Л. Троцкий.
МОРАЛИСТЫ И СИКОФАНТЫ ПРОТИВ МАРКСИЗМА

ТОРГОВЦЫ ИНДУЛЬГЕНЦИЯМИ И ИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЕ СОЮЗНИКИ. КУКУШКА В ЧУЖОМ ГНЕЗДЕ

Брошюра "Их мораль и наша" имеет, по крайней мере, ту заслугу, что заставила некоторых филистеров и сиконфантов раскрыться до конца. Об этом свидетельствуют уже первые полученные мною отзывы французской и бельгийской печати. Наиболее вразумительной в своем роде, является рецензия парижской католической газеты "Ла Круа": у этих людей есть своя система, и они не стыдятся ее защищать. Они - за абсолютную мораль и сверх того - за палача Франко: такова божья воля. Они имеют за своей спиной небесного Ассенизатора, который убирает и подчищает за ними все их гадости. Не мудрено, если они осуждают недостойную мораль революционеров, которые сами отвечает за себя. Но нас интересуют сейчас не профессиональные торговцы индульгенциями, а моралисты, которые обходятся без бога, пытаясь сами заменить его.

Брюссельская "социалистическая" газета "Ле Пепл" - вот где скрывается добродетель! - не нашла в нашей книжке ничего, кроме преступного рецепта создания тайных ячеек во имя самой безнравственной из всех целей: подорвать престиж и доходы бельгийской рабочей бюрократии. Можно, конечно, возразить, что эта бюрократия запятнана бесчисленными предательствами и прямыми хищениями (вспомним хотя бы историю "Рабочего банка"!); что она душит в рабочем классе всякий проблеск критической мысли; что по своей практической морали она ничуть не выше своей политической союзницы, католической иерархии. Но, во-первых, только очень плохо воспитанные люди могут напоминать о таких неприятных вещах; во-вторых, у всех этих господ, каковы бы ни были их маленькие грешки, имеются про запас самые высокие принципы морали: об этом уж заботится Генрик Де Ман, пред высоким авторитетом которого мы, большевики, не можем, конечно, найти никакого снисхождения.

Прежде, чем перейти к другим моралистам, остановимся на минуту на проспекте, выпущенном французским издательством о нашей книжке. По самой задаче своей проспект либо рекомендует книгу, либо, по крайней мере, объективно излагает ее содержание. Мы имеем пред собой проспект совсем другого типа. Достаточно привести один пример: "Троцкий думает, что его партия, некогда у власти, теперь в оппозиции, всегда представляла подлинный пролетариат, и он сам - подлинную мораль. Он заключает из этого, например, следующее: расстрел заложников приобретает совершенно различное значение в зависимости от того, дан ли приказ Сталиным или Троцким...". Этой цитаты вполне достаточно для оценки закулисного интерпретатора. Право контроля над проспектом есть бесспорное право автора. Но так как в данном случае автор - за океаном, то кто-то из "друзей" воспользовавшись, очевидно, неосведомленностью издателя, забрался в чужое гнездо и снес там свое яичко, - о, конечно, очень маленькое, почти девственное яичко. Кто автор проспекта? Виктор Серж, переводчик книжки и в то же время ее суровый цензор, легко может навести необходимую справку. Я не удивлюсь, если окажется, что проспект написан... не Виктор Сержем, конечно, но одним из его учеников, который подражает учителю и в мыслях и в стиле. А может быть, все-таки, самим учителем, т.-е. Виктором Сержем, в качестве "друга" автора?

"ГОТТЕНТОТСКАЯ МОРАЛЬ!"

