Герберт Уэллс. Это было в каменном веке


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод с английского Г. Островской
     Текст подготовил Ершов В.Г.

Из коллекции Вадима Ершова:

----------------------------------------------------------------------------
                                 Повесть


ГЛАВА I 


                              Уг-Ломи и Айя
     Случилось это в доисторические времена, не сохранившиеся в человеческой
памяти, во времена, когда можно было, не замочив ног, пройти из Франции (как
мы теперь ее называем) в Англию и когда широкая Темза лениво несла свои воды
меж топких берегов навстречу  отцу  своему,  Рейну,  пересекавшему  обширную
равнину, которая ныне находится под водой и известна нам как Северное  море.
В те далекие времена низменности у подножия меловых холмов Южной Англии  еще
не существовало, а на юге Сэррея  тянулась  гряда  поросших  елью  гор,  чьи
вершины  большую  часть  года  были  покрыты  снегом.  Остатки  этих  вершин
сохранились и по сей день - это Лейс-Хилл, Питч-Хилл и Хайндхед.  На  нижних
склонах за поясом лугов, где паслись дикие лошади,  росли  тисы,  каштаны  и
вязы, и в темных чащах  скрывались  серые  медведи  и  гиены,  а  по  ветвям
карабкались серые обезьяны. У подножия этой  гряды,  среди  лесов,  болот  и
лугов на берегах реки Уэй и разыгралась та  маленькая  драма,  о  которой  я
собираюсь рассказать. Пятьдесят тысяч лет прошло с тех пор, пятьдесят тысяч,
если подсчеты геологов правильны.
     В те далекие дни, как и сейчас, весна вселяла радость во  все  живое  и
заставляла кровь быстрей струиться в жилах. По голубому небу  плыли  громады
белых  облаков,  веял  теплый  юго-западный  ветер,   мягко   лаская   лицо.
Взад-вперед носились вернувшиеся с юга ласточки.  Берега  реки  были  усеяны
лютиками, на болотистых местах, всюду,  где  опустив  свои  мечи,  отступали
полчища осоки, сверкали звездочки  сердечника  и  горел  алтей,  а  в  реке,
неуклюже  барахтаясь,  играли  откочевывающие  к  северу  лоснящиеся  черные
чудовища - бегемоты, сами не зная, чему  радуясь,  охваченные  только  одним
желанием - взбаламутить до дна всю реку.
     Выше по течению, неподалеку от бегемотов, в  воде  плескались  какие-то
коричневые зверята. Между ними и бегемотами не было  соперничества,  они  не
боялись друг друга, не питали друг к другу вражды. Когда,  с  треском  ломая
тростник, появились эти громадины  и  разбили  зеркало  реки  на  серебряные
осколки, маленькие создания закричали и замахали руками от радости:  значит,
пришла весна.
     - Болу, - кричали они. - Байя, Болу!
     Это были человеческие детеныши - над холмом у излучины реки поднимались
дымки становища. Эти малыши походили на бесенят  -  спутанная  грива  волос,
приплюснутые носы, озорные глаза. Их тела покрывал легкий пушок (как  это  и
теперь бывает у детей). Бедра у них были  узкие  и  руки  длинные,  лишенные
мочек уши заострялись кверху, что изредка встречается и  теперь.  Совершенно
голые коричневые цыганята, подвижные, как обезьянки, и такие  же  болтливые,
хотя им и не всегда хватало слов.
     Гребень холма скрывал становище их племени от барахтающихся  бегемотов.
Оно представляло  собой  вытоптанную  площадку  среди  сухих  бурых  листьев
чистоцвета,  сквозь  которые   пробивалась   свежая   поросль   папоротника,
раскрывавшего клейкие листочки  навстречу  теплу  и  свету.  Посредине  тлел
костер - груда углей  под  серым  пеплом,  куда  время  от  времени  старухи
подбрасывали сухие листья. Мужчины почти все спали - спали они сидя,  уткнув
головы в колени. В это утро они  принесли  хорошую  добычу  -  убили  оленя,
затравленного дикими собаками, и мяса хватило на всех, так что ссориться  не
пришлось; некоторые из женщин до сих пор глодали кости, валявшиеся  повсюду.
Другие собирали и сносили в кучу листья и ветки,  чтобы  Брат  Огонь,  когда
снова спустится ночь, мог снова стать высоким и сильным и  отгонять  от  них
диких зверей. А две женщины перебирали  кремни,  которые  набрали  у  речной
излучины, где играли дети.
     Все эти бронзовые дикари были голыми, но на  некоторых  были  пояса  из
змеиной кожи или невыделанных звериных шкур, и  с  них  свешивались  кожаные
мешочки (не сшитые, а содранные целиком с лап животных), в которых хранились
грубо обтесанные кремни - их главное оружие и орудие труда. На шее одной  из
женщин, подруги Айи-Хитреца, висело удивительное ожерелье из  окаменелостей,
которое до нее уже служило украшением  многих.  Возле  некоторых  из  спящих
мужчин лежали большие лосиные рога с остро  отточенными  концами  и  длинные
палки, заостренные при помощи кремня. Только  оружие  да  тлеющий  костер  и
показывали, что это люди, а не стая диких зверей, каких было много кругом.
     Но Айя-Хитрец не спал, он сидел, держа  в  руке  кость,  и  старательно
скоблил ее кремнем, чего не стало бы делать ни одно животное. Он был  старше
всех мужчин племени,  бородатый,  с  заросшим  лицом,  нависшими  бровями  и
выдвинутой вперед челюстью; жилистые руки и грудь  покрывала  густая  черная
шерсть. Благодаря своей силе и хитрости он управлял  племенем,  и  его  доля
добычи всегда была самой большой и самой лучшей.
     Эвдена пряталась в ольховнике, потому что боялась Айи. Она была  совсем
молоденькая, с блестящими глазами и приятной улыбкой. Когда все ели, Айя дал
ей  кусок  печени  -  редкое  угощение   для   девушки,   так   как   печень
предназначалась для мужчин. А когда  она  взяла  лакомый  кусок,  женщина  с
ожерельем посмотрела на нее злыми глазами,  а  из  горла  Уг-Ломи  вырвалось
неясное ворчание. Тогда Айя вперил в  него  долгий,  пристальный  взгляд,  и
Уг-Ломи опустил голову. Потом Айя взглянул на нее. Она испугалась,  и,  пока
все еще ели и Айя был занят тем, что высасывал мозг из кости, она  незаметно
ускользнула. Поев, Айя некоторое время бродил вокруг становища, -  наверное,
разыскивал ее. И вот теперь она лежала, припав к земле, в зарослях  ольхи  и
ломала голову, зачем это Айя скоблит кость кремнем. А Уг-Ломи нигде не  было
видно.
     Вскоре над ее головой запрыгала белка, и она  замерла,  так  что  белка
заметила ее, только когда оказалась от нее всего в нескольких шагах.  Зверек
тотчас же  стремительно  взлетел  вверх  по  стволу  и  принялся  болтать  и
браниться.
     - Что ты делаешь здесь, - спрашивала белка, - вдали от других  двуногих
зверей?
     - Не шуми, - сказала  Эвдена,  но  белка  только  стала  браниться  еще
громче.
     Тогда Эвдена принялась отламывать черные ольховые шишечки  и  кидать  в
нее.
     Белка увертывалась и дразнила ее, и, забыв обо всем,  девушка  вскочила
на ноги, чтобы  лучше  прицелиться,  и  тут  только  увидела,  что  с  холма
спускается Айя. Он заметил, как мелькнула в кустарнике ее  светло-золотистая
рука - у него были очень зоркие глаза.
     При виде Айи Эвдена забыла про белку и со  всех  ног  пустилась  бежать
через ольховник и заросли тростника. Она не разбирала дороги, думая  лишь  о
том, как бы скрыться от Айи. Увязая по колено, она перебралась через болотце
и увидела впереди склон, поросший папоротником, все более стройным и зеленым
по мере того, как он уходил в тень молодых каштанов. Через мгновение она уже
была там - быстрые ноги легко несли ее вперед!  -  и  бежала  все  дальше  и
дальше, пока не оказалась в старом лесу с  огромными  деревьями.  Там,  куда
проникал солнечный свет, стволы их оплетали лианы толщиной в молодое деревцо
и ветви плюща, крепкие  и  тугие.  Она  бежала  все  дальше,  петляя,  чтобы
запутать след, и наконец легла в поросшей папоротником ложбинке, на  границе
непроходимой чащи, и стала прислушиваться, а кровь стучала у нее в ушах.
     Вот она услыхала, как далеко-далеко прошелестели в сухих листьях шаги и
замерли, и снова наступила тишина, только комары звенели над головой -  дело
шло к вечеру - да неустанно шептались листья. Она усмехнулась при мысли, что
хитрый Айя ее не  заметил.  Страха  она  не  чувствовала.  Играя  со  своими
сверстниками, она иногда убегала в лес,  хотя  ни  разу  не  забиралась  так
далеко. Приятно было оказаться одной, скрытой ото всех.
     Она долго лежала, радуясь, что ей удалось ускользнуть, затем  привстала
и прислушалась.
     Она услышала быстрый топот, все громче и ближе, и вот она уже различает
хрюканье и треск веток. Это было стадо проворных и злобных диких свиней. Она
вскочила, потому что кабан при встрече бьет клыками  без  предупреждения,  и
помчалась от них через лес. Но топот становился  ближе;  значит,  свиньи  не
переходили с места на место в поисках пищи, а быстро  бежали  вперед,  иначе
они бы ее не нагнали, и, ухватившись за сук, Эвдена подтянулась на  руках  и
взобралась по стволу с проворством обезьяны. Когда она взглянула  на  землю,
там уже мелькали тощие щетинистые спины свиней. Она знала, что  их  короткое
резкое хрюканье означает страх. Чего они испугались? Человека? Нет,  они  не
стали бы так поспешно убегать от человека!
     А затем - так внезапно, что она невольно крепче схватилась за сук -  из
кустарника выскочил молодой олень и пронесся вслед за дикими  свиньями.  Еще
какой-то зверь промелькнул внизу - низкий,  серый  с  длинным  телом,  -  но
какой, она не успела разглядеть, так как он появился всего на одно мгновение
в просвете между листьями.
     Затем все стихло.
     Она продолжала ждать, словно приросшая к дереву, за которое  цеплялась,
напряженно всматриваясь вниз.
     И вот вдалеке между деревьями на миг показался и сразу  скрылся,  снова
мелькнул в высоком папоротнике и опять пропал из виду  человек.  По  светлым
волосам она узнала Уг-Ломи - его лицо пересекала красная  полоса.  При  виде
его безумного бега и багровой метки на лице Эвдене стало как-то не по  себе.
А затем ближе к ней, с  трудом  переводя  дыхание,  тяжело  пробежал  другой
человек. Сначала она не разглядела, кто  это,  но  потом  узнала  Айю,  хотя
сверху его фигура казалась приплюснутой. Выпучив глаза, он большими прыжками
несся вперед. Нет, он не гнался за Уг-Ломи. Его лицо было совсем белым. Айя,
охваченный страхом! Он пробежал мимо, но она  еще  слышала  топот  его  ног,
когда вдогонку за ним мягкими, мерными скачками промчалось  что-то  большое,
покрытое серым мехом.
     Эвдена вдруг вся оцепенела и перестала дышать. Руки ее судорожно  сжали
сук, в глазах отразился смертельный испуг.
     Она никогда раньше не видела этого зверя, она и  сейчас  не  разглядела
его как следует, но сразу поняла, что это Ужас Темного Леса. О нем слагались
легенды, его именем дети пугали друг друга и сами в испуге с визгом бежали к
становищу. Человек еще ни разу не убил никого из его рода. Даже сам  могучий
мамонт опасался его гнева. Это  был  серый  медведь,  властелин  мира  в  те
далекие времена.
     На бегу он, не переставая, сварливо рычал:
     - Люди у самой моей берлоги. Драка  и  кровь.  У  самого  входа  в  мою
берлогу. Люди, люди, люди! Драка и кровь!
     Ибо он был властелином лесов и пещер.
     Еще долго после того, как он  пробежал,  Эвдена,  окаменев,  продолжала
глядеть  вниз  сквозь  ветви  расширенными  от  страха  глазами.  В   полном
оцепенении она инстинктивно продолжала цепляться за дерево руками и  ногами.
Прошло довольно много времени,  прежде  чем  она  снова  обрела  способность
думать, но и тогда она ясно осознала только одно: Ужас Темного  Леса  бродит
между ней и становищем и спуститься вниз невозможно.
     Когда страх ее чуть поулегся, она  вскарабкалась  повыше  и  устроилась
поудобнее в развилке большого сука. Вокруг нее  смыкались  деревья,  и  Брат
Огонь ей не был виден: ведь днем он черный.  Зашевелились  птицы,  и  мелкие
твари, попрятавшиеся от страха перед ней, выбрались из своих убежищ.
     Время шло, и вскоре верхушки деревьев запылали в лучах  заката.  Высоко
над головой грачи, более мудрые, чем люди, с  карканьем  пролетели  к  своим
становищам на вязах. Все  предметы  казались  сверху  потемневшими  и  резко
очерченными. Эвдена решила вернуться в становище и начала спускаться, но тут
страх перед Ужасом Темного Леса вновь овладел ею. Пока  она  колебалась,  по
лесу разнесся жалобный крик кролика, и она осталась на дереве.
     Сумерки сгустились, и в глубине леса началось  движение.  Эвдена  снова
поднялась повыше, чтобы быть ближе к свету. Внизу под ней  из  своих  убежищ
вышли тени и стали бродить вокруг. Синева  неба  быстро  темнела.  Наступило
зловещее затишье, а затем начали шептаться листья.
     Эвдену пробрала дрожь, и она вспомнила о Брате Огне.
     Теперь тени стали собираться  на  деревьях;  они  сидели  на  ветвях  и
подстерегали ее. Ветки и листья  превратились  в  грозные  темные  существа,
готовые наброситься на нее, если только она  шевельнется.  Вдруг  из  мрака,
бесшумно махая крыльями, возникла  белая  сова.  Становилось  все  темнее  и
темнее, и наконец ветки и листья стали совсем черными, а земля  потонула  во
тьме.
     Эвдена провела на дереве всю ночь - целую вечность - и, не смыкая глаз,
чутко  прислушивалась  к  тому,  что  делается  внизу,  в   темноте,   боясь
пошевельнуться, чтобы ее не заметил какой-нибудь крадущийся мимо зверь. В те
времена человек никогда не оставался в темноте один, если не  считать  таких
редких случаев, как этот. Поколение за поколением он учился бояться мрака, а
теперь нам, его бедным потомкам, приходится с мучительным  трудом  отучаться
от этого страха. Эвдена, по годам женщина, сердцем была как дитя. Она сидела
так тихо, бедная маленькая зверушка, как  заяц,  которого  вот-вот  вспугнут
собаки.
     На небе высыпали звезды и смотрели на нее, только это  ее  чуть-чуть  и
успокаивало. Она подумала, что вон та  яркая  звездочка  немного  похожа  на
Уг-Ломи. Затем ей представилось, что это и на самом деле Уг-Ломи. А рядом  с
ним, красная и тусклая, - это Айя, и за ночь Уг-Ломи убежал от него вверх по
небу.
     Эвдена попыталась разглядеть брата людей - Огонь, охраняющий  становище
от диких зверей, но его не  было  видно.  Она  услышала,  как  далеко-далеко
затрубили мамонты, спускаясь к водопою, а один раз, мыча, как теленок,  мимо
пробежал, тяжело топая, кто-то огромный, но кто, ей разглядеть  не  удалось.
По голосу она решила, что это Яаа, носорог,  который  дерется  носом,  ходит
всегда в одиночку и без всякой причины впадает в ярость.
     Наконец маленькие звезды начали исчезать, за ними и большие. Вот так  и
все живое скрывалось при появлении Ужаса. Скоро должно было взойти солнце  -
такой же властелин небес, как медведь - властелин леса.  Эвдена  попробовала
представить себе, что случилось бы, если бы какая-нибудь из звезд  дождалась
его. Но тут небо побледнело и занялась заря.
     Когда стало совсем светло, страх Эвдены перед тем, что таилось в  лесу,
прошел, и она отважилась спуститься на землю. Руки и ноги ее занемели, но не
так, как (при вашем воспитании) занемели бы у вас, дорогая читательница,  и,
поскольку она не была приучена есть по  меньшей  мере  каждые  три  часа,  а
наоборот, ей приходилось иногда по три дня обходиться без пищи, голод ее  не
слишком мучил. Она осторожно  соскользнула  с  дерева  и,  крадучись,  стала
пробираться по лесу, но стоило прыгнуть белке или оленю промчаться мимо, как
ужас перед медведем леденил кровь в ее жилах.
     Она хотела только одного - найти своих. Одиночества она боялась  теперь
больше, чем Айи-Хитреца. Однако накануне она  бежала  куда  глаза  глядят  и
теперь не знала, в какой стороне становище и нужно ли идти по направлению  к
солнцу или от него. Время от времени она останавливалась и прислушивалась, и
наконец до нее донеслось  слабое,  мерное  позвякивание.  Хотя  утро  стояло
тихое, звук был еще слышен, и ей стало ясно, что раздается он где-то далеко.
Но она знала: это человек затачивает кремень.
     Скоро деревья начали редеть, потом путь ей преградила  густая  крапива.
Эвдена обошла ее и увидела знакомое ей упавшее  дерево,  вокруг  которого  с
гудением носились пчелы. Еще несколько шагов, и вдалеке  показался  холм,  и
река у его подножия, и дети, и бегемоты - все, как вчера, - и тонкая струйка
дыма, колеблющаяся под утренним  ветерком.  Вдали  у  реки  темнели  заросли
ольхи, где она пряталась накануне. При виде их ее вновь охватил страх  перед
Айей, и, нырнув в густой папоротник,  откуда  тотчас  выскочил  кролик,  она
притаилась там, чтобы посмотреть, что делается в становище.
