Л. Троцкий.
ПОЗОР!

"Экспертиза" адвоката Розенмарка (кто он такой?) по поводу процесса представляет один из самых скандальных документов нашего времени. Торжественное опубликование этого документа налагает неизгладимое пятно на французскую Лигу защиты прав человека. Самое это имя звучит в данной связи, как издевательство.

В Москве разыграна кровавая судебная комедия по тексту, который в течение ряда лет подготовляли, комбинировали и исправляли Сталин и его ГПУ. Подготовка этого процесса была в основных чертах предсказана мною и другими печатно - задолго не только до самого процесса, но и до убийства Кирова. Важнейшие этапы подготовки, в частности, разные стадии выжимания "признаний", были опять-таки открыто разоблачены мною и другими на страницах печати в течение последних 8-9 лет. Заграницей живут десятки людей, начиная с французского министра-президента Леона Блюма, которые располагают неоценимыми сведениями и материалами для разоблачения подлой мистификации ГПУ. Заграницей же находятся два важнейших "обвиняемых", я и мой сын. Все эти факты не существуют для Розенмарков. Они пользуются только и исключительно документами ГПУ, т.-е. организаторов юридического убийства. Они выступают, как усердные комментаторы обвинительной речи Вышинского, грязного субъекта, который уступает Фуше в ловкости, но не в подлости.

Чтоб подчеркнуть свою "объективность", Розенмарк цитирует площадные ругательства палача по адресу его жертв и дружески-мягко упрекает сталинского прокурора в недостатке безмятежности (serenite). Одно это слово рядом с дьявольской кухней ГПУ разоблачает до конца ханжеский, лицемерный, тартюфовский характер "экспертизы" Розенмарка, каковы бы ни были руководящие им мотивы. Наряду с недостатком serenite у клики Цезарей Борджиа, Фуше и компании, Розенмарк открывает у этих господ и преимущества - даже по сравнению с демократической юстицией, представителем которой он выступает. "Отметим между тем - пишет доблестный защитник прав человека - похвальную особенность русской процедуры: Троцкий, не явившийся в суд, не был приговорен заочно, как он был бы приговорен, я думаю, во всякой другой стране мира. Суд просто (!!!) решил, что если он явится на советскую территорию, он должен быть арестован и судим". Таким образом, Розенмарк мимоходом приговаривает меня "заочно" к смерти.

Между тем, судьи ГПУ постановили "только" арестовать меня. "Похвальная особенность!". Сколько жалкой неловкости в этом цинизме! Слишком ясно, что дружеские укоры по поводу "стиля" Вышинских нужны были нашему поборнику справедливости только для того, чтоб оправдать совершенное преступление и тем расчистить путь для новых преступлений того же рода. "Отсутствующий Троцкий"... Наш Тартюф сознательно выбирает это нейтральное, бесцветное выражение, чтоб прикрыть неприятные факты. Троцкий не бежал от суда. Он был задолго до него выслан из СССР. Он был лишен советского гражданства. Его никто не вызывал на суд. Обвинительный акт был опубликован так поздно, что Троцкий не мог вмешаться в процесс. После приговора, построенного на методе внезапности и похожего на выстрел из-за угла (тоже "похвальная особенность"), московское правительство не осмелилось сделать попытку потребовать выдачи Троцкого и его сына, Льва Седова. Почему? Почему правительство, располагающее столь убедительными для всех Приттов и Розенмарков доказательствами, в виде "признаний" не потребовало выдачи Троцкого, ни до процесса, ни после него? Ведь по словам герольда прав человека, Троцкий на основании имеющихся данных был бы "во всех странах" приговорен к смерти. Чем же объясняется трусливая "особенность" в поведении Сталина, Ягоды, Вышинского и прочих фальсификаторов? Очень просто: все "признания" разбиваются о внутреннюю несостоятельность самого обвинения; вся конструкция не выдерживает ни малейшего прикосновения свободной критики.

