровизированной удочкой в руках. При первом же взгляде, брошенном на его неподвижную фигуру, становилось ясно, что он был здесь всегда, и Господь, когда задумывал этот мир, и представить себе не мог, что на берегу водоема не будет удачливого рыболова Жабодыщенко.

     Поплавок, сделанный из найденного на берегу птичьего пера, вел себя просто исключительно, радуя главного кормильца отряда. Он то и дело резко уходил под воду, и удочка изгибалась крутой дугой. Десятка два рыб приличного размера влажно блестели в густой траве за спиной Миколы.

     Да, мы забыли уточнить: утро-то раннее-раннее. Это только Жабодыщенко ради хорошего клева может подняться ни свет ни заря, а остальные лишь начинают шевелиться.

     Сонный Салонюк наблюдает за тем, как его боец ловит рыбу. Сидорчук вообще досматривает самый сладкий рассветный сон. А вот Перукарникову не до того.

     Дело в том, что партизан Маметов сушит у костра свои сапоги. И сапоги - как бы поаккуратнее выразиться? - не только хорошо видны, но и очень хорошо слышны на большом расстоянии всем, у кого нет жесточайшего насморка (к глубокому их сожалению).

     Учеными давно установлено, что разные запахи воздействуют на людей по-разному. Скажем, мускус делает мужчин невероятно привлекательными для особ противоположного пола; апельсин бодрит, а лаванда, напротив, расслабляет. Вне всякого сомнения, сапоги Маметова вполне могли совершить переворот в ароматерапии. И заодно заинтересовать создателей безотказного химического оружия.

     Первое, о чем подумал Перукарников, - что однажды он собственными руками придушит несчастного узбека, а затем уж будет оправдываться перед товарищами по оружию. Второе - ЭТО же запрещено Женевской конвенцией. Разумеется, что вторая мысль была не об убийстве, а исключительно о сапогах.

     Ухватив двумя пальцами за голенище влажный от росы предмет, Перукарников швырнул его прямо в Маметова:

     - Ты ничего лучше придумать не мог? Забери у меня из-под носа эту гадость! Башка на плечах есть?

     Маметов попытался оправдаться:

     - Моя у костра сушить, моя не виновата, что твоя рядом лежать!

     Перукарников осатанел:

     - Смотреть надо, кто у костра лежать! А потом уже что-то делать. Я ж тебя однажды угроблю, и суд меня оправдает.

     Жабодыщенко прошипел:

     - Тихише, хлопци, бо вся рыба втэче.

     Обиженный Маметов принялся прилаживать несчастный сапог с другой стороны костра, где мирно спал Сидорчук, не подозревавший, что кто-то, кроме клятых гитлеровцев, может вот так, на рассвете, без объявления войны учинить красному партизану такую пакость. На происки врага боец Красной Армии и вообще советский человек отвечает сразу, не задумываясь, со всей силой народного гнева.

     Нервно пошмыгав носом, Сидорчук проморгался и внимательно изучил сапог Маметова. В результате этого интернационалист в нем скоропостижно скончался, и Василь сразу припомнил, что каких-то семь веков назад такие, как Маметов, или очень на него похожие, топтали сапогами его родину. Со словами "у-у, Чингисхан" он швырнул бедную обувь прямо в озеро.

     Сапог с шумом и брызгами хлопнулся в воду недалеко от Жабодыщенко.

     Маметов захныкал:

     - Зачем красноармейца обижать? Моя плавать не уметь, моя сапоги сушить вся ночь.

     Сидорчук сердито буркнул:

     - Зализ у чужу солому, ще и шелестыть.

     Жабодыщенко расстроился:

     - Ну що вы за люды, хиба так можно щось спиймать? Як уху поисты, то вси як одын груддю идуть на казанок. А як просыш помовчаты, так тильки товарищ командир примером служить.

     Демонстративно свернув снасти, он начал нанизывать пойманную рыбу на гибкий прутик.

     Маметов, трепетно прижав к груди второй сапог, чтобы его не постигла та же злая участь, бегал взад и вперед по берегу и высматривал в воде свою собственность:

     - Ой, моя пропадать, ой, моя не можна без сапог!

     За спиной Маметова дружно рассмеялись Перукарников и Сидорчук. От их богатырского хохота с Салонюка слетели остатки сна.

     - Ну що вы з ранку рыгочете, бильш нема чого робыты?

     Маметов подбежал к командиру и довел до его сведения:

     - Моя пропадать, моя плавать не уметь!

     - Знаю, вже выучив, - кротко отвечал Салонюк. - Не будеш плаваты.

     - Моя пропадать, - настаивал сын солнечного юга.

     - Та пропады ты пропадом, - обозлился Салонюк, - от вже причепився...

     Перукарников философски заметил:

     - Маметов, товарищ командир, у нас человек с приставкой НЕ: не может, не хочет, не умеет, не любит, не знает.

     Он бы еще долго обличал своего боевого товарища и выпускал пар, однако внимание всех привлек радостный вопль Жабодыщенко, который в данный момент обнаружил совершенно необъяснимый феномен.

     Рыба в буквальном смысле слова выпрыгивала из воды на берег, и ему оставалось только хватать ее и нанизывать на свой прутик. Точности ради следует заметить, что Жабодыщенко это явление феноменальным не считал и над его природой не задумывался. Он был человек практический - и изобилие еды его радовало.

     - Ого! Це дило! Оце так рыбалка!

     Но тут в месте, куда упал сапог, забурлила и вспенилась вода, и из нее одна за другой показались три гигантские головы со встопорщенными гребнями и оскаленными сверкающими клыками.

     Старожилы Вольхолла сразу сказали бы, что на их памяти Великая Гидра Гельс-Дрих-Энн никогда не пребывала в такой ярости.

     Руки у Маметова разжались, и он бессильно выронил второй сапог, Жабодыщенко торопливо перекрестился, а Сидорчук с Перукарниковым схватились за оружие.

     Салонюк закричал на всю округу:

     - Никому без мого дозволу вогню не видкрывать! Жабодыщенко, Маметов, а ну назад!

     Сидорчук, машинально протирая левый глаз, осторожно уточнил у Перукарникова:

     - Ваня, мы ж вчора горилки не пили, правда? Мы ж ее, кляту, и не знайшлы в той хате, правда? Откуда та змеюка?

     Перукарников, не оборачиваясь, ответил:

     - А еще говорят, что зеленого змея на самом деле не существует, что это просто выражение такое.

     Но как бы ни были партизаны ошеломлены и потрясены увиденным, отступили они организованно. Как один. И только Колбажан Маметов так и остался сиротливо стоять прямо перед драконом, тараща на него глаза, которые от удивления стали почти круглыми.

     - Маметов, - надрывался Салонюк, - ты що мене погано чуеш?!

     Маметов, не в силах отвести глаз от диковинной гидры, завороженно отвечал:

     - Моя никогда-никогда такой зверь не видеть. В Ташкенте в зоопарке быть, в Москве в зоопарке гулять - такой большой и красивый не видеть.

     Салонюк напряженно вслушивался в этот лепет:

     - Ну що вин там каже? Говорыть, як тры дни хлиба не ив.

     Неизвестно, чем бы закончилась сия встреча. Возможно, что и ничем. Храбрость храбростью, но недаром изо всех русских полководцев Салонюк больше всего ценил Кутузова, за которым надо было еще хорошенько погоняться, чтобы вступить в смертельный бой. Командир как раз собирался отдать соответствующие приказы: миномет к бою, руки в ноги - и айда.

     Зверушка-то не виновата, что она родилась и выросла в стане идеологического противника и смертельного врага. Она же тварь безмозглая. И связываться с ней недостойно коммуниста с многолетним стажем. Опять же, если сбежать, наверняка целее будешь.

     Словом, вполне логично рассуждал Тарас Салонюк, прикидывая, как короче изложить план действий своим подчиненным.

     Но тут, ко всеобщему изумлению, трехглавый дракон, жутко похожий по описаниям на тех, которые глотали добрых молодцев вместе с конями у Калиновых мостов и похищали красных девиц, вступил с партизанами в контакт. Он наполовину высунулся из воды, учинив на озере жесточайшее волнение, и людям пришлось задрать головы, чтобы как следует его рассмотреть. Гидра была великолепна. Всем хороша.

     Только вот в передней правой лапе держала она сапог бойца Маметова и трясла им в воздухе. Центральная голова согнула длинную шею, приблизившись к оторопевшим бойцам, и вопросила на щирой украинской мове:

     - Ну и хто зробыв цю гадость?!

     Вторая, левая, голова эхом откликнулась:

     - Хто кинув цю гыдоту до моей хаты?!

     Правая прокурорским оком уставилась прямо на Маметова:

     - Мабуть ты, вузькоглазый, тут браконьерством займаешься? Бачу, у тебе другый такий чобит е? 3 тых самых часив, як вы хлынулы из своих монгольских степив, нема спокою...

     Маметов попятился:

     - Моя не рыбак, моя охотник!

     Голова Дрих сердито рявкнула:

     - Что, нельзя по-людски рыбу ловить, обязательно надо западло устроить? Эх, не зря знающие люди говорят: "Вывести бы вас в чистое поле, поставить лицом к стенке да пустить пулю в лоб!"

     Дракон раздраженно швырнул мокрый сапог на берег, и его левая голова - Гельс - снова произнесла по-украински:

     - Ты його хресты, ты його святы, а воно в болото лизе!

     Голова Энн укоризненно заметила:

     - Разве можно такую отраву в воду бросать? Рыба вон вся наутек кинулась, в озере чистого глотка воды не осталось! Люди вы, в конце концов, или не люди?!

     Жабодыщенко, Перукарников и Сидорчук ответили дружным хором:

     - Люди!

     Салонюк же знал, что перед такими монстрами нужно расшаркиваться и вести себя совершенно иначе:

     - Звыняйте, ваше высокоблагородие, - вкрадчиво сказал он, - бильше такого не повторыться!

     Голова Дрих грозно всмотрелась в командира партизанского отряда:

     - А, это ты, Салонюк? А тебя, товарищ Салонюк, надо на партийном собрании как следует проработать за головотяпство и недостойное коммуниста халатное отношение к важному делу организации партизанского движения. Распустил отряд - хуже борделя, понимаешь!

     - В борделе как раз был порядок, - вставила голова Гельс.

     - Тем более.

     Голова Энн внесла свое предложение:

     - Может, его партбилета лишить?

     - Штраф взять за хулиганские выходки, - подбросил идею Дрих.

     Гельс охотно поддержал коллегу и родственника:

     - И в штрафную роту отправить.

     Салонюк и глазам, и ушам своим уже не верил. И от изумления просто утратил дар речи. Великий немой - это очень верно подмечено, как раз про товарища Тараса.

     Перукарников выступил вперед со своим верным автоматом:

     - Не позволю с товарищем Салонюком так обращаться, он не виноват, он спал... то есть отдыхал после тяжелого ратного труда. А в том, что маметовский сапог в озеро попал, виноват я!

     Сидорчук перебил друга:

     - Ваня, та не ходы вокруг да около, кажи ему, як е. Кажи, що цей чобит я у воду кинув... Та хто вин такий, що тут указуе?!

     Голова Дрих недовольно зашипела:

     - Чья бы корова мычала, а твоя, Сидорчук, молчала. Кто каждый год с кумом на ставке рыбу динамитом глушил?

     Энн недовольно добавил:

     - У меня до сих пор правое ухо ничего не слышит!

     Гельс кровожадно улыбнулся:

     - Я тебя еще два года назад мог сожрать, когда ты через речку по ночам к соседской жене плавал! От удивления ожил Салонюк:

     - Жинка Тимофея - твоя полюбовныця?

     Сидорчук стал красным, как вареный рак:

     - Та ни, бреше усе вин.

     Салонюк взялся за голову:

     - Який страх, а я завжды думав, що ты до Маруси залыцяешься.

     Сидорчук был уже не красным, а багровым:

     - Та кому вона нужна, твоя Маруся, вона ничого не умие, даже корову доить. За ней усе маты робыть!

     Разбушевался и Салонюк:

     - Маруся - гарна дивчина, чого ты так разлютывся?

     Сидорчук жестко блюл свои интересы, забыв и о гидре, и о войне, и о немцах. Вопрос был поставлен животрепещущий:

     - Гарна-то гарна, та на що вона мени здалась?

     Гельс-Дрих-Энн понял, что о женщинах мужчины в лесу могут беседовать практически вечно. Три головы в унисон грянули:

     - Эй, там на берегу, оставьте Марусю в покое!

     Маметов тем временем храбро ухватил из-под носа у дракона свои сапоги и отбежал в сторону, торопливо натягивая их на бегу.

     - Однако моя сапоги одевать. Красивый зверя, командир. Можна его домой, до мама брать?

     - О-ее, - только и вымолвил Салонюк.

     - Дома тепло, дыня, чай, - принялся перечислять Маметов все соблазны.

     Гельс-Дрих-Энн от такой наглости сначала несколько оторопел, а затем грозно зарычал:

     - А ты, урюк-башка, еще раз в сапогах в воде окажешься, к маме в Ташкент не попадешь.

     Маметов обиделся на неблагодарного зверя, которого уже собирался угощать дынями и чаем, и храбро заявил:

     - Моя так не сдаваться, моя биться будет!

     - Ой-ой-ой, как страшно! - не выдержав, захохотал дракон. Затем головы Гельс и Дрих, переглянувшись, дружно изрекли:

     - Сейчас ты умрешь, но до того Маметов та сорок его бегемотив споють свою останню писню!

     - Сорок не сорок, - встрял неугомонный Перукарников, - а нашего узбека мы в обиду не дадим!

     Набычился и Сидорчук:

     - Який не е, даже в ядовитых чоботах, все одно вин наш!

     Салонюк выдвинулся на шаг вперед:

     - А ось хто ты такий, це треба ще выяснить!

     Чего-чего, а такого поворота мудрый дракон никак не ожидал. Он привык к тому, что является персоной номер один не только во всех волшебных сказках и легендах, но и в многочисленных исторических опусах. Не узнать его в лицо могли только законченные невежды.

     Голова Дрих широко распахнула глаза:

     - То есть как кто такой?!

     - Зверя. Из зоопарка бежать, однако, - убежденно сказал Маметов. И поделился доверчиво:

     - Моя зоопарк сильно любить.

     - Тебя в любом зоопарке примут как родного, - не удержался Гельс.

     Жабодыщенко высунулся из-за спины Салонюка:

     - Мабуть, ты фашиський прихвостень? - Тут он заглянул в глаза командиру, ища поддержки и одобрения. - Так я кажу, товарищ Салонюк?

     Перукарникову пришлась по вкусу идея выяснить, кто таков незваный гость:

     - По-нашему здорово чешешь, о нас кое-что знаешь, а на вид - одному черту известно, кто ты есть! Может, ты вообще вражеский шпион, переодетый в костюм... - Тут он запнулся, потому что не мог себе представить, что это за наряд на вражеском шпионе и на кой ляд он его напялил.

     На помощь ему пришел Маметов, которому все как раз стало ясно:

     - Чудо-Юдо, однако!

     Гельс-Дрих-Энн оскорбился:

     - Я не Чудо-Юдо, я Гельс-Дрих-Энн! И никакой я не вражеский шпион, а простой волшебник. Говорю на трех тысячах восьмистах пятнадцати языках и могу путешествовать по мирам и временам, поэтому меня каждая собака и каждый жильцутрик знает. Вот, к примеру, вы слышали сказку про Мурципайчик, где беспощадный злодей погибает от руки невинной принцессы?

     Партизаны тревожно переглянулись и покачали головами. Физиономии у них были явно озадаченные.

     Дракон заволновался:

     - Ну как же? А историю про то, как добрый Язьдрембоп задушил своего дядю хвостом внучатой племянницы?

     Все снова переглянулись, изобразив крайнюю степень непонимания.

     - Ну тогда, может, вы помните изображение Фомы Вездесущего с вилами в правой руке и медным тазом - в левой?

     Первым не выдержал все тот же Перукарников:

     - Помню я Фому, не помню я Фому - а ты здесь при чем?

     Гидра возликовала:

     - Ну так он же на мне верхом сидит и бьет меня этим самым тазом по головам. В тысяча триста сорок втором году все разменные деньги выпустили с этим изображением, и они были в ходу вплоть до тысяча восемьсот семьдесят первого, а потом их изъял понтифик Сельжайский и заменил на привычные всем нам платиновые карточки какого-то там Утрастяпского банка.

     Салонюк внимательно оглядел своих бойцов:

     - Шо вин каже? Чи то я погано слухаю, чи то погано розумию?

     Перукарников вспомнил, что лучшая защита - это нападение, и строго вопросил у гидры:

     - Ты вот лучше расскажи, откуда ты взялся и почему у тебя три головы?

     Гельс-Дрих-Энн охотно пустился в объяснения:

     - Я не взялся, тут я тоже живу. А три головы у меня с самого рождения; почему именно три, а не другое число, наверняка не скажу. - Тут он стал что-то припоминать. - Вы про такую речку - Припять - слышали?

     Подозрительный Перукарников прикинул, отвечать ли шпиону, но после недолгих колебаний все-таки признал:

     - Положим, слышали, и что?

     Дракон таинственным голосом:

     - А то, что именно с теми местами связано происхождение моих трех голов.

     - Это как такое может быть связано с обычной речкой?

     Салонюк придержал Ивана за рукав:

     - Погодь, хай розкаже.

     Гельс-Дрих-Энн продолжил:

     - Связано, конечно, не с самой речкой, а с теми местами, где обитали мои предки, - с болотами в районе Припяти. Там родилась моя прабабка, и у нее была одна голова, как у всех нормальных драконов, пока на землю не упала звезда Полынь.

     Сидорчук заинтересовался:

     - Яка зирка Полынь, що це за байка?

     - Это не байка, - нравоучительным тоном произнес дракон, - это легенда, которую у нас в роду передают из поколения в поколение. Так как после того памятного события все мои родственники стали рождаться уже с тремя головами. С тех пор прошло очень много времени и многое изменилось, а я, так сказать, последний трехголовый из моего рода.

     Перукарников - бывалый материалист, марксист и атеист - не мог оставить без внимания вопрос о ворожбе:

     - Волшебник, говоришь, а как нам это доказать можешь?!

     Головы о чем-то пошептались, и голова Дрих изрекла:

     - Смотрите внимательно: сейчас у вас в отряде командует один Салонюк, а теперь... - Дракон произнес заклинание:

     - Баххара, мамара ютонта, мучачес! - И два Салонюка разбежались в стороны, тревожно оглядывая друг друга с ног до головы.

     Бойцы недовольно зашумели: два Салонюка - это было уже чересчур.

     Даже Перукарников испугался:

     - Ладно, ладно, мы тебе верим, а теперь сделай все, как было!

     Дрих пробурчал:

     - Ты забыл сказать - пожалуйста.

     - Трижды пожалуйста!

     Голова Гельс тихо пожаловалась голове Энн:

     - Эх, если бы не красотка Аферта и не долг перед обществом, эти троглодиты уже на все сто были бы моим завтраком.

     Гельс-Дрих-Энн сделал легкий пасс лапами, и Салонюк вновь обрел свою индивидуальность. Он тяжело дышал и бросал на дракона грозные и одновременно обиженные взгляды.

     - Надеюсь, - процедила гидра великосветским тоном, - мы уладили все формальности, официальная часть закончена и теперь можно переходить к делу?

     Салонюк заволновался:

     - Яке дило? Маметов все зрозумив и никогда не пиде в воду у чоботах, так я кажу, Маметов?!

     Маметов утвердительно закивал.

     Гельс-Дрих-Энн задумался о чем-то своем, будто красна девица в высоком тереме; голова Энн предложила остальным:

     - Надо постановить, что они несъедобные, так будет лучше для дела - не отвлекает. Ставим на голосование. Кто за? Кто против? Кто воздержался? Воздержавшихся нет - принято единогласно.

     Сидорчук выдвинулся вперед:

     - До речи, це я кинув сапог, ось тоби хрест, бильше таке не повторыться!

     Гидра медленно вылезла на берег, показавшись во всей своей красе. Партизаны тихо охнули. А Гельс-Дрих-Энн, оглянувшись на озеро, тяжко вздохнул. Голова Дрих тихо произнесла:

     - Придется на пару недель куда-нибудь переселиться.

     Гельс добавил:

     - Надо не забыть всех предупредить, перед тем как исчезнем, чтобы сюда не лазили.

     Энн времени зря не терял:

     - Сделаем так.

     По его велению на берегу через каждые двадцать метров замаячили щиты с надписью: "Водоем закрыт по техническим причинам. Купаться, ловить рыбу и пить воду строго воспрещается! За нарушение штраф - 18 баранов или 2 быка. С уважением, администрация пляжа. Подпись: Гельс-Дрих-Энн".

     Перукарников удивился:

     - Ото, как серьезно! То-то я смотрю, меня пробрало до костей. Маметов, ты что, снова портянки из сапог не вынимал?!

     Гидра даже покачнулась, вцепившись когтями в берег.

     - Ладно, хватит, проехали! А то этот кошмар будет по ночам сниться. Теперь к делу. Вы, стало быть, немцев ищете? - Партизаны выразили живейшее одобрение и интерес к словам Гельс-Дрих-Энна. - Замечательно! - И уже себе под нос добавил:

     - А они ищут вас. Как говорится, кто ищет, тот всегда найдет! Продолжайте в том же духе, товарищи, и победа мирового коммунизма вам обеспечена! Последнего, правда, не обещаю.

     Гельс-Дрих-Энн приподнялся на лапах, закачался из стороны в сторону, все три его головы, глядя в глаза партизан, заговорили монотонными голосами, гипнотизируя бойцов:

     - Слушайте меня внимательно и повторяйте: все нормально, все нормально, вы меня не видели, вы уже забыли, кто я такой. Вы слышите только мой голос, все как обычно, вы дома, вы у себя на родине, делаете свое дело... вы обязаны выполнять волю партии и народа, не расслабляйтесь, продолжайте борьбу, теперь я ваша направляющая сила...

     Вдруг среди общего молчаливого внимания и повиновения раздался бесцветный полусонный голос Салонюка:

     - А чому ты?..

     Дракон все так же спокойно:

     - А тому, що пооткусываю головы к чертовой матери. Еще вопросы есть? Нет? Тогда я исчезаю, исчезаю, идти за мной не надо, бежать и ползти тоже... исчезаю, просто растворяюсь, ауфвидерзейн.

     Последние слова еще звучали в воздухе, а дракон уже исчез в плотном облаке тумана, которое взялось неведомо откуда. Туман вел себя словно живой, расползаясь над озером, предупредительными щитами и замершими на месте партизанами.

     Вскоре он поглотил все вокруг, и люди растаяли в серой дымке.

 

***

 

     Протрясясь весь день в танке и одурев от бесконечной езды, экипаж "Белого дракона" к вечеру мечтал только об одном - размяться, выпрямиться, а если получится, то и выспаться как следует на ровной, желательно мягкой поверхности. Уставшие мышцы ныли и взывали об отдыхе, в глазах (как говаривал классик) скакали эдакие... междометия, и потому проблема поиска Белохаток уже не беспокоила наших героев.

     - Эх, посидеть бы у костра в каком-нибудь уютном местечке, - мечтательно выдохнул Генрих.

     - Может, и выйдет по-твоему, - неопределенно пообещал Дитрих, разглядывая что-то в бинокль.

     Оказалось, что в стороне от того, что Хруммса называл дорогой, в скале, поросшей мхом и пышным зеленым кустарником, командир различил уютный провал пещеры.

     - Стоит осмотреть вон то местечко, - призвал майор. - Если там не слишком сыро, то эту ночь мы проведем с комфортом.

     - Конечно, это не опочивальня в Дартском замке... - вставил Хруммса.

     Дитрих вспомнил замок, безумную фрау, танцевальный вечер на десять мифических персон и содрогнулся. Опочивальни, конечно, грех было хаять, но все остальное отчего-то не вызывало ностальгических воспоминаний.

     - На войне, - веско обронил он, - солдат мечтает не о мягких кроватях, а о такой вот пещере.

     - Не стал бы утверждать с непоколебимой уверенностью, что мечтаю о пещере... - не удержался Вальтер.

     - Ладно-ладно, будет вам, - сказал Морунген, предвидя длинную дискуссию с собственным экипажем. - Нужно сходить на разведку, пока солнце не село. Значит, так. Ганс и Генрих идут со мной, остальные остаются в машине!

     Хруммса задрал голову, пытаясь заглянуть ему в лицо:

     - А я?

     Дитрих мысленно пересчитал всю сотню овечек, которых пасла на лугу девочка Марта, и почувствовал, что ему уже не так остро хочется удушить маленького переводчика.

     - А ты относишься к остальным.

     Хруммса обиделся:

     - Я так не хочу. И это не правильно со стратегической точки зрения.

     Морунген уже в сотый раз давал себе слово немецкого офицера не встревать в споры с проводником, но снова не сдержался:

     - Отчего же это не правильно?

     Хруммса охотно пустился в объяснения:

     - Видите ли, майор, за пределами мощной брони вашего танка вы можете встретить любые формы жизни. И как вы с ними собираетесь общаться без моей помощи - на чистом немецком или как получится?

     Майор взялся за голову:

     - Любые формы жизни в этих краях, мой дорогой, могут быть двух видов: либо русские, либо русские, но не очень.

     - НЕ ОЧЕНЬ в данном случае имеет большое значение, - заметил человечек. - К тому же меня назначили вашим проводником вышестоящие инстанции. Я за вас отвечаю, так что без меня вам никуда идти нельзя.

     И Хруммса начал слезать с танка.

     Морунген подумал, что тут следует или сразу соглашаться, или расстреливать на месте по законам военного времени, третьего не дано. Потому что никакого трепета сиреневому карлику он не внушает и, очевидно, внушить не сможет.

     - Идем, - обреченно согласился майор, - но если в пути отстанешь - пеняй на себя. Мы ждать не будем.

     Хруммса оскалился в своей душераздирающей улыбке:

     - Еще посмотрим, кто из нас отстанет.

     В пещере было совершенно темно, но на редкость сухо и просторно. Пол ровный, усыпанный песком, так что о лучшем месте для ночлега и мечтать не приходилось. Правда, оказалось, что здесь есть множество разветвленных проходов, которые танкисты решили осмотреть на всякий случай. Они осторожно передвигались в узких коридорах, освещая себе путь самодельными факелами, которые отбрасывали на стены причудливые танцующие тени. Хруммса, чьи желтые кошачьи глаза прекрасно видели в темноте, сразу вырвался вперед и теперь шустро семенил где-то вдалеке. До слуха танкистов доносился только топот его маленьких ножек, усиленный эхом.

     Морунген с досадой подумал, что полиглот снова оказался прав.

     Вскоре они обнаружили, что стены пещеры сплошь покрыты странными надписями и рисунками, изображавшими каких-то невиданных животных. Наверняка это были следы неизвестной древней культуры, и немцы с восторгом глазели по сторонам, жалея, что у них нет ни времени, ни возможности вплотную заняться изучением этого феномена. Они отдавали себе отчет в том, какую ценность представляют найденные ими рисунки, и в этот момент совершенно искренне забыли и о войне, и о Белохатках, и даже о собственном танке.

     - Какая непосредственность и какая легкость! - восхитился Генрих, разглядывая изображение какого-то зверя. - Сколько тонких деталей. Несомненно, автор делал этот рисунок с натуры, а не фантазировал. Положительно, Россия - страна чудес...

     - Сплошные темы для диссертаций, - согласился Морунген. - Эх, если бы не воинская дисциплина!

     Из-за поворота вынырнул Хруммса:

     - Ну что, майор, тут вполне можно заночевать. Огонь можно развести недалеко от входа. Пыльно немного, но это не беда. Я здесь раньше бывал, тут безопасно. Кстати, видите ту надпись под потолком? Это я оставил, для потомков.

     - Какое кощунство! - воскликнул Морунген, задирая голову и пытаясь разглядеть, на что указал ему маленький полиглот. Но света оказалось недостаточно, свод пещеры исчезал во мраке, и он ничего не увидел. В конце концов Дитрих решил, что оно и к лучшему: ему трудно было представить, что Хруммса позволил себе такую хулиганскую выходку - оставил надпись на памятнике древней культуры.

     Впрочем, культуру пришлось отложить до лучших времен.

     - Хорошо, - согласился майор. - Остановимся здесь. Ганс, Генрих, несите сюда вещи и зовите остальных, пора браться за дело. Да не забудьте кого-нибудь оставить на часах.

 

     (СПРАВКА: впоследствии выяснилось, что Хруммса, не утративший надежды на спасение, повсюду оставлял тексты на родном языке, дабы соотечественники могли его отыскать. Обнаруженная немцами пещера была одним из мест, куда часто заглядывали экспедиции Союза наблюдателей.)

 

     - Не ожидал от вас, - укорил Морунген маленького полиглота. - Просто варварство какое-то...

     - Бросьте, господин Морунген. Здесь многие пишут, это такая традиция.

     Хруммса добыл из кармана комбинезончика некий странный прибор и с его помощью усеял светящимися знаками около двух квадратных метров каменной поверхности. Морунген широко открытыми глазами взирал на происходящее, стесняясь признаться, что не может идентифицировать этот прибор. Внимательно изучив Хруммсины каракули-иероглифы и не сумев определить, как это надо читать, майор окончательно расстроился и то ли в знак протеста, то ли из-за солидарности подобрал с пола уголек и написал рядом большими буквами: veni, vidi, vici. Затем отошел на два шага и с гордостью оглядел дело рук своих.

     Хруммса тоже отошел шага на два от стены и с видом знатока, попавшего на выставку современного искусства, полюбовался надписью. Затем упрекнул немца:

     - Майор, так нечестно. Кто-то из нас должен писать на родном языке читателя.

     - Какого читателя? - поразился Дитрих. - Это кто-то будет читать?

     Хруммса развел руками:

     - Ну вы даете. Лично я имел в виду местных - это ведь их история. А кого имели в виду вы?

     Дитрих, не желая сознаваться, что с русской грамматикой дела у него обстоят еще хуже, чем с произношением, привел самый веский довод:

     - Ну да, на языке читателя. Не хватает еще угодить в гестапо за то, что я пишу лозунги на языке противника и для противника. Вы не знаете парней Мюллера: у них чуть что - сразу расстрел.

     Хруммса, подтрунивая над не в меру серьезным майором, не желающим даже вдали от начальства заняться мелкими шалостями, вопросил:

     - Вы когда-нибудь видели пещерных гестаповцев? Даже дети в Германии знают, что гестаповцы предпочитают обитать в подвалах либо, на худой конец, в застенках. В пещерах им делать нечего, так что расслабьтесь и наваляйте что-нибудь эпохальное в вашем стиле. Скажем: "Ударим гусеницами по российскому бездорожью". Или вот еще неплохо: "Германец! Люби Германию, мать твою!"

     Дитрих отмахнулся от человечка и поплелся к выходу. Хруммса весело прокричал ему вслед:

     - Только умоляю вас, не пишите у входа: "Оставь надежду всяк сюда входящий"! Это слишком избито, к тому же через полчаса здесь будет куча народу, падкого на сенсации. От этих туристов даже на Марсе не спасешься.

     Что до надежды, то ее должен был оставить всякий, тесно сотрудничающий с германским командованием. Именно об этом думал смертельно уставший, сонный Дитрих, отпирая свой секретный несгораемый чемоданчик и добывая из него путевой дневник. Записи делать не хотелось по ряду причин: и лень было, и смеркалось уже. Но майор фон Морунген строго напомнил себе, что немецкий офицер - это железные нервы, стальная воля, собранная в кулак решимость и что-то еще такое же невероятное, что и побуждает его писать всякую дребедень вечерней порой, вместо того чтобы устраиваться на отдых.

     Усевшись возле теплого мотора, Дитрих открыл пухлый бортовой журнал, достал остро заточенный карандаш и... задумался. Чем больше записей появлялось в дневнике, тем больше это начинало походить на фантастические романы. Впрочем, ни в одном фантастическом романе не встречал он такого нагромождения несуразных и необъяснимых вещей, ситуаций и явлений.

     Майор все сильнее и сильнее сомневался в том, что его детальные, скрупулезные до тошноты заметки будут правильно восприняты начальством. Он поставил себя на место потенциального читателя журнала и не мог не признать, что наверняка бы позабавился, вероятно даже посмеялся от души, изучая его, но затем сдал бы автора текста в психиатрическую лечебницу. Ибо автор не указал на титульном листе, что все это вымысел от первого до последнего слова, а утверждал, что изложенное им - правда.

     Свидетельства четверых членов экипажа особенно не помогут и начальство не переубедят. В крайнем случае в Берлине решат, что танкисты попали в плен и над ними проводились медицинские эксперименты, что привело к необратимой потере чувства реальности.

     "Ффу-ты", - выдохнул несчастный барон. И что прикажете делать? Он колебался еще пару минут, но затем железная немецкая дисциплина все-таки взяла верх. "Делай, что должен, и будь что будет". Этот древний рыцарский девиз Морунген всегда уважал.

     Но только он принял решение делать, что должен, и даже успел вывести на чистой странице дату и время записи, как со стороны башни раздался тонкий смешной голосок:

     - Здравствуй, дружок! Хочешь, я расскажу тебе сказку? Ой, что это я... Все пишешь да пишешь? На признание потомков рассчитываешь или просто рука тянется к перу и бумаге? Эх, сладкие муки творчества... Я бы тоже так хотел, но поверишь ли, мой юный друг, заели суета и хлопоты. Времени нет ни на что, а о нетленном и вечном вообще могу только мечтать...

     Дитрих застыл, словно памятник самому себе, и просидел так около минуты с напряженной каменной спиной. Затем медленно-медленно обернулся...

     На краешке башни танка, болтая в воздухе тонюсенькими ножками и приветливо улыбаясь ему, как старому знакомому, сидел огромный оранжевый не то абажур для лампы, не то мандарин, не то волейбольный мяч. Впрочем, у мандарина были милые и ясные глазки и забавная физиономия. Он потирал крохотные ладошки и всем своим видом давал понять, что готов продолжать занимательную беседу.

     - О чем задумался, дружок? - доброжелательно спросил мандарин.

     Майор сглотнул комок, застрявший в горле, и сипло спросил:

     - Вы... Э-э... Ты кто такой?

     - Ай-яй-яй, - укоризненно покачался мандарин (видимо, это движение заменяло ему качание головой). - Какой же ты невежливый...

     - Кто ты и почему залез на мою машину? - внятнее проговорил Дитрих.

     В глазах у него прыгали цветные пятна и кружились сотни крохотных мандаринчиков, и он с ужасом думал о том, как описать в журнале это существо и свой разговор с ним.

     Мандарин-абажур ничуть не обиделся на сердитый тон и вообще повел себя совершенно спокойно, будто он каждый божий день лазил по секретным немецким танкам и на него орали недовольные конструкторы.

     - Видишь ли, дружок! Она уже не твоя, она принадлежит истории. - Тут мандарин задумался. - Вместе с тобой, конечно. И тебе придется с этим мириться.

     Это и была соломинка, которая сломала хребет верблюду. Принадлежать истории вместе со своим танком фон Морунген отчего-то категорически не захотел. И мы можем попытаться его понять. Виданное ли это дело - обсуждать свой сложный путь в истории с каким-то ошеломительным существом, относительно которого неясно даже, существует ли оно на самом деле или является сложной галлюцинацией.

     Майор даже замахнулся на странное создание и воскликнул "кыш!", как вдруг со стороны пещеры донесся веселый голос Хруммсы:

     - Кого я вижу? Хухичета! Здоров, дружище! Все еще странствуешь по свету, собираешь материал для книги?

     Дитрих потряс головой, зажмурился, произнес в пространство: "Хухичета!!!" Казалось, вот-вот - и из ушей у него повалит дым.

     Хухичета продолжал все так же мило улыбаться. Затем майор строго воззрился на полиглота и со зверским выражением лица произнес:

     - Скажите своему другу, чтобы он немедленно слез с секретного танка. Это приказ! Иначе я буду вынужден принять меры...

     Хруммса отвечал громким шепотом:

     - Тише, тише, майор, не то остальные подумают, что вы сошли с ума. Вы что, не слышали? Это Хухичета - странствующий дух философии. Его сейчас никто, кроме нас с вами, не видит, так что ведите себя сдержанно, как подобает мужчине, аристократу и немецкому офицеру!

     Морунген прикинул, как напишет, что сгонял с танка странствующего духа философии ярко-оранжевого цвета и шарообразной формы - с тоненькими ножками и ручками, и даже зажмурился от ужаса.

     - Этот абажур - дух философии?

     - Нет, дружок, ты очень плохо воспитан, - констатировал Хухичета. - Немудрено, что все так закончилось.

     - Относись к этому философски, - посоветовал Хруммса.

     - А я требую, чтобы все соблюдали порядок и дисциплину! - настаивал Дитрих, не желая даже уточнять, что и чем именно закончилось. Голова у него шла кругом.

     Хруммса состроил гримаску и обратился к приятелю:

     - Хухичета, сделай одолжение нашему майору, спустись вниз. А то он такой нервный, когда речь заходит о его любимом жлезьпыхе, что я за него начинаю беспокоиться.

     Дух философии исчез с башни - растворился в воздухе и проявился уже на веточке ближайшего дерева, где и повис, словно огромный плод:

     - Всегда пожалуйста.

     Морунген, все еще сердясь, обратился к Хруммсе:

     - Так-то лучше. Мы ведь все-таки на фронте, а не на ярмарке, к тому же я вашего Хухичету вижу в первый раз, слава богу! Почему я должен верить, что он дух философии, а не русский шпион?

     Дух и полиглот весело переглянулись:

     - Хухичета, - спросил Хруммса, - ты готов быть русским шпионом?

     Хухичета с готовностью ответил:

     - Нет! Я не пью, не курю и не ругаюсь матом.

     Хруммса обратился к Дитриху:

     - Вот видите, герр майор, а вы заладили: русский шпион, русский шпион. Наверное, ни одного живьем не видели?

     Морунген засмущался:

     - Я ученый, конструктор, танкист, наконец, а не разведчик. И я обязан по инструкции в каждом проявляющем повышенный интерес к моему танку видеть шпиона. А мнение, что все русские курят, пьют и ругаются, - совершеннейшая ерунда. Такое могут выдумать только сами русские.

     Хруммса задумался:

     - Если судить по моему доброму знакомому, господину Бользену, то вы, вероятно, правы. Некоторые русские в виде исключения могут в совершенстве владеть лишь одним из трех этих искусств. Правда, если это не приходится на день Красной Армии, 9 Мая, 7 Ноября, собственный день рождения, день рождения жены, провал резидента, аванс и получку... в общем, всего сейчас не перечислишь.

     Морунген смотрел на Хруммсу как на знатока и сумасшедшего в одном лице.

     - Надо было перед отправкой сюда пройти курсы в разведшколе СД, а то чувствую себя как младенец, лишившийся матери.

     Хухичета поболтал ножками на веточке:

     - Не огорчайся, мой юный друг. У тебя еще все-все впереди. Если не погибнешь, конечно...

     Дитрих печально посмотрел на оранжевый шар:

     - Как у вас тут говорят, спасибо на добром слове.

     Хухичета отчего-то развеселился:

     - Пока с вами Хруммса, бояться нечего. Вот когда он смоется, то пиши пропало.

     Хруммса заинтересовался:

     - А ну-ка, ну-ка, интриган ("Кто это ценит?" - отмахнулся польщенный дух), поведай мне, что нас там ждет впереди такое страшное, что мне придется сматываться?

     Хухичета спокойно заметил:

     - Да собственно, ничего особенного. Все как обычно - война и немцы.

     Морунген заинтересовался:

     - Что? Где-то рядом есть линия фронта?

     Хухичета подмигнул встревоженному Хруммсе, чтобы Дитрих не заметил:

     - Где-то наверняка есть линия фронта.

     Майор посопел, попыхтел, но все-таки решил уточнить:

     - Может, ты расскажешь, как добраться до Белохаток?

     Хухичета повозился на веточке:

     - Я бы рад, да мне нельзя: я дух философии, а не географии. А с поиском Белохаток вам кто-нибудь другой обязательно поможет - есть некоторые заинтересованные лица...

     Морунген, нахмурившись, подозрительно оглядел карлика:

     - Объясните мне, что нужно от нас вашему философски настроенному другу и зачем он сюда пожаловал?

     Хруммса таинственно прошептал:

     - Майор, вы же знаете загадочную русскую душу: кто ее разберет?

     Дитрих проявил настойчивость:

     - А весьма бы хотелось узнать побольше.

     - Не вам одному, - возразил полиглот.

     - Так что, дружок, хочешь, я расскажу тебе сказку? - вопросил Хухичета.

     - Какую сказку?

     - Которая ложь, да в ней намек. И танкистам в ней урок...

     - Майн Готт! Он издевается!

     - Вовсе нет, - вступился за друга Хруммса. - Он хочет помочь.

     - Каким же это образом, позвольте узнать?

     - А сами у него и спросите.

     Майор подумал, что хуже все равно не будет, и потому спросил почти что спокойным голосом:

     - Господин странствующий дух, так что вы все-таки здесь делаете? Зачем пожаловали?

     Хухичета откашлялся и перешел на официальный тон, сразу перестав именовать майора "дружком":

     - Все проще простого, господин майор. Хотя ни вы, ни я не являемся разведчиками, я мог бы вам кое в чем посодействовать. Например, на некоторое время стать вашим связным: в моем лице вы могли бы отправить в Германию устное послание возлюбленной или уведомление своему командованию о том, что с вами все в порядке и с секретным танком тоже ничего не случилось.

     Дитрих какое-то время переваривал полученную информацию:

     - Это с чего же вдруг такая милость?

     Хухичета философски заметил:

     - С точки зрения истории и философии вы - те солдаты, которым не поставят памятника, если, конечно, не считать за таковой надгробный крест.

     Морунген поежился:

     - О памятниках, надгробиях и истории говорить рано - война еще не закончилась.

     Хухичета поглядел на него с явным сожалением:

     - Так-то оно так, но мне вас все равно жалко, и мое предложение остается в силе.

     Танкист гордо выпрямился:

     - Немецкие солдаты в жалости не нуждаются. То, что мы оторвались от армии, еще не повод для сожалений. Нас рано хоронить - мы еще посражаемся.

     Хухичета мягко, как душевнобольному, отвечал:

     - Конечно, конечно, извините меня, ради бога, если я вас чем-то обидел. Просто мне не хотелось бы, чтобы на родине о вас думали как о дезертире.

     Дитрих представил себя занесенным в списки гестапо:

     - Насколько я могу вам доверять? Вдруг вы коммунистический провокатор? Или тайный агент гестапо?

     Хруммса не удержался от комментария:

     - Так и вижу, как Хухичета платит партийные взносы.

     Дух философии никаких эмоций по этому поводу не проявил:

     - Доверять можно на все сто: что пообещал - то выполню, а на большее не рассчитывайте.

     Хруммса решил вмешаться в этот слегка безумный разговор:

     - Майор! Хватит вам вести расследование, вы же представитель научной интеллигенции, цвет нации, можно сказать, а не полицай какой-нибудь. Накалякайте нехитрый текстик исключительно личного содержания, и кто посмеет вас упрекнуть? Могу из особого расположения к вам предложить собственный вариант нежного послания. - И карлик принялся напевно декламировать:

     - "Здравствуйте, моя дорогая Марта Людвиговна. Сообщаю вам из далекой России, что жив я, здоров и воюю помаленьку. А еще скажу вам, разлюбезная Марта Людвиговна, что являетесь вы мне во сне, словно чистая лебедь: будто плывете себе, куда вам требуется или по делу какому - даже сказать затрудняюсь. Только дыхание у меня так сдавливает от радости, будто из пушки кто в упор саданул. И знайте, любезная Марта Людвиговна, что национал-патриотические сражения на сегодняшний день в общем и целом завершены и час всемирного завоевания настает. И придет мне черед домой возвратиться, чтобы с вами вместе строить новую жизнь в милой сердцу родной стороне..." Вы не улыбайтесь, а пользуйтесь, пока я вам предлагаю. Этот текст еще станет классикой. Хотя вы этого, возможно, и не увидите...

     Морунген ошалело поглядел на Хруммсу, затем взял себя в руки и почти что спокойным голосом обратился к пожелтевшему Хухичете:

     - А два сообщения послать можно?

     Дух философии нежно улыбнулся:

     - Вам? Лично? Можно. В виде исключения.

 

Глава, в которой все сталкиваются со странными существами и явлениями

 

     Если это глупо, но работает - значит, это не глупо.

     Артур Блох. Военные законы Мерфи

 

     Всякий, кто пытается уклониться от выполнения боевого долга, не является подлинным сумасшедшим,

     Джозеф Хеллер. Уловка-22

 

     Если ты вдруг нашел смысл жизни, утверждают знающие люди, самое время проконсультироваться у психиатра.

     Экипажу "Белого дракона" скорое посещение психиатра явно не грозило. Они как раз размышляли о тщете всего сущего и о бессмысленности земного существования.

     Танк куда-то ехал, и ни одна собака (и ни одна синаруля, заметим мы в скобках) не могла точно указать направление. Вспоминая о том, что Советский Союз занимает одну шестую часть суши, Дитрих вздрагивал и впадал в панику, кляня себя за вредную привычку читать энциклопедии. Если бы он их не читал, то сейчас не представлял бы себе, сколько времени им предстоит бесцельно блуждать по российским просторам. Иногда он уже мечтал о том, чтобы в проклятом танке закончилось горючее и они застряли где-нибудь в полях или встретили партизан и попали в плен. Да, Сибирь страшна, но еще страшнее вот это подвешенное состояние, больше всего похожее на кошмарный сон.

     Здесь мы рискнем спросить у нашего читателя - а не надоело ли ему, читателю, постоянное упоминание о неуловимом хуторе Белохатки, каковой все еще является конечной целью путешествия наших героев? Надоело?

     А теперь вообразите, как эти Белохатки допекли немцев. Название хутора буквально сидело в печенках у всех пятерых членов экипажа. Осчастливленный личной встречей с оранжевым абажуром - пардон! пардон! - духом философии Хухичетой, командир чувствовал себя подавленно, но и остальные не могли похвастаться бодростью духа и уверенностью в завтрашнем дне.

     Наполовину торчавший из башни барон фон Морунген более всего походил на несчастного благовоспитанного грифа в офицерской фуражке. Генрих, ворчавший что-то себе под нос, - на громадного взъерошенного русского медведя, которому так и не дали угомониться в его берлоге, и теперь он с тоской и изумлением взирает на окружающий мир. Ганс Келлер сам себе напоминал рыцаря, заблудившегося в крестовом походе и обреченного вечно блуждать среди диких сарацинов. Если использовать для сравнения персонажи легенд и сказок, то Клаус Гасс, обитавший в недрах танка, походил на гнома или кобольда - такой же насупленный, сердитый и брюзжащий; а Вальтер Треттау в таком случае - на недовольную жизнью Медузу Горгону.

     Хруммса был похож на Хруммсу. Мир цвел и благоухал, равнодушный к мелким человеческим проблемам. Всевысокий Душара постарался на славу: широкие поля, усыпанные крупными яркими цветами, густые шелковистые травы в рост человека, мотыльки, птички... Благодать!

     Морунген и Хруммса искренне наслаждались этим пейзажем.

     Внезапно гармония была нарушена некой странной деталью, которая просто не могла не приковать к себе изумленный взор наблюдателя. То была какая-то серенькая невзрачная постройка, жутко похожая на вертикально поставленный гробик. Мелькнула и узенькая, вытоптанная в травах тропинка, ведущая прямо к строеньицу.

     Морунген не мог проехать мимо такого чуда, тем более что вот уже полтора дня ничего, кроме мотыльков, бабочек и цветочков, он не видел, и явная примета цивилизации вызвала в нем волну нежных чувств. Даже в горле защипало. Он поплотнее прижал к горлу ларингофон и заголосил:

     - Клаус, стоп машина! Там что-то есть!

     Затем свесился вниз, в башню, и призывно помахал рукой Генриху:

     - Генрих! Выдай мне бинокль!

     Диц покопался в доверенном ему имуществе и пророкотал басом, протягивая командиру драгоценную оптику:

     - Всегда пожалуйста.

     Морунген жадно припал к окулярам и стал крутить настройку.

     - Так, так, так... Что же это такое?

     Вопрос, надо признаться, был вполне риторический, просто майор любил поговорить сам с собой - приятно же пообщаться с умным человеком. Но тут Хруммса автоматически ответил:

     - Туалет "Голубая мечта"!

     Дитрих в недоумении опустил бинокль и вопросительно уставился на всезнающего карлика:

     - Не понял?..

     Хруммса поправил свои мотоциклетные очки и виновато пожал плечами. Указал костлявой ручкой на крохотный указатель у дороги, торчавший в том месте, где от нее ответвлялась тропинка.

     - Всего двести пятьдесят метров, если верить тому, что они тут написали. Вполне приличное заведение - с вывеской и рекламой.

     Морунген машинально повернул голову в указанном направлении - там действительно маячил неприметный столбик с табличкой, на которой каллиграфически было выведено:

     "ТОЛЬКО У НАС! WC "Химмель-блау Траум", 250 м."

     В самом низу красовалась маленькая приписка, видимо сделанная позже и другим цветом: фюр Гельд (что означает - платный). Дитрих нахмурился и поправил головной убор.

     - Это как же прикажете понимать? Кому здесь платить? - И принялся еще пристальнее рассматривать в бинокль странный домик.

     Действительно, больше всего этого напоминало недоброй памяти полевые сортиры и на укрепленную огневую точку противника никак не тянуло. С другой стороны, думал Морунген, вполне может быть, что там затаился снайпер с винтовкой... И командир на всякий случай пригнулся.

     Хруммса тем временем торопливо вылез из люка и обошел башню по кругу. Остановившись прямо перед Дитрихом, он с некоторым оттенком грусти в голосе произнес:

     - Ну что, майор, мне пора.

     Морунген, поглощенный размышлениями о снайперах, засадах и прочих вражеских хитростях, тупо переспросил:

     - Что "пора"?

     Карлик широко развел маленькие ручки, словно пытаясь обнять весь танк, и улыбнулся:

     - Вернее было бы спросить не что, а куда, - и растолковал доходчиво, еще раз потыкав когтистым пальчиком в сторону домика:

     - Вон туда! А вам огромное спасибо за то, что заметили сие заведение! Я мог бы и проморгать. Ну что, всем привет!

     Он крепко пожал руку опешившему Дитриху и мигом очутился на земле. Затем засеменил по тропинке в сторону туалета. Пробежав несколько метров, он внезапно остановился, обернулся и помахал руками неподвижно торчащему в люке Морунгену:

     - Майор, было приятно с вами сотрудничать! Как говорится, не поминайте лихом, может, еще свидимся! - Он улыбнулся своей знаменитой улыбкой, которая не раз вгоняла в дрожь впечатлительного супецкого посла. - Не смотрите на меня так серьезно, улыбнитесь! Улыбайтесь почаще, потому что все глупости на земле делаются с серьезным выражением лица! - И Хруммса припустил дальше, крича на бегу:

     - Привет фюреру лично от меня!

     Дитрих долго бы еще сидел с отвисшей челюстью, если бы Генрих, следивший за всем этим представлением через смотровое отверстие, не подергал его снизу за штанину:

     - Уходит, господин майор, уходит!

     Морунген очнулся, словно от гипнотического оцепенения, и завопил карлику вдогонку:

     - Что значит "было", что значит "свидимся"?! Ты сбегаешь от нас?!

     Однако Хруммса уже исчез в густых травах, и на животрепещущие вопросы никто не ответил. Зато на связь вышел Вальтер - признанный знаток психологии:

     - Может, герр майор, это шутка такая дурацкая, а на самом деле ему просто приспичило.

     В данной ситуации смелое предположение Вальтера больше походило на следующий вопрос, нежели на ответ, и Морунген растерянно пожал плечами:

     - Бог его знает, Вальтер. Чувствую, придется мне за ним пойти. Может, он соизволит объяснить странности своего поведения.

     В разговор вклинился Ганс:

     - Да как-то неловко следовать за ним прямо сейчас - уборная все-таки.

     Морунген строго уточнил:

     - Ты полагаешь, он вернется? Но тогда при чем здесь кощунственный привет фюреру?

     Воцарилась тишина, которую нарушало только размеренное урчание двигателя. Через несколько секунд Дитрих не выдержал:

     - Ладно, ждите меня здесь и следите за обстановкой!

     Он поспешно принялся вылезать из люка, как вдруг Генрих истерично завопил:

     - Бинокль, герр Морунген, бинокль!!!

     Дитрих вздрогнул от неожиданности и схватился обеими руками за бинокль:

     - В чем дело, Генрих, решил заикой меня сделать?

     Генрих, понизив голос до громкого шепота и вплотную приблизившись к командиру, таинственно произнес:

     - Бинокль оставьте, герр майор. Эта "Голубая мечта" - тоже полевой, гхм...

     Дитрих не сразу понял, в чем дело, и сердито уставился на подчиненного, но Генрих пялился на командира многозначительно и с укором - - и Морунгена осенило. Он хлопнул себя по лбу и принялся торопливо снимать бинокль:

     - Ах ты, черт! Извини, совсем забыл! Но видишь, все-таки вспомнил!

     Генрих бережно принял драгоценный прибор из рук Морунгена и скрылся в недрах башни. Дитрих спрыгнул на землю. Из люка опять высунулась голова Генриха:

     - Герр майор, может, мне с вами пойти, для поддержки? А то мало ли что...

     Дитрих поправил кожаный китель и затянул ремень, чтобы выглядеть более подтянутым:

     - Ты что, тоже в платный туалет хочешь?

     - Да нет, герр майор.

     - Тогда отставить поддержку!

     Он лихо развернулся на каблуках и, демонстрируя несравненную прусскую выправку, зашагал в сторону разрекламированного заведения.

     Морунген осторожно приблизился к дощатому строению и внимательно осмотрел его снаружи. На фасаде висела скромная, но солидная табличка:

     "Туалет "Голубая Мечта" - собственность Лазурного Низапутического союза" и крупными буквами значилось: "Направо - М, налево - М", а внизу дополнение: "Ж - просьба не беспокоить. Заранее благодарим, администрация WC".

     Дитрих недоумевающе пожал плечами и нерешительно затоптался на месте. Вопрос был все-таки деликатный. Немецкий аристократ не может вот так, с ходу, решить, в какую дверь платной уборной ему ломиться - правую или левую. Особенно если над входом висит такая странная надпись. Припоминая что-то о конях, которых теряют при повороте налево, и деньгах, которые отчего-то исчезают при выборе правостороннего движения, майор робко потянул на себя правую дверь. Она оказалась незаперта.

     Пустое помещение Дитриха, естественно, не заинтересовало. И он переместился к левой двери. Рассуждал он предельно просто и логично - как и всякий немец на его месте: одно из двух, а третьего не дано. Следовательно, если Хруммсы нет в кабинке справа, он находится в кабинке слева и, конечно, должен был бы запереться. Однако, соблюдая элементарные правила приличия, майор деликатно постучал, прежде чем толкнуть дверь.

     Дверь подалась так легко, словно только и делала, что гостеприимно ждала посетителя. Морунген приоткрыл ее и, смущаясь, заглянул внутрь. Там было абсолютно пусто и на удивление чисто, как если бы это заведение посещали крайне редко, а хозяева его были просто до одури чистоплотными. Дитрих даже присвистнул, выразив тем самым свое одобрение. Впрочем, германское командование не ставило перед ним задачу инспектировать платные русские туалеты, и барон строго указал себе на это.

     Прикрыв дверь, он остановился в раздумьях перед входом: Хруммса исчез - это было очевидно, но тем не менее невероятно. Маленький полиглот пропал без единого крика о помощи, будто его вознесли на небо доброжелательные ангелы. Впрочем, набожный Дитрих никогда не слыхал о том, чтобы человека забирали на небо прямо с унитаза.

     Поглощенный мыслями об исчезнувшем полиглоте, майор фон Морунген забыл о своих подозрениях насчет туалета как замаскированной огневой точки противника. Собственно, противника он уже и не ждал, а поэтому пришел в замешательство, когда строгий голос, доносившийся откуда-то сверху, скомандовал:

     - Стой! Ру-ки вверх! Кру-гом! Не шевелиться! Не оборачиваться!

     Вряд ли это ангел, подумал наш герой. У ангелов другой текст. Во всяком случае, хотелось бы на это надеяться, хоть и невозможно утверждать наверняка. Решив, что если даже это и ангел, то он, должно быть, вооружен, Морунген честно исполнил требования невидимки.

     Когда он поднял руки, некто тяжело спрыгнул с крыши за его спиной и задал вопрос вопросов:

     - Злакуздрический кашменчик или жизнь?

     В воздухе повисла нервная пауза.

     Морунген не знал, что такое злакуздрический кашменчик, но решил не рисковать. Все-таки отдел пропаганды не зря ел свой хлеб, и Дитрих понял, что ему, похоже, придется лично столкнуться с теми зверствами, которые чинят русские на Восточном фронте.

     - Жизнь! - бодро заявил он.

     Незнакомец замялся, словно не рассчитывал на такой ответ. Прикинул что-то в уме, после чего философски заключил:

     - Ты храбрый воин, но сначала злакуздрический кашменчик!

