К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Со времени Октябрьской Революции прошло более восьми месяцев. Режим, которому многие благочестивые политики предсказывали гибель "через несколько дней", оказался уже сейчас долговечнее двух предшествовавших режимов революции: чисто буржуазного и "коалиционного".

Советский режим имеет уже свою богатую историю и не менее богатую легенду. История будет изучаться впоследствии - годами и десятилетиями; а легенда создается и распространяется теперь: сознательными врагами рабочей революции, уличными зеваками и наемными шарлатанами желтой печати. В этой книжке восстановлена - в самых общих чертах - история возникновения и первых четырех месяцев существования советского режима. Книжка, специально написанная для осведомления иностранных рабочих о смысле и целях советского строя, выходит в настоящее время на нескольких языках. Если я выпускаю ее одновременно и в русском издании, то именно для того, чтобы противопоставить ее "творимой" (шарлатанами и зеваками) легенде.

Как указано в предисловии к иностранным изданиям, книжка написана не по документам, а по памяти. Вряд ли, однако, в ней имеются сколько-нибудь существенные ошибки фактического характера. Но в то же время не может быть и речи о какой бы то ни было полноте изложения. Так, социальные мероприятия советского режима едва затронуты в брошюре: их изложение и систематизация должны были бы составить предмет гораздо более тщательного и кропотливого труда. Мы вынуждены были ограничиться преимущественно вопросами внутренней политической борьбы и международной политики рабочей и крестьянской власти. В этой именно области с наибольшей энергией поработали: международный телеграф, радиотелеграф и другие орудия империалистической лжи...

Неряшливый стиль брошюры, за который приношу свое извинение читателю, объясняется тем, что книжка не писалась за столом, а была продиктована стенографам. Пройдет еще не мало времени, прежде чем история войдет в берега и создаст условия для более планомерной и тщательной работы.

Л. Троцкий.

Настоящая брошюра в большей своей части написана урывками, - в обстановке, которая мало располагала к систематической работе: в Брест-Литовске, между заседаниями мирных переговоров, набрасывались отдельные главы этого очерка, который имеет своею основной задачей ознакомить общественное мнение мирового пролетариата с причинами, ходом и смыслом Октябрьской революции в России. История сложилась так, что делегатам самого революционного режима, который когда-либо знало человечество, пришлось заседать за общим дипломатическим столом с представителями самой реакционной касты среди всех правящих классов. На заседаниях мирной конференции мы ни на минуту не забывали, что являемся представителями революционного класса. Нашу речь мы обращали к придавленным войною рабочим всех стран. Наша энергия поддерживалась глубоким убеждением в том, что последнее слово в деле ликвидации войны, как и во всех остальных вопросах, скажет европейский пролетариат. Разговаривая с Кюльманом и Черниным, мы помнили и думали о друзьях и единомышленниках: Карле Либкнехте и Фрице Адлере. Часы, свободные от занятий, мы посвящали брошюре, предназначенной для рабочих Германии, Австро-Венгрии и всех других стран. Буржуазная печать всей Европы единодушна в деле лжи и клеветы на пролетарский режим в России. Социал-патриотическая печать - без мужества, без идеи, без веры в свое дело - проявляет свою полную неспособность понять и разъяснить трудящимся массам смысл русской революции. Этой брошюрой мы хотим прийти им на помощь. Мы верим, что революционные рабочие Европы и других частей света поймут нас. Мы верим, что они вскоре приступят к той же работе, которую совершаем мы, - но, опираясь на свой более богатый опыт и более высокие идейные и технические средства, совершат эту работу более основательно и помогут нам преодолеть все затруднения.

Брест-Литовск,

12 февраля 1918 г.

P. S. В такую бурную эпоху, как наша, события и их внутренняя связь быстро уходят из памяти участников. Я считаю поэтому полезным опубликовать эту брошюру также и на русском языке.

События развиваются в эту эпоху с такой быстротой, что их трудно восстановлять по памяти, даже в их простой хронологической последовательности. Под руками у нас нет ни газет, ни документов. Между тем, периодические перерывы в переговорах в Брест-Литовске создают досуг, которого в настоящих условиях больше не дождешься. Я постараюсь поэтому восстановить на память ход и развитие Октябрьской Революции, сохраняя свое право затем пополнить и исправить изложение по документам.

То, что характеризовало нашу партию почти с первого же периода революции, это - уверенность в том, что она дальнейшей логикой событий будет приведена к власти. Я не говорю о теоретиках партии, которые за много лет до революции, еще до революции 1905 года, исходя из анализа классовых отношений в России, приходили к тому выводу, что победоносное развитие революции должно будет неизбежно передать власть пролетариату, опирающемуся на широкие массы беднейшего крестьянства. Главной основой этого предвидения являлись ничтожество русской буржуазной демократии и концентрированный характер русской промышленности, а стало быть, огромное социальное значение русского пролетариата. Ничтожество буржуазной демократии есть оборотная сторона силы и значения пролетариата. Правда, война временно обманула на этот счет весьма многих и прежде всего руководящие группы самой буржуазной демократии. Война отвела решающую роль в событиях революции - армии. Старая армия, это - крестьянство. Если бы революция развивалась более нормально, то есть в условиях мирной эпохи - так, как она началась с 1912 года, - пролетариат неизбежно занимал бы все время руководящее место, а крестьянские массы постепенно вовлекались бы на буксире пролетариата в революционный водоворот. Но война создала совершенно другую механику событий. Армия связала крестьянство - не политической, а военной связью. Прежде чем крестьянские массы оказались сплоченными известными революционными требованиями и идеями, они были уже объединены в кадры полков, дивизий, корпусов, армий. Элементы мелкобуржуазной демократии, рассеянные в этой армии и игравшие в ней руководящую роль как в военном, так и в идейном отношении, были почти сплошь проникнуты мещански-революционными настроениями. Глубокое социальное недовольство в массах обострилось и рвалось наружу, особенно благодаря военному крушению царизма. Пролетариат, в лице своих передовых слоев, как только развернулась революция, возродил традицию 1905 года и призвал народные массы к организации в виде представительных учреждений - Советов Депутатов. Армия оказалась призванной посылать своих представителей в революционные учреждения, прежде чем ее политическое сознание сколько-нибудь приблизилось к уровню развертывавшихся революционных событий. Кого могли посылать солдаты в качестве депутатов? Тех представителей интеллигенции и полуинтеллигенции, которые имелись в их среде и обладали некоторым, хотя бы минимальным запасом политических сведений и умели их выражать. Таким образом, мелкобуржуазная интеллигенция сразу оказалась волею пробуждающейся армии поднята на огромную высоту. Врачи, инженеры, адвокаты, журналисты, вольноопределяющиеся, которые в довоенных условиях жили совершенно обывательской жизнью и не претендовали ни на какую роль, сразу оказались теперь представителями целых корпусов и армий и почувствовали себя "вождями" революции. Расплывчатость их политической идеологии вполне соответствовала бесформенности революционного сознания масс. Эти элементы с крайним высокомерием относились к нам, "сектантам", которые выдвигали социальные требования рабочих и крестьян со всей остротой и непримиримостью. В то же самое время мелкобуржуазная демократия под высокомерием революционной выскочки таила глубочайшее недоверие к самой себе и к той массе, которая подняла ее на неожиданную высоту. Называя себя социалистической и считая себя таковой, интеллигенция с худо скрываемой почтительностью относилась к политическому могуществу либеральной буржуазии, к ее знаниям и методам. Отсюда стремление мелкобуржуазных вождей во что бы то ни было добиться сотрудничества, союза, коалиции с либеральной буржуазией. Программа партии социалистов-революционеров - вся целиком созданная из расплывчатых гуманитарных формулировок, заменяющая классовый метод сантиментальными общими местами и моралистическими построениями - являлась как нельзя более подходящим духовным облачением для этого слоя вождей ad hoc. Их стремления так или иначе пристроить свою духовную и политическую беспомощность к столь импонировавшей им науке и политике буржуазии находили свое теоретическое оправдание в учении меньшевиков, которое разъясняло, что настоящая революция есть революция буржуазная и, стало быть, не может обойтись без участия буржуазии во власти. Таким образом сложился естественный блок социалистов-революционеров и меньшевиков, в котором находили свое одновременное выражение политическая половинчатость мещанской интеллигенции и ее вассальные отношения к империалистическому либерализму.

Будущий историк не без волнения будет просматривать листы русских газет за май и июнь, когда происходила идейная подготовка наступления. Почти все статьи без изъятия во всех правительственных и официозных газетах направлялись против большевиков. Не было того обвинения, не было той клеветы, которая не была бы мобилизована против нас в ту эпоху. Руководящую роль в этой кампании играла, разумеется, кадетская буржуазия, которой ее классовый инстинкт подсказывал, что дело идет не только о наступлении, а обо всем дальнейшем развитии революции и в первую голову о судьбе государственной власти. Буржуазный аппарат "общественного мнения" развернулся тут во всей своей силе. Все органы, учреждения, издания, трибуны, кафедры были поставлены на службу одной общей цели: сделать большевиков невозможными, как политическую партию. В сосредоточенной напряженности и в драматизме газетной кампании против большевиков предвосхищалась уже та гражданская война, которая должна была развернуться на следующем этапе революции. Задачей травли и клеветы являлось создание полной отчужденности и враждебности, глухой стены между трудящимися массами, с одной стороны, и "образованным обществом" - с другой. Либеральная буржуазия понимала, что ей не приручить масс без посредства и помощи той мещанской демократии, которая, как мы указали выше, оказалась временно руководительницей революционных организаций. Поэтому непосредственной задачей политической травли большевиков являлось внесение непримиримой вражды между нашей партией и широкими слоями "социалистической интеллигенции", которая, отколовшись от пролетариата, не могла не попасть в кабалу к либеральной буржуазии.

Во время первого Всероссийского Съезда Советов*213 грянул первый тревожный гром, предсказывавший будущие грозные события. На десятое июня*214 партия назначила в Петрограде вооруженную демонстрацию. Ее непосредственной целью являлось воздействие на Всероссийский Съезд Советов. "Берите власть, - так хотели петроградские рабочие сказать съехавшимся со всей страны с.-р. и меньшевикам. - Порвите с буржуазией, отбросьте идею коалиции и берите в руки власть". Для нас было ясно, что разрыв с.-р. и меньшевиков с либеральной буржуазией заставил бы их искать опоры в наиболее решительных, передовых слоях пролетариата и тем самым обеспечивал бы за этими последними руководящее значение. Но именно этого испугались мещанские вожди. В союзе с правительством, в котором они имели своих представителей, рука об руку с либеральной и контрреволюционной буржуазией, они открыли, поистине, бешеный поход против предполагавшейся демонстрации, как только узнали о ней. Все было поставлено на ноги. Мы были тогда на Съезде в незначительном меньшинстве и - отступили. Демонстрация не состоялась. Но эта несостоявшаяся демонстрация оставила глубочайший след в сознании обеих сторон, углубила противоречия, обострила вражду. На закрытом заседании президиума Съезда, с участием представителей фракций, Церетели, тогда министр коалиционного правительства, со всей решительностью ограниченного мещанского доктринера говорил о том, что единственная опасность, которая угрожает революции, это - большевики и вооруженный ими петроградский пролетариат. Отсюда он делал тот вывод, что необходимо разоружить людей, которые "не умеют обращаться с оружием": это относилось к рабочим и к тем частям петроградского гарнизона, которые следовали за нашей партией. Однако, разоружение не состоялось - для такой острой меры не были еще в достаточной степени подготовлены политические и психологические условия.

Военные события разыгрывались на основе все более нарастающих затруднений во внутренней жизни страны. В области земельного вопроса, промышленности, национальных отношений коалиционное правительство не делало ни одного решительного шага вперед. Продовольствие и транспорт расстраивались все больше. Столкновения на местах учащались. "Социалистические" министры уговаривали массы подождать. Все решения и мероприятия откладывались, в том числе и Учредительное Собрание. Несостоятельность и неустойчивость режима были очевидны. Возможных выходов открывалось два: отбросить буржуазию от власти и двинуть революцию вперед, или перейти к "обузданию" народных масс при помощи суровых репрессий. Керенский и Церетели держались среднего пути и только запутывали положение. Когда кадеты, наиболее умные и дальновидные представители коалиции, поняли, что неудавшееся наступление 18 июня может тяжело ударить не только по революции, но и по правящим партиям, они поторопились отойти временно к стороне, взвалив всю тяжесть ответственности на своих союзников слева. 2 июля произошел министерский кризис, формальным поводом к которому послужил украинский вопрос. Это был момент чрезвычайного политического напряжения во всех смыслах. С разных концов фронта являлись делегации и отдельные представители и рассказывали о том хаосе, который воцарился в армии в результате наступления. Так называемая государственная печать требовала суровых репрессий. Подобные же голоса все чаще раздавались со страниц так называемой социалистической печати. Керенский все больше или, вернее, все открытее переходил на сторону кадет и кадетских генералов, демонстративно обнаруживая не только свою ненависть к большевикам, но и свою неприязнь к революционным партиям вообще. Союзные посольства нажимали на правительство, требуя восстановления дисциплины и продолжения наступления. В правительственных кругах царила величайшая растерянность. В рабочих массах накопилось негодование, которое нетерпеливо просилось наружу. "Воспользуйтесь выходом в отставку кадетских министров и возьмите всю власть в свои руки!" - таков был призыв рабочих Петрограда, обращенный к руководящим советским партиям, социалистам-революционерам и меньшевикам. Я вспоминаю заседание Исполнительного Комитета, происходившее 2 июля. Министры-социалисты явились туда для доклада о новом кризисе власти. Мы с напряженным интересом ожидали, какую позицию займут они теперь, после того как коалиция, которую они создавали и охраняли, так бесславно распалась при тяжком испытании, порожденном самой коалиционной политикой. Докладчиком был Церетели. Он пространно объяснял Исполнительному Комитету, что те уступки, какие он вместе с Терещенко сделал Киевской Раде*216, отнюдь не означали расчленения страны и потому не давали кадетам достаточных оснований для выхода из министерства. Церетели обвинял кадетских вождей в централистическом доктринерстве, в непонимании необходимости компромисса с украинцами и пр., и пр. Впечатление получалось до последней степени жалкое. Безнадежный доктринер коалиции обвинял в доктринерстве трезвых политиков капитала, которые воспользовались первым подходящим предлогом для того, чтобы заставить своих политических приказчиков расплачиваться за тот решительный поворот, какой они придали развитию событий наступлением 18 июня. А вывод? После всех предшествовавших опытов коалиции казалось, что вывод может быть только один - разрыв с кадетами, создание Советской власти. Соотношение сил внутри Советов было тогда таково, что Советская власть в партийном смысле оказалась бы непосредственно в руках у социалистов-революционеров и меньшевиков. Мы сознательно шли навстречу этому. Советский механизм обеспечивал, благодаря возможности постоянных перевыборов, достаточно точное отражение изменяющихся влево настроений рабочей и солдатской массы. К тому же после разрыва коалиции с буржуазией радикальные тенденции должны были, по нашему предвидению, получить перевес в составе Советов. При этих условиях борьба пролетариата за власть естественно вошла бы в русло советской организации и могла бы развернуться безболезненно. Порвав с буржуазией, мещанская демократия сама попала бы под ее удары и вынуждена была бы искать теснейшей связи с социалистическим пролетариатом, а ее нерешительность и политическая бесформенность были бы раньше или позже преодолены трудящимися массами под ударами нашей критики. Вот почему мы требовали от руководящих советских партий, к которым не питали политического доверия и не скрывали этого, чтоб они взяли в свои руки власть.

Уже во время заседания Исполнительного Комитета нам сообщали по телефону о том, что пулеметный полк готовится к выступлению. Мы по телефону же приняли меры к тому, чтобы удержать его. Но на низах шла своя большая работа: с фронта приходили представители расформированных за непокорность частей, приносили тревожные вести о репрессиях и будоражили гарнизон. Среди петроградских рабочих недовольство официальными руководителями было тем острее, что Церетели, Дан и Чхеидзе фальсифицировали общественное мнение пролетариата, стараясь не дать возможности Петроградскому Совету стать выразителем новых настроений трудящейся массы. Всероссийский Исполнительный Комитет, созданный на июньском съезде и опиравшийся на более отсталую провинцию, все больше оттеснял на задний план Петроградский Совет и забирал в свои руки руководство даже чисто петроградскими делами. Столкновение было неизбежно. Рабочие и солдаты напирали снизу, бурно выражая недовольство официальной советской политикой, и требовали от нашей партии более решительных действий. Мы считали, что час для таких действий еще не наступил - ввиду отсталости провинции. Но в то же время мы опасались, что события на фронте могут внести непомерный хаос в ряды революции и поселить отчаяние в сердцах масс. В рядах нашей партии отношение к движению 3 - 5 июля не было вполне определенным. С одной стороны, было опасение, что Петроград может оторваться от остальной страны, с другой стороны, была надежда на то, что только энергичное и активное вмешательство Петрограда может спасти положение. Партийные агитаторы на низах шли с массой и вели непримиримую агитацию.

