Л. Троцкий.
ФРАНЦИЯ НА ПОВОРОТЕ

Эта книга посвящена выяснению методов революционной политики пролетариата в нашу эпоху. Изложение имеет полемический характер, как и сама революционная политика. Овладев угнетенными массами, полемика против господствующего класса превращается на известном этапе в революцию.

Теоретической основой революционной политики является ясное понимание классовой природы современного общества, его государства, его права, его идеологии. Буржуазия оперирует абстракциями ("нация", "отечество", "демократия"), чтоб прикрыть ими эксплуататорский характер своего господства. "Le Temps", один из наиболее бесчестных журналов на земном шаре, каждый день поучает народные массы Франции патриотизму и бескорыстию. Между тем ни для кого не секрет, что бескорыстие самого "Тан" расценивается по определенному международному прейскуранту.

Первый шаг революционной политики - разоблачение буржуазных фикций, отравляющих сознание народных масс. Эти фикции получают особенно злокачественный характер, когда амальгамируются с идеями "социализма" и "революции". Сейчас более, чем когда либо, в рабочих организациях Франции задают тон фабриканты таких амальгам.

Первое издание этой книги сыграло известную роль в первоначальном формировании французской коммунистической партии: автор слышал об этом в свое время немало свидетельств, следы которых не трудно, впрочем, найти в "Юманите" до 1924 года. За прошедшие после того 12 лет, в Коммунистическом Интернационале - после ряда лихорадочных зигзагов - произведена радикальная переоценка ценностей: достаточно сказать, что ныне это произведение значится в индексе запретных книг. По своим идеям и методам теперешние вожди французской коммунистической партии (мы вынуждены сохранить это название, находящееся в полном противоречии с реальностью) ничем принципиальным не отличаются от Каутского, против которого направлена наша работа: они лишь неизмеримо более невежественны и циничны. Рецидив реформизма и патриотизма, переживаемый Кашеном и Ко, мог бы сам по себе послужить достаточным оправданием для нового издания этой книги. Имеются, однако, и более серьезные мотивы: они коренятся в глубоком предреволюционном кризисе, который потрясает режим Третьей республики.

После восемнадцатилетнего перерыва автор этой книги имел возможность провести два года (1933-1935) во Франции, правда, лишь в качестве провинциального наблюдателя, который к тому же сам находился под тщательным наблюдением. За это время в департаменте Изер, где автору пришлось проживать, разыгрался небольшой, совсем заурядный и будничный эпизод, который, однако, является ключом ко всей французской политике. В санатории, принадлежащей Комите де Форж, молодой рабочий, которому предстояла тяжкая операция, позволил себе читать революционную печать (вернее, ту печать, которую он по наивности считал революционной: "Юманите"). Администрация поставила неосторожному больному, а затем и четырем другим, разделявшим его симпатии, ультиматум: либо они отказываются от получения нежелательных изданий, либо их немедленно выбросят на улицу. Указания больных на то, что в санатории ведется совершенно открыто клерикально-реакционная пропаганда, конечно, не помогли. Так как дело шло о простых рабочих, которые не рисковали ни депутатскими мандатами, ни министерскими портфелями, а только здоровьем и жизнью, то ультиматум успеха не имел: пять больных, один накануне операции, были выброшены из санатории. Гренобль имел тогда социалистический муниципалитет, возглавлявшийся доктором Мартен, одним из тех консервативных буржуа, какие вообще задают тон в социалистической партии и законченным представителем которых является Леон Блюм. Изгнанные рабочие сделали попытку найти защиту у мэра. Тщетно: несмотря на все настояния, письма, ходатайства, их даже не приняли. Они обратились к местной левой газете "Депеш", в которой радикалы и социалисты составляют нераздельный картель. Узнав, что дело идет о санатории Комите де Форж, директор газеты наотрез отказался от вмешательства: все, что хотите, только не это. За какую то неосторожность по отношению к этой могущественной организации, "Депеш" была уже однажды лишена объявления и потерпела 20.000 франков убытка. В отличие от пролетариев у директора "левой" газеты, как и у мэра, было что терять: они отказались поэтому от неравной борьбы, предоставив рабочих, с их больными кишками и почками, их собственной участи.

