Виктор Точинов, Александр Щеголев

Новая инквизиция

Анонс

Это мир, в котором технологии соседствуют с черной магией.

Это мир, в котором обычный уголовник может обладать сверхчеловеческими возможностями и быть практически бессмертным.

Это мир, в котором ИНКВИЗИЦИЯ — обычный государственный институт...

Впрочем, обычный ли? Потому что на этот раз Новой Инквизиции противостоит не просто маньяк-людоед и даже не колдун-“генятник”. Кто-то готовит пришествие ТЕМНОГО МЕССИИ, предсказанное Новым Апокалипсисом, пророчества которого имеют печальное обыкновение СБЫВАТЬСЯ. Кто же является вестником Тьмы? Кто — друг, и кто — враг? И как отличить одного от другого?

Жертвы принесены, грядет Темный Мессия... КТО сможет его остановить?!

Солдатам всех Инквизиций посвящается.

Дела минувших дней — I

Илим. Дело Черного Егеря

Ответная стрельба смолкла, когда пламя охватило крышу.

Крокодил, что там с Крокодилом? Лесник выстрелил дважды. Рванул короткой перебежкой. На ходу надавил на спуск еще раз. Залег, перекатился и оказался за срубом колодца. На позиции Крокодила.

Тот, не иначе, родился в рубашке. Или в панцире из крокодильей кожи. Или в чем там крокодилы рождаются. Пуля из трехлинейки черканула ему по лбу, рассекла кожу, не задев кость. Крокодил матерился, залепляя лоб пластырем, но был вполне жив.

Ну и славно. И так все пошло наперекосяк, случись еще и потери — потом не отпишешься... .

— Все, конец Черному Егерю, — сказал Крокодил, закончив возиться с царапиной. — Символично: Егеря прикончил Лесник.

Толстенные лиственничные бревна выступали из пламени, как ребра кремируемого мастодонта. Внутри что-то лопалось с хрустальным звоном, что-то взрывалось, что-то гудело с нарастающей силой, как прогреваемый турбореактивный движок. Провалы окон напоминали о мартеновских и доменных печах. Даже здесь было жарко.

— Не спеши, — сказал Лесник. — И очки надень — на всякий случай.

— Брось, — дказал Крокодил. — Никто такую температуру не выдержит. Недаром ведьм и колдунов во все века сжигали. Что просвещенные инквизиторы, что дремучие мужички, заперев в каком-нибудь амбаре...

Но очки надел. Обычные перфорированные очки, где стекла заменяли похожие на дуршлаг непрозрачные пластинки. Может, это нехитрое приспособление действительно улучшало зрение. Лесник не знал. Но не давало “отвести глаза” — совершенно точно. Именно эти очки, украшавшие нос одной заплутавшей в тайге туристки, позволили ей увидеть неторопливо и деловито приближавшегося мужика с разделочным ножом, в фартуке, заляпанном бурыми пятнами. Увидеть — и задать стрекоча.

С этой зацепочки под прицелом Конторы и оказался легендарный Черный Егерь, он же Илимский Душегуб, он же поручик Карачаев. Убивец, которого в двадцатые ловили ЧК и ЧОН, в тридцатые — ОГПУ и НКВД, после войны — милиция и КГБ. Потом и ловить перестали, сочтя мифом. А регулярно пропадавших грибников и охотников, туристов и геологов, рыбаков и ягодников списывали на неизбежные в тайге случайности.

...Горящая дверь разлетелась с грохотом, словно взорвалась изнутри. Из огненного нутра шагнула фигура — к ним.

— Тенятник, — выдохнул Крокодил. — Натуральный тенятник...

Вышедший из дома человек должен был пылать. Должен был кататься по земле, сбивая пламя с горящей одежды. Должен был вопить от нестерпимой боли в спекшейся, л лопающейся кровавыми трещинами коже.

Должен — если бы был человеком. Но Крокодил оказался прав — перед ними стоял тенятник.

Одежда даже не дымилась. Ни одна волосинка в растрепанной шевелюре не вспыхнула. Тенятник сделал несколько грузных шагов и остановился. Медленно повел головой вокруг. Оружия у него не было — похоже, металл и дерево старинной трехлинейки пламени не выдержали.

Так вот он какой, Черный Егерь... На вид — лет пятьдесят, рыжая борода лопатой, лицо густо заросло, только глаза поблескивают. На широченной груди — три кровавых пятна. Четвертое — на рукаве. Пули нашли цель. Тенятник застыл неподвижно, четыре ранения и четверть часа в огненном аду не прошли даром даже ему.

Лесник на мгновение снял и снова надел перфорированные очки. Фигура тенятника за это мгновение успела расплыться, потерять четкость очертаний. — Берем? — спросил Крокодил.

Сходиться в рукопашной с тенятником ему не хотелось, и Крокодил с надеждой посмотрел на напарника — командовал операцией тот. Лесник вздохнул. Инструкция предписывала взять живым.

Уважающий себя герой боевика обязан был сейчас отбросить карабин и повергнуть таежного монстра в красиво растянутой схватке один на один. Но Лесник себя героем не считал. И олимпийские принципы к этому противнику применять не собирался. Тщательно прицелившись (очки меткой стрельбе не способствовали), он выстрелил Черному Егерю в коленную чашечку. Потом во вторую.

Кровавые ошметки полетели в стороны. Тенятник стоял. Крокодил матернулся. Лесник прицелился в голову... Громоздкая фигура рухнула навзничь. Два коротких свистка — сигнал прикрывающим со стороны тайги. Ответный свист.

Лесник метнулся из-за сруба колодца, бросив на ходу:

— Браслеты! Быстро!

Навалился на упавшего, заломил руку. Не оборачиваясь, взял у Крокодила наручники, защелкнул массивный серебристый браслет на запястье. Тенятник не сопротивлялся, обмяк тряпичной куклой. Лесник потянулся за правой и... Из такой позиции ударить было невозможно — тенятник ударил, изогнув суставы под немыслимым углом. Лесник уклонился, но пудовый кулак мелькнул у самого лица — и зацепил, сбил очки.

Лесник схватил исчезающую руку — и через секунду понял, что сжимает лишь сырой весенний мох. Рядом Крокодил наносил удары — казалось, в пустоту. Мимо мелькнул камуфляжный комбез, еще один — ребята подоспели. Вовремя. Сзади набегали еще двое.

...Приклад превратил затылок тенятника в кровавое месиво. Волосы слиплись от крови, торчали осколки кости.

— Извиняюсь, не рассчитал, — сказал парень в черном капюшоне. — Больно прыткий, с шестью-то пулями...

Особого извинения в голосе не чувствовалось. Выражения глаз не увидеть — сквозь прорези капюшона чернеют те же очки. Лихой народ там у них в агентстве, подумал Лесник. Не миндальничают. Хрясь — и затылок вдребезги. Пареньки натасканные, оперативники неплохие, но с тенятником явно впервые встретились...

(Восточно-Сибирский филиал Конторы, предоставивший в помощь четверку бойцов, в миру был известен как охранно-розыскное агентство.)

— Не страшно, — сказал Крокодил, сковав Черному Егерю ноги. — Очухается.

Ножные кандалы имели браслеты большего диаметра — но и они с трудом сошлись на могучих лодыжках пленника. Как и наручники, их покрывала цепочка причудливых рун — считалось, что именно эти знаки не дают сокрушить оковы особым клиентам Конторы. Лесник, неисправимый скептик, спилил как-то одну руну напильником — наручники работали с прежней эффективностью. Он решил тогда, что все дело в свойствах металла, хитрого сплава на основе серебра.

Неподвижное тело тенятника оттащили подальше от пылающего дома — припекало.

— Точно ли Карачаев? — спросил один из группы поддержки. Кажется, его звали Макс — Лесник не слишком различал их в этих капюшонах.

— Молодой больно, — продолжил как бы Макс. — В каких годах раньше поручиками становились? Всяко дедуле за сотню должно перевалить. Может, это урка беглый... Прослышал про старую легенду и решил в Черного Егеря поиграться.

Лесник молча вынул нож, вспорол сатиновую рубаху сверху донизу. На волосатой груди, над левым соском синел вытатуированный георгиевский крест. Никакой беглый зек не мог знать о такой примете. Лишь в старых архивах наследников железного Феликса хранились сведения об этом знаке душегубов из банды Карачаева. И — в архивах Конторы, разумеется.

Лесник нагнулся, пытаясь определить, давно ли сделана наколка, — и едва уклонился от удара скованными ногами. Мимо. Ноги, между прочим, согнулись в простреленных коленях — легко. Пленник снова затих, расслабившись. Макс удивленно присвистнул.

Крокодил делал снимки — для отчета. Щелк — пылающее логово Егеря. Щелк — подворье на фоне тайги. Щелк — скованная фигура тенятника.

— Командир! Глянь на наручники! — нервно подал голос еще один из иркутчан.

Надо понимать, он имел в виду наножники, но сути это не меняло. Такого не могло быть — но было. С огромным трудом застегнутые оковы болтались достаточно свободно. Широченные браслеты стали тоньше — изнутри металл исчез вместе с кончиками защитных рун. Лесник бросил взгляд на руки тенятника — та же картина. Переглянулся с Крокодилом. Тот пожал плечами — даже о теоретической возможности такого фокуса они не слышали. Приглядевшись, можно было увидеть легкий дымок над браслетами. Процесс продолжался.

— Не довезем, — констатировал Лесник. — Будем кончать здесь.

Макс кивнул и стал примеряться стволом к голове пленника.

— Не спеши, — сказал Лесник. — Все не так просто. Тут процедура долгая...

А потом катер тарахтел вниз по Илиму. Вдали показались огни — Шестаково, здешний центр цивилизации. Они вшестером сидели в каюте и пили спирт — всем было погано. Хотя Крокодил с Лесником повидали всякого, да и парни из агентства тоже. Именно они, Макс с напарником, нашли яму на задах дома, пока остальные возились с Черным Егерем — то, что заменяет тенятнику душу, так просто с телом не расстается.

В яме были разрозненные останки без малого восьмидесяти человек. И два свежих трупа. Женщина и девчонка. Вернее — то, что осталось от трупов. Едва удалось отговорить ребят, пожелавших самолично принять участие в казни. Но убедили — мерзкая и кровавая процедура требовала холодной головы. Нужна была не только филигранная точность в работе ритуальными ножами, но и неукоснительное соблюдение порядка нанесения ударов.

— Ты куда теперь? — спросил Лесник у Крокодила, опрокинув очередной алюминиевый стаканчик. Спирт пролетел по пищеводу крохотной шаровой молнией.

— В Шестаково на железку — и до Братска. Неделя отпуска, а затем вроде командировочка предстоит в теплые края...

Больше Крокодил ничего не сказал. Спросил Лесника:

— А ты в Иркутск?

— Ага, — уныло кивнул тот. — Отписываться долго придется — как да почему живым не доставили. Хотя, думаю, наручники эти кое-кого призадуматься заставят.

— Ну ладно, не будем о грустном, — сказал Крокодил и разлил остатки спирта. — Отпишешься, не впервой... И — пересечемся еще. Не последний раз вместе работали.

— Обязательно, — согласился Лесник.

Не так много у Конторы спецов их уровня — рано или поздно придется им с Крокодилом делать одно дело. Очередное дело. Увидятся.

Лесник ошибся. Больше Эдика Радецки по прозвищу Крокодил он не видел. Живым — не видел.

Часть первая

ТЕРНИИ ИУДЫ

Вы же оставльшеи мя и забывшей гору стоую мою и готовающеи тенятниче трапезу и исполнающеи демонови черпанию, аз предам вы во оружию.

Паремийник, Исайя, ст. 11-12 гл. LXV

Глава первая

Фагот лежал с телефонной трубкой в руке — неудивительно, что с ночи я не мог до него дозвониться.

Впрочем, пребывай трубка на своем законном месте — мало что бы изменилось. Трупы на звонки обычно не отвечают.

Фагот был мертв — и давно, судя по температуре тела. Хотя трупное окоченение не прошло... Я, конечно, не суд-медэксперт, на тут дело пахнет часами, не минутами.

Наверное, надо сказать нечто значительное над телом старого дружка. Типа: бедный Йорик... Ну хорошо, скажу: бедный, бедный Фагот.

Формальности выполнены. Стоит поразмыслить, как быть дальше. Есть два варианта, описывающие стандартные поведенческие реакции в подобной ситуации.

Индивиду с нечистой совестью (или не желающему долгие часы отвечать на вопросы в казенном доме) полагается вытереть свои отпечатки и исчезнуть. Потом можно, при желании, набрать “02” и гнусаво-измененным голосом оповестить ментов о находочке. А если труп криминальный, не помешает состряпать и какое-никакое алиби — не заходил, не видел, не знаю... Водку пил в компании двух дружков.

Вариант два: завопить как можно громче и выбежать из квартиры усопшего, взывая к соседям о помощи. Подвариант — изъять трубку из мертвой руки и, представившись властям по всей форме, обрисовать ситуацию...

Не пойдет.

Отпечатки протирать ни к чему — пальчиков моих тут предостаточно. Вполне замотивированных. И уйти просто так нельзя. Сразу — нельзя. Чересчур любопытные штучки могут найти тут люди в форме. И сразу возникнет у них масса вопросов о прошлом покойника... Вот уж где им копаться не стоит — слишком большое место занимаю там лично я.

Значит — рубить концы. Топить сети. Прибрать и подчистить следы развлечений Фагота...

А еще — неплохо бы разобраться, отчего он покинул сей грешный мир.

Да что же естественного, если здоровый как бык мужик, не перешагнувший тридцатилетний порог, — падает замертво? Не успев даже набрать номер скорой — если допустить, что трубку он схватил именно за этим?

Проблем сердечно-сосудистого плана у Фагота не наблюдалось — это я знал точно. Вопрос: от чего еще люди могут умирать столь скоропостижно?

Любой медик накатает список ответов на пару страниц. Но если не первым, то вторым пунктом в списке будет идти отравление.

Случайное? Пищевое? Хм-м...

Покойный придерживался диеты, причем весьма и весьма специфичной. Ботулизм из консервной банки исключен. Да и не так уж мгновенно он действует...

Преднамеренное отравление? Убийство? В том, что Фагот оказался способен покончить счеты с жизнью, меня не убедит никто и ничто. Даже заверенная у нотариуса предсмертная записка.

Примем за рабочую гипотезу — маэстро был убит. Отравлен.

К сожалению, все мои познания в ядах и их применении ограничивались древней книженцией “Фармакология”, изданной аж в сорок седьмом году... Купив лет десять назад этот учебник для медсестер и фельдшеров на блошином рынке, я его от скуки прочитал — и напрочь забыл.

Придется вспомнить.

Ну что же, кое-что ясно.

В Фагота никто не стрелял, не тыкал колющими предметами и не полосовал режущими. Оружие ударно-раздробляющего действия на моем дружке тоже никто не испытывал... Равно как и не отрабатывал ударов из хитроумных восточных систем. Следов удушения, поражения электротоком не наблюдается. Зато наблюдаются оскаленные зубы и растянутые в какой-то не то ухмылке, не то судороге губы.

Естественная смерть?

Голова не болела. Не трещала и не раскалывалась.

Раскололась она чуть раньше, когда я терзал память, вытаскивая наружу бегло просмотренные давным-давно строки. Теперь головы не было. Торчал наружу огрызок позвоночного столба — а венчающее его устройство где-то парило. Витало. Рассекало пространство и время. И не хотело возвращаться на место...

Дорого стоят игры с собственным мозгом, подумал я, изловив и водворив на место беглянку. Зато я знал внешние признаки отравлений и мог цитировать пожелтевшие страницы учебника с любого слова в любой строке.

Мог. Но не стал. Отправился прямиком на кухню — подкрепиться после экскурсии за прочно забытым. У Фагота должна быть доза. Должна...

Из-за нее я так упорно ему дозванивался, из-за нее пришел сюда. Тащился, как последний наркоша. Хотя наркошам проще. Завидую. Вот уж жизнь без проблем. Чуть не в каждой подворотне торговец... Есть деньги — купи. Нет — забери так. Не жизнь, а сказка.

На кухне — обычный для Фагота творческий беспорядок. На тарелке — недоеденный кусок жареного мяса со следами зубов. На сковороде еще несколько. Кухарок и прочей прислуги маэстро по понятным причинам не держал.

...Морозильник набит. Значит, должна быть и доза. Куда же ты ее пихнул, мой мертвый друг...

Доза нашлась. Стояла на верхней полке. В стеклянной баночке. Аккуратно отделенная, ничего лишнего. И — никуда не годилась. Недельной давности, не меньше...

Сука... Не мог позвонить сразу. Была бы у меня живая вода — точно оживил бы козла Фагота. И убил бы снова. Но медленно. Неторопливо, со вкусом...

Я опустился на стул. Что делать?

Рискнуть и продолжить игру в Пинкертона? В принципе, можно, — если пустить в ход все резервы, все неприкосновенные запасы... Все равно — без дозы многое станет недоступным. Опыт с “Фармакологией” показал, что силы на исходе. Дальше будет хуже.

Рискнуть и выйти за дозой? Днем достать трудно... И долго. Вернусь — а тут ликующе скрипят сапоги и ручки яростно строчат протоколы... То-то легавые обрадуются. Нашли Мозговеда, хоть и мертвого.

Говорил же идиоту — не расслабляйся, не выпендривайся. ан нет. Доигрался. Всех царскосельских ментов на ноги поставил. Из ГУВД тоже наверняка группу прислали...

Надо было продолжать, как начал — аккуратненько, все по десять раз просчитывая, все ниточки обрезая. И уж ни в коем случае не гадить, где живешь. Машина у него сломалась, видите ли. Мог бы и потерпеть, пока починят. Попоститься...

Фагот же возомнил, что он неуловим и гениален — во всем, не единственно в музыке. Что выше его только небо, а круче его только яйца. В принципе, правильно. Небесному куполу уж никак не грозило быть проткнутым головенкой Фагота.

И яйца были круче его. Даже те, что всмятку.

Даже сырые.

Решено — остаюсь.

Все-таки риска меньше. Если кто к Фаготу явится и начнет звонить-стучать в двери -—'аккуратненько его завернуть пороху хватит. Пойдет домой и не вспомнит, зачем приходил в этот, как его называют соседи, “дом со львами”. Завернуть толпу людей в погонах — шансов никаких. Даже полностью восстановив силы...

Хорошо. Займемся частно-розыскной деятельностью без лицензии. “Дело о мертвом музыканте” — красиво звучит. “Тело мертвого музыканта” — тоже неплохо. Итак, приступим. Логика требует начать с объекта расследования. То есть с трупа.

Что же с тобой случилось, друг Фагот? — дай ответ. Не дает ответа.

Но стрихнином и его препаратами тебя не травили, если верить пособию для фельдшеров — иначе в скорую ты бы дозвонился. Приступы судорог от стрихнина чередуются с периодами расслабления... Не то.

И не цианиды — характерный запашок изо рта отсутствует. То есть запашок-то есть, и вполне для мертвецов характерный, но горький миндаль в нем как-то не обоняется...

Мышьяк? Насчет мышьяка авторы пособия информируют скудно: общая слабость, чувство страха, судороги, потеря сознания и смерть. Про внешние признаки на трупе— ни слова. Вскрытие, дескать, покажет. А до вскрытия — сиди и гадай, испытывал ли бедняга Фагот чувство беспричинного страха.

Да, ситуация.

Как утверждает чуть не угробившая меня книжонка, отравить человека легко и просто. Так просто, что непонятно: откуда столько живых людей вокруг? Постылые тещи и наглые зятья, начальники-уроды и коллеги-интриганы, соседи-алкоголики и зловредные училки, — все почему-то живы. Хотя содержимое аптечных прилавков способно легко и быстро решить проблему перенаселенности. Простейшими средствами, чьи емкости не украшены пугающими надписями: “ОСТОРОЖНО: ЯД!!!”. Все дело в дозе и способе применения. Оказывается, самый банальный экстракт мужского папоротника (почему мужского? что за половой шовинизм?) — безобидный глистогонный препарат — способен при передозировке прикончить заодно и хозяина ленточных паразитов. А декокт сибадиллы (иначе — вшивого семени), принятый внутрь, быстренько осиротит мандавошек, против коих он призван бороться наружным способом...

Интересная, однако, наука — фармакология. Нет ядов и нет лекарств — весь вопрос в дозе. В дозе...

Как мне не хватает дозы.

Слышал я где-то, что фельдшеры старой школы были на все руки мастерами — хоть зуб выдерут, хоть роды на дому примут. Возможно. Но установить причину смерти украшающего ковер организма фельдшерский учебник помочь мне не смог.

Тупик.

Сам не зная зачем, я воткнул в розетку штепсель радио. Может, подсознательно надеялся, что транслируют какую-нибудь познавательную передачку? Новости мира науки. О достижениях прикладной токсикологии. С рекламными вставками — оптовые поставщики, розничные продавцы, консультанты по применению...

Выкрученный на полную громкость репродуктор взвыл музыкой и голосом Фагота. Предпоследний альбом.

Малыш, не надо, не дыши

Протухшим мясом у плиты.

С петлей на шее напиши:

Зловонный мир, будь проклят ты!

Протухшим?! Сгноил дозу — и протухшим?!! У-у-у-у-е-е-е...

Удар.

Грохот.

Ай-ай-ай... Что-то я с утра не в духе. Нехорошо так вести себя в чужом доме. Даже если хозяин — труп. Песенка, конечно, отвратная, но зачем же крушить интерьеры...

Навеки замолчавшее радио лежало на полу кучей обломков. Ребро моей правой ладони саднило. Я вытащил длинную занозу — корпус репродуктора был деревянный, старинный — эстет-Фагот признавал лишь такие вещи, не терпел ДСП и пластиков. Ну что же, будет у наследников одной антикварной штучкой меньше.

Кстати, а кто наследует усопшему? Нехилая квартирка, вернее, две смежных, со снятой перегородкой; оборудование студии; авторские права... Есть повод угостить вошебойным декоктом, предназначенным лишь для наружного применения.

Стоп. Отсутствие механических повреждений никак не доказывает факт отравления, а я уже ищу мотивы и виновных. Рановато. Сначала надо провести маленькое исследование, мысль о котором пришла мне в голову. Проверить, Давно ли душа покинула бренное тело. Была все-таки полезная информация в фельдшерской книжонке... Где тут аптечка и градусник?

Аптечка — ящичек с красным крестом — висела в ванной комнате, у зеркала. И ртутный термометр пребывал в ней, на своем законном и обычном месте. Но была в ванной и одна деталь, которую обычно не предусматривают проектировщики и дизайнеры.

В старинной объемистой ванне лежал труп. Еще один труп.

Расчлененный.

Глава вторая

Деревянный домик притаился в зелени яблонь, как в засаде, — хотя подозрительным от этого не выглядел. Дом как дом — не похож на бревенчатый новорусский терем, порой возникающий среди красно-кирпичных вилл. Но и не халупа-развалюха, как в деревнях Нечерноземья, тонущих в грязи и самогонке. Типичное частное владение, воздвигнутое лет тридцать назад. Таких здесь, на окраинах Царского Села, много. Веранда, пристройки, участок с грядками и теплицей... Мирная идиллия. Желтая краска, правда, со стен изрядно пооблупилась — но это, как ни крути, криминалом не является.

Лесник наблюдал за домом полтора часа.

Не совсем безрезультатно — на рассвете с крыльца спустилась весьма пожилая женщина и посеменила в сторону автобусной остановки, не обратив внимания на Лесника, сидевшего в “ниве”.

Вычислить конечный пункт маршрута старушки не составило труда. Из ее расстегнутой сумки “мечта оккупанта” обильно торчала зелень — пучки лука, укропа, петрушки, черенки ревеня... Если не отправилась торговать на рынок — то дедуктивный метод гроша ломаного не стоит.

Шустрая бабулька, думал про нее Лесник (времени для раздумий хватало — в окрестностях дома больше ничего не происходило). Предприимчивая... Не ждет милостей от природы и собеса. Не клянет высокие цены и низкую пенсию. И на базаре торгует, и жилье постояльцам сдает.

Именно у нее Радецки снял комнату.

Здешние гостиницы заколачивают исключительно валюту — летом интурист в городе дворцов и музеев идет косяком. Крокодил не стал .изображать иностранца, а тихо и незаметно поселился в частном секторе...

Вроде все правильно. Но когда человек на задании пропадает — в любом его поступке ищешь и двойную, и тройную логику.

Утро шло своим чередом, народу на улице становилось все больше. Кое-кто уже начал подозрительно поглядывать на бесцельно сидевшего в машине человека.

А результатов наблюдения — ноль.

Лесник в очередной раз набрал номер мобильника Крокодила и в очередной раз услышал, что абонент отключился или находится вне зоны приема; позвонил в домик с обшарпанными желтыми стенами (несмотря на сельский пейзаж, газ и вода сюда шли по трубам, и городские телефоны тоже имелись). Никто не взял трубку.

Оставалась, конечно, возможность, что Эдик пребывает в снятом жилище в обществе снятых красоток и опустошенных бутылок — и ответить на звонок не может чисто физически. Хоть редко, но случается и такое. Даже в Конторе — случается. Срываются агенты в штопор — и поднятая начальством тревога заканчивается благополучно. Для всех, кроме загулявшего, разумеется. Но Эдик Радецки? Сомнительно...

Лесник посидел еще, перебирая варианты действий. Вариант, собственно, оказался один...

Он подошел к калитке уверенной походкой человека, знающего, куда, к кому и зачем идет. Точно так же зашел во двор, благо табличек, предупреждающих о злых собаках, не обнаружил.

Во дворе ничего интересного, за исключением одной детали. Ворота для въезда автотранспорта наличествовали, но трава за ними — свежая, сочная, не смятая. Машину Крокодил сюда не загонял.

Ни разу.

Элементарно, Ватсон...

На стандартном месте, под ковриком, ключа не было.

Лесник с сомнением изучил навесной замок-ветеран. Можно, конечно, вернуться к машине за инструментами...

Лесник осмотрелся. Встал на цыпочки, провел пальцами по дверной притолоке — есть ключ!

Взял находку он не сразу, запомнив точное расстояние от косяка и положение — куда направлено кольцо, куда бородка. Смешно стараться для бабульки, но привычка — вторая натура.

Дверь открылась без скрипа. Хорошо пенсионерка дом содержит... Или Крокодил постарался, петли смазал? Или. ..

Или кто-то третий, желавший при нужде бесшумно проникнуть в дом. Ну, с Радецки, положим, такая шутка не пройдет, но намерение могло иметь место.

Внутри дома двери не запирались. Включая ту, что вела в комнату квартиранта. Полная демократия и открытость. Но Лесник входить на территорию Крокодила не спешил. Внимательно прислушался — ни звука. Еще более внимательно осмотрел стык косяка и полотна двери... Ага! Вот оно... Волос — судя по цвету, принадлежавший самому Радецки, — аккуратно прилеплен на уровне бедра. Открыть дверь, не сорвав метку, невозможно. Значит — не открывали. Или — если незваные гости не дилетанты, — обнаружили, аккуратно сняли и, уходя, прилепили на место. Но Крокодил тоже не вчера из яйца вылупился и таких ловушек ставит всегда две — одну для дураков, другую для умных.

Ловушку для умных Лесник искал значительно дольше — и обнаружил только с помощью лупы. Крохотный, с песчинку, датчик, установленный между пластинами дверных петель. Надо полагать, что и окна оборудованы чем-либо схожим...

Лесник вошел. Крокодила в комнате не было. Ни в каком виде: ни пьяного, ни трезвого, ни развлекающегося в обществе красоток, ни скучающего в одиночестве.

И даже — не лежал труп агента Радецки... В их работе всякое случается. Но не случилось. По крайней мере не здесь и не сейчас.

Лесник осмотрелся, мысленно формулируя увиденное, как для протокола, — четко и сжато.

Комната прямоугольной формы, около десяти квадратных метров, окно выходит на юг. На окне наполовину задернутые ситцевые занавески в цветочек. На подоконнике— столетник в большом горшке. Мебель спартанская: аккуратно заправленная кровать с железной сеткой, шкаф-инвалид (вместо одной ножки подложены обрезки досок), стул, продавленное кресло. Обшарпанный стол, судя по всему, совмещает функции обеденного и письменного. На шкафу интересная коллекция: гитара в брезентовом чехле, лосиные рога, коробка из-под телевизора. На потолке — голая лампочка без абажура.

Вот и вся обстановка. Не пятизвездочный отель, что говорить.

Ладно, подумал Лесник, стоит поспешить. А то бабка распродаст товар, нагрянет, — и придется изображать двоюродного крокодильего брата, срочно прибывшего из Конотопа по семейному делу...

Он приступил к обыску.

Романные герои в таких случаях обязательно хоть что-нибудь, да найдут. Или важнейшую улику, которая поначалу еще больше запутает дело. Или припрятанное послание от исчезнувшего — которое тоже напустит туману и станет ясным лишь к финалу...

Лесник не нашел ничего.

Комнату можно было счесть нежилой, но в шкафу стояла дорожная сумка с вещами. Одежда, кроссовки, две смены свежего белья, полотенце, бритвенные принадлежности да зубная щетка с пастой.

Никакой зацепочки, дающей представление об индивидуальности владельца.

Лесник не удивился — так и должно быть. Он тоже не оставил бы во временном жилище ничего, дающего след — к нему самому либо к Конторе.

Время поджимало. Лесник вырвал лист из блокнота, написал записку, весьма удачно подражая угловатому почерку Эдика. Послание, вставленное за косяк внутренней двери на уровне глаз, могло быть истолковано читающими по-разному. Хозяйка поняла бы, что квартирант срочно вынужден уехать, и подошлет сюда коллегу, тоже прибывшего в Царское Село в командировку — взять вещи и разобраться с внесенным за проживанием авансом. Крокодил бы узнал другое: Лесник здесь и ищет его.

Он восстановил статус-кво: повесил замок на место, вернул ключ на притолоку. И ушел.

Ситуация хреновая, подумал Лесник, отъезжая от домика, не оправдавшего надежд.

Потому что как ни успокаивай себя мыслями о загулявшем, запившем или заблудившемся при сборе грибов

полевом агенте Радецки, но реальных вариантов, объясняющих его исчезновение, два:

Либо Крокодил мертв.

Либо дезертировал.

Глава третья

Московские ворота в Царском Селе вовсе не похожи на аналогичные триумфальные арки в Питере. Никаких громоздящихся колонн и вздыбленных клодтовских жеребцов-производителей. Два функциональных здания по обочинам Павловского шоссе, на вид былые не то караулки, не то кордегардии. Банальный, по сути, КПП — лишь сами ворота или шлагбаум демонтированы. Но въезд в бывшую императорскую резиденцию, понятное дело, не стройбат возводил, — ворота живописны и красивы, как все в этом городе-музее, городе-заповеднике.

...Лесник обнаружил машину Крокодила поблизости. Обнаружил легко — знал, где искать. Маячок исправно докладывал о местонахождении, а методы пеленгации далеко шагнули со времен радиоигр товарища Юстаса и партайгеноссе Алекса — треугольник ошибок шел через спутник с точностью до пяти метров.

Обычно такие надежно замаскированные системы защищают от угона недешевые иномарки, но Радецки ездил на служебной “ниве”. Не на синей, как Лесник, а на темно-вишневой. Классический трехдверный внедорожник — мощный фаркоп, форсированный движок, защищенные от проколов колеса. Хорошая машина, надежная и неброская, не из “крутых”. Вот только...

Вскрытая.

Он обошел автомобиль, заглянул под днище. Ничего подозрительного. Триплексные стекла целы — в салон проникли, отомкнув дверцу. И не удосужились потом запереть...

Так, а что с сигнализацией? Ага, провода сторожевой системы перекушены. Замок на руле не тронут — угонять машину не собирались. Словно знали про маячок. Или действительно знали?

Надев перчатки, Лесник осторожно осмотрел салон.

“Персика” на положенном ему месте не было. Голенькая шина питания стыдливо глядела из разоренного гнезда. Погано. Очень погано...

По заднему сиденью рассыпаны листы бумаги. Лесник взял один, бегло просмотрел текст, отпечатанный на принтере. Глаз зацепился за выделенный красным маркером абзац:

“Когда в июне 1905 г. в Феодосии барабанщик 52 пек. Волынского полка С. Мочидловер три раза выстрелил из винтовки в командира полка за то, что тот руководил обстрелом восставшего броненосца “Князь Потёмкин”, и об этом было доложено Николаю II, то не слишком сведущий в законах самодержец наложил резолюцию: “Судить полевым судом”...

М-да, стиль вполне научный, пытающийся в одну фразу уложить все, что известно автору по этому вопросу.

На титульном листе одна строчка: “Военно-полевые суды в России (1905-1917 гг.)” — и больше ничего. Автор пожелал остаться неизвестным. Лесник собрал рукопись в валявшуюся тут же папку, лист с выделенным абзацем спрятал в карман.

Хотя не представлял — какой ключ к исчезновению коллеги могли дать эти архивные древности.

Так нам глаза не отведешь, подумал Лесник, теперь даже очки перфорированные не нужны — на основе их принципа действия разработана методика фасеточной аккомодации*. Простенькое упражнение, если довести до автоматизма.

*Фасеточная аккомодация (или “стрекозиный глаз”) — способ наблюдения, основанный на разделении мозгом параллельных сигналов, поступающих от колбочек и палочек глазного дна. Позволяет безошибочно опознавать миражи, галлофантомы и т.д.

... Наручников и Дыевых ножей Лесник не нашел. Неясно, правда — где их держал Крокодил?.. Тайником, предписанным инструкцией, никто и никогда не пользуется — в критической ситуации доставать замаешься. Обычное место — сумка с инструментами... Та самая, украденная. Ладно, оставим пока проблему за кадром, потому что есть вопрос посерьезнее.

“Персик”.

Лесник устроился на водительском месте — обдумать ситуацию. Итак, изъят рабочий бортовой компьютер. Мобильный выход в Интернет, тотальное криптографирование, виброустойчивость, помехозащищенность, комбинированное питание (от автомобильного аккумулятора, от обычной сети, от встроенных батарей, обеспечивающих четыре часа работы.) И прочее, и прочее. Однако не в наворотах дело, а в хранящейся внутри служебной информации: рапорты, досье, контрагенты в госструктурах, в том числе в силовых... а также — военные топографические карты, списки радиочастот... В общем, много интересного.

Малый джентльменский набор, обновляемый накануне каждой операции — с учетом района действий и предполагаемой специфики задачи.

Короче говоря, в “персике” Радецки была информация, вдумчивый анализ которой может вывести на Контору.

Не больше и не меньше.

Реакцию Юзефа просчитать нетрудно, подумал Лесник. Хреновая будет реакция. Более чем желательно разрешить ситуацию до подключения его орлов...

По окончании осмотра список пропаж пополнили гидравлический домкрат, компрессор и сумка с инструментами. Обычная кража? Или прихватили для отвода глаз?

Первый вариант, самый гнусный — взлом машины инсценирован. Радецки стал Иудой. Дезертировал, прихватив “персик”.

Вариант два: отрабатывая рутинный след, Радецки напоролся на что-то весьма серьезное. Или на кого-то весьма серьезного. И засветился при этом. А “кто-то” отреагировал мгновенно — изъял персик и' ликвидировал его владельца.

Третий вариант: совпадение. Вскрытая машина никак с исчезновением агента не связана. Шпана или вор-профессионал — засекли, что автомобиль брошен, сутки стоит без пригляда — и вскрыли. А персик внешне похож на музыкальный центр...

В одиночку можно отработать лишь последний вариант, решил Лесник. Довольно легко. У профессионального автовора должен быть постоянный канал сбыта...

— Здравствуй, дорогой, о чем совсем задумался? Машину продать, да? Хочешь, я куплю?

Удивленный взгляд Лесника не смутил задавшего этот вопрос — мужчину лет пятидесяти пяти на вид. Впрочем, полностью сохранившего густую, без единого седого волоска, черную шевелюру. И, несмотря на внушительных размеров живот, весьма подвижного.

Негаданный покупатель вылез из обшарпанной красной “мазды” и, не дожидаясь ответа, обошел машину Крокодила, заглянул сквозь стекло внутрь, попинал колеса... Пластика его движений напоминала подпрыгивающий каучуковый мячик. Спутница толстяка — молодая симпатичная брюнетка — осталась в салоне.

Мысли Лесника, и в самом деле стоявшего с задумчивым видом у “нивы”, не имели отношения к продаже налево казенной собственности. Он размышлял, стоит ли ждать вызванных эвакуаторов Конторы — и пришел к выводу, что сторожить пустой орех незачем, время дорого.

Известие о том, что автомобиль не продается, искренне огорчило мужчину.

— Вай, жалко... Мне как раз такая нужна. Разве это машина, слушай? — он пренебрежительно показал на “мазду”. — Если выдохнешь — ездить можно. Воздух дохнешь, да, — руль не повернуть!

Лесник с трудом сдержал улыбку, глядя на его объемистую фигуру. И сочувственно кивнул.

Толстяк истолковал кивок по-своему:

— Может, надумаешь? Тогда приходи сразу, хорошую цену дам. Вон кафе, видишь? Нет, левее, где деревья... Спроси Арика — это я, а кафе мое... Настоящая армянская кухня. Не надумаешь — все равно приходи, посидишь, кофе попьешь, бозбаш покушаешь, толму настоящую, никто тут ее готовить не умеет, только...

Рекламную речь прервала спутница Арика, покинувшая салон “мазды”. Причем оказалось достаточно одного взгляда и легкого прикосновения к рукаву — радушный владелец кафе распрощался, искоса поглядывая на вишневую “ниву”. Женщина выглядела лет на тридцать моложе своего спутника — и, по всему судя, была на последнем месяце беременности.

Лесник удивился. Он не понаслышке был знаком с укладом, принятым в армянских семьях. Прерывать мужчину, даже так мягко, у кавказских женщин не в обычае. Пожалуй, беременная дама не приходится толстяку дочерью или невесткой. Жена, скорее всего. На шестом десятке немудрено потерять голову и позволить молодой красавице куда больше, чем принято...

Лесник проводил взглядом колоритную парочку, направлявшуюся к кафе. Посмотрел на часы и выбросил из головы единственного производителя натуральной толмы на все Царское Село.

Странности нарастают, как снежный ком, думал Лесник, отъезжая от Московских ворот (на своей, естественно, машине).

Еще одну непонятность, не сразу заметную, он осознал только что. Фактор времени.

Здесь, в Царском Селе, хронология событий складывалась так: Радецки не вышел на связь в условленное время — вчера, в шесть часов вечера. Ничего страшного, всякие бывают случайности. Проигнорировал Крокодил и второй, запасной, сеанс — в час ночи. Тут начальство включило тревогу, причем весьма быстро и странно. Вместо того, чтобы послать с проверкой человека из Северо-Западного филиала, благо штаб-квартира под боком, — выдернули с задания Лесника. Из Сибири...

Объяснение может быть простым — Юзеф заподозрил, что кто-то из северо-западных, обеспечивавших работу Крокодила, прокололся. Как-то подставил полевого агента. И хорошо, если просто по халатности.

Результат — независимое от Северо-Западного филиала расследование проводит Лесник, подчиняющийся лично Юзефу. Вроде все логично.

Но взгляд со стороны портил картину. Вертолет прибыл за Лесником в сибирский поселок Ильдикан через двадцать минут после пропущенного сеанса связи. П е р в о г о сеанса. Прибыл, чтобы доставить на ожидающий чартерный борт — из Читы Леснику довелось лететь в гордом одиночестве.

Маршрут был подготовлен д о исчезновения Крокодила. И сигналом к немедленному старту послужил достаточно безобидный факт — пропуск сеанса связи.

Значить это могло все, что угодно.

Ясно лишь одно — полной неожиданностью для Юзефа пропажа агента не стала.

Или не пропажа.

Измена.

Глава четвертая

Тенденция, однако.

Что-то часто мне стали трупы попадаться. К чему бы это?

Я, конечно, не кисейная барышня — при виде расчлененки в обморок не упаду. Но зрелище малоэстетичное. Полное впечатление, что в ванной имела место гладиаторская схватка человека со взбесившейся промышленной мясорубкой. По кафельным стенам, почти до зеркального потолка — кровавые кляксы. И — прилипшие кусочки мяса. Маленькие, уже усохшие — жара. И запах...

Странная деталь: в ванной валялся расчлененный мужской труп.

И с чего Фагота вдруг на мужчин потянуло? Совсем другие у маэстро были вкусы.

Версия: покойный обитатель ванной не сошелся характерами с покойным хозяином квартиры. И первый отравил второго ядом, действующим не мгновенно. А второй успел привести первого в наблюдаемое агрегатное состояние. После чего рухнул под действием отравы.

Стоп. Причем тут отрава? Следствие (в моем лице) никаких доказательств отравления не обнаружило.

Но я ведь собирался поставить простенький такой опыт, да отвлекся на очередной трупешник...

Где тут градусник?

Последовавшая сцена выглядела, надо думать, с оттенком некоего извращения. Гомонекрофилии, скажем...

Но что делать, если из трех способов измерения температуры ртутным термометром — под мышку, в рот, в задний проход — к Фаготу оказался применим лишь один?

Результаты смелого опыта окупили отсутствие в нем эстетики. Сведенные трупным окоченением мышцы Фагота обязаны были расслабиться — за то время, что он остывал до измеренной температуры. Не расслабились. Предсмертные судороги. Отравление...

Чем? Неясно. Половина вызванных мною из глубин памяти ядов порождала у вкусивших их подобные судороги. Да, в принципе, и неважно.

Есть вопросы более актуальные: кто угостил отравой Фагота? По какой причине? И можно ли выйти на меня через отравителя? Впрочем, два последних вопроса снимаем. Достаточно найти этого ученика Чезаре Борджа. И хорошенько расспросить... Как говорят профессионалы — выпотрошить. Но они-то это в переносном смысле.

Итак, подозреваемый номер один уютно расположился в ванной. С него и начнем.

Начать я не успел.

До сих пор, изощрив слух до верхнего предела, я слышал все, что происходило и во дворе, и на лестнице — но игнорировал посторонние звуки. А сейчас внутри дзенькнул звоночек тревоги — к двери квартиры кто-то подошел.

Я метнулся к глазку.

Тревога оказалось ложной.

Заворачивать было некого — женщина с мусорным ведром в руках прошла мимо. Молодая, года двадцать четыре максимум... Но вилавшая виды — это мягко выражаясь. А грубо говоря — несколько потасканная. Хотя аппетитная, в моем вкусе.

Не прошло и минуты — возвратилась, загремела ключами на этой же площадке. Значит, живет одна, иначе зачем запирать, выходя во двор... Или семья в отъезде — лето, отпуска, дачи, ничего удивительного. Возьмем на заметку. Может, пригодится...

Я вернулся в ванную. Натянул латексные перчатки. Еще раз внимательно присмотрелся к фрагментам. И не просто присмотрелся — перебрал валявшуюся в ванне окрошку кусок за куском. Мужчина, не старый, в хорошей физической форме. Заколот сзади, в область сердца. Удар точный и грамотный. Анатомию Фагот знал хорошо, хотя никого и никогда не лечил.

Части мышечной ткани не хватает. Весьма значительной части.

Пардон, а где голова? Куда задевал друг Фагот столь важную деталь организма?

Вот и она. На почетном месте, в биде. Мог бы и в холодильник сунуть. Обидно, такая славная черепушка, — и провалялась не меньше полусуток в тепле... А головы, как и осетрина, имеют одну свежесть, первую и последнюю, хоть черной икры и не мечут...

Извлеченный из биде смотрит на меня мертвым взглядом. А каким, собственно, ему смотреть? Не профессор Доуэль, в конце концов. Кстати, автор того триллера про говорящую голову жил и умер в нескольких кварталах отсюда. Бывают в жизни интересные совпадения.

Ну так добавим еще одно. Обозначим таинственного незнакомца кодовым наименованием “Доуэль”. До выяснения настоящих анкетных данных.

Та-а-к... Блондин, лет тридцать пять — сорок. Особая примета — горизонтальный шрам на лбу. Заживший, но относительно свежий. Похожий на след от вскользь царапнувшей пули. Да, надо быть раненым в голову, чтобы поворачиваться спиной к Фаготу при отсутствии свидетелей...

Итак, херр Доуэль, я сыграю с вами в маленькую салонную игру. Не знаю, как ее называют шарлатаны-френологи — но, наверное, уж придумали какое-никакое название. А я Академию Высшего Разума не заканчивал, астральных дипломов не имею. Я — практик-самоучка. Но знаю, что голова — самый болтливый орган человека. Даже мертвая — если, конечно, отделена от тела сразу после смерти. Иначе эхо последних мыслей тонет в воплях не желающих умирать органов, сигнализирующих мертвому мозгу о своем бедственном положении.

Пальцы нежно гладят светлые волосы. Кто ты, друг? Зачем пришел сюда и как погиб? Ответь мне, старому

своему другу, ты знаешь, как я тебя люблю, какие секреты могут быть между друзьями... Мы сейчас с тобой одно,одно целое — ты и я...     

Ничего. Пустота. Потом — боль, короткая и раздирающая на части. Потом — удивление, безмерное удивление. Снова ничего. Пустота. Темнота.

Голова выскользнула у меня из пальцев. Стукнулась о кафель. А следом на пол ванной сполз я.

Сидел долго. Мыслей не было. Сил тоже. Время исчезло. За ним исчезло все остальное.

цессы, не ощущались. Исчезли. Примерно так куда-то исчезает щедро обезболенная стоматологом челюсть.

Самое главное — все напрасно. Хотя отсутствие информации — тоже информация. Свои мысли покойный блокировал, причем до самой смерти — и этот блок пережил его. Интересно.

А все остальное — ерунда. Ну, боль... Так ведь известно, что сердце богато нервными окончаниями. Удивился удару в спину — тоже понятно. Обычно люди искусства в спину бьют в фигуральном смысле. Не ножом. Фагот был редким исключением.

Не стоило тратить силы на дурацкую некромантию...

Потому что остался без ответа вопрос: кто вы, профессор Доуэль?

Вопросов не вызывает другое — если в течение часа я не получу дозу, одним трупом в этой квартире станет больше. Угадайте с трех раз, чьим...

Придется плюнуть на риск и совершить небольшую прогулку. Доползти как-нибудь до бульвара...

С мертвецами я прощаться не стал. Скоро увидимся.

Все вернулось — медленно, неохотно.

Я встал, пошатнулся, шлепнулся обратно. Встал снова, держась за ванну — я вообще-то упрямый. Долго ловил губами струйку из крана. Сказать, что мне было плохо — значит приукрасить действительность на несколько порядков...

Одежда липла к потному телу. Внутренние органы затеяли игру не то в прятки, не то в пятнашки — по всем закоулкам организма. Сердце, впрочем, не пряталось, но явно заболело манией величия. Вообразило себя высокочастотным генератором. Я попробовал сосчитать пульс и бросил безнадежное занятие...

Минут десять я потратил на подавление бунта собственного тела. На жесткую зачистку. В результате смог ходить, хоть и не слишком быстро. И соображать, хоть и со скрипом. Детали организма, ответственные за прочие про-

На мой жест остановилась третья по счету машина — “вольво” с тонированными стеклами.

— Подвезете? — спросил я, улыбнувшись как можно обаятельней и держась за открывшуюся дверцу — ноги подкашивались.

Водитель — молодой, но заплывший жиром — кивнул, похотливо улыбаясь. Больше в салоне никого не было.

Отлично. То, что надо. Мой покойный друг Фагот всегда предпочитал молоденьких девушек. А мне без разницы. Мне нужна доза.

Дела минувших дней — II.

Ноябрь 1980 года. Детство Фагота

По телевизору показывали новую киноэпопею о войне.

“Блокада” — четыре полнометражных цветных фильма. Для советских зрителей, не избалованных потоком западных лент, — событие. На просмотр собралась вся семья Маратика — он сам, родители, бабушка.

Бабуля пережила блокаду — и наблюдала с особым, пристрастным интересом за действием, разворачивающимся на экране. А там все шло своим чередом: танки фон Лееба (наши Т-54, обшитые фанерой и размалеванные крестами) были остановлены героическими защитниками Ленинграда, тревожная осень перешла в кошмарную зиму, товарищ Жданов с болью в сердце очередной раз урезал хлебные нормы, а истощенные рабочие падали в голодные обмороки у станков...

— Нашнимали... — прошамкала бабуля, когда по экрану замелькали финальные титры. — Што бы они шнали, молокошошы...

Когда она замолкала, бескровные губы проваливались внутрь рта — и внук вздыхал с облегчением. Потому что когда рот открывался — виднелись два последних зуба — длинные, желто-коричневые, торчащие из гладких влажных десен нижней челюсти. Бр-р-р...

— Как же, фешли они мертфякоф шереш фешь город на шаношках, — шипела старуха. — Иш парадной ваташ-шат, на шугроб полошат — и лешат те до фечера, шавернутые. Днем-то не трогали... Штешнялишь. А утром глянешь— рашфернуты, мяшо пофырешано... Хотя што там ша мяшо, шешшкое, шилы одни...

Невестка — мать Маратика — глядела на старуху с тихой ненавистью. Но молчала. А мальчик смотрел бабуле в рот в прямом смысле слова, не мог оторваться от гипнотизирующего зрелища: кожистая щель сменяется бездонным провалом, зубы торчат двумя одинокими часовыми...

— Опять вы, мама, за свои бредни, — зло сказал отец. — Шли бы вы... спать, время позднее...

Старуха пошаркала в свою комнату.

...Через две недели Маратик вернулся из школы, прошел на кухню, — бабуля сидела за столом, что-то жевала.

Внук замер, не веря глазам. Рот старухи был полон зубов. Белых. Острых. Страшных. Бабушка широко улыбнулась.

Он выбежал с криком — истошным, рвущим перепонки. Мать, примчавшаяся из ванной, ничего не поняла в рыданиях сына:

— Там... там... там... Кровь!!!

Действительно, по сверкающим белизной зубам размазались несколько алых капель. Новый протез натирал десны. Всего лишь.

Глава пятая

Знаменитый царскосельский карнавал должен был начаться на следующий день. Сейчас в городе шли последние приготовления, превращавшие скверы, бульвары и парки в арену грядущего праздника.

В этом сквере тоже кипела работа: устанавливали временную эстраду; вкапывали в землю четыре гладких деревянных столба — непонятно, для какого аттракциона; раскладывали громадное полотнище, которому суждено было вскоре превратиться в надувной батут...

Двое сидели на скамейке — в стороне от всей суеты. Один в форме, второй в штатском. Один спрашивал, второй отвечал — такие у них были правила игры. Разговор мог покоробить постороннее ухо, но посторонних ушей и прочих частей тела поблизости не было. Хотя речь шла именно о них. О частях. Тела.

— Голову нашли?

— Нет. По всему городу собирали, по всем мусорным бачкам. Нет головы. Мягких тканей тоже изрядно не хватает. Говоря проще, мяса.

— Как опознавали?

— По пальчикам... И пирсинг у нее характерный имелся. Шрам от аппендицита... Она, больше некому.

Мимо проковылял, раздвигая траву палочкой, инвалид алкогольного фронта. Искал не то грибы-шампиньоны, не то пустые бутылки. Собеседники сделали паузу — пока он не удалился.

Старшеклассница Татьяна Комарова исчезла неделю назад. Обнаружилась быстро, через два дня. Обнаружилась по частям. По фрагментам, упакованным в полиэтиленовые сумки.

Не стыкуется, подумал человек в штатском. Головы нет, а руки нашлись. Когда хотят затруднить опознание, кисти тоже где попало не разбрасывают.

— Изнасилована?

— По полной программе, во все дыры. И осторожный, гаденыш — презерватив нацепил.

— Он, кстати, признался?

— А куда денется? Дело-то ясное.

Человек в штатском так не считал. Но спорить не стал, его собеседник, служивший заместителем начальника Царскосельского РУВД, считался большим специалистом по изнасилованиям.

— Есть еще одна маленькая просьба, почти личная. С отдельным, естественно, вознаграждением. Попробуйте неформально разузнать у коллег, кто у вас в городе профессионально бомбит тачки. И — кто скупает у них добычу. Севшие меня не интересуют, только действующие...

Человек в форме кивал, делая пометки в блокноте.

Вскоре он ушел, получив приятно похрустывающий конверт. Майор Канюченко спешил — через десять минут в РУВД начиналось совещание.

Лесник остался.

Лесник недолюбливал ментов. А кто их любит? Жены и любовницы. Еще авторы криминального жанра, да и те изменяют с частными сыщиками. Но по делу маньяка-расчленителя других источников у Лесника в Царском Селе не было.

Он посидел минут пять на скамейке, размышляя.

Итак, ментам в деле Татьяны Комаровой все ясно. Убийцей, по мнению Канюченко, был двадцатилетний ухажер Комаровой — студент Толик Корнеев. На свидание именно с ним вышла из дома Татьяна и не вернулась. Именно он поднял тревогу — изводя Комаровых-старших бесконечными звонками.

Естественно, после кровавых находок парень первым угодил в поле зрения стражей порядка. И тут же выяснились неблагоприятные для него факты.

Этот дурак поспорил с дружками — мол, трахнет наконец малолетку-недотрогу (пустые ухаживания Толика давно служили мишенью для насмешек). Трахнет и даже представит доказательства. Пари на ящик пива было заключено при свидетелях. И к моменту исчезновения Комаровой оставалось от установленного трехнедельного срока всего ничего — два дня.

Понятно, что нормальный человек таким способом исполнять обещанное не станет. В конце концов, преставившись ящиком пива, по миру не пойдешь — даже при студенческих доходах. Зачем брать грех на душу?

Но дела об изнасилованиях редко грешат безупречной логикой — как со стороны насильников, так и их жертв. Разные бывают случаи.

Версия следствия незамысловата: пытался выиграть пари — решил подпоить, чтоб была податливее, заодно нажрался сам. И пошло-поехало — пьяный студент от пьяного маргинала мало отличается. Допустим, добился своего — не слишком-то добровольно. Она пригрозила статьей о несовершеннолетних. Толик озверел или струхнул, нынче все знают, какая жизнь начинается в камере у взятых по этой статье.

В общем, убил. Потом вспомнил о похождениях Мозговеда, смакуемых желтой прессой. И решил имитировать манеру убийцы-серийника.

Простая и изящная версия. Жаль — чисто умозрительная.

Толика вызвали на долгий обстоятельный допрос, с которого он не вернулся. Ему бы замолчать, послать всех на три буквы, но... Пошла обычная игра знающих законы людей против незнающего. Мы вас ни в чем, упаси боже, не обвиняем — вы всего лишь свидетель. Но, извините, свидетелю юлить и от дачи показаний отказываться не положено. Вот и статья соответствующая в кодексе, взгляните. (О количестве посаженных по данной статье, понятное дело, — молчок.) И в ваших интересах, поверьте, рассеять все неясности — дабы как можно быстрее найти убийцу. Вы ведь заинтересованы в этом, не так ли?

Бедный дурачок купился. Рассказал все. И про пари идиотское. И про намерения свои в отношении Таньки — тоже. За намерения ведь не судят?

Тут ему предъявили нож.

Дерьмовый, честно говоря, ножичек, хоть вид и грозный. Тайваньская копия ножа французских паршей, продаваемая многими магазинами как “нож бытовой”. Сталь — из такой молотки делать. Но дело было не в стали...

Ваш нож? Вроде мой... Давали кому-нибудь попользоваться? Н-н-нет... Нет, никому не давал. Но давно не видел и в руках не держал — наигрался и засунул куда-то... Чудненько, так и запишем. Нашелся ваш ножичек. На помойке. В пакете пластиковом. Вместе с куском любимой вашей женщины. Может, лучше поведать, как оно было? И тут же - явку с повинной. Вас ведь никто не арестовывал, сами пришли...

Следствие покатило накатанной колеей.

Безнадежно. С делом маньяка по прозвищу Мозговед. С серией.

То, что оставалось от его жертв (женщин не старше двадцати пяти), Мозговед тоже паковал в полиэтиленовые пакеты — правда, выбрасывал их все кучей, в одном месте. И те фрагменты обнаруживались на северных окраинах Питера — там же пропадали девушки. А Царское Село , как известно, — южный город-спутник Санкт-Петербурга.

Модус вивенди для маньяка-серийника — дело святое. И группа спецов из ГУВД, занимавшаяся делом Мозговеда, царскосельского убийцу таковым не признала. Хотя сомнения оставались. Пока они не переросли в уверенность, надо было взять преступника.

Его и взяли. Взяли и активно сейчас прессовали — выжимали из студента место, где он насиловал и убивал Татьяну.

Лесника изнасилования и убийства не интересовали. В данном случае его занимала лишь одна особенность — отсутствие у трупа головы. Мозговед головами не разбрасывался, аккуратно складывал со всем остальным. Характерные головы: черепные коробки вскрыты, мозги вынуты. Распилены одинаково, механическим способом. Фрезой или дисковидной насадкой. Вполне возможно, что жертвы в процессе вскрытия оставались живыми.

Отсутствие головы у царскосельского трупа — ниточка сама по себе гнилая, но подергать именно за нее приехал Крокодил.

И — не вернулся.

Лесник не верил, что все так просто. Некоторые детали дела позволяли заподозрить связь царскосельской трагедии с другой — тянувшейся давно и

Редакция “Царскосельского листка”, где, судя по его рапорту, первым делом побывал агент Радецки, квартировала в помещении царскосельской администрации, на первом этаже.

Светло-серое здание бывшего райкома-горкома-райсовета было неуловимо, на самой грани восприятия, стилизовано под готику — словно архитектор собирался создать нечто романтично-вальтерскоттовское, но был подвергнут жесточайшему разносу на партбюро и наступил на горло собственной песне. Но она, песня, все-таки прорывалась еле слышным отзвуком — чуть приподнятые углы крыши намекали на готические башенки, вытянутые окна — на стрельчатые замковые бойницы...

А в уважающем себя замке обязаны водиться призраки, подумал Лесник. И хорошо — если безобидно завывающие после отбоя... Подумал, ожидая, пока ему оформят пропуск (очередной всплеск контртеррористической бдительности был в разгаре). Но ни призраки, ни иные галлофантомы на пути к редакции не повстречались.

...Лицо у Люси Синявской было одухотворенное, пальцы порхали над клавиатурой компьютера, как над клавишами рояля. Или органа. Или чего-то еще музыкально-возвышенного. В детстве Люся (тогда ее звали Лялей) подавала большие надежды в самых разных областях, и умиляла своих и чужих родителей исполнением “Лунной сонаты” на школьных вечерах. Те годы давно прошли, и из-под бойко порхающих пальчиков рождались отнюдь не волшебные звуки Бетховена — наверняка какая-то новая гадость для “Царскоселки”.

Времена расцвета и миллионных тиражей для демпрессы кончились, цвет царскосельского издания резко пожелтел, гонорары прокормить никак не могли — и Люся Синявская подрабатывала на Контору. Не зная лишних подробностей, разумеется...

Лесник ненавязчиво кашлянул.

Синявская подняла голову, хотя и без того давно заметила пришельца. Но правила игры превыше всего. Посетитель должен сразу понять, что ты ему нужнее, чем он тебе.