Была еще некоторая надежда, что выступление революционных масс на улице разобьет тупое доктринерство соглашателей и заставит их понять, что держаться дольше у власти можно только открытым разрывом с буржуазией. Вопреки тому, что говорилось и писалось в следующие дни в буржуазной печати, в нашей партии не было совершенно плана захвата власти путем вооруженного восстания. Дело шло о революционной демонстрации, возникшей стихийно, но политически руководившейся нами.

Центральный Исполнительный Комитет заседал в Таврическом дворце, когда бурные волны вооруженных солдат и рабочих окружили дворец со всех сторон. Среди демонстрантов были, разумеется, в ничтожном меньшинстве, анархические элементы, готовые пустить в ход оружие против советского центра. Были и преступные черносотенные, явно наемные элементы, стремившиеся использовать положение и вызвать погромный хаос. Из среды этих элементов исходили требования арестовать Чернова*218, Церетели, разогнать Исполнительный Комитет и проч. Была даже попытка арестовать Чернова. Позже, в Крестах, я узнал одного из матросов, принимавших участие в этой попытке; он оказался уголовным субъектом и сидел в Крестах за грабеж. Но буржуазная и соглашательская печать изобразила все движение как погромный, контрреволюционный и, в то же время, большевистский поход, имевший непосредственной задачей овладеть властью путем вооруженного насилия над Центральным Исполнительным Комитетом.

Движение 3 - 5 июля обнаружило уже с полной ясностью, что вокруг правящих советских партий в Петрограде царит пустота. Далеко не весь еще гарнизон был тогда с нами. Были колеблющиеся части, нерешительные пассивные. Но если не считать юнкеров, не было совершенно таких частей, которые готовы были бы бороться против нас в защиту правительства или руководящих советских партий. Пришлось вызывать войска с фронта. Вся стратегия Церетели, Чернова и др. 3 июля сводилась к тому, чтобы оттянуть время и дать возможность Керенскому подтянуть к Петрограду "надежные" части. В зал Таврического дворца, окруженного густой массой вооруженного народа, входила одна депутация за другой и требовала полного разрыва с буржуазией, решительных социальных реформ и открытия мирных переговоров. Мы, большевики, встречали на улице или во дворе каждый новый отряд демонстрантов речами, в которых призывали к спокойствию и выражали уверенность в том, что при нынешнем настроении масс соглашателям не удастся создать новую коалиционную власть. Особенно решительно настроены были кронштадтцы, которых лишь с трудом удавалось сдерживать в пределах демонстрации. 4-го демонстрация развернулась еще шире - уже под прямым руководством нашей партии. Советские вожди были растеряны, речи их носили уклончивый характер, ответы, которые давал Улисс-Чхеидзе депутациям, лишены были какого бы то ни было политического содержания. Было ясно, что официальные вожди выжидают.

Ночью 4-го стали прибывать с фронта "надежные" войска. Во время заседания Исполнительного Комитета здание Таврического дворца огласилось медными звуками Марсельезы. Лица членов президиума сразу изменились. Появилась уверенность, которой так не хватало в течение последних дней. Это вступал в Таврический дворец Волынский полк - тот самый, который несколько месяцев спустя шел в авангарде Октябрьской Революции под нашими знаменами. С этого момента все изменилось. С делегациями петроградских рабочих и солдат, с представителями Балтийского флота не было больше нужды церемониться. С трибуны Исполнительного Комитета раздались речи о вооруженном мятеже, который ныне подавлен верными революции войсками. Большевики были объявлены контрреволюционной партией.

Страх, какой испытывала либеральная буржуазия в течение двух дней вооруженной демонстрации, вышел наружу в виде клокочущей ненависти, не только на газетных столбцах, но и на улицах Петрограда, особенно на Невском проспекте, где беспощадно избивали отдельных рабочих и солдат, застигнутых на месте преступной агитации. Юнкера, офицеры, ударники, георгиевские кавалеры оказались господами положения. Во главе их стали отъявленные контрреволюционеры. В городе шел беспощадный разгром рабочих организаций и учреждений нашей партии. Начались аресты, обыски, избиения и отдельные убийства. 4-го ночью тогдашний министр юстиции Переверзев сдал в печать "документы", которые должны были свидетельствовать, что во главе партии большевиков стоят подкупленные агенты Германии. Руководители партии социалистов-революционеров и меньшевиков слишком давно и слишком хорошо знали нас, чтобы верить этому обвинению, но в то же время они были слишком заинтересованы в его успехе, чтобы открыто выступить против него. И сейчас еще нельзя без омерзения вспомнить о той вакханалии лжи, которая разлилась по страницам всех буржуазных и соглашательских газет. Наша пресса была раздавлена. Революционный Петроград почувствовал, что провинция и армия еще далеко не с ним. В рабочих кварталах наступил короткий момент замешательства. В гарнизоне пошли репрессии: расформирование полков, обезоружение отдельных частей. Тем временем советские вожди фабриковали новое министерство с включением в него представителей третьестепенных буржуазных групп, которые, ничего не внося в правительство, лишали его, однако, последней доли революционной инициативы.

Замешательство в рабочих кварталах быстро прошло и сменилось революционным приливом в среде не только пролетариата, но и петроградского гарнизона. Соглашатели утрачивали всякое влияние, волна большевизма стала широко распространяться по всей стране из городских центров и через все препятствия проникла в ряды армии. Новая коалиционная власть с Керенским во главе уже открыто стала на путь репрессий. Министерство восстановило смертную казнь для солдат. Наши газеты закрывались, наши агитаторы арестовывались, но это лишь увеличивало наше влияние. Несмотря на все препятствия, какие чинились перевыборам Петроградского Совета, соотношение сил изменилось настолько, что по некоторым важным вопросам мы уже оказывались в большинстве. Точно так же и в Московском Совете.

В конце августа разыгралось восстание генерала Корнилова. Оно явилось непосредственным результатом мобилизации контрреволюционных сил, энергичный толчок к которой дан был наступлением 18 июня. На пресловутом Московском Совещании в средине августа Керенский пытался стать в центре между цензовыми элементами и мелкобуржуазной демократией. Большевики вообще считались стоящими за пределами "легальной" страны. Им Керенский грозил железом и кровью при бурных аплодисментах цензовой половины собрания и при предательском молчании мещанской демократии. Но истерические выкрики и угрозы Керенского не удовлетворяли главарей контрреволюционного дела. Они слишком ясно наблюдали революционный прилив во всех частях страны - в рабочем классе, в деревне и в армии, и считали необходимым безотлагательно применять самые крайние меры для того, чтобы проучить массы. По соглашению с цензовой буржуазией, которая видела в нем своего героя, Корнилов взял эту рискованную задачу на себя. Керенский, Савинков*219, Филоненко*220 и другие, правящие и полуправящие социалисты-революционеры были соучастниками его заговора, но все они на известной стадии развития событий предали Корнилова, поняв, что в случае его победы они окажутся за бортом. Мы переживали корниловские события в тюрьме и следили за ними по газетам: свободное получение газет было единственным крупным отличием тюрем Керенского от тюрем старого режима. Авантюра казачьего генерала сорвалась. Шесть месяцев революции создали в сознании масс и в их организованности достаточный оплот против открытого контрреволюционного натиска. Соглашательские советские партии до последней степени испугались возможных последствий корниловского заговора, который грозил смести не только большевиков, но и всю революцию вместе с ее правящими партиями. Социалисты-революционеры и меньшевики приступили к легализации большевиков, - впрочем, с оглядкой и только наполовину, в предчувствии возможных опасностей в будущем. Те самые кронштадтские матросы, которых после июльских дней объявили громилами и контрреволюционерами, были в момент корниловской опасности вызваны в Петроград для охраны революции. Они явились без слов, без упреков, без напоминаний о прошлом и заняли самые ответственные посты. Я имел полное право напомнить Церетели те слова, которые я бросил ему в мае, когда он занимался травлей кронштадтцев: "Когда контрреволюционный генерал попытается накинуть на шею революции петлю, кадеты будут намыливать веревку, а кронштадтские матросы явятся, чтобы бороться и умирать вместе с нами".

Советские организации обнаружили везде, в тылу, на фронте, свою жизнеспособность и силу в борьбе с корниловским мятежом. До сражения дело почти нигде не дошло. Революционная масса размыла генеральский заговор. Как соглашатели не нашли в июле против нас солдат в петроградском гарнизоне, так теперь Корнилов не нашел солдат против революции на всем фронте. Он действовал обманом, и слова пропаганды легко разрушали его замыслы.

В Петроградском Совете господство нашей партии закрепилось тем временем окончательно*221. Это проявилось в драматической форме на вопросе о составе президиума. В ту эпоху, когда социалисты-революционеры и меньшевики господствовали в Советах, они всеми средствами изолировали большевиков. Так, в состав петроградского президиума они не допустили ни одного большевика даже в тот период, когда наша партия представляла собой, по меньшей мере, одну треть всего Совета. После того, как Петроградский Совет непрочным большинством вынес резолюцию о переходе всей власти в руки Советов, наша фракция предъявила требование об образовании коалиционного президиума на пропорциональных основах. Старый президиум, в состав которого входили Чхеидзе, Церетели, Керенский, Скобелев, Чернов, наотрез отказал в этом. Об этом не мешает напомнить сейчас, когда представители разбитых революцией партий говорят о необходимости единого фронта демократии и обвиняют нас в исключительности. Было созвано специальное собрание Петроградского Совета, которое и должно было разрешить вопрос о судьбе президиума. Все силы, все резервы были мобилизованы с обеих сторон. Церетели выступил с программной речью, в которой доказывал, что вопрос о президиуме есть вопрос о направлении. Мы считали, что соберем несколько меньше половины голосов и готовы были видеть в этом успех. На самом деле за нас при поименном голосовании высказалось большинство в сто слишком голосов. "Мы в течение шести месяцев, - говорил Церетели, - стояли во главе Петроградского Совета и вели его от победы к победе; мы желаем вам, чтобы вы хоть половину этого времени продержались на тех постах, которые вы теперь готовитесь занять". В Московском Совете произошла такая же смена руководящих партий*222. Провинциальные Советы один за другим переходили на позицию большевиков. Близился срок созыва второго Всероссийского Съезда Советов. Но руководящая группа Центрального Исполнительного Комитета всеми силами стремилась отодвинуть Съезд в неопределенное будущее, чтобы таким путем сорвать его. Было очевидно, что новый Съезд Советов даст большинство нашей партии, обновит соответственным образом состав Центрального Исполнительного Комитета и лишит соглашателей их важнейшей позиции. Борьба за созыв Всероссийского Съезда Советов получила для нас крупнейшее значение.

В противовес этому меньшевики и социалисты-революционеры выдвинули идею Демократического Совещания. Это предприятие им нужно было как против нас, так и против Керенского.

Глава министерства занял к этому времени совершенно независимую и безответственную позицию. Его поднял к власти Петроградский Совет в первую эпоху революции. Керенский вступил в министерство без предварительного решения Совета, но вступление это затем было одобрено. После первого Съезда Советов министры-социалисты считались ответственными перед Центральным Исполнительным Комитетом. Их союзники - кадеты - отвечали только перед своей партией. После июльских дней Центральный Исполнительный Комитет, идя навстречу буржуазии, освободил министров-социалистов от советской ответственности - якобы во имя создания революционной диктатуры. Об этом тоже не бесполезно вспомнить теперь, когда те самые лица, которые строили диктатуру кружка, выступают с обвинениями и проклятиями против диктатуры класса. Московское Совещание, на котором искусно подтасованные цензовые и демократические элементы уравновешивали друг друга, имело своей задачей утвердить власть Керенского над классами и над партиями. Эта цель была достигнута только по видимости. В сущности, Московское Совещание обнаружило полное бессилие Керенского, ибо он был почти одинаково чужд и цензовым элементам, и мещанской демократии. Но так как либералы и консерваторы аплодировали его выпадам против демократии, а соглашатели устраивали ему овацию, когда он осторожно порицал контрреволюционеров, то у него создавалось впечатление, будто он опирается на тех и других и потому располагает неограниченной властью. Рабочим и революционным солдатам он грозил кровью и железом. Его политика пошла дальше по пути закулисных сделок с Корниловым, которые скомпрометировали его даже в глазах соглашателей. Церетели в характерных для него уклончиво-дипломатических выражениях заговорил о "личных" моментах в политике и о необходимости эти личные моменты ограничить. Эту задачу должно было выполнить Демократическое Совещание, которое созывали по произвольным нормам из представителей Советов, дум, земств, профессиональных союзов и кооперативов. Главная задача состояла, однако, в том, чтобы обеспечить достаточно консервативный состав Совещания, растворить раз навсегда Советы в бесформенной массе демократии и на этой новой организационной основе утвердиться против большевистского прилива.

Внутреннее положение тем временем осложнялось и ухудшалось. Война тянулась без цели, без смысла и без перспектив. Правительство не делало никаких шагов, чтобы вырваться из порочного круга. Был выдвинут смехотворный план посылки меньшевика Скобелева в Париж для воздействия на союзных империалистов. Но этому плану ни один здравомыслящий человек не придавал серьезного значения. Корнилов сдал немцам Ригу, чтобы терроризировать общественное сознание и в этой атмосфере утвердить палочную дисциплину в армии. Опасность грозила Петрограду. И буржуазные элементы встречали эту опасность с явным злорадством. Бывший председатель Думы Родзянко открыто говорил о том, что сдача немцам развращенного Петрограда не составит большой беды. Он ссылался на пример Риги, где после вступления немцев были упразднены Советы Депутатов и вместе со старыми городовыми водворился твердый порядок. Погибнет Балтийский флот? Но флот развращен революционной пропагандой: потеря, стало быть, не столь велика. В этом цинизме болтливого барина выразились затаенные мысли широких кругов буржуазии. Сдача Петрограда немцам ведь не означает еще потери его. По мирному договору Петроград вернется, но вернется, помятый немецким милитаризмом. Революция тем временем останется обезглавленной, с ней легче будет справиться. Правительство Керенского не думало о серьезной обороне столицы. Наоборот, общественное мнение подготовлялось к ее возможной сдаче. Из Петрограда в Москву и другие города эвакуировались правительственные учреждения.

В этой обстановке собралась солдатская секция Петроградского Совета. Настроение было напряженным и тревожным. - Правительство неспособно защитить Петроград? В таком случае пускай заключает мир. А если неспособно заключить мир, пускай убирается прочь. - В таком постановлении выразилось настроение солдатской секции. Это была уже зарница Октябрьской Революции.

Петроградский Совет не молчал. Он требовал немедленного перехода всей власти в руки Советов в центре и на местах, немедленного перехода земель в руки крестьян, контроля рабочих над производством и немедленного открытия мирных переговоров. Пока мы оставались партией оппозиции, лозунг - вся власть Советам - был лозунгом пропаганды. Но с того времени, как мы оказались во всех главнейших Советах в большинстве, этот лозунг возлагал на нас обязательство прямой и непосредственной борьбы за власть.

В деревне положение запуталось и усложнилось до последней степени. Революция обещала крестьянину землю, но в то же время руководящие партии требовали, чтобы крестьянин не прикасался к этой земле до Учредительного Собрания. Крестьянин сперва терпеливо ждал, а когда начал терять терпение, коалиционное министерство обрушило на него репрессии. Учредительное Собрание тем временем отодвигалось вдаль. Буржуазия настаивала на том, чтобы Учредительное Собрание созвать после заключения мира. Крестьянские массы все больше и больше теряли терпение. То, что мы предсказывали в самом начале революции, начало осуществляться: крестьянин приступил к захвату земли собственными средствами. Репрессии усилились, пошли аресты революционных земельных комитетов. В некоторых уездах Керенский ввел военное положение. Из деревень потекли ходоки в Петроградский Совет. Они жаловались на то, что их арестовывают, когда они приступают к выполнению программы Петроградского Совета и забирают помещичью землю в руки крестьянских комитетов. Крестьяне требовали у нас защиты. Мы отвечали им, что защитить их мы могли бы только в том случае, если бы власть была у нас в руках. Отсюда, однако, следовал тот вывод, что Советы, если они не желают превратиться в говорильни, должны брать в свои руки власть.

