Валентин Шатилов

     Магнолия

     BiblioNet

     Валентин Шатилов

     Магнолия

     МОЕЙ ЖЕНЕ НАТАШЕ ПОСВЯЩАЮ

     Автор

     Глава I ПЕРВЫЙ УДАР

     Когда пальба кончилась и ефрейтор Безродко взглянул вниз,  то увидел нечто

невероятное.

     Ефрейтор стоял на маленькой металлической площадке,  и  почти под ногами у

него  побулькивал огромный котел,  заполненный полупрозрачной желтовато-красной

жижей, которая время от времени лениво плевалась лопающимися пузырьками и вязко

колыхалась. И в ней плавал утопленник. Совершенно голый. Медленно покачивался в

глубине большим светлым пятном.  Молодой еще парень, можно сказать - пацаненок.

Русые  волосы  колеблются белесым венчиком вокруг головы,  бессмысленно-мертвые

глаза широко открыты, руки раскинуты.

     Почему-то  ефрейтору припомнились бабкины рассказы про  адский котел,  где

хитрые  черти  варят  грешников.   Но  вряд  ли  адские  котлы  закрыты  такими

прозрачными пластиковыми крышками, как этот.

     Не опуская автомата,  ефрейтор Безродко склонился над куполом пластика,  и

его тень коснулась руки утопленника.

     Надо ж,  где пацана смерть нашла! В жиже, в непотребном виде! Да откуда он

мог вообще здесь взяться?

     Где "здесь" -  это ефрейтор,  пожалуй,  сразу бы и затруднился определить.

Логово  путчистов-мафиози  было  запутанным,  как  переплетение  крысиных  нор:

извилистые коридорчики,  лестницы на каждом шагу -  то три ступеньки вверх,  то

две вниз, переходы с низкими потолками, замызганные двери, убогие комнатенки со

старой, драной мебелью.

     И среди этой теснотищи вдруг -  бац!  -  ни с того ни с сего огромный зал.

Вонючий -  как  сто  химзаводов.  Но  чистый  и  даже  ярко  освещенный.  Стены

переплетены прозрачными,  горячими на  ощупь шлангами,  по  которым текут струи

разноцветной жидкости, все вокруг булькает, кипит, толстые электрические кабели

провисают над головой,  и  по всему пространству зала бесконечными рядами стоят

эти  громадные  котлы.  В  первом  из  которых  при  ближайшем  рассмотрении  и

обнаружился утопленник.

     Ефрейтор Безродко и  так  и  этак рассматривал его,  но  ничего не  решил.

Спрыгнул с  металлической лесенки на  пол,  цокая  по  бетону подковками сапог,

прошел к следующему котлу.  Прогромыхал вверх по узеньким ступенькам,  заглянул

внутрь -  и аж матюкнулся:  снова утопленник!  Как котят они их топили, что ли?

Вернее,  утопленница.  Молодая деваха.  Тоже плавает лидом вверх и  тоже голая.

Глазищи под водой открыты, а сама довольно-таки красивая.

     Ефрейтор нащупал край прозрачной крышки, рванул вверх.

     Пластик нехотя поддался, пошел - сначала медленно, потом все быстрей, -  и

купол  крышки установился вертикально,  глухо  брякнув о  стену с  той  стороны

котла.

     Деваха и правда была ничего.  Хотя по жизни,  видать,  -   еще та давалка!

Даже и  теперь еще поза у  нее какая-то похабная:  ноги непристойно раздвинуты,

руки в локтях присогнуты -  вроде как бы зовет к себе, манит. Черт-те что - как

живая! Будто только что выпрыгнула из чьей-то жаркой постели!

     Тьфу ты - над мертвой - и придет же в голову!

     Ефрейтора так и передернуло - даже отшатнулся от зловещего чана.

     Именно это его спасло.

     Пуля,  мягко ткнувшая Безродко в  руку,  а  потом еще  и  в  бок,  хоть  и

пыталась,  а  все ж  не сумела спихнуть ефрейтора вниз,  в  маслянистую полынью

чана,  в  ленивое колыхание ярких бликов ламп.  Он  не  упал  туда,  удержался.

Медленно,  как бы в задумчивости, присел рядышком со скользким бортом чана, все

еще не понимая: что это за невыносимая тяжесть так настойчиво тянет его вниз.

     А  пространство вокруг  заволакивалось свинцовой  красной  темнотой  -  не

продохнуть. В ее мраке постепенно тонул свет ярко-белых ламп, озаряющих потолок

зала,  полукруглый блеск чанов - все тонуло и исчезало. Под гнетом этой темноты

ефрейтор  не  выдержал,  прилег,  скорчившись на  маленькой железной  площадке,

впитывая всем  телом ее  ледяной холод.  А  потом начал бессильно соскальзывать

вниз по ребристым ступенькам.

     Он  еще силился удержаться,  ухватиться за  низкие перильца,  но ничего не

помогло, и он очнулся уже на полу.

     Его пыталась догнать вторая пуля,  пущенная вслед первой,  но  не  смогла,

угодила  рядом  -  только  стенку  чана  пробила.  Тонкая,  маслянистая струйка

выплеснулась полулежащему ефрейтору на рукав пятнистого комбинезона,  пролилась

на цементный пол, растекаясь желтоватой, сально поблескивающей лужицей.....

     Ефрейтор понимал:  надо бы что-то сделать. Защититься как-то. Добьют ведь.

Он изо всех сил пытался придавить гашетку автомата,  и ему это удалось. Автомат

пробудился,  затарахтел,  задергался в  слабых ладонях,  скользких от холодного

пота. Но понапрасну стрелял верный автомат. Ефрейтор не видел, что дуло верного

"калашника" почти уткнулось в пол и пули, злобно визжа, только крошат цемент да

рикошетят в разные стороны.

     Безродко все щурил глаза, силясь разогнать сгущающиеся сумерки, но темнота

продолжала неотвратимо заполнять все вокруг.

     Судьба ефрейтора была в  конечном счете предрешена.  Третья пуля,  которой

предстояло его добить,  уже вошла в ствол бандитского пистолета. И если б в зал

не ворвались ребята-спецназовцы, если б не прикрыли его своим быстрым огнем, да

еще если б  не неопытность бандита -  сплоховавшего,  дернувшего рукой в момент

следующего выстрела...

     Глава II ПРОБУЖДЕНИЕ

     1

     Она  еле-еле  разлепила мокрые ресницы -  и  для  чего?  Чтобы увидеть эту

скользкую  металлическую стенку,  возвышающуюся литым,  неприступным  бастионом

прямо  перед  носом?  Не  стоил такой пейзаж потраченных усилий.....  Несколько

интриговал,  правда,  светлый длинный предмет почти на краю данного пейзажа.  С

левой стороны. Внизу. Что бы это могло быть? Но на загадочном предмете никак не

удавалось сконцентрировать взгляд.

     После длительных экспериментов с глазными мышцами, затратив немало усилий,

она  наконец-то  добилась успеха:  оба  глаза  одновременно повернулись влево и

сосредоточились на лежащем предмете - длинном, белесом...

     Она  смотрела  и  раздумывала:  что  бы  это  могло  быть?  Что-то  внутри

предупреждало:  не волнуйся,  все очень просто.  Поищи -  ив себе самой найдешь

разгадки всех этих загадок.

     Она сосредоточилась,  заглядывая в себя, напряглась - и будто книгу начала

листать.   Толстую  такую,  ученую,  с  золотым  тиснением  на  корешке.  Книга

называлась:  "Энциклопедия".  Или:  "Толковый словарь русского языка".  Или еще

как-то.  А  скорее всего -  и  так,  и  этак,  и  по-всякому,  потому что книга

заложенных в неё" знаний была суммой всех этих словарей и энциклопедий.

     На  одной  из  страниц этой  сборной книги и  нашлось слово,  подходящее к

загадочному предмету. И слово было: "нога".

     А  ведь действительно -  нога.  Как  просто!  Обыкновенная голая нога.  Не

совсем только понятно:  откуда здесь голая нога?  Чья  она?  Имеет ли  какое-то

продолжение? Или все ногой и заканчивается?

     О, как много вопросов сразу! Так запросто и не ответить. Для этого надо бы

посмотреть еще дальше влево.  И  чуть ниже.  Но о том,  чтобы скосить глаза еще

больше,  нечего было и мечтать.  Ведь для этого потребовалось бы дополнительное

мышечное напряжение, а сил и так едва хватало на поддержание дыхания.

     Впрочем,  если хорошенько подумать,  то можно сэкономить и на самом малом.

На том же дыхании. Стоит только захотеть...

     Она  захотела -  и  дыхание послушно прекратилось.  При этом действительно

появился резерв сил. Ура, сработало!

     Она  потихонечку,  постепенно напрягла шею,  продвинула голову налево -  в

направлении голой ноги... Но получилось еще хуже, чем было, потому что началось

нечто невообразимое.  До этого момента она,  видимо,  лежала на боку, на правой

руке (и в  руке уже начиналось покалывание застоявшейся крови),  а предпринятое

усилие сместило центр тяжести тела  -  и  мир  вокруг пришел в  движение.  Стал

перемещаться,   неуклонно,  неуправляемо  задираться  кверху,  а  потом  рывком

крутанулся -  это она перекувырнулась, скатываясь вниз. Больно шлепнув при этом

голой кожей по влажной металлической поверхности и  гулко стукнувшись об эту же

поверхность лбом.

     Все  это  произошло так  неожиданно и  оказалось так неприятно,  что она с

ужасом ждала продолжения своего падения.  Но продолжения не было -  по-видимому

она скатилась до самого низа.  Голова теперь не прижималась щекой к  скользкому

бастиону стенки,  а  лежала затылком в  чем-то  жидком,  по родному теплом и  -

приятном.  Глаза же таращились теперь прямо вверх.  И видели край металлической

стенки - поблескивающее холодом кольцо вверху. А за ним - пустота полумрака.

     Кстати,  вопрос с  голой  ногой  благополучно разрешился сам  собой.  Нога

сопровождала  ее  в  перемещениях -  из  чего  стало  понятно,  что  это  -  ее

собственная нога.

     Так  что  проблем в  этом мире почти не  осталось.  За  исключением одной:

неудержимо холодало.  И  эта  неудержимость была каким-то  таинственным образом

связана с  негромким журчанием сбоку.  Она  слышала это журчание и  раньше,  да

только теперь обратила на него должное внимание.  И вспомнила,  что до журчания

был громкий,  отрывистый звук - очень неприятный. Собственно, отрывистых звуков

было довольно много,  но они все были тише,  а этот, главный, прозвучал громче,

весомее других - после него и началось журчание.

     А  с  журчания-то началось пробуждение!  Эта мысль вдруг так четко вошла в

сознание, что от ее определенности стало даже грустно.

     Вспомнилось, как славно было до пробуждения. Как радостно тогда ощущалось,

что мир состоит из нее -  из нее одной!  Весь огромный,  ласковый,  теплый мир.

Потом мир постепенно начал отступать,  отдаляться.  Но не весь. Часть его так с

ней и осталась - и у нее появилось тело. Сладкими судорогами мир выходил из рук

- и у нее появились руки, из ног - появились ноги. И это было даже еще приятней

- начавшееся освобождение от  всемирного одиночества обещало новую  информацию,

новые ощущения.

     И тут -  этот звук.  И стало всего не хватать тепла,  воздуха,  сил... Все

забирало негромкое деловитое журчание.  Стало так неприятно -  и  даже страшно.

Вот как дело обернулось - страшно!

     Глаза по-прежнему тупо  таращились вверх  в  невообразимую вышину -  туда,

где метрах в двух от ее лица заканчивался серый стакан металлических стенок.  И

вдруг в вышине, на самом краю бесцветного круга, что-то появилось. Задвигалось.

Что-то неотчетливое. А вдруг оно тоже было живое?

     Потревожив опять мышцы глазного яблока,  она  перевела хрусталик на  более

дальнее  видение,  и  изображение прояснилось.  Она  вновь  мысленно  полистала

универсальную справочную книгу и нашла подходящее словечко: "лицо". Можно и еще

точнее:  "человеческое лицо".  Человеческое -  это еще что такое?  Она поискала

соответствующую страницу. Человеческое, человеческое... - а, вот!

     Но в  универсальной книге за простым словечком "человек" оказалось столько

объяснений,  рассуждений,  понятий - причем таких, которые сами еще нуждались в

объяснении,  -   что  она  решила  пока  оставить  это  дело.  Человеческое так

человеческое. Пускай себе человеческое. На фоне темного потолка.

     Человек,  вероятно,  заглядывал  к  ней,  слегка  перегнувшись через  край

металлического стакана. Была видна только его голова и часть шеи.

     Человек что-то говорил - губы и шея двигались.

     Появление человека могло означать только одно:  мир  населен!  До  сих пор

мироздание ей  представлялось как-то  по-иному,  а  оказывается вот,  гляди-ка,

человек!  Значит, рассуждая логически, могут найтись и другие человеки, вернее,

люди. Не исключено, что их найдется даже довольно много.

     Неужели больше трех? Это, конечно, слишком много, ну да ладно. В принципе,

она  вполне  одобрительно относилась  к  такой  перспективе.  И  мысленно  даже

улыбнулась склонившемуся человеку.

     Но человеку было некогда.  Он договорил,  и  голова его исчезла -  ушла за

край круга. И только тогда она поняла, что он сказал.

     Он сказал: "Глянь-ка - и здесь тоже!" И все. И стало почему-то грустно.

     Последние капли  теплого  и  родного  неслышно утекали из-под  затылка.  А

вокруг опять запрыгали в воздухе неприятные отрывистые звуки.

     Прямо у нее на глазах в металлической стенке,  недалеко от края, появилась

маленькая дырочка, а пуля, пробившая ее, ударилась о противоположную стенку. Но

не смогла вырваться наружу и,  лязгнув несколько раз,  шлепнулась прямо у щеки,

зло шипя и постепенно остывая.

     Вокруг -  за границей бака,  на воронкообразном дне которого она лежала, -

что-то происходило. А она лежала неудобно - головой в самом низу. Ее голые ноги

нелепо раскорячились на  вертикальной стенке бака,  да  и  вся  она была голая,

беспомощная, а вокруг уже стоял самый настоящий холод.

     Тарахтели выстрелы,  гулко отдаваясь во внутренностях металлического бака,

одна  из  следующих пуль  вполне  могла  пробить  стенку  где-нибудь  пониже  и

вонзиться, шипя, в ее тело. И даже убить! Но никому не было дела до ее бед и до

нее самой.....

     От  обиды и  холода хотелось заплакать,  но  не  было  сил  активизировать

слезные железы.  К тому же в голове начало тихонько позванивать, серый круг над

лицом стал стремительно темнеть -  и  тут она спохватилась,  что по-прежнему не

дышит. Торопливо задышала. Звон и потемнение прекратились.

     Снаружи бака еще некоторое время громыхали выстрелы и гудели крики,  потом

смолкли.

     А она себе лежала -  тихо-тихо.  Как мышка.  И легонько,  экономно дышала.

Берегла  силы.   Надеялась  на  то,   что  придет  некто,  который  приголубит,

приласкает, утешит...

     2

     И действительно - потом, уже ночью, ее нашли.

     По  стенке  бака  что-то  протарахтело,   сверху  свесилась  пластмассовая

лестница.  По  ступенькам,  отдуваясь,  спустился человек,  плохо  различимый в

темноте - отчетливо был виден только его белый халат.

     Спустившийся наклонился к  ней  -  изо рта у  него вырывался теплый парок.

Взял за запястье.

     Что-то приятное было в его прикосновении мягкое, спокойное, оно напоминало

о прошлом, о том, что было до пробуждения.    

     С покряхтыванием разогнувшись,  человек сказал кому-то наверху: "Она жива,

давай поднимать".

     Таким образом, ее гипотеза блестяще подтвердилась: мир был обитаем. Причем

людей в нем было действительно много -  наверно,  даже пять или шесть. Считаем:

один заглядывал,  еще один кричал и стрелял (а может,  даже двое или трое - она

не совсем четко различала голоса), сейчас над ней возвышается еще один (уже как

минимум четверо получается),  он обращается к  пятому,  логично допустить,  что

может отыскаться еще и шестой. "Многовато, -  подумалось ей. - Все-таки хватило

бы и двух-трех..."

     Но  что  уж  тут  поделаешь  -  ведь  совершенно ясно,  что  если  имеется

пять-шесть, то могут быть и миллионы - надо смотреть правде в глаза.

     3

     Сверху ее прикрыли одеялом - и это было уже отлично! Можно было не тратить

столько энергии на  обогрев организма.  Появились даже  некоторые сверхплановые

излишки сил.

     Ей пришло в голову,  что,  с должной экономностью распределив эти излишки,

она сможет заговорить со своими спасителями.

     Привычно поискав  в  универсальном справочнике,  она  наткнулась на  слово

довольно бессмысленное,  но вполне подходящее к случаю: "Здравствуйте!" А что -

нормальное слово.  Для начала,  во всяком случае,  сойдет.  Тут главное - чтобы

разговор завязался.

     Она сосредоточилась, попробовала. Фу ты! - из горла вырвалось нечто совсем

неприличное - хриплое, немодулированное! Значит, поторопилась с разговором.

     Как странно,  однако:  думать можно,  а говорить - сил нет. Вот если б все

делать мысленно -  сколько энергии сэкономилось бы!  Ей представилось,  как она

вносит  это  предложение  на  обсуждение  -   светлая  большая  комната,  много

заботливых, добрых людей (и все - в белых халатах!) - все внимательно слушают -

а она мысленно им докладывает.

     Носилки,  покачиваясь,  приблизились к  урчанию мотора.  Потом  их  рывком

задвинули в  воняющую  бензином  внутренность машины.  Машина  взревела  -  так

натужно, противным басом - и они поехали.

     Человек в  белом  халате сидел рядом,  сбоку от  носилок,  на  скамеечке и

задумчиво смотрел ей  в  лицо  -  прямо в  широко открытые глаза.  При  этом он

медленно потирал застывшие на  морозе пальцы.  Он был такой спокойный,  теплый,

пухленький,  он внимательно изучал ее,  без сомнения, она была ему интересна и,

может быть, далее симпатична.

     Это было так приятно,  что она улыбнулась ему -  глазами.  И  подморгнула,

показывая  свое  хорошее  настроение.   Однако  он  не  отреагировал.  Даже  не

шевельнулся.

     Она очень удивилась. Сама-то она, если б только были силы, с удовольствием

поговорила бы с ним и даже,  может быть,  посмеялась, придерживая его за мягкую

теплую руку. А он - просто смотрел.

     Она пригляделась внимательнее и все поняла -  он не отвечал ей потому, что

не видел. Очень устал - так устал, что сидел, ни о чем не думая, и даже прикрыл

глаза.

     Тогда она не стала ему мешать,  а  глянула на второго человека,  сидевшего

тоже рядом с ее носилками, но на другой скамеечке.

     Тот  крепко  вцепился  одной  рукой  в  поручень  над  головой,  а  другой

придерживал носилки, чтоб они не елозили на поворотах. У него была гладкая кожа

на лице,  шее,  руках - без особых морщин. Наверно, он был не такой старый, как

этот, что в белом халате.

     "Парнишка" -  так она определила его для себя.  На вид парнишка был рыжий,

всклокоченный и какой-то задорный.  А по коже,  особенно на щеках,  рассыпались

мелкие коричневые пятнышки, что ей особенно понравилось.

     Сидеть  парнишке было  неудобно -  слишком  низко,  худые  коленки торчали

кверху,  он беззвучно, но яростно шевелил губами, в очередной раз подтаскивая к

себе отъезжающие носилки,  А  ей так хотелось сделать ему приятное.  И,  уловив

момент, когда его взгляд задержался на ее лице, она ему подмигнула.