— Здравствуйте, Людмила Федоровна, — сказал Лесник. — Я вам звонил по поводу незаконченной миссии моего коллеги...

— Да-да, — сказала Синявская, — не повезло ему, аппендицит в такое время... Вместо летнего отпуска — в больницу. Хотя, сейчас вроде делают операции по щадящей технологии, и...

Лесник не был расположен к дискуссиям на медицинские темы и спросил прямо:

— Вы подготовили дубликат списка?

Синявская молча протянула листочек. Лесник пробежал столбик фамилий, и без того знакомых ему по рапорту Радецки.

Именно такой список получил Крокодил незадолго до своего исчезновения.

— Дискеты вы тоже возьмете? — спросила Люся. Лесник постарался не выдать своего удивления. В рапортах Радецки ничего о дискетах не говорилось.

— Вот, две штуки, — сказала Синявская. — Слила для него все, что нашлось в редакции по этим людям... Он не передал их вам? Я на всякий случай сделала копии.

Лесник взял и это. Спросил:

— Вы можете что-то добавить про фигурантов списка? От себя, личное впечатление?

Синявская пожала плечами:

— Мне кажется, для задуманной вами книги это никак не пригодится. Список далеко не исчерпывающий — просто люди, засветившиеся в нашей газете по каким-либо потусторонним поводам. Рок-музыкант, выжимающий популярность из сатанистской символики; ясновидящая-шарлатанка; двое армянских солнцепоклонников, восстанавливающих свой культ по уцелевшим крохам; арт-шоу-мен, заигрывающий с черным цветом в рекламных целях... Никакой связи с людоедством, тем более ритуальным, я не чую. А нюх на такие вещи у меня за пятнадцать лет наработан...

И Люся втянула воздух своим породистым носом, словно демонстрируя наработанный нюх. Версии про художественно-документальную книгу о сатанизме она, похоже, не верила — но докапываться до истинных причин не собиралась. Лишь в фильмах журналисты жертвуют собой во имя любви к истине. В реальной жизни более популярен тезис: меньше знаешь — крепче спишь. Другое дело, когда информацию сольют и попросят растиражировать. Да еще приплатят при этом.

Лесник и сам понимал, насколько условен составленный газетчицей список. С тем же успехом в него можно было включить и саму Синявскую. На стене ее кабинетика висел асимметричный лук и две маски черного дерева. И то и другое африканского происхождения — чем не намек на практикующую вудуистку? Хотя с Гаити сувениры эти не связаны, больше похоже на Мозамбик или Танзанию...

Лесник перестал анализировать достопримечательности кабинета, решив, что люди Юзефа проверили внештатную помощницу вдоль и поперек.

— Почему вы пишите псевдоним ясновидящей — Де Лануа — с большой буквы? Насколько я понимаю, французская частица “де” должна писаться с маленькой... Или уж слитно: Делануа...

— Это не псевдоним, настоящая фамилия, — ответила Люся. — По всем документам она Де Лануа. Именно с большой. Надо понимать, паспортисты в старые времена не слишком разбирались во французских приставках. Но что фамилия должна начинаться с большой буквы — это знали точно. А что написано пером...

Лесник еще раз просмотрел список.

— Вы ничего не сказали про пятого человека.

Синявская чуть смутилась. Знать всё обо всех она считала своей профессиональной прерогативой.

— Там дана ссылка на стертый файл... А разузнать не у кого — лето, народ в отпусках... Но как-то ведь этот Петраков с темой связан.

Лесник кивнул. Пожалуй, с этого пункта Крокодил тоже мог начать отработку списка. Любая неясность — какая-никакая зацепка.

— Все договоренности с вашим коллегой остаются в силе? — спросила Синявская. — Эксклюзив для периодики — наш? Не подумайте, что я сажусь вам на шею с этим фиговым листочком (она кивнула на список). У меня есть в городе достаточно источников, и если Мозговед действительно здешний, царскосельский...

— Не советую, Людмила Федоровна, — сказал Лесник. — Сами видите — тема чреватая. Не ровен час — приступ аппендицита случится...

По большому счету, до безопасности журналистки дела ему не было. Но дилетантские поиски могли спугнуть дичь.

Синявская поняла. Однако не испугалась. В список ее недостатков трусость не входила.

— У меня удален аппендикс, — ответила она Леснику.

Задание Лесник получил в обход Северо-Западного филиала. Не беда, к автономной работе не привыкать. Но вполне вероятно, что придется рыть носом землю, добывая сведения, которые давно пылятся в папках у северо-западных... Точнее, не в папках, а в компьютерных файлах, и не пылятся, а... что там с файлами происходит? Неважно... Факт в том, что с данными, слитыми в прессу, много не накопаешь...

Лесник вставил дискету в щель дисковода. Если материалы Синявской не откроются, лучше убедится в этом здесь, далеко не уезжая.

Открылись. С маленького, десять на пятнадцать, экрана на Лесника смотрел человек в облачении жреца бога солнца Ара-Мазда.

Лесник удивленно присвистнул.

Он знал, что на Кавказе культы старых богов издревле сохранялись в первозданном виде и даже не маскировшшсь местными жителями под культы христианских или мусульманских святых. Не была исключением и Армения. Древний античный храм в местечке Нарни под Ереваном был передан в странные перестроечные годы язычникам-солнцепоклонникам. Секте “Аординери Ухт” (Дети Солнца). Использовался памятник архитектуры, помнящий еще римское владычество, по прямому назначению и весьма активно. Регулярные моления собирали достаточно обширную паству со всей Армении. И — в храме совершались жертвоприношения. Официально считалось, что в жертву приносятся исключительно животные...

Однако на северо-западе Российской Федерации жрец бога Ара-Мазда выглядит слегка нетипично. Не к месту. Как кокосовая пальма в осиновой рощице. Но удивление Лесника вызвало не это. Солнцепоклонник оказался по совместительству владельцем единственного в городе кафе, готовящего настоящую толму (вай! пальчики оближешь!) и неудачливым покупателем “нивы” Крокодила.

Араратом Суреновичем Хачатряном.

Бывают в жизни совпадения. Похоже, к Московским воротам сегодня придется еще вернуться...

Лесник стал изучать объемистый файл. За два последних года “Царскосельский листок” посвятил солнцепоклоннику-миссионеру достаточно публикаций. Ладно, почитаем. Какое ни есть, а все-таки досье-

Студенты выходили шумной толпой — библиотека аграрной академии закрылась на обед. Лесник стоял в стороне, пережидая поток, и не обращал внимания на симпатичных студенток. Хотя пришел сюда именно с целью познакомиться с девушкой.

С Анной Черноивановой.

Эти имя и фамилия были упомянуты в первом рапорте Радецки. Ничего конкретного о девушке Эдик не написал. Имя, фамилия, место работы, сообщение, что контакт проживает в одном доме с двумя подозреваемыми и разработка его представляет интерес.

Встречи с людьми из списка журналистки в тот рапорт не попали. По каким-то причинам Эдик отрабатывал Черноиванову первой. Искал подходы к ее подозрительным соседям? Или... Лесник решил не мудрствовать лукаво, а поставить простой следственный эксперимент — пойти путем коллеги. След в след. И посмотреть, что из этого выйдет. Фактически — стать живцом. Надо понимать, со стороны за ним должны приглядывать — свои, тихо и незаметно. Не такой человек Юзеф, чтобы оставить удочку с живцом без присмотра. Особенно в месте, где водятся акулы-людоеды...

Светиться нельзя, решил Лесник. Если исчезновение Крокодила как-то с ней связано, то... Кем бы ей представиться? Он перебрал десяток возможных легенд — занятие достаточно бесплодное, если учесть, что Радецки не сообщил, в каком имидже предстал перед Анной.

...Внутрь заходить не пришлось. Спустя несколько минут после закрытия из библиотеки вышла девушка, на вид постарше студенток, в компании с дамой лет сорока пяти. Попрощались, пошли в разные стороны, причем дама, расставаясь, назвала спутницу Анютой...

Она? Она, больше некому, как говорит майор Канюченко. Лесник внимательно оглядел девицу.

Легкие хлопчатобумажные брюки, закрытая кофточка на пару размеров больше — висит погасшим куполом парашюта. Несовременная барышня? Предпочитает одежду, не подчеркивающую очертания фигуры? Есть и такие, не до конца вымерли — стесняются своих форм, даже если формы имеются... У этой имелись.

На плече болтается сумка. Плеер, крохотные наушники. Девушка с плеером, подумал Лесник. Почти как девушка с веслом...

Ладно, надо знакомиться. Работаем вариант командированного, брезгающего шлюшками, но скучающего без женского общества.

С девушками он знакомился просто. Как Серый Волк с Красными Шапочками.

— Здравствуйте. Подскажите, пожалуйста, заплутавшему среди архитектурных красот приезжему: как пройти в библиотеку?

Красная Шапочка посмотрела с интересом. Выключила плеер. Учитывая, что аршинные буквы “БИБЛИОТЕКА” маячили у нее за спиной, вопрос был, мягко говоря, риторическим. Но обаятельная улыбка Лесника действовала в таких случаях безотказно.

— В такую жару — в библиотеку?

— Ищу место, где прохладно, безлюдно и романтично. Лучшего убежища, чем подвалы с книгами, по-моему, не найти.

— Это страшная ошибка. Кондиционеров нет, в залах— духота. А когда проветривают, — сквозняки пудовые фолианты уносят...

Она сняла с головы наушнички и повесила их на шею.

— Но залы-то хоть пустые?

— Что вы, толпы народу! Сессия...

— А подвалы? — не сдавался настырный библиофил. — Уж там-то точно прохладно. И не бродят толпы алчущих знаний студентов...

— Не бродят, — согласилась девушка. — Но и книг там нет — протечки, сырость, комары...

— Я археолог, — пожал плечами собеседник, — и не боюсь ни сквозняков, ни сырости, ни комаров .

Комары для Лесника действительно проблемы не составляли. Просто не кусали. Для них, как и для других кровососов, его кровь была ядовита — побочный эффект СКД-вакцинации. Мелочь, а приятно.

— Археолог? — удивилась девушка. — А я подумала, вы боксер. У вас ведь нос был когда-то сломан, да?

— Все настоящие археологи похожи на боксеров. Прошлое может больно ударить.

Да, маски не просто прирастают к лицу. На извилины воздействуют тоже. Лесник физически чувствовал, как внутри его начинает всплывать выпускник истфака десятилетней давности. Даже инфантильно-напыщенная лексика вернулась. Ладно, сойдет. Мамзель на контакт идет охотно, и пошлости ее не пугают. Истосковалась среди уносимых сквозняками фолиантов.

— А если серьезно, мне надо к Московским воротам. Где библиотека, я на самом-то деле знаю, — он улыбнулся чуть виновато, словно она могла воспринять его первый вопрос всерьез. — Как к ним попасть, не подскажете?

Она наморщила лобик.

— Московские ворота — это недалеко, минут двадцать ходьбы. Рядом с Колоничкой. Знаете такую?

Лесник вздохнул, покачал головой и движением фокусника извлек карту Царского Села.

Девушка склонились над картой. От ее волос сладковато пахнуло душицей. И — молодостью. Рядом с доверчивой Красной Шапочкой он чувствовал себя Волком седым, покрытым шрамами старых схваток... Только нельзя забывать, что Радецки пропал, возможно, после встречи с этим милым созданием. Нельзя расслабляться. Иначе все закончится — как у того Серого Волка в старой сказке — вспоротым брюхом...

— Ничего не понимаю... — сказала девушка, вглядываясь в названия улиц с “ятями”. Город муз на плане был существенно меньше нынешних своих размеров. — Подождите... Это же дореволюционное издание!

— С тех пор что-то существенно изменилось? — удивился Лесник.

Она наконец засмеялась, оценив его творческий подход к уличным знакомствам. Смех никак не соответствовал образу книжного червя. Что там водится в тихом омуте? — подумал Лесник. И оборвал мысль. Вспомнил один недоброй памяти омут у позаброшенной деревушки в Псковской области.

Он убрал карту.

— Кстати, что вы сегодня делаете?

— Вечером я занята, — сказала она. — Пишу одному дядьке черновик реферата. Небольшая халтурка.

— Днем, — сказал Лесник. — Только днем. Планы на вечер мы успеем обсудить.

— Как вы самонадеянны.

— Издержки профессии. Можно сказать, службы. Так вы покажете заблудшему дорогу?

— Хорошо, но с вас лимонад и мороженое. Она двинулась вдоль канала, окаймлявшего Екатерининский парк. Лесник пошел рядом.

— А о чем реферат, если не секрет?

— История создания военно-полевых судов...

Вот оно что... Вот откуда в машине Крокодила оказался странный опус... Ну и зачем ему все это понадобилось?

Они прошли мимо припаркованной “нивы” Лесника. Предлагать девушке прокатиться он не стал. Неспешная прогулка с бессодержательным трепом устраивала куда больше. В таких разговорах часто всплывает что-то интересное... И кое-что уже всплыло.

Да и не садятся приличные девушки в машины к незнакомым людям. Ладно, пора познакомиться.

— Простите, забыл представиться, — сказал он. — Тимофей Лесник, старший научный сотрудник Института археологии.

— Как?

— Лесник. Ударение на “е”.

Действительно, фамилия, стоявшая в его нынешнем паспорте, отличалась от рабочего псевдонима лишь ударением. Не то совпадение, не то скаламбурили люди, готовившие документы. Хотя едва ли, не положено им знать псевдонимы полевых агентов... Совпадение. Но познаниями в археологии Лесник — как там ни ставь ударение — не опозорится и перед профессионалами. Так что никакого самозванства. Почти.

— Анна, — представилась девушка. — А как вы догадались, что я работаю в библиотеке?

— Элементарно. По музыке, которая звучала у вас в наушниках.

Она улыбнулась.

— И что, по-вашему, у меня звучало?

— Вивальди, конечно. Библиотечные дамы не мыслят себя без Вивальди.

Улыбка сползла с ее лица.

— Не понимаю, как это можно было услышать... Я не включаю плеер так, чтобы рвал перепонки.

— Если не ошибаюсь, “Времена года”, последняя часть “Лета”... — как ни в чем не бывало уточнил Лесник. — Вы действительно библиотекарь?

— А вы действительно археолог? — парировала Анна.

— Это прикрытие, — не стал лгать Лесник. — Вообще-то моя фамилия Бонд, и здесь я на задании. МИ-6 интересует одна раритетная брошюрка полувековой давности. Труд профессора Зейдер-Ковальцева о выращивание кукурузы на крайнем севере...

— Антарктиду будете засевать?

— Нет, Гренландию. Дабы привести в соответствии с названием. А то что-то сильно побелела она со времен викингов...

Скулы Лесника уже сводило от трепотни с претензией на юмор.

— Что вы слушаете, кроме Вивальди? — сменил он тему. — Современную музыку?

Выстрел был наугад — и угодил точно в десятку.

— Не слишком часто... Да и что слушать? Группу “Фаги”, нашу местную достопримечательность? Как вы к ним относитесь?

Про группу “Фаги” Лесник знал многое, по этой теме досье Синявской было исчерпывающим. Но предпочел изобразить невежество:

— Хм, фаги... Была такая древнеиндийская секта... Они же ритуальные душители, служители богини Кали. При чем тут музыка?

(Что эта секта, как и ее среднеазиатское ответвление — туги — не только была, Лесник добавлять не стал.)

— Совершенно ни при чем! — она рассыпала звонкие бусинки смеха. — Вы правы, нет там музыки, сплошное тум-тум-тум. Терпеть не могу кислотного экстаза.

Что такое “кислотный экстаз”, Лесник понятия не имел. Музыкальный стиль, судя по контексту... Да и неважно. Важно другое: лидер “Фагов” Марат Иванов (сценический псевдоним — Фагот) возглавлял список, по которому работал пропавший Радецки.

Список потенциальных тенятников.

Дела минувших дней — III.

Княгиня Ольга

Долголетие людей, повинных во множестве смертей, замечено давно.

Члены сталинского Политбюро, обрекавшие на гибель десятки тысяч людей одним росчерком пера, дожили до перестроечных лет и могли читать в демократической прессе статьи о своих кровавых деяниях. До сих пор то тут, то там проходят процессы над гитлеровскими палачами, а врач-убийца Менгеле до последнего времени был дичью номер один для израильской разведки Моссад, не признающей сроков давности.

Впрочем, эти странные совпадения ничего сверхъестественного из себя не представляют — столетний возраст для людей не уникален, хоть и не слишком распространен.

Но были и есть в роду человеческом особи, отличающиеся как запредельным сроком жизни, так и другими необъяснимыми способностями. С диетами и здоровым образом жизни это никак не связано...

Первым таким человеком, упомянутым в русских летописях, была знаменитая княгиня Ольга. Точная дата ее появления на свет неизвестна, в учебниках и энциклопедиях вместо года рождения стоит “?”, но некоторые факты из жизни княгини, датированные хрониками, позволяют сделать интересные выводы.

Просватана за своего будущего мужа, князя Игоря, Ольга была в 883 году. Свадьба состоялась двадцать лет спустя, в 903-м. В принципе, ничего необычного, дочь владетельного государя могли просватать в колыбели, и ждать совершеннолетия невесты, но... Происхождение Ольги темно и загадочно, ни одна из пяти существующих на этот счет версий не может быть признана удовлетворительной, — ясно только, что из правящих династий того времени будущая княгиня не происходила. К тому же известно, что Игорь повстречал свою суженую в 880 г., будучи на охоте, — девушка перевезла его через реку на лодке и поразила мудрыми речами, более подходящими для старухи (“не юношеским, но старческим смыслом глаголаше”).*

* Если принять на веру дату рождения Ольги, приводимую Иоакимовской летописью, то будущей княгине было в тот момент не менее 120 лет, и мудрым ее речам удивляться не приходится.

Брак оказался долгим и бесплодным. Первого и единственного ребенка Ольга родила в 942 году, спустя шестьдесят два года после встречи с будущим мужем. Получив наследника, князь Игорь прожил недолго — зачем-то отправился на восемьдесят пятом году жизни в военный поход на древлян и погиб.

Вторично замуж Ольга не вышла, хотя предложения были. В 957 году византийский император Константин Багрянородный, прельстившись молодостью и красотой княгини, предложил ей руку и сердце. Неувядающая прелестница отказала — и последние четверть века своей жизни прожила в одиночестве, оставаясь при этом полновластной владычицей русского государства — сын, Святослав, с ранней юности проводил время в зарубежных военных походах.

Историю Ольги можно счесть мифом, угодившим в летописи, — но византийские источники подтверждают визит к императору Константину русской красавицы, “архонтессы Эльги”. В скандинавских, германских, арабских хрониках тоже отражена загадочно-долгая жизнь и не менее загадочная вечная молодость княгини русов...

...Тризна превратилась в побоище.

Люди кричали, умирая.

Молили о пощаде.

Хрипели, когда их тела вспарывали мечи и пронзали копья.

Рядом шумела вода днепровских порогов...

Княгиня слушала. Лицо ее застыло красивой маской. Стояла на вершине холма, который и десятилетия спустя будут звать “Кровавым”.

Земля алела от крови. Красные ручейки сбегали к реке. Живых оставалось все меньше. Крики смолкали. Так же — совсем недавно — стихали вопли сгоревших заживо и глухие стоны заживо погребенных. Сожженных и зарытых волею княгини Ольги, справившей ритуал Огня и ритуал Земли.

Последний стон последнего древлянина оборвался. Стало тихо, слышалось лишь тяжелое дыхание забрызганных кровью дружинников. Ритуал Воды завершился. Оставался ритуал Воздуха...

В летописях приводится легенда, согласно которой Ольга уничтожила Искоростень — столицу убивших ее мужа древлян — атакой с воздуха, привязав горящий трут к лапам голубей и воробьев, взятых с города в качестве дани. Орнитологи утверждают, что такое невозможно — испуганная огнем птица полетит куда угодно, кроме родного гнезда. Но как бы то ни было, в 946 году град Искоростень навсегда исчез с карт и из хроник...

После христианизации Руси внуком Ольги, Владимиром, покойная княгиня (крестившаяся на закате жизни) была канонизирована.

Спустя девятьсот лет, на заре XX века, А. Н. Соболев написал в своей статье, изданной в “Трудах Владимирской ученой архивной комиссии”:

Тенятниками наши предки называли живых людей..., получивших и возобновлявших свои колдовские или сверхъестественные способности за счет смерти (жестокого убийства) других людей...

Это было первое, во многом наивное, научное определение тенятничества.

Глава шестая

Губы мертвого придурка так и застыли — в виде трубочки. Словно он до сих пор пытался вымолвить последнее свое слово: “сука”. Адресованное мне слово. А может быть, и “шлюха” — до финальных секунд своей жизни покойник продолжал считать меня женщиной. Причем, скажу без хвастовства, весьма юной и красивой...

Ничего удивительного, людям свойственно ошибаться. Удивительно другое — как у меня хватило сил поддерживать в нем ошибочное мнение почти двадцать минут — пока этот похотливый кобель выбирал глухое местечко на безлюдных задворках Баболовского парка. Но что ни делается — всю к лучшему. Если кто и забредет в эти кусты и увидит машину, решит, что тут парочка занимается любовью за густо тонированными стеклами... Найдут козлика далеко не сразу.

Кровь стекла, можно приниматься за дело, не рискуя испачкаться. Хотя добраться до дозы будет нелегко, монтировка (иностранная, блестящая, из легированной стали) предназначена для несколько иных операций. Как тут не пожалеть об инструментах Фагота, оставшихся в его квартире. Не о музыкальных, естественно. Дрель с дисковой насадкой весьма бы сейчас пригодилась...

Я примерился и вогнал заморскую железяку в ухо любителю голосующих на дорогах девочек. Передохнул, собираясь с силами — руки тряслись, в ушах гудели похоронные колокола. Наступил подошвой на голову придурка, прижал ее к днищу машины. Потом изо всех оставшихся сил использовал изобретение старины Архимеда, проще говоря — рычаг. Кость хрустнула. Говорят, у дураков головы дубовые и черепа отличаются повышенной прочностью. Ничего подобного. Проверено.

Жизнь была прекрасна.

Я шел Баболовским парком, больше похожим на лес, по аллее, больше похожей на лесную дорожку. А вокруг сверкало лето — травки-цветочки, птички-бабочки, букаш-ки-козявочки, прочая флора с фауной... Я любил их всех, и даже к оставшемуся в машине парню относился сейчас с дружеским сочувствием. Ничем он, если вдуматься, и не был виноват, проявил естественное мужское начало, а тут... Ой, как стыдно...

Еще одна представительница фауны выползла на дорожку — бабка-грибница. В корзинке грибы-колосовики — крепкие, ядреные. Надо же, и в июне попадаются.

Но бабка попалась на моем пути зря. От машины моего безмозглого (в прямом смысле) друга я отошел совсем недалеко, а старушки бывают ох как памятливы.

Ну что же ты на меня так уставилась, старая? Что челюсть отвесила? Кровь на рукаве? Да ты присмотрись, присмотрись, протри зенки подслеповатые... И ни кровь это вовсе, а краска. Причем зеленая. Поняла? Запомнила?

Бабка отвела взгляд, успокоившись. Вот и славненько, убивать старую рухлядь в такой прекрасный день не очень хотелось. Наоборот, хотелось сделать ей что-нибудь неожиданное и приятное. Пошутить по-доброму...

— Ой, бабуля, что же вы таких грибов-то червивых набрали? — спросил я, недолго думая.

Она машинально глянула в корзинку. И увидела вместо боровиков-подберезовиков гнилую труху, в которой кишели грибные черви. Всем червям черви — жирные, осклизлые, с палец длиной. По-моему, в их раскрытых пастях даже виднелись мелкие острые зубы.

Старушка завопила и тут же смолкла. Отбросила корзину. Грибы раскатились по траве живописным натюрмортом. В центре оказалась бабка — шлепнулась на задницу и тупо раскрыла рот. Плоховато у старой с чувством юмора.

...От парка я укатил на первой же попутке. Пожилой водитель ехал медленно, осторожно, пропуская всех, кого видел. А внутри меня все кипело и стремилось вперед — сила и жгучее желание ее применить разрывали меня на части...

Пришлось взять управление на себя — не покидая, впрочем, пассажирского сиденья. Выпучив глаза, шофер-недотепа смотрел на иномарки, трусливо шарахающиеся от “москвича”-камикадзе; на собственные руки, вращающие руль против воли хозяина; и на ногу, самочинно вдавившую газ до упора...

Домчались с ветерком.

В квартире Фагота ничего не изменилось — обитатели ее тихо лежали, где я их и оставил. Изменился я — понял, какими дурацкими делами занимался тут полтора часа. Не стоило пихать термометр в мертвую задницу и вести беседы с мертвой головой. А стоило порыться в этой вот груде окровавленных тряпок. В карманах одежды Доуэля.

...Интересного там оказалось мало. Собственно говоря, лишь одна бумажка, отпечатанная на принтере.

Ровный столбик — фамилии, инициалы, адреса. Лишь одна строчка выделяется — фамилий там две, причем две одинаковых. Хачатрян А.С. и Хачатрян С.О.

На третьем почетном месте идет мой друг Фагот. Под мирским, естественно, именем: Иванов М.С. Некоторые поклонницы не знают, что в его паспорт вписана плебейская фамилия Иванов. Да еще и Марат Сергеевич. Ясное дело, с такой анкетой на эстраду без псевдонима никак...

Четвертым пунктом списка (адрес тот же, лишь квартира разнится) — Де Лануа Ж. Г. Если я что-то понимаю в пчелах и мёде — то это наша известная царскосельская прорицательница и ясновидящая Жозефина. Действительно проживающая в этом же доме. Де Лануа, хм... Неужели вправду из французов? Скорее, из циркачей. Лет сто назад любой Ванька Козолупов, поступая в жонглеры или акробаты, брал звучную французскую или итальянскую фамилию. И в паспорт потом вписывал.

Не люблю шарлатанок, пусть и с импортными фамилиями... Даже таких раскрученных, пользующих местную элиту.

Что носить в карманах — конечно, дело вкуса каждого.

Но сдается мне, что едва ли кто-то выходит из дому с одним лишь непонятным списком. Проще предположить, что маэстро банально ошмонал покойника — а бумажку с фамилиями второпях не заметил. Вопрос: куда этот щипач-любитель припрятал хабар?

Добычу карманника Фагота я обнаружил быстро — лежала аккуратной кучкой на столе, прикрытая старым постером с фаготовским же изображением. Имел такую слабость усопший, любил мирскую славу...

Ключи на связке — два явно от машины, два от дверных врезных замков. Рядом, отдельно, еще один — крохотный, странной формы — не пойми от чего. Носовой платок, бумажник. Авторучки — аж две. Отдельной стопочкой — документы. Многовато что-то корочек было у человека, неосторожно повернувшегося к Фаготу спиной...

Через несколько минут я просмотрел все. Джентльменский набор оказался любопытным. Паспорт и водительские права на имя Эдуарда Коминского подозрений не вызывали. Но удостоверения... Оказывается, обосновавшийся в ванной гражданин был слугой многих господ. Работал журналистом, состоял при этом членом Союза писателей, параллельно трудился в МПС и в пожарной охране. Заодно курировал вопросы санитарно-гигиенического состояния торговых заведений. Силовые структуры сей многогранный товарищ тоже почтил присутствием — служил в налоговой полиции.

Все фамилии разные — а фотографии на каждом документе идентичны. Не просто снимки одного человека — но сделанные с одного и того же негатива. Единственное исключение — писательская ксива. Там фото вообще отсутствовало. Самонадеянные властители дум, видимо, считают, что вся обученная грамоте часть населения обязана знать их в лицо. Надо понимать, все эти корочки появились на свет одновременно. Какая же настоящая?

Версия: гость Фагота действительно служит фискалом. Мытарем. Налоговым, проще говоря, полицейским. И явился к звезде эстрады с парой нелицеприятных вопросов по поводу декларации о доходах.

А жадина Фагот ему ножиком в спину тык — ив ванну. Да и то сказать, кто из людей искусства любит платить налоги? Но потом не вынесла душа артиста, вспомнила о ждущих пенсии старушках — и потянулась к вошебойному декокту. Отравился.

При таком чудненьком раскладе можно уйти, аккуратно притворив дверь. Вот вам Мозговед, господа сыскари. Вот вам очередная его жертва — с неисследованными пока мозгами. Ну и разбирайтесь, что тут между ними произошло.

Слишком это хорошо, чтобы быть правдой. Стоит глянуть истине в глаза: в фаготовой ванне лежит мент или фэ-эсбешник. И заглянул он к моему дружку отнюдь не обсудить последний альбом.

Версия серьезная. Но тогда непонятно, почему по его следам не заявилась целая орава людей в форме. Может, частный сыскарь из весьма крутой конторы? Волк-одиночка в свободном поиске? Логично. Отсутствие ментовской ксивы среди груды корочек — еще одно тому подтверждение.

Я бегло просмотрел остальное наследство.

В бумажнике — деньги: рубли, доллары, евро. Общая сумма приличная. В средствах покойный стеснен не был. Еще один плюс в пользу негосударственной структуры...

Так, а почему, собственно, две авторучки? Одна — паркер с золотым пером — вполне соответствует недешевому костюму и добротному кожаному бумажнику. Вторая — не то гонконгская, не то тайваньская поделка в довольно дурном вкусе — с обвившейся вокруг верхней части змеей... Больше ничего любопытного я не нашел.

Гораздо интереснее список. И перечисленные в нем граждане. А особенно — Жозефина Генриховна Де Лануа.

Тут, словно эхо моим мыслям, это имя — Жозефина Генриховна — прозвучало вслух. Из-за окна. С улицы.

Глава седьмая

— Во-он ваши Московские ворота, — показала Анна. Вдали сквозь зелень бульвара желтели два небольших здания. — А вот в этом доме живу я... Так что мы пришли. Надеюсь, вы не думаете, что я до такой степени жадна до лимонада и мороженого, что согласилась променять на них бесценные четверть часа обеденного перерыва?

Лесник такого не думал. Он вообще об Анне надумал. Он ее подозревал.

...Дом Анны был старинной постройки: два этажа, каменная кладка, барельефы над высокими окнами, стершиеся мраморные ступени, порталы над парадными. Две пары беззубо скалящихся львов у подъездов. Балкон с густо увитой плющом балюстрадой, — чисто декоративный, не имеющий выхода ни из одной квартиры. К тому же — судя по виду — грозящий обвалиться в самый неподходящий момент. Если, конечно, для обрушения балконов бывают подходящие моменты.

— Красивое жилище, — похвалил Лесник. — И балкон романтичный. Но, боюсь, донна Анна, что серенады как жанр у вас опасны. Выйти на такой балкон ночью и без страховки...

— Ах, дон Тимео, серенады у нас исполняются лишь котами, до которых не добралась Лига бездомных животных со своими контрацептическими прожектами... Увы, кризис жанра.            

А ведь не такая она глупышка, как прикидывается, подумал Лесник.

Дом был обведен мелом. Белая черта огибала фасад и вдоль нее, словно собака по следу, брела роскошная пожилая дама, носом едва ли не царапая асфальт.

Собственно, роскошным в даме был только халат с драконами... нет, не халат, а самое настоящее кимоно, понял Лесник. Угольно-черные волосы (крашеные?) были собраны в плотный клубок на затылке, из которого торчали три деревянные шпильки с шариками на концах.

— Добрый день, Жозефина Генриховна, — окликнула даму Анна. — Что-то случилось?

— Круг замкнутый! — сообщила та, распрямившись и не здороваясь. — Я специально весь дом обошла.

Жозефина Генриховна?.. Вот оно что. Госпожа Де Лануа собственной персоной. Четвертый фигурант списка. М-да... многовато нежданных встреч для одного утра.

Дама казалась взволнованной, причем неподдельно.

— Главное, никто не видел, чья это работа...

Лицо, мимика, поза мадам Жозефины — все говорило, что дело крайне серьезно.

Анна глянула на Лесника — игриво, словно приглашала поучаствовать в забаве, — и спросила:

— Как же мне в дом попасть? Через черту можно переступать или нет?

— При чем здесь ты, деточка! — раздраженно сказала Жозефина Генриховна. — Для тебя никакой опасности нет, как и для всех этих, — кивнула она в сторону дома.

— А для вас?

Мадам Де Лануа только рукой махнула. После чего выдернула нервным движением откуда-то из потаенных складок кимоно раздвоенную веточку.

Лесник счел необходимым вмешаться.

— Извините, — сказал он. — Может, РЭУ начудило? Ленточек не нашли, чтобы оградить строение от посторонних. В каком состоянии ваш дом, не в аварийном? Балкон не падает? Канализация действует? Львы на запоздалых прохожих не бросаются?

— Не шутите так, молодой человек. Вы не понимаете, с какими силами мы имеем дело... Или понимаете?

Он недоуменно пожал плечами.

Анна хихикнула — Леснику показалось, что не совсем естественно. Мнительность...

Де Лануа потеряла к разговору интерес. “Молодые люди все шутят...— проворчала она, — хлебом не корми, пошутить дай...” Она тщательно уложила веточку между ладоней и пошла прочь — точно по меловой линии, выставив руки перед собой. Зажатый в ладонях прутик конвульсивно подрагивал.

— А стереть эту линию нельзя? — бросила Анна в удалявшуюся спину. — Взять и просто-напросто стереть мел?

Ответа не было.

— Кто это? — спросил Лесник.

— Соседка. Из первого подъезда. Известная ясновидящая, клиенты на мерсах приезжают, солидные люди... Натура у Жозефины Генриховны тонкая, неординарная — вот и всполошилась из-за пустяка. Всюду видит происки сверхъестественных сил. А черта... Это, скорее всего, шуточки Фагота, сатаниста недоразвитого... Вы не знаете, но у нас тут как раз живет лидер группы “Фаги”. Прозвище у него, оно же сценический псевдоним — Фагот. Мерзкая личность.

Однако... В отличие от прочего трепа, — про Фагота Анна высказалась с истинным чувством. Стоит запомнить. А расспрашивать подробно о музыканте сейчас не стоит. И о ясновидящей не стоит. Лучше продолжить завязавшееся знакомство и послушать, что она расскажет сама. Людям свойственно говорить о живущих рядом знаменитостях... А тут целых две.

Журчащая речь Анны подтверждала мысли Лесника:

— Вот вы, Тимофей, упомянули серенады под окнами... Фагот студию себе домашнюю оборудовал. Такие серенады доносятся, что иные соседи убить его за это готовы. Та же мадам Жозефина... Ладно, хватит о скучном. Я вас случайно не задерживаю?

— Намек понял.

— Никаких намеков. Вы торопитесь?

— Вообще-то да.

— “До свидания, товарищ лесник”, — пропела Анна. — Эту фразу когда-то произнесла Красная Шапочка. Думаю, произнесла с грустью, как и я.

— Моя фамилия Лесник, — напомнил ее собеседник.

Придется продолжить знакомство, подумал Лесник. Заодно будет повод появиться здесь еще раз-другой. Ясно, что мадам Де Лануа сейчас на контакт не пойдет. И протестировать ее в таком взвинченном настроении не удастся... Придется отложить до лучших времен, хотя вариант сомнительный, как и с Фаготом, — настоящие враги так вызывающе себя не ведут. Держатся в тени. Как, например, Анна.

Лесник достал тестер — девушка симпатичная, но служба есть служба.

— Жадная вы или нет — с меня лимонад и мороженое, — сказал он решительно. — Обещал. Вечером. Рефераты подождут, таких симпатичных девушек подождать не грех... Ваш телефон, пожалуйста.

Тестером была ручка. Он протянул девушке невинный с виду пишущий предмет, вырвал из блокнота листок.

— Прошу.

— Правое ухо у меня с утра чесалось — это всегда к чему-нибудь трогательному, завлекательному и благородному, — задумчиво сказала Анна. — Оказалось, что всего лишь к лимонаду и мороженому...

Опять цитата? — не понял Лесник. Знакомые вроде слова...

Анна написала семь цифр — без жеманных раздумий.

— Какой материал приятный... И змейка совсем как настоящая... Из чего это сделано? — спросила она, разглядывая ручку. Вещица и впрямь была необычная, рассчитанная именно на то, чтобы помедлили, рассматривая.

— Не знаю, — пожал Лесник плечами. — Пластмасса, наверное. Сувенир из Ирландии.

Название материала он и в самом деле не знал, а про Ирландию сказал шутки ради. Анна, впрочем, шутку не поняла...

...Отойдя подальше от дома, Лесник сильно надавил ногтем на левый глаз ирландской змейки. Тест-полоска выскочила с легким щелчком... Никаких изменений. Цвет остался прежним. Ручка работала по принципу глюкозометра — но колоть пальцы ланцетами или скарификаторами не требовалось, материалом для тестирования служил пот.

Индикатор не изменил цвета... Это значило, в границах допустимой погрешности, что к самым опасным противникам Конторы Анна пока не принадлежала.

Но не проясняло ничего.

* * *

Я осторожно выглянул в узенькую щель между занавесками.

Трое. Мадам Лануа — легка на помине. Девушка, обратившаяся к ней по имени, лицо знакомое. Точно, соседка Фагота... Рядом — крепкий парень лет тридцати. Хахаль, надо думать. Потом гадалка отошла, а бессмысленный треп парочки неожиданно резанул по нервам...

Убить Фагота?

Колдунья была готова убить Фагота?

Сказано шутливо, но в каждой шутке только доля шутки. Сам люблю пошутить и посмеяться...

Треп завершился быстро, парень отвалил, девица зашла в дом... На прощание что-то написала на листке. Телефон? Значит, кавалер свежеснятый...

Вернись, дружески посоветовал я хахалю — естественно, не словами. Никогда не откладывай на завтра ту, которой можно вдуть сегодня. Вернись! И отдери мокрощелку во все дырки!! Это уже был приказ.

Парень его проигнорировал. Удалялся той же уверенной походкой, никаких колебаний, никаких видимых глазу позывов вернуться.

Обычное явление. Лишь у половины клиентов уровень внушаемости позволяет зацепить их издалека и не глядя в глаза...

Интересно, отчего наша доморощенная Ванга смотрит вслед уходящему хахалю так пристально и странно? Что-то почуяла? Куда уж ей... Да и вообще — что-то мадам сегодня лицом бледная... Что за паника, а? Не вызвана ли вся тревога недавним визитом некоего джентльмена, пребывавшего тогда еще в целом виде? В неразделанном?

Девчонка, кстати, так и сыпет цитатами из пьес Шварца. Вот что значит дышать с утра до вечера библиотечной пылью. Хотя на некоторых кавалеров “трогательные, завлекательные и благородные” слова — чужие — наверняка действуют.

“Дело о мертвом,музыканте” тем временем шло, шло, да и зашло в тупик. И если так сидеть, то скоро название изменится на “Дело о тухлом музыканте”, хоть я и вывернул кондиционер на полную мощность.

Я достал мобильник, быстро набрал номер. “Фикус?.. Я, я, кто же еще... Скликай своих парней, вечером будет работа... Сам знаю, что лето и жара. Ничего, найдешь, не за так деньги получаешь... Через два часа перезвоню, чтобы все были на месте... Все, отбой”.

Цеплять в разговоре Фикуса не требовалось — работал он на меня вполне осознанно. Но вот прочно позабыть о выполненном задании ему и его команде придется. Незачем им помнить про меня такие вещи.

Фикус — тип гнусный, как и пятеро его подручных. Косят под блатарей, хоть зоны не нюхали. Перебиваются мелочами, к серьезным делам таких никто не подпустит. Поганые людишки, но необходимые. Мне — необходимые.

Для успешного бизнеса...

Бизнес мой прост, законен и честен. Оптовая безналичная торговля. Клиенты переводят мне деньги — а потом чешут в затылках, не понимая, зачем купили товар в полтора раза дороже, чем могли бы... Но оплаченное получают. И .налоги я плачу в срок и сполна — не придерешься.

А как все начиналось... Стыдно вспоминать. Джентльмен в поисках десятки. Подходил к незнакомым богатеньким буратинам — например, к покидающим казино с довольным видом выигравшего человека — и просил ссудить тысчонку-другую баксов. Ссужали и забывали.

Теперь все иначе. Легальное дело, легальные доходы. Но и при таком бизнесе возникают проблемы. Самые разные. Порой неприятные.

Для их разрешения и служит Фикус со товарищи. Но сегодня им предстоит исполнить и забыть другую работу.

* * *

Машины Крокодила у Московских ворот уже не было — забрали эвакуаторы. Зато красная “мазда” Арика Хачатряна стояла на прежнем месте. Солнцепоклонник и кафевладелец пребывал в своей штаб-квартире.

Лесника смущала очевидность происходящего: бесследно исчез агент, отрабатывавший некий список подозреваемых, а его вскрытая машина стоит в семидесяти метрах от жилища фигуранта списка. (Жил Хачатрян, как выяснилось из редакционного файла, в том же доме, над собственным кафе. И, действительно, с молодой супругой; Хачатрян С.О. оказалась Сусанной Оганесовной.)

Окажись этот немного смешной армянин матерым врагом — а иному Крокодил не по зубам, — уж позаботился бы отогнать “ниву”... Весьма похоже на услужливо подкинутую ложную стрелку-указатель. Причем раздвоенную — до обиталища Де Лануа и Фагота-Иванова немногим дальше. Именно эти соображения удержали Лесника от немедленного визита к жрецу-бизнесмену. Но и затягивать не стоило — если автор обставы наблюдает со стороны, пусть видит — уловка сработала.

Да и обеденное время подошло. Бозбаш и толма, говорите...

Глава восьмая

Сомнений не осталось: меловая черта заряжена.

Во второй раз Жозефина Генриховна обошла дом, сменив ивовую веточку на две медные планки — и убедилась: энергетические вектора направлены внутрь. На того, кто живет в доме. На нее...

Заряд слабенький, почти незаметный, и не подкреплен начертанными охранными заклинаниями. Любой человек перешагнет и не заметит. Но у автора линии, наблюдающего издалека, пусть и не глазами, сразу раздастся тревожный сигнал — объект покинул логово.

Что объектом была именно она, Де Лануа не сомневалась.

Ну не этот же дурачок Марат под прицелом, на самом деле. Никто не станет возиться с шутом, изображающим из себя адепта темных сил. А если кто проведал о другой ипостаси популярного музыканта — тоже незачем прибегать к оккультным способам. Достаточно позвонить куда следует и намекнуть, что Фагот — не единственный псевдоним музыканта. Есть и второй, известный не только по богемно-музыкальной хронике. Но и по криминальной.

Нет, замкнутая линия — очередной ход в непонятной пока игре, затеянной неизвестно кем против Жозефины.

Занимаясь оккультизмом, наживаешь много врагов. Помогая одним, обязательно вредишь другим, — и чем сильнее заказчики, тем сильнее их враги. А известных и влиятельных клиентов Де Лануа приобрела в последние годы достаточно — и не просто приезжавших погадать, следуя модным веяниям, — но хорошо знавших, на что способна ведунья. Убедившихся в стопроцентной точности ее предсказаний будущего и объяснений тайн настоящего. Хотя и мелочевкой Жозефина не брезговала. Курочка по зернышку клюет, к тому же лучшая реклама — рассказы потрясенных клиентов; псевдо-магам, прославляющим себя в газетах, у людей веры мало...

Крупных дел, способных вызвать месть обиженных (и не менее сильных, чем заказчики) людей, хватало. В любой из этих историй вполне мог всплыть и источник убойного компромата... Понять бы еще, в какой именно...

Подковерная схватка нефтяных гигантов за сеть заправок на только-только начавшей строиться кольцевой дороге? Или темная история с банком, непонятным и неожиданным образом сменившим владельцев — там в конце была кровь и трупы в изрешеченном мерседесе, — чем не повод для мести? А может, чем черт не шутит, все связано с бывшей любовницей вице-губернатора? Говорят, что дамочка потеряла весьма многое, расставшись с сановным кавалером, — и грозилась лично расправиться с настучавшими о ее побочных увлечениях, даже справкой о невменяемости запаслась для такого случая...

Вариантов достаточно. Нельзя также исключить, что кто-то из клиентов решил убрать колдунью, слишком много узнавшую... Но вопрос, собственно, в другом. Упомянутые господа обычно сводят счеты более приземленными способами.

Однако сейчас наняли коллегу Жозефины по ремеслу.

Кого?

Все эти патентованные шарлатаны, белые колдуны и светлые маги, заполонившие своей рекламой газеты, — ни на что серьезное не годятся. Плюнуть и растереть.

А Жозефина Генриховна Де Лануа была настоящей ведьмой. Более того — потомственной.

Так кто же посмел бросить ей вызов на поле, которое она привыкла считать безраздельно своим?

Сегодня ведунье показалось, что она узнала ответ. Вернее, лишь намек на него...

Арик Хачатрян вышел в небольшой уютный зал кафе “Гаяне”, уселся за столик. Первая половина дня, заполненная всевозможными хлопотами, закончилась — можно посидеть, спокойно попить кофе, расслабиться... Заодно и поглядеть хозяйским глазом за подчиненными.

Кроме кафе, Хачатрян владел другими торговыми точками, разбросанными по Царскому Селу, и держал, больше для удовольствия, чем для дохода, прилавок на рынке, в травяном ряду. Базилик, тархун, виноградные листья... Уникальный для этих широт товар, пропитанный горным воздухом и южным солнцем, пользовался спросом у ценителей истинной кавказской кухни.

Арик сразу узнал посетителя, отошедшего от стойки с кофейной чашкой в руках и севшего за соседний столик.

— Вай, дорогой, хорошо, что пришел! Подумал — и решил машину продать, да? Подсаживайся, кофе попьем, о цене поговорим, то, сё...

Гость не стал капризничать — легко пересел со стула на стул. Но заговорил вовсе не о машине и ее цене. Поднес чашку к губам, вдохнул аромат — и поставил на стол, не отпив. Сказал:

— Лучший кофе я пил когда-то в Новом Афоне. Там, помнится, хозяйничал один армянин, этим кофейня и была известна. Не кофе, а эталон. Произведение искусства... Такого теперь не найти, а того — не вернешь.

Арик прекрасно понял, о чем речь, и возразил, задетый за живое:

— Какая, допустим, цена, такой и вкус... И наоборот.

— Я понимаю, понимаю... — незнакомец скорбно покивал. — Искусство и коммерция две вещи несовместные. Этого хозяин уже не выдержал.

— Сусанна! — на все кафе гаркнул Хачатрян. Из внутреннего помещения вышла молодая женщина — та самая беременная красавица.

— Сделай, как положено! И сама!!! — в голосе толстяка звучал металл, рука указывала на кофейную чашку. Сусанна исчезла. Арик добавил, обращаясь уже к гостю:

— Жена моя. Сейчас все сделает... Для клиентов — один кофе, для друзей — другой. Настоящих знатоков здесь, допустим, не так уж много. И все — мои друзья. Я — Арарат. Ты зови меня Арик.

Хозяин привстал и протянул руку, высоко задрав пухлый локоть. Торжественное рукопожатие состоялось. Гость спросил:

— Арарат — в честь горы?

— В честь деда.

— А я — Саша. В честь Пушкина.

— Вай, — сказал Арик. — Попробуй лучше вот это... извиняюсь, Саша-джан, сразу не предложил...

Не только кофе пил Хачатрян в редкие минуты отдыха: перед ним стояла бутылка без этикетки, из которой он подливал себе в крохотную рюмочку.

— “Эривань”, пятьдесят лет выдержки, и не с завода, из частных подвалов... — отрекомендовал он с гордостью. — Еще Сталин был жив, когда виноград этот зрел, да? Попробуй, не пожалеешь...

Лесник отлично знал, с чего начать разговор. Если с англичанами говорят о погоде, с немцами — о соседях, то с армянами, разумеется, о кофе.

Толстяка уже было не остановить, речь его журчала весенним ручейком. Арик говорил, что лучший кофе отнюдь не в Новом Афоне, а в Ереване, на Ваграма Папазяна, и содержит ту кофейню его родной брат, и приготовляется тот напиток богов в просеянном морском песке, на родниковой водичке, и...

Лесник изучал его — очень внимательно.

Арарат Суренович Хачатрян, бизнесмен-солнцепоклонник, был в Царском Селе личностью известной. Можно сказать, одиозной. По крайней мере, в “Листке” неоднократно писали о нем и его идее-фикс: основать в Царском Селе храм бога .солнца Ара-Мазды.

Публикации были в основном скандального характера.

Однажды Арик-джан заявился на прием к заместителю главы администрации с предложением отдать под пресловутый храм один из пустующих и разваливающихся павильонов Александровского дворца. Да еще наивно пытался при этом вручить чиновнику (при свидетелях!) охапку бутылок с коньяком “Эривань”...

В другой раз поводом для бурной газетной дискуссии послужило праздничное публичное богослужение, совершенное Араратом для всех своих царскосельских единоверцев (набралось таких аж семнадцать человек!). Особую тревогу журналистов и общественности вызвала судьба черного петуха, погибшего под жертвенным ножом на этой церемонии. За петуха вступились не только защитники животных, но и православная церковь, намекая на дьяволопо-клонство наплодившихся сект. Арарат Суренович отбивался на газетных страницах, доказывая, что привезенному из Армении петуху так или иначе суждено было погибнуть, и какая разница, на сковородке или жертвенном камне, а культ Ара-Мазды на десяток веков старше христианского, и неизвестно еще, кто тут наплодился...

Были и серьезные скандалы.

Умудрившись официально зарегистрировать местный филиал секты как общественную организацию, Арарат получил гранты от германского Института Вагнера и международной Ассоциации свободных религий. Деньги солнцепоклоннику перевели небольшие — но эмиссары упомянутых организаций весьма удивились, обнаружив вместо обещанного действующего храма — недостроенную пекарню, где предприимчивый жрец собирался выпекать лаваш (вай, пальчики оближешь! настоящий армянский, никто тут его готовить не умеет, только у меня попробуешь!).

Короче говоря, Хачатрян сделал из своей религии источник скандальной рекламы и даже беспроцентного кредитования для собственного бизнеса. Если и остальные персонажи списка Синявской схожи с Арик-джаном — понятно, почему Крокодил не спешил их отрабатывать...

Но тест провести необходимо. Разные бывают маски, и разных встречал Лесник тенятников. И есть еще небольшая странность: зачем Хачатряну “нива”? Неужели не хватает на импортный внедорожник? Хотя, судя по обшарпанной “мазде”, дела у жреца не блестящи. Не иначе как заграничные благотворители отсудили назад свои денежки...

Коньяк оказался великолепным, по крайней мере на вкус Лесника.

И удовольствие от поглощения напитка стимулировал не только его полувековой возраст, но и тот факт, что Лесник следил за руками нового знакомого — подсыпать что-либо в рюмку пьющий из той же бутылки Арарат не пытался...

Подошла Сусанна с двумя чашечками кофе на подносе. Лесник выбрал одну, внимательно посмотрев на Хачатряна — тот без сомнений и колебаний взял другую... Версию о том, что посетителей здесь травят и зарывают на заднем дворе, стоило отбросить.

(Окажись Арик-джан искомым врагом, мог бы отравить гостя легко и просто — выпив яд вместе с ним. Мог, если бы знал, что дозы ядов, смертельные для людей, тенятникам не опасны. Но вероятность подобной информированности была ничтожна, никто не станет проверять свою устойчивость к отраве приемом внутрь мышьяка или цианида. Такие способности организма выясняются редко и случайно — как в случае с Распутиным. Лесник рисковал оправданно...)

Сусанна удалилась, вновь оставив мужчин одних. На нее Лесник почти не обратил внимания. Встречаются среди тенятников женщины — но только не беременные. Репродуктивная функция тенятниц нарушается, и Т-ген передается лишь по мужской линии. Единственным известным исключением стала знаменитая княгиня Ольга, но это дело давнее и темное. ..

Под кофе мужской разговор потек легко и свободно. От России естественным образом перешли к Армении, от кофе — к достопримечательностям. Поговорили о том, что древние города Армении, как и Царское Село, имеют особую притягательную силу: восхищаясь строениями талантливых мастеров, невольно вспоминаешь борьбу гордого и независимого армянского народа за свою свободу... Заявление собеседника, что продавать “ниву” он так и не надумал, хозяина не слишком расстроило.

Потом закурили — Арик “Данхилл” из пачки Лесника, Лесник — “Ахтамар” из массивного серебряного портсигара Арика (на крышке — всевидящий глаз Ара-Мазды).

Наконец распрощались — солнцепоклонник проводил гостя до дверей, прощально колыхая животом. Лесник ушел.

Исчезновения из пепельницы окурка от выкуренной им сигареты “Данхилл” Арик Хачатрян не заметил...

Анализ трофея Лесник провел чуть позже, вернувшись к сельхозакадемии, — необходимые принадлежности остались в “ниве”.

СР-тест по слюне был несколько сложнее, чем по капелькам пота — пришлось выдержать окурок “Данхилла” (заранее обработанного реагентом) в специальном растворе в течение двух минут, потом добавить калибратор — и лишь затем опустить в пробирку тест-полоску...

Полоска цвет не изменила. Стало ясно, что сведения, собранные журналисткой о местном ревнителе бога Ара-Мазды, вряд ли когда-нибудь еще понадобятся.

Хачатрян был ловким дельцом невеликого полета; возможно — ни во что не верящим жуликом, спекулирующим на вспыхнувшем интересе к позабытым религиям; возможно— кем-то еще...

Но не тенятником.

Обидно, подумал Лесник, закрывая кейс с экспресс-лабораторией. После выкуренной сигареты обоняние несколько часов будет приходить в норму — а сейчас ничем не отличается от среднестатистического... И все зря.

Жозефина Генриховна остановилась, не дойдя до подъезда.

— Ты со своей кройкой и шитьем все делаешь с изнанки! — проорал мужской голос из раскрытого окна первого этажа. Тут же откликнулся женский, не менее громкий:

— Сам же говорил: неважно, все равно часть уйдет в отходы, на выброс!

— Ну не целиком же! Не весь же кусок!

Скандал в интернациональной семье Хамзаевых набирал силу. Они вообще в последнее время скандалили часто. И шумно.

Жозефина Генриховна не любила громких и немелодичных звуков — но сейчас остановилась и стала вслушиваться, иногда удовлетворенно кивая головой. На какое-то время она позабыла обо всех своих проблемах.

Хамзаевы не разочаровали.

— А ты зарабатывай так, чтоб не самим кроить! Наняли— и готово!

— Да ты готова деньги вместо папильоток накручивать!

Замечательно. Но стоило узнать положение на семейном фронте более подробно...

Двое детей сидели на корточках возле качелей и бросали на окно угрюмые взгляды. Они молча перебирали яркие наклейки из коробки; пухлая тетрадь, разрисованная фломастерами, лежала рядом. Лариса и Темир, дети Хамзаевых.

— Картинки лучше не в тетрадки наклеивать, а на отдельные карточки, — дружески посоветовала Жозефина Генриховна. — Так настоящая коллекция получится, да и меняться проще.

— Спасибо, — сказала Лариса.

— Это наше дело, — сказал Темир.

— Папе с мамой, я смотрю, нынче не до вас, — забросила удочку колдунья.

— А это их дело! — сказал мальчик и повернулся спиной к Де Лануа.

— Они линолеум не так разрезали, — объяснила Лариса.

За вежливостью девчонки таился испуг, она боялась именно Жозефину Генриховну. Колдунья хорошо ощутила детский страх, и это было приятное ощущение.

— Так что линолеум?

— Хотели, чтоб пол в прихожей был без швов. В прихожей надо налево повернуть, а у них получилось направо. Потому что кроили с изнаночной стороны, как у мамы на курсах.

— Ну, деточка, так это же анекдот. Я бы на вашем месте смеялась, а не куксилась.

— Вот и смейтесь! — крикнул мальчик, разворачиваясь к Де Лануа.

Он тоже боялся — по-своему.

— И вообще! — грохнуло из окна. — Мужик-то есть в доме? Да без меня ты бы забывал мать с днем рождения поздравить!

— Не трогай маму! Если б не она, мы бы...

Скандал развивался по стандартному сценарию.

— Все у вас наладится, вот увидите, — пообещала Де Лануа детям.

Наладится, но не сразу, подумала она про себя. Еще пару раз аккуратно поработать с Ильясом — и этот глупый джигит уйдет из дома, хлопнув дверью, и через день сам не поймет, зачем он это сделал — но гордость не позволит вернуться. А дура-Настя тоже не будет понимать, что такое стряслось в их семье, прожившей двенадцать лет тихо и мирно. И приползет к Жозефине, размазывая слезы и сопли, обещая все, что угодно, лишь бы помогла, лишь бы вернула мужа.

Она поможет, она вернет... И всем станет хорошо. У детей будет отец, у жены муж, а у Жозефины Генриховны — фамильные драгоценности кубачинской работы, подаренные этой клуше Насте свекровью-аваркой, не имевшей дочерей...

Де Лануа любила старинные красивые вещи. Она еще раз улыбнулась детям и вошла в свой подъезд. Темир смотрел ей в спину волчонком.

Глава девятая

Два часа, отпущенные Фикусу на поиски и сбор команды, я использовал с толком.

Для начала установил, что из всех присутствующих в квартире Фагота являюсь самым большим идиотом. Классическим. Клиническим. Ладно хоть нерасчлененным...

Ручка!

Новый хахаль соседки Фагота протянул ей ручку — записать телефон. И была эта ручка точь-в-точь как у загадочного профессора Доуэля... Бля-а-а-а... И я его отпустил. Вместо того, чтобы выйти из квартиры и ненавязчиво расспросить: а кто он, собственно, такой? Ответил бы, никуда бы не делся. Когда я расспрашиваю, люди отвечают. Честно и правдиво.

А теперь только и остается, что строить импотентные дедукции...

В тоске и душевном расстройстве я рухнул на фаготов-ский диван. Нащупал рядом пульт управления, машинально надавил кнопку.

И тоску как рукой сняло .

На экране видеодвойки предстал Фагот в рабочей обстановке. Нет, не за музыкальным компьютером...

Я все понимаю.

И позитивную роль подобных записей — в том числе. Эта видеокустарщина, что ни говори, на рост поголовья молоденьких девушек влияет положительно. Посмотрит такой вот Фагот такую вот пленочку — глядишь, и не отправиться на очередную ночную охоту...

Я все понимаю. Но смотреть подобные вещи могу с трудом.

Девчонке было лет пятнадцать... И никогда уже не станет шестнадцать. После знакомства с ножом Фагота уже не станет. Нож, кстати, интересный... Хищный профиль, круглая цельнометаллическая рукоять с мелкой насечкой. Донельзя похож на “алжирца” — излюбленное холодное оружие французских парашютистов... Что-то Фагот не хвастался мне такой штучкой.

Но самое главное было не в этом. Не в ноже. И не в девчонке — хотя умирала она медленно и мучительно...

Точка съемки.

Старина Фагот обходился без помощника-оператора. Снимал неподвижной, зафиксированной камерой... Что это значит, я понял, когда действие ублюдочного фильма переместилось в ванную. И тут все кончилось.

Провал.

Темнота.

Ничто.

Потом окружающее стало медленно появляться. Сначала ладони. Мои, окровавленные... Сломанные ногти... Больно... Рядом, в кафельной стене ванной, — глубокая воронка не меньше полуметра в диаметре. Скомканный металлический цилиндрик... Видеокамера.

