Л. Троцкий.
ЛИКВИДАЦИОННЫЙ КОНГРЕСС III ИНТЕРНАЦИОНАЛА

Седьмой Конгресс Коминтерна, еще не закончивший своих работ в часы, когда пишутся эти строки, раньше или позже войдет в историю под именем ликвидационного конгресса. Если не все его участники сознают сегодня этот факт, то все они - с тем обязательным единодушием, которое вообще отличает Третий Интернационал за последние годы - занимаются практической ликвидацией заложенных Лениным программных принципов и тактических методов и подготовляют полное упразднение Коминтерна, как самостоятельной организации.

Третий Интернационал возник непосредственно из империалистической войны. Правда, еще задолго до нее в недрах Второго Интернационала боролись далеко расходящиеся тенденции; но и самая левая из них, представлявшаяся Лениным, была далека от мысли, что революционное объединение мирового рабочего класса придется создавать путем полного разрыва с социал-демократией. Оппортунистическое перерождение рабочих партий, тесно связанное с периодом капиталистического расцвета конца прошлого и начала нынешнего века, раскрылось полностью лишь в тот момент, когда война ребром поставила вопрос: с национальной буржуазией или против нее? Политическое развитие сделало в августе 1914 года резкий скачок: говоря словами Гегеля, накопившиеся количественные изменения сразу приняли качественный характер. До какой степени крутой патриотический поворот секций Интернационала казался на первых порах неожиданным, ярче всего, пожалуй, видно на примере Ленина. Ему не раз приходилось в предшествующие годы критиковать германскую социал-демократию; но он неизменно считал ее своей партией. И когда он получил в Швейцарии свежий номер "Форвертса", возвещавший о том, что социал-демократическая фракция Рейхстага голосовала Вильгельму Гогенцоллерну кредиты на войну, он с полной уверенностью заявил в кругу друзей, что этот номер сфабрикован германским штабом для демонстрации мнимого единодушия немецкого народа и устрашения врагов. Тем более решительные и категорические выводы сделал Ленин из катастрофы, когда для утешительных иллюзий уже не оставалось больше места. Социал-демократический Интернационал разбит, отдельные его секции находятся на политической службе у национальных штабов, нужно строить новый интернационал, - такова была программа Ленина уже с первых дней войны. Отныне парламентские и тред-юнионистские вожди рабочих организаций являлись в его глазах только агентами воинствующего империализма в рабочем классе. Разрыв с ними он провозгласил первым условием дальнейшей революционной работы. Новый интернационал, очищенный от оппортунизма, должен стать организацией гражданской войны против империализма. Ленин отказался от самого имени социал-демократии, объявив его грязной рубахой, которую надо сменить на чистую.

Пересматривая в свете нового опыта теоретические основы реформизма, Ленин прежде всего выделил учение о государстве. Вожди Второго Интернационала считали, что демократическое государство есть независимое учреждение, возвышающееся над классами и, следовательно, способное служить разным, даже противоположным, историческим целям. Задача состояла для них в том, чтоб постепенно, шаг за шагом, наполнить "чистую" демократию новым экономическим содержанием. Жорес, наиболее вдохновенный представитель реформизма, проповедовал: "Надо социализировать республику". Идеализация демократии вела неизбежно к идеализации демократических партий буржуазии. Сотрудничество с ними представлялось необходимым условием систематического "прогресса". Если в Германии, с ее бурным экономическим и запоздалым политическим развитием, демократические партии отцвели не успевши расцвесть, то в консервативной Франции, с ее более устойчивыми промежуточными классами и с традициями Великой Революции, партия радикалов продолжала занимать виднейшее, на поверхностный взгляд, даже решающее место в политической жизни республики. Теория чистой демократии, как арены непрерывного прогресса, вела во Франции непосредственно к блоку социалистов с радикалами. Этот вопрос стал на десятилетия пробным камнем рабочего движения. Жорес стоял за союз всех "честных республиканцев" для борьбы с "реакцией". Гэд, наоборот, отстаивал классовую борьбу против всех партий буржуазии, в том числе и против ее вероломного радикального крыла. Этот антагонизм принимал периодами очень острый характер, но в конце концов он, по своим практическим выводам, не выходил за рамки буржуазной демократии. Несмотря на все свои теоретически непримиримые формулы, Гэд встал в 1914 году на защиту Третьей республики от "прусского милитаризма" и неожиданно для других, пожалуй, и для себя, оказался министром национальной обороны. В глазах Ленина вчерашний соратник, отчасти учитель, стал таким же изменником интернационализму, как и пресловутый Шейдеман.