Суварин и другие сикофанты немедленно, разумеется, подхватили цитированную фразу проспекта, которая избавляет их от необходимости утруждать себя поисками отравленных софизмов. Если Троцкий берет заложников, то это хорошо; если Сталин - то плохо. По поводу этой "готтентотской морали" нетрудно проявить благородное возмущение. Нет, однако, ничего легче, как обнаружить на самом свежем примере, пустоту и фальшь этого возмущения. Виктор Серж публично вступил в ПОУМ, каталанскую партию, которая имела на фронте гражданской войны свою милицию. На фронте, как известно, стреляют и убивают. Можно сказать поэтому: "убийство приобретает для В. Сержа совершенно различное значение в зависимости от того, дан ли приказ генералом Франко или вождями партии Виктора Сержа". Если б наш моралист попытался осмыслить свои собственные действия, прежде чем поучать других, он, вероятно, сказал бы по этому поводу: но ведь испанские рабочие боролись за освобождение народа, а банды Франко - за его закабаление! Никакого другого ответа Серж придумать не сможет. Другими словами он лишь повторит "готтентотский"*1 довод Троцкого в отношении заложников.
/*1 Не будем останавливаться на непристойном обычае презрительно третировать готтентов, чтоб тем лучезарнее представить мораль белых рабовладельцев. Об этом достаточно сказано в брошюре./

ЕЩЕ РАЗ О ЗАЛОЖНИКАХ

Возможно, однако, и даже вероятно, что наш моралист не захочет откровенно сказать то, что есть, а попытается извернуться: "убийство на фронте - одно, а расстрел заложников - другое!". Аргумент этот, как мы покажем дальше, просто глуп. Но станем на минуту на почву, предлагаемую нашим противником. Институт заложников, говорите вы, безнравственен "сам по себе"? Прекрасно, так и будем знать. Но этот институт практиковался во всех гражданских войнах старой и новой истории. Очевидно, он вытекает из природы гражданской войны. Отсюда можно сделать только один вывод, именно, что самая природа гражданской войны безнравственна. Такова точка зрения газеты "Ла Круа", которая считает, что нужно повиноваться властям, ибо власть от бога. А Виктор Серж? У него нет продуманной точки зрения. Снести яичко в чужое гнездо - это одно, а определить свое отношение к сложным историческим проблемам - совсем другое. Вполне допускаю, что люди столь высокой морали, как Азанья, Кабалеро, Негрин и Ко были против того, чтоб брать заложников из лагеря фашистов: и там и здесь - буржуа, связанные родством и свойством и уверенные, что они, даже в случае поражения, не только спасутся, но и будут иметь свой бифштекс. По своему они были правы. Но фашисты брали заложников из среды пролетарских революционеров, и пролетарии, со своей стороны, брали заложников из среды фашистской буржуазии, ибо они знали, чем грозит им или их братьям по классу всякое, даже частичное и временное поражение.

Виктор Серж не способен ответить себе самому, чего он собственно хочет: очистить ли гражданскую войну от института заложников или очистить человеческую историю от гражданской войны? Мелкобуржуазный моралист мыслит эпизодически, в розницу, клочками, будучи неспособен охватить явления в их внутренней связи. Искусственно выделенный вопрос о заложниках есть для него самостоятельная нравственная проблема, независимая от тех общих условий, которые порождают вооруженные столкновения между классами. Гражданская война есть самое крайнее выражение классовой борьбы. Пытаться подчинить ее абстрактным "нормам" означает на деле разоружать рабочих перед вооруженным до зубов врагом. Мелкобуржуазный моралист - младший брат буржуазного пацифиста, который хочет "гуманизировать" войну, запретив употребление газов, обстрел открытых городов и пр. Политически такие программы служат лишь для того, чтоб отвлекать мысли народа от революции, как единственного средства покончить с войной.