С-с-сука!!!

Я метнулся в гостиную. Удар ногой, второй, третий...

Спокойно. Без лишних эмоций. Все под контролем. Под моим контролем... А эта гнида, что вздумала взять под контроль меня... На Страшный Суд Фагот поползет с переломанными ребрами. И с несколько асимметричной ухмылкой — челюсть сломана в двух местах, как минимум. Ну и черт с ней, зачем мертвым челюсти? Мертвые, как известно, не кусаются.

Но какая все-таки сука...

Год назад? Или раньше?

Весна... Точно, прошлая весна — капель, сосульки, возбужденное и дебиловато-радостное чириканье воробьев... Я заскочил к Фаготу — тоже возбужденный. Бывает весной со мной такое... Заскочил за дозой.

Он: давай, мол, сам... Никак, мол, не могу, опаздываю на запись. Все в ванной, справишься уж как-нибудь.

Сволочь. Подловил. Сделал, как котенка.

Подставил ровнехонько под объектив. А я... Я человек не брезгливый. Взял нож, пилу и...

Маленький вопрос: где гаденыш держит запись?

...Около часа я рылся в его видеотеке, просматривая кассеты в ускоренном режиме. Ничего. Боевички и концерты маэстро. Значит? Должно быть некое хранилище записей особых.

Я переверну фаготовскую квартиру — точнее, обе смежных квартиры. Я выпотрошу — в прямом смысле — всех его многочисленных знакомых. И найду кассету.

А заодно — разберусь с мадам Жозефиной. И с хахалем этой придурочной соседки... И, чтоб дважды не ходить — с самой соседкой. “До свидания, товарищ лесник...” Дебилка, одно слово.

Стоп, стоп... Точно. Анна. Ее зовут Анна. И придурок Фагот пытался бить к ней клинья... У него-то мы с ней и повстречались. Причем именно в тот вечер... Ерунда. Не может быть. Но если действительно...

Черт возьми... Тогда стоит жениться на малышке — наследственность у детишек будет интересная. А ведь согласится, куда денется. Ладно, поживем — увидим. Может, и женюсь... Если не убью раньше.

Не нравится мне ее “товарищ лесник”. Совсем не нравится. Явно из той же подозрительной компании, что и расчлененный Доуэль. И не стоит гадать, чем они тут занимаются. Известно, чем...

Мозговеда ищут. Ладно, будет вам Мозговед. Чуть погодя...

****

— Клиенты не звонили, — сообщил Игнат, не дожидаясь вопроса.

— Вода нагрета? — справилась Жозефина Генриховна.

Игнат кивнул.

Горячую воду отключили надолго, а мылась колдунья по несколько раз на дню.

Внутрь квартиры Жозефина Генриховна не пошла, сразу из прихожей — в ванную комнату. Оскверненное тело требовало чистоты. Такой же, какая царила в доме. Воздух улицы омерзительно грязен, и совершать омовение требовалось после каждого выхода в мир... Сбросив одежду, Де Лануа залезла в ванную, села на низенькую скамеечку и позвала:

— Иди, полей!

Игнат вошел, глядя в пол...

...Вернее, чем Игнат, человека у Жозефины Генриховны не было за всю ее долгую жизнь. Тупее, впрочем, тоже. Отданный колдунье в услужение собственной матерью — в качестве платы за чудесное излечение младшенького, — он стал незаменим. Здоровый как бык деревенский парень не только охранял Де Лануа — выполнял все, что бы ему ни приказали. Друзей и знакомых в городе у него не было, жены и детей тоже, родная деревня осталась полузабытым воспоминанием... Весь круг общения, да и вообще весь мир Игната состоял из Жозефины Генриховны. Преданный хозяйке как пес, он годился для самых деликатных поручений. Относительно, конечно, годился — если растолковать все до мельчайших подробностей. Два года службы в десанте научили парня многому, но инициативы и сообразительности не прибавили...

Мысленно Де Лануа называла его слугой, но сама понимала, что это не совсем верно. Игнат был чем-то средним между рабом и домашним животным. Жозефина даже по-своему любила его — как любят верную собаку.

— Тут, это... о том пиджачке... ну, что третьего-то дня... — сказал Игнат, когда его хозяйка, вымытая и облаченная в новое кимоно, расчесывала волосы у зеркала.

Жозефина Генриховна ненавидела армейский жаргон почти так же, как деревенский. Но не стала поправлять слугу, вопреки обыкновению. Жадно спросила:

— И что?

— Видали с Анчуткой-то... ну, его... у этой... ну, где... где она, значит...

— У библиотеки?

— Ну дак... в кафешке тоже... Поспрошать у ее?

— Девчонку не трожь, — отозвалась Жозефина Генриховна резко. — Знаю, как ты спрашиваешь. Сама разберусь.

С Анной, подумала она... Лже-архитектор знаком с паршивкой...

— Тут новый тип возле нашей барышни объявился, с ним бы разобраться, — продолжила колдунья. — Видел?

Игнат кивнул.

— Кого-нибудь еще заметил?

— Кого?

— Кого-нибудь постороннего. За мной следили на улице, взгляд чужой чувствовала, недобрый... А кто, откуда — не поняла.

— Виноват, не углядел ...

— Ладно, поставь размораживаться материал и ступай. Будешь нужен — позову.

Она собрала волосы в узел на затылке, заколола длинными деревянными шпильками и пошла в свой кабинет.

Паркет в комнатах до блеска натерт мастикой. Сделанные на заказ портьеры на окнах, обитая шелком мебель... Стены обшиты деревянными панелями, затянуты драпировочной тканью — обоев Де Лануа не признавала. Антикварные безделушки, собранные с любовью за долгие годы.

Золтан встрепенулся, когда Жозефина Генриховна появилась в кабинете. Открыв один глаз, посмотрел на хозяйку и сказал:

— Nouvelles de fr-r-raiche date... mer-r-rdeuse! (1)

1 Дерьмовые новости (фр.)

Как истинный аристократ, он выражался исключительно по-французски.

Де Лануа машинально согнала птицу с кресла. Ворон обиженно захлопал крыльями, но погруженная в свои мысли колдунья не обратила на него внимания.

Отца Жозефины Генриховны не было в живых очень давно.

Но годы не стерли ее детских воспоминаний об осторожности отца, которую она считала мнительностью. Де Ла-нуа-старший мог прервать выступление, увидев в зале человека, который ему чем-то не нравился — и не выйти в этот вечер на арену. Мог из-за какой-нибудь случайности или совпадения бросить запланированные гастроли и исчезнуть — на месяц, на два, на три... И появиться вновь в любой из сопредельных стран, примкнув к новой труппе — известный маг и'чародей всегда обеспечивал полные сборы...

Лемберг.

Да, это было в Лемберге, за полгода до смерти отца...

Жози семь лет, и она уже научилась видеть не глазами, хотя зачастую не понимает, как истолковать увиденное... Жаркий летний день, до выступления несколько часов, окна гостиницы Рогальского широко распахнуты, они с отцом наблюдают за неспешно фланирующими прохожими, и он показывает и объясняет Жози — кто из гуляющих чем болен и когда, скорее всего, умрет; потом пальцы отца жестко, до синяков стискивают плечо дочери, и оттаскивают от окна, и срывающийся шепот ввинчивается в ухо: беги! где и когда увидишь такого — беги! бросай все и беги! Жози осторожно смотрит сбоку, из-за гардины: невысокий, худощавый господин, молодой, в приличном костюме, трость, котелок... Она закрывает глаза и не понимает ничего — внутренней сущности человека нет, спрятана, закрыта непонятной серой завесой, и чувствуется из-под нее лишь опасность, и сила, и ищущий, рыскающий по сторонам взгляд — взгляд не глазами...

Выступление мага и престидижитатора Де Лануа в тот вечер не состоялось.

Жозефина Генриховна выполнила родительский завет лишь отчасти.

Два или три раза в жизни ей встречались люди, похожие на того, так напугавшего отца в Лемберге. Встречались случайно, в толпе... Она не бежала, бросив все, — тихо и незаметно отходила подальше. И никаких последствий от этих встреч не было.

Но позавчера...

Позавчера Де Лануа интереса ради решила посмотреть на импозантного мужчину лет сорока, пришедшего-к ней... (Ухоженное, потрясающе сохранное для ее лет тело Жозефины все еще заставляло интересоваться мужчинами не только как денежными клиентами...) Да это был и не клиент — сотрудник городской администрации, озаботившейся вдруг сохранностью старого фонда. После она позвонила нужным людям, связей у Де Лануа хватало, — человек с указанной в удостоверении фамилией никогда не числился в штате ни архитектурно-планировочного, ни какого иного управления...

Но главное было не в этом.

По внутренней своей сущности лже-архитектор был точной копией человека из Лемберга — серая преграда, маскирующая и защищающая одновременно, — и ощущение угрожающей силы, из-за этой преграды исходящее...

Посланный проследить Игнат вернулся ни с чем — странный гость оторвался от него быстро и умело. Жозефина задействовала все связи — не миллионный город, в конце концов, — как-то и где-то должен был этот видный блондин засветиться.

Следующий сутки прошли без происшествий, и Жозефина Генриховна немного расслабилась, и успокаивала себя: мол, всякие бывают природные феномены, кто-то гвозди зубами перекусывает, кто-то шестизначные цифры быстрее ЭВМ перемножает... Может, и странный гость безобидный уникум, исключение из правил? С другой стороны, под личиной архитектора вполне мог прийти на разведку вор-домушник, прослышав, что Де Лануа весьма состоятельная дама. Пришел — и убрался восвояси, оценив охранные системы квартиры и физические кондиции Игната... Спала колдунья почти спокойно.

Ночью вокруг дома появилась заряженная черта.

А днем — новый кавалер Анки. Внешне не похож, а внутренне — брат-близнец самозваного архитектора. За ним Игната ведунья не послала, говоря себе, что и этот оторвется от слежки так же легко... На деле, не желая в том признаться, она боялась остаться без охраны... И решила даже во двор собственного дома не выходить в одиночестве. Береженого... в общем, кто-то да бережет.

И вот вам еще новость — позавчерашний лже-архитектор тоже крутился возле Анны. Девчонка тут не при чем, — ясно, к кому ищут подходы пришельцы...

Жозефина не собиралась покидать уютное, обжитое гнездо и куда-то бежать из-за стародавней отцовской мании преследования. Но решила выяснить всё, что происходит вокруг нее, и в первую очередь — кто эти “серые”, липнущие к девчонке, как мухи к меду. Пустить в ход свое главное оружие ведуньи, никогда не подводившее, — старинное, наследственное, применяемое лишь в особых случаях гадание...

Дело было за малым. Для гадания не хватало материала.

Пригодность размороженного оставалась под большим сомнением. Но попробовать стоит.

Нож вспорол кишку.

Вдоль, сильным и выверенным до миллиметров движением. На отполированную каменную поверхность вывалилась бурая жижа — и растеклась бесформенными пятнами.

— Спрашивай, -— коротко скомандовала Де Лануа.

Огромная ширма из китайского шелка, обычно отделяющая колдунью от клиентов, сейчас стояла в углу — сложенная. Кадильница не курилась, не забивала своим резким ароматом запах требухи. Потому что на месте вопрошающего сидел Игнат.

Гадание по внутренностям — способ, проверенный веками и тысячелетиями. Еще древнеримские жрецы-гарус-пики, всматриваясь в требуху жертвенных животных и птиц, уверенно предрекали консулам и диктаторам грядущие победы и обтекаемыми словами предупреждали о поражениях.

Но проблема Жозефины Генриховны состояла в том, что никакой прорицатель, никакая вещунья не может ничего предречь себе — такова, если угодно, плата за дар. Попробовать, конечно, можно, но истолкование увиденного никогда не дает ясной картины.

Выход один — попытаться провидеть будущее или настоящее для кого-то, кто постоянно рядом, кто крепко привязан к тебе — социально, психологически и энергетически. Кроме Игната и Золтана, таковых у колдуньи не было. Ворон отпадал по техническим причинам — французским языком Де Лануа не владела, несмотря на звучную фамилию...

Игнат начал спрашивать, и Жозефина поморщилась. Стоило написать ему вопросы на бумажке, но тогда будет не то — все равно что вопрошаешь саму себя. Что ее интересует, колдунья сообщила Игнату лишь в общих чертах.

— Ну, это... — мямлил Игнат, — что за шпак... ну, в общем... надысь-то, с Анчуткой... во дворе...

Надысь... Колдунья отрешилась от всего — исчезла комната, исчез Игнат. Исчез Золтан, с любопытством наблюдавший за процессом. Она всматривалась в бесформенные, зловонные пятна, пыталась увидеть “серого”...

Ничего.

С тем же успехом можно пялиться в кляксы Роршаха.

Она попробовала еще раз, выбрав из кучи лежавшего на столе материала кишку, на вид сохранившуюся лучше других...

Тот же результат.

Никакой.

Мерзкий запах терзал ноздри. Надо было все же зажечь курительницу, запоздало подумала колдунья.

...Владеющий научными терминами человек сказал бы, что все признаки: изменившийся, мутно-зеленый цвет брызжейки; гнилостный запах перитониальной жидкости; вздутие и белесые пузырьки по всей длине кишечника, — короче, всё свидетельствует, что небольшие отрицательные температуры лишь замедляют процесс гниения, не останавливая его совсем... И зашел этот процесс далеко. Тем более, что за минувший месяц дважды отключалось электричество и размораживался холодильник.

Де Лануа подумала проще: материал протух.

Рука в резиновой перчатке смахнула зловонную груду в чан. Колдунья потянулась за печенью, внешний вид которой внушал больше надежд.

— Спрашивай о будущем!

По кишечнику узнают тайное настоящее, по сердцу и печени — будущее. Жозефина Генриховна взяла другой нож. Этот оказался подлиннее и пошире, но, как и первый, целиком — и ручка, и лезвие, — был из камня. Де Лануа уверенным движением располовинила печень. Игнат забормотал:

— Ну... дак... как, его, шпака... ну, в общем... как я его мочкану-то?

Колдунья злобно фыркнула, всматриваясь в срез. Звук относился и к идиотскому вопросу Игната, и к состоянию материала.

Через минуту остатки печени шлепнулись в чан с отходами.

Все бесполезно ...

Гаруспикам было легче. Послали за новым жертвенным бараном — и все дела. Жозефине Генриховне не помог бы даже визит на рынок, где в мясном ряду продавались свиные потроха — хотя подозрительные клиенты, заглядывавшие порой за ширму, были уверены: Де Лануа гадает именно по свиной требухе. Но на самом деле для стопроцентной точности старого фамильного прорицания требовались внутренности абсолютно свежие, идеальный вариант — теплые, только что вынутые...

Человеческие.

— Прибери, — коротко бросила колдунья.

Игнат кивнул. Дело привычное. Удалять с алтаря все следы и приводить комнату в порядок после сеанса — было его обязанностью. Жижа, случайно брызнувшая на пол, покрытый керамической плиткой, обильно смывалось дезраствором — вдоль стены тянулся желобок водостока, по которому все уходило в канализацию. Потом вновь расстилался старинный ковер, освежители воздуха заглушали запах требухи и кадильницы — и комната принимала обычный вид.

Де Лануа вышла, на ходу сдирая перчатки — тонкая резина рвалась. Ворон цокал коготками следом, внутри квартиры он редко пользовался крыльями.

Она опять сидела в своем кабинете, в кресле, — вернувшись в ту же точку в прямом и переносном смысле.

Резерв из морозилки протух, гадание не дало результата. Свежий материал, полученный неделю назад, полностью использован ранее. Нужен новый. Поставщиком редкого товара для ведуньи был Марат. Она вычислила его давно, и приперла к стене железными доказательствами, и предупредила, что ее смерть станет его концом. Концом быстрым и кошмарным, пусть не надеется на мораторий смертной казни — никакой психушки, никакого пожизненного. Улики получит не милиция — но родители и кавалеры девушек, пропавших и найденных по частям. На этом музыкант сломался... Впрочем, Жозефина Генриховна не беспредельничала, не гоняла Марата по любой мелочной надобности на охоту, и щедро платила за поставляемый товар.

Новая партия была обещана — и не отдана. Сегодня, когда нужда заставила, Де Лануа решила поторопить поставщика... Марат на звонки в дверь не открывал, телефон был постоянно занят. Запил, загулял, неожиданно сорвался с места? Бывало с ним такое и раньше, но сегодня все казалось ведунье странным и тревожащим.

Она не привыкла поддаваться обстоятельствам, она найдет управу на “серых” кавалеров Анны... Для начала — осторожно расспросит девчонку.

Звонок в дверь заставил Де Лануа вскочить с кресла, хотя обычно посетителей встречал Игнат, а колдунья при этом не покидала кабинета.

Золтан, напуганный ее резким движением, захлопал крыльями. И каркнул в удаляющуюся спину хозяйки: — Gr-riselle en gr-risaille1...

1 Игра слов на французском. Griselle — шлюшка (арго), en grisaille — в сером, изображенная в серых тонах.

Глава десятая

Жилище погасшей рок-звезды напоминало теперь офис какой-нибудь подпольной фирмочки после веселого визита налоговой полиции — передвигаться приходилось с трудом, лавируя между разбросанными по полу вещами.

Тайник с кассетами не обнаружился.

И это очень печально, думал я, сидя на широком столе маэстро и перебрасывая с ладони на ладонь светловолосую голову Доуэля. От нее уже изрядно пованивало.

Потом я аккуратно поставил голову рядом с письменным прибором, на манер папье-маше, — и еще раз просмотрел вещи ее покойного владельца. Повертел в руках загадочный ключик. Оч-чень интересный, однако... В форме трезубца — на крайних зубцах бородки хитрой формы, а средний — пластинка из ферромагнетика. И если на ней не записан некий код, то я ничего не понимаю ключах и скважинах.

В любом детективе этот ключ сыграл бы ключевую роль (каламбур!). Оказался бы от сейфа с чем-то весьма ценным, или от камеры хранения с чем-то весьма секретным, или...

Стоп. А с чего я взял, что это ключик Доуэля? Только потому, что лежал рядом с его многочисленными документами? Ведь если это собственность Фагота, то возможен интересный расклад.

Сейфы сейчас делают самые разные, порой весьма портативные. Можно смело отдать такой несгораемый мини-шкаф на сохранение, не опасаясь досужего любопытства. Если ключ действительно принадлежал усопшему музыканту и действительно открывал сейф с чем-то, весьма компрометирующим Фагота — то достаточно логично было держать сие хранилище не в квартире, а где-нибудь поблизости... Например, у этой самой шаманки Де Лануа. Легко. Их тайные шашни я вычислил давно, догадывался и о причинах — скорее всего, жадина-Фагот продавал какие-то ингредиенты для шарлатанских камланий, те, что в аптеке не купишь... Не выдавая источник происхождения, благо у маэстро знакомых море и достать он мог что угодно.

Предположим, что Доуэль и его коллеги подошли вплотную и к Фаготу, и к его ларчику. Колдунья почуяла запах жареного, запаниковала и...

Нет. Не сходится. Кто и зачем отравил Фагота? Полная неясность...

Тогда так. Ведунья была в курсе всего. А маэстро сыграл с ней ту же шутку при помощи скрытой камеры, что и со мной. И нагло отдал колдунье хранить компромат на нее саму, понадеявшись на крепость замка... Зря понадеявшись. Колдунья как-то вскрыла сейф — и отравила потенциального шантажиста. Медленно действующим ядом — прикончить Доуэля мой дружок успел. Все сходится, ни одного провала в логике...

Вот, сказал я Доуэлю, не стоит потрошить шкафы и секретеры, стоит чуть поработать головой, извини за намек, братишка...

Доуэль ничего не ответил.

К квартире шарлатанки я прошел кружным путем, через улицу — хотя два выхода из жилища Фагота вели и в тот, и в другой подъезд. Но если я все просчитал верно, то или она сама, или ее жлоб-телохранитель вполне могут сейчас присматривать за дверью мертвого Соседа...

Звонок в глубине квартиры сыграл что-то из классики, широкофокусный видеоглазок немигающе пялился на меня. Я скроил невинную и безмятежную физиономию — показать что-либо электронике пока не в моих силах. Пока...

— К кому? — пробубнил крохотный динамик.

— К Жозефине Генриховне, — честно сказал я.

Обитатели квартиры обменялись репликами, уверенные, что я не слышу их через двойную дверь.

“Кореш Фагота. Пустить придурка?” — это хамит свинья-охранник. Я собирался его лишь слегка оглушить, но он сам напрашивается на грубость.

“Тоже ищет дружка... Гони его на...!!!”

Да-а-а... А ведь казалась воспитанной женщиной.

— Извините, мадам Жозефина не принимает, — вежливо перевел динамик истеричный визг старой ведьмы.

Я отошел в сторону, выйдя из сектора обзора камеры.

Попробовал зацепить гадалку через дверь. Ничего не получилось... С охранником не стал и пытаться. На животных и растения мои способности не распространяются.

Ворваться силой? Я закрыл глаза, сосредоточился и ясно увидел всю конструкцию броневой двери... Похоже, установившие ее работяги накололи заказчицу. Схалтурили... Не все же ей одной клиентов обманывать. Вон те штыри утоплены в стену неглубоко, и если... Нет, днем не стоит оставлять на виду рассроченную дверь, разговор может затянуться. А какой тут замок?.. Конструкцию его я представлял довольно ясно, но как должен выглядеть ключ...

Идиот! Я выскочил из подъезда и нырнул в соседний, кляня себя за непроходимую тупость. Ведь вчера я точно так же размышлял, как открыть одну дверцу, пытался представить внешний вид ключа...

Я остановился на ходу, не дойдя двух шагов до двери Фагота. За мной наблюдали — отлично чувствовался чей-то пристальный взгляд.

Через секунду я понял — чей.

Дверь распахнулась до того, как я поднес палец к кнопке звонка.

Так и есть — давешняя дамочка, выносившая мусор, — теперь принаряженная, накрашенная, готовая к выходу. Значит, любишь смотреть в глазок, девочка? Ну и что интересного ты увидела?

Взять под контроль ее куриные мозги труда не составило. Через десять минут я знал всё. Банальная история банальной шлюшки.

Зовут Наташа, муж в рейсе, сына сплавила бабке, передок свербит, собралась прогуляться по бульвару, снять кавалера, а тут мои шаги за дверью, интересный мужчина...

Ничего сногсшибательного я не услышал. Доуэля, правда, Наташа видела — позавчера, встретила возле дома, интересный мужчина, и она подумала... В общем, ясно, что и чем она подумала. Все бабы одним местом думают. А у этой — все мужчины интересные. Даже в какой подъезд зашел, не посмотрела — бежала, спешила отпрыска пристроить...

Допрос закончен, больше из нее ничего не выжать. Загипнотизированная кукла смотрит на меня с немым обожанием (или это я смотрю на себя ее глазами?). Но для простоты общения она видит меня мужчиной своих грез. Таким, какого представляет, обнимая пахнущего перегаром мужа или торопливо, украдкой снятого хахаля.

Дыхание Наташи все чаще, содержимое лифчика бурно колышется. Недурственное, кстати, содержимое.

И я невольно вспоминаю, что все моя половая жизнь за последние двое суток ограничилась сексуальными домогательствами со стороны пухлогубого владельца “вольво”, мир его праху...

Да и квартирка шлюшки — идеальный наблюдательный пункт, хватит пытать судьбу, торча в берлоге Фагота.

Но времени нет, жестокий цейтнот, до вечера надо успеть проверить идейку, мелькнувшую у меня на лестнице. Похоже, есть шанс выйти на коллег Доуэля. Вечером дел предстоит не меньше... И ночью есть чем заняться — визит к нашей хиромантке и ее верному Личарде всего лишь отложен.  

Придется совместить приятное с полезным.   

Не тратя слов, разрешаю Наташе приступить к делу. Она радостно бухается на колени, дергает молнию на моих брюках... Я набираю на мобильнике номер Фикуса:

“Ну что, растение? Всех собрал?.. Ну, сам с теми двумя разбирайся, чтобы к вечеру были... Остальных бери — и приезжай... (называю дом и квартиру Наташи — она уже ритмично двигает головой, давясь слюной и счастьем) Будете приглядывать за дверью напротив. Вторая задача... помедленней, не части!!.. Это я не тебе... Короче, попасете мочалку с верхнего этажа: года двадцать два — двадцать четыре, шатенка... Узнаешь, узнаешь, одна тут такая... Если выйдет из дома — сесть на хвост аккуратно. Задача: выйти на ее хахаля и доложить — где они и что. И Масяне скажи, пусть причиндалы захватит, пригодятся... Глубже!!! Глубже, сука!!! Весь!!! Целиком!!! О-о-о-о... (Пауза) Заткнись, Фикус, листья пообрываю. Короче, приезжайте, хозяйка впустит, располагайтесь... Что? Пошляк ты, Фикус... Ладно, и туда впустит, попрошу... Только не затрахайте вусмерть, еще понадобится... Все, до связи”.

Я отпихиваю ногой потаскушку, коротко выдаю ей директивы. Неплохая бабенка, в моем вкусе...

Вот и все, можно покинуть опостылевший дом со львами. Хотя нет, остался последний штрих...      

— Люди и бляди! — вещает автоответчик голосом Фагота. — Крутизны мало, больше не качусь. Не тащусь и не дрочусь! Ы-ы-ы... Лечу на уик-другой за крутизной, вернусь добровольно и с песнями. С новыми!!! Всем, кто понял — гутен-абен. А ты, Томка, мне воще не звони — не хрен было на тусняке у Хрюна давать кому ни попадя... Пишите письма, факайте факсы. Пока!

Замечательно.

Никто из многочисленных знакомых маэстро больше не припрется, отчаявшись дозвониться и греша на поломку телефона (троих сегодня мне пришлось аккуратно завернуть). Все поверят, что рок-звезда закатилась в незапланированный творческий отпуск. Звезда у нас, как известно, с придурью — тем, собственно, и привлекает публику. Тем более — голос, дебильные шутки, весь строй речи — все фаготовское.

Хотя надиктовал запись я.

Ну а Томка, надеюсь, не обидится. Их любовь с Фаготом все равно кончилась... По крайней мере, мне случаи некрофилии с трупами мужского пола не известны.

Ну ладно, мертвые друзья мои, я снова вас покину. Пишите письма...

Дела минувших дней — IV.

Тенятники

(отрывки из введения к одноименной монографии К.А. Ружича)

...Впервые термин “тенятник” (без объяснения, кто под ним понимается) появился в “Паремийнике” (1271 г.), и служил синонимом “Гада”, упоминаемого в соответствующем месте канонических переводов Книги Исайи. В “Хождении Агапия в рай” и “Хождении Зосимы к Рахманам” (оба — XIV в.) говорится об адских муках для тенятников...

...В классическом труде В.П. Шейна* приводится разделение тенятников на два разряда по способу получения долголетия и сверхъестественных способностей. К первому разряду автор относит тенятников, непосредственно, своими руками, убивающих жертв, а также поедающих в ритуальных целях их мясо либо отдельные органы. Ко второму (высшему) разряду Шейн предлагает относить “лиц, способных поглощать эманации ужаса и боли, исходящие от гибнущих людей”, причем убийство жертв может производиться как самим тенятником, так и кем-то иным...

* Шейн П.В. Великоросс в своих песнях, обрядах, верованиях, легендах и т.п. Спб, 1900, Т1.

...Классификация, данная А.Н. Соболевым,* с небольшими поправками и дополнениями применяется в наши дни, поэтому имеет смысл привести ее в современных терминах. Действующие тенятники, по Соболеву, подразделяются на:

1) Некрофагов, включающих, в свою очередь:

— миофагов;

— гемофагов (часто смешиваемых с классическими некровампирами);

— цереброфагов;

пожирающих, соответственно, мышечную ткань, кровь и мозговое вещество мертвых жертв;

2) Ритуальных убийц;

3) Биоцидных эмпатов...

...Свойства тенятников до последнего времени единой классификации не имели. Общими их качествами являлись: долголетие, превышающее среднюю продолжительность жизни человека на 100-250%; повышенная устойчивость к инфекциям и ядам; почти мгновенная регенерация ранений и механических повреждений; повышенные способности к суггестии и телекинезу...

...Целью настоящей работы является доказательство генной природы и наследственного характера Т-мутаций, а также обоснование метода прионового теста крови (слюны) и деривато-прионового теста мочи (пота) активных, латентных и пребывающих в метафазе тенятников...

* Соболев А.Н. Темные силы славянского язычества в наши дни. 1931,(неопубл.)

Глава одиннадцатая

Лесник ехал в Лицей. В Царскосельский. Обычный маршрут для гостей города муз.

Однако в этом лицее не постигал свет наук будущий поэт Пушкин, и будущий канцлер Горчаков не списывал контрольные у будущего декабриста Кюхельбекера, и будущий автор “Соловья” Дельвиг не спал на лекциях и не курил тайком в туалете. И Вигель, известный в будущем лишь знакомством с перечисленными личностями да противоестественными наклонностями, — тоже ничем здесь не отметился.

Потому что между словами “Царскосельский” и “лицей” на украшающей здание вывеске стояло еще одно, третье слово: “политехнический”. Хотя и маленькими буквами. А учащиеся называли свою альма матер попросту, на старый лад — “путяга”. Но сейчас лицеистов не было — лето, ремонт.

Ушли кровельщики, ремонтировавшие крышу, ушли маляры, красившие потолки второго этажа, ушел художник, расписывавший стены в столовой. Петраков запер за ними дверь.            

И остался один — на все здание. Он любил быть один.

Петраков, как обычно, собирался подняться в спортзал, раздеться догола, стать хозяином огромного полутемного помещения, лечь на маты в центре и мысленно делить пространство на кубики... В этом был смысл его жизни. Теперь — лишь в этом. Делить... Петраков никогда не понимал одного: вот время — разделено на идеально-одинаковые часы, минуты , секунды... А все остальное сущее... Кривое, уродливое, безобразно шевелящееся... Красота и гармония — в одинаковости и порядке. Мир надо расчленять, делить на равные части, готовить детали для будущей прекрасной конструкции. Вечность представлялась ему навеки застывшим узором. Симметричным. Одинаковым. И он делил.

Визит к Вечности не состоялся.

Звонок лишил Петракова заслуженного одиночества.

Кто-то стоял перед главной дверью и требовательно давил на кнопку, кто-то желал войти. Петраков побрел ко входу, слюнявя на ходу волосы — чтоб вихор не топорщился. Открывать и закрывать входную дверь — была его служба. Петраков работал сторожем.

Он всегда был сторожем — и до того, как умер отец, и после, уже познав великое таинство жизни. Он хорошо помнил все школы, ПТУ и дома пионеров, которые сторожил. Учился ли он сам в школе — такой мелочи Петраков не помнил.

На крыльце стоял человек — сухо-казенное лицо, в руке полуоткрытая книжечка удостоверения. Петраков молча загородил проход, он теперь побаивался людей с казенными лицами. И с удостоверениями.

— Пожарная инспекция, — сказал человек. — Плановая проверка состо...

Пришелец осекся. Лицо стало другим. Появившееся на нем выражение хищного азарта испугало Петракова — сторож шагнул назад.

Незнакомец скользнул внутрь, закрыл дверь. Сказал с неприятной улыбкой:

— Ну здравствуй, Алябьев...

Удостоверения в руке уже не было. В руке был нож.

Сторож почти не изменился по сравнению с фотографиями десятилетней давности. Но Лесник узнавал его непозволительно долго — секунд пять, не меньше.

Могло это закончиться плохо — его визави, несмотря на внешнюю хилость, ножом владел на удивление быстро и ловко. Так, по крайней мере, утверждали материалы уголовного дела.

Нашумевшего дела Алябьева.

Дела о людоедстве.

Все началось одиннадцать лет назад. Жил-был мужичок в Московском районе города-героя Ленинграда — тихий, мирный, незаметный. И бесследно пропадали в этом же районе люди. Случается, дело житейское. По “наколке” соседей к мужичку пришли с обыском... впрочем, подробности сыска в данном деле не интересны. Три холодильника в его квартире были забиты стеклянными баночками с мясом.

Консервы, изготовленные кустарным способом, дали ответ, что сталось с пропавшими людьми.

Причем на каждой полке холодильников стояло одинаковое число банок, расставленных в одном и том же строгом порядке. Более того, в каждой банке — равное число кусочков мяса. Ровненьких, кубических, одинаковых. На полу — геометрические узоры из пустых банок, в специальном кондуите — непонятные подсчеты...

Северо-Западный филиал Конторы тут же сделал стойку — все напоминало неизвестный и непонятный ритуал. Оказалось — нет, случай чисто криминальный.

Времена были трудные: еда — по талонам, вся жизнь — по талонам. Запуганный психопатом-отцом, психопат-сын панически боялся голода, и когда родитель умер, завещав себя съесть, великовозрастное чадо исполнило его волю. И затем пошло на улицы города — заготавливать мясо.

Однако не страх голодной смерти гнал сироту на охоту; главным мотивом было иное: возникшая внезапно страсть. Делить целое на части, а потом части делить на новые части, дробить целое до логического конца, до атомов — вот великий смысл, великое таинство жизни. Такими атомами и стали стеклянные баночки-консервы. Странно, но детей он не трогал, этот гений арифметики...

Под расстрел Петраков не попал — экспертиза признала невменяемым. Что было с ним дальше, Лесник не знал — в архиве Конторы дело числилось закрытым. Лечили, надо Думать... Вылечили? Сбежал? Живет под другой фамилией? А работает под псевдонимом Мозговед?

Лесник не стал теоретизировать на эту тему. Выдернул зазубренный Дыев нож из укрытых в рукаве ножен.

И сказал, чувствуя, как тело входит в боевой ритм, как закипает кровь азартом схватки:

— Ну здравствуй, Алябьев...

— Меня зовут Петраков, — сказал сторож без всякого выражения. Ему не было страшно. Страх, ненависть и другие сильные эмоции остались где-то далеко, в другой жизни.

— За старое взялся, Алябьев? — сказал человек, поигрывая ножом и. двигаясь вокруг Петракова полукругом, по траектории маятника, точкой крепления которой был сторож. Все движения пришельца подчинялись какому-то странному ритму, завораживающему и сбивающему с толку.

Сторож не стал повторять, как его зовут. Он смотрел на нож. В те времена, когда Петраков и вправду был Алябьевым, он любил пользоваться ножами, по большей части обычными, кухонными. Иногда — топориками, пилами...

Но такого инструмента — никогда не видел. Клинок напоминал пилу с непропорционально большими зубьями — всего с тремя. Другая сторона лезвия была гладкая и остро заточенная. Рукоять, насколько смог разглядеть Петраков — самая простая, из потемневшего дерева.

Петраков не боялся ножа. Но форма зазубрин клинка вызывала вялое любопытство — ведь если его воткнуть в... неважно куда, то выдернуть будет трудно, почти невозможно.

Человек взмахнул ножом. Петраков сжался, закрылся руками. Это был не страх — рефлекс, вбитый в подкорку.

— Руки за голову! Лицом к стене! — резко скомандовал человек.

Петраков выполнил — автоматически, не задумываясь. Острие уперлось ему между ребер, покалывая сквозь рубашку. Чужая рука уверенно ощупывала одежду.

Петраков вздрогнул. Он боялся щекотки.

Лицедействовать и подсовывать замаскированные тестеры не пришлось, не тот случай. Лесник провел СР-тест по полной программе: слюна, пот, кровь.

Ничего.

Результат четко и однозначно отрицательный.

Лесник задумчиво посмотрел на Петракова — глаза пустые, стоит по стойке смирно посередине своей каморки.

Казенная, при лицее, квартирка сторожа не блистала убранством: короткая тахта, две табуретки, — вот и вся обстановка.

Ростом Петраков не удался — детских размеров ложе его вполне устраивало. Еще была электрическая плитка и скромная кухонная утварь. На сковороде недоеденное овощное рагу. Продукты лежали на полу: кочан капусты, пакеты с картошкой и морковкой, растительное масло, хлеб, кефир... Гость поинтересовался:

— Где у тебя холодильник, Алябьев?

— Меня зовут Петраков.

— Допустим. Могу хоть Соловьем звать, если откликнешься.

“Соловей” — такую кличку сторож получил в тюрьме и спецпсихушке. Из-за фамилии, надо полагать. Хотя что-то птичье в нем и без того было. Только не соловья он напоминал, скорее воробья.

— Где ты хранишь мясо! — терпеливо спросил Лесник. Хозяин каморки обиженно нахохлился.

— Я не ем мяса.

— С каких пор?

— Меня вылечили, — Петраков непроизвольно содрогнулся: вспомнил что-то.

Лечили, лечили и вылечили... Может, и так. Лечили — это точно. Лесник понял это еще у дверей. Психотерапии здесь не было в помине. Скорее — психохирургия. Психовивисекция... Однако некоторые вещи из Петракова-Алябьява выбили — в прямом смысле слова. Реакцию на замах продемонстрировал вполне характерную.

Но стоило проверить все. До конца.

— Холодильник-то твой где? — напомнил Лесник.

— Нету.

— А дома есть?

— Дом здесь.

— Я про другой. Про дом, о котором никто не знает. Он ведь с холодильником?

Петраков сел и а табурет, обнял себя руками, словно ему вдруг стало зябко, и с минуту молча сидел, раскачиваясь. Слово “холодильник” вызывало в нем полузабытую гордость и — одновременно — вихрь страшных картинок: ремни, которыми его удерживают на операционном столе, ослепительную боль, возникающую сразу после укола, неистребимый вкус плесени во рту — весь следующий день...

— Я не ем мяса, — наконец сказал он. Монотонным, ничего не выражающим голосом. Лесник выглянул в окно.

— Это цокольный этаж? А подвал есть?

— Не подвал, а технический этаж.

— Показывай...

На краткую экскурсию в подвал Лесник отправился скорее по инерции, чем по необходимости. В подвале, конечно, прохладно — по сравнению с июньской жарой, — но не настолько, чтоб хранить там самопальную тушенку. И вообще, едва ли бывший серийный маньяк, пусть он и клинический дурак, осмелится прятать свои трофеи в таком ненадежном месте. Была надежда обнаружить характерные предметы, сопутствующие былому увлечению Алябьева: инструменты или запас пустых баночек... нет, ничего такого не нашлось.

Они поднялись обратно.

— Говоришь, ты теперь вегетарианец? Отрадная метаморфоза...

Ответа не было. Петраков не знал слов “вегетарианец” и “метаморфоза”, но сообразил, что скоро его оставят в покое. Так и случилось. Лесник еще раз посмотрел вокруг, пожал плечами и ушел.

Когда неприятный гость наконец удалился, сторож доел холодные овощи и пошел в спортзал — командовать вечностью.

Сев в машину, Лесник не торопился уехать. Задумался, снова рассматривая тест-полоски, упакованные в прозрачные пакетики (дабы приложить к будущему отчету). Вроде все сделано правильно, и результат однозначен, но смутное недовольство оставалось.

Статистика — вот что тревожило Лесника. Банальная наука статистика.

Каннибализм в развитых социумах — явление редкое, можно сказать уникальное. (Если, конечно, исключить времена катаклизмов, сопровождаемых лютым голодом.) Но сейчас войны, блокады и коллективизации не наблюдается. Вероятность пересечения в одной точке пространства-времени двух каннибалов выражается длинной цепочкой нулей после запятой и сиротливой единичкой в конце.

Однако — пересеклись. Активно действующий Мозго-вед и исцеленный Соловей. Исцеленный...

Людоед, перейдя на картофель, исхудал от нехватки жиров, и его заострившийся профиль агрессивен стал и суров... — вспомнил Лесник удивительно уместный стишок.

То, что Петраков не активный тенятник — это факт. И уж, конечно, не Мозговед. Даже если предположить, что обиженная жизнью пташка возобновила свои кулинарно-арифметические опыты, — сочные куски мяса никогда бы не были выброшены на помойку. Кроме того, свои жертвы импотент-Алябьев не насиловал. Получается, он стал Петраковым отнюдь не понарошку. Соловью скрутили шею: десять лет дурдома не прошли даром.

Но с какой стати это существо выпустили на волю? И позволили работать рядом с детьми? Что за трудотерапия такая?   

Единственное, что не вызывает вопросов — это новая фамилия. Документы Лесник проверил в первую очередь и самым придирчивым образом — никакой липы. Сторож действительно был Петраковым.

Из больницы вышел манекен, полностью выжженный изнутри; оболочка, видимость. Но — с новой биографией. У нас, как это ни смешно, предусмотрена защита освободившихся монстров — вроде программы защиты свидетелей в Америке, — так Алябьева и сменил Петраков. Наверное, простая фамилия “Петров” показалась кому-то слишком банальной.

Ладно. Время потеряно зря, но очередной пункт из списка вычеркнут.

Самое поганое в том, что с каждым отработанным фигурантом росла уверенность: весь список — пустышка. Все эти любители погреть руки на пламени черного цвета серьезной опасности не представляют, равно как и вылеченный любитель человечины... И Крокодила никто из опереточных персонажей подловить ни на чем не мог. Все известные факты вели к выводу, простому и гнусному: Крокодил стал Иудой. Исчез добровольно и для отвода глаз взломал собственную машину.

Только вот Лесник не любил, чтобы его вели — люди ли, факты ли, неважно...

Пиликанье мобильника прервало невеселые раздумья. Звонил майор Канюченко. У него наконец появилась информация об автомобильных ворах и скупщиках украденного ими.

Глава двенадцатая

Интернет-клуб “Разряд” был известен в Царском Селе своей продвинутостью и демократичностью.

Демократичность начиналась прямо от входа — никакой секьюрити у дверей не наблюдалось. Посетитель вошел в клуб беспрепятственно. Внешность его несколько отличалась от здешних аборигенов виртуального мира: длинные сальные волосы, заплетенные в косичку; слезящиеся, с игольно-точечными зрачками глаза; трехдневная щетина.

Джинсы с дырами на коленях, выцветшая бандана на голове, мешковатый свитер, взывающий не то о чистке и штопке, не то о немедленной отправке в мусорный бак. Растянутые рукава свитера прикрывали руки почти до кончиков пальцев, но при некоторых движениях задирались, являя миру следы инъекций, тянущиеся от запястий...

Короче, это тоже был гражданин мира виртуального, хоть и не имеющего отношения к Ай-Би-Эм и Майкрософту...

Наркоман.

Торчок со стажем.

Полное ничтожество.

Гость постоял, осматриваясь и давая себе время привыкнуть к интимному полумраку зала.

Компьютерные столы загромождали большую часть помещения. Стены были выдержаны в интересной цветовой гамме — колористикой клуба занимался редко просыхающий авангардист, видевший мир как дикую смесь темно-бордового и ядовито-зеленого. Нормальные столики — для еды и пития, — тоже наличествовали, стояли вдоль одной из стен. В дальнем углу — стойка с летаргическим барменом. Негромко играла музыка.

Посетителей было мало. Пара юных созданий неопределимого пола увлеченно во что-то играла за одним дисплеем, время от времени отрываясь от своего занятия, чтобы взасос поцеловаться. Седой представительный “чайник”, невесть как попавший в этот мирок, медитативно изучал выведенный на экран текст подсказки. Вот и вся публика.

Кроме главного зала имелся и второй — там было как раз многолюдно, там курили и веселились. А здесь курить не рекомендовалось табличками на русском и английском. Здесь был зал для некурящих...

Пришелец нерешительно топтался у входа — он явно был здесь впервые. И ждал, когда на него обратят внимание.

Первым заметил его молодой человек, вышедший из низкой двери без таблички (за нею виднелся стол с разложенными инструментами, деталями и корпусами компьютеров). Заметил и удивленно поднял брови — очевидно, заинтригованный обликом пришельца, нехарактерным для здешнего контингента.

— В чем трабл? — сказал он гостю наполовину приветственно, наполовину вопросительно. Голос, впрочем, звучал дружелюбно. На вид молодой человек казался почти вдвое моложе гостя — лет двадцать с небольшим — и раз в десять чище. Среднего роста, худощавый, мускулистый. Волосы у парня были длинные, как и у наркоши, — до плеч. Но не заплетенные, а перехваченные хайраткой.

— Чет-то я не фтыкнулся пока, — откликнулся посетитель, озираясь. — А ты хто?

— А я менеджер, имхо. Фторый нумер в сей резиденции. Ну, ты фтыкайся. Йес?..

Судя по всему, две ветви рода homo вполне понимали язык друг друга.

— Пашик — эт' ты? — с легким запозданием фтыкнулся гость.

— Я — Копыто, менеджер, — терпеливо объяснил собеседник.

— Во как. А я — Тимон.

— Оч-приятно. Пашик — это вон тот уважаемый г-н, — показал менеджер на бармена. Вернее, на его почти наголо стриженную голову, торчащую над стойкой и напоминавшую футбольный мяч, неизвестно зачем украшенный мелкими чертами лица. На гостя бармен бросил единственный взгляд и навеки утерял интерес к его личности.

— Наш первый нумер, кстати... — Копыто странно посмотрел на собеседника и тихонько прибавил: — Дело, конечно, не мое, друг Тимон. Но Пашик — очень жадный. Я таких жадных еще не встречал...

Ничего не ответив, гость пошлепал к бару. Копыто между тем направился во второй зал; оттуда донесся его зычный крик: “Эй, все! Кто играет в цацку “Свободный охотник” — ресет будет через десять минут!”

— Искренне здесь! — сказал Тимон, подойдя к стойке. Нестандартная была стойка, с претензией на космический дизайн.

Бармен это заявление проигнорировал. Даже веком не дернул, не то что своим футбольным мячиком. Но торчок попался настойчивый:

— Ква, — позвал он. — Ты Пашик?

— Кому Пашик, — снизошел бармен, — а тебе Павел Арсентьевич. Запомнил, чмо?

— Запомнил, — покорно согласился Лесник, поднял руку и нерешительно поскреб щетину.

Рукав свитера свалился, обнажив “дорожку” в мир сладких грез (коллодий смотрелся даже натуральнее, чем следы настоящих инъекций).

Щетина тоже не подкачала, — собственные волосы, мелко настриженные и нанесенные на специальный гель. Парик, пластиковые кольца-расширители в ноздри, капли в глаза, тональный крем, изображающий синюшную бледность... Добавить характерный наряд и собственные актерские способности — и готов не вызывающий подозрений образ. В гримировальном наборе имелся даже специальный дезодорант, имитирующий застарелую бомжовскую вонь — но его, поразмыслив, Лесник применять не стал, — дабы не вышвырнули с порога.

Преображение из респектабельного археолога в бом-жеватого наркошу объяснялось не любовью к театральному искусству. Визит (по наводке Канюченко) в сие заведение мог закончиться любыми эксцессами. Леснику не хотелось вешать себе на хвост “крышу” интернет-клуба.

— Че надо? — спросил Пашик без малейшего любопытства.

— Я, это... кореша, тут... — невнятно забормотал Лесник. — Сказали... Мне бы, это... Короче, во...

Из-под свитера возникла и легла на стойку штуковина, похожая на “тетрис”, страдающий манией величия.

Это была вещь, именуемая на сленге компьютерщиков “наладонником”, купленная специально — в первом же крупном магазине. Коробку от изделия, паспорт и гарантийный талон Лесник с собой не взял. Игрушка, прямо скажем, не дешевая и чрезвычайно модная. Карманный компьютер, миниатюризация которого дошла до кретинизма.

В глазах бармена зажегся тусклый огонек интереса.

— Пентиум, — похвастался Лесник. — Классный компух.

Бармен и сам все видел. Не пентиум, понятно, тот из другой оперы, но “компак”, новехонький, мечта делового человека. Внешность гостя внушала Пашику доверие, но спросил он по-прежнему равнодушно:

— Иче?

— Продать бы... — заискивающе сказал Лесник, дрожащей рукой подтолкнув “компак” к Пашику.

— Где взял? — строго спросил тот. Лесник не стал врать:

— Купил.

Пашик ухмыльнулся. Лесник продолжил:

— А щас с башлями зарез, с детокса соскочил только что... В лопатнике сквозит...

— Сколько?

— Полста. Зеленкой.

— Скажи уж честно, ширнуться нечем... Лопатник, детокс... Тьфу.

Бармен поднялся из-за стойки. Был он молодым, на вид не старше Копыта. И — примерно одного с ним роста. На этом сходство между “нумерами” клуба и заканчивалось — пухлое брюшко Пашика обещало со временем превратиться в пузо, не уступающее тому, что украшало солнцепоклонника Арарата Хачатряна.

Интересная тут, кстати, иерархия “нумеров”, подумал Лесник. Менеджер, сиречь управляющий, по идее, должен быть главнее бармена — тот, как ни крути, всего лишь обслуга. Впрочем, нечего лезть в чужой интернет-клуб со своим уставом...

Пашик повертел “компак”, положил обратно на стойку и принял наконец решение. Крикнул, перекрывая музыку:

— Никита!

Из недр клуба явился крепкий лоб в камуфляже, с дубинкой у пояса. Секьюрити в “Разряде” таки имелась.

— Встань у входа, — скомандовал бармен, — и если что не так, сам знаешь...

И что сие значит? — подумал Лесник. Боится, что пришел замаскированный мент? Что следом ворвется опер-группа? А Никита их — дубинкой, дубинкой!? Да нет, похоже, что страж поставлен не у входа... У выходa ... Не зря Копыто предупреждал о патологической жадности Пашика.

Патлатый менеджер, кстати, так больше в этот зал и не вернулся.

Пашик сделал музыку громче.

— Музон льется, — сказал Лесник по-свойски. — А также пьется и бьется. Накапай водички, Павел... Аркадьевич... Глотка ссохлась.

— Арсентьевич. По пятницам не подаем, — восстановил Пашик дистанцию. — И вооще у нас в головных уборах не ходят. Понял, нет?

Прямо как в храме, подумал Лесник. Нет бога, кроме Майкрософта, и Билли Гейтс пророк его... Но бандану снял с головы послушно.

— Подыми свитер!

Лесник опять повиновался. Приемо-передающей аппаратуры, как назло, на его животе не было. Заодно не нашлось оружия и бронежилета. И, если уж совсем начистоту, — то не обнаружилась ни майки, ни рубашки, ни иной детали туалета. Свитер был надет на голое тело.

Бармен брезгливо провел руками по карманам джинсов. Зацепился за что-то, нехорошо прищурился, стал старательно тискать карман... — и тут же расслабился.

— Все свое ношу с собой? — спросил глумливо. — Баянист херов...

В кармане лежал шприц.

— Лады, пройдем, поспикаем, — смягчился наконец Пашик. — Шумно тут... И тестануть твой компух надо, сам-по.

Служебные помещения “Разряда” размещались в подвале и резко контрастировали с залами. Бетонные полы, узкие коридоры, некрашеные стены, голые лампочки.

Охрана интернет-клуба, как выяснилось, состояла не единственно из Никиты. Под землей, удобно расположившись на складном стульчике и читая книжку, нес вахту еще один закамуфлированный организм. Резерв, надо полагать. Засадный полк на Куликовом поле. Был страж подвала выше своего наземного коллеги (тоже не мелкого) и шире в плечах. И даже его дубинка казалась длиннее. Других членовредительных орудий у стража Лесник не заметил. Это радовало — ситуация шла к развязке, наверняка неожиданной для продавца-наркоши... Проверить компьютер и расплатиться Пашик мог и в зале. Не оружие, в конце концов, покупает, и не наркоту. Ни один прокурор не докажет, что куплена заведомо украденная вещь.

Пашик погремел ключами, распахнул дверь, щелкнул выключателем:

— Заходь...

Лесник вошел. Пашик за ним. Третьим — охранник, сам, без команды, — процедура казалась хорошо отработанной. Встав, охранник несколько утратил человекообразность облика — сутулость и несоразмерно длинные руки делали его похожим на горную гориллу, спустившуюся на равнину и шутки ради наряженную в камуфляж. Правда, у горилл голова побольше и взгляд посообразительней, но это уже нюансы...

Помещение оказалось просторным и весьма занятным: вдоль стены тянулся деревянный стеллаж, состоящий из полок с ячейками. В каждой ячейке лежала запечатанная бутылка. В углу термостат, стены обиты чем-то мягким — теплоизоляция. Прохладно, градусов десять-двенадцать... Короче говоря, подсобка была специально оборудована для хранения особенных, дорогих вин.

Это кто у вас тут такой ценитель? — подумал Лесник. Хотя неважно. Пашик пригласил сюда жалкого торчка не в видах дегустации, понятно. Теплоизоляция заодно и звук не пропускает. Хотя — и так подвал. Или у них тут в обычае огневые контакты?

Лампочка, кстати, тускло подсвечивала узкий круг у самой двери — вино не любит прямого света. Почти все винохранилище тонуло в густом полумраке. В общем, странноватое место для осмотра и проверки работоспособности краденой оргтехники. И для расчетов с поставщиками-забулдыгами.

Как и ожидалось, бармен бокалы не достал и закуску не приготовил. Прошел в темный дальний угол, где смутно виднелся стол. Уселся, включил настольную лампу.

— Ну, греби сюда, проверим вместе...

Лесник подгреб, наклонился над столом. Гориллообразный охранник остался у двери, поигрывая дубинкой. Пашик без особого интереса потыкал в кнопки, посмотрел на экранчик. Пухлые губы искривились, словно их обладатель собрался смачно плюнуть.

— Воровать нехорошо! — выплюнул-таки Пашик, и Лесник чуть не расхохотался. Сентенции прозвучала в этом антураже сюрреалистично. — Ты, мразь, с....дил вещь у белого человека! Понял, нет?! И он уже ходил сюда, спрашивал — не приносил ли какой мудак? Знаешь, что за такое бывает?! Я тя тут просто запру и звякну хозяину, понял, нет?! И куда он тебя увезет и что с тобой сделает, мне по хрен!

Голос бармена звучал куда громче обычного. И хоть эха в помещении не было, Пашик явно надеялся заглушить осторожные шаги своего гориллоида, заходящего за спину глупого наркоши. Партитура проработанная, не на одного Лесника рассчитанная...

В принципе, комедию можно заканчивать. Действие переместилось из людного места, и маскарад стал излишен.

Но Лесник решил досмотреть до конца. И молча сгреб со стола “компак”. Дубинка тут же опустилась на его затылок — так, по крайней мере, показалось охраннику. Еще ему показалось, что дубинка обрела непонятную самостоятельность, и рванулась из руки, и руке стало больно. Затем, мгновенно, без перехода, показалось, что винохранилище встало дыбом и пол ударил в лицо ослепительно-грохочущим ударом, а потолок ударил сзади , и голова расплющилась между ними...

На этом все кончилось. Больше любителю бить по затылкам не казалось ничего.

Пашик не понял деталей произошедшего. Но общую ситуацию оценил правильно. Сидел на стуле, как сидел, только беззвучно разевал рот.

Стул был единственным. Лесник уселся на край стола, повернул лампу, чтобы свет бил в лицо Пашику. Прием стар, как мир, но тем не менее всегда срабатывает.

— На чем мы остановились? Ты, кажется, куда-то хотел звонить?

Как выяснилось, Лесник недооценил Пашика. То ли тот был крепче, чем казался, то ли глупее, а скорее всего, бармена подвела инерция мышления — не смог осознать превращение противника из ничтожного червя в хозяина положения.

За спиной раздался легкий звук. Лесник бросил мимолетный взгляд через плечо. Все в порядке — ноги гориллоида судорожно дернулись и вновь застыли. Но вот Пашик... Воспользовавшись моментом, бармен незаметно потянулся к карману. Ему казалось — незаметно.

— М-м-мертвый? — кивнул первый “нумер” на охранника.

Голос дрожал, но цель вопроса ясна — хочет, чтобы противник отвлекся, еще раз обернулся...

— Тебя это так волнует? — равнодушно спросил Лесник. — По-моему, у тебя есть более насущные заботы...

Но ненадолго отвернулся, любопытствуя: что там у жадного Пашика за козырь припрятан? Неужто действительно ствол?

Козырь у жадюги был помельче — газовый баллончик. Лесник дождался его полного извлечения, перехватил руку бармена, сдавил, — и ловко поймал падающую пшикалку.

Пашик, отчаявшись одолеть супостата своими силами, широко распахнул рот. Разрывающий уши вопль рванул наружу. Вернее, попытался рвануть — в его источник немедленно был засунут кляп. Тот самый баллончик — глубоко, головкой-распылителем внутрь.

И тут же Лесник ударил — на вид несильно, играючи. Стул рухнул, Пашик скорчился на полу. Когда управляешь противником, берешь его под контроль, навязываешь силой свою волю — любую попытку к сопротивлению, даже любое несанкционированное действие надо сразу наказывать — ударом, уколом ножа, в крайнем случае — выстрелом (другим неповадно будет). Жесткая аксиома, известная любому бойцу, участвовавшему в спецоперациях.

Оказавшись на ногах, Пашик обнаружил, что тело его утеряло большинство степеней свободы. Собственно, оно, тело, относительно безболезненно могло выполнять лишь одну функцию — согнувшись, ковылять в сторону двери. Любые попытки изменить скорость и направление движения либо остановиться — тут же рождали дикую боль в заломленной назад левой руке. Правая, поднявшая на страшного наркомана баллончик, до сих пор висела плетью. Баллончик, кстати, так и оставался во рту — ни вытолкнуть, ни выплюнуть — застрявшая в глотке головка казалось острой, угловатой и раскаленной... Бармен шел, торопливо перебирая ногами — и мычал носом, негромко и жалобно.

К двери Лесник подвел его не просто так. Винохранилище запиралось лишь снаружи — стоило предусмотреть появление незваных гостей и не дать возможности поймать себя в мышеловку.

Голова бармена ткнулась в угол между стеллажом и дверным простенком. Голос, негромкий и яростный, вонзался в ухо:

— Слушай сюда, урод! Я спрашиваю — ты отвечаешь! Быстро, не задумываясь! Ответов только два — кивнул головой — “да”, мотнул — “нет”. Промедлишь — будет больно. Не ответишь — еще больнее. Соврешь — убью сразу!! Понял?

Пашик попытался промычать что-то утвердительное. Боль тут же пронзила руку, рванула по позвоночнику, вцепилась когтями во все тело.

— Понял??!!

Бармен яростно закивал головой, ударяя лбом в штукатурку: да! да!! да!!!

— Тебе приносили музыкальный центр?! Кивок.

— Автомобильный?

Попытка пожать плечами — новый взрыв боли — торопливое кивание. Дальше стало легче — Пашик хорошо уяснил правила игры.

— Сегодня?

Голова завертелась так, словно всю жизнь мечтала о карьере пропеллера.

— Вчера?

Частота киваний сделала бы честь любому дятлу.

— Он сейчас здесь?

Да!!! — просемафорила голова.

— Сейчас будешь говорить словами. Условия те же. Любой крик станет предсмертным. И быстро, не задумываясь!

Голову Пашика выдернули из угла, липкий от слюны кляп улетел к дальней стене.

— Кто принес? Имена, быстро!! Пашик говорил, захлебываясь словами...

Через пять минут картина прояснилась.

Можно, конечно, лгать и при таком, жестком варианте экстренного потрошения — но для этого, кроме незаурядной воли и спецподготовки, надо иметь и заранее продуманную легенду. У Пашика не было ни первого, ни второго, ни третьего. А соврать экспромтом, когда за малейшее промедление в ответах наказывают, — невозможно. Шприц с “правдорезом” Лесник даже не стал доставать — принес его на случай допроса в людном зале.

