Андрей ЩУПОВ

                                 ЦЕНТУРИЯ

                               "Так уж устроено в этом мире - если в одном

                            месте смеются, в   другом   обязательно   плачут.

                             Поэтому смейтесь, но не увлекайтесь."

                                                           Гаахен, XI век.

     Тучи клубились под сумеречным   потолком   хранилища   времени.   Вековые

котлы громоздились неровными рядами, дрожало пламя и   жар   растекался   над

землей, навевая дремотную лень.

     Клыкасто зевнув, бесенок поскреб спицей мохнатое пузо,   дугой   выгнул

ребристое тощее тельце. Однообразное, размеренное бульканье усыпляло.   Оно

стекалось со всех сторон,   заливая   мозг   сладкой   патокой,   смыкая   веки,

уговаривая лечь, отдаться во власть сна. Не удержавшись,   чертенок   цапнул

себя за плечо. Перебрав зубами шерсть, прикусил невидимое насекомое, сонно

огляделся.

     Хранилище... Он фыркнул. Справа тьма,   слева   тьма   и   никаких   стен.

Только длинные, подсвеченные огнем шеренги котлов, убегающие   в   такую   же

непроглядную тьму.   Это   вам   не   подземелье,   где   шумно   и   весело,   где

испуганно галдят грешники и можно с воем носиться взад-вперед, нахлестывая

хвостом вновь прибывающих, награждая их   тумаками,   покусывая   за   дряблые

ягодицы. А здесь... Здесь все иначе. Пойди разбери, что там в этих котлах.

Говорят, время. Но разве такое возможно?   Даже   один-единственный   час   не

поймать и не упрятать в клетку, а Хранитель утверждает, что в каждом котле

целое   столетие.   Миллионы   судеб,   миллионы   жалких,   смешных   и   скучных

историй.

     Щурясь от   едкого   пара,   бесенок   поерзал   на   высоком   табурете,   с

любопытством заглянул в глубь котла -   последнего   из   последних,   еще   не

успевшего потускнеть, с зеркальным глянцем на округлых боках,   за   которым

надлежало ухаживать особо, присматривать не как-нибудь, а в оба глаза.   По

соседству из нетленного   бетона   спешно   возводился   массивный   фундамент,

продолжающий бесконечную шеренгу, однако ни поленьев, ни самого чана   пока

не завезли. Стрелке следовало дойти до   положенной   отметки,   а   нынешнему

зубастому веку дожевать последние свои годочки.

     Чуть наклонившись, дьяволенок словно   острогу   выставил   перед   собой

спицу и плотоядно улыбнулся.

     Вскипая из ничего, густым кисельным потоком - наверх,   к   призрачному

свету,   тянулись   крохотные   пузырьки.   Вздуваясь   с   высотой,    тесня    и

проглатывая друг дружку, вздуваясь оттого еще больше, они   превращались   в

конце концов в огромные неповоротливые шары. Лиловые, поблескивающие,   они

выныривали   на   поверхность   половинками   сфер,   пучеглазо   таращились   на

мохнатое личико черта. Проплавав секунду-другую, лопались в мелкие брызги.

Тех,   кто   мешкал,   бесенок   аккуратно   прокалывал   спицей.   Тонкая   сталь

приобретала   солоноватый   привкус,   и,    облизывая    ее,    черт    довольно

покряхтывал. Такое же удовольствие испытывают деревенские мальчишки,   тыча

в муравейник соломинками, заставляя переполошенных муравьев   отплевываться

кислотой.

     Раздвоенный язычок бесенка мелькал с поразительной скоростью. Если бы

еще не эта плесень! Густая, пузырчатая, она облепила   далекое   дно,   и   не

было никакой возможности до нее дотянуться. Бурление обходило ее стороной,

и те же пузырьки, сохранившие   микробное   существование,   цепко   держались

глубины, переживая   поколения   своих   собратьев,   превращая   сэкономленную

энергию   движения   во   временную   протяженность.   Даже   кончиком    черпака

дьяволенок никак не мог   подцепить   рыхлую   массу.   При   этом   он   всерьез

рисковал   опрокинуться   в   вязкий   кипяток.   Недоступность   ничтожеств    в

пузырчатом обличье распаляла   так,   что   хотелось   рычать...   Внезапно   он

оставил безуспешные попытки и   после   минутного   размышления   ухмыльнулся.

Новая идея завладела его умишком. В предвкушении занятного сердечко   черта

забилось быстрее.   Подхватив   отшлифованный   ладонями   прежних   служителей

черпак, он воровато осмотрелся. Соскочив   с   табурета,   зацокал   копытцами

вдоль   вереницы   котлов,   выбирая   подходящий.   На   этот   раз   глаза    его

остановились на котле старом, отлитом из бронзы, закопченном   от   низа   до

самого верха...

     Черпак погрузился в лохматый пар, с хлюпаньем вобрал в себя дымящуюся

порцию. Чертенок заспешил обратно. Бесцветное варево плеснуло   в   тревожно

бурлящую муть и   тут   же   вскипело   черным.   От   котла   потянуло   терпким,

прокисшим запахом, в горле у дьяволенка засвербило,   на   глазах   выступили

слезы. Кашляя и чихая, он отбежал в сторону. Подобного результата никто не

мог   ожидать.   Челюсти   шутника   дробно   клацнули.   Взбившееся    в    котле

чернильное облако бросалось в глаза издалека. Если увидит Хранитель, будет

жуткий скандал.

     Подгоняемый страхом, трясущийся, он   вернулся   к   котлу   и,   запустив

черпак в варево, энергично помешал. Облако поблекло, расплылось, цвет   его

менялся на глазах: черное, коричневое, бурое...

     Наверху со стороны лестницы   что-то   стукнуло.   Угрожающе   заскрипели

ступени. Вздрогнув всем   телом,   бесенок   сунулся   черпаком   в   сердцевину

облака, попытался погрузить его в глубь - к той самой   плесени.   Ошпаривая

кожу, из котла фыркнуло   брызгами,   вскипело   алым,   и,   отбросив   черпак,

чертенок поспешил прочь. Если   Хранитель   решит,   что   все   это   проделано

нарочно... Господи! Ведь в сущности он   ничего   такого   не   хотел!   Только

попробовать!..

     Съежившись   от   дурных   предчувствий,   дьяволенок   поднял   глаза    на

злополучный котел и в изумлении сделал шажок вперед. Там, где   только   что

зависала багровая клякса, ничего уже не было. Только разливалась   волнами,

туманила поверхность непроглядная, напоминающая морскую глубину синева.

     Не так уж   много   во   Вселенной   вещей,   суть   коих   -   вечность.   Но

бухгалтерская категория несомненно из   их   числа.   Не   умеющий   помнить   -

заводит память, не умеющий мыслить - прибегает к спасительной бухгалтерии.

И   даже   тот,   кому   подвластно   и   первое   и   второе,   на   всякий   случай

предпочитает подстраховаться.

     Хранитель принял в руки лист с золотистым текстом и неспешно прочел:

     "...Выписка   из   протокола,   подшитая   в   дежурный   Журнал   Хранилища

Времени.

     Допросом с пристрастием сменного попечителя Котлов   особой   комиссией

установлено:

     1. Тайно и злоумышленно произведено   смешение   двух   непересекающихся

времен. (Однократно).

     2. Тайно, но не злоумышленно посредством   трех   замесов,   совершенных

деревянным   черпаком   (дуб   из    породы    вечных)    произведено    смешение

разнесенных пространств. (Трехкратно).

     Итог:

     Последствия глобального масштаба не имели, а потому инцидент   считать

исчерпанным, записав во внеочередное испытание, ниспосланное человечеству.

Попечителя котлов понизить   в   должности   с   переводом   в   угольные   копи.

Протокол задержать при Службе Времени, не доводя до Канцелярии Всевышнего.

ХРАНИТЕЛЬ."

     Оставалось   только   поставить   подпись   -    витиеватую    и    властную

закорючку, что и было сделано небрежным движением руки.

     Хрипло дыша, центурион   вогнал   меч   по   рукоять   в   землю   и   рывком

выдернул. Лезвие вновь сияло. Кровь чудовища, зловонная и черная, осталась

внизу,   меж   бесчисленных   нор   и   кореньев,   жирных    земляных    пластов,

нашпигованных червями и личинками. Вложив оружие в ножны, он обернулся.

     Восемьдесят с небольшим человек - все, что осталось от его   центурии.

Они стояли перед ним в   перепачканных   доспехах,   с   потемневшими   лицами,

пряча от командующего глубоко запавшие глаза. Изменения,   увы,   произошли.

По-прежнему они оставались лучшими   легионерами   претория,   но   этот   день

помял их и   потискал,   как   мнет   неосторожного   охотника   разбушевавшийся

медведь. Случившееся вторглось в   души   солдат,   сломив   наиболее   слабых,

смутив сильнейших. И именно сегодня они чуть было не побежали.   Гвардия...

Воины, не знавшие децимаций и позора поражений.   Он   остановил   их   только

чудом. Потому что возненавидел в   ту   роковую   минуту   себя.   Собственному

сердцу бесполезно лгать, - он тоже трепетал от ужаса, готов был отступить,

прикрыв голову щитом, не   видя   ничего   и   не   слыша.   И   лишь   уязвленная

гордость способна была породить   ту   необыкновенную   ярость,   что   в   пару

мгновений преобразила военачальника, распрямив, стянув мускулы   тетивой   и

швырнув на чудовище. Наверное, часть этой ярости передалась и воинам. Это,

должно быть, и спасло их.

     Им не удалось зарубить чудовище.   Оружие   со   звоном   отскакивало   от

панциря,   оставляя   безобидные   царапины.   Гигантская    клешнястая    тварь

продолжала ворочаться и рычать, вгрызаясь   в   почву,   отбрасывая   от   себя

легионеров, обдавая их прогорклым смердящим дыханием. Окриками   центуриону

удавалось подстегивать воинов, заставляя вновь и вновь кидаться на   зверя.

И, прорвавшись наконец вплотную к темным   набрякшим   венам,   выпирающим   у

животного наружу, они взрезали   их   взмахами   мечей.   Воздух,   сотрясаемый

чудовищным рыком, впервые огласился победными криками. Исход сражения стал

ясен.

     Позже, расступившись в стороны,   они   наблюдали,   как   содрогалось   в

агонии чудовище и как тяжелыми, сильными струями билась   о   землю   густая,

зловонная кровь. Черная кровь   чудовища!   Пожалуй,   это   подействовало   на

людей сильнее, чем весь пережитый бой. Все гуще вокруг панцирного исполина

курился удушливый дым. Кашляя, воины отступали шаг за шагом. Где-то внутри

зверя неожиданно блеснуло пламя, разгораясь   сбежало   на   землю   и   здесь,

толкнувшись, с ревом взметнулось над судорожно вздетой клешней.

     Проведя рукой по лицу, центурион взглянул на ладонь.   Кожу   покрывало

темное сажистое вещество, зловеще прочертившее   линии   судьбы.   Присев   на

корточки, он кое-как обтер   руки   пучком   травы.   Оглянувшись,   встретился

взглядом с Фастом. Советник стоял совсем рядом, и вряд ли   кто-нибудь   мог

их сейчас слышать.

     - Что скажешь, Фаст?

