Л. Троцкий.
ПИСЬМО ИТАЛЬЯНСКИМ ЛЕВЫМ КОММУНИСТАМ

Дорогие товарищи!

Я ознакомился с брошюрой "Платформа левой", изданной вами еще в 1926 году, но дошедшей до меня впервые только теперь. Равным образом я прочитал ваше письмо ко мне в N 20 "Прометео", как и некоторые руководящие статьи газеты, что дало мне возможность обновить после большого перерыва мои более, чем скромные познания в итальянском языке. Эти документы, а также знакомство со статьями и речами товарища Бордиги, не говоря о личном знакомстве с ним, позволяют мне до некоторой степени судить о ваших основных воззрениях и о степени нашей с вами солидарности. Хотя для ответа на этот последний вопрос решающее значение имеют не только принципиальные тезисы, но и их политическое применение к событиям дня (об этом снова ярко напомнил нам советско-китайский конфликт), тем не менее я думаю, что наша солидарность, по крайней мере в основных вопросах, идет достаточно далеко. Если я не выражаюсь уже сегодня более категорически, то только потому, что хочу предоставить времени и событиям возможность проверки нашей идейной близости и взаимного понимания. Я надеюсь, что они скажутся полными и прочными.

"Платформа левой" (1926 г.) произвела на меня большое впечатление. Я думаю, что это один из лучших документов международной оппозиции, во многом сохранивший свое значение и сегодня.

Чрезвычайно важно, особенно для Франции, то обстоятельство, что Платформа во главу угла революционной политики пролетариата ставит вопрос о природе партии, об основных принципах ее стратегии и тактики. За последние годы мы видели во Франции, как для ряда выдающихся революционеров оппозиция послужила только этапом на пути отступления от марксизма - к социализму, тред-юнионизму или просто скептицизму. Почти все они свихнулись на вопросе о партии.

Вы знаете, разумеется, брошюру Лорио, который обнаружил полное непонимание природы партии и ее исторической функции в отношении класса, и скатился к теории тред-юнионистской пассивности, не имеющей ничего общего с идеями пролетарской революции. Его брошюра, представляющая прямую идейную реакцию в лагере рабочего движения, и сегодня еще пропагандируется, к сожалению, группой "Пролетарская революция". Снижение идейного уровня революционного движения за последние пять-шесть лет не прошло бесследно, для группы Монатта. Подойдя в 1917-1923 г.г. вплотную к марксизму и большевизму, эта группа сделала за последние годы ряд шагов назад, в сторону синдикализма. Но это уже не боевой синдикализм начала нынешнего столетия, представлявший серьезный шаг вперед во французском рабочем движении. Нет, это довольно выжидательный, пассивный и негативный синдикализм, который все чаще впадает в прямой тред-юнионизм. И не мудрено. То, что было в довоенном синдикализме прогрессивного влилось в коммунизм. Отступление от революционного коммунизма назад теперь уже неизбежно ведет к тред-юнионизму. Основной бедой Монатта является неправильное отношение к партии и связанный с этим фетишизм профессиональных союзов, которые берутся, как вещь в себе, независимо от их руководящих идей. Между тем, если бы обе французские конфедерации сегодня же объединились и если бы они завтра же включили бы в свой состав весь рабочий класс Франции, это ни на минуту не сняло бы вопроса о руководящих идеях синдикальной борьбы, ее методах, о связи частных задач с общими, т. е. вопроса о партии.

Руководимая Монаттом Синдикалистская Лига есть сама по себе эмбрион партии она подбирает своих членов не по синдикальному, а по идейному признаку, на основе известной платформы, и пытается извне воздействовать на синдикаты, или, если угодно, "подчинить" их своему идейному влиянию. Это и есть признаки партии. Но Синдикалистская Лига является не доведенной до конца, не оформленной партией, которая не имеет ясной теории и программы, которая не осознала себя, которая маскирует свою природу и тем лишает себя возможности развития.

Суварин, в борьбе с бюрократизмом и нелояльностью официального аппарата Коминтерна, тоже пришел, хоть и другими путями, к отрицанию политической деятельности и самой партии. Объявляя Интернационал и его французскую секцию погибшими, он считает в то же время ненужным и существование оппозиции, так как для нее нет, по его словам, необходимых политических условий. Другими словами, он отрицает необходимость существования партии - всегда и при всяких условиях, как выразительницы революционных интересов пролетариата.

Вот почему я придаю такое значение нашей с вами солидарности в вопросе о партии, ее исторической роли, непрерывности ее действия, обязательности ее борьбы за влияние на все и всякие формы рабочего движения. В этом вопросе для большевика, т. е. революционера-марксиста, прошедшего школу Ленина, уступок быть не может.
 