Правда, настоящих фамилий двух автоворов Пашик и сам не знал. Но это неважно, достаточно кличек и телефона одного из них (первый “нумер” зачастую наводил воров на конкретные машины). Причем, понятно, постоянных поставщиков ждало другое обхождение, чем тащивших случайную поживу ханыг.

Теперь стоило немного поиграть в “доброго следователя”, забрать персик, а напоследок напугать придурка так, чтобы не смел и думать о мести и тому подобных глупостях... Программу эту Лесник успел выполнить лишь отчасти.

— А ты действительно жадный, Павел Аврельевич... Где это видано — за жалких полсотни баксов лупить по голове живого человека? Да еще гадостью всякой норовишь опрыскать, как таракана... Я что — таракан?!

На этом вопросе Лесник подпустил металла в голос — клиент по привычке отчаянно замотал головой (рука его до сих пор пребывала в болевом захвате).

— Ладно, Павел Абрамович, веди в закрома и отдавай шарманку. Моя лошадка без нее скучает, и смотри...

Он осекся и пихнул Пашика в сторону — так, чтобы открывшаяся дверь заслонила их. По коридору кто-то шел — к винохранилищу. Шаги уверенные, не торопливые и не подкрадывающиеся... Дверь распахнулась.

— Пашик, ты здесь? — голос Копыта. — Там у нас проблема нарисова...

Дверь захлопнулась за вошедшим, и Лесник прислонился к ней спиной.

— В чем проблема? — поинтересовался он.

— Ни хрена себе пельмень ... — констатировал Копыто, оценив мизансцену. — Я пойду, ладно? А вы тут уж сами, по-семейному...

Хладнокровный парень, подумал Лесник, и нормальным языком вполне владеет... Он был благодарен менеджеру за предупреждение, — хотя, конечно, и без него не попался бы в ловушку, настороженную совсем на другую дичь.

— Погоди, сейчас все вместе пойдем, — сказал Лесник. — Будь другом, принеси со стола мой “компак”, у меня руки заняты...

Копыто выполнил приказ не сразу — по дороге нагнулся над гориллоидом, покачал головой...

— Жить будет, — успокоил Лесник. — Череп, как бильярдный шар, — сплошная кость.

Возвращаясь с “классным компухом”, менеджер сказал, обращаясь к Пашику:

— Говорил я тебе, кабан жадный, завязывай с этим бизнесом, пока самого не повязали.

— Да... Ты... Бля... Сам... — осмысленностью и связностью ответ бармена не отличался.

— Засунул бы ты язык в задницу, — дружески посоветовал Копыто. — И задница будет чище, и язык целее...

Пашик совету последовал. В фигуральном, естественно, смысле.

А Лесник вдруг почувствовал, что ему до смерти надоела вся беготня, стрельба, задержания и экстренные потрошения. Ему захотелось пнуть по жирному седалищу жадного кабана, и уйти отсюда, плюнув на все, и выйти из подвала на чистый воздух, и вдохнуть полной грудью... Он поймал себя на том, что уже отводит ногу для смачного пинка — и замотал головой, отгоняя наваждение. Виски ломило. Душно тут у них, ни окошек, ни вентиляции...

— Пошли, — сказал Лесник. — Все втроем. За моим музыкальным центром. И советую — прежде чем сделать что-нибудь глупое, вспомните, какая мизерная в этой стране пенсия по инвалидности.

— Пашик что-то решил вернуть, — подивился Копыто. — Все чудесатее и чудесатее...

Поднявшись обратно в зал, Лесник постоял, прислушиваясь к звукам из подвала (включившийся в голове фильтр отсекал музыку и голоса посетителей). Вроде все в порядке— “нумера” переругиваются, не помышляя о погоне и мести. Доносились обрывки визгливых реплик Пашика: “Да он... как вошел... да что, бля, мне... я те не Матросов, на хрен...” Первый “нумер” оправдывался перед вторым. Любопытно — но уже совсем не важно.

В холщовой сумке лежал персик, по виду целехонький и живехонький, совместно с “наладонником” и двумя бутылками вина, прихваченными как компенсация морального ущерба. Можно уходить...

В зале пульсировала музыка. Группа “Фаги”, безошибочно определил Лесник. Голос Фагота, пропущенный через фильтры и микшеры, превратился в хор подвывающих монстров:

Кругом июнь

Палящий зной

На предков плюнь

Пойдем со мной...

Сомненья прочь!

Я поведу —

Туда, где ночь

Зажжет звезду...

И кто произвел Фагота в сатанисты? — недоуменно подумал Лесник. Исключительно сам себя. Вытатуировал на щеке летучую мышь да эпатирует публику перевернутыми распятиями... Ну и серу жжет на концертах — первым рядам то еще удовольствие. Только это все антураж, а сами тексты песен достаточно бессмысленные, вполне подходящие для попсовых шлягеров. Но сакральный смысл? Хм... Ночь — прочь, июнь — плюнь, палка — галка... Очередная пустышка.

Он решительно пошагал к выходу. На лице охранника Никиты отразились тягостные раздумья и душевные борения. Посетитель, обязанный давно быть вышвырнутым через аварийный выход, шел через зал — совершенно иной походкой, да еще и с не пойми откуда взявшейся сумкой...

Охранник сделал движение перекрыть дверь — незаконченное, скорее даже намек на движение. Лесник не замедлил и не ускорил шага, шел как шел, лишь улыбнулся самой хищной из своих улыбок. Никита отступил в сторону, доказав явное интеллектуальное превосходство над подвальным братом по разуму.

...На улице, метрах в ста от клуба, Лесника догнал менеджер Копыто.

— Пашик звонит “крыше”, — сказал он, подбегая. — А меня послал за вами проследить

— Следи, я же не против... Только подними воротник и надень темные очки. Для маскировки.

Казалось, парень не заметил издевки:

— Подождите минутку. Пашик сказал не все... Эту штуку (кивок на сумку с персиком) — пытались вскрыть.

Разговор становился интересным.

Вскрыть персик считалось в принципе невозможным. Даже понять по внешнему виду, что это компьютер, трудно. Расчет проектировщиков прост — люди, ставшие случайными владельцами персика, будут стараться методом тыка заставить его проигрывать диски — и активизируют блок самоуничтожения. Либо таймер отсчитает девяносто шесть часов от последнего штатного входа в систему — и блок активизируется сам.

Но это все в теории, русские же левши и кулибины издавна славятся умением не подкреплять ее практикой, а опровергать.

— Пытались? И кто же? — спросил Лесник.

— Я.

— Грех винить за здоровое детское любопытство... Как успехи?

— Успехов нет. Есть выводы. Это никакой не музыкальный центр — во-первых. Аппаратура неизвестного назначения, наверняка оборудованная каким-то маячком, позволяющим ее отыскать, — во-вторых. Принадлежит службе, с которой может шутить шутки лишь полный кретин вроде Пашика, — в-третьих. Я — не кретин и не самоубийца — это в-четвертых.

Парень сделал паузу.

— А пятое и самое главное — возьмите меня на работу.

Лесник потер виски, привязавшаяся в подвале головная боль никак не желала проходить. Очевидно, чувство юмора от этого притуплялось. Лесник даже смеяться не стал, настолько все звучало нелепо.

— У тебя, кажется, есть работа?

— Это не работа. Приработок на пару-тройку часов в день... Вернее, хобби с символической оплатой. Менять подгузники младенцам, присосавшимся к груди Интернета? Фу... У меня, между прочим, черный пояс. Вожу машину, стреляю из боевого оружия. И, не хвастаясь, — умею анализировать информацию.

Умеешь, подумал Лесник. И использовать тоже. Что первый “нумер” у тебя на крючке, дураку понятно...

Парень вызывал симпатию. И одновременно жалость. Шел сейчас по лезвию ножа — и сам, похоже, не понимал, чем это может закончиться.

— Здесь, — Лесник чуть тряхнул сумкой, — действительно не музыкальный центр. И, пока разработка не запущена в серию, — на самом деле представляет коммерческий секрет, за обладание которым может случиться нешуточная потасовка... А в остальном... Извини, но ты насмотрелся фильмов. С чего ты взял, что бытовой электроникой занимается служба, не шутящая шуток? Промышленные шпионы люди в основном мирные, в морду бьют крайне редко, оружие там одно — информация, информация, информация... Все еще скучней, чем в интернет-клубе.

Похоже, старания Лесника пропали зря. Юноша упрямо стремился совершить суицид — или попасть в младшие агенты Конторы таким вот нестандартным способом.

— Так то промышленные... — безмятежно улыбнулся он. — А то вы... Я бы не удивился, если бы вы всех нас там, в подвале, и уложили — штабелем.

И я бы не удивился, мрачно подумал Лесник. Если бы за дело взялись парни Юзефа — ничуть бы не удивился.

Копыто зашел с другого фланга:

— Хорошо. Давайте поговорим чисто в сослагательном наклонении. Попробуем допустить, что существует гипотетическая служба, кадры для которой не готовят профильные учебные заведения. Организация, глубоко законспирированная, делающая серьезные дела — и не служащая при этом вечной мишенью для журналистов. Не стесненная в финансах — ваша приманка-“компак” лежала на витрине в “Техно-лайфе” и стоила круто, я сам приценивался, да денег не хватило... Вопрос: если бы подобная служба существовала, как бы мог вступить в ее ряды доброволец?

А почему бы и нет? — подумал Лесник. В любых правилах бывают исключения, в конце концов. Мы привыкли долго и внимательно присматриваться к человеку, приоткрывать ему маленькие фрагменты общей картины, прежде чем сделать предложение, после которого у согласившегося обратной дороги нет. В любом случае парень достоин того, чтобы к нему присмотрелись. А его догадку насчет “маячка” в персике, хоть и ложную, — стоит оформить служебной запиской и переслать в Три Кита. Повторится такая ситуация — меньше проблем...

— Так каковы же гипотетические действия гипотетического соискателя гипотетической должности в гипотетической конторе? — на одном дыхании выдал Копыто.

— Ну, для начала... — сказал Лесник и понял, что тоже собирается просклонять во всех видах прилагательное “гипотетический”. Вот ведь привязалось дурное слово...

— Для начала соискателю стоило бы сделать уставную стрижку, — закончил он совсем по-другому. — Потом немного подождать, не создавая лишней суеты. И не засовывать голову во все вызывающие любопытство отверстия — чтобы ее не лишиться.

— Да, голова — ценная вещь. Даже гипотетическая... — согласился Копыто.

— Ладно, мне пора, — сказал Лесник решительно. — Я сам тебя найду. Увидимся.

...Еще через сотню шагов он нырнул в кусты и протиснулся в узкий пролом бетонного ограждения какой-то вечной стройки. Постоял, выжидая, — если этот аналитик с черным поясом таки сунется следом, придется объяснить ему на конкретном жизненном примере вред патологического любопытства.

Не пришлось.

Никого и ничего.

Хватит на сегодня маскарадов, решил Лесник, пересекая стройку. Машина стояла далеко от “Разряда”, на параллельном бульваре — не к лицу наркоману-аутсайдеру раскатывать на тачке.

Он перемахнул через бетонный забор, аккуратно придержав сумку и не утруждаясь поиском калитки, — голова ответила на резкое движение болезненным спазмом. Лесник подумал, что пора начать таскать с собой какие-нибудь таблетки. Тридцать два года... А последние десять можно смело считать год за три, как на любой войне... Почти старик. Потом вспомнил, что под рукой есть лекарство, до сих пор не подводившее. Стоит снять напряжение, благо нынешний имидж позволяет...

Прохожие с удивлением смотрели на ханыгу, припавшего губами к покрытой благородной паутиной бутылке “Merlot” урожая 1994 года...

Полегчало.

Глава тринадцатая

К домику на окраине Лесник подъехал спустя два с половиной часа после того, как покинул кафе “Разряд” — попытался по горячему следу прихватить автомобильных воров. Безрезультатно — в квартире, вычисленной по телефонному номеру, никто на звонки в дверь не реагировал, а мудрить с замком в многоквартирном доме не хотелось. По крайней мере днем. Оставалась надежда, что Пашик предупредить под ельника тоже не сумеет... Хотя след казался бесперспективным — похоже, действительно совпадение.

Затем Леснику пришлось встречаться со срочно прибывшим из Питера курьером и передавать ему персик Крокодила.

Судя по внешнему виду прибора, пытливый юноша Копыто поработал с ним весьма осторожно. Фальш-панель “музыкального центра” менеджеру снять удалось, хоть и была она с секретом. Но, в конце концов, не бином Ньютона. Повозившись, можно разобраться, на что нажать и за что потянуть. Этого оказалось достаточно, чтобы сделать вывод о нестандартной начинке... Но добраться до нее, даже до клавиатуры с экраном, “фторый нумер” грубыми механическими методами не пытался — к счастью для себя и окружающих. Термитно-фосфорный заряд не просто превратил бы персик в лужицу расплавленного металла, но и устроил бы групповую кремацию всем, оказавшимся в радиусе двух метров.

Обошлось — и ладно. Спецы из Трех Китов снимут все слои защиты и перелопатят содержащуюся в персике информацию. Если найдутся какие зацепки — Лесник узнает о них вторым. Первым — Юзеф.

(Отчего научные и технические подразделения Конторы, разбросанные по всей стране и работающие под всевозможными прикрытиями, носят в совокупности такое необычное название — “Три Кита” — Лесник не знал. Услышав впервые — удивился. Но тогда, десять лет назад, удивительного пришлось узнать с избытком. Потом привык, и странным название не казалось.)

...Послание, сочиненное утром от имени Крокодила, сработало.

Но только в отношении домохозяйки. Радецки, как и следовало ожидать, в снятом жилище больше не появился.

Лесника, расставшегося с обликом наркоши Тимона, бабка встретила без подозрений, достаточно оказалось назвать упомянутое в записке имя. Но при этом тонко намекнула на маленькую пенсию и высокие цены... Лесник намек понял и предложил вместо возврата аванса дожить за уехавшего коллегу все оставшиеся дни. И даже немного приплатить — за беспокойство, доставленное резко сорвавшимся с места квартирантом. Пенсионерка согласилась, гордясь своим умением вести гостиничный бизнес. Новый жилец был посвящен в тайну местонахождения ключа (над дверной притолокой) и стал временным, но полноправным владельцем жилплощади.

Это был дополнительный шанс что-то разузнать — но весьма хилый. Из беседы со старушкой выяснилось, что прежнего квартиранта она почти не видела, приходил поздно, вставал ни свет ни заря, питался в городе... О визитах посторонних к Радецки бабка ничего не знала, телефонных сообщений для него ни принимала... Не стоит особо рассчитывать, что кто-то сюда явится и поднесет разгадку на блюдечке. Но подергать за эту ниточку надо.

Он прошел в комнату, положил на стол персик — на этот раз свой. Пора изложить полученные за день результаты в ежедневном рапорте и отослать непосредственному начальству... Лесник вздохнул. Безудержная компьютеризация и развитие средств связи имели свои очевидные минусы. То ли дело раньше, в старые добрые шпионские времена... Агент собирал информацию, шифровал ее (причем без всяких облегчающих эту операцию электронных устройств); потом осторожно, тщательно проверяясь, закладывал в тайник для связного, о чем извещал резидента при помощи хитрой системы условных знаков — или, не менее осторожно, проводил сеанс радиосвязи... При таком укладе какие уж ежедневные рапорты. Спокойно люди жили, неторопливо, обстоятельно. А теперь... Так пойдет — скоро предпишут отчитываться по электронным сетям три раза в день, не считая экстренных случаев...

* * *

Глаза Наташи лучились счастьем. Сияли надраенными пятаками, как у шестиклассницы, впервые побывавшей в секс-шопе. И, похоже, причиной тому послужило не только возвращение принца ее мечты и мужчины эротических сновидений — проще говоря, меня.

Зато у Фикуса и пятерых его отморозков вид наблюдался несколько изнуренный. М-да, большой вопрос — кто же тут кого затрахал? Пожалуй, я был несправедлив к девочке. Стоит продолжить с ней плотное знакомство, грех зарывать такие таланты в землю... И по мусорным бачкам разбрасывать — грех. Муфельная печь — самый надежный способ. Шутка.

— Докладывай, мой растительный друг, — приказал я Фикусу дружески.

Доклад растения был нейтрален — ни хороших известий, ни плохих. Масяня (прозванный так за нестандартную форму черепа) покопался в телефонном щитке и сейчас прослушивал линию библиотечной мышки. Впрочем, безрезультатно. Мышка, как животным ее породы и полагается, сидела в норке тихо и незаметно. Дверью Фагота никто не интересовался. Шарлатанствующая старушка вокруг дома больше не болталась. Вот и все новости.

— Ну тогда слушай и запоминай, — сказал я. — Двоих орлов я у тебя забираю. С остальными займешься охотой. Знаешь, как стреляют селезней с подсадной уткой? Значит так: сегодня вечером крале из восьмой квартиры позвонит хахаль. Девять шансов из десяти, что они забьют стрелку. Послушаете, куда намылились, — и туда же. Аккуратно, в затылок девке пыхтеть не надо, парень у нее тертый... Задача: выбрать место потише и конкретно ошмонать его карманы. Будет дергаться — дать по чайнику. Если какие заморочки — звони. Все понял, растение?

Фикус понял. Он по жизни туповат, но я всегда объясняю доходчиво. Он и его дебилы, конечно, не гении кунг-фу, но довести кого-нибудь до инвалидности в темной подворотне вполне способны. Если их трое на одного, а еще лучше — четверо. Проверим “товарища лесника” на вшивость...

Теперь пора назначить двух добровольцев... Я оглядел команду в поисках наиболее сообразительных. Таковых не оказалось. Ничего, буду думать за троих.

— Ты и ты. Надо доставить два места груза в больницу Семашко, к одному доброму доктору. “Газель” у подъезда, вытаскивайте оттуда тару — два ящика — и тащите в квартиру маэстро. А я присмотрю, чтобы никто не задал вам глупых вопросов. Понятно?

Не поняли... Совсем тупые. Пришлось все делать самому — но, естественно, их руками. Потом мы покатили к доктору, подряженному мною на сверхурочную работу. Добрый доктор, кстати, носил и прозвище человеколюбивое — Жека-Потрошитель.

Ворон с видимым удовольствием клевал кусочки печени, извлеченной Игнатом из бака для отходов — парень отличался деревенской рачительностью.

Стук клюва по тарелке раздражал Жозефину Генриховну, мешал сосредоточиться — но прогонять своего любимца она не стала. Сама перешла в другую комнату. К Золтану она относилась лучше, чем к людям — мерзким, жадным и завистливым тварям. Тот, для кого открыты человеческие души, самые темные и зловонные уголки их, — тот поневоле становится мизантропом...

...Странности вокруг колдуньи множились. Телефон Марата вдруг ответил — его голосом, записанным на пленку. Уехал за новыми песнями, дескать... Как, когда, на чем? Машина Марата к дому не подъезжала и не отъезжала. Игнат отвлекался от наблюдения совсем ненадолго — никак не мог музыкант за это время незаметно прокрасться в свою квартиру, повесить на место брошенную у аппарата трубку, надиктовать сообщение, собрать вещи... Или на линии была неисправность, а сообщение висит на автоответчике давно?

(Игнат и на самом деле старательно пялился в окно — за исключением краткого перерыва на гадание и уборку. И погрузку деревянных ящиков в “газель” видел. Вернее, запечатлел сетчаткой глаза — в мозгу этот факт никак не отразился...)

Де Лануа подошла к полке, достала папку с фотографиями, порылась в них, выбрала одну. С большого цветного снимка смотрело лицо с татуировкой, изображавшей летучую мышь. Черные с фиолетовым отливом волосы уложены в прическу, напоминающую два торчащих рога. Марат готов к выступлению.

Жозефина опустилась на диванчик в стиле ампир, провела рукой над фотографией — закрыв глаза и привычно сосредотачиваясь...

После пассов над снимком, продолжавшихся несколько минут, она отбросила фото. Бумажный Марат выписал несколько зигзагов и упорхнул под диван. Колдунья застыла, глядя в одну точку. Результат был достигнут, хотя пальцы во время сеанса не ощутили даже легкого потепления и покалывания— признаков возникновения связи...

Холод и пустота.

Значить это могло лишь одно. Марат Сергеевич Иванов, он же Фагот — мертв.

* * *

Лесник убрал выдвижные клавиатуру и экран, проделал ряд манипуляций, исключающих посторонний доступ, отключил от сети шнур питания. Однако фальшпанель, возвращавшую персику облик музыкального центра, на место не поставил, отложил в сторону. Была насчет нее одна задумка...

Рапорт, сжато и последовательно излагавший события дня, отправлен. Никакого анализа — лишь изложение фактов.

Но для себя стоило выстроить их в некую систему.

Итак:

Радецки приехал на следующий день после находки расчлененного тела Татьяны Комаровой. Провел в Царском Селе как минимум четверо суток (или больше — если исчез не сразу по окончании последнего сеанса связи).

И неясно, чем он тут эти дни и ночи занимался. Информация, представленная в рапортах как самолично собранная, просто-напросто позаимствована из досье Синяв-ской, о котором Крокодил не доложил. Также ни единым словом он не упомянул о причинах разработки Анны и о непонятном реферате, заказанном девушке. Ладно, Анну пока можно оставить в стороне, с ней еще предстоит...

Лесник на секунду задумался: а что, собственно, предстоит? Свидание? Или замаскированное под таковое оперативно-следственное мероприятие? Ладно, проехали...

Итак, фигуранты пресловутого списка... Все, кроме ушедшего на покой Петракова-Алябьева, люди публичные, использующие свои нестандартные увлечения как рекламу собственного бизнеса — а в случае Де Лануа и как прямой источник дохода. Конечно, на арт-шоумена Каюмова надо взглянуть вживую — но, судя по материалам журналистки, того же поля ягода.

Однако — полное впечатление, что все эти опереточные служители темных сил кем-то подставлены.

Арик Хачатрян, рядом с жильем и кафе которого брошена машина Радецки. Де Лануа и Фагот-Иванов, тоже обосновавшиеся неподалеку от места находки “нивы”, вдобавок в одном доме. Да одно название рок-группы: “Фаги” — должно привлечь внимание и вызвать ассоциацию с делом Мозговеда. По-гречески “Фаги” значит “Пожиратели” — не больше и не меньше... Намек открытым текстом: ищи, рой землю именно здесь. Плюс внезапный отъезд музыканта, озвученный автоответчиком... (Мог, кстати, и не уехать — отгородиться таким способом от докучливых звонков.) В гостях у Иванова побывать завтра придется — хотя бы и в отсутствие хозяина. Но что бы там ни обнаружилось, ясно уже сейчас: Лесника словно подводили к Фаготу — и не к нему одному... Но тогда от кого отводили? И — кто отводил?

Радецки? Изменник и дезертир Радецки?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо разобраться: чем занимался Крокодил в эти четыре дня?..

Меченой Радугой?

По заведенному издавна порядку Контора регистрировала странные небесные явления — не придавая им, впрочем, особого значения. Ритуал, корни которого уходили в старые времена. Радуга с темной, почти черной полосой была отмечена где-то здесь, ориентировочно — над Царским Селом, в день исчезновения и смерти Комаровой... Согласно древнему пророчеству, знак этот сулил великие беды.

Радецки, в отличие от большинства коллег, относился к небесным знамениям весьма серьезно. Неужели настолько серьезно, что пошел на прямые нарушения устава и дезинформацию начальства, — и всё ради того, чтобы пуститься в погоню за небесным фантомом?

Допустим. И что?

Радуга — она радуга и есть. Преломление, отражение и дифракция. Люди после встречи с такими оптическими процессами не пропадают. А вот после встречи с молодыми симпатичными женщинами...

Лесник набрал семь цифр на мобильнике и решительно сказал, дождавшись ответа:

— Анна? Это Тимофей. За мной остался долг — лимонад и мороженое.

Приманка была незамысловата, а ловушка проста до идиотизма — именно поэтому Лесник надеялся: сработает.

Он запер “ниву”, оставленную на том самом месте, где стояла машина Крокодила — у Московских ворот. Заглянул снаружи — фальш-панель, прикрывающая лишь опустевшее гнездо персика, видна, как на ладони.

Расчет был прост.

Вариант один:

Приятели жадного Пашика, промышляющие бомбежкой тачек (некие Тузик и Чихарь) действительно увели персик случайно. Если бармен им все-таки рассказал, чем чревато незаконное владение странными музыкальными центрами, — то сладкая парочка за версту обойдет машину Лесника. Если не рассказал, что логичней (на альтруиста, пекущегося о судьбе ближних, Пашик не походил, а Лесник всегда мог к нему вернуться) — то Тузик и Чихарь могут попытаться заработать еще раз тем же способом.

Вариант два:

Автоворов целенаправленно послал некто, знавший, что такое персик и как с ним обходиться. Получил товар, быстро скачал информацию, и отдал пустую скорлупу обратно Тузику и Чихарю — чтобы запутать след. Тогда воры сейчас отнюдь не прячутся. Скорее наоборот — их спрятали. И не живых, естественно. Что сделает “некто”, обнаружив оставленную на том же месте машину-приманку?

Вероятно, сам внутрь не полезет. Если Тузик с приятелем все-таки живы, вновь пошлет их. Если нет — найдет других; шпаны, готовой к таким подвигам, вокруг хватает.

Второй вариант маловероятен, но допустим. Хотя допускать такое не хочется. Потому что этот “некто” — бывший свой... Больше некому.

В любом случае незваных посетителей “нивы” ждет сюрприз. Пиронож вскроет баллон с парализующим газом мгновенно, выскочить из салона никто не успеет. А в кармане у Лесника запищит крохотный приемник. Примитив, но может сработать.

Отойдя на сто шагов, он оглянулся. “Нива” среди полутора десятков припаркованных машин ничем особым не выделялась. Можно надеяться, что действительно случайные люди не залезут. Красной “мазды” бизнесмена-язычника Хачатряна рядом не было, укатил куда-то... Ну и Ара-Мазда с ним, хорошо, что вновь здесь не столкнулись— не станет удивляться наличию у одного человека двух идентичных машин, различающихся лишь цветом и номером...

И Лесник пошагал в сторону от Московских ворот. Пошел пешком, благо расстояния в Царском Селе к пешим прогулкам располагают. Пошел на свидание.

Или, по-другому, — на оперативно-следственное мероприятие.

Разные мысли посещают мальчиков, юношей и мужчин перед первым свиданием.

Мысли Лесника были достаточно нестандартные. Он прокачивал все, связанное с девушкой, носящей имя Анна.

Что о ней известно? Имидж синего чулка, серой библиотечной мышки безупречен. Настолько безупречен, что возникает мысль о переборе. Слишком уж классические детали собраны воедино. Мешковатая одежда. Вивальди.

Волосы, без особых затей уложенные в пучок на затылке. Очки в пенсионерской оправе. Очки, кстати, почти без диоптрий — минус один, не более. Обычно девушки с таким зрением предпочитают не украшать носик оптическими приборами. Эта украсила...

Всякое, конечно, бывает. Крокодил мог просто-напросто завести интрижку в свободное от своих непонятных розысков время. Бывает. Кто без греха, пусть первым бросит в него камень. Завел интрижку и отразил в рапорте. Дабы не угодить под контролирующие очи Юзефа.

Не слишком логично, учитывая, что многое он в рапортах не отражал, — но возможно.

Вообще-то на традиционно принимаемый обет безбрачия Контора смотрела сквозь пальцы: все живые люди, не скопцы какие-нибудь. Однако главный принцип оставался неизменным — у сотрудника не должно быть доступных врагу незащищенных мест. В том числе жены и детей, способных стать в чужих руках рычагами влияния либо заложниками. И рискнувшие обзавестись на стороне постоянной семьей имели шанс в один из дней прийти в пустой дом. В навсегда пустой. Юзеф в ответ на все мольбы лишь цитировал текст подписанной кровью клятвы...

Версию о том, что Радецки скучал по женскому обществу и присмотрел соседку двух фигурантов дела, принять во внимание стоило. Но — потом, исчерпав все иные варианты.

А что остается в сухом остатке из всей пустопорожней болтовни с Анной? Два факта. Первый — реферат, который она помогала сочинять — как выяснилось, для Радецки. Но какое отношение к делу имеют военно-полевые суды и некий Мочидловер, стрелявший в своего полкового командира? Загадка.

Второй — Анна знала Фагота. Лично знала. И однозначно среагировала на первую же подачу о музыке. И — знала Де Лануа. Даже сделала крюк, пусть небольшой, но крюк, чтобы буквально подвести Лесника к ней за ручку...

Глава четырнадцатая

Они встретились на стандартном месте свиданий — у памятника Пушкину. Чугунный Александр Сергеевич вальяжно развалился на чугунной же скамеечке. В чугунной курчавой голове явно вертелись чугунные мысли — чем лучше в этот летний вечер заняться: сочинить очередную главу “Евгения Онегина” или пополнить очередной красоткой свой донжуанский список...

...Первым делом выяснилось, что дневной и вечерний имидж библиотечных работников весьма различаются: Анна надела мини-платье (в обтяжку!) с коротенькими рукавами, волосы уложены во что-то затейливо-модное. Очки остались — но другие, в современной оправе, гармонирующей с кулоном и сережками . На левом плече, чуть выше локтя, — маленькая треугольная сумка-кошелек, укрепленная на браслете (писк молодежной моды этого сезона, между прочим). Короче говоря, вполне современная девушка.

Так-так, подумал Лесник, а ведь ждала звонка, за час с прической никак бы не управилась... И что бы это значило? Тьфу, совсем ты Серый Волк, заработался. Понравился ты ей, только и всего...

— Ну и как вы собираетесь меня развлекать? — спросила Анна.

Лесник пожал плечами.

— Честно говоря, не представляю, чем богат ваш город по части развлечений. Какие имеются варианты?

— Ну-у... Когда начнется карнавал, развлечений будет с избытком. Но это завтра. А сегодня... В “Руслане” идет какой-то ужастик. Вы как к фильмам ужасов?

Лесник изобразил несложную пантомиму, свидетельствующую, что он такую кинопродукцию воспринимает скорее отрицательно, чем положительно.

На самом деле он к фильмам ужасов относился неоднозначно. С одной стороны, конечно, чушь. А с другой — реальные сведения порой просачиваются, как их не засекречивай. Кое-что попадает и к сценаристам.

Например, мало кто знает, что известнейший сериал “Годзилла” основан на реальных событиях. И оглашенные на Токийском процессе материалы о деятельности группы ученых под руководством генерал-майора императорской японской армии Исии — мягко говоря, неполны.

Группа, именуемая “отдел С”, базировалась в ставшем вскоре печально знаменитом городишке Хиросима и, среди прочего, работала над проблемами гигантизма людей и животных. Опыты шли успешно. Публикуемые впоследствии фотографии людей с чудовищно переразвитыми конечностями были сделаны до, а не после Хиросимского взрыва.

Многие недоумевали: почему целью ядерного удара выбрали именно Хиросиму? Ничем не примечательный провинциальный городок. Ни войск, ни военных объектов... Загадка. Побоялись янки лишних жертв, не взорвали бомбу над густонаселенной местностью? Смешно даже. Когда стирали обычными бомбежками с лица земли Дрезден и Токио — не боялись. А тут вдруг испугались. Со второй-то бомбой все понятно — не смогли прорваться сквозь систему ПВО и грохнули абы куда, изрядно промазав по Нагасаки. Но вот первая...

Малая группа посвященных знала, что мишенью первой в истории ядерной атаки была избрана Иокагама — два миллиона жителей, крупнейший порт, треть всей оборонной промышленности. Но даже посвященные не догадывались, почему за четыре дня до удара президент Трумэн личным приказом заменил цель.

Лишь “Дикий Билл” Донован, руководитель Управления стратегических служб, был информирован обо всем. Именно он положил на стол президента папку, подробно освещавшую деятельность отдела “С”.

Американцы успели — эпицентр воздушного ядерного взрыва пришелся точно над исследовательским центром, замаскированным под мирную фабрику. Успели в последний момент — эксперименты над мутациями крокодильих яиц завершались. Размеров получившиеся зверюшки должны были достигнуть циклопических. Уже готовилась субмарина, призванная доставить маленьких, но растущих как на дрожжах монстров к берегам Калифорнии. Сан-Франциско и Лос-Анжелес вполне могли стать декорациями для документальных фильмов ужасов...

Всего этого Анне он рассказывать не стал. Она продолжала размышлять вслух:

— Значит, культпоход в кино отпадает. Что остается? Музеи уже закрываются...

Интересно, подумал Лесник. Ни слова о том, чтобы отправиться в ресторан или ночной клуб... Даже в новом имидже поведенческие реакции наивной библиотекарши выдержаны безупречно.

На самом деле он знал, куда им стоит пойти. Но проверял: скажет ли об этом Анна? Сама? Она сказала:

— Знаете что? Сейчас у нас в “Арт-Студии” проходит антикварный салон, и параллельно — ярмарка современного искусства. Сегодня в семь открытие, обещали много интересного... Сходим?

— Почему бы и нет? Антиквариат вполне по моему профилю. Правда, неолитические черепки в салоне не выставишь и не продашь...

В очередной раз наивная Красная Шапочка брала Лесника за руку и подводила к фигуранту списка — директору “Арт-Студии” Ренату Каюмову. Эту линию Крокодил, судя по рапорту, не успел отработать. А судя по всему остальному — приберегал сведения о Каюмове на тот случай, если понадобится прикрыть еще один день поисков непонятно чего. Не понадобилось. Что-то нашел и...

Ладно, посмотрим на господина арт-директора в служебной обстановке... Тем более что на открытии действительно произойдет кое-что интересное.

...На парня с головой, напоминающей сильно сплющенную тыкву, Лесник не обратил внимания — место людное, народу вокруг много, рядом и Лицей (настоящий), и знаменитые дворцы с парками... Парень стоял поблизости, шагах в трех, с провинциальным любопытством изучал чугунного Александра Сергеевича. Потом ушел. К другим достопримечательностям, надо думать.

Жека-Потрошитель незнакомым людям представлялся как Евгений Александрович Байков, хирург — но истине это соответствовало лишь отчасти. Из хирургов моего приятеля давно поперли — может, кому-то что-то не то отрезал, а может, руки по утрам слишком часто дрожали.

Теперь он подвизался при больнице в должности патологоанатома. Говоря проще, трупореза. И, наряду с Фаготом, регулярно снабжал меня дозами, извлеченными из свежих трупов.

Не задаром, понятное дело. Но и не за деньги. Была у Жеки в жизни одна проблема, решать которую ему удавалось лишь с моей помощью.

Жека-Потрошитель любил женщин. Молодых, красивых, и, по возможности, — каждый раз новых. Но женщины по какой-то причине взаимностью ему отвечали редко. Скорей всего, не нравились им зубы Потрошителя, криво торчащие в разные стороны. Или смущал въевшийся запах морга.

Но это дело поправимое. После короткой беседы со мной избранницы Байкова вешались ему на шею. И не только на шею... Похоже, неопробованных трупорезом медсестер и лаборанток в больнице имени Семашко уже не осталось.

Сейчас я собирался при помощи моего дружка проверить одну бредовую идею...

Но не успел. На трубу позвонил Фикус. Вечно у придурка что-то случается. Ничего сами не могут...

— А это что за комики? — удивился Лесник.

Неподалеку от особняка, служившего штаб-квартирой детищу г. Каюмова, толпилась кучка потрепанных граждан с самодельными плакатиками в руках. Суетились, пытались что-то выкрикивать. Охрана — одного роду-племени с подвальным обитателем “Разряда” — оттесняла их от главного входа, дабы не мешали входить почтеннейшей публике.

— Это, наверное, Общество защиты животных, — догадалась Анна. — Знаете, приезжие казахи, из галереи “Коксерек”, обещали устроить на открытии какое-то шоу... Заклание барана... Вот защитники животных и всполошились. Вроде в Москве такое уже было, в галерее Гельмана — публично отрубали петуху голову. Чего не придумают, чтобы привлечь публику...

Если провести Заклание Черного Барана по всем правилам, подумал Лесник, то это может привлечь не только публику. Но и кое-кого еще... Ладно, посмотрим.

— Надо найти кого-нибудь из знакомых, — сказала Анна, приглядываясь к прибывающим.

— Зачем?

— Чтобы провели, здесь же вход по пригласительным билетам...

— Не стоит. Пройдем и так, — Лесник взял ее под руку и уверенно направился ко входу.

И они действительно прошли так. Обязанности цербера исполнял охранник с чуть более интеллигентным лицом. Лесник ему ничего не сказал, решительно шагнул вперед, как мимо пустого места. Секьюрити взглянул ему в глаза — и не заикнулся о билете. Вполне вежливо придержал стеклянную дверь и, показалось Анне, даже попытался принять нечто, напоминающее стойку смирно.

— Здорово у вас получается, — восхитилась она. — Научите?

— Меня даже гаишники не останавливают, — сказал он рассеянно, цепко оглядывая фойе в поисках знакомых лиц.

Таковые нашлись.

Солнцепоклонник Арик Хачатрян внушительно колыхал животом, рассекая толпу. Его черная пиджачная пара, лаковые туфли и белая шелковая рубашка несколько диссонировали с местной богемной тусовкой, одетой попроще. Поотвязней. Следом (не рядом!) двигалась супруга — в вечернем платье для беременных, бывают и такие, надо же...

Без Люси Синявской, естественно, мероприятия подобного рода тоже не обходились. Сейчас она бочком протискивалась к фуршетному столику, аппетит у акул пера не хуже, чем у их морских собратьев. Впрочем, вполне возможно, что Синявская спешила пообщаться с коллегами — по странному совпадению, возле бесплатной закуси сконцентрировалась вся здешняя журналистская братия...

Мелькнул в толпе и еще один знакомый персонаж — Копыто. Точнее, человек, похожий на менеджера, как клонированный близнец. Похожий всем, кроме прически — у Копыто-клона она копировала шевелюру жадного бармена Пашика. То есть почти напрочь отсутствовала... Вот это да. Подстригся. Не мешкая. Настойчивый паренек. Лесник повлек Анну от него подальше — дабы снова не одолел просьбами о трудоустройстве.

А вот и фигурант списка... Господин Каюмов, знакомый лишь по снимкам, что-то вещал, окруженный плотной толпой — не пробиться.

Лесник, однако, пробился. Даже не пробился — проскользнул сквозь толпу легко и непринужденно, вернулся с директорским автографом на программке. Тест-полоску доставать при всех не стал, успеется.       

Да и не похож фигурант на тенятника...           

Директор как директор — вальяжный, представительный, в дорогом костюме, идеально сидящем на округлой фигуре. Делающем фигуру эту не толстой, но — внушительной. На вид и не скажешь, что преуспевающий бизнесмен от искусства балуется черной магией... Посмотрим, что там затеяли его соплеменники. Именно с ведома и благословения директора задумано шоу с черным бараном.

— Что-то я не вижу вашего друга Фагота, — сказал Лесник.

— Во-первых, он мне не друг, а сосед. Во-вторых, действительно странно...

Странным это показалось и Леснику. Если верить досье, Фагот не упускал случая засветиться, мелькая на всех более-менее заметных тусовках. Или на самом деле уехал?

Антиквариат Лесника разочаровал слегка, а современное искусство — весьма сильно. Он не был одинок в своем мнении. На первом — антикварном — этаже народ толпился. И покупал довольно активно. На второй — художественный — забредали немногие. И не торопились выкладывать денежки за странноватые творения авангардистов , концептуалистов и прочих -истов.

Фагот так и не появился, ведунья Де Лануа тоже. Но та не жаловала шумных сборищ...

С Каюмовым плотно пообщаться стоило завтра, в спокойной обстановке. Хотя Лесник был почти уверен — не он. Оставалось взглянуть на Заклание. Вдруг действительно отыскался знаток древнего мрачного ритуала?

Лесник старался держаться поближе к экспозиции “Коксерека”, ожидая, когда начнется возмутившее природолюбов действо. Звук зарождающегося скандала подтвердил — началось.

...Баран не бекал, верещал истошно, сучил копытами по застилавшему пол огромному холсту. Сверху на жертву навалился темноволосый паренек — белоснежная рубашечка, отглаженные брючки. Имидж цивилизованного, даже несколько рафинированного сына степей портил сжатый в руке кинжал устрашающего вида.

Взмах. Удар.

Струя темной крови хлынула неожиданно для большинства зрителей, смотревших на заклание из-за живой изгороди охраны. Надо понимать, арт-тусовка до конца надеялась, что все закончится каким-нибудь бескровным приколом.

Подскочила девушка — изящная, стройненькая, казавшаяся сестрой-близнецом рафинированного мясника. Торопливо подставляла под кровавый фонтан пиалы. А потом пошла по кругу, протягивая их зрителям: не хотите ли попробовать? С рук густо капало красным... Парень орудовал кинжалом энергично, но неумело, отсекая баранью голову. Рядом кого-то тошнило.

Лесник мысленно сплюнул: и баран не черный, и работают полные дилетанты. Он искоса взглянул на Анну. Странно, но уйти она не порывалась. Смотрела, как обезглавленную тушу возят за заднюю ногу по холсту. Голос, объяснявший, что таким образом создается некое концептуальное произведение, почти никто не слышал. Дамочки из арт-публики уже перешли от глухого ропота к откровенным воплям и свисту. Мужчины темнели лицами и сжимали кулаки .

Анна не выдержала, когда девушка, не найдя желающих причаститься, высоко подняла пиалу, сказала короткую фразу по-казахски — и стала пить. Струйка стекала по подбородку на белоснежную блузку.

Уводя Анну, Лесник краем глаза заметил, что драка таки началась. Группа гостей — немцы, судя по невразумительным выкрикам, — прорвалась сквозь охранников. Разгневанные бундесы сцепились с казахами, пытавшимися приспособить баранью голову на шест...

Глава пятнадцатая

Они спустились на первый этаж. В кафе было пустынно — крепчающий наверху скандал собрал почти всех посетителей “Арт-Студии”. Лесник хлопнул сто пятьдесят коньяка без закуски, отвратный запах крови он чувствовал даже здесь, несмотря на выкуренную днем сигарету... Анна отказалась от давно обещанных мороженого и лимонада.

Посидели недолго и молча, обсуждать увиденное не хотелось...

...Обратно шли какими-то пустынными закоулками — узенькие улочки, крохотные, утонувшие в зелени особнячки. Шли медленно, и не по прямой, выписывали по старой части города замысловато изогнутый иероглиф.

Шум центральных улиц затихал где-то вдали, а здесь душный вечер медленно сменялся белой ночью — прохладной и тихой.

Говорили ни о чем — Лесник наполовину вспоминал, наполовину выдумывал байки из жизни археологов, Анна смеялась, и рассказывала что-то свое, какие-то приколы из библиотечной жизни, и Лесник тоже смеялся, не вслушиваясь, угадывая по интонации рассказа, когда надо хохотнуть, а сам все думал: да кто же она такая, и почему она рядом с ним, и как...

Две тени шагнули из-за угла — неожиданно. Перекрыли дорогу. И шаги сзади, вдали, Лесник слышал их давно — затопали, не скрываясь. “Отойди к стене, что бы ни случилось — не вмешивайся! Ни в коем случае!” Он говорил тихо, почти не разжимая губ — но звучало это жестким приказом.

Она медлила. Он оттолкнул ее — резче, чем хотел. Сзади набегали. Еще двое. Те, что спереди, не бутафорили, медленно приближались, приняв боевую стойку. Достаточно дилетантскую, впрочем. Хотя есть и такой прием — сбить с толку, заставить противника недооценить твои возможности...

Кто такие? Случайная шпана? Тайные воздыхатели юной библиотекарши? Или... Последние секунды таяли. Времени прокачать ситуацию не было. Если это связано с Крокодилом, дело плохо. Надо бить сразу и в полную силу. Но зря убивать не хотелось .

Лесник решил рискнуть. Сыграть в поддавки. “Что вам надо?” — постарался подпустить дрожи в голос. Его это всерьез интересовало. Если бы хотели убрать, место для выстрела и отхода идеальное. Не выстрелили. Захват? Или...

Что не воздыхатели, стало ясно быстро. Те начинают баталии со словесных разборок. Эти — тут же к делу. На Анну — ноль внимания. Она послушно вжалась в стену. Молчала.

Классическая коробочка сошлась. Двое зашедших сзади вцепились в руки — Лесник сдержался, не отреагировал — заломили вверх и назад. Третий придвинулся спереди, ничуть не опасаясь, усмешка брезгливая: лох-то перебздел, сейчас обделается... Четвертый шагнул к Анне. Ничего не сделал, застыл рядом со сжатым кулаком: стоишь — и стой, молчишь — и молчи. Сам поглядывал по сторонам, готовый предупредить о неожиданностях. От Лесника никаких неожиданностей явно уже не ждали...

Руки брезгливо усмехавшегося торопливо обшаривали карманы. Тьфу ты! Банальный гоп-стоп... Ничего серьезного. Профи бы за руки не хватали, сразу бы попытались вырубить. Ладно, пора заканчивать балаган. Сейчас этот нащупает бумажник, отвлечется...

Брезгливый нащупал бумажник, но поспешил или дрогнула рука — молнию на внутреннем кармане пиджака заклинило. Матернулся, выдернул финку — медленно, непрофессионально. Примерился вспороть ткань. Лесник приготовился и...

И тут балаган закончился — совсем не так, как он просчитал.

Крик. Анна метнулась к ним, оттолкнув четвертого. Брезгливый едва успел повернуться — полоснула ногтями по его щеке — глубоко, страшно, сдирая мясо... Красное брызнуло, как из раздавленного томата. Брезгливый завопил.

Одновременно: Лесник обмяк, до конца расслабил все мышцы, повис мертвым грузом на руках державших. Те слегка растерялись — и правый тут же выпустил, запрыгал на одной ноге, получив каблуком по голени, по кости, прикрытой лишь кожей. Второй крепче вцепился в руку, рванул вверх... Лесник рубанул его снизу, почти опустившись на колени — ладонь метнулась между штанин второго, словно собираясь разрубить доверху, до затылка.

Вопль перекрыл все — и несмолкающий крик Анны, и змеиное шипение охромевшего, и яростный мат брезгливого — тот получил когтями еще раз, по лбу, и отмахивался финкой от подступающей фурии — слепо, неуклюже — кровь заливала глаза. Лесник коротко провел ему выбивающий —: ножик не игрушка, парень, — и едва уклонился сам.

В свалку ворвался четвертый — в высоком прыжке попытался достать ногой. Этот продержался чуть дольше — блокировал удар, ушел от другого, не успев выйти из нырка, получил страшной силы апперкот левой. Звук, с которым сломалась челюсть, мог слышать не только изощренный слух Лесника...

Кулак превратился в сгусток боли. Пора кончать, хорошего помаленьку. Лесник примерился, как свалить брезгливого аккуратно. Этот казался главарем, блиц-допрос не помешает.

Не вышло. Издали топот ног, свисток — длинный, заливистый. Проводить ночь, давая показания, не хотелось. Брезгливый медленно отступал, кулаки сжаты, лицо — кровавая маска. Ладно, погуляй пока...

Лесник подхватил финку за лезвие — далеко не улетела. Уходим! Да что с тобой? Недавняя не то фурия, не то валькирия застыла, растерянно смотрела на окровавленные кончики пальцев. Лесник схватил ее за руку, потащил: быстрее, быстрее! Топот и свисток ближе. Насколько он слышал, там бежали трос...

Она переставляла ноги механически. Запоздалый шок после драки, бывает.

Дернул Анну за руку — свернули за угол, нырнули в темный скверик, быстро пересекли. Круто изменили направление, резко перешли на шаг. Погони не было.

— А я думал, ты в библиотеке работаешь... — сказал Лесник, разминая левую руку.

Кисть ныла до сих пор, но вроде ничего не повреждено. Еще одна потеря — с плеча Анны исчезла сумочка-кошелек. Впрочем, ни денег, ни документов в ней не было — висела чисто для украшения. У противника урон куда больше.

Трофейную финку Лесник убрал в карман, завернув в платок. Мало ли как дело повернется. Эта четверка легко может изобразить безвинных жертв нападения перед блюстителями порядка. И дать приметы Лесника — как одного из нападавших. Имея криминальный ножичек с отпечатками, гораздо легче перевести все в законную самооборону.

— Я тоже думала... — сказала Анна уныло, она не до конца оправилась от шока. — Сама не знаю, как оно так получилось... Увидела нож и...

Это могло стать последним, что бы ты увидела, подумал Лесник. Сказали же: стой у стенки, не вмешивайся...

Но вслух произнес не это:

— Спасибо. Очень помогла. Отвлекла их в самый нужный момент. Не все ведь археологи — Индианы Джонсы...

Она ответила несколько двусмысленно:

— Да уж, ты никак не Индиана Джонс...

Они перешли на “ты” легко и естественно. Смешно “выкать”, побывав вместе в бою.

Подошли к ее дому — ни одно окно не светится, лишь за двумя синюшно мерцают телеэкраны. Он хотел спросить, давно ли она видела свет в окнах Фагота, но Анна смотрела так... И он спросил:

— Можно я буду звать тебя Аней?

— Конечно. А как звать тебя?

Он предпочел опять не заметить двусмысленности вопроса.

— Только не Тим, с детства не люблю такого сокращения.

(На самом деле в детстве его звали совсем иначе...)

— Тогда я буду звать тебя Лесник. С ударением на “и”. Есть в тебе что-то такое... Словно вокруг лес, тайга, джунгли — а ты настороже, ты постоянно прислушиваешься. Не идет ли враг, не крадется ли хищник...

Она замолчала. Он посмотрел на нее в полутьме и понял, что ждет она не ответа, не слов... Ждет другого .

Спустя десять минут он стоял у подъезда, активизировав слух до предела. Вот Анна заперла за собой дверь квартиры... Щелкнул выключатель. Три раза цокнули каблучки... Что-то опустилось на пол с легким ударом... Ага, сменила обувь... Прошла в комнату...

Вроде все в порядке, можно уходить. Лесник прощально потрепал гриву каменного льва и...

И замер на месте. Из-за угла дома донеслись слова — странные и совершенно здесь неуместные. Сработавшие, как сигнал тревоги. Лесник прижался к стене, слился с нею. Напряг ночное зрение. Успел пожалеть, что не захватил на свидание Дыев нож. Больше не успел ничего.

Из-за угла показались две фигуры. Маленькие, сгорбленные, двигавшиеся на корточках спиной вперед. Что-то делавшие руками на асфальте. Голоса бормотали молитву. Искаженную почти до неузнаваемости, но адресованную Дарзи-Нянильг... Что за...

Лесник шагнул вперед. Увидел обращенную к нему морду — клочья спутанных волос, черный звериный нос, оскаленные длинные клыки. Твари вскочили. И бросились наутек.

— И кто же вас такому научил? — спросил Лесник, вертя в руках резиновую маску. Разговор происходил неподалеку, в кустах, где он догнал беглецов.

— Бабушка, — сказала темноволосая девочка. Темноволосый мальчик, похожий на нее лицом, неприязненно молчал.

— Интересные сказки она внукам рассказывает...

— Это не сказка, — сказала девочка твердо. — Это было. Дарзи не хотела, чтобы Казбуга ушел от нее — и обвела огромным кругом. Бабушка говорит, что следы круга есть, каждый может увидеть...

Все понятно. Вариант одной из кавказских легенд о Дарзи-Нянильг... Отголоски ее несет в себе и другой тамошний обычай. Кавказский меловой круг. Поссорившиеся мужчины решают все спорные вопросы вдвоем, внутри замкнутой белой линии, и не могут ее переступить, пока так или иначе не закончат вражду .

— Понятно, — сказал Лесник. — Но кого хотите удержать вы?

— А это наше дело! — выкрикнул мальчик. Девочка была более словоохотлива. Но объясняла ситуацию не слишком внятно:

— Отец... он... мы... чтобы, если захочет...

— Понятно. Не знаю, как ваш круг и молитва подействуют на отца, но одну пожилую женщину вы чуть до приступа не довели, это точно... Нехорошо.

Мальчика прорвало:

— Это все она, она! Из-за нее... Никогда не было! Ведьма! И бабушка говорит: ведьма! Настоящая!

— Ведьм надо сжигать, — сказал Лесник серьезно. — Настоящих, конечно. Но боюсь, что эта поддельная. Он вернул девочке маску и спросил:

— А маскировка такая к чему? Ведь действительно до инфаркта напугать недолго, если кто в темноте увидит.

Девочка смутилась.

— Ну... Надо ведь в полночь... самим страшно... А маски нам к карнавалу купили, мы надели — и вроде не так боимся...

— Вы все-таки поаккуратней. Ладно, извините, что на пугал. Желаю удачи...           

...Уходя, Лесник остановился у окружавшей дом линии. Подумал несколько секунд, поднял оброненный детьми кусок мела и быстро изобразил вдоль черты цепочку из семи рун — удерживающее заклинание.

Ерунда, конечно, сам он ни во что такое не верил... Но вдруг поможет?        

Ночь шептала что-то листьями старых лип. Вдали играла музыка. Лесник шел к дому.

Дурак ты, а не Серый Волк, думал он.

Старый, подозрительный дурак... У нее шрам, маленький поперечный шрамик на переносице — вот и носила эти ненужные очки, прикрывала. А бесформенная кофточка — так попробуй, просиди целый день за библиотечной стойкой — когда каждый прыщавый студент пытается определить номер бюстгальтера... И изучала она тебя в твоей же манере — несла всякую чушь и смотрела на реакцию. Сам ведь первым начал... И многое высмотрела, кстати.

Но самое главное — не задумываясь, бросилась на нож, когда решила, что он направлен тебе в сердце. Дурак ты, Лесник...

Он остановился, мгновенно прекратив самобичевание. Напряг слух. Дыхание? Так и есть... В его комнате кто-то был. Этот кто-то неподвижно сидел в темноте — из окна ни лучика света. Лесник медленно, осторожно поднялся на крыльцо. Бесшумно, хотелось надеяться... Но .слух у пришельца оказался тонкий — из комнаты донеслись несколько тактов “Турецкого марша”, почти неслышно пробарабаненные подушечками пальцев.

Лесник вошел, перестав таиться.

— Не надо включать свет, — произнес знакомый голос. Ладно хоть продолжения про пробки не последовало. — Зажги свечу, она на столе.

Желтый круг света затрепетал испуганно, словно и он боялся человека, сидевшего у стола в старом, продавленном кресле.

Человек был огромен — и видно было, что могучие мышцы под изрядным слоем жира не умерли, лишь чуть вздремнули. Чисто выбритый шишковатый череп, давящий взгляд из-под кустистых бровей.

Юзеф.  

Непосредственный начальник Лесника.

Самый влиятельный член Капитула, почитаемый многими за фактического главу Конторы.

Обер-инквизитор.

Часть вторая

КРЕСТ ПИЛАТА

Аз бо семь, аки она смоковница проклятая: не имею плода покаянию; имею бо сердце, аки лице без очию; и бысть ум мой, аки нощный вран, на нырищи забдех; и расыпася живот мой, аки ха-наонскый царь буестию; и покрыи мя нищета, аки Чермное море фараона.

Слово Даниила Заточника.

Дела минувших дней — V

Начало

Люди, поверхностно знакомые с историей, уверены, что инквизиция — чисто западное изобретение. И ничем, кроме варварской жестокости, не прославилась. Спорить с ними бесполезно — костер Джордано Бруно и отречение Галилея их главные, с детства усвоенные аргументы. А на святой Руси такого ни-ни, уверены означенные граждане. Не опускалось, дескать, русское православие до сжигания еретиков. Только мракобесные католики отправляли на костер безвинных...

Другие — те, что необразованней, — считают отцом русской инквизиции Ивана III, заслужившего прозвище Грозный задолго до своего печально знаменитого внука. Это, несомненно, тоже ошибка. И причина ее — сходство внешних признаков.

Костры, на которых слуги Ивана III поджаривали еретиков-жидовствующих, как две капли воды напоминали западные аутодафе. Но все началось раньше, значительно раньше. Дело ведь не в названии и не во внешней атрибутике ...

Названий у Русской Инквизиции было много. Когда-то звались инквизиторы княжьими людьми — исполнявшими некие достаточно специфичные функции. Именовались владычными слугами — до того как разругались в тринадцатом веке с митрополией... При Иване IV Грозном носили и название грозное -i- Святая Расправа (хотя под расправой понимался в те годы просто суд, причем правый). При тишайшем Алексее Михайловиче были отдельным подразделением Сыскных дел Приказа. Петр Первый, куроча страну на немецкий Лад, ввел официально должность обер-инквизитора Синода — и соответствующую службу. Его преемники (верней — преемницы), заигрывая с Дидро и Вольтером, и должность и службу не то чтоб упразднили, но перестали упоминать — вроде и нет такой...

Но Инквизиция была, есть и будет. И какие бы новые названия не носила Контора, ее солдаты называют себя инквизиторами — тоно так же, как звали и зовут себя чекистами наследники упраздненной ВЧК.

Первые письменные упоминания о русской инквизиции относятся ко временам Владимира “Святого”. Известно, что этот киевский княвь, до того как стать равноапостольным крестителем Руси и (ревностным христианином — был не менее ревностным яйычником. Речь тут не о многочисленных женах и не о гар эмах в трех городах общей списочной численностью в восе льсот наложниц (от этих утех князь не отказался, даже став эавноапостольным крестителем).

Речь о глубокой реформе язычества, проведенной Владимиром за несколько лет до крещения Руси. По сути, впервые была предпринята попытка сплотить единую государственную церковь—языческую. Привести всех волхвов и кудесников, дудящих каждый в свою дуду, к общему знаменателю. Создать цельный и непротиворечивый культ, служащий интересам державы.

За Приказом числились лишь боевики, или, как тогда говорилось, младшие служки Инквизции. Политическое руководство осуществляла организация с названием, напоминающим о домах пионеров: “Кружок ревнителей благочестия”. Глава Приказа, Федор Ртищев, внук небезызвестного Гаврилы Ртищева, был одновременно активным членом “Кружка...”.

Результаты реформы впечатляли. Вместо почерневших деревянных идолов, таящихся на лесных полянках, — встали роскошные государственные капища в центрах городов (“Перун с серебряной головой и золотыми усами”). А языческие священники (кто реформу принял) составили многочисленное сословие, со своей иерархией (“волхвы”, “чародеи”, “кощунники”). Заседали в великокняжеской думе, курировали множество направлений: искусство и сельское хозяйство, медицину и историю, проведение религиозных праздников и многое другое.

И Инквизицию .

Потому что служителей темных сил, не принявших реформу, хватало.          

Закончился эксперимент плачевно. Привыкшего к единоличной власти князя не устраивало жреческое сословие, столь активно вмешивающееся в управление державой. Перуна сбросили в Днепр, народ копьями загнали в воду — креститься. Часть волхвов и чародеев погибла, часть ушла в леса, часть стала православными священниками.

Инквизиция — тогда еще не носившая это название — не исчезла. Наоборот, набрала новую силу. Ибо ушедшие в леса в слепой жажде реванша обращались не к благостной матери-Ладе, но к самым темным силам, стоящим за гранью. Лилась кровь ритуальных жертвоприношений. Темные набирали силу. Тенятники шли по земле, и их становилось все больше.    