СТРАХ ПЕРЕД БУРЖУАЗНЫМ ОБЩЕСТВЕННЫМ МНЕНИЕМ

Запутавшийся моралист попытается, может быть, сослаться на то, что одно дело - "открытая" и "сознательная" борьба двух лагерей, а другое дело - захват не участвующих в борьбе лиц. Этот довод, есть, однако, лишь жалкая и неумная увертка. В лагере Франко сражались десятки тысяч обманутых и насильственно завербованных людей. Республиканские войска стреляли и убивали этих несчастных пленников реакционного генерала. Нравственно это или безнравственно? Да и помимо этого, нынешняя война, с дальнобойной артиллерией, авиацией, газами, наконец, со свитой опустошений, голода, пожаров, эпидемий, неизбежно влечет гибель сотен тысяч и миллионов людей, непосредственно не участвующих в борьбе, в том числе стариков и детей. В качестве заложников, берут, по крайней мере, лиц, связанных узами классовой и семейной солидарности с определенным лагерем или с вождями этого лагеря. При взятии заложников возможен сознательный выбор. Снаряд, выпущенный из пушки или сброшенный из аэроплана, направлен без выбора и может легко истребить не врагов, а друзей, или их отцов и детей. Почему же наши моралисты выделяют вопрос о заложниках и закрывают глаза на все содержание гражданской войны? Потому что они не очень мужественны. В качестве "левых", они боятся открыто рвать с революцией. В качестве мелких буржуа, они боятся разрушить мосты к официальному общественному мнению. В осуждении системы заложников они чувствуют себя в хорошем обществе - против большевиков. Об Испании они трусливо молчат. Против того, что испанские рабочие, анархисты и поумисты брали заложников, Виктор Серж будет протестовать... через 20 лет.

НРАВСТВЕННЫЙ КОДЕКС ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

К той же категории относится и другое открытие Виктора Сержа, именно: вырождение большевизма началось с того момента, когда ЧК получила право в закрытых заседаниях решать судьбу людей. Серж играет с понятием революции, пишет о ней поэмы, но не способен понять ее, как она есть.

Гласный суд возможен только в условиях устойчивого режима. Гражданская война есть состояние крайней неустойчивости общества и государства. Как нельзя печатать в газетах планы собственного штаба, так невозможно в гласных процессах раскрывать условия и обстоятельства заговоров, ибо они тесно связаны с ходом гражданской войны. При тайных судах возможности ошибок, несомненно чрезвычайно возрастают. Это означает лишь, признаем охотно, что обстановка гражданской войны неблагоприятна для отправления беспристрастного правосудия. А дальше что?

Мы предложили бы назначить В. Сержа председателем комиссии в составе, например, Марсо Пивера, Суварина, Вальдо Франко, М. Истмена, Мадлены Паз и пр. для выработки нравственного кодекса гражданской войны. Общий характер его ясен заранее. Оба лагеря обязуются не брать заложников. Остается в силе гласный суд. Для его правильного функционирования сохраняется на время гражданской войны полная свобода печати. Бомбардировка городов, как наносящая ущерб гласному судопроизводству, свободе печати и неприкосновенности личности, безусловно воспрещается. По тем же и многим другим причинам воспрещается употребление артиллерии. А так как винтовки, ручные гранаты и даже штыки бесспорно оказывают вредное действие на отдельную личность, как и на демократию в целом, то строжайше воспрещается употребление в гражданской войне, как холодного, так и горячего оружия.

Прекрасный кодекс! Великолепный памятник риторики Виктора Сержа и Мадлены Паз! Пока, однако, такой кодекс не принят к руководству всеми угнетателями и угнетенными, воюющие классы будут стремиться к победе всеми средствами, а мелкобуржуазные моралисты будут по прежнему путаться меж двух лагерей. Субъективно они сочувствуют угнетенным - в этом никто не сомневается. Объективно они остаются пленниками морали господствующего класса и пытаются навязать ее угнетенным, вместо того, чтобы помочь им выработать мораль восстания.

МАССЫ ТУТ НЕ ПРИ ЧЕМ

Виктор Серж открыл мимоходом причину крушения большевистской партии: излишний централизм, недоверие к идейной борьбе, недостаток свободолюбивого (libertaire, в сущности анархического) духа. Больше доверия к массам, больше свободы! Все это вне времени и пространства. Но массы вовсе не равны себе: есть массы революционные, есть массы пассивные, есть массы реакционные. Одни и те же массы в различные периоды воодушевлены разными чувствами и лозунгами. Именно поэтому необходима централизованная организация авангарда. Только партия, пользующаяся завоеванным авторитетом, способна преодолеть колебания самой массы. Наделять массу чертами святости и сводить свою программу к бесформенной "демократии" значит растворяться в классе, как он есть, превращаться из авангарда в арьергард и тем самым отказываться от революционных задач. С другой стороны, если диктатура пролетариата имеет вообще какой-либо смысл, то именно тот, что она вооружает авангард класса государственными средствами для отражения опасностей, в том числе и тех, которые исходят из отсталых слоев самого пролетариата. Все это азбучно; все это доказано опытом России, подтверждено опытом Испании.

