-----------------------------------------------------------------------
Herbert Wells. Mr. Ledbetter's Vacation (1898). Пер. - А.Ильф.
В кн.: "Герберт Уэллс. Собрание сочинений в 15 томах. Том 6".
М., "Правда", 1964.
OCR & spellcheck by HarryFan, 6 March 2001
-----------------------------------------------------------------------
Мой друг мистер Ледбеттер - круглолицый маленький человек; сияние его
кротких от природы глаз просто-таки ослепляет, когда он смотрит на вас
через толстые стекла своих очков; у него низкий голос и неторопливая речь,
раздражающая раздражительных людей. Став приходским священником, мистер
Ледбеттер сохранил две привычки, приобретенные в ту пору, когда он был еще
школьным учителем: манеру говорить слишком размеренно и четко, а также
довольно беспокойное стремление быть твердым и прямолинейным во всех
решительно случаях жизни. Он клерикал и шахматист, и над ним тяготеет
подозрение, что он дает частные уроки высшей математики - занятие скорее
похвальное, нежели прибыльное. Он словоохотлив, и речь его изобилует
ненужными подробностями. Поэтому многие избегают разговоров с ним, считая
его "надоедой", и даже своеобразно льстят мне, интересуясь, чего ради я
знаюсь с ним. С другой стороны, еще больше людей дивится тому, что он
водит знакомство с таким беспутным и сомнительным субъектом, как я. Лишь
немногие равнодушно взирают на нашу дружбу. Однако никто из них не знает
толком, что же нас связывает и какая мне выпала роль в прошлом мистера
Ледбеттера, когда тот был на Ямайке.
Вспоминая об этом своем прошлом, он проявляет прямо-таки пугающую
скромность. "Ума не приложу, что мне делать, если все откроется, - обычно
говорит он и трагически повторяет: - Ума не приложу, что мне делать".
Сомневаюсь, впрочем, что он мог бы что-нибудь сделать - разве только
покраснеть до самых ушей. Однако все это случилось позже; умолчу сейчас и
о первой нашей случайной встрече, ибо, как полагается, концу рассказа
место в конце, а не в начале, хотя сам я частенько нарушаю это правило. А
началось это давным-давно; да, прошло около двадцати лет с тех пор, как
Судьба хитроумным и удивительным образом толкнула мистера Ледбеттера, если
можно так выразиться, прямо в мои объятия.
Я жил тогда на Ямайке, а мистер Ледбеттер учительствовал в школе, в
Англии. Он был духовной особой и внешне выглядел совершенно так же, как
теперь: та же круглая физиономия, те же или точно такие же очки, та же
легкая тень изумления на безмятежном лице. Правда, когда мы встретились
впервые, он смахивал на оборванца, а воротничок его - на мокрую тряпку;
возможно, именно это и помогло нам сблизиться, но об этом, повторяю,
позже.
Вся эта история началась в приморском городке Хизергейте, куда мистер
Ледбеттер приехал на летние каникулы, чтобы вкусить долгожданный отдых. Он
привез с собой блестящий коричневый чемодан с монограммой "Ф.У.Л.", новую,
белую с черным соломенную шляпу и две пары белых фланелевых брюк. Понятно,
что по случаю обретенной свободы настроение у него было превосходное: он
не очень-то жаловал школу и своих учеников. После обеда с ним завязал
разговор какой-то болтливый субъект - сосед по пансиону, где он
остановился по совету своей тетушки. Кроме этого болтуна и его самого,
других мужчин в доме не было. Их беседа вертелась вокруг массы вопросов:
прискорбного исчезновения чудес и приключений в наши дни, популярности
кругосветных путешествий, сокращения расстояний с помощью пара и
электричества, безвкусицы рекламы, вырождения людей под влиянием
цивилизации и еще многого другого. Особенно цветисто разглагольствовал
этот субъект о том, что человеческая храбрость идет на убыль из-за того,
что люди привыкли чувствовать себя в безопасности, и к оплакиванию этого
несчастья довольно необдуманно присоединился мистер Ледбеттер. Первый
восторг свободы от "служебных обязанностей" ослепил его, и, не желая
ударить лицом в грязь на холостяцкой пирушке, он отведал куда больше, чем
следовало, отличного виски, предложенного ему болтуном. Однако он
настаивает, что отнюдь не охмелел.
И хотя он стал красноречивее обычного, его суждения не блистали
остроумием. И после затянувшейся беседы о героическом прошлом, исчезнувшем
навеки, он в полном одиночестве побрел в ярко освещенный луной Хизергейт и
стал подниматься по крутой дороге, вдоль которой теснились виллы.
Душа его была полна скорби, и, шагая по пустынной дороге, он продолжал
оплакивать судьбу, обрекшую его на серую жизнь школьного учителя. Какое он
влачил прозаическое существование - такое затхлое, такое бесцветное!
Тихая, мирная жизнь, одно и то же из года в год - где уж тут взяться
храбрости! Он с завистью думал о бурных днях средневековья - таких близких
и таких далеких, о допросах, шпионах и кондотьерах и о схватках не на
жизнь, а на смерть. И внезапно его пронзило сомнение, странное сомнение:
оно выплыло из какой-то случайной мысли о пытках и грозило разрушить
настроение, которому он поддался в тот вечер.