     Мужчин не было видно, только Вау,  как  всегда,  изготовлял  что-то  из
кремня, и это  ее  успокоило.  Они,  без  сомнения,  ушли  на  поиски  пищи.
Некоторые женщины бродили по отмели у подножия холма, ища  мидий,  улиток  и
раков, и, увидев, чем они занимаются, Эвдена почувствовала, что голодна. Она
поднялась и побежала к ним через папоротник.  Но,  сделав  несколько  шагов,
услышала,  что  кто-то  тихо  зовет  ее.  Она  остановилась.  За  ее  спиной
послышался  шорох,  и,  обернувшись,  она  увидела,   что   из   папоротника
поднимается Уг-Ломи. На лице его засохли полосы грязи и крови, глаза свирепо
сверкали, а в руке он держал белый камень  Айи,  белый  Огненный  камень,  к
которому никто, кроме Айи, не смел прикасаться. Одним  прыжком  он  очутился
возле Эвдены и схватил ее за плечо. Он повернул ее и толкнул к лесу.
     - Айя, - шепнул он и махнул рукой.
     Она услышала крик и, оглянувшись, увидела, что  женщины,  выпрямившись,
смотрят на них, а две уже выходят на берег.  Затем  где-то  ближе  раздались
громкие вопли, и бородатая старуха,  стерегущая  Огонь  на  холме,  замахала
руками, и Вау, который до того сидел и обтачивал кремень, вскочил  на  ноги.
Даже маленькие дети с криком спешили к ним.
     - Бежим, - сказал Уг-Ломи и потянул ее за руку.
     Она все еще не понимала.
     - Айя сказал мне слово смерти! - крикнул Уг-Ломи, и она  оглянулась  на
приближавшуюся к ним изогнутую цепь вопящих людей и поняла.
     Вау, все женщины и дети, визжа и воя, подходили все ближе -  нестройная
толпа  коричневых  фигур  с  всклокоченными  волосами.  С   холма   поспешно
спускались двое юношей. Справа в  зарослях  папоротника  показался  мужчина,
отрезая им путь к лесу. Уг-Ломи отпустил плечо Эвдены, и они побежали бок  о
бок, перепрыгивая через папоротники. Зная, как быстро  умеют  бегать  они  с
Уг-Ломи, Эвдена громко засмеялась, подумав, что преследователи ни за что  не
догонят их. Ведь у них были для тех времен необычно длинные и стройные ноги.
     Вскоре поляна осталась позади, и Эвдена  с  Уг-Ломи  бежали  уже  среди
каштанов. Они не испытывали страха перед лесом, потому что  были  вдвоем,  и
замедлили бег, и так уж не очень быстрый. Вдруг Эвдена закричала и  показала
на что-то; Уг-Ломи увидел мелькающих  между  стволами  мужчин,  бегущих  ему
наперерез. Эвдена уже бросилась бежать в сторону. Он кинулся следом за  ней,
и тут к ним из-за деревьев донеслось яростное рычание Айи.
     Тогда в их сердца закрался страх, но не тот, что вызывает оцепенение, а
тот, что  делает  движения  человека  стремительными  и  бесшумными.  Погоня
приближалась к ним с двух сторон. Они оказались  как  бы  зажатыми  в  угол.
Справа, ближе к ним, тяжелой поступью быстро приближались мужчины -  впереди
бородатый Айя, с лосиным рогом в руке; слева,  рассыпавшись,  как  пригоршня
зерна по полю - желтые пятна на зелени папоротника и травы, - бежали Вау,  и
женщины,  и  даже  маленькие  дети,   игравшие   на   отмели.   Обе   группы
преследователей уже настигали беглецов. Они бросились вперед  -  Эвдена,  за
ней Уг-Ломи.
     Они знали, что пощады им не будет. Для людей тех давних времен не  было
охоты приятней, чем охота на человека. Едва ими овладевал азарт погони,  еще
непрочные ростки человечности исчезали без следа. А  к  тому  же  Айя  ночью
отметил  Уг-Ломи   словом   смерти.   Уг-Ломи   был   добычей   этого   дня,
предназначенной на растерзание.
     Они  бежали  прямо  вперед,  не  разбирая  дороги,  в  этом   было   их
единственное  спасение:  заросли  жгучей  крапивы,   солнечная   прогалинка,
островок травы, из которой с хриплым рычанием метнулась от них гиена.  Затем
снова лес -  обширные  пространства  покрытой  листьями  и  мхом  земли  под
зелеными стволами деревьев. Дальше крутой лесистый склон  и  снова  уходящие
вдаль стволы, поляна, поросшее сочной зеленой травой болото, опять  открытое
место и заросли колючей куманики, через которые вела звериная тропа.  Погоня
растянулась, многие преследователи отстали, но Айя бежал чуть не по пятам за
ними.
     Легким шагом,  нисколько  не  запыхавшись,  Эвдена  по-прежнему  бежала
впереди - ведь Уг-Ломи нес Огненный камень.
     Это сказалось на быстроте его бега не сразу, а спустя некоторое  время.
Вот топот его ног за спиной Эвдены стал стихать. Оглянувшись в то время, как
они пересекали еще одну поляну, Эвдена увидела, что Уг-Ломи сильно отстал, а
Айя настигает его и уже замахнулся рогом,  чтобы  поразить  Уг-Ломи.  Вау  и
другие только показались из-под сени леса.
     Поняв, в какой Уг-Ломи опасности, Эвдена свернула в сторону и,  замахав
руками, громко крикнула в тот самый миг,  когда  Айя  метнул  рог.  Ее  крик
предупредил Уг-Ломи, и он быстро наклонился, так что рог пролетел  над  ним,
лишь слегка задев и оцарапав кожу на голове. Уг-Ломи сразу обернулся, обеими
руками поднял над головой Огненный камень и швырнул его прямо в Айю, который
с разгона не сумел остановиться.  Айя  закричал,  но  не  успел  увернуться.
Тяжелый камень ударил его прямо в бок, и, зашатавшись, он рухнул  на  землю,
даже не вскрикнув. Уг-Ломи поднял рог - один из отростков был окрашен его же
кровью - и снова пустился бежать, а из-под волос его текла красная струйка.
     Айя перекатился на бок, полежал немного, а потом  вскочил  и  продолжал
погоню, но и он бежал теперь куда медленней. Лицо его посерело. Его  обогнал
Вау, потом и другие, а он кашлял, задыхался, но не сдавался и все  бежал  за
Уг-Ломи.
     Наконец беглецы достигли реки - тут она была узкой и глубокой. Они  все
еще были шагов на  пятьдесят  впереди  Вау,  ближайшего  из  преследователей
человека, изготовлявшего метательные кремни.  В  каждой  руке  у  него  было
зажато по большому кремню в форме устрицы, но в два раза больше ее, с  остро
отточенными краями.
     Беглецы прыгнули с крутого берега в  реку,  пробежали  несколько  шагов
вброд, в два-три взмаха переплыли глубокое место, и, роняя капли  с  мокрого
тела, освеженные, выбрались из воды и стали  карабкаться  на  другой  берег,
подмытый и густо поросший ивняком. На него нелегко было подняться,  и  в  то
время как Эвдена пробиралась сквозь серебристые  ветви,  а  Уг-Ломи  еще  не
вышел из воды - ему мешал лосиный рог, - на противоположном берегу  появился
Вау, и искусно брошенный кремневый дротик  расшиб  Эвдене  колено.  Напрягая
последние силы, она выбралась наверх и упала.
     Они услышали, что  их  преследователи  обменялись  возгласами.  Уг-Ломи
взбирался к Эвдене, кидаясь из стороны в сторону, чтобы Вау не  мог  в  него
попасть; второй кремень все же задел его ухо, и он услышал внизу  под  собой
всплеск воды.
     И тут Уг-Ломи, юнец, показал, что он стал мужчиной. Бросившись  вперед,
он заметил, что Эвдена хромает  и  не  может  бежать  быстро.  Тогда,  издав
свирепый клич, он устремился мимо  нее  обратно  на  берег,  размахивая  над
головой лосиным рогом;  его  окровавленное,  искаженное  яростью  лицо  было
страшно. А Эвдена упорно продолжала бежать, хотя хромала при каждом шаге,  и
боль в ноге все усиливалась.
     И вот, когда Вау, цепляясь за ветки ивы, поднялся над краем обрыва,  он
увидел над собой на  фоне  голубого  неба  громадного,  как  утес,  Уг-Ломи,
увидел, как он, откинувшись всем телом, замахнулся, крепко  сжимая  в  руках
лосиный рог. Рог со свистом рассек воздух, и... больше  Вау  уже  ничего  не
видел. Вода над ивами закружилась воронкой,  и  по  ней  стало  расплываться
большое темно-красное пятно.  Айя,  войдя  в  воду  следом  за  Вау,  прошел
несколько шагов и остановился по колено  в  воде,  а  мужчина,  который  уже
переплывал реку, повернул обратно.
     Остальные преследователи - ни один из них не был  особенно  силен  (Айя
отличался скорее хитростью, чем крепостью  мышц,  и  не  терпел  соперников,
которые могли оказаться сильнее его),  -  увидев  страшного,  окровавленного
Уг-Ломи, который стоял на высоком берегу  и,  прикрывая  хромающую  девушку,
размахивал огромным рогом, тотчас замедлили бег. Казалось, Уг-Ломи  вошел  в
поток юношей, а вышел из него взрослым мужчиной.
     Он знал, что у него за спиной широкий, покрытый травой луг, а за ним  -
чащи, в которых Эвдена сможет укрыться.  Это  он  сознавал  ясно,  хотя  его
умственные способности были еще слишком слабо развиты,  чтобы  он  мог  себе
представить, что будет дальше. Айя, безоружный, стоял по колено в  воде,  не
зная, на что решиться. Массивная челюсть его отвисла, обнажив  волчьи  зубы;
он часто и тяжело дышал. Волосатый бок побагровел и вздулся. Стоявший  рядом
с ним человек держал в руках дубинку с заостренным концом. Один за другим на
высоком берегу появлялись остальные преследователи -  волосатые  длиннорукие
люди, вооруженные камнями и палками. Двое из них побежали  по  берегу  вниз,
туда, где Вау выплыл на поверхность и из последних сил боролся  с  течением.
Они уже вошли в реку, но тут он снова скрылся под водой. Двое  других,  стоя
на  берегу,  осыпали  Уг-Ломи  бранью.  Он  отвечал  им  злобными   криками,
невнятными угрозами,  жестами.  Тогда  Айя,  все  еще  размахивая  кулаками,
бросился в воду. Остальные последовали за ним.
     Уг-Ломи оглянулся и  увидел,  что  Эвдена  уже  скрылась  в  чаще.  Он,
возможно, и подождал бы Айю, но  тот  предпочел  грозить  ему  кулаками,  не
выходя из воды, пока к нему не подоспели остальные. В  те  дни,  нападая  на
врага, люди придерживались тактики волчьей стаи и кидались на  него  скопом.
Уг-Ломи, почувствовав, что сейчас они все бросятся на  него,  метнул  в  Айю
лосиным рогом и, повернувшись, пустился бежать.
     Когда, добежав до тенистой чащи, он приостановился и  посмотрел  назад,
то увидел, что только трое из преследователей переплыли вслед за  ним  реку,
да и те возвращаются обратно. Айя уже стоял на том берегу  потока,  ниже  по
течению; рот его был в крови, и он прижимал руку к раненому боку.  Остальные
вытаскивали что-то из  воды  на  берег.  На  время  по  крайней  мере  охота
приостановилась.
     Сперва Уг-Ломи наблюдал за ними, сердито рыча, когда взгляд  его  падал
на Айю. Потом повернулся и нырнул в чащу.
     Через мгновение к нему быстро подбежала Эвдена,  и  они  рука  об  руку
двинулись дальше. Он, хотя и смутно, сознавал,  что  у  нее  болит  разбитое
колено, и выбирал самый легкий путь. Они шли весь день,  не  останавливаясь,
миля за милей, через леса и чащи, пока не вышли к  покрытым  травой  меловым
холмам, где изредка попадались буковые перелески, а  по  берегам  рек  росла
береза, и вот перед ними встали горы  Уилдна,  у  подножия  которых  паслись
табуны диких лошадей. Они шли, настороженно оглядываясь, держась  поближе  к
зарослям, так как  места  эти  были  им  незнакомы  и  все  вокруг  казалось
непривычным. Они поднимались все выше, и вдруг у их ног голубой дымкой легли
каштановые леса и до самого  горизонта  раскинулась,  поблескивая  серебром,
болотистая пойма Темзы. Людей они не видели: в  те  дни  люди  только-только
появились в этой части света и очень медленно продвигались вдоль рек в глубь
страны. К вечеру они снова вышли к реке, но тут она текла в  теснине,  между
крутыми меловыми обрывистыми берегами, кое-где нависавшими  над  водой.  Под
самой кручей полоской тянулся молодой березовый лесок, где порхало множество
птиц. А наверху, возле одинокого дерева, виднелся небольшой уступ, и на  нем
они решили провести ночь.
     Со вчерашнего дня они почти  ничего  не  ели:  для  ягод  еще  пора  не
наступила,  а  задержаться,  чтобы  поставить  силок  или  ждать  в   засаде
какого-нибудь зверя, у них не было времени.  Голодные,  усталые,  они  молча
брели, с трудом передвигая ноги, и грызли побеги деревьев и  их  листья.  Но
все же по скалам лепилось множество улиток, в кустах они  нашли  только  что
снесенные яйца какой-то птички, а потом Уг-Ломи убил камнем белку, прыгавшую
на буке, и они наконец наелись досыта. Всю ночь Уг-Ломи просидел на  страже,
уткнувшись подбородком в колени; он слышал, как совсем рядом  лаяли  лисята,
трубили у воды мамонты и где-то  вдалеке  пронзительно  кричали  и  хохотали
гиены. Он озяб, но не решался развести костер. Стоило Уг-Ломи задремать, как
его дух покидал его и сразу встречался с  духом  Айи,  и  они  сражались.  И
каждый раз его охватывало какое-то оцепенение, и он не мог ни нанести удара,
ни убежать, и тут он внезапно просыпался. Эвдене тоже снились нехорошие  сны
про Айю, и когда они оба проснулись, в их душе  был  страх  перед  ним;  при
свете утренней зари они увидели, что по долине бредет волосатый носорог.
     Целый день они ласкали друг  друга  и  радовались  солнечному  теплу  и
свету: нога у Эвдены совсем онемела, и девушка до самого вечера просидела на
уступе. Уг-Ломи нашел большие кремни, вкрапленные в мел на обрыве, - он  еще
никогда не видел таких больших, - и, подтащив несколько штук к уступу, начал
их обтесывать, чтобы у него было оружие против Айи, когда тот снова  придет.
Один камень показался ему смешным, и он  от  всего  сердца  расхохотался,  и
Эвдена смеялась тоже, и со смехом они бросали его друг  другу.  В  нем  была
дыра. Они просовывали в нее пальцы, и это казалось им очень  смешным.  Потом
они посмотрели сквозь нее друг на друга. Уг-Ломи  взял  палку  и  ударил  по
этому глупому камню, но палка вошла в дыру и застряла там. Он сунул ее  туда
с такой силой, что никак не мог вытащить. Это было странно... уже не смешно,
а страшно, и сперва Уг-Ломи даже боялся трогать камень: можно было подумать,
что камень вцепился в палку зубами и держит ее. Но затем  Уг-Ломи  привык  к
этому странному сочетанию, которое он не мог разнять.  Он  стал  размахивать
палкой и заметил, что благодаря тяжелому камню на конце  она  наносит  удары
сильнее, чем любое другое оружие. Он ходил взад и вперед, размахивая  палкой
и ударяя ею, по разным предметам, потом ему это наскучило, и он отбросил ее.
Днем он поднялся на самый верх обрыва и лег в засаду  возле  кроличьих  нор,
поджидая, когда кролики выйдут играть. В тех местах  не  водилось  людей,  и
кролики были беспечны. Он кинул в них метательным камнем и одного убил.
     В эту ночь они высекли  кремнем  огонь,  и  развели  костер  из  сухого
папоротника, и, сидя у огня, разговаривали и ласкали друг друга. А когда они
уснули, к ним снова пришел дух Айи, и в  то  время  как  Уг-Ломи  безуспешно
пытался побороть его, глупый камень на палке  внезапно  очутился  у  него  в
руке, он ударил им Айю, и - о чудо! - камень его убил. Но потом  Айя  снился
ему опять и опять - духа не убьешь за один раз! - и  снова  приходилось  его
убивать. В конце  концов  камень  не  захотел  больше  держаться  на  палке.
Проснулся Уг-Ломи усталый и довольно мрачный и весь день оставался  угрюмым,
несмотря на ласки Эвдены;  вместо  того  чтобы  пойти  на  охоту,  он  снова
поднялся  и  принялся  обтачивать  удивительный  камень  и  странно  на  нее
поглядывал. А потом он  еще  привязал  этот  камень  к  палке  полосками  из
кроличьей шкурки. Вечером он расхаживал по  уступу,  наносил  куда  придется
удары своей новой палкой - приятно было ощущать в руке ее тяжесть - и что-то
бормотал про себя. Он думал об Айе.
     Несколько дней (больше, чем в те времена люди  могли  сосчитать,  может
быть, пять, а может, шесть) провели Уг-Ломи и  Эвдена  на  этом  уступе  над
рекой; они совсем перестали бояться людей, и костер их ярко горел по  ночам.
Им было хорошо друг с другом; они каждый день ели, пили  свежую  воду  и  не
опасались врагов. Колено  у  Эвдены  зажило  уже  через  два-три  дня,  -  у
первобытных людей все очень быстро заживало. Они были вполне счастливы.