Преградили им путь не хранители тайных знаний — простые парни с мечами и в кольчугах. Инквизиторы.

Глава первая

— Ну и как это понимать? В городе творится непонятно что, в каждом мусорном бачке — расчлененка, агенты исчезают без прощальной записки, а чем тут занимается господин Лесник? Ухлестывает за девушками и бьет в морду первому встречному. И второму бьет, и третьему, и четвертому...

Вот оно что. Похоже, не менты подбегали там, в переулке. Но настроение Юзефа еще не самое пакостное. Тогда бы величал не господином, а товарищем.

Лесник молчал. лакие тирады Юзефа лучше не перебивать.

Юзеф продолжш вступительный разнос:

— В городе, впо ше вероятно, сидит тенятник! Всякие придурки тренируюся в закланиях под самым носом! А господин инквизитор пишет в рапорте, что “вступил в визуальный и словеснь контакт с подозреваемой”... Да хоть в половой! Мне нужны результаты, а не контакты первого рода...

Похоже, обличительный пафос обер-инквизитора иссяк. Дальше Юзеф задавал вопросы конкретно и спокойно:

— Ты прошел весь путь Радецки? Отраженный в рапортах?

— Почти. Никак не мог найти Иванова по прозвищу Фагот. Я ожидал его увидеть сегодня, на арт-тусовке, но... После обеда автоответчик выдает сообщение — дескать, музыкант уехал куда-то н неделю проветриться. С ним, по слухам, такое бывает.

— Зачем Радецк занялся этой девчонкой? Как, напомни, ее зовут?

Лесник пожал плечами и ответил:

— Черноиванова Анна Васильевна. А насчет “зачем” — не знаю. Особой необходимости вроде не было. Но девушка симпатичная. И... м... боевая.

— Написание реферата — не слишком ли сложный способ для знакомства с симпатичными девчонками, а? Что все эти творческие позывы означают?

— Не знаю. Предполагать впустую не хочу...

Юзеф фыркнул озмущенно, подался вперед. Кресло-ветеран жалобно скрипнуло.

— Твое дело не эедполагать! Твое дело узнать точно, почему исчез агент, приехавший отработать самый рутинный и бесперспективный след... Если он мертв, то полбеды. А если... И как тебе такая цепочка: военно-полевые суды — внесудебные расправы — Инквизиция? Ты знаешь, чем это пахнет?

Лесник знал. У Юзефа все пахла одним — смертями. Если где-то на библиотечных полках действительно завалялись материалы, дающие ниточку к Конторе... Тогда они, материалы, не просто исчезнут. Заодно исчезнут и те, кто их читал. И те, кто мог читать...

Так всегда и бывает, тоскливо подумал Лесник. Стоит засекретить пусть самое святое дело — и пошло-поехало. Сначала гасят изменников. Потом — проболтавшихся. Потом — случайно узнавших. Потом — могущих догадываться... И сил на первоначальную цель все меньше, а структуры, обеспечивающие секретность, все сложнее и многочисленнее, и возможностей утечек из них все больше... Замкнутый круг.

Кого больше хочет найти Юзеф: тенятника или Крокодила? Пожалуй, что Крокодила. Одним тенятником больше, одним меньше... Ищи пропавшего агента, а если в сети попадется кто-то еще — тоже неплохо...

— Я полевой агент, — сказал Лесник. — Внутренняя безопасность в мою компетенцию не входит.

И тут Юзеф удивил. Не взорвался, не стал грозить и пугать. Сказал попросту, почти как нормальный человек:

— Я знаю... У меня к тебе не приказ — просьба. Помоги мне с этим делом. Никто лучше тей не знал Крокодила.

Мало что могло потрясти Лесника, но сейчас он был потрясен. Чтобы Юзеф заговорил так, должно произойти нечто невероятное. Сногсшибательное. Из ряда вон выходящее.

И Лесник спросил так же просто, не как подчиненный своего начальника:     

— Что случилось?       

Юзеф придвинулся ближе, взглянул в глаза. Бездонные провалы зрачков казались жерлами пятидюймовых гаубиц. Лесник не боялся гипноза, не может содействовать гипноз на инквизитора — но давление чудовищной воли Юзефа ощущалось чисто физически.

— Ты знаешь, что творится в Капитуле, — медленно сказал Юзеф (Лесник кивнул). — Я не верю уже никому, даже родной матери, благо сирота. Верю себе. Верю тебе. И Радецки — верил.

Лесник понял, что значит это предисловие. Никаких предупреждений о неразглашении не будет. Полученная информация умрет вместе с ним, Лесником. Если потребуется, Юзеф воплотит эту метафору буквально и безжалостно.

А в словах о доверии ему и Радецки — ни капли мелодрамы. Все так и есть. После случившейся шесть лет назад весьма паскудной истории именно им Юзеф и мог доверять. Только им.

— В персике эокодила был не просто стандартный джентльменский набор, — сказал обер-инквизитор. — Там находились материалы, вдумчивое изучение которых позволит прихлопнуть Контору. Всю, до последнего человека. И никакой сменой шифров-паролей-явок тут не спасешься. Проще создать другую Инквизицию, на пустом месте...

Лесник осознал; Проникся. И спросил:

— Куда он это вез?

Спрашивать: кому и зачем? — было бесполезно.

— В Москву, затем в Женеву, — коротко ответил Юзеф.

— С остановкой в Царском Селе?

Концы с концами не сходились. Агент на задании с таким персиком?

— Он не знал, чего везет, — вздохнул Юзеф. — И в Северо-Западном филиале не знали. Крокодил должен был прибыть в Женеву к определенному дню. Люфт времени был около двух недель. Попросили помочь, дернуть за маловероятную ниточку... А я... У меня... В общем, есть вероятность, что мне подкинули одну задачку... далеко отсюда.

— Что сказали эксперты? Про персик? — спросил Лесник, уверенный, что результаты у Юзефа уже на руках. Запросы обер-инквизитора Три Кита отрабатывают со скоростью наскипидаренной скатерти-самобранки.

— Эксперты говорят, что на персик смело можно надеть фату — как символ непорочной девственности. Нетронут. Но... на каждый хрен с винтом есть жопа с лабиринтом, а целки сейчас латают за вполне умеренную плату. Ты так безоговорочно доверяешь технарям и их технике?

Ни технарям, ни их технике безоговорочно Лесник не верил.

Еще меньше стоило безоговорочно верить Юзефу. Закачанная в персик информация могла при прочтении погубить не Контору, а лично его, обер-инквизитора.

Вот это логично.          

Капитул опять на грани раскола, шбедная сирота Юзеф ищет союзников. Среди зарубежных коллег в том числе. Поэтому использовал втемную полевого агента — за людьми обер-инквизитора наверняка приглядывают. Проверяющие контролирующих. А над ними — присматривающие за проверяющими... Да пригнать бы всю эту ораву в Царское Село — на полдня им работы.

В корыстолюбии и шкурнических интересах Юзефа подозревать не стоило. Не тот человеи Просто... Просто за много лет интересы Инквизиции и самого Юзефа переплелись в его сознании настолько плотно. Лет Юзефу немало. На вид не меньше шестидесяти. А послухам... Разные ходили про Юзефа слухи, не исключено что некоторые распускал он сам. В частности, Лесник слышал, что у обер-инквизитора лежит маузер-“девятка” с дарственной надписью от Дзержинского...

Но спросил Лесник другое:

— Как я понял, смерть Радецки от рук объекта разработки и случайное похищение персика — исход для нас

самый благоприятный?            

Юзеф кивнул.  

— Именно так. Ты веришь в такие случайности?

Лесник пожал плечами. Разные бывают случайности, насмотрелся. Но ясно одно — спиной к потенциальному тенятнику Крокодил не повернется. Не расслабится. Не та выучка... Тут что-то иное. Неужели действительно дезертировал? Зачем? С какой целью? Лесник вспомнил последние слышанные им слови Крокодила. Тогда, после Илимского дела, Радецки сказа: “Как ты думаешь, зачем им, начальству, нужны тенятники — живыми?”

Тогда Лесник этого не знал.

Сейчас — тоже.

Юзеф помолчал Потом сказал другим тоном:

— Эта девушка.. Постарайся не допустить ошибку. Лесник, ты сам всё знаешь. Если что — тебе придется самому...         

Лесник кивнул. Он знал. Только так и никак иначе. Если тот, кто тебе дорог, окажется врагом, прикончить его придется своими руками. Чтобы никогда не возникла сознательная или подсознательная ненависть к коллегам, исполнившим свой долг. Когда шесть лет назад “апокалипсисты” активизировали у тринадцатилетней дочери Юзефа W-ген, то выследили ликантропичку именно Лесник с Крокодилом. Но покончил с превратившейся в опасное животное девчонкой обер-инквизитор. Собственноручно. “Апокалипсистов” же не стало, всех до единого...

Инквизиторам не помешают разные качества: эрудиция и боевая подготовка, мгновенная реакция и способность к вдумчивому анализу... Но лишь одно условие необходимо и достаточно, чтобы стать инквизитором.

Безжалостность.

Не жестокость — та направлена исключительно вовне. Безжалостность (как отсутствие жалостливости) направлена сначала на себя, лишь потом на других. Ибо все и всегда в первую очередь начинают жалеть себя, — ив последнюю перестают.

Юзеф был лишен этого чувства — жалостливости. Абсолютно.

Лесник думал, что он сам — тоже.

— Я все понял, — сказал Лесник. — И сделаю все, что смогу. И если что — своими руками.

Писк мобильника удивил. Поздновато для ночных звонков. Юзеф тоже удвдился, по крайней мере так Леснику показалось.

“Слушаю... Я... (долгая пауза)... Откуда информация?.. Понятно... А вот этого не надо. Не советую, если хо...”

— Отключилась... — сказал он уже Юзефу.

— Кто и что?

— Синявская. Странные вещи творятся в морге, у нее там источник, какой-то алкаш... Два с лишним часа назад на автоответчик к ней поступило сообщение. Никому не известные люди втихаря привезли два трупа. Без ничего, без каких-либо сопроводительных документов. Один, похоже, расчлененный...

Глава вторая

Ночной морг — прекрасная декорация для чего-нибудь трогательного, завлекательного и благородного. Поэтому я и ждал именно здесь доклада от Жеки-Потрошителя. Хоть ничего трогательного пока не происходило, но все равно — приятно побыть в тишине и прохладе после наполненного суетой жаркого дня. Уютное местечко, в моем вкусе.

Байков ковырялся с бренными останками Фагота и его гостя в своей потрошильне — и наблюдать за этим зрелищем мне не хотелось. Хотя приходилось порой, раз в полчаса, заходить и подбадривать Жеку — иначе внушение слабело, и он застывал, недоуменно уставившись в стену, с предметным стеклом или пинцетом в руке. А работать осознанно с криминальной расчлененкой я ему никак не мог позволить...

Вообще, чем меньше исполнители задумываются, — тем большая гарантия успеха. Фикус вот с тремя коллегами попытался было действовать по обстановке... И что? Отправлен домой с заклеенной пластырем мордой, двое его бойцов надолго вышли из строя. А я в результате знаю то, что и знал: “товарищ лесник”, что крутится вокруг не то Де Лануа, не то Фагота, не то вокруг их обоих — работает на очень серьезную контору. И учат сотрудников сей конторы не паре-тройке эффектно-бесполезных ужимок из карате-до... Серьезным вещам учат.

Однако, пора идти курировать херра Байкова. Три часа — срок достаточный для хотя бы приблизительных выводов...

Похоже, я снова слабею. Плохи дела.

На этот раз корифей патологоанатомии продержался меньше двадцати минут. Стоял над секционным набором, тупо перебирал инструменты, словно не мог решить, какой из предметов зловещего вида пора запускать в требуху маэстро...

Я вывел его из творческих раздумий (Женьку, не Фагота). И тут встала проблема, над которой я как-то раньше не задумывался. В нынешнем своем состоянии Потрошитель с готовностью ответит на любой вопрос, но сам, своей волей, ничего не расскажет. Если же его легонько отпустить, то реакцию человека, фактически проснувшегося в ночном морге над распотрошенным трупом, проконтролировать трудно.

А чтобы задать, грамотные вопросы, надо владеть предметом беседы, поскольку развернутых ответов не будет... Будут сжатые и односложные. В любом случае, — приступим.

— Слушай меня! Я спрашиваю, а ты отвечаешь. Представь, что говоришь со своим трехлетним сыном. Сложных терминов не употребляй, про латынь забудь. Если я щелкну пальцами, ты замолкаешь и ждешь вопросов. Понял?

— Да.

Будем надеяться, что подействует.

— Фагот убит?

— Не знаю...

— Отравлен?

— Да.

— Преднамеренно?

— Не знаю.

— Чем?

Жека-Потрошитель пожал плечами и молчал, преданно и виновато хлопая ресницами. Глаза его спали... Понятно. Похоже, без латыни не обойтись.

— Можешь воспользоваться любыми терминами...

— Точное название токсина не установить, но анализ азур-эозиновым методом по Романовскому...

Я щелкнул пальцами, Женя замолк. Черт с ним, разберемся без Романовского. Не важно — чем. Важно — кто?

— Каким образом яд попал в организм?

— С пищей, через желудок...

Вот так. Желудок Фагота (во многом моими стараниями) принимал одну-единственную мясную пищу. С вегетарианским питанием покойный экспериментировал активно, но не слишком успешно. Рано или поздно тянуло его на скоромное...

— Отрава была в растительной пище?

— В желудке обнаружена лишь мясная.

Я не стал спрашивать, что за мясо. И так ясно. Вопрос: чье? Замороженное, из холодильника? Или Фагот успел разговеться свежатинкой?

— Попробуй сделать со вторым... Этот, что по Романовскому, — приказал я Жеке.

— Я уже сделал. Результат теста положительный. Тот же токсин...

— А как отравили второго? Тоже с пищей?

— Не знаю. Но несколько часов он ничего не ел...

Вот оно что... Результат так уж результат. Это надо обдумать неторопливо и последовательно.

— Тогда сворачивайся. Прибери тут все, через полчаса я подгоню своих лбов, грузимся и уезжаем...

Жека методично и тупо начал складывать инструменты. Складывал просто так, без намека на стерилизацию, не пытаясь даже стереть кровь и другие малоаппетитные следы, — поскольку подобного задания от меня не получил. Ну и черт с ними, трупам инфекции не страшны...

И я прошел обратно в морг. Немного поразмышлять в тишине и спокойствии.

Да, хоть сексуальное воздержание и обостряет интеллект, но до такого ни одна заплесневелая мисс Марпл не додумается. Человек отравился мясом другого человека... Не повезло бедняге Фаготу. Подкрепился, называется. Позавтракал.

Вопрос: был ли Фагот случайной жертвой странного отравления или главной мишенью? Было ли задумано двойное убийство?

Лично я именно так бы и поступил. Вариант изящный. Убрать подозрительного тихаря руками (вернее, зубами) Фагота, а маэстро, коли уж он угодил в разработку — отравить человечиной. Изъять кассеты из тайника — и никаких концов. Вот вам мертвый Мозговед, закрывайте дело.

Красиво придумано... Отравить живого, чтобы он, в свою очередь, став мертвым, отравил своего убийцу-людоеда. Ведь мой мертвый друг, если взглянуть правде в глаза, — был людоедом. Каннибалом. Антропофагом. Гнусной личностью с садистскими наклонностями. С кем я связался... Как стыдно. Был бы жив гаденыш — своей недрогнувшей рукой я налил бы ему крысомора.

Но я этого не делал. Не травил ни того, ни другого и кассет не забирал. У кого могли быть схожие мотивы? Надо понимать, у кого-то еще, кого живой и разговорчивый Фагот в руках стражей порядка не устраивал. Устраивал мертвый и молчаливый. Это при условии, что некий “X” знал о его далекой от музыки деятельности...

Убийство же Доуэля вообще лишено всякого смысла.

Роотающих на организацию людей устранять нет резона — пришлют другого, только и всего. Как оно, собственно, и случилось.

Есть у меня подозрение, кто мог провернуть эту аферу с отравлением “рикошетом”... Тот, у кого Доуэль побывал непосредственно перед визитом к Фаготу. Вернее, та... И мне стоит поставить окончательную точку во всей истории. Ликвидировать убийцу и забрать у него кассеты.

И тут я уловил в море ночных звуков, фильтруемых мною, один весьма тревожный.

Мои благочестивые размышление нарушила подъехавшая к больнице машина.

Точнее, то, как она подъехала.

Кто-то аккуратно, накатом, остановился метрах в ста от железных ворот, ведущих к моргу. Осторожно вылез из салона, закрыв дверь без хлопка. И двинулся вдоль ограды — медленно, словно крадучись.

Человек с обычным слухом ничего бы этого, конечно, не услышал. Шаги, что интересно, были женские...

Мадам Лануа?

Или ее соседка, библиотечная мышка?

Похоже, вот оно и пришло. Нечто трогательное.

Завлекательное.

И благородное.

Дела минувших дней — VI.

Янь Вышатич

Инквизиторы редко оставляют мемуары — специфика работы. А когда оставляют — хранятся те рукописи в секретнейших архивах, за семью печатями.

Русской летописной традиции в этом смысле повезло. Один из авторов “Повести временных лет”, игумен Сильвестр, был лично знаком с Янем (Яном) Вышатичем, сыном воеводы Вышаты — сподвижника Ярослава Мудрого. С инквизитором.

Был знаком — и записал рассказы девяностолетнего а впрочем, ясности ума Янь не утратил, как и крепости тела — в год своей смерти (1106 г.) был послан против половцев, грабивших окрестности города Зареческа. И разбил половцев, и вернул полон.

Вошедшие в канонические летописи рассказы Яня касались событий, произошедших за полвека до его встречи с Сильвестром.

...Страшным было лето от сотворения мира 6573. Недобрые знамения шли одно за одним. На западном небе вставала новая звезда, с лучами как кровь — вставала семь ночей подряд. Странные детеныши появлялись у обычных домашних животных. Странных младенцев рожали женщины — о четырех ногах, и о двух головах, и вообще без глаз и рук, и со срамными частями вместо лица. Днем стояли радуги — с черной полосой посередине. Засуха па лила землю. Леса вспыхивали сами собой, загорались иссохшие болота. Волхвы, долгие десятилетия копившие силу у своих потаенных и кровавых капищ — выходили из чащоб. И предрекали большие беды. И люди верили им.

Люди словно обезумели. Новая, принесенная на копьях дружинников вера летала, как шелуха с зерна. Восстал Ростов. Восстал Суздаль. Восстал Новгород. Восстали иные города — за старых богов, объявленных ныне бесами. Мятежи топили в крови — вспыхивали новые.

По земле ходили тенятники — небывало много. Полоцк на несколько ночей был захвачен ими. Посмевшие в темноте выйти из домов гибли — все до единого. Гибли и пожирались. “Челснеци глаголаху, яко навье бьють полочаны” — писал лете писец. Он ошибался, людей убивали не мертвецы (не навье). Убивали тенятники — живые, но не люди.

...Янь, христианин в третьем поколении, от новой веры не отступил. С малой дружиной мотался по огромному Ростовскому краю, объятому смутой. Заблудшие люди его не интересовали. Янь искал волхвов и тенятников. Находил и уничтожал. Лилась кровь. Горели капища. Мужество вставало против тайных знаний, сталь против силы, полученной людскими жертвоприношениями.

В столице инквизиторы устраняли кудесников быстро и незаметно, без ореола мучеников. Волхв, явившийся в Киев и смутивший многие умы предвещанием великих бед “в едину бу нощь бысть без вести”. Был — и не стало, в дальних лесных углах приходилось труднее...

...Весть о приходе двух волхвов застала Яня в Белоозере. Волхвы пользовались голодным годом беззастенчиво. И безжалостно. Отводили людям глаза. Вспарывали ножами живых женщин, выбирая самых богатых — и бросали изумленной толпе хлеб, или мясо, или рыбу. Нате! Еште! Замороченные люди жадно пожирали кровоточащую человечину. И шли за волхвами.

Оружием удалось рассеять лишь озверевшую толпу. Кудесников топоры не брали — тенятники. Волхвы отступили в лес, прихватив с собой бывшего с Янем попа — и умирал тот долго и мучительно.

На облаву выгнали белоозерцев — понявших, что они ели... Взяли тенятников живыми, задавив числом. В Киев лиходеев везли привязанными к мачте ладьи, заткнув уста серебряными кляпами. Помогло это лишь отчасти —в устье Шексны ладья встала на чистой глубокой воде, как приклеенная — ни вперед, ни назад.

Кончили тенятников там же — расстреляли из луков, повесив на дубе. Стрелы были не простые, и пронзали тела в строго определенном порядке. Кровь лилась на землю красная — совсем как у людей...

Той казнью ничего не закончилось. Все только начиналось. Жестокость рождала жестокость, а кровь не гасила огонь...

Глава третья

Люся Синявская оставила свою “Оку” у больничной ограды и пошла к моргу.          

Бульвар шелестел листвой, от Колонички доносились далекие пьяные голоса — у кого-то продолжалось веселье. А на Люсю мрачные корпуса Семашки действовали угнетающе. Она не боялась — иначе зачем вообще было бежать? Она была не из пугливых, но...

Рука стискивала в боковом кармане куртки рубчатую нагревшуюся рукоять. Смешно, конечно — против Мозгоеда с газовой пукалкой... Да нет, ерунда, что ему делать в мертвецкой. Зачем маньяку тайно доставлять в морг свои жертвы? Тут дело в другом. В нежелании ментов придавать гласности новые кровавые подвиги Мозговеда — здесь, в Царском Селе.

“Гласность” для Синявской была словом святым. “Тайна следствия” или “служебная тайна” казались в сравнении с ней пустым набором звуков. Да и военная, и государственная тайна — тоже. Сейчас на алтарь свободы информации Люсе предстояло возложить очередную жертву — придурка-Канюченко.

Канюченко она ненавидела.

Майор не просто отказался делиться с журналисткой какими-либо сведениями по делу Мозговеда, но и записал беседу с ней. Разговор, в котором Люся намекала на кое-какую возможную благодарность за эту услугу. Записал и прокрутил при следующей встрече.

Теперь мент обречен. В послезавтрашнем номере взорвется бомба. Аршинный заголовок: “Кто вы, Мозговед?” — а ниже Канюченко крупным планом. И, чуть мельче: “Заместитель начальника РУВД прячет расчлененные трупы!!!”... А еще ниже — череда снимков эксклюзивной расчлененки.

Синявская пошла быстрей и уверенней. Страница номера стояла перед глазами. О Мозговеде она уже не думала. Он и не стоил он внимания на фоне грядущего триумфа, умение предугадывать события у Синявской было.

Девочкой со смешными косичками, — она безочно учила урок лишь в тот день, когда ее вызывали к доске и закончила школу с золотой медалью. Так что была права в знаниях про газетную бомбу Людмила Федоровна. Про залитые кровью кадры — тоже.

Ошибалась она только насчет снимка крупным планом... Насчет персонажа снимка.

* * *

— Где оружие? — спросил Юзеф, поднимаясь. Леснику показалось, что кресло облегченно вздохнуло.

— Моё? Как обычно, в машине. Вместе с корочками. Машина стоит у Московских ворот...

Он коротко объяснил Юзефу про машину-ловушку.

Обер-инквизитор нахмурился. В штатной “ниве” тайник с “Макаровым” и удостоверением охранно-розыскного агентства спрятан глубоко — не только случайный автовор, но и обыскивающий профессионал не обнаружит. Зато и хозяину быстро оружие не достать.

— Некогда, — решил Юзеф. — Едем на моей. Для законной самообороны выдам тебе монтировку. Посеребренную. С дарственной надписью от Капитула... Но впредь ствол имей при себе. Остальные ксивы спрячь. Не время археологов и писателей изображать.

Монтировка, выданная в машине Юзефом, оказалась револьвером — действительно с дарственной надписью. Лесник быстро оглядел сверкающую хромом игрушку. Смит-вессоновский “Сентинел” — пять патронов 9 мм, курок скрытый, может стрелять лишь самовзводом — что, в сочетании с укороченным стволом, меткости стрельбы отнюдь не способствует... Ладно, сойдет. ПМ, который только и разрешается арендовать частным “телохранам, по характеристикам немногим лучше... Пули, надо думать, не простые. Тенятника убьют едва ли, но прыти поубавят.

Дарственную надпись Лесник читать не стал. Излишнего любопытства на глазах у Юзефа подчиненные не

проявляли...     

Ехать до больницы им было довольно далеко — по царскосельским меркам, разумеется, домик для житья Радецки присмотрел на самой дальней окраине. Юзеф вел машину с уверенной лихостью, не отнимая от губ мобильника — разговоры с тремя абонентами состояли сплошь из кодовых фраз, и Лесник понял только то, что у морга они будут не одни.         

Непонятно другое: зачем Юзеф лично едет с ним? Да еще с оружием наготове? Кого он там надеется или боится встретить?

* * *

Информатор должен был ждать Синявскую на проходной больницы — на дальней, давно не действующей проходной, ближайшей к моргу.

Но не ждал, по крайней мере у заржавевших ворот никого не было. Люся подошла к безмолвной и неосвещенной караулке. Дверь у этой конуры отсутствовала. Синявская тихонько позвала: Алексей Ильи-и-и-ч...

Ее информатор, сторож-алкоголик из больничной охраны, весьма любил, когда к нему обращались по имени-отчеству.

Шорох из караулки? Или почудилось?

Пьяный кураж еще не прошел (Люся изрядно угостилась на дармовщинку в “Арт-Студии”). Азартное решение — самой прихватить в морге подручных гада Канюченко — представлялось единственно верным. Синявская шагнула внутрь проходной, луч крохотного фонарика-брелка заплясал по полу и грязным стенам.

Куча тряпья под ногами оказалась человеком. Люся ойкнула, шагнула назад. Но из проходной не выскочила. Осторожно осветила находку. Ильич? Вроде он. Мертвый?

Она осторожно коснулась руки предполагаемого трупа. Труп замычал и дернул конечностью. Все ясно. Не дождался нанимательницу с гонораром. Стащил небось толику медицинского и употребил тут без закуси.

Синявская решительно переступила через поверженного борца с зеленым змием. Ничего, сама найдет морг, не маленькая.

Она думала, что придется объясняться с кем-то из дежурных, показывать редакционное удостоверение, улещивать или подмазывать... Вот и морг — низкое здание без окон, приткнувшееся торцом к трехэтажному корпусу. Дверь открыта. Интересно... Ильич подготовил дорогу? Короткий коридорчик тонет во тьме. Тишина. Нет, все-таки нужен кто-то живой... Люся так и спросила:

— Есть кто живой?

Тишина. Ни звука. Она прошла коридором, вторая дверь тоже не заперта. Лучик фонаря увяз во мраке. Обширное помещение. Ряды столов, отвратный запах... Морг.

Синявская осветила выключатель у двери, протянула к нему руку... Щелчок. Свет не зажегся.

* * *

По переезду медленно грохотал бесконечный товарняк — голова и хвост состава скрывались где-то в серой мгле.

Юзеф выругался. Он ненавидел задержки, не зависящие от него. Сказал Леснику:

— Что ты думаешь о Синявской? Интересная картинка складывается с ее участием. Сначала она выдает тебе и Крокодилу (вернее, если соблюдать хронологию, — Крокодилу и тебе) непонятно куда уводящий список. Теперь — ночной звонок, так вовремя оборванный. Полный расчет, что ты немедленно двинешь в морг — и едва ли успеешь кого-либо известить... Что, если она повторяет вариант, удавшийся с Крокодилом? Тот считал ее за свою и мог расслабиться .

— Я думал, что она просвечена до печенок...

— Видел я, как отступаются верные, и смущаются праведные, и тьма покрывает землю, и мрак — народы, — процитировал Юзеф. — Дай еще раз взглянуть на этот ее список...

Лесник вытащил из кармана сложенный лист, развернул, протянул Юзефу и увидел — не то. Отрывок из реферата Крокодила... Хотел убрать — обер-инквизитор остановил упреждающим жестом:

— Подожди, подожди...

Быстро, по диагонали просмотрел текст. Задержался на выделенном абзаце, прочитал внимательно. И — задумался. Задумался над совершенно, по мнению Лесника, бессмысленным отрывком непонятно зачем проведенного исследования...

Наконец мелькнула последняя цистерна состава. “Дискавери” Юзефа рванул под ползущий вверх шлагбаум.

— Как думаешь, зачем Крокодил (или не Крокодил?) выделил этот фрагмент?

— Понятия не имею... Хотя текст любопытный. Трижды стрелял некий Мочидловер в командира Волынского полка — и ни слова, что убил или ранил, что вообще попал.,.

— Встречал я уже эту фамилию, — задумчиво сказал Юзеф. — Была у одного моего знакомого... очень давно... такая присказка: “хватит Моню Мочидловера изображать”. В том смысле, что не стоит заниматься прекраснодушным идеализмом. Вот только и Крокодил, и библиотекарша никак того человеком и его присказку знать не могут.

Леснику стало зябко. Заявление о том, что кто-то владеет информацией, которой владеть не должен, в устах Юзефа легко может превратиться в приговор — окончательный, без кассаций и апелляций.

— Может, на Волыни было раньше Мочидловеров, как в Великороссии Ивановых? — предположил Лесник. — Черта оседлости, как-никак...

Юзеф ничего не ответил. Они подъехали к главному входу больницы Семашко.

* * *

Люся отшатнулась — в синюшном лучике фонарика лицо трупа казалось еще мертвее. Трудно быть мертвее мертвого — но так оно и было. Труп Люсю не заинтересовал — какая-то старушка, ничего сенсационного, жила-жила и померла, случается с людьми такое...

Журналистка пошла дальше вдоль длинного ряда столов, подсвечивая и ругаясь про себя: что за средневековье — держать трупы вот так, вповалку? Во всех нормальных странах давно стоят в покойницких многокамерные холодильники.

Крохотный фонарик слабел на глазах, она продвигалась почти ощупью, низко нагибаясь над столами. Осветила очередной — простыня откинута, рот мертвеца изломан застывшим оскалом.

Отвести луч фонарика Синявская не успела — тело медленно и беззвучно стало принимать вертикальное положение.       

Глава четвертая

Что Юзеф прибыл в Царское не в одиночку, Лесник понял сразу.

Кто-то прикрывал спину обер-инквизитору, и кто-то донес о драке на улочке, и кто-то, в конце концов, должен был проверить на предмет “клопов” и прочих вредных насекомых дом, где они вели столь откровенные разговоры. Парни из службы внутренней безопасности, которой по совместительству руководил сам Юзеф...

Но это вспомогательные силы. Цепь лучников перед тяжеловооруженной фалангой. А в фаланге всего два человека: Лесник да Юзеф... Потому что ребятам из безопасности матерого тенятника не взять — не тому их учили. А к людям, причастным к исчезновению Радецки и его персика, Юзеф их не подпустит. Разве что к шестеркам-исполнителям, к незадачливым Тузику и Чихарю (вот уж кому не повезло так не повезло).

И неважно, что персик быстро возвращен. Побывал в чужих руках — значит, Юзеф будет давить эту линию до конца.

Их оказалось четверо — бойцов, подъехавших к больнице на фольксвагене-фургоне. Молодые, коротко стриженные, чем-то неуловимо одинаковые, хотя никакой униформы солдатам Инквизиции не положено.

На инструктировавшего их Юзефа парни смотрели с явным восхищением. За кого, интересно, они принимали обер-инквизитора? За крутого мафиозного пахана? Лесник никогда не интересовался сложившимися внутри безпеки. порядками, но подозревал, что эта четверка до конца не понимает, чем занимается... И дезертирство любого из них лишних хлопот не причинит. Ренегата найдут и уничтожат.

Измена любого внештатника (например — той же Синявской) тоже проблемой не станет. Мало ли сейчас негосударственных структур, собирающих информацию о чем угодно... Сила Новой Инквизиции — во всеобщем убеждении, что ее давно нет, что осталось со средних веков лишь слово-пугало... Противники инквизиторов и не подозревают об их существовании — до самого конца. Своего конца.

Но вот Радецки... Полевой агент, прекрасно знающий, чем, как и, главное, кем занимается Инквизиция...

...Они прошли через приемный покой — Лесник, Юзеф и двое его бойцов — двое других укатили, получив новые инструкции.

Дежурившей по покою сестре полагалось удивиться, даже возмутиться их вторжению — вместо этого она, отчаянно зевая, указала Юзефу неопределенным жестом направление на морг и прозекторскую — и беспробудно уснула. Именно так, надо думать, уснула и домохозяйка после появления в сельском домике обер-инквизитора...

...Больница имени первого наркома здравоохранения занимала квартал, и не малый, почти в центре Царского Села. На обширной территории раскинулись корпуса и лаборатории, технические здания и сооружения. Морг был на самом дальнем конце, примыкавшем к Московским воротам и Колонистскому парку. А еще дальше, примерно в полукилометре, был дом Анны — Лесник вспомнил про это, улыбнулся и...

...Резко остановился. Юзеф тоже. Крик услышали оба. Женский, истошный. Донесшийся издалека и быстро оборвавшийся.

Огромная больница жила своей загадочной ночной жизнью — иные окна светились, одни теплым желтым светом, другие мертвенно-синим; и кто-то сходил с ума от боли за этими окнами, и кто-то умирал, и кто-то проваливался в черную яму наркотического сна, и все происходило отнюдь не молча, но эти звуки отношения к делу не имели. Потому что их издавали живые.

Крик, заставивший насторожиться инквизиторов, донесся из места, тишина которого вошла в поговорку.

Из морга.

* * *

Мне хотелось сказать пронзительно вопившей тетке: “Пардон, обознался!”

Потому что так оно и было. Экскурсантка по ночному моргу не имела ничего общего ни с шарлатанкой-колду-ньей, ни с подозрительной библиотекаршей. Мало ли любителей трупов есть на свете...

Шутка удалась — острых впечатлений от моего воскрешения некрофилка получила с избытком. И тут же сии впечатления озвучила — немелодично, но громко. Пришлось легонько прикрыть ей фонтан — вопль сменился тихим побулькиванием.

Ну что орешь-то? Оживших трупов не видела?

Кстати, кто ты такая и что тут делаешь?

Вопрос был риторический — если задавать его человеку со стиснутым горлом. Я чуть ослабил хватку и легонько подтолкнул женщину в сторону словоохотливости и правдивости...

...Вот оно что. Искательница сенсаций, бля... Будет тебе эксклюзив — кровавый и душераздирающий. Но тебе его не читать...

В принципе, никаких новостей журналистка Синявская мне не сообщила: непонятная ей самой крутая организация настойчиво интересуется деятельностью Мозговеда. Любитель мозгов не персонифицирован, но круг сужается. А исчезновение сотрудника, так неосторожно расчлененного моим дружком, убедило коллег Доуэля, что копают они в правильном направлении... Единственный значимый момент: Синявская сообщила своим таинственным контрагентам, где она сейчас и с какой целью.

Ничего нового.

Новое донес до меня слух. Сюда — пока далеко — торопливо шли четверо. И если это не “товарищ Лесник” со товарищи, то я ничего не понимаю в моргах и трупах... Я отдал мысленный приказ двум уцелевшим орлам Фикуса. Сильный приказ: сделай или сдохни. Судя по результатам побоища на ночной улице, шансов у них никаких. Значит, сдохнут...

Но мне нужна небольшая фора. Привести женолюбивого Женю (каламбур!) в безопасное для меня состояние и подготовиться к встрече дорогих гостей.

Добро пожаловать в морг, господа!

У нас тут весело...

Двое напали на четверых молча и внезапно.

Лесник не слышал их приближения — парочка стояла в густой тени неподвижно и двинулась только в момент атаки. А их дыхание перекрывали ночные шумы больницы...

Лесник узнал одного сразу, в льющемся из окон синюшном свете бактерицидок — парень, наименее пострадавший в недавней драке. И — не узнал. Сейчас атаковали словно и не люди. Отточенные движения, полное презрение к опасности — боевые машины. Не люди.

Навье? Уже — навье?

...Боец Юзефа не был новичком в рукопашной — но пропустил удар, прямой и незамысловатый — просто нанесенный с трудно представимой для человека силой и скоростью — отлетел, упал. Падал, сгруппировавшись — жив, и ладно.

Второй парнишка из безпеки был покрепче — работал в классическом стиле русбоя: уход, ложный выпад, нырок, удар... Удар должен был уложить нападавшего на месте. Не уложил. Пришелся как будто по лишенному нервных окончаний истукану. Все же навье... Лесник рванул из потайных ножен Дыев нож...

Пустить в ход ритуальное оружие он не успел. Зато успел увидеть — впервые — Юзефа в драке. Впрочем, увидеть — не то слово. Скорее почувствовал смазанное движение огромного тела — не на грани, уже за гранью восприятия. И — все кончилось.

Два неподвижных тела, больше похожие на кучи тряпья — голова одного вывернута под неестественным углом. Пострадавший боец поднимался, — ну что там? — все в порядке, ничего серьезного.

Лесник нагнулся, держа нож наготове, пощупал руку нападавшего — теплая. Не навье. Люди. Обыкновенные зомбированные люди... Живые. Были живые...

— Оттащите их куда-нибудь, чтоб под ногами не валялись, — приказал Юзеф. — И прикройте вход, внутрь не суйтесь... Пошли, Лесник.

Обер-инквизитор посмотрел на трупы и добавил:

— Имей в виду — по всему судя, здесь не простой тенятник. Морфант по меньшей мере... Может не только отвести глаза — прикинуться кем угодно. Кого ни увидишь — стреляй. Хоть в родную мать...

— Моя мать умерла, — холодно ответил Лесник.

— Тем более стреляй.

Зрелище, встретившее их в прозекторской, напоминало спектакль театра абсурда, поставленный режиссером-Чикатило.

Мужчина лет тридцати — забрызганный кровью халат, криво сидящие на носу очечки в позолоченной оправе — кланялся и кланялся в пояс, как заводная игрушка. И повторял с монотонностью заевшей пластинки:

—-Добро пожаловать в морг, господа! Добро пожаловать в морг, господа! Добро пожаловать в морг...

На вытянутых руках встречающий держал нечто вроде блюда, украшенного окровавленным рушником. Роль хлеба-соли играла человеческая голова... Свежая, отнюдь не экспонат анатомического театра, пропитанный формалином.

Голова Радецки.

Второй актер в этой сцене держался молчаливо и статично. Потому что был трупом. Обнаженное тело с Т-образным разрезом на животе стояло у стены. Торчащие из разреза кишки тянулись вверх, жутким шарфом обертывались вокруг шеи. Рука поднялась словно в приветствии, и ею мертвец сжимал другую руку — чужую, отрубленную. Из оскаленного рта свисало что-то темно-красное, влажное: печень? сердце? — не понять...

Лица выпотрошенного человека перекорежила смертная судорога, но татуировка на щеке и характерный цвет стрижки не оставляли сомнений: Фагот. Марат Иванов-“Фагот”. Композитор, поэт и рок-певец...

— Добро пожаловать в морг, господа!

Если режиссер этой сцены рассчитывал шокировать или запугать незваных гостей, то цели достиг в весьма малой степени.

Лесник разозлился — не более того. Хотя разозленный Лесник — это, знаете ли...

Как отреагировал Юзеф, осталось известно лишь ему. Много лет люди видели только те внешние реакции обер-инквизитора, какие он хотел им показать.

— Добро пожаловать в морг, господа! Добро пожа...

Лесник шагнул вперед с коротким рычанием. Голова покатилась по полу, как шар в кегельбане. Золоченые очки хрустнули под каблуком. Гостеприимный хозяин осел на пол, привалился к батарее. Бесконечно повторяемая фраза сменилась стоном.

Юзеф на пустяки не отвлекался. Трупы, послужившие причиной поездки в морг, они нашли. Заодно обнаружили пропавшего Крокодила. Осталось самое интересное — познакомиться с автором всего этого непотребства.

О судьбе наведшей их на морг Синявской обер-инквизитор не задумался.

Не вспомнил ни на секунду.

Юзеф двигался по прозекторской удивительно легкой, танцующей походкой, осматривая все укромные уголки. Пластика его движений напоминала носорога, обретшего кошачью грацию...

Лесник бережно поднял откатившуюся голову, аккуратно положил на окровавленный патологоанатомический стол.

Юзеф закончил осмотр — никого и ничего. Остановился у полуоткрытой двери — пятно света из прозекторской выхватывало кафель коридора, сложенную у стены ломаную медицинскую рухлядь. Из коридора тянуло запахом дешевых антисептиков. За коридором был морг.

И оттуда донесся голос:

— Здравствуйте, товарищ Лесник! Ну что же вы, проходите! Все уже собрались, только вас ждем...

Там, во тьме, рассыпались бусинки девичьего смеха. Лесник закусил губу. И смех, и голос принадлежали Анне.

Она продолжала:

— Проходите, товарищ Лесник! Здесь тихо и прохладно, померзнем вместе, поговорим о чем-нибудь трогательном, завлекательном и благородном. Об археологии и о мозговедении, например...

Дела минувших дней — VII. Первый разгром

Пути русской Инквизиции и православной церкви впервые разошлись на рубеже XII и XIII веков. Разошлись на деле епископа Феодора.

Епископ Феодор, кстати, был родным племянником известного боярина Петра Бориславовича, гипотетического автора “Слова о полку Игореве”. Давно подмечено, что автор “Слова”, несмотря на неуклюжие христианские реверансы, — закоренелый язычник. И за хранение означенного “Слова” (как и прочей языческой литературы) вплоть до XVIII века можно было отправиться на каторгу.

Ставшее слишком самостоятельным дитя церкви впервые восстало против родителей — епископ Феодор,1 пытавшийся слить в едином культе христианскую риторику и кровавые языческие обряды, был тайно казнен инквизиторами, а богомерзкие книги его — сожжены.

Успели вовремя, хотя побеги злое семя дало. Ничего серьезного, правда, не выросло. До сих пор многие, искренне полагающие себя православными, красят яйца на пасху, считая сие действо исконно христианским обычаем. И не знают, что подобный обряд к христианству отношения не имеет, а происходит от персов и описан в “Видевдате” — зороастрий-ской книге о подчинении демонов-дэвов. Впрочем, хозяйкам, опускающим в отвар лука куриные яйца, визиты дэвов не грозят — русская адаптация “Видевдата”, сделанная Феодором и содержащая точную методику, уничтожена навсегда.

Кровавые моления Яриле и Хорсу выродились в безобидные масленичные ритуалы. Колядование и игры на Ивана Купала тоже обессмыслились, потеряли сакральную сущность. Оставался, конечно, сопровождавший их свальный грех — он Инквизицию интересовал мало.

Хотя казнили Феодора скрытно — митрополия встала на дыбы от такого наглого вмешательства в то, что она считала своим внутренним делом. Ловить по лесам волхвов — пожалуйста, но трогать епископов...

Под угрозой ликвидации Инквизиция мало-помалу перешла под руку светской власти — великого князя Всеволода “Большое Гнездо”, а затем его сына Юрия II. Кроме того, впервые русские инквизиторы получили поддержку римских пап. Понтификам Григорию и Иннокентию нужны были союзники. Шла яростная борьба Рима с кровавой ересью катаров и с императорами-Гогенштауфенами, активно заигрывавшими с черным цветом.

Шанс был велик — избавить православных от клейма “схизматиков”, сделать реальный шаг к объединению церквей, ликвидировать вековое противостояние Востока и Запада — на равноправной основе. Дело было за малым — мягко, исподволь, скорректировать позицию митрополита и его окружения.

Не вышло. Замаячивший после взятия Царьграда крестоносцами призрак автокефальности перевесил для русской церкви все — национальные интересы в том числе. Спустя тридцать лет митрополия нанесла ответный удар. Нанесла саблями конницы Батыя. Кровь и пепел русских городов были возложены на алтарь борьбы с ватиканским престолом.

Мало кто задается вопросом: а зачем, собственно, Батый обрушился на Русь зимой 1237/38 годов?

Ни малейшего намека на завоевание не было — ни единого монгольского гарнизона в разоренных русских городах не осталось.

Значит — поход. Набег за добычей.

Какая добыча могла настолько заинтересовать Батыя, чтобы губить лучших степных воинов на стенах русских укреплений? Их, крепостей, было по разным оценкам от трехсот до пятисот — недаром варяги звали Русь “Гардари-кой” — Страной Крепостей.

Чем же так была богата Русская Земля?

Лес? А зачем кочевнику лес? Дома он из дерева не строит, а на топливо пускает кизяк... Мед, воск? Так к тому времени под властью монголов был Южный Урал, где этого добра куда больше. Меха? Русскими мехами можно было удивить лишь перенаселенную Европу, оставшуюся почти без дикого зверья. Империю же Чингизидов окаймляла с севера богатая пушниной тайга. Чем еще славилась Русь в те времена? Рыбой? Так степняку взять в рот рыбу все равно, что русскому человеку лягушку или пиявку. Золотых приисков и алмазных копей на землях русичей не имелось...

Незачем Батыю было идти на Русь.

Но — пришел.

Пришел, потому что позвали.

Переговоры начались за несколько лет до 1237 года, а мысль привлечь на политическую арену Руси новую силу появилась еще раньше — после того, как монголы продемонстрировали на Калке свою силу и воинскую выучку. Сновали через степь послы под видом купцов и миссионеров — митрополия налаживала связи с христианами-несторианами в ставке Батыя. Внуку Чингисхана обещали все, что можно — только приди. И он пришел.

Историки удивляются — как умудрились в два-три дня пасть крупные города, столицы княжеств? Ослабли от внутренних усобиц? Ерунда, при перманентной гражданской войне укрепления содержатся в идеальном порядке, арсеналы полны и система сбора ополчений отработана. Крепости приходят в упадок при долгом мире...

Рязань, Владимир и другие союзные великому князю города не пали. Их сдали. Сдали приверженцы митрополии. На стенах стояли лишь немногочисленные княжьи дружинники. Народу оружие так и не раздали. По призыву попов и чернецов горожане вполне могли повернуть мечи и копья против сторонников великого князя.

Тайный лагерь Юрия II на Сити, в непроходимых ярославских лесах, Батый мог искать годами — и не найти. Степняков туда привели митрополичьи люди.

Главных целей похода было две — великий князь и Инквизиция. Юрий Всеволодович погиб на Сити. Инквизитор Коловрат, искоренявший в ту зиму тенятников в мордовских дебрях, развернул партизанскую войну... Но силы были неравны. Козельск, служивший базой Инквизиции (“княжим людям”), сопротивлялся семь недель. Никто не сдался, пали все...

Батый оказался честным партнером. Храмы и священников его воины не тронули... И все столетия ига Русская Православная Церковь ни копейки дани не платила. Зато имела в столице Золотой Орды православную Сарайскую епархию. Но и митрополия свято соблюдала конкордат. Ни разу владычные полки не выступили против Чингизидов. Ни разу мощные стены монастырей не останавливали татарскую конницу... Шведам, литовцам, полякам противостояли — и часто. Своим — иногда. Ордынцам — никогда.

Второй пример длительного отпора монголо-татарам, Торжок, — к Инквизиции отношения не имел. Торжок, как следует из названия, был городом купеческим, лежал на пересечении торговых путей. Оптовые склады, купцы, ждущие водного пути с партиями товара, — Батыю было чем поживиться. Но каждый торговец в то лихое время странствовал с ватагой наемников, имевших долю в прибылях. Люди бились за свое добро, не внимая словам пастырей... Объединенные купеческие дружины остановили Орду. И сдерживали две недели, и прорвались затем в сторону Новгорода, и многие ушли от погони...

А Инквизиции не стало.

Но остались колдуны и ведьмы. Волхвы. Упыри. Тенятники.. И призванная уничтожать их структура постепенно возродилась — опять под крылом митрополии. И оставалась там до регентства митрополита Алексия при малолетнем князе Димитрии, которого впоследствии прозовут Донским...

Глава пятая

Колька Чихарь встал со скамейки. Колька Чихарь сплюнул под ноги. Колька Чихарь выругался и сел обратно.

Запрокинул голову и пустил в нос капли — своим прозвищем он был обязан мучающему его десять месяцев в году аллергическому насморку. Подождал, пока вернулась способность дышать носом. Потом в пятый раз подошел к телефону-автомату, в пятый раз набрал без монеты три цифры.

— Сообщение абоненту семнадцать ноль три, — прогнусавил Чихарь в трубку. — Туз, едрит твою мать, достал в натуре. Жду пять минут и иду чистить те чавку. Без подписи. Повторите три раза через десять минут...

Невозмутимо-вежливый женский голос подтвердил, что сообщение принято.

Пять минут прошли. Потом прошли десять. Потом — пятнадцать. Чихарь не выдержал, поднялся и медленно — мочевой пузырь переполняло выпитое за час ожидания пиво — поковылял в сторону Близнецов. Не к зодиакальному созвездию, понятное дело, — Близнецами царскосельские аборигены именовали два дома, казавшиеся зеркальным отражением друг друга.

В одном из Близнецов жил напарник Чихаря по бомбежке неосторожно оставленных где попало машин. Тузик, не явившийся в условленный срок к условленному месту...

Дверь открылась мгновенно, словно получивший сообщение на пейджер Тузик ждал за нею с чавкой, готовой к чистке.

Чихарь шагнул с тускло освещенной площадки в совсем не освещенную прихожую, дверь за ним закрылась. Слезящиеся глаза не сразу привыкли к сумраку, а когда привыкли — Колька Чихарь понял, что влип.

Двое. Двое чужих. Один стоял перед ним, именно он открыл дверь, и именно его Чихарь принял в полутьме за Тузика. Второй, похоже, притаился за дверью, открывшейся внутрь — и сейчас сильно толкнул Чихаря в спину. Не отличавшийся великими физическими кондициями Колька в комнату буквально влетел и растянулся на ковре, споткнувшись о заботливо подставленную ногу.

Вставал он медленно, с неприятным чувством. От испуга действие капель мгновенно прекратилось, в носу густо хлюпало, глаза слезились сильнее обычного...

В единственной комнате Тузика горел торшер. Двое чужих, казалось, не обращали на Чихаря внимания. Один деловито рылся в тузиковском секретере, другой укладывал в небольшой стальной футляр шприц, ампулы, какие-то еще медицинские причиндалы... Оба были в перчатках. В странных перчатках — нечто прозрачное и тонкое, не похожее на латекс, обтягивало кисти плотно и почти незаметно.

А где же сам Тузик? И кто это? Менты? — подумал Чихарь с тоскливой надеждой, прекрасно понимая, что никакая это не милиция. Что все значительно хуже. Зачем, действительно, ментам на обысках перчатки?

Он чихнул. Затем еще, еще, еще... Проклятая аллергия. Слезы стояли в глазах пеленой, пришельцы — оба молодые, подтянутые, коротко стриженные — казались сквозь эту пелену однояйцевыми близнецами. Чихарь понял, что не запомнит их и никогда не опознает... И заподозрил, что опознавать будет не он, что опознавать будут...

Пугающую мысль оборвала соловьиная трель пейджера, лежавшего на столе. Близнец протянул руку, нажал кнопку, прочитал сообщение. Потом Колька впервые с момента своего прихода услышал хоть что-то:

— Без подписи — эт'ты, что ли? — хмыкнул близнец. — Ну так чисти чавку, что встал столбом-то...

Он кивнул на кресло в дальнем углу. Чихарь сделал шаг туда — машинально. И застыл. То, что поначалу показалось ему кучей шмоток, наваленной на кресло неряхой-Тузиком, — кучей тряпья отнюдь не было. Это было самим Тузиком... Голова подельника склонилась на бок, из полуоткрытого рта тянулась по подбородку струйка крови. Почти черной крови.

Колька понял, что сейчас умрет.

На ночной улице пьяные голоса тянули песню. Слышался женский смех — тоже пьяный. Чихарь почувствовал жгучую зависть — к ним, к живым — и остающимся жить дальше...

А он сейчас умрет.

— Э-э-э-э?

Близнец, произнесший это многозначительное и допускающие массу толкований междометие, показал на застывшего соляным столбом Чихаря.

Его однояйцевый родственник, неторопливо потрошащий секретер, оказался более словоохотливым:

— А зачем? Ничего нового не вякнет... Только правдорез зря изводить...

— Э, да он обоссался... Фу-у... Да не ссы ты на хозяйский ковер, в гостях все-таки... И без того соплями все измазал... Иди сюда. Твое?

Колька почувствовал, как чужие пальцы жестко вцепились в его плечо, как развернули от кресла. Почувствовал, что брюки действительно мокры и горячи — а мочевой пузырь уже не разрывается от пива. Почувствовал, как ему в руки что-то настойчиво суют...

Чихарь смахнул с лица слезы. В руках у него был нож. Окровавленный.

— Твое? — еще раз спросил близнец.

— Н-н-н-н-н... — язык и гортань Кольки намертво заклинились на не самом сложном звуке.

Это действительно был не его нож — раньше стоял в деревянной подставке среди других похожих на кухне у Тузика...

У Чихаря забрезжила надежда — смутная и крохотная. С ним разговаривают, он зачем-то нужен... Может, мы ошиблись с какой машиной? — подумал он. Очень крупно ошиблись?

— В-в-вы к-к-кто? — дар речи отчасти вернулся к Кольке. — Ес-сли с п-п-п-предъявой, так надо к С-Си-нему...

Синий брал пятнадцать процентов от хабара и крышевал их с Тузиком индивидуально-трудовую деятельность.

— Мы не с предъявой, — веско сказал близнец, выдергивая нож из сжатых Колькиных пальцев. — Мы деротизаторы.

— К-к-кто? — пэтэушное образование Чихаря не располагало к пониманию сложных терминов.

— Де-ро-ти-за-то-ры. Очищаем район от крысятников. От таких, как ты...

Чихарь не сразу поверил, что останется жить.

Даже когда близнецы вышли, прикрыв за собой дверь — не верил.

И когда долгие минуты так и стоял посередине комнаты, опасаясь повернуться к скорченному в кресле трупу — не верил.

И когда по лестнице торопливо грохотали сапоги — не верил.

Поверил, лишь когда дверь вновь распахнулась, и тузиковская квартирка наполнилась запахом кожи и металла, коротким матом и хриплым дыханием, и руки Чихаря с хрустом рванули назад-вверх, и больно впечатали лицо в мокрый от мочи ковер.

Тогда Колька Чихарь поверил — и зарыдал счастливо.

Нож был так себе — паршивенькая сталь, простая деревянная рукоять.

Но короткое лезвие заточено до бритвенной остроты, и орудовал им Петраков-Алябьев умело. Сторож резал капусту — готовил себе поздний ужин. Пластать маленьким ножом здоровенный кочан трудно, но отвращение к большим тесакам Соловью внушили прочно.

Заодно ему прививали любовь к растительным белкам, однако на уменьшающийся кочан и растущую кучку рубленой капусты Алябьев смотрел с тоской. Почти с ненавистью — но только почти, ненавидеть его тоже отучили.

Потом страж храма знаний подумал, что кочан формой и размером похож на человеческую голову, и даже торчащая кочерыжка напоминает позвонки, выдающиеся наружу из грубо перерубленной шеи...

Подумал и облизнулся.

Глава шестая

Слухи не врали.

Никакого заметного глазу движения Юзеф не сделал — в его руке словно сам собой оказался пистолет. Легендарный маузер-“девятка”*, длинноствольное чудище времен гражданской войны. Как Юзеф умудрялся скрытно носить такую пушку, оставалось загадкой. Однако носил. И сейчас готовился пустить в ход. Выстрелить в Анну. В тенятницу...

*“Девятка” — жаргонное название пистолета “Маузер мод. 1912”, модернизированного под 9-мм патрон, принятый в кайзеровской армии. Сочетание длинного ствола с увеличенным калибром принесло “девятке” славу одного из самых мощных пистолетов, выпущенных в 20-м веке (а из револьверов с ним могли тягаться лишь длинноствольные “Кольты” 45-калибра и аналогичные модели).

Они прошли коридор, прижимаясь к стенам. За двустворчатой застекленной дверью — темнота. Веет холодом. И доносятся слова:

— Това-а-арищ Лесник... Вы принесли обещанные лимонад и мороженое?

“На счет три...” — беззвучно шепчет Юзеф.

А из темноты морга, причем из противоположного угла, звучит другой голос:

— Помолчала бы ты, деточка. Все бы тебе пить да есть, беса тешить...

Де Лануа? — успевает удивленно подумать Лесник. И врывается внутрь на счет “три!”. Юзеф следом. Уходят с линии огня, от освещенного прямоугольника двери — Юзеф влево, Лесник вправо. Тишина. Никто по ним не стреляет. Голоса смолкли.

Лесник напрягает ночное зрение — бесполезно. Окон в морге нет, единственный источник света — стеклянная дверь в полутемный коридор. Смутно виден лишь первый ряд столов. Слева слышны щелчки выключателя, но светлее не становится.

Новый голос:

— Тимон? Че встал у шлюза? У нас тут цацка, новье: “Свободный охотник за мозгами...” Фтыкаешься? Греби до порта!

Копыто? Он и есть. Тут же с другой стороны откликается бармен Пашик:

— Тока голову сыми. У нас, вооще, с головами не ходят! Понял, нет?

Акустический бильярд, понимает Лесник, — простенький такой фокус, часто используемый при перестрелках в темных пустых помещениях. Только здесь — в сочетании с незаурядным талантом имитатора. Или имитаторши...

Он вглядывается в темноту, пытаясь локализовать фокусника. Вглядывается до боли в висках. Виски ломит — все сильнее и сильнее. Анна здесь, совсем рядом, понимает Лесник. Вон за тем смутно виднеющимся столом. Он делает шаг, второй...

Удар. Боль в плече. Лесник падает на холодный пол. Юзеф? Юзеф встал между ним и Анной? Револьвер в руке поднимается толчками. Словно неохотно. Новый удар — скорей шлепок — по затылку. Давящий виски обруч рассыпается с хрустальным звоном. Мутная пелена тает.

Голос Юзефа гремит, заполняя холодную темноту:

— Играй в эти игрушки с другими! С нами бесполезно!

Слова обер-инквизитора разбивают остатки наваждения. Лесник осторожно приподнимается, не высовываясь из-за стола. Юзеф рядом.

Голос Синявской. Дрожащий. Настоящий?

— Здесь никого нет, только я и она! Осторожней, у нее нож!

Юзеф толкает Лесника в плечо. Показывает ладонь и лежащий на ней блестящий цилиндрик. “Геккон”. Лесник кивает. “Геккон” прилипнет к потолку — его корпус выполнен по принципу лапок одноименной ящерки, шустро бегающей по потолку и стенам. И станет светло. Хочется надеяться, что кое для кого это будет неожиданно.

“Геккон” вспыхнул ядовито-белым пламенем.

И тут же из дальнего угла к ним метнулась фигура. Лесник дернул стволом навстречу, но не выстрелил. Синявская. Всклокоченная, очков нет, на шее свежая царапина.

Там, там! — на ходу махнула рукой. И — неловко, спотыкаясь, — мимо, по широкому проходу между столов.