А был ли он, мистер Ледбеттер, действительно так уж храбр, как ему
казалось? И так ли уж было бы ему приятно, исчезни вдруг с лица земли
железные дороги, полисмены и его собственная безопасность?
Болтун с завистью толковал о преступлениях. "На свете остался только
один настоящий искатель приключений, - говорил он, - это грабитель.
Подумайте только: он один на один против всего цивилизованного мира". И
мистер Ледбеттер поддакивал, разделяя его зависть. "Они-то знают толк в
жизни! - восклицал мистер Ледбеттер. - Кто еще может похвалиться этим? Вот
бы попробовать!" И он озорно рассмеялся. Теперь, углубившись в самоанализ,
он обнаружил, что хочет знать, есть ли разница между его храбростью и
храбростью рядового преступника. Он решил, не раздумывая, ринуться
навстречу этой предательской проблеме. "Я не прочь проделать все это, -
сказал он. - Ведь меня так и тянет. Просто я не даю ходу своим преступным
наклонностям. Меня сдерживает душевная стойкость". Однако, даже убеждая
себя в этом, он все-таки сомневался.
В это время мистер Ледбеттер проходил мимо большой виллы, стоявшей в
стороне от других. Над прочным широким балконом виднелось окно - оно было
распахнуто настежь и зияло темнотой. В ту минуту он и не взглянул на него,
но вид этого окна твердо запомнился ему и врезался в его мозг. Ему
представилось, как, сжавшись в комок, он карабкается на этот балкон и
ныряет в загадочную тьму комнаты. "Э, куда тебе!" - сказал дух сомнения.
"Мне запрещает это мой долг по отношению к моим собратьям", - сказало
чувство собственного достоинства.
Время шло к одиннадцати часам, и приморский городок уже затих.
Казалось, луна усыпила всех. Только где-то далеко внизу неяркая полоска
света между шторами напоминала о том, что кое-кто еще бодрствует. Он
повернулся и медленно побрел обратно, к вилле с открытым окном. Некоторое
время он стоял у калитки: его раздирали противоречия. "А ну, посмотрим, на
что ты способен, - сказало сомнение. - Докажи, что осмелишься войти в этот
дом, и все разрешится само собой. Соберись с духом и соверши кражу просто
так. В конце концов разве это преступление?" Он беззвучно открыл и
притворил за собой калитку и скользнул в тень кустарника. "Глупо", -
сказала осторожность мистера Ледбеттера. "Этого надо было ожидать", -
промолвило сомнение. Сердце его сильно билось, но, конечно, он ничуть не
боялся. Нет, он ни чуточки не боялся! Он простоял в этих кустах довольно
долго.
Ясно, что атака на балкон должна быть стремительной: луна светила ярко,
и с улицы его мог увидеть любой. Зато даже ребенок взобрался бы на балкон
по шпалере, обвитой худосочными, но честолюбиво стремящимися вверх
розочками. Там можно было укрыться в густой тени алебастровой вазы с
цветами и поближе рассмотреть открытое окно - эту зияющую брешь в защитных
укреплениях дома. На мгновение мистер Ледбеттер замер, подобно самой ночи,
а потом коварное виски перетянуло чашу весов. Он ринулся вперед. Быстро,
судорожно вскарабкался по шпалере, перекинул ноги через парапет и, пыхтя,
присел в тени - все, как он и наметил. Он задыхался, дрожал, сердце
колотилось, но душа его ликовала. Он готов был заорать во всю мочь от
восторга, что не струсил.
Пока он там отсиживался, ему пришла в голову удачная строчка из
"Мефистофеля" Уиллса. "Я чувствую себя котом на крыше", - прошептал он.
Сверх его ожиданий это забавное приключение окончилось благополучно. Он
даже посочувствовал тем несчастным, которым неведомо воровство. Все в
порядке. Он в полной безопасности. И показал себя молодцом!
А теперь в окно, чтобы завершить задуманное! Стоит ли рисковать? Окно
это находилось над входной дверью, и, по всей вероятности, за ним была
лестничная площадка или коридор; он не заметил ни зеркал, ни других
признаков спальни, и вообще на первом этаже окон больше не было - значит,
никакой опасности сразу же наткнуться на спящего нет. Сначала он сидел под
окном, прислушиваясь, потом заглянул внутрь. И вздрогнул - около самого
окна на пьедестале стояла бронзовая статуя почти с него ростом, с
распростертыми руками. Он быстро пригнулся, потом заглянул снова. На
другом конце коридора виднелась широкая, слабо освещенная лестничная
площадка; окно рядом было задернуто тонким занавесом из очень черных
граненых бусин; широкая лестница шла вниз, в темноту, и другая - на второй
этаж. Он мельком огляделся, но ничто не нарушало ночного покоя.
"Преступление, - шептал он, - преступление", - и бесшумно, быстро
перемахнул через подоконник. Ноги его неслышно утонули в медвежьей шкуре.
Да, сомнений нет, он настоящий грабитель!
