Андрей Щупов

        Полет Ящера

        Leo’s library

       

        Анонс

        Роман    Андрея   Щупова   «Полет   Ящера»   представляет   собой   уникальное

переплетение жанров: черной мистики и зубодробительного боевика. Его герой Ящер

—   истинный символ нашей эпохи,   бандит без чести и   совести,   напрочь лишенный

сострадания, считает себя хозяином жизни, человеком, которому позволено все. Но

внезапно его мир начинает рушиться на глазах. И вселенная поворачивается к нему

своей зловещей изнанкой...

       

        Я гибель накликала милым,

        И гибли один за другим,

        О, горе мне! Эти могилы

        Предсказаны словом моим.

        Анна Ахматова.

        ПРОЛОГ

        Двигались ли вы когда-нибудь на ходулях?   Сажени в две длиной? Странные

ощущения,   не правда ли? Нечто подобное испытывал сейчас и я. Разве что саженей

насчитывалось куда поболе.   Макушки деревьев колыхались где-то на уровне груди,

спутанные   и   переплетенные кроны   приходилось попросту   рвать,   как   встречную

паутину,   ломая ветви,   сшибая на землю десятки потайных гнезд.   Густой попался

лесок!   Что   называется —   дремучий.   Оттого   и   хруст   стоял   страшный.   Когда

заваливалось особенно крупное дерево,   в небо взмывали стаи перепуганных пичуг.

Последние,   само   собой,   принимались   стрекотать   на   всю   округу,   обозленной

мошкарой кружили перед   глазами,   то   и   дело   бросались в   смехотворные атаки.

Чертовы пернатые!   Они выдавали меня с головой!.. Вот и эта деревушка, несмотря

на ранний час, проснулась и переполошилась прежде времени.

        Замерев на опушке, я медлительно втянул ноздрями пряный воздух, азартно

прищурился. Доброе утро и пахнет по-доброму. С самого первого мига пробуждения.

Теперь я отчетливо видел место,   к которому приближался.   Извилистые, сотканные

из   древесных змей   плетни,   крытые соломой двухскатные крыши,   белые   глиняные

мазанки — пастораль да и только!   Солнце едва взошло,   и деревушка точно ветхим

одеяльцем была   покрыта хлопьями тумана.   И   все   равно,   даже подернутая серой

мутнинкой,    она    казалась   красивой.    Уютные,    ладно   расположенные   хатки,

лепестковые блюдца подсолнухов — на все это хотелось глядеть и глядеть. Нет, не

зря я   пришел сюда с сурового севера!   Давно хотелось порадовать взор,   погреть

измурзанную шрамами шкурку под щедрым солнышком.

        Кубань... Сладкая, теплая и удобная во всех отношениях. Здесь даже пыль

особенная — мучнистая,   мягкая,   отдающая уютом.   Ландшафт,   правда, подкачал —

преимущественно степной, без гор и буераков, а в степи меня издалека примечают.

И   сеют панику задолго до   встречи.   Как варан же волочить брюхо по земле я   не

приучен.   Привык,   знаете ли, шагать на своих двоих. Потому и порадовался этому

лесочку.   Село притаилось в   самой чащобе,   надеясь на защиту лесного бога,   на

крепость сосновых стволов.   Только   это   все   равно   что   возлагать надежды   на

пресловутое «авось». Оно, как известно, срабатывает далеко не всегда. Вынюхал я

людишек!   Вчера   на   вечернем закате,   когда   .   потянуло дымным   ветерком.   уж

аромат-то выпекаемого хлебушка я   всегда отличу!   А   тут еще и   петушок по утру

крикнул пару   раз.   Тихонько так   кукарекнул,   но   я   услышал.   И,   конечно же,

встрепенулся. Потому как петушок — ориентир верный!..

        Щурясь,   я   разглядел,   как   на   том конце села люди пестрыми ручейками

разливаются кто   куда.   И   одеты во   что ни   попадя.   Не   стали меня дожидаться

хуторяне,   —   в   бега подались.   От   беды подале.   Жаль...   Всхрапнув я   сделал

несколько шагов   и   придавил   стопой   ближайшую хатку.   Она   хрупнула и   осела,

выбросив пыльное облако.   Точно гнилушку раздавил. И правильно! К хлебосольству

следует приучать.   Не мытьем, так катаньем. Если все кругом начнут разбегаться,

как же мне жить тогда поживать?   Тыквами да гарбузами,   извиняюсь, питаться? Ну

уж нет!   Тыквы — оно, конечно, тоже полезно — особенно для печени с селезенкой,

но я вам не вегетарианец. С дюжину, может, и сгрызу, а больше просто не полезет

в нутро.

        — Эй! Страшило лихое! А ну, геть отседова!..

        Я   повернул голову.   Вот хорошо-то!   Сыскался все ж таки супротивничек!

Один-единственный на всю округу,   но и   на том спасибо.   Не было б этих бедовых

головушек, давно б отощал, как батько Кощей. Больно уж проворно шныряют людишки

по землице.   Ровно жуки какие! За всеми и не угонишься. Другое дело, когда сами

на рожон лезут. Обстоятельство, каким грех не попользоваться.

        Мужичонка в   лаптях и   драных штанах сидел на   неоседланной лошаденке и

устрашающе размахивал копьем. На поясе — сабелька, на голове соломенный картуз.

Умора да и только!   Я ласково пригляделся к поединщику. Что ж, оно и к лучшему.

Зато и   доспехи потом не придется выковыривать из зубов.   Не люблю,   знаете ли,

металл —   все эти проволчки да заклепки.   А   нынешние новорыцари — все сплошь в

кольчугах да панцирях. Даже варежки, варнаки такие, научились вязать из железа.

Живодеры,   черт бы их побрал! Мне ж эту проволоку кусать потом да переваривать,

от колик по ночам мучиться!   У   коняшек — и тех всего по четыре подковки,   а на

этих — железа от пят до самой маковки.

        — А ну,   геть! — мужичонка пришпорил робеющую кобылку, заставив кое-как

приблизиться ко мне.   Я с интересом наблюдал. Не молодой, но храбрый. И вряд ли

на что-то надеется —   задерживает,   стратег!   Внимание на себя отвлекает.   Лабы

успел народишко в массе своей эвакуироваться.   Что ж... И мы не лыком шиты. Был

бы сыт,   может,   и плюнул, но в животе отчаянно урчало. Со вчерашнего дня. Да и

слюна капала беспрерывно. Плюнуть, что ли, в этого щеголя?

        Язык   сам    собой   пришел   в    движение,    желвак   под   небом   вскипел,

стремительно стал раскаляться. Из ноздрей пыхнуло жарким дымком. Впрочем, стоит

ли разогреваться ради одного всадника? Чего мучить человечка перед смертью.

        Сминая по   пути блесткие от   росы кусты,   хвост мой пришел в   движение.

Плетью описав полукруг,   ударил отважного седока. Понятно, и лошаденку зацепил.

Быстро и гуманно! Ни тебе угроз, ни тебе ран кровавых. Сковырнул обоих на землю

без лишних хлопот. И мужичонка лежит без движения, и лошадушка почти не бьется.

Зыркнув в сторону улепетывающего населения,   я торопливо склонился над убитыми,

распахнул пасть. Хрустнули кости, язык содрогнулся от вожделенной кровушки. И в

ту   же   секунду передернуло меня самого.   От   хвоста до тлеющих малиновым жаром

ноздрей. Что ж я, тварь такая, творю! Неужто и впрямь человечинку хаваю!..

        Горло свело жестокой судорогой.   Холодный озноб пробежался по   телу,   я

выпрямился.   Что-то искрило в голове, в памяти всплывало потустороннее. Бред!..

Село, хвойный лесок, желтые шары тыкв по огородам. А я?.. Я давлю дома и вкушаю

мяско собратьев? Бред и чушь собачья!..

                                        * * *

        В американских фильмах герой,   узревший кошмары, непременно дико кричит

и резко садится в постели. Выкаченные глаза, обязательная капля пота на виске —

иногда даже две или три.   На большее,   вероятно, не хватает фантазии режиссера.

Только   вот   простенький вопрос:   вы   сами-то   когда-нибудь   поступали подобным

образом?   Нет?..   Вот и я нет. Потому как все эти вопли — галиматья и глупость,

до которой только на голливудском конвейере и   могут додуматься.   Единственное,

что я сделал,   это распахнул глаза и энергично пошевелил губами. Нет, не пасть,

а вполне нормальный рот. На языке привычно пакостно, но никаких костей, никакой

крови.   Все в   порядке,   и все привидевшееся — только сон.   Правда,   еще ноги —

что-то вроде судороги, но это чепуха. Разогреем!

        Сны дурные ко мне приходили и раньше — с погонями,   рыком и подвальными

схватками, но сегодняшний я отчего-то сразу выделил в особый разряд сновидений,

назвав его черным. Черный сон — веха, знаменующая нечто, подсказка, если верить

некоторым шибко умным хиропрактикам. Но что может подсказать банальный кошмар?

        Массируя икры,   я   коротко задумался.   Сны вещие и невещие,   кто первый

пустил эту утку? Или что-то где-то сбывалось? Македонский, говорят, шагу не мог

шагнуть без подсказки астрологов.   Впрочем,   чушь!   А толкователи снов, конечно

же,   сплошь и   рядом беглецы из психушек.   Во всяком случае про сон я забыл уже

минут через пять, едва взглянул на электронный календарик. Чудесная метаморфоза

произошла, и утро перестало быть просто утром, ибо обещало насыщенный событиями

день.     Подобные   обстоятельства   всегда   бодрят.   Похлеще   поцелуя   прекрасной

незнакомки, не говоря уже о традиционной чашке кофе.

        Быстро умывшись и   натянув на себя президентское oбмундирование.   я как

шпагу в   ножны толкнул в кобуру любимую «Беретту» и,   предупредив по сотовику о

своем вельможном пробуждении, двинул на выход.                   

       

        ГЛАВА ПЕРВАЯ

        Легкая смерть — это еще одна маленькая радость жизни.

        А. Ботвинником

       

        В карту я заглянул ради проформы и тотчас развеселился.   Еще лет десять

тому   назад   на   подобного рода   схемах прежде всего помечались театры,   цирки,

планетарии и   прочие очажки культуры.   На   современной карте города под первыми

номерами шли травмпункты,   больницы,   районные отделения милиции и   юридические

консультации.   Что называется —   на   злобу дня.   А   точнее —   вечера.   Такое уж

занималось над страной время суток. Вот и мы не собирались оригинальничать. Час

для   «стрелки» был   подгадай самый удачный.   Десятки подготовительных дел   были

переделаны,   дюжина   задачек   решена,   предстоял   завершающий аккорд.   Как   раз

начинало смеркаться,   потенциальные свидетели, набив животы яичницами, супами и

котлетами,   усаживались подле телеэкранов,   чтобы принять на десерт заокеанский

сладенький суррогат.   Еще один сорбит,   заменитель сахара к чаю и жизни. Играла

на руку и погода. Сплошная пелена туч обложила город, с небес густо валил снег.

Хлопья напоминали разлапистых мохнатых пауков,   искристой вязью   обволакивающих

пространство.   Сахарная каша   липла   к   лобовому стеклу,   бородой   нарастала на

дворниках.   Водитель время от времени фыркал,   но я-то был довольнехонек. Месил

себе мятную резинку и   слушал вполуха Элтона Джона.   Из всех четырех колонок по

углам   салона неслось одно   и   то   же.   Квадрофонический Элтон пытался доказать

миру,    что   верит   еще   в    любовь,    несмотря   на   дирижабли,    небоскребы   и

разное-несуразное. А я, думал, что хорошо, конечно, верить - при его-то бабках!

Хотя песенка мне все равно нравилась.   Ее   кстати,   пытался наигрывать в   офисе

Гоша Кракен.   Глуповатый парень,   между нами говоря,   ремнем таких мало дерут в

детстве,   —   однако стоит ему сесть за рояль,   как я растекаюсь по всевозможным

плоскостям,   становясь мягким,   как воск,   и всепрощающим,   как морская медуза.

Потому что играть Гоша умел замечательно.   Более всего меня изумляли его пальцы

— коренастые обрубки землекопа и качка, с черными ободками обломанных ногтей, с

характерными мозолями каратиста на костяшках.   Дрянь-руки, но по клавиатуре они

порхали, как две большие африканские бабочки. Гоша-Кракен напоминал мне в такие

минуты тюленя,   который,   соскальзывая в прорубь,   вмиг расстается с мешковатой

неуклюжестью,   превращаясь в подводную балерину. За то, наверное, и держал его,

не гнал в три шеи, как иных недотеп...

        — Эта борзота,   пожалуй, может опоздать, — озабоченно предположил Ганс.

— Если у них все те же «Мерсы», как пить дать, завязнут.

        Он   был   прав.   Даже   наши   «Ниссаны» ползли черепахами по   заснеженной

дороге.   Застрявших мы видели дважды.   Но кукситься в платок я не собирался.   В

конце концов нас это не   касалось.   Опаздывающий платит за все!   Не.   успеют --

хорошо, а успеют — еще лучше. Любой расклад нас вполне устраивал.

         Джип свернул с шоссе,   немного повиляв среди сосен, выбрался к отвалам.

                      

        По слухам,   здесь размещалась когда-то грандиозная промышленная свалка.

С   доброго десятка заводов свозили битую керамику,   шлакоблоки,   лом   и   прочую

рухлядь.    Оттого   и   получились   холмы,   которые   с   течением   времени   вполне

самостоятельно   поросли   невинной   травкой   и   стали   косить   под   естественный

ландшафт. Горы а ля каньон Колорадо, блин! Типа малых Альп, только на Урале!

        Я   рассеянно взирал на крутые,   сбегающие к дороге склоны и прикидывал,

можно ли на этой пересеченке устроить трассы для любителей слалома.   Если бы не

удаленность от города,   наверняка бы тут катались на санках сбежавшие с   уроков

сопляки,   а   лыжники вовсю ломали бы себе шеи,   ребра и позвоночники.   Пейзаж и

впрямь казался многообещающим.   Даже без предварительных прикидок на бумаге.   А

если расстараться,   да поелозить по холмам на бульдозерах,   чуточку подправив и

подравняв горочки, получилось бы и вовсе самое то.

        Мы   в   очередной   раз   свернули,   и   Ганс   удивленно кивнул   в   сторону

открывшегося перед нами котлована.

        — Гля-ка, доползли все-таки! Верно, тягач с собой брали, мозгляки!

        Водитель хмыкнул,   а я,   прищурившись,   присмотрелся к веренице стоящих

иномарок.   Жирные тачки!   С лоском... Если внимательно пересчитать да прикинуть

число посадочных мест, то выйдет, что войск у противника чуть поболе нашего, но

разумеется,   только количеством.   О   качестве эти субчики не имели ни малейшего

представления.

        — Кукушки на местах?

        Ганс шустро вытащил из   кармана миниатюрную «ИКОМовскую» рацию,   утопив

клавишу,   пару   раз   кашлянул в   микрофон.   Услышав   ответный кашель,   довольно

кивнул.

        — На местах, босс. Замерзли уже, небось.

        — Ничего,   скоро согреются. — Я поправил выбившийся из-под ворота шарф.

Глядя в   водительское зеркальце,   напялил на макушку широкополую шляпу.   За нее

меня когда-то звали Ковбоем.   Славная была кликуха, мне нравилась. Куда больше,

чем   нынешняя.   Но   время щедро на   предъявы,   и   люди покорно меняют прически,

костюмы,   жаргон   и   собственные имена.   Эпоха   романтического туризма канула в

лету.   Ящер сменил Ковбоя,   и   трепыхаться было бессмысленно.   Ковбои нравятся.

Ящеры пугают.   При нынешнем бардаке — зубы, мускулы и рост значили куда больше,

нежели обаяние, красота и ум. Амплуа приходилось на ходу подправлять. Как скулы

у Майкла Джексона.

        — А машинки, похоже, бронированные. По крайней мере те, что с краешку —

точняк!..   —   Ганс   опытным   взором   изучал   вытянувшуюся колонну «Мерседесов»,

попутно стрелял глазами в   сторону ближайших холмов,   прикидывая,   должно быть,

расстояние и степень готовности «кукушек».

        «Ниссаны»   поравнялись   с   механизированными колесницами противника,   с

солидной неспешностью притормозили. И тотчас захлопали автомобильные дверцы. Из

флагманского «Мерседеса»,   выбросив обе ножищи вперед, выбрался Мороз — сутулый

мужичонка    с    пузцом    Черчиля,    задницей    шестидесятилетней   секретарши   и

по-михалковски   пышными   усами.    Ганс   впился   в   него   взглядом,    язвительно

ухмыльнулся.

        —   Во   дуру-то   ломит!   Вроде как   непримиримый!   Ножки враз   выставил!

Новорожденный!.. А вы как собираетесь шагать, босс?

        — Осторожненько,   — проворчал я,   — как все нормальные люди. Не воробей

поди... Ну что, пошли?

        — Может, все-таки останетесь? Хрена там вам делать. Мои морячки изладят

все как надо.

        — Отчего же...   Выйду, прогуляюсь. Снежок, сам видишь, какой. Из баньки

бы в такой сигануть!

        —   Так   организуем!   Как   закончим,   сразу двинем в   Пуховку.   Я   Марью

предупрежу, чтобы подготовилась. Девочек позовет, закуси наготовит.

        — Потом, Ганс, потом. Давай, собирай своих морячков.

        Уже   и   не   помню,   откуда появились эти «морячки».   То   ли   от   Ганса,

служившего некогда в   морских диверсантах,   то   ли   от   кого-то из его коллег в

тельняшках. Но только разок назвали — и пошло-поехало.

        Ганс вновь поднес к губам рацию.

        — Вторая, третья, пятая — все враз выходим. Готовность номер один!

        Мы тараканами полезли наружу,   к моим ногам тут же припечаталось дюжина

глаз. «Боинги» Мороза тоже ждали, как я ступлю на снег. А мне было чихать на их

ожидание.   Как ступилось,   так и ступил,   — одной ножкой,   потом второй.   Пусть

расслабятся.   Они — непримиримые,   а мы — как раз наоборот.   То есть даже очень

готовы пообщаться,   флиртануть,   при грубом нажиме даже уступить.   Мы такие. Мы

деликатные...

         Подтверждая свои   намерения,   я   подмигнул Морозу,   глазами отыскал его

начохраны.   Этот   стоял чуть в   стороне и   так,   распаскудник,   стоял,   что   от

«Ниссанов» его   прикрывало двое   или   трое   обалдуев.   Хитрец,   нечего сказать!

Даром,   что бывший особист! Паша-Кудряш, увалень под два метра, проработавший в

органах лет десять и   вроде как дослужившийся до капитанского чина.   Между нами

говоря,   слабовато для его возраста,   но что уж есть. Сейчас и такие нарасхват.

Хучь какие,   батюшка,   а   мозги...   Так или иначе,   но этого орла нам следовало

опасаться более всего. Чтоб не порушил заготовок, чтобы не унюхал лишнее.

        Жаль нет   такого перца,   чтобы в   воздухе распылять и   чутье отшибать у

оперов.   Хотя,   судя по тому, как беспредельничают нынешние южане, ни хрена эти

гаврики не умели и не умеют.   Терзать итээровцев с домохозяйками — далеко не то

же самое, что звенеть шпагой о шпагу.

        Снег   поскрипывал под   ногами,   таял на   щеках.   Его   так   и   подмывало

слизнуть, но облизывающийся Ящер - зрелище еще то! Нечего пугать народец прежде

времени... Пройдя ровно половину пути, я дождался, когда Мороз, оторвав задницу

от   бампера,   двинется мне навстречу.   Оглянувшись,   сделал знак оставшемуся за

спиной Гансу.   Парни несуетливо,   как и   договаривались,   достали из   багажника

объемистый раскладной столик, с сопением поволокли к нам.

        — Это еще зачем? — Мороз насупленно кивнул на стол.

        — Дабы было на чем писать,   — я одарил его лучезарным оскалом. — Я ведь

тебя обидел, верно?

        — Ты всю братву обидел. Ящер. Крепко обидел!

        — Хочешь сказать, платить придется?

        — А как же!   Придется! За базар, за трупы... Касса в банке тоже была не

твоя.

        — Ну, уж и не моя. Так ли?

        — В натуре,   не твоя.   На карту взгляни. От твоей территории там добрых

полторы версты наберется.   А   ты   эту кассу взял,   не   спросясь.   Значит,   надо

вернуть.   С извинениями. Ящер! За охрану битую тоже пенсия положена. Сироткам и

вдовам.

        — Сиротки и вдовы — святое!

        — То-то и оно! Я, понятно, заплатил, но с тебя должок!

        Мороз   примолк,   ожидая   реакции,   но   я   продолжал   дружелюбно кивать.

Сегодня я был само терпение. Мог слушать и слушать.

        —   Хмм...   Короче так:   выбор за тобой.   Ящер.   Решай:   либо мир,   либо

возьмемся за тебя всем городом! Есть, значит, такое постановление.

        «Постановление»...   Я едва не фыркнул. Прямо делегат Балтийского флота!

Мороз же,   выпалив главное,   перевел дух,   даже   потянулся рукавом к   взмокшему

лицу,   но вовремя остановился.   А в общем коленки у него вибрировали,   это было

заметно.   Я мысленно заскучал. Ганс говорил, что Мороз — из крепких орешков, но

покуда особой крепости я   в   нем   не   видел.   В   бутыли из-под   водки оказалось

слабенькое «Ркацителли».   Вопреки   фирменной этикетке.   Правда,   по   физиономии

Кудряша я   бы не сказал,   что он слишком волнуется,   но Кудряш — фигура вторая,

трепаться мне предстояло с Морозом.

        Столик наконец-то подтащили, с маху воткнули в глубокий снег между мной

и   Морозом,   натянули проволочные растяжки,   каблуками вколотили узкие   клинья.

Щекотливый момент,   но,   кажется,   проскочило.   Опер-губошлеп, что хоронился за

спинами быков,   не прокукарекал тревоги,   проспал и прозевал. А ведь поклевочка

была!   Явная!..   Я задышал свободнее.   Кепарь, секретарь Безмена, первого моего

зама,   суетливо сунулся с кейсом.   Наверняка тоже волновался, орелик! Мысленно,

небось,   сочинял докладную господам спонсорам,   подробно описывая увиденное.   И

откуда ему, бедному, было знать, что служба Гансика вычислила его давным-давно,

а приговорила только сегодня.   И не из какой-то там лютой злобы, просто выдался

подходящий денек, подвернулся удобный повод.

        Не   глядя,   я   запустил в   кожаное нутро руку,   достал пачку «зеленых»,

продемонстрировал   собеседнику.    Издалека,    понятно.   Подделку,   пусть   самую

искусную, лучше под нос прежде времени не совать.

        — Я Мороз,   парень отходчивый.   И вдовушкам с детьми,   поверь мне, тоже

сочувствую.   Так уж   вышло,   погорячились.   Про кассу узнали поздно,   когда уже

провернули дело. Инициатива моих орлов. Потому и плачу наличными, не ерепенюсь.

Сотню кусков прямо сейчас,   еще столько же переведу, куда скажешь. Южанам за их

Мусада   могу   подарить   кольцевую   площадь.    Три   торговых   точки,   пятачок   с

зазывалами.   Такой магарыч должен их   успокоить,   как считаешь?   И   ты огребешь

дивиденды,   как миротворец.   Будешь на разборе первым человеком. Ну? Устраивает

такой расклад?

        Мороз ошарашенно засопел.   Такой уступчивости он,   похоже,   не   ожидал.

Кепарь тем временем продолжал выкладывать на стол груду «зеленых».

        — Я ведь по натуре не жадный.   Мороз.   И не пугливый.   Могу воевать,   а

могу дружить. Веришь мне?

        — Ну, в общем...

        — Вот документы на «Кипарис».   Ты эту забегаловку знаешь.   В центре,   у

фонтана.   Подписываем бумажки,   и   она твоя,   — я кивнул на столик,   на котором

появилась прижатый пятерней Кепаря гербовый лист.   — Но только это все.   Мороз.

Ты меня знаешь,   я не торгуюсь.   Что считал нужным,   то предложил.   Откажешься,

покажу зубы. А они у меня острые, ты это тоже знаешь.

        — Погоди пугать,   я еще ничего не решил,   — запыхтел собеседник.   — Кто

тебе сказал, что мы отказываемся? Померковать надо, посоветоваться с обществом.

        — Я-то думал,   ты главный, а ты советоваться хочешь. — я хмыкнул. — Или

боишься липы?   Так   пригласи Кудряша.   Он   у   тебя   лучше   любого   рентгена эту

макулатуру изучит.   Дошлый парень!   Переманил бы его у тебя, да сомневаюсь, что

пойдет.

        — Пусть только попробует! — Мороз заволновался. В большие паханы идиоты

не выбиваются,   и этот патологический любитель пива печенкой чувствовал подвох,

понимал,   что его накалывают,   обводят вокруг пальца —   понимал,   однако не мог

сообразить,   где и   на   чем зиждется обман.   Как в   том анекдоте про новоруса и

душу.   Потому и тянул резину,   изображая на физиономии углубленный мыслительный

процесс.

        — Ну?   Теперь слово за тобой.   Мороз.   Лично я прямо сейчас ставлю свою

подпись.   Печати,   нотариальные закорючки — все уже тут, так что соображай, — я

склонился над столиком, небрежно пролистал бумаги.

        Начиналась комедия,   и   сыграть   ее   следовало с   должным   прилежанием.

Недовольно крякнув, я обратился к Кепарю.

        — А разрешение БТИ где? Ксива от мэра? Еще две нумерованных страницы!

        Кепарь глуповато похлопал себя   по   груди,   сунулся зачем-то   в   пустой

кейс, испуганно замотал головой.  

        — Не знаю...

        — А кто знает?

        — Черт!.. Я же сам смотрел! Тут все было...

        — Ты какую должность занимаешь,   ласковый мой?   - голос Ящера из тихого

цивилизованного вплывал в   привычное горное русло,   набирая силу на   перекатах,

мало-помалу превращаясь в звериный рык. — Ты секретарь или фуфло юбочное?

        — В общем да...

        — Что да?!

        — Секретарь.

        — Тогда где бумаги, пенек?! Заноза ты швейная! — выпрямившись, я вонзил

кулак ему в челюсть. Лязгнув зубами, Кепарь полетел в снег. Носком лакированной

туфли я добавил ему под ребра. Ганс подскочил сбоку, торопливо залопотал:

        —   Все   нормально,    босс,   зачем   волноваться?   Наверное,   оставили   в

дипломате, когда перекладывали... Сейчас принесу. Какие проблемы?

        Боковым зрением я   видел,   что   Морозу наш спектакль пришелся по   душе.

Этот   проныра не   терял   даром   времени,   успев сделать знак   своему начальнику

охраны,   и   тот   уже   вельможно   косолапил   к   месту   исторического   подписания

документов.   Разумеется,   оба были наслышаны про психическую неуравновешенность

Ящера,   и увиденное не слишком шокировало этих тигров.   Куда больше их удивляли

бумаги,   что по-прежнему лежали на   столе.   И   те,   что были зеленого цвета,   и

абсолютно не зеленые.   Ни сказок,   ни даже пословиц про щедрость Ящера в народе

не ходило.

        — Твари, кобелы!.. Миллионы им плачу, а работать не желают, — отпихивая

от себя Ганса, я все порывался ударить ворочающегося в снегу Кепаря.

        — Встать, курва!

        Утирая разбитые губы, Кепарь поднялся.

        — Не хочешь быть секретарем,   будешь атлантом.   Стол держать так, чтобы

не шелохнулся!   Чтоб ни единой бумажки не сдуло!..   Где там твой дипломат?   — я

обернулся к Гансу. — Если и там не найду, обоих урою!

        Стремительным шагом я   двинулся к   «Ниссану».   Ганс   торопливо топал за

мной.   Загадочное его бормотание я слышал превосходно. Забыв думать о дипломате

и прочих пустяках, он сосредоточенно считал шаги.

        — Девять, двенадцать, пятнадцать...

        Наверное,   он   семенил,   поскольку у   меня получалось чуть ли   не вдвое

меньше.   Впрочем,   мы так и   так рисковали.   Политоловый костюм — не бронежилет

категории четыре.   То есть, конечно, он надежнее кевлара и номекса, но от особо

агрессивных осколков, увы, не спасет. Мелькнула забавная мысль, что наши хлопцы

могли   поставить «столик»,   малость попутав север   с   югом.   Вот   получилось бы

забавно! На пару месяцев хохота для Кудряша с Морозом...

        Не дойдя до машины каких-нибудь три-четыре шага,   я повалился в снег. В

падении вырвал из кармана радиопускатель.

        Полсекунды на   то   чтобы самому вжаться поглубже,   еще четверть,   чтобы

позволить то   же самое сделать хлопцам.   Палец даванул кнопку,   и   жаркая волна

взрыва грохочуще прокатилась над головой.

         Что   ни   говори,   мина   НМ-1000 —   штука серьезная!   За   то   и   плачены

австрийцам марочки.   Немалое количество,   кстати сказать!   Но приобретение того

стоило.   Полторы тысячи шариковых осколков,   угол   рассеивания —   до   девяноста

градусов.   Тоненькая филенка,   маскирующая противопехотную убийцу в конструкции

столика,   конечна,   серьезной преградой не   являлась.   На расстоянии пятидесяти

метров,   если   верить данным военспеца,   на   каждый квадратный метр придется по

четыре осколка. То есть — не придется, а пришлось. Уже пришлось! И коли так, то

воевать нам более не с кем.

        Уцепив в кармане рукоять «Беретты»,   я ужом извернулся в снегу и быстро

приподнялся.   Так и есть.   Там,   где недавно стоял столик,   курился голубоватый

дым, «боинги» Мороза поваленными деревцами вытянулись возле своих «Мерседесов».

        Кое-кто еще ворочался,   но   мои парни уже вовсю поливали из   автоматов,

добивая поверженных. Уцелели только те, кто не покинул машин. Пара «Мерседесов»

с   рычанием трогалась с   места,   боковое   стекло   той,   что   чуть   запаздывала,

опустилось,   явив свету ствол какой-то   боевой пукалки.   Ни   дать,   ни   взять —

базука!   С колена я принялся садить из пистолета по окну. Пули Ти-Эйч-Вэ - пули

особые,    стандартную   пластилиновую   мишень   в    сто   восемьдесят   миллиметров

прошибают насквозь,   однако у   этих парней броня оказалась что   надо.   Я   видел

только искры и глубокие борозды,   оставляемые на лакированных бортах.   Автоматы

моих парней тоже не могли ничего поделать.

         — Ганс! — рявкнул я. — Где они, мать твою!.. Но «они» были на месте. Не

позволив мне   завершить фразу,   с   холмов   ударили тяжелые ДШК.   Наступил черед

«кукушек».   Первый из   «Мерседесов» почти   сразу же   встал,   чуть   погодя густо

задымил второй.   В окно ему тут же положили из подствольника гранату. Полыхнуло

еще раз,   и война закончилась.   Честно говоря,   я надеялся,   что стрельбы будет

побольше,   но что получилось — то получилось.   Переигрывать заново было поздно.

Подобные эпизоды плохо прогнозируются.

        — Кто лупанул из подствольника?

        Вперед   выскочил бритоголовый чижик-пыжик   с   носом-нашлепкой и   торсом

Ильи Муромца.

        — Зайдешь в кассу, возьмешь премиальные. Ганс, проследи!

        — Понял, босс!

        Я   неторопливо поднялся,   стряхнул   снег   с   коленей.   Новый   секретарь

Безмена,   Сеня   Рыжий,   вступивший в   должность около минуты назад,   подбежал с

парой щеток, заботливо принялся чистить мое одеяние.

        —   Тут у   вас тоже немного попачкано.   Вы бы это...   — Сеня Рыжий чуток

смутился. — В смысле, чтоб я, щеткой мог...

        — Что? Поднять руки? Давай... Только шустрее работай, а то «кукушки» до

сих пор в окуляры пялятся, могут неправильно понять.

        Народец в должной степени оценил юмор,   с готовностью зареготал. Я тоже

скупо улыбнулся.   Губы растянулись,   как   старая тугая резина.   Скверная штука!

Если   верить статистике,   годовалые дети улыбаются до   четырехсот раз   в   день,

взрослые   -   до   пятнадцати,   я   же   сегодня,   должно   быть,   перевыполнил свою

недельную норму.

       

       

        ГЛАВА ВТОРАЯ

        Некогда барышни стреляли глазками,   современные девицы   ведут   огонь   с

бедра.

        Б. Замятин

       

        Делу время,   потехе час.   Братва читала какую-то дешевую газетенку и от

души веселилась.

        —   ..Холодным   оружием   будет   считаться нож,   если   толщиной обушка   в

основании лезвия последний превысит два с половиной миллиметра... Слышь, Гошик,

твой тесак, получается, вполне легальный, можешь не прятать!

        —   А   вот тут еще круче...   На   территории жилища гражданин имеет право

хранить любое   холодное оружие,   однако на   ношение этого   же   самого оружия он

обязан иметь разрешающую лицензию.

        — Е-мое!   Значит,   что в доме,   то по закону? Хоть кистень с арбалетом,

хоть палаш?

        — А если пневматика повышенной мощности, тогда как? Тоже имею право?

        —   Есессно!   Потому что   тоже квалифицируется как   холодное оружие.   Из

разряда метательных.

        — Лафа! Этак скоро и огнестрельное проканает.

        — Верняк, проканает! В думе-то — половина наших!

        —   Класс!   Вот обвешу на   хате все стены коврами.   нацеплю на   гвоздике

холодное и   метатльное.   Да   патронов ящичков цать   припасу.   Пусть   тогда   кто

сунется.

         — Каких ящиков-то?

        — А тех, что Дин привез.

        — Что за патроны?

        —   А   черт их знает.   Французские какие-то — с такой конусной пулькой и

звездочки по бокам. Три разных калибра, для пистолетов и для ружьишек.

        — Не верю я в эти пульки. Тем паче — фуфло импортное. Вот наш титановый

сердечник — это вещь,   это я понимаю!   Любую броню насквозь пробарабанит. А все

эти конусы-бонусы — это, братцы, как овечьи катыши! Что вы хотите! Патроны-то —

французиков!   А   что могут лягушатники придумать?   Едал я ихних устриц!   За что

бабки платил, до сих пор не вкуриваю! Точно кто в тарелку насморкал!

        — Не скажи...   Я по телеку раз Кусто видел. Понравился мне мужик. Седой

весь, сына потерял, а все по глубинам ползает. Из деловых. И акваланг, говорят,

он изобрел.

        — Так что с того?   Один Кусто на всю Францию! А остальные лягушек жрут,

саранчу эту глистатую.

        — Саранча глистой не болеет.

        — Один хрен! Зато сама как глиста!

        —   Они   еще это...   В   войну лажанулись.   С   линией Мажино.   Хвалились,

хвалились, а Адольф взял да нагрел их! Обошел по тылам и дал пинкаря.

        — Ну вот! А ты нам про конусные пули талдычишь!

        — Ты бы,   Ганс,   не кудахтал! Сам ведь нам патроны эти навяливал. Песню

про   несокрушимую и   легендарную пел.   А   они вон —   даже стекла у   «Мерсов» не

побили.

        — Откуда ж я знал! Новая же разработка! Думал, все на свете прошибет!

        — Как же прошибет! С нашей «Гюрзой» никакого сравнения!

        —   Зато   мина   чисто сработала!   Порубила всех   в   крошево!   Тринадцать

трупарей - и все, как ситечко у моей Мани!

         —   А   представь,   если   бы   поставили   не   противопехотную   энэмку,   а

настоящую противотанковую противобортовую!

        — Тогда от Кепаря вовсе ничего бы не осталось...

        Преодолевая истому,   вызванную работой умелых   пальчиков Фимы,   я   чуть

приподнял голову.

        — Языки, шобла! Ишь, раззвенелись!..

        Гаврики мои, укутанные в простыни и в мохнатые коконы полотенец, сидели

за   серебряным самоваром и   трескали отнюдь не самоварную водку.   Багровые лица

все до единого глядели в мою сторону.   Преданность,   испуг,   алкогольная дурь —

три маски послойно. Я показал им кулак и повторил:

        — Языки, мать вашу!

        Конечно,   они все поняли.   И примолкли. Здесь присутствовала обслуга, а

потому с трепом следовало быть осторожнее. Впрочем, баня и треп сочетаются, как

пиво с воблой.   Без первого не бывает второго. Все ж таки мы не в Германии, где

все быстро,   делово и сосредоточено.   Русская душа любит размякать. Как хлебный

сухарь в   супе.   Зато и   после способна напрягаться так,   что у делового запада

поджилки начинают трястись.

        Помнится, с полгода назад случай занес нас с Гансом в одну периферийную

баньку.   Надо было где-то перекантоваться, морды разбитые пополоскать, вот мы и

сунулись.   Туристами —   на голый азарт.   Ох,   мы там наслушались!   Про Европу-с

Америкой,   про   кавказцев с   прибалтами,   про президента и   всех его помогал...

Хороший получился вечерок —   с впечатлениями.   На бегающих по кафелю тараканов,

на   сваленные в   кучу измочаленные пихтовые веники пялились,   как на   экзотику.

Мокрая швабра равномерно размазывала грязь по   полу,   и   мы   опасливо поджимали

ноги.   Рядом   кто-то   напропалую врал   про   женщин,   в   углу   кипел   бой   между

коммунистами и демократами,   кастелянша продолжала неутомимо елозить шваброй, а

окружающие без конца мусорили —   шелухой от семечек,   яичной скорлупой,   чешуей

вяленных подлещиков.   Сморщенный старикашка с   веником в каждой руке залезал на

верхний полок и   начинал лютовать под такой пар,   что выбегали самые отчаянные.

Пиво пили не   из банок,   а   из кульков,   прокусывая уголок и   струйкой цедили в

пасти.   После заедали вонючей рыбкой и черным чесночным хлебом,   крякая с таким

аппетитным задором,   что   поневоле становилось завидно.   В   предбанничке кто-то

лежал в обмороке на полу,   тут же спокойно перекуривал более крепкий народец. В

ожидании   «скорой»   горячо   обсуждали,    до    каких   пор    имеет   смысл   делать

искусственное дыхание и надо ли выкачивать воду, если потерпевший не тонул и не

захлебывался.   Сердобольный мужичок   помахивал перед   носом   лежащего   облезлым

веничком. Воздухом, добрая душа, обвевал.

        Ох,   и отвыкли мы, оказывается, от всего этого! Потому и балдели, точно

случай   занес   нас   в   какую-нибудь   марсианскую деревушку.   Только часа   через

полтора нас опознали, и в бане поднялась забавная суета. Обморочного немедленно

унесли,   самых   пьяных   вытолкали взашей,   а   кастелянша сменила разлохмаченную

швабру на   парадную лентяйку из дюраля.   С   подносом,   уставленным австрийскими

бутылочками подошел его святейшество директор.   Мы   соизволили поздоровкаться с

ним за ручку,   а массажисту,   скромно предложившему услуги,   сказали «спасибо».

Объявился и   визитер из   неординарных —   татуированный с   головы до   пят урка с

целым выводком пацанов-семилеток. С достоинством выказав почтение, он посетовал

на жизнь и   обстоятельства.   Оказалось,   в   местные бани повадился ходить некий

агрессивный   гомик,   и   пара   воспитанников   успела   пострадать.   Было   решено.

подстеречь любителя цветов жизни,   чем, собственно, в настоящий момент компания

и   занималась.   Мы   от   души пожелали ему   удачи и   угостили австрийским пивом.

Парень оказался патриотом и сказал,   что предпочитает родные «Жигули».   В общем

время   пролетело незаметно и   весело.   Когда   приблизился час   покидать   жаркое

учреждение,   провожать нас   выстроилось не   менее дюжины человек —   весь банный

персонал,   включая нетрезвого кочегара. Таким образом, принца Флоризеля из меня

не вышло, однако свежую информацию о жизни я успел почерпнуть...

        —   Не   устала,   Фимочка?   —   перевернувшись на   спину,   я   поймал юркие

пальчики,   осторожно стиснул.   Глаза массажистки заблестели, хотя и с некоторым

запозданием. Сначала обмахнулись пару раз веером из ресниц, словно настраиваясь

на нужный лад,   а   после залучились улыбчивым сиянием.   Жаль,   конечно,   но что

поделаешь,   шлюха — она и есть шлюха.   Характер да гонор прячет про запас.   Для

нас же, кобелей, играет положенную роль... Впрочем, мне-то что? Лишь бы любила,

когда скажут, а Фимочка с этим справлялась неплохо.

        Я погладил ее халатик, словно клаксон придавил мягкую грудку.

        — Чего хочешь, Фимочка, поделись? Самое заветное твое желание?

        Она улыбнулась,   показав ровные зубки,   и   мне захотелось скользнуть по

ним пальцем — попробовать на остроту и гладкость. Черт его знает, почему у шлюх

такие хорошие зубы.   У всех моих парней — фикса на фиксе,   а то и вовсе голимые

дыры.   Чернее космических.   А   у   этих лахудр все на месте!   И   беленькое,   без

червоточин.   Почему, спрашивается? Или специально так природа устраивает, чтобы

завлекать нашего брата?

        — Я прямо не знаю...

        —   Прямо не знаешь,   а криво?   Ты только скажи.   Может,   замуж надо или

квартиру с «Москвичом»?   Я сделаю. Ты, главное, такое скажи, чтоб действительно

хотелось, лады?

        И снова реснички неуверенно моргнули. То ли не понимала девица чего-то,

то ли боялась, что разыгрываю. А я и сам не знал толком, разыгрываю или нет. То

есть,   если бы она заявила,   что хочет выучиться на манекенщицу или пожелала бы

богатого фраерка, я бы, пожалуй, поверил, а, поверив, и помог. Может, и конурку

подыскал,   если б хорошо попросила.   Полати да родной потолок — дело святое.   А

вот побрякушки —   те,   что на шею да на уши,   как на елку какую,   — это я бы не

запомнил.   Пообещал бы,   конечно,   но после спустил бы в   клозет и за веревочку

дернул.   Потому как рыжье — оно для дешевок,   для тех кто себя не любит. Птичек

кольцевать, лисиц каких-нибудь — это ладно, но людей?.. Как вообще можно любить

металл на теле?   Слава богу,   не рыцарские времена, и та же блатная цепура — не

доспех и не кольчуга.   Просто хомут,   подвешенный на шею.   То есть, с биксами —

оно понятно, с рядовым неученым братком — тоже, но когда паша-пахан одевает под

смокинг цепь толщиной в   кулак,   это   уже   смешно.   И   Занозу в   кабаке я   тем,

помнится,   и   достал.   Посоветовал хоботу прицепить заодно к шее и колокольчик.

Вроде как корове. Ох, он и взвился. С вилкой, чудила, на меня кинулся. Ганс ему

тогда стул под ноги швырнул,   а   я   колено подставил.   Вот он и   познакомился с

коленной чашечкой Ящера,   лобызнулся до легкого сотряса.   Плюс парочку зубов на

ковре обронил. Хотя могло быть и хуже. Для него, разумеется.

        — Ну же, Фимочка! Что молчим? Неужели думаем?

        Она робко качнула головой.

        — Да нет. Просто... Все равно ведь зря. Ничего не получится.

        Умная девочка! Сообразила!

        — Почему же не получится? Думаешь, лапшу на ушки твои прекрасные вешаю?

      

        Она    дернула   правой   бровью,    повела   левой,    губы    тоже    забавно

трансформировались,   вспухли слегка и опали.   Девонька моя думала и соображала,

боялась ляпнуть лишнее.   Поднакопила, бедняжка, опыта, общаясь с нашим ядовитым

братом.   А с Ящером народ и вовсе старается держаться поделикатнее!   Такая уж я

натура.   С хвостом, с рогами и пластинами на спине — короче, дракон из страшных

сказок! Разумеется, огнедышащий.

        —   Босс!   —   позвал Ганс.   —   Тут   козырь один   на   связи.   Про   Мороза

спрашивает. Чего сказать-то?

        Я   изобразил ладошкой,   что следует сказать,   и   Ганс загудел в трубку,

посылая абонента чуть подальше северного полюса. Ганс, конечно, не секретарь, и

подобные фразы звучат у него порой грубовато.

        — А хочешь,   Фима,   поедем куда-нибудь?   На Бали или на Гавайи?   Любишь

песок с виндсерфингом?   Там все это есть. Я бы сказал, в изобилии. А пожелаешь,

можем на   скутерах покататься,   на   парапланах полетать,   с   баллонами под воду

сползать.

        Фимочка смущенно потупилась. Ага! Это уже ближе. Молодость любопытна, и

хочется,    ой,    как    хочется   повидать   какой-нибудь   постылый   Нью-Йорк   или

перенаселенный Париж.   И   не   объяснишь ведь им,   что   хрена лысого там   они не

видели.   Что супротив наших березок даже земля Канадчины не   тянет.   Потому как

клен — не береза, и делать там по большому счету нам нечего. Разве что бобров с

руки   кормить или   за   Санта-Клаусами под   новогоднюю пьянку гоняться.   Догнал,

мешок отобрал,   —   и   по рылу!   А иначе какое для русского мужика удовольствие?

Какой праздник?   Чтобы свадьба — да без драки?   Нет,   братва,   фигушки! Тогда и

свадьбу такую — куда подале...

         Валерик,   природные москаль,   из   старой моей охраны,   куролесил раз   в

Марьиной Роще.   Дал под 9 Мая очередь из «Калашникова».   Сугубо вверх. Потом из

«Вальтера» давай садить.   По   фонарям да   по лампочкам.   Радовался парень,   как

умел.   Глоток из горла «белой»,   на закусь — пулю в даль.   Минут через двадцать

омоновцы подкатили — в жилетах,   с автоматами.   однако на рожон не полезли,   не

дураки.   Преспокойно дождались,   когда Валерик расстреляет боезапасы,   а   после

пересчитали стрелку   ребра.   Тоже,   в   сущности,   по-своему   отпраздновали день

победы. Краковяком на чужой спинушке. Они танцоры — из ловких.

        Я   подцепил подбородок Фимы,   большим пальцем погладил по-детски пухлую

губку, дотянулся таки до влажных зубов.

        — А ты ведь умная девочка!   Сопливая,   а умная.   Даже странно... Может,

пойдешь ко мне в подруги?

        Она растерянно сморгнула.

        —   А что!   Ты подумай!   Станешь Ящерицей!   Заживем,   как два диплодка в

палеозое!   Диплодки,   Фима, вкусно жили! И врагов не знали. Потому как очень уж

огромными   вырастали.   Настолько огромными,   что   съесть   их   было   невозможно.

Правда,   головенкой Бог обидел, — потому и лопали двадцать четыре часа в сутки.

Но ведь какая вкусная жизнь у них была! Хотела бы ты так жить?

        Фима кивнула.

        — Наверное.

        — Так что? Пойдешь в ящерицы?

        — Но у вас ведь жена, дети.

        — Детей нет,   а жена... Ну что ж, ты будешь второй женой. На востоке по

сию пору гаремы разрешены.   До трех жен — все вполне законно. А мы ведь тоже по

большому счету — Азия.

        — Вы это серьезно говорите?

        — Про что? Про Азию или дружбу?

        — Про женитьбу.

        Я шумно вздохнул.

        — Умничка ты моя! Знаешь, как отвечать. Вопросом на вопрос. И верить не

торопишься...   —   Я   рывком поднялся.   — Что ж,   тогда тайм-аут на раздумье?   В

парную, Фим! Там все и порешим, идет?

        Она с готовностью качнула головой.   Я обнял ее за тонкую талию, потянул

за собой.   Ах, баржа-баржочка моя симпатичная! На буксир бы тебя и в кильватер.

Впрочем, еще успеется. Какие наши годы!

        Из     парной    меня    выманивали    лишь    дважды.     Для    того    чтобы

освидетельствовать показания   Хромого,   и   для   душевной   беседы   со   скучающей

супругой.

         Хромого,   видно,   успели   помыть   до   встречи со   мной,   даже   синяки с

ссадинами припудрили,   но   все   равно   выглядел он   отвратительно.   Хасан,   как

всегда,   зверствовал.   Впрочем,   за то ему и   гнали гонорары,   как какой-нибудь

кинозвезде. Я не садюга, и, если можно подождать, жду. Однако, когда невтерпеж,

когда душа горит,   а   дело требует,   посылаю упрямцев к   Хасану.   Этот витязь в

тигровой шкуре работает споро и ждать долго результата не приходится.

        — Все нормально, Лешик? — я запахнул на голом теле халат, поморщил нос,

уловив запах гниющей крови. — Посади его.

        Лешик,   образина из   подручных Ганса,   кем   впору   пугать детей   малых,

придавил волосатой клешней плечико Хромого.

        — На пол, Хром!

        Пленник кулем повалился,   но   та   же   клешня за   шкирку удержала его от

окончательного   падения,   помогла   пристроиться   на   корточках.   Глазки   Лешика

азартно поблескивали. Именно такие, как он да Хасан, давным-давно убедили меня,

что    добиваться    чистосердечных   признаний    от    Каменевых    и    Тухачевских

действительно было просто.

        Стальной Савинков — и тот раскололся, как орешек, послушно рассказав на

суде все,   что следовало.   И нечего его упрекать. Попробуй-ка помолчи, когда за

спиной притаилась парочка хасанов!

        Рокоссовский,   правда,   не   сдал никого,   но   на то он и   Рокоссовский.

Исключение, лишний раз подтверждающее правило.

        — Ну-с,   какие новости,   джигит?   — я сунул в зубы сигарету «Винстона»,

щелкнул   зажигалкой.    Затянувшись,   кхакнул.   Табак   опять   попался   дерьмецо.

Американцы дурили Россию,   где только могли.   И   не   подозревали,   что роют тем

самым   подкоп под   собственное креслице.   Смешно,   но   жизнь и   впрямь сплошная

толстовщина.   Как   аукнется,   так   и   откликнется.   Россия —   не   бикса,   чтобы

позволить на   себя вот так просто вскарабкаться.   Поднатужится и   скинет.   Да в

зубы достанет на посошок. За третьесортный табачок, за окорочка, за проценты...

        — Он всех сдал, Ящер. Братков Танцора и вагонников. Если ему верить, за

ними должок астрономический. На арбуз тянет, не меньше.

        — Вот как? Что ж ты, Хром, порожняк гнал? Столько времени у меня отнял.

Нехорошо,   Хром!   — я покачал головой.   — Знаешь ведь,   что вокзалы теперь мои.

Значит, и оборотный капитал мой. Фильм про начальника Чукотки помнишь?.. Нет? А

жаль.   Там   был   такой эпизод.   Тоже   один   фраерок лепил горбатого.   Не   хотел

рассказывать и делиться.

        Хромой мутно взглянул на   меня.   Губы его шевельнулись,   но   слов мы не

услышали.

        — Что? Погромче не можешь?

        Хромой сделал над собой усилие, сипло процедил:

        — Не по законам правишь, Ящер. Обиженных много.

        — Обиженных?   — я удивился.   — Это ж где такие отыскались?   Назови хоть

парочку!

         — Есть. Много... Западло, Ящер!

        —   А   вот тут ты врешь,   Хром!   —   я присел,   оказавшись с ним на одном

уровне.   — Врешь, потому как на обиженных, сам знаешь, что делают. А это уже по

закону!   По вашему закону! Тех же, что совсем разобижен, я просто выкорчевываю,

ферштейн?   Тебе,   к примеру, что на меня обижаться? Я ж не тебя пытал, я деньги

свои возвращал.   Смекаешь разницу? А ты, чугунок такой, молчал. Вот и получился

визит к   Хасану.   На него-то ты,   надеюсь,   не обижаешься?   А то я ему передам.

Какие-нибудь особые пожелания.   Парень он простой,   исполнительный. Все поймет,

как надо.

        — Попластаю!.. На кусочки твоего Хасана...

        —   Это   ты   зря!   Очень даже зря.   Ну,   любит человек клещики,   щипчики

разные,   —   что тут такого?   А   не   нравится он   тебе,   так чего ж   ты ему душу

раскрывал?   Все ведь выложил? Как подружке любимой в постели. Стало быть, опять

нехорошо.   Своих ведь,   считай, продал! Сдал родных братков с потрохами, только

чтобы миляга Хасан узнал правду и порадовался.   Так ведь было дело?.. Ну вот! А

теперь ты вдруг обижаться вздумал.   На себя,   дорогой, обижайся! Сугубо и токмо

на себя!

        — Убью!   — губы Хромого задрожали.   — Все сделаю,   чтоб придавить тебя,

гниду!

        Он   захрипел горлом,   собираясь харкнуть мне в   лицо,   да только беда у

него была со слюной,   долго собирался. Пальцами, сжатыми в копье, я саданул ему

по горлу. Этот удар мне ставил настоящий мастер, кое-чему научил. Глаза Хромого

закатились под лоб, вскинув к горлу трясущиеся руки, он задушенно захрипел.

        — А теперь смотри.   Хром!   В оба глаза смотри.   Потому что мало кто это

видел.         

        Я   напряженно разжал пальцы,   и сигарета с поддельным табаком зависла в

воздухе.   Я   держал ее   всего одной точкой.   Вес   несерьезный,   однако и   такой

вызывал болезненный пульс в   висках.   Ну   да   сегодня после всех свершенных дел

можно было   слегка поразвлечься.   Чуть покачиваясь,   сигарета дымила,   лишенная

всяческой поддержки,   и   не   без удовольствия я   разглядел,   как на   искаженном

злобой лице урки мелькнула тень растерянности и недоумения.   Значит,   мог я еще

потешать публику! Не хуже чудака Коперфильда.

        — Что, Хром, соображаешь, с кем связалась ваша шпана?

        — Фокус... — просипел он. — Это фокус.

        — Не угадал. Хром. Не фокус.

        Усилив   мысленное напряжение,   я   чуть   качнул   головой,   и   невидимая,

протянувшаяся между мной и сигаретой ниточка,   обратившись в упругий луч, вмяла

сигарету по самый фильтр в серые губы Хрома. Урка зашелся в кашле.

        —   Кури,   камрад.   Разрешаю.   —   Поднявшись,   я вытер руки о полотенце,

внимательно взглянул на Лешика.

        — Видел?

        — Класс! — Лешик улыбался. Он тоже принял эпизод с сигаретой за обычный

фокус. — Научите, босс! Покажу парням, ахнут!

        — Будешь хорошо себя вести, научу.

        — Так ведь я завсегда...

        — Давай, Лешик, — я хлопнул его по литому плечу. — Некогда мне болтать.

Забирай этого лоха и проваливай.

        — Снова к Хасану?

        — Зачем? Отвези с ребятами в место поспокойнее и закопай.

        — Он же еще того...   — Лешик умолк, заметив мою гримасу. — Понял, босс!

Все сделаем.

        — Вот и двигай!

        Душевный парень   Лешик   сграбастал хрипящего Хрома,   рывками поволок по

полу.

        —   Да!   — остановил я его.   — Передай Хасану,   что я доволен.   Весьма и

весьма.

        — Передам!

        Уже перед входом в парную, где маялась с березовыми веничками и кваском

в   ковшике загорелая гибкая Фима,   меня   снова перехватили.   На   этот раз   Ганс

протягивал трубку сотовика.

        — Женушка! — шепнул он. — Чуток подшафе.

        — Изыди, прозорливый! — я взял трубку, и Ганс послушно исчез.

        —   Веселишься?    —   голос   у   Лены-Елены   и   впрямь   малость   подгулял.

Разумеется, вместе с хозяйкой.

        —   Ты вроде как тоже.   Что там у   тебя в любимом бокале?   «Мартини» или

отечественный портвейн?

        —   «Мартини»,   —   у нее был прононс француженки,   но я-то знал,   что ни

единого   французского   словечка   она   не   знает.    —   Пью   вот   тут   в   горьком

одиночестве, гадаю, где ты и с кем.                

        —   А я тут,   моя лапонька.   Тружусь на поприще и на ниве,   отдаю родине

долг, дань и честь.

        — Насчет последнего не сомневаюсь!

        — Поосторожней на поворотах, киса! Сначала докажи, потом наезжай.

        — А тут и доказывать нечего.   Дома ведешь себя,   как чужой, женушкой не

интересуешься. Какие еще выводы я могут делать?

        —   Может,   я   устаю?   Не   допускаешь?   Может,   я   с   ног валюсь,   когда

возвращаюсь домой?   В две смены оно,   сама знаешь,   непросто вкалывать.   Или ты

считаешь меня двужильным?

        — А запах духов? А помада?

        — Какая еще помада?

        — У тебя на правой брови был в прошлый вечер отпечаток. Губки с щечками

ты, конечно, вытираешь, но вот бровки, видимо, забываешь причесывать.

        Я поморщился.   Да и что тут скажешь! Взяла, что называется, с поличным.

Потому как бровки я действительно не причесываю.

        — Ну?.. Что молчишь? Совесть гложет?

        — Послушай!   — я взъярился. — Чего тебе недостает? Квартира — три сотни

квадратов, пара дач, сад, каждое лето — санатории на Средиземноморье!

        — Ты думаешь, мне этого достаточно?

        — Опять все о том же?

        — Я хочу, чтобы у нас были дети!

        — Это подле пьющей-то маменьки? Ну уж, дудки!

        —   Послушай,   Ящер,   не смей говорить со мной подобным тоном!   Не смей,

слышишь! Я... я тебя официально предупреждаю: если все будет продолжаться таким

же образом, я тебе изменю!

        — С кем, интересно, официальная ты моя?

        — С твоими же охранниками! Думаешь, не получится?

        — Отчего же, — я выдержал паузу, чтобы не взорваться. — Только учти, им

ведь потом плохо будет. Очень и очень плохо. Да и к тебе я тогда не притронусь,

усекла?

        — Послушай меня. Ящер!..

        —   Все,    прием   окончен.    Целую,   дорогая!   —   я   с   размаху   швырнул

радиотелефон в мраморную стену. Брызнули какие-то деталюшки, отросток пружинной

антенны весело запрыгал подле ног.   Жаль, утащили восвояси Хромого. Сейчас бы я

нашел, что ему сказать!

        До   крови прокусив губу,   я   сорвал с   себя   халат и   двинул в   парную.

Главное — поменьше думать о том,   что неприятно. Только за дверью, когда жаркий

аркан Фиминых рук   обвил шею,   я   вдруг сообразил,   что   жена тоже назвала меня

Ящером!   Не Павлом,   не Павлушей,   а Ящером,   как все окружающие!   Кажется, это

случилось впервые,   и   я   даже забыл на   секунду,   где   нахожусь и   что   делаю.

Испуганно пискнула Фима. Я чересчур сильно сдавил ей спину.

        — Прости, — я ослабил хватку. Открытие следовало переварить, а подобное

враз не происходит.

        — Что-нибудь не так, милый?

        Я растянул губы, изображая улыбку. Получилось несколько фальшиво.

        — Все путем, Фимочка! Железнодорожно-асфальтовым...

        Воспоминание костью   стояло   поперек горла,   но   я   шевельнул кадыком и

проглотил его. Как горькую таблетку аспирина. И на пару секунд нахлынула тьма -

промозглая,   липкая,   до жути знакомая. И хлопало в этой тьме что-то тяжелое по

земле, и трепыхалось в горле проглоченное. Острые шипы, темная чешуя — что это?

Хвост дракона из   сновидений?..   Черт   подери!   Но   ощущения!   Какие отчетливые

ощущения! Словно все это было наяву и вчера...

        

        ГЛАВА ТРЕТЬЯ

        Высокий хор поет с улыбкой,

        Земля от выстрелов дрожит,

        Сержант Петров, поджав коленки,

        Как новорожденный лежит.

        Булат Окуджава

       

        В   тогда-то   собственную жизнь я   вынужден был расписывать по   минутам.

Настолько   поджимало   со    всех   сторон.    Те   исчерканные   красными   чернилами

календарные листки до сих пор приходят в кошмарных снах.

        «..12:00 собеседование с козлами-бухгалтерами,   12:30 подарки налоговым

комиссарам,   13:00 цветы и торт первой фифочке мэра, парфюмерию — второй, 15:30

стрелка с казанцами...»

        И так далее,   и тому подобное. Я был почти богат, я был почти всемогущ,

но я совершенно не принадлежал самому себе.   Мое время выпивала работа,   она же

закусывала моим   здоровьем,   а   пучки   нервов,   словно   перышки лука,   макала в

кровавое желе моего мозга.   С   тех пор многое изменилось,   и беспощадную полосу

препятствий я умудрился преодолеть.   Это оказалось чертовски нелегко — склепать

корабль,   который шел бы своим ходом, не зарываясь ежеминутно носом в волны, не

заваливаясь на борт.   Однако в конце концов что-то остойчивое и водоплавающее у

меня все же   слепилось.   Разумеется,   конструкция трещала по швам и   рыскала по

курсу,   однако,   подчиняясь румпелю,   сноровисто,   капризно, но она двигалась в

нужном направлении. Из согбенного и напряженного жокея я превратился в ленивого

кучера, время от времени подергивающего вожжи. Пара банков и дюжина фирм делали

свое дело,   исправно пополняя казну Ящера.   Приносила барыш и   черная торговля,

частники   платили   дань,    высоколобые   бухгалтеры   вели    двойную   и    тройную

документацию,   отмазывая конторы от налогового маразма,   майоры и   полковники в

силовых   ведомствах получали   от   моих   парней   премиальные,   кладя   под   сукно

неприятные бумажки,   приструнивая особо ретивых выпускников юридического.   Все,

что   от   меня   требовалось,   сводилось к   сущей мелочи:   в   критические моменты

подавать голос и   наводить шорох среди вольнодумцев.   Судя по всему,   с   этим я

тоже выучился справляться блестяще.   Империя Ящера ширилась и процветала, шесть

замов вовсю наушничали друг на дружку, голодными крысоедами хавали зазевавшихся

коллег.   Кто-то рос,   кто-то буксовал,   кого-то выпинывали из конторы,   кого-то

выносили вперед ногами.   Такая уж у нас наблюдалась жизнь. Вождю нации было все

до фонаря,   до фени и   по барабану,   страну прибирали к   рукам джигиты с   юга и

востока.   Особо тщеславные,   не   прошедшие в   свое время по   конкурсу во   ВГИК,

выныривали на   телеэкранах с   депутатской эмалью на   груди.   Иные   шли   дальше,

становясь советниками первых лиц страны,   отчего последняя все более кренилась,

угрожая хрустнуть первозданным позвоночником и   подобно «Титанику» малым   ходом

отправиться в царство Тартара.   Глядя на весь этот балабонящий с высоких трибун

кодлан,   хотелось либо   катить из   страны куда   глаза глядят,   либо   стрелять и

стрелять. Из «Гюрзы», из «Иглы», из всемирно признанного «Калашникова», из чего

угодно!   Исплевать было —   в кого.   От мишеней рябило в глазах,   зудящие пальцы

приходилось стискивать в   кулаки.   И   фокусы с   сигаретками проделывались легче

легкого.   Злость питала загадочную силу,   и,   запираясь в кабинете,   я гонял по

столу   бумажные шарики,   заставлял враскачку шагать спичечные коробки.   Но   это

мало развлекало.   Швейная машинка времени с монотонностью прошивала строку, дни

вытягивались   в   серенький   пунктир.    От   скуки   порой   начинало   выворачивать

наизнанку.   Потому что отчетливо понимал:   карьера —   такой же   обман,   как все

остальное,   и этажом выше последует то же самое. Снова придется кого-то топить,

кого-то улещивать, кому-то тонко намекать, а кого-то брать грубовато на калган,

стряхивая с пути,   как стряхивают с плеча докучливую мошку.   И нового,   увы, не

получится.   Не   забрезжат розовые горизонты,   стройные женщины не станут любить

слаще,   а число врагов наверняка удвоится и утроится. И тем же разбитым корытом

будут   маячить перед   глазами опухшие рожи   замов,   будут улыбаться и   щебетать

девочки из   кордебалета,   и   никуда   не   деться от   собственной зубастой армии,

готовой порвать глотку любому по одному твоему слову.   И главный вопрос — зачем

и на хрена — с повестки дня никто не снимет. Ни я сам, ни кто другой.

        Конечно,   можно было   двинуть в   президенты,   благо сепаратизм сейчас в

моде, а то и посадить на трон кого-нибудь из своих, но вопросительные интонации

оставались.   Для чего,   на   фига и   зачем?..   Не столь уж приятно вместо дюжины

душить тысячи, а вместо банкиров трясти города и целые народы. Ящера по крайней

мере боятся и уважают, а кто нынче уважает президентов с министрами?

        Отменив   встречу   с   металлоторговцем из   Новосиба и   раздумав ехать   к

пьяной   женушке,   я   бездумно колесил с   Фимой   по   вечернему городу,   болтая о

чепухе,   на   которую эта   юная девчушка после двух рюмок стремного «Амаретто» с

готовностью отвечала.   Мы заехали на заснеженную дачу,   по двору которой бродил

пушистый кавказец размером с   доброго теленка.   Щенок не   накопил еще   злости и

запросто позволял чесать себя за ухом.   Однако уже сейчас в медовых его глазках

читалось:   а не съесть ли вас,   друзья мои?   Так сказать, на всякий пожарный?..

Сторож с   гладкоствольным семизарядным чешским автоматом стоял тут же рядышком,

подробно докладывая о   малых   и   больших   происшествиях.   Где-то   что-то   опять

спалили,   в   третий раз взломали домик соседей.   Сторож даже видел,   кто именно

ломал,   не   поленился   даже   долбануть из   своего   автоматика,   однако   милицию

вызывать не стал.   Может, и правильно, что не стал, но мы его не слушали. Будни

нас   не   интересовали.    Предпочтение   отдавалась   нюансам,    и   Фима   до   слез

ухохатывалась   над   котенком,    который   бродил   за   кавказской   овчаркой,   как

привязанный.   Друзья-антиподы   явно   ладили,   и   когда   котенок   проваливался в

-сугробы по   самые уши,   кавказец терпеливо его   отрывал.   Делать на   даче было

больше нечего.   Выпив со сторожем по стопарику и заставив моряков Ганса слепить

под руководством Фимы приличных габаритов снеговика,   мы расселись по машинам и

вновь понеслись в город.

        Уже на   въезде какой-то коршун на «Линкольне» умудрился меня подрезать,

но я   и   не думал притормаживать —   треснул его бампером,   а когда он попытался

остановиться,   добавил в   борт   так,   что   его   длиннотелая черная   калоша юзом

пропахала с добрый десяток метров.

        — Вот,   паразиты!   — Ганс выскочил из машины. Фима испуганно ойкнула, а

я,   закурив,   принялся наблюдать,   как из   «Линкольна» вылазит какой-то   прыщ в

двубортном бизнес-мундире.   Еще   пара   шкафчиков полезла следом,   но   рядом уже

стоял Ганс с   «морячками».   Их «Тойота» подоспела к месту событий,   притормозив

таким   образом,   что   нос   черной   калоши   оказался зажатым между   поребриком и

бронированными дверцами джипа.   Вопли чуток поутихли. Мои парни на децибеллы не

нажимали,    демонстрируя   более   весомые   аргументы.    Что-то   объясняя,    Ганс

добродушно тыкал стволом старенького коллекционного «Вальтера» в сторону вмятин

на   бампере «Ниссана»,   и   прыщ,   похоже,   все более проникался ощущением вины.

Кажется,   Ганс намекал на возмещение убытков,   но я сомневался,   что наличность

прыща   удовлетворит   его   непомерное   честолюбие,   а   потому,   опустив   стекло,

великодушно помахал рукой.

        — Что, без претензий? — не поверив, уточнил Ганс.

        — Пусть валят, — я кивнул.

        Один   из   героев в   «Списке Шиндлера»,   помнится,   говорил,   что   более

величественно — прощать,   нежели наказывать. Дескать, наказать и плебей сумеет,

а ты попробуй прости!

        Вроде чепуха,   а ведь задело это меня тогда прямо до не могу. Словно не

к концлагерному чугунку была обращена фраза,   а ко мне. В общем Ганс, кривясь и

кхакая,   поплелся обратно к джипу, его «морячки», разочарованно поплевывая себе

под ноги,   двинулись к «Тойоте». Снова взревели моторы, мы кое-как разъехались.

На прощание я все-таки шоркнул по «Линкольну» боковой скулой бампера. Решеточка

у моего бронехода навроде кастета, и борозда получилась что надо!

        — Кто такие? — поинтересовался я у начальника охраны.

        — Рыбари,   — доложил Ганс.   — Из «Севдальрыбы». Директор и цуцики. Я им

сказал,   будут по гроб расплачиваться кетой.   Между прочим,   почти согласились.

Если б не вы...

        —   Не жадничай,   Гансик!   —   я зевнул.   — Кета до наших краев свежей не

доплывает. Потравили бы всю контору.

        —   Я бы им потравил!..   — Ганс еще что-то там ворчал но мне было уже не

до него.

        Я сладко зевал. То есть кета, конечно, рыбка неплохая, особенно свежего

копчения,   только крысятничать — скверная штука.   Стоит только привыкнуть,   век

потом не отучишься.

        — Ой,   кинотеатр!   — Фима крутанулась на сидении с такой резвостью, что

на   миг мне показалось,   ее   прелестная головка отвинтится вовсе,   скатившись к

моим ногам.   Но все обошлось. Мы как раз проезжали мимо зачуханного строения, с

цветастой афишей,   и,   впившись в   нее   глазами,   Фима   умоляюще затеребила мой

локоть.                             

        — Давай остановимся! Ну, пожалуйста!

        — Чего ради? — я послушно притормозил.

        —   Я   ведь   раньше здесь жила.   Вон   за   теми двумя домами.   А   в   этот

кинотеатр ходила смотреть фильмы. Еще совсем маленькой девочкой.

        Юная Фима была девочкой!   Смехота! А кем, интересно, она была сейчас? Я

фыркнул. Можно ли Ганса представить школяром в наглаженной рубашке, в галстучке

и   с портфелем?   Можно,   конечно.   Если предварительно крепко напиться.   Тем не

менее,     машину    я    остановил,     снисходительным    взглядом    прошелся    по

непритязательному фасаду здания.   Кинотеатр скорее походил на кино-забегаловку,

но   назывался,   разумеется,   «Родиной»,   что   должно было по   идее обижать,   но

отчего-то   совсем   не   обижало.   Национальное   самосознание   тесно   срослось   с

национальным самооплевыванием. Хронически унижаемые в собственных глазах мы — о

чудо! — постепенно перестали быть таковыми.

        — Хочешь зайти?

        — А можно? — глаза Фимы загорелись.

        Вероятно,    ворохнулось   под   грудью   октябрятское   прошлое,    запалило

ностальгическую свечечку.   Эта самая свечка, должно быть, и зажглась в ее карих

глазках.   Я улыбнулся. Ощущение было таким, словно заглядываешь в дверную щелку

дядиной спальни.

        — Конечно, можно. Сегодня, я - царь и бог, исполняю любые желания.

        Припарковав машину   к   наполовину раскуроченной чугунной оградке   (явно

трудились молодцы перед очередным организационным слетом), отворил дверцу.

        — Ну что, зайдем? Рискнем, как говорится, здоровьем.

        — Почему — здоровьем? — удивилась она.

        — Примерно в таком же кинотеатрике,   — объяснил я, — в дни моей светлой

юности мне вышибли первый зуб.

        Она засмеялась и тут же, спохватившись, зажала себе рот.

        —   Можно,   —   разрешил я.   —   Можно   смеяться,   можно   даже   заказывать

мороженое в вафельных плевательницах.   Уж нырять в детство, так плашмя и пузом!

Как мартовский кот в водосточную трубу.

        Озабоченно почесывая макушку,   Ганс обогнал нас и   скрылся в вестибюле.

За ним протопала парочка «моряков».

        — Они тебе не помешают? — я кивнул в сторону охраны.

        Фима пожала плечиками.

        —   Сама не знаю.   Странное состояние!   Что-то помню,   а   что-то нет.   И

непонятно, что мне здесь нужно?

        - Но что-то, видимо, нужно?

         — Представь себе — да!   Иду, будто кто-то тянет. В этот самый кинотеатр

и именно на этот сеанс.

        — Вот Гансик и поглядит,   кто это тебя туда завлекает.   — Я взглянул на

афишу,   нараспев прочитал:   — Ковбои нашего времени... Забавно. И действительно

что-то напоминает.

        — Тебе тоже? То есть... Я хотела сказать «вам».

        — Что хотела, то и сказала. Не надо лгать, Фимочка. Пусть будет «тебе»,

я не против.

        Мы зашли в фойе,   контролерша у входа старательно отвернулась,   будто и

не видела нас.   Разумеется,   Гансик успел наплести ей пугающих небылиц.   Он это

умеет. Я щелкнул пальцами и вынырнувшему кудеснику сурово выговорил:

        — Без фокусов,   Ганс. Два билета, как положено. Ганс ломанулся к кассе,

но я уже передумал. Протянул ему пару зеленых купюр.

        —   Заплати за   весь зал.   Всех лишних выпроводи.   Только интеллигентно!

Никого не обижать. Деньги за билеты вернуть.

        — Понял,   босс!   — Ганс плотоядно уставился на ободранную, толпящуюся у

батареи    центрального   отопления   компанию.    Кроме    этой    команды   в    фойе

прогуливалось еще   три-четыре   парочки,   а   больше зрителей не   наблюдалось.   Я

покрутил головой.   Не   слишком кучеряво живут нынешние кинотеатры!   С   такой-то

публики!

        Предложив Фимочке согнутую руку,   я галантно шагнул вперед. Она цопнула

ее   с   какой-то   пугливой поспешностью.   По   сию пору боялась чего-то   дурочка.

Некоторые штришки в   ее поведении меня явно настораживали,   но задумываться над

этим   было   лень.   Один из   «морячков» торжественно распахнул перед нами двери,

раздвинул бархатные шторы, и мы степенно вступили в пустой зал.

        Дощатый   пол,   украшенные пилястрами колонны,   стандартная лепнина   под

потолком.    Справа,   слева   и   сверху   цветастые   гербы   некогда   дружественных

республик,   пшеничные колосья и   знамена,   знамена,   знамена...   Но более всего

поражала люстра.   Огромная из   тысяч граненых стекляшек,   она гасла на   глазах,

напоминая заходящее,   солнце.   Мы   поспешили занять места,   и   эхо   шагов гулко

загуляло под сводами.

        Никто не сорил семечками,   никто не блажил в   первых рядах,   и   подобно

Фимочке я   все   более проникался мыслью,   что   не   зря   оказался в   этом месте.

Казалось,   что-то   проникло   в   позвоночник,   стальной пружиной выпрямило тело,

пропитав напряженным ожиданием чуда.   И чудо действительно свершилось.   Едва мы

устроились на фанерных холодных сидениях,   как застрекотал кинопроектор. Мутный

от золотистой пыли луч оживил полотно экрана, высветив на нем название фильма и

профиль человека в широкополой шляпе.   Заиграла мрачная мелодия далеких прерий,

и камера потихоньку стала наезжать на скрытое дымкой лицо ковбоя.   А потом Фима

вскрикнула,   больно стиснув мою   руку ноготками.   Где-то   под   темечком у   меня

звонко   перещелкнуло,   как   бывало   порой   при   демонстрации   наиболее   сложных

фокусов.   Холодные мурашки стайкой засеменили по спине. Дымка, скрывающая героя

окончательно рассеялась. С экрана на нас цепко глядели глаза Ящера.

        Да, да! Я сам, непонятным образом перенесшийся на экран, взирал на двух

съежившихся в   пустом зале   зрителей.   Взирал,   надо   заметить,   очень и   очень

нехорошо.   Фильм занялся,   подобно лесному пожару.   Замерев на своих местах, мы

молча смотрели и слушали.

       

        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

        В ковбои нынешнего века

        Мне, вероятно, не пролезть,

        Хребет иного человека

        Пусть оседлает эта честь...

        Олег Раин

       

        Фима дрожала,   как осиновый лист,   а я... Я скрежетал зубами и мысленно

клокотал.   Черт подери!   Да меня словно током пронзило! Жутковатый, знакомый по

снам паралич приковал к   месту,   а   в   один из   моментов вдруг показалось,   что

впереди сидят еще люди — десятка два или три зрителей. Они располагались ко мне

спиной, однако взгляды их я невообразимым образом чувствовал. Бывает так, когда

затылком ощущаешь чей-то ствол, чей-то прищуренный глаз, — сам не раз испытывал

подобное.   Здесь   наблюдалось нечто   похожее.   Хотя...   При   чем   тут   стволы и

взгляды!   Все эти псевдозрители были,   разумеется,   обычным наваждением,   более

страшным казалось другое — то, что мы сейчас видели. Ощущая внутреннюю дрожь, я

сидел и пальцами стискивал обгрызенные подлокотники.   Я был не в силах оторвать

взор от экрана.   Нам демонстрировали вещи, о которых не знал никто, кроме меня!

Меня и   тех   отошедших в   мир иной,   что не   могли уже поведать никому о   своих

последних минутах.   Впрочем,   черт с ними,   с последними минутами! Необъяснимое

заключалось в   том,   что   это   не   было фильмом!   На   белом полотне под   музыку

техасских   вестернов   планомерно   прокручивалась моя   собственная жизнь!   И   на

экране был   тоже я!   Не   артист,   не   двойник,   а   именно я!   И   Ганс был самый

настоящий,   и   покойный Мак,   и   Дин-Гамбургер — один из лучших моих снайперов.

Значит...   Кто-то   умудрился заснять нашу   теплую компанию!   Самым   искуснейшим

образом!   И мы,   экранные идиоты, гоготали и подшучивали, накачивались джином и

безобразничали,   ни   о   чем   не   догадываясь,   не   подозревая.   Сюжет же,   надо

признать, раскручивался по всем правилам нынешних триллеров. Зрители требовали,

чтобы кинобифштекс был обильно полит кровавым кетчупом,   и милостивые режиссеры

не видели причин, чтобы отказывать им.

        Сначала взвилась в воздух машина Беса.   Выписав двойное сальто, бежевая

красавица со скрежетом проехалась по тротуару,   подмяла зазевавшуюся старушку и

чуть   погодя жарко   полыхнула.   Потом   по   третьему этажу   налоговых комиссаров

жахнули из   «мухи».   Бил умелец и   специалист.   А   потому обошлось без промаха.

Кирпичики так и   брызнули в стороны,   толкаемые вздувающимся пламенем.   Позднее

мне доложили,   что ракета угодила точнехонько в стол Муримова,   этого хитрющего

жука,   который вместо традиционного тарифа однажды запросил с   меня   вдвое.   За

жлобство его и шлепнули.   Без особого изюма,   но быстро, профессионально и, как

теперь   мы   имели   возможность   видеть,    даже   красиво.   Еще   минута   багровых

всполохов,   и   экран воспроизвел маленькое сафари,   совершенное в прошлом году.

Тогда,   выпустив двоих чинуш в леса северного Урала, мы устроили на них честную

охоту —   без   собак и   всяких там микрочипов с   радиомаячками.   Воплотили,   так

сказать,   роман Дэшила Хэммета в плоть и кровь. Хотя особой крови в общем-то не

наблюдалось. Этим банковским жилеткам, никогда не отрывавшим геморройных задниц

от пуховых кресел,   можно было дать и   втрое большую фору.   Я   даже предположил

тогда,   что отпусти мы их вовсе без погони,   они и тогда бы непременно погибли.

От холода,   голода и мошкары. Парней, подобных Рэмбо, в реалиях не встретишь, и

наша дичь уже   на   вторые сутки позволила себя настигнуть.   Рыхлые дяденьки без

сил лежали на земле и были не в состоянии сказать «мяу». Первым выстрелил Ганс,

это   камера   показала предельно четко,   а   потом   уже   «флешью» добавил я.   Без

садизма   и    прочих    восточных   причуд.    И    закопали   их,    кстати,    вполне

по-человечески. Чего пугать туристов косточками. Мы не пираты старика Флинта.

        Сюжет   продолжал   раскручиваться   по   жесткой   спирали,   и   когда   алым

мессивом брызнули потроха ребят Карихана,   пытавшегося юлить со мной в   прошлом

квартале,   я   уже был на ногах.   Первая оторопь прошла,   я   снова держал себя в

руках.   Наверное,   Ганс ощущал нечто похожее,   потому что   моментально оказался

рядом.   Губы мои прыгали и кривились.   Впервые я не знал,   что сказать, в какую

сторону науськать своих псов.   И   потому я   просто рванул прочь из зала,   кусая

губы, стискивая кулаки.

        Лишь в фойе, судорожно вздохнув, я покосился на Ганса.

        — Все видел?

        Он напряженно кивнул.

        — Кто нас мог так подставить?

        — Черт его...

        — Может, Поэль?

        — Этот гнус из Центробанка?   — плечи Ганса растерянно дернулись. Здраво

рассуждать у нас не получалось, но принимать решение следовало немедленно.

        —   Он!    Больше   некому,   —   прошипел   я.   —   Помнишь,   этот   толстосум

спонсировал какие-то фильмики?   Еще сыночка своего дегенеративного пристроил на

вторую роль.

        — Было такое.

         — Значит,   с ним и перетрем в первую очередь! — Я дернулся к выходу, но

тут же остановился.   Мысли табунком спятивших кавалеристов порхали в голове, на

скаку рубали по стенкам черепа шашками.

        Зачем?..   Зачем   Поэлю   понадобилось   снимать   всю   эту   ахинею?   Чтобы

подцепить Ящера на   крюк?   Смешно и   нелепо!   Или у   него завалялось что-то про

запас?..                                          

        —   Ганс!   —   я   ухватил начальника охраны за   плечо.   —   Вызывай наших!

Бригаду Каптенармуса,   Утюга —   всех.   Пусть парни Лина   будут наготове.   Задай

позывные, радиочастоты и прочее.

        — Двигаем к Поэлю?

        Я кивнул и тут же,   нахмурившись,   обернулся. Дьявол! Я совсем перестал

соображать!

        — Однако... — Мне стало неуютно. — Кто-то ведь запустил эту шарманку!

        — Точно!

        —   А   ну-ка,    Гансик   быстро   наверх!   Этот   гад   должен   быть   еще   в

операторской!

        Слова мои услышала охрана.   Опережая нас,   парни метнулись к служебному

входу.   Что-то   пискнула вслед администраторша кинотеатра,   но   на   нее даже не

взглянули.   Одолев   коротенькую лестницу,   мы   вбежали в   коротенький коридор с

двумя дверьми.   Чтобы не терять время,   вышибать принялись обе разом, хотя было

ясно   что   проектор должен   размещаться со   стороны кинозала —   значит,   где-то

справа.   Хрустнул старенький косяк,   и   мы ворвались в затемненную комнатку.   В

руке Ганса плясал «Вальтер», но целиться было не в кого. Операторская оказалось

пустой.   Огромный,   смахивающий на   гиперболоид инженера Гарина проектор жужжал

вхолостую, медленно прокручивая огромные цинковые бобины. Пустме бобины. Пленку

успели унести.

        —   Перерыть все вверх дном!   —   прохрипел я.   — Все здание!   И баб этих

тряхни. Они должны знать, кто здесь был.

         Чуточку поуспокоившись,   я вновь вернулся в зал.   Фимы, понятно, уже не

увидел.   Перепугалась,   дуреха,   удрала. Ну и хрен с ней! Не до нее. Потому что

снова   кто-то   откопал топор войны и   зазвенел в   боевой бубен.   И   снова,   как

встарь,    пришла   пора   влезать   в   седло,    пристегивать   к   поясу   отточенный

меч-кладенец. Судороги пробегали по моему лицу, губы дергало острыми ниточками.

Что ж...   Видно,   такая у тебя стезя, Ящер. Судьбина, обликом схожая с зигзагом

молнии.

        Экран белел первозданной чистотой,   и   люстра над головой сияла сотнями

огоньков.   Перед   глазами заново всплывали увиденные картины:   слепящие вспышки

взрывов,   собственный довольный оскал, стекленеющие зрачки недругов. Я не знал,

я   не   имел ни   малейшего понятия,   кто   и   как умудрился запечатлеть нас в   те

роковые секунды!            

        Что-то   в   этом   чувствовалось не   то.   Металлический привкус   какой-то

мистики-Волны неприятной дрожи продолжали гулять по   спине.   Пальцы то   и   дело

ныряли к близкой кобуре,   яростно стискивали пистолетную рукоять. успокоиться и

собраться с мыслями никак не получалось.   Я лихорадочно соображал, но никак не.

мог зайти с   нужной стороны.   Мину-растяжку установили умело,   сюрприз сработал

более чем   неожиданно!..   Кто   же   придумал весь этот номер?   Поэль?   Подручные

Мороза?..   И   ведь озвучили как!   Музыку подобрали из   разряда психоделического

вестерна,   — должно быть, умный звукооператор поработал! Найти бы, да выдернуть

ноги!..   Так или иначе,   несомненным представлялось одно:   тот, кто это сделал,

был мастером на все руки — и мастером всемогущим.

        Я поднял голову. Говорят, нынешние спутники-шпионы способны фиксировать

подобные эпизоды. Но тогда на ленте мелькали бы только наши макушки, а все было

снято,   как положено —   в   фас и   в   профиль.   Не вызывало сомнений,   что фильм

состряпан вполне профессионально. Кто же тогда нас заказал? Какой такой премьер

или президент? Или решили пошутить парни из спецслужб?

        Мне послышался слабый стрекот.   Еще один звучный щелчок в голове. Стул,

в который я уткнулся окаменевшим взглядом,   скрипнул,   явственно качнувшись.   А

мгновением позже огни над головой стали гаснуть. Я обернулся. Так и есть! Снова

знакомая музыка!..   Пистолет сам прыгнул в ладонь. Я прицелился в амбразуру под

потолком, откуда вот-вот должен был высверкнуть луч кинопроектора, и опомнился.

Галлюцинации. Всего-навсего очередное наваждение.

        Стрекот   пропал,   электрический свет   продолжал   устойчиво гореть.   Мне

просто померещилось и послышалось. Нервы, будь они неладны!

        Сунув   «Беретту» в   карман,   я   с   шипением выдохнул воздух и   медленно

зашагал к выходу.

        Поэль!   Больше некому.   Во всяком случае начинать нужно именно с   этого

борова.   Просто чтобы не вязнуть и не буксовать на одном месте.   Начать,   а там

будет видно.   Фильмы-то он и впрямь снимал,   факт! Плюс кого-то там спонсировал

на   выборах.   Каких-то липовых депутатиков.   Не то национал-абстинентов,   не то

любителей скисшего пива.   Впрочем, неважно, Куда интереснее то, что с клипами и

прочей кинопродукцией этот паскудник дело действительно имел.   Значит,   в самом

скором времени ему предстояло иметь дело и со мной.

        В одной руке девица держала эскимо,   в другой сигарету. Каждую затяжку,

словно стопку водки,   она закусывала мороженым, заодно заглатывая, должно быть,

и   энную   порцию   собственной помады,   коей   на   губах   этой   соплюшки   было   в

преизбыточном   количестве.   Выглядела   она   одновременно   и   соблазнительно,   и

вульгарно   —    во   всяком   случае   достаточно   вульгарно   для   моего   нынешнего

настроения.   Мягкотелая Фима тут бы вряд ли подошла,   да и   не наблюдалось Фимы

поблизости.   Исчезла девица красная,   подул ветерок и   сдул.   А потому,   кивнув

Гансу на деваху, я потянулся к сотовику.

        — Договорись с подружкой. А я пока с Поэлем побалакаю.

        — Может, не надо? — Ганс нахмурился.

        — Что не надо? Подружки?

        — Я о звонке Поэлю. Неплохо бы погодить.

        — А чего годить?

        —   Ну...   Сдавим   его   сперва со   всех   сторон,   прихватим за   горлышко

понадежнее, а уже потом...

        —   Будет   тебе,    Гансик,    и   потом,    и   сейчас.    Не   бойся,   звонок

психопрофилактический, не более того.

        Кивнув, Ганс полез из машины. Кося в его сторону одним глазом, я прижал

к   уху   трубку   телефона и   набрал только что   добытый разведкой номер.   Пальцы

продолжали   чуть   подрагивать,   искомую   комбинацию   отбили   только   с   третьей

попытки.   После   седьмого или   восьмого гудка   ответил хриплый мужской голос   —

голос явственно недовольный,   привыкший повелевать.   По   счастью,   обошлось без

секретаря и автоответчика. На резковатое «да?» толстосума я не обиделся.

        — Привет, Поэль! Никак спать вздумал? Раненько ложишься! Ох, раненько!

         Должно бьггь,   он поперхнулся, потому что кроме участившегося дыхания я

ничего более не слышал.

        — Куда ты там запропал? Я, кажется, с тобой разговариваю.

        — Ящер...   — пробормотал он.   — Но каким образом?.. Ах, да, конечно. Ты

мог и узнать.            

        — Ты о номере? Брось! Такой пустячок. Хочешь, назову цвет волос девочки

с которой ты сейчас барахтаешься? Могу и сон пересказать. Твоего сынишки.

        Говорил я   ласково и неспешно,   по опыту зная,   сколь глубоко пробирает

оппонентов подобная манера общения.   Уверен,   усатый Коба,   обзванивая по ночам

своих, соратников, говорил тем же проникновенно ласковым голосом.

        — Что тебе нужно.   Ящер?   По-моему,   то дельце с алюминиевым заводом мы

уже обсудили. Все решено, контрольный пакет за тобой, а я только...

        — А ты только имеешь свой скромный пай.   И на пай этот снимаешь славные

сериалы, верно?

        — Не понимаю...

        —   Что ж   тут непонятного!   Я   говорю про твою любовь к   кино.   Ты ведь

любишь кино, верно? Какую новую роль предложили твоему сынишке?

        — Я думал, ты знаешь. Ты обычно все знаешь?

        Кажется,   он   чуточку пришел   в   себя   —   во   всяком случае начинал уже

дерзить, и я от души прошипел в трубку:

        — Все,   Поэль.   Конечно, все... Ты даже не подозреваешь, сколько самого

разного я знаю о тебе.

        - Ты что-то хочешь предложить?

        — Да нет.   Звякнул от скуки.   Проведать,   так сказать старого товарища,

справиться о здоровье. Как оно, кстати, у тебя? Не пошаливает?

        — Спасибо, не кашляю.

        — Вот радость-то!

        — Брось дурить. Ящер! Скажи, у тебя действительно никаких дел?

        — Конечно же,   никаких! Ни дел, ни претензий. Так что спокойной ночи, и

передавай привет подружке.

         — А ты своей...

        Я   зло   хлопнул трубкой об   колено.   Надо признать,   этот сладкоречивый

заморыш быстро   выходил из   гипноза.   И   не   слишком похоже,   чтобы   он   как-то

отреагировал на мой намек о фильмах.   Или настолько смел, что чихать ему на мое

мнение?   Занятно!   Какую же   это   крышу надо   иметь,   чтобы буром переть против

Ящера?   Среди комитетчиков у   меня пара карманных генералов,   а   что может быть

страшнее комитета в   стране развитого социализма?   Итальянская мафия?   Ха-ха   и

хо-хо!   Да   здесь эти ребята у   нас никто!   Кстати,   и   там на своей территории

предпочитают больше   Дружить,   нежели   воевать с   российскими ваньками.   Ваньки

сейчас злы на весь свет. У них почву из-под ног вышибли, веры лишили. Вчера они

лобызать готовы были мавзолей и красный кумач,   а сегодня оптом плюют на вождей

прошлых и нынешних.

        А ведь это процесс такой — начни только плеваться,   не остановишься. Ту

же   Америку по   свободомыслию в   пару лет   переиграли,   потому как   они   своего

Кеннеди по сию пору чтят, глаза закрывая на все его похождения. Нам же теперь —

что   Берия,   что   Хрущев —   один   хрен.   Любили до   обморока,   теперь до   одури

ненавидим.   А   ненависть с   цивилизацией плохо уживается.   Потому и   сторонятся

ванюшек   —   с   их   восточной жестокостью,   германским умом   и.   русским   удалым

беспределом.

        Только киньте косой взгляд,   и запросто шарахнем из базуки по Капитолию

или в Биг Бен какой-нибудь запульнем из «мухи».   Делов-то! А если пожелаете, на

бульдозерах прокатимся по   клумбам Елисейских полей,   в   саду Тюильри фейерверк

устроим. Такая уж у нас натура, господа капиталисты! Есть уже печальный опыт. С

колчаками   воевали,   с   кутепывыми   и   махновцами.   А   ведь   свой   брат   был   —

славянский! Что ж там о чужих толковать! Если родину распяли, никаких иноземцев

не пощадим!..

        Ганс возвращался к машинам,   галантно держа девчушку под руку. Сигарету

малолетка отбросила, но мороженое лихорадочно долизывала. Это хорошо. В смысле,

значит,   выбора.   С тем,   кто держится за сладкое, всегда проще договориться. Я

распахнул дверцу.

        — Она сказала, — шепнул склонившийся Ганс. — Что согласна, но при одном

условии.

        — Что за условие, детка? — я перевел взгляд на девчушку.

        — Отбой,   — она швырнула мороженое и отряхнула ладони.   — Было условие,

да сплыло. Поехали.

        — Да нет, ты скажи! Мне любопытно.

        —   А чего тут говорить.   Вдруг,   думала,   урод какой-нибудь клеится — с

пузом да с бородавками, а ты дядечка вроде ничего, приличный.

        Я хмыкнул.

        — Выходит, договорились. Как звать-то тебя?

        — Надя.

        — То есть,   значит. Надежда? То самое, что умирает в последнюю очередь?

Это тоже хорошо. Некоторым образом даже символично.

        Ганс помог девчушке устроиться на сиденье,   захлопнул дверцу и,   обежав

машину кругом, плюхнулся рядом с водителем.

        — Куда едем? — деловито осведомилась Надежда.

        — На презентацию. Знаешь такое слово?

        — За кого меня держишь, дядя? — Надежда криво улыбнулась.

        Я   внимательно поглядел на   нее.   Кажется,   злой   попался ребеночек!   С

характером. Но с иной мне было бы сейчас во сто крат тяжелее.

        —    Трогай,    кучер!    —   я   кивнул   в   зеркальце   водителю.    Зацокали

клапаны-копыта, карета покатила в неведомое.

       

        ГЛАВА ПЯТАЯ

        Увяли за ночку глаза,

        Мышонком стала гюрза...

        С Кинтуш

       

        Россыпь родинок на   лице Буратино ничуть его не уродовала.   При желании

их можно было даже принять за веснушки.   Но главное:   он умел улыбаться. Стоило

ему   хоть чуточку улыбнуться,   как глаза этого вечно юного альфонса вспыхивали,

точно новогодние свечи.   Должно быть, за это его и боготворили женщины. Хотя...

Вполне возможно,   я и ошибался.   Могли любить за орлиный профиль,   за опытные и

трепетные пальцы, которыми он ласкал их телеса, за то что умел лгать и лгал как

правило с   убеждающей трагичностью,   красиво.   Так или иначе,   но этому парню я

отстегивал хорошие бабки,   а   он жил с   теми,   на кого ему указывали.   В данном

случае указывать было   излишне,   в   число пассий этого альфонса входила любимая

куколка Поэля — некая Клариса.   То бишь, звали ее просто Лариса, но «просто» ее

не устраивало,   как не устраивало и желание Поэля монополизировать ее роскошное

тело.   Поэль был ее работой, Буратино — сердечным увлечением. Забавно, однако и

у последнего,   по моим разведданным, имелась аналогичная шкала. Работа работой,

но и о сердце этот парнишечка не забывал.   На загородной даче Буратино содержал

собственное увлечение — довольно неказистую дамочку,   неизвестно чем привлекшую

этого   красавца.   О   причинах   столь   странной   привязанности   я,   понятно,   не

распространялся.

        Козыри   следует приберегать на   черные   дни,   и   чем   больше   на   руках

подобных карт, тем вернее шанс, что черные дни никогда не наступят.

        Так или иначе,   но   на   сегодняшний день Клариса вновь попадала в   сеть

моих стратегических разработок. Как известно, мужчинки в постелях становятся на

редкость болтливыми и   успехами,   как,   впрочем,   и неудачами,   с удовольствием

готовы   делиться.   Оттого-то   на   зов   начальства и   явился смазливый имперский

агент.   На   этот   раз   Кларису-Ларису должно было   заинтересовать происхождение

загадочного фильма под названием «Ковбои нашего времени». Все, что требуется, я

разъяснил ему   в   пять   минут.   Задачу Буратино понял   и,   получив «подъемные»,

скоренько улетучился. Я же придвинул лист бумаги и стрелочками накидал схему, в

центре которой оказался смахивающий на   ослика Иа   наш многоуважаемый Поэль,   в

прошлом комсомольский лидер и   ленинский стипендиат,   в   нынешнем преуспевающий

«бизик» и   «папик».   Вокруг Поэля карандаш бегло разбросал цепочку капканов,   в

один из которых он рано или поздно должен был угодить.   Мои парни сидели отныне

на   всех   его   частотах и   линиях.   Офис   и   пару   квартир   мы   обильно засеяли

радиожучками.   Удовольствие из дорогих,   но дело того стоило.   Через каждые два

часа бдительные операторы докладывали об услышанном Гансу.   Ганс выцеживал суть

и сублимировал главное,   сообщая результаты непосредственно мне. Впрочем, одним

только   Поэлем   ограничиваться мы   не   собирались.   Кислород   в   свое   время   я

перекрывал   многим,    а    потому   работа   велась   комплексно   и    в   нескольких

направлениях.   Не чурались мы и   традиционных проверенных технологий.   Знакомый

спец   из   органов в   сопровождении моих   ребяток подрулил к   кинотеатру,   чтобы

взглянуть на операторскую своими глазами.

        Вволю помахав кисточкой и   сняв всевозможные «пальчики»,   он   ревностно

допросил всю тамошнюю обслугу.   И вот что в конце концов доложил:   о фильме под

названием «Ковбои нашего времени» они,   то есть те,   кто в   кинотеатре работал,

оказывается,   слыхом не слыхивали,   и   всю эту неделю крутили в   дневные сеансы

детскую   лабуду   о   Ваське-трубаче,   а   в   вечерние —   «Великолепную семерку» с

«Фантомасом».    Имелись   соответствующие   афиши,   наличествовала   положенная   в

подобных случаях документация.   Среди   цинковых коробок также   не   обнаружилось

ничего подозрительного. Явленный глазам спеца киномеханик рыдал и клялся, что в

тот   вечер все   было,   как всегда,   и   лишь около десяти он,   кажется,   выходил

покурить на улицу.

        —   Что значит «кажется»?   —   перебил я   сыщика.   —   Он что,   в подпитии

находился? Мы его там, кстати, не видели.

        — Потому и не видели, что в кинотеатре этого субчика не было. По словам

контролера, он вышел из здания покурить и не вернулся. Сам он бормочет что-то о

провале в памяти.   Дескать,   стоял,   курил и вдруг — раз!   — ни кинотеатра,   ни

знакомых улиц. За спиной — памятник Ленину, в голове — абсолютная пустота.

        — Памятник Ленину? Это какой же?

        — В том-то все и дело, что киномеханик говорит о центральной площади.

        — Чушь собачья!

        — Естественно. От кинотеатра по прямой это около трех кэмэ. Однако и на

ложь не похоже!

        — Не похоже?

        — Ну да. Потеет, как юноша. Мамой клянется! Д уж я вралей на своем веку

повидал.

        — Как же его туда занесло?

         — А вот этого он абсолютно не помнит.

        — Забавно. Может, он все-таки крутит динамо?

        — Девяносто пять процентов — что нет.   Захотел бы соврать,   придумал бы

что-нибудь убедительнее.   Тем   паче,   что   парень вроде   неглупый,   сам   понять

пытается,   что же такое с ним стряслось.   И никто,   говорит, вроде не подходил,

просто   накатило   вдруг   беспамятство какое-то   и   все.   Ничегошеньки не   может

вспомнить! Ни единого момента!

        — М-да... А раньше у этого лунатика что-нибудь похожее приключалось?

        — Уверяет,   что нет.   Алкоголем не злоупотребляет, коноплей сигареты не

набивает.

        — Кстати,   у себя в комнатушке он,   покурить не мог? Зачем его на улицу

потянуло?

        —   Там у   них с вентиляцией какая-то беда.   Душняк,   говорит,   никакого

проветривания.   Окон-то   нет.   А   на воздухе,   мол,   самое то.   Операторскую он

запирал.   Уверен на все сто.   Посторонних билетерша не видела. Сейчас кинотеатр

пустует,   так   что   проскользнуть незаметно не   так-то   просто.   Только если со

стороны фасада или через окно.

        — Это сложно?

        — Да ничуть. Всего-то второй этаж! Иметь какую-нибудь стремянку - и без

проблем вскарабкаешься. Правда... — сыскарь замялся.

        —Ну?

        —   Нет   там никаких следов.   Окна я   тоже осмотрел.   Самым внимательным

образом. Кругом пылюга и гвоздями заколочено. Шляпки успели проржаветь. Словом,

если кто там и побывал,   то пробирался иным путем. Либо через буфет, либо зашел

раньше,— вместе с посетителями, а потом притаился в закутке.

        - Несостыковочка! — бормотнул Ганс. Я вопросительно посмотрел на него.

        — Что тебе не нравится?

        —   Да все не нравится!   Ерунда какая-то выходит.   Мы ведь не собирались

там   останавливаться.   Случайно все вышло.   Как же   они могли успеть?   И   афишу

заменить, и с механиком всю эту комбинацию провернуть.

        Он поглядел мне в глаза, и мы враз подумали об одном и том же.

        — Неужто Фима?

        — Она,   — Ганс утвердительно кивнул.   Я откинулся на спинку кресла,   на

секунду зажмурился. Смерть, до чего не люблю предательств! Но ведь предают! Как

минимум — раз в квартал.   Кто на денежки левые клюет,   кто на женские прелести.

Вот и Фимочку нашу,   выходит,   затянуло мальстремом.   Не удержалась девочка, не

устояла. Что ж, грустное обстоятельство! Весьма и весьма!..

        Я распахнул глаза,   сосредоточенно забарабанил пальцами по столу. Все и

впрямь вставало на свои места. То есть — почти все. Дамочка играла на чужих — и

играла,   возможно, с самого начала. Уговорила меня остановиться в нужном месте,

выманила наружу.   А   в   кинотеатре,   разумеется,   юркие ребятки все подготовили

заранее —   и   афишку липовую скроили,   и   механику сунули под   нос какой-нибудь

наркотик. Звенышки пристроились к звенышкам, получилась цепочка.

        — Высылай группу, — процедил я. — Волоки ее сюда!

        Сыскарь неуверенно приподнялся на стуле.

        — Надо понимать, я вам больше не нужен?

        —   Верно   полагаешь,   —   я   со   значением постучал согнутым пальцем   по

телефонному аппарату.   — Только убедительная к тебе просьба:   будь рядом с этой

штучкой. Может случиться так, что вызовем повторно.

        —   Разумеется.   Всегда рад услужить,   — улыбаясь,   работник прокуратуры

выскользнул за дверь.

        — Слизняк,   — фыркнул Ганс. — Вот Шошина бы сюда, тот моментально выдал

бы две сотни версий.

        —   Шошин за решеткой.   И сидеть ему еще...   — я мысленно прикинул.   — В

общем, многовато. А ты почему, кстати, не торопишься?

        —   Да   иду,   конечно,   иду.   —   Ганс без особой охоты встал.   —   Только

печенкой чую,   облом светит.   Если все заранее подготовлено, если внедрили ее к

нам   серьезные люди,   то   черта с   два   мы   кого-нибудь найдем.   Как пить дать,

слиняла девочка.

        — Слиняла или нет, это тебе и следует проверить!

        — Проверим, босс, чего ж не проверить.

        «Прозвон»   по   империи   несколько успокоил.   Банки   работали,   магазины

торговали,   на   бирже мои   горлодерики скупали заказанное по   надлежащим ценам,

вагоны   и   рефрижераторы мчались   по   дорогам   с   положенным товаром на   борту.

Какие-то   гастролеры   сдуру   наехали   на   шашлычную   Стаса,   но   туда   моментом

подкатили морячки Ганса.   Чужакам вполне мирно накостыляли, без тяжких телесных

повреждений спровадили   подале.   Был   еще   один   конфликтик местного   значения.

Какие-то   отморозки спьяну   прошлись по   улице,   круша   все   направо и   налево.

Краешком этот   ураган коснулся одной   из   наших   автостоянок.   Само   собой,   не

обошлось без   битого стекла и   мятых   кузовов.   Сторож пальнул для   острастки в

воздух, от гpexa подальше заперся в своей будочке, в которую принялась ломиться

молодая поросль. Прочности обитой железом двери хватило ровно на столько, чтобы

парочка дежурных машин   с   амбалами Утюга   благополучно добралась до   места.   С

юными беспредельщиками церемониться не стали. Проведя кулачный массаж по полной

программе,   сковали наручниками и,   подгоняя дубинками, спровадили в «каторжный

дом».    Теперь   молодцам   предстояло   осмыслить   на   досуге   свое   нелучезарное

поведение, а главное — отмазать грехопадение праведным трудом и щедрым выкупом.

Само   собой,   навестил ребятишек и   Хасан,   негласный глава   «каторжного дома».

Вновь прибывшим на нарах отлеживаться позволялось недолго. Грязной работы у нас

всегда хватало, и «каторжане», как правило, работали на совесть весь выписанный

от Хасана срок. Ментам бы у нас поучиться! Мальчик, что собственноручно вставит

не одну сотню стеклышек, навряд ли в будущем возьмется за камень. Клин клином —

и никак иначе!

