Л. Троцкий.
РЕЧЬ НА СОЕДИНЕННОМ ЗАСЕДАНИИ ЦИК, ПЕТРОГРАДСКОГО СОВЕТА И ОБЩЕАРМЕЙСКОГО СЪЕЗДА ПО ДЕМОБИЛИЗАЦИИ АРМИИ О ХОДЕ МИРНЫХ ПЕРЕГОВОРОВ

Т. Троцкий начинает с указания на то, что в тот самый день, когда открылась в Бресте работа комиссии, состоящей из представителей, с одной стороны, России, с другой - Германии и Австро-Венгрии, - в тот самый день наша пресса занялась неведомо откуда взятыми сообщениями, загадками, вымыслами и домыслами. Поэтому, - говорит оратор, - мне придется начать с правильного разъяснения нашей позиции.

Невообразимый шум и трескотня сплетен поднялись вокруг приехавшей немецкой делегации. По поводу ее могу сообщить, что она состоит не из 500 и не из 150 вооруженных с ног до головы или подлежащих вооружению со стороны Комиссара по иностранным делам людей, как сообщалось газетами - вместе со сведениями, что нами ведутся с нею тайные договоры и что все время она о чем-то шушукается. Я докладываю всей прессе, в том числе и той, представители которой присутствуют здесь, что приехало к нам 25 членов делегации и с ними 30 человек прислуги, денщиков (у них все еще есть денщики!) - всего около 60 человек и не больше.

Ни для кого из тех, кто читает газеты, не тайна, что, по условиям перемирия, для того, чтобы облегчить возможность возврата гражданских пленных и заложников, а также для облегчения участи военнопленных, решено было организовать в Петрограде комиссию для разрешения этих вопросов. Весь мир об этом знает и в своих газетах оповещает соответственным образом читателей, только русская пресса об этом ничего не слышала и упорно толкует о тайных договорах.

Наше совместное заседание с этой делегацией мы открыли протестом по поводу арестов 300 революционеров-социалистов в Германии. На этот протест граф Мирбах, пребывающий на раскаленной почве нашей красной столицы, ответил, что он приехал со специальной миссией и ответить на наш протест полномочий не имеет.

Истории было угодно, чтобы для прекращения бойни нам пришлось говорить с представителями империализма и феодализма Германии и Австро-Венгрии. Этот факт не нами создан, его преподнесла нам история. Мы помним, что по ту сторону арестованы наши братья по революционной крови, и мы надеемся, что недалек тот час, когда они будут нашими собеседниками.

Представители феодализма Германии и Австро-Венгрии, которые посетили наш Смольный институт, могли видеть Красную Гвардию, спровадившую русский феодализм и буржуазию. Если б они по поводу этого подняли протест, мы не уклонились бы за ширмы политики и, прямо смотря на них, сказали бы: Да, мы это делаем и считаем себя в праве так поступать, ибо, когда пролетариат арестовывает верхушки своей страны, он низвергает гнет, а арест Либкнехта и других революционеров есть попрание права и сознания народа. Мы ни на минуту не забываем, что нас отделяет от делегатов противной стороны. Мы говорим с ними, как стачечники с капиталистами. В стачке есть момент переговоров, когда стачечники ставят свои условия другой стороне, но при этом ни на минуту не перестают чувствовать себя революционной силой. И у нас, как у стачечников, это будет не последний договор. Мы верим, что окончательно будем договариваться с Карлом Либкнехтом, и тогда мы вместе с народами мира перекроим карту Европы для полного самоопределения народов, для окончательного уничтожения гнета на земле.

Нас обвиняют в том, что мы можем вести переговоры с представителями германской буржуазии. По поводу этого сообщаю, что я получил из самого официального источника сведения, что один весьма известный патриот и защитник Учредительного Собрания предложил, через посредство одного нейтрального дипломата, свои услуги для ведения мирных переговоров с германской делегацией. Он предложил услуги не для заключения мира на советской формуле. У Совета есть предел, есть та черта, у которой народная власть заявит другой стороне при переговорах: "Нет, довольно, дальше мы на уступки не пойдем!" - и тут из подворотни вылезет этот безработный дипломат из отставной партии и скажет: "А мы и дальше согласны на уступки!"