     "Видимо, пыток все-таки не избежать", - с тоской подумал Дитрих и приготовился к худшему.

     Невидимка ощупывал и похлопывал его по всему периметру, проверяя содержимое карманов и кобуры. Не переставая шустрить руками, некто заметил:

     - Что, красавчик, никак не можешь решиться, какую дверь выбрать?

     Дитрих издал неопределенный звук. Понимать человека, захватившего его в плен, он отказывался, а потому решил тянуть время, надеясь на то, что от танка подоспеет спасательная экспедиция.

     - А с кем я имею честь...

     Он не успел договорить, так как руки незнакомца наконец добрались до внутреннего кармана его кителя и извлекли оттуда кожаный бумажник. Послышался хруст перебираемых бумажек, затем негодующий вопль - и чья-то рука с возмущением ткнула ему под нос купюру, добытую из его собственного кошелька:

     - Что это тут за усатая киса нарисована рядом с птичкой?

     С купюры на Морунгена немного грустно и обиженно взирал Гитлер. Майор возмутился:

     - О фюрере попрошу выражаться с уважением!

     Голос сердито предостерег:

     - Спокойно, спокойно, без фанатизма! Просто интересно - ты это сам нарисовал или тебе такое где-то всучили? - И, поскольку Дитрих замкнулся в гордом молчании, уточнил:

     - Это билеты на концерт, что ли, такие?

     Морунген насупился и не удостоил нахала ответом - о чем прикажете говорить с таким идиотом? Судя по шелесту и шуршанию, незнакомец продолжал изучать содержимое Дитрихова портмоне.

     - Женат, дети есть?

     - Нет, нету, - сердито буркнул майор.

     - А это кто?

     Из-за плеча снова высунулась рука и в жесте крайнего негодования предъявила Морунгену фотографию Марты - точнее, не самой Марты, а ее портрета. Того самого, в который барон был влюблен с пятнадцатилетнего возраста. Но не объяснять же в самом-то деле русскому снайперу про свою великую платоническую любовь.

     Морунген пожалел, что не послушал Генриха и пошел сюда один.

     - Невеста! - ядовито процедил он сквозь зубы.

     - Ладно, ладно, расслабься, - предложил некто. - Теперь о главном. Поговорим начистоту.

     Знакомая рука снова высунулась из-за спины и потыкала в табличку на фасаде.

     - Ты читал, что здесь написано?

     На всякий случай Дитрих еще раз пробежал глазами текст.

     - Да, - наконец подтвердил он. - В чем, собственно, дело?

     Некто внезапно изменил манеру поведения и голосом воркующей голубки произнес:

     - А не желает ли котя добровольно вступить в наш чудесный Лазурный Низапутический союз?! - И присовокупил нечто, по всей видимости, весьма заманчивое:

     - Членам общества - скидки.

     О каких скидках шла речь, майор так никогда и не узнал. Но понял, что все дело в оплате. Конечно, платить принято только за реальные услуги, но каких только исключений не сделаешь из общего правила, если тебе вот-вот могут пальнуть в затылок.

     - Может, я просто заплачу вам, сколько скажете, и мы спокойно разойдемся? - предложил Морунген и тут же уточнил с типично немецкой дотошностью:

     - Правда, я не воспользовался вашим заведением...

     Незнакомец проигнорировал сии разумные речи:

     - А мы еще разок спросим: а не желает ли ко-о-отя...

     Но он так и не успел закончить свою коронную фразу - в его спину уперся твердый холодный ствол МР-40, и Генрих пробасил нараспев, как лучший солист Берлинской оперы в партии Мефистофеля:

     - Не желает. Господин майор не бу-у-у-удет вступать ни в какие союзы, потому что он член партии с тридцать восьмого года, ему нельзя-я-я! Еще вопросы есть? Если нет - руки вверх и два шага в сторону!

     Некто беспрекословно повиновался Генриху, успев только печально заметить:

     - С тридцать восьмого? А так молодо выглядит...

     Теперь уже Генрих возился, обыскивая карманы незнакомца в поисках удостоверения личности, оружия или каких-либо бумаг. Тот боязливо поинтересовался:

     - Ребята, а кто вы, собственно, такие?

     Если бы эту сцену видел сторонний наблюдатель, он бы мало что в ней понял. Ибо один немец, держа в правой руке автомат, левой обыскивает странного вида незнакомца, а второй - его командир - так и стоит с поднятыми руками.

     Генрих по-хозяйски извлек из рук незнакомца портмоне, засунул его обратно в боковой карман морунгеновского кителя и принялся увлеченно шарить в карманах у задержанного. Но счел возможным ответить на вопрос:

     - Мы из состава Второй танковой бригады. - И, расшалившись, пропел:

     - Боль-шо-о-ой такой бри-га-а-ады.

     Морунген, продолжая держать руки кверху, сухо отрезал:

     - Генрих! Прекрати дурачиться, надо выяснить, кто он такой и что здесь делает!

     Генрих продолжал выворачивать содержимое карманов незнакомца с видом медведя, выковыривающего мед из отчаянно протестующего улья:

     - Так точно, герр майор! - Но, видимо, бес его искушал, ибо он тут же обратился к незнакомцу, стараясь не глядеть в сторону командира:

     - А из какой бригады мы-ы-ы?..

     Незнакомец возбужденно захихикал:

     - Ой! Ай! Ой, ще-ко-о-отно, котя! В чем, собственно, вопрос? Я твоей красотуле сразу сказал, что я из Лазурного Низапутического союза, - и кокетливо добавил:

     - Тут вот наш туалетец.

     Генрих сосредоточился, пытаясь переварить полученную информацию, в поисках моральной поддержки он обратился к Дитриху:

     - Низа... какого союза?

     Дитрих, до которого уже дошло, что руки отчего-то устали и болят, но еще не установивший причину этой внезапной усталости, сиротливо пожал плечами:

     - Низапутического...

     Генрих недоверчиво хмыкнул. Затем окинул майора взглядом, каким обычно смотрит портной на клиента с нестандартной фигурой, - смесь сожаления, негодования и уверенности в собственных силах - и посоветовал:

     - Герр майор, руки лучше опустить.

     Дитриха осенило: так вот что причиняло ему столько неудобств в последние несколько минут. Он спохватился и принялся деловито одергивать и поправлять задравшийся китель. Затем его гневный взор упал на незнакомца, который был непосредственным виновником его конфуза. И Морунген жестко заговорил:

     - Отвечай внятно и четко, почему ты на меня напал? Какова численность вашего формирования? Где вы располагаетесь?

     Незнакомец занервничал, переводя печальный взгляд с улыбающегося лица Генриха на свирепую физиономию Дитриха и обратно:

     - Ребята, в чем вопрос? Вы только скажите, и наша "Голубая мечта" - целиком в вашем распоряжении. Оба помещения со всеми услугами. Причем бесплатно. - Это предложение было адресовано непосредственно автомату МР-40.

     Морунген и Генрих переглянулись в замешательстве, а незнакомца уже несло дальше:

     - А если коти хорошо попросят, мы вообще можем присоединиться к вашей большой бригаде всем нашим большим и дружным Низапутическим союзом. На время, разумеется, - хорошего понемножку.

     Генрих тяжело вздохнул:

     - Ничего такого нет, господин майор!

     - А ничего такого и не было, - отвечал неугомонный некто. - Я просто поинтересовался у красавчика, зачем он пожаловал в наше заведение.

     Дитрих побагровел от злости и возмущения, а Генрих рявкнул:

     - Что значит зачем?!

     Незнакомец захлопал глазами.

     Окончательно сбитый с толку, Морунген понял только одно: самыми опасными, разумеется после русских фрау, для боевой единицы вермахта в России являются безоружные члены Лазурных Низапутических союзов. Они могут сбить с толку, заболтать до полусмерти, запутать и т.д. и т.п. А еще он понял, что пора перехватывать инициативу, а то можно проторчать у платного сортира до завтрашнего вечера и так и не выяснить, что здесь произошло, куда делся Хруммса и как жить дальше.

     - Вопросы, - упер он указующий перст в грудь незнакомца, - буду задавать я. А ты будешь отвечать - вразумительно, кратко и предельно правдиво.

     Тип закивал в знак согласия.

     Дитрих удовлетворенно моргнул и задал первый вопрос:

     - Тут маленький такой, - отмерил он ладонью рост Хруммсы, - фиолетовый, не пробегал?

     Незнакомец уставился на Морунгена, как каннибал на вегетарианца, жующего шпинат:

     - Фи-оле-то-вый? - переспросил недоверчиво. - Это голубой и розовый одновременно?! - Тут он замотал головой, будто ему привиделось нечто ужасное. - Ну нет, это уже слишком! У нас таких не принимают!

     Барон рассвирепел:

     - Я не спрашиваю, каких у вас принимают, а каких - нет. Я спрашиваю, видел ли ты у этого туалета кого-нибудь подозрительного в течение последних десяти минут?

     Субъект торопливо сообщил:

     - Видел. Вас.

     Дитрих возвел глаза к равнодушному небу и мысленно укорил Господа за те муки и испытания, которые тот счел необходимым ему послать. Да, он, Морунген, не всегда был примерным христианином, да, был грешен, но не до такой же степени, чтобы подсовывать в виде наказания низапутическое чучело.

     - Кроме нас, - прорычал он, завершив безмолвную беседу с высшими силами, - точнее, до нас, не пробегал ли невысокий, сиреневый тип в кожаном комбинезоне, шлеме и очень больших очках? - Он приставил руки к глазам и изобразил Хруммсины очки.

     Незнакомец внимательно посмотрел эту пантомиму и озадаченно бормотнул, обращаясь в основном к себе, родному:

     - В сиреневом кожаном комбинезоне? Нет, в таком клевом прикиде в этих краях никто не водится. Попадись он мне на глаза, я бы точно его не упустил. Такими стильными членами наш союз дорожит и предоставляет им разные льготы.

     И он задумался, явно представляя обладателя кожаного комбинезона в кулуарах Низапутического союза.

     Генрих, выслушав эту ахинею, обратился к командиру:

     - Ну что с него возьмешь? Может, отпустить на все четыре стороны да пусть убирается в свой Низапутический союз?

     В глубине души Дитрих понимал, что Хруммса сбежал и никто им не поможет. А странный некто просто не вовремя оказался в том же самом месте. Толку с него не было никакого, и майор устало махнул рукой:

     - Ладно, Генрих. Покарауль его здесь, пока я загляну внутрь, на всякий случай.

     В правом, не исследованном прежде помещении, майор обнаружил клочок бумаги, исписанный Хруммсиными каракулями: "Еще раз извините меня, герр майор. Не скучайте, продолжайте в том же духе: кто ищет, тот всегда найдет. Искренне ваш член Союза наблюдателей Хруммса". А внизу приписка: "P.S. Это же жизнь".

     Убедившийся в правоте своих подозрений и весьма этим раздосадованный, Дитрих вернулся с запиской к благородному собранию и сунул ее под нос субъекту:

     - Что ты на это скажешь?

     Незнакомец с интересом перечитал сообщение несколько раз, затем причмокнул нижней губой:

     - Нет, такого общества я не знаю! Союз наблюдателей... Наверняка какое-то левое объединение. Я и не знал, что такое существует. Надо будет наших порадовать.

     Морунген печально отобрал у него документ и спрятал его во внутренний карман, подумав о том, что будет нелишне присовокупить эту бумагу к путевому дневнику в качестве вещественного доказательства:

     - Ну что, Генрих, пойдем? Скоро солнце сядет, а мы все еще толчемся на распутье.

     Немцы двинулись по направлению к танку. Сзади раздался обиженный вопль:

     - А как же я?!

     Морунген прокричал в ответ:

     - Кто-то должен следить за порядком в этом заведении, вот этим и занимайся! - Он было двинулся дальше, но внезапно вспомнил, что еще хотел узнать у незнакомца. - Да, кстати, ты не знаешь, как проехать к хутору Белохатки?

     Тот развел руками:

     - К сожалению, нет, я здесь в гостях у возлюбленного!

     Дитрих понимающе покачал головой:

     - Ну-ну, давай-давай.

     И побежал догонять Генриха.

     Лишившись общества Хруммсы, танкисты заметно поскучнели и даже слегка растерялись.

     Казалось бы, ну и что такого? Крохотный полиглот не принес им большой пользы и оказался таким же беспомощным в великом деле поиска Белохаток, как и они сами. Да, он лихо разговаривал с каннибалами и находил общий язык со всякой тварью, но тут уместно будет вспомнить, что и переведенные на чистейший немецкий язык ответы местных жителей оставались столь же загадочными и непонятными.

     Сумрачный германский гений пасовал перед странной русской логикой - и никакие полиглоты на свете не могли повлиять на эту ситуацию.

     Опять же - скверная привычка Хруммсы все комментировать, во все совать свой нос и неприлично пялиться на Морунгена сквозь темные стекла мотоциклетных очков. С ума сойти можно от такого зрелища.

     Кроме того, спроектированный в расчете на экипаж из пяти человек "Белый дракон" при всей внушительности размеров не был рассчитан на Хруммсу, и последний всю дорогу сидел буквально на голове у Ганса, в минуты волнения и беспокойства пихая последнего ножками в макушку. Тоже мало приятного.

     Что касается Дица, Треттау и Келлера, то они вообще мало общались с переводчиком - отчасти потому, что так и не смогли до конца привыкнуть к его нестандартной внешности, отчасти из-за того, что основной удар принимал на себя их командир. Словом, уж им-то и подавно не должно было быть никакого дела до исчезновения странного существа, в бесполезности услуг которого они имели возможность убедиться.

     Тем не менее все пятеро откровенно скучали по Хруммсе и даже немного переживали из-за него.

     - Надеюсь, у этого малыша все будет в порядке, - в сотый раз вздохнул майор.

     - Возможно, он уже вернулся к прежней работе и наблюдает за нами, - предположил философски настроенный Вальтер. - Не грустите, а то он расстроится.

     - И все-таки...

     Но долго грустить им не пришлось. Дело в том, что многодневное путешествие по безлюдным вольхоллским дорогам привело наконец к тому, что иссяк запас питьевой воды. Провизии было вполне достаточно, а вот отсутствие воды могло вылиться в ощутимую проблему.

     Поэтому, когда дорога, резко свернув несколько раз, вывела машину из бесконечных полей к гораздо более разнообразному ландшафту, немцы возликовали. Веселые зеленые леса, холмы, впадины и низины - все радовало глаз. И танкисты рассчитывали, что рано или поздно натолкнутся на какой-нибудь источник или речушку.

     Но вместо речушки бронированный монстр выехал к удивительному месту - огромной скале, в которой находился вход в пещеру, прикрытый вьющимся плющом и диким виноградом (отметим, что пещеру-то наши герои пока не заметили), и огромному каменному колодцу высотой в человеческий рост, на котором покоилась тяжеленная бревенчатая крышка.

     Танк остановился, и майор фон Морунген, подойдя к колодцу, торжествующе похлопал по бревнам ладонью:

     - Вот она, желанная вода, надо только сдвинуть эту чертову крышку! - Он принялся воплощать свой призыв в реальность. Крышка не сдвинулась ни на дюйм. - Генрих, Вальтер, - возопил майор, - идите сюда, помогите!

     Надо сказать, что Генрих подходил к колодцу с тем выражением лица, которое мы определили бы как небрежное. Дескать, предоставьте все старине Дицу - и вы увидите, как просто решаются такие проблемы. Однако самоуверенность, которая сгубила когда-то величайшего из русских богатырей Святогора, сыграла злую шутку и с ним.

     Поскребя ногами по пыли и побуксовав, словно носорог, упершийся рогом в баобаб, Генрих обнаружил, что и его великанских сил недостаточно. Объединенные старания Дитриха, Вальтера и Генриха тоже ничего не дали, хотя члены экипажа все побагровели, взмокли и окончательно выбились из сил.

     Крышка на колодце оставалась абсолютно неподвижной.

     - Кто ж это сюда положил? - пропыхтел Генрих. - В такой глуши... не само же оно сюда залезло?

     Вальтер, красный, как спелый помидор, пробормотал:

     - А ты слышал сказки про русских богатырей?

     - Про каких богатырей?

     Вальтер оставил тщетные попытки и принялся отряхивать руки:

     - Про тех, что жили в глуши, а когда возникала необходимость, собирались вместе, чтобы защищать родную землю. Впрочем, мне это известно только понаслышке. У нас по русскому фольклору специалист герр майор.

     Генрих тоже оставил крышку в покое и с любопытством обернулся к товарищу:

     - А как они друг друга оповещали о необходимости встретиться? У них что, уже тогда радиостанция была? Не верю - это все коммунистическая пропаганда.

     Морунген тем временем сосредоточенно осматривал колодец, медленно обходя его по кругу:

     - Какая простая, добротная и надежная конструкция. Тот, кто это делал, своего добился. Но как-то же она должна открываться. Вероятно, здесь есть свой секрет, и мы должны его разгадать.

     Вальтер усомнился:

     - Герр майор, может, там вовсе воды нет? Может, его специально заколотили, чтобы туда никто не свалился, вроде того, как у нас в фатерлянде закрывают старые шахты?

     Дитрих сперва сдвинул фуражку на затылок, а затем и вовсе ее снял, вытирая взмокший лоб.

     - Может, может, но не помешает разобраться в этом казусе до конца. Во всем должна быть определенность. И потом - это же явно колодец, пусть и великанский, а никакая не шахта. Генрих! Иди к машине и скажи Клаусу, чтобы потихоньку выкатывался сюда. А вы снимайте буксирный трос и инструменты: сейчас посмотрим, что русские так надежно прячут в этом месте!

     Генрих с сожалением поглядел на Дитриха, который все еще пытался понять русских, но потопал выполнять приказ. Вальтер добыл из кармана платок и промокнул им лицо.

     - Довольно странно, repp майор, что мы наблюдаем колодец без механизма для подъема воды на поверхность и какой-либо емкости. Вы не находите?

     Дитрих привстал на цыпочках и даже слегка подпрыгнул, попытавшись разглядеть настил сверху. Его, знатока России, отсутствие ведра как раз не удивляло:

     - Спрятали, наверное, чтобы не украли. Здесь это обычное дело.

     Наблюдательный Вальтер краем глаза заметил какое-то легкое движение в пышной листве кустарника, обрамлявшего поляну. Он на всякий случай расстегнул кобуру пистолета:

     - У меня такое ощущение, что мы тут не одни.

     Морунген пошел еще дальше - добыл пистолет и даже снял его с предохранителя:

     - Полагаешь, за нами следят?

     Вальтер спрятался за массивным колодцем:

     - Не уверен, но какая-то тень мелькнула во-он в тех кустах.

     Морунген воинственно помахал пистолетом, высовываясь из-за каменной кладки:

     - Эй! Рус! Как это нато прафильно открыфатъ?! Та где ест тфой претмет черпайт вода?!

     Если и был кто в лесных зарослях, то тайну пропавшего ведра решил хранить до самой смерти и на отчаянные призывы наивного майора не отозвался.

     - Никого там нет, - грустно констатировал Дитрих, пряча пистолет. - Народ в этих краях такой дикий, что на пушечный выстрел подойти боится. Всю дорогу только и вижу, как кто-нибудь от нас драпает. Иногда думаю, уж хоть бы напали, - когда была зима, нападали же... Уму непостижимо.

     Вальтер на всякий случай присел на корточки, чтобы не изображать из себя мишень.

     - Угу. Драпают. И почему-то обязательно в лес, как будто там медом намазано.

     Дитрих поучительно заметил:

     - Медом не медом, а такова исторически сложившаяся традиция. Одно ясно - с нами они дела иметь не хотят. И хотя это плохо и всячески затрудняет наш поход, но чисто по-человечески я могу их понять. Мы ведь захватчики, оккупанты, и добра они от нас, конечно, не ждут.

     Вальтер повел себя странно. Он не столько приглядывался и высматривал таинственного наблюдателя, сколько - показалось Морунгену - принюхивался. Спустя минуту Треттау действительно задал неожиданный вопрос:

     - Вы не чувствуете, герр майор, такой несколько странный запах?

     Морунген послушно втянул носом воздух:

     - Какой запах? Я лично ничего не чувствую.

     Вальтер окинул командира с ног до головы взглядом исследователя:

     - У вас его перебивает французский одеколон. - Он еще раз принюхался и даже покрутился на месте, пытаясь определить источник. - Знаете, очень похоже на запах хлева или стойла, только более неприятный, с такой тошнотворной примесью.

     Морунген тоже повертелся и огляделся вокруг:

     - Вот теперь и мне кажется, что вроде что-то витает в воздухе.

     Зарокотал подъехавший танк. Генрих и Ганс деловито тащили к колодцу трос и инструменты.

     - Источник запаха где-то поблизости, - не унимался Вальтер.

     Морунген уже руководил передвижениями танка и на Вальтера внимания не обращал:

     - Левее, левее, Клаус, а то дерево стволом заденешь! Осторожно, там небольшая яма и валуны по краю!

     Генрих внес рационализаторское предложение:

     - Ну что, герр майор, не разгадали загадку русского колодца?! Может, ему надо сказать: колодец, колодец, повернись к лесу задом, а ко мне передом!

     Дитрих укоризненно покачал головой:

     - Не буду больше вам русские сказки рассказывать, все равно без толку. Ну кто же говорит колодцу: "Повернись к лесу задом, а ко мне передом"? Это избушке говорят, а колодцу надо велеть: "Колодец, колодец, дай воды напиться".

     - Все равно ничего не выходит, - уныло заметил Ганс. - И что с тросом делать, я тоже не очень хорошо понимаю.

     - Может, подорвать проклятое сооружение? - предложил Генрих. - Одного, - он прикинул что-то в уме, - ну двух-трех залпов было бы вполне достаточно.

     - А воду как добыть? - строго глянул на него Вальтер.

     - Ах ты, черт, - расстроился Генрих, уже представивший, как взлетают в воздух остатки бревенчатого настила. Он был человек азартный и проигрывать - особенно загадочным русским богатырям - не любил. Мысль о том, что кто-то может без проблем сдвинуть крышку с этого колодца, повергала его в глубокое уныние.

     - Был такой русский силач Иван Поддубный, - сообщил образованный Вальтер. - Он вообще энциклопедии рвал пополам, как лист бумаги. Ему эта крышка...

     - Поэтому здесь и творится бог знает что, - рассвирепел Ганс. - Энциклопедии читают, а не рвут пополам. И крышки делают, чтобы в воду не сыпался мусор, а вовсе не для того, чтобы их нельзя было сдвинуть с места.

     - Может, - робко предположил подошедший Клаус, - этот колодец такой же платный, как и придорожный туалет "Голубая мечта"? Поэтому, не заплатив по счету, нельзя и воду достать.

     - И всякий, кто захочет напиться, - мрачно молвил Дитрих, - исчезает так же, как и те, кому "посчастливится" посетить "Химмель-Блау Траум". Ладно, хватит болтать, беритесь за дело. Надо аккуратно сдвинуть настил так, чтобы не разрушить стенки.

     Вальтер осторожно потрогал начальство за плечо:

     - Господин Морунген, а вам не приходило в голову, что это странное сооружение может запираться изнутри?

     - Только этого нам не хватало. А отчего тебе пришла в голову такая невероятная идея?

     Треттау пожал плечами:

     - Я не исключаю, что данная постройка есть колодец, но она может оказаться и чьим-то убежищем. Сами посмотрите: она несоразмерно велика для простого колодца, чрезмерно массивна и сделана на совесть, как крепостная стена. Если бы здесь были амбразуры, вышел бы отменный дот.

     - Вальтер, тебе после близкого знакомства с планом Шлиффена везде мерещится линия Мажино! Ну какой это дот и кем, по-твоему, он должен запираться изнутри - водяным на службе Красной Армии? - Дитрих обвел поляну эффектным жестом. - Тут нет смысла возводить укрепления, эта поляна не имеет ни тактического, ни стратегического значения!

     Радист недоверчиво хмыкнул:

     - Вам, вероятно, виднее, герр майор, просто вы сами не раз говорили о загадочности русского военного гения. Помните тот случай под Витебском, когда три батальона пехоты застряли на берегу какого-то безымянного лесного озера, потому что прямо посредине его стоял здоровенный железобетонный дот?

     - Помню, конечно помню, - оживился Дитрих. - Только там была иная картина: в доте сидели остервеневшие русские, которые свирепели в глуши, оттого что многие месяцы им никто не попадался на мушку. А тут вдруг подарок фортуны - столько немцев высыпало на бережок, и все уставились, раскрыв рты, как идиоты.

     Танкисты рассмеялись, а Вальтер направился к танку:

     - С вашего позволения, господин Морунген, я запечатлею момент, когда вы будете открывать это "чудо".

     Солнце стояло так, что Вальтеру пришлось перейти с фотоаппаратом на противоположную сторону поляны, чтобы поймать нужное освещение. Здесь и настигла его новая волна удушливых ароматов.

     - Ну и амбре, прямо валит с ног, - посетовал стрелок-радист, обращаясь непосредственно к кучерявому облачку у себя над головой. - В боксе, - поделился он уже с плодоносящим кустом, - есть такой удар, называется левер-пойнт. Так вот это ничто по сравнению со здешними запахами. Что же может ТАК пахнуть?

     Тут его блуждающий взгляд и натолкнулся на едва видимый за каскадом вьющихся растений темный провал пещеры.

     Памятуя о том, что им уже встречались пещеры, полные чудесных древних рисунков, Вальтер решил, что не грех было бы обследовать и эту. А если повезет, то и снять на пленку какой-нибудь шедевр доисторической наскальной росписи.

     - Интересно, - полюбопытствовал он вслух, - не отсюда .ли брали материал для постройки колодца?

     Немец - существо обстоятельное, рассудительное и скрупулезное. Если немецкий офицер решил обследовать пещеру, то это будет выполнено со всем тщанием, чтобы затем можно было доложить командиру о результатах проведенной операции. Это главное.

     С фотоаппаратом через плечо Вальтер Треттау бестрепетно вступил в отверстый зев пещеры. Навстречу ему пахнуло чем-то таким, что он даже потряс головой и невольно прослезился. Нормальный человек неарийского происхождения на его месте остановился бы и задумался, а хочет ли он двигаться дальше и что его ждет внутри. Однако Вальтер был твердым и душой и телом тевтонцем, а это в корне меняет дело.

     Он собрал в кулак свою стальную волю и сделал еще несколько шагов в полумраке. Из темноты пещеры доносились диковинные звуки - будто там, в глубине, работал какой-то пневматический агрегат. Откуда в замшелых пещерах подобные вещи, Вальтер не знал, но открытие его насторожило. Тут он пожалел о том, что не взял с собой ни фонарика, ни спичек, и уже двинулся было в обратном направлении, чтобы сообщить о своей находке и вернуться вместе с Генрихом и Гансом, а также их верным пулеметом, как у входа споткнулся обо что-то явно железное, загрохотавшее и заскрежетавшее, когда он свалился.

     Во-первых, в результате падения Треттау сильно разбил коленку - точь-в-точь как детстве, когда мать постоянно бранила его за разорванные штаны и вечные синяки и царапины (краса и гордость Берлинского политехнического института рос забиякой и тем еще сорванцом). Во-вторых, совершил еще одно открытие.

     Он лежал в груде металлического хлама, оказавшегося на поверку своеобразной свалкой рыцарских доспехов: шлемов, нагрудников, кирас, щитов и прочего барахла, пришедшего, увы, в полную негодность.

     Обескураживало не то, что доспехи зачем-то были свалены печальной кучей в заброшенной пещере, и не то, что смысла в этом не было никакого, - тут Треттау был готов списать все на российские диковинные привычки или обряды. Удивляло и даже несколько пугало то, что доспехи не только заржавели (что вполне естественно, если хранить музейной редкости вещи в таких условиях), но и были изрядно помяты, словно по ним катались взад и вперед все танки четвертой бригады.

     Ощупывая руками нагрудник, смятый, как пустая сигаретная пачка, Вальтер постепенно проникался мыслью о том, что неосмотрительно было соваться во мрак не с гранатами, а с мирным фотоаппаратом. Ибо если вылезет сейчас оттуда какой-нибудь ползучий гад, вроде речного бронированного монстра, то он, Вальтер, сможет разве что предложить сфотографироваться в обнимку.

     Словно в подтверждение его опасений перестал работать пневматический аппарат, зато внутри пещеры кто-то стал переваливать с места на место мешки с камнями. Мешки, похоже, были большие, а камни тяжелые. Что-то огромное заворочалось там, в опасной темноте, явно выражая свое недовольство.

     Отступал Треттау так стремительно, что мог бы выиграть золотую олимпийскую медаль в соревнованиях по бегу. Только его пришлось бы еще догнать, чтобы вручить заслуженную награду.

     Юркнув за ближайшие деревья, он присел и уставился на зловещий вход. Меньше чем через полминуты Вальтер всем телом ощутил, что почва вибрирует, как при сильном землетрясении, или как если бы равномерно вздымался и опускался на землю огромный кузнечный молот. И сердце Вальтера норовило выпрыгнуть из груди, колотясь в такт ударам: "Бум! Бум! Бум!"

     А потом из пещеры высунулась волосатая рука невозможных, исполинских размеров, а за ней показалась гигантская лохматая одноглазая голова. Глаз поморгал, щурясь от яркого солнечного света, затем голова сладко зевнула, обнажив красный язык и огромные желтые зубы, от одного взгляда на которые у Вальтера по коже пробежал мороз. Ноги сами собой подняли его и с невероятной скоростью понесли в сторону танка. На бегу Вальтер кричал:

     - Аларм! Аларм! Ахтунг! Русиш богатырь!

     Сперва никто ничего не понял. Однако истошные крики Вальтера совершенно не походили на розыгрыш. Дитрих, наловчившийся не хуже ковбоя выхватывать верный пистолет, заорал в ответ:

     - Где враги, с той стороны?!

     Запыхавшийся Треттау, который от ужаса и нехватки воздуха внезапно потерял голос, отчаянно жестикулировал, пытаясь описать размеры врага. Майор честно старался сообразить, о чем речь:

     - Много врагов?!

     Вальтер отрицательно мотал головой и еще шире раздвигал руки.

     - Очень много, целая армия?!

     Вальтер пришел к выводу, что победа или поражение, смерть или жизнь - все зависит только от его силы воли. Он перевел дыхание и просипел, как испорченная фисгармония:

     - Русский богатырь! Там! Но сейчас будет здесь - кажется, он меня заметил.

     Дитрих слегка опешил.

     Конечно, он любил сказки и охотно рассказывал их, но в обычной жизни все-таки оставался реалистом и в существование былинных богатырей верить отказывался. Во всяком случае, он никак не мог уразуметь, отчего на обычно невозмутимого радиста один-единственный русский, пусть даже и богатырь, произвел столь сильное впечатление. И он уже собрался было сделать лейтенанту Треттау строгое внушение и поставить на вид, а затем по-отечески пожурить и признаться, что и ему не по себе в этой стране чудес, но вот же он держит себя в руках и не допускает таких срывов, как в считанные мгновения все изменилось. Раздался гулкий топот.

     Закачались деревца на другом краю поляны, а с вековых деревьев шурша посыпалась кора.

     Был бы здесь хитроумный царь Итаки Одиссей, он наверняка указал бы Вальтеру на вопиющую ошибку. Дескать, никакой это не русский богатырь, а самый обыкновенный циклоп, вроде ослепленного им Полифема. Правда, Треттау имел бы все основания возразить Одиссею, что для него (Одиссея) куда естественнее наткнуться на циклопа во время странствий по Древней Греции, нежели для немецкого танкиста в здравом уме и твердой памяти - во время боевого похода в Советской России. И был бы, конечно, прав.

     Но Одиссея здесь не было. И слава богу. Только его не хватало.

     Когда недовольный циклоп вылез из лесной чащи, Морунгену отчего-то стало нехорошо. Он грустно посмотрел сперва на свой пистолет, а потом на великана, застывшего в нерешительности на противоположной стороне поляны, потом снова на пистолет... Результаты сравнения оказались неутешительными. Опечаленному барону захотелось вдруг произнести странную фразу, донесшуюся некогда из Янцитиного кричапильника: "Война окончена, всем спасибо и до свидания", но интуиция подсказывала, что русский богатырь вряд ли оценит такой тонкий юмор и уж точно не последует этому совету.

     Морунген еще какое-то время постоял бы, приходя в себя, но командир секретного супертанка не имеет права на обычные человеческие слабости. Необходимо было как-то отреагировать на появление врага и принять срочные меры, так что Дитрих поднатужился и завопил:

     - Экипажу занять свои места! Всем приготовиться к бою!

     Танкисты лихо попрыгали в танк. Морунген, словно капитан тонущего корабля, последним поднялся на броню, пытаясь выглядеть достойно.

     Что до циклопа, то ему ничего подобного танку видеть раньше не приходилось видеть, и он продолжал стоять, широко раскрыв единственный глаз. Странные рыцари творили нечто странное с весьма странным разноцветным существом. Рыцарей великан повидал на своем веку немало, а вот существо, не уступающее ему размерами, вызывало неясную тревогу и смутные подозрения. Циклоп в нерешительности почесал волосатый живот и приглушенно зарычал, выражая крайнюю степень негодования.

     По периметру поляны обозначились маленькие фигурки. Похоже, что нетерпеливые зрители дождались наконец бесплатного представления и теперь занимали места в партере.

     Генрих, копошась в артиллерийском арсенале, виновато обратился к Морунгену:

     - Простите меня, герр майор, бога ради, за несерьезное отношение к русским сказкам! Теперь я буду более внимательным к тому, что вы говорите.

     Дитрих вдумчиво изучал гиганта в свой перископ, поэтому ответил с некоторым промедлением:

     - Я тоже буду более внимательным к тому, что говорю. Ну надо же, и кто бы мог подумать, что это возможно наяву?!

     Ганс огорченно спросил:

     - Что с ним делать? Застрелить? Тогда директор Берлинского зоопарка нам не простит утраты такого ценного экземпляра.

     - Директору мы ничего не скажем, - утешил его Вальтер. - А не застрелишь, так он мигом твою пушку себе на память отколупает, у него в пещере таких трофеев на пару музеев хватит!

     Ганс, разворачивая башню и поднимая ствол на уровень груди противника, азартно выкрикнул:

     - А мы не дадим одноглазому портить наш шедевр!

     Морунген рявкнул:

     - Без моей команды не стрелять! - Он оторвался от созерцания циклопа и переключился на другой перископ, чтобы иметь полное представление о том, что происходит на краю поляны. - Тут полно каких-то людей. Похоже, Вальтер оказался прав - мы тут с самого начала были не одни.

     Генрих зарядил пушку и, изнывая от любопытства, приник к смотровой щели: в зарослях прыгали плохо различимые фигурки не то людей, не то каких-то чертиков. Лохматые и чумазые, все они махали руками и что-то скандировали.

     - О! А это кто такие - болельщики клуба "Циклоп-чемпион"?

     Есть время наблюдать за диковинным полосатым зверем, мог бы написать циклоп Мумбес, если бы был грамотным и ему пришла фантазия писать книги, - и есть время приступать к решительным действиям. Заметив движение хобота неведомой твари, циклоп интуитивно почувствовал, что промедление смерти подобно, и осторожно двинулся навстречу танку. Десятки глоток завопили что-то подбадривающее.

     Ганс, не спуская глаз с великана, прохрипел:

     - Он приближается, что прикажете делать, герр майор?

     Морунген пребывал в нерешительности: ему не хотелось убивать такого красавца.

     - Эх! Была не была, Ганс! Громыхни предупредительным у него над ухом, если получится! Может, это его образумит.

     Тем временем страсти болельщиков накалялись; забыв об опасности и войдя в раж, странные серые существа высыпали на поляну:

     - Да-вай! Да-вай! Давай, Мумбес, покажи этой зверюге, на что способны дети Шуршеммы! Будет знать, как посягать на сокровища Ятунанга!

     Ганс загляделся на многочисленное подкрепление, промедлил всего мгновение, но подпустил циклопа слишком близко - возможности поднять пушку еще выше не было.

     - Черт! Он расторопнее, чем я предполагал!

     Клаус, которому "посчастливилось" вплотную обозревать шерстистые ноги циклопа и обонять его аромат через открытый люк, забеспокоился:

     - Разрешите, герр майор, я немного сдам назад, чтобы появилось пространство для маневра.

     Морунген не отвечал, находясь в шоке от невероятного зрелища. Мумбес закрыл собой все видимое пространство, и перископ Дитриха упирался непосредственно в его брюхо. Поэтому командир только невнятно помычал в ответ.

     Циклоп застенчиво переступил с ноги на ногу. Его единственный глаз подозрительно косился на урчащего монстра. А затем Мумбес запыхтел, словно исполинский чайник, и что было сил врезал кулачищем по башне танка.

     Машина содрогнулась от ужасного удара.

     С печальным музыкальным "джун-нн" исчезла антенна, окончательно похоронив надежду на установление связи.

     Танкисты поморщились от сотрясения и с облегчением выдохнули. Мощная броня - шедевр немецкой сталелитейной промышленности - выдержала. Генрих с каким-то даже восхищением силой и удалью русского богатыря произнес:

     - Ого, ударчик! Надо бы каску надеть на всякий случай.

     На поляне на мгновение воцарилась относительная тишина. Волосатый гигант смотрел то на свой кулак (ему было существенно больнее, нежели обычно), то на место, куда только что ударил.

     Мумбес не обладал высоким уровнем интеллекта, но какие-то свои представления по поводу сражений с рыцарями у него имелись. В частности, он привык, чтобы панцири и доспехи сминались от первого же удара его могучей руки, по степени воздействия сравнимой разве что с гидравлическим прессом. О существовании гидравлического пресса Мумбес и не подозревал, но то, что урчащая тварь даже не перестала урчать, не взвизгнула, не пискнула и не рухнула, его явно обескуражило.

     "Белый дракон" никогда не оставлял такие нападения безнаказанными. В ответ ствол башни стал медленно подниматься, нацеливаясь прямо в живот противника. Мумбес проявил недюжинную смекалку и быстро сдвинулся с линии огня, став сбоку. Ему явно понравилась собственная предусмотрительность, на плоской физиономии появилась самодовольная улыбка. Но башня танка внезапно сделала неожиданный поворот на 45 градусов и мощный ствол врезался прямо в пах циклопа.

     Циклопы не знают, что такое нокаут, и что такое нокдаун - тоже. Зато как поступать в таких печальных случаях, понимают даже они.

     Мумбес трагически крякнул, согнулся и побагровел. Единственный глаз, выпученный так, что, казалось, он вот-вот вылезет из орбиты, выражал муку. Ни один из рыцарей никогда так зверски с ним не поступал. И он пополз на четвереньках назад в пещеру, вовсе не считая такое отступление позорным. А кто думает иначе - пусть сам попробует, каково это.

     - Силен мужик, - уважительно заметил Генрих.

     Серенькие фигурки наблюдателей запрыгали и заволновались. Болельщики не ожидали столь быстрой развязки, им казался невероятным оглушительный крах своего кумира. Команда "Мумбес" была здесь бессменным фаворитом сезона.

     Дети Шуршеммы затаили дыхание, прислушиваясь. Обиженный Мумбес, кряхтя и постанывая, возился в пещере и продолжать поединок явно не собирался. Как только до болельщиков дошло, что "кина не будет", и ствол танка дрогнул, направляясь вниз, сотни глоток разом выкрикнули одно слово: "Ашумбра!".

     Язык детей Шуршеммы очень емкий, краткий и выразительный. Поэтому точного аналога этому слову в нашем языке нет, но по смыслу оно приближается к паническим выкрикам: "Караул! Спасайся кто может! Атас!"

     Не дожидаясь продолжения банкета, толпа бросилась врассыпную.

     Танкисты какое-то время выжидали, что будет дальше. Им не очень-то верилось, что так легко и просто удалось расправиться с могучим русским богатырем. Дитрих даже пожалел тех татар, половцев и печенегов, которые в свое время завоевывали Русь и сражались, если верить летописям, против целых богатырских дружин. А потом пожалел себя.

     Не дождавшись распоряжений командира, первым заговорил Клаус, которому с водительского места были прекрасно видны все подробности поединка:

     - Ганс, с меня две кружки пива за такой аперкот!

     Вальтер с сожалением оглянулся на брошенный в спешке фотоаппарат:

     - Эх, какой кадр можно было бы сделать! Ведь никто же не поверит, что мы видели настоящего русского богатыря. Интересно, как его называть - Иван Полифемович или Полифем Иванович?

     Дитрих вздрогнул, представив себе, чем обычно обедает Иван Полифемович, и заторопился:

     - Генрих, Ганс! Быстро соберите инструменты и сверните трос, пока не возвратились эти кошмарные существа или родственники пострадавшего! Клаус, разворачивайся, пора двигаться отсюда, пока наш одноглазый друг не решился на второй раунд. - И печально добавил:

     - Чувствую, что напиться нам здесь не дадут.

 

***

 

     Стараниями дракона Гельс-Дрих-Энна у партизан все было хорошо. Они и думать забыли про какой-то там замок на холме, про диковинных папуасов и девицу, разговаривавшую на незнакомом языке.

     Правда, в какой-то момент оказалось, что они совершенно не ориентируются в родных лесах и понятия не имеют, где находятся, а командирский компас ведет себя по-свински, то есть отказывается указывать направление. Глядя на него, можно было подумать, что север - везде, а других сторон света больше не существует. Красная стрелка прилипла к букве N и дрожала от негодования, когда Салонюк безнадежно тряс зловредный прибор в тщетной попытке образумить его, но не отклонялась ни на волосок.

     Это был советский компас, и поэтому он вел себя так стойко, чем совершенно отличался от компаса, который майор фон Морунген уже на второй день в сердцах швырнул куда-то в кусты (и который бережливый Клаус, конечно же, отыскал и припрятал до лучших времен). Прибор немецкого производства, напротив, показывал север каждый раз в новом месте, причем показания свои менял приблизительно раз в три минуты.

     Виной тому было вовсе не отсутствие в Вольхолле такой важной вещи, как север, а исключительно Недамизголянский Техзатем - всевольхоллская организация, выдающая разрешение на производство высокоточных приборов. Если прибор не был зарегистрирован, а изготовитель не заплатил соответствующий налог в Техзатемское отделение, расположенное по месту производства продукта, то специальное заклятие (разработанное настоящими мастерами своего дела) выводило нелегальный предмет из строя.

     Незнакомые деревья и цветы при других обстоятельствах так же бы возбудили подозрение партизан, потому что до внезапно наступившего лета тысяча девятьсот сорок третьего (или уже сорок четвертого?) года они ничего подобного в этих краях не видели. А если быть предельно точными - то и ни в каких других тоже.

     Однако теперь пятеро доблестных бойцов пребывали в том блаженном состоянии, к которому так стремятся йоги. Какой-нибудь тибетский далай - или панчен-лама просто-таки застонал бы от зависти, узнав, что человек, подобный Миколе Жабодыщенко, может достичь нирваны. Бодро шагая неведомыми тропами по неизвестному лесу под сенью невиданных деревьев, партизаны полагали, что все к лучшему в этом лучшем из миров.

     Они считали, что по-прежнему идут по просторам любимой Родины, преследуя танк немецко-фашистских захватчиков, и ни одному даже в голову не пришло задаться вопросом: а чего это они так прицепились к одному-единственному танку и игнорируют все прочие воинские соединения врага? Свет для партизан сошелся клином на "Белом драконе".

     Как мудро заметил чародей Хухлязимус, танк фунтифляшил по дорогам Вольхолла с приличной скоростью, а потому партизаны за ним не поспевали. И хотя Гельс-Дрих-Энн позаботился о том, чтобы снабдить их чем-то вроде системы самонаведения на боевую единицу вермахта, силы были скорее неравны.

     Тем славным солнечным утром партизаны как раз выбрались на берег незнакомой речки, которую Салонюк во внезапном озарении принял за Волгу, Перукарников и Жабодыщенко - за Днепр, Сидорчук - за местную водную артерию под названием Небыстрая, а Маметов - за широкий арык, однако. Хорошо хоть им не пришло в голову обменяться мнениями по той причине, что каждый считал свою версию само собой разумеющейся.

     Военный гений Салонюка не спасовал перед этим хилым препятствием.

     На привале он вслух размышлял над тем, как форсировать реку.

     - Сичас от Сидорчук поплыве на той берег та причепить веревку - це особисто для Маметова, щоб не утоп.

     Василь возмутился:

     - Чому я? Чому одразу я? Жабодыщенко лучше за мене плавае.

     Перукарников понял, что начинается та дискуссия, которая при наличии сил и времени может длиться вечно. Поэтому он находчиво предложил:

     - Товарищ Салонюк, может, пока вы тут будете размышлять, я прошвырнусь вдоль берега да поищу брод?

     Салонюк голосом Цезаря, который уже провозгласил себя императором, возразил:

     - Ничего тут шукаты, треба плот будувать. Ось Жабодыщенко по таким дилам у нас майстер, вин цим и займеться! Микола, чуешь, шо я кажу?

     Жабодыщенко, наклонясь к реке, умывался прохладной свежей водой. План командира его огорчил и, можно даже сказать, оскорбил. Личную свободу он ценил весьма высоко, почти так же высоко, как сытную еду.

     - Чуть шо, так сразу Микола, вже и отдохнуть хвилинки не дадуть!

     Тарас возмутился. Ни один стратег, ни один полководец, вошедший в историю, не смог бы сделать и десятой доли того, что сделал, если бы его подчиненные ему постоянно перечили. Интересно, капризничали ли воины Чингисхана? Салонюк смутно помнил, что вроде бы нет.

     Благородное негодование излилось в длинном вопле:

     - Ни, це неможливо! Я тоби командыр чи балалайка?! Це партизаньский отряд, чи шо?! Буде колысь у тебе, Жабодыщенко, якась дисциплина?

     Жабодыщенко серьезно обдумал поставленный вопрос. Необходимость соблюдать дисциплину его всегда угнетала, но огорчать командира он не хотел, да и боялся его во гневе. Один такой - тезка Салонюка, кстати, - сына родного не пожалел, шлепнул недрогнувшей рукой за нарушение дисциплины и идеологические разногласия. Поэтому Микола, как честный человек, твердо отвечал:

     - Колысь буде.

     Салонюк не знал о том, что выглядит точь-в-точь как великий Цицерон, собирающийся произнести в сенате одну из своих речей. Он уже принял соответственную позу и открыл было рот, чтобы поведать миру все, что думает о таком бойце, но случилось непредвиденное.

     Это непредвиденное было такого свойства, что Салонюк мигом забыл обо всех своих горестях и печалях, о войне и о немцах и даже свое имя забыл на мгновение. Так и стоял, выпучив глаза, медленно наливаясь свекольным соком.

     И Салонюка вполне можно было понять.

     Из пышных густых зарослей изумрудно-зеленого папоротника на открытое место выползло невероятное существо. Чего только не повидали партизаны в последнее время, но такое им встретилось впервые.

     Существо обладало гибким и плотным телом гигантской змеи, что было бы еще полбеды. Однако тело завершала вполне человечья голова с розовощеким и упитанным старушечьим личиком, повязанная цветастым платочком. Внизу к телу (по принципу сороконожки) прилагались маленькие человечьи ножки в валеночках с галошами, общим числом три пары, и три же пары крохотных ручек с пухлыми пальчиками. Пальчики все время шевелились и что-то теребили и перебирали. И все это вместе было уже настоящей трагедией.

     Потому что нормальный человек при виде этого экспоната кунсткамеры непременно бы счел, что лишился рассудка.

     На самом же деле пред ясны очи партизан предстало не какое-нибудь там чудище или безвестная и безымянная ошибка природы, а Пульхерия Сиязбовна собственной персоной. Персону ее знали во всем Вольхолле, боялись и не любили, предпочитая обходить десятой дорогой.

     Нельзя сказать, что почтенная старушенция была кровожадной убийцей или людоедкой в строгом смысле этого слова, но опасность для жизни, несомненно, представляла. У Пульхерии Сиязбовны были только две страсти, два развлечения и одна великая цель. Она попрошайничала и поучала. И в этих двух видах спорта (или искусства?) не знала себе равных. Как настоящий виртуоз, она не ограничивалась чем-нибудь одним и потому обычно не только обирала несчастную жертву, вытягивая у той деньги и самые нужные вещи, но еще и читала нудным голосом длинную мораль.

     Ополоумевшие путники после встречи с Пульхерией Сиязбовной по многу дней были как бы не совсем в себе: подскакивали, если к ним подходили сзади, остро реагировали на приближение пожилых женщин, а слово "дай" вызывало у них что-то вроде припадка с закатыванием глаз и пеной у рта. Нередко неприязнь переносилась и на ни в чем не повинных змей, которых пострадавшие были готовы уничтожать сотнями.

     Утверждали, что Пульхерия - дитя любви дракона-извращенца и какой-то невинной девственницы либо напротив - девственницы-извращенки и невинного дракона, но что дело нечисто, были уверены все. В самом деле, может ли родиться у нормальных родителей такой вот кошмарчик? К тому же никто в мире не видел Пульхерию Сиязбовну ребенком. Утверждали, что она так и появилась на свет - старушкой в платочке и валеночках.

     Без колдовства просто обойтись не могло, и хотя старушенция лихо управлялась своими силами безо всяких там заклинаний и ворожбы, пострадавшие утверждали, что она навела на них неизвестные чары.

     Словом, любой малолетка в Вольхолле знал, что от Пульхерии Сиязбовны нужно бежать сломя голову.

     Однако Салонюк малолеткой не был. Более того, он еще не решил - галлюцинация это или всамделишная кикимора, а потому оставался на месте и пучил глаза.

     Жабодыщенко тоже обрел неподвижность египетских сфинксов, замерев в неудобной позе. К нему и направила все свои стопы, если позволительно так выразиться, бодрая старушенция. Приблизившись к окаменевшему Миколе, она деловито поинтересовалась:

     - Милок, ты почем брал такие сапожки?

     Жабодыщенко обеими руками схватился за голову:

     - Ой мамо! Що з вами кляти фашисты зробыли!

     Змеебабушка оторвалась от созерцания партизанских сапожек и недовольно зашипела, как шипит всякая женщина, которой нетактично намекнули на ее возраст:

     - Какая я тебе мама, я еще в девки гожусь!

     Жабодыщенко, как и положено в таких случаях, торопливо перекрестился:

     - Свят, свят, свят.

     Но ничто на свете не могло обескуражить партизана Перукарникова. Подумаешь, ползает тут бабка в платочке и со змеиным хвостом. Так они же все такие - взять, к примеру, перукарниковскую тещу. Нет, та чувствительно хуже, хоть и с нормальным количеством рук и ног. Но жить не с руками или ногами, а с характером, а характер у тещи Перукарникова был специфический, сложный. Скажем так: Вольхоллу определенно повезло, что здесь водилась Пульхерия Сиязбовна, а не Евдокия Феофиловна. Приблизительно таков был ход мыслей Перукарникова, кое-какие рассуждения мы добавили от себя, а сказал он вот что:

     - Насчет девок, мамаша, это вы, конечно, хватили. К тому же наш Микола ими не очень-то и интересуется: ему больше по душе смачный кусок сала с чесноком, да с соленым огурчиком, да под стакан хорошей горилки. Да еще пирог бы с грибками... Черт, а вкусно же звучит.

     При упоминании о сале и огурчиках ожил Жабодыщенко. Смачно проглотил слюну и поинтересовался:

     - Послухайте, ма... - он предусмотрительно осекся на полуслове, - як вас там величать, а нема у вас трошечки чего съестного, горилки там, сала чи картопли?

     Когда великий стратег Салонюк увидел, что его бойцы оживленно общаются с галлюцинацией, он допустил, что это все-таки не плод воображения, а обычная кикимора. Иначе как бы ее видели другие? Как видим, иногда Салонюк ловил все буквально на лету.

     Потрясая пистолетом, он заорал:

     - Жабодыщенко, швыдко видийди вид бабуси - вона мабуть ядовитая!

     Пульхерия поправила платочек одной парой ручек, вытерла рот второй и кокетливо замахала на Тараса третьей:

     - Жаль, такой видный, а, наверное, нежанатый ходит.

     Маметов тихо подошел к Салонюку и потеребил его за рукав (Тарас подпрыгнул на месте от неожиданности). Сына солнечной Азии волновал единственный неразрешимый вопрос:

     - Командира, однако, зверя или человека?

     Салонюк вполоборота развернулся к своему бойцу. За этим вообще нужен глаз да глаз, иначе вздохнуть не успеешь, а отряд уже кишмя кишит какими-то тварями. Маметов был славен своей любовью к зверушкам и постоянно рассказывал, как дома у мамы живет павлин, какие-то уточки, ежик с ушками, тушканчики... Словом, маметовский замысел Салонюк разгадал в два счета:

     - Спокийно, Маметов, цю гыдоту до Ташкента брать не дозволю! Ясненько?

     Тем временем достопочтенная Пульхерия Сиязбовна присмотрелась к Салонюку, и последний показался ей личностью вполне достойной и интересной. Мы уже упоминали выше о великой цели. Так вот, великой целью Пульхерии Сиязбовны был крепкий и счастливый брак, но не с каким-нибудь там шалопаем, а с представительным и умным мужчиной средних лет. Салонюк вполне подходил под это описание, и она решила перебраться к нему поближе.

     - Ты тут за старшого, что ли? - уточнила она социальный статус своего избранника.

     Тарас гордо выпятил грудь. Приятно, когда даже какая-то кикимора сразу признает в тебе качества, которые сделали тебя главным. Ясно, что незаурядность его личности видна невооруженным глазом.

     - За старшого, - с достоинством подтвердил он.

     Пульхерия пытливо сощурилась:

     - Не жанатый?

     Салонюк почуял какой-то подвох:

     - Жанатый и партийный, ще вопросы е?

     Пульхерия разочарованно покрутила головой и, поправив платок под подбородком, продолжила заговорщическим голосом:

     - На тот берег здесь переправы не ищи. Езжай трямзипуфом вниз по реке. За поворотом сойдете - так безопаснее.

     Салонюк заподозрил неладное:

     - А чого це вы, матуся, такие заботливые до нас?

     Надо сказать, что сердце Пульхерии Сиязбовны никогда не бывало разбито. Вот оказалось, к примеру, что избранник принадлежит другой, а она и в ус не дует. Если нельзя достичь великой цели, то можно перейти ко второму и третьему пунктам программы и совместить приятное с полезным.

     Пульхерия алчно оглядела партизанский скарб:

     - Лицо у тебя, милок, доброе, сердце - щедрое, а в мешке за спиной, поди, што пригодное и для меня найдется.

     Салонюк попихал локтем висевший на спине вещмешок, и для верности поправил лямки. Затем предусмотрительно - как свойственно всем великим стратегам - отступил на шаг назад.

     - Ну чому це всим нравится мой мешок? Вси думають, шо я його на соби вид великой радости пхаю од самых Белохаток. Руки, можно сказать, прочь од мого мешка!

     Последнее восклицание относилось непосредственно к шустрой Пульхерии Сиязбовне, которая плавно обползала Тараса с левого фланга, протягивая все шесть ручек к желанной вещи. От окрика она вздрогнула и обиделась:

     - Негоже быть таким жадным и скупым, когда тебя дама просит. Мне отказывать нельзя... ("На сносях, что ли?" - не удержался Перукарников.) А ну давай посмотрим, что у тебя там есть!

     Салонюк слабо отпихивал бабушку дулом пистолета:

     - Пишла, пишла, старая! Ось причепилась! Я тоби не Жабодыщенко, я идейный, военный та партийный лидер - личность неприкосновенная!

     Змеебабушка, извиваясь всем телом, ползла за отступающим Салонюком и тихо шипела сквозь зубы:

     - Я тебе верный путь указала, а ты думаешь спасибом отделаться? От меня так просто не уйдешь.

     - Красива ползет, однако, - восхищенно сказал Маметов. - Зверя, да?

     Салонюк понял, что с этой стороны ни помощи, ни сочувствия он скорее всего не дождется. Как мы уже упоминали, бывали у него минуты полного озарения. Поэтому он обратил свой страдальческий лик к самым толковым членам отряда и возопил так, что у них зазвенело в ушах:

     - Перукарников, Сидорчук! Чого вы стоите стовпами? Вашого командира насылують, а вам хоть бы хны! Немедленно приймить меры.

     Змеебабушка остановилась, присматриваясь к наступавшему на нее Перукарникову:

     - Вот вы, мужики, все такие: чуть шо - и сразу за других прячетесь. А когда я была молода...

     Впечатлительный Жабодыщенко при этих словах снова перекрестился:

     - Свят, свят, свят.

     Сидорчук оскалился в нехорошей улыбке:

     - Парубки тоди проходу не давали? Так кожна баба каже, вси жинки однакови.

     Внимательно послушав беседу, Маметов снова подергал Салонюка за рукав:

     - Командира, не зверя, точно?

     Тот раздраженно оттолкнул его руку:

     - Видчепись, ще тебе тут не хватало со своим зоопарком!

     Пульхерия Сиязбовна поняла, что имеет дело с людьми неблагодарными, противными, жадными и вообще недостойными ни любви, ни уважения. Расставаться со своим имуществом они не желали, озолотить ее или порадовать каким-нибудь подарочком по доброй воле не собирались - словом, производили самое отвратительное впечатление.