Он присел на корточки, весь зрение и слух. В саду послышалась к-акая-то
беготня и шорох, и он чуть было не раскаялся в своем предприятии. Короткое
"мяу", фырканье и прыжки убедили его, что там кошки. Он окончательно
расхрабрился. Выпрямился. Вероятно, все уже спят. Кража со взломом - что
может быть легче! Он был доволен, что наконец решился. Ему захотелось
прихватить с собой какой-нибудь трофей - просто, чтобы показать, что ему
чужд малодушный страх перед законом, - и выбраться оттуда тем же путем.
Он огляделся, и вдруг в нем снова заговорил дух сомнения. Настоящие
грабители не остановились бы на этом: они не только входят в дом, они
врываются в комнаты, они взламывают сейфы. Нет, он не боится. Но он не
станет взламывать сейфы, чтобы хозяева дома не подумали о нем превратно.
Но в комнаты он должен войти, надо подняться наверх. Более того, он уверил
себя, что ему ничего не грозит: в доме было так тихо, будто все вымерло.
Однако ему пришлось сжать кулаки и напрячь все силы, прежде чем он стал
подниматься на цыпочках по темной лестнице, замирая на каждой ступеньке.
Наверху была квадратная площадка, куда выходило несколько закрытых дверей
и одна открытая; во всем доме стояла тишина. Он приостановился, рисуя
себе, что произойдет, если кто-нибудь проснется и выйдет из комнаты. Луна
за открытой дверью ярко освещала спальню, на постели белело несмятое
покрывало. Туда-то он и пробрался за три минуты, показавшиеся ему
вечностью, и захватил трофей - кусок мыла! Он направился к двери, чтобы
спуститься еще тише, чем поднимался. Это же сущий пустяк... Тес!..
Шаги! Треск гравия около дома, потом щелчок ключа в замочной скважине,
зевок, стук захлопнувшейся двери и чирканье спички в холле внизу. И тут он
оцепенел, сообразив, куда завело его безрассудство. "Как же я
выкарабкаюсь, черт возьми?" - подумал мистер Ледбеттер.
В холле зажгли свечу, что-то тяжелое стукнулось о стойку для зонтиков,
и по лестнице заскрипели шаги. Мистер Ледбеттер моментально понял, что
отступление невозможно. На мгновение он замер - жалкая фигура кающегося
грешника. "Господи боже мой! И свалял же я дурака!" - прошептал он и
опрометью кинулся через темную площадку в пустую спальню, из которой
только что вышел. Там он остановился и прислушался, дрожа всем телом. Шаги
слышались уже на площадке между этажами.
О ужас! Вероятно, он в спальне этого полуночника! Не терять ни секунды!
Мистер Ледбеттер подбежал к кровати, нагнулся, возблагодарил бога за
полог, и не прошло и десяти секунд, как он заполз под него. Ни жив ни
мертв, он стоял под кроватью на четвереньках. Сквозь тонкие складки полога
он различил свет приближающейся свечи, тени беспорядочно заметались и
замерли снова, когда свечу поставили на место.
- Ну и денек! - отдуваясь, сказал вошедший и свалил какой-то увесистый
груз на стол - письменный, как догадался мистер Ледбеттер: он видел ножки
этого стола. Потом невидимка направился к двери и запер ее на ключ,
тщательно проверил оконные задвижки, спустил шторы и, вернувшись обратно,
рухнул на кровать всей своей тяжестью, поразившей мистера Ледбеттера.
- Ну и денек! - повторил он. - Ну и ну! - И снова запыхтел. Тут мистер
Ледбеттер был склонен думать, что он утирает лицо. Мистер Ледбеттер видел
его сапоги - добротные, прочные сапоги; судя по тени от его ног на пологе,
он отличался редкой толщиной. Немного погодя он снял какую-то верхнюю
одежду - по мнению мистера Ледбеттера, сюртук и жилет - и, бросив их на
спинку кровати, стал дышать размеренней, как бы остывая. Время от времени
он бормотал что-то про себя и один раз тихо рассмеялся. Мистер Ледбеттер
тоже бормотал про себя, но ему было не до смеха. "Ну и маху же я дал, -
говорил мистер Ледбеттер. - Что мне теперь делать?"
Из-под кровати его взору открывалось немногое. Хотя щелки между
складками полога и пропускали чуточку света, но увидеть что-либо было
невозможно. Кроме резких очертаний ног на пологе, остальные тени были
загадочны и терялись в пестром узоре ситца. Из-под полога виднелась
полоска ковра, и, с опаской заглядывая вниз, мистер Ледбеттер обнаружил,
что этот ковер тянется по всему полу, насколько хватает глаз. Ковер был
роскошный, комната просторная и, судя по колесикам и украшениям на ножках
мебели, отлично обставленная.
Он плохо представлял, что ему делать дальше. Оставалось одно: ждать,
пока этот тип ляжет спать, и потом, когда он уснет, прошмыгнуть к двери,
отпереть ее и выскочить на балкон. Сможет ли он спрыгнуть с балкона? Тут и
разбиться недолго! Поразмыслив о своих шансах, мистер Ледбеттер пришел в
отчаяние. Он уже готов был высунуть свою голову рядом с сапогами этого
джентльмена, кашляя, если нужно, чтобы привлечь его внимание, с улыбкой
извиниться и объяснить свое неудачное вторжение несколькими учтивыми
фразами. Однако он увидел, что эти фразы трудно придумать. "Разумеется,
сэр, мое появление покажется вам странным" или "Я надеюсь, сэр, вы
простите мне несколько двусмысленное появление из-под вашей кровати?" -
вот и все, что он смог из себя выжать.