- Власть Советам! - требовала наша партия. В предшествовавшую эпоху это, в переводе на партийный язык, означало - власть с.-р. и меньшевикам, в противовес коалиции с либеральной буржуазией.

Теперь, в октябре 1917 г., тот же лозунг означал передачу всей власти революционному пролетариату, во главе которого стояла в этот период партия большевиков. Дело шло о диктатуре рабочего класса, который вел за собою или, вернее, способен был повести за собою многомиллионные массы беднейшего крестьянства. В этом состоял исторический смысл октябрьского восстания.

Но еще раньше, до съезда Северных Советов, произошло событие, которому суждено было сыграть крупнейшую роль в дальнейшей политической борьбе. В начале октября на заседание Петроградского Исполнительного Комитета явился представитель Совета при штабе Петроградского военного округа и сообщил, что из Ставки требуют вывода на фронт двух третей петроградского гарнизона. Для чего? Для обороны Петрограда. Выводить будут не сейчас, но необходимо немедленно же подготовиться. Петроградскому Совету предлагалось штабом одобрить этот план. Мы насторожились. В конце августа также были выведены из Петрограда полностью или частями 5 революционных полков. Это было сделано по требованию тогдашнего верховного главнокомандующего Корнилова, который как раз в те дни готовился бросить на Петроград Кавказскую дивизию с намерением раз навсегда справиться с революционной столицей. Таким образом, мы уже имели опыт чисто политических перемещений полков под предлогом оперативных задач. Забегая вперед, скажу, что из обнаруженных после Октябрьской Революции бумаг выяснилось с полной несомненностью, что предполагавшийся вывод петроградского гарнизона действительно не имел ничего общего с военными целями и был навязан главнокомандующему Духонину против его воли не кем иным, как Керенским, который стремился очистить столицу от наиболее революционных, т.-е. наиболее враждебных ему, солдат. Но тогда, в начале октября, наши подозрения вызвали справа бурю патриотического негодования. Из штаба нас торопили: Керенскому не терпелось, почва слишком нагрелась под его ногами. Мы же медлили с ответом. Петрограду, несомненно, угрожала опасность, и вопрос об обороне столицы стоял перед нами во всем своем грозном значении. Но после опыта корниловщины, после слов Родзянко о спасительности немецкой оккупации, - откуда было взять доверчивости, что Петроград не будет злонамеренно сдан немцам в наказание за свой мятежный дух? Исполнительный Комитет отказался поставить вслепую свой штемпель под приказом о выводе двух третей гарнизона. Необходимо проверить, - заявили мы, - действительно ли за этим приказом стоят военные соображения, и необходимо создать орган такой проверки. Так родилась мысль о создании наряду с солдатской секцией Совета, т.-е. политическим представительством гарнизона, чисто оперативного органа в виде Военно-Революционного Комитета, который получил впоследствии могущественную силу и стал фактическим орудием октябрьского переворота. Несомненно, уже в те часы, когда мы выдвинули идею создания органа, в руках которого сосредоточивались бы нити чисто военного руководства петроградским гарнизоном, мы отдавали себе ясный отчет в том, что именно этот орган может стать незаменимым революционным орудием. В то время мы уже открыто шли навстречу восстанию и организационно готовились к нему.

На 25 октября был назначен, как сказано, Всероссийский Съезд Советов. Не могло уже быть сомнения, что Съезд выскажется за переход власти в руки Советов. Но такое решение должно быть немедленно же проведено в жизнь, иначе оно превратится в недостойную платоническую демонстрацию. По логике вещей выходило, что мы назначили восстание на 25 октября. Так именно понимала дело вся буржуазная печать. Но судьба Съезда зависела, в первую очередь, от петроградского гарнизона, - позволит ли он Керенскому окружить Съезд Советов и разогнать его при помощи нескольких сот или тысяч юнкеров, прапорщиков и ударников? Самое покушение на вывод гарнизона не означало ли, что правительство готовится к разгону Съезда Советов? И было бы странно, если бы оно не готовилось, видя, как мы открыто, перед лицом всей страны, мобилизуем советские силы, для того, чтобы нанесть коалиционной власти смертельный удар.

Таким образом конфликт в Петрограде развертывался на вопросе о судьбе гарнизона. В первую голову вопрос этот захватил за живое всех солдат. Но и рабочие относились к конфликту с живейшим интересом, так как боялись, что с выводом гарнизона они будут задушены юнкерами и казаками. Конфликт приобретал, таким образом, в высшей степени острый характер и развертывался на почве, крайне неблагоприятной для правительства Керенского.

Параллельно шла охарактеризованная уже выше борьба за созыв Всероссийского Съезда Советов, причем от имени Петроградского Совета и Северного Областного съезда мы открыто провозглашали, что второй Съезд Советов должен отстранить правительство Керенского и стать подлинным хозяином русской земли. Восстание фактически было уже налицо. Оно развертывалось совершенно открыто, на глазах всей страны.

Демократический Совет, выделившийся из Демократического Совещания, впитал в себя всю беспомощность последнего. Старые советские партии, социалисты-революционеры и меньшевики, создали для себя в этом Совете искусственное большинство, но только для того, чтобы тем ярче обнаружить свою политическую прострацию. Церетели вел за кулисами Совета путаные переговоры с Керенским и с представителями "цензовых элементов", как начали выражаться в Совете - для того, чтобы не употреблять "обидного" имени буржуазии. Доклад Церетели о ходе и исходе переговоров был чем-то вроде надгробного слова целому периоду революции. Оказалось, что ни Керенский, ни цензовые элементы не согласились на ответственность перед новым полу-представительным учреждением. С другой стороны, вне пределов кадетской партии не удалось найти так называемых "деловых" общественных деятелей. Пришлось организаторам предприятия капитулировать по обоим пунктам. Капитуляция вышла тем более красноречивой, что Демократическое Совещание созывалось ведь именно для того, чтобы устранить безответственный режим, причем Совещание формальным голосованием отвергло коалицию с кадетами. На нескольких заседаниях Демократического Совета, которые состоялись до переворота, царила атмосфера напряженности и полной недееспособности. Совет отражал не движение революции вперед, а разложение партий, отставших от революции.

Перед нами стоял вопрос, последуют ли за нами на этом пути левые социалисты-революционеры. Эта группа находилась в процессе образования, причем процесс этот развивался, на наш партийный масштаб, слишком медленно и нерешительно. В начале революции партия с.-р. оказалась господствующей на всем поле политической жизни. Крестьяне, солдаты, даже рабочие в массе своей голосовали за социалистов-революционеров. Сама партия не ожидала ничего подобного, и не раз казалось, что ей грозит опасность захлебнуться в волнах собственного успеха. За вычетом чисто капиталистических и помещичьих групп и цензовых элементов, все и вся голосовали за партию революционных народников. Это отвечало начальной стадии революции, когда классовые грани не успели обнаружиться, когда стремления так называемого единого революционного фронта находили свое выражение в расплывчатой программе партии, которая готова была дать одинаково приют и рабочему, боявшемуся оторваться от крестьянина, и крестьянину, искавшему землю и волю, и интеллигенту, который стремился руководить обоими, и чиновнику, который пытался приспособиться к новому строю.

Когда Керенский, который в эпоху царизма числился трудовиком, перешел после победы революции в партию социалистов-революционеров, популярность ее стала возрастать, по мере того как сам Керенский восходил по ступеням власти. Из почтительности, не всегда платонической, к военному министру многие полковники и генералы спешили записываться в партию недавних террористов. Старые с.-р., революционного закала, уже тогда с некоторым беспокойством взирали на все увеличивающееся число "мартовских" социалистов-революционеров, т.-е. таких членов партии, которые открыли в себе революционную народническую душу лишь в марте - после того как революция низвергла старый режим и поставила революционных народников во главе власти. Таким образом, эта партия в рамках своей бесформенности включала не только внутренние противоречия развивавшейся революции, но и предрассудки отсталости крестьянских масс, сентиментализм, неустойчивость и карьеризм интеллигентских слоев. Было совершенно ясно, что партия в таком виде долго продержаться не может. В идейном смысле она оказалась беспомощной с самого начала.

Политически руководящая роль принадлежала меньшевикам, которые прошли чрез школу марксизма и извлекли из нее некоторые приемы и навыки, помогавшие им ориентироваться в политической ситуации настолько, чтобы "научно" фальсифицировать смысл совершающейся классовой борьбы и в наивысшей, при данных условиях, степени обеспечивать гегемонию либеральной буржуазии. Поэтому-то меньшевики, прямые адвокаты прав буржуазии на власть, израсходовали себя так быстро и ко времени октябрьского переворота почти окончательно сошли на нет,

С.-р. также все больше и больше утрачивали влияние - сперва среди рабочих, затем в армии, под конец и в деревне. Но они оставались ко времени октябрьского переворота численно еще очень могущественной партией. Однако классовые противоречия подтачивали их изнутри. В противовес правому крылу, которое в лице своих наиболее шовинистических элементов, как Авксентьев, Брешко-Брешковская, Савинков и др., окончательно перешло в лагерь контрреволюции, складывалось левое крыло, которое стремилось сохранить связь с трудящимися массами. Если учесть тот факт, что социалист-революционер Авксентьев в качестве министра внутренних дел арестовывал за самовольное разрешение аграрного вопроса крестьянские земельные комитеты, состоявшие из социалистов-революционеров, то амплитуда "разногласий" внутри этой партии станет для нас достаточно ясной.

Прежде чем выйти из состава Предпарламента, где на нашу долю, по политической статистике Керенского и Церетели, причиталось около полусотни мест, мы устроили совещание с группой левых с.-р. Они отказались следовать за нами, ссылаясь на то, что им еще необходимо на практике обнаружить перед крестьянством несостоятельность Предпарламента. "Мы считаем нужным предупредить вас, - сказал один из руководителей левых с.-р., - если вы хотите выйти из Предпарламента, чтобы сейчас же выступить на улицу для открытой борьбы, мы за вами не пойдем". Буржуазно-соглашательская печать обвинила нас в том, что мы стремимся сорвать Предпарламент именно для того чтобы создать революционную ситуацию. На собрании нашей фракции в Предпарламенте было решено не дожидаться левых с.-р., а действовать самостоятельно. Оглашенная с трибуны Предпарламента декларация нашей партии, объяснявшая, почему мы порываем с этим учреждением, встречена была воем ненависти бессилия со стороны группировок большинства. В Петроградском Совете депутатов, где наш выход из Предпарламента был одобрен подавляющим большинством, лидер маленькой группки меньшевиков-"интернационалистов" Мартов разъяснял нам, что выход из Временного Совета Республики (таково было официальное название этого малопочтенного учреждения) имел бы смысл в том только случае, если бы мы предполагали перейти немедленно в открытое наступление. Но дело в том, что мы это-то именно и предполагали. Прокуроры либеральной буржуазии были правы, когда обвиняли нас в том, что мы стремимся создать революционную ситуацию. В открытом восстании и прямом захвате власти мы видели единственный выход из положения.

Опять, как в июльские дни, печать и все другие органы так называемого общественного мнения были мобилизованы против нас. Из июльских арсеналов было извлечено наиболее отравленное оружие, которое было временно сдано туда после корниловских дней. Тщетные усилия! Масса приливала к нам неотразимо, и настроение ее повышалось с часу на час. Из окопов приходили делегаты. "До каких же пор, - говорили они на заседаниях Петроградского Совета, - будет тянуться это невыносимое положение? Солдаты приказали нам заявить вам: если до первого ноября не будет сделано решительных шагов к миру, окопы опустеют, вся армия бросится в тыл". Такое решение действительно широко распространялось на фронте. Солдаты передавали там из одной части в другую самодельные прокламации, в которых призывали не оставаться в окопах дольше, как до первого снега. "Вы забыли о нас! - восклицали окопные ходоки на заседаниях Совета. - Если вы не находите выхода из положения, мы сюда придем сами и штыками разгоним наших врагов, но и вас вместе с ними". Петроградский Совет в течение нескольких недель стал центром притяжения для всей армии. Его резолюции, после смены в нем руководящего направления и переизбрания президиума, внушали истощенным и отчаявшимся войскам на фронте надежду на то, что выход из положения может быть практически найден на пути, предлагавшемся большевиками: опубликование тайных договоров и предложение немедленного перемирия на всех фронтах. "Вы говорите, что власть должна перейти в руки Советов, - берите же ее в ваши руки. Вы опасаетесь, что фронт не поддержит вас. Отбросьте всякие сомнения, солдатская масса в подавляющем большинстве за вас".

Выше уже было сказано об организации при Петроградском Совете Военно-Революционного Комитета, который, по замыслу, должен был являться фактически советским штабом петроградского гарнизона в противовес штабу Керенского. - Но существование двух штабов недопустимо, - доктринерски поучали нас представители соглашательских партий. - Допустимо ли, однако, такое положение, при котором гарнизон не доверяет официальному штабу и опасается, что вывод солдат из Петрограда продиктован новым контрреволюционным замыслом? - возражали мы. - Создание второго штаба означает восстание, - отвечали нам справа. - Ваш Военно-Революционный Комитет будет иметь своей задачей не столько проверку оперативных намерений и распоряжений военных властей, сколько подготовку и проведение восстания против нынешнего правительства. - Это возражение было справедливо. Но именно поэтому оно никого не пугало. Необходимость ниспровержения коалиционной власти сознавалась подавляющим большинством Совета. Чем обстоятельнее меньшевики и социалисты-революционеры доказывали, что Военно-Революционный Комитет неизбежно превратится в орган восстания, тем с большей готовностью Петроградский Совет поддерживал новый боевой орган.

Первым делом Военно-Революционного Комитета было назначение комиссаров во все части петроградского гарнизона и во все важнейшие учреждения столицы и окрестностей. Мы получали с разных сторон сообщения о том, что правительство или, вернее, правительственные партии деятельно организуют и вооружают свои силы. Из разных складов оружия, государственных и частных, извлекались винтовки, револьверы, пулеметы, патроны для вооружения юнкеров, студентов и вообще буржуазной молодежи. Необходимо было принять немедленные предупредительные меры. Во все склады и магазины оружия были назначены комиссары. Они почти без сопротивления овладели положением. Правда, коменданты и владельцы складов пытались не признавать их, но достаточно было обратиться к комитету солдат или служащих каждого учреждения, чтобы сопротивление оказывалось немедленно сломленным. Оружие выдавалось далее только по ордерам наших комиссаров.

Полки петроградского гарнизона имели и раньше своих комиссаров, но эти последние назначались Центральным Исполнительным Комитетом. Мы уже говорили выше, что после июньского Съезда Советов и особенно после демонстрации 18 июня, обнаружившей все возрастающую силу большевиков, соглашательские партии почти совершенно устранили Петроградский Совет от практического влияния на ход событий в революционной столице. Руководство петроградским гарнизоном сосредоточивалось в руках Центрального Исполнительного Комитета. Теперь задача состояла в том, чтобы всюду провести комиссаров Петроградского Совета. Это было достигнуто при самом энергичном содействии солдатских масс. Полк за полком заявлял в заключение митингов, где выступали ораторы разных партий, что будет признавать только комиссаров Петроградского Совета и без его решения не сделает шагу.

В назначении этих комиссаров крупную роль играла военная организация большевиков*225. До июльских дней она развернула широкую агитационную работу. 5 июля батальон самокатчиков, введенный Керенским в Петроград, разгромил особняк Кшесинской, где помещалась военная организация нашей партии. Большинство руководителей ее и многие рядовые члены были арестованы, издания закрыты, типография разгромлена. Только постепенно организация снова стала налаживать свой аппарат, на этот раз конспиративно. Она включала в свой состав в численном отношении лишь очень незначительную часть петроградского гарнизона, - всего несколько сот человек. Но в их среде было много решительных и беззаветно преданных революции солдат и молодых офицеров, преимущественно прапорщиков, прошедших в июле и августе чрез тюрьмы Керенского. Все они поставили себя в распоряжение Военно-Революционного Комитета и назначались на самые ответственные и боевые посты.