        Вскоре вышел на   связь и   стукачок из   органов.   Он   от   своей агентуры

узнал,   что   в   ресторане «Южный» собирается малая сходка.   На   повестке дня   —

«разное»   плюс   внезапная   кончина   Мороза.   То   бишь   собираются обсуждать мое

персональное дело.   Будут,   конечно, пыжиться, кто-нибудь обязательно потребует

крови,   но независимо от того,   что они там надумают,   о   решении,   как заверял

стукачок,   я   узнаю уже через полчаса.   Да   и   не должны по идее ничего плохого

удумать.   Через Соху Красоватого я неделю назад кинул на кассу жирный кус.   Это

многим заткнет рот.   У всех нынче кризис,   у всех трудности,   а Ящер партвзносы

платит исправно.   Так   что   грядущая сходка меня не   слишком тревожила,   как не

тревожил и тот неприятный факт,   что машина руоповцев с капитаном Костиковым во

главе,   этим   осьминожком,   вцепившимся в   меня   года   два   назад,   по-прежнему

колесила вокруг Офиса.   Парни   Ганса сообщили,   что   на   крыше у   них   какая-то

новехонькая антенна.   Усато-полосатая. По всему выходило, что идеалист Костиков

опять   норовил   услышать неположенное.   Но   на   лихих   капитанов у   нас   всегда

найдутся бравые генералы,   —   так   что   туч грозовых не   намечалось и   на   этом

фронте,   а потому,   сплавив Ганса за Фимой, я позволил себе расслабиться. Через

черный ход меня вывели к   машине,   и   через энное время я сидел уже на одной из

своих потайных квартирок.   Сделал дело, гуляй смело. Чуточку гульнуть я как раз

и вознамерился.

        Цветные пузыри,   колеблясь,   всплывали и тонули в стеклянном настольном

сосуде.   Тихо   играла музыка —   не   рок   и   не   джаз,   что-то   приторно мягкое,

ненавязчивое.    Утомленным   падишахом   я   утопал   в   кресле,   а   напротив   меня

располагалась Надюха.   Эта   юная   краля   дула   «Шампанское»,   как   сорокалетняя

разведенка.   Болтая ногами,   с азартом младенца, припавшего к соске, посасывала

сигаретки.   В голове у нее посвистывал веселый ветерок,   и слушать ее было одно

удовольствие. Детский незатейливый треп с самым крутейшим суждением о мире.

        — ...Мы ж,   в натуре, не виноваты, что родились в такое скотское время,

верно? — она требовательно шмыгала носом. — Вот и нечего на нас катить. Плохие,

сякие,   не такие...   А сами-то какими были,   интересно? Тоже небось в перерывах

между строительством коммунизма перепихнуться любили?   Ты, Робби, как считаешь,

любили или нет?

        — Думаю, что любили.

        — Ну вот! Они же тоже люди. А теперь им обидно. Построить, блин, ничего

не сумели, а на нас пеняют. Мы-то, понятно, тоже ничего не построим, но мы хоть

не врем.

        —   Кто это мы,   Надюха?   —   я   вскрыл золотистую упаковку с мороженым и

придвинул к девице. — Meня ты, похоже, записала в стан погодков?

        — А чего?   Ты еще не старый, — она плотоядно облизнулась и потянулась к

мороженому. — Злой только. А те, кто злятся, все психи.

        — Интересно! На кого это я злюсь?

        — Ты?..   А на всех злишься!   На весь белый свет. И улыбка у тебя, как у

робота.   Потому ты и Робби. Я, кстати, тоже всех вместе терпеть не могу. Другое

дело,   когда   по   отдельности.   А   все   вместе всегда до   каких-нибудь гадостей

додумываются. Типа войны или политики.

        Я улыбнулся.   Хорошо сказано!   Типа войны или политики.   Тут она била в

точку.   И трудно было что-либо возразить.   Надюха мало что знала, совершенно не

читала ни   газет,   ни   книг,   однако многие вещи истолковывала,   на мой взгляд,

удивительно верно.   Прямо   каким-то   нутряным разумом   распознавала.   Потому   и

выслушивал я   вздор этой девахи с немалым любопытством.   Это ведь тоже тайна из

тайн — почему среди образованных да ученых сплошь и рядом встречаются идиоты, а

среди беспросветной рвани нет-нет,   да и наткнешься на самородка.   То есть это,

конечно,   не правило,   однако и не исключение.   Еще поляк Лем писал о творцах и

роботах, впрямую приравнивая человека к машине с заранее заложенной программой.

Тикают часики,   проходят годы,   и   вот включаются некие неведомые шестереночки,

дребезжит роковой звоночек.   Программа срабатывает, и спокойный добропорядочный

гражданин нежданно-негаданно превращается в   маньяка,   а неумеха неуч напротив,

спохватываясь,    начинает   наверстывать   упущенное,   в   короткий   срок   обгоняя

высоколобых собратьев,   и   какой-нибудь рыбак   с   северных морей бросает все   и

поспешает в   Москву,   чтобы стать Ломоносовым,   из Тобольской деревушки едет за

мировой славой будущий адмирал Федя Ушаков. Посчитать внимательно — так сколько

их   таких притопало в   столицы с   периферий —   ванек и   мишек!   Прикинуть общее

число, сопоставить — и стыдно станет за столицы. Чужим, получается, живут! умом

и талантами, взятыми со стороны. Арендаторы хреновы! Вот и эта цыпочка, уверен,

была намного умнее половины студенток какого-нибудь элитарного вуза. Не языком,

не   эрудицией,   а   нутряной сутью.   Без   сомнения,   видела эта девица мир яснее

других, при этом не стеснялась называть вещи своими именами.

        — Ничего не меняется, Робби, — бормотала она с набитым ртом. — Все, как

текло,   так   и   течет.   Раньше   принцев ждали,   сейчас   каких-нибудь фарфоровых

итальянцев.   Чтобы обязательно с   тачкой и   виллой.   И чтобы жизнь навороченную

устроил. Короче, чтобы ни о чем не думать... — Она, отпыхиваясь, развалилась на

диванчике,   одну ногу забросила на стол,   показав мне румяную пятку.   — Знаешь,

чего я сейчас вдруг сообразила?

        — Не знаю.

        —   А   то   сообразила,   что мы победили,   понимаешь?   Всех этих лордов и

байронов, астрономов в жабо и профессоров кислых щей!

        — Да откуда ты это взяла?

        — Точно тебе говорю!   Ты просто не задумывался никогда.   А я вот сейчас

задумалась и поняла.

        — Что поняла?

        —   А   то,   что   революция на   самом   деле   случилась.   Не   какая-нибудь

криминальная, а самая наинароднейшая. И не только у нас, — во всем мире.

        —    Ну-ка,    ну-ка,    поясни!    —   я   заинтересованно   пересел   к   ней,

придвинувшись ближе, обнял за талию.

        — Запросто.   — она принялась загибать пальцы. — Ты прикинь, раньше чего

было?   Моцарт   с   Пушкиным,   Диоген   с   Гамлетом,   так?   Король   Лир   и   прочие

аристократы.   В   карты   и   домино не   играли,   в   вены   и   ноздри не   ширялись.

Собирались себе в залах с колоннами,   слушали симфонии разные, поэтов со сцены.

Ну, а народ горбатился в это время, пахал, сеял.

        —Ну?

        —   Вот тебе и ну!   Теперь-то видишь,   как все обернулось?   Королей нет,

всех на   фиг   повывели,   у   каждого дома по   двадцать каналов.   Жрачки хватает,

вместо симфоний —   Алена Апина.   А   что?   Девочка стильная —   и   все,   главное,

понятно.   Тут тебе любовь,   а   тут опять же разлука,   слезы-мимозы и прочее.   А

когда,   помню, поставили раз в школе пластинку этого самого... Шестаковича, что

ли?   Так ведь скука!   Чуть челюсти не вывихнули — так зевали. Или стихотворения

опять же!   Ты хоть одно знаешь наизусть? Я так нет. Потому как тоже скука. Если

их не петь,   конечно. А раньше-то их взахлеб читали, в театрах вместо Райкина с

Арлазоровым слушали.   Наверное,   и билеты покупали,   вот ведь смех!   Сейчас-то,

ясное дело.   не купят.   Вот и получается,   что наша взяла.   Те, кто пахал, они,

может, и трудяги, но только ни симфоний, ни балета им даром не нужно.

        — Так уж и не нужно?.

        —   Точно тебе   говорю!   Включи-ка   свой   ящик!   Много там   тебе   балета

покажут?   Или картин каких-нибудь из музея?   И   не увидишь никогда!   Потому как

паханы,   что телевидением командуют,   тоже из пахарей да купчишек...   —   Надюха

фыркнула.   — Да ты наших министров послушай! Дундуки — дундуками! Только-только

от сохи отошли!   Ударение ставят хуже моих подруг.   Я и то,   пожалуй, грамотнее

говорю. Вот тебе и плоды победы. Скажешь, не так?

        Нахмурившись,   я   припомнил,   как совсем недавно слышал радиотрансляцию

религиозных проповедей.   То   есть,   поначалу я   даже   подумал,   что   это   гонят

какой-нибудь рэп-концерт, а потом с опозданием дошло, что это новый разжеванный

донельзя вид проповеди.   Гремела музыка, и дяденьки, перехватывая друг у дружки

микрофоны,   частили   скороговоркой   молитвенный   текст   и   точно   припев   хором

выкрикивали   «алилуйю».    Удивительно,    но,     кажется,    Надюха   была    права.

Масс-культура сглодала эстраду с литературой,   добралась и до религии.   В самом

деле,   зачем народу храм,   если молиться на   стадионах под   ударник с   пивком и

попкорном куда веселее!

        — Интересно, ты сама до этого додумалась или кто подсказал?

        Она снова фыркнула.

        — У меня что, своей головы нет?

        — Да вроде есть,   — я ухватил ее покрепче,   усадил к себе на колени.   —

Даже погладить можно.

        — Гляди, не оцарапай. Скальп у меня, понимаешь, нежный.

        — Постараюсь.

        Неожиданно   в    глазах    Надюхи   вспыхнули   бенгальские   огоньки.    Она

отстранилась.

        — А хочешь, наверну тебе по кумполу? Вот этой самой бутылкой?

        — Зачем?

        — Ну, как же! Все тебя боятся, а я нет.

        — Девонька моя! — я рассмеялся. — Это опасно!

        —   Знаю.   Только оно ведь тогда и   интересно,   когда опасно.   —   Рывком

поднявшись,    Надюха   схватила   со   стола   бокал   и,   внимательно   наблюдая   за

выражением моего лица, взмахнула рукой. Бокал полетел, но не в меня, а в стену.

        —   Ух,   какие   зрачки у   тебя   стали!   —   она   передернула плечиками и,

перегнувшись через подлокотник, крепко взяла меня за ухо. — Прямо как у змеи. Я

думала, ужалишь. Ведь мог ужалить? Мог, признайся?

        — Мог.

        — Вот видишь. Я вашу породу знаю. Как с кобрами нужно себя вести.

        — А ты знаешь, как меня зовут коллеги?

        — Робой бешеный! — сходу выпалила она.  

        Я покачал головой.

        — Ящер.

         —   Точно!   —   Надюха аж взвизгнула.   —   Ящер —   это ведь тот же дракон,

точно? А на дракона ты, и впрямь, похож. Этакий варан-динозаврище!..

        Что-то она еще собиралась сказать, но в этот момент дверь распахнулась,

и в комнату вошла моя жена. Законная, так сказать, супруга.

       

       

        ГЛАВА ШЕСТАЯ

        У женщины все сердце, даже голова.

        Жан Поле

       

        Был у нас один комичный эпизод: стояли мы как-то с Гансом и Безменом на

обочине,   курили,   перетирая наши   скорбные   делишки,   скрипели мыслишками.   Не

мозоля глаза, охрана паслась на отдалении, а мы жмурились на утреннее солнышко,

вдыхали весеннюю прохладу и радовались жизни.   Только жизнь,   плутовка, обожает

плюнуть в   самый неожиданный момент.   Вот и плюнула.   Со всем смаком,   на какой

была способна.   С торжествующим подвыванием мимо на скорости промчался какой-то

удалой «Жигуль». Нас окатило музыкой из окон машины и ржавой водой из ближайшей

лужи. Бывает так, что брызгами пачкает только брюки, нас омыло куда более щедро

— что называется в полный рост.

        Как   объяснить то,   что мы   тогда испытали?   Половодье чувств,   водопад

разноименных эмоций...   В   общем,   передать сие   крайне затруднительно,   однако

картинка взору обывателя явилась редкостная. Три крутых мена стояли на тротуаре

и   платками   утирали   с   физиономий ошметки   дорожного   суфле.   Разумеется,   не

молчали,    высказывая   мнение   о   происшедшем   вслух.   Карикатура   для   журнала

«Крокодил»! Озвученная «немая сцена» из гоголевского «Ревизора»! Так или иначе,

но нечто подобное испытал я и сейчас при виде женушки «бешеного Робби».   Только

тогда у дороги все обошлось своим законным порядком.   Чуть опомнившись,   Ганс с

матюками полетел следом   за   «Жигулями»,   и   уже   через   несколько минут   троих

бритоголовых гонщиков   приволокли к   нам   на   аркане.   уложив   в   ту   же   лужу,

заставили слезно просить прощения,   машинку на их же.   глазах малость побили да

поцарапали.   Сейчас царапать было некого,   разве что   меня,   тем   паче,   что ни

Ганса, ни охраны поблизости не наблюдалось.

        —   Та-ак...   —   Елена обвела комнату шальным взором.   В эту секунду она

тоже походила на   человека готового швыряться чем попало.   Может быть,   даже не

только бокалами, но и самыми настоящими гранатами.

        — Та-ак! — вновь повторила она. — Вот, значит, где мы развлекаемся!

        —   Как в анекдоте,   — вполголоса фыркнула Надю-ха.   — Надо было мне под

диван залезть. Или в шкаф.

        —   И   залезешь,   милая!   —   грозно пообещала Елена.   —   В   такое   место

залезешь, что обо всем на свете забудешь!

        — Ты ее боишься? — Надежда с любопытством покосилась на меня. Я холодно

покачал головой.

        —   И   все-таки с колен твоих я слезу,   ага?   Неудобно как-то.   Шваркнет

табуретом — и одним ударом семерых. В смысле, значит, двоих...

        А   Елена,   и   впрямь,   наступала.   В   руке она   сжимала кнопочный нож —

маленький,   но   вполне убеждающий в   серьезности намерений.   Надежда вскочила с

дивана, ухватила за угол подушку.

         — Только подойди!

        — Да я тебя насквозь...   Пигалица!   — Елена задыхалась от ярости. Рот у

нее гневно кривился, из глаз в три потока бежали слезы.

        —   Давай,   давай!   —   подзадоривала Надюха,   помахивая подушкой.   — Мне

терять нечего.

        — А мне есть! — фальцетом выкрикнула Елена. — Есть, гадина такая! У нас

семья, к твоему сведению! Понимаешь ты это, дрянь мерзкая?

        Напряженная ее фигура в усыпанном блестками голубом платье, с шарфиком,

свисающим чуть ли не до пола,   выглядела более чем нелепо.   Да еще этот ножик в

руке.

        Елена   сделала неумелый выпад,   Надюха ловко   отбила удар   подушкой.   В

воздух   взвились мелкие перышки,   словно столкнулись на   рыцарском поединке два

петушка. С концертом пора было заканчивать.

        — Сядь! — гаркнул я, указывая Елене на кресло. — Сядь, я сказал!

        Окрик   подействовал   на   нее,    как   удар   плетью.   Вздрогнув,   супруга

остановилась. Дурацкий ножик, кувыркнувшись, упал к ногам, она обмякла.

        — Сядь! — более спокойно повторил я, и она послушно рухнула в кресло. —

А теперь ты выслушаешь меня. Молча и без истерик.

        — Босс, — в комнату шагнул Витек, телохранитель Елены. Только сейчас до

меня дошло,   что в   квартиру женушка по своей собственной воле проникнуть никак

не могла.   Даже если бы узнала адрес.   У   нее просто не было в   наличии нужного

ключа.   Вывод   напрашивался наипростейший:   Витек,   некогда   водивший Дружбу   с

гастролерами-домушниками,   кое-что, должно быть, еще помнил о замках и запорах.

Именно он и впустил сюда Елену. Рыцарь хренов!

        — Пошел вон!

        — Босс!   Вы не должны так с ней обращаться... Почти не думая что делаю,

я   выхватил «Беретту» и   выстрелил.   Все-таки рефлексы у   Витька были неплохие.

Свой собственный «тэтэшник» он тоже почти высвободил из-за пояса,   но с   Ящером

ли   ему   тягаться?   Натовская   пуля   угодила   в   цель,   опередив   советскую,   и

поваленным деревом телохранитель с   грохотом обрушился на   ковер.   Не   глядя на

дам,   я   дотянулся до   трубки   сотового телефона,   машинально набрал   код.   При

сгустившейся тишине   сухо   отдал   необходимые указания экспресс-группе.   Нечего

моей   охране заниматься похоронными делами.   А   гаврикам,   что   сутки   напролет

крейсировали на тачках в указанных районах, я отстегивал немалые суммы. Денежки

следовало отрабатывать.

        —   Ты   убил его...   —   дрожа,   прошептала Елена.   Красивое лицо ее было

сморщено и   искривлено,   губы   прыгали,   обещая   скорые рыдания.   Сунув   трубку

телефона в карман, я плеснул в бокал сока, сунул под нос супруге.

        — Пей!

        Она машинально взяла,   несколько раз глотнула и раскашлялась. Все с той

же продырявленной подушкой в   руках Надюха стояла посреди комнаты и смотрела на

нас круглыми глазами.

        — Это была самооборона, вы сами видели.

        — Ничего себе, оборона! Ты, и впрямь, бешеный!

        — Не переживай,   показаний вам давать не придется,   — я тоже налил себе

порцию сока,   воняющую порохом «Беретту» сунул в кобуру. Не забыть потом отдать

Сене Рыжему. Пусть почистит...

        Слыша,   как тикают настенные часы,   я   молча цедил апельсиновый нектар.

Девочки мои,   по счастью,   тоже молчали. Должно быть, минут через пять за окном

взвизгнули тормоза,   прибыла похоронная команда.   Вбежавшим,   я   указал на тело

Витька.

        — Заберите.

        Они деловито ухватили лежащего за руки и за ноги, рывком подняли. Витек

протяжно застонал.

        — Гляди-ка, живой! — я удивился. — Значит, судьба.

        Парни с   немым вопросом уставились на   меня.   Живых,   как известно,   не

хоронят. Разве что в исключительных случаях.

        — Что ж, его счастье. Везите к лепилам.

        — К Артуру?

        Я   кивнул.   Если дело экстренное и   не самое сложное,   Артур — надежнее

всего.   Добротный хирург,   не   гнушающийся левым заработком,   с   основательными

связями в белохалатном мире выручал нас и раньше.

        — Пусть обслужит по полной программе.   И еще... Кого-нибудь обязательно

оставьте рядышком. Как говорится, на всякий пожарный.

        — Могут за ним прийти?

        — Да нет, как раз наоборот. Это он может уйти.

        Парни   покинули   квартиру,   замок   деликатно щелкнул.   Дверями   в   моих

апартаментах не хлопают. Потому как не принято.

        Пройдя в прихожую,   я все-таки проверил замок.   Выглядело все на первый

взгляд чисто   и   опрятно,   ни   царапин,   ни   заусениц.   Витек работал отнюдь не

топорно.   Я   в   сомнении пожевал   губами.   Может,   не   следовало совать   его   в

примитивную охрану?   И от кого,   если честно,   охранять мою женушку,   когда все

знают,   что   она «ящерица»?   Знают и   обходят далеко стороной.   Правда,   Витек,

кажется, осмелился... Вернее, это она осмелилась, а он, дуралей, просто потерял

голову.   В двадцать лет не слишком напрягают извилины,   по себе помню. Потому и

двинул в   свое   время   прямиком на   филологический.   Вопреки логике и   советам.

Потому и   с   парашютом первый раз   сиганул,   зная   только что   дергать надо   за

кольцо,   потому   и   декану залепил пощечину не   втихаря,   а   на   виду   у   всего

педсовета.   Злым был,   дурным. То есть я и сейчас злой, но Уже не дурак. Далеко

не дурак...

        Вернувшись,   я   с удивлением застал рыдающую Елену в объятиях у Надюхи.

Мелкая   соплюха   гладила   по   золотистым волосам   моей   женушки   и   простодушно

утешала:

         — А ты брось его на хрен. Чего мучиться? Другого, что ли, не найдешь? С

твоей-то   внешностью.   Да   этих козлов на каждом углу,   на каждом курорте!   Все

равно как окурков.   Детей нет — и ладно.   Значит,   проще рвать будет. Себя надо

устраивать,    а   не   за   мужика   держаться.    Хочешь,    вместе   какое-то   время

покантуемся?   Ты же дура,   ничего,   небось,   о жизни не знаешь.   А я учить тебя

буду. И хахаля вместе найдем.

        Я приблизился к столику,   повторно налил себе сока.   Картинка,   которую

рисовала   Надюха,   показалась мне   чрезвычайно комичной.   Эта   соплюха   в   роли

поводыря моей супружницы! Самое настоящее ха-ха!..

        Услышав стук графина,   новоиспеченные подруги вздрогнули и враз подняли

головы.   И у той,   и у другой глаза были на мокром месте.   Великолепно!   Вот уж

многое можно в жизни предвидеть, но только не подобный союз!

        —   Жив будет твой охранничек,   —   буднично сообщил я.   — Так что нечего

прежде времени рыдать.

        — И ты... Ты его не тронешь?

        — Зачем же трогать?   Я его даже, скорее всего, приму обратно на работу.

Отчаянный парень,   не   стоит такого упускать.   Это   ж   надо!   На   Ящера хоботок

поднять!   — я посмотрел в зареванные глаза Елены, сумрачно улыбнулся. — И, судя

по всему, не только на Ящера, а?.. Признайся, ты ведь наставила мне рога?

        — Я... Ты сам не раз говорил...

        — Мне нужен прямой и четкий ответ! Было или не было?

        Елена мучительно замотала головой.   По   всему телу   ее   пробегали волны

дрожи.

        — Я...

        — Понятно,   — процедил я. — Выходит, было. Вот уж действительно анекдот

из анекдотов.

        — Да что тебя ясно? — вмешалась в разговор Надюха. — Сколько, небось, у

тебя разных перебывало,   а она это сделала от отчаяния. В первый и, может быть,

в последний раз, ясно?

        — Куда уж яснее!

        — Ни черта тебе не ясно! Ты же Ящер! Холодный и тупой Ящер!..

        —   Помолчи,   —   я   протянул руку и стиснул Еленину кисть.   Она и впрямь

дрожала, точно пребывала в малярийном приступе.

         — Послушай,   женушка,   рожки это,   конечно,   неприятно, но дело в общем

житейское. Пожалуй, мне следует тебя простить.

        —   Простить?   —   фыркнула Надюха.   —   Да   это   тебе у   нее надо просить

прощения!

        — Возможно,   и попрошу,   — я пытался поймать взгляд Елены,   но глаза ее

убегали в сторону. — Пошли, подружка. Нам есть, о чем поворковать.

        Елена вжала голову в плечи. Кажется, она готова была сдаться.

        —   Не ходи с   ним.   Он тебя обманет!   —   предупредила Надюха.   —   Я его

насквозь вижу.   Заведет в спаленку и даст с оттяжкой.   Ты, дура, расклеишься, а

он обманет.

        — Может, ты хочешь стать свидетелем? — я взглянул на Надюху.

        — Еще чего!

        Выпустив   кисть   супруги,    я   подошел   к   двери,   ведущей   в   спальню,

осторожным движением распахнул створки.

        — Я тебя жду,   Елена.   Если боишься, тогда и впрямь забирай с собой эту

соплюху и проваливай.   Я никого возле себя не удерживаю силой. — Губы мои вновь

искривила усмешка.   — А хочешь, пригласи ее к нам в спальню. Пусть посмотрит на

любовь взрослых.   Настоящую любовь.   Кто знает,   может,   и   совет даст в нужный

момент. Видишь, как она за тебя печется.

        Елена потерянно поднялась.

        — Ну так что? Ты остаешься со мной?

         Не глядя на меня,   она кивнула,   шагом зомби двинулась в ванную. Надюха

поспешила следом,   бубня о   чем-то   своем,   но   я   их уже не слушал.   Дело было

улажено,   Ящер укладывался баиньки.   И обошлось даже без фокусов, без гипноза и

прочей мистики.   Уж   кто-кто,   а   Елена знала,   на   что   я   способен.   Потому и

страшилась заглядывать в глаза.

        Перед тем,   как шагнуть в   спальню,   я   замешкался.   Черт знает почему.

Что-то почудилось в темноте или послышалось.   Но нога уже была занесена, и лишь

мигом позже я сообразил, что ни ковра, ни половиц в спальной комнате нет. Сразу

за порогом зияла черная пропасть, в которую меня несло с неудержимой силой.

        Кажется,   я и охнуть не успел.   Свободный полет,   посвист ветра в ушах,

удар о   камни —   и   никакой боли,   никакой обморочной встряски.   Я   был   цел   и

невредим,   хотя   и   ощущал чудовищную нереальность происходящего.   Словно после

цвета и звука все враз приобрело серые бесплотные оттенки. Абсолютная пустота и

абсолютный холод.   Впрочем...   Кое-как поднявшись,   я обнаружил, что стою возле

огромного   гранитного памятника.   Круглая   знакомая   голова,   вознесенная ввысь

каменная длань...   Я силился разглядеть черты человека,   но было темно,   и меня

трясло от холода.   И по-прежнему чего-то крайне простого я никак не мог понять.

Это непонимание и   приносило единственную физически ощутимую муку.   Непонимание

было причиной моего холода. Только что я где-то был — и вот уже нахожусь нигде,

потому что памятник —   это сублимат забвения,   зона иллюзий.   И все же каким-то

невообразимым образом я   чувствовал,   что это теперь тоже мое.   И   я,   как этот

каменный    идол,    вынужден   довольствоваться   вечной    мглой    и    равнодушием

проплывающей мимо жизни...

        Наверное,   это длилось не   долее двух-трех секунд,   и   я   даже не успел

упасть —   всего-навсего пошатнулся.   Вскрикнула Елена,   и крик ее иглой вошел в

мозг,   вывел из оцепенения. Я стоял, хлопая глазами, а обе дамочки взирали меня

с нескрываемым испугом.

        — Что с тобой, Паша!

        — А что со мной? — я криво улыбался.

        — Ты весь белый и чуть не упал.

        —   Не   знаю...   —   Язык мой едва ворочался,   мышцы по-прежнему сотрясал

озноб. — Вот до чего доводят семейные дрязги.

        — Сердце?   — одними губами шепнула супруга. — Может, дать что-нибудь из

аптечки?

        Не отвечая,   я прошел в спальню. Пол пружинил под ногами, но веры в эту

древесную прочность уже не   было.   А   про сердце я   ничего не   знал.   С   самого

детства.   Разве что некоторые анатомические моменты — вроде того, что его легко

остановить пулей или током. Говорят, в ФБР разрабатывали одно время резонансные

генераторы для остановки сердечных мышц на расстоянии. Наверное, и у нас ломали

головы над подобными темами.   Талантов на планете хватает.   Может, что у кого и

вышло?..

        В себя я пришел часика через три. Правильно говорят, что более могучего

источника релаксации, нежели водка и женщины нет. Пока Елена мирно посапывала в

подушку,   я   осторожно растолкал Надюху,   пальцами изобразил,   что пора линять.

Опытная девчушка все   поняла   без   звука,   спорить и   переспрашивать не   стала.

Стремительно одевшись,   отправилась на   улицу.   Чуть   позже   следом вышел и   я.

Таилась зыбкая надежда,   что,   проснувшись,   Елена ни о   чем не вспомнит.   Либо

решит,   что   все   случившееся ей   только приснилось.   Тем   более что в   один из

бокалов я кое-что успел подсыпать. Ну, да уж как получится. Загадывать подобные

детали — вещь неблагодарная.

        Отвезя   Надюху   на   очередную явочную   хату   и   разрешив таким   образом

путаные семейные дела,   я двинул на родную работу. Один, без сопровождения, что

случалось со мной не столь уж часто.   Верно,   горько было на том свете Морозу с

Хромом.   Смотрели,   небось,   и ногти кусали. Такой замечательный случай, и, как

нарочно,   ни   одной   пушки под   рукой,   ни   одной гранаты.   Когда еще   подобное

повторится?   «Никогда!   —   мысленно   внушал   я   им.   —   Хрен,   дождетесь такого

подарка!..»

       

        ГЛАВА СЕДЬМАЯ

        Друзья наших друзей — наши друзья,   но это не относится к друзьям наших

подружек.

        X, Ягодзинский

       

        Безмен выражал недовольство,   Безмен откровенно вибрировал. Его золотая

головушка   божественно   разбиралась в   юриспруденции,   легко   ориентировалась в

бухгалтерских катакомбах и   электронных криптограммах.   Парень с   удовольствием

брался за изобретение самых вычурных финансовых афер, однако с обычном мужицким

азартом у этого бумажного гения наблюдались явные нелады. Потому и берегли его,

как зеницу ока,   потому и знал он только то,   что положено было знать. К боевым

делам корпорации Безмена обычно не привлекали.   После особо крутых перетрясок —

вроде той,   что   позволила нам   в   прошлом году основательно подоить английские

банки,   Безмен вполне добровольно усаживался в   кресло перед   Артуром,   который

бархатистым голоском посылал моего зама   в   гипнотический транс,   аккуратненько

стирая из   памяти все лишнее.   Иначе давно бы Безмен превратился в   психопата и

неврастеника.   А хуже того попался бы на чей-нибудь премудрый крючок, тем паче,

что те   лихие месяцы и   впрямь доставили нам массу хлопот.   Да и   как иначе?   С

помощью   дюжины   мощных   компьютеров наши   парни   умудрились   через   «Интернет»

расколоть финансовую сеть компании «Мориссон-Дельта»,   в состав которой входило

более   десятка лондонских банков.   Семь   часов   напряженной работы принесли нам

восхитительный куш. Бедные англичане оказались просто не готовы к столь грубому

взлому.   Охранные их программы,   рассчитанные на борьбу с хитроумными отмычками

тамошних «хакеров»,   разумеется,   не устояли перед нашими фомками и   бердышами.

Программы,   которые   сочинялись под   руководством Безмена в   течение нескольких

месяцев,   попросту протаранили зыбкий   заслон детей   туманного Альбиона,   и   на

заранее оформленные счета веселыми ручейками потекли денежки,   которые тут же и

сняли мои агенты.

        Переполох,   разумеется,   был   поднят до   небес,   но   лишь   через толику

времени,   на которую мы и рассчитывали.   Пса спустили с поводка слишком поздно.

Ни   один   из   агентов не   угодил в   лапы полиции.   Не   удалось им   и   прищемить

электронные хвостики,   стремительно втянувшиеся в пределы российских вотчин. То

есть,   город и   телефонные номера они в   конце концов вычислили,   но что толку,

если реквизиты тоже оказались временными.   Дураков ждать расправы среди нас   не

водилось,    и    квартиры,    в    которые,    спустя   пару-тройку   дней   ворвались

ощетинившиеся   пушками   руоповцы,   встретили   своих   гостей   голыми   стенами   и

опустевшими столами.   Оно   и   понятно!   Довольно опрометчиво играть в   подобные

игры,    расположившись   в   собственных   апартаментах.   Незадачливые   наследники

Шерлока Холмса остались с носом,   а я позволил себе красивый жест,   пожертвовав

кругленькую сумму на   поддержку любимого мэра   и   одновременно выделив налик на

реставрацию городского музея живописи.   Не в деньгах было дело, а в самом деле.

И   это отнюдь не   тавтология.   Как говорится,   процесс увлекает и   умудряет,   а

первый философский закон гласит:   не стой в стороне от прогресса,   иначе в этой

самой стороне навеки и   застрянешь.   Как говорится —   в чем дело,   товарищи?   А

дело, товарищи, в деле!.. Замечательный фразеологический кульбит, между прочим!

Попробовать на вкус,   покрутить головой и   принюхаться,   испробовать мускульную

силу — вот чем следует жить и дышать современному человеку!

        Разумеется, консерватизм — штука не в пример спокойнее, однако при этом

и изрядно скучная. Впрочем, об этом уже говорилось в байке про орла и ворона, а

главная закавыка в   том и   состоит,   что не   космос и   звезды нам нужны,   а   те

премудрые технологии,   на   которые мы   воленс-неволенс натыкаемся,   изобретая и

свинчивая из гаечек ракету...

        Словом,   скучать мы   не   скучали,   однако и   конспирацию блюли   строго.

Хитрый наш   Безмен не   помнил доброй трети своего выхолощенного прошлого,   живя

лишь настоящим и   этим самым настоящим искренне дорожа.   Цены бы   ему не   было,

родись он   из   камушка потверже,   но,   увы,   этот юппи-яппи легко мог   проявить

кабинетную отвагу,   но   никогда бы   не   рискнул самолично выехать на   банальную

«стрелку».   Вот и сейчас физиономия его разъезжалась вкривь и вкось,   напоминая

личико дитя в колыбели, у которого выдернули изо рта любимую соску.

        — Ящер, мы же договаривались!..

        — Мы договаривались,   дорогуша,   только об одном!   Работать, работать и

работать!   Слышал, наверное, цитатку? Работать над тем, что выгодно и интересно

империи.   А сейчас нашу империю интересует вопрос,   кто же нам все-таки дышит в

затылок. Ферштейн?

        — А кто-то и впрямь дышит?

        — Дышит, Безменчик. К сожалению, дышит. А посему поскорее расплевывайся

с   мелочевкой и   перебрасывай своих вундеркиндов на   новый фронт.   Понадобится,

выцарапаю для тебя Шошина из зоны.

         — Если не ошибаюсь, ему сидеть еще лет семь или восемь.

        — Ну,   на восемь,   положим,   мы с самого начала не рассчитывали. Годика

три от силы.   А если учитывать географический фактор — и того меньше.   Это тебе

не жуткое Заполярье и не Чукотка,   — всего-навсего Северный Казахстан,   так что

приласкаем кого положено,   осчастливим презентами и   вытянем орла на   волю.   По

моим сведениям, бакшиш у них весьма уважают.

        Словно что-то   про   себя   просчитав.   Безмен пошевелил по-рыбьи пухлыми

губами   и   нерешительно кивнул.   У   него   и   лицо   было   снулое,   совсем как   у

надышавшейся воздуха рыбы.   Тощая фигура,   огромный нос,   оттопыривающиеся уши,

гнусавый голосок.   Смешно подумать,   но   за   это   чудо-юдо я   когда-то   выложил

двадцать косых в   зелененьких,   успев перекупить по дороге в Центробанк.   После

развала «Цветмедплана» этого ушастого ждали во   многих местах,   но   я   оказался

проворнее.   Самая обычная практика.   Концерн тонет, но не тонут специалисты. Их

тут же расхватывают расторопные стервятники.   Разумеется, если специалисты того

стоят.

        — Я бы,   конечно,   взялся,   но...   Ты пойми.   Ящер,   данных практически

никаких.    Отчего    отталкиваться?    Какой-то    зачуханный   кинозал,    какая-то

сомнительная картина...

         — Я видел ее собственными глазами!   И подружка видела,   и Ганс! Или нам

троим все это приснилось?

        Безмен   посмотрел на   меня   своими сонными глазами,   белесые бровки его

чуть дрогнули.

        — Прямо не знаю что сказать.   Мистика какая-то! — он рассеянно ковырнул

в ухе. — И глупо все, понимаешь? Чудовищно глупо!

        — Это как знать...

        — Да что тут знать!   Ты можешь мне сказать, чего они добивались? Нажать

на   тебя?   Попробовать запугать?   Чушь   какая-то!   Так   подобные дела   давно не

делаются.   — Безмен пожал костлявыми плечиками.   — Прислали бы, в конце концов,

видеокассету, а вместо письма голос за кадром. Или положили бы в конвертик пару

фотографий — чего,   кажется,   проще!   Нет,   они, понимаешь, цирк затеяли! Целое

шоу!..

        — Согласен,   шоу! Но, видимо, интерес у того, кто это изладил, все-таки

есть.   Какой именно,   это нам предстоит еще выяснить,   а   пока важнее вычислить

кудесника-оператора.

        — Оператора?

        — Того,   кто снимал, Безменчик. — Я покачал перед носом зама скрюченным

пальцем.   —   Вариант   напрашивается самый   банальный:   кто-то   работал   скрытой

камерой.   И заметь не неделю,   не месяц,   а как минимум на протяжении последних

двух лет!   Между прочим,   и   ты в   кадрах пару раз промелькнул,   так что стимул

попотеть есть.

        Безмен   вздрогнул,   слабый   румянец проступил на   его   гладких,   как   у

подростка,   щеках.   Вот и забилось ретивое теленка!   А как его еще расшевелишь?

Безмен был одним из   немногих,   кто говорил мне «ты» и   на   кого я   не   пытался

воздействовать угрозами.   Он бы, разумеется, подчинился и приказу, но со страху

растерял бы все свои интеллектуальные таланты.   Нечто подобное уже случалось, и

должные выводы я   успел сделать.   Как говорится.   Ящер дважды на   одни и   те же

грабли не наступает.

        —   Тогда что же...   —   Безмен озабоченно потер свой носище.   — Начнем с

исходного материала?

        — Начнем.

        - Стало быть,   так.   Фильм был,   и придется принять это, как факт. Твой

сыскарь в   кинотеатр ездил   ни   хрена не   обнаружил.   Еще   один   факт.   Никаких

отпечатков пальцев,   никаких следов взлома. Ленты тоже нет, а киномеханик, судя

по всему,   чем-то надышался и впал в забытье.   Гмм... Афишу, говоришь, они тоже

успели сменить?

        — Увы... Причем сработали на удивление быстро. Мои парни вернулись туда

минут через сорок, но на стенде красовалась уже «Великолепная семерка».

        —   Тем хуже.   Если это настоящие профи,   тогда в   кинозале мы ничего не

найдем.   Надо подходить с   другого боку...   —   Безмен нахмурился.   —   Эта   твоя

подружка...   Кажется,   в кинотеатр она вас потащила? Рима или как ее? Фима, что

ли?

        — Фима.

        — Вот тебе и главная ниточка. Неплохо бы ее проверить и побыстрее.

        Я   удовлетворенно кивнул.   Безмен соображал быстро.   Об   этом же   самом

подумали и мы с Гансом. Правда, с некоторым запозданием.

        — Увы, Безменчик, смылась подружка. К ней уже ездили гости. В квартирке

пусто,   вещичек никаких.   Хасан сейчас трясет Марью на   предмет связей и   общих

знакомых, но пока безрезультатно.

        — Он что, пытает ее?

        — Да нет,   конечно.   Все-таки свой человек — из проверенных.   Стараемся

действовать деликатно.   Пока посадили в комнату с кошками. Если не подействует,

значит, за Марьей вины нет.

        — Не понял. Причем тут комната с кошками?

        — Ну да, ты же не знаешь... У Марьи на них аллергия. И щипчиков никаких

не надо,   — аллерген сам за нас работает. Но, скорее всего, она ничегошеньки не

знает.   Говорит,   что нанимала девушку около года назад — прямо с улицы. Личико

приглянулось,   и подъехала с предложением.   Дескать,   требуются симпатичные.   В

массажный салон,   на прочие процедуры. Девица помялась, помялась и согласилась.

Адрес и телефон в картотеке у Марьи те же, что и у нас.

        — Странно. Значит, Марья сама ее нашла?

        — Может,   и подставили. Знаешь ведь, как это делается. Хочу, к примеру,

кушать, а кто-то оставляет на столике нетронутый бутерброд с цианидом.

        — Что ж, значит, одно лицо все-таки выявили.

        —   Возможно.   Но   интереснее выявить лицо   номер   два.   Фима   не   могла

заниматься съемкой. Эта финтифлюшка была явно на подхвате.

        —   Перешерстить весь персонал корпорации?   —   Безмен в сомнении покачал

головой.   —   Времени угрохаем пропасть,   а   главное — вряд ли это поможет.   Тем

более что тесты проходили и проходят все.   Да и,   честно сказать,   какая это, к

дьяволу,   проверка?   Профессионалов так   могут   внедрить,   что   комар   носа   не

подточит. И тесты, само собой, ничего не выявят.

        — Что же делать?

        После минутного размышления Безмен выщипнул из   настольной папки дюжину

чистых листков, аккуратно положил передо мной.

        —   Вызывай Ганса,   и   попытайтесь вдвоем воспроизвести весь фильм —   по

кадрам и по секундам.   Прямо сейчас,   пока не забыли деталей. Придется заняться

элементарным   вычислением.    Если   кто-то   вас   снимал,   этот   «кто-то»   всегда

находился рядом.   По   каждому   эпизоду   составим   список   участников и   методом

исключения вычеркнем лишних. Хорошо бы прорисовать каждый кадр, кто где стоял и

так далее.   Для уточнения мне,   возможно, придется переговорить с кем-нибудь из

парней.

        —   Само собой.   Дергай любого,   кто понадобится.   И   запомни,   это дело

срочное. Так не шутят, а значит...

        Безмен   растерянно заморгал,   в   глубине его   телячьих глазок   мелькнул

страх. Поднявшись, я хлопнул его по плечу.

        — Ты уж постарайся, Безменчик! Справишься за пару дней, озолочу!

        Встав,   он пожал мою руку.   Его собственная была холодна,   как лед. Вот

ведь   рыбья душа!   Как   можно жить   с   такими руками?   Ни   тебе   колено женское

потрогать,   ни под кофточку залезть.   Враз по мордам получишь. Хотя... Руки тут

не помеха.   А уж тем более в нашем суровом бизнесе.   Так или иначе, я ничуть не

сомневался, что делом Безмен займется ревностно. С этой самой минуты.

        День пролетел по   накатанной колее.   Дюжина нужных и   не   очень встреч,

пара   оперативок с   финансистами.   Когда   на   валютном рынке штормит,   лучше не

отходить далеко от   штурвала.   Кроме   того,   после   шумного свидания с   Морозом

следовало   быть   настороже.    Трупы   и   покалеченные   машины,    конечно,   давно

обнаружили,   сотню раз внимательно осмотрели и   сфотографировали.   Кого следует

поискали в   архивах,   проверили по   дактилокартам.   Неутомимый капитан Костиков

наверняка рвал и метал,   пытаясь увязать расстрел группировки со мной.   Но, как

говорится,   всякое может случиться в нашем датском королевстве.   Король пирует,

свита беспредельничает,   так   что   держи ушки   на   макушке,   господин опер!   Мы

держим, и ты держи. А уж чья возьмет, это увидим лет через дать.

        Только к вечеру пришло понимание того, что катастрофой пока не пахнет и

можно   позволить себе   расслабиться.   Воспользовавшись моментом,   я   заперся   в

кабинете и   попытался предпринять нечто вроде спиритического сеанса,   но,   увы,

ничего путного из   моих   попыток не   вышло.   Вторя пульсу в   голове,   спичечные

коробки    продолжали   послушно   маршировать,    зуммерил   и     умолкал   карманный

радиотелефон,   шариковые авторучки резво   катились к   краю   стола   и   все   враз

останавливались.   Это   я   умел   давно и   неплохо.   Вспотев от   усилий,   я   даже

приподнял на   пару   сантиметров фарфоровую чашечку из-под   кафе,   однако   далее

этого мои успехи не простирались.   Пространство и   время —   далеко не одно и то

же.   Заглянуть в   будущее,   разглядеть черты невидимого врага я так и не сумел.

Хотя,   возможно,   попытки были попросту неумелыми. Недаром киевские экстрасенсы

заверяли,   что ничего паранормального в   телепатии и телекинезе нет.   Все,   что

востребовано,   так или иначе находит своего потребителя — свежее пиво, японская

аппаратура,   германские машины.   Примерно то же самое и с нашими способностями.

Вполне вероятно,   что годовалый ребенок в принципе может все. Только вот беда —

требуют от него чрезвычайно банального — говорить,   кушать, ходить не под себя,

а   строго в горшок.   Ничего удивительного,   что всем этим в конце концов он без

труда овладевает,   как овладел бы и пятью языками, и той же самой телепатией, и

способностью видеть   сквозь стены.   Но   нет   мудрых учителей,   нет   необходимой

потребности,    и   потому   происходит   закономерное:    с   возрастом   способности

теряются,   потенциал гаснет.   Вся жизнь — как один день. Утром вы свежи и полны

сил,   вечером   едва   помните   собственный   адрес,   вас   можно   вязать   узлом   и

подвешивать на вбитый в стену гвоздик.

        Так или иначе,   но этот адресок я еще помнил.   Знал его,   разумеется, и

Ганс.    А   потому   ради   восполнения   психической   и   физической   энергии   меня

оперативно доставили к моей новой пассии.

        Кстати,   тоже забавное словцо:   пассия,   пассионарии...   Может,   именно

такой смысл Гумилев вкладывал в свою знаменитую теорию?   Вложил да не заметил?,

Вот было бы   смешно!   Значит,   опять прав старикашка Фрейд,   и   мир держится на

одной-единственной китовьей спине?..

        

        ГЛАВА ВОСЬМАЯ

        Де Бержерак зашел к Де Лону

        С бутылкой йогурта галлонной,

        О славе спор зашел салонный,

        Один из них ушел живым...

        (Французские Летописи)

       

        Я   глядел в   потолок и   видел   известковые лопасти,   спиралью убегающие

ввысь.   Этакий   жутковатый   пропеллер   будущего,   картинка,   которая   частенько

являлась моему утомленному сознанию.   А   рядом наблюдалась иная картина — более

земная и не менее странная. Личико проказницы Надюхи. Верхняя часть благородная

аристократическая    —    с    замечательным    носиком,     блесткими    глазами    и

очаровательными бровками,   а   вот   нижняя   явно   подкачала.   В   разрезе скул   и

тяжеловатой челюсти угадывалась варяжская свирепая наследственность, глядеть на

Надюху было куда приятнее сверху,   нежели снизу.   Потому-то роль наездницы ей и

не   шла.   Впрочем,   то   как   она   себя вела и   что   молола в   постели было выше

всяческих похвал.   Язычок моей   супруги вряд   ли   способен был   порождать столь

лакомые звукосочетания.   Не те родители и не то воспитание. Елена, в отличие от

меня,   и   ВУЗ   умудрилась закончить,   и   диплом получила исключительно багровой

расцветки.   Ни одной четверки, не говоря уже о тройках! Патология, да и только!

Куда ей было до иносказаний простоватой Надюхи. Сравнивая этих дам, я видел два

сошедшихся лоб в   лоб мира.   Один мир спустился с   тонущих в розовой дымке гор,

другой вынырнул из   смрадного городского подземелья.   Они   и   разглядывали друг

друга с любопытством выбравшихся из кораблей инопланетян.   Бывшая Мисс-Тюмень и

нынешняя   Мисс-Улица,   два   антипода,   представительницы племени   сталактитов и

сталагмитов.   В   одной мне   нравилось буйное варварское нутро,   в   другой...   В

другой чего-то личностного я, пожалуй, не замечал вовсе. Терпкая, но правда. Не

на   Елене,   в   сущности,   я   женился,   а   на ее обалденных ногах —   ногах Синди

Кроуфорд,   ногах,   что снимались в   двух телевизионных клипах,   сумев вызвать в

свое время должное головокружение у тюменского жюри.

        Лишь много позже я сообразил, что в нагрузку к ногам прилагалась голова

хозяйки —   голова,   которая умела   пространно рассуждать,   а   порой высказывала

вполне самостоятельное мнение.   Надо   ли   говорить,   что   мнение это   меня мало

интересовало.   Так и тянулась наша семейная жизнь.   Я любил ее ноги, она любила

меня.   Ради   этой   любви,   наверное,   и   соглашалась играть   роль   подруги   при

эстетствующем бандите. Более того, хотела от этого самого бандита детей.

        Идеалистка!   Я-то   знал,   что такое —   наличие деток при таком папочке.

Ящер в облике папаши — это вообще что-то сверхкомичное!   Может ли кошка ласково

облизывать воробышка или мышонка?   Очень и очень сомневаюсь. А потому философия

Надюхи,   моментально разъяснившей Елене, что мы с ней не пара, приглянулась мне

с   первого взгляда.   Эта девчонка,   по крайней мере,   воспринимала жизнь такой,

какой она являлась в   действительности,   не выдумывая радужных мифов,   не рисуя

сказочных принцев.   «Стерпится —   слюбится!»   —   говаривали предки.   И как ведь

мудро говаривали!   Особенно про   это   самое «стерпится».   Потому как   нет их   в

природе — этих сказочных принцев.   Как и кротких принцесс. Мегеры и волки — вот

вам   и   пресловутое деление полов.   И   нечего ныть,   тем   более,   что   про наше

конкретное «стерпится» говорить было глупо.   На женушку я   никогда не скупился.

Кормил и   одевал лучшим и в лучшее,   вместо обувки примеряя к ее шикарным ногам

цвет   и   форму   импортных   лимузинов,   к   фасону   очередной   шляпки   подгадывая

подходящую широту и   курорт.   Тем   не   менее,   чуда не   случилось,   попреков не

избежал и я. Подобно миллионам и миллионам прочих.

        В ту самую минуту,   когда, выпутавшись из Надюхиных объятий, я выбрался

из-под душа,   зазуммерил телефон.   Звонок мог оказаться крайне важным,   и в чем

мать родила я помчался к аппарату.   увы,   это оказалась Елена. Значит, все-таки

проснулась и вспомнила. Получив порцию женских ругательств, я с яростью опустил

трубку.   Получалось,   что она знала телефон и   здешней квартирки,   а   это снова

указывало на бедолагу Витька.   Не подлежало сомнению,   что бывший телохранитель

изволил переусердствовать в охране ее драгоценного тела.

        — Кто звонил?   — в комнату,   вихляя задом,   вошла Надюха. Полотенце она

обернула вокруг тела,   словно тогу,   но   хватило лишь   на   одну   грудь,   вторая

беспризорно   взирала   на   свет   бессовестно   розовым   соском.    Не   отвечая,   я

отвернулся.

        —   Молчишь,   стало   быть,   женушка,   —   Надюха   подхватила   со   столика

апельсин, зубами стала сдирать кожуру. — Что называется, идет по пятам. Сколько

у тебя еще таких квартир? Много?

         — Не беспокойся, на наш век хватит.

        Надюха хмыкнула.

        —   Да я,   в общем-то,   не беспокоюсь.   Просто смотрю на тебя и думаю...

                   

        — Неужели думаешь?

        —    Вот   тебе   и   ужели!    Думаю   о   том,    что   подлец   ты,    конечно.

Первостатейный! И правильно люди прозвали тебя Ящером. Ящер и есть.

        Я заправил в брюки рубаху,   накинул на шею галстучную удавку.   А Надюха

продолжала болтать.     

        — Не любишь — понятно, но притвориться-то разве сложно?

        — С какой стати, интересно?

        — Как это,   с какой?   Она ж дура! Как втрескалась в тебя, так с тех пор

из комы и не выходит. Это ж понимать надо.

        —    Вот   и    понимай,    если   такая   понятливая,    —    я   покосился   на

полуобнаженную,   развалившуюся в   кресле Надюху,   сумрачно прикинул,   что   если

подойти чуть сзади и   треснуть ее по шее,   то,   пожалуй,   получится вырубить ее

одним ударом.   Занятно,   что   она подумает,   когда очнется?   Сообразит,   что ее

ударили,   или предположит что-нибудь более мирное?   То   есть Надюха-то   как раз

сообразит,   не Елена.   Никаких иллюзий насчет подлого человечества эта пигалица

не   питала.   Вот   и   я   у   нее   последний подлец.   Сама   кувыркается со   мной в

постельке,   а   туда же —   помоями облить норовит,   обманутую супружницу жалеет,

солидарность проявляет!

        — ...Она ведь из однолюбок, понимаешь? Ты у нее теперь на всю жизнь.

        — Вот спасибочки!       

        — Балбес!   Ты когда-нибудь видел, как хозяин уезжает от своей собаки на

машине?..   Не видел,   а зря, Потому что у собаки случается истерика. Может даже

инфаркт приключиться.

        — Это еще почему?

        — Ну, как же! Она же думает, что ее бросают. Знаешь, как их трясет! Они

и бежать даже не могут, потому что лапы отнимаются.

        — Хочешь сказать, что женщины, как собаки?

        —   Может,   и   так.   Их   ведь из   ваших ребрышек выстругали.   Вы без них

можете, а они без вас нет.

        — Интересная теория!

        — Это не теория, это правда. И таких, как Елена,

        — раз,   два — и обчелся, а ты... Ты просто не знаешь, что такое любовь.

Я бы вот хотела встретить мужчину, чтоб только меня всю жизнь и любил.

        — За что же тебя любить? — сухо поинтересовался я.

        — А ни за что!   — она обозлилась. — За что-нибудь и дурак сумеет, а вот

если просто так, если без всяких причин, тогда я бы сразу поверила.

        — Во что поверила?

        — А в Бога, — Надюха глянула на меня с вызовом.

        — Если брак и впрямь замышляется на небесах,   значит,   так оно и должно

быть. С первого взгляда и навсегда.

        — Ты ли это поешь, ласточка моя!

        —   Конечно,   куда тебе просечь,   толстокожему!   Тебе,   идиоту,   с женой

повезло, а ты и этого сообразить не можешь... — Она зло и по-мужски выругалась.

— Я уж давно заметила. Отчего-то именно таким, как ты и везет на хороших жен. А

почему?   За   какие такие заслуги?   —   Надюха уже не   обращалась ко мне,   просто

рассуждала   вслух.   —   Точно   насмешка   какая!   Добрым   мужикам   сплошь   стервы

достаются,   а баб золотых опять же распределяют меж такими,   как ты. Может, это

нарочно? Чтобы, дать шанс тому, кто плох? Вроде соломинки утопающим.

        —   Что ж,   тогда не   куксись,   жди золотого мужика.   По твоей же теории

именно такой тебе должен достаться.

        Глядя в зеркало,   я огладил воротник, пошевелил губами. Мелкие шрамчики

возле носа   стали заметнее.   В   памяти стальным проблеском высветилось прошлое.

Ox,   и полосовали меня тогда!   Пугали на свою голову.   Не получилось у ребяток.

Обломилось...   И   всех ведь потом нашел.   До   единого.   А   шрамчики заштопали и

загладили...

        Я   чуточку свел   брови,   губы   слегка поджал.   На   щеках от   мимических

движений   образовывались   жесткие   складки,   отчего   лицо   из   спокойного   враз

превратилось в хищное, и даже глаза стали более пронзительными.

        — Хочешь сказать,   что я стерва?   — Надюха вздохнула.   — Может,   и так.

Хотя,   наверное,   не совсем. Сам подумай, если стерва понимает, что она стерва,

значит, она уже не совсем стерва.

        — Мудро!

        — Еще бы! Только я все равно жду. Барахтаюсь среди волн и жду.

        — А за меня замуж пошла бы?

        Надюха покачала головой.

        — Вот уж фигу. Разве что лет через десять, когда совсем стану старухой.

От полной безнадеги.  

        — Долгонько же тебе ждать придется, — я бросил ей ключи. — Ладно, кури,

отдыхай. Прохожих желательно не впускать. Вечером, скорее всего, не вернусь, но

к утру — более, чем вероятно.

        — Лучше бы ты к ней сходил.

         Я   посмотрел этой девочке в глаза и на секунду сдвинул брови,   повторяя

зеркальную гримасу. Легкое напряжение, и в голове послушно перещелкнуло. Это не

было   выстрелом,    но   подобие   удара   она   несомненно   ощутила.   Покачнувшись,

растерянно заморгала.

        — Ты чего это?

        — Шучу, Наденька. Просто шучу.

        — Гад! — сказала она без особого воодушевления.

        Ухмыльнувшись,   я двинулся к выходу. То-то же, стерва умудренная! Нашла

кого поучать!

        Спустя полчаса я уже сидел возле койки Витька.   Ганс торчал у выхода, а

я смотрел на стеклянную капельницу,   на прозрачные трубочки,   тянущиеся к рукам

бывшего Елениного телохранителя,   и молчал. Больничка была из престижных, а все

ж   таки на европейский стандарт не тянула.   Помнится,   лежал я   у скандинавов с

пулей в легких.   Больно было, муторно, но и тогда удивлялся. Семеро душ за мной

ухаживало!    Одна   за   бельем   следила,    другая   за   температурой,   третья   за

лекарствами,   и все до единой улыбались.   Понятно, денежки сыграли немаловажную

роль,   но ведь можно,   оказывается, лечить по-человечески! Сунуть в такое место

нашего слесаря дистрофана,   так он   же   помрет от   счастья!   Нарочно не   станет

выздоравливать,   чтоб не   выходить на   волю.   Витек слесарем не был,   кое-что в

жизни успел повидать.   Потому, верно, не ждал от моего прихода ничего хорошего.

Вьюноша, в полной мере познавший то, о чем балабонила умница Надюха, — коварную

и никого заранее не предупреждающую Любовь...

        А у меня? Как все приключилось у меня самого? Да никак. Просто проводил

однажды Мисс-Тюмень до дому — и все.   Шагая, смотрел на нее сбоку и видел перед

собой все ту же телевизионную Синди Кроуфорд.   А на следующий день купил, букет

из   полутора сотен   роз.   Никаких хитрых   ухаживаний,   ничего больше.   Первый и

последний   взнос   цветочной   валютой,   после   чего   меня   назначили управляющим

покоренного «банка».   Выходило,   и   впрямь,   по-книжному:   бедная девочка ждала

принца, а он взял и заявился! Только вот беда — не в облике этого свихнувшегося

Витька,   а в облике хладнокровного Ящера. Факир был пьян, и фокус не удался. То

есть подменить колоду —   подменили,   да   малость не той.   Вместо шустрого ферзя

некто взял, да выставил квелого короля, и подмены, увы, никто не заметил. Хотя,

наверное, лучше было бы, если б Надюха оказалась неправа. «Все не так, ребята!»

—   пел знаменитый бард постсоюзных времен,   но все не так было всегда и   везде.

Такой   была   задумана   эта   планетка.   И   Витек   затесался в   число   обманутых,

попытавшихся вложить деньги в давно прогоревший банк.   Вероятно,   и это кому-то

было надо.   Интересно бы узнать — кому именно.   Во всяком случае, не Елене и не

Витьку.   Ни   тот,   ни другой ничего от свершившегося факта не получали.   Честно

сказать,   и   я   приобрел только дополнительную проблему — проблему,   от которой

следовало скорейшим образом избавиться.

        Хотя,   конечно,   я не ревновал.   То есть,   наверное, не ревновал... Или

все-таки   ревновал?   Себе-то   самому можно признаться!..   Ну,   разве что   самую

малость. Ревность — тоже изобретение из лукавых. Полная бесстрастность граничит

с кретинизмом, а гипертрофированное чувство собственности на близкого человека

        —   опять же   идиотизм.   И   золотой середины снова нетути.   Не   ревнуем,

значит,   не любим,   а ревнуем,   значит,   любим, но как-то не так. В моем случае

Витек   представлялся скорее   недоразумением,   этаким   камнем,   не.   ко   времени

скатившимся   под   ноги.    Впрочем,    ко   времени   они   и   не   встречаются.   Эти

камни-камушки.   Просто он   посягнул на   чужое,   отяготив меня еще одним гнусным

решением,   а за это тоже кто-то должен платить.   И кто же. братцы дорогие, если

не   сам Витек?   Парня,   конечно,   жаль,   но иного козла отпущения поблизости не

наблюдалось.   Афродита изменила мне с   Адонисом,   и   следовало спускать с   цепи

свирепого Вепря.   Но   я   сам был таковым и   в   помощи посторонних не   нуждался.

Случись это в иное время,   когда в моей империи царила тишь да гладь, возможно,

я   подарил бы   ему жизнь.   Хотя...   Незачем лгать.   Не пощадил бы его и   тогда.

Просто сейчас имелось то   самое усугубляющее обстоятельство,   когда есть повод,

когда хотелось наказать особенно сурово.   ЧК и   ревтрибуналы тоже создавались в

нешуточные времена.   Коли война и   разруха,   церемониться некогда.   К   стенке—и

никаких заигрываний!   Вот и   я иного выхода не видел.   Тем более что Елена была

все-таки моей законной женой.   Тем более,   что Витек выболтал ей   неположенное.

Тем   более   что   в   критический момент он   чуть   было   не   шмальнул в   меня   из

тэтэшника.   Совковое   законодательство   вещало,   что   малые   сроки   поглощаются

большим, но я в своих делах предпочитал суммировать.

        Всмотревшись в мое лицо,   Витек все понял.   Губы его чуть шевельнулись.

Кажется,   он   произнес   слово   «босс».   А   может,   это   был   матерок,   пущенный

строптивым языком на прощание.   Я   сочувственно подмигнул парню и,   навинтив на

пистолет глушитель,   зарядил особым   соляным патроном.   Как   раз   для   подобных

затей.   Уже минут через пять-семь хитрая пуля рассосется в холодеющей крови,   и

бедолаги-криминалисты так и не поймут, что же прикончило этого парня.

        — Прощай, Адонис!..

        Прижав ствол   к   перебинтованной груди напротив сердца,   я   прикрыл его

одеялом и выстрелил. Бывший телохранитель беззвучно дернулся. Не вскрикнул и не

попытался позвать на   помощь.   Молодец,   что   и   говорить!   Я   обтер   глушитель

платком, поднявшись, вышел из палаты.

        Ганс   принял пистолет,   юрко   спрятал под   полой.   Шагая   впереди меня,

постарался   маневрировать так,   чтобы   по   мере   возможностей   загораживать   от

снующих вокруг медсестер.   Свое дело он   никогда не   забывал,   позволяя мыслями

переброситься в иное.   А переброситься,   ой,   как хотелось! Не навались на меня

столько хлопот,   было бы скверно и грустно.   Самое удивительное, что я и впрямь

чуточку ревновал Елену.   Сейчас,   после случившегося, пожалуй, даже больше, чем

десять минут назад.   Смерть превратила Витька в героический символ, а я... Я не

сумел   оттеснить   конкурента   рыцарским   толчком,    избавившись   от   него,   как

трусоватый подонок,   как достойный сын своего времени.   Должно быть, именно это

Надюха имела в виду, называя меня подлецом. У этой соплюшки глаза видели глубже

японского рентгена.   Правда,   оттого она   не   становилась более   счастливой,   —

возможно, даже наоборот...

        Внезапно я представил ее на месте Елены и улыбнулся.   Дама червей легла

на   даму   бубен,   и,   кажется,   такой   пасьянс   на   меня   произвел впечатление.

Впечатление, надо сказать, благоприятное.

       

         ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

        Самая печальная особенность нашего времени в   том и   состоит,   что если

Басилашвили сядет на   шпагат,   аплодисментов он   сорвет больше,   нежели еще раз

пробежится в своем «Осеннем марафоне...»

        Я. Цертих

       

        На   стрельбище мы двинулись в   неурочный час.   «Жигуль» руоповцев браво

выкатил из какой-то подворотни,   но тут же и загрустил,   притулившись к бровке.

Парни   Ганса успели подложить ментам под   колеса пару   кусачих сюрпризов.   Чтоб

отдыхали и   не   гонялись с   высунутыми языками.   Тем   более,   что   ехали мы   на

стрельбище не ради пальбы в картонных кабанчиков,   — имелось дельце посекретнее

и поважнее.

        В дороге я успел вздремнуть, но пробок на пути не встретилось, докатили

на удивление быстро,   и каких-то особо заманчивых снов не привиделось. В нужный

момент Ганс деликатно кашлянул, и, распахнув глаза, я коротко зевнул и выбрался

из машины.

        По   последним разведданным сегодня   здесь   тренировали толстосумов,   и,

суетясь возле   иномарок,   инструкторы осипшими голосами в   сотый раз   объясняли

охране,   кто   и   где должен стоять,   кто куда бежать и   как толкать драгоценную

тушку босса,   чтобы убрать последнего с линии огня, однако не вышибить при этом

из   любимого   начальника дух.   Для   пущей   правдоподобности служащие полигона в

нужный   момент   палили   в   облака из   помповиков.   Задастые бизнесмены суетливо

выполняли полученные команды,   на   время превратившись в   тех,   кем и   являлись

раньше,   —   в незадачливых туповатых троечников,   у которых никак не получалось

домашнее задание, не клеилось с сочинением и не вытанцовывалась задачка. Суть —

она такая!   Никаким смокингом и никакой чековой книжкой ее не прикроешь.   Вот и

падали они не вовремя,   и   в   машину заскакивали неправильно,   и   в   боку у них

начинало колоть   в   самые   неподходящие секунды.   Очень   уж   скверно сочетается

любовь к пиву с подобными тренировками.

        Когда-то весь этот цирк увлекал и меня.   По счастью,   недолго.   Хватило

ума сообразить,   что время можно потратить с   большим толком,   а   от серьезного

покушения не спасет ни взвод автоматчиков, ни даже танк Т-80. Серьезное — оно и

есть серьезное, а от несерьезных должно спасать имя.

        Другое дело — огневая подготовка. Этим пренебрегать не следовало и нам.

Поэтому, хихикая над тренирующимися, парни Дина-Гамбургера принялись расчехлять

черненную сталь   стволов,   сам   же   Дин   скоренько оформил   аренду   полигонного

сектора   на   час-полтора.   Часто   кивая,   администратор   подмахнул   росписью   в

толстенном,   смахивающем на амбарную книгу журнале,   привычно натянул на голову

пенопластовые наушники.   Точь-в-точь — улитка, ныряющая под прикрытие хитиновой

брони.

        Торчать возле бетонированных кабинок не имело смысла,   и   я   отправился

погулять.   В   глазах рябило от плакатов с разрезами боевых машинок,   с перечнем

скучноватых правил по проведению соревнований.   Стрельба лежа, с колена и стоя,

с руки, с упора и в упор. Последнего, (шучу!) разумеется, не было...

        Откровенно скучая,   я   продолжал скользить глазами по   крытому клеенкой

пожелтевшему ватману,   по   испещренным надписями стенам.   В   одном   месте возле

сваленных грудой дермантиновых матов   разглядел агрегат,   мечущий тарелочки,   —

кажется   итальянской   конструкции,   совсем   новехонький.   Стало   быть,   ребятки

богатели не по дням, а по часам. Помнится, еще пару лет назад стрелковый бизнес

прозябал,   не   принося   никакой прибыли.   Но   времена меняются,   страна   спешно

вооружалась,   наскоро корректировала законы и снова вооружалась.   Боевой патрон

становился дешевле газового,   а люди,   тянувшиеся некогда к знаниям, почитавшие

за   счастье   бесприютную   геологию   и    целинные   подвиги,    теперь   радовались

эргономике витиеватых оружейных форм,   заглядывая в   мощные оптические прицелы,

искренне недоумевали,   почему при столь передовой технике погибал всего-навсего

каждый   четвертый   президент Соединенных Штатов,   когда   показатели можно   было

наверняка удвоить и утроить. Времена диктовали нравы, последние влияли на умы и

сердца поколений.

        Очередная репетиция на   плацу   началась.   Я   остановился.   Играли сцену

снайперского покушения.   Без   особого вдохновения,   но   с   должным прилежанием.

Верзила,   якобы   первым узревший далекого стрелка,   сиганул вперед,   героически

заслонил рыхловатую фигуру шефа. Одновременно взвизгнула покрышками подкатившая

«Мазда»,    второй   охранник   распахнул   дверцу.   Двое   бритоголовых   сноровисто

швырнули хозяина на заднее сиденье,   отчего последний неловко Ударился макушкой

о   крышу автомобиля и   юркнули следом.   Еще   двое,   упав на   колено,   принялись

имитировать энергичную стрельбу по мифическому противнику. Выглядело это крайне

забавно,   и   я   припомнил,   что   именно таким макаром пробовал смыться от   моих

парней Бес.   Увы,   автомобиль его не проехал и пяти метров, потому что внезапно

вообразил себя самолетом и резко пошел на взлет.   Сначала от корпуса отделились

колеса,   потом дверцы, а мгновением позже незадачливые пассажиры превратились в

пылающие головни...

        За   спиной зычном голосом Дин   подал   нужную команду,   и   бригада пошла

крошить фанерные и   пластиковые щиты   на   том   конце полигона.   Парни совмещали

приятное с   полезным.   Приятным представлялось популять по   безопасным мишеням,

полезным —   сопроводить босса   до   места   в   целости   и   сохранности.   Хотя   за

сохранность отвечали в   сущности не   они.   Здесь же на полигоне меня прикрывала

парочка старичков — он и она,   упрятавшиеся под серенький зонтик. «Чип и Дейл»,

как прозвал их когда-то Ганс. У старика поблескивал в руках германский бинокль,

в который он бдительно озирал окрестностями,   «старушонка» головой без толку не

вертела,   сберегая энергию для главного. Именно она в критическую минуту должна

была, прикрываясь стариком, продемонстрировать главную артиллерию.

        Блеклая эта парочка всегда находилась на   отдалении,   не приближаясь ко

мне ближе чем на сотню шагов.   Большое видится на расстоянии,   как,   впрочем, и

затеваемый криминал.   Нет   большей глупости,   чем   торчать вблизи потенциальной

жертвы.   И   именно эта   парочка однажды успешно подтвердила свою   квалификацию,

уложив троих   мокрушников,   выскочивших с   «Калашниковыми» перед бампером моего

автомобиля.   «Дедушке»,   кажется,   тогда даже не   пришлось пострелять,   хватило

бабулиной погремушки.   Лишь   одному из   парней «она» впопыхах угодила в   грудь,

остальные получили свое законное в голову.

        Я сердито крякнул. Ко мне бежал со всех ног Толик, один из инструкторов

стрельбища.   Долгонько   же   он   заставил   меня   ждать!   Обычно   кавалькаду моих

лимузинов узнавали издалека.

        — Ящер?.. Какими судьбами? — он шумно дышал. — Пострелять заехали?

        —   Пострелять,   ага,   —   я издевательски закивал,   указательным пальцем

ткнул в Толиково пузцо. — Пух-пух! Попал, верно?

        Он неестественно рассмеялся.

        — Там возле машинок, случаем, не помощник Поэля резвится?

        — Ну да, это Ромула.

        — Что-то неважно у него получается.

        — Подготовочки не хватает. В смысле, значит, физкультурной.

        —   Так   оно,   Толик.   Физкультуры   нам   всем   сегодня   не   хватает.   Не

объяснишь, почему?

        Толиковы плечи растерянно дернулись.

        —   А   потому,   Толик,   что физкультура — это не тренажеры и не гантели.

Любая   культура подразумевает знания.   В   данном   случае   речь   идет   о   знании

собственной физиологии, о дружбе души и тела. Видишь ли, Толик, не верю я в то,

что в здоровом теле здоровый дух. Абсолютно не верю.

        Я подергал инструктора за вишневого цвета пуговицу.

        —   Но это так,   прелюдия.   А   мне бы с Ромулой перекинуться парой слов.

Сможешь устроить?

        — Что, прямо сейчас?

        — Ну да. И без лишних свидетелей. Ты пригласи его в свой кабинетик, а я

там с ним чуток посижу, погутарю.

         — Но... — инструктор покосился на парней Дина, с гоготом перезаряжающих

карабины, в растерянности затоптался. — Я бы не хотел, чтобы...

        — Знаю, знаю, чего бы ты не хотел. Все вы этого не хотите.

        — Нет! Разумеется, я сделаю, как вы просите! Только...

        — Ты уж сделай,   милый,   постарайся. Все будет мирно и тихо, это я тебе

обещаю. Ключи!

        Я протянул руку,   и он, по-видимому, не сразу сообразив, о каких ключах

идет речь, суетливо зашарил по карманам.

        — Ах,   да!   От кабинета...   Вот... Этот желтенький от верхнего замка, а

нижний я днем не запираю.

        — Как-нибудь разберусь, Толик. Беги за Ромулой. Шибко и ширче...

        Сколько помню себя,   радио я ненавидел всегда.   Его крутили на заводах,

мимо которых я проезжал,   его гоняли в школах и на площадях,   в институтах и на

лыжных базах,   в парках культуры и отдыха.   По-видимому, ни отдыха, ни культуры

без   энергичного радиодолбежа городской люд,   по   мнению   эфирных монстров,   не

мыслил.   И   рассказ,   более всего любимый мною у   Брэдбери,   посвящался как раз

герою,   что,   обезумев однажды, камнями и молотками принялся громить вездесущие

радиоприемники.    увы,    во    времена   Брэдбери   не    водилось   такого    обилия

радиопрограмм    и    не    было    диджеев,     этих    гуттаперчевых    болванчиков,

оттренировавших язычок   до   уровня величайшего словоблудия.   услышь их   однажды

знаменитый фантаст,   и, можно не сомневаться, — тотчас плюнул бы на свою прозу,

вооружился бы одностволкой господина Бердана и пошел бы отстреливать говорунов.

        Вот и я,   оказавшись в кабинете инструктора, первым делом заткнул хайло

«Европе-Плюс», вторым — перерезал проводку местной радиотрансляции. Бубнеж ни о

чем   смолк,   и   я   позволил себе   успокоенно вытянуться в   кресле.   Едва слышно

пульсировало   сердечко   стоящего   на   полке   будильника,   тройные   рамы   гасили

заоконный ружейный грохот.   В   наступившей тишине можно было   наскоро продумать

сценарий предстоящей беседы.

        Впрочем,   все пошло слаженно и   гладко с самых первых минут.   Разглядев

меня,    помощник   Поэля   возмущаться   не   стал,    свою   жвачно-мышечную   «тень»

немедленно выставил в коридор.   Без звука присел возле стола, выложив на колени

пухлые   веснушчатые ладошки.   Совсем   как   пай-мальчик в   детском саде.   Диалог

начался.   Я   неспешно говорил,   он слушал.   Слушал,   моргая белесыми ресницами,

нервно покусывая бледные губки.   А что еще ему оставалось делать? В сущности, я

молол чистейший вздор,   в чем-то, вероятно, копируя дикторов радио, замысловато

грозя дружкам Поэля,   намекая на могущественные связи в высших сферах,   — и так

далее,   и тому подобное.   Заодно, помня уроки Августа, нашего Кулибина по части

электронных штучек, я воткнул в кожаный портфельчик Ромулы радиомаячок-булавку.

Этот чижик внимал моим словам столь напряженно,   что ничего не заметил.   Кстати

сказать,   и чушь моя ему навряд ли казалась чушью.   Это я тоже давно сообразил.

Когда большой человек мелет вздор,   за вздором отчего-то всегда видится мудрое.

Вроде того невзрачного камешка,   что летит с высокой горы,   вызывая многотонный

обвал.   Больно уж высокая горка... Или выйдет иной барашек на украшенную гербом

трибуну и   давай болтать.   Послушаешь отстранение — лабуда лабудой!   Но ведь не

абы кто сотрясает воздух,   —   нет!   —   особа приближенная к императору.   Может,

какой-нибудь Ваня   из   Малых Выселок во   сто   крат лучше сумел бы   сказать,   ан

фигушки!   Поскольку барашек —   не   какой-нибудь там   Ваня   Лаптев,   а   человек,

фамилия которого то и   дело мелькает в газетах,   изыщут в его словах величайший

смысл,   цитировать станут,   в учебниках не постесняются пропечатать.   А господа

функционеры из   первых   рядов   будут   торопливо   строчить   карандашами,   ронять

умиленные слезы и всхлипывать, как, дескать, здорово, метко и вовремя...

        Словом,   еще   одна   разновидность массового   гипноза,   легко   и   просто

переходящего   в   массовый   психоз.    Косноязычие   вождей   волшебством   свиты   и

окружения превращенное в мистическое красноречие.

        Многим ли нравилась Мэрилин Монро?   Пожалуй,   что всем. А кто глядел на

ту, кем она была раньше, на скромную и пугливую Норму Джин? Кто сходил с ума по

той   изначальной тонкоголосой девчушке?   Потому   и   сказано:   не   сотворяй себе

кумира.   Не будь слепым,   заинька!..   Короче говоря, я не слишком беспокоился о

точности слов и   складности фраз.   Можно было не   сомневаться,   что   Ромула все

поймет правильно,   да   и   требовалась от   него   самая малость,   чтобы напугался

мальчишечка, а. напугавшись, побежал жаловаться.

        Так все примерно и получилось...

        Он рванул с полигона тотчас после нашей беседы. Пришлось закругляться с

тренингом с   руки и   с упора,   развернув армию следом.   Сопровождение выстроили

вполне   грамотно,   и   потому до   цели   добрались без   особых помех.   Уже   через

тридцать   минут   этот    соловей   сидел   в    кабинетике   Поэля   и    взволнованно

пересказывал всю мою словесную белиберду. Напугать его и впрямь удалось, но вот

Поэль отчего-то   помалкивал.   То   ли   заподозрил неладное,   то ли не знал,   что

сказать. Сидел, покряхтывал и изредка что-то там про себя мычал.

        Очень скоро все   эти шпионские игры мне наскучили,   и,   оставив Августа

одного в   машине прослушивания,   мы   с   Гансом пересели в   свой   родной джип   и

вернулись в   контору.   Вернулись,   кстати сказать,   вовремя.   Там   меня   ожидал

белокурый мальчишечка,   один   из   рядовых экспедиторов,   твердо вознамерившийся

доползти однажды   до   маршальского жезла.   Вслед   за   Безменом этот   Спиноза   с

удивительной аккуратностью примерно   раз   в   неделю   огорошивал меня   очередной

возможностью ухватить дойную корову за   соски.   Три   четверти его   новаций мало

чего стоили,   но к   оставшимся предложениям мы все-таки прислушивались.   Как ни

крути,   инициативу   надо   поощрять.   Вот   и   на   этот   раз   я   не   стал   томить

мальчишечку,   милостиво пригласив в приемную.   Волнуясь и сбиваясь,   посетитель

немедленно   обрисовал   суть    неслыханно   быстрого   способа   обогащения.    Суть

представлялась   и   впрямь   довольно   несложной.   Мальчик   выложил   передо   мной

несколько десятков газет с   рекламными объявлениями,   обвиняющим перстом указал

на подчеркнутые абзацы.

        — Вот, босс... Приглашения на стажировку. В Штаты, в Англию, во Францию

и Швейцарию.

        —Ну и?

        — Привлекают лопушков якобы для обучения менеджменту,   работе с ценными

бумагами,   языкам и прочее чепухе.   Есть,   само собой,   крючок для фотомоделей.

Предоплата —   пятьдесят процентов наличными.   Клиентам суют в   нос программки с

импортными афишками,   липовую статистику, ссылку на официальные счета. Взнос по

нынешним временам чисто символический — от полутора до семи тысяч долларов. Это

чуть   ли   не   за   годовое обучение,   представляете?   С   хатой и   харчами!   Если

двухмесячные курсы, то берут скромнее — пятьсот-шестьсот баксов.

        Все   было   предельно   ясно,    и   я   заинтересованно   придвинул   к   себе

объявления.

        — Самое интересное,   что липа настолько откровенная,   что в нос шибает!

Интерпол,   понятное дело,   эти лавочки давно бы прикрыл,   да только нет у   него

договора с Россией по возврату валюты.   Деньги-то в их банках оседают,   чего им

топорщиться?   А России на своих граждан,   как обычно, плевать. Вот я и подумал,

почему бы нам за это дельце не взяться? По-моему, справимся.

        — Ты думаешь?

        —   Уверен,   —   собеседник не заметил моего ехидства.   —   Я ведь не одну

сотню газет пролистал,   сообразил кое-что.   Шарманку эту крутят не   первый год,

стало   быть,    есть   навар.   Вывод   напрашивается   простейший:   надо   взять   да

вмешаться.

        Действительно простейший.   Взять да вмешаться...   Я хмыкнул. А в общем,

мальчишечка рассуждал   правильно.   Просмотрев одну   из   липовых   программок,   я

убедился,   что дурят народ вполне качественно —   с   привлечением всех последних

американизмов вроде   идиотских   «гамеров»   и   «дистрибьютеров»,   «дайджестов» и

«маркетингов».    Что   и   говорить,    словечки   завораживали!    Да   и   выполнены

документики были отнюдь не кустарно.   Фирменная бумага, цветная печать, звучное

название контор,   имена преподавателей,   перечисление предметов и   даже   адреса

сопутствующих   учебных   заведений.   Красиво!..   Вот   удивятся   иные   доверчивые

абитуриенты,   обнаружив по   указанным координатам вместо   колледжа   бордель,   а

вместо   университета частный домишко.   Испортится,   должно   быть,   настроение у

ребяток! Определенно испортится!

        — И кого же ты, гений мой золотой, доить возжелал?

        —   Ну...   Это по вашему усмотрению,   —   «гений» засмущался.   — Есть два

варианта. Один более честный, другой — менее...

        —   То   бишь   —   либо   последовательно   наезжать   на   этих   шибко   умных

мошенников и требовать пай, либо предлагать крышу потерпевшим, так?

        —   Вроде   того...   Я   думал,   что   с   половиной суммы   любой из   терпил

расстанется без   особых мук.   Часть,   как   известно,   меньше целого.   А   мы   им

предложим частичный возврат плюс доброкачественное возмездие.

        — Доброкачественное?   — я изогнул бровь.   — Занятно... Что ты понимаешь

под доброкачественным возмездием?

        —   Это опять же по вашему усмотрению,   —   собеседник прочно увиливал от

прямых ответов. — Мое дело — предложить идею, ваше — решать.

        Вежливый мальчишечка,   что и говорить!   Или хитрый?.. Я кивнул на ворох

газет.

        — Ты полагаешь, это одна контора?

        — Конечно,   нет,   но некие коллективные цепочки кое-где прослеживаются.

Другое дело,   что   афера сезонная,   и   конторы растут и   исчезают,   как   грибы.

Поэтому действовать надо быстро.   Появляется объявление, сразу прозвон адресов,

подтверждение через зарубежных компаньонов «дутыша» — и прямая атака!

        — Атака — это хорошо, — я ласково улыбнулся. — Вот ты этим и займешься.

Лады?   Нарисуешь подробненький план-проспект,   доложишься Сене Рыжему.   Он тебя

выслушает, даст дельный совет, субсидирует.

        — Босс, но я... Я же никогда такими вещами не занимался!

        —   Когда-нибудь   пора   начинать.   Получится хорошо,   станешь человеком.

Хватит   на   вторых   ролях   сидеть.    А   насчет   помощников   тоже   не   волнуйся.

Распоряжусь.

        Мальчишечка покинул   приемную   слегка   захмелевший.   От   счастья,   надо

полагать,   хотя,   давая ему карт-бланш, я вовсе не был преисполнен уверенности,

что у него все получится.   Зарубежье,   как ни крути,   — не наша родная вотчина.

Работать там следует с оглядкой.   Да и конторы мошеннические могут оказаться из

разряда серьезных.   Еще неизвестно,   на какую «крышу» напорешься.   И получится,

что ссора дороже прибыли,   хотя...   Кто не   рискует,   то   не пьет и   не ест.   А

мальчишечка рвался в бой, изнывал от желания, почему не попробовать? Тем более,

что государство и впрямь плевало на всевозможных вкладчиков,   фактически опекая

все эти чары и   лиры,   эмэмэмы и   пумы.   Смешно,   да?   Государство —   крыша для

мошенников, Ящер — крыша для терпил. Такая вот развеселая инсинуация...

       

         ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

        Ты в дикой чаще позвала,

        И я пошел на зов вслепую.

        Твои глаза — как два ствола

        И каждый мне готовил пулю...

        Валерий Брусков

       

        Выйдя в фойе,   я огляделся.   Душа требовала музыки,   и, повинуясь моему

жесту, Гоша-Кракен, спешно дожевывав гамбургер, обтер ладони о штаны и поспешил

к роялю.

        — Что сыграть, босс?

        — Что хочешь, Гошик. По настроению.

        — Тогда «Скерцо» Шопена, пойдет?

        — Давай.

        Гоша   свирепо потер   узкий   лобик   и   заиграл Шопена.   Толстые пальчики

заперекатывались по   клавишам,   массивные   плечи   закачались   в   несвойственном

атлетам ритме.   Я   подошел ближе.   Эта   метаморфоза меня всякий раз   удивляла и

веселила.   Личико Гошика,   коим впору пугать младенцев, разглаживалось прямо на

глазах,   на губах появлялась глуповатая улыбка, и начинало казаться, что сквозь

черты сидящего за роялем быка проступает совсем иной человек.   Возможно, именно

этого   человека в   свое   время   отдавали в   музыкальную школу —   для   пятерок и

утонченной карьеры.   Но вот сорвалось,   не вышло.   Как выяснилось, в общежитии,

именуемом   «Гошик»   проживало   и    другое   существо   —    более    агрессивное   и

мускулистое. Мало-помалу оно выпирало наружу, панцирем сковывало своего робкого

близнеца ив   конце концов упрятало,   утоптало столь глубоко,   что Гошу прозвали

Кракеном.   Тем не менее в минуты,   когда обладатель тела садился за инструмент,

Кракен   покорно отходил в   тень,   уступая место   мятущемуся и   впечатлительному

романтику   Гоше,    что   вопреки   всему   продолжал   в   нем   петь,    танцевать   и

восторгаться.

        Покачав головой,   я отошел в угол, где возвышался внушительных размеров

морской аквариум,   присед в   кресло напротив Ганса.   Начальник охраны заботливо

подкатил к   моим ногам столик с   напитками.   Я   выбрал бутылочку с   австрийским

пивом, серебряным штопором сковырнул жестяную пробку.

        — Ну-с... Что ты думаешь по поводу Поэля?

        — Я?   — Ганс пожал плечами.   — Есть у меня,   босс,   сомнение. В смысле,

значит, что не он все это подстроил.

        — Разумеется, не он!

        — Тогда зачем мы его садим на рог?

        — А затем,   дорогуша,   что напуганный Ромула переполошит Поэля, и тогда

последний ринется проводить собственные изыскания.   А может, побежит прямиком к

тому,   кто за всем этим стоит.   Во всяком случае попытается дать отмашку. Наезд

Ящера — дело нешуточное! Ну, а там дело техники. Парни Августа держат всю связь

Поэля под колпаком,   так что,   уверен,   очень скоро нам сообщат имя загадочного

патрона.

        — А если Поэль ничего не предпримет?

        — Значит,   припугнем его по-настоящему. Свяжем с наркотиками или другой

грязью...   — Я поморщился. — Правда, если он действительно окажется ни при чем,

тогда дело дрянь. Будем думать, ломать головенки. Буратино-то как в воду канул.

Должен был выйти на связь, а звонка нет. То ли Кларисса ненасытная засосала, то

ли еще что. Так или иначе, но самый верный путь — это метод исключения. Таковым

мы и воспользуемся.

        Ганс в сомнении качнул головой.

        — Так-то оно так, но больно уж все туманно.

        — А как ты хотел? Ребус он и есть ребус. Гадаем, как умеем. Окажется не

Поэль,   за других возьмемся.   Хотя на кого нам еще думать?   Спецслужбы?   Так им

подобная киноавантюра вроде как ни к чему. За отсутствием денежек взялись бы за

нас по-крестьянски, без изгальств. А кому-либо другому...

        — По-моему, и кому-либо другому это тоже ни к чему.

        — Ты так считаешь?

        — Конечно, босс! Сами посудите, ерунда какая-то. Рискуя жизнью, снимать

два года подряд фильм,   чтобы преподнести однажды и переполошить?   Зачем им все

это нужно?

        — Кому это «им»?

        — Да тем, кто все придумал!

        — Но ведь придумали!   Значит, имеется логичное объяснение. Вспомни того

же   Вову   Вайнберга.   Какого   дьявола   он,   спрашивается,   пригласил для   своих

безголосых поп-протеже   полтораста чернокожих танцоров?   Он   ведь   выплатил   им

тысяч семьсот долларов!   Без   малого —   лимон!   Скажи откровенно,   был   в   этом

какой-то особый смысл?

        Начальник охраны пожал плечами.

        — Черт его знает!

        — В том-то и дело,   что был!   Он это,   Гансик,   сделал чтобы другим нос

утереть,   чтобы   масштаб свой   выставить напоказ.   Пусть   даже   в   убыток себе.

Дескать,   чу и   могу!   А   появится желание,   —   и не такое отчебучу.   Глупость,

конечно,    но   многих   проняло.   Стадо   на   стадионе   тоже,   кстати,   собралось

приличное, хотя билетики кусались.

        —   Кусались,   это   точно.   Вон   Гошик   тоже   туда   с   приятелями бегал.

Коробочка, рассказывал, полная набилась.

        — Вот видишь,   а ты говоришь...   Между прочим, стадион, наверное, не от

стадии произошел,   а   именно от стада.   Пастбище для скучающих.   —   Я опорожнил

бутылочку,   взялся за другую. — Возможно, в нашем случае тоже имеет место нечто

подобное.

        — В общем да, но не проще ли было...

        — Проще,   Гансик! Конечно, проще! Я ведь о том и толкую. Только то, что

проще,    и   выглядит   соответственно,    —   я   продемонстрировал   Гансу   изящную

бутылочку.   — Ну скажи мне,   на кой черт лепить сюда эту золоченую лэйбочку?   И

горлышко вон   как   изогнули.   Это ведь тоже технологически сложнее,   а   значит,

дороже.   Но делают!..   Или почему до сих пор не отменили нелепые смокинги? Куда

удобнее являться на презентации в поношенных кроссовках и джинсах!   ан,   нет! —

выпендриваются,   как майские жуки.   И   в   лимузины норовят влезть с серебристым

покрытием, и в шагрень облачаются самую экзотическую. Чем, скажи, лучше золотые

часы титановых?   Да ничем!   Даже,   наверное, хуже, однако носят. Ради престижа,

ради пыли в глаза...

        Перебивая меня, пискнул сотовый телефон.

         — Гмм... Кто бы это мог быть, интересно?

        —   Август,   —   предположил Ганс и   угадал.   Это   действительно оказался

Август.

        — Есть новости, мсье Кулибин?

        —   Есть,   но...   —   голос   «Кулибина» звучал несколько обескуражено.   —

Странная запись, босс. Вам надо лично ее прослушать.

        — Он куда-то звонил?

        — Нет, взял машину и поехал.

        — Отлично!

        — Отлично, да не совсем. То есть, мы, понятно, за ним двинулись, но...

        — Этот индюк заметил слежку?

        — Поначалу нет, но потом... — Судя по голосу. Август волновался, что на

него не очень-то походило.   —   Короче,   это в   китайском квартале произошло — в

северном районе города.   Сразу за «Харбином».   Лешик пас их до самого конца,   и

вдруг   эти   орлы   каким-то   невероятным образом улизнули.   Точно растворились в

воздухе! Лешик прошерстил все близлежащие улочки, но так никого и не обнаружил.

Самое непонятное, что не удалось взять пеленг, хотя сигнал не пропал.

        — Так вы записали их?

         — Да,   кто-то,   по всей видимости,   подсел к Поэлю в машину, и началось

странное... — Август снова замялся. — Я даже не знаю, как это назвать.

        — Что там началось, черт побери? Сексом они там занялись, что ли?

        — Да нет же, босс. Просто сидели и разговаривали.

        — Тогда что ты мнешься, как девочка?

        —   Видите ли,   во-первых,   они упомянули про Буратино,   а   во-вторых...

Понимаете, голос того, кто подсел в машину... Я, конечно, не берусь утверждать,

но, кажется, это был ваш голос.

        Вот   так,   господа присяжные!   Фокусы   продолжались.   Август   ничуть не

преувеличивал.   Голос действительно был   мой.   Говорил этот   посторонний совсем

немного,   но когда говорил,   последние сомнения распивались. Те же злые цедящие

интонации,   те   же   обороты   речи.   Если   меня   и   имитировали,   то   достаточно

профессионально.   Август,   впрочем, стоял на иной точке зрения. Кто-то когда-то

меня записал,   а   после из   подходящих кусков склеил нечто удобоваримое.   Благо

есть специальные программы,   и к слову сказать,   тому,   кто умудрился сотворить

целый фильм,   подобная работка сложной не   покажется.   Более того,   на   хорошей

аппаратуре да   за   хорошие   деньги   такую   запись   способен   сварганить обычный

любитель.          

         Тем   не   менее кое-чего   мы   добились.   Факт   прослушивания подтверждал

причастность Поэля ко   всей   этой киноканители.   И   про   Буратино эти   стервецы

действительно что-то пронюхали.   Чуть погодя «морячки» Ганса съездили к нему на

квартиру,   обнаружив красавчика в   постели уже   холодным.   На   груди   покойного

лежала записка:   «В   моей трагической смерти умоляю никого не винить.»   Стиль и

слог Буратино,   но задумка явно не его.   Этот обольститель обожал жизнь, потому

что обожал женщин,   и   покидать грешную землю у   него не было абсолютно никаких

оснований.

        С квартиры удалились в великой поспешности, едва успев протереть все, к

чему прикасались.   Парни уверяли,   что   когда они отъезжали,   к   дому подкатила

целая кавалькада легавых.   Значит,   была не просто смерть,   — была подстава. Не

очень умело исполненная,   но   все ж   таки —   она родная!   Ну да Поэль —   не тот

ювелир, чтобы филигранно обтачивать криминальные делишки. Мастера заплечных дел

у него,   понятно,   тоже имелись, но с моими варягами им было не тягаться. И все

бы ничего,   но вот магнитофонная запись вызывала,   мягко говоря,   оторопь. И не

могла не вызывать, поскольку ровным счетом ничего не объясняла.

        Мы сидели в студии Августа в окружении проводов и радиоаппаратуры. Ганс

меланхолично жевал   мятную   резинку,   параллельно тискал   в   пальцах   пружинный

эспандер.   Я прихлебывал из стальной фляжки любимый коньячок и хмуро поглядывал

на   растерянное лицо нашего «Кулибина».   Обычно,   преподнося очередной сюрприз,

этот парень сиял, как начищенный самовар. Сегодня он был мрачен.

        — Так,   может, никто в машину к ним не подсаживался? — предположил я. —

Загнали ее   в   какой-нибудь закуток.   Поэль   хлопнул дверцей,   а   потом включил

магнитофон.

        —   Тоже не исключено,   —   вздохнул Август,   — но есть один момент.   Вы,

должно быть,   не   обратили внимание.   В   паузах между фразами этот   посторонний

дышит.

        —   Я   заметил!   —   встрепенулся Ганс.   —   Еще   хотел сказать,   что это,

наверное, какой-то астматик.

        Август   перекрутил   кассету   назад,   найдя   метку,   включил   пленку   на

воспроизведение.

        — ...бузит мальчик...   — Проскрипел из колонок мой голос. — Альфонсов к

тебе подсылает,   на друзей давит.   Бузит — значит,   боится.   Совесть,   выходит,

мучит человека.

        — Какая у него, к дьяволу, совесть! — это говорил уже Поэль. — У него в

груди моток колючей проволоки!

        —   У   всех,   дорогуша,   имеется совесть.   Даже у   тех,   кто   о   ней   не

подозревает.   уж   поверь моему опыту.   Бывало,   таких матерых ребяток на кресте

распинали,   что и   колесовать было мало,   но и   тогда видели:   есть совестишка.

Крохотная, как червячок, но есть...

        — Вот тут,   босс!   — Август прибавил громкости. В колонках зашуршало, а

потом   донесся взрыкивающий всхлип.   Я   поневоле содрогнулся.   Ганс,   прекратив

жеваться,    ошарашенно   уставился   на    меня.    Август   молчал,    позволяя   нам

проникнуться неприятным моментом.   А   проникнуться было чем.   Никогда и   ничего

подобного мы   не   слышали.   Вздох запросто мог принадлежать слону или носорогу.

Или,   как   если   бы   взрослый,   вынужденный долго   щебетать   детским   голоском,

измученно прокряхтел,   выдавая истинные фонемы.   Только здесь   было   нечто куда

более «взрослое». Вздох действительно напоминал изо всех сил сдерживаемый рык.

        — Какая-нибудь помеха? — неуверенно предположил Ганс.

        — Что-то не встречал я раньше таких помех.

        — Но если запись магнитофонная, — сдавленно произнес я. — То, возможно,

это какое-нибудь замедление?

        Август понял меня в момент, но посмурнел еще больше.

        —   Я   тоже об   этом подумал.   Для эксперимента даже записал собственные

дыхание и кашель, а после пустил на скорости вдвое меньшей. Ничего похожего! Но

совсем скверно вышло,   когда я попытался воспроизвести обратную операцию.   Этот

самый фрагмент я переписал на отдельную пленку и попробовал ускорить.

        — И что?

        —   Ничего.   Я   хочу сказать,   что ничего не   переписалось.   Голос Поэля

копируется, а ваш, то есть, значит, этого постороннего — нет.

        — Посторонний — потусторонний, так что ли? — пошутил Ганс.

        Август нервно передернул плечом. Этот ребус достал таки и его.

        —   Понятия не имею,   как такое могли состряпать.   Я   ведь и   эту пленку

пробовал прокручивать на   разных   скоростях,   и   та   же   чепуха.   Абонент Поэля

пропадает.

        — Может,   у Поэля особая кассетка была?   — предположил Ганс.   — Знаете,

бывают такие, с защитой против пиратства. И аудио, и видео.

        Август   чуть    покривился.    Даже    будучи   растерянным,    аргументацию

начальника охраны он не принимал всерьез.

        — Не путай вола с ослом.   Все,   что мы слышим,   уже само по себе лишено

какой-либо защиты.   По крайней мере,   таковой еще не придумали.   И   то же видео

имеет   защиту   лишь   на   электронном уровне.   Поставь микрофон и   камеру   возле

экрана,   и не спасет никакая защита. Разве что аппаратура направленного ЭМИ, но

она глушит вообще все. Мы же писали банальный акустический сигнал.

        —   Тогда как ты   все это объясняешь?   —   Ганс задиристо хлопнул себя по

колену.

        — Не знаю, — Август опустил голову. — Честно говорю: не знаю.

        —   Дьявол!   Если бы Лешик не упустил машину!..   — выпалил Ганс.   — Надо

было мне самому ехать!   Теперь наверняка бы знали, что за монстр к нему в тачку

подсел.

        — Ты в этом уверен?

        Ганс взглянул на Августа исподлобья, но ничего не ответил.

        — Значит, «Харбин», — пробормотал я.

        — Похоже на то.

        — А ты, Гансик, как полагаешь?

        Начальник охраны криво улыбнулся.

        — Они, кому больше-то...

        Я закинул руки за голову, пальцами щекотнул за ухом.

        — А кто у нас хозяин «Харбина»?   Центровые...   Это значит,   Баранович с

Микитой, Лафа с Дракулой и прочие, верно?

        Ганс напряженно кивнул.   К   такому обороту он   был   не   очень готов.   С

кланом, которому принадлежал этот роскошный ресторан, разумнее было дружить. Мы

не дружили,   однако и не ссорились. На наши городские шалости эти парни взирали

неприязненно,   но в целом терпели,   поскольку знали, что и им вязаться с Ящером

ни к чему. Но, как бы то ни было, Поэль не зря рванул в китайский квартал. Факт

есть   факт,   машина этого   хитреца затерялась где-то   поблизости от   «Харбина».

Соответствующие выводы напрашивались сами собой.   Центровые вступили в игру,   и

крышей того же Поэля они представлялись более чем солидной.   В   таком тандеме и

фильм можно состряпать,   и   кое-что покруче.   Кроме того,   по   нашим сведениям,

центровые   плотно   контачили с   областным ворьем,   не   гнушались общаться   и   с

южанами.    Что   называется,    соседи   из   гремучих   и   ядовитых.   Потому   мы   и

предпочитали не пересекаться с ними, живя на отшибе своей собственной империей.

До поры до времени это проходило,   но,   видимо, песочек в часах иссяк. Рано или

поздно кто-то   из   нас   должен был   хищно облизнуться.   Вот они и   облизнулись.

Первыми...

        Я грузно поднялся.

        — Значит так,   мальчики-девочки.   Ты,   Август,   продолжай мерковать над

записью.   Думаю, в ближайшее время у нас появятся новые пленки. А тебе, Гансик,

трубить общий сбор.   С   Поэлем тянуть не будем.   Предупрежу своих генералов,   и

вечерочком начнем.   Центровые —   это   волки.   Будем копаться,   успеют сбиться в

стаю. А тогда, боюсь, придется по-настоящему туго.

        — Значит, война? — упавшим голосом спросил Ганс.

        —   Не война,   а   жизнь,   Гансик!   Самая обыкновенная жизнь!   — я хрипло

рассмеялся.

       

        ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

        Их пиджаки сидят свободно,

        Им ни к чему в пижоны лезть.

        Они немного старомодны,

        Но даже в этом прелесть есть.

        Ярослав Смсляков

       

        Приняли меня без очереди.   Дама в   военном обмундировании,   в галстучке

защитного цвета,   одарив скупой улыбкой, распахнула несоразмерно высокую дверь,

цокнув подковками,   уступила дорогу.   Пройдя в столь же несоразмерно просторный

кабинет,   я   воздел руку   в   приветственном жесте.   Едва устроившись в   кресле,

выложил на стол пакет с деньгами.

        — Однако, здорово, Ящер!

        — И тебе того же, товарищ генерал! Все цветешь благоухаешь?

        — А як же!

        —   Да-а...   Не   везет бедолагам конкурентам.   Такого боровичка непросто

сковырнуть на пенсию!

        — Как и тебя. Ящер, — отпарировала эта седая язва.

        — Шутишь, значит, хорошо живешь. Рад за тебя.

        —   Что   ж,    ты   и   должен   за   меня   радоваться.    Будешь   печалиться,

взгрустнется обоим.

        Николай Васильевич (не   путать с   Гоголем!)   давненько числился в   моих

приятелях.   Да и   как тут не приятельствовать,   если на мои деньги и   с помощью

моих людей он ежегодно покупал новые машины,   перестраивал и   расширял свою без

того   огромную   дачу.   На   купленных   трех   гектарах   холмистого   полесья   этот

прохиндей от госбезопасности сотворил фирменный дельтодром,   и   там же рядышком

строители кропотливо разбивали трассы для   начинающих горнолыжников.   За   всеми

этими работами я   зорко следил,   знакомясь с   ежемесячными сметами,   потому как

знал,   что   даже   при   использовании «солдатской дармовой   скотинки» египетских

пирамид   не   воздвигнешь.    Тяжело   и   накладно.   А   потому   расчет   проводился

элементарный:   укладывается смета в   суммы,   выделяемые мной   генералу,   значит

комитетчик   живет   честно.   Если   смета   хоть   раз   превысит   обозначенные нами

пределы,   можно   без   обиняков заявить:   у   генерала завелась еще   одна   дойная

корова,   что означает работу на двух хозяев сразу.   Последнее меня, разумеется,

не   устраивало.   Я   знал,   что   тот   же   «Харбин»   делал   неоднократные попытки

перекупить Васильича,   но чекист был старой закалки — денег больше чем из одних

рук   не   брал,   на   роль пронырливого Труффальдино не   претендовал.   И   тот   же

«Харбин»   теперь   вовсю   копал   под   ветерана,   стремясь спровадить на   пенсию,

посадив в почетное кресло своего ставленника. В результате, подобно следователю

Никулину    из    «Стариков-разбойников»,     Васильич    проявлял    предпенсионную

бдительность,   ошарашивая столичных комиссаров раскрытием дел, до которых никак

не могли докопаться другие.   Да и   отчего не раскрыть,   когда рядом такой друг,

как Ящер. Само собой, приходилось старику помогать. Кроме того я не садился ему

на голову,   и   Васильич в должной мере ценил это,   не без оснований подозревая,

что с   кодланом из того же «Харбина» навряд ли сумеет найти общий язык.   Бывший

студент-недоучка устраивал его куда больше,   нежели бывшие уголовники. Конечно,

это нельзя было назвать дружбой, но мы, по крайней мере, ладили.

        —   А я уже горькую собирался запить.   В гости не идешь,   по телефону не

звонишь. Девятое-то мая пропустил, такой-сякой-разэтакий!

        — Каюсь, пропустил.

        — Не стыдно? Мог бы, кажется, поздравить.

        —   Да   ведь   объяснял   уже,    не   знаю   я   ваших   праздников.   То   день

пограничника, то ВДВ, до двадцать третье февраля...

        — Ты мне вола не крути!   Девятое мая — святое. Это тебе не какие-то там

дни, его все знают!

        — Ладно, Васильич, не нападай. Ну, заработался, виноват.

        — Значит, по-прежнему, как белка в колесе?

        — Еще хуже.

        — Ладно, коли так... А то и впрямь мысли нескладные стали забредать, не

случилось ли чего, не шлепнул ли кто моего Ящера.

        — Вот еще!   Если меня шлепнут, кто же тебя опекать будет? — я подмигнул

Васильичу и катнул по полированному столу пакет.   — Посчитай и удивись.   Здесь,

кстати, надбавка за грядущее.

        —   Надбавка —   это хорошо,   —   забурчал старик.   — Цены растут,   жизнь,

ядрена шишка, дорожает.

        Пройдясь по пакету опытными пальцами, он спрятал подношение в стол.

        — Сегодня во сне видел экскременты.   Веришь ли, целую гору! Проснулся и

сразу сообразил —   к деньгам.   Экскременты,   Павлуша,   всегда к деньгам снятся.

Ба-альшим деньгам! Потому как народная примета!

        — А может, не только к деньгам?

        —   Ты это о   чем?   —   круглая,   покрытая седым ежиком голова начальника

госбезопасности кокетливо склонилась набок.

        —     О     том,     что    не    надоело    тебе    твое    генерал-майорство?

       

        Васильич   заегозил   в   кресле,   крылья   его   мясистого   носа   энергично

зашевелились.   Рукой   потянувшись к   углу   стола,   он   утопил потайную клавишу.

Спустя несколько секунд,   легкий зуммер возвестил о   том,   что   комната чиста и

никаких записей вражеская электроника не ведет.