     На узком, тронутом копотью лице советника   ничто   не   дрогнуло   и   не

отозвалось на спрошенное. В этом   был   весь   Фаст.   Центурион   не   мог   бы

припомнить ни одного   случая,   когда   кому-то   удалось   застать   советника

врасплох. На любое обращение Фаст реагировал мгновенно   -   все   с   той   же

невозмутимостью на лице.

     - Ты хочешь спросить, что это было?

     - Что это было, я вижу и сам. Но интересно узнать, откуда взялась эта

тварь на нашей земле.

     - На нашей земле? -   уголки   губ   советника   насмешливо   дернулись   -

совсем капельку, но центуриону показалось, что   Фаст   откровенно   над   ним

смеется. Вот что делает скупость. Жестокосердный тиран   в   сентиментальном

порыве гладит по голове ребенка, и   это   умиляет   окружающих.   Не   умеющий

улыбаться слегка кривит губы,   а   кажется,   что   он   хохочет...   Центурион

медленно поднялся. Разговаривать с Фастом было не просто.

     - Что ты имеешь в виду?

     Советник пожал   плечами   и   этим   сказал   все   и   не   сказал   ничего.

Центурион ощутил закипающее раздражение.

     - В чем дело? Почему ты молчишь?

     - Потому что это не наша земля, - тихо отозвался советник.

     - Не наша? - центурион ничего не понимал. - Ты говоришь, не наша?

     Фаст сосредоточенно   кивнул.   В   нескольких   шагах   от   них   трескуче

догорало чудовище, и на фоне этого зловещего потрескивания слова советника

приобретали особое звучание.

     - О чем ты толкуешь, Фаст? - голос центуриона   дрогнул.   -   Опомнись!

Или сражение омрачило твой рассудок?

     - Не обманывай ни себя, ни меня! - сухо возразил советник. - Я только

позволил себе усомниться в том, что эта земля   наша.   Впрочем,   ты   и   сам

скоро усомнишься в этом. Окружающее заставит тебя усомниться.

     Центурион нахмурился. Нет... На сумасшедшего советник не   походил.   И

на испуганного тоже. А кроме того   было   что-то   помимо   Фаста,   этих   его

непонятных фраз, что начинало все больше беспокоить предводителя центурии.

Где-то на горизонте маячило нечто, и это нечто он не в состоянии был   пока

распознать.

     Незаметно для себя центурион шагнул вперед и с   силой   сдавил   локоть

советника.

     - Ты что-то знаешь, Фаст!

     Советник покачал головой.

     - Я знаю столько же, сколько и ты.

     - Черт возьми! Будь со мной откровенен! Или замолчи!

     - Тогда зачем я буду тебе нужен?   Если   замолчу...   -   Фаст   прикусил

губу. - Я могу только догадываться. И одну из своих догадок я высказал.

     - Но ведь Сутри уже близко. Всего день пути. Лукулл   там   и   он   ждет

нас!

     Менее уверенно центурион повторил:

     - Всего один день пути, и мы соединимся с ним.

     Сильные пальцы его причиняли   боль,   и,   поморщившись,   Фаст   не   без

усилий освободился.

     - Он рискует нас не дождаться.

     - Почему? - глаза   военачальника   недобро   сузились.   -   Кто   посмеет

помешать нам?

     Впервые с начала этого странного   разговора   советник   отвел   взор   в

сторону.

     - Не знаю. То есть, я не уверен...

     - Имя! Назови мне имя! - с силой выдохнул центурион. Слова его больше

напоминали змеиное шипение. Правая рука потянулась к ножнам.

     Они замолчали. Центурион чувствовал   напряжение   Фаста   и   больше   не

пытался его торопить. Сдерживая себя из   последних   сил,   он   ждал,   когда

советник соизволит наконец заговорить.

     - Ты помнишь ту ссору с Акуаном? В жертвенном храме... Ты не   убоялся

прилюдно оскорбить его.

     - И что же?

     - Акуан - верховный жрец. Никто не знает полной его силы...

     - Глупости! Я сказал то, что думал и то, что должен был сказать.

     - Он воспринял это   как   оскорбление   и   наверняка   затаил   обиду.   А

если... Если Акуан рассержен, это что-нибудь да значит.

     - Глупости! - повторил военачальник. Взор его помрачнел.   -   Я   служу

богам и императору, но не сластолюбивым ничтожествам! Он бессилен что-либо

сделать нам!

     - Как видишь, нет, - Фаст натянуто улыбнулся.   Беседа   с   центурионом

совершила-таки   невозможное.   -   Или   у   тебя   имеется    иное    объяснение

происходящему? Откуда этот мир,   эта   земля,   это   солнце?..   Не   спеши   с

ответом!   Прежде   чем   возразить,   как   следует   поразмысли.   И    оглядись

повнимательнее.

     Центурион хотел рассмеяться, но голос не подчинился. Человек, стоящий

перед ним, определенно обладал гипнотической властью. Слова   его   обладали

свинцовой тяжестью. От них не просто было отмахнуться. Впрочем... Так   оно

и должно было быть. В противном случае не назначили бы его советником.   Не

всякого стратега приближают к императору и уж, конечно, далеко не   всякого

берут в поход. Силу своего ума Фаст доказывал неоднократно. Прислушаться к

его предостережениям не было зазорным...

     Чтобы сбросить с себя путы наваждения, центурион порывисто обернулся.

     Молчаливый   лес,   пылающее   чудовище   и   черные,   парящие   в   воздухе

хлопья... Многие из воинов успели разбрестись среди   деревьев,   кое-кто   с

надеждой поглядывал в его сторону.

     Нет... Центурион по-прежнему был   уверен   в   своей   маленькой   армии.

Страх,   сковавший   сердца,   обязательно   покинет    солдат.    Неуверенность

пройдет, уступив место отваге и ярости, как это бывало раньше - в жестоких

боях с кимврами, в кровавых и затяжных баталиях с испанскими наемниками.

     Глазами он отыскал Метробия, высокого, жилистого   грека,   стоящего   в

отдалении от прочих. Вот кто сумеет им помочь! Эти леса и горы   грек   знал

прекрасно. Центурион надсадно вздохнул, думая, что это   вздох   облегчения.

Сейчас... Сейчас Метробий приблизится к ним и, не   изменяя   своей   обычной

немногословной манере, укажет верное   направление,   разъяснив   путаницу   с

маршрутом, поведав о какой-нибудь редкой особенности здешнего ландшафта. И

все сразу встанет на свои места. Забудется неприятный разговор с Фастом, и

стремительным   маршем   они   вновь   двинутся    вперед,    чтобы    где-нибудь

поблизости,   возможно,   в   нескольких   сотнях   шагов,   обнаружить   наконец

пыльную, в мозаичных разводах трещин Домециеву дорогу. И снова люди начнут

улыбаться, начнут напевать на ходу, незаметно для себя ускоряя шаг.   Иначе

и быть не может.   А   Акуан...   Акуан   -   всего-навсего   жалкий   придворный

льстец, обманом   приблизившийся   к   жреческому   трону.   И   когда   подойдет

Метробий...

     - Он ничем тебе не поможет, - тихо промолвил за спиной советник.

     Даже не оборачиваясь, центурион знал, что   уголки   губ   на   вытянутом

костистом лице снова насмешливо кривятся. На   короткий   миг   он   ослеп   от

жгучего желания ударить Фаста, пресечь эту всезнающую усмешку.

     Солдаты частенько побивают случайно затесавшихся в их ряды философов.

Частенько и с удовольствием. Где-то в глубине души центурион   понимал   их,

хотя и стыдился этого своего понимания. "Хлеба и зрелищ!" - вопили во   все

времена плебеи. Мудреные речи вызывали   оскомину,   и   даже   римская   знать

охотнее шла в цирки, нежели на публичные выступления известных ораторов   и

поэтов.

     И все   же   центурион   сдержался.   Ничего   удивительного   в   том,   что

советник опять угадал ход его мыслей, в сущности не заключалось. Случалось

такое и раньше. Но вот   подобный   всплеск   гнева   против   изощренного   ума

стратега   явился   для   военачальника   скверной   неожиданностью.   Это   было

неприятным открытием, а, открывая в себе черточки   скверного,   люди   редко

радуются. Взяв себя в руки, центурион с брезгливостью ощутил, как   каплями

стекает по вискам пот, оставляя за собой холодные, липкие дорожки.

     Чего же он все-таки боится? Панцирных чудовищ? Колдовских чар Акуана?

Или   неизвестности?..   Ответ   нашелся   неожиданно   быстро.   Пугающе    ясно

центурион вдруг   увидел,   как   по-прежнему   в   стороне   от   всех   Метробий

неловко, словно испытывая   землю   ногами,   ступает   по   колючей   траве,   а

смуглые его руки движениями слепца ощупывают   ствол   неказистого   деревца.

Центурион словно разрубил в себе что-то, нанеся последний   решающий   удар.

Это и было ответом самому себе. Он принял и пережил свое   поражение   перед

Фастом, как факт свершившийся и бесспорный.

     Никто, ни один человек в мире не знал, где они   находятся.   Никто   не

мог подсказать, где оборвался вчерашний путь, где остался Лукулл с войском

и где пролегала сегодняшняя их тропа. Он действительно обманывал   себя,   и

странный этот лес, молчаливые птицы с холодным солнцем - все было чужим   и

незнакомым. Фаст говорил правду, и,   признавшись   себе   в   этой   непростой

вещи, центурион по-иному ощутил дыхание ветра и иными глазами всмотрелся в

окружающее.

     Он не знал этих запахов, не знал названия этих трав и деревьев.   Лес,

в котором они проплутали   полдня,   не   был   Эпиценийским.   Не   было   здесь

Домециевой   дороги   и   не   было   уютного   городка   Сутри.   Они   вовсе    не

заблудились!..

     Стиснув   кулаки,   центурион   устремил   взгляд   вдаль,   на   неласковое

солнце. Туда же смотрели многие из воинов. Бледное   светило   покидало   их,

скатывалось в багровое зарево, за горизонт.   Оставаться   в   неподвижности,

вдыхая едкий чад и   размышляя   над   необъяснимым,   становилось   все   более

невыносимым. Куда угодно, только не стоять! В самую жуткую   неизвестность,

только не задерживаться в этом гиблом месте   возле   догорающего   чудовища,

позволяя   страху   вновь   овладевать   людьми,   вносить   смуту   в   их   души!

Центурион властно поднял руку...

     Через некоторое время, бряцая доспехами и оружием,   змеистая   колонна

уже двигалась по тропе, сбегая между деревьями на   дно   тенистых   оврагов,

огибая холмы, пронзая облепленный паутиной кустарник.

     Центурион    больше    не    оглядывался.    Он    умел    подчинять    себя

обстоятельствам. Главный перелом в сознании произошел,   и   с   мыслью,   что

вечерний, засыпающий вокруг лес   был   чужим   до   последнего   листочка,   до

последней твари, он успел свыкнуться.   Они   шли   в   никуда   и   шли   только

потому,   что   движение   спасало   от   бесплодных   раздумий.   Воины    должны

оставаться воинами. Сомнения рождают нерешительность, а нерешительность   -

хуже злейшего врага, ибо роднится с трусостью.