Главные удары теоретической критики Ленина направились отныне против теории чистой демократии. В своем новаторстве он выступал как реставратор: он очищал от примесей и фальсификаций и восстановлял во всей теоретической непримиримости учение Маркса и Энгельса о государстве, как орудии классового угнетения. Мифу чистой демократии он противопоставил реальность буржуазной демократии, выросшей на основах частной собственности и превратившейся ходом развития в орудие империализма. Классовое строение государства, подчиненное классовому строению общества, исключало, по Ленину, для пролетариата возможность овладения властью в рамках демократии и ее методами. Нельзя вооруженного до зубов противника победить теми приемами, которые диктует сам противник, если к тому же он сам остается верховным арбитром борьбы. Наступление социалистического пролетариата должно неизбежно привести к революционному или контрреволюционному взрыву демократии. Как только борьба от второстепенных парламентских реформ перейдет к основному вопросу о капиталистической собственности, все партии буржуазии, в том числе и самые "левые", неизбежно примкнут к наиболее могущественному ядру господствующего класса, т.-е. к финансовому капиталу. Перспектива мирного прогресса или демократической социализации раскрывается с этой точки зрения, как простая утопия. Борьба пролетариата за власть должна неизбежно принять революционный характер. Подготовка же к революции требует своевременного разрыва не только с буржуазными радикалами, но, как мы уже знаем, и с демократическими реформистами в самом рабочем классе.

Было бы в корне неправильно делать из сказанного тот вывод, что Ленин игнорировал мелкую буржуазию, в частности, крестьянство, как политический фактор. Наоборот, способность рабочей партии повести за собою мелкобуржуазные массы города и деревни он считал необходимым условием революционной победы. Притом не только для России и стран колониального Востока, но, в значительной мере, и для высоко развитых метрополий капитализма. Однако, в так называемых средних классах он строго различал экономически привилегированные верхи и угнетенные низы, - клики парламентских дельцов и их избирательное стадо. Для осуществления боевого союза пролетариата с мелкой буржуазией он считал необходимым, во-первых, очистить рабочие ряды от реформистов, во-вторых - освободить мелкий люд города и деревни от влияния буржуазной демократии. Парламентская коалиция социал-демократии с буржуазными демократами означала, для Ленина, топтание на месте и, тем самым, подготовку наиболее реакционной диктатуры финансового капитала. Союз пролетариата и мелкой буржуазии предполагает руководство революционной партии, которое может быть завоевано лишь в непримиримой борьбе с историческими партиями средних классов.

Таково ядро ленинского учения об условиях подготовки пролетарской революции. На этих принципах, основательно проверенных и подкрепленных опытом октябрьского переворота, и возник Коммунистической Интернационал. Наша краткая теоретическая справка должна помочь читателю правительно определить историческое место последнего коммунистического конгресса, который во всех узловых проблемах нашей эпохи ликвидировал учение Ленина, круто повернув назад, к оппортунизму и патриотизму.