Весь московский процесс через ряд этапов и лет восходит к Троцкому. Политически мыслящий человек не может этого не понимать. Если Сталин взял на себя работу Каина по отношению к Зиновьеву, Каменеву и другим, то не потому, что смерть их была ему нужна сама по себе. Зиновьев и Каменев были достаточно нейтрализованы и парализованы своими покаяниями и тюрьмой. Трупы Зиновьева и Каменева для Сталина - прежде всего ступеньки к Троцкому. И если Сталин не решился тем не менее потребовать выдачи Троцкого, т.-е. сделать тот последний практический шаг, который только и может оправдать в его глазах московский, новосибирский и все другие процессы, то только потому, что ни один открытый суд ни в одной стране - вопреки наглому утверждению Розенмарка - не удовлетворил бы требования Сталина. В руках Троцкого и его сына неопровержимые доказательства фальши всего обвинения. Благодаря своей полноте и непрерывности уже один личный архив Троцкого не оставляет никакого места для отвратительной амальгамы.

Когда я попытался развернуть часть обличительных материалов при помощи процесса против норвежских фашистских и "коммунистических" клеветников, Сталин заставил норвежское правительство объявить клеветников неприкосновенными. В довершение он поручил своим агентам украсть в Париже мои архивы. Вся махинация Сталина, повторяем, была построена на внезапности: потрясти весь мир неожиданностью и массивностью подлога, набросить тень на Троцкого, создать для него затруднения в отношении самозащиты и поручить дружественным Приттам и Розенмаркам обелять и прикрашивать эту подлую работу в "объективных", чисто "юридических" исследованиях. В Приттах и Розенмарках недостатка никогда еще не было! При их бескорыстном содействии Кремль пытается постепенно подготовить общественное мнение "демократий" для физической расправы над человеком, в котором бюрократия основательно видит непримиримого врага своих привилегий, узурпаций, коррупций.

В своей "безмятежности" (serenite) Розенмарк не останавливается перед утверждением, что во всяком другом государстве я (и, очевидно, и мой сын) были бы подвергнуты смертной казни за доказанную (доказанную!) на московском суде организацию мною террористических актов... в союзе с Гестапо. Кто знает немножко революционную историю и человеческую психологию, в частности, биографию участников, тот без труда признает, что есть в тысячу раз больше оснований предполагать, что Розенмарки и Притты состоят на службе у Сталина, чем допустить на минуту, что Троцкий может быть союзником Гестапо. Этого не докажут "Лиги прав" всей солнечной системы.

Имя Розенмарка я слышу впервые. Говорят, что это опытный буржуазный делец. Мне неизвестно, чем именно он доказал свое право и свою способность выступать в качестве морально-юридического авторитета по делу величайшего исторического значения. Возможно, что Розенмарк - в отличие от Притта, который в нужный момент оказался на нужном месте - просто ограниченный филистер, который не имеет понятия о революции и контрреволюции, о психологии борцов и методах термидорианской бюрократии, который забыл даже историю Великой французской революции и ее "амальгам", который не понимает, что русские Фукье-Тенвили и Фуше, по своей технике неизмеримо превосходят своих французских прототипов, ибо много лет уже действуют в тоталитарном режиме бюрократической тирании, не имеющей ничего общего с диктатурой пролетариата. Очень может быть - даже наверное - что Розенмарк ничего этого не понимает. Но зачем ему поручили задачу, которая ему не по плечу? И почему - здесь гвоздь вопроса! - его скандальный доклад с таким "благородным нетерпением" поспешили напечатать на первом месте в органе Лиги? Такие рискованные вещи не делаются спроста. Нельзя не прийти к заключению, что перед нами нечто гораздо худшее, чем филистерская ограниченность помноженная на юридический кретинизм!
 

Основная ложь московской амальгамы (а, следовательно, и "экспертизы" Розенмарка и ему подобных) состоит в том, что юридическая конструкция (сама по себе не выдерживающая прикосновения честной критики) вырывается совершенно из исторической и политической обстановки, очищается от человеческой психологии, так сказать, химически стерилизуется. Убит Киров. "Заподозрена" группа лиц. Сперва они запирались, затем раскаялись и сознались в совершенном преступлении. Приговор основан на чистосердечном сознании подсудимых. Такова официальная схема. В ней все ложно и фальшиво. В ней нет ни одного живого места.