Наряду с организационной работой шла бурная агитация. Это был период непрерывных митингов на заводах, в цирках "Модерн" и Чинизелли, в клубах, в казармах. Атмосфера всех митингов и собраний была насыщена электричеством. Каждое упоминание о восстании встречалось бурей аплодисментов и кликами восторга. Буржуазная печать усугубляла настроение всеобщей тревоги. Подписанный мною ордер Сестрорецкому оружейному заводу о выдаче 5 тысяч винтовок Красной Гвардии вызвал неописуемую панику в буржуазных кругах. Повсюду говорили и писали о подготовляющейся всеобщей резне. Это, разумеется, нисколько не помешало рабочим Сестрорецкого оружейного завода выдать оружие красногвардейцам. Чем более неистово клеветала и травила нас буржуазная печать, тем горячее откликались на наш голос массы. Становилось все яснее для обеих сторон, что кризис должен разрешиться в течение ближайших дней. Печать социалистов-революционеров и меньшевиков била тревогу: "Революция в величайшей опасности. Готовится повторение июльских дней, - но на более широкой основе и потому еще более гибельное по своим последствиям"... Горький в своей "Новой Жизни" ежедневно пророчествовал приближающееся крушение всей культуры*226. Вообще социалистическая окраска с поразительной быстротой сползала с сознания буржуазной интеллигенции при приближении сурового режима рабочей диктатуры.

Зато солдаты даже наиболее отсталых полков восторженно приветствовали комиссаров Военно-Революционного Комитета. От казачьих частей и от социалистического меньшинства юнкеров к нам приходили делегаты. Они обещали в случае открытого столкновения обеспечить, по крайней мере, нейтралитет своих частей. Правительство Керенского явно повисало в воздухе.

Здание Смольного находилось в этот период уже всецело в распоряжении Петроградского Совета и нашей партии. Меньшевики и правые с.-р. перенесли свою политическую деятельность в Мариинский дворец, где едва родившийся Предпарламент доживал свои последние дни. Керенский выступил в Предпарламенте с большой речью, в которой, под бурные аплодисменты буржуазного крыла, пытался за крикливыми угрозами скрыть свое бессилие. Штаб сделал последнюю попытку сопротивления. Он разослал всем частям гарнизона приглашение прислать по два делегата от каждой части для переговоров о выводе войск из столицы. Совещание было назначено на час дня 22 октября. Из полков нам немедленно дали знать об этом приглашении. По телефону мы созвали гарнизонное совещание на 11 часов утра. Часть делегатов все же попала в штаб, но только для того, чтобы заявить, что без решения Петроградского Совета они не двинутся никуда. Гарнизонное совещание почти единогласно подтвердило свою верность Военно-Революционному Комитету. Возражения исходили только от официальных представителей прежних советских партий, но не находили никакого отклика в делегатах полков. Попытка штаба только ярче обнаружила, что у нас под ногами твердая почва. В первом ряду стоял Волынский полк, тот самый, который ночью 4 июля, под звуки своего оркестра, вступил в Таврический дворец для усмирения большевиков.

Центральный Исполнительный Комитет, как уже упоминалось выше, держал в своих руках кассу Петроградского Совета и его издания. Попытка получить хотя бы одно из этих изданий не привела ни к чему. С конца сентября мы предпринимали ряд шагов к тому, чтобы создать самостоятельную газету Петроградского Совета. Но все типографии были заняты, а собственники их бойкотировали нас при поддержке Центрального Исполнительного Комитета. Решено было устроить "День Петроградского Совета" в целях развития широкой агитации и сбора денежных средств на постановку газеты. Этот день, недели за две, был назначен на 22 октября и, стало быть, попал в момент открыто развивавшегося восстания.

Наиболее осторожные в нашей собственной среде передавали, что имеются еще части, которые не за нас: казаки, кавалерийский полк, семеновцы, самокатчики. В эти части назначены были комиссары и агитаторы. Их отчеты звучали вполне удовлетворительно; накаленная атмосфера захватывала всех и все, и самые консервативные элементы армии лишились возможности противостоять общему направлению петроградского гарнизона. В Семеновском полку, который считался опорой правительства Керенского, я был на митинге, происходившем под открытым небом. Туда явились виднейшие ораторы правого крыла. Они цеплялись за консервативный гвардейский полк, как за последний устой коалиционной власти. Ничто не помогало. Полк высказался подавляющим большинством голосов за нас и не дал бывшим министрам возможности закончить свои речи. Те группы, которые еще противодействовали лозунгам Совета, составлялись преимущественно из офицеров, вольноопределяющихся, вообще из буржуазной интеллигенции и полуинтеллигенции. Рабочие и крестьянские массы были целиком за нас. Разграничение проходило отчетливой социальной линией.

Правительство Керенского металось из стороны в сторону. Вызвали с фронта два новых батальона самокатчиков, зенитную батарею, пытались вызвать кавалерийские части... Самокатчики прислали Петроградскому Совету телеграмму с пути: "нас ведут в Петроград, не знаем зачем, просим разъяснений". Мы предписали им остановиться и выслать делегацию в Петроград. Представители прибыли и заявили на заседании Совета, что батальон целиком на нашей стороне. Это вызвало бурю восторга. Батальону предписано было немедленно вступить в город.

Число делегатов с фронта возрастало каждый день. Они приходили осведомляться о положении дел, собирали нашу литературу и отправлялись разносить по фронту вести о том, что Петроградский Совет ведет борьбу за власть рабочих, солдат и крестьян. "Окопы вас поддержат", - говорили они нам. Старые армейские комитеты, не переизбиравшиеся в течение 4 - 5 месяцев, посылали нам угрожающие телеграммы, которые никого не пугали: мы знали, что комитеты оторваны от солдатской массы не меньше, чем Центральный Исполнительный Комитет - от местных Советов.

Военно-Революционный Комитет назначил комиссаров на все вокзалы. Они тщательно следили за прибывающими и уходящими поездами и особенно за передвижением солдат. Установлена была непрерывная телефонная и автомобильная связь со смежными городами и их гарнизонами. На все примыкающие к Петрограду Советы была возложена обязанность тщательно следить за тем, чтобы в столицу не приходили контрреволюционные или, вернее, обманутые правительством войска. Низшие вокзальные служащие и рабочие признавали наших комиссаров немедленно. На телефонной станции 24-го возникли затруднения: нас перестали соединять. На станции укрепились юнкера, и под их прикрытием телефонистки стали в оппозицию к Совету. Это - первое проявление будущего саботажа. Военно-Революционный Комитет послал на телефонную станцию отряд и установил у входа две небольшие пушки. Так началось завладение всеми органами управления. Матросы и красногвардейцы небольшими отрядами располагались на телеграфе, на почте и в других учреждениях. Были приняты меры к тому, чтобы завладеть Государственным банком. Правительственный центр, Смольный, был превращен в крепость. На чердаке его имелось, еще как наследство от старого Центрального Комитета, десятка два пулеметов, но за ними не было ухода, прислуга при пулеметах опустилась. Нами вызван был в Смольный дополнительный пулеметный отряд. Рано утром по каменным полам длинных и полутемных коридоров Смольного солдаты с грохотом катили свои пулеметы. Из дверей высовывались недоумевающие или испуганные лица остававшихся еще в Смольном немногочисленных с.-р. и меньшевиков.

Совет собирался в Смольном ежедневно, точно так же и гарнизонное совещание.

На третьем этаже Смольного, в небольшой угловой комнате, непрерывно заседал Военно-Революционный Комитет. Там сосредоточивались все сведения о передвижении войск, о настроении солдат и рабочих, об агитации в казармах, о выступлении погромщиков, о совещании буржуазных политиков, о жизни Зимнего дворца, о замыслах прежних советских партий. Осведомители являлись со всех сторон. Приходили рабочие, офицеры, дворники, социалистические юнкера, прислуга, дамы. Многие приносили чистейший вздор, другие давали серьезные и ценные указания. Надвигалась решительная минута. Было ясно, что назад возврата нет.

24 октября вечером Керенский явился в Предпарламент и потребовал одобрения репрессивным мерам против большевиков*228. Но Предпарламент находился в состоянии жалкой растерянности и полного распада. Кадеты склоняли правых с.-р. принять резолюцию доверия, правые с.-р. давили на центр, центр колебался, "левое" крыло вело политику парламентской оппозиции. После совещаний, споров, колебаний прошла резолюция левого крыла, в которой осуждалось мятежное движение Совета, но ответственность за движение возлагалась на антидемократическую политику правительства. Почта ежедневно приносила десятки писем, в которых мы извещались о смертных приговорах, вынесенных против нас, об адских машинах, о предстоящем взрыве Смольного и пр., и пр. Буржуазная печать дико выла от ненависти и страха. Горький, основательно забывший свою песню о соколе, продолжал пророчествовать в "Новой Жизни" о близком светопреставлении.

Члены Военно-Революционного Комитета уже не покидали в течение последней недели Смольного, ночевали на диванах, спали урывками, пробуждаемые курьерами, разведчиками, самокатчиками, телеграфистами и телефонными звонками. Самой тревожной была ночь с 24-го на 25-ое. По телефону нам сообщили из Павловска, что правительство вызывает оттуда артиллеристов, из Петергофа - школу прапорщиков. В Зимний дворец Керенским были стянуты юнкера, офицеры и ударницы. Мы отдали по телефону распоряжение выставить на всех путях к Петрограду надежные военные заслоны и послать агитаторов навстречу вызванным правительством частям. Если не удержать словами - пустить в ход оружие. Все переговоры велись по телефону совершенно открыто и были, следовательно, доступны агентам правительства.

Комиссары сообщали нам по телефону, что на всех подступах к Петрограду бодрствовали наши друзья. Часть ораниенбаумских юнкеров пробралась все же ночью через заслон, и мы следили по телефону за их дальнейшим движением. Наружный караул Смольного усилили, вызвав новую роту. Связь со всеми частями гарнизона оставалась непрерывной. Дежурные роты бодрствовали во всех полках. Делегаты от каждой части находились днем и ночью в распоряжении Военно-Революционного Комитета. Был отдан приказ решительно подавлять черносотенную агитацию и при первой попытке уличных погромов пустить в ход оружие и действовать беспощадно.

На рассвете 25 октября в Смольный явились из партийной типографии рабочий и работница и сообщили, что правительство закрыло центральный орган нашей партии и новую газету Петроградского Совета. Типография была опечатана какими-то агентами власти. Военно-Революционный Комитет немедленно отменил приказ, взял под свою защиту оба издания и возложил "высокую честь охранять свободное социалистическое слово от контрреволюционных покушений на доблестный Волынский полк"*229. Типография работала после этого без перерыва, и обе газеты вышли в положенный час.

Правительство по-прежнему заседало в Зимнем дворце, но оно уже стало только тенью самого себя. Политически оно уже не существовало. Зимний дворец в течение 25 октября постепенно оцеплялся нашими войсками со всех сторон. В час дня я заявил на заседании Петроградского Совета от имени Военно-Революционного Комитета, что правительство Керенского больше не существует и что, впредь до решения Всероссийского Съезда Советов, - власть переходит в руки Военно-Революционного Комитета*230.

Ленин уже несколько дней перед тем покинул Финляндию и скрывался на окраинах города в рабочих квартирах. 25-го вечером он конспиративно прибыл в Смольный. По газетным сведениям положение рисовалось ему так, как будто между нами и правительством Керенского дело идет к временному компромиссу. Буржуазная пресса так много кричала о близком восстании, о выступлении вооруженных солдат на улице, о разгромах, о неизбежных реках крови, что теперь она не заметила того восстания, которое происходило на деле, и принимала переговоры штаба с нами за чистую монету. Тем временем без хаоса, без уличных столкновений, без стрельбы и кровопролития одно учреждение за другим захватывалось стройными и дисциплинированными отрядами солдат и матросов и красногвардейцев по точным телефонным приказам, исходившим из маленькой комнаты в третьем этаже Смольного Института.

Вечером происходило предварительное заседание второго Всероссийского Съезда Советов. Докладчиком от имени Центрального Исполнительного Комитета выступил Дан. Он произнес обвинительную речь против бунтарей, захватчиков, мятежников и пытался запугать Съезд неизбежным крахом восстания, которое-де на днях будет подавлено силами фронта. Его речь звучала неубедительно и неуместно в стенах зала, где подавляющее большинство делегатов с восторгом наблюдало за ходом победоносного петроградского восстания.

Зимний дворец был к этому моменту окружен, но еще не взят. Время от времени из окон его стреляли по осаждавшим, которые сужали свое кольцо медленно и осторожно. Из Петропавловской крепости было дано по дворцу два-три орудийных выстрела. Отдаленный гул их доносился до стен Смольного. Мартов с беспомощным негодованием говорил с трибуны Съезда о гражданской войне и, в частности, об осаде Зимнего, где в числе министров находились - о, ужас! - члены партии меньшевиков. Против него выступили два матроса, которые явились для сообщений с места борьбы. Они напомнили обличителям о наступлении 18 июня, обо всей предательской политике старой власти, о восстановлении смертной казни для солдат, об арестах, разгромах революционных организаций и клялись победить или умереть. Они же принесли весть о первых жертвах с нашей стороны на Дворцовой площади. Все поднялись, точно по невидимому сигналу, и с единодушием, которое создается только высоким нравственным напряжением, пропели похоронный марш. Кто пережил эту минуту, тот не забудет ее.

Заседание нарушилось. Невозможно было теоретически обсуждать вопрос о способах построения власти под долетавшие до нас отзвуки борьбы и стрельбы у стен Зимнего дворца, где практически решалась судьба этой самой власти. Взятие дворца, однако, затягивалось, и это вызвало колебание среди менее решительных элементов Съезда. Правое крыло через своих ораторов пророчествовало нам близкую гибель. Все с напряжением ждали вестей с Дворцовой площади. Через некоторое время явился руководивший операциями Антонов. В зале воцарилась полная тишина. Зимний дворец взят, Керенский бежал, остальные министры арестованы и препровождены в Петропавловскую крепость. Первая глава Октябрьской Революции закончилась.

В Петрограде была одержана полная победа. Власть находилась целиком в руках Военно-Революционного Комитета. Мы издали первые декреты - об отмене смертной казни, перевыборах армейских комитетов и пр. Но тут же обнаружилось, что мы отрезаны от провинции. Верхи железнодорожных и почтово-телеграфных служащих были против нас. Армейские комитеты, думы, земства продолжали бомбардировать Смольный грозными телеграммами, в которых объявляли нам прямую войну и обещали смести мятежников в короткий срок. Наши телеграммы, декреты и объяснения не достигали провинции, так как Петроградское Телеграфное Агентство отказывалось нам служить. В этой атмосфере изолированности столицы от остальной страны легко рождались и распространялись тревожные и чудовищные слухи.

Убедившись, что Совет действительно оказался у власти, что старое правительство арестовано, а на улицах Петрограда господствуют вооруженные рабочие, буржуазная и соглашательская печать подняла кампанию поистине несравненного бешенства; не было той лжи и клеветы, которой она не мобилизовала бы против Военно-Революционного Комитета, его руководителей и его комиссаров.

Днем 26-го происходило заседание Петроградского Совета при участии делегатов Всероссийского Съезда, членов гарнизонного совещания и многочисленной партийной публики. Здесь впервые после почти четырех-месячного перерыва выступили Ленин и Зиновьев, встреченные бурными овациями. К радости по поводу одержанной победы примешивалась, однако, тревога по поводу того, как откликнется на переворот страна и удержат ли Советы власть...

Вечером происходило решающее заседание Съезда Советов. Ленин внес два декрета: о мире и о земле. Оба они были приняты после коротких прений единогласно. На этом же заседании была создана новая центральная власть в лице Совета Народных Комиссаров.

