ЩЕРБИНИН ДМИТРИЙ

   ВЭЛРА

                                               ...Ему проклятье - время,

                                               Весь холод долгих лет,

                                               Веков печальных племя,

                                                И радостный рассвет...

   Тот июньский день выдался вовсе не жарким, хоть и прохладным его   назвать

тоже было нельзя. На небе провисла пелена   облаков,   но   тоненькая,   и   свет

солнце полним всю ее мягким, живым златом. И от пелены этой освещение хоть и

было дневным; но, все же, цвета были приглушены, и   границы   между   тенью   и

солнечным воздухом - несколько размыты. Был и ветерок,   и   нельзя   его   было

назвать ни сильным, ни слабым, но   он   подходил   неспешными   волнами,   тепло

обнимал, отходил куда-то, и вновь обнимал...

   Вдоль   длинного-длинного   полукилометрового   здания,   с   белыми    стенами

медленно брел юноша с бледным лицом,   длинными   темно-каштановыми   волосами,

густыми черными бровями,   под   которыми   сияли   серебристые,   а,   временами,

изумрудные глаза. Нос прямой, с широкими ноздрями. Сам же юноша был   худ,   а

вся одежда его: и рубашка с длинными рукавами, и брюки, и ботинки - все было

темного цвета.

   Юноша брел медленно и взор его был устремлен к   высоченным,   многоэтажным

доминам,   настоящим   небоскребам,   которые   темными,   остроугольными   горами

высились над городским парком. Парк то   начинался   метрах   в   пятидесяти   от

стены длинного дома у которой юноша шел. Перед парком еще опускался обрыв, и

на дне его шумела давимая машина дорога - через обрыв к парку   перекидывался

мост для пешеходов - обычно оживленный, но теперь ни одного человека на   нем

не было видно.

   Вообще,   прохожих   было   очень   мало,   да   и   те,   кто   проходили   -   все

проскальзывали   для   Саши   обесцвеченными,   бескровными   тенями.   Да   он    и

небоскребов, и парка не видел - все это -   привычное   -   все   это   вовсе   не

занимало его. Душа его, сердце, все помыслы его   -   все   устремлено   было   к

девушке, которую он в скором времени должен был встретить. В девушку эту   он

был долгое время влюблен - влюблен   безответно;   влюблен   страстно.   Девушку

звали Аней.

   Вход в подъезд ее был, вообще-то   с   другой   стороны   дома,   но   так   как

вернуться она должна была только через час, то молодой человек, не   в   силах

устоять на месте (также, как не в силах он был усидеть дома) -   прохаживался

вокруг этого полукилометрового здания.

   Что он хотел? Хотел выдать все это за случайную встречу, пройтись   с   нею

хоть немного, посмотреть на нее - он надеялся сказать ей   что-нибудь   милое,

чтобы сделать ей приятно, и, самое главное, несмотря на всю ее холодность   -

он надеялся, что она, все-таки,   ответит   на   его   чувство.   Вновь   и   вновь

вспоминал ее облик - несколько, правда,   сокрытый   дымкой,   так   как   долгое

время они уже не виднелись...

   Он вынужден был остановиться, когда проходил возле   очередного   сквозного

пролета - там стояли машины жильцов, а также, там было достаточно не   густой

и мягкой тени. И вот из этой то тени выступила некая фигура...

   Так как юноша, хоть и невидяще, смотрел в сторону   небоскребов   -   голова

его был повернута чуть в   сторону   и   в   начале   на   фигуру   он   не   обратил

внимание. Точнее, ему даже захотелось повернуть к ней голову,   посмотреть   -

что-то необычное, сразу же почувствовал он в ней.

   Однако, он, как человек невозмутимый; как человек все время   сдерживающий

свои, далеко не шуточные страсти - решил так: "Что обращать внимания на   эти

фигуры? Все они проходят, все то они растворяются без следа - вот   повернусь

я к ней, взгляну - увижу, а чрез несколько секунд   забуду,   да   и   не   зачем

запоминать, все равно - никогда больше не увидимся".

   Фигура, однако, подошла близко и встала не то чтобы на его пути, но   чуть

в стороне - юноша, если бы шел прямо, должен был, по крайней мере, задеть ее

плечом.

   И тут почувствовал он приятный, да тут же некой вуалью из поцелуев легший

на его сердце запах. Было там что-то, но совсем   не   много,   от   цветов,   но

больше просто веянье неких просторов - каких, юноша не знал, не мог и   найти

определение этому запаху - разве что запах   земли,   но   какой-то   нездешней,

живой, сказочной земли.

   И   тут   уж   он   должен   был   повернуть   голову,   посмотреть,   да   тут    и

остановиться.

   Перед   ним   стояла    высокая    (одного    с    ним    роста),    черноволосая

девушка-цыганка. Да волосы ее были черны, густы и шелковисты - так   если   бы

на ночном небе потухли все звезды, но осталась сама эта бесконечная глубина.

Кожа у нее была загорелая, и не то чтобы темная, но   живого   цвета   -   видно

было, что почти все время проводит она на свежем воздухе.

   Черные брови, а под ними то - очи темные. Очи   широкие.   Нельзя   сказать,

что они были огромные - нет - они очень гармонично   вписывались   в   лик   ее,

однако, именно они, если отвернуться и вспомнить ее   -   занимали,   вообще   в

ней, главенствующую часть. Взгляд   растекался   по   их   поверхности,   как   по

тонкому, прозрачному стеклу, под которой - бездна темная (пока   темная),   но

во   тьме   проступали   некие   образы,   столь   таинственно   непостижимые,   что

холодная дрожь пробегала по телу. Очи были   живые,   они   постоянно,   как   бы

говорили и пели нечто, они приближались, они завораживали - взгляд   подходил

к тонким оболочкам скрывающим бездны и с трепетом заглядывал туда, пока   еще

не в силах разгадать, что же за волшебство кроется там.

   Но, если все же оторваться от очей ее, то - вот правильной формы нос, вот

губы - мягкие, и, глядя на них вспоминались облака - теплые, ласковые...

   Вот и тело ее, облаченное в длинное, черное платье, с   темным   поясом;   и

там угадывалась фигура статная - тело ловкое, и юноша понял,   что   она   и   в

беге обогнать бы его могла, и прыгнуть гораздо дальше - в общем, все бы   она

сделала гораздо более ловко, нежели он.

   Это была цыганка. Молодая, лет восемнадцати...   Юноше   подумалось   тогда,

что, она самая красивая из всех цыганок когда либо живших на земле и   должна

была бы, по праву, быть их королевой. Также,   он   почувствовал,   что   стихия

этой девушки ночь - как он мог это объяснить? - да просто видел - ночь с   ее

извечной, чарующей тайной была и в волосах ее, и, даже, в платье, и главное,

конечно же - в очах - там была сама   ночь   -   глубина   неизмеримая,   глубина

бесконечная. Казалось, что   он   смотрел   в   озера   за   которыми   открывалось

бесконечно глубокое небо.

   "Ну, что же я встал то?" - подумалось юноше. - "Что смотреть на   нее?   Не

забывай. зачем тут ходишь... Да и что я ей могу сказать?"

   Но тут раздался ее голос. Не громкий, но отнюдь   и   не   тихий,   голос   ее

зачаровывал - хотелось слушать ее - просто слушать, как прекрасную музыку. А

что это были за слова! Казалось, каждое из этих, на самом   то   деле,   тысячу

раз до того слышанных слов - юноша слышит впервые. Он и не   подозревал,   что

эти, обычно скороговоркой проговариваемые слова, могут нести   в   себе   такую

силу, могут звучать, как заклятье, как произведение искусства; что могут так

плавно перетекать из одного   в   другое   и,   в   тоже   время,   каждое   звучать

отчетливо, каждое нести образ, чувство.

   - Давай познакомимся. - предложила юная цыганка. - Зови меня Вэлрой...

   Юноша ничего не отвечал, так как ожидал, что она еще будет говорить,   что

голос ее будет литься   и   литься,   что   новые   и   новые   музыкальные   образы

зазвучат в воздухе.

   - Так вот тебе мое имя - Вэлра. Как же мне называть тебя?

   - А меня. - смутился юноша   -   да   смутился   до   такой   степени,   что   на

какое-то мгновенье позабыл свое имя. Потом вспомнил: "Саша" - однако, почему

- "Саша", что это за обозначение Меня в сочетание четырех букв?   Все   же   он

назвался.

   Юная   цыганка   кивнула,   и   вот   они    пошли    рядом,    продолжая    обход

полукилометрового дома.

   Саша молчал, он ждал, когда заговорит цыганка, да он и не знал, что можно

говорить столь необычайному, столь не похожему на всех, кого   когда-либо   он

видел созданию. Какие же у нее могут быть интересы? Что   может   интересовать

девушку с очами в которых сама бесконечность?

   И он взглядом прильнул к ее очам - взглянул туда, понял, что, несмотря на

кажущуюся глубину, видит лишь самую поверхность.

   А Вэлра, все это время внимательно разглядывала его лицо, его глаза   -   и

от взора этого веяло мягкой ночной   прохладой,   взгляд   обволакивал,   взгляд

погружал в себя.

   И она, увидевши его взор, улыбнулась -   губы   ее   лишь   немного   дрогнули

вверх, но вот в очах все пришло в движенье,   все,   с   переливом,   потянулось

вверх.

   И, вновь, по Сашиной спине пробежал холодок, только   он   представил,   что

будет - если ее охватит гнев, что если вся эта, бесконечная ночная   глубина,

в очах ее   не   легкой   улыбкой   слегка   всколыхнется,   но   вспыхнет,   вдруг,

гневом...

   Вэлра говорила:

   - Я подошла к тебе, Саша, потому, что ты мне очень понравился. Знай,   что

истинную любовь можно почувствовать только с первого   взгляда   -   мне   сразу

сердце обожгло, сразу почувствовал, что близкий человек - это и есть любовь.

У вас так не принято: знакомятся постепенно, узнавая интересы, общаясь   -   и

как бы влюбляются. Но это не любовь! Потому у вас многие несчастны, потому у

многих   это   величайшее   счастье   заменено   обманом,   болью.   Их   восприятие

затуманено, они живут рядом с иллюзией - не своей второй половинкой, но лишь

образом созданным этим пресловутым общением, этим   стремлением   найти   общие

интересы, а за всем этим - просто боязнь остаться в одиночестве. А   истинная

любовь - та встреча лишь один раз бывает и   свою   вторую   половинку   в   этом

Мире, можно искать очень долго... - и тут бесконечность в   ее   глазах   стала

печальной, и Саша, поспешил отвернуться, так   как   почувствовал,   что,   если

дольше   будет   глядеть   туда,   так,   попросту,   споткнется   обо   что-нибудь,

упадет...

   - Можно искать почти бесконечно долго, но истинная любовь   бывает   только

одна, все остальное - обман. И вот я нашла тебя. Вот   говорю   тебе   то,   что

никому, никогда не говорила,   кроме   родителей   своих,   а   также   братьев   и

сестер...

   И следующие три слова она выдохнула единым дыханьем - это были не   слова,

но сами чувства, каждое из слов было погружено в светлые,   теплые   облака   -

три слова - прозвучавших, как три песни, как три пламенных поэмы:

   - Я люблю тебя.

   "Любит... Любит... Она меня любит..." - шептал про себя Саша и все   никак

не мог понять, как это Она его любит.

   Тут же, неприятное, грязное сомненье закралось к нему: "Мало   ли   что   на

уме у этих цыганок? Может, обворовать меня хочет? Может, одна из тех   девиц,

которые ищут себе друга, чтобы вытрясти из него деньгу?" -   эта   мысль   тут,

рядом   с   нею,   показалось   ему   настолько   грязной,   что   он   Саша   тут   же

передернулся от отвращения к самому себе - да как   он   только   мог   подумать

такое!

   Они, тем временем, прошли полукилометровую стену дома, завернули за   угол

и шли теперь со стороны подъездов, в тени.

   Вэлра, высказавши свое признанье, шла теперь молча. Саша же   и   не   знал,

что сказать. Слишком все это было необычайно - да и что ей можно   сказать   в

ответ? Что он ее любит?

   Он не знал, не знал... Чувство к Ани например - это чувство, из-за   своей

неразделенности приносило боль, но он вновь   и   вновь   вспоминал   ее   облик,

вновь и вновь вздыхал, тоскуя. А здесь же не   было   ни   тоски,   ни   какой-то

тяги, просто,   весь   мир   как-то   неузнаваемо   преобразился   -   что-то   было

сказочное, неземное, но Саша не мог   сказать,   что   он   ее   тоже   любит.   Он

спросил:

   - И давно, Вэлра, ты меня заметила?

   - Только сегодня. Не то, чтобы это было полной неожиданностью для меня   -

я очень давно ждала этот день, я чувствовала, что встречу тебя, и   я   ждала.

Когда ты появился, я сразу и подошла к тебе.

   И она вновь взглянула на него   своими   темными   безднами   -   взглянула   в

ожидании, будто знала уже, что он должен был ей ответить.

   "Люблю ли я ночь? Люблю ли я непостижимое, в своей необъятности таинство?

Люблю ли я это, так на сон похожее состояние?... Пожалуй что да... Но Аня   -

ведь я ее Люблю; ведь - это ее я ждал, ведь ее так страстно   люблю   вот   уже

больше года! Как же так, могу я предать свою любовь так вот просто,   услышав

только признание цыганки, которой никогда раньше и не видел".

   А Вэлра почувствовала его мысли, и тогда   тьма   в   очах   ее   задвигалась,

закипела; голос ее прозвучал, так, будто бы в ночи, пророкотал дальний гром:

   - Кто она?

   - Ну есть одна девушка... -   начал   было   Саша,   но   Вэлра   не   дала   ему

договорить:

   - Кто она, кто   смеет   причинять   тебе   страдания?   Кто   она,   кто   смеет

вставать между нами? Кто она - или, быть может, она искала тебя   столько   же

сколько я. Покажи мне эту кудесницу!

   - Вон она идет. - пробормотал Саша и указал идущую к своему подъезду Аню.

   Эта невысокого роста, бойкая девушка, как всегда шагала   быстро,   и,   как

человек начитанный, углубленный в себя, ничего вокруг не замечала, да   и   не

хотела замечать...

   - Все извините. - тихо прошептал   Саша   (   это   чтобы   Аня   ненароком   не

услышала, не обернулась, и не заметила   их   вместе).   Он   почувствовал,   как

вскипает давнее, тоскливое чувство; и, даже не взглянув на Вэлру, прошептал:

"-А теперь прощайте - я ее вот ждал" - и бросился вслед за Аней.

   Он догнал ее уже шагах в десяти у подъезда, забежал сбоку - Аня настолько

была погружена в свои размышления, что даже и не заметила, что кто-то рядом.

   - Здравствуйте. - произнес Саша.

   Аня обернулась - ничто не изменилось в   лице   ее,   разве,   что   в   глазах

проснулось легкое раздраженье, как от назойливой мухи. Не сбавляя ходу,   она

молвила:

   - Здравствуйте.

   Она уже входила в свой подъезд, и всем   своим   видом,   всем   своим,   чуть

отвернувшимся в сторонку личиком, как бы   говорила:   "Идите-ка   вы   поскорей

своей дорогой, а мне не мешайте".

   Однако, Саша не видел ее вот уже целый месяц, да   так   долго   ждал   этого

момента, что последовал за нею и в подъезд, чувствуя   при   этом   неловкость,

чувствуя, что неприятен, и все жаждущий как-то сделать приятно,   чтобы   она,

все-таки,   хоть   улыбнулась   ему   -   хоть   как-то    успокоило,    так    долго

взращиваемое, и так теперь болящее сердце.