В соответствии со своей доктриной империализма, Ленин считал абсурдным искать в конфликтах капиталистических государств так называемого "виновника". Дипломатия каждой страны возлагает ответственность за войну на противную сторону, а социал-демократы каждой страны следуют в этом вопросе рабски за своей дипломатией. Самые опытные детективы не всегда, как известно, открывают поджигателя. А как быть, если пороховые погреба Европы поджигаются одновременно с разных сторон? Юридический критерий "виновности" ничего не дает. Действительным виновником войн является империализм, т.-е. непримиримость порождаемых им мировых интересов. Версальский мир входит таким же звеном в подготовку будущей войны, как и программа Гитлера, которому тот же Версальский мир помог одержать победу. Между тем, в полном разрыве со всеми основными хартиями Коммунистического Интернационала, докладчики седьмого Конгресса и вслед за ними участники прений единодушно повторяли, что источником военной опасности является немецкий фашизм. Отсюда делался вывод о необходимости тесного сплочения всех "демократических" и "прогрессивных" сил, всех "друзей мира" (есть такое звание) для защиты Советского Союза, с одной стороны, западной демократии - с другой. Эта поверхностная, чтоб не сказать плоская, концепция мировых отношений возвращает нас полностью к официальной доктрине Антанты 1914-1918 г.г.; только на место прусского милитаризма на этот раз поставлен фашизм. На самом деле причиной перехода Германии от униженных заискиваний к "равноправной" агрессивности является не голосовые связки Гитлера, не заключающие в себе никакой мистической силы, а восстановление могущественных производительных сил страны после потрясений войны и послевоенного периода. Англия и Франция защищают против Германии не демократические принципы, а искусственное соотношение сил, установленное в результате войны. Участие в победоносном лагере защитников "демократии" не помешало Италии первой придти к фашизму. А если говорить о сегодняшнем дне, то именно Италия, союзница французской демократии, а косвенно - и Советского Союза, готовится открыть кровавый хоровод своим разбойничьим набегом на Абиссинию. В свете этих простых и неотразимых фактов попытка представить империалистские антагонизмы Европы, как столкновение принципов фашизма и демократии, представляется совершенно смехотворной. К этому надо еще прибавить, что фашистские тенденции во Франции, Чехословакии, Румынии и проч., получили бы в случае войны непреодолимое развитие, причем даже полная победа фашизма в Европе нисколько не смягчила бы раздирающих ее антагонизмов.

Правда, в речах делегатов Конгресса защита центрально-европейских и западных демократий от покушений национал-социализма являлась доводом второй категории: первое место занимала неизменно защита Советского государства. Однако, эта иерархия доводов на деле может легко быть и неизбежно будет опрокинута. Долг защиты "демократии" и "национальной независимости" от национал-социализма должен, очевидно, сохранить свою силу и независимо от участия СССР в войне. Что касается собственно защиты страны советов, то лозунг этот действительно был написан на знамени Третьего Интернационала с первого дня его существования. Седьмой Конгресс остается формально под знаком традиции. Но какая разница в перспективах и методах! При Ленине и в первые годы после его смерти главными противниками на мировой арене оставались социал-патриотизм и его молочный брат, демократический пацифизм. Считалось незыблемо установленным, что именно они усыпляют внимание трудящихся и тем развязывают руки империализму. Советская дипломатия, правда, и ранее не отказывалась от использования империалистических противоречий (отнюдь не выдавая их при этом за противоречия между "реакцией" и "демократией"); но главный залог существования и развития Советского Союза руководство эпохи Ленина видело в развитии европейской и мировой революции. Именно по этой причине в тот период не могло быть и речи о каком-нибудь длительном союзе Советов с одной из борющихся империалистических групп, и уже во всяком случае никому не могла бы придти в голову мысль, что в тех капиталистических странах, с которыми у Советского Союза установились временные отношения перемирия, пролетариат должен заменить революционную борьбу против буржуазии реформистским и пацифистским сотрудничеством с "левыми" буржуазными партиями и со всеми вообще "друзьями мира". В вопросе о войне, пацифизме и "гражданском мире" совершен таким образом поворот почти на 180°.