История московского процесса изложена у Розенмарка не на основании известных всему миру исторических фактов и даже отнюдь не на основании всех официальных актов и документов московского правительства (см. "Красную книгу", статью Фридриха Адлера и брошюру Виктора Сержа), а под диктовку Вышинского (Сталина), который отбросил все старые версии (104 расстрелянных белогвардейца; дело 14; дело латышского консула; дело начальника ленинградского ГПУ - Медведя; первое дело Зиновьева-Каменева; специальное и строго секретное дело Каменева и пр.) и выработал совершенно новую версию, связанную с прошлыми этапами лишь тем, что обвиняемые (состав которых всегда перетасовывался) почти все одинаково покорно приняли на себя на всех этапах ту долю вины, которую им продиктовала прокуратура, и подчиняли новой "директиве" свои новые признания.

На истории процесса я не могу останавливаться в этих беглых строках, которые я пишу химическими чернилами, украдкой от норвежских "социалистических" церберов. Я отсылаю читателя еще раз к "Красной книге" Л. Седова и к брошюре В. Сержа. "Красная книга" не исчерпывает, правда, и на одну десятую наличный материал, но, своим изложением основных фактов и их связи, она полностью и бесповоротно разрушает конструкцию Сталина - Вышинского - Розенмарка (из Лига прав человека!). Между тем "Красная книга" только начало разоблачений. Правда проложит себе дорогу, несмотря на все препятствия!

Все дело построено на признаниях (чудовищных по грубости и заключающих в себе свое собственное психологическое опровержение). Чтоб понять цену стандартных судебных "признаний" клиентов ГПУ, надо начать со стандартных политических "покаяний", прямым продолжением и развитием которых являются "признания". История покаяний насчитывает уже 13 лет и могла бы заполнить своими "человеческими" документами многие десятки томов. Об этом капитальном факте, пропитывающем насквозь всю советскую атмосферу, особенно советскую юстицию, Розенмарк, разумеется, не имеет ни малейшего понятия... (Около шести строчек невозможно разобрать. - Ред.).

Содержание показания отвечает не характеру совершенного (или несовершенного) "преступления", а очередным требованиям власти. Публичные покаяния имеют поэтому чисто ритуальный, стандартный характер. Их политическая задача - приучить всех и каждого одинаково думать или, по крайней мере, выражаться. Но именно поэтому никто из посвященных не брал никогда эти покаяния за чистую монету. Покаяние означает не исповедь, а контракт с бюрократией. В качестве примера можно указать на то, что даже И. Н. Смирнов, один из наиболее искренних и честных людей, формулировал в течение нескольких недель 1929 года несколько текстов покаяния, находящихся в полном противоречии друг с другом. (Эти тексты напечатаны были в свое время в "Бюллетене" N 7). К этому надо прибавить, что почти все покаяния (т.-е. десятки тысяч покаяний) термидорианской эпохи направлены против меня. Чтоб вернуться в семью бюрократии или хотя бы сохранить за собой право на кусок хлеба, всякий оппозиционер, полуоппозиционер или просто опальный гражданин должен был в какой-либо связи - в какой именно почти безразлично - отмежеваться от троцкизма и осудить Троцкого, чем крикливее и грубее - тем лучше. Все привыкли к этим покаяниям и обличениям, как к автоматическим обрядностям церкви. Так, политические покаяния подготовляли судебные "признания" и незаметно переходили в них...

Еще раз: эти строки пишутся в удавной петле норвежского "социалистического" правительства. Я вынужден ограничиться пока лишь самыми основными соображениями. Прошу читателя принять во внимание и то, что я не имею возможности перечитать и исправить написанное мною: я отброшен к технике, которой пользовался в тюрьмах царизма. Но вернемся к делу!

Мы вынуждены придать дальнейшему изложению строго конспективный характер.

1. Ложь, будто "все 16 обвиняемых" признали свои преступления. Не было 16 обвиняемых, связанных каким-либо совместным преступлением или хотя бы арестованных по подозрению в его совершении. На самом деле на скамью подсудимых посажены были 16 человек, тщательно отобранных из числа многих сотен и тысяч "кандидатов". Публичному суду были преданы только те, которые предварительно доказали свою готовность выполнить на эстраде порученную им роль. (См. об этом "Красную книгу").