        — Мда...   Теперь и погутарим,   — он выложил перед собой крупные руки. —

Так чего ты там про погоны обмолвился?

        —   Да то самое,   —   в   тон ему ответил я.   —   Пора тебе,   Васильич,   на

повышение двигать. Будешь заведовать областью, а Серегу на свое место посадишь.

        — Так ты Серегу хочешь вместо меня подкармливать?

        —   Ну,   разве что самую малость.   Только и   тебе с очередной звездочкой

премиальные выльются, в этом не сумлевайся.

        — Занятно бормочешь.   Крайне занятно... Неужто хвост кто-то прищемил? С

чего это ты ласковый такой сделался?   — генерал хитровато прищурился.   Подобные

минуты этот стервец обожал.   Еще бы!   Можно было сидеть,   откинувшись в кресле,

дремотно позевывать и   вполуха   выслушивать жалобы   всемогущего Ящера.   Приятно

сознавать,   что и ты на этом свете кое-что можешь. Не каждый день тебе плачутся

в жилетку авторитеты!   При случае я охотно подыгрывал старику,   но сейчас решил

не увлекаться длительными прелюдиями.

        — Есть маненько.   В смысле, значит, хвоста. Только ты ведь про это вряд

ли что слышал. Или я ошибаюсь?

        Генерал сосредоточенно принялся тереть нос. Видно было, что хочется ему

сказать,   да, мол, есть слушок, осведомлены-с, да только не было у него никаких

слушков. Пустой был старичок. Как карман бомжа.

        —   Ну...   Вроде как Мороз куда-то   запропал.   Не   иначе как из-за   него

заваривается буча?               

        —   Пальцем в   небо,   Васильич!   Мороз —   прошлый спрос,   мы о нем уже и

забыли.

        — Ты-то, может, забыл, а синелицые шебуршатся.

        - Пусть шебуршатся.   Погоды они   не   делают.   Значит,   все в   порядке и

сюрпризов можно не ждать?

        - И   снова не   угадал.   Ты   мою натуру знаешь,   я   против закона не пру

напролом.   Имеется брешь,   пролезу,   но заборы валить не стану.   И   государству

отстегиваю на правительственные машинки,   и вашего брата не задеваю,   но нынче,

боюсь, без шухера не обойдется.

        — Что такое?

        — Некий бумс у нас, видишь ли, готовится.

        — Где это у нас?

        — У нас — это, значит, в твоем родном городе.

        — И большой бумс?            

        — Немалый.

        Покрытая седым ежиком голова осуждающе качнулась.

        — Неужели кто-то наехал?

        —   Да нет...   Скажем так,   завелся червячок в   капусте.   Вот и   плеснем

немножечко кипяточком.

        —   Плохо,   Павлуша.   Очень и очень плохо.   Что я тебе еще скажу?   Шухер

лишний — он всегда ни к чему.

        — А ты подумай, может, и к чему! Наверняка сообразишь что-нибудь умное.

Пошуметь ведь можно таким образом,   что кое-кто очень даже оценит.   То есть,   я

это   к   тому подвожу,   что   не   пора ли   в   нашем светлом городишке покончить с

преступностью окончательно и бесповоротно?

        — Ну, ну? — Васильич развеселился. — Пой, соловушка, слушаю.

        — Я о центровых,   Васильич. Уели они меня. Решил сковырнуть, как чуждый

честным гражданам элемент,   как коросту с лица славного города-героя.   В общем,

намечаются   у    нас   кое-какие   оргмероприятия,    и,    если   ты   должным   боком

подсуетишься,   может статься,   что   в   следующую нашу встречу на   тебе воссияют

погоны генерал-лейтенанта.

        — Ой, складно брешешь! Век бы слушал!

        — Складно — да не совсем. Потому что уже сегодня вечером исчезнет Поэль

и кое-кто из его подручных.

        — Окстись, Ящер! Думай, что говоришь.      

        —   Я думаю.   Но таковы обстоятельства.   Собственно,   я за тем и пришел,

чтобы успокоить.   Шум,   конечно,   поднимется,   но   можешь смело брать дело   под

контроль. Видишь ли, следы должны привести в «Харбин».

        Генерал-майор присвистнул.

        — Губа у тебя не дура!

        — Хочешь сказать, что в «Харбине» сидят честные люди?

        — Да нет,   конечно!   Какая там, к дьяволу, честность! Хочу сказать, что

мне еще хочется жить.

        —   Представь   себе,    мне   тоже.    Но   с   «Харбином»   все-таки   кое-что

произойдет.   Да,   да, Васильич! Перст судьбы и все такое. Хотел бы иначе, да не

получится.   О   подробностях узнаешь чуть позже,   а   пока —   все,   что   от   тебя

требуется, это должный настрой. Не впадай в панику, и если что желаешь навесить

на   будущих покойников,   как   следует покумекай.   Через часок свяжись по   этому

телефону,   —   я   продемонстрировал ему визитку Ганса,   —   и объясни,   где какую

захоронку искать.                                      

        — Шутишь? Когда же я успею?

        — Надо успеть.

        — Нет,   Ящер, час — это мало, — генерал всерьез разволновался. При этом

видно было,   что он лихорадочно что-то про себя обдумывает.   —   Есть,   конечно,

нужные пальчики, нужные улики, но так вот сразу не соберешь! И адъютант верный,

как назло,   в отпуске,   Не-ет, брат, тут серьезно готовиться надо, семь раз все

взвесить и отмерить.

         — Вот и отмеряй!

        — Да ты смеешься! За час я не управлюсь.

        — Что ж,   только для тебя,   Васильич,   — я,   вздохнув,   показал ему три

пальца.   — Но связь только через Сережу и только по этому телефону.   Комбинация

затевается масштабная, размером со свеженький айсберг.

        — А ты не мог мне об этом попозже сказать? Нельзя же так, в самом деле!

        — Нельзя, согласен. Но, как уже объяснил, таковы суровые реалии.

        —   Реалии у   него!..   Да   ты хоть примерно себе представляешь,   сколько

подобные   операции готовятся в   серьезных инстанциях?   Месяцами,   понимаешь ты?

Иногда и годами!

        —   Вот потому и   не   делается в   стране ни   хрена.   Что можно в   минуту

спроворить,   —   месяц на партсобраниях пережевывают!   —   я   постучал пальцем по

голове,   назидательно произнес:   — Поверь мне, Васильич, эта штука нам все-таки

для   чего-то   дана.   И,   когда мы   того   хотим,   может работать не   хуже самого

навороченного «Макинтоша».

        — «Макинтоша»...   Слов-то каких нахватался! Ты сам-то хоть раз за этим,

«Макинтошем» сиживал?

        —   Зачем мне за ним сидеть,   он сам во мне сидит,   —   я   снова коснулся

пальцем   головы.    —   А   в   общем   ты   знаешь,   я   мастер   экспромта   и   долгих

приготовлений не люблю.   Тем паче,   что как ни готовься, все равно что-нибудь и

где-нибудь   сорвется.   А   коли   так,   на   черта,   спрашивается,   время   терять?

    

        - Какие вы однако нетерпеливые! Одно слово - молодежь!

        - А   вы   старые да   лежалые!   Обленились при   Ленечке Брежневе!   Совсем

отучились работать.   И   ведь   дождетесь,   через годок-другой народишко до   того

осатанеет,   что   поскидывает   вас   к   едреной   бабушке   и   посадит   на   престол

какого-нибудь фюрера.

        - Уж не тебя ли?

        - Нет, Васильич, мне это без надобности. Здесь   внизу оно вольготнее...

- Я поднялся.   -   Словом,   уведомление ты получил. В городе кое-что произойдет,

так что напрягись. Куш могу обещать солидный.

        - Значит,   через тройку часов?   - генерал с нервным азартом забарабанил

пальцами по столу.

        - Точно,   - я подмигнул. - Губернатора можешь не ставить в известность.

Нужные цэу уже выданы. В должный час он будет отсутствовать.

        - Отбудет на пикник?

        - Возможно. Мэр, кстати, тоже приболеет горлышком, так что на некоторое

время ты станешь полноправным хозяином города.

        — Обрадовал, нечего сказать!

        — На том стоим,   Николай Васильевич!   — я кокетливо поднес два пальца к

виску. - В общем пользуйся моментом, генерал!

        —     Моментом...     А     из     Москвы    мне     потом     не     аукнется?

                          

        - Вероятно,   попробуют дотянуться,   не   без этого Да только руки у   них

коротки.             

        - Ox, и дошлый ты. Ящер! - собеседник покрутил головой.

        —   Иначе нельзя,   Васильич.   Эпоха у   нас такая.   Скользкая и   насквозь

плюралистическая!

        Шутка была не ахти какая, реготать и хвататься за животики мы не стали.

       

        ГЛАВА ДВННАДЦАТАЯ

        Количество и   впрямь переходит в   качество,   но   не надо забывать,   что

обратный процесс дается нам неизмеримо легче.

         Перси

       

        Насчет   мэра   я,   конечно,   пошутил.   Этот   субъект меня   совершенно не

волновал,   а   вот   губернатора и   впрямь несколько часов назад некий придворный

доброжелатель убедил в том,   что разумнее уехать из города.   Как говорится,   от

греха подальше. Мало ли что случится, а дыма, как известно, без огня не бывает,

и   коли   дымит,   то   ноги   в   руки и   скатертью дорога.   Зато после —   никто не

упрекнет,    не   забросит   кирпичиком   в   родной   огород.    Дескать,   был   и   не

отреагировал.   Потому как не   был,   милые сограждане!   Не   ведал и   не   слышал,

находясь в сугубо деловой отлучке.   И что с такого возьмешь? Президенты тоже на

время кризисов уважают лечиться в клиниках. Кто запрещает им подражать?

        Более   сложно   было   отвлечь   господ   руоповцев,   Пришлось перетряхнуть

мошну,   пройтись агентурой по   городским сусекам   в   поисках левого   криминала.

Конечно же,   нашли.   Ныне этого добра — как гальки на морском берегу.   В нужный

момент   дали   наводку   на   подпольных   виноделов.   Подкрепили   сведения   серией

свеженьких   фото,   парой   чистосердечных показаний.   Совесть   меня   не   мучила.

Спиртогоны —   плохой народишко,   грех   таких не   сдать.   Можно сказать,   травят

людишек не   за понюх.   Сам бы лично перешлепал,   выставив шеренгой у   стеночки,

только чего мараться,   если для таких дел имеются официальные службы? О том же,

что у фабрикантов наличествуют стволы, мы, разумеется, тоже успели проведать, о

чем   аккуратно оповестили блюстителей.   За   минуту до   шмона позвонили и   самим

фабрикантам,   которые не   преминули занять круговую оборону.   Так   что   господа

руоповцы   сунулись туда   и   завязли.   Не   слишком   глыбко,   но   все   же   вполне

достаточно, чтобы избавить нас от докучливого внимания.

        Начинали мы,   наверное, не самым слаженным образом, но мы не армия и не

кремлевский полк.   По крайней мере выступили одновременно. Сеня Рыжий, засевший

в   спецфургоне   с   армейскими   рациями,   изошел   икотой   и   потом,   но   должную

синхронность обеспечил.   За   автомобилями Поэля,   отъехавшими от офиса,   повели

наблюдение сразу с нескольких точек. На трех возможных трассах колесило полтора

десятка высланных заранее машин.   Меняя друг дружку, они пристраивались в хвост

противнику, обгоняли эскорт Поэля, уходили в сторону. Многомудрый Август торчал

за   спиной Сени,   следя   за   рабочими частотами,   на   которых имел   обыкновение

болтать   Поэль.   Уже   через   четверть часа   стало   ясно,   что   враг   движется к

Марамзинским выселкам.   Скорее   всего   Поэль   направлялся на   собственную дачу.

Окончательно в   этом   уверившись,   я   дал   долгожданную команду   патрулям Дина.

Ромулу,      которого      мы      планировали     просто-напросто     включить     в

принудительно-добровольном порядке в доблестные ряды служащих империи, скрутили

на подходе к дому.   Дяденька в фуражке проголосовал полосатым жестом,   а другие

дяденьки,   уже   без   всяких Фуражек и   жезлов,   выскочили на   визг   тормозов и,

положив на землю охрану помощника Поэля, без деликатности объяснили, что Ромула

задержан в   качестве свидетеля для   дачи   особо ценных показаний.   По   счастью,

никто не открыл стрельбы,   а сам Ромула перетрусил настолько, что с покорностью

позволил себя сковать наручниками и   даже подсказал,   где в машине найти лишнюю

пару, чтобы парней не пеленали китайским скотчем. Временно пленников спровадили

в «каторжный дом» к Хасану.

        Чуть хуже вышло с   Багратионом.   Так звали заведующего охранной службой

Поэля. Этот орел проявил бдительность, еще на шоссе заподозрив неладное. Машина

его   прибавила скорости   и   свернула совсем   не   туда,   куда   думали.   Пришлось

отпустить мужичка покататься.   Ребятки Дина-Гамбургера подрулили прямиком к его

подъезду,   и,   когда   успокоившийся командир подплыл на   своем «Фольксвагене» к

подъезду,   его зажали с двух сторон «Жигуленками».   Левушка, один из любимчиков

Дина,   коллекционировавший   войны,   как   филателист   драгоценные   марки,   двумя

взмахами особого тесака срубил прутики антенн с «Фольксвагена», а громила Лешик

сунул в   приоткрытое оконце ствол потертого «АКМ».   Тот   же   Ромула посчитал бы

предъявленные аргументы вполне убедительными,   но   Багратион (не   зря   сукиного

сына так прозвали!) отреагировал на случившееся неадекватно.   Выкрутив баранку,

даванул на газ, и, тронувшись каким-то невообразимы юзом, сшиб Лешика, переехав

парнишке   ноги.   Вторым   маневром машина   преодолела передними колесами высокий

паребрик и,   скрежеща днищем по   бетону,   прыгнула в   сторону детской площадки.

Сбесившийся   «Фольксваген» собирался,   как   видно   идти   напролом.   Разъяренный

Багратион   закусил   удила.    На   такой   случай   у   Лина   тоже   имелись   строгие

инструкции.   «Кукушата», засевшие невдалеке, заслышав в наушниках сладкое слово

«да»,   пошли   громить   иномарку   из   убойных   карабинов,   в   считанные   секунды

продырявив покрышки и   вдребезги раскатав все   стекла.   Одна   из   пуль   угодила

Багратиону точнехонько в   правый   глаз.   В   начальника охраны целили,   точно   в

пушного зверя.

        Отныне бояться нам было некого.   На условленном повороте водитель,   что

сидел   за   баранкой в   одной   из   машин   Поэля,   разглядел стоящего на   обочине

мужчину.   Нечто   странное он   даже   успел   заприметить в   руках встречного,   но

лишнего времени на раздумье у него не оставалось.   Фотоустройство с рефлектором

ударило мощной   световой вспышкой,   ослепив шофера   и   тех,   что   сидели рядом.

Мужчина предусмотрительно отскочил в   сторону,   а горемычный автомобиль вильнул

вправо,   отчаянно   пытаясь   затормозить,   но   на   такой   скорости   справиться с

управлением   было   сложно.    Его   тотчас   перевернуло,   и,   кувыркаясь,   машина

скатилась по заснеженному склону,   пробив лед и   наполовину уйдя в   грязноватую

водицу случайного болотца.   Второй автомобиль вместо того,   чтобы остановиться,

рванул   вперед   испуганной антилопой.   Но   и   «гепарды»,   ждущие в   засаде,   не

дремали,   Поэля взяли в коробочку,   вынудив свернуть на проселочную дорогу.   По

этой самой дороге чуть позже прибыл на место и я.

        К   этому   времени   банкир   уже   стоял,   привязанный   к   дереву,   тараща

испуганные глазенки на   лежащие возле его   ног   тела.   То,   с   каким выражением

бывший   начальник взирал   на   бывших подчиненных,   убеждало в   том,   что   Поэль

ожидает самого худшего.   В   общем,   все шло точнехонько по   сценарию.   Мои люди

масок с   лиц не снимали,   двое,   как и было оговорено,   вовсю шуровали ломами и

лопатами,   тут   же   на   глазах у   пленника выкапывая могилу.   Ганс красовался в

омоновском щеголеватом мундире,   и,   глядя сквозь затемненные стекла машины,   я

наблюдал,   как он что-то выспрашивает у   пленника.   Последний испуганно,   мотал

головой,   что-то   пытался доказывать.   Минут через пять   Ганс подбежал к   моему

«Ниссану». Я опустил стекло.

        — Ну-с? Чем порадуешь?                

        — Чепуха какая-то,   босс!   Этот придурок клянется,   что знать ничего не

знает. Ни про съемку, ни про! «Харбин».                 

        — Вот как... А кто же тогда подсаживался к нему в машину?

        —    Тоже   молчит.    То   есть   опять   же   играет   в   полную   несознанку.

        — Думаешь, финтит?

        Ганс замялся.

        —   Черт его знает!   То   есть,   если бы я   сам своими ушами не слышал ту

запись... Может, нам с Хасаном его свести?

        —   Ага...   Или очную ставочку устроить.   С   тем,   что балабонил с ним в

машине,   — я распахнул дверцу и вылез из кабины. — Не надо Хасана. Сам потолкую

с этой слякотью.

        В   снег проваливаться не пришлось.   Хлопчики успели протоптать к дереву

основательную тропку.

        — Ящер?!   Ты?   — Поэль глядел на меня безумным взглядом. — Черт! Почему

ты без маски? Не отвечая, я продолжал шагать.

        —   Где твоя маска!   —   в   голосе Поэля слышалась рыдающая паника.   Этот

делец и впрямь малость тронулся умом, если посчитал, что отсутствие маски может

означать для него нечто важное.   Вся эта затея с   лицами в   черном была ни   чем

иным, как. попыткой развязать его язычок. А бояться мы не боялись. Ни черта, ни

дьявола..   Тем более что Поэль уже входил в   одну из запланированных руоповских

сводок, а значит, жить ему оставалось всего ничего.

        Мягко поскрипывал под ногами снег,   я   неотрывно глядел на Поэля.   Пора

было   использовать один из   заповедных трюков премудрого Ящера.   У   Хасана свои

методы,   у   меня свои,   но взгляд,   способный передвигать спичечные коробки,   в

состоянии проделывать и другие забавные штучки.

        —   Ящер!..   — пленник отчаянно взвизгнул.   Импульс достиг цели,   хотя я

старался не перебарщивать.

        — Что с ним? — Ганс фыркнул.

        — Хотелось бы мне тоже это знать... — пробормотал я. Было очевидно, что

Поэль напуган,   однако распахивать свой маленький ящичек Пандоры он   не спешил.

Начинало смеркаться,   и   я   подумал,   что неплохо бы   разжечь костер для полной

натуральности происходящего.   Кровожадное племя   туземцев   возле   привязанной к

дереву жертве,   закипающий котел с   пряностями,   в   который следовало эту самую

жертву вскорости окунуть.

        — Я жду, Поэль. Рассказывай, — я снова ожег его взглядом.

        —   Что тебе нужно?   — Поэль говорил плачущим голосом и продолжал ерзать

под веревками.   —   Завод?..   Черт с ним!   Отдам все акции.   Из-за чего сыр-бор,

Ящер? Зачем нам ссориться?

        — Вот и я желал бы узнать, зачем.

        — Объясни же толком!

        —   По-моему,   Ганс тебе все   растолковал.   Или   нет?   -   я   обращался к

пленнику все столь же ласково.   Таков один из моих принципов. Не люблю орать на

будущих покойников.   Пусть уходят из   мира сего с   пониманием того,   что хоть в

последние   минуты   с   ними   обращались   вежливо.    То   есть,   бывают,   конечно,

исключения, но Поэль в их число не входил.

        — Поверь, я ничего не понимаю!

        — Что же тут понимать.   Ты подставил Меня,   Поэль. Завел шашни с кем-то

на стороне, шлепнул Буратино, кроме того, в фильм этот ужасный ввязался.

        — О каком фильме вы все время талдычите!

        — Мы.   талдычим? — я шевельнул бровью. — Мы, гвоздик ржавый, объясняем,

а не талдычим. И суть ты, думаю, понимаешь лучше меня. Кто сдал Буратино?

        — Мы думали... То есть я полагал...

        — Знаю, знаю. Вошел утром в квартиру, застал парочку в пикантной, позе,

и не выдержало ретивое.   Понимаю.   Кларису — в ссылку к венграм, любовничка — к

праотцам.

        Пленник сглотнул.   Наверное, я угадал. Оно и не слишком сложно. Угадать

бы насчет всего остального!   Как ни крути,   Буратино был мелочью.   В   сущности,

этого красавчика я   мог бы   простить Поэлю,   если бы   не тот голос,   если бы не

пакостное шоу в кинотеатре.

        — Так ты действительно не догадываешься, о каком фильме идет речь?

        Банкир наморщил лоб,   мучительно стал вспоминать, это было видно по его

напряженному лицу.

        — Не понимаю. Если ты о той порнушке...

        — Ну же! — ободрил я его. — Видишь, уже теплее.

        Что-то начинает копошиться в складочках полушарий.

        — Но там ничего такого нет! Честное слово! Обыкновенные тридцатиминутки

с блондинками. Такую продукцию неплохо берут на востоке. Мы сплавляли кассеты в

Корею,   Китай, хотели с Германией посотрудничать. У них во Франкфурте есть одна

подходящая лавочка... Хотя прибыль, в общем, так себе... — Поэля вдруг осенило.

— Может, там оказалась какая-нибудь из твоих подружек? Но я же не знал! Клянусь

чем угодно!   А эти парни,   сам знаешь, как действуют. Хватают кого ни попадя на

вокзалах да на улицах—и в павильоны волокут.   Ты скажи,   я разберусь. Сам лично

по всем подвалам пройдусь. Багратиона с поводка спущу!

        — Хватит!   — оборвал я.   — Тем более,   что Багратион твой скоропостижно

скончался.   Да, да! Такое вот несчастье. Но речь не о нем. Ты прекрасно знаешь,

что я говорю о другом фильме. На твою порнуху мне глубоко плевать.

        —   О   чем ты говоришь?   — голос Поэля дрожал,   по жирному лицу катились

слезы.   Ганс был прав. Такое действительно не сыграть, и не поможет тут никакой

гипноз.   На мгновение я ощутил растерянность.   Если фильм делал не этот тип, то

кто же, черт возьми?!

        Я шагнул к пленнику.

        — Что за люди играют против меня,   Поэль?   Давай,   колись облегчи душу!

Кто-то из центровых?

        Он замотал головой, и я неторопливо достал из кобуры пистолет.

        — Последний шанс,   Поэль!   Честно признаюсь, не люблю долгие допросы. А

отправлять тебя к Хасану — это,   согласись,   в какой-то степени свинство. Все ж

таки не шпынь какой-нибудь уголовный. И вместе какое-то время работали.

        — Поверь,   Ящер!   Я,   правда, ничего не знаю. В «Харбине» я тоже чужак.

Может,   из-за   меди на   тебя там   и   дуются,   но   это же   всем известно!   Медью

занимались Стэк с Микитой.   Может быть, еще Дракула, а мы у них канал перебили.

В   субэкспортеры пролезли.   Так они и   на   меня тянут по   той же самой причине.

Гараж взламывали, по офису стреляли.

        — Не гони,   парнишка,   — я устало качнул стволом «Беретты».   — Вчера мы

следили за твоей машиной, и ты определенно заезжал в гаражи «Харбина».

        - Что? Какой «Харбин»?

        —   Тот   самый,   Поэль,   не   прикидывайся.   Разговор с   чужаком мы   тоже

слышали.   Твой там голосок,   не сомневайся. Сказать по правде, не слишком мне и

требуется твое признание.   улики,   как говорится,   налицо. С «Харбином» мы тоже

разберемся.   Возможно,   даже сегодня.   Но   для начала нужно закончить с   тобой.

Могилка, как видишь, уже готова. Так что извини.    

        — Ящер! Не надо!.. — Поэль рыдал уже в голос.

        Я отвернулся,   пряча пистолет. Тошно в таких стрелять. Никакого азарта.

Одним глазом я   подмигнул своему начальнику охраны,   и   Ганс с   бедра ударил из

автомата по   дереву.   Рыдания оборвались.   Обернувшись,   я   увидел обвисшего на

веревках Поэля.

        — Вот и ладненько,   — пробормотал я,   хотя ладненько вовсе не было.   Не

сказал нам этот паршивец ничего. Не раскололся, партизан этакий! И означало это

одно:   держали его на крючке крепко —   куда крепче,   чем мы могли предположить.

Может, судьбой семьи запугали, может, чем-нибудь еще. Имей мы время, покопались

бы основательнее,   но в том-то и заключалась закавыка, что с противником мы, по

всей   видимости,   столкнулись серьезным,   стало   быть,   и   медлить не   имели ни

малейшей возможности.   На   великанов нападают первыми.   Иначе   они   наступают и

давят. Голыми пятками.                                  

        Я обернулся к Гансу.                            

        — Автоматик пусть Флоп оставит этим, а Поэлю в   карманчик аккуратненько

засунь пушку, что передал наш золотопогонный друг.

        Ганс с готовностью кивнул.   Его парни уже сбрасывали в яму тела.   Поэля

мы   намеревались оставить   у   дерева.   Пунктов   намеченного сценария   следовало

придерживаться по возможности строго.

        —   И пусть поглядят вокруг внимательно.   Чтоб никаких следов!   Если кто

покурил или помочился, заставь скушать все со снегом.                  

         О   подобных вещах Ганс тоже прекрасно знал.   Мы,   конечно,   не   Европа,

однако и у нас,   если захотят,   запросто сумеют припереть к стенке каким-нибудь

молекулярным анализом. Отпечатки пальчиков, микрочастицы и все такое...

        Направляясь к   машине,   я   видел,   как   парни в   масках волокут подобие

широких граблей. Сцена была сыграна, улики тщательно заметались.

        Закат алел слева, а справа, мглистые, с проплешинами снежных островков,

проносились пашни. Голые пучки кустов, курганы из строительного хлама, деревья,

на   таковые   уже   мало   похожие,    вызывающие   чувство   вроде   той   жалостливой

брезгливости, что испытывают прохожие к оккупировавшим улицы попрошайкам.

        Один   из   наших   голландских партнеров   как-то   признался,   что   Россия

воспринимается им,   как страна двухцветная. Тогда он имел в виду тот неласковый

факт,   что наше цветовосприятие даже у детей на порядок ниже, чем у европейских

киндеров.   Выросшие среди   серых   катакомб,   истинной палитры мы,   дескать,   не

ведали и не ведаем.   Только позднее я додумался, что мы и по духу близки к этой

чертовой двухцветности. Верим в белое и ненавидим черное. Потому и христианство

наше куда более суровое, нежели гибкое и щадящее католичество. Другое дело, что

никто с уверенностью не скажет, плохо это или хорошо. Сложно про мир однозначно

высказываться.   Скверный ли,   не очень, но он, этот мир, существует, и с фактом

этим   надо либо считаться,   либо экстренно сходить с   ума.   Впрочем,   имеются и

промежуточные варианты,   потому как   можно еще стать прожженным циником,   можно

зажить жизнью глухаря .или страуса, а можно стать Ящером...

        Рация    пискнула,    когда    мы    уже    катили    по    Шкловскому   шоссе.

                   

        — Слушаю, — Ганс поднес микрофон к губам. - Кто там еще?

        В эфире царило молчание.                  

        — Странно. Мне показалось, что нас вызывают. — Ганс переключил рацию на

передачу. — Але, Флоп! Ты слышишь меня? Как там у вас дела?

        На   этот раз я   тоже повернул голову.   Эфир про должал безмолвствовать.

Озабоченно взглянув на меня, начальник охраны нахмурился.

        — Что за хренотень? Может, рация отказала?

        —   Проверить проще простого,   — я взял у него из рук плоскую трубку.   —

Вызываем идущую за нами машину —   и все само собой выясняется!   Если отзовутся,

то порядок!

        Но   порядка не получилось.   Раньше чем я   поднес рацию к   уху,   динамик

зашуршал,   и по спине моей пробежал знакомый холодок.   Это был тот самый вздох,

что удалось записать Августу.   Тот,   кто держал в руках переговорное устройство

Флопа, бригадира оставленных на месте могильщиков, ничего не говорил. Он только

дышал, и вздохи эти вновь напоминали приглушенный рык.

        — В чем дело, босс?

        —   Разворачиваемся!   —   я   швырнул трубку на   сиденье,   но тут же снова

подхватил ее. — Эй, ты! Трюкач дешевый! Сделай одолжение, дождись меня. Поверь,

у нас будет с тобой славный разговор!

        Водитель   притормаживал,   разворачивая   машину.   Ганс   глядел   на   меня

озадаченно.

        — Мы возвращаемся?

        — Да! Возникла проблемка. Эта сука уже там, на поляне!

        — Какая сука?

        — Та самая, что садилась к Поэлю в машину.

        — Откуда он там взялся?

        — Сколько у нас людей? — рявкнул я вместо ответа.

        — В каком смысле?

        — В смысле — прямо сейчас!

        — Ну... Морячков Дина мы отпустили к «Харбину». утюг тоже там. В машине

сопровождения пятеро, еще трое с Флопом...

        — Нет больше Флопа,   — я скрипнул зубами. — Пусть парни готовят оружие.

Все, что есть под рукой!..

        ...«Парни» стояли, ощетинившись стволами, и трясло их точно так же, как

меня и Ганса. Трое ребят Флопа, словно елочные украшения, висели на ветках того

самого дуба,   к   которому совсем недавно был   привязан Поэль.   Сам Флоп,   мирно

сложив на   животе руки,   лежал на   дне выкопанной могильщиками ямы.   На груди у

него покоилась рация —   та самая,   которой совсем недавно воспользовался некто.

Ни   Поэля,   ни   его телохранителей на   поляне уже не   было.   Не было и   машины,

доставившей их   сюда.   «Тойота»   бригадира   весело   догорала   на   отдалении,   и

огненные блики перебивали мертвящий свет фар, делая лица повешенных переменчиво

зловещими.

        —   На   все   про   все у   этих тварей было не   более пятнадцати минут,   —

заикаясь, проговорил Ганс.

        Я   сосредоточенно   кивнул.   Все-таки   профессионалом он   был   неплохим,

соображал быстро и в нужном направлении.   Покосившись на часы,   я нахмурился. В

самом   деле!   Успеть   укокошить четверых —   причем троих   из   них   вздернуть на

высоченное Дерево, а после убрать лишние тела, отвязать Поэля и удрать — на это

способны были только отъявленные шустряки.

        —   Куда они   могли скрыться?   —   тихо спросил я.   Вопрос заставил Ганса

встряхнуться.

        —   Встречных   машин   попалось   всего   две   —   замызганный «Пикапчик»   и

«Жигуленок» с семейством.   Значит,   судя по всему, уходили в противоположную от

города сторону. Послать следом машину?

        Я покачал головой.

        — Думаю, не догоним...

        В глубине леса всполошенно закричали птицы. Мы переглянулись.

        —   Но там снега по пояс!   — пролепетал Ганс,   — Не могли же они рвануть

туда. Правда, если у них снегоходы...

        — Взять из автомобилей фонари!   — распорядился.   — Обшарить все вокруг!

Должны быть следы... пусть кто-нибудь перережет веревки.

        Парни зашевелились.   Один,   забросив автомат спину,   полез на дуб, двое

бросились к машинам фонарями.

        Вглядываясь   во   все   мало-мальски   подозрительно мы   медленно   описали

вокруг поляну неровную спираль. В принципе противник действительно мог улизнуть

в   лес —   на тех же снегоходах.   Импортные «Полярисы» запросто рвут под полторы

сотни кэмэ.   И   дороги им   никакой не   нужно.   Однако ни гусеничных,   ни лыжных

следов мы   не обнаружили.   Хватало вороньих отметин,   в   одном месте отыскалась

цепочка беличьих «лап», но более ничем примечательным усыпанный снегом ландшафт

нас не порадовал.

        — Значит, все-таки шоссе?

        Ганс кивнул,   и   в   этот самый момент все   фонари одновременно погасли.

Беззвучно,    как   будто   кто-то    мягко   нажал   единый   тумблер.    Встревоженно

оглядевшись, я обнаружил, что стою один посреди черного леса. И даже не леса, а

чего-то более напоминающего странный камыш.   Березы и   сосны съежившись,   стали

вдесятеро меньше.   И   не   было уже ни   Луны,   ни   звезд.   Ветер,   что недавно с

шелестом скользил по макушкам голых деревьев,   куда-то запропал,   меня окружала

абсолютная тишина.   И что-то еще присутствовало во всем этом. Что-то особенное,

не   поддающееся описанию,   отчего все видимое приобретало мрачноватый могильный

оттенок.

        Я   покрутил головой.   Черное небо и   гладь слившегося в сероватую степь

леса.   И   пугающая непривычная даль —   от   горизонта до горизонта,   словно меня

приподняло на воздушном шаре. Тем не менее ногами я продолжал ощущать почву...

        На   миг показалось,   что я   абсолютно гол,   но это быстро прошло.   Зато

возникло   ощущение куда   более   странное.   Я   дышал,   и   легкие   мои   клокотали

жутковатым образом.   Я   слышал их работу и   с   ужасом узнавал ту чертову запись

Августа.   А еще... Еще был непонятный запах. Где-то я уже с ним сталкивался, но

где?   Или не запах это был, а нечто, чему не придумано еще название?.. Впрочем,

почему   не   придумано?    Придумано,   разумеется!   Ибо   это   был   запах   страха.

Настоящего,   стопроцентного, без ложных примесей. Оттого и шевелились волосы на

голове, оттого и прихватывало спину ознобом. Все равно как у комнатного песика,

почуявшего присутствие тигра.        

        — Ганс!   — позвал я.   Рука с пистолетом приподнялась.   — Куда ты делся,

черт подери!..    

        И   стало еще страшнее,   потому что ни руки,   ни пистолета я   не увидел.

Вместо этого   я   разглядел какие-то   скрюченные когти.   Четырехпалая,   покрытая

зелеными чешуйками кисть.

        Господи! Что со мной?!,.

        — Ганс! — взревел я, и ближайшие деревья покачнулись от моего голоса.

        — Босс!   — из черной пустоты вынырнула рука и ухватила меня за плечо. —

Что с вами?

        Словно   марево   пробежалось по   темнеющему лесу.   В   одно   мгновение он

вырос,   и все враз ожило. Я вновь обрел способность слышать и видеть привычное.

Ганс стоял передо мной, а справа взволнованно перетаптывалось двое «морячков» с

автоматами.

        — Что случилось,   босс? — Ганс часто озирался, пытаясь сообразить, куда

был обращен мой застывший взор.

        — Да нет,   ничего...   Наверное,   показалось,   — я провел рукой по лицу.

Голову слегка кружило,   по вискам струился холодный пот.   Определенно пора было

кончать с   ночными забавами.   Хватит с   меня сегодняшних висельников!   В   туфли

набился снег,   носки успели промокнуть. Ну, а если начались еще и галлюцинации,

то предприятию верный каюк. Сматываться отсюда, пока не поздно. Ничего мы здесь

не найдем.

        — По машинам, Ганс! Уходим...

        —   А   как   быть   с   покойниками?   Я   криво улыбнулся.   Собственные губы

казались чужими, слепленными из какого-то пластилина.

        —   А   что?   Какие-то   проблемы?   Могила,   кажется,   у   нас есть,   вот и

используй ее по назначению.

        Ганс хотел было возразить,   но   возразить было не чего.   Везти в   город

четверых жмуриков —   вещь малоприятная во всех отношениях.   На любом из гаишных

постов   нам   могли   устроить   великолепную   засаду   -   с   легким   мордобоем,   с

наручниками и   последующим препровождением в   общую камеру.   И доказывай потом,

что ты не верблюд, что не вешал и не думал вешать своих же собственных парней.

        —   Ясно,   босс.   Вы   обождали бы   пока в   машине.   А   мы тут быстренько

управимся. Подметем, специй разбросаем для собачек.

        Не протестуя,   я побрел к автомобилям.   Прямо по целине. Ноги по колено

увязали в снежном скрипучем крошеве,   но мне было все равно. Плевать на обувь с

носками,   плевать на   возможность простуды!   Я   брел и   чувствовал,   как некто,

укрывшийся в   лесу,   глядит мне в   спину и,   ухмыляясь,   потирает руки.   Руки —

скользкие от крови, огромные и волосатые... Ощущение было столь ясным, что меня

снова стало трясти.   От страха или бешенства —   этого я и сам не мог бы сказать

определенно.

       

       

        ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

        Мысли суть   тени   наших ощущений —   всегда более темные,   более пустые,

более простые, чем последние.

        Ф. Ницше

       

         В   последнее   время   в   городе   много   что   появилось из   архитектурных

новинок.   Строительство из плит,   прессованного шлака и готовых блоков кануло в

прошлое,    теперь   использовали   исключительно   глину,    и   те,   кто   побогаче,

переселялись в элитные кирпичные здания,   хотя вся элитарность последних только

в   том   и   заключалась,   что   считались они   домами   с   расширенной площадью   и

улучшенной планировкой.   Суть   же   оставалась прежней.   Строить не   умели и   не

хотели.    Те   же   элитные   девятиэтажки   размещали   в   местах,   где   и   жить-то

нормальному человеку категорически возбранялось — возле дымных заводов,   вблизи

трамвайного грохота и   ревущих магистралей.   Зимой в   таких домах было холодно,

летом —   жарко.   Но это был всего на всего красный кирпич,   и   претензии к нему

можно было предъявлять только как   к   кирпичу.   Людишки что   были по-настоящему

богаты,   возводили свои   курятники из   стекла   и   мрамора,   готическими крышами

возносясь над привычными стандартами коллективных дач и   садов.   Та   же картина

наблюдалась с конторами.   Скажем, продавцы гамбургеров и чизбургеров, воздвигая

для себя офис, соорудили на центральной площади целый храм — китайских обводов,

с драконьими орнаментами там и тут,   с золоченными мордочками буддийских божков

на фасаде. Сколько бутербродов они вбухали в свою пятидесятиэтажную постройку —

было   страшно вообразить.   Свали все   в   кучу,   и,   верно,   получилось бы   гора

аналогичных   размеров.    Здание   мэрии    выглядело   вблизи   торгового   исполина

сереньким замухрышкой.   Хотя   о   данном нерадостном контрасте властители города

отчего-то не задумывались.   Да и зачем им было задумываться, когда проектировка

города велась уже по сути иноземными архитекторами,   и   за каждый погонный метр

улиц   чинушам   отстегивались баснословные суммы.   Схожая   история повторилась с

«Харбином».    Строили   его    югославы,'    хозяйничали   в    нем   центровые,    но

по-настоящему   владели   «Харбином»   американцы.    Нюанс    из    занятных,    если

призадуматься!   Рассеявшиеся по   земному   шарику   югославы   отлаживали связи   и

учреждали   строительные компании,   с   энтузиазмом   возводили   десятки   и   сотни

строений.   На территории собственной родины они палили друг в дружку почем зря,

взрывали и поджигали, на месте некогда цветущих городов оставляли нашпигованные

минами руины.

        Теснящиеся на островах бедолаги японцы, почитающие за счастье квартиры,

по    метражу,    приближающиеся   к    российским    кухням,    успешно    продолжали

экономическое завоевание планеты и в той же чопорной Америке успели обзавестись

чуть ли   не половиной всей движимой и   недвижимой собственности.   Снимая фильмы

про   гордых   предков,   они   продолжали тем   не   менее   терять свое   самурайское

обаяние,    во    внешности,    в    музыке   и    архитектуре   постепенно   перенимая

евростандарты.   На радость братьям славянам возрождался Китай. Ученики Шао-Линя

отважно штамповали и   копировали лучшие образцы западного Ширпотреба,   продавая

их   вдвое   и   втрое   дешевле,   чем   подрывали   европейскую экономику и   успешно

поднимали свою собственную.   В ответ полиция громила подпольные фабрики, лишала

лицензий,   бросала в камеры наиболее прытких и неугомонных. Россия недоуменно и

радостно вертела головой,   одной   рукой хватаясь за   ранее недоступное,   второй

продолжая истязать свое горемычное население.   Мир был прост и мир был конечен,

анализ укладывался в   пару абзацев.   О той же экологии продолжали с пеной у рта

спорить   ученые   —   как   пятьдесят и   сто   лет   назад,   уповая   на   вечность   и

незыблемость   озонового   слоя,   на   медлительность температурных изменений,   на

кислород,    который   все   равно   не   должен   исчезнуть   так   вот   сразу.   Земля

уподоблялась   лоскутному   одеялу,    которое   яростно   тянули   на   себя   десятки

разноплеменных младенчиков.   Посасывая   соски,   мы   норовили   колотнуть   соседа

кеглей по   голове и   ничуть не   задумывались над тем,   что одеяло уже трещит по

швам и вот-вот лопнет...

        Обо всем этом я не думал специально,   думалось как-то само собой.   Да и

чем мне было заняться,   когда машина стояла неподалеку от громады расцвеченного

огнями «Харбина»?   И то,   что говорил Ганс, тыча пальцем в план-схему здания, я

слушал более чем рассеянно.   Разумеется,   мы   не   собирались брать эту крепость

лихим штурмом.   Нас   интересовала лишь часть помещений,   в   которых размещались

искомые люди. Впрочем, и людьми они уже, вероятно, не являлись. Правильнее было

бы именовать их покойниками.   Если до того, что стряслось на поляне, я еще имел

какое-то сомнение на сей счет, то теперь с колебаниями было покончено.

        Моей   империи нанесли оплеуху —   и   оплеуху весьма   чувствительную!   Не

вызывало сомнений, что со мной просто-напросто играли! Как с неумелым мышонком!

И даже Флопа шлепнули без какой-то определенной цели, — просто так мимоходом, с

брезгливой небрежностью. Вывод напрашивался простейший; меня собирались прижать

— и прижать капитально.   Некто ходил кругами, принюхиваясь и прицеливаясь, пока

только пробуя остроту когтей,   особенно близко не приближаясь. Это значило, что

силы противника не были безграничны,   и он тоже ожидает подходящего момента, не

собираясь атаковать в   лоб   без надлежащей подготовки.   Покуда противник щипал,

покусывал,   однако на решающий прыжок не отваживался.   Тем не менее, было ясно,

что спускать щипки и укусы опасно.   Рано или поздно искомый момент подвернется,

а    сужающая   круги    акула    обязательно   кинется   в    атаку.    Это    генералы

государственных спецслужб имеют возможность годами чесать в затылках и скрипеть

мозгами на   бесчисленных симпозиумах,   срок жизни среднего коммерсанта —   как у

творожного сырка.   Лишний раз зевнешь,   — и амба!   Съедят и оближутся.   Поэтому

следовало бить первому — наотмашь и самым решительным образом. Пока не ожидают,

пока разогревают мышцы перед поединком.   В самом деле,   кто может подумать, что

найдется   смельчак,   набравшийся решимости замахнуться на   цитадель   «Харбина»?

Никому даже в голову не придет столь сумасбродное предположение! Но Ящер

        — на то и Ящер, чтобы думать иначе, чем окружающие.

        В сущности «Харбин» был всего-навсего колосом на глиняных ногах, и если

спланировать все, как грамотную армейскую операцию, то раздолбать этот гадюшник

представлялось не   столь уж   сложным мероприятием.   Благо,   не   Белый дом и   не

многострадальная больница в   Буденновске.   Самоотверженно защищать его   некому.

Поэтому в десятый раз мы с Гансом обсасывали детали предстоящего,   а за квартал

от   центра грядущих событий уже   стягивались главные силы империи.   Три   лучших

бригады Ганса: команды Каптенармуса и Утюга, отряд бывших спецназовцев Дина. Не

сомневаюсь,   что последние потирали руки в   предвкушении долгожданных радостей.

Этих богатырей я   берег,   хотя именно парни Дина яростнее других рвались в бой.

Понять их   было несложно.   Тем,   кто   раз   или   два   прошел войну —   да   еще   в

восемнадцать-двадцать лет,   штатский костюмчик уже никогда не понравится.   Лишь

самые толстокожие умудряются возвращаться в рабоче-торговое русло,   всем прочим

наперед уготована горькая участь вечных бойцов и   законченных психов.   Потому и

подбирают таковых уличные атаманы.   Бывший солдатик —   это вам не   пустоголовый

отморозок,    кладущий   в   штаны   при   первой   милицейской   облаве.    Тот,    кто

отплевывался огнем в   окружении,   кто   ходил в   атаки,   вдосталь познав страх и

предательство,   повидав на мушке разных и всяких, будет в любых обстоятельствах

на   порядок выше бритоголовых качков.   И   того же   Дина —   щуплого,   с   ранними

залысинами человечка —   я   не   променял бы   и   на   сотню черных поясов.   Его   и

Гамбургером-то   прозвали в   насмешку за худобу.   Тощий этот мужичонка легко мог

ввести в заблуждение самого востроглазого знатока боевых качеств.   Правду знали

лишь ближайшие сподвижники.   Те, кто имели счастье наблюдать Гамбургера в деле,

никогда бы   не   пожелали иметь   его   в   стане   врагов.   Несмотря на   невзрачную

конституцию,   Дин был воином от и до.   Один на один и без оружия он,   возможно,

немногого стоил,   но,   как военспец и   организатор,   как самостоятельная боевая

единица,   наконец,   как вожак своих вечно тоскующих по пороху снайперов, он был

незаменим.   Именно   парней Дина   я   собирался использовать в   качестве основной

ударной силы.   Мускулы Каптенармуса и   Утюга поработают на подхвате.   В   здание

должны были отправиться те,   кто   уже   ходил на   подобные мероприятия,   кто мог

улыбаться встречным очередям и   для   кого очередной дворец Амина был   рядовым и

вполне преодолеваемым барьером.

        — Босс,   вы меня совсем не слушаете.   Какие-то проблемы? — Ганс смотрел

на меня с беспокойством.

        — Так,   мелочевка...   — Я нахмурился. — А что это у тебя руки трясутся?

Никак боишься?

        Начальник охраны напряженно улыбнулся.

        — Чуток вибрирую.

        — Правильно делаешь.   В отрыв идем,   Гансик.   За центровыми — столица и

Штаты. Так что одним «Харбином» не обойдется.

        — Не понял?

        —   Пока тебе и не надо понимать.   Твоя забота — «Харбин» и его клиенты.

Хребет необходимо перешибить одним ударом. Соображаешь, к чему клоню?

        Ганс напряженно кивнул.

        — Вот и молоток!   Необходимо положить Стэка и Лафу.   Как минимум! А еще

лучше приплюсовать к   ним Микиту и   Дракулу.   Баранович у них первый бухгалтер,

своего рода линкор, так что его не трогать ни в коем случае!

        — Я уже показал морячкам фото. Барановича попытаются взять.

        —   Смотри мне...   — Я растер ладонями лицо,   с трудом подавил зевок.   —

Хуже всего,   если уцелеет Стэк.   В   администрации у   него пост плюс депутатская

неприкосновенность.   О   бритых ребятках я   уже не говорю.   Короче,   эту гориллу

голыми руками не   возьмешь.   Либо все сделаем сейчас,   либо намучимся с   ним до

шизы...

        Челюсти вновь   свело   неприличным зевком.   Тоже   давали   о   себе   знать

нервы-нервишки.   Мандраж— он   у   всех по-разному проявляется.   Кто-то   дрожит и

плачет, кто-то зевает.

        — Соберутся они или нет полным составом — вот что меня беспокоит.

        — Соберутся! — Ганс уверенно мотнул головой.

        — Ох, не сглазить бы нам!

        —   Все просчитано,   босс.   Письмецо-то сработало!   Стэк вызвал по рации

всех своих скаутов.   Так что у   них там вроде слета.   Кажется,   от «синих» тоже

прибыли делегаты.   Хорошо,   конечно,   было   бы   послушать,   о   чем   там   станут

балакать, но с жучками ничего не вышло. Очень уж плотно закупорились.

        — Ничего,   раскупорим.   Хотя...   «Харбин» — штучка еще та. Черных ходов

может оказаться столько, что людей не хватит все перекрыть.

        — Вы думаете...

        — Я думаю, что помимо твоей схемы, наверняка имеются другие чертежики —

более верные и более секретные.

        — Так уж и имеются?

        — А ты вспомни наш офис на Кольцевой. Как мы его строили?

        — Вы имеете в виду подземный ход?

        — Точно. Где он, скажи на милость, отмечен? На каком-таком плане?.. — Я

качнул головой.   —   То-то и   оно!   Нет таких планов в   природе.   И   никакой тут

математический анализ не   поможет.   Даже   если мы   не   поленились прокопать две

сотни метров в   сторону,   то уж харбинцы наверняка побеспокоились о собственных

мини-катакомбах.   И   сие,   Гансик,   скверно.   Очень   и   очень скверно...   Уйдет

кто-нибудь из этих скаутов,   начнется война... В общем, все надежды на агентуру

Хасана. На всех явках должны быть наши глаза и уши.

        —   Тут   уж   как   получится босс.   Хотя,   если   кто-нибудь действительно

улизнет, тогда — да... — Ганс вздохнул - Тогда всем нам придется попыхтеть.

        — Ты погоди паниковать прежде времени. Может, и обойдется.

        — Может, и обойдется, — эхом откликнулся Ганс. Я заглянул ему в лицо, и

начохраны в   замешательстве опустил голову.   Он и впрямь малость вибрировал.   А

может,   и не малость. Так или иначе, но этот парень лучше других знал, на какую

мощь и   силу мы сейчас покушаемся.   Даже поддержка Васильича —   форменный пшик,

если растревожим истинных хозяев этой цитадели.   Поэтому и   следовало кончать с

ними   разом.   Не   щипать и   не   стращать пустыми угрозами,   —   жалить всерьез и

насмерть.

        Истина,   что войн без жертв не бывает,   — стара,   как мир.   То есть для

них,    собственно,   войны   и   придуманы   —   для   жертв.   Количеством   последних

измеряются и   оцениваются результаты сражений.   Кто   больше   потерял   —   людей,

территорий,   техники,   тот и   проиграл.   Азарт и   ставки столь велики,   что без

ухищрений не обойтись.   В   операции с   командой Мороза не последнюю роль сыграл

Кепарь.   В   эту   ночь аналогом Кепаря становился Сом   —   в   прошлом краснобай и

финансист,   лучший из подручных Утюга,   в настоящем — плотно пристрастившийся к

алкоголю   и    наркотикам   полупризрак-получеловек.    Начав   с    водочки,    этот

сластолюбец стремительно прошелся по   шеренге   наркоядов,   перепробовав все   от

конопли с   эфедрином до   натурального кокаина.   Раскрылась подноготная чересчур

поздно, когда Сом уже во всю готовил из опиума сырца «ханку», вконец изуродовав

вены на руках,   в   паху и на шее.   Дальше катиться было некуда,   и по настоянию

Утюга   финансиста   стали   принудительно   лечить.    Люди    бригадира   ходили   по

горе-лекарям,   платили им   немалые денежки,   привозили спеленатого по   рукам   и

ногам   больного.   увы,   господа врачеватели,   словно   птичьим пометом осыпающие

газеты многообещающей рекламой,   ничем существенным помочь не   могли,   и   утюг,

помнится,   даже кого-то из них крепко потрепал.   Верно, было за что. Потому как

все эти особые массажи, пищевые добавки и хитрые чаи на деле оказывались чистым

дутышем.   Даже после кодирования проходило некоторое время,   и   стараниями Сома

все   возвращалось на   круги   своя.   Пациент   втихаря возобновлял старые   связи,

начинал нюхать порошки и вновь садился на иглу.   Все старания утюга шли прахом,

и   на   этом самом поприще бригадир успел превратиться в   злостного ненавистника

наркомафии.   Парни его не раз и не два цапались с торгашами травки, но это были

те же центровые, и ни о какой серьезной борьбе говорить не приходилось.

        Сегодня,    взбодренный   двойной   порцией   допинга,   Сом   отправлялся   в

«Харбин» в качестве нашего посла.   уходил он,   разумеется,   не пустой,   унося с

собой   радиомаячок   и    дипломат   с    двойным   дном.    Покоящаяся   в   дипломате

крокодиловой кожи папочка прикрывала главный сюрприз, заготовленный для лидеров

центровых.   Накануне   Стэк   с   Микитой   получили   через   пацана-дипкурьера   мое

предупреждение насчет готовящейся операции служб безопасности.   За информацию я

просил самую малость — не налик и не территорию, я просил передать в полное мое

владение   здание   «Харбина»,    включающее   в   себя   комфортабельную   гостиницу,

бассейн, сауны, игровые площадки, солярии и прочую требуху солидных гостиничных

заведений.   По моим словам,   информация того стоила, ибо трупам уже все равно —

владеют они «Харбином» или нет.   А центровые, по моим заверениям, очень скоро в

числе таковых вполне могли оказаться.   То есть,   если, конечно, не прислушаются

вовремя к добрым советам дядюшки Ящера.

        Более сумасшедшую цену запросить я,   наверное, не мог. По всем расчетам

от   подобных   притязаний центровые должны   были   прийти   в   состояние малого   и

большого шока.   С   другой стороны о   моих связях в   силовых структурах они были

наслышаны,    а   потому   так   просто   отмахнуться   от   письма   не   могли.    Сама

запрашиваемая   цена   предрасполагала к   вниманию,   и   потому   мы   с   Гансом   не

сомневались,   что   к   приходу   Сома   эта   шатия   соберется   в   «Харбине» полным

составом.   Иного нам и не требовалось.   Если затеять войну и начать выслеживать

офицерский состав врага   по   закоулкам,   то   после   первой же   смерти эти   орлы

переполошатся,   и начнется традиционный «джихад». А на их «джихад» начнется наш

—   и   пошло-поехало,   как это не   раз уже бывало в   мировой истории.   Церковь в

поисках золота объявляет поход на восток,   латинские армии вторгаются в   Азию и

принимаются поголовно вырезать   население.   Последнее встает   на   дыбки   и   под

предводительством Саладдина щелкает   по   носу   самому   Ричарду   Львиное Сердце.

Нехристи лупят неверных,   а те скалятся в ответ,   выставляя на улицы патефоны и

граммофоны, вовсю накручивая жутковатую музыку «газавата».

        Сколько там их было — этих крестовых походов?   На запад, и на восток, в

сладкие славянские земли! И всегда аукалось звонкой оплеухой. Так что рисковать

следовало с   умом.   Потому   и   родилась   идея   использовать красноречие бывшего

финансиста и нынешнего наркомана Сомова Леопольда Игоревича.   Кстати сказать, и

сам финансист горел желанием реабилитировать себя в   глазах корешей.   Во всяком

случае,   мои   инструкции он   выслушал   с   должным   вниманием,   поклявшись,   что

исполнит все наилучшим образом. И мне, и Гансу от души хотелось в это верить, и

сейчас,   внимая шагам парламентера,   уже   двигающегося по   территории врага,   я

напряженно месил жевательную резинку,   мысленно пытаясь приструнить звенящие от

напряжения нервы.   Август сидел справа,   внимательно следя за радиоаппаратурой,

Ганс устроился возле самой двери, готовый выскочить по первому моему сигналу. В

аналогичной позиции пребывала вся   наша   армия.   «Харбин» был   взят   в   двойное

кольцо,   да   и   в   самом здании,   в   залах ресторана и   кегельбана,   под   видом

посетителей толкалось десятка полтора гансовских «морячков».   Что ни говори,   а

четвертая колонна — она всегда четвертая и бьет больнее всего.   Хотя, по правде

сказать, главной нашей ставкой оставался Сом...

        —   Шмонают,   —   прокомментировал   Ганс.   Процедура   пропуска   гостей   к

именитым   лицам   была   ему   хорошо   знакома,   и   раньше   нас   он   распознал   по

отрывистым,   доносящимся из динамика фразам, что происходит в действительности.

Судя по   всему,   Сома и   впрямь обыскивали.   Щелкнули замки,   кто-то   попытался

заглянуть в дипломат, но Сом отреагировал, как его и учили.

        — Стэку это не понравится.

        — Что-то очень уж тяжелый чемоданчик.

        — Кевлар, плюс блок сигнализации.

        — Хмм... А внутри что?

        — Бумажки. Очень важные бумажки.

        Что-то загудело, и Ганс вновь поспешил с разъяснениями:

        — Просвечивают дипломат!

        Я нахмурился.

        — Что, если разглядят?

        — А что разглядят-то? — Август оставался спокоен.

        — Оружия у него нет. Вся электроника упрятана в замке. Тут даже опытный

таможенник ничего не увидит.

        — Хорошо,   коли так...   — Ганс вздохнул.   — Ага!   Сейчас его,   кажется,

сканируют детектором.

        — Пусть, к этому мы готовы.

        —    Стены   вот   только   толстые,    —    озабоченно   пробормотал   Август.

Подкручивая верньер радиостанции, пожаловался: — Автоподстройка не справляется,

а там явно какая-то глушилка работает.

        — Ты же говорил, что у тебя особые волны.

        —   Особые-то   они особые,   но   на   такой дистанции да через стены любая

частота глохнет.   Я   же не знаю,   какие там у   них генераторы шума!   Боюсь,   не

обойдется без   зон   молчания.   А   если его   спустят в   подвал или   какую-нибудь

комнатушку с обкаткой из свинца, то пиши пропало.

        — Не каркай, ворона!

        Мы снова умолкли, прислушиваясь к потрескивающему эфиру.

        — Пропустили,   — вздохнул Ганс.   — Даже подозрительно. Неужели у них не

водится приличных детекторов?

        —   Заткнись,   Гансик,   —   я   нервно   сунул   в   зубы   сигарету,   щелкнув

зажигалкой, прикурил. Первая сигарета за этот день. В спокойные времена я легко

сдерживался. но когда наступали такие вот хлопоты...

        Чуть слышно скрипнула дверь,   и голос Сома возвестил нам о том,   что он

наконец-то добрался до места.

        - Привет честной компании!

        — И тебе такой же.

        —   Один момент!   —   кто-то торопливо приблизился к послу.   — Ага!   Есть

сигнальчик. Босс, у него маячок.

        — Зачем же так, дорогой? Не надо нас ни писать, ни слушать.

        — Магнитофона нет.

        — А это что? Вон за воротничком!

        —   Обычная подстраховка.   Но   если вы   хотите...   Из   динамиков долетел

треск.- Сом вытянул булавку-микрофон из ткани. Глухо щелкнуло, и эфир замолчал.

        — Ну, вот и приплыл первый жучок, — Ганс, похоже, был доволен. — Второй

у нас с сюрпризом, да и включить он его должен, когда заговорят центровые.

        —   Должен...   —   Я   кивнул.   Сигарета   быстро   догорала   —   совсем   как

бенгальская   свеча,    а   радиостанция   продолжала   молчать.   В   машине   повисло

напряженное молчание.

        —   Долгонько что-то,   —   Август   поскреб   в   затылке.   —   Или   все-таки

спустились в подвал?

        —   В   любом случае ждать они его не   заставят.   Слишком любопытные.   —Я

отшвырнул   окурок   и   покосился   на   часы.    —   Вот   что,    Гансик.    Объяви-ка

боеготовность номер один. Впрочем... Не надо. Нечего лишний раз полошить эфир.

        Начальник охраны согласно кивнул, открыл рот, чтобы что-то добавить, но

в это время ожил динамик.

        — ...огорошил. Этот Ящер совсем перестал головой думать!

        — Уверен,   вы перемените свое мнение, когда ознакомитесь с документами.

Эта   особая   операция,   курируемая   из   Москвы.   Насколько   я   понимаю,   что-то

связанное с   предстоящим саммитом.   Накануне встречи с   Шираком и Колем городок

собираются   кардинально   подчистить,   а   президенту   преподнести таким   образом

новогодний подарок.

        — Кого в подарок-то? Нас, что ли?

        — Не только... Мы тоже в списке, но замечу — не первые. Первые все-таки

вы.

        — И когда эта бодяга начнется?

        — Стэк! — встрепенулся Ганс. — Падлой буду, его голос!

        — Верно, — подтвердил я.

        —   ...Пока   неизвестно,   но   наш   человек из   службы безопасности готов

сообщить точную дату. Предположительно речь идет о следующей неделе.

        — Славно!..

        — Вот твари-то!

        — Без эмоций,   господа, без эмоций. Пусть Сом скажет, через кого прошла

утечка информации?

        —   Во-первых,   этого я не знаю,   а во-вторых,   вы сами должны понимать,

подобные вещи огласке не подлежат. Слишком серьезная тема.               

        — Серьезная — это точно!

        —   Я   же   не   интересуюсь,    кто   прикрывал   в   столице   вашу   торговлю

радиоизотопами.

        — Во, чешет! — Ганс покрутил головой. — Хорошо вы его поднакачали!

        —   ...Все это представляется очень и   очень сомнительным,   — проскрипел

голос из динамика.   — Не совсем понимаю,   в чем интерес Ящера?   На кой черт ему

было предупреждать нас?

        —   Интерес прямой.   Когда   начинается большая охота,   внутренние распри

забываются.   уж какие склочные были на Руси князья, а и тем пришлось взяться за

создание единых дружин, когда запахло жаренным.                

         —   Охота охоте —   рознь.   А   уходить всегда лучше россыпью,   по одному.

      

        —   Если   вы   собираетесь уходить,   пожалуйста!   У   Ящера   другие планы.

  

        — Забавно! Что же он собирается делать? Воевать с государством?

        —   Имеются варианты.   И   один из них —   объединить ваши связи с нашими.

Совместными силами попытаемся дать отбой операции. Будут, разумеется, накладные

расходы,   но и   здесь объединенным капиталом можно все разрешить.   Сами знаете,

столица нынче берет не лапой,   а в охапку, так что денежки понадобятся большие.

Есть люди,   имеющие влияние на самых первых лиц страны,   и   есть подход к   этим

людям.   Все,   что от нас требуется,   это как следует их ублажить.   Полагаю, что

план Ящера выполним.

        — В общем, конечно, резон потрепыхаться есть.

        —   Разумеется,   есть.   Но помимо всего перечисленного имеется и   второй

интерес.   Вы же спрашивали об интересах Ящера,   не так ли?..   —   Сом выдержал п

узу. — Так вот, Ящера интересует «Харбин». Как и сказано было в письме.

        Кто-то крякнул, кто-то шумно задышал.

        — Ну, волчара! Не шутил, значит...

        —   Предлагаю ознакомиться с   документами,   —   продолжал Сом.   —   Думаю,

изучив их, вы иначе посмотрите на сделанное Ящером предложение.

         Щелкнули замки, Ганс невольно поджался.

        —   Финита   ля   комедия!   Затыкай уши,   —   пробормотал он.   Однако взрыв

прогремел не   сразу.   Сначала Сом   достал папку,   оживленно стал   перелистывать

бумаги,   отыскивая лист,   который в   первую очередь следовало зачитать главарям

центровых. О бомбе он, разумеется, ничего не знал. Но, так или иначе, фотореле,

смонтированное Августом,   сработало,   и   двухкилограммовый раскатанный   по   дну

дипломата лист гексогена рванул во   всю   ивановскую.   Взрыв мы   услышали не   по

радио, а наяву. И тотчас, отомкнув дверь, со «Стечкиным» в руке наружу выскочил

Ганс.    

       

        ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

        Под занавесом дождя

        От глаз равнодушных кроясь,

        — О завтра мое! — тебя

         Выглядываю как поезд...

        М. Цветаева

       

        Заряд гексогена был   нашей главной ставкой в   задуманном.   Пробираясь в

логово центровых.   Сом,   сам   того не   ведая,   являл собой живую бомбу.   Этакий

камикадзе по-русски, тем паче, что гексоген — это вам не какой-нибудь аммонит и

даже   не   пластид.   Двух килограммов да   в   закрытом помещении могло хватить на

добрых полстадиона гавриков.   Не   спасли бы   их ни дубовые фюрерские столы,   ни

бронежилеты. Поэтому вторая часть операции представлялась более второстепенной.

Тем   не   менее   мы   намеревались довести   дело   до   логической   развязки.   Кося

автоматными   очередями   выскакивающую отовсюду   охрану,   парни   Дина-Гамбургера

ворвались в цитадель «Харбина» и, миновав увеселительные комплексы, вторглись в

деловую часть здания.   Тут   уже   царила полнейшая паника.   Едва завидев людей в

масках,   люди   без   понуканий   вскидывали руки,   проворно   вжимались   в   крытые

дорогими обоями стены.   И самое грустное, никто не собирался вставать грудью на

защиту родных пенатов.   Лишь в одном месте трое или четверо обкуренных воинов в

камуфляже открыли ответный огонь — не слишком точно, зато щедро и от души. Пули

пошли крошить штукатурку, рикошетом запели над головами. Стало чуточку веселее,

хотя для спецов Дина это были семечки. Скоренько разобравшись по двойкам, они в

полминуты одолели простреливаемое пространство и,   даже не   использовав гранат,

живьем положили камуфляжников на пол.   По всей вероятности,   парни ощущали даже

некоторое   разочарование.   Сопротивление   практически   отсутствовало.   Половина

охраны собравшихся на   совет   авторитетов самым бесславным образом намеревалась

дать деру.

        Как и предсказывали мы с Гансом, один из выходов оказался неперекрытым,

и   во   внутренний   двор   «Харбина»   выскользнуло не   менее   дюжины   вооруженных

беглецов.   На этом,   впрочем,   их везение и закончилось.   Все таким же шумливом

табунком они ринулись к   своим оставленным на   автостоянке машинам и,   конечно,

угодили под пули волков Каптенармуса.   Вот вам и минусы автотранспорта!   Любите

ходить пешком — живее будете!.. Те, что оказались в ловушке и не полегли сразу,

предпочли сдаться. Чуть позже все произошедшее Дин скучновато и буднично назвал

легким скоротечным боем.   Не   мне   было разубеждать этого видавшего виды вояку,

что он не прав и   малость заблуждается.   Подобно скалолазам мы только влезли на

овеваемый ветрами гребень, на котором следовало еще удержаться.

        Как бы   то ни было,   но уже через полчаса я   сидел в   уютном бильярдном

зальчике,   и Ганс, завалив на обшитый бархатом стол местного начохраны, выжимал

из   последнего показания,   гуляя стволом «Стечкина» но   ежику волос на   затылке

поверженного.

        — Где Баранович с Лафой?

        — ушли...

        — Понимаю, что не испарились. Куда ушли?

        — По подземному лазу.

        Мы с   Гансом переглянулись.   Подобный вариант,   не исключался с   самого

начала.

        - Где их теперь искать?

        - Не знаю! Правда, не знаю!

        — Надо найти, — произнес я. — Сегодня же.

        Ганс ответил кивком и с силой вдавил голову охранника в стол.

        — Вот что, голубь глумливый, ты ведь у них пост занимал, верно? Так что

соображать малость должен.   Не поверю,   чтобы ты ничегошеньки не знал.   Поэтому

выбирай,   либо ты   с   сегодняшнего дня   у   нас на   службе и   получаешь свои сто

дукатов, либо я размазываю твои мозги по столу. Надеюсь, ты мне веришь?

        Из горла охранника вырвалось невразумительное мычание.

        —   Ага,   вижу по глазам,   что веришь!   Ты ведь уже наблюдал,   что в той

комнатке наделала наша гранатка.   Так что, наверное, понял: парни мы серьезные,

и шуточки у нас тоже своеобразные. Короче, решай: или — или. А я пока посчитаю.

До трех или до пяти — это уж как ты сам себя поведешь. Один... Два...

        — Согласен! Да! — захрипел мужчина.

        — Вот и славно! Значит, ты сейчас встаешь, причесываешь макушку и баки,

после чего мы с тобой едем вдогонку за нашими кобельками, верно?

        Охранник часто закивал.

        — Ты уверен, что мы их найдем? — сладкоречиво продолжал вопрошать Ганс.

        — Если... Если вы сделаете, как я скажу, то, скорее всего, найдем.

        - Умничка!   — похвалил я.   — Езжай,   Гансик,   с ним. И позволь товарищу

проявить   инициативу.    Если   козлик   того   стоит,   отблагодарим.   Может,   даже

произведем в орлы.

        — Слышал,   козлик?   — Ганс шлепнул мужчину по ягодицам.   — Хочешь стать

орлом?

        Бледное лицо   начохраны изобразило нечто непередаваемое.   Будущему орлу

было до одури страшно.

        — Ну,   а коли хочешь,   то хватит разлеживаться, поднимайся. Считай, что

ты уже на работе.

        — Август остается со мной, — добавил я. — Поддерживайте с нами связь. И

помните, Барановича необходимо взять живым.

        Курящийся над полом дым,   разбитая в   щепки мебель,   —   здесь это все и

произошло.   В комнате с бирюзовыми обоями, с подвесным, щедро заляпанным кровью

потолком.   То   есть,   тогда он был еще белым,   как и   положено,   до того самого

момента, пока Сом не распахнул свою роковую папку.

        Я зажмурил глаза,   пытаясь представить себе, как это случилось. Щелкает

замочек,   крышка поднимается.   На   свет   выныривает кожаная папка.   Глаза   всех

присутствующих устремляются к   ней,   ибо в ней,   если верить записке Ящера,   их

жизнь и смерть.   Так оно, собственно, и было. Жизни им папочка не предлагала, а

вот смерть гарантировала мгновенную.   Можно сказать,   безболезненную. И было их

тут,   включая охрану человек восемь или   девять —   и   всех одной сокрушительной

волной   погрузило   в    небытие,    жестоко   и    грубо    расплескав   по    стенам.

Пуленепробиваемые стекла   вынесло наружу вместе со   стальными рамами.   В   одном

месте   мощная   кирпичная кладка треснула зигзагом протянувшись до   выщербленных

паркетин.   Струйки   дневного   света   пробивали терпкий   туман»   усиливая эффект

иллюзорности.    Кадр    из    знаменитого   «Сталкера»,    а    возможно,    и    того

недосмотренного нами фильма.                    

        Я прошелся по помещению.   На людские останки глядеть не хотелось.   Мало

это напоминало прежних живых людей,   и   в комнату я заглянул просто так,   чтобы

подытожить нелегкие сутки. Тройка солнечно-желтых «луноходов» мерцала мигалками

у   подъезда,   но   внутрь   представителей милиции   не   пускал   наряд,   высланный

Васильичем.   Офицеры   безопасности   дело   свое   знали,   никого   не   слушали,   с

каменными лицами стыли в дверях.   Эти детали мы тоже заранее оговорили. Лаврами

престарелый генерал делиться ни   с   кем не   желал,   а   за   «Харбин» ему кое-что

светило —   и   не   только от   нас.   При   условии,   конечно,   если все довести до

логического конца.   Так   или   иначе,   но   людишек   своих   Васильич   подбросил к

гостинице с   завидной оперативностью,   и   нужные   улики   успели   лечь   на   свои

законные места,   ожидая следовательских глаз,   следовательских рук.   Сам я ждал

известий от   Ганса,   но   пока   рация в   кармане безмолвствовала.   Бригада Дина,

исполнив свои суровые функции,   благоразумно растворилась в воздухе. Посапывая,

следом   за   мной   топали   парни   Каптенармуса.   На   коридоры,   мебель и   прочее

хозяйство «Харбина» они взирали вполне хозяйским оком.   Собственно,   они и были

здесь хозяевами. С этого самого дня и часа...

        Зашумела вода,   и я обернулся. Ощущение было таким, словно меня ударили

растопыренными пальцами в глаза.   Тотчас после слепящей вспышки наступила мгла,

и   не сразу я   обнаружил,   что стою по пояс в бурлящей воде в каком-то каменном

каземате.

        Впрочем,   свет здесь все-таки присутствовал.   Самую капельку, но вполне

достаточно,   чтобы наблюдать струящуюся отовсюду воду.   Черт его знает,   откуда

она взялась,   но ледяное течение ощутимо цепляло за ноги, норовило развернуть и

опрокинуть.    По    змеиному   шевеля   хвостом   справа   проплыла   крупная   крыса.

Утраченное зрение вновь вернулось,   и   я   разглядел,   что   каземат представляет

собой темный,   убегающий в   темноту тоннель.   Само   собой разумеется,   лучше от

этого мне не   стало.   Какая разница —   каземат или пещера!   И   то,   и   другое в

одинаковой степени   увязать   с   реалиями никак   не   получалось.   Только   что   я

находился в «Харбине», и вот уже нет ни обоев, ни подвесных потолков, ни охраны

за. спиной.

        Я огляделся.   Вода набегала из волглой темноты,   и упругое ее давление,

кажется,   нарастало.   Опустив голову,   я   рассмотрел,   что   поверхность течения

напоминает кипящее варево.   Тут и там вспухали и лопались жирные пузыри. Причем

лопались они   с   тем   же   шумом,   с   каким лопаются выдуваемые детворой жвачные

шарики.   И   пахло   от   воды   как-то   особенно мерзко.   Отчетливо ощущался некий

болотный оттенок с кисловатым застарелым запахом.   Так пахнет морское побережье

после отлива,   покрытое водорослями и мутновато-студенистыми тушками медуз.   Не

знаю,   встречается ли   такое на   Черном море,   но   на   Атлантике,   на побережье

Франции и Испании я наблюдал подобное сотни раз.

        Прошло,   должно быть,   не   более   минуты,   но   вода   успела значительно

подняться,   добравшись до   груди.   Ничего   не   понимая и   совершенно одурев   от

холода,   я   оперся о мокрую стену и попытался шагнуть вперед.   Что-то надо было

срочно   предпринимать,   придумывать   некую   спасительную соломинку,   но   сонная

апатия сковала члены,   напрочь затуманила разум,   лишив сил   противодействовать

действительности.

        Впрочем,   было   ли   окружающее действительностью?   Вряд ли...   То   есть

происходящее и впрямь до ходило до сознания, выводы, подсказываемые осязанием и

обонянием,   ничуть не расходились с   тем,   что я наблюдал собственными глазами,

однако   странность заключалась в   том,   что   все   это   не   вызывало   адекватной

реакции.   Я   не   ужасался и   не   впадал в   панику,   хотя должен был бы   по идее

испугаться.   Сжавшись в   колючий ком,   я   покорно ждал   появления чего-то,   чем

должно   было   завершиться это   кошмарное   действо.   И   тело   действовало только

потому,   что я   не   мешал ему действовать.   Так руки выброшенного в   волны сами

собой начинают бить по воде, а мышцы повешенного судорожно сокращаются, пытаясь

в   последнем усилии вырвать умирающую плоть из цепкого аркана смерти.   Оцепенев

разумом, я пытался шагать, хотя двигаться против течения было чертовски сложно.

Но   выбора не   оставалось.   Тоннель предлагал всего-навсего два направления,   и

каким-то   нутряным чутьем я   понимал,   что шагать следует именно вперед,   а   не

назад.   Каменный пол скользил под ступнями,   я   то и   дело погружался в   воду с

головой.   Мышцы стягивало судорогой, и, подобно спущенному на дно водолазу, мне

приходилось наклоняться вперед под   острым углом,   чтобы   не   позволить течению

снести меня назад.

        Что-то толкнулось в колено,   и я непроизвольно дернулся. Нечто темное и

лохматое   вынырнуло из   воды,   заставив меня   отшатнуться к   стене.   Утопленник

глядел   на   мир   остекленевшим взором и,   видимо,   за   что-то   зацепившись,   то

всплывал,   то снова погружался. Волосы на его голове развевались темной ожившей

гривой,   кожа была мертвенно-синей.   Узнать его не   представляло особого труда.

Рядом со мной поплавком покачивался тот самый охранник, что отправился с Гансом

на поимку уцелевшего начальства. Стоило мне об этом подумать, как поблизости от

охранника всплыл Лафа.   С   искаженным лицом   и   оскаленным ртом,   с   капроновой

удавкой на   шее.   А   вода   продолжала пузырить,   словно под дождем,   и   подобно

грибным   шляпкам   тут   и   там   на   поверхность   показывались головы   мертвецов.

Изрешеченные осколками Мороз и Паша-Кудряш,   ухмыляющийся и разорванный пополам

Бес,   Витек,   чьи умоляющие глаза по сию пору напоминали глаза святого с иконы,

какой-то вовсе неузнаваемый покойник с исполосованным бритвой лицом.   Всплывали

и   другие,    кого   я   не   мог   толком   разглядеть,    но   вся   эта   гоп-компания

невообразимым образом колыхалась вокруг меня, словно стая мальков возле лакомой

наживки.   Они   не   были   живыми,   но   несуразность ситуации мало-помалу все   же

доходила до обмороженного сознания.   Туман в   мозгах рассеивался,   и,   выхватив

дрожащей рукой «Беретту», я прицелился в ближайшее от меня лицо.

        Выстрел прогремел оглушающе.   Ствол пистолета, еще не освободившийся от

воды,   вспучило и разорвало.   Однако пуля свое дело сделала, пробив череп Лафы,

заставив мертвые глаза зажмуриться. Эхо грохота унеслось во мглу и, наткнувшись

на   некую   преграду,    покатилось   назад.   Но   теперь   в   нем   слышалось   нечто

чужеродное.   И   по   толчкам прибывающей воды   я   понял,   что   оттуда из   глубин

подземелья ко   мне   приближается некто большой,   способный запросто гнать перед

собой вал воды. Кого-то я сумел растревожить своим злым выстрелом.

        Вопрос еще не успел сложиться в голове,   когда слуха коснулись знакомые

перекаты. Это снова был рык, записанный Августом на пленку! Я похолодел. Сейчас

рык звучал значительно Громче, и было в нем что-то торжествующее, предвкушающее

скорую победу.   Так рычит лев,   зная, что кругом джунгли и что у заблудившегося

путника кончились патроны.   Ждать   долее   становилось невыносимым,   и   палец по

собственной инициативе рванул спусковую скобу.   Изуродованная «Беретта» раз   за

разом выплевывала пули в   черный зев тоннеля,   а в ответ приходило взрыкивающее

эхо.   Труп   Мороза подплыл ближе,   окоченелая рука   фамильярно легла на   плечо.

Наверное,    я   закричал,    потому   что   волна   накрыла   рот.   Я   захлебнулся   и

раскашлялся. И снова последовал удар. Точно некто опытный, аккуратно соразмеряя

силу,   колотнул ладонью по виску. Мозг встряхнуло, словно содержимое консервной

банки,   извилины и нейроны,   подобно стеклышкам в калейдоскопе,   сложились иным

узором, вернув мир привычного и устойчивого.

        — Что там, босс? Никак черный ход?

        Я стоял, оглушенный, не слыша обращенного ко мне вопроса.

        — И откуда что взялось!   Мы-то,   главное,   мимо ходили,   а,   один хрен,

просмотрели! Как вы догадались?..

        Мир действительно восстановился,   мы снова находились в «Харбине». Чуть

нагнувшись,   я   заглядывал в   темный провал за отодвинутым в сторону шкафчиком.

Позади взволнованно топталась охрана. Гоша-Кракен, сжимая в своих немузыкальных

пальчиках «Макаров», норовил заглянуть между мной и шкафом.

        — Запах какой-то чудной!

        — И толчками идет! Чуете?..

        Вот тут меня пробрало по-настоящему! Наверное, было — с чего! Мир вновь

утвердился на спины законных китов:   заоконный пейзаж, половицы под ногами, эти

парни — все было привычным и объяснимым.   И костюм на мне был абсолютно сух,   и

«Беретта» продолжала упираться рукоятью под   мышку,   однако чертов запах —   тот

самый, что я ощущал в бредовом своем видении, что посетил на той роковой поляне

близ повешенных ребят Флопа, не желал исчезать. Он шел из провала толчками, бил

в ноздри кисловатым ядом.

        Подумалось вдруг странное,   о чем никогда бы я не подумал раньше.   Ведь

бред   и   явь   —   всего-навсего два   мира!   И   существуют врозь лишь до   поры до

времени. Пока нет связного. Да, да! Пока нет связного!

        Пот   выступил   у   меня   на   лбу.   Помнится,   нить   Ариадны   выводила из

подземной обители на свободу,   спасая от монстров и неминуемой гибели. Но та же

нить могла вывести наружу и монстров!   Счастье,   что это всего-навсего миф, что

потусторонние миры не   связаны между собой потайными каналами.   Только.   так ли

это на самом деле?   Что,   если в   реалиях все обстоит по-другому?   И что будет,

если искомая нить однажды объявится?

        Связной между мирами...

        Меня   точно зациклило.   Я   не   мог   стронуться с   этой   мысли,   подошвы

приклеило к роковому пятачку.                                      

        Впрочем,   это нельзя было именовать мыслью. По той простой причине, что

это не могло родиться в моем мозгу.   Как не мог жутковатый запах просочиться из

бреда в явь.   Не мог,   однако просочился! И даже парни, стоящие за моей спиной,

что-то почувствовали...                                          

        Я содрогнулся.   Черт возьми! С ума мог спятить один, но все сразу — это

уже слишком!           

        Выхватив пистолет и   спустив предохранитель,   не целясь,   я выстрелил в

темноту. Наверное, таким образом наружу выходила моя паника. Смешно, но со мной

приключилось что-то вроде женской истерики.   Не к месту вспомнился паренек, что

после   одной   из   разборок   блевал   у   бровки   тротуара.   Здоровый качок,   шутя

выталкивающий в жиме лежа сто шестьдесят,   он полагал,   что крут и необуздан, а

оказался слаб и   человечен.   И,   стыдясь своей слабости,   на глазах у хмыкающих

приятелей выворачивался наизнанку, выплескивая на тротуар не пищу, не алкоголь,

а   только что пережитый ужас,   интуитивно пытаясь очиститься от   того,   от чего

очиститься невозможно.   Вероятно,   нечто подобное происходило сейчас и со мной.

Сцепив зубы и,   не   мигая,   я   высадил в   сумрачное пространство все пятнадцать

пуль,   рывком задвинул тяжеленный шкаф на место.   Видок у меня был,   верно, еще

тот,   потому что Гоша-Кракен смущенно потупил взор, а его приятель громко икнул

и   попятился.   Неловкую тишину   прервал зуммер сотового телефона.   Замороженным

движением я вынул из кармана трубку.

        — Ящер слушает.

        —   Але,   босс!   Мы   повязали их.   Закатили к   одной   биксе   на   хазу   и

дождались, когда эти субчики явятся.

        — Они явились?

        — Куда ж им деваться? Буквально минут через пять-десять!

        — Баранович цел?

        — Целее не бывает. Только весь белый и в туалет каждую минуту просится.

        — Что с тем охранником?

        Ганс чуточку замялся.   Сотовой связи он,   как и я,   не слишком доверял,

справедливо полагая,   что при большом желании и   при больших деньгах прослушать

можно все на свете, включая самую суперпрезидентскую связь.

        — То же, что и с Лафой, — туманно пояснил он. — Чего плодить иудушек? В

общем, в Сочи отправился, Отдыхать.

        — Вот как?

        — Я что-то неправильно сделал?

        — Да нет,   все правильно.   Молодец, Гансик. — я прижал пальцы к виску и

некоторое время прислушивался к   собственному пульсу.   Кровь била   размеренными

толчками, и чем-то эти толчки напоминали недавнее тоннельное течение.

        —   Ладно...   Вези Барановича к   Хасану.   Мальчика надо ковать,   пока не

остыл. На обе ножки.

        — Понял. А что спрашивать?

        — Как что?   Поспрошайте насчет бумажек по «Харбину», насчет кинушки той

долбанной.   Заодно вызвони наших адвокатов и   предупреди Безмена.   Не   забывай,

гостиница еще не наша.

        — Понял. А как там вы?

        — Помаленьку исследуем домик.   Много,   кстати, интересного. Обнаружили,

например, подземный ход. Сработано, надо сказать, добротно!

        — Проблем никаких?

        — Вроде нет.

        —   Забыл сказать,   там в   одном из   залов двое жмуриков из «синих».   Не

сказать, что важняки, но и не шестерки.

        — Черт с ними, переживем.

        — Может, морячками помочь? Мне они тут теперь без надобности.

        —   Порядок,   Ганс,   не волнуйся.   Как только дождусь Васильича,   тут же

двину прямиком к тебе. Народ пока не распускай. Пусть кемарят на точках.

         — Ммм... Что-то ожидается еще?

        —   Пока не знаю,   но лучше не забывать о   бдительности.   Бывай!..   —   я

спрятал сотовик в   карман,   мутным   взором окинул комнату.   Неудержимо хотелось

выбежать на улицу,   сесть в машину и гнать, гнать куда подальше. Наверное, я бы

так и сделал,   но из дома не бегут. А «Харбин» был отныне моим домом — со всеми

его архитектурными причудами,   ресторанами,   барами и игровыми, с замечательным

шкафчиком подобно старому холсту   из   романа,   прикрывающим вход   в   неведомое.

Золотой ключик от этого хода я, кажется, тоже нашел

        И   снова   в   голове засвербело -   связной между   мирами,   связной между

мирами...

       

       

        ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

        Покойный, помню, так любил живых

        В. Вишневский

       

        Айседора Дункан...   Одна из забытых загадок революционных лет, женщина,

чья судьба преисполнена мистицизма —   от   сюрреалистических танцев-импровизаций

до   беспокойной яви.   увы,   не   всякая высота восхищает.   Три сумрачных пика ее

жизни   способны насторожить кого   угодно.   Во   всяком   случае   тех,   кто   умеет

прислушиваться и   присматриваться.   Смерть   детей,   s   смерть   мужа   и   наконец

собственная жутковатая кончина.   Потому что поступь голубушки Судьбы тоже можно

ощутить   —   все   равно   как   потрескиванье   приближающегося   пожара.    Я   не   о

хиромантии, я о том, что происходит в действительности. Рок, направляющий удары

вселенского гиперболоида в главные узелки вашей путаной жизни, трудно спутать с

чем-либо иным. Есенин задохнулся в петле, Дункан — в аркане собственного шарфа,

а   дети Айседоры...   —   дети задохнулись,   очутившись под   водой.   Не   подается

сомнению,   что   некто   большой и   мрачный решительной рукой   перекрыл краник   с

кислородом этой семье...

         Предупреждающе   пискнул   антирадар,    а    после   воробьиными   голосками

застрекотала настроенная на   милицейские волны рация.   Я   чуть повернул голову.

Полезные   механизмы   придумывает   порой   человек.    Нужные,   как   говорится,   в

хозяйстве.   Однако в данную минуту прислушиваться к электронному предупреждению

не хотелось.   «Вольвушка» летела, как разогнавшийся на стартовой полосе лайнер,

выжимая из металлического своего сердца более сотни миль в час.

        Новорожденным младенцем   розовое   утро   встречало   меня   на   шоссе,   но

бодрился не я один.   Гаишное племя тоже,   как выяснилось, не дремало. Кто-то из

них,   наверное,   уже   щурил вдогон рассерженные глаза,   другие азартно засоряли

эфир   матюгами,   передавая   ближайшему посту   описание   моего   четырехколесного

скакуна.   Номера они,   скорее всего, разглядеть не успели. То есть, конечно же,

не успели,   потому что,   если бы успели,   не стали бы подымать переполох.   Иным

номерам отдают честь, иные безропотно пропускают по любым магистралям и в любую

погоду   —   в   зависимости от   выплачиваемой таксы.   Я   за   свои   номера отвалил

автодорожникам   полновесной   монетой,    а    потому   жал   на    акселератор,    не

оглядываясь.

        Дяденька с   жезлом и   автоматом на груди отважно выскочил на дорогу.   Я

молча мчался прямо на него. Припухаете, голубки, ох, припухаете! Может, правда,

что без лимона в   карманах домой не   возвращаетесь?   Похоже на то.   Так хочется

сорвать куш, что под колеса кидаетесь...

        Я зло прищурился.   Милиционер, выскочивший на дорогу, выглядел каким-то

мятым, непроспавшимся, однако нужное все-таки сообразил, потому что в последнюю

секунду,   преобразившись лицом, сиганул каскадерским прыжком в сторону. А я, не

сбавляя скорости, покатил себе дальше.

        Кивинов,   помнится,   писал о   честных ментах — и хорошо,   надо сказать,

писал.   Его только и листаю из нынешних дюдюктивных мэтров.   Только,   может, он

просто поэт-мечтатель? Где они — честные менты? Вернее, одного я и впрямь знаю.

Самолично.   Но один,   как известно,   в   поле не воин —   и   уж,   разумеется,   не

составляет правила.   Потому как разогнали мои Васильичи энтузиастов.   И   как не

разгонишь?   Нынешним правителям честные   менты   на   хрен   не   нужны,   -   вот   и

вымирают,   как класс,   как чужеродный элемент.   Вместе с учеными и армейцами, с

художниками и трудягами пера. Иная заявилась на двор эпоха — время щелкоперов и

проходимцев,   время   его   превосходительства сиятельного   Доллара   и   господина

Автомата. Словом, — времечко ископаемых Ящеров!.. Да-с, господа! Не верьте тем,

кто   твердит,   что   динозавры повымерли.   Ничего   подобного!   Эти   твари   вечно

рядышком   и   всегда   готовы   по-пионерски подхватить из   рук   дрогнувшее знамя.

Развяжите мало-мальскую войну и   увидите,   как тараканьими полчищами попрут они

отовсюду,   волоча за собой шипастые хвосты,   попыхивая горловым жаром. Объявите

охоту на ведьм — и в момент отыщется легион охотников!   

        Подумать только,   отряд боевиков не   докатил до    Москвы только потому,

что у мстителей не хватило! Деньжат на жадные клювики! И кто-то ведь усомнился,

правда, мол, или нет? Смех!.. Да эти скептики прсто не сиживали за рулем!

        Я   продолжал давить на   педаль.   Скверно,   что   у   «Вольво» не   водится

крыльев.   Взлететь бы   на   высоту птичьего полета и   нестись,   нестись —   вкруг

земного шара,   над полями и долами. Кто не летал ни разу во сне, говорят, живет

только первую жизнь.   Потому что с каждой новой жизнью возносишься выше и выше.

Сначала паришь на уровне вторых и   третьих этажей,   потом подле крыш,   а   после

пронзаешь облака и   умудряешься заглядывать в   глубину лунных кратеров.   Но это

те,   кто уже на последнем круге, потому что дальше начинается самое интересное.

С Землей, этим космическим КПЗ, наконец-то расстаются по-настоящему. Расстаются

в   тот   самый момент,   когда возвращается память.   Я   хочу сказать —   настоящая

память.   Всех прошлых жизней — мужских и женских,   овечьих и волчьих,   в облике

деревьев   и   невзрачных   камней.   И   счастливчик,   оборвавший   финишную   ленту,

наконец-то становится тем,   кем и должен был стать.   Существом высшего порядка,

ангелом-небожителем, чем-то, о чем на матушке Земле даже не догадываются, о чем

туманными намеками говорится в священных писаниях, ибо «сумерки знают лишь себя

и   не   знают   Света» и   «слепые ведут за   собой слепых по   черным стопам греха,

болезни и   смерти,   и   в конце концов все падают в смертную бездну»...   Падают,

потому что не умеют летать. А не умеют, потому что не видят света и высоты, для

чего нужны глаза,   коих у   нас нетути.   Вот и мои глаза видели сейчас банальное

действо.   На   холмистой дороге   за   спиной   мигнул фарами далекий,   крашенный в

желтый цвет   «Жигуленок».   Разазартившиеся гаишники не   удержались и   двинули в

погоню.   Судя   по   всему,   располагали лихие   гонщики форсированным двигателем,

иначе   газовать за   «Вольвушкой» было   бы   полной бессмыслицей.   Но   газовали и

мало-помалу настигали.

        Загадав желание,   которое,   в   сущности,   желанием не   было,   я   прижал

ступней   тормоз,   чуть   повернул   руль.   Ремень   врезался   в   грудь,   завизжали

покрышки,   машина   протерла   четверку   сплетающихся борозд   и   жестоким   рывком

развернулась на месте.   Выполнив флотский поворот оверштаг, каким-то немыслимым

образом она   все   же   устояла,   отказавшись от   красочных кульбитов,   ежедневно

демонстрируемых прогрессивным телевидением.

        Опершись руками о   баранку,   я   ждал.   Кювет   начинался в   полуметре от

правого   заднего   колеса,   а   там   угадывался хороший   уклон,   березовые пни   и

овражек.   Я   мог бы быть там,   но целый и   невредимый стоял на дороге.   А вот с

машиной,   что везла детей Дункан, произошло нечто обратное. Мотор заглох, шофер

выбрался наружу,   чтобы посмотреть в   чем дело.   Стоило ему вылезти,   как мотор

завелся,    и,   двигаясь   задним   ходом,   автомобиль   сполз   с   обрыва   в   Сену.

Гувернантка,   маленькие Патрик и   Лидра   умерли мучительной смертью.   Наверное,

добрых полминуты они   созерцали,   как   наполняется салон холодной водой,   не   в

силах разбить стекло,   не в состоянии отворить дверей.   Смерть от удушья в шаге

от воздуха и спасения.   За что и кому?   Если не детям,   значит, самой Дункан?..

Получается,   что так? Грехи отцов ваших — да на детей ваших? Справедливо ли? Не

знаю...   Возможно,   в   истинных   мотивах   творящегося вокруг   вообще   не   стоит

копаться.   Все равно никогда не разберемся.   Куда интереснее знать,   что нечто,

распоряжающееся   нами,    действительно   существует.    Не    верить,    а    знать!

Математическая статистика упорядочивает случайности, и все, что не укладывается

в математический порядок, подлежит добавочному осмыслению — в особенности в тех

лихих   случаях,   когда   не   укладывается явно.   Значит...   Вычислить это   нечто

все-таки возможно. Была бы на плечах голова, и было бы желание.

        Взлетев   на   последний   из   шоссейных   холмов,   «Жигуленок»   по   прямой

устремился ко мне.   Его мотор радостно исторг урчание проголодавшегося желудка.

Жертва была рядом,   жертва не   сумела ускользнуть,   И   у   королей автодорог был

повод порадоваться. То есть — так они, вероятно, полагали.

        Опустив стекло,   я   потянулся к   кобуре под мышкой и   достал «Беретту».

Яростно передернул затвор И   выругался.   Магазин был пуст,   о   чем я совершенно

запамятовал.   Его Величество Провидение сработало повторно.   У   кого-то из этих

автодояров несомненно за   плечами трепыхал крылышками ангел-хранитель.   Швырнув

пистолет на сиденье,   я   тупо уставился в   пространство перед собой.   Увы,   моя

«Вольвушка» не   была ни самолетом,   не геликоптером.   Все,   что она умела,   это

только галлонами жрать бензин и   колесить по нашей не в меру сдобренной грехами

земле. Такой уж эта машинка родилась!..

        «Жигули»   настороженным   бычком    приблизились   вплотную,    перегородив

дорогу,   дернулись взад-вперед и   встали.   Из   кабины вылезли двое в   униформе,

неспешным шагом уверенных в   себе мздоимцев двинулись ко мне.   Я   взглянул им в

лица и кисло улыбнулся. Они еще этого не знали, но ребяток поджидала неприятная

новость.   Насчет мзды,   пошлины и   штрафа я   собирался их   крупно разочаровать.

Честное слово, чисто по-человечески их было даже немного жаль.

       

        Дела   шли   полным   ходом,   потная   и   жаркая кухарка Судьба без   устали

помешивала ложечкой.   Получивший от властей карт-бланш,   а   от Ганса сладенький

кусочек   долларового   пирога,   Васильич   действовал   с   несвойственной старикам

энергией.   У   него был стимул,   и он ласкался,   как сытый кот,   отираясь у ног,

искательно   заглядывая в   глаза,   названивая всякую   свободную   минуту.   Армада

юристов   под   командой Безмена и   постепенно осваивающегося в   новом   окружении

Барановича сопела над   ворохом бумаг,   переписывая харбинскую вотчину на   новые

имена и новых хозяев.   Жирный ломоть спешно кромсали алебардами, разбрасывая по

угодьям и закрепляя за верными арендаторами.   Налоговой инспекции мы не слишком

боялись,   карманных нотариусов тоже хватало, главное — было не медлить. На факт

же   кровавых   событий,   разыгравшихся   в   стенах   «Харбина»,   городские   власти

умудренно прикрыли глаза.   Было и было, мало ли что на свете бывает! Жизнь, как

говорится, пестра и разнообразна!

        Правда,   вновь припожаловал в гости не в меру прыткий капитан Костиков,

честный мент, из РУОПа. Накипело, видно, у мужичка на сердце, зашел поругаться.

Не вызывало сомнений,   что офицерика основательно поприжали сверху, потому что,

войдя в кабинет,   этот служака заговорил со мной крайне сухо,   а от рукопожатия

решительно уклонился.   Я   не   обиделся.   Несмотря ни   на что,   общаться с   этим

Ланцелотом и   Дон   Кихотом в   одном лице доставляло мне искреннее удовольствие.

Как   я   уже   упоминал,    честный   мент   —   не   правило,   а   скорее   исключение.

Исключительных же   людей приятнее иметь среди своих.   То   есть,   приятно-то оно

приятно,   только в   том и   кроется закавыка,   что в   чужой стан подобные орлы и

соколы не переметываются,   а если переметываются, то моментально перестают быть

самими собой,   теряя важнейшее свое качество —   ту самую исключительность.   Все

равно   как   измельченный алмаз в   сумме может весить не   меньше первоначального

оригинала,   однако цена ему будет ломаный грош.   И потому, глядя в серые, цвета

свежевыплавленного алюминия глаза руоповца,   я   получал чуть ли не наслаждение,

как если бы слушал вживую Вагнера или Баха.   Глупо, нелепо, зато правда! Потому

как и Ящеры порой не лишены определенной доли сентиментальности.

        — ...Вы должны понимать, что подоплекой случившегося все равно рано или

поздно   заинтересуются,    —   дерзко   рапортовал   Костиков.    —   И   в   ваших   же

интересах...

        — В моих интересах,   Евгений Палыч,   держать язык за зубами.   Волков не

гладят по загривку,   а   волчье племя из вашего ведомства я   знаю очень и   очень

хорошо.

        — Ну, во-первых, не волчье...

        — Тогда волкодавье! — съехидничал я. — Согласны на такую поправку?

        —   Это,   пожалуй,   ближе к   истине...   — Он недовольно повел плечом.   —

Только думаю, вы ошибаетесь. Знаете вы нас недостаточно хорошо.

        — Может, и так, грешен. Но отчего-то не горю желанием узнать поближе.

        Набычившись,   офицер   пожевал   сухими   губами.   Алюминий в   его   глазах

малость потемнел.

        — Считаете,   что подмяли под себя город?   Черта с два! Еще, слава Богу,

есть   люди,   что   готовы   постоять за   честь   мундира,   за   достоинство рядовых

граждан!

        Рядовых граждан...   Ах,   ты   мой   маленький!   Да   на   него   было   сущее

удовольствие смотреть!   Все   равно   как   на   школьника-первоклашку из   далекого

прошлого, гордящегося вступлением в лучшую на земле партию октябрят.

         — Если бы не вы и вам подобные, страна давно бы выбралась из кризиса. И

войн бы этих идиотских не затевали!                       

        — Разумеется, разве ж я спорю?

        — Думаете,   запаслись индульгенциями на сто лет вперед?   Считаете,   что

купили все и всех на свете?!..

        Мой гостенек явно петушился,   норовя перейти к   прямым угрозам,   и меня

сей   факт продолжал умилять.   Ай,   как славно!   Капитан РУОПа поднимает хвостик

(даже не хвост!) на самого Ящера!   И ведь действительно не боится, говорит, что

думает.    Может,   даже   воплотит   задуманное   в   явь.   А   что?   Паренек   крайне

решительный.   уж он бы на месте того же Васильича Не терялся бы ни минуты — так

бы махнул метлой, тогда и впрямь, пришлось бы жарко. И мне, и центровым, и всем

прочим.   Только вот   невдомек было   доброму молодцу,   что   враги   его   —   дюжие

ветряные мельницы,   каменные жернова которых с удовольствием перемелют все, что

угодно —   будь   то   ржавые латы сумасшедшего Дон   Кихота или   косточки славного

рыцаря Ланцелота.

        Я улыбнулся.

        —   Нет,   разумеется.   Купил не все и не всех.   Вас,   к примеру,   мне не

переманить и   не перекупить.   Да и не хочу,   честно говоря,   этого делать.   Вы,

конечно,   смешны,   нелепы,   но,   как знать, возможно, этот гнилой мир как раз и

держится на нелепицах.

        Он метнул на меня недоумевающий взгляд,

        — Да,   да!   Уж скорее я сам однажды перешел бы на вашу сторону. Перешел

бы, если б способствовали обстоятельства.

        — Выходит, боитесь обстоятельств?

        Теперь уже пытался ехидничать он.

        —   Да   нет...   Презираю,   скажем   так.   Меня   тошнит   от   уголовного   и

гражданского   законодательств,    от   того,   что   талдычат   с   экранов   народные

избранники,   от   той   галиматьи,   которую спускают по   инстанциям разнообразные

минфины. Слепые, капитан, ведут слепых, но вот беда! — мнят себя поводырями.

        Костиков нахмурился.

        — Что-то из Евангелия?

        — Не пытайтесь ошарашить меня эрудицией.   И без того знаю,   что человек

вы   неглупый   человек,   —   я   дружелюбно кивнул   в   сторону   кресла.   —   Да   вы

присаживайтесь,   чего стоите?   Встречаемся редко,   в дальнейшем, надеюсь, будем

встречаться еще реже, так зачем же так сразу разбегаться?

        Капитан не сразу,   но сел.   Я придавил носком туфли педаль,   и,   спустя

несколько секунд, в кабинет впорхнула секретарша с подносом.

        — Пожалуйста!   Ваш любимый кофе. Настоящий молотый — из Бразилии. Ну, и

рекомендуемое Минздравом доброе овсяное печенье.

        Артачиться этот Ланцелот не стал. Подцепил пальцами фарфоровую чашечку,

не удержавшись, потянул носом.

        — Откуда вы знаете, что я люблю молотый кофе?

        Я рассмеялся.

        — Элементарно,   Ватсон! Мне ли вас учить следовательским приемчикам. Вы

трудяга —   и   трудяга из несчастных.   Бьетесь лбом в   стену и   набиваете шишки.

Такие всегда спасаются кофейком. В зоне чифирят, а вы по ночам кофе дуете. Тут,

простите, и дедукции особой не требуется.

        Гость не обиделся.   Кажется, решил получить удовольствие из сложившейся

ситуации.   Откинувшись в мягком кресле, с наслаждением припал губами к чашечке.

Сквозь струящийся парок вприщур уставился на меня.

        — Ну? И о чем вы хотели со мной поговорить?

        — Да это не я хотел, — вы хотели.

        — А мне сдается, что все-таки вы. Я, собственно, за тем и пришел, чтобы

внимательно вас выслушать. Появилось, знаете ли, предчувствие.

        — Предчувствие? Вы еще доверяете подобным вещам?

        — Порой,   знаете ли,   доверяю.   Боюсь показаться дремучим,   но интуицию

ставлю выше интеллекта —   особенно в   нашей профессии.   — Костиков отхлебнул из

чашечки, на секунду зажмурился. — Ну, так что?.. Будут какие-нибудь вопросы? На

некоторые из них я мог бы, вероятно, ответить.

        В голосе Костикова промелькнуло нечто особенное, и я вмиг насторожился.

В   общем-то,   пробудить подозрительность Ящера — штука несложная,   но дело не в

подозрительности.   Дело в   элементарной логике,   что вопреки любимой Костиковым

интуиции,   тоже норовит копнуть в   самом непредсказуемом месте.   Раз ямка,   два

ямка, — и вот уже перед вами розовый извивающийся червь сомнений.

        Действительно,   если примерить все   недавние странности к   возможностям

городского РУОПа,   может,   что и выйдет?   Фокусы с кинолентой,   трюк с командой

Флопа?.. Я тяжело взглянул на попивающего кофеек офицера. Нет, пожалуй. Слишком

уж мудрено для таких парней.   А главное — не по карману. Уж мне-то лучше других

было   известно,   каково живется местному правопорядку.   Жировали лишь   те,   кто

крохоборничал по   закоулкам.   Гаишники брали   оброк   с   проезжающих,   милиция с

безопасностью торговали   индульгенциями и   правом   на   «крышу».   РУОП   по   моим

сведениям пока   держался,   хотя   выше   определенного уровня подниматься тоже не

рисковал.   Хавали тех,   кто пролезал в   глотку и игольное ушко,   на иных только

щерились.   К   примеру,   тот же   «Харбин» был этим былинным молодцам явно не   по

зубам.    Центровых   прикрывал   мохнатый   дядя   из   столицы.    Пост   он   занимал

поднебесный и гавкать со своей высоты умел так,   что уши закладывало у правых и

неправых.   И,   увы,   субординация заставляла офицеров РУОПа поджиматься, в чем,

кстати,   и   таилось главное различие между нами.   Я был из породы Ящеров — и на

«гав» мог ответить шипением. Шипением, надо сказать, весьма грозным.

        — Что же вы? Я жду вопросов.

        — Вопросы,   вопросы — зачем? Мир тонет в вопросах, — я устало вздохнул.

— Конечно,   не спорю,   вы могли бы на многое мне ответить,   но, право-слово, не

хочется.   Ни спрашивать, ни допрашивать. Скучно, Евгений Палыч. Тем паче, что я

и без вас все знаю.

        Про подарок губернатора районному отделу РУОП,   то   бишь —   серебристый

«Фольксваген»,   про отношения вашего полковника с нашим генералом и так далее и

тому подобное.   О   чем   же   мне   вас   спрашивать?..   Про красавицу жену офицера

Костикова я   тоже   наслышан.   И   рад,   что   ваша прекрасная половина наконец-то

собралась с   духом и   решилась рожать.   Про   четыре сотки и   ветхую хижину близ

Белой речки,   купленные прошлым летом,   опять же получил подробнейший докладец.

Что ж... Дело житейское, все мы немного фермеры и крестьяне. Как ни били бедных

граждан,   как ни раскулачивали в годы советской власти, а тяга к латифундии так

и осталось в нашей крови.   Ведь так?..   Так,   капитан,   конечно, так, — я пожал

плечами.   —   В   общем каких-либо неясных туч на   моем горизонте не наблюдается.

