-----------------------------------------------------------------------
Пер. - Р.Померанцева. В кн.: "Герберт Уэллс. Собрание сочинений
в 15 томах. Том 3". М., "Правда", 1964.
OCR & spellcheck by HarryFan, 6 March 2001
-----------------------------------------------------------------------
Рукопись, найденная в картонке
А картонка принадлежала Ефимии. Ее содержимое было варварски раскидано
обезумевшим мужем, которому до зарезу понадобился галстук и не хватало
выдержки и терпения дождаться, пока придет жена и разыщет пропажу.
Конечно, в картонке галстука не оказалось; хотя муж, как легко догадаться,
перерыл ее снизу доверху. Галстука там не было, зато в руки ему попалась
пачка бумаг, которые можно было просмотреть, чтобы скоротать время до
прихода Главного хранителя галстуков. К тому же всего интересней читать
то, что ненароком попадает вам в руки.
Уже то, что Ефимия берегла какие-то бумаги, было открытием. На первый
взгляд эти мелко исписанные страницы порождали мысль об измене, и поэтому
муж взялся за чтение, исполненный страхов, которые рассеялись, едва он
пробежал первые строчки. Он, так сказать, выполнял функцию полиции и тем
себя оправдывал. И он начал читать. Но что это?! "Она стояла на балконе;
позади нее было окно, а вельможный владелец замка ловил каждый взгляд ее
капризных очей, тщетно надеясь прочесть в них благосклонность и преодолеть
ее гордыню". Ничего похожего на измену!
Муж перелистнул страницу-другую - он начал сомневаться в своих
полицейских правах. За фразой - "...отвести ее к ее гордому родителю"
стояло написанное другими чернилами: "Сколько ярдов ковра, шириной в три
четверти ярда потребуется для того, чтобы застеклить комнату в шестнадцать
футов шириной и в двадцать семь с половиной футов длиной?" Тут он понял,
что читает великий роман, созданный Ефимией в шестнадцатилетнем возрасте.
Он уже что-то о нем слышал. Он держал в руках тетрадку, не зная, как
поступить, - его все еще мучила совесть.
- Вздор! - решительно сказал он себе. - Допустим, что от романа просто
не оторваться. Иначе мы выкажем пренебрежение к автору и его таланту.
С этими словами он плюхнулся в картонку прямо на груду вещей и,
устроившись поудобнее, стал читать и читал до самого прихода Ефимии. Но
она, узрев его голову и ноги, бросила несколько отрывочных и довольно-таки
обидных замечаний по поводу какой-то раздавленной шляпки, а потом стала
зачем-то силком вытаскивать его из картонки. Впрочем, это мои личные
огорчения. А нас занимают сейчас достоинства романа Ефимии.
Героем ее повести был венецианец, звавшийся почему-то Иван ди Сорно.
Насколько я мог установить, он и представлял собой весь род ди Сорно,
упомянутый в заглавии. Никаких других ди Сорно я не обнаружил. Как и
прочие герои повести, он был несметно богат и терзался глубокой печалью,
причины которой остались неясными, но, очевидно, таились в его душе.
Впервые он предстал перед нами, когда брел "...грустно поигрывая осыпанной
каменьями рукоятью кинжала... по темной аллее земляничных дерев и
остролистника, удивительно гармонировавшей с его сумрачным видом". Он
размышлял о своей жизни, которую влачил под тягостным бременем богатства,
не ведая чувства любви. Вот он "...идет по длинной великолепной
галерее...", "и сто поколений других ди Сорно, каждый с таким же горящим
взглядом и мраморным челом, взирают на него с той же грустной печалью" - и
вправду унылое зрелище! Кому бы оно не наскучило за столько дней! И вот он
решает отправиться странствовать. Инкогнито.
Вторая глава озаглавлена: "В старом Мадриде". Здесь ди Сорно,
закутавшись в плащ, дабы скрыть свой титул, "...бродит, грустный и
безучастный, в суетливой толпе". Но Гвендолен - гордая Гвендолен с балкона
- "...приметила его бледный и все же прекрасный лик". Назавтра, во время
боя быков, она "...бросила на арену свой букет и, обернувшись к ди Сорно
(совсем ей незнакомому, заметьте!)... глянула на него с повелительной
улыбкой". "В тот же миг он, не раздумывая, кинулся вниз, туда, где
метались быки и сверкали клинки тореро, а минуту спустя уже стоял перед
ней и с низким поклоном протягивал ей спасенные цветы". "О, прекрасный
сеньор! - сказала она. - Вряд ли эти бедные цветы стоили таких хлопот".
Весьма мудрое замечание. И тут я вдруг отложил рукопись.