2. Применяет ли ГПУ меры химически-медицинского воздействия? Я этого не знаю. Но в такой гипотезе нет необходимости. Достаточно знать факты, людей, обстановку, чтобы понять, как подсудимые могли быть доведены до необходимости самим затянуть на собственной шее петлю. Среди обвиняемых не было ни одного оппозиционера или троцкиста. Все это капитулянты, люди, каявшиеся по несколько раз, обвинявшие себя при этих покаяниях в самых неблаговидных действиях и грязных побуждениях; люди, утратившие в этих покаяниях политическую цель, смысл жизни и уважение к себе (я не говорю, конечно, о прямых провокаторах, запутавшихся в сетях ГПУ). В течение лет этих внутренне опустошенных, деморализованных, издерганных экс-революционеров держали между жизнью и смертью. Нужны ли тут еще специфические медикаменты? Чудовищна самая мысль, повторяемая Розенмарком, будто этими людьми руководила "голая жажда власти". Политическим идиотизмом звучит мысль, что люди, отказавшиеся от программы, от знамени, от личного достоинства, публично бичевавшие и шельмовавшие себя десятки раз, могли надеяться при помощи политических убийств... прийти к власти! Нет, подсудимые оболгали себя на суде, как раньше они клеветали на себя в многочисленных покаяниях. ГПУ располагало достаточным временем, чтоб исторгать у своих жертв все более и более полные "признания". Сегодня А. признал маленький "факт". Если Б. не признает того же, значит все его предшествующие покаяния и унижения были "неискренни" (любимое слово Сталина, апологета "искренности"). Б. спешит признать то, что признал А. и кое что сверх того. Теперь очередь за В. Чтоб избежать слишком грубых противоречий им дают, если это выгодно, возможность разработать тему совместно. Если Г. отказывается присоединиться, он рискует потерять все надежды на спасение. Д. забегает вперед, чтоб доказать свою добрую волю. (Перечитайте бредовое, истерическое вранье Рейнгольда!). Теперь, все остальные должны выравнить свою линию, озираясь на Д. Дьявольская игра продолжается. Обвиняемые под замком. У ГПУ есть время. У ГПУ есть маузер. Жюль Ромен показывает (см. "Createurs"), как можно, не имея ни "идей", ни "темы", создать подлинное поэтическое произведение, начав с игры на клавиатуре слов. В "творчестве" ГПУ есть сходные черты. Эти господа, не имея ни фактов, ни готового плана, строят свою амальгаму путем игры на клавиатуре "признаний". Если то или другое "признание" оказывается в дальнейшем стеснительным, его просто отбрасывают, как негодную гипотезу. Эти "творцы" ничем не связаны.

Время от времени они выпускают свою жертву на свободу, чтоб подкрепить колеблющиеся надежды. При первой необходимости освобожденных арестовывают снова. Так, в постоянных колебаниях между надеждой и отчаянием, эти люди постепенно становятся собственными тенями.

