Владимир Иванович ЩЕРБАКОВ
ТЕНЬ В КРУГЕ
Фантастическая повесть в письмах
Художник И. Мельников
________________________________________________________________
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Письмо первое
Письмо второе
Письмо третье
Письмо четвертое
Письмо пятое
Письмо шестое
Письмо седьмое
Письмо восьмое
Письмо девятое
Письмо десятое
Письмо одиннадцатое
Письмо двенадцатое
Письмо тринадцатое
Письмо четырнадцатое
Письмо пятнадцатое
Письмо шестнадцатое
Письмо семнадцатое
Письмо восемнадцатое
Письмо девятнадцатое
Письмо двадцатое
Письмо двадцать первое
Письмо двадцать второе
Письмо двадцать третье
Письмо двадцать четвертое
Письмо двадцать пятое
Письмо двадцать шестое
Письмо двадцать седьмое
Письмо двадцать восьмое
Письмо двадцать девятое
Письмо тридцатое
Письмо тридцать первое
Запись в дневнике
________________________________________________________________
Письмо первое
Небо светлело, и лучи коснулись снегов, разбросав желтые угли по
сугробам. И далеко, за лесами и полями, готовился к отлету межзвездный
снаряд. Теперь Эрто, пожалуй, не поспел бы к старту. Путь его пролегал
теперь в иных измерениях, где гармония космических пустот уступала место
ритмам холмов и перелесков, мерной текучести земных ветров...
Я начинаю письмо строчками из рассказа, который Вам очень хорошо
знаком. Герои его — зеленые человечки. Верите ли Вы в странных, неуловимых
пришельцев? Если да, то не противоречит ли это невыдуманной гармонии
космических пустот и подлинным фактам?
Когда-то европейцы высадились на Азорских островах, затерянных
посреди Атлантики, на полпути между Европой и Америкой. И что же? На самом
западном острове этого необитаемого архипелага они обнаружили древнее
каменное изваяние: великан-всадник простирал руку через океан, туда, где
находилась Америка. Быть может, эта история в числе других ведет нас в
незапамятное время, когда контакты с пришельцами были обычны? Не вспомнить
ли, кстати, атлантов и Атлантиду, Шамбалу, Беловодье и Лемурию? ИРИНА
ЛАТЫШЕВА.
Письмо второе
Уверен, что в бесконечной Вселенной найдутся и обитаемые миры. Об
этом говорил еще Джордано Бруно, за что осужден святой инквизицией и
сожжен на костре. Зеленые человечки — ироническое имя пришельцев, оно в
ходу у скептиков. Не знаю, как вели бы себя последние, окажись они вдруг в
прошлом, во времена Бруно. Не исключено, что они помогли бы инквизиторам
подкладывать дрова в костер.
Об исторических параллелях. Я знаком, к примеру, с ученым, который
доказал, что в Приднепровье во втором тысячелетии до нашей эры говорили
примерно на том же языке, что и в Этрурии. Славянские имена богов,
оказывается, древнее, чем можно вообразить. Но для меня это отнюдь не
свидетельство палеоконтактов. Просто этруски переселились на Апеннинский
полуостров после Троянской войны и принесли туда с собой праславянскую
культуру Триполья. Нет пока доказательств существования и общей колыбели
многих языков и племен — Атлантиды. Бронзоволикие, светлоглазые, почти
двухметрового роста атланты, скорее всего, потомки кроманьонцев,
расселившихся по всей Европе, а не космических пришельцев. Будут найдены
когда-нибудь и предки кроманьонцев, занимающих сейчас несколько
обособленное, отграниченное снизу место на верхней ступени эволюции. АВТОР
ЗАИНТЕРЕСОВАВШЕГО ВАС РАССКАЗА.
Письмо третье
Благодарю за письмо. Не знаю, вправе ли я говорить с Вами о том, что
меня волнует (сомнения эти, бесспорно, могут кому-нибудь показаться не
заслуживающими внимания), но позвольте все же узнать: как отнеслись бы Вы
к терпящим бедствие на чужой планете? ИРИНА.
Письмо четвертое
Если когда-нибудь мне представится возможность помочь терпящим
бедствие, я немедленно это сделаю. Но о чем речь? Мы еще не достигли
других планет, и вряд ли приходится рассчитывать на это в ближайшее время.
(Автоматические корабли и космические станции не в счет.) Кто именно и где
попал в беду? ВЛАДИМИР.
Письмо пятое
Меня не устраивает Ваш ответ. Разве Вы не догадались, что именно
хотела я сказать? Вы же фантаст. Потому я и обратилась к Вам, что мне
трудно найти человека, готового понять меня. И теперь, когда нужно
проявить хоть немного смелости, Вы пасуете. Разумеется, попал в сложную
ситуацию не земной корабль (призовите на помощь рассуждения о
множественности обитаемых миров!). Представьте себе обычную, в общем,
ситуацию. Пятеро инопланетян изучали Землю. Трое находились на окололунной
орбите вместе с кораблем. Двое спускались на Землю на десантном боте (так,
кажется, называются малые исследовательские суда). Были собраны гербарии,
коллекции, сняты копии книг и видовых фильмов. Бот приземлялся много раз,
но чаще в труднодоступных районах — в горах, пустынях, на безжизненных
островах. Разумеется, случалось это и в обитаемых районах, но бот тотчас
уходил в отдаленные укрытия, оставив инопланетян. В последнем десанте
участвовал всего один инопланетянин — из-за недомогания второго
десантника. И вот этот инопланетянин остался один в районе Туле, на
западном побережье Гренландии, потому что бот был сбит. Для меня остается
загадкой, почему не сработала гравизащита, мгновенно уводящая боевую
ракету с курса. По несчастью, бот был принят за разведывательный самолет
без опознавательных знаков. ИРИНА.
Письмо шестое
Ирина, меня, признаться, весьма озадачило Ваше письмо. Быть может, Вы
решили написать фантастический рассказ и в столь необычной форме делитесь
со мной замыслом? Как все это понимать? ВЛАДИМИР.
Письмо седьмое
Неужели эта простенькая история вызывает у Вас недоумение? Хорошо же.
Я высылаю фото десантного бота. Можете обратиться к специалистам: они
подтвердят, что снимок подлинный. ИРИНА.
Письмо восьмое
Получил фото. Благодарю Вас. Чем я могу быть полезен уцелевшему
десантнику? И еще: каким образом у Вас оказалось фото? И вообще, при чем
тут Вы? Извините за резкость, но шутка Ваша, если только это шутка, мне
все же непонятна. ВЛАДИМИР.
Письмо девятое
Вы спрашиваете, при чем тут я? Но потрудились ли Вы показать снимок
эксперту? Если нет, прошу это сделать. Собственно, только после этого
нужно было бы объяснить Вам, при чем тут я. Но я сделаю это сейчас,
несколько опережая события. Десантник, который остался в одиночестве на
гренландском побережье — женщина. Еще точнее — это я. ИРИНА.