Раз в неделю или две социалистический мэр, тревожа смутные воспоминания юности, произносит речь о преимуществах социализма над капитализмом. Во время выборов "Депеш" поддерживает мэра и его партию. Все в порядке. Комите де Форж относится с либеральной терпимостью к такого рода социализму, который не наносит ни малейшего ущерба материальным интересам капитала. Посредством объявления в 20 тысяч франков в год (так дешево стоят эти господа!), феодалы тяжелой промышленности и банков держат в фактическом подчинении большую картельную газету! И не только ее: у Комите де Форж есть, очевидно, достаточные аргументы, прямые и косвенные, для господ мэров, сенаторов, депутатов, в том числе и социалистических. Вся официальная Франция стоит под диктатурой финансового капитала. В словаре Ларусса эта система называется "демократической республикой".

Господам левым депутатам и газетчикам не только в Изере, а во всех департаментах Франции, казалось, что их мирному сожительству с капиталистической реакцией не будет конца. Они ошибались. Давно изъеденная червоточиной демократия внезапно почувствовала у своего виска дуло револьвера. Как вооружения Гитлера - грубый материальный факт - вызвали настоящий переворот в отношениях между государствами, обнаружив тщету и призрачность, так называемого, "международного права", так вооруженные банды полковника Деларока произвели пертурбацию во внутренних отношениях Франции, заставив перестроиться, перекраситься и перегруппироваться все без исключения партии.

Энгельс писал некогда, что государство, в том числе и демократическая республика - это отряды вооруженных людей, стоящие на защите собственности; все остальное только прикрашивает или маскирует этот факт. Красноречивые защитники "Права", вроде Эррио или Блюма, всегда возмущались таким цинизмом. Но Гитлер, как и Деларок, каждый в своей сфере, снова показали, что Энгельс прав.

Даладье был в начале 1934 года министром-председателем волею всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права: он носил национальный суверенитет в своем кармане, рядом с носовым платком. Но как только отряды Деларока, Морраса и Ко показали, что смеют стрелять и перерезать полицейским лошадям жилы, суверенный Даладье уступил место политическому инвалиду, на которого указали вожди вооруженных отрядов. Таков факт, который несравненно значительнее всей избирательной статистики и которого не вычеркнуть из новейшей истории Франции, ибо он предсказывает будущее.

Конечно, не всякая группа, вооруженная револьверами, способна в любое время, изменить направление политической жизни страны. Лишь те вооруженные отряды, которые являются органами определенных классов, могут при известных условиях сыграть решающую роль. Полковник Деларок и его последователи хотят обеспечить "порядок" от потрясений. А так как порядок во Франции означает господство финансового капитала над средней и мелкой буржуазией и господство буржуазии в целом над пролетариатом и близкими к нему слоями, то отряды Деларока являются попросту вооруженными пикетами финансового капитала.

Мысль эта не нова. Ее можно встретить часто даже на страницах "Попюлер" и "Юманите", хотя впервые она формулирована, разумеется, не ими. Однако, эти издания высказывают только половину правды. Другая, не менее важная половина состоит в том, что Эррио и Даладье, со своими сторонниками, также являются агентурой финансового капитала: иначе радикалы не могли бы быть правительственной партией Франции в течении десятков лет. Если не играть в прятки, то надлежит сказать, что Деларок и Даладье служат одному и тому же хозяину. Это не значит, конечно, что они сами или их методы тождественны. Наоборот. Они неистово враждуют друг с другом, как две специализированные агентуры, у каждой из которых особый секрет спасения. Даладье обещает поддерживать порядок при помощи все той же трехцветной демократии. Деларок считает, что переживший себя парламентаризм должен быть сметен в пользу открытой военно-политической диктатуры. Политические методы антагонистичны, но социальные интересы одни.

Исторической основой антагонизма между Делароком и Даладье - мы пользуемся этими именами лишь для простоты изложения - является упадок капиталистической системы, ее неисцелимый кризис, ее загнивание. Несмотря на непрерывные завоевания техники и взрывчатые успехи отдельных отраслей промышленности, капитализм в целом тормозит развитие производительных сил, порождая крайнюю шаткость социальных и международных отношений. Парламентарная демократия неразрывно связана с эпохой свободной конкуренции и свободной международной торговли. Буржуазия могла терпеть свободу стачек, собраний, печати до тех пор, пока производительные силы шли в гору, рынки сбыта расширялись, благосостояние народных масс, хоть отчасти, повышалось, и капиталистические нации могли жить и жить давать другим. Не то теперь. Империалистская эпоха характеризуется, если выключить Советский Союз, застоем или снижением национального дохода, хроническим аграрным кризисом и органической безработицей. Эти явления внутренне присущи нынешнему фазису капитализма, как подагра и склероз - определенным возрастам человека. Объяснять мировой экономический хаос последствиями последней войны значит обнаруживать безнадежную поверхностность в духе г. Кайо, графа Сфорца и пр. Сама война была ничем иным, как попыткой капиталистических стран обрушить уже надвигавшийся крах на спину противника. Попытка не удалась. Война только углубила явления распада, который в своем дальнейшем развитии подготовляет новую войну.