По ряду других вопросов Платформа 1926 года дает прекрасные формулировки, которые сохраняют свое значение и для сегодняшнего дня.

Так, она с полной отчетливостью заявляет, что так называемые "самостоятельные" крестьянские партии "неизбежно подпадают под влияние контрреволюции" (стр. 36). Можно смело сказать, что в нынешнюю эпоху нет и не может быть исключения из этого правила. В тех случаях, когда крестьянство не идет за пролетариатом, оно идет за буржуазией против пролетариата. Несмотря на опыт России и Китая, Радек, Смилга и Преображенский не поняли этого до сих пор и споткнулись именно на этом вопросе. Ваша платформа упрекает Радека в "явных уступках немецким националистам". Теперь к этому надо было бы прибавить совершенно незаконные уступки китайским националистам, идеализацию сун-ят-сенизма и оправдание вхождения компартии в буржуазную партию. Ваша платформа совершенно правильно указывает (стр. 37), именно в связи с борьбой угнетенных народов, на необходимость полной независимости компартий. Забвение этого основного правила приводит к самым гибельным последствиям, как мы видели это на преступном опыте подчинения китайской компартии Гоминдану.

Гибельная политика англо-русского комитета, которая пользовалась, разумеется, полной поддержкой нынешнего руководства итальянской компартии, выросла из стремления поскорее пересесть с маленькой британской компартии на гигантские тред-юнионы. Зиновьев открыто формулировал эту мысль на V-м конгрессе Коминтерна. Сталин, Бухарин, Томский, питались той же иллюзией. Чем они кончили? Тем, что укрепили британских реформистов и ослабили до крайности британскую компартию. Вот что значит играть с идеей партии! Такая игра никогда не проходит безнаказанно.

В советской республике мы видим другую форму ослабления и разрушения коммунистической партии: чтоб лишить ее самостоятельности и независимости, ее искусственно растворяют в сырых массах, терроризируемых государственным аппаратом. Вот почему оппозиция, отбирающая и воспитывающая новые революционные кадры, исчисляемые только тысячами, является кровью от крови большевистской партии, тогда как фракция Сталина, формально выступающая от имени полуторамиллионной партии и двух миллионного комсомола, на самом деле подрывает и разрушает партию.

Я с удовольствием констатирую, на основании вашего письма в "Прометео", что у вас с русской оппозицией полная солидарность по вопросу об определении классовой природы советского государства. В этом вопросе ультралевые, в том числе и итальянские (см. "L'Ouvrier communiste", N 1) особенно ярко обнаруживают свой разрыв с фундаментом марксизма. Чтоб решить вопрос о классовом характере социального режима, они ограничиваются вопросом об его политической надстройке, сводя этот последний вопрос, в свою очередь, к степени бюрократизма в управлении, и прочее. Вопрос о собственности на средства производства для них не существует. В демократической Америке, как и в фашистской Италии бросают в тюрьму, расстреливают или сажают на электрический стул за подготовку к экспроприации фабрик, заводов и шахт у капиталистов. В советской республике и сегодня еще - при сталинской бюрократии! - расстреливают инженеров, которые делают попытку подготовить возврат фабрик, заводов и шахт бывшим собственникам. Как же можно не видеть этой основной разницы, которая и определяет классовый характер общественного строя? Я не буду, однако, останавливаться дольше на этом вопросе, которому посвящена моя последняя брошюра ("Защита советской республики и оппозиция"), направленная против некоторых французских и немецких ультралевых, которые, правда, не идут так далеко, как ваши итальянские сектанты, но именно поэтому могут оказаться еще более опасными.
 

По поводу термидора вы делаете оговорку о неправильности аналогии между русской революцией и великой французской. Я думаю, что это замечание основано на недоразумении. Чтобы судить о правильности или неправильности исторической аналогии, надо ясно определить ее содержание и ее пределы. Не прибегать к аналогиям с революциями прошлых веков значило бы попросту отказываться от исторического опыта человечества. Сегодняшний день всегда отличается от вчерашнего. Между тем учиться у вчерашнего дня нельзя иначе, как по методу аналогий.

Замечательная брошюра Энгельса о крестьянской войне целиком построена на аналогии между реформацией XVI-го столетия и революцией 1848 года. Чтобы выковать понятие диктатуры пролетариата, Маркс нагревал свое железо в огне 1793 г. В 1903 году Ленин определил революционного социал-демократа, как якобинца, связанного с массовым рабочим движением. Я тогда академически возражал ему в том смысле, что якобинизм и научный социализм опираются на разные классы и пользуются разными методами. Само по себе это, конечно, было правильно. Но Ленин вовсе и не отождествлял парижского плебса с современным пролетариатом и теории Руссо с теорией Маркса. Он брал за скобки лишь общие черты обеих революций: наиболее угнетенные народные массы, которым нечего терять, кроме своих цепей; наиболее революционные организации, которые на них опираются и которые в борьбе с силами старого общества учреждают революционную диктатуру. Была ли эта аналогия закончена? Полностью. Она оказалась исторически очень плодотворной. В этих же пределах закона и плодотворна аналогия с термидором.