     Он попытался вспомнить человека, скрывшегося от них в лесу.   Высокий,

длинноволосый, он чем-то походил на галла.   Чудовище   изрыгнуло   человека,

едва они вышли на поляну, но никто тогда и не   подумал   преследовать   его,

настолько ошеломила их встреча с   панцирным   зверем.   Сейчас   военачальник

горько жалел об упущенном. Человек мог бы   серьезно   помочь   им.   В   любой

войне "язык", взятый в стане врага, ценится превыше всего...

     Центурион нахмурился. Впервые, пусть про себя, он   назвал   эту   землю

вражьим станом. Но так ли это? Как относиться   к   миру,   в   котором   столь

неожиданно очутилась центурия?..

     Он внезапно замедлил   шаг,   рука   его   взметнулась   к   поясу.   Что-то

произошло, хотя он и не отдавал себе в этом отчета. Чутье воина   опережало

сознание. Лишь мигом позже центурион догадался, что слышит   далекий,   едва

различимый рык. Пока это был даже   не   рык,   а   только   смутное   колебание

воздуха, но он не сомневался, что узнал   его.   И,   встрепенувшись,   сердце

болезненно стало раздуваться от разбегающихся   толчков.   Все   повторялось.

Жизнь шла по кругу, и загадочный лес с незнакомыми деревьями вновь выводил

центурию на гигантских крабов из железа и черной   крови.   Словно   сам   рок

завладел путями маленького отряда. Или... Глаза военачальника скользнули к

небу.

     Он стоял, позабыв о Фасте, о далеком   рычании,   о   том,   что   десятки

взглядов приковано к нему, десятки ушей напряженно ждут от него приказа. И

никто из них не догадывался, что он сам желает подобного   приказа,   жаждет

получить   хоть   какую-нибудь    подсказку.    Он    ждал    знамения,    мучась

непониманием того,   что   просят   исполнить   боги.   Что   вообще   они   могли

просить?   Может   быть,   поголовного    истребления    чудовищ?    Или    новых

доказательств преданности?..

     Озарение обожгло, как капля металла, брызнувшая на кожу.   Он   стиснул

рукоять меча так, словно стремился задушить ворвавшуюся в мозг мысль.   Мир

покачнулся, и над большой незнакомой землей пронесся утробный   вздох.   Или

это был стон? Зов о помощи?.. С готовностью, будто сам   подталкивал   руку,

меч выскользнул из ножен, со свистом описал в воздухе сверкающий полукруг.

Объятый жутким прозрением, центурион взглянул на него слепо,   не   узнавая.

Мрачное пламя все жарче разгоралось в груди. Нет, небо отнюдь не   молчало.

Оно взывало к нему, его людям!

     Взрыкивающий гул,   доносимый   ветром,   звучал   нескрываемым   вызовом,

плескался в ушах насмешливыми раскатами, заранее торжествуя победу чудовищ

над людьми. Что ж...   Пусть   будет   так!   Если   Эреб   восстал,   если   боги

оказались в западне у вырвавшихся из-под земли титанов, он поможет им! Его

солдаты исполнят то, что не удалось небесным воителям!

     С пылающим лицом центурион обернулся к легионерам.   Четверо   оптионов

без звука шагнуло к своему командиру.

     - Фаст!

     Вторя оптионам, советник покорно склонил   седую   голову.   Они   готовы

были следовать за ним. Все до одного...

     В   сгущающихся   сумерках   легионеры   атаковали   врага.   Они   налетели

стремительно, подобно набрасывающимся на добычу волкам, но добычей на этот

раз оказались хищники еще более страшные.

     Огромные, с железными челюстями, чем-то напоминающие   кентавров,   они

извергали утробный рев и лакомились деревьями. Густой лес был превращен   в

пастбище для ненасытных желудков. Уже сотни стволов с серебристой,   словно

поседевшей   хвоей,   безжизненно   лежали   меж   уродливых   пней.    Продолжая

кромсать растительность, чудовища с   медлительным   упорством   продвигались

глубже и глубже в лес. Приближающаяся ночь   их   не   смущала.   Пространство

освещали сверкающие глаза кентавров.   В   мечущихся   всполохах   можно   было

разглядеть суетящихся людей. Рабы обрубали сучья, цепляли стволы к   крюкам

и веревкам. Впрочем, не они интересовали центуриона. Все свое внимание   он

перенес на кентавров.

     По его знаку легионеры, охватившие просеку   живой   петлей,   бросились

вперед. Атака началась, и центурион лично пожелал принять в   ней   участие.

Чувствуя за спиной учащенное дыхание Фаста, он видел, как Солоний и Клодий

- два его лучших оптиона, командуют факельщиками. О факелах, зажигательных

стрелах и знаменитом "греческом огне", хранящемся в глиняных сосудах,   они

позаботились заранее. Пламя представляло их главную силу.   Неуязвимые   для

копий и мечей, титаны, как всякие хищники, пасовали   перед   стихией   огня.

Даже взбешенный слон отшатнется от пылающих костров. С   огненной   атаки   и

решено было начать бой.

     Гортанно закричали   оптионы,   клич   подхватили   воины.   Время,   лихой

наездник, нетерпеливо вонзило шпоры   в   бока   черногривому   всхрапывающему

коню. Все понеслось, завертелось, и центурион не заметил, как   очутился   в

эпицентре схватки. Фаст не отставал от него ни на шаг.

     Бой, впрочем, оказался   удивительно   скоротечным.   Хотя   так   тому   и

следовало быть. Легионер не пугается одной тени дважды.   Воины,   если   они

настоящие воины, обязаны   перенимать   тактику   врага,   набираясь   опыта   и

совершенствуя свой собственный. С самых первых минут в ход пошли   пылающие

вязанки хвороста, и залитый в глиняные сосуды "греческий огонь"   ударил   в

панцирные бока кентавров.   И   неотвратимое   случилось:   окруженные   стеной

огня, чудовища встали. Лишь одно из них,   ослепнув   от   искр,   с   рычанием

вырвалось из рокового кольца и понеслось в чащу, ломая все на своем   пути.

Но уже через мгновение воины   услышали,   как   с   грохотом   оно   рушится   в

притаившийся в полумраке овраг.

     Утерев со лба   пот,   центурион   окинул   взором   поле   сражения.   Дело

приближалось   к   развязке.   Рабов,   неумело    сопротивляющихся    короткими

безобидными   топориками,   сбили   в   нестройную   группу,   проворно   опутали

веревками. Чудовища тем временем разгорались. Ближайшее к людям неожиданно

содрогнулось, тяжелым   вздохом   выкатив   в   небо   над   собой   жирный   клуб

пламени. И снова им пришлось   отступить   перед   нестерпимым   жаром,   давая

возможность огню завершить начатое. Центурион огляделся. В яркой   кутерьме

розовых отсветов перед   ним   предстала   долина,   усеянная   мертвым   лесом.

Просека, на которой происходило сражение, была лишь частью   протянувшегося

широкой полосой кладбища. Чудовища тараном пробуравили лесную   плоть,   как

червь спелое яблоко, и легионерам не было   нужды   гадать,   откуда   явились

титаны. Путь   их   напоминал   русло   высохшей   реки,   окаймленной   зелеными

берегами нетронутого леса. "Дно" густо устилали поваленные деревья. Всюду,

куда ни падал взор, топорщились корнями вывороченные из земли пни,   ветви,

листва и хвойная россыпь сливались в пестрый ковер   смерти,   уже   тронутый

желтизной и увяданием. Старуха с косой   поработала   здесь   на   славу.   Она

покуражилась бы еще, но они сумели остановить ее.

     Центуриону почудилось, что он слышит шелест   освобожденного   дыхания.

Чуть покачиваясь под ветром, серебряный бор благодарил   своих   спасителей.

Военачальник улыбнулся. Сомневаться не приходилось, - они   избрали   верную

дорогу. И вполне возможно,   что   путь   их   с   самого   начала   был   освящен

Фортуной и боги во   главе   с   Юпитером   внимательно   следили   за   победным

шествием центурии. Они нужны были этому   миру!   В   их   силах   было   что-то

исправить...

     - Надо решить, как быть с пленными.

     Сдвинув брови,   центурион   нехотя   поворотился   к   советнику.   Долина

осталась за спиной, в лицо снова дохнуло жаром.

     - Нам не нужны пленники, - сухо отрезал он.

     - Ты хочешь, чтобы их казнили?

     - Нет, - центурион с внутренней усмешкой отметил недоумение на   лицах

оптионов. Один только Фаст понял его верно.

     - Значит, мы отпускаем их?

     - Ты прав.

     - Как отпускаем? - Солоний удивленно вскинул   голову.   -   Почему?   Их

можно использовать как заложников.

     - И потом   -   эти   прихвостни   обязательно   разнесут   весть   о   нашем

приближении, - добавил Клодий.

     - Пусть. Мы не пираты, чтобы уповать на одну лишь внезапность.   Мы   -

воины претория! И кроме того... - Центурион помедлил, - я полагал, вы   уже

поняли, что происходит. Мы не можем осквернить эту землю кровью рабов.

     Никто не возразил ему,   но   никто   и   не   поддержал.   Они   недоуменно

молчали, и только Солоний, исполин с лицом, изборожденным шрамами, глухо и

несогласно кашлянул. Трепет священного откровения, как видно, не   коснулся

их. Они были воинами от ног до макушки и иного - вне войны, вне   стратегии

и тактики не понимали.

     Центурион отвернулся. Желания что-либо объяснять он не чувствовал. Да

и стоит ли заниматься несвойственным ему делом? Он - командующий и   отдает

приказы, они - солдаты и обязаны ему подчиняться. Этого вполне достаточно.

     Так или иначе, но концовка дня оказалась   удачной.   С   полным   правом

легионеры вновь могли примерять лавровые венки победителей. Страх отступил

перед славой. И главное... Главное, конечно, заключалось в   том,   что   они

обрели союзников - могучих и надежных. Боги призвали   маленький   отряд   на

эту погибающую землю и сами незримо   встали   в   их   рядах.   Это   следовало

принимать как великую честь. Воины центурии оказались в числе избранных!..

     Запах зажаренного на костре мяса   плыл   над   прибрежным   кустарником.

Кое-кто из воинов продолжал коптить лица у костровищ, завершая   немудреную

трапезу. Местная дичь была мелкой, местная рыба   не   прельщала   изысканным

вкусом, но для утоления голода воину не нужны лакомства. Ночь прошла более

или менее спокойно.   Непривычный   холод   никого   не   смутил.   Единственное

серьезное препятствие для настоящего легионера - вооруженный враг. Но и   с

этой задачей легионер   готов   успешно   справляться.   Если   же   говорить   о

климате, отсутствии комфорта и грубой пище, то это дело собственной   воли,

а уж что-что, а волю римляне воспитывать умели.

     Центурион стоял   на   берегу   озера   и,   скрестив   на   груди   руки,   с

интересом следил, как в мелкой   прозрачной   воде   стаями   шныряют   мальки,

склевывая брошенную в воду заячью требуху. Они крутились винтом,   догоняли

друг дружку,   с   плеском   выпрыгивали   в   воздух,   превращаясь   на   миг   в

сверкающие серебряные монетки.