Каких же вопросов вы ждете?

        Голос мой   журчал сахарным ручейком,   но   аппетитец вельможному гостю я

все-таки подпортил.   Напитком из   Бразилии он   не поперхнулся,   но блеск из его

глаз окончательно пропал.

        — Вы что же, угрожаете мне?

        —   Ничего подобного!   Вот   было бы   стыдно наезжать на   профессионала с

такой примитивщиной!   С вами,   Евгений Палыч, интересно воевать интеллектом. Вы

шахматист, а я любитель поиграть в поддавки. Вы копите компромат, а я выжидаю и

в нужный момент спихиваю все на некое третье лицо,   с которого уже не спросишь.

Увлекательно, правда?

        Он молчал.

        — Более того — вам,   Евгений Палыч, твердо могу обещать следующее: если

я когда-либо узнаю,   что нектo из рода мохнатых соберется шугнуть вас из родной

конторы,   а   к этому рано или поздно вы,   неисправный вольтерьянец,   несомненно

приплывете,   то я   этого мохнатенького щелкну по носу и одерну.   Вот этой самой

рученькой.   Чтобы не   трогали любимого мною   человечка,   не   мешали ему   жить и

работать.   Вы честный противник,   а честные противники необходимы для поддержки

здорового тонуса.             

         Капитан ухмыльнулся.

        — А если я когда-нибудь вас все-таки прищучу?

        —   Не стоит даже стараться!   —   Я   покачал головой.   — Да нет,   в ваших

способностях я как раз не сомневаюсь. Яму вы мне постараетесь выкопать и впрямь

преогромную.   Напрягшись, возможно, даже сумеете меня туда спихнуть. Но ведь из

ямы несложно выбраться!                                          

        —     Понимаю.      Кого     надо     —     уберете,     других     подкупите.

        

        — Умничка вы мой!   Ну,   конечно же! Сделаю все, что в моих силах, чтобы

выбраться на волю!   Не люблю,   знаете ли,   глядеть на небо в клеточку. Поэтому.

использую все средства и способы,   а их у меня,   поверьте,   хватает с избытком.

Кстати,   знаете ли вы, что на уголовном слэнге означает слово «яма»?.. Вот-вот!

Воровской притон,   хаза,   малина и прочее. Так что реальных ям для нас, увы, не

существует.    Говорю   это,    между   прочим,   без   всякого   бахвальства.   Просто

констатирую факт.   Мотайте на   ус,   потому как   ахилесова пята   ментов и   всего

нашего строя как   раз и   образована данным обстоятельством.   Закон не   поощряет

ваших действий,   зато в немалой степени способствует нашим.   Как ни грустно, но

это так. Именно по вышеуказанной причине вся ваша работа — голимый пшик.

        — Вы в этом уверены?

        — Абсолютно!   Сами задумайтесь,   кого вы сажаете? Подзаборную шелупень,

стрелочников.   Укажите мне   хоть   одного изобличенного авторитета.   Лаже   не   в

городе,   — в стране! Есть такие? Весьма сомневаюсь. Нет, и не будет. Потому что

до   нас   вам   попросту   не   доплюнуть.   Далековато и   против   ветра.   Утираться

придется.   — Смягчая собственные слово,   я чуть улыбнулся.   — Но даже тех, кого

вам удается иной раз спровадить на нары, вы, в сущности, не сажаете.

         — Извините, не понял?

        — Все очень просто, Евгений Палыч. Вы отправляете их на курсы повышения

квалификации —   только и всего.   Из зон возвращаются,   как из горячих точек,   —

озверелые и потерявшие последнюю веру в добро.   Таких, кого там не ломают в три

излома,    почти   нет.    Что   делается   на   зонах   для   малолеток,   не   мне   вам

рассказывать.   В   качестве примера   мог   бы   познакомить с   некоторыми из   моих

мальчиков.   Душегубы без   страха   и   упрека.   Потому   что   успели побывать там.

Спрашивается,   какому же богу вы служите?   Вашему или нашему?..   А-а!   Молчите!

Потому что тоже догадываетесь об ответе. Вот и выходит, что силы неравны, и что

оберегать вас мне даже выгодно.

        —   Интересно глаголете.   Крайне   интересно.   А   как   же   быть   с   вашим

«каторжным домом»? Или будете утверждать, что ни о чем подобном не слышали?

        — Ну...   Каторжный или нет, это еще проверить надо. Буде появится такое

желание,    поспрошайте   самих   клиентов.    Уверен,    вам   подробнейшим   образом

разъяснят,   что сидят там исключительно по доброй воле. Нравится там, понимаете

ли,   гражданам.   Режим здоровый,   алкоголем и наркотиками не балуют, озон и все

такое. Причем тут каторга!

        —   Насчет разъяснений клиентов не   сомневаюсь!   —   фыркнул Костиков.   —

Попробовали бы они не подтвердить ваши слова!

        — А вы зря ерничаете. Дело не в клиентах, а в технологии. Домик-то — на

вас,   в   сущности,   работает.   Довольно   справно,   надо   заметить.   И   не   надо

сравнивать его с   зоной.   Там у   нас особые принципы:   напакостил —   будь добр,

исправь.   Своими собственными ручками.   Ребята машины на   автостоянках крушили,

теперь чинят.   Восполняют,   так сказать моральный и материальный ущерб.   Кто-то

блевотину на   улицах заметает,   кто-то   в   больницах утки таскает.   Все   вполне

логично, воспитание трудом. Почти по Макаренко!

        — А мне вот другое рассказывали. Что-то там о выкупах и штрафах.

        —   Ох,   уж эти злые языки!   Любое святое дело опоганят.   Хотя...   Что ж

плохого в   этих самых штрафах?   Тоже не самая скверная мера,   если разобраться.

Ваши-то   клиенты,   обворовав старушку процентщицу,   катят   прямиком в   места не

столь   отдаленные.   Бедной   старушонке,   естественно,   шиш   на   постном   масле,

поскольку клиентами все   давным-давно   пропито.   Это,   по-вашему,   справедливо?

По-моему,   нет.   По   мне,   так пусть проказники возмещают ущерб в   полной мере.

Собственными руками и   собственной мошной.   Вот тогда и будет прок!   Не на дядю

государственного пашут,   —   на   жертву!   За   собственный грех   отдуваются.   Все

просто,   без каких-либо зоновских непоняток.   Выбил витрину,   будь добр, вставь

обратно,   покалечил!   паши   на   лекарства,   осиротил,   плати   алименты   до   мой

смертушки.

        — Забавно!

        — Вы находите это забавным?

        — Да нет. Забавно слышать это от вас.

        —    Напрасно    удивляетесь.    Я    тоже    продукт    собственной    эпохи.

Всего-навсего!   Может быть, слыхали такое изречение: в государстве воруют ровно

столько,   насколько это позволяется самим государством.   Сказано, между прочим,

еще в   древние времена!   Но   как точно,   вы   не находите?   И   про царя-батюшку,

помнится,   любили говаривать,   мол, не знает, сердешный, правды, обманывают его

подлые вельможи.   Ах, коварные! — Я хмыкнул. — И опять работает та же мудрость:

любой царь знает ровно столько,   сколько хочет знать.   Не   больше и   не меньше.

Попробуй подсунь мне кто-нибудь из   моих подчиненных дезинформацию о   столичных

новостях или   туфту о   последних Балканских событиях!   Да   я   ж   его по   стенке

размажу!   И   подчиненные прекрасно это   сознают,   по   каковой причине мысль   об

обмане им   просто в   головы не   приходит.   Вот   вам и   вся банальная правда.   О

времени, президентах и государстве.

        Костиков   поставил чашку   на   край   стола,   чуть   при-.   спустил   тугой

галстучный узел.

        — Хмм... А вы, оказывается, говорливы! Честно сказать, не ожидал.

        —   Каюсь.   Что есть,   то есть.   Должно быть,   сказывается незаконченное

высшее. Было время, разминал язычок до полной гуттаперчевости.

        — А почему незаконченное, если не секрет?

        —   Какой там секрет.   С   дяденькой одним повздорил,   а дяденька деканом

оказался. Такое вот роковое совпадение.

        Костиков покачал головой.

        — Не боитесь?

        —Чего?

        Он усмехнулся.

        — Уже и ответили. Спросили «чего», а не «кого».

        — Это вы у Юнга вычитали?

        — Откровенно говоря, не помню. Но уловка действительно неплохая.

        — И много у вас таких в запасе?

        — Немало...   Если встретимся в более приличной обстановке,   предоставлю

возможность познакомиться с другими.

        - Увы, сие вряд ли произойдет.

        — Как же вы однако самоуверенны!   — он шумно вздохнул. — Скажите, некий

Буратино — ваш человек?

        — Что, значит, мой? Люди принадлежат самим себе.

        — А как же быть с плановостью?

        —   Тогда уж спросите заодно про членство всех и   всюду.   Сколько у   нас

членов разновеликих партий и союзов!

        — Но Буратино-то работал под вашей опекой.

        — Не понимаю, о ком вы говорите.

        —   Еще бы вам понять!   Буратино,   конечно,   кличка.   А зовут его Буртин

Василий Афанасьевич. Мелкий фарцовщик, имел долю от киосков на Городском пруду,

не чурался сводничества. Словом, личность во многих отношениях грязненькая.

        — Что вы говорите! — я сложил губы бантиком. - Ай-яй-яй!

        —   Мда...   Я полагал,   что вы смелее.   Зачем отрицать очевидное?   Этого

парня видели не раз заходящим в ваш офис.

        — В моем офисе ежедневно крутится около полусотни гавриков. Это свои, а

если   считать гостей,   то   калькулятор потребуется.   Короче,   всех мне   помнить

необязательно,   голова болеть будет.   Но, если желаете, могу поинтересоваться у

зама по кадрам. Так что там у нас стряслось — с этим Буртиным?

        —   Скончался ваш помощничек.   И странно как-то,   знаете ли,   скончался.

Записку оставил идиотскую, а главное — с телом у него некоторый непорядок.

        — Что еще за непорядок?

        —   Пальчиков нет.   На   ногах.   Носки одеты,   поверх —   вполне приличные

туфли, а пальчики срезаны. Загадочно, правда?

        —   Скорее,   омерзительно,   —   я   нахмурился.   О пальчиках мне ничего не

передавали. Да и какого черт было проверять, что там под туфлями у покойника?

         — Вот и я считаю, омерзительно.

        — И что же? Вы всерьез подозреваете, что я способен на подобный садизм?

        —   А   почему,   собственно,   нет?   Имеется же   у   вас   для   подобных дел

человечек. Имени его я, правда, не знаю... Пока не знаю. Но что он вытворяет со

своими жертвами,   имел удовольствие созерцать.   Видел,   к примеру,   труп Хрома.

Знавали такого?

        — увы, эта треклятая память на имена!

        — Что ж...   Нет,   так нет,   — Костиков взъерошил шевелюру и медлительно

поднялся.   — Однако засиделся я у вас.   Пора и честь знать.   Спасибо за кофеек.

Напиток и   впрямь отменный.   Не   обещаю угостить вас   таким же,   но   что-нибудь

интересное постараюсь приготовить. уж ради такого гостя — грех не Попотеть.

        — Жаль, не придется попробовать.

        — Думаю,   придется.   И очень скоро.   До свидания,   Павел Игнатьевич,   —

Костиков направился к выходу.

        Дождавшись,    когда   он   возьмется   за   дверную   ручку,   я   с   деланным

безразличием бросил ему вслед.

        — Надеетесь на ярость Ахметьева? Зря. Мертвые, знаете ли, не кусаются и

не мстят. Они выше этого.

        Капитан медленно обернулся.   Уголки губ   его нервно подрагивали,   глаза

тяжело смотрели на меня.   Удара на посошок он явно не ожидал.   Я   глядел в   его

застывшее лицо, смакуя секунды и наперед жалея, что долго это не продлится. Так

оно и вышло.   Не проронив ни звука, Костиков отворил дверь и вышел из кабинета.

Гордый и в очередной раз ущемленный Ланцелот.

       

        ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

         Толпа ужасна одним лишь что личность несуммируема.,

        О. Шоро.

       

        Честное слово, нынешние журналисты подобны грифам — горласты, драчливы,

с   азартом слетаясь на запах падали,   готовы и сами клевать насмерть.   А уж как

захлебываются слюной,   прыгая на вздувшемся трупе!   Иная пища их, похоже, уже и

не   занимает.   В   общем   пичуги   из   неприятных,   но   в   данном   случае   против

любопытства стервятников я не возражал.   Пусть клюют и копают,   нестрашно. Лишь

бы копали из нужной кучи,   не отвлекаясь на постороннее. Ну, а должный аромат и

нужные   кучи   мы    уж    как-нибудь   им   обеспечим.    Бот   вам   и    весь   секрет

манипулирования пресловутой четвертой вертикалью.   Вовремя и   щедро   предлагать

корм   с   руки,   не   забывая с   искусством умелого престидижитатора подбрасывать

что-нибудь из-за спины.   Лаже если они будут видеть, что их обманывают, природа

возьмет свое, павловские рефлексы заставят вскипеть желудочным соком и ринуться

к приманке.   Такова еще одна особенность эпохи гласности.   Юркий репортеришка —

что твоя голодная щучка. Потому и ловится на самую дешевую блесну.

        Прихлебывая   из   бутыли   шипучий   «Тархун»,   я   глазел   в   телевизор   и

улыбался.   С пылом и жаром вполне оперившийся вьюноша,   возникнув на экране, не

без торжественности в   голосе рассказывал очередной ужастик,   силясь запугать и

без того запуганного обывателя:

        —   ...день депутата Геннадия Ахметьева начался,   как обычно.   Посещение

трубопрокатного завода, беседа с рабочими, дорога в родное министерство. Однако

до   работы ему   добраться не   удалось.   На   этот   раз   киллеры испробовали иную

тактику.   Подъезду родного дома они предпочли ступени министерского учреждения.

Здесь у   самого входа его и   достали пули снайпера.   Два выстрела грянули средь

бела дня, встревожив случайных прохожих. Разумеется, господину Ахметьеву тотчас

была оказана медицинская помощь, но, увы, до реанимационной палаты его так и не

довезли...   Место нахождения стрелка уже   установлено.   Это окно девятого этажа

жилого   дома   по   улице   Ракитина.   На   месте   преступления брошена бельгийская

винтовка с   глушителем.   Отпечатков пальцев и   других   сколь-нибудь   явственных

следов убийца не оставил...

        Параллельно с   голосом камера оператора металась по   испятнанным кровью

камням,   давала   общий   план   девятиэтажки   и   вновь   перескакивала на   роковые

ступени, увеличивая багровые лужицы до максимально возможных размеров. Оператор

явно был не   чужд любви к   натурализму.   Не увези господина Ахметьева проворные

эскулапы, мог бы, наверно, и в раны нырнуть. Экий любопытный мальчишечка! Вот и

доверяй такому всесильную оптику!

        — Это уже седьмой случай покушения на депутатов. Следует упомянуть, что

господин Ахметьев занижал ранее   крупные посты   в   министерстве финансов.   Есть

сведения,   что   будучи   депутатом,   он   негласно   продолжал   оставаться   членом

правления   нескольких   энергетических компаний,   имел   влияние   среди   магнатов

Газпрома.   Хочется в   очередной раз   поинтересоваться у   доблестных блюстителей

правопорядка:   доколе   будет   продолжаться   кровавый   произвол,   когда   наконец

пресекут охоту на людей!..

        Я переключил канал, и на экране возникло бородатое лицо Шевчука. Солист

«ЛЛТ» строил на столе игрушечный домик и сидел пригорюнившись.   Самый простой и

сильный из   всех   наших   клипов.   Ничуть не   хуже   Джексоновского возрождающего

урагана. Только вот в сумму российский клип обошелся куда как меньшую — разиков

этак в   сто или тысячу.   После гнусавого репортера на   Шевчука было любо-дорого

смотреть. Он еще что-то строил, во что-то верил. Вроде того же Кивинова и вроде

моего Костикова.

        Кстати,   не   сомневаюсь,   что   последний тоже внимал сейчас репортажу о

безвременной   кончине   столичного   туза.    И,   наверное,   переживал,   бедолага,

страшно.   О   том,   что Ахметьев братается с   янки и   является одним из   теневых

учредителей «Харбина»,   пронырливый капитан, разумеется, знал. Потому, верно, и

рассудил, что пауков удобнее душить их собственными ручонками.

        В   сущности,   он   не   ошибался.   До Ахметьева честному руоповцу было не

добраться,   но   вот   использовать мохнатого дядю   в   игре   против Ящера   —   это

представлялось делом   вполне   реальным.   Бывший зам-министра вложил в   «Харбин»

немало лучезарных надежд и   валюты,   а потому навряд ли простил бы затрещину от

периферийного мафиози.   Во всяком случае в   борьбе со мной он мог оказать РУОПу

серьезную поддержку,   на что, вероятно, и надеялся бедный Ланцелот. Да только и

мы не лыком шиты. Не стали до жидаться конца —ударили первыми...

        В   дверь заглянула секретарша.   —   Вас спрашивает по   телефону Костиков

Евгений Павлович. Тот, что заходил недавно.

        Легок на помине!   Стало быть,   долго жить парню...   Я   кивнул и   поднял

трубку.

        —   Представьте,   Евгений Палыч,   именно о   вас в данный момент и думал.

Занятное совпадение, не находите?

        — Честно говоря, не нахожу.

        — Тогда зачем звоните? Успели соскучиться?

        — Да нет, хотел поздравить. Один-ноль — в вашу пользу.

        — Судя по голосу, не слишком вы унываете. Может, один-один?

        — О чем это вы?

        —   Да вот и   мне хочется понять,   о   чем это я.   То ли вы умнее,   чем я

думал, то ли чего-то я в последнее время недопонимаю.

        —   Недопонимаете вы,   безусловно,   многого,   я вам и раньше это пытался

втолковать. Да только вы ведь все отбрыкиваетесь, слушать ничего не желаете.

        — Каюсь, не люблю, когда воспитывают.

        — Увы, поздновато воспитывать! Сорокалетнего-то мужика.

         — Зачем же так обижать?   Мужиков в зоне ищите.   И насчет сороковника вы

малость перегнули. Что это вы меня старите прежде времени?

        — Округлил,   уж простите.   Может, и впрямь преждевременно. До сорока-то

надо еще дожить, Павел Игнатьевич. А в свете сложившихся обстоятельств это, ой,

как непросто!

        —   Бросьте   стращать,   —   я   поморщился.   —   Есть   что-нибудь   дельное,

говорите.   А нет,   так я лучше музыку погоняю.   Устал,   знаете ли, как черт, за

последние дни.

        - Немудрено,   —   капитан   фыркнул   в   трубку.   —   А   ел   я   сказать вам

следующее.   С   «Харбином» у   вас,   кажется,   прокатило,   но в зале ресторанчика

шальными пулями —   кстати,   шальными ли?   —   так вот в   одном из питейных залов

«Харбина» зацепило двоих важных персон.

        — Уведомлен. Вы говорите о Харлее с Капралом?!

        — Точно. Надо признать, разведка у вас работает отменно.

        — Не жалуюсь.

        —   Так вот,   Харлей —   ладно,   мелочевка,   а   вот о   Капрале того же не

скажешь.   Вы в   курсе,   кем он был в миру — то бишь,   кем числился по воровской

иерархии?!

        — Меня это мало интересует,                  

        — Совершенно напрасно.   Человек это был отнюдь не маленький.   Есть даже

подозрения, что означенный тип имел отношение к общаковой кассе.

        — Он что, был хранителем?

        — Не знаю, но, видимо, без проблем у вас обойдется.  

        Я, нахмурившись, потер лоб ладонью.

        — Что ж... Ничего не поделаешь. Вся наша жизнь — сплошные проблемы.

        — И еще новость: в ресторане «Южный», что на улице Малоникитской, у них

намечается сходка. Сегодня вечером.

        — Опять же наслышан.

        — Ла? Даже обидно! Прямо ничем вас не удивить.

        —   Спасибо   добрым   людям.   Делятся   новостям.   Вот   и   вы,   понимаешь,

позвонили.

        — Верно,   позвонил.   Потому как думается мне, что съезд этот затевается

неспроста.   Полагаю, что припомнят вам на нем многое — в том числе и означенных

субъектов.

        —Да вы никак торжествуете?

        — Что вы!   Просто давеча некто клятвенно завернул, что не тронет меня и

даже будет оберегать, вот и пытаюсь отплатить той же монетой.

        —   Благодарствуйте!   Считайте,   что принял к сведению и завязал узелок.

                        

        — Тогда до скорого!

        —   Не обольщайтесь!..   —   Положив трубку,   я   недовольно свел брови.   А

капитанчик-то   наш,   похоже,   и   впрямь не   слишком удручен.   Значит,   какие-то

пасьянсы на   досуге тоже успел разложить.   Либо пару особо козырных карт утаил.

Скверно!..   Иметь умного противника —   перспектива прекрасная,   но если он умен

чересчур...   Я   пожевал   губами.   Достав   из   кобуры   «Беретгу»,   прицелился   в

градусник на стене. Интересно знать, чьей крови этот Костиков в большей степени

жаждал —   моей или   Ахметьевской?   Или,   по   большому счету,   бескомпромиссному

Ланцелоту все равно?   Для них ведь все кругом черные и белые, борзые и честные.

Чем меньше нас, тем больше их.

        Пистолет нырнул в   кожаную конуру-кобуру,   я запахнул пиджак.   А что!..

Надо бы   подкинуть эту   идейку Безмену.   Для более полной картины.   И   нынешнее

предупреждение Костикова присовокупить. Мало ли какие перспективы прорисуются!

        Поднявшись,   я принялся мерить кабинет шагами. Значит, «синие» и впрямь

заволновались.   Было бы из-за чего! Подумаешь, лишняя пара жмуриков! Хотя... Не

стал бы Костиков просто так звонить.   Не такой он наивный. Потому как хранителя

общаковой кассы действительно грохнули — и грохнули весьма профессионально. Как

позже   доложил   Гоша-Кракен,   мальчик   получил две   пули   —   и   обе   в   голову.

Случайностью тут и   не пахло.   Но брали-то «Харбин» мы!   И по всему получается,

что без информационной утечки снова не обошлось.   Наверняка к   взятию «Харбина»

готовились не мы одни, нашлись непрошеные советники. В то время, как парни Дина

овладевали Цитаделью,   некто под шумок выполнил свою часть операции. Результата

этот   некто,   надо   признать,   добился.   «Синих» откровенно сталкивали лбами   с

Ящером, и теперь, после гибели Капрала, нужно ждать ответного выпада. Я стиснул

кулаки. Великолепно! Прямо выходи на балкон и салютуй неведомым игрокам!

        Рука сама легла на дистанционный пульт. Зажегся и погас огонек японской

магнитолы. Радостно выпорхнувший из динамика голос диктора тут же и смолк.

         А   ведь Гансик что-то,   кажется,   упоминал об   этой парочке —   то   бишь

Капрале с   Харлеем.   Сразу   после окончания штурма.   Увы,   после того   поганого

подземелья голова у меня соображало плохо. Во всяком случае, важный аспект я из

виду упустил,   позволил событиям опередить себя.   Так что, пожалуй, Костикова и

впрямь следовало поблагодарить за подсказку.   Освежил господин Ланцелот память.

Гранд мерси и мерси боку.

        Уже через минуту я ворковал по телефону с Васильичем.

        — Ну что, дырочки в погонах уже провертел?

        —   Что   я   тебе   —   пацан   зеленый?   Давно   новенькие в   комоде   лежат,

дожидаются своего часа.

        — Молодец! К таким вещам готовятся заблаговременно.

        — Само собой!

        — Ладно,   теперь о буднях. В «Харбине» среди прочих нашли двух жмуриков

— Капрала и его шестерку. Может, уже слышал?

        — Нет, а кто такие?

        — По слухам — крупная масть. Один из них — хранитель воровской кассы.

        — Ото!..

        — Короче, надо бы этой сладкой парочкой заняться особо, лады?

        — Ага...   Значится,   наклевывается вторая серия,   так надо понимать? --

генерал был стар, но мудр. Все смикитил быстро.

        —   В   точку,   Васильич!   В   «Харбине» они   были не   при   делах,   просто

бражничали. Так что сдается мне, кто-то успел сыграть параллельно.

        — Что требуется от меня?

        —   Подробности.   Что-нибудь   о   пульках,   пальчиках   и   прочих   суровых

нюансах. Как знать, может, и это дельце тебе удастся распутать.

        — Тогда никаких проблем, сделаем. Что-то еще?

        —   Еще   неплохо бы   помочь   оперативной информацией по   «синим».   Ходит

слушок,   что в   «Южном» они собираются.   На   молодежную тусовочку.   И   как раз,

понимаешь,   сегодня.   То есть, в принципе, я не против, но очень уж не вовремя.

Пущай бы они эту ярмарку отложили,   а? Хотя бы на пару дней. Я это, Васильич, к

тому веду, что, может, у вас там мероприятия какие-нибудь намечаются?

        —   Мероприятия?   Сейчас подумаем.   Ммм...   «Южный» —   это поблизости от

драмтеатра?

        —   В   общем   да.    Середина   улицы   Малоникитской,   сразу   за   площадью

Восстания.

        —   Ага...    —   Васильич   размышлял.    —   Наверное,   можно   организовать

какой-нибудь профилактический рейдик.   Навострим патрульно-постовых ребяток, по

кафе пройдемся, ларьки тряхнем. Ну, и заодно в «Южный» заглянем.

        —   Вот   и   ладушки!   Пусть себе собираются,   голосуют,   вотум недоверия

выказывают,   но   только   не   сегодня.   Недосуг мне,   понимаешь,   делегатов туда

готовить.

         - Сделаем тебе рейдик, спи спокойно.

        - Прямо сейчас и лягу. До скорого!..

        Положив трубку, я приблизился к окну. На тротуаре пара девчушек крутили

длинную   веревочку,   третья,   в   меховых сапожках,   выждав   момент   сиганула на

середину,   воробьем запрыгала на месте.   С азартом, надо сказать, запрыгала. Но

зима — не лето и в пальтишке особенно не поскачешь.   Веревка хлестнула прыгунью

по ногам,   и   она шлепнулась на землю.   Подруги звонко рассмеялись,   а   я вдруг

представил на их месте Васильича и   Костикова.   Два усмехающихся блюстителя,   а

между   ними   распластавшийся   на   снегу   Ящер.   А   что?   Весьма   правдоподобная

картинка! Меня передернуло,                     

        Наверное,   что-то   я   все-таки чувствовал.   Интуитивный проблеск слабым

ростком   егозил   в   глубине,   миллиметр   за   миллиметром   пробивая   асфальтовую

скорлупу,   шилом прокалывая сферу вселенной.   Жалящее его   усилие отзывалось во

всем   теле   нестерпимым зудом.   Хотелось срочно что-то   делать —   бить в   стену

кулаком,   рычать на подчиненных. Не спасла и секретарша, с которой я на десяток

минут заперся в кабинете.   Ситуация для нее была привычной, но к такой скорости

и она оказалась неподготовленной. Одежду с кабинетной дамы я почти сорвал, а до

диванчика мы даже не добрались.   Разумеется,   она поохала и поахала,   но только

для виду. Какое уж там удовольствие от конных атак!

        —   Купи мужу перчатки,   — я сунул в ее кулачок сотенную купюру и кивнул

на выход.

        Скоренько все сообразив,   она вылетела в   секретарский предбанничек.   А

спустя   энное   время   передо   мной   образовались Ганс   с   Безменом.   Подчиняясь

манипуляциям на дистанционном пульте, по углам кабинета зазвенели и загрохотали

музыкальные   колонки.    Мориконе   шпарил   свои   скрипичные   вариации,    хотя   в

эффективность подобной глушилки я   давненько уже   не   верил.   Век   технического

прогресса —   это пек замочных скважин,   усиленных отменной оптикой,   снабженных

стереофоническими наушниками,   это век лазерных приемопередатчиков, сканирующих

печь   с   обыкновенных   оконных   стекол.    Впрочем,   на   психику   подобные   меры

предосторожности действовали все же благотворно.

        — Итак, что говорит Каротин?

        —   Адвокат в   пене и   мыле.   Уверяет,   что   около шестидесяти процентов

переработанных документов — вполне жизнеспособны.   Еще пару дней, и мы, похоже,

сумеем их переварить.

        — А остальное?

        —   С   этим надо еще   думать.   Дело далеко не   простое.   Мы   и   без того

изменили   число   пайщиков,    пропихнули   в   совет   директоров   полдюжины   своих

шестерок,    завели    несколько   десятков    новых    счетов,    образовали   тройку

новорожденных фирм. Но этого, конечно, недостаточно. Шлейф тянется дальше. Есть

лица,   о которых мы абсолютно ничего не знаем.   Кто-то был связан с Ахметьевым,

кто-то   со   Стэком.   Само собой,   не   обойдется без разборок с   представителями

американской стороны. Каротин даже высказал версию о ЦРУ.

        — Чего, чего?

        - В    смысле,    не    задействован   ли    здесь    кошелек    американского

разведуправления?

        — Он что, сбрендил?

        - Как   сказать.   Домишко-то   и   впрямь строился богатый,   с   нешуточным

размахом. А на какие, спрашивается, шиши? Наши финансисты прошерстили документы

по пять раз, — в бумагах сплошной туман.

        — Ну,   это неудивительно.   Воду мутят нынче все. От налогов, от рэкета,

от прожорливых «крыш».

        — В общем да. Я только хотел сказать, что есть и такая версия. Чем черт

не   шутит!   В   любом случае,   господа из   Штатов нагрянут сюда   в   самом скором

времени.                      

        — Поедут наверняка через Москву, — пробормотал я. — Точнее полетят.

        — Значит, можно перехватить гостей.

        — Не можно,   а нужно! — я требовательно щелкнул пальцами. — Факсуйте по

всем штатовским номерам, вызывайте на переговоры. Пусть знают, что все остается

по-прежнему,   что   никто   их   с   носом   оставлять не   собирается.   Просто чуток

поменялся состав кабинета,   кое-какие рокировки.   Короче говоря, надо успокоить

янки.

         — Мы так и делаем, но полагаю, что полностью прижать гостей не удастся.

Слишком велика их доля.

        — Значит,   будем соображать.   Ты,   Ганс,   тоже пораскинь умишком.   Надо

организовать для гостей спектакль.   Максимально достоверный,   возможно,   даже с

легкой стрельбой.

        — Надеюсь, без жертв?

        — Можно и подранить кого-нибудь. Легонько... Все, что от вас требуется,

это   внушить господам пайщикам,   что   мы   —   и   только мы   в   состоянии уберечь

вложенный в эту махину капитал.

         — А если Васильича на встречу пригласить?

        —   Тоже неплохое предложение.   Лишние генеральские погоны в массовке не

помешают. Зазовем кого-нибудь из местных дворян. Сейчас это модно.

        — У нас не только дворян, уже и графов с князьями — как грязи.

        — Вот и хорошо! Поищите самых представительных — с усами, аксельбантами

и прочей мишурой...  

        Я яростно потер лоб. — Ребят Утюга и Лина прилети держать в готовности.

Ожидаются осложнения с   «синими».   Два   жмурика в   китайском зале действительно

оказались шишками. По крайней мере один из них.

        — Черт! Но ведь я уже говорил: это не наша работа! Дин тоже клянется...

        — Знаю. Это наверняка менты. Словили мгновение и капнули дегтем.

        —   Что   же   получается?   —   Безмен   испуганно запорхал своими пушистыми

ресницами. — Кто-то нас стравливает?

        —   А   ты   еще не допетрил?   Обычная тактика право-хранительных органов.

Свидетельствует, кстати, больше об их слабости, нежели о силе.

        — Икнется нам такая слабость!

        —   Что поделать.   У   нас с   ними психологическая несовместимость.   А   в

космический полет запузырили всех вместе. Столкали на мячик под названием Земля

и дали ногой...   Между прочим,   как там обстоят дела с киношедевром? Что-нибудь

новенькое удалось накопать?

        Безмен зашевелил костлявыми плечиками.

        — Сегодня вечером попробую склеить фрагменты.

        — А раньше чем занимался? Шары в бильярд гонял?                    

        — Ничего себе шары!   — Безмен даже обиделся.   — Будто не знаешь, чем мы

сейчас занимаемся!   Завал   же   полный с   документами!   Если   бы   я   не   помогал

Барановичу,   он   бы   с   места не сдвинулся.   Сам же говорил,   что надо дышать в

затылок!   Еще и   посматривать,   чтобы ничего не уплыло на сторону.   Попробуй-ка

приватизировать в несколько дней такую громаду,   как «Харбин»! Да еще этот твой

вундеркинд пробовал приставать.

        - Что за вундеркинд?

        —    Да   с   идеей   насчет   зарубежных   афер.    Обучение   за   границей...

                       

        — Помню,   — я отмахнулся.   — Дай ему пару ребят и пошли подальше. Пусть

сам свой хлебушек маслицем смазывает.   А   «Харбин» переключай на Луку.   Пусть и

Каротин,   жирная задница такая,   подсуетится.   Криминал оставляйте Макарычу. Он

работает напрямую с безопасниками... Да! Поручи Утюгу опекать его. Так сказать,

на всякий пожарный.

        — Тогда чем заниматься мне?

        —   Твое   задание   —   прежнее.   Попытайся соедини воедино тот   долбанный

фильм, бригаду Флопа, здешних жмуриков и РУОП.

        —   Это   что же?   Майора Костикова тоже записал подозреваемые?   —   брови

Безмена скакнули вверх.

        —   Для   полной картины сие   не   помешает.   Все может быть.   Людям нынче

верить нельзя.   Словом,   работай!   Если что-то   начнет проясняться,   немедленно

сообщай. Все понял?                            

        Кивнув,   Безмен поднялся, прижимая к животу пухлую папочку, выскользнул

из кабинета. Я усилил звук и придвинулся к Гансу вплотную.

        — С «синими» предстоит дуэль.

        — Дуэль? — Ганс нахмурился. — Это плохо.

        — Боишься «синих»? С твоими-то морячками!

        — Дело не в силе. За ними авторитет, идея... — Он поднял на меня глаза.

— Я так понимаю, есть какая-то новая информашка?

        —   Считай,   что есть.   Мороз и Бес списаны.   Вчера кто-то добавил к ним

Капрала.   Бочку покатят теперь на нас,   и, судя по всему, покатят организовано.

Чувствуется третья лапа.               

        — Но если это менты грохнули Капрала,   какого рожна «синим» ссориться с

нами?

        — А ты сумеешь братве доказать,   что это менты запачканы,   а не мы? — я

фыркнул.   —   Тем   более,   что в   «Харбине» у   них тоже была своя доля.   Нас уже

поссорили, соображаешь?

        — Но можно ведь поделиться!

        — Разумеется,   можно. Не обеднели бы. Только был бы толк, а его, боюсь,

не будет.   Точнее,   будет, но не тот, на который мы рассчитываем. К примеру, на

Дина,    на   тебя   и   меня   придет   оплаченный   зеленью   заказ.   Да   еще   найдут

профессионалов   издалека   —    международной   квалификации.    Мечтаешь   о   такой

перспективке?

        Ганс замотал головой.

        — На фиг такую мечту?

        — Вот и я не мечтаю.   А ждать этого надо не сегодня,   так завтра.   Пока

живы обиженные.

        — Морячки подустали, босс.

        —   После   отдохнут,   Гансик.   Это   можешь   гарантировать   твердо!   Всех

наградим по-царски.   Плюс внеочередные отпуска. А пока в срочном порядке выходи

на   Соху Красоватого.   Есть для него дельце.   Хватит отсиживаться по   берлогам,

пусть поработает.

        — Найти-то найдем, это не проблема. Но что он должен делать?

        — А вот что... — Вторя скрипкам и гитарам французов, я неспешно выложил

начальнику охраны часть своего плана.   Парень он   был   сметливый и   искушенный,

однако на этот раз проняло и его.

        Глядя на начальника своей охраны, я вновь и вновь убеждался, что в этом

мире все мы чрезвычайно одиноки — худые и толстые,   мерзавцы и честные, дикие и

глупые.   Ганс был своим до корней волос,   но и у него имелась некая пограничная

черта, переступив которую, я выходил из сферы его восприятия.

        Так отцы не понимают детей,   а дети -   своих старших.   Ипатьев. Синдром

гражданской воины...

        В конце концов,   с планом моим Ганс согласился,   но только потому,   что

иного выхода у него не оставалось.                                            

       

       

        ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

        Я в знак протеста каждый день

        Играю фугу «До Минор» перед экраном!

        Ламуан Моречее

       

         Нет, она совсем не казалась зеленой соплюшкой! Настоящая женщина-жрица!

Не бестолковая нимфетка,   не перебивающая желание хищной ненасытностью вамп,   —

самая настоящая жрица!   И тело ее прижималось к моему,   заполняя все пазухи, не

оставляя ни   клеточки свободного пространства,   при   этом   не   пеленая руками и

ногами,   чего я   терпеть не   мог,   предоставляя полную свободу маневра.   Она не

знала,   но чувствовала,   как себя держать и вести.   Олицетворенная природа,   не

обезображенная старческими пятнами цивилизации.

        Самое   забавное,   что   в   отличие   от   Елены   ее   нельзя   было   назвать

красавицей.   Та   самая половинчатость лица,   которую я   подметил в   первую нашу

встречу,   угадывалась и   в фигуре.   Стройная спина и ровные плечи волею природы

оказались   усаженными   на   крестьянский   ширококостный   стан.    Все   равно   как

какая-нибудь    шахматная    королева!    Длинная    скрипичная   шея    плезиозавра,

переходящая в безразмерное тулово...   То есть,   о безразмерности речи, понятно,

не шло, однако ножки Надюха имела вполне эаурядные. Куда там до Синди Кроуфорд!

Уверен,   в   самом периферийном конкурсе обнаженки она не   одолела бы и   первого

тура.   Тем не   менее,   распаляла меня эта девочка сказочным образом.   Возможно,

театральная   приглаженность Елены   давненько   поднадоела   мне,   превратившись в

инородный груз.   Надюха была своей — и внутренне, и внешне. Ее скифская дикость

мне импонировала,   уличная вульгарность притягивала,   как магнит. Таким, скорее

всего,   был и   я сам,   отчего получалось некой подобие симбиоза.   В партнере мы

зачастую и любим самих себя.   Кого еще нам,   законченным эгоистам,   любить? Так

что особого открытия я   не   делал.   Кажется,   нашу странную общность понимала и

сама Надюха,   хотя в   перерывах между любовными утехами,   не стеснялась осыпать

меня бранью.   Черт его знает почему, но мы были друг другу нужны, и даже ругань

ее меня практически не задевала.

        — Уже удираешь?

        — Убегаю, Надюха!

        — Беглец!

        — Не беглец, а делец. У дельцов всегда мало времени.

        Я торопливо одевался,   а она разгуливала вокруг меня кругами,   распевая

выдумываемое на ходу:

        — Ты не беглец и не делец, ты просто-напросто подлец... И зачем все это

нужно, ты можешь мне объяснить?

        — Не зачем, а кому!

        — И кому же?

        — Наверное, нам обоим.

        — Да уж,   связалась со сволочью и сама стала такой, — Надюха сокрушенно

вздохнула и   тут же повисла у меня на шее.   — Ох,   и гад же ты.   Ящер!   Приходи

поскорее, ага?

         Такая вот была у нас любовь! Прямая и откровенная, как лезвие бритвы. И

никаких Павлуш,   никаких кисок с   рыбками!   Мы знали друг о дружке все с самого

начала, а чего не знали, о том догадывались.

        —   Только не вздумай жениться на мне!   —   шепнула она.   —   И   не изводи

Ленку.

        —   Поглядим-посмотрим,   —   я похлопал Надюху по щеке и,   отстранившись,

вышел в прихожую.

        — Когда вернешься?

        — На трудные вопросы не отвечаю. Пока...

        Родная   «Вольвушка»   подкатила   к   подъезду,   из   машины   сопровождения

показались два лба,   бдительно обозрели окна и крыши окружающих зданий. Я сел в

автомобиль,   и мы тронулись в путь.   Слушая вполуха начальника охраны, я крутил

выведенную   к   креслу   пассажиров   настройку   радиоприемника,   пытаясь   поймать

что-либо   мало-мальски   музыкальное.    Но    эфир   продолжал   оглушать   попсовой

кувалдой,   череда самодеятельных станций в старательном подражании равнялась на

«Европу-Плюс»,   последняя же   без устали вела треп с   толпами бездельников,   на

заказ выдавая бездарные песенчушки,   выспрашивая заветные желания и   эти   самые

желания   немедленно   исполняя.    Мелодии,    которыми   сорили   все   эти   опятами

расплодившиеся станции,   насколько я знал, сочинялись на корейских синтезаторах

левой   пяткой   с   бутербродом   в   зубах.   И,   увы,   нынешнего   слушателя   столь

скороспелая   лапша,    похоже,   устраивала.   Вконец   отчаявшись   найти   что-либо

мелодичное, я выключил приемник вовсе.

        — Значит,   ты уверен, что о фильме Баранович ничего не знает? — я хмуро

взглянул на Ганса.

        — Божится, что не в курсе.

        — Может, врет?

        —   Да   не похоже.   Он ведь все секреты выложил.   Без утайки.   Какой ему

интерес что-то скрывать?   И Хасан на него в щелочку успел полюбоваться, сказал,

то выжимать из такого нечего.   Дяденька,   мол,   и   так распахнут до предела.   А

Хасан в подобных делах понимает. Психолог!

        —   Ладно,   коли так.   —   Я   задумался.   — Как вам вообще показался этот

Баранович?

        — Да никак.   Обычный фраерок.   Судя по всему,   денежки любит,   комфорт.

Соображает вроде неплохо.

        — Значит, сработаемся.

        —   А   то!   Живым остался,   как   тут   не   сработаться?   А   вообще Безмен

утверждает, что финансист головастый. Память отменная. Как сообразил, что может

оказаться   полезным,   еще   пару   заначек   выложил.   По   собственной инициативе.

Оказывается, руднички у них тут еще есть. В укромном месте.            

        — Это что же, в наших местах?               

        —   Да   нет.   Сами рудники где-то под Алапаевском,   а   здесь документы и

карты, списочный состав старателей.

        — И что добывают?

        — Золотишко и вроде даже алмазы. Все, разумеется, черное.

        — Неплохо!   — я покачал головой.   — Значит, бухгалтер решил работать не

за страх, а за совесть?     

        —   Как   знать.    На   всякий   пожарный   компру   все   равно   не   помешает

состряпать.   Мальчиков там   или   девочек в   постель сунуть.   Тогда окончательно

повяжем.

        —   Ну,   это пока не   горит,   хотя на   досуге,   конечно,   подумай.   Дело

полезное... — Я потер кончик носа. — Москвичей наш дружок, часом, не боится?

        —   Некоторая вибрация наблюдается.   Но   в   пределах допустимого.   Кроме

москвичей еще   ведь   друзья покойных остались,   а   под   ними   —   аж   полтораста

фирмешек.   Мы   только треть   прибрали.   И   то   —   только потому,   что   проявили

космическую прыть.

        — Что с остальными?

        - Остальные, само собой, пригнулись. Какой им интерес светиться? Вождей

нема,   так что залягут на   дно.   Из   особо крутых —   разве что дяденька один из

Сибири сыскался,   ну и столичные,   конечно. На этих последних Баранович выложил

подробнейший реестрик.   Всех,   кого знал, занес. Правда, говорит, список далеко

не   полный.   Его-то   делом были бумажки,   а   с   кремлевскими крышами базар вели

другие. Чаще всего — либо Стэк, либо Микита.

        —   Ладно...   Так и так придется подключать московских приятелей.   Пусть

покопают по своим каналам.   Осложнения нам не нужны.   Если что,   поделимся, — я

вздохнул.   —   А то ведь пригонят эшелон бритых,   и разбирайся потом.   Все морги

трупарями завалим.

        — Это точно!

        — Что Баранович знает о наркоте?

        — Практически ничего.   Знает, что баловались, что были связи с Польшей,

Германией,   Турцией,   но   подробностями занимался   узкий   круг   лиц.   Там   ведь

бухгалтерия   несложная,    все   в    голове   можно   держать.    Основных   курьеров

насчитывалось человек пять или шесть.   Связаны были напрямую с паханом. Теперь,

конечно, тоже пропадут с горизонта... — Ганс шмыгнул носом. — А может, кто и на

нас попытается выйти, не знаю. Мы-то с этим как?

        В глазах его проблеснула неуверенность.   Я фыркнул.   Общие тенденции на

мировом рынке начальник охраны тоже примерно себе представлял.   Главный барыш в

раздробленном феодальном   государстве,   именуемом   Россия,   приносила   торговля

оружием и   наркотой.   Но до крупного оружия нам было не дотянуться,   -   все шло

через политиков и армейских жуков, а вот «космосом» баловались практически все.

Еще   пять назад кое-кто играл в принципы, оправдывая сутенерство, с пеной у рта

клеймя наркомафию,   но нынче все переменилось.   Возможно,   и   я мог бы увлечься

этой грязью,   но,   видимо,   вовремя клюнул петушок в   голову —   сообразил,   что

торговать грязью ради другой грязи — то бишь ради презренного металла для Ящера

западло.   Черт   его   знает,   почему я   так   рассудил,   да   и   лень   было   особо

раздумывать.   Шкалу   ценностей   каждый   себе   придумывает сам.   Гнать   танки   с

пулеметами в Иран и Ирак — это ладно, со списанных ракеток обдирать золотишко и

платину —   тоже,   но работать на дурдом,   когда и   без того все вокруг сплошная

дурдомовщина, я не желал. И по той же самой причине никогда бы не стал вязаться

с    паучками,    что   под   шумок   обустраивали   на   окраинах   необъятной   родины

радиоактивные могильники либо   сбывали на   сторону боевой уран   и   плутоний.   В

ближайшие десять-пятнадцать лет   я   мог бы   предсказать планете массу каверзных

неожиданностей — в частности ядерный теракт в каком-нибудь крупном городе вроде

Вашингтона или Тель-Авива,   после чего наконец зачешутся припухшие президентики

сверх и не сверхдержав, сообразив, что прогресс давно уже напоминает скорпионью

задницу.   Да и черт с ними!   Я, по крайней мере, буду твердо знать, что рванула

не моя начинка и не от моей травки гикнулся очередной миллион слабаков.

        Косо глянув на Ганса, я процедил:

        — Тебе мало бабок, Ганс? Или кто-то уже подъезжал с предложением?

        Начальник охраны смутился.

        — Да был тут один разговор. С месяц назад. Узбеки какие-то приходили, я

их отшил.

        —   В   следующий раз сообщай.   Примем гостей с объятиями,   попьем чайку,

побазарим.

        — Так на фига?

        — Пригодится. В подарок ментам. Хоть тому же Васильичу. Ему наша зелень

тоже приелась.   Другое дело — какая-нибудь аферка. Вот тут он вволю наиграется.

Он же понимает, что лет пять-шесть — и выпрут на пенсию. Уже не злата хочется —

славы.

        — Будем сдавать наркодельцов? Опасное дело, босс.

        — Ништяк, Гансик, выдюжим. Какое-то время ехали молча.

        Ганс сунул что-то в рот, немного погодя, протянул упаковку.

        — Не хотите, босс?

        — Что это?

        — Резинка. Хорошая. Говорят, для зубов это самое...

        Я отмахнулся.

        —    Не   надо,    Гансик.    Ни   про   кислотно-щелочной   баланс,    ни   про

неповторимо-устойчивый вкус. С утра до вечера слышу.

        Пискнула радиосвязь. Говорили из машины сопровождения.

        — На хвосте чужачок. Помаячил в начале маршрута, потом пропал, а сейчас

снова всплыл.

        —   Так,   приплыли,   кажется...   —   Ганс   посмотрел в   зеркальце заднего

обзора. — Это который же? Красный «Москвич» или серая «Тойота»?

        — «Тойота».

        — Ты ничего не путаешь?

        — Гадом буду,   они!   Сейчас же грязь кругом.   У них радиатор наполовину

серый и сосульки по краям. Ганс сердито крякнул, снова поглядел в зеркальце.

        — Кто бы это мог быть?   На Костикова не похоже. Да и нет у них «Тойот».

Парочка «Мерседесов» — так и те в гаражах начальства.

        Снова пискнула рация.

        — Будем менять маршрут?                 

        — Пожалуй,   стоит,   — бормотнул я.   — Время есть,   так что поколесим по

кольцевой,   понаблюдаем за   шпичками.   Полезно бы дежурное авто вызвать,   пусть

пристроятся сзади.

        Ганс   немедленно взялся   за   рацию.   Дежурная бригада   откликнулась без

промедления, а спустя некоторое время наши парни уже дышали в затылок орлам, из

«Тойоты».                                   

        — Какие-то пентюхи, похоже. Даже не заметили, что хвост уже прижали.

        Я   кивнул.   Теперь кавалькада машин двигалась несколько в ином порядке.

Отсекая нас   от   «Тойоты» джип с   охраной чуть подотстал и   теперь взрыкивал за

кормой.   Еще   одна   машинка   с   вооруженными ребятами выкатила на   параллельную

полосу.   «Тойота» рысила на той же дистанции, не ведая, что с тыла их уже пасет

наш   «Ниссан».   Мы   же   вели все   это войско,   произвольно выбирая направление,

удаляясь от центра города в более захолустные кварталы.

        —     Берем    гадов    в     коробочку?     —     Ганс     хищно    улыбнулся.

      

        — Не здесь, доберемся до пустырей. А пока изобразим легкую панику.

        Наша «Вольвушка» скакнула вперед и   резво пошла обгонять впереди идущие

машины. Движение было не слишком плотное, и скорость мы держали приличную. Джип

тоже   чуток   прибавил ходу,   но   послушно позволил преследователям обойти себя.

Теперь «Тойоте» действительно трудно было бы уйти.   Слева и   сзади ее подпирало

сразу три скоростных авто.

        —   Пустыри!   —   громко   сообщил   водитель.   Возле   автобусной   развилки

подходящее место.

        —   Годится,   — я кивнул Гансу на рацию,   и он бегло начал надиктовывать

нужные команды. Все было хорошо, и вдруг...                 

        Это был обыкновенный мотоцикл с двумя седоками.   Что-то вроде «Явы». Но

шли   они   столь резво,   что никто не   успел ничего сообразить.   Благодаря своим

габаритам,   «Яве» не   составило труда вклиниться между машинами сопровождения и

обойти нас слева.   Следовало бы встрепенуться,   но мы не встрепенулись.   Просто

поворотили   головы   и    проводили   их   взглядом.    И    тем   самым   окончательно

подставились под   вражеское шило.   Когда   лихачи   вырвались шагов   на   тридцать

вперед,   тот,   что сидел сзади,   обернулся и   швырнул темный предмет на дорогу.

Ударила слепящая вспышка,   и громко вскрикнул Ганс,   выхватывая оружие. Я ткнул

водителя в   спину,   но он и без того уже жал на тормоза,   яростно дергая руль и

тщетно пытаясь удержать равновесие.   Увы,   творилось что-то   непонятное.   Место

взрыва мы успели пролететь, но управления «Вольвушка» начисто лишилась. Тормоза

абсолютно не держали,   и нас продолжало нести вперед. Место поворота мы прошли,

как разогнавшийся неумеха,   впервые надевший коньки.   А дальше остро захолонуло

под ложечкой,   нас подбросило на сидениях.   Не умея летать,   «Вольвушка» все же

взлетела.   Через секунду машину сотряс страшный удар,   и   все закрутилась перед

глазами,    как   склеенные   невпопад   кадры.    Вспомнилось   вдруг,    что   ремень

безопасности не   наброшен,   и   полыхнуло сожаление по   поводу   всего   смутного,

несбывшегося. А далее — небесная вспышка, плечо Ганса, хруст собственных зубов,

и холод пробиваемого головой сугроба...

       

       

        ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

        От   интуиции до   рассудка —   один шаг,   но кто в   состоянии сделать его

осмысленно?

        О. Турк

       

        На   первый   взгляд крепость была   выстроена по   всем   правилам древнего

фортификационного искусства —   с глубоким рвом,   подъемными мостами,   зубцами и

бойницами. Как и положено, семь угловых башенок топорщились по краям, чуть-чуть

уступая по высоте куполу прячущейся за стенами церквушки. Раскатисто бил набат,

за   кремальерами с   луками,   топорами   и   пращами   метались   крохотные   фигурки

людишек. Напугал я честной народ! Крепко, надо признать, напутал. В дюжине мест

густо парило в   объемных котлах черное варево,   — местные кулинары готовили для

меня свое фирменное блюдо.   Судя по запаху — кипящую смолу.   Простачки! Мне ли,

выбравшемуся оттуда бояться столь жалкой температурки!

        Напружинив тело,   я   бросился в   атаку.   От   первого же   толчка   что-то

хрупнуло   в   каменном массиве,   на   стенах   закричали громче   и   пронзительнее.

Свистнули первые   стрелы,   на   загривок   и   впрямь   пролилась горяченькая жижа.

Спасибочки за душ!

        Когтями я отколупнул один из камешков,   презрительно фыркнул. Вот вам и

убежище! Не крепость, а одно название! То ли в спешке возводили, то ли не чаяли

встречи с настоящим противником. Словом, устрашающе укрепление выглядело только

издалека.

        Помнится,   в Киеве стены ломать было не в пример труднее,   - всю шкуру,

почитай,   изодрал,   а успеха так и не добился.   То ли спекали цемент на птичьих

яйцах,   то   ли   добавляли что-то вовсе мудреное.   Здесь,   похоже,   обошлись без

хитростей,   камешки   склеивали   голимым   песочком.   Халтурный,   видно,   попался

князек!   Из нынешних, из новороссов. Зато и нашим легче! Скорее протараню дутую

преграду.   Лишь бы не докучали новинками.   А   то навидался я уже всяких каленых

наконечников да волосяных арканов!   Глупости,   конечно, но сколько же времени и

внимания отнимают!

        Шумно   всхрапнув,    я   поднатужился   и   снова   ударил   в   стену.   Камни

посыпались дружно,   в   проломе   обнажилась потайная галерейка.   Еще   три-четыре

удара, и можно будет пролезать в город. Однако и защитники не дремали. Отовсюду

продолжал сыпаться град   стрел,   летели камни   и   копья.   Большая часть летучих

гостинцев отскакивала от моей чешуи,   но некоторые застревали, подобно занозам.

Да и черт с ними! Лишь бы глаза не задели, на остальное плевать. На мне, как на

собаке,   —   все заживает быстренько.   Пара дней,   —   и воспряну,   как феникс из

пепла. Пока голову не снесут, буду жить.

         Язык обозленной змеей зашевелился во рту,   клыки чуть выперли из десен,

став вдвое длиннее. С шипением вырвались легкие язычки пламени. Что поделать, —

рефлекс!   Не слишком и   хочется,   —   само так получается!   Что же делать,   если

народец никак не угомонится?   Драки они, видите ли, хотят, подвигов жаждут! Вот

и   троица богатырей каких-то на конях приканделяла.   В шлемах,   в кольчугах,   в

заклепочках! А бородатые — только держись! И мечами-то как грозно помахивают, —

страсть!   Еще   кто-то   из   людишек   попроще пристроился с   бердышами у   хвоста.

Дровосеки хреновы! Отрубить они его, что ли, пытаются? До чего все-таки наивный

народец!

        Особенно не озираясь,   я взбрыкнул хвостом и разом усмирил незадачливых

лесорубов.    Заодно   смахнул   и   парочку   богатырей.    Последний,   впечатленный

увиденным,   ждать не   стал.   Пришпорив коня,   галопом помчался прочь.   Меч свой

двуручный по забывчивости обронил.   Вот такая,   понимаешь,   бесславная пенка! А

еще говорят, на миру и смерть красна...

        В плечо ударил каменюга.   Я обернулся. Сколько же их набежало на стены!

Ровно клопы —   видимо-невидимо!   И   все что-то сыплют,   кидают,   мечут.   Вконец

озлобились! Ну да сейчас у меня попритихнете!

        Язык опасливо втянулся в глотку,   железа под небом огненно вскипела.   Я

хакнул   пламенем поверх   стены   —   сколько хватило дыхания.   Не   особенно-то   и

целился,   однако подействовало.   Посыпались мои   защитнички вниз,   как   горелый

горох.    Жарковато   стало,    потянуло   паленым   мяском.    Вот   теперь   можно   и

потрудиться.

        Еще   удар,   и,   разгребая когтями россыпь камней,   я   начал продираться

сквозь стену.   Хвостом долбанул по кусачим бойницам.   Одна из башен медлительно

скособочилась, с шумом обрушилась, взметнув облако пыли. Сами виноваты! Обычай,

кажется,   все   помнят.   Живешь хорошо —   делись!   Хочешь,   не   хочешь,   а   семь

девственниц в   конце каждого месяца подай!   И стадо овечек с барашками.   Чтобы,

значит,   все по правилам, по понятиям. И подавали раньше, не ерепенились, а тут

вдруг возроптали,   возомнили о себе черт-те что!   Библии,   видно,   не читают, и

напрасно. Знать бы надобно, что гордыня — штучка из скверных! За то и последует

всем вам наказание.

        Я почти проломил препятствие, когда заметил, что с той стороны прямиком

от   церквушки в   мою   сторону движется странная повозка.   Гигантская платформа,

ведомая добрым табуном кобылок,   а на ней что-то вроде согнутой древесной дуги.

Я   прищурился,   разглядывая громоздкую конструкцию.   Ба!   Да   никак это лук!   И

какой!   Как же   они собираются его натягивать?   Неужто силенок хватит?   Видимо,

хватит, если не поленились сотворить такую бандурищу...

        Честно говоря, подобный оборот меня совсем не устраивал. Я заторопился.

Наспех подстегнул языком пылающую железу и   с   дистанции попытался положить эту

процессию   огнем.   Не   достал.   Далековато еще   было.   Зато   полегли   все,   кто

находился ближе. Снова потянуло прогорклым дымом. Аж в ноздрях защипало.

        Странную повозку,   между тем,   уже выпрягали, спешно разворачивая в мою

сторону.   Рассмотрел я   и   стрелу —   этакую ошкуренную сосенку с   металлическим

сверкающим наконечником.   Когда же они успели все это изготовить?   И   главное —

где? Неужто в кузницах своих допотопных? Ох, не верится!

        Кто-то людишками явно руководил,   и   кучка ратоборцев возле гигантского

лука работала слаженно,   без суеты. Окончательно перебравшись через разрушенную

стену,   я   рванул навстречу.   Успеть,   пока не   натянули эту   гадость,   пока не

прицелились!    Одного   огненного   плевка   хватит,    чтобы   спалить   эту   глупую

кустарщину!

        Земля гудела под стопами,   тонко верещали чьи-то сминаемые косточки,   —

что-то и кого-то я,   кажется,   давил.   Но главная цель была впереди, и я спешил

изо всех сил.

        Увы, я опоздал. Кто из них гаркнул подлую команду, я так и не разобрал,

зато расширившимися глазами узрел,   как мощно выпрямилась и задрожала.   Далекая

дуга,   а   мигом   позже   жуткая боль   распорола грудь,   чуть   не   переломив меня

пополам. Остановившись, я с ужасом наклонил голову, узрев кровоточащую рану. Из

плещущей багровой глубины   торчала   грязная ветошь   —   оперение пронзившей меня

стрелы.

        Черт бы   их   подрал!   Все   эти хитрые тараканьи мозги,   из   года в   год

изобретающие адские машинки!   И   какая   это   мука   —   терпеть полыхающий внутри

пожар!   Не выдрать,   не вздохнуть! А без легких — какой из меня воин? Драконы —

тем и живы, что дышат пламенем, а без огня от них и конный, и пеший уйдет...

        Облом вышел с местным князьком. Натуральнейший облом!.. Халтурщик-то он

халтурщик,   да   не   так   прост   оказался.   Сварганил таки   подлый   механизм для

пришлого дракона.

        Я   стал   грузно   разворачиваться,   но   завязла   в   ямине   правая   лапа.

Наверняка какой-нибудь чертов погребок с   огурцами и брагой!   Как,   однако,   не

вовремя!

        Теряя равновесие и оглушая округу бешеным ревом,   я повалился на землю.

Сумели все-таки   подбить!   Стервецы двуногие!   Гуманоиды хреновы!   Единственная

радость — рухну так,   что половина здешних домишек рассыплется в прах.   Но и со

мной,    вероятно,    покончат.    Вон   и    бегут   уже,    торопятся.    Кровожадные

братья-славяне...

       

        Очнулся я в больничной палате.   Перед глазами плавал багровый туман,   в

голове   шелестела   призрачная   метель.    От   навязчивого   видения   с   драконом,

крепостью и   гигантской стрелою   удалось избавиться,   только   пошевелившись.   А

секундой позже в   памяти всплыли дорога,   кренящийся автомобиль и вскрик Ганса.

Непривычный холодок на миг прищемил сердце я   осторожно повернув голову.   Рядом

сидел Гоша-Кракен.   Из-под   белого халата у   него топорщился израильский «узи»,

рот был страдальчески сжат.

        — Босс!   — заметив,   что я пришел в себя,   он заулыбался.   — Наконец-то

очнулись! Хотите, кого-нибудь кликну?

        —   Погоди,   —   шевельнув сухим горячим языком,   я обнаружил вместо двух

передних зубов царапающие обломки.   И   болезненно ныло где-то в   области правой

грудины.   Чертово   копье   из   сна?..   Я   сглотнул горькую слюну   и   поморщился.

Ободряющее начало!   Так сказать,   — супчик на первое.   Интересно,   что у нас на

второе и третье?

        — Давай-ка, братец, коротко и по делу. Ганс жив?

        Глазки Гоши-Кракена потухли.

        — У него там это... — боец пошевелил могучим плечом. — Шейные позвонки,

короче...

        — Я спрашиваю, жив или нет?

        Гоша покачал головой.

        — Чуток не довезли.   Скончался по дороге.   Водила в реанимации вместе с

Босотой. Эти, может, еще оклемаются, но тоже пока плохи.

        Я   прикрыл глаза.   Босота командовал ребятами из   «Ниссана»,   водитель,

Сима-Лачник, — тоже был из старой гвардии, гонщик-профессионал, великий молчун.

        — Кто еще?

        —   Трое...   Шарыга,   Сук и Барабан.   Они вслед за вами по тому же пятну

проехались. Ну, и кувыркнулись.

        — Что за пятно?

        —   Дин сказал,   бомба с начинкой из особого масла.   Какой-то пентафлен.

Практически не смывается. Смажешь подошву — и можно по асфальту, как на роликах

гнать. Его вроде бы только-только испытывают в войсках.

        — А «Тойота»?

        — Она ни при делах. Подловили нас, босс. На голимом порожняке.

        — Так вы их взяли?

        —   Ну да!   Там же и повязали.   Сопротивления эти придурки не оказывали.

Сами чуть не обмочились со страху. Ксивы предъявили, ручки подняли.

        — Кто такие?

        — Оказались двумя козлами из охранного агентства «Триплекс».

        — На кой черт они шли за нами?

        —   Говорят,   получили аванс за обычную слежку,   договор даже подписали.

Тот, кто с ним базар вел, намекнул... — Гоша замялся.

        — Ну же, телись!

        —   В   общем,   якобы,   это от вашей женушки.   Хочет,   мол,   знать,   куда

катается муж.

        — Чушь собачья!

        — Ясно,   что чушь,   но им объяснили, что жена, мол, за мужем приглядеть

желает, и баста. Вот эти козелки и превратились в пастухов. А пока они, значит,

маячили у   нас на   хвосте,   те   двое на   мотоцикле проскочили.   —   Кракен шумно

вздохнул.   —   За   ними,   понятно,   помчались вдогон,   но не угнались.   Там ведь

дальше   сворот обратно в   город   и   перекресток.   А   скоростенка у   мотоциклета

космическая.    Парни,   конечно,   задергались,   помощи   стали   просить.   Короче,

упустили гадов.                                      

        Я кивнул.   Теперь все окончательно встало на свои места.   Мы, дурики, и

впрямь уперли все свое внимание дешевой «Тойоте»,   а   изюм-то крылся не в   ней.

Возможно,   та «Ява» и   вовсе шпарила где-нибудь на отдалении,   поджидала только

удачного момента.   Кто-то наверняка отслеживал ситуацию со стороны, а мы   еще и

скоростенку взвинтили — подыграли этим ублюдкам...

        Кровь   гулкими   толчками   забилась в   висках.   Я   стремительно закипал.

Твари!..   Все ж таки сумели зацепить!   И как зацепить!   Ганс - это была потеря!

Серьезнейшая!   Уж лучше грохнули бы кого-нибудь из директоров...   Я   прикрыл на

минуту глаза. Ну, да поплачут они у меня. Ох, поплачут!..

        — Ну, а со мной что? Позвоночник цел?

        — Вроде цел.   Лепилы говорят,   что повезло вам. Был бы застегнут ремень

безопасности — и амба!   А так выбросило через стекло наружу и в снег. В общем —

небольшой сотряс, пара ребер, коленная чашечка и пальцы на левой ноге. То есть,

ребра с пальцами сломаны, а коленная чашечка — только ушиб.

        — И все?

        Гоша-Кракен неуверенно кивнул.

        — Тогда помоги подняться,   — я сцепил зубы и сел.   Никакой вспышки боли

не последовало.   Бок и впрямь ныл, голову кружило, но о лежачем режиме не могло

быть и речи.

        — Они это...   Вякали,   что нельзя вам пока. — Гоша-Кракен, обеспокоенно

подскочил к койке. Не зная, что предпринять, затоптался рядом.

        — А Артур на что? Буду лечиться дома... Кто здесь в больнице из наших?

        — Четверо из бригады Дина, на улице еще пара машин.

        —   Зови Гамбургера сюда.   Сам договорись с   лепилой,   — опершись о руку

Гоши,   я встал и охнул. Левая нога была в гипсе, но стоило ее поставить на пол,

как ступню скрутило огненным жгутом. Обливаясь холодным потом, я снова сел.

        — Дина, говорю, вызывай! И лепилу...

       

         ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

        Сны   —   наше откровение,   хотим мы   того или не   хотим,    и   кто желает

заглянуть в будущее,   тому это будущее явится...

        Т. Ланус

       

        Эх,   не было бы аврала,   с   каким удовольствием я прикинулся бы трупом!

Лучше   нет   способа   проверять людишек.   Залечь   белым   медведем близ   полыньи,

слиться со   снегом   —   и   вот   они   все   как   на   ладони,   смотри,   любуйся.   А

присмотреться к   собственным кадрам очень не   помешало бы и   противника копнуть

поглубже,   и   компаньонов.   Тот же   Ганс в   пару дней забил бы двурушниками все

погребки с казематами в «каторжном доме».   Хотя... Не было больше Ганса. Бравый

морячок   отдышал и   откашлял свое.   А   потому   нечего   было   мечтать о   тактике

выжидания.   Хлопот   прибавилось вдвое   и   втрое,   следовало пахать,   работать и

вкалывать.

        Империю   ощутимо   раскачивало   налетевшим   ветром.    Что-то   прослышав,

начинали   егозить   партнеры   по   бизнесу,   воспряли южане,   которых   мы   крепко

потеснили в   последнее время.   Трещали факсы,   посылая со всех сторон запросы о

моем здоровье,   электронная почта сыпала письмами,   как из рога изобилия. А еще

следовало хоронить погибших, заниматься ежедневной рутиной, продолжать операцию

с «Харбином» и злополучным фильмом.

        Становилось   ясно,    что   Безмена,   Утюга   и   Дина-Гамбургера   мне   уже

маловато.   Требовалось срочное   восполнение кадров,   и   потому,   спустя   сутки,

подобно Карлу   шведскому выставив больную ногу   на   стул,   я   сидел в   кабинете

лысого чинуши из   управления внутренних дел   и   без   лишнего трепа   выуживал из

принесенного кейса пачки с деньгами.   С докторами мы,   разумеется, все утрясли.

Жить   и   дышать   мне   было   уже   позволено,   хотя   и   не   без   сложностей.   Под

руководством Артура   за   прошедшие сутки   мне   разработали экспресс-лечение,   а

ушлый стоматолог за   пару часов довольно умело восстановил мой прежний пугающий

оскал.   По   крайней мере —   шарахаться от   меня уже не   шарахались.   Если бы не

легкое   прихрамывание,   то   заподозрить во   мне   недавнего   пассажира смятой   в

гармонь «Вольвушки» было   бы   весьма   затруднительно.   Вот   и   чинуша глядел на

вельможного гостя вполне благожелательно,   льстиво улыбаясь,   а легкая паника в

его юрких, слегка косящих на сторону глазах представлялась делом обычным. Все ж

таки сидел и беседовал не с рядовым обывателем, — с Ящером. Чувствовал, собака,

флюиды, вот и вибрировал!

        — Такие,   значит,   у нас пирожки от внучки.   — Я придвинул к нему горку

дензнаков.   — И будет,   разумеется,   добавочка на десерт, когда увижу Гонтаря с

Шошиным в своем офисе.

        — Охохонюшки!   — чинуша нервно запотирал руки. Близость денег его более

чем взволновала..— Признаться,   что-то в этом роде и подозревал.   Большой гость

на пороге — значит, жди сюрпризов!

        — Заметьте, — приятных сюрпризов!

        — Что ж тут приятного? Вы требуете невозможного!

        - Бросьте!    Невозможного   ничего   нет.   Лаже   в   нищие   времена   Павки

Корчагина люди засучивали рукава и   брались за создание ракет,   а уж в нынешнем

освещенном десятилетии...   — Я покрутил в воздухе кистью,   демонстрируя,   каких

удивительных результатов можно добиться в наше просвещенное время.

        —   Да вы же меня за горло берете,   поймите!   Двоих людей —   и   в   такие

сроки?   Они же   года еще не   отсидели!   Вспомните,   как мы договаривались.   Еще

совсем недавно. Треть срока, а далее химия и на поруки, так?

        —    Все   помню,    не    отказываюсь.    Но    что   поделаешь,    гнусные   и

несвоевременные обстоятельства.

        — Да, обстоятельства они всегда такие.           

        — Ну, так что же? Можно ожидать героических усилий?

        Чинуша продолжал ерзать на стуле.   Олицетворенная картина «И хочется, и

колется».                

        — Прямо даже не знаю, как быть...            

        —   А вы будьте.   Просто будьте,   и все тут!   Это еще,   кажется,   Гамлет

сказал.                             

        — Гамлету было легче. Все-таки принц, не служащий.

        — Не прибедняйтесь. В наши дни госслужащий утрет нос любому принцу! Что

называется, тепленькое местечко.

        — Так-то оно так.   Только знали бы вы,   каких нервных затрат оно стоит.

Народец пошел дошлый.   Так и норовит подсидеть или спихнуть.   Дай только повод!

Ищут,   понимаешь,   козлов отпущения.   Президент, мол, находит, и мы обязаны. Он

своих вчерашних друзей по сусалам бьет,   в мусорную корзину пяточкой уминает, и

нам,   стало быть,   так   положено.   Надзирающих комиссий развелось,   как дворняг

поганых.                                            

        —   Нашли чего бояться.   —   Я   пожал плечами.   — Телефон есть,   звоните,

всегда поможем.   Заплатим или! прижмем, делов-то! А будет туговато с клиентами,

подсадим волонтеров.   Даже постараемся подобрать похожих,   если желаете.   Будем

вам Гонтарь-2 и Шошин-2, устраивает?

        —   Не   пройдет,   —   чинуша покачал головой.   —   Если   б   мы   это   сразу

проделали,   тогда   да,   а   так   —   наверняка заметят.   И   какой-нибудь чересчур

бдительный как пить дать забьет тревогу. Ведомственные распри, знаете ли...

        —   Значит,   переведите их   в   другое место.   Туда,   где их никто еще не

знает.

        — Легко сказать!   Тут тоже свои сложности. Видите ли, это не совсем моя

епархия. Нужно выходить на людей со связями, подмигивать, договариваться.

        — Я так понимаю, что от денег вы отказываетесь? — Мне начинал надоедать

этот спектакль. Чинуша напоминал ломающуюся девочку, которая наперед знала, что

согласится, и все же для вящего эффекта набивала цену.

        — Я ведь предлагаю не только деньги,   я дружбу предлагаю!   От этого еще

никто не отказывался.

        — Да нет же, я не отказываюсь, что вы! Только сложно это! Очень и очень

сложно.   Людей тасуют,   как карты,   перебрасывают с места на место,   понижают в

должности.   В   тех   краях многих успели сменить,   так   что своих практически не

осталось.

        — Значит, предприятие не выгорит?

        —   Отчего   же...   Просто   свеженьких знакомых надо   заново подмазывать.

Знаете,   как хлебные сухарики.   Пока маслицем не смажешь,   в   рот нельзя взять.

Зато потом — вкусно и приятно.

        — Вот и подмажьте.

        — Легко сказать! Аппетиты сейчас такие, что волосы дыбом становятся!

        Глянув на гладкий его черепок,   я   хмыкнул.   Поймав мой взгляд,   чинуша

смущенно провел ладонью о макушке.

        — Конечно, не в буквальном смысле, — залепетал он. — Но ведь и впрямь —

никакой меры!   Это   ж   понимать надо!   Такие времена пошли,   прямо жуть   берег.

Садится в   кресло какой-нибудь желторотый сопляк,   жизни еще не нюхавший,   пуда

соли не съевший —   и начинают давать советы нам,   ветеранам.   И ведь приходится

слушать!   Потому что — хиленький, но чин. А заходит речь о бакшише, запрашивать

начинает,   как первый министр.   Протеже,   мать их так! И главное — грамотные! О

таксах с тарифами — все на свете знают! ... — Пальцы чиновника как бы невзначай

огладили ближайший пакет с деньгами.   Все равно как девичье колено. На лице его

проступил сладенький румянец.

        — Я, конечно, попробую, но с одним условием.

        — Хоть с двумя!

        —   Так   вот...   Если   вдруг   станут   проводить   дознание   или   начнется

внеочередная проверка,   подопечных следует вернуть на   место.   В   тот же   самый

день.

        — Интересно девки пляшут!

        — Ненадолго!   Всего недельки на полторы-две. Но обязательно в тот самый

день, когда я скажу. Иначе моментом подпалят крылышки. И вам, и нам.

        —   Палево —   это плохо,   —   согласно кивнул я.   — условия принимаю.   По

первому свистку гавриков возвращаю.

        — Эта сумма...

        — В точности повторяет уже вами полученное. Будете пересчитывать?

        — Зачем же вас обижать! Уверен, здесь все, как в аптеке.

        —   И   далее будет так,   если   не   подведете,   —   с   некоторым усилием я

поднялся.   Вспомнив,   что хожу со вчерашнего дня с тростью, ухватился за резной

набалдашник.

        - Позвать вашего   человека?   —   Чинуша   суетливо выскочил из-за   стола,

придержал меня за локоток.

        — Не надо. Лучше денежки спрячьте.

        — Да, да, конечно!

         Я приблизился к двери, обернувшись, напомнил:

        —   Завтра,   максимум —   послезавтра они должны сидеть у   меня в   офисе.

Везите на самолете, на ракете - на чем угодно, — расходы я оплачу.

        — Будет сделано! — Спина чинуши чуть прогнулась, он почти что кланялся.

Деньги со стола уже исчезли.   В принципе, если призадуматься, я обеспечил этого

жучка на всю жизнь.   То есть, если, конечно, обойтись без яхт, без аэропланов и

прочих рокфеллеровских вывихов.   Он это,   безусловно, понимал. Потому-то я и не

ждал отказа.               

        Остановив машину возле телефона-автомата,   я извлек пригоршню жетонов и

с четвертой попытки дозвонился до Сохи Красоватого. Слышимость оказалась никуда

не   годной,   но   подстраховаться все же не мешало.   Не тот это был треп,   чтобы

позволить слушать себя посторонним ушам.   В сотовую же связь меня отучил верить

Гансик   —   в   тот   самый   месяц,   когда   принес магнитофонную запись полудюжины

телефонных бесед одного из   российских министров.   Век,   черт   бы   его   побрал,

действительно принадлежал к разряду просвещенных.

        Позвонил я,   как выяснилось,   не в самый удачный момент— Красоватый, по

голосу чувствовалось,   приплывал от травки.   Поэтому задание пришлось повторить

трижды,   чтобы дошло до одурманенного наркотой знания.   Этот в отличие от Ганса

удивляться не стал, с молчаливым покорством проглотил сказанное. Оно и понятно,

после   шести ходок и   семнадцати лет,   проведенных за   проволокой,   у   человека

вырабатывается завидное равнодушие ко всему сущему. То есть — завидное или нет,

это,   вероятно,   можно поспорить,   но вешая трубку,   я твердо знал,   заказ Соха

исполнит без мук и колебаний.

        После Красоватого Гоша-Кракен отвез меня к   Артуру,   нашему внештатному

лепиле.   Выпроводив Кракена   за   дверь,   я   устроился в   кресле   и   внимательно

взглянул в   водянистые глаза доктора.   Он своих в сторону не отвел.   Сразу было

видно — опытный гипнотизер!   Набил руку на нашем брате. Верно, мог бы выдержать

зрительную дуэль и со зверушкой пострашнее.

        — Ну? Как ваши зубы?

        — Великолепно. Сегодня раскусил два первых гвоздя.

        Артур понятливо усмехнулся.

        — А нога? Сильно беспокоит?

        — Твоими молитвами, Артурчик! Терпимо.

        Он немного помолчал.

         — Жаль Ганса. Малый был проворный.

        — Да уж. Был...

        — Какое-то очередное осложнение?   — Артур устроился за столом,   выложил

перед   собой   белые   ухоженные руки.   Именно   этими   руками   он   вспарывал моих

ребяток,    выуживая   пули   с   осколками,   по   фрагментам   собирая   и   свинчивая

раздробленные кости.   По отзывам пациентов, получалось у него неплохо. Когда же

за   лечение платили сверх привычного,   он   превращался в   настоящего кудесника.

Оттого и   попал в   нашу теплую компанию.   Жить без здоровья —   скучное дело,   и

потому добрый лепила всегда в цене и бесхозным не будет ни при каком режиме.

        - Почему   обязательно осложнение?   —   цыркнув   ,   фарфоровым   зубом,   я

вытянул ноги,   выбирая удобное положение для   раненной ступни.   —   Консультация

нужна, Артурчик. Маленькая, но удаленькая.

        —   Если   по   поводу головы,   то   я   уже   предупреждал:   ходить вам   еще

рановато.   Нейрончики,   знаете ли,   —   штука нежная.   Поэтому не   обойдется без

головокружений, тошноты и прочих сопутствующих радостей.

        —   Да нет,   тут совсем другое.   Хотя с головой тоже некоторым о образом

связано. Видишь ли, меня интересуют галлюцинации.

        — Галлюцинации?

        —   Точно.    Видишь   ли,   у   одного   моего   парня   проблемы.   Наблюдает,

понимаешь,   разную чепуху.   Иногда очень и   очень занятную.   При   этом   он   все

соображает, контроля над собой отнюдь не теряет, но видения все равно приходят.

Какие-то картинки из былинного прошлого, людишки, которых вроде как и нет уже.

        — Интересно... А этот парень случаем не ширяется?

        — Гарантирую, что нет. Проверял самолично.

        Артур растопырил пятерню.

        —   Если пациент опытный — кого хочешь проведет.   Можно ведь не только в

вену   колоть,   полным-полно самых хитрых мест.   К   примеру,   меж   пальцами иглу

вгоняют, в паховую область, — так что поди проверь подобных умельцев!

        — Пах я у него, разумеется, не разглядывал.

        — Вот-вот!   — воодушевился Артур.   — А можно еще и в анальное отверстие

закачивать раствор.   Если знать,   конечно,   технологию и пропорции.   Всего-то и

нужно — небольшую клизмочку. Тогда вовсе никаких следов не найти.

        - Я уже сказал: он не ширяется, — абсолютно резвый мужик! Я ему верю, и

он мне нужен. Одна беда — галлюники. Совсем как у генерала Хлудова.

        —   Это   что   же,   Булгаковский подопечный?   Мда...   И   что же   от   меня

требуется?

        —   Ясно что!   Необходимо,   чтобы парень вылечился ото всей этой ерунды.

      

        — Тогда ведите этого парня, ко мне, потолкуем более предметно.

        —   В   том-то и   беда,   что надо обойтись без свиданий.   В общем,   долго

объяснять...   Ты   мне   суть растолкуй —   что и   от   чего бывает,   какую гадость

глотать, и лечится ли это вообще?                       

        Артур невесело рассмеялся.                  

        —   Легкий вопросик,   ничего не скажешь!   Психических заболеваний сотни.

Практически каждый год сопровождается серией открытий в области психологии.

        — Это все тонкости. Наш случай простой.

        — Простых случаев не бывает.

        — И все-таки, если попробовать обобщить?

        — Это будет несерьезно. Я ведь не дилетант.

        — Не набивай себе цену.   То, что ты не дилетант знаю. Потому и пришел к

тебе.   — Я раздражение вздохнул.   — И про сотни заболеваний калякать мы с тобой

не будем.   Оэрзэ,   ангины, сто сорок форм гриппа, а, в сущности, лечите одним я

тем же.   Скажешь, вру?.. Нет, не вру. Так что давай без длительных предисловий,

лады?

        — Лады,   — он серьезно кивнул. — И все равно, Павел Игнатьевич, сколько

психологов,   столько   и   теорий.   Все,   что   касается   подкорки и   аномальности

человеческого   поведения,    трактуется   весьма   неоднозначно.    Фрацкл   все   на

фрустрацию сваливал,   Фрейд —   на детство и   комплексы.   А   Гаррисон с Песцели,

например,   ратовали за фатализм,   — дескать,   чему быть, того не миновать. Один

гадал по ладоням,   другой по глазам. И если суждено, мол, спятить, то девяносто

процентов, что спятишь.

        - Почему?

        - Потому   что    —    судьба.    Потому   что    одни   рождаются   гениями   в

пьяно-пролетарских   семействах,    а    другие   вопреки   талантливым   и   непьющим

родителям отчего-то однажды становятся маниакальными садюгами, голубыми или еще

каким чудом похлеще.

         —- Так... Ну, а сам-то ты как считаешь?

        — Я считаю, что прав Гаррисон. Мир — это фарш, что ползет из мясорубки,

и всего в нем намешано вровень — и лука,   и сала,   и мяса. Печально, но факт: в

сущности своей   —   психические болезни неизлечимы.   Их   сглаживают и   заглушают

транквилизаторами,    из   пульсирующего   состояния   переводят   в   латентное,   но

полностью   и   бесповоротно,    увы,   уничтожают   только   с   личностью   пациента.

Разумеется,   я   обобщаю,   но   в   целом   все   обстоит именно так.   Отказаться от

довлеющих   обстоятельств,   привычного   образа   жизни,   круга   знакомых   —   вещь

практически невозможная.   Значит,   опять все зависит от пациента. Найдет в себе

силы измениться,   произойдет психологический слом,   перестроятся полевые формы,

начнется выздоровление.   А   будет бегать от болячек по курортам,   да врачам,   в

лучшем   случае   —   добьется только   небольшой форы.   Человек должен хотеть быть

здоровым.

        — Есть такие, что не хотят?

        —   Еще   бы!   От   одного суицида в   России умирает ежегодно в   три   раза

больше, чем погибло в Афгане.

        — А ты знаешь, сколько погибло в Афгане?

        — Ну, согласно официальным цифрам...

        — Забудь о них.   Это все туфта для российской статистики. Но речь не об

этом, продолжай.

        Артур смутился.

        - Я,   конечно,   могу ошибаться насчет Афганистана. но о суициде кое-что

знаю.    Как   официальном,    так   и   неофициальном.    И   если   пытаться   всерьез

анализировать ситуацию с суицидом неявного характера, можно смело утверждать: в

той или иной степени подвержены две трети всего населения.

        — Не понял?

        —   Тут   как   раз   все   понятно.   Люди   наловчились губить   себя   самыми

изощренными методами.   Одни превращают жизнь в   газетно-телевизионный суррогат,

другие ревностно служат его величеству желудку.   Кто-то   собачится с   ближними,

кто-то молчаливо слушает и терпит.   И первые,   и вторые,   и третьи зарабатывают

таким   образом болезни.   А   психозы,   какими бы   они   ни   были,   просто так   не

проходят. Либо ты их, либо они тебя. Какая, в сущности, разница, залезешь ли ты

сегодня в петлю или загнешься чуть позже от рака.

        — Про «чуть позже» я бы с тобой поспорил!

        — Иллюзия,   Павел Игнатьевич.   Величайшая иллюзия! Лишний год мучений и

злопыхательства?   Зачем?   Это ведь не жизнь,   это война. Прежде всего — с самим

собой.

        — Война тоже может быть жизнью.

        — Ну...   Тогда и обижаться нечего. Потому что на войне, как на войне, —

и   убивают,   и   калечат.   И   галлюцинации в   боевой жизни   —   вещь   тоже   самая

обыденная.   Воюющий человек посягает на явь,   а   значит,   вполне самостоятельно

делает шаг в мир фантомов.

        —   Весело поешь!   А чем же тогда занимаются господа психотерапевты?   На

кой хрен содержат все эти клиники для душевнобольных?

        Артур хмыкнул.

        —   Увы,   господа психотерапевты —   героические люди.   Ибо   лучше других

сознают, насколько они бессильны перекроить человеческую психику. Кто-то яз них

балуется гипнозом,   заглушая болезненные очаги в   подкорке,   кто-то   занимается

проповедями,   заменяя собой громоотвод,   но   что   толку,   если заряд продолжает

накапливаться?   Умный   психолог   пытается   найти   первопричину,   некую   скрытую

травму, успевшую пустить корни. Бывает, это удается, но сил они тратят столько,

что   впору   говорить   об   угрозе   их   собственному здоровью.   Самое   простое   —

транквилизаторы, но это не выход, и помогает клиентам лишь временно.

        — Я тебя понял так: выбора нет — и проще сразу шмальнуть себе в висок?

        —   Этого я   не   говорил.   Напротив —   выход всегда есть,   но это дверь,

которую в состоянии отворять лишь самые сильные,   те,   кто действительно желает

жить. По-настоящему, понимаете? Вот и вся немудреная правда.

        — Какая-то она у тебя запутанная.

        — Да нет же,   как раз наоборот. Однако самое банальное и простое, чем в

жизни пренебрегают,   за   что обычно не берутся,   на деле и   есть самое сложное.

Кто,   к примеру, хочет вегетарианствовать? Кто способен удержаться от пельменей

с    котлетами   —    хотя   бы   на   протяжении   месяца?    Да   что   там   месяц!    —

один-единственный ужин отменить или свести к минимуму — мы зачастую не в силах.

Пустячок,   за   которым колышутся миллионы белых   знамен.   Капитулировать всегда

легче,   чем   бороться,   и   борьба,   я   хочу сказать —   настоящая,   без дураков,

понимается человечеством превратно.   Это не драка с   внешним,   это прежде всего

сопротивление собственному естеству. Труднее этого ничего нет, потому-то и мало

истинных победителей.

        - А   вот по Кьеркегору выходит иначе.   У человека можно отнять все,   но

только не   свободу.   Если же   он   сам на нее будет покушаться,   что же в   итоге

останется?

        Доктор улыбнулся.

        - Читывал,    читывал!..   Да   только   понимание   свободы   Кьеркегором   —

довольно вычурно. Он мазохист, и этим все сказано. Великий патриарх скорбишийся

против масс.   Еще один Печорин.   Трагика, но не истина. Когда общество страдает

паранойей,   возможно,   только шизофреники более нормальны.   Это   ведь   тоже его

идея!   Правда подумал о   том,   что   все   можно   перевернуть любым   боком.   Если

общество повально заразить шизофренией,   то нормальными будут выглядеть как раз

параноики.

        —   Почему обязательно либо те,   либо другие?   Почему мир не   может быть

просто нормальным?

        — Потому что слово «норма» — всего-навсего пустой звук. Нормы диктуются

людьми и обстоятельствами, но оттого не теряют своей условности. Нормальный мир

— утопия,   Павел Игнатьевич. Положа рук, на сердце, скажите, сколько нормальных

людей вы повидали на своем веку?

        Я фыркнул, ничего не ответив.

        — Вот видите.   Их столь мало, что говорить о них всерьез не приходится.

Скорее клиническим случаем являются именно они,   поскольку жить в этом мир;. не

спятив,   представляется чем-то противоестественным.   — Артур качнул головой.   —

Мне   тут   присылала послечеченскую статистику —   о   психозах среди солдатиков и

мирного населения,   на днях снова перелистывал.   То есть,   возможно,   эти цифры

тоже занижены но и они повергают в ужас.   А ведь это не первая волна. И даже не

сто   первая!   Каждая   новая   междоусобица дает   гигантский   шлейф   последствий.

Получается что-то вроде снежного кома,   и   в генах откладывается роковой заряд,

выходящий из   нас   недомоганиям болезнями.   Вывести его   в   состоянии только мы

Никакая медицина нам   в   данном мероприятии поможет.   Разве что самую малость —

подтолкнет подсказав.

        - Да ты философ, Артур!

        - Всегда был таким.

        -Вот уж никогда бы не подумал.

        - Все объясняется просто. Раньше мы с вами говорили об иных вещах_

        - Пожалуй,   да...   -   Я неловко поднялся, стиснул в пальцах набалдашник

трости. - Значит, парень мой обречен?

        - Почему же?   - Артур неспешно вынул из кармана ручку, придвинул к себе

лист бумаги. - Разумеется, кое-что я ему выпишу. Только если парень не дурак, а

мне почему-то кажется, что так оно и есть, то особо на всю эту химию он уповать

не станет. Как я уже объяснял, дело в нас самих, и это следует понимать.

        Он   протянул мне   покрытый торопливыми строчками лист,   на   секунду   мы

встретились глазами.   Булавочные зрачки доктора ощутимо кольнули, магнетизм его

взора чувствовался совершенно явственно. И я ответил. Совершенно непроизвольно,

потому что вовсе не   собирался этого делать.   Знакомый щелчок в   голове породил

легкую   вспышку.    Сотрясенный   мозг   тяжело   реагировал   на   подобные   фокусы.

Собственно,   я   даже   понадеялся,   что   доктор   ничего не   почувствует,   но   он

почувствовал. На лице Артура промелькнуло удивление, его явственно качнуло.

        - Боже мой! Вы...

        - Да,   к сожалению,   ухожу.   Пора.   -   Я поспешил повернуться, шагнул к

выходу. - О делах как-нибудь поговорим позже.    

        - Да, да... — растерянно откликнулся Артур.

       

       

        ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

        Солнце, желтое словно дыня,

        Украшением над тобой.

        Обуяла тебя гордыня –

        это скажет тебе любой.

        Б. Корнилое

       

        Похороны   прошли   довольно   скромно   —   в   пику   нынешним   навороченным

кортежам крутых. Прощание с другом — не балаган и не шоу для любопытствующих. А

демонстрировать мускулы   цивильнее   в   иных   ситуациях.   Впрочем,   с   полдюжины

репортеров я   все же   соизволил к   себе подпустить,   сквозь зубы процедил,   что

награда за информацию о   киллерах будет приличной и   суммешку в   полсотни тысяч

баксов   я   уж   как-нибудь наскребу.   Обещая столь   лакомый приз,   я   фактически

подписывал смертный приговор орлам мотоциклистам.   Никто,   разумеется, о них не

заявит.    Не   таким   я   был   наивным   простачком.    Однако   когда   в   ход   идут

астрономические цифры, дружба колется пополам не хуже сосновой чурки. Пареньков

попросту пришьют свои. От греха и соблазна подальше.

        Один   из   репортеров   блеснул   объективом фотоаппарата,   сверкнул   блиц

вспышки.   Я   сумрачно покачал головой,   и   фототехнику у   газетчиков оперативно

изъяли.   Все,   что им дозволялось во время похорон,   это работать карандашами в

своих блокнотах и   нашептывать фразочки на диктофоны.   Хватит с   нас и   скрытых

камер,   что наверняка стрекотали справа и   слева,   притаившись в чемоданчиках и

под шубами бесчисленных милицейских агентов.   В   сущности таковых несложно было

вычислить,   а, вычислив, вежливо спровадить с территории кладбища, но зачем? Та

же пресса раздражала куда сильнее, и именно для команды борзописцев мы пытались

разыграть этаких скромняг-пуританцев,   не   претендующих на мавзолеи и   ячейки в

заповедных кремлевских стенах.   Следуя   указаниям   Ящера,   организаторы похорон

обставили все крайне просто.

        Не   было   никаких   катафалков,    не   было   даже   европейского   гроба   с

бронзовыми ручками и лепестковой каймой.   Ганса и его сотоварищей хоронили, как

нормальных российских смертных,   и этим я тоже хотел подчеркнуть особость всего

происходящего.   В   самой   процедуре прощания таился вызов тем,   кто   лишил меня

ближайшего помощника.   Уж их-то,   я точно знал,   понесут и повезут, упаковав на

американский манер   в   полированное дерево,   арендовав на   пару   часов   главный

проспект города.   То есть, если, конечно, найдется кому упаковывать и везти. На

этот счет у меня имелись серьезные сомнения.

        После   кладбища,   поехали   в   ресторан,   соучредителем которого некогда

числился и   Ганс.   Рядовая   публика расположилась в   банкетном зале,   сам   я   с

Безменом, Дином и Утюгом устроился в отдельном кабинетике. Сюда же, стараясь не

маячить на глазах общественности, притопали Хасан, Август и Артур. Вся верхушка

айсберга оказалась в полном сборе. Все, кроме Каптенармуса и его бригады, что в

этот   невеселый   день   обязаны   были   бдить,   обеспечивая безопасность траурных

мероприятий. Разумеется, не участвовал в церемонии поминовения и многочисленный

Штат   директоров корпорации.   Они   тут   были ни   причем.   Достаточно того,   что

вассалы   прислали   около    сотни   венков,    создав   на    месте   могилы   подобие

лепесткового кургана.   Правда,   и   это мне не слишком понравилось.   Сразу после

того,   как   репортеры удалились,   три   четверти венков   аккуратно разбросали по

соседним могилам. Ганс не любил показухи, вот и нечего метать бисер.

        Собственно,   здесь, в ресторане, я тоже ничего особенного устраивать не

намеревался.   Смерть Ганса собрала нас вместе, и этого было довольно. При общем

молчании я поднял рюмку и глухо пообещал:

        — Как этот год начали,   так,   по всей видимости,   и закончим. Предстоят

бурные дебаты,   так что ты,   Артур,   готовь свои скальпели, а ты, Хасан, — свои

щипчики.   Уже   через пару   дней   мы   будем точно знать,   кто   укусил Ганса,   а,

следовательно, и всех нас.

        — И тогда мы укусим в ответ,   — обронил Дин. Сухой, как жердь, он сидел

несколько особняком от других,   но ему это позволялось.   Я внимательно взглянул

на него.

        — Не укусим.   Дин, ошибаешься. Съедим! Со всеми их гнилыми потрохами. И

город станет нашим!   От и до.   Все!   — я залпом опрокинул рюмку в рот,   занюхал

долькой апельсина.   —   Советую особо не   засиживаться...   Дин!   Постоянно держи

связь с   Августом.   Я   ему кое-что шепнул,   так что введет в курс дела.   Безмен

уходит со мной.

        Больше митинговать я не собирался.   Слова — колыхание воздуха, стоит ли

тратить на них силы и время?   Всех нас ждали деле — и дела более чем шумные,   а

потому, поставив рюмку на стол и стараясь не встречаться глазами с окружающими,

я заковылял на выход.

        Уже в машине главный финансист укоряюще покачал головой.

        —    Очень-уж   ты   круто   обошелся   с    ними.    Не   посидел,    не   выпил

по-человечески.

        - По-человечески   —   это   сколько?   Бутылка?   Две?..   Сколько,   я   тебя

спрашиваю?

        Он смутился.

        — Дело не в объеме.

        —   Значит,   и нечего рассусоливать.   Все знают,   кем был для меня Ганс,

сколько всего он   для меня делал,   стало быть,   сценические эффекты ни к   чему.

Впрочем,   если хочешь выпить,   давай.   Я   же   вижу,   что у   тебя там из кармана

топорщится.

        — Всего-навсего «Амаретто».

        — Лакай, Безмен, не запрещаю.

        Помощник извлек плоскую бутыль, приложился к горлышку. Остренький кадык

на   его   шее   поршнем заходил вверх-вниз.   Он   глотал   напиток,   как   младенец,

припавший к   материнской груди.   Длинный,   тощий,   с   блеклыми глазками и плохо

выбритым   подбородком.   Как   знать,   может,   в   детстве   его   действительно   не

докормили молоком?..

        — Уф!   Бот теперь,   кажется,   готов. В смысле, значит, прихожу в норму.

         

        — Мандражишь, Безмен?

        — А что?   Не каждый день такое случается. Ганс, считай, состоял при нас

с   самого начала.   С   первых дней   основания корпорации.   Всегда было   на   кого

опереться.                                      

        — Это верно, опереться было на кого.

        —   То-то и оно!   С утюгом и Каптенармусом,   сам знаешь,   все немного не

так.   Дин,   конечно,   тоже   крутой,   и   парни у   него   аховые,   но   к   нему   не

подступишься.   Весь в   себе...   А   Ганс был   свой парень —   и   все о   нас знал.

Достоинства, недостатки. Всегда мог совет дать путевый...

        Я недовольно передернул плечом.

        — Только давай без скупых слез по шелушащимся мужским щекам! Обойдемся,

хорошо?

        Помощник шмыгнул носом, еще раз глотнул бутыли, рукавом обтер губы.

        — Как скажешь. Ящер.

        — Вот так. Это уже лучше. Теперь можешь докладывать.

        Безмен шевельнул бровями, взлохматил на голове жиденькие волосенки.

        — Да все в общем в порядке.   То есть, если ты бумагами интересуешься. С

Барановичем мы   и   впрямь не прогадали.   Мужчинка работящий,   отрабатывает свой

хлебушек в   поте лица,   явно хочет понравиться.   В   сущности «Харбин» уже   наш.

Примерно на две трети.   Власти не топорщатся, Ахметьева нет, американцев, когда

приедут, поставим перед фактом. Уже на следующей неделе можно ожидать денежного

притока, что будет, кстати, весьма своевременно. Валютки-то ухнули за последнюю

недельку — с хорошую кучу.

        — Ухнули — это да,   — я поморщился.   — Ладно,   начал с добрых новостей,

приступай к плохим.

        —   Плохие тоже есть.   И   первая новость связана с   маленькой таможенной

неувязкой.

        — Что такое?

        —   Сам   пока толком не   разобрался.   Растаможивали,   понимаешь,   партию

машин, и вышла накладка.

        — Это у прибалтов, что ли?

        — Ну да,   ты ведь в курсе.   Коридор там вообще-то надежный,   и работают

парни не первый год,   но на этот раз что-то не склеилось, нужные люди в порт не

явились.   В   общем,   товар задержали на   несколько дней,   штрафик,   само собой,

наложили,   а я из-за всех этих заморочек вовремя не обратил внимания. Вмешался,

но   с   запозданием.   Короче   говоря,   послали туда   зелени,   подкормили козлов,

автомобили в   конце концов пропустили.   Но   вот   куда   делись наши   собственные

братцы кролики,   этого я   до   сих пор понять не   могу.   —   Он   помотал головой,

судорожно прищурился. Очевидно, коньячок начинал кружить его головенку.

        — Неужели нельзя до них дозвониться?

        — Не в этом дело. Сеня их вызванивает каждые полчаса, но на связь никто

не выходит.

        Я нахмурился.

        — Там, кажется, Густав все контролирует. Он-то что говорит?

        — Густава тоже не можем найти.   Словно все в тартарары провалились.   Ни

помощников, ни компаньонов, никого.

        — Черт!.. Пошли туда кого-нибудь поголовастей. И обязательно с охраной!

— я зябко поежился.   — Это,   Безмен,   не маленькая неувязка!   Нет! Был бы какой

прокол, нас давно бы уведомили, а если люди пропали, надо разбираться по полной

программе. Самым скрупулезным образом!

        — Понял, — финансист кивнул. — Кого-нибудь пошлем. Завтра же.

        — Завтра же...   — Я недовольно вздохнул.   — Сегодня надо было посылать.

Брать билеты на авиа и вперед.

        — Надо было.   Так ведь вон какая запарка! Бумаги по «Харбину», то-се, а

тут еще и Ганс...

        — Ладно, не начинай сызнова. Что с фильмом? Или уже забыл про него?

        — Забудешь такое... — Безмен странно покосился из меня, неловко сунулся

рукой к плоской бутыли.

        —   Пей,   пей!   Я уже сказал:   разрешаю.   Он снова забулькал,   опустошая

посудину. Не сразу оторвавшись, сипло признался:

         - Не   вкурил я   ничего,   босс.   Ровным счетом ничего.   То   есть пытался

сопоставлять по времени,   по местности, по присутствующим в кадре фигурантам да

только ничего у меня не получилось.

        — Так-таки ничего?

        Он жалко поморщился.

         — Не могли нас снимать!   Ну,   не могли — и все тут! В девяти случаях из

десяти получается,   что...   Словом,   ерунда какая-то получается.   Потому как не

водится в природе такой аппаратуры.   Вон хоть у Августа спроси, он в этих делах

— супер!   И с людьми ерунда,   и по времени — сплошные накладки. Очень похоже на

то, что весь фильм — сплошная инсценировка с артистами и прочей требухой.

        — Это не инсценировка, я уже говорил!

        — Тогда...   — Безмен истерически хохотнул.   — Тогда получается, что нас

снимали покойники!

        — Что ты несешь!

        —   Говорю,   как есть.   Один-то эпизод со мной связан,   а   я   такие вещи

отлично помню.   Не было там никакой камеры!   И   быть не могло!..   Или взять,   к

примеру,   ту стрелку с   Тишей.   Ганс мне ее преотличнейше расписал —   и как все

было на   самом деле,   и   что вы   увидели потом на   экране.   Это же   на   пустыре

происходило,   за   флигельком генеральским.   Я   это   место   знаю,   даже   планчик

подробный набросал. В фас и профиль. Кроме Ганса, тебя и двоих ребят никто туда

носа не показывал.   А Тиша лежал на земле,   когда вы уходили. В кадре все так и

снято,   он лежит и   будто бы глядит вам в спины,   понимаешь?   Вы уходите,   а он

смотрит. Такая вот интересная закавыка.

        Меня   передернуло.   В   висках   сдвоенно ударило   незримыми молоточками,

спину лизнул призрачный ветер. Откинувшись на спинку сиденья, я зажмурился.

        Черт подери! А-ведь так оно все и было! Четверо возвращаются к машинам,

один все время оглядывается. Кажется, Гошик. Он самый аккуратист, вечно боится,

что забудем на месте какую-нибудь улику. И четверо неестественно высокие, — вид

такой, будто действительно снимали с самой земли. Через глаза покойника.

        Я   стиснул кулаки.   Может,   и другие кадры слеплены из того же теста?..

Что   нам тогда показывали-то?   Машина Беса —   лощеная,   длинная,   только что из

мойки.   А рядом мы. Медленно приближаемся к автомобилю. Несколько темных фигур.

Секундой позже камера вновь показывает нас,   но   с   иного ракурса.   Мы   уже   за

стеклом,   и   кто-то из парней Дина старательно прикладывает к плечу гранатомет,

начинает целиться.   Не   куда-то,   а   прямо в   камеру!..   И   потом то же самое с

Хромом... Вот он падает, встает, испуганно поворачивает голову, почти натыкаясь

на пистолет Лешика.   И   снова камера меняет дислокацию.   На экране толстые губы

Лешика и черный подрагивающий зрачок...

        Я зажмурился.   Господи, что же это? Безмен-то, получается, прав, хотя и

хочется его за эту правду побить. И впрямь поработал парень! Не давил тараканов

по стенам,   — угадал то, чего не угадали мы. Он-то тех кадров не лицезрел, а мы

лицезрели. Значит, могли бы скумекать... Хотя что тут скумекаешь? Действительно

всерьез предположить,   что фильм скроен из последних, запечатленных покойниками

минут?   Да   ведь   это   бред!   Чушь   голимая!   Тогда   и   впрямь проще поверить в

сотканную   проказливым мастером   инсценировку —   пусть   самую   искусную,   самую

изощренную.   Есть   же   сейчас цифровые формы   записи.   По   обычному фото   могут

оживить на   экране кого   угодно.   В   Голливуде в   последние годы   этим только и

занимаются. Дорого, конечно, но эффектно...

        — Вылазь, — чуть слышно шепнул я.

        Безмен встрепенулся,   неловко стал дергать дверную ручку. Я ухватил его

за плечо.

        — Если Артур еще в зале,   огорошь его этим ребусом.   Расскажи все,   как

есть.   Пусть   выдаст версию с   точки   зрения наркоты,   дурмана —   словом,   чего

угодно! У Августа спроси про возможность цифровой подделки. Все понял?

        Безмен кивнул.

        — Вот так!   И чтоб эту мистическую ахинею про покойников я больше ни от

кого не слышал.

        — Будет сделано,   босс! — Безмен часто закивал. - Где тебя искать, если

что?

        Я чуть подумал.

        — Либо у себя, либо у Сильвы.

        Финансист наконец-то   выбрался из машины,   не оборачиваясь,   тронулся в

ночь.   В   зеркальце заднего   обзора   я   пронаблюдал,   как   сгорбленный,   нелепо

размахивающий длинными руками,   он   шагает обратно к   ресторану.   Следом за ним

скользил Сеня Рыжий,   его нынешняя тень.   Моей собственной тени уже не было. Ее

отодрали от   меня,   отсекли небрежным взмахом чужого   скальпеля.   И   сказать по

правде, без этой тени я чувствовал себя препаршиво.