Тут его одолели тяжкие сомнения. А если ему не поверят, что тогда?
Неужели его безупречная репутация ничего не стоит? Конечно, спору нет,
фактически он вор. И он уже принялся сочинять красноречивую защитительную
речь, которую он произнесет на скамье подсудимых, когда ему предоставят
последнее слово; тем временем тучный джентльмен встал и начал
прохаживаться по комнате. Он выдвигал и задвигал ящики, и у мистера
Ледбеттера мелькнула робкая надежда, что он раздевается. Не тут-то было!
Он уселся за письменный стол и заскрипел пером, а потом стал рвать
какие-то документы. И вскоре ноздри мистера Ледбеттера защекотал смешанный
запах сигары и горящей бумаги верже.
"Положение мое, - рассказывал мне впоследствии мистер Ледбеттер, -
оказалось трагическим во многих отношениях. Головой я до боли упирался в
поперечную планку кровати, поэтому мой вес приходился главным образом на
руки. Потом я почувствовал, что у меня, как говорится, одеревенела шея.
Заболели руки, так как ковер под ними собрался крупными складками. Колени
тоже заныли, брюки на них туго натянулись. Тогда я носил воротнички
гораздо выше, чем сейчас, - два с половиной дюйма, - и я заметил, что края
слегка врезаются мне в подбородок, раньше я этого не ощущал. Но самое
ужасное - у меня зачесалось лицо, я хотел поднять руку, но шуршание рукава
напугало меня, и я мог облегчить свои страдания только жуткими гримасами.
Потом мне пришлось отказаться и от этого утешения, так как я, по счастью,
вовремя, заметил, что мои гримасы сдвинули очки на кончик носа. Если бы
они соскочили, конечно, это выдало бы меня, но они кое-как удержались,
поминутно грозя упасть. Вдобавок я был немного простужен, и мне не давало
покоя непреодолимое желание то чихнуть, то высморкаться. Словом, хотя мое
положение в целом и внушало мне крайнюю тревогу, физические страдания
скоро стали совершенно невыносимыми. А я не мог позволить себе даже
шевельнуть пальцем".
После бесконечной тишины послышалось звяканье. Понемногу оно стало
ритмичным: звяк-звяк-звяк... - двадцать пять раз, - стук по столу и
ворчание обладателя толстых ног. Мистеру Ледбеттеру пришло в голову, что
звякает золото. Он недоверчиво прислушивался, заинтересованный, а звяканье
все продолжалось. Любопытство его росло. Если в самом деле звякает золото,
этот странный человек насчитал, вероятно, сотни фунтов. Наконец мистер
Ледбеттер уже не мог больше сдерживаться и с величайшей осторожностью
начал опускать руки и пригибать голову к самому полу в надежде рассмотреть
что-нибудь из-под полога. Он шевельнул ногой, и пол слегка скрипнул.
Звяканье сразу прекратилось. Мистер Ледбеттер замер. Звяканье
возобновилось. Потом снова смолкло, и воцарилась полная тишина, только
сердце мистера Ледбеттера стучало, как барабан.
Ничто не нарушало тишины. Голова мистера Ледбеттера в это время лежала
на полу, и взору его открывались могучие ноги до самых колен. Они были
совершенно неподвижны, стояли на носках и были задвинуты под кресло. Все
было тихо, необыкновенно тихо. Мистера Ледбеттера осенила безумная
надежда, что с неизвестным обморок или, может быть, он скоропостижно
скончался, уронив голову на письменный стол...
По-прежнему стояла тишина. Что случилось? Терпение мистера Ледбеттера
лопнуло. Почти не дыша, он подвинул вперед руку и указательным пальцем
стал приподнимать полог до уровня глаз. Ничто не нарушало тишины. Теперь
он видел колени незнакомца, письменный стол и... дуло тяжелого револьвера,
направленного прямо ему в голову.
- А ну-ка, выходи, негодяй! - с тихим бешенством сказал голос толстого
джентльмена. - Вылезай! Сюда, ну! И без всяких там фокусов, вылезай, живо!
Мистер Ледбеттер вылез, может быть, и неохотно, но без всяких фокусов
и, как ему было приказано, без задержки.
- На колени! - скомандовал толстяк. - Руки вверх!
Полог снова упал за спиной мистера Ледбеттера, и, стоя на коленях, он
поднял руки.
- Тоже мне, вырядился священником, - сказал толстяк. - Пропади я
пропадом, если нет! Вот ведь попался коротышка, а? Ну ты, мерзавец! Кой
черт принес тебя сюда? Кой черт ты залез под мою кровать?
И, не дожидаясь ответа, он тут же стал осыпать оскорблениями мистера
Ледбеттера, издеваясь над его внешностью. Сам он тоже был не очень-то
высок, зато выглядел куда сильнее мистера Ледбеттера; толщина его ног
вполне соответствовала тучности тела; у него было широкое бледное лицо с
мелкими тонкими чертами и двойной подбородок. Говорил он вполголоса, с
каким-то пришепетыванием.
- Какого черта, говорю я, тебя понесло под мою кровать?
Мистер Ледбеттер с трудом выдавил жалкую, просящую улыбку. Откашлялся.