Как ни плоха французская экономическая статистика, умышленно обходящая проблемы классовых противоречий, но и она не может скрыть явления прямого социального распада. При общем снижении национального дохода, при поистине ужасающем упадке дохода крестьян, при разорении мелкого люда городов, при росте безработицы, предприятия-гиганты, с оборотом свыше 100-200 миллионов в год, делают блестящие дела. Финансовый капитал в полном смысле слова высасывает живую кровь из жил французского народа. Такова социальная основа идеологии и политики "национального единения".

Смягчения и просветы в процессе упадка возможны, даже неизбежны: они сохранят, однако, лишь конъюнктурный характер. Общая же тенденция нашей эпохи непреодолимо толкает Францию, вслед за рядом других стран, к альтернативе: либо пролетариат должен опрокинуть насквозь прогнивший буржуазный порядок, либо капитал, в целях самосохранения, должен заменить демократию фашизмом. На долго ли? На этот вопрос ответит судьба Муссолини и Гитлера.

Фашисты стреляли 6 февраля 1934 года по прямому поручению биржи, банков и трестов. С тех же командных высот Даладье получил приказ сдать власть Думергу. И если радикальный лидер капитулировал - с тем малодушием, которое вообще характеризует радикалов, - то именно потому, что в бандах Деларока он узнал отряды своего собственного хозяина. Иначе сказать: суверенный Даладье уступил власть Думергу по той же самой причине, по которой директор "Депеш" и мэр Гренобля отказались разоблачить отвратительную жестокость агентов Комите де Форж.

Переход от демократии к фашизму чреват, однако, опасностью социальных потрясений. Отсюда тактические колебания и разногласия на верхах буржуазии. Все магнаты капитала - за дальнейшее укрепление вооруженных отрядов, которые могли бы явиться спасительным резервом в час опасности. Но какое место отвести этим отрядам уже сегодня, позволить ли им немедленно перейти в атаку или держать их пока лишь в качестве угрозы, эти вопросы остаются еще не решенными. Финансовый капитал не верит больше в возможность для радикалов вести за собой мелкобуржуазные массы и давлением этих масс удерживать пролетариат в рамках "демократической" дисциплины. Но он не уверен также в способности фашистских организаций, пока еще лишенных настоящей массовой базы, овладеть властью и установить твердый порядок.

Не парламентская риторика, а возмущение рабочих, попытка всеобщей стачки, правда, задушенная в самом начале бюрократией Жуо, впоследствии - локальные восстания (Тулон, Брест...) внушили закулисным руководителям необходимость осторожности. Фашистов слегка одернули, радикалы вздохнули чуть-чуть свободнее. "Тан", который в ряде статей успел уже предложить руку и сердце "молодому поколению", снова открыл преимущества либерального режима, как отвечающего французскому гению. Так установился неустойчивый, переходный, бастардный режим, отвечающий не гению Франции, а закату Третьей республики. В этом режиме наиболее ярко выступают его бонапартистские черты: независимость власти от партий и программ, ликвидация парламентского законодательства посредством исключительных полномочий, возвышение правительства над борющимися лагерями, т.-е. фактически над нацией, в качестве "третейского судьи". Министерства Думерга, Фландена, Лаваля, все три с непременным участием скомпрометированных и униженных радикалов, представляли небольшие вариации одной и той же темы.