     Ветреное легкомыслие!.. Беззаботный пир не мог,   разумеется,   длиться

вечно. Предводитель центурии твердо знал: на земле ли, под водой - везде и

всюду действуют одни и те   же   суровые   законы.   Любой   мир   длится   ровно

столько, сколько требуется   воину,   чтобы   заново   проголодаться.   Чувство

голода - это жажда крови, утоление   голода   -   это   война.   Любой   мир,   в

сущности, - не что иное, как пауза   между   сражениями.   Иначе   люди   и   не

умеют. Отдыхая, нельзя забывать, что руки созданы для   оружия,   а   тело   и

мускулы для походов. Празднуя и веселясь, человек занят несвойственным ему

занятием. Истинное призвание человека - борьба. И   бороться,   увы,   всегда

есть за что.

     Глаза военачальника потеплели, когда вблизи от   резвящихся   рыбок   он

заметил черную, медленно продвигающуюся вперед тень. Вот он и долгожданный

враг! Коварный и подлый, как все враги,   могучий,   не   знающий   жалости   и

снисхождения... Мышцы центуриона невольно напряглись, словно там, в   воде,

этим хищником был он, а не эта крадущаяся рыбина. Вода коротко   взбурлила,

и, клацнув, утиная пасть стиснула нерасторопную жертву.   Лениво   шевельнув

хвостом, черная рыбина равнодушно проплыла над белеющими на дне   потрохами

и в одиночестве двинулась в   сторону   глубины.   И   тут   же   на   мелководье

потянулась любопытствующая мелюзга. Будто и не случилось ничего, будто   не

уменьшилась их стайка на одного несчастного малька.

     Вздрогнув, центурион поднял голову. Он и сам не знал,   что   заставило

его посмотреть вверх.   Может   быть,   зловещее   предчувствие   надвигающейся

беды. Он ждал ее весь вечер и всю ночь, он не   сомневался,   что   покой   их

зыбок и недолог. В конце концов и человек тот же   малек.   И   черных   рыбин

вокруг него предостаточно.

     Он смотрел вверх, и пальцы его   нервно   теребили   кожаный   пояс.   Над

лесом, на огромной высоте, неторопливо летела необычная птица. Собственно,

она даже не летела, а плыла,   странно   замерев   раскинутыми   крыльями,   не

делая ни единого взмаха. Пожалуй, больше   она   походила   на   скользящую   в

удивительно прозрачной воде акулу. За птицей тянулся вязкий белесый   след,

и синева   неба,   рассекаемая   смертельным   шрамом,   медленно   расползалась

надвое. Центурион попытался отвести взгляд, но   не   смог.   Жуткое   зрелище

завораживало. Что-то подсказывало   военачальнику,   что   за   полетом   птицы

следует проследить до конца. И внутренне он был   уже   готов   к   тому,   что

случилось в следующее мгновение. Прямо по   курсу   птицы   возникло   неясное

пятно. С пугающей стремительностью оно   темнело   и   росло,   превращаясь   в

нечто выпуклое и дымящееся. Происходящее не поддавалось   описанию.   Дымный

призрак рос на глазах, явственно приближаясь к земле. Центурион   сообразил

вдруг, что это не пятно и не призрак. Целясь в маленькое   озеро,   небесную

сферу пронзило раскаленное до красна копье.

     На берегу тревожно   закричали,   и   сейчас   же   зазвенело   разбираемое

оружие. Кто-то   отчаянно   звал   центуриона,   но   он   стоял,   не   двигаясь,

прекрасно сознавая, что они не успеют ничего предпринять. Все   совершалось

чересчур быстро. От пробитого в глубине небес   отверстия   во   все   стороны

побежали ветвистые трещины, черной гигантской молнией копье   прорвалось   в

этот   мир,   устремляясь   прямиком   к   цели.   А   снаружи   кто-то   продолжал

наваливаться телом на небосвод, когтями раздирая лазурную ткань,   один   за

другим жадно сглатывая голубые   лоскутья.   И   там,   за   этими   трепещущими

обрывками, перед глазами людей распахивалась багровая тьма.

     Чем-то это напоминало первый их   переброс,   когда   вместо   Домециевой

дороги спустившийся с небес   пыльный   ураган   преподнес   лес,   заполненный

панцирными тварями...

     Земля под ногами дрогнула, солнце,   дремотно   висевшее   у   горизонта,

встрепенувшись, понеслось огненной   свечей,   описывая   над   озером   крутую

дугу. Ослепительным шаром   оно   ударило   в   небесный   разлом   и   грохочуще

взорвалось. И тотчас, пронзив клубящийся хаос, черное копье погрузилось   в

середину озера. Пенной волной на берег хлынула вода, и, рассыпаясь в прах,

стала исчезать зелень. С лопающимся треском лес проваливался в землю, хвоя

вспыхивала, окутываясь облаком серебристого пепла. Головы у людей кружило.

Появлялось жутковатое ощущение, что воинов возносит   к   летящим   навстречу

верхушкам. Содрогание   почвы   усилилось,   мир   перед   глазами   размазался,

чудовищно перемешав цвета. Правое   стало   левым,   а   черное   обратилось   в

белое. Слабое человеческое сознание не в состоянии было справиться со всем

этим. Центурион без сил опустился на колени...

     Озера больше не существовало.   Отныне   перед   уцелевшими   легионерами

расстилалась унылая пашня. Где-то на горизонте топорщился елями   убежавший

от них лес, а сразу за полосой пашни, блеклыми   мраморными   изваяниями   из

отступающего тумана медленно прорастали грибовидные очертания крыш, кривые

линии заборов, узкие коридорчики улиц.

     Они расположились   во   дворе,   возле   самого   высокого   из   зданий   в

деревне. Под раскидистым дубом, из отобранных у жителей   деревеньки   перин

центуриону соорудили подобие ложа. Рядом, поверх таких же перин, раскинули

походный   шатер.   Военачальник   не   собирался   селиться    в    бревенчатых,

мрачноватых избах. Они внушали ему тревогу, и здесь, на открытом   воздухе,

он чувствовал себя в большей безопасности. Одним взглядом с этого пригорка

можно было окинуть всю деревню, окружающие ее пашни и   поля,   желтую,   как

песок, дорогу, зигзагом убегающую к далекой щетке леса.

     Они сидели вдвоем с Фастом, лениво переговариваясь   и   наблюдая,   как

Солоний   тщетно   пытается   допросить   местного   старейшину.   Этого   самого

старейшину не пришлось искать, он заявился к ним сам - вполне добровольно,

но, увы, проку от него не было пока никакого. Пухлый человечек, с   птичьим

хохолком надо лбом и аккуратной лысиной   на   макушке,   упорно   не   понимал

задаваемых вопросов. Беспрестанно кивая, он   невпопад   улыбался   и   что-то

торопливо лопотал. Ни один из воинов не мог разобрать его речи.   Но   самое

удивительное заключалось в том, что человек не понимал языка жестов.   Лицо

его кривилось и передергивалось, изображая попеременно собачью преданность

и некую   умиленную   радость,   маленькие,   как   у   ребенка,   ручки   активно

жестикулировали. Он не понимал легионеров, они не понимали его. Диалога не

получалось, и у центуриона все чаще начинала   появляться   мысль,   что   они

пытаются договориться с   идиотом.   Впрочем,   разговора   не   выходило   и   с

прочими жителями селения. Люди избегали легионеров, попрятавшись по   домам

и сарайчикам. Многие на потеху воинам пытались укрыться в травяных стогах.

Это было и вовсе непонятно. Любой стог можно было поджечь малейшей искрой,

но жители этого явно не сознавали. И никто из них   по-прежнему   не   спешил

благодарить их за уничтожение чудовищ, за   свободу,   подаренную   населению

деревни.

      Центуриону пришло на ум, что возможно, Солоний был прав, предлагая не

сдерживать легионеров. Солдаты заслуживали отдыха, наград   и   трофеев.   Но

центурион   ни   на   минуту   не   забывал,   где   они   находятся.    Священная,

призвавшая их на помощь земля не потерпела   бы   грабежей   и   насилий.   Что

простительно обычным   наемникам   -   не   к   лицу   преторианской   гвардии...

Центурион подумал, что отчасти лукавит перед   самим   собой.   Он   рассуждал

столь благородным образом по причине   того,   что   сам   в   далеком   детстве

насмотрелся   на   озверевших   от   крови   испанцев,   пьяных   и    горланящих,

врывающихся в жилища, глумящихся над женщинами, ломающих все, что   не   под

силу унести с собой. Обагренная кровью и пожарищами страничка не забылась,

хотя время и сгладило   однозначность   восприятия,   превратив   пережитое   в

спутанный клубок сомнений. Насилию центурион противился, насилие презирал,

но и необходимость его принимал, сознавая, что насилие -   это   всего   лишь

часть целого и естественного. И если нормально, что лев перегрызает   горло

антилопе, то незачем удивляться тому, что творит воин, врываясь с мечом   в

ряды дерущегося неприятеля. Правитель, отказывающийся от насилия,   достоин

золотых слов в истории, но в той же истории таковых не найти,   потому   что

отказавшиеся от зубов и мускулов живут недолго. Они - камень преткновения,

о который спотыкается мир, - и потому камень   этот   беспощадно   удаляется.

Сражаться -   более,   чем   естественно.   Это   будни   человека,   его   второе

дыхание. И, наказанное войной, вконец обескровленное,   человечество   долее

жаждет мира. А излишнее великодушие порождает смуту,   пьянит   головы   хуже

самого   крепкого   вина.   И   тем   большего   презрения   заслуживал    местное

население, не сумевшее   оценить   благородного   поведения   центуриона,   его

попыток удержать оптионов в рамках дозволенного.

     - Как видишь, они даже не   способны   целенаправленно   изъясняться,   -

процедил центурион. - Разве это не свидетельствует о потере   человеческого

облика? И почему мы решили, что он старейшина?

     - Так предположил   Солоний.   Это   самой   большой   дом   в   селении,   и

человек, судя по всему, в нем живет. А что касается человеческого   облика,

то... Они напуганы - только и всего. Чудовища могут   вернуться,   и   сейчас

они думают только об этом.

     - Кажется, им наглядно показано, чего стоят их хозяева. Почему бы   им

не выпрямить спины и не взяться за оружие?

     - На это тоже есть одна веская причина. Они не воины.

     - Они рабы, и в этом вся штука! - центурион вспыхнул. -   Рабы   всегда

перед кем-нибудь пресмыкаются. В этом их суть. И именно по этой причине им

никогда не разогнуть своих согбенных спин.

     - Тогда отчего они не пресмыкаются перед нами?

     Центурион стиснул челюсти. Спор был   нелеп   и   непонятен.   Еще   более

нелепым был предмет спора. Впрочем, они и не спорили. Военачальник изливал

избыток желчи,   Фаст   привычно   отражал   его   словесные   атаки.   Советнику

хотелось быть объективным - только и всего.

     - Зачем же им пресмыкаться перед нами? Мы -   пришлые,   а   они...   Они

хранят преданность старым хозяевам.

     - Это можно назвать и другим словом. Например, верностью.

     - Рабская преданность   -   и   ничего   больше!   -   запальчиво   возразил

центурион.

     - Хорошо. Но если они преданы из чувства страха, стало быть, нас   они

не боятся. Ты это имеешь в виду?

     - Я сказал то, что я сказал! Они - рабы, и этим все объяснено. Они не

способны понять язык жестов, не понимают снисхождения и при всем   при   том

со спокойствием взирают, как панцирные твари топчут их   землю.   Как   можно

относиться к тем, кто продает свою страну, своих богов, самих себя?!