     Сначала он  остолбенел,  потом отдернул от  носилок руку,  будто они вдруг

стали горячими, и крикнул хриплым фальцетом:

     - Дохтор, она зырит!

     Голос у него был явно испуганный. Э-э, да это же он ее испугался! Ей стало

так весело - она просто захохотала про себя! Даже глаза прикрыла от смеха.

     Доктор тяжело поднял веки,  глянул на  лежащую на носилках девочку,  почти

девушку,  чуть кивнул. Потом поворочался, пытаясь устроиться удобнее на слишком

узкой для него скамейке, и опять прикрыл глаза, погружаясь в дремоту.

     А  парнишка так  до  конца поездки и  косился на  нее  опасливо -  хотя  и

придерживал снова ручку носилок на  крутых поворотах.  И  от всего этого у  нее

держалось хорошее - ну просто отличное! - настроение.

     Когда машина наконец остановилась,  стало уже не так интересно.  В темноте

подошло еще  несколько человек (они,  как  и  Доктор,  были  в  белых халатах).

Веснушчатый парнишка,  к которому она уже так привыкла,  остался в машине, а ее

понесли  в  тускло  освещенное  большое  здание,   где  она  ничего  толком  не

разглядела,  потому что лежала на носилках лицом вверх, и ей запомнились только

проплывающие в  вышине желтоватые неяркие пятна,  которым почему-то  очень  шло

слово "плафоны".  И еще чередование каких-то резких запахов,  слоями текущих по

сторонам.

     -  Опять?  -  вдруг недовольно спросил Доктор, шедший несколько сзади. - Я

же говорил -  ни к чему это!

     -  Но Короткой приказал... - виновато начал один из несущих носилки - тот,

что шел спереди и справа.

     Доктор прервал его, резко сказав: "Черт бы его побрал". Добавил:

      - Стойте. Я сам с ним сейчас... И дверь за ним захлопнулась.

     -  Ставь, земляки, -  распорядился тот, что говорил про приказ Короткова.

     Но дверь сбоку снова распахнулась,  и из комнаты выскочил какой-то резкий,

издерганный и тоже совсем усталый человек. Может быть, это и был Короткое?

     Он наклонился над ней и спросил,  напряженно отделяя слово от слова,  чуть

громче, чем надо, -  как говорят люди, очень желающие быть понятыми:

      - Ваше имя? Кто вы? Что можете о себе рассказать?

     Ей  стало так жалко его.  Он  был такой неловкий,  бессмысленно-наивный со

своими вопросами.  Он  очень хотел что-то узнать -  видимо,  это было ему очень

важно,  -   ведь,  несмотря на  усталость,  он  все  спрашивал и  все ждал хоть

какого-либо ответа.  И все ждали -  даже Доктор. Он молча остановился за спиной

Короткова и  неприязненно отвернулся -  как бы  показывая свою непричастность к

этому допросу.

     Очень хотелось им всем помочь,  хотя она и  не знала ответов на задаваемые

вопросы.  И  тут ей в  голову пришло,  что вот так и надо ответить:  я не знаю.

Всего одну фразу - и они поймут! Надо только собраться с силами - и ответить.

     Она набрала побольше воздуха, закрыла глаза, приготовившись говорить, -  и

поняла,  что  заготовленная фраза слишком длинна.  Договорить ее  до  конца все

равно сил не хватит. Разве только попробовать как-то сократить?

     Для начала можно убрать "я".  Запросто!  Оно лишнее -  и без него понятно,

кто не  знает.  Остается два слова.  Как жалко все-таки,  что нельзя общаться с

помощью одних только мыслей.

     Она приступила к  намеченному -  и сразу страшная неудача:  вместо слов из

горла вырвался хриплый непроизвольный выдох.  Он забрал слишком,  слишком много

энергии - ее теперь могло не хватить на задуманное.

     А раз могло, значит - и не хватило.

     Едва успев произнести:  "Не..."  -  она  увидела,  как все вокруг темнеет,

погружаясь в беспросветный мрак.  "Так уже было",  -   вспомнила она. Когда она

забыла о  дыхании.  Но сейчас все темнело гораздо быстрее.  "Сейчас я  умру,  -

подумалось ей,  -   а они так и не поймут, что я хотела им сказать... Надо хоть

как-то закончить фразу, хоть чем-то..."

      - Т-т...  -  из последних сил прошелестела она.  Задумка была такая:  "т"

вместе  с  предыдущими  "не"  образовывало  "нет".  Вполне  законченное  слово.

Все-таки хоть какой-то ответ на их вопросы. Теперь не стыдно и умереть.

     Но милый Доктор,  кажется, заметил, что с ней неладно, -  сквозь густеющую

темноту она  услышала -  скорее  даже  почувствовала,  -   как  он  закричал на

Короткова страшным голосом:

      - Пошел вон, дурак! - оттолкнул, ухватив носилки за одну из ручек, сильно

дернул, яростно выкрикнув: - В реанимацию!

      "Какой ужас, -  подумала она, окончательно проваливаясь в ласковое черное

небытие,  -   какой ужас, ведь я сказала "нет", и они, наверно, подумают, что я

отказалась с ними разговаривать!  А я ведь просто ничего не знаю -  ах,  они не

поймут, опять не поймут..."

     4

     Она их немножко обхитрила.

     Они,  наверно,  думали, что ей еще долго плавать в ласковой черноте, а она

уже благополучно вынырнула оттуда. И даже чуть-чуть приоткрыла глаза. И увидела

потолок.

     Этот потолок казался безграничным.  Может быть, он где-то и заканчивался -

она не видела.  Энергии хватило только на то, чтобы немножко раздвинуть веки, и

она  раздвинула  их,  будто  занавесочки на  окнах  приоткрыла.  Но  вот  чтобы

осмотреться -  повернуть глазные яблоки или  тем  более  голову -  об  этом  не

приходилось и мечтать.

     Скучно,  конечно,  -   безграничный потолок  давал  мало  информации.  Его

белесая  поверхность  была  слишком  ровной  и  недостаточно  ярко  освещенной.

Смотреть на  него не  было никакого удовольствия,  но если захлопнуть веки,  то

окажешься в темноте -  еще меньше удовольствия.  Поэтому она смотрела - надо же

как-то проводить время.

     А  время  текло  очень  неторопливо.  О,  время оказалось очень интересным

существом!  Она пыталась полистать свой внутренний справочник, но столкнулась с

таким обилием странных формул,  почему-то относящихся к тому же разделу знаний,

что  и  это  ленивое бесконечное существо,  заскучала и  захлопнула справочник.

Какая разница,  в  самом деле?  В  вялом,  неторопливом потоке времени ей  было

довольно уютно и спокойно.  Наверно,  потому, что плыть по этому потоку, ничего

не  делая,  она  могла очень долго,  невообразимо долго.  Она  это  чувствовала

совершенно отчетливо.  Может быть, плыть во времени она могла даже и вечно? Для

такого безмятежного плавания ее энергетических ресурсов хватало вполне.

     Жалко,  что  те  люди,  которые ее  сюда положили (которых она так здорово

обхитрила), не шли все и не шли. Шло только время - в ней и вокруг нее.

     Скоро (скоро ли -  как все эти понятия относительны...) она заметила,  что

обладает некоторой властью над временем.

     Она могла делить его на промежутки. Это были совершенно равные промежутки:

от вдоха до другого вдоха. Или еще: от одного моргания до другого.

     И дышать, и моргать все-таки приходилось. Дышать - чтоб не утонуть опять в

черной темноте,  моргать - чтобы смыть со зрачков очередной слой мелких пылевых

частиц  (они  оседали  беспрерывно  и  в  строго  определенный момент  начинали

раздражать глаз - вызывали быстро усиливающееся жжение между веками).

     Так вот,  при желании можно было сокращать все эти промежутки:  дышать или

моргать чуть чаще -  тогда оказывалось, что время вроде бы начинает бежать чуть

поспешнее. Или - наоборот - можно было при некотором усилии эти промежутки чуть

растянуть - и время как бы замедлялось, начинало загустевать, поток его тек все

труднее. И даже грозил остановиться насовсем. Да, оказывается, в ее власти было

остановить время!  Нырнуть в  небытие и уже не выныривать.  Вот дела!  Тогда бы

время раз и навсегда закончилось.  Исчезло - как его никогда и не было. Правда,

с  его  окончанием  прекратилось  бы  и  существование  всех  остальных,  всего

мироздания.  О,  как,  оказывается,  велика и  страшна была ее власть!  Как это

неприятно!  Мир живет себе и не знает,  что в любую минуту она может уничтожить

его.  Только он, бедный, появился, вынырнул из небытия с ее пробуждением - и на

тебе! - опять может исчезнуть из-за ее прихоти.

     Власть над  миром.  Власть.  Она  задумчиво осмотрела это  слово  со  всех

сторон. Какое-то оно нехорошее. Липкое. И ущербное.

     Приобретя власть над миром (вернее - осознав ее), она потеряет нечто очень

существенное.  А именно:  гармонию с миром.  Гармония - и власть. Что-то было в

этих понятиях взаимоисключающее. Или - или.

     А  гармония-то  все-таки  лучше.  Власть  ей  не  нужна.  Ну  ее!  Поэтому

промежутки  между  вдохами  остались  равными.  И  шторки  век  задергивались и

отдергивались ею  все так же регулярно -  не торопя,  но и  не замедляя течения

окружающего времени.   

     И  благодарное время в  свою очередь не тревожило ее органы чувств никакой

новой информацией. Позволяло блаженно не думать ни о чем.

     Впрочем,  что-то все-таки вокруг происходило.  Она обратила внимание,  что

белесое поле потолка становится все менее белым.  Совершенно независимо от  нее

вокруг  потемнело.   Дышала  она  нормально,   и  такое  своеволие  окружающего

пространства показалось ей даже обидным.

     Хотя...

     Довольно скоро (через семь вдохов,  два  с  половиной моргания) она  опять

пришла в благодушно-беспечное настроение.  Просто она вспомнила: когда ее везли

сюда  по  длинному коридору,  было  сумрачно.  Свет  поступал из  редких желтых

плафонов на потолке.  Здесь,  как и в коридоре,  есть потолок.  Значит,  есть и

плафоны. И, значит, когда станет нужно, они дадут свет.

     Это  соображение странным  образом  утешило  ее.  И  даже  когда  стемнело

настолько, что потолок стал совсем неразличим, а желтоватый свет плафонов так и

не появился, она не придала этому значения.

     Значит,  сказала она  себе просто,  свет и  не  нужен.  Ведь они (те люди,

которые привезли ее  сюда и  здесь с  ней  занимались) не  знают,  что  она  их

обхитрила и уже открыла глаза!

     5

     Они не знали об этом долго. Много-много вдохов и морганий.

     Опять посветлело,  потолок выглянул из сумрака.  Опять в сумраке исчез.  И

так было немало раз.

     Звук возник неожиданно. Она даже удивилась - как это раньше ей не пришло в

голову  обратить  внимание  на  отсутствие  звуков  -  она  ведь  знала  об  их

существовании.

     А  звуки,  появившись,  уже  не  исчезали.  Сначала это был далекий гулкий

хлопок -  такая вовсе не  обременительная,  не  раздражающая информация.  Потом

что-то   неотчетливое,    трудноразличимое:    шорохи,   стуки,   позвякивания.

Продолжалось это вдохов тридцать - сорок.

     Наконец  скрипнула дверь,  совсем  рядом,  справа.  Щеки  коснулось легкое

дуновение  потревоженного  воздуха  и  -   запах.   Да,  совершенно  отчетливый

неприятный запах. Запах грязи и крови. И даже гнили.

     И  почти тут же,  заслонив потолок,  в ее глаза глянуло неожиданно большое

лицо.

     Черты его двоились, смазывались - какой ужас! Это что еще за зверь?

     Она не  на шутку испугалась,  чем вызвала лавину разнообразных процессов в

своем организме.  При  этом сгорела уйма энергии.  И  совершенно напрасно,  как

выяснилось.  Вскоре (еще до следующего вдоха) она сообразила:  склонившееся над

ней  лицо было неотчетливым из-за  нее самой.  Из-за  ее  глаз.  Пока она здесь

лежала,   ее  глаза  все  время  смотрели  на  потолок  -  соответственно  были

аккомодированы.  А  выплывшее справа лицо  было  гораздо ближе потолка,  и  оно

просто оказалось не в фокусе. Стоило чуть-чуть изменить форму глазного яблока -

и на сетчатке тотчас же установилось четкое изображение.

     Тот,  который глядел на нее сверху,  напряженно щурился.  Может,  он хотел

заглянуть ей внутрь?

     Что-то знакомое было в этом лице. Рыжеватый короткий чубчик, веснушки... А

не тот ли это паренек,  что придерживал носилки в машине,  когда ее везли сюда?

Но тогда он,  кажется,  был симпатичнее, и - запах, запах! Тогда у него не было

этого неприятного запаха.

     Да и вообще.  Она лежала,  никого не тревожила,  была вполне удовлетворена

жизнью -  зачем он явился?  Он изменит все, он ввергнет ее в огромный, неуютный

мир - она не хочет этого, оставьте ее, она не хочет ничего, не надо, умоляю!

     Но он,  конечно,  не обратит внимания на мольбы. Он просто даже не услышит

их,  не почувствует.  И, таким образом - ничего не предотвратить, все будет как

будет.

     Чтобы не думать,  не видеть,  не чувствовать, она закрыла глаза - и выдала

себя окончательно.

     -  Ты гля - и эта жива! - хрипло поразился склонившийся.

     И  облизал синеватые губы.  Совершенно некрасивым движением.  А  голос его

показался ей таким грубым,  визгливым. И тяжкое будущее вплотную надвинулось на

нее со звуками этого голоса, практически оно даже уже началось.

     Она  поняла,  что  деваться некуда.  Ужас  этого сознания сжал кровеносные

сосуды кожи лица и шеи: будто морозное дыхание коснулось ее.

     Но   склонившийся  человек  не   заметил  ее   легкого  побледнения.   Его

заинтересовало что-то другое.

     Грубыми, как деревянные штыри, пальцами он ухватил ее за плечо ("Раз, два,

три, четыре, пять", -  она насчитала пять штырей) и перекантовал на левый бок.

     -  Хы,  глякося...  - задумчиво протянул он. - Стоко пролежала - и ни разу

под себя не наделала? Ну, мадамка...

     Его пальцы отпустили ее тело,  и оно неловко, неуклюже опять шлепнулось на

спину.

     А он стоял и раздумывал. Это были неприятные раздумья.

     -  Ты  вот  че,  -   наконец  лживо-дружески обратился он  к  ней,  -   ты

дурочку-то давай не валяй.  Вставала?  Ходила к сообщникам?  Ну, колись быстро:

вставала?

     Сразу два соображения пришли ей на ум. Во-первых, если попытаться все-таки

ответить на его вопрос,  то это может плохо кончиться -  у нее в этом отношении

уже был опыт -  здесь же,  в  коридоре этого же  здания,  она собрала все силы,

чтобы произнести коротенькое слово "нет" -  и  едва  не  умерла.  Сознание,  во

всяком случае,  надолго потеряла.  Повторять опыта не хотелось. Да и ради чего?

Это  и  было  второе соображение:  ради чего?  Ей  был  задан вопрос,  и  вроде

достаточно жестко, даже как-то угрожающе, но вот эта-то угроза и успокоила ее -

своей бессмысленностью.

     Она  готова  была  помочь  разобраться  в  ситуации,  но  только  дружески

настроенному человеческому существу.  Ситуация была  запутанная,  она  ее  сама

плохо понимала (впрочем,  она и  не  собиралась в  нее вникать).  Но поделиться

информацией,  которой она владела,  -  почему бы не поделиться? Даже если ценой

своей жизни. Ну и что - если так нужно!

     Но только не с этим,  бывшим пареньком.  Он ведь действительно уверен, что

она  его  сейчас  обманывает,  уверен,  что  ее  бессилие  -  ложь,  скрывающая

преступные помыслы. И поэтому он вовсе не относился к ней дружески. Он хотел ее

разоблачить! И даже считал возможным ради этого разоблачения применить... - Она

затруднялась для  себя  обозначить одним  словом то,  что  он  считал возможным

применить,  но в  общем это было связано с  частичным разрушением ее тела.  Так

какой же смысл ей стараться ради такого человека?

     Он нависал над ней,  источая запах подгнивающей кровавой раны, он повторял

нарочито грубо:

      - Ну, колись, быстро: вставала? Ну, вставала? Ну? Ах ты, стервь!

     А  она  смотрела  в  его  перекошенное праведным  негодованием,  некрасиво

побагровевшее веснушчатое лицо и...  -  да  просто смотрела,  и  больше ничего.

Вдруг -  она даже не  успела ничего понять -  лицо его страдальчески исказилось

морщинами,  и короткий стон выдавился из прокуренных легких. Ему стало больно -

очень.  -  В  его  собственном организме были  повреждения.  Серьезные.  И  они

напомнили о себе.

     Чтобы  не  застонать  снова,   он  напрягся,  задержал  дыхание,  и  когда

возобновил свой угрожающий допрос, то говорил уже тихо, злым свистящим шепотом.

И она поняла, что сегодня, а может, и завтра он не станет пытаться разрушить ее

тело.  Ведь  он  сам  перенес страдание и  пока  что  не  решится причинить его

другому. Она почему-то знала это совершенно определенно.

     А  он  не знал.  Он еще и  еще задавал свои вопросы.  Брызгая на нее своей

вонючей слюной,  он все больше раздражался,  но и  уставал.  Он даже замахнулся

один раз над ее лицом кулаком левой руки - и тут она увидела, что правой руки у

него нет.  Она это поняла по  свободному колебанию рукава зеленоватой форменной

рубашки, ниспадающего с правого плеча.

     А ведь при первой их встрече у него были обе руки.  Бедняжка,  -   как ему

неудобно.  Она-то  уже привыкла к  своей беспомощности,  а  он  только начинает

привыкать...

     Есть ли такое чувство - чувство солидарности? Она не знала. Но даже если и

есть, она не стала из-за него расходовать свои скудные силы, сообщая информацию

этому поврежденному человеку.

     Хотя он и очень этого хотел. Как-то мучительно хотел - но она все равно не

сказала ему ничего.  Это, конечно, было жестоко с ее стороны. Так она совершила

первую в своей жизни жестокость.

     6

     Она помнила об этой своей жестокости, она все время думала о ней и об этом

человеке. Даже когда он ушел.

     И даже когда потом,  через какое-то небольшое время,  пришло много людей -

пять, может быть, даже шесть-семь (она плохо различала их между собой, почти не

различала: все в буро-зеленом, пятнистом)...

     Они не интересовались ею, ни о чем не спрашивали, просто опять положили ее

на  носилки,  быстро -  чуть не  бегом -  пронесли по  тем же длинным коридорам

(только теперь  ни  один  плафон под  потолком не  горел),  погрузили носилки в

машину,  продвинули,  грохоча по железному полу,  внутрь темного фургона.  Там,

кажется,  уже были носилки -  и не одни.  Впрочем,  к ней это не имело никакого

отношения, и она не обратила на них особого внимания.

     Что  касается последовавшего затем путешествия,  то  оно  было неприятным.

Носилки то и дело подпрыгивали,  дергались из стороны в сторону, сбивая дыхание

и ритм сердца.  Этот ритм все время приходилось восстанавливать, восстановление

пожирало уйму дополнительной энергии, требовало постоянного внимания, и ей было

ни до чего.

     И вообще,  она стала привыкать к обилию впечатлений, к обилию ничего особо

не значащих людей в пятнистом.  Людей,  нужных не как людей,  во всей сложности

этого понятия,  а  только в  виде  безгласных исполнителей чьей-то  единственно

значимой воли,  называемой жутковато:  приказ.  Люди в  пятнистом несколько раз

произносили это слово.  Даже кричали.  О,  эти маловыразительные, безгласные по

своей  сути  люди  говорили  довольно громко,  иногда  даже  странными словами,

подробной расшифровки которых  она  в  справочнике не  нашла,  а  нашла  только

краткое определение: "мат".