С возникновением министерства Сарро, Леон Блюм, проницательность которого имеет два измерения, вместо трех, провозгласил: "последние плоды 6-го февраля разрушены в парламентской плоскости" ("Попюлер", 2 февраля 1936 г.). Вот, что значит тенью щетки чистить тень кареты! Как будто вообще можно упразднить "в парламентской плоскости" давление вооруженных отрядов финансового капитала! Как будто Сарро может не испытывать этого давления и не трепетать перед ним! На самом деле правительство Сарро-Фландена представляет разновидность того же полу-парламентского "бонапартизма", только с некоторым уклоном "влево". Сам Сарро, в ответ на обвинения в принятии им произвольных мер, как нельзя лучше ответил в парламенте: "если мои меры произвольны (arbitraires), то это потому, что я хочу быть арбитром". Этот афоризм не плохо звучал бы даже в устах Наполеона III. Сарро чувствует себя не уполномоченным определенной партии или блока партий у власти, как полагается по законам парламентаризма, а третейским судьей над классами и партиями, как полагается по законам бонапартизма.

Обострение классовой борьбы и особенно открытое выступление вооруженных банд реакции породили не меньший переворот и в среде рабочих организаций. Социалистическая партия, мирно игравшая роль пятого колеса в колеснице Третьей республики, увидела себя вынужденной отречься наполовину от своей картелистской традиции и даже порвать со своим правым крылом ("нео"). В это самое время коммунисты совершили противоположную эволюцию, но с несравненно большим размахом. В течение нескольких лет эти господа бредили баррикадами, завоеванием улиц и проч. (бред этот имел, правда, главным образом литературный характер). Теперь, после 6 февраля 1934 года, поняв, что дело обстоит серьезно, баррикадных дел мастера шарахнулись вправо. Естественный рефлекс перепуганных фразеров как нельзя лучше совпал с новой международной ориентацией советской дипломатии.

Под гнетом опасности со стороны гитлеровской Германии политика Кремля повернула в сторону Франции. Статус-кво - в международных отношениях! Статус-кво - в отношении внутреннего режима Франции! Надежды на социалистическую революцию? Химеры! В руководящих кругах Кремля иначе, как с презреньем, вообще не говорят о французском коммунизме. Надо удержать то, что есть, чтоб не стало хуже. Парламентская демократия во Франции немыслима без радикалов: надо, чтоб социалисты поддержали их; надо приказать коммунистам, чтоб они не мешали блоку Блюма с Эррио; если возможно, чтоб и сами примкнули к блоку. Ни потрясений, ни угроз! Таков курс Кремля.

Когда Сталин отрекается от мировой революции, буржуазные партии Франции не хотят ему верить. Напрасно! Слепая доверчивость в политике, конечно, не высокая добродетель. Но и слепое недоверие не лучше. Надо уметь сопоставлять слова с делами и распознавать общую тенденцию развития на протяжении ряда лет. Политика Сталина, определяющаяся интересами привилегированной советской бюрократии, приобрела насквозь консервативный характер. Французская буржуазия имеет все основания доверять Сталину. Тем меньше оснований для доверия у французского пролетариата.

На объединительном конгрессе синдикатов в Тулузе, "коммунист" Ракамон придал политике Народного фронта поистине бессмертную формулировку: "как преодолеть робость радикальной партии"? Как победить страх буржуазии перед пролетариатом? Очень просто: грозные революционеры должны выбросить нож, зажатый меж зубов, напомадить волосы и похитить улыбку у самой привлекательной из одалисок: это и будет Вайян-Кутюрье последней формации. Под напором напомаженных "коммунистов", которые изо всех сил толкали полевевших социалистов вправо, Блюму пришлось снова менять ориентацию, к счастью, в привычном направлении. Так сложился Народный фронт, - ассоциация страхования радикальных банкротов за счет капитала рабочих организаций.

Радикализм неотделим от франкмасонства, и этим уже сказано все. Во время прений в Палате Депутатов о лигах г. Ксавье Вала напомнил, что Троцкий "запретил" в свое время французским коммунистам участвовать в масонских ложах. Г. Жамми Шмит, кажется, высокий авторитет в этой области, тут же объяснил запрещение несовместимостью деспотического большевизма со "свободным духом". Спорить на эту тему с радикальным депутатом у нас нет основания. Но мы и сейчас считаем не заслуживающим ни малейшего доверия того представителя рабочих, который ищет вдохновения или утешения в пресной масонской религии сотрудничества классов. Картель не случайно дополнялся широким участием социалистов в маскараде лож. Сейчас пришла пора надеть фартушки и раскаявшимся коммунистам! В фартушках, кстати, новообращенным ученикам будет удобнее прислуживать старым мастерам картеля.