       

       

        ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

         Поставьте мир хоть на попа!   —   в   итоге получите все тот же несчастный

земной шарик.

        О. Ссалк

       

        Кто-то   за   дверью   определенно суетился,   я   даже   слышал приглушённые

голоса.   Однако открыли мне   только минут через пять-шесть,   пришлось постоять,

потоптаться,   подумать.   Зато успел прочесть с   десяток незамысловатых шарад на

стенах,   сосчитать на подоконнике количество мумифицированных мух, полюбоваться

на   сваленные   между   рамами   использованные двухкубиковые шприцы.   Неугомонная

молодежь торопилась и здесь,   наскоро ширяясь в грязных подъездах,   выплывая на

улицы неустойчивыми,   пьяными кораблями.   Огни Эльма зажигались в   их   безумных

глазках,   и   где-то   в   городском   океане   явственно начинал   звонить   траурный

колокол.   Юные   наркоманы брали курс точнехонько на   звучные удары.   Через реку

Лету перебирались,   обгоняя самых седых пенсионеров... Щелкнул замок в двери, я

повернул голову. Разумеется, это была она.

        В   знакомом,   уже основательно потертом на локтях халате,   в матерчатых

простеньких   тапочках,    Сильва   выглядела   все    равно   замечательно.    Такова

особенность истинной красоты.   Ее хоть в   мешковину обряжай,   хоть в   платья от

«Версаче» —   все   одно   не   испортишь.   А   лучший   способ узнать,   изменился ли

человек,   это   зайти к   нему через парочку-другую лет,   чтобы увидеть в   том же

дверном проеме,   в   той   же   позе и   том же   одеянии.   Что касается Сильвы,   то

обошлось без пугающих трансформаций. Годы прошлись по ней мягкими мазками, лишь

чуточку подсушив лицо и округлив фигуру.   Зато удивительным образом увеличились

ее чудесные агатовые глаза.   Так мне, по крайней мере, показалось. И как встарь

я   опять подумал,   что напрасно она не позирует художникам.   Любителей подобной

живописи нашлось бы немало. Я первый купил бы портрет Сильвы.

        — Павел, ты? Какими судьбами?

        Я заметил,   что она не сразу отступила в сторону,   в комнату пропустила

лишь после секундного замешательства. Примечательный нюанс! Есть такое качество

у   людей   —   забывать   своих   ближних   после   долгих   разлук.    Нечто   подобное

приключилось и с ней.

        — Не рада?

        — Что ты! Просто поздно, а ты даже не предупредил.

        — Друг погиб,   — буднично сообщил я. — Да и сам, как видишь, с палочкой

ковыляю. Короче, нуждаюсь в утешении.

        —   Бедненький!   —   она произнесла это машинально,   не задумываясь,   и я

тотчас поймал ее за руку.

        —   Так   давно не   слышал твой   голос.   Поверишь ли,   только во   снах   и

приходит.

         Трость упала на коврик, я притянул Сильву к себе.

        —   Ругай меня,   девочка,   ругай распоследними словами.   Не произнесу ни

звука.   Был занят,   воевал с   налогами,   ездил на   встречи —   все,   разумеется,

дешевые отговорки.

        — Отговорки, — она растерянно кивнула.

        — Но речь не о них, речь о нас с тобой. Клянусь чем угодно, как минимум

раз   в   неделю   вспоминал о   тебе.   И   тосковал.   Прямо   грызло что-то   внутри,

скреблось. Зверек какой-то... Потом все, конечно, проходило, но ненадолго.

        Она позволила себя обнять,   и, чувствуя сквозь ткань ее горячее тело, я

прижал женщину к себе, жадно вдохнул запах ее волос.

        — Все тот же шампунь.

        — Все тот же...

        — Пойдем. Мне так нужно побыть с тобой!

         Продолжая сжимать друг друга в   объятиях,   мы двинулись в   ее спаленку.

Она   тоже задышала учащенно.   Притворством здесь не   пахло,   я   это ясно видел.

Однако на середине комнаты Сильва все же заставила меня остановиться. Наверное,

я все же чересчур спешил.

        — Ну что ты, котик? Что с тобой?

        — Голова кружится.

        — Бывает, — я погладил ее по волосам. — Как ты жила все это время?  

        — Неважно, Ящер.

        — А что так? Нелады с работой? С денежкой прижало?

        Вместо ответа, она порывисто вздохнула. Значит, и то, и другое.

        —   Почему не звонила?   Рассказала бы все,   как есть.   Устроил бы в один

момент.

        — К тебе дозвонишься! Там на телефоне сухарь какой-то. Кепарь, кажется.

Ты ведь так его называешь?

        Я тихо рассмеялся.

        — Кепаря больше нет. Уволил к чертовой матери. Насовсем.

        - Ну, не Кепарь, так другие... Да и не привыкла я клянчить.

        — Гордая пташка!   — я снова погладил ее. По плечам, по откликающейся на

прикосновения спине.

        Все та же до мелочей узнаваемая Сильва.   Мягкая,   податливая, мгновенно

отвечающая встречным пульсом... Всполошившись, я потянулся к карману.

        —   Да!   Совсем запамятовал.   Это тебе.   Маленький сувенир,   — достав из

крохотной коробочки золотой перстень с   аметистом,   я сделал попытку надеть его

на палец Сильвы. Она неловко отдернула руку.

        — Эй, дружок! В чем дело?

        Нащупав нечто чужеродное, я удивленно опустил голову. Сюрпризу все-таки

суждено было   состояться,   и   в   чем   дело   можно было и   не   спрашивать.   Дело

заключалось в кольце. Теплое местечко на безымянном пальце оказалось занятым, и

разглядел я   это только сейчас.   Она нервно стиснула кулачок,   а   я   озадаченно

поджал   губы.   Славный   визит!   Приплыть   издалека   на   огонек   —   и   оказаться

третьим!..

        Выпустив Сильву из   объятий,   я   с   любопытством осмотрелся.   Все   было

правдой,   присутствие в доме мужчины ощущалось вполне зримо. И не какого-нибудь

заезже-приезжего,   а стабильного,   имеющего свои шлепки, выписывающего на адрес

Сильвы экономические газеты и журналы.   Завелась уже,   наверное, и своя любимая

кружка,   — вот тут,   под торшером,   должно быть, и попивает кофеек новый хозяин

дома. По вечерам листает периодику, разгадывает ребусы.

        — Анекдот — наоборот,   — пробормотал я.   — Где же у нас муж?   Неужели в

шкафу?

        —   Ящер,   только   обещай мне!   Ты   его   не   тронешь —   Сильва испуганно

ухватила меня за рукав.

        —   Господи,   да что ты на меня так смотришь?   Hе зверюга же я,   в конце

концов,   —   я   порывисто притянул Сильву к себе.   — Елки-зеленые!   Как все-таки

жаль!

        Она сделала попытку вырваться, но я держал крепко.

        — Ну же! Один-единственный! Последний и прощальный...        

        Наши   губы   слились,    я   закрыл   глаза.   С   ней   это   тоже   получалось

по-особенному.   Сильва   принадлежала к   категории   чувственных женщин   и   млеть

начинала от малейшей ласки.   Вот и   сейчас мне захотелось ощутить хоть в   самой

малой   степени   свою   желанность.   Всего-то   секундный   отклик!   Все,   за   чем,

собственно, и пришел.

        Уже когда она стала задыхаться,   я   оторвал ее   от   себя.   Глаза у   нее

сделались совершенно хмельными.   В   зрачках   плясало   доменное пламя,   лепестки

ноздрей трепетали.   В таком состоянии с ней можно было вытворять что угодно, но

это было бы уже свинством.

        Нет! Все-таки права Надюха. Плохо, когда тебя любят за что-то. Истинная

любовь   —   необъяснима,   и   я,   видимо,   таковой никогда не   знал.   Если   Елена

привлекла меня когда-то своими сногсшибающими формами,   то Сильву я   полюбил за

голос.   Такая вот ерундистика!   Никогда раньше не понимал, чего ради иные особи

западают на различного рода бардов,   тем паче,   что до Высоцкого большинству из

них тянуться и тянуться,   но когда на одной из презентаций, дьявольски скучной,

кстати сказать, я разглядел вышедшую к роялю Сильву...

        Точнее,   все было не так. Как там она выходила, во что была одета, я не

знал и   не   видел.   До   всех этих пустяков мне не было дела,   пока она не стала

петь. Именно тогда я и встрепенулся. И весь лощеный сброд, что бренчал бокалами

и   пустословил по   углам,   тоже поутих.   Я   даже не   знаю,   как   это   описать и

объяснить.   Одно дело —   глазеть на   солистов в   телеящике,   и   совсем другое —

слушать их вживую.   Почему,   наверно,   и   предпочитают театральные произведения

кинопродукции. Птенчиком вытянув шею, я двинулся на голос. Дамочка стояла возле

рояля,   делала ручкой обтекаемые движения, а я по-прежнему не видел ни лица ее,

ни фигуры.   Пение заслонило все.   Буквально с первых строк я понял,   что уеду с

этой   чертовой презентации только   вместе   с   ней.   Голос   певицы   обволакивал,

укутывал нежным коконом.   Не   зная в   сущности о   ней ничего,   я   преисполнился

уверенности,   что увезу ее к себе домой. Так оно и произошло. Я не вился вокруг

да около,   — двинул буром и напролом.   Уже через минуту нам удалось уединиться,

и,   не теряя времени даром,   я   выложил ей все,   что думал о   ее таланте.   В ту

минуту я был опьянен ею, и Сильва это безусловно видела. Вполне возможно, некие

доброхоты успели шепнуть ей на ушко мои отправные данные, а может, и не шептали

ничего,   но,   если не взаимность,   то уж по крайней мере толику любопытства я в

ней разжег.   Укротить хищника —   тоже задачка из заманчивых,   и   ресторацию она

покинула, держа- меня под руку. Роман у нас закрутился бурный и стремительный.

        Самое смешное,   что охладевал я к Сильве чрезвычайно быстро,   но всякий

раз назад возвращал ее   голос.   Что-то   в   этом таилось стародавнее —   от пения

морских   Сирен.   Прост   включалась в   голове   музыка,   начинал звенеть знакомый

тембр,   и,   бросая   дела,   я   вновь   торопился к   ней   —   к   первоистоку своего

неразрешимого любопытства.   Может,   и   не   выдумывал ничего   бродяга Гомер   про

остров поющих див. Как было так и описывал.

        — Ладно, — я перевел дух. — Зови своего благоверного, тихо-мирно попьем

чайку, и я слиняю.

        Рука   вновь   непроизвольным движением обвила стан.   Не   удержавшись,   я

погладил ее по ягодицам. Все-таки в последний раз, а последнее — всегда.

        Через   минуту   из   кладовой   выбрался   ее   супруг.   Очкастый худосочный

студентик.   Так,   по крайней мере, выглядел этот недотепа с добрыми близорукими

глазами.   И видно было,   что смущен он до крайности,   совершенно не знает,   что

сказать и как себя вести.

        — Поздравляю! — я первый протянул руку. — Знал бы ты, какое сокровище у

меня отбил. Впрочем, знаешь, конечно.

        Сильва   стояла   рядом,   краешком языка   растерянно облизывала припухшие

губы. Видно, боялась оставить нас одних.

        — Чай, — напомнил я ей. — Пару кружечек и хорошо бы с мятой.

        Когда она   двинулась в   сторону кухни,   поймал ее   за   руку и   протянул

перстень.

        — А это мой свадебный подарок. Примешь?

        Она   кивнула   и,    забрав   перстенек,    вышла.   Глазами   я   вернулся   к

супругу-студенту.

        — Ну-с? Как звать тебя, счастливчик?

        — Иван, — робко представился очкарик.

        —   Значит,   не перевелись на Руси еще Иваны?   Отрадно...   — Я присел на

софу.   Сильва шебуршилась на кухне, гремела посудой. Опасаться было нечего, и я

шепотом поинтересовался:   — Какие проблемы, Ваня? Давай начистоту! Жить-то есть

на что?

        — Да вроде есть,   — он тоже перешел на шепот.   — Только со сценой у нее

никак не выходит, а у нас в институте...

        — Ты работаешь в институте?

        — Ну да, физика твердых тел. В общем, ситуация не самая лучшая.

        —   Понимаю.   Бабок с наперсток,   мэрия чихает на вас в три дырочки,   ни

кассаций, ни дотаций. Побагровев, Иван кивнул.

        — В общем, близко к тому.

        — Выходит, оба на мели... А зачем в чулан полез. Испугался, что ли?

        — Я нет, это Сильва велела. Она в окно выглянул и сразу поняла, что это

вы.

        — Значит, семейным кораблем правит дама? — хмыкнул. — А что? На нее это

похоже...

        Мы      помолчали.      На      минуту      каждый      задумался      своем.

        

        — М-да,.. Ну, а про меня она что-нибудь рассказа вала?   

         Иван перестал мяться по стойке смирно, осторожно присел рядом.

        — Послушайте, что было, то было. Важно другое. Мы любим друг друга, и я

попросил бы... То есть, если это возможно, я настоятельно порекомендовал бы вам

не вмешиваться в нашу жизнь. Это личное, поймите!

        — Понимаю! Личное — оно всегда личное!

        —   Да,   да!   Каждый   человек   имеет   право   на   собственную судьбу,   на

свободный выбор.

        — Да разве ж я спорю,   Иван?   Конечно,   имеет! — я шутливо погрозил ему

пальцем. — А ты смельчак, Ваня! Хоть и в чулан от меня спрятался.

        Он побагровел.

        — Я попросил бы вас... Попросил бы тебя!..

        Опаньки!..   Я   ухмыльнулся.   Крохи достоинства парня,   судя-   по всему,

имелись. Было очевидно, что он заводится, и я приложил палец к губам.

        —   Чшшш!   А   то рассержусь...   —   Я   прислушался бренчанию на кухне.   —

Давай-ка, Вань, пока она не видит, вот что с тобой обговорим. Знаешь, что такое

чек на предъявителя?..   Вот и   ладушки!   Я вам тут нарисую цифирку,   а ты уж не

поленись, сбегай потом банк.

        — Нам ничего не надо!

        — Врешь,   Ваня!   Надо! Как всем нормальным человечкам. Кушать хлебушко,

мыться шампунями, прыскать на себе дезодорантами, покупать приятные безделушки.

Когда   кругом   сплошные   заплаты,   это   всегда   невесело.   Короче,   считай   это

приложением к   перстеньку.   А еще телефончик черкну заветный.   На самый крайний

случай.   Скажешь,   от   Сильвы,   тебя   внимательно   выслушают.   Все,   что   надо,

передадут мне.

         — Но я не совсем понимаю...

        Сунув ему в руку чек, я поднялся.

        — Ты там за мной прикрой тихонечко. Не буду я пить чай, лады?

        Иван, приободрившись, поплелся за мной следом.

        — Ей что-нибудь передавать?

        Я остановился на пороге.

        — Дурак ты, Вань, хоть и физик. Что можно таким женщинам передавать? Их

захватывают и увозят с собой. Во дворцы, в замки и прочие крепкие клетушки. А я

пустой ухожу,   кумекаешь?   Так что гляди в оба,   не проворонь.   И телефончик не

теряй. Мало ли что в жизни бывает...

        Я   аккуратно прикрыл за   собой   дверь,   прихрамывая стал   спускаться по

ступеням. Запоздало припомнил, что забыл в гостях трость. Но не возвращаться же

за таким пустяком!

        Лицо горело,   в висках болезненно пульсировало. Да уж!.. Такого со мной

еще не бывало! Никогда-никогдашеньки. И поди ж ты, — случилось! То есть, может,

и черт с ним,   но мучила какая-то мальчишеская Досада.   Крякай,   не крякай, а у

клыкастого могучего

        Ящера увели бабу! Из под самого носа! И кто увел-то! Кто?!

        Впрочем...   Окажись это какой-нибудь самодовольный торгаш с   цепурой на

шее,   я бы скорее всего отсюда не ушел. Поговорил бы с хозяином жизни по душам,

объяснил бы кто есть кто,   вежливенько выпроводил вон. Но худосочный физик Ваня

из   нищающего НИИ —   являл собой иной коленкор.   Их   у   нас и   без того били да

выметали —   в   войны,   в чистки,   в революции.   Числятся ныне российские вани в

Красной распухшей до   непомерной толщины Книжице.   А   коли   так,   то   и   нечего

плакаться.   Было да сплыло.   Забыл и простил.   За одного Витька — одного Ивана.

Арифметика вполне конкретная.

        Все к худшему в этом. худшем из миров, и эту ночь мне пришлось провести

в   офисе,   поскольку к   Елене ехать не хотелось.   Я был отчего-то уверен,   что,

увидев ее глаза,   сломаюсь и передумаю. По той же самой причине я отключил факс

и   все телефоны.   Хотелось напиться и с автоматом двинуть в рейд по гот родским

улицам.   Все равно,   как те боевички с   лентами на лбу,   что ринулись в столицу

повоевать.   Ох, как понимал я этих волков! В конец осатаневших зверюг у которых

с вертолетов постреляли все их выводки Верно говорят,   и крыса, зажатая в угол,

готова метну ться к горлу.   Вот они и метнулись.   Меня никто никуда не зажимал,

просто так уж сподобило, — родился там, где не положено, выбрался на свет Божий

под красный запрещающий свет.   Не   я   эти сроки и   эту географию подгадывал,   а

соизволения у   меня   никто   не   спрашивал.   Сунули головой в   ведро   с   водой и

приказали дышать.   И задышал ведь!   Как все остальные. Только никто не запретил

мне   при   этом   ненавидеть.   Чиновников за   продажность,   нынешних нуворишей за

шакальи ухватки,   сионистов за   сионизм,   а   антисемитов за антисемитизм.   Всем

нужны были стрелочники,   а   я   не   хотел быть,   как   все.   Лучше уж   быть белой

вороной,   —   каким-нибудь   Майком   Бониславским,   боксером-камикадзе,   челюстью

прущим на кулаки. Или батькой Махно, который перевоевал со всеми без исключения

режимами,   справедливо почитая современников за отпетых сволочей.   И   с Семеном

Петлюрой сабельки скрестить успел,   и от дружбы с Львом Каменевым уклонился.   С

азартом колотил австрийцев,   а   после,   пластаясь с Деникиным и Шкуро,   посылал

куда   подале   жаднючих комиссаров.   Вороватого атамана Григорьева за   еврейские

погромы шлепнул без малейшего колебания, под красными знаменами штурмовал в лоб

Турецкий вал,   но и с большевичками немедленно рассорился, стоило тем посягнуть

на святое — на самостийность с земелькой.

        А   что?   Может,   так   и   следовало себя   вести   в   те   годы?   Чтобы   не

выпачкаться в   сомнительных союзах?   Хотя...   Я   в   этом   смысле   предпочел бы,

пожалуй,   усатого Иосифа.   Вот уж где все было предельно ясно! Человек не любил

всех   разом и   мечтал не   об   отдельно взятой стране,   не   о   материке и   не   о

социалистической Европе,   — хренушки! Этот гигант мыслил на порядок масштабнее!

Куда   там   наполеонам и   цезарям!   Молчаливый усач   всерьез уповал на   освоение

земного шарика в целом!   Не больше и не меньше. И черт ведь его знает! — слопал

бы всех скопом,   подари ему судьба еще десяток лет жизни.   Не остановили бы его

ни общественное мнение,   ни ядерные фугасы Трумена. Уж я-то хорошо представлял,

что   пережил этот   драконище,   узнав   ранним утром   о   нападении на   российские

границы другого усатого вояки.   Не   страх,   не панику ощутил забияка кавказец —

что   за   ересь и   блажь!   —   одну   лишь горчайшую досаду,   что   опередили.   Ибо

нападение   комкало   розовую   мечту,    срывало   все    планы,    означая   отсрочку

глобального передела.   Хуже нет,   чем топтаться и ждать,   — в особенности ждать

такого великого подарка,   как   возможности манипулировать не   сотнями миллионов

жизней,   а миллиардами и миллиардами.   И никуда бы не делись ни американцы,   ни

англичане, ни тем более — поднаторевшие в революциях французики. Тоже шагали бы

бодренько в первомайских шеренгах с флажками и шариками, на разновеликих языках

скандируя имя любимого вождя, неся транспаранты с его святым ликом. Заокеанское

снобье по сию пору не осмыслило,   какую,   в сущности, жуткую амбразуру прикрыли

собой русские иваны.   Или не жуткую?   Может, лишилась планета величайшего шанса

познать нечто, чего не познает уже никогда?..                                  

        Где-то он сейчас — бедолага атолл Бикини?   Сколько рыбьих, насекомьих и

животных душ   унес   тот   безжалостный взрыв?   Однако рука не   дрогнула.   Кто-то

отважно подписал,   кто-то нажал заветную кнопочку.   Вот и   с   нами приключилось

подобное.   Стиснуло,   скрутило и разорвало в едкую пыль, развеяло диссидентской

взвесью   по    миру.    И    все   равно   оклемались.    Вопреки   всяческой   логике.

         

        Экстремафилы — бактерии, тяготеющие к агрессивным средам. То есть могут

жить и   в ином,   но предпочитают огонь,   соляную кислоту и серные нечистоты.   В

сущности,   микробы тут ни причем.   Это о   нас —   о колонии бактерий,   именуемой

человечеством. Экстремафилы...

        Я   достал   из   потайного холодильничка бутылку   «Посольской»,   наполнил

рюмку и выпил.   Наверное, зря. Почему? Да потому что завтра была война. Завтра.

И   опять была.   Жуткая книга о   жутком времени.   Хотя...   Нынешнее — намного ли

слаще?   Особенно если представить себя среди руин Грозного,   в горящей Словении

или   каком-нибудь Карабахе?   Хотя что там представлять!   Я   пребывал в   тысячах

километров от   очагов боевых действий,   но   и   здесь каждодневно в   план   жизни

включался   обязательный   посвист   пуль    с    обязательными   жертвами.    Поэтому

напиваться —   категорически воспрещалось.   Войну встречают с   трезвой головой и

сжатыми кулаками. Кулаки я уже сжал, голову следовало поберечь — тем более, что

ее без того кружило.   Черные мысли сплетались в   бурливом хороводе,   заставляли

думать о том, о чем думать не хотелось.

        Любить ближнего своего... Как же это непросто, когда ты живешь на такой

планете!   Сдаем,   видите ли,   экзамен на сертификат зрелости!   Полюбишь, уйдешь

через   дымоход в   космос,   а   нет,   —   останешься на   второй год,   на   третий и

четвертый.   Чтобы   снова   созерцать и   созерцать,   отыскивая образ   чарующий   и

примиряющий,   смазывая укусы несуществующим бальзамом,   пытаясь поверить в   то,

чему доказательств нет и быть не должно. Потому что согласно Надюхиной логике —

с   доказательствами и   последний дебил поверит.   Да   и   не   верой это будет уже

назваться, — сделкой. А я... Я — всего-навсего Ящер. Ящер укушенный. И бальзама

у   меня нет,   потому что   нетерпение и   глупость —   вот   два кита,   на   которых

неустойчиво покачивается плоский,   как   тарелка мир.   Маркс   завещал дожидаться

расцвета капитализма,   когда   созреет класс-могильщик,   но   Ульянов посчитал на

пальцах и решил,   что долго,   что этак можно не дожить и не вкусить, и весь наш

скороспелый капитализм,   чуть   поднатужившись,   уложился   в   несколько месяцев.

Смешно?    Ничего   подобного.   Десятилетиями   глотали,   как   должное.   Такой   уж

талантливый народ!   Зачем ждать,   если можно не ждать? И в данном случае я тоже

марионетка,   принимающая правила игры,   как должное. Единственная уступка — моя

нейтральность по   отношению к   Ивану   и   ему   подобным.   Чудаки   —   они   всегда

инородцы,   существа не   от мира сего,   этакие пятнадцатисуточники,   угодившие в

компанию рецидивистов.   Гуляя рядом,   в отличие от нас продолжают жить где-то в

ином потустороннем измерении.   Вот   и   пусть там остаются.   Нечего их   трогать,

благо есть свои —   в серых шкурках,   слюняво-зубастых,   с облезлыми хвостиками.

Когда же   свет перевернется,   соскользнув с   китовьих хребтов в   пучину,   то   и

разлетимся мы,   должно быть, в разные стороны. Мы вниз, а они вверх. Адью-адье,

братишки! И не попадайтесь нам больше на космических тропках! К чему вам земля,

когда есть небо?

        Снова булькнула бутыль. Пальцы стиснули хрустальную рюмочную ножку...

        Очередной   классический пример:   один   идиот   спросил   другого   идиота:

«Сколько   людей   из    старого   общества   придется   уничтожить,    чтобы   создать

счастливое   будущее?»   Спрашиваемый не   смутился   и   не   задержался с   ответом:

«Необходимо думать о   том,   сколько их   можно будет оставить.»   Вот   вам и   вся

человеческая философия. От Ромулы до наших дней...

        Я прыснул,   сопоставив одного Ромулу с другим,   недоуменно уставился на

бутылку.   Половины уже не   было,   а   остановиться я   не мог.   Хандра навалилась

центнерами душного   воздуха.   И   что-то   надо   было   срочно   делать,   чтобы   не

сорваться, чтобы не выкинуть какую-нибудь сумасшедшую шутку.

        Шаткая тень от   моей фигуры без   спроса качнулась.   Грубо переломленная

стеной и полом, она казалась уродливой и горбатой.

        — Ну?   А тебе чего?   — я взглянул на нее с ненавистью. — Пошла к черту!

Слышала, что я сказал!

        Ее    повело,    потянуло   неведомым   течением.    Словно    водоросль   она

заколыхалась не   в   силах оторваться от   моих ступней.   Но черная голова успела

таки   дотянуться   до   настенного,   зеркала,   по   плечи   погрузилась   в   небытие

серебристой амальгамы.

        —   Вот,   значит,   как!   Интересно...   — С рюмкой в руке я приблизился к

зеркалу.   Здорово,   друзья!   Вы меня видите,   а я вас нет. Даже одного из вас —

наиболее мне нужного — и того не вижу.   А было бы здорово посмотреть,   кто же я

есть на самом деле!   Не эта же хищная плоть, что привлекает женщин и заставляет

трепетать мужчин!

        Меня снова качнуло.   Должно быть,   от смеха. Обольститель женщин и враг

мужчин!.. А ведь первое целиком и полностью вытекает из второго. Амосов уверял,

что   всегда   и   всюду   будут   привлекательны прежде всего   здоровые,   грудастые

толстушки.    Не    знаю,    как   там   насчет   толстушек,    но   то,    что   хищники

привлекательны, это точно. Работает примитивный инстинкт самосохранения. Потому

как даже самые романтичные дамы понимают:   дитеныш от   кулакастой гориллы имеет

больше шансов уцелеть,   хотя...   Тот же Иосиф с успехом доказал обратное. Этого

рябого,    невысокого    человечка,    с    покалеченной   рукой,    слабоголосого   и

сгорбленного,   по воспоминаниям Молотова,   женщины просто обожали. А мужички от

одного его прищуренного взгляда получали инфаркт. Какой же напрашивается вывод?

А   вывод такой.   Все,   что мы видим,   лишь тень и отзвук настоящего.   Аура — не

аура, но что-то и впрямь существует помимо телесной оболочки, что тоже способно

кусать и   царапать,   на расстоянии атаковать и   обволакивать.   Все мы — подобие

спрутов,   щупалец которых обычное зрение не   видит.   И   только чутье   временами

подсказывает:   не все, что ухватывается сетчаткой глаза, живет и здравствует на

самом деле.   Ой,   не все!   И как знать,   возможно,   более истинной полнокровной

жизнью живут как раз наши фантомы,   а   мы   лишь зыбкая их тень в   этом насквозь

иллюзорном мире.

        Я   опрокинул в   рот   очередную рюмку,   с   силой швырнул ее   в   зеркало.

Кувыркаясь,   отчего-то   удивительно медленно она   пробила равнодушное серебро и

точно в   прорубь погрузилась в   чернильную мглу.   Зеркала уже не было,   на меня

смотрел черный провал прямоугольника,   и   на   лице   я   ощущал явственное веяние

могильного холода.   Тьма приглашающе манила,   и я знал,   что именно в ней найду

все   интересующие меня   ответы,   подобно грибам-поганкам соберу их   в   лукошко,

чтобы после вывалить в   котелок памяти,   сварить жутковатую похлебку,   съесть и

умереть от ужаса...

        Те же американцы,   говорят,   грибов вовсе не собирают и   не едят.   А мы

едим.   И на кухоньках любим сидеть за прозрачными стакашками.   Мы вообще многое

делаем, чего не делают они. Хотя чего я на них взъелся? Из-за «Харбина»? Чепуха

какая! Пропади он пропадом со всеми своими миллиардными оборотами! Просто у них

тепло,   а   у нас холодно.   Вот и все отличие между нами.   Другая сторона Земли,

вторая щека планетного личика.   Врежь по одной, вторая тоже запунцовеет. Потому

что они наши фантомы, а мы их тени. А иногда, наверное, наоборот.

        Я шагнул в зеркало, и ноги по колено погрузились в мягкое. Жирный, чуть

тепловатый пепел   образовывал подобие   сугробов,   сажистые   хлопья   кружились в

воздухе. Сумрачный горизонт, отсутствие всяческого неба. И только где-то далеко

впереди всполохами мерцал крохотный костерок —   зыбкий маячок,   к   которому я и

стал продвигаться, глубже и глубже увязая в мучнистом пепле. Температурка здесь

была еще та!   Как в какой-нибудь Сахаре.   И в то же время было страшно холодно.

Черт его   знает,   каким образом это   сочеталось.   Возможно,   сместились шкалы и

критерии,   может быть,   изменилась моя   собственная температура.   Зубы щелкали,

выбивая дробь, руки приходилось прятать в карманы. Теперь я уже рвался к костру

не из праздного любопытства. Мне необходимо было добраться до теплого, я жаждал

согреться.

        И   пришло вдруг на ум странное:   всю свою жизнь я   только и делал,   что

остывал.   До абсолютного нуля и много ниже, потому что абсолютного ничего нет и

не   было   —   хоть по   Эйнштейну,   хоть по   фрактальщикам.   Как   писал Искандер,

световое пятно,   что дает костер,   — это то самое жизненное пространство, что в

действительности необходимо человеку. Все прочее — от лукавого, от бесовщины.

        И   снова неуместный смех всколыхнул грудь.   Потому как и   Бес,   и   Лука

пребывали в числе моих давних клиентов.   Бывших и сплывших. В ту же безотказную

Лету.   Забавно,   но   страшненькую эту речку по   сию пору никто не   осушил и   не

запрудил, не зарядил в трубы на нужды подземных городов. Как тысячелетия назад,

мрачная и полноводная,   она давала приют всем и каждому, с послушанием тягловой

лошади доставляя многочисленных пловцов к океану безвременья.

        Опора из-под   ног исчезла.   Зажмурившись,   я   повалился вперед,   силясь

ухватиться хоть за что-нибудь.   Но,   уцепив словно щенка за шкирку,   чудовищная

сила уже несла меня назад — все быстрее и быстрее.   Я брыкался и егозил ногами,

как   велосипедист,   но   все было тщетно.   Спиной я   прошиб зеркало и,   влетев в

кабинет, растянулся на полу.

        В   затылке обморочно загудело,   пульсирующе ныло в висках.   Вставать не

хотелось. Не хотелось открывать глаза. Все, что я мог узреть, я видел уже сотни

раз. И, нашарив в кармане блокнот, я раскрыл его на середине, прикрыв лицо, как

пляжная разнеженная дама.   Повинуясь желанию,   создание, эта скользкая рыбина с

угриным телом, блеснула напоследок чешуей и погрузилась в торфяные воды ночного

Лох-Несса.   Встрепенувшиеся чудовища медлительно заработали ластами, потянулись

к ней со всех сторон. Начинался час кошмаров.

       

       

        ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

        Пустыня — это сад Аллаха, из которого он удалил всю лишнюю жизнь, чтобы

человек по достоинству мог оценить одиночество.

        Восточная мудрость

       

        Утро   выдалось напряженным.   Еще   до   десяти я   успел обзвонить десяток

людей,   побывать на   собственном рынке   и   парочке   супермаркетов,   пройтись по

лоткам,   заглянуть на мебельную, приобретенную недавно за бесценок фабрику. Что

поделать   —   вынужденные визиты!   Если   император не   посещает своих   вассалов,

вассалы   быстренько   забывают   об   императоре   и   сами   норовят   объявить   себя

таковыми.    А    посему   косточками   разумнее   шевелить.    Ради    физического   и

психического здоровья.   Тем   более,   что   поводы   для   подобных визитов   всегда

найдутся.   Трое   напроказивших компаньонов получили от   меня   разнос,   двоих   я

обласкал.   Юный   вундеркинд с   Сеней   Рыжим предоставили пред   ясны   очи   Ящера

план-проспект о   пробном наезде на   одну из столичных контор —   тех самых,   что

развлекались   зарубежным   мошенничеством.   Судя   по   всему,   улов   ребятки   уже

собрали,   со   дня на   день могли исчезнуть с   горизонта.   Вундеркинд испрашивал

высочайшего соизволения на акцию и   умолял одолжить на время группу захвата.   И

то, и другое он получил. А в полдень агент из Москвы сообщил о некоем господине

Икс,    прилетевшем   во   главе   небольшой   делегации   из   солнечной   Калифорнии.

Перехватить штатовцев не   удалось,   калифорнийца встретили орелики   из   силовой

структуры «Баязета».   Отчасти это было скверно,   но с другой стороны засветился

очередной   серьезный   оппонент,    мечтающий   вернуть   долю   от    былого   пирога

«Харбина».   Перебросить   нужное   число   мальчиков   в   столицу   мы   попросту   не

успевали,   и я, коротко перемолвившись с Доном, тамошним большим человеком и по

совместительству нашим союзником,   договорился о небольшой примочке противнику.

Уже   в    полдень   офис   «Баязета»   был   взят   в   кольцо   столичным   «Ятаганом»,

сработавшим под ОМОН.   На глазах пораженных американцев ребята в масках сковали

администрацию фирмы   наручниками и,   подталкивая стволами эскаэсов,   вывели   из

здания.   Получилось очень   даже   символично:   «Ятаган»   штурмовал «Баязет».   Но

главное,   что чуть позже американцев без труда уговорили сесть в   наши машины и

отвезли   в   резиденцию Дона,   куда   я   первым   же   рейсом   отправил   Безмена   с

Барановичем.   Можно было бы чуток расслабиться, но с таможни по-прежнему ничего

не   сообщали.   Затянувшееся молчание наводило на   недобрые мысли.   Зато   гуднул

тревожным звоночком далекий алюминиевый заводик в   Сибири.   Местные сепаратисты

явно   готовили   небольшое   восстание.   По   счастью,   наши   наблюдатели   вовремя

отследили шевеление среди тамошних держателей акций,   и туда немедленно выехало

двое   наших   финансистов,   которых   для   надежности усилили   эскортом   из   пяти

атлетов.   Словом, будни тянулись своим чередом, хотя и были помечены повышенной

против    обычного   нервозностью.    Впрочем,    не    одними    гадостями   потчевал

разгорающийся день.   Около двух часов в офис заявился бритый под урку Гонтарь —

вчерашний зэк и сегодняшний полноправный гражданин российской федерации.

        Мы   чуть   было   не   обнялись.   Этого   крепыша после смерти Ганса я   был

особенно рад видеть.   В течение нескольких лет, он являлся моим личным «щитом»,

не раз спасал от верной смерти,   да и по части интеллекта успел зарекомендовать

себя   наилучшим образом.   Именно Гонтарь в   какой-то   степени мог   заменить мне

Ганса.   Он да Шошин, который в прошлом работал у нас оператором по чрезвычайке,

а   ныне   также сидел в   местах не   столь отдаленных.   С   Гонтарем можно было не

бояться разъезжать по   самым   сомнительным «стрелкам»,   природный сыскарь Шошин

подобно охотничьему псу шел на   звук и   на   запах,   выцеживая и   выуживая любую

значимую для империи информацию.   Теперь Гонтарь сидел в моем кабинете, Шошина,

увы, пока не было.

        Про то,   как сиделось,   спрашивать я не стал,   поскольку без того знал,

что   сиделось не   столь уж   плохо.   То   есть,   если   сравнивать с   большинством

сидельцев нашей   великой   и   необъятной.   Шошина   затолкнули в   «красную» зону,

Гонтаря — в «черную»,   но мне это было без разницы.   И там,   и там имелись свои

люди, а если бы таковых не оказалось, в ход пошла бы валюта и нужные волонтеры,

конечно бы,   объявились. Главная подстава, на которой государство спотыкалось и

падало,   носом бороздя грешную землю, в том и заключалась, что чалились у нас с

эффектом «до наоборот».   То есть, самые матерые в зонах не задерживались вовсе,

лицам    второго   и    третьего   уровней   предоставлялась   целая   система   льгот,

находящаяся в   прямой зависимости от   степени крутости субъекта.   Зоны усиленно

подогревал общак,   подогревали частные вклады.   Если   «смотрящий» зоны   получал

добрый пай с   красочной малявой насчет новенького,   за   судьбу последнего можно

было не волноваться. В «красных» зонах подмасливали администрацию, в «черных» —

воров.   Там же,   где правил беспредел,   пускали в   ход аналогичные методы —   то

бишь,   самых   вредных   опускали,   пугливых   стращали,   сговорчивых   задабривали

подарками.   Помнится, в одной из зон, куда угодили в позапрошлом году трое моих

подопечных,   нам   даже пришлось разжечь некое подобие революции,   в   результате

которой   тамошних   отморозков шустро   превратили в   калек,   разбросав   по   иным

точкам, «хозяину» дали по ушам, администрации «поставили на вид». Словом, везде

можно    было    добраться   и    дотянуться   до    значимых   рычажков-шестереночек,

предпринять нужные шаги. Разумеется, должным образом порадели мы и за Гонтаря с

Шошиным —   людей далеко не последних в   нашей империи.   Было бы славно,   если в

кабинет зашли бы сейчас оба,   но с   Шошиным,   судя по утреннему докладу чинуши,

выходила какая-то непредвиденная задержка,   и приходилось радоваться тому,   что

есть.

         Кивнув на свою неловко вытянутую ногу,   я   коротко ввел Гонтаря в   курс

дела:

        — Такие вот пироги,   Гонтарь.   Кувыркнулись на машине,   потеряли Ганса.

Вместо него теперь Дин,   Но этого мало,   нужна тень,   и с сегодняшнего дня тебе

придется поиграть в старые игры.

        На   костистом лице Гонтаря не   шевельнулся ни один мускул.   Этот парень

умел владеть собой.   Пятерней проведя по ежику начинающих седеть волос, он   без

спроса взял со стола кофейник, до краев наполнил фарфоровую чашечку.

         — Что, тянет на чифирок? Гонтарь кивнул.

        — Есть немного. Но ничего, отвыкну... А ногу где помяли? Тоже в аварии?

        — В ней, проклятой.

        — Насколько серьезно?

        — Так, чепуха. Зудит только страшно.

        — Кто же это в вас плюнуть осмелился?

        —   Есть подозрение,   что «синие».   Во всяком случае,   не обычная шпана.

Очень уж редкую бомбочку использовали.

        Брови Гонтари вопросительно шевельнулись.

        —   Видишь   ли,   нет   еще   таких   в   свободной продаже.   Начинка   сугубо

экспериментальная.

        — Подробнее можно?

        —   Гранату   нам   кинули.    С   пентафленом.    Оказывается,    есть   такая

сверхскользкая гадость. Специально для автомобильных покрышек. Помнишь погоню в

«Кавказской пленнице»?   Вот   и   нас   таким   же   макаром прокатили.   Обогнали на

мотоцикле и   бросили под колеса.   А   там как раз поворот и   обрывчик.   Я стекло

проломил и вылетел, те, кто внутри остались, гикнулись.

        —   Больно мудрено для   «синих»,   —   Гонтарь покачал головой.   —   Может,

другой кто?

        — Могли,   конечно, и гости из столицы поработать, но очень уж скоренько

для них. Мы их позднее ждали.

        — А причем здесь столица?

        — Как причем? — я улыбнулся. — Помнишь, кому принадлежал «Харбин»?

        — Ну.

        — Так вот, теперь он наш.

        — Не хило!

        —   То-то и оно,   что не хило!   Уже несколько дней,   как отвоевали.   Еще

немного, и оформим документально. Многих, разумеется, обидели.

        Гонтарь присвистнул.

        — Стэк жив?

        — Списали. Вместе с Лафой, Лракулой и Микитой. Мороз, Хром, Бес, Лука —

все тоже давно там. Баранович с Ромулой уже неделю, как пашут на нас.

        — Флопа, слышал, тоже упаковали в землю?

        — Да... Вышла тут одна поганая закавыка.

        — И кто же поработал?

        Я поморщился.

        — Знал бы кто, не стал бы вас вызывать.

        — Вас?

        — Тебя и Шошина.

        — Ясно. —Гонтарь сделал глоток, не удержавшись, качнул головой. — Да...

А сидеть-то, оказывается, безопаснее! Сколько народу положили, окосеть можно!

        — Не окосей раньше времени. То ли еще будет!

        — Значит, ожидается продолжение?

        —   Вроде   того.   Я   уже   сказал,   кто-то   копает   под   нас,   и   это   не

предположения,   есть весьма настораживающие факты! Кто-то очень сильный и злой!

Кто — пока не знаем.

        — А «синие»?

        — На них пока и думаем,   потому как более не на кого.   Они ведь тоже за

«Харбином» стояли. Пай имели.

        — Претензии уже предъявляли?

         — Предъявят, не сомневайся.

        — Так... Что-нибудь еще?

        Я вздохнул.

        — Есть,   конечно,   другие любопытные нюансы,   но не стоит забивать тебе

голову.   Отдышись сперва,    осмотрись. Потом сам поймешь, что к чему. На данный

момент главная твоя задача —   охрана моей драгоценной персоны.   Легкой жизни на

первое   время   не   обещаю.   Так   что   пошушукайся с   Лином,   подбери команду из

морячков Ганса и принимайся за дело.. Твой прежний кабинет уже освободили.

        - Кто там без меня сидел? Ганс?

        — Безмен.   Но для него готовят другие апартаменты, тем более что сейчас

он в Москве. Встречает американцев, бывших пайщиков «Харбина».

        — Бывших? Я усмехнулся.

        — Да нет,   мы же не международные террористы.   Сам знаешь,   где там наш

бронепоезд   отирается.   Будем   цивилизованно делиться.   Главное   —   документики

успеть переписать.   Каллиграфическим почерком и   на прежних условиях.   Вот если

забузят, тогда подумаем.

        — Ничего,   Безмен — парень головастый,   наверняка обломает штатников...

Кстати, о том, кто именно на вас наезжал, он тоже не догадывается?

        — Увы.

        — Тогда дела действительно плохи! Я поморщился.

        — То есть,   одну версию он мне выдал,   но версия такая,   что хоть стой,

хоть падай.

        — Подозревает, небось, спецслужбы?

        — Хуже. Такую чушь городит, что волосы дыбом становятся.

        Гонтарь покачал головой.

        — Значит, действительно надо вызволять Шошина. Следователь он тертый, —

что-нибудь придумает.

        —   Судя по всему,   капитан где-то в   дороге.   Ждем со дня на день...   Я

встрепенулся.

        —   Короче говоря,   осваивайся.   Сеня выдаст подъемные,   Дин проведет на

склад, выберешь себе оружие ненадежнее.

        — Что-нибудь появилось новенькое?

        — Новенькое? Навряд ли... «Гюрза» и «ПСС» у тебя уже были, про «Абакан»

тоже,   наверное,   слышал.   А из последних моделей... — я пожал плечами. — Разве

что патроны экспериментальные пошли да импорта добавилось.   Штурмовые пистолеты

«Линда», «Скорпион», «Бушмайстер».

        Гонтарь пренебрежительно махнул рукой.

        — Знаю! Пукалки, конечно, красивые, но по большому счету — баловство!

        —   Ну,    тогда   пистолетики   с   полусвободным   затвором.   «Хеклер-Кох»,

«Браунинг», девятимиллиметровые «Люгеры»...

        — Полусвободный затвор?   — Гонтарь враз оживился, глаза его, подернутые

обычно холодной мутнинкой, загорелись. — Это, пожалуй, стоит побачить!

        — Вот и побачь. Часика через два жду в полной боевой готовности.

        — А разрешение на пушки?

        —   Этим поинтересуйся у   Сени Рыжего.   Он   у   нас   теперь ответственный

секретарь. Без малого генсек.

        — Ну да? А Кепарь куда подевался?

        Враз затрезвонили оба стоящие на   столе телефоны,   и,   подняв ближайшую

трубку,   я   многозначительно поднял глаза к   потолку.   Гонтарь понял.   И снова,

наверное, подумал о том, что сидеть и впрямь намного безопаснее.

        Затянувшаяся волынка с Шошиным начинала беспокоить всерьез.   Чинуша,   с

которым я не постеснялся связаться напрямую,   заикаясь, заверил, что из колонии

бывшего сыщика уже вывезли.   По   его сведениям билеты на самолет были оформлены

надлежащим образом — все честь по чести,   но вот в самолет группа сопровождения

почему-то   не попала.   Загадочного этого «почему» чинуша и   сам не мог уяснить.

Все было железно оговорено,   деньги положенным фигурантам уплачены,   но   чертов

процесс не пошел.   Дав ему еще сутки на то, чтобы разобраться в происходящем, я

попробовал   задействовать собственные каналы,   хотя   знал,   что   вразумительных

сообщений скоро не   дождаться.   Но   как бы   то ни было,   я   нуждался в   ясной и

посвященной голове.   К сожалению,   двух этих качеств одновременно — головенкам,

имеющимся в   наличии,   явно   не   доставало.   Были   умницы юристы и   талантливые

махинаторы-бухгалтеры,    хватало    прожженных    практиков    вроде    Гонтаря    и

Дина-Гамбургера. Но первым я не мог раскрыть всей имперской подноготной, вторые

умели мыслить лишь предметно,   не   охватывая всех обстоятельств в   целом.   Ганс

тоже не   являлся аналитиком,   хоти дельные мысли иной раз подбрасывал.   Безмена

же, на которого в иных ситуациях я мог вполне положиться, на этот раз из списка

советчиков приходилось временно вычеркивать. И не только по причине отсутствия.

После высказанной версии о покойниках к высказываниям Безмена я стал относиться

более настороженно. Можно было рискнуть привлечь к аналитической работе Артура,

однако и   этот вариант пугал перспективой обнаружить у   себя нечто,   во   что не

желает верить ни один смертный.

        Печально,   но факт!   Все мы нормальны лишь до тех пор, пока не приходит

кто-то   и   не   предъявляет нам   доказательств обратного.   Такой,   казалось   бы,

пустячок —   свидетельство существования в   твоей жизни постороннего!   И даже не

постороннего, а потусторонней.

        Помнится,    одного   типчика   именно   таким    образом   нам    и    удалось

дискредитировать на суде.   Устроили тогда форменную клоунаду. И с датами у него

ничего не   сходилось,   и   с   именами.   Пару его приятелей мы   в   принудительном

порядке перекрасили в брюнетов,   еще одного обрили наголо.   Все трое,   выступая

свидетелями,   заверили клиента,   что в   таком виде ходили всю свою сознательную

жизнь. А когда в панике типчик примчался к психиатру, то и здесь мы ему вовремя

подсунули премудрого Артура,   который между делом закодировал нашу жертву таким

образом,   что   впоследствии у   присяжных не   возникло ни   малейшего сомнения по

поводу   вменяемости   подопечного.   Соответственно   и   вынесен   был   нужный   нам

вердикт.

        В   общем,   не столь сложно свести человека с   ума,   если задаться такой

целью.   В   принципе,   если   взглянуть на   вопрос шире,   все   наше   человечество

ежедневно кодируется десятками и   сотнями тысяч циничных колдунов —   с газетных

передовиц и телеэкранов, со страниц перевранных мемуаров, с дорожек музыкальных

кассет.    Правда   всегда   отторгалась,   как   непрожеванный   сухарь.   Совершенно

бессознательно люди   выковывали   легенды   и   мифы,   в   которые   желали   верить,

закрывая глаза на   истину,   подвергая гонениям здравомыслящих и   неудобоваримых

скептиков.   Все   потому,   что   общество не   думает,   оно   живет —   и   тем самым

качественно   расходится   с   отдельной   личностью,   ибо,   фантазируя,   последняя

откалывается   от    монолитного   сгустка   запостулированной   косности,    нарушая

социальный   гомеостазис,   вызывая   яростное   раздражение   окружающих.   Личность

всегда витает вовне,   и   это   «вовне» уже само по   себе чуждо социуму.   Кстати,

классовую   теорию   приняли   на   «ура»   именно   по   той   простой   причине,    что

ничегошеньки нового она не открывала, фиксируя лишь самое очевидное, обещая то,

чего жаждало большинство.   И   в   этом одновременно таилась ее слабость.   Она ни

йоту    не    отходила   от    действительности,    обрывая    лестничную   диалектику

утопическим,   позаимствованным у   Томаса Мора строем.   Увы,   это   уже никого не

смущало.   И   невдомек было   двум   бородатым интеллектуалам,   что   куда азартнее

выстраивать очередные ступеньки грядущего,   нежели выдумывать край,   за которым

нет ничего.   В данном случае философы-непоседы уподобились детям, которые никак

не в   состоянии вообразить себе бесконечность вселенной.   И   если возможно было

разглядеть класс-гегемон ближайших десятилетий,   то   что мешало им   сообразить,

что   по   их   же   многотомным   трудам   вырисовывается явственная   цепочка   иного

постоянно меняющегося психотипа людей.   Уверен,   даже мой Безмен, поставь я ему

такую задачу да   пригрози кулаком,   сумел бы   заглянуть на три-четыре поколения

вдаль.   Другое дело,   что   без моего кулака ему на   это глубоко наплевать,   как

плевать было бородатым мыслителям на   век   двадцать первый и   все   последующие.

увы, мы — косные эгоисты, центристы по времени и географии. Иное для нас всегда

будет оставаться иным.

        Я   продолжать обзванивать служащих «империи»,   когда в кабинет заглянул

Гоша-Кракен.   Промямлив неразборчивое и   потупив   глаза,   он   опустил   на   стол

конверт.

        —   Дожуй и   еще раз повтори,   — я положил трубку на место и потянулся к

конверту.

        —   Только что доставили.   Какой-то пацаненок.   Попросил,   чтобы лично и

немедленно. Мы его, понятно, сцапали, но он не при делах. Дали какие-то козлики

полтинник, сунули в руки конверт и назвали адрес нашего офиса.

        — Что внутри, читал?

        Гоша, помявшись, кивнул.

        — Оно же не запечатано было.   Мало ли какую гадость могли подсунуть.   В

общем, это урки маляву прислали...

        — Помолчи минуту,   — я достал письмецо из конверта,   глазами пробежался

по строчкам..   Гоша стоял возле стола,   как вкопанный,   и   даже дышать старался

реже.   Вероятно, во всем офисе, происходило сейчас то же самое. Такие новости в

секрете не утаишь,   и   ждать от своего хозяина они могли чего угодно —   вспышки

необузданного бешенства,   рокового выстрела в   висок —   всего вплоть до   Тихого

помешательства.   Потому,   верно,   и отправили в кабинет Гошу-Кракена,   зная мою

слабость к его музыкальным пальчикам, понимая, что только у него есть все шансы

выйти от меня целым и невредимым.

         Скрипнула   дверь,    к   столу   Шагнул   Гонтарь.   Успевшему   переодеться,

благоухающему одеколоном охраннику я протянул маляву от «синих».

        — Вот так, Гонтарь. Ультиматум от урок. Приглашают на сходку.

        Гонтарь развернул листок,   внимательно прочитал написанное,   вполголоса

выругался.

        — Вот паскуды!

        — Паскуды — это да...

        — Но почему не сработала сигнализация? Где были сторожа?

        Я сумрачно скривил губы.

        — Это нам и предстоит узнать.   Вернее,   тебе. Займись делом немедленно,

лады?

        Гонтарь кивнул и вышел.   Гоша робко повернул за ним. А я, откинувшись в

кресле, застывшим взором вперился в захлопнувшуюся за ними дверь.

        Дни тянулись мокрыми бельевыми веревками,   скручивались и переплетались

в ужасные узлы — морские, пиратские, гордиевы. Оттого я, верно, и пил вчера. Не

Ганса пропивал, — жену! Еще одну свою будущую потерю...

        Все случилось так,   как я и предполагал.   Минувшей ночью ее похитили. В

маляве мне предлагалось явиться на сходку — держать ответ за Мороза с Капралом.

В противном случае обещали то,   что и должны были обещать. Сначала локон, потом

ноготок, а после — все остальное.

        Зажмурившись,   я вдруг увидел себя сидящим за шахматным столом.   Часы с

двумя   флажками бешено отщелкивали секунды.   Время на   роздых и   размышления не

оставалось.   Незримый противник, съев моего офицера, цапнул грязными пальчиками

королеву. Очередь хода была за мной.

       

       

        ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

        Чтобы за ночь одну

        Расцвела,

        Подогрел я горшок,

        Где слива растет.

        Ни один цветок не раскрылся.

        И. Такубоку

       

        Первоначальную сходку в «Южном», как мы и планировали, «синим» пришлось

перенести. Инспекция, засевшая с раннего утра в кабинете директора, конечно же,

не   могла их не насторожить.   Впрочем,   не могла и   всерьез испугать.   Времена,

когда урки тряслись перед серпасто-молоткастой властью,   давно миновали.   Как у

партий имеются правое и левое крылья,   так и нынешняя власть представляла собой

всего-навсего   одно    из    многочисленных   ответвлений   преступности   —    более

своевольное,   более   амбициозное,   не   самым   лучшим   образом   управляемое —   и

все-таки   свое   родное,    а   родных   опасаться   нелепо.    Самое   главное,    что

присутствовало объединяющее начало:   все   добывали в   меру сил   и   возможностей

бабки.    Одни   огребали   деньги   на   рэкете,   другие   на   торговле,   взятках   и

политических   авантюрах.    Принципиального   различия   не   наблюдалось,   и   дела

государственных правителей на сходках обсуждались с   той же помпой,   что и дела

местных авторитетов.   Общность творимого объединяла, и если урки брали квартиры

с банковскими сейфами,   то министры пытались брать города и республики,   в чем,

кстати, татуированная братия также принимала посильное участие. К местам боевых

действий на   стажировку и   на заимствование кровавого опыта высылали рвущихся в

бой птенчиков. К слову сказать, лучшего места для закалки молодняка нельзя было

и придумать. Возвращались не только с хабаром, но и связанные кровью, наученные

бить   кулаком   и   пулей,   с   дистанции и   в   упор.   Юные   подмастерья матерели,

превращаясь в   заплечных   дел   мастеров.   Так   что   нагрянувшая не   ко   времени

инспекция вызвала у   авторитетов гримасу недовольства,   но   не   более того.   На

такую реакцию мы,   впрочем, и рассчитывали. Короткой отсрочки вполне хватило. К

нужному   часу   ребятки Августа устроили все   наилучшим образом.   Слушать братву

можно было чуть ли не с эффектом стереофонии.   Еще раньше я успел созвониться с

Васильичем, предупредив насчет возможной заварушки в «Южном». Старик недовольно

попыхтел,   но   новость проглотил стоически.   Иного выхода у   него   и   не   было.

Наверное,   не менее получаса мы обсуждали детали операции,   и генерал то и дело

прерывал меня,   прося обождать,   потому что   он,   видите ли,   записывал все   по

пунктам в свой любимый блокнот.   Я терпеливо ждал, но мысленно ругал его на все

лады.    Конспекте?    хренов!    Полководцы   не    должны   волноваться,    но   этот

генералиссимус,   похоже,   чуточку мандражил.   А   может,   не оклемался еще после

«Харбина».   Все   ж   таки   годы берут свое,   и   паузы между боевыми рейдами тоже

должны иметь место.

        Сам я готовился к предстоящему без особого трепета.   Жизнь, само собой,

не   копейка,   но   судьбу так и   так не обскачешь.   Что суждено,   то суждено,   а

невыполнимым грядущее мероприятие я   отнюдь не считал.   Нет несокрушимых мафий.

Ну нет,   и   все тут!   Даже мощнейшую из всех —   государственную,   освинцованную

коррумпированным поясом,   бронированную спецслужбами   —   разваливают   сплошь   и

рядом.   А   уж   частные   бардаки   да   еще   воровского толка   —   особой   силой   и

монолитностью никогда   не   отличались.   Законы   татуированного народа,   черные,

смутные,   порой не лишенные элемента рыцарства,   давно рассеялись в пух и прах,

как   тот   озоновый слой,   что   спасал нас некогда от   жесткого излучения.   Были

законы,    а   стали   понятия.   Соответственно   и   волки   выродились   в   шакалов.

Седовласые одиночки,   жившие по старым правилам,   уже не могли ничего изменить.

Как   писал   в   сказке   известный британский колонизатор:   Акела   промахнулся...

Промахнулся прежде всего со   временем.   И   вместо акел всюду повылазили голимые

шерханы,   с одинаковой легкостью шлепающие и недругов, и вчерашних компаньонов,

без   угрызений совести   накладывающие мохнатую   лапу   на   общак,   набрасывающие

удавку   на   самое   почтенное   горло.   Можно   ли   было   представить себе   раньше

объединение сук,   воров и   беспредельщиков?   Да ни в   жизнь!   А сейчас подобное

наблюдалось сплошь и   рядом.   От хаотического смешения черных,   белых,   синих и

розовых получалась какая-то цветовая вакханалия.   Слов нет,   до поры до времени

они,   конечно,   сосуществовали, но склеивала этих людей отнюдь не дружба. Лучше

многих других я   знал,   на чем держатся подобные группировки.   Две-три ключевых

фигуры,   с   десяток ближайших помогал,   готовых переметнуться при   первом звуке

боевого гонга,   и серая масса бритоголовых бойцов. О гражданских подразделениях

—   магазинах,   ларьках,   банках,   автозаправочных станциях —   говорить вовсе не

стоило.   Вся эта ежедневно обираемая братия в   тридцать три рта плевала на свою

навязываемую   извне   «крышу»,    тайно   злорадствуя   любой   оплеухе,   нанесенной

вчерашним «кровососам и   эксплуататорам».   Если   нет   маршала,   то   капитанов и

лейтенантов вышибать с   шахматного поля   —   задача   для   первоклашек.   Были   бы

денежки и   был   бы   должный настрой.   Господ маршалов мы   уже вышибли,   должный

настрой присутствовал.

        В   общем,   на место я   заявился к   положенному часу,   натянув на голову

потрепанную широкополую шляпу.   Кто   знал,   что   это   означает,   завидев   меня,

непременно вздрагивал.   Ящер открыто демонстрировал свой выход на   тропу войны.

Для того и надел шапочку,   — пусть послужит жупелом и предупреждением.   Кое-кто

станет,   конечно, ухмыляться, что отнюдь не возбраняется, но кое-кто непременно

подожмет коготки.

        Разумеется,   в   «Южном» были уже   гости.   Поблескивая лощеными формами,

возле   ресторана   стояли   сановитые   «Ламборгини»   и   «Врэнглеры»,    пижонистые

«Фер-рари» и   «Ягуары»,   последних люксовых серий «Мерседесы».   Чуть   сторонясь

общей крикливой массы,   более скромным порядком выстроились «СААБы» и «Вольво».

Эта   периферийная шеренга словно   намекала на   то,   что   и   здесь   у   некоторых

посетителей   «Южного»   имеется   вкус.   Накатавшись на   обвешенных   прожекторами

джипах,   иная знать из татуированных королей пересаживалась на более престижные

модели.   Кое-где возле машин покуривали бритоголовые «боинги»,   хотя и   в   этой

сфере наблюдались лучезарные изменения. Вместо голых черепов тут и там мелькали

компактные причесоны,   некоторые даже   ничего   не   жевали.   Все   правильно.   Не

слишком приятно походить на горилл и макак.   Вдоволь попугав обывателей блатным

«постригом»,   воровской мир   потихоньку преображался,   стремясь перенять манеры

заокеанских    коллег.    Солиднеющие   нувориши    потихоньку    меняли    цветастые

сутенерские пиджаки на   дипломатическое одеяние,   а   золотые фиксы превращали в

безукоризненный фарфор.

        Присматриваясь к   гостям   «Южного»,   мы   прокатили мимо   заведения пару

разиков и   в конце концов припарковались на отдалении.   Все это время я сидел с

миниатюрным   наушничками,   напоминая   зеленых   тинэйджеров,   днем   и   ночью   не

снимающих с   пояса   плейера.   Август в   своем нашпигованном аппаратурой фургоне

разместился поблизости от   ресторанчика.   В   его   функции   входило   внимательно

отслеживать качество радиоприема.   Особый   ретранслятор подчищал все   слышимое,

посылая сигнал на   мою   антенну.   Пока,   судя по   всему,   ничего интересного не

происходило.   Кое-какой народ уже подошел, болтали и «ботали» о делах скорбных,

о   последних поправках к   нужным законам,   о   том,   что стало труднее торговать

водкой   и   соками.    Разумеется,    переживали   по   поводу   обилия   конкурентов,

сердились,   что   помимо   родной   продукции густым   потоком   хлынула   с   востока

китайская водка —   не   слишком хорошая,   зато удивительно дешевая,   что   всегда

значилось на   Руси   аргументом номер один.   Кто-то,   кажется,   Кора,   предложил

выпить за   покойного Капрала,   но тост не поддержали,   и   я   с   удовлетворением

понял, что урки находятся в напряжении.

        И   еще   удалось   подметить   один   немаловажный   момент:   никто   не   вел

застолье,   никто не пытался играть первую скрипку.   Болтали вразнобой,   и   если

зарвавшийся гость   невзначай начинал повышать тон,   ему   тотчас   давали   укорот

остальные.   Хором.   И это тоже представлялось замечательным!   Нет лидера, стало

быть,   нет   четкой программы.   Чего стоит коллективное самоуправление,   мы   уже

уяснили,   наглядевшись парламентских баталий.   А   чем заканчивали учредительные

собрания всех   времен и   народов —   тоже   прекрасно известно.   Всегда заявлялся

какой-нибудь    Мюрат-Железняк    и,     изгально    ухмыляясь,     объявлял    конец

демократическому правлению.   Что и говорить,   роль приятная во всех отношениях.

Возможно,   таковую   сегодня   придется   исполнить   мне.   Дескать,   здравствуйте,

господа бандерлоги! А вот и ваш любимый Ящер, не ждали?..

        Достав болгарскую сигарету,   я   щелкнул зажигалкой,   медленно прикурил.

увы, красивой затяжки не вышло. Я тут же поперхнулся. Гонтарь, сидящий впереди,

недоуменно повернул голову, водитель тоже нахмурился. Они не слышали воровского

трепа,   а   потому ничего,   конечно,   не   поняли.   У   меня же   в   глазах поплыли

разноцветные круги, пульс скачком подскочил выше сотни, и снова зашевелились на

затылке   волосы.   Недавнее   спокойствие враз   пропало.   После   очередной   фразы

воровского авторитета в наушниках прозвучал рык. Тот самый, знакомый по прежним

записям!

        Я сидел с открытым ртом. Сигарета, приклеившись к нижней губе, бесхозно

чадила дымком.   Безумие продолжалось!   Некто,   сидя   среди братвы,   рокотал,   а

окружающие вели себе так,   словно ничего не замечали!   То есть когда незнакомец

говорил, его слушали, но когда он астматически вздыхал... Мне стало страшно.

        Помнится, тот же Август уверял, что это вообще не дыхание. И раз десять

демонстрировал свои эксперименты с   записями.   Ускорял и замедлял,   после чего,

голоса абонентов оставались,   но разговаривали они с   голимой пустотой.   В   тех

местах,   где   должна   была   прослушиваться речь   незнакомца или   его   басовитый

всхлип,   пленка фиксировала абсолютную тишину. По словам того же Августа, этому

не было и не могло быть объяснения.   

        Судорожно схватившись за рацию, я защелкал тангентой.

        — Ты слышал?                             

         Ответ Августа огорошил:                      

        — Что именно, босс?                        

        — Тот же голос! Помнишь, ты записывал?

        С секундным замешательством собеседник отозвался:

        — Возможно,   я не заметил... Когда вы его услышали? В начале беседы или

ближе к концу?

        Я чуть было не подпрыгнул на сидении.

        — Да вот прямо сейчас!   У меня динамики в ушах!   Ты что,   действительно

ничего не слышишь?

        — Простите, босс... Может, у меня какие-то помехи?

        Нет,    он    не   издевался,    за   Августом   подобное   не   водилось.    Он

действительно ничего не слышал!   Но как,   черт подери,   это стало возможным?   И

главное — почему?!..

        На   мгновение я   растерялся.   Игра явно разворачивалась не по правилам.

Тем более, что в первый раз чертово дыхание слышали все! Отчего же нынешний рык

воспринимали только мои уши?

        — Ты продолжаешь записывать?

        — Разумеется, босс...

        Я переключился, выйдя на рабочую частоту Дина.

         —   Але,   Дин?   Все меняется.   Мы   не   будем дожидаться конца сходки.   Я

отправляюсь туда прямо сейчас,   а   вы,   как   было оговорено в   первом варианте,

окружаете    здание,     поднимаетесь    на     крышу     и     проникаете     внутрь.

                      

        — Что-то случилось, босс?                        

        —   Там сидит некто,   кого мы ни в   коем случае не   должны упустить.   Мы

давно уже его пасем.

        — О ком вы говорите, босс?

        — О том мерзавце,   что прикончил ребят Флопа.   Его надо взять во что бы

то ни стало!

        — Есть какие-то особые приметы?

        —   Только голос.   Мы   писали эту сволочь на   пленку,   но еще ни разу не

видели. Но он там, среди братков, это точно!

        — Может, вам не ходить туда вовсе?

         — Ничего мне не сделается, загляну. Пойми, мне необходимо увидеть этого

гада! Десять минут. Дин! Все, что мне требуется! А потом начинай.

        — Это опасно, босс. Не забывайте, у вас нога!

        — У меня две ноги! Так что переживем. Или ты не веришь в успех?

        Дин недовольно засопел.

        —   Все   не   так   просто.   Возле центрального входа у   них люди,   кругом

фонари, освещенные окна. Будет довольно сложно к ним пробраться.

        — Брось! Для твоих парней это семечки!

        —   Да,   но я   не исключаю,   что и   в   самом ресторане затаилось десятка

полтора «боингов».

        — С каких это пор ты стал бояться чужих «боингов»?

        —   Я   не боюсь,   но...   Устраивать заварушку в   самом центре города без

надлежащей подготовки — согласитесь, это...

        —   Черт возьми.   Дин!   План ресторана у тебя в руках — в ста ракурсах и

разрезах.   Это   не   Белый Дом и   Даже не   «Харбин»!   В   случае чего чекисты нас

прикроют. Чего тебе еще надо?

        —   Всего-навсего высказываю опасение.   По-моему,   вам не стоит соваться

туда.

        — Со мной будет Гонтарь,   так что выкрутимся. Все! Следи за входом. Как

только   Август передаст,   что   я   упомянул вслух   Розалию,   начинай.   Все,   как

договаривались раньше.

        — Я понял, босс.                               

        —   Все!   До   связи!   —   Отключив рацию и   сорвав с   головы наушники,   я

проверил   пристегнутый к   кисти   германский   нож   с   пятнадцатью выбрасываемыми

лезвиями, вместо любимой «Беретты» сунул в подмышечную кобуру «Макаров». Оружие

так и так придется дарить на входе,   а в кутерьме все, бывает, теряется. Как бы

то   ни   было,   рассчитывать придется главным   образом   на   нож.   На   нож   и   на

Гонтаря...

       

       

        ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

        Нам грубиянов не надо. Мы сами грубияны.

        Ильф и Петров

       

        Они ждали меня, это было видно. На иных лицах проступило облегчение, на

иных — пугливое беспокойство.   Тому имелись веские объяснения. Питон Ка вторгся

в   гнездилище   бандерлогов,    —   последние,    воленс-неволенс,   вынуждены   были

реагировать.   Всякое собрание представляет собой   шоу,   и   воровская встреча не

составляла исключения.   Кто-то из присутствующих старательно изображал холодное

презрение,   кто-то разглядывал меня,   как выпущенного на улицы медведя,   и лишь

троица, восседающая во главе стола осталась внешне безличной.

        Как я и полагал, сидели здесь не одни только «синие», очень уж скромной

вышла бы компания. Для веса пригласили Барикова и Османа, Лангуста и Плешивого.

Чистокровными ворами   можно   было   назвать,   пожалуй,   только Танцора с   Корой.

Нескольких человек я   не   знал   вовсе.   Зазвали,   должно   быть,   из   дальнего и

ближнего зарубежья, что, разумеется, осложняло дело, но не слишком.

         Так или иначе,   но компания подобралась пестрая,   и   объединить всех за

одним столом могла лишь особая причина.   Под   этой самой причиной подразумевали

меня, и, вероятно, они были правы.

        Гонтарь   скромно   присел   у   стены,   немедленно оказавшись в   окружении

полудюжины «мальчиков-с-шкафчиков».   Судя по   его физиономии подобное соседство

его   не   слишком   взволновало,   хотя   комплекция   мальчиков   заслуживала самого

пристального внимания.   Впрочем, у меня были свои соседи и свои проблемы. Место

мне   отвели чуть   поодаль от   стола,   точно подсудимому.   Немного обидно,   зато

удобно.   Для Дина и   его парней.   Тем не   менее,   сам себя я   считал гостем,   а

потому, проявляя самостоятельность, отважно подхватил приготовленный мне стул и

передвинул таким   образом,   что   Коре   с   Танцором   поневоле пришлось повернуть

головы.   Ничего,   ребятки,   полезно!   Покрутитесь!   Шейки зажиревшие разомните,

позвонки.

        Устраивая    поудобнее   зудящую    ногу,    я    продолжал   цепко    изучать

собравшихся.   Посмотреть   было   на   кого.   Типажи   в   массе   своей   подобрались

редкостные.   Жизнь прожить — не поле перейти,   и любимое хобби наложило весомый

отпечаток на лица всех присутствующих.   Не заглядывая в милицейские протоколы и

не прибегая к   телепатии,   можно было с уверенностью сказать,   кто есть кто.   В

какие смокинги волков не ряди, звериная суть все равно вылезет наружу. Впрочем,

то же самое я мог бы сказать и о себе. Не вслух, но вполне честно.

        Судя   по   всему,    цветущий   мой   вид   произвел   на   хозяев   удручающее

впечатление. Уверен, многие из них не чаяли увидеть меня здесь вовсе. Наверняка

рассчитывали,   что не   приду или не в   состоянии буду прийти.   Однако ожидаемых

шрамов они не   узрели,   болезненного состояния не углядели,   как не впивались в

мое   лицо   пытливыми   взглядами.   Я   отвечал   им   благостной улыбкой   повара   в

столовой,   без   зазрения   совести   усугубляя   их   печаль,   кое-кого,   вероятно,

подвергая в   настоящее смятение.   Питон Ка   наконец-то   пустил в   ход секретное

оружие.   Я не перенапрягался,   однако лобные доли все же начинали ощутимо ныть.

Смотреть мне   в   глаза   долее двух-трех   секунд у   этих   героев не   получалось.

Ребяток можно было понять. Появись такая необходимость, я бы запросто приподнял

сейчас не коробок, а пепельницу. Подходящее состояние помогало настраиваться на

нужный лад,   А   посему мое появление вряд ли пришлось им по сердцу —   даже тем,

кто не еще испытал режущей кротости моих глаз. Что и говорить, неважный посетил

их   сегодня гость.   Неуютный,   злой,   непонятный.   Тем более непонятный,   что о

подробностях автокатастрофы все   они   наверняка были   наслышан.   И   сколько   же

добрых надежд возлагали,   должно быть,   на   последствия аварии,   сколько чаяний

возносили к   своим багровым алтарям.   Но   малость не вышло.   То есть вышло,   да

как-то не так.   Впору было посмеяться,   но я   ограничивался все той же зловещей

улыбкой.   Ящер, полезно будет напомнить, господа бандерлоги, принадлежит к тому

же семейству, что неуничтожимая саламандра! Не читаете литературы, а зря! Очень

и очень зря!

        Поерзав,   я наконец-то устроился на стуле.   Ноющую ступню,   над которой

поработал   накануне   Артур,   сменив   отечественный   гипс   на   нечто   импортное,

позволяющее надеть привычную обувь,   небрежно вытянул перед собой.   Вряд ли они

заметят,   что   туфелька на   правой   ноге   на   полтора размера больше собрата на

левой.   Все-таки не Золушка,   чтобы пялились на ноги. Гипса нет, и ладно! Пусть

знают,   что Ящера ничем не возьмешь.   Ни пулями, ни бомбами. Собственно говоря,

на   все   это   собрание мне   было глубоко плевать.   Меня интересовал хозяин того

странного голоса. Именно его близость заставляла трепетать ретивое, ради него я

сюда и заявился.        

        Авторитеты   молчали,   а   я   продолжал   гипнотизировать все   эти   лбы   и

затылки,   силясь   нагнать   на   них   страх,   пытаясь   заглянуть внутрь   черепных

коробок.   Увы,   телепатия не телекинез,   у меня ничего не получалось,   и потому

представлялось крайне необходимым, чтобы эти дундуки наконец-то заговорили.

        —   Ну-с?   —   я нетерпеливо хлопнул ладонью по колену.   — Будем и дальше

играть в заик? Если дело за мной, то считайте, что я уже напуган.

        По   тому,   как   стремительно побагровели шеи   и   физиономии соседей   по

столу, можно было судить о тоне, в котором начнется беседа. И я не ошибся.

        Сутулый,    смахивающий   на    исхудавшего   медведя   Лангуст   несдержанно

выругался. Кора, шумно задышав, процедил:

        — Не многовато ли на тебе шерсти. Ящер?

        — Сколько есть, вся моя.

        — Твоя ли?

        — Что полагалось, состригал. А ты хочешь обрить наголо?

        — Луну крутит! — вякнул один из незнакомцев

        Мысленно я тут же его вычеркнул.   Вслед за Лангустом и Корой. Итак, три

голоса есть, подождем следующих.

        — С монетой все ясно. Тебе другая предъява, Ящер!

        — Ну же? Я слушаю.

        — Мороз!

        — И Хром! — зло добавил Танцор.

        — Про Хрома забудьте.   Мне эта головная боль н к чему. Да и вам тоже. В

чем, собственно, дело? Baш парень вас же с преспокойным сердцем и сдал.

        — Докажи!

        — А мне доказывать нечего.   У нас,   как известно презумпция. Не верите,

поинтересуйтесь   у    прокурора.    Он   вам   покажет   чистосердечные   сводочки   —

собственноручно сработанные,   в   нужных местах подписанные.   К   чести   Хрома   —

память у   него отменная.   И про вагоны с мануфактурой помянул,   и про квартирки

пенсионеров, и про германскую гуманитарную помощь жертвам второй мировой войны.

Полагаю,   некоторые из жертв сидят даже здесь.   Кстати,   про тебя,   Танцор, там

масса интересных страниц!   Читаешь,   и   слеза наворачивается.   Все равно как от

рабыни Изауры. Не протокол, а чистый роман!

        — Сука!..

        —   Ты   это   про   кого.    Танцор?    —   я   нехорошо   прищурился.   Оставив

дипломатический тон, зашипел: — уточни же! Может, я ослышался?

        —   Не   поднимай хипиш.   Ящер!   —   это уже проскрипел Кора.   Личико его,

украшенное полудюжиной кинжальных шрамов,   угрожающе кривилось.   —   Про Хрома —

особая тема.   Об этом после,   а сейчас надо ответить за Мороза.   Все знают,   он

уезжал на встречу с тобой.

        — Их откопали,   понял?   — истерично выкрикнул вскочивший Осман.   — Чего

пялишься?   Думал,   концы в воду спрятал?   Думал, умный, аж масло из ушей лезет?

Хрена! Ты их кончил! Ты, падла!..

        Кора усмиряюще поднял руку, но стая уже сорвалась с цепи, всем хотелось

погавкать.   Дурики эти вообразили,   что перед ними связанный волк и забавлялись

вовсю.   А я слушал их,   внимательно переводя глаза с одного на другого. Голоса!

Все,   что меня сейчас интересовало,   это голоса!   Они квакали,   но   кваканье их

ничуть не   походило на   ту   жутковатую запись.   Эта   братия блеяла про Мороза и

Пашу-Кудряша,   про «Харбин» и   взлетевшего к небесам Беса,   про бедолагу Луку и

небедолагу Капрала.   У этих бродяг явно накипело, они старались вовсю, и сходка

начинала напоминать свару у магазинного прилавка.

        Дважды бухнул по столу кулак Коры. Авторитет надрываясь, начал затыкать

говорунам рты, и в конце концов некое подобие порядка ему удалось навести.

        — Надеюсь,   ты понял,   о чем идет речь. Ящер? — он шумно отпыхивался. —

Ты ведь всегда слыл сообразительным, вот и соображай.

        Я медленно покачал головой.

        — Что-то не получается у меня сегодня, уж извини.

        —   Что не получается?   — Кора нахмурился.   Роль пахана ему удавалась не

вполне, и, чувствуя это, он злился.

        —   Да вот не получается,   и все тут.   В общую кассу я отстегивал всегда

аккуратно,   барышом делился,   никого ментам не сдавал,   в зонах не пакостил.   С

центровыми у   вас   у   самих были нелады,   я   с   ними разобрался.   А   вы   вместо

«спасибо» хай подняли...

        — Следи за базаром. Ящер!

        — Слежу,   милый.   Ой,   как слежу!   Как та славная Розалия,   что однажды

оказалась с милым в шалашике.   — Я обвел их взглядом. — Так вот, милые мои: это

ведь не   вы   мне   что-то   там   предъявляете,   это я   вам сюда пришел предъявить

собственную женушку.   Кишка у   вас тонка,   чтобы замахнуться на Ящера.   Поэтому

засохните и слушайте.

        Осман и   Плешивый с   руганью вскочили с места,   но Кора снова громыхнул

кулаком по столу.

        — Пусть выскажется!

        — А как же!   Обязательно выскажусь, — я ухмыльнулся. — Может, я за этим

сюда и пришел,   чтобы поделиться с вами мыслишками.   Да и почему не поделиться?

Кино вы смотрите,   грамотные,   а потому должны понимать,   кто из нас переступил

запретную черту.

        — Ты это про что?

        —   Про то   самое!   Итальяшки тоже любили на   разбор с   лупарями ездить,

кровушку пускать,   однако женщин в   свои дела не   впутывали.   Что мужское —   то

мужское!   Поэтому машину, охранников не прощаю, но могу по крайней мере понять.

Мужики —   сами свой путь выбирают,   им   гибнуть от свинца.   Однако семья —   это

святое, и вы, твари пастозные, порушили главный из законов.

        — Нет такого закона!

        — У вас нет,   а у меня есть! — я уже шипел вовсю, и видел, что кое-кого

из них явственно начинает пробирать. Шавки неожиданно вспомнили, кто перед ними

сидит,   и   подобрали   хвосты.   А   вот   Кора   подался   вперед,   набыченной позой

уподобляясь    изготовившемуся   к    старту    спринтеру.    Наверняка,    заготовил

какой-нибудь сюрприз, паршивец! Еще бы! Реклама, которой любой позавидует. Вор,

самолично   замочивший   Ящера!   Да   такому   в   рот   станут   глядеть!   До   самого

последнего дня...

        — Не вы меня терпели, а я вас. И женушку вы мне вернете без разговоров.

И это только первое условие.   Далее — мне нужен тип, что был повязан с Поэлем и

центровыми,   тот, что кончил Флопа и его парней. Короче! Мне нужен автор фильма

о моей империи!..

        Я   собирался сказать еще   кое-что,   но   в   эту   секунду за   моей спиной

вздохнули.   Словно булькнул дыхательный автомат акваланга на глубине. Тот самый

взрыкивающий всхлип.   Я   попытался обернуться,   но   мне не позволили.   Выхватив

финку,   Кора торпедой метнулся от стола.   Сталь мелькнула возле самого лица, но

не достала.   Вскинув руку, я даванул клавишу, и лезвие ударило Кору в грудь, со

звоном отскочило.   Вот так номер!   Никак в бронежилет хлопчик вырядился! Ай, да

храбрец!..   Но   обдумывать происшедшее было   некогда.   Карусель   завертелась на

полную катушку.   Некто,   ухватив меня за шею, опрокинул стул и поволок по полу,

словно   лев   убитую   антилопу.   Я   дернулся,   но   ручищи   незнакомца   оказались

железными.   Яростного моего сопротивления противник,   похоже, не замечал вовсе.

Мне оставалось только взбрыкивать ногами и хрипеть.   Люди возле стола слились в

копошащиеся тени,   и скорее инстинктивно,   не в силах наказать того,   кто душил

меня,   я   всаживал и   всаживал германские десантные лезвия в   мечущиеся фигуры,

Сиплые   вопли   перемежались с   грохотом опрокидываемой мебели,   громко хрустело

дерево,   а,   может быть,   чьи-то кости.   Вероятно, и Гонтарь времени не терял -

планомерно умерщвлял «мальчиков-с-шкафчиков».

        Под   заполошный визг   гулко ударил первый выстрел.   Первый,   потому что

зазвенели стекла,   и парни Дина-Гамбургера на канатах влетели в зал. Начиналась

кульминация.   Огонь полоснул по   беснующимся уркам.   Били   короткими очередями,

зная,   что в помещении Ящер.   А я неожиданно очутился на полу, и цветная радуга

перед глазами стала постепенно меркнуть. Мир чуточку прояснился, и, едва сев, я

тотчас встретил лезвием бегущего ко мне Лангуста.   Вор был уже весь в крови, и,

видимо,   в   пистолете,   который он   держал в   правой руке,   не   осталось больше

патронов.   Палец   его   судорожно дергал   спусковой крючок,   но   выстрелов я   не

слышал.   Лезвие я   послал точно.   Сталь   вошла точнехонько под   нижнюю челюсть.

Всплеснув   руками.    Лангуст   грузно   обрушился   на   пол.   И   тут   же   обвально

загрохотало справа.   Через одну из дверей в   спецназовцев Дина принялись садить

из   автоматических пистолетов.   Один   из   наших   «боингов» лупанул по   дверному

проему   из   подствольника.    Громыхнул   взрыв,    орлы   Дина   перешли   в   атаку.

Перестрелка перенеслась на этаж ниже. Держа в руках обломки стула и прикрываясь

им, как щитом, ко мне подскочил Гонтарь. Правая щека у него была- разодрана, по

лбу стекала кровь.

        - Как вы, босс?

        - Терпимо, - я растирал шею. - Кто меня тащил?

        Гонтарь взглянул как-то странно, неловко отвел глаза в сторону.

        - Ты видел его? -• я ухватил телохранителя за ворот. — Кто это был?

        - Я не видел никого, босс, - выдавил из себя Гонтарь.

        - Врешь!   -   я   хлестнул его' по раненной щеке.   -Это он нам был нужен!

Понимаешь, он!

        - Босс,   только успокойтесь.   Никто из   них не   ушел из зала.   Поглядим

тела, найдем...

        В ярости я отпихнул его,   кое-как поднялся.   Все было кончено, и только

где-то   в   глубине здания еще громыхали выстрелы.   Кисло вонял сгоревший порох,

пахло   смертью   -   горяченькой,   свежей,   еще   не   тронутой смрадным тленом.   С

автоматом в руках из сизого тумана вынырнул Дин.

        - Вы в порядке?

        - Нормально. Как у тебя?

        - Те, что на улице разбежались. А здесь, как я и предполагал, пряталось

с десяток гавриков. Но вооружение хлипкое, так что минут через пять домолотим.

        — Не уйдут?

        —   Некуда,   —   Дин мотнул головой.   — Двое в подсобке укрылись,   один в

кладовой. Можно и штурмауть, но неохота парней подставлять.

        — Большие потери?

        - Как сказать... — Дин сумрачно шевельнул плечом. - Тайменя грохнули. А

парень был классный, дрался исключительно! Тайсона мог завалить.

        — Помню. Кто-то еще?

        — Важик. Положили у самого окна. Трое легко ранены.

        — Рация с собой? — я протянул руку и, взяв компактную коробочку, тут же

переключился на волну Августа.

        — Ты меня слышишь. Август? Этот тип был здесь. Он чуть было не придушил

меня.

        — Вы видели его?

        — Нет,   этот гад напал сзади. Но он... Словом, я его слышал. Это должно

быть отражено в записи. Ты все записал?

        — Конечно, босс. Но было так шумно, что, боюсь, нюансов мы не услышим.

        Опять темнит... Я покривился.

        —   Услышим   там   или   не   услышим,   но   ты   все-таки   погоняй   пленочку

взад-вперед. Особенно первые секунды перед схваткой. Потом покукуем вместе.

        — Понял, босс...

        Отключившись, я вернул рацию Дину.

        — Надо кончать с последними и по-скорому вывозить тела.   Заодно свяжись

с хозяином ресторана,   предупреди.   Пусть организует экстренный ремонтик. Чтобы

уже завтра все здесь блестело и сияло!

        —    Успеет   ли?    —   Дин   в   сомнении   оглядел   побитые   пулями   стены,

забрызганный кровью паркет.

        —   В   его   интересах   успеть.   Если   хочет   остаться   директором   этого

заведения,   — я кивнул,   давая понять, что разговор закончен. Уцепив Гонтаря за

локоть, поволок к лежащим телам.

        — Как ты управился с теми амбалами?

        Гонтарь чуть заметно улыбнулся.

        — Я же не Брюс Ли. Никакого карате, все те же славные ножички. Эти ослы

даже пикнуть не успели. Заодно и Кору достал. уж больно он к вам рвался.

        — Так... А как меня опрокинули, ты, значит, не видел.

        Заметив, что лоб телохранителя вновь собрался в напряженную гармошку, я

придвинулся к нему вплотную.

        — Поверь,   дурила, я не спятил! Август тоже знает, что это правда. Я не

понимаю,   как это ему удается,   но он не миф!   Мы его слышим и наверняка должны

видеть!   Во всяком случае, чего стоят его рученьки, Я сегодня почувствовал. Или

тебе шею свою продемонстрировать?

        — Да нет же, если все так, как вы говорите...

        — Короче! Что ты видел? Давай выкладывай без утайки!

        Гонтарь вздохнул.

        — Наверное,   вы правы, босс. Я, признаться, сообразить ничего не успел.

Возле вас ведь никого не было,   я   бы просто не подпустил.   А   тут...   Вы вдруг

вскочили и попятились. Ну, и началась вокруг свистопляска...

        — Не надо про свистопляску!   Как я пятился, ты обратил внимание? Может,

это был какой-нибудь аркан?

         Гонтарь не очень уверенно покачал головой.

        — Аркан я бы заметил. Хотя...

        — Договаривай, черт подери!

        — Вы и впрямь странно двигались. — Телохранитель задумался, припоминая.

Легкая бледность покрыла его лицо. — У вас... У вас ноги скользили по полу!

        —   Ну вот!   —   я   хлопнул его по плечу.   —   Меня волочили!   Как мешок с

тряпьем! Теперь ты веришь, что это не басни?

        — Но как?!.. Кто это мог быть?

        — Вот и давай смотреть.   Всех и каждого,   — я оглянулся. — Пока можно с

уверенностью сказать,   что этот невидимка дьявольски силен.   И   масса — не чета

моей и твоей. Иначе не волок бы меня с такой легкостью.

        —   Но если он...   В   смысле,   значит,   невидимый,   —   Гонтарь с   трудом

выдавливал из себя нужные слова. — То есть, если он не такой, как все, разве мы

его найдем?

        Гонтарь был практик и материалист. И даже приняв, как факт, немыслимое,

он выдал простой и веский аргумент. Я смотрел на него, ощущая, как стремительно

растет во   мне паника.   Волны бешенства хлестали в   скалу страха,   но   уже не в

состоянии были дотянуться до   вершины.   Я   не знал,   что ответить Гонтарю,   чем

возразить.   Это   была   плоскость,   по   которой невозможно было шагать и   вообще

двигаться.   Каждое   неудачное падение могло   вызвать взрыв   постороннего смеха,

любое   шевеление   влекло   за   собой   подозрительное   отношение   окружающих.    А

доказывать,   что ты не верблюд,   —   даже самым близким и   проверенным —   всегда

представлялось делом сложным.

        —   Все равно,   —   чужим неестественным голосом произнес я.   —   Давай их

внимательно осмотрим. Мало ли что... Осмотрим, а там уж решим, как быть дальше.

       

       

        ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

        Он стар и впрямь,

        В нем целый хор

         Давно уж отзвучавших голосов.

        Р. Матус

       

        Только что все они были живыми,   ворчливыми и   грозными.   Но   крохотные

кусочки металла вошли в их тела, заставив жизнь поплавком выскользнуть наружу —

за   пределы   земного бытия.   Сработал жутковатый и   всесильный закон   Архимеда.

Удивительно и страшно,   как мало,   оказывается надо,   чтобы взашей вытолкать из

телесных пенат душу!   На чем вообще она держится?   Какого рожна ей надо в   этом

физическом   мире?    Обычное   любопытство?   Может,   тело-носитель   всего-навсего

арендуется в   некоей космической конторе,   как средство передвижения по   чужому

непривычному миру?   А   что!..   Цепляет   же   водолаз   свинцовые   башмаки,   чтобы

разгуливать   по   дну.   Вот   и   наше   тело,   верно,   является   чем-то   подобным.

Спускается иноземный арендатор, пролезает вовнутрь, начинает жить, осваиваться.

Само собой,   шляется по чужому . миру, принюхивается, присматривается, время от

времени изучает увлекательный процесс превращения архитектуры в руины. Втихаря,

верно,   строчит какую-нибудь диссертацию.   Часть идеек подбрасывает тугодумному

процессору.   Пусть воспользуется,   не жалко. Однако стоит физическому скафандру

чуток   прохудиться,   как   душа   тут   же   бежит вон   —   за   глотком космического

кислорода,   к   спасительному небу.   Тело,   разумеется,   бросается   на   произвол

судьбы. В самом деле, что над ним дрожать, если оно — только подобие саркофага,

органический корпус, снабженный пятипалыми манипуляторами...

        Опустив глаза вниз,   я шевельнул носком туфли татуированную кисть Коры.

Пальцы вора по сию пору стискивали длинную,   оснащенную кровостоком финку.   Как

видно,   этим самым манипулятором он   намеревался попортить мою оболочку,   но не

успел.   Мир отнюдь не   подобен оазису на   островах Полау,   где в   озерах помимо

медуз обитает всего три вида рыб.   Не   жизнь,   а   малина!   Ни тебе ни акул,   ни

пираний,   ни   крокодилов.   Резвись и   ничего не бойся!   Иное дело —   наши воды.

Хищники тут   кишмя кишат.   А   когда к   власти приходит кто-нибудь из   семейства

особо клыкастых, начинается вовсе непотребное. Причем видно это каждому ежику и

каждой амебе,   а вот сказать,   что сие смешно и дико,   побаиваемся. И правильно

побаиваемся.   Приучены.   С тех самых тридцатых-сороковых.   Как писал Евтушенко:

«на вбитый в мозг спинной — тридцать седьмой...» .

        Или,   может,   неправ Евтушенко?   Не   столь уж   скверно это унизительное

чувство?   Разве   не   оно   очерчивает границы,   за   которыми начинаются отвага и

геройство?   Разве не оно наделяет сосредоточенностью и вниманием?   Эзопов язык,

анекдоты,   понимание с   полуслова —   все   это   наработки разума,   его   булатная

кромка.   Страх точит нас ежедневным абразивом, мы становимся острее. А могли бы

оставаться тупыми.   Кто   уж   что   выберет.   Хотя слов нет,   мерзкая эта штука —

страх,   но возможна ли без него жизнь?   Очень сомневаюсь. И западная расслабуха

нам не пример.   Чем они там кичатся?   Свободой слова и   критики?   И что дальше?

Есть   какой-то   весомый результат?   Что-то   не   бросается в   глаза,   хотя успел

вдосталь покататься по свету.   Сплошь и рядом — улыбчивые несмышленыши, торгаши

да ворье,   люмпены и прожигатели жизни. Впрочем, даже с последним у них неважно

выходит.   Прожиганию —   это у   нас обучены,   у   них все только дымит да тлеет —

скромно, с расчетом, аккуратно. Выехали за город, расстелили одеяльце, съели по

гамбургеру — красота!   Называется гульнули!   Как говаривал один мой знакомый: у

них смеются,   у   нас хохочут.   И   Жванецких с Райкиными у них никогда не будет.

Был,   правда,   Чаплин,   но и тот жил на заре становления,   когда еще не вызрело

царство капитала, не вылупилось из кукушкиного яйца...

        —   Может,   кто   из   этих?   —   успевший вооружиться трофейным пистолетом

Гонтарь   задумчиво   кивнул   на    парочку   трупов   у    самой   стены.    Те   самые

«мальчики-с-шкафчики».   Я покачал головой. Этих я бы, конечно, приметил, потому

что изначально сидел так,   чтобы держать всех на виду.   Тот, кто приблизился ко

мне со спины, должен был выйти... Так, секундочку!

         Я вернулся к месту, где стоял мой стул, и бегло осмотрелся. Черт! Снова

получалась белиберда!   Неоткуда было ему выходить!   Ну,   неоткуда —   и все тут!

Разве что прямиком из стены...

        Рука   невольно   потянулась   к   обоям,    но,    заметив   боковым   зрением

настороженное внимание Гонтаря, я с деланным равнодушием отвернулся.

        Комедия аля-улю!   Вот ты уже и боишься. Ящер! Собственного сумасшествия

и   неверия в   тебя   окружающих.   Потому   что   одно-единственное слово   способно

списать человека в   утиль.   Соберется кто-нибудь с Духом,   назовет чокнутым — и

все! Станешь одним из теx, кого следует презирать и опасаться. А вот нормальным

позволительно все.   Развязывать войны,   наносить ядерные   удары,   разрабатывать

бактериологическое оружие, трудиться в гестапо.

        Были   ли   нормальными Ежов   с   Ягодой?   Безусловно.   Как   и   Гебельс   с

Герингом.    А   вот   Гете   мучился   от   эпилептических   припадков,   Шуман   —   от

психических расстройств.   Грустно кончили свой век Свифт, Ленау и Ньютон. Никто

из   них   не   мог   похвастать внутренним здоровьем.   Странное   дело,   эти   парни

почему-то не приживались в   нашем мире — мире,   годящемся только для нормальных

людей, живущих по нормальным конституциям, исповедующим нормальные законы.

         Я   поднял   голову.   В   зале   показался   один   из   парней   Дина.   Наспех

обмотанная   бинтом   кисть,   окропленная кровью   рубаха.   Будничным   тоном   боец

сообщил:

        — Там еще один остался.   Забился в щель и садит из шпалера! Там поворот

хитрый   —    вроде   аппендикса,    гранаты   в   сторону   уходят.    Никак   гада   не

выковырнуть...

         Мы   ничего не   ответили,   и,   потоптавшись на   месте,   баюкая на груди

раненную руку,   боец присел на скамью.   Видя, что на него не обращают внимания,

положил автомат на колени, занялся своей рукой.

        Закончив обход тел,   я остановился возле окна.   Счастье,   что на нем не

было решеток.   В противном случае ребяткам Дина-Гамбургера пришлось бы ломиться

в двери, что не всегда проще и безопаснее. И кто знает, чем бы все обернулось.

        В сущности Дин был прав, отговаривая меня от этой затеи. Голову в пасть

львам   и   крокодилам засовывают лишь   на   цирковых аренах.   В   природе подобное

трюкачество категорически воспрещается. Просто по самой логике вещей, исходя из

здравого смысла. Но если б все на свете решал здравый смысл!

        Потянуло промозглым сквознячком, и я плотнее запахнул ворот.

        —   Ладно...   Может,   и   впрямь померещилось,   — я обернулся к Гонтарю и

недоуменно изогнул брови.   Подобно хищной птице   он   летел ко   мне,   распластав

руки.   Сжатые губы, округлившиеся глаза... В стремительном прыжке телохранитель

сшиб своего хозяина на   пол,   грузно прокатился сверху,   основательно помяв мою

грудную   клетку.   Но   разразиться   ругательствами я   не   успел,   потому   что   в

следующую   секунду   пространство   содрогнулось от   грохочущих   очередей.   Били,

казалось,   отовсюду,   хотя на деле все обстояло,   конечно, не так. Пули влетали

через окна, кроша и увеча все, что не было изувечено в первой заварушке. Боец с

обмотанной кистью, икая, сполз со скамьи. Из пробитого горла у него фонтанчиком

выплескивала кровь,   вздрагивающая нога коснулась моего колена. Я непроизвольно

отстранился.   Гонтарь напротив метнулся к упавшему,   цепким движением подхватил

автомат,   торопливо   отстегнул   от   пояса   запасные   рожки.   Мутнеющим взглядом

умирающий слепо смотрел,   как его обшаривают.   Впрочем, навряд ли он что-нибудь

соображал.   Саркофаг был уже, вероятно, пуст. Катапультировавшись, душа неслась

к заоблачным пространствам.

        — Держите! — телохранитель сунул мне свой пистолет.

        — Кто там снаружи?

        —   А хрен их знает!   Со стороны площади кто-то бежал.   И еще бээмпэшник

из-за угла выкатил. Как начал разворачивать пулемет, я и кинулся.

        — Что?! Какой, к дьяволу, БМП? Откуда?

        Я рывком подобрался к окну,   быстро выглянул.   Гонтарь был прав. Боевая

машина   пехоты   медленно ползла   в   сторону   ресторана,   мощные   фары   освещали

парадный вход,   а прожектор на башне, похоже, пытались нацелить в сторону окон.

В   цепочках перемещающихся людей наблюдалась четкая слаженность,   коей не могла

похвастать ни   одна уличная группировка.   Все   было яснее ясного,   и   уже через

мгновение я выдал безрадостное резюме:

         — Васильич! Он, паскуда!..

        Слепо кивнув,   Гонтарь ухватил меня   за   локоть,   решительно оттянул от

окна.   Рамы дрожали и   щетинились,   прошиваемые десятками пуль.   Остатки стекла

беззвучно рассыпались по полу. Беззвучно, потому что в грохоте выстрелов трудно

было что-нибудь услышать.

        — Уходим! — Гонтарь потянул меня в сторону выхода.

        Уже   на   лестнице мы   столкнулись с   Дином.   Этот супермен шумно дышал,

ствол его автомата курился сизым дымком.

        —   Линять надо,   босс!   — отрывисто произнес он.   — Ребят Каптенармуса,

похоже,   положили. Я вызвал Утюга, но с рацией какая-то химия. То ли глушат, то

ли еще что. Короче, долго нам не продержаться.

        — Много их?

        — Не меньше взвода.   А главное — спецы,   сразу видно. И церемониться не

намерены. Начнут садить из БМП — и все, кранты!..

        Дин   каркнул вовремя,   потому что   молотнуло рассыпчатой дробью,   и   мы

поневоле втянули головы.

        —   Надо вниз!   — прокричал Дин.   — Эти пульки кирпичную кладку насквозь

прошивают. Как бумагу!..

        Мы уже бежали.   По крутой лестнице,   петляя кривыми коридорчиками.   Под

ногами   хрустело   битое   стекло,   то   и   дело   приходилось   перепрыгивать через

распростертые тела — в основном не наших,   но и не тех, что пока бесновались за

стенами.   Дин   с   Карой ребят мчался впереди.   В   арьергарде,   прикрывая наши с

Гонтарем спины, шли остальные.

        Ворвавшись на   кухню,   сбивая на   пол лотки со столовыми приборами,   мы

углубились   в   подсобку.   Нога   дьявольски   болела,   но   приходилось хромать   и

терпеть.

        — Черным ходом бесполезно!   — пояснил задержавшийся Дин.   — А тут у них

грузовой   шлюз.   Выходит   на   складской   двор,   там,   кажется,   стоит   какая-то

машина...

        По   счастью,   электричество еще работало.   утопив красную пластмассовую

клавишу.   Дин задействовал ленту конвейера,   придержал меня,   послав для начала

своих   разведчиков.   Внешнюю   оцинкованную дверцу   погребка они   вышибли в   два

счета.   Я   ждал выстрелов со   стороны двора,   но   пока там было тихо.   Ресторан

гвоздили из   автоматического оружия   со   стороны   фасада.   Заслону   смертников,

оставленных Дином на втором этаже,   жить,   похоже,   оставалось недолго. Но пока

они огрызались,   атакующие осторожничали.   Скорее всего,   у   них все получилось

спонтанно,   без должной подготовки.   Иначе во двор нам не позволили бы высунуть

носа.

        Держа пистолет наготове,   я лег на пыльную ленту, и меня плавно понесло

вверх.   Распахнутые створки дверей,   тусклый свет единственного фонаря, — точно

кто вывез меня на каталке в   морг.   Впрочем,   и последний источник света погас,

как   только   наружу   выбрался Гонтарь.   Вскинув руку,   он   разбил его   выкидным

лезвием. Было трудно понять, следят за нами или нет. Здание ресторана гудело от

терзающего камень металла. В любую секунду можно было ожидать появления военных

и здесь.   Всего-то и нужно было обогнуть пару ресторанных пристроек.   Маневр во

всех отношениях несложный.                    

        Разведчики Гамбургера уже егозили в кабине продуктового фургона,   когда

до нас долетел рык дизеля. По крышам подсобки скользнул прожекторный луч.

        — Сейчас, босс! Устраним!.. — отцепив от пояса гранаты. Дин растворился

в   темноте.   А позади завелся наконец двигатель фургона.   С автоматами в руках,

продолжая озираться,   бойцы заскакивали в черное нутро машины. Я тоже ухватился

за поручень,   но Гонтарь проявил неожиданную самостоятельность и придержал меня

за плечо..

        — Не спешите!..

        На мой вопрошающий взгляд сухо пояснил:

        — Пусть едут, мы пойдем пешком.

        — Ты думаешь, что говоришь?!

        — Думаю! По-моему, я за вас отвечаю, не так ли?

        Он   говорил зло,   почти командовал,   и   я   послушна выпустил из пальцев

поручень. О моей незажившей ноге он знал и, тем не менее, навязывал собственное

решение. Значит, был уверен в каких-то своих подозрениях. Внутренне ругнувшись,

я подчинился.   Как ни крути, а отвечал за мою драгоценную персону действительно

он.     Для    того    и     был    вызволен    из     мест    не    столь    отдаленных.

       

        Обежав машину кругом,   Гонтарь уже шептался о   чем-то с ребятками,   что

забрались в кабину.        

        —   Все!   —   шумно выдохнул он,   вернувшись.   —   А   теперь за   мной —   и

скоренько!

        Грузовой фургон,   развернувшись, вырулил на асфальтовую дорожку. Здесь,

чуточку   подрожав разогревающимся нутром,   он   ринулся   разъяренным барашком на

металлические ворота.   Первый удар покачнул их, заставив накрениться. Второй со

скрежетом повалил наземь.   С   основательно помятым передком фургон   вырвался на

волю.   Мы   выглянули   следом   и   тотчас   разглядели   БМП.   Броневичок взрыкивал

двигателем   возле   перегораживающих   дорогу   бетонных   блоков.    Не    уважающие

бензиновый смрад   жители   квартала   выстроили свою   импровизированную баррикаду

против вездесущих легковушек.   Судя по всему, с задачей своей бетонные болванки

успешно справлялись,   однако мирные граждане не подозревали,   что с   упомянутым

препятствием сойдется в единоборстве этот стальной зверь.

        Один   из   блоков   бронемашина уже   сдвинула   в   сторону,   через   второй

попросту перевалила с   легкого разгона.   В   этот   самый момент военные,   должно

быть,    и   узрели   гибель   ворот.    Дизель   устрашающе   взревел,   а   прожектор,

крутанувшись,   попытался нагнать   удаляющийся фургон.   Крупнокалиберный пулемет

коротко    стрекотнул   трассирующими.    Ослепительный   пунктир   краешком   достал

грузовичок,   и,   убедившись в   верности прицела,   пулеметчик вдавил   гашетку до

упора. На наших глазах огненный жгут ударил в машину, кромсая ветхонькую жесть,

безжалостно   распарывая   корпус.    Разом   спустили   задние   колеса,   фургон   со

скрежетом   опрокинулся.    Но    пулемет   не   собирался   умолкать.    Поверженного

противника добивали расчетливыми очередями.

        Кто-то   яростно зарычал над нашими головами,   а   спустя пару секунд под

днищем БМП блеснула ослепительная вспышка.   Раз, другой и третий. Дин знал, как

подбивать танки.   Справившись с бетонными баррикадами,   броневик не справился с

бывшим   диверсантом.   Из   пробитых   колес   со   свистом   выходил   воздух,   помпа

продолжала их   подкачивать,   но   двигаться дальше бронированный зверь   не   мог.

Прицельная очередь с крыши разнесла вдребезги прожектор,   погасила фары. Что-то

там начинало, кажется, и дымить.

        На   фоне   черного   неба   мелькнула   тень.   Это   сиганул   с   крыши   Дин.

Прокатившись по тротуару,   он поднялся,   прихрамывая заковылял в   черноту улиц.

   

        — Теперь пора и нам! — Гонтарь кивнул вслед Дину. — Он туда, а мы туда.