     Она попыталась уловить значение этих слов,  исходя из контекста,  но, увы,

так  и  не  смогла  обнаружить информационной ценности данных словесных блоков.

Похоже, даже их мат ничего не значил.

     Когда фургон остановился, резко качнувшись, и его огромные визгливые двери

распахнулись,  впуская ярко освещенные клубы пыли, этих маловыразительных людей

стало еще  больше.  Добавилось и  еще несколько -  в  уже знакомых грязно-белых

халатах. Эти, перемежая свои слова опять-таки ничего не значащим матом, кричали

что-то  о  нехватке мест,  о  том,  что из-за этих (мат) недобитков будут (мат)

страдать тяжелораненые. И еще мат. И просто так мат.

     Но  ей  стало  полегче -  носилки теперь  стояли внизу,  на  асфальте,  не

прыгали,  не  дергались.  Она  чувствовала  через  брезент  носилок  идущий  от

раскаленного асфальта жар.  Еще  больший жар  тек  сверху,  из  очень горячего,

ослепительно яркого круга,  зависшего в  бледно-голубом небе.  Ее не беспокоила

жара -  несмотря на  жару,  окружающий воздух все равно был прохладней,  чем ее

тело.  Вот  если  б  температура воздуха  превысила ее  собственную,  тогда  бы

пришлось дополнительно тратить энергию на  охлаждение.  А  пока  что  шла  даже

некоторая экономия ресурсов.

     И  она  спокойно смотрела вверх  -  на  пыльные голенища топчущихся вокруг

кирзовых сапог, на трепыхающиеся полы белых халатов, слушала мат, мат, мат...

     Это  все  было  малозначительно.  Все  равно будет то,  ради чего их  сюда

привезли. Потому что кто-то, считающий себя (то ли в помутнении рассудка, то ли

в силу безумных традиций) единственно значимым,  уже дал ПРИКАЗ.  И этот приказ

все  равно будет выполнен его маловыразительными людьми с  блестящими при ярком

свете черными автоматами.

     Действительно,  с  теми  же  информационно-пустотелыми присказками носилки

вскоре  были  подняты людьми в  халатах (под  которыми -  она  заметила -  была

однотипная,  несимпатичного, болотного цвета униформа). Сбоку от носилок топали

все те же пятнистые люди и не забывали ласково баюкать на груди свои автоматы.

     Опять коридоры.

     Стало прохладнее,  расход энергии на  обогрев организма пришлось несколько

увеличить. Впрочем, все пока в пределах разумного.

     Очередная дверь,  очередной коридор.  Нет,  это не коридор,  это,  похоже,

конечный пункт их путешествия - довольно большой зал, битком набитый кроватями.

На некоторые кровати уже перекладывали каких-то людей. Эти люди были без формы,

без сапог - вообще без ничего. "Как и я", -  вдруг подумала она.

     Ее  тоже  переложили  с  носилок  на  кровать  и  прикрыли  до  подбородка

простыней.  Это  позволяло опять  начать  резкую  экономию энергии,  идущей  на

обогрев организма.

     А  в  зал тащили все новые и  новые носилки,  и все новых людей без одежды

укладывали на кровати, прикрывали белыми простынями.

     Видимо, они все теперь будут здесь жить.

     Впрочем,  ее  все  это  мало  волновало -  жить так  жить.  Если не  будут

тревожить -  трясти,  заставлять что-то говорить,  -  она может жить достаточно

долго. И никто из присутствующих ей не нужен. И ей неплохо.

     7

     Но,  конечно,  в  покое их  -  ни ее,  ни остальных -  не оставили.  Дверь

распахнулась как  от  сильного удара,  и  в  зал  ввели (а  вернее,  втолкнули)

довольно странного человека.  Руки у  него были туго связаны за  спиной,  почти

вывернуты,  из-за чего ему приходилось,  выгибая грудь, держаться неестественно

прямо.  Лицо, опущенное к полу, с широкой марлевой повязкой, прикрывающей левый

глаз. Повязка была наложена неаккуратно, из-под нее выбивалась вата, а на марле

в  нескольких местах проступали алые пятна крови.  На  нем  была голубая то  ли

рубашка,   то  ли  куртка  навыпуск,  явно  казенно-униформного  вида,  тоже  в

нескольких местах забрызганная кровью,  и  голубые штаны из  того же материала,

что и рубашка. Он был босиком и то и дело переступал ногами на холодном полу.

     Повинуясь толчку  в  спину,  которым одарил  его  один  из  сопровождающих

пятнистых, он поднял взгляд от пола и медленно осмотрелся.

     Смотреть  одним  глазом  ему  явно  было  непривычно,   так  же  как  тому

веснушчатому обходиться без правой руки,  и  она почувствовала к  нему какое-то

непонятное теплое чувство. Будто провели мягкой теплой лапкой изнутри груди...

     Она внимательно смотрела на него,  и ей показалось, что и он задержал свой

взгляд на ней чуть дольше, чем на других.

     -  Ну  что -  они?  -  резко спросил связанного еще один человек в  форме,

появившийся в  двери за его спиной.  Может,  этот человек и  был тем,  ОТДАВШИМ

ПРИКАЗ?  Очень уж он самоуверенно держался. Одет он был тоже в пятнистую форму,

но как-то немного иначе, чем остальные. На его голове блеснула черным козырьком

фуражка.  И  еще -  его тело (и лицо) было значительно толще,  чем у  остальных

людей в форме. Стало очень тихо. По углам зала и у каждого из трех больших окон

навытяжку стояли пятнистые автоматчики.  Еще двое - за спиной связанного: между

ним и тем толстым, что остался стоять в дверях. И все молчали.

     И связанный молчал,  хотя,  конечно, он мог ответить. Ему ничего не стоило

дать ту информацию,  которую все от него так напряженно ждали.  Сказать просто:

"Да, это они". Ему это было легко - у него энергии на это вполне хватало, не то

что у  нее.  А  он -  молчал,  с непонятной жестокостью заставляя остальных,  в

форме, ждать.

     Она  этого  не  понимала.  Ей  даже  стало  неловко  за  связанного  перед

остальными. За его жестокость.

     А  он так и  не ответил.  Просто,  закончив осмотр,  повернулся к  двери и

пошел,  мягко ступая босыми ногами по  линолеуму,  прямо на  двух  вскинувшихся

автоматчиков и на толстяка в фуражке.

     Толстяк попятился, пропуская его в коридор. Следом, громко гукая сапогами,

вывалились автоматчики.

     Пятнистые,  оставшиеся стоять по углам,  расслабились.  И хотя по-прежнему

никто не  проронил ни  слова,  от  той  напряженной тишины,  что была мгновение

назад,  не осталось и следа:  кто кашлянул,  кто глубоко вздохнул,  кто шаркнул

подошвой сапога,  переступая с  ноги  на  ногу,  кто  поправил на  плече ремень

автомата - это ведь были все-таки живые люди.

     8

     Света в помещении стало заметно меньше,  но темнота не наступила - один из

пятнистых,   подойдя  к  стене,   чем-то  щелкнул,   и  под  потолком  забился,

запульсировал с  натужным гудением новый свет  -  серовато-белый,  контрастный,

неприятный.

     Тепло простыни сэкономило ей  достаточно энергии,  чтобы иметь возможность

поводить глазными яблоками вверх-вниз  и  вправо-влево,  изучая новые источники

света.

     Их  оказалось довольно много.  Это  были  расположенные на  потолке рядами

длинные полые палки.  Вернее, герметически запаянные стеклянные цилиндры, почти

все  уже  успокоившиеся в  своем холодном мерцании.  Лишь два-три  из  них  еще

периодически вспыхивали и гасли.

     И так было неуютно смотреть на них, что она закрыла глаза.

     И  опять  открыла -  вдруг  стало  шумно.  Из  коридора в  помещение вошло

несколько человек в белых халатах с громоздкими поблескивающими конструкциями в

руках.

     Ими  руководил давешний связанный.  Только теперь его  руки  уже  не  были

связаны,  и  он  ими слегка,  как-то неловко взмахивал,  указывая,  около каких

кроватей надо устанавливать конструкции в первую очередь:  "Сюда. Здесь тоже. И

сюда".

     Повязку на  лице ему,  видно,  поправили,  красных пятен на  ней больше не

было,  но  на голубой рубашке они остались и  казались черными в  свете гудящих

высоко под потолком белых трубок.

     Кстати,  около  ее  кровати  тоже  поставили одну  блестящую конструкцию -

довольно простую,  если  приглядеться.  Она  состоит  из  металлической стойки,

увенчанной  полупрозрачным баллончиком с  темной  жидкостью  внутри.  От  этого

баллончика спускается красный  проводочек,  конец  которого  хмурый  человек  в

грязновато-белом халате довольно грубо, но быстро вставил ей в тело. Точнее - в

руку. Еще точнее - в один из кровеносных сосудов, пульсирующих под кожей руки.

     Да,  это  очень важно!  Она вдруг вспомнила,  что ее  тело имеет множество

подразделов.  В глубину, например: кожа, мышцы, кости. И снаружи - например: та

же  рука  очень отличается от  шеи,  головы,  ноги.  И  кроме этого,  сама рука

подразделяется на плечо,  предплечье,  кисть.  А  кисть имеет пальцы.  А пальцы

состоят из отдельных фаланг. И все это подразделяется по одной простой причине:

каждая часть тела может двигаться самостоятельно!

     Движение. Вот оно - главное!

     Она  слабо шевельнула всей  рукой.  Потом,  отдельно,  сжала кисть.  Потом

привела в движение один из пальцев - указательный.

     Человек в голубой униформе с лицом, перечеркнутым белой повязкой на глазу,

заметил движение ее пальца,  но истолковал его неправильно -  он решил, что она

манит его к себе.

     Он подошел к  ее кровати,  успокаивающе прикрыл кисть ее руки своей теплой

ладонью и сказал ласково:

      - Не надо ничего. Лежи, лежи пока. Набирайся сил. Мы потом поговорим.

     Да, верно! Она может теперь говорить!

     Она  специально подвигала губами  (наверно,  со  стороны это  выглядит как

ужасно некрасивое гримасничанье!)  и  даже попробовала немножко что-то сказать,

но  ее  горло  произвело  опять  какой-то  сиплый  неопределенный звук,  и  она

испуганно смолкла.  К  счастью,  никто не  обратил на  эту неловкость внимания:

человек с повязкой на лице был уже далеко,  в другом конце зала, а остальным не

было до нее никакого дела.

     Люди в  пятнистой форме все  так  же  стояли по  углам,  хотя и  выглядели

несколько встревоженно. Переглядывались, выжидательно поводили дулами автоматов

из стороны в сторону,  показывая свою готовность к любой неожиданности.  Люди в

белых  халатах несли  все  новые  стойки  с  баллончиками и  сноровисто втыкали

проводочки от них в руки тем из лежащих под простынями,  кому еще не досталось.

Но таких становилось все меньше и  меньше,  и одновременно нарастал гул,  шум -

люди  под  простынями,  с  воткнутыми  в  руки  проводочками пробовали  голоса,

издавая,  как и она,  нечленораздельные звуки. Некоторые пытались приподняться,

скрипели кроватями, пытаясь перевернуться с боку на бок.

     Человек с  повязкой на  лице старался успеть ко всем -  он быстро ходил от

кровати  к  кровати,   уговаривал  не  шевелиться,  накапливать  силы,  ласково

придерживал непослушных, ободряюще похлопывал послушных.

     Ей не показалось - нет! - он действительно очень хорошо относился ко всем,

лежащим здесь,  -   в  отличие и от тех,  кто с автоматами,  и от белохалатных.

Очень-очень хорошо. Она даже не представляла, можно ли относиться лучше.

     Внезапно он остановился и другим голосом -  громким и ничего не выражающим

- ни доброты ни вражды -  обратился к  людям в белых халатах,  столпившимся уже

без дела у двери в каком-то судорожном недоумении:

      - Снимать. Живо! В том же порядке, в каком ставили. Начали!

     Она  огляделась и  поняла,  что  он  имел  в  виду.  Жидкость в  некоторых

баллончиках уже  кончалась -  у  ее  кровати тоже.  Почти вся  жидкость ушла ей

внутрь.  Это  была  хорошая  жидкость:  она  давала  возможность самостоятельно

двигаться.  Она давала свободу!  Теперь можно будет делать все: вставать, идти,

куда захочешь, говорить, что придумаешь, отвечать любому, кто спросит.

     Она пока просто лежала, но ей было неимоверно весело и ловко. И что бы она

ни сделала в будущем - все будет весело и ловко!

     Интересно -  а  вот  жидкости в  этом  баллончике уже  нет,  уже  только в

проводочке осталась,  да и проводочек только до половины заполнен, и все короче

внутри него темный столбик жидкости.  А следом идет воздух. Так вот, интересно:

когда воздух начнет в меня входить и наполнит - я, наверно, раздуюсь, стану как

шарик и полечу в небо? Вот смеху-то будет!

     Но тут один из белохалатных, прижав на ее руке вену, вытянул иглу, которой

заканчивался проводочек,  пришлепнул это место ватой и  заставил согнуть руку в

локте,  так  что  этого  клочка ваты  почти  не  стало видно -  лишь  чуть-чуть

выглядывал. Это было просто-таки невероятно забавно и радостно. 

     Но так же как белая вата лишь краешком выглядывала - сжатая сверху и снизу

ее рукой, - так и ее радость была лишь тонкой полоской между двумя слоями тьмы.

     Что еще за тьма такая?  Она никакой тьмы не хотела -  ни в  прошлом,  ни в

будущем.  Она хотела,  чтобы было весело,  она старалась поддержать в  себе это

прекрасное настроение,  но  тут  человек с  повязкой на  лице  два  раза слегка

хлопнул в ладоши и попросил всех смотреть на него.

     Стоял он совсем недалеко от нее -  через одну кровать, и она заметила, как

блестит влагой его зрячий глаз.

     -  Родные мои, -  сказал он, и капля вырвалась из уголка его глаза, быстро

побежала по щеке.  Он наскоро стер ее тыльной стороной кисти и продолжил:  -  Я

рад,  что вы живы.  И будете и здоровы - я все написал там, -  он неопределенно

махнул  рукой  в  сторону двери,  в  сторону сбившихся кучкой  белохалатных.  -

Доверяйте  врачам,   они  все  сделают.  Но...  -  Он  остановился,  беспомощно

оглянувшись на  автоматчиков.  -  Но  простите меня.  Я  не могу изменить вашей

судьбы.  Не могу предотвратить то,  что будет.  Сейчас вам непонятно,  вы потом

поймете...  Я...  родные мои,  простите меня и запомните, пожалуйста, -  что бы

вам потом ни говорили! - я всегда вас любил. И жил для вас.

     Вторая слеза, переполнив его глаз, скользнула вниз.

     Он полез в нагрудный карман своей голубой рубашки,  достал носовой платок,

но вместо того,  чтобы провести им по щеке,  сунул краешек в рот,  покачнулся и

сел на пол, привалившись к железной спинке кровати.

     Его  переполненный слезами глаз  продолжал смотреть вперед -  мертвый глаз

только что умершего человека.

     Вот она - та тьма.

     В неистовом отчаянии она привстала в кровати,  глядя на безжизненное тело,

оставшееся от хорошего, доброго человека. На него смотрели со всех кроватей - и

все одинаково:  по-сиротски.  Не замечая поднявшейся панической счеты, не слыша

бешеной ругани ворвавшихся в  зал  новых  пятнистых и  новых белохалатных -  не

реагируя ни на что и помня одно: он нас любил.

     Глава III ДЕТСТВО

     1

     Пожалуй,  он был похож на ладонь. Гладкий, широкий, а прожилки снизу - как

вены у пожилых людей.

     Магнолия встала на коленки, осторожно поглаживая пальчиком лист лопуха.

     Конечно,   у   полыни  не  отнять  ее  горделивой,   загадочно-серебристой

примороженности -  что  есть,  то  есть.  Ее  стебли  так  и  привлекают взгляд

возвышаясь над  остальной травой.  Но  вот  именно сейчас Магнолии приятно было

дотронуться  до  листа  лопушка  -   безгранично  широкого,  уютно-прохладного.

Провести по его выпирающим жилкам,  погладить упругую ножку этого добродушного,

ладонеобразного опахала.

     А  постовой солдат все так и  стоял на углу сарая со своей стороны.  Вид у

солдата был скучный.  Совсем недавно он сменил предыдущего караульного и теперь

ему почти два часа предстоит прохаживаться по  границе между их  территориями -

от угла сарая до тополя и обратно. Вдоль свежевспаханной полосы.

     "Жаль, что тополь не на нашей стороне", -  подумала Магнолия.

     Его  восхитительно-циклопический толстенный ствол  взмывал  на  немыслимую

высоту и  терялся в  стогу весело шевелящейся листвы.  Тень этого колоссального

растительного  сооружения   осеняла   чуть   не   полсада.   Что   замечательно

гармонировало со  старинной  красной  черепицей сарая.  Романтично-глинобитного

сарая, старчески осыпающегося целыми пластами штукатурки...

     Доктор говорит,  что здесь был большой дачный поселок -  до того, как всех

выселили, а их с Виктором вселили.

     ...  И как солдат может скучать в таком волшебном уголке?  Вокруг деревья,

трава,  гвалт птичьих звуков.  (Гвалт -  хорошее слово.  Оно вроде на слух - не

очень,  но Магнолия слышала его от Доктора,  а Доктор не говорит грубых,  злых,

солдатских слов. Его слова всегда можно повторять не опасаясь.)

     Да,  сад старый,  что уж  тут поделаешь...  Его крючковатые,  ломкие ветки

торчат из тощей листвы.  И  редко когда на них встретишь хоть одно,  даже самое

малюсенькое беленькое  яблочко.  Даже  и  садом-то  это  собрание  полузасохших

деревьев трудно назвать. Но все равно они остаются деревьями. А трава - травой.

И это совсем не то,  что белый потолок.  Пустой белый потолок, от которого даже

отвернуться невозможно.  Тот,  кто  пережил безнадежность белого  потолка перед

глазами,  тот  уж  будет ценить живую непоседливость деревьев и  травы.  А  вот

солдаты - они не понимают этого, совсем не понимают!

     Юрок,  правда,  объяснил ей,  что скучать даже и в саду можно, да еще как!

Это был совершенно невероятный случай:  Юрок снизошел до объяснений. Объяснения

Юрка,  были,  конечно, очень короткими и давались сухим тоном - тоном человека,

вынужденного отрываться от важных дел из-за пустяка (вот уж зануда однорукая! и

за что только Магнолия его так любит?), но она их все-таки поняла. Оказывается,

у  любого человека (не  только у  солдата) пропадает интерес к  делу,  если  он

занимается им не потому, что так хочется ему самому, а потому, что вынужден.

     Магнолия  как-то  сразу  согласилась  с  этим  объяснением.   Стоило  лишь

представить на секундочку, что ее каждый день заставляют залезать на ее любимую

яблоню и сидеть там обязательно три часа, -  это ведь ужас!

     И все-таки потолок... Бр-р... - даже вспомнить страшно. А с другой стороны

- непонятно.  Вспоминаешь, что думала тогда, что чувствовала, -  и будто не она

то была. Будто другой человек. Разве так бывает?

     Спросила у Доктора -  а он так по-философски вздохнул: "Бытие определяет!"

А что за бытие - не сказал. Жаль, словарь забылся, который тогда в голове сидел

и раскрывался по первому требованию, -  он сейчас был бы кстати.

     А солдаты.  Что ж солдаты...  Они тоже бедняжки... Даже те, что произносят

странные -  не  совсем понятные,  хотя  наверняка очень злые шуточки.  В  их  с

Виктором адрес.  И даже те солдаты,  что украдкой сплевывают в сторону их сада.