     Змеебабушка показала чудесные острые зубки и обратилась к Перукарникову и Сидорчуку, которые живой стеной загородили от приставучей кикиморы родного командира:

     - Нехорошо, нехорошо, мальчики. Такие представительные ребята, а бедную бабушку ни за что обижаете: ничем не угостили, ничего путного не дали, подношения толкового не сделали - никакой пользы от вас нет. Чему вас только в детстве учили?

     Салонюк орлиным взором окинул поле будущего боя и увидел, что его боец - Микола Жабодыщенко - одиноко и как-то отрешенно стоит в стороне от проблемы, то есть от Пульхерии Сиязбовны, которая сейчас визгливо отчитывала других партизан.

     - Жабодыщенко, - решительно скомандовал Тарас, - скорише будуй плот! - Он с ужасом оглянулся на Пульхерию, - Чи трямзипуф, як в народи кажуть, бо вид цего страху мы николы не збавимось!

     Перукарников деликатно предостерег:

     - А вы не боитесь, товарищ Салонюк, что эта трогательная дама пожелает с нами поехать? На плоту деваться некуда - вода, вода, кругом вода, - пропел он. - Тогда мы точно от нее не отделаемся.

     Салонюк откровенно запаниковал:

     - Що ты таке кажешь? Мени и так погано!

     Перукарников пожал плечами:

     - Ну не стрелять же в нее из автомата, только потому что она такой уродилась. Не по-партизански это, не по-коммунистически... Конечно, бабця - тот еще пережиток скорбного и тяжелого прошлого, потому что в советской стране такое вот уродиться никак не могло.

     - На себя погляди, пугало, - огрызнулась Пульхерия. - Печеньица бы лучше предложил, мясца бы, денежку, там, другую.

     Хитроумный Сидорчук произнес сладким голосом:

     - Мамо, а не пора вам вже до хаты, до дому, мабуть, батькы заждалысь?

     Пульхерия даже ухом не повела:

     - У всех людей дети как дети - родителям помогают, пользу приносят, а вы что себе думаете?!

     Сидорчук усмехнулся:

     - Мы вже доросли диты, не треба нам мораль читать. Мы тоже можемо ответить лекцией про межнародну ситуацию та пролетарський интернационализм. Та и запытать, а що вы лично зробылы, щоб приблизить час победы на фашистськими оккупантами? Чи записались вы добровольцем? Чи виддалы кровни гроши на танк чи пушку?

     Само собой разумеется, что Пульхерия не поняла доброй половины того, что вещал этот чудной человек. Однако слово "отдали" остро резануло ей слух. Пульхерия Сиязбовна не любила отдавать так же сильно, как любила брать.

     Обиженная, она заголосила еще громче:

     - Ты мне не груби! Какой большой вырос, а стоишь и сутулишься, старших не уважаешь, почтения не проявляешь: не хочешь бабушке сказать, что у тебя в торбе есть.

     Перукарников рассмеялся, показав белые зубы:

     - Нам простительно: мы дети леса, партизаны, а это почти что бандиты, только идейно выдержанные, на защите родины.

     - Ну шо вин несе?! - разволновался Салонюк. - Народни массы подумають, шо так воно и е.

     Пульхерия несколько недоумевала. Обычные ее жертвы к этому времени уже теряли всякую волю к сопротивлению, выглядели жалко и подавленно и были готовы делиться всем, что у них есть. Ну, встречались иногда и очень сильные личности, не без того. Однако чтобы их было сразу несколько... Змеебабушка раздраженно подергала кончиком хвоста и предприняла следующую атаку:

     - Ни стыда ни совести. Плохо вы кончите, вот что я вам скажу. Такие, как вы, по кривой дорожке ходят да быстро спотыкаются. Ох-хо-хо, вот так повырастают беспризорниками, потом старшим огрызаются, родителей позорют.

     Жабодыщенко внезапно заинтересовался:

     - Звыняйте мене, мату ею, за дурный вопрос, а хто ваши батьки та де вони зараз?

     Пульхерия даже растерялась на секунду, но затем зашипела с удвоенной яростью:

     - А не твое собачье дело! Молод еще, чтоб такие вопросы задавать незнакомым людям, молоко на губах не обсохло. Ты вон лучше на себя погляди, весь грязный, непричесанный, небритый, мать дома, поди, всю извел такими вот вопросами, а теперь ко мне пристаешь!

     Сидорчук поддержал боевого товарища:

     - Чого це вы так разлютылысь? Мыкола добрый вопрос задав, до того нам всим интересно, хто ваши батьки.

     Пульхерия сверкнула глазками:

     - И ты туда же, негодник! Постыдился бы у бабушки такое спрашивать! То, что ты еще не выучил, я уже забыть успела.

     Салонюк тревожно выглянул из-за широкой спины Перукарникова:

     - Выдно, що кума пирогы пикла, бо и ворота в тисти.

     Змеебабушка взъярилась:

     - Ты мне поязви, поязви! За старшого здесь поставленный, а спрятался, как малец под стол!

     Салонюк философски отвечал:

     - Каждый командир в лихую годину повинен держать себе в руках та ховатыся в якой-небудь фортеци.

     Сиязбовна, напирая на Перукарникова, грозила ему крохотными кулачками:

     - Вот я до тебя доберусь, ох доберусь!

     Сидорчук, приходя на помощь другу, ее утихомиривал:

     - Спокийно, мамо, спокийно, мы не в очереди за ковбасой!

     Перукарников едва не свалился в реку, отступая от доведенной до белого каления змеебабушки:

     - Вам бы против фашистских танков применить свой неистовый натиск, так Красной Армии и делать было бы нечего на фронте.

     Сиязбовна стучала хвостом по земле, шипела и сучила всеми парами ножек:

     - Ты мне поостри, пошути! Мал еще распоряжаться, где мне напор применять!

     Тут и случилось самое неожиданное. Обычно изо всех бойцов партизанского отряда Микола Жабодыщенко был самым миролюбивым, потому что всякие там схватки с врагами, сражения и борьба отвлекали от отдыха и вкусной, здоровой пищи. Нельзя сказать, что характер у него был кроткий и незлобивый, но для решительных действий ему требовалась очень серьезная причина.

     Появление Пульхерии Сиязбовны ввергло его в замешательство гораздо сильнее, нежели его друзей. Если кто и мог противостоять вредной змеебабушке в открытом бою, то скорее всего Перукарников или Сидорчук. Поэтому все несказанно удивились, когда Жабодыщенко, поплевав на ладони, ухватил кикимору за извивающийся хвост и потащил ее в сторону папоротников, приговаривая:

     - Мамо, вам так нервувать не можна, бо припадок зробыться, чи щось таке. Вы отдохните трохы.

     Пульхерия завизжала:

     - Ой-ой-ой! А ну, оставь мой хвост в покое, у меня поясница болит! Со мной произведение сделаться может!

     Салонюк снова высунулся из-за спин Перукарникова и Сидорчука:

     - Жабодыщенко, тикай гэть, поки вона не вкусыла!

     Микола же, краснея и слегка попыхивая, отвечал:

     - Не вкусить, я по цим дилам специалист, ще в дитинстве у лису змий ловив.

     Салонюк, тревожно озираясь то на Перукарникова, то на Сидорчука, не унимался:

     - Шо вин каже, ну шо вин каже? Яке дитинство, який лис, це ж тоби не вужик, це велетеньска кикимора! Скорише видчепись вид ней!

     Маметов заглянул командиру в лицо и понимающе закивал:

     - Однако, зверя, моя быть права?

     Салонюк ответил молящим взглядом, которому позавидовал бы любой шекспировский персонаж:

     - Маметов! Уйди от греха подальше, бо вбью, як Тарас Бульба - свого сына!

     Как ни наивен был узбекский боец, но и он умел улавливать ноты недовольства в голосе своего командира. Он отбежал в заросли папоротника и с безопасного расстояния закричал:

     - Все, все, моя никто не мешать!

     Сидорчук поглядел-поглядел на это светопреставление (в музее он как-то видел картину "Святой Георгий со змеем". Чего святой Георгий не поделил с бедным Змеем Горынычем, он не знал, однако выглядело это приблизительно так же, как и борьба Жабодыщенко с кикиморой. Бывает же такое!) и обеспокоился:

     - Микола, тикай, бо у нее вже очи червони, зараз укусить!

     Жабодыщенко, уже багровый от нечеловеческого напряжения, продолжал волочь в лес извивающуюся Пульхерию:

     - Клин клином вышибають, зараз я сердитый! У мене вид бабусиной балаканины ухудшилось пищеварение, я цих дурнуватых баек ще в дитинстви наслухався, бо у мене и бабусь, и дидусив, и вчителив було багато.

     Пульхерия сообразила, что угрозы тут не помогут. Пора переходить к уговорам:

     - Прекрати издеваться над бабушкой, - взмолилась она, - оставь мой хвост в покое, у меня радикулит, я старый больной человек! Я никому не желаю зла, отпусти меня! Я вам еще пригожусь!

     Салонюк нахмурился:

     - Що вона цим хоче сказать? Щось тут недобре.

     Сидорчук с невинным видом, так что осталось загадкой, шутил он тогда или нет, предположил:

     - Може, вона и е маты фюрера, я завжды ее такою себе представлял. - Он помолчал несколько секунд, затем, как бы оправдываясь, добавил:

     - Стара несчастна жинка, трохы балакуча.

     Салонюк еще сильнее нахмурился и вгляделся в облик Пульхерии:

     - Та ни, портретного сходства нема.

     Из папоротников высунулась голова Маметова:

     - Товарища командира, можна Маметов мама-фюрер чай угощать?

     Перукарников с Сидорчуком приготовились ловить Салонюка за руки, если тот начнет убивать Маметова, но он ответил на удивление спокойно:

     - Прыгощай, якщо есть желание, та скажить Жабодыщенко, шоб кинчав дурня валять та починав строить плот, бо дотемна не успиемо видчалиты.

     С этими словами он развернулся и заторопился вниз, к реке, чтобы умыться и поразмышлять в тишине, не потому ли Ганнибал мучился в Альпах со слонами, что у него в армии был такой же любитель животных, как Маметов. Дело в том, что Салонюк был по самую макушку набит историческими сведениями из жизни великих стратегов.

     А еще - поведаем мы по большому секрету, ибо эти мысли строго наказуемы - где-то в самой глубине души Тарас мечтал встретить хотя бы одного немца. И хотя он не признался бы в этом даже под угрозой расстрела, но что-то подсказывает нам, что после папуасов, коммивояжеров и Пульхерии Сиязбовны немецко-фашистские захватчики показались бы ему родными людьми.

 

Глава, целиком посвященная проблемам здорового сна

 

     - Итак, - спрашивает врач, - вы утверждаете, что каждую ночь вам снится страшное чудовище, которое кричит, бьет вас половником и всячески издевается. Но, надеюсь, когда вы просыпаетесь, оно исчезает?

     - В том-то и вся беда, доктор. Оно кричит: "Просыпайся, бездельник! Пора вести детей в школу!"

 

     Кажется, ничто не способно остановить неспешное передвижение дневного светила по небосклону, течение могучего Зелса к бескрайнему морю, полет мысли влюбленного, думающего о своей нареченной, а также беспробудный сон королевы-тети Гедвиги, почтившей своим прибытием королевство Упперталь и его столицу - великий город Дарт.

     Король Оттобальт не был великим мыслителем и потому не смог бы внятно изложить суть открытия, которое ему удалось сделать на днях. Так что попытаемся за него. "Совет, - сказал бы Оттобальт, - это то, чего мы просим, когда знаем ответ, но он нам не нравится".

     Это открытие повелитель Упперталя совершил в связи с тем, что неоднократно просил, требовал и буквально вымогал советы у своих подданных, но никто из них не смог его утешить. Поэтому появление главного министра Мароны Оттобальт воспринял без особого воодушевления. И даже приблизительно угадал, с чем пожаловал его верный слуга.

     Дабы как-то облегчить своему доброму народу тяготы проживания в одном городе с королевой, король принял твердое решение не скупиться и как следует отметить день Матрусеи, Вадрузеи и Нечаприи. С этой целью из подвалов выкатывали бочонки с вином, на королевской кухне - а также во всех кабачках, харчевнях и пекарнях Дарта - готовилось несметное количество снеди к празднику; а на главной площади плотники должны были соорудить длинные столы и лавки, чтобы всем хватило места.

     И Оттобальт небезосновательно полагал, что тот длиннющий свиток, который Марона стыдливо прятал за спину, - это список расходов, которые министр сейчас будет умолять сократить до минимума. А сэкономленные средства отложить на черный день.

     Этим Марона напоминал Оттобальту запасливого зверька череполсяку. Сейчас они стали крайне редкими, и буресийцы призывали всех в Вольхолле не допустить окончательного исчезновения очаровательных созданий. Что и говорить - череполсяки были действительно милы, однако в естественных условиях абсолютно беспомощны. Они рыли глубокие норки со многими ходами, где, по идее, должны были пережидать суровые зимы. Однако предусмотрительные череполсяки так набивали норки запасами, что для них самих там не оставалось места. В теплые зимы звери еще выживали, но в холодные не выдерживали - и с каждым годом их поголовье сокращалось.

     Его величество был искренне уверен в том, что главного министра Марону, словно домашнего череполсяку, нужно иногда придержать за хвост, чтобы не погубил себя своими суперэкономическими методами.

     Однако сегодня Марона выглядел не как человек, озабоченный расходами, но как тот, кому пришел в голову гениальный план. Собственно, так оно и было.

     - Приятного аппетита, ваше величество, - вежливо сказал министр прямо в заливное из североморской рыбы дремлюги.

     Прослышав от демонических драконорыцарей, что в рыбе содержится какая-то хитрая штуковина, облегчающая процесс мышления, король объявил, что теперь будет чаще питаться полезным продуктом. Повар Ляпнямисус загрустил, ибо его впервые обязали готовить не по вдохновению, но по расписанию, и, чтобы не ошибиться с непривычки, он вывесил прямо над очагом большой кусок пергамента с заметкой на память: выпусютник и туматюк - рыбные дни.

     - Урр, - ответил король, облизывая пальцы.

     - Ваше величество, - министр не стал разводить лишний политес, - тут вот вы подписали указ на подряд плотников, дабы соорудить нужное количество скамей, столов и помостов для праздника.

     Король облизал палец:

     - Ну подписал, и что теперь?

     Приятно, когда в мире есть люди, не изменяющие своим привычкам ни при каких условиях. Верный себе, Марона начал:

     - А дело в том, что это критически нарушает баланс нашей казны. Того гляди, мы докатимся до того, что придется брать взаймы у Милосердского Всевольхоллского фонда казначеев, и тогда уже точно о мульчапликах останется только вспоминать. Подсократить бы что-нибудь.

     Король аккуратно извлек изо рта косточку:

     - А ты представляешь, Марона, что будет, если среди всего этого, - и он многозначительно оглядел трапезную, - тетя возьмет да и проснется?

     На миг представив себе это зрелище, Оттобальт был вынужден подкрепиться изрядным глотком вина.

     - Народу, - продолжил он, - полно, а мест не хватает, столов мало, лицедеям и тем выступить негде! Мало того что я на свой страх и риск не объявляю ежегодный прибацуйчик, так еще и Вадрузею с Матрусеей не правильно отмечаю - да она меня со свету сживет!

     Пустой кубок грюкнулся о стол, и стоявший за спиной у короля слуга кинулся наполнять его живительной влагой.

     Марона в нерешительности потоптался на месте, но идея о том, что экономика должна быть экономной, родилась одновременно с ним, и за эту идею ему было и жизни не жаль. Если впоследствии она и была провозглашена кем-то другим, то это был чистейшей воды плагиат.

     - Понимаю всю меру вашего негодования, ваше величество, потому и хочу предложить некий план, который поможет нам сохранить финансовую стабильность (король застыл, не донеся кусок рыбы до рта) и в то же самое время угодить нашей драгоценной королеве-тете, в какое бы время она ни соизволила проснуться.

     Оттобальт снова пришел в движение и занялся дремлюгой:

     - Излагай.

     Марона засуетился, роясь в принесенных пергаментах:

     - Я тут на всякий случай захватил подсчеты и выкладки с самым подробным изложением, так что вы можете детально изучить...

     Оттобальт, тихо урча от наслаждения, уплетал белоснежную мякоть рыбы. Министра он слушал вполуха. Король был наивен, прост и безыскусен, как любое дитя природы, но здравый смысл у него все же имелся. И он прекрасно изучил своих подданных. Мулкеба - тот, к примеру, всегда ссылался на крыс и погрызенные ими книги, а когда не помогало, сотворял чудо-другое на скорую руку.

     Сереион норовил удрать на какую-нибудь войну, а если подходящей войны не находилось, демонстрировал безупречную выправку, чем всегда мог растопить сердце своего короля.

     Марона же вечно тыкал ему под нос какие-то бесконечные цифирьки и буковки, в которых, кроме него, ни один человек все равно не смог бы разобраться. Знал же, подлец, что его величество поверит на слово.

     - Опять авантюра?

     - Авантюры не по моей части, - поджал губы первый министр.

     - Я знаю. Они как-то сами нам на голову сваливаются, э?

     - Я служу вашему величеству верой и правдой вот уже...

     - Не надо математики. Служишь, и служи себе дальше.

     - Пытаюсь.

     - Ну? - Король попытался вникнуть в суть дела.

     Марона деловито зашуршал пергаментом:

     - Вкратце мой план сводится к тому, чтобы не тратить деньги и ресурсы зря, а изыскать скрытые резервы. Резервов у нас достаточно, но мы их преступно игнорируем либо транжирим.

     - И что в резерве? - против воли заинтересовался Оттобальт.

     - О-о, в резерве... - мечтательно протянул Марона. - Тут вот какая загогулина получается - без вашего содействия эту машину не заставишь заработать. Только вы и можете запустить этот механизм.

     Оттобальт лукаво улыбнулся:

     - Кому-то зубы вышибить, или череп подарить, или на поединок вызвать?

     - Что вы, что вы, - замахал руками сконфуженный министр, - все гораздо проще. Ваш любимый лесоруб Кукс, которому овсянка и казематы надоели хуже горькой редьки ("А я думал - горькая редька надоедает хуже овсянки", - признался Оттобальт непосредственно псу, грызущему свою кость под столом), прознал о подготовке к празднику и вот уже третий день предлагает свои услуги в качестве плотника и столяра. Дело это верное - мастер он серьезный, по работе истосковался, да и вообще один Кукс десятерых стоит. А поскольку денег ему платить не нужно, то, с одной стороны, мы имеем солидную экономию в средствах, а с другой - гуманное отношение к заключенному, о котором не стыдно будет сделать доклад на Ляситопном Мурчарейнике.

     Король прекратил жевать.

     Когда его величество прекращал жевать, это был верный признак напряжения всех духовных, умственных и физических сил. Кто сказал, что мужчина не может родить? Оттобальт как раз рождал мысль. Правда, родив, он не всегда успевал с ней познакомиться. Она взмывала куда-то ввысь, оставляя его в скорбном одиночестве, но с детьми всегда так. Рано или поздно они нас покидают.

     В данном случае король титаническим усилием воли пытался вспомнить, что он когда-либо слышал о Ляситопном Мурчарейнике.

     Марона понял, что разумнее прийти на помощь возлюбленному монарху и дать краткую справочку, чем после расхлебывать непредвиденные последствия. Ведь Оттобальт мог вполне идентифицировать Мурчарейник и как собрание самых отпетых разбойников со всего Вольхолла, и как слет передовых стражников и телохранителей, и как клуб добровольных отшельников и каторжан. А на самом деле Ляситопный Мурчарейник был передовой организацией, и современники гордились и диву давались, как могла до такого дойти человеческая мысль.

     Страны, входящие в Мурчарейник, договорились о том, что человек - это не просто существо, а существо особенное. Они даже записали в уставе, что Всевысокий Душара как-то обмолвился первому из созданных им людей, что человек-де звучит гордо. И что в человеке все должно быть прекрасно: и обувь, и оружие, и имущество, и внешность - если получится. Поэтому человека нужно беречь почти как череполсяку, сюмрякачу или редчайшую куфантийскую зябрячу; уважать, как лысеющего выхухоля Хвадалгалопсу, и ценить, как самый редкий пыр-зик-сан.

     Все это он и выпалил королю на одном дыхании, напомнив, что через два месяца представитель Упперталя должен будет докладывать на Мурчарейнике о том, как обстоят дела с любовью и уважением к человеку в его стране.

     Его величество сказал, что, по правде говоря, следовало бы докладывать о любви и уважении к тете, но он понимает, что тетя Гедвига сидит в печенках не только у него, но и у остальных. Так что пусть будет лесоруб Кукс - он согласен.

     Тут король вернулся к основному вопросу дня:

     - Мастер, говоришь? - уточнил он.

     - Великолепный, - подтвердил Марона. - Но дело в том, что за свою безупречную работу он требует выполнить его условия, и в этом, так сказать, вся трудность положения.

     - Ну, чего он там хочет?

     Марона натянуто улыбнулся:

     - Да, в общем, сущий пустячок: вернуть ему его славный топорик, обеспечить необходимым количеством стройматериалов и каждый день выдавать по два бочонка вина плюс немного копченого мяса и хлеба. А самое главное - он требует тело тети, дабы согласно его размерам изготовить специальное антихрапное ложе для того, чтобы ее величество Гедвигу прямо на нем можно было поместить в центре нашего мероприятия. Вы ведь сами говорили, что она может проснуться в любой момент. Так вот, даже если проснется, придраться к чему-либо ей будет уже сложнее.

     Король почесал бороду:

     - Топорик, топорик... Кстати, где его топорик?

     Такого вопроса Марона не ожидал. Он как раз готовился к длительным переговорам и репетировал самые веские и убедительные аргументы. Король, по обыкновению, застал его врасплох:

     - Не знаю. Может, в музее...

     - В музее! Такую вещь - и в музей! Вы что, не знаете, что из музея постоянно кто-то что-то тянет себе домой? Я всегда настаивал на том, чтобы особо ценные вещи клали сразу в сокровищницу.

     Оттобальт встал из-за стола и прошелся к окну широким строевым шагом:

     - Да, дело способно принять интересный оборот, если наш лесоруб что-то такое надумал.

     Марона слегка покраснел:

     - Ну что вы, ваше величество, в этом отношении Кукс - святой человек, он и девственницы пальцем не тронет. Разве что зарубить может.

     Король мечтательно посмотрел в окно, прислушался к храпу, доносившемуся откуда-то сверху и сбоку, и произнес по слогам:

     - Вот-вот, за-ру-бить.

     Марона тоже прислушался к ощутимой вибрации. На столе слегка зазвенели пустые бокалы:

     - Тут следует учитывать, что рыцари-бесумяки тоже понимают, что Нучипельская Дева может очнуться от своего сна в любой момент и спросить с них со всей строгостью магистра ордена. Охранять они ее будут как зеницу ока. И я могу их по-человечески понять.

     Оттобальт ушел в себя и какое-то время молчал. Затем спросил безо всякой видимой связи с предыдущим:

     - Сколько, говоришь, Кукс просит вина?

     - Две бочки в день, ваше величество.

     - Отлично, пусть будет две. И пусть гвардейцы с него глаз не спускают - время от времени. И скажите, что за антихрапное ложе я буду благодарен отдельно. Вплоть до того, что рассмотрю вопрос об овсянке на ближайшем же королевском совете.

 

***

 

     Если бы в Дартском замке знали Шекспира...

     Впрочем, мы уже неоднократно сетовали на то, что в Вольхолле как-то не слишком почитают этого прославленного драматурга. Строго говоря, здесь вообще не читают известных нам писателей. В Вольхолле свои классики.

     Особенной популярностью пользуются "Базяки дремучего вумпы" (сколько бы ни твердили литературоведы, что это типично детское чтиво), а также мелодраматическая поэма "Плач по Лязбубской пилюкальче", авторство которой приписывалось двум, а то и трем десяткам гениев. Но ни в одном из указанных произведений не уделяется должного внимания природе. А зря.

     Именно по этой причине участники описанных ниже событий не обратили внимания на кроткую молочно-белую луну, трудолюбиво светившую со звездного и ясного ночного неба и казавшуюся совершенно неуместной в данных обстоятельствах. Как бы ни прелестна и полна была она в этот час, но, увы, осталась незамеченной.

     Сюда скорее бы подошла погода, описанная Шекспиром в "Короле Лире", акт третий. Вот кто был настоящим мастером своего дела. Шекспир, разумеется, а не Лир.

     Но мы отвлеклись...

     Вначале ночь была даже тихая. Если, конечно, можно назвать тишиной легкий шелест листьев, обдуваемых теплым ветерком, и громоподобный храп королевы-тети Гедвиги, прочно утвержденной на полунаклонном антихрапном троне-ложе, созданном гением и золотыми руками небезызвестного лесоруба Кукса.

     Сам создатель этого шедевра примостился рядом, у подножия трона, привалившись спиной к пустой бочке из-под вина. На его давно не бритом лице мелькала блаженная улыбка, а крупный нос подергивался, как хобот пьяного тапира, и выводил сложные фиоритуры. Откровенно говоря, лесоруб Кукс не только был похож на пьяного тапира, но и на самом деле пьян в стельку.

     Вокруг этой необычной парочки, напоминавшей в лунном свете мраморные статуи влюбленных, которыми любят уродовать парки, аккуратным каре расположился отряд верных рыцарей-бесумяков. Он и придавал строгость и завершенность этой композиции - как визуально, так и с точки зрения музыкального сопровождения. Ибо лесоруб Кукс - как это свойственно самонадеянным смертным - переоценил свои (довольно-таки большие) возможности и упился уже первой бочкой. А второй сосуд с амброзией... то есть вином из божественных гарбульзиков достался бдительной тетиной охране, каковая и нализалась до зеленых чертиков в глазах и полной невменяемости.

     Утратив ориентацию в пространстве, они застыли, словно звучащие колонны, опираясь не столько на двуручные мечи, сколько на невероятное чувство долга, не изменившее им даже в этот миг.

     Славный Оттобальт, которому около восьми часов вечера слуги принесли радостную весть о завершении работы над антихрапным ложем, спал в своей опочивальне. Мы были бы рады продолжить, заявив, что спал он сном праведника, однако любовь к точности заставляет нас отказаться от этого намерения.

     Спал король крайне неспокойно.

     Снилась ему дражайшая тетушка, но как-то еще более странно, чем всегда. Такие сны, сказал бы искушенный Мулкеба, Всевысокий Душара посылает нам как испытание перед концом света, чтобы попривыкли немножко.

     Нучипельская Дева-Избавительница скакала в ночной рубашке и колпаке верхом на голубоглазом язьдрембопе. В правой руке она сжимала кочергу, и этой кочергой отчаянно размахивала, побуждая к атаке отряд верных бесумяков. Атаковали они ни много ни мало - неприступный Дартский замок, за стенами которого засел он, Оттобальт, в окружении последних солдат своей гвардии.

     Обливаясь холодным потом и бормоча: "Заприте ворота! Скорее заприте ворота!" - его величество наконец проснулся. Он подскочил в постели, чувствуя, как вибрируют все мускулы, а по спине стекает предательская холодная струйка.

     Перекошенные физиономии фанатиков-бесумяков еще какое-то время метались по самым темным углам опочивальни. Яркий лунный свет заливал центр комнаты.

     "Полнолуние", - догадался Оттобальт, собираясь списать свой кошмар на ни в чем не повинное ночное светило. Однако дело осложнилось тем, что сон прошел, а вот тарарам и кошмар никуда не делись. В замке и наяву творилось нечто невообразимое - крик, топот, странное рычание, лязг и прочие безобразия. Грохот стоял такой, что король как бы слегка пожалел, что не досмотрел свой сон до конца.

     Сто к одному, что тетя взяла бы замок с первого же приступа. Ну и что? Зато это было бы во сне. А теперь вот кто-то наверняка взял замок или еще что похуже, но уже не проснешься и не вздохнешь с облегчением. Надо разбираться.

     Король тяжко вздохнул и приступил к разбирательству.

     Для привлечения внимания нерадивых слуг к своей персоне Оттобальт использовал несколько предметов: трещотку, тиморский гонг, мелодичные колокольчики из загадочной страны Ярва-Яани, а также дикие вопли, издаваемые собственной луженой глоткой. Справедливости ради нужно отметить, что на слуг действовало только последнее из упомянутых средств, а все прочие скорее доставляли наслаждение самому монарху, который не был чужд и меломанских радостей.

     Такое состояние мы обычно определяем как триумф надежды над опытом.

     Король ухватился за трещотку и какое-то время энергично размахивал ею. Возможно, она и производила какие-то звуки, но слишком уж жалкие в общем хоре. Во всяком случае, даже Оттобальту не удалось наверняка определить, слышно ли ее на расстоянии.

     Последовательный во всяком серьезном деле, он попытал счастья и с тиморским гонгом, и с колокольчиками. Последние звучали особенно тихо и незаметно.

     Дикий вой, изданный королем напоследок, мог разогнать все фамильные привидения и приблудившихся призраков, если бы ранее их не распугал кошмар, царивший во внутреннем дворе.

     Другой бы, более слабый духом, человек сдался и пал под натиском непреодолимых обстоятельств. Другой, но не потомок Хеннертов. Задумавшись, король залез под кровать и вытащил оттуда сундучок с самыми важными вещами. Из сундучка он извлек предмет, напомнивший бы любой домашней хозяйке мясорубку, а любому начальнику штаба Гражданской обороны - сирену. Впрочем, ни домохозяйки, ни начальника штаба среди знакомых Оттобальта отродясь не водилось, и потому он полагал предмет простым подарком на память от демонических драконорыцарей.

     На предмете виднелась загадочная надпись: "ALARM ZUMMER, erzeugen im Deutschland. Hamburg, 1940".

     Тут мы вынуждены несколько отвлечься от происходящего и объясниться с недоуменным читателем.

     Сирену спер хозяйственный Клаус в первые часы пребывания на Восточном фронте. Правда, находясь в состоянии того жестокого похмелья, о котором потом с трепетом рассказывают внукам, он принял Аларм Зуммер за машинку для набивания патронов в пулеметную ленту. Ну и что с того, что эти два предмета абсолютно непохожи? В том состоянии, в котором пребывал Клаус, это все равно было не более чем темное пятно с торчащей сбоку ручкой. И это самое нечто он и стащил, радостно хихикая и дивясь своей предусмотрительности и ловкости.

     Когда майор фон Морунген ощутил в себе достаточно сил, чтобы бранить своих подчиненных, то первым делом он выбранил Клауса за то, что тот понапихивал в машину кучу ненужных предметов, из-за чего внутри стало еще более тесно. Выбрасывать же новехонькую - хоть и абсолютно бесполезную - вещь не позволила знаменитая немецкая бережливость. Так бы и проездила бедная сирена мертвым грузом по всем русским и вольхоллским дорогам, но случился однажды в жизни экипажа "Белого дракона" незабываемый Мумзьнямский танцевальный вечер на десять мифических персон с громоподобным бумбитрямом в финале.

     Питейная программа вечера была столь обширна, хозяева столь гостеприимны, а нехватка мифических персон столь ощутима, что доблестные танкисты очень быстро дошли до той стадии, которой они достигали всего несколько раз в жизни и исключительно в "Синей жирафе".

     Дитрих фон Морунген так никогда и не вспомнил, как именно он представил Аларм Зуммер - как одну из недостающих мифических персон или как свой вариант бумбитряма. Да и бог с ней, с точностью в деталях. К черту детали. Главное, что восхищенный Оттобальт утром второго дня самозабвенно крутил ручку этой адской машинки - и это привело к тому, что немцы, впавшие в сон, по глубине напоминающий летаргический, встали все как один. Они плохо соображали и порывались отстреливаться от собак и собутыльников, а Генрих все норовил развернуть замковую башню, чтобы пальнуть как следует по кому-то, кто пригрезился ему в похмельном угаре, - но его величество радовался от души.

     Поэтому, когда "Белый дракон" двинулся в свой исторический поход за Граалем (в данном случае - Белохатками), пришедший в чувство майор понял, что может убить нескольких зайцев одним выстрелом: доставить удовольствие союзнику, освободить место в танке, а также избавиться от ненужной вещи, один взгляд на которую вызывал у него резкий приступ идиосинкразии.

     Словом, король стал счастливым обладателем взаправдашнего демонического предмета, к которому обращался почтительным шепотом.

     Прижав Аларм Зуммер к животу, Оттобальт несколько раз провернул сопротивляющуюся ручку. Демонический предмет издал пронзительный воющий звук, еще более ужасный, нежели те, что доносились снаружи. Будто бы грозный морской змей Вапонтих почувствовал внезапное родство душ с мартовскими котами и принялся подражать им в силу отмеренных ему возможностей и талантов. У Оттобальта мурашки побежали по спине. Но ему нравилось крутить упрямую рукоятку, да и цель была достигнута. Вряд ли бы нашелся во всем Дарте тот глухой, который не слышал этого воя.

     Спустя пару минут за дверью послышался топот и взволнованные голоса:

     - Беда, беда! Нападение!

     - Спасите! Помогите!

     - Злокумсые канчуленяки! Злокумсые канчуленяки в замке!

     - Канчуленяки?! Где? Как они сюда попали?

     - Выносите столовое серебро и золото! Соблюдайте спокойствие!

     - А-а-а!!! Мамочка, а-а-а...

     - Канчуленяки в королевской опочивальне!!!

     - Скорее спасайте короля!

     - Стража, за мной! - раздался хорошо поставленный голос, и король с удовольствием отметил, что Сереион уже на месте, собран и спокоен, готов действовать. Да что там говорить - это же Сереион. Этим все сказано.

     - Сюда, сюда!

     - Туда, там! О!

     - Все воют и воют... как сильзяшные пичкамуты! С десятка два будет!

     - Луки на-а-а-а изготовку! Мечи о-о-о-бнажить! К битве товьсь!

     Многострадальная дверь королевской опочивальни уже один раз в этом месяце подвергалась бешеному натиску гвардейцев и стражников - и, чего греха таить, не выдержала. Пала, можно сказать, будто обычная дверца в чулан, где рачительная хозяйка прячет свое кусьяльное варенье. После печального инцидента (причиной которому было вторжение ведьмы Свахереи на седласой забаске) недовольный король приказал строителям соорудить препятствие помощнее и посолиднее. Оттобальт как в воду глядел, предвидя, что верные подданные не оставят его в покое. И верно: новая дверь затрещала, заскрипела, затряслась.

     Что и говорить - строители дело свое знали и работали на славу. Гвардейцам на сей раз пришлось нелегко, но чувство долга звало их на помощь возлюбленному повелителю, и что им какие-то двери? Они крепости брали шутя.

     Еще одно усилие - и две дюжины гвардейцев, возглавляемых Сереионом, ввалились в спальню к королю многоруким и многоногим копошащимся монстром. Нельзя сказать, что представшая их взорам картина как-то соответствовала сцене кровавой битвы, которую они уже видели внутренним взором. Но ни смертельно опасных канчуленяк, ни мартовского трепетного Вапонтиха, ни, на худой конец, злоумышленников с кривыми кинжалами в зубах не узрели эти достойные сыны Упперталя.

     Тихая спокойная комнатка. Очаровательные шторки в цветочек, словно паруса, надуваемые теплым ветерком. Милые сердцу безделушки - коробочки, статуэтки, мягкий пуфик, застывший у стены. Небольшой натюрмортик из продуктов питания - фрукты, мясо и хлеб на золотом подносике, кувшин-другой с прохладительным и взбодрительным: Хеннерты всегда были не прочь покушать, и время суток в этом случае не имело ни малейшего значения. Короли, они вообще выше обстоятельств.

     Сгорбившийся Оттобальт в мягком ночном колпаке с помпончиком сидел на постели в обнимку с Аларм Зуммером, притаившись, словно боялся спугнуть редкого зверя. Он искоса взирал на притихшую толпу своих воинов.

     Гвардейцы растерянно осмотрелись.

     В комнате воцарилось гробовое молчание, но не тишина: со двора по-прежнему доносились ужасный рев и ворчание.

     Первым заговорил Сереион:

     - Ваше величество, ради Всевысокого Душары, извините меня за этот кавардак! - Он небрежно указал себе за спину. - Слугам прислышались злокумсые канчуленяки у вас в покоях. С два десятка примерно... Честно говоря, я и сам слышал какие-то страшные и смутно знакомые звуки, но не предполагал, что нарушу сон и покой вашего величества.

     В этом месте Сереион сделал паузу и придал лицу виновато-почтительное выражение.

     Затем обернулся к своим солдатам и знаком приказал им покинуть опочивальню. Обрадованные возможностью оставить поле несостоявшейся битвы, осторожно переступая через обломки бедной двери, гвардейцы неслышными тенями выскользнули в коридор.

     - Еще раз простите, ваше величество, - уточнил Сереион.

     Король, все это время сидевший молча, вдруг откашлялся и заговорил хриплым голосом, будто включенный в сеть радиоприемник:

     - Живу, понимаешь, как в глугабрахских лесах: никого не дозовешься, не докричишься, когда нужно.

     Сереион попытался аккуратно приставить на прежнее место остатки дверей, но его попытка не увенчалась успехом. Он вздохнул, оглядев дело рук своих бравых подчиненных, развернулся к Оттобальту и выпрямился по стойке "смирно", готовый хоть до утра внимать родному монарху:

     - Виноват, ваше величество. Больше не повторится, ваше величество. - И после паузы добавил:

     - Дверь нужно будет укрепить еще основательнее. В целях безопасности.

     - А если слугам опять чего привидится? - уныло спросил Оттобальт. - Или в самом деле какая конфузия случится, и мне действительно будет нужна помощь.

     - Выставим! - бодро отвечал командир гвардейцев. - Чтобы наши орлы - и не выломали какую-то там дверь. Да мы от всего Ландсхута камня на камне не оставили, не то что, осмелюсь заметить, от вашей спаленки.

     - Камня на камне - не надо, - торопливо уточнил король. - За службу спасибо, но меру знать тоже полезно.

     Затем король предпринял несколько разнообразных действий. Прежде всего с нескрываемым почтением оглядел Аларм Зуммер - ишь какого переполоху наделал - и осторожно положил его на низенький столик возле постели. Затем спустил ноги вниз и начал осторожно нащупывать мягкие ночные пантуфли.

     - Мне снился кошмар, я проснулся - действительно кошмар. Что у нас происходит лунной ночью? Эпидемия? Я слышал, бывают такие чудики, которые при полной луне по крышам и башням шастают... Доложи обстановку по всей форме.

     Сереион тревожно переступил с ноги на ногу:

     - Не знаю, как и рассказать, мой повелитель...

     - Начни с начала, - неожиданно здраво посоветовал король. - Потом перейди к середине и заверши концом. Говорят, так проще всего.

     Сереион позволил себе улыбнуться.

     - Все как всегда, ваше величество, - начал он. - То есть как обычно, без происшествий, - это стало центральной частью его речи. Он задумался и рискнул завершить следующим пассажем:

     - В пределах допустимого.

     Король оторвался от окна, в которое только что глядел с нескрываемым интересом, и устремил испытующий взор на своего верного воина:

     - Вот ЭТО ты считаешь допустимым?

     Сереион обшарил спальню встревоженным взглядом, даже приподнял над головой светильник, пытаясь рассмотреть, что могло притаиться на потолке.

     - Простите, ваше великолепие, не понял.

     Король на удивление спокойно поманил гвардейца к окну и сам тоже уставился во двор:

     - Что там происходит такого, что подо мной дрожит даже постель? Ты хочешь сказать, что так работает антихрапный трон Кукса? А если это землетрясение, то отчего из замка не выносят ценные вещи, включая меня? Это, по-вашему, нормальное поведение?

     Сереион побледнел и стал оправдываться:

     - Не знаю даже, как доложить вашему величеству...

     Король сделал проницательное и задумчивое лицо:

     - Да уж как-нибудь доложи.

     Сереион потер влажный лоб:

     - Ваш любимый лесоруб Кукс...

     Король занервничал:

     - Что мой любимый лесоруб Кукс? Он превратился в огнедышащего и танцующего дракона и теперь пляшет нечто воинственно-зажигательное во внутреннем дворе моего замка?

     Гвардеец стал потихоньку заикаться:

     - Если быть абсолютно точным, вашу тетю Гедвигу...

     Когда короля к тому вынуждали, он бывал просто великолепен: сколько сарказма, сколько горечи, сколько беспощадной остроты. Правда, почти всегда в такие моменты на горизонте не видно было и следов придворного летописца, а потому блеск королевского остроумия не был задокументирован.

     - Превратился в тетю? - съязвил Оттобальт. - Именно поэтому храп теперь звучит с удвоенной силой - ты это хочешь сказать?

     Неожиданно взгляд Сереиона просветлел:

     - Вы, как всегда, почти правы, ваше величество.

     Король разочаровался. По правде говоря, он рассчитывал на несколько иной результат. Вот так остришь-остришь, а кто это оценит? Потом войдешь в историю как скудоумный и грубый человек, чуждый эдакой легкости и изящества. Обидно, между прочим.

     - Ну же, хоть ты не придумывай глупостей, - попытался он урезонить верного гвардейца.

     Сереион замялся:

     - К сожалению, это правда. Никто не решался беспокоить вас, когда вы наконец заснули... - Тут его речь стала вовсе невразумительной, ибо весть, которую он должен был сообщить обожаемому монарху, и впрямь была какой-то... такой. Положение в замке сложилось не то чтобы безнадежное или трагичное, но щекотливое.

     Сереион даже попытался в отчаянии взлохматить волосы. Правда, на нем был стальной шлем с пышным плюмажем, но в отчаянии человек способен взлохматить что угодно.

     Оттобальт понял, что больше не выдержит:

     - Не томи, выкладывай поскорей!

     Гвардеец набрал полную грудь воздуха:

     - В общих чертах все обстояло так: Кукс, сработав антихрапное ложе, изрядно напился и - чего никто не ожидал - повалился рядом с оным и сам захрапел так, что с лихвой компенсировал вашу несколько нейтрализованную тетю. Одним словом, полный аврал.

     Оттобальт хотел что-то спросить, но обнаружил, что утратил дар речи и способен выражать свое отношение к происходящему лишь гримасами, словно горестный сюмрякача, наступивший себе на хвост:

     - Э-э-э... - несколько туманно сообщил его величество.

     - Ох-хо-хо, - поддержал Сереион.

     - А-а-а?.. - уточнил король.

     - У-ух, - отвечал Серерион.

     - О-о-о, - предположил несчастный монарх.

     - О! О! - подчеркнул гвардеец.

     - Ну знаешь! - возмутился Оттобальт, вновь обретая бесценный дар общения на вербальном уровне.

     Сереион прояснил ситуацию:

     - Все боятся его трогать по двум причинам: во-первых, он ваш любимец, во-вторых, сумасшедший - того и гляди, зарубит спросонья своим топором и не заметит, а что с него возьмешь? Ко всему прочему рядом с тетей спит не только он, но и вертикально стоящий строй не менее безумного караула рыцарей-бесумяков. Они же учились по тетиной книжке, так что я даже берусь предугадать их реакцию. Словом, если не зарубит один безумец, так прибьют остальные в припадке фанатичного рвения. Вот такие дела.

     Король почувствовал, что ему следует попрочнее утвердиться на земле, а то уже в глазах темнеет. Он сел, точнее, не сел, а свалился в удобное кресло:

     - А если попросить лекаря Мублапа воскурить какие-нибудь успокоительные дымки? Помнится мне, он проделывал нечто подобное.

     - Мублап уехал на съезд докторов, посвященный дырнальным проблемам, - напомнил Сереион.

     Его величество совершенно отчетливо понял, отчего он так ненавидит дырнальные проблемы.

     - А что Мулкеба вещает?

     - Говорит, что хуже сделать может, а лучше - не надеется. Даже если, говорит, казнить будут. Против тети и лесоруба в одиночку не потяну, говорит.

     - А Марона?

     - Господин министр бегает с веревочкой, измеряет.

     - Что?!

     - Размеры.

     - Какие?!

     - Площади, где стоит вся эта композиция. И считает.

     - Что считает?

     - Прибыли и убытки. Если выйдет прибыльно, то решится. Если нет - оставит как есть.

     - Сереион!

     - Я имел в виду, что господин министр решил основать нечто вроде музея или памятника и взимать с посетителей скромную плату. Если строительство окупится в течение недолгого времени, то он явится к вашему величеству нижайше просить соизволения на осуществление проекта. А если расходы будут большие - непременно откажется. Они ведь все могут проснуться в любую минуту, так что мыслимое ли дело так тратиться?

     Сложно выглядеть величаво и непреклонно в ночной рубашке с кружевами, в колпаке с помпончиком и пуховых пантуфлях, но Оттобальту это каким-то образом удалось.

     - Он собирается выставить мою тетю на всеобщее обозрение?

     - Ее величество и так уже там. На обозрении.

     - Мамочки! - охнул король. - Об этом я как-то не подумал. А ведь мне придется отвечать, когда эта сте... тетя проснется!

     - Скажем, что она - народное достояние. Героиня. Народ должен знать своих героев и всегда иметь возможность прийти к ним. Напомним, что Нучипельская Дева живет не в заоблачном замке, а для людей и среди людей. Вот мы и постарались...

     - Сереион, ты гений, - восхитился король. - Но только шум стоит зверский. Музей - это еще туда-сюда, хотя опять же шляться будут всякие, с кухни еду воровать. Но как мы дальше жить собираемся? Что теперь делать? Не сходить же с ума на пару с лесорубом, надо что-то предпринимать... Кстати, как антихрапный трон? Работает?

     Сереион скривился:

     - Вначале казалось, что звук вроде бы стал приглушеннее. Ну да разве разберешь в этой какофонии? Орденоносцы приняли на грудь заодно с лесорубом, поэтому сейчас завывают дружным хором. Не так, как солисты, конечно, но не намного тише.

     Оттобальт с интересом воззрился на гвардейца, который произнес массу высокоученых слов с невероятной легкостью. Это вызывало уважение. Это вызывало даже восторг. Но сейчас было не до восторгов. Да, приезд тети никогда не являлся для Дарта порой цветения, и молоко и мед не изливались с небес на сию многострадальную землю, но нынешние хлопоты перекрыли все, что было до того.

     Предыдущие неприятности, связанные с тетей, представлялись Оттобальту не только мелкими и незначительными, но чуть ли и не желанными.

     Многоголосый храп травмировал его тонкую и возвышенную душу. Он же побуждал соображать побыстрее. Вообще-то Оттобальт все эти мыслительные процессы не любил, особенно по ночам. По ночам приличный, уважающий себя король должен спать с чистой совестью, а днем - есть, ну и править своей страной. Когда-то от дяди Хеннерта он услышал мнение, что толковый правитель - тот, кто назначит таких министров, что и без его участия дела в государстве будут только процветать. Мысль показалась Оттобальту неожиданно здравой и крайне полезной. Он ее запомнил и все время пытался воплотить в действительность.

     Однако сейчас он отчетливо понимал, что никто не примет на себя всю полноту ответственности за дражайшую королеву Гедвигу. Нет такого безумца. Точнее, был - лесоруб Кукс, и что из этого вышло?

     Внезапно короля озарило:

     - А может, нам Кукса затолкать на ночь на трон рядом с тетей Гедвигой, чтоб они оба потише храпели? Пока он себе отдельную антихрапную кровать не смастерил.

     Сереион не слишком восхитился идеей повелителя:

     - Эх, да кто же на это решится? Такая ответственность, такая ответственность, и даже неизвестно, перед кем - перед вами или перед тетей? - Ему стало страшно от ужасной мысли об ответственности перед обоими Хеннертами одновременно, но об этом он благоразумно умолчал.

     Король печально огляделся в поисках моральной поддержки и... обнаружил ее. С достоинством, не спеша направился к ночному столику с фруктами и напитками.

     - Покушать, что ли, раз не получается выспаться?

     Сереион проследовал за королем, передергивая плечами. И было отчего. Храп сводного хора тети, лесоруба и бесумяков обрел классическую стройность. Он то достигал самых высоких октав, то оглушительно рокотал в нижнем регистре.

     Если бы здесь был знаток русских обычаев Дитрих фон Морунген, он бы не преминул заметить королю, что сбылась еще одна его мечта. Дело в том, что в некоторых русских храмах - это Дитрих знал наверняка - пели могучие дядьки с голосом мощнее, чем у прославленного Шаляпина. Сей голос так и звался - октава. И вот эту самую октаву он мог бы сейчас услышать, кабы не искал Душара знает где свои несчастные Белохатки.

     Время от времени лесоруб Кукс принимался свистеть, а тетя - виртуозно подсвистывать. Вольхоллская концептуальная музыка пошла, очевидно, от тех, кто был свидетелем и невольным участником событий этой памятной ночи.

     Хеннерты, как неоднократно упоминалось, теряли многое: порой - войска, порой - деньги, реже - отвагу и присутствие духа; но аппетит - аппетит никогда! Король взял со стола гроздь сочных набанцев, отделил от нее один плод и принялся вдумчиво очищать его от пятнистой темно-синей шкурки.

     - У тебя, наверное, тоже голова болит? - участливо обратился он к Сереиону. - Не стесняйся, налей себе яздулейного юккенского мора. Великая вещь - мертвого на ноги поднимет.

     Гвардеец вздохнул с нескрываемым сожалением:

     - Мне нельзя, я на службе.

     - Тогда виски, - проговорил Оттобальт, смутно сознавая, что имеет в виду.

     - На два пальца, - отвечал не менее ошарашенный Сереион. - Без содовой.

     Оба тревожно воззрились в темноту. Что такое виски и почему именно на два пальца, они не знали, да и знать не могли. Содовая вызывала отдельное недоумение и вполне понятную при данных обстоятельствах настороженность.

     - Колдовское наваждение, - выдохнул наконец король. - С появлением дракона все переменилось, все стало каким-то странным...

     - Все смешалось в доме Облонских, - испуганно подтвердил Сереион.

     Оттобальт согласно покивал, и очаровательный помпончик заскакал на его колпаке.

     - И не говори. Я сам все чаще и чаще замечаю, что меня как будто кто-то подменил: по крышам больше не гуляю...

     - Ваше величество!

     - А? Что?

     - Какие крыши?!

     - Откуда мне знать, Сереион. Знаю, что не гуляю, а по каким не гуляю - кто же мне скажет. Не гулял я никогда в жизни ни по каким крышам. Я что, сумасшедший, с такой высоты брякнуться?

     - Наваждение, не иначе, - выдохнул Сереион.

     - А то...

     Оттобальт откусил кусочек набанца и сиротливо примостился на краешке кровати.

     - Выпей, чего уж там. Какая здесь, к Ампетрусу, служба?

     В этот скорбный миг реальность снова изменилась.

     В реве, свисте и рокоте явственно послышались новые звуки. Да что там звуки? Жуткая брань, изрекаемая громким, пронзительным, незабываемым голосом, который, однако, никто не ожидал услышать в ближайшее время.

     И вот теперь король и его верный гвардеец, не в силах прийти в себя от нового потрясения, судорожно пытались понять: к лучшему оно все или к худшему?

     - Ах ты пичкамут сильзяшный!!! - верещал этот нездешний голос. - А вы что стоите, как стадо тумчепегих суричей?! (Снаружи донесся лязг и брязг - очевидно, проснулись и неактивно задвигались рыцари-бесумяки, поставленные на автопилот, который включался в любом состоянии.) Сделайте же что-нибудь с этим небритым язьдрембопом!!! - неистовствовала тетя. - Какая сватихабская сволочь додумалась положить его рядом со мной?!

     Здесь дивная женщина полностью переключилась на своего соседа по спальному месту, обличая все его пороки и грозя карами, по сравнению с которыми смерть на костре показалась бы вполне приятным пикничком с барбекю.

     - А ну вставай, сейчас я тебе устрою тупичельский восход!! Разлегся, как у себя дома!

     Звон и грохот свидетельствовали о том, что под горячую руку королеве попался кто-то из закованных в железо верных охранников и что последнему крупно в связи с этим не повезло.

     - Перегаром разить? - приступила Гедвига к излюбленной теме об этике и эстетике поведения в обществе отдельно взятой личности. - Не позво-о-олю! Где это видано, чтоб люди так храпели?! За это кто-то ответит! В этом замке можно когда-нибудь выспаться?!

     Наконец зашевелилось и второе главное действующее лицо этой симфонии в криках. Лесоруб Кукс не привык, чтобы ему перечили. Нет, тетю Гедвигу он боялся не меньше, чем остальные, но сейчас, когда даже звездный свет падал на каменные плиты двора с диким шумом и грохотом, а пробирающаяся в свою норку крохотная мышка - казалось ему - издавала писк, способный оглушить и раздавить обычного человека, этот вот дикий крик находился уже за гранью добра и зла.

     По опыту лесоруб Кукс знал, что раскалывающуюся после попойки голову нужно какое-то время крепко сжимать в руках, чтобы она не распалась на несколько частей, - и это вам не фигушки воробьям показывать, а важнейший жизненный этап. Но попробуй подержи голову в руках, когда тебя трясут, как грущу.

     Вообще же напился он до кристальной чистоты биографии - в том смысле, что ничего ни о себе, ни об окружающих в данный момент не знал, да и знать не хотел. В таком состоянии у человека остаются только условные рефлексы.

     Король и Сереион, затаив дыхание и не приближаясь к окну, ждали, чем это закончится.

     - Ты на меня топором позамахивайся, позамахивайся! Я тебе покажу, как несчастной женщине не давать спать!

     Очищенный набанец безнадежно шлепнулся на пол.

     Король - отрешенный и далекий от мирской суеты, как памятник нутичемскому выпускнику, - застыл в неудобной позе.

     Сереион вслушивался в возню, доносившуюся с улицы, боясь обронить хоть слово. Замок гудел, как растревоженный улей: опять бежали куда-то стражники и слуги, верещали что-то герольды, лаяли все без исключения псы и ржали лошади. Основной темой в эту грандиозную симфонию вплеталось пьяное ворчание Кукса, действительно похожее на ворчание язьдрембопа, которого разбудили в самый разгар летней жары. И вторили ему звонкие тумаки и шлепки, которые щедрой рукой раздавала бодрая и отдохнувшая королева-тетя.

     - Это похоже прямо на надругательство, прямо на покушение какое-то! - излагала она свеженькую мысль. - А ну отдай топор! Что ты в него вцепился, как в лялехинский пафитон!! Я не знаю, что я сейчас с тобой сделаю!

 

     (СПРАВКА: скрипка Страдивари и альт Гварнери, вместе взятые, не так почитаемы в нашем мире, как в Вольхолле - драгоценный лялехинский пафитон. Этот волшебный музыкальный инструмент, по слухам, способен двигать камни и скалы и заставлять бессловесных тварей говорить. Он может пробудить все лучшее в человеческой душе и исторгнуть из ее глубин неведомые прежде чувства. Правда, для этого нужно, чтобы кто-то сыграл на нем. Проблема заключается в том, что никто не знает, каким именно инструментом является лялехинский пафитон - щипковым, струнным, смычковым, духовым или ударным. Многократные попытки, выяснить это пока что не дали положительного результата, так что бесценная вещь по сей день ожидает своего виртуоза-исполнителя.

     Р. S. (что в Вольхолле обозначает - по секрету). Вообще-то до сего дня из лялехинского пафитона удавалось извлечь лишь исключительно отвратительные звуки.)

 

     Наконец Оттобальт и Сереион пришли в себя настолько, что смогли выбежать на балкон и перегнуться через перила. Их взглядам предстало незабываемое зрелище: Гедвига в модной ночной рубашке с бантиками и в колпаке и пьяный, едва стоящий на ногах Кукс перетягивали любимый топор лесоруба, будто канат. Кукс, не в состоянии вымолвить ни слова, только нечленораздельно мычал и изо всех сил старался удержаться на ногах, отчаянно хватаясь за спасительный топор и мощные формы Гедвиги. Словно два борца перемещались они по импровизированному рингу, время от времени натыкаясь на бестолково сновавших бесумяков, отчего последние с грохотом валились, словно сбитые кегли, и с облегчением засыпали.

     Гедвига поняла, что это заговор и на поддержку верных рыцарей надеяться не придется. Обычную женщину сие открытие повергло бы в панику и лишило воли к сопротивлению, но Нучипельская Дева не такова. Пламя отваги вспыхнуло в ее крохотных глазках, грудь стала вздыматься еще выше, а уши покраснели. С нечеловеческой силой она замотала топором, к обратной стороне которого намертво приклеился злосчастный законный владелец. При этом королева-тетя норовила пихнуть врага пухлой, но все еще стройной ножкой куда-нибудь под дых (а теперь сделайте поправку на небольшой рост дамы. Сделали? Вот то-то...). Кукс только крякал да из последних сил пытался устоять на ногах, однако кого надолго хватит при таком раскладе?

     - Э-э-э-э... Е-е-е-е!!! - завопил Кукс и, теряя равновесие, свалился на отважную королеву. Его грузное тело, словно скала, упало на Нучипельскую Деву и увлекло ее прямо на антихрапное ложе, придавив сверху всей тяжестью.

     Попытки выкарабкаться успехом не увенчались. И королева во всю мощь своих легких оповестила Дарт:

     - На по-мо-о-о-щь!!! На-си-и-и-лу-у-у-ют!!!

     Говорят, в одном из известнейших театров мира стояли как-то на балконе или в ложе бельэтажа два корифея театрального искусства. И один из них время от времени говорил артистам: "Не верю".