Декреты о земле и о мире, утвержденные Съездом, печатались в огромных количествах и через делегатов с фронта, через приезжавших из деревень крестьянских ходоков, через агитаторов, которых мы отправляли в провинцию и в окопы, распространялись по всей стране. Одновременно шла работа по организации и вооружению Красной Гвардии. Вместе с старым гарнизоном и матросами она несла тяжелую караульную службу. Совет Народных Комиссаров завладевал одним правительственным учреждением за другим, но всюду наталкивался на пассивное сопротивление высшего и среднего чиновничества. Прежние советские партии прилагали все усилия к тому, чтобы найти в этом слое опору и организовать саботаж новой власти. Наши враги были уверены, что дело идет об эпизоде, что завтра-послезавтра, через неделю, Советская власть будет сброшена... В Смольном появились первые иностранные консулы и члены посольств, движимые столько же текущими деловыми потребностями, сколько любопытством. Корреспонденты спешили туда со своими записными книжками и фотографическими аппаратами. Все торопились посмотреть, как выглядит новая власть, ибо были уверены, что через день-два будет уже поздно.

В городе царил полный порядок. Матросы, солдаты, красногвардейцы держали себя в эти первые дни с превосходной дисциплиной и поддерживали режим сурового революционного порядка.

В лагере врагов начинались опасения, как бы "эпизод" не затянулся слишком долго, и вместе с тем наспех создавалась первая организация наступления на новую власть. Инициатива принадлежала с.-р. и меньшевикам. В прошлый период они не хотели и не смели брать в свои руки всю власть. В соответствии со своим промежуточным политическим положением они удовлетворялись тем, что состояли в составе коалиционной власти в качестве помощников, критиков, доброжелательных обличителей и защитников буржуазии. Во время всех выборов они добросовестно предавали либеральную буржуазию анафеме, а в правительстве столь же исправно объединялись с нею. За первые шесть месяцев революции они успели в результате этой политики окончательно утерять доверие народных масс и армии, а теперь ударом октябрьского восстания они отбрасывались от государственного аппарата. Между тем еще вчера они считали себя хозяевами положения. Преследуемые ими вожди большевиков жили нелегально, скрываясь, как при царизме. Сегодня большевики завладели властью. А вчерашние министры-соглашатели и их сотрудники оказались отброшенными в сторону и сразу лишились какого бы то ни было влияния на дальнейшее течение событий. Они не хотели и не могли верить в то, что этот крутой поворот означает начало новой эпохи. Они хотели и заставляли себя думать, что тут - случайность, недоразумение, которое можно устранить несколькими энергичными речами и обличительными статьями. Но с каждым часом они наталкивались на все более непреодолимые препятствия. Отсюда их слепая, поистине бешеная ненависть.

Буржуазные политики, разумеется, не решались идти в огонь. Они проталкивали вперед с.-р. и меньшевиков, которые в борьбе против нас обрели всю ту энергию, какой им не хватало в тот период, когда они были партией полувласти. В их органах распространялись наиболее чудовищные слухи и клеветы. От их имени исходили прокламации, заключавшие в себе прямые призывы к разгрому новой власти. Они же организовывали чиновников для саботажа, юнкеров - для военных выступлений.

Опорными пунктами контрреволюционной организации служили юнкерские училища и Инженерный замок, где было сосредоточено довольно много оружия и боевых запасов и откуда делались налеты на учреждения революционной власти.

Отряды красногвардейцев и матросов окружали юнкерские училища, посылая туда парламентеров, предлагали выдать оружие. Оттуда отвечали выстрелами. Осаждавшие топтались на месте, вокруг них собиралась публика, и нередко шальные пули из окон ранили прохожих. Стычки получали неопределенно-затяжной характер, и это грозило деморализацией революционных отрядов. Необходимо было принять самые решительные меры. Задача разоружения юнкеров была возложена на коменданта Петропавловской крепости, прапорщика Б.* Он плотно окружил юнкерские училища, подтянул к ним броневики и артиллерию и, предъявив юнкерам ультиматум: сдаться - дал им десять минут на размышление. Из окон отвечали новыми выстрелами. По истечении 10 минут Б. приказал открыть артиллерийский огонь. Первые же выстрелы открыли в стенах училища зияющую брешь. Юнкера сдались, хотя многие пытались спастись бегством и, убегая, отстреливались. Создалось ожесточение, всегда сопровождающее гражданскую войну. Матросы учиняли, несомненно, жестокости над отдельными юнкерами. Буржуазная печать потом обвиняла матросов и Советскую власть в бесчеловечности и зверстве. Она молчала об одном: что переворот 25 - 26 октября произошел почти без выстрелов и без жертв, и что только контрреволюционный заговор, организованный буржуазией и бросивший ее молодое поколение в огонь гражданской войны против рабочих, солдат и матросов, привел к неизбежным жестокостям и жертвам. День 29 октября создал резкий перелом в настроении петроградского населения. События приняли более трагический характер. Вместе с тем наши враги поняли, что дело обстоит гораздо серьезнее, чем они думали, и что Совет отнюдь не собирается отдавать завоеванную им власть по требованию капиталистических газет и юнкеров.
/* Фамилия этого прапорщика - Благонравов.

Очищение Петрограда от контрреволюционных очагов шло очень напряженно. Юнкера были почти поголовно разоружены, участники восстания арестованы, заключены в Петропавловскую крепость или вывезены в Кронштадт. Издания, открыто призывающие к восстанию против Советской власти, были закрыты. Против некоторых из вождей прежних советских партий, имена которых значились под перехваченными контрреволюционными приказами, были изданы распоряжения об аресте. Военное сопротивление в столице было окончательно сломлено.

Чем прочнее стояла Советская власть в Петрограде, тем больше буржуазные группы переносили свои надежды на военную помощь извне. Петроградское Телеграфное Агентство, железнодорожный телеграф, радиотелеграфная станция Царского Села приносили со всех концов вести о грандиозных силах, которые движутся на Петроград для того, чтобы покорить там мятежников и утвердить порядок. Керенский бежал на фронт, и буржуазные газеты сообщали, что он ведет оттуда против большевиков несметные войска. Мы были оторваны от страны, телеграф не хотел нам служить. Но солдаты, десятками, сотнями приходившие ежедневно по поручению своих полков, дивизий и корпусов, неизменно говорили нам: "не бойтесь фронта, он целиком за вас, отдайте только распоряжение - и мы отправим на помощь вам хоть сегодня же дивизию или корпус". В армии было то же, что и всюду: низы были за нас, верхи против нас. В руках у этих верхов был военно-технический аппарат. Отдельные части многомиллионной армии оказывались изолированными друг от друга. Мы были изолированы от армии и от всей страны. Тем не менее весть о Советской власти в Петрограде и об ее декретах неудержимо расходилась по стране и будила Советы к восстанию против старой власти.

Вести о движении Керенского во главе каких-то войск на Петроград вскоре уплотнились и приняли более определенные очертания. Из Царского Села нам сообщали о том, что через Лугу туда подошли казачьи эшелоны. По Петрограду распространилось воззвание, подписанное Керенским и генералом Красновым и призывавшее весь гарнизон присоединиться к правительственным войскам, которые в ближайшие часы вступят в Петроград*232. Восстание юнкеров 29 октября находилось в несомненной связи с предприятием Керенского, но только слишком рано прорвалось наружу, вследствие решительных действий с нашей стороны. Царскосельскому гарнизону был отдан приказ: потребовать от подступающих казачьих частей признания Советской власти, а в случае отказа - разоружить их. Но гарнизон Царского Села оказался неприспособленным для боевых операций, у него не было артиллерии и не было руководителей: офицерство враждебно относилось к Советской власти. Казаки завладели радиотелеграфной станцией Царского Села, самой могущественной в стране, и продвигались дальше. Гарнизоны Петергофа, Красного Села, Гатчины не проявляли ни инициативы, ни решимости.

После почти бескровной победы в Петрограде у солдат создалась уверенность, что дело и дальше пойдет тем же путем: достаточно де послать к казакам агитатора, который объяснит им цели рабочей революции, и они сложат оружие. Путем речей и братания было преодолено контрреволюционное восстание Корнилова. Путем агитации и планомерного захвата учреждений без боя - было сброшено правительство Керенского. Те же методы применялись руководителями Царскосельского, Красносельского и Гатчинского Советов против казаков генерала Краснова. Но здесь успеха не было. Без решительности и энтузиазма казаки продвигались, однако, вперед. Отдельные отряды проходили к Гатчине, к Красному Селу, вступали в стычку с немногочисленными отрядами местных гарнизонов, иногда разоружали их. О численности отрядов Керенского мы не имели сперва никакого представления. Одни говорили, что генерал Краснов ведет за собой десять тысяч человек, другие утверждали, что не больше тысячи, наконец, враждебные нам газеты и воззвания вершковыми буквами сообщали, что под Царским Селом сосредоточилось два корпуса.

В петроградском гарнизоне также царила атмосфера неуверенности; едва успели одержать бескровную победу, как приходилось выступать против врага неизвестной численности для боев с неизвестным исходом. На гарнизонных совещаниях говорилось, главным образом, о необходимости послать новых и новых агитаторов и выпустить воззвания к казакам: солдатам казалось невозможным, чтобы казаки отказались встать на ту точку зрения, которую защищал в своей борьбе петроградский гарнизон. Между тем передовые казачьи группы продвинулись совсем близко к Петрограду, и мы готовились к тому, что главная борьба произойдет на улицах города.

Наибольшую решительность проявили красногвардейцы. Они требовали оружия, боевых припасов, руководства. Но в военном аппарате все было расстроено, разлажено, отчасти - от запустения, отчасти - злонамеренно. Офицеры отстранились, многие бежали, винтовки были в одном месте, патроны - в другом. Еще хуже обстояло дело с артиллерией. Орудия, лафеты, снаряды - все это находилось в разных местах, и все это приходилось разыскивать ощупью. У полков не оказалось в наличности ни саперных инструментов, ни полевых телефонов. Революционный штаб, который пытался наладить все это сверху, наталкивался на непреодолимые препятствия, прежде всего в виде саботажа военно-технического персонала.

Тогда мы решили обратиться непосредственно к рабочим массам. Мы изложили им, что завоевания революции находятся в величайшей опасности и что от них, от их энергии, инициативы и самоотвержения зависит спасти и укрепить режим рабочей и крестьянской власти. Это обращение почти сейчас же увенчалось огромным практическим успехом. Тысячи рабочих двинулись по направлению к войскам Керенского и занялись рытьем окопов. Рабочие орудийных заводов снаряжали пушки, сами добывали для них на складах снаряды, реквизировали лошадей, вывозили орудия на позиции, устанавливали их, организовывали интендантскую часть, добывали бензин, моторы, автомобили, реквизировали продовольственные запасы и фураж, поставили на ноги санитарный обоз, - словом, создали весь тот боевой аппарат, который мы тщетно пытались создать сверху из революционного штаба.

Тем временем телеграммы разносили по всей стране и за границей весть о том, что "авантюра" большевиков ликвидирована, Керенский вступил в Петроград и восстановляет железной рукой порядок. С другой стороны, в самом Петрограде буржуазная печать, ободренная близостью войск Керенского, писала о полном разложении в среде петроградского гарнизона, о неудержимом наступлении казаков, снабженных большим количеством артиллерии, и предрекала гибель Смольного. Главное наше затруднение состояло, как уже сказано, в отсутствии налаженного технического аппарата и людей, способных руководить военными действиями. Даже те офицеры, которые добросовестно сопровождали своих солдат на позиции, отказывались от поста главнокомандующего.

После продолжительных поисков мы остановились на следующей комбинации. Гарнизонное совещание избрало комиссию из пяти лиц, которой был поручен верховный контроль над всеми операциями против контрреволюционных войск, двигавшихся на Петроград. Эта комиссия вошла затем в соглашение с полковником генерального штаба Муравьевым, который находился в оппозиции во время режима Керенского и теперь, по собственной инициативе, предложил свои услуги Советскому Правительству.

С Муравьевым мы выезжали холодной ночью 30 октября в автомобиле на позиции. По дороге тянулись обозы с провиантом, фуражом, боевыми припасами, артиллерией. Все это сделали рабочие разных заводов. Заставы из красногвардейцев несколько раз на пути останавливали наш автомобиль и проверяли пропускное свидетельство. С первых дней Октябрьской Революции все автомобили в городе были реквизированы и без свидетельства из Смольного ни один автомобиль не мог двигаться по улицам города или в окрестностях столицы. Бдительность красногвардейцев была выше всякой похвалы. Они выстаивали вокруг небольших костров часами с винтовками в руках, и вид этих молодых вооруженных рабочих у костров на снегу был лучшим символом пролетарской революции.

На позиции было установлено много орудий, не было недостатка в снарядах. Решающее столкновение разыгралось в этот именно день между Красным и Царским Селами. После жестокого артиллерийского боя казаки, которые подвигались вперед до тех пор, пока не встречали препятствий, поспешно отступили. Их обманывали все время, рассказывая им о жестокостях и зверствах большевиков, которые де хотят продать Россию германскому кайзеру. Их убедили, что чуть ли не весь гарнизон в Петрограде с нетерпением дожидается их, как избавителей. Первое серьезное сопротивление совершенно расстроило их ряды и обрекло на крушение все предприятие Керенского. Отступление казаков Краснова дало нам возможность взять в свои руки радиостанцию Царского Села. Мы сейчас же дали радио о победе над войсками Керенского*.
/* Приводим здесь текст радиотелеграммы:
/Село Пулково. Штаб. 2 часа 10 мин. пополуночи.
/Ночь с 30 на 31 октября войдет в историю. Попытка Керенского двинуть контрреволюционные войска на столицу Революции получила решающий отпор. Керенский отступает, мы наступаем. Солдаты, матросы и рабочие Петрограда показали, что умеют и хотят с оружием в руках утвердить и волю и власть рабочей демократии. Буржуазия стремилась изолировать армию революции, Керенский пытался сломить ее силой казачества. И то, и другое потерпело жалкое крушение.
/Великая идея господства рабочей и крестьянской демократии сплотила ряды армии и закалила ее волю. Вся страна отныне убедится, что Советская власть - не преходящее явление, а несокрушимый факт господства рабочих, солдат и крестьян. Отпор Керенскому есть отпор помещикам, буржуазии, корниловцам. Отпор Керенскому есть утверждение права народа на мирную свободную жизнь, землю, хлеб и власть. Пулковский отряд своим доблестным ударом закрепляет дело рабочей и крестьянской революции. Возврата к прошлому нет. Впереди еще борьба, препятствия и жертвы. Но путь открыт, и победа обеспечена.
/Революционная Россия и Советская власть вправе гордится своим Пулковским отрядом, действующим под командой полковника Вальдена. Вечная память павшим! Слава борцам революции, солдатам и верным народу офицерам!
/Да здравствует революционная, народная, социалистическая Россия!
/
/Именем Совета Народных Комиссаров Л. Троцкий.
/
/31 октября 1917 г.

Наши заграничные друзья сообщили нам впоследствии, что германская радиотелеграфная станция, по приказу свыше, не приняла этой радиотелеграммы.

Первая реакция германских властей на октябрьские события выразилась, таким образом, в страхе, как бы эти события не вызвали брожения в самой Германии. В Австро-Венгрии приняли часть нашей телеграммы, и, насколько нам известно, она стала источником осведомления всей остальной Европы о том, что злосчастная попытка Керенского вернуть себе власть закончилась жалким крушением.

Среди казаков Краснова шло брожение. Они стали посылать своих лазутчиков в Петроград и даже своих официальных делегатов в Смольный. Там они имели возможность убедиться, что в столице царит полный порядок, поддерживаемый гарнизоном, который единодушно стоит за Советскую власть. Разложение в среде казаков приняло тем более острый характер, что им ясна стала вся нелепость затеи взять Петроград при помощи тысячи с небольшим кавалеристов, - обещанные им подкрепления с фронта совершенно не поступали.

Отряд Краснова отступил на Гатчину, и когда мы на другой день выехали туда, красновский штаб был уже, в сущности, в плену у самих казаков. Наш Гатчинский гарнизон занимал все важнейшие позиции. Казаки же, хотя и не были разоружены, но по состоянию своему были совершенно неспособны на дальнейшее сопротивление. Они хотели только одного: чтобы их как можно скорее отпустили на Дон или, по крайней мере, на фронт.