Лесник посмотрел по указанному ее жестом направлению. Там, у стены, копошилось что-то непонятное. Стрекозиный глаз не помогал, черное движущееся пятно оставалось похожим на сгусток теней — материализовавшихся и опасных. Лесник двинулся туда — осторожно, но быстро. “Геккон” дает сорок секунд света. Надо успеть. Краем глаза увидел фигуру слева — Юзеф шел туда же параллельным проходом. Так же быстро и осторожно. Каблуки Синявской стучали за спиной — журналистка спешила выбраться из морга. Спешила к двери, ведущей не в прозекторскую — на улицу.

Сейчас возьмем, подумал Лесник. Нож — ерунда. Сейчас...

Стрекозиный глаз сработал — метрах в трех. Лесник зарычал. Развернулся прыжком. Вскинул оружие. Юзеф тоже все понял — выстрелы “девятки” и револьвера слились. Спешащая к выходу Синявская пошатнулась, потеряла четкость очертаний. Но скорости не сбавила. Побежала рваным зигзагом. Короткоствольный “Сентинел” прыгал в руке: мимо... мимо... есть! Лесник увидел, как удар в спину швырнул вперед журналистку — хотя, конечно, Синявскую бегущая фигура напоминала уже весьма отдаленно...

Палец давил на спуск, курок сухо щелкал — патроны в револьвере кончились. Юзеф выжидал, не пытался разгадать зигзаги противника — и маузер грохнул в самый последний момент, буквально выкинув беглянку в распахнувшуюся дверь.

В ушах гудело эхо выстрелов. Кислый запах пороха не перекрывал ароматов морга. “Геккон” погас. Но в дверь, за которой исчез тенятник, проникал теперь мутный свет белой ночи — и ночное зрение работало сносно.

Сейчас здесь будет вся больница, с тоской .подумал Лесник. Полбольницы уж точно. Юзеф словно услышал его мысли:

— Пойди, стреножь ее... Или его. Две пули в область сердца — меньше чем за час не оклемается. А я займусь теми, кто заинтересовался нашим тиром... Разъясню и успокою.

Встревоженные голоса слышались со стороны административного корпуса. Впрочем, не приближались.

Лесник кивнул, торопливо вставляя патроны в гнезда барабана.

Хлюпающий звук сзади. Они обернулись. Синявская — настоящая Синявская — медленно оплыла на пол, им под ноги. Обе руки прижаты к горлу. Кровь струится сквозь пальцы. Юзеф и Лесник переглянулись. Яремная вена перерезана — считай, медицина бессильна. Да и времени возиться нет.

Лесник перешагнул через ворочающуюся на кафельном полу журналистку и пошел к выходу.

За дверью на асфальте темнели две лужицы. Кровь. Но тела, которое обязано было корчиться здесь же, — не было. Однако...

Пятна поменьше уходили ровной цепочкой в сторону ворот. Лесник поспешил по следу. Расстояние между кровавыми метками увеличивалось — тенятник тут побежал быстрее. Или — скорость его регенерации превосходила все когда-либо виденное или слышанное Лесником.

Морфант? — подумал он, протиснувшись сквозь щель не до конца закрытых ворот. Где вы видели таких прытких морфантов...

Вдали серый силуэт — стремительно бегущий. Оклемался. Фантастика... Не бывает. Лесник вскинул револьвер, тут же опустил — далеко. И бросился в погоню.

Он сократил расстояние вдвое, когда преследуемый исчез. Был и не стало. Лесник подбежал к невысокому парапету. На подернутой ряской воде Колонички расходились круги. Он водил стволом вправо-влево, ожидая, когда тенятник вынырнет...

Ничего. Ровное зеркало мутноватой воды, лишь у дальнего берега хлопает крыльями разбуженная утка. Две минуты, три... Пять. Ничего.

Дичь или утонула, или ушла. Ко второму варианту Лесник склонялся больше.

Отжать двумя спицами ригель древнего замка оказалось просто. Еще проще, наверное, было выдавить хлипкую дверь плечом — но Фикус не хотел лишнего шума. И — не хотел портить внешний вид жилища. В конце концов, он не домушник, не собирается увязывать шмотки в узлы и в темпе смываться. Он подождет. Терпеливо и спокойно подождет эту бешеную сучку.

Фикус все сейчас делал на удивление терпеливо и спокойно, хотя внутри стучал тревожный барабан и ритм его убыстрялся. Стучал не в сердце, сердечно-сосудистые проблемы для Фикуса не существовали, — неумолчная дробь раздавалась в голове. И он слышал в этом стуке одно короткое слово: у-бей! у-бей!! у-бей!!! Это можно. Но не сразу. Пусть гадина хорошенько проникнется и обучится правильным манерам — хоть они ей и не понадобятся.

Разодранное ногтями лицо саднило все сильнее, царапины воспалялись — но, странное дело, Фикусу эта боль не мешала. Наоборот. Пожалуй, именно она, боль, служила источником дополнительных сил и решимости. Особенно решимости. Скажи ему кто раньше, что он сможет вот так взять и ослушаться хозяина — Фикус бы не поверил. Не мог он такого представить. Не получалось почему-то представить.

Он и сейчас не ослушался. Хозяин велел и близко не подходить к дому со львами — Фикус и не подходит. Но в треугольном кошельке, что достался ему в качестве трофея, обнаружилась бумажка — обычный тетрадный листок в клеточку. Написанные на нем слова и цифры заставили Фикуса задуматься. Текст гласил:

“б. AT, 34/57

г-ты

цветы — 1 р. в 3 -дн

прачечн. — 22.06, кв. в прих. за зерк.”

И все. Понимай, как знаешь. Фикус понял это так: кто-то уехал по летнему времени в отпуск и попросил сучку приглядывать за квартирой. Поливать цветы и освобождать от газет ящик. А двадцать второго июня, то есть завтра, забрать из прачечной белье по квитанции, оставленной за зеркалом в прихожей. Несколько большие затруднения вызвала первая строчка — явно зашифрованный адрес. По долгому размышлению Фикус решил, что буквы означают бульвар Алексея Толстого, а цифры — дом и квартиру. Решил — и тут же, в двенадцатом часу вечера, совершил прогулку в направлении бульвара.

Дом с указанным номером там имелся. И насчитывал подходящее число квартир. Окна пятьдесят седьмой не светились.

Фикус поднялся на пятый этаж, безрезультатно потыкал кнопку звонка, осмотрел замок. Потом ушел, постановив вернуться позже, дабы гарантировано войти без свидетелей.

И вернулся.

...Что квартира роскошью не блистала, Фикус разглядел даже в тусклом свете фонарика. Грошовые обои, обшарпанная мебель. Он прошел на кухню. То же убожество. Не живут миллионеры на пятых этажах лишенных лифта хрущовок. Ну и ладно, не за этим пришел.

Первоначально у него была мысль завалиться в одежде и обуви на хозяйскую постель и хорошенько отоспаться — до утра ждать некого, благо поливать цветы в чужих квартирах глубокой ночью как-то не принято. Но назойливый барабан стучал и стучал в голове — спать не хотелось. Фикус сел за кухонный стол, не включая света. Глотнул водки из припасенной фляжки. И стал думать о приятном.

О том, как мочалка, ни о чем не подозревая, отопрет дверь и шагнет внутрь. О том, как он аккуратненько ткнет ее шокером и свяжет. О том, какой долгий и интересный будет у них разговор...

Он мечтательно улыбнулся. Сделал еще глоток. И сам не заметил, как стал засыпать. Последняя его мысль была о том, что в отпуск люди уезжают не меньше чем на месяц, а значит, можно растянуть удовольствие на...

Фикус уснул.

* * *

Пули оказались боевыми. Не какие-нибудь там резинки. Настоящий добротный свинец. По всем канонам медицины и анатомии мне полагалось сейчас лежать и умирать. И я лежал — в кустиках, окружавших детский туберкулезный санаторий. Лежал в луже воды, натекшей с мокрой одежды. Воды, смешанной с кровью... Моей кровью.

Но почему-то не умирал.

Наоборот, дышалось с каждой минутой все легче. Острые обломки ребер уже не вонзались при каждом вдохе в плоть, подобно скальпелям Жеки-Потрошителя. Интересно... Я давно знал, что заживает на мне все быстро, как на собаке: порезы и царапины, ссадины и ушибы. Даже переломы.

Но покажите мне собаку, которая встанет на ноги через полчаса после двух пуль в упор... С этой мыслью я встал — почти не пошатываясь. Расстегнул пиджак и рубашку. И осмотрел, вернее ощупал, места ранений. Одна пуля прошла насквозь, продырявив пиджак и сзади, и спереди. Вторую, изогнувшись, я нащупал сзади пальцами. И легко вынул — как неглубоко сидевшую занозу. Рана не кровоточила.

Увесистая штучка... Сплющена, искорежена — но сразу видно, что не мелкашка. Миллиметров девять, как минимум. Интересно...

Еще интересней, что двести метров под водой я проплыл, не испытывая потребности вынырнуть и вдохнуть. Перспективы открываются заманчивые... Но сначала стоит стряхнуть с хвоста этих хватких ребят. Опознать они меня никак не могут. Обеспечить себе алиби на время нашего маленького перформанса в морге — не проблема. Свидетели в любом потребном количестве будет свято уверены, что вечер и ночь я провел в их обществе. И станут твердить это хоть на допросе третьей степени.

Значит, возвращаемся к исходной точке. К главной улике против меня. К мадам Де Лануа и видеотеке мсье Фагота. Время и состояние для визитов не лучшее, но откладывать нельзя. Мысль навестить ясновидящую наверняка осенит и коллег Доуэля...

Снимаем вторую серию ужастика. Визит утопленника к колдунье. Застреленного утопленника. Может, накрутить на шею водорослей для антуража? Ладно, сойдет и так.

Дела минувших дней — VIII.

Господин Великий Новгород

Красив зимой Новгород Великий. Ярким золотом сверкают купола соборов на фоне белого снега и синего неба. Над быстрой, не замерзающей рекой клубится белый пар — и ясно, отчего прозван Волхов седым... Тишина поутру закладывает уши, но — чу! — ожила первая звонница, и поплыл благовест над древней землей...

Зимой 1570 года ничего этого не было. Был огонь — черный дым пожарищ застил солнце. Был снег — красный от крови. Вместо благовеста стоял стон и вой казнимых. Всадники в черных сутанах, с метлой и собачьей головой у седла, метались адскими тенями. Опричники. Верные государевы слуги.

Царь Иоанн IV Васильевич искоренял крамолу. Вроде все сделал дед его, Иоанн III, дабы сломить выю непокорному городу. Сгорели на кострах еретики-жидовствующие, и вырван был язык вечевому колоколу, и бесконечные вереницы телег с выселяемыми скрипели в сторону Москвы — на опустевшие земли садились московские людишки*. Но — не изменилось ничто. Пришли новые люди — дух места остался прежний. Вновь зрели семена ересей и мятежей. Иоанн III пенял на тлетворное влияние Запада и захлопнул форточку в Европу — в одночасье были арестованы все заморские торговые гости и конфисковано их имущество. Одних только товаров со складов иноземцев казна получила на два миллиона талеров — но не торговые богатства рождали еретический дух древнего города... Все осталось по-прежнему. И оставалось до сих пор.

Иван Грозный завершал дело, начатое его дедом.

* Демократически озабоченные господа, мнящие Сталина новатором в деле переселения народов, — читайте иногда историю. И вспоминайте про Иоанна III Васильевича и Господин Великий Новгород.

Полуграмотный чернец скрипел пером, рождая ежедневную “опричную сказку” — дабы никто не был забыт в Синодике убиенных. Наивные эвфемизмы рождались из-под пера его. “Отделано палками железными пятьдесят. Посажено в воду человеков сто и двадцать...”. Отделаны — выведены на торг и забиты ломами до смерти. В воду сажали в дырявом куле или худой, щелястой бочке — с камнями снизу для веса. Ледяная вода хлестала в щели, но не сразу заполняла тесное узилище. Захлебывались казнимые не мгновенно, действительно какое-то время на дне реки “сидели” — живыми.

И так день за днем, неделя за неделей. “Отделано из пищалей пятнадцать...”

Считали и заносили в Синодик купцов, людей духовного звания, дворян и слуг их. Черный люд, вырезаемый опричниками в Посаде, не считал никто...

Уже был притащен на Городище, на царев суд владыка Пимен — и подвергнут глумлению, и повенчан с кобылой, и отправлен на той кобыле, лицом к хвосту, на Москву — в срамном платье и с волынкой в руках. Уже вывезли все сокровища архиепископского двора и Софии. Уже разгромили летучие отряды опричников новгородские “пригороды” — Ладогу и Корелу, Орешек и Ивангород.

А кровавая свистопляска все продолжалась.

Потому что группа людей, одетых в черное, не закончила в Детинце свое дело.

Никто не обращал внимания на них, долбящих мерзлую землю у основания башни — уже третьей башни Детинца. Копали тогда в Новгороде повсюду — жители, не выдержав пыток огнем, выдавали зарытые богатства — покупали легкую смерть. Но не богатств искали в Детинце инквизиторы...

...В старые века, при языческой старине, исполнялся давно забытый обычай. В основание возводимой крепости укладывали ритуально убитого ребенка и называли крепость Детинцем. Скакали сквозь ночь всадники с наказом — схватить на рассвете первое дитя, попавшееся навстречу. Основателям Новгорода не повезло. Им попался не тот ребенок...

...Докопались ночью, в неверном факельном свете. “Цверг...” — выдохнул Ондрей Бахметьев, младший служка Святой Расправы, увидев, что они раскопали.

Цверг.

Так звали ночных карликов, бродящих по дорогам и принимающих вид детей для кровавых своих дел. Русского слова Ондрей и не вспомнил.* Много веков назад, во времена еще Яня Вышатича кровавые отродья были изничтожены и сама память о них стерлась. В раскопе лежал последний цверг на земле.

На ребенка он уже не был похож. И не казался трупом, умерщвленным семь веков назад. Уродливое тельце шевелилось, грудь поднималась и опускалась. Отросшие волосы и борода спутанным шерстистым комом закрывали голову и лицо. От зазубренных Дыевых ножей, пробивших конечности и грудь карлы, ржа не оставила почти ничего. Цверг был близок к освобождению.

* Славяне называли цвергов “людки”.

Ондрей сделал шаг назад, сулица с высеребренным железком бессильно опустилась. Он знал, что они ищут, знал, но... Другие тоже стояли неподвижно. Оцепенело.

Отодвинув Ондрея, Гаврила Ртищев лихо спрыгнул в яму — этот не боялся ни бога, ни черта. “Н-ну, помолясь!” — с размаху воткнул сулицу правильным первым ударом — в печень. Карлик захрипел — утробно. Сбросив наваждение, остальные потянулись следом...

...А царь, прискучив многонедельным судилищем, нашел новую забаву. В Волхове топили людоедов. Опричные отряды перекрыли подвоз продуктов к Посаду и выгребли все запасы. Изголодавшиеся новгородцы ели ворон и кошек. И — друг друга. Люди Малюты царевым приказом выискивали скрытых тенятников среди заподозренных в пожирании людского мяса — связав, швыряли всех с моста в реку. К нетонущим подплывали на лодках, разбивали железными ломами головы. С утонувших подозрения снимались. Государь наблюдал за действом — равнодушно. Неприметный человечек в черном проскользнул к царю сквозь толпу присных, шепнул несколько слов на ухо: дело сделано...

Наутро опричное войско уходило из Новгорода. С ересями и мятежами было покончено. Залитая кровью земля стала чиста.

Глава седьмая

Дверь хрустнула, как пальцы скрипача под прикладом. Чуть позже хрустнула черепушка. Я переступил упавшее тело, шагнул в комнату. Вещунья не спала. Сидела за столиком из отполированного камня и молча смотрела на меня.

А я вот к вам. Не ждали?

Ворон переступал по широченному подоконнику и поглядывал на меня крайне недружелюбно. Ворон, вопреки мнениям далеких от орнитологии граждан, отнюдь не самец вороны. Совсем другая птица. Хотя и родственная вороне — примерно как шакалу родственен волк.

Де Лануа тоже смотрела на меня не то волком, не то вороном. В самом деле, время для визитов как-то не очень... И вид визитера, в смысле меня, оставлял желать лучшего. Манеры, кстати, тоже — здоровенный жлоб-охранник, обретавшийся у колдуньи в передней, остался жить — но лежал грудой обмякших мышц и будет лежать так долго...

Прорицательница медленно отступила в дальний угол будуара. Но, что характерно, не задала ни одного глупого вопроса: кто вы такой, да что вам надо, да по какому праву...

Знает кошка, чье мясо съела.

— Где кассеты? — спросил я в лоб.

Если бы змеи умели артикулировать свое шипение, у них наверняка получилось бы что-то вроде ответа ясновидящей:

— Трупам ни к чему кассеты! Ты труп, труп, труп... Вставший из земли — в землю ляжешь, прахом вскормленный — прахом обратишься, тенью рожденный — с лучом солнца рассыплешься...

Простреленная грудь тупо ныла, хотелось упасть и ничего не делать, но насчет трупа мадам слегка переборщила.

— Кончай мракобесие насаждать, старая рухлядь. Я нынче не в настроении... Отдай кассеты — и я уйду. Даже не буду спрашивать, зачем ты замочила моего друга Фагота. Мне не интересно.

Длинная тирада меня утомила. Я шлепнулся на обтянутый ярким шелком табурет, втайне надеясь, что насквозь мокрые джинсы испортят обивку... Мне действительно не интересно, как и зачем она отравила Фагота. И я действительно уйду. Убью ее и уйду. Но сначала — кассеты...

Обычно моим просьбам никто и никогда не отказывает. Но сейчас был не тот случай. Слишком давно я не получал дозы... даже простейших эмоций старой ведьмы я не чувствовал, мог только догадываться — до того ослаб.

А старушка продолжала шипеть, от злобы позабыв русский язык:

From Brige o'Dread when thon are poste, Every night and alle; To Purgatory Fire thou comes at last And Christe receive thu saule...

Ничего хорошего эта поминающая Мост Ужаса частушка на староанглийском мне не сулила.

— Хватит юродствовать, мы не на паперти. Я ведь могу сделать и так...

На такой простенький фокус сил моих еще хватило. Не оборачиваясь, по слабому звуку коготков ворона, я достаточно точно представлял его позицию. И, опять-таки не оборачиваясь, почти не меняя позы, выхватил из-за спины пернатую деталь интерьера.

Надеюсь, со стороны это смотрелось эффектно.

— Mer-r-r-rde! — прокричал ворон.

Грубиян, весь в хозяйку. Я чуть стиснул пальцы на его горле. Перо выпало из панически хлопающего крыла и закружилось к полу.

Старую перечницу проняло. По крайней мере нести богомерзкую ахинею мадам Де Лануа прекратила.

— Отпусти Золтана!!! — заорала она вполне нормальным человеческим голосом.

— Кассеты, — напомнил я мягко.

— Я ничего не знаю ни про какие кассеты! Отпусти Золтана, урод!

Ну вот, только-только наметился путь к консенсусу... Она, похоже, не понимает, что я с ней сделаю — и никакие крутые клиенты тут не помогут. Попробую пояснить на примере...

Я пустил в ход другую руку и медленно потянул голову Золтана крутяще-отрывающим движением. Крылья хлопали бешено. Шарлатанка захлебнулась визгом и смолкла.

Шея ворона разорвалась. Клюв продолжал немо открываться и закрываться. Так же беззвучно распахнулся рот колдуньи. Звуковым фоном служили хлопки крыльев. Казалось, тело спешит улететь на поиски головы.

За головой из шеи вытянулось что-то длинное и красное. Я небрежно кинул эту гадость на роскошное кимоно старой ведьмы — другое, не то, что было на ней утром. Обезглавленную тушку оставил себе. Почти черная кровь била короткими толчками, пятная мне пальцы. Я высоко поднял руку, открыл пошире рот...

Кровь Золтана была на вкус никакая — ни удовольствия, ни омерзения я не ощутил. Но впечатление на мадам произвел, как и рассчитывал .

— Ну и? Сама отдашь или продолжить?

Колдунья наконец-то испугалась, я чувствовал ее страх. Но внешне это никак не проявилось... Де Лануа опять забормотала какую-то тарабарщину, языка на этот раз я определить не смог. И — начала изображать непонятные, но угрожающие жесты. В приличных компаниях за такие манеры можно и в морду схлопотать... Ясно одно — кассеты так просто не выложит.

Жаль. Я огляделся. Иных домашних животных поблизости не наблюдалось.

Я облизнул окровавленные губы. Сказал:

— Продолжим? Других животин нет, следующая башка — твоя.

Гнусная старушка не прониклась и продолжила свои пассы. В ее корявых ручонках появился пучок иссохших на корню растений, потом некий режущий предмет — похожий на игрушечный серпик.

Золотистое лезвие серпа было наточено без всяких шуток — судя по тому, как легко, одним касанием, рассекало стебли в пучке. Отлично. Значит, сельхозорудие сможет рассечь и кое-что другое... Интересно, на каком по счету пальце старая ведьма сломается?

— Разрешите взглянуть? — я встал и потянулся к инструменту.

И тут проклятая колдунья отрубила мне руку...

Для ночного зрения серый полусумрак белой ночи был хуже, чем ночь нормальная — лунная и звездная. Но Юзеф увидел-таки то, что они искали:

— Вот здесь он и вышел из воды... — сказал обер-инквизитор. — Или она вышла...

Луч фонаря высвечивал мертвенно-белесое пятно на границе воды и травы... Трава была измята, прибрежные водоросли взбаламучены. Поднятый со дна ил еще не улегся.

— Может, ночной купальщик? — предположил Лесник.

Юзеф фыркнул, не снисходя до ответа. Берега Колонички на три четверти состояли из пляжей, усыпанных привезенным песком — купаться здесь, на дальнем от Московских ворот конце водоема, среди ила и тины, никому нет резона.

— Ну-у... А если купальщица? — не сдавался Лесник. — Стеснительная. Купальник дома забыла, а на пляж и ночью компании забредают...

По-прежнему молча Юзеф нагнулся, сорвал заляпанный чем-то темным лист. Кровь? Лесник глубоко втянул воздух — запах характерный и свежий. Точно, кровь... Высказывать версию, что стыдливой купальщице могла подвернуться под пятку битая бутылка, Лесник не стал. Зашарил лучом фонаря вокруг, пытаясь найти продолжение следа.

Напрасный труд. В летнюю жару Колоничка была посещаемым местом. Окружающая растительность напоминала газон, проутюженный стаей асфальтовых катков. Несмятой осталась лишь узкая полоска зелени по урезу воды. Днем, когда кровавые пятнышки видны издалека, еще можно было попытаться визуально взять след. Но не ночью...

— Поднимем на ноги кинологов? — без особой надежды предложил Лесник.

— Нет смысла. Натасканных на тенятника псов раньше чем через сутки не доставишь... А обычным собакам носы он отведет не хуже, чем людям глаза.

Лесник замолчал, ожидая распоряжений. Присутствие на операции начальства имеет один существенный плюс — не надо ломать голову, что делать дальше.

— Гоняться за ним вслепую бесполезно, — вздохнул Юзеф. — Тем более вдвоем, тем более ночью... Нужен день и нужны люди. Первое я тебе обещаю. А вот со вторым гораздо сложнее...

Лесник не стал ничего спрашивать — и так ясно, что нехватка личного состава вызвана отнюдь не нашествием тенятников в иные места. Тайные игры Капитула, будь они неладны...

Юзеф добавил:

— Возвращаемся в морг. Прибрать за собой надо...

Такое бывало со мной в детстве — любил спать, засунув руку под подушку. И иногда ее, руку, отлеживал. Ощущение безболезненное, но странное — глаза вроде и видят родную грабку, но все прочие чувства твердят иное: нет руки, куда-то самовольно отправилась, не доложив об убытки...

Примерно так все было и сейчас, но с одним отличием.

Было больно.

Очень больно.

Отрубленная конечность извивалась на полу, струи крови заливали ковер, и кто-то словно прилепил к плечу, на место руки, ее стальную копию, раскаленную добела. Боль врывалась в культю и растекалась по всему телу — как армия мародеров врывается в поверженный город. Врывается и жестоко убивает всех встречных.

Я скосил глаза. Никакой культи, никакой крови. На полу чисто. Рука на месте. Колдунья мерзко улыбается. Со мной ее шуточки не пройдут, сам так могу... мог... смогу, когда получу новую дозу... Но почему же так больно? Больнее, чем от реальных, прошедших навылет пуль... В улыбке старой ведьмы я читал и легкое недоумение. Удивляешься, что не валяюсь, не корчусь? Сейчас я тебя удивлю еще сильнее. До самой смерти будешь дивиться.

Я шагнул к ней, споткнулся. Надо покончить, немедленно покончить с мракобесным ритуалом... И с ней. Черт с ними, с кассетами.

Она поняла. Она все поняла по моим глазам и торопливо махнула серпиком — неловко, не глядя, наискось. Золотистое лезвие глубоко вспороло пучок... И заодно — меня.

...Раскаленный полумесяц серпа отшвырнул меня к дальней стене. Мышцы были рассечены, ребра взломаны и топорщились острыми осколками. Эти осколки все глубже уходили в тело — туда, где еще оставались не затронутые болью нервы. Я понял, что сейчас умру. Умру от болевого шока. Нет! Я не понял ничего, я катался раздавленным червяком в луже собственной крови и вопил. Или думал, что воплю. Или казалось — что крови. Но что умирал — совершенно точно.

На ноги меня поставили не разодранные мышцы — лишь желание добраться до горла старой гниды. А она... Она уже не спешила. Улыбалась гнусно. Пальцы поигрывали серпиком и пучком.

Думаешь, победила?

Она так и думала. И была права.

Ведьма тщательно прицелилась и проткнула пучок изогнутым лезвием. Насквозь. Последний удар, успел понять я.

Прямо в се...

Ну вот и встретились, подумал Лесник.

Крокодил мертво глядел куда-то. Лоб чуть нахмурен — не то осуждающе, не то недоумевающе. Хорошо виден шрам годичной давности... На остальное смотреть не хотелось. Леснику приходилось стоять над расчлененными трупами чужих и незнакомых. Над телами павших товарищей тоже. Но вот так — впервые.

Самое странное было в полном отсутствии эмоций. Не было страха. Не было боли. Не было даже той пронзительно-светлой печали, что охватывает порой при уходе друзей...

И — не было никаких порывов мстить, ловить, искоренять и стирать с лица земли до седьмого колена... Подхватывать выпавшее знамя и продолжать атаку тоже не хотелось. Не хотелось ничего...

Пустота.

Лишь висел в этой пустоте извечный вопрос: зачем? Зачем все это? И никто не знал ответа.

Плохой я инквизитор, думал Лесник, — и был неправ. Инквизитором он стал за эти годы грамотным. Профессионалом. А в любом деле бывают свои профессиональные болезни — физические или душевные...

Люська Синявская любила жизнь и цеплялась за нее до последнего. Проползла, оставляя широченный кровавый след, через весь длинный зал морга. Добралась таки до прозекторской, до тумбочки с телефонным аппаратом. Даже смогла дотянуться до трубки...

И умерла, не успев набрать номер.

Сейчас на нее, умершую, никто не обращал внимания. Пока Лесник прощался с Крокодилом, бойцы Юзефа— мрачные, молчаливые — запаковали труп музыканта в непрозрачный пластиковый мешок, унесли в машину. Вернулись, стали собирать то, что осталось от Радецки...

Вот и все похороны, подумал Лесник. Ни венков, ни речей, ни некрологов... Вжикнула застежка-молния, и никто никогда больше Крокодила не увидит. Разве что парни из лаборатории Трех Китов — перед тем, как выдать Юзефу окончательное заключение...

Юзеф чувствовал, что твориться с младшим коллегой — сам проходил через такое. И через многое другое проходил. Обер-инквизитор подошел из угла, где возился с обмякшим и глупо хихикающим патологоанатомом. Тот в себя так и не пришел.

— Бесполезно, — проинформировал Юзеф. — Блок такой силы ничем сейчас не пробить. Надо долго и постепенно расшатывать.

Лесник посмотрел на него с удивлением. При желании Юзеф мог легко зарабатывать на жизнь настоящими, отнюдь не шарлатанскими заговорами и снятиями порчи — суггестор он был сильнейший. Если ему что-то в этой области не по силам — дело плохо.

Юзеф продолжал:

— Между прочим, все твердит: “она, она...” — и даже имя не вытянуть. Мне тоже показалось, что силуэт женский... Если у “нее” такие способности при полном отсутствии знаний и техники, то нам предстоит нелегкая драка. Именно нам — они (кивок на молодых помощников) “ее” не увидят и не услышат.

Лесник молчал. “Она” могла быть одной из двух женщин. Или Анной, или ясновидящей Де Лануа. Без иных вариантов. Ни Крокодил, ни идущий по его следу Лесник с другими дамами, кроме покойной Синявской, не контактировали. А в том, что именно действия того или другого раскрутили кровавую карусель, сомнений не оставалось.

* * *

...прямо в сердце, успел подумать я.

И не только подумать. Обезглавленный ворон Золтан совершил свой последний полет — и ударил старую убийцу по рукам, сжимающим серп и пучок растений.

Я не стал рассматривать результаты броска. Я был уже в прихожей. Выбил я или нет колдовские причиндалы — но вступать в таком состоянии в схватку на близкой дистанции? Нет уж, можно поискать менее болезненный способ самоубийства...

Охранник валялся на полу камуфляжным кулем. Я переступил через него, толкнул дверь плечом. Темнота подъезда, дверь на улицу... Стоп. Я замер, прислушиваясь. Острый слух да ночное зрение — вот и все, пожалуй, что у меня оставалось. Невелик арсенал, но сейчас помог и он.

Колдунья не бросилась в погоню. Не вышла из комнаты. Даже не встала с табурета. Похоже, обряд ее тоже изрядно обессилил. Ну и славно. Прямая инвольтация, которую она применила, — способ удобный, не требующий крови, спермы или ногтей, но действующий лишь в непосредственной близости от объекта...

Стоп! Стоп!!

Я раньше никогда не слышал об инвольтациях. Откуда все эти познания? Откуда, откуда — передразнил я сам себя. Какая тебе разница — мертвому? Если сейчас же не подкрепиться — я труп. Беда небольшая, теперь я знаю, что и у трупа есть кое-какие возможности...

Я оборвал неуместные кладбищенские мысли и вошел в соседний подъезд — совершенно бесшумно. Тихо постучал в знакомую дверь. Шорох, лязг замка. Не спала. Ждала кого-то? Не важно... Важно другое.

Дверь распахнулась. Так же распахнулись глаза: ты-ы-ы???

Здесь я рисковать не стал. Хватит пустой болтовни. Вон чем разговоры кончаются, стоит чуть расслабиться.

Я ударил сразу.

С порога.

Глава восьмая

Похоже, неспокойным городом станет Царское Село этой ночью, подумал Лесник. Всех свободных оперативников и аналитиков Северо-Западного филиала Юзеф поднимет по тревоге-ноль и стянет сюда — а занятым придется бросить незаконченные дела, хотя бы до успеха оставался шаг... На хвост каждому подозреваемому сядет свора псов с мертвой хваткой. Все интриги Капитула пойдут побоку, потому что появление тенятник такого уровня — ЧП, заставляющее забыть внутренние свары...

Лесник ошибался.

Весьма сильно ошибался. Выяснилось это на экспресс-совещании, состоявшемся после того, как они покинули морг. Три машины стояли треугольником на дальнем конце Колонистского парка — джип Юзефа, фольксваген-фургон, на котором вернулись командированные бойцы, и “нива” Лесника, пригнанная ими же (не сработавшую газовую ловушку парни демонтировали).

Бойцы в совещании не участвовали — доложили о проведенной с автомобильными ворами работе и с равнодушными лицами стояли поодаль. Счастливые... Привыкли не удивляться самым странным заданиям; привыкли, что начальство отмажет от любых конфликтов с законом — если только инструкции оного начальства беспрекословно исполняются.

— Расклад простой, — сказал Юзеф. — Кроме этих четверых, здесь у меня еще семеро — такие же, на тенятника не послать... Плюс резерв на самый крайний случай — пять креатур. Три здешних, да двоих я подтянул из... издалека. Вот и все наличные силы. Других не будет.

Лесник молчал. Такого он не ждал. Юзеф продолжил:

— Поэтому сыграть надо филигранно. Ювелирно. Прежде чем что-то делать, стоит понять: с чем и с кем мы столкнулись в этом морге? Версии есть?

— Тенятник готовил обставу, — не задумываясь, сказал Лесник. Неведомого противника он именовал исключительно в мужском роде. — Возможно, хотел убить двух зайцев: чтобы мы перестали искать Радецки, а милиция — Мозговеда. Очевидно, планировал Иванова-Фагота на роль маньяка-расчленителя, а Крокодила — на роль жертвы. Синявская со своим осведомителем и особенно со своим звонком спутала ему все карты. Дальше пошел сплошной экспромт. Камни в кусты. Попытка дать нам нескольких кандидатов в тенятники.

— Интересный подбор кандидатов. Странный... Насколько понял — все четыре голоса цитировали или перефразировали дневные разговоры с тобой?

Лесник кивнул. Этот действительно странный факт он сообщил Юзефу еще в морге.

— Прилепить тебе к одежде “клопа” никак не могли — детекторы в машине живо бы завопили... Скорее кто-то ходил за тобой по пятам с направленным микрофоном и не засветился.

— Исключено, — сказал Лесник. — Второй разговор был в помещении без окон.

— Значит, наш “икс” присутствовал при обоих разговорах. Ты уверен, что в интернет-клубе за стенкой не сидела тенятница? Слух у нее наверняка не хуже твоего. Возможно даже лучше. Тогда вариант простой: она в морге пыталась нас зацепить — и попытка, кстати, оказалась не совсем уж безнадежной... И говорила своим настоящим голосом. Ничего не вышло — тогда попробовала замутить воду. А потом пошла на прорыв.

— Тест Семаго-Ружича дал отрицательный результат, — напомнил Лесник.

— Тесты разрабатывались для известных нам видов... До сих пор известных. А если на этот раз — гипер? Настоящий, без дураков, гипер? Да ты не криви губы, знаю я, как вы это слово расшифровываете...

Полевые агенты, традиционно недолюбливающие и кабинетное начальство, и высоколобых теоретиков, расшифровывали этот термин как “гипотеза перебздевшего Ружича”. На памяти Лесника трижды принимали новые виды тенятников за пресловутого “гипера” — в принципе неуязвимый конечный продукт эволюции этой боковой ветви сапиенсов... Всякий раз тревога оказывалась ложной — ничего особенного, просто какое-то ранее не встречавшееся свойство. Растворять браслеты наручников, например. Но и покойного Ружича тоже никто пока не опроверг. А именно— выдвинутый им тезис о том, что теневая эволюция имеет искусственное происхождение и ведет к определенной цели. Теоретически вполне можно было ожидать появления существа, не растрачивающего огромные возможности по мелочам — но осознавшего некую цель. Предназначение. И развивающего свои способности до немыслимых пределов именно в свете этого предназначения.

Леснику не хотелось, чтобы таким существом оказалась Анна.

— Хватит дискуссий, — сказал Юзеф. — Поехали в змеиное гнездо. В берлогу Иванова-Фагота. Две самых реальных кандидатки в том же доме... Насколько я понял из рапорта, адреса и фамилии Пашика и Копыта ты не выяснил?

Лесник изобразил лицом осознание вины и готовность при первом удобном случае искупить и смыть кровью. Хотя упрек был необоснованный: сделать большего за двадцать часов в одиночку не смог бы никто. Даже сам Юзеф. А эти фигуранты показались тогда совершенно случайными людьми...

Юзеф жестом подозвал двух бойцов. Коротко объяснил задачу. Бойцы не поняли. Юзеф заскрипел зубами и стал объяснять подробно, набросав схему на вырванном из блокнота листке. Бойцы погрузились в фургон и уехали. Увезли тела Фагота и Радецки на экспертизу.

— Дожили, — сказал Юзеф. — Где “пьяная дорога” на Питер — и то не знают. Только автоворишек потрошить и выучились... А у меня даже нет никого, чтобы посадить с ними рядом, отвести глаза ментам, если вдруг тормознут...

Юзеф был на редкость зол, и задавать ему сейчас вопросы не хотелось. Однако Лесник задал. Слишком много накопилось непонятного и никак не объяснимого рутинными склоками между высшим начальством. Лесник спросил:

— Скажите, Юзеф, что все-таки произошло? Почему мы одни?

Юзеф посмотрел на него нехорошо. Но ответил:

— Позавчера Капитул принял большинством голосов решение: всех тенятников уничтожать на месте. После короткого допроса. Любых. Даже латентных. Даже пребывающих в метафазе. Даже со спорными результатами теста.

Вот так. Решение Капитула — приказ. Приказы в Инквизиции выполняют беспрекословно. И быстро. Лесник представил, как зазубренные Дыевы ножи вонзаются в людей, не подозревающих, что они — латентные тенятники. Не догадывающихся, кем они могут стать. А могут и не стать — могут тихо-мирно прожить всю оставшуюся жизнь, лишь удивляя врачей быстро заживающими переломами...

Лесник хотел спросить, чем вызван этот беспрецедентный шаг. Должно было стрястись нечто небывалое... Но не спросил. Юзеф ответил то, что считал нужным ответить, и едва ли добавит еще что-либо. Лесник сказал:

— А... мы?

— А мы это решение проигнорируем. Самым беспардонным образом. Наплюем на Капитул. Убивать не будем. По крайней мере, не сразу.

Он замолчал, исподлобья глядя на Лесника. Тот подумал, что надо высказать свое отношение к оплевыванию Капитула, развернуться и пойти отсюда. Подумал, что уйти далеко не удастся. Подумал про Анну.

— Я не собираюсь нарушать приказы Капитула, — сказал Лесник твердо. — Никаких документов, информирующих о подобном решении, до меня не доводили. А посему считаю необходимым соблюдение ранее полученных инструкций: при любой возможности брать тенятников живыми.

— И тенятниц... — добавил Юзеф с непонятным выражением.

Тельце обезглавленного ворона было еще теплым. Второй обитатель квартиры ясновидящей, тоже поначалу принятый за труп, приходить в себя не желал категорически. Здоровенный мужик в камуфляже мычал что-то невразумительное и опять проваливался в пучины беспамятства, откуда его снова настойчиво извлекал Юзеф. Результатом нескольких попыток вытряхнуть хоть что-то из весьма сотрясенного мозга стала скудная информация: некто вышиб дверь и с порога шандарахнул охранника; хозяйка на тот момент была дома. Все.

Судя по всему, ответственность за художества в морге Де Лануа нести не могла. Не укладывалась по времени.

— Убрать. Куда-нибудь в дальнюю комнату. К утру оклемается и ничего не вспомнит, — Юзеф прошел в будуар, где заканчивал осмотр Лесник. Спросил коротко:

— Ну и?

— Похоже, наш утопленник вынырнул именно здесь, — ответил Лесник. — И имел крайне интересный разговор с Де Лануа...

Юзеф пощупал влажное сиденье табурета. Принюхался. Кивнул головой — водичка прудовая, не из-под крана. Легкий запах тины вполне уловим.

Лесник показал на низкий столик со столешницей из полированного гранита. Там лежали подобранные им остатки пучка высушенных растений.

— Омела.

— Омела, — согласился Юзеф. — Друидские штучки... Серп не нашел?

Лесник молча покачал головой.

А Юзефа заинтересовал стол. Обер-инквизитор присел на другой, сухой табурет (шедевр стиля ампир жалобно затрещал, но выдержал), закрыл глаза, осторожно водил кончиками пальцев по полированному камню. И выдал вердикт:

— Столик, сдается мне, использовали по назначению. По прямому...

Лесник сначала не понял. Потом понял — и не поверил. Друидское гадание по внутренностям — это не безобидные забавы гаруспиков с потрохами и мозгами жертвенных животных. Тут нужны людские кишки, и абсолютно свежие, такими в анатомичке не разживешься...

Похоже, сомнения отразились у него на лице. Потому что Юзеф спросил:

— Насколько я помню, некоторые предсказания этой ведуньи сбывались весьма точно? Ты уверен, что она действительно имела источники в высоких сферах, а не...

Вместо окончания фразы он изобразил характерную пантомиму — словно разрезал вдоль что-то длинное и извилистое. Лесник ответить не успел, вошел один из помощников Юзефа — долговязый, белобрысый, веснушчатый.

— Вот, нашли... Странный инструментарий.

— Молодцы. Положи на стол, Гера. И продолжайте. Все хоть чуть подозрительное — сюда.

В кожаном футляре с золотым тиснением лежали ножи — семь клинков разных размеров. Клинки были каменные, с неровными сколами. Но режущие кромки во вполне рабочем состоянии. Острые. При помощи именно таких ножей древние кельты гадали на дымящихся, только что выпущенных внутренностях пленников.

— Странно, — сказал Лесник. — Что-то многовато получается убийц-расчленителей в отдельно взятом доме...

В квартире Фагота (вернее — в двух смежных квартирах) сейчас работала другая тройка бойцов. Вполне возможно, что они найдут там еще много интересного, но главное инквизиторы уже знали: под псевдонимом Мозговед скрывался музыкант. Оставленная на виду кассета и содержимое холодильника сомнений не оставляли. И в его квартире с большой вероятностью убили и расчленили Радецки. По крайней мере залитая кровью ванна и вещи Крокодила заставляли думать именно так. Теперь вот Де Лануа, раскуроченная дверь которой сразу привлекла внимание... Впрочем, визит к гадалке они так или иначе бы нанесли.

— Многое на этот дом указывает, — гнул свое Лесник. — По какой тропинке я ни шел — везде знаки с жирными стрелками, направленными именно сюда. На Де Лануа. Или на Фагота. Или на Анну. Или на всех троих. А на деле получается что? Мертвого Фагота готовили на роль козла отпущения, и только наше появление в морге помешало закончить обставу. Де Лануа, возможно, тоже мертва. В любом случае, очевидно, что спектакль в морге — не ее рук дело.

— А вот здесь как раз ничего не очевидно. Вполне могла внушить охраннику, что безвылазно сидит в квартире, — и уйти. Затем, вернувшись, выломать дверь и шарахнуть его по башке — исключительно для отвода глаз. Тенятница еще в мертвецкой должна была сообразить, что мы ей не по зубам и с хвоста ее так просто не слезем. И быстренько изобразила из себя очередную жертву.

Лесник не сбился на обсуждение этой версии. Продолжил излагать свою:

— Далее: Анна, попавшая под подозрение исключительно из-за рапорта Радецки. Не знаю про здешнего охранника, но я вечер провел не с галлофантомом, это точно. А Синявская получила на автоответчик сообщение о подозрительной возне в морге, когда мы возвращались с арт-ярмарки. Так почему в комбинации задействовали Анну? Вариант: исключительно из-за места жительства. Кому-то интересно, чтобы мы по уши увязли в этом домике. Благо, тут столько интересного... А значительную часть этого интересного сфабриковать недолго. Некто увидел подходящий столик — и тут же блестящий экспромт. Долго ли поцарапать поверхность и подкинуть ножи? Чтобы наши мысли сразу повернулись на друидов — бросить на виду пучок омелы. А настоящий тенятник в стороне. И еще: кто сказал, что во всей этой истории замешан один тенятник? А если два? Мы же настойчиво пытаемся запихать один икс во все уравнения...

— С Радецки и его рапортом история вообще темная, — ответил Юзеф. — А возню в морге могли начать и подручные тенятника. Что же касается версии о двух тенятниках, то я о ней думал. Но тогда стоит предположить и самое мрачное. Что их трое. Как тебе такой вариант? В свете последнего решения Капитула?

Трое.

Черная Троица...

Убить Черную Троицу. Исполнить пророчество апокалипсистов... Лесник поежился. Он впервые до конца понял, почему Юзеф, не задумываясь, встал на путь раскола. Почему пошел против остального Капитула. Уже после уничтожения апокалипсистов многие их предсказания сбылись. Если сбудется и это, если все идет как предсказано, — то на часах без одной двенадцать. Последнего дня...

— Ладно, — сказал Юзеф. — Не забивай голову. А то начнешь видеть повсюду Темного Мессию... Пошли лучше пообщаемся с девицей Черноивановой.

Обер-инквизитор встал... Нет, попытался встать... Служивший ему сиденьем не то табурет, не то пуфик оказался гнусной подделкой под старину — и рассыпался на куски, явив миру, что был изготовлен не из мореного ореха, а из ламинированной ДСП.

— Тьфу ты, понаставили бутафории... — только и сказал Юзеф.

Звонить или стучать они не стали.

Люди по-разному относятся к звонкам и стукам в свою квартиру в три часа ночи. Некоторые — резко отрицательно. Начинают набирать “02” или делают другие глупости. Пытаются улизнуть в окно, а то и открывают стрельбу сквозь деревянную дверь... Всякое бывает.

Лесник стрельбы из-за двери не ожидал, хоть и встал по въевшейся привычке так, чтобы не зацепила шальная пуля. Ночной визит к Анне его не то чтобы коробил, но... Сейчас Лесник бы предпочел быть не здесь. Где-нибудь в другом месте. Гнаться за тенятником по ночной улице. Или мерзнуть в засаде, поджидая вышедшего на охоту ликантропа. Или... Но он был здесь. Потому что был солдатом Инквизиции.

Веснушчатый Гера оглядел петли, замки, задумчиво почесал белобрысый затылок. Показал жестом — надо вышибать, все равно бесшумно не вскроешь. Лесник тоже склонился над замком, посмотрел, подсвечивая тоненьким лучом фонарика. Действительно, замок старый, мощный и нестандартный. Взломщик-профессионал, надо думать, не спасовал бы и перед этим раритетом — но они были, по большому счету, дилетантами, обученными открывать несколько десятков наиболее распространенных систем...

Они с Герой отошли подальше от двери, примерились.

— Не надо, — сказал Юзеф. Очень тихо сказал, за пределами слышимого обычным человеческим ухом. Лесник услышал.

— Прислушайся внимательно. Может и не стоит интерьеры крушить, — кивнул обер-инквизитор на дверь. — А то у меня слух не тот, что раньше... Годы.

В последней фразе была доля кокетства. Но Лесник знал, что его слух действительно тоньше, чем у Юзефа.

Он приник ухом к замочной скважине. Замер, сосредотачиваясь. Юзеф повлек бойца на первый этаж, чтобы исключить помехи от их дыхания и сердцебиения...

Сначала зрение — не просто закрыть глаза, но напрочь отключить зрительные нервы, даже с опущенными веками качающие в мозг информацию — неясные и смутные фантомные пятна. Готово. Лесник ослеп. Теперь — обоняние. Исчезли все запахи — начиная от дикого коктейля ароматов цветущих на улице растений и заканчивая запахом, идущим из кармана, скрывавшего револьвер, — запахом сгоревшего пороха и оружейной смазки. Он не чуял ничего. Отключать осязание значительно сложнее, но Лесник сделал это — и не чувствовал ни подпиравшей его плечо двери, ни сопротивлявшегося подошвам пола... Вкус исчез сам собой, не пришлось даже напрягаться... С собственным телом пришлось труднее, его части упрямо желали сигнализировать мозгу, что они есть и с ними все в порядке. Лесник отключил органы — один за одним, как хозяин выключает свет в комнатах опустевшей квартиры... Не стало ничего. В пустоте висел одинокий мозг и воспринимал сигналы от напряженной, изощренно-чувствительной барабанной перепонки. Лесник перестал дышать. Он слышал все, но привычно отделял ненужное: звуки с улицы и звуки собственного организма, тихие скрипы-шорохи старого дома и странные гулы, поднимающиеся из земных глубин. Осталось только то, что доносилось из-за деревянной двери...

— Пусто, — доложил он вполголоса, спускаясь по лестнице. — Никого. Холодильник, часы. Электросчетчик. Что-то еще электрическое, возможно — ментовская сигнализация. Паркет очень старый — сам собой потрескивает. И все...

— Не судьба, — сказал Юзеф. — Гера, останешься здесь, в подъезде. Приглядывай за дверью. Если что — в драку сам не лезь, немедленно докладывай.

Долговязый Гера кивнул и, не откладывая, забился в закуток на первом этаже, заваленный каким-то ненужным хламом. Недолго повозился и стал совершенно незаметным. Чем-чем, а приемами маскировки парни Юзе-фа владели хорошо. Обер-инквизитор удовлетворенно кивнул:

— Через два часа пришлю смену. Пошли, Лесник...

Они вернулись в соседний подъезд, в квартиру Фагота. Там продолжался обыск, давший кое-какие результаты. Весьма интересные.

— Дело проясняется, — сказал Юзеф спустя час. — По крайней мере с этим Фаготом. Не наш клиент. Случай для учебника судебной сексологии. Целый букет садистских девиаций: и некрофилия, и бертранизм, и некросадизм, и — на закуску — некрофагия. Сиречь сексуальное людоедство... Да еще, надо думать, и садовуайеризм — не на Каннский же фестиваль он снимал свои игрища...

Лесник сидел мрачнее тучи. Лицезрение обнаруженных в квартире рок-музыканта аксессуаров и ускоренный просмотр двухчасового видеофильма, запечатлевшего страшную смерть и не менее страшную посмертную судьбу Тани Комаровой, — вызвали у Лесника простое человеческое желание: пообщаться с Фаготом в спокойной обстановке. В укромном подвальчике с хорошей звукоизоляцией. Пусть даже и без подходящего инструментария, пусть даже с голыми руками... Желание было неосуществимо — ввиду смерти музыканта. И Леснику — не совсем, впрочем, логично, — хотелось добраться до убийцы Фагота, подарившего тому легкую смерть...

Юзеф на своем веку крови повидал куда больше. И беспощадная логика ему никогда не изменяла. Леснику обер-инквизитор не сказал ничего, но в результатах обыска его зацепил лишь один ключевой момент. Ключевой в полном смысле слова — на связке, найденной среди вещей Крокодила, оказались два ключа от машины. Плюс два от квартиры. И все. Еще одного — маленького, нестандартной формы — не было. Ключа от персика

— Однако кое-что имеет отношение и к нашим делам, — продолжал обер-инквизитор. — Ты отметил два фрагмента записи? Он аккуратненько вскрыл череп и изъял содержимое. Отложил в сторону. Потом точно так же поступил с брюшной полостью. И все извлеченное никак дальше не использовал. Выводы?

— Приготовил для клиентов? — с надеждой спросил Лесник. Перспектива встречи с покупателями кровавого товара моментально вывела его из прострации.

— Точно так. И одна клиентка — Де Лануа. Но вот мозги... Должен быть как минимум еще один заказчик. Настоящий Мозговед. Тенятник. Далее. Съемки велись двумя скрытыми в стенах камерами, в автоматическом режиме. Одну из них грубо выковыряли из стены — совсем недавно. В квартире следы обыска, которые даже не удосужились замаскировать. Кассета осталась одна. А видеотека у музыканта должна быть куда обширнее. Плюс не слишком дружественный визит к ясновидящей... Зачем к ней заявился наш “икс”? Не за кассетами ли, на которых запечатлен и он? Принимающим свежий товар? Твое мнение?

Лесник не успел ничего ответить.

На улице — скрип тормозов, тут же — тяжелый топот ног. Дверь распахнута с грохотом. Звуки короткой схватки. Истеричный вопль: “Всем лежать!! Мордой в пол!! Лежать, бля!” Топот быстро приближался к студии Фагота, где сидели инквизиторы. Юзеф нахмурился, Лесник нащупал в кармане “Сентинел”.

Голос из коридора: “Вы бы там не дергались, ребята... А то сами знаете, при попытке к сопротивлению...” Спокойный, уверенный голос, но нотка торжества прорывается.

Голос майора Канюченко.

Дела минувших дней — IX.

Смута

Борис Годунов прикончил детище Грозного, Святую Расправу, так же, как и делал все остальное — интеллигентно, без крови.

Мягок был первый всенародно избранный царь Земли Русской. И крови не любил — вдосталь хлебнул в опричнину. Грозный резал боярские роды под корень. Годунов запрещал боярам жениться — сами, мол, вымрут.

Еще в регентство Бориса набольших царевых слуг из Расправы разослали вторыми воеводами в дальние крепостцы и остроги, младших служек разверстали по стрелецким полкам. Даже Гаврилу Ртищева, ставшего главой Святой Расправы и с давних опричных времен ненавидимого Годуновым, на смертную казнь не осудили. Правитель приказал бить кнутом и навечно сослать в Пелым. (“Навечно” — в те времена не значило надолго. До скорой голодной смерти в холодной земляной яме... Но — умирали как бы сами. Данный при венчании на царство обет: не казнить, — Борис исполнял.)

Впрочем, до Пелыма Гаврилу не довезли. И кнут по его спине не прогулялся. Экс-инквизитор сбежал, удавив трех своих стражей и неведомым способом разомкнув оковы...

Но Инквизиции не стало. Снова не стало. И никакая другая организация ей на смену не пришла. Хватит, дескать. Устал народ от казней. И началось...

Вновь, в который раз, появились якобы давно уничтоженные волхвы. Полилась кровь жертв на алтари почерневших идолов. Ведьмы колдовали сначала с оглядкой, потом смелее и смелее — и к середине царствия Бориса никого не удивляло лето без единого дождя или снегопад в июле. Урожаи пропадали на корню.

Голод не заставил себя ждать. Страшный, лютый. Снова люди пожирали своих мертвых. И не всегда — уже мертвых. Доведенный до отчаяния народ был готов пойти за кем угодно. И этот кто-то нашелся.

Царевич Димитрий.

Сын царя Иоанна Васильевича.

Или — вор, самозванец, беглый монах Лжедимитрий...

И то, и другое было верно лишь отчасти. Тело убиенного в Угличе царевича мирно лежало в гробу, но самозванцем Лжедимитрий не был — действительно ощущал себя сыном Грозного: помнил мать, Марфу Нагую, помнил все свое детское окружение, все ребячьи забавы и игры... Последующие десять лет были подернуты для нареченного Димитрия как бы туманом не то беспамятства, не то болезни.

Обряд Наречения (или квазиреинкарнации) проводил в Сандомире Гаврила Ртищев при помощи двух монахов-иезуитов, чьих имен история не сохранила. И еще несколько страшноватых обрядов успел исполнить бывший инквизитор...

Дальнейшее хорошо известно: триумфальный въезд в Москву Самозванца, краткое его царствие и убийство, и второе Наречение*, неудачное (от Гаврилы Ртищева братья Мнишеки к тому времени поспешили избавиться)...

* Справедливости ради надо сказать, что Лжедмитрий III, он же Псковский вор Сидорка, к опасным играм с реинкарнациями отношения не имел. Ремесло детей и прочих родственников Ивана Грозного оказалось весьма заманчивым для авантюристов и прохиндеев...

А потом Россию закружил кровавый водоворот Смуты, с каждым витком набирая силу, вовлекая все новых людей... Как остановить смертельную для страны круговерть? — задумывались многие, и никто не находил ответа. На смену убитым самозванцам приходили другие, пламя мятежей докатилось до самых окраин и снова возвратилось к столице — с утроенной силой. Казалось, люди сошли с ума. Их можно было убить, но никак не получалось образумить.

Среди немногих, понявших, что сталь огня не погасит, был боярин Семен Васильевич Прозоровский. Он воевал, насмерть рубился с тушинцами, отбил литовцев от Доро-гобужа — и одновременно встречался и говорил с мудрыми старцами из Троицы и других мест, рылся в ветхих пер-гаментах монастырских хранилищ... Из этих встреч, и разговоров, и разобранных смутных пророчеств рождалось понимание — нужны люди, способные сразиться с нахлынувшей бедой не только огнем и булатом... Нужна Инквизиция.

Все кончилось в 1614 году — быстро и разом. Вчера еще полыхал пожар от края до края страны — и все прекратилось. Хоть и бродили по лесам отчаянные ватаги шишей, и топтали русскую землю копыта конницы Лисовского, и король Сигизмунд запоздало требовал московский престол для своего сына... Но кончилось всё. Люди убивали друг друга уже по инерции, по привычке, с удивлением: зачем? для чего? что произошло со страной и с нами?

Все изменила одна триединая жертва, принесенная той зимой. Мужчина, женщина и ребенок.

...Казнить казачьего гетмана Заруцкого, невенчанного мужа царицы Марины, вчера еще на полном серьезе решавшего, кому носить шапку Мономаха, призвали самого ката Егорушку — первой руки заплечных дел мастера. Тот ведал кнутом и плахой при Годунове и Димитрии, при Шуйском и Семибоярщине, при Гонсевском и вождях ополчения — палачу политические пристрастия не положены.

...Егорушка ласково и нежно пробежался кончиками пальцев по белому, свежевыстроганному острию кола — рот ката сладострастно приоткрылся, капелька слюны повисла в уголке губ. Что-то не понравилось Егорушке — нахмурился, ощупывая невидимый глазу изъян, вытащил кривой, бритвенно-острый нож, подровнял-подправил, кивнул удовлетворенно, нагнулся к распластанному на животе гетману, не глядя протянул руку. Подручные торопливо подали деревянную кувалду...

...Ивана Дмитриевича “Воренка”, сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II, повесили в тот же день на Боровицких воротах. Веса тщедушного тела четырехлетнего мальчика не хватало, чтобы затянуть как следует петлю. Умирал “царевич” мучительно и долго.

...Саму Марину убили милосердно — удавили во сне подушкой. Хоть и бывшая, а все-таки венчанная царица.

И — той зимой закончилось всё.

Лишь полвека спустя, умирая в монастыре, в схиме, под именем брата Сергия, — Прозоровский признался в страшной вещи. В том, что последствия примененного им лекарства оказались опаснее болезни.

Гораздо опаснее.

Глава девятая

Четыре пятнисто-камуфлированные фигуры грамотно расположились в студии — не оставляя непростреливаемых зон и не попадая на директрисы друг другу. Бронежилеты, черные капюшоны с прорезями. “Кипарисы” — автоматы-коротышки, удобные для стрельбы в замкнутых помещениях, почти не дающие рикошета. Гости оказались из СОБРа — если, конечно, эмблемы не были еще одной маскировкой...

Канюченко — тоже в камуфляже. Правда, без капюшона, броника и автомата. Но ПМ в руке держал.

Надоела кабинетная жизнь генитальному сыщику, неприязненно подумал Лесник. Решил поиграть в крутого парня. В агента национальной безопасности. Ладно хоть руки не стали с лету заламывать да мордой в паркет тыкать. Похоже, г. Канюченко и сам до конца не понял, кого он тут поймал. Осторожничает.

— Ну что, не ждали? — нарушил тишину Канюченко. — Чего молчите? Не возмущаетесь? Не уверяете, что вы лучшие друзья господина Иванова, которым он доверил ключи от квартиры? Ничего, разговоритесь. Разговор у нас будет долгий и вдумчивый...

Лесник с интересом смотрел на Юзефа: как намерен выкручиваться обер-инквизитор? Собровцев в квартире и вокруг не меньше двух отделений, всех не зацепишь. И глаза всем не отведешь. Тем более что парни на взводе, адреналин в крови гуляет, сопротивляемость организма и мозга повышена. Уйти, в принципе, можно . Уйти и оторваться не проблема — но дальнейшая работа в Царском Селе тогда, мягко говоря, весьма затруднится.

На всякий случай Лесник прикинул партитуру жестких действий.