Письмо десятое
Экспертиза, к сожалению, подтвердила подлинность снимка, так что я
поставлен перед необходимостью получить от Вас новые доказательства
достоверности происшедшего, не говоря уже о Вашем личном участии в этой
предполагаемой экспедиции. ВЛАДИМИР.
Письмо одиннадцатое
Представляю себе, что получилось бы, если бы я обратилась к человеку
менее осведомленному. Это похоже на известную притчу (сборник притч погиб,
к сожалению, вместе со многими другими материалами нашей экспедиции). Что
делать в моем положении? Вы и представить себе не можете, какие
неожиданности подстерегали меня, когда я тайком пробиралась к ближайшему
порту, чтобы оказаться, наконец, на борту норвежского траулера. Не буду
описывать своих злоключений. В конце концов меня подобрали
туристы-лыжники, и началась моя новая жизнь — под чужим именем,
естественно. Так я оказалась в Мурманске, потом — в Петрозаводске. Во
время своих странствий я искала человека, который мог бы мне поверить.
Выбор пал на Вас. Случайность? Возможно. Я вызвала Вас на откровенность
своим первым письмом. Теперь я убедилась, что диалог утомителен, нелегок.
И почему это люди, увлеченные какой-то идеей, часто проходят мимо ее
воплощения, даже не узнавая родное детище. Вам нужны новые доказательства?
Пусть будет так. Высылаю конверт с гибким листом. На листе или, лучше
сказать, в листе смонтированы преобразователь и приемопередатчик для связи
с окололунным кораблем. Там, на дальней орбите, они еще ничего не знают о
судьбе очередного десанта. Прошло лишь два месяца по вашему календарю, а
программа рассчитана на пять. Вы сами сделаете то, что должна сделать я:
дадите им знать о происшедшем. Вы должны достать долгоиграющую пластинку с
записью сонаты ми-минор Корелли. Включите проигрыватель, поставьте
пластинку и, держа за уголок лист, который я выслала, прочитайте вслух мое
третье письмо к Вам, начиная со слов: «Пятеро инопланетян изучали
Землю...» Музыка, звуки служат нам для передачи модулированных сообщений в
пространстве. Кроме того, музыка не вызывает помех коротковолновикам. Но
будьте уверены: самые чувствительные в Солнечной системе приемники
настроены на сонату Корелли. Вы тотчас получите ответ, точнее, знак, что
передача принята на борту. Тем самым Вы поможете мне: до сих пор я не
смогла достать пластинки с записью Корелли. ИРИНА.
Письмо двенадцатое
Я сделал все, о чем Вы просили меня. Когда зазвучала соната, я
прочитал третье Ваше письмо. Как только я произнес фразу о самолете,
гибкий пластиковый лист засветился мягким, как будто солнечным светом,
хотя на улице был темный спокойный октябрьский вечер. А настольная лампа
вдруг погасла на мгновение. Где-то во мне, в тайниках моего сознания
прозвучало: «Спасибо за помощь!» Слова эти сопровождались музыкальной
фразой из Корелли. Если это не ответ, то что это? Может быть, Вы
объясните?.. Голос был женский, низкий, бархатный. ВЛАДИМИР.
Письмо тринадцатое
Имя женщины, которая Вам ответила, — Танати. На корабле нас было
двое. Теперь, когда Вы как будто убедились в правдивости моих писем, прошу
выслать мне диск с записью, если Вас это не затруднит. ИРИНА-РЭА.
Письмо четырнадцатое
Ирина, одна деталь противоречит самому духу событий, о которых Вы
рассказываете. Я имею в виду контакт между цивилизациями. По-видимому, он
состоялся? Но если так, почему мы с Вами это допустили? Контакт — это
музыка разума, это новые диковинные корабли на стапелях, затем — в
сверкающем от звезд пространстве, затем — на новых неведомых
землях-планетах. Это событие необыкновенное, ко многому обязывающее обе
стороны. Легче всего изобразить встречу братьев по разуму в кино или
повести, следуя традициям. Написано об этом немало, но кто поручится, что
в книгах отыщется хоть одна правдоподобная ситуация, предвосхищающая
события?
Высылаю Вам запись музыки Корелли. Постоянно думаю о том вечере,
когда она звучала так обещающе. ВЛАДИМИР.
Письмо пятнадцатое
Спасибо за сонату Корелли. Теперь я могу поддерживать связь с
кораблем. Утрачены собранные материалы, и я не знаю, как их теперь
восстановить.
Вы спрашиваете относительно возможности контактов. Контакты
непозволительны, если они охватывают сразу широкий круг людей. Многое
тогда изменяется, и нет никакой решительно возможности вернуть события в
исходную точку и начать все снова. Представьте, что подобный факт стал
всеобщим достоянием. Мгновенно придет в действие механизм, который связан
с социальным расслоением во многих странах и с другими известными Вам
явлениями. Начнется борьба за контакты, за использование их в своих целях.
Это изменит ход развития, эффект в конечном счете получится отрицательным.
Как это ни странно, но контакты — не панацея от бед.
Контакты личные, например наша с Вами переписка, допустимы. Иногда
они желательны. Во всяком случае, Ваши письма я жду с нетерпением.
Расскажите о себе. РЭА.
Письмо шестнадцатое
Если Вас интересуют гербарии и коллекции, я мог бы связаться с моим
другом, который работает в Томском ботаническом саду. Нетрудно написать в
Киев, в Ташкент, что касается Главного ботанического, то это как раз проще
всего, ведь я почти коренной москвич. С этого «почти» я начинаю рассказ о
себе, в надежде, что и Вы напишете несколько слов, которые будут для меня
бесценным подарком (не забывайте о моей профессии).
Я не помню отца, да и не могу его помнить: осталось лишь несколько
пожелтевших фотографий, которые моя мать, затем тетка хранили как зеницу
ока. Родился я перед самой войной, в дальневосточном городе. Помню снежные
метели, сугробы, долгие зимние вечера, а весной — аквамариновую бухту
моего детства, где даже в апреле еще плавали льдины, а рядом с ними то тут
то там появлялись нерпы, охотившиеся за рыбой. Над бухтой бродили цветные
облака — розовые, жемчужные, коричневые, синие. Нигде позже таких облаков
я не видел. И с весны до осени особенный смолистый запах доносили ветры с
гор, где на каштаново-серебристых под солнцем каменных горбах зеленел
кедровый стланик.
Помню трудный месяц, когда мать не хотела мне говорить об отце.
Запомнилось ее лицо, я и теперь вижу ее такой, какой она была тогда.
Наконец я узнал: отец погиб в боях под Харьковом.
Вскоре я потерял мать. После войны мы перебрались с теткой моей в
Москву, к родственникам. Затем — школа на Рабочей улице, новые друзья,
голубятни близ Андроникова монастыря, катанье с крутого холма на санях.