- Я, конечно, понимаю... - начал он.
- Что? Ах, черт! Мыло? Нет! Не шевели этой рукой, мерзавец!
- Это мыло, - сказал мистер Ледбеттер. - С вашего умывальника.
Разумеется, если...
- Молчи, - оказал толстяк. - Вижу, что мыло. Черт знает что!
- Позвольте мне объяснить...
- Нечего объяснять. Соврешь, наверное. Да и времени нет. Так что
все-таки я хотел узнать? А! Есть у тебя сообщники?
- Сейчас я все объясню...
- Сообщники есть? Чтоб тебя черт побрал! Начнешь болтать чепуху -
стрелять буду. Сообщники, говорю, есть?
- Нет, - сказал мистер Ледбеттер.
- Заливаешь, небось, - сказал толстяк. - Но ты поплатишься, если
соврешь. Какого же дьявола ты зевал и не напал на меня, когда я шел по
лестнице? На что ты рассчитывал? Подумать только - залез под кровать! В
общем, ты пойман на месте преступления.
- Не знаю, как мне доказать свое alibi, - промолвил мистер Ледбеттер,
желая показать, что он человек образованный.
Воцарилось молчание. Мистер Ледбеттер заметил, что на стуле около его
мучителя, на груде смятых бумажек, лежит большой черный портфель, а стол
засыпан пеплом и клочками бумаги. Зато параллельно краю стола аккуратными
рядами стояли столбики желтых монет - в стократ больше золота, чем
довелось видеть мистеру Ледбеттеру за всю его жизнь. Две свечи в
серебряных подсвечниках освещали этот живописный натюрморт. Молчание
длилось.
- Весьма утомительно держать руки вот этак, - сказал мистер Ледбеттер,
заискивающе улыбаясь.
- Потерпишь, - сказал толстяк. - Что прикажешь мне все-таки с тобой
делать?
- Я знаю, что положение мое двусмысленно.
- О господи! - воскликнул толстяк. - Подумать: двусмысленно! Шляется
здесь со своим собственным мылом и носит этакий высоченный клерикальный
воротник! Ты проклятый вор, такого еще свет не видывал!..
- Чтобы быть абсолютно точным... - начал мистер Ледбеттер, и вдруг очки
его соскочили и звякнули о пуговицы жилета.
На изменившемся лице толстяка вспыхнула яростная решимость, и в
револьвере что-то щелкнуло. Он положил на него другую руку. Потом
посмотрел на мистера Ледбеттера и кинул взгляд на упавшие очки.
- Ну, теперь-то он взведен, - сказал толстяк после паузы и перевел
дыхание. - Но знаешь, скажу я тебе, никогда ты не был так близко от
смерти, как сейчас. Бог ты мой! А я даже рад. Твое счастье, что была
осечка, а то здесь уже лежал бы твой труп.
Мистер Ледбеттер промолчал, но комната будто закачалась вокруг него.
- Что ж поделаешь! Хорошо, что так вышло. Нам же обоим лучше. О
господи! - Толстяк шумно вздохнул. - И чего ты позеленел от такой-то
ерунды?
- Я заверяю вас, сэр... - пролепетал мистер Ледбеттер.
- Остается одно. Если заявить в полицию, пиши пропало: дельце, которое
я затеял, лопнет. Это не годится. Если связать тебя и бросить здесь, все
равно завтра все откроется. Завтра воскресенье, а в понедельник банк не
работает, - я рассчитывал как раз на свободные три дня. Застрелить тебя -
пахнет убийством, за это по головке не погладят. И это загубит все дело.
Будь я проклят, если я знаю, что с тобой делать, - да, будь я трижды
проклят!
- Если вы мне позволите...
- Ты болтаешь, будто и впрямь священник, пропади я пропадом, если нет.
Из всех воров ты... Ну ладно! Нет, все равно не позволю! Нет времени. Если
снова начнешь трепаться, я всажу тебе пулю прямо в живот. Ясно? Придумал,
придумал! Сначала мы сделаем вот что: обыщем тебя, дружок, обыщем - нет ли
оружия, - да, всего обыщем! И слушай! Когда я велю тебе сделать
что-нибудь, не разводи антимонии, а делай, да поживее!
И, не отводя из предосторожности револьвера от виска мистера
Ледбеттера, толстяк велел ему встать и обыскал.
- Настоящий грабитель, как бы не так! - заключил он. - Да ты же
типичный любитель. У тебя даже заднего кармана нет. Замолчи! И немедленно!
И как только вопрос был решен, мистер Ледбеттер по приказанию толстяка
снял сюртук, засучил рукава и с револьвером у виска продолжил сборы,
прерванные его появлением. С точки зрения толстяка, это был единственно
возможный выход, ибо, если бы он занялся этим сам, ему пришлось бы
выпустить из рук револьвер. Так что даже золото на столе было упаковано
руками мистера Ледбеттера. Довольно оригинально выглядели эти ночные
сборы. Толстяк непременно хотел разложить золото так, чтобы вес его
равномерно и незаметно распределился по всему багажу. Нет сомнений,
рассказывал мистер Ледбеттер, что вес этот был довольно основательный. На
столе и в черном портфеле лежало около 18 тысяч фунтов золотом. Было и
много маленьких пачек из пятифунтовых банкнот. Каждую пачку в 25 фунтов
мистер Ледбеттер завертывал в бумагу. Эти пачки, аккуратно уложенные в
сигарные коробки, разместились в дорожном багаже, кожаном саквояже и
шляпной картонке. Около 600 фунтов отправлялось в путь в табачной жестянке
и несессере. Десять фунтов золотом и несколько пятифунтовых бумажек
толстяк рассовал по карманам. Время от времени он пенял мистеру Ледбеттеру
за медлительность, торопил его и спрашивал, который час.