     - Если они спасают свою жизнь, можно ли рассудить,   что   они   предают

самих себя?

     Центурион скрежетнул   зубами.   Философия   не   являлась   его   стихией.

Техника владения мечом, стратегия и тактика - в этом он что-то понимал,   в

этом был силен. Яд же, таящийся в словах, змеиная гибкость   фраз   зачастую

вызывали у него мутную головную боль. Словесные хитросплетения заводили   в

тупик без всякой надежды выпутаться. Но он   не   стыдился   этого.   Ораторы,

политики, земледельцы - каждый на этой земле занимался своим делом   -   тем

самым, ради которого был рожден. И постичь все за одну-единственную жизнь,

овладеть всеми   мирскими   профессиями   было   изначально   невозможно.   Этот

разговор он однако поддерживал по собственной инициативе. Значит был в том

какой-то интерес, а возможно, в   нем   говорило   элементарное   мальчишеское

упрямство. Последнее слово хотелось оставить за собой. Советник   же   такой

возможности не давал.

     - Спасение самого себя - это не спасение жизни, - медленно и, как ему

казалось, рассудительно вымолвил он.   -   Это   защита   своей   славы,   своей

чести.

     - А если нет ни того, ни другого?

     - Значит, и то и другое следует заработать.   Трудом,   подвигами,   чем

угодно.

     - Но для этого надо сначала сохранить жизнь.

     - Чем они и занимаются от рождения и до конца своих дней! - центурион

фыркнул. -   Пойми,   Фаст,   в   этом   и   кроется   главное   отличие   раба   от

свободного   гражданина.   Первый   спасает   жизнь    всеми    доступными    ему

средствами, последний всегда посвящает чему-либо.

     - Хорошо. Тогда объясни, что делать вчерашнему воину   и   сегодняшнему

пленнику? Правом победителя он ведь тоже превращен в раба?

     Центурион задохнулся от гнева. Фаст попросту издевался над ним!..

     - Я не понимаю, к чему ты клонишь!

     - Тогда прекратим на этом, - советник успокаивающе коснулся его руки.

- Лучше поговорим о том, что ты намерен предпринять дальше.

     - Дальше? - центурион   недоверчиво   взглянул   на   собеседника.   -   Ты

спрашиваешь об этом у меня?

     - Будет лучше, если о твоих планах узнают хотя бы оптионы. Безусловно

- кое о чем они догадываются, но догадки еще не знание.

     Внимательно всмотревшись в лицо Фаста, военачальник скупо   улыбнулся.

Все-таки оставалось еще что-то, в чем советник не в силах был   тягаться   с

ним. Философия   и   логика   -   прекрасные   вещи,   но   и   они   пасуют   перед

интуицией. Внезапное открытие приятно   удивило   центуриона.   Злость   разом

угасла. Спор оказался для него небесполезным.   И   прежде   всего   он   вдруг

уяснил, что многомудрый и хитрый советник по-прежнему не   понял   главного!

То, о чем спрашивал Фаст, следовало адресовать не к предводителю центурии,

а выше. Гораздо выше!.. Откуда мог он знать, что уготовили им боги! Они   и

только они являлись стратегами, определяющими будущее   маленького   отряда.

Людям оставалось лишь полагаться на редкие знамения, на собственное сердце

и чутье. Сам центурион уже смирился с такой долей и успел принять   ее   как

неизбежное. То же самое мог посоветовать и Фасту...

     Ветер шевельнул волосы на голове центуриона, он почувствовал ядовитый

запах гари.   Соперничая   с   восходящим   солнцем,   вдали   ярко   разгорались

постройки. И не постройки даже, а конструкции из десятков гигантских труб,

металлических механизмов и пугающе изломанных геометрических фигур. Смутно

центурион чувствовал некую связь между чудовищами и постройками. Потому   и

приказал сжечь то и другое. Воля его была исполнена. С чумазыми   лицами   к

лагерю возвращались факельщики. "Греческий огонь" снова был пущен в ход. И

снова небезуспешно. Дым валил гуще и гуще, перекрыв темными облаками треть

горизонта. Глядя на эти облака, что-то жалобно прокричал   старейшина   и   с

неожиданной резвостью бросился к ложу военачальника. Солоний подцепил   его

за подол и, перехватив поперек туловища, кротко   взглянул   на   центуриона.

Человечек поскуливал, делая отчаянные попытки вырваться. Пальцами он то   и

дело испуганно тыкал в сторону полыхающих построек. Центурион   поморщился.

Истолковав это   как   команду,   Солоний   поставил   человечка   на   землю   и,

развернув вокруг оси, легонько ткнул кулаком в затылок.   Взмахнув   руками,

человечек пробежал несколько шагов по двору и растянулся на траве. Тут   же

поднялся на четвереньки и проворно отполз в сторону, к ветхому   заборчику,

где и уселся, утирая кровоточащий нос.

     - Как видишь, ему не   нравится,   когда   жгут   логово   его   хозяев,   -

язвительно произнес центурион.

     Фаст безразлично   пожал   плечами.   Он   не   хотел   возобновлять   спор.

Военачальника это вполне устраивало.

     Тем   временем   факельщики   разбрелись   по   дворам.    Часть    из    них

задержалась у колодца. Заскрипел ворот,   с   удовольствием   разоблачившись,

легионеры принялись поливать друг друга из ведер. Наверное, вода оказалась

ледяной, потому что вскрикнул один, а за ним сразу другой...

     Глядя на гогочущих воинов захотелось улыбнуться и центуриону,   но   он

не улыбнулся. Но и не возроптал. В иной ситуации следовало   бы   немедленно

пресечь шум,   но   сегодняшнее   положение   было   особенным.   Более   того   -

центурион понимал, что качественно изменился и   статус   каждого   воина.   В

этих краях рассчитывать на   какие-либо   резервы   не   приходилось.   Он   мог

полагаться только на собственных солдат и потому этих самых   солдат   ценил

сейчас как никогда. Чуть отвернувшись, он   сделал   вид,   будто   ничего   не

происходит. Что страшного в том, если воины немного позабавятся?   В   конце

концов с задачей они снова справились, дьявольское здание из десятков труб

разгоралось все ярче. В ясное небо исполинским столбом поднималась   черная

клубящаяся муть.

     Центурион и сам бы не ответил, отчего сооружение   из   труб   и   колонн

пробудили в нем такую ненависть. Мерзкий ли   запах,   выжимающий   из   людей

кашель, был тому причиной или сероватый, покрывший липким   слоем   траву   и

деревья налет? Как   бы   то   ни   было,   но   от   загадочных   конструкций   на

расстоянии веяло недобрым и зловещим, и он поступил так, как   подсказывало

ему сердце солдата.

     Строение продолжало гореть. Серые   краски   обугливались,   скручиваясь

темнеющими стружками, осыпались на землю.   Происходило   жутковатое.   Через

мешанину огня перед людьми все отчетливее прорисовывались   истинные   черты

уничтожаемого.   Центурион   не   ошибся.   Здание   тоже   являлось    творением

титанов. Черный скелетообразный остов смотрел на них безглазыми   провалами

окон, и оттуда, из этих провалов, змеиными   языками   вытягивались   розовые

огненные жгуты. К счастью, людям они больше не угрожали...

     Одна из колонн   скрежещуще   накренилась,   вздымая   искристые   облака,

начала   рушиться.   Строение   располагалось    от    деревни    на    приличном

расстоянии, и все же треск падающей махины   был   слышен   и   здесь.   Ухнула

земля, принимая удар, марево над   пожаром   припорошило   золотистой   пылью.

Центурион удовлетворенно погладил кожаный, золотом расшитый пояс, украдкой

покосился на советника.

     Итак, Фаст по-прежнему терзался ненужными сомнениями.   Он   так   и   не

осознал, что происходящее ни в коей мере не зависит от них и возможно, все

еще пытался объяснить случившееся злыми   кознями   Акуана.   Владея   орудием

логики, он не испытал того внутреннего озарения,   что   милостиво   посетило

центуриона.   Военачальник   испытал   горделивую   радость.   Что   бы   там   ни

придумывали про добродетели, никто из людей   не   откажется   от   маленького

превосходства над окружающими. Будь то богатство, ум   или   знание   истины.

Эту самую истину центуриону и удалось разглядеть.

     ОНИ НЕ БЫЛИ   ВОЛЬНЫ   ВЫБИРАТЬ   СВОЙ   СОБСТВЕННЫЙ   ПУТЬ!   Божественной

властью   центурия   посылалась   туда,    где    ощущалась    необходимость    в

мужественных и честных сердцах. Война с черными силами шла полным ходом, и

им не следовало ломать головы над уже решенным. Они носили звание   воинов,

и единственное, что от них требовалось, это умение сражаться. Сражаться во

имя Земли, во имя небесных властителей...

     С оттенком сочувствия военачальник взглянул на Фаста. Он   по-прежнему

не собирался что-либо объяснять советнику. Одна из ценностей этой жизни   -

познание   непреходящих   истин.    И    подобное    познание    бывает    только

самостоятельным. Идея, подсказанная другом, не стоит ломаного гроша, и   ни

наставники, ни самые искусные педагоги не заменят такой беспримерной вещи,

как личный опыт. В личном первый помощник   самому   себе   -   ты   сам!   Иное

попросту не предусмотрено жизнью.

     Часть воинов решено было   поселить   в   двухэтажном   доме.   Для   этого

следовало очистить его от лишних вещей. Вот тут-то у   Солония   и   возникли

некоторые   осложнения.   Как   только   из   здания   стали   выносить    мебель,

угомонившийся было старейшина снова проявил удивительную прыть. Выкрикивая

писклявым    голоском    какие-то    слова,    он    бросился    к    легионерам,

выволакивающим из здания вещи. Башнеподобный   вид   Солония,   вставшего   на

пути, его не испугал. Маленького   человечка   отпихивали,   а   он   продолжал

упрямиться.   Это   было   что-то   новенькое,   и   воины   потихоньку   начинали

посмеиваться. Раз за разом старейшина бросался к дверям, и, сердито пыхтя,

оптион ловил его по двору, а, поймав, в охапке выносил за   калитку.   Через

минуту все комическим образом   повторялось.   Заметив   интерес   окружающих,

Солоний уже не решался позвать кого-либо на помощь или применить   что-либо

более действенное, нежели обычные оплеухи. Слишком уж невзрачной выглядела

фигурка старейшины рядом с атлетическим   торсом   разодетого   в   сверкающие

доспехи воина. По всему было ясно, что человечек проделывает это не забавы

ради, но зрителей становилось   все   больше   и   больше,   многие   откровенно

смеялись.

     Фаст высказал   предположение,   что   старейшину,   по   всей   видимости,

беспокоит бесцеремонное обращение легионеров с мебелью, выносимой из дома.

Центурион склонен был   с   ним   согласиться.   Здание   очищали   не   особенно

церемонясь. Соперник Солония кидал отчаянные взгляды на верхние этажи. Все

они были нараспашку, и   под   одобрительные   возгласы   наблюдателей   оттуда

густо высыпали пестрый хлам: какие-то детские барабаны, деревянные стулья,

матерчатые щиты с надписями   и   кипы   разлинованных   папирусов.   Вероятно,

именно   эта   процедура   так   разволновала   нелепого   человечка.   Центурион

покачал   головой.   Кто   знает,   могло   получиться   и   так,   что   человечек

проделывал   все   эти   трюки   исключительно   ради   односельчан   -   нынешних

свидетелей его бесстрашия.   Вернувшимся   хозяевам   кто-нибудь   обязательно

поведал бы о его самоотверженном поведении. Глупый раб не догадывался, что

время "хозяев" прошло. Приговор был произнесен, они явились   сюда   в   роли

его исполнителей.

