Виктория Угрюмова

                              Монологики

 

                                [1] [1] [1]

 

     Меня тошнит над унитазом,  и я поневоле гляжусь в  его  блестящее

нутро. Отмытый, черт.

     Душу выворачивает наизнанку, но это-то и хорошо; хочется вместе с

тошнотой выплюнуть  и  себя самое.  Может,  тогда жизнь наконец станет

человеческой. Выплюнуть и забыть.

     У сердца примостился какой-то маньяк-садист и пилит, пилит, пилит

его тупым  ножом.  В  грудной  клетке  кто-то  уже  выгрыз  порядочное

отверстие, и   через  него  тянет  сквозняк  -  холодный  и  неуютный.

Интересно, видал кто-нибудь уютный сквозняк?  Между прочим,  это самый

настоящий Новый год, без балды. Тридцать первое декабря на календаре.

     Никогда не могу напиться,  если захочу.  Все помню и все понимаю,

как компьютер,   с   той   только   разницей,  что  из  компьютера  не

вываливаются внутренности на третьем стакане водки.

     Слова смешиваются в голове в неудобоваримую кашу, лепятся в ком и

выскальзывают из памяти на крейсерской скорости,  стремясь вернуться к

тому единственному Слову,  с которого начиналось все. Или, которым все

заканчивалось.

     Все когда-нибудь заканчивается, не замечали?

     Водка оказалась теплой и жирной. Независимо от стоимости, пить ее

невозможно; а  икра  явственно  пахла керосином.  Эта гремучая смесь и

повергла меня в полное ошумление. Странно, как я это раньше пила?

     Противно, что   невозможность  жить  и  дышать  происходит  из-за

отсутствия одного только человека.  Целый мир вокруг - живи и радуйся;

забудь о плохом и помни о хорошем.  Но память избирательно подсовывает

моменты, свидетельствующие в пользу ушедшего.

     А зато...  А зато...  Что же - зато? Да! Зато вещи лежат на своих

местах и никто не разбрасывает их по всей квартире. Никто.

     Правду говоря, в его пользу уже ничто свидетельствовать не может.

Бросил, бросил, бросил меня, подлец! Какой подлец! Господи! Неужели ты

не видишь,  что теперь не жить и не дышать?!  Уму непостижимо: взять и

оставить меня  в  одиночестве  на  совершенно  пустой  и  обезлюдевшей

планете. Это на него так похоже. Боже, какой подлец...

     Надо будет завтра сходить к нему - прибрать могилу.

     Новый год все-таки.

 

 

                                 [1] [1] [1]

 

 

     Должен сразу и со  всей  откровенностью  предупредить  тебя,  что

любить я не умею. Не обучен, не готов, вообще не знаю, как это.

     Я и в детском саду ни разу не влюблялся;  и в первых классах тоже

- даже в самых хорошеньких учительниц.  И мимо одноклассниц совершенно

спокойно проходил.  Равнодушно. На выпускном балу - как сейчас помню -

все разбрелись  по темным уголкам и целовались взахлеб;  а я остался в

одиночестве. Но самое главное, что меня это вовсе не угнетало.

     Нет, женщины меня интересовали - я же нормальный. Но интересовали

как казус, как некий не изученный до конца феномен. И поэтому я уходил

с такой же легкостью,  с какой появлялся в чьей-нибудь жизни. И потом,

я никогда не был готов к тому,  чтобы это затянулось надолго.  Не  дай

Бог - на всю жизнь.

     И еще.  Есть такое понятие:  брать  на  себя  ответственность.  Я

глубоко убежден,  что  брать ответственность на себя нужно осознанно и

добровольно, а не под давлением обстоятельств,  которые как-то вдруг и

внезапно становятся   безвыходными.  Ненавижу  безысходность.  Чувство

долга - это  великое  чувство,  я  не  спорю;  но  не  имеет  никакого

отношения к любви.

     Я человек разума,  а не чувств.  И не могу под  влиянием  момента

круто  менять  свою  судьбу.  Я  никогда  и  ни  в  ком  не  испытывал

потребности,  пойми.  Женщин воспринимал как легкий и непрочный  сплав

естественной нежности и бездумной готовности принадлежать мужчине.

     Меня никто не учил любить; я и сам этому не учился до сих пор.

     Почему? Недавно   задал   себе  этот  вопрос,  и  вдруг  подумал:

наверное, потому, что всю жизнь ждал именно тебя.

 

 

                                 [1] [1] [1]

 

 

     Вокруг темно, тихо. Только немного шумит в ушах.

     Очень удобно.

     Ничего не вижу и не осязаю,  но мне не страшно.  Это  бывало  уже

много   раз;   и  начиналось  всегда  одинаково.  Вот  продолжалось  и

заканчивалось...  Иногда  события   развивались   неожиданно;   иногда

логично;  случались  и трагедии,  и триумфы,  но привыкнуть я так и не

смог.  Единственное,  что утешает,  что и никто другой - тоже.  Всякий

раз, как в первый и, что самое странное, как в последний.

     Я нахожусь в воде. Покрыт ею полностью, и ею же дышу. Воспринимаю

это  как  единственную  реальность,  хотя  прекрасно  знаю,  что  там,

снаружи,  все обстоит иначе.  Мое имя, пол и возраст не имеют никакого

значения:  за пределами этого убежища я буду их моментально лишен. Что

ждет меня впереди? Кем я стану на сей раз? Какая судьба мне уготована?

Насколько  мне  известно,  всех  эти  вопросы  волнуют  до  последнего

мгновения - как будто после мы об этом вспомним.