Мистер Ледбеттер перетянул ремнями саквояж и чемодан и вернул ключи
толстяку. Было уже без десяти двенадцать, и часы еще не пробили полночь,
когда толстяк усадил его на саквояж на почтительном от себя расстоянии, а
сам поместился на чемодане с револьвером наготове и ждал. Его воинственное
настроение как будто улеглось, и он некоторое время присматривался к
мистеру Ледбеттеру, а потом поделился с ним некоторыми своими
соображениями.
- По твоему произношению я думаю, что ты из образованных, - сказал он,
раскуривая сигару. - Нет, ты уж лучше помолчи. Я по твоей физиономии вижу,
что ты зануда и ничего путного не расскажешь, а ведь я сам такой старый
враль, что чужое вранье меня не интересует. Так вот, говорю я, ты
образованный человек. Ты это ловко придумал, что оделся священником. Ты
сойдешь за священника даже среди образованных.
- Да я и есть священник, - сказал мистер Ледбеттер, - или по крайней
мере...
- ...ты им прикидываешься. Меня не проведешь. Но ты не должен воровать.
Не такой ты человек, чтоб воровать. Ты же просто трус, если можно так
выразиться, - говорили тебе об этом раньше?
- Видите ли, - сказал мистер Ледбеттер, в последний раз стараясь
завязать разговор, - именно это и интересовало меня...
Толстяк отмахнулся от него.
- Ты ведь зря загубишь свое образование, если будешь воровать. Ты
выбери одно из двух: или занимайся подлогом, или хапай чужие деньги. Я
лично хапаю. Да, именно хапаю. Откуда, ты думаешь, у меня это золото? А!
Слышишь? Полночь!.. Десять. Одиннадцать. Двенадцать. Меня всегда
необычайно волнует этот медленный бой часов. Время - пространство...
Сколько в них тайн! Почему тайны?.. Однако нам пора. Вставай.
И вежливо, но твердо он заставил мистера Ледбеттера повесить через
плечо несессер на веревке, взвалить на спину чемодан и, невзирая на его
глухие протесты, взять в свободную руку саквояж. Навьюченный донельзя,
мистер Ледбеттер с опасностью для жизни начал спускаться по лестнице.
Толстяк следовал за ним с пальто, шляпной картонкой и револьвером,
отпуская язвительные замечания по поводу физической силы мистера
Ледбеттера и помогая ему на лестничных поворотах.
- Валяй к черному ходу, - распорядился он, и мистер Ледбеттер, шатаясь,
прогрохотал через оранжерею, оставляя в кильватере разбитые цветочные
горшки. - Плевать на них, - сказал толстяк. - Это к счастью. Подождем тут
до четверти первого. Можешь поставить вещи. Ну!
Мистер Ледбеттер, задыхаясь, рухнул на чемодан.
- Ведь только прошлой ночью, - выдохнул он, - я спал в своей маленькой
комнатке, и мне и не снилось...
- Не к чему заниматься самобичеванием, - сказал толстяк, поглядывая на
револьвер. Он замурлыкал себе под нос. И мистер Ледбеттер и тут не
воспользовался предоставленной возможностью для объяснений.
Потом зазвенел колокольчик, и мистера Ледбеттера послали открыть дверь
черного хода. Вошел блондин в костюме яхтсмена. Увидев мистера Ледбеттера,
он страшно вздрогнул и хлопнул себя по заднему карману. Тут он заметил
толстяка.
- Бингем! - воскликнул он. - Кто это?
- А я тут немножко занимаюсь филантропией: стараюсь перевоспитать этого
грабителя. Только что поймал его: сидел под моей кроватью. Он ничего себе.
Трусливый осел. Поможет нам, понесет вещи.
Сначала присутствие мистера Ледбеттера как будто встревожило блондина,
но толстяк успокоил его:
- Да он один. Ни одна банда на свете не станет с ним связываться.
Нет!.. Ради бога, ни слова, помалкивай!
Они вышли в темный сад. Чемодан по-прежнему покачивался на плечах
мистера Ледбеттера. Человек в костюме яхтсмена шел впереди с саквояжем и
револьвером, за ним - мистер Ледбеттер, нагруженный, как Атлас; шествие,
как и прежде, замыкал мистер Бингем - с шляпной картонкой, пальто и
револьвером. Вилла эта была из тех, где сады поднимаются по отвесной
скале. Крутая деревянная лестница спускалась оттуда к купальне, смутно
видневшейся на берегу. Внизу на привязи болталась лодка, а рядом стоял
молчаливый маленький человек со смуглым лицом.
- Минуту! Я все объясню, - сказал мистер Ледбеттер. - Уверяю вас...
Кто-то дал ему пинка, и он умолк.