Гатчинский дворец представлял собою любопытное зрелище. У всех входов стоял усиленный караул. У ворот - артиллерия, броневики. В дворцовых помещениях, украшенных ценной живописью, разместились матросы, солдаты, красногвардейцы. На столах из дорогого дерева лежали части солдатской одежды, трубки, коробки из-под сардин. В одной из комнат помещался штаб генерала Краснова. На полу лежали матрацы, шапки, шинели. Сопровождавший нас представитель Военно-Революционного Комитета вошел в помещение штаба, со стуком опустил винтовку прикладом вниз и, опершись на нее, заявил: "Генерал Краснов, вы и ваш штаб арестованы Советской властью". У обеих дверей немедленно же разместились вооруженные красногвардейцы. Керенского не было: он снова бежал, как раньше из Зимнего дворца. Об обстоятельствах этого побега генерал Краснов рассказал в письменном показании, которое он дал 1 ноября. Мы приводим здесь целиком этот любопытный документ.

"1917 года, 1 дня ноября месяца, 19 часов.

Около 15 часов сегодня меня потребовал к себе Верховный Главнокомандующий (Керенский). Он был очень взволнован и нервен.

- Генерал, - сказал он, - вы меня предали... Тут ваши казаки определенно говорят, что они меня арестуют и выдадут матросам...

- Да, - отвечал я, - разговоры об этом идут, и я знаю, что сочувствия к вам нигде нет.

- Но и офицеры говорят то же.

- Да, офицеры особенно недовольны вами.

- Что же мне делать? Приходится покончить с собой.

- Если вы честный человек, вы поедете сейчас в Петроград с белым флагом и явитесь в Революционный Комитет, где переговорите, как глава правительства.

- Да, я это сделаю, генерал.

- Я дам вам охрану и попрошу, чтобы с вами поехал матрос.

- Нет, только не матрос. Вы знаете, что здесь Дыбенко?

- Я не знаю, кто такой Дыбенко.

- Это мой враг.

- Ну, что же делать. Раз ведете большую игру, то надо и ответ дать.

- Да, только я уеду ночью.

- Зачем? Это будет бегство. Поезжайте спокойно и открыто, чтобы все видели, что вы не бежите.

- Да, хорошо. Только дайте мне конвой надежный.

- Хорошо.

Я пошел, вызвал казака 10 Донского казачьего полка Русскова и приказал назначить 8 казаков для окарауливания Верховного Главнокомандующего.

Через полчаса пришли казаки и сказали, что Керенского нет, что он бежал. Я поднял тревогу и приказал его отыскать; полагаю, что он не мог бежать из Гатчины и скрывается где-либо здесь же.

Командующий III корпусом генерал-майор Краснов".

Так закончилось это предприятие.

Наши противники тем не менее не сдавались и не соглашались признать, что вопрос о власти решен. Они продолжали возлагать свои надежды на фронт. Целый ряд лидеров бывших советских партий - Чернов, Церетели, Авксентьев, Гоц и другие - направлялись на фронт, вели там переговоры со старыми армейскими комитетами, собирались в Ставке у Духонина, подбивали его на сопротивление и, по газетным сообщениям, пытались даже в Ставке организовать новое министерство. Из всего этого ничего не вышло... Старые армейские комитеты потеряли всякое значение, и на фронте происходила интенсивная работа по созыву конференций и съездов, имевших своей задачей переизбрание всех фронтовых организаций. На этих перевыборах Советская власть побеждала всюду.

Тем временем борьба за власть Советов распространялась по всей стране. В Москве борьба приобрела крайне затяжной и кровавый характер. Может быть, не последней причиной этого явился тот факт, что руководители восстания не проявили сразу всей необходимой решительности наступления. В гражданской войне более, чем во всякой другой, победа может быть обеспечена только решительным и непрерывным наступлением. Колебаться нельзя, вести переговоры - опасно, топтаться выжидательно на месте - гибельно. Дело идет о народных массах, которые еще не держали в руках власти, которые находились всегда под ярмом другого класса и которым больше всего не хватает поэтому политической самоуверенности. Колебание в руководящем центре революции сейчас же разлагает их. Только в том случае, если революционная партия твердо, неуклонно идет к своей цели, она может помочь трудящимся преодолеть привитые столетиями инстинкты рабства и привести рабочие массы к победе. И только на пути решительного наступления победа может быть достигнута с наименьшей затратой сил и жертв.

Но вся трудность состоит именно в том, чтобы достигнуть решительной и твердой тактики. Неуверенность массы в своих собственных силах, отсутствие у нее опыта власти отражаются и на вождях, которые, в свою очередь, находятся, кроме того, под могущественным давлением буржуазного общественного мнения сверху.

Либеральная буржуазия с ненавистью и ожесточением воспринимала мысль о самой возможности установления господства трудящихся масс. Она давала этим своим чувствам выражение посредством всех тех бесчисленных органов, какими она располагает. За ней тянулась интеллигенция, которая, при всем своем словесном радикализме и социалистической окраске своего миросозерцания, в самых глубинах своего сознания насквозь пропитана рабским преклонением пред могуществом буржуазии и ее правительственным искусством. Вся эта "социалистическая" интеллигенция шарахнулась вправо и глядела на укрепляющуюся Советскую власть, как на начало конца. За представителями "свободных" профессий тянулось чиновничество, административно-технический персонал, все те элементы, которые духовно и материально живут крохами со стола буржуазии. Оппозиция этих слоев имела преимущественно пассивный характер, особенно после разгрома юнкерского восстания, но тем более она могла казаться непреодолимой. Нам на каждом шагу отказывали в содействии. Чиновники либо уходили из министерства, либо, оставаясь там, отказывались работать. Они не сдавали ни дел, ни денежных сумм. На телефонной станции нас не соединяли. На телеграфе искажали или задерживали наши телеграммы. Мы не находили переводчиков, стенографов, даже переписчиц. Все это не могло не создавать такой атмосферы, в которой отдельные элементы на верхах нашей собственной партии должны были усомниться в том, удастся ли трудящимся массам при таком отпоре буржуазного общества наладить правительственный аппарат и удержаться у власти. Стали раздаваться голоса о необходимости соглашения. С кем? С либеральной буржуазией? Но опыт коалиции с ней загнал революцию в ужасающую трясину. Восстание 25 октября явилось актом самосохранения народных масс после периода бессилия и предательства коалиционной власти. Оставалась коалиция в рядах так называемой революционной демократии, т.-е. всех советских партий. Такую коалицию мы, в сущности, предложили с самого начала, на заседании второго Всероссийского Съезда Советов 25 октября. Правительство Керенского было опрокинуто, мы предложили Съезду Советов взять в свои руки власть. Но правые партии ушли, хлопнув дверью. И это было лучшее из того, что они могли сделать. Они представляли собою ничтожный сектор Съезда. За ними уже не было масс, а те слои, которые еще по инерции поддерживали их, все более переходили на нашу сторону. Коалиция с правыми с.-р. и меньшевиками неспособна была бы расширить социальную основу Советской власти; в то же время она вводила бы в состав этой власти элементы, насквозь разъеденные политическим скептицизмом и идолопоклонством перед либеральной буржуазией. Вся сила новой власти была в радикализме ее программы, в решительности ее действий. Связать себя с группами Чернова и Церетели значило опутать новую власть по рукам и по ногам, лишить ее свободы действий и тем самым подорвать к ней доверие рабочих масс в самый короткий срок.

Когда после корниловской авантюры господствовавшие советские партии сделали попытку загладить свое попустительство в отношении контрреволюционной буржуазии, они потребовали ускорения созыва Учредительного Собрания. Керенский, которого Советы только что спасли от слишком тесных объятий его союзника Корнилова, оказался вынужденным пойти на уступки. Созыв Учредительного Собрания был назначен на конец ноября. Условия складывались, однако, к этому времени таким образом, что не было никакой гарантии того, что Учредительное Собрание будет действительно созвано. На фронте шла глубочайшая разруха, дезертирство возрастало со дня на день, солдатские массы угрожали целыми полками и корпусами покинуть окопы и двинуться в тыл, опустошая все на своем пути. В деревне происходил стихийный захват земель и помещичьего инвентаря. Несколько уездов были объявлены на военном положении. Немцы продолжали наступательные действия, взяли Ригу и угрожали Петрограду. Правое крыло буржуазии открыто злорадствовало по поводу опасности, угрожавшей революционной столице. Из Петрограда эвакуировали правительственные учреждения, правительство Керенского собиралось переселиться в Москву. Все это делало созыв Учредительного Собрания не только гадательным, но и мало вероятным. С этой точки зрения октябрьский переворот представлялся спасением Учредительного Собрания, как и вообще спасением революции. И когда мы говорили, что дверь к Учредительному Собранию ведет не чрез Предпарламент Церетели, а чрез захват власти Советами, мы были вполне искренни.

Как марксисты, мы никогда не были идолопоклонниками формальной демократии. В классовом обществе демократические учреждения не только не устраняют классовой борьбы, но и дают классовым интересам крайне несовершенное выражение. У имущих классов всегда остаются в распоряжении десятки и сотни средств фальсифицировать, подтасовывать и насиловать волю трудящихся народных масс. Еще менее совершенным аппаратом для выражения классовой борьбы являются учреждения демократии в условиях революции. Маркс назвал революцию "локомотивом истории". Благодаря открытой непосредственной борьбе за власть, трудящиеся массы в короткий период накопляют много политического опыта и быстро переходят в своем развитии с одной ступени на другую. Тяжеловесный механизм демократических учреждений тем меньше поспевает за этой эволюцией, чем огромнее страна и чем менее совершенен ее технический аппарат.

Большинство в Учредительном Собрании оказалось за правыми социалистами-революционерами*234. Согласно парламентарной механике, им должна была бы принадлежать государственная власть. Но партия правых социалистов-революционеров имела возможность получить эту власть в течение всего дооктябрьского периода революции. Однако она уклонялась от власти, передавая львиную долю ее либеральной буржуазии, и именно вследствие этого она - к тому моменту, когда численный состав Учредительного Собрания формально обязывал ее образовать правительство, - утратила последние остатки своего кредита в самых революционных частях народа. Рабочий класс, а вместе с ним Красная Гвардия, был глубоко враждебен партии правых социалистов-революционеров. Подавляющее большинство армии поддерживало большевиков. Революционный элемент деревни разделял свои симпатии между левыми социалистами-революционерами и большевиками*235. Матросы, игравшие такую крупную роль в событиях революции, шли почти безраздельно за нашей партией. Из Советов, которые в октябре, т.-е. до созыва Учредительного Собрания, взяли в свои руки власть, правые социалисты-революционеры оказались вынужденными уйти. На кого могло бы опираться министерство, выдвинутое большинством Учредительного Собрания? За ним стояли бы верхи деревни, интеллигенция, чиновничество; справа оно находило бы до поры до времени поддержку со стороны буржуазии. Но у такого правительства не было бы совершенно материального аппарата власти. В средоточиях политической жизни, как Петроград, оно с первых же шагов наткнулось бы на непримиримое сопротивление. Если бы при этих условиях Советы, подчиняясь формальной логике демократических учреждений, предоставили власть партии Керенского и Чернова, эта власть, скомпрометированная и бессильная, внесла бы только временное замешательство в политическую жизнь страны, чтобы быть низвергнутой новым восстанием через несколько недель. Советы решили свести этот запоздалый исторический эксперимент к минимуму и распустили Учредительное Собрание в тот самый день, как оно собралось.

По этому поводу наша партия подвергалась жесточайшим обвинениям. Разгон Учредительного Собрания произвел, несомненно, неблагоприятное впечатление и на руководящие круги социалистических партий Запада. Там в этом политически неизбежном и необходимом акте увидели партийный произвол, кружковое самоуправство. Каутский в ряде статей, со свойственным ему педантизмом, разъяснял взаимоотношение между социально-революционными задачами пролетариата и режимом политической демократии. Он доказывал, что для рабочего класса соблюдение основ демократического строя в последнем счете всегда оказывается выгодным. Это, разумеется, в общем и целом совершенно правильно. Но Каутский свел эту историческую истину к профессорской банальности. Если для пролетариата в последнем счете выгодно вводить свою классовую борьбу и даже свою диктатуру в рамки учреждений демократии, то это вовсе не значит, что история всегда предоставляет ему возможность достигнуть такого сочетания. Из теории марксизма отнюдь не вытекает, будто история всегда создает такие условия, которые наиболее "выгодны" для пролетариата. Трудно сейчас предсказать, как сложилось бы развитие революции, если бы Учредительное Собрание было созвано на втором или на третьем месяце ее. Весьма вероятно, что господствовавшие тогда партии социалистов-революционеров и меньшевиков скомпрометировали бы себя вместе с Учредительным Собранием в глазах не только наиболее активных слоев, поддерживавших Советы, но и в глазах более отсталых демократических масс, которые своими надеждами оказались бы связанными не с Советами, а с Учредительным Собранием. В этих условиях роспуск Учредительного Собрания мог бы привести к новым выборам, в которых партии левого крыла могли бы оказаться в большинстве. Но развитие пошло другими путями. Выборы в Учредительное Собрание происходили на девятом месяце революции. К этому моменту классовая борьба достигла такого напряжения, что внутренним напором она разорвала формальные рамки демократии. Пролетариат вел за собою армию и крестьянские низы. Эти классы находились в состоянии прямой и ожесточенной борьбы с правыми социалистами-революционерами. А эта партия, благодаря тяжеловесной механике демократических выборов, оказалась в Учредительном Собрании в большинстве, отражая до-октябрьскую эпоху революции. Получилось противоречие, совершенно неразрешимое в рамках формальной демократии. И только политические педанты, которые не отдают себе отчета в революционной логике классовых отношений, могут пред лицом после-октябрьской ситуации читать пролетариату банальные наставления о выгодах и преимуществах демократии для дела классовой борьбы.

В историческом ночном заседании второго Всероссийского Съезда Советов был принят напечатанный в приложении декрет о мире. В тот момент Советская власть только утверждалась в важнейших пунктах страны, а число веривших в ее силу за границей было совершенно ничтожно. Мы приняли на Съезде декрет единогласно, но это казалось многим лишь политической демонстрацией. Соглашатели твердили на всех перекрестках, что практических результатов наша революция не даст, ибо, с одной стороны, нас не признают и с нами не захотят говорить германские империалисты, а с другой, - нам объявят войну за вступление в сепаратные переговоры о мире наши союзники. Под знаком этих предсказаний совершались наши первые шаги в пользу всеобщего демократического мира. Декрет был принят 26 октября, когда Керенский и Краснов были у самых ворот Петрограда, а 7 ноября мы по радиотелеграфу уже обратились к нашим союзникам и противникам с предложением заключить всеобщий мир. В ответ на это союзные правительства через своих военных агентов обратились к тогдашнему главнокомандующему генералу Духонину с заявлением, что дальнейшие шаги по пути ведения сепаратных переговоров о мире поведут за собою тягчайшие последствия. Мы ответили на этот протест 11 ноября воззванием ко всем рабочим, солдатам и крестьянам, и в этом воззвании мы заявили, что ни в коем случае не допустим, чтобы наша армия проливала свою кровь из-под палки иностранной буржуазии. Мы отмели угрозы западных империалистов и приняли на себя всю ответственность за политику мира перед лицом международного рабочего класса. Прежде всего мы, во исполнение наших принципиальных обещаний, опубликовали тайные договоры и заявили, что отметаем в них все, что противоречит интересам народных масс всех стран. Капиталистические правительства попытались использовать наши разоблачения друг против друга. Но народные массы поняли нас и признали. Ни одна социал-патриотическая газета не осмелилась, насколько мы знаем, протестовать против факта коренного изменения рабочим и крестьянским правительством всех методов буржуазной дипломатии, против того, что мы отказались от всех ее подлостей и бесчестных шашней. Мы поставили задачей нашей дипломатии - просветить народные массы, открыть им глаза на сущность политики их правительств и спаять их в борьбе и в ненависти к буржуазно-капиталистическому строю. Немецкая буржуазная печать обвиняла нас в том, что мы "затягиваем" переговоры; но все народы с жадным вниманием прислушивались к брест-литовскому диалогу, и этим была в течение двух с половиною месяцев мирных переговоров оказана делу мира услуга, которая была признана и более честными из наших врагов. Впервые был поставлен вопрос о мире в такую плоскость, когда он уже не мог быть смазан какими бы то ни было закулисными махинациями. 22 ноября нами было подписано соглашение о приостановлении военных действий на всем фронте, от Балтийского моря до Черного. Мы снова обратились к союзникам с предложением присоединиться к нам и вместе с нами вести мирные переговоры. Ответа мы не дождались, хотя союзники уже не пытались на этот раз пугать нас угрозами. Мирные переговоры начались 9 декабря - через полтора месяца после принятия декрета о мире, и потому лживыми являются обвинения против нас продажной и социал-предательской печати в том, что мы не пытались сговориться с союзниками. Мы в течение полутора месяцев оповещали их о каждом нашем шаге и неизменно призывали их присоединиться к мирным переговорам. Наша совесть чиста перед народами Франции, Италии, Англии... Мы сделали все, что было в наших силах, для привлечения к мирным переговорам всех воюющих стран. Вина за то, что мы вынуждены были вступить в сепаратные переговоры о мире, падает не на нас, а на западных империалистов, а также на те русские партии, которые все время предсказывали Рабоче-Крестьянскому Правительству России скорую смерть и уговаривали союзников не брать всерьез нашей мирной инициативы. Так или иначе, 9 декабря начались мирные переговоры. Наша делегация внесла принципиальное заявление, которое характеризовало основы всеобщего демократического мира в точных выражениях декрета 26 октября (8 ноября). Противная сторона потребовала перерыва заседания, причем возобновление работ, по предложению Кюльмана, откладывалось все далее и далее. Было ясно, что делегации четверного союза испытывают немалые затруднения при формулировке ответа на нашу декларацию. 25 декабря этот ответ был дан. Дипломаты четверного союза присоединились к демократической формуле мира - без аннексий и контрибуций на началах самоопределения народов. Для нас было совершенно ясно, что это - лишь лицемерие. Но мы не ожидали от них даже проявления лицемерия, потому что, как сказал один французский писатель, лицемерие является той данью, которую порок платит добродетели. И то, что германский империализм счел необходимым принести эту дань демократическим принципам, свидетельствовало в наших глазах о том, что положение внутри Германии достаточно серьезно... Но если мы, вообще говоря, не делали себе иллюзий насчет демократизма г.г. Кюльмана и Чернина, - для этого мы достаточно хорошо знали природу германских и австро-венгерских правящих классов, - то нужно все же признать, что мы не допускали той пропасти, которая, как выяснилось через несколько дней, отделяла действительные предложения германского империализма от тех формул, которые были предъявлены нам 25 декабря г. фон-Кюльманом, в качестве плагиата у русской революции. Такого бесстыдства мы не ожидали...

