Л. Троцкий.
ПО ПОВОДУ СУДЬБЫ РУДОЛЬФА КЛЕМЕНТА

1. Я получил по почте через Нью-Йорк, 1-го августа, немецкое письмо, за подписью "Фредерик". Письмо датировано 14-ым июля, без указания места отправления. На внутреннем конверте значится надпись по-немецки "для Л. Д.". Необходимо выяснить, откуда и каким путем письмо пришло в Нью-Йорк.

2. Свои письма ко мне Клемент начинал словами: "дорогой товарищ Л. Д.". Настоящее письмо начинается с обращения: "господин Троцкий". Это обращение должно, очевидно, соответствовать враждебному тону письма, которое извещает о "разрыве отношений".

3. Почерк письма очень похож на почерк Клемента. Однако, при более внимательном сравнении с его старыми письмами, разница бросается в глаза. Почерк последнего письма не свободный, а натянутый, не ровный; отдельные буквы слишком тщательно выписаны, другие, наоборот, неуверенно смазаны. Отсутствие помарок и тщательная расстановка слов, особенно в конце строк, показывают с несомненностью, что письмо представляет собой копию с черновика. Написано ли письмо действительно Клементом? Я не берусь отрицать это категорически. Почерк похож, если брать каждую букву в отдельности; но рукопись в целом лишена естественности и свободы. Если это почерк Клемента, то письмо написано в совершенно исключительных обстоятельствах; скорее, однако, это искусная подделка.

4. С точки зрения почерка обращают на себя внимание обращение и подпись. Они явно написаны в другое время (другой оттенок чернил) и несколько отличным почерком. Одно из двух: либо автор письма долго колебался, какое обращение поставить и как подписаться, и разрешил этот вопрос лишь после того, как письмо было закончено; либо фальсификатор имел перед собой готовые образцы этих слов: Троцкий и Фредерик в старой переписке, тогда как все остальное письмо он должен был составлять из отдельных букв. Отсюда большая естественность и свобода в начертании обращения и подписи.

5. Имя "Фредерик", в виде подписи, трудно объяснить. Правда, этим псевдонимом Клемент действительно пользовался, но года два тому назад оставил его, когда заподозрил, что имя это стало известно ГПУ или Гестапо. Письма, которые я получал от Клемента в Мексике, за последние полтора года, подписаны либо "Адольф", либо "Камиль", никогда - "Фредерик". Что могло бы заставить Клемента вернуться к давно покинутому псевдониму, особенно в письме ко мне? Здесь естественно напрашивается гипотеза, что в руках тех, которые подделывали письмо, были старые письма Клемента, за подписью "Фредерик", и что они не знали об изменении псевдонима. Это обстоятельство имеет для расследования очень важное значение.

6. В содержании письма имеются как бы два слоя, которые механически соединены один с другим. С одной стороны, письмо повторяет грязные фальсификации ГПУ на счет моей связи с фашизмом, сношений с Гестапо и проч., с другой стороны, оно критикует мою политику, как бы исходя из интересов 4-го Интернационала, и пытается таким путем дать объяснение "повороту" Клемента. Эта двойственность проходит через все письмо.

7. То, что письмо говорит о моих вымышленных беседах с Клементом по поводу допустимости "временных уступок фашистским верхам во имя пролетарской революции", представляет собой лишь запоздалое повторение соответственных "признаний" на московских процессах. Ни одной живой, конкретной черты "Фредерик" даже не пытается внести в московский подлог. Более того, он прямо заявляет, что "блок" с фашизмом был заключен на "достаточно неясной для меня (Фредерика) основе", как бы отказываясь, таким образом, заранее от попытки понять или объяснить методы, задачи и цели фантастического блока. Выходит, что я в свое время счел почему-то необходимым посвятить "Фредерика" в свой союз с Берлином, но не посвятил его в существо этого союза. Другими словами, моя "откровенность" имела своей единственной целью оказать услугу ГПУ.

"Фредерик" пишет дальше по тому же поводу: "то, что вы называли использованием фашизма, было прямым сотрудничеством с Гестапо". В чем это сотрудничество состояло, и как именно "Фредерик" узнал о нем, об этом ни слова. В этой своей части "Фредерик" строго следует бесстыдным приемам Вышинского - Ежова.

8. Дальше идут обвинения "внутреннего" порядка, долженствующие мотивировать разрыв Клемента с Четвертым Интернационалом и со мной лично. Любопытно, что эта часть письма начинается со ссылки на мои "бонапартистские манеры", т.-е. как бы возвращает назад эпитет, применяемый мною к сталинскому режиму. Все обвинения в процессах против троцкистов построены, кстати сказать, по этому типу: Сталин перелагает на своих политических противников те преступления, в которых он сам виноват, или те обвинения, которые ему предъявляются. Вышинский, ГПУ и агенты последнего давно уже производят эту операцию почти автоматически. "Фредерик" покорно следует строго установленным образцам.

