Кейт Уилхелм

   Рассказы

   Крошка, ты была бесподобна!

   И ангелы поют

   Кейт Уилхелм

   Крошка, ты была бесподобна!

   Перевод А. Корженевского

   Джону Льюисону казалось, что, если хлопнет еще хотя бы

одна дверь, или раздастся хотя бы один телефонный звонок,

или хотя бы один чей-то голос спросит, как его самочувствие,

он просто сойдет с ума. Оставив лабораторию, Джон прошел по

ковру к лифту, бесшумно открывшему ему навстречу свои двери,

и плавно спустился на два этажа, где пол в фойе тоже

устилали ковры. Джон толкнул дверь с табличкой "Смотровая".

Три секретарши в приемной, прекрасно знавшие, что им лучше

молчать, пока он не заговорит с ними сам, без звука

пропустили его дальше, хотя они и были немало удивлены,

увидев его: последний раз он тут появлялся семь-восемь

месяцев назад. Затемненная комната, куда он вошел, на

первый взгляд казалась пустой, и только когда глаза привыкли

к темноте, Джон заметил сидящего там человека.

   Не произнося ни слова, он сел рядом с Хербом Джевитсом.

Херб, надев на голову шлем, смотрел на широкий экран,

представляющий собой стеклянную панель с односторонней

прозрачностью, который позволяет видеть то, что происходит в

соседней комнате. Джон надел второй шлем, подогнанный под

него, и все восемь контактов мгновенно соединились с восемью

соответствующими точками на черепе. Включив его, он тут же

забыл про сам шлем.

   В соседнюю комнату вошла девушка захватывающей красоты:

длинноногая блондинка с медовым блеском волос, чуть

раскосыми глазами и абрикосового цвета кожей. Обстановкой

комната напоминала гостиную: два дивана, несколько кресел,

стол, кофейный столик-все со вкусом, но безжизненно, словно

рекламное фото в торговом каталоге. Девушка остановилась за

порогом, и Джон почувствовал ее нерешительность, сильно

приправленную нервозностью и страхом. Внешне она проявляла

лишь ожидание и готовность, настоящие же эмоции никак не

отражались на ее гладком лице. Она неуверенно шагнула к

дивану - провод, закрепленный на голове, потянулся за ней.

В тот же момент открылась вторая дверь, и в комнату,

захлопнув за собой дверь, вбежал молодой мужчина. Выглядел

он беспокойно и немного ненормально. Девушка отреагировала

удивлением и растущей нервозностью; она поискала за спиной

дверную ручку, нашла и попробовала нажать. Дверь не

открывалась. Джон не слышал, что говорится в комнате,

ощущая лишь реакцию девушки на неожиданное появление мужчины

с лихорадочным блеском в глазах. Мужчина тем временем

приблизился к ней, размахивая руками. Взгляд его постоянно

метался по комнате. Потом он вдруг схватил девушку за плечи

и, прижав к себе, начал грубо целовать лицо и шею. Девушку

на несколько секунд, казалось, парализовал страх, но вскоре

возникло еще что-то: то ли ощущение пустоты, порой

сопровождающее скуку, то ли слишком полный самоконтроль.

Когда руки мужчины сомкнулись за ее спиной и он начал

срывать с нее кофточку, она обняла его, изображая лицом

страстность, которая, однако, не ощущалась ни в ее чувствах,

ни в крови.

   - Хватит, - спокойно сказал Херб Джевитс.

   Мужчина отпустил девушку и без слов вышел за дверь. Она

обвела комнату пустым взглядом. Разорванная кофточка висела

у нее на бедрах, одна бретелька бюстгальтера сползла по

руке. Выглядела девушка в этот момент очень красиво. В

комнату вошел менеджер, за ним костюмер с халатом, который

он тут же накинул девушке на плечи. Та встрепенулась, и,

пока ее выводили из комнаты, волны негодования,

испытываемого ею, превратились в ярость. Потом комната

опустела и оба зрителя сняли шлемы.

   - Сегодня пока четыре, - устало произнес Херб. - Вчера

шестнадцать. Позавчера двенадцать. Полный ноль. - Он

взглянул на Джона с интересом. - А что тебя вытащило из

лаборатории?

   - На этот раз Анна решила, что с нее хватит, - сказал

Джон. - Она звонила всю ночь и все утро.

   - Что теперь?

   - Эти чертовы акулы! Я же говорил тебе, что это слишком,

особенно после авиакатастрофы на прошлой неделе. Она

решила, что с нее хватит.

   - Подожди немного, Джонни, - сказал Херб. - Давай

разделаемся со следующими тремя девчонками и тогда

поговорим.

   Он нажал кнопку на подлокотнике кресла, и комната

напротив снова приковала их внимание. На этот раз девушка

была не так красива, поменьше ростом, брюнетка со смеющимися

голубыми глазами, ямочками на щеках и вздернутым носиком.

Джону она понравилась. Он настроил свой шлем и погрузился в

ее чувства.

   Брюнетка испытывала возбуждение: просмотры всегда

возбуждали их. Чувствовалось, что она боится и нервничает,

но не сильно. Может быть, волнуется, ожидая, чем кончится

просмотр. В комнату вбежал тот же мужчина с дикими глазами,

и она побледнела. Больше ничего не изменилось. Нервозность

усилилась, пока еще не до предела неудобства, но когда он

схватил ее в объятия, ничего, кроме нервозности, она так и

не ощутила.

   - Хватит, - сказал Херб.

   Следующая девушка тоже оказалась брюнеткой. Шикарные

длинные ноги. Полное спокойствие. Настоящая

профессионалка. Когда развернулось уже знакомое зрителям

действие, на ее подвижном лице отразилась целая гамма

соответствующих эмоций, но внутри ничто не дрогнуло, словно

она находилась в сотне миль от происходящего.

   Вошла еще одна девушка, и Джон вздрогнул. Она вошла в

комнату медленно, с любопытством оглядывая все вокруг и

нервничая, как все они. Моложе других и менее уверена в

себе. Бледно-золотистые волосы, старательно уложенные

волнами и собранные кверху, карие глаза, хороший загар.

Когда вошел мужчина, ее эмоции быстро сменились испугом,

потом просто ужасом. Джон не заметил, когда он закрыл

глаза. Он чувствовал себя этой девушкой, чувствовал

наполняющий ее ужас. Сердце его забилось, кровеносная

система заполнилась адреналином - он хотел закричать и не

мог. Из темных бездонных глубин его психики волнами всплыло

что-то еще, перемешанное с ужасом. Эмоции слились и стали

одной, пульсирующей и требовательной. Он резко открыл глаза

и увидел, что девушка лежит на диване, а мужчина обнимает

ее, стоя на коленях рядом с ней на полу.

   - Все! - закричал Херб дрожащим голосом. - Мы ее берем!

   Мужчина поднялся с колен, взглянул на всхлипывающую

девушку, потом быстро наклонился и поцеловал ее в щеку. Она

заплакала еще сильнее. Ее волосы рассыпались, обрамляя лицо

золотом, и теперь она выглядела совсем ребенком. Джон

сорвал шлем, чувствуя, что весь вспотел.

   Херб поднялся, включил в комнате свет, и экран потускнел,

сливаясь цветом со стеной. Не глядя на Джона, он вытер

лицо. Рука его тряслась, и он сунул ее в карман.

   - Когда ты начал подобные просмотры? - спросил Джон,

помолчав несколько секунд.

   - Пару месяцев назад. Я говорил тебе об этом. Черт, мы

были вынуждены, Джон! Это шестьсот девятнадцатая девушка!

Мы проверили шестьсот девятнадцать человек. И все липа,

кроме одной! Полный ноль в голове. Ты хоть представляешь

себе, сколько нам требовалось раньше времени, чтобы выяснить

это? По нескольку часов на каждую! А теперь это занимает

считанные минуты!

   Джон Льюисон вздохнул. Он знал. Собственно, он сам и

предложил это, сказав Хербу: "Выберите для теста

какую-нибудь одну основную волнующую ситуацию, чтобы человек

испытывал сильные эмоции". Но он не хотел знать, на какой

ситуации остановил свой выбор Херб.

   - 0'кей, но она еще ребенок. Как насчет ее родителей, ее

прав и прочего?

   - Это мы все уладим. Не беспокойся. Что с Анной?

   - Со вчерашнего дня она звонила мне уже раз пять. Акулы

ее добили. Она хочет нас видеть, обоих, сегодня во второй

половине дня.

   - Шутишь? Я не могу сейчас все бросить!

   - Не шучу. Она сказала, что не будет транслировать, если

мы не появимся. Примет снотворное и будет спать, пока мы не

прилетим.

   - Боже! Она не осмелится!

   - Я уже заказал билеты. Вылет в двенадцать тридцать

пять.

   Они молча поглядели друг на друга, и Херб пожал плечами.

Небольшого роста, крепкий, но не тяжелый, он не стал спорить

со своим мускулистым, шести футов ростом партнером. Джон

обладал нелегким характером, и ему приходилось постоянно

себя контролировать. Многие говорили, что если он

когда-нибудь сорвется, для тех, кто выведет его из себя, это

может плохо кончиться. Но до сих пор Джон всегда держал

себя в руках.

   Раньше для того, чтобы справляться со своим характером,

ему требовалось колоссальное напряжение воли, чуть ли не

физические усилия: теперь же это происходило совершенно

автоматически, и он не мог припомнить, когда ему случалось

хотя бы вспылить.

   - Послушай, Джонни, когда мы встретимся с Анной, давай

говорить буду я. 0'кей? Много времени мне не понадобится.

   - Что ты собираешься делать?

   - Уговорю. А если она начнет проявлять характер, так ей

двину, что она у меня еще неделю будет подпрыгивать. - Он

ухмыльнулся. - До сих пор все выходило, как она хотела.

Она знала, что ее некем заменить, даже если она начнет

выкаблучиваться. Ну, пусть теперь попробует. Пусть только

попробует! - Херб двигался по комнате туда-сюда быстрыми

дергаными шажками.

   Джон вдруг понял, что ненавидит этого приземистого

человека с красным лицом. Чувство было новым: он словно

попробовал ненависть на вкус и вкус оказался незнакомым и

приятным. Херб вдруг остановился и взглянул на него.

   - Почему она позвонила тебе? Почему она хочет, чтобы ты

тоже присутствовал? Она же знает, что ты этих дел не

касаешься.

   - Она во всяком случае знает, что я полноправный партнер,

- сказал Джон.

   - Да, но здесь дело не в этом, - лицо Херба искривилось в

улыбке. - Она думает, что ты к ней еще не остыл, да? Она

знает, что ты уже сломался один раз, в самом начале, когда

работал над ней, отлаживая аппарат. - Тут улыбка его

потеряла мягкость. - Она права, Джонни, детка? Это так?

   - Мы, кажется, с тобой договорились? - сказал Джон. -

Ты занимаешься своими делами, а я - своими. Меня она хочет

видеть, потому что не доверяет тебе и не верит больше ни

одному твоему слову. Ей нужен свидетель.

   - Ладно, Джонни. Но ты уж тоже не забывай о нашем

уговоре. - Херб неожиданно рассмеялся. - Знаешь, что это

напоминало, ты и она? Пламя, льнущее к сосульке.

   В три тридцать они уже сидели в номере Анны в отеле

"Скайлайн" на Багамах. Херб заказал место на рейс обратно

до Нью-Йорка на шесть вечера. Анна транслировала до

четырех, так что они расположились в ее номере и стали

ждать. Херб включил телевизор и предложил шлем Джону. Тот

отказался, и они оба уселись в кресла. Джон некоторое время

глядел на экран, потом все-таки надел шлем.