   - Вот так встреча. - быстро лепетал он,   опасаясь,   что   не   успеет,   что

сейчас же, не дослушав, ни сказав ничего, и уйдет   она.   -   Я   тут   проходил

неподалеку, вдруг - вижу, вы идете. Я не мог не подойти к вам,   понимаете...

Мы так давно не виделись и, понимаете, я не могу вас забыть. Вы так...

   - Очень жаль. - сухо проговорила Аня, подходя к лифту и, нажимая,   кнопку

вызова.

   - Что жаль? - радуясь, что услышал ее голос, переспросил Саша.

   - Жаль, что лифт не работает, жаль, что вы не забыли...

   Она несколько раз нажала на кнопку вызова, однако, лифт безмолвствовал.

   - Должно быть, между этажами застрял. - предположил Саша.

   Аня ничего не ответила. Стала подниматься по лестнице.

   Подъезды, лестничные площадки и лифт, были в этом доме устроены так,   что

выступали из общей, ровной массы, словно обломки   ребер   на   рыбьем   хребте.

Стекла протягивались вдоль лестницы и,   таким   образом,   можно   было   видеть

часть стены самого Дома. На окнах этих в бессчетных   пылинках   и   паутинках,

мягкими, пушистыми златистыми ободками сиял   льющийся   из   покрытого   тонкой

вуалью поднебесья свет.

   Саша шел за стремительно поднимающейся Аней и, чувствуя,   как   скоро   они

должны расстаться, говорил-говорил, лишь бы только вызвать у нее ответ, лишь

бы только она обернулась.

   Было в нем   горькое   чувство,   понимания   того,   что   он   совершенно   Ани

безразличен, что за этот месяц, она только теперь, как увидела   -   вспомнила

про его существования. Он чувствовал, что излей он ей все свои   переживания,

скажи про бессонные ночи - она только пожмет плечами; а то и   скажет,   чтобы

он показался к психиатру. И в тоже время он надеялся - он, человек в глубине

своей верящий во всякие чудеса, - надеялся, что все   как-то   уладиться,   что

все будет хорошо.

   - Знаете, Аня - вот я увидел вас издалека, и мне показалось, что   вы   над

землею летите. Да-да, вы так прекрасны, так легки -   у   вас   такие   плавные,

возвышенные движенья, что вы похожи на парящую птицу. Вы, как дух прекрасный

и легкий. И знаете, я сам, увидевши   вас,   сразу   и   ноги   свои   чувствовать

перестал - так взмыл на чувствах моих - только увидел вас издали и   вот   уже

рядом лечу, и говорю с вами, и в свое то счастье поверить не   могу.   Поймите

меня правильно я... я... ну вы уже, впрочем, поняли   мои   чувства.   И   очень

прошу - может, поговорим, может...

   Они уже подошли ко входу   на   площадку,   где   была   Анина   квартира;   там

девушка обернулась и очень холодно и надменно взглянула на Сашу.

   Для его чуткого, так нежностью к ней проникнутого   чувства,   взгляд   этот

был, что удар - словно бы сердце его, так к ней раскрывшееся, сжала   она   со

всех сил, да этим вот взглядом и плюнула в него.

   - Все эти ваши словечки "вы летели", "я полетел" -   все   это,   -   и   даже

извинения у вас просить не стану, - все это - пустой, нудный   и   я   бы   даже

сказала пошлый поэтический вздор! Да что это вы себе позволяете - бегаете за

мной, совершенно выбиваете из хода размышлений своими чувствоизлияниями - да

я вас и не знаю вовсе!

   У Саши, от этого неприятия чувства его, которому он посвятил всего   себя,

с которым он   целое   утро   ходил,   от   исхода   этого   так   долго   ожидаемого

мгновенья забилась в голове боль.

   Лестничный переход заметно потемнел, однако, Саша и не заметил этого.   Он

еще раз взглянул на Аню, едва сдерживая крик, чуть попятился,   не   удержался

на краю ступени; повалился назад, ударился   задом,   и   расшибся   бы   гораздо

больше, если бы не успел ухватиться за периллу.

   Аня посмотрела, как он поднимается и самодовольно усмехнулась:

   - Вот, а вы говорите - "крылья выросли" - какие же тут крылья,   когда   вы

так падаете? Нет у вас никаких крыльев - только вранье на языке!   Зачем   вам

понадобилась говорить эти пошлости про полеты? Да вы и не летали   никогда!..

А теперь оставьте... Да летите, летите,   летите...   далеко-далеко   от   этого

места!.. Да, и больше не тратьте часы у моего подъезда! - она повернулась и,

направляясь к своей квартире, уже через плечо бросила. - Да вы и   не   летали

никогда.

   Громко, раздраженно хлопнула дверь, а перед Сашиными глазами плыли темные

круги. Кровь жарко пульсировала, сжимаясь у висков. Отчаянье - он,   даже,   и

не знал, что делать дальше - идти ли домой, по городу ли ходить... Проходили

минуты, - боль не унималась: "Что же делать мне теперь? Как   же   она   крылья

мне, лишь несколькими своими словами оторвала!"

   Только тут он заметил, что на лестничной площадке лежит   довольно   густая

тень, взглянул на стекло и вот, что увидел - там, со стороны улицы, повисло,

прильнувши к самому стеклу некое темное облачко.

   Саша привстал, подошел ближе, да тут и вскрикнул,   отступил,   узнавши   за

призрачными контурами фигуру Вэлры. Он увидел и ее   черные   очи.   И   еще   он

увидел, что она плачет - смотрит на него, и плачет.

   Ужаснувшись, Саша отвернулся, побежал вниз по лестнице и,   вырвавшись   из

подъезда, не разу не остановившись добежал до своего подъезда.

                                       *               *                *

   Город в котором жил Саша, разделялся на две части парком. Одна часть - то

недавно возведенные небоскребы - то было царствие   больших   залов,   огромных

комнат, бетонных стен,   стекла,   стали   -   эти   черные   громады   были   столь

массивны, что за ними и неба не было видно; а деревьев между ними   почти   не

было - те же, что были   -   стояли   жалкими,   ссохшимися,   угрюмыми   и   почти

безлиственными,   так   словно   они   не   были    рады    самому    факту    своего

существования.

   Между этой, новой частью города и старой, зеленел парк, в центре которого

поднималась белокаменная, старинная усадьба. Своеобразным мостом между этими

двумя   частями   города,   являлся   то   полукилометровое   здание,   у   которого

прохаживался, в ожидании Ани, Саша.

   Старая же часть города застроена была домами пяти и   девятиэтажными   -   в

общем, поставь их рядом с небоскребами   и   покажутся   они   карликами.   Между

старыми домами зеленели дерева, ну   а   небоскребы   -   высились   в   некотором

отдалении, над всеми ними черными горами.

   В одном из этих то домов, на восьмом этаже и жил Саша.

   К его комнате примыкал балкон, сейчас занавешенный бельем,   а   в   обычное

время - плотными, темными занавесками. Дело было в том, что   соседний,   тоже

девятиэтажный дом стоял от него довольно близко (метров десять -   не   более)

и, если бы не   занавешивать   окна   то   вся   твоя   жизнь,   пусть   и   случайно

подмеченная, будет перед   глазами   тех   соседей.   Некоторые   из   этих   людей

дружили, перекликались с балкона на балкон, и, даже, перевешивали от окна   к

окну веревки, на которых, в летнюю пору, высушивали белье.

   Прибежавши с   неудачного   свиданья,   Саша   повалился   на   свой   диван   и,

уткнувшись   головой   в   подушку,   пролежал   несколько   часов.   Из-за    слоев

сушащегося белья доносились голоса: детский смех,   какие-то   хлопки,   шелест

листьев, отдаленный рокот машин - все   это   был   какой-то   совершенно   иной,

бесконечно отдаленный от Саши, неприятный ему мир...

   Вновь и вновь вспоминал он прошедшие часы и они казались ему столь же   не

реальными, столь же призрачными, как и перекликающийся,   весь   переплетенный

шелестом листьев и голосами людей мир за окном.

   Вот на улице уж стало   темнеть,   а   Саша   все   лежал   на   своей   кровати,

уткнувшись головой в подушку; все вспоминал Анну, а над нею вспыхивал   образ

Вэлры - и каждый раз, как вспыхивал этот образ - дрожь пробегала по   Сашиной

спине.

   В густеющих сумерках, с балкона раздалось хлопанье больших крыльев -   вот

остановилось.   Саша,   не   поднимая   головы   от   подушки,   замер    -    силясь

представить птицу, у которой могли быть столь   большие   крылья.   Кто   это   -

орел? Да у них в городе не водилось птиц больших, чем ворона.

   Тут вспомнилась ему Гамаюн - эта птица с человечьим лицом из сказок -   он

ясно представил себе эту птицу - вот   он   поворачивает   свою   голову   -   это

голова Вэлры.

   "Я болен... я болен..." - зашептал Саша, обхвативши свою голову и сильнее

вжимаясь в свою подушку: "Я, просто   болен   от   этой,   неразделенной   любви.

Никого там, конечно нет, и призрак цыганки за окном мне просто померещился -

все от перенапряжения, все от тоски". - так шептал он, сам не   веря,   в   то,

что шепчет, но зато зная, что на балконе, за бельем   сидит   птица   Гамаюн   с

лицом Вэлры.

   "А что, интересно, если с соседнего балкона   увидят   эту   птицу?"   -   так

подумал он и тут же понял, что с   соседнего   балкона   ее   увидеть   не   могли

просто потому, что те, кто там раньше проживали, переехали на днях,   в   один

из небоскребов и квартира пустовала.

   Саша сильнее сжал голову, повторяя: "Я болен, я болен"

   И тут он услышал мягкий, переливчатый голос:

   - Саша, Саша выйди на балкон, я должна тебя видеть...

   - Нет, нет! Этого не может быть это все бред! Голова то как болит!

   - Это, ведь она заставила так тебя страдать! Милый мой, любимый мой...

   Вновь зашумели крылья, и Саша,   задрожавши,   сильнее   вжался   в   подушку,

представил, как ворвется она в комнату, и... он не знал, что   будет   дальше,

он не знал, что сам станет делать - да он и не знал чего тут   бояться,   если

она, даже и ворвется в комнату.

   Но вот наступила ночь. Из-за того, что на балконе висело белье, казалось,

что весь мир стал совершенно черным, без единой то   светлой   крапинки,   тому

Саша и был рад, так как вообще ничего не хотел видеть.

   В этой то темени, он на ощупь пробрался к   столу   и,   не   включая   света,

уселся в свое кресло. Просидел   так   довольно   долго   -   и   вновь,   и   вновь

наплывали на него цыганские очи. Ему уж казалось, что он погружен в них...

   - Вэлра, вэлра... - шепотом   повторил   он   несколько   раз   имя.   -   Какое

странное имя, и, разве же у цыган бывают такие имена?

   И тут ему стало страшно от того, что он повторял это имя,   от   того,   что

она, как дух из ада может придти на этот зов. Ему было   страшно   и,   в   тоже

время хотелось, чтобы она, все-таки, пришла.

   Он чего-то напряженно ждал и вот увидел, что   в   темноте   сначала   слабо,

едва приметно, стало разгораться синеватое сияние. А он,   ведь,   даже   и   не

знал с какой стороны оно исходит и сначала ему подумалось,   что   разгорается

стена.

   Все сильнее, все сильнее - тут только Саша   увидел   в   сиянии   складки   и

понял, что проходит оно сквозь окно.

   Все ярче-ярче - теперь Саша   мог   различить,   что   свет   в   центре   своем

сгущается, и можно различить там сильно размытую фигуру.

   - Вэлра. - позвал он негромко, да и сам испугался своего, прорвавшимся   в

сиянии голоса.

   И тут, когда вымолвил он это имя, сияние потухло и,   вроде   бы,   раздался

короткий и быстро оборвавшийся крик...

   И вновь тишина, вновь темнота - он просидел еще некоторое время, повторил

несколько раз имя "Вэлра", а потом, еще раз прошептав, что болен,   повалился

спать - он заснул сразу.

                                             *                *                 *

   Никаких снов ему в ту ночь не приснилось,   а   разбужен   он   был   довольно

рано. Когда утро только-только еще коснулось его комнаты и очертания   стола,

и шкафа с книгами - проступали нечеткие, так, будто были сборищем призраков.

   - Говорят... говорят... - пробормотал, протирая глаза, Саша. - И кому это

в такую рань не спиться?

   Но тут он прислушался - уж очень были голоса напряженные, встревоженные -

хоть и не понять было, откуда они исходят.

   - Да, да - уже установлено, что именно отсюда.

   - Почему же установлено. - голос басистый, начальственный.

   -   Найден   обрывок   платья   -   вот   сюда   он    зацепился.    Ага    -    все

сфотографировано, обрывок взят, как вещ. док.

   Саша определил, что голоса исходят со стороны балкона, и уж понимая,   что

ничего хорошего там не увидит - все-таки направился туда.

   По дороге он натянул темные свои брюки и рубашку, стал отодвигать   белье.

Сколько же было эти выстиранных тряпок - слой за слоем - слой за слоем.

   Да Саша и не торопился, с напряженностью вслушиваясь в каждое слово и   уж

понимая, что за последней тряпкой его будет ожидать какой-то кошмар.

   Слова - эти сдержанные и напряженные слова - смысл их   был   неуловим   для

Саши - одно только он понимал - там все что-то про смерть...

   Вот и последняя тряпка - он отдернул ее в сторону.

   Оказывается, за всеми этими слоями сушащейся материи,   уже   воссияло,   да

почти в полную силу утро. Еще не взошло из-за   крыш   домов   солнце,   однако,

было   светло,   и,   чрез   темные   лиственные   массы,   проступал   уже   и   цвет

бледно-зеленый. В этот день погода обещала быть безоблачной и жаркой.

   В десяти шагах от Саши, на балконе соседнего дома, у той самой   квартиры,

которая   должна   была   пустовать,   стояло   четверо   мужчин.   Они    оживленно

переговаривались и потому, когда вышел Саша, только один   из   них,   тот   что

стоял с краю заметил его, но не подал вида...

   Саша же метнул взгляд вниз и увидел, что в просвете между   деревьями,   на

асфальте возле подъезда лежит тело. И хоть лежала эта   фигурка   вниз   лицом,

Саша сразу же узнал ее по длинным и густым каштановым волосам,   по   длинному

синеватому, а теперь ставшему голубым от пропитавшей ее крови   платью   -   то

была Аня.

   Кровь разливалась вокруг нее и по   асфальту   -   то   было   большое   темное

пятно, будто бы кто-то пролил ведро с густой краской. Прибывая   в   состоянии

близком к бредовому, не понимая явь это, или же кошмарный сон, Саша   отметил

все-таки, что хорошо, что она лежит лицом вниз и он видит только волосы.

   А вот и машина с красным крестом подъехала, беззвучно вышли из нее люди в

белых халатах, положили тело на носилки, вот погрузили в машину - вот   также

беззвучно уехали.

   Саша, смертно бледный, вцепившись в периллу, смотрел   теперь   на   мужчин,

стоявшем на противоположном балконе, и вдруг понял,   что   они   обращаются   к

нему:

   - Эй, молодой человек! - махнул ему рукой полный человек, с потным   лицом

и черными усами. - Вы, припомните   хорошенько   -   ничего   ли   прошлой   ночью

подозрительного не видели, или не слышали. Часу во втором - у вас, ведь окно

открыто - здесь всего десять метров - вы должны были заметить.

   - Я... нет... То есть - да. - заплетающимся языком,   едва   смог   выдавить

Саша, но тут же выпалил. - Но что произошло? Что же произошло то? Почему она

разбилась?

   - А вы ее знали? - тут же впился в него "басистый".

   - Я... нет... Аню то, то есть знал... Но что же...