     В один из этих дней Уг-Ломи столкнул вниз обломок камня. Он увидел, как
камень упал и, подпрыгивая,  покатился  по  берегу  в  реку.  Засмеявшись  и
немного поразмыслив, он столкнул другой. Этот самым  потешным  образом  смял
ветки на кусте орешника. Все утро они забавлялись тем, что бросали с  уступа
камни, а  к  вечеру  обнаружили,  что  этой  новой  интересной  игрой  можно
заниматься и стоя на самом верху кручи. На следующий день они забыли об этом
развлечении. Так по крайней мере казалось.
     Но Айя являлся им во сне и портил  их  блаженную  жизнь.  Три  ночи  он
приходил сражаться с Уг-Ломи. Проснувшись утром  после  этих  снов,  Уг-Ломи
беспокойно мерил шагами уступ  и,  размахивая  своим  топором,  посылал  Айе
угрозы. А потом Уг-Ломи удалось размозжить голову выдре,  и  они  с  Эвденой
устроили пир, и в эту ночь Айя  зашел  слишком  далеко.  На  следующее  утро
Уг-Ломи проснулся, сердито насупив мохнатые брови, взял топор и, протянув  к
Эвдене руку, велел ей дожидаться его  на  уступе.  Затем  он  спустился  под
откос, у подножия бросил еще один взгляд наверх и взмахнул  топором:  затем,
ни разу больше не оглянувшись, широким  шагом  пошел  вдоль  берега  реки  и
наконец скрылся у излучины за нависшим над водой утесом.
     Два дня и две ночи  просидела  Эвдена  у  костра  на  уступе,  поджидая
Уг-Ломи; по ночам у нее над головой и в долине выли дикие звери, а по  утесу
напротив, черными силуэтами вырисовываясь на фоне неба, крадучись, проходили
в поисках добычи горбатые гиены. Но ничто дурное, кроме страха, не  посетило
ее. Один раз далеко-далеко она услышала рыканье льва,  который  охотился  на
лошадей, переходивших с наступлением лета  на  северные  пастбища.  Все  это
время она ждала - и ожидание это было мукой.
     На третий день Уг-Ломи вернулся с низовья реки. В волосах  его  торчали
перья ворона. На первом в истории человечества топоре  были  пятна  крови  и
прилипшие длинные черные волосы, а в руке он нес ожерелье, украшавшее прежде
подругу Айи. Он шел  по  сырым  местам,  не  обращая  внимания  на  то,  что
оставляет за собой следы. Если не считать кровоточащей раны под подбородком,
он был цел и невредим.
     - Айя! - с торжеством  закричал  Уг-Ломи,  и  Эвдена  поняла,  что  все
хорошо.
     Он надел на нее ожерелье, и они стали есть и пить. А потом он  принялся
рассказывать ей все с самого начала, как Айя впервые приметил Эвдену и  как,
в то время когда Уг-Ломи сражался  с  Айей  в  лесу,  их  стал  преследовать
медведь; недостаток слов он восполнял избытком жестов, вскакивая на  ноги  и
размахивая каменным топором, когда доходил  в  своем  рассказе  до  схваток.
Последняя из них была самой жаркой, - изображая ее, он топал ногами,  кричал
и раз так ударил по костру, что в ночной воздух взлетел целый сноп  искр.  А
Эвдена, багряная в свете  костра,  сидела,  пожирая  его  глазами;  лицо  ее
пылало, глаза сверкали, на шее поблескивало ожерелье,  сделанное  Айей.  Это
была изумительная ночь, и звезды,  смотрящие  сейчас  на  нас,  смотрели  на
Эвдену - нашу прародительницу, - умершую пятьдесят тысяч лет назад.


ГЛАВА II 


                             Пещерный медведь
     В те дни, когда Эвдена и Уг-Ломи  бежали  от  племени  Айи  через  леса
сладкого каштана и покрытые травой меловые холмы к одетым елью горам  Уилдна
и скрылись наконец у реки, зажатой между крутыми белыми берегами, людей  еще
было мало, и их становища  лежали  далеко  друг  от  друга.  Ближе  всего  к
беглецам находились люди их племени, но до них был целый день пути  вниз  по
реке, а в ее верховьях среди гор  людей  не  было  вовсе.  В  те  отдаленные
времена человек еще только  начал  появляться  в  этих  местах  и  медленно,
поколение за поколением двигался вдоль  рек,  перенося  свои  становища  все
дальше на северо-восток. Звери, которые владели этими землями, - бегемоты  и
носороги в речных поймах, дикие лошади на покрытых  травой  равнинах,  серые
обезьяны на ветвях, олени и кабаны в лесных чащах, быки предгорий, не говоря
уже о живших в горах мамонтах или слонах, которые приходили сюда на  лето  с
юга, - нисколько не боялись человека. И у них не  было  причин  для  страха:
ведь его единственным оружием против копыт и  рогов,  зубов  и  когтей  были
грубо обработанные кремни, которые он в то время еще не  догадался  насадить
на рукоятку и кидал не слишком метко, да жалкие заостренные палки.
     Энду, уважаемый всеми громадный, мудрый  медведь,  обитавший  в  пещере
там, где река скрывалась в теснине, ни разу в жизни не встречал человека.  И
вот однажды ночью, рыская в поисках добычи у края обрыва,  он  увидел  яркое
пламя костра на уступе, Эвдену в красных отблесках огня и Уг-Ломи,  который,
встряхивая гривой волос и потрясая топором  -  Первым  Каменным  Топором,  -
расхаживал по уступу, повествуя, как он убил Айю, а  на  белой  стене  утеса
плясала гигантская тень, повторяя все его движения. Медведь стоял далеко,  у
начала  ущелья,  и  эти  неведомые  существа  показались  ему  скошенными  и
приплюснутыми. От  удивления  он  застыл  на  краю  обрыва,  втягивая  носом
незнакомый запах горящего папоротника и раздумывая, не занимается  ли  нынче
заря на новом месте.
     Он был властелином скал и пещер, он - пещерный медведь, как его младший
брат, серый  медведь,  был  властелином  густых  лесов  у  подножия  гор,  а
пятнистый лев (шкуру львов  в  те  времена  украшали  пятна)  -  властителем
колючих кустарников, тростниковых зарослей и открытых равнин. Он  был  самым
крупным из хищников и никого не боялся; на него никто не охотился, никто  не
осмеливался с ним сражаться; с одним только носорогом справиться ему было не
под силу. Даже мамонт избегал его владений. И появление этих существ привело
его в недоумение. Он заметил, что они по виду напоминают обезьян  и  покрыты
редкими волосами, наподобие молочных поросят.
     - Обезьяна и молодая свинья, - сказал пещерный медведь, - должно  быть,
недурно на вкус. Но это красное прыгающее чудище и черное,  которое  прыгает
вон там вместе с ним! Никогда в жизни я не видел ничего подобного!
     Он медленно пошел к ним по краю обрыва, то и дело останавливаясь, чтобы
рассмотреть их получше и втянуть носом воздух: неприятный  запах  от  костра
становился все сильнее. Две гиены были тоже так поглощены этим зрелищем, что
Энду, ступавший легко и мягко, подошел к ним вплотную, прежде  чем  они  его
заметили. Они с виноватым видом шарахнулись в сторону и кинулись бежать.
     Описав кривую, они  остановились  шагах  в  ста  от  него  и  принялись
пронзительно завывать и осыпать его бранью, чтобы отплатить за свой испуг.
     - Я-ха, - вопили они, - кто не может сам себе выкопать нору?  Кто,  как
свинья, ест корни? Я-ха!
     У гиен уже в те времена были столь же дурные манеры, как и теперь.
     - Кто станет отвечать гиене? - проворчал Энду, вглядываясь в них сквозь
туманную мглу и снова подходя к самому краю обрыва.
     Уг-Ломи все еще продолжал  рассказывать,  костер  догорал,  и  от  кучи
тлевших листьев шел едкий дым.
     Некоторое  время  Энду  простоял  на  краю  мелового   обрыва,   тяжело
переминаясь с ноги на ногу и покачивая головой; пасть его была раскрыта, уши
насторожены, ноздри большого черного носа втягивали в себя  воздух.  Он  был
очень любопытен, этот пещерный медведь, куда любопытней  нынешних  медведей.
Вид мерцающего пламени, непонятные телодвижения человека, не  говоря  уже  о
том, что человек вторгся в те места, где медведь считал себя  неограниченным
владыкой, вызвали в  нем  предчувствие  неведомых  событий.  В  ту  ночь  он
выслеживал олененка - пещерный медведь охотился за самой разной  добычей,  -
но встреча с людьми отвлекла его.
     - Я-ха, - визжали гиены у него за спиной. - Я-ха-ха!
     При свете звезд Энду увидел на фоне серого склона  холма  уже  три  или
четыре тени кружащих на одном месте гиен. 
<Теперь>
  И
главным образом, чтобы досадить гиенам, он решил стеречь красное мерцание на
уступе, пока рассвет не прогонит это отребье в их логова.  Спустя  некоторое
время гиены исчезли, и он слышал, как они кричали и хохотали, точно компания
ночных  гуляк,  далеко  в  буковом  лесу.  Затем   они   снова,   крадучись,
приблизились к нему. Он зевнул и двинулся вдоль обрыва, но  гиены  затрусили
за ним. Тогда он остановился и пошел обратно.
     Была великолепная ночь, на небе сверкали  бесчисленные  звезды,  те  же
самые звезды, к которым привыкли мы, но не в тех созвездиях, ибо с  тех  пор
прошло столько времени, что звезды  успели  переменить  свои  места.  По  ту
сторону широкого луга, где  с  воем  рыскали  поджарые  гиены  с  массивными
передними лапами, темнел буковый лес, а за ним,  почти  невидимые  во  мгле,
поднимались  горы,  -  только  снежные  вершины,  белые,   холодные,   четко
вырисовывались на ночном небе, тронутые первыми  бликами  еще  не  взошедшей
луны. Стояла всеобъемлющая тишина, лишь время  от  времени  ее  нарушал  вой
гиен, да вдалеке у подножия гор трубили  бредущие  с  юга  слоны,  и  легкий
ветерок доносил  сюда  их  перекличку.  Внизу  красное  мерцание  съежилось,
перестало плясать и побагровело. Уг-Ломи окончил свой рассказ и готовился ко
сну, а Эвдена сидела, прислушиваясь к незнакомым голосам неведомых зверей, и
смотрела, как на востоке в темном небе забрезжила светлая  полоса,  возвещая
восход  луны.  Внизу  вела  свой  неумолчный  разговор  река   и   проходили
неразличимые в темноте звери.
     Постояв немного, медведь ушел, но через час возвратился.  Затем,  будто
ему неожиданно пришло что-то в голову,  он  повернул  и  двинулся  вверх  по
реке...
     Ночь близилась к концу; Уг-Ломи спал. Поднялась ущербная луна и озарила
высокий белый обрыв бледным,  неверным  светом;  ущелье,  где  бежала  река,
оставалось в тени и стало как будто еще темнее.  Наконец  совсем  незаметно,
крадучись, неслышными шагами, по пятам лунного  света  пришел  день.  Эвдена
взглянула на край обрыва над своей головой и второй раз и третий.  Нет,  она
ничего не заметила на фоне светлого неба, и все же у нее  возникло  чувство,
что там кто-то прячется. Костер становился все  более  багровым,  покрывался
серым налетом пепла, и уже можно было различить  вертикальную  струйку  дыма
над ним, а в дальних концах ущелья все, что  растворялось  раньше  во  тьме,
стало явственнее проступать в сером свете рождающегося  дня.  Она  незаметно
задремала.
     Внезапно Эвдена вскочила на ноги  и,  запрокинув  голову,  настороженно
стала оглядывать обрыв.
     Она издала чуть слышный звук, и Уг-Ломи, который спал чутко, как зверь,
в тот же миг проснулся. Он схватил топор и бесшумно подошел к ней.
     Еще только светало, весь мир был окутан черными и темно-серыми  тенями,
и на небе еще замешкалась одна чуть видная звездочка. Уступ, на котором  они
стояли, представлял собой небольшую, шагов шесть в ширину и около двадцати в
длину, покатую площадку; она поросла травой,  и  недалеко  от  края  к  небу
тянулся крошечный кустик зверобоя. Под ними белый обрыв  круто  уходил  вниз
футов на пятьдесят, в заросли орешника, окаймлявшего реку. Ниже  по  течению
склон становился более пологим, и  тощая  травка  покрывала  его  до  самого
гребня. Над ними на сорок - пятьдесят футов  мел,  как  это  обычно  бывает,
уходил вверх одной сплошной выпуклой массой, но  сбоку  от  уступа  тянулась
почти вертикальная трещина, поросшая чахлыми кустами,  цепляясь  за  которые
Эвдена и Уг-Ломи поднимались и спускались с уступа.
     Они стояли, застыв, как  вспугнутые  олени,  напряженно  вглядываясь  и
вслушиваясь. Сначала ничего не было слышно, потом из расселины донесся шорох
осыпающейся земли и потрескивание веток.
     Уг-Ломи крепче сжал топор и подошел к краю площадки, так как выпуклость
склона над уступом заслоняла верхнюю часть трещины. И тут его сердце замерло
от страха, - он  увидел  огромного  пещерного  медведя,  который  спускался,
осторожно нащупывая плоской ступней точку опоры, и уже находился на  полпути
до уступа. Он был обращен к Уг-Ломи задом; цепляясь за выступы в скале и  за
кусты, медведь совсем распластался над обрывом, но выглядел от этого  ничуть
не меньше. От блестящего кончика носа до  хвоста-огрызка  он  был  длиной  с
целого льва и еще половину льва, длиной в двух высоких людей. Он  поглядывал
через плечо, и от усилия, с которым ему приходилось удерживать в  равновесии
свою тяжелую тушу, его огромная пасть была широко разинута и язык  вывалился
наружу.
     Он нащупал место, куда поставить лапу, и спустился еще на фут.
     - Медведь, - сказал Уг-Ломи, обернувшись; лицо его было совсем белым.
     Но Эвдена с ужасом в глазах указывала вниз.
     У Уг-Ломи отвисла челюсть. Внизу, под ними, упершись большими передними
лапами в скалу, стояла другая серо-коричневая громада - медведица! Не  такая
большая, как Энду, она все-таки была очень велика.
     Внезапно Уг-Ломи вскрикнул и, схватив  горсть  разбросанных  по  уступу
листьев папоротника, кинул их на покрытые серым пеплом угли костра.
     - Брат Огонь! - закричал он. - Брат Огонь!
     Выйдя из оцепенения, Эвдена стала тоже собирать листья.
     - Брат Огонь, помоги! Помоги, Брат Огонь!
     Жар еще теплился в сердце Брата  Огня,  но  он  погас,  когда  они  его
разбили.
     - Брат Огонь! - кричали они.
     Но он зашипел и умер - от него  остался  один  пепел.  Уг-Ломи  затопал
ногами от ярости и ударил по черному пеплу кулаком. А Эвдена принялась  бить
огненным камнем о кремень. Глаза их то  и  дело  обращались  к  трещине,  по
которой спускался Энду.
     - Брат Огонь!
     Вдруг из-под выступа, который скрывал их от  глаз  медведя,  показались
его покрытые густой шерстью задние лапы. Он продолжал  осторожно  опускаться
по почти вертикальному обрыву. Головы его еще не было видно, но они слышали,
как он разговаривал сам с собой.
     - Свинья и обезьяна, - бормотал он. - Это, должно быть, недурно.
     Эвдена выбила искру и подула на  нее;  искра  вспыхнула  и...  погасла.
Тогда она бросила кремень и огненный камень и растерянно посмотрела вокруг.
     Потом вскочила и стала  карабкаться  на  обрыв  над  уступам.  Как  она
удержалась там хотя бы мгновение, трудно себе  представить,  так  как  обрыв
поднимался совершенно отвесно и даже обезьяна  не  нашла  бы,  за  что  было
уцепиться.  Через  несколько  секунд,  ободрав  до  крови  руки,  она  снова
соскользнула вниз.
     Уг-Ломи метался по уступу, подбегая то к его краю, то к  расселине.  Он
не знал, что делать, он ничего не мог придумать. Медведица  казалась  меньше
своего супруга... куда меньше. Если они вместе бросятся на нее, один,  может
быть, останется в живых.
     - Ух! - сказал медведь, и, обернувшись, Уг-Ломи увидел маленькие глазки
Энду, устремленные на него из-за выступа.
     Эвдена, съежившись от страха на другом конце площадки,  завизжала,  как
пойманный заяц.
     Когда Уг-Ломи услышал это, он  словно  обезумел.  Подняв  топор,  он  с
громким криком бросился  к  Энду.  Чудовище  хрюкнуло  от  изумления.  Через
секунду он уцепился за куст прямо  под  медведем,  а  еще  через  мгновение,
ухватившись за складку под его нижней челюстью, уже висел у него  на  спине,
потонув в густом мехе. Медведь так был поражен этим дерзким нападением,  что
только и мог прижаться к скале. И тут топор, Первый Топор, гулко ударил  его
по черепу.
     Медведь заворочал головой из стороны в сторону и  раздраженно  зарычал.
Тут топор впился в кожу над левым  глазом,  и  глаз  залила  горячая  кровь.
Наполовину ослепнув, зверь  заревел  от  удивления  и  злости,  и  его  зубы
лязгнули в шести дюймах от лица Уг-Ломи. Но в  это  мгновение  топор  тяжело
опустился на самую челюсть.
     Следующий удар ослепил правый глаз и вызвал новый рев, теперь  уже  рев
боли. Эвдена увидела, как огромная плоская ступня вдруг начала  скользить  и
медведь тут же неуклюже прыгнул в сторону, как будто  собираясь  попасть  на
уступ. Затем все исчезло,  и  снизу  донесся  треск  орешника,  рев  боли  и
перебивавшие друг друга крики и рычание.
     Эвдена пронзительно взвизгнула и, кинувшись к краю площадки,  поглядела
вниз. На какой-то миг все смешалась в одну кучу  -  человек  и  медведи,  но
Уг-Ломи был сверху и в следующее мгновение одним прыжком достиг расселины  и
начал взбираться на уступ, а медведи продолжали кататься  среди  кустарника,
терзая друг друга. Однако топор  Уг-Ломи  остался  внизу,  а  на  его  бедре
багровели три красные полоски, заканчивавшиеся крупными каплями крови.