Мое сердце исполнилось жалости к Ефимии. Вот о ком она мечтала! О
человеке редкой силы, с горящим взором, о человеке, который ради
возлюбленной может расшвырять быков, кинуться на арену и единым духом
взлететь обратно. И вот сижу я - грустная реальность, тщедушный писака в
комнатных туфлях, до смерти боящийся всякой скотины.
Бедная моя Ефимия! Мы так долго высмеивали и преследовали новый тип
женщины и так в этом преуспели, что боюсь, наши жены очень скоро
разочаровываются в нас, бедняжки. И пусть даже они сами себя обманывают,
им от этого не легче. Они мечтают о каких-то чудищах бескорыстия и
верности, о рослых светлокудрых Донованах и темноволосых Странствующих
рыцарях, почитающих своих дам, как святыню. И тут приходит всякий сброд,
вроде нас, грешных, которые сквернословят за завтраком, вытирают перья о
рукава сюртуков, пахнут табаком, дрожат перед издателями и отдают на
прочтение всему свету сокровенное содержимое их картонок. А ведь они - за
редким исключением - так берегут свое богатство! Они по-прежнему тайно
цепляются за мечты, которые мы у них отняли, и с таким тактом стараются
сохранить хоть что-то из прежних надежд и хоть чего-нибудь добиться от
нас. Лишь в редких случаях - как, например, в истории с раздавленной
шляпкой - они срываются на крик. Впрочем, даже тогда...
Но довольно прозы. Вернемся к ди Сорно.
Наш герой не воспылал страстью к Гвендолен, как, наверно, решил
неискушенный читатель. Он "холодно" ей ответил, и взор его на мгновение
задержался на ее камеристке - "прелестной Марго". Далее следуют сцены
любви и ревности под замковыми окнами с железными переплетами. У
прелестной Марго, хоть она и оказалась дочерью обедневшего принца, было
одно свойство, присущее всей на свете прислуге: она день-деньской глазела
в окно. Вечером после боя быков ди Сорно открылся ей в своих чувствах, и
она от души пообещала ему "научиться его любить"; с той поры он дни и ночи
"...гарцевал на горячем коне по дороге", проходившей у замка, где жила его
юная ученица. Это вошло у него в привычку; за три главы он проехал мимо
замка общим счетом семнадцать раз. Затем он стал умолять Марго бежать с
ним, "пока не поздно".
Гвендолен после яростной стычки с Марго, во время которой она обозвала
ее "паскудой" - весьма уместный лексикон для молодой дворянки! - "...с
несказанным презрением выплыла из комнаты", чтобы, к вящему изумлению
читателя, больше не появиться в романе, а Марго и ди Сорно бежали в
Гренаду, где им начала строить ужасные козни Инквизиция в лице
одного-единственного "монаха с горящим взором". Но тут женой ди Сорно
возжелала стать некая графиня ди Морно, которая мимоходом уже появлялась в
романе, а теперь решительно вышла на авансцену. Она обвинила Марго в
ереси, и вот Инквизиция, скрывшись под желтым домино, явилась на
бал-маскарад, разлучила влюбленных и увезла "прелестную Марго" в
монастырь. Сам не свой, ди Сорно вскочил в карету и стал носиться по
Гренаде от гостиницы к гостинице (лучше б он заглянул в участок!); нигде
не найдя Марго, он лишился рассудка. Он бегал повсюду и вопил: "Я безумен!
Безумен!" - что как нельзя больше свидетельствовало о его полном
помешательстве. В припадке безумия он дал согласие графине ди Морно "вести
ее под венец", и они поехали в церковь (почему-то все в той же карете), но
дорогой она выболтала ему свою тайну. Тогда ди Сорно выскочил из кареты,
"...расшвырял толпу" и, "размахивая обнаженным мечом, начал требовать свою
Марго у ворот Инквизиции". Инквизиция, в лице все того же испепеляющего
взглядом монаха, "...глядела на него поверх ворот" - позиция, без
сомнения, весьма неудобная. И в этот решающий миг домой вернулась Ефимия,
и начался скандал из-за раздавленной шляпки. Я и не думал ее давить.
Просто она была в той же картонке. А чтоб нарочно... Уж так само
получилось. Если Ефимии хочется, чтоб я ходил на цыпочках и все время
глядел, не лежит ли где ее шляпка, нечего было сочинять такой
увлекательный роман. Отнять у меня рукопись как раз в этом месте было
просто безжалостно. Я дошел только до середины, так что за поединком между
Мечом и Испепеляющим взглядом должно было последовать еще много событий.
Из случайно выпавшей страницы я узнал, что Марго закололась кинжалом
(разукрашенным каменьями), но обо всем, что этому предшествовало, я могу
лишь догадываться. Это придало повести особый интерес. Ни одну книгу на
свете мне так не хочется прочесть, как окончание романа Ефимии. И лишь
из-за того, что ей придется купить новую шляпку, она не дает мне его, как
я ни упрашиваю.
1898