   "Басистый" остановил его речь властным движеньем руки:

   - Из квартиры некуда не уходить, через минуты мы будем   у   вас.   Там   обо

всем и поговорим.

    Сказавши так, "басистый" и двое его спутников вышли с балкона   -   остался

только один,   который   заметил   Сашу   первым;   все   это   время   он   простоял

совершенно недвижимым и, даже, глазом не моргнул, точно призрак...

   А Саша так и стоял, схватившись за периллу, все не мог   понять,   как   это

могло произойти, что Аня - эта девушка, которая так отчетливо и   так   долго,

так мучительно Жила в его сознании - лежала мертвая. Не мог осознать, что не

увидит ее больше идущей, что ясное ее живое личико...

    - Эй, да звонят же тебе! - окликнул Сашу тот, который стоял на балконе   в

десяти шагах - голос был ленивый, тянущийся, сонный -   видно   ему   это   дело

ничего кроме скуки не вызывало, да была еще досада от того, что разбудили   в

столь ранний час.

   Говорил тот, который   заметил   Сашу   первым   и   сохранял   все   это   время

молчание.

   А Саша понял, что в   дверь,   действительно,   трезвонят;   прорвался   через

белье, бросился по квартире и, пока бежал к двери,   надеялся,   что   они   все

объяснят и выйдет чудесным образом так, что Аня останется в живых.

   А через пол часа, он уже сидел за столиком на кухне и отвечал на   вопросы

"басистого".

   - Так когда вы виделись с Анной N   в   последний   раз?   -   спрашивал   этот

человек, представившийся следователем.

   - Вчера. Часу в третьем дня. Погода стояла странная, все небо - в золотой

дымке, и весь воздух, хоть и яркий, но призрачный какой-то.   Но,   что   же   с

Анечкой то случилось? Вы расскажите мне поподробнее? Она что же...

   - Расскажите о вашей встрече подробнее. Все-все расскажите - постарайтесь

вспомнить каждое слово, ее интонацию, как она выглядела. Может, намекала   на

что?

   Саша прекрасно помнил их давешний разговор.   Он,   человек   вообще   сильно

рассеянный в делах бытовых, (недаром говорили, что он не от мира сего)   -   в

чувствах своих был внимателен чрезвычайно. Так все немногие беседы с любимой

девушкой свой, произошедшие даже и полтора года назад, когда он   впервые   ее

увидел - все эти коротенькие диалоги он бережно хранил в своей памяти; часто

вспоминал, повторяя их вновь и вновь.

   Вот и теперь он, прикрывши глаза, часто останавливаясь, но почти слово   в

слово передал давешний свой разговор с Аней.

   - Так, значит она была раздражена вашим преследованием   и   не   однократно

повторяла про полет? - спрашивал следователь, быстро черкая   что-то   в   свое

блокноте (Сашины ответы также записывались и на пленку).

   - Ну, да - я же сам ей сказал, что увидел ее птицей летящей. А она   потом

все это так повернула... Так, что и не знаю, как теперь к ней подойти.

   - Только у гроба вы можете теперь к ней подойти. А что вы слышали ночью?

   - Ночью - да вот... вроде крик какой раздался - и все. Да - только вскрик

один. - Саша вообще не стал упоминать   ни   про   какие   явления,   которые   он

теперь он относил на счет болезненного воображения (так он умолчал о   темном

облачке, о "птице Гамаюн", и о синем сиянии).

   Следователь,   тут   же   почувствовал,   что   Саша,   что-то   скрывает,   стал

выспрашивать:

   - Быть может, имя ваше слышали? Может, какие-то слова?   Еще   какие-нибудь

детали: следствию все важно, тем более - из вашего   рассказа   можно   понять,

что девушка эта вам небезразлична.

   - Нет - точно больше ничего не видел. Но вы расскажите, как все было -   я

должен знать. Может, она жива? Не может быть такого...

   "Басистый" открыл какую-то папку и сухим,   официальным   голосом   принялся

читать:

   - Анна N, в   ночь   на   девятнадцатое   июня   -   примерное   время   половина

второго, при не выясненных обстоятельствах сбросилась или же была сброшена с

балкона восьмого этажа, корпуса... Тело   было   найдено   утром   -   жильцом...

выгуливающим свою собаку. Далее следуют снимки. Можете взглянуть.

   - Нет, нет - я уже видел. Довольно.

   - Читаю дальше: "Квартира с балкона которой произошло падение   пять   дней

пустовала. Дверь оставалась, и была   заперта.   Экспертиза   подтвердила,   что

дверь не отворялась ночью, таким образом остается непонятным, каким   образом

Анна N проникла на указанный балкон...

   Читавший захлопнул папку, молвил:

   - Это все.

   - Что же...

   - Вам больше нечего добавить.

   - Нет. Но каким образом, есть у вас какие-то предположения? Может   -   это

просто сон.

   -   Нет,   молодой   человек   -   это   жизнь.   Есть   предположение,    что    к

самоубийству,   если   это   было   самоубийство,   ее   подтолкнуло    психическое

расстройство.

   - Да вы что! Она такая... такая крепкая была!   Она   хоть   и   жесткая,   но

очень   жизнерадостная!   Она   очень    умная!    Да    какое    там    психическое

расстройство!

   - Ладно. - следователь поднялся. - мы уходим, а вы постарайтесь вспомнить

получше вашу последнюю встречу. Подумайте о том, что выбрала она балкон   как

раз против вашего. Вспомните ваш разговор "о полетах", еще раз   прикиньте   -

не мог ли именно он подтолкнуть ее к этому шагу. Квартиру не покидайте. Мы с

вами свяжемся.

   "Басистый"   и   двое   его   помощников   ушли,   оставили   Сашу    наедине    с

недоумением, с незнанием, что делать дальше.

                                         *                 *                  *

   Дома он сидеть не мог, да и наставление "басистого" проскользнуло   как-то

мимо его ушей...

   И вот он вышел на улицу уверенный, что встретит Вэлру,   он   направился   в

сторону городского парка и, когда проходил   возле   полукилометрового   белого

корпуса, то послышался ему   из   распахнутых   окон   плач   -   он   согнулся,   и

побыстрее пробежал это, когда-то желанное, а теперь жуть наводящее место.

   По мосту прошел он над урчащей дорогой, и вот перед ним парк...

   Он пребывал в таком состоянии, что все ожидал какого-то чуда, и   сознание

его, пребывало где-то у грани потустороннего мира - если рядом   и   проходили

какие-то люди, то он их совсем не замечал, но, зато ожидал и был уверен, что

встретиться с Вэлрой.

   И вот на одной из дорожек парка они   встретились.   Вэлра,   похоже,   ждала

его, вот легко взметнулась, вот уже рядом с ним.

   Саша, вдруг ужаснулся ее присутствия, немного отступил; да так   и   замер,

всматриваясь, не в силах отвести взгляд от черных очей   ее   -   он   ведь   сам

искал этой встречи!

   Но теперь, глядя в необычайные черты ее, в эту, действительно бесконечную

бездну в очах ее, он понял, что темное облако, которое   он   видел   за   окном

Аниного дома, и птица Гамаюн с лицом Вэлры, так же, как и ночное   сияние,   -

это, вовсе не следствие болезненного воображения, но все это было   на   самом

деле. И еще он понял, что это Вэлра виновата в смерти Ани.

   И вот теперь, глядя в эти черные очи и, уже   зная   ответ,   он,   все-таки,

спросил:

   - Это вы сбросили Аню?

   - Да. - вновь темная бесконечность в очах ее пришла в движенье, и   жутко,

и дивно было глядеть туда.

   - Но... - Саша и не знал, что спросить, что сказать дальше...

   Весь солнечный, июньский мир отошел куда-то в сторону - все эти солнечные

аллеи, безоблачное небо над ними, голоса птиц - не значили больше ничего.

   Саша ожидал некоего откровения. Он ждал чуда. Он не   испытывал   ненависти

или отвращения к Вэлре, была печаль по Анне, но и она стала меркнуть,   когда

вновь заговорила   своим   необычайным,   переливчатым   голосом   Вэлра.   Теперь

каждое слово, исходящее от нее, пылало страстью - то гневом, то   ненавистью,

каждое слово пело, каждое слово звучало силой.

   - Ты, Саша, наверное многое хочешь у меня спросить, но прибываешь в такой

растерянности, что не можешь. Вот твой первый вопрос: "Но почему?", а потому

что - Я Тебя Люблю. - и вновь эти слова прозвучали громом, такая сила в этих

созвучиях была, что Саша, почувствовал, как душа его обнялась с пламенем,   и

едва из тела то не вырвалось.

   - Я вижу, как тебя передернуло от слов моих. Да   -   так   твои   очи   то   и

вспыхнули, так кровь в лицо и бросилось, даже и задрожал весь,   а   теперь   и

побледнел. А, ведь, как часто это: "Я тебя люблю" звучит среди   вас,   людей.

Какие   это   вялые,   и   ничтожные,   то   испугом,   то   корыстью   перекрученные

словечки! А какая в них сила, если за ними настоящая Любовь   стоит!   Как   же

редко это среди вас, людей, бывает! Вы просто забыли, что такое   Любовь,   вы

опошлили Это чувство, самое огромное, самое великое во всем Мироздании -   вы

позволяете себе, как пустышку, в суе упоминать это слова. Но   я,   так   долго

тебя искавшая - Я Тебя Люблю. А - опять передернуло!   Так,   знай   же,   какую

боль, какую жалость к тебе, единственному, и   ненависть   к   той,   нынче   уже

мертвой, испытала я тогда, наблюдая за вами на лестнице.   Уж   не   знаю,   как

сдержала тогда себя, как не рванулась сразу же, как не задушила ее!   Да   как

она смела! Как она смела причинять тебе, Любимый, страдания?! Да во мне   все

взвилось, когда я услышала, что она   смеет,   так   обращаться   к   Тебе...   Но

заглянула я в твою душу и тогда гнев просто взревел во мне!   Сколько   же   ты

мучился из-за какой-то девки, сколько в душе мучений претерпел, сколько   раз

ты умирал от отчаянья, и возрождался   лишь   потому,   что   где-то   в   глубине

чувствовал, что эта   любовь   не   настоящая.   Если   бы   это   была   настоящая,

Единственная Любовь, и ты был бы отвергнут - тогда бы ты не   возродился.   Ты

не борец - ты не стал бы бороться за свою любовь до конца, ты бы   погрузился

в безысходное отчаянье. Но, Я Люблю Тебя, я на все ради тебя готова,   и   мне

малейшее страданье причиняемое тебе кем-то или чем-то - уже самой   страданье

гораздо большее приносит! А тут, какая-то девица причинила тебе такие   муки,

из-за нее ты, Любимый, целые месяцы мучался, а она все твои муки   презирала,

она смеялась над тобой, она каждым своим словом твою душу топтала -   и   это,

видя, как ты, Любимый, мучаешься. Что   же   я   должна   была   делать   с   твоей

мучительницей? Сбросить из окна - то слишком быстрая смерть для   нее,   но   Я

Люблю Тебя, и потому я могу быть милосердной. Вместо месяцев твоих   мучений,

ее ожидали лишь несколько мгновений полета до каменьев мостовой.   Да   и   то,

бедняжка, не выдержала - она умерла падая - у   нее   от   страха   остановилось

сердце. И скажи, прежде чем винить меня, чтобы ты сделал с   мучителем   своей

Любимой Девушки... Ах да - для вас физическое гораздо значимее   душевного   -

хотя, поверьте - душевная боль может быть куда   сильнее   боли   физической...

Ну, хорошо - вам нужна плоть. Так вот, если бы злодей терзал:   ломал   кости,

сдирал кожу, жег   раскаленным   железом,   выворачивал   наизнанку   вами   нежно

любимую девушку - неужто бы вы оставили его   без   наказания?   Неужто   бы   вы

спокойно прошли мимо него? Не верю!   А   я   увидела,   как   она   терзала   Вас,

увидела все ваши муки - а они пострашнее будут   упомянутых   мук   физических!

Она, ведь, презреньем своим - тебя так терзала! Да она тебя хоть   поддержать

как-то должна была, пока я не пришла, а она - мучила! Вот   за   это   я   ее   и

наказала! И не раскаиваюсь, потому что Я Тебя Люблю! Я сама любые муки   ради

Тебя принять готова. Веришь ли ты мне? Да меня   уже   и   не   страшат   никакие

муки, после того, как долго я тебя искала, после всего того, что   я   в   этих

поисках пережила. А теперь я тебя поцелую.

   Вэлра приблизила свой лик к Саше, вот обняла его за   шею   своими   мягкими

руками; вот прильнула своими теплыми губами к его губам.

   Юноша и опомниться не успел, как она уже отпрянула - очи   ее   сияли,   вся

она, казалось, теперь разрастется и охватит, и объемлет его...

   - Второй твой вопрос: "Но как?" - а вот этого я тебе объяснить   не   могу.

Можно сказать, что это волшебство такое - эта Анна прошла до туда, даже и не

видя ничего вокруг. А потом, когда она уже стояла на краю, я   привела   ее   в

чувство и шепнула на ухо: "Если Саша, когда увидит свет в ночи,   вспомнит   и

позовет тебя, то - ты можешь жить дальше. Если же вспомнит меня   -   полетишь

вниз". И вот я протянула между балконами сияющую нить - по ней она и   пошла.

Свет объял и ее фигурку - ее ты и увидел, но имя то выкрикнул мое, в чем я и

не сомневалась...

   - Но ты...

   - А еще   ты   хочешь   узнать,   что   же   будет   дальше.   А   дальше   я   хочу

познакомить тебя с моими родителями и братьями. Пошли за мною.

   Она взяла Сашу за руку и вот, по аллеям, среди голосов птиц, прошли они в

дальнюю часть парка; там - за невысокой оградой начинался настоящий лес - на

смену аккуратным рядам парковых деревьев приходили настоящие заросли.

   Они пошли по тропинке вдоль ограды и, неожиданно, лес за ней окончился   -

там раскрылось   поле,   над   которым   возносилось   темных   тонов   исполинское

сооружение, напоминающее одновременно замок и пирамиду.

   Было видно, что строение это находится очень далеко, однако   и   на   таком

расстоянии, чувствовалось, что размеры его   колоссальны   -   это   была   целая

гора, в одночасье выросшая над землей...

   Саша не помнил, чтобы за парком было   такое   поле,   не   знал   он   и,   что

подобное сооружение возводиться где-то неподалеку от его города - он   вообще

не слышал, чтобы подобные постройки возводились где-нибудь на земле.

   Вот к строению подлетела некая птица, в когтях которой   на   тросах   виден

был темный блок - из здания, навстречу этому блоку, вырвался некий отросток,

схватил его, пристроил к стене. Подлетела еще одна птица - тоже с   блоком   и

тут Саша отметил, что птица должна быть не   меньше   метров   тридцати,   чтобы

переносить такие блоки.

   Впрочем, Саша был настолько обескуражен рассказом Вэлры, что   и   не   стал

спрашивать, что это за постройка...

   Тут он обнаружил, что ограждение парка открывается решетчатыми вратами, с

золотистым, украшенном изумрудами, алмазами   и   иными   драгоценными   камнями

гербом, на котором изображена была часть звездного неба, под ней   -   конская

подкова; еще ниже - уходящая вдаль, среди лесов и полей дорога.

   А рядом с этими распахнутыми вратами,   на   территории   парка   разместился

маленький цыганский табор.

   Три повозки, запряженные, могучими лошадями стояли так, что   образовывали

круг. И повозки и лошади были темными. А в центре круга повисла густая   тень

и, там же, горело синее пламя, подле которого сидело на земле пятеро фигур.

   - Сейчас я вас познакомлю. - Вэлра потянула Сашу в центр круга.