Юзеф сидел с крайне недовольным видом. Посмотрел на майора, на собровцев — с сомнением. Потом встал и медленно, держа руки на виду, пошел в сторону Канюченко. Тот предостерегающе дернул пистолетом. Обер-инквизитор остановился в двух шагах от него и произнес фразу — очень тихо, Лесник услышал, но не был уверен, что камуфляжники хоть что-то разобрали.

Фраза была странная и в сложившихся обстоятельствах неуместная:

— Фараон Тутанхамон страстно любил кабачковую икру.

Через секунду Лесник все понял и с трудом сдержал еще более неуместный смех.

Канюченко на мгновение стал похож на лунатика, внезапно проснувшегося на узком и скользком карнизе. Впрочем, быстро пришел в себя.

Но за это мгновение майор переменился. Взгляд и выражение лица стали иными, настолько иными, что показалось, будто дело происходит в кино: камера останавливается, актера быстро меняет загримированный под него дублер — мотор! — и фильм продолжается с другим человеком в той же роли. С похожим, но другим. Даже затянутая в камуфляж фигура словно бы изменилась — осанка, манера держать плечи и голову, — все другое.

Креатура, понял Лесник.

Креатура Юзефа. Будем надеяться, что ребята из СОБРа с такими штучками дела не имели...

Дальнейшая сцена разыгрывалась исключительно для четверых зрителей в черных капюшонах.

Юзеф достал удостоверение в красных корочках, показал в раскрытом виде майору. Тот якобы читал, даже чуть шевелил губами. За удостоверением последовала сложенная вчетверо бумага — Канюченко развернул, тоже изучил самым внимательным образом. Вернул, вытянулся по стойке смирно, вскинул ладонь к виску: “Извините. Срочный сигнал, наводить справки было некогда...” Повернулся к одному из замаскированных: “Отбой, Стае! Ошибка вышла. Своя своих не познаша...”

При последних словах майора Лесник напрягся, пытаясь разглядеть сквозь прорези капюшона реакцию Стаса. Фраза эта, насколько Лесник уяснил из опыта общения с Канюченко, была для майорского лексикона не характерна. Да и голос звучал чуть по-другому, чем минуту назад.

Но все прошло гладко. Стас, похоже, бывший у собровцев за главного, коротко махнул рукой — все четверо вышли, так и не произнеся ни слова. Тяжелые ботинки загрохотали в сторону прихожей, Лесник уловил слово “фээсбэ” в коротких репликах, которыми обменивались уходящие.

Канюченко остался.

Вернее, остался некто, похожий на замначальника РУВД.

Интересные дела, подумал Лесник. Юзеф человек куда как занятой, а подготовка креатуры — дело долгое. Кропотливое. Запрограммировать личность на однократное действие можно и за один гипносеанс, но креатура... Креатура даже первого уровня, с простейшим набором функций — это не меньше десятка сеансов активной суггестии. Плюс время релаксации между ними... Плюс регулярные закрепляющие сеансы. Но Юзеф с первым уровнем возиться не станет, зачем ему тупой болванчик на побегушках... Значит... А ведь он сказал: три креатуры. Три здешних креатуры. Царскосельских. Все меньше верится в случайно оказавшегося здесь агента Радецки, случайно прихватившего на задание персик со сверхважной информацией... Скорее всего, сейчас все идет не по планам обер-инквизитора, вкривь и вкось, — но что-то он здесь готовил. Давно и тщательно.

— Проверь, что там с ребятами, — сказал Леснику Юзеф. Понятно. Не хочет лишних ушей в беседе со своей креатурой... Обер-инквизитор словно услышал невысказанную мысль и добавил:

— И возвращайся, есть что обсудить — втроем.

Слегка помятые бойцы были в порядке, если не считать разбитого носа у одного из них. Лесник положил пострадавшему руки на плечи и скороговоркой прочел колядку, обращенную к Ладе-матушке — кровотечение прекратилось. Способ старый, но действенный, именно на нем построил Григорий Ефимович Распутин свою головокружительную карьеру.

В студии, куда вернулся Лесник, Юзеф продолжал инструктировать второе “я” майора Канюченко:

— ...вернешься сюда в 16.00, не раньше. С санкцией проблем быть не должно, получишь кассету со всеми уликами — дескать, раздобыл оперативными методами. Мозговед будет тут, на месте. Правда, холодный, — чем уж богаты... Но глухаря закроешь. Кстати, хахаля убитой девчонки можешь выпустить прямо сейчас...

И тут Канюченко удивил (по крайней мере, Лесника):

— Ничего, пусть посидит еще пару суток. Зачем кайф ломать парню? У него там половая жизнь разнообразная и насыщенная. Правда, исключительно пассивная. Пусть посидит, будет знать, как с малолетками связываться.

Вот это да. Креатура, спорящая с суггестором в режиме инструктажа... Да еще способная к черным шуточкам в манере самого Юзефа... Это уровень седьмой, не меньше. Для чего-то крайне важного готовил обер-инквизитор Канюченко. Недаром был так недоволен, что сегодня пришлось внепланово задействовать. Берег, берег Юзеф креатуру, за версту обходил. И если даже держал ее на связи с Северо-Западным — то на втором максимум уровне, не раскрывая всех возможностей.

— Пусть посидит, — не стал спорить обер-инквизитор. — А теперь доложи, что тут у тебя за колдунья такая завелась под носом, Де Лануа. Всю суть, но без подробностей... Говори.

Альтер эго майора отрапортовало четко:

— Де Лануа, Жозефина Генриховна, 1948 года рождения, в Царском Селе проживает пять с половиной лет, впервые в поле зрения Северо-Западного филиала попала четыре месяца назад. Реакция на СР-тест неопределенная. Колдунья, специализация: черные инвольтации со смертельными исходами, некромантия, антропоцидные предсказания. Поставщик человеческого материала — Иванов Марат Сергеевич, 1973 года рождения, убийца - серийник, реакция на СР-тест отрицательная. Следствие закончено, запрос на ликвидацию обоих отправлен по инстанции семнадцатого июня сего... Трах!!!

Панель музыкального пульта треснула и вдавилась в электронное нутро прибора. Юзеф с бешеным лицом разжимал огромный кулак — медленно, палец за пальцем.

Лесник его вполне понимал. Ситуация парадоксальная и трагикомичная. Майор Канюченко в поте лица ищет маньяка-серийника — а его второе “я”, работающее на Инквизицию, имеет полную информацию о личности убийцы— но! — не имеет инструкции делиться сведениями с главным обитателем майорского мозга. Юзеф и Лесник по косвенным признакам (и, честно говоря, запоздало) вычисляют тайную деятельность Де Лануа — а вся эта, и даже более полная, информация о колдунье несколько дней гуляет по бюрократическим закоулкам Конторы.

Да, интересных бастардов рожает порой разветвленная бюрократия от глубокой конспирации.

Взял себя в руки Юзеф быстро. Почти мгновенно. Подошел к окну, отдернул штору. Рассвет близился. Обер-инквизитор смотрел несколько мгновений на улицу, затем повернулся, заговорил обычным тоном, обращаясь к Канюченко:

— Слушай и запоминай. С самого утра соберешь мне всю информацию по интернет-клубу “Разряд”. Владельцы, настоящие и подставные. Персонал. Завсегдатаи. Особое внимание двум персонажам, известным как Пашик; и Копыто. И подготовь копии дел Иванова и Де Лануа. Сейчас уходишь, через пять минут возвращаешься в режим-один. Пароль активизации меняется на третий из списка. Свободен.

Канюченко, во время короткой вспышки Юзефа стоявший бесстрастно и неподвижно, глядя в одну точку пространства — вышел, не прощаясь. Механическими движениями робота из старого фильма. Вышел, чтобы через пять минут все забыть — но в точности исполнить порученное. Доложить и забыть все снова... И Лесник, не любивший ментов вообще и Канюченко в частности, испытал к нему неожиданное чувство. Весьма напоминающее жалость.

— А тебе, Лесник, стоит поспать. Часа два-три. В домишко тот не ходи, вот пропуск в интуровскую гостиницу и ключ от номера. А как откроется библиотека — займись плотно Черноивановой. Есть у меня подозрение, что на службе она не появится — вытряхни все из сослуживцев. Связи, кавалеры, подруги, знакомые — все по полной программе. Сам знаешь, где и как не-профессионалы прячутся... Если вдруг придет на работу — тут же извести меня, в одиночку ничего не пытайся. Вопросы?

Лесник молча выдержал давящий взгляд Юзефа. Вопросов не было.

— Кстати, оставь мне персик и адаптер. Хочу немного поработать. Никак не выходит у меня из головы это сочетание: Мочидловер — Де Лануа — Черноиванова. Где-то я уже...

Обер-инквизитор оборвал себя на полуслове.

Лесник сидел в машине, тупо уставясь на опустевшее гнездо персика. Перед глазами стоял Канюченко — механические движения, бесстрастный голос...

А кто сказал, что я не креатура? — думал Лесник. Девятого, скажем, уровня? Легко. Комплект стандартных реакций, набор ложных воспоминаний, обойма боевых навыков — и пожалуйста, готов солдатик Инквизиции... Стойкий оловянный солдатик. А программировавший меня Юзеф тоже креатура — уровня этак двенадцатого — реакции чуть сложнее, рефлексы чуть более отточены... И так далее.

Хватит. Оловянным солдатикам не положено рефлексировать. Езжай, креатура, — задание получено, четкое и ясное. Отдохнуть и разыскать тенятницу. Анну... Убивать ее не будут — если только Капитул не доберется в ближайшее время до шеи Юзефа. Но и жизнью то, что происходит с тенятниками, угодившими в Три Кита, назвать трудно... И с подозреваемыми в тенятничестве — тоже.

Он поднес к губам плоскую фляжку. Вкуса и градуса коньяка не почувствовал.

Ладно. Езжай, креатура...

“Нива” тронулась с места. Но дальнейшее было трудно назвать действиями креатуры, выполняющей волю суггестора.

В полукилометре от особняка Лесник вышел из машины. Вернулся назад — лешком. Подошел осторожно, так, чтобы густой кустарник прикрывал его от случайного взгляда из окон. Постоял, выжидая. Посмотрел на подъезд Анны — белобрысого Геру, дежурившего в закутке, за кучей хлама, наверняка еще не сменили. Может, задремал там, в тепле и безделье? Может. А может и нет. Возможно, сидит и настороженно ждет возвращения тенятницы. Проверять не стоит... Лесник скользнул в другой подъезд — из которого вышел пятнадцать минут назад. Окно на лестничной площадке открылось неожиданно легко — не трещала окаменевшая краска, не скрипели приржавевшие петли... Он быстро пересек декоративный балкон с облупившимися вазонами, перелез через балюстраду. Десяток шагов по узенькому карнизу — ерунда, и не такое видали... Короткая и негромкая дробь пальцами по стеклу. Еще раз — чуть громче. Силуэт из глубине комнаты приблизился к окну — Анна. Одета. Лицо удивленное, но не сонное. Он показал жестом: открой! Она открыла форточку — старинную, широкую. Он подтянулся и нырнул внутрь ловко и бесшумно. Хотелось надеяться — бесшумно .

Окна тут были — мечта любого форточника...

Она молчала, удивление ушло с лица -— словно вчера они договорились именно о таком утреннем свидании.

— Я за тобой, — разлепил губы Лесник.

— Я догадалась, — сказала Анна.

— Я не совсем археолог...

— Я догадалась ...

В нескольких метрах от них Юзеф убрал голову от замочной скважины. Постоял, возвращаясь к обычному восприятию мира. Кивнул каким-то своим мыслям.

Слух у обер-инквизитора был еще хоть куда.

Глава десятая

Ранний июньский рассвет — время для звонков не самое подходящее.

Юзеф утешался тем, что в монастырях встают рано. Он сидел, сжав в руке трубку мобильника, и ждал, когда к находящемуся в полутора тысячах километров телефону подойдет человек, с которым он хотел поговорить. Хотя, если честно, — не хотел. Совсем не хотел. Человек этот добровольно вышел из состава Капитула шестнадцать лет назад и отошел от всех дел Конторы. Соответственно, никак не мог нести ответственность за деяния апокапипсистов, оформившихся в организованное течение внутри Новой Инквизиции значительно позже. Но именно идеями этого человека оправдывали раскольники-апокалипсисты все творимое ими — хотя тот никогда не призывал к таким методам.

Обер-инквизитор, безжалостно уничтожив отступников, много лет не общался с их идейным отцом. И сейчас не хотел. Но пришлось...

— Юзик? — далекий голос возник в трубке и обратился попросту, как будто шестнадцать лет назад они договорились созвониться именно в это время.

— Да, — сказал Юзеф. — Здравствуй.

Собеседник вопросительно молчал. Желать здоровья обер-инквизитору он не стал.

До чего же все церковники любят Каноссы, подумал Юзеф, любят приползание к ним на коленях во власяных рубищах, и посыпание повинных голов пеплом, и размазывание по лицу покаянных соплей... Не дождется.

Он сказал сухо:

— Мне нужна твоя помощь. И срочно.

— Чем же я могу помочь — тебе?

Издевки в тоне человека не было. Но последнее слово голосом он выделил.

— Можешь. И именно ты. Дело повернулось так, что некоторые твои догадки подтвердились. Полностью. И я не хочу, чтобы сбылась главная...

— Это были не догадки, Юзик. Гадают на бобах и кофейной гуще. Это была логика, основанная на определенном понимании мира и отталкивавшаяся от определенных фактов.

Обер-инквизитор поморщился. Его собеседник всегда отличался редким тактом. Но его слова Юзеф воспринял как мягкое обвинение в том, что его собственное видение мира не позволило разглядеть или правильно оценить упомянутые факты.

Впрочем, вполне могло быть, что никаких скрытых упреков за сказанными словами и не стояло. А Юзеф просто подсознательно устраивал пресловутую Каноссу -— сам себе. Он сказал:

— Я тебя хорошо знаю, Леша. И не верю, что шестнадцать лет ты провел лишь в постах и молитвах. А я... сам знаешь, что творилось все эти годы. Чем приходилось мне заниматься. Прорабатывать варианты, основанные на мифах тысячелетней давности, — не было времени. Поэтому нужна твоя помощь.

— Хорошо. Я приеду.

— Замечательно. Вертолет будет у вас через тридцать минут. А самолет уже ждет на аэродроме.

— Похоже, ты и не сомневался, что я соглашусь...

— Не умею я сомневаться, — солгал Юзеф.

* * *

— И вот ведь в чем дело... — задумчиво сказал я Наташе. — Я ни слова не знал из староанглийского языка, даже о его существовании не подозревал. А тут ведь все понял, что мне эта шарлатанка напророчила... Хотя похоже, что никакая она не шарлатанка. Самая натуральная ведьма. Сжигать таких надо, на самом настоящем костре... Понимаешь?

Она промолчала. Поняла, надо думать. Она вообще-то понятливая.

Шторы на ее кухне были задернуты, но утреннее солнце врывалось сквозь щели, выхватывая отдельные фрагменты.

— Налицо новое качество процесса, — продолжил я. — Новая ступень. Новая фаза... Раньше мне приходилось вспоминать, сжигая мозги, вытягивать из памяти, как клещами, — что-то давно читанное, виденное, слышанное — и прочно позабытое... Причем я должен был точно знать — что именно хочу вспомнить. Сейчас же... Совершенно естественный и свободный процесс. Мгновенные ответы на еще не заданные вопросы...

Наташа молчала. Смотрела на меня широко раскрытыми глазами.

Я не нуждался в диалоге. Мне было хорошо. Раны зажили, оставив шрамы — на вид многолетней давности — да и они, похоже, исчезали. Сила распирала изнутри, хотелось чего-то этакого. Не то музыки и цветов, не то оторвать кому-нибудь голову... Лучше всего — проклятой старушке. Сейчас бы я с ней справился без проблем... Но проблема имеется — колдунья отчалила в неизвестном направлении, когда я был слишком занят. Занят с Наташей... Зато вместо нее прибыли мои друзья по моргу — в расширенном и усиленном составе. Такое соседство как-то не способствовало спокойному отдыху, но попытка натравить ментов на незваных визитеров ничем не увенчалась. Ну и ладно. Искать меня под самым светом лампы никто из них не додумался...

Желания росли и крепли, хотя оставались смутными и загадочными. Что-то надо было непременно сделать... Но что? Я вопросительно глянул на Наташку. Она тупо смотрела на меня голубыми глазами, напоминавшими об известной из классики девочке с фарфоровой головой — той самой, что сожительствовала с пуделем Артемоном.

— Дура ты, — сказал я беззлобно.

Она пялилась все так же. Нет, пожалуй, не так же. Пожалуй, еще более тупо.

Я отодвинул тарелку вместе с ее головой, повернул глазами к стенке. Накрыл опустошенный череп теменной костью, аккуратно отпиленной.

Наверное, стоит подумать и о втором завтраке.

День впереди нелегкий...

* * *

Прошел короткий июньский дождь — на полчаса, не более. Откуда лило — непонятно. Вроде и туч на небе не было — пара легких белых облачков. Загадка природы. Шоссе, не остывшее за ночь, высыхало почти мгновенно — лужи уменьшались на глазах.

Лесник гнал машину сосредоточенно, выбирая объездные дороги, запутывая след. Систему пеленгации он выдрал с мясом.

И он, и Анна молчали — Лесник подозревал, что в машине могут быть электронные сюрпризы, неизвестные ему самому. Юзеф говорит в таких случаях: “Я вас не подслушиваю. Я вас контролирую. По долгу службы...”

Тормоза скрипнули, Лесник медленно открыл дверцу, вышел на обочину проселка. Впереди стояла радуга — огромная, от края до края горизонта. Классическая полная дуга. Он всмотрелся. Часть фиолетовой полосы казалась более темной... Лесник напряг “стрекозиный глаз”.

Черная линия.

Он сплюнул.

Лесник был атеистом. И материалистом. Звучит странно, но именно так оно и было.

Некоторых вещей, вроде Меченой Радуги, он не понимал. Или не принимал. Не укладывались в мировоззрение. Какая, скажите на милость, может быть связь между атмосферными явлениями и зарождением (укреплением) у людей опасных паранормальных способностей? Не может тут быть никакой связи. Так же, как и у расположения движущихся по незыблемо-вечным законам небесных тел с судьбой родившегося под ними индивида.

Совпадения, не более того. Немало ведунов и упырей, навья и перекидышей Лесник ликвидировал, когда в небе радуг не было никаких — ни обычных, ни с черной полосой. И тенятников приходилось уничтожать, не вызывающих Радугу, — и истинных, и ложных. Хотя убивать истинных тенятников запрещено было строжайше (до последнего решения Капитула), но — приходилось...

Солдаты Новой Инквизиции предпочитают не смотреть на небо. И предпочитают не думать, кто может стоять за спиной их противников. Солдаты Инквизиции смотрят на землю и надеются лишь на одно — на то, что пролитая ими кровь не дает пролиться еще большей.

Он взглянул на Анну. Девушка сжалась на краю сиденья. Что-то она понимала, о чем-то догадывалась... Наверняка не обо всем. О смысле Меченой Радуги — едва ли.

Ножны Дыева ножа чуть давили под рукавом левое запястье.

Ножа, готового убить и принести спасение... От чего? Лесник и сам не очень представлял. От нее самой? От скальпелей живорезов из Трех Китов?

Он снова сел за руль. Вдавил газ. Мчался, словно хотел стряхнуть с хвоста погоню. Погони не было. Отрываться и спасаться не от кого. Разве что от себя самого.

Фикус проснулся в седьмом часу утра — от лязга ключа в замке.

Очумело поднял голову, пробежался непонимающим взглядом по чужой кухне. Схватился за нож, схватился за шокер...

Тревога оказалась ложной — замками шумели соседи по лестничной площадке. Плохо. Паршивая в этой хрущобе звукоизоляция; когда заявится сучка — придется работать ювелирно и бесшумно.

Встал, с хрустом потянулся. Глотнул водки. Завтракать не хотелось. Сходил в сортир, где, среди прочих дел, поразмыслил (полу-серьезно) над криминологической проблемой: возможна ли идентификация личности по отпечатку задницы на туалетной бумаге? Решил, что невозможна, — но воду спустил тщательно.

Пошарился в квартире, при дневном свете выглядевшей еще более убого. Нашел упомянутую в записке квитанцию — действительно, торчала из-под зеркала в прихожей. Надыбал ящик с инструментами. Железки в паршивом состоянии — тупые, заржавленные. Да и по другим признакам судя, никакой мужик постоянно тут не живет.

Фикус отобрал приглянувшиеся инструменты, аккуратно разложил в комнате, на большом раздвижном столе — как ассистент хирурга перед операцией. С нехорошей усмешкой повертел в руках клещи, так и этак примеряясь ими к собственному мизинцу.

Потом вдруг вспомнил, разыскал на кухне двухлитровую пластиковую бутыль с отстоявшейся водой и отправился поливать цветы. А то ведь засохнут. Сучке сегодня будет не до полива... Дима Бураков по прозвищу Фикус любил комнатные растения, и квартира его напоминала зимний сад в миниатюре.

Животных он любил тоже.

Обостренное чутье на опасность у нее было врожденным.

А еще Жозефина Генриховна знала — прав был классик соцреализма: самое дорогое у человека — жизнь. И когда ей, жизни, что-то угрожает, надо бросать все, без сомнений и колебаний — и уносить ноги.

Незамысловатая философия, но именно она, по убеждению Де Лануа, позволила ей прожить так долго. Болезней она не знала с раннего детства. Не дать себя убить — вот основа здоровья и долголетия. Но сейчас колдунью терзали сомнения.

...Она ходила по двухкомнатной квартире — из угла в угол. Как зверь бродит по логову, не зная, что ждет его у выхода: настороженный капкан? затаившиеся охотники? свора гончих?

Здесь ее раздражало все — низкие потолки, безликая мебель. Жозефина Генриховна ценила уют, любила интерьеры в старинном стиле, собираемые ею по крохам. Эта, купленная на чужое имя в царскосельских новостройках квартира жильем не была — запасной аэродром. Убежище. Бросать и его, и обжитое за восемь лет жилище? Бежать? Начинать все с начала? Или...

Лучший способ не дать себя убить — ударить первой. Способы есть, и весьма действенные. Непонятно как уцелевший ублюдок — дружок Марата — испытал на себе эффективный, но отнюдь не единственный.

Оружие было. Отсутствовала цель.

Кто стоит за всеми странностями последних дней? За смертью Марата? За непонятными и опасными людьми, буквально обложившими ее? За ночным визитом отморозка, убившего Золтана? Кто накачал этого урода силой неясной природы по самые уши? Никаких магических ритуалов он не использовал и до последнего момента не понимал, что с ним собирается сделать Жозефина Генриховна...

Сплошные загадки.

Она оказалась в положении циклопа, ослепленного великана, — не знающего, на кого обрушить всю свою чудовищную мощь...

Способ узнать правду был. Старый, проверенный, надежный. Был алтарь — отполированная плита из розоватого гранита громоздилась на кухне. Запасной комплект гадательных ножей всегда лежал в ее походном баульчике — вместе с иными аксессуарами. (Там же лежали деньги и крохотная фотография отца — единственная память о нем.)

Нет самого главного. Материала для гадания. Кишек. Человеческих. Свежих. Желательно теплых.

Марат мертв. Других поставщиков у Жозефины Генриховны не было. Оставался последний вариант — не слишком надежный. Даже рискованный.

Она прошла на кухню. Выбрала из висящих на магнитной доске ножей самый большой. Здоровенный кухонный тесак зловещего вида. Аккуратно запаковала в газету и уложила в сумочку.

Вечером пригодится.

* * *

Дисплей у покойного людоеда был хорош. Широкий экран, большая разрешающая способность.

Юзефа, подключившего к нему персик через адаптер, это ничуть не радовало.

Работа с базами данных Конторы результат дала — но он оказался пока не доступен. Бывает и так. Фамилия Мочидловер не значилась в названиях бесчисленного множества перенесенных в компьютерные файлы дел Инквизиции. Можно, конечно, вскрыть по очереди все файлы, декодировать и перелопатить их содержимое — но на это уйдут дни, если не недели. Это только в Интернете за считанные минуты можно отыскать файл с нужным словосочетанием. Контора хранить свои секреты умеет...

Зато сведения о Де Лануа и Черноиванове нашлись. Дело № СвС-18543/019-бис так и именовалось: “Дело Черноиванова (Де Лануа)”. Но — шифр означал, что старинные документы, относящиеся еще к деятельности Святейшего Синода, существуют только в бумажном варианте. Надо понимать, переносить его на электронные носители не стали, сочтя никому не нужной древностью. Лишь внесли в каталог. Курьер, затребованный обер-инквизитором с приоритетом “четыре стрелы”, доставит ветхую папку к середине дня, не раньше. А пока...

Пока стоило подумать о полученных крохах информации. Юзеф славился умением строить безошибочные дедукции из самых незначительных фактов.

Итак:

Судя по названию дела, некий Черноиванов носил одновременно псевдоним Де Лануа. Или скрывался под такой фамилией. Или поменял ее в браке либо другим способом. Не важно. Обе фамилии отнюдь не самые распространенные... Значит — проходящие по нынешнему делу Анна и Жозефина Генриховна — родственницы в каком-то колене. При этом — скрывающие родство. Все. Больше ничего из названия дела не выжать. А вот из шифра и номера...

СвС... Святейший Синод... Богдан с его присказкой о Моне Мочидловере... Богдан должен был что-то знать об этом деле. Возможно, он его и вел.

Юзеф закрыл глаза. Откинулся в кресле. Полностью отключил все каналы, питающие мозг информацией. Все, кроме памяти. И пытался восстановить разговоры с человеком, исчезнувшим много десятилетий назад.

Бесполезно...

Подробностей дела Черноиванова-Де Лануа обер-инквизитор никогда не знал. Всплыло лишь смутное упоминание об уничтоженном на заре века тенятнике, которого звали именно так.

Но... Нынешняя Де Лануа никогда не встречалась с фигурантом того давнего дела. Возраст не сходится. Сорок восьмой год рождения. Сорок восьмой... Сорок восьмой?!

Пальцы обер-инквизитора забегали по клавиатуре. Ища подтверждение мелькнувшей догадке, он вошел в базу данных паспортного стола. Выборка людей с фамилией Де Лануа оказалась короткой — всего одна строчка.

Де Лануа Ж.Г., 1948 г.р., место рождения — г. Ашхабад.

Вот так... Царскосельская колдунья, оказывается, родилась в городе, стертом до основания страшным землетрясением — именно в сорок восьмом году. Землетрясением, уничтожившим, среди прочего, многие архивы... Архивы ЗАГСОВ... Удобный случай начать новую биографию.

Возможно, Де Лануа была старше пятидесяти четырех лет.

Значительно старше.

Дела минувших дней — X.

Никакого обмана

— Е'унда все это! — убежденно сказал Моня Мочидловер. С высоты своих семнадцати лет он все и всегда говорил убежденно и серьезно. — М'акобесная е'унда! Ну скажите: какая может быть магия на за'е п'освещенного двадцатого столетия? Понятно, что никакая. Мне за эти штучки дядя Хаим все гово'ил — а он в них понимает, в ци'ке служил... И не в таком балагане — в настоящем, в Одессе... Платить, чтоб за твои деньги тебе мо'очили голову? Мне стыдно с вас, молодые люди.

Даня Буланский молчал. Его не занимал вопрос: шарлатан этот самый приезжий маг Де Лануа или нет. Его волновало другое: где взять денег на билет? Рубль двадцать — да где вы видели в Маневичах такие цены на билеты? Просто даже смешно. Таких цен не бывает ни в Луцке, ни в Ковеле, за такие деньги в самом Петербурге можно Жизелей слушать. Делать нечего, придется опять просить у матери...

Володьку Горшкова, сына податного инспектора, интересовали другие проблемы:

— Говорят, у мага этого, ассистентки — во-о-о-о...— ладони Горшкова описали крутые траектории в районе грудной клетки, затем еще более крутые в области бедер. — И ходят почти голые! В смысле, на выступлении...

Даня опять промолчал. Он вообще был молчаливым. Видел он сегодня этих ассистенток — ничего такого “во-о-о-о-о!!!”, барышни как барышни... Стояли неподалеку от кофейни Канторовича, о чем-то мило шутили с Ингой Зайдер, что-то ей такое увлекательное рассказывали, она смеялась... Когда шестнадцатилетняя Инга смеялась, внутри у Дани делалось как-то . .. Он сам не понимал, как, — но по-другому.

А идеалист-правдоискатель Моня продолжал разоблачать обман и шарлатанство, тыкая пальцем в афишную тумбу:

— Дядя Хаим гово'ил, там п'осто такая механика в ящике — высовываются ноги не настоящие, гуттапе'чие-вые! А гимнастка внут'и изгибается — и вся, целиком в пе'едней половине ящика!

Буланскому смертельно надоел Монин треп. Не нравится — не ходи, а другим удовольствие не порть... Даня сказал:

— На афише написано, что будут распиливать живую женщину на три части. “С последующим воскрешением к удовольствию почтеннейшей публики...”

Моня открыл рот для очередной филиппики против балаганного шарлатанства, но Даня прервал его беспроигрышным вопросом:

— Слушай, одолжи рубль до вторника?

Рубля у Мочидловера не нашлось, зато тут же вспомнились срочные дела во множестве иных мест...

...Народу было немного, друзья уселись в первом ряду — и горько пожалели. Опилки арены нестерпимо воняли мочой, и прекрасно было видно, что циркачки отнюдь не полуобнажены, как то казалось издалека — но прикрыты трико телесного цвета, не особо чистыми, кое-где штопаными.

...Маг Де Лануа демонстрировал чудеса престидижита-ции во втором отделении, почти полностью из означенной демонстрации и состоящем. В общем, Дане Буланскому выступление нравилось — хотя с одного бока Мочидловер жарко бубнил о вшитых в рукава потайных карманах и ящиках с двойным дном — а с другого Володька Горшков делился впечатлениями от четырех ассистенток мага. И в самом деле, те молодостью и привлекательностью выгодно отличались от прочих побитых жизнью цирковых дам...

Для коронного трюка — распиливания — вывели пятую, до сих пор не выходившую на манеж девушку. Володька выдохнул в ухо что-то восхищенно-похабное. Действительно, красивая, подумал Даня, но... Что-то неживое, что-то механическое было в пятой ассистентке — в лице, в глазах, в движениях.

...Маг в финальном действе словно бы и не участвовал — застыл неподвижной статуей, руки протянуты к возвышению, где установлен ящик. Пилили ассистентки — с улыбками, посылая почтеннейшей публике воздушные поцелуи. Пилили на полном серьезе — по крайней мере ящик — ярко-желтые опилки тонкими струйками лились из-под двух пил. А потом...

Пятая ассистентка закричала — длинно, пронзительно. Полотна пил покраснели. Алые брызги вылетали из распилов. Улыбки ассистенток напоминали оскалы. В повизгивание стали вплелся новый звук — как будто под зубцами в самом деле заскрежетала кость. Крик девушки не смолкал. Сзади кто-то хлопнулся в обморок — не в томно-демонстративный, в настоящий — голова хрустко ударилась о пустую скамью.

Даню передернуло. Ну к чертям такие фокусы...

Публика, похоже, была солидарна с Даней. Первоначальное оцепенение сменилось свистом, возмущенными выкриками. Дамы требовали немедленно прекратить, мужчины сжимали кулаки и в открытую грозили магу. Становой пристав Григорий Кузьмич, багровея лицом, протискивался меж скамей к арене...

И все кончилось.

Маг стоял, словно впитывая эмоции зала, словно наслаждаясь слышными лишь ему бурными овациями — а потом вышел из оцепенения, и накинул шелково-расшитое покрывало на ящик (кровь из распилов лилась ручейками), и сделал несколько пассов...

Распиленная девушка выскочила из своего саркофага, улыбнулась, помахала рукой, убежала за кулисы — драпируясь в то же покрывало... Движения и улыбка опять показались Дане мертвыми. Аплодисментов не было. Было гробовое молчание... Представление закончилось.

— Данька, у тебя к'овь на лбу... Да нет, левее... — сказал Моня, когда они проходили под тусклым фонарем. — К'аска, наве'ное, теат'альная...

Разоблачительный пыл Мочидловера теперь несколько поугас.

Даня провел пальцем по лбу. Понюхал липкую субстанцию, осторожно лизнул...

Противный солоноватый вкус.

Кровь.

Он сплюнул. Гадость... Но крови Даня Буланский не боялся.

Дела минувших дней — XI.

Польно. Дело Гильснера

— Не стоит, право не стоит, — сказал Богдан почти даже ласково. — Я знаю, что Гудини вы и в ученики бы не взяли, но эти браслетики не простые. Нарочито для таких, как вы, сделаны...

Пленник посмотрел на него злобно. Промолчал. Но какие-то манипуляции скованными за спиной руками продолжил — похоже, пытался порвать оковы — лицо исказилось, жилы на лбу вздулись.

— Не трудитесь зря, господин Черноиванов... — снова сказал Богдан.

Но вынул из внутреннего кармана сюртука Дыев нож — береженого Бог бережет.

От тенятника можно ожидать всего. Тем более от такого — двадцать пять лет собиравшего силу не только ритуальными убийствами молодых девушек, но и поглощением эмоций наблюдавших это дикое зрелище людей. Убийства чаще всего совершались чужими руками... Впрочем, порой он убивал сам и без посторонних глаз — как здесь, в Польно.

— Меня зовут Де Лануа, — в очередной раз процедил пленник.

— А в паспорте написано — Геннадий Черноиванов, мещанин, — в очередной раз деланно удивился Богдан, изучая трофей — обширный бумажник.

— Тогда прочитайте документ, что лежит в соседнем отделении... На имя Черноиванова.

— Вот как заговорили... Ничего не получается с наручничками? Я предупреждал... Ну и что тут у вас за цидулька... Ах, какие печати... Какие сигнатуры... его высокопревосходительство генерал Курлов руку лично приложили. Только я-то, милостивый государь, по другому ведомству служу, мне жандармские бумажки не указ. Десятое присутствие Святейшего Синода, может слышали? А-а, вижу, слышали... К тому же, находимся мы сейчас на территории Австро-Венгерской Империи, где предписание сие о содействии силы не имеет.

Богдан медленно разорвал бумагу пополам. Потом еще раз, еще... И запихал кучку клочков обратно в бумажник.

— Скажу по секрету, вам и в России этот листок не помог бы. Потому как господин Курлов недавно приискал себе другого советника в делах прорицательских. Дремучий мужичок, из Тобольской губернии, но сила природная непомерная... А самое главное — в кишках девичьих свежевынутых для прорицаний не нуждается. Так что не будем, сударь, Моню Мочидловера тут изображать. Перейдем к делу...

Богдан говорил медленно, размерено, постукивая в такт словам по столешнице черенком ножа.

А потом как будто взорвался.

Опрокинутый стул не успел рухнуть на пол — Богдан оказался у тенятника. Ударил без замаха. Еще раз. Приставил Дыев нож к кадыку, надавил другой рукой на затылок. Шипел негромко и страшно, как разъяренная змея:

— Я шел к тебе десять лет, гнида! Десять лет назад, после богомерзкого действа в Маневичах — ты сделал первую свою ошибку. Ты увез с собой Ингу Зайдер, а я... А я поклялся ее найти. Хотел разыскать — известной цирковой артисткой... А нашел мертвой и... Не стоило тебе увозить ее... Второй раз ты ошибся тут, в Польно... Не надо было сваливать эту девушку на Гильснера. Напрасный ход... Сошло бы и здесь, как сходило там, в России. Гильснер — конечно, паршивая овца, — но из стада рабби Исраэля. Не стоило подставлять именно его. Все закарпатские евреи повисли у тебя на хвосте...

Тенятник молчал. Струйка крови скатывалась из разбитого носа — и быстро слабела. Богдан тоже замолчал. Отошел от Де Лануа, устыдившись вспышки, нарушившей всегдашнее ледяное спокойствие. Внутри было пусто. Когда кончается путь длиной в десять лет, так оно и бывает...

— Где твоя дочь? — перешел Богдан к главному.

Дочь тенятника должна была умереть несколько лет назад от белокровия — и умерла бы, не спаси ее отец единственным в своем роде лекарством. Ценой спасения девочки были десятки укромных могилок, разбросанных по западным губерниям и сопредельным странам... Десятки девушек, не ставших артистками. Не ставших женщинами... Ставших выпотрошенными трупами.

— Где ты ее прячешь?

Тенятник молча оскалился.

Богдан оскалился в ответ. Пусть тварь на редкость живуча — но боль от зазубренного Дыева ножа меньше не станет. Сегодня воздается за все и за всех — той же мерой. Он шагнул вперед, поигрывая ножом...

Тенятник атаковал.

Это была почти безнадежная попытка — отчаянный бросок с руками, скованными за спинкой громадного дубового стула. Стул взлетел в воздух вместе с телом — и вместе с ним обрушился на утоптанный земляной пол...

Богдан застонал. Безнадежная попытка удалась — когда оскаленные зубы были в пяти вершках от его горла, Богдан отмахнулся ножом — чисто рефлекторно. И попал — рефлексы у него были безупречные.

Почерневший черенок ножа торчал из глазницы, кровь выплескивалась ритмичными толчками. Тело дергалось, тенятник еще жил — но допроса не будет, мозг поврежден. Надо добивать. И — самому искать девицу Черноиванову...

Он взялся за нож, потянул — кровь измарала руки. Но крови Богдан Савельич Буланский не боялся.

Глава одиннадцатая

Телефонная трубка вполне слышимо хрустнула в побелевших пальцах. Голос Жозефины Генриховны звучал негромко, но страшно. Впрочем, собеседник был не из пугливых.

— В жизни, сударь, бывают разные проблемы, — медленно цедила колдунья. — Самые разные. По сравнению с которыми загадка: кто втихую скупает акции банка? — смешной пустяк. И решить которые не помогут ни бритоголовые качки, ни связи в администрации. А я — могу. Подумайте об этом.

Собеседник подумал. И сказал после паузы:

— Лады. Рубиться с ментовней мне не в жилу. Но если там кто с корочками калымит налево — разберусь. Как подвалили, так и свалят. Имена, приметы есть?

— Один называет себя Тимофеем Лесником, археологом. Снимает дом или комнату где-то на окраине. Ездит на синей “Ниве”, номер не знаю.

Скудная информация, но другой у Де Лануа не было. Анна излишне откровенничать о новом знакомом не стала. А охрана администрации, куда “серый” оформлял вчера утром пропуск (интересно, зачем?), — и марку-то машины запомнила случайно...

— Не заморачивайся, раскопаем... Кто еще?

— Все те, кто вертится возле моей квартиры и квартиры музыканта Иванова.

— Что за лабух? Не догоняю...

— Фагот.

— А-а-а... Лады, глянем.

— И еще один отморозок. Его можно встретить в интернет-клубе...

...Больше звонить было некому. Этот разговор стал пятым — и единственным, давшим хоть какой-то результат. Уклончивое полуобещание. Разберемся... Глянем...

Придется все делать самой, подумала Де Лануа. Гниды неблагодарные. Ничего, еще приползут...

Она ошибалась. Что такое благодарность, ее последний собеседник знал — в рамках своих понятий, разумеется. В Царском Селе он был известен под кличкой Синий.

* * *

Засада не сработала.

Надежда, что в квартире Де Лануа или Фагота тенятник забыл что-то важное для себя, либо что-то способное вывести на него — забыл и быстро вернется — не оправдалась.

Утро заканчивалось. Начинался день. Обер-инквизитор собрал подчиненных — пять человек — в студии музыканта. Двое были в Питере, работа с трупами Иванова и Радецки в лаборатории Военно-медицинской академии проходила под их наблюдением — Юзеф, и в лучшие-то времена не доверявший даже родной маме, опасался сейчас любых сюрпризов. Еще один боец приглядывал за квартирой вещуньи и лежавшим там в дальней комнате охранником (к утру тот, как и предсказал обер-инквизитор, оклемался, — и уснул от лошадиной дозы снотворного).

Хотя засада не сработала, снимать ее было нельзя. Хотя оставаться здесь дольше Юзеф не мог. Слишком много дел, слишком мало людей. Де Лануа, легшая на дно, — но не ставшая от этого менее опасной. Сладкая парочка из интер-нет-клуба. Лесник и Анна. Креатуры.

— Поступили первые результаты из ВМА, — сказал Юзеф. — Полевой агент Радецки был убит музыкантом. Хозяином этой квартиры. Расчленен и частично съеден.

К какому финалу привела Фагота последняя в его жизни трапеза, Юзеф уже знал. Кровь людей, прошедших полный курс СКД-вакцинации, ядовита не для одних комаров... Но про это он говорить не стал. Младшие агенты вакцинацию не проходили.

Бойцы молчали. После обыска в квартире такая весть их ошарашить не могла. Белобрысый Гера смотрел на начальника с легким недоумением — работал с обер-инквизитором дольше других и хорошо знал, что бесцельно тот служебной информацией ни с кем не делится. А Юзеф продолжал удивлять:

— Музыкант работал не только на себя. Был поставщиком Мозговеда. У которого в прозвище буква “в” закралась явно по ошибке. Тенятника, питающегося мозгами. Тенятник этот — крайне опасный. Самый опасный объект из всех, что я видел в жизни. В морге мне и Леснику взять его не удалось.

Бойцы молчали. Недоумение Геры сменилось крайним удивлением. Юзеф перешел к главному.

— Нужны добровольцы, — сказал он. — Остаться здесь. Есть вероятность, что объект заявится сюда в ближайшие сутки. Но — шансов остановить его у вас будет мало.

— Тогда зачем? — спросил Гера.

— Задержать, насколько удастся. Максимально обессилить. И нажать тревожную кнопку...

Самого главного обер-инквизитор не сказал.

— А нельзя к этой кнопке — фугас? Помощнее? — поинтересовался боец со старым шрамом на скуле. — Чтоб если что — так не обидно?

— Можно. Только не поможет. Ночью ой словил две пули в сердце — и остался на ногах, бойкий и прыткий.

Что тенятника убивать нельзя, обер-инквизитор говорить не стал. Пусть попытаются. Пусть в случае чего дерутся в полную силу.

Повисло молчание. Бойцы переглядывались. Впервые на их памяти Юзефу потребовались добровольцы.

— Ну дак, это... — не слишком вразумительно начал другой боец. Руки его синели наколками. — Ну а что? Всё одно дохнуть когда-то... Так, братва? Тут хоть за дело. А ежели повяжем гада — так уж от начальства награда-то будет, а? Я — доброволец, короче.

Гера взглянул Юзефу в глаза. Обычно люди старались не встречаться взглядом с обер-инквизитором. На лице Геры был немой и тоскливый вопрос. Юзеф опустил медленно веки и снова поднял. Парень прикусил губу и спросил:

— Сколько надо добровольцев?

— Славик для драки не годится, его я забираю с собой, — сказал Юзеф (у Славика, сидевшего сейчас в квартире Де Лануа, два ребра треснули в ночной стычке у морга). — Из остальных мне нужен один человек для другого задания. А сколько — решайте сами. Не меньше двух — по одному на квартиру. Но чем больше людей — тем больше шансов.

Отсюда, из студии, Юзеф прекрасно слышал все, что шепотом обсуждали бойцы в соседней комнате. Гера в жаркой дискуссии почти не участвовал — похоже, понял все. Толковый паренек... Потом послышался треск разрываемой бумаги — дело решали жребием.

Все пятеро вошли в студию.

— Господин обер-инквизитор! — по-уставному обратился парень со шрамом. — Мы, четверо, — добровольцы.

Миша — с вами.

Миша — на вид самый молоденький — смущенно шагнул вперед. Татуированный боец за его спиной ухмыльнулся и сделал неразличимое глазом движение кистью правой руки. Зажатые между пальцами бумажки-жребии мгновенно исчезли, будто их и не было. Аналогичный жест — появились снова. Юзеф изобразил, что ничего не заметил.

В студии пролег невидимый барьер — двое по одну сторону, четверо по другую.

— Инструкции знаете, — сказал Юзеф. — Старший — Гера. Патронов не жалейте, на внешность не смотрите. Ваша смена — до 15.45. И вот еще что...

Он подошел к четверке бойцов, протянул каждому небольшую алюминиевую тубу.

— По две капсулы сразу, затем по одной каждый час. Сопротивляемость суггестии резко возрастет. Можно не запивать — оболочка желатиновая.

Ребята вертели в руках крошечные синие цилиндрики с закругленными краями. С химическим противодействием внушению они еще не сталкивались. Татуированный решился первым — кинул в рот одну капсулу, вторую, сглотнул.

— Ништяк, братва, съедобно.

Юзеф смотрел, как остальные принимают препарат. Съедобно... Даже не вредно. Но цереброзиды их мозга станут теперь ядом для желудка любого, кто вздумает попробовать мозг на вкус. Для человека — смертельным, для тенятника — по меньшей мере парализующим. Настоящая задача остающихся в засаде именно в том и состояла — послужить отравленной приманкой Мозгоеду.

Мишу и Славика он инструктировал в их джипе.

— Отправляетесь в Пулково. Через час должен прибыть самолет. ЯК-40, чартер из Петрозаводска. Встретите пассажира и доставите ко мне — на третью площадку. Вот пропуск — машину подгоните прямо на летное поле, никаких залов ожидания.

— Данные пассажира? По фамилии встречаем или по приметам? — деловито спросил Славик. Десять минут назад он получил очередной обезболивающий укол, треснувшие ребра почти не беспокоили,

— Он будет один в самолете, — сказал Юзеф, — не ошибетесь. Паролей нет, скажете — от меня. А если...

Обер-инквизитор ненадолго задумался. Едва ли кто-то из недоброжелателей Юзефа приглядывал за человеком, с которым тот шестнадцать лет не поддерживал отношений. Перелет был организован быстро, никто физически не мог успеть подготовить контроперацию. И все же...

— Если будут другие встречающие, действуйте по обстановке. С максимальной жесткостью. Какими бы мундирами и корочками они не прикрывались.

“Чероки” с бойцами уехал. Автомобиль был, кстати, интересный. На вид — обычный джип средней руки мафиозного братка. Но по бронированию не уступал полицейскому броневику. А по замаскированному вооружению — армейскому.

Все будет в порядке, уверил себя Юзеф. Если что — прорвутся.

Но уверенности не было. Ни в чем.

Танки при ближайшем рассмотрении оказались фальшивкой. Муляжом.

Башни грозных некогда “тридцатьчетверок” исчезли неизвестно куда — и были заменены грубыми бетонными копиями. Лесник посмотрел на ноздреватый бетон, окрашенный в защитный цвет, из которого торчали танковые пушки, — и отвернулся. Напротив, через шоссе, виднелись увенчанные шарообразными куполами здания — Пулковская обсерватория. “ Нива” стояла неподалеку, в тени березовой рощицы. У мемориала защитникам Ленинграда на Киевском шоссе было безлюдно. Только они. Лесник и Анна.

Она молчала. Он — тоже. Не знал, как начать разговор. Вернее, если уж не обманывать самого себя, — отнюдь не разговор. Допрос.

Анна не спрашивала ни о чем. Словно давно привыкла к лазающим на рассвете в окно кавалерам — настолько привыкла, что без слов выходит вслед за ними тем же путем, через окно, — и отправляется на утренние загородные прогулки.

Молчание затягивалось, и Лесник наконец его нарушил:

— Ты можешь не дописывать реферат о военно-полевых судах. Заказчик мертв. Убит и расчленен.

Стандартной женской реакции на услышанное не было. Не было ахов, охов, вообще никаких выплесков эмоций. Анна спросила:

— Он был тебе другом? Или просто коллегой?

Казалось, Дыев нож сам рвался из ножен наружу. Лесник стиснул пальцами левой руки кончик черенка. Голос звучал мертво:

— Откуда ты это знаешь?

— Я не знаю. Догадываюсь... Вы очень похожи. Когда Эдик идет... шел по улице, он как будто очерчивал вокруг себя невидимую сферу и внимательно контролировал всех, кто пересекал ее границы. Причем совершенно на этом не сосредотачиваясь, рефлекторно... Ты ходишь так же.

Это простая наблюдательность, подумал Лесник. Хорошая сенсорика плюс хорошая логика. Нередко встречаются и у вполне нормальных людей, успокаивал он себя. И не верил успокоительным мыслям. Анна продолжала:

— И лексика... Я хорошо чувствую речь, и письменную, и устную... А люди, которые много общаются, поневоле, чисто подсознательно, заимствуют друг у друга и характерные словечки, и обороты, и структуру фраз. Причем чем лучше к человеку относишься, тем активнее происходит заимствование. Или вы с Эдиком провели много времени за дружескими разговорами, или был кто-то третий — общий друг, или наставник... И еще: когда ты мне дал ручку — записать телефон — ты характерно ее держал. Словно оружие. Словно в любой момент готов был вогнать ее в глаз, в ухо... Мне или кому другому. И тоже — бессознательно, рефлекторно. Эдик дал мне ручку так же. И — точно такую же. Похожих я нигде не видела.

Фу-у-у... Как все просто. Всего лишь ручка-тестер... Увиденная во второй раз, сработала как катализатор памяти — и тут же выплыли все мельчайшие, обычно не замечаемые детали...

Но все было не так просто. Потому что Анна сказала еще кое-что.

— И... я даже не знаю, как это назвать... я не говорила, но Жозефина Генриховна — моя родственница. Для удобства я зову ее теткой, но тут какая-то дальняя степень родства, она и сама сбивается, многие родственные связи порвались еще до войны... Но... похоже... у меня тоже есть какие-то семейные способности. Не такие сильные, как у нее... Я могу как-то-чувствовать людей... это не ауры, по крайней мере не те, о которых пишут в книжках, не видимые глазом сияния вокруг голов... Но я чувствую — настроение человека, здоров он или болен, кое-что еще... У тебя и у Эдика — из всех, кого я встречала, только у вас — одинаковая завеса... Не пробиться, ничего не понять, только чувствуется, что там, за ней — живой человек. Я не очень все это понимаю, я никогда всерьез не училась пользоваться этим, несколько раз просила Жозефину помочь разобраться, она всегда отшучивалась...

Это было похоже на правду. Или — на небольшой кусочек правды, продемонстрированный, чтобы скрыть все остальное.

Она чувствовала СКД-вакцинацию... Вернее, ее последствия. Хорошей сенсорикой это уже не объяснить.

— Скажи, у тебя быстро заживают раны? — спросил Лесник.

Ответить Анна не успела.

Звук моторов. Скрип тормозов. На площадку перед мемориалом въехали три машины, полные людей.

Глава двенадцатая

Площадка-3. Четырехэтажный особняк, окна на Екатерининский парк.

Раньше в здании располагалось нечто вроде элитной гостиницы без вывески — для размещения пребывавших в Царское Село важных особ и делегаций. В последние годы назначение здания не изменилось, лишь вместо партийно-правительственных шишек в нем ныне квартировали большей частью бизнесмены высокого полета.

Оборудование апартаментов — оргтехника, компьютеры, средства связи — позволяли капитанам экономики легко разворачивать здесь временные офисы. Юзеф развернул временный штаб.

Было, правда, одно неудобство — количество послушивающе-подглядывающей аппаратуры в несколько раз превышало все предельно-допустимые нормы. Но обер-инквизитора такие пустяки не смущали. Часть “жучков” его подчиненные изъяли, часть заглушили, а замаскированная над широченной кроватью камера транслировала теперь бесконечно-слезливую мелодраму “Сумерки страха” с видеомагнитофона, работающего в режиме “нон-стоп”. Впрочем, действуй пресловутая камера в штатном режиме, — особой радости установившим ее это бы не доставило.

Обер-инквизитор до постели сегодня так и не добрался. Сидел в кабинете и изучал документы, предоставленные Канюченко.

Общество с ограниченной ответственностью “Разряд” было зарегистрировано решением Регистрационной Палаты 15 июня 2001 года и являлось, если верить Уставу, юридическим лицом, созданным с целью извлечения прибыли.

Продекларированные тем же документом виды деятельности (в количестве аж двадцати восьми) Юзеф пролистал, не читая. Отношение к делу имел лишь один из них: создание развлекательно-досуговых комплексов. Обер-инквизитор сразу перешел к статье четвертой Устава, поведавшей миру об учредителях пресловутого общества.

И мир вообще, и Юзеф в частности не слишком удивились, узнав, что первым учредителем оказался гражданин РФ Иванов Марат Сергеевич. Паспортные данные Фагота тоже никаких Америк не открыли. А вот второй владелец интернет-клуба заинтересовал обер-инквизитора. Копытьев Сергей Анатольевич, 1972 года рождения.

В миру Сергей Анатольевич носил вполне логичное прозвище Копыто...

Картина получалась интересная. Совладелец клуба оказывался замешанным во многих непонятностях последних двух дней. Но ни в чем не участвовал прямо, все время находясь на периферии событий. В тени...

Даже в собственном заведении числился не директором, но всего скромным менеджером. Генеральным директором “Разряда” согласно учредительных документов был Павел Арсентьевич Сухов. Иначе говоря, Пашик-бармен. А наш друг Копыто вроде как и не при делах.

Маленький вопрос: какого рожна этот фактический директор разыгрывал сироту казанскую перед Лесником? Просился на работу? Пусть не в Инквизицию, пусть в гипотетическую силовую структуру? Правдивый паренек — сам сообщил, что персик прошел через его руки. Сообщил информацию, которая так или иначе бы всплыла. И тут же — просьба о трудоустройстве. А Лесник не лопоухий мальчик, чтоб его молодые менеджеры кололи на счет два. Гораздо логичней для Копыта было предположить, что в клубе буянил считающий себя крутым владелец автомобильной аппаратуры, а не агент непонятной спецслужбы.

Кстати, о молодости. Лесник оценил возраст паренька года в двадцать два, плюс-минус год. А глаз у него наметанный. По документам — тридцать. Сверстник Фагота... И одной этой странной моложавости достаточно, чтобы взять Копыто в плотный оборот. Ты так хотел попасть в Контору, парень?

Попадешь.

Вторую папку, полчаса назад доставленную спецкурьером, следовало изучить более внимательно.

Выцветшие чернила, “яти” и твердые знаки. 1909 год. Дело Черноиванова (Де Лануа). “Совершенно секретно, выдаче в другие производства не подлежит”.

Юзеф сорвал печать, медленно потянул за ветхие завязки. Сейчас многие из нынешних загадок, корни коих уходят глубоко в прошлое, станут яснее...

Не стали.

Пухлая папка была набита газетами. “Правда” за июль и август 1937 года. Обер-инквизитор пересмотрел все пожелтевшие экземпляры. Внимательно изучил сорванную печать. Вышел в приемную.

Курьер дремал вполглаза, прислонившись к стене. Вернее — дремала. Девушка, лет двадцать с небольшим, высокая, худощавая, короткая стрижка... Кошачьи шаги начальника услышала мгновенно, вскочила, вытянулась. Пластика выдавала бывалую рукопашницу, глаз у Юзефа в этом плане был наметан.

— Имя?

— Младший агент Диана, личный номер...

— Имя?! — оборвал ее Юзеф страшно и яростно.

— М-маша... Мария...

Она пыталась и не могла отвести взгляд от бездонных зрачков обер-инквизитора. Все блоки, противодействующие суггестии, посыпались прахом.

— Пойдем, Мария, — тяжело сказал Юзеф. — Поговорим.

— Встать!

Боец встал.

— Лечь!

Лег.

— Десять отжиманий на правом кулаке!

Отжался.

— Встать! Пять шагов вперед! Поднять с пола падаль! Сожрать!!

Татуированная рука ухватила обезглавленную тушку ворона, рот широко раскрылся...

— Отставить!

Гера подошел, заглянул в глаза — пустые, безжизненные. Все ясно... Никакой повышенной сопротивляемости внушению. Пилюли Юзефа — фальшивка. Но не просто же так дал их обер-инквизитор? Не только для поднятия боевого духа?

Зачем?

Гере казалось, что он знает ответ.

— Проснись!

Боец недоуменно заморгал глазами, подозрительно посмотрел на стиснутый в руке комок перьев.

— Ты че тут выдумал, а?

— Все в порядке, — задумчиво сказал Гера. — Так, проверка на вшивость...

— Себя проверь, дешевле выйдет. Обезглавленный птичий труп просвистел через будуар, ударился в обтянутую шелком стену.

— Ладно, проехали, — сказал Гера, вертя в руках тубу с пилюлями.

Осенью он собирался держать экзамен на звание полевого агента, а на оперативную работу перешел из Трех Китов, где служил лаборантом — и знал несколько больше, чем обычный младший агент.

Вкатив Игнату инъекцию снотворного, инквизиторы исходили из наработанных методик. Определили на глазок вес парня, рассчитали время пробуждения и необходимую дозу — Юзеф хотел, чтобы с охранником побеседовал Канюченко в первой и основной своей ипостаси.

Они сделали все правильно.

Но ошиблись.

Не учли природной крепости пациента, выросшего на свежем воздухе и домашних продуктах. Не знали о наследственных факторах: покойный папаша Игната мог опростать за вечер четверть мутноватой картофельной самогонки и остаться на ногах и в сознании — сын унаследовал эти отцовские достоинства. Наконец, понятия не имели о деревенском упрямстве парня — обстоятельном и несокрушимом, хотя и чуть туповатом упрямстве, с которым Игнат всегда выполнял то, что считал своим долгом.

...Ему казалось, что он опять в армии, что спит — в последние сладкие секунды перед подъемом, щека давит жесткую, набитую поролоном подушку, сверху лежит колючее одеяло, и над ухом вопит противный голос старшины, отчего-то решившего выгнать на зарядку “дедушек”, обычно просыпающих это мероприятие...

“Встать!” — гнусно орал старшина.

Игнат разлепил веки.

“Лечь!”

Игнат удивился. Приказ был нелогичный, поскольку он и так лежал. Потом морок развеялся -— исчезла казарма, исчезла двухъярусная железная койка. Командный голос, впрочем, остался: “Десять отжиманий...”

Несколько секунд потребовались, чтобы определиться с местоположением. Резные ножки какой-то мебели; ковер на стене, доходящий до пола... Квартира хозяйки, дальняя комната, служившая ему спальней... Он лежал на полу, ребра давил жесткий паркет. Ныло все тело, особенно шея — повернуть голову и осмотреться Игнат не смог. Хотя болью это чувство назвать было трудно — легкое покалывание, словно от слабеньких электроразрядов. Почти даже приятно. Он полежал неподвижно, пытаясь понять по звуку, есть ли кто рядом. Вроде никого. Лишь из соседней комнаты доносились напомнившие службу команды...

Чужие.

Чужие в доме...

Резкие команды за дверью смолкли. Послышался разговор — тоже достаточно резкий.

Игнат скрипнул зубами. Чужие в доме. Вышибли дверь и отрубили его первым же ударом... Хозяйка... Что они сделали с хозяйкой, пока он тут валяется, как куль с дерьмом?

Мысли ворочались тяжело, как сонный медведь в берлоге. Хотелось закрыть глаза и отключиться. Вместо этого Игнат попытался встать. Ничего не вышло. Тело упрямо не желало выполнять команды мозга. Казалось, что он умудрился отлежать все мышцы разом.

Он подтащил к себе руку — непослушная, она тянулась по полу бесчувственным протезом. Вцепился зубами в запястье. Боль появилась где-то далеко, за тридевять земель, легкая, ненастоящая...