     - Какой занятный механизм... - Фаст смотрел   на   воинов,   обступивших

черное, напоминающее диван устройство. Его только что вынесли из дверей и,

откинув деревянную крышку, обнаружили под ней ряды белых и черных   клавиш.

Легионеры тюкали по ним   своими   узловатыми   пальцами,   и   черный   "диван"

откликался сочными приятными звуками.

     - Сдается мне, это музыкальный инструмент, - Фаст повернул   голову   к

центуриону. - Может,   мы   их   недооценили?   Взгляни   на   эту   механику.   И

стекло... Все окна у них застеклены.

     Центурион нехотя кивнул. Он тоже обратил на это внимание. Но заметить

- не значит принять. Что-то внутри него противилось этому. Может быть,   он

предчувствовал, что утвердившись на тропке приятия, ему придется с   каждым

шагом принимать все более трудные решения. Стекло, механическая   музыка...

Что последует за ними? Проще было списать все на многомудрых титанов.   Эти

же рабы не могли самостоятельно дойти   до   тайны   изготовления   стеклянных

пластин. Они, конечно же, пользовались готовым, и подобный ответ устраивал

центуриона более всего...

     Заглушая игру музыкального инструмента, на   улице   звонко   громыхнула

колодезная цепь. Кто-то   выпустил   из   пальцев   рукоять   ворота.   И   разом

прекратились   все   разговоры.   Смеявшиеся   умолкли.   Не   поднимая   головы,

центурион медленно встал.   Он   уже   знал,   что   означает   такая   внезапная

тишина. Это было предвестием грозы. Длительного отдыха не получилось...

     - Они приближаются! - прокричал кто-то.

     Окинув окрестности взглядом, центурион ничего не увидел. Еще догорало

жутковатое строение,   почерневшими   тушами   остывали   на   полях   сожженные

чудовища. Но дорога   была   пуста,   со   стороны   пашни   опасности   тоже   не

наблюдалось.

     - Выше, - подсказал Фаст. - Они передвигаются по небу.

     Центурион послушно поднял глаза.   Три   крохотных   точки   зависли   меж

облаков. Так, по крайней мере, казалось на первый взгляд.   Но   он   тут   же

сообразил, что точки не   стоят   на   месте,   быстро   приближаясь,   принимая

округлые, необычные для птиц очертания.   Теперь   они   напоминали   огромных

стрекоз   -   с   пузатыми,   бочкообразными   туловищами,   длинными   палочками

хвостов и обилием глаз. Злыми командами оптионы уже сгоняли   легионеров   в

шеренги. Жестом центурион поманил к себе Клодия и выразительно   кивнул   на

дощатые изгороди. Через минуту   дерево   затрещало   под   десятками   крепких

пальцев. Центурия спешно изготавливалась к бою.

     Все-таки они по праву считались лучшими легионерами претория. Ни один

военачальник не смог бы упрекнуть их сейчас в   медлительности.   Запрокинув

голову, центурион внимательно следил за приближением противника. Эти твари

хотели застать их врасплох, напасть с самой неожиданной стороны, да только

придется им отведать копий, огня и стрел.

     Он подумал о пращниках. А что?.. Камней здесь хватает,   и   будет   чем

попотчевать незванных гостей.

     Услышав приказ, несколько воинов тут же метнулось на дорогу   собирать

в кошелки булыжники. Посреди двора   успели   возвести   шалаши   из   досок   и

выброшенных   из   здания   бумажных   кип.   Сидя   на   корточках,    факельщики

раздували разгорающееся пламя.

     - Может, построить людей в черепаху?

     - Нет, - центурион продолжал изучать   приближающихся   стрекоз.   Глаза

его   слезились   от    напряжения,    рука,    прикрывающая    козырьком    лоб,

взволнованно подрагивала.

     - Не стоит рисковать. Эти птички могут оказаться чересчур тяжелыми...

Солоний! Рассредоточь людей возле   построек.   Всех   пращников   отправь   на

крыши. Если понадобится, подожжем один из сараев и   поджарим   их   прямо   в

воздухе. Сделать так, чтобы огонь все время был у всех под рукой!

     Чудовища спускались. Трепетные их тени скользнули по   двору,   зависли

над улицей, и оттуда, с высоты,   взметая   пыль,   ударило   потоком   жаркого

воздуха.   Ветер   по   вертикали...   Центурион   прищурился.   Гул   перерос   в

оглушающий грохот. Теперь их можно было рассмотреть во всех   подробностях.

Головастые, опоясанные десятками выпуклых глаз, небесные гостьи   мало   чем

походили на своих земных сестер. Разве что кожей, отливающей   все   тем   же

металлическим блеском. Во всяком случае этот   мир   был   последователен.   И

животные и насекомые - все здесь предпочитало скрываться за прочным   слоем

металла.

     Центурион дал   сигнал   лучникам.   От   разожженных   во   дворе   костров

навстречу рычащим стрекозам дымными   дорожками   взвились   стрелы.   Большую

часть огненных гонцов чудовища   сумели   отшвырнуть   воздушным   вихрем,   но

центурион заметил, что пара стрел угодила в брюхо   ближайшей   из   стрекоз.

Словно   испугавшись,   чудовище   поднялось   чуть   выше.   Кто-то   из   воинов

презрительно   засмеялся.   Железные   титаны   несомненно    их    побаивались!

Предводитель   центурии   вздрогнул.   Заглушая   гул,   испускаемый    крыльями

стрекоз, с неба донесся каркающий голос. Все тот же   незнакомый   язык.   На

нем лопотал и старейшина... Переглянувшись с Фастом, центурион   решительно

взмахнул   рукой.   Около   десятка   взобравшихся   на   крышу   воинов,   начали

раскручивать кожаные пращи. Первые камни со свистом устремились к цели.

     - Они поднимаются выше!

     - Так оно и должно быть, - центурион   приложил   ладонь   козырьком   ко

лбу, на мгновение зажмурился. Смотреть в небо - не такая уж простая   вещь.

И все-таки   первый   отпор   противнику   они   дали.   Обеспокоенные   чудовища

беспорядочно закружили над селением.   Громовой   голос   не   умолкал   ни   на

секунду, но теперь в интонациях его сквозил явный гнев.

     - Подумать только! Они не осмеливаются   вступать   с   нами   в   бой!   -

удивленно произнес советник.

     - Это всего-навсего осторожность. Они   видели,   что   произошло   с   их

собратьями...   В   чем   дело?   Фаст!   -   центурион   едва   успел   подхватить

покачнувшегося советника. Лицо последнего исказила гримаса боли. Осторожно

опустив его на землю, центурион   непонимающе   уставился   на   перепачканную

кровью ладонь. Кровь была теплая, еще совсем живая. И та же кровь пузырями

вскипала на губах лежащего. Но каким образом? Откуда?..

     Оглянувшись, он интуитивно угадал   опасность   и   вовремя   отпрянул   в

сторону. Последовал невинный хлопок, почти не слышимый за гулом стрекоз, и

шлем с силой сорвало с головы. Мир, радужно расцвеченный,   пронесся   перед

глазами, но на ногах центурион устоял. Опасность следует встречать стоя   и

во всеоружии, и, выхватив меч, военачальник порывисто   шагнул   вперед.   Он

уже пришел в себя и готов был драться.

     Одно из окон расположенного через улицу дома было приоткрыто.   Сквозь

куцый дымок центурион успел рассмотреть притаившегося за рамами   человека.

Рывком подхватив с   земли   шлем,   он   ринулся   к   дому.   Но   его   опередил

Метробий. Темная, напряженная спина преградила путь,   -   грек   целился   из

лука. Коротко прозвенела тетива, и далекое окно брызнуло осколками. Кто-то

в глубине дома пронзительно закричал, заметался, сшибая на   пол   случайные

вещи. С мечом в руке центурион обогнул Метробия и выскочил на улицу.

     Ситуация успела   измениться,   и   это   ему   не   понравилось.   Стрекозы

оказались не одиноки. Стремительными перебежками по направлению к занятому

легионерами двору там и тут передвигались небольшие группы людей.   Лучники

центуриона   уже   опускались   на   колени,   доставали   из   колчанов   стрелы,

изготавливаясь для стрельбы. И снова посыпались странные хлопки. Бегущие к

ним люди вскидывали руки, на секунду замирая   и   повторяя   в   чем-то   позы

целящихся лучников, а далее случалось страшное. Неведомое оружие порождало

дымные вспышки, а вслед за этим над землей   проносилась   незримая   смерть.

Один   из   лучников   рухнул   на   землю   лицом   вниз,   еще   двое,    вскочив,

попятились. Глаза обоих были переполнены ужасом и непониманием, на   одежде

расплывались   малиновые   зловещие   пятна.   С   шелестом   понеслись   стрелы.

Атакующие спешно залегли. Но тоже не все. Двое, нелепо изгибаясь, цепляясь

пальцами за оперение, с криком побежали назад. Один из них упал уже   через

несколько шагов, второй скрылся за поворотом. Пугающие   хлопки   посыпались

чаще. С содроганием центурион наблюдал, как лучшие из его стрелков валятся

в дорожную пыль. Неведомое оружие было эффективнее стрел. Из всех   смертей

коварнее та, что неслышима и невидима. Ей невозможно противостоять лицом к

лицу и потому она особенно пугает. Как пугает мгла   проснувшегося   посреди

ночи ребенка.

     Над плечом центуриона треснуло раздробленной   щепой.   Воротца,   возле

которых он стоял, жалобно скрипнули. Он поднял взор, глазами задержался на

крохотном отверстии, проделанном в дереве.

     Вот оно что!..   Предводитель   центурии   враждебно   прищурился.   Рукой

провел   по   шероховатой   поверхности   бруса.   Толстое    дерево    оказалось

продырявленным навылет.   Это   было   действительно   серьезно!   Он   невольно

пригнул голову и внимательно осмотрелся. Хлопки   доносились   уже   со   всех

сторон. Что-то они, значит, проморгали. Почему врагов   так   много?   Или   к

атакующим присоединились жители?   Эти   жалкие,   ни   на   что   не   способные

рабы?..

     Один   из   оптионов   возбужденно   замахал   руками,   указывая   в   небо.

Центурион проследил за его взглядом. Разумеется! Этого следовало   ожидать.

Жуткие стрекозы возвращались.

     - Лучников и пращников за щиты! Всем укрыться возле изгородей!   И   не

высовываться!

     Центурион юркнул под прикрытие   забора,   на   ходу   пытаясь   прикинуть

возможные варианты сражения. Увы, мудрого Фаста рядом уже не было.   Теперь

все решения   приходилось   принимать   в   одиночку.   Впрочем,   события   сами

диктовали необходимую стратегию.

     - Солоний! - центурион бросился в дом. Один из воинов кивнул   наверх.