Разумеется, никто из делегатов седьмого Конгресса прямо не отказывался ни от пролетарской революции, ни от диктатуры пролетариата, ни от других грозных вещей. Наоборот, официальные докладчики клялись, что в глубине души они ничуть не изменились, и что перемена тактики касается лишь определенного исторического этапа, когда приходится защищать от Гитлера Советский Союз и остатки западных демократий. Однако, верить этим клятвам не рекомендуется. Если методы революционной классовой борьбы оказываются непригодны в трудных исторических условиях, значит они несостоятельны вообще, тем более, что ближайшая эпоха будет эпохой возрастающих трудностей. Как издевался в свое время Ленин над социал-патриотами, которое тоже клялись в том, что ими лишь "на время войны" сдаются в архив интернациональные обязательства!
 

В центре всех дебатов Конгресса стоял новейший опыт Франции, в виде так называемого "народного фронта", представляющего блок трех партий: коммунистической, социалистической и радикальной. Прямое и косвенное сотрудничество с радикалами (т. наз. картель) всегда входило составной частью в политику социалистической партии. Однако, в отличие от немецкой социал-демократии, французская секция Второго Интернационала, связанная революционными традициями своего пролетариата, никогда не решалась доводить сотрудничество с буржуазной левой до создания совместно с ней коалиционного правительства. Ограничиваясь избирательными соглашениями и совместными парламентскими голосованиями, картель провозглашал своей задачей "защиту демократии" от внутренней реакции и от внешних опасностей. Французская коммунистическая партия, можно сказать, выросла в борьбе против картеля. Когда социалисты, отбиваясь от ударов слева, ссылались в свое оправдание, на необходимость сближения со средними классами, коммунисты отвечали, что хотя радикалы и опираются преимущественно на мелкую буржуазию, но во всех существенных вопросах приносят ее интересы в жертву банкократии. Союз с партией Версальского мира, утверждали они, является подготовкой новой войны и новой измены социалистов.

Низвержение министерства Даладье открытым восстанием военных лиг реакции (6-ое февраля 1934 года) вызвало радикальные изменения в расстановке политических сил. Под влиянием возбуждения в массах социалистическая партия спешно отодвинулась от скомпрометированных радикалов; она даже исключила из своей среды фракцию правых парламентариев, так называемых нео-социалистов, которые сотрудничество с буржуазной левой считали главным содержанием социалистической политики. Наоборот, приближение фашистской опасности во Франции, как и рост германских вооружений, вызвали в Коминтерне прямо противоположную эволюцию, притом головокружительного темпа. Те самые вожди, которые до 6-го февраля величали левого радикала Даладье не иначе как фашистом, а социалистического лидера Леона Блюма - социал-фашистом, теперь, под натиском действительного фашизма, совершенно потеряли веру в себя и в свое знамя и решили, - конечно, по прямому указанию Москвы, - искать спасения в союзе с демократическими партиями, при том не только с социалистами, но и с радикалами. Длившиеся в течение нескольких месяцев переговоры имели весьма драматический характер, с изрядной примесью непроизвольного комизма. Социалисты не верили искренности коммунистических излияний в пламенной дружбе: вчерашние "социал-фашисты" опасались подвоха. Когда же они оценили, наконец, силу испуга своих недавних ожесточенных противников и согласились на единый фронт, открылась вторая глава: борьба за союз с радикалами. Социалисты упирались, ссылаясь на доказанное долгим опытом политическое бесплодие блока с консервативной насквозь партией Эррио-Даладье; но стремительный натиск коммунистов, запоздалых неофитов картеля, одержал верх. Радикалы, от которых левые союзники не потребовали даже разрыва с крайней реакцией, представленной в коалиционном министерстве Лаваля, приняли, скрепя сердце, трехсоставный картель, как политическое средство упрочить свои пошатнувшиеся парламентские позиции и обеспечить за Францией помощь Красной армии, в качестве последнего резерва. Как только народный фронт был учрежден, в нем нашли свое естественное место, наряду с партией Бриана, и нео-социалисты. Их недавнее исключение оказалось, таким образом, чистейшим недоразумением.