Тем  более что  плевки все равно не  перелетают через распаханное пространство,

широкой полосой охватывающее сад и отделяющее их с Виктором и Юрком от солдат.

     Вообще-то  эти  солдаты -  довольно странный народ.  Магнолии ни  разу  не

пришлось видеть,  чтобы кто-нибудь из них лежал на травке или даже просто стоял

в  задумчивости,  прислонившись к  дереву.  Ну не всегда же они на посту!  А  в

остальное время чем  заняты?  Магнолия как-то  спросила об  этом Юрка,  но  тот

только коротко проронил: "Службой!" - без расшифровки. А, между прочим, сам был

солдатом - и уж мог бы расшифровать!

     Правда,   частенько  (да  чуть  не  каждый  день)  вон  с  той  стороны  -

противоположной от дороги -  доносится ритмичное топанье,  перемежаемое резкими

криками команды. Иногда при этом слышится музыка. Но вряд ли одно лишь топанье,

хоть и  под музыку,  составляет их службу.  Есть,  наверно,  в  их садах что-то

важное, какие-то тайны, которые они так крепко охраняют.

     "Вот ведь -  так берегут эти свои тайны,  -  подумала вдруг Магнолия, -  а

нас  поселили в  самой середине своих владений.  Вот странные!  Теперь самим же

приходится от нас эти владения все время охранять!"

     Два месяца уже,  как их из больницы перевели сюда -  сразу, как только все

девочки и  мальчики научились более-менее нормально ходить и  разговаривать.  И

два месяца бедные солдаты мучаются в своих круглосуточных караулах!

     Прямо  перед  ее  носом  завис на  своей светлой ниточке крохотный паучок.

Замер,  затаился. А только что так резво стремился вниз! Боится, глупыш. Надо ж

- такой маленький, а тоже боится...

     Магнолия отодвинулась,  давая  ему  дорогу.  А  потом и  вовсе поднялась с

корточек, вытерла о шорты руку, запачканную бурой землей, влажной после ночного

дождя.

     Солдат смотрел на нее не отрываясь. И она неожиданно для себя позвала:

      - Солдат! А солдат? Как тебя зовут? Что за причуды? Чего вдруг она решила

узнать, как его зовут? Но, честное слово, она не хотела ничего плохого.

     А солдат вздрогнул,  испуганно отступил на шажок,  оглянулся по сторонам -

будто в поисках защиты - и, поправив автомат, двинулся как ни в чем не бывало к

своему тополю.

     Эх, трусишка. Ну и ответил бы - чего, спрашивается, бояться?

     А  вообще (она  это  давно заметила),  все  мужчины -  трусишки отчаянные.

Всего-то  они  опасаются,  настороже каждую  минуту.  Эти  солдаты боятся,  что

кто-нибудь залезет на их территорию. Ответить даже, как их зовут, боятся. Юрок,

тот тоже -  лишнего слова не скажет -  все оглядывается по сторонам, поразвесил

чуть не на всех дверях таблички "Вход запрещен",  а уж в его лабораторию вообще

ногой не ступи -  сразу заходится аж весь -  ругается, пустым рукавом трясет. А

самому ведь совсем трудно в  лаборатории с одной рукой -  Магнолия вполне могла

бы  помогать ему вечерами,  чем смотреть по видику эти страшные,  злые боевики,

где все только и делают, что избивают и убивают друг дружку...

     Доктор,  кажется,  тоже чуточку жалеет Юрка. Привозит научные журналы ему,

какие тот просит,  на  вопросы отвечает,  если Юрок в  этих журналах уж  совсем

ничего  не  поймет.  А  Виктор -  тот  наоборот -  чуть  не  впрямую над  Юрком

издевается.  Иначе как "рыжая морда" и не называет. И еще: "самоучка-недоучка".

Узнал,  что  Юрок школу еле-еле закончил,  и  насмехается теперь:  "Журнальчики

научные ему подавай! Химик-алхимик! Веснушки свои сначала повыведи, а то все бы

тайны природы ему разгадывать!" И еще шутит:  "Это когда ему руку отрезали,  то

невзначай и мозги повредили". А Юрок, может, потому и замкнулся в себе, что все

издеваются над ним.  Он там, в своей лаборатории, может, для них же старается -

тайну их появления раскрыть хочет!  И чего смеяться над человеком? Это все-таки

Виктор зря... Правильно, что Доктор его в этом не одобряет.

     Вот Доктор -  очень хороший человек.  Даже объяснил кое-что про них. Долго

не объяснял.  Говорит -  сначала консультироваться пришлось,  несколько дней. А

потом объяснил все-таки.

     Оказывается,  их всех - и ее, и Виктора, и всех остальных ребят и девушек,

что лежали с  ней в  палате,  -   искусственно сделали.  Прямо в  тех баках,  в

которых они первоначально пришли в себя. Сварили. Как суп. Только не из капусты

или картошки, а из очень сложных химических веществ.

     Искусственно!  Вот ведь как! Правда, про выстрелы, про госпиталь, про того

человека, который любил их, Доктор так ничего и не ответил. "Потом, -  говорит,

-  потом узнаете..." Уж как она ни просила его поконсультироваться еще -  так и

не упросила.

     Они с  Виктором это все долго обсуждали,  но  так ни к  чему и  не пришли.

Виктор потом у  всех допытывался:  бывает ли  так,  что делают не искусственно?

Пока  Юрок  ему  не  пояснил,  скривившись  (как  это  только  он  умеет),  что

"искусственно" -  это  почти то  же  самое,  что "рукотворно".  А  бывает еще и

"естественно" - это когда разными другими местами... творно.

     Доктор долго хохотал,  узнав про Юрково объяснение.  Угощал дополнительной

жвачкой и,  все  еще  улыбаясь,  приговаривал:  "Вы учитесь,  учителей слушайте

внимательно  -   они  все  знают".   А  что  эти  учителя  знают?  Только  свою

физику-химию,  и  больше ничего.  И  остальные,  кто  к  ним приходит -  повар,

уборщик,  плотник,  что  вставлял новую оконную раму,  -   они тоже только свою

работу знают. Спросишь что - молча козырнут, и все. Ни единого лишнего слова...

На самые простые вопросы:  где остальные ребята и девушки из их палаты? куда их

отправили? - нет, никто не может ответить.

     Доктор,  правда,  намекнул -  мол,  все живы-здоровы,  тоже учатся где-то,

грызут гранит наук. Но это и все. Больше даже от него она не узнала.

     А Виктор-то, Виктор! - тоже ведь научился от них бояться. Только и слышишь

теперь от него: то - секрет, это - секрет. Из водяного пистолетика пойдем после

завтрака постреляем,  но  имей  в  виду  -  это  секрет,  смотри  не  разболтай

кому-нибудь!  Или:  я такую классную книжонку в библиотеке отыскал -  но: тс-с!

никому ни звука!

     Вот бедняга-то...

     Вздохнув от  нахлынувшей жалости  к  бедным  трусливым мужчинам,  Магнолия

медленно побрела вглубь сада, отыскивая все новые и новые семейства лопухов.

     2

     Она очень мало понимала в ботанике,  но и без ботаники было ясно,  что эта

вишенка умирает.  Черный,  будто  обгорелый ствол с  натеками клея.  На  пустых

хворостинках веточек - одинокие листики. И конечно же буйная трава, поднявшаяся

чуть не до половины бедного деревца, страдальчески замершего в своей агонии.

     Магнолия приблизилась к вишенке, раздвигая траву руками, -  будто проплыла

среди задиристых, таких нагло молодых растительных созданий.

     Вот  и  ствол  вишни:  прохладная,  как  отполированная,  гладкость  коры,

тревожно-мягкие слезы клея.  И Виктор за спиной.  Глупыш! Опять подкрадывается,

чтобы испугать.  Как не надоедает - всякий раз одно и то же. Будто в саду можно

подкрасться незаметно!

     Магнолия не стала оборачиваться:  ты так -  и  я так.  Она как ни в чем не

бывало гладила вишневые веточки, поджидая, когда он подойдет достаточно близко.

И в ту самую минуту,  как он собирался ее напугать, она сама резко обернулась и

прямо в лицо ему громко крикнула: "Гав!"

     По инерции,  а  может,  больше от неожиданности Виктор все-таки сделал то,

что собирался:  тявкнул.  Но это был,  конечно, вовсе не тот роскошный лай, что

был запланирован им  первоначально.  Это даже,  скорее,  походило на мяуканье -

этакий жалкий "мяв" мокрого напуганного котенка. И выглядел Виктор тоже жалко и

нелепо: вправду мокрый, с вымученной кривой ухмылкой... Светлые песочные волосы

не расчесаны, липнут в беспорядке ко лбу, перечеркнутому глубокой морщинкой, на

голых плечах лежат капли.

     -  Приветик! - сказала она весело.

     Он встал по стойке "смирно" -  руки по швам и склонил голову. Ох, ну прямо

галантный офицерик из вчерашнего фильма! Осталось только шпорами звякнуть. Шпор

на босоножках как назло не было. Пришлось обойтись без звона.

     -  Ты чего - в душе был? - спросила Магнолия.

     - Не-а! - ответил Виктор и гордо ухмыльнулся. - В бассейне!

     -  Где?  -  не поняла Магнолия.  -  У нас что -  построили бассейн?  Снова

шутишь, да?

     -  Не-а!  -  уже улыбаясь во всю ширь,  ответил Виктор. - Не построили. Но

бассейн хороший. Глубокий такой, с голубой водой.

     -  Угу,  угу,  -   с  самым  серьезным  видом  покивала  Магнолия,  но  не

удержалась и все-таки расплылась в улыбке.

     -  Ну че,  че лыбишься? ("Боже мой, -  подумала Магнолия, -  где он только

набирается таких слов?  От Юрка небось").  Бассейн -  во! Дорожки плавательные.

Вышки, чтобы прыгать...

     -  Ой, все придумал, -  с облегчением захихикала Магнолия и даже захлопала

в ладоши.

     -  А вот и не придумал!  - с наслаждением отрапортовал Виктор, прикладывая

ладонь к несуществующему козырьку.

     -  Ну  и  где  ж  у  нас  бассейн?  -  несколько растерявшись,  произнесла

Магнолия, не зная что и думать.

     А Виктор сиял! Он ведь и добивался этого недоумения. Вот она, его звездная

минута!

     Издав какой-то горловой звук,  полный самовосхищения, он наконец соизволил

сообщить:

      - У нас бассейна нет. А у солдат - есть!

     -  Солдаты тебя в свой сад пропустили!  -  восхитилась Магнолия.  Это было

прекрасно: раз пропустили его, значит, пропустят и ее! Вот здорово!

     -  Фига с два они пропустят,  -   с легким презрением сообщил Виктор.  - Я

сам к ним прошел.

     - Сам? - поразилась Магнолия. - Через пахоту? И не остановили?

     -  Ха!  Через  пахоту!  Там  и  пришить могут  -  такие придурки.  Нет,  я

спокойненько вышел через ворота, искупался и спокойненько себе вернулся.

     -  А?..  -  Магнолия удивилась по-настоящему.  -  И тебя пропустили? Через

ворота?

     -  Ага! - гордо объявил Виктор, победительски жмурясь.

     -  Да как же? А меня пропустят?

     -  А вот не знаю,  -   с важным видом пожал плечами Виктор.  -  Как будешь

себя вести...

     Но Магнолия уже не слушала.  Она нетерпеливо отодвинула Виктора с дороги и

вприпрыжку помчалась в направлении ворот - напрямик, через траву и кусты.

     3

     Она  с  ходу  перескочила через  жердочку невысокого заборчика на  полоску

растресканной асфальтовой дорожки,  ведущей от ворот к дому. И здесь перешла на

быстрый шаг. Две полуразрушенные кирпичные тумбы, обозначающие ворота, были уже

совсем близко.

     В  принципе,  подходить к тумбам не возбранялось.  И даже залезать на них.

Правда,  Магнолия всего разок воспользовалась этой шикарной возможностью - да и

то после настойчивых уговоров Виктора.  А вот за воротами -  там уже начиналась

солдатская  территория.   Она  была  четко  обозначена  желто-черными  полосами

шлагбаума,  а  для верности еще и ярко-желтой полосой на асфальте,  как раз под

шлагбаумом.  И  конечно,  здесь,  как  всегда,  дежурили солдаты в  касках и  с

автоматами: один в стеклянной будочке, другой прохаживался вдоль желтой полосы,

перечеркивающей дорогу.

     Проходить  между  кирпичными  тумбами  было  страшновато -  Магнолия  даже

замедлила шаг  и  как можно веселее улыбнулась постовому,  уже увидевшему ее  и

прервавшему свое бесконечное гуляние позади шлагбаума.

     Ей  показалось,  что он  поджидает ее вполне дружелюбно,  но он,  наверно,

просто  опешил от  неожиданности.  Во  всяком случае,  не  успела она  даже  до

половины пройти  расстояние от  ворот  до  шлагбаума,  как  он  пришел в  себя,

суетливым движением сорвал с плеча автомат и заорал, надсаживаясь:

      - Не подходить! Назад!!

     Магнолия остановилась как  вкопанная.  Из  будки выскочил второй -  тоже с

автоматом наперевес. И таким настоем страха, нестерпимого ужаса повеяло от этих

двоих,  такой  судорожной готовностью на  все,  что  Магнолия  не  выдержала  и

заплакала от обиды.

     4

     Она шла,  давясь слезами,  размазывая их по лицу и  спотыкаясь на выбоинах

асфальта. В ее рыданиях была и оторопь перед страхом солдат, и горькая обида на

Виктора с его дурацкими розыгрышами...

     И  когда Виктор догнал,  взял  за  руку,  виновато забормотал что-то,  она

вырвала руку, а слезы из глаз полились еще сильнее.

     -  Ну ладно, ну подожди ты, -  потерянно повторял Виктор.

     Она знала, что он совсем не мог выносить ее слез, и по голосу слышала, как

он мучается.

     -  Ну на вот, возьми, вытрись...

     Он начал совать ей в ладонь свой носовой платок. Она уже хотела оттолкнуть

его руку,  но  вовремя вспомнила,  что свой платок выложила вчера из кармашка -

хотела постирать,  но не постирала и обратно в карман,  конечно, не положила. И

нового из шкафчика не достала.

     "Аккуратист!" - подумала она о Викторе с презрением. И еще: "Чистюля!"

     И  забрала  платок.   Начала  промокать  глаза,  щеки,  подбородок.  Слезы

заканчивались,  всхлипывания были уже не такими сопливыми, и она прислушалась к

бормотанию Виктора.

     - ...конечно,   я  ж  не  успел  досказать...   А  ты  вот  всегда  так  -

недослушаешь, а потом самой только хуже. Ты в другой раз - прежде чем бежать...

     -  На,  забери свой платок.  Шутник еще нашелся,  -   прервала она его.  -

Шутник-самоучка.

     -  Да я же не шутил - вот дуреха! - сказал он обрадованно, забирая платок.

- Я тебе просто дорассказать не успел!

     - Ага.  Дорассказать он не успел.  Ну,  догнал бы,  дорассказал.  Что, сил

догнать не хватило, да?

     -  Ну ладно. Ну извини. Прямо сразу расплакалась. Тоже еще... Тут вся наша

жизнь перевернется - а ты рыдать сразу!

     Виктор оглянулся на  поворот дорожки,  скрывший от  них  зеленым занавесом

листьев ворота и взбудораженных солдат. Пристально посмотрел на другой поворот,

где  поверх деревьев проглядывала темно-красная черепичная крыша  дома,  -   он

явно собирался поведать ей свой очередной секрет.

     В  ожидании  секрета  Магнолия  примостилась на  верхнюю  жердочку ограды,

спиной к разноцветным мальвам. Высоченным - выше человеческого роста.

     Магнолия очень любила их плебейски роскошную красоту, их огромные цветы. И

сейчас,  когда листья мальв вежливо касались ее спины,  осторожно, чуть щекотно

водили сзади по ткани бледно-фиолетовой выцветшей майки,  Магнолия почти совсем

успокоилась.

     На коленку спланировала и  быстро по ней поползла маленькая божья коровка.

И  чего,  в  самом деле,  уж  так обижаться?  Еще на Виктора обижаться!...  Ну,

улетай, глупенькая, расправляй крылышки. А то сейчас дальше по ноге поползешь -

я тебя скину, так и знай. Ушибешься ведь...

     -  Короче! Я нашел, как превращаться в других людей!

     - Вот здорово! Поздравляю, -  буркнула Магнолия, подталкивая божью коровку

к краю коленки.

     -  Да ты глянь сюда!  -  голос у Виктора был и возмущенный, и просительный

одновременно.

     Она подняла голову.

     И было на что посмотреть!  У нее даже закружилась голова:  показалось, что

одним глазом видит Виктора, напряженно ожидающего ее реакции, а другим - на том

же самом месте!  -  одного из поваров. Того, что приходит во вторник, четверг и

субботу.  Повар стоял на том же самом месте,  что и  Виктор,  и  в той же самой

напряженной позе.

     Магнолия охнула и отшатнулась от того, что стояло перед ней. И это едва не

закончилось печально:  еще чуть - и она опрокинулась бы в заросли мальв. Виктор

в самый последний момент поймал ее за руку.  Своей рукой. Но и - одновременно -

рукой того повара:  пухлые бледные пальцы с  черными волосками на костяшках,  с

широким желтым кольцом на безымянном пальце.

     -  Слушай... - сказала Магнолия, невольно отстраняясь от Виктора. И больше

не знала, что и сказать.

     -  Да, -  напряженно сказал Виктор, -  вот видишь!

     -  А как это?  Как ты это делаешь? - поинтересовалась Магнолия, соскакивая

со своего насеста и обходя Виктора вокруг. Спина тоже была двойная.

     - Запросто! - все так же напряженно ответил он - Просто представляю, что я

- это не я, а Васильев.

     -  Какой Васильев? - не поняла Магнолия.

     -  Ну Васильев. Повар наш. Сергей Петрович.

     -  А-а... Я ж не знала, что его так зовут.

     -  Ну,  ты даешь! Он же через день нас кормит. Нам же их всех представляли

- помнишь, когда мы приехали?

     -  Да не помню я ничего!  -  отмахнулась Магнолия. - Как же это ты так его

представляешь?..

     Она  потрогала пальчиком голую загорелую спину -  и  в  то  же  время ясно

видела,  что  трогает  зеленую  форменную рубашку,  которая прикрывает довольно

тучное тело  этого,  как  его  -  Васильева...  Попробовала прикрыть один  глаз

ладошкой - но и другим ясно видела сразу двух разных людей на одном месте.

     -  Только сосредоточиться надо  хорошо.  Так,  чтоб  не  думать ни  о  чем

другом. И представить, что это не ты стоишь - а он, не ты руку поднял, а он.

     -  Но как же тебя пропустили через ворота?  -  вдруг замерла в  недоумении

Магнолия. - Они только еще больше испугаться должны были!

     -  Да в том-то и дело!  Не испугались!  Они видели только одного -  кого я

представил.  Точно  тебе  говорю!  Ты  изображение двойное видишь?  И  меня,  и

Васильева?

     -  Да, конечно.

     -  Ну вот!  И  я  тоже -  когда в  зеркало смотрюсь.  А проходил Юрок -  и

обратился ко мне как к Васильеву. Понимаешь?!

     - Ну?

     -  Что - "ну"? Ты понимаешь, что это значит?

     -  Ну? Он, что, видел только этого, Васильева, а тебя совсем не видел?

     -  Именно!  У  него  не  было  двойного  изображения!  Только  то,  что  я

представил,  и все!  Ты поняла,  какая это вещь?!  Это же маскировка! Идеальная

маскировка!