   Анна смотрела на волны далеко в море, где они катились

еще большие, зеленые и медлительные; затем она перевела

взгляд ближе - там волны стали уже сине-зеленые и

торопливые; и, наконец, повернулась туда, где они,

накатываясь на песчаную косу, взбивались пеной такой

плотной, что, казалось, по ней можно ходить. Она

чувствовала себя совершенно умиротворенной, покачиваясь

вместе с яхтой. Солнце поливало горячими лучами ее спину, в

руках подрагивало тяжелое удилище. Ощущение возникало

такое, словно ты ленивый зверь, живущий в полном согласии с

этим миром, словно ты в нем дома, един с ним. Через

несколько секунд она положила удилище и обернулась, взглянув

на высокого улыбающегося мужчину в купальных трусах. Он

протянул ей руку, и она поднялась. Они прошли в каюту, где

их ждали приготовленные напитки. И вдруг ее безмятежность и

ощущение счастья исчезли, сменившись недоверием, возмущением

и зарождающимся страхом.

   - Что за черт? - пробормотал Джон, включая звук. Он

редко пользовался звуковым каналом, когда транслировала

Анна.

   - ...Капитану Бразерсу пришлось их отпустить. В конце

концов они ничего еще не сделали... - рассудительно говорил

мужчина.

   - Почему ты решил, что они попытаются меня ограбить?

   - А кто еще носит на себе драгоценности на миллион

долларов?

   Джон выключил телевизор и сказал:

   - Ты идиот! Уж это-то тебе не сойдет с рук.

   Херб встал и подошел к открытому окну с видом на

сверкающий голубой океан за ослепительно-белой полосой

пляжа.

   - Знаешь, чего хочет каждая женщина? Иметь что-то

стоящее того, чтобы быть украденным. - Он грустно

усмехнулся. - Я имею в виду, помимо всего остального. Еще

они мечтают, чтобы их пару раз вздули и заставили встать на

колени... Наш новый психолог очень неплох, а? Он нас еще

не подводил. Анна, может быть, побрыкается немного, но это

пройдет.

   - Она не согласится на настоящее ограбление, - сказал

Джон и подчеркнуто громко добавил: - Я тоже не соглашусь.

   - Но мы ведь можем его разыграть, - сказал Херб. - От

нас больше ничего и не требуется, Джонни, только подбросить

идею, а все остальное разыграть.

   Джон уставился ему в спину. Он хотел в это верить.

Очень хотел.

   - Все это начиналось не так, Херб. Что произошло? -

Теперь голос его звучал спокойнее.

   Херб отвернулся от окна. Из-за яркого солнца у него за

спиной лицо его казалось совсем темным.

   - 0'кей, Джонни, я согласен. Все действительно

начиналось не так. Но жизнь ускоряется, вот в чем дело. Ты

создал свой аппарат, и то, что мы задумали, выглядело

прекрасно, но этого хватило ненадолго. Мы давали им

ощущение риска, и чувства, которые охватывают тебя, когда

учишься кататься на горных лыжах, и автомобильные гонки, и

все, что мы могли придумать, но этого оказалось мало.

Сколько раз можно прыгнуть с трамплина первый раз в жизни?

Проходит время, и им хочется новых потрясений. Ты-то

неплохо устроился, а? Ты купил себе новенькую сияющую

лабораторию и закрыл дверь. Ты купил время и оборудование,

и когда что- нибудь не получается, ты можешь все бросить и

начать сначала, и никого это не касается. А теперь

представь, каково пришлось мне, детка! Я каждый день должен

придумывать что-то новое, что всколыхнет Анну и через нее

всех этих милых маленьких скучных людей, про которых даже

нельзя сказать, что они живут, пока они не подключатся к

телевизору. Думаешь, это легко? Пока Анна была зеленой

девчонкой, ей все казалось новым и интересным, но сейчас,

мальчик мой, это уже не так. Поверь мне, совсем не так.

Знаешь, что она сказала мне месяц назад? Что она смотреть

не может на мужчин. Это наша-то маленькая вертихвостка

Анни! Устала от мужчин!

   Джон подошел и повернул его лицом к свету:

   - Почему ты мне ничего не сказал?

   - Почему, Джонни? А что бы ты такое сделал, чего не

делал я? Я искал нужного парня. Что бы ты придумал для нее

нового? Это делал я, малыш. С самого начала ты хотел,

чтобы тебя оставили в покое. 0'кей. Я тебя не трогал. Ты

хоть раз читал бумаги, которые я тебе присылал? Ты ведь их

подписывал, малыш. Все, что делалось, подписано нами

обоими. Так что не надо мне про то, что я тебе ничего не

говорил. Не надо!

   Лицо его стало уродливо красным, на шее вздулась вена, и

Джон забеспокоился. Вдруг у него высокое давление? Вдруг у

него случится приступ, и он умрет во время одной из таких

нервных вспышек? Джон оставил его у окна и отошел.

   Он читал бумаги. Херб, конечно, прав: все, что он

хотел, это чтобы его не трогали. Схему предложил он. После

двенадцати лет работы над прототипами в лаборатории он

показал свой аппарат Хербу Джевитсу. Херб тогда считался

одним из крупнейших продюсеров на телевидении; теперь он

стал самым крупным продюсером в мире.

   Схема его ничего особенно сложного собой не представляла.

Человек с электродами, вживленными в мозг, мог транслировать

свои эмоции, которые, в свою очередь, ничто не мешало

передавать в эфир и принимать на специальные шлемы. Через

шлемы эти эмоции ощущали зрители. Ни слова, ни мысли не

передавались, только основные эмоции: страх, любовь,

раздражение, ненависть... Это, плюс телекамера, передающая

то, что человек видит, плюс наложенный звук, и вы в полном

смысле тот человек, с которым происходит что-то интересное,

за исключением одного важного отличия: если будет слишком,

вы можете выключить аппарат. "Актер" не может.

   Очень простая схема. Камера и звуковая дорожка на самом

деле даже не очень нужны: многие пользователи вообще

никогда не включают изображение и звук, позволяя

собственному воображению заполнять эмоциональную трансляцию.

   Шлемы не продавались, а только сдавались на время после

непродолжительного сеанса подгонки. Годовая лицензия -

всего пятьдесят долларов. Общее число абонентов - тридцать

семь миллионов. Когда растущий спрос на все более и более

длительные периоды трансляции вытеснил их из каналов

обычного телевидения, Херб создал свою собственную телесеть.

Из еженедельной одночасовой передачи шоу превратилось в

ежевечернее, а теперь в эфир шло уже по восемь часов прямой

трансляции и восемь часов записи ежедневно.

   То, что началось как "День в жизни Анны Бьюмонт", стало

жизнью в жизни Анны Бьюмонт, а публика требовала еще и еще.

   Анна появилась в сопровождении целой свиты обычно

окружавших ее людей: парикмахеров, массажистов, костюмеров,

сценаристов... Выглядела она устало и, увидев Джона и

Херба, одним движением руки отослала всю свиту прочь.

   - Привет, Джон, Херб, - сказала она.

   - Анна, крошка, ты выглядишь просто великолепно! -

воскликнул Херб, обнял ее и поцеловал.

   Она стояла спокойно, опустив руки по бокам. Высокая,

стройная, с пшеничного цвета волосами и серыми глазами. С

широкими высокими скулами и твердой линией рта, может быть,

чуть-чуть слишком большого. На фоне глубокого

красно-золотого загара ее белые зубы показались Джону белее,

чем он когда-либо помнил. Слишком сильная и твердая, чтобы

думать о ней как о красотке, она все же была красивой

женщиной. Когда Херб отпустил ее, она повернулась к Джону и

после секундной нерешительности протянула ему изящную

загорелую руку, сухую и прохладную в его ладони.

   - Как ты, Джон? Мы давно не виделись.

   Он был рад, что она не поцеловала его и не назвала

"дорогой". Анна улыбнулась краешком рта и мягко высвободила

свою руку, потом повернулась к Хербу. Джон двинулся к бару.

   - Все. С меня довольно, Херб, - голос ее звучал слишком

спокойно. Не отрывая взгляда от Херба, она взяла

предложенный Джоном бокал.

   - А что случилось, крошка? Я только что смотрел тебя. И

сегодня ты была бесподобна, как всегда. У тебя еще не

пропал дар, крошка. Ты по-прежнему берешь за душу.

   - Что за фокус с ограблением? Ты, должно быть, совсем

рехнулся...

   - А, это... Послушай, Анна, крошка, клянусь тебе, я

ничего об этом не знаю. Лафтон сказал тебе правду. Мы с

ним договорились, что остаток этой недели ты просто

отдыхаешь, правильно? Это тоже идет в эфир, крошка. Когда

ты отдыхаешь и развлекаешься, тридцать семь миллионов

человек отдыхают и радуются жизни. Это замечательно.

Нельзя же их все время будоражить. Они любят разнообразие.

   Джон молча протянул ему стакан виски с водой. Херб не

глядя взял. Анна следила за ним холодными глазами, потом

вдруг рассмеялась. Но в смехе слышалось что-то горькое,

циничное.

   - Ты же не дурак, Херб. Зачем ты строишь из себя дурака?

- Она сделала глоток, глядя на него над краем бокала. - Я

тебя предупреждаю: если кто-нибудь заберется сюда грабить

меня, я поступлю с ним, как с настоящим грабителем. После

сегодняшней трансляции я купила пистолет, а стрелять я умею

с десяти лет. И еще не разучилась. Херб, я убью его, кто

бы он ни был.

   - Крошка... - начал Херб, но она оборвала его.

   - И это моя последняя неделя. Начиная с субботы меня

нет.

   - Ты не сделаешь этого, Анна, - сказал Херб.

   Джон пристально наблюдал за ним, выискивая признаки

слабости, но ничего не обнаружил. Херб просто излучал

уверенность. - Взгляни вокруг, Анна. Эта комната, твоя

одежда, все... Ты самая богатая женщина в мире. Чего еще

ожидать от жизни? Ты можешь бывать где угодно, делать

все...

   - В то время как весь мир будет подсматривать...

   - Ну и что? Это ведь тебя никогда не останавливало. -

Херб принялся мерить комнату шагами, двигаясь быстрой

дерганой походкой. - Ты знала об этом, когда подписывала

контракт. Ты редкая женщина, Анна, красивая, эмоциональная,

мыслящая. Подумай обо всех тех женщинах, у которых нет

ничего, кроме тебя. Если ты бросишь их, что им останется

делать? Умереть? Они могут, ты же знаешь, В первый раз в

жизни они получили возможность чувствовать себя так, словно

они действительно живут. Ты даешь им то, чего не давал

раньше никто, то, на что книги и фильмы в старые дни лишь

намекали. А теперь вдруг они поняли, что значит

предвкушение восторга, любовь, блаженство и

умиротворенность. Вспомни о них, Анна, опустошенных, не

имеющих в жизни ничего, кроме тебя, кроме того, что ты

можешь им дать. Тридцать семь миллионов ничтожеств, Анна,

которые не испытывают ничего, кроме скуки и отчаяния, до тех

пор, пока ты не дашь им жизнь. Что они имели? Работу,

детей, счета... А ты подарила им целый мир, крошка! Без

тебя они даже не захотят больше жить.