Но народный фронт - говорят нам не без возмущения - вовсе не картель, а массовое движение. Недостатка в пышных определениях, конечно, нет, но дела они не меняют. Назначение картеля всегда состояло в том, чтоб тормозить массовое движение, направляя его в русло сотрудничества классов. Таково же точно назначение и Народного фронта. Разница между ними та - и она не маловажна, - что традиционный картель применялся в сравнительно мирные и устойчивые эпохи парламентарного режима. Теперь же, когда массы нетерпеливы и взрывчаты, необходим более внушительный тормоз, с участием "коммунистов". Совместные собрания, парадные шествия, клятвы, сочетание знамен Коммуны и Версаля, шум, гам, демагогия, - все служит одной цели: задержать и деморализовать массовое движение.

Оправдываясь в Палате перед правыми, Сарро заявил, что его невинные уступки Народному фронту представляют собою ни что иное, как предохранительный клапан режима. Эта откровенность могла показаться неосторожной. Но она была награждена бурными аплодисментами крайне левой. Значит, у Сарро не было оснований стесняться. Во всяком случае ему удалось, может быть и не вполне сознательно, дать классическое определение Народного фронта: предохранительный клапан против массового движения. Г. Сарро вообще везет на афоризмы!

Внешняя политика есть продолжение внутренней. Отказавшись полностью от точки зрения пролетариата, Блюм, Кашен и Ко усваивают - под маской "коллективной безопасности" и "международного права" - точку зрения национального империализма. Они подготовляют ту же точно политику пресмыкательства, какую они вели в 1914-1918 г.г., только с прибавлением: "для защиты СССР". Между тем в течение 1918-1923 г.г., когда советской дипломатии тоже приходилось немало лавировать и заключать соглашения, ни одна из секций Коминтерна не могла даже помыслить о блоке со своей буржуазией! Разве это одно - не достаточное доказательство искренности отречения Сталина от мировой революции?

По тем же побуждениям, по каким нынешние вожди Коминтерна прильнули к сосцам "демократии" в период ее агонии, они открыли светозарный облик Лиги Наций, когда у нее началась уже предсмертная икота. Так создалась общая с радикалами и Советским Союзом платформа внешней политики. Внутренняя программа Народного фронта состряпана из общих мест, которые поддаются не менее свободному толкованию, чем женевский ковенант. Общий смысл программы: все оставить по старому. Между тем массы не хотят больше старого: в этом и состоит ведь суть политического кризиса.

Разоружая пролетариат политически, Блюмы, Поль Форы, Кашены, Торезы больше всего озабочены тем, чтоб он не вооружился физически. Агитация этих господ ничем не отличается от поповских проповедей о преимуществе нравственного начала. Энгельс, учивший, что проблема государственной власти есть проблема вооруженных отрядов, Маркс, относившийся к восстанию, как к искусству, представляются нынешним депутатам, сенаторам и мэрам Народного фронта чем то вроде средневековых варваров. "Попюлер" в сотый раз печатает фигуру голого рабочего с подписью: "Вы убедитесь, что наши голые кулаки более солидны, чем все ваши кастеты". Какое великолепное презрение к военной технике. Даже абиссинский негус держится на этот счет более прогрессивных взглядов. Перевороты в Италии, Германии, Австрии для этих людей как бы не существовали. Перестанут ли они воспевать "голые кулаки", когда Деларок наденет на них самих ручные кандалы? Моментами почти жалеешь, что этого опыта нельзя произвести отдельно для господ вождей, не задевая масс!

Под углом зрения буржуазного режима в целом Народный фронт представляет собою эпизод соперничества между радикализмом и фашизмом за внимание и милость крупного капитала. Своим театральным братаньем с социалистами и коммунистами, радикалы хотят доказать хозяину, что дело режима вовсе не так плохо, как утверждают справа; что угроза революции вовсе не так велика; что даже Вайян-Кутюрье сменил нож на ошейник; что через ручных "революционеров" можно дисциплинировать рабочие массы и, следовательно, спасти парламентскую систему от крушения.