Что составляло отличительную черту французского термидора? То, что это был первый этап победоносной контрреволюции. После Термидора якобинцы уже могли бы (если вообще могли) вернуть себе власть только при помощи вооруженного восстания. Таким образом, этап Термидора имел в известном смысле решающий характер. Но контрреволюция еще не была завершена, т. е. настоящие хозяева положения еще не встали у власти: для этого понадобился следующий этап: 18-ое Брюмера. Наконец, наиболее полная победа контрреволюции, с восстановлением монархии, возмещением феодальным собственникам и проч. была обеспечена при помощи иностранной интервенции и победы над Наполеоном.

В Венгрии контрреволюция, после короткого советского периода, победила сразу и полностью, вооруженной рукой. Исключена ли такого рода опасность для СССР? Разумеется, нет. Но такую открытую контрреволюцию узнают все. Она не нуждается в комментариях. Когда мы говорим о Термидоре, мы имеем в виду ползучую контрреволюцию, которая подготовляется замаскировано и совершается в несколько приемов. Первый ее этап, который мы условно называем Термидором, означал бы переход власти в руки новых "советских" собственников, прикрытых фракцией правящей партии, как было и у якобинцев. Власть новых собственников, преимущественно мелких, не могла бы держаться долго. Либо революция вернулась бы, при благоприятных международных условиях, к диктатуре пролетариата, для чего непременно понадобилось бы применение революционной силы; либо она завершилась бы победой крупной буржуазии, финансового капитала, может быть даже и монархией, для чего понадобился бы дополнительный переворот, а может быть и два.

Таково содержание сопоставления с Термидором. Разумеется, если перейти законные пределы аналогии, ориентироваться по чисто внешней механике событий, по драматическим эпизодам, по судьбе отдельных лиц, то можно без труда запутать себя и других. Но если брать механику классовых отношений, то аналогия становится не менее поучительной, чем например, сделанное Энгельсом сопоставление немецкой реформации и революции 1848 года.
 

На днях я прочитал упомянутый уже выше N 1 журнала "Рабочий коммунист", издаваемый, очевидно, группой итальянских ультралевых, отколовшихся от вашей организации. Если б не было никаких других признаков, то один этот номер был бы достаточным свидетельством того, что мы живем в эпоху идейного упадка и разброда, которые всегда наступают после больших революционных поражений. Группа, издающая этот журнал, как бы поставила своей целью собрать в одно целое все ошибки пережившего себя синдикализма, авантюризма, левой фразы, сектантства, теоретического конфузионизма, придав всему этому характер какой то студенческой беззаботности и бесшабашной драчливости. Двух столбцов этого издания достаточно для того, чтоб понять, почему эта группа должна была порвать с вашей организацией, как марксистской, хотя сама она довольно забавно старается прикрыться Марксом и Энгельсом.

Что касается официального руководства итальянской партии, то я имел возможность наблюдать его только в Исполкоме Коминтерна, в лице Эрколи. Человек с достаточно гибкой мыслью и бойко привешенным языком, Эрколи, как нельзя лучше приспособлен для прокурорских или адвокатских речей на заданную тему и вообще для выполнения поручений. Бесплодная казуистика его речей, всегда направленных в последнем счете на защиту оппортунизма, представляет собою прямую противоположность живой, мускулистой и полнокровной революционной мысли Амадео Бордиги. Не Эрколи ли пытался, кстати, приспособить для Италии идею "демократической диктатуры пролетариата и крестьянства", в виде лозунга итальянского Учредительного Собрания, опирающегося на "рабоче-крестьянские ассамблеи"?

По вопросам СССР, китайской революции, всеобщей стачки в Англии, переворота в Польше или борьбы против итальянского фашизма, Эрколи, как и другие вожди бюрократической формации, неизменно занимал оппортунистическую позицию, чтобы затем, при случае, поправлять ее при помощи ультралевых авантюр. Сейчас, по-видимому, снова наступил сезон для этих последних.

Имея, таким образом, на одном фланге центристов типа Эрколи, на другом - ультралевых конфузионистов, вы, товарищи, призваны защищать, в тягчайших условиях фашистской диктатуры, исторические интересы итальянского и международного пролетариата. Я вам от всей души желаю успеха.

Ваш Троцкий.

Константинополь, 25 сентября 1929 г.
 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 6.