Порой вдруг вспоминается широкая лента Амура, горящие дома на его
берегу, товарные вагоны нашего поезда, безнадежно застрявшие в тупике
ввиду боевых действий против Квантунской армии. В августе сорок пятого,
когда мы перебирались в Москву, было жарко, солнечно. Много западнее, под
Челябинском, дым от заводских труб висел пеленой, маревом, солнце было
горячим и красным. Я впервые в жизни держал в руке стакан молока и боялся
притронуться к нему губами. А в жарком багряном зареве над городом шар
солнца опускался и горел, как уголь в паровозной топке.
Позднее я прочел письмо отца к матери и многое пережил заново. Отец
мой сибиряк, участвовал в гражданской войне; окончил рабфак, потом
технологический факультет. Мать говорила, что выглядел он всегда молодцом
и, когда началась война с Германией, он ушел на фронт добровольцем,
несмотря на возраст. Впрочем, мне так и не удалось установить, сколько лет
тогда было отцу: два сохранившихся документа — брачное свидетельство и
старая курортная книжка — расходятся в этом. По-видимому, ему было уже
пятьдесят; первый из документов определенно указывает на этот возраст.
ВЛАДИМИР.
Письмо семнадцатое
Вы как будто читаете мысли на расстоянии. Это удивительно. Я-то
думала, что это удается только мне. Ваш рассказ так заинтересовал меня,
что я хочу услышать продолжение. До этого письма я по какой-то неуловимой
ассоциации думала как раз о Вашем отце. Вскрываю конверт — и что же? Как
будто по мысленной моей просьбе слова вдруг складываются в строки, по
которым удается проследить судьбу человека.
Сибирь я видела на выпуклом селенировом стекле нашего корабля, зато
всю разом. Огромный лесистый край, завораживающий своими просторами и
светлыми лентами рек. Маленькая подробность: тайга из космоса кажется чаще
всего коричневатой, но вовсе не синей и не зеленой, как об этом пишут. Это
нетрудно исправить и в Ваших рассказах. То же, впрочем, относится к
тропическим лесам. Только пустыня не меняет своего цвета, и с огромной
высоты выглядит она точно так же неприглядно, как и вблизи. Но космические
снимки получают с помощью светофильтров, и цвет в конце концов
восстанавливается, что ввело в заблуждение не только Вас. РЭА.
Письмо восемнадцатое
Мне предстоит ответить на Ваш вопрос, и, сев за письмо, я раздумывал,
как это лучше сделать. Потом решил: буду рассказывать так, как я
рассказывал бы своему другу. Итак, об отце. Зимой двадцатого года
красноармейцы без единого выстрела овладели Красноярском. Белые сдались,
армия Колчака по существу была разгромлена. Позже отборный корпус генерала
Каппеля, отступая с боями, пройдет по байкальскому льду навстречу японцам,
оккупировавшим Забайкалье. Но Тридцатой дивизии, преследовавшей белых, еще
предстоят бои с белочехами, операции в долине Селенги, бои близ
монгольской границы.
Сохранилось фото: дом в Иркутске, перед ним — группа красноармейцев.
Дом украшен плакатами, рядом с домом самодельная трибуна и мастерски
сделанная из снега фигура бойца с винтовкой. Мой отец стоит во втором
ряду. Мать особенно берегла фотокарточку, и теперь она открывает мой
альбом. Именно недалеко от Красноярска начинается боевой путь отца: он
вступил добровольцем в Тридцатую дивизию и прошел с ней путь до низовьев
Селенги. Второе фото моего альбома запечатлело Гусиноозерский дацан,
резиденцию ламы-ахая, главы буддистов в России. Мой отец стоит у
трофейного «мерседеса». Рядом красноармейцы. Поездка к ламе была
необходима, чтобы получить разрешение ловить рыбу и охотиться. Коренное
население этих мест — буряты считали и рыбу и птиц неприкосновенными.
Запасы продовольствия в Тридцатой дивизии подходили к концу, и комдив
Грязнов отрядил два «фиата», два «мерседеса», взятые у колчаковцев, для
дипломатической миссии в Гусиноозерский дацан, где находился трехэтажный
дворец ламы. Здание дворца было украшено двумя золотыми оленями с колесом
между ними и казалось величественным и грозным. Позже я встречал
репродукцию этой фотографии в какой-то книге. Миссия Грязнова принесла
успех: лама объявил верующим, что запрет на ловлю рыбы и отстрел дроф не
распространяется на красноармейцев. Думаю, что трофейные машины и
кавалькада всадников произвели на ламу впечатление.
Позже отец был ранен на монгольской границе. В то время район этот
был опасным: белоказаки то и дело совершали настоящие разбойничьи
экспедиции.
Я не знаю, почему буддистам запрещено ловить рыбу и стрелять птиц, но
предполагаю, что это как-то связано с их убеждением, что душа человека
после смерти переселяется в другое существо. Значит, убить птицу — почти
то же, что убить человека. Если у Вас было время познакомиться с жизнью и
учением Будды, то Вы не могли не обратить внимание еще на одну деталь:
краеугольный камень учения — это отрицание богов. Будда был атеистом,
причем самым убежденным, но по прошествии нескольких сот лет он по иронии
судьбы сам был провозглашен богом и его учение извращено невежественными
последователями. ВЛАДИМИР.
Письмо девятнадцатое
Злой рок преследует экспедиции на Вашу планету. Экспедиций было уже
три. Первая исчезла бесследно. Мы можем только гадать, что произошло.
Вероятней всего, следы ее когда-нибудь отыщутся на дне морском. Но
трагедия произошла так давно, что мы редко вспоминаем о ней. Зато второй
полет остался у нас в памяти. Мы достоверно знаем, что тогда случилось.
Столкновение с метеором из роя кометы Галлея (который несколько опережает
саму комету) вывело из строя приборы. Затем последовала неудачная попытка
приземлиться в районе невысоких гор, покрытых тайгой. Но расчет,
проведенный вручную, дал недостоверные результаты. В атмосфере произошло
изменение траектории корабля, которое можно назвать одним словом —
рикошет. Удар о плотные слои воздуха был так силен, что обшивка
перегрелась. Раскаленное тело, лишенное управления, рыскало над тайгой,
все еще пытаясь приземлиться в безлюдном районе. К этому времени в живых
остался только один член экипажа. Он принял единственно правильное
решение: катапультироваться. Парашют опустил его в районе Подкаменной
Тунгуски. С ним вместе была выброшена рация и автомат записи данных.
Думаю, нам повезло: одно сообщение с Земли все же поступило к нам. Затем
аппаратура записи и передачи данных отказала, спасшийся член экипажа
оказался в тайге, и ему ничего другого не оставалось, как перейти к
выполнению последнего варианта. Что такое последний вариант? В нашем
понимании это приспособление к местным условиям, использование подручных
средств и среды обитания для спасения жизни. И одновременно — сокрытие
случившегося. Никто не должен был подозревать о присутствии на Земле
инопланетянина. Нужно было стать таким, как все, стать человеком Земли.
Это не так уж трудно сделать, ведь мы внешне такие же, как вы.