9. Письмо перечисляет далее отрицательные последствия моих "бонапартистских" методов. "Нас покинули в свое время, - говорит он, - Нин, Роман Вейль, Яков Франк". Соединение этих трех имен неожиданно. Роман Вейль и Яков Франк открыто вернулись в свое время к Коминтерну после того, как некоторое время пытались действовать в наших рядах, как тайные агенты Коминтерна. Наоборот, Андрей Нин, после разрыва с нами, сохранил независимую позицию, оставался враждебен Коминтерну, и пал жертвой ГПУ. Клемент отлично знает это различие. Но "Фредерик" его игнорирует или не знает.

10. "Вы отдали, - продолжает "Фредерик", - ПОУМ на растерзание сталинцам". Эта фраза совершенно загадочна, чтоб не сказать, бессмысленна. Несмотря на открытый разрыв ПОУМа с Четвертым Интернационалом, ГПУ преследует членов ПОУМа именно как "троцкистов"; другими словами ПОУМ подвергается "растерзанию" на тех же основаниях, как и сторонники Четвертого Интернационала. Загадочная фраза "Фредерика" продиктована, очевидно, стремлением восстановить против троцкизма тех членов ПОУМа, которые еще не убиты ГПУ.

11. Не менее фальшивый характер имеют обвинения, относящиеся к более позднему времени. "Недавно покинули организацию люди, как Снефлит и Верекен, которые обнаружили в испанском вопросе столь большое политическое чутье и мудрость". Снефлит и Верекен обнаружили, на самом деле, свою симпатию к ПОУМу, который был обвинен сталинцами в связи с фашизмом. Выходит, таким образом, что "Фредерик", с одной стороны, солидаризуется с ПОУМом, Снефлитом и Верекеном, а с другой стороны, повторяет обвинения против противников ГПУ (в том числе, следовательно, и ПОУМа) в связях с фашизмом. К этому надо прибавить, что на протяжении последних лет Клемент не раз дружески упрекал меня в своих письмах в слишком снисходительном и терпеливом отношении к Снефлиту и Верекену. Но об этом "Фредерик", очевидно, ничего не знает.

12. "Нас покинули, - продолжает он, - Молинье, Ян Бур, со своей группой, Рут Фишер, Маслов, Брандлер и другие". В этом ряду прежде всего бросается в глаза имя Брандлера, который никогда не принадлежал к троцкистскому лагерю, наоборот, всегда был его непримиримым и открытым врагом. Об его вражде свидетельствуют годы открытой борьбы, в которой он неизменно защищал сталинизм против нас. Клемент слишком хорошо знал политическую фигуру Брандлера и его отношение к нам. Он слишком хорошо знал, с другой стороны, внутреннюю жизнь Четвертого Интернационала. Почему, для чего и зачем "Фредерик" вставил имя Брандлера в список лиц, которые принадлежали к нашему движению, а затем порвали с ним? Возможны два объяснения. Если допустить, что письмо написано Клементом, остается предположить, что он писал под дулом револьвера и включил имя Брандлера для того, чтоб показать вынужденный характер своего письма. Если же исходить из того, что письмо подделано, то объяснение подсказывается всей техникой ГПУ, в которой невежество сочетается с наглостью. На московских процессах все противники Сталина валились в одну кучу. В число членов никогда не существовавшего "право-троцкистского блока" оказывались включены не только Бухарин, но и Брандлер, и даже Суварин. По этой самой логике Брандлер попал в число лиц, порвавших с Четвертым Интернационалом, к которому он никогда не принадлежал.

13. "Ребячество думать, - продолжает "Фредерик", - что общественное мнение даст успокоить себя простым заявлением, что все они агенты ГПУ". Эта фраза еще менее понятна. Никто из нас никогда не говорил, что Нин и другие вожди ПОУМа, истребляемые ГПУ, сами являются агентами ГПУ. То же относится и к остальным перечисленным в письме лицам, кроме Романа Вейля, открыто зарекомендовавшего себя деятельностью на службе ГПУ. Клемент прекрасно знал, что никто из нас не выдвигал подобного бессмысленного обвинения против перечисленных в письме лиц. Но дело в том, что "Фредерик" пытается мимоходом взять под защиту американца Карльтона Бильса и других друзей и агентов ГПУ. Ему нужно, поэтому, скомпрометировать самое обвинение в связи с ГПУ. Отсюда грубая уловка, при помощи которой заподазривание переносится - от моего имени - на таких лиц, к которым оно заведомо относиться не может. Это опять таки стиль Сталина - Вышинского - Ягоды - Ежова.