     -  Так ты прошел мимо постовых, представляя себя нашим поваром?

     -  Да,  да! Вышел за ворота, подошел спокойненько к постовому, сделал вид,

будто достал пропуск вот отсюда - ты же видишь - здесь будто бы карман? Показал

этому барану с автоматом пустую ладонь - и спокойненько пошел дальше! Искупался

в их бассейне голубом и таким же образом вернулся.

     -  Слушай!  -  Магнолия разволновалась - сцепила руки, прижала их к груди,

потом расплела пальцы,  хлопнула в  ладоши и даже засмеялась в предвкушении.  -

Ведь теперь ты сможешь везде гулять? Вот здорово! Ходить повсюду!

     -  Так и ты сможешь.

     -  Я? А я как?

     -  Да так же, как и я. Если я могу - почему ты не можешь?

     И правда. У Магнолии даже перехватило дыхание.

     -  В эту -  в Тамару Максимовну давай,  -  предложил Виктор. - Только так:

ты - это она. И все. И пошли за ворота.

     - Ага.  Я попробую, -  возбужденно блестя глазами, согласилась Магнолия. -

Только ты отвернись, пожалуйста.

     -  Зачем это?

     -  Ну... Отвернись, и все. Мне неудобно.

     -  Па-ажалста!  -  протянул Виктор обиженно и демонстративно развернулся к

ней своей двойной спиной. - Ну, готово?

     -  Подожди. Быстрый какой. Как это, говоришь - представить?

     -  Давай, давай: что ты - это она.

     Магнолия зажмурилась и  в малиновой темноте,  переливающейся разноцветными

вспышками,  попыталась представить Тамару Максимовну Березину -  учительницу по

природоведению.

     Прошло несколько секунд.

     -  Ну что? Можно уже? - нетерпеливо спросил Виктор.

     Магнолия открыла глаза и взглянула на свои руки.

     Руки были как руки -  ее обычные.  Без маникюра,  без плоских, красивенько

изукрашенных часиков -  ничего на них не было от Тамары Максимовны. И на ногах,

и  на  теле -  ни ее восхитительно-серебряного платья с  кружевной прошвой,  ни

туфель-лодочек.

     - Ну? - Виктор обернулся, так и не дождавшись.

     -  "Ну"... Вот тебе и "ну"... - расстроенно сказала Магнолия.

     -  Ну и ничего страшного,  -   сказал Виктор решительно. - Ты, главное, не

начинай сразу реветь.  Наверно,  не настроилась как следует,  не представила во

всех подробностях...

     -  Представила! - возразила Магнолия.

     И  правда,  не хватало опять расплакаться!  Ведь все делала!  Изо всех сил

представляла! А предательская влага уже собиралась под веками.

     -  В этом деле самый трудный - первый момент. Вот именно переход в другого

человека.  А когда уже находишься как бы в его шкуре,  то удерживаться -  легче

легкого. Еще раз пробуй, давай. Или подожди. Посмотри, как я это делаю.

     Он повернул голову,  глядя куда-то вбок,  на мальвы,  как-то по-особенному

облегченно  выдохнул  -  и  стал  обычным,  без  наслоения  изображения  повара

Васильева.

     Потом,  все так же глядя в сторону,  как бы набычился,  напрягся - и опять

появилось двойное изображение.  Но уже не повара,  а Юрка.  Причем изображение,

как и Юрок, было одноруким. И поскольку правый рукав рубашки, как и у Юрка, был

заправлен за  ремень  брюк  (чтоб  не  мешал),  то  рука  Виктора -  загорелая,

мускулисто-бугристая,  с длинной подживающей царапиной на предплечье (это вчера

под ним ветка груши подломилась) - эта рука была отчетливо видна.

     -  Ой-ой, -  забеспокоилась Магнолия - слезы у нее быстро высохли, -  твою

руку видно. Или, думаешь, солдаты ее не увидят?

     -  Надеюсь,   что  нет.   Вообще-то  -   кто  его  знает.  Тут  надо  быть

осторожным...  Но сейчас-то я тебе показывал специально.  Внимательно смотрела?

Видела, как я делал?

     -  Ага, -  Магнолия сосредоточенно кивнула.

     - Давай тогда - начинай. - Виктор расслабился, изображение Юрка исчезло. -

Да не закрывай ты глаза, -  запротестовал он, но, видя, что Магнолия собирается

возразить,  тут же дал задний ход:  -  Ладно,  закрывай,  закрывай.  Делай, как

удобно.

     Магнолия  закрыла  глаза.  Представила тонкую  улыбку  Тамары  Максимовны,

чуть-чуть приоткрывающую зубы,  ее  удлиненно-изогнутые брови,  почти незаметно

подправленные щипчиками...

     Ах да, Виктор говорил, что надо представить, будто я - это она. Вот я иду,

горделиво постукивая каблучками по  асфальту:  я  знаю  -  какая  я,  как  всем

нравлюсь, особенно здесь, в этом запущенном саду...

     Магнолия приоткрыла один глаз,  осмотрела себя - нет, ничего не получается

- никаких изменений.

     -  Ну? - еще более нетерпеливо спросил Виктор.

     -  Ну  не  знаю я,  что  еще делать,  как еще надо представлять!  -  почти

закричала Магнолия.

     Послышался стук каблучков.  Из-за  наружного поворота,  со  стороны солдат

показалась настоящая Тамара Максимовна. Она направлялась на урок.

     Увидев Виктора и Магнолию, она тонко улыбнулась и сказала:

      - Добрый день,  молодые люди.  Прервите,  пожалуйста,  ваши игры.  Я  вас

приглашаю.

     - Добрый день,  -  послушным дуэтом откликнулись молодые люди и в молчании

последовали за ослепительной Тамарой Максимовной.

     5

     Виктор  замыкал  шествие.  На  самом  пороге  учебного кабинета он  догнал

Магнолию и  шепнул ей  на ухо:  "Забудь все,  что мы говорили.  Ничего не было.

Поняла? Все". И впереди нее шагнул в кабинет.

     Магнолия ничего не поняла.  Почему -  забудь? Что-то этакое пришло опять в

Викторову голову - но что?

     Когда  Магнолия садилась за  свой  стол,  она  вопросительно посмотрела на

Виктора. Он ответил тяжелым, угрожающим взглядом.

     Настроение у Магнолии совсем упало.  "Он разочаровался во мне,  -   поняла

она, -  и теперь ругает себя, что поделился своим секретом". Это могло означать

только одно:  больше никакого разговора о  превращениях между  ними  не  будет.

Виктор станет сторониться ее, демонстративно не замечать. И вообще: считать "не

за  свою" -  знаю я  это его выражение.  Вот эта его привычка -  делить всех на

"своих" и "не своих"! Боже мой, какая нелепость, какая тоска...

     -  Уважаемый  Виктор,   у   вас  очень  рассеянный  вид,   -    произнесла

очаровательная Тамара Максимовна подчеркнуто вежливо.

     Магнолия исподлобья взглянула на нее:  Тамара Максимовна стояла,  картинно

опираясь одной рукой - да не рукой, а двумя капризно оттопыренными пальчиками -

на  прозрачную трехгранную указку.  Как на тросточку.  Указка стояла острием на

самом уголке стола - и вряд ли случайно.

     "Ах,  как  она  упивается ролью классной дамы!  -   с  огорчением подумала

Магнолия. - А нас совсем не любит..."

      - Давайте-ка,  друзья  мои,  попробуем  сосредоточиться  на  предмете,  -

великосветски улыбаясь,  продолжила Тамара Максимовна, не меняя изящной позы. -

Скажите,  пожалуйста,  дорогой Виктор,  какая тема разбиралась на прошлом нашем

свидании?  Прошу вас. Подтвердите выбранное вами имя, докажите, что вы всегда и

во  всем  -  настоящий победитель.  Мы  вместе  с  нашей  дорогой Магнолией вас

внимательно слушаем.

     Тамара Максимовна тонко, по-заговорщицки улыбаясь, обернулась к Магнолии -

и дыхание пресеклось в ее груди.

     На нее, тонко улыбаясь, смотрела вторая Тамара Максимовна.

     Несколько  бесконечных  секунд  продолжалась  пауза.  Округлившиеся  глаза

Тамары Максим мовны номер один округлялись все больше и больше, раздвигая густо

накрашенные ресницы.  Лицо  приобретало тот  замечательный оттенок,  который  в

старину  именовали  "интересная  бледность",  а  Тамара  Максимовна  номер  два

продолжала тонко улыбаться - как ни в чем не бывало.

     Виктор,  ощутив  звенящую пустоту,  поднял  угрюмый  взгляд  от  блестящей

поверхности стола и  глянул поначалу на  Тамару Максимовну стоящую -  при  этом

лицо его  приняло недоуменно-глуповатое выражение.  Затем он  перевел взгляд на

Тамару   Максимовну   сидящую   -   и   выражение   его   лица   сменилось   на

радостно-удивленное, а потом и восторженное.

     По истечении нескольких секунд, отводимых обычно в театрах на немые сцены,

Тамара Максимовна №  1,  как-то взвизгнув,  перевела дыхание и  закрыла наконец

глаза.

     Это был не обморок -  она осталась стоять в  своей позе,  о которой теперь

уже никто бы не сказал "изящная", а скорее - "нелепая".

     Но  это  не  было капитуляцией перед столь неожиданной действительностью -

нет,  эта  внешне хрупкая женщина была не  из  тех,  кто капитулирует направо и

налево.

     Это был отдых перед решающей битвой.  Закрыв глаза,  Тамара Максимовна как

бы  давала  действительности  шанс  перестать  выпендриваться  и   вернуться  к

нормальному состоянию -  или  уж  быть готовой к  генеральному сражению с  ней,

Тамарой Максимовной, не на жизнь, а на смерть!

     И,  надо  сказать,  действительность  использовала  свой  последний  шанс.

Инцидент кончился миром:  когда  Тамара  Максимовна,  отдохнув,  открыла глаза,

никакой учительницы № 2 в помещении не было.  За столом,  на своем месте смирно

сидела юная девушка со  странным именем Магнолия и  неприятно-изучающе смотрела

на Тамару Максимовну.

     Был,  правда,  во всей этой истории один нюанс, который остался для Тамары

Максимовны незамеченным:  пока она пребывала с  закрытыми глазами,  Виктор,  не

переставая широко, восторженно улыбаться, постучал слегка согнутым указательным

пальцем правой руки себя по темечку, как бы прося разрешения войти внутрь.

     6

      - Я должна рассказать вам о сегодняшнем инциденте,  произошедшем во время

моего урока,  -   сказала Тамара Максимовна,  беря  под  руку  Юрия Ивановича и

увлекая его в узкий, защищенный от посторонних глаз коридорчик.

     Там  она  остановилась у  ниши,  бывшей  некогда окном,  а  теперь,  после

достройки и некоторой перепланировки дома, заложенной наглухо.

     -  Думаю, это достаточно серьезно. Хотя и выглядит чем-то несерьезным. Тем

более что и  вы сами,  и в других инстанциях (она значительно поглядела на Юрия

Ивановича) меня предупреждали, что с ними, с этими двумя (еще один значительный

взгляд), мелочей быть не может. Они прилежные ученики и схватывают все довольно

быстро  -  с  этой  стороны  у  меня  претензий нет  мы  идем  со  значительным

опережением программы...

     -  Что  же  все-таки произошло?  -  несколько нетерпеливо,  как показалось

Тамаре Максимовне, перебил ее Юрий Иванович.

     - Если у вас нет времени меня выслушать,  мне придется обратиться в другое

место,  -   ровным голосом предупредила Тамара Максимовна. - Я и так достаточно

кратко излагаю ситуацию.

     -  Внимательно слушаю вас,  -  сделав над собой некоторое усилие, произнес

Юрий Иванович.

     -  Так вот,  -   голос Тамары Максимовны стал торжественным,  что не очень

вязалось  с   ее  глубоко  декольтированным  платьем.   -   Сейчас,   на  уроке

природоведения меня пытались загипнотизировать.

     Юрий Иванович несколько остолбенел.  Он  открыл рот,  вроде бы намереваясь

что-то  сказать,  но  замешкался.  И  лишь по  прошествии определенного времени

нашелся.  Задумчиво вытянул губы  трубочкой,  побарабанил пальцами единственной

руки по подоконнику несуществующего окна и уточнил:

      - Пытались загипнотизировать - или загипнотизировали?

     -  Пытались,  -  твердо ответила Тамара Максимовна. - Хотя частично им это

удалось.

     -  Им? - уточнил Юрий Иванович. - Или все-таки действовал кто-то один?

     -  Трудно сказать определенно,  -   вдумчиво произнесла Тамара Максимовна,

еще  более  изгибая свою  изящно выщипанную бровь,  -   но  я  могу  поделиться

некоторыми соображениями...

     А  в это время настоящий Юрий Иванович,  сидя в своей комнате-лаборатории,

изучал новый,  только что полученный журнал "Архив патологии" №  6.  И  как раз

дошел до страницы сто сорок четвертой. И ничего, что он без высшего образования

- зубами грызть будет,  а науку эту освоит!  Они,  деревенские,  все такие, еще

натянут городским шляпу на уши, дай только срок!

     7

     Виктор прямо-таки давился от  смеха,  излагая ее  "некоторые соображения".

Хохотала и Магнолия. Они валялись прямо на солнцепеке среди невысокой кружевной

травы,  по-научному называемой "тысячелистник",  рядом  со  старым  заброшенным

ледником и просто помирали со смеху.

     Ни  Виктор,  ни Магнолия не думали о  том,  что их могут подслушивать,  но

место для  разговора было  выбрано ими  крайне удачное:  здесь действительно не

было установлено подслушивающей аппаратуры.  Как,  впрочем,  и в жердях забора,

отделяющих  шеренги  разноцветных мальв  от  асфальтовой  дорожки.  Безобразие,

конечно,  но  дефицитной подслушивающей аппаратуры было мало,  устанавливали ее

экономно и только в тех местах, которые, по мнению устанавливающих, располагали

к тайной задушевной беседе.

     В  подоконнике  заложенного окна  одна  из  таких  подслушивающих "блошек"

сидела.

     И, пока Виктор с Магнолией хохотали, стенограмма беседы очаровательной, но

при  этом по-хорошему бдительной Тамары Максимовны со  лже-Юрием Ивановичем уже

была размножена в строго оговоренном инструкцией количестве экземпляров,  к ним

была  подколота  информация о  действительном месте  пребывания Юрия  Ивановича

Безродко в  момент беседы,  и  все  это  уже было направлено в  соответствующие

просторные кабинеты. Где и рассматривалось.

     Ввиду явной срочности и важности выявившихся обстоятельств скорых действий

вряд  ли  можно  было  ожидать.   Ведь  такая  сугубая  срочность  и   важность

предполагала и соответствующий уровень вырабатываемых решений,  предпринимаемых

мер.  А  те кабинеты,  до которых в  данный момент добрались листки стенограмм,

хотя  и  были  просторны,  но  не  настолько,  насколько  требовала информация,

содержащаяся в этих проклятых листках.

     8

     Магнолия сидела в траве и массировала пальцами скулы.

     -  0-ох,  аж  мышцы  от  смеха  болят.  Ну,  Тамара Максимовна,  ну  дала!

О-хо-хох!

     И  Магнолия,  раскинув руки,  все еще улыбаясь,  повалилась на  спину,  на

полого поднимающийся холм полупровалившейся крыши ледника.

     Бездумное послеполуденное небо голубым куполом стояло над ней. От неба шло

тепло, как от печки, и вдруг Магнолия подумала, что сейчас- именно сейчас - все

решается.  Или она и  в  дальнейшем будет лежать среди мягкой травы,  глядя без

опаски и  без  особых желаний на  купол небесный,  или  они  с  Виктором сейчас

встанут, притворятся другими людьми, и мимо постовых-автоматчиков проследуют...

     Куда?  Зачем?  Что  такого уж  интересного ждет их  там,  куда они придут?

Магнолия не  знала.  Но  она  знала,  что после того,  как она это сделает,  ей

придется  бояться,   как  всем  вокруг:  ходить,  опасливо  озираясь,  страшась

разоблачений -  играть в эту всеобщую игру во взаимный страх.  И роль ее в этой

игре будет не самой выгодной.  И  неизвестно еще,  чем исполнение этой роли для

нее кончится.

     Ради чего же  она  собирается менять свою прекрасную,  счастливую нынешнюю

жизнь на  тот малопонятный кавардак,  что начнется после прогулки за  шлагбаум?

Она не находила ответа,  и  сердце боязливо сжималось,  а  травинки перед лицом

беспорядочно,  но все как одна отрицательно покачивали кудрявыми, мелкоажурными

листиками - осуждали, осуждали...

     -  Знаешь, а тебе ведь нельзя идти под видом этой расфуфыренной дурочки, -

 сказал Виктор, вдруг поднявшись на локте над травой.

     -  Почему?   -   автоматически   спросила   Магнолия,   еще   не   осознав

спасительности этих слов.

     -  Она ж  ушла уже!  Вышла через ворота.  И  не заходила больше.  Откуда ж

теперь ей здесь взяться? Появишься под ее видом - солдаты поднимут тревогу.

     -  Ну тогда давай я пройду под видом кого-то другого,  -  сказала Магнолия

внешне  спокойно,  но  внутренне  холодея  от  этого  предложения:  вот  она  -

неизбежность!  Безумная,  неотвратимая...  Ведь я  же  не хочу никуда идти!  Не

собираюсь -  и сама же обсуждаю,  как получше сделать то,  чего делать не хочу!

Еще и варианты предлагаю...

     -  Давай, -  согласился Виктор, -  только под видом кого? Учителя отпадают

- они все уже ушли. А больше женщин к нам не приходит.

     -  Значит, под видом мужчины, -  немеющим языком еле выговорила Магнолия.

     -  Да ну, брось, -  махнул рукой Виктор.

     -  А что?

     -  Ты?  Под видом мужчины? Не смеши. Вам ваша порода не позволяет встать с

мужчинами на один уровень.

     Магнолия уже слышала от него подобные заявления.  Это началось после одной

- вполне современной,  надо сказать - книги. Магнолия потом тоже ее прочла. Там

постоянно проводилась мысль, что мужчины обабились, а женщины стали как мужики,

-  а  надо бы им занять каждому свою полочку,  свое отведенное место.  При этом

прямо не говорилось,  но из всего смысла вытекало,  что полочка мужчин все-таки

повыше будет полочки женщин.

     Виктору очень - ну очень! - понравилась эта идея, и он торопился высказать

ее при каждом удобном случае.

     -  Ну и пожалуйста, -  внутренне ликуя, пожала плечами Магнолия.

     Не хватало действительно еще в этого повара превращаться!  Она представила

себе этого неуклюжего,  неповоротливого,  какого-то всегда засаленного,  хотя и

довольно  молодого дяденьку -   как  он  идет,  переваливаясь,  блестя  золотым

кольцом и  золотым зубом,  как садится:  сначала пробуя рукой внизу -  точно ли

есть  там  сиденье,  потом  осторожно подгибая колени  и  медленно помещая свое

мясистое заднее место на какой-нибудь маленький, хлипкий стул. Впрочем, под ним

все стулья кажутся маленькими и хлипкими.

     -  Эй! - сказал Виктор, привставая. Он увидел вдруг, как вокруг Магнолии -

на ней,  в ней -  проступило объемное изображение того самого повара Васильева,

под видом которого он сам хотел выйти за ворота.

     -  Нет, -  Виктор был решителен, -  в Васильева нельзя. Повар, конечно, не

вызывает подозрений -  он целый день ходит туда-сюда через ворота,  но если два

Васильевых одновременно пойдут через ворота, тут даже круглый идиот спохватится

и поднимет тревогу.

     Магнолия  не  возразила.  Она  и  сама  была  ошеломлена  своим  внезапным

превращением.