     Немного страшно. Всякий раз немного страшно, хотя и не верится до

конца,  что еще немного,  и полностью забудешь самое себя.  Разве  так

бывает?  Прежде  я  надеялся,  что мне удастся сохранить в памяти хоть

что-то  -  осколки,  обрывки,  пусть  бессвязные  и  бесполезные,   но

свидетельствующие   о   том,   что  я  есть.  Что  я  бессмертен,  что

продолжаюсь. Но именно это и запрещено: настрого; категорически.

     Ну и шут с ним, с этим упрямым мной, которому суждено умереть при

рождении. Главное - в другом. Я поэт! Я поэт, я умею складывать слова;

я владею ими,  я им  хозяин.  Это  я  хочу  пронести  через  смерть  и

рождение, через  боль  и беспамятство и через грядущую немоту.  Я умею

складывать слова   таким   образом,   что   они   приобретают   новый,

дополнительный смысл.  Это не просто важно; возможно, это единственная

значительная для меня вещь во всей Вселенной.

     Ну же,  малыш!  Запоминай!  Я поэт, я поэт, я знаю о человеческой

душе так много, что просто грешно заставлять меня забыть об этом.

     У меня  маленькое  тельце,  крохотные,  слабенькие ручки и ножки;

непропорционально большая голова,  почти  лишенная  волос.  Сморщенное

страдальческое личико.  Я даже не знаю, уродлив я или красив - точнее,

каким я стану - красивым или уродливым.

     Скоро наступит миг,  когда мне суждено будет появиться на свет из

материнской утробы.  Этот  свет  ослепит  и  оглушит  меня,  сомнет  и

раздавит. И в это мгновение мне суждено забыть все;  эти минуты, тоже.

Впереди целая жизнь, и не только от меня зависит, какой она будет. Мне

всегда казалось,  что  это  не  совсем честно,  но кто я такой,  чтобы

рассуждать об устройстве мира? И потом, не это сейчас главное...

     Ну же,  малыш,  запоминай!  Ты  поэт,  ты  умеешь  обращаться  со

словами!

 

 

                                 [1] [1] [1]

 

 

     В общем-то роман получился ничего себе. Стоящий.

     Кто ж виноват,  что издателю нужен не роман, а рассказ объемом не

более двадцати машинописных? Эх, где наша не пропадала! Посмотрим, что

тут можно сделать...

     Первая любовь.  Тэ-эк,  тэ-эк;  что же делать с первой любовью? А

что с  ней делать:  с одной стороны,  все было какое-то целомудренное,

настоящее, чистое.  И  отличалось   от   остального,   как   подлинник

"Сикстинской мадонны" от репродукции в "Огоньке". Много было обещаний,

много надежд,  много светлых  планов  на  будущее  -  гори  оно  синим

пламенем! А  здорово  я здесь закрутил,  молодец...  Но женился-то все

равно не на ней - так что первую любовь вычеркиваем.

     Что у нас дальше? Становление личности. Высокие идеалы, пламенные

убеждения. Между прочим,  мечтал написать второго  "Идиота",  идиот...

Ну, и чем все закончилось?  Работой второразрядным писакой;  это бы не

беда - какое-никакое становление.  Беда в том,  что  личность  напрочь

отсутствует. Укатали,  как  говорится,  сивку  не  очень крутые горки.

Долой к черту становление личности - а то самому тошно. К черту...

     Женитьба героя. Главное, не забыть упомянуть, как белая шляпка на

ее очаровательной  белокурой  головке  с   течением   времени   плавно

преобразуется в   постоянные  бигуди  на  пегих  космах  -  наполовину

крашеных, наполовину     отросших      естественными,     то      есть

серо-буро-малиновыми. У-у,    чувырла.   Милая   улыбка   сама   собой

превратилась в оскал,  в котором не хватает  зубов  этак  семи-восьми,

причем на  самом  видном месте.  Крохотные ножки...  Ну,  это я хватил

лишку. Ножки у нее отродясь крохотными  не  были,  а  теперь  и  вовсе

копыта. О характере молчим;  не к ночи будь помянуто.  Короче, оставим

вот это и это.  И пару пикантных  подробностей  присовокупим.  Публика

любит пикантные подробности.

     Дети и тихие семейные радости. Ой, не смешите меня! Ладно, ладно,

оставим пару  страниц.  Было  же  что-то  хорошее,  иначе вообще впору

повеситься.

     Работа. Ну,  здесь придется  переделать. Убедительно описать, как

человек, стремившийся  к  вершинам,  понял,  что   серенькая,   тихая,

скромная жизнь  вполне  его  удовлетворяет;  что он обрел наконец свою

тихую гавань  и...  Интересно,  как  у  меня  это  получится  написать

 _убедительно .? Хотя, деньги понадобятся -   сразу нужные слова найдутся,

со мной всегда так.  Принципами сыт не будешь; особенно, если принципы

давно сдохли - не то от голода, не то от тоски. Шучу-шучу.

     Смерть. Убрал бы,  убрал  бы  с  удовольствием,  только  от  нее,

голубушки,  никуда  не  денешься.  Придется оставить,  и даже со всеми

подробностями.  Какая разница:  положим,  я сокращу текст; а все равно

все  именно  так и будет - некрасиво,  нелепо.  Смерть бывает красивой

только в кино,  а я занимаюсь литературой, что есть словесная живопись

- писание живого...

     Ну, что.  Набралось  текста  как  раз  на  двадцать страниц.  Тут

подправим; тут перепишем, и готово.

     А хорошая жизнь могла быть, честное слово!

     Жаль, что мне понадобился сокращенный вариант.