     - Наверх! - закричал он,  и  Эвдена  начала  взбираться  по  трещине  к
вершине обрыва.
     Вскоре они очутились в безопасности наверху - сердца гулко колотились у
них в груди, - а Энду с супругой остались  на  дне  ущелья.  Энду  сидел  на
задних лапах и быстро тер передними морду, пытался согнать с глаз слепоту, а
взъерошенная медведица стояла в стороне, опираясь  на  все  четыре  лапы,  и
сердито рычала. Уг-Ломи кинулся плашмя на траву и,  уткнув  лицо  в  ладони,
застыл; он тяжело дышал, из его ран струилась кровь.
     Несколько мгновений  Эвдена  смотрела  на  медведей,  затем  подошла  к
Уг-Ломи, села рядом и устремила на него пристальный взгляд.
     Вскоре она робко протянула руку и, прикоснувшись к  его  плечу,  издала
гортанный звук - его имя. Он повернулся и приподнялся  на  локте.  Лицо  его
было бледно, как у тех, кто боится. Мгновение он пристально смотрел на нее и
вдруг засмеялся.
     - Ва! - сказал он, ликуя.
     - Ва! - ответила она.
     Примитивный, но выразительный разговор.
     Уг-Ломи встал, затем опустился рядом с  ней  на  четвереньки,  заглянул
вниз и внимательно осмотрел ущелье. Дыхание его стало ровным, кровь из  ноги
больше не  сочилась,  хотя  рваные  царапины  от  когтей  медведицы  еще  не
затянулись.  Он  присел  на   корточки   и   принялся   разглядывать   следы
медведя-великана, ведшие к расселине, - они были шириной с его  голову  и  в
два раза длиннее. Потом вскочил на ноги и пошел вдоль края  обрыва  до  того
места, с  которого  мог  увидеть  уступ.  Здесь  он  опустился  на  землю  и
задумался, а Эвдена смотрела на него. Вскоре она заметила, что медведи ушли.
     Наконец  Уг-Ломи  поднялся,  очевидно,  приняв  какое-то  решение.   Он
вернулся к расселине, Эвдена подошла к нему,  и  они  вместе  спустились  на
уступ. Они взяли огненный камень и кремень, и затем очень осторожно  Уг-Ломи
спустился в ущелье и отыскал свой топор. Стараясь как можно  меньше  шуметь,
они поднялись наверх и быстрым  шагом  пошли  прочь.  Уступ  больше  не  мог
служить им убежищем, раз их стали навещать такие соседи. Уг-Ломи нес  топор,
Эвдена - огненный камень. Вот как просто  переезжали  на  новую  квартиру  в
эпоху палеолита!
     Они шли вверх по течению реки, хотя  это  могло  привести  их  прямо  к
логову медведя, но другого пути для них не было. В низовье жило их племя,  а
разве Уг-Ломи не убил Айю и Вау? А уйти от воды они не могли: ведь  им  надо
было пить.
     Они шли буковым лесом, а ущелье становилось все глубже, и вот уже  река
пенящимся потоком неслась в пятистах футах  под  ними.  Из  всех  изменчивых
вещей в  нашем  изменчивом  мире  меньше  всего  меняются  направления  рек,
протекающих в глубоких лощинах. Это была река Уэй, река, которую мы знаем  и
сегодня; Эвдена и Уг-Ломи, первые люди,  появившиеся  в  этой  части  земли,
проходили по тем самым местам, где  сейчас  расположены  города  Гилдфорд  и
Годалминг. Один раз они заметили серую обезьяну - она  прокричала  что-то  и
скрылась,  а  всю  дорогу  вдоль  края  обрыва  шел  четкий  след  пещерного
медведя-великана.
     Внезапно след медведя свернул в сторону от обрыва, и  Уг-Ломи  подумал,
что логовище, наверное, где-то слева. Они пошли  дальше,  вдоль  обрыва,  но
вскоре им пришлось остановиться. Перед ними была огромная полукруглая выемка
- некогда тут обвалился берег. Обвал перегородил ущелье, образовав  запруду,
которую  река,  разлившись,  прорвала  в  одном   месте.   Обвал   произошел
давным-давно. Земля заросла травой, но стена скал над полукруглой  площадкой
внизу выемки оставалась белой и гладкой, как в тот день, когда часть  берега
оторвалась и сползла вниз. У подножия этой белой стены четко  вырисовывались
темные части пещер. И в то время как  Уг-Ломи  и  Эвдена  стояли,  глядя  на
оползень и не испытывая особой  охоты  его  огибать,  так  как  думали,  что
медвежье логово  расположено  где-то  слева,  в  том  направлении,  куда  им
придется идти, они вдруг увидели  сначала  одного,  затем  другого  медведя,
которые поднимались справа от них по травянистому склону и  затем  пересекли
полукруглую площадку, направляясь  к  пещерам.  Впереди  шел  Энду,  немного
прихрамывая на переднюю лапу, и вид  у  него  был  унылый;  за  ним,  тяжело
ступая, брела медведица.
     Эвдена и Уг-Ломи попятились от края  обрыва  так,  что  им  видны  были
только спины медведей. И тут Уг-Ломи  остановился.  Эвдена  дернула  его  за
плечо, но он отрицательно покачал головой,  и  она  опустила  руку.  Уг-Ломи
стоял, сжимая в руке топор и глядя на  медведей,  пока  они  не  скрылись  в
пещере. Он еле слышно проворчал что-то и потряс топором вслед  медведице.  А
затем, к ужасу Эвдены, вместо того чтобы им потихоньку уйти вдвоем,  Уг-Ломи
лег на землю и пополз вперед до места, откуда была видна  пещера.  Это  были
медведи, а он держался так спокойно, будто подстерегал кроликов!
     Он лежал в тени деревьев, весь в пятнах солнечного света,  неподвижный,
как поваленный ствол. Он думал. А Эвдена с детства знала, что когда  Уг-Ломи
застывал таким образом, подперев кулаками подбородок, вслед за тем случались
небывалые вещи.
     Пока он думал, прошло не менее часа. Настал полдень, когда  два  жалких
человечка подошли к краю обрыва,  нависшего  над  медвежьей  пещерой.  И  до
самого  вечера  они  отчаянно  сражались  с  огромным  обломком  известняка,
вкатывая его голыми руками, с помощью одних только крепких  мышц,  вверх  по
склону из оврага, где он торчал, как шатающийся зуб. В добрых  два  обхвата,
высотой Эвдене по пояс, он ощетинился острыми кремнями. К заходу солнца  они
установили его у края обрыва над входом в логово большого пещерного медведя.
     В тот день беседа в пещере шла вяло. Медведица с обиженным видом -  она
любила лакомиться мясом кабанов и обезьян - дремала в углу, а Энду занимался
тем, что лизал лапу и тер ею морду, чтобы охладить горящие  раны.  Потом  он
подошел к самому выходу из пещеры и  сел  там,  щурясь  здоровым  глазом  на
вечернее солнце и размышляя.
     - Никогда в жизни я не был так поражен,  -  проговорил  он  наконец.  -
Какие страшные звери! Напасть на меня!
     - Мне они не нравятся, - отозвалась позади него медведица.
     - Более хилых зверей мне никогда не  приходилось  видеть.  И  куда  это
только идет мир! Лапы тощие, как былинки...  И  как  это  они  не  замерзают
зимой?
     - Очень вероятно, что и замерзают, - сказала медведица.
     - Я думаю, это что-то вроде неудавшейся обезьяны.
     - Разновидность, - обронила медведица.
     Молчание.
     - Его успех - чистый случай, - снова начал Энду. -  Такие  вещи  иногда
бывают.
     - Нет, я все-таки не понимаю, почему  ты  его  отпустил,  -  проворчала
медведица.
     Вопрос этот уже неоднократно обсуждался  и  был  решен.  Поэтому  Энду,
умудренный жизненным опытом, на  время  умолк.  Затем  перевел  разговор  на
другую тему:
     - У него что-то вроде когтя... длинный коготь,  сначала  он  торчал  из
одной лапы, потом из другой. Всего один коготь. Очень странные звери. У  них
есть еще такая яркая штука... как блеск, что ходит днем  по  небу...  Только
она прыгает... Право, стоит посмотреть. У этой штуки есть  корень...  И  еще
она похожа на траву в ветреный день.
     - Она кусается? - поинтересовалась медведица. - Если кусается, какая же
это трава!
     - Нет... не знаю, - сказал Энду. - Но,  во  всяком  случае,  любопытная
штука.
     - Хотела  бы  я  знать,  действительно  ли  они  вкусные,  -  вздохнула
медведица.
     - На вид - да, - ответил  Энду  плотоядно.  Пещерный  медведь,  подобно
белому, был убежденным хищником: корни и мед его не интересовали.
     Некоторое время медведи молча размышляли,  затем  Энду  снова  принялся
лечить свой глаз. Солнечные блики на зелени склона  перед  входом  в  пещеру
становились все золотистее, пока не достигли теплого багряно-янтарного тона.
     - Странная это штука - день, - заметил пещерный медведь, -  и  чересчур
длинная, по-моему. Совсем не годится для охоты, всегда слепит мне  глаза.  И
чую куда хуже, чем ночью.
     Вместо ответа из темноты донесся хруст. Медведица  грызла  кость.  Энду
зевнул.
     - Ну что ж, - сказал он.
     Подойдя ко входу в пещеру, он высунул наружу голову и  стал  обозревать
окрестность. Он обнаружил, что для того, чтобы увидеть что-нибудь справа  от
себя, ему приходится поворачивать всю голову. 
<Ну,>
 - решил Энду.
     Он снова зевнул. Над его головой послышался легкий шорох,  и  с  обрыва
сорвалась большая глыба известняка; упав в  трех  футах  от  его  носа,  она
разлетелась  на  дюжину  неравных  осколков,   Энду   даже   подпрыгнул   от
неожиданности.
     Немного придя в себя, он приблизился к обломкам и с  любопытством  стал
их обнюхивать. У них был особенный запах, странным образом вызвавший  в  его
памяти двух светло-коричневых зверьков с  уступа.  Энду  сел,  тронул  лапой
самый большой обломок, затем несколько раз обошел вокруг него,  высматривая,
нет ли здесь где-нибудь человека.
     Когда наступила ночь, Энду отправился  вниз  по  ущелью  разведать,  не
удастся ли ему полакомиться хоть одним из тех, кто  жил  на  уступе.  Однако
уступ оказался пуст, от красной штуки не осталось и следа, и так как  в  эту
ночь он был голоден, то долго там не мешкал, а  поспешил  дальше  на  поиски
олененка. О коричневых зверьках он забыл. Энду нашел олененка,  но  рядом  с
ним паслась его  мать,  и  она  отчаянно  защищала  детеныша.  Ему  пришлось
оставить олененка, но лань была так разъярена, что продолжала драться,  пока
наконец Энду не ударил ее лапой по носу и не убил. Мяса в ней, правда,  было
больше, но зато оно не отличалось нежностью. Медведица, которая шла  за  ним
следом, тоже получила свою долю. На другой день, как это ни странно,  сверху
на него упал в точности такой же белый камень и разбился вдребезги таким  же
образом, как и предыдущий.
     Однако третий, свалившийся на следующий вечер, попал в цель; он  ударил
по толстому черепу Энду с такой силой, что  по  ущелью  прокатилось  эхо,  а
осколки  брызнули  во  все  стороны.  Медведица  вышла  за  ним  следом,   с
любопытством повела носом и тут увидела, что Энду лежит  как-то  странно,  а
голова у него мокрая и  бесформенная.  Медведица  была  молодая,  неопытная,
поэтому, пофыркав и несколько раз его лизнув,  она  решила  оставить  его  в
покое, пока у него не пройдет это непонятное настроение,  и  отправилась  на
охоту одна.
     Она искала детеныша той лани, которую они убили два дня назад, и  нашла
его. Но ей показалось скучно охотиться одной без Энду,  и  она  повернула  к
дому еще до того, как начало  светать.  Небо,  покрытое  тучами,  хмурилось,
черные деревья в глубине ущелья казались незнакомыми, и в ее медвежьем мозгу
зашевелилось смутное предчувствие беды. Она громко позвала  Энду  по  имени.
Отозвалось ей только эхо.
     Подходя к пещерам, она заметила в полумраке  двух  шакалов  и  услышала
затихающий топот; вслед за тем раздался вой  гиены,  и  несколько  неуклюжих
теней тяжело  побежали  вверх  по  склону,  а  затем  остановились  и  стали
насмехаться.
     - Властелин скал и пещер, я-ха! - донес ветер их пронзительный крик.
     Уныние,  охватившее  медведицу,  перешло  вдруг  в  острую  тоску.  Она
затрусила к логову.
     - Я-ха! - визжали гиены, отступая. - Я-ха!
     Пещерный  медведь  лежал  уже  не  так,  как  раньше,  над  ним  успели
потрудиться гиены, и в одном месте из-под шерсти  белели  ребра.  Вся  трава
вокруг него была усеяна  обломками  известняка.  И  в  воздухе  стоял  запах
смерти.
     Медведица  остановилась  как  вкопанная.  Даже  сейчас  она  не   могла
поверить, что великий Энду, удивительный Энду убит. И тут она  услышала  над
головой какой-то звук, странный звук, похожий немного на крик гиены,  но  не
такой  пронзительный  и  высокий.  Она  взглянула   вверх;   ее   маленькие,
ослепленные разгоравшимся рассветом глазки почти ничего  не  видели,  ноздри
трепетали. Там, на краю обрыва, высоко над ней,  на  розовом  фоне  утренней
зари чернели два небольших косматых шарика - головы Эвдены и Уг-Ломи, - люди
осыпали ее насмешками. Разглядеть их как следует она не  могла,  но  слышала
хорошо и начала что-то смутно понимать. В  ее  сердце  закралось  незнакомое
раньше чувство страха перед грозящей неведомой опасностью.
     Она  принялась  рассматривать  обломки,   разбросанные   вокруг   Энду.
Несколько минут  она  стояла  неподвижно,  глядя  вокруг  и  издавая  низкое
протяжное рычание, почти стон. Затем, все еще не веря, снова подошла к Энду,
чтобы в последний раз попытаться его разбудить.


ГЛАВА III 


                              Первый всадник
     До того как на свет появился Уг-Ломи,  у  диких  лошадей  не  бывало  с
людьми никаких недоразумений. Жили они далеко друг от друга: люди - в  чащах
и в низинах по берегам рек,  лошади  -  на  открытых  пастбищах,  где  росли
каштаны и сосны. Случалось, лошадь, отбившись от табуна, попадала в трясину,
и скоро кремневые ножи  уже  кромсали  ее  тушу,  случалось,  люди  находили
растерзанного львом жеребенка и,  отогнав  шакалов,  пировали,  пока  солнце
стояло высоко. Эти древние лошади были серовато-коричневой масти, с тяжелыми
бабками, большой головой и жесткими хвостами. Каждую  весну,  когда  равнины
покрывались сочной травой,  они  приходили  сюда  с  юго-востока,  вслед  за
ласточками и  перед  бегемотами.  Приходили  небольшими  табунами:  жеребец,
две-три кобылы и один  или  два  сосунка;  и  у  каждого  табуна  было  свое
пастбище, которое он покидал, когда начинали желтеть каштаны и с гор  Уилдна
спускались волки.
     Паслись лошади обычно на открытых местах, прячась в тень только в самое
жаркое время дня. Они  избегали  зарослей  боярышника  и  бука,  предпочитая
отдельные группы деревьев, где можно было не опасаться засады и приблизиться
к ним незаметно было очень трудно. Они не вступали в бой с врагом - копыта и
зубы пускались в ход только в схватке между соперниками-жеребцами, -  но  на
открытых равнинах их не мог догнать никто, кроме, пожалуй,  слона,  если  бы
ему вздумалось за ними погнаться. А человек  в  те  дни  казался  совершенно
безобидной тварью. Ничто не предсказало предкам нашей лошади,  какое  тяжкое
рабство предстоит ее потомкам, им не являлись  пророческие  видения  хлыста,
шпор и вожжей,  тяжелых  грузов  и  скользких  мостовых,  вечного  голода  и
живодерен - всего того, что ожидало их  вместо  широкого  раздолья  лугов  и
полной свободы.
     В болотистых низовьях Уэй Уг-Ломи и Эвдене никогда не случалось  видеть
лошадей близко, но теперь они каждый день встречали их,  когда  выходили  на
охоту из своего убежища на уступе. Они вернулись на уступ  после  того,  как
Уг-Ломи убил Энду: медведицы они не боялись. Медведица сама  боялась  их  и,
когда чуяла поблизости, сворачивала в сторону. Они повсюду ходили вместе;  с
тех пор как они ушли от племени,  Эвдена  стала  не  столько  его  женщиной,
сколько его подругой; она даже научилась охотиться - в той мере, конечно,  в
какой это доступно женщине. Да, она была несравненной женщиной. Уг-Ломи  мог
часами лежать, подстерегая зверя или обдумывая какую-нибудь новую уловку,  а
она сидела рядом, устремив на него блестящие глаза и не надоедая ему глупыми
советами, - безмолвно, как мужчина. Необыкновенная женщина!
     Над обрывистым берегом расстилался луг, дальше начинался буковый лес, а
за ним тянулась холмистая равнина, где  паслись  лошади.  Здесь,  на  опушке
леса, в папоротнике было много кроличьих  нор.  И  Эвдена  с  Уг-Ломи  часто
лежали под перистыми листьями, держа наготове метательные камни и  дожидаясь
заката, когда зверьки покидают норы, чтобы щипать траву  и  играть  в  лучах
заходящего  солнца.  Но  если  Эвдена,  вся  внимание,  молча  смотрела   на
облюбованную нору, Уг-Ломи  то  и  дело  переводил  взгляд  на  удивительных
животных, пасшихся на зеленой равнине.