     - Не верю, - буркнул Оттобальт, не зная, что копирайт на эту фразу - у Станиславского.

     Сереион не смог сдержаться и захихикал в кулак. За их спинами появилась робкая и смятенная тень, жаждущая постучать в двери королевской опочивальни, но, увы, - двери отсутствовали, и тень застыла на пороге в совершеннейшей прострации. Затем вспомнила о служебном долге и хриплым шепотом призвала:

     - Ваше величество! Ваше величество-о-о!

     Оттобальт и Сереион переглянулись, словно болельщики одного клуба, и ринулись обратно в спальню, делая вид, что они тут ни при чем, ни сном ни духом. Сидят вот, набанцы чистят, двери пытаются починить - и никого не трогают.

 

Не обязательная в данном романе глава

 

     В жизни всегда есть место подвигу.

     Надо только быть подальше от этого места.

 

     Плот, сооружаемый под чутким руководством Салонюка, был готов только к утру.

     Пульхерия Сиязбовна не осталась на чай, а исчезла сразу, как только Жабодыщенко отцепился от ее хвоста. Очевидно, поползла в ближайший санаторий - или подобное заведение - лечить изрядно потрепанные нервы. Надо сказать, что четверо партизан с облегчением восприняли ее уход, но Маметов был скорбен и безутешен. Мамафюрер - вот так, одним словом - произвела на него неизгладимое впечатление. Он подозревал, что в родном Ташкенте такое не водится и что он упустил единственную в жизни возможность обзавестись чудесной зверей в платочке. Свою скорбь он изливал товарищам по оружию, но те оставались холодны и глухи к его страданиям. Они вообще предпочитали считать вчерашнее происшествие коллективным страшным сном.

     На рассвете, то и дело ныряя в плотный туман, похожий по цвету и фактуре на овсяный кисель, партизаны грузили на плот оружие и вещи. Плот тихо поскрипывал на воде. Бревна для него пришлось настилать в несколько слоев, потому что под весом пяти человек и их скарба он то и дело норовил уйти под воду.

     Самым хмурым и усталым изо всей компании был Жабодыщенко, который сделал львиную долю всей работы.

     Берясь за шест, он обратился к Салонюку:

     - За цю работу вы мене повинны отпуск дать.

     Тарас насторожился:

     - Яку? Куды це ты лыжи навострил?

     Жабодыщенко почухал в затылке:

     - Вид работы у коллективе. Отдохну денька два-тры, а заместо мене нехай хлопци пороблять.

     Партизанский командир не на шутку рассердился:

     - Хто вместо тебя буде робыты? У мене кожна людина на вес золота, писля вийны гуляй скильки хочешь, а тепер - зуськи!

     Жабодыщенко, тяжело вздыхая, заметил:

     - Писля вийны все отдыхать будуть, так нечестно.

     Перукарников внес ноту оживления в их скорбную беседу:

     - Товарищ командир, а что делать тем, кто не доживет до конца войны?

     Жабодыщенко всполошился:

     - Чур мене, чур мене.

     Салонюк подумал, что после войны надо будет подобрать себе какую-нибудь профессию полегче. Где-нибудь за Полярным кругом или в пустыне. Только чтобы там, не дай бог, не встретить Перукарникова с его дурацким юмором. Потому что силы у партизанского лидера тоже не бесконечные. Однажды и он может не выдержать нечеловеческого напряжения.

     - Перукарников! - взмолился он. - Ну що за дурный вопрос? Чи ты не знаешь, що на тому свити ничего не роблять. Там такый вечный отпуск.

     Внезапно его осенила гениальная мысль. Он отобрал у Жабодыщенко шест и вручил его Ивану.

     - До речи, ось тоби, Ваня, естафетна палычка вид Миколы. Держи. Будешь грести.

     Маметов, бегом направляясь к плоту, заголосил:

     - Командира, моя тут сидеть?!

     Великий стратег снова ожил в Салонюке. Более того, в нем проснулся и дремавший до поры до времени тактик. Гений всегда предупреждает неприятности, а не борется с ними.

     - Маметов, стий! - скомандовал он грозно. - Кру-гом! Чоботы знять! В торбу схо-вать! Перукарников, цей процесс проконтролю-вать!

     Маметов жалобно застонал:

     - Товарища командира...

     Но непреклонный Салонюк в зародыше пресек всякие намеки на неповиновение:

     - Нияких спорив, Маметов. На цему трямзипуфе я капитан, и мени не потрибни посеред реки нияки инциденты - типа всплытие ризных разлютованных тварин местной фауны!

     Маметов нехотя уселся на берегу и принялся , стягивать сапог:

     - Маметов замерзать, потом болеть, однако, кто лечить? - укоризненно заметил он.

     Салонюк оставался холодным и гордым, как Снежная королева, которая была так далека от простых человеческих проблем и горестей:

     - Не подобаються мои требования, Маметов, беги по берегу слидом за плотом.

     Перукарников честно выполнял приказ командира, надзирая за тем, как его товарищ избавляется от обуви.

     - Давай, давай, Маметов, шевелись быстрее! А то точно заболеешь или на пароход опоздаешь - одно из двух.

     Еще несколько минут бестолковой суеты и беготни, оханий и причитаний, дележа обязанностей и гневных окриков командира - и вот наконец свершилось! Беспокойное хозяйство разместилось на плавсредстве и отправилось в неизвестность под шелест прибрежных камышей и плеск волн.

     Над водой по-прежнему клубился туман, и Салонюк, с одной стороны, тревожился по этому поводу - не приведи Господи наскочишь на мель или берег. А с другой стороны, радовался этому обстоятельству, ибо если партизанам не видно ни берега, ни немцев, которые вполне могут по нему бродить, то и немцы партизан не обнаружат.

     Жабодыщенко пристроился у края плота, копаясь в подкладке своей шапки. Там, как мы помним, были у него припрятаны снасточки для ловли рыбы. Естественно, что этот достойный член отряда хотел позаботиться о питании:

     - Зараз рыбки зловымо.

     Сидорчук пристально вгляделся в даль и никакой дали, естественно, не обнаружил. Все было словно затянуто серой влажной марлей.

     - Шось туман сегодни сильный, тильки б не наскочиты на каменюки.

     Перукарников, стоя на носу, опустил шест в воду и пощупал дно:

     - Не боись, Василь, не наскочим. - И поскольку настроение у него было приподнятое, затянул песню:

 

     Затуманились речные перекаты...

     Шли домой с войны немецкие солдаты!

 

     Удивленное его репертуаром, эхо немного поколебалось, но все же разнесло слова песни далеко по реке. Салонюк испуганно заозирался вокруг:

     - Ты шо, Перукарников, белены объився, чи шо? Так голосно спиваешь, зараз до нас, як мухи на мед, вси фашистськи бомбардувальники позлетаються.

     Перукарников сверкнул белозубой улыбкой:

     - Виноват, товарищ командир, искуплю!

     Жабодыщенко, оторвавшись на миг от рыбалки и подняв глаза к небу, вслушался в тишину:

     - Та ни, самолеты в таку погоду не литають.

     Волосы у Тараса от такой беспечности встали дыбом:

     - Тихише, тихише, хлопци. Добре, шо туман та нас с берега не видно, бо було бы як у фильме "Чапаев", а нам це не подходить, у нас обратной дороги нема.

     Жабодыщенко, лежа на животе у края плота и дергая за снасть с наживкой (успел же среди всех хлопот накопать червяков!), прошептал горестно:

     - Шось не клюет.

     Салонюк приставил к глазам бинокль и принял позу человека, который умудряется что-то рассмотреть в непроглядном тумане:

     - Ты бы, Микола, лучше за кулеметом сидив, а не дурью маявся.

     Жабодыщенко серьезно возразил:

     - У мене отпуск, я не можу. И вообще, за кулеметом Сидорчук сидить - це його улюблена играшка.

     Салонюку пришлось оторваться от окуляров бинокля, чтобы прожечь Миколу гневным взглядом. Однако Жабодыщенко был бесчувственным, как бревно, - его такими взглядами пронять было трудно.

     - Не видно, що Сидорчук зайнятый та не може нас охороняты? - поинтересовался командир.

     - Видно, - ответствовал Микола. - Та все одно - не хочу.

     Салонюк раздраженно уточнил:

     - Так шо, може, мени Маметову кулемет доверить?

     Колбажан сразу простил дорогому товарищу Салонюку его байские наклонности и жестокие выходки. И даже последнюю, с сапогами. Он широко улыбнулся и доверчиво обратился к Тарасу:

     - Командира, командира, моя у пулемета быть лучше, можна сидеть?

     Командир отвечал народной пословицей:

     - Калына хвалилась, що з медом солодка... Ты лучше, Маметов, свои чоботы добре держи, бо вони уплывуть на нашу погибель.

     Жабодыщенко разочарованно подергал леску и понял, что рыбалка здесь ну вообще никакая. Так что совершенно незачем травмировать тонкую психику товарища Салонюка - овчинка выделки не стоит. Если бы здесь клевало, то он бы стоял насмерть, отстаивая право на отдых, заработанный с топором в руках. Но стоит ли вызывать на себя гнев командира, если на другой чаше весов нет никакой очевидной выгоды? И Микола примирительно забубнил:

     - Та вы не хвилюйтесь, товарищу Салонюк, зараз я трохи порыбалю та за кулемет сяду, добре?

     Тарас с горечью поведал сам себе:

     - Сижу, як лялька на самоваре, ниякои дисциплины.

     Маметов не понял, отчего так быстро отпала его кандидатура. Пулемет он любил и давно уже мечтал из него пострелять.

     - Товарища командира, - жалобно заныл он, - ну можна моя за пулемет сидеть?

     Салонюк уже принял прежнюю позу, в которой, по замыслу, его и должны были запомнить очевидцы и потомки: прямая спина, гордая осанка, высоко вздернутая голова и бинокль в правой руке. Маметов тайфуном ворвался в неспешное течение его мыслей и сбил с толку. Однако Тарас был человеком добрым и сдержанным. Нечеловечески кротким голосом он выговорил:

     - Угомонись, сынку, не сегодня. Ось колы вбьють Жабодыщенко, тоди поговорымо.

     - Тьфу, тьфу, тьфу, - сплюнул Микола, - не дай бог.

     - Вин як мишень - фигура самая приметная, - продолжал Салонюк. - Лежить на брюхе, гвынтивку в руках не держить, ничего не бачить, окрим своей рыбалки, стреляй - не хочу.

     Жабодыщенко нервно смотал снасть и недовольно уселся возле пулемета:

     - Ну николы не дасть по-людски отдохнуть, дихтатор. У такому тумани нияка фигура як мишень не подходить, це я вам як снайпер кажу.

     Салонюк твердо стоял на своем:

     - У такому тумани, Жабодыщенко, нимци прямо в вухо можуть дыхати, та ты их проигноруешь.

     Жабодыщенко проверил, на какую дальность установлен прицел пулемета, и дискуссию не продолжил.

     В это время партизанский плот проплывал мимо печально известного места с красноречивым названием Утесы Страха. Таких утесов было в Вольхолле понатыкано достаточно - штук пять или шесть. Кто их такими выдумал, как и для чего, до сих пор остается загадкой. Поговаривают, что это дело рук какого-то спятившего чародея древности, который таким странным образом реализовал свою тягу к театральному искусству.

     Утесы Страха работали по нехитрому принципу. Любой, кто оказывался в непосредственной близости от них, имел все шансы вновь пережить самый неприятный момент своей жизни, испытать животный ужас и услышать либо увидеть то, что его больше всего могло шокировать. Видения эти были бесплотны, но пугающе реальны, и многие слабонервные путешественники отправлялись отсюда прямиком в дом скорби.

     Еще ходили по Вольхоллу слухи, что здесь-де обитают души погибших странников, но и эта версия не нашла подтверждения. На самом-то деле всем было абсолютно все равно, отчего около Утесов Страха творится такая чертовщина. Главное, что творится, а значит, надо держаться отсюда подальше. И держались, и близко не приближались, тщательно отмечая злосчастные утесы на картах ярким красным цветом.

     Само собой, что доблестные бойцы партизанского отряда обо всем этом понятия не имели. И потому бодро выруливали прямо к утесам.

     На плоту как раз закипел ожесточенный спор о том, есть ли поблизости немцы. Перукарников в их существование сегодня вообще не верил и еще немного - договорился бы до того, что и Германии нет и никогда не было. Что это за стих на него нашел, мы не знаем. Знаем только, что, поставив под сомнение факт присутствия немцев на данной территории, Иван предложил, входя в раж:

     - А давайте мы это сейчас проверим! - И, сложив руки рупором, прокричал:

     - Коммен зи, битте!

     Эхо негодующе откликнулось:

     - Коммен зи, битте, коммен зи, битте!

     Перукарников радостно оглянулся на товарищей, которые, замерев, вслушивались в эхо, и будто языки попроглатывали от неожиданности. Да и возможно ли себе представить, чтобы заслуженный партизан - не новичок зеленый - так вопиюще себя вел в тылу врага? Иван торжествующе посмотрел на друзей и снова завопил:

     - Нихт шлиссен!

     Эхо еще более недовольно ответило:

     - Нихт шлиссен, нихт шлиссен...

     Перукарников довольно улыбнулся:

     - Вот видите, никого здесь нет, только мы и эхо. - И чтобы доказать свою правоту раз и навсегда, крикнул:

     - Их бин партизанен!

     - Их бин партизанен, их бин партизанен... - не стало спорить эхо. Но потом на какое-то мгновение задумалось и громоподобно проревело:

     - Дас ист партизанен?!!! Аларм, аларм!!! Фойер!!!

     Где-то вдалеке послышался топот ног, обутых в сапоги, и сухо затрещали автоматные очереди. Салонюк побелел как мел и по-черепашьи втянул голову в плечи. Сидорчук и Перукарников плюхнулись на животы, пытаясь удержаться на раскачивающемся плоту, Жабодыщенко истерично закрутился с пулеметом, пытаясь определить, где именно находится враг. Маметов тоже попытался заметаться, но вовремя вспомнил, что находится на плоту, и лишь крепче обхватил мешок с сапогами.

     Словом, действительно аларм во всем великолепии и с вытекающими из него последствиями.

     Салонюк трагически констатировал:

     - Все, почалось.

     Перукарников перевернулся на спину, крепко держа автомат:

     - Едрит его в корень, ну кто же знал, ну кто же знал...

     Жабодыщенко, прикладывая ладонь к уху, пытался уточнить направление:

     - Та де ж вони е, нияк не зрозумию.

     Прилип к мокрым бревнам Сидорчук - типичная камбала, которой не удается слиться с дном, на котором она лежит. Попросил жалобно:

     - Ваня, ты так бильш не шуткуй, добре?

     Плыл по одной малоизвестной вольхоллской речушке плот с советскими партизанами. В самом центре его сидел, словно памятник всем командирам, у которых были такие вот прибабахнутые подчиненные, скорбный Тарас Салонюк, которому услужливый Жабодыщенко соорудил нечто вроде сиденья - для большего удобства.

     Теперь же, зажатый телами своих бойцов, которые ползали по сравнительно небольшому плоту, он даже не мог сдвинуться с места - и вспоминал основные вехи своей не слишком долгой жизни, сознавая, что является самой лучшей мишенью для гитлеровских снайперов.

     А вокруг царил настоящий ад.

     Там, наверху, внезапно раздался душераздирающий вой пикирующего бомбардировщика и засвистели в воздухе сброшенные бомбы. Звучали выстрелы, крики охрипших немецких солдат, ревели двигатели машин, и неслись со всех сторон короткие лающие команды.

     Но вот что странно: все это было словно в кино. Хотя пули, судя по звуку, ложились буквально в сантиметрах от плота, на воде не было фонтанчиков брызг. И осколки также плюхались в воду, оставляя ее спокойной и невозмутимой.

     Река неторопливо струила свои воды, игнорируя бой, который, казалось, шел со всех сторон. В тумане на обоих берегах то и дело загорались огненные вспышки от взрывов и выстрелов; повеяло откуда-то дымом, обожженной землей и порохом, но чем дальше, тем неестественнее все это выглядело.

     Совсем рядом с плотом даже попыталась всплыть подводная лодка с надписью U-344 на борту, но что-то не сложилось, и она снова ушла под воду, поморгав на прощание перископом. В довершение всего этого безобразия раздался вой корабельной сирены и из тумана донесся строгий и мужественный голос невидимого капитана, усиленный громкоговорителем:

     - Внизу на плоту! Немедленно возьмите в сторону! В сторону! Освободите проход крейсеру "Отважный"!

     Первым пришел в себя Салонюк, еще раз подтвердив, что не по прихоти судьбы, а исключительно благодаря выдающимся личным способностям он стал командиром.

     - Спокийно, хлопци, - скомандовал он. - Це психическа атака, никому без мого дозволу вогню не видкрывать та не голосить на всю реку.

     Жабодыщенко немцев никогда не боялся, потому что тевтонская немочь, которая сроду не ела сала, не представлялась ему серьезным противником. А вот с нечистой силой он дела иметь не любил и потому сразу засуетился:

     - Це якась дьявольска западня, шо з нами буде?

     Салонюк кипел праведным негодованием. Дьявольские козни его сейчас не трогали. Он мечтал добраться до того мерзавца, который подложил им эту свинью. Удушить бы его, стервеца, но за это можно схлопотать взыскание по партийной линии. Пришлось ограничиться малым:

     - Перукарников, - свирепо прохрипел он. - За цю выходку три наряда вне очереди. Быстро взяв шест та почав веслувать! Сидорчук, шевелись, до тебе це теж видноситься!

     Сидорчук виновато откликнулся:

     - Не можу, товарищ Салонюк, мой шест уплыл!

     - Та хоть руками греби!

     Река уносила плот все дальше и дальше от яростного сражения, которое все еще шло в тумане. Перукарников молчал, чувствуя за собой вину, и быстро работал шестом. Сидорчук - мокрый и злой, что упустил шест, - плюхал по воде руками без особых результатов, но не осмеливался перечить яростному командиру. Жабодыщенко что-то бубнил себе под нос, прижимая к груди пулемет. Маметов, мало что понявший в происходящем, знал одно: сапоги нельзя выпускать из рук ни при каких условиях.

     - Командира, моя еще не можна сапоги одевать? - робко спросил он, когда выстрелы и взрывы совершенно затихли.

     Салонюк внимательно на него посмотрел:

     - Маметов, видставить разговорчики, бо виддам юнгою на крейсер "Отважный".

 

***

 

     Только дракон Гельс-Дрих-Энн наверняка знал, зачем партизаны плывут по незнакомой реке весь день и всю ночь, дежуря по очереди. Дело в том, что танк "Белый дракон" довольно сильно оторвался от своего антидракона, так что последнему нужно было наверстывать многие десятки километров. И нагнать его по реке было значительно удобнее, нежели по суше, к тому же пешком.

     Пятерых бойцов во все эти хитросплетения не посвящали. Их просто смутно куда-то влекло, и они ни на минуту не задумывались, куда и зачем. Просто плыли себе по реке, а потом так же просто решили высадиться на берег.

     На пару километров ниже по течению река внезапно расширялась, превращаясь в быстрый бурлящий поток, и еще через несколько сотен метров обрывалась с огромной высоты великолепным водопадом, в котором погибло множество доверчивых путешественников. Партизанам было не суждено когда-либо узнать об этом.

     Они пристали к песчаному берегу, поросшему соснами, передохнули часок и снова двинулись в путь. Теплый летний вечер застал их на привале, который Салонюк объявил буквально за полминуты до того, как личный состав был готов поднять бунт против его тирании и деспотизма.

     Все партизаны были заняты своими делами, только Маметов бродил неприкаянный и что-то бубнил под нос, размахивая руками. Но Тарас справедливо рассудил, что думать об этом будет немного погодя, потому что иначе скоро сам станет вести себя таким же образом.

     Маметов тихо подошел к Сидорчуку и робко потрогал его за плечо:

     - Моя стихи сочинять, твоя хотеть слушать?

     Сидорчук деловито чистил пулемет, и его утомленная душа хотела только одного - покоя. Именно эту нехитрую мысль он и довел до сведения товарища по оружию:

     - Маметов, дай мени спокою, отстань вид мене.

     Маметов горестно вздохнул и направил свои стопы к Жабодыщенко, который сидел скрестив по-турецки ноги и что-то сосредоточенно латал. Этот бесконечный поход, во время которого они так сильно оторвались от своих и от линии фронта, плохо сказывался на личном имуществе Миколы - человека хозяйственного и аккуратного. Он как раз подсчитывал в уме убытки и повреждения, нанесенные ему немцами, и вскипал праведным гневом, который и поднимает наш миролюбивый народ на борьбу с захватчиками.

     - А твоя стихи будет слушать? - с надеждой спросил Колбажан.

     Жабодыщенко после войны вполне мог идти в профессиональные критики. Двухлетнее общение с партизаном Маметовым закалило его и сделало просто-таки незаменимым человеком для этого вида деятельности. Он сразу ухватывал самую суть и задавал единственно правильный вопрос. Вот и теперь Микола не ударил лицом в грязь:

     - Про що, знов про Ташкент чи про маму?

     Маметов гордо объявил:

     - Моя партизанские стихи сочинять!

     Жабодыщенко даже бровью не шевельнул. Повел бестрепетной рукой в сторону Салонюка и пояснил:

     - Партизаньски - це до товарища Салонюка, а не до мене.

     Эх, не знал про Миколу Жабодыщенко главный редактор литературного журнала "Заря Полтавщины", пятнадцать лет рыдавший над лирическими стихотворениями начинающих поэтов и многокилограммовыми рукописями будущих Толстых и Достоевских. Вот кто должен был писать рецензии и беседовать с молодыми авторами. Жаль, не состоялась их встреча, и "Заре Полтавщины" пришлось впоследствии напечатать многих желающих, что было гораздо проще, чем объяснить, почему это затруднительно сделать.

     Нетерпеливый Маметов быстрой серной ринулся к командиру:

     - Командира, моя, однако, стихи сочинять, сейчас твоя слушать.

     Это было похоже на ультиматум, и Салонюк не стал уточнять, что его ждет в случае отказа. Опасаясь, чтобы его не прервали, Маметов затараторил:

 

     На привале партизана

     Тихо в кустиках сидеть,

     А фашиская шайтана

     Про него совсем не знать...

 

     Салонюк тоже был неслабый литературовед. По первой же строфе понимал и сюжет, и коллизии, и литературную ценность произведения. Он остановил подчиненного и крикнул:

     - Так, Перукарников, возьми Маметова та давайте в дозор, бо хлопец без дила зовсем с ума сойдет. Который день ни одного нимця не убили - от ему и погано. Руки в ноги, идить и до вечери не повергайтесь!

     Перукарников был страшно доволен поворотом событий:

     - Есть до ужина, товарищ командир. Маметов, за мной бегом - арш!

     Спустя несколько часов бесплодных шатаний по лесу фортуна сжалилась над нашими героями. Капризная, как и всякая дама, она внезапно решила подыграть им и вывела Перукарникова и Маметова к довольно широкой дороге. Судя по ее состоянию, этой дорогой пользовались часто, так что места оказались обитаемыми.

     Партизаны обрадовались, потому что человеческая душа, хоть бы и вражеская, это гораздо лучше, чем всякие там Пульхерии Сиязбовны или трехглавый Гельс-Дрих-Энн, даже если ты о нем и не помнишь.

     Они прошли по дороге совсем чуть-чуть и увидели вдалеке довольно приличное строение с вывеской. Бойцы шустро нырнули в лес и тихо прокрались поближе к зданию. Высунувшись из кустов, они внимательно изучили обстановку, а обстановка, надо сказать, была не слишком привычна советскому человеку, пусть даже и выросшему в Ташкенте.

     Здание это оказалось обычной вольхоллской харчевней, носившей упоительное, хотя и странное для здешних мест название "Дви ковбасы". (Напомните нам, чтобы мы как-нибудь на досуге пояснили, откуда взялась такая вывеска.) На открытом воздухе за грубым дощатым столом сидели закованные в железо рыцари и увлеченно обедали. От дома неслись аппетитнейшие ароматы вина и копченого мяса.

     Заведение общепита в этом строении признал даже Маметов. Он толкнул Перукарникова локтем в бок и прошептал возбужденно:

     - Чайхана, однако.

     - Это я понимаю, - отвечал Иван. - А вот что это за форма у фрицев такая, не понимаю. Когда ее только успели ввести? Неудобно же таскать на себе груду железа. Впрочем, скажу только большое спасибо. Такой бронированный фриц будет легкой добычей. Маметов!..

     - Я!

     - Есть какие-нибудь соображения по поводу данного заведения?

     Маметов поднял на товарища мечтательные глаза:

     - Лучше твоя послушать, какой моя партизанский песня сочинять, - и шепотом, каким поют обычно юные энтузиасты в застенках врага, затянул:

 

     Юный беркут в небе реет над моею головой,

     То сиреною завоет, то укусит, как шакал.

 

     Перукарников строго указал:

     - Нескладно, рифмы нет. Какие же это стихи?

     - Зато правда, однако, - лаконично ответил акын лесов.

     Судя по выражению лица Перукарникова, его посетила очередная гениальная идея. Однако боец Колбажан, на беду свою, был плохим физиономистом.

     - Маметов, - радостно зашептал Иван, - ты у нас теперь будешь поэтом-партизаном, товарищем Джань Хуньямом из братского монгольского движения освобождения.

     Маметов, в принципе готовый ко всему, уточнил:

     - А кого моя освобождать надо?

     Перукарников неопределенно пожал плечами:

     - Кого угодно, например те "Дви ковбасы" от мнимых японских захватчиков.

     Акын степей и лесов проявил неожиданную рассудительность:

     - Почему мнимых, однако?

     Но у Ивана был готов самый верный и аргументированный ответ:

     - Потому что они еще не знают, что они японские захватчики.

     - Моя готова, - молвил храбрый Маметов.

     - Значит, поступаем так: я даю тебе гранату, - стал набрасывать Перукарников свой гениальный план, - уже без кольца. Ты держи ее крепко, можешь двумя руками, только смотри не отпусти раньше времени. И быстро беги вон к тем придуркам за крайним столиком. Подбегаешь и спрашиваешь: водка или жизнь?

     Маметов жалобно прошептал:

     - Они над моя смеяться, моя водка не пить.

     Перукарников воззрился на непонятливого узбека с некоторой даже жалостью:

     - Пить не надо, надо со стола бутылку схватить и бегом в кусты.

     Маметов знал, какой ценный продукт водка, хотя сам никогда не мог этого понять. Он попытался образумить Ивана:

     - Захватчики больно драться, моя не хотеть бежать за водка.

     Перукарников убедительно заговорил:

     - На этот случай у тебя и есть граната, драться не придется. Просто положи им ее прямо на стол и ныряй под заборчик, а я тебя, если что, прикрою отсюда из автомата.

     Маметов тоном человека, который сотнями разносил гранаты вместе с заказами к столикам посетителей кафе, столовых и ресторанов, произнес:

     - Моя не дурак, сама знать, как надо, - и побежал в сторону харчевни.

     Перукарников закричал вслед:

     - Только не забудь сначала водку взять!

     Маметов, подбежав к столику (опешившие рыцари слова не могли вымолвить при виде этого явления партизана вольхоллскому народу и только тихо помыкивали), автоматическим движением положил на стол гранату, а затем пояснил присутствующим:

     - Моя водка брать!

     Он ухватил бутыль и по-хозяйски потянулся к гранате, чтобы не транжирить боеприпасы почем зря, но заметил, что предохранительная дуга уже отлетела, а со стороны запала идет дымок. Какую-то секунду он растерянно метался взад-вперед, а потом с истошным криком:

     - Ложись! Граната, однако! - упал на землю и быстро пополз вдоль забора.

     Тем вечером в харчевне "Дви ковбасы" обедали на редкость сообразительные рыцари. Ни гранат, ни Маметова они до сего дня не видели ни разу в жизни, однако не потратили лишнего мгновения на выяснение подробностей. Дружно брякнулись кто куда - и только лязг пошел, словно рухнули жестяные бочки с горючим.

     Несколько секунд спустя раздался грохот взрыва и в небо взмыли доски, камни, осколки посуды и разнообразный мусор. Недалеко от Перукарникова тяжело шлепнулась на землю копченая курица. Он хищным коршуном кинулся на нее, не веря глазам:

     - Молодец Маметов, настоящий герой, прямо вылитый товарищ Джань Хуньям. - Смахнув с курицы землю, он спрятал ее в мешок. - Водичкой малость пошуруем, и будет как новая.

     Из ближайших кустов ползком выбрался Маметов, таща в руках увесистую бутыль с прозрачной жидкостью:

     - Зачем такой громкий граната давать? Моя уши болеть, ничего не слышать! Как теперь воевать, однако?

     Перукарников поспешно отобрал у Маметова драгоценный сосуд:

     - Извиняйте, товарищ Джань Хуньям, других не было.

     Маметов недовольно пробурчал:

     - Моя больше так глупо не делать.

     Перукарников уже успел откупорить бутылку и теперь вдумчиво изучал ее содержимое:

     - Спиртяга, у-ух ты! Просто замечательно. От лица нашего партизанского отряда выражаю тебе, Маметов, сердечную благодарность.

     Маметов даже благодарности не обрадовался и огорченно поделился с Иваном своими мыслями:

     - Нехорошо выходит: товарищ японский захватчик теперь о Маметове плохо думать.

     Перукарников, принявший на грудь пару глотков, расцветал буквально на глазах:

     - Забудь о захватчиках, Колбажанчик! У нас сегодня в отряде праздник, - и он торжествующе потряс пухлой копченой птицей. - Гляди, чего нам с неба упало.

     Маметов кисло заметил:

     - Моя плохо слышать, теперь кто хотеть к Маметову красться.

     Иван подбадривающе похлопал его по спине:

     - Ладно, хватит хныкать. Айда в лагерь, к нашим.

 

Глава, которую так и не сумели назвать

 

     Если вам все равно, где вы находитесь, значит, вы не заблудились.

 

     После того как мы окончательно потеряли из виду цель, мы удвоили свои усилия.

     Марк Твен

 

     Каким образом их занесло в пустыню, когда еще пару дней назад пейзаж был холмистым, лесистым и радовал глаз изумрудной сочной травой, экипаж "Белого дракона" не только не знал, но и знать не хотел. С внутренним содроганием они думали только об одном: не дай бог, это Средняя Азия. Других пустынных районов в Советском Союзе они не изучали, да и об этом имели весьма поверхностное представление.

     А пустыня была славная: с очень мелким песочком красновато-рыжего оттенка, из которого то там, то сям выпирали скальные породы вулканического происхождения. Они образовывали причудливые арки, острые пики и шпили и странные фигуры, напоминавшие абстрактную скульптуру.

     А вот кактусы здесь были больше всего похожи на мексиканские, если, конечно, продолжать верить Британской энциклопедии - что очень затруднительно в том случае, когда ты уже не веришь и собственным глазам. Так вот, о кактусах... Они топорщились посреди ровного рыжего одеяла пустыни - большие, увесистые, словно огурцы-переростки. Некоторые были колючими, а иные - лысыми.

     Очень часто в песке ярко выделялись выбеленные временем и солнцем кости животных и людей, а обломки предметов, явно созданных человеком, свидетельствовали о том, что некогда здесь процветала какая-то цивилизация.

     Танк медленно полз по песку, огибая каменистые выступы, пики и арки, мимо взъерошенных кактусов. Надсадно ревел двигатель, разгоняя всех змей и ящериц в округе.

     Внезапно гусеницы тяжелой машины начали тонуть, она замедлила свой ход и вскоре вообще остановилась.

     Морунген еще не понял, в чем дело, но уже ощутил смутную тревогу:

     - Клаус, что случилось?! Ты снова заснул? Почему мы остановились?

     - Мы, кажется, все-таки увязли, герр майор, - неуверенно прозвучало в наушниках.

     Дитрих забрюзжал, как старый папаша, узнавший о том, что его дочь выскочила замуж за лучшего стрелка в округе:

     - Сколько раз мне повторять, Клаус, что в лексиконе танкиста нет слова "кажется"! Доложи ситуацию, как положено по уставу!

     Глупо было бы надеяться, что его строгий голос окажет должное воздействие на поведение непослушной машины. Пока он читал мораль, танк засасывало. И потому механику-водителю Гассу было легко докладывать хорошо поставленным звонким голосом:

     - Герр майор! Дальнейшее продвижение не представляется возможным! Мы основательно завязли в песке и с каждой минутой продолжаем уходить в него еще глубже! Очевидно, это и есть знаменитые зыбучие пески! В данный момент машина сидит на брюхе примерно... один момент, герр майор, я вылезу посмотреть, чтобы сообщить вам точно!

     - Что же ты сразу мне не сказал! - быстро спросил Морунген. - Всему экипажу немедленно приступить к спасательным работам! Клаус, переключай двигатель на лебедку! Ганс и Генрих, снимайте буксирные тросы и цепляйтесь за что угодно, лишь бы подольше удержаться на поверхности! Вальтер, быстро выноси из танка оружие, одежду, воду, продукты! Я занимаюсь эвакуацией документов!

     Мы не станем подробно описывать разыгравшуюся трагедию.

     Скажем только, что если бы здесь рядом проплывал айсберг, то сходство с катастрофой "Титаника" было бы совершенно полным. Но поскольку ни одного завалящего айсберга под рукой не оказалось, то все выглядело несколько скромнее.

     Спустя полчаса Генрих в отчаянии доложил напряженному и осунувшемуся Дитриху:

     - Герр майор! Ничего не выходит! Здешние каменные породы очень мягкие! Колья не могут вынести вес тонущего танка, а более прочных скал, чем эти вулканические образования, поблизости нет. Вокруг одни сплошные кактусы. Что прикажете делать?

     Морунген понял, что самое время произнести душещипательную речь, потому что другого такого случая может и не предоставиться.

     - Ну что, мои друзья! Пришел час, когда нам всем придется попрощаться с нашим "Белым драконом"! Мы славно воевали с врагами под защитой его крепкой брони! Ускользали от опасности благодаря сильному двигателю! Подбирались к противнику через самые труднопроходимые места благодаря надежной ходовой части! Наносили меткие и сокрушительные удары благодаря мощной пушке! Теперь, в силу обстоятельств, мы должны расстаться с ним! Но это не расставание навсегда, это временная разлука, которую мы должны мужественно перенести! Я обещаю вам и "Белому дракону": если мы выживем, то рано или поздно обязательно придем сюда, чтобы вызволить нашу машину и снова быть вместе! А сейчас мы остаемся экипажем танка "Белый дракон" и продолжаем бороться за его безопасность!

     Воцарилось то, что в официальных отчетах называют минутой молчания. После паузы барон скомандовал:

     - Переходим к запасному варианту "Надежда в могиле". Ганс, поверни башню назад и опусти ствол! Клаус, убери лебедку и заглуши двигатель. Генрих и Вальтер, раскройте брезент и плотно зачехлите танк. После того как закрепите брезент, освобождайте тросы.

     - Ты не видел, куда делся мой фотоаппарат? - спросил Вальтер у Генриха Дица. - Весь танк перевернул - и нигде его нет.

     Генрих честно задумался:

     - Последний раз я его видел... где же я его видел? - Он осекся на полуслове и стал всматриваться в ночное черное небо. - Что это было? Ты видел?

     - Где? - встревожился Вальтер, памятуя о том, что они остались в этой стране чудес без мощного танка. - Ты о чем?

     - Да вот только что над нами пролетело, - растерянно сообщил Генрих. - Очень похоже на птицу, но ведь птицы сейчас спят?

     - А! Это? - облегченно выдохнул Треттау. - Наверное, летучая мышь. Ты что, летучей мыши никогда не видел? О! Вон полетела. И еще одна. Они ночных насекомых ловят.

     - Насекомых? - переспросил Генрих. - А откуда здесь, в пустыне, берутся летучие мыши? Где они обитают?

     - Они, как какие-то птицы, могут строить свои гнезда в дуплах кактусов. Я это еще до войны читал в какой-то научно-популярной книженции, - просветил друга Вальтер.

     Морунген вмешался в этот академический спор:

     - Вальтер, Генрих прав: что-то здесь многовато этих мышей. Думаю, они не в кактусах живут. Берите-ка автоматы и, пока полностью не стемнело, отправляйтесь с Генрихом на разведку. Осмотрите все вокруг в радиусе ста метров и возвращайтесь. Здесь поблизости должны быть пещеры. Если их обнаружите, внутрь не суйтесь и смотрите под ноги. Сейчас могут повылазить на охоту змеи, скорпионы и прочие ночные твари.

     Дитрих оказался прозорливым военачальником. Не прошло и десяти минут, как Вальтер и Генрих докладывали ему о том, что действительно обнаружили неподалеку пещеру.

     - Господин майор, вы оказались правы, - подтвердил стрелок-радист. - Вон там есть вход, отверстие. Но только это скорее штольня, чем пещера. Нам с Генрихом не удалось рассмотреть как следует, однако мыши вылетают оттуда.

     Морунген искренне удивился:

     - Штольня, говоришь? Это уже интереснее. Вот будет сюрприз, если в ней обитают не только летучие мыши, а еще песчаные партизаны с ящиком гранат и пулеметом Дегтярева. Ладно. Завтра посмотрим, что это за штольня. Молодцы, что обнаружили ее, теперь идите отдыхайте. В лагере тишина, один на вахте, остальные спят. Огня не зажигать, громко не говорить, стрелять при любых признаках неприятеля. - И забормотал себе под нос:

     - Ну и холодина, хорошо, что зимнее обмундирование сохранилось.

     Ганс, ты дежуришь первым, потом Клаус, потом Генрих, потом Вальтер, последним дежурю я. Каждый дежурит по часу. Все. Вопросы есть? Если нет, я уже сплю.

     Ганс весело осведомился:

     - Господин майор, а как отсчитывать время, если из всех часов идут только одни, да и те - в обратную сторону?

     Морунген недовольно зевнул:

     - Ганс, ты задаешь вопрос, недостойный немецкого офицера. Даже партизану известно, что один час - в любую сторону - остается часом. Вот попадем к ним в плен, они тебя научат...

 

***

 

     Утром сонного барона растормошил Треттау:

     - Герр майор! Герр майор! Просыпайтесь, уже утро. Солнце скоро поднимется. Надо отправляться в дорогу, пока не так жарко.

     Морунген подскочил, словно ошпаренный:

     - Что? Кто? Партизаны? Мы уже в плену? А, это ты, Вальтер. Доброе утро. Фу, ну и гадость мне снилась... Черт знает что... Ты представляешь - всю ночь никак не мог избавиться от какого-то пьяного усатого партизана, который то уговаривал есть его сало, то лез ко мне целоваться. Мало того! Он был моим полевым командиром, а когда я пожаловался на него в штаб дивизии, майор Ничифоринка сказал мне, что я русский шпион и что меня пора отправлять в гестапо, как полковника Вольфа, за безобразное поведение на фронте. Оказывается, уже месяц, как вышел приказ фюрера о том, что все командиры на передовой обязаны есть сало. Так как только это спасет от партизан немецкие войска, попавшие в окружение.

     Вальтер ободряюще проговорил:

     - Ну, мой командир, это еще не самое худшее из того, что может присниться или произойти на самом деле. Мы вот вчера секретный танк потеряли. За такое в гестапо не только сало заставят съесть... Тогда и усатые партизаны покажутся роднее, чем либер муттер.

     Морунген сделал парадоксальный вывод:

     - Если партизаны этой ночью только снились, значит, в пещере нас ждут одни мыши. Пора идти ее обследовать. Буди остальных.

     А пока Вальтер расталкивает своих товарищей, пока они пакуют вещи и готовятся к экспедиции в обнаруженную вечером штольню, у нас есть время кое-что пояснить.

     То, что немцам неизвестно их местонахождение, еще не означает, что эта информация покрыта мраком неизвестности и для остальных. Совершенно очевидно, что "Белый дракон", подгоняемый попутным ветром, добрался уже до Гунуха, где на поверхности обитают гунухские свирепые кочевники, а под землей - замечательные существа Хун-Чи.

     И здесь есть смысл обратиться к дневнику майора фон Морунгена, который оставил нам подробное описание этого народца.

 

     (СПРАВКА: Хун-Чи, или Чи-Хун-Чи - низкорослый народ, населяющий Гунухские подземные пещеры и лабиринты на территории от Красной пустыни до южных гор Хаунга. Хун-Чи - прирожденные рудокопы и угледобытчики, их талант отыскивать полезные ископаемые славится по всему Вольхоллу. Они добывают алмазы для Упперталя в обмен на соль и железные инструменты; уголь и олово для Буресьи - в обмен на продукты и вино; железо для Тимора - в обмен на звериные шкуры и древесину, из которой потом мастерят лодки для плавания по подземным озерам и рекам. При этом Хун-Чи не просто рудокопы, но и квалифицированные земледельцы. Они разводят в подземельях культуры деликатесных грибов лаофи, земляных орехов крака-тус, а также обожаемые королем Оттобальтом Уппертальским знаменитые пыр-зик-саны.

     Хун-Чи похожи на маленьких прямоходящих хомячков и немного на кротов: их тела покрыты бархатистой черной шерсткой, личико безволосое, голова - с заостренными округлыми ушками, глазки - бусинки. Работающие в шахтах носят шлемы из скорлупы ореха крака-тус, которую выстилают изнутри тканью мягкого полипа лиз-бубы. Глаза у Хун-Чи хорошо видят в темноте. Рост не больше одного метра, сзади - короткий хвостик, руки - с маленькими, но острыми коготками.

     Подземный народ создал целую страну с бесконечной сетью рукотворных лабиринтов. Здесь есть колодцы, подземные реки и озера. Питаются Хун-Чи орехами, грибами и личинками насекомых. Личинки светящегося жука руплы используют в качестве фонариков. Их носят в маленьких клеточках.

     Хун-Чи часто нанимают на работу для возведения замков и дворцов, они профессионально сооружают подземелья, подземные склады, хранилища, запасные ходы, системы водоснабжения и канализации, определяют местонахождение воды и роют колодцы. На поверхность Хун-Чи выходят только по ночам. С ними никто никогда не воевал и их никто никогда не обманывал, отчего они совершенно безобидные и доверчивые. Язык Хун-Чи до сих пор не изучен, но у них есть живые телепатические кристаллы му-окфа, благодаря которым они общаются с любыми существами.)

 

     Именно в штольню, сооруженную Хун-Чи, и собираются сейчас войти наши герои.

     - Вот эта штольня, герр майор, - доложил Генрих.

     Морунген крепко сжал в правой руке пистолет, а в левой - фонарь:

     - Ганс, Клаус! Вы остаетесь здесь с вещами и оружием, будете охранять вход и прикрывать нас с тыла. В случае опасности отступайте внутрь штольни, используйте пулеметы. Гранаты не бросайте, иначе нас завалит.

     Вальтер, Генрих, возьмите несколько подходящих досок из тех, что здесь разбросаны, и соорудите факелы. Горючее расходуйте бережно, нам, возможно, долго придется пробыть под землей.

     Тут на глаза барону попалась вагонетка. Даже не вагонетка, а вагонеточка - крохотная, будто игрушечная.

     - Ничего не понимаю, - изумился он, - что они здесь могли возить на этих лилипутских вагонетках? Золото, что ли? Непохоже - везде валяется один уголь. А сколько его увезешь при таких объемах? Тоже неясно.

     - Может, герр майор, у них здесь дети работали, - предположил Вальтер. - Я когда-то читал в газете, что коммунисты добровольно сдают своих детей на лето в лагеря. Смотрите, какая маленькая кирка лежит - для взрослого она не подходит. Игрушка игрушкой.

     - Дети, говоришь, - посочувствовал Морунген, взвешивая малюсенькую кирку в руке. - Собственных детей не жалеют.

     Генрих вздохнул:

     - Это они их так, наверное, к лагерям военнопленных готовили. Я точно знаю, что пленные русские солдаты в лагерях держатся лучше остальных. Иногда даже умудряются организовать подпольное движение.

     - Да, ну и страна, - задумчиво произнес Морунген. - Одни открытия. Зачем мы сюда сунулись? В танке без проблем ста километров не проедешь, не говоря об остальном. Я - квалифицированный офицер-танкист - должен лазить с экипажем по каким-то катакомбам, как трущобная крыса.

     Внезапно рядом с майором раздался треск автоматной очереди. Вальтер палил куда-то в темноту. Все попадали, откатываясь за каменные выступы и вагонеточку. Один из факелов неудачно упал в лужицу, которая натекла с сырого потолка, и, зашипев, погас. Второй сильно закоптил, и в подземелье стало еще темнее.

     Морунген полежал немного в тишине. Со свода гулко падали капли воды. Никто не нападал на них, никто не отстреливался.

     - Что случилось, Вальтер? - спросил барон. - Ты кого-то заметил?

     - За нами кто-то следит, - ответил Треттау. - Я видел лицо, герр майор. Кажется, человеческое лицо выглядывало оттуда. - И он повел стволом автомата в сторону. - Из-за того камня, совсем рядом.

     Морунген откровенно удивился:

     - Что значит "кажется, человеческое"? Ты не уверен, видел ли ты человека или другое существо?

     Прежде Вальтер бы смутился. Но странствия по России убедили его в том, что нормальному человеку, который не уверен в том, что он видит, здесь смущаться нечего. Это вполне обыденное явление, нисколько не зависящее от умственных способностей и душевного состояния очевидца.

     - Да, герр майор, - честно доложил он. - Я абсолютно не уверен: было плохо видно, и мне показалось... мне показалось, что я видел не то человека, не то хомячка, не то пушистенькую обезьянку. Но вовсе не такую, как та, что напала на нас в танке. Правда, на обезьяне была какая-то каска. Толком я разглядеть не успел.

     Генрих напряженно прислушался:

     - О! Слышите? Шорох какой-то и топот.

     Вальтер последовал его примеру и некоторое время спустя заключил:

     - Да, похоже, их тут много, судя по шуму, который они издают.

     Морунген подозрительно посмотрел на маленькую кирку и поставил пистолет на предохранитель.

     - Может, эти... дети здесь с начала войны прячутся. Напуганные, успели совсем одичать. Вальтер, у тебя остался шоколад?

     - Полплитки, господин майор! - откликнулся Треттау.

     - А ну-ка проведем эксперимент. Брось им немного шоколада для установления контакта.

     Генрих не слишком верил в историю о детях, прячущихся в штольне с самого начала войны. Во всяком случае, Вальтер неосторожно упомянул слово "обезьяна", а Генрих Диц хорошо помнил тот пуховый обезьяноподобный тюфячок, который чуть не откусил ему руку, не говоря о том, что пинался и лягался, как дикий жеребец. Словом, обезьяны теперь не вызывали у него ни малейшей симпатии. Да и русские хомячки не могли рассчитывать на радушный прием. И он кровожадно предложил:

     - Полплитки может не хватить. Лучше бросить им гранату, а то разыграется у них аппетит после шоколада - и сожрут нас вместе с ботинками и ремнями.

     Морунген не любил, когда его подчиненные начинали рассуждать с такими минорными интонациями:

     - Отставить паникерские настроения! Лучшая граната для детей - это шоколад, печенье, конфеты. И нечего, Генрих, ерунду городить.

     Вальтер осторожно разделил шоколад на квадратики, завернул один из них в кусочек серебристой шелестящей бумаги и, размахнувшись, бросил его в темноту. Там кто-то шустро протопотал маленькими ножками, затем послышался шелест бумаги, довольное урчание, сопение, чавканье и тихое повизгивание. Затем танкисты различили невнятное бормотание и обрывки непонятной речи.

     Морунген подумал, что одна часть его плана осуществилась так, как было задумано.

     - Бросай еще, - обратился он к Вальтеру. - А я попробую с ними поговорить.

     Вальтер повторил манипуляции с кусочком шоколада, и на сей раз реакция на неожиданное подношение была точно такой же.

     Морунген приставил сложенные ладони ко рту и закричал, стараясь четко выговаривать слова:

     - Русс киндер! Мы ест не стреляйт! Мы ест прикодит и дафат чоколат, мьясо... - Он задумался, чем еще можно соблазнить русских детей, и неожиданно для самого себя закончил:

     - Та немнохо вотки, цигаретен...

     Какое-то время сия пламенная тирада оставалась без ответа, но затем что-то пролетело по воздуху и шлепнулось возле Вальтера. Тот инстинктивно шарахнулся в сторону от предмета, но быстро обнаружил, что это не граната и не бутылка с зажигательной смесью, а всего лишь небольшой сверточек.

     Осторожно развернув его, Вальтер пристально разглядывал предмет в свете факела, который держал у него над головой Генрих.

     - Господин Морунген, - сказал он, - это, кажется, не стекло. Да нет, не может быть, конечно. Потому что если я прав и это действительно то, что я думаю...

     - Да не тяни нервы! - взъярился доблестный командир.

     - Поглядите сами.

     Морунген долго вертел перед глазами довольно крупный кристалл и наконец возбужденно заявил:

     - Если меня не подводят глаза, то это настоящий алмаз невероятной величины. Пусть даже он вдвое уменьшится при огранке, но и тогда его стоимость просто огромна. Это добрый знак. Думаю, они бросили нам камень в обмен на шоколад.

     Факел в руках у Генриха затрещал и погас. Танкисты остались лежать в своих укрытиях в полной темноте.

     Генрих не верил в детей, кидающихся алмазами.

     - Ну вот, - грустно констатировал он. - А теперь нас точно съедят.

     Морунген оставил сей вопль души без ответа. Он принял соломоново решение:

     - Без моей команды никому огонь не открывать. Вальтер, бросай еще шоколад.

     Вальтер повиновался, и снова немцы смогли сполна насладиться урчанием, пыхтением, похрюкиванием и прочими звуками, которые издавали эти неведомые существа в пещере.

     Внезапно Генрих заговорил:

     - О! Кажется, глаза привыкли к темноте - я уже намного лучше вижу.

     - Господин майор, - спросил Вальтер, - шоколад закончился. Что теперь прикажете делать?

     Морунген приподнял голову из-за каменного выступа и всмотрелся в глубь пещеры. Когда он заговорил, голос его звучал сдавленно:

     - Майн Готт! Это, Генрих, не твои глаза привыкли, а совсем наоборот, если я хоть что-то понимаю в том, что вижу...

     Он не договорил. В этот момент из-за спины Вальтера высунулась маленькая когтистая лапка и похлопала его по плечу. Нечто произнесло прямо ему в ухо:

     - Ое, чиф нус саса? Зи шуса луф мо.

     От неожиданности Вальтер отпрыгнул в сторону так, что ему черной завистью позавидовал бы и король балета Вацлав Нижинский. Во всяком случае, последний никогда не выполнял такие прыжки из положения лежа.

     - О Господи, что это такое?! Партизаны?

     Морунген смело поднялся на ноги и стал осматриваться.

     - Вальтер, Генрих, вставайте! Это стоит увидеть.

     Немцы осторожно выпрямились и в один голос произнесли:

     - Вот это да!

     - Кто это такие?! - воскликнул Генрих.

     - Что они тут делают? - спросил Треттау.

     Генрих с надеждой обернулся к командиру:

     - Господин майор, это что - такая разновидность хомячков?

     - Вот этого я как раз не знаю, - озадаченный Морунген сдвинул картуз далеко на затылок, сразу помолодев лет на пять. - Но думаю, что есть они нас не станут. Опустите автоматы!

     Все видимое пространство штольни было заполнено пушистыми Хун-Чи. Каждый, явившийся лично познакомиться с немецкими танкистами, держал в лапках крохотную клеточку со светящейся личинкой, отчего под землей стало довольно светло.

     Очевидно, радостный слух о бесплатной раздаче шоколада распространился по подземным лабиринтам со скоростью звука, и с каждой минутой в этот коридор прибывали все новые и новые существа. Они пыхтели и толкались, отстаивая друг у друга право находиться в первых рядах, поближе к прибывшим великанам.

     Обе стороны рассматривали друг друга с нескрываемым любопытством. Наконец самый старый Хун-Чи, занимающий, очевидно, и самую руководящую должность, протиснулся поближе к Морунгену, крепко сжимая в ручке-лапке большой прозрачный фиолетовый кристалл, светящийся изнутри ровным светом.

     Он принял пышную ораторскую позу и заговорил:

     - Хун-Чи приветствуют тебя и твоих братьев, Пятнистый Великан! Не надо зажигать огонь и извергать пламя из трубки. Мы принесли много руплы, чтобы вам хорошо было нас видно. К сожалению, наш кристалл понимает не все ваши слова. Народ волнуется: хочет знать, что такое "русс киндер" и "та немнохо вотки, цигаретен", - старательно произнес он по слогам.

     Морунген все еще не мог прийти в себя и глядел на пушистого человечка в маленькой каске вытаращенными глазами. Вопросы, которые были поставлены в первую очередь, окончательно сбили его с толку. Поэтому отвечал он неуверенно, сам себя понимая через слово:

     - Я... ну, я... Я хотел сказать: нет ли среди вас маленьких детей, которые любят водку и сигареты? Водка и сигареты это... это такая забава. Забава для взрослых детей, а маленьким ее нельзя. Вот я и спросил, на всякий случай, нет ли среди вас маленьких непослушных детей.

     Произнеся эту речь, Дитрих не стал оглядываться на своих подчиненных, потому что ему совершенно не хотелось видеть выражение их лиц. Для нас это является свидетельством недюжинного ума, догадливости и проницательности майора фон Морунгена. Ибо Диц и Треттау действительно смотрели на него с сожалением и ужасом, как на умалишенного.

     Их командир - надо признать - в последнее время нередко выглядел глупо. Российские чудеса тому в немалой степени способствовали, однако настолько глупо он не вел себя никогда.

     Хун-Чи с очень серьезным видом ответил:

     - Среди нас есть дети, но непослушных нет. Непослушных мы отдаем на воспитание хухотлю. А ты случайно не тот, кто спрашивает всех, как проехать до хутора Белохатки?

     Морунген от неожиданности плюхнулся на вагонетку:

     - Я? Да, наверное, я тот самый.

     Хун-Чи повел носиком, принюхиваясь к немцу:

     - Кстати, это не ваш железный зверь недавно зарылся в нашу ореховую пам-плуку? Он пахнет, как вы, и очень похож на нашего Хухотля: тот тоже любит куда-нибудь зарываться.

     Тут Дитрих полностью реабилитировал себя в глазах подчиненных, проявив чудеса сообразительности:

     - О! Да! Это так... То есть я хотел сказать, что это не так. Это наш железный хухотль, то есть зверь. Но он не специально зарылся в вашу пам-плуку - он в нее скорее провалился. А мы его вот как раз и разыскиваем. Беспокоимся очень. Куда это он задевался?

     Если барон волновался, что Хун-Чи не поймет ни слова, и старался объяснять все как можно доходчивее, то он был приятно удивлен тем, что его собеседник все воспринял как должное. Будто бы экспериментальные секретные танки то и дело зарывались в эту - как ее? - пам-плуку и добросовестные и честные Хун-Чи только и делали, что возвращали утерянное имущество законным владельцам.

     - Все хухотли любят крака-тус - и ваш, наверное, тоже. Поэтому он и зарылся в нашу пам-плуку. Только зачем он на себя Фумп-Ку натянул? Он что, боится гриз-лушу?

     Человечек на мгновение задумался, а затем удовлетворенно пробормотал, обращаясь скорее к себе, чем к взъерошенному Морунгену:

     - Это хорошо. Мы ведь специально держим гриз-лушу, чтобы хухотли не ели крака-тус.

 

     (СПРАВКА: хухотль - полумифическое разумное существо размером с некрупного слона, похожее на помесь черепахи с кротом. У него маленькие глазки, пушистая мордочка с длинным мохнатым хоботом и роговые пластины на спине.

     Хун-Чи считают хухотлей своими прародителями и поэтому относятся к ним с уважением; и хотя хухотли живут обособленно и зачастую просто объедают Хун-Чи, последние никогда не обижают глупых животных, а мягко отваживают от своих плантаций. В этом им помогают метровые слизни гриз-луши. Гриз-луши - безобидные создания, но хухотли их очень боятся.

     Благодаря Хун-Чи сказки про хухотлей очень популярны в Вольхолле. Но поскольку на поверхности никто и никогда не видел ни одного такого существа, то их считают мифическими.)

 

     Морунген посчитал необходимым уточнить:

     - Выходит, вы не партизаны?

     Хун-Чи вытянул шею и обиженно произнес:

     - Как это не пыр-зик-саны? Почему не пыр-зик-саны? Самые что ни на есть подлинные пыр-зик-саны! Может быть, единственные во всем Вольхолле. Их очень трудно выращивать, поэтому на них постоянно держатся очень высокие цены, но для тебя и твоих пятнистых братьев мы постараемся что-нибудь найти. - Хун-Чи призадумался и честно сообщил условия обмена:

     - Если у вас, конечно, еще осталось немного коричневой, липкой фус-ли, которую вы так щедро разбрасываете по коридорам. А мы уже прямо бежим за пыр-зик-санами.

 

     (СПРАВКА: пыр-зик-саны - культура деликатесных сырных лишайников цвета морской волны с пышными мясистыми листьями.)

 

     Морунген понял, что нужно торопиться, пока Хун-Чи не убежал.

     - Стой! Стой! Ты меня не понял. Я имел в виду других пыр-зик-санов. То есть - партизанов.