Но секрет в том, что "требуя свободы для масс", Виктор Серж на самом деле требует свободы для себя и ему подобных, свободы от всякого контроля, всякой дисциплины, даже по возможности от всякой критики. "Массы" тут совершенно не при чем. Когда наш "демократ" мечется справа налево и слева направо, сея путаницу и скептицизм, то это кажется ему осуществлением спасительной свободы мысли. Когда же мы, с марксистской точки зрения, оцениваем шатания растерянного мелкобуржуазного интеллигента, то это кажется ему покушением на его индивидуальность. Тогда он вступает в союз со всеми путанниками во имя крестового похода против нашего деспотизма и нашего сектантства.

Внутренняя демократия революционной партии не самоцель. Она должна быть дополняема и ограничена централизмом. Для марксиста вопрос всегда стоит так: демократия - для чего, для какой программы? Рамки программы являются тем самым и рамками демократии. Виктор Серж требовал от Четвертого Интернационала, чтоб тот дал свободу действий всем путанникам, сектантам, центристам, типа ПОУМа, Верекена, Марсо Пивера, бюрократическим консерваторам, вроде Снефлита, и просто авантюристам, типа Р. Молинье. С другой стороны, Виктор Серж систематически помогает центристским организациям изгонять из своих рядом сторонников Четвертого Интернационала. Этот демократизм мы хорошо знаем: он покладист, уживчив, примирителен - направо, и в то же время придирчив, требователен и злобен - налево. Он просто представляет собою режим самообороны мелкобуржуазного центризма.

БОРЬБА ПРОТИВ МАРКСИЗМА

Если б Виктор Серж серьезно относился к проблемам теории, то он постеснялся бы, выступая в роли "новатора", тянуть нас назад к Бернштейну, Струве и всем тем ревизионистам прошлого столетия, которые пытались привить марксизму кантианство, иначе говоря, подчинить классовую борьбу пролетариата принципам, якобы возвышающимся над ней. Как и сам Кант, они изображали "категорический императив" (идею долга), как некоторую абсолютную для всех норму морали. В действительности дело идет о "долге" по отношению к буржуазному обществу. Бернштейн, Струве, Форлендер, относились к теории по своему серьезно; они открыто требовали возвращение к Канту. Виктор Серж и ему подобные не чувствуют ни малейших обязательств по отношению к научной мысли. Они ограничиваются намеками, инсинуациями, в лучшем случае, беллетристическими обобщениями... Однако, если довести их собственные мысли до конца, то кажется, что они принялись за старое, давно скомпрометированное дело: обуздать марксизм при помощи кантианства; парализовать социалистическую революцию "абсолютными" нормами, которые на самом деле представляют философское обобщение интересов буржуазии, правда, не нынешней, а покойной буржуазии эпохи свободной торговли и демократии. Империалистская буржуазия соблюдает эти нормы еще меньше, чем ее либеральная бабушка. Но она благосклонно смотрит на то, как мелкобуржуазные проповедники вносят путаницу, смуту и колебания в ряды революционного пролетариата. Главная цель не только Гитлера, но и либералов и демократов: скомпрометировать большевизм в такое время, когда его историческая правота грозит стать совершенно очевидной массам. Большевизм, марксизм - вот враг!

Когда "брат" Виктор Баш, первосвященник демократической морали, совершал, при помощи своего "брата" Розенмарка, подлоги в защиту московских процессов и был публично уличен, тогда, бия себя в грудь, он воскликнул: "Я пристрастен? я всегда разоблачал террор Ленина и Троцкого". Баш прекрасно вскрыл внутреннюю пружину моралистов демократии: одни из них могут молчать о московских процессах, другие могут нападать на процессы, третьи могут защищать процессы; но их общая забота состоит в том, чтобы использовать процессы для осуждения "морали" Ленина и Троцкого, т.-е. методов пролетарской революции. В этой области - они родные братья.