     Сам того не сознавая, он восхищался их грацией, быстротой и  ловкостью.
Вечером, на закате, когда дневная жара спадала, они,  повеселев,  с  громким
ржанием, потрясая гривами, принимались  гоняться  друг  за  другом  и  порой
проносились так близко, что топот копыт звучал, словно частые раскаты грома.
Это было прекрасно, и Уг-Ломи  хотелось  самому  поскакать  вместе  с  ними.
Иногда какая-нибудь из лошадей начинала кататься по  земле,  брыкаясь  всеми
четырьмя ногами, что выглядело, конечно, куда менее  привлекательно,  скорее
даже страшно.
     Пока Уг-Ломи, лежа в засаде, следил за  лошадьми,  в  его  уме  роились
какие-то смутные видения и в  результате  два  кролика  избежали  неминуемой
смерти. А во сне, когда видения становились ярче, а дух смелее - так  бывало
и в те времена, - он подходил к лошадям и сражался  с  ними,  камень  против
копыта; но потом лошади превращались в людей, вернее, в людей  с  лошадиными
головами, и Уг-Ломи просыпался весь в холодном поту от страха.
     И вот однажды утром, в то время как лошади щипали траву, одна из  кобыл
предостерегающе заржала, и все они увидели Уг-Ломи,  который  приближался  к
ним с подветренной стороны. Перестав жевать, они смотрели на  него.  Уг-Ломи
двигался не прямо к ним, а с безразличным видом наискось пересекал луговину,
глядя на что угодно, только не на лошадей. В его спутанных  волосах  торчали
три листа папоротника, придавая  ему  весьма  странный  вид;  шел  он  очень
медленно.
     - Это еще что такое? -  спросил  Вожак  Табуна,  жеребец,  отличавшийся
умом, но не умудренный жизненным опытом.
     - Больше всего это похоже на переднюю половину зверя, - продолжал он, -
передние ноги есть, а задних нет.
     - Это всего лишь одна из розовых обезьян, - отозвалась Старшая  Кобыла,
- которые живут по берегам рек. На равнинах их водится сколько угодно.
     Уг-Ломи, незаметно меняя направление,  продолжал  приближаться  к  ним.
Старшую Кобылу поразило отсутствие смысла в его действиях.
     - Дурак, - заявила она свойственным ей безапелляционным тоном  и  снова
принялась щипать траву. Вожак Табуна и Вторая Кобыла последовали ее примеру.
     - Гляньте-ка, он уже близко, - сказал Полосатый Жеребенок.
     Один из  сосунков  забеспокоился.  Уг-Ломи  присел  на  корточки  и  не
отрываясь смотрел на лошадей.
     Через  некоторое  время  он  убедился,  что  лошади  не  собираются  ни
спасаться бегством, ни нападать на него. Он стал раздумывать, как  ему  быть
дальше. Особого желания убивать он не испытывал, но топор его лежал рядом, и
в нем заговорила охотничья страсть. Как убить одно из  этих  животных,  этих
великолепных животных?
     Эвдена, с боязливым восхищением наблюдавшая за ним из-за  папоротников,
увидела, что он встал на четвереньки и снова двинулся вперед. Но лошадям  он
больше нравился двуногим, чем четвероногим, и Вожак Табуна, вскинув  голову,
отдал приказ перейти на другое место. Уг-Ломи уже думал, что ему  их  больше
не увидеть, но лошади, ринувшись галопом  вперед,  описали  широкую  дугу  и
остановились, втягивая ноздрями воздух.  Потом,  так  как  Уг-Ломи  оказался
скрытым от них небольшим холмиком, они построились гуськом  -  Вожак  Табуна
впереди - и, все суживая и суживая круги, стали к нему приближаться.
     Лошади не знали, чего можно ожидать от Уг-Ломи, а Уг-Ломи не  знал,  на
что способны лошади. И, насколько  можно  судить,  он  испугался.  Его  опыт
говорил ему, что если бы он подкрался таким образом к оленю или буйволу, они
напали бы на него. Как бы то ни было, Эвдена увидела, что он вскочил на ноги
и, держа в руке листья папоротника, медленно пошел к ней.
     Она встала ему навстречу, и он улыбнулся, чтобы показать,  что  получил
от всего этою большое удовольствие, и сделал как раз  то,  что  и  собирался
сделать. Так окончилась эта встреча. Но до самого вечера  Уг-Ломи  о  чем-то
раздумывал.
     На следующий день  это  глупое  светло-коричневое  существо  с  львиной
гривой, вместо того чтобы заниматься своим прямым делом - щипать  траву  или
охотиться, опять, крадучись, бродило вокруг лошадей. Старшая Кобыла считала,
что он не заслуживает ничего, кроме молчаливого презрения.
     - Я думаю, он хочет чему-нибудь от нас  научиться,  -  сказала  она.  -
Пусть учится.
     На третий день он снова принялся за свои штуки. Вожак Табуна решил, что
у него нет никаких  определенных  намерений.  На  самом  же  деле  намерения
Уг-Ломи, первого из людей, почувствовавшего то странное обаяние, какое имеет
для нас лошадь и по сей день, были весьма определенны. Лошади  казались  ему
пределом совершенства. Боюсь, что в нем таились задатки сноба и ему хотелось
быть поближе к этим прекрасным созданиям. Кроме того, в нем бродило  смутное
желание убить одно из них. Если бы только они подпустили его к себе! Но они,
как он заметил, установили границу  в  пятьдесят  шагов.  Если  он  подходил
ближе, они с достоинством удалялись. Пожалуй, мысль о  том,  чтобы  вскочить
одной из них на спину, подсказало ему воспоминание о  том,  как  он  ослепил
Энду.
     Спустя некоторое время Эвдена тоже стала выходить  на  равнину,  и  они
вместе подкрадывались к лошадям, насколько те  позволяли,  но  этим  дело  и
ограничивалось. И вот в один знаменательный день  Уг-Ломи  пришла  в  голову
новая мысль. Лошадь смотрит вниз  или  прямо  перед  собой,  но  никогда  не
смотрит вверх. Ни одно животное не станет смотреть вверх, для этого  у  него
слишком много здравого смысла. Только это нелепое создание - человек  тратит
время  попусту,  глазея  на  небо.  Уг-Ломи  не  делал  никаких  философских
умозаключений,  он  просто  заметил,  что  это  так.   Поэтому   он   провел
утомительный день,  сидя  на  буке,  одиноко  стоявшем  на  лугу,  а  Эвдена
подкрадывалась к лошадям  со  стороны  леса.  Обычно  лошади  после  полудня
прятались от солнца в тень, но небо было покрыто тучами, и, несмотря на  все
старания Эвдены, лошади к дереву не подошли.
     И только два дня спустя желание Уг-Ломи осуществилось. Нависла гнетущая
жара, тучи мух носились в воздухе. Лошади перестали пастись еще  до  полудня
и, укрывшись в тень бука, на котором сидел Уг-Ломи, стояли  парами,  положив
головы друг другу на круп и отгоняя хвостами мух.
     Копыта Вожака Табуна давали ему право стоять у самого ствола.  Внезапно
раздался шелест, затем треск, и на  спину  ему  с  глухим  стуком  свалилось
что-то тяжелое... Остроотточенный кремень впился ему в  щеку.  Вожак  Табуна
покачнулся, припал на одно колено, затем подпрыгнул и  понесся,  как  ветер.
Вихрем  взметнулись  ноги,  замелькали  копыта,  раздался  испуганный  храп.
Уг-Ломи был подброшен на целый фут в воздух,  опустился  на  спину  жеребца,
снова был подброшен, сильно ударился животом, и  тут  его  колени  обхватили
что-то  плотное.  Он  уцепился  руками  и  ногами   и   почувствовал,   что,
удивительным  образом  качаясь  из  стороны  в  сторону,  он  с  невероятной
быстротой несется по воздуху, а топор его кто знает где! 
<Держись>
, -
сказал ему Отец Инстинкт, и так он и сделал.
     Лицо его тонуло в густых жестких волосах, которые набивались ему даже в
рот; он видел, как из-под ног  убегает  покрытая  травой  земля.  Перед  его
глазами  было  плечо   Вожака   Табуна,   широкое,   лоснящееся,   с   мягко
перекатывающимися мускулами под кожей. Он понял, что руки его  обвивают  шею
жеребца, и заметил, что отчаянные толчки повторяются довольно ритмично.
     Стремительно неслись мимо стволы деревьев, затем  веера  папоротника  и
снова открытый луг. А там под быстрыми копытами замелькали  камни  -  мелкие
камешки  косыми  брызгами  отскакивали  далеко  в  стороны.  Голова  Уг-Ломи
отчаянно кружилась, его стало мутить, но он был не из тех, кто отступает  от
задуманного, испугавшись неудобств.
     Разжать колени  он  не  решался,  но  попробовал  устроиться  половчее.
Отпустив шею, он  схватился  за  гриву,  потом  подтянул  колени  вперед  и,
выпрямившись, заметил, что сидит  на  том  месте  спины,  где  она  начинает
расширяться. Это было нелегко, но он все-таки добился своего: хотя он тяжело
дышал и чувствовал себя не очень уверенно, по крайней мере его перестало так
страшно трясти.
     Понемногу Уг-Ломи собрался с мыслями. Быстрота, с которой они  неслись,
казалась ему  чудовищной,  но  обуявший  его  поначалу  безумный  ужас  стал
уступать место чувству, близкому к восторгу. В лицо ему  бил  свежий  ветер,
стук копыт изменил ритм, потом вновь стал прежним.  Они  мчались  сейчас  по
широкой прогалине  в  буковой  роще,  посреди  серебряной  лентой  извивался
ручеек, там и сям проглядывавший из сочной  зелени,  где  звездами  пестрели
розовые  цветы.  Вот  в  голубой  дымке  промелькнула  перед  ним  долина  -
далеко-далеко. Восторг его все возрастал. Впервые человек познал, что  такое
скорость.
     Мелькнула поляна - пасшиеся на ней лани  бросились  врассыпную  при  их
приближении, а два шакала, по ошибке приняв Уг-Ломи за  льва,  поспешили  за
ним вслед. Когда они убедились, что это  не  лев,  они  все-таки  продолжали
бежать за ними  дальше  из  любопытства.  Жеребец  несся  вперед  и  вперед,
обуреваемый одним желанием -  убежать,  а  за  ним,  навострив  уши,  бежали
шакалы, обмениваясь отрывистыми замечаниями.
     - Кто кого убивает? - пролаял первый.
     - Этот убивает лошадь, - ответил второй.
     Они издали вой, который подействовал на  жеребца,  как  в  наши  дни  -
шпоры, ибо так воют шакалы, когда следуют за львом.
     Все вперед и вперед, как маленький смерч среди ясного дня, мчались они,
вспугивая птиц, заставляя множество разных зверьков стремительно кидаться  в
норы,  поднимая  в  воздух  тысячи  негодующих   навозных   мух,   втаптывая
блаженствующие под солнцем цветы  в  землю,  из  которой  они  вышли.  Снова
деревья, а затем, разбрызгивая воду, они пересекли поток; вот у самых  копыт
Вожака Табуна из травы выскочил заяц, и шакалы их сразу покинули. Вскоре они
снова вырвались из леса на  простор  покрытых  травой  холмов  -  тех  самых
меловых холмов, которые можно разглядеть с ипподрома в Эпсоме.
     Вожак Табуна давно уже перестал так бешено  мчаться,  как  вначале.  Он
перешел на размеренную рысь, и  Уг-Ломи,  хотя  он  весь  был  в  синяках  и
ссадинах  и  не  знал,  что  его  ждет  впереди,  чувствовал  себя   наверху
блаженства. Но тут дело  вдруг  обернулось  по-новому.  Вожак  Табуна  опять
переменил аллюр, описал небольшую дугу и остановился как вкопанный.
     Уг-Ломи насторожился. Он пожалел, что у него не было с собой  камня,  -
метательный кремень, который он привязывал к ремню, опоясывавшему его талию,
остался, как и топор,  неизвестно  где.  Вожак  Табуна  повернул  голову,  и
Уг-Ломи увидел его глаза и зубы. Он убрал подальше  ноги  и  ударил  жеребца
около глаза. В тот же миг голова исчезла из виду, а  спина,  на  которой  он
сидел, взлетела кверху, изогнувшись в дугу. Уг-Ломи снова перестал мыслить и
подчинялся  только  велениям  Инстинкта,  который  говорил  
<цепляйся>
.   Он
обхватил бока жеребца коленями и ступнями, но его голова опустилась к  самой
траве. Его пальцы вцепились в густую жесткую гриву, и это его спасло.  Скат,
на котором он сидел, выровнялся и тут же...
     - Ух! - выдохнул пораженный Уг-Ломи, когда его опрокинуло на спину.
     Однако Уг-Ломи был на тысячу поколений ближе к природе, чем современный
человек: никакая обезьяна не могла бы уцепиться крепче. А  лев  давным-давно
отучил лошадей опрокидываться на спину и кататься по земле. Правда,  лягался
жеребец мастерски и довольно ловко вскидывал задом.  Пять  минут  показались
Уг-Ломи вечностью. Он не  сомневался,  что  жеребец  убьет  его,  стоит  ему
упасть.
     Затем Вожак Табуна решил применить прежнюю тактику и внезапно  пустился
в галоп. Он стремительно мчался вниз по крутому  склону,  не  сворачивая  ни
вправо, ни влево, и по мере того как они  спускались,  широко  раскинувшаяся
перед ними долина постепенно скрывалась из виду за приближавшимся авангардом
дубков и боярышника. Вот они обогнули заросшую буйной  травой  ложбину,  где
между серебристыми кустами из земли пробивался родник.  Почва  делалась  все
сырее, трава - все выше, то и дело стали  попадаться  кусты  шиповника,  еще
усеянные поздними цветами. Вскоре они очутились в сплошных зарослях, и ветки
хлестали их так, что кровь выступила на коже и у человека и у лошади.  Затем
путь снова расчистился.
     И тут случилось удивительное  происшествие.  В  кустах  вдруг  раздался
злобный вопль, пронзительный вопль обиды и возмущения. И,  с  треском  ломая
сучья, за спиной у них появилась огромная серо-голубая туша.  Это  был  Яаа,
свирепый носорог; в припадке беспричинной ярости,  которые  нередко  у  него
бывают, он ринулся прямо на них во всю мочь, как это обычно делают носороги.
Прервали его трапезу, и поэтому кому-нибудь - не важно  кому  -  нужно  было
вспороть брюхо, кого-нибудь надо было затоптать ногами. Он приближался к ним
слева; его маленькие злые глазки налились кровью, толстый  рог  опустился  к
земле, хвост торчал  кверху.  В  первое  мгновение  Уг-Ломи  готов  был  уже
соскользнуть  с  лошади  и  спрятаться  в  кустах,  но  тут...  дробь  копыт
участилась, и  носорог,  торопливо  перебиравший  короткими  ногами-тумбами,
начал пятиться, и Уг-Ломи потерял его из виду. Через минуту кусты  шиповника
остались позади, и они  вновь  понеслись  по  открытой  равнине.  Сзади  еще
слышался тяжелый топот, но постепенно он затих, и Яаа словно вовсе не впадал
в ярость, словно Яаа вообще не было на свете.
     И все тем же стремительным аллюром они летели вперед и вперед.
     Уг-Ломи ликовал. А ликовать в те дни значило поносить побежденного.
     - Я-ха! Большой нос! - закричал Уг-Ломи, выворачивая шею, чтобы увидеть
далеко позади крошечное пятнышко - своего преследователя.  -  Почему  ты  не
носишь свой метательный камень в кулаке? - закончил он и  испустил  победный
клич.
     Это оказалось ошибкой. Неожиданный крик у самого уха  напугал  жеребца.
Он метнулся в сторону, и Уг-Ломи внезапно снова очутился в  самом  неудобном
положении, удерживаясь только одной рукой и коленом.
     Остаток пути Уг-Ломи выдержал с честью, хотя удовольствия  не  получил.
Ему не видно было ничего, кроме голубого неба,  и  ощущения  при  этом  были
самые неприятные. В конце концов его хлестнуло веткой шиповника, и он разжал
пальцы.
     Он ударился о землю скулой и  плечом  и,  перекувырнувшись  в  воздухе,
снова ударился - на этот раз копчиком. У него из глаз посыпались искры.  Ему
чудилось, что земля под ним скачет, как лошадь. Затем он увидел,  что  сидит
на траве, а кустарник остался в пяти шагах позади. Впереди расстилался  луг,
чем дальше, тем более сочный и зеленый, и виднелось  несколько  человеческих
фигур; а жеребец несся быстрым галопом далеко справа.
     Люди находились на той стороне реки, но и те, кто был на берегу  и  кто
бродил по воде, теперь со всех  ног  бросились  от  него  прочь.  Невиданное
чудовище, на их глазах развалившееся надвое, было новинкой, которая пришлась
им не  очень  по  вкусу.  Почти  минуту  Уг-Ломи  сидел  и  смотрел  на  них
безучастным  взглядом.  Излучина  реки,  холм  среди  зарослей  тростника  и
чистоцвета, тонкие, тянувшиеся к небу струйки дыма  -  все  это  ему  хорошо
знакомо. Он очутился рядом со становищем племени  Айи  -  Айи,  от  которого
убежали они с Эвденой, Айи, которого он подстерег среди молодых  каштанов  и
убил Первым Топором.
     Уг-Ломи поднялся на ноги, все еще ошеломленный падением, и тут  бегущие
люди остановились и стали его разглядывать. Некоторые указывали  пальцем  на
удалявшегося жеребца и быстро что-то говорили. Уг-Ломи пошел прямо  на  них,
не отводя взгляда. Он забыл про жеребца, забыл о своих ушибах, - эта встреча
казалась ему все  более  интересной.  