Но и это еще не конец. Есть черта, - для каждого своя, - где он начинает упираться. Нет, так далеко в самооплевывании он не может идти! Тогда ГПУ расстреливает наиболее непокорных. Тем временем пресса продолжает единодушно выть против "изменников", "контрреволюционеров", "агентов империализма" и пр. У заключенных нет другой прессы, кроме прессы Сталина. Физические пытки? Не думаю. Пытка клеветой, неизвестностью и страхом, разрушает нервную систему не менее действительно, чем физическая пытка. К этому надо прибавить постоянную игру на военной опасности. - За отечество (т.-е. за Сталина) ли вы или против отечества? Ведь даже книжку А. Жида "Правда" называет "антисоветским произведением". Менее знаменитый иностранец был бы уже давно объявлен агентом Гитлера. Что же сказать о советских оппозиционерах? Жид рассказывает, как у него на телеграфе "вымогали" хвалы по адресу Сталина и довели знаменитого писателя до изнеможения и... капитуляции. Что же сказать о допросах ГПУ? - Вы, за СССР (т.-е. за Сталина) или против? Вы, конечно, давно раскаялись, вы не опасны для нас, вы сами это знаете, мы не хотим вам зла. Но Троцкий продолжает заграницей свою пагубную работу. Он развенчивает СССР (самовластие бюрократии). Его влияние растет. Именно поэтому и только поэтому мы вас держим в тюрьме (или в ссылке). Надо раз навсегда дискредитировать Троцкого. Тогда вопрос о вас разрешится сам собою. Если вы за СССР, вы нам поможете. В противном случае, все ваши раскаяния были неискренни. В виду надвигающейся войны, мы вынуждены будем вас рассматривать, как пособников Троцкого, как внутренних врагов. Вы должны признать, что Троцкий толкал вас на путь террора. - Но ведь этому никто не поверит? - Предоставьте эту сторону дела нам. У нас есть свои Дюкло и Торрезы, свои Притты и Розенмарки. Толкал вас Троцкий на путь террора, да или нет? Кто ответил "да", тот готов к дальнейшей обработке. Можно снова и снова вынуть из урны прах все того же Кирова, - вопросы принимают более конкретный характер. Смирнов и Гольцман пытались задержаться на рубеже между "террором вообще" и убийством Кирова. Другие пошли дальше, не все. Кто упирался, того ликвидировали в порядке "технической" подготовки процесса. Кто дал себя изнасиловать, того вывели на сцену, пригласив предварительно на зрелище Притта в качестве бескорыстного эксперта.

Можно ли честному человеку говорить о "признаниях", оставляя в стороне тот факт, что ГПУ в течение ряда лет подготовляло, "воспитывало" подсудимых посредством периодических капитуляций, унижений, самоунижений, травли, обещаний, поблажек, преследований и устрашающих примеров. Только совершенные глупцы могут закрывать на эти факты глаза*1.
/*1 Д-р Цилига, югославский революционер, проведший в качестве оппозиционера несколько лет в тюрьмах и ссылках ГПУ, рассказывает: "Я видел моряка, которому несколько раз говорили, выводя его вечером из камеры, что его ведут на расстрел. Его выводили на двор, а потом снова возвращали в камеру. "Ты все же рабочий, мы не хотим тебя, как какого-нибудь белогвардейца расстрелять. Как рабочий, ты должен честно сознаться...". Моряк все же не сознался, но от этих пыток он наполовину сошел с ума. Тогда его оставили в покое. А требовали от него признания о его участии в несуществующем заговоре против Сталина".
/История этого несчастного моряка есть только маленький и отдаленный эпизод в страшной книге отбора и "воспитания" обвиняемых, как и самих обвинителей и судей. Из орудия революции ГПУ давно уже стало орудием советской аристократии, личным орудием Сталина, относительно которого Ленин предупреждал в 1921 году: "Этот повар будет готовить только острые блюда".

Ложь, ложь, трижды ложь, будто 16 обвиняемых, независимо друг от друга признали инкриминируемые им факты. Именно фактов в признаниях нет. Обвиняемые оставались в области самобичеваний и суммарных доносов. Они избегали конкретизации, как огня. Не мудрено: каждый раз, когда кто-либо из обвиняемых, толкаемых логикой собственных "признаний", пытался определить обстоятельства времени и места, ГПУ попадало в жестокий просак. Во всех фактических элементах своих признаний обвиняемые противоречили друг другу и себе самим. Часть (лишь часть) этих противоречий разоблачена "Красной книгой", о которую Притты и Розенмарки обломают себе зубы.

Нужно ли возвращаться еще раз к показаниям Гольцмана? Из обвиняемых старшего поколения Гольцман - единственный, кто "видел" меня непосредственно и получил от меня "террористические" директивы. Посредником и организатором свидания был будто бы мой сын, Лев Седов. Встреча с Гольцманом произошла в отеле "Бристоль". Таково фактическое ядро "признания". И что же? Мой сын никогда не был в Копенгагене. Что он не был там в ноябре 1932 года, во время моего пребывания, может быть неоспоримо, незыблемо, несокрушительно доказано при помощи виз, телеграмм и свидетельских показаний (не менее 30 лиц разной национальности и политических направлений). Отель "Бристоль", в котором произошла будто бы встреча, не существует на самом деле с 1917 года! Чего же стоит признание Гольцмана? Показания Бермана-Юрина, Фрица Давида, Ольберга полны подобных же нелепостей и несообразностей. Между тем на основании этих показаний, защитники прав человека (и интересов ГПУ), признают меня заслуживающим смертной казни. Где предел человеческой низости?