   Вот несколько шагов: тут Саша увидел лица   родственников   Вэлры.   Три   ее

брата - то были цыгане с широкими приветливыми   лицами,   с   густыми   черными

волосами, и с глазами черными, пронзительными, в глубине   которых   время   от

времени проскальзывали зеленоватые искры. Широкий разворот плечей   показывал

в них силу богатырскую. Но на братьев едва ли обратил внимание Саша...

   Родители Вэлры: мать это старуха кожа на лице которой изгнила - плоти   же

в ней вообще не осталось. Эта темная кожа прилипала вплотную к костям   и   во

многих местах разрывалась, обнажая желтую   кость.   Нос   ее,   также   костяной

загибался дугой почти до самой земли; вместо же глаз светились   два   черных,

наполненных колдовской жизнью шара. Волосы совершенно белые и такие длинные,

что уходили в одну из повозок. У отца Вэлры не было лица   -   там   лишь   тьма

непроглядная - просто тьма, которая смотрела - внимательно смотрела на Сашу.

Из рукавов   темной   рубашки   также   тьма   выступала   -   образовывая   контуры

необычайно длинных (сантиметров в двадцать) пальцев...

   Саша, только их увидел: вырвался от руки Вэлры, развернулся, да   со   всех

сил бросился прочь.

   Он бежал, не разбирая дороги,   рассекал   кустарник,   проскальзывал   между

деревьями, но, как бы быстро не бежал - голос юной цыганки был рядом,   будто

она спокойно летела рядом и шептала ему на ухо:

   - Чего же ты испугался? Неужто вида моих родителей? Но, ведь, это   только

образы - лишь немного не привычные для вас образы. Неужто   ты   думаешь,   что

если нос несколько более длинные, чем принято, если нет плоти, и если вместо

лица и рук - тьма, значит - это есть зло? Какая глупость! Да, когда   я   была

среди вас, пока я ждала тебя, я видела многих - внешне красивых, ну а внутри

столь ужасных отвратительных, что если бы это внутреннее, проявилось   вместо

внешней ухоженности, так окружающих бы просто выворотило! А ты не   смей   так

пренебрежительно относиться к моим родителям - они мудрее будут   и   тебя,   и

меня, и всех остальных людей вместе взятых!

   Голос звучал столь отчетливо, что Саша, все-таки, повернул на него голову

и увидел, что рядом с ним летит темное облачко,   а   в   нем   черты   -   Вэлры.

Темные очи с укором смотрели на него.

   Саша вскрикнул, но продолжал бежать - вот   споткнулся   обо   что-то,   стал

падать и тут подхватили его сильные руки, поставили на ноги.

   Он вернулся назад, к цыганским повозкам! Он споткнулся об зацеп отдной из

них и,   если   бы   его   не   успел   подхватить   один   из   братьев   Вэлры   так,

непременно, упал бы в синее пламя.

   - К пламеню предков лучше   не   прикасаться   тому,   кто   не   знает   святых

заклятий. - молвила тут старуха с упирающимся в землю носом.

   А из тьмы, заменяющем лицо   отца   Вэлры,   вырвались   огненные   язычки,   а

вместе с ними и слова:

   - Будь внимателен, юный человек. Не торопись, не суетись; не   беспокойся,

а лучше представься, да присядь вместе с нами.

   - Саша. Сашей меня зовут...

   Тут юноша покосился на братьев Вэлры,   они   уселись   рядом   и   о   чем   то

негромко переговаривались, не   обращая   на   него   никакого   внимания;   между

повозок прошла   Вэлра,   положила   ему   свои   мягкие   руки   на   плечи,   жарко

поцеловала в щеку. Негромким, но сильным, переливчатым голосом молвила:

   - Ну, вот я и привела тебя. Видишь   ворота   -   за   ними   начинаются   наши

земли. Видишь - птицы строят нам дом? В него   мы   будем   возвращаться   после

тысячелетних странствий. Как много тебе, да и мне тоже предстоит еще узнать!

   - Куда вы хотите меня увезти? - чуть не плача, спрашивал Саша. - Что   это

за "ваши земли", что это за птицы, как странствия могут быть тысячелетними?

   - Посмотри мне в глаза. - прошептала Вэлра, и такая в   этом   голосе   сила

была, что Саша не мог не посмотреть - голос   звал,   голос   захватывал   волю,

воображение, ласковыми руками он поворачивал его голову...

   Эти очи в которых бесконечная   тьма   -   тьма   заполненная   образами.   Эта

бездна, скрепленная печалью. В ней сила - ее слова искренни, в них нельзя не

поверить, в них сама истина:

   - Любимый, единственный любимый в   бесконечности.   Для   тебя   тысячелетия

невообразимо большие сроки, по твоему не может быть таких   странствий...   Но

знай же,   что   тысячелетья   становятся   песчинками   в   пустыне   одиночества,

каплями в кровавом океане, когда ищешь Любимую Душу   -   Единственно   Любимую

Душу среди бесконечных миров. Тысячелетья -   да   что   тысячелетья,   Любимый!

Тысячелетья прах, даже - время прах! Даже время погибает, затухают   светила,

гибнут   среди   океанов   тысячелетий   галактики,     но    поиск    продолжается,

Любимый... Так я искала тебя, так неужто ты думаешь,   что   оставлю   теперь?!

Миры, бесконечность, время - поверь, все   смертно,   все   прах   -   даже   боги

затухают и разгораются вновь. И только стремление двоих - пусть   разделенных

бесконечными просторами - нетленно! Я нашла тебя! Я Люблю Тебя!

   И тут голос ее был подхвачен голосом   тысяч   громов   -   тот   рокот   (пока

далекий) доносился из-за ограды, со   стороны   полей   -   там,   за   строящейся

громадой, темнела не туча - нет, некая темная бездна! И вся она рокотала,   и

вся перекликалось гласом тысяч ослепительных разрядом - все бездна рокотала,

и из под наружных, самых громких разрывов, слышался   еще   рокот   бесконечных

глубин.

   А очи Вэлры!   Это   же   были   не   человеческие   очи!   Эта   ночь,   каких-то

невообразимых   межгалактических   просторов,   эта   ночь   видевшая   бесконечно

многое, чего и не мог вообразить человеческий разум.

   И тогда Сашу охватил   ужас   -   холодная   дрожь   пробирала   его   тело.   Он

попятился, он вновь споткнулся, но ухватился за   край   повозки   -   попятился

дальше.

   И он зашептал страстно, с мольбою зашептал:

   - Прошу, не преследуйте меня больше... Я не хочу! Вэлра, мне страшно, мне

страшно рядом с тобою. Ты... ты бездна! Да ты   поглотишь   мою   душу!...   Мне

жутко с вами, оставьте же меня! Я никогда - слышите вы - никогда не пойду за

эти ворота!

   И он вновь бросился прочь. Вновь он рассекал кусты,   вновь   проскальзывал

между деревьев,   но   на   этот   раз   голоса   Вэлры   не   было   -   зато   позади

переливалась громами бесконечная бездна,   и   Саша   понял,   что   ему   от   нее

Никогда не уйти.

   Но он все же бежал и, через какое-то время вырвался   на   асфальтированную

дорожку, тут увидел и привычные очертанья   небоскребов   -   которые   казались

совсем    маленькими,    ничтожными    против    здания,     которое     возводили

тридцатиметровые птицы.

   И он бежал до   своего   дома   -   вот,   тяжело   дышащий,   ворвался   в   свою

квартиру, запер дверь, метнулся в комнату, повалился на   неубранную   кровать

и, обхвативши голову,   застонал:   "Я   просто   болен.   Просто   болен,   болен,

болен!.. Этого ничего не было - это все галлюцинации".

   И потянулись минуты, часы. Саша то лежал на кровати, то вставал, проходил

ко столу, садился в кресло - смотрел на занавешенное бельем окно. Потом   ему

стало душно от того,   что   окно   закрыто   и   нет   простора   -   некуда   взору

метнуться - и он сорвал все белье, скомкал его в кучу, отнес в ванную и   там

на пол бросил... Выбежал на балкон: воздух был душный, листья тяжело, устало

шевелились - шелест их был приглушенный, казалось, что они умирали.

   Далеко, за городом, со стороны парка, собиралась гроза; пока еще грозовые

тучи едва были видны, они наливались белым сияньем, однако, раскатов пока не

было слышно.

   Саша посмотрел вниз, в проеме между ветвями деревьев   асфальт   -   на   нем

никаких следов утренней кровищи, более того   -   детвора   там   начертила   уже

классики, и девочки прыгали через резинку. Прыгали без единого звука,   будто

немые, или мертвые...

   - Я болен. Я болен. - прошептал Саша. - Просто, перенапрягся вчера   из-за

Ани, все это время проспал, и никакой цыганки не было, и Аня жива - все   мне

привиделось. Я спал все это время.

   И тут он услышал знакомый, ленивый голос:

   - Вам же сказано было - оставаться в квартире. А вы куда убегали?

   Тут Саша вздрогнул - попятился: в десяти   шагах   от   него,   на   соседском

балконе стоял тот самый утренний. Он стоял на том же самом месте, где   и   за

несколько часов до того. Не моргая, внимательно смотрел он на Сашу.

   Тогда юноша бросился в ванную, подхватил какую-то простыню и, вернувшись,

занавесил ей балкон;   а,   когда   уселся   за   стол,   услышал   из-за   простыни

властный голос:

   - Никуда больше не вздумайте отлучаться...

   Саша зажал уши и, испугавшись, наступившей мертвой тишины - тут же разжал

их. Все равно была тишина - слишком тихо,   слишком.   С   улицы   -   ни   звука;

только тикают в душном воздухе часы.

   И ему страшно стало от этого размеренного "тик-так", ему страшно стало за

уходящие неведомо куда, умирающие   секунды.   Ему   захотелось   ухватиться   за

любую из этих секунд, узнать у нее что-то, поговорить с   нею,   но   с   каждым

"тик-так" - умирала секунда.

   Он подбежал к часам, сорвал их со стены, тоже отнес в ванную - швырнул на

покрытый бельем пол.

   И вот он стоит в своей комнате, обхватил руками голову, оглядывается: вот

шкаф заставленный книгами, рядом - детские его игрушки - машинки, солдатики.

А еще глобус, школьные учебники, наклейки с собаками и кошками. Ему   страшно

стало за свою жизнь - он, вдруг, задумался зачем он раньше   жил,   и   как   он

раньше жил - и о понял, что - ни зачем, и никак. Вся   жизнь   его   показалась

пустой и бессодержательной - все помыслы его, все хождения его куда-то - уже

мертвыми, ни за чем не нужными...

   "Я любил Аню, каждый день думал о ней? Но   зачем?   Зачем   эти   страдания,

бесконечные воспоминания редких мгновений проведенных рядом с нею? Не за тем

ли, чтобы прикрыть собственную духовную пустоту? Не за тем ли, чтобы забыть,

что кроме этой иллюзии у тебя ничего и нет..."

   И тут он вспомнил, что - есть. Была такая   девушка   -   Женя,   которую   он

долго и страстно любил до Ани -   тоже   безответно,   но   Женя   была   девушкой

доброй, очень энергичной и, всегда хотела видеть в Саше друга - не отвергать

его, по крайней мере.

   Теперь ему показалось странным, что он, пока любил Аню, совсем забыл   про

те месяцы неразделенных страданий   о   Жене.   Ведь,   он   любил   ее   столь   же

страстно, как и Аню; ведь он, даже, и стихи ей какие-то посвящал, и   в   душе

не раз в любви вечной клялся, и слез   немало,   от   мук   своих   неразделенных

пролил. И вот он набрал ее номер...

   Пока длились гудки, в голове билась отчаянная мысль: "Только бы она   была

дома! Только бы... иначе..."

   Но вот трубку подняли:

   - Да.

   - Здравствуйте. А Женя дома?

   - А, Саша - это ты? - голос удивленный.

   "Как же я мог не узнать этого светлого голоса? Ведь сколько раз я   мечтал

услышать его вновь? Как же мог ошибиться - ведь,   он   мне   показался   совсем

чужим. Просто - голосом из толпы".

   - Женечка - это Саша тебе звонит.

   - Да, да - ну, как у тебя   дела?   -   ей,   действительно,   интересно   было

послушать Сашу - так как Женя, вообще,   любила   общаться   с   людьми.   Любила

слушать речь, да и сама говорить могла часами.

   Саша вздохнул:

   - Да вот все нормально. То есть - нет - совсем даже не нормально...

   Тут, казалось,   над   самым   его   ухом   прокашлялись   и   Саша   понял,   что

"сонный", стоящий в десяти шагах,   слышит   каждое   его   слово.   Тогда   юноша

прошептал в трубку: "Подожди, пожалуйста" - закрыл балкон, и,   вновь   взявши

трубку, спросил со страхом:

   - Ты еще слушаешь меня?

   - Да, да - конечно. - участливый голос Жени.

   Саша перешел на шепот:

   - Пожалуйста, Женя, зайди ко мне сегодня.   Поверь,   что   очень   надо;   от

этого многое зависит.

   Женя, испытывая жалость к Саше, желая ему   как-то   помочь,   но   при   этом

отдавая себе отчет, что никаких чувств, кроме дружеских к нему не испытывает

(у нее был любимый человек), и, что, ответь она "да" -   это   повлечет   целую

чреду неприятных и ненужных объяснения.

   Потому она ответила:

   - Нет, нет - я сегодня занята. Давай поговорим по телефону.   Так   что   ты

говоришь...

   - Женя. - выдохнул Саша. - Поверь - мне очень плохо сейчас.   И,   если   ты

думаешь, что я опять тебе про любовь...   Ты   ошибаешься.   Мне   только   надо,

чтобы ты была рядом со мною несколько   часов   -   да   хоть   до   утра.   Просто

поговори, расскажи мне что-нибудь, а я буду смотреть на   тебя.   Поверь,   мне

очень плохо. А, если ты занята, то знай, что один раз   в   жизни   так   зовут.

Женечка, пожалуйста, приди - страшно мне.

   Из трубки вылетел вздох; затем окутанный раздумьями голос:

   - Так что же случилось? Ты мне расскажи сначала?

   - Этого не расскажешь... Это - я сам не могу понять, что   это...   Но   это

очень жутко - это со смертью, - это с тысячелетьями связанно...

   - Саша, ты температуру мерил?

   - Дело не в температуре. Прошу вас. Очень надо нам увидеться!

   Женя вздохнула:

   - Хорошо, если хочешь - мы встретимся. Только к тебе я заходить не стану.

Пройдемся по улице.

   - Да, да - хорошо! Только подольше, ладно?!

   На том конце провода снисходительно и натянуто рассмеялись:

   - Ну, хорошо, подольше. И не забудь - захвати   зонт;   дождик   собирается.

Через полчаса около "рыбьего хребта. - так называли полукилометровое   здание

в котором раньше жила Аня (Женя про нее ничего не знала).

   - Хорошо. - Саша положил трубку.

   Тут с балкона раздался голос "сонного".

   - Эй, выйдите-ка сюда.

   Саша, уже собравшийся вырваться из   квартиры,   распахнул   окно,   отдернул

простыню - казалось, что соседский дом еще приблизился и, теперь, можно было

дотянуться до него рукою.

   Стоявший на том же месте и не моргающий "сонный", как маленького   ребенка

стал отсчитывать Сашу:

   - Вам же было ясно сказано: никуда не отходить. Неужели не   понятно,   что

вы можете понадобиться следствию? А вы уже   во   второй   раз   за   сегодняшний

день...

   Тут в Саше вскипел гнев и он, сжавши кулаки,   под   первые,   едва   слышные

громовые раскаты, довольно громко прокричал:

   - А кто вам позволил следить за   каждым   моим   шагом?!   Мало   ли   куда   я

собрался?! А вы, со своим следствием, можете понять, что чувствую я?! Вы мне

помочь можете?! Вот тот же - вот и стойте и помалкивайте!