Выставляя французский опыт, как образец наиболее успешного применения новой реалистической политики, ни докладчик Димитров, ни делегаты Франции не дали себе ни малейшего труда исследовать, что же собственно представляет собою в социальном и политическом смысле та эпизодическая группировка сил, которая носит высокопарное имя "народного фронта". Наоборот, все ораторы упорно уклонялись от анализа программы нового картеля и его перспектив. Не мудрено: кризис французского парламентаризма есть прежде всего кризис французского радикализма. Мелкобуржуазные массы все больше теряют доверие к героям якобинской фразы, которые на деле оказываются всегда одним из орудий финансового капитала. Фашизм эксплуатирует политическое разочарование мелкой буржуазии города и деревни в радикальной партии. За кулисами финансовый капитал щедро поддерживает фашистские лиги, подготовляя себе новую опору. Сегодняшний режим имеет переходный характер. Радикалы еще необходимы для поддержания неустойчивого национального правительства Лаваля. Ни в чем, однако, двойственный и насквозь гнилой характер этой партии не выражается так убийственно, как в том факте, что она, с одной стороны, представлена своими авторитетными вождями в национальном правительстве, которое издает драконовские финансовые декреты, а с другой - входит в народный фронт, который ведет против правительства и его декретов шумную борьбу. Социалисты и коммунисты объявляют финансовые декреты Лаваля лучшим политическим подарком фашизму; в то же время они тщательно обходят вопрос об ответственности радикалов за политику правительства. Весь народный фронт построен на экивоках, умолчаниях и фальши. Не мудрено, если борьба против фашизма получает чисто декоративный характер. Дискредитация радикалов в народных массах распространяется автоматически и на их союзников. Очень шумный, но парализуемый внутренними противоречиями "народный фронт" бессильно топчется на месте. Тем временем фашисты расширяют свою политическую базу и совершенствуют свою военную организацию. Обо всем этом никто даже и не заикнулся на Конгрессе, где царила обязательная и заранее предписанная монолитность.

По сути дела седьмой Конгресс призван был возвести в закон и распространить на все без исключения страны поворот, совершенный французской коммунистической партией. Главный парадокс этого конгресса в том, кстати сказать, и состоит, что, проповедуя необходимость "строго реалистического учета национальных особенностей каждой страны", он росчерком пера предписал всем своим секциям равняться по шаблону "народного фронта". Так как Димитров приобрел известный моральный авторитет своим мужественным поведением в известном берлинском процессе - никаких других прав на политический авторитет у Димитрова не было и нет, - то именно ему поручена была щекотливая миссия возвестить в многословной, но бедной содержанием речи тот факт, что Коминтерн в борьбе с фашизмом стал на путь демократической коалиции и патриотизма. В отличие от социалистов, которые, как мы уже знаем, не решались на правительственную комбинацию с радикалами, седьмой Конгресс довел свой поворот до конца и прямо поставил задачей нового курса создание правительства народного фронта. Если в ближайшем будущем Марселю Кашену, Торезу и другим вождям французской коммунистической партии не удастся образовать общее правительство с "радикал-фашистом" Даладье и "социал-фашистом" Блюмом, то причину придется во всяком случае искать в кознях исторического процесса, а не в злой воле коммунистических лидеров. Но если, несмотря на все объективные помехи (кризис, финансовые трудности, революционные взрывы в Тулоне, Бресте, Гавре и пр.), коалиционное правительство левого блока все же осуществится, то можно, не будучи пророком, предсказать заранее, что оно явится лишь коротким эпизодом и, взорвавшись само, взорвет "народный фронт". Будет очень хорошо, если под своими обломками оно не похоронит остатки французской демократии.
 