14. Имя Бильса написано в письме неправильно: Bills. Так мог написать это имя человек, не знающий английской (Beals) транскрипции. Между тем Клемент хорошо знает английский язык, знает имя Бильса и очень педантичен в начертании имен.

15. Немецкий язык письма правилен; но он представляется мне гораздо более примитивным и неуклюжим, чем язык Клемента, который обладает способностью стилиста.

16. Заслуживает далее пристального внимания ссылка на предстоящую международную конференцию, при помощи которой я надеюсь, по словам письма, "спасти положение" Четвертого Интернационала. На самом деле, инициатором созыва конференции, как видно из обильной корреспонденции, являлся Клемент, принимавший самое активное участие в ее подготовке. ГПУ, поскольку оно было посвящено во внутренние дела Четвертого Интернационала (на основании печати, внутренних бюллетеней, а может быть и секретных агентов) могло надеяться, при помощи захвата Клемента незадолго до конференции, сорвать подготовительную работу и помешать самой конференции.

17. В той же части письма заключается ссылка на предложение включить Вальтера Хельда в Интернациональный Секретариат, "очевидно по указанию "оттуда". Другими словами, автор письма хочет сказать, что Вальтер Хельд является агентом Гестапо. Бессмысленность этого намека ясна для всякого, кто знает Хельда. Но набросить тень на одного из видных сторонников Четвертого Интернационала, естественно, входит в планы ГПУ.

18. Письмо кончается словами: "у меня отнюдь нет намерения открыто выступать против вас: с меня всего этого довольно, я устал от всего этого. Я ухожу и очищаю свое место Вальтеру Хельду". Лживость этих фраз совершенно очевидна: "Фредерик" не стал бы писать свое письмо, если бы он или его хозяева не собирались так или иначе использовать письмо в дальнейшем. Каким именно образом? Это пока еще неясно. Возможно, в частности, на барселонском процессе против "троцкистов", при закрытых дверях. Но вероятно также и для более серьезной цели.
 

Какие выводы вытекают из произведенного выше анализа? В первый момент по получении письма у меня почти не было сомнений, что оно написано рукой Клемента, только в крайне нервном состоянии. Мое впечатление объясняется тем, что я привык получать письма от Клемента и не имел никогда основания сомневаться в их подлинности. Чем больше я, однако, всматривался в текст, чем больше сравнивал его с предшествующими письмами, тем больше я стал склоняться к тому, что письмо представляет собой лишь искусную подделку. У ГПУ нет недостатка в специалистах всякого рода. Мой друг Диего Ривера, у которого тонкий глаз художника, совершенно не сомневается, что почерк подделан. К разрешению этого вопроса можно и должно привлечь экспертов-графологов.

Если будет установлено, как я думаю, что письмо подделано, все остальное станет ясным само собой: Клемент был похищен, увезен и, вероятно, убит; ГПУ сфабриковало письмо, изображающее Клемента изменником Четвертому Интернационалу, может быть, с целью возложить ответственность за убийство Клемента на "троцкистов". Все это вполне в нравах международной сталинской шайки. Этот вариант я считаю наиболее вероятным.

Первоначально, как уже сказано, я предполагал, что письмо написано Клементом - под револьвером, или в страхе за судьбу близких ему людей, вернее, не написано, а списано с оригинала, предъявленного ему агентами ГПУ. В случае подтверждения этой гипотезы, не исключена возможность того, что Клемент еще жив, и что ГПУ попытается извлечь из него в ближайшем будущем другие "добровольные" признания. Ответ общественного мнения на такого рода "признания" диктуется сам собой: пусть Клемент, если он жив, выступит открыто пред лицом полиции, судебных властей, или беспристрастной комиссии и расскажет все, что знает. Можно предсказать заранее, что ГПУ ни в каком случае не выпустит Клемента из своих рук.

Теоретически возможно и третье предположение, именно, что Клемент вдруг радикально изменил свои взгляды и добровольно перешел на сторону ГПУ, причем сделал из этого перехода все практические выводы, т.-е. согласился поддерживать все подлоги этого учреждения. Можно пойти еще дальше и предположить, что Клемент всегда был агентом ГПУ. Однако, все факты, включая и письмо от 14-го июля, делают эту гипотезу совершенно невероятной. Клемент имел не раз возможность оказать ГПУ крупнейшие услуги, поскольку дело касалось моей жизни, жизни Льва Седова, судьбы моих сотрудников или моих документов. Он имел возможность выступить во время московских процессов со своими "разоблачениями", которые в те дни произвели бы во всяком случае неизмеримо большее впечатление, чем сейчас. Между тем, во время процессов Клемент делал все, что мог, для разоблачения подлога, деятельно помогая Седову в собирании материалов. Клемент проявлял большую преданность интересам движения и серьезный теоретический интерес при обсуждении всех спорных вопросов. Его перу принадлежат ряд статей и писем, показывающих, что к программе Четвертого Интернационала он относился очень серьезно и даже страстно. Подделывать в течение ряда лет преданность движению и теоретический интерес - задача более, чем трудная.