Почему я пишу Вам об этом? Да потому, что не оставила надежды найти
того человека. Ведь он, вероятно, жив. Прошло, правда, более семидесяти
лет с тех пор, но был он тогда юн и здоров настолько, насколько это
позволял парадокс хода времени в быстродвижущихся замкнутых системах. К
тому же стареем мы медленно. Да, наша экспедиция предполагала провести
поиск, но теперь из-за потери бота это неосуществимо. И только я еще на
что-то надеюсь. Вы можете задуматься: почему именно я? И вряд ли найдете
правильный ответ. Скажу прямо: этот член экипажа мой отец. Я не помню его,
мне не было и года, когда он улетел вместе со второй экспедицией, но у
матери остались фото... И я полюбила его. Мать рассказывала о нем, потом я
много раз слышала его имя, до сих пор живы его друзья. Прошло двадцать
лет, и я стала участницей третьей экспедиции. Наши судьбы в чем-то схожи
между собой: Вы потеряли отца и я его потеряла. Теперь Вы лучше поймете
меня. РЭА.
Письмо двадцатое
Рэа, из Вашего письма следует, что корабль приземлился незадолго до
того, как мимо нашей планеты должна была пройти комета Галлея. Место
падения и время соответствуют так называемому тунгусскому диву. Вы об
этом, вероятно, знаете. В тайге и сейчас еще сохранились следы. Падение
сверкающего шара изменило ландшафт на сотнях квадратных километров.
Напоминаю Вам об этом для того, чтобы уяснить важную деталь. Экспедиция
Томского университета исследовала район катастрофы. Предполагалось, что
торф, образовавшийся из мха, должен законсервировать атомы космического
вещества, принесенного шаром из неведомых далей. Атомы этого вещества
должны войти в состав органических молекул мхов. Оказалось, что торф
сохранил атомы изотопов водорода и углерода, принесенные неизвестным
объектом, и состав этих изотопов соответствует кометному веществу. Значит,
это была небольшая комета. Вывод не подлежит сомнению. Вы же пишете о
корабле.
Я готов был бы согласиться с Вами, если бы речь шла о комете
Аренда-Ролана, появившейся значительно позже, в 1957 году. Как известно, у
этой странной кометы вместе с обычным хвостом, направленным от Солнца,
появился узкий, как луч, второй хвост, направленный к Солнцу. Само
появление этого аномального хвоста не было похоже ни на одно небесное
явление, известное до тех пор. Он появился внезапно и внезапно же исчез.
Кроме того, комета излучала радиоволны длиной одиннадцать метров, затем
было зарегистрировано излучение на волне пятьдесят сантиметров. Это было
полной неожиданностью для астрономов. Излучения были очень стабильны, как
если бы работали два радиопередатчика. Некоторые ученые предполагают, что
комета Аренда-Ролана не что иное, как межзвездный зонд, запущенный
инопланетной цивилизацией для изучения Солнечной системы. Обнаружив на
Земле разум, зонд послал сигналы, не понятые и не расшифрованные до сих
пор. Затем комета Аренда-Ролана прошла мимо нас и удалилась, исчезнув из
поля зрения приборов.
Но Вы пишете именно о тунгусском объекте, который был типичной малой
кометой. Не могу принять Вашу точку зрения, пока не пойму, что же тогда
произошло в тайге. Если можете — объясните. ВЛАДИМИР.
Письмо двадцать первое
Вы спешите с окончательными выводами. Сторонники кометной гипотезы
опубликовали много статей и книг; Вы, разумеется, их успели изучить.
Вероятно, другие предположения, в том числе и гипотезы Ваших коллег,
прошли для Вас бесследно. Напомню сначала, о чем там шла речь. Прежде
всего о свечении неба. Оно наблюдалось в течение нескольких ночей после
катастрофы. Что это за явление? Это, по сути, солнечный свет, отраженный
частичками кометного хвоста. Таков должен быть ответ. Но белые ночи,
наступившие после взрыва, не похожи на светящийся кометный хвост.
Некоторые горные породы, взятые из района эпицентра, при нагревании сильно
светятся. Это термолюминесценция. В других местах Сибири она не
наблюдается. Напомню Вам и о мутациях. Можно говорить о новом виде
муравьев в районе катастрофы, который там сформировался под влиянием
неизвестных излучений. Один Ваш коллега писал в свое время о ядерном
взрыве. Не разделяю эту точку зрения, и все же Вы должны были внимательнее
отнестись к изысканиям в глухой сибирской тайге. Прошу Вас ознакомиться с
работами А. В. Золотова, доказавшего, что кварцевые эталоны времени ведут
себя более чем странно в районе эпицентра: они отстают на две секунды в
сутки, что во много крат превосходит допустимую погрешность. Все это
опубликовано. Теперь о том, что не опубликовано ни в одной книге.
Я писала о последнем варианте. Мой отец вынужден был оставить все
надежды на спасение корабля. Он знал, что помощь придет не скоро и ему
придется остаться на Земле. В то же время он обязан был скрыть факты: даже
просто сведения о случившемся означали бы наше вмешательство в дела Земли,
в развитие вашей цивилизации. По крайней мере, до поры до времени отец
обязан был молчать. И он молчал. Но в тайге остались следы. Лес был
повален на огромных пространствах. Отец ничего не мог с этим поделать. В
атмосферу были выброшены частицы вещества, вызвавшие белые ночи в Европе и
Средней Азии. И с этим отец ничего не мог поделать. У него оставался к
моменту катастрофы единственный автономный источник энергии. И он решил
замаскировать непосредственные следы катастрофы, которые могут быть
обнаружены в последующих экспедициях.
Он попытался это сделать, используя последнюю оставшуюся в его
распоряжении энергию. Насколько ему это удалось — судите сами. Во всяком
случае, до сего дня кометная гипотеза, вызванная к жизни изотопным
составом торфа, продолжает привлекать внимание. Отец успел рассчитать
состав и дисперсию космического вещества, которое должны были обнаружить
уже после его смерти.
Давайте будем считать, что каждый из нас может задавать любые
вопросы. И если мы еще в силах припомнить через столько лет то, что было и
не повторится, давайте это сделаем, не откладывая. Те несколько часов,
которые мы отдадим прошлому, не пропадут бесследно. Останется горечь,
когда мы оба приблизимся к далекому-близкому, коснемся его мысленно и
снова окажемся в сегодняшнем дне с его заботами. Останется как бы едва
уловимый аромат, потом и он растворится, как запах кедрового стланика в
первый день зимы. Странная просьба, не правда ли? Как-то Вы поймете меня?
Наверное, Вы похожи на отца. На обратной стороне бумажной обложки первой
Вашей книги — портрет, который мне об этом рассказал. Вы удивитесь, может
быть: ведь я не знаю, как выглядел Ваш отец. Отвечу на это в следующем
письме. Сейчас же у меня к Вам три важных для меня и для Вас вопроса.
Вопрос первый. Можете ли Вы назвать место и год рождения Вашего отца
на основании документов о рождении?