Первая великая империалистическая война разразилась, когда капитализм казался в расцвете сил, а парламентаризм - вечным режимом. На этот экономический и политический фундамент опирался реформизм Второго Интернационала и его патриотизм. Война? Но это - последняя война... С того времени все иллюзии, и основные и производные, рассеялись, как дым. Беспощадный характер нашей эпохи, обнажившей все противоречия до конца, придает особо зловещий и можно сказать, особо недостойный характер капитуляции Коминтерна перед теми идеями и идолами, которыми он на заре своей деятельности объявил священную войну.

Ничто ныне не отличает коммунистов от социал-демократов, кроме традиционной фразеологии, от которой отучиться не трудно. И сейчас уже коммунистические вожди не без успеха усваивают салонный язык в своих обращениях к союзникам справа; старый резерв ругательств сохраняется только против противников слева. Не мудрено если единый фронт провозглашен ближайшим этапом к полному организационному слиянию партий Второго и Третьего Интернационалов.

Препятствия, которые стоят на пути к этому слиянию, коренятся не столько в идеях, сколько в аппаратах. В Англии, Бельгии, Голландии, Скандинавских странах секции Коминтерна слишком незначительны, чтобы реформистские партии сочли себя заинтересованными в экспериментах единого фронта или в попытках слияния. Но там, где силы распределены более равномерно, прежде всего во Франции, вопрос о слиянии ставится уже сегодня с обоих сторон, как практическая проблема. Будет ли она разрешена в ближайший период? Программные и тактические разногласия после заключения франко-советского пакта сведены к минимуму: социал-демократы обещают защищать Советский Союз; в обмен за это коммунисты обязуются защищать французскую республику. В отношении к войне и национальной обороне - а это основная проблема в нашу эпоху - база единства, таким образом, налицо. Но остается вопрос о традициях двух замкнутых бюрократических аппаратов и о связанных с аппаратами материальных интересах значительного числа лиц. Окажется ли соединенное давление фашизма и московской дипломатии достаточно сильным, чтобы преодолеть второстепенные, но очень консервативные препятствия на пути слияния, покажет будущее. Во всяком случае седьмой Конгресс открыто и решительно провозгласил необходимость объединения с той самой социал-демократией, которую Сталин несколько лет тому назад назвал близнецом фашизма.

Если взять идеологическое и политическое развитие Коминтерна, оставляя в стороне вопрос о судьбе его организации, - тело долго еще разлагается после того, как от него отлетел живой дух, - можно сказать, что история Третьего Интернационала нашла в седьмом Конгрессе свое окончательное завершение. 21 год тому назад Ленин провозгласил лозунг разрыва с реформизмом и патриотизмом. С того времени все оппортунистические и промежуточные, так называемые центристские вожди вменяли Ленину в главную вину его дух раскола. Можно считать Ленина правым или неправым, но нельзя оспаривать, что именно на идее непримиримости двух основных тенденций в рабочем движении основан был Коммунистический Интернационал. Седьмой Конгресс пришел к выводу, что раскол явился источником всех последних великих поражений пролетариата. Сталин исправляет, таким образом, историческую "ошибку" Ленина, и исправляет радикально: Ленин создал Коммунистический Интернационал, Сталин упраздняет его.

Можно, однако, уже сейчас сказать, что даже полное объединение двух Интернационалов отнюдь не обеспечит единства рабочего класса. Принципы социал-патриотизма заранее исключают возможность сохранения интернационального единства, особенно в эпоху надвигающихся военных потрясений. Но не окажется единства и в национальных рамках. На новой исторической ступени произойдет неизбежно новое непримиримое размежевание рабочих организаций и перегруппировка их элементов по двум осям: оппортунистической и революционной. Уже и сейчас почти во всех странах мира поднято знамя Четвертого Интернационала. Дело идет, правда, пока лишь о небольших инициативных отрядах. Но кто знает историю рабочего движения, тот поймет их симптоматическое значение. Эта сторона вопроса выходит, однако, за рамки настоящей статьи, цель которой дать общую оценку седьмого Конгресса. Повторим снова: он войдет в историю, как ликвидационный конгресс.

Л. Т.
23 августа 1935 г.
 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 46.