   И Саша развернулся, забывши взять зонтик, забывши закрыть дверь,   вылетел

на лестницу; и, пока бежал до первого этажа, гнев кипел, гнев   разрывался   в

нем. Он представлял,   что   "сонный",   а   с   ним   и   "басистый"   и   помощники

"басистого" будут поджидать его на первом этаже -   тогда   он   разметает   их;

вырвется на улицу.

   Но на первом этаже никого не было, а, когда вырвался он на улицу то и   на

улице никого не было. Вообще никого, кроме дождевого свежего ветра.

   Вечернее небо,   уж   застлали   темно-желтые   густые   облака,   предвестники

настоящих грозовых стен, и все уже погрузилось в   приглушенную   таинственную

тень, все шуршало, да вздрагивало, предчувствуя   приближенье   ливня,   но   ни

одного человека - город, казалось, вымер. Доносился, правда, издали гул,   но

не понять было - машины то гудят, или же бессчетные громы...

   И, пока он бежал до "рыбьего хребта", ни один человек не встретился   ему.

Когда он перебегал дорогу, ни одной машины не было видно и, лишь   за   спиной

его прогудело что-то, но то могла быть и не машина.

   А Женя уже ждала его возле "рыбьего хребта", в нескольких шагах   от   того

места, где он впервые встретился с Вэлрой.

   Женя была стройной девушкой, с умным и добрым кругленьким личиком,   одета

она была в темно-зеленых жакет и длинное платье - по правде, Саша и не узнал

ее сначала - потом уж лицо поднялось из глубин дней одиночества...

   - Здравствуй. - улыбнулась она ему сдержанно и,   тут   же,   перевела   взор

свой на парк - туда взглянул и Саша.

   Тянущийся до самого горизонта парк, стал гневным; он потемнел   под   низко

плывущим, клубящимся, черным саваном. Кроны деревьев содрогаясь, изгибаясь -

переплетались между собой, беспрерывно и громко шумели на всей   протяжности,

и подобен был парк гневному морю. А там на, самом горизонте, поднималась, до

самых туч темная стена дождя, словно цунами. Вершины небоскребов терялись   в

темных тучах, но и в тех окнах, которые оставались виСашими - не горело,   не

смотря на сумерки, ни одного огня.

   - Какой странный сегодня вечер.   -   молвила   Женя,   которая   вообще   была

человеком мечтательным, поэтичным. - Какое таинственное; да нет - я бы   даже

сказала неземное сегодня небо! Кажется, что к этому миру пришла смерть,   что

эти грозные валы приближаются, приближаются   поглощают   в   себя   и   леса,   и

озера, и все возведенное человеком! Какая грозная стихия!

   И тут уже полностью заслоненное темнотою небо разом засияло от   десятков,

а то и сотен   дальних   и   ближних   молний.   Вместе   с   раскатами   -   сначала

оглушительными, затем - размытыми расстояниями - хлынул ливень.

   Со стороны парка   беспрерывно   дул   ураганный   ветер,   и   вместе   со   все

усиливающимися дождевыми потоками, едва с ног не сбивал. А гул дождя перерос

уж в настоящий грохот; стены его уплотнились   до   такой   степени,   что   парк

превратился в бесформенное, с рокотом надвигающееся на   них   марево.   Молнии

сверкали уж беспрерывно,   со   всех   сторон   неслись   их   близкие   и   дальние

отсветы, вот, очередная, вспыхнула столь близко, что разрыв от нее   едва   их

не оглушил. Еще несколько протянулись, распахнули свои   смертоносные   стрелы

над самым парком.

   - Вот это погода! - закричала Женя и убрала свой зонт,   который   попросту

унес бы ее с ураганным, хлещущим водными стенами ветром. - Вот   это   да!   Да

такой дождище только раз в году бывает! Хорошо! А,   хорошо!   Дай-ка   руку   и

радуйся вместе со мной!

   И она взяла Сашу за руку, и закричала:

   - Что же ты такой вялый, Сашка?! Да   радоваться   надо   жизни!   А   ты   мне

звонишь сегодня и начинаешь что-то в трубку мямлить! Ты посмотри -   вот   это

погода! Их-хо! Саша, я тебе кричу - надо   быть   более   энергичным,   действуй

всегда! Будь более общительным,   разговаривай   побольше   с   разными   людьми!

Сашка! - она засмеялась, вся уже мокрая, и увлекая за собой   Сашу   от   стены

дома, закричала, сквозь оглушительный, наполненный   беспрерывным   трепещущим

пламенными сияньем, летящий на них грохот.   -   Оставь   свою   медлительность,

свою вялость! Лети, как этот дождь, как этот гром землю, свою девушку   люби!

Ох, Сашка, забавный ты парень! - она засмеялась больше прежнего, сделала еще

несколько шагов...

   В это время, со стороны парка стала приближаться чреда молний. Они били в

землю беспрерывно, и прорывались из облаков так, словно   там,   над   облаками

шла огненная сороконожка - и все эти ее ножки налетали, вместе с нарастающим

громом на стоящих.

   - Вот это да! - крикнула Женя.   -   Смотри,   как   летит!   Нет,   ты   только

посмотри, сколько молний! Я оглохну сейчас!

   Молний сверкнула уже за дорогой...

   Саша, вздрогнув от ужаса, потянул было Женю к "рыбьему   хребту",   однако,

девушка, с мягкой укоризной взглянув на него, выкрикнула:

   - Ты что испугался, что в нас ударит! Да это глупость! Сашка, перебори   в

себе страх и не забивай голову всякой ерундою! Так же   и   девушек,   как   эту

молнию   не   бойся!   Знакомься   с   девушками,   радуйся   жизни,   и   ничего   не

произойдет, вот так...

   И Женя, держа по прежнему Сашу за руку, протянула свободную   свою,   левую

руку к небу.

   А Саша даже и выкрикнуть ничего не успел...

   Из черной клубящейся массы, вырвалась слепящая колонна - грохота Саша   не

услышал, у него попросту лопнули барабанные перепонки, и кровь хлынувшая   из

ушей тут же уносилась водяным ветрилом.

   Только Женя стояла, протянувши руки в   небо,   и   вот   уже   осталась   лишь

черная, прогоревшая насквозь, как уголек мумия. Почернела   вся   полностью   -

Сашу же тот разряд совсем не задел.

   Мумия зашипела, затрещала под водными струями. Разорвалась   тут   в   пыль,

которая тут же была прибита к земле - и   ничего   от   Жени   в   этом   мире   не

осталось.

   Саша попятился, поскользнулся на мокрой траве; покатился вниз со склона.

   Там разделяла город и парк проезжая дорога, но на ней не   было   ни   одной

машины.

   Саша вскочил на ноги - не зная, куда   броситься,   что   закричать,   о   чем

думать -   в   голове,   в   сознании   его   беспрерывно   сияли   молнии,   гремело

перекатывалось что-то, а из окружающего мира   он,   по   прежнему,   ничего   не

слышал.

   Все более темнело, и все ярче вспыхивали в   этой   темноте   молнии   -   мир

озарялся белесой глыбой, скелетом холодным. На   мгновенье   парк   выступал   с

ослепительной и неземной ясностью. Парк был преображен: Саша   не   знал   этих

деревьев - это были живые, толстенные вырывающиеся из земли щупальца.

   И Саша бросился к парку - ветер усилился до такой степени,   что   отбросил

его назад, к склону, а электрические   провода   пролегающие   у   края   дороги,

разорвались, полетели к асфальту, сыпля искрами.

   Но он перепрыгнул через покрытую синими змейками лужу - вот уже и   дорога

позади...

   Теперь Саша несся   среди   гудящих   деревьев-щупальцев;   очередной   разряд

нагрянул слепящим заревом совсем рядом. Одно   из   деревьев,   рассыпая   веера

искр стало   заваливаться,   но   юноша,   согнувшись,   проскочил   под   падающим

стволом...

   Сколько он не бежал, сколько не прорывался через темные, изрыгающие   воду

кусты - все не попадал ни на одну тропинку. Много раз, спотыкаясь   о   корни,

падал он в ручьи, которыми обвит был весь парк.

   В голове, огненным кузнечиком забился порыв: "Я, все таки, найду тебя!   Я

найду тебя, стерва, колдунья проклятая! Ты мне ответишь... Да как ты смела!"

   И он взревел, не слыша своего голоса, так громко, как никогда   раньше   не

кричал:

   - В-Э-Л-Р-А!!!

   Одновременно ветвистая молния, налилась над   ним   слепящим   куполом,   все

деревья и капельки и ручьи - все-все это опадающее засияло белизной, а Саша,

сделавши очередной рывок, вылетел на поляну.

   В нескольких шагах темнели цыганские повозки, за ними   синели   ворота,   и

там, далече, на поле, высвечивался дальними   разрядами   великан-здание   -   и

там, в дождевой тьме, двигались к нему тридцатиметровые птицы.

   А над повозками повисла черная пелена, и в кругу между ними было черно, и

светило в это черноте синее пламя.

   - Вэлра! - еще раз вскрикнул Саша, и метнулся в проем между повозками.

   На этот раз он не споткнулся. Он остановился возле этой черноты в   центре

которой, поднимались синие переливы.

   - Я знаю ты здесь!!! - заорал он, сжавши кулаки. - Ты, ведьма   чертова!!!

Да как ты смела?!!! Убийца!!! Убийца!!!   Убийца!!!   -   последние   слова   он,

сорвавши голос, прохрипел.

   А пламень стал разрастаться,   вот   смертоносным   жалом   вырос   до   черной

пелены, защищающей от бури, разлился по ней медленными, плавными волнами,   и

стала видна Вэлра, которая сидела против пламени в нескольких шагах от Саши.

   И она смотрела на возлюбленного своего с гневом. Когда-то Саша   испугался

увидеть в бесконечности очей ее гнев, и вот   теперь   -   увидел.   Те   неясные

образы теперь переплелись там,   сжались,   заскрежетали   -   казалось,   сейчас

выплеснут они в Сашу смертоносный разряд, испепелят его...

   Вот она, словно стрела взметнулась, подлетела к Саше - одной рукой зажала

ему рот; другой поочередно дотронулась до его ушей и, теперь, он   вновь   мог

слышать и раскаты бури и ее, гневливый голос:

   - Молчи! Не смей больше кричать - ты разбудишь моих родителей и   братьев!

Не смей тревожить их покой, ты... грязный   развратник!..   Ты...   -   тут   она

остановилась и гнев в очах ее, вдруг разорвался   и   проступила   сквозь   него

нежность, то что, мгновенье назад пугало,   теперь   ласкало,   теперь   жалело,

теперь силы вливало.

   - ...Любимый мой. - закончила   она,   страстно   обняла,   прильнула   к   его

губам, и от этого теплого   поцелуя   закружилась   у   Саши   голова,   он   вновь

почувствовал не земные, но такие приятные, мягкие запахи!

   А она уже отступила от него, встала у   самого   пламени,   так   что   плавно

взметающиеся языки, едва не касались ее плотных, черных волос.

   - Помолчи... - повторила она и, вдруг, заплакала.

   Недавно вызывала она в Саше ужас, потом восторг,   теперь   жалость.   Вэлра

страдала! Как в словах, в каждом плачущем стоне ее, слышался плач, страдания

невообразимо огромного.

   - Вэлра. - прошептал Саша, сделавши к   ней,   забывши   о   своем   гневе,   о

причине его. Однако, Вэлра отступила - встала в самое пламя,   которое   объяв

ее в синеву, не причинило никакого вреда.

   - Да как ты смел! - рыдала она. - Как же ты смел, после всего   того,   что

сказала тебя, после всего, что ты узнал и почувствовал -   как   ты   смел,   не

только убежать, но тут же звонить какой-то своей подружке,   для   который   ты

так   -   интересный   паренек,   средство   немного   развлечься,    подзарядиться

энергией! "Эй, Сашка" - да, ты для нее забавный дружок,   как   собачонка!   Ей

интересно послушать твои жалкие повизгиванья, ей, право, весело с тобой! Она

хотела тебе помочь - да, помочь как попавшей в   беду,   сломавшей,   например,

лапку собачонке! Она бы отнесла собачонку к ветеринару,   а   тебе,   сама   над

тобою потешаясь   -   стала   давать   советы!   А   как   бы   они   смеялись   с   ее

любимчиком, когда вернулась бы она домой и рассказала в его объятиях о тебе!

Кричит тебе, Любимый - "будь энергичнее!" и смеется! Ну вот я ее энергией   и

подзарядила!..

   Саша, протянувши было к ней руки, отступил, и упершись спиной в   повозку,

заговорил дрожащим от волнения, но, все-таки, твердым голосом:

   - Я не знаю откуда ты пришла, Вэлра, черт тебя подери! Не знаю,   и   знать

не хочу, как долго ты меня искала, и как страдала! Но слушай: ты убийца,   ты

просто - убийца! Твоя любовь ко мне не оправдание, ничто не может оправдать,

что ты убила уже двух замечательных девушек! Молчи и слушай меня,   колдунья!

Да - пусть они потешались надо мной, пусть я из-за них страдал,   но   это   не

оправдание. Ничто не оправдает то, что ты совершила! Поняла, убийца!   Оставь

меня, оставь! Я никогда не полюблю убийцу!

   Вэлра, не выходя из пламени, усмехнулась:

   - Я вовсе не боюсь твоих угроз. Ты, вот говоришь,   что   никогда   меня   не

полюбишь, а уже полюбил. Да, да - боишься себе в этом признаться, но,   ведь,

весь мир вне меня, стал для тебя пустым. Ведь вся   прошлая   твоя   жизнь   без

Любви, к ужасу твоему, кажется тленным, пустым мгновеньем - а, ведь, так оно

и есть! Ты жил в иллюзиях, ты делал что-то ненужное   затем   лишь,   чтобы   не

завыть от пустоты! Но есть только Любовь - и я Любовь твоя нашла Меня. И еще

я не боюсь твоих слов, потому что вижу, что ты, даже если очень захочешь, не

сможешь изгнать из своего сердца меня.   Ты,   Любимый   мой,   безмерно   слабее

меня, потому что не прошел чрез то, что прошла я, и   о   чем   не   расскажу   я

тебе, потому   что   рассказывать   об   этом   бесконечно   долго!   Ты   сам   себя

обманываешь, говоря, что не хочешь меня больше видеть...

   - Не смей меня преследовать! Не смей мне говорить свои   колдовские   речи,

убийца! - выкрикивал Саша, отступая в рассеченный бесконечными   вспышками   и

громами, шумящий проход между телегами.

   Вэлра, усмехаясь, поднялась вместе с синим пламенем   под   черную   завесу,

стала растекаться по ней, говоря:

   - Беги, беги, если хочешь. Знай только одно: еще   до   вечера,   окруженные

пустотою, ты взмолишься. Ты позовешь меня - единственную твою   любовь.   И   я

приду! Знай, что я приду и эта, третья ночь, будет нашей!

   А Саша, вновь обливаемый дождем, кричал:

   - Ты... Ты... Поклянись мне, что больше не причинишь вреда никому!

   - Ты сам, не замечая того, давишь стольких жучков, когда   идешь   к   своей

цели по лесной тропинке. Как же ты   можешь   требовать,   чтобы   я   никогда   и

никому вреда не причиняла? - усмехнулась Вэлра.

   - Чтобы ты никогда не причиняла вреда близким мне людям!

   - У тебя только один близкий человек - я.

   - Чтобы никогда не причиняла   вреда   тем   людям   с   которыми   я   общаюсь!

Поклянись, поклянись ты... ты... - Саша захрипел, закашлялся.