Но как ни скандальны показания Гольцмана и всех остальных, их грубые противоречия и вымыслы являются лишь достойными декоративными деталями на стенах этого чудовищного здания лжи и вероломства! Все обвинения и все признания вертятся вокруг убийства Кирова. Между тем, организация этого покушения входила в план борьбы с оппозицией. Заговор против Кирова был организован ГПУ с целью добить зиновьевцев в Ленинграде. О заговоре знали Сталин, Ягода, сам Киров. Это совершенно неоспоримо вытекает из процесса бывшего начальника Ленинградского ГПУ, Медведя. Заговор против Кирова должен был сохранить фиктивный характер; по существу это был заговор против оппозиции. Сталин не хотел убивать Кирова, сам Киров не хотел быть убитым, но Николаев, окруженный со всех сторон провокаторами, принял свою роль всерьез, вырвался из "под контроля" и выстрелил прежде, чем ГПУ успело довести свою амальгаму до конца. (См. об этом мою брошюру "Убийство Кирова", "Бюллетень Оппозиции", N 41).

Все, что говорится в этом письме о подготовке московского процесса (первого и последующих) не есть соображения, высказываемые задним числом. Я раскрывал замыслы ГПУ из месяца в месяц, из года в год, из этапа в этап, особенно с 1929 года. Безошибочные следы преступной методической подготовки можно легко открыть в статьях советской печати, в интервью Сталина и Молотова, в некоторых "антитеррористических" выступлениях Литвинова в Женеве (в связи с убийством короля Александра и Барту) и в целом ряде других документов, заявлений, намеков, которые казались в свое время загадочными, но теперь раскрывают полностью свой зловещий смысл.

Резюмируя, можно сказать: процессы против террористов возникли не потому, что был убит Киров; нет, Киров оказался "неосторожно" убит, потому что шла горячая подготовка процессов против "террористов".
 

Сикофанты a la Притт и Розенмарк, считают совершенно невероятным, чтоб непорочное ГПУ Сталина могло ставить процессы, как зловещие спектакли с расписанными заранее ролями. В то же время они считают вполне естественными, что оппозиция, коммунистическая фракция с великой традицией, с воспитанными кадрами, с научно-разработанной программой, с богатой политической литературой внезапно и неожиданно поворачивает в сторону индивидуального террора, который она всегда осуждала и отвергала, как бесплодный авантюризм. Фракция, которая охватывает тысячи и тысячи сторонников, совершает этот невероятный поворот молча, без обсуждений, без критики, без внутренней борьбы, без террористической пропаганды, без литературы. Мало того, эта фракция, которая обнаружила способность к величайшим жертвам в борьбе за свою программу, вступает вдруг в связь с Гестапо! И все это из "жажды власти"! Как будто путь к власти в СССР может вести через... Гестапо. И как можно говорить о жажде власти по отношению к тем десяткам тысяч рядовых оппозиционеров, рабочих, комсомольцев, которые терпят неслыханные преследования и лишения. Этому наглому вранью может поверить только тупой и сытый буржуа, который не знает что такое революционная борьба, за то всегда готов лизать пятки всякой установленной власти.