На рабочие массы России ответ Кюльмана произвел огромное впечатление. Он истолковывался как результат страха командующих классов центральных империй перед недовольством и возрастающим нетерпением рабочих масс Германии. 28 декабря в Петрограде произошла колоссальная рабочая и солдатская демонстрация в честь демократического мира*236. А на другое утро вернулась из Брест-Литовска наша делегация и привезла нам те грабительские требования, которые г. фон-Кюльман предъявил нам от имени центральных империй, в истолкование своих "демократических" формул. Может показаться, на первый взгляд, непонятным, на что собственно рассчитывала германская дипломатия, предъявляя свои демократические формулы только затем, чтобы через 2 - 3 дня проявить свои волчьи аппетиты. По меньшей мере рискованными представляются те теоретические прения, которые развернулись вокруг демократических формул, в значительной мере по инициативе самого Кюльмана. Что на этом пути дипломатия центральных империй не может пожать больших лавров, это должно было быть заранее ясным прежде всего для нее самой. Но секрет поведения дипломатии Кюльмана состоял в том, что этот господин был искренне убежден в нашей готовности играть с ним в четыре руки. Он рассуждал при этом приблизительно так: России мир необходим. Большевики получили власть благодаря своей борьбе за мир. Большевики хотят удержаться у власти. Это для них осуществимо только при условии заключения мира. Правда, они связали себя определенной демократической программой мира. Но зачем же существуют на свете дипломаты, как не для того, чтобы выдавать черное за белое? Мы, немцы, облегчим большевикам положение, прикрывши наши хищения декоративными формулами. У большевистской дипломатии будет достаточно оснований не докапываться до политической сути дела или, вернее, не раскрывать содержания заманчивых формул перед глазами всего мира... Кюльман надеялся, другими словами, на молчаливое соглашение с нами: он возвратит нам наши хорошие формулы, мы дадим ему возможность без протеста заполучить в распоряжение Германии провинции и народы. В глазах немецких рабочих насильственный захват получит, таким образом, санкцию русской революции. Когда мы показали во время прений, что для нас дело идет не о пустых словах и не о декоративном прикрытии закулисной сделки, а о демократических принципах сожительства народов, Кюльман воспринял это, как злонамеренное нарушение молчаливого договора. Он ни за что не хотел сходить с позиции формулы 25 декабря, полагаясь на свою изощренную бюрократически-юридическую логику, старался на глазах всего мира показать, что белое ничем не отличается от черного и что только наша злая воля заставляет нас настаивать на этом различии. Граф Чернин представитель Австро-Венгрии, играл в этих переговорах роль, которую никто не назовет внушительной или достойной. Он неуклюже секундировал и по поручению Кюльмана брал на себя во все критические моменты внесение наиболее резких и цинических заявлений. Генерал Гофман вносил в переговоры освежающую ноту. Не обнаруживая большой симпатии к дипломатическим конструкциям Кюльмана, генерал несколько раз клал свой солдатский сапог на стол, вокруг которого развертывались сложные юридические прения. Мы, с своей стороны, ни на минуту не сомневались, что именно сапог генерала Гофмана является единственной серьезной реальностью в этих переговорах.

Великим козырем в руках г. Кюльмана являлось участие в переговорах делегации Киевской Рады. Для ставших у власти украинских мещан делом решающей важности казалось "признание" их капиталистическими правительствами Европы. Сперва Рада предлагала себя в распоряжение союзных империалистов, получила от них некоторые суммы на карманные расходы, а затем отправила своих представителей в Брест-Литовск для того, чтобы за спиной народов России выторговать у австро-германского правительства признание своей государственной законнорожденности. Едва вступив на путь "международного" существования, киевская дипломатия обнаружила тот же кругозор и тот же нравственный уровень, какие всегда характеризовали мелкотравчатых политиков Балканского полуострова. Господа Кюльманы и Чернины не делали себе, конечно, никаких иллюзий насчет солидности нового участника переговоров. Но они правильно учитывали, что при участии киевской делегации игра осложняется не без выгоды для них.

Когда наша партия брала власть, мы знали заранее те трудности, которым идем навстречу. Экономически страна была истощена войной до последней степени. Революция разрушила старый административный аппарат и не успела еще создать нового ему на смену. Миллионы рабочих сил были вырваны из хозяйственных ячеек страны, деклассированы и психически расшатаны трехлетней войной. Колоссальная военная промышленность на недостаточно подготовленном хозяйственном фундаменте поглощала жизненные соки народа, демобилизация ее была связана с величайшими затруднениями. Явления хозяйственной и политической анархии широко расползлись по стране. Русское крестьянство было в течение столетий спаяно стихийно варварской дисциплиной земли и придавлено сверху железной дисциплиной царизма. Экономическое развитие подкопало первую, революция разрушила вторую. Психологически революция означала пробуждение в крестьянской массе человеческой личности. Анархические формы этого пробуждения являлись неизбежным последствием предшествовавшего гнета. Прийти к установлению нового порядка, основанного на контроле самих трудящихся над производством, можно только путем постепенного и внутреннего изживания анархических проявлений революции.

С другой стороны, имущие классы, даже отброшенные от власти, не хотят сдавать своих позиций без боя. Революция поставила ребром вопрос о частной собственности на землю и средства производства, т.-е. о жизни и смерти эксплуатирующих классов. Политически это означает ожесточенную, непрерывную - то скрытую, то явную - гражданскую войну. В свою очередь, гражданская война неизбежно питает анархические тенденции в движении трудящихся масс. При расстройстве промышленности, финансового хозяйства, транспорта, продовольствия затяжная гражданская война создает, таким образом, колоссальные затруднения на пути творческой организаторской работы. Тем не менее Советская власть имеет право с полным доверием взирать на будущее. Только точный учет всех ресурсов страны, только рациональная, т.-е. исходящая из одного общего плана, организация производства, только разумное и бережливое распределение всех продуктов могут спасти страну. А это и есть социализм. Или окончательное падения на степень колонии, или социалистическое возрождение - такова альтернатива, перед которой поставлена наша страна.

Война минировала почву всего капиталистического мира. В этом - наша непобедимая сила. Империалистическое кольцо, сжимающее нас, будет взорвано пролетарской революцией. Мы ни на минуту не сомневаемся в этом, как в течение долгих десятилетий нашей подпольной борьбы мы не сомневались в неизбежности крушения царизма.

Бороться, сплачивать ряды, устанавливать трудовую дисциплину и социалистический порядок, повышать производительность труда и не пасовать ни перед какими препятствиями - таков наш пароль. История работает за нас. Пролетарская революция в Европе и в Америке разразится днем раньше или позже и принесет избавление не только Украине, Польше, Литве, Курляндии и Финляндии, но и всему страждущему человечеству.
 

*212 Здесь имеется в виду Чернов, Церетели, Дан и др., которые во время войны занимали позицию умеренного интернационализма, солидаризируясь с официальным, т.-е. правым, циммервальдизмом. После Февральской революции они без всяких колебаний сделались оборонцами, тем самым разоблачив свой худосочный интернационализм.

*213 Характеристику 1 Съезда Советов см. в прим. 109 в части 1 данного тома.

*214 По поводу этой демонстрации на 1 Съезде Советов была оглашена специальная декларация, написанная Троцким (см. отдел "До июльских дней" в части 1 этого тома).

*215 Эта декларация принадлежит перу Троцкого (см. текст ее в части 1 настоящего тома в отделе "Вокруг июньского наступления").

*216 Как известно, Церетели, Терещенко и др. в свое время были делегированы Временным Правительством в Киев для переговоров с Украинской Радой. Несколько позднее кадетская часть Правительства воспользовалась теми уступками, которые сделала эта делегация Раде, чтобы подать в отставку в целях сложения с себя ответственности за неудачу наступления 18 июня. См. об этом подробнее в части 1 прим. 148.

*217 Радикально-демократическая партия была создана группой левых кадет во главе с Некрасовым, входившим в состав Временного Правительства. В задачу этой партии входило объединение радикальных элементов буржуазии и буржуазной интеллигенции на платформе коалиции. В обстановке, обострявшейся классовой борьбой, эта партия явилась мертворожденной организацией и никаким влиянием на политической арене не пользовалась.

*218 Как известно, 4 июля Чернов оказался на время арестованным толпой во время митинга близ Таврического Дворца и был освобожден благодаря вмешательству Троцкого. Подробнее об этом см. в части 1 прим. 173.

*219 Савинков - см. прим. 201 в части 1 данного тома. Как известно, в конце августа 1924 г. Савинков был арестован под нелегальной фамилией Степанова и предан суду Военной Коллегии Верховного Трибунала. На следствии и суде Савинков полностью признал свои ошибки в борьбе с Советской властью и разоблачил деятельность иностранных интервенционалистов. Суд приговорил его к смертной казни, но, ввиду раскаяния Савинкова, ЦИК, по ходатайству самой Коллегии, заменил высшую меру наказания 10-ю годами тюрьмы.

*220 Филоненко - см. прим. 221 в части 1 этого тома.

*221 См. об этом подробнее в прим. 225 в части 1.

*222 Московский Совет, как и Питерский, под влиянием событий, в сентябре сбросил своих эсеро-меньшевистских руководителей. 5 сентября на соединенном заседании Раб. и Солд. Деп. Московского Совета (до сего времени раздельно существовали Совет Рабочих и Совет Солдатских Депутатов) был поставлен вопрос о текущем моменте. После доклада меньшевика Кипена и содоклада А. И. Рыкова, несмотря на то, что эсеры сняли свою резолюцию и присоединились к резолюции меньшевиков, резолюция большевиков собрала 355 голосов против 254.

9 сентября председатель Совета меньшевик Хинчук на заседании Исполнительного Комитета сложил с себя полномочия.

12 сентября на заседании Совета меньшевистской фракцией было предложено произвести перевыборы Исполнительного Комитета, так как фракция не может взять на себя ответственность за принятое 5 сентября решение. На перевыборах Исполнительного Комитета голоса разделились таким образом: из 462 депутатов - большевиков 246, меньшевиков 125, эсеров 55 и объединенцев 26. 28 сентября Московские Советы Рабочих и Солдатских Депутатов принимают по докладу т. Бухарина о Демократическом Совещании и текущем моменте резолюцию большевиков, в которой, относясь отрицательно к принципу коалиции, присоединяются к резолюции Петроградского Совета Раб. и Солд. Деп. и призывают провинциальные Советы объединиться под лозунгом "Вся власть Советам".

Дальнейшая работа Московского Совета, первым большевистским председателем которого был Ногин, проходит целиком под влиянием нашей партии.

*223 Вопрос о восстании был поставлен Лениным, как вопрос дня, вскоре после корниловских событий. В ряде писем в течение октября он критикует примирительную политику ЦК и требует непосредственных мер по подготовке восстания. В тесной связи с курсом на восстание стояли и разногласия по вопросу о бойкоте Предпарламента. Два письма Ленина, помещенные в приложениях 1 и 2, освещают его позицию в конце сентября и начале октября.

После победы в руководящих кругах нашей партии точки зрения бойкота Предпарламента (как известно, 7 октября большевистская фракция вышла из Предпарламента) встал вопрос о директивах в деле подготовки вооруженного восстания.

Заседание ЦК, о котором здесь говорится, произошло на квартире Г. К. Сухановой, члена нашей партии. На этом заседании, после долгих и горячих прений, была принята следующая резолюция:

"ЦК признает, что как международное положение русской революции (восстание во флоте в Германии, как крайнее проявление нарастания во всей Европе всемирной социалистической революции, затем угроза мира империалистов с целью удушения революции в России), так и военное положение (несомненное решение русской буржуазии и Керенского с К° сдать Питер немцам), - так и приобретение большинства пролетарской партией в Советах, - все это в связи с крестьянским восстанием и с поворотом народного доверия к нашей партии (выборы в Москве), наконец, ясное подготовление 2-й корниловщины (вывод войск из Питера, подвоз к Питеру казаков, окружение Минска казаками и пр.) - все это ставит на очередь дня вооруженное восстание.

Признавая таким образом, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководиться этим и с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы (съезда Советов Северной области, вывода войск из Питера, выступления москвичей и минчан и т. д.)".

Из членов ЦК против этой резолюции голосовали Каменев и Зиновьев. Это заседание было, несомненно, поворотным пунктом в борьбе нашей партии за власть. Но оно не только не сгладило те разногласия в партии, которые были к этому моменту, но еще более их обострило. Доказательством этого является то письмо двух членов ЦК, которое появилось 12 октября (см. приложение 3).

Эти разногласия не исчезали вплоть до Октябрьского переворота и в первый период после него.

*224 См. подробнее об этом в прим. 246 в 1 части этого тома.

*225 Военная организация партии большевиков возникла на другой день после февральского переворота на втором легальном заседании Петербургского Комитета. 7 марта Петербургским Комитетом были утверждены и приняты программа и план работы в войсках и избрана, в целях исполнения их, военная комиссия в составе т.т. Н. И. Подвойского, А. Н. Сулимова, С. Нарвского. Постепенно комиссия пополнялась все новыми и новыми товарищами из петроградского гарнизона и частью из фронтовых делегатов. В ее составе мы находим: т.т. Невского, Мехоношина, Крыленко, Дзевалтовского, Раскольникова и др.

Перед военной организацией стояла задача овладеть войсками Петроградского гарнизона и создать вооруженную рабочую силу, способную отстаивать завоевания революции и охранять рабочие организации.

Период до 19 апреля проходит во все время развивающейся агитационной работе. В солдатские массы внедряются большевистские лозунги о мире, земле и т. д. Разоблачается политика натравливания солдатских масс на рабочих и на рабочие организации. Был открыт солдатский клуб "Правда", где обрабатывались наиболее сознательные из солдат, чтобы сделать из них более или менее ответственных солдатских руководителей. 15 апреля была выпущена газета "Солдатская Правда" с тиражом в 50.000 и с исключительным влиянием.

16 апреля была устроена демонстрация-протест солдат и матросов против травли в буржуазной печати Ленина. 19 апреля произошла вооруженная демонстрация Красной Гвардии, поддержанная войсками, против ноты Милюкова от 18 апреля, подтверждающей империалистические цели русской буржуазии. Демонстрация окончилась вооруженным столкновением с правительственными войсками.