Там. Взбежав по   крутой   лестнице   на   второй   этаж,   военачальник   увидел

оптиона. Клодий был тут же. Стоя возле окна, он что-то   горячо   доказывал,

оживленно жестикулируя руками.

     - Никаких черепах и шеренг! Я возьму своих людей   и   зайду   к   ним   с

тыла. Они и пикнуть не успеют. Взгляни, если двигаться вдоль тех кустов, а

потом через сад...

     Центурион незаметно зашел ему за спину, глазами оценивая предлагаемый

маршрут.

     -   Так   и   сделаем,   -   сказал   он,   перебивая   Клодия.   Оба   оптиона

вздрогнули.

     - Бери лучших фехтовальщиков и атакуй этих   бестий.   А   ты,   Солоний,

займись стрелками. Отыщи всех, кто владеет луком или пращей. Сейчас они на

вес золота. Самых метких на   крышу,   остальных   на   дорогу.   И   к   каждому

приставить по паре воинов со щитами.

     Оба оптиона враз мотнули головами. Он не говорил им ничего нового.   К

тем же решениям они пришли бы вполне самостоятельно, но когда   собственное

проговаривается   начальником,   это   уже   совсем   иное.   В   данном    случае

совпадение дает наибольший эффект.   Самоуважение   подпитывает   уважение   и

наоборот.

     - Я поместил наблюдателей на крышу,   -   сообщил   Солоний.   -   О   всех

перемещениях неприятеля они тут же будут сообщать вниз.

     - Хорошо. Но не обольщайся,   этот   дом   мы   оборонять   не   будем.   Их

слишком много, и осады нам не выдержать.

     - Значит, будем прорываться?   -   у   Клодия   зажглись   глаза.   Смуглый

нахмуренный воин враз преобразился, превратившись в малолетнего задиру.

     -   Вполне   возможно,   что   мы   двинемся   прямо   за   тобой.   Так    что

поторопись.

     Молодой оптион   бегом   устремился   к   дверям.   Солоний   проводил   его

завидующими глазами.

      - Что делать нам? - поинтересовался он.

     - То, что я сказал. А потом будем   ждать.   Смотреть   и   ждать.   Когда

начнет Клодий, начнем и мы, - центурион по-прежнему не допускал и мысли   о

возможном поражении. Победа была единственным его желанием.   Иного   он   не

понимал.

     Уже через минуту, распоряжения его торопливо исполнялись,   а   сам   он

стремительным   шагом   обходил    дворовые    постройки,    прикидывая    шансы

теперешней их позиции на отражение возможного штурма.   Увы,   двор   не   был

крепостью, а   дом   не   походил   на   цитадель,   но   ничего   лучшего   им   не

предлагалось.

     Чуть погодя, центурион вновь сидел возле изгороди, глазами припадая к

широкой щели.

     Кое-что снова изменилось. И прежде всего -   поведение   атакующих.   Во

всяком случае приближались они уже не столь   резво.   В   решимости   бегущих

стала проглядывать   явная   настороженность.   Они   чаще   крутили   головами,

озираясь. В то время, как одни из них вжимались   телами   в   землю,   другие

совершали короткие перебежки. Со стороны пашни   тоже   приближалась   густая

толпа, но эти наступали   иначе.   Центурион   способен   был   ценить   умелого

врага, а в скоординированном передвижении компактных отрядов чувствовалось

зловещее мастерство. В этом, кстати, тоже заключалось пресловутое   отличие

воина от раба... Центурион некстати припомнил беседу с   Фастом   -   беседу,

так и не завершенную.

     Короткого этого воспоминания хватило, чтобы привести его в   состояние

свирепого раздражения. Но на этот раз военачальник злился   уже   на   самого

себя. Нет ничего хуже, чем сомнения накануне боя...

     Шмелем прогудевшая над головой стрела прочертила пологую   траекторию,

ткнувшись в дорогу перед приближающимся противником, задрожала   оперением.

Наступающие послушно залегли. О смерти они знали не понаслышке и к старухе

с   косой   питали   пугливое   почтение.   Лучники,   впрочем,   тоже   перестали

суетиться, предпочитая высматривать и выжидать. Выжидал сейчас и   он.   Все

необходимые распоряжения были отданы, и вот-вот в тыл атакующим должен был

ударить отряд Клодия. А когда в ход пойдут мечи и   кинжалы,   многое   сразу

переменится.

     С неба вновь загремел каркающий голос. Центурион зло вскинул   голову.

Пращники на крышах чуть приподнялись, встав наизготовку. Но   на   этот   раз

летающие чудовища изменили тактику. Одна   из   стрекоз   садилась   где-то   у

леса,   где   копошилось   множество   фигурок,   две   оставшиеся   стремительно

пикировали на дворик. Не дожидаясь команды,   пращники   завращали   кожаными

ремнями. А в   следующую   секунду   центурион   зарычал   от   восторга.   Камни

угодили в полупрозрачный лоб ведущему насекомому, и,   дав   заметный   крен,

оно круто начало разворачиваться, чуть было не столкнувшись с соседом. Еще

пара камней ударила вдогонку, заставив   лопнуть   одну   из   глазниц   врага.

Чудовище спешно набирало высоту. Радоваться,   однако,   было   рано.   Вторая

стрекоза успела зависнуть прямо над домом.

     В горле у центуриона запершило   от   клубящейся   пыли.   Он   не   слышал

собственного   голоса.   Каркающие   фразы   тоже   прекратились.   Зато   что-то

шевельнулось по краям бочкообразного туловища, и косые,   яростные   вспышки

ударили вниз. На глазах центуриона   расположившихся   на   крыше   пращников,

единым тугим смерчем смело   с   ног.   Продырявленный   щит   гудящим   колесом

ударился о землю, прокатившись по двору,   застрял   между   досками   забора.

Стрекоза тяжело разворачивалась, и,   вторя   ее   движению,   по   утоптанному

грунту, по стенам двухэтажного здания огненным   плугом   проходила   смерть.

Лишь краешком она коснулась изгороди, но и этого легкого касания   хватило,

чтобы уничтожить зыбкую конструкцию. В воздух взметнулись глиняные   комки,

щепки, ссохшаяся кора. Сжав челюсти, центурион ждал, когда смерч накроет и

его, но этого не случилось. Целый и невредимый, он продолжал стоять   возле

разбитых ворот, наблюдая, как грязными гейзерами   вспухает   земля,   дерном

выворачиваясь   наизнанку,   как   с   побелевшими   лицами   падают   и   умирают

преданнейшие из его людей.

     В один короткий миг он внезапно осознал,   что   все   кончено.   Слишком

неравными оказались силы. Одна-единственная центурия не в   состоянии   была

противостоять миру, облаченному в панцирь из металла. Они сделали все, что

было в   их   силах,   и   никто   был   не   в   праве   упрекнуть   легионеров   за

недостаточное рвение, за трусость, за попытку   отступить   перед   очевидной

силой.

     Человек с пропыленным лицом, в пятнистой и незнакомой одежде,   сжимая

в руках нож, вышел из-за забора.   Он   глядел   на   центуриона   прямо   и   не

моргая, и было ясно, что он явился сюда именно за ним.   В   нем   угадывался

воин, и центурион привычно встал в боевую позицию. Во всяком случае теперь

они могли драться на равных. Сделав   ложный   выпад,   военачальник   тут   же

отступил назад. Сбоку сунулся кто-то из   легионеров,   но   он   отогнал   его

движением руки. Здесь не было оружия, убивающего вспышками и   хлопками,   и

все должно было решиться в честном поединке.

     Гортанно выкрикнув непонятное, человек в пятнистом скакнул   вперед   и

взмахнул ножом. Центурион без труда парировал удар   мечом,   но   неожиданно

очутился на земле. Человек действительно умел   драться.   Ножом   он   только

отвлек   внимание,   ударил   же   при   этом   ногой.   Запоздало    почувствовав

болезненный отклик в ребрах, центурион тут же вскочил. Теперь он   знал   по

крайней мере, чего ждать от пятнистого воина. Они   снова   сошлись.   Дважды

сталь ножа лязгнула о лезвие меча. Силы   противников   были   приблизительно

равные, но разительно отличался опыт ведения боя, техника атаки,   обманные

движения. Человек повторно ринулся вперед,   и   повторно   от   безжалостного

пинка в живот военачальник   упал   на   землю.   Но,   падая,   он   не   остался

безнаказанным. Меч   успел   скользнуть   вниз,   перебив   колено   противника.

Человек в пятнистом со стоном осел. Поднявшись, центурион шагнул к нему   и

приставил острие к горлу поверженного врага. Оба хрипло дышали, глядя друг

другу в глаза.

     - Я победил, - шепнул центурион. - Ты понял меня? Я не знаю, кто ты -

титан или сын титана, но я победил тебя...

     Он не договорил. Рев и грохот смешались воедино.   Смерч   ворвался   во

двор, в считанные секунды сделав мир пыльным   и   непрозрачным.   Центуриона

отшвырнуло к сарайчику, что-то затрещало над его головой и стало рушиться.

Прикрыв голову, он метнулся в сторону и грудью ударился о   забор.   Опустив

глаза, с недоумением обнаружил, что сжимает в руках продырявленный щит. Он

попытался было шагнуть к останкам ворот, но не   сумел   даже   пошевелиться.

Что-то снова начинало твориться вокруг...

     В искры разметало оба костра,   от   вездесущего   черного   пепла   стало

темно и душно. Дважды со страшной силой толкнуло в спину, и, задыхаясь, он

уже не видел ни стрекоз, ни улицы, ни   своего   недавнего   противника.   Все

заволокло   густым   сажистым   смрадом.   Но   дело   этим   не    исчерпывалось.

Невидимая ладонь великана подхватила центуриона, с лютой злобой швырнула о

землю. Не успел он перевести дух,   как   та   же   рука,   сжавшись   в   кулак,

принялась наносить по телу удары. Подобно дрожащему от напряжения   гвоздю,

он уходил в рыхлую почву,   стопами   утрамбовывая   сопротивляющийся   грунт.

Удары прекратились, и тут же откуда ни возьмись налетел   ураганный   ветер.

Растопырив руки, перхая от забившего горло песка и пепла, центурион   падал

и снова вставал, пытаясь удержаться на   земле,   не   дать   бешеным   порывам

утянуть себя к тучам. Щит вырвало из пальцев и унесло во тьму.   Совершенно

неожиданно посыпал дождь, быстро превращаясь в ливень. В считанные секунды

воздух очистился от дымной разъедающей пыли. И так же   стремительно   дождь

прекратился. Военачальник открыл глаза и с трудом   втянул   в   себя   порцию

воздуха. Легкие отозвались колючей болью. Атмосфера казалась   раскаленной.

Кое-как он огляделся. Болела   шея,   болели   плечи.   Полузанесенные   мокрым

пеплом, вокруг лежали его легионеры.

     Мир снова изменился. Исчезли гигантские   стрекозы,   исчезло   селение.

Собственно говоря, исчезла даже земля. Ноги центуриона утопали   в   жирном,

обжигающем пепле. Громовые раскаты сотрясали пространство,   а   исполинских

размеров факелы заливали долину пляшущим багровым светом.   Пламя   их   било

неровными всплесками, отчего долину невозможно было объять   взглядом.   Она

предстала перед ними хороводом теней, поверхностью чужой,   раскаленной   до

красна планеты.