   Анна не слушала. Словно в полусне, она сказала:

   - Я говорила со своими адвокатами, Херб, и они

подтвердили, что контракт не имеет силы. Ты нарушал его не

один раз. Я соглашалась учиться стольким новым вещам! О

боже, чего я только не делала! Я лазила по горам, охотилась

на львов, училась кататься на горных и водных лыжах, а

теперь ты захотел, чтобы я каждую неделю понемножку

умирала... Авиакатастрофа-это еще не слишком плохо, всего

лишь настолько, чтобы напугать меня до смерти. Потом

акулы... Акулы, которых вы организовали, когда я каталась

на водных лыжах. Это уже перебор, Херб. Вы меня так

убьете. Ей-богу, когда-нибудь это случится, и это будет

пик, выше которого вы уже пойти не сможете, Херб. Никогда!

   После ее слов наступило тяжелое тягучее молчание. "Нет!"

- безмолвно крикнул Джон, глядя на Херба. Тот остановился,

когда Анна начала говорить, и на лице его промелькнула

какая-то неуловимая гримаса то ли удивления, то ли страха.

Потом лицо снова стало невыразительным, он поднял стакан и,

допив виски, поставил его в бар. Когда он повернулся к ним,

на губах его играла недоуменная улыбка.

   - Что тебя, собственно, беспокоит, Анна? Мы и раньше

подстраивали эпизоды. Ты знала об этом.

   Львы во время охоты, как ты понимаешь, оказались рядом не

случайно. Снежную лавину тоже пришлось подтолкнуть. Ты все

прекрасно понимаешь. Что тебя беспокоит?

   - Я влюблена, Херб.

   Херб нетерпеливо отмахнулся от этого признания.

   - Ты когда-нибудь смотрела свои передачи?

   Она покачала головой.

   - Я так и думал. Поэтому ты не знаешь о расширении

программы с прошлого месяца. Мы начали после того, как

подсадили тебе в голову этот новый передатчик. Джонни

отлично поработал, Анна! Ты же знаешь этих ученых: вечно

они чем-то не удовлетворены, вечно что-то меняют, улучшают!

Где камера, Анна? Ты теперь даже не знаешь, где она!

Видела ты камеру последние две недели? Или какое-нибудь

записывающее устройство? Не видела и больше не увидишь. Ты

транслируешь даже сейчас, лапушка. - Голос его стал ниже,

словно то, что он говорил, забавляло его. - Собственно

говоря, ты не транслируешь, только когда спишь. Я знаю, что

ты влюблена. Я знаю, кто он. Я знаю, какие чувства он у

тебя вызывает. Я даже знаю, сколько денег он зарабатывает

за неделю. Я не могу не знать, Анна, крошка, потому что

плачу ему я.

   С каждым словом он подходил все ближе и ближе к ней и

закончил, когда его лицо оказалось всего в нескольких дюймах

от ее. Он просто не мог увернуться от молниеносной

пощечины. Голова Херба дернулась в сторону, и, прежде чем

кто-то из них осознал происходящее, он ударил ее в ответ,

сбив в кресло.

   Молчание тянулось, превращаясь во что-то тяжелое и

уродливое, как будто слова рождались и умирали

невысказанными, потому что были слишком жестокими, слова,

которые душа человеческая вынести не могла. На губах Херба,

в том месте, где Анна зацепила его кольцом с бриллиантом,

алела кровь. Он прикоснулся к губе и посмотрел на свой

палец.

   - Все записывается, лапушка, даже это, - сказал он,

повернулся к ней спиной и пошел к бару.

   На щеке Анны остался большой красный отпечаток ладони.

Серые глаза ее потемнели от ярости.

   - Успокойся, милая, - произнес Херб секундой позже. -

Для тебя нет никакой разницы, делать что-то или нет. Ты же

знаешь, большую часть материала мы использовать не можем, но

зато у редакторов есть теперь из чего выбирать. Я давно

заметил, что самый интересный материал ты даешь после

окончания прямой трансляции. Как, например, покупка

пистолета. Прекрасный материал, крошка. Ты не

экранизировала ни капельки, и все это пойдет в эфир как

чистое золото. - Он закончил смешивать свой коктейль,

попробовал, потом махнул полстакана сразу. - Скольким

женщинам приходится покупать оружие, чтобы защитить себя?

Подумай о них о всех, ощущающих тяжесть этого пистолета,

чувствующих то, что чувствовала ты, когда взяла его в руку,

взглянула на него...

   - Как давно вы начали записывать меня постоянно? -

спросила она.

   Джон ощутил пробежавший по спине холодок, холодок

возбуждения, смешанного с ожиданием. Он знал, что идет

сейчас через миниатюрный передатчик на запись: набирающая

силу волна испытываемых Анной эмоций. Лишь часть их

отражалась на ее гладком лице, но бушующая внутренняя мука

исправно записывалась аппаратурой. Ее спокойный голос и

застывшее тело лгали - только записанные на пленку чувства

не лгут.

   Херб тоже это понимал. Он поставил свой стакан, подошел

к ней, опустился рядом с креслом на колени, взяв ее руку в

свою.

   - Анна, пожалуйста, не сердись на меня. Мне отчаянно был

нужен новый материал. Когда Джонни отладил наконец весь

комплекс и появилась возможность записывать тебя непрерывно,

мы просто не могли не попробовать, что получится. А если бы

ты знала заранее, ничего бы не вышло. Так нельзя испытывать

новую аппаратуру. И потом, ты все-таки знала про новый

передатчик...

   - Как долго?

   - Чуть меньше месяца.

   - А Стюарт? Он один из твоих людей? Он тоже

транслирует? Ты нанял его, чтобы... чтобы он любил меня?

Да?

   Херб кивнул. Она отдернула руку и отвернулась от него.

Он встал и прошел к окну.

   - Ну какая тебе разница? - закричал он. - Если бы я

познакомил вас на каком- нибудь приеме, ты бы об этом даже

не думала. Какая тогда разница, если я сделал по-своему? Я

знал, что вы понравитесь друг другу. Он умен, как и ты,

любит все то же самое. Он из такой же бедной семьи. Все

говорило о том, что вы поладите.

   - О, да. Мы поладили, - сказала она, думая о чем-то

своем, и потрогала пальцем кожу под волосами, где должны

были остаться шрамы.

   - Все уже зажило, - сказал Джон, и она посмотрела на него

так, словно забыла, что он еще здесь.

   - Я найду хирурга, - произнесла она, вставая. Пальцы ее,

сжимающие бокал, побелели. - Нейрохирурга...

   - Это новый процесс, - медленно произнес Джон. -

Извлекать передатчик опасно.

   - Опасно? - Она смотрела на него не отрываясь.

   Он кивнул.

   - Тогда это сделаешь ты.

   Джон вспомнил, как в самом начале работы развеивал ее

страх перед электродами и проводами. Страх ребенка, который

боится неизвестного и непознаваемого. Снова и снова он

доказывал ей, что она может ему верить, что он не лжет ей.

И он не лгал ей тогда. Теперь в ее глазах светилась та же

самая вера, та же непоколебимая убежденность. Она поверит

ему. Она примет все, что он скажет, не усомнившись. Херб

сравнивал его с сосулькой, но он был не прав. Сосулька бы

расплавилась в ее огне. Скорее сталактит, приобретший свою

форму благодаря векам цивилизации, формировавшийся слой за

слоем, пока он не забыл, что такое гибкость, забыл, как

выпускать наружу движения души, которые он чувствовал в

твердеющей пустоте внутри. Анна пыталась ему помочь, хотя

все было тщетно, и она отвернулась от него, скрывая свою

боль, но вера в человека, которого она любила, осталась. И

теперь она ждала. Он может освободить ее и снова потерять,

теперь уже безвозвратно. Или он может удерживать ее до тех

пор, пока она жива.

   В ее прекрасных серых глазах отражались страх и доверие

одновременно. Но он медленно покачал головой.

   - Я не смогу, - сказал он. - Никто не сможет.

   - Понятно, - пробормотала она, и ее взгляд потемнел. -

Значит, я умру? И у тебя, Херб, получится великолепный

сериал. - Она повернулась к Джону спиной. - Придется,

конечно, придумать какой-то сюжет, но для тебя это несложно.

Несчастный случай, необходимость срочной операции на мозге,

и все, что я чувствую, пойдет в эфир к маленьким несчастным

ничтожествам, которым никогда не понадобится такая операция.

Блестяще! - произнесла она с восторгом, но глаза ее стали

совсем черными. - Короче говоря, все, что я делаю, начиная

с сегодняшнего дня, пригодится в работе, так? И если я убью

тебя, это будет просто новый большой материал для

редакторов. Суд, тюрьма, все очень драматично... Но, с

другой стороны, если я убью себя...

   Джона знобило: что-то холодное и тяжелое, казалось,

заполняло его целиком. Херб рассмеялся.

   - Сюжет будет такой, - сказал он. - Анна влюблена,

искренне и глубоко. Все знают, как глубока их любовь, они

это просто чувствуют, как ты понимаешь. Но вскоре она

застает его, когда он насилует девочку, подростка. Стюарт

говорит ей, что между ними все кончено. Он любит маленькую

нимфетку. В порыве отчаяния она кончает с собой. Ты

транслируешь целую бурю эмоций сейчас, да, крошка? Ладно,

это неважно. Когда я буду работать с этой сценой, я сам все

узнаю.

   Она бросила в него стакан, и Херб, ухмыльнувшись,

пригнулся. Кубики льда с дольками апельсина разлетелись по

всей комнате.

   - Бесподобно, крошка. Немного старомодно, но все равно

замечательно... Когда они оправятся от потери, это придется

им по вкусу. А они оправятся. Они всегда забывают.

Интересно, что на самом деле испытывает человек, умирая?

   Анна закусила губу и медленно села, крепко зажмурив

глаза. Понаблюдав за ней некоторое время, Херб продолжил

еще более радостным тоном:

   - Мы уже нашли девочку. Если ты дашь им смерть, ты

должна дать им и новую жизнь. Уйти с шумом и начать с

шумом. Девчонку мы назовем Золли - будет настоящая история

про Золушку, - они ее тоже полюбят.

   Анна открыла глаза, черные и помутневшие. Она испытывала

такое напряжение, что Джон почувствовал, как сжимаются его

собственные мышцы, и усомнился, сможет ли он выдержать

запись тех эмоции, что она сейчас транслирует. Его охватило

возбуждение, и он понял, что непременно воспроизведет

запись, прочувствует ее целиком, всю смесь ярости,

сдерживаемой невероятными усилиями, страха, ужаса от того,

что она может отдать им на смакование смерть, и, наконец,

отчаяния. Он узнает все.

   Глядя на Анну, он желал, чтобы она сломалась прямо

сейчас. Но она удержалась. Она поднялась неловко,

выпрямилась. Лицевые мышцы стали твердыми, а голос плоским

и безразличным.

   - Через полчаса здесь будет Стюарт. Мне нужно

переодеться, - сказала она и, не оборачиваясь, ушла в другую

комнату.

   Херб подмигнул Джону и показал на дверь:

   - Проводишь меня до самолета?

   Уже в такси он сказал:

   - Побудь пару дней рядом с ней, Джонни. Позже, когда она

по-настоящему поймет, что ей не сорваться с крючка,

возможно, последует даже более бурная реакция. - Он снова

усмехнулся. - Боже! Как хорошо, что она тебе верит,

Джонни, дружище!

   Ожидая посадки, они остановились в отделанном мрамором и

хромом зале аэропорта, и Джон спросил:

   - Ты думаешь, она после всего этого сможет работать?