<Людей>
 Но тут он вспомнил, что он  убил  Вау.  Теперь,  когда
перед ним вдруг встало это знакомое зрелище, ущелье, медведи и Эвдена словно
ушли в далекое прошлое, в мир сновидений.
     Уг-Ломи остановился на берегу и стоял, глядя  на  своих  соплеменников.
Его математические способности находились в самом зачаточном  состоянии,  но
он был прав: людей действительно стало меньше. Мужчины могли быть на  охоте,
но куда девались женщины и дети?  Он  издал  приветственный  крик.  Он  ведь
враждовал с Айей и Вау - не с ними.
     - Дети Айи! - закричал он.
     В ответ они называли его имя, немного робко,  напуганные  тем,  как  он
появился.
     Некоторое время они говорили все разом. Потом их заглушил пронзительный
голос одной из старух.
     - Наш властелин - Лев! - крикнула она.
     Уг-Ломи не понял ее слов. И тогда ему крикнули несколько голосов сразу:
     - Айя вернулся. Он теперь Лев. Наш властелин  -  Лев.  Он  приходит  по
ночам. Он убивает, кого захочет. Но  никто  другой  не  смеет  нас  убивать,
Уг-Ломи, никто другой!
     Уг-Ломи все еще не понимал.
     - Наш властелин - Лев. Он больше не говорит с людьми.
     Уг-Ломи внимательно смотрел на них. Это ему снилось уже... Он знал, что
хотя он убил Айю, Айя все еще жив. И вот теперь они говорят ему, что  Айя  -
Лев.
     Сморщенная старуха, Старшая Хранительница Огня, внезапно повернулась  и
тихо сказала что-то тем, кто стоял с ней рядом. Она была  очень  стара,  эта
женщина - первая из  женщин  Айи,  которой  он  дозволил  жить  дольше  того
возраста, до  которого  подобало  оставлять  в  живых  женщину.  Она  всегда
отличалась хитростью, знала, как угодить Айе и раздобыть пишу.  И  теперь  к
ней все обращались за советом... Она тихо что-то говорила, а  Уг-Ломи  из-за
реки смотрел на ее сгорбленную фигуру с необъяснимой неприязнью.  Затем  она
громко позвала:
     - Иди к нам, Уг-Ломи!
     За ней закричала девушка:
     - Иди к нам, Уг-Ломи!
     И все принялись хором звать:
     - Иди к нам, Уг-Ломи!
     После того как с  ними  поговорила  старуха,  они  все  как-то  странно
переменились.
     Уг-Ломи стоял неподвижно и смотрел на них. Ему было  приятно,  что  его
позвали, а девушка, первая позвавшая его, была красива. Но она напомнила ему
об Эвдене.
     - Иди к нам, Уг-Ломи! - кричали они, и  сгорбленная  старуха  -  громче
всех. При звуке ее голоса он снова заколебался.
     Он стоял на берегу реки, Уг-Ломи - Уг-Думающий, и  медленно  его  мысли
обретали форму. А люди замолкали, один за другим, ожидая,  что  он  сделает.
Ему хотелось пойти к ним, ему хотелось повернуться и уйти. Наконец страх,  а
может быть, осторожность взяли верх, и, не ответив им, он повернулся и пошел
по направлению к боярышнику тем самым путем, каким попал сюда.  Увидев  это,
все племя стало еще громче звать его к себе. Он заколебался и повернул было,
затем  снова  пошел  вперед,  опять  оглянулся,  раз-другой,  в  глазах  его
отразилась тревожная нерешительность, - его все еще продолжали звать.  Потом
он сделал два шага назад, но его удержал страх. Они видели, как он  еще  раз
остановился, затем вдруг тряхнул головой и исчез в кустах боярышника.
     Тогда женщины и дети сделали последнюю попытку и хором  прокричали  его
имя, но все было напрасно.
     Ниже по течению реки, там, где легкий ветерок шевелил камыш, поближе  к
своей новой добыче, устроил логово лев, ставший на старости лет людоедом.
     Старуха повернулась туда лицом и указала рукой на заросли боярышника.
     - Айя, - пронзительно закричала она, - вон идет  твой  враг!  Вот  идет
твой враг, Айя! Почему ты пожираешь наших людей каждую  ночь?  Мы  старались
завлечь его в западню! Вон идет твой враг, Айя!
     Но лев, облюбовавший их племя, отдыхал после еды, и крик ее остался без
ответа. В тот день лев пообедал  довольно  толстой  девушкой  и  пребывал  в
состоянии полнейшего благодушия. К тому же он не понимал, что он  -  Айя,  а
Уг-Ломи - его враг.
     Вот так Уг-Ломи  проскакал  верхом  на  лошади  и  впервые  услышал  об
Айи-Льве,  который  появился  вместо  Айи-Властелина  и  пожирал  людей  его
племени. И в то время как он спешил к ущелью, все мысли его были  заняты  не
лошадьми, а тем, что Айя все еще жив, что он может убить  или  быть  убитым.
Снова и снова  он  видел  перед  собой  поредевшую  кучку  женщин  и  детей,
кричавших, что Айя стал львом.
     Айя стал львом!
     Но тут, боясь, что его застигнут сумерки, Уг-Ломи пустился бегом.


ГЛАВА IV 


                                 Айя-Лев
     Старому льву повезло. Племя даже гордилось своим властелином, но этим и
ограничивалась вся радость, которую они от него получали. Появился он  в  ту
самую ночь, когда Уг-Ломи убил Айю-Хитреца, и поэтому они дали ему имя  Айи.
Первой назвала его так старуха Хранительница Огня. В ту  ночь  ливень  почти
погасил костер, и стало совсем темно. И вот,  когда  люди  переговаривались,
вглядывались в темноте друг в друга и  со  страхом  размышляли  о  том,  что
сделает умерший Айя, явившись к  ним  во  сне,  вдруг  где-то  совсем  рядом
заревел лев. Потом все стихло.
     Они затаили дыхание: теперь слышен был  только  шум  дождя  да  шипение
капель на углях. А затем,  через  целую  вечность  -  треск,  крик  ужаса  и
рычание. Они вскочили на ноги и с визгом и воплями  заметались  взад-вперед;
но головешки не разгорались, и через мгновение лев  уже  волок  свою  жертву
через папоротник. Это был Ирк, брат Вау.
     Так пришел лев.
     На следующую ночь папоротник еще не успел просохнуть после дождя, а лев
явился снова и унес рыжего Клика. Льву хватило его на две ночи, а  затем  во
время новолуния лев приходил три ночи подряд, несмотря  на  то,  что  костры
горели хорошо. Лев был старый, со сточенными от времени зубами, но опытный и
хладнокровный охотник; с кострами за  свою  долгую  жизнь  он  встречался  и
раньше: сыны Айи были не первыми людьми, которые  питали  его  старость.  Он
прошел между двумя кострами, перескочил через кучу  кремней  и  сбил  с  ног
Ирма, сына Ирка, который, судя по всему, мог стать вождем племени. Эта  ночь
была  страшной,  они  зажгли  большие  пучки  папоротника   и   носились   с
пронзительными криками, так что лев даже выпустил  свою  жертву.  При  свете
костра они увидели, что Ирм с трудом поднялся на ноги и  пробежал  несколько
шагов им навстречу, но в два прыжка лев настиг его снова. И не стало Ирма.
     Так  пришел  страх,  и  весна  перестала  их  радовать.  Племя  уже  не
досчитывало пяти человек, а через четыре ночи было покончено  еще  с  тремя.
Поиски пищи потеряли для них всякий интерес,  никто  не  знал,  чья  очередь
завтра. Весь день женщины, даже любимые жены, без отдыха  собирали  ветки  и
сучья для  костра.  Охотники  охотились  плохо,  и  теплой  весной  к  людям
подкрался голод, словно все еще стояла зима. Будь у них вождь, они бы ушли с
этого места, но вождя не было, и никто не знал,  куда  уйти,  чтобы  лев  не
нашел их. Старый лев жирел и благодарил небо за вкусное людское племя.  Двое
детей и юноша погибли еще до полнолуния, и вот тогда-то сгорбленная  старуха
Хранительница Огня в первый раз вспомнила во сне об Эвдене  и  Уг-Ломи  и  о
том, как был убит Айя. Всю жизнь она жила в страхе перед Айей, а теперь -  в
страхе перед львом. Она не могла поверить, чтобы Уг-Ломи тот самый  Уг-Ломи,
который родился на ее глазах, - совсем убил Айю... Лев - это Айя, он рыщет в
поисках своего врага!
     А потом - внезапное и такое странное  возвращение  Уг-Ломи:  далеко  за
рекой громадными скачками неслось какое-то  удивительное  животное  и  вдруг
развалилось надвое - на лошадь и человека. И вслед  за  этим  чудом  на  том
берегу - Уг-Ломи... Да, все стало для нее ясно. Айя наказывал их за то,  что
они не поймали Уг-Ломи и Эвдену.
     Золотой шар солнца еще висел в  небе,  когда  мужчины  один  за  другим
вернулись к ожидавшим их превратностям  ночи.  Их  встретили  рассказами  об
Уг-Ломи. Старуха пошла вместе с ними на другой берег и  показала  им  следы,
говорившие  о  нерешительности.  Сисс-Следопыт  признал  в  отпечатке   ногу
Уг-Ломи.
     - Айя ищет Уг-Ломи! - размахивая  руками,  кричала  старуха,  стоя  над
излучиной, и фигура ее, как бронзовое изваяние, пламенела  в  лучах  заката.
Нечленораздельные  крики,  вылетавшие  у  нее  из  горла,   лишь   отдаленно
напоминали человеческую речь, но смысл их был ясен: 
<Льву>
     Она повернулась к тростниковым зарослям, как когда-то поворачивалась  к
Айе.
     - Разве не так, мой повелитель? - закричала она.
     И, словно в ответ, высокий тростник наклонился под порывом ветра.
     Уже давно спустились сумерки, а в становище все  еще  слышен  был  стук
камня о дерево. Это мужчины оттачивали ясеневые копья для завтрашней  охоты.
А  ночью,  перед  самым  восходом  луны,  пришел  лев   и   утащил   женщину
Сисса-Следопыта.
     Рано утром, когда  еще  солнце  не  взошло,  Сисс-Следопыт,  и  молодой
Вау-Хау, который теперь обтачивал кремни, и Одноглазый, и Бо,  и  Пожиратель
Улиток, и Два Красноголовых, и Кошачья Шкура, и  Змея  -  все  оставшиеся  в
живых мужчины из  сыновей  Айи,  взяв  копья  и  колющие  камни  и  наполнив
метательными камнями сделанные из лап животных мешочки, отправились по следу
Уг-Ломи. Они шли через заросли боярышника, где пасся Яаа-Носорог  со  своими
братьями, и по голой равнине, вверх, к буковым лесам на холмах.
     В  эту  ночь,  когда  занялся  молодой  месяц,  яркое   пламя   костров
поднималось высоко в небо и лес не тронул скорчившихся на  земле  от  страха
женщин и детей.
     А на следующий  день,  когда  солнце  стояло  еще  в  зените,  охотники
вернулись - все, кроме Одноглазого, который  с  проломленным  черепом  лежал
мертвый под уступом. (Когда Уг-Ломи вернулся в этот  вечер  к  обрыву  после
целого дня выслеживания лошадей, он увидел, что над Одноглазым уже трудились
стервятники.) Охотники вели с собой Эвдену,  раненую,  в  кровоподтеках,  но
живую. Таков был странный приказ старухи привести ее живой. 
<Эта>
. Руки Эвдены  были  стянуты  ремнями,  как  будто
охотники захватили мужчину, а не слабую женщину; слипшиеся от  крови  волосы
падали ей на глаза, она еле держалась на ногах. Охотники окружили ее со всех
сторон, и время  от  времени  Пожиратель  Улиток,  получивший  от  нее  свое
прозвище, с хохотом бил ее ясеневым копьем.  И  всякий  раз  он  оглядывался
через плечо, словно пугаясь собственной смелости. Остальные тоже то  и  дело
оглядывались, и все, кроме Эвдены, очень спешили. Когда старуха их  увидела,
она громко закричала от радости.
     Они заставили Эвдену перебираться  через  реку  со  связанными  руками,
несмотря на быстрое течение, и когда она поскользнулась, старуха  завизжала,
сперва со злорадством, потом от страха, что Эвдена утонет.  А  когда  Эвдену
вытащили на берег, как ее ни били, она не могла встать. Так они оставили  ее
сидеть там - ее ноги касались воды, глаза глядели  в  пространство,  а  лицо
оставалось неподвижным, что бы они ни говорили и ни делали. Все племя,  даже
маленькая  кудрявая  Хаха,  только-только  начавшая  ходить,  спустилось  из
становища к реке и стояло, во все глаза глядя на Эвдену и на старуху, -  так
мы смотрели бы сейчас на какого-нибудь диковинного раненого зверя и на того,
кто его изловил.
     Старуха сорвала с шеи Эвдены ожерелье и  надела  его  на  себя,  -  она
первой когда-то носила его. Потом она вцепилась Эвдене в волосы и,  выхватив
у Сисса копье, изо всех сил стала ее бить. Излив свою злобу, она  пристально
посмотрела девушке в лицо. Глаза Эвдены были закрыты, все черты заострились,
и лежала она так неподвижно, что на миг старуха  испугалась,  не  мертва  ли
она. Но тут ноздри Эвдены  вздрогнули.  Увидев  это,  старуха  захохотала  и
ударила ее по лицу,  а  потом  отдала  копье  Сиссу  и,  отойдя  в  сторону,
принялась кричать и насмехаться над девушкой, как она одна это умела.
     Старуха знала слов больше, чем кто-либо в племени. И  слушать  ее  было
страшно. Ее вопли и визг казались совсем бессвязными, и в гортанных выкриках
проскальзывала лишь слабая тень мысли.  И  все  же  Эвдена  поняла,  что  ее
ожидает, - узнала про Льва и про муки, которые он ей причинит.
     - А Уг-Ломи! Ха-ха! Уг-Ломи убит?
     И тут глаза Эвдены раскрылись, она  приподнялась  и  села,  и  спокойно
посмотрела прямо в глаза старухи.
     - Нет, - медленно выговорила она, как бы пытаясь что-то припомнить. - Я
не видела моего Уг-Ломи убитым. Я не видела моего Уг-Ломи убитым.
     - Скажите ей! - закричала старуха. - Скажи ей тот, кто его убил. Скажи,
как был убит Уг-Ломи.
     Она переводила взгляд с одного мужчины на другого, а  вслед  за  ней  и
остальные женщины и дети.
     Ей никто не ответил. Они стояли, пристыженно, понурившись.
     - Скажите ей, - повторила старуха.
     Мужчины переглянулись.
     Лицо Эвдены озарилось радостью.
     - Скажите ей, - сказала она. - Скажите ей, могучие  охотники!  Скажите,
как был убит Уг-Ломи.
     Старуха, размахнувшись, ударила Эвдену по губам.
     - Мы не  могли  найти  Уг-Ломи,  -  пробормотал  Сисс-Следопыт.  -  Кто
охотится за двумя, не убьет ни одного.
     Сердце Эвдены затрепетало от счастья, но  она  сумела  скрыть  то,  что
чувствовала.  И  так  было  лучше:  быстрый  взгляд,   брошенный   старухой,
красноречиво говорил, что ей несдобровать бы.
     Тогда старуха обрушила свой гнев на мужчин за  то,  что  они  побоялись
выследить Уг-Ломи. С тех пор как не стало Айи, она больше никого не боялась.
Старуха бранила их, как глупых детей. А они,  поглядывая  на  нее  с  хмурым
видом, сваливали вину друг на друга. А  потом  Сисс-Следопыт  вдруг  громким
голосом велел ей замолчать.
     Когда солнце стало клониться к закату, они  повели  Эвдену  -  хотя  их
сердца леденил страх - по тропе, которую проложил в тростниках  старый  лев.
Ее вели все мужчины племени. Увидев рощицу ольхи,  они  торопливо  привязали
Эвдену к стволу, чтобы лев легко нашел ее, когда в сумерки выйдет из  своего
логова, а затем опрометью побежали обратно и остановились  только  у  самого
становища. Первым  остановился  Сисс  и  посмотрел  назад,  на  деревья.  Из
становища была видна голова Эвдены - маленькое черное пятно под суком  самой
большой ольхи. Это получилось очень удачно.
     Все женщины и дети собрались на вершине  холма  посмотреть  на  нее.  А
старуха кричала, чтобы лев пришел за той, кого  искал,  давала  ему  советы,
какие причинить ей муки.
     Эвдена совсем обессилела от побоев, усталости и  горя,  и  только  ужас
перед тем, что ее ожидало,  не  давал  ей  забыться.  Вдали  между  стволами
каштанов висело огромное  кроваво-красное  солнце,  небо  на  западе  пылало
огнем; вечерний ветерок стих, и в теплом воздухе разлилось спокойствие.  Над
головой у нее роилась мошкара, по временам рядом в реке всплескивалась рыба,
и слышалось гудение пролетающего майского жука. Краем  глаза  Эвдена  видела
часть холма и маленькие фигуры стоявших там и  глазевших  на  нее  людей.  И
слышала хотя очень слабый, но отчетливый стук камня о камень - это  высекали
огонь. Рядом с ней, тихий и неподвижный, темнел тростник, где  устроил  свое
логово лев.
     Вскоре удары огненного  камня  прекратились.  Эвдена  подняла  глаза  и
увидела, что солнце уже зашло, над ее головой все ярче сияет  месяц.  Эвдена
посмотрела туда, где находилось логово льва, силясь разглядеть что-нибудь  в
тростнике, а затем вдруг стала метаться, со слезами призывая Уг-Ломи.
     Но Уг-Ломи был далеко. Когда стоявшие  на  холме  увидели,  что  Эвдена
пытается  освободиться,  они  громко  закричали,  и  она  снова  застыла   в
неподвижности. Вскоре в воздухе замелькали летучие мыши, а  звезда,  похожая
на Уг-Ломи, тихонько вышла  из  своего  синего  убежища  на  западе.  Эвдена
позвала ее, только шепотом, так как боялась льва. Но за все время,  пока  на
землю спускалась ночь, тростник не шелохнулся.