     И только теперь центурион   понял...   Все   начиналось   именно   сейчас!

Небеса вновь разверзлись, и их,   погибающих   от   подлого   оружия   титанов,

перенесло сюда, в главную цитадель ада. Великана легче поразить в   сердце,

и сердце это находилось здесь. Где-то   в   этих   местах   Эреб   вырвался   из

подземелья, полчищами разноликих чудовищ начал   расползаться   по   земле...

Был день, и было темно. Выл ветер, но он не   нес   прохлады   исстрадавшимся

легким. Очередной переброс произошел, и они снова должны были действовать!

     Краем глаза центурион заметил шевеление. Его люди приходили   в   себя,

отряхиваясь от песка и пепла, стягивались   в   группу   за   его   спиной.   Он

медленно поднял руку, и   в   этот   момент   земля   далеко   впереди   вздулась

лиловым холмом и лопнула. Словно   огромный   кулак   ударил   и   разорвал   ее

снизу. В небо поползло нечто бесформенное и огромное, обжигающее   глаза   и

кожу. Грохот усилился, заставив людей поневоле попятиться.

     Дракон! Они видели рождение Дракона! Прикрыв лицо ладонью,   центурион

улыбался. Эреб выпускал   против   людей   самого   страшного   противника.   А,

значит, не зря погибли Фаст и Клодий! Они все-таки   заставили   пробудиться

правителей черного царства. На   них   посылали   самого   Тифона!   Подземного

дракона, гидру дьявольских катакомб.

     Меч его взлетел вверх.

     - Вперед!..

     Подхваченный ветром, крик канул в небытие. Его не   услышали,   но   его

поняли. Сомкнув потускневшие щиты, маленькая когорта двинулась к   дракону.

Впереди простиралась пустыня. Ее нужно было преодолеть.

     А   огромная   безобразная   голова   жутковатым   сгустком,   напоминающим

гигантский мозг, вздымалась выше   и   выше,   тесня   ожившие   тучи.   Длинная

темная шея выползала   из   недр,   шлейфом   ссыпая   с   себя   тлен   подземных

хранилищ. Дракон разрастался, меняя обличья.   Единственный   огромный   глаз

его огненно раскалялся, изливая на людей ненависть Эреба.

     На какой-то миг центуриону захотелось съежиться, замереть   на   месте.

Он   ощутил   себя   мошкой,   брошенной   в   жерло   вулкана,   жалким   птенцом,

вывалившимся из гнезда. Но это быстро прошло. Он вовремя вспомнил, что   за

их спинами стояла другая более значимая и величественная сила.   Меч   снова

описал воинственную дугу, центурион яростно зарычал.

     От жаркого взгляда рептилии у легионеров вскипала   на   руках   и   лице

кожа,   кровь   брызгала   ручейками   и   тут   же   высыхала,    превращаясь    в

болезненные струпья.   Чувствуя,   что   погибают,   они   перешли   с   шага   на

спотыкающийся бег. Дракон   избегал   схватки,   убивая   на   расстоянии.   Они

разгадали его хитрость и потому спешили изо всех сил.   Успеть!   Добраться,

сохранив силы до последнего решающего сражения!..

     В розовом тумане собственного отказывающего зрения   они   налетели   на

опутанные   проволокой   колья   и,   кашляя,   принялись    прорубать    проход.

Центурион ничего не слышал кроме собственного хриплого рыка. Размышлять   о

чем-либо он был уже   не   в   состоянии.   Мысли   ушли,   обожженные   взглядом

дракона. Он помнил только то, что надо идти - идти, не замедляя шага! Боги

по-прежнему вели его, а значит, вели и остатки его центурии.

     Миновав проволочные заграждения, какое-то время они бежали   по   голой

безжизненной земле. Центурион не отрывал слезящихся   глаз   от   чудовищного

тела дракона. Ему показалось, что источаемый Тифоном жар   слабеет.   Дракон

оседал, втягивая свою длинную шею. Приближение людей   несомненно   страшило

его...

     И снова путь перегородила колючая паутина!.. С силой крутанув   мечом,

центурион продрался через нее и рассмотрел   ступени.   Еще   немного,   и   он

полетел бы вниз. Под ногами распахнулся котлован - и   там   на   дне...   Ему

почудилось, что из дыма навстречу ему шагнули люди.

     Этого не могло быть!   Он   провел   пальцами   по   слезящимся   глазам   и

внимательно всмотрелся.   Нет,   это   были   все-таки   не   люди.   Двуногие   и

двурукие твари лишь отдаленно походили на людей. Круглые, с детскую ладонь

глаза цепко разглядывали центуриона, растущие прямо из   голов   безобразные

хоботки чуть покачивались. А   в   следующую   секунду   из   рук   их   плеснули

короткие вспышки, и центурион пошатнулся. Что-то остро   лопнуло   в   груди,

вытолкнув из горла влажную, теплую соль. Рядом   рухнул   навзничь   Солоний,

еще один воин покатился вниз по ступеням. Центурион хотел   было   крикнуть,

но едва не потерял сознание. Кровь горячим ручейком стекала по   подбородку

на грудь, капала на колени. Молча, не то падая, не то ныряя,   он   бросился

вперед, навстречу трепещущим вспышкам. Больше   всего   он   опасался   сейчас

запнуться и упасть, не успев добежать до этих человекоподобных   тварей.   И

одновременно он ощущал гордость.   Они   все-таки   сумели   одолеть   пылающую

пустыню, и он не сомневался, что в эту минуту   отряд   вступает   в   царство

Эреба. Огромный, величественный дракон не сумел   остановить   центурию,   не

сумеют и эти - с хоботками!..

     Тварей было всего две, и два удара понадобилось ему, чтобы расчистить

дорогу. Еще   одна   тварь   выглянула   из-за   тяжелой   металлической   двери.

Скрежетнули   невидимые   механизмы,    железные    створки    стали    медленно

смыкаться. Кто-то из воинов сунул в узкую щель обломок меча. Совсем   рядом

центурион рассмотрел чьи-то вздувшиеся от   напряжения   мускулы.   Используя

оружие вместо рычагов, десятки дрожащих от усилия рук боролись   с   дверью,

отвоевывая   у   ревущих   механизмов   сантиметр   за    сантиметром.    Уступая

канатному переплетению мышц и сухожилий, дверь наконец-то поддалась.   Щель

превратилась в широкий проем,   гул   работающих   механизмов   захлебнулся   и

смолк.

     Центурион ощутил, как дохнуло в лицо из подземелья влажной прохладой,

а   в   следующий   миг   он   уже   мчался   по   тусклым   коридорам   прямиком   в

неизвестность. Задыхаясь и сплевывая на бегу душащую кровь, он старался не

сбавлять темпа. За ним стлался топот сандалий и звон оружия. Он не   просто

бежал, - он вел легионеров в атаку.

     Поворот - и   длинное,   глухое   пространство,   заполненное   ящиками   и

скамьями... Слепящие вспышки частой россыпью   ударили   по   глазам.   Тварей

здесь оказалось много. Взвивались хоботки,   чужой   крик   бил   по   ушам,   и

всякий раз центурион чувствовал на острие меча живое, содрогающееся.

     Еще один оптион на его глазах осел на каменный   пол.   Метнувшуюся   от

убитого тень военачальник с грудным надсадным хрипом   пришпилил   к   стене,

рукой рванул за   отвратительный   хобот.   Зеленоватая   маска   сползла,   как

сползает с поджаренной на огне змеи кожа, и центурион в недоумении   замер.

На него глядело   обычное   человеческое   лицо,   и,   извиваясь,   как   червь,

раненный человек пытался вырвать из живота пронзившее его   оружие.   Липкие

от крови пальцы безуспешно скользили по рукам центуриона. Кажется, он тоже

попытался   воспользоваться   смертью,   поражающей   на   расстоянии.   Вспышка

ударила в грудь, и медный панцирь   принял   на   себя   удар,   но   ничуть   не

смягчил. Снарядом от невидимой катапульты смерть пронзила доспехи и   вошла

в плоть военачальника, остановившись где-то возле самого сердца. Но он   не

упал и не умер. Меч взвился вверх и трижды обрушился   на   шею   оборотня   в

человеческом облике. Центурион больше не верил   образам.   Все   было   здесь

ложью - от начала и до конца. И человеческие лица, и   хоботки,   и   черная,

внушающая отвращение кровь. Вопреки всему он обязан был завершить начатое.

Прежде чем умрет. И он знал, что времени ему отпущено крайне мало.

     Ворвавшись в очередной зал, легионеры сходу заработали мечами.   Топот

сандалий, предсмертные вопли и треск вспышек смешались в   нечто   жуткое   и

неописуемое. Грудь центуриона онемела, воздуха не хватало, и он помогал ей

резкими движениями рук. Пинком распахнув очередную   дверь,   полуслепой   от

заливающих глаза пота и крови, он шагнул   к   зыбким   расплывчатым   фигурам

чудовищ. Они хотели, должно быть, раствориться,   уйти   от   него,   но   было

поздно - он   уже   пришел   и   стоял   рядом.   Центурия   добралась   до   места

назначения, и отныне ему не надо было уже экономить силы. Все без   остатка

он оставит здесь...

     Рывком центурион перевернул стоявший на пути массивный стол и   зверем

обрушился на двуногих оборотней. Он действовал мечом и кинжалом,   радуясь,

что еще в состоянии сражаться. Визжащие тени бросались   на   него   со   всех

сторон и падали замертво. Их вспышки заметно   слабели,   жалящий   яд   терял

свою силу. Теперь они кусали тело не больнее оводов и слепней.

     Глотая собственную кровь, центурион успевал булькающе   смеяться.   Они

подобрались к сердцу Эреба, тараном вошли   в   его   грудь.   Ему   было   чему

порадоваться!.. Обретя зрение богов, он вдруг увидел себя - окровавленного

и страшного, дерущегося в гуще лжелюдей. Следом за   ним,   сомкнув   щиты   и

ощетинившись копьями, шли легионеры. Бессильные хлопки   и   вспышки   меркли

вблизи сияющих доспехов, мечи прорубали широкую и чистую колею...

     Пронзительно   вереща,   один    из    оборотней    поднял    перед    собой

металлическое незнакомое орудие. На какой-то миг   центурион   встретился   с

ним взглядом.   Два   серых   пятна   вместо   глаз   излучали   страх   и   ярость

одновременно. Но и этим чувствам центурион тоже не поверил.

     Частые безболезненные вспышки. Крошево   панциря   на   груди   и   оводы,

оводы, оводы... Распахнув глаза и прислушиваясь к голосу,   зазвучавшему   в

нем торжественной медью, военачальник выпрямился, расправил плечи и спину.

С внезапным блаженством он вдруг ощутил, как тело его приподымает   могучая

внеземная сила, как в уставшие члены вливается поток живительной   энергии,

как последним взмахом меча завершается последнее его сражение.

     Елозя   руками   и   изгибаясь   изувеченным   телом,   центурион   медленно

замирал у ног оборотней. Он не мог видеть, что никто за ним уже   не   идет,

как не мог видеть и липких от крови ступеней, коридоров, заваленных телами

врагов и легионеров. И уж тем более не видел он и не чувствовал, как   трое

человекообразных, приседая в двух   шагах   от   поверженного,   били   и   били

вспышками в холодеющую и уже не ощущающую боли спину.