   - Это у нее в крови. Она слишком ориентирована на жизнь,

чтобы намеренно выбрать смерть. Внутри она, как джунгли -

все дико, естественно и не тронуто тем гладким слоем

цивилизации, что она демонстрирует снаружи. Но это тонкий

слой, малыш, действительно тонкий. Она будет бороться за

свою жизнь. Она станет более осторожна, лучше готова к

опасности, более возбуждена и более способна приводить в

возбуждение... Когда он попытается коснуться ее сегодня,

она просто взорвется. Уж я ее зарядил! Может быть, даже

придется немного подредактировать, понизить уровень. -

Говорил он голосом счастливого человека. - Стюарт задел ее

за живое, и уж она ему устроит. Настоящая дикая натура...

Она, новая девчонка, Стюарт - их мало, Джонни, это большая

редкость. Наша задача искать их. Видит бог, они все нам

понадобятся. - Тут выражение его лица стало задумчивым и

отрешенным, - А знаешь? Я, кажется, неплохо придумал насчет

изнасилования. Кто мог знать, что она так отреагирует?

Если разыграть все правильно...

   Ему пришлось бежать, чтобы успеть на самолет. Джон

заторопился обратно в отель, чтобы быть рядом с Анной, если

он ей вдруг понадобится. Но он очень надеялся, что сегодня

она оставит его в покое. Пальцы его тряслись, когда он

включал свой телеприемник, и внезапно его посетило

неожиданно яркое воспоминание о расплакавшейся во время

просмотра девочке. Хотелось верить, что Анна не будет

страдать из-за Стюарта слишком сильно. Пальцы его дрожали

все больше. Стюарт транслировал с шести до двенадцати, и он

уже пропустил почти час из программы. Джон настроил шлем и

опустился в глубокое кресло. Звук он так и не включил,

позволив своим собственным словам и своим собственным мыслям

заполнять пробелы...

   Анна наклонилась к нему, подняв к губам бокал с

искрящимся шампанским. Большие глаза ее излучали мягкое

тепло. Она говорила ему, Джону, что-то, называла его по

имени, и он чувствовал, как что-то вздрагивает у него

глубоко в душе. Взгляд его покоился на загорелой руке,

которую он держал в своей, ощущая течение посылаемых ею

токов. Его рука дрожала, когда он пробежал пальцем по ее

ладони вверх к запястью, где вибрировала голубая жилка. Эта

крохотная вибрация превращалась в мощное биение, и когда

Джон снова поднял взгляд, глаза ее стали темными и очень

глубокими. Они танцевали, и Джон всем телом чувствовал ее

податливость и мольбу. Свет в комнате померк, и Анна

превратилась в силуэт на фоне окна. Ее невесомое платье

скользнуло вниз. Темнота стала гуще, или он закрыл глаза,

но теперь, когда она прижалась к нему, между ними не было

ничего, лишь мощное биение сердца ощущалось везде.

   Сидя в глубоком кресле со шлемом на голове, Джон не

переставая сжимал и разжимал ладони, сжимал и разжимал,

снова и снова.

   Кэйт Уилхелм

   И ангелы поют

    По воскресеньям, средам и четвергам Эдди никогда не уходил

из   редакции   раньше   часа   или   двух   ночи.   "Норт кост ньюз"

выходила трижды в неделю,   и ему казалось,   что номер так и не

выйдет,   если   некому   будет сидеть в редакции,   пока крутятся

печатные машины.   Он знал,   что   издателя   Стюарта   Уинкля   не

очень-то заботит остальное,   если реклама уже на месте, но это

неправильно,   думал Эдди.   А   вдруг   что-нибудь   случится   или

пойдет не так?   Даже здесь,   на краю света, в последний момент

может подвернуться какая-нибудь сенсация, и ее надо будет кому

-то   описать и поместить в номер.   Вообще-то,   надежды Эдди на

подобное событие,   весьма   высокие   шесть   лет   назад,   теперь

уменьшились настолько, что ему приходилось делать сознательное

услиле,   дабы напоминать себе о них.   На деле   же   ему   просто

нравилось   прочитывать   свою редакторскую колонку,   прежде чем

отдавать ее в номер выпускающему.

    В ту   ночь,   в   среду,   он   прочитал   собственный   текст и

взревел:   "Где   она?".   "Она"   -   это   Руфи   Дженсон,   и    она

переправила   в статье "частоту" на "чистоту".   Пылая от гнева,

Эдди промчался по комнатам редакции и поймал Руфи возле   двери

как   раз   в   тот   момент,   когда она набрасывала на свои узкие

плечи плащ-накидку. Она была худа, очень коротко подстриженные

волосы   слишком   близко   прилегали   к голове,   и она его очень

боялась.   К тому же,   с горечью подумал Эдди, она сумасшедшая,

иначе   не   стала   бы   три   ночи в неделю дожидаться,   когда он

поймает ее у выхода и начнет размазывать по стенке.

    - Почему   вы   не   заглянули   в   чертов словарь?   Почему вы

правили мою рукопись?   Я разве не говорил, что сверну вам шею,

если вы снова к ней притронетесь?

    Она всхлипнула и с ужасом посмотрела мимо него, заглядывая

через холл в комнату.

    - Я...   простите.   Я не хотела...   - Потом быстро,   словно

капелька   ртути,   она выскользнула на улицу прямо в завывающую

бурю.   Хорошо бы,   подумал он,   этот проклятый ветер унес ее в

Австралию или еще куда подальше.

    Ветер с   воем   пронесся   по   комнате,   разлетелись    листы

бумаги,   закачалась   на цепочке лампа.   Эдди захлопнул дверь и

обозрел пространство вокруг себя, ненавидя в тот момент каждый

его дюйм.   Три стола, рассеянные по полу бумаги, которые мисси

Рондейл потом выметет,   потому что подобная   участь   постигала

все,   оказавшееся на полу.   Кроме мусора.   Кажется, она его не

замечала вовсе.   Соседняя   дверь   вела   в   типографию;   машины

работали, дело делалось, но люди, готовившие газету, уже ушли.

Руфи всегда уходила предпоследней,   затем Эдди.   Возвращаясь в

свою   каморку,   он   пнул ногой стул и смял в руке еще сырой от

краски   газетный   лист,   хорошо   при   этом   зная,   что   краска

испачкает ладони.

    Он знал также,   что дверь в типографию сейчас приоткроется

и   снова   тихо   закроется,   а   работники начнут говорить,   что

Толстый Эдди опять разбушевался.   Он знал,   что они   за   глаза

называют   его   Толстым Эдди,   или даже похуже,   и еще то,   что

никому на свете кроме него нет никакого   дела   до   "Норт   кост

ньюз".   Он   сидел   за столом,   хмуро глядя на статью - одна из

моих лучших, подумал он - а слово "чистота" пялилось на него с

листа;   ничто другое он не замечал.   Фраза была такая:   "В это

время   года   штормы   обрушиваются    на    побережье    с    такой

регулярностью,   с   такой частотой,   что кажется,   будто море и

воздух столкнулись в решающей схватке".   Он немного остыл,   но

отложил статью и прислушался к верту.   Весь вечер он слушал по

радио   сообщения   со   всего   побережья,   ожидая    новостей    о

разрушениях,   перебоях   с   электроэнергией,   крушениях,   о чем

угодно.   К полуночи он   решил,   что   это   всего   лишь   обычный

тихоокеанский   шторм   и   подписал номер в печать.   Все,   как и

раньше:   шоссе номер 101 залито водой там-то и там-то,   дерево

или дорожный указатель повалены там-то, никто не погиб...

    Ветер взвыл, успокоился, перевел дух и завыл снова. Совсем

как мальчишка со свистком. И по всему побережью люди вели себя

как родители, повидавшие на своем веку слишком много мальчишек

со свистками. Не обращай на него внимания, пока он не уйдет, а

потом занимайся своим делом - такое было у них отношение. Эдди

был   из   Индианополиса,   где   событием   был штормовой ветер со

скоростью 80 миль в час.   Шесть лет, прожитые на побережье, не

изменили его.   Боже, даже ведь такой шторм просто обязан стать

событием!

    Все еще хмурясь, он надел дождевик из черной непромокаемой

материи,   закрывавший его до самых пяток. Затем добавил черную

широкополую шляпу и приготовился встретиться с непогодой лицом

к лицу. Он знал, что кроме прозвища Толстый Эдди у него есть и

еще одно - Горный Человек.

    Он приехал    в    "Таверну    Коннелли",    пропустил     пару

стаканчиков,   одиноко сидя в угрюмой тишине,   а затем, когда в

два   ночи   бар   стали   закрывать,   предложил    Трумену    Коксу

подбросить его домой.

    Город Льюисбург находится к югу от Астории,   к   северу   от

Кэнно Бич,   население 984 человека.   И в два часа ночи все они

спали, а городок мок в темноте под дождем. Мерцали лишь ночные

огни аптеки,   пробивался свет из типографии, да вспыхивали еще

два светофора,   хотя по   улицам   уже   никто   не   ездил.   Дождь

заливал   ветровое   стекло,   струился ручьем по Мейн-стрит,   по

склонам горы справа от них стекали   потоки.   Эдди   свернул   на

Третью   улицу   и ударил по тормозам,   когда через дорогу вздуг

метнулась чья-то фигура.

    - Черт!   - ругнулся он. Машину занесло, потом колеса снова

сцепились с дорогой, и он смог ее развернуть. - Кто это был?

    Трумен вгляделся   в   темноту,   кивнул.   Фигура   исчезла на

аллее за рестораном Сэла. - Держу пари, то была дочка Боланда,

младшая. Не Норма. Пошла по стопам своей сестрицы.

     Его тон не был осуждающим,   хотя всем было точно известно,

куда могут завести девчонку такие поступки.

    - Уверен,   что нынешней ночью она сполна получит   то,   что

заслуживает,   -   буркнул Эдди и свернул на дорожку,   ведущую к

дому Трумена. - Ну, еще увидимся.

    - Угу.   Конечно.   Спасибо, что подбросил. - Он закутался в

плащ и метнулся к двери.

    Но Эдди   был уверен,   что Трумен все равно промокнет.   Под

таким дождем на это хватит и секунды.   Бедный, глупый ребенок,

снова подумал он,   выезжая задним ходом на дорогу.   Он проехал

по своим следам квартал или два и направился к своему   домику.

Потом,   повинуясь внезапному импульсу, повернул назад и поехал

по Второй улице, решив посмотреть, не бродит ли еще где-нибудь

там девчонка.   По крайней мере,   он мог бы предложить подвезти

ее домой.   Он знал,   где жили Боланды,   две сествы с   матерью,

теперь,   очевидно, уже втроем занимаясь одним ремеслом. Но бог

мой,   подумал   он,   младшей   никак   не    может    быть    больше

двенадцати.

    Нумерованные улицы   шли    параллельно    береговой    линии;

поперечные   же   превратились в ветровые туннели,   и его машину

встряхивало на   каждом   перекрестке.   Вторая   улица   оказалась

темной   и пустой,   и он с облегчением вздохнул.   Ему так и так

совершенно не хотелось в это   впутываться,   и   теперь   он   мог

поехать   домой,   послушать музыку час-другой,   пропустить пару

стаканчиков,   съесть сэндвич и немного   поспать.   Если   только

утихнет   ветер.   Ему   очень плохо спалось под такие завывания.

Скорее   всего,   дочитаю   начатую   книгу,   может,   возьмусь   за

следующую.   Ветер не угомонится еще часа четыре или пять.   Так

размышляя, он свернул раз, другой и тут снова увидел девчонку,

на этот раз распростертую на обочине.