Они заставили его идти вброд с чемоданом до самой лодки, они втащили
его на борт за волосы, они всю ночь напролет называли его не иначе, как
"мерзавец" и "грабитель". Но говорили они вполголоса, так что, если бы
рядом и случился посторонний, он не заметил бы позора бедняги. Они
привезли его на яхту, команда которой состояла из странных, подозрительных
азиатов, и не то столкнули его с трапа, не то он упал сам, но он оказался
в зловонной, темной дыре, где пробыл много дней, сам не зная сколько,
потому что потерял счет времени, когда у него началась морская болезнь.
Они угощали его сухарями и непонятными словами, они поили его водой с
ромом, которого он не выносил. И там бегали тараканы, тараканы днем и
ночью, а по ночам вдобавок и крысы. Азиаты очистили его карманы и забрали
часы, но мистер Бингем восстановил справедливость, взяв часы себе. И пять
или шесть раз корабельная команда: пять ласкаров (если они были
ласкарами), китаец и негр - выуживала его из этой дыры и доставляла к
Бингему с приятелем, чтобы он составил им партию в бридж, в юкр и в вист и
слушал их рассказы и бахвальство, притворяясь, что ему очень интересно.
Кроме того, его принципалы разговаривали с ним, как с закоренелым
преступником. Они не позволяли ему и слова сказать в свое оправдание и все
время давали понять, что никогда не видели столь отъявленного грабителя.
Они без конца твердили это. Блондин был по характеру молчалив, но
вспыльчив во время игры; зато оказалось, что мистер Бингем, заметно
оживившийся после отъезда из Англии, не чужд жизнерадостной философии. Он
распространялся о тайне пространства и времени и цитировал Канта и Гегеля
или по крайней мере утверждал, что цитирует. Несколько раз мистер
Ледбеттер пытался заговорить: "Видите ли, то, что я оказался под вашей
кроватью...", - но его сразу обрывали приказанием то снять колоду, то
передать виски или еще что-нибудь. После третьей неудачной попытки мистера
Ледбеттера блондин стал относиться к этому вступлению вполне безучастно и,
едва заслышав его снова, разражался хохотом и со всей силой хлопал по
спине мистера Ледбеттера.
- И начало старое и история старая, - эх ты, добрый старый грабитель! -
приговаривал блондин обычно.
Так мистер Ледбеттер мучился много дней, возможно, двадцать, и однажды
вечером его погрузили в лодку вместе с несколькими банками консервов и
отвезли на маленький островок, где протекал ручей. Мистер Бингем сел в
лодку вместе с ним, всю дорогу давал ему добрые советы и окончательно
отклонил его последние попытки объясниться.
- Да ведь я совсем не вор, - сказал мистер Ледбеттер.
- Ты не будешь им никогда, - ответствовал мистер Бингем. - Не быть тебе
вором. Я рад, что ты начинаешь понимать это. Когда выбираешь профессию,
надо учитывать свой характер. Если нет, не жди удачи. Вот я, например. Всю
свою жизнь я провел в банках. Там я и пошел в гору. Я был даже директором
банка. Но был ли я счастлив? Нет. А почему? Потому что это было не в моем
характере. У меня слишком романтическая натура, я чересчур непостоянен.
Так что фактически я это дело бросил. Вряд ли я еще когда-нибудь стану
директором банка. Меня, конечно, были бы рады взять обратно - еще бы! Но
теперь уж я знаю свой характер... С этим покончено! Больше я в банк ни
ногой!
И так же, как не подходит мой характер для такого почтенного занятия,
твой не подходит для преступления. Теперь я пригляделся к тебе получше и
не советую заниматься даже подлогом. Вернись-ка ты, приятель, на путь
истинный. Ведь твое призвание - филантропия, вот какое у тебя призвание. С
твоим голосом тебе самое место в какой-нибудь Ассоциации Содействия
Возвращению Заблудшей Молодежи на Стезю Добродетели или что-нибудь в
этаком роде. Поразмысли-ка над этим.
У острова, к которому мы подплываем, как будто нет никакого названия, -
во всяком случае, на карте он не значится. На досуге ты можешь сам
придумать ему название: у тебя там будет вдоволь времени подумать о всякой
всячине. Насколько я знаю, вода там вполне пригодна для питья. Это один из
Гренадинских островов - из Уордсуортской группы. Вон там, в тумане, синеют
остальные Гренадины. Вообще-то их видимо-невидимо, но отсюда разве
углядишь? Раньше я часто думал: для чего созданы эти острова? Как видишь,
теперь я знаю зачем. К примеру, этот вот остров - для тебя. Со временем
тебя вызволит отсюда какой-нибудь абориген. Тогда говори о нас что хочешь,
ругай нас последними словами - нам-то что! Возьми вот полсоверена. Не
бросай их на ветер, когда вернешься к цивилизации. Если ты потратишь их с
умом, ты сможешь начать новую жизнь. И не... Да не причаливайте вы,
проходимцы, он доберется вброд!.. Послушай, не растрачивай драгоценного
одиночества на дурацкие мысли. Это одиночество может в корне изменить твою
жизнь. Береги деньги и время. Ты умрешь богачом. Сожалею, но консервы тебе
придется нести в руках. Нет, тут неглубоко. Да провались ты со своими
объяснениями! Нет времени! Нет, нет, нет! И слушать не хочу! Полезай за
борт!