Не все радикалы одинаково верят в этот маневр; наиболее солидные и влиятельные, во главе с Эррио, предпочитают занимать выжидательную позицию. Но и они в конце концов не могут предложить ничего другого. Кризис парламентаризма есть прежде всего кризис доверия избирателей к радикализму. До тех пор, пока не открыто средство омоложения капитализма, нет и не может быть рецепта спасения радикальной партии. Ей предоставлено выбирать лишь между разными вариантами политической гибели. Даже относительный успех ее во время предстоящих выборов не отвратит и даже не отсрочит надолго ее крушения.

Вожди социалистической партии, самые беззаботные политики Франции, не утруждают себя социологией Народного фронта: из бесконечных монологов Леона Блюма никто ничему не может научиться. Что касается коммунистов, чрезвычайно гордых своей инициативой в деле сотрудничества с буржуазией, то они изображают Народный фронт, как союз пролетариата со средними классами. Какая пародия на марксизм! Радикальная партия вовсе не есть партия мелкой буржуазии. Она не есть также "блок средней и мелкой буржуазии", по нелепому определению московской "Правды". Средняя буржуазия не только экономически, но и политически эксплуатирует мелкую, а сама является агентурой финансового капитала. Называть иерархические, основанные на эксплуатации политические отношения нейтральным именем "блока" значит издеваться над действительностью. Кавалерист не есть блок между человеком и лошадью. Если партия Эррио-Даладье корнями уходит в мелкобуржуазные, отчасти даже рабочие массы, то только для того, чтобы усыплять и обманывать их в интересах капиталистического порядка. Радикалы - демократическая партия французского империализма, - всякое другое определение есть ложь.

Кризис капиталистической системы разоружает радикалов, отнимая у них традиционные ресурсы убаюкиванья мелкой буржуазии. "Средние классы" начинают чувствовать, если не понимать, что жалкими реформами спасти положения нельзя, что нужна смелая ломка существующего строя. Но радикализм и смелость - это вода и огонь. Фашизм питается прежде всего возрастающим недоверием мелкой буржуазии к радикализму. Можно сказать без преувеличения, что политическая судьба Франции в ближайший период сложится в значительной степени в зависимости от того, как будет ликвидирован радикализм, и кто овладеет его наследством, т.-е. влиянием на мелкобуржуазные массы: фашизм или партия пролетариата.

Элементарная истина марксистской стратегии гласит, что союз пролетариата с мелким людом городов и деревень осуществим только в непримиримой борьбе с традиционным парламентским представительством мелкой буржуазии. Чтоб привлечь крестьянина на сторону рабочего, надо оторвать крестьянина от радикального политикана, который подчиняет крестьянина финансовому капиталу. В противоположность этому Народный фронт, заговор рабочей бюрократии с худшими политическими эксплуататорами средних классов, способен лишь убить веру масс в революционный путь и толкнуть их в объятия фашистской контрреволюции.

Трудно поверить, но политику Народного фронта некоторые циники пытаются оправдать ссылками на Ленина, который-де доказывал, что нельзя обойтись "без компромиссов", и, в частности, без соглашений с другими партиями. Издевательство вождей нынешнего Коминтерна над Лениным стало правилом; они топчут ногами все учение строителя большевистской партии, а затем ездят в Москву поклоняться его мавзолею.

Ленин начинал свою работу в царской России, где не только пролетариат и крестьянство, не только интеллигенция, но и широкие круги буржуазии стояли в оппозиции к старому режиму. Если б политика народного фронта вообще могла быть оправдана, то, казалось бы, прежде всего в стране, которая не проделала еще своей буржуазной революции. Господа фальсификаторы сделали бы, однако, неплохо, если б указали, на каком этапе, когда и в каких условиях большевистская партия строила в России подобие Народного фронта? Пусть напрягут свое воображение и пороются в исторических документах!

Большевики заключали с революционными мелкобуржуазными организациями практические соглашения, например, для совместного нелегального транспорта революционной литературы, иногда - для совместного устройства уличной демонстрации, иногда - для отпора черной сотне. Во время выборов в Государственную Думу они прибегали в известных условиях к избирательным блокам с меньшевиками или с социалистами-революционерами на второй ступени. Вот и все! Ни общих "программ", ни общих учреждений, ни отказа от критики временных союзников. Такого рода эпизодические, ограниченные строго конкретными целями, соглашения и компромиссы, - о них и только о них говорил Ленин! - не имеют ничего общего с Народным фронтом, который представляет собою конгломерат разнородных организаций, длительный союз разных классов, связанных на целый период - и какой период! - общей программой и общей политикой, - политикой парадов, декламации и пускания пыли в глаза. При первом серьезном испытании Народный фронт распадется на куски и все его составные части дадут глубокие трещины. Политика Народного фронта есть политика измены.