Вопрос второй. Жив ли кто-нибудь из друзей детства Вашего отца или из
его знакомых того времени?
Вопрос третий. Что Вы знаете о родителях отца? РЭА.
Письмо двадцать второе
Ну что ж, я снова пускаюсь в путешествие во времени и пространстве.
Прикрываю глаза — и вижу сибирскую деревню Олонцово на берегу Лены.
Рубленые дома, деревянный тротуар, запахи смолы и меда, босоногая девочка
с лукошком, полным брусники, смотрит на меня удивленными серыми глазами.
Почему так удивлена эта босоногая жительница Олонцова с первым урожаем
брусники в плетеной корзинке? Не догадались?
Потому что я — чужой. Я городской, в костюме и полуботинках, с
портфелем в руке, где сложены рубашки, два полотенца, бритвенный прибор и
сетка от комаров. Да, я взял накомарник, и не потому, что наслушался
рассказов о комарах и мошке, а потому, что на Дальнем Востоке в далекие
дни детства познакомился с этими микроскопическими хозяевами тайги. Но
день ясный, ветреный, к тому же оказалось, что в конце августа здесь нет
этой напасти и можно дышать полной грудью.
Как Вы догадываетесь, в тот самый день я искал дом, где родился отец.
Я обошел всю деревню из конца в конец. Напрасно. Дома я не нашел. Я
переночевал на сеновале у одинокой старушки. Трое сыновей ее погибли на
войне. Звали ее Марфа Степановна. Помню лицо ее цвета печеной картошки,
изрезанное морщинами, как лик деревянного якутского идола. Утром эта
женщина позвала меня на чай, заваренный листьями малины, я достал из
портфеля сахар и печенье. Наконец я решился задать ей вопрос. Звучал он
примерно так же, как строчки из Вашего письма. Я боялся спрашивать ее об
отце. Что-то останавливало меня. Но медлить больше было нельзя: мне пора
было уезжать в Москву. (Моя командировка в Иркутск истекла. В Олонцово же
я завернул на свой страх и риск.)
И вот я спросил ее об отце и его родителях. Эта удивительная женщина
промолчала так, как будто не слышала моих слов. Минула тягостная минута. И
она негромко так сказала: «Всех помню» — и вернула мне фото.
«Отца тоже помните? — спросил я, волнуясь. — Помните?»
«Нет», — сказала она коротко, и это «нет» как бы повисло в воздухе.
И больше на эту тему мы не говорили. Нужно ли добавлять, что в
сельсовете я не нашел никаких документов об отце?
Так кончилась тогда моя поездка, и я никогда больше не ездил в
Олонцово, словно чувствуя неведомый запрет. Точно я добивался того, на что
не имел права. Да, именно это я почувствовал и решил, что мне там нечего
делать. Трудно, может быть, понять это. ВЛАДИМИР.
Письмо двадцать третье
Вы сообщали о книге, в которой есть фото Вашего отца. Я нашла ее.
Случилось это так. Любимое место мое в читальном зале было занято, и я
прошла к стеллажам, где пылились энциклопедии и справочники. Тут я увидела
молодого человека, вероятно студента, который листал эту книгу. По
описанию я узнала дворец ламы. Студент перевернул страницу, но я ее
запомнила и запечатлела в памяти. Трехэтажное здание с оленями и колесом
между ними, автомобиль, группа всадников на втором плане, красноармеец у
«мерседеса». Потом я взяла эту книгу. Села за стол, и что-то мешало мне, я
медлила, не могла решиться. Вот и фото... Я снова и снова всматривалась в
черты его лица. Сердце сжалось: это был мой отец. Таким я знала его с
детства по многим портретам и кинофильмам.
У него внимательные, широко расставленные светлые глаза, в них как
будто застыло удивление. Это немного мальчишечье выражение глаз меня
особенно привлекало в нем, я узнавала его даже на кадрах, запечатлевших
отлет экспедиции, когда лица участников видны сквозь выпуклые селенировые
стекла. Смеялся ли он, обнимал ли мать, рассказывал ли он ей о чем-то
своем — всегда жило в глазах его это выражение, которое, впрочем, не так
легко передать словами. Удивление — да... Но не только. Это был еще и
вечный вопрос к окружающему, к себе, к людям. Я говорю «к людям», не делая
различий между вами и нами. Он тот же на знакомом Вам фото. Годы,
испытания, лишения, горе и утраты не изменили его, он тот же, мой и Ваш
отец. У меня было достаточно времени, чтобы проверить это. РЭА.
Письмо двадцать четвертое
Рэа, Вам удалось вернуть меня в прошлое. Но Вы тут же захотели так
изменить это прошлое, чтобы я перестал узнавать знакомые до боли его
приметы. Судите сами, могу ли я поверить Вам на слово, если даже
возможность считать Вас моей сестрой не склоняет меня на сторону Ваших
предположений. Предположений. Иначе я не могу это назвать. Как видите, я
не спешу объявить себя хотя бы наполовину инопланетянином.
Ваше письмо подействовало на меня так, что я готов был припомнить
каждый день и каждый час свой. Снова я на берегу синей бухты, и мы с
товарищем босиком идем по серому песку, где отлив оставляет за собой пряно
пахнущие ленты и нити морской травы. Справа ползет тень крутобокой сопки,
к зеленому загривку которой клонится предвечернее солнце. Мы забираем
влево, где свет и алмазы капель на бурой гриве замшелых камней, где на дне
оставшейся лужи видны морские ежи и улепетывающий краб. И следы
заполняются водой, когда мы носим камни, складываем их так, чтобы
получилась стенка, перегораживающая лужу надвое. И еще стенка, и еще...
Потом, оглядываясь на уходящее солнце, вылавливаем из лужи рыбью мелочь,
которая ослепла в мутной воде и не может скрыться.
Там, куда Вы меня позвали, я вижу долину, синюю от ягод, с тремя
прозрачными протоками. Перепрыгивая через них, я ощупью, не глядя, нахожу
голубику. Потом протоки сливаются, я закатываю брюки до колен, выхожу на
перекат, но вода сбивает меня с ног, и я вдруг понимаю, что надо быть
вместе с течением, плыву, меня выносит к большому камню, где я поднимаюсь.
Колени еще дрожат, но страх, первый страх в моей жизни, уже побежден. Река
отныне становится моим союзником. Позже, много лет спустя, она будет мне
сниться. И густая жимолость у подошвы сопки, и лиственничный лес на
пологом склоне, и полосатый веселый бурундук, сидящий у серого пня,
расколотого некогда молнией, — все это осталось, все это не придумано. И
нет места ничему другому. Что крепче этого может привязать меня к детству,
где нет и намеков на тоску по иному миру?
Вы просили документальных доказательств и старались быть точны во
всем. Теперь пришла моя очередь просить у Вас подобных же подтверждений.
Не задаю вопросов. Очевидно, Вы сами знаете, какие вопросы я мог бы
задать. ВЛАДИМИР.