И когда наступила ночь, мистер Ледбеттер, тот самый, который когда-то
так горько сетовал на недостаток приключений, сейчас сидел возле своих
консервных банок, уткнувшись подбородком в колени, и покорно взирал сквозь
очки на сияющее пустынное море.
Через три дня его обнаружил там рыбак-негр и отвез на остров
св.Викентия, а оттуда, истратив последние гроши, он переправился в
Кингстон, на Ямайку. И там бедняга окончательно запутался. Даже теперь он
совершенно неделовой человек, а тогда он совсем не знал, что же ему
делать. Единственное, на что он решился, - обойти всех тамошних
священников, чтобы одолжить денег на дорогу домой. Но он был так грязен и
оборван, а рассказы его так фантастичны, что ему никто не верил. Я
встретил его случайно. Солнце уже заходило, когда он попался мне на
дороге, ведущей к старому форту, где я прогуливался после сиесты; на его
счастье, мне было скучно, и я никуда не собирался вечером. Он уныло
тащился к городу. Меня заинтересовали его убитое горем лицо и кой-какие
остатки пыльной одежды, напоминавшие о священническом сане. Наши взгляды
встретились. Он заколебался.
- Сэр, - сказал он, переводя дыхание, - не можете ли вы уделить мне
несколько минут, хотя я боюсь, что мой рассказ покажется вам невероятным?
- Невероятным? - повторил я.
- Да, - быстро ответил он. - Никто ему не верит, да и сам я тоже. Но
уверяю вас, сэр...
Он беспомощно смолк. Тон его пришелся мне по душе. Этот человек
показался мне чудаком.
- Перед вами, - сказал он, - самое несчастное существо на свете.
- Ну, к тому же вы, вероятно, не обедали? - догадался я.
- Да, - мрачно ответил он, - вот уже много дней.
- Так после обеда и расскажете, - сказал я и без лишних слов повел его
в одно местечко, где, я знал точно, его костюм не мог никого шокировать.
Там я и узнал его историю, правда, с некоторыми пропусками, которые он
впоследствии восполнил. Сначала я тоже не поверил, но вино разгорячило
его, легкий налет угодничества - следствие его злоключений - исчез, и я
поверил. Я был настолько убежден в его искренности, что оставил его
ночевать у себя и заверил на следующий день у своего ямайского банкира
банковскую справку, которую он дал мне. И - что же поделаешь? - пришлось
купить ему белье и прочую одежду, необходимую для человека без
определенных занятий. Потом прибыла заверенная справка. Его потрясающая
история оказалась правдой. Не буду останавливаться на дальнейшем. Он отбыл
в Англию через три дня.
"Вы не можете представить, как я благодарен вам за доброту, с которой
вы отнеслись к совершенно незнакомому человеку, - так начиналось письмо,
полученное мною из Англии; дальше шло в том же духе. - Если бы не ваша
великодушная помощь, я непременно опоздал бы к началу школьных занятий, и
та минутная глупость, наверное, погубила бы меня окончательно. А теперь я
безнадежно запутался в собственной лжи, к которой мне пришлось прибегнуть,
чтобы объяснить, где я пропадал и откуда у меня такой черный загар. По
легкомыслию я выдумал две или три истории, нисколько не представляя, чем
это мне грозит. Я не осмеливаюсь сказать правду. В Британском музее я
просмотрел несколько юридических справочников, и теперь нет никаких
сомнений, что я "потворствовал", "содействовал" и "помогал" уголовному
преступлению. Я узнал, что этот мерзавец Бингем был директором
Хизергейтского банка и теперь обвиняется в огромнейшем хищении.
Пожалуйста, прошу вас, сожгите это письмо сразу же по прочтении - я
всецело доверяю вам. Хуже всего то, что ни моя тетя, ни хозяин пансиона, в
котором я остановился, не верят ни единому моему слову. Они подозревают
меня в чем-то позорном, но я не знаю, в чем именно. Тетя говорит, что
простит меня, если я расскажу ей все. Но ведь я рассказал ей все, и даже
_больше_, чем все, а она не верит. Конечно, им незачем знать, с чего все
началось, и я представляю дело так, будто бы меня подстерегли на берегу я
заткнули рот кляпом. Ну, а тетя желает знать, _почему_ меня подстерегли и
заткнули рот кляпом и почему меня увезли на яхте. Не знаю, что ей сказать.
Не придумаете ли вы какое-нибудь объяснение? Я уже совершенно отупел. И
еще я хочу попросить вас об одной огромной услуге: если вы будете отвечать
мне, возьмите, пожалуйста, два листка бумаги и на одном из них напишите
такое письмо, чтобы из него стало ясно, что я действительно был на Ямайке
этим летом и что меня привезли туда на яхте, - я покажу это письмо тете. Я
и без того в неоплатном долгу перед вами и просто не знаю, смогу ли я
когда-нибудь отблагодарить вас..." и тому подобное. В заключение он
повторял просьбу сжечь это письмо.
На этом и кончается удивительный рассказ о каникулах мистера
Ледбеттера. Его размолвка с теткой продолжалась недолго. Старая дама
простила его перед смертью.