Правило большевизма в вопросе о блоках гласило: врозь идти, вместе бить! Правило вождей нынешнего Коминтерна: идти вместе, чтоб быть битыми врозь. Пусть же эти господа держатся за Сталина и Димитрова, но потрудятся оставить в покое Ленина!

Нельзя без возмущения читать заявления хвастливых вождей, будто Народный фронт "спас" Францию от фашизма; на самом деле это значит лишь, что взаимные подбадривания "спасли" перепуганных героев от преувеличенного страха. Надолго ли? Между первым восстанием Гитлера и его приходом к власти протекло десятилетие, отмеченное частыми приливами и отливами. Германские Блюмы и Кашены тоже не раз провозглашали в то время свою "победу" над национал-социализмом. Мы им не верили, и не ошиблись. Этот опыт ничему, однако, не научил французских кузенов Вельса и Тельмана. Правда, в Германии коммунисты не участвовали в Народном фронте, объединявшем социал-демократию с буржуазной левой и католическим центром ("союз пролетариата со средними классами"!). В тот период Коминтерн отвергал даже боевые соглашения рабочих организаций против фашизма. Результаты известны. Самое горячее сочувствие Тельману, как пленнику палачей, не может помешать нам сказать, что его политика, т.-е. политика Сталина, сделала для победы Гитлера больше, чем политика самого Гитлера. Вывернувшись наизнанку, Коминтерн применяет теперь во Франции достаточно знакомую политику германской социал-демократии. Неужели же так трудно предвидеть результаты?

Предстоящие парламентские выборы, каков бы ни был их исход, сами по себе не внесут серьезных изменений в обстановку: избирателям в конце концов предоставлено выбирать между арбитром типа Лаваля и арбитром типа Эррио-Даладье. Но так как Эррио мирно сотрудничал с Лавалем, а Даладье поддерживал обоих, то разница между ними, если измерить ее масштабом поставленных историей задач, совершенно ничтожна.

Думать, что Эррио-Даладье способны объявить войну "двумстам семействам", которые управляют Францией, значит бесстыдно дурачить народ. Двести семейств не висят в воздухе, а представляют органическое увенчание системы финансового капитала. Чтоб совладать с 200 семейств, надо опрокинуть экономический и политический режим, в поддержании которого Эррио и Даладье заинтересованы не менее, чем Фланден и Деларок. Дело идет не о борьбе "нации" против немногих магнатов, как изображает "Юманите", а о борьбе пролетариата против буржуазии, о классовой борьбе, которая может быть разрешена только революцией. Главной помехой на этом пути стал штрейкбрехерский заговор вождей Народного фронта.

Как долго будут еще во Франции чередоваться полупарламентские, полубонапартистские министерства, и через какие вообще конкретные этапы пройдет в ближайший период страна, сказать заранее нельзя. Это зависит от мировой и национальной экономической конъюнктуры, от международной обстановки, от положения в СССР, от степени устойчивости итальянского и германского фашизма, от хода событий в Испании, наконец, - и это не последний по важности фактор, - от проницательности и активности передовых элементов французского пролетариата. Конвульсии франка могут приблизить развязку. Более тесное сотрудничество Франции с Англией способно отдалить ее. Агония "демократии" может во всяком случае затянуться во Франции значительно дольше, чем длился в Германии предфашистский период Брюнинга-Папена-Шлейхера; но она не перестает от этого быть агонией. Демократия будет сметена. Вопрос только: кем?

Борьба против "200 семейств", против фашизма и войны - за мир, хлеб, свободу и прочие прекрасные вещи - есть либо ложь, либо борьба за низвержение капитализма. Проблема революционного завоевания власти стоит перед трудящимися Франции не как отдаленная цель, а как задача открывшегося периода. Между тем социалистические и коммунистические вожди не только отказываются от революционной мобилизации пролетариата, но изо всех сил противодействуют ей. Братаясь с буржуазией, они травят и изгоняют большевиков. Такова сила их ненависти к революции и страха перед ней. Худшую роль играют в этих условиях те псевдо-революционеры, типа Марсо Пивера, которые обещают опрокинуть буржуазию, - но не иначе, как с разрешения Леона Блюма! Весь ход французского рабочего движения за последние 12 лет поставил в порядок дня задачу создания новой революционной партии.