    Если бы он не увидел ее до этого и не   стал   бы   думать   о

ней,   о   ее сестре и матери,   если бы ехал быстрее пяти миль в

час,   то вполне вероятно мог ее и не заметить.   Она   лежала   у

самой   дороги,   лицов   вниз.   Едва   он   остановился и вышел из

машины, дождь хлестнул по его лицу и заструился по очкам, и он

почти   полностью   ослеп.   Он взял ребенка на руки,   дотащил до

машины, распахнул заднюю дверцу, уложил ее на сиденье и только

после этого взглянул на ее лицо. Нет, то не девчонка Боландов.

Эту он никогда раньше не видел.   А   легкая,   как   перышко.   Он

торопливо обошел машину,   сел на свое место.   Теперь он больше

ее не видел,   торчал лишь бесформенный черный плащ, блестевший

от воды и скрывавший ее целиком.   Он вытер лицо, протер очки и

поерзал на сиденьи.   Он не мог до нее   дотянуться,   а   она   не

реагировала на его голос.

    Он чертыхнулся и задумался,   что делать дальше. Может, она

мертва   или   умирает.   Сквозь   исполосованное   дождем ветровое

стекло   городок   выглядел   необитаемым.   Здесь   не   было   даже

полицейского участка,   клиники или больницы.   Ближайший доктор

был в десяти или двадцати милях,   а в такую погоду...   Наконец

он   завел   мотор и отправился домой.   Позвоню оттуда в полицию

штата,   решил он.   Пусть приедут и заберуь ее.   Он   доехал   до

своего дома на Хэлмер Хилл и остановил машину на дорожке рядом

со входной дверью.   Сначала   открою   дверь,   решил   он,   затем

вернусь и возьму ее,   в любом случае промокну насквозь, но тут

мало   что   можно   изменить.   Он   двигался   весьма   быстро   для

человека его комплекции,   но даже несмотря на быстрые движения

не смог уберечь лицо от дождя.   Падай дождь вертикально   вниз,

как   ему   и   полагается,   подумал он,   ковыряя ключом в замке,

можно было бы хоть что-нибудь разглядеть.   Он распахнул дверь,

включил   свет и вернулся к машине за девушкой.   Она была столь

же вялой,   как и раньше, и, казалось, совсем ничего не весила.

За плащ,   что был на ней надет, было трудно ухватиться, но ему

не хотелось,   чтобы голова ее болталась   -   вдруг   ударится   о

перила или дверной косяк - но нести ее оказалось нелегко, и он

покряхтывал на ходу, хотя веса почти не чувствовал. Наконец он

внес   ее   внутрь,   пинком захлопнул дверь,   прошел в спальню и

тяжело уронил ее на постель.

    Затем он   снял   оказавшуюся   бесполезной   шляпу и очки,   в

которых он ничего не видел из-за струек воды,   потом плащ,   на

каждом   шагу оставлявший мокрую дорожку.   Сойдя с коврика,   он

прошел на кухню и повесил плащ на   спинку   стула,   пусть   вода

стекает на линолеум, оторвал кусок бумажного полотенца и вытер

очки, потом вернулся в спальню.

    Он протянул   руку,   чтобы снять с девушки плащ,   но тут же

отдернул   ее.   "Господи!"   -   прошептал   он   и   попятился.   Он

услышал,   как снова и снова повторяет это слово,   и умолк.   Он

наткнулся спиной на стенку и вжался в нее. Даже отсюда он ясно

ее видел.   У нее было гладкое лицо,   без бровей и ресниц,   нос

слишком мал,   губы слишком тонки,   да и вообще их   можно   было

разглядеть лишь с трудом.   Но то,   что он принял за плащ, было

частью ее тела.   Он начинался на голове,   там,   где   следовало

быть   волосам,   спускался   по   бокам   головы,   где должны были

располагаться уши,   по узким плечам и по наружным поверхностям

рук, казавщихся слишком длинными и тонкими, почти бескостными.

    Она лежала на боку,   вытянув одну длинную   ногу   и   поджав

другую под себя.   Там, где следовало быть гениталиям, все было

закрыто многочисленными кожными складками.

    Эдди почувствал,    как   желудок   сжал   спазм,   а   по   коже

пробежали мурашки.   Совсем недавно он намеревался потрясти ее,

разбудить и задать несколько вопросов,   еперь он подумал,   что

если она откроет глаза, то он может упасть в обморок. И еще он

дрожал   от   холода.   Двигаясь   очень   осторожно   и стараясь не

шуметь,   он добрался до двери,   прижимаясь к   стене,   вышел   и

вернулся   на   кухню,   где   достал из шкафа бутылку с бурбоном,

налил полстакана и залпом выпил.   Он   взглянул   на   руку.   Она

дрожала.

    Он очень тихо снял размокшие туфли и поставил их у входной

двери   рядом   с   непромокаемыми   ботинками,   которые неизменно

забывал надеть,   Беззвучно, насколько возможно, он прокрался в

спалью    и    посмотрел    на    нее   снова.   За   это   время   она

передвинулась и теперь лежала,   сжавшись в комочек,   словно ей

было столь же холодно,   как и ему. Он набрал в грудь воздуха и

на цыпочках прокрался вдоль стены к шкафу, выдвинул изпод него

одной   ногой   шлепанцы и сунул в них ноги,   потом взял с полки

одеяло.   Тут ему пришлось выдохнуть;   звук прозвучал для него,

как гром. Девушка вздрогнула и сжалась еще теснее. Он медленно

подошел к ней,   готовый тут же убежать,   и наконец   подобрался

достаточно   близко,   чтобы   укрыть ее одеялом.   Она непрерывно

дрожала.   Он снова попятился и на этот раз   вышел   в   соседнюю

комнату,   оставив   дверь открытой,   чтобы видеть ее,   так,   на

всякий случай. Он включил термостат, наполнил на кухне стакан,

а потом снова и снова подходил к двери и заглядывал внутрь. Он

знал,   что следует позвонить в полицию,   но даже не двинулся к

телефону.   Врач? Он едва не расхохотался. Жаль, что у него нет

фотоаппарата.   Если ее заберут,   а ее обязательно заберут, ему

будет нечего показать,   нечем доказать,   что она существовала.

Он представил ее фото на первой странице "Норт   кост   ньюз"   и

фыркнул.   "Нэшнл Энкуайерер"?   На это раз он выругался. Но она

была сенсацией. Самой настоящей сенсацией.

    Мэри Бет,   решил   он.   Надо позвать кого-нибудь с камерой,

кого-нибудь, способного написать нормальную статью. Он позвони

Мэри Бет,   наткнулся на автоответчик, положил трубку, позвонил

еще раз.   После пятого раза он услышал ее голос:   - Что это за

идиот, который не соображает, что сейчас три часа ночи?

    - Эдди Делакорт.   Мэри Бет,   вставай,   езжай сюда,   ко мне

домой, и прихвати свою камеру.

    - Толстый Эдди? Какого дьявола...

    - Прямо   сейчас.   И захвати побольше пленки.   - Он положил

трубку.

    Через несколько секунд телефон зазвонил;   он снял трубку и

положил ее на стол.   Ожидая Мэри Бет,   он оглядел комнату. Дом

был   небольшой,   с   двумя   спальнями,   одну из них,   по другую

сторону жилой комнаты,   он использовал как кабинет.   В комнате

были   два   легких   кресла,   обитых мягкой темно-зеленой кожей,

дивана не было,   стояли два стола и множество   книжных   полок,

все    заполненные    книгами.   В   длинном   шкафу   расположилась

стереоаппаратура   и    сотни    пластинок.    Все    было    уютно,

приспособлено    для   крупного   человека,   привыкшего   свободно

передвигаться,   нигде ничего постороннего.   Под ногами   -   еще

один   коврик.   Он   знал,   что   входная   дверь заперта,   окна в

спальне закрыты,   ставни на месте. Девушка может выйти, только

пройдя   через   комнату,   и   он   знал,   что она никак не сможет

миновать его,   если встанет и попытается убежать.   Он   кивнул,

затем переставил кресла лицом к двери спальни и поставил между

ними столик,   достал   еще   один   стакан   и   принес   бутылку   с

бурбоном.   Он   уселся   и   стал   ждать Мэри Бет,   поглядывая на

девушку в своей постели.   Время от времени одеяло сотрясалось,

а его легкое,   почти непрерывное шевеление указывало,   что она

все еще не согрелась. Второе его одеяло было под ней, и у него

не было желания прикасаться к ней снова, чтобы его достать.

    Как он и ожидал,   Мэри Бет явилась разгневанной.   Она была

примерно его лет,   около сорока,   волосы слегка начали седеть.

Голубые   глаза   смотрели   подозрительно,   на   лице    не    было

косметики.   Он   никогда   не видел ее с накрашенными губами или

какими угодно украшениями, не считая часов, а также в юбке или

в   платье.   Сегодня   ночью   она одела джинсы,   легкий свитер и

ярко-красный плащ с капюшоном,   который напомнил ему о шторме,

когда    она    переступила    порог,    проклиная    его.    Он    с

удовлетворением отметил,   что камера у нее с   собой.   Стягивая

плащ,   она   умело   осыпала его ругательствами,   и остановилась

лишь тогда, когда он прижал ладонь к ее губам, и взяв за плечо

подтащил к двери спальни.

    - Заткнись   и   посмотри,   -   процедил   он.   Она   оказалась

сильнее,   чем   он   ожидал,   и теперь вырвалась из его хватки и

погрозила ему кулаком.   Затем она заглянула в спалью,   немного

посмотрела и повернула к нему тут же вспыхнувшее лицо. - Ты...

- прошипела она,   брызгая слюной,   - вытащил меня   из   дома...

заволок   в постель какую-то сучку...   Сообразил,   значит,   для

чего нужна та штука,   что у   тебя   болтается!   Фотографий   ему

захотелось! Господи Боже!

    - Заткнись!

    На этот раз она заткнулась.   На мгновение она вгляделась в

его лицо,   повернулась и посмотрела снова, сделала шаг вперед,

потом еще шаг.   Он знал, что она среагировала на выражение его

лица,   а вовсе не на то,   что лежало под одеялом.   Девушку   не

было   видно   совсем,   виднелись лишь вздрагивающее одеяло,   да

темное пятно на том месчте, где у нее должны были быть волосы.

Он   шел   рядом   с Мэри Бет,   и его осторожность передалась ей;

теперь она двигалась так же тих, как и он.

    Возле кровати   он протянул руку и медленно потянул на себя

одеяло. За него тут же судорожно ухватилась одна из ее рук. На

ней   было   четыре,   очевидно,   бескостных   пальца,   длинных   и

гладких,   очень бледных.   Мэри Бет медленно втянула   в   легкие

воздух,   и они надолго замерли,   казалось, на несколько минут.

Наконец она протянула   руку   и   коснулась   темноты   за   плечом

девушки,   потом руки,   потом лица. Потом резко отдернула руку.

Девушка на постели задрожала еще сильнее и   свернулась   в   еще

более тугой комочек, скрыв многочисленные складки кожи в паху.

    - Оно мерзнет, - прошептала Мэри Бет.

    - Да,   -   Он   накрыл   девушку одеялом.

    Мэри Бет подошла к другому краю кровати,   просунула руку в

щель   между   стеной   и кроватью и осторожно высвободила одеяло

вместе с покрывалом,   накрыв им девушку. Эдди взял Мэри Бет за

руку, и они, пятясь, вышли из спальни. Она тяжело опустилась в

одно из кресел и автоматически   протянула   руку   за   стаканом,

который он наполнил.

    - Боже мой,   - негромко произнесла Мэри Бет после   долгого

глотка, - что это? Откуда оно взялось?