Цитированный выше скандальный проспект говорит, что я излагаю взгляды на мораль, "опираясь на Ленина". Эту неопределенную фразу, которую воспроизвели другие издания, можно понять в том смысле, что я развиваю теоретические положения Ленина. Но Ленин, насколько я знаю, не писал о морали. Виктор Серж на самом деле хочет сказать совсем другое, именно, что мои безнравственные идеи представляют обобщение практики "аморалиста" Ленина. Он хочет личность Ленина скомпрометировать моими суждениями, а мои суждения - личностью Ленина. Он подделывается попросту под ту общую реакционную тенденцию, которая направлена против большевизма и марксизма в целом.

СИКОФАНТ СУВАРИН

Экс-пацифист, экс-коммунист, экс-троцкист, экс-демократо-коммунист, экс-марксист... почти экс-Суварин с тем большей наглостью атакует пролетарскую революцию и революционеров, чем меньше он сам знает, чего хочет. Этот человек любит и умеет собирать цитаты, документы, запятые и кавычки, составлять досье и обладает сверх того изощренным стилем. Сперва он надеялся, что этого багажа будет достаточно на всю жизнь. Но затем вынужден был убедиться, что нужно еще уметь мыслить... Его книга о Сталине, несмотря на обилие интересных цитат и фактов, является авто-свидетельством о собственной бедности. Суварин не понимает ни того, что такое революция, ни того, что такое контрреволюция. Он применяет к историческому процессу критерии мелкого резонера, раз навсегда обидевшегося на порочное человечество. Диспропорция между его критицизмом и творческим бессилием разъедает его, как кислота. Отсюда постоянное ожесточение и отсутствие элементарной добросовестности в оценке идей, людей и событий, прикрываемое сухим морализированием. Как все мизантропы и циники, Суварин органически тяготеет к реакции.

Порвал ли Суварин открыто с марксизмом? Мы об этом никогда не слышали. Он предпочитает двусмысленность: это его родной элемент. "Троцкий... - пишет он в рецензии о моей брошюре - садится снова на своего конька классовой борьбы". Для вчерашнего марксиста классовая борьба есть... "конек Троцкого". Немудрено, если сам Суварин предпочитает садиться на дохлую собаку вечной морали. Марксистской концепции он противопоставляет "чувство справедливости... не взирая на классовые различия". Утешительно, по крайней мере, сознавать, что наше общество основано на "чувстве справедливости". Во время ближайшей войны Суварин будет несомненно излагать свое открытие солдатам в траншеях, а пока что - инвалидам последней войны, безработным, покинутым детям и проституткам. Признаемся заранее: если его при этом побьют, то наше "чувство справедливости" будет не на его стороне...

Критическая заметка этого бесстыдного апологета буржуазной справедливости, "не взирая на классовые различия", полностью опирается на... проспект, вдохновленный Виктором Сержем. В свою очередь этот последний во всех своих "теоретических" попытках не идет дальше половинчатых заимствований у Суварина. И все-таки у последнего есть преимущество: он договаривает то, чего Виктор Серж пока еще не смеет сказать.

С поддельным негодованием - у этого человека нет ничего настоящего - Суварин пишет, что, так как Троцкий осуждает мораль демократов, реформистов, сталинцев и анархистов, выходит, что спасительницей нравственности является только "партия Троцкого", а так как эта партия "не существует", то в конце концов воплощением морали является сам Троцкий. Как же не похихикать на эту тему? Суварин воображает, видимо, будто он умеет различать то, что существует, от того, что не существует. Это очень просто, пока дело идет об яичнице и подтяжках. Но в масштабах исторического процесса такое различение Суварину явно не по плечу. "Существующее" рождается или умирает, развивается или разлагается. Понять существующее может лишь тот, кто понимает его внутренние тенденции.