Буржуазия готова отдать половину страны, лишь бы на другой половине сохранить свою власть, и если бы кадеты, вместе с сдружившимися с ними правыми эсерами, могли на каком-нибудь куске земли сохранить свою власть, они бы сделали это ценой самого позорного мира.

Далее т. Троцкий говорит, что в Германии, к сожалению, нельзя говорить так свободно, как у нас, где ничего не скрывается и все представляется на суд народа. Если бы Германия не старалась так изолировать свой народ от нашей революции, то мы, конечно, услышали бы другой ответ.

Несмотря на то, что германским империализмом делается все, чтобы скрыть от народа правду и помешать проникновению туда наших идей, никогда между народами не было такой внутренней солидарности, как теперь, ибо война произвела внутри страны полное отщепление масс от верхов. Мы наши верхушки уже стряхнули. Когда мы арестовываем тех, кто угнетает, кто ради прибылей расстраивает хозяйство, кто надевает на шею трудящегося ярмо, - мы освобождаемся для творчества, а когда они садят в тюрьмы производителей-рабочих и тех, за кем идут рабочие, - они подкапывают под собой почву. И на том этапе мирных переговоров, о котором говорил тов. Каменев, даже в том случае, если условия, нам предложенные, не будут соответствовать нашим задачам и целям, и мы их не примем, - мы все же будем чувствовать себя сильнее, чем до начала переговоров.

Завтра мы скажем открыто, что для нас неприемлем принцип самоопределения наций, когда ему предлагается осуществиться в присутствии вооруженной силы. В этой нашей позиции трудовой поляк будет с нами, и если под давлением германского кулака Польша все же не сумеет, как целая нация, свободно самоопределиться, то чем больше будет терзаемо тело Польши, тем больше будет с нами ее душа.

Дальше наши переговоры будут вестись в нейтральной стране, они будут достоянием всего мира, и все трудящиеся массы узнают, чего хотят они, и что делаем мы.

Мы должны позаботиться о том, чтобы наша политика была революционной политикой. Мы должны вести ее твердо, ибо мы являемся крепостью революции, а крепость должна быть крепка.

Товарищи-окопники сейчас говорили о том, как трудна и невыносима жизнь на фронте, как им голодно и как дурно они одеты. Запасы в нашей стране еще есть, мы переживаем полосу неслыханного развала и дезорганизации. Во всех областях тонкий слой вскормленной народным трудом интеллигенции продал вскормивший его народ, интересам которого он обязан служить, и всю свою силу знания и воли употребил на то, чтобы как только можно разрушить и дезорганизовать страну.

И когда я слышу доклады окопников, я говорю себе: мы слишком снисходительны к преступным саботажникам. (Аплодисменты.)

Накануне октябрьских дней мы клялись, что разденем буржуазию, отнимем хлеб у тыла и пошлем его в окопы. Настал час это выполнить. Мы должны во всей стране ввести революционную дисциплину рабочих над верхами.

И обращаясь к представителям фронта, обещая им нашу всемерную помощь, мы говорим: "Там, в окопах, скажите, что настоящая тяжелая минута, это - родовые муки, ибо не рождается без муки своей матери-родины новая, свободная и прекрасная жизнь".

Продержитесь же в эту последнюю важную минуту. Пусть узнает немецкий солдат, что есть на свете новая армия, над которой не стоит начальник, которая не знает наказаний и которую гонит не палка, что есть фронт, где каждый гражданин-солдат армии исполнен революционного самосознания, и на что способна такая армия.

Она стоит на передовых окопах мирового революционного движения, ее знамена - знамена мирового освобождения трудящихся, и никто не вырвет их из ее рук.

Да здравствует революционная армия!

Да здравствует революционный флот!.. (Бурная овация.)

"Протоколы заседаний ЦИК 2-го созыва".