     -  Тогда -  кого же взять?  -  продолжал рассуждать вслух Виктор.  - Может

быть, Железко? А?

     -  Это еще кто?

     -  Ну как!  Это уборщик,  который сейчас в доме убирает. Железко, Коля. Да

вот мы его сейчас видели - когда после обеда выходили!

     -  А,  этот, -  вяло припомнила Магнолия. Ею все больше овладевала апатия.

Равнодушная скука перед неизбежным. Раз не избежать - чего волноваться, тратить

себя на рассуждения. Под чьим видом надо, под тем и пойду...

     Она   припомнила   шаркающую   походку,   неухоженно   топорщащуюся  форму

болотно-зеленого  цвета,   жалкий,  вечно  виноватый  взгляд.  "Бедный  парень,

несладко ему приходится", -  непонятно почему вдруг подумала она.

     -  О! - несколько даже удивленно сказал Виктор. - Ты уже готова!

     Он  деловито поднялся на  ноги,  оценивающе оглядел ее  с  головы до  ног,

кивнул согласно и солидно резюмировал:

      - Ну, нормально, нормально. Отряхнул шорты, свою голую загорелую спину от

сухих травинок, горячих крошек земли, сказал: 

      - Ладно, пошли, раз ты готова. До ужина надо успеть вернуться.

     "Уже идти?" -  внутренне съежившись, подумала Магнолия, но вслух ничего не

произнесла.  Только поднялась,  тоже отряхиваясь,  провела рукой по  волосам да

сняла мимоходом у Виктора со спины, между лопаток, куда он не достал, прилипший

обрывок полуистлевшего прошлогоднего листика.

     Виктор вместо благодарности передернул раздраженно плечами:

      - Не мешай. - Он уже погружался в образ повара Васильева.

     9

     У шлагбаума дежурили новые солдаты -  не те, что утром. Да и они, наверно,

скоро должны были сменяться:

     Виктор  с  Магнолией  одинаковыми суетливыми движениями предъявили ладони.

Солдат,  что  до  этого  прохаживался вдоль  желтой полосы,  внимательно ладони

осмотрел ("Интересно,  что  он  видит?"  -  подумала Магнолия).  Второй солдат,

сидящий в будке,  пошире отодвинул стекло и,  привстав со своего места,  весело

закричал:

      - Привет, Серега! Не забыл? Сегодня вечером. А ты, Железка, куда?

     Магнолия ответила так запросто, будто придумала этот ответ заранее:

      - Плохо себя чувствую. К врачу иду. Живот болит.

     -  Ну, иди, иди, -  неприятно ухмыльнувшись, одобрил солдат из будки и сел

на место, очень довольный собой.

     Деревянно глядя вперед, Виктор и Магнолия зашагали дальше.

     Метров  через  пятнадцать дорога круто  повернула направо,  вдоль  плотной

стены зелени -  то ли лесополосы, то ли еще одного сада, -  и шлагбаум с будкой

скрылся из виду.

     Только тогда нарушители пропускного режима вздохнули облегченно.

     -  Молодец, -  сказал Виктор. - Ловко ты выкрутилась. Молодец!

     Он,  видно,  хотел  добавит,  еще  что-то  одобрительное,  но  сдержался -

посчитал чрезмерным. Магнолия помалкивала. Ей стало интересно.

     Так, в молчании, они протопали в пыльной тени по обочине дороги еще метров

пятьдесят - маленький отряд неизвестного назначения.

     Командиром отряда  чувствовал себя,  конечно,  Виктор.  Ему  не  терпелось

начать командовать, и он для затравки выдал следующую инструкцию:

      - Мы свернем вон там,  где столб с голубым кругом,  -  во-он, видишь? Там

от этой дороги отходит другая, которая поворачивает к домам солдат...

     -  А эта, наша дорога, куда идет? - полюбопытствовала Магнолия.

     -  Не знаю, -  отмахнулся Виктор, -  мы же идем к солдатам? Ну вот и идем.

Сразу  после  поворота будут  такие  большие  закрытые ворота.  Ты  не  обращай

внимания -  там рядом открывается железная калитка. И такая же, как перед нашим

шлагбаумом,  будка стеклянная. Мы там тоже предъявим свои пропуска и... Слушай,

-  вдруг встрепенулся он,  -  а как мы друг к другу обращаться должны, помнишь?

Ты мне что будешь говорить? Сергей! А я тебе: Коля. Коля, ты понял меня?

     Магнолия кивнула:

      - Поняла.

     -  Да ты че!  -  обиделся Виктор.  - Только ж договорились! Надо говорить:

"Понял". "Я понял". Ты ведь теперь мужского рода.

     Помолчал и, покровительственно усмехнувшись, добавил:

      - Магнолий ты наш.

     Магнолия тоже усмехнулась, а Виктор сказал:

      - Ты  вот  скажи,  давно хотел узнать -  где  ты  себе имя такое дурацкое

откопала?

     - Почему дурацкое?  - удивилась Магнолия. - Это название красивого цветка.

Мне понравилось. Не знаю даже почему. Хорошо звучит, по-моему...

     -  Ничего себе хорошо:  Магнолия Харбор.  К  этому имечку да еще и фамилию

такую. Харбор-то откуда взялось?

     -  Тебе,  правда,  не нравится? Харбор - это что-то историческое. Не помню

даже. Но мне казалось - очень неплохо. Сразу как-то так придумалось...

     -  Тоже мне, придумщица. Проще надо быть, проще. У меня вот - что имя, что

фамилия - никто не обратит внимания. Виктор Иванов, все!

     -  А почему надо,  чтоб никто не обратил внимания?  -  недоуменно спросила

Магнолия. Виктор даже рассердился:

     -  "Почему-почему"!   На  всякий  случай,  вот  почему.  А  теперь  -  ша!

Поворачиваем к воротам. Еще раз: ты - Коля, я - Сергей.

     10

     Это случилось как-то неожиданно и нелепо.

     Только  прошли  через  железную калитку,  украшенную выпуклой ярко-красной

металлической звездой, Магнолия едва успела глянуть по сторонам: удивилась, что

здесь,  у  солдат,  сад хоть и  такой же старый,  как вокруг дома,  но вовсе не

заросший.  Наоборот -  так прополот,  что ни  единой травинки не  осталось,  ни

единого кустика лишнего:  только старые, полумертвые яблони и серая, измученная

в  бесплодии  земля.  Одним  словом  -  запустение официоза.  И  посреди  этого

странного сада,  между тоскливых яблонь, приодетых в неуместно-кокетливые белые

известковые манжеты,  -  безжизненно-чистая асфальтовая дорога, уходящая вдаль,

к  шеренгам  одинаковых  коттеджей  барачного  вида,  -   их  коричневый  строй

проглядывал сквозь жидкую зелень деревьев...

     И тут вдруг Виктор зашипел на нее, аж заклокотал страшным шепотом:

      - Дура - с ума сошла! Ты че! Немедленно - сейчас же!

     Она непонимающе уставилась на него, потом глянула на себя и охнула. Второе

изображение исчезло!  Боже мой!  Она стояла на  солдатской территории,  посреди

пустой дороги -  совершенно открыто...  Появись сейчас кто-нибудь из  солдат со

стороны коттеджей или из железной калитки - он, конечно, сразу же увидел бы ее!

Боже мой!! Нужно было что-то срочно делать. Она лихорадочно пыталась припомнить

внешность солдата, под видом которого пробралась сюда, -  нет, не получается...

Нужно бы успокоиться, спрятаться где-то...

     Но, какой кошмар, -  она оглянулась, -  здесь негде спрятаться!

     Виктор схватил ее за руку, резко потянул за собой - вбок и назад.

     Они побежали по краю дорожки, к воротам. Это еще куда? Он с ума сошел!

     Но от ворот -  вправо и влево -  ровной стеной расходилась полоса высоких,

густых кустов.

     Как же она их сразу не заметила?  Действительно,  единственное место,  где

можно спрятаться в этом чудовищном саду...

     "Но  ведь  по  периметру  сада  дежурят  постовые  солдаты!"  -  панически

вспомнила Магнолия.

     Они с Виктором юркнули в кусты -  вернее,  вломились с чудовищным хрустом,

втиснулись, пробрались поглубже и, наконец, замерли, прислушиваясь...

     Погони вроде не было. Постовых в кустах - тоже.

     -  Идиотка! Ты с ума сошла? - горячим шепотом закричал Виктор прямо в ухо.

- Что за шутки еще такие?! Быстро делай вид, что ты - Железко! Быстро!

     -  Сейчас,  -   испуганно кивая, Магнолия зажмурилась и снова изо всех сил

представила этого Железко.

     Открыла глаза, глянула - нет, ничего не изменилось.

     -  Та-ак... - зловеще прошептал Виктор. - Влипли.

     -  Получится,  получится,  -   торопливо сказала Магнолия, пытаясь придать

голосу хоть какую-нибудь уверенность. - Я только посижу немножко, успокоюсь...

     Виктор  горько поджал губы  и  отвернулся.  Он  на  всякий случай все  еще

сохранял изображение повара Васильева,  хотя здесь,  в  кустах,  в этом особого

смысла не было.

     Наверно,   опять  клял  себя,   что  связался  с  девчонкой.   У  девчонки

(естественно!)  ничего  толком  не  получается.  И  сиди  теперь вот  тут,  жди

неизвестно чего...

     Он  и  сидел,  всем  своим двойным видом напоминая обиженно нахохлившегося

воробья.  Магнолии опять,  как всегда, когда он дулся на нее, стало и смешно, и

жалко этого молодого воробьишку.

     -  Ви-иктор, -  тихонько позвала она. - Ну не переживай так. Ну?..

     -  А  я и не переживаю,  -   процедил он презрительно и совсем отвернулся,

протирая глаза.  -  Мне-то  что!  Я-то могу в  любой момент встать и  уйти куда

угодно. Это тебе здесь сидеть, прятаться.

     -  Слушай,  а действительно!  - обрадованно воскликнула Магнолия и тут же,

увидя его испуганно вытаращенные глаза, зажала себе рот двумя руками.

     -  Правда,  давай,  -   продолжила она шепотом,  -   ты иди пока.  Походи,

разведай.  А я тут буду пробовать опять и опять... Если получится - я сама тебя

разыщу.  Если нет -  ты,  как все разведаешь,  придешь сюда.  Ладно?  Иди пока.

Только выходи осторожно, чтоб не засекли.

     Угрюмые морщины на переносице Виктора разгладились.  После некоторой паузы

он согласился:

      - Ладно...  - И уже как бы от себя резюмировал: - В общем, сделаем так: я

пойду на разведку, ты - дожидайся. Без меня ничего не предпринимай. Все.,

     Магнолия не сдержалась - улыбка так и поплыла по лицу. Что бы ни случилось

- командовать парадом будет он!

     -  Да,  да.  -  Она торжественно покивала головой,  и,  удовлетворенный ее

послушанием,   Виктор,   осторожно  пригибаясь,   полез  из  кустов  в  сторону

асфальтированной аллеи.

     Магнолия, раздвинув листья, следила, как он, опасливо озираясь, выбирается

на асфальт,  поправляет свой белобрысый чуб и,  подражая грузной походке повара

Васильева, бредет в сторону коттеджей-бараков.

     А сама она на корточках двинулась в сторону наружной дороги.  Просто так -

разведать обстановку.  Но уже через несколько шагов наткнулась на непреодолимую

преграду -  высокую мелкоячеистую металлическую сетку. Сетка вся была заплетена

плющом и  ни  со  стороны сада,  ни со стороны дороги особенно не выделялась на

фоне зелени.

     "Хотя о чем-то подобном можно было бы и раньше догадаться, -  укорила себя

Магнолия, -  если, конечно, своевременно головой думать".

     11

     Ох, не просто было Виктору нырнуть незамеченным в кустарник.

     Магнолия из  своего убежища видела,  как он несколько раз подходил почти к

самым воротам,  но каждый раз не дойдя останавливался и  как бы в  задумчивости

поворачивал обратно.  Она никого не видела,  но,  наверно,  видел он - вдалеке,

среди  коттеджей.  Магнолия начала  даже  нервничать.  А  вдруг  сейчас  ворота

откроются и проедет очередная машина? Куда тогда бедному Виктору деваться?

     И,  кроме того,  предвечернее солнце, прорываясь через реденькую яблоневую

листву,  время от  времени ярко вспыхивало на Викторе,  радужным переливающимся

ореолом обводило объемное изображение повара вокруг его голых плеч.

     "Неужто ж  никто-никто  не  видит этого сияния?"  -  волновалась Магнолия,

надеясь в то же время, что никто.

     Наконец Виктор улучил-таки момент,  юркнул в кусты и через некоторое время

оказался рядом с  ней,  весь исполосованный широкими белыми и  тонкими красными

царапинами.

     -  Слушай,  -  радостно сказал он. - Тут у них такая спортплощадка - ты не

представляешь! И брусья, и турники, и кольца - даже батут! Я напрыгался - во! -

он гордо провел ребром ладони по шее.  -  А сейчас -  знаешь на чем катался? На

таком монорельсе:  берешься за  такую железную палку,  -   он сжал перед грудью

кулаки, как бы хватаясь за что-то, -  а она подвешена на канате к колесику. Это

колесико катится  по  такой  извилистой наклонной рельсе,  а  ты  внизу  только

ножками болтаешь. Ощущение - во! - и он оттопырил большой палец правой руки.

     Магнолии было и смешно, и грустно. Сходил на разведку.

     - Представляю,  как  все  солдаты там  веселились:  повар Васильев наконец

решил заняться спортом. Слушай, а как же бассейн?

     -  Та-а, бассейн тот... Я заглянул - там плавают. Я и не стал заходить.

     -  А утром - плавал?

     -  Утром - конечно. Там тогда никого не было.

     -  А разве ты умеешь плавать? Произошла заминка. Виктор потер подбородок и

объяснил, тщательно подбирая слова:

      - Там...  в самом бассейне -  как бы еще бассейн.  Неглубокий -  во...  -

показал рукой чуть выше пояса.  Так я там...  ну не совсем плавал...  Ну, так -

отталкивался ногами от дна и как бы плыл...

     -  А  я  знаешь что  поняла?  -  перебила его  Магнолия.  -  Солдаты здесь

специально из-за нас.  Они нас охраняют. Себя они совсем не охраняют. Сколько я

здесь просидела -  ни один постовой не прошел.  Ни снаружи,  ни изнутри... Да и

пройти б не смог - здесь кусты, там - рыхлая земля. Понял? Они не нас боятся, а

за нас. Что, в самом деле, им от нас охранять: бассейн, батут?

     -  Ну  не  скажи,  -   глубокомысленно наморщил лоб Виктор.  -  У  них там

казармы - ну, эти домики деревянные, -  так есть такие, что не зайдешь. Часовые

у  порога стоят.  Особенно во-он с того края.  Прямо несколько таких охраняемых

казарм стоит. Что уж там они такое держат, не знаю, но охраняют...

     -  Значит,  так, -  сказала Магнолия. Она уже все продумала, пока сидела и

ждала Виктора.

     Ты сейчас иди к нам.  Домой.  Чтобы Юрок не начал нас искать.  Спросит про

меня - скажи, что мы с тобой поссорились.

     -  Чего-чего? - удивился Виктор.

     -  Да.  Поссорились.  И я ушла в свою комнату. Закрылась и сказала, что на

ужин не пойду.  И что я не хочу с вами -  с вами обоими -  разговаривать. Пусть

Юрок не думает,  что я куда-нибудь делась. Просто, мол, сидит в своей комнате и

не разговаривает ни с кем.

     -  Ага.  С  тебя  станется,  -   довольно  улыбаясь,  сказал  Виктор.  Ему

понравилось, как Магнолия придумала.

     -  А  я  побуду  здесь  до  темноты.  И  по  темноте уже  попытаюсь как-то

выбраться,

      - Как же ты выберешься? Что-то я не понял ничего!

     -  Выберусь.  По  темноте выбраться-то  как раз будет,  наверно,  довольно

просто.  Сетка ведь не охраняется.  Перелезу!  А вот как к нам попасть? Даже не

знаю. Там же и постовые, и прожектора всю ночь. Надо будет что-то придумать.

     -  Нет,  -   сказал Виктор твердо.  -  Придумывать - так сейчас. И пока не

придумаем - не уйду.

     -  Но  тебе  ведь  нельзя  долго  задерживаться,  -   с  сомнением сказала

Магнолия.

     -  Юрок заметит? - хмыкнул Виктор.

     -  Не только.  Этот Васильев -  он же вечером уходит.  Уйдет -  тебя тогда

могут  не  пустить.  У  шлагбаума  остановят,  скажут:  все,  смена  кончилась,

разворачивайся.

     - И все равно, -  Виктор насупился. - Надо придумывать. Просто надо скорее

придумывать.

     Они замолчали, исчерпав аргументы. Время уходило безвозвратно.

     -  Знаешь что,  -   наконец сказала Магнолия,  -   я  думаю,  ночью  я  по

обстановке сориентируюсь и что-нибудь соображу...

     -  Ну вот,  сбила с мысли,  -   пожаловался Виктор.  -  Я уже почти что-то

придумал.  Что-то связанное с тракторами,  которые ночью перепахивают полосу...

Нет,  вру!  Про трактора -  это я сначала думал.  А потом. Вот, значит, слушай.

После ужина я уйду в свою комнату,  выберусь через окно и буду ждать тебя возле

терновника. Там как раз граница двух постов.

     Магнолия очень ясно представила это  место -  терновый куст разросся там в

целую низенькую рощицу. Совершенно непролазную. По внешнему виду это напоминало

зеленый холм. Или стог сена.

     -  Ну, выйдешь ты к нему - и что?

     -  Не перебивай.  Ты слушай.  Твое дело -  слушать.  Как выйду,  так сразу

залягу. А ты, когда подберешься с внешней стороны примерно к этому месту... Да!

Ты только иди туда не по дороге,  а  сбоку,  -   там есть такая ложбинка на той

стороне,  -   может, по ней тебе и проползти кое-где придется... Так вот, когда

доберешься -  заляжешь напротив терновника и крикнешь -  ну какой-нибудь ночной

птицей. Ты ж знаешь какую-нибудь птицу?

     - Не  знаю  я  никаких птиц.  Тоже мне  -  знатока птиц нашел.  И  кричать

по-птичьи не умею. Может, лучше залаять?

     -  Хорошо, лай. А я, как твой лай услышу...

     -  Нет, лучше я мяукну. Мяуканье у меня вообще отлично получается.

     -  Да  хоть  хрюкай!  Только давай  сразу договоримся:  хрюкать будешь или

кукарекать?

     -  Ладно уж, остряк. Мяукну.

     -  Ну,  мяукай.  А я,  как услышу твое мяуканье,  быстро перейду на другой

участок, к соседнему постовому - поняла? Там устрою такой ма-аленький, но очень

большой шум.  Постовые сбегутся на  этот  шум  -  а  место  напротив терновника

останется бесконтрольным! Ты в два прыжка пересекаешь пахоту - и все: дома!

     Магнолия кивнула,  с восхищением глядя на Виктора. Пожалуйста - чуть ли не

в   минуту  -   такой  грандиозный  план!   Хотя  скорее  всего  -   совершенно

невыполнимый...

     -  А следы останутся? На пахоте.

     -  Ну и пусть.  Кто-то проник к нам в сад - пусть ищут. Ты-то при чем? Они

ведь будут кого-то  лишнего искать -  а  у  нас  все  дома!  Поняла?  Ничего не

перепутаешь?

     -  Нет, что ты! - радостно улыбаясь, заверила Магнолия.

     Вот  ведь -  два часа сидела,  выдумывала -  ничего выдумать не  могла!  А

Виктор пришел - раз, и готово!

     -  Так,   повторим  для   лучшего   закрепления  материала.   Значит,   ты

подобралась, залегла напротив терновника...