     Мрак окутал Эвдену, и луна засияла  ярче;  все  тени,  которые  убежали
вверх по холму, а затем с наступлением вечера совсем  исчезли,  вернулись  к
своим хозяевам, короткие и черные. В зарослях тростника и  под  ольхой,  где
обитал лев, стали  собираться  неясные  существа  и  началось  какое-то  еле
слышное движение. Но тьма сгущалась, а оттуда никто не выходил.
     Эвдена посмотрела на становище и увидела дымные огни костров  и  людей,
сновавших вокруг. В другой стороне, за рекой, курился белый туман. Откуда-то
долетел жалобный визг лисят и пронзительный вопль гиены.
     Время от времени она забывалась в напряженном ожидании.  Спустя  долгое
время через реку с плеском перебралось какое-то животное и вышло  на  берег,
выше логова, но кто это был, ей разглядеть не удалось. Она  слышала,  как  к
далекому водопою шумно спускались слоны, - такой тихой была ночь.
     Земля потеряла все свои краски, превратившись в узор  светлых  пятен  и
непроницаемо-черных теней под синим небом. На серебряном серпе  опускавшейся
за лес луны тонким кружевом вырисовывались верхушки деревьев, а на  востоке,
над скрытыми тенью холмами, высыпали мириады звезд. Костры на  холме  горели
теперь ярким пламенем, и на их фоне видны были стоявшие в  ожидании  фигуры.
Они ждали вопля... Теперь уж, конечно, ждать оставалось недолго.
     Внезапно ночь наполнилась движением.  Эвдена  затаила  дыхание.  Кто-то
проходил мимо - одна, две, три бесшумно крадущихся тени -  шакалы.  И  снова
долгое ожидание.
     А затем, покрывая все звуки, которые ей чудились, в тростнике  раздался
шорох и отчаянная возня. Послышался треск. Тростник захрустел еще и еще раз,
а затем все стихло, и только  через  равные  промежутки  времени  что-то  со
свистом рассекало воздух. Прозвучало глухое жалобное рычание,  и  вновь  все
смолкло. Тишина больше не прерывалась - неужели ей не будет  конца?  Эвдена,
затаив дыхание, кусала губы, чтобы не закричать. Но  тут  по  кустам  что-то
пробежало, и невольный крик вырвался из ее груди. Ответного  хора  криков  с
холма она не услышала.
     В тростнике снова кто-то с треском задвигался. При свете заходящей луны
Эвдена увидела, как заколыхался тростник, задрожали стволы ольхи. Она начала
яростно  вырываться  из  пут  -  последняя  попытка.  Но  к  ней  никто   не
приблизился. Ей казалось, что по этому маленькому клочку  земли  носится  не
меньше десятка чудовищ, а потом вновь наступила  тишина.  Луна  скрылась  за
дальним каштановым лесом, и мрак стал непроницаемым.
     Затем  послышался  странный  звук,   словно   прерывистое   дыхание   и
всхлипывание - оно все учащалось и ослабевало. Опять тишина, и снова неясные
звуки и храп какого-то животного.
     И опять все смолкло. Далеко к востоку затрубил слон, из лесу  донеслись
рычание и вой, которые вскоре замерли.
     Снова выглянула луна: теперь она  светила  сквозь  стволы  деревьев  на
гребне холма, посылая на  поросшую  тростником  низину  две  широкие  полосы
света, разделенные полосой мрака. Раздался мерный шелест, всплеск, тростники
закачались, раздвинулись в стороны и, наконец,  расступились  от  корней  до
самых верхушек. Все кончено!
     Эвдена напрягала зрение, стараясь рассмотреть, кто выйдет из тростника.
На какое-то мгновение она кик будто увидела, как и ждала, огромную голову  с
открытой пастью, затем голова съежилась, очертания ее изменились.  Это  было
что-то темное, невысокое, безмолвное... но это был не лев. Вот оно  застыло,
и все кругом застыло. Эвдена прищурилась. Это существо походило на  огромную
лягушку - две лапы и за ними наклонно вытянутое тело. Голова  поворачивалась
из стороны в сторону, как будто оно всматривалось в темноту.
     Раздался шорох, и оно  неуклюжими  толчками  двинулось  вперед  и  тихо
застонало.
     К сердцу Эвдены вдруг теплой волной прихлынула радость.
     - Уг-Ломи! - шепнула она.
     Существо остановилось.
     - Эвдена, - тихо ответил Уг-Ломи, всматриваясь в чащу ольхи;  в  голосе
его слышалось страдание.
     Он снова двинулся вперед и выполз из тени в полосу лунного  света.  Все
его тело было в темных пятнах. Она увидела, что он волочит ноги,  а  в  руке
сжимает свой топор. Первый Топор. Вот он с трудом поднялся на четвереньки и,
пошатываясь, приблизился к ней.
     - Лев! - произнес он голосом, с котором торжество странно смешивалось с
болью. - Ва! Я убил льва. Вот  этой  рукой.  Я  убил  его,  как  и  большого
медведя.
     Он хотел жестом подкрепить свои слова и тут же, чуть слышно  вскрикнув,
замолк. Некоторое время он не двигался.
     - Развяжи меня, - прошептала Эвдена.
     Он ничего не ответил, но, уцепившись за  ствол  дерева,  приподнялся  с
земли и принялся перерубать ее путы острым концом топора. Она  слышала,  как
при каждом взмахе из его  горла  вырывается  сдавленный  стон.  Он  разрезал
ремни, стягивавшие ей грудь и кисти,  но  тут  его  рука  упала.  Ударившись
грудью о ее плечо, он соскользнул к ее ногам и замер.
     Однако теперь она и сама могла освободиться.  Торопливо  сбросив  путы,
Эвдена отошла от дерева, и у нее  закружилась  голова.  Она  сделала  шаг  к
Уг-Ломи - ее последнее сознательное движение,  -  пошатнулась  и  упала.  Ее
пальцы коснулись его бедра. Что-то мягкое и мокрое подалось  под  ее  рукой.
Уг-Ломи громко вскрикнул, дернулся от боли и снова затих.
     Вскоре из тростника бесшумно вышла какая-то тень,  похожая  на  собаку.
Она остановилась, потянула  носом  воздух,  постояла  в  нерешительности  и,
наконец, крадучись, снова ушла в темноту.
     Очень долго они лежали неподвижно в свете заходящей луны. Медленно, так
медленно, как клонилась луна к закату, надвигалась на них со стороны  холмов
тень тростника.  Она  легла  на  их  ноги,  и  от  Уг-Ломи  остались  только
посеребренные лунным светом плечи  и  голова.  Тень  наползла  на  его  шею,
покрыла лицо, и вот уже мрак ночи поглотил их обоих.
     В темноте слышалось какое-то движение, легкие  шаги,  тихое  рычание...
удар.
     В эту ночь женщины и  дети  в  становище  не  сомкнули  глаз,  пока  не
услышали крика Эвдены. Но мужчины устали и сидя  подремывали.  Когда  Эвдена
закричала, они, решив, что теперь им ничто  не  угрожает,  поспешили  занять
места поближе к огню. Старуха, услышав крик, засмеялась; засмеялась она  еще
и потому, что заплакала Си, маленькая подружка Эвдены. Как только  забрезжил
рассвет, все поднялись и стали смотреть туда, под деревья.  Убедившись,  что
Эвдены там нет, они обрадовались: наконец-то  Айя  умиротворен.  Но  радость
мужчин омрачалась мыслью об Уг-Ломи. Они понимали, что такое месть,  -  ведь
месть  существовала  в  мире  испокон  веков,  -  но  мысль  о   возможности
подвергнуться опасности ради другого еще не приходила им в голову.
     Вдруг из зарослей выскочила гиена и помчалась через тростники. Ее морда
и лапы были в темных пятнах. При виде гиены все мужчины закричали и, схватив
метательные камни, кинулись ей наперерез - ведь нет животного трусливее, чем
гиена днем. Люди ненавидели гиен, потому что они уносили детей и кусали тех,
кто ложился спать далеко от костра.  Кошачья  Шкура,  метко  бросив  камень,
попал гиене прямо в бок, и все племя восторженно завопило.
     Когда раздался их крик, в логове льва послышалось хлопанье крыльев, и в
воздух медленно поднялись  три  белоголовых  стервятника.  Описав  несколько
кругов, они снова опустились на ветви ольхи над логовом.
     - Наш властелин ушел, - сказала старуха, указывая на них. - Стервятники
тоже поживились Эвденой.
     Птицы еще посидели на дереве, потом вновь слетели вниз.
     Между тем на востоке, из-за леса, расцвечивая мир  и  пробуждая  его  к
жизни, как ликующие звуки фанфар, хлынул свет восходящего солнца. Дети хором
закричали, захлопали в ладоши и,  обгоняя  друг  друга,  помчались  к  реке.
Только маленькая Си не побежала с ними и недоуменно смотрела на деревья, где
она накануне видела голову Эвдены.
     Но Айя, старый лев, никуда не ушел. Он лежал совсем тихо, свалившись на
бок, и лежал не в логове, а в нескольких шагах от него,  на  измятой  траве.
Под глазом виднелась запекшаяся кровь - слабый укус Первого Топора.  Но  вся
земля вокруг была испещрена яркими ржаво-красными пятнами, а на груди у льва
темнела рана, нанесенная острым копьем  Уг-Ломи.  Стервятники  уже  оставили
свои отметины на его боку и шее.
     Уг-Ломи убил льва, когда, поверженный его  лапой  на  землю,  он  ткнул
наудачу копьем ему в грудь и, собрав все силы, пронзил сердце великана.  Так
окончил свое царствование лев, второе воплощение Айи-Властелина.
     На холме шумно готовились к охоте  -  оттачивали  копья  и  метательные
камни. Никто не произносил имени Уг-Ломи, боясь этим  вызвать  его.  Мужчины
решили в ближайшие дни во время охоты держаться  вместе,  тесной  кучкой.  И
охотиться они собирались на Уг-Ломи, чтобы он не напал на них первым.
     Но Уг-Ломи, безмолвный, неподвижно лежал неподалеку от логова  льва,  а
Эвдена сидела подле него на  корточках,  сжимая  в  руке  копье,  обагренное
львиной кровью.


ГЛАВА V 


                         Битва у львиного логова
     Уг-Ломи лежал, привалившись спиной к стволу ольхи, и  на  его  бедро  -
сплошное кровавое месиво - страшно было  смотреть.  Ни  один  цивилизованный
человек не выжил бы, получив такие тяжелые ранения. Но Эвдена дала ему шипы,
чтобы стянуть рану, и сидела возле него, днем отгоняя мух пучком  тростника,
ночью топором отпугивая гиен. И скоро Уг-Ломи стал поправляться. Лето было в
самом разгаре, и дожди давно не  выпадали.  В  первые  два  дня,  пока  раны
Уг-Ломи еще не затянулись, они почти  ничего  не  ели.  В  низине,  где  они
укрылись, не было ни съедобных корней, ни  маленьких  зверьков,  а  река,  в
которой водились улитки и рыба, протекала на открытом месте, шагах в ста  от
них. Отойти далеко Эвдена не могла, так  как  днем  боялась  людей  племени,
своих братьев и сестер, а ночью - диких зверей,  угрожавших  жизни  Уг-Ломи.
Поэтому они делили со стервятниками останки льва. Зато поблизости пробивался
из земли родничок, и Эвдена поила Уг-Ломи водой из пригоршни.
     Место, где они нашли себе приют, было надежно укрыто от племени  густым
ольховником и окружено высоким тростником. Мертвый лев лежал на  истоптанной
траве у своего логова, в пятидесяти шагах от них, и они  видели  его  сквозь
стебли тростника. Стервятники сражались над трупом  за  лучшие  куски  и  не
подпускали к нему шакалов. Скоро над ним нависло облако огромных,  с  пчелу,
мух, и до слуха Уг-Ломи доносилось их гудение. И когда раны  Уг-Ломи  начали
заживать - а на это понадобилось не так уж много времени, - от льва осталась
только кучка отполированных белых костей.
     Днем Уг-Ломи то неподвижно сидел, глядя в  одну  точку,  иногда  часами
бормоча что-то о лошадях, медведях и львах, то ударял по земле своим  Первым
Топором, называя имена людей своего  племени,  -  он,  казалось,  ничуть  не
боялся, что это привлечет их сюда. Но большую часть дня он спал,  почти  без
сновидений, - из-за потери крови и скудной пищи. Короткие  летние  ночи  оба
они бодрствовали. И пока не наступал рассвет, вокруг них двигались  какие-то
существа - существа, которых они никогда не видели днем. Гиены первое  время
не появлялись, а затем в одну безлунную ночь их пришло сразу около  десятка,
и они устроили драку из-за костей льва. Ночь наполнилась воем и  хохотом,  и
Уг-Ломи с Эвденой слышно было, как трещат кости  у  них  на  зубах.  Но  они
знали, что гиены осмеливаются нападать только на мертвых и спящих, и поэтому
не очень боялись.
     Днем  Эвдена  иногда  пробиралась  к  излучине  реки  по  узкой  тропе,
проложенной старым львом в тростниках, и, спрятавшись в зарослях,  смотрела,
что делается в становище. Она лежала неподалеку от  дерева,  к  которому  ее
привязали, отдавая в жертву льву, и видела маленькие фигурки у костра так же
отчетливо, как и в ту ночь. Но она редко рассказывала  Уг-Ломи  о  том,  что
видела, так как боялась привлечь людей в свое убежище. В те дни верили,  что
назвать живое существо - значило позвать его.
     Она видела, как на следующее утро, после того как  Уг-Ломи  убил  льва,
мужчины готовили копья и метательные камни и затем ушли  на  охоту,  оставив
женщин и детей в становище. Когда охотники, вытянувшись гуськом, во главе  с
Сиссом-Следопытом  двинулись  к  холмам  на  поиски  Уг-Ломи,   они   и   не
подозревали, что он совсем рядом. Эвдена смотрела, как  после  ухода  мужчин
женщины и старшие дети собирали ветки и листья  для  костра,  как  играли  и
резвились мальчики и девочки. Но  при  виде  старой  Хранительницы  Огня  ей
становилось страшно. Незадолго до полудня,  когда  почти  все  спустились  к
реке, она вышла на обращенный к Эвдене склон холма и стояла там - скрюченная
коричневая фигура, - размахивая руками, так что Эвдена решила было,  что  ее
заметили. Эвдена лежала, как заяц в ложбинке, не отрывая блестящих  глаз  от
сгорбленной ведьмы, и в конце концов смутно  поняла,  что  старуха  возносит
моленья льву - тому льву, которого убил Уг-Ломи.
     На следующий день вернулись усталые охотники и принесли молодого оленя,
и Эвдена с завистью смотрела на их пир. А затем произошло что-то непонятное.
Она совершенно ясно видела и слышала, как старуха  кричит,  машет  руками  и
указывает прямо на нее. Она испугалась  и,  как  змея,  уползла  подальше  в
тростник. Но все же любопытство превозмогло,  и  она  вернулась  на  прежнее
место. Когда она выглянула между стеблями, сердце у  нее  перестало  биться:
все мужчины, держа в руках оружие, шли с холма прямо к ней.
     Она не смела шевельнуться, чтобы движением не выдать себя, и только еще
плотнее приникла к земле. Солнце стояло низко, и его  золотые  лучи  били  в
лица охотников. Она увидела, что они несут надетый на ясеневое  копье  кусок
жирного окровавленного мяса. Вскоре они остановились.
     - Дальше! - завизжала старуха.
     Кошачья Шкура заворчал, но они  пошли  дальше,  вглядываясь  в  заросли
ослепленными глазами.
     - Здесь! - сказал Сисс, и они всадили в землю ясеневое копье  с  куском
мяса.
     - Айя, - закричал Сисс, - вот твоя доля! А Уг-Ломи мы убили, правда, мы
убили Уг-Ломи. Сегодня мы убили Уг-Ломи, а завтра принесем тебе его тело.
     И остальные повторили его слова.
     Охотники посмотрели друг на друга, оглянулись  и  боком  попятились  от
зарослей. Сперва они шли  медленно,  затем  повернулись  к  холму  и  только
оглядывались через плечо, убыстряя шаг; скоро они  уже  бежали  и,  наконец,
помчались, перегоняя друг друга. Только у самого холма Сисс, бежавший позади
всех, первый замедлил шаг.
     Солнце  закатилось,  спустились  сумерки,  костры  на  фоне  подернутых
голубоватой дымкой далеких каштановых лесов казались ярко-красными, и голоса
на холме звучали весело. Эвдена лежала не шевелясь, поглядывая то  на  холм,
то на мясо, то снова на холм. Она  была  голодна,  но  прикоснуться  к  мясу
боялась. Наконец она потихоньку вернулась к Уг-Ломи.
     Услышав, как под ногами ее тихо зашуршали листья,  он  обернулся.  Лицо
его было в тени.
     - Ты принесла мне еду? - спросил он.
     Она ответила, что ничего не могла найти, но поищет еще, и пошла обратно
по львиной тропе, пока снова не увидела холм, но принудить себя  взять  мясо
она не могла: смутный инстинкт заставлял  ее  остерегаться  ловушки.  Эвдена
почувствовала себя очень несчастной.
     Она прокралась обратно к  Уг-Ломи  и  услышала,  как  он  ворочается  и
стонет. Тогда она снова повернула к  холму;  возле  мяса  в  темноте  что-то
шевелилось, и, всмотревшись пристальнее, она разглядела шакала. Вмиг  страха
Эвдены как не бывало: рассердившись, она выпрямилась во  весь  рост,  громко
крикнула и кинулась к жертвенному дару. Но споткнулась,  упала  и  услышала,
что шакал с рычанием убежал.