Допустим, однако, невозможное. Именно, что троцкисты, наперекор доктрине, программе, текущей литературе, всей личной переписке (она открыта для всякой честной комиссии) стали террористами - без внутренней борьбы и расколов, без неизбежных отходов и доносов. Допустим, что терроризм понадобился им для восстановления капитализма, причем и эта новая программа принята всеми молча, без обсуждения, без критики и без оппозиции. Допустим, наконец, - несколькими тоннами абсурда больше или меньше - не все ли равно, - что ради восстановления капитализма и фашизма (да, да и фашизма) троцкисты вступили в союз с Гестапо, троцкисты развивают свою террористическую и фашистскую деятельность - как? где? - все равно: в области четвертого измерения - по меньшей мере с 1931 до середины 1936 года. Они непрерывно пытаются убить всех "вождей", расстроить хозяйство, облегчить победу Гитлера и японского микадо. Примем все эти отвратительные абсурды за чистую монету. Но что же оказывается далее? В середине 1936 года закаленные в преступлениях вожди этой чудовищной фракции все единовременно каются в совершенных (т.-е. в несовершенных) преступлениях, каждый старается облить себя как можно большим количеством липкой грязи, и все они наперебой поют осанну Сталину, которого вчера только хотели убить. Как объяснить это чудо святого Ягоды: мгновенное превращение закоренелых контрреволюционеров, террористов-фашистов в истерических, бичующих себя изуверов (flagellants)? Пусть Притты и Розенмарки раскроют нам эту тайну.

Допустим, наконец, что среди той и иной группы капитулянтов возникла в тот или другой момент мысль о терроре и что в их "признаниях" на суде заключался какой-то отдаленный отголосок действительности (каких-либо разговоров на тему: "чорт бы побрал Сталина!"). Но причем тут троцкисты и лично Троцкий, которые вовсе не скрывают своей задачи: положить конец самодержавию сталинской клики. Не авантюрами индивидуального террора, а методами революционной классовой борьбы. Не естественно ли, в этих условиях, именно "объективному" юристу спросить себя: не обещала ли власть несчастным капитулянтам облегчение их участи, если они согласятся тем или другим путем припутать к делу Троцкого, врага N 1 сталинской клики?

Что может быть естественнее такой гипотезы даже с точки зрения человека, который склонен думать, что в признаниях капитулянтов были какие то крупицы правды? Но нет, наши юристы считают, видите ли, невероятным, что обвиняемые надеялись на помилование. Ведь они сами "требовали" смерти. Ведь они "добровольно" отказывались от защитников. Какое жалкое, какое постыдное лицемерие!

Несчастные, униженные и раздавленные люди требовали для себя смерти, чтобы наилучше выполнить свою ужасную роль и тем попытаться спасти свою жизнь. Это входило в контракт. Власти тщательно поддерживали иллюзию несчастных и утопающих. Московский корреспондент "Дейли Геральд" (орган той самой партии, к которой принадлежит бескорыстный Притт) сообщал сейчас же после казни: "Было широко распространено мнение, что специальный декрет, принятый лишь пять дней тому назад и представляющий им (подсудимым) право апелляции, был издан для того, чтобы их пощадить". О каком декрете идет речь, мне неизвестно. Возможно, что был пущен лишь слух о декрете. Во всяком случае, Сталин сделал все для того, чтобы обмануть обвиняемых.

Я вынужден прервать эту рукопись на полуслове. Прошу опубликовать эти отрывочные замечания, устранив неизбежные при химическом письме повторения.

Окончательный ответ обвинителям и их лакеям (из Лиги прав человека и других заведений) я дам из Мексики, если доеду туда. - Только что у меня был министр юстиции и заявил, что мы завтра будем отправлены в Мексику. Путь длится 20 дней. Я требовал в течение недели, чтобы мне дали возможность повидаться с друзьями, условиться о безопасности, в частности, о провожатых. Министр юстиции, который был у меня 13-го, в воскресенье, обещал дать ответ, во всяком случае обещал, что товарищ Г. и его жена смогут сопровождать нас. Я требовал предварительного свидания с Г., Мейером и Кнутсеном. Ответ мне был обещан в понедельник. Вместо этого пришло сегодняшнее решение правительства: отправить нас завтра на каком то специальном судне, где мы будем иметь две койки... Я сказал министру юстиции: разумеется, физически вы можете сейчас расправиться с нами, но морально вы разобьете себе голову, как немецкая социал-демократия разбила себе голову о Либкнехта и Люксембург. Через 3-5 лет, если рабочие позволят вам продолжать вашу политику, все ваши министры будут эмигрантами... После этого я ушел, не подав ему руки. Н. И. сейчас укладывает вещи. В который раз! Не знаю дойдет ли до вас это письмо. На всякий случай пускаю эту "бутылку" в море.

Горячий привет всем друзьям!

Л. Т.
18 декабря 1936 года.
 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 54-55.