                          

        Отлипнув от   забора,   мы бегом припустили к   ближайшим домам.   Ногу при

каждом толчке простреливало дикой болью,   но   о   конечностях не   думают,   когда

спасают жизнь.   Ящерицы сбрасывают хвост, крабы расстаются с клешнями, я был из

той же породы —   и потому не отставал от Гонтаря ни на шаг.   Свет в большинстве

окон не горел,   но,   уверен, всполошенные граждане прижимались к стеклу лицами,

силясь разглядеть в подробностях агонию некогда шумливого ресторанчика.   Кто-то

из   них   злорадствовал,   кто-то   испытывал   страх.   Последние имели   все   шансы

благополучно дожить до старости.   Ибо страх — еще и лучшее из всех продлевающих

жизнь средств.

        Собирались   у    Марьи   на   даче,    хотя   заранее   подобный   вариант   не

оговаривался.    Дина-Гамбургера,   пасмурного,   как   туча,   привез   Гоша-Кракен.

Каптенармус, живой и невредимый, приехал сам. По идее, следовало бы его вздуть,

однако,   выслушав бессвязный доклад,   как «те» поперли и   как он тщетно пытался

устоять, я апатично махнул рукой. Еще не веря в столь легкое прощение, бригадир

поспешил убраться с   моих   глаз.   Хасан,   засевший в   углу   голодным богомолом,

проводил его хищным взором, но ничего не сказал.

        Сидели в маленьком зальчике,   цедили кофе с коньяком, скупо закусывали.

Здесь   же   над   ногой   Дина   трудилась Томочка,   рыженькая девица с   тоненькими

косичками. Дамочка работала под пятиклассницу, и получалось это у нее, кажется,

неплохо.   Когда-то,   еще до Фимы,   она была у моих ребят признанной фавориткой.

увы, появление Фимочки потеснило ее с Олимпа. Как выяснилось, ненадолго. Теперь

эта   девочка чувствовала,   что   судьба вновь   ей   улыбнулась,   вернув пальмовую

ветвь.   Ногу Дину успели уже вправить,   и сейчас Томочка осторожными движениями

втирала в опухшую лодыжку какие-то пахучие мази.   Согбенной позой она напоминая

прилежную   ученицу,   пытающуюся   вылепить   из   бесформенного   пластилина   нечто

красивое и изящное.   Над моей конечностью успели поработать еще раньше, и, судя

по   отдельным репликам,   ногой Артур остался крайне недоволен.   Что-то   ему   не

понравилось в ее форме,   и,   напугав меня дюжиной словечек на латыни, он влепил

мне с   пяток уколов,   закатав на этот раз в российский могучий гипс.   Я заверил

лепилу, что гангрены мои враги не дождутся, и Артура увезли в родную больничку.

        Жутковато, но работы на сей раз ему, и впрямь, выпало немного. Все наши

остались там.   Дин потерял практически всю свою группу.   В   живых остались лишь

те,   кого он приберег в резерве да еще человека три или четыре.   Половину ребят

Каптенармуса тоже   положили на   месте,   едва они   заступили путь спецназу.   Все

прочие героев изображать не стали, тут же задали стрекача. Бригада Утюга в деле

не участвовала,   что, возможно, было и к лучшему. Не то пересчитывали бы сейчас

и его покойничков.

        Словом,   подставили Ящера наилучшим образом! И подставил тот, на кого я

и   думать не мог.   Верно говорят,   старость —   не радость,   и,   дожив до седин,

Васильич   все-таки   осмелился   сыграть   роль   хитроватого бонапарта.   Заработав

деньжат и новые погоны,   надумал устранить все опасные фигуры разом. В сущности

его можно было понять.   Я   держал его за   кадычок уже на протяжении девяти лет.

Обретший силу лось решил взбрыкнуть рогами и стряхнуть волка.   Не его беда, что

не   вышло.   Парни,   подкатившие к   ресторану на броневиках,   действовали вполне

решительно.   Громил Каптенармуса они,   скорее всего,   не заметили, отмахнулись,

как от мух.   И не наткнись ребятки на снайперов Дина, на злой прицельный огонь,

все бы,   конечно,   склеилось наилучшим образом,   и   не   сидел бы сейчас Ящер на

загородной даче у Марьи, выложив ноющую ногу на табурет. Некогда было Васильичу

просчитывать лишние варианты, спешил старичок, да и не мог не спешить. Очень уж

шустро я подгонял его в последние деньки.   Потому и сел генерал в лужу. То есть

должен был   сесть.   На   этот случай как   раз   были приглашены Каротин со   своим

замом.   В   эту самую минуту с ними обстоятельно беседовал Гонтарь.   В скользких

ситуациях удобнее держать адвокатов поблизости.   Все равно как кастет в кармане

в   безлунную   ночь.    Все   вместе   они   сочиняли   красивую   легенд   удобряя   ее

многочисленными алиби   и   лжесвидетеле   ми.   Зная,   что   с   делом   эта   команда

вундеркиндов справится,   я   полулежал   в   кресле,   занимаясь   своим   невеселыми

расчетами.

        Томочка   тем   временем   покончила с   лечебным   массажем,   вопросительно

глянула на пациента. Ущипнув ее за ушко. Дин ласково кивнул на дверь.

        — Спасибо, золотце. Иди отдыхай.

        Отдыхать ей, по всей видимости, не слишком хотелось. Она и слово-то это

понимала,   наверное,   очень по-своему.   Однако со старшими не спорят, и Томочка

послушно продефилировала к выходу. И тотчас тренькнул звонок, которого мы ждали

с таким нетерпением.   Взяв трубку,   Дин пробурчал кодовую фразу,   зажмурившись,

выслушал   доклад   абонента.   Красноречием докладчик не   страдал,   —   уложился в

какой-нибудь десяток секунд.   Отключившись,   Дин взглянул на меня заискрившимся

взором.

        —   Вот незадачка-то!   —   в   голосе его звучало злорадство.   —   Грохнули

нашего Васильича. Только что. Прямо на выходе из конторы.

        — Что ты говоришь!   — я покачал головой. — Надеюсь, мерзавцев задержали

на месте?

        —   Увы...   Какой-то подлюка-снайпер.   Пока даже не выяснили,   откуда он

стрелял.

        — Жалко. Славный был старикан, хитрый! — я кивнул Хасану, единственному

из нас троих ходячему.

        — Налей, Хасанушка. Выпьем за упокой души грешной. Все ж таки пользы от

генерала нам было немало.

        Мастер заплечных дел метнулся к буфету. Мы зазвенели рюмками. Последний

глоток   «Мартини»   еще   не   достиг   желанного финиша,   когда   телефон   зазвонил

вторично.

        — Бьюсь об заклад, это Сережа!..

        На   этот   раз   трубку   взял   я.    Держа   на   расстоянии   от   уха,   сухо

прокашлялся.

        — Слушаю тебя, милый.

        — Это я, Павел Игнатьевич... .

        Я не ошибся. Это и впрямь оказался Сережа, первый зам нашего Васильича.

Путано,   но твердо, свежеиспеченный начальник управления внутренних дел заверял

меня   в   своем   дружеском расположении,   поминал старые добрые времена,   горько

сетовал на   случившееся.   И   не   очень понятно было,   что подразумевает он   под

случившимся —   кончину своего шефа или стрельбу в   ресторане.   Но   как бы то ни

было,   говорил он то,   что я желал услышать.   Вассал припадал к трону и лобызал

руку,   прося монаршей милости.   Я проявил великодушие, и искомую милость в виде

моего благословения новый начальник,   разумеется,   получил.   Сережа еще не   был

генералом,   но очень хотел таковым стать.   А еще он хотел быть живым. Завтра и,

если можно, послезавтра. Мое «можно» он услышал.

        — Наливай по второй, Хасан, — я положил трубку.

        — Власть выразила лояльность. Стало быть, ничего не было. Ни в «Южном»,

ни в «Харбине». Мы чисты и невинны, аки агнцы.                            

        Хасан   с    готовностью   кивнул,    паучье   личико   палача   сморщилось   в

жутковатую гримаску.   Дин   однако продолжал хмуриться.   Его   мало   интересовала

реакция   властей.   Зная этого парня,   легко было догадаться о том,   какой огонь

сейчас пышет   в   груди   бывшего диверсанта.   Он   жаждал расплаты за   потерянных

ребят.    Одного Васильича ему было мало,   и, понимая это, я наперед прикидывал,

кого еще можно будет сдать на   заклание нашему Молоху.

       

       

        ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

        В жизненной коллизии любой

        жалостью не суживая веки,

        трудно, наблюдая за собой,

        думать хорошо о человеке.

        И. Губерман

       

        И вечный бой!

        Покой нам только снится

        Сквозь кровь и пыль

        Летит, летит степная кобылица

        И мнет ковыль...

       

        Не   про   кобылицу,   —   про   нас   поэт писал!   Истинно про   нас!   Уж   на

окаянные-то деньки он нагляделся вдосталь.   На допросах,   говорят,   сиживал. До

лихости и лютости Демьяна Бедного, конечно, не дорос, но сие, как говорится, не

каждому дано.

        Когда Петр Великий (тогда еще великим не   являвшийся) самолично повелел

рубить   головы опальным стрельцам,   кое-кого,   должно быть,   тоже   основательно

прослабило.   Сталью кромсать по   живому —   это   вам не   где-нибудь в   мясницкой

хозяйничать. Тут не нервы нужны, а полное отсутствие оных. Почитайте-ка того же

Сансона. На совесть работали братишки! Аж, плечи по ночам ломило. Впрочем, не о

них речь,   —   о нас.   Первая и главная печаль заключалась в том,   что роздыха в

ближайшие дн1и   и   недели   нам   не   обещалось.   Подобно   блоковской кобылице   я

вынужден был мчаться и мчаться, ибо малейшая задержка грозила потерей качества,

а остановка могла и вовсе лишить всех боевых фигур. И потому я действовал — без

остановок и задержек.

        Первый,   кого я навестил тотчас после бойни в «Южном»,   был Серафим. По

моим сведениям,   обладатель старорусского и   вполне мирного имени был коронован

лет семнадцать или девятнадцать назад. Вор, что называется, со стажем. Впрочем,

когда пробил роковой час, не сумел защитить ветерана и стаж. До поры до времени

Серафим и   впрямь пользовался уважением в определенных кругах,   но эти же самые

круги его,   в конце концов, и схавали, предварительно обмазав маслицем, сдобрив

щепотью соли.   Очень уж   ревностным слыл   Серафим приверженцем старых порядков.

Все   статьи   воровского кодекса истово соблюдал,   столь   же   строго спрашивал с

других. Старик был непонятен молодым, старик внушал откровенную неприязнь. Да и

как   было любить такого,   если по   сию   пору Серафим не   обзавелся мало-мальски

приличными хоромами,   вместо «БМВ» катался на старенькой «копейке»,   аппаратуре

«Джи-Ви-Си» предпочитал отечественный катушечный «Маяк». В общем, с норовом был

старичок.   За   что и   оказался не   у   дел.   Юные помощники тянулись к   новому и

светлому,   не   чураясь по   локти погружать руки в   сверкающее злато,   брезгливо

щурясь   на   ветхозаветное.   Пройдохи вроде   Микиты и   Дракулы не   желали больше

тусоваться на потайных клоповниках.   Яркими мухоморами вокруг городов вырастали

каменные замки,   крытые черепицей двух— и трехэтажные котеджики.   Отечественные

машины все более превращались в диковинку. Раскормленные краснощекие депутаты в

паузах   между   зевками и   ковырянием в   носу   вякали о   росте   уровня жизни,   в

качестве   примера   кивая   за    окна,    где    щеко-тил    тучи   золотистый   шпиль

«Макдональдса»,   а   армии патрулирующих по улицам лимузинов отжимали к   бровкам

реденькие «Жигули» с   «Москвичами».   Жить   стало лучше,   жить   стало веселее...

Кажется,   сие было произнесено в   славном тридцать седьмом —   в   год быка в год

рыка   исполинов и   мычания ягнят.   И   снова   на   землю   бычьей   тушей   наползал

девяносто седьмой. Заброшенным в небо прожектором сверху подсвечивала иноземная

комета.   Любопытствующим   инопланетянам   давалась   возможность   в   подробностях

лицезреть бузящих землян.   Век двадцатый, напроказивший, как в сумме предыдущие

девятнадцать, спешил умыть руки, сдавая эстафетную палочку пасмурному сменщику,

и   тот   уже   егозил ногами у   порожка,   спеша предъявить человечеству санкцию с

подписью Всевышнего.   На землетрясения и катастрофы,   на спид с энцефалитом, на

цунами,   войны и смерчи.   Не случайная записка,   — документ! Так что прочтите и

распишитесь.   А после ответьте за базар, человеки! Потому как опустили планету.

До последнего петушиного уровня опустили.

        Телохранителей у   Серафима   практически   не   водилось.   Сидел   какой-то

мужичонка в прихожей,   вычищал импортным складнем грязь из-под ногтей,   а более

никого   поблизости не   наблюдалось.   На   всякий   пожарный Гонтарь остался подле

любителя гигиены, а я прошел прямиком в гостиную.

        Хозяин,   действительно,   оказался на месте.   Уже добрый знак, поскольку

многие   после   моих   звонков начинают спешно собираться в   какие-то   загадочные

командировки.   Серафим   был   не   из   таких.   Подобно основной массе   российских

пролетариев, терять ему было совершенно нечего.

        К   моему   приходу,    впрочем,    приготовились.   На   столе,   застеленном

простенькой   скатертью,   возвышалась   бутылка   «Абсолюта»,   рядом   поблескивала

трупиками сардин вспоротая консервная банка. И все! Скромно и достойно. Ни тебе

омаров с оливками,   ни икры с заливным.   Сам хозяин выглядел подстать столу. Ни

цепей,   ни перстней.   Всю истинную красоту Серафима можно было лицезреть либо в

баньке,   либо на фотографиях милицейских дел. Грудь и спина анфас, руки, кисти,

пальцы и ягодицы. Истинные авторитеты — люди скромные. Все свое ношу с собой, и

нательная картинная галерея в этом смысле удобна,   как ничто другое.   Тут вам и

православная церквушка,   и   авангард в   виде тварей с   раздвоенными языками,   и

портреты вождей с грозными лозунгами. Хочешь, молись, хочешь любуйся, а хочешь,

просто читай, образовывайся.                                    

        — Что ж... Здорово, хозяин, — я приблизился столу и присел на скрипучий

табурет. Ноющую ступню приткнул к поцарапанной стенке шкафа.

        Серафим   одарил   меня   косым   взглядом,   молча   поставил на   стол   пару

граненых стаканов,   налил водки Без амбиций и   чопорности — ровнехонько до пола

вины. Вполне мужицкая порция, без перебора.    

        —   За разговором пришел,   пей,   а   кончать надумал,   сам выпью.   И твою

порцию, и свою. Я хмыкнул.

        —   Зришь в   корень,   Серафим.   Выпью,   если договоримся.   Если нет,   то

полчасика дам. Ребята подождут.

        Кадычок на тощенькой шее уркагана судорожно дернулся.   Более ничем этот

сфинкс своих чувств не выдал. Тертый калач! Одних ходок — штук семь или восемь.

В   багаже   —   геморрой,    туберкулез   с   радикулитом   плюс   прочие   медицинские

излишества.   Волосики на   голове —   как шерсть на старой облезлой крыске,   лицо

костистое, страшненькое — милое дело для желающих изучать анатомию черепа.

        Не желая терять времени даром, Серафим поднес стакан к землистым губам,

жадно   глотнул.   Не   прибегая   к   буржуйским приборам,   подцепил сардинку двумя

пальцами за хвост,   ловко перебросил в распахнувшийся рот. Зубов у него было не

густо, и все же кусаться этот джигит еще умел.

        — Я тебя слушаю, Ящер. Внимательно слушаю.

        — Суть проста.   Про сабантуй в «Южном» ты уже,   конечно,   знаешь, и про

«Харбин»   кто-нибудь   наверняка   рассказывал.   Так   что   обойдемся   без   лишних

комментариев. С центровыми покончено. Кору и его прихвостней мы тоже положили.

        — Ой-ли! — Серафим прищурился.

        — Ой-ли,   ой-ли,   можешь не сомневаться. Осталось, конечно, с полдюжины

недобитых ежиков, но и тем иголки повыдергиваем, если хвост поднимут. Но думаю,

не поднимут. Себе дороже. И с местью поостерегутся. Особенно в том случае, если

место Коры займет уважаемый, солидный дядя.

        Хозяин нахмурился. Как всякий пахан, соображать он обязан был быстро.

        — Так ты меня в дядьки, выходит, вербуешь?

        Я кивнул.

        — Точно.   Ты,   Серафим, волк самостоятельный. В чужую лапту не играешь.

Потому и дело с тобой иметь приятно, хотя, наверное, непросто.

        — Непросто, согласен.

        —   Вот   я   и   толкую!   Кора   с   Танцором тебя обижали.   Самым сволочным

образом.   И Осман,   бывший твой халдей,   переметнулся, как только поманили. Так

что не надо мне говорить ни про дружбу, ни про всероссийское тюремное братство.

Есть шакалы,   а есть волки, и кто ты, по моему разумению, я уже сказал. Главных

шакалов я убрал, все прочие поджали хвосты. Стало быть, банкуй. Я поддержу.

        — Хвосты поджали, говоришь?

        — Поджали,   Серафим,   я отвечаю.   Разумеется,   ненaдoлгo.   Будем тянуть

резину,   обязательно зашевелят-c.   Потому и   нужна помощь.   Я   в вашем мире все

равно белая ворона, не усижу, а тебя примут с распростертыми объятиями, в ножки

покаянно поклонятся.   А   кто вовремя ручонок не распахнет —   ляжет.   Это я тебе

тоже обещаю. Вот, собственно, и все, с чем к тебе пришел. Твое дело — решать.

        Серафим подпер голову костлявой рукой,   пористый нос   его   издал шумную

фистулу. Точно паровоз свистнул перед дальним забегом.

        — Что хочешь взамен?

        — Ничего,   — я покачал головой.   — Я ведь не покупать тебя заявился. Да

тебя и   не купишь.   Царствуй и правь,   как считаешь должным.   Ну,   а условия...

условия   простые:    не   затевай   серьезных   интриг,   не   ставь   подножек.   Вот,

собственно, и все. Искоренять вашего брата бессмысленно. Даже чекисты это давно

смекнули.   Так   пусть   уж   братвой   заправляет   вор   честный,   не   из   нынешних

проституток. И городу, и мне спокойнее. Сможешь чем-либо удружить, отблагодарю.

Будешь держать нейтраль, тоже не обижусь. Суть проще пареной репы: мне не нужна

буза, а она, если ты откажешься, непременно начнется.

        — Начнется, это верно, — Серафим зловеще улыбнулся. — Трон опустел, так

что поползут, охотничики. На крылышках полетят! Со всех сторон!

        — Вот и я так полагаю.   Охотнички действительно найдутся. Гастролеры из

ближайших волостей,   разные господа столичники...   — Я глянул Серафиму в глаза.

-А посему вопрос несложный:   тебе это надо? Мне нет. Вот и прибирай княжество к

рукам.   Время еще   есть,   —   я   выложил на   стол   визитку.   —   Телефончик моего

человека.   Ему   и   будешь   сбрасывать нужную информацию,   напрямую со   мной   не

вяжись. Для тебя же удобнее.

        — Я еще не сказал своего слова. Ящер.

        — Неужели хочешь отказаться? — я смешливо шевельнул бровью. — От общака

и скипетра? Занятно!.. Я рассчитывал на тебя, Саид.

        Он   молчал,   заставляя меня внутренне скрипеть зубами.   Ох,   уж мне эта

людская гордыня!   Ведь наверняка все давным-давно просчитал и решил! Серафимы —

они издревле на   Руси мозгами славились.   И   все равно!   Хочется поломаться,   в

важность поиграть!..

        —   Жаль,,   коли   откажешься.   Признаться,   другого такого сыскать будет

сложно. Крашеный пошел народишка, истиной масти, считай, не осталось.

        — Зачем же искать?

        —   Затем,   что время поджимает.   —   Я забарабанил пальцами по столу.   —

Сейчас самый момент, Серафим. Упустим инициативу, через недельку, а то и завтра

может быть уже поздно.

        Вор продолжал молчать.

        — Так как, Серафим? Или действительно решил выйти в тираж?

        — Почему же... Только дело твое — не пустяк, с кондачка не решается.

        —   Согласен.    Однако   и   тянуть   опасно.   Общачок   из   «Харбина»,   сам

понимаешь,   реквизирован, но штучка это такая — любые руки обожжет. Передам его

тебе,    если   договоримся.   Считай,   окажешься   и   спасителем,   и   единственным

владельцем.

        — Большая сумма?

        — Немалая.   Все перевезут, куда скажешь. Мне проблемы с вашим братом ни

к чему.

        — Полагаешь, у меня их не будет?

        — Ты, Серафим, — иное дело. Для них ты свой, тебя примут. А мне воевать

придется. Не с местными, так с теми, кто приползет со стороны.

        — Они и меня попробуют клюнуть.

        — Пусть попробуют.   Чую, что червячок гвоздиком окажется! — я подмигнул

Серафиму.   —   Составляй команду,   оповещай территории.   На   первое время можешь

пользоваться людьми Каптенармуса, потом сам обрастешь шерстью.

        Серафим кивнул на визитку.

        — Так это его реквизиты?

        — Точно.   Зовут Капа.   Парень добрый,   покладистый.   Если,   конечно, не

поворачиваться к   нему спиной.   Впрочем,   встречаться тебе с   ним не   придется.

Хватит   телефона,    —   я   поднялся.    —   Ну?   Надеюсь,   мы   с   тобой   поладили?

                 

        Серафим с нарочитой медлительностью притянул   к себе визитку,   поднес к

выцветшим глазам.   Все еще продолжал играть в   колебания.   Но   я-то видел,   что

старческая водица   в   его   глазах   уже   вовсю   сияла   шаловливой рябью.   Оживал

ветеран!   На глазах возрождался. И наверняка мысленно уже прикидывал, кого и за

что будет брать,   кому стоит припомнить старые обиды,   а кого разумнее простить

по природному великодушию.

        — Что ж, считай, договорились. Но с условием.

        — Что за условие?

        — На шею ты мне не сядешь.

        — Ни я, ни кто другой. Будь спокоен, Серафим. Шеи у нас с тобой нежные,

без нужды подставлять их нечего.

        Уже у двери он меня окликнул:

        — Ящер!

        Я задержался.

        — Ответь-ка вот на что...

        — Я тебя слушаю, Серафим.

        — Ты мне и впрямь билет в Сочи выписывать собрался или только пугал? То

есть, если бы я, значит, меньжанулся?

        —   Это ты меня об этом спрашиваешь?   — я одарил его скуповатой улыбкой,

осуждающе покачал головой. — Идеалист ты все-таки, Серафим! Ох, идеалист!

        — И все-таки?

        —   Мне   было   бы   крайне   горько,   но...   Если   враг   не   сдается,   его

уничтожают.   Это сказал Максим Горький.   И опять же — кто не с нами, тот против

нас.   Вот и   кумекай,   я тебе не англичанин и не пришелец с Луны,   — нормальный

потомок российских революционеров...

        * * *

        Сидя за   монитором,   я   играл в   вертолетчиков,   вполуха слушая доклады

своих   экономистов.   Сегодня в   офис   была   приглашена ее   величество торговля.

Толстые   дяди,   обливаясь   потом   от   страха   и   повышенной тучности,   сбивчиво

докладывали о   положении дел на   местах.   Все равно как купцы воеводе.   Воевода

спрашивал, они отвечали.

        В   общем   и   целом,   положение дел   не   вызывало   особенной тревоги.   С

наездами наблюдался относительный порядок,   Ящера знали в   городе и по области.

Не пугали и новости с автотрасс.   Пеликан,   местный соловей-разбойник, трясущий

проезжие   караваны,   миролюбиво сигналил жезлом,   давая   моим   фургонам зеленый

свет.   Немного шалили налоговые комиссары,   но пока хватало отмазки и   для них.

Тем   паче,   что   знали   неугомонные,   что   разнести из   «мух»   их   навороченные

комиссариаты —   плевое   дело.   Другое   дело,   что   не   радовали   перспективы со

столичной политикой.

        Аналитик, некогда подобранный Безменом на паперти, бывший политэконом и

доцент,   имевший публикации в Японии и Штатах, предвещал очередной кризис. Мол,

без того бюджет был кретинический, а с ценными бумагами подставились на внешнем

рынке, как зеленая пацанва, так еще и сближались с налогами. Разумеется, ничего

не   собрали (да и   какой осел отдаст такие проценты!).   Следовательно,   впереди

снова   повышение цен   плюс   какой-нибудь глобальный' секвестр.   И   опять станут

искать выход не там.   Либо машинку инфляционную запустят, либо затеют очередную

военную заварушку.   Короче,   шило и мыло.   Денежек нет,   значит, будут выжимать

силой.   Чем   больше   нет,   тем   больше выжимать.   Политика крепости дуба!   Лицо

бывшего доцента тяжелело от гнева.   Еще бы! Они ж там в Минфине истории никогда

не изучали,   ни про Ялмара Шаха не слышали,   ни про налоговых новаторов Японии.

До сих пор,   наверное, искренне полагают, что граждане и коммерсанты по первому

свистку,   обгоняя друг   дружку,   ринутся с   декларациями и   пачками дензнаков к

улыбчивым кассирам.   И   кто бы разъяснил им,   втолковал и вдолбил,   что народец

давно   уже   знает,   куда   откладывать свободную денежку,   подобно   деревенскому

кулаку готовясь встретить очередную продразверстку с обрезом наперевес.

        Словом,   о   неприятных вещах   говорил   наш   политолог.   Типун   бы   ему,

конечно, на язык, но ведь в девяти случаях из десяти угадывал, стервец! За то и

держали старикашку на боевом посту, внимали его прогнозам. Вот и сейчас суровый

доклад   доцента выслушали без   особого восторга,   понимая,   что   империя Ящера,

разумеется,   выживет,   а вот барыша не будет.   Потому что мясцо да винцо нищему

шахтеру не   продашь.   Он,   этот шахтер,   денежкой должен шуршать,   проходя мимо

наших магазинов.   А   коли монеты нет,   то   и   торговлишка накрывается.   Об этом

вдохновенно и вещал шибко умный аналитик.

        Каротин,   мой старый адвокат, сидя в углу, печально кивал, хотя его, по

большому   счету,   беспокоил не   ожидаемый секвестр,   а   очередные осложнения на

таможне.   Неприятная рутина продолжалась,   и   сегодня утром вновь было получено

недоброе известие.   На   этот раз товар внаглую прикарманили братья-прибалтийцы.

Наши собственные люди словно в землю провалились, о Густаве по-прежнему не было

ни слуху, ни духу. Спрашивается, какого черта и какого дьявола? Не объявлять же

из-за партии иномарок войну всему приграничью!..

        С   вертолетом,   которой я   вел сейчас меж горных вершин,   тоже выходила

полная   несуразица.    Тот,    кто    сочинял   программку,    был   явно   нерусского

происхождения,   сочувствуя душманам,   но   никак не   летчикам.   Пушки,   ракеты и

людишки,   прячущиеся в   расщелинах,   лупили по   моему вертолету со всех сторон.

Метко,   надо признать,   лупили, а вот мне отчего-то постоянно не везло. Даже на

легчайшем уровне вертолет Камова сбивали максимум минуты через три-четыре.   Это

лучший-то в мире вертолет! А боезапас кончался быстрее, чем вода в запрокинутой

лейке. Глядя на экран, я так и видел щерящееся лицо программиста. Выиграть было

невозможно,   и   в   этом заключалась главная пикантность задачки.   Перед кабиной

вертолета   в   очередной   раз   полыхнуло   зарево,   аппарат   обморочно закружило,

понесло на скалы.

        Зло колотя по клавишам,   я подумал,   что и это должно,   по идее,   стать

государственной задачей   —   настраивать   талантливых программистов на   создание

умных и патриотических игр. В пику всем этим Дум-1 и Дум-2. Пора ведь, граждане

правители,   и   соображать научиться!   Не   одним   днем   сегодняшним процветаем и

маемся!   И статистика убедительно свидетельствует: нынешние акселераты общаются

с компьютерами куда как чаще,   чем с книгами.   А отсюда мораль...   Под зад всех

старперов из   высших эшелонов!   Метлой,   коленом и   шваброй!   Потому как   время

наконец сообразить:   страну уже схавали.   Не   заплатив ни   единого доллара,   ни

единого   цента.   Глупейшими сериалами   и   бесчестными игрушками,   в   коих   юный

россиянин с   азартом лупит из «Миражей» и   «Си Хариеров» по родным бээмпэшкам и

бэтээрам.   Профукаете,   братцы, подрастающее поколение! Ох, профукаете!.. Взять

тех же ханарцев с мормонами -ведь не ленятся! Как гиены рыскают по республикам,

в школы заглядывают,   в детсады, а квелая наша патриархия в ус не дует. Детки в

белое братство подаются,   к архангелам востока,   а мы не чешемся.   Впрочем, это

стратегия, а нашим политикам-нытикам в тактике бы разобраться...

        Выйдя в   ДОСовский режим и выцепив курсором игру «Геликоптеры»,   я стер

ее к чертовой матери. Оторвавшись от экрана, встретился глазами с Каротином.

        Ох, не соколом ясным смотрел он на меня! Далеко не соколом!

         —   Делаем так,   —   я   скрестил на   груди   руки.   —   Дальнобой аккуратно

сворачиваем,   ограничиваем операции в   пределах области.   Пока   не   прояснеет в

Москве.

        — А как же Китай, Корея?

        — Восток — дело особое,   хоть и тонкое.   Они, разумеется, вне конкурса.

Будем   продолжать работать,   но   никаких расширений.   Пусть головотяпы из   НАТО

расширяются,   а мы будем скромненько протаптывать старые тропочки и сопеть себе

в обе дырочки.   Напрямую — выгоднее,   согласен.   Но пока рискуют другие,   лучше

переплачивать.   Полетит наша колонна,   будет обидно, если провинится посредник,

мы из него выколотим все до последней копеечки.

        — Такой и валюты уже нет — копейка!

        Я одарил шутника ласковым взглядом, заставил поперхнуться.

        —   Повторяю,   в   дальнобое   никаких   прямых   операций.   Чужих   спинушек

хватает.   Но знать все и   о   каждом.   Реквизиты по пять раз перепроверять!   Год

предстоит нелегкий,   так   что   о   любом чэпэ немедленно докладывать.   Если кого

возьмут за цугундер, ноги в руки—и бегом ко мне. В противном случае, выцеплю на

дне морском. На этом все. Все свободны, кроме Каротина.

        Торговый люд,   пыхтя,   загромыхал-стульями,   потянулся на выход.   Когда

дверь затворилась за последним, я повернулся к адвокату.

        — Ну-с, а теперь с вами, монсеньор... Твоя команда на месте?

        — В общем да.   Петляев,   правда,   убрел.   В столицу переехал. Но вместо

него   подобрал одного аспирантика.   Способный молодой человек.   Быстро набирает

вес.

         —   Все   вы   набираете вес   быстро.   Где   только   костюмчики умудряетесь

покупать...   —   Я   поморщился.   — Ладно,   к тебе будет такая же просьба.   Особо

каверзные   дела    не    брать,    работать   в    полнагрузки,    держать   состояние

боеготовности.

         — Что-то может подвернуться?

        — В любой момент.   Надо, чтобы два-три человека всегда могли подскочить

и вступиться. .

        — Я так понимаю, тучи сгущаются?

        — Это я их сгущаю. Намеренно. Но, думаю, обойдется без молний и прочего

электрического треска. Просто на всякий случай подстрахуемся. Компенсация, само

собой, не запоздает. Не пенсия, как ни крути, и не зарплата.

        —   Тогда   никаких   проблем,   —   Каротин   прихлопнул пухлой   пятерней по

колену. — И сколько такой режим протянется? Хотя бы ориентировочно?

        —   Я   уже сказал:   предположительно с годик.   Может,   меньше,   на что я

крепко надеюсь.

        — Понял. Что-то еще?

        —   Есть   заданьице.   Пошукай через свою   сеть о   таможенных заморочках.

Кто-то   на   европейской границе нам палки в   колеса сует.   Ты ведь тоже по этим

делам когда-то работал.

        — Исходная информация?

        — В общих чертах все у Сени Рыжего. Подробности и нюансы у Безмена. Он,

правда, в столице, но постоянно на связи. Телефон у тебя мобильный?

        —      Сотовый,      —      Каротин      коснулся     нагрудного     кармана.

                 

        — Вот и ладушки.   Особо, конечно, языками не чешите, сотовую связь ныне

только дурачок ленивый не слушает.

        — Это я знаю.

        — Ну и хорошо,   что знаешь.   В общем,   свяжись   секретарем, он все тебе

растолкует.   Но   копай осторожно.   Похоже,   к   нашим товарам крупные шишки руку

прикладывают.   Твоя   задача выяснить —   кто   конкретно играет против нас.   Само

собой, неплохо бы оценить силы противника. Хотя бы приблизительно.

        — Понял.

        — Тогда бывай.

        Прощаясь с   Каротином,   пришлось пожать его   липкую лапку.   Наблюдая за

утиной походкой адвоката, я всерьез усомнился — пролезет ли он в дверной проем.

Но малый оказался крученым! Уже перед самой дверью развернулся боком и все-таки

протиснулся.   Оно и   понятно,   его здесь не   покормили.   А   то бы застрял.   Как

Винни-Пух на выходе из гостей.

       

        ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

        Подобно многим,

        Может быть, подобно всем,

        Я тоже чей-то тяжкий крест.

        Я. Килеа

       

        Верно,   за   весь   предыдущий месяц   я   не   перелопатил столько бумажек,

сколько перелистал за сегодняшний день.   Уверен,   нашим славным политикам, этим

хроническим любителям синекуры,   подобный спурт   в   жизни   не   снился.   Спасибо

студенчеству!   Научило пахать.   У   лодыря в вузе,   в сущности,   два пути:   либо

скатиться   в   деклассированное сословие   троечников,   а   то   и   вовсе   вылететь

бесправным планером вон,   либо   извернуться ужом,   освоив диагональное чтение с

постижением не   нюансов,   но   сути.   И   эту   вторую тайную тропку я   сумел таки

освоить.   Как знать,   если бы   не та стычка с   деканом,   возможно,   быть бы мне

академиком и профессором! Потому как имелись некоторые предпосылки, да и вкус к

учебе я   в полной мере успел прочувствовать.   Это ведь тоже преазартная штука —

дружить с   собственным мозгом.   Стоит ли в течение семестра регулярно ходить на

занятия,   если на сдачу экзамена вполне достаточно трех-четырех дней?   А что за

дурь — изучать языки на протяжении нескольких лет! Дайте только стимул, и будет

вам язык в месяц-полтора!   Хоть французский,   хоть китайский!.. В моем нынешнем

случае стимул определенно присутствовал. Подросшую империю отчаянно лихорадило.

Следовало ускоренно подчищать хвосты,   стучать кулаком по столу, щелкать кнутом

и подстегивать кадры. Проще пареной репы обставить начальника, не сующего нос в

бумаги.   Я   таким   начальникам уподобляться не   хотел.   Оттого и   погружал свои

драгоценные ноздри в бухгалтерскую пыль.   Примерно раз в полгода.   За последние

же недели пыли этой заметно прибавилось.

        Лихорадочно   пролистывая документы   по   «Харбину»,   я   сверял   итоговые

счета, сводил подозрительные фамилии в списки, на особых листах строчил цэу для

финансистов и контрразведки. Спурт тем и хорош, что дает быстрые результаты, но

столь же   быстро подобная работа опустошает,   выжимает вас,   как   лимон.   Уже к

шести   вечера   в    висках   у    меня   скрипели   патефонные   иглы,    и   неведомая

психоделическая музыка   волнами наплывала издалека,   струйками фруктовой патоки

заливаясь   через   уши,   перекатами спускаясь   куда-то   ниже,   сбивая   с   ритма,

подсказывая,   что пора заканчивать. В общем и целом я был доволен. С намеченным

я справился,   можно было прятать чертовы папки куда подале, делать гимнастику и

пить пиво.   Разминая позвоночник,   я поднялся. Сейф плотоядно щелкнул замочком,

монитор компьютера погас,   охранник возле двери что-то браво пожелал в   дорогу.

Из офиса я вышел, не видя и не слыша ничего вокруг.

        В   глазах продолжало рябить,   и   потому поравнявшиеся с нами «Жигули» я

мог бы не заметить вовсе,   если бы не Гонтарь.   Мой телохранитель в пару секунд

сообразил что к чему и,   щелкнув по затылку шофера,   выхватил оба своих ствола.

Под   дирижерский бубнеж в   рацию   машины сопровождения умело   взяли зарвавшийся

«Жигуленок» в   коробочку,   довольно грубо   притиснули к   бровке.   Я   безучастно

следил   за   происходящим и   лишь   в   самый   последний,   момент   успел   крикнуть

выскакивающему Гонтарю:    

        — Эй, минутку! Это же мой любимый мент!

        Я   не ошибся.   Это был и   впрямь «мой любимый» мент.   Руоповец Костиков

собственной персоной,   один   из   немногих честных ментов,   имена   коих   следует

искать   в   многотомных скрижалях Великой Красной Книги.   Нахмурившись,   Гонтарь

обернулся.

        — Отпустить восвояси?

        — Зачем же... Пригласи ко мне в кабину. Без грубых слов, вежливо.

        Последнее слово моим парням было едва ли знакомо,   и   все же под умелым

руководством Гонтаря с   задачей они   справились.   Долго не   ерепенясь,   капитан

выбрался из «Жигулей», зашагал в мою сторону.

        —   Дюже   вы   нервные стали,   Павел Игнатьевич!   —   пробурчал он   вместо

приветствия. — Ехали бы себе и ехали. Мешал я вам, что ли?

        — Не сердитесь, — я приглашающе распахнул дверцу. — Будьте как дома!

        Костиков, помешкав, залез в салон. Глянув на мой гипс, хмыкнул:

        — Бандитская пуля?

        —   Она   самая.   Какими судьбами,   капитан?   Все   никак   не   можете меня

позабыть?

        — Увы, даже в кошмарах являетесь. Рад бы забыть, да не получается.

        — Что так?

        —   Разве непонятно?   От ваших проказ весь город на ушах стоит.   Сначала

«Харбин», потом «Южный»... Не слишком ли много фейерверков для одного месяца?

        Я пытливо оглядел офицера.   Лицо капитана чуть расплывалось,   зрение по

сию пору не ладило с фокусом. Значит, с работы я убрался вовремя.

        — Ладно,   поговорим,   — я тяжело вздохнул.   — Что вы хотите знать, мсье

Костиков?

        — Я, кажется, объяснил.

        — Зачем это вам? Надеетесь предотвратить очередной фейерверк?

        — Надеюсь,   — серьезно ответил он. — А еще надеюсь понять, какого черта

вы вдруг взъярились.   Жили себе,   жили, дальше своей территории носа не совали,

соседей,   ясное дело, пощипывали, но все в меру, без геополитических амбиций. И

вдруг нате вам!   —   Мороз,   Поэль,   «Харбин»,   «синие»!   Прямо танатос какой-то

устроили, ей-богу!

        — Слова какие-то мудреные, — пробормотал я.

        — Бросьте!   Все вы прекрасно понимаете. Скажите честно, что за муха вас

укусила?

        — Сказал бы, да вы ж не поверите.

        — А вы рискните. Я прищурился.

        — Видите ли, меня интересует то же самое.

        — Не понял?

        — Дело в том,   что я тоже мечтаю выяснить, что за мухи-цокотухи на меня

покушаются.

        — Загадочно изъясняетесь!

        — Так уж получается,   Евгений Павлович.   Хотел бы сказать яснее,   да не

выйдет.

        —   Все-таки   попробуйте.   Мне   ведь   любопытно.   Вместе авось   придем к

утешающим выводам.

        — Вам-то какой от этого прок?

        —   Самый прямой.   Не буду вздрагивать во снах,   гадая,   какое очередное

здание взлетит на воздух по утру.   Город,   знаете ли,   привык спать по ночам, а

какое уж тут спать под взрывы да выстрелы.   Так что поделитесь, облегчите душу.

Тем более,   что у вас своя информация,   у меня своя. Объединим — глядишь, что и

выйдет.

        — Провоцируете на исповедь?

        —    Ага.    На   совместный   катарсис.    Оно   ж    так   всегда   и   бывает:

выговариваемся, а потом легче становится.

        —   Может,   еще   хадж в   Мекку посоветуете совершить?   Так сказать,   для

полного очищения?

        — Ну,   это вам,   пожалуй, слабо будет. Не сумеете. Д вот потолковать по

душам могли бы попытаться.

        — Полагаете, получится?

        — Ну...   Во всяком случае,   попробуем.   То есть, может, я незамысловато

рассуждаю, но, по-моему, для мира вы еще не потеряны.

        — Что вы говорите!

        — Да,   да! Имеется, знаете ли, такое смешное подозрение. А значит, есть

за что побороться.

        — Видел я вашу борьбу!

        — Да дело, собственно, не в нас. Есть, знаете ли, другие силы.

        —   Ну-ка,   ну-ка!   — я встрепенулся.   — Пожурчи-ка мне насчет этих сил!

Интересная темочка!

        — И пожурчал бы. Только сдается мне, ты о них больше наслышан, чем я, —

Костиков тоже перешел на «ты».   — Как пить дать, наслышан, — потому и мечешься,

как угорелый.   Прищемили тебя. Ящер, хвост, на мозоль любимую наступили, вот ты

и начал месить кулаками воздух.

        — Продолжай!

        —    А   что   продолжать,    —   Костиков   раздраженно   пожал   плечами.    —

генеральчик-то покойный от безопасности —   тоже твоих рук дело,   а это куда как

серьезно!

        — Что за фантазии! Причем тут я?

        — Не юли!   Притянуть мы тебя, конечно, не притянем, улик нет, да только

стоит ли отпираться?   Свои же люди!   Твоих ребят у   «Южного» в окрошку посекли,

вот ты и подписал мужичку смертный приговор.   Так сказать,   за подлую измену: И

все   бы   ничего,   да   только нестыковочка имеется в   деле!   Маленькая такая!   С

изюмину.

        — Что еще за изюмина?

        — Изюмина такая, что не сдавал тебя любимый генерал! Преданность хранил

до гробовой доски.

        — Не понял!

        —   А   ты попробуй понять!   Кто тебя долбал в   «Южном»,   вообще никто не

знает.   Ясно,   что не урки.   Но и   не безопасники — это точно.   Последние после

гибели   генерала вообще всех   на   уши   подняли,   в   войсковые части   запросы не

поленились послать,   экстренное расследование развернули.   —   Костиков   сердито

сопел. — Даже гаишников с пристрастием прошерстили.

        — И что?

        — А ничего. Никого и ничего. Не въезжали в город броневики. Ни по одной

из дорог. И ОМОН на твоих парней не кидался.

        — А вы?

        Капитан фыркнул.   — За свою службу я тоже ручаюсь.

        — Великолепно! Кто же тогда бил по ресторану из пулеметов?

        —   А   никто.    Призраки.    Возникли   ниоткуда,    сделали   свое   дело   и

растворились в воздухе.

        — БМП-призраки? Весело! — я не улыбался.

        — Еще бы! Вот и я, понимаешь, в задумчивости пребываю. Кого ж ты припек

до такой степени,   что давить тебя начали аж потусторонними силами?   - Костиков

вяло   ухмыльнулся.   —   Может,   ты   из   нацистов скрытных?   Обидел   какой-нибудь

патриотический фронт — вот и мстят, голубчики.

        Я поморщился.

        — Бред сивой кобылы!

        — Спасибо за кобылу.   Но что мне,   простите, еще предполагать и думать?

Кончились   мои   варианты.    Без   того   негусто   было,    а   после   той   ноченьки

окончательно иссякли.   Реальное мягко   перешло   в   ирреальную плоскость,   а   я,

признаться,   был материалистом, — таковым, наверное, и помру. Вот и хватаюсь за

что ни попадя. Чем не соломинка — национальный вопрос? Его хоть пощупать можно!

И,   если,   к   примеру,   ваши орлы раздолбали какую-нибудь синагогу или   тех   же

мусульман обидели скабрезным анекдотом, тогда совсем другая история!

         —   Бросьте!   —   Мы   снова   были   твердо   на   «вы».   —   Ни   синагог,   ни

мусульманских кладбищ я не разорял.

        — Значит, национализм здесь ни при чем?

        — Какой там,   к черту, национализм! Пушкин был негром, а Чаплин евреем.

После   таких примеров только последний идиот двинет в   националисты.   То   есть,

если руки чешутся,   тогда,   конечно! Можно и рубаху на груди рвать, и инородцев

клеймить,   но,   честно говоря,   мне это как-то   без разницы —   за чуб кого-либо

дергать или за пейсы.

         — Выходит,   опять несостыковочка.   — Костиков вздохнул. — Никакой вы, к

сожалению, не ура-патриот и не нацист. Ростом, так сказать, не вышли.

        — А кто вышел?

        —   Вот   и   я   о   том   же.    Кто,    черт   подери,    точит   на   вас   зуб?

              

        Я хмуро уставился в окно. Сказать было нечего.

        —   Мда...   А   ведь я,   кажется,   был с вами откровенен.   И про генерала

карманного все честь по   чести объяснил,   и   от   ярлыка нациста освободил.   Чем

порадуете в ответ?

         Повернув голову,   я   встретил взгляд   капитана.   Глаза,   в   которые   не

слишком хотелось заглядывать.   Та   же безмерная усталость и   то же безрадостное

ожидание,   все знакомо до слез.   Точно в зеркало глянул.   На самого себя.   И не

очень   было   похоже,   чтобы   он   лукавил   со   мной.   Даже   гениальный актер   на

чем-нибудь да   споткнется.   Костиков действительно говорил правду.   Не   было   у

чекистов никакой особой программы, и Васильич накануне своего рывка наверх вряд

ли стал бы так рисковать.   Был я ему обязан, и он это прекрасно знал. Во всяком

случае мог потерпеть еще какое-то   время.   Наверняка мог!   И   уж,   конечно,   не

отважился   бы   кидать   спецназовцев   наобум,   без   надлежащей   подготовки,   без

малейшей гарантии,   что я не уйду из «Южного» живым. Не-ет! На такое едва ли он

мог бы решиться.

        Странно,   что   все   это   дошло до   меня   только теперь.   Я   ведь   почти

успокоился!   Так просто и заманчиво было списать все на двойную игру Васильича.

А он, оказывается, и не играл вовсе — послушно выполнял все мои директивы...

        Я   до   хруста сжал кулаки,   нервно передернул плечом.   Что же в   итоге?

Вновь старое разбитое корыто?   Возврат на исходные позиции? Очень похоже на то.

И   снова непонятно,   кто   и   за   что   меня   так   не   любит.   Кинофильм,   Поэль,

радиошутки,   от   которых Август лез на   потолок —   это ведь тоже чья-то работа.

Кропотливая и старательная. Плюс к тому новоиспеченные проблемы на таможне, его

величество Шошин,   коего   по   сию   пору   нигде не   могут найти.   Тоже   какая-то

мистика.   В конец отчаявшийся чинуша готов был даже объявить его в розыск, хотя

сам же посылал за ним сопровождающих.   Кажется,   пропали все разом — И Шошин, и

конвой. Но это повалило уже после. Главная карусель пошла раскручиваться еще до

«Харбина».   Стало быть,   происки американцев можно с чистой душой исключить.   И

«синие» из-за своих жмуриков не стали бы городить огород.   Значит... Все бред И

наваждение? Мы изобрели себе врага, выдули его, как детский шар, из воздуха?

        Я   припомнил ту   хватку в   «Южном»,   когда   некто волок меня   по   полу,

стискивая могучими руками шею.   Неподконтрольная дрожь пробежала по телу.   Черт

подери!   Ведь и Гонтарь признал,   что меня волокли! Нет, братцы, не наваждением

тут пахло! Чем-то совершенно иным!..

        Пауза затянулась.   Я глядел в глаза капитану, продолжая молчать. Нечего

мне было ему сказать.   А сказал бы,   — тотчас напросился бы на «идиота». Потому

как материалист Костиков в   ирреальное вряд ли   поверит.   Да   и   сам я   себе не

верил. Что уж обижаться на посторонних!

        —   М-да...   Значит,   совместного   катарсиса   у   нас   не   получилось,   —

констатировал собеседник. — Жаль.

        Он еще какое-то время медлил,   словно ждал,   что я   опомнюсь и взорвусь

откровениями, но я безмолвствовал, и капитан отворил дверцу.

        — Ну-с...   Бывайте.   Никто за вами следить больше не будет, но помните,

сегодня я сделал шаг навстречу. Вы вольны были сделать шаг в свою очередь. Ваша

вина, что встречи на Эльбе не получилось.

        Хлопнув дверцей, он зашагал к своим расхристанным стареньким «Жигулям».

Мои бычки нехотя расступились,   давая руоповцу дорогу.   А   я глядел ему вслед и

по-прежнему молчал.

        * * *

        Правду говорят,   извратить можно все на   свете.   Гак ли   сложно связать

морскими узлами несовместное?   Почему, к примеру, не предположить, что причиной

Карибского кризиса послужила не политика, а злосчастная любовь Никиты Хрущева к

Мерилин Монро?   А что?.. Очень просто! Встречались голубки? Было дело. Недолго,

но виделись.   Даже что-то такое сказать друг дружке успели.   Может,   то самое —

сокровенное? Как известно, для истинного чувства одного взгляда достаточно. Тем

более,   что тяготела красавица Мерилин к левым взглядам.   И к кумачу геройскому

симпатии питала.   А про роковую связь ее с Кеннеди великий кукурузник, конечно,

знал. Вот и решил отомстить братьям за смерть американской звезды. Романтично и

правдоподобно.    Развязал   же   Николай   Второй   из-за   смерти   какого-то   посла

жутчайшую из   войн!   Хватило умишка.   Многие теперь не   стесняются называть это

рыцарством.    Славное   рыцарство!    Под   нож,   в   сущности,   страну   отдал!   Не

вразумленный ни Порт-Артуром,   ни Цусимой. Вот и делайте выводы! Потому что так

она и выпекается — большая политика—в паузах между сексом, жратвой и алкоголем.

А   уж   потом   обывателям   вкручивают   легенды   про   парламенты   и   многотрудные

заседания,   про взвешивание всех «за» и «против».   Дескать,   ввели войска после

долгих   дебатов и   колебаний,   плакали даже   от   невозможности поступить иначе.

Впрочем...   Истинной картины рядовому обывателю,   вероятно, знать и не следует.

Потому как, узнав, огорчится он очень. Как пить дать, осерчает и осатанеет...

        Дома я честно пытался заснуть,   но не.   получалось.   В груди поселилось

какое-то кусачее животное,   и бесконтрольно перещелкивало в голове, отчего вещи

в комнате произвольно оживали, норовили сняться со своих мест. Возможно, что-то

я чувствовал,   но что именно,   не понимал.   Дар был слепым,   не принося никаких

дивидендов. Подобно сломанной рации я способен был только к передаче сигнала, —

режим «приема» отсутствовал. Я мог подавлять, перемещать и манипулировать, но я

не   слышал шепота вселенной,   а   без   этого   шепота все   мое   умение не   стоило

ломаного гроша. Если ты знаешь, что делать, тогда и дело многократно оправдано.

Я не знал и не чувствовал своего предначертания,   я просто жил и действовал. По

законам и правилам окружающих.   При этом правила я с легкостью нарушал,   законы

глубоко презирал.   Потому и   не шел ко мне сон,   теплая ночь не брада Ящера под

свою опеку.

        А   может,   причиной всему был   чертов разговор с   Костиковым?   Прав был

капитан,   зря мы его остановили.   Пусть бы себе ехал следом.   Тихо,   мирно, без

докучливых и   безответных вопросов.   Нутро чуяло,   что   выложил капитан голимую

правду,   что операцию против нас затеяли вовсе не безопасники,   и что Васильича

мы   убрали   напрасно.   От   мыслей   таких   вновь   становилось страшно,   и   руки,

прячущиеся под подушкой,   пугающе холодели.   Жизнь и   сила вытекали из   них,   а

значит из меня. И не было поблизости ни Безмена, ни Ганса. А Гонтарь, дремлющий

в   соседней комнатушке,   того сумасшедшего фильма не   видел.   Потому не   мог до

конца быть своим.

        Так и не дождавшись сна,   из квартиры я вновь вернулся в офис. Пощелкав

клавишами игрового компьютера,   велел   привести Гошу-Кракена.   Бойца   скоренько

отыскали,   и   минут   сорок   кряду этот   бычок наигрывал мне   вариации Шуберта с

Гайдном.   Попутно выдал какой-то жутковатый моцартовский этюд —   выдал с   таким

неожиданным пылом,   что меня морозцем продрало. До самого основания. Я заставил

Гошу сыграть этюд трижды. А после, прихлебывая по очереди из бутыли с коньяком,

мы   гуляли по волнам ночного эфира и   устало комментировали слышимое.   Когда из

магнитолы поплыли Мартыновские «Лебеди»,   Гоша умиленно поднял голову —   совсем

как   волк,   задирающий морду   к   луне.   Дослушав песню   до   конца,   остервенело

выругался:

        - Хотел бы я знать, какая падла его грохнула!

         — Ты про кого?

        Гоша смутился.

        — Да про певца...

        Гонтарь в   углу   обморочно зевал.   Ему   наша   бессонница была абсолютно

непонятна.   Подобно   дельфину он   дремал   одним   полушарием,   вторым   продолжал

бдительно стоять на   страже.   И   когда наконец случилось то,   чего я   внутренне

ждал, к чему был готов всю сегодняшнюю ночь, он тотчас встал на дыбы. Человече,

вечно изготовленный к отпору...        

        Около    семи    утра    позвонили   в    дверь    офиса,    дежурная   охрана,

предварительно поработав   сканеров   доставила   на   этаж   срочную   посылку.   Что

таилось в   упакованной в   брезент коробке,   я   уже догадывался,   потому сидел в

стороне, храня самый безучастный вид.

        Инициативу взял на себя Гонтарь.

        Работая   десантным   ножом,   он   аккуратно   поднял   деревянную крышечку,

заглянул внутрь.   Несколько секунду ошеломленного молчания,   а   потом он   сипло

доложил:

        — Уши, босс! Человеческие, с сережками...

        Гоша-Кракен глянул из-за его плеча и громко икнул.

        —   Играй!   —   хрипло прикрикнул я   на него.   —   Играй,   черт тебя дери!

                    

        Плюхнувшись за рояль и путаясь в клавишах.   Гоша послушно заиграл.   А я

протянул руки,   медленно придвинул к   себе коробку.   Подумав,   прикрыл крышкой.

Смотреть на то, что увидел Гонтарь, не стал.

        Все шло по заранее намеченным пунктам.

        Жизнь подчинялась Плану,   а   я подчинялся жизни.   «Синие» посылали свой

последний привет, выполнили угрозу из ультиматума.

        * * *

        Соха   Красоватый свою   миссию   выполнил,   на   нужное   стриженную братву

подначил. Теперь его можно было убирать. Следом за остальными.

        Вот так,   господа присяжные.   Не было больше Лены-Елены! Ни со мной, ни

вообще нигде. Зато я снова выигрывал качество. Ход оставался за мной.

       

        ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

        К несчастью или к счастью, но щек на свете меньше, чем желающих врезать

по ним дважды.

        М. Веллер

       

        Деревья с   хрустом валились в   стороны.   Я оставлял за собой обагренную

кровью просеку. Хриплое дыхание оглушало, раны не позволяли бежать. Хорошо, что

еще действовал хвост.   Особо докучливых я   сбивал с   лошадей,   давил в кровавые

лепешки. И все равно люди шли за мной след в след. Самые шустрые, обгоняя меня,

карабкались по стволам и,   прячась в лиственных кронах,   целили из арбалетов по

глазам.   Поэтому   видел   я   совсем   скверно.   Из   правой,   облепленной стрелами

глазницы   потоком   струился кровавый гной,   левый   глаз   приходилось прикрывать

лапой,                                          

        Как же им хотелось меня добить!..   Прямо в пасть лезли.   И гибли глупее

глупого.   Каждый надеялся, что именно его удар окажется последним роковым. Что,

интересно,   наобещал   им   тот   князек   за   мою   голову?   Половину   княжества   с

красавицей дочкой?   Или   вечную   славу   с   помещением праха   в   каменную кладку

дворцовых хором?..   Так или иначе,   но что-то,   видно, пообещал. Иначе давно бы

оставили меня в покое.   А может, чувствовали, что не просто так бреду? Что есть

у меня логово,   и надо успеть — завалить и растерзать до того,   как доберусь до

места. Тем более, что спасение действительно было близко.

        Предприняв   очередной   маневр,    я   повернул   прямо   на   закат.   Теперь

двигаться приходилось в гору, зато и лес пошел пожиже. Тут и там на поверхность

земли   крутыми каменными лбами   выглядывали гранитные валуны,   а   далеко-далеко

впереди показались иссиня-черные горы.   Я чуточку взбодрился.   Все!   Начинались

мои   владения.   Еще   немного усилий,   и   людям меня   не   достать.   Не   умереть,

выдержать последний бросок,   а   там   можно   будет   залечь в   пещерке,   опустить

пылающие   конечности в   прохладные подземные   воды.   Туда   уж   точно   никто   не

сунется.   А если даже найдутся такие храбрецы,   то и тогда драконьего сердца им

на огне не жарить. Нырну в озеро, отлежусь на глубине. Не было бы этого жуткого

копья в   груди,   сумел бы вовсе уплыть глубинным ходом к морю.   Но лаз узок,   с

копьем не протиснуться.   Да и дыхания может не хватить.   Не близок путь к морю.

Очень не близок...

        Меня шатнуло,   я снова чуть было не упал. Будь проклято человечье семя!

Впрочем,   оно и без того проклято,   хотя даже не догадывается об этом.   Живет и

терпит,   не   понимая,   что   от   проклятий следует   избавляться.   Жестко   и   без

колебаний. Хотя... Если одним из проклятий считать меня, то временами кое-что у

людей получается.

        Я   пыхнул горловым жаром,   подпалив ближайшие деревья.   Отчаянные вопли

возвестили о   том,   что незадачливые стрелки получили свое.   На   землю полетели

объятые пламенем тела. Однако и мне стало худо. От одного-единственного боевого

выдоха.   Багровая   пелена   плотно   укутала   видимый   мир,   несколько   секунд   я

продолжал двигаться совершенно вслепую.

        Наверное, о чем-то они все же стали догадываться. Наспех выстроившись в

конную лаву,   ринулись наперерез.   С   сотню обряженных в доспехи рыцарей,   а за

ними с пращами и луками пешее войско.   Я приостановился. В черное болото бы вас

всех!.. И хвост уже даже нет сил поднять. Жаром бы дохнуть, но дохни-ка с такой

занозой в   груди!   Хуже нет   зверя,   чем   дракон-астматик,   а   мне сейчас и   до

астматика далече.   Потому и боя принимать нельзя. Уходить! Вверх, пока еще есть

силы. Авось, дотяну до пещерки, не свалят по пути.

        С гиканьем и криками отряд налетел, заклацал сталью по чешуе. Прикрывая

единственный глаз,   я   упрямо брел вперед,   давя неосторожных,   когтями пронзая

трепещущих врагов.   Меня раскачивало, как сосенку под ураганным ветром. Рухнуть

я мог в любой момент...

        Огненные   черви   ползали   и    шевелились   меж   чернеющих   дров.    Точно

брачующиеся змеи,   они сплетались и танцевали под треск невидимого бубна, игрой

своих тел   перетирая в   золу жухнущие поленья.   Где-то   среди них   всплескивали

искристыми всполохами зверьки поменьше —   должно   быть,   мифические саламандры.

Эти существа пламени и жару только радовались, — грелись, пострелята, зная, что

огненные забавы недолги.   А я глядел на камин и видел лицо собственной супруги.

Будто она,   а   не Надюха сидела у   меня на коленях,   и ее рука,   а не рука этой

соплюшки,   гладила меня сейчас по голове.   И убил старушку,   и преступил...   О,

женщины   чужих   мужчин!   Лакомство   из   разряда   запретных,   а   потому   вдвойне

притягательное! Зачем вы есть, когда вы чужие?..

        Я вспоминал Елену той поры,   когда она еще дружила с другим парнем. Вот

были деньки настоящего безумства!   Во всяком случае —   более сильного и чистого

вожделения я   никогда не   испытывал.   Потому и   смял соперника,   словно дырявый

абонемент.   Потому и двинул в атаку с преогромным букетом роз. Паренек оказался

понятливым,   сам отступил в   сторону,   не   стал дожидаться,   пока отшвырнут.   А

Елена,    чуточку   понедоумевав,    легко   и    просто   свыклась   с   изменившимися

обстоятельствами.    Возможно,   это   был   момент,   когда   женщины   распахиваются

цветочными бутонами,   давая   согласие приютить любую   пчелку,   любого шмеля.   А

сядет муха, не отвергнут и ее. Подобное бывает, вероятно, у всех, хотя и крайне

непродолжительное время.   Жизнь   быстро учит   смыкать лепестки,   перед грозой и

холодом запирать окна и форточки.   Закутываясь точно в шерстяной плед,   женщина

создает   кокон   настороженного целомудрия.   Появляется   скептический прищур,   а

бронированное состояние   постепенно становится привычным.   С   Еленой,   впрочем,

вышел иной расклад.   Ее я, думаю, покорил именно в те предгрозовые дни. Вдохнув

сладкого бремени тюменской красавицы,   еще не испортившись и не обжегшись,   она

находилась в состоянии улыбчивого ожидания.   Уверен,   с тем парнем она запросто

могла бы   создать семью.   Но не вышло.   Только потому,   что на горизонте возник

Ящер.

        И убил старушку, и преступил...

        Наверное,   я ее не любил, и все же абсолютной пустоты не было. Не было,

поскольку имело место ослепление,   помноженное на ревность.   Какое-то время она

была чьей-то,   и это подхлестывало мой интерес.   А потом я,   вероятно, научился

болеть ее любовью, сопереживать ее чувствами, зеркально отражая то состояние, в

котором пребывала она,   и   оттого казалось,   что   я   тоже как будто влюблен.   Я

оставался у нее ночами,   а на утро,   опухшие и помятые после бессонных часов мы

выходили из дома, держась за руки, как дети. Прохожие провожали нас понимающими

ухмылками,   и удивительно!,— мне не хотелось набрасываться на них с кулаками, —

я все прощал, потому что пребывал в наркотическом опьянении. И конечно, в конце

концов последовало похмелье,   а позднее — и трезвое осознание того, что женатая

жизнь —   вовсе не рай и   не ад,   — просто еще одна из возможных форм прозябания

наших телесных оболочек.   И скверно, когда прозябание тяготит, а оно откровенно

тяготило,   ибо все нехитрые секреты своей супруги я   очень скоро выведал,,   все

клеточки   немудреных ребусов   успел   заполнить положенными ответами.   Наступила

пора охлаждения.                               

        И убил старушку, и преступил... Была ли она красива? Да, безусловно. Но

красота женская —   блеф.   Всего-навсего пестрота бабочки,   эффект,   смазываемый

каждым совместно прожитым днем.   Белокожая и рыжая,   она от рождения завидовала

всем   смуглым   и   черноволосым,   героически вылезая на   пляжи   в   июньские дни,

сгорала до кровавых пузырей.   Это было глупо, это было смешно, но это не злило.

Просто   к   женщинам быстро привыкаешь.   Как   к   квартире,   как   к   собственному

лимузину.   Таких же,   чтоб радовали и   удивляли вечно,   — мало.   Впрочем,   надо

отдать   должное   Елене,    крылась   и   в   ней   некая   неподконтрольная   энергия,

выливающаяся порой в приступы буйного веселья или столь же буйной ярости.   Но и

это меня уже не забавляло.   Мы были одновременно похожи и непохожи. Так же, как

и я,   она одно время посещала музыкальную школу,   так же,   как и я,   знала, что

такое вуз.   Она была умной и   начитанной,   но,   странно,   всего этого оказалось

недостаточно,   чтобы быть другом и собеседником Ящеру. Она так и не стала моей,

хотя и страстно желала в таковую превратиться. Я и сам не понимал, какого рожна

мне еще нужно.   Все вроде было при ней,   но   от всего этого я   с   легкостью мог

отказаться   в    любой   день   и    час.    Появись   тогда   сколь-нибудь   серьезная

альтернатива —   даже   в   образе   той   же   вульгарно   прямодушной Надюхи,   я   не

размышлял бы ни секунды. Но девочки вроде Сильвы в подруги жизни не годились, и

гнать от   себя Елену казалось не   слишком разумным.   По   крайней мере —   тогда.

Сейчас   обстоятельства изменились.   Время   хозяйски   расставило   все   по   своим

местам.   Елена исчезла,   уступив место другой,   а   я   прислушивался к себе,   не

находя сколь-нибудь ясного ответа,   что же все-таки приключилось в моей жизни —

зло или благо.

        В сущности,   я сдал жену,   скормил кровавому Молоху.   И те, кто знал об

этом,   тоже исчезли.   Всех сжевала черная и холодная Пустота. Глупо, что я этим

терзался,   тем   более   что   действо   представлялось   самым   обычным.   Елизавета

Алексеевна,     супруга     Александра    Первого,     забеременев    от     красавца

штабс-ротмистра,   честно призналась во всем царю. Решила, дурочка, отомстить за

связь муженька с   Марией Нарышкиной.   Властитель «слабый и лукавый»,   в прошлом

запросто   переступивший труп   отца,   отреагировал должным   образом.   Внебрачная

дочка   умерла   при   странных   обстоятельствах,   а   вскоре   зарезали и   красавца

штабс-ротмистра.   Действительно, дело-то житейское!.. По-житейски действовали и

герои революции —   те,   на   кого еще совсем недавно равнялась вся страна.   Жены

Поскребышева и   Калинина ушли   с   этапами   в   зоны,   а   Молотов проглотил арест

красавицы Полины.   И   в   дни   следствия,   и   позднее продолжал служить верой   и

правдой   человеку,   отдавшему приказ   об   аресте.   Бдительный Ежов   собственную

супружницу   отравил   самолично,   вовремя   заподозрив   в   шпионаже.   Легендарный

Буденный,   узнав о готовящемся аресте, посадил свою половину в автомобиль и, не

мешкая,   отвез   на   Лубянку.   Так   сказать,   оформил сдачу с   повинной.   Что   и

говорить,   дисциплинированный был командарм!   Да   и   вожди,   надо признать,   не

отставали от   своих подчиненных,   подавали достойный пример.   Отдал на съедение

свою жену хозяин Югославии Броз Тито,   а грозный Иосиф Виссарионович подвел под

расстрел влюбленную в него Машу Сванидзе.   Железное было племя!   Не нам чета! С

друзьями и родными расставались,   не моргнув глазом. А вот я что-то расклеился,

таращился на камин и   чувствовал несомненную грусть.   Надюха жалела меня,   а   я

понятия не имел,   стоило ли меня жалеть.   Если рассуждать логически,   все вышло

как нельзя лучше,   и возможно, следовало не плакаться в жилетку, а водружать на

стол   шампанское   и   расстреливать потолок   пластмассовыми пробками.   То   есть,

наверное,   так было бы честнее. Но Надюхе хотелось меня жалеть, и я позволял ей

это   делать.   Обывателю   не   все   полагается   знать.   Жизнь   президентов должна

откладываться   в   народных   умах   героическим   эпосом,    красивыми   сказками   и

легендами. В противном случае президентами они просто перестанут быть...

        Это   тоже   было   данью окружающим,   своего рода   обманом.   Классическое

определение свободы, как осознанной необходимости. Я осознал и подчинился.

        В   полдень от Серафима переслали сочувственную записку,   клянущую убийц

жены,   а часом позже поспешил лично засвидетельствовать гнев и скорбь полковник

Сережа.   Знаки внимания я принимал с печальной благосклонностью, однако империя

сжалась и   притихла в   ожидании бури.   Они были правы.   Я   не   мог промолчать и

отсидеться.   Иначе Ящер не был бы Ящером.   Я просто не мог их разочаровывать. А

потоку уже к вечеру,   вылакав бутыль коньяка и нокаутировав бедного Каротина, в

лице   коего   хотелось   наказать   всех   адвокатов   разом,    я   натянул   на   себя

широкополую шляпу   и   объявил о   начале крестового похода.   Обойтись без   рейда

возмездия было просто невозможно.   Дин проголосовал за,   утюг — против, Гонтарь

по долгу службы осторожно воздержался. Но вылазке войск, так или иначе, суждено

было   состояться.   Я   дал   отмашку,   и   экипажи   бросились   занимать   места   по

расписанию. Рассевшись по машинам и образовав подобие правительственной колонны

(только что без облаченных в кожу мотоциклистов),   мы двинули по злачным местам

нашей каменной урбанизированной цивилизации.

        Город был крут и многозуб,   как старая акула. Говорят, у морских хищниц

зубы растут из глубины пасти,   рядами смещаясь к   краю,   выворачиваясь на губах

наружу,   по морде сползая до самого хвоста. Потому такая и жесткая у них шкура.

Да   и   как иначе,   если вместо чешуи —   натуральные зубы!   Вывернутая наизнанку

пасть — куда как удобнее! Почти как вывернутый наизнанку желудок. И сколь умно!

Из малого последний враз превращается в   необъятный,   угрожая всему миру и этот

самый мир в   принципе имея внутри себя.   В зависимости от того — как смотреть и

откуда.   Бот и   город у   меня вызывал аналогичные ассоциации.   Уличные кишочки,

желчные   загаженные протоки   автострад   —   все   вместе   это   парило,   дышало   и

беспрестанно испражнялось.   Прогорклый туман   над   крышами   внушал   отвращение,

журчание под люками канализационных тоннелей вызывало рвотные спазмы. Город был

мерзок и   город был   страшен.   Его   сложно было брать приступом,   —   проще было

разрушить.

        Кое-какой план намеченной операции у меня,   конечно же,   имелся.   Лучше

многих   других   я   знал,   какие   из   городских проспектов отданы   на   попечение

нарко-торговцев,   а   на   каких правит ее величество проституция.   В   катранах и

казино,   барах   и   ресторанах ежевечерне сидели сотни   и   тысячи существ,   коих

называть горожанами и гражданами представлялось абсолютной ересью. Этих людей я

и собирался сегодня обидеть.   Не уничтожить — нет, попросту немного покусать. И

если не всех, то хотя бы малую толику.

        «Белые жилетки» за роскошными столами в   окружении загорелых дам лениво

посасывали   французские   вина,    лучась   превосходством,   свысока   толковали   о

последней политике премьеров.   Крутые парни   с   воловьими загривками толклись в

прокуренных   бильярдных,    с    азартом    просчитывая   очередное   кидалово,    на

калькуляторах сбрасывая проценты на общак и   друзей.   В   евросаунах и массажных

салонах,   похрюкивая в ваннах-джакузи,   с русалками в обнимку возлежали пузатые

генералы.   Скрытные камеры снимали их в   профиль и в фас,   лежа и стоя,   однако

пузатых   вояк   это    нимало   не    беспокоило.    Резвились   сытыми   жеребчиками,

наверстывали упущенное в   молодые офицерские годы.   Эти ребята вообще не желали

ничего   просчитывать,   потому   как   нельзя   объять   необъятное,   а   войной,   их

первейшим хлебом,   мир не переставал жить ни на мгновение. Кто хотел, имел все,

—   и   счастье,   что   убогонькие их   претензии   не   простирались выше   известных

пределов.    Они   пили,    ели   и   похмелялись,   глотали   кубометрами   никотин   и

ежесекундно совокуплялись.   Каждый считал себя князьком и   феодалом,   у каждого

имелась своя уютная вотчина. В богатых ресторанах пыжились над тарелками клерки

и юристы,   по соседству надирались вельможные слуги гордумы, горсовета и прочих

«горов».   Их   было   до   головокружения много,   и   множество   это   яснее   ясного

объясняло,   отчего трещат по   швам   всевозможные бюджеты.   Воровали всегда и   с

размахом,   но сейчас не воровали,   а   хапали,   распахнув ручищи,   забрасывая не

сачки,   а целые неводы. Аналогичным образом хапали, должно быть, только в войну

четырнадцатого года под носом у   горе-царя,   под крылышком милейшего Распутина.

Так   или   иначе,   но   обидеть хотелось многих,   и   потому парни Дина-Гамбургера

вооружились вполне серьезными машинками,   охрана, набранная Гонтарем, запаслась

бамбуковыми палочками,   битами и клюшками.   Растягивая жирные губы в вульгарной

улыбке, город дышал мне в лицо, я собирался ответить пощечиной.

        Начали же мы с центрального дансинга.   Нет,   разумеется,   помешанные на

африканских ритмах тинэйджеры нас не интересовали.   Никто не собирался их—и без

того   тронутых   —   трогать.   Однако   в   фойе   дансинга   постоянно околачивались

несколько петушков,   торгующих порошками «экстази».   Первая   ступень в   никуда,

решающий шажочек   в   пропасть.   Помогали шагнуть   и   прыгнуть,   беря   за   руку,

подбадривая дешевыми словесами,   именно эти ублюдки. Они и приняли пробный удар

моей разгоняющейся конницы.   Торгашей прижали к стеночке и в пару минут сделали

калеками.   Разумеется, примчались битюги из охраны дансинг-клуба, но только для

того,   чтобы улечься рядышком с   продавцами.   Орлы   Дина работали свирепо и   от

души.   Что называется — за себя и за тех парней, что остались в мясорубке возле

«Южного».   Каждый из них стоил троих,   и мы прошли сквозь высланный заслон, как

нож сквозь масло.   Богему,   попыхивающую коноплей и   опием в коридоpax,   словно

повымело. Оцепив все выходы, мы рванули прямиком к распорядителю.

        В кабинете дирекции,   уложенной,   само собой,   рылом в пол, был устроен

форменный шмон.   Искали ширево,   искали оружие.   Я   от души надеялся что-нибудь

найти.   Для   расправ   —   даже   самых   беспредельных   —   нужен   повод.   То,   что

теоретически повод   есть,   я,   конечно,   знал,   но   знание следовало подкрепить

уликами.   увы,   ни стволов,   ни героина с гашишом мы не нашли.   Зато визжащий и

прячущийся под   стол   от   моих   пинков   директор колонулся,   как   гнилой   орех.

Признаюсь,   мне   доставляло   прямо-таки   жесточайшее   наслаждение   долбить   его

гипсом.   Нога   зудела и   разгоралась от   ударов.   Не   в   силах остановиться,   я

спрашивал и бил. Он верещал и рассказывал. Все без утайки, с именами и датами —

по полной программе.   Оставалось только сожалеть,   что нет поблизости господина

Костикова.   Оформили бы как добровольное признание.   Проще простого! Тем более,

что   набиралось признаний —   преогромный воз   с   телегой,   на   вполне приличный

американский срок —   лет этак на   сто или двести.   И   было вдвойне горько,   что

никого из   работяг дансинга не   посадят.   Скорее всего   —   никогда.   Потому как

скользкие твари. До жути живучие...

        Оставив распорядителя с   разбитым лицом,   выбитыми зубами и качающимися

ребрами,   мы   двинулись дальше.   Дел   было много,   исполнить все задуманное нам

могли и не позволить.   Печально,   но факт.   По моим прикидкам,   нас должны были

арестовать часика через   полтора-два,   и   до   печальных минут   следовало успеть

навести в городе шороху — настоящего шороху, если вы понимаете, о чем я говорю!

Шороху,   какой   наводили бериевские воронки,   отправляясь на   ночные   улицы   за

уловом   всевозможных   врагов   и   шпионов.    Но,   увы,   возможностями   Лаврентия

Павловича я не располагал, и потому имперским бойцам следовало торопиться.

        Красивое продолжение удалось сделать в   «Техасе» —   казино,   лишь самую

малость уступающем по роскоши и   крутости «Харбину».   С   этими группировками я,

можно   сказать,   дружил,   но   сегодня отменялась всяческая дружба.   Этот   вечер

целиком и полностью принадлежал Ящеру. Я клепал сочинение на вольнейшую из всех

возможных тем:   «Что бы я натворил, будь я Ящером...» Но я не писал, я проводил

в   явь   мечты и   фантазии,   позволив себе полностью раскрыться и   распоясаться.

Армия Ящера закусила удила.

        Банкиров из   юбилейного зала,   справляющих трехлетие своего финансового

благополучия,   мы выпороли ремнями, растянув прямо на столах. Зрелище оказалось

не   для   слабонервных.   Древние   знали,   что   делали,   предпочитая батоги   иным

каторжным срокам.   И шариат, кстати, тоже частенько наказывает теми же палками.

Просто и эффективно.   И никаких судебных заморочек,   никакого дефицита камерной

площади.   А   тем,   кто твердит,   что способ этот негуманный,   даю совет:   пусть

прогуляются в   КПЗ и   посидят в душном клоповнике суточек семь или восемь.   Ума

прибавится, гарантирую!..

        Вот и эти «белые жилетки» мудрели прямо на глазах.   Дин,   собственно, и

не спрашивал ни о чем,   но компра лилась потоком — на себя,   на весь белый и не

слишком белый свет. Ох, сидеть бы этим орлам, не пересидеть, будь я прокурором!

Разумеется,   дамы визжали, хотя никто их не трогал, а парочку импортных менов —

не   то мормонов,   не то ханарцев,   словом,   из тех,   что по мере сил вживляют в

российские головушки идеи   о   многоженстве и   излишней   суровости христианства,

парни Дина   вытряхнули из   навороченных костюмчиков,   раздели догола и   пинками

выпроводили на улицу.   Следовало бы и   ремешками проучить,   но все ж таки чужое

гражданство, неудобно. Как ни крути, гости есть гости, пусть и незваные.

        Дирекция «Техаса» не стала дожидаться своей очереди и   через черный ход

слиняла   восвояси.   Но   кто-то   должен   был   пострадать,   и   пострадала местная

«крыша»,   некий обабок,   перекрасившийся пару лет назад из ментов в   урки.   Его

меднолобая   охрана   отважно   обнажила   «помповики»,    и   пришлось   вспомнить   о

«серьезных машинках».   Пасовать перед помповиками мы   не собирались,   и   ковбои

Дина-Гамбургера изящно раздолбали в щепу буфет,   за которым обабок со стрелками

пытался укрыться.   На войне,   как войне,   а тут еще и сопротивление властям при

исполнении святых обязанностей.   А мы и впрямь были властью. По крайней мере на

эти час-полтора.   И тройка джипов,   под завязку набитых бритоголовой, посланной

на   усмирение Ящера   гвардией,   после   первой   же   прицельной очереди   проворно

развернулась и задала стрекача. Умельцы забивать стрелочки и прижимать утюжки к

чужим спинам на этот раз малость сплоховали.   К войне в открытую эти биндюжники

и мясоеды оказались непривычными. Другое дело — птенчики Дина-Гамбургера. Парни

двигалось по   городу,   как русские солдатики по   какому-нибудь Берлину в   сорок

пятом.   Гонтарь и   тот поглядывал на них с   опаской.   Никаких предупредительных

окриков и выстрелов в воздух.   Нормальные граждане разбегались,   а ненормальные

без   промедления получали по   пятой точке.   Тот   же   Гоша-Кракен,   вооружившись

мощным краскопультом,   поганил по пути вездесущую рекламу западных сигарет. Мир

«Мальборо» белозубо щерился с подсвеченных витрин,   и загорелые ковбои получали

в   физии   несмываемую эмаль.   Знай   наших,   мены   заморские!   Курите сами   свою

погань!..

        Гонтарь не   отходил от   меня ни на шаг,   одной рукой стискивая «Гюрзу»,

второй   придерживая хозяина,   когда   его   излишне тянуло прилечь.   Алкоголь все

более разбавлял кровь,   но в   целом я   себя еще контролировал.   И даже когда на

одном из телеэкранов,   выставленных в   холл какой-то забегаловки,   я   разглядел

некстати    принарядившегося   мэра,    умудренно   вещавшего   о    кондоминиумах   и

сбережении электроэнергии,   о   том,   сколь много самого разного он совершил для

города и   области,   я   не стал биться головой о   стену,   драть на себе рубаху и

расшвыривать гранаты.   Ложь   всегда была неотъемлемой частью нашей жизни.   Все,

что   я   сделал,   это попросту запустил в   ресторанный экран случайной бутылкой.

Японское   чудо   с   двухметровой диагональю бабахнуло не   громче   отечественного

«Горизонта».   Кто-то из парней презрительно помочился на осколки.   И правильно!

Уж   я-то   знал,   чего стоят все   эти байки про энергосбережение и   славные дела

героической   администрации,    знал,    как   лихо   жгут   гуманитарную   помощь   на

растаможке — жгут только по той простой причине,   что некому платить за все эти

кипы капельниц и дефицитных лекарств.   Взятки — двигатель прогресса!   Взятки, а

не какая-то там реклама!   И никто не ожидал,   что у нас, как выяснилось, болеть

любят и бедные,   что,   разумеется,   горько и накладно! Богатые плачут, а бедные

болеют. Экая несуразица!

        Имя Елены продолжало взывать к мести, действо раскручивалось положенным

ходом,   как   та   заведенная умелой рукой   юла.   Мы   бульдозерной колонной перли

вперед, сметая реденькие заслоны. Очень хотелось добраться до Бухтиярова, бонзы

от   «Росвооружения»,   имевшего   пятиэтажный домик   вблизи   полигона,   гоняющего

солдатиков на прополку собственных городов,   приторговывающего направо и налево

всем мало-мальски стреляющим и взрывающимся.   Я сам время от времени прикупал у

толстосума гранатометы и   мины.   Расценки были   вполне   сносные,   товар   всегда

поставлялся отменного качества.   Честен   был   господин   Бухтияров,   гнилушек не

подсовывал.   За эту самую честность и следовало его чуточку расстрелять.   Очень

уж   хорошо   работал!   Армейский порох   трескуче полыхал по   всей   стране,   мины

рвались в положенных и неположенных местах. Спасибо генералу Бухтиярову!

        Увы,   нам не повезло.   Искомого дяди на месте не обнаружилось.»   Верно,

загорал, паскудник, на белом канарском песочке. От здешнего отдыха отдыхал там,

а от тамошнего — тут.

        Но   что-то   следовало   предпринять,    и,    недолго   думая,    Дин   умело

заминировал особнячок бонзы.   Тротиловые брикеты легли   в   нужных точках,   и   с

третьего взрыва мы уронили пятиэтажный домик на заснеженные грядки.

        «Некому березку заломати...» — пелось в одной славной народной песенке.

ан, нашлось кому! Не одним лыком мы шиты!

         Сторожей — восемнадцатилетних солдатиков,   синегубых и перепуганных, мы

связали лентами скотча,   подробно растолковав про   землетрясения и   внезапность

иных ураганов. Бывает такое, знаете ли, в здешних местах. И потому никто ничего

не взрывал. Сам упал домик. Никого заблаговременно не предупредив. Очень уж был

красивый и высокий,   а с красивыми такое порой случается...   Как бы то ни было,

суть солдатики, кажется, уяснили.

        Все   той   же    гремучей   колонной   мы   рванули   к    центральному   рынку

потолковать с тамошними царьками,   но на этом наша эпопея и завершилась. Дорогу

перегородили   согбенные   фигуры   автоматчиков   в   бронежилетах,   синие   мигалки

замерцали справа и слева.   Как и было уговорено, молотя из «машинок» в небушко,

Дин бросился на прорыв, что удалось ему без особого труда, а мы остались.

        Первого же офицера,   подошедшего к моему «Ниссану»,   я лицемерно обнял,

благодаря за спасение от вероломных террористов, бешено начал трясти за руку.

        Черта лысого он поверил в мою болтовню,   однако,   стрелять в меня сразу

не стал.   Мы вели себя вполне лояльно,   сдавались без пререканий, и доблестному

ОМОНу ничего не оставалось делать, как только препроводить нас в свои каменные,

лишенные всяческого уюта казематы.

        Чуть   позже я   узнал,   что   к   этому часу очухался и   начал действовать

нокаутированный   Каротин.    Украшенный   синяком   адвокатик,    оседлав   стул    в

губернаторском кабинете, с надрывом в голосе вещал, как мы защищались и как нас

смяли,   как мы не хотели,   но нас подло заставили,   как силой рассадили в конце

концов по машинам, объявив заложниками.

        Иного от Каротина я и не ждал. Хороший артист дорогого стоит, и адвокат

просто вынужден был оправдывать те астрономические суммы, что тратились на него

из имперской кассы.

        В   ход пошло абсолютно все —   и   итальянская жестикуляция,   и ссылки на

новейшую историю, и красочный синяк, поставленный, разумеется, не мной, а злыми

террористами.

        Даже   без   репетиций   адвокат   добился   нужного   эффекта.   Кивая   седой

головой, губернатор делал вид, что верит.

        Маленькое шоу   в   вельможном кабинете завершилось успехом,   хоть и   без

аплодисментов. Нужные распоряжения были сделаны, к стенке нас не поставили.

        Бешеный аллюр   крестового похода   сходил   на   нет,   доставляемый кем-то

куда-то, я не спешил просыпаться.

        Дремать на   плече Гонтаря было   покойно и   надеж но.   Честное слово,   я

ощущал себя трудягой, вернув шимся домой после нелегкого трудового дня.

       

         ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

        ...Пух из подушки растрясли

        И вываляли в дегте,

        И у меня вдруг отросли

        На самом деле когти...

        С. Кличом

       

        На   этот раз   они сидели у   меня в   кабинете,   выступая не   в   качестве

власти,   а   в   качестве гостей.   Костиков скучно   строчил шариковым стержнем по

бумажным листам, еще двое в погонах прихлебывали мой фирменный кофеек, в паузах

между глотками задавая чудные вопросы. Доигрывался последний акт комедии. После

долгих   пересудов,   заполненных спорами   и   витиеватыми матюгами,   общественное

мнение   все-таки   решило   принять за   факт   мифический захват   Ящера   коварными

чужаками.   А   что   еще им   оставалось делать?   Государственному чину прямо таки

позарез было необходимо сохранить лицо,   вот мы   и   помогали друг другу по мере

сил и возможностей.

        Власти   интересовались   подробностями   и    приметами.    Я   с   вяловатой

добросовестностью удовлетворял их любопытство.   Сидя в   кресле,   тоже пил кофе,

морща лоб,   описывал внешность нападавших.   Выдумывать что-то особенное я   и не

пытался.   Пожелай мои   гости оглянуться,   они тотчас рассмотрели бы   того,   чье

описание я выдавал для бессмертных протоколов.   Дин сидел в углу за их спинами,

удобно положив ногу на ногу,   с ухмылкой слушая, как я живописую его портретные

данные.   Ему нечего было волноваться,   Он вышел из передряги чистым,   никого не

потеряв,   не   оставив сыскарям ни   единого вразумительного следа.   Потому и   не

прочь был   принять удар   на   себя,   с   удовольствием играя роль того,   на   кого

следовало валить все грехи.   Вот я   и валил — лопатами и кузовами,   благо денек

вчера выдался насыщенным.

        —   Жаль,   что   они ушли,   —   в   который раз сокрушенно и   полуобвиняюще

произнес я. — Когда вы их еще найдёте! Да и найдете ли вообще...

        —   Ну...   Кто знает,   —   один из   офицеров утомленно потер виски.   —   И

все-таки,   Павел Игнатьевич,   наверняка у   вас   должны быть свои предположения.

Подозреваете же вы кого-нибудь!   Согласитесь,   без серьезных оснований подобные

вещи не происходят.

        — Без серьезных, конечно, нет.

        —   Вот-вот!   Кому же   могло понадобиться хватать вас и   ваших людей,   а

после везти через весь город -да еще с такой помпой?

        —   Видимо,   нашлось кому,   —   я   по мере сил изобразил задумчивость.   —

Впрочем,   есть одна идейка.   Полагаю,   это   те   же   самые люди,   что   напали на

ресторан «Южный».

        — «Южный»?

        — Ну да! Сколько народишку там перелопатили — страсть!.. Кстати, версия

действительно   неплохая!    Было   бы   полезно,   если   б   вы   покопались   в   этом

направлении.

        Костиков метнул на   меня   внимательный взгляд,   но   я   сделал вид,   что

ничего не замечаю.

        —   А   если   говорить   о   помпе,    так   это   лишний   аргумент   в   пользу

изощренности моего   противника.   Кому-то   очень   хотелось поквитаться со   мной.

Просто до   жути!   Возле «Южного» это   у   них не   получилось,   тогда меня решили

скомпрометировать.   Выражаясь совреценным языком —   подставить.   В   самом деле,

если   идут   погромы,   и   люди   видят   среди погромщиков меня,   что   они   должны

подумать, как вы считаете?

        — Вероятно, подумают о вас не самым лучшим образом.

        — Вот и ответ на ваш вопрос,   — я поставил кофейную чашечку на стол, со

вздохом откинулся на спинку кресла.   — Таким образом,   цель неизвестного злодея

достигнута. Я безнадежно скомпрометирован.

        — Тон, однако, у вас не безнадежный!

        — На том стоим. А вам я все-таки посоветовал бы заняться рестораном.

        — Гмм... К событиям возле ресторана «Южный» мы как-нибудь еще вернемся,

а сейчас хотелось бы узнать подробнее о вчерашнем вечере.

        — Это пожалуйста!   Все,   что помню!.. Только не забывайте, в меня влили

несколько стаканов коньяка.   Насильно.   Я,   кажется, уже сообщал об этом... Так

что   прошу великодушно извинить.   Многих существенных деталей могу   попросту не

воспроизвести.

        — Ничего,   мы понимаем.   Тем более,   не так уж много нам и осталось,   В

целом картина ясна,   вот только...   — офицер полистал свой потрепанный блокнот,

поводил   по   страничкам   указательным   пальцем.    —   Такой   еще   момент,   Павел

Игнатьевич. И момент, я бы сказал, политический. Видите ли, в те же самые часы,

когда   вас   видели   в   «Техасе»,   там   произошел инцидент   с   двумя   гражданами

Соединенных Штатов.   С ними грубовато обошлись, полностью раздели, выставили на

улицу.   Из посольства нам уже звонили,   думаю, подтвердят запрос и в письменной

форме.

        — Ого! Нота протеста? Это из-за двух-то молодцов?

        — Что-то вроде того. Я пожал плечами.

        —   Увы,   ничего определенного сказать не   могу.   Вели себя эти   парни и

впрямь разнузданно, хотя выставлять их на улицу голыми...

        — Разнуздано? Что вы хотите сказать?

        — Только то,   что сказал.   Ребятки громко кричали,   ругали посетителей,

кажется,   даже пытались всучить окружающим какую-то наркоту.   За это,   верно, и

поплатились.   Народец-то у нас больше к водке приучен, сами знаете. А эти давай

скандалить, связями пугать...

        — Секундочку! Кого вы имеете в виду? Террористов?

        —   Да нет же!   Я   говорю об этой штатовской парочке.   Не знал,   правда,

тогда,   кто   они   такие,   но   в   ресторане эти орлы занимались,   пардон,   таким

непотребством, что затрудняюсь даже передать.

        — Вы ничего об этом не рассказывали!

        —   Так и   ноты никакой не   было,   чего рассказывать.   Нам международных

скандалов не надо. Появилась нота, появятся и факты.

        —   Подождите,    как   же   так?   Если   действительно   происходило   что-то

противозаконное со стороны этой пары, мы просто обязаны знать.

        — Ну,   коли настаиваете,   могу просветить.   Друзей своих попрошу, чтобы

состряпали заявления по всей форме...

        — Состряпали?

        — А что? Слово не нравится? Совершенно напрасно. Слово-то доброе, можно

сказать,   старинное.   Помните,   наверное,   — купчая, стряпчая... Должность даже

такая имелась — стряпчий. Вот и мы состряпаем вам документик. С описанием самых

пикантных подробностей,   кто,   где и   на ком.   То есть,   мы бы сразу могли,   да

неудобно   было.    Все   ж   таки   —   иностранцы...   Но   если   интерес   у   органов

правопорядка имеется,   уверен, в самом скором времени от граждан пойдут потоком

необходимые свидетельства.

        — Прямо потоком? — один из офицеров ехидно прищурился.

        —   Можете не   сомневаться.   Безобразиям нет   места   в   нашем   обществе.

Иностранец ты или нет, закон один для всех. Или я не прав?

        Офицерик пожал плечами, а я укоризненно покачал головой.

         —   Честное слово!   На   месте   этих   парней   я   просто   помалкивал бы   в

тряпочку.   Нагрешил —   так   не   вякай.   А   они   еще и   в   посольство жаловаться

побежали!   Даже стыдно как-то!   В конце концов — тут им не Мексика с Колумбией.

Живем, слава Богу, в правовом цивилизованном государстве.

        Подняв на   меня   глаза,   следователь немо   открыл рот,   часто   захлопал

глазами. На помощь ему поспешил Костиков.

        —   Кажется,   мы понимаем,   что вы хотите сказать.   Эти двое,   ммм...   В

общем, они и впрямь оказались членами мормонского братства, хотя и уверяют, что

в ресторане вели себя вполне прилично.

        — Ничего себе прилично!   — я хрюкнул. — Один с тремя да прямо на глазах

окружающих — это,   по-вашему,   прилично?      Вы народ-то поспрашивайте!   Там же

свидетелей было не пропихнуться. Обязательно подтвердят.

        — Вы хотите сказать, подтвердят ваши слова?

        — Гарантирую!

        —   Хорошо,   хорошо,   —   Костиков замахал руками.   —   Об этом побеседуем

после.

        —   Как это после?   —   я   патриотично задышал.   —   Давайте прямо сейчас.

Расставим,   как говорится,   все точки над «и». Я ж не просто так болтаю, мне за

державу   обидно.   Что   это   еще   за   слепое   преклонение перед   всем   западным?

Кончились,   кажется,   времена бироновщины!   Они у   нас молодежь атакуют по всем

фронтам,   мозги неокрепшие пудрят,   а   мы —   молчи?   А   если не могу?   То есть,

значит, молчать? Если меня совесть как бы гложет?                         

        —   Да вы у   нас никак в   славянофилы записались?   -   в голосе Костикова

промелькнула нескрываемая усмешка.   —   Вот   уж   не   замечал,   Павел Игнатьевич!

Простите великодушно, чего нет, того нет.            

        — Разумеется,   нет! Разве кто настаивает на обратном? уж если куда меня

и записывать, так скорее не в славянофилы, а в неславянофобы. By компрене?   

        — Своих не люблю, чужих ненавижу, так что ли?

        — Не перебарщивайте.   При чем тут ненависть?   Скажем так,   — неприязнь.

Легкая и   вполне объяснимая.   Иначе говоря —   неприязнь к иноземным нашествиям.

Мало вам хана Батыя с Ливонскими рыцарями?   А солдаты Антанты?   А немецкие орды

Адольфа?..   Или вот яблоки из Европы —   вы их пробовали?   Они же все насквозь в

восковой пленке!   Специально для   далекой России заливают и   везут.   Якобы   для

пущей   сохранности   плодов.    Только   вот   ведь   закавыка!   Воск   из   организма

практически не выводится.   Спросите у тех же медиков! А значит, в перспективе —

это кожные высыпания,   камушки в   почках и   разномастные опухоли!   Прошу понять

меня правильно!   Надо будет облобызать брата европеоида,   — непременно лобызну,

но только сугубо на нейтральной территории.

        — Разумеется,   разумеется! Разве мы не понимаем... — Костиков склонился

к уху коллеги, о чем-то зашептал.

         Я   удовлетворенно положил   руки   на   подлокотники,   ноготками   ковырнул

полировку.   Разговор, судя по всему, двигался к благополучному завершению. Да и

что им   было мне предъявить?   Стволы Гонтаря?   Так на это имелось по всей форме

выправленное   разрешение.   В   их   же   конторе   и   ставили   необходимые   печати.

Социальный статус   Гонтаря   также   требовал дотошного изучения.   Человек просто

физически не   может сидеть в   зоне и   одновременно гулять на   свободе.   Так что

никто и   ниоткуда не сбегал,   и по документам Гонтарь был вовсе не Гонтарем,   а

скромным служащим Петей Ивановым,   только-только приехавшим из   пылающего огнем

Таджикистана.   Хотите проверить?   Проверяйте.   Посылайте запрос в   приграничье.

Возможно, вам даже ответят и даже по-русски. Что именно — легко догадаться. Там

у них война, ежедневные прорывы душманов, и до вашей чепухи им, извиняюсь, дела

нет...   Что   там   еще   у   нас?   Дин?   Так   у   него   железобетонное алиби,   хотя

действительно похож   на   того   мерзавца.   Очень похож,   не   спорю.   Ну,   а   все

остальное — форменная чепуха.   Ранены семеро?   И еще пара дюжин отлеживается по

больницам?   Сочувствую,   но не более того. Мы ведь тоже не «Мартини» со сдобами

вкушали — торчали в качестве заложников.   Неприятная штука, доложу вам! То есть

хотелось,   понятно,   вмешаться,   выразить свое гражданское негодование, да ведь

боязно! Хулиганы-то нынче совсем распоясались. Того и гляди, драться полезут. И

бузили в   городе тоже не   мы.   Зуб   даю,   что не   мы!   Или есть соответствующие

заявления?..   Ах,   нетути?   Тогда, пардон, дорогие товарищи, позвольте пройти и

выйти. У вас в кабинетиках, конечно, мило, но на свободе, знаете ли, милее. И с

кислородом чуток повольготнее...

        Я припомнил вчерашние злоключения и мысленно ухмыльнулся. Действительно

прошли и вышли.   Без особых затруднений.   Офицер,   руководивший нашим захватом,

даже пожал мне на прощание руку. Должно быть, узнал о ресторанных подробностях.

Само собой,   к   тому времени сделали все возможное Каротин с Сережей.   Ситуация

представлялась   простой   и    ясной.    Человек   потерял   жену,    человек   слегка

покуражился.   И   не   честных ведь горожан забижал,   вот   что важно!   —   матерых

отыскивал, прожженных, на которых клеймо негде ставить. От таких не убудет. Ну,

а ссориться с вдовцом — себе дороже.   Все равно выскользнет. С народом помельче

— сплошь и рядом прецеденты,   а тут на самого Ящера замахиваться?   Дураков, как

говорится,   нетути!   Тем более,   ребятки,   баловавшиеся оружием, опять же ушли.

Машины побросали и рассосались по дворам. А как известно, не' пойман, не вор, и

дело само собой рассыпалось.   Прямо на глазах. Потому что жаловаться людишки, и

впрямь,   не спешили. Одни — по доброму сердцу и отходчивому характеру, другие —

теша   себя иллюзией,   что   сумеют поквитаться самостоятельно.   Вот   и   ладушки!

Доброго им всем ветра в попу!..

        Что у нас осталось? Кремль Бухтиярова? Так его и вовсе ни к какому боку

не подошьешь.   Ну да, гремело что-то там. Возможно, даже с динамитным акцентом,

и что? Без грому нынче ни один фуршет дипломатический не обходится, а тут целая

домина завалилась!   Может, и впрямь, сама по себе рухнула. Надо ж и меру знать,

господин Бухтияров! Выстроил, понимаешь, каланчу коломенскую!

        И   тоньше,   тоньше   стопочка   ребусов!   Сыскарям легче,   следователи на

глазах оживают.   Не любят они толстых папок.   Не пионеры.   Макулатурой давно уж

отзанимались... Вот и по фактам ранений всплыли занимательные подробности. Сами

себя,   оказывается,   ребятишки попортили.   По   халатной   неумелости обращения с

оружием.   Что поделаешь,   и такое бывает.   В общем,   как ни крути,   утро вечера

мудренее. В конце концов — отреагировали на стрельбу? Отреагировали.

        Безобразия ликвидировали,   порядок   восстановили.   Да   и   были   ли   они

—беспорядки-то? То есть, если положа руку на сердце? На первый неопытный взгляд

—   вроде да,   а на второй?..   А-а!   Вот у нас и сомнения уже появились!   А что?

История знает примеры.   Стреляют вроде,   стреляют —   очередями,   одиночными,   а

потом приглядишься,   принюхаешься — ан,   нет ничего.   Ни трупов,   ни крови,   ни

жалоб.   Померещилось? Вероятно. Так что бромчику, господа обыватели! Побольше и

ежевечерне!..

        В кабинет заглянул Сеня Рыжий,   мимикой изобразил,   что мне срочно надо

взять трубку.   Извинившись перед сыщиками,   я   вышел.   Оторвали от   дорогой нам

власти, значит, абонент и впрямь срочный.

        Звонил Безмен,   и   с   первых его фраз я   напрягся.   В   голосе помощника

звучала неприкрытая паника, пару раз мне даже показалось, что он всхлипнул.

        —   Ничего   не   пойму,    говори   толком!    Где   Баранович?   Ты   встретил

американцев?

        — Да,   то есть...   «Ятагана» больше нет.   Директор арестован.   В верхах

шурует   какая-то   непонятная комиссия.   Американцы просто уехали.   Поглядели на

весь этот шухер и рванули домой. Все до единого.

        — Какой шухер? — рявкнул я. — Что ты городишь?

        Безмен словно и не услышал меня.

        —   А вчера...   Вчера ко мне заглянул Хром.   Живой.   Прямо в номер.   Сел

возле   кровати и   прижег сигаретой плечо.   Сначала себе,   а   потом мне.   И   рот

заткнул подушкой,   чтобы не кричал...   Они все живые.   Ящер.   Все!..   —   Безмен

тоненько взвизгнул.   —   И тот фильм...   Я был прав.   Это их фильм.   Хром что-то

говорил про жемчуг. Вроде того, что каждая жемчужина должна унести определенное

количество жизней и   только потом исчезнет.   Теперь-то я знаю,   что это правда.

Они   тоже живут по   таким же   правилам.   И   возвращаются,   когда их   становится

слишком много. За своим жемчугом...

        Рука,   держащая трубку,   вспотела.   Я ничего не понимал.   Ровным счетом

ничего.   Однако и   орать на   Безмена посчитал бессмысленным.   Был бы он рядом —

другое дело, — вдарил бы по физиономии и вылил на макушку графин воды, а так...

Только напугаю дурака.

        — Ящер!   Ты мне не веришь,   я знаю!   Но это так! Я ничего не выдумываю!

Хром сказал, что змей пожирает себя с хвоста, что дни Ящера сочтены.

        Я   стиснул зубы.   Безмен   спятил,   это   было   очевидно.   Но   просто так

подобные вещи не происходят. Значит, имелась серьезная причина.

        — Где ты сейчас? В Москве?

        — Нет. Как только Хром ушел, сразу заказал билет и первым рейсом двинул

обратно.

        — Так ты здесь?

        — Босс! Только не надо ни о чем меня просить. Я не сунусь в офис ни под

каким видом.   Потому что   они уже там.   Если очень постараться,   их   можно даже

увидеть.

        — Кого — их. Безмен?

        — Всех умерших.   Сначала они только пугали. Теперь, после Елены, станут

действовать. Я не знаю, кто дал команду, но они перешли в атаку...

        Я крякнул.

        — Что ты знаешь про Елену?

        — Неважно, что я знаю. Куда важнее, что об этом знают они! Пойми, Ящер,

они знают все!

        Я   скрежетнул   зубами.   Прелестно!   Дело   обстояло   даже   хуже,   чем   я

предполагал.   Хорошо еще,   если это только наркотики! Во всяком случае, крыша у

Безмена    поехала    прочно.     Кто    же    так    удружил    мне?     Какой    такой

храбрец-камикадзе?.. Впрочем, узнаю. Очень и очень скоро!

        — Где Баранович?

        — Его увели...   Хром поднял с постели и увел за собой.   И Густав тоже у

них.   Те ребята с таможни попросту разбежались.   Я их понимаю... Знаешь, кого я

видел сегодня на улице? Стэка! Шел прямиком на меня, а рядом семенил Мороз... —

Безмен нервно хихикнул.   —   Я   остановился,   а   этот гад пальцем Стэку на   меня

показывает.   Что-то говорит на ухо и   показывает.   Я за угол поскорее завернул,

так они прямо из   стены вышли,   срезали напрямую!   А   Паша-Кудряш еще кварталов

пять за мной плелся, никак не отвязывался.

        — Спокойно,   Безмен,   спокойно!   — я постарался, чтобы голос мой звучал

ласково и твердо. — Объясни, где ты находишься, и я немедленно подошлю надежных

ребят. Хочешь, Дин-Гамбургер самолично подъедет? Никто тебя не тронет, если они

будут рядом.

        — Не надо. Ящер! Это бесполезно. Будет только хуже. Одного меня, может,

не станут рвать, а с тобой... Нет, Ящер, я не вернусь. Они велели предупредить,

вот я и звоню.   Беги, пока не поздно, хотя... Они уже взялись за тебя. Хром сам

сказал...

        —   Послушай,   Безмен!..   —   мне   показалось,   что на   том конце провода

бормочут   уже   двое.   Кто-то   резко   выговаривал Безмену,   а   тот,   поскуливая,

отпирался.

        — Кто там с тобой? Безмен! Ты слышишь меня? Наверное, он уронил трубку.

Голоса   доносились   уже   совсем   приглушенно.   Короткий   полувзвизг   и   хриплое

чавкающее дыхание. И следом за этим рык. Тот самый...

        Волосы   у   меня   встали   дыбом.   Голоса   стихли,   некто,   утробно дыша,

приблизился к   аппарату,   поднял   трубку и   неторопливо опустил на   клавиши.   Я

ошарашенно оглянулся.   Сеня   Рыжий   топтался рядом,   ожидая   указаний.   Склонив

голову,    я   торопливо   нажал   нужную   кнопку.    Определитель   номера   высветил

зеленоватые цифры.   Так и есть,   местный звонок. Безмен действительно слинял из

Москвы.

        —   Посылай людей.   Немедленно!   —   я   кивнул Сене Рыжему на   телефонный

номер.   —   Вычисли номер и собирай народ!   Пусть прихватят оружие.   Там Безмен.