     Хун-Чи проявлял чудеса понимания, но и его возможностям был какой-то предел.

     - Хорошо, хорошо. Будут тебе и другие пыр-зик-саны. У нас много разных пыр-зик-санов, хотя люди многие из них боятся есть. Мы их никому и не показываем, но тебе за твою щедрость...

     Морунген ощутил смутное желание учинить что-нибудь этакое с непонятливым обладателем пыр-зик-санов. Кстати, что такое пыр-зик-саны, он как раз знал. Именно их подали за столом короля Оттобальта, когда немцы заказали себе сыр. На сыр они и были похожи по вкусу. Тут он понял, что слишком отвлекся на гастрономические воспоминания, и принялся выспрашивать у огорченного путаницей Хун-Чи:

     - Да нет же! Я тебя спрашиваю не про те пыр-зик-саны, а про другие. Понимаешь?

     Хун-Чи осенило. Он расцвел в улыбке и воскликнул:

     - Ты хочешь сказать, что у тебя есть другие пыр-зик-саны? Ты вырастил лишайники, которых нет у нас?

     Дитрих обреченно согласился:

     - Да, совсем другие. Но сейчас у меня их нет. Именно поэтому мой хухотль зарылся в вашу пам-плуку.

     Глаза пушистого человечка округлились, и он уважительно понизил голос, обращаясь к Морунгену:

     - Ты, наверное, очень богатый пятнистый великан, если разбрасываешь повсюду фус-ли и кормишь своего хухотля деликатесными пыр-зик-санами.

     Майор понял, что нужно пользоваться возникшей путаницей, иначе они до скончания века будут разбираться в партизанах, пыр-зик-санах и фус-ли. Он прокашлялся и солидно молвил:

     - Не настолько богат, как кажется. Однако если вы поможете пятнистым великанам добраться до их блудного хухотля, то мы в долгу не останемся.

     - А ты не будешь его обижать? - подозрительно спросил Хун-Чи.

     Морунген неподдельно возмутился:

     - Ты это о чем? Провалиться мне на этом месте, если я когда-нибудь обидел своего хухотля. Раньше он никогда сам не зарывался в землю. Мой хухотль как ребенок - ничего сам толком сделать не может, без этих пятнистых великанов, - указал он на Вальтера и Генриха, - он как без рук. А здесь, в пустыне... - он растерянно пожал плечами, - сам не знаю, как это получилось. Видимо, у вас очень-очень вкусные орехи.

     - Знаю-знаю, можешь не рассказывать, - сочувственно покачал головкой Хун-Чи. - Любой хухотль за крака-тус может проделать самые невероятные вещи.

     - Так вы проведете нас к нашему зверю? - с надеждой спросил Морунген.

     - А почему бы и нет? Особенно если у вас есть что-нибудь вкусное, - немного застенчиво напомнил человечек и выразительно облизнулся.

     Морунген потер затылок:

     - Вкусное, говоришь, да-да, конечно. Что же у нас есть вкусного? - и в поисках помощи оглянулся на своих подчиненных.

     Вальтер успокоил любимого командира:

     - У Ганса, я видел, оставалась коробка леденцов. Может, он согласится пожертвовать ею во имя Германии и нашего общего дела.

     - Вальтер! - скомандовал майор. - Идите с Генрихом за вещами и забирайте остальных. Нам в любом случае надо здесь осмотреться, - в этот момент с потолка ему прямо на рукав шлепнулась изрядная порция мышиного помета, Морунген вздрогнул и задрал голову, - и во всех подробностях выяснить, что им известно про Белохатки. - Он резко поднялся с вагонетки и посоветовал:

     - Да! Возьмите, наверное, эту вагонетку. Рельсы идут до самого выхода. Будет лучше, если часть тяжелых вещей вы погрузите на нее.

     Вальтер и Генрих подняли вагонеточку, поставили ее на рельсы и, взяв у Морунгена фонарь, удалились в темноту. Вскоре из глубины штольни донесся душераздирающий мерный скрип ржавых колес.

     Барон повернулся к хихикающим Хун-Чи. Предводитель подземных человечков многозначительно улыбнулся и потыкал пальчиком, указывая на кляксу на рукаве пятнистого великана:

     - Хорошая примета, хозяин хухотля. Счастливым будешь!

     Морунген присмотрелся к произведению мышиного искусства. Оказалось, что вещество, прилипшее к его рукаву, больше всего похоже на моментально сохнущий клей. Отодрать его без воды не представлялось возможным. Он криво усмехнулся:

     - Кто знает, кто знает... - Еще раз недоверчиво покосившись на потолок, барон предусмотрительно отступил под небольшой каменный карниз. - А как тут у вас обстоит с водой? Имеется таковая? Или за нее тоже придется щедро раздавать фус-ли?

     Хун-Чи укоризненно поглядел на пятнистого великана:

     - Воды бери сколько угодно. Нам ее не жалко. Ты не думай, что мы такие жадные, просто фус-ли у тебя очень вкусная, еще хочется. А вода скоро понадобится не только тебе, но и твоим младшим братьям.

     И, заметив, что непонятливый житель поверхности никак не может сообразить, о чем речь, продемонстрировал Морунгену бутылочку с длинным носиком:

     - Тот, кто не пользуется скрик-сой, когда катает по пещерам пис-комзу, никак не может обойтись без большого количества воды.

     Барон взял протянутую бутылочку, принюхался. Масло какое-то - ничего особенного. А главное, совершенно невозможно понять, что на уме у этих шерстяных человечков. Хотя нужно признать, что они дружелюбны, доброжелательно настроены и вообще мало похожи на русских патриотов, собирающихся заманить немецких захватчиков в ловушку. Но все же, все же, напомнил себе Дитрих, надо держать ухо востро. А то будешь потом блуждать по подземельям всю оставшуюся жизнь. Как поляки, доверившиеся безобидному на вид старичку по фамилии Сусанин, блуждали в результате по каким-то болотам.

     - Ладно, - махнул он рукой. - Ты говоришь загадками, а я не в настроении их отгадывать. Давайте лучше поговорим о том, откуда вам известно, что именно я ищу хутор Белохатки?

     И он постарался придать своему взгляду побольше пронзительности. Приблизительно так смотрел один сотрудник отдела пропаганды, весьма ценимый начальством за это свое качество. Глазки, как буравчики, - воткнутся в собеседника и сверлят его, сверлят, сверлят. Не захочешь, а признаешься во всех грехах, даже в тех, которых не совершал.

     - Тебе плохо? - участливо спросил человечек. - Глаза у тебя отчего-то из орбит выкатываются. Это, наверное, оттого, что ты не привык долго находиться под землей. Все жители поверхности не слишком уютно чувствуют себя в подземельях.

     - Не плохо, - буркнул майор.

     Нет, все-таки талант - это талант. И глупо думать, что всякий может овладеть профессиональными приемами.

     Хун-Чи поглядел на Дитриха высокопрофессионально. Тому даже стало чуточку не по себе.

     - А вопросы ты задаешь прямо как в гестапо.

     Морунген проглотил слюну, но ему показалось, что он глотает камень.

     - Откуда тебе известно, какие вопросы задают в гестапо? Нет! Стоп! Откуда тебе вообще известно про гестапо?

     Хун-Чи отвечал как о само собой разумеющемся:

     - А что тут удивительного? Это и нашему киндеру понятно: с тех пор как твой хухотль зарылся в нашу пам-плуку, ты только и думаешь о том, какие вопросы тебе будут задавать в гестапо.

     - Что еще вашему киндеру понятно?

     Хун-Чи будто прислушался к чему-то и продолжал успокоительным тоном:

     - Да ты не волнуйся, мы тебя не выдадим маршалу Жукову. Мы на него не работаем. Мы вообще ни на кого не работаем, кроме самих себя.

     Барон промокнул лицо и шею давно уже не белоснежным платком:

     - Ну спасибо. Удружили. А то я уже бог знает что подумал. И все-таки как ты узнал?

     Хун-Чи спокойно улыбнулся:

     - Сразу видно, что ты не просто иностранец, а очень заморский иностранец. Каждый киндер на поверхности знает, что Чи-Хун-Чи говорят и понимают всех благодаря великой силе Му-Окфы. Поэтому их никто никогда не обманывает, даже во время очень большой торговли.

     Морунген оторопело переспросил:

     - Благодаря силе чего?..

     Человечек нежно поглаживал мерцающий кристалл, будто ласкал пригревшегося кота:

     - Не чего, а кого. Му-Окфы. А ты думал, что все понимаешь благодаря своим отменным познаниям в русском языке?

     Дитрих сердито замотал головой:

     - Только не пытайся меня убедить, что мы так свободно общаемся благодаря колдовству какой-нибудь местной фрау Бабы Яги!

     Хун-Чи деликатно прервал ошеломленного немца:

     - Никакой Бабы Яги - только ее не хватало. И я не говорил ничего подобного. Мы тут с тобой общаемся, как ты выразился, благодаря великой силе Му-Окфы. - И приподнял свой камень так, чтобы Морунгену было хорошо его видно.

     Майор недоверчиво протянул руку и притронулся к теплому светящемуся кристаллу. Ему показалось на мгновение, что камень тихо урчит и вибрирует.

     - Ты утверждаешь, что если убрать этот камень, то я тебя не услышу?

     За его спиной дружно засмеялись маленькие Хун-Чи. А их предводитель уверенно заявил:

     - Услышишь. Отчего ж не услышать. Только понять не сможешь.

     Морунгена охватил тот самый азарт, который однажды привел к тому, что наследник фон Морунгенов просадил в карты сумму, приведшую его благородного родителя в предынфарктное состояние. С тех пор молодой барон в карты не играл. Во всяком случае, на деньги.

     - А ну давай покажи мне этот фокус.

     Хун-Чи не стал спорить, уверенный, что лучше один раз убедиться в чем-то лично, нежели сорок раз слушать мнения других. Он бережно упаковал кристалл в ларчик из скорлупы крака-туса. Когда крышка ларца захлопнулась, Дитриху показалось, что вокруг стало темнее и неуютнее. Он повертел головой, стараясь понять, что именно изменилось. Затем обратился к человечкам:

     - О! Йа, йа! Дас ист русиш фантастиш!

     Предводитель смешных человечков покачал головой, показывая полное непонимание, и проговорил:

     - Нус фуфа, чиф плюпла? Дас ист нихт русиш фантастиш! Дас ист саса Му-Окфа луф мор бора, бора. Зи шуса луф мо?

     Морунген молчал долго и многозначительно. Его молчание было правильно понято Хун-Чи. Пушистое создание добыло кристалл из коробочки и снова обхватило его руками.

     - Я рад, что убедил тебя в силе великого Му-Окфы.

     Не знаем, стоит ли упоминать о том, что в этот момент Дитрих совершенно несолидно подпрыгнул на месте от неожиданности. Ибо как раз в эту минуту думал о том, как прикажете воевать в стране, где враг может прочитать все твои мысли. Это какие же возможности у русских шпионов - им даже не надо заглядывать в секретные карты и документы! Нет, решительно необходимо быстрее добраться до Белохаток, затем до Берлина и там настаивать на личной встрече с высшим руководством. Его долг патриота и любящего сына фатерлянда - предупредить командование о том, что войну с Россией пора сворачивать. Пока немцы не разгромлены окончательно и бесповоротно на этом жутком Восточном фронте.

     Барон осторожно переступил с ноги на ногу и вежливо обратился к руководящему Хун-Чи:

     - Так ты... - тут он наконец осознал, что все это время его слушали все присутствующие, - то есть вы все знаете любые мысли того существа, которое говорит с вами?

     - И не только тех, кто говорит. А и тех, кто думает.

     Дитрих уточнил:

     - Значит, я думаю про вопросы в гестапо и про Белохатки?

     Хун-Чи невозмутимо поправил майора:

     - Нет, скорее наоборот. Сначала - про дорогу в Белохатки, а теперь и про вопросы в гестапо. А дорога тебя ждет действительно длинная. И без железного хухотля тебе по ней путешествовать никак нельзя. Поэтому правильно думаешь, что в гестапо тебя спросят в первую очередь о том, как и зачем ты добрался домой живым без личного хухотля? Мы тебе поможем. Но сперва ты угостишь моих братьев фус-ли.

     Вдалеке послышались пронзительные скрипы, от которых ломило зубы и чесалось под лопатками. Это приближалась многострадальная вагонетка, влекомая - вернее, толкаемая - членами танкового экипажа.

     - Хорошо, - поморщившись от этих жутких звуков, согласился Дитрих. - Будет твоему народу фус-ли. Сейчас подвезут.

     В свете личинок руп-лы было видно, как приближаются Вальтер, Генрих, Ганс и Клаус. Но, Господи! В каком они были виде!

     Когда-то не то в Древнем Риме, не то в Греции - словом, в седой древности - было принято осыпать триумфаторов лепестками цветов. И когда торжествующие воины проезжали мимо толпы ликующих сограждан, то на них сыпался душистый бело-розовый ливень.

     В каком-то смысле четверо танкистов напоминали этих самых триумфаторов. С той лишь разницей, что их осыпали не лепестками, а... гхм... несколько иной субстанцией, и не ликующие сограждане, а перепуганные и ошалевшие полчища летучих мышей, и не бело-розовым душистым ливнем, а чем-то грязно-бело-зеленым с весьма специфическим запахом.

     Майор в ужасе уставился на товарищей по оружию:

     - Что это такое? Вас что, по дороге накрыл ураганный огонь?

     Танкисты смотрели на него грустными глазами и вообще вели себя так, словно жизнь их уже кончена: все равно ничего не исправишь, а поэтому что толку заботиться о бренном существовании?

     Наконец Вальтер решил объяснить своему командиру суть происходящего:

     - Господин майор, мы ничего не могли с этим поделать. Эти мыши - будь они неладны, - как оказалось, совершенно не выносят скрипа этой чертовой вагонетки. Поскольку вы приказали транспортировать на ней все вещи, то мы так и поступили. А они так переполошились, - вздохнул он, - что через полминуты было уже поздно что-либо предпринимать для своего спасения.

     Вид у танкистов был жуткий, но ничто не могло поколебать майора фон Морунгена. На сегодня лимит его способностей к изумлению, испугу и подобным реакциям был исчерпан.

     - Ну молодцы! Вот что значит - танкисты! Без танка совсем как дети. Если над головой нет ни одного миллиметра брони, даже летучие мыши могут вас разбомбить. Ладно, разгружайте продукты, потом - бегом мыться, не то быть вам счастливыми до самой Москвы. Да, и возьмите у Хун-Чи скрик-су и хорошенько смажьте колеса пискомзы...

     Вальтер и Генрих с некоторым страхом воззрились на драгоценного командира. В таком трудном походе всякое может статься и в любой момент. К тому же - древний баронский род, голубая кровь, вырождение аристократии. Одним словом, кто его знает, вдруг с головой у Дитриха начнутся серьезные проблемы? Всем понятно, что на российских просторах помешательство - совершенно естественная реакция организма на происходящее.

     - Ну, - вопросил весело командир, - что вы на меня смотрите, как Риббентроп на Молотова? Колеса у вашей вагонетки кто должен смазывать - хухотли?!

 

Глава, в которой мы встречаем старых и новых знакомых

 

     Если уж верить в то, чего увидеть нельзя, то лучше верить в чудеса, чем в бактерии.

     Карл Краус

 

     Никогда не спорь с женщиной. Ты можешь выиграть спор - и тогда уж тебе не поздоровится.

 

     Человек, у которого все в порядке с логическим мышлением, вправе спросить нас сразу о двух вещах.

     Первое: а куда смотрят Мулкеба и его официальный представитель в воздушном пространстве Вольхолла - ведьма Свахерея? Как они допустили такое безобразие, как утеря почти собственного королевского дракона?

     Второе: когда наконец будут даны вразумительные объяснения по поводу внезапного и бесследного исчезновения советской гражданки Гали, затерявшейся в чужой стране? Особые приметы пропавшей: валенки, тулупчик, пуховый платок, шикарный бюст.

     Вопросы естественные и даже неизбежные. Спасает одно: две эти на первый взгляд совершенно разные истории тесно и неразрывно связаны между собой. И отсутствие ведьмы Свахереи на своем боевом посту проистекает именно из-за присутствия советской гражданки Гали на территории Уппертальского королевства.

     Итак, маленький беленький домик с красной черепичной крышей. Чисто вымытые окошки, миленькие шторки в розовый цветочек, герань в горшочке на подоконнике. Дощатые светлые полы покрыты пестренькими половиками. Из дома несутся упоительные запахи: пахнет свежим украинским борщом, галушками с мясом и вишневым киселем.

     А вокруг дома цветет и благоухает почти Эдемский сад. Он не такой грандиозный, и в нем не водится такое несметное количество зверья - но вот деревья и цветы ни в чем не уступают райским зеленым насаждениям.

     Немного дальше, с левой стороны, до самого берега широкого и полноводного ручья, тянется огород. Какие только овощи не растут на нем, пестуемые заботливой рукой хозяйки: тыква, фасоль, огурцы, помидоры, капуста, кабачки, горох - всего не перечислишь. И все это полновесное, яркое, такое красивое, что слюнки текут.

     Повелительница всего этого великолепия как раз стоит, уткнувшись в какую-то грядку, и что-то рвет, подрезает, подкапывает, подсаживает и выдергивает. Руки так и мелькают, так и мелькают - любой может узнать по этой сноровке ударницу коммунистического труда Галину Наливайко.

     Позвольте, скажет изумленный читатель, какую ударницу? Какого труда? Ведьма она самая настоящая - из-за нее в неведомых краях очутились и немецкий танк, и доблестные советские партизаны, которым потом еще долго придется объяснять, где они обретались все это время.

     Да, ведьма, ну и что здесь такого, ответим мы. То, что она ведьма, знают только несколько человек на всем белом свете. А вот если не выйдешь на колхозное поле собирать знаменитые бурачки (так напугавшие в свое время майора фон Морунгена), то ведьма ты или не ведьма, а сразу будешь объявлена антисоветским элементом и отправлена в Сибирь. Повышать какую-нибудь урожайность или увеличивать процент добычи чего-нибудь на душу населения. Словом, партия сказала: "Надо!" - и все ведьмы дружно ответили: "Есть!".

     Перенесшаяся в Упперталь и благополучно избавившаяся от проклятых немецких хундов, Галя чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Собственный домик, огородик, садик, добрые родственники - что еще нужно человеку?

     В Вольхолл она отправилась не по воле случая. Бабка ее была родом из этого удивительного мира, но, естественно, никому об этом не рассказывала, чтобы не упекли в лечебницу для душевнобольных. И мы тоже не станем, хотя история сия, вне всякого сомнения, и занимательна, и поучительна, а значит, достойна отдельной книги. Вот пусть и ждет своего описателя.

     Для нас действительно важным является только тот факт, что Галя Наливайко и внешностью, и характером, и удалью пошла в свою бабку. Та нарадоваться не могла на смышленую внучку и втайне от всех учила ее своим премудростям, говоря, что однажды глядишь и пригодится. Бабка в свое время терпела притеснения от немцев и вбила в голову девочке, что от германцев нужно держаться подальше. И на всякий случай заставила запомнить одну ворожбу, предупредив, что если все получится как надо, то внученька попадет в другую страну. Там тоже не медом намазано, но лучше, чем здесь. Однако старая колдунья советовала пользоваться этим заклинанием только в крайнем случае, потому что не была твердо уверена в том, что все правильно помнила. А ошибаются чародеи, как и саперы, только один раз.

     По правде говоря, Галя верила бабуле только наполовину. Она запомнила всякие заговоры, травы, рецепты настоек от множества болячек. Но заклинания выучила, только чтобы успокоить неугомонную старушку, - толку от них не было и быть не могло. И если бы не началась война и немцы в огромном танке не оказались прямо у порога ее дома, то она никогда не решилась бы на такой безумный поступок. Впрочем, теперь она ни о чем не жалела.

     В небе над головой прелестной огородницы раздался знакомый, ни с чем не сравнимый звук - будто "Боинг-747" заходил на посадку, явно потянуло запахом отработанного топлива. Галя разулыбалась, отерла рукавом вышитой рубашки влажный лоб и направилась в сторону дома - принимать дорогую гостью.

     Ведьму Свахерею она вызвала на подмогу сразу после того, как на немецкий танк напали бруссы под предводительством Нана-Булуку Кривоногого Медведя. Впрочем, варварского лидера Галя не знала - просто обнаружила у себя провидческие способности аккурат в тот момент, когда бронированная машина подъезжала к лесу. И если сперва Галя морочила голову симпатичному немецкому офицерику, пытаясь потянуть время и придумать, как унести ноги подобру-поздорову, то после такие проблемы перед ней уже не вставали.

     Оказалось, что бабуля - пусть будет ей земля пухом - ни в чем не обманула дорогую внученьку, ничего не преувеличила. Стоило только пробормотать пару каких-то глупых словечек, да притопнуть ножкой, да похлопать в ладоши - и перед изумленной Галиной возникло жуткое видение. Ну просто стыд и срам!

     Где же это такое видано, чтобы бабка в преклонных годах (такой бы уже на печи сидеть, не рыпаться) носилась по воздуху верхом на какой-то рычащей, сопящей и дымящейся твари. И чтоб не в платочке там скромненьком, юбочке да тулупчике, а в коже, словно красный комиссар, что был намалеван на картине, висевшей в сельсовете на видном месте.

     Платочек в черепах, цепи какие-то, побрякушки - тьфу, пакость и нечисть!

     Однако прибывшая на подмогу пакость слезла со своей кошмарной твари и бросилась обнимать и целовать - как она заявила - дорогую внученьку. Слезы, вопли, объятия - все как полагается при возвращении блудной родственницы из дальних краев.

     Вскоре Галя знала, что пакость зовут Свахереей и она приходится сестрой ее бабке, а значит, двоюродной бабкой самой Гале. Что пропавшую сестрицу любит и помнит до сих пор и в память о ней готова неустанно печься о любимой внучке. Вот прямо сейчас и начнет: организует ей усадебку по вкусу, создаст все условия для тихой и мирной жизни, а когда Галочка, птенчик, обживется на новом месте, оглядится вокруг да войдет в полную колдовскую силу, тогда и посмотрим, что ей делать дальше.

     Свахерея свое слово сдержала и поселила внучку в богатом и престижном пригороде Дарта, организовав ей дом, сад и огород. Внучка оказалась способной не только к ворожбе, но и к кулинарии. А уж овощи, фрукты и цветы у нее росли прямо как заколдованные. (Ну, подколдовала бабка, чего уж там! Самую малость подколдовала...)

     - Здравствуйте, тетушка! - пропела Галя, появляясь на пороге дома.

     - Здравствуй, дорогуша, - расцвела Свахерея. - Здравствуй, здравствуй, кот Василий. Как идут у вас дела? Дети козлика спросили; зарыдала камбала...

     Галя взяла себя в руки. Она уже привыкла к тому, что драгоценная тетя-бабуля способна учудить всякое. У нормальной, добропорядочной девицы все равно в голове не уложится. А поскольку здесь чужая страна, то надобно всегда помнить главное правило: со своим уставом в чужой монастырь не лезь. Тем более что тетя - не последнее лицо при здешнем дворе. Король ее ценит и уважает. Недавно вот во дворец пригласил побеседовать, так обратно Свахерею провожала целая рота солдат. Она по воздуху летит, а они за ней по земле бегом следуют. Почетный эскорт - вот оно как.

     Мы уже говорили, что Галя Наливайко была девицей толковой, сообразительной. Она очень быстро разобралась в уппертальских нравах и обычаях, выучила имена самых влиятельных людей - начиная от короля Оттобальта, заканчивая командиром гвардейцев Сереионом, сразу вникла в хитросплетение дворцовых интриг и очень сочувственно отнеслась к проблеме королевы-тети.

     Во время нашествия варваров Свахерея эвакуировала любимую внучку от греха подальше, а когда варвары были наголову разбиты и королевский дракон со своими демоническими драконорыцарями убрался из Дарта, вернула ее назад. Самой Свахерее пятнисто-полосатый могучий зверь был глубоко симпатичен, равно как и сопровождающие его официальные лица. Однако Галя демонов отчего-то невзлюбила, звала проклятыми хундами и погаными тевтонцами и даже категорически отказалась идти на Мумзьнямский танцевальный вечер на десять мифических персон. Грандиозный бумбитрям в финале ее также не соблазнил. А у Свахереи были на этот танцевальный вечер такие наполеоновские планы...

     - Новости у меня, деточка. Такие новости, что я все бросила и прямиком к тебе, чтобы успеть все рассказать и сделать приготовления.

     - Что случилось? - поинтересовалась Галя, выставляя на стол тарелки.

     Тетя-бабуля любила ее стряпню и всегда с удовольствием обедала у внучки. Когда это не удавалось, Свахерея довольствовалась бутербродами с перепелцапчиком. Конечно, это было невкусно, зато перепелцапчик не портился при длительном хранении и высокой температуре и был полезен для здоровья.

     - Не случилось, но вот-вот случится, - загадочно молвила Свахерея с набитым ртом. - Палислюпный прибацуйчик!

     Галя застыла изваянием. Она ко многому привыкла, но некоторые вещи до сих пор приводили ее в замешательство. Ну вот что такое Палислюпный прибацуйчик, скажите на милость? И что делать - радоваться, или спасаться бегством, или принимать самые решительные меры?

     - Королева-тетя проснулась, - выдала ведьма еще одну оглушительную новость. И принялась поглощать галушки.

     - Уходим? - лаконично поинтересовалась Галя, наслышанная о тетиных подвигах. Что для русского человека - немец, то для Упперталя - королева Гедвига. Это Галя уже твердо выучила.

     - Как?

     - Просто. Огородами, огородами - и к Котовскому.

     - Никакого Котовского! - хлопнула Свахерея ладонью по столу. - Какой Котовский? Кто он такой?

     - Герой Гражданской войны, - терпеливо пояснила Галя.

     - Как звать?

     - Гришей.

     - Душара меня задери! Ну что это за имя? Даже представить страшно: муж - и вдруг Гриша.

     - Имя как имя, - сдержанно отвечала Галя.

     - Богатый, знатный?

     - Да нет... И вообще, он уже умер давно.

     - Что ж ты мне голову морочишь? - вскричала Свахерея. - Нам с тобой надо стратегически мыслить. Вот, скажем, как приятно позвать к столу мужа по имени Оттобальт.

     - Это ты о чем? - насторожилась племянница.

     - А о том, птичка моя, что скоро в Уппертале будут праздновать день Матрусеи, Вадрузеи и Нечаприи. И наша дорогая королева Гедвига объявила, что и в этом году во дворце состоится Палислюпный прибацуйчик, на котором король Оттобальт на этот раз выберет-таки себе невесту. Уж она с него, голубчика, с живого не слезет. И почему-то я в это верю.

     - Прибацуйчик - это бал? - восхищенно спросила Галя, игнорируя остальные сведения.

     - Что такое бал? - искренне заинтересовалась Свахерея.

     - Ну, танцуют все, музыка играет, наряды шикарные. Столы ломятся, - принялась Галя загибать пальцы, перечисляя известные ей приметы королевских балов.

     - Так и говори - прибацуйчик, - прервала ее ведьма. - А то выдумала - бал какой-то. Даже выговорить нельзя. И очень вульгарно звучит. Никогда не повторяй в свете это неприличное слово.

     - Бабуля! Дорогая! - вскричала Галя. - Как же мне хочется попасть на бал! То есть я хотела сказать - на прибацуйчик...

     Если в пригороде Дарта Галя Наливайко сияла от счастья, услышав о том, что через несколько дней в королевском дворце будет грандиозное празднество по случаю обручения короля с какой-нибудь достойной того девушкой, то в самом Дарте будущий жених прыгал, как пескарь на сковородке.

     Выспавшаяся тетя оказалась еще худшим бедствием, нежели невыспавшаяся. Энергии у нее прибавилось, идеек тоже - хоть бороду отращивай (как туманно намекнул Мулкеба, в очередной раз спасаясь бегством от ее величества королевы, желавшей непременно использовать его таланты для организации прибацуйчика). Неукротимая воля Хеннертов поставила на уши весь замок и его обитателей и категорически препятствовала последним принять нормальное положение. В мире, где кто-то идет - а не бежит, спит - а не бодрствует, ест - а не торопливо глотает, беседует - а не рапортует, королеве-тете было неуютно. И она старалась сделать его (мир) лучше и прекраснее.

     Словом, в замке бегали, рапортовали, бодрствовали, а также вздрагивали, морщились, корчились и шепотом сыпали проклятиями. Некоторые, доведенные до последней степени отчаяния, отваживались даже сбежать от ее деловитого величества и спрятаться в погребах. С каждым часом в погребах оставалось все меньше свободного места.

     Если бы здесь был Спартак или Емельян Пугачев... Впрочем, весьма вероятно, что тетя поглядела бы на зарвавшегося бунтовщика своим знаменитым - фирменным - взглядом и рявкнула что-то вроде: "Молчать! Стоять! Благоговеть!" - и было бы по сему. Потому что там смерть на поле боя или четвертование какое-нибудь - это, конечно, неприятная штука. Но вот и лесоруб Кукс в курсе и не даст соврать, что это еще цветочки, а когда тетя... Словом, тетя - это тетя.

     Король это знал очень хорошо. Выучил с младых ногтей. По этой причине он воодушевлял своих подданных личным примером: вырезывал ножницами какие-то пергаментные финтифлюшки для украшения праздничного зала, высунув язык от напряжения, драил драгоценный чепчутрик с пимпочками, стараясь не думать, что этот кошмар, более всего похожий на многоярусный кремовый торт с бантиками, ему предстоит напялить на голову. А еще он постоянно выслушивал тетины свежие идейки, которыми она фонтанировала, словно только что пробуренная нефтяная скважина, и участвовал во всех ее начинаниях. А начинаний было много.

     Во-первых, Гедвиге вынь да положь захотелось осчастливить каких-нибудь бедных крошек из сиротского приюта. А так как крошек в приюте не было, потому что уппертальцы - народ добросердечный и детей, как зверушек, в приживальник не отдают, многострадальному Мароне пришлось срочно организовывать два десятка псевдосироток.

     Королева-тетя встретилась с детишками и вручила им праздничные подарки. В полотняном мешочке ошеломленные "сиротки" обнаружили массу интересных вещей: брошюрку "Как стать Нучипельской Девой" - особенно актуальную для мальчиков, крохотную копию памятника, возведенного королеве-тете в славном городе-герое Нучипельсе (всякий город, где тетя живет десять месяцев в году, вправе претендовать на звание города-героя), а также собственноручно связанные августейшей благодетельницей ночные колпаки, в каждом из которых мог целиком уместиться не слишком крупный ребенок.

     Вторым испытанием для нервов Оттобальта стал традиционный просмотр портретов потенциальных невест. "Рожи под стать именам", - неосторожно высказался король, о чем тут же и пожалел и жалел еще дня два подряд без перерывов на обед.

     - Что, - вопила тетя, - ты имеешь против имени Матрусея? Это же так символично. И лицо у нее... запоминающееся, необычное!

     - Только в темном коридоре лучше его не показывать, - огрызался Оттобальт.

     - Бальтик! Меня потрясает твоя непредусмотрительность! - потрясала тетя кулачками. - Жена не должна привлекать к себе внимание других мужчин. Так ей будет проще хранить тебе верность.

     - Жена не должна отпугивать других мужчин! - возражал Оттобальт, загнанный в угол. - Так я потеряю всю гвардию. И потом, как ее звать - Матруся? И не подсовывай мне Вадрузею! С Вадрузеей мне тоже не хочется сидеть за одним столом.

     - Тогда погляди на эту Нечаприю, - заходила тетя с другого фланга. - Или вот эту.

     Оттобальт тоскливо подумал, что просыпаться в одной постели с Нечаприей человеку с развитым воображением не рекомендуется.

     - Ты мог бы называть ее Чапой, - мечтательно произнесла королева. - Она пишет, что окончила заочные курсы казначеев и в любой момент готова предложить свои таланты тебе в помощь.

     - С меня хватает и одного Мароны, - простонал несчастный король.

     - А на тебя одного Мароны не хватает, - отрезала Гедвига. - Потом, все-таки он не может выйти за тебя замуж. А когда я уеду из Дарта, я хочу быть уверена в том, что тобой руководит твердая рука.

     - О Высокий Душара!

     - Не вмешивай Душару в наши семейные проблемы, - приказала королева.

     Она самолично отбирала портреты кандидаток. Самых красивых отвергла сразу, не позволив королю даже краешком глаза поглядеть, кого именно тетя забраковала. "Вертихвостки! Это я тебе говорю как компетентный человек!". Затем в корзину полетели не самые знатные и не самые богатые, а также рассуждавшие о любви, рассветах и закатах, пении птичек - вроде свитрячков пухнапейских. Не имели ни малейшего шанса любительницы животных и романтических прогулок при луне, поклонницы пения и плетения кружев ("Бесполезное занятие, - отрезала тетя. - Сколько на этом заработаешь?"), заядлые читательницы романов и лирически настроенные поэтессы. Вход на прибацуйчик был строго запрещен также веселым, остроумным и самостоятельным.

     Оттобальт, с тоской смотревший на то, что осталось, все больше напоминал копченую дремлюгу. У нее так же вылазили из орбит глаза и вытягивалась морда.

     Король твердо знал, что его отважные предки всегда проигрывали сражения своим родственницам по женской линии. Да, они могли смести с лица земли орду гунухских варваров; да, бывало, что и циклопы падали, сраженные их могучей десницей; да, хаббсы отступали до самых стен своей столицы - но! но женщины Хеннертов никогда не бывали побеждены. Что там побеждены - даже намека на почетную ничью, на устраивающий обе стороны балямбулесный кампетюк не было и теоретически быть не могло.

     Дядя Хеннерт, счастливый супруг королевы Гедвиги, тоже женился на ней по выбору своей властной и мудрой матушки - Акупси Ландсхутской, которой до последнего дня ее жизни никто во всем Уппертале не смел возразить ни слова. Утверждали, что даже комары покидали пределы замка, повинуясь одному только гневному движению ее бровей. Что там говорить о слабонервных людях?

     - Кстати, - молвил Оттобальт, отрываясь от своих размышлений, - учти, что ни на какой Акупсе я не женюсь даже под страхом смертной казни. Лучше всю жизнь прожить с лесорубом Куксом и его топориком.

     - Не напоминай мне об этом язьдрембопе, - потребовала тетушка. - Что же касается Акупси, это ты напрасно. Прекрасное имя, великие традиции. Подумай хорошенько. Я как раз отложила портретик - вполне милое личико, чем-то похожа на меня в молодости. Конечно, у меня не было таких дурацких длинных ресничек...

     Оттобальт открыл было рот, чтобы поведать тете все, что он думает о внешности женщин, имеющих несчастье быть похожими на нее, - но вовремя спохватился.

     Затем королева-тетя переместилась на кухню и принялась разорять этот храм гастрономических шедевров. Она три раза перевешивала полочки и переставляла шкафчики, пытаясь достичь идеального расположения кухонной мебели. На четвертый раз вся мебель вернулась в исходное состояние, к тому времени повара, поварята и кухонная прислуга буквально падали с ног.

     - Вот видите, - воззвала к ним Гедвига, - насколько теперь все стало удобнее и красивее. Вам же самим будет приятно работать в такой обстановке. А теперь давайте осмотрим посуду...

     Осмотр посуды затянулся на сутки и завершился только к следующей полуночи. За это время несчастным слугам пришлось по два раза почистить самые большие котлы, кастрюли и сковородки, чтобы затем королева-тетя спохватилась, что нужно на чем-то готовить праздничный обед, и выругала всех нерасторопных помощников, которые об этом не подумали.

     - Что бы вы без меня делали? - отчитывала она Ляпнямисуса. - Послезавтра прибацуйчик, а у вас ничего не готово. Даже меню.

     - Готово, - посмел возразить главный повар, который уже упаковал свои пожитки в маленький клетчатый узелок, выстругал крепкую палочку и собирался подаваться в отшельники. Там, в горних высях или среди адского жара гунухских пустынь, не суетятся безумные родственницы безвольных монархов - и страждущая душа, возможно, обретет желанный покой.

     - Не важно, - осчастливила его Гедвига. - Я его все равно переделаю по своему усмотрению. Во всем нужен творческий поиск, полет мысли, фантазия - и, главное, необходимо кормить гостей не только вкусной, но и здоровой пищей. А вы, голубчик, разве имеете представление о здоровой пище - с вашим-то животом.

     Ляпнямисус с тоской подумал, что, если бы он был циклопом или драконом, он бы смело и гневно заявил, что у самой королевы живот ничуть не меньше, а это, принимая во внимание разницу в росте и комплекции, вообще ни в какие ворота не лезет. Но Ляпнямисус не был чудовищем, а всего лишь обычным человеком, хотя и прекрасным поваром. И потому только скорбно вздыхал.

     - Вот эти вот излишества вроде пыр-зик-санов и личбурберсов из заморской свинакулины вычеркнуть сразу.

     - Но его величество...

     - С каких это пор его величество решает, что он будет есть, когда здесь нахожусь я? - непосредственно отреагировала Гедвига.

     - Слушаюсь.

     - Вместо этого подайте салатики из циписпупской синюши и мылзуйчиков. Голод они не утоляют, зато хорошо влияют на пищеварение. Никаких проблем, особенно на следующее утро. И нечего кривиться, извольте исполнять.

     Повар послушно записывал.

     - Мясо не расходуйте. Не жалейте приправ, и гости не догадаются, что едят. Это пикантно и экономически выгодно. Лично я рекомендовала бы использовать для этих целей подкабздыльную люсьячу.

     Ляпнямисус чуть не подавился. Подкабздыльная люсьяча - это была трава, горше которой во всем Вольхолле никто и ничего не знал. В основном ее использовали для пыток в Хаббсе (который славился своей жестокостью к пленным и заключенным и даже отказался вступать в Ляситопный Мурчарейник), а также в варварском Гунухе, где юноши, прожевавшие пучок люсьячи, официально объявлялись взрослыми мужчинами и храбрыми воинами, на деле доказавшими свою выдержку и смелость.

     Осчастливив таким образом повара, королева-тетя перебазировалась в тронный зал замка и принялась составлять программу праздника. Уже через полчаса королевский церемониймейстер с дикими криками выбежал во двор замка и принялся шагать взад и вперед, пытаясь нащупать на своей лысине остатки волос с совершенно очевидной целью - выдрать их с корнем.

     Мулкеба по приказу Гедвиги "облагородил" стены тронного зала оранжевыми обоями в зеленую полосочку и теперь с недоверием и ужасом взирал на дело чар своих. Вздрюченные и пропесоченные слуги драили доспехи прямо на стражниках, которые стояли на своем посту, и из-под шлемов и панцирей, словно из жестяных бочек, то и дело раздавались гулкие чихания и кашель - это порошок попадал в нос и горло сквозь прорези в забралах.

     Негромко стенал в замковом парке фонтандрямский приспешник, а попросту - главный садовник. Королева пожелала, чтобы он пересадил цветы в новом порядке и каким-то образом сделал так, чтобы могучий вековой дуб, являвшийся красой и гордостью всего Дарта, немедленно перебрался в более удобное для ее величества место.

     Словом, у тети до всего дошли руки, она ни о чем не забыла и ничего не упустила из виду, что и позволило ей в несколько дней на корню загубить организованный Оттобальтом праздник и испортить всем настроение на пару недель вперед.

     Народу было предписано ликовать и веселиться и всячески поощрять монарха к женитьбе приветственными криками одобренного властями содержания. Краткий список приветственных криков оглашался герольдами во всех общественных местах.

     Народ безмолвствовал...

 

***

 

     Пока не ведающая преград королева-тетя повышала уровень жизни своих сограждан и способствовала созданию у них хорошего настроения, глубоко под гунухской бесплодной землей, на берегу озера Тиша-Хо-Ась, отдыхали и приводили себя в порядок немецко-фашистские, между прочим, захватчики.

 

     (СПРАВКА: подземное озеро Тиша-Хо-Ась - наполовину лапотворный шедевр Хун-Чи, наполовину - природная жемчужина. Вода в нем минеральная, целебная и очень теплая, потому что озеро располагается в непосредственной близости от вулкана.)

 

     Морунген сидел на берегу озера и старательно выводил в путевом дневнике: "Своды данной пещеры усеяны светящимися личинками под названием руп-ла, отчего здесь вполне можно даже писать. В здешних озерах, как объяснили нам местные жители, они разводят креветок уснахнусов - это весьма разумное решение, ибо креветки отличаются прекрасными пищевыми качествами, высокой питательностью и отличным вкусом".

     Закончив фразу, он разделся и обрушился в воду. Как это говорится у русских? "Кончил дело - ныряй смело".

     Вальтер вынырнул на поверхность и блаженно отфыркнулся:

     - Благодать! Как в раю. Кто бы мог подумать, что на свете существует такая красота.

     Дитрих, расшалившись, брызнул в него водой:

     - Бывает, как видишь.

     - Я чувствую себя немецким туристом, - поделился Генрих. - Немецкий турист в российских термах. Может, это и есть их знаменитые русские бани?

     Клаус по уши погрузился в теплую воду и булькал от удовольствия, изображая счастливую жабу:

     - Жаль, что в Германии такого нет.

     - Скоро это будет Германия, - не слишком уверенно произнес Вальтер. - Тогда и мы сможем... Или не сможем?

     Ганс внезапно взвизгнул. Оказалось, что под водой он наступил на что-то колючее, а оно мстительно хватануло его за пятку мощной клешней.

     - Ой! Что это? Меня что-то за ногу ущипнуло. Он погрузился в воду по самую макушку, пытаясь нащупать на дне невидимого агрессора.

     Это были знаменитые креветки уснахнусы, которым майор фон Морунген посвятил несколько теплых слов в секретном дневнике. Их привлекла муть, поднятая со дна ногами купающихся. С точки зрения креветок, муть обладала прекрасными пищевыми качествами и высокой питательностью. Наконец Генриху, который присоединился к Гансу в охоте на кого-то под водой, удалось поймать одну из них.

     - Смотрите, смотрите! - завопил он в восторге, держа свою добычу в вытянутой руке. - Какого здоровенного русского омара я поймал!

     Тело креветки было полупрозрачным, и лишь головогрудь покрыта голубыми и желтыми поперечными полосами, по которым в беспорядке были разбросаны маленькие красные и черные пятна.

     - Господин Морунген, разрешите, я их наловлю нам на ужин. Тут этих морепродуктов полным-полно.

     Генрих, Клаус, и Вальтер, не дожидаясь ответа, принялись шарить руками под водой в поисках ракообразных. Морунген повспоминал ресторанчик на Елисейских полях в Париже, где ему подавали самого вкусного изо всех съеденных им омаров, и сердце его дрогнуло. Однако политика - премерзкая штука. Вместо того чтобы ответить категорическое "да", нужно учитывать интересы пуховых хомяков в шахтерских касках.

     - А наши знакомые не будут против? - посоветовался он.

     Ганс пожал плечами:

     - Ну, если они не согласятся, мы со скорбью и глубокими сожалениями отпустим омаров обратно в озеро.

     Морунген поразмышлял над этим вариантом:

     - Логично.

     Спустя некоторое время танкисты сушили выстиранную одежду и наслаждались теплом и покоем у самого подножия горы. Хорошо, что они не догадывались, что сидят привалившись спинами к грозному вулкану, неутихающий жар которого согревал и воды озера, и камни в округе.

     Маленькие землекопы показали Генриху место, где температура поверхности была еще выше, и он установил там жестяное ведро, полное креветок. Вода вскипела на удивление быстро, в воздухе поплыли нежнейшие ароматы.

     Невдалеке Хун-Чи накрывали праздничный стол в честь гостей.

     Клаус тщательно уложил влажные волосы на пробор и обратился к майору:

     - Так вы говорите, что они знают, где сейчас находится наш танк?

     - И знают, - подтвердил майор, - и покажут, если мы за это их как-нибудь вознаградим.

     - Какая меркантильность, - обиделся Генрих.

     - Не меркантильность, а здравый смысл, - вступился за малышей Ганс. - Такую информацию просто грех отдавать даром.

     - Чем же мы их можем наградить - в нашем-то положении? - поинтересовался Вальтер.

     Дитрих внезапно расцвел самой симпатичной из всех своих улыбок:

     - Вы даже вообразить не можете. Эти малыши просто помешаны на сладостях. Готовы сотрудничать за шоколад или конфеты и проявляют при этом невероятный энтузиазм. А так они совершенно бескорыстны - видели бы вы, чем они швыряются, словно ореховой скорлупой. - Он сделал паузу, прикидывая, выдержат ли нервы его подчиненных зрелище, которое представлял собою полученный от Хун-Чи кристалл, и решил не рисковать здоровьем экипажа. - На поверхности покажу...

     - Да и совесть иметь надо, - покивал Клаус. - Мы в любом случае у них в долгу. Они нас приютили, предоставили ванну с удобствами, теперь вот кормить собираются.

     Генрих поддержал друга:

     - А могли вообще в пещеру не пустить. Завалили бы у входа - и ничего бы мы с ними не сделали.

     Морунген задумчиво натянул кальсоны:

     - Пока до танка не доберемся, благодарить нам их все равно нечем.

     - Вот надо так им объяснить, - подытожил Вальтер. - Если они разумные существа, то должны нас понять.

     Из темноты вынырнул руководящий Хун-Чи:

     - Мы разумные, мы все понимаем, поэтому сначала всех просим к нашему скромному столу.

     Морунген слегка смутился:

     - Извините, но мы еще не готовы - у нас не вся одежда просохла.

     - Все нормально, - успокоил его Хун-Чи. - Лысые пятнистые великаны выглядят немного смешно, но в целом производят благоприятное впечатление. Все равно уснахнусы уже сварились, а у нас найдется к ним бочонок доброй фурзы, которую вы все время так тоскливо вспоминаете, называя странным словом "пиво".

     При слове "пиво" в рядах танкистов возникло заметное оживление, и они потянулись к столу.

     - Да, пиво - серьезный аргумент, - согласился Вальтер.

     Довольно большая компания не спеша двигалась по темным лабиринтам подземелья. Впереди бодро топали Чи-Хун-Чи, неся в высоко поднятых ручках плетеные коробочки, в которых сидели светящиеся личинки руп-лы и смачно хрустели свежими листьями какого-то местного салата.

     Коробочки были маленькие, и немцам казалось, что это просто стайка светлячков плывет в воздухе, стремясь к невидимой, только им известной цели. Конечно, можно было бы включить фонарь, но предусмотрительные танкисты, не сговариваясь, берегли его для более серьезных случаев.

     Интуиция, чрезвычайно развившаяся у них в последние несколько недель, подсказывала, что эти случаи не заставят себя долго ждать.

     Первым заговорил Вальтер:

     - Интересно, как далеко тянутся эти подземные ходы?

     Морунген обо что-то споткнулся, поэтому первые несколько фраз его монолога мы не приводим как не имеющие прямого отношения к вопросу.

     - Трудно сказать, - обратился он уже непосредственно к Вальтеру. - Лучше спросить об этом наших проводников. Но я читал, что, скажем, в Киеве этими норами изрыты все холмы и город стоит будто на огромном куске швейцарского сыра. Да и под Кремлем такое хитросплетение лабиринтов, что там умудрились потерять в свое время значительную часть казны московских царей. До сих пор ищут.

     Генрих мечтательно произнес:

     - Представляете, герр майор, если бы таким способом можно было добраться до самой Москвы. Вот это был бы настоящий "блиц криг".

     - Так и вижу, - обрадовался Ганс, - пополнение в рядах СС. Помимо дивизий "Вервольф", "Викинг" и "Мертвая голова" будет создана дивизия "Гневный крот".

     Майор не поддержал легкомысленную беседу:

     - Благодарите Господа, что до Берлина тоже нельзя добраться под землей, а то был бы нам "блицкриг" наоборот. Военная операция "Подземные пути коммунизма".

     Ганс не унимался:

     - А что? Это идея - вернуться домой подземным ходом. Надо будет поподробнее расспросить этих странных русских, куда ведут их штольни.

     Дитрих пробормотал себе под нос:

     - В очередной раз убеждаюсь, что мы плохо знаем Россию. На что надеется командование, которое не понимает логики противника? На удачу? Да здесь одних штолен и подземелий достаточно для того, чтобы организовать вооруженное сопротивление немецким властям на ближайшие полсотни лет.

     Генрих тихо молвил:

     - Как вы думаете, герр майор, насколько можно доверять этим рудокопам? Вдруг они нас, как Сусанин, заведут в ловушку и скроются?

     Морунген уверенно ответил:

     - Эти забавные существа нас не подведут.

     - К чему такие сложности, - согласился Вальтер. - Они давно могли с нами расправиться, если бы у них были враждебные намерения.

     Генрих не желал сдаваться вот так, сразу:

     - А может, они сначала хотят побольше узнать о нашем танке, посмотреть, как и что?

     Дитрих подумал, что если бы его подчиненные знали о том, что русские рудокопы обладают телепатическими способностями, то паники было бы не избежать. А он совершенно не хотел руководить четырьмя испуганными танкистами без танка. Поэтому свои соображения о том, что все, что нужно рудокопам знать о "Белом драконе", они уже знают, он оставил при себе. А вслух произнес:

     - Генрих, прекрати молоть чепуху. Ты дискредитируешь в своем лице цвет германской нации и вермахта.

     - А что ты предлагаешь? - тихо спросил Вальтер. - Пешком возвратиться в Германию, так и не использовав последний шанс отыскать нашу машину?

     Здоровяк Диц немного обиделся:

     - Да я, собственно, хотел поинтересоваться, нет ли у нас какого-нибудь тайного плана на случаи засады? Мы ведь все-таки в тылу красных.

     - После того как мы потеряли "Белого дракона", план у нас один, с незначительными вариациями на тему: либо погибнуть от руки врага на Восточном фронте, либо погибнуть от руки своих в Берлине после долгого разбирательства по поводу гибели секретной машины. Генрих, дружище, что тебе больше по вкусу? - осведомился барон.

     - И те и другие так просто не отвяжутся, - вздохнул Генрих. - Господи, ну почему я не изобрел незамысловатую кофемолку? Говорила мне мама: война не война, а есть и пить люди будут всегда. Верное дело.

     За всеми этими разговорами они не заметили, как вошли в просторную пещеру, которая была сплошь усеяна округлыми плодами ореха крака-тус.

     Если бы здесь оказался директор Магдебургского конструкторского бюро Франц Метциг, который приложил столько сил для того, чтобы добиться финансирования работ над секретным танком, или Гиммлер, эти работы оплативший, или Геринг, выдравший такую же сумму на разработку нового самолета, - их непременно хватил бы кондратий. Основательный такой, со всеми симптомами - онемением, подергиванием конечностей, мгновенным поседением и прочими неприятностями.

     Потому что трудно остаться прежним, увидев гордость немецкой конструкторской мысли и шедевр военной промышленности стоящим под землей, посреди ореховых плантаций, в рыжей лужице песка. И в окружении нескольких десятков пуховых хомячков, воркующих с танком тоненькими голосками, не то уговаривая его, не то расспрашивая.

     О недавней аварии напоминал только грязный брезент, которым была укутана машина, - весь в песке, земле и угольной пыли.

     Морунген рванулся к своему любимому детищу, наступил на что-то скользкое и, словно хрупкая дева на коньках, выполнил пируэт, достойный его любимой Сони Хени. Вальтер и Генрих подхватили драгоценное тело своего командира и снова утвердили его в вертикальном положении.

     - О господи, - изумился Дитрих. - Что это такое скользкое под ногами?!

     Маленькие Хун-Чи сокрушенно запричитали:

     - Это свежий след гриз-луши. Здесь их очень много, так что будьте осторожны.

     Главный Хун-Чи с гордостью объявил:

     - А вот это наша ореховая пам-плука, а вон и ваш хухотль притаился. Он очень тихий - никого не обижает и почти не испортил урожай. Нам он очень понравился. Такой милый, хоть и железный.

     Вы не стесняйтесь, проходите дальше. Эти орехи уже поспели, скорлупа у них крепкая - так что смело идите прямо по грядкам. - И он сам зашагал в указанном направлении, охотно объясняя на ходу:

     - Мы тут сразу за работу взялись: надо было до утра отремонтировать и укрепить своды пам-плуки, чтобы сквозь дыру сюда не проник свет солнца, затем вынести наружу весь песок...

     Морунген в приливе восторга гладил брезент:

     - Фантастика, фантастика, просто нет слов.

     Клаус тоже радостно похлопал по броне любимую машину:

     - Прямо как в сказке.

     - Ну что, - выпрямился майор. - Хватит сиять и цвести, пора приниматься за работу. Аккуратно расчехлите танк и проверьте, все ли в порядке внутри. Генрих, Ганс и Вальтер отправятся за вещами. Клаус перероет все в поисках конфет, леденцов и шоколада. При этом прошу запасов не делать, кулечки в щелях не припрятывать, а отдавать все щедро и бескорыстно. А я пока буду вести переговоры о том, как нам отсюда выбраться.

     И когда подчиненные разошлись кто куда, торопясь исполнить его приказания, вежливо обратился к маленьким человечкам:

     - Вы не могли бы уделить мне еще несколько минут?

     Хун-Чи вежливо закивали, и ободренный Дитрих продолжил:

     - Надо было бы согласовать с вами один деликатный вопрос.

     - Понимаем-понимаем, - утешил его предводитель рудокопов. - Мы не выдадим тебе никакой военной тайны, потому что мы принципиально не принимаем участия в... - Он чихнул и с трудом произнес:

     - Крестьянской войне под предводительством Болотникова. Хун-Чи вообще не воюют, разве что с клячелюбной супестией.

     Морунген понял, что для его бедных мозгов Болотников, которого он сам и приплел к разговору, вспомнив исторические события многовековой давности, и какая-то супестия, к тому же еще и клячелюбная, уже слишком. Скоро из ушей начнет валить пар.

     - Что это за супестия? - испуганно спросил он.

     - Это когда гриз-луши начинают пучить глазки и отказываются отпугивать хухотлей, - охотно пояснил человечек. - А кто такой Болотников?

     - Приблизительно то же самое, - вымученно улыбнулся Дитрих. - Давайте оставим его в покое. Меня гораздо больше интересует, сможем ли мы найти дорогу на поверхность и провести по ней нашего хухотля? Он ведь такой громоздкий...

     Маленький Хун-Чи деловито предложил:

     - Доставай то, что сможешь унести с собой, и рисуй дорогу. Выходов на поверхность много. Тут, тут и тут, - указал он крохотным пальчиком на пустой еще лист, - находятся ближайшие. Но вам нужен не любой, а тот, что приведет вас к вашим загадочным Белохаткам?

     - Все правильно, - обрадовался майор.

     Хун-Чи развел лапки, будто извинялся перед пятнистым великаном за свою неосведомленность.

     - Мы опросили всех, даже самых именитых путешественников, хорошо посовещались, но, к сожалению, такого названия никто из нас прежде не слышал. О Белохатках все знают только от тебя и твоих братьев. Все, что мы можем вам посоветовать, - это держать путь на запад, до реки Зелс. Там на водопадах живут Эр-Млинги: они больше нашего знают про верхний мир. Возможно, они помогут отыскать Белохатки.

     Тут из люка высунулась взъерошенная голова Клауса:

     - Все в порядке, господин майор. Даже аккумулятор не разрядился, можно будет при необходимости зажечь фары. Что же до сладкого - то у нас остались одни леденцы.

     Морунген бережно принял от водителя большую жестяную коробку с леденцами и обратился к человечкам.

     - Даже не знаю, что делать. У нас больше нет ничего сладкого.

     Старший рудокоп трепетно принял драгоценный дар:

     - Народ Хун-Чи благодарит тебя, предводитель пятнистых великанов.

     - Да не за что. Такой маленькой коробочки леденцов мало за спасение такого большого хухотля. Мы обязаны отблагодарить вас как-нибудь иначе.

     - Как пожелаешь, - согласился Хун-Чи. - Вы могучие и сильные великаны, вы могли бы помочь нам собрать этот урожай крака-туса. А пока вы будете собирать орехи, мы пойдем и попрощаемся с хухотлем по имени Танк.

     Когда экипаж вернулся обратно, таща свои вещи и оружие, майор обрадовал их известием о том, что им предстоит участие в сельскохозяйственных работах. Особых протестов не было, и работа закипела. В процессе собирания урожая Генрих выяснил, что плоды крака-туса действительно стоят всех этих хлопот и возни.

     - Ух ты, как вкусно, - восхитился он, пробуя орех. - Я понимаю несчастных хухотлей. Вот попробуйте, герр майор.

     Среди родственников, друзей и подчиненных Дитрих был известен как человек, обожающий орехи.

     - Да, действительно, - согласился он. - Правда, вкус непривычный, но это вполне достойно королевского стола.

     Хун-Чи зашумели, заволновались и пришли к какому-то выводу. Главный Хун-Чи сообщил немцам:

     - Мы рады, что великанам понравились наши орехи, и хотим часть этой пам-плуки отдать вам.

     Дитрих смутился:

     - Что вы, что вы! Не стоит...