Проделав за апрель и май большую организационную работу, Военная Организация предприняла шаги к устройству обще-пролетарской и солдатской демонстрации перед Центральным Комитетом партии. Демонстрация была назначена на 10 июня. Первый Съезд Советов, заседавший в это время и состоявший на три четверти из оборонцев, поднял тревогу, на партию посыпались обвинения в заговорщичестве, и на фракционном совещании большевиков было решено демонстрацию отменить. Больших трудов стоило Военной Организации успокоить рвущиеся на демонстрацию массы.

Следующая демонстрация 18 июня прошла целиком под большевистскими лозунгами.

Собравшаяся 16 июня конференция фронтовых и тыловых военных организаций большевиков насчитывала 160 делегатов, представлявших около 500 полков и 26 тысяч организованных в большевистские ячейки солдат. Конференция подтвердила, что все лозунги, которые выставил ЦК партии большевиков, являются лозунгами солдатских масс. Уже на этой конференции обнаружилось нетерпеливое ожидание активного выступления на борьбу за власть. Руководители конференции усиленно боролись с этим настроением, зная, что массы еще ни политически, ни организационно не подготовлены. Перед событиями 3 - 5 июля Военная Организация была вынуждена выпустить воззвание, в котором заявляла, что она к выступлению не призывает, и просила проверять удостоверения у всех лиц, кто агитирует от имени Военной Организации за выступление.

Произошли события 3 - 5 июля. Начались разгромы и аресты. Организация была разрушена. Работники Военной Организации, обосновавшись в Выборгском районе, вновь начали налаживать разрушенную связь. Был организован выпуск газеты "Солдат и Рабочий". Усиленно налаживая аппарат, Организация сосредоточила свое внимание на подготовке восстания и усилении Красной Гвардии через районные комитеты. Вновь начала налаживаться всероссийская связь, а также и связь с действующей армией.

15 августа собрался 6 съезд партии, который явился крупным этапом в развитии военной организации. Началось оформление общей организации ячеек в воинских частях и Красной Гвардии. 25 августа генерал Корнилов начал стягивать войска под Петроград. Соглашатели из ЦИК обратились за помощью к большевикам. Военная Организация первая вывела свои части на защиту Петрограда, а члены Военной Организации на фронте делали все возможное, чтобы помешать Корнилову двигаться дальше. Военный Отдел ЦИК предложил Военной Организации совместную работу.

Корниловские войска у Панова и Великих Лук были частью разбиты, частью перешли на сторону революционных войск.

После этого создан был институт инструкторов Красной Гвардии, курсы по подготовке и началось усиленное обучение рабочих дружин. В это же время создается и Штаб Красной Гвардии.

Большую роль сыграла Военная Организация в Октябрьском перевороте. Руководители ее оказались активными работниками Военно-Революционного Комитета. После Октябрьской Революции продолжателем дела Военной Организации явилась Всероссийская Коллегия по организации и формированию Красной Армии, созданная в декабре 1917 г.

*226 Вот что, напр., писал он в "Новой Жизни" от 18/31 октября в статье "Нельзя молчать":

"Распространяются слухи о вооруженном восстании 20 октября... Повторится кровавая бессмысленная бойня, которую мы видели (в июле), которая подорвала во всей стране моральное значение революции, пошатнула ее культурный смысл...

...Неужели есть авантюристы, которые, видя упадок революционной энергии сознательной части пролетариата, думают возбудить эту энергию путем обильного кровопускания?..

...ЦК большевиков должен опровергнуть слухи о выступлении..."

*227 Им был прапорщик Благонравов. Занятие Петропавловки имело для Комитета огромное значение. Помимо того, что она имела крупное стратегическое значение, в Петропавловке был сосредоточен склад винтовок. Военно-Революционный Комитет долго бился над вопросом о разрешении вопроса с Петропавловкой. Им было отклонено предложение о насильственном разоружении гарнизона крепости, настроение которого было шатко, и было принято предложение Троцкого о посылке представителей Комитета в крепость для идейного завоевания гарнизона. Приехав в Петропавловку, Троцкий и Лашевич были дружественно встречены солдатами гарнизона, и после их выступлений митинг этих солдат принял резолюцию о своей готовности бороться за власть Советов и о подчинении Ревкому. После этого митинга комиссар Ревкома получил свободный доступ в Петропавловку и сделался хозяином последней.

*228 За день до своего бегства из Петрограда Керенский говорил:

"Для Временного Правительства безразлично, сознательно или несознательно это делается, но, во всяком случае, на этой кафедре, в сознании своей ответственности, я квалифицирую такие действия русской политической партии, как предательство и измена Российскому государству.

Я солидаризируюсь с точкой зрения правых. Мною и предложено немедленно начать соответствующее судебное следствие (шум), предложено произвести соответствующие аресты (шум на крайней левой). Слушайте, - воскликнул он необычайно громко, - в момент, когда государство в опасности от сознательной или бессознательной измены, Временное Правительство и я, в частности, предпочитаем быть скорее убитыми, чем поставить под угрозу жизнь, честь и независимость России.

"Я пришел сюда не упрашивать, а лишь заявить о моем твердом убеждении, что Временное Правительство, которое защищает в этот момент нашу новую свободу, что новое русское государство, перед которым развертывается блестящее будущее, найдут единодушную поддержку среди всех, кроме тех, кто никогда не смел глядеть прямо в лицо истине...

От имени Временного Правительства я уполномочен заявить: Правительство никогда не нарушало свободы использования своих прав всеми гражданами России. Но в настоящий момент правительство заявляет: те группы и партии, те элементы, которые осмеливаются поднять руку на свободную волю русского народа, одновременно угрожая открыть фронт Германии, подлежат немедленной, решительной и окончательной ликвидации. Пусть население Петербурга знает, что оно увидит решительную власть, и, быть может, в последний момент здравый смысл, совесть и честь победят в сердцах тех, кто еще обладает ими".

Несмотря на столь патетическую речь, Предпарламент вынес резолюцию, предложенную левым блоком, которая фактически выражала недоверие Керенскому:

"1. Подготовлявшееся в последние дни вооруженное выступление, имеющее целью захват власти, грозит вызвать гражданскую войну, создает благоприятные условия для погромного движения и мобилизации черносотенных контрреволюционных сил и неминуемо влечет за собой срыв Учредительного Собрания, новую военную катастрофу и гибель революции в обстановке паралича хозяйственной жизни и полного развала страны.

2. Почва для успеха указанной агитации создана, помимо объективных условий войны и разрухи, промедлением в проведении неотложных мер, и потому прежде всего необходимы немедленный декрет о передаче земель в ведение земельных комитетов и решительное выступление по внешней политике с предложением союзникам провозгласить условия мира и начать мирные переговоры.

3. Для борьбы с активным проявлением анархии и погромного движения необходимо немедленное принятие всех мер к их ликвидации и создание для этой цели в Петрограде Комитета Общественного Спасения из представителей городского самоуправления и органов революционной демократии, действующего в контакте с Временным Правительством".

*229 Здесь допущена ошибка. В приказе говорилось не о Волынском, а о Литовском полке. См. этот приказ в тексте настоящей книги в отделе "Октябрьское восстание".

*230 См. эту речь в тексте этой книги (VII отдел): "Доклад на экстренном заседании Петроградского Совета о свержении Временного Правительства".

*231 Здесь дано неточное наименование этой организации. Вначале она носила название "Комитета общественной безопасности", позже же была реорганизована в "Комитет спасения родины и революции".

*232 Воззвания, подписанного Керенским и Красновым вместе, по данным редакции, как будто не было. Имеются приказы Керенского и Краснова в отдельности. Приводим текст последних ввиду их исторической важности:

I. Приказ войскам Петроградского военного округа.

Объявляю, что я, министр-председатель Временного Правительства и Верховный Главнокомандующий всеми вооруженными силами Российской Республики, прибыл сегодня во главе войск фронта, преданных родине. Приказываю всем частям Петроградского военного округа, по неразумению и заблуждению примкнувшим к шайке изменников родине и предателей революции, вернуться не медля ни часа к исполнению своего долга.

Приказ этот прочесть во всех ротах, казармах и эскадронах.

Министр-председатель Временного Правительства и Верховный Главнокомандующий

А. Ф. Керенский.
Гатчина, 27 окт. 1917 г.

II. Телеграмма Керенского Главнокомандующему Северным фронтом.

Город Гатчина взят войсками, верными правительству, и занят без кровопролития.

Роты кронштадтцев, семеновцев и измайловцев и моряки сдали бесерикословно оружие и присоединились к войскам правительства.

Предписываю всем назначенным в путь эшелонам быстро продвигаться вперед.

От Военно-Революционного Комитета войска получили приказание отступить.

Керенский.

III. Приказ Командующего Петроградским округом.

Волею Верховного Главнокомандующего я назначен командующим войсками, сосредоточенными под Петроградом.

Граждане, солдаты, доблестные казаки - донцы, кубанцы, забайкальцы, уссурийцы, амурцы и енисейцы, вы все, оставшиеся верными своей солдатской присяге, вы, поклявшиеся крепко и нерушимо держать клятву казачью, к вам обращаюсь я с призывом идти и спасти Петроград от анархии, насилий и голода, а Россию от несмываемого пятна позора, наброшенного темною кучкою невежественных людей, руководимых волею и деньгами императора Вильгельма. Временное Правительство, которому вы присягали в великие мартовские дни, не свергнуто, но насильственным путем удалено из своего помещения и собирается при великой армии с фронта, верной своему долгу. Совет Союза Казачьих Войск объединил все казачество, и оно, бодрое казачьим духом, опираясь на волю всего русского народа, поклялось служить родине так, как служили наши деды в страшное смутное время 1612 г., когда донцы спасли Москву, угрожаемую со стороны шведов, поляков, Литвы и раздираемую внутренней смутой. В Киеве фронтовой съезд казачества захватил власть в свои руки и с верными долгу украинцами и войсками находится в полном повиновении Временному Правительству. Все съезды крестьянских депутатов отказались иметь дело с кучкой изменников и предателей. Боевой фронт с невыразимым ужасом и презрением смотрит на врагов и разбойников. Их грабежи, убийства и насилия, их чисто немецкие выходки над побежденными, но не сдавшимися, отшатнули от них всю Россию. Граждане, солдаты и доблестные казаки Петроградского гарнизона! Немедленно присылайте своих делегатов ко мне, чтобы я мог знать - кто изменник свободе и родине и кто нет, и чтобы не пролить случайно невинной крови.

Командующий войсками Российской Республики сосредоточенными под Петроградом, ген.-майор Краснов.

За Начальника Штаба подп. Попов.

*233 В первые две недели после Октябрьского переворота наша партия стала атаковываться всем так наз. социалистическим фронтом. Вся кампания шла под лозунгом требования уничтожения большевистского террора и создания коалиционного социалистического правительства.

Эта кампания привела к колебаниям в руководящих кругах нашей партии. В начале ноября ряд ответственнейших работников партии подал в отставку (см. приложения 13 и 14). Эти разногласия внутри партии с нескрываемой радостью были встречены меньшевистско-эсеровской прессой. Она смаковала этот раскол и всячески хвалила "оппозицию" в нашей партии. Вот что писала, например, "Рабочая Газета" в статье "Начало конца".

"Десять дней прошло со дня победы большевистского заговора, и "победители" уже в состоянии полного разложения. Один за другим уходят "народные комиссары", не успев еще ни разу побывать во "вверенных" им министерствах; уходит целый ряд только что испеченных должностных лиц; столпы большевизма с Зиновьевым и Каменевым во главе покидают ЦК своей партии; "объединенные интернационалисты" резко порывают с большевиками; левые с.-р. отказываются от участия во всех учреждениях, вроде Военно-Революционного Комитета и пр., где они до сих пор прикрывали большевистских заговорщиков. И все в один голос оправдывают свое бегство с тонущего большевистского корабля одним и тем же: политика Ленина и Троцкого ведет к разгрому пролетарского движения, к гибели страны и революции.

Уход Милютина, Рыкова, Зиновьева, Каменева и прочих лейб-гвардейцев их большевистских величеств Ленина I и Троцкого I, это - не просто личная измена вчера еще верных и покорных слуг. Это - симптом той глубокой трещины, которая все больше и больше раскалывает те социальные силы, на которые хотел опереться большевистский захват власти, - трещины между солдатским и рабочим крылом большевистской армии.

"Социализм" Ленина и Троцкого опирается на "Военно-Революционный" Комитет и штыки петроградского и кронштадтского гарнизонов, в то время как отколовшиеся от них большевики стремятся прислониться к все нарастающему пролетарскому движению, требующему мира, соглашения и единого демократического фронта".

Вся эта пресса в один голос утверждала, что партийная оппозиция представляет собой действительно пролетарские элементы большевизма. Суханов, например, в статье "Диктатура гражданина Ленина" писал следующее:

"Уход из большевистского ЦК и из "правительства" всех культурных сил, сколько-нибудь пригодных для государственной работы, уход всех добросовестных вождей партии, которые по официальному признанию обрывков ЦК были всегда "против восстания", - знаменует собой не что иное, как начало изоляции политических авантюристов, проделавших преступный эксперимент над страной и революцией"...

Подобную же характеристику мы находим в другом номере "Новой Жизни" от 7/20 ноября:

"Большевистский нарыв рассасывается медленно, болезненно. Уходят из ЦК партии, из правительства Народных Комиссаров наиболее трезвые люди, наиболее тесно связанные с рабочими массами, никогда не отрывавшиеся от них. Остаются на корабле "социальной революции" фанатики и доктринеры, знающие Россию по женевским собраниям эмигрантов. Остаются с ними на корабле авантюристы, люди вчерашнего дня, развращенные кровью и отчаянием войны, остается с ними революционная накипь, которая сквернит рабочее движение, втаптывает в грязь святые знамена социализма. Нарыв рассасывается медленно, и ближайшие дни грозят нам новыми осложнениями, новыми вспышками бессмысленной, преступной гражданской войны. Каждый день рвет страну на части, все глубже ввергает ее в бездну анархии. Дорог каждый час. А мира нет, соглашение не осуществляется".

К счастью, надежды меньшевистско-эсеровских контрреволюционеров не оправдались. Поддерживаемый целиком низами партии и широкими кругами рабочих и солдат, Центральный Комитет сумел быстро приостановить гибельную для партии деятельность оппозиции. Твердая линия ЦК привела к тому, что через несколько дней ряд сторонников соглашения с меньшевиками и эсерами публично признал ошибочность своей политики.

*234 Из поданных во время голосования 36 миллионов избирательных записок эсеры получили почти 21 милл., т.-е. около 60%. Наибольший % голосов они получили в Поволжье, Сибири, Украине и черноземной полосе, т.-е. в наиболее крестьянских областях России. Большое количество голосов эсерам доставили национальные эсеры (украинские, мусульманские и др.). С другой стороны, благодаря единым спискам левых и правых эсеров, та часть средних и бедных крестьян, которая голосовала за левых эсеров, фактически оказалась выборщиками контрреволюционного правого большинства партии эсеров.

Зато в городах эсеры не только уступили место нашей партии, но остались позади и партии городской буржуазии - кадет. В то время, как большевики получили в Петрограде, Москве, Владимире половину всех поданных голосов, эсеры в Питере получили лишь 1/6, а в Москве 1/4 из поданных избирательных записок.

*235 За исключением Румынского и Кавказского фронтов, подавляющее большинство армии и флота голосовало за большевиков. Так, на решающих фронтах (Западном и Северном) большевики получили почти в 3 раза больше, чем эсеры. На Западном фронте на 650 тысяч большевистских голосов приходилось только 180 тысяч эсеровских. Что же касается флота, то Балтийский почти целиком (120 тысяч) голосовал за нашу партию, в Черноморском же флоте эсеры получили несколько больше, чем большевики.

*236 Несмотря на призыв меньшевиков и эсеров бойкотировать демонстрацию, последняя собрала широкие массы заводских рабочих и армии. В демонстрации участвовали также военнопленные австрийцы и немцы. Демонстрация проходила под лозунгом: "За всеобщий демократический мир и за международную революцию труда! Против международного империализма - за III Интернационал! За немедленный мир, за власть Советов во всем мире! За немедленные шаги к осуществлению социализма! Беспощадная борьба с саботажниками! Против соглашателей и изменников из Украинской Рады, за освобожденное братство народов и за советскую Раду и т. д.".