     12

     Магнолия привыкла, что сумерки пролетают в одно мгновение. К вечеру, когда

становилось не так жарко,  они с Виктором обычно играли в футбол.  Задняя стена

дома была глухая -  без окон,  и к тому же - без плюща. Виктор разметил ворота,

она в них становилась, а он бил. Потом наоборот.

     И  всегда им мешала темнота.  Только разыграются -  а мяча уже и не видно.

Нужно идти ужинать, а потом и спать.

     Зато сейчас,  когда Магнолия, ожидая темноты, сидела в кустах, под ленивым

шелестом плюща, сумерки тянулись ну просто бесконечно... Солнце бог знает когда

скрылось за  горизонтом,  а  вокруг,  если  приглядеться,  все  еще  ясно видны

деревья.   Их   белые   стволы  -   как   строго  поднятые  гигантские  пальцы,

предупреждают: ни-ни, выходить из укрытия опасно!

     Все мы в плену стереотипов.  А почему,  собственно,  опасно?  Надо пойти к

солдатам,  к их начальникам -  есть же у них какие-то начальники?  - и сказать,

что вы уж, извините, но я, несмотря на вашу охрану, выбралась из сада, а теперь

мне надоело и я хочу вернуться.

     И  вообще.  Сказать,  чтоб не  боялись они так за  нас!  Ничего с  нами не

станется.  Не нужна такая охрана.  И шлагбаумов не надо,  и автоматов. Да пусть

запросто приходят в  гости!  И  мы к ним будем в гости ходить.  Вон как Виктору

нравится их спортплощадка -  будем вместе в  футбол играть,  на батуте прыгать.

Виктор плавать научится.

     Какое простое и правильное решение!  Как только она приняла его, все стало

просто и правильно.

     Уже  ничего  не  опасаясь,  она  распрямилась во  весь  рост,  со  сладким

удовольствием потянулась.  Раздвинула кусты  и  напрямик,  через пахоту,  пошла

между  сонными,  почти  безлистными  яблонями.  К  казармам,  к  проглядывающим

электрическим огням.

     Нет, все-таки это здорово, когда заканчиваются сомнения!

     Темный  бок  казармы  надвинулся  неожиданно.  Это,  наверно,  была  жилая

казарма.  Магнолия заглянула за угол -  освещенная дверь была открыта,  и  в ее

желтом свете,  лежащем на пороге и на асфальте ярким прямоугольником, топталось

несколько солдат.

     Магнолия не хотела с ними объясняться - она искала их начальников.

     Пройдя неосвещенной, безлюдной стороной казармы, она едва не наткнулась на

еще одну группу солдат.

     Эти солдаты сидели в  темноте и  почти не были видны -  только красноватые

дымные огоньки выдавали место их расположения. Это была беседка-курилка.

     -  А че,  если вот так не знать,  то она - бабец неплохой, -  выдохнув дым

очередной затяжки,  задумчиво сказал один из солдат.  - Все, можно сказать, при

ней... Приехала - писюшка-писюшкой, подержаться не за что. А тепе-ерь!

     -  Ох и тянет ее небось этот,  молодой,  -   мечтательно произнес голос из

глубины беседки. - Как ни глянешь - они из кустов вылазят. Довольные!

     -  Не-е,  ее тянет тот,  однорукий -  он у них за пахана,  -   авторитетно

заявил еще один голос.

     -  Да они небось оба ее и тянут, -  произнес мечтательный.

     -  Говорю тебе - однорукий, -  лениво упорствовал авторитетный голос.

     -  А молодой что ж, думаешь, смотрит на это просто так - и все?

     -  А он Железку тянет,  -  высказал после очередной затяжки гипотезу самый

первый голос. Все довольно рассмеялись.

     -  Ладно, -  резюмировал все тот же голос. - Нам их расклады - по ветру! -

Сигарета, шипя, погасла, нырнув в какую-то жестянку. - Пошел я, наверно, спать.

     -  Да чего, ребята, еще отбоя не было, -  запротестовал мечтательный.

     -  Хочешь -  сиди.  А  мне  в  два часа подыматься,  а  с  трех гулять под

звездочками в обнимку с дружком-автоматом, -  объяснил первый голос.

     Все  задвигались  -   гасили  окурки,   поднимались.  Стуча  каблуками  по

деревянному полу, повалили из беседки.

     Мечтательный, пару раз торопливо затянувшись, выскочил последним.

     Магнолия  еще  некоторое время  прислушивалась к  их  удаляющимся голосам,

затем осторожно пошла дальше.

     Она  не  раз  слышала от  солдат всякие такие разговоры.  И  они  ей  были

неприятны,  хотя главного,  о чем шла речь,  она для себя так и не уяснила. Это

главное  обозначалось в  солдатских  разговорах  самыми  разными  словами.  Она

советовалась с Виктором,  но он тоже этого не знал.  Юрок,  конечно,  знал,  но

отвечать не стал. Буркнул только, что, мол, сами узнаете, когда биологию будете

проходить. И угрюмо посоветовал никого до тех пор не расспрашивать.

     А  Магнолия потом специально проглядела в библиотеке учебник биологии -  и

ничего подобного не нашла.  Ни одного словечка из солдатских, любимых... Может,

это будет в устных объяснениях?

     Теперь она продвигалась почти в полной темноте,  ступая очень осторожно. К

счастью,  под ногами все время была ровная асфальтовая дорожка. Это с задней-то

стороны казармы!  "А у  нас,  -   с  недоумением и обидой подумала Магнолия,  -

всего одна асфальтовая дорожка -  и  та  уже порастресканная и  пораскрошенная.

Даже травка пробивается в щелях!"

     Из-за  края казармы на  дорожку падал яркий свет.  Несколько шагов до него

Магнолия прошла медленно-медленно и, дойдя, чуть выглянула из-за угла.

     Впереди была необычная казарма.  Наверно,  Виктор говорил о ней - перед ее

дверью стоял часовой,  а все пространство между ней и той казармой,  за которой

пряталась Магнолия, было залито пустым ровным светом люминесцентных ламп.

     Послышались шаги  -  со  стороны центральной аллеи  по  освещенной дорожке

шагал довольно высокий сутулый военный.  В фуражке.  Наверно, это и был один из

тех солдатских начальников, с которым она хотела поговорить и все объяснить.

     Шагал этот военный так забавно:  туловище наклонено вперед, и наклон будто

торопит его размашистые шаги.  И  голова наклонена -  он как бы ныряет вперед с

каждым  шагом.  Интересно было  б  попробовать повторить его  манеру двигаться.

Правда, для этого, наверно, надо иметь и его самоуверенно-неприятное лицо.

     Не глянув на часового,  начальник в фуражке проследовал внутрь казармы - и

вдруг Магнолия решилась догнать его и все изложить.  Некоторые опасения вызывал

часовой -  он  мог  не  пустить,  хуже того -  мог испугаться,  поднять панику.

Сбегутся другие солдаты,  а  Магнолии так  не  хотелось давать объяснения перед

всеми...

     Но  часовой пропустил беспрепятственно.  Правда,  вид у  него при этом был

несколько обалделый,  и,  зайдя в  казарму,  она  поняла,  почему он,  бедняга,

обалдел.  Сразу за  дверью был небольшой коридорчик,  на стене которого,  прямо

напротив входа,  висело высокое прямоугольное зеркало. Магнолия еле различила в

этом зеркале себя -  на  ней  была внешность только что  прошедшего солдатского

начальника.

     Его гулко стукающие шаги еще доносились из левого ответвления коридорчика.

Потом хлопнула дверь, и стало очень тихо.

     Магнолия остановилась в задумчивости. Если она опять может принимать образ

кого угодно, то теперь вернуться домой ничего не стоит. Ни с какими солдатскими

начальниками разговаривать не надо.  Конечно! Но раз уж она все равно здесь, то

посмотрит вокруг немножко - чуть-чуть, а потом - домой!

     И тяжелой, ныряющей походкой самоуверенного военного она зашагала в правое

ответвление коридорчика.

     13

     Недрогнувшей рукой -  будто в  тысячный раз -  Магнолия распахнула дверь и

оказалась в прохладном, довольно многолюдном помещении.

     Вдоль стен непрерывным рядом громоздились какие-то приборы. Они помигивали

малюсенькими лампочками и  разнообразными экранами,  негромко жужжали,  гудели,

временами подвывали.  Лицом к  приборам -  спиной или боком к вошедшей Магнолии

сидело больше десятка солдат.  Все они были очень заняты,  никто даже головы не

повернул на  мягко  захлопнувшуюся дверь.  Только солдат,  сидевший отдельно за

приставным столиком, вскочил, напряженно вытянулся и отрапортовал:

      - Господин подполковник,  разрешите доложить!  Из  сектора  четыре  новой

информации не поступало, наблюдение продолжается!

     Магнолия не слушала.  В совершенном изумлении она смотрела на экраны - там

ясно,  как днем,  был виден сад.  Их сад!  Вот же он - тот терновый куст, около

которого Виктор  наметил прорыв,  вот  и  дорога,  по  которой она  должна была

подойти.  Съемки велись,  видимо,  из-за той стены зелени, о которой она думала

как о лесополосе.

     Вот на  одном из  экранов мелькнул Виктор -  его лицо крупным планом среди

деревьев. Он шел не опасаясь, предполагая, что отлично защищен темнотой. Вот он

дошел до края терновника,  огляделся, сильно прищуриваясь. Потрогал рукой место

в траве, сел. Устраивается поудобнее...

     Дверь  позади Магнолии опять хлопнула.  Стоящий рядом солдат вытянулся еще

напряженнее.

     Магнолия мельком  оглянулась.  Какой-то  военный махнул  солдату (тот,  не

начав рапортовать,  смолк) и вполголоса обратился к Магнолии,  кивнув на экран,

где белело Викторово лицо:

      - Теперь нет сомнений!  Они затеяли что-то  серьезное.  Девка эта исчезла

уже  почти  шесть  часов  назад,  теперь  и  Виктор,  похоже,  собирается  лыжи

навострить. В своей комнате она так и не появлялась?

     Вопрос был адресован солдату, стоявшему все так же навытяжку.

     -  Никак нет! - отрапортовал солдат. - Тишина!

     -  Во-во!  Один  только Безродко и  поверил в  эту  чушь.  Журнальчики все

почитывает, благодушествует... Ошиблись мы в Юрии Ивановиче, крупно ошиблись!

     -  Разрешите доложить!  -  вмешался солдат (а  может,  он  и  не  солдатом

назывался -  Магнолия как-то  слышала,  что  у  военных очень  много  званий  -

например, есть звание "генерал").

     -  Давай, -  согласился вошедший.

     -  Безродко звонил по телефону Иевлеву, просил срочно приехать. Причины не

назвал, настаивал на срочности.

     -  Ого!  -  вошедший был неприятно удивлен. - Так, значит? Выходит, Степан

Сергеевич,  мы ошиблись в  этой рыжей морде еще больше,  чем я  думал.  Или его

Иевлев перевербовал? А может, это все вообще их рук дело?

     И обратился к солдату:

      - Немедленно подбери все беседы медицины нашей за последние две недели. И

- опять к Магнолии:

      - Вряд ли,  конечно,  что найдется -  я полагаю,  в комнатах они на такие

темы не беседовали, но вдруг да проговорились? Как полагаешь, Степан Сергеевич?

     -  Вряд  ли,  -   облизнув пересохшие губы,  отозвалась Магнолия.  Она  не

понимала,  что происходит.  При солдатских разговорах ей  бывало неприятно,  но

сейчас ей было мерзко, пакостно - до тошноты.

     Этого не могло быть.  Просто не могло! Эти разговоры, эти экраны - это был

бред!  Бред преследования.  Вот он  -  эпицентр страха,  -   подумала Магнолия.

Именно  отсюда,   от   этих  аккуратных,   дисциплинированных  военных,   страх

расползается во  все стороны,  запугивая и  постовых,  и  поваров,  и  Юрка,  и

Доктора, -  ведь Иевлев - это, наверно, Доктор?

     -  Ладно,  -   вошедший похлопал себя по карманам,  что-то вытащил - может

быть,  пачку сигарет?  Магнолия не  разглядела.  Ей  противно было разглядывать

этого человека.  Он был гадкий человек.  Никогда ей,  в отличие от Виктора,  не

хотелось  рассматривать  гадкое,   уродливое.   Полураздавленный  червяк,   или

оторванный,  извивающийся хвост  ящерицы,  или  красочные  гангренозные раны  в

учебниках Юрка, как и этот человек, сладостно источающий страх, -  все это было

ну просто физически невыносимо!

     -  Ладно.  Ждем еще,  -   вошедший взглянул на часы,  -  сорок минут. Если

девка не найдется - ничего не поделаешь - объявляем тревогу.

     Он  лениво повернулся и  вразвалочку вышел.  А  Магнолия осталась стоять в

этой  невероятно темной  ярко  освещенной комнате,  безлюдной,  хотя  и  битком

набитой Исполняющими Приказы - одинокая, тошнотно-оглушенная...

     14

     На  свежем воздухе,  среди  теплых,  темных,  наивно растопыренных во  все

стороны  яблоневых  ветвей,  уничтожая,  рассеивая изображение некоего  Степана

Сергеевича,   одного  из   организаторов  всеобщего  страха,   она  чувствовала

мстительное, постыдное удовольствие.

     Все  -  никаких  изображений военных!  Никаких  фуражек и  касок!  Хватит!

Правда,  тогда закрыт путь  через ворота...  Ну  и  плевать.  Полезем,  значит,

напрямик.  Не особенно выбирая дорогу, только отводя кое-как яблоневые ветки от

лица, она зашагала в сторону забора.

     Влезть  на   сетку  оказалось  невероятно  трудно.   Сандалии  она   сразу

перебросила на ту сторону,  а  потом подтягивалась на руках,  вставляя пальцы в

ячейки сетки.  Пальцы ног -  особенно большие пальцы -  мучительно застревали в

переплетении проволоки, и она старалась не особенно опираться на ноги. Но время

от времени это делать все-таки приходилось,  чтоб хоть немного дать передохнуть

рукам -  уж  очень больно проволока резала пальцы рук -  до  костей.  Taк,  что

казалось:  еще чуть-чуть -  и  ладони останутся здесь,  а  пальцы упадут с  той

стороны, рядом с сандалетами.

     Сетка прогибалась под ее тяжестью несильно -  Магнолия выбрала место рядом

со столбом.  Но наверху,  когда пришлось перебрасывать сначала ноги,  а потом и

все тело на внешнюю сторону, Магнолия сильно поцарапалась о торчащие как попало

проволочные штыри.  Глаза,  не привыкшие к свету звезд, различили внизу черную,

слегка шевелящуюся -  как  бы  мягкую и  единую -  массу кустарника.  Усталость

подсказала самый простой способ: сигануть вниз, а там - будь что будет...

     Было -  что было.  Когда она выкарабкалась из кустов,  то казалось - горит

все тело,  исполосованное и  исхлестанное,  а во рту было солоновато от крови с

разбитой губы.

     Но  все  это  -  к  лучшему.  Физическая  боль  оттеснила,  сняла  прежнее

мучительное  ощущение  нечистоплотности происходящего.  Осталась  просто  ночь,

теплое касание ветерка, похрустывание камешков под подошвами...

     Магнолия,  как и  советовал Виктор,  не стала выходить на дорогу.  Она шла

вдоль нее.  Но  не в  сторону их сада,  а  в  противоположную.  Было очень жаль

Виктора - не спит, напряженно ожидает ее кукареканья - или чего? - мяуканья. Но

под всевидящее око телекамер идти не имело смысла.  Прости, Виктор! Возвращение

в усадьбу-ловушку?  Нет,  надо было уходить - все дальше и дальше. В темноту, в

теплый ночной ветер.  Каждый шаг почти на  сорок сантиметров удалял ее  от  той

совершенно безумной ситуации, что сложилась вокруг дома.

     И,  как ни мало расстояние в сорок сантиметров,  повторяясь снова и снова,

оно превращалось в десятки метров.  Потом в сотни метров,  в тысячи - и это уже

было кое-что, это уже было настоящее, взаправдашнее расстояние.

     Черные  мрачные деревья справа и  слева  от  дороги резко  закончились,  и

открылось поле  -  пустое,  тихое  после  шелеста оставшейся позади  листвы.  А

впереди - ясно различимый - ну опять-таки шлагбаум! Понаставили!

     Может быть,  там никого и не было, но Магнолия на всякий случай спустилась

с  дорожной насыпи и круто взяла вправо,  далеко обходя торчащую вверх,  строго

указывающую на небо палку.

     15

     Она остановилась на обочине, лицом к наплывающим фарам, и подняла руку.

     Вой мотора перешел в громкое тарахтение.  Машины, привозившие им продукты,

вещи, оборудование - военные машины, гудели не так, а ровно и сильно.

     "Мо-ло-ко",  -   с  трудом  разглядела  Магнолия  большие  буквы  на  боку

светло-грязной цистерны,  громыхающей позади.  Дверца, лязгнув ручкой, заунывно

пожаловалась на жизнь - и Магнолия заглянула в тускло освещенную кабину.

     -  Ну что,  будешь залезать, нет? - раздраженно спросил мужичонка в кепке,

придерживая левой рукой руль.

     -  Да, конечно, спасибо, -  сказала Магнолия, ухватилась за поблескивающую

ручку,  забралась по вибрирующим ступенькам,  уселась. Было жестко и неудобно -

пружины выпирали из продавленного сиденья. Но Магнолия слишком устала.

     -  Дверь сильнее захлопни, -  подсказал мужичонка и выключил свет.

     Когда Магнолия сильным рывком захлопнула дверцу,  он  не глядя,  привычным

движением воткнул скорость,  и машина,  озлобленно взвыв,  тронулась с места. В

тусклом  свете  Магнолия видела  его  крупные,  некрасиво исполосованные жилами

руки, мятый воротник рубашки, щетинистый большой кадык.

     -  К родным? - спросил он, не отворачивая

     голову от дороги.

     -  А? - не поняла Магнолия.

     -  Едешь куда?  К сродственникам? Или какие знакомые у нас живут? Может, я

знаю?

     -  Вы меня, пожалуйста, не расспрашивайте, -  устало попросила Магнолия. -

Я, понимаете, ничего ответить вам не могу.

     -  К хахалю, что ль? - неправильно истолковав ее слова, предположил шофер.

- А чего такая оборватая? Дралась, что ль, с кем?

     -  Нет,  нет,  не  дралась,  -   помотала головой Магнолия,  -   извините,

пожалуйста, я как-то совсем устала... и, наверно, сейчас засну...

     -  Ты, того, лучше не спи! Лучше поговори со мной. А то заснешь, я засну -

что ж это за дела будут?

     Но Магнолия не слышала -  она уже спала,  откинувшись назад,  и  голову ее

мотало из стороны в сторону.

     -  Во шальная девка,  -   констатировал шофер,  взглянув на нее, и полез в

бардачок за  сигареткой.  Прикурил.  Забросил коробок спичек  обратно в  темную

пасть бардачка,  потянулся было прикрыть его крышку -  как вдруг резко отдернул

руку, вильнув от неожиданности рулем.

     Там,  где  под  свисающей  крышкой  бардачка  только  что  торчала  голая,

расцарапанная коленка шальной девки, теперь слегка покачивалась толстая мужская

нога  в  мешковатых форменных солдатских брюках,  засунутых в  голенище сапога.

Шофер так  резко затормозил,  что их  обоих инерция кинула вперед,  и  поскорее

включил свет в кабине.

     -  Что,  приехали? - сонно спросила Магнолия, выпрямляясь на сиденье и изо

всех сил протирая кулачками слипающиеся глаза.

     Шофер смотрел на ее голую коленку - все царапины были на месте.