    Он рассказал ей все,   что знал,   и они снова посмотрели на

спящую девушку.   Ему показалось, что она перестала дрожать, но

возможно она была слишком   слаба,   чтобы   расшевелить   столько

одеял.

    - Ты все время произносишь "она", - сказала Мэри Бет. - Ты

ведь знаешь, что это не человек, так ведь?

    Он смущенно описал   те   части   ее   тела,   которые   она   не

видела;   к   этому   времени   Мэри   Бет допила свой стакан.   Она

взглянула на сумку с камерой,   но пока что не сделала движения

в ее сторону. - Это наша история, - сказала она. - О ней никто

не узнает, пока мы не будем готовы. Хорошо?

    - Да.    Нам    многое   придется   обдумать,   прежде   чум   мы

что-нибудь сделаем.

    Они размышляли   молча.   Он   снова наполнил стаканы,   и они

сидели,   разглядывая спящее на кровати существо. Когда комочем

под   одеялом немного распрямился,   Мэри Бет вошла,   приподняла

одеяло и осмотрела ее,   но на этот   раз   не   прикасалась.   Она

вернулась очень бледная и глотнула из стакана. На улице стонал

ветер,   но   он   больше   не   завывал,   а   дождь   перестал   быть

осязаемой   стеной   перед   той   стороной   дома,   что смотрела в

сторону моря.

    Время от времени они перебрасывались короткими фразами.

    - Не радио, - сказал Эдди.

    - Правильно,   - отозвалась Мэри Бет.   Она терпеть не могла

NPR.

    - И не газеты, - произнесла она чуть позже.

     Эдди терпеть не мог "Ассошиэйтед Пресс". Он кивнул.

    - Оно может быть опасным, когда проснется, - сказала она.

    - Знаю.   Шесть   рядов   аллигаторных   зубов,   или   ядовитые

когти, или гипнотизирующие лучи.

    Она хихикнула.   - А может,   как   раз   сейчас   нам   снимают

скрытой камерой. Помнишь ту старую телепередачу?

    - Может, ее послали испытать нас, нашу реакцию на    н и х.

    Мэри Бет резко выпрямилась. - Как, еще и другие такие же?

    - Ни один вид не может состоять только из одной   особи,   -

очень   серьезно   сказал он.   - Проблема воспроизводства.   - До

него дошло,   что он весьма пьян.   - Кофе,   - предложил   он,   и

вытянув себя из кресла, неверной походкой отправился на кухню.

    Приготовив кофе и   сэндвичи   с   тунцом,   резаным   луком   и

помидорами,   он   застал Мэри Бет возле двери спальни,   где она

стояла и разглядывала девушку.

    - А что, если она умирает, - негромко сказала она. - Мы не

можем позволить ей умереть, Эдди.

    - Не можем,   - согласился он.   - Давай немного поедим. Уже

почти рассвело.

    Она вошла вслед за ним на кухню и огляделась.   - Я никогда

раньше не была у тебя дома.   Понимаешь? Столько лет тебя знаю,

и ты меня никогда не приглашал.

    - Пять лет, - сказал он.

    - Про это я и говорю.   Все эти годы. Приятный дом. Знаешь,

он выглядит как раз так, как должен выглядеть твой дом.

    Он обвел    взглядом    кухню.    Обычная    кухня    -   плита,

холодильник,   стол,   полки.   На одной из полок были книги, еще

стопка   лежала   на столе.   Он спихнул книги на край и поставил

тарелки.     Мэри     Бет     взяла     одну     и      перевернула.

Красновато-коричневая,   изящной   формы   керамика   из   Северной

Каролины,   и подписа мастера - "Сара".   Она кивнула,   словно в

подтверждение.   -   Каждую   свою вещь ты выбирал отдельно,   так

ведь?

    - Конечно. Мне же с ними жить.

    - Что ты делаешь тут, Эдди? Почему именно здесь?

    - На краю света,   хочешь сказать?   Мне тут нравится.

    - А мне чертовски хочется смотаться отсюда. Ты жил где-то,

и   решил   остаться здесь.   Я же хочу уехать.   То нечто в твоей

постели просто заставит меня уехать.

    Из униветситета   в   штате   Индиана   - в маленькую газету в

Эванстоне, потом Филадельфия, потом Нью-Йорк. Он почувствовал,

что   слишком   долго   не имел своего угла,   и теперь ему просто

хотелось оказаться в таком месте,   где люди живут в   отдельных

домах и выбирают чашки, из которых собираются пить кофе. Шесть

лет назад он уехал из Нью-Йорка,   в отпуск,   как он сказал,   и

приехал на край света, и остался.

    - Почему же ты до сих пор не уехала?   -   спросил   он   Мэри

Бет.

    Она криво улыбнулась.

    - Я была замужем. Ты разве не знал? Мой муж был рыбак. Это

судьба всех девушек на побережье   -   выйти   замуж   за   рыбака,

лесоруба     или     полицейского.    Ну6    а    я    вообще    была

Мисс-ОригиналБез-Талантов.   Вышла замуж и впряглась   в   вечное

хозяйство.   А сейчас он неизвестно где.   Ушел однажды в море и

больше не вернулся.   А   я   нашла   работу   в   газете,   сижу   на

подхвате. Лишь одно может быть хуже, чем торчать здесь на краю

света - опустить руки и сдаться. Не мой стиль.

    Она дрела сэндвич и допила кофе и теперь,   казалось,   была

не   в   состоянии   усидеть   на   месте.   Подойдя   к   окну   возле

раковины, она выглянула наружу. Была предрассветная серость. -

А ведь ты столь же не на месте здесь,   как и я. Что произошло?

Какая-то женщина велела тебе убраться с   глаз   долой?   Не   мог

найти   такую работу,   какую хотел?   Ты выедь крутишься совсем,

как я.

    Да, хлопот   у   меня   полон   рот,   подумал   он и сказал:   -

Знаешь,   о чем я подумал?   Я не могу   прийти   в   редакцию,   не

вызвав    подозрений.    Я   имею   в   виду,   в   случае,   если   ее

разыскивают.   Уже больше пяти лет я не   появляюсь   там   раньше

часа-двух дня.   Но ты можешь. проверь, не пришло ли что-нибудь

по телетайпу,   нет ли каких-нибудь поисков и не было ли какого

угодно   крушения   или   аварии.   Сама понимаешь.   Не раскает ли

вокруг ФБР или военные.   Что угодно.   - Мэри Бет снова уселась

ярдом   с   ним   за   стол,   ее   оживленность   прошла,   а на лицо

отразилась решительность. Это ее деловое лицо, подумал он.

    - Хорошо.    Но    сначала   несколько   кадров.   И   надо   еще

придумать байку о моей машине. Она всю ночь стояла перед твоим

домом,   - твердо добавила она. Так что если кто-нибудь об этом

заговорит,   я скажу,   что   время   от   времени   составляю   тебе

компанию. Хорошо?

    Он кивнул и безо всякого огорчения подумал,   что в таверне

Коннелли   их   поднимут   на   смех.   Это напомнило ему о Трумене

Коксе.   - На него могут случайно выйти,   и он может вспомнить,

что видел ее.   Конечно,   тогда он решил,   что то была девчонка

Боландов. Но они будут знать, что мы кого-то видели.

    Мэри Бет   пожала   плечами.   -   Значит,   ты увидел девчонку

Боланд,   начал думать о ней   и   ее   ремесле   и   позвонил   мне.

Никаких проблем.

    Он взглянул   на   нее   с   любопытством.   -    Неужели    тебе

действительно   все равно,   станут ли в городе перемывать нам с

тобой косточки?

    - Эдди,   -   ответила она почти с нежностью,   - я признаюсь

даже, что трахалась со свиньей, если это поможет мне выбраться

из этой чертовой дыры.   Сейчас я съезжу домой принять душ, а к

тому времени, возможно, уже настанет пора оседлать мою лошадку

и поехать в редакцию. Но сперва несколько кадров.

    Возле двери в спальню он   спросил   ее,   понизив   голос:   -

Сможешь сделать их без вспышки?   Вдруг у нее от этого случится

шок или еще что -нибудь?

    Она мрачно взглянула на него.   - Ради бога, перестанешь ли

ты,   наконец, называть это "она"! - Мэри Бет хмуровзглянула на

фигуру   в постели.   - На худой конец,   принеси лампу.   Ты ведь

знаешь, придется откинуть одеяла.

    Он знал. Он принес бра, включил лампу возле кровати и стал

смотреть,   как Мэри Бет принялась за работу.   Она была хорошим

фотографом,   а   сейчас   объект   съемки   был неподвижен,   и она

смогла применить   длительные   выдержки.   Она   вынула   отснятую

кассету и начала снимать на новую, потом отошла назад. Девушка

на кровати снова крупно задрожала и подтянула ноги, сжимаясь в

тесный комочек.

    - Ладно.   Закончу при дневном всете,   может,   она   к   тому

времени проснется.

    Эдди пришлось признать,   что Мэри Бет права;   существо   не

было    девушкой,    наверное,   даже   не   самкой.   У   него   было

удлиненное,   не   имевшее   нигде   углов   тело,   ни   локтей,   ни

коленей,   ни   даже выступающих тазовых костей.   Просто гладкое

тело без   грудей,   без   пупка,   без   гениталий.   И   с   темными

складками,   что   начинались на макушке,   спускались по рукам и

полностью закрывали спину.   Как мантия,   с отвращением подумал

он.   Даже   кожа   у нее не была человеческой - бледная,   скорее

желтоватого,   чем розового оттенка.   Она явно   сильно   мерзла;

желтоватая кожа становилась сероватой. Он испытывающе коснулся

ее руки. Ощущение оказалось чужим, совсем не таким, какой была

бы человеческая плоть,   покрытая кожей. Ему показалось, что он

прикоснулся к прохладному   шелку,   прикрывающему   нечто   более

плотное, чем плоть человека.

    Мэри Бет снова   укрыла   ее,   существо   вздрогнуло   и   они,

пятясь,   вышли из спальни.   - Боже,   - прошептала Мэри Бет.   -

Я-то думала,   что оно уже согрелось. Здесь жарко, как в печке,

да еще столько одеял сверху.

    Оказавшись снова в комнате,   Мэри Бет склонилась к камере.

Она   вынула   вторую кассету и нерешительно замерла,   держа обе

кассеты в руке.   - Если   кто-нибудь   шныряет   вокруг,   и   если

узнают, что ты мог это видеть, и что мы были вместе, то пленки

могут украсть. Где бы найти для них надежное место?

    Он взял   у   нее   обе кассеты и она покачала головой.   - Не

говори мне. Просто спрячь понадежнее. - Она взглянула на часы.

- Я вернусь не раньше десяти.   Разузнаю,   что смогу,   кое-куда

позвоню. Приглядывай за этим. Пока.

    Он посмотрел, как она надевает свой красный плвщ и вышел с

ней на крыльцо.   где простоял,   пока она не села в машину и не

скрылась   из   глаз.   Наступил   день;   дождь кончился,   хотя по

пасмурному небу все еще   проносились   низкие   облака.   Ели   на

лужайке   перед   домом   мокро   блестели   и при малейшем ветерке

стряхивали с себя воду.   Воздух не   был   особенно   холодным   и

казался   приятным   после   жары   в   доме.   Он   приятно   пахнул,

лиственной прелью,   морем и землей,   рыбой и   еловой   хвоей...

Эдди   несколько   раз   глубоко вдохнул и вернулся в дом.   Здесь

действительно,   как в печке,   подумал он, ненедолго освеженный

прохладным   утренним   воздухом,   теперь   его   снова разморило.