     Когда она поднялась, только ясеневое копье  лежало  на  земле,  а  мясо
исчезло. И вот она пошла обратно, чтобы всю ночь страдать от голода вместе с
Уг-Ломи; Уг-Ломи очень сердился, что она не принесла поесть, но  она  ничего
ему не рассказала о том, что видела.
     Прошло еще два дня, и они  совсем  изголодались,  но  тут  племя  убило
лошадь. С той же церемонией на ясеневом  копье  у  зарослей  была  оставлена
задняя нога, но на этот раз Эвдена не колебалась.
     Помогая себе жестами, она рассказывала обо всем Уг-Ломи, но  он  понял,
что она говорит, только  когда  доел  почти  все  мясо.  А  тогда  он  очень
развеселился.
     - Я - Айя, - сказал он. - Я - Лев. Я -  Большой  Пещерный  Медведь.  Я,
который раньше был просто Уг-Ломи. Я - Хитрый Вау. Это хорошо, что они  меня
кормят, потому что скоро я всех их убью!
     Сердце Эвдены наполнилось радостью, и она  смеялась  вместе  с  ним,  а
потом, довольная, доела остатки лошадиного мяса.
     И вот после этого Уг-Ломи приснился сон, и на следующий день  он  велел
Эвдене принести ему львиные зубы и  когти  -  столько,  сколько  она  сможет
найти, - и вырезать ему из ольхи дубинку. Он очень искусно  вставил  зубы  и
когти в дерево так, что острые концы торчали наружу. Это заняло у него много
времени, и вколачивая  зубы  в  дерево,  он  затупил  два  из  них  и  очень
рассердился и бросил всю эту штуку прочь; но после, с трудом волоча тело, он
подполз туда, куда кинул ее, и доделал дубинку; она вышла совсем не  похожей
на прежние  -  вся  утыканная  зубами.  В  тот  день  они  опять  ели  мясо,
принесенное племенем в жертву льву.
     Как-то раз (с тех пор как Уг-Ломи сделал  новую  дубинку,  дней  прошло
больше, чем пальцев у  человека  на  руках,  больше,  чем  можно  сосчитать)
Эвдена, пока он спал, лежала в зарослях и смотрела на становище. Уже три дня
им не приносили мяса. Но старуха пришла и возносила моления льву как обычно.
А в это время Си, маленькая подружка Эвдены и еще одна девочка - дочь первой
женщины, которую любил Сисс, - спустились по склону холма и стояли, глядя на
ее костлявую  фигуру,  а  затем  принялись  ее  передразнивать.  Эвдене  это
показалось очень забавным. Но тут старуха вдруг обернулась и увидела их.  На
миг все они застыли неподвижно, затем старуха с криком ярости  бросилась  на
детей, и все трое исчезли за гребнем холма.
     Но вот девочки снова появились в папоротниках на склоне.  Маленькая  Си
бежала впереди, она была легка на ногу,  но  другую,  визжавшую  от  страха,
старуха уже почти настигла. В это время на холме показался Сисс с  костью  в
руке, за ним почтительно следовали Бо и Кошачья Шкура, каждый с куском мяса,
и увидев, как разъярена старуха, они разразились смехом и  криками.  Старуха
схватила девочку, испустившую жалобный вопль, и стала  ее  бить,  а  девочка
громко  плакала,  и  все  это  было  для   мужчин   хорошим   послеобеденным
развлечением. Маленькая Си отбежала еще на несколько шагов и остановилась  -
страх боролся в ней с любопытством.
     Но тут появилась мать девочки, всклокоченная, запыхавшаяся, с камнем  в
руке. Старуха повернулась к ней, как разъяренная  кошка.  Несмотря  на  свои
годы, она еще могла потягаться с молодой, она - Главная Хранительница  Огня;
но, прежде чем она успела замахнуться, Сисс  закричал  на  нее,  и  поднялся
невероятный шум. Из-за гребня вынырнуло еще несколько лохматых голов. Эвдена
поняла, что все племя сейчас находилось в становище и пировало.  Старуха  не
посмела больше бить ребенка, который находился под защитой Сисса.
     Все кричали и бранились, даже маленькая Си. Внезапно старуха  выпустила
девочку и бегом кинулась к Си, потому что за Си некому было заступиться.  Си
только в последний миг догадалась, какая ей грозит опасность,  и,  вскрикнув
от ужаса, очертя голову бросилась от  старой  ведьмы,  не  разбирая  дороги,
прямо к логову льва. Но тут же, увидев, куда она бежит, свернула в  сторону,
к тростникам.
     Однако это была поистине удивительная старуха, столь же проворная,  как
и злая. Она поймала Си за развевавшиеся волосы в тридцати шагах от Эвдены. А
все племя со смехом и криками бежало вниз с холма в предвкушении интересного
зрелища.
     Сердце Эвдены дрогнуло, какое-то неведомое чувство шевельнулось  в  ней
и, думая только о Си, совсем забыв о страхе перед племенем, она выскочила из
своего убежища и бросилась к девочке. Старуха ее не видела,  она  в  упоении
хлестала маленькую Си по лицу, и вдруг что-то твердое и тяжелое ударило ее в
щеку. Она зашаталась и, обернувшись,  увидела  Эвдену,  раскрасневшуюся,  со
сверкающими гневом глазами. Старуха  взвизгнула  от  изумления  и  ужаса,  а
маленькая Си, так и не поняв, что произошло, стремглав  пустилась  бежать  к
пораженным людям своего племени. Они были  теперь  совсем  рядом,  появление
Эвдены заставило их забыть и без того уже угасший страх перед львом.
     В один миг Эвдена, бросив съежившуюся от страха старуху, догнала Си.
     - Си! - закричала она. - Си!
     Она подхватила остановившуюся  на  бегу  девочку,  прижала  к  себе  ее
исцарапанное ногтями личико и кинулась назад к своему логову, логову старого
льва. Старуха стояла, по пояс скрытая  тростником,  и  ожесточенно  поносила
Эвдену, но не осмелилась преградить ей путь. На повороте Эвдена оглянулась и
увидела, что мужчины криками сзывают друг друга,  а  Сисс  рысцой  бежит  по
проложенной львом тропе.
     Эвдена помчалась по узкому проходу в тростнике прямо к тому месту,  где
был Уг-Ломи. Нога его  уже  заживала;  разбуженный  криками,  он  сидел  под
деревом и тер глаза. Она подбежала к нему, его женщина, с  маленькой  Си  на
руках. Она задыхалась от страха.
     - Уг-Ломи! - закричала она. - Уг-Ломи, племя идет!
     Уг-Ломи оторопело смотрел на нее и на Си.
     Не спуская девочку с рук, Эвдена указала назад. В своем скудном  запасе
слов она пыталась найти те, которые объяснили бы  ему,  что  случилось.  Она
слышала, как перекликались мужчины.  Должно  быть,  они  остановились  перед
тростниковыми  зарослями.  Эвдена  опустила  Си  на  землю,  схватила  новую
дубинку, утыканную львиными зубами, и  вложила  ее  Уг-Ломи  в  руку,  затем
быстро подняла с земли лежавший в стороне Первый Топор.
     - О, - сказал Уг-Ломи, взмахнув над головой новой палицей,  но  тут  он
наконец все понял и, перевернувшись на живот, напряг свои силы и встал.
     Но стоял он не очень уверенно. Держась одной рукой за дерево, он только
чуть касался земли больной  ногой.  В  другой  руке  он  сжимал  палицу.  Он
взглянул на свое заживающее  бедро:  внезапно  тростник  зашелестел,  затих,
зашелестел снова, и, опасливо пригнувшись, подняв над головой обожженное  на
огне ясеневое  копье,  на  тропе  появился  Сисс.  Встретившись  взглядам  с
Уг-Ломи, он замер. Уг-Ломи забыл о ране в бедре.  Он  твердо  встал  на  обе
ноги. На землю упала капля. Он глянул вниз и увидел, что из подживающей раны
сочится кровь. Он смочил кровью ладонь,  чтобы  крепче  ухватить  палицу,  и
снова посмотрел на Сисса.
     - Ва! - закричал он и прыгнул вперед. Сисс настороженно следил за ним и
быстрым движением метнул снизу в Уг-Ломи копье. Но оно только вспороло  кожу
на руке, поднятой для защиты, и в тот же миг палица опустилась  -  встречный
удар, который Сиссу не суждено было оценить. Как бык под обухом мясника,  он
свалился к ногам Уг-Ломи.
     Бо тоже ничего не понял. До этого он считал себя в безопасности: с двух
сторон высокие стены тростника, а между ним и Уг-Ломи неодолимая преграда  -
Сисс. По пятам за Бо следовал Пожиратель Улиток, так что и  сзади  опасаться
было нечего. Бо был готов следовать за Сиссом, предоставив  ему  победу  или
смерть. Таково было его место, место Второго мужчины. И вот он  увидел,  как
толстый конец копья в руках у  Сисса  взметнулся  и  исчез,  затем  раздался
глухой удар, широкая спина впереди рухнула, и он оказался  лицом  к  лицу  с
Уг-Ломи, отделенным от него только телом простертого на земле вожака. Сердце
Бо покатилось в пропасть. Он держал  в  одной  руке  метательный  камень,  в
другой - копье, но Уг-Ломи не дал ему времени решить, что из них  пустить  в
ход.
     Пожиратель Улиток был проворней, к тому же Бо, когда  утыканная  зубами
палица опустилась ему на голову, не свалился ничком, как  Сисс,  а  медленно
осел на землю. Пожиратель Улиток быстро метнул копье прямо  вперед  и  попал
Уг-Ломи в плечо, а затем с отчаянным криком больно ударил его колющим камнем
по другой руке. Палица,  не  задев  врага,  со  свистом  рассекла  воздух  и
врезалась в тростник. Эвдена увидела, как Уг-Ломи, шатаясь, сделал несколько
шагов назад из узкого прохода на прогалину и,  споткнувшись  о  тело  Сисса,
упал; из плеча его на целый  фут  торчало  древко  ясеневого  копья.  И  тут
Пожиратель Улиток, которому она еще девочкой дала это прозвище,  получил  от
нее смертельную рану; когда вслед за копьем из зарослей тростника  появилось
его сияющее торжеством  лицо,  Эвдена,  с  молниеносной  быстротой  взмахнув
Первым Топором, угодила ему прямо в висок, и он свалился на  Сисса  рядом  с
распростертым на земле Уг-Ломи.
     Однако Уг-Ломи не успел еще подняться, когда из тростника выскочили два
брата Красноголовых - с копьями и камнями наготове, а сразу за ними -  Змея.
Одного Красноголового Эвдена ударила по шее, но свалить его ей  не  удалось;
покачнувшись, он только помешал удару своего брата, который целился  Уг-Ломи
в голову. Уг-Ломи мгновенно бросил палицу, схватил своего противника поперек
тела и со всего размаха швырнул на землю. Затем снова сжал  в  руке  палицу.
Красноголовый, которого чуть не сшибла с ног Эвдена, тут же  поднял  на  нее
копье,  и,  уклоняясь  от  удара,  она  невольно  отступила  в  сторону.  Он
колебался, не зная, кинуться ли на нее или на  Уг-Ломи,  повернул  голову  и
испуганно вскрикнул, увидев того совсем рядом, - через мгновение Уг-Ломи уже
сжимал его горло, и палица получила  свою  третью  жертву.  Когда  он  упал,
Уг-Ломи издал крик - крик торжества.
     Второй из Красноголовых лежал спиной к Эвдене  в  нескольких  шагах  от
нее, и по голове его текли струйки, еще более красные, чем  его  волосы.  Он
пытался встать на ноги. Эвдена думала  только  о  том,  чтобы  помешать  ему
подняться, она кинула в него  топор,  но  промахнулась  и  увидела,  как  он
повернул и, обежав маленькую Си, помчался сквозь тростник. На  мгновение  на
тропе показался Змея, но тут же она увидела его спину. В  воздухе  мелькнула
палица, и Эвдена заметила, как лохматая,  с  запекшейся  на  волосах  кровью
голова Уг-Ломи нырнула в заросли вслед за  Змеей.  И  тут  же  раздался  его
пронзительный, почти женский визг.
     Пробежав мимо Си к папоротнику, где торчала  рукоятка  топора,  Эвдена,
еле переводя дыхание, обернулась и вдруг увидела, что на поляне, кроме  нее,
осталось только три бездыханных тела. Воздух  звенел  от  криков  и  воплей.
Голова у нее кружилась, перед глазами все плыло, но тут ее  пронзила  мысль,
что на львиной тропе убивают Уг-Ломи, и, с  невнятным  возгласом  перескочив
через тело Бо, она помчалась вслед за Уг-Ломи. Поперек тропинки лежали  ноги
Змеи, его голова была скрыта в тростнике. Эвдена бежала,  пока  тропинка  не
повернула и не вывела ее на открытое место возле ольхи, и тут  она  увидела,
что оставшиеся в живых люди  племени  бегут  к  становищу,  рассыпавшись  по
склону, словно сухие листья, гонимые ветром. Уг-Ломи  уже  настигал  Кошачью
Шкуру.
     Но быстроногий Кошачья Шкура ускользнул от него; не смог он  догнать  и
молодого Вау-Хау, хотя преследовал его, пока не очутился далеко  за  холмом.
Уг-Ломи был полон воинственной ярости, а кусок копья, застрявший  у  него  в
плече, действовал на него,  как  шпора.  Убедившись,  что  ему  не  угрожает
опасность,  Эвдена  остановилась  и,  тяжело  дыша,  смотрела,  как  вдалеке
маленькие фигурки поспешно взбегают на холм и одна за другой  скрываются  за
его гребнем.
     Скоро она снова оказалась  в  одиночестве.  Все  произошло  удивительно
быстро. Дым Брата Огня ровным столбом  поднимался  над  становищем  к  небу,
точь-в-точь как еще недавно, когда старуха стояла на склоне, вознося моления
льву.
     Ей показалось, что прошло очень много времени, прежде чем Уг-Ломи снова
показался на вершине холма. Тяжело  переводя  дыхание,  он  с  торжествующим
видом подошел к Эвдене, стоявшей на том  самом  месте,  где  несколько  дней
назад племя оставило ее в жертву льву.  Волосы  падали  ей  на  глаза,  лицо
горело, в руке она сжимала окровавленный топор.
     - Ва! - закричал Уг-Ломи и потряс в воздухе палицей, теперь красной  от
крови, с налипшими волосами. Он с  признательностью  посмотрел  на  бившуюся
вместе с  ним  Эвдену.  И  она,  взглянув  на  него,  сияющего  от  счастья,
почувствовала,  как  слабость  разливается  по  ее  телу,  и   заплакала   и
засмеялась.
     При виде ее слез сердце Уг-Ломи сжала какая-то непонятная  ему  сладкая
боль. Но он только громче крикнул: 
<Ва!>
 - и потряс  топором.  Как  подобает
мужчине, он велел Эвдене следовать за собой и, размахивая палицей,  большими
шагами направился к становищу, словно  он  никогда  не  уходил  от  племени;
перестав плакать, Эвдена торопливо пошла за ним, как и подобает женщине.
     Так Уг-Ломи и Эвдена вернулись в становище, из которого за  много  дней
до того убежали от Айи.  Возле  костра  лежал  наполовину  съеденный  олень,
точь-в-точь как это было до того, как Уг-Ломи  стал  мужчиной,  а  Эвдена  -
женщиной. И вот Уг-Ломи сел и принялся есть, и Эвдена села рядом с ним,  как
равная, а все племя смотрело на них из безопасных  убежищ.  Через  некоторое
время одна из старших девочек, робея, пошла к ним с маленькой Си на руках, и
Эвдена позвала их и предложила им пищи. Но девочка испугалась и не  захотела
подходить к ним близко, хотя Си рвалась от нее  к  Эвдене.  А  потом,  когда
Уг-Ломи кончил есть,  он  задремал  и  наконец  заснул,  и  мало-помалу  все
остальные вышли из своих убежищ  и  приблизились  к  ним.  И  когда  Уг-Ломи
проснулся, все (если не считать  того,  что  нигде  не  было  видно  мужчин)
выглядело так, будто он никогда и не покидал племени.
     И вот что странно, хотя так это и было: пока Уг-Ломи сражался, он забыл
о раненой ноге и не хромал, но, после того как он отдохнул, он стал хромым и
хромал до конца своих дней.
     Кошачья Шкура, и второй из Красноголовых братьев,  и  Вау-Хау,  который
искусно обтачивал кремни, как это делал раньше его отец, убежали от Уг-Ломи,
и никто не знал, куда они скрылись. Но через два дня они пришли и,  сидя  на
корточках поодаль  в  папоротнике  под  каштанами,  смотрели  на  становище.
Уг-Ломи хотел было их прогнать, но гнев его уже остыл, и он  не  тронулся  с
места, и на закате они ушли. В тот же день  они  набрели  в  папоротнике  на
старуху, там, где Уг-Ломи наткнулся на нее, когда преследовал  Вау-Хау.  Она
лежала мертвая и в смерти стала еще безобразнее, но тело ее не было тронуто.
Шакалы и стервятники, отведав, оставили ее - она была поистине  удивительной
старухой!
     На следующий день мужчины пришли снова и сели ближе, и Вау-Хау держал в
руке двух кроликов, а Красноголовый - лесного голубя, но Уг-Ломи встал и  на
глазах у женщин насмехался над пришедшими.
     На третий день они сели еще ближе - у них не было ни камней, ни  палок,
только те же дары, что и накануне, а  Кошачья  Шкура  принес  форель.  В  те
времена людям редко удавалось поймать рыбу, но  Кошачья  Шкура  часами  тихо
стоял в воде и ловил ее без всякой  снасти.  И  на  четвертый  день  Уг-Ломи
дозволил им с миром вернуться в становище и принести с собой  пищу,  которую
они добыли. Форель съел Уг-Ломи. С этого дня и на многие годы  Уг-Ломи  стал
главой племени, и никто не осмеливался противиться его воле. А когда  пришло
его время, он был убит и съеден точно так же, как Айя.