   Вэлра махнула рукой:

   - Хорошо - больше не буду им причинять вреда, но   ты   все   равно,   завтра

будешь моим. Все равно - третья ночь будет нашей.

   "Никогда, никогда,   никогда..."   -   твердил   про   себя   Саша,   убегая   по

истекающему дождем парку.

   Теперь он бежал по асфальтированным дорожкам, и,   через   какое-то   время,

вырвался к "рыбьему   хребту".   Пошатываясь,   и   все   еще   твердя:   "Никогда,

никогда...", подбежал к тому месту, где стоял он в последний раз с Женей,   и

обнаружил,   что   земля   там   выжжена,   на   земле   лежит   несколько   крупных,

бесформенных углей, а больше ничего нет.

   Дальнейшего Саша уже не   помнил.   Кажется   он   бежал   куда-то   по   темным

болотам, а потом, над самым ухом раздался голос "сонного":

   - Ведь сказано было - никуда не отлучаться. Придется   отсчитываться,   где

был...

                                            *                *                 *

   Очнувшись, Саша обнаружил, что лежит на своей кровати; и что, за сокрытым

простынею балконом уже светит день.

   И слышались оттуда голоса старушек:

   - Вот прямо здесь и разбилась. Говорят молодая, красивая.

   - То-то, что это дело непонятное. Здесь целая банда орудует.

   - Она то тут и лежала...

   И Саше стало тошно от этих голосов и до боли сжалась в нем мысль:   "Зачем

они говорят о той кого не знаю? Зачем говорят о том, чего не знают, и о том,

что забудется? О том, что их не касается?.. В чем смысл   этого   бесконечного

трепа?!"

   И тут, откуда-то с края улицы, раздались пьяные голоса:

   - Эй ехо!.. Эй, ты, я ж с тобою иду-у-уу!

   - А ты то... А ты посмотри-ка. - и дикий, грубый, мужицкий хохот.

   И опять чего-то закричали они - пошлое, несчастное, придавленное.

   И еще тошнее тогда стало Саше: "Кто они - эти жалкие   создания?   Как   они

Люди дошли до такого   ничтожного   состояния,   что   их   голоса   стали   такими

ничтожными, бессмысленными? Да и в чем смысл   их   существования?   Зачем   они

убивают свою жизнь, зачем в пустоте   топят   минуты?   Зачем?   Зачем?   Что   за

круговерть их обхватила? Ведь они в пустоте - они живут   эту   жизнь,   только

затем, чтобы как-то прожить эти минуты, судорожно стараясь заполнить их хоть

чем-то... Неважно - чем,   лишь   бы   только   заполнить,   лишь   бы   загородить

тленными иллюзиями свое одиночество; пустоту свою..."

   И тут разразился треском стоявший на столе   телефон   -   один   дребезжащий

плевок, второй, третий... С балкона раздался голос сонного:

   - Ведь вам же звонят! Что же вы не подходите?

   Саша захлопнул балкон, подхватил трубку; дрожащим голосом выкрикнул:

   - Да?

   А там - голос его давнишнего друга Юры:

   - Привет, как поживаешь?

   - Нормально.

   - Вот что: сегодня наши собираются, поедем за   город,   шашлыки,   купание,

выпьем? Ну, что?...

   - Да нет. - вздохнул Саша и тут же скривился, выкрикнул. - Нет, нет, нет!

Слышите - я занят, я очень занят сегодня! Не звони! Не звони мне больше!

   Он бросил трубку, повалился на диван. С балкона раздался ленивый голос:

   - Нервы. Нервы, понимаю - стресс. Но это надо пережить. Перебороть...

   Саша зажал уши... Мысли отчаянно бились в   его   голове,   и   не   было   сил

остановить этот поток, хоть тяжесть его и давила - нет он не мог   вырваться:

"Что же меня, что же   всех   нас   окружает?   Ведь,   наше   окружение   навязано

судьбою. Юрия я называю своим другом, потому что   мы   нашли   какие-то   общие

интересы - а интересы - это, опять   таки,   жажда   заполнить   чем-то   пустоту

одиночества. Но, ведь - мы ленивые - мы нашли друг друга на   ничтожно   малом

пяточке - во дворе! Нашли - и довольны! Но почему мы   думаем,   что   на   этом

ничтожном пяточке можем найти самую близкую   душу?...   Обман,   обман   -   все

обман! Встречи, и   бесконечные,   забывающиеся   потом   разговоры   -   это   все

желание заполнить   пустоту   одиночества!   Все   тленно,   кроме   этой   тяги   к

единственной, самой любимой   душе   в   этой   бесконечности!...   Любящие   друг

друга: вот Женя, и этот любимый ее! Почему   они   решили,   что   предназначены

друг для друга?! Да - они встретились, они   сошлись   интересами   -   да,   оба

оказались разговорчивыми и, побыстрее, унижая это слово -   сказали   "Люблю"!

Да как они могли... Они, хоть немного сошедшиеся, лишь   немного   -   безмерно

мало - испугались, приникли друг к другу. Но Любовь -   это,   ведь,   единение

навечно, и в бесконечности - есть лишь одна вторая твоя половинка с   которой

ты можешь соединиться навечно... А они   просто   бояться   этого   поиска.   Они

находят эту свою ложную вторую половинку   и   становятся   несчастны,   или   же

только тешут себя иллюзией любви... Но Любовь то   Одна!   Одна   вечная,   одна

среди умирающих времен, среди умирающих богов..."

   И тут Саша представил, что было бы, если бы он отчаялся на такие   поиски.

Что значит искать в бесконечности? Откуда она пришла - эта Вэлра? Сколько же

ей надо было искать в бесконечности, чтобы найти   такую   ничтожно   маленькую

пылинку, как Он?

   От этих мыслей холодные мурашки пробежали по   его   телу,   зазнобило.   Что

было   бы,   если   бы   он   осознал   свою   оторванность,   свою   чуждость    всем

окружающим, и понял, что его единственная - затеряна где-то во тьме космоса,

в бездне тысячелетий?.. И что, если бы он мог начать такой поиск? И если   бы

он, в одиночестве, прорывался через бессчетные миры, через тысячелетья - шел

к ней, к единственной - и, наконец, нашел ее. Как бы он   бросился   к   ней?..

Смог бы он, после этих, длящихся дольше чем само время поисков, оставить ее?

А, чтобы он сделал с теми, кто, по его мнению, причинял   этому,   величайшему

чуду вселенной, единственной и нетленной крапинке - боль?

   И от ощущения ужаса одиночества человеческого, и от чувства   собственного

счастья кружилась голова; тело продолжало знобить...

   Беспрерывно уж плыл перед глазами его образ Вэлры, и он понимал, что   все

бывшее до нее - все пустое мгновенье. Никогда   еще   жизнь   не   казалась   ему

такой пустой, такой темной...   В   темноте,   среди   чуждых   ему   подвижных   и

недвижимых образов - видел он только одну Вэлру - только   она   одна   значила

Все.

   И он вскочил, и объявши голову уселся за стол захрипел: "Нет, нет, нет   -

не смей о ней думать! Она же убийца - ничто не может оправдать то,   что   она

совершила..." - он долго еще бормотал, а потом повалился головой на   стол   и

зарыдал.

   С балкона раздался голос "сонного":

   - Кто убийца? Что - есть какие-то предположения?

   - Оставьте меня! - взвизгнул Саша. - Какое вам до меня дела?! Зачем я вам

нужен?! Оставьте меня! Хватит! Довольно!..

   И он выбежал на балкон, и, в ярости, весь вытянулся к "сонному", заорал:

   - Что ты стоишь там день и ночь?! Прирос, что ли, к этому   балкону?!   Кто

тебе дал право следить за каждым моим шагом, за каждым моим словом?!

   "Сонный" пожал плечами и ушел в пустую квартиру.

   Саша же вернулся к себе и, повалившись на диван, забормотал:

   - Вэлра просто околдовала меня! Я воображаю неведомо что! И она сказала -

сегодня ночью ты будешь мой?... Как же, как же - вот и не   буду!   Ты   ждешь,

что позову я тебя по имени? А вот и не   позову,   чтобы   не   случилось   -   не

выкрикну я твоего имени!

   Такая борьба продолжалось до самого   вечера   и   тут   Саша   вспомнил,   что

наступивший день - "20 июня". В этот день было день рожденье Кати...

   Оговоримся сразу, что на этом, третьем имени список неразделенных Сашиных

увлечений и заканчивался. Скажем также, что, если Женю он любил   до   Ани,   и

уже успел забыть, то Катю он любил поочередно с Аней.

   Так, несколько дней он мог печалиться и воздыхать по   Ане,   а   затем,   на

время забывши ее, несколько дней страдать, изжигать себя вспоминая   облик   и

характер Катя.

   А Катерина эта была стройной и высокой блондинкой, настоящей   красавицей.

Была она девушкой начитанной, очень скромной и по   монашенки   целомудренной.

Можно было бы назвать и еще такие ее свойства, как сдержанность, скрытность;

и, в тоже время - внимательность, нежное отношение   ко   всем   добрым   людям,

которые и к ней относились хорошо.

   Семейство Катино было богатым и жила она,   в   одном   из   "небоскребов"   в

огромной квартире - где Саша был лишь единожды, и посчитал, что Катя его   по

ошибке, вместо своей квартиры, привела на экскурсию в музей.

   Так вот об Кати и вспомнил   лежащий   на   кровати,   раздираемый   душевными

своими метаньями Саша:

   "Вот Катя..." - думал он. "-Ведь сколько раз видел пред собой   ее   ясный,

чистый образ. Она, действительно, прекрасна и внутренне, и внешне. А сколько

часов провел я, страдая по ней, и воздыхая по ней!   Неужто   же   все   те   мои

чувства были не искренними?!   Неужто   же   я   все   время   себя   обманывал?!..

Позвонить ей, поздравить с Днем Рожденья. Мы, правда, уже больше   месяца   не

виделись, но она такая добрая - она не   станет,   как   Аня   насмехаться   надо

мной, не станет, как Женя, посмеиваться, задорно и   беззаботно   развлекаться

над моими чувствами - она поймет, она такая добрая, спокойная... Если у   нее

сегодня день рождения и она меня даже не пригласила, то она, просто считает,

что у меня все хорошо - ну а общаться она со мной никогда не любила. Дома   у

нее сейчас праздник: пьют чай, едят торт - к ней я напрашиваться   не   стану,

но я ее приглашу... Вэлра поклялась, что больше никому вреда не   причинит   -

вот   и   хорошо.   Конечно   вырывать   со   дня   рожденья   именинника    -    дело

неслыханное, однако, черт подери - два близких мне человека погибли,   и   сам

я... сам я скоро с ума сойду!"

   И он набрал Катин номер.

   Трубку поднял Катин отец - сытым, умиротворенным голосом спросил:

   - Да?

   Слышался застольный   шум:   играла   музыка,   наперебой   говорили   какие-то

тосты, смеялись... Совершенно иной мир - но Саша не хотел бы попасть в туда.

   Да - там было весело, там Саша мог бы   расслабиться   -   но   он   не   хотел

расслабляться! Он не хотел закрывать глаза на вопрос, который так мучительно

пред ним поднялся: "Неужто во всей вселенной есть   только   одна   крапинка   -

одна твоя вторая   половинка,   а   все   остальное   -   все   ложь,   испуг   перед

пустотой, перед одиночеством?.."

   - Да? - весело переспросил Катин отец.

   Саша попросил Катю, и вот она   уже   подошла   к   телефону   -   раздался   ее

мягкий, певучий голос - и слышно было, что она, в отличии от   тех   остальных

совсем не пьяна.

   - Катя, мне надо с тобой поговорить.   -   неразборчивым,   усталым   голосом

пробормотал Саша, но, все же, она его узнала.

   Заговорила как всегда приветливо, мягко и, не понять было, о чем на самом

деле она думает:

   - Да, здравствуй. Как дела?

   - Потом расскажу. У тебя День Рожденья - поздравляю! Катя, перейдем сразу

к делу - мне надо тебя видеть...

   - Хорошо, думаю завтра у меня будет свободный часок...

   - Нет. - резко прервал ее Саша. -   Пойми,   пожалуйста,   мне   очень   нужно

видеть тебя сегодня. Понимаешь - уже пропали два близких мне   человека.   Мне

страшно, Катя. Не отговаривайся - не   говори   ничего   про   гостей.   Приходи,

посиди у меня... Тебе ничего не грозит! Но я погибаю... эта ночь все   должна

решить...

   Как Саша закончил свою прерывистую речь,   Катя   целую   минуту   ничего   не

говорила и хорошо был слышен шум чуждого Саше веселья...

   Наконец - несколько натянутый Катин голос:

   - Можешь прийти - у меня посидеть.

   - Нет, нет, нет! - с чувством выдохнул Саша. - Я как приду, как увижу это

веселье - так сразу   мне   и   убежать   захочется!   Понимаешь   -   я   не   смогу

веселиться, я не смогу сидеть даже там. Меня стошнит!.. Извини, извини, ради

бога, но мне надо, чтобы ты пришла! Катенька...

   - Хорошо. - голос твердый, и заметно   раздраженный,   еще   слышалось,   что

Катя считает, будто делает Саше   огромное   одолжение   -   целый   подвиг;   что

считает теперь себя героиней и ей самой это в глубине души очень нравиться -

ведь так приятно чувствовать себя хорошей...

   - Только побыстрее, Катя, оставь их всех! Придумай, что хочешь.

   -   Врать   я   не   стану.   -   голос   стал   холодноватым,   полным   осознания

собственной непорочности и доброты. - Но я приду к тебе меньше чем через час

- жди.

   И, когда Саша повесил   трубку   -   казалось,   над   самым   ухом,   заговорил

"сонный":

   - В разговоре вы упомянули, что пропало уже   два   близких   вам   человека.

Один - Аня, кто же второй?

   Саша выскочил на балкон и зашипел на "сонного", который стоял на   прежнем

месте:

   - Слушай, Ты! Я же сказал - больше не следить за   мною!   Убирайся   прочь!

Прочь! Прочь! Не смей больше подслушивать, ты!.. Прочь! Прочь! Прочь!

   Саша тяжело, как налаявшийся пес, задышал; а "сонный" пожал плечами, да и

ушел в глубины пустой квартиры.

   В мучительном, невыносимо долгом ожидании Кати, Саша приготовил   ей   чай,

однако, когда она пришла, то от чая отказалась - сказала,   что   уж   довольно

поела и попила на дне Рожденья.

   И вот она сидит пред ним на кухне. Она в нарядной, темных   тонов   одежде,

волосы невесомыми потоками, серебристо-лунного цвета рассыпаются   по   плечам

ее. На осунувшееся бледное лицо Саши она глядит с состраданьем.

   - Что же случилось?

   - Всего и не расскажешь... Ладно, к черту - сейчас уже   ночь   наступит...

Ты об этом, Катя, давно уже должна была догадаться - я тебя люблю.

   И тут он скривился так как слова эти, (хоть и выдохнул он с   чувством)   -

были ничто, по сравнению с чувством Вэлры - с тем чувством, от которого тело

дрожь пробивала, а потом пламень охватывал, а потом душа рвалась и уж   тесно

ей было в теле - от одних только слов   -   он   же   теперь,   вспомнивши   слова

Вэлры, сам посчитал свое признанье пошлостью.

   Он не смел говорить эти святые слова! И он, задрожавши,   опустил   голову.

Из носа его кровь закапала...

   Катя протянула ему платок; вздохнувши, глянула в окно.   Сашино   признанье

не произвело на нее совершенно никакого   впечатления   -   она   оставалось   по

прежнему спокойной,   сдержанной,   рассудительно-нежной;   понимающей   причину

Сашиной боли и, чтобы быть хорошей, готовая помочь ему каким-нибудь советом.