Письмо двадцать пятое
Бессонная ночь. Только перед рассветом из руки моей выскользнула
книга. Я искала там примеры, которые помогли бы нам понять друг друга. Что
же это за книга? «Сарторис» Фолкнера. Цитирую.
«По обе стороны этой двери были узкие окна со вставленными в
свинцовую оправу разноцветными стеклами — вместе с привезшей их женщиной
они составляли наследство, которая мать Джона Сарториса завещала ему на
смертном одре... Это была Вирджиния Дю Пре... она приехала в чем была,
привезя с собой лишь плетеную корзину с цветными стеклами».
В эту же ночь я прочла Брэдбери. И тоже о стеклах.
«Ему снилось, что он затворяет наружную дверь — дверь с земляничными
и лимонными окошками, с окошками цвета белых облаков и цвета прозрачной
ключевой воды».
И вот уже холодное марсианское небо становится теплым, а высохшие
моря зарделись алым пламенем. Давайте и мы понаблюдаем мир через цветные
стекла воображения.
Итог этих наблюдений вот каков: автор «Сарториса» заимствовал
землянично-лимонное окошко у Брэдбери, фантаста. Да, Рэю Дугласу Брэдбери
едва минуло семь лет, когда был опубликован «Сарторис» Фолкнера, и все же
это не парадокс. Казалось бы, ответ получен давно: в будущее и прошлое
проникнуть не удастся. Машина времени немыслима. Но даже у Вас появились
сообщения, что информация может преодолевать временный барьер. Гарольд
Путхофф и Рассел Тарг из Станфорда семь лет назад доказали это.
Вас интересуют их опыты?.. Сначала они выясняли природу поля,
передающего зрительные образы на большие расстояния. Природу его выяснить
не удалось, зато, по счастливой случайности, кому-то из них пришло в
голову принимать и регистрировать зрительную информацию заранее. Слово
«заранее» здесь требует пояснения. Один человек, участник опытов,
направлялся на машине к аэродрому, порту, зданию необычайной архитектуры
или другому объекту. Обычно, когда он в сопровождении ученого оказывался у
избранной цели и сосредоточивался, то другой участник, находившийся за
много километров в лаборатории, принимал информацию и рисовал на чистом
листе бумаги аэродром, порт или здание. Но вот человеку-приемнику дали
задание нарисовать объект на час раньше, когда другой участник еще не
увидел его. Никому из них не было сообщено о том, что рисунок выполняется
заранее. Но рисунок тем не менее удался на славу. Сотни раз повторяли
опыт, и результат его убеждал, что информация может поступать из будущего.
Не буду отклоняться от нашей темы и пояснять, как это происходит.
Важен факт. Нам он был известен очень давно. Любой из нас, если только
пожелает, передаст информацию или зрительные образы в прошлое, в будущее,
преодолев время и пространство. Для этого нужна не техника, а подготовка,
способности, воля. Зрительные образы осязаемы; человек может обмануться,
приняв их за реальность. Иллюзия? Тем не менее иллюзия полная,
совершенная. Любопытно, не правда ли?
Теперь вместе с Вами перекинем мостик в прошлое, о котором Вы
размышляли в письме (и я благодарна Вам за эти размышления, они позволили
мне найти ключ к давним событиям). Начнем с того, что Вы находились тогда
за тысячи километров от фронта, где воевал наш отец. Не нужно быть
провидцем, чтобы понять, как он хотел увидеть сына. Увидеть, понимаете? И
он должен был это сделать! У меня на сей счет сомнений нет. Вспомните эту
встречу. Она должна была состояться. Неужели прекрасная память не поможет
Вам восстановить подробности, к ней относящиеся? Это могли быть считанные
мгновения — припомните их! В трубе детского калейдоскопа видны лишь
правильные цветные узоры. Постарайтесь рассмотреть в ней стеклышки,
создающие иллюзию. Маленькое отклонение от геометрии, не так ли?.. РЭА.
Письмо двадцать шестое
Пытаюсь взглянуть на окружающее сквозь земляничные стекла
воображения. Только там, в первом и наиболее ярко отразившемся в памяти
периоде моего детства, аромат земляники нам был неведом. Были сизые ягоды
голубики, черные бусины водяники, или шикши, янтари спелой морошки.
Море я и вовсе не хочу рассматривать ни через какое волшебное стекло.
Потому что был один памятный туманный день и был огромный пляж, куда мы
прибыли на лодке, и странно теплая для этих широт вода, когда можно было
бродить босиком по колено в воде. У коричневых обрывов горел костер —
живое красное пламя его я вижу до сих пор. Во время отлива я прижимал
ногой крабов к плотному песку и бросал их к костру. Нас было трое. В эту
поездку меня взяли с собой мой старший товарищ Гена Ерофеев и его отец.
После ухи и чая я забрался на уступ, бросил несколько ветвей стланика
на камни, лег на спину и смотрел на ряднину тумана, спускавшуюся по склону
сопки. В моем рассказе я приближаюсь к тому мгновению, о котором Вы
просите сообщить. Вот оно, это мгновение: я вдруг чувствую, что поодаль от
меня присел на россыпь глинистого сланца человек. Будто бы этот человек в
запыленной, вылинявшей от солнца гимнастерке, перепоясанной брезентовым
пояском, в кирзовых сапогах и в руке у него пилотка. Я вижу его краем
глаза, но понимаю, что могу помешать ему, что ли, и оглядываться не надо.
Так прошло с полминуты, а лицо этого человека я не успел рассмотреть.
Хотел обернуться к нему, да вдруг услышал: «Как живешь, малыш?»
Я ничего не ответил. Замер. Понял, что вопрос был адресован мне. И
снова услышал:
«Не горюй!»
И когда я обернулся, его не было. Пропал он так неожиданно, что я
спрашивал себя: правда или показалось? Но четыре эти слова остались во мне
навсегда.
А рядом со мной лежало яблоко. Я сразу понял, что это мне. Я надкусил
его. Оно было кисло-сладким, хрустящим, вкус его запомнился на всю жизнь.
Не мудрено: ведь я впервые видел настоящее яблоко.
Мне кажется, Вы правы: редко пытаемся мы заглянуть внутрь
калейдоскопической трубки и часто не замечаем цветных стеклышек, а видим
лишь их отражения в зеркале. Эпизод, о котором я рассказал, можно считать
доказательством странной гипотезы, которую я услышал от Вас. При
непременном, конечно, условии, что он не был случайностью.