     Хун-Чи деловито пояснил:

     - Это выгодное капиталовложение. Рекламная акция. Вы большие, умные, сильные, многое умеете, многое имеете. Ваш народ должен знать про наш народ, про то, чем мы занимаемся и что у нас есть на обмен. Приезжайте к нам в гости и привозите все, что у вас есть полезного, - мы с удовольствием станем с вами торговать. Да, еще передайте остальным своим братьям, что Чи-Хун-Чи за вознаграждение построят подземные дороги и до Москвы, и до Берлина - если великаны покажут, где это находится.

 

Глава, в которой все что-то разыскивают

 

     Иногда ошибка бывает единственным доказательством того, что кто-то что-то хотел сделать.

 

     Карта - лист бумаги, помогающий нам заблудиться.

 

     Мало было несчастий на бедную голову короля Оттобальта! Но нет, прибавилось еще одно. Как-то в нашем повествовании мы упоминали уже, что беды обычно ходят парами: пара за парой, пара за парой. Так вот, король Упперталя готов выступить свидетелем по данному делу и подтвердить, как на духу, что так оно и обстоит на самом деле.

     Не успела королева Гедвига довести до умопомешательства садовника, королевского мага Мулкебу, министра Марону и повара Ляпнямисуса, как понесла ее нелегкая на конюшни. Встревоженные рыцари-бесумяки двинулись следом за ней. Бесумякам тоже было от чего волноваться. Когда огромный дракон за компанию со своими демоническими драконорыцарями усыпил их дражайшую повелительницу, они - чего уж греха таить - вздохнули с облегчением. Храбрые рыцари, сопровождавшие тетю от самого Нучипельса и немного пресытившиеся этим нечеловеческим счастьем, рассчитывали получить непредвиденный отпуск и хоть немного расслабиться. Кто же знал, во что выльется вся эта авантюра?

     Словом, дракона они сопроводили со всеми почестями, стоя в кругу гвардейцев Сереиона. И тоже приветственно махали вслед и кричали что-то теплое и напутственное. И вовсе не пытались зарубить монстра и снять с него его бронированную шкуру.

     Однако теперь, когда деловитая королева-тетя вприпрыжку помчалась к конюшням, на лицах бесумяков отразился неподдельный ужас. Они обратили молящие взгляды к его величеству Оттобальту и увидели, что и тот похож на кильку в обмороке. Во всяком случае, мумия, которую на днях прикупил для своих опытов маг Мулкеба на какой-то дешевой распродаже, выглядела значительно более цветущей и жизнерадостной.

     Короля поразила та же страшная мысль. Честно говоря, он уже успел забыть про дракона: ему было не до того все последние дни, когда тетя проедала ему плешь бесконечными разговорами о грядущей женитьбе и вытекающих из этого последствиях. И теперь ему даже не хотелось думать о том, что произойдет, когда тетя достигнет конюшен.

     - Ба-а-альтик!

     Напряженная и испуганная тишина.

     - Ба-а-льтик!

     Еще более напряженная и еще более испуганная тишина.

     - Кому я сказала!

     - Да, тетя Гедвига, - пропыхтел король, стараясь выглядеть совершенно естественно.

     - Я внезапно вспомнила, - поведала Гедвига, - здесь же размещался глухой дракон. Куда вы его дели?

     - Он это... того...

     - Умер? - вопросила королева.

     - Ну что ты. Жив и здоров.

     - Очень хорошо. Тогда где же он?

     - Э-ээ... - изворотливо отвечал Оттобальт. - Там.

     - Где - там? - уточнила тетя, и на ее переносице стали собираться морщинки, что предвещало жестокую грозу.

     - Там. В полях, - махнул король в сторону гор.

     - И что он делает в этих полях? - вскипела тетя.

     - Ну он же глухой, - пожал плечами Оттобальт. - Разве с ним поговоришь по-человечески? Просто однажды он уполз в ночь, в бездну. И больше мы его не видели.

     - Какую бездну?! - возопила Гедвига, и бесумяки сделали шаг назад по направлению к дверям. Они предпочитали разумное невмешательство, точнее, не хотели попасть под горячую руку.

     - Это я так поэтически выразился, - печально молвил король. - Вообще-то он уполз по своим делам, но я хотел, чтобы это красиво звучало.

     - Красиво звучать будешь на прибацуйчике, - отрезала тетя. - Когда будешь очаровывать будущую жену. Кстати, о прибацуйчике. Я пригласила исполнителей серьезной музыки. Никакой попсы - будем слушать произведения, написанные для триплейского каракурдима. Это настраивает на соответствующий лад, создает настроение...

     - Похоронное, - промямлил король.

     - Ты что-то возразил? - обернулась к нему Гедвига.

     - Ну что ты, тетя.

     - Очень хорошо. Тогда вернемся к моему дракону. Как ты собираешься его вернуть?

     - Да я, собственно...

     - Бальтик! Я не говорю о том, что к приезду любимой тети ты куда-то подевал варваров и придумал глупую историю о том, что их разогнал этот несчастный дракон. Теперь куда-то делся и он сам.

     Тетя подозрительно уставилась на племянника и внезапно пригвоздила его к месту обвинением:

     - Я знаю! Ты его плохо кормил. Несчастный зверь сперва оглох от недоедания, а потом сбежал. В поля.

     - Куда? - оторопел король.

     - В поля!

     Оттобальт понял, что поля - это, в сущности, не самое худшее место на свете. Еще немного - и он тоже сбежит в эти самые поля и поселится в них навеки.

     - Словом, - сказала Гедвига, разворачиваясь на каблуках, - я пойду писать музыку, под которую буду читать свою приветственную речь. Кстати, нужно доработать и саму речь. Талант, - пояснила она, - должен быть кратким. Кратенькая речь на часик-полтора определит основные задачи нынешнего прибацуйчика и направит его в нужное русло.

     Ты тоже ступай к себе в кабинет и напиши речь. Только не такую, как в прошлом году. Я знаю, что тебе ее составлял Марона, поэтому получился финансовый отчет за полугодие. И не вздумай обращаться к Сереиону - он такого насоветует. Как напишешь - сразу ко мне. На утверждение.

     Гедвига - такой себе непреклонный и волевой арбузик на пухлых ножках - направилась строевым шагом к замку.

     - А дракон, - остановилась она на полпути, обернувшись к убитому горем племяннику, - дракон чтобы был здесь не позднее следующего пузьнямника.

     - Не позднее следующего пузьнямника! - всплескивал король руками. - Да где же я его отыщу, этого полосатого мерзавца? Мулкеба, давай принимай меры.

     - Уже приняли один раз, - несколько непочтительно отозвался маг.

     Впрочем, трудно ждать проявлений вежливости от человека, который оказался между молотом и наковальней. Сейчас даже грядущие казни, которыми мог стращать его король, не так пугали придворного мага. Король - человек вспыльчивый, но отходчивый. С ним еще можно договориться. А вот королева-тетя...

     Если Гедвига проведает, что дракона услал из Дарта хитроумный Мулкеба, то хитроумному Мулкебе придется просить политического убежища где-нибудь на краю света, в какой-либо крысиной дыре, о которой не слышал ни один уважающий себя географ. А легко ли спасаться бегством (по традиции это делается глухой ночью, верхом на самом быстроногом жеребце), когда у тебя ревматизм, радикулит и пышный букет прочих хворей, которым еще и названия не придумали.

     - Я ничего не знаю и знать не хочу, - негодовал король. - Вы меня уговорили отпустить ящера на поиски этих, как их?..

     - Белохаток, - подсказал Сереион сочувственно.

     - Белохаток? - удивился король. - Ну да, Белохаток. Я так и сказал. А теперь вот и расхлебывайте. Интригуют, понимаешь, а за последствия отвечать не желают. Так не пойдет.

     Сереион обеспокоенно устремлял взгляд то на своего повелителя, то на мага. Он чувствовал себя виновным в тех несчастьях, которые произошли с его повелителем, ибо именно он выпросил у дядюшки Хухлязимуса таинственного антидракона, который в любую минуту мог укокошить несчастного ящера. А оказалось, что ящер нужен живым и невредимым, причем в Дартском замке, причем немедленно. Бравый гвардеец представлял себе не слишком хорошо, как выпутаться из этой сложной ситуации.

     - Где воздушный наблюдатель? - громыхал между тем Оттобальт. - Где обещанные отчеты о продвижении дракона по территории Вольхолла? Где секретные донесения от этого, как его? Который глотает?

     - Полиглота, ваше величество, - подсказал Сереион.

     - Полиглота? - удивился король. - Ну надо же! Впрочем, я так и сказал. Где, я спрашиваю, отчеты и донесения?

     Из темного угла выступил министр Марона:

     - Мы тратим огромные суммы на содержание твоих помощников, Мулкеба. И где отдача?

     Маг, насупившись, молчал.

     - Что говорит ведьма Свахерея? - настаивал Марона.

     - Молчит, - признался Мулкеба. - Да я ее вообще упустил из виду: я тронный зал облагораживал под руководством этой старой ве... ее величества Гедвиги. Никакая Свахерея у меня в голове уже не умещалась. И дракон улетучился, как предутренний сон. Я вообще, если хотите знать, забыл о его существовании.

     Присутствующие тяжко вздохнули. Конечно, следовало примерно наказать проштрафившегося чародея, но ведь и сами они испытывали те же самые ощущения: полную потерю памяти и утрату сознания, которое включалось спорадически и совершенно независимо от желания самих действующих лиц; трагическое мироощущение, при котором, кроме Нучипельской Девы, ни о чем другом думать уже не получалось; постоянное чувство сильнейшей усталости, буквально измождения - и абсолютная невозможность расслабиться. Если подытожить все эти симптомы, их можно изложить одной фразой: "Господи! И когда же я сдохну?" (копирайт на этот крик души у цирковой лошади).

     Никакие драконы в этой собачьей жизни предусмотрены не были.

     - Если ваше величество позволит, - робко начал Сереион, - я бы постарался незаметно улизнуть из замка и попытаться предпринять кое-какие неотложные меры. Но для этого нужно, чтобы кто-то прикрывал мои тылы.

     - Можешь рассчитывать на своего короля протянул ему руку Оттобальт. - Да, я не могу смело, с поднятым забралом выступить против своей тети, но я еще помню, что такое крепкая мужская дружба. А если у тебя выйдет мне помочь...

     - Приложу все силы, мой повелитель, - искренне пообещал гвардеец.

     - Я на тебя надеюсь.

     - Пойду вызывать Свахерею, - пробурчал Мулкеба. - Как появится, скручу в бараний рог и отправлю отыскивать дракона.

     - А я, - молвил главный министр, зараженный этим вирусом всеобщего самопожертвования, - а я пойду к ее величеству королеве-тете с финансовым докладом и некоторыми предложениями по экономии средств, вложенных в праздник. Надеюсь, что на какое-то время ее величество будет нейтрализована.

     Король обвел влажным взглядом трех героев, которые стояли перед ним. Да нет, что там герои - мифические персоны. Такие деяния служат основой для эпоса, сказаний и легенд. Подобные подвиги никогда не стираются в памяти народной. И он ощутил острую необходимость быть достойным этих великих людей.

     - Тогда, - произнес он торжественно, - я не женюсь по тетиному выбору. А сам найду себе невесту, и не теперь же, а когда сердце прикажет.

     Трое придворных воззрились на него в немом благоговении.

     Наши современники воскликнули бы: "Bay!" или еще того одобрительнее - "Ну, молоток!"

 

***

 

     Высунувшись из люка, как солдат из-за бруствера во время шквального огня противника, майор фон Морунген пытался как-то контролировать продвижение танка по подземным лабиринтам Хун-Чи. Из танка торчала только русая макушка, испуганные глаза и кончик орлиного аристократического носа. В руках он судорожно сжимал самодельную карту - результат совместного творчества немецкого танкиста и пушистого хомякоподобного рудокопа.

     Клаус оправдывал свою репутацию доброго духа машины. Он вел танк так, словно они находились в ровнехоньком чистом поле ясным днем.

     - Единственное, что меня по-настоящему беспокоит, - доложил он Морунгену, - это чтобы сей прекрасный коридор однажды не сузился настолько, чтобы стать недоступным для нашего великана.

     Дитрих встревожился:

     - Я уточнял ширину этих лабиринтов, и они сказали, что проблем не будет, если мы, конечно, не заблудимся и не свернем куда-нибудь в боковой ход.

     Генрих на мгновение прильнул к смотровой щели заднего обзора и ужаснулся:

     - О том, что мы оставляем позади себя, даже подумать страшно. Прямо стена из пыли и дыма. Бедные рудокопы - они не смогут пользоваться этими коридорами еще как минимум неделю.

     Ганс вздохнул:

     - Да, с вентиляцией у них тут неважно - несколько отсталая технология шахтостроения.

     - А чего вы хотите? - вмешался в разговор Треттау. - Они же не закупали у нас надлежащего оборудования. Откуда им знать о высоких технологиях?

     Генрих с удовольствием пожевал орех:

     - Бог его знает - может, податься после войны в коммерсанты? Открою магазинчик на Ляйземеербузенштрассе, буду возить в Германию экзотические товары из России, как испанцы - из Америки. И муттерхен наконец перестанет переживать из-за моего будущего.

     Морунген сильнее высунулся из люка: и чуть не врезался головой в каменный свод:

     - Размечтался! После этой войны наверняка будет другая, на новом континенте. Возможно, в Австралии или в той же Америке.

     - Как говорят американцы, запишись в армию - и увидишь мир! - невесело пошутил Вальтер.

     Генрих протянул Гансу новый крака-тус:

     - Да уж, более дешевых предложений по части туризма не найти.

     - Почему же, - возразил Келлер. - Еще более дешевый вид туризма был у гребцов на галерах, правда, страну выбирать не приходилось.

     Морунген не глядя пошарил в танке требовательной рукой, нащупал чье-то плечо и потряс его, давая понять, что ему тоже хочется орехов, он устал слушать, как смачно поедают крака-тусы его подчиненные.

     - Нам тоже выбирать не приходится, - заметил он. - Но мы - солдаты великой нации, и нас это почему-то должно только радовать. Мы, как рабы на галерах, плывем, куда скажут... - Тут он понял, что глаголет нечто странное, чего ни в коей мере не одобрил бы отдел пропаганды, и поспешно добавил:

     - Мы несем всем народам свободу от предрассудков и политической ереси, вот.

     Хотя магазинчик на улочке Тихого Залива... Это там, где на углу кондитерская "У Стефана"?

     - Она самая, - вздохнул Генрих. - С самыми лучшими в Европе яблочными пончиками и ванильным суфле.

     - Наверное, я старею, - признался барон. - Но отчего-то я разделяю твою ностальгию по яблочным пончикам.

     Генрих хотел было возразить, что эту ностальгию майор разделял всегда, даже тогда, когда непосредственно лакомился означенными пончиками, запивая их декалитрами кофе с молоком.

     Вдруг послышался торжествующий вопль Клауса:

     - Герр майор, впереди мелькнул яркий свет! Кажется, это выход на поверхность!

     Дитрих высунулся из люка, насколько позволяла высота свода:

     - Клаус, остановись, я посмотрю в бинокль!

     Он покрутил настройку и отчетливо разглядел впереди выход из тоннеля.

     - Действовать будем по следующей схеме: Клаус заглушает двигатель, Вальтер и Генрих с оружием идут со мной на разведку, Ганс следит отсюда за ходом событий исключительно через прицел пулемета, при этом Клаус сохраняет полную боевую готовность и в случае опасности сдает назад. Вопросы есть? Нет? Тогда за дело.

     Они крались к выходу так старательно и тихо, будто играли в индейцев. На самом деле все были совершенно уверены в том, что их мытарствам наступил конец. Что сейчас они выскочат из подземного хода и в худшем случае натолкнутся на какую-нибудь войсковую часть русских, которую непременно победят. В лучшем же - встретят своих. А в самом прекрасном варианте - даже не будут арестованы и отправлены в Берлин в качестве военных преступников, чуть было не угробивших секретную машину.

     Вальтер поежился:

     - Что-то становится все холоднее и холоднее.

     Генрих согласился:

     - Мне тоже. Ну не от страха же это?

     Дитрих остановил их решительным жестом:

     - Не нравится мне это: свет очень яркий и оттуда действительно веет очень сильным холодом. Надо еще раз осмотреться.

     Вальтер прошептал на ухо Генриху:

     - Кажется, я и вправду замерзаю.

     - Ну наконец-то мы попали туда, куда надо! Только бы этот выход не охранялся, - обрадованно произнес Морунген.

     - Неужели видны Белохатки?! - восхитился Диц.

     Майор отчаянно крутил колесико настройки бинокля:

     - Белохаток, к сожалению, не видно, но русская зима, как сказал один их поэт, катит уже в глаза. Так что, полагаю, мы у цели.

     Выбравшись на открытое пространство, танкисты с радостью обнаружили, что они здесь совершенно одни. Правда, некоторые детали пейзажа их немного смутили. Они не так давно покинули высоту и очень хорошо помнили, что высота представляла собой небольшой холмик, поросший лесом, перед которым текла река. В данный же момент знакомым оказался только белый и чистый снег.

     А перед ними возвышались горные склоны.

     Еще через несколько минут Генрих натолкнулся на знакомый до боли указатель. На полосатом столбике висела табличка с интригующим текстом:

 

     Прямо - отель "Горные лыжники" - 5 км

     Двигаться на шум электростанции.

     Налево - швейцарская граница - 30 км

     По причине полного обвала на фронте

     (кто-то зачеркнул слово "обвала" и заменил его на слово "облома")

     Дорога для немецкого транспорта, а также лиц

     Немецкой национальности закрыта до 09.05.45.

     Направо - бистро-закусочная "Дви ковбасы" - 3 км

     Двигаться на запах жареных сосисок и пива.

 

     Немцы переглянулись в полном недоумении. Первым затянувшееся молчание нарушил барон фон Морунген:

     - Опять чепуха какая-то. Мы что, в Швейцарии?

     Вальтер ошарашенно помотал головой:

     - Не может того быть, Россия не граничит с этой страной!

     - Правда, - заметил Генрих, - судя по числу русских шпионов и политиков, этого не скажешь, но все равно странно.

     Дитрих еще раз вгляделся в мерзкий указатель и прочитал на сей раз по слогам:

     - Что значит облом на фронте и почему именно до 09.05.45?

     Генрих выдвинул предположение, которое показалось бы бредовым в иной ситуации, но теперь воспринималось как вполне естественное.

     - Господин Морунген, может, нас кто-то провоцирует или вводит в заблуждение, чтобы понизить боевой дух?

     Майор сердито поковырял снег носком сапога:

     - Генрих! Нас поздно провоцировать и вводить в заблуждение, мы уже вторглись на восток, и нам нужна только победа!

     - Герр майор, - предложил Вальтер, - разрешите отдать приказ остальным, чтобы выбирались из штольни! В любом случае придется двигаться дальше.

     Вскоре утепленный и несколько воспрявший духом экипаж (где зима и снег - там Россия, а остальное уже дело техники) почувствовал себя морально готовым к дальнейшим приключениям. И поэтому на наивный вопрос командира: "Ну что, куда будем двигаться?" - хор голосов дружно произнес:

     - В сторону закусочной, господин майор!

 

***

 

     Невысокие горы, солнце, снег, бодрящая прохлада - словом, настоящий рай для лыжников. Правда, танк можно рассматривать скорее как сани, нежели как лыжи. Он опять-таки весьма интересно смотрится на фоне белоснежного сияющего покрывала: летний камуфляж выделяется на нем ярким, бросающимся в глаза пятном.

     Танкистам удалось обнаружить заброшенную дорогу, ведущую куда-то вниз, в долину. И "Белый дракон" послушно полз по ней, оставляя за собой широкий и глубокий след.

     Дитрих тревожно глядел в бинокль, пытаясь определить, на что это похоже. Вальтер печально возился с радиостанцией.

     - Господин майор, со связью без изменений, эфир молчит!

     - Возможно, это мы остались без связи, - с надеждой в голосе сказал Клаус. - Этот русский чемпион-богатырь сломал нашу антенну. А вдруг все вот-вот наладится?

     Ганс, не отрываясь от смотровой щели, изрек:

     - Никакая это не Швейцария, и дураку понятно, что русские нас водят за нос. Мы никогда ничего не найдем, если будем продолжать доверять дорожным знакам!

     Клаус горячо согласился с товарищем:

     - Ага, Ганс, ты наверняка прав. Помните, как было во Франции? Они же специально развернули все указатели в обратном направлении, чтобы мы блуждали, как дураки. И ведь блуждали же...

     Морунген ворчливо произнес:

     - Не надо обобщать, Клаус. Положим, блуждали не все, а только те, кто не имел привычки сверяться с картой и компасом или никогда прежде не бывал во Франции.

     - Да, - заключил Генрих. - Французам не откажешь в оригинальности мышления. - Он призадумался и с тревогой добавил:

     - Впрочем, и русским тоже.

     Барон наставительно заметил:

     - Один их поэт сказал, что им "внятно все: и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений".

     - Это они о нас так тепло отзываются? - уточнил Ганс. - Гениями называют?

     - Русским тоже свойственны некоторые положительные качества, - великодушно признал Вальтер. - Достаточно вспомнить наши последние впечатления о знакомстве с народом Хун-Чи. Кстати, никогда о таком не слышал прежде...

     - Советский Союз - многонациональное государство, - поведал Дитрих. - Они этим отдельно гордятся. А вот французская кампания пошла немцам на пользу, так как выявила слабые стороны германской нации. На войне нельзя безоговорочно доверять всем источникам информации. Кстати, русские даже у себя дома никому не доверяют - редко кто доверчиво читает все, что написано у них на заборах. Заметьте, какая предусмотрительность. Оттого они выживают даже в дикой Сибири.

     - Зачем же писать, если никто не будет читать? - заинтересовался Клаус.

     - Читать, положим, будут. Но не воспринимать прочитанное буквально.

     Ганс тоном главного специалиста по русской психологии произнес:

     - Их этому учат с самого детства.

     - Единственный русский, которого я хорошо знаю и уважаю, - это король Петер Первый, - заявил Генрих. - Он имел правильное представление о порядке в стране. Приглашал из-за рубежа специалистов и сам трудился не покладая рук.

     - Правда, - вмешался в их разговор Дитрих, - он недолго прожил. Борьба с российскими беспорядками подорвала его здоровье.

     - Жаль, - посочувствовал Вальтер. - Нам бы не помешали сейчас хорошие дороги и нормальные указатели.

     - Ну что же, - решительно молвил потомок прусских аристократов, - нам не остается ничего иного, кроме как действовать по старому принципу: на русских надейся, а сам не плошай. Если старая карта оказалась бесполезной и местность все равно невозможно узнать, придется рисовать новую карту и пользоваться только ею.

     - Может, что-нибудь прояснится, когда мы доберемся до закусочной? Возможно, местные жители не откажутся нам помочь.

     Ганс просветлел и приободрился:

     - Конечно, прояснится, когда мы выпьем пива и поедим горячих свиных сосисок!

     - Угу, - печально сказал Морунген. - Это если верить тому, что написано, и эта закусочная вообще существует.

 

Глава, в которой все как-то образуется

 

     Всему, что движется, отдай честь.

     Все, что не движется, подними.

     Все, что нельзя поднять, покрась.

     Американская армейская мудрость

 

     Ты никогда не решишь проблему, если будешь думать так, как те, кто ее создал.

     Альберт Эйнштейн

 

     Когда королева Гедвига пожелала увидеть Сереиона, чтобы лично рассказать ему, где будут стоять его гвардейцы во время официального приема, как они будут вести себя на прибацуйчике, во что оденутся и как станут ликовать вместе со всем народом, у нее возникли определенные трудности.

     Бравого гвардейца видели буквально вот только что, вот сию секундочку, вот-вот он проходил мимо и как раз собирался засвидетельствовать свое верноподданнейшее почтение ее величеству.

     Что? Сереион? Конечно, пробегал в сторону башни мага Мулкебы с поручением от короля. Был очень озабочен и деловит. Даже головы поднять не мог за всеми хлопотами.

     - Да, - подтвердил король. - Я полчаса тому отправил его с поручением к Мулкебе, потом он должен был зайти к моему портному, потом - сбегать в пекарню и приказать выпекать хлебцы квадратиками (тут королева чуть было не села мимо стула), а потом - он обязался надраить мой парадный меч, так что непременно должен отыскаться в оружейной.

     В оружейной подтвердили, что Сереион прибегал, драил и убегал. В каком порядке все это происходило, они, правда, не помнят.

     Затем королева с невероятным удивлением узнала, что командира гвардейцев видели одновременно в конюшнях и на кухне. Подвергнутые строгому перекрестному допросу на очной ставке слуги охотно согласились, что, вполне возможно, кто-то из них видел призрак Сереиона, а кто-то - его самого.

     Еще полтора часа Оттобальт мужественно прикрывал тылы, отвлекая тетино внимание на себя. Он задумчиво перебирал портреты и автобиографии своих потенциальных невест и шумно советовался с тетей по поводу каждого отдельно взятого слова. Королева просто не знала - радоваться ли ей такой матримониальной активности племянника или заподозрить какой-то тайный заговор. Потому что быть того не могло, чтобы Оттобальт Уппертальский вдруг захотел салатик из циписпупской синюши, приготовленный по ее личному рецепту, и долго давился им на глазах изумленной тети.

     - Какая... прелесть! - с чувством сказал король, сплевывая синий листик на пол. - Как полезно. Я просто чувствую, как мне хочется куда-то бежать, что-то делать, что-то говорить. Причем после обычного обеда я скорее настроен благодушно. А тут - энергия так и хлещет через край.

     - Вот видишь, Бальтик, - растаяла Гедвига. - Я рада, что ты осознал преимущества здоровой пищи. Твои гвардейцы... Кстати, о твоих гвардейцах. Я когда-нибудь увижу Сереиона? Или приказ королевы его уже не волнует?

     Любое "кстати" у тети было весьма некстати. В прошлый раз, помнится, этим завершился тягостный разговор про дракона. Теперь вот опять. Король скривился, сообразив, что, кажется, совершенно зря невероятным усилием воли запихивал в себя омерзительную циписпупскую синюшу.

     Оттобальт напрягся, пытаясь придумать что-нибудь оригинальное или, на худой конец, имеющее первостепенное значение для дорогой тети, но не смог изобрести ничего, что не несло бы в себе опасность для его драгоценной персоны. Король собрал волю в кулак и приготовился жертвовать собой, любимым, во имя крепкой мужской дружбы, но тут простучали по камням звонкие копыта и неистовый всадник ворвался во двор Дартского замка.

     Неистового всадника Оттобальт лично не видел. Зато увидел слугу, возникшего в дверях кухни и подающего загадочные знаки бровями, руками, глазами и всей фигурой в целом. Король заинтересовался и выглянул из-за тетиной спины.

     - Ваше величество, - прошептал слуга. - Все, отбой!

     - Что-что? - Король помахал пальцем возле ушей. - Не слышу...

     - Отбой. Сереион вернулся, - одними губами доложил посланец.

     - Так где же Сереион? - грозно и громко поинтересовалась тетя. Как всегда - некстати.

     - Тут, ваше величество! - рявкнул храбрый гвардеец, возникая на пороге.

     - А где был? - уточнила королева, не терпевшая неповиновения даже в малых дозах.

     - Везде, ваше величество!

     - Везде - это хорошо, - не смогла не признать Гедвига. - И как там обстоят дела?

     - Смотря где, - уклончиво ответил гвардеец.

     - Но в общем? - настаивала королева.

     - В общем, народные массы преисполнены энтузиазма по поводу предстоящего праздника, всемерно сочувствуют его величеству и поддерживают его в стремлении найти себе жену и осчастливить своих подданных рождением наследника гордости и славы Хеннертов, - на одном дыхании отрапортовал Сереион.

     - Правда? - всхлипнула тетя. - Бальтик, как это трогательно. Ты обязательно должен кого-то родить этим милым людям...

     - Можно, не я? - жалобно попросил король.

     - А кто? - громыхнула тетя.

     - Жена.

     - Жена - можно. Это соответствует славным традициям Хеннертов.

     Через полчаса четверо заговорщиков - то есть сам король, маг Мулкеба, министр Марона (едва дышащий после финансового отчета, сделанного им лично королеве Гедвиге) и командир королевских гвардейцев Сереион - заседали в кабинете Оттобальта, поправляя здоровье изрядными порциями вина из божественных гарбульзиков.

     Сереион докладывал об успехах своей миссии. При этом ему необходимо было держать ухо востро и не проговориться о доброй половине событий, ибо королю и его придворным вовсе не следовало знать, что именно он (Сереион) навлек смертельную опасность на такого необходимого государству дракона.

     Он докладывал его величеству исключительно о том, что посетил неродного дядю Хухлязимуса, - в этом месте Мулкеба завистливо вздохнул: у какого-то мальчишки такие связи, а заслуженный придворный чародей не может записаться на прием вот уже семьдесят три года подряд. И дядя Хухлязимус, продолжал Сереион, пообещал проследить за судьбой Дартского Дракона и уберечь его от возможных опасностей, пока его величество не решит, что следует предпринять.

     - А чего тут предпринимать? - изумился король. - Вернуть его надо.

     - Не советовал бы, - сказал дальновидный гвардеец. - Там демонические драконорыцари - опять нужно будет устраивать приемы, ублажать их, а тут еще бодрствующая тетя... Возможно, найдется более приемлемый способ объединить ее величество и столь желанного ей ящера.

     - К тому же, - забормотал Марона хриплым и слабым голосом, - расходы, которые мы потерпим, если драконорыцари вернутся в замок...

     Король махнул на него рукой, и министр облегченно умолк. Даже его неуемная страсть к экономии не шла ни в какое сравнение с тем нечеловеческим утомлением, которое он испытывал после двухчасового общения с Гедвигой. И ему теперь было почти что все равно, что случится дальше. А хоть бы король своевольно выписал себе трех новых мульчапликов - он, Марона, и не шелохнется. И даже на четырех не отреагирует.

     На самом деле Хухлязимус не на шутку разволновался, когда взмыленный Сереион ворвался на его островок, уже издали оповещая дядю о разыгравшейся в Уппертале трагедии.

     - Что с тобой, деточка? - встревоженно спросил он, подгоняя поближе к гвардейцу уютный диванчик на мохнатых лапках. Диванчик радостно пискнул и заурчал, когда Сереион плюхнулся в его теплые объятия.

     - Дядюшка, я такого натворил!

     - Что же ты натвойил, птенчик? - спросил чародей.

     - Я у тебя заказал антидракона, помнишь?

     - Ну, я же не Душайа - мозги пока что йаботают. И я йад тебе сообщить, что антид'йакон наконец-то догнал д'йакона. Вот-вот вст'йетятся.

     - Только не это! - Сереион не умел ломать руки, но проделывал нечто весьма близкое к этому. - Что теперь будет!

     И он, торопясь и глотая слова, поведал изумленному Хухлязимусу, что королеве-тете, наверняка вставшей с левой ноги, срочно потребовался живой и невредимый дракон. Мулкеба прикинул, что будет проще - вызывать нового или возвращать старого, и остановился на последнем варианте. Но никто ведь не знает, что Сереион тайно заказывал такую антидраконскую программу. И теперь бедного короля могут даже женить на какой-нибудь кикиморе - и крыть ему будет нечем.

     - Стайая вешалка! - обругал Хухлязимус королеву и сам себе удивился. В последний раз он так нелицеприятно выражался о даме лет пятьсот тому назад. Дама была вампиром с преотвратным характером - извела пол-Хаарба; она была обозвана Хухлязимусом в тот момент, когда пыталась впиться клыками в его шею.

     Из всего вышесказанного мы можем сделать вывод о том, как сильно раздражила великого чародея неугомонная королева Гедвига.

     - На тебе, мальчик, п'йосто лица нет, - сокрушенно поведал Хухлязимус, накапывая гвардейцу какого-то успокоительного зелья в хихикающую чашку. - Не об'йащай внимания, - заметил он изумленный взгляд племянника, - она боится щекотки... Ты не можешь так йисковать здойовьем из-за какой-то г'йимзы. Я все сделаю, как надо, но мне не н'йавится, что ты не занимаешься своими делами, а бегаешь как очумелый из-за ее п'йихоти. Погоди-ка, я погляжу в свой х'йустальный шай: что там у нее в светлом будущем?

     Светлое будущее королевы вызвало у великого чародея довольную ухмылку.

     - Ну что, что там? - нетерпеливо спрашивал племянник, вертясь на диванчике. - Что с ней будет?

     - Ох, не завидую я вашей койолеве... - изрек колдун.

     - С лестницы сверзится? - с надеждой вопросил гвардеец.

     - Зачем же с лестницы? С лестницы - не нужно. Это создает об'йаз мученицы и гейоини. А Гедвигу ждет к'йупное йазочайование.

     - Это какое же?

     - Позволь, деточка, это будет моей маленькой тайной. Не хочу пойтить тебе сюйп'йиз. Одно обещаю точно - очень скойо вашей тете будет не до того, чтобы мучить племянника. П'йавда, скойо только сказка сказывается, да не скойо дело делается. Но все постепенно встанет на свои места. Вот увидишь.

     - А с драконом, с драконом что будет? - тревожился Сереион.

     - Сказано тебе, мейы п'йиняты: не знаю, как они там йазбейутся, но твоему хвостатому дйугу ничего не угйожает. Там воцарятся полная любовь и взаимопонимание.

     - Дядюшка, - почему-то шепотом обратился к нему гвардеец, - а кто хоть был-то этим антидраконом, что за чудище?

     - Ой, деточка! Никогда бы не подумал, что это будет так смешно выглядеть - какие-то нездешние охотники на д'йаконов. Тут ко мне недавно заглядывал давний п'йиятель и коллега - Гельс-Д'йих-Энн, так он столько занимательного поведал п'йо этих человечков. Я смеялся до упаду. Йасказать? - И Хухлязимус вопросительно уставился на любимого племянника поверх очков.

     Очки, кстати, были шикарные: квадратные, с цветными стеклами, в оправе из мелких цветочков. И вообще на сей раз чародей выглядел модником - в каких-то безумных ярких шальварах, клетчатой жилетке и рубашке в мелкий горошек. У Сереиона даже в глазах зарябило.

     - Да нет, - ответил он, искренне опечалясь. - Я бы с удовольствием послушал, но там король стоит насмерть, покрывает мое отсутствие. Если я задержусь подольше, не знаю, что ему грозит. Но я бы точно не хотел оказаться на его месте.

     - Превратить ее в жабу, что ли? - сказал колдун очень четко, как всегда, когда ему надоедало изображать старого аристократа с милыми причудами. - По-моему, эта дама слишком далеко зашла. Единственное, чем я могу утешить тебя, мой мальчик, - не все коту, масленица, бывает и Великий Пост.

     - Ничего не понял, - честно признался Сереион.

     - А тебе и не надо понимать. Ты просто поверь, что все в скором времени изменится в самую лучшую сторону. Ну ступай, мальчик. Сейчас я тебя до Дарта с ветерком подкину. Передавай привет своему королю - пусть держит хвост трубой.

     Сереион еще размышлял над тем, какой хвост и какой трубой должен держать Оттобальт, когда обнаружил, что его конь бешеным галопом подлетает к воротам Дарта. Обернувшись, он не обнаружил никаких следов - даже легкого облачка пыли, которая обычно поднимается над дорогой при такой неистовой скачке.

 

***

 

     История закусочной "Дви ковбасы" не настолько интересна, чтобы посвящать ей отдельное повествование, но пару слов сказать о ней все же стоит.

     Нынешнему хозяину продал эту вывеску заезжий торговец магическими предметами, которые стоили у него невероятно дешево, так что трудно было устоять перед соблазном и не купить по случаю что-нибудь полезное в беспокойном и хлопотном гостиничном хозяйстве. Правда, торговец был честным малым и вовсе не скрывал, что многие предметы действуют согласно какой-то собственной, совершенно непонятной ему логике, а некоторые инструкции вызывают у него исключительно удивление.

     Так и вывеска - с одной стороны, яркая и привлекательная, с аппетитными сосисками, лежащими горкой прямо на блюде, и кружкой пива с белой шапкой пены - была, казалось бы, всем хороша. С другой же стороны, инструкция к ней гласила, что она "станет всемерно способствовать развитию вашего бизнеса" ("Чего-чего?" - оторопело уточнил трактирщик. "И я о том же", - печально согласился торговец, вглядываясь в пергамент с мелким и очень ровным текстом).

     О бизнесе вольхоллские трактирщики слыхом не слыхивали. Но наш был человеком рисковым и азартным. Полюбившуюся вывеску он купил, не испугавшись даже предупреждения, что она будет особенно привлекать запорожских казаков, чумаков, едущих в Крым за солью, а также пылких последователей Нестора Махно и Степана Бендеры.

     Какое-то время трактирщику пришлось вести настоящую войну со своей супругой - и все из-за новой вывески. Бедная женщина слышать не хотела ни о каком Махно и запорожских - как же их, этих демонов? - казаках, мотивируя свое нежелание острым всплеском женской интуиции. Трактирщик же женскую интуицию ни в грош не ставил, крича, что запорожские казаки - тоже клиенты. И если в его заведении, хвала Душаре, вот уже третий год подряд ежедневно обедают трое троллей, то и казаки останутся довольны.

     Кстати, постоянным клиентам - тем же троллям, Пульхерии Сиязбовне (которая вытребовала себе скидку и как пожилая женщина, и как редкое существо, изучаемое Шеттским университетом), и шеттским профессорам, которые наезжали сюда раз в два месяца изучать Пульхерию, и ландсхутским патрульным, охранявшим этот неспокойный участок границы, - новая вывеска пришлась по душе. И ее оставили.

 

***

 

     За поворотом дороги мелькнуло симпатичное одноэтажное строение, и оттуда повеяло вкусным запахом. Испуганно заржали и затанцевали на месте привязанные к деревянной ограде лошади - под пышными разноцветными попонами и богатыми седлами. Их хозяева - типичные рыцари, не многим отличающиеся от гостеприимных обитателей замка, с которым не так давно расстался экипаж "Белого дракона", похватались за оружие и повскакивали со своих мест, заслышав рев двигателя.

     Однако вид бронированного монстра произвел на них крайне отрезвляющее воздействие: они подбежали к своим взволнованным скакунам, забрались в седла и стремительно удалились с места событий.

     Эти рыцари были настоящими философами и наверняка знали, что если противник находится в пределах досягаемости - значит, и они тоже. А этого их тонкие и чувствительные натуры вынести явно не могли.

     Экипаж танка воспринимал происходящее с воистину арийской невозмутимостью. Пятеро танкистов уже привыкли к тому, что русские всегда куда-то разбегаются - тенденция такая, что ли? - и что на этом не стоит акцентировать внимание. Главное, чтобы никуда не делись вожделенные сосиски и пиво.

     Клаус виртуозно остановил машину возле харчевни и доложил:

     - Герр майор, прибыли точно по расписанию!

     Морунген оторвался от увлекательной беседы с Гансом и заглянул в свой перископ:

     - Ты смотри, все-таки закусочная. Не обманули.

     Ганс тоже пристально изучал здание в свою смотровую щель. Его внимание привлекла странная надпись на вывеске:

     - Герр майор, а что значит эта странная надпись? Выглядит так, будто написано по-польски.

     Морунген прищурился, разглядывая буквы:

     - Видишь ли, Ганс, язык этой страны такой же загадочный, как и все остальное. Поэтому я не могу в точности перевести, что здесь говорится. Насколько я понимаю, вывеска повествует не то о двух сосисках, которые почему-то быстрые, не то о сосисках, которые надо есть очень быстро.

     Вальтер выдвинул оригинальную гипотезу:

     - У них давно уже проблемы с очередями. Это, наверное, воззвание, чтобы очередь не собиралась.

     - А нельзя здесь заказать обычные сосиски, чтобы съесть их не торопясь? Можно - в танке, - взволнованно уточнил Генрих, которому вовсе не улыбалась перспектива давиться горячими сосисками и захлебываться пивом. Сей достойный сын Германии любил покушать с чувством, с толком - обстоятельно.

     Морунген уже зарекался что-либо обещать своим подчиненным.

     - Не знаю, Генрих, - честно сказал он. - Это еще необходимо выяснить.

     Дитрих бодро выскочил из танка, прекрасно ощущая себя под прикрытием верного МР-40, который так замечательно смотрелся в могучих руках Генриха Дица, и пистолета "Вальтер", которым был вооружен Вальтер (уж простите за каламбур - так оно и было, а мы не виноваты).

     Осмотревшись, танкисты обнаружили, что к их приходу очереди были ликвидированы как явление: закусочная была пуста, как в первый день творения, когда один-единственный человек попирал ногами прекрасную и цветущую землю.

     Правда, этот единственный человек чувствовал себя не слишком уверенно. Он прятался за стойкой бара - и только изредка высовывал наружу нос. По идее хозяин тоже должен был смыться при виде грозно рычащего исполинского чудовища, но трактирщик - это не совсем человек, это иное существо, которое мыслит совершенно иначе.

     Клиента упускать нельзя. Каким бы огнедышащим, пыхающим ядовитым дымом, страшным и разгневанным он ни казался на первый взгляд. Бывали, конечно, печальные инциденты, когда подобные клиенты не дожидались, пока им подадут меню, и бодро закусывали трактирщиками и прислугой. Но это уже издержки профессии, так же как завалы на шахтах, смерть в бою или иной несчастный случай на производстве. К этому готов всякий настоящий специалист.

     Морунген прокашлялся и миролюбиво обратился к хозяину заведения:

     - О, не нато так бояца! Немеский зольдат не ест стреляйт, а ест котьеть кушайт! - И он в силу отпущенного ему таланта изобразил процесс поглощения сосисок и пива. - Корошо?!

     До смерти перепуганный бармен очень хорошо понял эту пантомиму. Он уразумел, что есть его не будут - иначе бы и не вступали в переговоры, а это означает, что прибыли потенциальные постоянные клиенты. И теперь нужно угодить посетителям, чтобы они надолго запомнили гостеприимство хозяев и высокое качество здешней кухни. Глядишь, и другим драконам порекомендуют заглядывать в "Дви ковбасы". А здесь всегда найдутся несколько лишних сосисок, пара кружек пива или какой-нибудь проезжий рыцарь со своей лошадью.

     Он закивал так энергично, что Дитрих слегка забеспокоился: не отвалится ли? И каково там, внутри черепа, мозгам при такой тряске. Однако наметившееся взаимопонимание ему понравилось, и он продолжил:

     - Битте, мнохо "цвай сосисен" унд пиво сьюда, - и повелительно указал на ближайший столик, накрытый миленькой скатеркой в шашечку, - ферштейн?

     Бармен снова закивал и озарился ангельской улыбкой. Жестом фокусника он выкатил на полированную стойку четыре высокие оловянные кружки и огромный кувшин со свежим пивом.

     За его спиной, на кухне, суетилась заплаканная, но деловитая жена. Ее благоверный, как всегда, оказался прав. Подумать только, даже драконы и демоны знают об их заведении. А как она тряслась и плакала, когда сюда впервые явились трое троллей с вершины ближних гор! Сколько страху тогда натерпелась - словами не передашь. И ничего, утряслось как-то: каждый день являются похлебать котел-другой фирменного супа и обязательно что-нибудь на второе. Интересно, что пожелают господа демоны?

     Господа демоны чинно расселись по длинным деревянным лавкам.

     - Ну вот, - предвкушающе сказал Дитрих, - как будто все в порядке, надо только подождать пару минут.

     - Пара минут - это не проблема, - согласился Вальтер. - Очень даже милое заведение. Где-нибудь в горах Гарца оно смотрелось бы как родное. Среди русских, как я погляжу, тоже есть предприимчивые люди. Интересно, это частная харчевня?

     - Судя по скатертям, да, - уверенно отвечал Генрих. - Да и скорость обслуживания - как в Берлине. Не знаю, как вам, а мне иногда очень нравится эта диковинная страна.

     Хозяин бесшумно возник около стола с полными руками всякой снеди: на расписном подносе стояли тарелки с дымящимися копчеными сосисками, холодное пиво пенилось пышной шапкой, квашеные овощи благоухали, шкворчащая яичница с колбасой кокетливо подмигивала желтыми глазками.

     - Ганс, - скомандовал майор, - отнеси Клаусу его порцию. И никакого пива - он за рулем. А нам еще ехать и ехать.

     - Бедный Клаус, - посочувствовал Вальтер. - Так любить пиво - и стать механиком-водителем. Горестная судьба.

     Надо сказать, что бедный хозяин харчевни "Дви ковбасы" пребывал в крайней растерянности. Дело в том, что приближалось время, когда обедать заползала его давняя клиентка Пульхерия Сиязбовна.

     Он свято верил в то, что эта особа может отпугнуть всех остальных клиентов, и потому выделил ей личное время, сделал неслыханные скидки и всячески ублажал старую ведьму с одним лишь условием - никогда не приставать к путешественникам на территории его харчевни. Возле дороги - сколько угодно. В лесу - пожалуйста. На берегу реки - хоть с исполнением эротических танцев. Но только не портить репутацию почтенного заведения.

     Договоренность была достигнута, и надо отдать ей должное - Пульхерия Сиязбовна со своей стороны ее соблюдала. Какими усилиями давалась ей подобная сдержанность, можно только догадываться, однако она никогда не подводила трактирщика.

     Вообще харчевня "Дви ковбасы" была чем-то вроде нейтрального государства, где никогда не возникало никаких разногласий и тролли пили на брудершафт с рыцарями, а рыцари - чуть ли не со своими конями. Но как отреагируют на Пульхерию Сиязбовну демоны, было тайной о семи печатях - и ставить рискованные эксперименты прозорливому трактирщику не хотелось.

     Он как раз изыскивал какой-нибудь хитроумный способ развести своих гостей во времени и пространстве, однако изумленный вопль, донесшийся из обеденного зала, нарушил его уединение и пустил псу под хвост все великие планы.

     Встреча состоялась.

     Пульхерия Сиязбовна находилась в прескверном настроении и даже не повернула голову в сторону танка, стоявшего неподалеку от харчевни. Она ползла обедать, полностью погруженная в собственные скорбные мысли. Мысли эти были о том, что она теряет квалификацию.

     До сих пор ни один человек не уходил от нее, не заплатив за обретенную свободу и душевный покой. Эти наглые путешественники были первыми. Пульхерия хотела надеяться, что и единственными.

     Много всякого народа бродит по дорогам Вольхолла: всех и не упомнишь, со всеми и не познакомишься. Но чтобы второй раз подряд слышать такое!..

     - Ой, матка-а-а! - взвизгнул Дитрих, когда в обеденный зал заползла старенькая русская фрау в цветастом платочке, валеночках - но со змеиным туловищем, тремя парами ножек и тремя парами ручек. - Ой, что ест с топой делайт коммунист та колектифисация! - И он в ужасе схватился за голову, как и боец партизанского отряда Жабодыщенко при виде этой "красоты".

     Однако затем Дитрих подумал, что повел себя неприлично. Он взял себя в руки и жестом пригласил Пульхерию Сиязбовну за стол. Барон фон Морунген был человеком милосердным и понимал, что в советской стране такому вот существу должно житься нелегко. Впрочем, и в Германии ему жизнь медом не показалась бы. Это же какая-то горгулья с собора Нотр-Дам де Пари.

     Однако в отделе пропаганды строго внушали, что при каждой возможности немецкий офицер должен пробуждать к себе теплые и дружественные чувства у жителей оккупированных территорий. И хотя лиры у Дитриха не было, а следовательно, затруднялся сам процесс пробуждения добрых чувств, он решил попробовать.

     - Битте, кушайт с немеский зольдатен!

     Змеебабушка, узнавшая недавно, что и на старуху бывает проруха, не торопилась действовать, а внимательно изучала ситуацию. Что-то подсказывало ей, что эти странники - такие же лопухи, как и все прочие, но перестраховаться было нелишне.

     - Вы кто такие, откуда будете? - строго спросила она.

     Генрих не спускал глаз со странной фрау, задумчиво пожевывая сосиску. Он хорошо помнил, чем завершилась встреча с предыдущей змеей, и свободной рукой поглаживал под столом лежавший на коленях МР-40. Так Диц чувствовал себя уверенней и спокойней.

     - Кхе-кхе! - покашлял он, привлекая внимание Дитриха, уже поднимавшегося из-за стола навстречу Пульхерии.

     Морунген недоуменно оглядел свой экипаж. Воцарилась какая-то странная, он бы даже сказал - гнетущая тишина. Его танкисты молчали о чем-то таком, что его настораживало и пугало. Они явно не собирались пробуждать у русского народа добрые чувства, а эта бабушка - вполне может быть, что и Яга, - должна была помочь отыскать вожделенные Белохатки. Ведь старики - люди мудрые и многое должны знать.

     Барон решил разрядить напряженную обстановку и, широко улыбнувшись, продолжил:

     - Я ест майор Дитрих фон Морунген, это Ганс, Генрих, Вальтер.

     Невероятная старушка игнорировала его гостеприимство, и он заподозрил худшее:

     - Ты ест партизана?! Ты не лубьить доплесный немеский зольдат?

     Сиязбовна не сочла нужным отвечать на этот бред, а молча приблизилась к столу и, схватив одну сосиску, громко ею зачавкала. Дитрих вздрогнул, но вспомнил, что он настроен крайне миролюбиво. И сам себе поведал:

     - Ну та латно. Ты ест партизана, который просто кушайт!

     Какие бы скидки ни делал Пульхерии Сиязбовне местный трактирщик, как бы ни старался накормить на славу, а дармовые сосиски были значительно вкуснее. Она задвигала челюстями еще активнее:

     - Ты, милок, ежели чего супротив меня задумал, так говори сразу - не стесняйся!

     Дитрих сдвинул брови, переваривая услышанное, а затем, как отличник на уроке русского языка, протараторил:

     - Матка никокта ест не фольноваца!

     И, подняв кружку с пивом, демонстративно чокнулся с входящей во вкус змеебабушкой:

     - От лиса феликий Германья и фьюрер зольдатен саранее тебья блаходарит за сатрут... - тут он набрал полную грудь воздуха, - сат-рут-ни-чес-тфо, фот!

     Ганс неодобрительно оглядел своего командира. Он гораздо менее оптимистично смотрел на будущее сотрудничество немецких солдат и этого кошмарного существа, хотя бы по той причине, что именно его кружка сейчас красовалась в одной из проворных цепких ручек. Он понимающе переглянулся с Генрихом, который предусмотрительно отодвинулся со своей сосиской подальше.

     А Морунгена уже несло дальше на всех парусах:

     - Что-то мне коворьитъ, что ты ест допрый фрау! И ты покасыфайт нам прафильный дороха до кутор Белохатки! Гут?!

     Сиязбовна отрицательно покачала головой:

     - Не-е-е, родимый, не гут. В этом деле я тебе не помощник! У меня своих дел полно, щас покушаю, и, как говорится, до скорого! Ау-фидер-дзень!

     Она прикончила последнюю сосиску на общем блюде и машинально потянулась за ближайшими.

     Вальтер не растерялся и ловко притянул свою тарелку к себе.

     Доблестный барон помрачнел и насупился:

     - Тебья трутно понимайт!

     Пульхерия не дала ему договорить:

     - А чего тута понимать? Нет - значит, нет! Не знаю я никаких Белохатков и знать не хочу. Проблемы индейцев, как говорят знающие люди, не волнуют шерифа.

     Дитрих почесал в затылке и искренне огорчился развитию событий. Он с тоской осознал, что содержимое его тарелки перешло к новому владельцу, а точнее - владелице:

     - Это очен пльохо! Так не есть прафильно! - И совершил героическую попытку выдрать из шести ручек Сиязбовны свою закуску. - Токта ты не кушайт мой сосисен, ферштейн?!

     Змеебабушка с добычей расставаться не желала. Она застучала по полу хвостом и зашипела:

     - Ишь чего надумал - у пожилого человека, можно сказать, последнюю крошку хлеба отбираешь! Ирод окаянный, и как тебе не стыдно! Морда твоя наглая! Чему тебя родители только в детстве учили! - И все это с напором, с огоньком и восклицательными интонациями.

     Дитриху стало не по себе, он отпустил тарелку и покраснел, сознавая свою вину. А Пульхерия тем временем ловко ретировалась к выходу, унося с собой кружку с пивом Ганса и тарелку с сосисками Морунгена. Это победоносное отступление сопровождалось комментариями:

     - Повырастают, понимаешь, черт знает в кого, а потом от них добрым людям просто проходу нет! Куда смотрит отдел пропаганды и общество "Спасения на водах"?

     Морунген обвел экипаж изумленным взглядом. Пожал плечами. Вальтер подумал было, что командир заслужил то, что получил, но ведь он действовал из самых лучших побуждений.

     - Не переживайте, герр майор, - утешил Треттау своего грустного командира. - Этих русских фрау никогда не поймешь.

     Генрих наконец расслабился и снова уютно умостился за столом:

     - Угу, лучше держаться от них подальше.

     Дитрих тяжело вздохнул и, уставившись на пустое блюдо в центре стола, подвел итог своим наблюдениям:

     - Да... Как говорится, старость не радость.

     Ганс тоже счел своим долгом подбодрить барона:

     - Не принимайте близко к сердцу, гepp майор. Мой дедушка говаривал: есть два способа справиться с женщиной, но никто их не знает. Давайте лучше еще что-нибудь закажем!

 

***

 

     В маленьком домике, расположенном в живописном пригороде Дарта, ведьма Свахерея собирала свою внучатую племянницу на первый в ее жизни прибацуйчик.

     Скажем сразу: что там Наташа Ростова с ее предпраздничными треволнениями и ее первым балом, вместе взятыми? Толстой обратился к сей скудной теме лишь потому, что не имел возможности наблюдать, как собираются не на бал, а на прибацуйчик. Вот бы где разгуляться великому русскому классику. Но ему не повезло - он не успел на пароход этой истории и так и остался за бортом, не узнав, как отправляют любимых чад настоящие мастера своего дела.

     Торжественная и сосредоточенная Свахерея расположилась в кресле под фикусом, держа в руках толстенную амбарную книгу с заклинаниями.

     - Ты должна быть самой красивой и эффектной изо всех этих кикимор. Ну, что до красоты - то Душара тебя не обидел, тут ничего делать не надо. А вот что касается того, как ты будешь одета и в чем приедешь на прибацуйчик - об этом стоит как следует подумать. Дамочки при нашем дворе соберутся сплошь состоятельные и знатные, и не утереть им нос просто неприлично.

     Галя, читавшая в детстве сказку про Золушку, чувствовала, что голова у нее идет кругом. Но, будучи женщиной самостоятельной и твердых правил, она напомнила бабуле:

     - Не больно-то мне нужен ваш король. Я на сам... прибацуйчик хочу попасть, а стоять в длинной очереди невест - это, тетенька, увольте. Это же срам один - за мужиком бегать, задравши хвост. Да еще не он решать будет, а эта ваша Гедвига. Тьфу! Даже думать противно.

     - Привыкла, что за тобой ухаживают? - лукаво осведомилась Свахерея.

     - Не без того, - солидно отвечала Галя. - Я это дело люблю. Конечно, чтобы без всяких глупостев и вольностев - а с уважением. Я - девушка приличная, себя блюла. Мне мужу после не стыдно будет в глаза посмотреть.

     - Розанчик ты мой! - умилилась ведьма. - Вся в нас с сестренкой. Мы точно такие же в молодости были. Гордые... Так, гордая моя, неси-ка ты с огорода тыковку побольше: карету станем колдовать.

     - Ой! - по-детски всплеснула руками Галя.

     Все остальные мысли разом вылетели из ее хорошенькой головки. Какой король? Какие смотрины? Главное - ей сделают настоящую карету, как у принцессы.

     Она притащила в дом увесистую тыквищу и замерла в ожидании.

     - Нет, - скривилась бабуля. - Чтой-то не то. Нам нужно всех потрясти, а кареты - это явление привычное. У кого - с позолотой, у кого - в эмали и вензельках, у кого - вообще не поймешь в чем. Здесь мы оригинальностью никого не потрясем: у меня воображения не хватит. А в этом справочнике вообще предлагают только типовые проекты - золотая подножка и форейтор на запятках. Нет! Не бывать такому, чтобы моя племянница явилась на прибацуйчик в сопровождении какого-то старомодного форейтора. А что это у тебя в уголке стоит?

     - Бочонок с селедкой, - ответила ошарашенная резкой сменой темы внучатая племянница.

     - То, что доктор прописал! - восхитилась ведьма. - Йа!

     - Какой доктор? - всполошилась Галя.

     - Мублап, наверное. Это чародей Хухлязимус, когда чем-то доволен, говорит: это то, что доктор прописал.

     - Я такую карету как-то видела: огромную, с такими рогами длиннющими - их можно будет сделать золотыми, убрать лентами и цветочными гирляндами, - с хрустальными окнами, и двери самодвижущиеся.

     - Это как?

     - Сами открываются. Без лакея.

     - Чудеса!

     - На том стоим, - скромно сказала ведьма.

     Затем она сосредоточилась, зашевелила губами, сделала пару замысловатых жестов, в одном из которых привиделось Гале нечто неприличное, о чем она с трудом умолчала.

     Бочка с селедкой стала подпрыгивать и кружиться по комнате, подгоняемая незримой силой, затем затуманилась стыдливо, окуталась розовым дымком и... исчезла.

     - Ой, - разочарованно сказала Галя.

     - Что ж "ой"? - изумилась Свахерея. - Все в лучшем виде.