   Вот и теперь, глядя в сумрак позднего вечера, она думала, как бы сказать,

чтобы дать понять, что никаких шансов у него нет, и в тоже время   не   только

новую боль не причинить, но и от прежней избавить.

   Наконец, она спросила:

   - Ты очень одинок, так ведь? По телефону   ты   сказал,   что   потерял   двух

близких тебе людей.

   - Да,   действительно   -   это   так.   Но   не   стану   тебе   про   это   ничего

рассказывать не зачем. Ничего это ни тебе, ни мне не даст. Скажи, почему   ты

не любишь меня, почему мы не можем быть счастливы?

   Катя молча поднялась, и встала у   окна   -   такая   возвышенная,   холодная;

такая все понимающая, рассудительная. И Саша уже знал, что она скажет сейчас

некую, успокаивающую его нервы речь, как то увернется от   прямого   ответа   -

затем, чтобы не причинять ему только боль, но Саша не   дал   ей   сказать.   Он

встал с нею рядом и заговорил:

   - Ты не можешь этого сказать! Не   можешь   сказать   потому,   что   сама   не

знаешь! Почему ты не любишь меня, а я, хотя мы такие противоположности   -   я

человек страстный - так по тебе тоскую? Почему? Почему? Что же за чувство   я

испытываю к тебе... Да я просто хочу тебе хорошо делать... Вот что, Катя,   я

знаю - совсем безумно, но, чтобы спастись - уйди со мной   из   этого   города.

Давай сбежим на край света, иначе я этой ночью с ума сойду!

   Катя направилась в коридор, а Саша, со стоном, выкрикнул ей вслед:

   - Что же ты - уходишь?! Уходишь... да... - на глаза его выступили слезы.

   А   она   спокойным,   добрым   голосом,   как   должно   быть   успокаивала    бы

разбуянившегося щенка, говорила ему:

   - Не бойся. Я никуда не ухожу.

   В коридоре она достала из аптечки таблетку - успокоительное. Подала Саше,

вместе со стаканом холодной воды:

   - Вот - возьми, выпей. Это тебе поможет.

   Она говорила без насмешки, она говорила с жалостью к Саше.   Она   считала,

что по какой-то причине у него расшатались нервы (что отчасти   было   верно),

и, если он примет успокоительное - все будет хорошо.

   Саша принял из рук ее стакан, принял   таблетку   и,   распахнувши   форточку

выбросил туда.

   И вновь Катя смотрела на него с жалостью, осознавая,   что   он   нервный   и

больной, а она спокойная, идущая верной дорогой и оттого хорошая. И   с   этой

высоты смотрела она на него с жалостью.

   А Саше было холодной от взгляда   этой   чистой,   белой   девушки   -   от   ее

рассудительного участливого взгляда, от   ее   уверенности   в   своей   правоте.

Холодно от того, что она такая высокая,   от   того,   что   он   знал   уже,   что

таковой она и останется, что никуда она с ним не побежит,   но   так   и   будет

давать спокойные советы и смотреть на него с жалостью и с вниманием.

   - Иди, Катя. Ты, ведь, даже не видишь меня. Ты слишком высока. Иди   же!..

Иди и празднуй, и дальше суди обо мне   по   своему,   и   жалей   меня   тоже   по

своему... Иди, рассуждай, составляй обо мне свои мнения, и даже, по   доброте

своей душевной, придумывай как бы мне помочь. Я ждал от тебя любви... Прости

- теперь я понял все. Мне самому пошло, тошно! Любви!.. Какая же   тут   может

быть любовь?.. Я любил твой болезненный образ! А ты великанша - да ты   такая

высокая, что раздавишь меня и не заметишь. Иди!

   И Катя ни говоря ни слова, прошла в коридор, быстро одела ботинки свои   -

лицо ее при этом, как всегда оставалось покрытом толстой маской   спокойствия

и никак нельзя было понять, что же мыслит она на самом деле, что чувствует -

будто их и не было вовсе этих чувств.

   И попрощалась с Сашей она так же приветливо, как и поздоровалась...

                                              *                *               *

   Саша вновь остался один. Вернулся на кухню, выключил свет и долго стоял у

распахнутой форточки, наблюдая за тем, как движутся темные   кроны   деревьев,

слушая, как город шелестит, шумит - и не понимая, зачем он на это смотрит, и

зачем, вообще, стоит и о чем то думает...

   Вновь вспомнил свое прошлое и понял, как бессодержательно,   по   сути   оно

было. Он к чему то стремился, чего то,   порой,   достигал;   но   все   чего   он

достиг, и все его мысли, все его страсти, чувства, так же   как   и   стишки   -

казались ненужными, они были маской под которой - пустота.

   Чего я достиг? - Достиг того, что стою у темного окна и ничего   не   знаю.

Зачем эти бесконечные страстные мысли то о Жене, то   об   Ани,   то   об   Кате?

Несколько дней страстно люблю одну - об другой и не вспомню,   и   думаю,   что

это и есть любовь... Господи, да как же это пошло! Мои чувства, как   дрянные

стишки, которые я им смел посвящать и читать. Стихов то много, а могу   ли   я

вспомнить хоть одно из них? Могу ли вспомнить о чем так переживал?..."

   И тут он понял, что не может уж вспомнить ни облика Ани, ни облика   Жени;

даже и облик Кати уже был вытеснен бесконечной глубиной очей Вэлры...

   А во дворе   залилась   пронзительным,   диким,   одиноким,   таким   отчаянным

хохотом пьяная кампания, и Сашу стало рвать от отвращения в этот черный двор

- рвать от этих тупых возгласов, от этого века уже повторяющегося и века еще

будущего повторяться.

   И, где-то, за стенкой, вторя в несчастии одиночества - как замурованные в

аду сонно,   зло,   привычно,   с   какой-то   обреченным   выражением   заспорили,

заворчали, закудахтали уже не в первый год супруги, объяснившиеся некогда   в

Любви...

   И от закричал от осознания того, что подобная пьяная компания   заливается

в   тысячах   иных   дворах,   что   в   бессчетных   бетонных    коробках,    также,

назвавшиеся мужем и женой, тупея друг от друга, от убогого своего   мелочного

быта, также шипят друг на друга, но уже склеенные не   пойми   чем,   не   могут

разойтись...

   Почему эти пьяные собрались вместе? Почему   они   так   отчаянно,   с   такой

болью горлопанят и настолько безвольны, что не   могут   расползтись   друг   от

друга? Что же за нужда заставила этих, замурованных за стеною, ожиревших   от

всяких супов, да сонных,   бессмысленных   перебранок,   шепнуть   некогда   друг

другу, слово от которого, если в нем истинное   чувство   заключено,   возникла

некогда вселенная: "Люблю"?

   И тут Саша ясно понял, что на следующий день, он будет делать что-то   ему

не интересное, и думать о чем-то тоже ему не интересном - и все лишь за тем,

чтобы не было так мучительно страшно, как теперь... А компания на дворе, еще

проорала, что-то грязно-бессмысленное,   поползла   дальше   -   тупая,   урчащая

непристойности человечья масса...

   - Нет, нет... - заговорил им во след Саша. - Вы сейчас не люди. Человек -

он свободен, человек беспрерывно и стремительно, в любви, движется   вверх   и

творит. А вы не свободны! В чем ваша свобода? Эй! В том ли, что вы настолько

отупели, что мозги ваши не работают, и вы, ни о чем   не   думая,   выплескивая

примитивное и злое, накопленное в вашей ежедневной   пустоте,   ползете   среди

этих бетонных стен без цели?! Ползающие   в   пыли,   вопящие   червяки   вот   вы

кто!!! - завопил он в ярости, и от отвращения к ним,   настолько   извратившим

человеческую свою суть.

   - Эй, вы там. - оторвавшись от окна треснул он кулаком в стену   и   разбил

его в кровь. - Да хватит же вам, двум   слизнякам,   медленно,   день   за   днем

гнить в клетке! Хватит! Хватит! Заткнитесь! Не смейте! Дышать от вашей   вони

уже нечем! Зачем вы спарились - зачем родили своего детеныша, который, глядя

на вас, тупеет,   а   когда   вырастет,   будет   ползти   с   другими   несчастными

алкоголиками по улице, тоже гнить, вопить, ругаться - в   бреду   найдет   себе

прыщавую парочку, чтобы спариться, и родить еще одного сынка   или   дочку,   и

вновь гнить! И вновь грызться до гроба! Заткнитесь и   слушайте   меня!   Да   я

зол, я груб! Ну а вы?! Ну а вы то, что - не злы, что так гробите свои   жизни

в этих бетонных гробах! Ну, зачем вы вместе - потому что   так   надо?   Потому

что надо быть в паре, как у большинства?! Потому что   вы   самка   и   самец   -

самка и самец злобные, ожиревшие от собственной   пошлости!   А   что   я   здесь

делаю?! Какого дьявола я прозябаю среди этих стен?! Да, ведь...

   Он не договорил, так как боль, вдруг разорвалась в ярость.   Он   подхватил

стул и ударил им в стену. Раздался испуганный визгливый голос не то мужа, не

то жены:

   - Милицию! Милицию вызывай!

   И Сашу еще больше затошнило от этого, под   действием   животного   рефлекса

заполнившегося страхом голоса. Он еще раз ударил в стену и   стул   разлетелся

на части. Тогда он стал носиться по квартире, переворачивать столы и   шкафы,

срывать книжные полки -   все   грохотало   все   трещало,   обнажались   покрытые

отеками стены, вздымалась пыль.

   В дикой ярости Саша повис на люстре, что было   сил   дернул   ее   -   она   с

треском разорвалась, а он, вырвался на балкон, схватил стоявший там шкафчик,

бросил его вниз.

   Из соседнего дома наперебой тараторили:

   - Белая горячка! Белая горячка!

   Саша вновь бросился на кухню, подхватил там ножку   от   стула   и   принялся

высаживать ее стекло - треск, летят осколки   -   у   Саши   все   руки   уж   были

изрезаны, кровоточили...

   В дверь сильно застучали. Раздался голос "басистого":

   - Не медленно прекратите погром и откройте дверь. Считаю до трех -   после

дверь будет выломана...

   И Саша понимал, что они   его   скрутят,   что   будут   задавать   бесконечные

вопросы, что повезут в больницу на   обследование   -   потом   -   дни   в   белой

палате, а потом - возвращение в ненавистную келью...

   - Прочь! Оставьте меня! Оставьте... я Любви хочу!!! Л-ю-б-в-и!!! -   завыл

он по волчьи...

   В дверь ударили и она с треском вылетела.   Саша   вскочил   на   подоконник,

наклонился над черной бездной.

   - Все падаю... падаю... - в   коридор   ввалились   раздраженные,   физически

крепкие тела, уже бросились на него... - Вэлра, эта ночь уже не будет   нашей

- я уже падаю. Прощайте все. Вэлра - ты одна...

   Он   заваливался   во   тьму,   лицом   к   звездам,   надеялся,    что    падение

промелькнет в одно мгновенье и смерть заберет его столь же быстро...

   Отодвинулся в сторону электрический свет, отодвинулись раздраженные   лица

- на их месте появились звезды   и   Саша   почувствовал,   что   погрузился,   во

что-то мягкое и теплое.

   Тут он увидел, что на месте звезд появился громадный Катин лик - если   бы

она была не доброй девушкой,   а   людоедкой,   тогда   бы   могла   запросто   его

проглотить.

   Саша вскочил на ноги и   обнаружил,   что   упал   на   многометровую   ладонь,

которую подставила Катя к окну, в тот момент, когда Саша падал.

   Чтобы оказаться   вровень   с   восьмым   этажом,   ей   пришлось   присесть   на

корточки - действительный же ее рост был много выше.

   После пережитого за последние дни, возросшая в сотню раз   Катя   вовсе   не

удивила Сашу,   да   и,   наверное,   трудно   чем-нибудь   удивить   человека   уже

решившегося на самоубийство, уже смирившегося со смертью.

   - Эй, я что - уже умер?! - закричал он что было сил.

   Озаренный Луной лик Катин   оставался   совершенно   безучастным   -   зато   в

многометровых глазах ее увидел Саша непонимание; даже, что совсем для нее не

характерно - испуг.

   И тут в воздухе разразился искристый, озорной смех:

   - Не зови ее!

   На Катиной ладони, рядом с Сашей появилась Вэлра.

   Она махнула на недвижимый Катин лик:

   - Холодная ледышка! Такая экономная в   своих   эмоциях,   такая   для   тебя,

Любимый, сдержанная. Вот я и сделала так, чтобы она   вообще   никаких   эмоций

больше не могла проявлять, а только смотреть...

   - Ты же обещала, что не причинишь вреда. - без гнева, но с взмывающим   из

бездны отчаянья чувством, произнес Саша.

   - О, ей не будет никакого вреда! Завтра она очнется и рассудит, что - это

был всего лишь сон. Для нее кошмарный сон...

   - Но что ты сделала?

   - Ну, называй это волшебством, а хочешь - действием   неземных   физических

законов.   Что   меняют   эти   объяснения?   Вот   -   я   превратила   эту   Катю   в

великаншу-куклу, а в городе не оставила больше ни   одного   человека.   Только

трое: я - Вэлра, которая видела, как умирало   и   возрождалось   время.   Ты   -

Любимый, и холодная глыба - Катя.

   - А где же все жители города? - спросил Саша, чувствуя радость   от   того,

что они остались вдвоем (великанши Кати против   Вэлры   как   бы   вовсе   и   не

было).

   - Ничего; все они живы, все они делают то же, что   делали   и   раньше,   но

только не мы их не увидим ни они нас - мы для   них   бестелесные   и   незримые

духи, и они для нас тоже. Это продлиться до тех пор, пока не поднимется заря

- моя сила в Лунном лике.

   Саша, после пережитого, чувствовал себя   очень   легко,   светло;   рядом   с

Вэлрой все его интересовало, все казалось чудесным,   вот   он   взявши   ее   за

руки, и с восторгом вглядываясь в   эту   темную,   теплом   обращенную   к   нему

бесконечность, спрашивал:

   - Так где ты искала меня - там тоже была Луна, тоже были рассветы?

   Вэлра,   приблизившись   к   нему   почти   вплотную,   почти   уже   целуя   его,

зашептала:

   - Луна - спутник вашей   планеты;   заря   -   отражение   солнечных   лучей   в

атмосфере - это по ученому. Но   есть   сила   мягкой   и   сильной,   размывающей

контуры печали, она в свете звезд, она в дальних крапинках между галактик   -

я была с нею - с силой Луны очень   долго...   И   лишь   братья,   и   батюшка   с

матушкой - поддерживали дух   мой.   Но   то   в   прошлом   -   оставим.   Есть   во

вселенной кровавые облака, они раскалены, они поглощают целые галактики. Для

взора величавы они, но никто не в силах постичь их силу - то   заря.   Луна   -

серебро мягкое дальних звезд; Заря -   яркий   пламень,   буря.   Эти   две   силы

повсюду, у них бесконечно много имен; и, если бы произнесла я   некоторые   из

них, так   раскололась   бы   эта   планета   Любимый.   Но   я   добра   сегодня,   я

Счастлива, ибо сегодня день тожества... Поднимайся! - кивнула она Кати.

   И вот эта девушка   великанша,   стройным,   стометровым   утесом,   плавно   и

стремительно распрямилась. Завыл ветер, откинулись вниз крыши домов   старого

города; зато вровень с ними появились   крыши   небоскребов.   Луна,   звезды   и

Млечный путь остались такими   же   недостижимыми,   разве   что   более   яркими,

освобожденными от назойливого электрического света.

   - Посмотри-ка вниз. - поцеловала Сашу Вэлра.