Почему она никак не согреется?   Он стоял в   дверях   спальни   и

смотрел на съежившуюся фигурку. Почему она не может согреться?

    Он подумал о жертвах переохлаждения;   первым делом,   читал

он,   следует   любым возможным способом привести температуру их

тела к нормальной.   Грелки?   У него не было ни одной.   Горячая

ванна? Он постоял возле девушки и слегка покачал головой. Вода

может оказаться для нее ядом.   В том-то и была   проблема;   она

была    чужим    существом    с    неизвестными    потребностями   и

неизвестными для него опасностями. И она замерзала.

    Он нерешительно    коснулся    ее   руки,   все   еще   холодной

несмотря на все одеяла. Словно тепличное растение, подумал он,

перенесенное в холодный климат и обреченное умереть от холода.

Медленно двигаясь,   с еще большей нерешительностью, чем ранее,

он начал стягивать брюки,   потом рубашку, а затем, оставшись в

трусах и майке,   осторожно отодвинул спящую девушку, лег рядом

с ней и прижал ее к своему теплому телу.

    К этому времени   температура   в   доме   была   уже   градксов

тридцать,   слишком жаарко для толстоватого человека, каким был

Эдди,   и   ему   стало   приятно,   что   она   лежит   рядом,   такая

прохладная,    даже    успокаивающая.   поначалу   она   словно   не

реагировала   на    его    присутствие,    но    постепенно    дрожь

уменьшилась,   и   она,   казалось,   слегка изменилась,   стала не

такой жесткой;   ноги изогнулись, взодя в контакт с его ногами,

тело придвинулось,   расслабилось,   обволокло контуры его тела;

одна рука скользнула по его груди и улеглась на плече,   другая

согнулась   и   прижалась   к   нему.   Прохладная   щека   легла   на

подушечки плоти   на   его   ребрах.   Он   осторожно   обнял   ее   и

притянул к себе.   Он задремал, резко проснулся, потом задремал

снова.   В    девять    он    проснулся    окончательно    и    начал

высвобождаться. Она издала негромкий звук, словно протестующий

ребенок,   и   он   погладил   ей   руку   и    что-то    успокаивающе

пробормотал. Наконец он выскользнул из-под ее рук и ног, встал

и оделся.   Когда он   опять   посмотрел   на   девушку,   ее   глаза

оказались   открыты,   и они мгновенно околдовали его.   Большие,

круглые,   золотистые   глаза,   словно    лужицы    расплавленного

золота, немигающие, нечеловеческие. Он сделал шаг назад.

    - Можешь говорить?

    Ответа не   последовало.   Ее   глаза   снова   закрылись,   она

потянула на лицо одеяла и закутала имим голову.

    Вяло ступая,   Эдди   пошел   на кухню и налил себе кофе.   Он

оказался горячий и горький,   как смола.   Он выплеснул   его   из

кофеварки и стал заваривать новый.   Скоро вернется Мэри Бет, и

они начнуть строить планы,   которые прошлой ночью так ни   чему

их и не привели. Он давно уже не чувствовал себя таким усталым

и   с   грустью   подумал,   что   теперь   понимает,   каково    быть

сорокадвухлетним, иметь на теле лишнюю сотню фунтов и не спать

всю ночь.

    - Ты ужасно выглядишь,   - сказала Мэри Бет, поздоровавшись

с ним в десять.   Она   выглядела   довольной,   возбужденной,   на

щеках румянец,   глаза блестят. - Все в порядке? Оно шевелится?

Еще не проснулось? - Она промчалась мимо него и остановилась в

дверях   спальни.   -   Хорошо.   Я   отловила   в   Портленде Хомера

Карпентера. Он приедет с видеокамерой часа в два или три. Я не

сказала   ему,   что   у   нас есть,   но что-то надо было сказать,

чтобы он согласился. Я сказала, что у нас целакант.

    Эдди уставился на нее.

    - И он ради этого приедет? Не верю.

    Она отошла от двери и проскользнула мимо него на кухню.

    - Ну,   ладно,   он мне не поверил,   но знает, что это нечто

крупное и сенсационное,   иначе бы я ему не   звонила.   В   любом

случае, он достаточно хорошо меня знает.

    Эдди подумал   несколько секунд и пожал плечами.

    - Что еще разузнала?

    Мэри Бет   пила кофе,   держа чашку обеими руками и глядя на

него поверх ободка.   - Ну и дела,   Эдди!   Не   знаю,   что   кому

известно,   и что вообще известно, но охота идет. Всем говорят,

что в Салеме сбежало несколько парней, но это брехня. И дороги

перекрыты,   и все такое. Не думаю, что кому-то сказали правду.

Бедные полицейские   вообще   не   представляют,   что   они   ищут,

просто   выискивают   что-нибудь   подозрительное,   пока   сюда не

подоспеют те, кому следует.

    - Сюда? Они знают, что она здесь?

    - Ну,   не прямо же здесь.   Но   где-то   на   побережье.   Оно

перекрыто на севере и на юге. Вот, кстати, почему Холмер решил

оторвать свою задницу от стула.

    Эдди припомнил,     как     несколько     недель    назад    по

информационной сети передавали сообщение   о   странной   комете,

которую засекли астрономы.   Стюарт Уинкль,   издатель и главный

редактор,   решил эти сведения не печатать,   но Эдди   успел   их

прочитать.   А совсем недавно пришло сообщение,   что в космосе,

возможно,   сгорел советский спутник.   Беспокоиться не   о   чем,

радиации   нет,   но в небе могут быть яркие огни,   так было там

написано. Ладно, подумал он.

    Мэри Бет снова стояла в дверях спальни,   прихлебывая кофе.

- Я твой должник,   Эдди. Даже не знаю, чем я смогу тебе за это

отплатить.   -   Он   буркнул   что-то,   и она повернулась к нему,

внезапно став очень серьезной.

    - Может,   что-то в тебе и есть,   - мягко произнесла она. -

Скажу тебе немного правды в лицо. Ты ведь знаешь, Эдди, что ты

не самый популярный в городе человек.   Ты всегда делаешь людям

мелкие услуги, но подумай, любят ли они тебя за это? Любят?

    - Давай не будем заниматься психоанализом прямой сейчас, -

холодно отозвался он. - Потом.

    Она покачала    головой.   -   Потом   меня   здесь   не   будет.

Запомнил?   - В ее голове пробилась нотка страдания.   - Как   ты

думаешь,   почему люди не относятся к тебе лучше?   Почему никто

не приходит в гости?   И не приглашают на вечеринки,   во всяком

случае,   если   не считать междусобойчиков в редакции?   Как раз

из-за тех мелких услуг,   что ты продолжаешь навязывать,   Эдди.

Наверное,   ты   перестарался.   И ты никому не позволял угостить

тебя чем-нибудь.   Ты держишь всех на расстоянии,   Эдди, и люди

начинают обижаться.

    Он коротко рассмеялся и ненадолго испугался и ее,   и того,

что она смогла в нем разглядеть.   - Правильно.   - Сказал он. -

Расскажи об этом Руфи Дженсон.

    Мэри Бет   пожала   плечами.   - Ты даешь бедной Руфи как раз

то,   что она страстно желает - грубость.   Она прихватывает   ее

домой   и   упивается   ею   в   одиночку.   А   потом чувствует себя

виноватой.   Ты собирался выручить девчонку Боланд.    П о с л е

э т о г о    и   она,   и   ее сестра и мать тоже почувствовали бы

себя виноватыми.   Трумен   Кокс.   Сколько   раз   ты позволял ему

угостить тебя стаканчиком,   Эдди?   Держу пари, ни разу. Стюарт

Уинкль? Ты делаешь за него газету. Пользуешься ли ты ключом от

его   кабинета?   И   он   действительно   хочет,    чтобы    ты    им

пользовался,   Эдди.   Символическая   расплата.   Джордж   Эллмен,

Хэрриет Дэвис...   это   длинный   список,   Эдди,   все   те   люди,

которым    ты    оказывал   мелкие   услуги.   Люди,   что   живут   с

ощущением,   что должны тебе, виноваты в том, что не любят тебя

и   не   могут   найти этому причину.   Я тоже была в этом списке,

Эдди, но больше меня там нет. Я расплатилась с тобой сполна.

    - Ладно,   -   мрачно   произнес   он.   -   Теперь,   когда    ты

разобралась с окутывавшей меня тайной, что ты скажешь про нее?

- Он указал мимо Мэри Бет на лежавшую на кровати девушку.

    - Про это,   Эдди,   про это.   Сначала видео,   потом сделать

несколько копий,   поместить их в безопасное место и объвить на

весь мир. Что скажешь?

    Он пожал   плечами.

    - Делай, как хочешь.

    Она    криво улыбнулась и тряхнула головой.

    - Забудь обо всем,   Эдди. Я заплатила тебе на годы вперед.

Слушай,   мне   надо вернуться в редакцию.   Посижу на телетайпе,

вдруг что   подвернется,   и   как   только   появится   Холмер,   мы

вернемся. Ты в порядке? Сможешь продержаться еще пару часов?

    - Да, я в порядке. - Он увидел, что она обела плащ и вышел

вместе с ней на крыльцо.   - Послушай,   Мэри Бет,   - сказал он,

пока она не уехала.   - А   тебе   не   приходило   в   голову,   что

некоторым   людям   просто нравится помогать другим?   И не из-за

каких-то скрытых мотивов или еще чего, а лишь из-за маленького

человеческого уважения к другим?

    Она рассмеялась. - Я подумаю над этим, Эдди. А ты подумай,

как   усовершенствовать   способ,   заставляющий   людей оставлять

тебя в покое и держаться на расстоянии. Хорошо? Тогда пока.

    Он стоял на крыльце,   глубоко вдыхая мягкий воздух;   может

быть попозже выглянет и   солнце.   Отмытый   дождем   мир   пахнул

свежестью.   Других   домов не было видно.   Он позволял кустам и

деревьям расти свободно,   заслоняя все   вокруг.   Как   будто   я

последний   человек   на   земле,   внезапно   подумал   он.   Густые

заросли отражали даже шум маленького городка.   Если напряженно

вслушиваться,   можно   услышать   шум   машин,   но ни голоса,   ни

чью-то   музыку,   которую   он   обычно   не   выносил,   ни   чьи-то

возгласы и смех.

    А Мэри Бет никогда   не   была   уродиной,   подумал   он.   Она

неплохо   смотрится   даже   сейчас,   в   среднем   возрасте,   а   в

молодости,   должно быть,   была чуть ли не   крсавицей.   Кстати,

подумал   он,   если кто-нибудь станет ее дразнить или обзывать,

она просто прибьет такого. Это будет ее манера. А я нашел свою

манеру,   добавил он, затем порывисто повернулся, вошел в дом и

запер за собой дверь.

    Он принес   в   спальню   стул   из   кухни   и   уселся   радом с

кроватью.   Девушка снова начала   дрожать.   ОН   протянул   руку,

чтобы   поплотнее   подоткнуть под нее одеяла,   но вдруг замер и

всмотрелся.   Черная мантия уже   не   так   плотно   укутывала   ее

голову.   Теперь   он   был уверен,   что она переместилась назад.

Щеки   стали   более   окрытыми.   Он   медленно   стянул   одеяла   и

перевернул   ее.   Мантия   съежилась,   покрылась складками в тех

местах,   где раньше была натянута.   Она резко среагировала   на

обнаженность и содрогалась долгими спазматическими приступами.

    - Да кто же ты, черт возьми? - прошеплат он. - Что с тобой

происходит?