     - А где же карета?

     - Во дворе, как же бы она в доме-то уместилась?

     - Бабуля!

     - Целуй вот сюда, - подставила бабуля румяную щеку. - То ли еще будет, красавица моя. Сейчас мы тебе слуг наворожим. Пойдем-ка к ручью. Полуфабрикат ловить будем.

 

Глава, в которой такое делается, такое делается!

 

     В любовь и ревматизм не верят до первого приступа.

 

     На прибацуйчик Галя ехала настоящей королевой.

     Ее платье заслуживает отдельного описания, но мы ограничимся только одним комментарием: Пьер Карден, Соня Рикель и взыскательный Балансиага просто лопнули бы от зависти, глядя на это чудо портновского искусства.

     Туфельки на ее ногах были оторочены мехом и расшиты золотом и жемчужинками.

     Роскошная смоляная коса была уложена самым причудливым образом и украшена самозитными и яшкуфонными заколочками, и это было роскошнее любой королевской короны. Потому что корону может заказать ювелиру всякий, у кого достаточно денег, золота и камней, а такие волосы случаются раз в сто лет.

     Пышная грудь соблазнительно выглядывала из пены розовых кружев, а высокая шея была украшена восхитительным ожерельем.

     Галя изящно ступала маленькими ножками, и - о чудо! - ей не мешали многослойные пышные юбки, сотканные будто из лунного света.

     - Что значит порода! - восхитилась Свахерея. - Королева! Вся в нас с бабкой!

     Галя и впрямь ощущала себя в своей тарелке, и драгоценный наряд сидел на ней как влитой, нисколько ее не стесняя. От счастья и предвкушения восторга глаза ее разгорелись, и без того яркие губы вообще стали пунцовыми... Словом, красота ее стала очевидной всем.

     Когда же ведьма и ее любимая внучка вышли во двор, там их ждала диковинная карета.

     Свахерея потрудилась на славу. Огромный экипаж упирался в небо прямыми тонкими рогами, с которых свисали гирлянды цветов, лент и драгоценностей. Золотые колеса сверкали на солнце. Стенки были исписаны и изрисованы самыми невероятными картинками и лозунгами. Галя прищурилась и прочитала по слогам:

     - Выбирайте Мабольчаку! Мабольчака уже выбрал вас!

     - Душара знает, что это такое! - развела руками Свахерея. - Но выглядит внушительно. А что с другой стороны?

     С другой стороны щерился громадный хаббский череп, под которым было написано:

     - Кисель Туляптиздам - это улыбка, которая всегда с тобой!

     - Здорово! - восхитилась ведьма. - Это именно та карета, которую я мечтала заполучить для своего самурязного пинчончика.

     Галя улыбнулась и вошла в салон экипажа. Вдоль стен, которые состояли почти сплошь из громадных окон, рядами стояли кожаные кресла. Они были вышиты шелком, а их ручки и какие-то странные перекладины, тянувшиеся вдоль всего экипажа под самым потолком, сделаны из золота. В передней части кареты была видна стеклянная кабинка для кучера.

     - Что-то мне это напоминает, - прошептала Галя.

     Надо упомянуть, что она никогда в жизни не выезжала с хутора Белохатки и потому не видела даже заурядной конки, не говоря уже об остальных чудесах техники. По этой причине Галя не признала в своей карете модификацию чешского троллейбуса. А может, и хвала Душаре?

     Изнутри карета была также увешана яркими плакатиками:

     - Нипригнацкие решетки для окон - это качество, которое говорит само за себя!

     - Заказывайте все по сети укакдомп, и вам не придется ни о чем думать, кроме как об отдыхе на Уналишнянских островах!

     - Напиток Горьмалух - твоя бодрость!

     - Прокладки Незатяп защитят вас от того, чего вы боитесь больше всего на свете!

     Свахерея заходить не торопилась. Она возилась с пакетиком, в котором сидели две крупные лягушки и тревожно дышали, тараща на нее прозрачные желтые глазки.

     - Зачем же нам лягушки? - певучим голосом спросила Галя.

     - Ты на прибацуйчике одна появиться никак не можешь. Тебе нужны сопровождающие лица, - пояснила бабуля. - И не какие-нибудь там лакеи, как у прочих вертихвосток, а такие, от которых глаз не смогут оторвать. Лягухи для этих целей в самый раз.

     Наконец она упаковала квакающий и брыкающийся обслуживающий персонал и заняла место в карете возле дорогой внученьки.

     - Осторожно, двери закрываются, - сообщил на всю карету невесть откуда взявшийся кучер.

     Галя подпрыгнула на месте от неожиданности.

     - Берет за душу? - восторженно спросила ведьма.

     - Да уж, берет. В другой раз и заикой стать можно, - выдохнула раскрасневшаяся "принцесса".

     - Следующая остановка - замок Дарт, - сообщил кучер. И взвизгнул:

     - Э-эх, залетные!

     Троллейбус издал дикое многоголосое ржание, сделал слабую попытку встать на дыбы, после чего быстро покатился по дороге по направлению к королевскому замку. Никаких лошадей вблизи не было видно, равно как и троллейбусных проводов.

     Галя сидела с широко раскрытыми глазами, уставившись в огромное окно, в котором проносились цветущие зеленые луга и рощицы, мелькали богатые особняки, дома и остолбеневшие люди. Все они - прохожие и проезжие - с изумлением взирали на это диво дивное: карету без лошадей, несущуюся во весь опор.

     Однако долго наслаждаться поездкой двум пассажиркам не дали. Прямо перед ними возникла странная фигура, гораздо более похожая на классическую ведьму, нежели знаменитая Свахерея.

     Фигура была наряжена в ярко-красный стеганый ватник с капюшоном, серые пуховые чулки крупной вязки и высокие красные тряпичные ботинки на стоптанной подошве. На груди у фигуры висела трепаная сумочка с мелко нарезанными бумажками и странного вида табличка: "Кондуктор-контролер".

     - Так, девочки-мальчики, - забубнила она в пространство чуть выше Галиного уха, - быстренько предъявляем билетики, проездные! И вы, мамаша, не сидим как не здесь - показываем, что у вас там: пенсионное, служебное?

     - Какой билетик? - испугалась Галя, принявшая кондуктора за какую-то нечистую силу.

     - Закомпостированный! - взвизгнул "красный ватник". - Незакомпостированный талончик права на проезд не дает!

     - ???

     - На линии контроль, - завопила фигура. - Что вы себе думаете?!

     - Кыш, - забормотала Свахерея.

     - Или предъявляйте, или платить штраф будем! - разорялась "кондуктор". - Понаряжаются, сидят как принцессы на выданье, а на билет денег нет? Пешком ходить надо!

     Галя покраснела от негодования, но перечить не смела, ибо не знала, существен ли данный ритуал для ее бабули. Если бы кто удосужился спросить лично Галю, то она уже отвернула бы голову наглой фигуре и глазом бы не моргнула. Ишь, развопилась...

     - Не надо от меня отворачиваться, - наседала фигура на обалдевшую Свахерею, - я с вами разговариваю! Штраф! Штраф платить будем! И не надо мне огрызаться, а то на кнопочку нажму - и выскочишь как миленькая!

     В этом месте Галя не выдержала и вцепилась в жиденькую шевелюрку кондукторши своими крепкими и сильными рабочими руками.

     - Ах ты негодница! - завизжала та. - Кондуктора за волосы хватать? Помогите! На помощь, убивают на рабочем месте!

     Свахерея с трудом оторвала разгневанную внучку от кондукторши. Со стороны могло показаться, что она не слишком и старалась. Освободившись от Галиного захвата, кондукторша убежала вперед и уселась на свое место, гневно бормоча что-то себе под нос.

     - Бабуля, это что за чудасия? - изумилась внучка, поправляя платье.

     - А-а, - безнадежно махнула рукой Свахерея. И, увидев, что фигура в ватнике снова направляется к ним, рявкнула:

     - Пошла, пошла прочь! Сколько надо объяснять: за все заплачено, у нас льготы - мы сотрудники ВольхМагСоюза!

     Обернувшись к Гале, пожаловалась:

     - Кошмар. Представляешь, вот каждый раз от этого, - она выразительно мотнула головой в сторону затаившейся до поры контролерши, - невозможно избавиться. Я уже и справочники смотрела, и к специалистам обращалась - ничего не помогает. Все в один голос талдычат: к хрустальной карете всегда прилагается эта пакость. И абсолютно у всех она такая шумная и ругливая.

     - Что оно такое? - рассуждала ведьма. - Неужто без него ехать нельзя? Не понимаю. И ведь ничего не поделаешь, оно всегда оказывается внутри и ни за какие коврижки не соглашается выходить... Зато окна здесь прекрасные - светло, как на улице. Благодать.

     Оказалось, что, пока воевали с разгневанным духом хрустальной кареты, успели добраться до Дартского замка. Свахерея открыла было рот, чтобы продолжить свои мудрые наставления и подробно рассказать внучке, как должна себя вести на прибацуйчике настоящая заморская принцесса, как вдруг подпрыгнула на месте и тревожно прислушалась к чему-то слышному только ей.

     - Батюшки! - возопила она, схватившись за голову. - Батюшки мои! Забыла, склеротичка старая, напрочь забыла!

     - Что такое, бабуля? - испугалась Галя.

     - Дракона проклятущего совсем из виду упустила. Так увлеклась прибацуйчиком, что забыла напрочь про эту полосатую тварь. А Мулкеба глянул в свой хрустальный шар и вопит, что дракона нет нигде и полиглота, к ним приставленного, нет и что жизни в замке тоже нет, потому что Гедвиге вынь да положь этого монстра.

     - Ты уж прости меня, пинчончик мой, - ласково обратилась ведьма ко внучке, - но мне нужно лететь на задание. Иначе король с нас голову снимет. Ах ты ж... Единственная надежда, что его величество сейчас будет очень занят на празднике. Может, я успею чего разузнать.

     Ведьма лихо свистнула, и с неба, потрясая случайных наблюдателей, опустилась ее верная дымляжная седласая забаска. Свахерея вскочила в седло.

     - Так, что я еще не сделала? - потерла она переносицу. - Ой! Лакеи же!

     Выхватила из-за пазухи пакетик с лягушками, побормотала над ним, швырнула наземь. В эффектных вспышках крохотных молний, искрах и клубах розоватого дыма возникли две совершенно невозможные фигуры. Галя стояла с открытым ртом, не имея сил ни заговорить с обезумевшей от спешки и беспокойства бабулей, ни двинуться с места.

     - Ну все, красавица моя, веселись, охмуряй короля, в обиду себя не давай. Скоро вернусь. Чао!

     Ведьма пришпорила забаску, и та с надсадным воем взмыла к облакам.

     - Бабуля! - пискнула Галя. - А чего же мне нельзя?..

     - Не знаю, - донеслось откуда-то сверху. - Рискуй, экспериментируй!

     - Что?!

     Надо сказать, что вся эта суматоха произвела чрезвычайный фурор в Дартском замке.

     Принцесса, прибывшая в такой огромной хрустальной карете, под надзором личной ведьмы, с невиданной охраной и такой нездешней красоты, сразу потрясла воображение добрых уппертальцев.

     Дарт шумел, сплетничал, захлебывался от восторга и любопытства. Поэтому неудивительно, что его величество Оттобальт узнал о Гале задолго до того, как смог лично с ней познакомиться.

     Он еще только спускался по парадной лестнице, нахлобучивая на рыжую голову ненавистный чепчутрик с пимпочками; тетя еще жужжала ему на ухо последние наставления; невесты еще толпились во внутреннем дворе, ожидая, когда дело дойдет до официального объявления прибывших гостей, а Галя уже стала популярной в Дарте фигурой. И было отчего.

     Никто еще не прибывал в Упперталь в сопровождении двух затянутых в ярко-зеленые костюмы аквалангистов - в ластах, масках и с кислородными баллонами за плечами...

 

***

 

     Мы не станем рассказывать, каким именно образом шедевр немецкой военной промышленности застрял в прозаической луже посреди леса. Это совершенно неинтересная история. В оправдание же экипажа можем привести единственный аргумент: лужа сия была уже как бы и не лужа, а начинающее болотце - вполне обозримое, но уже достаточно широкое и глубокое, чтобы в нем могла утонуть телега с лошадью и надолго задержаться такой вот бронированный исполин, как "Белый дракон".

     Обнаружив, что даже двигатель супертанка в конце концов не выдержал выпавших на его долю испытаний и сдох в неравной борьбе с российским бездорожьем, Дитрих принял соломоново решение. Клаус и Ганс занимаются ремонтом - все равно большее число работников внутри танка будут только мешать друг другу; а командир, Генрих и Вальтер отважно отправляются на разведку, чтобы выяснить, куда их занесла нелегкая и как отсюда выбираться.

     Растерянность танкистов усугублялась еще и тем фактом, что снег исчез, как только они отъехали чуть дальше от горной гряды, и теперь вокруг снова царило лето. Положение становилось все более невыносимым, и майор фон Морунген ощущал острую потребность немедленно что-либо предпринять. Не то напиться в драбадан, не то сдаться в плен партизанам, если таковых когда-нибудь удастся обнаружить. Не то радировать в Берлин командованию, что именно экипаж из пяти человек думает о войне с Россией и об умственных способностях немецкого генералитета. Но послать радиограмму, слава богу, было невозможно по техническим причинам.

     Оставшись вдвоем, Клаус и Ганс откровенно занервничали.

     Наступила чудесная летняя ночь. Лесные заросли наполнились таинственными звуками, о которых приятно читать в приключенческих романах, но куда менее приятно слышать своими ушами, находясь в незнакомом месте и зная, что случиться здесь может все, что угодно.

     Клаус возился в машинном отделении, стуча, и гремя инструментами. Ганс все время приставал к нему с вопросами - волновался:

     - Сколько мы еще будем сидеть в этой луже? Торчим на открытом месте уже третий час: любой партизан гранату бросит - и конец секретному танку. Клаус, много еще осталось?

     Клаус просипел сквозь зубы, дрожа от напряжения:

     - Лучше дай мне ключ на двадцать два.

     Он затягивал ключом какую-то гайку, упираясь ногами в борт танка.

     - А не хочешь помогать мне - наруби веток и замаскируй танк снаружи.

     Ганс воззрился на него как на сумасшедшего:

     - Сам маскируй, я еще жить хочу. Знаешь, как они метко стреляют? Один снайпер может целую роту положить в таких условиях: ночь, темнота кромешная, открытое пространство посреди леса. Осталось на груди нарисовать большой белый круг, чтобы человек не хлопотал и не напрягался. Чего уж там? - Тут он тревожно прислушался и поднял палец, привлекая внимание Клауса. - О! Слышишь, опять снаружи кто-то возится.

     Клаус перестал шуметь и затаился.

     - Точно. Что за чертовщина? А ну-ка, Ганс, дай очередь! Я здесь не для того гайки закручиваю, чтобы их кто-то раскручивал снаружи.

     Ганс озабоченно проговорил:

     - Так и своих можно грохнуть ненароком. Лучше ты сперва выгляни, а я тебя подстрахую у пулемета.

     В этот напряженный момент снаружи послышался отчетливый стук по броне. Стучали деликатно, но настойчиво - твердою рукой. Так стучится одолжить спичек тот сосед, которому вы вот уже третий месяц должны двадцать марок.

     Клаус оставил свои ремонтные забавы и бесшумно переместился к смотровой щели механика-водителя, поближе к источнику звука. Какое-то время он вглядывался в темноту, пытаясь обнаружить того, кто стучал.

     Оказалось, что некто тоже выбрал эту щель, чтобы заглянуть в танк. Если его цели и были непонятными, то все очень быстро разъяснилось. Завидев мигающие глаза Клауса в проеме люка, некто сразу принялся излагать:

     - Скажите, когда и где вы отдыхали последний раз? Впрочем, можете не говорить. - Существо по ту сторону брони вплотную приблизило лицо к щели, и несколько секунд Клаус и незнакомец молча таращились глаза в глаза. После чего глаза со стороны улицы исчезли, зато снова послышался текст:

     - Судя по вашему лицу, вы давно не отдыхали, а у нас для вас есть замечательное предложение, от которого просто невозможно отказаться! Вот тут, - и он стал просовывать в щель свернутый трубочкой лист бумаги, - небольшой списочек того, что вам наверняка понравится. Здесь есть все: и голубые лагуны, и золотистые пляжи, и серебристые водопады, - вам останется только выбрать и заказать...

     Клаус сидел перед смотровой щелью с отвисшей челюстью. И бумага попала прямо в его открытый от изумления рот. Клаус поперхнулся, чуть не подавился и, яростно отплевываясь, обеими руками принялся выталкивать трубочку обратно, вопя при этом благим матом:

     - Ганс! Партизанен, партизанен! Фойер! Фойер!

     Если бы происходящее довелось наблюдать Тарасу Салонюку, то он бы понял, что еще дешево отделался от несгораемых светильников Селизрульской общины и муснямских чудо-рюкзачков.

     Ганс выпустил в темноту несколько длинных очередей. Затем танкисты замерли и прислушались. Вдруг сверху в круглый проем открытого люка свесилась лохматая голова и заявила:

     - Ваше поведение наглядно свидетельствует о крайне расстроенном состоянии ваших нервов. Если вы немедленно не найдете времени для отдыха, вам придется найти время для лечения. И вообще - не стоит так горячиться! Ну не любите вы отдых у моря, и золотистые пляжи вас не восхищают, так у нас на этот случай еще один списочек имеется, уж против него никто не сможет устоять.

     Ганс подскочил, будто его выбросила катапульта, и, толкнув что есть силы незнакомца, захлопнул крышку люка. После чего опустился на прежнее место, дрожа всем телом. Он во всех подробностях успел представить себе, как в этот самый люк падает граната...

     Снаружи послышался звук, который обычно издает плотное и тяжелое тело при соприкосновении с землей. Затем воцарилась гнетущая тишина. Танкисты испуганно переглядывались.

     В боковой смотровой щели появились моргающие знакомые глаза, и знакомый голос неуверенно произнес:

     - Может, вы предпочитаете семейный отдых где-нибудь в горах или любите путешествовать верхом? В этом случае мы тоже могли бы договориться.

     Ганс почувствовал себя совсем неуютно и даже поежился. Чего от них хотел этот безумец, немцы даже не пытались понять. Однако ситуация вынуждала к объяснениям.

     - Вас ист дас, вас волен зи?! - рявкнул Клаус.

     Глаза помигали, и голос торопливо продолжил:

     - Вы на этот счет даже не сомневайтесь: расценки у нас самые низкие, питание отменное, оплата в рассрочку, можно транспорт напрокат взять. К примеру, с окнами побольше, а то, я вижу, у вас с этим просто проблема. Наши клиенты всегда удовлетворены качеством нашего обслуживания. Пишут благодарственные письма...

     Ганс отвинтил крышечку на деревянной ручке гранаты, дернул за кольцо и, приоткрыв люк, выбросил ее наружу. Раздался оглушительный взрыв.

     Какое-то время в лесу царила полная тишина: ни звука, ни шороха, ни треска.

     Затем вдалеке недовольный голос изрек:

     - Пошли отсюда. Здесь толку не будет.

     - Один Душара знает, что у этих иностранцев на уме.

     - Да они, наверное, привыкли дома отдыхать. Или денег нету, а сказать стесняются.

     - Или отпуск не скоро?

     - Нынче люди от работы просто звереют.

     Во всяком случае, первый пункт своего плана Дитрих выполнил.

     Поскольку никаких ощутимых результатов блуждание по ночному лесу не дало, немцы принялись целенаправленно наклюкиваться алкогольным напитком, который Дитрих упорно именовал шнапсом и в котором любой уважающий себя упперталец за версту признал бы яздулейный мор. Мор был крепкой штуковиной - и уже через полчаса доблестные танкисты смотрели на жизнь сквозь розовые очки, еще через полчаса им казалось, что все к лучшему в этом лучшем из миров, а к концу третьей бутылки они были готовы побрататься с тем самым речным драконом.

     Поэтому, когда радостная компания наткнулась в ночном лесу на живую душу, компанию это привело в состояние бурного щенячьего восторга. Чего нельзя сказать о живой душе.

     Душа принадлежала славному партизану Колбажану Маметову, который - в поэтичском трансе, разумеется, - забрался довольно далеко от партизанского лагеря. Теоретически он знал о существовании немцев, но именно сию минуту не был готов к теплой и дружеской встрече. И к сражению тоже готов не был. Тем более что немцы широко улыбались, приветственно махали руками, лопотали что-то на своем неразборчивом языке и вообще вели себя крайне дружелюбно.

     Стрелять в товарищей немецких захватчиков в такой ситуации было просто неприлично. Оставаться рядом с ними - страшно. Маметов молчал, сопел и все время порывался улизнуть от назойливых фашистов.

     А те, обнаружив наконец в лесу человека с красной звездой на каске, обрадовались ему гораздо больше, чем просто родному. Этот человек был значителен и важен уже тем, что делал мир привычным, понятным и знакомым. Он доказывал и факт существования таинственных Белохаток, и то, что война продолжается, и то, что это все не сон, не бред и не галлюцинация. Да они ему памятник были готовы поставить.

     И все-таки кое-что следовало уточнить.

     Морунген приблизился к партизану на заплетающихся ногах и заговорил по-немецки:

     - А ну стой! Ты кто такой? Нет, погоди, не говори. Спорю на десять марок: ты сейчас скажешь, что ты не партизан и никогда им не был.

     Он торопливо полез во внутренний карман, но руки вели себя как-то до обидного странно, совершенно не соображали, как расстегиваются пуговицы и добывается портмоне. Дитрих скривился. Он ужасно не любил пьяных, еще больше не любил сам выступать в этой роли. Интуитивно он чувствовал, что завтра утром будет что-то неприятное, но вот что? Ох уж эти предчувствия...

     Маметов не шевелился и не дышал.

     - Ладно, - махнул рукой барон, - я дам тебе двадцать марок, только скажи, что ты партизан. Нет, они что здесь, сговорились все, что ли? - И, приставив руки ко рту рупором, закричал на весь лес:

     - Партизаны-ы-ы! Ау! Где вы, черт вас побери?!

     Он покачнулся, деликатно обняв какое-то дерево, ошибочно принятое им за русскую березку, - шишковатое, с темной корой и крохотными коричневыми листочками. Обернулся к своему экипажу. Честно говоря, экипаж был не лучше своего бессменного предводителя и выглядел как шайка разбойников, захватившая обоз со спиртом. Дитрих внимательно вгляделся в красные блудливые рожи и не опознал ни одну из них как знакомую.

     - Дам пятьдесят марок тому, кто покажет мне живого партизана! - И сам себе горячо порекомендовал:

     - Смотри, дружище Морунген, какие вороватые и хитрые физиономии. Типичные прощелыги. Держи ухо востро!

     Маметов был похож на двадцать седьмого бакинского комиссара, которого по чистому недоразумению изваяли отдельно от двадцати шести предыдущих и не водрузили на пьедестал. Он только хлопал глазами. И барону его лицо показалось самым приятным и приличным из всех, какие ему пришлось видеть в ближайшее время. С этим приличным лицом он и решил вести дальнейшие переговоры:

     - Так, - и Дитрих ткнул пальцем в маметовский автомат, - что это у тебя такое? Машинен пистоле П-П-Ша? Да, это П-П-Ша, давай его сюда.

     Он забрал автомат себе. Маметов не пискнул и не пошевелился, пребывая все в том же ступоре. Морунген еще раз оглядел приличное лицо. Лицу очень шла типичная партизанская каска, и командир "Белого дракона" не видел никаких причин, по которым он мог бы отказать себе в удовольствии примерить эту прелесть. Он стащил каску с головы Маметова и попытался неверной рукой пристроить ее на себя, прямо поверх офицерского картуза.

     - А это что такое? Военная шапка с красной звездой? Да, это шапка красного партизана - давай ее сюда, я буду красным партизаном!

     Морунген наклонился к Маметову и поведал секрет, который так долго хранил в самых дальних тайниках своей души:

     - Как я соскучился по партизанам, если бы ты знал. Кстати, как тебя зовут? Впрочем, не важно, иди сюда, я обниму тебя, мой друг! - И совершил попытку заключить в объятия закостеневшего, словно останки мамонта в вечной мерзлоте, Маметова. Однако координация была уже не та, что в недавнем прошлом (часа два назад), он промахнулся и чуть было не упал.

     Поняв, что объятия - дело опасное, Дитрих обернулся к Вальтеру, который все еще силился сообразить, что здесь происходит.

     - Вальтер, - заплетающимся языком поведал "гордость нации", - дружище, щелкни нас на фото. Дома должны знать, как я был партизаном.

     В приливе любви и нежности к этому единственному в его жизни партизану Морунген решил пожертвовать ради него самым важным. Он решительным движением потыкал бутылку в руки Маметову:

     - Как я люблю шнапс. Хочешь шнапс? На!

     Тот уклонился, как профессиональный боксер. С таким шустрым партизаном в нынешнем своем состоянии Дитрих справиться не мог и решил оставить бутылку себе. Однако разочарование было серьезным. Профессиональные психологи, скажем, рекомендуют избегать таких разочарований, чтобы не приобрести комплекс неполноценности, который может отравить всю дальнейшую жизнь.

     Дитрих был натурой сильной. Он заглянул в бутылку и громко произнес:

     - Не хочешь? Он не хочет шнапса, представляете? - Тут его осенило, что партизана можно порадовать культурной программой. - Тогда пошли кататься на большом железном танке. Будешь хорошо себя вести - дам пострелять из пушки, большой железной пушки. - И он хлопнул Маметова по спине. - Нет, нет, это не то, что ты думаешь. - По-дружески обнял остолбеневшего Маметова за плечи. - Ты думаешь, Дитрих тебя обманывает? Нет, нет, это у вас танки делают из фанеры, а у нас... я знаю, тебе понравится.

     Тут Дитрих наклонился к самому уху несчастного партизана и прошептал:

     - Скажу тебе по секрету - сам фюрер на нем ездил, но, правда, совсем чуть-чуть.

     Что подействовало на тонкую психику бойца Колбажана Маметова, теперь понять сложно. Но внезапно он ожил, во взгляде его засветилась искра понимания - и, изо всех сил толкнув Морунгена, Маметов бросился прочь и скрылся в лесу.

     Барон нисколько не обиделся, но очень расстроился.

     - Стой! Стой! - кричал он вслед, но нового друга уже и след простыл.

     Дитрих опечаленно плюхнулся прямо на землю:

     - Я же серьезно... Ну вот, наверное, не поверил. Оставил свой П-П-Ша, красную шапку и убежал - Не захотел дружить. Эх, лучше бы меня снова отправили воевать в Африку - там в песках... столько диких партизан...

     И совсем уж тоскливо прошептал после долгой паузы:

     - И где эти Белохатки?

 

***

 

     Товарищ Тарас Салонюк тихо сопел возле теплого еще кострища. Снилось ему что-то очень хорошее, и выражение лица у партизанского командира было нежное и счастливое. А мы с вами знаем, что всякий раз, когда Салонюк засыпает с таким вот блаженным выражением лица, - это к большому шуму, гвалту и неразберихе. Примета такая.

     Нынче источником шума и гвалта стал Маметов, ворвавшийся на место партизанской стоянки в состоянии крайнего возбуждения. Он не только кричал, но еще и тормошил своего несчастного командира. Салонюк просыпаться не хотел, отбивался руками, но глаза ему открыть пришлось. Тогда Тарас принялся увещевать своего бойца, надеясь выговорить себе еще хоть несколько часиков такого сладкого предрассветного сна.

     - Командира! Командира! - дергал и теребил его Маметов. - Проснись скорее! Немецкая танка тута рядом совсем! Твоя людей поднимать, моя граната готовить!

     Салонюк наморщился, как обиженный младенец, и зашептал:

     - Маметов! Ну що ты за людына! Хиба ж так можна своему командиру у вухо крычаты? Люды сплять, тильки полягалы! Никуда твоя танка не денется. Завтра з самого ранку ее пидирвемо, запалымо - все, як тоби нравится. Тильки лягай, лягай, сынку, отдохни трохи.

     Маметов интуитивно почувствовал, что ему не верят, и еще возбужденнее заговорил, размахивая руками:

     - Не можна мне спать, немца там в лесу! Меня окружать, ловить, потом моя ахтомата и шапка себе забирать! Моей без ахтомата и шапка с красный звезда на фронте совсем не можна!

     Салонюк, не теряя надежду выспаться, уговаривал неугомонного узбека:

     - Во бисова дитына, десь в ночи танку знайшла. Завтра зранку пидирвемо твою танку и повидбираемо у нимця и ахтомат, и шапку... и горилку. Мабуть, у них трохи е. Хиба ж нимцю можна воюваты у наших краях без горилки? Иды, иды до хлопцив, видпочинь трохи.

     Маметов отступать не собирался:

     - Командира! Командира! Танка близко, завтра далеко!

     Салонюк окончательно проснулся, а проснувшись, рассвирепел. Это называется - поставили Маметова беречь покой и сон товарищей по оружию? Это называется отдых?

     - Ну що ты верзешь? - простонал он. - Яка така танка може буты в ночи тута у лиси?

     Маметов понял, что докладывать надо обстоятельно и подробно, но очень быстро, потому что немецкие захватчики выглядели гораздо более приветливыми, чем сонный и недовольный командир.

     - Командира! Немца близко с моя говорить, шибко пьяный была! Надо зараз танку брать! Немца пьяный, добрый совсем, в моя ничуть не стрелять, только ахтамата и шапка забирать! Завтра трезвый, больно злой быть, ахтамата не отдаст, стрелять будет!

     Салонюка внезапно озарило. Лицо его просветлело, словно у херувимчика.

     - Во, бачиш, я ж тоби казав, горилка у них е. Хиба ж бо... скильки ее там може вмистытыся у ихнему танку?

     Боец Маметов, почуяв встречное движение командирской души, въелся в Салонюка, как клещ:

     - Командира! Немца-танкиста трезвый быстро ехать, моя, твоя пешком не догонять! Танку зараз взять живой можна! Немца пьяный, спать, храпеть шибко, ничего не слышать, никого не смотреть!

     Тарас медленно приходил в себя от сладких грез о водке, которой был полон немецкий танк. Однако это никак не сказалось на его боеспособности. Он так же стойко оборонялся против взбудораженного Маметова.

     - Та на що тоби ця танка потрибна? На нее прорва горючего треба, хиба у тебе вона е? Вона тильки у йих фюрера е, та и то поки на него уся Европа работает. Иды, лягай, сам поспи, та дай своему командиру хоть трохи видпочить. Я ж не железный, завтра зранку вставать, а я и доси очей не заплющив. Ци бисови танки, що на их Нимеччине роблять, тики для того и потрибни здесь, щоб партизану було во що гранату та запальну бутылку кинуть.

     С этими словами он опустился на прежнее место и сладко заснул.

 

***

 

     Король Оттобальт никогда не верил ни в ревматизм Мулкебы, ни в любовь, о которой так много писалось в популярных в Вольхолле романах. Глядя на тетю Гедвигу и на свою бабку Акупсю Ландсхутскую, а также на портреты прочих женщин рода Хеннертов, он понимал, что любовь выдумали специально для того, чтобы морочить голову наивной молодежи.

     О какой любви можно говорить, когда на тебя напялили чепчутрик?!

     Но Оттобальт твердо знал, что тетя Гедвига сживет его со свету, если он будет вести себя "недостойно славных традиций Хеннертов", и поэтому старался изо всех сил. Зачем это все было нужно ныне покойным Хеннертам - он не знал.

     Со своей стороны, королева-тетя чувствовала себя приблизительно так же, как ответственный руководитель проекта, которому удалось наконец запустить какую-нибудь ракету на околоземную орбиту. И ракета - пятнадцатая по счету - не взорвалась на старте и не сгорела в верхних слоях атмосферы. Она (тетя) старалась находиться одновременно в шести или семи местах - приглядывать за племянником, чтобы не брякнул чего лишнего, приглядывать за слугами, чтобы не поставили на стол чего лишнего, приглядывать за невестами, за гвардейцами, за королевским магом, за... Надо сказать, что частично ей это удавалось.

     Итак, Оттобальт Уппертальский торжественно спустился по парадной лестнице под страшный вой триплейских каракурдимов, игравших Гедвигину бессмертную музыку. При этом он улыбался на манер причепенского луздаря, как определил королевский церемониймейстер, - и сия улыбка могла поколебать кого угодно.

     Кого угодно, уточним мы, но только не девиц, желающих разделить с симпатичным королем все тяготы правления таким богатым и могучим государством, как Упперталь.

     Затем вперед выступила королева-тетя, держа в руках пухлую пачку пергаментных листов со своей приветственной речью. Она прокашлялась и заговорила.

     Гуманное (временами) отношение к читателю не позволяет нам привести эту речь ни целиком, ни хотя бы частично. Но и оставить ее без внимания нельзя. Прибегнем же к ассоциациям. Любой уважающий себя грузин сказал бы по поводу этой речи: да, тамадой королеве-тете не быть.

     Девицы знатных родов издревле воспитывались в строгости и повиновении. А также закалялись, как сталь, для грядущей семейной жизни. Посему речь королевы-тети выслушали внимательно, не впадая ни в истерику, ни в отчаяние. Стойко перенесли они также пламенное бормотание несчастного монарха, который приветствовал их и в их лице кого-то и что-то, в том числе разум и красоту. "Как верно заметила в предыдущей речи моя мудрая тетя Гедвига", "как точно указала на корень проблемы Нучипельская Дева-Избавительница", "по примеру отважной Гедвиги из рода Хеннертов и Зейдерзеев" - встречалось в каждой второй фразе. Сразу было видно, что над речью поработала рука мастера.

     Справедливости ради нужно заметить, что эта речь примирила Оттобальта и дедушкин канделябр. Ибо текст, который король отнес на утверждение тете Гедвиге и который был принят фактически безоговорочно - лишь с вышеупомянутыми поправками, - был надиктован сим эрудированным предметом. Он этих речей наслушался столько, что теперь мог сам выступать перед почтенной публикой. В награду Оттобальт подарил канделябру свой любимый ночной колпак. Да-да, тот самый, в мелкий голубой цветочек и с помпончиком. Попутно король с радостью убедился в том, что не сходил с ума, когда полагал канделябр существом одушевленным и весьма подвижным.

     Сами понимаете, тете он об этом не сказал ни слова.

     Когда речи были наконец произнесены, а тетино бессмертное произведение исполнено по второму кругу, вроде как на "бис", началась традиционная церемония представления гостей, почтивших своим присутствием Палислюпный прибацуйчик.

     Перед поникшим королем проходили десятки Матрусей, Вадрузей, Акупсей, Акрузей, Езундокт, Валкирий и Язбумненсий. В глазах рябило от ярких нарядов, в ушах звенело от противных голосов, которые что-то втолковывали бедному монарху. Длинной вереницей проходили отцы, братья, пажи и слуги невест. И конца этому шествию не было видно.

     А потом Оттобальт услышал тихий журчащий смех. Этот смех был явно женским, но доставил ему неслыханное удовольствие. Он удивленно повернул голову.

     Нездешняя женщина, достойная стать подругой самого Душары (хотя Душара ее недостоин - он же дрыхнет без просыпу. Зачем ему такая женщина?), смеялась от души, глядя на знаменитый королевский чепчутрик.

     Оттобальт сразу поверил в любовь. Просто оказалось, что он ничего подобного прежде не ощущал.

     И заодно поверил, что у Мулкебы - ревматизм.

 

Глава, с которой все только начинается

 

     Дневник партизана:

     "Понедельник. Мы выгнали немцев из леса.

     Вторник. Немцы выгнали из леса нас.

     Среда. Мы выгнали немцев из леса.

     Четверг. Немцы выгнали из леса нас.

     Пятница. Пришел лесник и выгнал из леса и нас, и немцев".

 

     Проснувшись утром под монотонное изложение ночных приключений, Салонюк подумал, что боец Маметов, возможно таки нашел проклятых немецко-фашистских захватчиков. В конечном итоге, он потомственный охотник - ему и карты в руки. И следует обстоятельно позавтракать, приготовиться к сражению да и... разведать, что и как.

     Согласно плану, которого не постыдился бы и Александр Македонский, маленький партизанский отряд в полдень достиг зарослей, живописно обрамлявших нечто среднее между болотцем и лужей, и действительно обнаружил давнего знакомца.

     Конечно, хитрые фрицы хотели ввести партизан в заблуждение и с этой целью успели перекрасить танк в летние цвета, однако не узнать грандиозного монстра, едва не превратившего их отряд в котлету и лишившего людей заслуженного отдыха, гневные мстители просто не могли. Испытывая чувство глубокого морального удовлетворения, Салонюк обратился к Маметову:

     - От вона, твоя танка, Маметов. Сидить зараз у болоти, як жаба. Точнисенько у той самий луже, куды вчора вечером Сидорчук звалывся. Бачиш, фриц не розумнише за Сидорчука, та теж, мабуть, багато грязюки наглотався. И лежить на пузи тыхесенько-тыхесенько, щоб волн не було.

     Воинственный Перукарников перебил своего лирически настроенного командира:

     - Товарищ Салонюк! Разрешите внести предложение: может, его прямо из ротного миномета отсюда накрыть? Гранатой никак не достать - не долетит. А то мы с Жабодыщенкой таскаем, таскаем эту заразу - все без пользы! Уже нет мочи терпеть: и спина болит, и руки отрываются.

     Никакая война не могла заставить Салонюка упустить возможность прочитать лекцию о дисциплине своим бойцам. Он очень хорошо знал, что фрицев много, а товарищ Салонюк один - и однажды его нервы могут просто не выдержать. Поэтому подчиненных нужно воспитывать, воспитывать и воспитывать. (Где он это мог слышать?)

     - Ты мене, Перукарников, трохи дывуешь. Я, конешно, розумию, що вы разом з Жабодыщенко предложите шо завгодно, абы кинуты у лесе добру зброю та голыми руками нимця мутузить. Ну де ты бачив, твоя дурнувата башка, щоб фрица в танке из протипехотного пятидесятимиллиметрового миномета накрывалы? Цеж не протитанкова пушка. Та ему твой миномет усе равно, що поросю щекотка. Вопрос знимается як дурный. Яки будуть други пропозиции?

     Бывалый подрывник Сидорчук прошептал с видом коварного заговорщика:

     - Товарищ Салонюк, у мене трохи взрывчатки осталося вид того разу, як мист пидирвалы. Може, заповзти з тылу к фрицу та там его как...

     Доблестный партизанский командир понял, что тут может выйти толк, если поступить с умом:

     - Ця пропозиция трохи умнише, - похвалил он Василия. - Тильки на що тратить драгоцинну взрывчатку, як на пузи по такой грязюке до нимця в тыл повзти? Там его можна и гранатами закидаты. До речи, хто бажае похлюпотиты по болоту до танка? Е добровольци? Нема. Ну тоди ты, Сидорчук, пойдешь. Ты придумав - тоби и знамя победителя в руки.

     Сидорчук скорчил кислую рожу:

     - Товарищ командир, я не можу. Я вчора в ций глине и земле дуже сильно испоганывся. И хоть це було цилком случайно - все одно, зараз не моя очередь.

     Салонюк заметно рассердился:

     - А чья очередь? Що ты хочешь, Сидорчук, щоб взрывчатка сама по грязюке до нимця похлюпотила? Не испачкав руки, Сидорчук, нимця не то що з Витчизны, из риднои хаты не выштовхаеш. Ци слова у Риме казав своим солдатам ще древнегрецький полководець Александр Македонський. Тому он всегда був непревзойденный захватчик.

     Сидорчук сопротивлялся до последнего, как двадцать восемь героев-панфиловцев.

     - Не знаю, що там казав Александр Македонський. Може, у него не було такой антипатии до грязи чи вона ему нравилась, але мене за ради якогось там болотного танку мараться не хочеться. Нехай Маметов повзе. Вин вчора у нимця загубыв и ахтомат, и каску. Буде в болоти вовтузиться заради подвийнои цили. До того ж нашему Маметову усе до... спины.

     Пока они препирались, в расположении противника случились кардинальные изменения.

     Танк дрогнул, выпустив клубы дыма и гари, его гусеницы ожили, натянулись - и железный монстр стал резво выбираться из болота. Вскоре "Белый дракон" окончательно выполз на твердую почву и скрылся за деревьями. Шум его двигателя быстро затих вдалеке.

     Несколько секунд Салонюк с бойцами сидели, молча глядя в ту сторону, куда уехал танк. Было совершенно очевидно, что это не засада и не представление "Театра одного актера", но что за ахинея происходила с вражеским драндулетом - оставалось только гадать. Наконец командир нарушил затянувшееся молчание:

     - Чертивня якась! Перший раз бачу, щоб така тяжеленька танка и так легко з болота выбиралася.

     Перукарников расхохотался:

     - Все Маметов! Тю-тю твоя ахтомата, и шапка тю-тю! Ты в следующий раз, когда туалет пойдешь искать, бери наш миномет. С ним удобнее от фашистов драпать: бросил - и налегке.

 

***

 

     Эта ночь была хоть и не украинской, но тоже очень тихой. Небо было прозрачным. Звезды блистали. Своей дремоты превозмочь не мог воздух. И чуть трепетали листья серебристых, неизвестных нашей ботанике деревьев.

     Когда всю эту красоту до глубины души потряс дикий грохот взрыва, партизаны, в очередной раз пытавшиеся мирно поспать на привале, не остались в стороне.

     Подскочили все разом, оглядываясь, хватаясь за оружие, по-пластунски перемещаясь в темную чащу.

     Встревоженный Салонюк со взглядом быка, поддевшего на рога тореадора, скомандовал:

     - Перукарников! Що за стрелянина у лиси посеред ночи? Скорише дознатыся та мэни доложиты!

     Перукарников исчез в лесу, словно ночной морок. Вернулся он в рекордно короткий срок, при этом довольный, будто обнаружил нечто весьма для себя приятное.

     - Да это Маметов, товарищ командир, наш миномет казнил!

     Салонюк, представивший себе страшную картину разрушений и жертв, до последней секунды не хотел верить в случившееся:

     - Що ты кажет? Як це може буты?

     Иван едва сдерживал гомерический хохот:

     - Пошел в туалет с минометом. Говорит, увидел немцев и решил их обстрелять! Да второпях сунул мину в ствол не тем концом, ну и... миномету крышка, а урюку хоть бы что: ни одной царапины. Только морда белая да руки трясутся! В общем, немцев обстрелять не удалось, зато в туалет сходил наверняка!

     На рассвете злой и невыспавшийся Салонюк отчитывал Маметова над скорбными останками ротного миномета.

     - Маметов! Ну що ты за людына? Такий гарный миномет зруйнував. Як кажуть у нашему сели, кастрував ридный отряд, мов мартовського кота! Чим тепер будемо нимця бить? Ну ты подывись сюда! Ну що це таке? Хиба ж це тепер миномет? На нему зараз можна тильки носки сушиты, та вермишель видкидаты! И на що тоби була потрибна ця шкода? Ты подывись на себе, бачишь, як хлопци рыгочуть? Морда била, як простырадло, руци трусяться, в очах, мабуть, и доси мерехтить! Хиба у такому стани можна з нимцями воюваты?

     Перукарников из-за спины Салонюка посылал Маметову воздушные поцелуи и шептал:

     - Маметов, я тебя люблю. Что бы мы без тебя с Жабодыщенкой делали?

     Салонюк еще строже забубнил:

     - Поперше, ты свий собственный ахтамат загубив, зараз миномет грохнув! Що дали буде?! Коли до нимця доберемося, чим його знычтожаты будемо? Щоб я у твоих золотых руцях ниякого оружия бильш не видел! Ясно?! Во так и ходы меж дерев, як дивчина по ягоду. А зараз уси збираемось у дорогу. Жабодыщенко! Ну скильки можна рыготать? Швыдко с Перукарниковым зибрать уси мины в ящик, що ото остались вид миномету!

     Сидорчук обиженно поглядел на командира и попытался воззвать к его совести и милосердию:

     - Товарищ командир, ну на що нам ци мины у ящику таскать на соби, коли Маметов вже зничтожив миномет? Чи вам своих бойцив не жалко?

     Салонюк лукаво усмехнулся, но тут же изобразил на лице нечто непреклонно-свирепое.

     - Сидорчук! Будеш багато протестувать - бильше сала не получишь, бо у нас у отряде сало йисть тильки той, хто зброю носить. Бачиш, Маметов сала не йисть, так вин и неозброеный зовсем, его нимци першого вбьють. Ты теж так хочешь? Ни? Ну тоди бегом мины збирать!

 

***

 

     - Ой, - сказал король, глядя на Галю.

     Церемониймейстер поперхнулся и несколько раз подряд пробежал глазами длинный свиток с именами приглашенных. Конечно же, Свахерея напрочь забыла внести Галино имя в этот список, и он его, естественно, не нашел.

     - Оттобальт, - представился король, краснея. - Можно просто Бальтик. Меня так тетя зовет. Мне не нравится.

     Выдав эту информацию одним залпом, он глубокомысленно замолчал.

     - Галя, - и достойная внучка Свахереи сделала прелестный реверанс, которому ее научила еще бабушка в Белохатках.

     - Га-аля! - восхищенно проблеял Оттобальт.

     - Ежели позволите, я буду звать вас Отто. Бальтик мне тоже не нравится. Несолидно это.

     - О! - пискнул король.

     Гедвига никак не могла протолкаться к племяннику сквозь толпу гостей, слуг и охраны. Орлиным взором она заприметила неизвестную принцессу и почуяла в ней грозную и опасную силу. Принцесса была чудо как хороша, одета чуть ли не лучше всех приглашенных - со странной смесью стыдливой скромности и вызывающей распущенности; она ошеломляла волосами, бюстом, чернющими глазищами и внешним видом сопровождающих лиц. Что же до стоимости суляжного причепульчика у нее на шее, то у королевы Гедвиги от одной мысли об этом просто дух захватывало.

     - Вы танцуете? - выдавил из себя Оттобальт.

     - Та ну... - покраснела Галя и замахала на него ладошкой.

     Король нашел, что она сделала это очень мило и изящно.

     - Так танцуете?

     - Та вообще-то да, - призналась Галя.

     Ей король нравился с каждой минутой все больше, невзирая даже на дурацкий головной убор и тевтонское имя. Представительный мужчина, крепкий. Такой как обнимет - наверное, ребра треснут. Эх! Хорош!

     - Мелачекотка! - рявкнул его величество в полный голос, как всегда кричал, атакуя гунухских презренных кочевников, и как никогда не смел прежде в присутствии тети. - Короли приглашают кавалеров! Тьфу ты! Дам!

     - Бальтик! - ахнула Гедвига, но ее подхватили сильные руки Сереиона и увлекли куда-то в сторону.

     Мелачекотка оказалась родной сестрой украинского гопака - такая же веселая, задорная, огневая.

     Прежде никто не мог представить себе, что эту мелодию можно исполнить на триплейских каракурдимах. Описываемый Палислюпный прибацуйчик прочно вошел в историю по многим пунктам. Пункт первый касался революции в музыке.

     После об этом много писали, и Шеттский университет даже вручил престижную Квакчуйскую премию какому-то исследователю Дартского феномена - как впоследствии окрестили этот праздничный вечер. Ибо именно тогда разошедшиеся вовсю музыканты сыграли на почтенных, триплейских каракурдимах (созданных исключительно для исполнения похоронной и торжественной музыки) весь репертуар кабацких оркестриков.

     Галя отплясывала в свое удовольствие. Она дробно стучала каблучками, кружилась и взвизгивала. Правда, Оттобальт не умел танцевать вприсядку, но все еще было впереди. Она трясла юбками, а ее пышный бюст скакал и подпрыгивал в декольте, словно взбитый кальнюнчикс под медомлячным соусом.

     Голова у короля шла кругом.

     А как же бедные лягушки, то есть аквалангисты, спросите вы. И будете правы. Им действительно пришлось несладко. Во-первых, они никак не могли себе представить, куда и каким образом их занесло. Во-вторых, шлепать в ластах по ступенькам какого-то замка и не иметь возможности хотя бы сдвинуть маску - это уже слишком.

     - Билл! Что это с нами? Где мы?

     - Понятия не имею. Но это не галлюцинация... Мы же видим одно и то же? Правда, Гарри?

     - Не знаю, Билл. Я вижу средневековые декорации и кучу каких-то прикольных персонажей.

     - Ага. Ничего не пойму... похоже, мы на съемках сериала "Унесенные отливом", сто восемнадцатая серия.

     - Тогда при чем здесь замок, это что, Франция, форт Байард?

     - Гарри, какая Франция, очнись, мы должны были высадиться во Флориде ровно в три пятнадцать!

     - Мы и высадились. Только я не могу оторвать руку от гарпуна, будто она приклеена!

     - Боже! Мои ноги, они меня не слушаются, они сами куда-то идут!

     - Спокойно, Билл, спокойно, посмотри лучше, какая девушка впереди.

     - У-ух ты, вот это фигура! Только не говори ничего Мэри...

     - Ты что, думаешь, я рехнулся - рассказывать такие сказки твоей жене? Хочешь, чтобы она наябедничала Джулии и больше никогда не пустила меня в твой дом?

     - Верно. Это не в твоих интересах, дружище... А какой бюст! Бедная Мэри, она мне этого не простит! Я обещал быть к утру дома.

     - Черт побери, я себя чувствую в этом дурацком прикиде как клоун! Да, а эта красотка и впрямь ничего. Детка! Эй, детка! Не слышит... Интересно, куда это мы направляемся?

     Мулкеба обратился к министру Мароне и прошептал с восторгом:

     - Обратите внимание на даму, которая увлекла нашего короля. У нее в сопровождающих состоят целых два Блязандра. Причем это великолепные экземпляры неизвестной разновидности. Не знаю, кто она, но денег у нее, должно быть, просто невероятное количество. Таримурзийцы не расстаются с Блязандриками задаром.

     Марона уважительно покивал. Да, неплохая кандидатура.

     Вельможные худосочные селедки и пухлые дщери соседних правителей время от времени подкатывались к ее величеству королеве-тете Гедвиге с выражениями почтения и всякими прочими глупостями. Ведь всему Вольхоллу было известно, что король женится не на той, с кем танцует (пусть и первый раз в жизни), а на той, на которую укажет бестрепетным пальцем его дорогая родственница.

     Второй пункт вхождения в историю был отмечен придворным летописцем во время праздничного ужина.

     Гости давились сверхполезными салатиками из циписпупской синюши, мылзуйчиков, бутербродами из печально известных перепелцапчиков и втайне радовались, что предусмотрительно отобедали дома. О том, что тетя Гедвига помешана на здоровой пище и экономии средств, знали тоже все.

     Похвалы и комплименты - один заковыристее другого - сыпались на цветущую Гедвигу как из рога изобилия. Она повернула было голову к Оттобальту, чтобы указать ему на то, как ее ценят окружающие, и... не обнаружила короля. Оттобальта не было за обеденным столом, и напрасно вглядывались в дальние углы большого зала разочарованные и встревоженные претендентки.

     Со все возрастающей тревогой Гедвига обнаружила, что отсутствует и таинственная принцесса. Эти двое наплевали на приличное общество и куда-то смылись, оставив всех с носом.

     Если бы приличное общество проведало, чем заняты сейчас воркующие влюбленные, оно бы просто взвыло от зависти.

     Побег состоялся следующим образом.

     Усадив возле себя прелестную гостью, Оттобальт заботливо посоветовал ей ограничиться перепелцапными бутербродами и больше ничего на столе не пробовать.

     - Дак ведь перепелцапчики ваши - это же жуткий ужас, - заявила Галя, хлопая ресницами. - На балах, то есть на прибацуйчиках, такое подавать неприлично.

     - Это полезно, - промямлил король, разделявший Галину точку зрения.

     - Голодать и давиться всухомятку никому не полезно. Мужику надобно есть много, чтобы силы прибывали, - заявила Галя. - Борща горяченького с пампушками, вареников, галушек, мясца жареного... А то что это за издевательство?

     Король подумал, что и впрямь издевательство. Просто все боятся сказать об этом вслух.

     - Кухонька-то у вас есть? - поинтересовалась принцесса.

     Оттобальт отчаянно закивал и поморщился. Чепчутрик мешал жить и дышать.

     - Да снимите вы этот ночной горшок, - посоветовала Галя. - Голова же болеть станет. И отведите меня на кухню. Я сегодня к вашему вечеру готовилась - ничегошеньки не ела. Сейчас сообразим что-нибудь на скорую руку.

     Король впал в легкий транс. На скорую руку в его королевстве ничего не мог приготовить даже виртуоз своего дела Ляпнямисус.

     Через полчаса во все закоулки Дартского замка были отправлены поисковые экспедиции, живо интересующиеся судьбой своего обожаемого монарха. На кухню никто из них, естественно, не заглянул, упорно прочесывая парк и самые романтические местечки.

     А тем временем Галя и Оттобальт сидели на огромной пустой кухне Дартского замка и смотрели, как огонь отражается в надраенном до блеска котле. Его величество задумчиво поглощал жареную мынамыхрячу (в которой Галя Наливайко не без удивления признала обыкновенную картошку) с квашеной пусатьей и божественно прожаренными пупунчикскими ножками. Думал король сразу о нескольких вещах: о том, что определенно необходимо жениться на этой сказочной фее; о том, что Ляпнямисус - если сильно захочет - может вступать в сплоченные ряды отшельников, его, Оттобальта, это больше не волнует; о том, что скажет тетя и что он ей ответит...

     Галя прикидывала, что, когда король наконец ее поцелует, она сможет с негодованием заявить, что "она не такая", а потом покраснеть и все же сдаться; как загоняла этого беднягу мерзкая тетка! - придется все брать в свои руки. Мужчины, они как малые дети, не понимают: повара, который по три часа жарит ножки, нужно либо увольнять, либо сокращать ему зарплату и набавлять трудодни; парадный зал нужно будет покрасить в приличный цвет. Сразу же после свадьбы она этим и займется. Двое аквалангистов, кляня судьбу, топтались в своих ластах где-то у самых дверей.

 

***

 

     Через пару часов Салонюк немного поутих и за скромной партизанской трапезой шпынял Маметова просто так, не возвращаясь более к больной теме загубленного миномета.

     - Маметов, ну що ты за людына? - вопрошал он, прихлебывая добытый в таверне "Дви ковбасы" самогон. - Горилки не пьешь, сала не йишь, тики хлиб та вода. Хиба ж це нормально? Гарно, що якись ягоды тоби нравятся. Та теж - хиба можна их жраты уси пидряд, без разбору? Вчора якоись гыдоты наглотався. Поперше, зеленый був, потим увесь лис испаскудыв. Та невже в Ташкенти це нормальна еда? - Тут Салонюк закусил салом и продолжил менее внятно:

     - Вже скильки ты у нашему отряде, а сала и доси не зъйив ни шматочка.

     Перукарников встрял с разъяснениями:

     - Он, товарищ командир, по родине скучает. У них там утром плов, в обед плов, на ужин плов - и все с бараниной. Они ж, мусульмане, сала не едят, религия не позволяет.

     Командир от возмущения чуть не подавился:

     - Що ты таке кажешь?! Де я ему зараз барана визьму?! Яка це религия може заборонить людыни Сало йисты?! Як це можна людыни у житти николы ни тришечки сала не пожувать?! Ну де якесь життя у свити може нормально розвиватысь зовсим без сала?!

     Перукарников подумал и ответил:

     - На Марсе, товарищ командир.

     Салонюк сочувственно вздохнул:

     - Ну, хиба що на Марси... тоди може буты. Звидки им на тому Марси свыню взяты? - И после паузы заметил:

     - Це тому там и нема ниякого життя.

     Маметов скорбно вздохнул.

     - За минометом убиваешься чи за пловом? - спросил участливо Сидорчук.

     Вместо безмолвного узбека ответил вездесущий и всезнающий Иван:

     - У него в Ташкенте мама осталась, говорит, одна совсем. Как она там без него с немцами справится? Боится, что немцы Ташкент взяли, а он здесь совсем ничего не знает.

     Салонюк вспомнил про ночной обстрел и материальные потери, которые нанес отряду воинственный Колбажан. Удержаться от комментария он просто не мог.

     - Действительно, Маметов! Мне дуже интересно, як твоий мами самой з нимцями впоратыся без такого снайпера, як ты? Якщо у твоему Ташкента уси так стриляють, як ты вчора з нашего миномета, то нимци довго будуть сидиты у наший Середний Азии, колы ее захватят. Можлыво, ты ще встыгнеш побачиты, як разом з мамою воны чай пьють.

     Кому что, а курице - просо, говорит мудрый народ. В том смысле, что командир Салонюк убивается по загубленному партизанскому оружию, а Перукарников и Жабодыщенко испытывают невероятное облегчение. Миномет-то тяжелый, черт. И теперь Иван мечтает заодно избавиться и от бесполезных мин.

     - Ты, Маметов, - начал он издалека, - не кручинься: никуда твой Ташкент не денется. И мама твоя никуда не денется. Ты только обязательно должен по ночам учиться вместо миномета мины прямо к немцу бросать руками. А то на кой ляд мне их в этом ящике тягать?