Число людей, которые заняли с начала последней империалистской войны революционную позицию, можно было перечесть по пальцам. Разные оттенки шовинизма охватили почти безраздельно все поле официальной политики. Либкнехт, Люксембург, Ленин казались бессильными одиночками. Можно ли, однако, сомневаться в том, что их мораль была выше собачьей морали "священного единения?". Революционная политика Либкнехта вовсе не была "индивидуалистична", как казалось тогда среднему патриотическому филистеру. Наоборот, Либкнехт, и только он, отражал и предвосхищал глубокие подпочвенные течения в массах. Дальнейший ход событий подтвердил это полностью. Не бояться сегодня полного разрыва с официальным общественным мнением, чтоб завоевать себе право дать завтра выражение мыслям и чувствам восставших масс, это особый вид существования, который отличается от эмпирического существования коптителей неба. Под обломками надвигающейся катастрофы погибнут все партии капиталистического общества, все его моралисты и все его сикофанты. Единственная партия, которая выживет - это Партия Мировой Социалистической Революции, хотя слепорожденным резонерам она сегодня кажется несуществующей, как во время последней войны им казалась несуществующей партия Ленина и Либкнехта.

РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ И НОСИТЕЛИ МАРАЗМА

Энгельс писал некогда, что он с Марксом всю жизнь свою оставались в меньшинстве и "очень хорошо себя при этом чувствовали". Такие периоды, когда движение угнетенного класса поднимается до уровня общих задач революции, представляют в истории редчайшее исключение. Поражения угнетенных гораздо чаще, чем победы. После каждого поражения наступает долгий период реакции, отбрасывающий революционеров в состояние жестокой изолированности. Мнимые революционеры, "рыцари на час", по выражению русского поэта, либо открыто предают в такие периоды дело угнетенных, либо мечутся в поисках спасительной формулы, которая позволила бы им не рвать ни с одним из лагерей. Найти в наше время примирительную формулу в области политической экономии или социологии немыслимо: классовые противоречия бесповоротно ниспровергли формулу либеральных "гармонистов" и демократических реформистов. Остается область религии или трансцендентальной морали. Русские "социалисты-революционеры" пытаются спасти демократию союзом с церковью. Марсо Пивер заменяет церковь масонской ложей. Виктор Серж, видимо, еще не вступил в ложу, но без труда находит общий язык с Пивером против марксизма.

Два класса решают судьбу современного общества: империалистская буржуазия и пролетариат. Последним ресурсом буржуазии является фашизм, который заменяет социальные и исторические критерии биологическими и зоологическими, чтоб освободить себя таким путем от всех и всяких ограничений в борьбе за капиталистическую собственность. Спасти культуру может только социалистическая революция. Пролетариату нужна вся его сила, вся решимость, вся смелость, вся страсть, вся беспощадность, чтоб совершить переворот. Прежде всего ему необходима полная независимость от фикций религии, "демократии" и трансцендентальной морали, - от духовных кандалов, созданных врагом для его приручения и закабаления. Нравственно то, и только то, что подготовляет полное и окончательное низвержение империалистского зверства. Благо революции - высший закон!

Ясное понимание взаимоотношения двух основных классов: буржуазии и пролетариата в эпоху их смертельной схватки, раскрывает нам объективный смысл роли мелкобуржуазных моралистов. Главной их чертой является их бессилие: социальное - в силу экономической деградации мелкой буржуазии; идейное - в силу испуга мелкого буржуа перед чудовищной разнузданностью классовой борьбы. Отсюда стремление мелкого буржуа, и образованного и невежественного, обуздать классовую борьбу. Если это не удается при помощи вечной морали - а это не может удаться - мелкий буржуа бросается в объятия фашизма, который обуздывает классовую борьбу мифом и топором. Морализм Виктора Сержа и ему подобных есть мост от революции к реакции. Суварин уже по ту сторону моста. Малейшая уступка подобным тенденциям означает начало капитуляции перед реакцией. Пусть эти носители маразма внушают правила морали Гитлеру, Муссолини, Чемберлену и Даладье. С нас достаточно программы пролетарской революции.

Л. Троцкий.
Койоакан, 9 июня 1939 г.
 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 77-78.