    Он сильно   протер   глаза   и   уселся,   разглядывая    ее    с

нахмуренным лицом. - Ты ведт знаешь, что с тобой будет, верно?

Тебя увезут куда-нибудь,   начнут изучать,   попробуют заставить

говорить,   если ты умеешь,   узнать откуда ты, чего хочешь, где

остальные... Они могут причинить тебе вред. Даже убить.

    Он снова вспомнил золотистые лужицы ее глаз, прикосновение

ее кожи - шелка,   натянутого на что-то твердре,   хрупкость   ее

тела, легкость, с которой он ее нес.

    - Что нужно тебе здесь? - прошептал он. - Откуда ты?

    Несколько минут   он   молча   ее   разглядывал,   потом встал,

отыскал в шкафу   сухие   ботинки   и   обулся.   Надел   фланелевую

рубашку,   очень теплую, затем обернул спящую девушуку одеялом,

перенес в машину и уложил на заднее сиденье. Вернулся в дом за

сторым обеялом и набросил его сверху.

    Он поехал    вверх    по    своей   улице,   избегая   города   и

направляясь к окраинной дороге,   ведущей все   выше   и   выше   в

горы.   Домик Стюярта Уинкля,   подумал он. Уинкль предлагал ему

пользоваться им в любое время.   Он   ехал   осторожно,   медленно

проходя повороты, стараясь не болтать ее на заднем сиденье. Он

съехал   с   шоссе   на   грунтовую   дорогу,   вокруг   него   теснее

сомкнулся лес. Время от времени виднелся океан, потом он опять

свернул и опять потерял океан из виду.   Дорога   взбиралась   на

крутой горный склон,   вверх,   все время вверх; других машин на

ней не было.   Лесорубы больше здесь не   работали,   теперь   это

была   территория,   принадлежащая штату,   неприкосновенная,   по

крайней мере сейчас.   Он остановился   в   одном   из   тех   мест,

откуда   был   виден   океан,   и некоторое время смотрел на вечно

катящиеся   волны,   неизменные   и   непостижимые.   Потом   поехал

дальше.   Домик находился высоко в горах.   Здесь, на верхотуре,

деревья росли мощные,   неохватные и молчаливые,   в густой тени

под   их   кронами   пробивался невысокий подлесок.   Домик был из

грубых досок мамонтова дерева,   обогревался дровяной   печью,ни

водопровода,   ни электричества.   Были в нем керосин для лампы,

множестов сухих   дров   под   навесом   и   полная   кладовка   еды,

которой   Стюарт   Уинкль   велел   распоряжаться   по собственному

усмотрению. В единственной спальне стояли две двойные кровати,

а   в   жилой   комнате - диванчик,   который тоже раскладывался в

постель для двоих. Кроме двух комнат в домике была лишь кухня.

    Он внес   девушку внутрь и уложил на одну из кроватей;   она

была полностью закутана в   одеяла   и   походила   на   кокон.   Он

торопливо   растопил   печь   и   принес солидный запас дров.   Она

совсем как тепличная   орхидея,   подумал   он,   ей   нужно   много

тепла. Когда домик начал прогреваться, он скинулверхнюю одежду

и лег рядом с ней,   так,   как он это делал   раньше,   и   как   и

раньше, она прильнула к его телу, растеклась по нему, впитывая

его тепло.   Время от времени он дремал,   а в промежутках   тихо

лежал, вспоминая свое детство, жару, что обволакивала Индиану,

подобно осязаемому покрывалу,   смерчи,   прилетавшие   иногда   -

смертоносные    воронки,   высасывающие   жизнь   и   крушащие   все

вокруг.   Он дремал,   видел сны и просыпался, и продлжал видеть

сны наяву.

    Он встал,   чтобы подбросить в огонь дров,   и бросил в печь

пленки,   что дала ему на сохранение Мэри Бет. Сходил на кухню,

накачал   воды   из   колонки,   напился,   снова   улегся   рядом   с

ней.Усталость во всем теле возросла, но она была приятной. Его

слабость    была     безболезненной,     какая-то     расплывчатая

неопределенность между сном и явью. Иногда он негромко говорил

ей что-то,   но совсем немного, и слова забывались тут же, едва

сформировавшись.    Лучше    было    просто    тихо   лежать   и   не

шевелиться.   Время от времени   она   резко   вздрагивала,   потом

расслаблялась снова.   Наступили сумерки,   темнота, потом снова

сумерки. Несколько раз он вставал, не давая огню пограснуть.

    Когда наступил новый день,   он встал,   пошатываясь, словно

пьяный,   оделся и пришел на   кухню   сделать   себе   растворимый

кофе.   Тут он ощутил сзади ее присутствие.   Она стояла,   почти

столь же высокая,   как и он,   но невероятно хрупкая, не худая,

но    тоненькая,   как   соломинка.   Золотые   глаза   были   широко

распахнуты. Он не смог понять выражение ее лица.

    - Можешь что-нибудь съесть? - спросил он. - Выпить воды?

    Она посмотрела   на   него.   Черная мантия с головы исчезла.

Она стояла лицом   к   нему,   и   мантии   нигде   не   было   видно.

Странные   складки кожи в паху,   бескостность тела,   отсутствие

волос,   грудей, сам цвет ее кожи выгляднли теперь нормальными,

не   чужими и не отталкивающими.   Он знал,   что кожа ее подобна

прохладному шелку. И знал также, что это не женщина, не "она",

но нечто, чему здесь не место, существо, "оно".

    - Ты можешь говорить? Понимаешь ли меня вообще?

    Выражение ее   лица было столь же непонятным,   как у дикого

существа, лесного животного - чуткое, разумное, непознаваемое.

    - Пожалуйста, - беспомощно произнес он, - если ты способна

понимать меня,   кивни.   Вот так.   - Он   показал   ей,   и   через

секунду она кивнула.   - А вот так - если нет, - сказал он. Она

снова повторила его движение.

    - Ты понимаешь, что люди тебя разыскивают?

    Она медленно кивнула.   Затем очень решительно повернулась,

и   он   увидел,   что   вместо черной мантии,   росшей на голове и

спускавшейся на спину,   теперь переливается радугой пастельных

оттенков нечто мерцающее и сияющее. Эдди затаил дыхание, и это

нечто шевельнулось и слегда раскрылось.

    В хижине   ей   не   хватало   места,   чтобы расправить крылья

полностью.   Она развернула их от   стены   до   стены.   Они   были

похожи на газовую ткань,   тонкие, наполненные живым светом. Не

сознавая,   что он двигается,   Эдди подошел к   одному   крылу   и

коснулся его.   Оно было твердое,   как сталь, и прохладное. Она

посмотрела на него глазами из расплавленного золота и   сложила

крылья снова.

    - Мы уедем куда-нибудь,   где тепло, - хрипло выдавил Эдди.

-   Я   спрячу тебя.   Как-нибудь незаметно провезу.   они тебя не

получат!   - Она прошла через комнату,   остановилась у двери   и

секунду   рассматривала   дверную ручку.   Когда она потянулась к

ручке,   он неуклюже рванулся к ней, но она уже открыла дверь и

выскользнула наружу.

    - Стой! Ты замерзнешь! Умрешь!

    На лесной    поляне,    куда    падали   пробивающиеся   сквозь

огромные деревья косые лучи солнца,   она   обернулась,   подняла

вверх   лицо   и   полностью   расправила   крылья.   Легко,   словно

бабочка или птица,   она   взмыла   в   воздух,   сверкая   сияющими

теперь крыльями, и ему показалось, что она исчезла, когда свет

от крыльев стал отражаться во все стороны.

    - Остановись!    -    снова    крикнул   Эдди.   -   Пожалуйста!

Остановись, ради бога! Вернись!

    Она поднялась    выше   и   взглянула   на   него   сверху   вниз

золотыми глазами. Внезапно воздух словно затрепетал от звуков,

трелей,   арф и флейт.   Ее рот был закрыт, но звуки становились

громче,   пока Эдди не рухнул на колени и со стоном   не   прижал

руки    к    ушам.    Когда   он   посмотрел   снова,   она   все   еще

поднималась,   сияя,   становясь невидимой,   и сияя снова. Потом

исчезла.   Эдди   уткнулся лицом в толстую подушку еловой хвои и

лесного перегноя и лежал неподвижно.   Он почувствовал, как его

дергают за руку и услышал яростные проклятия Мэри Бет,   но они

доносились словно издалека.   Он застонал   и   попытался   уснуть

снова, но она не позволила.

    - Скотина проклятая!   Грязный сукин сын!   Ты   позволил   ей

улететь! Ведь так? Отпустил!

    Он попытался оттолкнуть ее руки.

    - Зараза! Вставай! Слышишь! И не воображай, что я дам тебе

сдохнуть прямо здесь!   Это было бы слишком   хорошо   для   тебя,

бурдюк с жиром. Вставай!

    Он неохотно встал на четвереньки, потом поднялдся и оперся

на нее. Она повела его к хижине, проклиная всю дорогу, пока не

уложила на диван,   а потом нависла над ним,   скрестив на груди

руки и бросая в него яростные взгляды.

    - Почему?   Скажи мне только,   почему?   Ради всего святого,

скажи мне, Эдди, почему? Только не вздумай опять вырубиться, -

закричала   она.   -   Открой   свои   чертовы   глаза   и   держи   их

открытыми!

    Она трясла и щипала   его,   заставлял   пить   привезенное   с

собой виски,   потом кофе. Заставила встаь, походить немного по

комнате,   снова   усадила,   снова   напоила.   Всю   ночь   она   не

позволяла ему уснуть или даже прилечь.

    На рассвете пошел моросящий дождь.   Эдди казалось,   что он

очень   долгое   время   был   где-то   далеко,   в очень отдаленном

месте,   почти не оставившем воспоминаний. Он вслушался в шорох

дождя   и   поначалу   ему   почудилось,   что он в своем маленьком

домике,   но потом он понял,   что он в какой-то странной хижине

рядом   со   спящей   в   кресле   Мэри Бет.   Он посмотрел на нее с

удивлением и затряс головой,   пытаясь прояснить мысли.   от его

движения она сразу проснулась.

    - Проснулся, Эдди?

    - Кажется. Что это за дом?

    - Разве   не   помнишь.

    Он едва   не   произнес   "нет",   но   призадумался и внезапно

вспомнил. Он встал и обвел комнату встревоженными глазами.

    - Его нет,   Эдди.   Оно улетело и бросило тебя умирать.   Ты

мог умереть,   Эдди,   если бы я не приехала. Понимаешь, о чем я

говорю?

    Он снова сел и обхватил голову руками.   Он знал,   что   она

говорит правду.

    - Скоро станет светло,   - сказала она.   - Сейчас я   сделаю

что-нибудь поесть, потом поедем в город. Я привезу тебя. Через

день-другой   вернемся   за   твоей   машиной.   -   Она   встала    и

застонала. - Боже мой, у меня такое ощущение, будто я всю ночь

боролась с медведями. Все тело болит.

    Она прошла   вблизи него и на короткий миг опустила руку на

его плечо. - К черту, Эдди. К черту, и все.

    Через минуту   он тоже встал,   прошел в спальню и посмотрел

на кровать,   на которой пролежал всю   ночь   рядом   с   ней.   Он

медленно подошел поближе и увидел остатки ее мантии.   Когда он

попытался ухватить их пальцами, они рассыпались в пыль.

    (с) 1990   перевод   с   английского А.Новикова Kate Wilhelm.

    And the Angels Sing: OMNI, vol.12, N 8 May 1990