     Салонюк, вначале одобрительно кивавший в такт перукарниковской речи, внезапно спохватился и заголосил:

     - Перукарников! Мовчаты! Знову починаеш до хлопця чиплятыся? Бильш не надийся, що вин буде твои дурнувати задумки выполняты! Тоби цей ящик до кинця вийны пхаты поперед себе. А ще одын раз побачу, що ты цим займаешся и бедному хлопцю мозги морочишь - забуду, що ты до вийны у институти вчився, и так по рогам надаю, як ото Жабодыщенко. У него тильки тры класы церковно-приходськои школы. Зрозумив?

     - Так точно, господин Салонюк! - рявкнул Иван.

     Тарас испуганно от него отшатнулся:

     - Який я тоби господин?! Ты що, Перукарников, белены объився? Мы уси тут з симнадцятого року - товариши. Ну то шо, шо у мого батька ранише, до революции, свий сахарный заводык був. Це ничего не означае. - Командир слегка задумался, пошевелил губами, позагибал пальцы. - Ну, мабуть, ще два-тры ветрячка теж було, та маленька свыноферма з ковбасным цехом. Ну, тришечки коптыльней володив... - и как бы оправдываясь за такого не правильного папашу, уточнил:

     - Але свичкову фабрику запустыты не успив! А ничего з махновцями звязыватыся! Зараз був бы головою колгоспу - як я, або ще краще - головою райкому, як Шинкарук.

     Услышав про махновцев, бойцы сгрудились вокруг командира, как дети - вокруг воспитательницы детского садика.

     - Товарищ Салонюк! Ну товарищ Салонюк! - заканючили они. - Расскажите, пожалуйста, про батьку Махно, ну расскажите! Вы всегда так интересно рассказываете.

     Тарас, как и все большие артисты, поломался совсем немного, для приличия. Подкрутил усы, удобнее устроился на траве, хлебнул самогончику.

     - Ну, що вам розповисты? - неспешно начал он, как певец Боян, который тоже к основной теме подбирался издалека. - Махно був така людына... ну така людына! Одне слово - всим батько ридный! Це був дядько що надо - отаман! Комисары його боялыся, як вогню! А усе через те, що вин ранише сам був комисаром та багато про их радянську владу знав. Бувало иноди, як хтось крыкне, на сели: "Батько Махно йидуть!" - так комисары уси, як крысы, в погребы ховаються. Але так шуткуваты було опасно, бо кого за цей жарт спиймають, зараз у ЧеКу завезуть: поперше, про батьку спытають, а потимо, звисно, розстриляють.

     Так от, не знаю за що, але Махну мий батько дуже подобався. Вин иноди до него заезжав з усима своими хлопцями. Мени цукерок привозив солодких. Дуже любив поторохтиты з кулемета по сельсовету. Бувало, торохтыть, поки з ней червоный стяг не звалыться, - потим свий, зеленый, повисыть та и йиде соби. Комисары назавтра придуть, зеленый стяг знимуть, червоный повисять, и так кожного разу. Але моему батькови зеленый стяг бильше подобався, тому зараз вин лежить десь похороненный. А як на мене - то и червоный непоганый, тому я зараз голова колгоспу. Ось така мораль из данной басни, Перукарников!

 

***

 

     У голодных людей, как известно, обоняние становится острее.

     Поэтому все гости в тронном зале довольно скоро почуяли, как откуда-то распространяются приятнейшие ароматы теплого теста, мяса и масла. Они закрутили носами и нетерпеливо заерзали на своих местах, потому что салатик из циписпупской синюши не пришелся по вкусу даже самым стоическим и непреклонным персонам.

     Если же учесть, что король Оттобальт - хозяин и главная цель собравшихся в Дарте дам - внезапно и бесследно исчез в неизвестном направлении, то общество королевы Гедвиги стало не только трудновыносимым, но еще и бесполезным.

     Королеве всегда было противопоказано идти в массовики-затейники, но сегодня она превзошла саму себя. На похоронах обычно бывает веселее, чем на королевском прибацуйчике, потому что о мертвых хотя бы можно говорить хорошо. Да и кормят на поминальных вечерах не в пример сытнее и вкуснее.

     Гедвига тоже была разочарована. То, что отколол милый племянничек, ее не слишком волновало - сколько веревочке ни виться, а конец будет. Беспокоило другое: Бальтика следовало пристроить в хорошие руки уже сейчас, а хороших рук королева так и не обнаружила. Многие девицы пытались соблазнить ее своими рассуждениями о семейной жизни, в которой все решают только мудрые и многоопытные старшие родственники. Но все это было типичное не то.

     Орден рыцарей-бесумяков чах и увядал без своей бессменной предводительницы, а королева Гедвига не могла отыскать Бальтику хорошую и надежную жену с правильными взглядами на питание, режим, семейный и государственный бюджет и воспитание детей.

     У тети мелькнула даже шальная мысль - выписать невесту с Востока: они там все покладистые, ко всему привычные и мужу не перечат ни в чем. Но тут же сама себя строго одернула - этому мужу нужно будет перечить постоянно, иначе один Вапонтих знает, что может получиться.

     Словом, соблазнительный запах, доносившийся явно из кухни, стал последней каплей, которая переполнила и без того невместительную чашу тетиного терпения. Королева вскочила со своего места, не дослушав собеседника (справедливости ради заметим, что она его и до того не слушала), и ринулась в царство повара Ляпнямисуса, пыша праведным гневом.

     Голодные и злые гости непроизвольно потянулись следом.

     Главного повара на кухне не было. Он спасся бегством, прихватив припрятанные на черный день личбурберсы, в тот миг, когда заметил на пороге двух блязандров - шумно дышащих, шлепающих по каменным плитам своими огромными ногами-ластами. Эти были к тому же более рослыми, чем несчастное существо, поселенное Мулкебой в фонтане, и выглядели внушительнее. Как верно заметил чародей - неизвестная разновидность.

     Гедвигу, в отличие от Ляпнямисуса, никакие блязандрики не пугали. Зато ее напугала вполне невинная на первый взгляд сцена: на полутемной кухне Оттобальт и принцесса Галя занимались странным делом. Оттобальт, высунув от усердия язык, вырезал кружки в пласте теста при помощи перевернутого самозитного стакана. Он был весь в муке и выглядел при этом счастливым и довольным как никогда. Галя же с ошеломительной скоростью начиняла кружочки странной смесью из тазика, лепила крохотные пирожки и швыряла их в кастрюлю с кипящей водой. Прямо перед королем стояла глубокая тарелка, полная готовых пирожков. Оттобальт облизывался и сиял.

     Хуже того, время от времени новоявленные кулинары отрывались от своего занятия и нежно целовались.

     - Бальтик! - рявкнула тетя. (Король подпрыгнул.) - Что это такое, я тебя спрашиваю?

     - Пельмени, - ответила "принцесса".

     - Я не к вам, милочка, обращаюсь! - вскипела королева. - А к своему племяннику.

     - В вашем возрасте, мадамочка, - поведала Галя певучим голосом, - так волноваться уже нельзя. Здоровьице уже не то.

     Гедвига задохнулась от негодования. Оттобальт спрятался за Галину спину и выглядывал оттуда с видом напроказившего мальчишки. Мало того что эта нездешняя красавица накормила его потрясающим обедом и тут же принялась готовить не менее потрясающий ужин - так она еще и не боится королевы-тети.

     - Я думала, ты ненадолго покинул гостей... - начала тетя зверским голосом, - а ты, оказывается...

     - А не надо было думать, - заявила "принцесса". - Индюк вон тоже думал, дак в суп попал.

     Король не мог оторвать глаз от своей суженой.

     Разрумянившаяся от жара, сверкающая очами, уперев в бока округлые полные руки, обсыпанные мукой, - она была чудо как хороша.

     Гедвига никак не могла взять в толк: ее что, действительно не боятся? Бестрепетной рукой она ухватила с полки тяжеленную вазочку для медомлячного соуса и изо всех сил грохнула ее об пол. Все присутствующие вздрогнули и поспешили ретироваться. Даже Галины аквалангисты сделали слабую попытку сбежать.

     - А чего это вы чужое имущество портите? - грозно спросила Галя, наступая на королеву. - Свое заведите и хоть все на осколочки. А здесь не надоть скандал учинять!

     Королева нащупала глубокую тарелку, и ту постигла печальная участь вазочки.

     - Головой об стену, ежели с разбегу, будет еще громче! - посоветовала Галя.

     Гедвига потянулась к следующей полке, но ее остановил грозный окрик:

     - Я кому сказала - имущество не разбазаривать! А то не посмотрю на седины и морщины - так огрею, что пятый угол искать будешь всю оставшуюся жизнь!

     На кухню на цыпочках прокрался Сереион и встал возле короля.

     - Великая женщина, - прошептал Оттобальт, с восторгом глядя на Галю. - Королева.

     - Ее-то и ждал Упперталь все эти годы, - согласился Сереион.

     - Бесумяки! - пискнула Гедвига. - Ко мне! Взять самозванку!

     В этот момент она не думала о последствиях этого рискованного шага. Ей было плевать и на грядущие политические конфликты, буде Галя окажется настоящей принцессой, и на реакцию племянника.

     - Что делать? - Оттобальт схватился за сердце. - Не начинать же войну прямо при гостях?

     - Вызову гвардейцев, - сказал Сереион и стремглав выбежал из кухни.

     - Гарри! - сказал один из аквалангистов. - Кажется, эта старуха хочет обидеть нашу малышку!

     - Это она зря, Билл, - откликнулся другой. - Сейчас мы зададим им перца! Покажем, что такое звездно-полосатый флаг! Только не говори ни о чем ни Мэри, ни Джулии.

     Билл поднял глаза к потолку.

     - Не волнуйся, Отто! - повернулась Галя к жениху. - Здесь давно пора навести порядок. Ты только не вмешивайся. Ой! - закричала она. - Пельмени, пельмени вылови ложкой. Да не обожгись! И воду слей...

     - Да, любимая, - прошептал король.

     - Ой, - охнула Галя, - та вы, наверное, всем это говорите, проказник.

     - В первый раз в жизни, слово Хеннерта! - рявкнул потрясенный король.

     - Бесумяки, в атаку! - заорала Гедвига, плохо понимая, что здесь происходит.

     - Кисонька моя, - пропела Галя, обращаясь к любимому мужчине, - дай-ка мне вон тот сковородник.

 

***

 

     Жабодыщенко тайком заглянул в ящик с минами и, испуганно отшатнувшись, быстро его захлопнул. Глаза у него бегали, лицо побелело.

     Перукарников заметил, что с товарищем творится что-то неладное, и участливо положил руку ему на плечо:

     - Ну что, Жабодыщенко, снова съел что-то не то? Чего такой убитый сидишь?

     Жабодыщенко огляделся по сторонам, поманил Ивана пальцем к себе и горячо зашептал ему в самое ухо:

     - Ты, Перукарников, все ото шуткуеш. Ты краще сюды подывись, - и с таинственным видом приоткрыл крышку ящика.

     Иван доверчиво заглянул внутрь, но ничего нового для себя в опостылевшей таре для мин не обнаружил. Там лежали ровными рядами проклятые железяки, которые уже все жилы вытянули из доблестных партизан. С этим надо было что-то делать... И с Жабодыщенко тоже надо что-то предпринять - у парня крышу срывает. Вон глазищи размером с чайное блюдце - уже не может эти мины спокойно видеть. Аж трясет всего.

     - Ну? - как можно спокойнее спросил Перукарников. - В ящике мины! И что тут особенного? Ты хотел меня этим удивить?

     Жабодыщенко, заикаясь, проговорил:

     - А то особливо, що их у цему ящику повинно зараз буты трохи менше.

     Иван почувствовал, как с каждым словом растет в нем интерес к этой странной беседе.

     - Как так - меньше? Что ты мелешь? Они у тебя что, по ночам гулять ходят?

     Микола еще раз огляделся вокруг, не подслушивает ли кто, и признался Перукарникову в страшном преступлении.

     - Гулять не гулять, а их зараз стильки, скильки завжды було. А так не може буты, тому що я кожного разу, вночи, на прывали, их по одний-дви штуки в кущах заховаю и обратно не беру, щоб нам з тобою легше було ящик носить. Розумиешь?

     Перукарников понял, что человеческий интеллект - это страшная штука. Вот взять Жабодыщенко: на первый взгляд - дурак дураком, только и мозгов, чтобы пожрать да попить. ан нет - тоже, оказалось, царь природы. Логик! Стратег! Кто бы мог подумать!

     - А ты хитрый жук, Жабодыщенко! - восхищенно молвил он. - Я бы до такого не додумался! Ведь Салонюк в этот ящик и не заглядывает.

     Он приподнял крышку уже с нескрываемым интересом:

     - Так что у тебя тут не выходит?

     Микола попытался разъяснить еще доходчивее.

     - Так я же ж тоби и кажу, мины в котрый раз знову в ящик повертаються. Скильки ночью не сховаю, зранку уси на мисци.

     Не говоря ни слова, Перукарников и Жабодыщенко медленно повернули головы в ту сторону, откуда доносился жизнеутверждающий храп родного командира. Во взглядах у обоих бойцов сквозило подозрение.

     Иван потрогал Жабодыщенко за рукав:

     - Так, может, это он?

     - Шо - он?

     - Может, это Салонюк их обратно засовывает?

     Микола печально покачал головой:

     - Якбы ж то. Ни, не думаю! Тут явно без нечистой силы не обийшлося! Я остатнюю ночь не спав, лежав тихо, щоб роздывытыся - хто ж це може мины обратно у ящик покласть, колы я на нему зверху сплю?

     Волосы на голове Перукарникова непроизвольно зашевелились, как если бы ему читали вслух "Майскую ночь, или Утопленницу" задолго до третьих петухов.

     - Ну! И что ты ночью увидел? - нетерпеливо спросил он.

     Жабодыщенко, белый от страха, прошептал:

     - Шо, шо? А то шо - ничего! Во! Тильки утром ящик видкрыл, а мины знов уси на мисци. И Салонюк у ею ночь хропив, я це сам и бачив, и слухав.

 

***

 

     Редко кому случается присутствовать при битве титанов. А вот Оттобальту, Сереиону и королевским гвардейцам повезло. Корпоративная этика мешала им в открытую радоваться позорному поражению бесумяков, однако удовольствие они получили неимоверное.

     Разумом они понимали, что люди, вступившие в орден Бесумяков и служащие под началом королевы Гедвиги, заслуживают жалости и сострадания, но душа отчаянно протестовала. И то, что хваленые рыцари, обученные по прославленной и широко разрекламированной тетиной методике, были наголову разгромлены и в панике бежали, невзирая на вопли своей повелительницы, пролило бальзам на их уязвленное самолюбие.

     Призванные Сереионом на помощь королевской избраннице, гвардейцы получили почетную, но непривычную для себя роль зрителей. Оттобальт пригласил их занять места в партере. Даже Ляпнямисус выбрался из своей каморки и принес королю подносик с личбурберсами, понимая, что тетя Гедвига вряд ли сможет возразить что-либо против этого.

     Сковородка - самая большая, нужно заметить, в хозяйстве королевского повара - порхала в крепких Галиных руках, как перышко. Сзади ошеломленных бесумяков тузили разгневанные аквалангисты, которые приняли сторону пышногрудой красавицы против старой карги, напустившей на нее банду каких-то закованных в железо придурков.

     - У нас в Бронксе, - пропыхтел Гарри, - был очень популярен правый хук. Вот так.

     Рыцарь свалился под ноги королеве Гедвиге.

     - Здорово, - откликнулся Билл. - А подводным ружьем по голове - тоже неплохой приемчик. У нас в Чикаго его бы оценили.

     - Брыннь! - сказал шлем другого рыцаря.

     - Эть, - сказал сам рыцарь, валясь с ног.

     - А ну кыш отседова! - сказала Галя, взмахивая сковородкой. - Ироды!

     - Хлоп! Дреннь! - сказала сковородка, соприкоснувшись сразу с двумя шлемами.

     - Похоже, эта детка росла в Бронксе, - восхищенно молвил Билл.

     - Или в Чикаго, - предположил Гарри.

     - В атаку! - призвала Гедвига.

     Один из рыцарей поскользнулся и проехался животом по каменным плитам пола. Сверху образовалась куча мала.

     - Болваны медноголовые! - азартно крикнула Галя. - Поберегись! Зашибу!

     - Спасайся! - охнул кто-то, и вскоре неуверенное отступление превратилось в повальное бегство.

     - И каргу свою прихватите! - посоветовала воинственная "принцесса". - Пока еще есть что хватать.

     - Бальтик! - грозно возопила Гедвига. - Ты позволяешь так обращаться в своем собственном замке с твоей собственной тетей, которая носила тебя на руках, когда ты был маленьким! Тень дяди Хеннерта не вынесет этого! - Голос ее сорвался.

     - Дядя небось и стал тенью оттого, что жены не вынес? - полюбопытствовала Галя.

     - Бальтик!

     - С сегодняшнего дня зови меня Отто, - величественно изрек Оттобальт. - И познакомься с моей невестой, тетя Гедвига. Я женюсь.

     Галя зарделась как маков цвет.

     - Этот цупитуйчик, - сказал Оттобальт, поворачиваясь к невесте, - дядя Хеннерт вручил мне безо всякой надежды на то, что мне доведется им воспользоваться. Его предлагали только любимым женщинам, а разве наши тети и бабки позволили бы нам жениться по любви, говорил он. Этот цупитуйчик ждал своего часа несколько сотен лет, переходя из поколения в поколение. И дождался...

     - Ты даже не знаешь, кто она! - пискнула тетя.

     - Королева Упперталя и Зейдерзейских островов, тетя, - важно молвил король. - И советую тебе с почтением относиться к ее величеству.

     - Поздравляем, ваши королевские величества! - рявкнули гвардейцы, Сереион и повар Ляпнямисус.

     - Похоже, здесь намечается свадьба, Гарри, - заметил Билл.

     - Этот увалень не стоит нашей детки, но, по-моему, она счастлива, - откликнулся Гарри. - А это главное.

     - Хлюп! - сказал Билл.

     - Держись, старина, - посочувствовал Гарри. - Когда я выдавал замуж сестру, я плакал, как ребенок.

     - Хлюп! Она мне, как - хлюп! - дочь...

     - Да поцелуй же невесту, дубина, - прорычал аквалангист, и Оттобальт прильнул к губам невесты в страстном поцелуе.

     - Какой кошмар, - схватилась за голову тетя Гедвига.

 

***

 

     В то время как Галя твердою рукою (чем был издревле славен род Наливайко) устанавливала власть Советов в отдельно взятом замке королевства Упперталь, в башне Мулкебы творилось нечто невообразимое.

     - Что?! - вопил Мулкеба, адресуясь куда-то в пространство.

     - Штурляндик! - орала ему в ответ ведьма Свахерея.

     Она забралась уже очень далеко от Дарта и до сих пор не обнаружила никаких следов пропавшего дракона. Сердце бабули разрывалось между чувством долга перед государством и чувством ответственности перед покойной сестрой. Она должна была быть в замке вместе со своей внученькой Галей, а вместо этого носилась на седласой забаске на бреющем полете, заглядывая под всякий пышный кустик в поисках загулявшего ящера.

     И вдруг ее, словно громом, поразила ужасная мысль. Она вспомнила, чего не должна была делать ее Галочка, чтобы не нарушить колдовства. Штурляндик! Ни в коем случае нельзя дергать за штурляндик! И Свахерея немедленно связалась с Мулкебой.

     Она была слишком далеко, и связь то и дело пропадала. Голос мага звучал как из-под пухлого матраса.

     - Нашла?

     - Нет! Галю мою найди! Она на прибацуйчике!

     - И что?

     - Скажи ей, что нельзя дергать за штурляндик!

     - Что?

     - Не! Дер-гать! Штур-лян-дик!

     - Хорошо! Хорошо! Ищи дракона...

     Мулкеба потер затылок и тяжко вздохнул:

     - Зачем ей дергать за штурляндик? Это опасно... И кстати, где он лежит?

     Из старого башмака выглянуло пуховое личико шумнязи Мымчи.

     - Штурляндик-то кому понадобился?

     - Да вот ведьма наша просит, чтобы ее внучка дернула за штурляндик прямо на прибацуйчике. Надо уважить старую подругу. Она знаешь как радовалась, когда нашла свою девочку. Так что давай ищи.

     - А за последствия кто отвечать будет?

     - Придумаем, назначим ответственных, - вздохнул Мулкеба. - Как он хоть выглядит, этот штурляндик?

     - Глупо выглядит, - ответил Мымча.

     Чародей кряхтел, пыхтел, тер ноющую спину, но доблестно копался в самом старом и самом дальнем из своих сундуков в поисках неведомого штурляндика. Он помнил, что когда-то ему подсунули штуковинку с таким странным названием, но для чего она предназначалась и куда он ее запихал во время последней генеральной уборки?.. Позвольте, а когда же он в последний раз делал генеральную уборку? Пятьдесят, нет, семьдесят пять - семьдесят семь лет тому. Да, давненько.

     - Под диван загляни, - посоветовал шумнязя. - Там у тебя корзинка со всяким хламом. В ней что-то все время в спину давит.

     - Куда? - недоверчиво спросил маг.

     - В спину. Сплю я там иногда, - пискнул шумнязя. - И там что-то твердое.

     Маг опустился на колени, в сотый раз дав себе крепкое магическое слово наколдовать ковер помягче, и вытащил корзинку из-под своего ложа. Штурляндик действительно был там.

     По бокам железного ящичка цвета хаки торчали две ручки. На замке висела пломба, в стеклянном окошке во всей своей красе виднелся штурляндик. На торце красовалась табличка, на которой строгим шрифтом было выдавлено: "В случае необходимости разбить стекло и дернуть за штурляндик".

     - Значит, возникла необходимость, - покачал головой Мулкеба. - Но зачем?

     - Поторопись, - посоветовал шумнязя. - Там на кухне такое делается, такое делается.

     Ну не умел Мулкеба торопиться! Мы об этом много писали. Бег по пересеченной местности не входил в необъятный репертуар мага.

     Он ковылял по двору замка, словно пересекал Гунухскую пустыню. Естественно, что он опоздал и отчаянного сражения бесумяков и Гали не видел. С другой стороны, он видел нечто гораздо более важное: король Оттобальт надел смущенной невесте на палец старинный цупитуйчик Хеннертов и наградил ее поцелуем прямо на глазах тети Гедвиги.

     Мулкеба не знал слова "революция". А жаль. Лучше все равно не скажешь.

     Дождавшись, когда повелитель оторвется от любимой женщины, чародей подошел поближе к молодым и протянул Гале коробочку со штурляндиком.

     - Поздравляю, ваше счастливое величество. Поздравляю, королева Галя. Ваша бабушка просила вас непременно дернуть за штурляндик.

     - А кто у нас бабушка? - заинтересовался король.

     - Свахерея, уппертальская летающая ведьма, - пояснил Мулкеба.

     - Ух ты! - восхитился Оттобальт.

     - Самая добрая и заботливая на свете, - сказала Галя. - Не то что некоторые. Чего дернуть-то?

     - Да вот, - и чародей потыкал пальцем в табличку.

     Стекло снялось неожиданно легко, и разбивать его не пришлось. Молодая королева Упперталя взялась за штурляндик и дернула.

     Вот тут и началось сущее светопреставление. Во всем замке погасли свечи, сами собой распахнулись все окна и в них ворвался зловещий холодный ветер. Захлопали тяжелые шторы, завизжали знатные дамы, чьи пышные юбки взметнулись вверх.

     Во дворе рассыпался диковинный Галин экипаж. Аквалангисты растаяли в пространстве, а по полу запрыгали две переполошенные лягушки.

     Залы, комнаты, подвалы озарились мигающим красным светом, и какая-то милая молодая особа заговорила загробным голосом, немного в нос:

     - Внимание! До самоуничтожения станции осталось тридцать минут. Всему персоналу собраться у аварийного выхода! Повторяю! До самоуничтожения станции - тридцать минут! Всему персоналу собраться у аварийного выхода!

     И Галя исчезла, не сходя с места.

     - Где моя невеста? - вытаращил король испуганные глаза.

     - Э-э-э... - весьма вразумительно отвечал маг.

     - И слава Душаре! - вставила тетя.

     - Помолчи, - отрезал Оттобальт. - А не то посажу к лесорубу Куксу, и будешь пятый угол искать до конца жизни.

 

***

 

     - Командира! Командира!

     Счастливый Маметов прыгал вокруг Салонюка, светился от счастья и только что не пел.

     - Командира! Немца с моя говорить, в гости звать. Шибко добрый был: говорить - камрад Ташкент не брал. Прага брал, Гданьск брал, Париж брал, Белохатки брать надо, Ташкент брать не надо. Мама дома, Ташкент, чай пить, Малика Маметов с войны встречать.

     Салонюк продолжал заниматься каким-то своим командирским делом, по ходу дела наставляя глупого бойца:

     - Ну що ты стрыбаешь, як скажена кенгуру? Ты що думаешь - цей нимець тебе до хаты к маме у Ташкент повезе? Ци нимци - уси брехуны. Вони тоби все, що завгодно скажуть, тильки щоб скорише таку вузькоглазу кенгуру, як ты, до своий Германии видправить! - И себе под нос пробормотал:

     - Мабуть, у ихнего фюрера такого ще нема. Они так мого кума видправилы, - продолжил он в полный голос. - Теж був такий, як ты... довирливый. Нимець наговорыв с три коробы, а вин ухи и развисив. Зараз, мабуть, десь на той Нимеччини у ихнему зоопарку сидыть пид вывеской "наидурниший дурень"...

     Тут его осенило, и он внимательно вгляделся в счастливое лицо Маметова:

     - Стий. Яка мама? Який нимець? Що таке? Де ты знову нимця взяв?! До речи, откуда у тебе цей ахтомат... та шапку де ты знову свою знайшов?

     На радостях Колбажан не стал акцентировать внимание на том факте, что командир его - существо недогадливое и еще к тому же глухое. Русским же почти языком говорят ему, что случилось.

     - Товарищ немецко-фашистская захватчик камрад, - пояснил он с готовностью, - с моя говорить. Ахтамат отдавать. Шапка с красный звезда - отдавать. Моя в гости звать, твоя в гости звать, всех в гости звать, на танка кататься давать! Моя не стрелять, камрад не стрелять, дружба-мир заключать!

     Перукарников почесал за ухом. Оно, конечно, маловероятно, но чем черт не шутит, когда Бог спит?

     - Товарищ командир, а может, урюк прав - да нам с фрицем мир заключить? А немец нас на броне подкинет? Все лучше будет, чем пешком волочиться да комаров в лесу кормить. И ящичек с минами подвезет до места назначения.

     Салонюк понял одно: тяготы войны сказались-таки на душевном здоровье его товарищей. Сперва Маметов, теперь вот Перукарников. Он внимательно поглядел на Ивана:

     - Куды вин тебе подкине... на брони? Дурья твоя башка! Ты ему на брони потрибен тильки для того, щоб вона не пошкарябалась, колы по нему з нашего боку пушки вдарять. Вин за цю знахидку от фюрера ще одын хрест получить.

     Однако долго сердиться Тарас не умел. Поэтому уже через минуту тише и спокойнее продолжил:

     - Був у нашему колхози одын такий, як ты, Перукарников. Ему все одно було, на чому йихаты, абы тильки пишком не иты. Вин так и поихав до Германии на фашиському грузовику у супроводи взвода ахтоматчиков.

     - Да хотя бы поглядим на него, - предложил Иван смущенно. - Попытка не пытка, а за спрос, как говорится, денег не берут.

     Танк действительно стоял там, где указал Маметов. И немцы и впрямь были бы очень рады увидеть хоть одного живого партизана, потому что, протрезвев, Морунген понял, что партизаны - это братья по разуму. А братья по разуму обязаны держаться вместе.

     Наткнувшись на Маметова во второй раз, Дитрих старался вести себя как можно дружелюбнее. И хотя этот боец разговаривал по-русски еще хуже, чем он, вскоре барон выяснил, что партизанский отряд и сам был бы счастлив узнать, куда подевались родимые Белохатки. И что ящик с минами таскать на себе очень тяжело, а товарищ Салонюк запрещает его выбросить, хотя миномет окончательно и бесповоротно погиб - и именно этот дикий грохот немцы и слышали.

     Словом, отчаявшийся отыскать снег, Белохатки, вторую танковую бригаду и полиглота Хруммсу, экипаж "Белого дракона" был готов везти на броне целое партизанское соединение Сидора Ковпака - не то что пятерых милых людей, с которыми их объединяли общие интересы.

     Однако Салонюк осторожничал.

     Чужая душа - потемки, и по-своему он был совершенно прав, не доверяя немцам.

     С другой стороны, клятые фрицы казались ему близкими людьми. Их даже было жалко уничтожать, потому что других родственных душ нигде не наблюдалось.

     Жабодыщенко, смущаясь, робко - как на школьном экзамене - обратился к Салонюку:

     - Товарищ Салонюк, я, конешно, выбачаюсь, бо в танках мало що розумию, та щось мне здаеться, шо ця танка какась-такась трохи дивна. На боку нема нияких цифер та нияких знакив, кроме тих бисових хрестив, що на усих их танках малюють. Я доси николы такого не бачив.

     Перукарников неожиданно поддержал товарища:

     - Да, этот танк совсем не похож на те, что мы у реки видели. К тому же те на другом берегу остались, а этот здесь непонятно откуда взялся. Мост-то мы взорвали. И тут он как въехал в избу!

     Салонюк прищурился:

     - То-то я и бачу, що вин зовсим одын крутыться. Молодець, Перукарников, колы захочеш, можеш добре соображаты.

     Пока Салонюк рассматривал танк в бинокль, Жабодыщенко думал. И придумал совершенно сногсшибательную теорию.

     - Може, - с завываниями произнес он, - це якась дьявольска танка, котра усих партизан заманюеть в пекло?

     Тарас уронил бинокль и повернулся к бойцу. Ему уже было дурно от всех этих кошмарных историй, а подчиненные, похоже, не собирались останавливаться на достигнутом. Маразм крепчал.

     - Ну ты завжды, Жабодыщенко, як що-небудь брякнешь, то потим хоч к нимцям у полон з давайся. Тебе салом не годуй, тильки дай кого-небудь напугать. Ну яка дьявольска танка може буты на фронти? На фронти може буты тильки два виды танки: ворожа - нимецька, або наша ридна! На що ты, Жабодыщенко, потрибен дьявольской танке? Ты що, выдатный партизаньский грешник? - И командир пробормотал потрясение:

     - Николы не думав вид себе таке почуты.

     Тем ярким солнечным утром Морунген делал очередную запись в своем дневнике. Рядом с ним лежал атташе-кейс с бумагами.

     Из лесу выглянули изумленные партизаны. Салонюк недоверчиво разглядывал диковинный танк и странного немца, шевеля усами, словно знаменитый тараканище. Не вынеся этой идиллической картинки, он забурчал себе под нос:

     - Шо вин там робыть? Пише, чи шо? Тоже мени, розумиешь, нимецький казочник - Ганс Християн Андерсен! - Тут он обернулся к Жабодыщенко:

     - Ну що претендент на значок ГТО, давай хапай свою снайперську гвынтивку у Перукарникова та лизь на цей... - подозрительно уставился на незнакомое дерево, - мабуть шо дуб.

     Сидорчук с Перукарниковым дружно подпихивали Жабодыщенко снизу, тот покраснел как рак, раздувал щеки и делал отчаянные попытки взобраться на дерево. Сапоги все время соскальзывали по голому стволу.

     Тарас как завороженный смотрел на эту картину несколько секунд. Потом его нервы не выдержали:

     - И чому тебе тильки, Перукарников, вчилы в твоему инстытути? Командир не пидкаже - сам не здогадаешься, шо з цего верхолаза з церковно-приходськои школы треба чоботы зняты, инакше вин до вечора, - потыкал пальцем наверх, - туды не забереться!

     Пыхтение, сопение и бульканье наконец затихли. Жабодыщенко вместе с винтовкой исчез в густой листве.

     Салонюк напутствовал Маметова, и стороннему наблюдателю вполне могло бы показаться, что он несколько ревнует своего бойца к "немецкому сказочнику".

     - Ну от, Маметов. Иды до свого нимецького приятеля. Я з хлопцямы звидсы подывлюся, як вы будете на радощах цилуватыся. Иды, иды, бачишь, вин якраз, мабуть, твоий мамци в Ташкент гумористичное пысьмо пише про те, як одын узбецький партызан пострилом из миномета спас йому життя. Иды, не бийся: якщо вин тебе погано встретит, Жабодыщенко його зверху из гвынтивки кокнет.

     Он прищурился, разглядывая крону дерева, где шелестел, шуршал, кряхтел и издавал нечленораздельные звуки карабкающийся Жабодыщенко. Разочарованно скривился и обратился к себе с глубоким сочувствием:

     - Ну шо то за людына?! Таки знову, мабуть, гвынтивку ротом держит. Сопе, як ковальський мих. - Вздохнул. - Може, до кинця вийны ще успию поясныты йому, чому вси гвынтивки выпускають з ременями.

     Запыхавшийся, взмокший Перукарников выдвинул ультиматум:

     - Если, товарищ командир, Жабодыщенко и снимать оттуда придется с такими же потерями, то я сразу отказываюсь. Категорически. Он туда ради Маметова полез, пусть Маметов его после и сгружает.

     Командир возразил:

     - Ось ты, Перукарников, такий розумнык, а того не знаешь, що грушу з горы не треба толкаты, вона сама впаде.

     Озабоченный Сидорчук высунулся из-за спины Перукарникова, пытаясь заинтересовать командира гораздо более интересным вопросом:

     - Товарыш Салонюк, як там воно не выйде, а все ж добре бы нам пидстрахуватыся на всякий случай. - И Василь с сомнением поглядел сначала туда, где должен был сидеть Жабодыщенко, а потом и в сторону танка. - В житти таке бувае: сяде курка и без покладу. И ось що я вам скажу - добре зараз, як сусид близькый, а перелаз низькый. Може, покы нимець свою казку пише, я заповзу до нього с того боку та заминую танк знизу. Все краще буде, ниж тильки на Жабодыщенка надиятысь. А тоди, якщо вин не попаде у фриця з гвынтивки, мы звидсы його взрывчаткой высадымо у небо разом з його хатой-читальней. - Он задумался и уточнил:

     - Треба тильки нам до лису швыдко тикаты, шоб колеса вид танку на голову не позвалювалыся.

     Салонюк проявил чудеса выдержки и долготерпения:

     - Я бачу, бачу, Сидорчук, шо тоби свою взрывчатку и доси не терпыться до нимця прилагодиты. Ты лише забувся маленько, що разом з танком пиднимешь у небо и партизана Маметова. Це не по-товарыськи буде з нашого боку, даже якщо вин прямо у Ташкент до мамы полетыть. - Он прикинул что-то в уме и вынес окончательный вердикт:

     - Мабуть, якщо з улюбленым нимцем, то все одно не добре.

     Тут на голову Тарасу посыпалась сухая древесная кора. Он поморщился, посмотрел наверх с тоской.

     - А про него ты подумав? Йому твои колеса точнисинько на голову впадуть. Вин же до лису утекти не успие, - тильки разом з сосною, на якой сидыть, - Салонюк покрутил в пальцах листик неведомого дерева, - чи все-таки с дубом?

 

***

 

     Что можно рассказать про партизан и немцев, которых судьба свела этим ясным днем на прелестной лесной полянке? Рассказать-то можно многое, но мы не станем дословно воспроизводить ни радостные крики Морунгена и Маметова, которые словно Геро и Леандр, разделенные некогда бурным морем, слились наконец в экстазе долгожданной встречи, ни настороженное бормотание Салонюка, который никак не мог заставить себя доверять вражеским танкистам, однако не видел иного выхода.

     Отдельным эпизодом в новой жизни советско-немецкого соединения явился сам процесс стаскивания товарища Жабодыщенко с его дерева. Пострадали все, но трудности, перенесенные вместе, сплачивают и закаляют крепкую мужскую дружбу.

     Какое-то время они еще чувствовали себя не в своей тарелке, но душераздирающая сага о поисках Белохаток буквально породнила их. А уж упоминание о Пульхерии Сиязбовне...

     Все десять мужчин долго трясли друг другу руки и представлялись, замучив Морунгена, который был единственным человеком, способным выполнять функцию переводчика. Правда, попытал счастья на этом поприще и славный Перукарников, однако немцы ни слова не поняли из его разговорного немецкого, а общеизвестная фраза "Хальт! Хенде хох!", которую Иван научился говорить очень даже неплохо, была в данном случае несколько неуместна.

     Затем долго договаривались о перемирии и о том, как и когда начнут воевать. Обоим командирам было неудобно упоминать об этом, но где-то все-таки шла война, и основной задачей обоих отрядов являлось обнаружение линии фронта.

     - Це ж мы потим може будемо воюваты, - стыдливо указывал Салонюк на корень проблемы. - То вы звыняйте. А мы предупредим, що знову ото прыступили до боевых действий. Добре?

     - Мы естъ отыскайт Белохатки, - подтверждал Дитрих. - А там расошлис, как в море корапли. И снова пух-пух, как доховаривалис. Корошо?

     - То шоб не обидылись, - встрял Сидорчук. - Шоб усе по-чесному.

     - Йа, йа, - улыбался Морунген. - Но сейчас мы ест искать короший, прафильный дороха на кутор Белохатки.

     - Договорились, - сказал Перукарников. - Где-то он должен быть, мы точно знаем.

     Затем Дитрих пригласил партизан устраиваться на броне поудобнее, а партизаны в свою очередь нашли, что "Белый дракон" - действительно высококлассная машина и ничего подобного им видеть не приходилось.

     Немцы цвели от счастья, как молодые родители, чьего младенца похвалили новые знакомые.

     Наконец партизаны расселись и объявили, что готовы выступать в поход. Дитрих собирался было скомандовать Клаусу "полный вперед", но Сидорчук внезапно хлопнул себя ладонью по лбу, так что аж звон пошел. Он спрыгнул на землю и нырнул под танк.

     В воздухе возникла некоторая напряженность. Морунген с удивлением поглядел на Салонюка и выразительно поднял брови: дескать, что это за фокусы? И поскольку Салонюк улыбался ничуть не менее талантливо, чем король Оттобальт (то бишь на манер причепенского луздаря), ничего, кроме легкого ужаса, его улыбка не вызывала. Дитрих понял, что вопрос нужно формулировать более точно.

     - Что естъ делайт тфой зольдат с другойт сторона немеский панцер?

     Партизанский командир знал, что немцы - народ вспыльчивый. Если скажешь, что происходит на самом деле, еще чего доброго ссадят с танка и заставят идти пешком. И он брякнул первое пришедшее на ум:

     - Це вин перевиряе, в якому состоянии грунт, по котрому мы будемо йихаты на танку.

     Морунген получал море удовольствия от беседы с настоящим знатоком российских дорог и от того, что совершенная германская техника способна преодолеть и это.

     - О! Это софсем не нато делайт! Дас ист панцер гуд машине! Будьем екат очен корошо, бистро!

     Из-под танка, одной рукой утирая лоб, а в другой держа взрывчатку, вынырнул Сидорчук. Оглядел честную компанию. Увидел выражение лица родного командира и затарахтел, оправдываясь:

     - Звыняйте, будь ласка, товарыш Салонюк, за задержку. Сам не знав, що так выйде! Взрывчатку, хай ей грець, чуть-чуть не забув вытягнуть из-пид фрыця.

     Морунген опознал предмет в руке партизана и побелел.

     Сидорчук виновато улыбнулся и пустился в объяснения, взмахивая взрывчаткой, словно дирижерской палочкой. При каждом таком взмахе Морунген и Салонюк вздрагивали и вжимались всем телом в спасительную танковую броню.

     - Во було бы гуркоту, якбы мы поихалы!

     Тарас посерел, затем позеленел, затем, заикаясь, пояснил:

     - Це наш пидрывник, господын майор, шуткуе так... Розумиете? У партызанив так прыйнято... трохи шуткуваты... на дорижку...

     Тут он оборотил свой гневный лик к бойцу Василию Сидорчуку и заорал в полный голос, так что Морунген присел в своем люке, как если бы злосчастная взрывчатка все-таки сработала:

     - Сидорчук! Твою мать! Якщо я! Твий командыр! Ще раз побачу, що ты... Це!.. будеш своими рученятками липыты куды-небудь... без мого дозволу!.. Я не знаю, що я з тобою зроблю!.. Я тоби рогы повидшибаю, и будеш ты бижать поперед цего клятого нимецького танку, як та бура корова поперед черкаського быка!

     Он взялся за голову и обратился к Перукарникову, который сидел с вытаращенными глазами, постигая потихоньку смысл происходящего:

     - Чуть не видправыв свого командыра на Мисяць. У мене аж у пьятах похололо, а ему - "Було бы гуркоту..." Дурный, як сто пудив дыму!

     Спустив пар, Салонюк уже спокойнее продолжил:

     - Ну що, Сидорчук, ты на мене очи таращиш, наче злодий на ярмарку! Бачишь, фриц увесь билый из свого танка выглядае? Це тоби не Александр Македонський! Ще раз таке кино побачить, повыганяе у сих до лису. Давай, сидай на свое мисце, докы вин не очухався.

     И Тарас расцвел нежнейшей улыбкой, адресованной бледному и перепуганному Морунгену:

     - Не пужайтесь, господын фриц, вин бильше такого не зробыть. Не нервуйте, це вредно... як вас там вирно зовуть? Господын Mop... Hyp... Гер, - и тихо добавил себе под нос:

     - Во призвище, черта лысого выговоришь.

 

***

 

     В замке Оттобальта творилось нечто несусветное.

     - Требую воссоединить меня с невестой! - рычал король на перепуганного мага. - Ты куда ее дел?

     - Это не я. Это штурляндик!

     - При чем тут штурляндик? - гневался его величество. - Требую воссоединения и долгой и счастливой жизни.

     - Это зависит не только от меня, - слабо отбивался Мулкеба.

     - Четвертую! - шумел Оттобальт.

     - Бальтик, - встряла тетя. - Сам Душара высказался против твоего непродуманного и поспешного решения. Видишь, невесту куда-то утащило.

     Король повернулся к тете и окинул ее таким взглядом, что она попятилась.

     - Или ты сейчас же поставишь своих рыцарей под копье и они пойдут искать свою королеву, или отправишься на антихрапное ложе, - раздельно произнес он. - Вот!

     - Бальтик...

     - Р-ррр, - раздалось в ответ, и тетя благоразумно ретировалась.

     - Ваше величество, - прошептал чародей, бледнея от ужаса, - разрешите сказать... Не велите казнить, как говорится, а велите слово молвить.

     - Кстати, насчет казни, - задумался король. - Четвертование - это чересчур просто.

     - Тогда вы рискуете не увидеть свою невесту.

     - !!!

     - Уже, уже, уже, - засуетился Мулкеба. - Только нужно взглянуть в Тухатупу.

     Впервые в жизни мага доставили в башню на руках двое дюжих гвардейцев - король не желал медлить ни минуты. Крохотный шумнязя, увидев такое дело, спрятался под ложе и шептал оттуда, подсказывая магу направление поисков.

     - Тухатупа должна лежать справа на полке в чулане.

     - Не может быть! - вскрикивал Мулкеба.

     - Я перед ним шерсть причесываю, - уточнял шумнязя. - Ищи.

     - А-а, точно. Никогда бы не подумал. Ну что, ваше величество, давайте думать о невесте.

     - И о драконе, - послышался до боли знакомый голос.

     Придя в себя, королева Гедвига явилась со взаимовыгодным предложением: она меняла дракона на свое благословение.

     Нужно ли говорить, что Оттобальт согласился не задумываясь.

     Глядя в Тухатупу, Мулкеба заметно повеселел:

     - Итак, ваши величества, вы действительно хотите воссоединиться?

     - Да, - сказал король, - с невестой.

     - С драконом, - согласилась Гедвига.

     - Как пожелаете, - молвил маг.

     Маги, они ведь тоже люди и поэтому не могут отказать себе в крохотном удовольствии выполнить волю своих повелителей, так чтобы и их слегка прищучить, и при этом не оказаться виноватым. Он взмахнул своей пышной мантией, просвистел какое-то невнятное заклинание и...

 

***

 

     Танк не успел проехать по дороге и десяти километров, как впереди показалась...

     - Та самый русский фрау! - завопил Дитрих.

     - Тю, Галя! - сказал Салонюк.

     - Ну мы даем! - восхитился Перукарников. - Никуда от этой чертовой бабы не денешься.

     - Ганс, - тихо произнес в наушниках голос механика-водителя Гасса, - кажется, все начинается с самого начала. Я вижу на дороге эту русскую поселянку, которая уже навлекла на нас однажды кучу неприятностей.

     - Сей фрау, - поведал Морунген партизанам, - делайтъ нам плохой услуг. Она нас путайтъ. Она ист партизана?

     - Та она ж ведьма, - сказал Сидорчук. - От ней одни неприемности.

     - Все неприятности в мире от женщин, - заметил Иван. - Троянская война тоже из-за баб началась.

     - И ото грехопадиння, - сообщил Жабодыщенко, крестясь. - Свят, свят, свят.

     - Не стал бы я с ней связываться, - посоветовал командиру Генрих. - Нервов не хватит.

     - Я бы и рад, - сказал барон. - Однако, Генрих, подумай. Эта женщина может знать дорогу к хутору Белохатки.

     Обернувшись на шум двигателя, Галя меланхолически оглядела танк и двинулась дальше, будто ничего необычного не случилось. Она была целиком поглощена личными проблемами, и пятеро знакомых партизан, сидевших на броне не менее знакомого бронированного монстра, не привлекли ее внимания. Ведь среди них не было того единственного, рыжего и голубоглазого...

     - Эй, Галя! - окликнул ее Салонюк, свешиваясь с брони. - Ты куды йдеш?

     - А куда глаза глядят, - отвечала она печально. - Куда ноги несут. А ты что здесь делаешь?

     - Та ось разом з фрицямы Белохатки шукаем, - поведал Тарас. - До речи, ты нам ничем не допоможеш?

     Галя Наливайко не спеша шла по дороге, проложенной среди широкого поля, и танк медленно катился рядом, приноравливаясь к ее плавной поступи. Она обращала на него внимания не больше, чем на телегу, что тащится по проселку на ярмарку. Однако танк, или телега, или настырный Салонюк мешали сладким грезам.

     Галя мечтала о том, как найдет ее король Оттобальт, как прижмет к своей крепкой груди... И поглядывала на обручальный цупитуйчик, который надел ей на палец ее Отто. Кисонька...

     - ...дороха на кутор Белохатки? - бубнил над головой прилипучий фриц.

     - Та може пидскажешь, де вони стоять? - уточнил Жабодыщенко.

     Она не остановилась и не повернула головы. Только величественно махнула рукой и молвила:

     - А что ты меня спрашиваешь? Ты вот у своих фрицев и спроси, куда они подевали твои Белохатки!

     Морунген ошалело выслушал ответ и пришел к выводу, что эта русская фрау действительно очень странная.

     Галя словно услышала эти крамольные мысли. Развернулась и подозрительно поглядела на несчастного немца. Клаус остановил танк безо всякого приказа. Дитрих понял, что нужно оправдываться, иначе действительно им инкриминируют похищение Белохаток и потом не докажешь ничего этим русским. Он бешено жестикулировал и чуть не вывалился из люка:

     - Ой, матка-а-а! Не нато делайтъ глюпый больтофня. Вы руски очен лубьить перефаливат насионал проблем на несчасный немеский зольдат! Мы естъ прикодит в Росия и дафатъ опрософание, свопода, несафисимостъ от комунисический опрас жисни.

     Галя громко хмыкнула, и бедный барон осекся.

     - Да! Видела я вашу свободу! В вагоны на станции погрузите и, туды ее в качель, в свою Херманию гоните, на работу!

     - Матка-а, - слабо запротестовал Морунген, - Германья естъ учит все корошо, как нато работайт! Что естъ прекрастный ресультат феликий нация!

     Галя не выдержала:

     - Ой! Отстань! Замучил со своей нацией.

     Майор печально наклонился к партизанам и пожаловался:

     - Фот так фсекта, кокта нато работайт, у фас лубьят коворит в немеский лагер - астань, зараса, самучил!

     Но ему не довелось развить эту интересную мысль.

     Сзади раздались невыносимо знакомые душераздирающие звуки.

     Галя обернулась и расцвела, как майская роза.

     Остальные приуныли.

     Дитрих скомандовал:

     - Клаус! Дави на газ! Быстрее! - это свидетельствовало о том, что он потерял голову и плохо оценивал ситуацию, как и случалось всякий раз при встрече с Галей.

     А по дороге, по направлению к танку, стремительно неслось несокрушимое уппертальское воинство.

     Первым верхом на лучшем жеребце из своих конюшен скакал король Оттобальт, и его рыжая шевелюра, подобно золотому флагу, развевалась на ветру. Следом пришпоривал своего скакуна верный Сереион во главе сотенного отряда. Гвардейцы потрясали копьями, а их бравый командир то и дело взмахивал обнаженным мечом. При этом король крепко прижимал к себе Аларм Зуммер и накручивал его ручку, что и порождало эти душераздирающие звуки.

     Немного отстав от племянника, неумолимо приближалась к желанной цели королева-тетя Гедвига в своем лучшем костюмчике для неистовых погонь. На ней была меховая шапка (один к одному - каракулевая папаха комбрига М. Н. Кавуна) и накидочка (один к одному - бурка комбрига М.Н. Кавуна). Тетя передвигалась на усовершенствованной юккенской колеснице, запряженной четверкой коней.

     Поясняем: углядев в Тухатупу, что Гедвигин дракон и королевская невеста мирно тащатся по одной и той же дороге, Мулкеба решил сыграть маленькую шутку со своими повелителями и воссоединил их с желанными объектами на свой лад. Однако же он побоялся выбросить королеву-тетю и Оттобальта неведомо куда без поддержки и потому послал с ними храброе воинство.

     Кстати, рыцари-бесумяки бешеным аллюром неслись за своей повелительницей, готовые уничтожать дракона, но не готовые еще раз лицом к лицу встретиться с принцессой Галей (пусть и без сковородки).

     Неугомонная натура королевы Гедвиги не позволила ей проигнорировать странный предмет в руках у племянника. Она потыкала возницу в спину, тот подхлестнул коней и с молодецким визгом догнал вырвавшегося вперед короля.

     - Бальтик! - воззвала она на всем скаку. - Дорогой! А что это за милую штукенцию ты накручиваешь? А ну-ка передай ее сейчас же тете! Я тоже хочу вдохнуть в нее жизнь!

     Оттобальт плотнее прижал к груди Аларм Зуммер и протестующе завопил:

     - Это подарок! Магический предмет - рог, поющий голосом прищемленного Вапонтиха!

     Тетя слегка задыхалась, и половины слов не было слышно. Но ее это не смущало.

     - Ты хочешь жениться?! Будь добр, не спорь с тетей и немедленно дай сюда эту раковину с ручкой!

     Король опечалился, но там, на дороге, его ждала невеста Галя, и он сунул Аларм Зуммер тете. Та принялась накручивать ручку еще яростнее, чем он.

     И вся эта ватага скачущих, орущих, бряцающих оружием и воющих сиреной всадников поднимала такую страшную тучу пыли, что казалась куда более многочисленной. Ну просто банда. Разбойники с большой дороги.

     С улепетывающего танка с изумлением и интересом глядели на эту картину.

     Маметов, как и остальные, наблюдал за погоней, но когда из клубов пыли вырвалась мчащаяся колесница, когда на одном из седоков он явственно разглядел папаху и бурку, а уши заложило от душераздирающего рева сирены, нервы партизана не выдержали. Он бросился к остолбеневшему Морунгену, который все еще высовывался из люка, и заголосил:

     - Батько Махно, однако! Пусти моя туда!

     В панике он то пытался вытащить Дитриха из танка, то, напротив, пропихнуть его внутрь. Доблестный германский офицер окончательно утратил ощущение реальности, но не сдавался:

     - Вас ист дас?! Это не естъ корошо! Не нато меня пихайт!

     Перукарников выдернул зубами кольцо у гранаты и приготовился к броску.

     - Врешь! Не возьмешь, гады! - прокричал он сквозь зубы.

     Сидорчук скорчился за пулеметом, радостно оскалившись:

     - Зараз мы тоби покажемо, як до радяньских партизан чиплятыся та як дружних фрицев переслидувать!

     Он сделал честную попытку прицелиться, но трясло так, что это ему совершенно не удавалось.

     Салонюк встал во весь рост, как памятник несгибаемым воинам-интернационалистам, и, держась одной рукой за башню, строго заявил:

     - Без моей команды вогню не видкрывать! - и приветственно замахал стремительно приближающейся Гедвиге:

     - Нестору Ивановичу наш щирый привит!

     Маметову удалось-таки затолкать Морунгена внутрь танка, и теперь он норовил влезть следом, а из недр машины доносились приглушенные протестующие вопли:

     - Стоит! Стоит, кому каворью! Стоит, стреляйт буту!

     Колбажан нервно хихикал:

     - Щекотно однако! - и мотал в воздухе ногами.

     Салонюк обернулся и увидел у себя за спиной кошмарную сцену, которая могла присниться только в страшном сне. Он в ужасе выпучил глаза и скомандовал:

     - Во бисова дитына! Жабодыщенко! Сидорчук! Маметова засосало, скорише мене допоможить вытягты его из танки!

     Сидорчук ткнул пулемет Перукарникову:

     - Ваня, пригляди за дегтярем, я зараз!

     Он ловко вскочил на башню и обеими руками ухватил Маметова за свободную ногу, на второй повисли Жабодыщенко и Салонюк.

     - Оууу!!! - поморщился Василь, когда на него повеяло несравненным ароматом маметовских сапог.

     Салонюк, красный от напряжения, понимающе переглянулся с Сидорчуком:

     - Тягни швыдче, бо у танку вси фрици потравяться! - И он философски заметил:

     - Тоди аварии не избежать!!

     Снизу продолжали доноситься крики Морунгена:

     - Нихтц! Нихтц! Не нато это делайт! Клаус, стой!

     И огромная машина стала сбавлять скорость. Как только Маметова извлекли, Дитрих с изумлением разглядел, что их догоняет не какой-то мифический Махно, а давний знакомец и союзник - король Оттобальт и его тетя, вставшая, по всей видимости, не с той ноги.

     Как ни печально, но немцам пришлось смириться с мыслью, что короля они совершенно не интересуют. Он не доскакал до танка, а спрыгнул с коня возле Гали и проявил к ней интерес. Интерес этот был столь очевиден, что Салонюк даже слегка смутился и покраснел.

     - О, бисова баба, - сказал он, обращаясь к майору. - Вже мужика окрутила. Ба, як цилуються. А мне по физии наплюхала. Одно слово - жинки.

     - Йа, йа, - подтвердил Дитрих, к которому приблизилась сияющая тетя Гедвига.

     - Насилу догнала, - сказала она.

     - Вас? - уточнил Дитрих, не понимавший ни слова.

     - Едва догнала нас, - пояснил Салонюк, дивясь, что фриц понимает его и не понимает тетку в папахе.

     Нет, не прошла даром наука Гельс-Дрих-Энна. Партизаны были в Вольхолле действительно как дома.

     - Поедем домой, - призвала Гедвига, поглаживая дракона по бронированной шкуре.

     - Домой запрошуе, - перевел Салонюк.

     - Белохатки! - напомнил ему Дитрих.

     - Та вона мабуть вид вас чогось хоче, - расплылся Тарас в улыбке.

     Немец сделал страшное лицо, показывая, как ему не хочется продолжать общение с русскими фрау. О, он не забыл день появления Гедвиги в замке короля Оттобальта.

     Король был легок на помине. Он подъехал к недавним гостям, держа в объятиях счастливую невесту.

     - На свадьбу приглашаем, - ослепительно улыбнулась Галя. - Отто мне сделал предложение, цупитуйчик подарил. Сейчас вот едем жениться.

     - Поздравляем, - сказал Перукарников, живо представивший себе танк в свадебных лентах. - Только нам с фрицами в Белохатки бы, на войну. А то что-то совсем голова кругом.

     - Понимаю, - согласилась Галя. - И от этой старой карги лучше держаться подальше, а то она уже положила глаз на ваш "пансер".

     - Ишо чого! - возмутился Сидорчук. - Мы з ними перши подружились. Тепер це наши камрады и вони нас будуть возыты. А ей - зуськи!

     - Ну, тогда вам прямо и очень быстро, - хитро улыбнулась Галя. - Пока наша тетенька не оклемалась.

     Сидорчук постучал по броне:

     - Эй, водила, давай газуй, бо инакше всем хана! И хотя слово "хана" не было известно Дитриху фон Морунгену, отчего-то он все правильно понял и отдал Клаусу короткую лающую команду.

     Королева-тетя заподозрила неладное и попыталась было что-то возразить, но ее никто не слушал. Танк тронулся с места, обдав ошалевшую Гедвигу клубами гари и пыли, и Перукарников задорно затянул:

     - Затуманились речные перекаты...

     В ответ дружно грянул сводный хор советских освободителей и немецких захватчиков:

     - Шли домой с войны немецкие солдаты...

     - Немеские зольда-а-а-аты, - заливались танкисты.

 

Конец второй книги

 

P.S. Все справки взяты из секретного путевого дневника майора Дитриха фон Морунгена, за что авторы выражают ему глубокую признательность.

(Появление третьей книги не исключено)

г. Киев