Вернемся ко второму периоду моего детства. Это было уже в Москве, на
Школьной улице. Жил я у тетки, на втором этаже кирпичного дома, рядом с
Андрониковым монастырем. У развалин монастыря зимой мы катались на санках,
склон холма круто опускался к Яузе, и ребятня любила это место. Зимой
сорок седьмого в один из ясных дней я собирался туда после школы, но был
наказан на уроке пения. За что — не помню. Учитель наш, Сергей Фомич, так
рассердился, что оставил меня в пустой комнате на час. Это было со мной
впервые. И вот я сижу в этой комнате, окна ее залиты солнцем, и солнечные
зайчики как бы в насмешку надо мной пляшут на полированной крышке рояля. Я
смотрю в окно и вижу воробьев, которые устроили возню у матовых,
наполненных светом сосулек, свисающих с крыши. С минуту я наблюдаю за
ними, потом оборачиваюсь и вижу человека у рояля. Человек этот в сапогах,
на нем гимнастерка, подпоясанная брезентовым ремешком, и я узнаю его со
спины. А он, не оборачиваясь, говорит: «Ну-ка, споем, малыш, вот эту
песню». И несколько аккордов словно вдруг усыпили меня, и я пел точно во
сне, и звучала удивительная музыка. То была народная песня, и слова ее
неожиданно для себя я вспомнил, хотя раньше знал только мотив.
И когда прозвучал последний аккорд, я услышал:
«Мне пора, малыш. Прощай».
И я встрепенулся. Что это было? Комната была пуста, над окном шумели
воробьи, солнце опускалось на крыши дальних домов у Абельмановской
заставы, свет его был резким, багровым. Щемящее чувство одиночества было
непереносимо. Я уронил голову на подоконник, закрыл глаза, чтобы не
расплакаться, и в ушах моих, во всем существе снова прозвучали знакомые
аккорды, но я не поднял головы, так как знал, что человека за роялем не
было.
Это все, что я могу сообщить Вам о необыкновенных встречах. ВЛАДИМИР.
Письмо двадцать седьмое
Весь вечер я пыталась представить бухту, и скалы, и мальчика, который
бредет по отмели. Мне казалось, что я отчетливо различаю солдата в
поношенной гимнастерке, странным образом попавшего на этот дикий берег,
потом словно и впрямь надвигался туман, о котором Вы писали, и видение
постепенно исчезало. Я старалась удержать его, но солдат не возвращался, и
не было на берегу мальчика, моего брата...
Раньше я не могла и помышлять о встрече с Вами. Теперь мне хочется
попросить разрешения на эту встречу. Думаю, у меня есть право увидеть
своего земного брата, и я хочу, чтобы это мое право подтвердили на
корабле. Но кто знает, будет ли так, как я хочу...
Достала где-то цветную открытку с видом Андроникова монастыря.
Зеленый от травы скат, внизу Яуза, старые стены, святые ворота. Я мысленно
вошла в эти ворота, обошла монастырь, прикоснулась к белым камням его
храма, потом увидела площадь, улицы, низкое солнце над холмом. Увидела то,
что когда-то было близко отцу и Вам. Напишите о себе. РЭА.
Письмо двадцать восьмое
Отец бывал в Москве не часто. Последние годы жил в приморском
дальневосточном городе, который стал первым городом моего детства. Но
вторым была Москва.
Мне все труднее рассмотреть прошлое в резком, искаженном
повседневностью свете. Поздним вечером я шел по своей Школьной улице, где
дома с заколоченными окнами сиротливо ожидают своей участи: их скоро
снесут. Я заходил во дворы. Над головой шумели высокие тополя и акации. С
улицы не видно деревьев, не видно волшебного пространства дворов,
наполненных когда-то нашими голосами. Нет уже каменных пристроек у
тридцатого дома, и нет деревянного флигеля с пожарной лестницей, куда мы
забирались в сорок пятом и позже смотреть салют. Это улица московских
ямщиков, единственная в своем роде.
Сиротливо высится кирпичная стена, отделяющая мой двор от соседнего.
Над ней когда-то верещали стрижи, я забирался на гребень ее, и солнце
слепило глаза так, что я не видел ни двора, ни сараев, ни дома, ни
флигеля. Этот резкий свет я помню отчетливо, как будто часть лучей еще и
сейчас не угасла, как будто они до сих пор ослепляют и гаснут лишь по мере
того, как тускнеет в сознании вся картина.
Наверное, от отца досталась мне ностальгическая натура. Думаю так:
чем выше уровень цивилизации, тем больше объем памяти. Я встречал и
встречаю людей, которые не испытывают особой тоски ни по прошлому, ни по
будущему. Память сдерживает развитие многих качеств, в том числе таких
противоположных друг другу, как агрессивность и творческие возможности. От
памяти удобней избавиться. Но что такое творчество без памяти?..
Я умею переноситься мысленно в любое место. Бессонной ночью закрываю
глаза и начинаю странный полет. Внизу будто бы вижу я горы, море, знакомую
реку, тайгу. Я лечу над лесом, пока не засыпаю. В другой раз я вижу
деревенскую околицу близ Венева, речку Осетр с крутыми берегами, вечернее
поле, балку с темным холодным ручьем. Я лечу над полем так низко, что
пугаю перепелок, они вырываются из душистой травы и стремительно исчезают
в серо-синей дали. И воспоминания о полетах во сне сами похожи на сны.
ВЛАДИМИР.
Письмо двадцать девятое
Я говорила с Танатиу и с руководителем экспедиции. Трудно передать
подробности этого разговора. Наши были взволнованы тем, что мое
предположение подтвердилось и на Земле у меня есть брат. Я намекнула, что
мне надо увидеть Вас. Руководитель оборвал меня, спросил резко, знаю ли я
самые простые вещи, которые не может не знать участник дальнего полета.
«Но это мой брат! — воскликнула я. — Брат!» Он возразил: «Да, но он
представитель иной цивилизации, а контактов с другой цивилизацией быть не
должно, они изменят будущее, они лишат их самостоятельности, неужели вам
это не ясно? Письма можно подделать, фотографии сфабриковать, но если
станет фактом контакт, знаете что начнется? Не мне вам это объяснять, Рэа.
Но даже если вдруг было бы получено разрешение с нашей планеты, мы должны
помнить о Туле в Гренландии. Туле, если хотите, это символ несостоявшегося
контакта». Я поняла безнадежность моего положения, но не сдавалась. В
конце концов он заявил, что наша встреча возможна в том случае, если Вы
станете участником экспедиции и после ее завершения улетите с нами на нашу
планету. Прошу Вашего согласия. Ответьте мне. РЭА.
Письмо тридцатое
Рэа, во многом я сам виноват. Наверное, я был недостаточно внимателен
к Вам и не успел сказать главного, хотя и пытался это сделать. У меня
никогда не будет другой земли, кроме этой. К тому же у меня здесь много
дел и проектов. По вечерам я думаю о светлых редколесьях, где господствует
даурская лиственница, о глухих болотах, заросших багульником, андромедой,
водяникой, о голубичных зарослях. О бегущих по распадкам ручьях. Как
здорово набрать в котелок воды, развести на камнях костер и, пока варится
чай с брусникой, представить, что идешь тропой отца!
Но когда я побываю там, я смогу съездить, наконец, в Венев, где не
был четверть века. Человек изъездил пол-Европы и пол-Азии, а в Венев
выбраться не смог. Вам, думаю, это понятно. Так уж я устроен. Воспоминания
заменяют мне порой действительность. ВЛАДИМИР.