Гадать о том, предоставят ли события "достаточно" времени для ее формирования, значит предаваться самому бесплодному из всех занятий. Ресурсы истории в области различных вариантов, переходных форм, этапов, ускорений и замедлений, совершенно неисчерпаемы. Фашизм может под влиянием экономических трудностей выступить преждевременно и потерпеть поражение. Это означало бы длительную отсрочку. Наоборот, из осторожности он может слишком долго занимать выжидательную позицию и тем самым дать новые шансы революционным организациям. Народный фронт может разбиться о свои противоречия раньше, чем фашизм окажется способен открыть генеральное сражение: это означало бы период перегруппировок и расколов в рабочих партиях и быстрого сплочения революционного авангарда. Самочинные движения масс, по типу Тулона и Бреста, могут получить широкий размах и создать надежную опору для революционного рычага. Наконец, даже победа фашизма во Франции, теоретически не исключенная, вовсе не должна означать его воцарение на тысячу лет, как пророчит Гитлер, ни даже обеспечить ему тот срок, в течение которого держится Муссолини. Начавшись в Италии или в Германии, сумерки фашизма скоро перенеслись бы и на Францию. В этом варианте, наименее благоприятном, строить революционную партию значит приближать час реванша. Мудрецы, которые от неотложной задачи отделываются словами: "условия не созрели", обнаруживают лишь, что они сами не созрели для условий.

Марксистам Франции, как и всего мира, приходится начинать в известном смысле сначала, но на несравненно более высокой исторической ступени, чем их предшественникам. Падение Коммунистического Интернационала, более постыдное, чем падение социал-демократии в 1914 году, на первых порах чрезвычайно затрудняет продвижение вперед. Вербовка новых кадров совершается медленно, в жестокой борьбе с единым фронтом реакционной и патриотической бюрократии внутри рабочего класса. С другой стороны, именно эти трудности, которые не случайно обрушились на пролетариат, представляют важное условие для правильного отбора и крепкого закала первых отрядов новой партии и нового Интернационала.

Только совсем незначительная часть кадров Коминтерна начала свое революционное воспитание с начала войны, до октябрьского переворота. Все эти элементы, почти без единого исключения, находятся сейчас вне Коминтерна. Следующий слой примкнул уже к победоносной октябрьской революции: это легче. Но и из этого второго набора сохранилась лишь ничтожная часть. Подавляющее большинство нынешних кадров Коминтерна примкнуло не к большевистской программе, не к революционному знамени, а к советской бюрократии. Это не бойцы, а послушные чиновники, адъютанты, мальчики для поручений. Оттого так бесславно загнивает Третий Интернационал в исторической обстановке, богатой грандиозными революционными возможностями.

Четвертый Интернационал поднимается на плечах трех своих предшественников. Он подвергается ударам с фронта, с флангов и с тыла. Карьеристам, трусам, филистерам в этих рядах искать нечего. Неизбежный в начале процент сектантов и авантюристов отсеивается по мере роста движения. Пусть педанты и скептики пожимают плечами по поводу "маленьких" организаций, издающих "маленькие" газеты и бросающих вызов всему миру. Серьезные революционеры презрительно пройдут мимо педантов и скептиков. Октябрьская революция тоже начинала некогда с детских башмаков...

Могущественные русские партии социалистов-революционеров и меньшевиков, составлявшие "народный фронт" с кадетами, в течение немногих месяцев рассыпались в прах под ударами "кучки фанатиков" большевизма. Бесславной смертью погибли затем под ударами фашизма германская социал-демократия, германская компартия и австрийская социал-демократия. Эпоха, которая надвинулась вплотную на европейское человечество, выметет без остатка из рабочего движения все двусмысленное и гнилое. Все эти Жуо, Ситрины, Блюмы, Кашены, Вандервельды, Кабалеро, - только призраки. Секции Второго и Третьего Интернационалов бесславно сойдут со сцены одна за другой. Новая великая перегруппировка в рабочих рядах неизбежна. Молодые революционные кадры обрастут плотью и кровью. Победа мыслима лишь на основе методов большевизма.

Л. Троцкий.
28 марта 1936 года.
 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 50.