   Он подошел к   краю   ладони,   взглянул   вниз   и   рассмеялся   от   восторга:

маленькие крыши домов, точно   спичечные   коробки   понабросанные   детворой   в

густую и темную траву.   "Рыбий   хребет"   и   впрямь   похожий   на   остов   рыбы

выброшенной из лиственного моря... А на дорогах никакого движенья - все   там

тихо, только поднимается с огромных просторов тысячегласный гул ночных птиц.

   - Я уже никогда не вернусь в свою квартиру. - утвердительно молвил Саша.

   - Да.

   - А я совсем и не печалюсь. Почему я был прицеплен к этой квартире? Что в

эти   бетонных   стенах   могло   задержать   мой   дух?   Теперь   даже   и    самому

удивительно! Ты знаешь - теперь, как представлю, что мог бы, после этого дня

целые годы бродить среди   этих   стен   -   воздыхать   по   этих   насмехающихся,

рассудительных... которых и сам я не любил - страшно становиться! Хотя нет -

не страшно - во мне все плещет! Как будто душу, ты   живой   водой   полила.   А

самое прекрасное то в том, что   чувствую   -   впереди   еще   безмерно   большее

счастье!

   - Неси нас туда, где праздновала свой день   рожденья!   -   крикнула   Вэлра

великанше-Кате и та, осторожно   ступая,   (чтобы   не   повредить   какое-нибудь

дерево) безропотно стала приближаться   стометровыми   шагами   к   небоскребам,

только ветер свистел...

   Вэлра, взявши за руки Сашу, захватывала его бездонной глубиной очей   -   в

которых вновь   печаль   была,   и   шептала   она   страстно,   и   слезы,   жгучие,

ярко-звездные по щекам ее пробегали:

   - Вот ты сегодня испытал боль. Такую боль   нестерпимую,   такое   отчаянье,

что уж и дальше бороться не захотел - сразу из   окна   решил   сброситься.   Ты

слаб - но ты, моя любимая вторая половинка, окрепнешь; впереди   -   века.   Но

вот представь, что на таких расстояний во времени и   пространствах,   которых

можно назвать, но нельзя вообразить - я почувствовала тоже, а, может, с   еще

большей болью. Ты мог шагнуть в окно, шепнуть "Вэлра" и был спасен -   я   уже

нашла Тебя, и теперь - Счастье. Но тогда - за тьмою времен, ко мне,   томимой

болью не мог придти ты, - тебя тогда еще попросту не было. Но я нашла в себе

силы - я начала поиск. Батюшка и матушка, братья - они тоже   ищут   -   братья

вторую половину. Матушка и   батюшка   то,   сути   чего,   ты   пока   не   сможешь

понять... Ну, вот мы и пришли.

   Катя донесла их до небоскреба, в сотнях широких окон которого горел свет,

но не было ни одного человека. На этот раз она лишь слегка согнула   спину   и

подставила ладонь к одному из этих окон, за которой видна была зала -   часть

Катиной квартиры.

   На многометровом столе высился там горою торт с   метровыми   свечами   -   а

также, горящими свечами украшенными были и длинные, высокие стены - их   было

там, по меньшей мере, десять тысяч. Потолок и пол в зале были   стеклянные   и

свет свечей, отражаясь, легонько перекатываясь, делал их подобием   спокойных

озерных гладей.

   Вэлра моргнула глазом - стекло приветливо распахнулось и вот они, рука об

руку, вышли на покрытую огневыми бликами поверхность - под их ногами она тут

же стала мягкой - их стопы погружались в стекло и оно ласкало их живительной

прохладой.

   - Эй, холодная Катя!.. - засмеялась Вэлра и махнула,   изумленному,   глазу

Кати, который прильнул к окну, полностью его загораживая. - Эй, эй - ты была

холодна к Любимому, ты для него скупилась в Чувствах! Но радуйся - сегодня я

счастливая, сегодня я добрая; сегодня я прощаю тебя! Ты только посмотришь на

наш танец!

   И она, страстно обхвативши Сашу, прижавшись к нему теплым своим, мягким и

сильным телом, объяла поцелуям, обвила темными густыми   волосами,   нахлынула

любящими безднами очей - слилась с ним полностью...

   И Саша был счастлив! Как же он был счастлив от того, что Вэлра нашла его!

Вместе объятые теплом, пламенем, нежностью, счастьям, они   сливаясь   друг   с

другом, в блаженстве стремительно закружили по залу.

   "Люблю! Люблю!" - звенело, взрывалось ясным фонтаном,   радугой   восходило

при каждом ударе сердца. Ног не было, не было ни зала, ни свечей, ни Кати...

Было проникновение душ друг в друга! Только это!...

   Для Саши открывалась любящая его темная бездна - он парил, он кружился   в

ней, а она наливала его мириадами поцелуев, она ласкала   его,   она   шептала,

она стонала сладостно и могуче: "Люблю!" -   от   гласа   этого   дрожь   сводила

Сашу, но тут же он вспыхивал, разрывался изнутри яркой страстью - разливался

в ней жгучими волнами, а она вновь обвивала его, вновь ласкала...   И   все   у

них было в   беспрерывном   и   стремительном   движенье,   каждая   частица   была

соединена с частицей своей второй половины.

   Сколько продолжался   этот   счастливый   вихрь   духовного   соития   -   этого

наслажденья пред которым физическое соитие было бы столь   же   ничтожно,   как

свет электрического фонарика пред пламенем Солнца?..

   Что ж, сторонний наблюдатель (великанша-Катя, например) - мог бы сказать,

что продолжалось это до утра - до тех пор, пока Луна не сокрылась за крышами

старого   города,   а   на   востоке   не   начала    своей    победоносных    восход

красавица-заря. Но для танцующих, кружащих в стремительном, задувающем свече

вихре   -   время   имело   совсем   иную   течность   -   не   часами,   но   краткими

мгновеньями показалось им это блаженство, и тогда Саша понял, почему день   в

раю - тысячелетья на земле.

   Их танец был прерван голосами братьев Вэлры:

   - Простите за вторжение, но уже заря! Нам пора!

   И вот они остановились,   в   растерянности   и   в   величайшей   радости,   от

присутствия Любимого не где-то бесконечно   далеко,   но   рядом.   Как   же   это

сладостно - чувствовать сладостную цельность. Что же это за счастье - взмыть

на огненных крыльях из адовой бездны - да навстречу небу, пусть   и   темному,

но бесконечному и свободному - знать, что полет будет бесконечен...

   - Вэлра, сестричка. - говорил один   из   братьев.   -   Ты   же   знаешь   нашу

слабость - хорошенько покушать. Где бы мы не были - везде испробуем   местной

кухни. А здесь очень вкусная, хоть и мало питательная, еда и здесь, внизу   в

их магазине столько всего - просто не знаешь за что взяться! Понимаешь Вэлра

- у нас там тележки - мы загружаем, все, что надо -   но   уж   времени   совсем

мало осталось, придержи еще их появление, а?

   Вэлра взглянула в окно - махнула рукой и великанша-Катя   исчезла.   Теперь

виден был наполняющийся рассветом и голосами кого угодно,   только   не   людей

мир. Вэлра улыбнулась братьем:

   - Хорошо, что вы пришли. Они уже скоро должны появиться!   Вот   картина   -

они появляются, а мы танцуем! Впрочем - это не имело бы   никакого   значения!

Мы бы, все равно, от них убежали.

   - Да - нас ничто не остановит! - крикнул Саша и лицо его сияло -   сил   то

было столько, что, казалось, мог он взяться за любое дело:   построить   новый

мир, разжечь сотню ясных звезд - все казалось теперь под силу душе его.

   А братья говорили Вэлре:

   - Только задержи их появление еще хотя бы на полчаса.

   - Вы же знаете - чем выше заря восходит, тем меньше мои силы...

   - Просим - постарайся.

   Тут Вэлра вздохнула:

   - Что-то неладное мое сердце чует. Лучше бы уходить нам...

   - А наши сердца чуют, что все будет хорошо, а у нас три сердца...

   - Ладно - не будем терять времени на разговоры. Пошли...

   И они оставили покои,   где   тысячи   свечей   были   затушены   стремительным

танцем, а многометровый торт начал медленно расплываться в воздухе...

   Перепрыгивая через три, а то и через четыре ступени - не то побежали,   не

то полетели они по лестнице. Этажи отлетали вверх в радостной круговерти,   и

все было легко и радостно, будто в сказочном сне.

   На одной из лестничных площадок промелькнула между ними тень человека,   и

увидев их тоже тенями - отшатнулась к стенке.

   А с улицы все нарастал гул просыпающегося города.

   - Вэлра, что же ты?! - крикнули ее братья.

   - Я стараюсь... я пока сдерживаю их.

   Вот ворвались они в магазин: длинные полки заставленные всякой   снедью   -

все это, привычное Саше до тошноты - вызывало в братьях Вэлры интерес.

   Между полками стояли три наполовину заполненные металлические   тележки   -

братья хотели взять по одному от каждого кушанья, чтоб потом все испробовать

и выбрать лучшее...

   Сашин взгляд метнулся на   улицу:   за   стеклом   -   открытое   пространство,

дальше - проезжая часть, ну а за нею - парк, до   него   можно   было   добежать

меньше чем за минуту.

   Переполняя   розовеющий   купол,   висели   и   высились    в    небе    тяжелые,

темно-серые облака...

   Воздух гудел - проступали в нем голоса, и, время от   времени,   проносился

по дороге призрачный контур машины через которую видны были деревья.

   И Саша почувствовал тоже, что и Вэлра - что-то неладное, что грозило им -

было совсем рядом.

   - Эй, помоги! - крикнул один из братьев Саше и он побежал к ним -   вместе

стали они складывать упаковки с полок в тележки...

   Пролетели эти мгновенья - тележки наполнены "с горкой", а Вэлра кричит:

   - Уходим немедленно!

   И вот они, толкая пред собой эти тележки,   бросились   к   выходу.   Саша   и

Вэлра взялись за руки...

   Рассвет окончательно вытеснил   ночь   -   и,   как   по   повелению   волшебной

палочки, улица наполнилась движущимися   образами   -   машины,   люди,   голоса,

голоса...

   "Побыстрее бы только отсюда вырваться. Из этих душных стен - на   волю..."

- ясно   и   с   любовью   теперь   увидел   Саша   бескрайнее   поле,   над   которым

тридцатиметровые птицы строили громадное здание для них с Вэлрой...

   В это время они, выбегали из магазина   -   и   сзади   раздались   изумленные

крики:

   - Стой! Стой! Грабители! Стой!

   И тут из-за появившихся машин, выбежало, преградило им   дорогу   несколько

человек, среди которых Саша узнал и "басистого" и "сонного"

   "Басистый" басил:

   - Ну, так мы и думали! Стоять на месте!

   - Да, откуда вы узнали?! - выкрикнул Саша.

   - Вы зубы не заговаривайте! Руки за голову - лечь на землю.

   На Сашу, Вэлру и ее братьев устремились дула.

   - Повторяю в последний раз...

   Нет - Саша не собирался сдаваться! Да в нем все кипело - он вырваться   из

этого, опротивевшего ему мирка жаждал.

   - Где, Екатерина N, где Евгения N? - выкрикивал "басистый"   в   то   время,

как к несколько "крепышей" заходили к остановившимся у магазина.

   Саша молчал, молчала Вэлра, молчали   и   братья   его;   "басистый"   же   все

наполнял воздух своим рокотом:

   - С Анной вы встречались три дня назад - она найдена мертвой -   выброшена

из окон вами или вашими сообщниками. Два дня назад - Женя, вы договорились с

ней о встречи - она до сих пор так и не найдена. Вчера   -   Екатерина   -   она

выходит из вашей квартиры и тут же исчезает, вы выбрасываетесь из   окна,   но

тела вашего не найдено. Что же - мы ждали, что вы появитесь здесь, в здании,

где она праздновала свой, по видимому, последний день рожденья... Где вы   их

держите? Если даже тела то, где? Помните - помощь следствию   может   смягчить

приговор...

   Но тут речь его была прервана, чьи-то голосом:

   - Да вон же она - Екатерина эта!

   И,   действительно,   из-за   угла   здания   появилась,   слегка   при    ходьбе

покачиваясь, бледная, беловласая Катя.

   На какое-то мгновенье внимание было отвлечено   -   чем   и   воспользовались

братья Вэлры - они темными таранами метнулись вперед. Движенья их были столь

стремительны, что невозможно было и уследить за ними. Кто-то взлетел воздух,

кто-то покатился под машину - раздался хруст костей...

   - Нет! - застонал Саша. - Не надо, не надо было этого делать!   Почему   же

вы, после всех ваших странствий, такие жестокие!

   - Бежим, Бежим Любимый! - закричала Вэлра, увлекая   Сашу   к   дороге,   где

проносились, стараясь поскорее преодолеть опасное место, машины.

   И они побежали - побежали со всех сил! Они бы вырвались   прочь   из   этого

мира, в одно мгновенье, но их сдерживали физические законы; а воздух, как   в

кошмарном сне, казался вязким, со всех сил сдерживающим их тела...

   Позади грянули выстрелы и Саша, вдруг, почувствовал,   что   падает   -   что

правая   нога   его   покрылась   чем-то   теплым,   и   не   сгибается   больше,   но

подкашивается, заваливает рвущееся вперед тело...

   - По ногам, по ногам целься! - ревел "басистый" - а до дороги   оставалось

метра два - там еще десять метров асфальты, ну а дальше - свобода.

   - Нет!!! - закричала Вэлра с яростью. - Негодяи!

   Она наклонилась над раненным Сашей, поцеловала его в лоб, и   с   нежностью

прошептала:

   - Я сейчас вернусь!

   - Нет... - застонал Саша. - Они убьют тебя!

   Но Вэлра не слушала его - она развернулась, она сжавши кулачки, бросилась

на тех, кто посмел причинить боль ее Любимому.

   Сначала в нее не хотели стрелять- девушка,   все-таки,   -   ее   и   скрутить

можно. Но очи ее! Две бесконечности пылающие яростью   -   они   изжигали,   они

безумьем наполняли. Вот сейчас она метнется и в стремительном вихре раздерет

им всем глотки...

   - Нет... - заплакал Саша.

   Грянули выстрелы - сразу несколько пуль разорвали тело Вэлры   -   из   него

упругими рывками, стала вырываться тьма, и проходить сквозь асфальт и   землю

так легко, словно их и не было вовсе.

   Вэлра была еще жива. Саша, плача полз к ней - и слышал крики... ничего не

значащие крики. Как-то мельком увидел мертвых братьев Вэлры, а вокруг них   -

размолотые ими в ярости обрывки тел...

   Он хотел дотронуться до Вэлры, раствориться в бьющей из нее тьме, однако,

ему не дали - ему выкрутили руки, потащили   в   сторону;   но   перед   тем   как

погрузиться в забытье, он еще успел расслышать ее,   затухающий,   удаляющийся

голос:

   - Смерть вновь уносит меня - уносит в бесконечную даль,   за   тысячелетья,

за бездну галактик... Ты жаждал вырваться сегодня, но - не суждено. Теперь и

тебя ждет путь столь же долгий... До встречи...

   Саша рванулся за нею - но тело сдержало неокрепший еще дух,   бросило   его

назад в темницу, в Ад.

   P.   S.   Если   космос   бесконечен,   то,    соответственно,    существует    и

бесконечное количество миров. В бесконечном разнообразии   этом   должны   быть

миры точно такие же, как наш, а, также, миры подобные нашему, но с небольшим

отличием в истории. Например - во время одного из ливней на землю   упало   на

одну капельку больше, чем в том же ливне в нашем мире.

   Бывают и безмерно большие различия   -   например,   трагическая   любовь,   в

одном мире, может обратиться счастьем в мире ином...

                                 КОНЕЦ

                                                                     23.06.98