     -  Ты,  девка,  этого...  того... ты чего творишь-то? - сипло спросил он и

непроизвольно отодвинулся в угол.  Он и сам не понимал - чему верить: тому, что

видит сейчас, или тому, что видел секунду назад.

     -  Я,  что, превратилась в кого-то? - вяло позевывая, спросила Магнолия. -

Вы извините,  мне что-то приснилось...  Вы не обращайте, пожалуйста, внимания -

это не страшно... Это, должно быть, недолго... будет, наверно...

     Последние слова она  уже  едва  протолкнула сквозь непослушные губы и,  не

дослушав себя, опять уснула.

     Шофер ощутил в углу рта размокшую сигарету, выплюнул ее за окошко, вытащил

новую из мятой пачки, выцарапал дрожащими пальцами спичку из коробка, чиркнул и

судорожно затянулся.

     Было очень тихо - когда ж это он заглушил мотор? Девка - обычная городская

девка,  даже,  можно сказать,  ничего так  девка -  мирно спала,  неслышно дыша

приоткрытым ртом.

     Шофер  матюкнулся,  повернул ключ  зажигания,  со  второго раза  молоковоз

завелся и  не  спета,  гремя и  раскачиваясь на  ухабах,  покатил по привычному

маршруту.  Только  вместо  девки  на  сиденье опять  спал,  тяжело  всхрапывая,

какой-то  важный толстый сержант с  золотым кольцом на волосатом пальце.  Девка

предупредила, что это будет не страшно - но это все-таки было страшно.

     А  когда шофер через какую-то секунду снова повернулся к  ней,  на сиденье

спал уже какой-то другой мужик -  тоже толстый, но совсем не сержант, не первой

молодости, в хорошем светлом костюме.

     "Еще запачкается тут у меня", -  машинально подумал шофер.

     У  мужика в  костюме из угла приоткрытого рта покатилась струйка слюны,  и

он, не просыпаясь, вытер ее мягкой пухлой ладошкой.

     "Пришелец! - наконец понял шофер. - То он девка, то мужики какие-то, а сам

- на тарелке прилетел на разведку!" По телевизору говорили про такие случаи.

     -  Во,  мать твою так!  -  успокаиваясь,  пробормотал шофер.  - Нестрашно,

говоришь?  А  в  милицию мы  тебя  все-таки,  голуба,  доставим.  Прямо к  дому

участкового подвезу - пускай разбирается!

     Удовлетворенный своим  решением,  он  украдкой глянул на  сиденье рядом  с

собой,  и опять,  резко скрипнув тормозами,  машина замерла посреди дороги.  На

сиденье никого не было.

     16

     ... А Магнолии снился удивительный сон.

     Тело было очень легким.  Даже как-то неприятно легким.  Вокруг было совсем

тесно -  не повернуться -  и темно -  хоть глаз выколи.  Очень хотелось спать и

было очень душно. Хотя и не холодно.

     Магнолия неуверенно потрогала свою  голую  руку  и  удивилась,  какая  она

скользкая -  до  блеска.  Если  бы  хоть  чуть-чуть  света -  рука наверняка бы

заблестела, как полированная.

     И она вдруг заблестела.

     Магнолия подняла голову - над головой расширялась звездная щель. Несметное

количество  звезд  -  просто  невообразимое количество!  И  их  становилось все

больше, ведь щель расширялась.

     Вдруг Магнолия ощутила совершенно невежливый толчок. И поскольку она ни за

что не держалась,  то чуть не улетела.  К звездам.  В последний момент,  когда,

казалось,  путешествие в  звездную бесконечность уже  неизбежно,  ее  скользкие

пальцы нашли край отворяющейся створки и изо всех сил вцепились в нее.

     Створка   оказалась   довольно   толстая,   очень   холодная,   продолжала

открываться, таща с собой Магнолию. Ох, добром это не кончится!

     Магнолия взглянула вниз -  туда,  где она до этого помещалась.  И  увидела

кипу каких-то замысловато сложенных деталей.  Сейчас эта кипа начинала медленно

взбухать,  расправляться,  принимать определенную форму  -  пока  еще  не  ясно

какую.     

     Дальше  Магнолия рассмотреть не  успела,  потому  что  створка  откинулась

полностью и  прямо перед лицом оказалась огромная планета Земля.  Чуть тронутая

серпом тени,  Земля была такая живая среди бессердечно-мертвого Космоса,  такая

родная  и  милая,  вся  в  кудряшках бело-голубых разводов -  Магнолия едва  не

ойкнула.  Но  вовремя спохватилась -  еще плотнее сжала губы,  не давая Космосу

проникнуть в легкие.

     Но как же так?  Раз Земля освещена, значит, почти точно позади должно быть

Солнце?

     Магнолия оглянулась, но Солнца не было. Его закрывал растрепанный (видимо,

недостроенный) шар  гигантской орбитальной базы,  поблескивающий металлическими

потрохами в  голубом сиянии  Земли  и  щетинящийся лесом  каких-то  причудливых

конструкций.

     И тут произошла та неприятность, которую Магнолия предчувствовала с самого

начала.  Расправившаяся кипа деталей, продолжая разрастаться, толкнула Магнолию

в затылок,  оцарапала правый висок.  Пытаясь от нее как-то защититься, Магнолия

повернулась,  выставила правую руку,  но  так неудачно,  что рука проскользнула

между  двумя  движущимися  перемычками и  ее  стало  медленно,  но  неотвратимо

зажимать чуть выше локтя.

     Кричать Магнолия не  могла,  потому что не  дышала.  Но боль была адская и

быстро усиливалась.

     Стиснув  зубы,  Магнолия уцепилась за  одну  из  перемычек,  нечеловечески

напряглась -  и  отломила железку,  отбросила в  Космос.  Потащила к себе руку,

перечеркнутую широким рубцом... и конечно же не удержалась на открытой створке.

Медленно, беспомощно повалилась в Космос, спиной прямо на звезды.

     Грузовой  корабль,  с  откинутой створки  которого  она  сорвалась,  начал

стремительно уменьшаться в  размерах,  съеживаться,  удаляясь,  быстро  теряясь

среди  мерцающей  бездны  -  и  это  было  так  страшно,  что  необходимо  было

проснуться...

     17

     С  тяжелым,  мучительным стоном Магнолия очнулась -  опять  на  прыгающем,

неудобном сиденье молоковоза, возвращающегося порожняком с районного молзавода.

Лучи фар дергались впереди по рытвинам деревенской дороги.

     -  Ох,  какой  неприятный  сон  мне  приснился,  -   пожаловалась Магнолия

шоферу.

     Но тот как-то дико на нее взглянул и ничего не ответил.

     Правая  рука  болела  невероятно.  Красный  рубец,  наискосок пересекающий

предплечье, надувался чудовищным кровоподтеком.

     "Так это - правда? Неужели, что было в Космосе, -  это правда?" - подумала

Магнолия и заплакала.  -  "Вот почему все меня боятся.  Я могу летать в Космос,

могу там не дышать, не мерзнуть, поломать какую-то космическую технику...

     Ну  почему я  такая несчастная?  Ну  как  мне  жить,  если люди меня будут

бояться?"

     Слезы просто брызнули из  глаз  -  так  стало себя  жалко.  Одинокая -  ив

Космосе,  и на Земле,  страшная для всех,  а на самом деле - такая беззащитная.

Ох, как рука болит!

     Шофер смотрел-смотрел на нее и неожиданно для себя,  не бросая одной рукой

руль, другой обнял ее за худенькие плечи, осторожно, как малого ребенка, прижал

к себе, приговаривая смущенно:

      - Ну чего,  чего, шальная ты девка. Ну приснилось так приснилось. Да мало

ли чего приснится!

     А    впереди,    поперек   дороги,    уже   показались   два   приземистых

бронетранспортера в  полной боевой готовности.  И солдат в тускло отсвечивающей

каске уже энергично махал молоковозу флажком,  требуя остановиться.  И  все уже

было поздно.

     Глава IV ПРЕВРАЩЕНИЕ

     1

     Нет, Виктор не стал дожидаться, пока его схватят.

     Они приближались со всех сторон,  они ползли -  почти неслышные в темноте,

страшные,  как бы Виктор ни храбрился. Их было много, и все они были с оружием,

в  форме -  и Виктор не выдержал.  Он дернулся,  как в конвульсии,  он сжался и

разжался, будто пружина. Он прыгнул! Как заяц - но зайцы так далеко не прыгают.

Так вообще никто не прыгает.

     Виктор прыгнул - и вдруг оказался непонятно где, но только не в их саду.

     Он стоял в  маленьком,  тускло освещенном помещении.  В  какой-то каморке.

Слабенький ночничок чуть-чуть  выделял  из  окружающей темени  кожаный диван  -

довольно дряхлый,  с  растресканной на  спинке обивкой.  На  диване угадывались

смятые простыни и спящий человек.  Сон человека был беспокоен -  он постанывал,

вздрагивал, вжимаясь лицом в подушку.

     Виктор еще больше перетрусил.  Ему не было дела до этой каморки и до этого

человека, ему нужно было домой, ему Магнолию надо было выручать!

     Он  торопливо  огляделся,   думая  только  о  том,   как  бы  уйти  отсюда

незамеченным.  Но дверь была закрыла -  заперта изнутри на засов и приперта для

верности табуреткой.  Видно, что спящий хозяин этой берлоги всерьез заботился о

собственной  безопасности.   Уйти   бесшумно  отсюда  будет  сложно...   Виктор

неуверенно прикусил губу, потоптался, переступая с ноги на ногу.

     -  Что?! Что такое?! - раздался вскрик со стороны дивана.

     Этого еще недоставало...

     Вокруг вдруг вспыхнул свет  -  сразу несколько ламп.  Виктор зажмурился и,

заслоняя глаза ладонью, обернулся к дивану.

     -  Кто?  Кто  такой?  -  беспорядочно,  перепуганно  взывал  оттуда  некий

человечек. - Как вы сюда попали?..

     Он никак не мог подняться со своего дивана опутанный простыней,  судорожно

прижимающий к  груди подушку -  он  был смешон.  И  при своем слабом росточке -

очень волосат.  Судя по  местам,  выглядывавшим из-под простыни,  закрутившейся

узлами,  грудь  его  представляла собой  сплошной коврик  шерсти.  Виктор  даже

удивился,  сколько ее  на нем умещается.  И  несколько расхрабрился.  Если тебя

боятся  -  это  очень  успокаивает.  А  крохотный  хозяин  квартирки  спросонья

перепугался, похоже, довольно основательно.

     -  Ладно, не волнуйся, -  развязно бросил Виктор человечку. - Ты, главное,

не дрейфь!  Я сейчас уйду.  Я к тебе зашел случайно,  сейчас уйду, так что - не

дрейфь.

     -  А-а-а!  -  как-то даже взвыл человечек, тыча пальцем на баррикаду возле

порога. - А дверь? Дверь-то закрыта!

     -  Закрыта?  -  бодро  переспросил  Виктор,  поворачиваясь  и  вразвалочку

отправляясь к двери. - А мы сейчас откроем. Нет проблем!

     Он  убрал  табуретку,  лихо  отодвинул  засов,  толкнул  дверь  -  она  не

поддалась,  потянул дверную ручку на  себя -  тоже неудача.  Ну,  конечно,  она

заперта - столь трусоватый хозяин просто не мог ее оставить незапертой.

     Виктор, не глядя, протянул руку назад:

      - Ключ!

     Сзади было тихо.

     -  Ключ  гони  давай -  пока я  дверь твою поганую не  выломал!  -  грозно

прикрикнул Виктор, оборачиваясь.

     Но ключа не получил.

     Некоторая  перемена  произошла с  хозяином.  Небольшая,  но  существенная.

Только что он никак не мог разобраться с  опутавшей его простыней -  маленький,

запуганный,  прикрывающийся подушкой,  -  а теперь стоял распрямившись, подушка

выпала из рук,  но он даже не подумал обратить на это внимания. Он улыбался! Он

бормотал:

     - Неужто свершилось, неужто...

     -  Чего свершилось? - грубо оборвал Виктор. - Ключ давай, я говорю!

     -  Значит,  все-таки это были не сказки...  - все так же блаженно скалясь,

произнес человечек.  - Значит, ты послан первым? Кто же тебя инициировал? Вы же

вроде все должны быть закуклены?

     Он медленно,  вкрадчиво приблизился к  Виктору,  наступив при этом на свою

подушку.  Внимательно оглядел его.  Вид  при  этом у  него был такой,  будто он

осматривает свое имущество.  Простыня сама собой как-то распуталась,  и вся его

убогая нагота обнажилась.  А человечек не обратил на это ни малейшего внимания.

Он смеялся, он довольно потирал руки. "Сумасшедший!" - мелькнуло у Виктора.

     -  Э-ей!  - с дрожью в голосе обратился он к человечку. - Ты это! Мне идти

пора, где ключ?

     -  Да,  конечно,  -   довольно промурлыкал тот в ответ.  - Действительно -

пора.  Кто бы  тебя ни инициировал,  ты все равно первым делом нашел меня.  Так

дядька и  говорил.  Никому меня не  опередить,  никому...  Теперь-то вы все мне

принадлежите...

     И вдруг, горделиво подбоченясь, он громко, отчетливо произнес:

      - Ди виро корт! Ди виро корт!

     У  Виктора так и  екнуло в  груди.  Это была несусветная чушь.  Полнейшая.

Нужно  было  в  ответ  просто повернуться и  уйти.  Однако вместо этого  Виктор

зачем-то встал по стойке "смирно" и отрапортовал, четко отделяя слово от слова.

     -  Сист о мита.

     Зачем? Или он тоже сошел с ума?

     -  Ага-а!!  -  человечек пришел в такой,  восторг, что звонко стукнул себя

кулачком по ладони. - Сработало!

     Виктору стало  жутко.  И,  пожалуй,  испугался он  прежде всего  себя.  Он

попятился к двери - но наткнулся на табуретку и, охнув от неожиданности, нелепо

присел на нее.

     А человечек отступил на несколько шагов,  явно любуясь Виктором. Тоже сел.

Вальяжно закинул ногу на ногу - стул под ним убого скрипнул.

     Приказал:

      - Ну-ка, давай это - дык стор оро!

     Виктор  не  хотел  его  слушать.  Виктор ничего не  хотел  -  но  стальная

неведомая пружина развернулась в  нем,  хлестнув пространство,  и  в  следующую

секунду он был уже далеко и  от этой комнаты с удушливо спертым воздухом,  и от

ее сумасшедшего хозяина.

     2

     Там, куда он попал, было светло и прохладно. Чуть слышно жужжали лампы под

потолком,  лениво поблескивал уютно-песочный пластик стен.  Может,  это  гараж?

Посреди  помещения  серебристой  удлиненной  капсулой,   как  бы  спрессованной

безумной скоростью, возвышался автомобиль.

     Вполне роскошный автомобиль. Может быть, даже ракета.

     Виктор  медленно,  благоговейно обошел его  вокруг -  сзади  у  автомобиля

мощными раструбами топорщились сопла.

     О,  в другое время Виктор не удовлетворился бы поверхностным осмотром - уж

он  облазил  бы  это  произведение  технического искусства  сверху  донизу!  Но

тщедушный человечек в квартире со спертым воздухом произнес:  "Дык стор оро!" -

и копаться было нельзя.

     "Ничего, -  думал Виктор, уверенным движением распахивая дверцу автомобиля

и усаживаясь перед панелью управления,  -   отгоню ему эту машину,  черт с ним,

пусть пользуется, да умотну домой. Хватит, погуляли".

     "Ничего,  ничего!"  -  повторял  он  про  себя,  щелкая  тумблерами пульта

управления и оживляя чудесную машину.

     "Отгоню -  и  все!"  -  уговаривал себя,  вдавливая малозаметную кнопочку,

отчего огромные двери гаража-ангара разъехались, и машина рванула с места.

     3

     Тяжкий грохот пронесся над ночными улицами города,  постепенно снижаясь, и

лопнул перед одним из темных громадных домов, перейдя в высокий, надрывный вой.

     На малом ходу Виктор подрулил прямо к  единственному ярко освещенному окну

многоэтажки и  молча  распахнул  дверцу  перед  маленьким,  претенциозно одетым

человечком, стоящим на подоконнике.

     Человечек уверенно шагнул в  машину.  Но  дверцу за  собой не  захлопнул -

придержал.  Виктор невольно обратил внимание на огромную прореху под мышкой его

роскошно-яркого свитера.

     А  человечек,  подняв голову,  пристально вглядывался в покидаемое жилище.

Вокруг -  и  в  многоэтажке,  и  в  домах на другой стороне улицы желтым светом

освещались все новые и новые прямоугольники окон -  люди,  разбуженные истошным

воем машины, высовывались на разных этажах.

     Мутным,  тяжелым взглядом окинул их человечек в  рваном свитере.  И  вдруг

заорал, пытаясь перекрыть тоскливый вой машины:

      - Ну,  сволочи?  Что,  дождались?!  Теперь  уж  попрыгаете у  меня!  -  и

визгливо, надсадно захохотал.

     Торопливо пошарил в кармане,  извлек коробок спичек, вынул сразу несколько

штук, чиркнул, кинул в распахнутое окно.

     Пламя  взвилось почти сразу,  -   наверно,  он  там  предварительно разлил

что-то  горючее.  Из  окна  повеяло жаром,  огненные блики  заплясали в  кабине

машины, по лицам двух сидящих в ней людей.

     Тот,  что  сидел  справа,  на  месте  пассажира,  горестно покивал носатым

птичьим  профилем,  вытер  рукавом свитера сентиментально повлажневшие глаза  и

ласково приказал тому, что сидел на водительском месте:

      - Трогай, дорогуша, трогай.

     4

     -  Так  вот,  значит,  что  они  тут  успели намастырить,  -  одобрительно

прищурился  человечек  в   ярком   рваном  свитере,   выбираясь  из   машины  в

гараже-ангаре. - Неплохо, очень неплохо...

     Он  совершенно спокойно перенес  путешествие со  сверхзвуковой скоростью -

Виктор отметил это с удивлением и даже с уважением.  Почему-то думалось,  что в

полете человечка развезет.  А  ему хоть бы что,  даже не поморщился.  И  теперь

ангар осматривает с  видом хозяина -  хотя совершенно очевидно,  что  он  здесь

впервые.

     -  Дорогуша,  ведь это, наверно, не все помещения? - весело обратился он к

Виктору. - Давай, веди меня. Куда там надо? Дык стор оро - помнишь?

     Еще бы Виктор не помнил.  Эти слова включили его -  как утюг с программным

управлением,  как  кухонный комбайн.  Бессмысленные слова  -  а  свели  его  до

положения  пленника  собственного  тела,  покорно  исполняющего все  приказания

тщедушного человечка.

     И  сейчас -  почти помимо своей воли -  Виктор вылез из  машины,  прошел в

правый угол ангара, толкнул ладонью небольшую дверь.

     За дверью была темень.  Падающий из ангара свет тонул в непроглядном мраке

большого помещения, гулко отозвавшегося эхом.

     Виктор  первым  шагнул  в  дверь  и,  осторожно  маневрируя  между  кучами

строительного мусора,  хрустя  осколками битого стекла,  повел  своего спутника

туда, куда нужно было идти после сказанных слов-заклинаний.

     Заклинания! Как же это он сразу не догадался - да ведь тщедушный противный

человечек его  заколдовал своими дурацкими заклинаниями!  Узнал  откуда-то  эти

волшебные слова -  и заколдовал!  И теперь Виктор в его власти...  А власть эта

кончится только после того,  как  Виктор выполнит все те  манипуляции,  которые

должен выполнить.  И  чем быстрее он  их  выполнит,  тем быстрее освободится от

власти этого гадкого человечка.

     За  гулким  залом  оказалась  совершенно  темная,  непроницаемо-чернильная

лестничная площадка.

     Уверенно, как к себе домой, спустившись на один пролет вниз, Виктор присел