угодил в чьи-то лапы.

         Секретарь с готовностью кивнул. Я приблизился к зеркалу, как мог привел

себя в порядок. Незачем достославным сыщикам видеть мою растерянность. А уж тем

паче — испуг.

        Гипс треснул в полдень. Как раз, когда ушли гости. А, спустя час, я уже

сидел в   уютном кабинетике Артура.   Помешивая в тазу горячую воду,   он вдумчиво

расспрашивал   о   звонке   Безмена.    Я   рассказывал   в   подробностях,    стараясь

воспроизвести отдельные фразы и   даже интонацию.   Мне казалось,   что это важно.

Для   диагноза,     для   будущего   лечения.    Такими   парнями,    как   Безмен,    не

разбрасываются.   Как ни крути,   Безмен —   это калибр!   Не Кепарь и даже не Сом.

Значит, придется лечить. До победного конца.

        —   Я   одно не пойму:   когда же он успел спятить?   Ведь и времени прошло

всего ничего!   — Я хмуро покосился на календарик часов. — Ну да! Считанные дни!

Ты считаешь, что такое возможно?

        — Трудно сказать так сразу.   Пока не встречусь С ним лично,   о диагнозе

говорить преждевременно.

        — Послушай, а может, его пытали? Я слышал, от пыток тоже порой сходят с

ума.

        — Сходят.   Очень даже просто, — Артур не прекращал своих манипуляций. —

Но   для   начала надо   все-таки   повидать его.   Тогда   и   скажу   что-либо   более

определенное.

        — Ты увидишь его, — пообещал я. — Уверен, парни Дина уже везут бедолагу

сюда. Приготовь все, что положено в таких случаях.

        — Само собой... Хотя, ты знаешь, моя специализация несколько иная.

        — Брось! Ты у нас мастер на все руки. Лепила-универсал!

        — Разумеется,   я постараюсь помочь, — Артур пытливо взглянул на меня. —

Меня другое настораживает. Не многовато ли у нас отклонений за последнее время?

Помните,   вы рассказывали о свихнувшемся парне?   А теперь вот еще Безмен.   Или,

может, вы его имели в виду?

        — Нет, там был другой паренек...

        — Вот я и толкую.   Когда психоз следует за психозом,   это уже смахивает

на эпидемию.

        Умные у него были глаза.   Чертовски умные.   И, верно, впервые в жизни я

отвел взгляд в сторону.

        Вполголоса пробурчал:

        — Ладно, смотри, что там с ногой, и побегу.

        —   Сейчас поглядим,   —   он   закряхтел,   отдирая смоченные бинты.   —   Не

понимаю, как вы его так расколотили? Все было сработано на совесть.

        Я фыркнул.

        — В футбол играл. Верно, от мячика.

        —   Знаем мы эти ваши мячики!   — Артур умело сновал над вытянутой ногой.

Отмокший гипс ломтями перепачканной марли шлепался в   таз.   — Так...   А это еще

что за хренотень?.. Оппа!..

        Выкрикнул он это столь напряженным голосом,   что я резво приподнялся на

локтях.   Сначала разглядел побелевшее лицо доктора, а после и то жуткое, во что

превратилась моя конечность.

        От такого и   впрямь можно было сказать «оппа».   И даже кое-кто покруче.

Чуть   ниже   колена   нога   начинала пугающе зеленеть.   Тут   и   там   поблескивали

крохотные перламутровые пластинки.   Словно прилипшая к   коже   рыбья   чешуя.   Но

самое жуткое приключилось со ступней.   Она заметно увеличилась — и в длину, и в

ширину.   Пальцы на   ней,   тоже обретя зеленоватый оттенок,   противоестественным

образом сомкнулись попарно, почти срослись и только самый большой оставался сам

по себе.   И тем не менее именно он заставил гипсовый каркас расползтись надвое.

Ноготь,   желтый и толстый,   напоминающий медвежий клык,   выпирал из-под кожи на

добрых   пять-шесть   сантиметров.    И   такие   же,   но   более   скромные   коготки,

проклевывались на сросшихся парах.

        Мы   созерцали этот   сюрреалистический ужас и   молчали.   Артур продолжал

сидеть деревянным истуканом,   я тоже не шевелился,   не в силах оторвать взгляда

от   трехпалой лапы.   Впрочем,   и   не   трехпалой даже,   —   четырехпалой,   как   и

положено.   С внутренней стороны в районе косточки над пяткой бугрилась еще одна

зеленоватая шишка   с   зернышком пробивающегося коготка.   Четвертый палец должен

был   появится именно   здесь.   Должен...   Я   со   свистом втянул в   себя   воздух,

чувствуя, как струится по спине холодный пот.

        Почему я решил,   что должен. Откуда я мог это знать?!.. Но ведь знал!..

Потому что видел уже не впервые.

        Я   зажмурился,   и   мысленному взору услужливо явилась картинка какой-то

полуразрушенной церквушки.   Холм из   кирпичей и   скошенный купол с   золотящимся

крестом. Точно могила погибшему великану. И я рядом с этой могилой — огромный и

всхрапывающий, попирающий землю толстыми куриными ножищами.

        Веки испуганно дрогнули и распахнулись.   Господи! За что? Ведь неправда

все это!   Только чья-то злая шутка!..   Помоги проснуться!..   К   чертям собачьим

Безмена и Густава! Все возвращу и отдам, но только не это!

        Глаза мои встретились с глазами Артура. Дрожащие губы его шевельнулись.

        -Кто?..

        Я едва его расслышал.

        — Кто ты. Ящер?..

        Кто я?.. Он спрашивал, кто я такой?..

        Мне   захотелось расхохотаться,   истерика   билась   в   животе   запертой в

темницу коброй,   тело   скрючивали болезненные судороги.   Я   облизнул пересохшие

губы, с запоздалым прозрением ощутил-жжение во рту. В верхней части неба что-то

стремительно вспухало. Странно, но ответ на идиотский вопрос доктора я знал.

        Знал, как и то, что лапа у меня должна быть четырехпалой...

       

       

        ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

        Как до, так и после

        Не сменим одежды,

        Мир — злобненький ослик,

        Пустые надежды.

        Е. Тимахен

       

        Артур продолжал смотреть на меня,   и взор его не сулил ничего хорошего.

В нем читались и страх,   и подозрение, а главное — я воочию видел, как растет и

ветвится в докторе то исконно неприязненное отношение, что питают люди ко всему

инородному.   В средние века так,   должно быть,   глядели на сжигаемых колдунов и

ведьм,   в тридцатые и сороковые — на судимых врагов народа.   Глаза Артура одним

махом перемещали меня по   ту   сторону барьера.   Я   становился чужим —   чужим до

корней волос,   а   с таковыми уже не годилось играть по старым правилам.   Он мог

обещать   мне   все   что   угодно   —   хранить   молчание,   тайно   помогать дорогими

лекарствами,   искать нужных специалистов и   нужную литературу,   однако я   вдруг

преисполнился ясной уверенности,   что все это будет ложь. Между чужими нет и не

может быть договоренностей.   Он   увидел во   мне то,   чего ни   в   коем случае не

должен был увидеть.   Граница меж нами пролегла зубчатым частоколом,   и при всем

желании ни он, ни я не могли уже ничего поделать.

        На   секунду   у   меня   закружилась   голова.   Жутковатый   миг   переворота

произошел! Стремительная трансформация привычного мира подобно ураганному ветру

ударила в спину, закачала неустойчивым баркасом. Такой вот заманчивый мне выпал

жребий!   На собственной шкуре Ящеру предстояло испытать,   что это такое — стать

изгоем и стать чужим.   Только что мы были с Артуром в единой упряжке,   говорили

об   одном,   и   вот   в   каких-нибудь полминуты все   изменилось.   Чертова нога   в

мгновение ока   разметала нас   по   разные   стороны баррикад.   И   самое   страшное

заключалось в   том,   что   передо мной   сидел не   Гоша-Кракен,   не   Безмен и   не

Дин-Гамбургер,   —   жутковатая тайна   приоткрылась Артуру,   человеку сведущему в

травмах и   биологических аномалиях!   Тем не менее,   выбор он свой совершил,   не

колеблясь.   Что же было говорить об остальных!   Кому еще я   мог довериться?   Да

никому!   Один-единственный слушок в   состоянии был развалить всю империю.   Люди

попросту побежали бы   от   Ящера!   Как от   чумы и   проказы,   как от   сошедшего с

телеэкранов оборотня.   Артур был умен,   но этим самым был и   опасен.   Банальным

слушком дело могло не обойтись,   и,   тысяча чертей!   —   я   просто не имел права

рисковать...

        Наверное, свою судьбу он разглядел на моем лице, потому что, защищаясь,

поднял правую руку.

        — Не надо.   Ящер!   Никто ничего не узнает,   клянусь! Зачем мне это, сам

посуди!..

        Я молчал, а он торопливо говорил:

        — Мы все упрячем в гипс!   Ничего страшного.   Я лично буду присматривать

за ногой! Наверняка еще что-то можно сделать.

        — Ты боишься...   — пробормотал я.   — Это плохо,   Артурчик. Очень плохо,

если ты так меня боишься.

        —   Я   всегда боялся!   Всегда!   —   голос его   дрожал.   —   Тебя нельзя не

бояться!

        —   Да нет...   Сейчас ты боишься по-другому.   В   этом и   кроется главная

проблема.

        Я зорко оглядел кабинет,   и Артур окончательно все понял.   Вскочив,   он

сделал попытку метнуться к двери,   но я ухватил его за халат, рывком повалил на

пол.

        —   Мне очень жаль,   Артурчик.   Честное слово,   якаль!   Ты и   впрямь был

славным малым...

        Он распахнул рот,   собираясь закричать,   но это не входило в мои планы.

Зажав   его   губы   пятерней,   свободной рукой   я   сунулся под   мышку   и   тут   же

припомнил,   что   оставил «Беретту» в   офисе.   Для подобных дел нет ничего лучше

пистолета с глушителем, но, увы, в наличии не было не то что пистолета, не было

самого завалящего ножичка.

        Я бросил свой взор вниз, и подобие судороги скользнуло по мышцам лица.

        Кажется, я улыбался. Как улыбается волк, увидев заблудившегося ягненка.

Нет,   дорогой Артурчик!   Безоружным я вовсе не был! Та самая нога-ножища, из-за

которой все и приключилось, поставила в неприятном эпизоде точку.

        Клянусь   чем   угодно,    она   проделала   это   сама.   Я   только   мысленно

согласился с   предстоящим,   и   она   с   готовностью нанесла удар.   Желтый коготь

вонзился доктору в   горло,   стопа судорожно изогнулась,   разрывая агонизирующую

плоть.   Из   артерии фонтанчиком выплеснула алая   кровь.   Артура   выгнуло дугой,

глаза полезли из орбит. Я вырвал когти из его горла, и, с сипом выдыхая остатки

жизни, врач рухнул на пол,

        Оглушительно тикали на   столе   ходики.   Ветер   за   окном терся о   стену

больницы, как большой невидимый кот. Чувства отошли на второй план, я снова был

деловит и собран.

        Из кабинета я выглянул,   вероятно, минут через десять. Устало разбросав

ноги,   Гонтарь   сидел   возле   двери   и   искоса   поглядывал в   сторону коридора.

Странного вида субъект прогуливался вдоль увешанной плакатами стены.

        — Все в порядке? — хрипло спросил я.

        Гонтарь обернул голову и кивнул. Шепотом заметил:

        —   Только вот тип этот мне не нравится.   Никак в толк не возьму,   что у

него за форма.   Вроде и шашка, и фуражка с ремнем, а на казака не похож. Больно

уж бутафорский наряд; Может, актеришка какой? Как считаете, босс?

        — Плевать на него!   — мне было не до нарядов с актерами. Самостоятельно

наложенный гипс толком еще не просох, но задерживаться я не хотел. Притворив за

собой дверь, я жестом заставил телохранителя подняться.

        — Некогда тут рассиживать.

        — Уходим?

        — Точнее — убегаем! Скоренько и быстренько!..

        Провожаемые подозрительным взглядом   старушонки   в   больничном потертом

халатике,   мы   зашагали по   коридору.   За   мной оставались мокрые следы,   но не

прыгать же на одной ноге!

         Битюг в   полуказацком одеянии оказался за нашими спинами.   На нас он не

обратил ни   малейшего внимания,   и   тем   не   менее клоунский вид   его тоже меня

насторожил.   Какого черта он   делает в   больнице?   С   шашкой этой   дурацкой,   в

широченных галифе.   Сердце   мое   трепыхнулооь.   По   удаляющимся шагам   я   вдруг

сообразил,   что странный субъект движется к кабинету. Вот сукин сын! Ему-то там

что понадобилось?

        Я   искоса глянул через плечо и   еще   раз   выругался.   Все-таки интуиция

Гонтаря кое-чего стоила!   Следовало прислушаться к   словам телохранителя сразу.

«Тип   в   бутафорском одеянии»   действительно собирался   заглянуть в   кабинет   к

Артуру.   Я нахмурился.   Как же теперь быть?   Бежать или возвращаться? Но далеко

убежать все равно не успеем,   а если вернемся, придется снова зачищать следы...

И все-таки это, видимо, лучший вариант. Допустить, чтобы тело Артура обнаружили

так вот сразу, мы не могли.

        — Стой!   — я вцепился в плечо телохранителя. — Видишь, куда топает этот

придурок?

        Вопрос был лишним. Гонтарю тоже было ясно, что шагает «придурок» именно

туда.   Причин моего беспокойства он   пока не   понимал,   но уже через минуту ему

предстояло узнать все. Я сухо сглотнул. Иного выхода у меня не оставалось.

        — Дуй за этим обормотом следом!   — шепнул я. — Если он только заглянет,

черт с ним. Но если зайдет, то и выйти не должен. Ты меня понял?

        Брови Гонтаря сомкнулись на переносице.   С   некоторым усилием он качнул

головой.   Удивляться и   заламывать в   истерике руки   он   давно отвык.   «Актера»

следовало шлепнуть,   и   Гонтарь принял услышанное к   сведению.   Да   и   что   тут

особенного? Этот парень в своей жизни демонстрировал фокусы покруче...

        На   скрип   дверных петель   мы   оба   враз   оглянулись.   Странный типчик,

позвякивая шашкой, уже заходил в кабинет.

        — Пошел!.. И чтоб все тихо!

        Гонтарь тенью метнулся назад. Старушонка в халатике продолжала пялиться

на нас,   но мне было не до нее.   Пусть пялится,   тем более — тот еще свидетель!

Склероз,   годы,   зрение.   Да и не валить же всех подряд!   Что тогда от больницы

останется? У нас, слава Богу, не Буденовск.                                   

        Прислонившись к   холодной стене,   я   напряженно ждал.   Тишина звенела в

ушах,   абразивным, быстро вращающимся кругом подтачивала нервы. Хорошо, хоть не

слышно криков с выстрелами. Гонтарь такие дела умел проделывать бесшумно.

        Он вынырнул обратно секунд через тридцать или сорок, но мне показалось,

что прошла вечность.

        — Ну, как?

        Он ошалело помотал головой.

        — Там никого,   босс! — он неуверенно приблизился ко мне. — Пусто, как в

кармане нищего.

        — Не понял? Как это никого?

        — Совсем никого. Ни Артура, ни этого хмыря.

        Я заторможенно перевел взгляд на больничную дверь.

        — Ничего не понимаю...

        — Вот и я в озадачке.   Третий этаж, окно заперто, вторых дверей нет. То

есть,   я,   конечно, бегло осмотрелся, но это же не китайский балаганчик! Все на

виду. Да и зачем бы Артуру понадобился черный ход?

        — Действительно...

        — Посмотреть еще раз?

        — Не надо,   — я снова ухватил Гонтаря за плечо.   — Черт с ними,   пошли!

Нечего нам здесь больше делать.

        Он наморщил лоб, осмысливая нелогичную с его точки зрения команду.

        — Я сказал, уходим!

        — Хозяин — барин.   — Телохранитель несогласно поджал губы.   — Хотя я бы

на вашем месте...

        — Ты не на моем месте. Пошли!

        * * *

        — Смотрите-ка, опять та же форма!

         Я   мутно глянул в   окно.   Гонтарь кивал на   прогуливающуюся по   площади

парочку усачей.   Черные   стеганные полушубки,   каракулевые с   мелкими кокардами

шапки,   кожаные ремни и   длиннющие сабли.   Может,   и   впрямь казаки?   Мы ведь в

календари не заглядываем,   а нынче там старославянских праздников, как грибов в

добром лесу. Вот и затеяли гульбище.

        Повернув голову, я разглядел еще одного «казачка». Этот ехал на коне, и

даже сквозь рокот машинного двигателя можно было расслышать,   как дробно цокают

кованые копыта.   Прохожие впрочем шагали обычным темпом,   на странного всадника

внимания не   обращали.   Привыкли уже ко всему —   и   к   хиппи,   и   к   бесноватым

демонстрантам,    осыпающим   бранью   власть   имущих,   сжигающим   еженедельно   на

площадях чучело какого-нибудь политика. Эка невидаль — казак на коне!

        Мы уже миновали площадь, когда, повинуясь смутному порыву, я обернулся.

Так и   есть,   усачи пропали!   Ни   всадника,   ни   той парочки.   Точно в   воздухе

растворились!   Я   похолодел.   Куда они могли деться?   Конник —   еще ладно,   мог

успеть повернуть в проулок, но пешие!..

        Я приложил ладонь ко лбу.   Что же со мной происходит?   Или с нами? Ведь

Гонтарь тоже   видел   этих   типов!   Своими собственными глазами!   И   тот   чертов

жандарм в   больничном покое!   Стоило ему   зайти   в   кабинет,   как   тело   Артура

пропало. Значит, опять началось? Только уже наяву?

        Жандарм...   Я   вдруг понял,   что   это действительно никакие не   казаки.

Потому что ни   лампасов,   ни   характерных лычек на   них не наблюдалось.   А   вот

версия с   жандармами,   кажется,   проходила по   всем статьям.   Во всяком случае,

очень и очень похожи. По картинкам из книг, по революционным фильмам.

        Я откинулся на сидении, утомленно прикрыл глаза.

         Стало   быть,    жандармы?    Занятно!   А   что   последует   за   жандармами?

Африканский слон с посеребренными бивнями? Закованный в медные латы легион?..

        В   памяти   вновь   стрекотнул   заполошный звонок   Безмена.   Что   он   там

говорил?   Кажется,   что-то про покойников.   Дескать,   начали действовать. Сразу

после Елены.   Но причем тут Елена? Что вообще Безмен знал об Елене? Или дело не

в нем, а в тех, о ком он рассказывал?

        Итак,   теперь после Елены они станут действовать... Кто же такие — они!

Сколько их, откуда они явились?

        Голову   вновь   мягко   закружило.   Как   от   выпитого   залпом   коньячного

стакана.

        Изо всех сил я стиснул ладонями виски. Увиденное следовало разложить по

полочкам,   тщательно переварить.   Но   как переварить,   если меня тошнило,   если

выворачивало наизнанку!..

        До офиса докатили быстро.   Едва поднявшись в   кабинет,   я тут же вызвал

секретаря.   Сеня Рыжий вбежал,   отпыхиваясь,   на ходу поправляя падающие на лоб

волосы.   Наперед зная,   каких новостей от него ждут, скороговоркой сообщил, что

связь с   Дином пропала,   что Безмена до   сих пор не доставили,   что была тройка

странных звонков, и последний, как ему почудилось, был от меня, хотя и возникли

у него определенные сомнения.

        — Что значит, от меня? — я напрягся.

        — Ну,   как же...   Голос, интонации. Если бы я не знал наверняка, что вы

отправились к   Артуру...   —   Сеня Рыжий смущенно прикашлянул.   — Видите ли,   вы

почему-то сказали, что говорите из квартиры Безмена.

        — Это был не я!

        — Тогда... Тогда как же это все могло... — Секретарь не закончил фразы.

На лице его отразилась очевидная мука.   Он не знал,   что сказать,   не знал, как

реагировать на случившееся.

        — Ты проверил номер?

        Сеня замотал головой.

        —   То есть,   я попытался,   но,   судя по всему,   там электронная защита.

Цифровой блокиратор, как и у Безмена. Но может, они и впрямь от него звонили.

        Я покривился. Опять это чертово местоимение!

        — Кто — они?

         — Ну, я не знаю. На всякий случай я попросил съездить туда двоих ребят.

        — И что же?

        Сеня Рыжий растерянно передернул худеньким плечиком.

        — Пока никаких сообщений.

        — У них есть с собой рации?

        И опять — то же испуганное передергивание.

        — Виноват, босс. Как-то не поинтересовался. Я думал, что должны быть.

        — Думал он!.. Значит, сиди теперь, на телефоне и никуда не отлучайся.

        — Слушаюсь!

        — И вот еще что!   Свяжись с Каптенармусом,   передай,   чтобы выслал туда

дежурную машину.   И еще одну группу по адресу,   на который отправился Дин.   Все

понял?

        — Разумеется, босс.

        —   Гамбургера отыскать во   что бы то ни стало!   В   узел скрутиться,   но

найти! Связь с машинами держать постоянно. Каждые пять минут — доклад! Подключи

к этому Августа, пусть задействует маячки, ясно?

        Сеня Рыжий мотнул головой, прищелкнул каблуками и исчез за дверьми.

        —    Я   так   понимаю,    начинаются   большие   проблемы?    —   подал   голос

телохранитель.

        — Большой аврал, скажем так.

        —   Понятно,    —   Гонтарь   сунул   в   рот   пластик   жевательной   резинки,

размеренно заработал челюстями.   — Если с Дином и впрямь что приключилось,   это

серьезно. На нем вся наша оборона, считай, и держится.

        Я промолчал,   признавая его правоту. Чувствовать себя в безопасности мы

могли   только когда   рядом   находились Ганс   с   Дином.   И   тот,   и   другой были

настоящими профи,   адекватно   реагируя   на   самые   гнилые   ситуации.   Но   Ганса

прикончили,   и,   лишись мы   теперь Дина,   можно   было   смело   занимать круговую

оборону.   Потому как Утюг с   Каптенармусом — не в счет.   Обычные сорви-головы —

бригадиры,   коих пруд пруди,   — в меру расторопные,   в меру отважные,   однако к

серьезным передрягам абсолютно не готовые. Гонтаря же, увы, нельзя было назвать

организатором. Все, что он мог и умел, это защищать одну-единствен-ную персону.

Отбить   удар   и   вывезти   в   спокойное место,   перетянуть разорванную артерию и

наложить жгут,   опережающим огнем   заткнуть глотку   торопыгам-снайперам —   этим

владел в совершенстве, но на большее его способности не распространялись.

        —   Пожалуй,   стоит связаться с   нашей сладкой парочкой,   — я черкнул на

листе заветный номер. — Помнишь, небось, воспитанников Дина?

        — Чип и Дейл?                            

        —   Они   самые.   Передай им,   пусть,   берут машину и   катят сюда.   Лучше

перестраховаться. И предупреди охрану, чтобы не перепутали с чужаками.

        —   Понял,   —   Гонтарь   потянулся к   телефону,   но,   замерев с   трубкой,

взглянул на меня.

        — Может, воспользоваться телефоном-автоматом?

        Он неплохо соображал. Версия о возможном прослушивании Ящера показалась

бы   нелепицей еще   неделю назад,   но   сегодня —   после визита к   Артуру,   после

безумного звонка Безмена и исчезновения орлов Дина, разумнее было допускать все

что угодно.

        — Давай, — я разрешающе кивнул, и Гонтарь метнулся к двери.

        Нажав клавишу на рукояти кресла,   я   опустил кресельную спинку в нижнее

положение.   Хотелось забыться в   дреме,   уснуть и   стереть из памяти разом весь

сегодняшний ужас.   Елки   зеленые!   Почему   людям   не   под   силу   такая   простая

операция?   Взять да протрясти себя,   как мусорное лукошко!   И перестать хоть на

время ощущать, как холодными каплями душа цедит из себя ужас, как зудят на ноге

прорастающие когти.   Гипс уже не казался спасением.   Даже временным.   Следовало

срочно придумывать что-либо иное.   Можно,   конечно, взять рашпиль и сточить эти

отростки к   чертовой матери.   А   на будущее —   запастись «болгаркой» — и каждый

день вместо маникюра — вжик!..   Только ведь когти — это еще не все.   В том, что

дело ограничится одной стопой,   я был абсолютно неуверен. Кроме того, есть ведь

еще вторая нога, есть наконец руки! И если все начнется по-настоящему...

        Услышав   дробное   клацанье   собственных   зубов,    я    распахнул   глаза.

Судорожно вздохнув,   стиснул   челюсти   так,   что   хрустнуло где-то   под   ушами.

Суденышко,   именуемое Ящером,   качалось на   волнах мутного и   страшного океана.

Сверху —   свинцовый зонт туч,   снизу — бездонный холод.   Хотелось рычать и бить

зудящей ногой в стену.   До боли.   до крови. Ну почему, черт подери?! Почему это

происходит со   мной?..   Или    сделать над   собой   усилие   и   поверить в   бредни

Безмена?   В оживших и мстящих покойников?.. Нет уж,   увольте! Парень откровенно

спятил!   Придумал,   понимаешь,   объяснение! Выбравшиеся из земли мертвецы вдруг

затеяли охоту на своего палача! Чушь собачья!

        Мелькнувшая в   голове идея   заставила склониться над   селектором.   Сеня

Рыжий откликнулся мгновенно.

        —   Вот   что.   Рыжий!   Еще   тебе   заданьице!   Покумекай насчет почетного

караула на базе Хасана. Пару-тройку ребяток покрепче.

        — С оружием?

         — С ним самым.   Есть у меня такое подозрение, что «каторжный дом» могут

в скором времени навестить.

        Секретарь пообещал исполнить все в   точности,   и   я отключился.   Угрюмо

скривив губы,   констатировал:   вот и поверил в покойничков! Материалист хренов!

Ненадолго же нас,   однако, хватает — противников Маха и Авенариуса. Да и черт с

ними!   Черта лысого стоит весь этот материализм, когда вокруг творится такое! А

я   тоже не пришлая комета,   не шальной метеор —   от макушки до пяток из здешних

борщовых болот. И вой баскервильской псины слышу так же, как и все.

        Лист   бумаги   на   столе,   шурша,   подполз к   краю   стола,   покачиваясь,

спикировал вниз.   Я   им   не   управлял.   Нужные команды подавал шевельнувшийся в

груди   багровый   червячок   сомнений.    Трещал   по   швам   вековечный   фундамент,

кренились и рушились здания.   Пространство заволакивал туман неведения. Я знаю,

что ничего не знаю.   Не про это ли говаривал старикашка Сократ? По крайней мере

охрану   в   «каторжный дом»   я   посылал именно потому,   что   впервые усомнился в

прочности окружающего мира.   Да,   бред с   ахинеей,   несомненно —   чушь собачья,

однако проверить все-таки не мешает.   уж кого-кого,   а   нашего зубастого Хасана

возможные визитеры   навестят   в   первую   очередь   —   и   навестят   с   превеликим

удовольствием.

        Поднявшись из кресла,   я   проковылял к окну.   Жалюзи были подняты,   и с

холма,   на котором располагался головной офис империи,   город просматривался на

десятки километров вокруг.   Равнина шиферных шляп и битумных картузов, ворсинки

антенн,   ниточки проводов.   И над всем этим — серо-фиолетовая нездоровая дымка,

результат многолетнего астматического кашля заводов и   выхлопных труб.   Далекий

лес   угадывался лишь   щетинистой едва   различимой массой,   как   если бы   темное

шерстяное чудовище прилегло на   окраине города.   Ни головы,   ни лап,   ни ушей —

бесформенная лохматая туша.

        Я   перевел взгляд вправо и вздрогнул.   Ближе к центральному проспекту в

воздухе скручивалось и вихрилось нечто странное.   Что-то вроде смерча, но очень

уж огромное.   Диаметром,   наверное,   в   несколько сотен метров и   подозрительно

прозрачное.   Диковинное явление скорее угадывалось, нежели ухватывалось глазом.

Не   было там ни поднятой пыли,   ни мусора.   Просто кружился воздух,   и   марево,

колеблющее крыши домов,   решетку ретрансляторных башен,   выдавало наличие чужой

стремительной силы.

        И    еще   я    заметил,    что   пусть   неторопливо,    но   смерч   явственно

перемещается.   Не   так уж сложно это было зафиксировать.   Только что та дальняя

антенна просматривалась вполне отчетливо,   но мгновение,   — и дрожащая мутнинка

перекрыла   волосяные   перекрестья прутиков.   А   теперь   и   кабель   видеовещания

затрепетал. Я с содроганием опустил взор ниже. Ну да! Вон и верхушку ближайшего

тополя размыло...

        Время   шло,   и   минуты   пауками   ползали вокруг   меня,   окутывая вязкой

паутиной,   все более лишая покоя.   Я   глядел на смерч,   не моргая,   мало-помалу

угадывая легкий зигзаг движения. Чуть вправо, чуть влево—и при этом неотвратимо

вперед.

        Озноб накатил с   новой силой.   Мне захотелось запахнуться во что-нибудь

теплое,   обхватить плечи руками.   Маршрут жутковатого явления открылся во   всей

своей очевидности. Медленно, но верно смерч приближался к офису.

       

       

        ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

        Пока это жизнь, и считаться

        Приходится бедной душе

        Со смертью без всяких кассаций

        С ночами в гнилом шалаше.

        Анри Руссо

       

        Монотонно и   вразнббой долбили   далекие   орудия.   Что-то   на   периферии

города бурлило и разворачивалось,   но понять,   что именно, не представлялось ни

малейшей возможности.   Стекла   офиса   дрожали,   с   потолка сыпалась известковая

крошка,   однако радио продолжало вещать о   заурядном,   ни   словом не   поминая о

творящемся на   городских окраинах.   Ни местный,   ни столичный эфир ни на шаг не

отступали   от    традиционных   программ,    в    изобилии   преподнося   музыкальную

беллетристику, шлягеры по заявкам скучающих и зевающих, в паузах выдавая добрый

кус рекламы и   коротенечко сообщая о   реформах с обязательными интригами вокруг

Газпрома,   об очередных заявлениях новоявленных Мефистофелей.   Как водится,   на

севере опять что-то полыхало и   переворачивалось,   нефть вытекала из танкеров в

моря   и   океаны,   с   частотой градин падали с   небес самолеты и   вертолеты,   на

далеких   орбитах   отказывались   стыковаться   давно   отжившие   свое   космические

станции.   Я шарил эфире, как вор-щипач в сумочке у зазевавшейся   мы, но сумочка

оказалась битком набита дешевыл побрякушками — в ней было все,   кроме главного.

Пс сылать же куда-либо курьеров я уже просто опасался.

        Опасался по той простой причине, что знал почти наверняка: никто из них

назад уже не вернется.

         Ребята Каптенармуса,   выехавшие на квартиру Безмена, пропали. Исчезли и

те,   что предприняли попытку отыскать Дина. Последние, правда, успели Выдать по

рации куцый доклад,   сообщавший о   том,   что звонил бедолага Безмен из странной

конторы под названием «Харбинушка».   Таким вот образом!   Хочешь плачь, а хочешь

смейся.

        «Харбинушка»...   Это напоминало откровенную издевку, и именно так я это

и   воспринял.   Разумеется,   в   наших каталогах (а империя Ящера внимательнейшим

образом отслеживала появление любых новых ИЧП,   ООО, ТОО и прочих аббревиатур!)

никакой «Харбинушки» не водилось и   в   помине.   По уму,   следовало бы запретить

парням приближаться к   чертовой конторе,   но   что-то уже надломилось во мне,   я

начинал пасовать в пустяках.   Чем хуже, тем лучше, и я шагал, как шагает пьяный

по   минному полю.   Будь что будет,   авось кривая вывезет!   Так запропали и   эти

посланники. Зашли и не вышли. Пару слов вякнул еще в эфир водитель — о каком-то

мерцании,   о   приближающихся к   машине людях с   шашками,   но тут же и   примолк.

«Харбинушка» не   хуже   бермудского треугольника сглотнула нежданных визитеров —

сглотнула со всеми их пукалками, электрошокерами и кастетами.

        Хасан, кажется, был еще жив, хотя и к нему в «каторжный дом» кто-то уже

пробовал «постучаться».   Причем   ломились не   в   двери,   а   в   стены   подвалов!

Представляю себе,   каково   было   сидеть   ребяткам   в   их   навороченном бункере!

Хорошо,   если отделались только мокрыми штанишками.   Добивать их   там,   судя по

всему,    не   стали.    Стук   в   стены   вскоре   прекратился,    и   парни,    вскрыв

неприкосновенный спиртовый запас Хасана, нахряпались вдрызг, после чего отважно

доложили наверх обо всем случившемся. Языки их откровенно заплетались, однако к

борьбе за правое дело они, судя по всему, были готовы. Держались пока людишки и

на   других фронтах,   хотя паника уже давала о   себе знать,   захлестывая империю

первыми суетными волнами. Войны и вселенские катастрофы убедительно доказывают:

люди   способны порой чуять беду   не   хуже   крыс.   Не   одним грызунам подвластно

шестое Чувство!

        Пожалуй,   впервые я   ощущал себя   стоящим в   стороне.   Рубка имперского

корабля пустовала, и штурвал свободно раскручивался, позволяя судну дрейфовать,

а румпелю своевольно гулять в толще вод.   Сновали по коридорам какие-то тени, в

воздухе   порхали бумаги   с   портфелями,   народец взволнованно перешептывался по

всем углам. «Титаник» еще не тонул, но о близости рокового айсберга наиболее из

прозорливых уже прознали.   Да   что там «Титаник»!   —   знавали мы и   собственные

катастрофы.   Перевернувшийся   линкор   «Новороссийск»   унес   более   шести   сотен

жизней,   а   как   страшно тонул «Нахимов»!   Книгу можно написать!   О   жутковатой

смерти «Индигирки»,   напоровшейся на   скалы   в   проливе Лаперуза,   и   вовсе   не

хочется   вспоминать.    По   слухам,   зеков,   томящихся   в   трюме   там   скоренько

постреляли из «ТТ».   Должно быть — гуманности ради. Все лучше и быстрее, чем от

ледяной воды. Вот и мы нынче тонули.

        Корабль    империи   давал    крен,    далекое   могильное   дно,    выпростав

водорослевые щупальца,   цепляло   за   днище,   тянуло   в   свои   объятия.   Бежать,

впрочем,   —   пока не   бежали.   Верно,   по той простой причине,   что бежать было

некуда.   Факт из разряда парадоксальных!   Город был по-прежнему наш,   и ни одна

тля в   этих каменных джунглях,   включая мэра с   губернатором,   не осмелилась бы

поднять голос против Ящера.   Однако атака продолжалась,   и   этот же самый город

при   молчаливом попустительстве окружающих поедал моих людей одного за   другим.

Поедал самым   зловещим образом.   Мы   слышали чавканье и   урчание желудка,   хотя

по-прежнему не видели едока!   Тех сил,   что оставались в   наличии,   было вполне

достаточно,   чтобы положить носом в землю любую из городских группировок,   но в

том-то и   заключался весь фокус,   что мы не знали в   какую сторону поворачивать

стволы, не ведали, какой враг кромсает нас с такой беспощадностью.

        Пару   раз   звонил   Костиков,    дружелюбно   интересовался   здоровьем.   Я

отделывался шуточками,   но, внутренне леденея, чувствовал, что разговаривает со

мной   вовсе не   капитан.   Возможно,   названивал тот   чертов чревовещатель,   чьи

вздохи я имел уже удовольствие слышать.

        Однако,   даже понимая это,   вслух я произносил совсем иное. Духа на то,

чтобы объясниться со звонившим открытым текстом,   мне недоставало.   А возможно,

проявляла себя старая тактика. Ты знаешь что-то про соперника, а он об этом еще

не догадывается,   — значит,   преимущество на твоей стороне. Зыбкое, призрачное,

но преимущество.

        Хотя,   очень может быть,   что я себя попросту обманывал. Тем более, что

проверенные правила все   чаще   давали   сбой.   Со   мной   играли по-крупному и   с

нескольких направлений одновременно.   Наверное,   мне   только   казалось,   что   я

топорщусь и сопротивляюсь, — на деле все выглядело иначе. То есть, скорее всего

— с самого начала события развивались по чужому сценарию:   кинофильм,   таможня,

«Харбин»,   «синие»...   С   послушанием   я   исполнял   чужую   волю,   теряя   лучших

помощников,   не подозревая,   что мало-помалу превращаюсь в марионетку. Впрочем,

как оно все было на самом деле,   мы не имели понятия и сейчас. Знали только то,

что   нас   обложили со   всех   сторон и   в   сущности уже   осторожненько щупали за

кадык-Ближе к вечеру смерч накрыл наш квартал,   но ничего жуткого не стряслось.

Я   бы   не   удивился,   если   в   кабинет заглянули бы   те,   кого   увидел в   своих

галлюцинациях Безмен, — кто-нибудь из окружения Стэка или Мороза, тот же бравый

Паша-Кудряш или неукротимый Кора.

         Однако ничего подобного не   происходило.   Напротив,   стало даже   как-то

спокойнее.   Орудийный гул   стих,   здание   словно   выстлали толстым слоем   ваты,

потянулась мертвящая тишина.   Звон наполнял голову, вызывал непривычное желание

встряхнуться,   проскрести череп щеткой изнутри.   Приближаясь к окнам, я подолгу

застывал на месте.

        Пространство   продолжало   скручиваться   и   вихриться   —   теперь   уже   в

непосредственной близости от конторы.   Марево кривило видимое, — припаркованные

машины,   прохожие и   деревья дрожали и плыли размазанными акварельными пятнами.

Лаже в   собственном кабинете я   не раз и не два фиксировал крохотные оптические

аберрации.   Гонтарь,   кажется,   тоже   кое-что   примечал,   но   внешне   продолжал

сохранять полную невозмутимость.

        Его   парни   с   кобурами   под   мышками   неотлучно сидели   возле   дверей.

Маленький телевизор развлекал их диснеевскими мультяшками, и до аберраций им не

было никакого дела.   Действительно,   аберрация —   не волк,   не съест и в лес не

уволокет.

        Сам   Гонтарь держал под рукой компактный «АК-СУ»,   из-за   пояса у   него

торчала массивная рукоять «Гюрзы».   Без   сомнения моя нервозность сказывалась и

на нем, однако, задачи Гонтаря были попроще — оберегать и охранять, не вдаваясь

в   метафизические подробности.   Время от   времени он   обходил здание со   своими

орлами,   по рации в алфавитном порядке проверял все службы,   выглядывая в окна,

контролировал движение «сладкой парочки».   Наши   «Чип   и   Дейл» были на   месте.

Кружась подле дома в   простенькой «Оке»,   они   по   мере сил изображали любовный

дуэт.   Как всегда роль свою эти ребята разыгрывали безупречно,   и можно было не

сомневаться,   что   при первой же   опасности крохотная машинка огрызнется огнем.

Оскаленным и   ощетинившимся зверем мы ждали необычного.   Слюна капала с клыков,

когти в нетерпении скребли землю, но ничего по-прежнему не происходило.

        Наверное,   уже ближе к   пяти,   привычно подняв жалюзи,   я с облегчением

убедился, что смерч освободил квартал полностью.

         Марево   пропало,    вихрь   отодвинулся   в   сторону.   Мы   были   целыми   и

невредимыми. Рабочий день заканчивался, пора было отпускать народец по домам. Я

высунулся   в    коридор,    и,    увидев    меня,    бритоголовые   битюги   бдительно

встопорщились,    энергичнее   замесили   челюстями   импортную   резинку.   Дирол   с

ксили-том защищал их с   утра до вечера,   а   они защищали меня.   Гонтарь по моей

просьбе в очередной раз задействовал сканирующую аппаратуру, проверяя здание на

предмет всевозможных «ушей». Детекторы безмолвствовали. Можно было со спокойной

душой   выбирать якорь и   отчаливать.   Я   сделал знак   телохранителю,   собираясь

отдать соответствующие распоряжения,   но   в   этот миг   ожили все   три   телефона

одновременно, а из хрюкнувшего селектора долетел обрадованный голос секретаря:

        — Босс!.. Они нашлись! Дин везет Безмена в офис, все машины с ним!

        Чувствуя,   как отчаянно кружит от счастья голову (а я   испытывал в этот

момент   именно   счастье!),   я   неспешно   поднял   одну   из   трубок.   Попал,   что

называется, в яблочко, угадав сразу на Дина-Гамбургера.

        —   Все в   порядке,   босс,   — гулко пророкотал спецна-зовец.   — Малость,

пришлось пошуметь, но, в целом, справились.

        — Как Безмен?

        — Икает, бедолага.

        — У кого вы его отбили? — я устало присел в кресло.

        —   У   кого?..   —   Дин странно усмехнулся.   — Надо думать,   у молодчиков

Врангеля.

        — Что? Какого еще Врангеля?

        — Известно,   какого!   Барона.   Петра Николаевича.   Это ж его пушки весь

день молотили. Да еще танки английские подошли — каракатицы эти долбанные. Один

застрял по пути, а остальные прорвались.

        — Танки? — я ошеломленно стискивал трубку в руке.

        —   Ну   да...   Там   пулеметиков с   каждого борта   —   аж   несколько штук!

Пришлось гранатками покидаться.

        — Подожди! Ты о чем говоришь?

        — Так обстановку докладываю. Вы же там, наверное, ничего не знаете, вот

я и рассказываю.   Наступление у них началось,   со всех сторон прут. По железной

дороге бронепоезда подкатили —   с   третьей Кубанской дивизией,   а   на Котлубани

генерал Покровский хозяй ничает.   Сволочь еще та,   хотя воевать,   надо признать

умеет.   Народ гирляндами развешивает по всем горе дам.   Его-то мы обошли,   но с

правого фланга Улагай налетел со   своими пластунами.   Едва отбились.   Так   что,

думаю,   не сегодня-завтра Царицын падет. Большевички совершенно деморализованы.

Пачками отходят...

        Меня начинало потихоньку трясти.   Продолжая слушать,   я протянул руку к

соседнему аппарату, помедлив, поднял трубку. Вторая мембрана тоже донесла голос

Дина, но этот Дин вещал совершенно об ином:

        — ..Короче,   весь кодлан в сборе, босс. Натолкалось их там, как селедок

в бочке.   Не Таврический дворец,   а базар-вокзал.   Бузят,   понятно.   Знают, что

манифестанты   за   Учредительное собрание.   Только   это   все   семечки.   Там   уже

Дыбенко, так что все под контролем.

        — Какой, к черту, Дыбенко?! — голос мой чуть не сорвался.

        —   Так нарком же!   Из морячков бывших,   как наш Ганс.   Да вы его должны

знать,   — здоровый такой,   дружок Коллонтаихи.   Чистый пахан,   я вам скажу!   На

нынешнюю борзоту похож.   Цепь на груди,   маузер сбоку.   Депутатов от одного его

вида мандраж колотит.   Он,   кстати,   Безмена и   задержал.   Они   ж   там   все   на

бдительности   шизанулись.    В   жилеточные   карманы   —   и   те   заглядывают.   Как

пистолетик у Ильича выкрали, так и стали бдить...

        Я   торопливо опустил трубки.   Обе разом.   И   даже прижал их к клавишам,

словно затыкал невидимые рты.   Гонтарь перестал жеваться,   взглянул на   меня   с

хмурой готовностью.

        — Началось, — просипел я. — Безмен был прав. Они перешли в атаку.

        — Кто — они, босс?

        Я   сцепил зубы,   чтобы   не   сорвалась с   языка   очередная резкость.   Не

хватало еще Гонтарю наблюдать мое смятение.

        — Они, Гонтарь, это они.

        — Может, вызвать подкрепление? Утюга тряхнуть? Подкрепление...

        Я лихорадочно соображал.   Как легко и просто мыслилось Гонтарю!   Он был

еще   там —   в   реальном и   объяснимом мире.   Он   двигался по   инерции и   мыслил

привычными   категориями.   О   том,   что   мир   успел   основательно   перемениться,

телохранитель пока не подозревал.

        — Машину!   — голос мой вновь обрел начальственную твердость. — Бери все

оружие, какое есть, и ребят ненадежнее. Здесь нам лучше не задерживаться.

       

       

        ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

        Напором слов его беспечный свист

        Я уничтожил. Желчь излив,

        И сам чуть засвистал себе под нос.

        Пол Умеару

       

        Если и можно было толковать о сумасшествии, то уж, во всяком случае, не

одиночном.   Все мы   в   равном изумлении таращились в   окна.   Уверен,   в   машине

сопровождения царила та   же   атмосфера.   Город переменился разительным образом.

Знакомые улицы чередовались с   совершенно неизвестными.   Дом   Контор,   печально

знаменитый свирепым,   сгубившим несколько десятков людей пожаром, пропал вовсе,

а   на месте Музыкального фонтана и барельефа погибшим воинам-интернационалистам

протянулся   ветхо-нький   базарчик.    Коснулись   перемены   и   прохожих.   Они   не

фланировали по улицам,   не глазели на афиши,   — нынешний люд перебегал дорогу с

суетливой    поспешностью,     часто    оглядывался    по     сторонам.     Привычные

куртки-пуховики   терялись   среди   вышедшего   из   моды   драпа,   тут   и   там   под

рекламными,   украшенными старорежимной ятью   плакатами   на   тротуарах   толклись

группы кургузых солдатиков в   серых мешковатых шинелях.   Кто-то   из   них смолил

цигарки, кто-то шевелил губами, безостановочно сплевывая семечную шелуху.

        Взгляд   мой   задержался   на   колоритном   мужичке   в    тулупе.    Меховая

шапка-треух,   в   руке   —   почерневший от   времени   кнут.   Постукивая валенком о

валенок,   мужичок танцующим шагом   ходил   возле   запряженной пролетки,   дышал в

бороду серым туманом.

        — А ну,   останови рядышком! — я кивнул на топчущегося кучера. — Спросим

у этого типа, что за страсти кругом кипят.

        Водитель,   чертыхнувшись,   придавил тормоз,   сходу притиснул «Ниссан» к

бровке,   заставив седую   лошаденку с   мужичком шарахнуться в   сторону.   Гонтарь

высунул голову из окна, успокаивающе помахал рукой.

        — Все нормально, братан, мы без претензий. У хозяина пара вопросов!

        Извозчик бочком-бочком   шагнул ближе.   В   своем   длинном,   подпоясанном

веревкой тулупе,   с   окладистой курчавой бородой,   он походил на непраздничного

деда Мороза.   Все вроде на месте,   но все серенькое,   неброское, без новогодней

искристой мишуры. Да и вместо посоха в руках — старенький кнут.

        — Подскажи, что творится в городе?

        — А то вы не знаете!

        — Значит, не знаю, раз спрашиваю.

        — Так известно что! Юнкеров из Кремля гонят. С утра выкатили антиллерию

и давай понужать снарядиками. Тверская, говорят, целиком полыхает.

        — Тверская?

        — Ну да. Эвона дым стелется!

        — Пожар, что ли?

        — А я что говорю! Знамо, пожар. Никольская с Троицкой башней, как есть,

порушены. Надысь и Спасскую взорвали! В опчем страсть, что деется!

        — Это ты что же... — Гонтарь кинул на меня озадаченный взгляд. — Никак,

про Москву гонишь?

        —   Знамо,   не   про   Казань с   Бухарой!   Слава   Богу,   в   Москве-матушке

проживаем.

        — Ага... Ну, а что еще знаешь?

        —   Так   немного   мы,   барин,   знаем.   По   малограмотности   нашей...   На

Рязанской —   лабаз   мучной громят,   на   дровяном складе замки   ночью посшибали.

Говорят,   винокуренный завод Шепетилова тоже разорять зачали.   Народ туда аж   с

ведрами   ломанулся.   Юнкера   со   штычками пробовали шугнуть их,   да   куда   там!

Комиссары   пулеметов   прислали,   матросиков с   ружьями.   В   опчем,   постреляли,

говорят, юнкеров. Вчистую. Теперь, понятно, гульба идет.

        —   Понятно...   —   Гонтарь снова взглянул на   меня.   Ничего ему не   было

понятно. Это читалось по глазам, по растерянному лицу.

        — Трогай! — процедил я сквозь зубы. Водитель рывком послал джип вперед.

Плюхнувшись на сиденье, Гонтарь развернулся ко мне.

        —   Что за цирк,   босс?   — спросил он тихо.   — Москва,   говорит,   юнкера

какие-то с комиссарами.

        — Может, кино? — предположил водитель.

        Я ничего не ответил.

        Мы   продолжали нестись,   хотя нестись не очень-то выходило.   То и   дело

приходилось сбрасывать скорость,   маневрировать,   обгоняя   запряженные лошадьми

тарантасы.   Город   являл   нашим   глазам   сюрприз за   сюрпризом,   дома   поражали

приземистым непривычным обликом.   Вместо   асфальта колеса то   и   дело   начинали

постукивать   по   булыжнику   мостовой,   машину   мелко   трясло.   Без   проводов   и

видеокабелей,    небо   казалось   чудным,    неправдоподобно   чистым.   Иные   улицы

явственно напоминали о   деревне,   и   что   было совсем удивительно —   в   воздухе

действительно малость припахивало навозцем!

        —    Черт!     Этим-то   какого   хрена   понадобилось!..    Мы   тормозили   на

испятнанной следами улочке.   Дорогу перегородил патруль с красными повязками на

рукавах.   Малорослые солдатики жестами приказывали остановиться. Прохожих здесь

не было видно, зато вооруженных людишек хватало с избытком. Приземистые фигурки

в серых шинелишках, те же недобрые глаза, и то же всероссийское занятие. Лузгая

семечки,   служивые озабоченно переговаривались,   часто кивали на   наши   машины,

хотя за спиной у них происходили вещи куда более пикантные.   Из разбитых витрин

магазинчика   наружу,    прямо   на    тротуар,    выбрасывали   какие-то   шубейки   с

платьицами, тесно обвязанные рулоны с тканью, коробки со стеклянной бижутерией.

Тут   же   на   углу   притулилась расхристанного вида   тачанка,   и   скучающие кони

пригибали морды   к   обкатанному булыжнику мостовой,   похрус-тывали   копытами по

битому стеклу. Тупорылый «Максим» косился темннм стволом в нашу сторону.

        —   Вы   что-нибудь понимаете,   босс?   —   Гонтарь косо взглянул на   меня.

Кажется, ответа на этот раз он и не ждал. Телохранитель не выглядел напуганным,

— скорее наоборот. Непонимание происходящего постепенно выливалось в закипающее

раздражение.   Сначала орудийный гул, потом треп мешковатого извозчика, странные

улицы,   странные люди.   Увиденного и услышанного было вполне достаточно,   чтобы

тихонечко тронуться умом. Однако сходить с ума Гонтарь не спешил.

        — Не боись,   разберемся...   — Я более чем сомневался в своих словах, но

не   хотел походить на   туповатого истукана.   Окружающее цепляло меня с   той   же

силой,   что и моих спутников, столь же бесцеремонно подсовывало под нос новые и

новые несуразицы. Зыбкое узнавание окружающего мешалось с растерянностью вконец

заблудившегося путника.   Порой я   начинал чувствовать себя так,   как если бы на

месте   старого,    вдоль   и   поперек   исхоженного   парка   внезапно   узрел   чужой

необъятный лес. И неспешно приближавшиеся к машине люди в серых мятых шинельках

вызывали желание ущипнуть себя за   ухо,   сделать рывок и   проснуться.   Но самое

жуткое в   том и   таилось,   что мы   не спали!   Предсказанное Безменом сбывалось,

окружающее   следовало   воспринимать,   как   факт,   как   проявившуюся из   небытия

реальность.

        — Кто такие?   — в окно заглянул усач в папахе.   На полотняном ремешке у

него покачивалась потертая винтовочка,   глаза глядели сурово,   не   без пытливой

подозрительности.   С первых слов солдатик задавал тон,   давая понять,   что люди

они серьезные и шутить не намерены.

        —   Э-э...   Послушай,   братан,   — Гонтарь в растерянности теребил кончик

носа.   — В чем,   собственно,   дело?   Мы люди служивые, катим, как говорится, по

делу.

        —   Дела — они у людей разные...   — Усач продолжал подозрительно озирать

нашу сияющую колымагу.   —   До вас тут тоже одни дорогу спрашивали.   Дюже все из

себя пышные.   Тута вот цепи,   как у нехристей каких, и пиджаки малиновые. Им бы

документики показать, а они собачиться зачали. Так мы с имя живо разобрались.

        — Кто ж такие были?

        — А хрен их знает! Только я так думаю, видать, к Врангелю, поспешали. —

Солдат хмыкнул, показав щербатый рот. — Ничо! Таперича уже не поспешают.

        — Так на кой нам Врангель, братан. Мы ж нормальные люди!

        —   Как знать...   Те   поначалу тоже с   три короба плели.   И   не в   авто,

заметь, буржуйском ехали, — пешком шкандыбали.

        — Машина — служебная, так что без базара, братан.

        — Это мы сейчас поглядим. Ордер-документ какой имеется?

        Гонтарь хотел было вспылить, но я поспешил перегнуться вперед.

        — Все в порядке,   товарищ.   И с документами,   и с ордерами...   Гонтарь,

покажи ему разрешение на оружие. Там печати, подписи — все, что положено.

        Телохранитель полез в карман. Окружившие нас солдатики цепко следили за

его   движениями.   На   минуту   патрульные позабыли   даже   о   семечках.   Некстати

пискнула в   кармане рация,   но я   никак не отреагировал.   Времени на то,   чтобы

вступать в   диалог   с   охраной   не   было.   Гонтарь неторопливо достал   корочки,

раскрыв, протянул усачу.

         — Гляди, братан, все в полном ажуре.

        Солдат с   уважением воззрился на   печати,   не удержавшись,   даже нюхнул

бумагу пористым носом.

        — Вроде ничего.

        — А то! Я ж говорю, мы в норме.

        — Ну, коли так...

        Но   «коли так»   не   получилось.   Из   недр раскуроченного магазина юрким

поплавком   вынырнул   опоясанной   пулеметными   лентами   матросик   и,    на    ходу

придерживая одной   рукой   бескозырку,   а   второй болтающийся на   поясе   маузер,

поспешил к нам.   Красный бант на груди,   широченный клеш — в общем картинка еще

та!   Однако главный козырь крылся не в наряде. Вглядевшись в лицо подбегающего,

я обомлел. Это был Микита! Собственной персоной — живой и невредимый!

        —    Гонтарь,    —   ровно   произнес   я.    —   Кажется,    старые   знакомые.

                 

        — Старые?

        — Ага, старее некуда.

        По   напрягшимся плечам телохранителя стало ясно,   что он тоже сообразил

что к чему.   Выходит,   помнил еще хозяев,   приютивших нас в «Южном»!   Но,   увы,

помнил не только он.

        — Контрики это,   Пантелей! — выкрикнул на бегу матросик. — Задержать их

надоть! Особенно ту своло-ту, что на заднем сиденьи...

        Я    непроизвольно   откинулся   назад.    И    почти    тотчас   оглушительно

загрохотала «Гюрза». Охнувшего усача отбросило от машины. Вторая вспышка, и еще

один солдатик волчком завертелся на тротуаре.   Мой сосед,   увалень в квадратном

пиджаке тоже дремать не собирался,   — выхватив из кармана пушку, бегло принялся

садить в окно.

         — Гони! Чего ждешь!..

        Водитель крутанул руль,   вдавил в   пол педаль газа.   Прыгнувший с места

«Ниссан» заставил шарахнуться патрульных в   стороны.   Но и   последние не лишены

оказались   боевой    сноровки.    Резво    заколотил   маузер,    гулко     забабахали

трехлинейки.   Моего соседа скрючило,   «Стечкин» стальной рыбиной выскользнул из

ослабевших пальцев,   полетел под   ноги.   Будь мы   в   бронированном «Мерседесе»,

прошли бы сквозь революционеров,   как нож сквозь масло. Но пули утюжили машину,

рвали насквозь, и спасли нас только те, что двигались следом. Высыпав из машины

сопровождения,   парни   врезали по   солдатикам лавиной свинца.   Если   судить   по

слуху, работало, как минимум, два автомата. Матросика-Микиту положило на месте,

еще троих, бросившихся было к тачанке, смело тем же ураганом. Гонтарь продолжал

в скоростном режиме опустошать обоймы. Щелкнул впустую затвор, и вместо «Гюрзы»

в   руки   ему   тотчас   прыгнул   «АКСу».   По   ушам   ударило   близким грохотом,   и

прыснувшие было из магазина матросики проворно юркнули назад.

        —   От черти!   —   водитель встревоженно кивнул вперед,   но мы уже и сами

видели, что по улице, размахивая шашками, несется отряд всадников.

        — А ну-ка,   разверни чуток!.. — Гонтарь выставил ствол автомата в окно,

ударил прицельной очередью по   всадникам.   Две   или три лошаденки кувыркнулись,

создав кучу-малу,   но отряд и не думал останавливаться. Тертый попался народец!

Явно из тех, что хаживал в атаку не однажды.

        —   Уходим!   —   гаркнул я.   Подобрав «Стечкин»,   выстрелил на   удачу   по

вспышкам из разбитой витрины. Утробно взревел двигатель. Перевалив через чей-то

жутко хрустнувший труп,   машина стала разворачиваться.   Не   очень-то просто это

было проделать на   узкой улочке.   Однако после трех-четырех ерзаний взад-вперед

нам   это   удалось.   Пытаясь повторить тот же   маневр,   автомобиль сопровождения

неуклюже попятился.   увы,   им   повезло   меньше   нашего.   Кто-то   из   солдатиков

все-таки   успел добраться до   тарантаса.   Мы   как   раз   проезжали мимо машины с

охраной,   когда   рокочущими очередями ударил   с   тачанки   пулемет.   Я   поневоле

пригнулся.   Большая часть пуль досталась охране,   однако и   нас   зацепило самым

краешком.   Рассыпалось лобовое стекло,   водитель,   охнув,   отвалился в сторону.

Гонтарь ухватился за руль, рывком перебросил мне АКСУ. Я поймал автомат налету,

выставив   ствол   в   окно,    стал   отыскивать   глазами   тачанку.    Из-за   джипа,

перегородившего дорогу, ее трудно было рассмотреть. Зато хватило одного беглого

взгляда на машину сопровождения, чтобы понять: отныне мы остались одни! Парни в

салоне   валялись мертвыми куклами,   стекла   и   обивка были   заляпаны кровью.   Я

стиснул пальцы на рукояти автомата.   Аля-улю, братья славяне! Вот так это все и

происходило. Брат на брата, и сын на отца...

        Сбоку   внезапно выросла   гигантская фигура   седока,   блеснула солнечная

дуга шашки и тут же, кувыркаясь, полетела на тротуар. Очередь из АКСУ заставила

коня   пошатнуться,   а   всадника   с   воплем   запрокинуться в   седле.   Руками   он

дотянулся до мостовой, а секундой позже свалился под копыта раненного скакуна.

        — Гранаты! — прохрипел Гонтарь. — Сзади в подсумках...

        Я   тоже   припомнил.   Перед   поездкой   джип   загрузили   боеприпасами под

завязку.   Словно заранее чувствовали,   во   что   вляпаемся.   Были   среди   прочих

армейских радостей и брезентовые тяжелые подсумки.   Лихорадочно оглядевшись,   я

обнаружил последние возле   музыкальных колонок.   Путаясь пальцами,   я   принялся

расстегивать клапаны.   По   счастью,   взрывчатые гостинцы   были   уже   снаряжены,

запалы ввинчены куда положено.   Разом оборвав пару колец,   я   швырнул гранаты в

окно —   под   копыта настигающей нас конной лавы.   В   самой гуще людей полыхнули

убийственные вспышки.   Такое трудно было проигнорировать,   и атакующие пришли в

явное замешательство. Заглушая ржание лошадей, пронзительно закричали раненые и

падающие   с   седел.    Мельтешащая   оскалами,    багровая,    всхрапывающая   масса

задержалась,   а секундой позже понеслась назад, стремительно отдаляясь. Гонтарю

все-таки удалось поменяться местами с убитым водителем,   и теперь телохранитель

умело уводил машину от погони.

        Впрочем,   погоней дело   не   завершилось.   Шальной огонь   по   автомобилю

открыли из первой же подворотни,   в которую мы случайно сунулись. На этот раз я

разглядел цепочку   людей   под   предводительством низкорослого офицера.   Впереди

кособоко и валко катил двухбашенный броневик, толстенные стволы двух «Максимов»

обильно полосовали очередями вдоль улицы.   По домам,   по окнам, по мостовой. Мы

вовремя   дали   задний   ход.   Последними   не   слишком   прицельными выстрелами   я

опустошил АКСУ и,   выщелкнув пустой рожок,   потянулся к   подсумкам.   Граната до

броневичка не достала, но наступающих заставила залечь.

        — Ходу, Гонтарь!..

        Нас бешено раскачивало,   приходилось то   и   дело хвататься за   кресло и

поручни.   Прямо   перед   глазами   безжизненно моталась   голова   водителя.   Кровь

стекала на спинку сиденья,   капала на пол.   Бедолага и в этот раз принял в себя

парочку лишних пуль —   за   себя и   за   того парня.   Стонов я,   по крайней мере,

больше не   слышал.   Битюг,   что сидел слева от меня,   тоже не подавал признаков

жизни.

        С   рычанием   «Ниссан»   в   очередной раз   развернулся,   в   мгновение ока

проскочил улицу.   Грохот   пальбы стремительно удалялся.   Хотелось зажмуриться и

втянуть голову в   плечи,   на такой сумасшедшей скорости мы неслись.   Вылетев на

проспект,   Гонтарь   едва   не   столкнулся с   какими-то   случайными «Жигульками».

Впереди   мелькнул   шпиль   «Макдональдса»,    рядом   блеснули   широченные   стекла

горисполкома. Бутафория кончилась, мы снова перенеслись в знакомое и привычное.

        Завизжали стираемые покрышки,   меня качнуло вперед.   Замедлив ход, джип

подрезал курс продуктовому фургону и   перестроился в правый ряд.   Мы ошарашенно

закрутили головами.   Перемены были слишком разительны. Крякнув, я сунул автомат

в ноги,   прицокивая языком, телохранитель вполголоса выругался. Самого обычного

вида   прохожие —   с   собаками,   колясками и   авоськами —   текли   вдоль   залитых

электрическим светом улиц, ларьки, что стояли справа и слева пестрели глянцевым

ассортиментом.

        — Ну? — Гонтарь хмуро оглянулся. — А это как понимать? Все, стало быть,

по новой? Я покачал головой.

         — Спроси что-нибудь полегче.            

        — Но есть же всему этому какое-то объяснение!

        — Ты считаешь, такое можно объяснить?

        Гонтарь замолчал.   Глядя на   его   широкую спину,   я   решил,   что мучить

телохранителя несправедливо,   и   хмуро выложил мысль,   что казалась мне в   этот

момент сколь-нибудь заслуживающей внимания.

        — Смерчи... Наверное, дело в них. Они расчертили город на зоны. Вернее,

там,   где они прошли,   получился кавардак,   который ты   только что наблюдал.   В

других местах все осталось по-прежнему.

        Гонтарь продолжал молча рулить, и я не удержался от усмешки.

        — Ну? Тебе стало легче от моих объяснений?

        — Мне станет легче,   когда вы скажете, что нам теперь делать, — Гонтарь

смачно плюнул в открытое окно. — Вон видите? Гуляют себе — и хоть бы хрен!

        — А почему им не гулять?

        — Так ведь получается,   что мы видим и слышим, а они нет! Вот я чего не

могу понять! Там ведь грохота было на весь город! Не глухие же они!

         Не   глухие и   не слепые,   тут Гонтарь прав.   Хотя...   Я   прикрыл глаза,

вспоминая последние слова   Безмена.   Теперь,   когда   мы   имели   честь лицезреть

ожившего   Микиту,    когда   в   пяток   минут   какая-то   солдатня   перещелкала   из

допотопного «Максима» всю нашу охрану,   я мог бы,   пожалуй, повторить сказанное

Безменом.   Впрочем,   вру...   Не мог.   По той простой причине,   что это стало бы

окончательным    признанием    нашего    поражения,     а     значит,     и     нашего

восторжествовавшего сумасшествия.   Распухающим   тестом   бред   напирал   со   всех

сторон,   наваливался и душил, однако мы стоически держались. Ничего другого нам

попросту не оставалось.   Как ни верти, а иллюзии тоже способны служить неплохим

щитом,   и страусы суют головы в песок вовсе не от большой глупости.   Они знают,

что делают, — эти большие мускулистые птицы...

       

       

        ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

        Граждане, берегите деревья! На них жили наши предки.

        Б. Вампир

       

        Юнкерсы!..

         — Чего, чего?

        — Ложись, говорю, дурила!

        Меня грубо толкнули в спину,   а в следующую секунду над крышами домов с

ревом   промчались черные махины самолетов.   Гулко   и   часто   заколотили близкие

орудия.   Вероятно,   зенитки.   Следом,   захлебываясь,   ударили пулеметы.   А   рев

моторов   удалялся,   меняясь в   тоне   и,   видимо,   приближаясь к   заветной цели.

Музыкальная строфа   спешила   завершиться —   для   кого-то   роковой   точкой,   для

кого-то триумфальным восклицательным знаком.

        На этот раз мы были в Таллинне.   В самом начале войны. И немцы лупили с

земли и с воздуха, стискивая город в смертельных объятиях.

        — Рейд бомбят,   суки!   — молодой боец в форме курсантика поднял голову.

Именно он   приютил нас на   этой разбитой улочке,   поверив в   байку об артистах,

согласившись укрыть джип   в   хлипкий гаражик.   Насколько я   понял,   этот   самый

гаражик он и поставлен был охранять.

        — Если бомбят рейд,   зачем же ты меня толкнул?   — поднявшись на ноги, я

не спеша отряхнулся.

        — Ну так... Раз на раз не приходится. Они, бывает, и в городе пару бомб

сбрасывают.   А знаешь, какие у них бомбы? Морские — аж на тридцать пудов! Ахнет

такая, — и, считай, целого квартала нет.

        — А где же наши еханные истребители?

        Это спрашивал уже Гонтарь. Настороженно оглядываясь, он привычно держал

правую руку в кармане.

        — Какие там истребители. Хорошо, еще корабли остались. — Курсант махнул

рукой куда-то за спину.   — Там немчура на танках прет.   Прямо лавиной. А наши с

рейда садят из главного калибра. Тем только и держимся.

        — Вслепую, что ли, стреляют?

        — Почему вслепую? Наблюдатели есть. То есть должны быть...

        Мы вздрогнули от далекого грохота. Боец съежился.

        — Началось.   Мы их, они нас. И так вот весь день... Из-за угла выскочил

вооруженный винтовками патруль,   стуча сапогами, промчался мимо гаража. И снова

на   отдалении   ахнуло.    Пыльное   облако   припудрило   уличную   линзу.    Гонтарь

раскашлялся. Снова послышались шаги, патруль бегом возвращался.

        — Вот тварь! Чуток не достал!..

        В гараж забежали трое бойцов. И тотчас по мостовой застучали пущенные с

неба   металлические катыши.   Один   из   самолетов   решил,   как   видно,   попугать

горожан.

        —   Вдарить по   нему,   товарищ майор?   —   один из бойцов стянул с   плеча

винтовку.

        — Отставить! — майор зло сплюнул под ноги. — Пули только зря изведешь.

        Покосившись на нас, без особого интереса спросил:

        — Кто такие?

        —   Артисты   они,   товарищ майор,   —   улыбаясь,   заговорил курсантик.   —

Видите, как одеты. С самого Урала приехали. На гастроли. Машина вон у них какая

складная. Специально для спектакля.

        —   Машина,   говоришь?   — майор скользнул глазами по накрытому брезентом

джипу. — Сейчас поглядим. Сидорчук! Ну-ка сбрось эту хламиду.

        Зашуршал сбрасываемый брезент.

        — Ого!..

        — Эй, майор, поаккуратнее!

        — Что? — майор по-рысьи зыркнул в сторону Гонтаря.

        —   Спокойно,   ребята,   без   нервов,   —   я   поднял руку,   однако жест не

произвел         на         майора         ни         малейшего         впечатления.

 

        — Так... А документики у вас, господа артисты, при себе имеются?

        Я сумрачно вздохнул,   и Гонтарь понял мой вздох,   как надо.   Бдительные

бойцы   не   успели   даже   ойкнуть.   Майора   телохранитель положил жестким ударом

пистолетной рукояти в лицо. Мгновение, и другие бойцы понятливо вздернули вверх

руки.

        — Вязать их?

        — Оглуши.

        Два костяных удара,   короткий стон.   Курсантик,   дрожа,   наблюдал,   как

Гонтарь деловито укрывает тела брезентом.   Пальцы его   неровно теребили кожаный

ремешок винтовки.

        — Вы что же... — заикаясь, произнес он. — Как же это...

        —   Не   шпионы мы,   не   волнуйся,   —   я   кивнул ему на улицу.   —   Шпарь,

мальчуган. За гараж спасибо и не поминай лихом.

        — У меня ведь пост...

        — Давай,   давай, дергай. Не доводи до греха, — Гонтарь подтолкнул его в

спину.

        Минутой позже мы сидели уже в кабине джипа.

        — И куда теперь?

        — Направо. Туда, откуда приехали.

        Гонтарь   кивнул.    Утробно   урча,   машина   выползла   из   гаража,   мягко

развернулась.   Далеко   в   небе   крестиками угадывались приближающиеся самолеты.

Очередная волна «Юнкерсов».   Я закрыл глаза, и джип рванул самолетам навстречу.

На таран.

        * * *

        Ветер трепал волосы,   ласковое солнце светило в лицо.   Воротник я успел

расстегнуть,   и   на мой галстук с   агатовой булавкой,   нет-нет,   да и   косились

чьи-нибудь злые глаза.   Артисты,   не артисты,   но на здешний люд мы и впрямь не

походили, хотя к недоверчивым взглядам я начинал уже привыкать.

        — Не косись,   любезный,   не косись. Скажи лучше, что здесь такое теперь

будет?

        Гражданин в стеганой косоворотке недовольно передернул плечом.

        — Что надо, то и будет.

        — Верно, какой-нибудь фонтан с русалками?  

        — Зачем же фонтан?   Фонтаны — они для буржуев.   А мы памятник поставим.

Настоящему человеку.

         — Это кому же, позвольте вас спросить?

        —   Да   уж   найдется   кому...   Хоть   бы   тому   же   Суворову!   Александру

Васильевичу. Или, скажем, первопроходцу Халымбадже.

        — Какой такой Халымбаджа? Что-то не слышал.

        Физиономию   мастерового перекосило   так,   словно   ничего   ужаснее   я   и

сказать не мог.

        — Ермака знаешь?

        —Ну.

        — А Хабарова?

        — Отчасти.

        —   Вот   и   Халымбаджа из   таковских.   Считай,   первый   идеолог   дальних

странствий. Дальше Земли шагнул! Это, мил человек, понимать надоть!..

        Надоть-то надоть,   однако понимания на лице моем,   похоже, не читалось,

и,   отмахнувшись,   мастеровой поспешил к своим. В самом деле, что время терять,

когда поблизости вершатся столь лакомые дела!   С энтузиазмом и дружными воплями

толпа   крушила «буржуйский» памятник.   Чай,   не   каждый день   такое деется!   До

разговоров ли тут!

        Я поежился.   Машинально достал пачку сигарет, подумав, спрятал обратно.

Поймав   на   себе   очередной   внимательный   взгляд,   отвязал   чертов   галстук   с

булавкой, скомкав, сунул в карман. Впрочем, не в галстуке было дело. Среди этих

криков и подле этих людей мы при любом раскладе смотрелись дико. Одень нас в ту

же   мятую,   неказистых   расцветок   дрань,   мы   и   тогда   привлекали бы   к   себе

постороннее внимание.   Ростом,   манерами,   чужеродной мимикой. Что в осажденном

Таллине,   что в охваченной революцией столице. Как там ни крути, мы были сытыми

среди голодных,   настороженными среди злых.   Такое уж время у   них тут кипело и

бурлило. Ирландское рагу по Клапко Джерому.

        Я воровато огляделся,   невольно придвинулся ближе к Гонтарю. Скамеечка,

на которой мы сидели,   являла собой подобие островка среди волн.   Все было иным

для нас, и мы были иными для всего.

        Привыкнуть к   картине,   которую мы   наблюдали,   представлялось попросту

невозможным.   На одном конце площади царило лето,   на другом — зима. Через пару

кварталов можно было   угодить в   сумерки вечера,   здесь же   поблизости —   вовсю

разгорался день.   Пухлые   лепехи   грибной пиццы   Гонтарь закупил в   итальянском

ресторанчике напротив музея Свердлову,   а   горячущий чай нам налили в термос из

пузатого самовара в   хлебном   лабазе.   Верно,   по   этой   самой   причине нам   не

хотелось задерживаться под какой-либо крышей.   Все кругом представлялось зыбким

и   ненадежным,   и   только небо оставалось небом.   Пусть не всегда ласковое,   но

всегда свое,   родное.   Вот и   перекусить мы присели в   солнечном скверике,   где

дружная толпа,   вооруженная арканами и крючьями,   с уханьем валила с постамента

горделивого Керенского.   Александр Федорович заваливался неохотно, изо всех сил

сопротивляясь усилиям десятков рук. Взобравшийся на постамент доброволец долбил

молотом   по   каменным   стопам   временщика,    и   дело,    пусть   со   скрипом,   но

продвигалось.   Как и во всей своей жизни крайне неустойчивый,   не устоял бывший

премьер-министр и сейчас.   Кто-то радостно взвизгнул,   и, вторя женскому воплю,

памятник   с   хрустом   отошел   от   основания,   величаво   стал   крениться.   Земля

содрогнулась от костяного удара,   правая рука Керенского откатилась в   сторону,

где   на   нее   стайкой   налетели   босоногие ребятишки.   Взрослые   на   мелочи   не

разменивались,   —   с   молотками и   зубилами подступили к   голове   поверженного.

Начинался сладостный миг —   миг вакханалии и   мести.   Со статуей делали все то,

чего не   могли сотворить с   живым,   удравшим за   рубеж прототипом,   —   разбивая

надбровные дуги, отламывая нос и выколупывая каменные глаза. Развлечение, что и

говорить,   не для слабонервных.   К числу слабонервных нас вряд ли можно было бы

причислить,   и,   запивая   политую   кетчупом   пиццу,   мы   отрешенно наблюдали за

разгулом страстей.   Безмолвно и без особого любопытства.   Что такое мстительный

азарт,   мы знали не понаслышке. Американцы за Перл-Харбор отомстили японцам при

Мидуэе,   японцы не   остались в   долгу —   взяли реванш.   у   острова Гуадалканал.

Впоследствии   многочисленные жертвы   им   припомнил   злопамятный   Трумен,   отдав

приказ бомбить Хиросиму с Нагасаки.   Так что месть,   как Марианская впадина,   —

столь же   тягостна и   бездонна.   Только начни,   а   уж заканчивать придется либо

внукам,    либо   правнукам.    И   то,   если   окажутся   умнее   недалеких   предков.

Разрушители, которых мы сейчас лицезрели, подобных исторических примеров еще не

знали и   не   могли знать,   а   потому старались вовсю.   Пыль   стояла столбом,   с

хаканьем и   матом   люди   вырывали Друг   у   дружки   лучшие   куски,   обменивались

крепкими тумаками.

        Сжимая   в   руках   каменный   подбородок Керенского,   мимо   нас   пробежал

нелепого вида человечек.   В пенсне, в добротной костюмной тройке и в совершенно

расхристанной обуви.   За   ним   мчались менее удачливые коллеги.   Я   поставил на

убегающего и проиграл.   Обладатель счастливого трофея вскоре оказался настигнут

и   сбит на   землю.   Крепко попинав собрата,   разрушители повозили его   лицом по

газону,   разбили очки,   порвали сюртук.   Помимо   трофея отняли носовой платок и

дешевые часики на   цепочке.   Впрочем,   долго   любоваться этим   зрелищем нам   не

пришлось.   Из   ближайшей улочки   показался казачий   разъезд,   и,   едва   завидев

колыхание длинных   пик,   мы   поднялись со   скамьи   и,   не   мешкая,   тронулись к

оставленной   не-,    подалеку   машине.    Когда   рядом   конные   войска,   разумнее

находиться поближе к мотору. Так оно спокойнее. Мало ли что взбредет казачкам в

голову. Кому-то нравятся каменные подбородки, а кому-то и живые.

        С Гонтарем я теперь практически не разговаривал. Обсуждать видимое было

во   сто   крат   сложнее,   нежели   думать   и   гадать,   что   предпримет   президент

какой-нибудь   Эфиопии   в   связи   с   появлением на   свободном   рынке   страусиных

окорочков.   Город и   впрямь превратился в чудовищную солянку,   в коей премудрый

кулинар щедро   намешал самых   различных эпох   и   территорий.   Смерчи   отнюдь не

прекратили своей лукавой работы.   Теперь этих   чертовых возду-ховоротов кружило

над   кварталами не   менее   дюжины.   Точно   небесные   пылесосы,   они   отсасывали

привычные   реалии,    чудовищными   миксерами   взбивая   пространственно-временной

континуум,   вздымая со дна позабытые за давностью лет осадки, возрождая умерших

и восстанавливая эпизоды прошлого.   И Гонтарь, и я видели одно и то же. Слов не

находилось,   как не находилось и путных,   объясняющих что-либо мыслей. Впасть в

прострацию   оказалось   удивительно   просто,   выпасть   представлялось процедурой

более сложной.   Состояние затянувшегося психологического ступора не   проходило.

Организм функционировал, а мозг молчал, не в силах предложить ничего разумного.

Мы   слонялись   по   улицам   и   бессмысленно   озирались.    Спрашивая   прохожих   о

происходящем, уже не вздрагивали от ошарашивающих новостей.

        Судя по слухам и подозрительного вида газеткам, с юга к городу вплотную

подступил германский фронт.   Вероятно, так оно и было на самом деле, потому что

в   небе   отдутловатыми тушками   тут   и   там   колыхались украшенные разлапистыми

крестами иноземные дирижабли. По счастью, летающие эти громадины ограничивались

сугубо разведкой,   бомб и   прочей гадости не швыряли.   Во всяком случае — пока.

Однако с   запада по-прежнему гулко и   часто молотили тяжелые орудия деникинцев,

снаряды   рвались уже   где-то   на   окраине.   Впрочем,   вопросы городской обороны

освещались мутно и   расплывчато.   Выказывая уверенность в   скорой и несомненной

победе,   газеты предпочитали вновь и   вновь напоминать,   что   далеко на   севере

неукротимо и свирепо продолжает вызревать семя великой революции.

        По   всем   признакам   наступал   разгар   гражданской   войны   —   год   этак

восемнадцатый или девятнадцатый.   То   есть так мы   поначалу рассуждали,   но   не

тут-то было!   Разъезжая по улицам, мы попадали то в сталинский; то в хрущевский

период,    а   в   одном   из   кварталов   нежданно-негаданно   обнаружили   блокадный

Ленинград.    Да,   да!   Тот   самый   промороженный   до   костей   и   легких   город,

продолжающий отливать оружие, отхаркивающийся от немцев десятками тысяч жизней.

В   несколько секунд мы проскочили климатическую границу,   угодив в   жесточайшую

стужу.   «Ниссан» немедленно завяз в сугробах, и, выбравшись наружу, мы чудом не

замерзли,   успев вытолкнуть машину из снега до того, как мороз навалился на нас

в   полную   силу.   Можно   сказать,   что   здешняя погодка задела нас   лишь   самым

краешком,   но и   в   эти недолгие минуты мы в полной мере прочувствовали,   какой

безнадежностью и   каким ужасом может быть пропитан обычный стылый воздух.   Небо

здесь напоминало обращенное к   земле лицо   покойника,   кресты бумажных лент   на

окнах,   казалось,   подтверждали полную невозможность жизни в здешних местах.   У

одной из стен полуразрушенного дома громоздилась странная поленица,   и не сразу

я разобрал,   что это тела замерзших людей.   По узенькой тропке, волоча за собой

санки,   брела спотыкающаяся старушка.   Наш джип она обошла, проваливаясь в снег

по колено.   Ни одного слова в упрек,   ни одного протестующего жеста.   В глубоко

запавших угольках глаз читались усталость и   поразительное равнодушие ко   всему

окружающему.   И   абсолютно не   верилось,   что в   страшном этом городе,   выдыхая

облака   пара,    играет   на   концертах   Святослав   Рихтер,    а   Ольга   Берггольц

простуженным голосом читает по радио свои стихи.   Да можно ли вообще что-нибудь

творить,   когда   кровь   разжижается до   состояния   воды,   когда   не   чувствуешь

собственных пальцев,   когда языку становится тесно из-за распухших кровоточащих

десен!   Или именно в   таком состоянии люди выдают что-то действительно стоящее?

Мы   этого   не   знали и   не   могли знать.   Завывая мотором,   «Ниссан» наконец-то

вырвался из заснеженной ловушки,   и, кажется, вовремя. Гонтарь успел обморозить

одну из щек, у меня прихватило нос и уши. Это было похуже таллиннских бомбежек.

Так   или   иначе,   но   с   пищей для   размышления наблюдался явный перебор.   Даже

Холмсам и Ватсонам нужна цепочка следов, а не истоптанное в пять слоев поле.

        Впрочем,   некий прогресс в наших непростых изысканиях все же наметился.

По   крайней мере,   миражи с   галлюцинациями мы наконец-то научились отличать от

яви,    хотя...   Возможно,   галлюцинации   тоже   успели   претерпеть   существенные

изменения.   Зыбкая призрачная канва   потеснилась,   уступив место   более плотным

материям.   Обреченным айсбергом привычное время вплывало в   полосу Гольфстрима,

на   глазах оседая и   съеживаясь.   Вместе с   ним   течения подтачивали окружающее

пространство.   Так   около   часа   назад,   свернув в   бывший район центровых,   мы

неожиданно   угодили   на    территорию   вольного   Харбина   (опять   это    слово!).

Открывшаяся взору картина была столь необычна,   что мы решились на внеочередную

остановку.

        Постройки,   растительность,   крики   птиц   —   все   здесь несло отпечаток

далекого,   чужестранного.   Река, что поблескивала в лучах заходящего солнца, на

Исеть   совершенно не   походила.   Вместо ,гор   на   горизонте высились конические

аккуратные сопки,   а   на   широком фарватере густо   дымили трубами многопушечные

крейсера японцев. Кажется, готовилась высадка десанта. Легкая артиллерия беглым

огнем   пыталась удержать транспорт противника на   дистанции,   но   переполненные

шлюпки одна за другой приставали к берегу.   Японская пехота спешно выгружалась,

тут   же   начинала окапываться.   Тут и   там разматывалась колючая проволока,   на

земляных   насыпях   размещались пулеметы и   громоздкие прожекторы.   На   все   эти

приготовления   город   реагировал   по-своему.    С   мужественной   неторопливостью

харбинцы проводили набор   волонтеров.   К   береговой линии на   лошадях подвозили

тяжелые   орудия,   строители   возводили   бетонированные укрепления.   В   один   из

списков народного ополчения занесли и   нас с Гонтарем.   Перечить представлялось

крайне неразумным,   и, клятвенно пообещав явиться на сборочный пункт, мы спешно

отчалили восвояси.

        Время шло,   а может, и не шло. Даже Земля, возможно, приостановила свое

привычное вращение.   Не   раз   и   не   два мы   предпринимали попытки добраться до

офиса.   увы,   всюду   джип   натыкался на   воинские   формирования.   Квартал,   где

располагалась контора,   оказался под   особым   контролем разномастных войск.   На

крышах высились брустверы из мешков с песком,   в амбразуры между пыльных мешков

глядели   рубчатые   стволы   «Максимов».   И   повсюду   мы   сталкивались с   конными

разъездами. Последних в городе развелось с избытком, и надо отметить, вели себя

всадники крайне агрессивно.   Впрочем, и мы, наученные горьким опытом, старались

более   не   зевать.   Атакующих   и   проявляющих нездоровое   любопытство встречали

плотным автоматным огнем,   после чего тут   же   уходили На   «свои» улицы,   благо

таковые в городе еще имелись.

        Еще и пока — два слова и два детских шарика,   получивших по миниатюрной

пробоине.   По   крайней   мере,   свист   вырывающегося воздуха   мы   слышали вполне

отчетливо. Слышали, однако, поделать ничего не могли.

       

       

        ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

        Набрякшее небо,

        Как черная топкая тина,

        Глотает сегодня

        Нас всех.

        В. Теазо

       

        Пицца,   купленная у итальянцев, пошла впрок. По крайней мере, на память

и   разум,   которые тоже потихоньку начинало засасывать сумасшедшим водоворотом,

выпечка   оказала   самое   благотворное   действие.   увы,   избавившись   от   трупов

водителя с   охранником,   мы   не   избавились от   наваждений.   «Ниссан» рыскал по

городу заблудившимся в   квартире щенком.   Тут и   там мы   наблюдали исчезновение

целых   кварталов.   Пропала   недостроенная телебашня,   провалился   сквозь   землю

центральный рынок,   растворился в   воздухе   ДК,   в   подвале   которого я   держал

рулетку.   На   пересечении двух улиц мы   не   нашли ресторана,   где не   так давно

справлялась панихида по Гансу,   а   на месте принадлежащего империи авто городка

ныне теснились какие-то двухэтажные домишки с яблоневыми садами и огородами.

        Вооружившись листом   из   блокнота,   один   за   другим я   выдавал Гонтарю

адреса   верных людей,   и   мы   двигались по   путаному маршруту,   вновь   и   вновь

убеждаясь,   что никого из   включенных в   список лиц повидать не удастся.   Лишь,

когда   в   ход   пошли явочные квартиры,   удача наконец-то   нам   улыбнулась.   Как

оказалось,   один   из   адресов   существовал и   поныне.   Именно   на   этой   уютной

квартирке я   некогда   встречался с   Сильвой   и   другими дамами.   Именно   там   в

последнее время имел свидания с Надюхой.

        Нужный   район   и   нужная   улица   уцелели.   Без   особых   приключений   мы

добрались до   места.   Только однажды по   машине колотнул из   подворотни шальной

пулемет,   но   стрелка спидометра отплясывала вблизи   полутораста километров,   и

объект для прицеливания мы   являли собой крайне неподходящий.   Ни   одна из пуль

нашей многострадальной колымаги даже не задела,   и   уже через десять-пятнадцать

минут мы осматривались в   пустующих комнатах,   не доверяя уже никому и   ничему,

пытаясь   и   в   этих   гулких   апартаментах найти   отголоски   бушующих   в   городе

мистерий.   Все обошлось.   Никаких пугающих признаков мы   не обнаружили.   А   вот

следы недавнего пребывания Надюхи отыскались — кое-какое бельишко, в беспорядке

сваленная   у   зеркала   парфюмерия,   надкушенный бутерброд   и   недопитый кофе   в

столовой.    Осмотрев   все   четыре   комнаты   и    тщательно   обшарив   кладовую   с

остекленной лоджией,   Гонтарь выложил на   журнальный столик всю   свою карманную

артиллерию, с облегчением рухнул на диван.

        — Все, — просипел он. — Спать и ни о чем больше не думать!

        — Здраво, — я кивнул.

        — А завтра,   — с надеждой продолжал Гонтарь, — проснуться и обнаружить,

что все это кончилось.

        — Кончилось?

        — В смысле, значит, вернулось. Город, люда, время...

        Это он уже мечтал.   Фантазировал вслух.   Я   не стал его разубеждать.   И

железным   людям   порой   жизненно   необходимо расслабиться.   Тем   более,   что   я

прекрасно знал:   на   улице   Гонтарь вряд   ли   бы   осмелился высказать подобное.

Полевые условия —   одно,   домашняя среда   —   другое.   Работу   и   отдых   Гонтарь

отчетливо разделял,   хотя   и   был,   как   всякий человек,   существом слабым,   по

природе своей   тяготеющим к   светло-розовым иллюзиям.   Наглядный пример   —   это

вырвавшееся из его уст признание.   Стоило телохранителю очутиться в современной

квартире —   с   аудиоаппаратурой «Хитачи» и   серебристыми жалюзи,   с европейским

холодильником,   доверху   забитым   пивом   и   дальневосточными копченостями,   как

желания всколыхнулись в нем, бодря мозг и зажигая надеждой.

        — А, босс? Как считаете, получится или нет?

        Я   тоже присел в   кресло,   бросил на   колени полуразряженный «Стечкин».

Хотелось утешить телохранителя, поддакнуть, не затевая лишнего диспута, но и на

ложь, оказывается, тоже нужна толика энергии. У меня таковой не оставалось.

         — Либо мы не проснемся вообще,   — буднично предположил я, — либо завтра

будет еще хуже.

        — Хуже? Вы шутите, босс! Куда уж хуже?

        — Эх, Гонтарь, Гонтарь! Хуже бывает всегда. Тебе ли этого не знать!

        — А может,   как-нибудь оно наладится? Детский вопрос и детские надежды.

Гонтаря было жаль.   Он по-прежнему не понимал того,   что случилось.   Я   тоже не

понимал,   но   я,   по   крайней мере,   чувствовал.   Есть   такая   сфера познания —

чувственное осмысление мира. Вот я и осмысливал мир. В меру сил и возможностей.

        — Нет, Гонтарь, не исправится.

        — Вы уверены?

        Сумрачно кивнув, я прикрыл глаза. В голове хрипло и заунывно потянулась

давнее, полузабытое:

        «Хо-лодно е-лочке,   хо-лодно зимой,   из лесу е-лочку взяли мы домой...»

              

        Отчего вдруг вспомнилось?   С детства,   кажется, не пел! Да и не слушал,

наверное.    Хотя,    надо   отдать   должное,   славные   были   песенки.   Вроде   той

музыкальной   трагикомедии   про   березку,    которую   некому   залома-ти.    Этакая

идеология навыверт.   Задуматься бы всерьез над словами,   встревожиться, но нет!

Не   для того,   видно,   придуманы.   Песенки наши детские.   Их петь нужно,   а   не

мусолить интеллектом. Как молитвы, как фразы из психотерапевтических тестов.

        Раскрыв   глаза,   я   коротко вздохнул.   Губы   сами   собой   расползлись в

жесткую улыбку.   Совершать открытия,   пусть и   с немалым запозданием,   — все же

приятно. Фольклор оборачивался неожиданной стороной, и нехитрую правду песенных

строк я   разглядел только сейчас.   Елочку-то и впрямь теплом хотели порадовать,

домашним супчиком,   детским уютом. Только вот незадача! — перед этим ее взяли и

тюкнули.   Топориком по стволу.   И точно также, должно быть, перемещают и людей.

Из одного котинуума в   другой.   Не с   намерением устрашить,   — какое там!   — из

самых благих побуждений...

        — Летает!   — Гонтарь со злостью кивнул на снующую под потолком муху.   —

Мы тут сидим, а она летает, зараза! И хоть бы ей хрен!

        Я проследил глазами за пируэтами цокотухи.

        — Ей, верно, легче, чем нам.

        — Уж конечно! — Гонтарь взглянул на меня исподлобья. — А может все-таки

есть какой-то выход?   Посидим, отдышимся, а там и проклюнется что? Утро — оно ж

это... Всегда мудренее...

         Расставаться с последней надеждой телохранителю отчаянно не хотелось, и

я его понимал.

        — Мудренее — это точно. Только до утра дожить еще надо, понимаешь?

        — Чего ж тут не понять.

        — Вот и не будем спешить, с выводами. Впереди еще вечер и целая ночь.

        Гонтарь   молча   принялся   рассматривать собственные   ладони.   Возможно,

изучал линию   жизни,   пытаясь угадать,   где   и   на   какой стадии она,   грешная,

обрывается.   За   окнами монотонно бухали тяжелые орудия,   под   плафонами люстры

продолжала зудеть муха. Виражи ее отзывались в ушах щемящим звоном. Странно, но

орудийный грохот воспринимался куда легче. В муху же хотелось разрядить остатки

обоймы из «Стечкина».

        — Вспомнил...   — Гонтарь поднял голову.   — Хвост за нами был.   Какая-то

темная машинка.   И вчера,   и сегодня. То есть, значит, когда выехали вечером, и

потом, когда снова вернулись в день.

        — А почему молчал?

        Он равнодушно пожал плечами. Впрочем, без того было ясно: на фоне всего

разразившегося возможная слежка выглядела мелочью.

        — Уверен, что хвост?

        — Пожалуй,   что так.   Хотя далеко от нас ехали, не разглядел. Временами

вовсе отрывались.   То   есть раньше бы   голову дал на   отсечение,   что хвост,   а

сейчас...   —   плечи его снова пришли в   нервное движение,   —   в общем,   черт их

знает!

        Поразмыслив,   я   повернул голову.   Телефон   располагался на   столе,   но

вставать отчаянно не   хотелось.   Для   этого   следовало перегнуться в   пояснице,

переместить ноющие ноги.   Чтобы не утруждать себя,   я уцепил телефон за провод,

подтянул аппарат к самому краю.   Легкая трубка соскользнула в ладонь,   мембрана

тоненько запищала.

        — Гляди-ка, работает! — удивился Гонтарь.

        — Значит, кое с кем сейчас переговорим, — я набрал привычную комбинацию

цифр. Трубка задумчиво гуднула, и тут же раздался женский скрипучий голосок:

        — Семнадцатая слушает!

        Я нахмурился. Какая, к черту, семнадцатая? Я звонил в собственный офис.

Трубку должен был взять либо Сеня Рыжий, либо кто-нибудь из охраны.  

        — Это Ящер. Где там у нас Сеня?

        — Не понимаю вас!   — голосок незнакомки зазвенел чуть раздраженно.   — С

кем соединить? Назовите, пожалуйста, номер абонента!

        Чуть помешкав, я назвал номер, который только что набрал на клавиатуре.

Дамочка несколько раз переспросила,   видимо,   куда-то   записывала сказанное,   а

через некоторое время потянулись длинные гудки.   Вот смех!..   Получается, что к

себе и через себя! Неужели действительно соединят?..

        — Слушаю вас, товарищ.

        Голос показался знакомым,   но я   все-таки не понял,   кто именно со мной

говорит.   Среди охраны было много новеньких крепышей.   Всех я,   разумеется,   не

знал.

        — Это Ящер...

        — А-а,   как же,   как же!   Простите, не сообразил сразу. Думал, снова из

Смольного беспокоят.

        — Кто это! — рыкнул я.

        — Ах,   да,   не представился.   Ромула Александр Гаврилович. По-моему, вы

должны меня помнить. Я поражение молчал.

        — Впрочем, если хотите, поговорить с Поэлем, сей момент распоряжусь...

        Перед   глазами   вспыхнула   золотистая   радуга,   болезненно   кольнуло   в

висках.   Лишь секундой позже вернулась способность соображать.   Я звонил в офис

и,   кажется,   дозвонился.   угодил   на   Ромулу с   Поэлем,   значит—Значит,   снова

оказался прав Безмен.   В   офисе успели собраться все мертвецы.   Вот вам и   утро

завтрашнего дня!   Кладбище в   центре Империи!   увы,   и   еще   раз   увы,   славным

надеждам Гонтаря не суждено было осуществиться.   Квартира, в которой мы сидели,

была явью, но крохотную эту явь по-прежнему окружала фантастическая чехарда.

        Прежде чем снова заговорить, я сипло прокашлялся.

        — Густав тоже у вас?

        —   Спит.    Но   можно   разбудить.   Задачка   несложная.   Пошлем   Стэка   с

Лангустом. Эти кого хочешь разбудят. За ребра подцепят и приволокут.

        Сердце заколотилось так   громко,   что напрочь заглушило голос абонента.

Пришлось с силой прижать к уху трубку.   И все равно смысл произносимого доходил

до сознания с некоторой задержкой.

        —   Так   кого   же   вам   пригласить,   Павел Игнатьевич?   Может,   генерала

Васильича?   Тоже организуем!   Он как раз туточки сидит, улыбается. Приветец вам

сердечный шлет,   —   Ромула   выговаривал слова   неторопливо,   с   подобострастной

издевкой.   Легко было вообразить,   какое наслаждение этот прохиндей получает от

нашего диалога.

        — Главного! — прохрипел я. — Давай, гнида, главного!

        — Ну,   зачем же так? — Ромула сокрушенно вздохнул. — Я вас, кажется, не

оскорблял. Отнесся, можно сказать, со всей душой, готов был даже выслушать.

        —   Ты   уже выслушал!   Я   сказал,   кто мне нужен!   Не ты и   не Поэль,   а

главный!

        — Да,   конечно,   я все понял, но вынужден огорчить... Главного на месте

пока нет.

        — Где он?

        — Видите ли,   Павел Игнатьевич,   дело тут такое... В бегах наш главный.

Вместе со своим телохранителем.   Тени своей боится,   вот и   прячется.   —   Голос

Ромулы оживился.   — Но найдем, не сумлевайтесь. В самое ближайшее время. А пока

могу соединить с Морозом или Артурчиком.   Тут много желающих!   Ганс, к примеру,

тоже непрочь с   вами побалакать.   Да   и   Шошин рвется к   трубочке.   Помните еще

такого?   Он-то   вас   хорошо   помнит.   И   за   освобождение искренне   благодарит.

Языкастый,   знаете ли,   парень!   Анекдотами так и сыплет!   Хорошо, не добрел до

вас, — приютили его у себя...

        Слушать долее — было выше моих сил. Ганс, Шошин, Артур... Само собой, к

сборищу этих теней можно было приплюсовать Безмена с Дином Гамбургером,   других

ребят.

        Я   снова зажмурился.   «Пришел Хром и   увел с   собой Барановича...» Так,

верно, приключилось и с ними. Пришли синелицые, взяли за волосы, сунули коленом

в пах и уволокли.

        В висках продолжали бухать звонкие молоточки,   собственный пульс сбивал

с мыслей, теснил дыхание. Медленно, очень медленно я опустил трубку на клавиши,

открыл глаза, мутным взором поймал напряженный взор Гонтаря.

        — С кем вы говорили?

        — Что?

        — Я спрашиваю, с кем вы говорили, босс?

        — С ними.

        Я произнес это таким тоном, что Гонтарь невольно потянулся к оружию.

        — И что?

        Ответить я   не успел.   В   прихожей тоненько проиграла свадебная мелодия

Мендельсона.

        — Так... — я взялся за пистолетную рукоять «Стечкина». — Быстро ребятки

откликнулись!

        — Дверь стальная,   — мгновенно рассудил Гонтарь. — Если нет специальной

взрывчатки,   так просто не вышибут.   А   на лестничной площадке тесно,   —   одной

очередью всех положу!

         — Это если их не взвод и не армия,   — я бесшумно поднялся.   — Не спеши,

герой. Для начала определи, кто это.

        В   прихожей   мы   задействовали дверной   монитор,   и   на   экране   тотчас

высветилась одинокая фигурка.

        —   Надюха!..    —   у   меня   отлегло   от   сердца.    Включив   селектор,   я

поинтересовался: — Ты одна?

        — Одна, мое золотце, одна.

        —   Тогда заходи.   Только в темпике!   — дрожащей рукой я отвел массивный

засов,   щелкнул замком.   Ужасающе громко дверь проскрежетала, выпевая тягостную

ноту,   и   что-то   зловещее почудилось мне в   этом скрипе.   Гонтарь настороженно

приподнял автомат.   уж   он-то подобно Гансу и   прочей моей охране отлично знал:

двери в моих апартаментах никогда не скрипели.

        Пока   Гонтарь   затворял   дверь,   управляясь с   многочисленными замками,

Надюха висела у меня на шее и, плачуще причитая, быстро, быстро щебетала:

        — Что случилось. Ящер, миленький! Откуда эти казаки с матросами, пьяная

солдатня?   Я   же   помню,   еще вчера перед домом не   было никакого памятника,   а

сегодня стоит!

        Я гладил ее по спине, мягко успокаивал:

        — Поверь,   это временно.   Перевертыши, оптический обман. Просто не надо

обращать внимания.

        — Как временно? Что ты такое говоришь! А стрельба на окраине, а погромы

в китайских кварталах — это что, тоже временно?

        — Я же говорю: оптический обман.

        — И виселицы — обман?

        — Какие виселицы?

        — Сегодня по плотинке проходила, видела. Какой-то генерал сидел на коне

и командовал. В белых перчаточках, шашка длинная, с позолотой...

        — Ну и что?

        — А то,   что людей по его приказу связывали и вешали на фонарях.   Вдоль

всего моста.   Скручивали с изоляторов провода — набрасывали веревки и вешали. А

двоим по рельсине к ногам привязали и в воду сбросили. Только пузыри пошли. Так

страшно было смотреть!

        — Зачем же ты смотрела?

        — Я хотела уйти и не могла.   Будто приковали к месту... А генерал такой

вальяжный — в пенсне. Белая бурка, белый конь, папаха... — Надюха всхлипнула. —

Говорят,   какая-то доброармия.   Ты можешь мне объяснить,   откуда она взялась? И

какая же это доброармия, если убивают людей?

        — Доброармия — не от слова «добрый», а от слова «добровольно». Присядь,

лапушка, — я ласково подтолкнул девушку к креслу. — Сейчас мы попьем кофейку, и

ты подробно расскажешь нам обо всем увиденном.   А   после и мы с тобой поделимся

новостями. Сообща, глядишь, что-нибудь придумаем.

        Надюха забралась в кресло с ногами, набычившись, уставилась на Гонтаря.

        — Он так и будет держать меня на прицеле?

        — Брось, Гонтарь, — я поморщился. — Я же тебе о ней рассказывал.

        Телохранитель смущенно опустил ствол АКСУ.

        — Пардон,   мэм. Нервишки... — Он снова расположился на диване, кованные

свои каблуки выставил на журнальный столик. Надюха перевела взгляд на меня.

        — Как ты себя чувствуешь? Нога еще не прошла?

        — Пока нет.

        — Но ведь в гипсе, наверное, неудобно.

        — Неудобно, а что поделаешь! Пока кости не срастутся, надо терпеть.

        Надюха призадумалась.

        —   Может,   оно и   к лучшему,   — пробормотала она.   — А то Дин-Гамбургер

толковал, что как только снимут гипс, все будет кончено.

        — Не понял?  

        Она фыркнула.

        — Да это же из «Бриллиантовой руки»! Помнишь, как они боялись, что гипс

снимут раньше времени!

        Смех   этой   девочки болезненно резанул по   сердцу.   Что-то   не   то   она

говорила. Причем тут Гамбургер? Я свел брови на переносице.

        — Где ты видела Дина?

        — Да здесь же,   в городе. Я уже от плотинки возвращалась, а он рядом на

машине остановился. Зеленый такой кабриолет. Старинный. Предложил подвезти. Ну,

я согласилась. А что, нельзя?

        — Ты же его совсем не знаешь!

        — Ну...   Он представился. Назвал себя, сказал, что ты его хозяин. Разве

не так?

        — Так-то так, да только странно...

        — Ой! Кажется, стучит кто-то!

        Надюха   встревоженно вскинула голову,   и   мы   тоже   услышали осторожный

стук.   И даже не стук, а скорее легкий шорох, словно кто-то терся о нашу дверь,

неловко задевал коленями и локтями.   Я болезненно сморщился от щелчка в голове.

И   даже не щелкнуло,   а   треснуло.   Точь-в-точь как электрический разряд.   Всем

своим существом я   почуял приближение недоброго.   Точно накатывал черный и злой

вал.   Напряженно я всматривался в потайное, подсказывающее ответы пространство,

но там было черным-черно. Я никак не мог что-либо разглядеть.

        — Схожу, посмотрю! — Гонтарь взялся за автомат.

        —   Только   осторожнее!   —   просипел   я.   Предчувствие   роковой   встречи

превратилось в   уверенность,   но направление основной опасности я   никак не мог

определить. — Ни в коем случае не открывай дверь!

        — Не волнуйтесь,   босс.   — С автоматом наперевес телохранитель двинулся

вон из   комнаты,   но   до порога так и   не дошел.   Движение руки Надюхи я   успел

зафиксировать   боковым   зрением,   но   очень   уж   быстро   все   произошло.   Пуля,

выпущенная из   ее   крохотного пистолетика,   угодила   Гонтарю точно   в   затылок.

Клюнув лицом вперед, телохранитель грузно обрушился на ковер, а в следующий миг

подаривший смерть Гонтарю пистолетик смотрел уже на меня.

        — Сидеть, Ящер! — гаркнула построжавшим голосом Надюха.

         — Что ты сказала?

        — Что слышал! Ты арестован!

        — Кем?

        — Органами НКВД!

        — Что, что?

        — Ты не знаешь, что такое НКВД?

        Я взглянул на неподвижно лежащего Гонтаря, стиснув кулаки, процедил:

        — Да нет, наслышан.

        — Вот и замечательно, быстрее заговоришь!

        Я стиснул кулаки, задыхаясь, выплюнул:

        —   Мерзкая тварь!   Дешевка!   Значит,   эти   выродки успели завербовать и

тебя!

        — Глупенький!   Да я сама к ним пошла!   Сама,   понимаешь? По убеждениям!

Чтобы всех вас до третьего корня извести, чтобы очистить мир от таких, как ты.

        — Шлюха!

        — Дурачок! — она произнесла это почти ласково. — Да ты через час будешь

у меня в ногах ползать,   прощение вымаливать!   За «тварь»,   за «шлюху»,   за все

свои распаскудные фокусы.

        — Не дождешься!

        — Дождусь,   Ящер!   Непременно дождусь,   — Надюха хищно оскалилась. — Ты

давно был у нас под колпаком. И Елена твоя регулярно писала докладные. Думаешь,

с чего это мы с ней так быстро подружились, а?

        Я в бешенстве захрипел. Гнев обвил горло удавкой, воздуха не хватало.