Столь же трудно принять гипотезу о "внезапном" повороте в течение последнего времени. Если б Клемент добровольно перешел на сторону Коминтерна и ГПУ, - все равно из каких побуждений, - у него не было бы ни малейших оснований скрываться. Упомянутые выше Роман Вейль и Яков Франк, как и Сенин, брат Вейля, отнюдь не скрывались после своего поворота; наоборот, выступали открыто в печати, причем Вейль и Сенин (братья Соболевич) даже сделали карьеру. Наконец, Клемент, как человек способный и осведомленный, должен был бы, в случае добровольного перехода на сторону Коминтерна, написать гораздо более толковое письмо, без явных несообразностей и бессмыслиц, которые легко опровергнет каждый судебный следователь, каждая беспристрастная комиссия, вооруженные необходимыми документами.

Таковы соображения, которые приводят к выводу, что Клемент был захвачен ГПУ, и что письмо его ко мне представляет фальсификацию, сфабрикованную специалистами ГПУ. Опровергнуть эту единственную приемлемую гипотезу очень легко: "Фредерик" должен выйти из своего убежища и выступить с открытыми обвинениями. Если он этого не сделает, значит Клемент в когтях ГПУ, а может быть уже и "ликвидирован", по примеру многих других.

Главная обязанность по раскрытию загадки исчезновения Рудольфа Клемента ложится на французскую полицию. Попытаемся надеяться, как это ни трудно, что она окажется на этот раз более настойчивой и удачливой, чем в раскрытии всех предшествующих преступлений ГПУ на французской почве.

Л. Троцкий.
Койоакан, 3 августа 1938 г.

P. S. Все предшествующее было написано, когда я получил из Парижа, от 21-го июля, письмо от тов. Русса, которое каждой строкой своей подтверждает сделанные выше выводы.

1. Тов. Русс получил копию адресованного мне письма, но за подписью: "Рудольф Клемент" и "Адольф". Предполагая, что та же подпись значится в оригинале, адресованном мне, тов. Русс выражает законное удивление, почему письмо подписано именем "Адольф", а не "Камиль", как Клемент подписывался за весь последний период. В борьбе со шпионажем ГПУ и Гестапо, Клемент три раза менял за последние годы псевдонимы, в таком порядке: Фредерик, Адольф, Камиль. ГПУ явно попалось в ловушку. Располагая именами: Клемент, Фредерик и Адольф, оно для большей убедительности поставило под разными копиями все три имени (что само по себе бессмысленно), но не поставило того единственного имени, которым Клемент действительно подписывался в течение последнего периода.

2. 8-го июля, т.-е. за пять дней до исчезновения Клемента, у него в метро исчез портфель с бумагами. Разыскать портфель, разумеется, не удалось. Клемент, который хорошо знал, что ГПУ распоряжается в Париже, как у себя дома, немедленно сообщил о похищении портфеля всем секциям Четвертого Интернационала, предлагая им прекратить посылку писем по старым адресам.

3. 15-го июля, после получения от "Адольфа" письма с почтовым штемпелем Перпиньян, французские товарищи посетили квартиру Клемента: его стол оказался приготовлен для еды, все вещи были на месте, ни малейших признаков подготовки к отъезду! Важность этого обстоятельства не требует пояснений.

4. Тов. Русс указывает, что адрес на конверте из Перпиньяна написан так, как пишут только русские, т.-е. сперва имя города, затем, внизу конверта, имя улицы. Можно считать безусловно установленным, что, как немец и европеец, Клемент никогда не писал таким образом адресов.

5. Почему, спрашивает тов. Русс, имя Бильса написано так, как его пишут по-русски, иначе сказать: русская транскрипция написана просто латинскими буквами?

Опуская другие замечания письма (Русс и другие французские товарищи сами доведут свои соображения до сведения общественного мнения и французских властей), я ограничиваюсь теперь констатированием того, что первые фактические сведения, полученные непосредственно из Франции, полностью подкрепляют вывод, к которому я пришел на основании анализа письма за подписью "Фредерик": Рудольф Клемент похищен ГПУ!

Л. Троцкий.
4-го августа 1938 г.
 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 68-69.