Письмо тридцать первое
Я так и предполагала... и ни на что не надеялась. Мое письмо
оказалось ненужным, зряшным. И все же я нашла способ встретиться. Я увижу
Вас! И я получила на это разрешение. Ведь я могу появиться так, как умеем
это делать мы. Вы увидите меня, я увижу Вас. Может быть, мы успеем сказать
друг другу несколько слов. Это будет перед отлетом, через девять дней.
Вы согласны? Еще одно: прошу Вас ни в коем случае не публиковать моих
писем к Вам. Разве что с подзаголовком «фантастика». Это обязательное
условие нашей кратковременной встречи. РЭА.
Запись в дневнике
Необыкновенно стремительный полет над тайгой, в вечернем небе над
пеленой облаков яркие, как радуга, полосы — следы заката. Полуявь,
полусон, но главное помнится так ясно, что и сейчас вижу глаза ее на фоне
распадка с белыми цветами.
Удивительно это: за восемь часов полета я пересек почти половину
земных меридианов. Быть может, для того, чтобы оказаться у них на планете,
потребовалось бы времени даже меньше. Пусть так, но я не согласен. Я все
же не променяю рейс в город моего детства на гиперпространственный и
безвозвратный полет в окрестность Магелланова облака или в любую иную
окрестность.
Был удивительный день. В долине реки Уптар на россыпях серой гальки
цвели заросли кипрея в рост человека. Через полчаса автомобильной езды на
взгорье показались знакомые дома, я попросил шофера проехать к бухте по
старым улицам, но мы так и не смогли приблизиться к морю. Улочки узкие, с
неповторимым обликом: деревянные дома залиты солнцем, за деревянными
изгородями — дикие цветы, багульник, ольха.
...Спустился к бухте, разделся, вошел в воду. Начался отлив. Я шел по
сверкающим лужам, добрался до большой воды, поплыл. Тело обожгло студеными
струями отлива. Нырнул, открыл глаза, рассматривая морских ежей, рыбьи
стаи, ватаги раков-отшельников. Вынырнул и поплыл к отвесному обрыву, где
у подошвы сопки обнажилась полоса светлого песка. Там развел костер и
грелся, сидя у огня, пока солнце не упало за гористый мыс. И, возвращаясь
в город, я вспоминал ее.
Вот как все произошло.
Примерно через час после отлета из Москвы я задремал. Вдруг во сне
зародилась необъяснимая тревога, словно кто-то преследовал меня. Я
проснулся. В салоне тускло горели крохотные лампочки. Сосед слева спал,
накрывшись газетой, и похрапывал во сне. Тревога улетучилась, я нажал
кнопку, стюардесса принесла минеральную воду, я поблагодарил ее и
откинулся в кресле. Но спать расхотелось. Вдруг я увидел рядом с моим
креслом женщину. Она стояла молча и наблюдала за мной. Я встал. На ней
было темно-зеленое платье с отложным воротничком и вышитым цветком,
похожим на цветок мальвы. Она быстро проговорила, слегка наклонив голову:
— Я думала, ты выше ростом.
— Нет. Я не великан, — улыбнулся я. — Шатен среднего роста, как
многие. А ты удивительно хороша собой, сестра... несмотря на возраст. — И
тут я разглядел цветок на платье, он был, наверное, живым.
— Ну вот я пришла и увидела тебя, — сказала она с едва уловимой
интонацией горечи. — Еще минута, и мы попрощаемся. Хорошо, что многое мы
успели сказать в письмах. Я рада, что встретила тебя.
Она приблизила свое лицо, и в этот момент мне навсегда запомнились ее
огромные, серые с синевой глаза, где таились готовые вспыхнуть искры.
— Я увижу скоро дом нашего отца, Рэа.
— Я знаю. Береги себя, брат.
Мы попрощались. Она вдруг задержала мою руку в своей, словно не
хотела расставаться. И тихо так сказала:
— Смотри, какие облака...
Я оглянулся, посмотрел в иллюминатор, увидел облака, светившиеся от
закатной радуги. Когда я обернулся, ее уже не было.
Подошла стюардесса, спросила:
— Кто эта женщина? Почему она была не на месте?
— Она подходила узнать, когда прилетаем.
— Но ее нет в салоне! И на посадке не было.
— Вы что-нибудь слышали о зеленых человечках? — спросил я, вспомнив
вдруг, с чего началась переписка.
— Но это выдумка! — воскликнула стюардесса.
— Конечно, выдумка, — согласился я. — И ваша точка зрения мне
понятна. Лично я, правда, иногда думаю иначе. Сейчас, например, когда в
иллюминаторе видна вон та неяркая звездочка, на которую можно и не
обратить внимание. Кто знает, что за миры откроются нам когда-нибудь! Но
только тогда, не раньше, мы с вами увидим снова женщину в зеленом платье с
цветком мальвы.
...А воображение мое очертило круг, и в нем оказались моря и океаны —
воды их бороздили корабли с тугими звенящими парусами. Круг расширился. По
лону земли, по белым пескам, среди тридцати зеленых хребтов шумели
семьдесят семь играющих рек.
И девяносто девять рек бежали, сливаясь, по красным пескам, среди
медно-желтых гор, у янтарных подошв ста семи утесов.
Солнце всходило над первым и вторым мирами. Над обоими мирами в
волшебно-прозрачной выси плыл сверкающий воздушный фрегат. Внизу,
пересекая ленты ста семидесяти шести рек, накрывая загривки хребтов,
бежала его тень.
И возникли слова.
«С тобой мы шли, и ночь была все краше, и свет гнал тьму, и стало
людно вдруг. И тень шагнула в человечий круг, и понял я, что имя ей —
Бесстрашье».
__________________________________________________________________________
Щербаков В. И.
Щ61. Третий тайм: Научно-фантастические рассказы, повести и
легенды / Худож. И. Мельников. — М.: Дет. лит., 1988. — 239 с.: ил. —
Для среднего и старшего школьного возраста. (Б-ка приключений и
научн. ф-ки).
ISBN 5 — 08 — 001124 — 6
ИБ № 10225
Книга научно-фантастических рассказов, повестей и легенд. В ней
говорится о людях прошлого и будущего, о поиске неоткрытых земель, о
роли науки и техники в нашей жизни. Необычное в обычном — этот
принцип объединяет многие произведения сборника и даст возможность
увидеть то общее, что характерно для сегодняшнего и завтрашнего дня
наших знаний.
Тираж 100 000 экз. Цена 90 к.
Художник И. М е л ь н и к о в
Ответственный редактор Л. А. Ч у т к о в а
Художественный редактор Е. М. Л а р с к а я
Технические редакторы Л. С. С т ё п и н а, Т. П. Т и м о ш и н а
Корректоры Т. А. Н а р ы ш к и н а, Л. А. Р о г о в а
__________________________________________________________________________
Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 19.10.2001
О найденных в тексте ошибках сообщать по почте: [email protected]
Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/
| [X] |