        —   Что,   стратег?   Не   раскусил?   Ничего!..   Зато   будет   теперь о   чем

поразмыслить! А я тебе помогу. Времени у нас для душевных бесед много...

        Я попытался вскочить,   но сверкающий пистолетик опустился чуть ниже,   и

плеснувшее пламя   огненным языком   лизнуло   в   забинтованную ногу.   Гипс   —   не

титановые пластины,   и, зарычав от боли, я осел на диван. Вместо ругательств из

горла    выходил   Какой-то    неразборчивый   шип.    И    зудела,    страшно   зудела

потревоженная нога.

       

       

        ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

        Мы воем по жизни,

        Мы воем по песням,

        Мы — правнуки Серых Волков...

         Ла Помас

       

        ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ-МБВД-АФБ-МБР-ФСК-ФСБ...    А    еще   раньше   Тайная

канцелярия и   Тайная   экспедиция.   Сколько   лиц   и   сколько аббревиатур!   Какое

гигантское число   «сансонов» успели   подготовить и   выпустить в   подвалах   сего

жуткого вуза!   Таких,   как мой Хасан, там встречали с распростертыми объятиями,

хотя   и   не   задерживали особенно   долго.   Грязный   орган   и   чистить   надлежит

тщательнее.   Это вам не   печень с   почками!   Парой процедур не отделаешься!   Во

всяком случае такое количество чисток,   какое претерпели карательные органы, не

испытывала ни одна другая структура.   Что и говорить,   усатый Иосиф знал толк в

гигиене.

        Впрочем,   сейчас мне было не до того. Я сидел, привязанный к стулу, под

ярким   светом   двухсотваттной лампы   и   выслушивал   неспешно   расхаживающего по

комнате военного. Широкие галифе, кожаные с вороным отливом сапоги, капитанские

погоны. Человеком в галифе был никто иной, как Поэль.

        — ...Перестройщики драные!   Любители свободного трепа!.. Да вы половины

того   не   сделали,   о   чем   мыслил   в   пятьдесят   третьем   Лаврентий   Павлович!

Объединение двух германий,   разграничение функций .партийных и   государственных

органов,   отмена всяческих культов,   пересмотр национальной политики — вот, что

он предлагал.   И тирана,   к твоему сведению,   грохнул тоже именно он. Теперь-то

уже   нет   смысла   скрывать.   —   Резко   обернувшись,   Поэль   срывающимся голосом

прокричал: — Итак, повторяю вопрос: в каких отношениях ты находился с Серовым?

        — Не сходи с ума, Поэль...

        — Я тебе не Поэль, мерзавец! Называй меня гражданин начальник, понял? —

Рука его наотмашь хлестнула по   моему лицу.   Я   стиснул зубы.   Подумать только!

Ящера бьют —   и   кто   бьет?!   Рохля,   что   раньше готов был   лизать мне   пятки,

смахивать пыль с костюма!

        —   Так   вот,   дорогуша,   у   органов есть сведения,   что   в   перевороте,

затеянном Никитой Хрущевым, участвовали и твои люди!

        — Бред!

        — Заблуждаешься,   голубчик,   не бред! Могу продемонстрировать кое-какие

документики.   Дин,   к   примеру,   признал свою   вину   полностью.   —   Поэль криво

ухмыльнулся.   — И Безмен твой разлюбезный дал показания. Разговорчивый оказался

паренек!   И   почерк хороший.   В трех экземплярах все описал.   Подробне-нько!   С

художественными оборотами!   Если желаешь, устроим очную ставку. А попросишь — и

«пятый угол» организуем.   У нас,   надо тебе сказать,   Павел Игнатьевич, большие

возможности в этом смысле.

        Я бешено задергался на стуле.

         — Ну, ты у меня попрыгаешь, Поэль! Дай только добраться до твоей жирной

шеи!

        — Руки коротки,   Павлуша! — Поэль насмешливо фыркнул. — А если думаешь,

что сможешь с нами тягаться,   то в этом ты очень и очень заблуждаешься. Генерал

Павлов тоже,   помнится,   поначалу,   ерепенился, в грудь себя бил, чем только не

стращал.   Но   сбили спесь.   Кстати,   за   один-единственный вечерок.   Всего-то и

хватило   могучему   генералу   —   несколько   часов   задушевных   диалогов.    Есть,

понимаешь, у нас. тут балагуры. Кого хочешь разговорят.

        — Ох, побеседовал бы я с твоими балагурами!

        — Побеседуешь, Ящер! Смею тебя заверить, очень и очень скоро.

        — Не надо с ним так, — мягко проговорил человек, сидящий в углу. До сей

минуты он хранил молчание,   и   только сейчас я сообразил,   что это Кора.   Из-за

бьющего в   глаза яркого света я   не   мог его толком разглядеть,   но голос узнал

тотчас.

        — Что вы, в самом деле! Давите, ругаетесь... Ящер — человек неглупый и,

конечно,   понимает, что пойман с поличным, прижат, как говорится, к стенке. Так

что обойдемся без угроз и   рукоприкладства.   Уверен,   он   все расскажет органам

сам.

        — Что вы хотите от меня услышать?

        —   А   вы   не догадываетесь?   —   Кора участливо подался вперед,   щелкнул

выключателем,   погасив   ужасную лампу.   Левой   рукой   деликатно прикрыл правую,

видимо стыдясь зэковской татуировки.

        —   В   сущности,   мы   могли   бы   обойтись   без   вас,   Павел   Игнатьевич.

Информации более чем достаточно.   Вина Москаленко, Хрущева и прочих бунтовщиков

доказана.   Кое-кого нам,   конечно,   не удалось взять...   Я хочу сказать — взять

живым,   однако большая часть заговорщиков уже сидит в камерах.   Среди них более

половины — ваши люди.

        Я    ошарашенно    помотал    головой.    Бред    продолжал    раскручиваться

диалектической спиралью — чем дальше, тем страшнее.

        —   Да,   да!   Именно ваши люди!   И не надо разыгрывать удивление,   Павел

Игнатьевич.   В действительности все вы,   разумеется,   знали.   Или, как минимум,

догадывались.    Готовился   самый   банальный   переворот.    В    лучших   традициях

России-матушки.    Командующий   войсками   Московского   военного   округа   генерал

Москаленко ввел в столицу танки, и одновременно особым приказом были подняты по

тревоге войска ПВО с дислоцированными поблизости дивизиями.

        —   И   как ведь подло все было задумано!   —   вмешался Поэль.   —   Заранее

услали Лаврентия Павловича в   ГДР   —   якобы   для   подавления манифестаций.   Все

решили проделать тишком, за спиной!

        —   Верно,   —   с   тем же грустным оттенком в   голосе подтвердил Кора.   —

Именно в его отсутствие развернулась бурная подготовка грядущих арестов.

        — Трепетали, твари! — прорычал Поэль. — Вибрировали!.. Хотя, по совести

сказать,   правильно делали!   Еще   пару   месячишек,   и   вс,е   Политбюро было   бы

ликвидировано.   Этот гадюшник давно уже   затевал козни против власти.   Еще   при

Иосифе Виссарионовиче.   А о том,   что Берию чтят и уважают как в армии, так и в

МВД,   они,   конечно,   знали.   Никто об   аресте даже не заикнулся бы!   Просто не

хватило бы отваги!..

        —   Коллега прав,   —   мягко подтвердил Кора.   —   Это у   вас из Лаврентия

Павловича почему-то вылепили этакого монстра.   Надо было на кого-то свалить все

политические перекосы,   вот   и   свалили.   На   деле же   этот человек пользовался

огромным уважением и любовью.

        —   Кому ты   это объясняешь!   Что он   понимает в   подобных вещах!   Он же

насквозь купленный! Что ему страна! Что ему благосостояние народа!.. — потрясая

кулаками,   Поэль тяжело прошелся по комнате. — А ведь какую блестящую программу

готовил Лаврентий Павлович!   Не   чета вашему Мишеньке!   И   национальных вывихов

никогда бы не допустил.

        — И не допустит!

        — Да уж это наверняка!.. — Поэль приблизился ко мне, вплотную приблизил

рыхлое лицо.   — А помнишь,   как ты меня к дереву привязывал?   Помнишь ту яму на

поляне?

        Я невольно содрогнулся. Разумеется, я все помнил.

        — Рольки-то поменялись, а. Ящер? — он хохотнул.

        — Не дыши на меня, жиромяс! Ладонь

        Поэля вновь обожгла мою щеку. Голову крепко мотнуло.

        — Ну что? Будем говорить?

        — О чем?

        —   Как о чем?   О твоих фокусах,   голубь мой ясный.   Это ведь твои парни

устроили на Малоникитской побоище?

        Я нахмурился.

        — Ты имеешь в виду ресторан «Южный»?

        — Хочешь,   называй его южным,   а хочешь, северным, только на самом деле

это особняк Лаврентия Павловича.   Сам Сталин разрешил ему там поселиться. Еще в

старые добрые времена.   А   вот зачем туда сунулся ты,   мне совершенно не   ясно.

Может, растолкуешь?

        Я молчал.

        —   Между прочим.   Август твой повинился,   рассказал,   что   в   доме было

полным-полно ваших «жучков».   И   с   Москаленко,   судя   по   всему,   у   тебя была

налажена отменная связь. Впрочем, ты ведь его называл иначе.

        — Не понимаю...

        — Брось! Все ты прекрасно понимаешь, конспиратор хренов!

        Что-то скрипуче провернулось в голове, я с усилием выдавил из себя:

        — Васильич?

        — Ну, наконец-то! — Кора хлопнул себя по колену.

        —   Разумеется,   он!..   Вы   поймите,   Павел Игнатьевич,   мы   не давим на

психику и ничего не выдумываем. Всю информацию целиком и полностью дает нам сам

подследственный.   Вот вы напряглись и поняли,   кто есть кто.   Может,   еще не до

конца поняли,   но начало положено,   все остальное — дело времени. Уверен, очень

скоро картина для вас окончательно Прояснится.

        —   Полезно бы   дать   ему   почитать показания Каменева с   Зиновьевым.   —

Проворчал Поэль. Кора кивнул.

        —   Да   уж,    вот   где   настоящее   творчество!    Какие   акценты,    какая

фразеология!    И    никто   их    пальцем   не   тронул,    клянусь   вам!    Сами   все

прочувствовали. Потому что повторяю: главное для наших клиентов — задуматься! —

Кора рассудительно кивал в такт своим фразам. — Чего греха таить, всем нам есть

над чем поломать голову,   в чем повиниться.   Беда только в том,   что не хочется

нам   этого   делать.   Не   хочется   —   и   все   тут!   Вот   и   приходится   господам

следователям чуточку перегибать палку.   Их   можно   понять.   Да,   да!   Они   ведь

искренне хотят помочь подследственным!   У иных просто сердце кровью обливается,

— переживают после допросов, заснуть не могут. Все из сострадания к клиентам...

Признайтесь,   вы ведь и   сами мучились в   последнее время?   Наверняка ничего не

могли понять.   Голоса какие-то потусторонние,   кошмары во снах, интриги. Этак у

кого хочешь голова кругом пойдет.   Вот и рассудите,   может, пора кончать с этим

загадочным туманом?   Мы   со   своей   стороны готовы   вам   помочь.   Так   сказать,

подставить плечо. Вы только обопритесь!

        — Во-во!   Считай нас своими ангелами-хранителями, — ухмыльнулся капитан

Поэль.

        - Пожалуйста,   не примите это за иронию! — подхватил Кора..— Мы в самом

деле стремимся облегчить ваше положение, вытянуть вас из той трясины, в которую

вы угодили.

        Я хмуро глядел на «помощничков»,   пытаясь угадать по лицам, куда именно

они гнут.   Если эти стервецы играли,   то   играли,   надо признать,   на   редкость

виртуозно.

        — Ну же,   Павел Игнатьевич,   решайтесь!   Вы же сами видеть,   как нам не

хочется прибегать к крайностям.

        — Значит,   снова тридцать седьмой год?   — язык повиновался с трудом.   Я

чувствовал   себя   так,   словно   без   текста,   без   какой-либо   подготовки   меня

вытолкнули на   сцену   перед   битком   набитым залом.   Партнеры что-то   говорили,

мимикой и жестами подсказывая нужные фразы,   но я по-прежнему терялся,   работая

явно не по сценарию.

        —   Господи!   Да причем здесь это?   Тридцать седьмой,   тридцать шестой —

какая разница?..   Кстати сказать,   в тридцать седьмом пост кровожадного наркома

занимал пигмей Ежов.   Лаврентий Павлович стал   таковым лишь в   тридцать восьмом

году.   Но так уж вышло,   что валить все стали на него одного.   А   Дзержинского,

Ягоду с Ежовым отчего-то забыли.   Странно, не правда ли? А ведь этому тоже есть

объяснение.   Хотите,   поделюсь?.. Так вот, ни Дзержинский, ни Ягода, ни Ежов не

замахивались на   святая   святых —   на   власть партии,   а   Лаврентий Павлович не

убоялся — замахнулся.   По культу Сталина первым шарахнул тоже именно он. Хрущев

только потом уже повторил его перлы. Куда скромнее и тише.

        —   Робел генсек!   —   зло   протянул Поэль.   —   Знал,   что   и   тени порой

возвращаются.

        — А если не знал, то чувствовал, — подтвердил Кора. — Потому и поспешил

расстрелять Берию как   можно раньше,   потому и   внес путаницу с   датами.   Чтобы

стенограммы выступлений Лаврентия Павловича выглядели заведомой липой.   Как же!

Расстрелян задолго до собственного разоблачающего выступления!   Что же это, как

не поклеп и выдумка ЦРУ! Вы понимаете, о чем я говорю?

        Понимаю ли я? Замечательный вопросец! Голова у меня кружилась, я глядел

на допрашивающих мутным взором и едва сдерживался от того,   чтобы не замолотить

зудящей ступней по   полу.   Гипс   продолжал вспучиваться,   нога силилась изнутри

разорвать марлевые путы.

        — Все равно молчит,   — тихо пробормотал Поэль. — Ну что ты будешь с ним

делать!

        — По-моему,   наш уважаемый клиент попросту не осознает исключительности

момента. Возможно, он действительно не имеет представления о случившемся?

        — Не слепой же он, в самом деле?

        —   Все равно.   Ты бы описал ему сложившуюся ситуацию.   Хотя бы в   общих

чертах.

        — Что ж,   и опишу, — Поэль с готовностью приблизился ко мне. — Так вот,

ласковый мой,   особенность настоящего исторического момента кроется в том,   что

Лаврентий Павлович жив   и   здоров.   Заговор ваш сорван,   и   все члены Политбюро

арестованы.   Так   уж   получилось,   что   в   последний момент   товарищ   Саркисов,

начальник охраны Берии,   сумел связаться по радио с верными частями. Москаленко

и его подручных успели скрутить, Деканозов с Меркуловым оперативно организовали

арест Хрущева,   оцепили Кремль.   Маленков, по счастью, опомнился, вовремя успел

предложить свои   услуги.   С   помощью этого красавца мы   и   обезвредили министра

обороны со всеми его заместителями.

        Поймав мой бессмысленный взгляд. Кора улыбнулся.

        —   Вы   удивлены,    Павел   Игнатьевич?   Напрасно.   Мы   не   шутим!   Жуков

действительно арестован!   Хотите ознакомиться с описью изъятого у него на дому?

Можем показать.   Маршал-то   наш   оказался большим любителем трофеев.   Ничуть не

меньше   алчного   Серова.    Надо   отдать   должное   ребяткам,    —   работали,   что

называется,   от   души!   Не   чемоданами с   авоськами,   —   вагонами и   самолетами

вывозили   из   Германии   добро!    Возможно,    с   Герингом   и   Талейраном   трудно

сравнивать,   но   по   нашим меркам тоже неплохо.   Так что извольте ознакомиться.

Документ, как-никак. Официальный!..

        Возникший неизвестно откуда человечек сунул мне   под   нос   отпечатанные

листы. Я машинально скользнул глазами по строчкам.

        «...шерстяных тканей,   шелка,   парчи, пан-бархата и других материалов —

свыше 4000 метров.

        ...ковров, гобеленов из Потсдамского и др. дворцов — 44 штуки.

        ...мехов — собольих, обезьяньих, лисьих, котиковых — 323 шкуры.

        ...ценных   картин больших размеров —   55   штук,   фарфор,   дорогостоящие

сервизы,   серебряные и   золотые часы,   украшения..."   —   и   так далее,   и   тому

подобное. Я поднял голову, языком скользнул по пересохшим губам.

        — На кой черт вы мне это показываете? Я-то тут при чем?

        — Интересное дело!   — Поэль фыркнул.   — За подобные вещи других людишек

расстреливали!   Порой без   суда   и   следствия.   Генералов Телегина и   Крюкова в

тюрьму   бросили.   Русланову,   знаменитую певицу,   и   ту   не   убоялись посадить.

Живопись она,   видите ли,   европейскую возлюбила!   Ну и стреножили.   Рука,   как

говорится,    не   дрогнула.   Вот   и   получается   занимательный   парадокс:   более

маленьких людей   под   вышку подводили,   а   Жуков почему-то   чистеньким остался!

Занятно,   не   правда ли?   Утер нос   самому Абакумову и   всего-навсего схлопотал

ссылку на Урал.   Опала,   ядрена муха!   Горе-то какое!.. Да шлепнуть могли проще

пареной репы!   И   вытереть из   истории ластиком.   Или того хуже —   превратить в

предателя,   как Павлова с Рыбалко.   Никто бы сейчас не вспоминал.   ан,   нет,   —

уцелел!    И   памятников   кругом   понастроили,    и   цветы   по   сию   пору   носят.

Спрашивается,    почему?   Не   твой   ли   Каротин   названивал   тогда   по   вертушке

Верховному, отмазывая маршала правдами и неправдами?

        — В самом деле,   рассказали бы, Павел Игнатьевич, сколько валюты на это

дело   кинули?   Кому   конкретно заплатили?   Сами   понимаете,   если   в   наши ряды

затесались изменники, то и толковать с ними следует по-свойски.

        В   висках снова отчаянно заломило.   Не   действовала на этих ублюдков ни

телепатия,   ни   какая другая сила.   Все   мои мысленные удары они парировали без

малейшего напряжения. При этом продолжали разыгрывать идиотский спектакль, суть

которого я   начинал постепенно постигать.   Только очень уж откровенным маразмом

попахивал   сюжетец!   Гнутые   спицы   вязали   что-то   громоздкое и   бесформенное,

лоскутья эпизодов стягивались грубыми отнюдь не косметическими узлами...

        Переведя глаза с   Коры на   Поэля,   я   непроизвольно напряг мускулы рук,

внутренне мобилизовавшись,   отправил   в   полет   пару   отточенных телепатических

копий. Будь на их месте обыкновенные люди, все было бы, разумеется, кончено. Их

просто-напросто скрючило бы от боли,   распластало бы по половицам.   Но, увы, на

этот раз пережить радостные ощущения атаки пришлось мне самому.   Как уж   у   них

это   вышло,   не   знаю,   но   жаркая   волна,   отразившись от   умело   выставленных

зеркальных плоскостей,   вернулась,   разорвав мою голову искристым фенйерверком.

Взревев от боли, я толкнулся ногами от пола и опрокинулся вместе со стулом.

        Что-то,   кажется, говорил Кора, но я ничего не слышал. На сверхзвуковой

скорости   меня   уносило   от   шамкающих неприятных голосов,   захлебываясь черной

жижей, я тонул и погружался в небытие.

       

       

        ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

        Сумею ли зажить? Шепнул боец

        И просквозившей грудью

        Прижал к планете

        Маленькую рану.

        Т. Мэрием

       

        Сознание   вернулось немного   погодя.   Причиной   был   нашатырь,   который

господа следователя бесцеремонно совали мне   под нос.   Стул был вновь водружен,

как положено,   а   следовательно,   вместе с   ним и я.   Более в комнате ничего не

изменилось.

        — Не делаете больше этого,   — участливо посоветовал Кора.   — Во-первых,

это бесполезно, а во-вторых, у нас с вами мирная беседа, а не боксерская дуэль.

        — Мирная беседа,   так вы это называете? — я скривил губы. — А как тогда

назвать ту белиберду, которую вы мне клеите?

        —   Не клеим,   а   предъявляем!   — взъярился Поэль.   — По всей положенной

форме, чтоб ты знал!

        — Да, Павел Игнатьевич, он прав.

        —   Еще бы   не   прав!   Мы ему не какая-нибудь воровская шваль!   Пусть не

думает чего ни попадя.

        — А я и не думаю.

        —   Нет,    думаешь!   Не   такой   уж   ты   тертый   калач,   милок!   —   Поэль

подбоченился.   — Все твои нехитрые мысли на лбу у тебя написаны. Так вот усвой,

пожалуйста,   мы   никого не   судим,   мы только допрашиваем и   наставляем на путь

истинный.   Судейские тройки,   слава Богу, давно отменены. Тоже, кстати сказать,

стараниями Лаврентия   Павловича.   Так   что   обвинения   имеют   место   быть   —   и

обвинения достаточно серьезные.

        —   Время идет,   Павел Игнатьевич.   —   Вздохнул Кора.   —   Еще не   поздно

покаяться.

        — В чем каяться?

        —   Да хотя бы в   последних городских погромах!   — Поэль вновь склонился

надо   мной.   —   Между   нами   говоря,   очень   напоминает одесское   самоуправство

маршала.   Тоже,   помнится, решил с жульем одним махом расправиться. А под шумок

поприжал всю местную исполнительную власть.

        — Не знаю,   что уж вы там накопали,   но Жукова помнили и будут помнить.

Потому как есть за что.

        —   Действительно,   есть...   Только вот ведь какое странное дело!   Когда

вашего маршала смещали с поста, ни один генерал за него не заступился. Ни один!

Ни Василевский, ни Кузнецов, ни Громыко, ни Конев, ни Еременко.

        — Сережу ему надо показать, — сладенько пропел из своего угла Кора.

        —   А что?   И покажем,   — Поэль с готовностью щелкнул пальцами,   и через

пару минут в комнату ввели сгорбленного, перепачканного кровью человека.

        — Узнаешь, Ящер?

        Узнать   избитого   было   довольно   сложно,   и   все-таки   я   узнал.   Увы,

полковник Сережа уже   мало чем   напоминал лощеного и   осанистого вояку.   Боевой

дух, надо понимать, из него вышибли вкупе с необходимыми показаниями.

        Повинуясь не   замеченному мною   сигналу,   бывший   полковник тоненько   и

сбивчиво заговорил:

        —   Хочу   довести   до   сведения   компетентных   органов,   что   в   течение

продолжительного времени   я   представлял   на   территории   Российской   федерации

мусаватистскую разведку.   При   этом   регулярно   поддерживал связь   с   Ящером   и

генералом Москаленко.   Шестнадцатого числа наши части были подняты по   тревоге.

Причиной   послужил столичный теракт,   где   выстрелом снайпера был   убит   Сергей

Миронович Киров...

        —   Вспоминается,   а,   Павел Игнатьевич?   — Поэль азартно кивнул.   — Все

хорошо, подследственный, продолжайте!

        Я скрежетнул зубами. Киров-Ахметьев! Выходит, и он повис грузом на моей

шее.   Великолепно!..   Комедия оборачивалась недобрым фарсом.   В   «стране»,   как

выяснилось,   взяли   власть   органы   НКВД,   всего   на   шаг   опередив   хрущевских

путчистов.    Разумеется,    новая   метла   бульдозером   шла   по   лесам   и   долам,

безжалостно вычищая   ненужный   хлам.   А   на   пленумах и   съездах   выходящего на

трибуну человека в   пенсне с экстазом приветствовали встающие на цырлы народные

заседатели,   вдохновенные юнцы в красных галстучках дружным хором скандировали:

«Что за праздник у ребят?   Ликует пионерия:   это к нам пришел в отряд Лаврентий

Палыч Берия...». И почему не похлопать в ладоши, почему не попеть? Не какому-то

прощелыге аплодировали,   —   второму лицу   в   государстве,   отцу   атомной бомбы,

бывшему главе НКВД-МВД и   нынешнему первому заму Председателя Совета Министров,

члену Политбюро ЦК,   наконец!   А то, что снова на троне грузин, так что с того?

Оно,   может,   и   лучше.   Любили же Иосифа Виссарионовича,   вот и Берия — той же

крови.   Что особо надо отметить,   не   рохля,   а   ля разные там,   —   натуральный

хозяин, с каковым и в Европе и во всех Америках будут считаться.

        — Ну-с, уважаемый? Что еще хотите сообщить следствию? — поинтересовался

у бывшего полковника Поэль.

        — Еще... — Сережа наморщил бровки, мучительно вспоминая и явно страшась

что-либо перепутать.   —   Еще были у   него связи с югом.   Кажется,   с талибскими

экстремистами и   особо   правыми   приверженцами панмонголизма.   Еще   задолго   до

убийства Сергея Мироновича Кирова.   Хочу добавить,   что Ящер не   раз делился со

своим ближайшим окружением мыслями о воссоединении Бурятии и Монголии.   А когда

случилось исчезновение троих атташе с   юга,   мне   настоятельно посоветовали это

дело замять. Я лично получил три тысячи американских долларов.

        — Три?  

        — Так точно, по тысяче за каждого.

        Атташе!.. Я мысленна выругался. Так, видно, теперь решили именовать тех

замурзанных торговцев наркотиками.   Да   и   почему нет,   если   Ахметьев легко   и

просто превратился в Кирова?   На торгашей вышел бе-долага Сом.   По собственному

алкогольному почину.   А   ведь только-только выписался из лечебницы!   Вот утюг и

взъярился,   попросил соизволения на ликвидацию.   Я разрешил. К сожалению, чисто

обстряпать дельце не получилось.   Потому и   пришлось подмазывать власть имущих.

От   греха   подальше.   Нелюбовь к   наркомафии афишировать в   наше   время   крайне

обременительно.. Даже для китов моего уровня.

         Сережа тем временем продолжал бормотать:

        —   Уже   тогда   он   вынашивал   планы   размещения   своих   людей   на   всех

руководящих    постах.    Была    разработана   целая    программа    по    устранению

инакомыслящих...

        — Хорошо, — учительски кивал Поэль, — очень хорошо.

        —   По   докладам его агентуры,   в   том же «Харбине» можно было частенько

встретить важных людей из Кремля — Каменева,   Пятакова,   Енукидзе...   Правильно

организованной акцией легко было нейтрализовать этих видных деятелей —   и не по

одиночке,   а целой группой. — Сережа покаянно склонил голову, с тяжелым вздохом

продолжил:    —    Позднее    по    наущению    Павла    Игнатьевича   я    намеревался

воспрепятствовать воцарению справедливости и   отбить   членов Политбюро у   ваших

людей.

        — Планировалась вооруженная акция?

        —   Да...   По   счастью,   ничего из   нашей затеи не   вышло.   Планы сорвал

мальчик пионер,   подслушавший ночной   разговор моих   заместителей.   Собирая под

окнами металлолом,   он услышал голоса взрослых и тут же понял,   что речь идет о

преступлении.   Мальчик добежал до   телефона-автомата и   своевременно донес   обо

всем услышанном компетентным органам.   В свете вышеизложенного — теперь данному

обстоятельству я   только   рад.   Меня   вовремя остановили...   Чувствуя горечь   и

раскаяние, прошу партию и правительство о снисхождении...

        —   Замечательно!   —   Поэль   обнял   вздрогнувшего Сережу.   Подмигнув мне

искрящимся глазом, повел шаркающего ногами полковника к выходу.

        — Ну же!   Выше нос!   Видите, как все просто. Поднатужились и объяснили.

Уверяю вас, в суде будет еще проще.

        Стоило им   выйти из   кабинета,   как из своего угла тенью поднялся Кора.

Ступал он мягко и бесшумно,   но не как хищник, — скорее, как заботливый хозяин,

опасающийся разбудить прикорнувшего гостя.

        — Что,   Павел Игнатьевич, думаете, бред собачий? Думаете, представление

тут для вас разыгрываем?

        — Ага, вроде того! — я ощерился.

        Он   приблизился на   пару   шагов,   и   на   костистом лице вора я   не   без

удивления разглядел чувство родительской озабоченности.

        Сын нашкодил и никак не хотел признаваться в,   содеянном. Упорствуя, он

причинял родителю нешуточные страдания.   В глазах Коры не было ни торжества, ни

мстительного огня, — один только мягкий упрек.

        —   Вот и   мне чудится,   что не верите вы нам.   А   жаль.   Очень и   очень

жаль...   Невооруженным глазом видно:   погибает человек!   Ни за что, ни про что.

Его спасти бы, пока не поздно, а он, дурашка, трепещет, отбивается.

         — До чего ласково поете!

        Кора покачал головой.

        — Ну, конечно. Ни одному моему слову не верите.

        — Вы правы, не верю.

        —   Тут-то вас и подводит старорежимное чутье.   Потому как людям,   Павел

Игнатьевич, верить все-таки надо. Хотя бы иногда. — Кора трепетно прижал руку к

груди.   — Ручаюсь,   все, что тут говорил мой коллега, — голая правда! Очнитесь,

Павел Игнатьевич!   Оглянитесь и   задумайтесь!   Сражения надо уметь проигрывать.

Что поделаешь, не вышло у вас с переворотом, наша взяла, — зачем же упираться?

        — Разве я упираюсь?

        — А разве нет?   Факт есть факт.   Ситуация не в вашу пользу. Не вы, а мы

сейчас у власти.   И кукурузнику сумели дать по рукам, и возомнивших одернули. В

общем, пора бы вам примириться с новой правдой.

        Я молчал.

        —   В   самом деле,   что   вам   эти переворотчики!   Чай,   не   друзья и   не

родственники.   При   Хозяине,   небось,   на   цыпочках ходили,   мнения свое   иметь

боялись.

        — А Берия имел?

         — Имел и имеет.   За то и решились его убрать.   По-эль правильно сказал:

на святое человек замахнулся —   на власть зажравшихся.   Но Бог —   он все видит.

Теперь-то начнем совместными усилиями вытягивать из болота Россию.

        —   Это,   значит,   с   Берией в одной упряжке?   Кора со вздохом придвинул

стул.   Расположившись передо мной,   закинул ногу на ногу.   Только сейчас я   его

разглядел как следует.   Одет он был в   форменный китель,   в бриджи и сверкающие

хромовые сапоги. Покачивая сияющим носком, вкрадчиво заговорил:

        — Ладно,   Ящер, давай откровенно. Хочешь спросить меня с глазу на глаз,

кто такой Берия и был ли он шкурой?   Так я тебе отвечу.   Честно, по-партийному.

Да,   был. Только не хуже и не продажнее других. Все танцевали иод дудку усатого

хормейстера,   и   он танцевал.   В   единстве была сила — потому и не откалывался.

Однако заметь,   голос   он   свой   поднял,   когда другие еще   по   старой привычке

помалкивали.   Первым сказал то,   на что не отваживались коллеги.   А перечислять

грехи   каждого чиновника —   пустое занятие.   Чистых среди правителей нет   и   не

было.   Такой уж у нас век выдался — насквозь шкурный.   А каково время, таковы и

правители, — бери хоть того же бесхребетного Николая, хоть нынешнего этого... В

общем,   сам знаешь кого.   А Лаврентий Павлович, к твоему сведению, и в живописи

неплохо разбирался, и музыку любил слушать. Да не какую-нибудь попсу-мопсу,

     — настоящую классику. Согласись, для членов Политбюро — нетипично.

        —   Нетипично,   согласен.   Только   что   я   должен   делать?   Слезы   лить,

умиляться?

        —   А   почему нет?   —   Кора шевельнул бровью.   —   Слезы,   как   известно,

очищают,   а умиление сглаживает самые заскорузлые сердца. Но главное, ты должен

осмыслить собственное бытие, публично подтвердить свой новый непростой выбор.

        — Публично — это как? На суде, что ли?

        — Неважно. Может статься, и на суде.

        — Вместе со слюнтяем Сережей?

        — А что?   Ему это,   кстати,   непросто далось. Скрипучее попалось нутро,

неподатливое.   Возились с ним до седьмого пота.   Однако,   как видишь, результат

налицо.   Научились обламывать. Опыт — это все-таки опыт. Надо отдать должное, и

Хасан ваш постарался, дал пару толковых советов.

        — Хасан?

        — А ты как думал! Дельных людей мы всегда готовы пригреть.

        Я   открыл было рот,   чтобы возразить,   но   в   эту   секунду распахнулась

дверь,   и   в   сопровождении Поэля в комнату вошли вооруженные автоматами бойцы.

Круглые диски,   массивные,   крытые радиаторами стволы,   —   разумеется,   я узнал

знаменитые ППШ, хотя до сих пор видел их только в фильмах. Грубые все-таки были

машинки!   Как   с   такими войну   выиграли?   Или   именно с   таким оружием войны и

выигрываются?   Изящные-то Калашниковы шагают от поражения к поражению!   Считай,

на всех материках...

        — Беседу придется отложить,   — зевая, объявил По-эль. — Поздно, братцы,

баиньки пора. Кора недовольно качнул плечом.

        — Пожалуй,   я бы еще задержался.   Сдается мне,   через часок-другой мы с

Павлом Игнатьевичем найдем общий язык.

        —   Найдете,    успеете   еще.    Товарищ   Булганин   звонил.    Лично.    Дал

распоряжение перевезти арестованного в гарнизон. Машина уже у подъезда.

        — Ах, вот оно что. Тогда другое дело...

        Крепкие руки стиснули меня справа и слева, стали отвязывать от стула.

        —   Одна просьба!   — я дернулся.   Поэль с Корой враз участливо повернули

головенки.

        — Ну? Что за просьба?

        — Хочу в глаза глянуть. Этой молодой стерве.

        —   Это которой же   из   двух?   —   Кора ласково улыбнулся.   —   Если вы   о

Наденьке,   так с   ней вы наверняка встретитесь.   Она у нас на особом счету,   не

только агент,   но по совместительству еще и следователь.   Впрочем, и с Фимочкой

можно организовать рандеву. Это как скажете.

        В следующий миг меня грубо оторвали от стула, поволокли вон из квартиры

—   через   обагренную кровью Гонтаря прихожую,   вниз   по   лестничным маршам.   От

ударов   о   бетон   гипс   терся   и   рассыпался.   Наружу   показался желтый коготь.

Конвойные этого,   по счастью,   не заметили.   Скрипнула парадная дверь,   в глаза

ударили фары допотопного, крытого брезентом грузовичка.

        — Куда светишь, гнида! Ничего ж не видно!..

        Но   тот,   кому   положено   быть   зрячим,   видел   все   прекрасно.   Первых

выстрелов я не услышал,   но почувствовал. С хрипом осел конвоир справа, второго

шатнуло и   следующим попаданием отбросило в   сторону.   В какую-то пару секунд я

оказался свободным. Еще поворачивали головы чекисты, шагающие впереди, но время

работало уже не на них.   Футбольным свингом нога устремилась вперед,   и   коготь

вошел под ребра оборачивающегося ко   мне Поэля.   Всхрапнув,   он   сделал попытку

уцепить меня за ворот.   Я проворно увернулся. Еще удар, и он кулем завалился на

тротуар.   Из   темноты ударила слепая очередь,   кто-то   успел   вскинуть ППШ.   Но

невидимые стрелки продолажали давить на гашетки.   Снабженное глушителями оружие

без   устали сеяло   горячий свинец,   и   багровые цветы   смерти буйно   прорастали

справа и слева,, пятная тела бойцов НКВД.

        Ребус оказался не столь уж сложным. Прищурившись, я разглядел темнеющую

впереди «Оку», и тотчас сверкнула в голове разгадка. «Чип и Лейл»! Конечно, это

были они! Неведомым образом эти профессионалы сумели найти меня и здесь! Должно

быть,   о   них и   поминал Гонтарь незадолго до своей смерти.   «Хвост» на поверку

оказался охраной, на которую мы уже перестали надеяться...

        Что было сил я   рванулся к   машине,   оставляя на   тротуаре куски гипса.

Пуля Надюхи сидела в   изувеченной ноге,   но — странное дело!   — боли я почти не

чувствовал.

        Позади вновь загрохотали автоматы,   но   я   уже выбежал из полосы света.

Пули   посвистывали   где-то   совсем   рядом,    и   я   бежал,    низко   пригнувшись,

стремительно перебирая ногами.

         Увы,   до спасительной машины я добраться не успел. Должно быть, в «Оку»

швырнули гранату   —   вероятно,   даже   целую   связку.   Громовой взрыв   подбросил

легковушку в   воздух,   и   на   мгновение   улица   озарилась трепетным сиянием.   Я

ошеломленно   вскинул   голову,    поднял   руки,    защищаясь.    Пламя   и    дымный,

расползающийся в   стороны чад обжигали на расстоянии.   Судьба-злодейка отвесила

мне доброго пинкаря, уничтожив последних соратников.

        Мышонком я   метнулся в проулок,   за первым же углом повернул в сторону.

Направление выбирал интуитивно.

        Пули били по зданию,   щербили кирпич, но меня уже потеряли из виду. Тех

секунд,   что подарила мне парочка профессионалов,   оказалось достаточно,   чтобы

порвать поводок.   Задыхаясь,   я бежал и бежал. Смаху пролетел скудно освещенный

сквозной подъезд, по пути сшиб какого-то пьяного матросика, свирепо молотнул по

его взбешенному лицу.   Этот сопляк принялся садить мне вслед из   «Маузера»,   но

верная рука революции на   сей раз дрогнула.   Морячок,   видно,   немало принял на

грудь и гарантированно попасть мог разве что в стену близстоящего дома.

        Во   дворе   у   детской песочницы я   неожиданно наткнулся на   оседланного

коня.   Привязав поводья к деревянному мухомору,   всадник куда-то отошел. Может,

заскочил к   зазнобе,   а,   возможно,   попросту справлял где-то   большую и   малую

нужду. Так или иначе, но против легкого галопа я не возражал.

        В жизни не ездил на лошадях, однако, все получилось само собой. Отвязав

поводья, я взлетел в седло и, не долго думая, колотнул пятками по теплым бокам.

Счастье,   что скакун не встал на дыбы.   Джигита вроде меня ему ничего не стоило

бы сбросить на землю.

        Но,   вероятно,   жеребцу тоже   прискучило томиться без   дела.   Взбрыкнув

гривастой головой и   дотянувшись разок зубами до гипса,   он запереступал своими

нервными ногами и наконец спущенной с тетивы стрелой ринулся во мглу дворов.

        Копыта   защелкали   по   камням,    меня   затрясло   и   закачало.    Держать

равновесие оказалось занятием непростым,   но и   падать я   не собирался.   Клюнет

петя-пе-тушок,   еще и   не тому обучишься.   Да не за семестр,   —   в   пару-тройку

минут!

        Прижимаясь к   холке я   уходил от   выстрелов и   преследования.   Конь сам

выбирал направление, пересекая улицы и временные потоки.

        Последние   я   чувствовал,    как   резкую   смену   климата.   Жар   сменялся

жутчайшим морозом, ветер задувал в лицо колючим снегом, сменялся дождем и вовсе

стихал.   В   тишину   врывались стрекот   пулеметов и   надрывные гудки   паровозов.

Город,   объятый   похожей   на   шаль   смертью,   слово   «смерть» отвергал напрочь.

Одурманенный   человеческим   гением,    в    десятках   разновеликих   ипостасей   он

продолжал жить своей загадочной и неправедной жизнью. Я был неотъемлемой частью

этой жизни.

       

       

        ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СВДЬМАЯ

        Я лишь вчера узнал о том,

        Что есть еще

        Живые люди в нашем городке.

        И вот спешу,

        Пока живой, пока они живые.

        Вильям Дрейк

       

        Утро   золотило   верхушки   сосен,    рыжая   метла   солнца   сосредоточенно

подчищала   лес,    разгоняло   остатки   тумана.    Пичуги   порхали   между   ветвей,

обмениваясь последними новостями,   надсаживаясь в   щебете.   Выглядело все   так,

словно природа затевала неведомый птичий праздник.   До   моих бед   и   невзгод ни

утреннему ветерку,   ни пернатому племени дела,   понятно,   не было.   Вороной мой

подустал,   и   я   не   понукал его,   позволяя идти неспешным шагом.   Впрочем,   на

понукания у меня и самого уже не доставало сил.   Ныла скрюченная спина, поступь

коня болью отдавалась в изуродованных ступнях.

        Увы, то, чего я ждал и боялся, случилось. Пугающие изменения наконец-то

коснулись второй ноги.   Поэтому вниз я старался не смотреть.   Страшная это была

картинка!   Картинка,   от которой кружилась голова и   самовольно всплывали былые

видения. Даже то, чего я вроде бы не помнил, оживало в памяти целыми эпизодами.

Как   если   бы   пластами   отваливалась от   стен   богадельни штукатурка,   обнажая

скрытую   доселе   иконную   роспись.    Жутковатые   когти    на    чешуйчатых   ногах

срабатывали наподобие мнемонических узелков.   Один вид их повергал в   состояние

транса. Слух начинали терзать крики убиваемых витязей, далекий перезвон алебард

и   мечей   непостижимым образом врывался в   шорохи леса.   Из   колышущейся листвы

проступали   искаженные гневом   лица,   я   напряженные фигуры   мчащихся   в   атаку

ратоборцев заставляли съеживаться.   Ветер становился густым и терпким, а вместо

пронзающей воздух мошкары я начинал вдруг видеть вражеские стрелы.

        Было   это   или   не   было?   Отчего я   помнил то,   что   в   этой   жизни не

происходило?   Или эта жизнь являлась всего лишь послесловием,   неким эпилогом к

истинной судьбе?

        Встряхиваясь,   я   заставлял себя   бдительно озираться.   Лес   отнюдь   не

являлся безобидным.   В этом,   к несчастью,   я тоже успел убедиться. На одной из

троп   меня   самым   жестоким образом обстреляли из   луков и   арбалетов.   Спасибо

коняге!   Этот   иноходец   первым   учуял   присутствие   чужих,   расслышав   посвист

спускаемой   тетивы,   отреагировал,   как   и   следует   реагировать боевому   коню.

Животинка была еще   та   —   из   гражданских полыхающих пламенем войн,   возможно,

успела поучаствовать не в   одной сече,   а   потому моментально взвилась на дыбы,

рванув от опасности прямиком через колючий кустарник.   Те,   что готовили на нас

засаду,   разъяренно крича,   затопали следом.   Но   пешком   —   это   не   на   коне.

Ободрались мы в кровь,   однако и от гикающих лучников ушли. Хотелось надеяться,

что ушли надежно.

        Глаза   слипались,   тянуло   в   сон,   но   ощущение   вездесущей угрозы   не

позволяло расслабиться.   Смыкая веки, я лицезрел лиловые, кружащие меж деревьев

кольца   и   понимал,    что   если   усну,   то   это   как   минимум   продлится   часов

семь-восемь.   А   за   такую   прорву времени меня   сотни раз   успеют освежевать и

сварить в каком-нибудь людоедском котле.

        Зимы здесь,   судя по всему, не наблюдалось вовсе, мы вторглись в полосу

вечного лета.   Справа и слева колыхались гигантские листья папоротника,   воздух

наполнял звон гигантских мух и стрекоз. В другое время этой красотой можно было

бы любоваться и любоваться,   но нынешнее мое состояние чувственным наслаждениям

не   способствовало.   И   потому поблескивающую в   солнечных лучах   радужную вязь

паутины я   равнодушно рвал взмахом руки,   а   на порхающих меж древесных стволов

бабочек с   крыльями в   добрую суповую миску не   обращал ни   малейшего внимания.

Бурелом   кончился.   Выехав   на   опушку   леса,   я   озадаченно   натянул   поводья,

останавливая коня.

        Впору   было   протереть   глаза   и    рявкнуть   какое-нибудь   заковыристое

ругательство.   Потому что увиденное не   вписывалось ни в   какие рамки.   Честное

слово,   это было уже слишком!   Впереди раскинулась странного вида деревушка. Во

всяком   случае,   облик   ее   не   укладывался в   привычные   архитектурные каноны.

Коньками крыш домики не   доставали и   до пояса взрослому человеку,   кроме того,

как я не всматривался,   ни дверей,   ни окон,   ни дымоходов я не мог обнаружить.

Тем не менее, располагались строения правильными рядами, образуя подобие улиц и

перекрестков.   Воистину селение гномов и   гоблинов!   Знать бы только,   в   каких

таких лачужках эти последние жили! Да и жили ли вообще?

        Растерянно моргая,   я   вгляделся пристальнее,   и долгожданное прозрение

наконец-то наступило. С облегчением я сообразил, что деревушка на деле вовсе не

деревушка,   и   что я   выехал к   обыкновенной пчелиной пасеке.   Разом отлегло от

сердца,   грязным рукавом я   смахнул со лба капли жаркого пота.   Забавные однако

ребусы происходят порой   с   мозгом!   Словно кто   подвернул настройку шутовского

бинокля, и враз дома обратились ульями, улицы — тропками. А спустя минуту стало

понятно, куда меня занесло. А точнее сказать — к кому занесло...

        С   Виссарионом мы   дружили на   первом   и   втором   курсе.   Потом   как-то

постепенно разошлись.   Не ссорились и не ругались, просто разошлись — по разным

углам   и   компаниям.   Я   уже   начинал   потихоньку воздвигать фундамент   будущей

империи,   ему же мое увлечение откровенно не нравилось. Не то чтобы он презирал

бизнес,   но   все-таки глядел как-то сквозь,   словно не видел и   не хотел видеть

новомодных   российских   увлечений.    Он   мог   часами   болтать   о   Тарковском   и

Кортасаре,   без устали снимал на слайдовские пленки каких-то пичуг и   хомячков,

по-детски   улыбался радуге,   а   от   дождей   и   града   даже   не   находил   нужным

прикрываться.   Розово-кремовые принципы вроде того,   что   у   природы нет плохой

погоды —   и так далее,   и тому подобное.   Книги,   живопись,   музыка и общение с

людьми —   это он ценил и   уважал,   все иное воспринимал без злобы,   но опять же

как-то в   обход сознания.   Он и   учился подобным образом.   Любые самые мизерные

деньги его вполне устраивали.   Пожалуй,   он мог бы жить и на стипендию, лишь бы

мозг его не   обременяли необходимостью думать о   сверхприбыли.   На экзаменах по

экономике Виссарион вечно плавал,   хотя и   выучивал все   назубок.   Социализм он

воспринимал в основном кухонный и закулисный,   а перестроечных хлопот, кажется,

не заметил вовсе.   Впрочем, вру. К тому времени мы уже практически не общались,

но   про   войну и   прочие катаклизмы он   все-таки   иногда высказывался.   Ничего,

разумеется,   путного не   говорил —   так,   молол   всякий вздор,   сотрясал воздух

бестолковщиной бунинского типа.   Я,   мол,   не белый и не красный, стою в гордом

отдалении,   однако мнение свое имею...   Слушая его наивную тарабарщину,   я лишь

снисходительно посмеивался.   И странным представлялось, что когда-то мы могли с

ним   дружить.   Точек   соприкосновения   становилось   все   меньше   и   меньше,   мы

разбегались,   как   пара   комет,   которым   лишь   кроху   времени   довелось лететь

рядышком. Вуз Виссарион понимал очень уж по-своему, а диплом ему был в сущности

не   нужен.   Уже   позднее я   прослышал,   что   после   учебы он   купил по   дешевке

загородную избенку и   обосновал пасеку.   Зная его характер,   случившемуся можно

было не удивляться. Меда хватало, чтобы жить и не болеть, удаленность от города

не позволяла прежде времени впадать в   хандру и   депрессию.   Монах и   отшельник

Виссарион — так его звали однокурсники. Таковым он и стал в действительности.

        Пару раз я бывал у него мимоходом и мимоездом,   однажды даже сподобился

выручить. Розового романтика взяла за кадычок налоговая бригада. Кому-то там он

не   так продал мед,   и   кто-то   его,   разумеется,   оставил с   носом.   Налоговых

комиссаров   тонкости   произошедшего   абсолютно   не    волновали,    и    пасечнику

намеревались   влупить   штраф   за   злостную   неуплату   налогов,   плюс   штраф   за

неприменение штрафных санкций по отношению к должникам.   Короче, сплошная буква

«ША». История вполне годная для анекдота, если бы не ее грозная реалистичность.

Получалось,   что бедолага Виссарион обязан был в   одиночку накатить на торговых

барыг   с   требованием выплаты   тех   самых   ша-образных процентов,   определенная

толика с которых, разумеется, должна была отслюниться в закрома родины. Смешно,

но не забавно.   Пасечника и   впрямь легко было упрекнуть в излишнем романтизме,

но   столь далеко не   простирался даже его безбрежный наив.   Виссарион приуныл и

опустил   руки.    Проблема   казалась   неразрешимой,   ульи   и   прочие   медоносные

приспособы с легким сердцем можно было выбрасывать в костер,   дело свернуть,   а

собирателей податей поздравить с   очередной победой на кулацком фронте.   Так бы

оно и случилось,   но, на счастье Виссариона, поблизости оказался я, и положение

быстренько выправилось.   Ганс   съездил к   барыгам за   штрафом,   сказал заветное

«сим-сим»,   погрозил кулаком и   в   пять   минут получил все   искомое.   Вызванный

финансист   экстренно   прошерстил   предъявленные комиссарами   бумажки,   и   столь

напугавшие Виссариона цифирки оказались,   конечно, завышенными, на что и было с

упреком   указано   господам   опричникам.    Последние   встали   поначалу   в    позу

атакующего богомола,   но, унюхав чуткими ноздрями, кто над пасечником распахнул

«зонт», немедленно попритихли. Пасека осталась за хозяином...

        Клоня голову и пощипывая на ходу клевер, конь более не изъявлял желания

двигаться. Со стоном я соскользнул с седла, сделав шаг, чуть было не вскрикнул.

Левое   колено   сгибалось,    как   и   положено,   но   с   правым   стряслось   что-то

невероятное.   Веселая ночка сжевала не только гипс,   но и   коленную чашечку.   А

точнее колено жутковатым образом переместилось назад!   Ногу приходилось сгибать

по-птичьи —   на   манер   страусиной.   При   этом   каждый шаг   сопровождался такой

мучительной болью, что на глазах сами собой выступали слезы.

        Наверное,   я   просто устал.   Человек не может болеть и сражаться вечно.

Вид зеленых чешуйчатых ступней вкупе с невозможностью распрямить спину приводил

в   состояние   бессильного   бешенства.    Позвоночник   продолжало   выламывать,   и

объяснение этим симптомам я   находил в   тех же чудовищных трансформациях.   Меня

сгибало замысловатой дугой,   и глядеть вверх,   запрокидывая голову, становилось

все труднее.   Зуд, что ранее терзал только ноги, мало-помалу распространился по

всему   телу.   Это   лезла   из   кожи   проклятая   чешуя.   Теряя   шерсть,   обезьяна

становится человеком, обрастая чешуей, последний превращается в пресмыкающееся.

        Кое-как   доковыляв до   бревенчатой избушки,   я   поднялся   на   скрипучее

крыльцо и   сделал очередное открытие:   за   прошедшую ночь я   подрос и   раздался

вширь.   Неудивительно,   что иноходец мой крепко приморился.   Чтобы войти в дом,

мне пришлось развернуться боком и   основательно переломиться в пояснице.   И все

равно затылок шкрябнуло о дверную раму. Содрогаясь от озноба, я шагнул вперед и

повалился. Усталость и боль возымели свое. Напряжение спало, я дал волю слезам.

Я не рыдал и не заламывал рук в истерике,   но слезы катили по щекам, как сок из

подраненной березы   —   только   успевай подставлять посудину!   Когти   скребли по

полу,   в раздутых икрах пульсировала чужая неведомая сила. То есть, может быть,

и не чужая, но оттого мне не становилось легче.

        — Виссарион!   — горло мое стискивали спазмы, голос предательски дрожал.

— Где ты, Виссарион!..

        Но он и без того стоял уже рядом,   суетясь надо мной, пытаясь подсунуть

под голову что-то мягкое.

        В   рот   пролилась терпкая обжигающая струя,   и   теплая ладонь заботливо

легла на пылающий лоб. На короткий миг я ощутил всепоглощающее чувство покоя. Я

был   болен,   но   я   был   не   один,   и   странное,   памятное с   детства   ощущение

защищенности накатило бережливой волной,   укутав   в   дремотный кокон.   Щелкнуло

аварийное реле, всем моим защитным системам был дан отбой, я потерял сознание.

       

         ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

        Засмотрится девочка с куклой на странный пейзаж,   где запутаны деревьев

руки и радость и вечная невиноватость...

        Ольга Казанцева

       

        Мы   сидели за столом и   завтракали.   Виссарион угощал сытно и   просто —

котелком гречневой каши, солеными грибами, ржаным хлебом и медовухой.

        Как   оказалось,   проспал я   весь вечер и   всю ночь.   Разумеется,   отдых

помог.   По крайней мере,   я   пришел в себя,   и пробудившийся аппетит был первым

тому   доказательством.    В   паузах   между   глотками   я   продолжал   рассказывать

Виссариону о   всех минувших событиях —   о   «Харбине» и   «синих»,   о   жутковатой

кончине Флопа и   гибели Елены,   о странностях,   заполонивших город от края и до

края.   Хозяин пасеки внимательно слушал,   и   я не скупился на подробности.   Мне

нечего было от   него скрывать.   Возможно,   многое он   мог бы   понять даже лучше

Ганса и Гонтаря. Такое тоже случается сплошь и рядом. Друзья оказываются глухи,

а   вчерашние недруги неожиданно понимают все   с   полуслова.   Назвать Виссариона

недругом я,   конечно,   не   мог,   однако   и   в   списках друзей   он   давненько не

числился.

        Повествуя о   своих мытарствах,   я   и   сам   внимал себе   со   стороны,   в

очередной раз взвешивая на   весах чрезвычайность всего происшедшего,   осторожно

продвигаясь вдоль   вереницы   загадок,   вновь   и   вновь   поражаясь их   очевидной

несоразмерности.   В   такие мгновения я   спотыкался на   полуслове,   и   приходило

смущение завравшегося говоруна.   Чудно,   но   я   всерьез   начинал   сомневаться в

излагаемых фактах,   в голове самовольно начинали зарождаться сомнения.   Да было

ли это в действительности? Не приснилось ли, пока лежал без сознания? Во всяком

случае — рассмейся Виссарион над моей историей, я бы не удивился.

        — Хочешь верь,   а хочешь не верь, но это был самый настоящий бериевский

переворот!   Погоны, униформа, автоматы ППШ... И ведь жену с подругой умудрились

туда приплести!   Приятелей,   коллег —   все до   последней буковки вписали в   эту

нелепую   историю!   —   Я   потрясенно   качнул   головой.   Наколов   вилкой   парочку

скользких опят, переправил в рот, с удовольствием захрустел.

        —   Подумай только!   Ахметьева они превратили в Кирова,   а Васильича — в

Москаленко! При этом все паковалось в одну обойму... Интересно мне знать, кто у

них стал Булганиным? Неужели Бес?

        — Тебе это действительно интересно?   

        — Нет, но каков винегрет!

        Виссарион чуть пошевелился на   своей скамье.   Сидел он   по   обыкновению

понурясь, но добрые его глаза на этот раз смотрели строго.

        —    Возможно,    и   винегрет.    Только   ведь   каждое   блюдо   имеет   свой

определенный вкус. Ту же соду никогда не будут бросать в вино и в рассольник.

        Я косо взглянул на него.

        — К чему это ты ведешь?

        — Все к тому же. Возможно, ты помнишь такое понятие, как логика бреда?

        — Логика бреда?   Кажется, что-то припоминаю... Ну да! Философия статики

и динамики, второй курс, верно?

        Он кивнул, а я нахмурился.

        — Нет,   Виссарион,   этот шар мимо! Предмет был, конечно, забавный, но к

данной ситуации вряд ли имеет отношение. Очень уж много набирается неувязок.

        — Что ты называешь неувязками?

        —   Да   все!   Абсолютно все!   Потому что сначала и   до конца шито белыми

нитками,   притянуто абы как.   Вроде того ожерелья, на которое сметливый ребенок

нанизывает все, что попадается под руку — бусы, погремушки, хлеб, куски жареной

рыбы.   Здесь то же самое,   только куда глобальнее, и какой-то особой логикой не

пахнет, — я сумрачно налил из бутыли медовухи, залпом осушил кружку.

        —   Да   ты   ведь   видел те   чертовы смерчи!   Иначе с   каких щей   у   тебя

разразилось бы тут лето?

        — Смерчи я видел, твоя правда.

        — Ну вот. Значит, не будешь играть в Фому-неверу.

         —   Не буду,   —   столь же кротко откликнулся он,   и   я испытал к бывшему

сокурснику чувство щемящей благодарности.   Уже   за   одно то,   что   он   не   стал

допытываться до деталей, ловить меня на случайных несуразностях. Человек просто

выслушал меня и поверил.

        Зажевав медовуху куском черного хлеба, я подытожил:

        — Вот так,   Виссарион, все и получилось. Кончился наш мир! Мы еще живы,

а он уже кончился.

        —   Не   знаю,   —   пасечник мягким   движением отогнал   кружащую над   моей

тарелкой пчелу,   поднял голову.   Серые глаза его глянули в упор.   — А может, ты

все-таки ошибаешься?

        — В чем?

        —   В диагнозе!..   Я ведь не зря упомянул о вкусе.   Вся жизнь — сплошная

кулинария, и вкус к жизни — понятие отнюдь не абстрактное. Возможно, вкус — это

и   есть   наша   интуиция.   Временами обстоятельства действительно могут казаться

порождением бреда,   но   и   тогда интуиция нашептывает правильный ответ.   Должна

нашептывать. Другое дело — слышим мы его или не слышим, но ответ всегда есть.

        —   Ответ?   В   смысле,   значит,   недосолено-пересолено — такой,   что ли,

ответ?

        —   Приблизительно,   —   Виссарион шутки   не   принял.   —   Я   только хотел

заметить,   что без подсказки мы никогда не остаемся. Ее только надо воспринять,

уловить внутренним слухом.

        —   И   много   тебе   подсказала твоя   интуиция,   когда   ты   отбивался   от

налоговых комиссаров?

        — Это дело разума, не совести. В таких случаях интуиция молчит.

        — Хорошо вывернулся!   — я хмыкнул.   — Почему же не предположить,   что и

мой случай как раз из таких же? Да и какая, к чертям, интуиция, если миру хана?

        — Почему ты так решил?

        —   Здрасьте — до свидания!   Да я ж тебе только что подробнейшим образом

все   разжевал!..   Сам видел!   Своими глазами!   И   на   собственной шкуре,   между

прочим,   испытал.   Или снова продемонстрировать мои ноженьки? — Я непроизвольно

стиснул кулак.   —   Если хочешь знать,   от   прежнего города едва ли   четвертушка

осталась! А может, и того меньше.

        —   Это   еще   ни   о   чем   не   говорит,   —   Виссарион   упрямо   передернул

остренькими плечиками, с неожиданной страстью выпалил: — Мир вовсе не кончился,

Павел! Если говорить о кончине, то кончился твой мир, понимаешь? Ты задавил его

своими собственными руками.                                  

        Я нервно прикусил губу.

        — Что за чушь?

        — Нет,   не чушь!   Миры сами по себе не пропадают, их душат — и душат на

протяжении всей своей жизни.   Рубишь ли   ты яблоню,   стреляешь ли в   человека —

любое   действие способно обернуться против тебя.   Самым   прямым образом.   Пусть

банально и старо,   но это так,   поверь мне!..   — Он умолк,   вглядываясь в меня,

пытаясь по внешнему виду угадать, дошли ли слова его до моего разума. Напрасная

попытка! Свое лицо я давным-давно научился надежно контролировать.

        Помолчав некоторое время, Виссарион продолжил:

        — Присутствие радуги нельзя объяснить наличием акварели.   Если не ищешь

причины, можешь таковую не найти вовсе. Нигде и никогда.

         — Зато у тебя, кажется, с поиском причин все налажено отменным образом,

— я криво улыбнулся.   — Ну,   так будь добр,   растолкуй своему старому приятелю,

что же такое кругом творится?

        —   А   я   уже   сказал.   Ты   сам это должен почувствовать.   Тем более что

определенными задатками ты был наделен смолоду.

        — Неужели помнишь?

        —   Помню.   И   фокусы твои   застольные,   и   попытки вторгнуться в   чужие

головы.   Только дар,   Павел,   просто так   не   дается.   И   твой дар тоже был для

чего-то нужен. Но ты его не использовал, проще говоря — профукал. Дальше карт и

спичечных коробков не продвинулся. Или я не прав?

        Ответить Виссариону было нечего.

        — Тем не менее,   первопричину минувших событий ты наверняка осознал. Не

умом,   так сердцем.   Чувствует же что-то эвенк,   поедающий в   буран собственные

уши. Только им движут голод и обстоятельства, а вот что движет тобой?

        В   голове загудело злое пламя,   с   неожиданной силой захотелось ударить

Виссариона,   повалить на   пол,   затоптать насмерть со   всеми его недомолвками и

метафорами. Что он знал, черт его дери, о жизни и смерти? Да ничегошеньки!.. Я,

а не он, вернулся оттуда. Я, а не он, потерял жену, друзей, десятки соратников!

Рука сама потянулась к бутыли,   слова Виссариона следовало залить, как заливают

занимающийся огонь пожарные. Настойка вливалась в меня легко и просто. Вспухшее

небо горело, жар раздавался в стороны, разогретую голову начинало кружить.

        —   Нам   и   предлагается   всего   два   пути,   —   продолжал   тем   временем

сокурсник,   —   либо   любить,   либо ненавидеть.   Чего,   казалось бы,   проще,   но

большинство всю   жизнь мечется где-то   между.   Таких судьба,   как   правило,   не

трогает,   дает шанс поумнеть и разобраться.   Иное дело с теми, кто выбирает, не

колеблясь.

        — На кого это ты намекаешь?

        — А я не намекаю, я прямо говорю. Ты ведь свой выбор давно сделал?

        — Сделал? Что-то не припоминаю такой памятной даты!

        — А определенной даты и нет.   Это враз не совершается,   и мир не так-то

просто уничтожить.   Его загоняют, как матерого лося, всаживая под шкуру дробь и

пули,   идя по следам,   постепенно настигая и,   в конце концов,   перерезая ножом

горло.   Можно остановиться в самом начале,   можно одуматься на полпути, а можно

не обнажить в роковую минуту нож и,   отступив, позволить животному отлежаться и

встать.   Мир силен и могуч.   Он легко излечивается от ран,   но на это требуется

определенное время.   Люди же нетерпеливы и   не любят ждать.   Кто-то по слабости

убивает себя,   кто-то достает тот же тесак и замахивается на вселенную. На себя

ли,   других — в сущности это неважно.   Неважно,   потому что одно и то же... — В

голосе Виссариона звучала непритворная скорбь.   —   Насколько я   помню,   у   тебя

никогда не было друзей, Павел. Даже в студенчестве. А это тоже симптом. Симптом

крайне тревожный,   свидетельствующий о том,   что выбор неверен.   Вот и выходит,

что ты сам уничтожил свой мир. А теперь только наблюдаешь результаты.

        — Результаты?

        Виссарион величаво кивнул.

        — Тот,   кто открывает кингстоны, не должен впоследствии удивляться, что

корабль тонет.   Связь — самая прямая,   ее надо только разглядеть.   От свирепого

папаши разбегаются дети,   циник остается,   в конце концов,   один-одинешенек,   а

жадные до солнца получают ожоги. Это тоже своеобразный выбор.

        Раскашлявшись от   долгой   речи,   собеседник хлебнул   воды   из   кувшина.

Подперев худой рукой подбородок, уставился в мутное оконце.

        — Стекло надо бы протереть, совсем ничего не видно...

        Я   чуть было не   вспылил.   Ничего не   скажешь,   хорошая концовка!   Язык

зудел,    хотелось   высказаться   про    самого   хозяина,    про    его   собственное

одиночество,   но   это походило бы   уже на мальчишескую свару.   Тем более,   что,

обитая здесь,   в этой лесной глухомани,   Виссарион вовсе не был одинок.   Просто

людям   он   предпочитал птиц   и   пчел,   городским улицам —   тень   древесных кущ,

кирпичным коробкам — гнезда,   ульи и бревенчатые хижины. Именно это он и привел

бы в   качестве аргумента и,   вероятно,   оказался бы прав.   Чудака Виссариона на

потоке отнюдь не сторонились,   никто от него не шарахался, как от прокаженного,

скорее — наоборот. К нему частенько подсаживались за одну парту и за один стол,

а   по дороге домой почти всегда Виссариона сопровождала компания однокурсников.

Смешно,    но    нелепые   разглагольствования   этого    тихони   многим   откровенно

нравились.   А в конце концов,   вышло так,   что и сам я приперся не к кому-то, а

именно к нему.

        Какое-то   время   мы   молчали.   Хмурясь,   я   старался   вникнуть в   слова

собеседника,   тщетно пытаясь поднырнуть под вязь его витиеватых фраз.   Ничего у

меня не получалось.   Пока я   сидел здесь,   речь его казалась мудрой и   весомой,

ощутимо теребя, заставляя беспокоиться. Возможно, что-то я даже начинал впереди

угадывать,    некий   загадочный   абрис   истины.    Но    силу    иллюзий   я    успел

прочувствовать в полной мере и потому твердо знал:   стоит мне шагнуть за порог,

как все вновь займет свои привычные места, мир разделится на черное и белое, на

врагов и союзников.   Союзников,   ибо друзей у меня действительно не водилось. В

этом Виссарион не ошибся.   Даже Елена с Надюхой и даже Гонтарь с Гансом никогда

не   принадлежали   к   числу   друзей.   Все   кто   был   нужен   и   полезен   империи,

заслуживали симпатий Ящера.   Симпатий,   но не более того.   И дорогую супружницу

свою я самым откровенным образом продал!   Скрепя сердце,   но продал.   Вероятно,

при сходных условиях,   аналогичное могло приключиться и с кусачей Надюхой,   и с

обворожительной Сильвой.   Иное дело —   Ганс с   Гонтарем,   но они подобно Чипу и

Дейлу были   дьявольски полезны.   Хотя...   Витек тоже был   полезен.   До   поры до

времени. -Но возник повод, и я избавился от него, как избавился впоследствии от

Артура.

        Я скрежетнул зубами.   Значит,   блаженный Виссарион прав? Значит, все не

так, как представлялось ранее, и на хваленом интеллекте Ящера следует поставить

распотешный крест?

        Нутро отвергало подобный вывод,   голова кипела в попытках отыскать иное

более приемлемое решение.   Но решения, как известно, базируются на фундаментах,

мой   же   фундамент утопал в   зыбучих песках,   рассыпался в   прах   под   натиском

иллюзорного.

        — И что же теперь делать?

        Вопрос дался нелегко.   Ящеры не любят спрашивать.   Впрочем, и ситуации,

подобные нынешней,   складываются не каждый день.   Кроме того чувствовалось, что

Виссарион знает нечто такое,   чего пока не угадывал я   сам.   Очень уж складно и

уверенно сокурсник молол языком.   Подобное тоже иной раз   встречается.   Вроде и

произнесено не Бог весть что,   однако таким голосом и с такими интонациями, что

поневоле прислушаешься. Оттого, может, и занимательна речь иных сумасшедших. Их

слова позволяют ощутить мысль не впрямую,   подводя к   ней новыми непроторенными

тропами.

        — Что делать? — Виссарион взглянул на меня с некоторым удивлением. — Да

то, что и положено. Если человек выстраивает жилище по собственному пониманию и

вкусу — ему в нем и жить.

        — То есть?

        —   Пойми,   от рождения нам было подарено одно и   то же,   но ты со своим

подарком успел расправиться давным-давно.   А я... Поверь мне, я был бы рад тебе

помочь, но я бессилен. Это правда, Павел. Поэтому живи с тем, что осталось.

        Нервная улыбка скользнула по моим губам.   «Живи с тем, что осталось...»

Спасибочки на добром слове! Ждал соломинки и дождался. Из рук сумасшедшего. А в

том,   что Виссарион сумасшедший,   я   теперь уже ни грамма не сомневался.   Разве

можно у таких испрашивать советов? Какого черта я вообще сюда заявился?..

        —   Я   не сумасшедший и   никогда им не был,   — словно услышав мои мысли,

проговорил Виссарион.   —   Но   мое   жилище   действительно отличается от   других.

Вероятно,   мне удалось выстроить собственную пирамиду из принципов, убеждений и

целей,   но   как   только   строительство завершилось,   я   разучился   отвечать   на

вопросы.   Лаже на самые простые.   Тебе покажется смешным, но из моего лексикона

стали выпадать слова «да» и «нет».   Ответ с точки зрения этого мира с некоторых

пор уже не   убеждает меня.   Мой мир стал неким пространством вокруг выстроенной

пирамиды,   и законы этого пространства — совершенно иные. Уже не я их создаю, —

их   синтезирует энергия постройки.   И   то,   что для обыденных условий считается

правдой,   там звучит,   как рядовая частность, как исключение. Впрочем, и оттуда

привнести что-либо   в   аксиоматическую путаницу   здешних   понятий   —   не   менее

сложно.   Витающие в   облаках рискуют прослыть чудаками.   Оттого и   предпочитают

молчание.

         — Молчуны — те же изгои, — буркнул я. — А нужны ли изгои человечеству?

        — Без сомнения,   нужны!   А как же!..   Хотя, что касается человечества в

целом...   — Виссарион потер сухонький подбородок.   — В человечестве,   Павел,   я

тоже,   наверное, разуверился. В разуме человеческом разуверился. Разум и сердце

индивида   —   это   да,    это   я   чувствую,   а   нечто   коллективное?   Не   знаю...

Коллективный гомеостазис — не есть в полном смысле здоровье,   потому что всегда

базируется на   отторжении незнакомого.   Желтую моль на темном шерстяном костюме

без сожаления растирают в пыль. Это тоже пример гомеостазиса.

        — Ты предпочел бы хаос и изъеденные в дыры костюмы?

        —   Не знаю,   —   Виссарион покачал головой.   —   Если бы взамен хаоса нам

предложили бы что-то по-настоящему новое и светлое...   Но ведь этого нет.   Хаос

подменяют   либо    откровенной   диктатурой,    либо   принципами   демократического

централизма.

        — Это плохо?

        —   Видишь ли...   Принципов придумано столь великое множество,   что   все

просто вязнет и тонет в словах.   Нам бы помолчать, а мы шумим и болтаем. Нам бы

поглядеть вокруг,   под ноги или вверх, а мы безрассудно тратим и тратим энергию

на сиюминутное.

        —   Пасечник смерил меня   долгим взглядом,   невнятно пробормотал:   —   Мы

безостановочно шевелимся,   понимаешь?   Словно голодные черви.   Пропускаем через

себя землю,   роем тоннели,   ползем, не останавливаясь. Но ведь люди — не черви!

Если есть сердце, если есть осознанная боль, значит, есть и смысл.

         — Какой еще, к дьяволу, смысл?

        — Смысл каждой конкретной жизни,   — наставительно произнес Виссарион. —

Робот,   который   дорастает   до   понимания,   что   он   робот,   закономерно должен

приходить к выводу, что где-то поблизости Живет и создатель.

        — Ага, что-то вроде главного робототехника!

        — Можно сказать и так.

        — Странные у тебя рассуждения!

        —   Обыкновенные.   Странные они для тебя.   Ящер...   — последнее слово он

произнес медленно,   словно пробуя на   вкус и   заново осмысливая мое   новое имя.

Некстати вспомнилось, как некогда впервые меня так назвала Елена.

        — Хочешь сказать, что я ни черта не понимаю в твоей дурацкой философии?

        —   Понять и   принять —   разные вещи.   Первое нам порой удается,   но   со

вторым сложностей неизмеримо больше. А ведь может статься, что принять этот мир

— таким,   каков он есть, является главным нашим испытанием. Не просто понять, а

именно принять умом и сердцем.

        — Ты это испытание, судя по всему, выдержал с успехом! — я хмыкнул.

        Виссарион укоризненно покачал головой.

        —   Видишь?   Ты и сейчас,   тридцать три раза укушенный,   зажатый в угол,

продолжаешь нападать.   Хотя и знаешь, что никакого двойного смысла в свои слова

я не вкладываю.   Беда в том,   что ты по натуре своей — собственник и хозяин.   И

потому   всегда будешь свергать коллег и   соседей.   Вроде   того   подброшенного в

чужое гнездо кукушонка.   Лишние идеи тебе не нужны, тебя устраивают те, что уже

имеются в наличии.

        — Может, они устраивают и того, кто создал меня таким? Я говорю о твоем

мифическом робототехнике?

        И снова Пасечник ответил не сразу.   Долго глядел на меня своими черными

глазами.   Не   рассматривал,   не изучал,   —   просто глядел,   словно ждал некоего

ответа,   запаздывающего прилететь из   неведомых глубин мироздания.   На короткий

миг у   меня возникло ощущение,   что со мной и впрямь беседует не Виссарион,   не

описанная им пирамида,   а нечто иное, чему этот человек был только посредником,

подобием живого ретранслятора.   Он хотел ответить,   и не мог. Ответа не было, и

мне почему-то стало страшно.   Почти так же страшно,   как в тот момент, когда из

леса с повешенными братками я угодил в очередную черную расщелину.

        Нужный ответ не   приходил,   и   мир   по-прежнему был   экраном —   зыбким,

распростертым   в    пространстве   тюлем,    на   котором   крутилось   и    крутилось

бессмысленное кино.   Мы   не   отводили от движущихся фигур взглядов и   потому не

сомневались в   вечности происходящего.   Но   тюль —   это   всего-навсего тюль,   и

стоило только на мгновение отвернуться,   как вселенная, дрогнув, исчезла. Талая

вода   смыла   остатки лесов   и   полей,   вокруг царственно и   пусто   распахнулась

первозданная мгла.   Лишь искорки бутафорских звезд и   черный леденящий холод...

Спрашивается,   что   более иллюзорно —   крохотный земной шарик или безграничная,

тьма?

        Рассуждения   Виссариона   неожиданно   приблизились   вплотную,    ожившими

тенями задышали в лицо.   Я мог бы,   наверное,   их потрогать,   если бы осмелился

поднять руку,   отважившись ткнуть в ту прореху,   из которой они выглядывали. Но

мне было по-настоящему страшно.   Как же славно, оказывается, ничего не видеть и

не   знать!   Свалить все на   гангрену позеленевших ступней,   на галлюцинационный

бред.   Но   что-то   продолжало со   мной   твориться,   что-то   крайне непривычное.

Возможно,   подобно Виссариону меня отвлекли от расцвеченного тюля, заставили на

миг повернуть голову.   И что-то я,   должно быть,   узрел — что-то такое, чего не

положено было видеть рядовому обывателю.   Мелькнувший перед глазами образ засел

в   памяти,   и   вернуться глазами к   привычному стало уже   невозможно.   Потому и

рушился мой город,   бурлящими потоками перемешивались далекие времена. Я утерял

под ногами дно,   и волны несли меня,   как винную пробку,   вскидывая на гребни и

погружая в пенные впадины.

        А   между тем пасечник глядел на меня и   молчал.   Слова и впрямь были не

нужны.   Я и без того их слы--шал.   Точнее,   слышал и воспринимал ту субстанцию,

которую куцым   слогом субтитров силится передать людской язык.   И   почти воочию

внимал   превратившимся в   кошмар взрыкивающим вздохам.   Но   теперь я   уже   ясно

сознавал,   что дышу я сам.   И всегда дышал сам! Просто воспринимал себя извне и

потому не узнавал. Боялся узнать...

        —   Пойду,   —   я   неловко хлопнул однокурсника по   плечу и   поднялся.   —

Прогуляюсь на воздухе,

        — Сходи, — он кротко кивнул. — Прогуляйся.

       

       

        ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

        Быть или казаться — вот в чем вопрос!

        X. Катотэ

       

        Я   был здесь чужим,   и   пчелы проявляли явную нервозность,   рассерженно

кружа   перед лицом,   прицеливаясь к   глазам,   к   носу.   Запах мой,   безусловно,

раздражал этот летучий народец. Спасибо, что пока не жалили.

        Вспомнилось,   как   в   первый   наш   приезд к   Виссариону Ганс   предложил

организовать такую   же   пасеку у   Марьи на   даче.   Привлекал начальника охраны,

понятно, не мед, а оригинальная система защиты от непрошеных гостей. При первом

же приближении к дому чужаков несложные механизмы, по замыслу Ганса, сбрасывали

бы крышки ульев на землю,   выпуская наружу крылатого демона.   Дешево и сердито!

Ни   тебе   запрещенной стрельбы,   ни   тебе нарушения уголовного кодекса!   Пчелы,

слава Богу,   уголовным кодексом не запрещены, и проживают в нашей стране вполне

легально. Ну, а нам оставалось бы только глазеть в окна и вовсю веселиться. Кто

знает,   возможно,   когда-нибудь Ганс и   осуществил бы эту затею,   но,   увы,   не

пришлось...

        Должно быть,   за   прошедшие сутки   я   успел основательно попривыкнуть к

лесной    разноголосице.    Именно    поэтому   инородные   шорохи    слух    вычленил

моментально,   послав в мозг отчетливый сигнал тревоги.   Раньше,   чем я что-либо

успел   сообразить,   мышцы   мои   сработали,   заставив   пригнуться и   броситься в

сторону. Рука рефлекторно сунулась под мышку, и лишь секундой позже я вспомнил,

что    оружия   при    мне   нет.    Посторонние   шорохи   тем   временем   значительно

приблизились. Чуть приподняв голову, я выглянул из-за улья. Чутье действительно

не подвело.   Крадучись,   от лесной опушки двигалась ватажка оборванцев.   Пятеро

или шестеро вооружены были луками,   у   остальных в   руках красовались массивные

палицы и тесаки.   Уже отрадно!   По крайней мере,   не какой-нибудь бронированный

спецназ с модернизированными «Кипарисами».

        Я   ощутил странное подергивание в ногах.   Нет,   не бежать им хотелось —

моим   новым ноженькам,   —   совсем даже наоборот!   Точно у   кошки,   возжаждавшей

поиграть с   мышью,   когти   выперло еще   на   добрый   сантиметр,   нестерпимый зуд

подталкивал вперед,   и   краешком сознания я   отчего-то   понимал,   что эта кучка

людей мне совершенно не опасна.   Уже и не Павел Игнатьевич прятался за пчелиным

крошечным домиком,   —   стоял и выжидал подходящего момента пугающий воображение

зверь. Он был уже мною, но я еще не был им. Такая вот забавная дилемма!

        Дождавшись,    когда    расстояние   между    прикрывающим   меня    ульем   и

выбравшимися из чащобы разбойничками сократилось до десятка шагов, я ринулся им

навстречу.   И даже не ринулся, — прыгнул. Пожалуй, сам прыжок поразил меня даже

больше, чем испуг отразившийся на обратившихся в мою сторону лицах. Я взмыл над

землей,   верно,   на   добрую сажень!   И   приземлился в   самой гуще   наступающих,

когтями зацепив чьи-то плечи, сходу опрокинув на землю одного из бродяжек.

        Какими же   низкорослыми они все оказались!   Плюгавенькие,   слабосильные

человечки!   Я ворочался среди них разбушевавшимся великаном, работая кулаками и

локтями,   хватая за что только удавалось,   раскручивая тела в воздухе, хрупкими

стручками ломая о древесные стволы. Трещали кости, и хрипло ругались ватажники.

Впопыхах кое-кто пытался еще натягивать тетиву,   но палки и стрелы не причиняли

мне никакого вреда,   хотя отдельные удары я все же чувствовал.   Таких, впрочем,

было   мало.   Стрелы   ломались о   мою   шкуру,   палочные оплеухи только добавляли

куража.   Кто-то огрел меня кистенем, и, лихо перехватив цепь, я рывком выдернул

опасную игрушку из чужих пальцев.   Теперь дело пошло быстрее.   Свинцовый шар со

свистом закрутился над лохматыми головенками,   выискивая цели. Одного попадания

было достаточно, чтобы человек валился замертво. Азарт все более разбирал меня,

и, осознав, что сражение проиграно, ватажники стали отступать в сторону леса. А

вскоре они уже бежали.   Только можно ли было убежать от того всесильного Ящера!

Мощными кенгури-ными прыжками я   без усилий нагонял их,   сбивал на землю и рвал

когтями.   Они уже не   пытались защищаться —   удирали,   не   оглядываясь,   во все

лопатки.   До   лесных   зарослей   живыми   добралась   едва   ли   треть.   Дальнейшее

преследование не имело смысла.

        Шумно дыша,   я   взвесил на ладони свинцовый шар,   пропустил меж пальцев

поблескивающую цепь.   Тела незадачливых разбойничков лежали тут и   там,   словно

желтые сморщенные листья гигантских осин.   Никто из   них не шевелился.   На фоне

ульев   —    этой   миниатюрной   деревушки   —   картина   представлялась   более   чем

сюрреалистичной. Нашествие великанов на Малую Вязовку... Я криво улыбнулся. Вот

и   вся   твоя   правда,   отщельничек!   Голая и   без   прикрас!   Еще   один   апокриф

всепобеждающего века.   Кто на   нас с   мечом,   на   того мы с   рогатиной.   Бежала

собачка,   бежала,   присела и   отложила на   снег все   то,   что на   самом деле ей

хотелось отложить на все человечество.   Кто-то понял и   запустил в нее снежком.

Как водится, не попал.

        Пальцы    удобнее    стиснули    смертоносный   шар.    Дыхание    постепенно

успокаивалось,   глаза сами   собой обратились к   избушке Виссариона.   Бамбуковым

побегом   новое   решение   прорастало во   мне,   пронзая   жалость,   противоречивые

сомнения и   прочие атавизмы.   В   самом деле!   Кто сказал,   что за преступлением

следует наказание? Мифы и легенды розовых романтиков! Истина проще и жестче: за

преступлением следует новое преступление.   Сорвавшись в пропасть, на полпути не

останавливаются.

        Разумеется,   я   не   боялся его   и   не   хотел убивать,   но...   Правильно

говорят:   человек предполагает, а судьба располагает. Вероятно, это было жестом

отчаяния,   очередной попыткой вернуться в   привычное.   Пасечник эту возможность

отсекал   напрочь.   Своими   заумными рассуждениями,   уверенной интонацией,   всем

своим осуждающим видом.   Именно поэтому я   не выпустил из рук кистеня,   войдя в

избу.

        — Виссарион!..

        Мне показалось,   что он   меня не услышал.   Во всяком случае,   выражение

лица пасечника ничуть не изменилось.   Стоя возле окна,   он преспокойно протирал

тряпкой затуманенное стекло   —   этакий беззаботный человечек в   одной   клетке с

тигром-Более   дикую картину трудно было   себе   представить.   Видел же   он,   что

приключилось там на поляне!   И наверняка,   мудрец этакий,   догадывался, зачем я

вернулся.   Тем не менее,   стоял себе как ни в чем не бывало,   елозил ветошью по

стеклу и,   может быть, даже смаковал эти минуты, ясно сознавая, что провоцирует

бывшего сокурсника на очередной бедовый шаг.

        Я не шевелился,   глядя на него во все глаза.   Черт его знает почему, но

крылся   во   всем   этом   необъяснимый гипноз!   И   стекло под   мелькающими руками

становилось   каким-то   удивительно прозрачным   —   даже   вроде   как   раздавалось

немного вширь.   Словно и не стекло протирал Виссарион,   а то,   что простиралось

сразу   за   ним.    Самым   загадочным   образом   в   упрятанном   между   рам   экране

прорисовывались   детали,   которых   в   принципе   не   могло   быть.   Мне   отчаянно

захотелось прищуриться, уколоть себя булавкой. Потому что видел я уже не ульи и

не лесную чехарду,   —   видел нечто чужое и   в то же время удивительно знакомое:

квартиру   с   потертой   мебелью   и   бордовым   ковриком   на   полу,    поцарапанное

фортепьяно у   беленой стены,   пару блеклых картин и   рыжего кота,   что сидел на

столе под лампой.

        Мне стало не по себе.   Неожиданно я припомнил, что подобно Гоше-Кракену

Виссарион   тоже   ходил   некогда   в   музыкальную школу.   Даже   играл   что-то   на

выпускном студенческом вечере.   И,   вспомнив о   его музыкальном прошлом,   сразу

узнал квартиру.   Это была комнатка Виссариона.   Он жил в   ней еще в   те далекие

времена,   когда мы   приятельствовали.   И   вот на   том зеленом диване мы   не раз

сиживали,   коротая время   за   беседой.   А   назойливо пристающего рыжего кота   я

отпугивал   мысленными щелчками.   Животное   было   чуткое   —   тотчас   обижалось и

уходило.   И   теперь все   вновь всплыло за   протираемым ветошью стеклом.   Зачем?

Почему?..   На секунду мне даже показалось,   что я   слышу заоконный шум города —

того давнего, навечно убежавшего в безвозвратное прошлое. Шумел ветер, верещали

мальчишечьи голоса, и чья-то радиола .бухала песенными аккордами Юрия Антонова.

Я   глядел,   боясь нечаянным движением вспугнуть видение.   И   все-таки вспугнул.

Совершенно   необъяснимо   Виссарион   вдруг   переместился.    Из   избушки   в   свою

квартиру.   То есть по-прежнему,   он протирал чертово стекло, но стоял почему-то

уже   с   тон   стороны,    став   удивительно   далеким   и   даже   внешне   разительно

переменившись.   Да,   да!   Он   стал   другим!   Просветлели вечно-печальные глаза,

исчезли ранние морщины, — Виссарион бесспорно помолодел...

        В   груди   вновь   вскипела   бешеная   волна.   Этот   отшельник сумел   таки

перехитрить меня! Обвел вокруг пальца, не приложив ни малейшего усилия!

        С рыком я взмахнул рукой, и свинцовый шар, разбив окно, вылетел наружу.

И   все тотчас пропало.   Квартира,   поцарапанное фортепьяно,   Виссарион со своей

серенькой тряпицей. Я видел то, что и должен был видеть — разбитое стекло, а за

ним   —   ровные ряды ульев,   неподвижные тела разбойников и   черную кромку леса.

Возможно, это тоже был выбор. И я его сделал.

        Конь,   разумеется,   подался в   бега.   Жизнь в   качестве дикого мустанга

привлекала его   куда   больше,   нежели   рабское   служение человеку.   Однако   без

средства    передвижения   я    не    остался.    В    ветхоньком   сараюшке,    крытом

мозолисто-золотистым горбылем,   я обнаружил довоенных времен колымагу. Какой-то

из   стареньких «фордов» —   какой   именно,   я   не   стал   выяснять.   Куда   больше

интересовало меня,   сможет   ли   эта   таратайка   самостоятельно двигаться.   Чудо

произошло,   двигатель завелся почти сразу, и, выехав на дорогу, я убедился, что

управлять этой машиной ненамного сложнее,   чем современными моделями — в чем-то

даже   проще.   Другое   дело,   что   сидеть в   салоне с   моими   нынешними ножищами

оказалось непросто,   и   для   вящего   удобства пришлось вышвырнуть вон   сиденье.

Скорость «Форд» держал на   удивление смешную —   километров тридцать или сорок в

час,   однако следовало радоваться и такой. Оставив пасеку за спиной, по пыльной

вертлявой дороге я тронулся в путь.

        На   одном   из   холмов,   вздымающихся   над   лесом,   словно   над   пестрым

волнующимся морем,   мне захотелось осмотреться.   Я притормозил и привстал.   Все

равно как всадник на стременах. Возможно, этого не следовало делать, потому что

от увиденного спину тотчас пробрало морозцем.

        Впереди серой   шапкой   сгустившегося тумана угадывался город,   справа и

слева   от   него   полупрозрачными воронками   танцевали   и   покачивались знакомые

смерчи.   Отсюда на   расстоянии они выглядели еще более зловеще.   И   становилось

очевидно,   что   это   не   обычные   пылевые   вихри.   Верхний их   раструб неспешно

всасывал облака   и   тучи,   нижний   ищуще   рыскал по   земле.   Но   этим   дело   не

ограничивалось.   Странным образом я   видел и   многое другое —   детали,   которые

обычный человек в   обычном вихре никогда не   разглядит.   Каждый по   отдельности

смерч   представлял собой скручивающийся рулон,   и   на   рулон этот   бесконечными

лентами   наматывалось и   наматывалось окружающее пространство.   Жадные   воронки

втягивали саму Жизнь,   и чуть сзади,   следуя вплотную за жизненной субстанцией,

наступала беспросветная мгла.   Черная   клубящая стена,   заполняющая собой   весь

видимый горизонт, вздымалась в каком-нибудь километре за моей спиной. Стена, на

которую   не   хотелось   смотреть,   от   вида   которой   пробирало нутряной дрожью.

Вероятно,   это   и   был тот самый конец,   о   котором поминал Виссарион.   Дела на

планете   сворачивались,   первородные   пуповины   начинали   работать   в   обратном

режиме.   Жизнь покидала эти   места,   уходила,   как   вода из   прошитого очередью

аквариума.   Грань,   именуемая   концом,   просматривалась   невооруженным   глазом.

Пространство бурлило   в   самостийных мальстремах,   столетия теснились в   тесных

проходах,   торопясь   на   выход,   отказываясь соблюдать   какую   бы   то   ни   было

очередность.   Да   и   то   верно,   к   чему она сейчас —   эта очередность?   Клочья

финишной ленты   успел   разметать ветер,   шумные гастроли завершились,   феномены

ссудного дня уже не являлись таковыми,   пасуя перед главным — завершением всего

и вся.

        Отыгравшие свое   статисты по   команде   незримого режиссера подымались и

выныривали с земли и из земли,   буднично спешили на исходные позиции.   Обо мне,

судя по всему,   тоже не забыли.   По крайней мере, я имел прекрасную возможность

наблюдать то, от чего уберегали большую часть населения. Возможно, этому стоило

порадоваться,   но я   особо радужных эмоций не испытывал.   То есть,   сейчас я не

испытывал вообще никаких эмоций.   Я был пуст, как ладонь нищего на паперти, как

древний колодец, отрезанный от подземных кровеносных жил.

        Прошло энное время,   прежде чем   я   убедился,   что бензина в   баке нет.

Скорее всего его не было с самого начала,   однако отсутствие горючего ничуть не

мешало «Форду» бодро катить по дороге.

        Все   представлялось вполне   естественным.   Движение туда   не   требовало

горючего,   другое дело — обратная дорога.   Стоило мнетолько однажды попробовать

развернуть машину,   как двигатель тотчас простужен-но зачихал и заглох. Кстати,

вспомнилась и   позапрошлая ужасная ночь,   когда я   скакал и   скакал от   города,

терзая бока взмыленной коняги.   Плыть против течения — напрасный труд. Все, что

нам удалось, это добраться до пасеки, до которой от города по прямой было рукой

подать.   Во   всяком   случае —   по   прежним меркам это   представлялось ничтожным

расстоянием.   В движении к городу все складывалось иначе.   Препятствий никто не

чинил,   старенькое авто   безукоризненно подчинялось любым моим прихотям.   Более

того —   и   черные клубящие тучи,   что широким фронтом двигались следом,   словно

приспосабливались к моему движению, не нагоняя, однако и не очень отставая.

        Впереди   по-прежнему   простиралась жизнь.   Узнаваемая или   не   очень   —

другой вопрос.   Взору моему попеременно открывалось то,   что было,   и то,   чего

никогда не было.

        Я   наблюдал поистине удивительные вещи!   Если   слева с   рокочущим гулом

вновь восстанавливался из   ядерной пыли Тунгусский метеорит,   то   справа ревели

трубы   и   лязгало   железо,   возвещая   о   начале   великой   схватки.   Под   отсвет

уносящегося   ввысь   серебристого   гостинца   из   космоса   —   от   Непрядвы   лавой

накатывали   рати   запасного   полка.   Ордынские   тумены,   отмахиваясь   серпиками

сабель,   неуверенно   пятились.   Сеча   на   Куликовом   поле   близилась   к   своему

кульминационному моменту.   Резво наступал от реки Смолки засадной полк Боброка,

и Мамай уже откровенно нервничал, косо поглядывая на свою любимую лошаденку.

        Впрочем,   Мамая я,   конечно, не видел, зато видел, что русские кудлатые

бороды мелькают с   одинаковой частотой и   с той,   и с другой стороны.   Где были

татары,   где наши,   понять было совершенно невозможно. Русские долбили русских,

раскосые басурманы в   остервенении наскакивали на   столь   же   раскосых.   Вполне

вероятно, что и не Куликово поле это было.

        Мало ли обагренных кровушкой полей водилось на земле!   Легионы и леодры

одетых в металл гуманоидов сходилось в поединках по всей планете во все века...

        Я   мчался дальше,   и выжженные степи,   густо усеянными ржавью доспехов,

сменялись малыми и большими постройками. Мне приходилось объезжать Нюрнбергский

стадион гитлеровского архитектора Шпеера, время от времени притормаживать возле

внушительных фасадов тех или иных дворцов.   Триумфальная арка,   размерами вдвое

превышающая парижскую, гигантское здание германской рейхсканцелярии — весь этот

нацистский апофеоз скорее пугал, нежели завораживал. А далее на протяжении двух

или   трех   километров   дорога   тянулась   вдоль   шеренги   мускулистых скульптур.

Титаны,    атлеты    и    атланты   всевозможных   калибров   демонстрировали   мышцы,

изображали скорбь и волевую мощь.   Реликтовые серп и молот сменялись свастикой,

многочисленные гербы забавляли схожестью изображенных звериных фигур. Весь этот

зоопарк в меру сил и возможностей скалился и щерился, сжимая в лапах трезубцы и

мечи,   скипетры и   булавы.   И   не   было   кругом ничего живого —   только белый и

розовый мрамор,   гранит и   позеленевшая бронза...   На   память пришло знаменитое

крама-ровское:   «И мертвые с косами стоять»...   Но эти не только стояли. Кто-то

из них бежал и   летел,   кто-то рвал зубастые пасти и мучительно боролся.   Самые

неукротимые метали диск и копье,   самые ленивые сидели и лежали, что безусловно

представлялось для каменной плоти состоянием более естественным.

        Начинался въезд в   город.   Стоящий на перекрестке британский полисмен в

колоколообразном шлеме   заботливо помахал   жезлом,   подсказывая направление.   Я

послушно   повернул   руль   и,   лишь   спустя   секунду,   запоздало сообразил,   что

полисмен   мне   кого-то   напоминает.    Ну   да!    Капитан   Костиков!   Собственной

персоной!..

        Я   обернулся и на мгновение поймал взгляд прищуренных глаз.   Но длилось

это крайне недолго. Честный мент странно передернул плечами и «вывернулся». Все

произошло так просто и быстро,   что я всерьез усомнился, да видел ли я его лицо

в действительности,   потому что теперь он стоял ко мне затылком.   Впрочем, и не

стоял даже,   а   продолжал удаляться.   «форд» мой   и   не   думал останавливаться.

Педаль тормоза,   вдавленная до упора, лишь чуток снизила его прыть. Очень скоро

капитан-полисмен превратился в   крохотную фигурку — этакий восклицательный знак

на дымной строке улицы.

        Я   с   шипением выплюнул вереницу ругательств.   Еще один отступник и еще

один хитрец!   Хотя...   Как   раз Костикову это можно было простить.   Он   ко   мне

никогда не ластился,   воевал честно и   откровенно,   надеясь засадить подальше и

«наподольше». Вот и добился своего. А точнее — дождался...

         По соседней улице,   тоже направляясь к   центру,   шествовала многолюдная

демонстрация.     Играла    гармонь,     и    дружно    распевались    удалые    песни

шестидеся-тых-пятидесятых.   Про танкистов с шахтерами, про лихих монтажников. Я

нахмурился.   Шары с   флагами —   это понятно,   но   что там у   них красовалось на

плакатах,   я   не   мог разглядеть,   как ни   щурился и   ни   вглядывался.   Шеренги

демонстрантов мелькали в проемах меж домов и снова пропадали. К концу света они

шагали, как к пресловутому светлому будущему.

        Впрочем, очень скоро меня отвлекла иная картина. Впереди бурлила толпа.

Обутые в   лапти   крестьяне,   объединившись с   воинами в   кольчугах,   штурмовали

какое-то здание.   Подвешенный на цепях таран угрожающе раскачивался,   и кованый

наконечник бил   по   глиняной обмазке стен,   с   каждым ударом все   более обнажая

бревенчатую кладку.   С хрустом откалывалась щепа, люди громко кричали, с лязгом

лупили оружием по щитам и   панцирям.   С   завидной энергией собравшиеся пытались

заглушить владеющий сердцами страх.   Своего рода —   психическая атака,   волевое

воздействие на нервы — если не на чужие,   то хоть на свои собственные. Действие

в чем-то разумное и оправданное.   Нынешние полицейские, наступая на толпу, тоже

молотят дубинками по прозрачным щитам.

        Словно   ощутив   некоторую растерянность,   «Форд» замедлил ход,   рыскнул

влево и скрежетнул тормозами.   И тотчас неизвестно откуда вынырнувший жандарм с

лицом Шошина и   фигурой Ганса учтиво приложил пальцы к козырьку,   шагнул вперед

и, разгоняя лапотный люд ножнами, в пару минут расчистил автомобилю дорогу.

        Все   оказалось предусмотрено,   ничто   не   должно   было   помешать   моему

движению к цели. Заговорить с вежливым жандармом я не осмелился, он же подобных

попыток так и не предпринял.

        Попетляв по   улочкам,   я   внезапно остановился.   Точнее   вновь   проявил

характер фордовский двигатель.   Заглохнув повторно,   он   как бы поставил точку,

подтверждая, что искомая цель достигнута.

        Чуть   приподнявшись,   я   огляделся.   На   секунду-другую ощутил в   ногах

неприятную слабость.   Сразу   за   реденькой   шеренгой   тополей   пугающей   глыбой

вздымалось здание кинотеатра —   того самого,   в   который когда-то   нас заманила

прелестница Фима.   Впрочем, она здесь тоже была абсолютно ни при чем. Теперь-то

я понимал это прекрасно.   Как известно, все пути ведут в Рим, и к тому роковому

экрану меня мог подвести кто угодно.

        Возникло жуткое   желание   закурить.   Я   лихорадочно обшарил   карманы   и

достал   смятую   пачку.   Последняя потерявшая форму   сигаретка,   роняя   табачные

крошки,   выкатилась на ладонь.   Что ж, весьма символично... Зажигалки у меня не

нашлось,   но сбоку услужливо подскочил очередной жандарм со спичкой.   Причем он

не чиркал ею о коробок, она загорелась у него в руках — сама собой, едва только

приблизилась к моей сигарете.

        — И, пожалуйста, не задерживайтесь!..

        Я вздрогнул, услышав голос Безмена. Но подсказчик уже шагнул в сторону.

На меня он не глядел,   на лице его не читалось ни злости, ни участия. Город был

наводнен знакомыми масками! Масками, но не людьми.

        Окутавшись дымом,   я выбрался из «Форда».   Не без усмешки отметил,   как

напрягся   плечистый   жандарм.    Рука   его   словно   невзначай   легла   на   ремень

поблизости от кобуры.   Значит, все-таки живой человек, хоть и маска. И ноженьки

мои когтистые успел, конечно, рассмотреть как следует.

        Сигаретку я   высосал в   три присеста.   Легкие клокотали,   как кузнечные

мехи,    —   им   эта   никотиновая   порция   была   форменным   пустячком.   Оттого   и

расползлась на груди рубаха,   тугим пузырем вздувался пиджак.   Я не сомневался,

что скоро лопнет и он.   Стремительный рост не замедлялся ни на минуту — и даже,

похоже,   шел по взлетающей кривой.   В   кинотеатр я пробрался,   согнувшись в три

погибели, словно прополз в собачью конуру.

        Знакомое фойе,   все тот же серенький неказистый зал. Людей, разумеется.

Никого,   зато непонятный грохот снаружи. Кто-то с монотонным упорством долбил в

стены тяжелым. Неужели тот самый таран?..

        Я   сумрачно рассмеялся.   Ну   конечно!   Просто   машинка   проявила редкую

деликатность —   объехала здание стороной,   подбросив к   черному ходу.   С фасада

буйствовала   разъяренная   толпа,    а    терпеливый   жандарм   с   голосом   бывшего

финансиста поджидал прибытия главного персонажа.   Очень и очень мило!.. Дракона

загнали в угол, чтобы добить всем миром.

        В   сомнении оглядев фанерные ряды сидений,   я решил не садиться.   Не по

росту и не по размеру. Только раздавлю все к чертовой бабушке!..

        Один   за   другим прозвенело три   коротких звоночка.   Свет под   потолком

предупреждающе   мигнул   и   стал   гаснуть.   А   в   следующий   момент   застрекотал

кинопроектор. Я воззрился на экран, но ничего не увидел. Трещали двери, кричали

люди,   с   раскачиваемых стен кусками отлетала штукатурка,   но экран по-прежнему

оставался пуст.   Там должен был быть я,   но меня там не было,   и   это отчего-то

пугало больше, чем сотрясающий здание грохот.

        Решение пришло с запозданием, и я удивился, почему не догадался об этом

сразу.   Меня и   не   могло быть там,   потому что я   по-прежнему находился здесь.

Ребус для первоклассника!..

        Сминая   сиденья   когтистыми стопами,   шумно   всхрапывая,   я   зашагал   к

экрану.   Луч проектора бил теперь в мою спину, и чем ближе я подходил к экрану,

тем   огромнее становилась тень на   сахарном полотне.   Абрис был   уже   абсолютно

нечеловеческим,   — это я видел совершенно ясно! Короткие передние лапы и что-то

тяжелое за спиной. Ну да, конечно, хвост! Мои хвост!..

        В экран я вошел, как в воду, на мгновение задохнувшись от плеснувшего в

легкие пламени. Но первый дискомфорт быстро прошел. Грудная клетка заколыхалась

прежним   порядком.   Тем,   что   заменяло   в   заэкранном царстве   кислород,   тоже

оказалось возможным дышать.   По крайней мере удушья я   не ощущал.   Главная беда

заключалась в   Ином   —   в   моей   затянувшейся незрячести.   Я   ничего не   видел.

Абсолютно ничего.   Либо здесь и   впрямь было темно,   либо в   этой среде обычное

зрение становилось бессильным. Ни звезд, ни луны, ни малейшего костерка! А ведь

на последнее можно было надеяться!   В том давнем Зазеркалье — огонек, помнится,

присутствовал.   Далекий, крохотный, но он все-таки горел. Хотя и воды с тех пор

утекло немало — вполне достаточно, чтобы залить не одну сотню и тысячу подобных

огней.    Вот,    вероятно,   и   залило.   А   потому   приходилось   шагать   вслепую,

практически наугад. Впрочем...

        Задержав дыхание,   я   прислушался.   Откуда-то   издалека до меня долетел

детский голосок.   Я остановился.   Что это?   Очередная галлюцинация?.. Возможно.

Тогда откуда столь явственные детские интонации?

        Я снова напряг слух.   Да нет же!   Голос доносился совершенно отчетливо.

Правда,   непонятно было,   плачет ребенок или   смеется,   но   в   том,   что   голос

принадлежал именно ребенку, сомнений не оставалось.

        Я возобновил движение.   Вполне возможно,   что этим ребенком тоже был я.

Пространство сворачивалось, и прошлое сотен людей мне довелось повидать воочию.

Что   особенного таилось в   том,   что в   конце пути мне предстояло столкнуться с

самим   собой   в   возрасте младенца?   Возможно,   в   этом   таилась   своя   логика.

Заглатывающая хвост змея в   конце концов добирается до собственного затылка.   С

боем продравшись через зловещий лабиринт. Ящер вновь видит себя на старте...

        Кажется,   ребенок все-таки смеялся. Ну да! Плакать еще не настала пора.

Горестные поводы чередой и эшелонами стояли еще впереди. И не огорчало даже то,

что    занимали   они    все    пути   и    подъезды.    Жизнь   напоминала   гигантский

железнодорожный узел.   Еще   издали она оглушала грохотом колес,   пугала красным

запрещающим   светом,    обилием    тормозных    колодок.    Абсолютно    произвольно

формировалось наше   будущее   окружение,   и   неизвестный   диспетчер   скрупулезно

отсеивал   все   лишнее,    переводя   стрелки,    спуская   ненужное   вагончиками   с

сортировочных   горок.   Уже   внизу   ехидные   помощники   выставляли   на   рельсины

стальные башмаки.   Скорость терялась в   искрах и   скрежете.   Вагоны застывали в

мертвой неподвижности.   Ничего этого ребенок еще   не   знал   и   потому продолжал

смеяться.

        Грузно   шагая,   я   болезненно щурился,   силясь   выловить из   мглы   хоть

малейший проблеск живого.   В конце концов, я должен был увидеть этого мальчика!

Просто потому, что он когда-то был мною!

        Или все-таки не был?..

        В   бессильной ярости   я   зарычал.   Теперь это   казалось уже   совершенно

естественным.   На то и дарован драконоподобным голос.   Однако рокот моих связок

никого не   напугал.   Пустота,   как   известно,   не   умеет бояться.   Она   сама   в

состоянии устрашить кого угодно.

        А   был ли мальчик?   —   с   ехидством вопрошала тьма.   И   сама же спешила

утешить: — Всенепременно! А как же! Ведь и Ящеры из кого-то произрастают.

        И   вновь грудь моя содрогнулась от   раскатистого рева.   Однако теперь в

нем уже сквозил страх.   Грозить я умел там. Здесь прежние методы не годились. В

самом деле!   Смешно наблюдать аквалангиста,   спустившегося под воду с удочкой и

крючком!    Вероятно,   я   пребывал   в   аналогичной   ситуации.   Грустно,   смешно,

нелепо!..

        Ноги   размеренно и   тяжело   месили рыхлое тесто   небытия.   Я   продолжал

восходить в неведомое.

        Екатеринбург, 1998 г