Игнат стиснул челюсти изо всех оставшихся сил. Во рту засолонело. Боль резанула по нервам, злость — по мозгу. В висках застучал пульс. Адреналин рванул в кровь. Игнат перевернулся на живот — с третьей попытки. Пополз, оставляя кровавый след на паркете. До дальней стены — три метра. Он преодолевал их медленно, сантиметр за сантиметром. Всплеск адреналина утих, вперед толкало лишь упрямство...

...Палец долго давил неприметный сучок на лакированном дереве. Давил и не мог нажать с достаточной силой. Наконец кусок плинтуса отскочил с легким щелчком. Негнущиеся пальцы вытащили сверток в промасленной бумаге, развернули. Игнат дышал, как после пятнадцати километров с полной выкладкой. Прижался лбом к холодной вороненой стали, как будто хотел почерпнуть часть таившейся в мертвом металле силы...

Немного передохнул и стал навинчивать на ствол глушитель.

Дела минувших дней — XII.

Декабрь 1916 — февраль 1917 года. Крушение

Ответ на казнь Распутина оказался сокрушительным.

Император и его супруга хорошо понимали, что эти два князя, эти два опереточных заговорщика — Юсупов и Дмитрий Павлович — отнюдь не главные пружины дела. Примазавшийся к заговору думский шут Пуришкевич тоже никак не мог свалить фигуру такого калибра, как Распутин.

И — кары на похваляющихся своей доблестью убийц тенятника обрушились смехотворные. Резолюция императора “Никому не позволено убивать” и ссылка, по сути спасшая всю компанию от грянувших год спустя расправ озверелой матросни.

Но на истинных виновных — тех, кто спланировал и просчитал акцию — обрушилась вся без исключения мощь карающего аппарата Российской Империи. Обрушилась на Инквизицию.

Судов не было. Официальных обвинений не было. Воздавали оком за око — по инквизиторам катилась беспощадная волна вроде как естественных смертей, и таин: ственных убийств, и не менее таинственных исчезновений, и беспричинных самоубийств...

За два месяца состав столоначальников десятого присутствия Св. Синода (под такой официальной вывеской действовала Инквизиция к концу 1916 года) сменился трижды. Смертность среди живших под прикрытиями инквизиторов была еще выше.

Работа по германским шпионам оказалась заброшена. Рапорты о растущей активности агитаторов-социалистов ложились под сукно. Фактически, вся громадная структура Министерства внутренних дел Российской Империи в последние два с половиной месяца ее существования была нацелена на выполнение одной задачи — уничтожить Инквизицию.

На зреющие в Петрограде волнения никто не обратил внимания и меры своевременно не принял. Да и не стоили того распускаемые ложные слухи о голоде, запасов муки в столице хватало... Малой части направленных против Инквизиции сил достало бы, дабы задавить на корню зачатки стихийного голодного бунта... Но отвлечь эти силы от курируемого лично императорской четой направления никто не позволил.

Жандармы и полицейские старой школы умели работать. Задачу они выполнили блестяще. Через два месяца после казни Распутина Инквизиции не стало. В очередной раз не стало.

Заодно не стало Российской Империи.

Глава тринадцатая

На площадку перед мемориалом въехали три машины. На передней — разноцветные ленты, переплетенные кольца. Свадьба. Жених с невестой выгрузились из мерса не первой свежести, из жигулей повалили гости. Новобрачные с цветами двинулись к обелиску. Щелкали фотокамеры, хлопали пробки шампанского.

— Пойдем отсюда, — сказал Лесник.

Они перешли шоссе, ворота обсерватории были гостеприимно распахнуты — и никакой охраны. Кого ныне интересуют звезды — далекие светила не приватизируешь и за границу не продашь.

Старинный парк производил грустное впечатление — запущенный, неухоженный. На дорожках гнили кучи срезанных ветвей — судя по всему, не первый год. Нигде ни души...

— У тебя быстро заживают раны? — повторил свой вопрос Лесник, когда они проходили мимо прудика, подернутого ряской.

— Не знаю, — сказала Анна. — Серьезных ран не было, а на царапины как-то внимания не обращаешь... Может, ты мне все-таки скажешь: в чем дело? Ты подозреваешь, что я убила Эдика? И расчленила? Боюсь, ты меня переоцениваешь...

— В этом я тебя не подозреваю. Но не ясна причина убийства. И я хочу услышать все, что ты знаешь о его последних днях. Постарайся ничего не пропустить.

— Он пришел в понедельник, в библиотеку... Со списком литературы. Сказал, что командированный, спросил: можно ли временно записаться и взять эти книги на дом? А издания оказались достаточно редкие... Причем недавно поступившие, дар какого-то разбогатевшего бывшего студента. Не совсем по профилю, но грех от подарков отказываться. От кого-то Эдик про них узнал... Я ответила — мы обслуживаем лишь студентов и преподавателей, посторонних — лишь с письменного разрешения ректора. Но можно поработать здесь, в читальном зале. Ему это не подошло — ректор в отъезде, будет через неделю, а время для работы у Эдика якобы есть только поздно вечером... И выдвинул встречное предложение: сделать для него реферат, вернее, компиляцию по нескольким источникам. Тему ты знаешь — военно-полевые суды начала века... Я согласилась.

— Скажи... Как тебе показалось — этот реферат был лишь поводом для знакомства? Или действительно интересовал Эдика?

— Не знаю. Он подождал меня после работы, пригласил в кафе, начал банально ухаживать, про мою работу и не вспоминал. И я тогда решила, что весь заказ — просто предлог... Но зачем так сложно? Он был мужчина вполне обаятельный, пусть и не в моем вкусе. Хотя на следующий день, вечером, принимая работу, он казался другим — жестким, собранным. Просмотрел все внимательно, задавал конкретные вопросы. Попросил дополнительно осветить некоторые моменты.

— Какие?

— Военно-полевые суды в девятьсот пятом году в западных губерниях России. Другие случаи внесудебных расправ — тогда же и там же. Все упоминания о том, как относилась к этому церковь, а в особенности — Святейший Синод. И я подумала, что это, пожалуй, не предлог... Может, хотел совместить приятное с полезным?

— О чем он еще с тобой говорил? Кроме реферата?

— Да о том же, о чем и ты. Городил всякую чушь... Вас в одном месте учили знакомиться с девушками? — она улыбнулась слабо, неуверенно. Впервые за сегодняшнее утро.

— Нас учили другому, — жестко отрезал Лесник. Улыбка погасла.

Он подумал, что такие слова и тон вполне могли бы принадлежать Юзефу... И сказал значительно мягче:

— Извини. Что-то не до шуток сегодня... И чушь городить нет настроения.

— Ну вот... В кои веки нашелся романтичный кавалер, вытащил на свидание таким романтичным способом. А оказалось — он на работе... Что это за камень? — неожиданно сменила она тему.

Массивный обелиск высился прямо из густой травы.

И напоминал могильный камень.

— Это начало всех начал, — сказал Лесник. — Пулковский меридиан. От этого камня отсчитывают географические координаты в России. Как глубины и высоты — от Кронштадского футштока.

— Передвинем? То-то неразбериха начнется... — шутка прозвучала неуверенно. Почти жалобно.

Какая она тенятница... Простая девчонка, то наблюдательная и сообразительная, то озорная и ребячливая... Ладонь Анны легла на гладкой гранит. Лесник тут же вспомнил про гадательный столик Де Лануа... Кто сказал, что мадам работала без ассистентки? Разными бывают тенятницы — порой молодыми и обаятельными. Перед глазами встала картина шестилетней давности: судорога, изгибающая тело девочки-ликантропа, мышцы, наливающиеся буквально на глазах, испуганное лицо, превращающееся в морду с оскаленной пастью...

Он шагнул к Анне. Привлек к себе. Она не отстранилась, но Лесник почувствовал сквозь тонкую ткань, как ее тело на мгновение напряглось — и тут же обмякло...

Губы ласкали губы, и на несколько секунд он забыл обо всем... Потом его ладонь скользнула снизу под блузку. Под ней ничего не было надето, но Лесника интересовало отнюдь не наличие или отсутствие нижнего белья...

Следов от пуль на спине Анны не оказалось.

Солнце ударило в щель между шторами. Резануло по глазам. Подло и исподтишка. Я сделал шаг назад. В тень. Темные очки остались где-то на дне Колонички...

Что-то не то творится со зрением. И с кожей. Я всегда недолюбливал летнее солнце, но сейчас... Такой эффект — через стекло, в помещении... Странно.

Расплата? Расплата за прогулки под водой без акваланга и за пули, выходящие из тела, как занозы?

Значит — опять в тень? Нацепить черные очки и не выходить в полуденную жару?

Ну нет.

Я избран — не понять это сейчас может лишь полный кретин. Избран и отмечен. И не для того, чтобы выманивать деньги у глупых ротозеев и заставлять кривляться под свою дудку десяток недоносков. Не затем, чтобы прикидываться законопослушным придурком.

Хватит.

К дьяволу тень. Закон — это я. Послушными будут другие.

Крючки карниза затрещали, шторы полетели на пол. Окно распахнулось. Лучи проклятой балдохи резали, как скальпели, раскаленные добела. И выжигали — что могли. Оставалось — настоящее. Ну что? Чья взяла? Я широко раскрыл глаза и посмотрел на эту надраенную жестянку. Темные пятна на ней плясали странный танец. А ведь я могу погасить гадину. Наверняка могу... Нет ничего невозможного — для меня. Теперь — нет. Надо только понять — как. И я пойму. Очень скоро. Есть отличные советчики — недоделки, устроившие на меня охоту. Уж они-то знают, что к чему. Недаром пытались наложить на меня лапу... Вот и поделятся. Расскажут всё — перед смертью.

А потом в этом городе наступит интересная жизнь. И в этой стране. И в этом мире. Моем мире.

Чего уж проще — нанесу дружественный визит на телестудию и обращусь с короткой речью к своему народу — и он сразу поймет, что от него надо... Меня обычно хорошо понимают.

И начнется веселье.

Курьер Маша, она же младший агент Диана, оказалась ни при чем. Получила папку с делом в архиве с соблюдением всех формальностей и доставила в Питер, затем в Царское Село, строжайше соблюдая инструкции по перевозке...

Юзеф и не ждал иного.

Похоже, все материалы из папки исчезли давно. В тридцать седьмом году. Тогда же исчез Богдан Буланский.

Дыев нож беззвучно вышел из ножен и лег на стол. Простой деревянный черенок заканчивался кольцом из потемневшего серебра. На серебре можно было разглядеть полустертые руны.

Гера медленно поворачивал кольцо, пока руна “иде-гран” не совместилась с крохотной щербинкой на дереве. Потом кончиком шариковой ручки надавил еще на три руны — в строгой последовательности. Клинок выскочил из рукояти с легким щелчком. Хвостовик его оказался довольно сложной конструкции, напоминающей шприц-дозатор. Единственное отличие: массивный поршень приводился в движение собственной инерцией — в тот момент, когда устремленный к цели клинок наталкивался на преграду...

...В полевые агенты Конторы редко попадали люди с пытливым, до всего стремящимся докопаться умом. А попав — не задерживались. Слишком со странными и страшными вещами приходилось иметь дело. Полевые агенты обычно не задумывались, почему именно Дыев нож способен убивать неуязвимых для другого оружия врагов. Убивает — и хорошо. Успей ударить первым — останешься жить. Гера был из другого теста. Но остаться жить хотел ничуть не меньше.

... Он аккуратно срезал верхушку с капсулы, выданной Юзефом. Внутри — не порошок, жидкость... Зарядил ее вместо вылитой из дозатора. Собрал нож и тут же, без паузы, бросил в стену. Метание ножей было любимым коньком Геры. Подошел, выдернул клинок из деревянной панели. Внимательно осмотрел след от броска. Все в порядке, видны крохотные капли жидкости, выброшенные из микроскопических отверстий на зазубринах.

Вот так. Они сыграют в игру, предложенную начальником, — но своими картами.

Главное — сразу попасть в пару жизненно важных точек. Зацепить тань-чжун, она же точка живота, или ци-мень — точка силы. (Полвека назад выяснилось, что известные со времен Яня Вышатича уязвимые места тенятников идеально совпадают с точками, используемыми в китайской мануальной терапии — с тех пор китайские названия прижились и закрепились.)

Гера стал перезаряжать второй нож...

— Это тоже входит в твои служебные обязанности? — спросила Анна тихо.

Он молчал. Сказать было нечего. Свой служебный долг полевой агент Лесник представлял сейчас из рук вон плохо. Если следовать букве Устава, он должен доставить Анну пред светлые очи непосредственного начальника, руководящего операцией... То есть Юзефа. Если же следовать духу упомянутого документа — необходимо, выполняя решение Капитула, немедленно уничтожить подозреваемую в тенятничестве и отправиться в Северо-Западный филиал с подробным докладом об измене обер-инквизитора.

— Тебе грозит опасность, — наконец сказал Лесник. — Надо уехать, отсидеться, пока мы не распутаем весь узел.

Анна молчала. Не стала спрашивать, от кого грозит опасность и почему. И кто такие “мы” — тоже не спросила. Словно чувствовала, что Лесник не ответит.

— Но сначала давай проясним историю с Эдиком — до конца. Он расспрашивал тебя о Де Лануа? Или подводил разговор к ней исподволь?

— Нет. Ее мы не упоминали. Но о другом человеке... действительно, мы говорили довольно много. Затронули его вроде невзначай, но сейчас мне... Да. На эту тему навел Эдик...

— Кто? — спросил Лесник, догадываясь, о ком речь.

— Марат, мой сосед. Он же Фагот...

— И что ты ему рассказала?

— Так, ничего особенного. Эдик прочитал о нем статью в каком-то молодежном журнале, и выспрашивал: что там было правдой, а что журналисты безбожно наврали.

— Что его конкретно заинтересовало?

— Ну, например, действительно ли Марат убежденный вегетарианец. Я сказала, что все это рекламный трюк — на людях Фагот был травоядным, а дома уплетал мясо за обе щеки. Сама видела.

Он остановился (они медленно шли к выходу из парка обсерватории).

— Где видела? Когда? — его голос звучал куда тревожней, чем Леснику хотелось.

Анна по-своему истолковала его реакцию:

— Ничего серьезного, зазвал как-то вечером в гости, к тому же мы были не одни...

— И что?

— Полный стол мяса — во всех видах. И наш вегетарианец трескал его за милую душу.

— Кто там был еще?

— Его приятель, оба оказались навеселе, я посидела немного и ушла...

— Ты встречала этого приятеля до того? Или после?

Она задумалась. Поперек лба пролегла морщинка.

— Не помню. Странно... По-моему... Нет, не помню.

Действительно, странно. Для девушки, запомнившей, как подавал ей шариковую ручку малознакомый человек — странно.

— Ладно. Ты можешь описать внешность этого приятеля?

— Он... по-моему, он тогда показался мне очень симпатичным... И остроумным. А вот лицо... нет, не вспоминается... Хотя все было недавно...

Это был след. Горячий след... Сотрапезник Фагота, умеющий располагать к себе, но не позволяющий себя запомнить.

Оставался один вопрос. Главный.

— Ты что-нибудь там съела?

— Марат уговорил. Утверждал, что такого блюда я в жизни не попробую. Действительно, оказалось вкусно...

— Что это было? — Леснику показалось, что вопрос задал не он, что чужой и незнакомый голос прозвучал откуда-то со стороны.

— Мозги. Жареные телячьи мозги с картофелем фри и зеленым горошком. Ничего особенного, по большому счету.

Лесник поворачивался к ней целую вечность — и всю эту вечность он не дышал, и не билось сердце, и мир вокруг застыл черно-белым снимком... Дыев нож сам собой прыгнул в руку. Ножу нравилось убивать. Его хозяину — не очень.

Лесник замолчал. И молчал до самых ворот обсерватории. Механически переставлял ноги.

Жареные мозги... Телячьи? Хм... Прионы выдерживают температуру до трехсот градусов, не теряя своих качеств. Способности у нее уже были... Значит... Ничего это не значит! Ничего...

— Фагот тоже убит, — сказал он в воротах. — Следующей можешь оказаться ты. Сейчас садимся в машину и уезжаем. Едем в область, выберем райцентр, где ни ты, ни я никогда не бывали. Снимем тебе квартиру или дом — без агентств, письменных договоров и временных регистрации. Закупим продуктов на неделю. На работу напишешь записку, я пе...

Лесник осекся.

Возле его машины стояли трое — двое в серой милицейской форме, один в камуфляже — и изучали “ниву” самым придирчивым образом.

В мастерских политехнического лицея было прохладно и безлюдно. И тихо. Многочисленные токарные, фрезерные, сверлильные, шлифовальные станки, циркулярные и рамные пилы, электрорубанки не перекрывали своим гулом, ревом и скрежетом гомон лицеистов-пэтэушников. Застыли в мрачном молчании. Впрочем, один человек здесь был. И один агрегат работал.

...Нож гильотины падал с неотвратимостью судьбы. Фатума. Рока.

Казалось, его не сможет остановить ничто — ни камень, ни металл. И уж тем более — жалкий комок органики. Так и вышло. Нож завершил свой путь. Во все стороны брызнуло красным...

Сторож Петраков вытер со лба долетевшую каплю, страдальчески сморщился. Получилось плохо, некрасиво. Неровно. Станок-гильотина предназначен для рубки металла. И ни для чего другого, увы. Положенный под нож спелый помидор оказался скорее раздавлен, чем разрезан. Сторож вздохнул и стал вытирать загаженный станок. Закончив — выключил питание и прошел в соседнее помещение. В деревообрабатывающую мастерскую.

Петраков любил бывать здесь, в учебно-производственном корпусе — в выходные или вечером, в тишине и одиночестве. Любил рассматривать застывшие режущие, сверлящие, пилящие и долбящие механизмы. Любил мечтать, как они вгрызаются в... В общем, любил представлять, как работает вся эта машинерия. Включить что-либо он попробовал сегодня в первый раз, сам до конца не понимая, откуда взялось такое желание...

...Он запустил циркулярную пилу с верхней подачей, на местном жаргоне — “Пеликана”. Диск засвистел, раскручиваясь, длинные зубья слились от быстрого движения. Петраков положил на станину парниковый огурец, взялся за ручку... Диск опустился и снова поднялся. И еще, и еще...

В металлический поддон падали нарезанные огуречные ломти.

Ровные. Одинаковые.

Механизм поиска, набиравший обороты в Царском Селе, Капитулу никак не подчинялся — только и исключительно Юзефу. Впрочем, никто из многочисленных задействованных людей-винтиков не имел понятия о существовании Конторы, и ее коллегиального органа управления, и лично обер-инквизитора.

Креатуры, стоящие на ключевых постах в силовых структурах, под действием гипнограмм отдавали приказания — чтобы тут же позабыть о них. Агенты влияния действовали более осознанно — но не догадывались, на кого работают. Вернее, догадывались, — основания для догадок были, тщательно сфабрикованные и подсунутые в свое время Юзефом. Для каждого из агентов свои — и уводящие далеко в сторону от Инквизиции.

Исполнители низшего звена не имели ни гипнограмм, ни правдоподобных легенд — просто делали, что приказано.

Результаты не обнадеживали.

Никто из подозреваемых не ночевал этой ночью дома и нигде не засветился утром. Никто не угодил в густую сеть, расставленную на въездах-выездах из города. В учреждения здравоохранения тоже никто не обращался с травмами, хотя бы отдаленно напоминающими два пулевых ранения.

Поиск продолжался. Люди, не имеющие понятия, зачем и для кого они это делают, просеивали архивы самых разных организаций. Всех подряд. Юзеф хорошо помнил, как на след одного матерого тенятника навела жалоба старушки-кошатницы об исчезновении нескольких любимцев — положенная под сукно в ЖЭКе...

Поиск продолжался — результатов не было.

Обер-инквизитора это не расстраивало, другого он не ждал. Возможно, в глубине души Юзеф надеялся: все так и кончится, тенятник либо тенятники испугались, забились в глубокую щель, вообще унесли ноги из города... И пророчество не сбудется.

Но готовился он худшему. К тому, что враг напомнит о себе.

Напомнит скоро и страшно.

Курьера Диану, ввиду катастрофической нехватки посвященного личного состава, Юзеф оставил при себе. Девчонка с боевым опытом, пригодится. Закрепили за ней машину из резерва, выдали пистолет, способный при осмотре сойти за газовый (бутафорская перемычка в стволе вылетает при первом выстреле, пули утоплены в гильзы и прикрыты пластмассовыми заглушками).

Именно Диана-Маша и подняла тревогу:

— Внимание! Машина, к нам. И непростая...

Двое бойцов — охрана штаба — приготовили оружие. Обер-инквизитор вышел из кабинета, взглянул на монитор наружного наблюдения.

— Все в порядке. Наши.

Ушлая Маша, подумал Юзеф. Сразу засекла, что рессоры “Чероки”, хоть и усиленные, проседают куда ниже, чем положено. Нечего ей в курьерской службе делать, грех зарывать таланты... Ну ладно, все в порядке, Алексей добрался без эксцессов.

Юзеф вернулся в кабинет, бросив на ходу:

— Сейчас прибудет человек. Сразу — ко мне.

Уселся в огромное вращающееся кресло, сделанное на заказ и привезенное с собой. Окинул взглядом документы, приготовленные для этого разговора. Диаграммы количества раскрытых тенятников — прирост в последние годы шел по экспоненте. Результаты экспертиз, выявлявших неизвестные ранее свойства у продуктов теневой эволюции. Карта с нанесенными местами их обнаружения — значки на ней расходились от центра, как круги от брошенного в воду камня.

Центром оказалось Царское Село.

Напоследок Юзеф оглянулся — за спиной висела авторская копия картины Васнецова, тоже привезенная с собой. “Княгиня Ольга”. Он любил разговаривать со священниками, имея за спиной это полотно, написанное в виде иконы (хотя РПЦ никогда не признала бы ее за таковую). Святая и равноапостольная княгиня смотрела хищно, скривив губы в жестокой усмешке. Картина была немым упреком другим. Немым оправданием Юзефу.

Дверь раскрылась. Человек остановился на пороге. Худощавый, невысокий, в простой черной рясе. Выглядел он гораздо старше Юзефа, хотя был почти его ровесником.

— Я приехал, Юзик, — сказал человек и неуверенно шагнул вперед.

Обер-инквизитор понял, что графики, диаграммы и карты не потребуются. Что картина привезена зря.

Человек был слеп.

Дела минувших дней — XIII. 12 апреля 1918 года. Птица Феникс

В Москве стреляли.

Ленивый перебрех винтовок, нечастые пулеметные очереди. Совсем уж редко бухала трехдюймовка.

Потом, годы спустя, в этот день над Москвой часто будет греметь канонада, отмечая полет к звездам улыбчивого и фотогеничного русского паренька. Но нынешняя пальба не была провозвестницей тех праздничных залпов. Просто в этот день большевики размежевались с очередным временным попутчиком. С анархистами. Остались левые эсеры — последние союзники , с кем можно было поделиться ответственностью за октябрьский переворот и его последствия. Этим союзникам история и ВЧК отпустили еще почти три месяца...

Но один невидимый миру праздник начал свой отсчет дат именно с того дня, под звуки пальбы из особняков, зачищаемых от братишек-анархистов.

В этот день рождалась Новая Инквизиция. Уничтожение анархистских логовищ было первым ее реальным делом. В притонах чернорубашечников свершались самые богохульные действа, а два месяца назад похищенные из патриаршей ризницы намеленные иконы и освещенная утварь были кощунственно использованы для черной мессы необычайной силы — и замершую после Октября в тревожном ожидании страну скрутила судорога гражданской войны...

...Трое ждали одного. Неприметный дом в Свечном переулке, самая обычная квартира, стол в гостиной, лампа с абажуром. Двое курили, Алексей Николаевич не употреблял. Он, священник, законоучитель Ржевской семинарии, был самым мирным и наивно-доброжелательным из собравшейся троицы — однако именно его скромные труды послужили толчком к созданию Новой Инквизиции.

С 1912 года Алексей Николаевич Соболев подвизался во Владимирской ученой архивной комиссии. Темы работ о. Алексия были достаточно безобидны: пережитки язычества в христианстве; дохристианские представления о жизни и смерти, о загробном мире; обряды владимирских крестьян, сакральный смысл коих давно утратился... Мало-помалу картина перед молодым исследователем вставала страшноватая. Плачи и запевки, похоронные стенания и обряды прощания с землей — все работало на одну задачу. Детские стихи — дразнилки и колядки, страшилки и игровые песни — тоже казались написанными той же, уверенной и сознающей свою цель рукой...

Но самое главное, в чем с ужасом убедился Соболев — сохранившиеся по глухим углам пережитки логике вопреки не вымирали и не исчезали сами собой. Наоборот, крепли и развивались, выходили из тени. И стремились к одной цели. Алексей Николаевич все чаще задумывался: к какой? Ответ лежал на поверхности, но мозг слишком долго не хотел его воспринимать. В Армагеддон священник верил, но предполагал его как-то подальше, не в тверских и владимирских лесах. И как-то попозже. Не сегодня... Не сейчас...

А потом все начало рушиться. С августа четырнадцатого все покатилось вниз, как камень с горы — быстро, разрушительно, неудержимо. Знамения уже не вставали — но сбывались. Мрачные пророчества исполнялись точно и в срок. Европа корчилась под копытами четверки коней, и четверо всадников собирали кровавую жатву.

После пяти лет сомнений, терзаний и не высказанных никому подозрений о. Алексий обратился в Святейший Синод... Обратился в неудачное время — недавно прогремела “всенародная и бескровная” Февральская революция.

Назначенный от Временного правительства демократическим обер-прокурором Синода кадет Львов* с трудом отличал стихарь от пономаря, но выслушал Алексея Николаевича внимательно. Покивал, посочувствовал, взял для изучения документы. Более того, через месяц, к Пасхе, Св. Синод пожаловал, о. Алексия камилавкой** ... И все.

*Не путать с министром-председателем первого состава Временного правительства кн. Львовым! Их там двое было — однофамильцев Львовых.

**Камилавка — церковный головной убор цилиндрической формы, без полей и козырька. Использовалась как знак отличия для священников — не слишком-то почетный, типа медали “60 лет Советской Армии”.

Еще через месяц Алексей Николаевич снова явился в Синод, почти двое суток прождал в приемной демократического обер-прокурора, дождался, попытался на ходу напомнить тому о сути своего прошения — уперся в недоуменное моргание и классическое “зайдите попозже”... А спустя несколько секунд Соболев ощутил на локте мягкое и дружеское пожатие. Обернулся — немолодой чиновник в вицмундире со споротыми нашивками. Пенсне, седеющая шевелюра, ухоженная эспаньолка... Два человека, знающих одно — надо что-то делать — встретились.

Чиновник оказался коллежским советником Модестом Семеновичем Семаго, служившим по упраздненному ныне ведомству генерала Курлова. И курировавшим в означенном ведомстве именно те вопросы, даже существование которых демократически настроенные господа признавать не желали. Вопросы борьбы с сатанизмом.

Февраль оставил коллежского советника не у дел. В “демократической милиции”, где верховодили выпущенные из тюрем блатари, делать ему было нечего. Встреча с Соболевым оказалась знаком судьбы...

Эрудит и умница, Семаго не нуждался в канувших архивах Инквизиции и жандармского корпуса — его безупречная память хранила тысячи имен и фактов, связанных с сектантами-дьяволопоклонниками, с ритуальными убийствами, со всевозможными кровавыми загадками, так до конца и не проясненными...

Сейчас Семаго, яростно пыхтя папиросой, спорил о методах допроса ведьм с Буланским, третьим,ыленом вновь создаваемого Капитула (назвали на западный манер, термин “Высший Совет” решили не восстанавливать — советы всех мастей и так вокруг были в избытке).

— Вы, милейший Богдан Савельич, недооцениваете возможности современных методов! Ведьма, колдун, упырь, тенятник — по сути уже не люди. Времена каленого железа прошли — надо основываться на биохимических и психологических различиях. Новая Инквизиция должна и будет стоять на трех китах. Первый — фундаментальные естественные дисциплины: физика, математика, химия, медицина. Надо понять — что есть враг, и станет ясно — как его уничтожить. Второй — наука прикладная, коией надлежит вооружить нас самой совершенной техникой. Сколько можно махать заржавелыми Дыевыми ножами? И третий кит — это науки о психике — людской и не-людской, и о методах воздействия на ту и другую...

— Не поползут ваши киты по суше, им другая стихия назначена, — гнул свое милейший Богдан Савельич. — Главное — крови не надо бояться...

Богдана Буланского излишние теоретические познания не отягощали. Он был сугубым практиком — не знающим страха, сомнений и жалости, последним уцелевшим руководителем старой Инквизиции...

Два года назад Буланский оказался невольной и косвенной причиной очередного разгрома Конторы — показал Распутину портрет Ирины Юсуповой, оказавшийся роковым для старца-тенятника. Но сумел спасти и вывести из-под удара значительное количество бойцов нижнего звена именно Богдан Буланский.

Трое ждали одного. Одного, знакомого им заочно и призванного стать четвертым членом Капитула. Тот запаздывал — зачистка Москвы от анархистов была его акцией. Впрочем, зачищали вчерашних соратников достаточно мягко — не желающим умирать под черными знаменами давали уйти. Выкуренные из берлог братишки потянулись к югу— просвещать самостийных атаманов и батек идеями Бакунина и Кропоткина...

...Когда четвертый вошел, рука Буланского невольно дернулась к браунингу, укрытому во внутреннем кармане пиджака — больно уж характерный облик был у пришельца. Черная кожа с ног до головы — сапоги, куртка, фуражка. Маузер в деревянном футляре. Давящий взгляд из-под кустистых бровей.

Представился вновь прибывший тем самым псевдонимом, под которым его знала троица инквизиторов.

— Здравствуйте. Меня зовут товарищ Юзеф.

Глава четырнадцатая

Все четверо добровольцев собрались в квартире Де Лануа.

Гера рассудил здраво: жилище музыканта обыскивали долго и тщательно. Искомое либо нашли, либо нет — в любом случае возвращаться туда противнику незачем. У колдуньи следов обыска не обнаружено. Однако какой-то интерес тут у тенятника был. Значит, здесь его и стоит ждать — всем вместе.

На всякий случай на оба входа смежных квартир Фагота прилепили датчики, обязанные подать сигнал при попытке открыть двери.

Ждали. Нервно курили — их не активизированному обонянию табачный дым не вредил. В который раз прогоняли возможные партитуры схватки. Если враг ударит сразу. Если начнет с разговоров через притворенную дверь. Если... Истекай второй час ожидания. Умирать не хотелось.

Раскуроченная дверь не запиралась, единственной преградой оставалась накинутая цепочка — толстая, легированная, на вид достаточно мощная. Гера не особо на нее рассчитывал, но какую-то фору даст. Кое-что они успеют, пока в дверь будут ломиться...

...В дверь никто не ломился. Она стала открываться — и продолжила с той же скоростью. Цепочка натянулась и лопнула. Разговоров не было. Все началось сразу и быстро.

Наверное, он снова потерял сознание. Или уснул. А может и нет, но в событиях появились непонятные провалы. Игнат не старался в этом разобраться. Просто собирался сделать, что должен.

Он, пошатываясь, стоял у двери своей спальни. Пистолет тянул руку вниз. В соседней проходной комнате — никого. Судя по звукам, все чужие собрались в прихожей или передней. Отлично. Не надо будет гоняться по закоулкам квартиры. Тем более что сил на гонку не было.

Игнат надеялся, что сможет сделать эти полтора десятка шагов и не упасть. Очень надеялся.

Потом он услышал звуки схватки. И понял — чужие напали на кого-то еще. На кого-то, пришедшего в гости к хозяйке.

* * *

— ...Вытаскивать Гильснера он не стал, — заканчивал рассказ Алексей Николаевич. — На том висели другие дела, и Даня решил: неважно, пускай польнинского резника повесят за несовершенное ритуальное убийство христианской девушки, свою петлю он так или иначе заработал... Тем более что антисемитам в Австро-Венгрии перед первой мировой особой воли не было, погромы не грозили... Никто ведь не знал, что в Вене, в семье Шиклыруберов, растет весьма впечатлительный юноша...

— И что? Сфабрикованный процесс прошел успешно?

— Где же ты был тогда, Юзик? Ведь все газеты взахлеб писали...

— Я был в Акатуе, — мрачно сказал Юзеф. — Туда подписки не оформлялись.

— Процесс казался шитым белыми нитками, но — общественное мнение требовало крови убийцы... Хотя звучали и голоса против. Следователь, ведший дело, например — вышел в отставку в знак протеста... Вроде даже пытался провести альтернативное расследование. Но Даня всегда умел хорошо заметать следы.

— Дочь Черноиванова он так и не нашел?

— Нет. Началась мировая война, обе империи распались... Разгром Инквизиции, ликвидация Синода... Гражданская война. Хотя Даня часто вспоминал про девчонку...

Юзеф прекратил задавать вопросы. Картина ясная: мадам Жозефина — либо дочь, либо внучка уничтоженного век назад тенятника. Тенятника второго рода — убивавшего своими руками только в крайности... Надо понимать, что полвека назад колдунья решила: все преследователи перемерли — и стала открыто жить под звучной фамилией Де Лануа. Пошла по стопам отца (или деда?). Отыскала убийцу-серийника и пристроилась рядом. Возможно, даже подсказывала ему исподволь те или иные приемы мучения жертв... И, судя по всему, не знала, что с другого боку к маньяку-музыканту прилепился еще кто-то.

Кто-то, устроивший представление в морге. Обер-инквизитор все больше склонялся к мысли, что ясновидящая к тому спектаклю отношения не имела. А изучив собранные Канюченко-креатурой материалы, уверился — не она. Все действия колдуньи были хорошо продуманы. Наверняка имелся и план на случай внезапной смерти или поимки маньяка. А вся свистопляска в морге — экспромт чистой воды, по стечению обстоятельств закончившийся успехом.

Итак — два тенятника.

Сам Фагот продуктом теневой эволюции не был. Никаким — ни действующим, ни латентным. Экспертиза дала однозначный ответ.

Третьей была Анна Черноиванова. По наследству передаются не только фамилии. Гены тоже. Трое. Черная Троица.

Гера, принимавший участие в разработке новейших технических средств для нужд Конторы, знал хорошо — зачастую старинные, далекими предками придуманные западни срабатывают куда надежней, чем хитроумная электроника и сверхчувствительные датчики. На это и сделал ставку.

Конструкция, наскоро собранная из мебели колдуньи, замерла в неустойчивом равновесии. Нависла над дверью. На самом верху, под четырехметровым потолком, высился в горизонтальном положении тяжелый старинный комод. Его грубо и торопливо продырявленная резная поверхность напоминала не то ложе йога - мазохиста, не то борону, обращенную зубьями вниз. Зубьями служили Дыевы ножи — перезаряженные.

Комод украсили не все ритуальные клинки, большая часть оставшихся находилась в чехлах-браслетах на предплечьях Геры. У того был природный талант к метанию всевозможных острых предметов.

Еще один нож со снятым черенком они вложили в дуло пистолета сорок пятого калибра. Получилось нечто вроде импровизированной гарпунной пушки, крайне опасной для самого стрелка. Три последних ножа бойцы не выпускали из рук.

Гера надеялся, что хоть одну из нужных точек на теле противника комод зацепит. И прыти у тенятника поубавится.

...Цепочка лопнула. Дверь распахнулась. Тенятник стремительно скользнул внутрь — и ловушка сработала.

Теперь рассказывал Юзеф — о том, что он успел и не успел сделать.

—... Все статистические выкладки, все вычисленные закономерности появления Т-генов накрылись медным тазом — для Царского Села. Ничем не примечательный городок стал превращаться в тенятническую Мекку, в российскую Трансильванию... Последние три года — один случай за другим. Сначала короткая, но интенсивная вспышка ликантропии, закончившаяся словно сама собой. Несколько особей, и не киноцефалы — самые натуральные оборотни. Кто-то их уничтожил, опередив нас, но труп одного мы получили... Чуть позже — вампиры. Нашли несколько обескровленных тел, и — мы даже не успели разобраться, что это было. Классический ли некровампиризм или тенятники-гемофаги — неясно. Опять нас кто-то опередил, так, что от вампиров не осталось даже трупов. Я не особо верил, что все это знаки, предвещающие появление Черной Троицы. Но меры принял.

— Какие? — поинтересовался Алексей Николаевич. Меры Юзефа обычно бывали жестки и действенны. Обычно — но не сейчас. Иначе обер-инквизитор никогда бы не обратился за помощью...

— Я исходил из следующих посылок: если допустить, что предсказанный Темный Мессия не миф, и если кто-то принесет в жертву трех тенятников, то инициация Мессии сама собой не произойдет. Не верю я в голоса свыше, и в небесные озарения, и в ангелов, наставляющих пророков на путь истинный... Извини, но не верю. Новоявленный Мессия должен где-то и от кого-то получить информацию о своем предназначении. И хотя бы предположительную программу дальнейших действий. Где? Как? У кого? Не знаю. Но гипотеза о существовании подобной информации подразумевает и возможность дезинформации... Короче говоря, я слепил дезу, разбавленную для правдоподобия кое-какими мыслями, заимствованными из твоих старых статей. Как “кукла”, прикрытая настоящими купюрами... “Кукла”, которая должна привести гипотетического Темного в конкретное место. В ловушку. Куда не метнулся бы он в поисках ответа на вопрос: что с ним происходит? и что делать дальше? — напоролся бы на мою информационную мину. Ее дубликаты заложены и среди старых книг в библиотеках, и на компьютерных носителях, и даже в мозгах людей...

Юзеф сделал паузу. Посмотрел на экран монитора, куда выводилась оперативная информация. Пока все тихо... Пока.

Он продолжил:

— С другой стороны, я сделал все, чтобы мы впопыхах не убили Черную Троицу собственными руками. Ситуация парадоксальная — Инквизиция несколько лет тряслась над жизнями своих заклятых врагов... А неделю назад все рухнуло. В Царском мелькнул след маньяка-серийника. Тут же встала Меченая Радуга. И — как по сигналу Капитул поднялся на дыбы. Неожиданно принял решение о поголовном уничтожении тенятников... Очень странное было голосование. Вроде никто жизненно не был заинтересован в глобальной зачистке, но... На результат сработало все: и старые счеты, и новые амбиции, и мелочные интересы... Полное впечатление, что решение протащил кто-то со стороны, хорошо знакомый со всеми внутренними проблемами Конторы. Если этот кто-то параллельно затеял игру с Мессией, то все мои заготовки могут пропасть втуне... Нужны запасные варианты. Нужна информация — от тебя. Все, что ты наработал за эти шестнадцать лет по теме Черной Троицы и Темного Мессии...

— Двенадцать из них я провел в темном подвале, — тихо ответил отец Алексий. — На хлебе и воде. Не самые идеальные условия для работы...

Юзеф поморщился. Схиму и аскезу он считал малопродуктивным занятием. Алексей Николаевич спросил:

— Скажи, Юзик, в какие именно мысли из моих старых статей ты обернул свою “куклу”? И что конкретно вложил внутрь — вместо резаной бумаги?

Юзеф объяснил — коротко и сжато. После долгой паузы отец Алексий сказал:

— Много лет назад, во Ржеве, с детьми моего знакомого был похожий случай. Им для игры нужны были деньги. Ассигнации. И они их настригли — из красивых разноцветных бумажек. Бумажки оказались акциями Русско-Азиатского Банка на сорок тысяч рублей, настоящих рублей, николаевских...

— Ты хочешь сказать... — Юзеф не закончил фразу.

— Я хочу посоветовать: разминируй свое минное поле. В последние годы я пришел к тем же выводам, что содержатся в твоей дезинформации. Интересную ты придумал дезу, Юзик... Ты лучше меня знаком с теорией допроса, и знаешь, на чем базируется любая ложь. Боюсь, что твое подсознание вполне религиозно. И верит в то, что ты всегда именовал “мракобесными выдумками”. И оно, подсознание, пыталось тебя предупредить — хотя бы таким способом... Ты просто не понял предупреждения. Надо обезвредить мину, пока не поздно.

— Боюсь, что поздно, — глухо сказал Юзеф. — Наживка уже проглочена. Хотим мы или нет, но рыбу придется вытаскивать. И жарить.

Алексей Николаевич, казалось, смотрел куда-то сквозь него, губы беззвучно шевелились. Молится, подумал Юзеф, и немного позавидовал — сам он не умел, да и не хотел. Но изредка такое желание возникало...

...Старинный комод обрушился, погребая тенятника, — и рассыпался грудой досок. Тут же они взметнулись, разлетелись, словно под ними бесшумно взорвалась ручная граната. Тенятник вскочил. Мгновение — и новый взрыв. Настоящий, оглушительный.

Взорвался пистолет — с Дыевым ножом, вставленным в дуло. Взорвался в руке бойца. Два пальца отлетели, шлепнулись на пол, на одном синела наколка-перстень...

Но импровизированная гарпунная пушка сработала. Зазубренный клинок вошел в грудину, точно между сосками. Кровь пузырилась в ране, хвостовик ножа не был виден... Точка тань-чжун, подумал Гера. И зацеплена ян-бай — спасибо покойному комоду. Минута-другая у нас есть...

Пришпиленная к стене фигура рванулась к ним. Еще раз. Что-то трещало. Не то дерево стенной панели, не то разрываемые мышцы и связки. Гера метнул нож, второй не успел — двое бойцов навалились с боков на тенятника. Свалка, серебристый высверк ножа, короткий хрип...

Есть точка тянь-шу! Есть ци-мень! И — нет двух бойцов, отброшены, упали тяжело, мертво. Гере казалось, что он все делает медленно и тщательно: три пальца выхватывают нож за черенок из ножен на левом запястье, тем же движением посылают в цель, клинок летит, поворачиваясь в полете, пальцы хватают другой...

На деле все мелькало с неуловимой глазом быстротой.

Бросок. Есть! Чжун-вань! Бросок. Мимо. Кровь брызнула — но лишь рядом с цзин-мень! Увертлив, бля... (Краем глаза: татуированный боец бочком — к тенятнику, нож в левой, правая отставлена, изуродованная кисть капает красным...) Бросок. Есть! Вэй-шу! Бросок... Что за...

Нож сорвался с руки, ушел в сторону. Из глубины квартиры — фигура в камуфляже. В руке — пистолет с глушителем. Чпок! Татуированный подломился, рухнул. Зрачок глушителя уставился на Геру.

Пуля ударила в грудь, когда он заносил очередной нож — бросить в стрелка. Вторая. Третья. Нож звякнул об пол. Дурак!! — подумал Гера. И умер.

Игнат умер чуть позже.

— У меня есть еще одна просьба. Личная. Мой... — Юзеф сделал секундную паузу, — ...лучший агент умудрился по уши втрескаться в тенятницу — латентную или в метафазе, пока не ясно... Ты можешь что-нибудь сделать?

— Я? Юзик, по-моему, раньше ты всегда отлично знал, что положено делать в таких случаях...

— Раньше было раньше. А сейчас... Паломники идут к тебе потоком. Ходят слухи об исцеленных от СПИДа и рака... Ты можешь что-нибудь сделать?

— Вылечить — едва ли. Конечно, вера порой исцеляет и рак, но здесь не тот случай. Генные изменения необратимы. Единственное, что можно попытаться сделать, — законсервировать метафазу на долгие годы. На десятилетия... Надеюсь — можно. Живут же по двадцать лет ВИЧ-инфицированные... Живут, но не излечиваются. От тенятничества тоже лекарств нет...

Юзеф и сам знал, что таблеток и инъекций от этой болезни не существует. Методы лечения чисто хирургические. Лоботомия, обрекающая на полурастительное существование. Семаго-младший вот уже несколько лет работает с пойманными тенятниками, комбинируя химио- и гипнотерапию с электрическими импульсами, воздействующими на мозг... Безрезультатно. Лучшим лекарством остается эвтаназия. Хотя профессор и уверяет, что близок к успеху. Вот только...

Алексей Иванович словно услышал его мысли:

— Ты помнишь, как в свое время рекламировали порошки на основе героина? Панацея от всего: от бессонницы, от болезненных месячных, от мигреней... А самое главное — быстрое и полное исцеление от морфинизма... Я боюсь одного — что любое лекарство от тенятничества в который раз окажется страшней самой болезни...

— Ты именно поэтому ушел из Капитула? Вообще из Инквизиции?

— Дело в том, Юзик, что я однажды понял — мы все оказались вне Добра и Зла. Стали не черные и не белые, а просто серые... Как солдаты Понтия Пилата. И можем распять Спасителя, если он вернется и начнет творить чудеса. Распять, не ведая, что творим...

Юзеф молчал. Перебирал бумаги, завалившие стол. Свернул не пригодившиеся диаграммы и графики — но не успел сунуть в бумагорезку. Потому что пронзительно заверещал сигнал тревоги.

Дела минувших дней — XIV.

17 июля 1918 года. Крест Пилата

Человек молчал. Перебирал бумаги, завалившие стол — в основном старинные, рукописные. Словно надеялся найти что-то, что изменит все и избавит от кошмарного выбора.

Юровский тоже молчал. Ему было не легче. Спирт не помогал. Кокаин не помогал. Юровский не спал третью ночь. Хотелось крикнуть, хотелось завопить: почему, почему я?! Но солдаты Инквизиции не задают таких вопросов.

— Неужели всё из-за одного маленького мальчика? — в который раз спросил человек.

Юровский молча кивнул — в который раз. Да, все началось с казни четырехлетнего мальчика, повешенного триста с небольшим лет назад на воротах Боровицкой башни. Одни называли его Иоанном Димитриевичем, наследником престола. Другие — казнившие — просто Воренком, без имени и отчества. Отродьем Маринки и Тушинского вора. Но казнь и слова московской юродивой Настеньки, проклявшей царствие, начатое с убийства дитя, — легли на обильно политую кровью почву . Десять лет резни и Смуты даром не прошли. Убитый малыш Ваня оказался последней каплей...

Оставался шанс. Снять проклятие. Заплатить кровавый долг с огромными процентами. Здесь и сейчас.

— Я... сам... готов... — человек говорил медленно, губы дрожали. — Но... всех...

— Петр попытался обойтись одной жертвой, — устало сказал Юровский. — После провала на Пруте, не видя способов закончить войну, выпившую всю кровь из России — он искал выход несколько лет. И в конце концов принял совет Феофана Прокоповича — пожертвовал сыном. Тоже Алексеем... Какое-то время казалось, что помогло... Прошло сто лет — и новый круг. Бонапарт, сожженная Москва...

Тогда думали — куда уж хуже... Но август четырнадцатого доказал — бывает хуже. Четыре года все хуже и хуже... Третий круг проклятия — последний. Если не остановить все сейчас, этой страны не будет. Просто не будет...

Он замолчал. Звякнул горлышком о,граненый стакан. Пил спирт медленными глотками, как воду. Огненного вкуса не чувствовал.

Человек смотрел на него — растерянно, без ненависти. У человека имелся выбор — жертва с его стороны должна была стать добровольной. Старый, как мир, выбор. Иисус мог объехать Иерусалим десятой дорогой. Авраам тоже мог отказаться... Все решал не Юровский, у того выбора не было. И не было запутавшегося в кустах агнца...

Давно перевалило за полночь, но город не спал. Вдали звучала канонада. Времени оставалось все меньше.

— Решайте, — сказал Юровский. — Если откажетесь, я выведу — всех. Иначе Белобородое вас в живых не оставит... Отсидитесь в надежном месте, город сдадут через два дня. Не думаю, что Комуч вам обрадуется, но не тронут. Постараются сплавить побыстрее через Владивосток. Посмотрите издалека... чем все кончится...

— А если... Все вернется? Все будет как... как...

— Не знаю, — Юровский не хотел лгать. — Страна уцелеет — но не знаю, какая. А люди... по крайней мере, выживут...

Снова повисло молчание. Пусть, пусть все останется так, билось в голове у Юровского — и будь что будет. И — умру со всеми и как все, без каиновой печати детоубийцы.

Крест Пилата во все времена ничуть не легче...

Человек поднял голову. Юровский взглянул в его глаза и понял все. Выбор сделан. Человек смотрел спокойно и отрешенно, словно уже — оттуда. Юровскому стало пусто и страшно, холодно внутри. Сердце резанула боль — хоть у солдат Инквизиции и не бывает сердца... Губы человека зашевелились. Звуки дошли с опозданием. Сейчас скажет что-нибудь патетическое, подумал Юровский тоскливо, что-нибудь про последнюю свою службу России...

Человек сказал неожиданное:

— А как же вы... потом... с этим?

На лице Юровского впервые мелькнуло нечто, похожее на усмешку.

— Недолго, с таким не заживаются. Разве что... Отдачу может сгладить золото, много золота вокруг... Тогда можно прожить слишком долго... Да откуда оно, золото, при такой-то работе?..

Он булькнул еще спирта, не пил, держал стакан в руке. Сказал:

— Мне достаточно шестерых. На вершины классической гексаграммы. Кто останется?

Спокойствие ушло из взгляда человека. Может быть, этот выбор оказался еще страшнее.

Кто?

О себе человек не думал. Алике? Алике никогда не расстанется с ним и с детьми... Сын? Долгожданный, любимый... Но — как они не обманывали себя, неизлечимо больной. Дочери? Которая?

Человек разлепил губы:

— Настя... младшая...

Юровский кивнул. Будет жить. Все оставшиеся годы под чужим именем, но будет...

— Когда? — спросил человек.

— Сейчас, — ответил Юровский.

Сил не было — встать, подойти к двери, отдать команду. Он стиснул стакан в кулаке — звонко хрустнуло, спирт с кровью закапал на стол. Дверь тут же распахнулась. Двое, мадьяры из интернационального отряда. Винтовки с примк-нутыми штыками, дегенеративные рожи морфинистов...

Юровский встал — мертвенно-бледный. Одернул кожаную куртку. Небрежно сунул маузер в футляр-кобуру. И снова стал самим собой. Твердокаменным большевиком-ленинцем, товарищем Юзефом. Несгибаемым комиссаром. Инквизитором с разорванным сердцем...

— Пойдемте, гражданин Романов.

Часть третья

МЛАДЕНЦЫ ВИФЛЕЕМА

...Начаше мучити мниха вельми немилостивно. За 3 лета по вся дьни озлобляем и вяжем, на огни пометаем, ножи разрезаем, окование имый руце и нозе пребываа жгом, от глада и от жажи скончаваем...

Киево-Печерский Патерик, Слово XVII

Глава первая

Двое в серой форме и один в камуфляже обошли “ниву” Лесника, попинали колеса, подергали запертые двери. Послушали истеричное мяуканье сигнализации. Сверили номер с какой-то бумагой. Сели в бело-синий “форд” с большими буквами ДПС и уехали.

Обычная проверка, подумал Лесник. Не угнана ли, не брошена. Не виднеются ли на заднем сиденье мешки с надписью “гексоген”. Не торчат ли ноги трупа из багажника... Однако — звоночек. Пора двигать отсюда. Скоро Юзеф обнаружит исчезновение агента, затем убедится, что система пеленгации не отзывается... И задействует план “перехват”.

Или уже обнаружил, убедился, задействовал.

— Нам не стоит куда-то ехать, — сказала Анна. — И незачем снимать жилье. Продуктов на неделю можно закупить и здесь. А квартира, про которую никто не знает, у меня есть.

Конспиративная квартира у скромной библиотекарши. Все чудесатее и чудесатее, как говаривал один знакомец Лесника...

— Моей соседке пришлось срочно улететь, отец у нее при смерти, — объяснила Анна. — А она подрядилась месяц присматривать за квартирой своей дальней родственницы — поливать цветы, вынимать газеты из ящика... Буквально на бегу отдала мне ключи и попросила не дать засохнуть цветочкам... Никто про это не знает.

— То есть с родственницей, с владелицей квартиры, — ты не знакома?

— Нет. Даже с улетевшей мы не слишком близкие подруги. Просто не нашла никого другого в спешке.

Может сработать, подумал Лесник. Вполне. Если сидеть и не высовывать носа. Даже меньше риска засветиться, чем с поездкой и поиском жилья.

— Хорошо, — сказал он. — Поехали не откладывая.

...Он свернул на уходившую в поля дорогу. Асфальт здесь покрывала толстая корка засохшей грязи — похоже, сей путь использовали лишь трактора да грузовики, вывозящие по осени дары полей. Пусто, ни людей, ни машин. Лишь в вышине кувыркались два чибиса, демонстрируя чудеса воздушной акробатики.

— Я всю жизнь мечтала о приключениях... — заговорила Анна. — Наконец, одно пришло, — и все совсем не так, как пишут в романах. Неприятно, и непонятно, и хочется, чтобы побыстрее кончилось... Надеюсь, за неделю вы управитесь...

— Постучи по дереву, — сказал Лесник.

— Это не дерево, — сказала Анна.

— Это злой Крокодил, — ответил он машинально. Старая присказка — его и Радецки.

— Самый большой друг девочки... — закончила присказку Анна.

Случайно этого она сказать никак не могла. Он молчал. И смотрел на нее.

— Эдик попросил меня передать человеку, который ответит именно так... Твоего имени он не называл. Надо же, совсем вылетело из головы, только сейчас вспомнила...

— Передать что?

— Передать дословно следующее: “Первый уровень, пароль старый”.

Вот так... Случайно вспомнила. Это называется не случайностью, это называется гипнограммой. Однако... Если Радецки оставил ее именно для Лесника — значит предполагал, что тот здесь окажется и выйдет на Анну. Крокодил опасался, что не вернется с простенького задания? И расследовать исчезновение пришлют Лесника и никого другого?

В любом случае стоило послушать сообщение, прежде чем что-либо предпринимать. .

Лесник остановил машину. Повернулся к Анне.

— Сейчас тебе придется вспомнить еще кое-что. Посмотри мне в глаза. Внимательно...

Автором текстовой гипнограммы был Крокодил и не кто иной. Те же интонации, хоть и более высоким голосом. То же строение фраз. Те же характерные словечки. И, чем тоже всегда отличались рапорты агента Радецки, — эмоции несколько мешали связности изложения... Крокодил. Больше некому.

“Привет, Лесник! Похоже, дела пошли не так, как я рассчитывал. В лучшем случае на меня сейчас идет облавная охота под личным водительством пана Юзефа, а в худшем... Ну да ты сам все знаешь. В любом разе полевого агента под рабочим псевдонимом Радецки в Конторе больше нет. Кстати, эту фамилию носил мой прадед, и должен был носить я. Но Закарпатье в минувшем веке побывало в составе пяти разных государств, и в четырех последних онемеченные славянские фамилии не особо приветствовались. Тем более эта, достаточно известная. А я взял ее псевдонимом*. Символично-Ладно. К делу.

* Радецки (Радецкий) Йозеф (1766-1859) — полководец, национальный герой Австро-Венгерской Империи, граф, фельдмаршал. Знаменит долголетием и блестящими победами, одержанными в более чем преклонном возрасте. Весьма популярный в прошлом и сейчас не до конца забытый “Марш Радецки” назван в его честь.

Слушай и запоминай, послание закончится и автоматически сотрется.

Апокалипсисы, что бы там не твердили, до конца не уничтожены. И я один из них. Давно, с самого начала нашего знакомства. Не удивляйся и не вспоминай дело Ядвиги Юзефовны и Реутовской общины. Не только Юзеф умеет строить хитрые комбинации и жертвовать при нужде пешками. И не надо каменеть скулами, хвататься за нож и жалеть, что меня нет рядом. Каждый верит во что-то. Мы — в то, что Апокалипсис давно начался, и из ядовитого дыма на Ипре полезла железная саранча, клацая гусеницами. Ты — в светлую миссию Конторы, Капитула и себя лично. Для дискуссий — не место и не время.

Далее. В Царском Селе — Черная Троица. И научные расчеты, и знамения с предсказаниями говорят одно и то же. Я знаю, как ты относишься к знамениям, но двоих Черных я вычислил. Третий где-то рядом. На след я напал чисто случайно, пытаясь прояснить для себя одно дело почти вековой давности... Но это не важно. Слушай внимательно: двое — это Де Лануа и Фагот-Иванов. И я сейчас собираюсь послать к черту Контору, устав и пана Юзефа. Выйти с тенятниками на контакт — в открытую. Иных вариантов не вижу. Чем грозит уничтожение Черной Троицы — тебе известно. Веришь ты в это или нет — другой вопрос, -— но знаешь. Ты не знаешь главного: Юзеф закулисно готовит дворцовый переворот в Капитуле. Смену поколений. Придут молодые птенцы его гнезда — и при них останется он в роли дедушки-наставника. По-прежнему будет в тени, как Дэн Сяопин, — но при всей полноте власти. Кстати, есть подозрение, что одним из этих птенчиков станешь именно ты, Лесник...

Первый этап плана Юзефа: Капитул по его тайной инициативе, но при явных возражениях протаскивает решение об уничтожении на месте всех тенятников. Любых. Везде. Его расчет прост — дать Капитулу уничтожить Черную Троицу при своем якобы противодействии — и показать всем, что из этого выйдет. Дождаться Темного. А потом прихлопнуть Мессию, и заодно — Капитул.

Понятно, ты мне сейчас не веришь. Это все равно что обвинять папу римского в справлении черной мессы...

И все же. Детали плана мне неизвестны, но попробуй подставить в эту схему все действия Юзефа, свидетелем которых ты был в последние дни... Я о них знать никак не мог. Попробуй, я подожду...”

Анна замолчала. Она сидела на небольшом, заросшем травой холмике метрах в десяти от машины. Не шевелилась, пусто смотрела перед собой. Леснику вдруг показалось, что он слышит шорох пленки без записи, ползущей в магнитофоне... И он стад думать над словами мертвеца. Над словами Крокодила, все-таки ставшего Иудой.

Все похоже на правду. По крайней мере, действия Юзефа в изложенный Радецки план ложатся неплохо. Многие странности объясняются... Можно даже просчитать дальнейший сценарий: скоро в дело вступит Северо-Западный филиал. В любом случае возня в Царском незамеченной для руководства филиала не останется, и появление тут их бойцов — вопрос нескольких часов. Если вялые попытки Юзефа повязать тенятников ничем не увенчаются (а дело идет к этому) — подозреваемые будут смахнуты с доски быстро и решительно. Ставленники Капитула уничтожат всех до единого. Без сомнений и колебаний. Официальная доктрина Конторы признает сейчас апокалипсистов опасными фанатиками, а “Новый Апокалипсис” бредом спятившего монаха... На Темного Мессию оглядываться никто не будет. Но Юзеф в своей игре ставок на заведомый бред никогда не делал и не сделает. Значит — имеет что-то еще, кроме старых пророчеств...

Все так. Все похоже на правду, и вызывает желание поверить. Вот только Иуде нельзя верить никогда и ни в чем... Хотя, с другой стороны...

Додумать эту мысль до конца Лесник не успел.

Анна заговорила снова. Вернее, ее голосом заговорил Крокодил:

“Ну как? Меньше стало непонятных мест?

Если я прав, и все идет по воле пана Юзефа — то дело плохо. Раз ты получил послание — значит, мне не удалось склонить никого из Черной Троицы к сознательному сотрудничеству. Не удалось даже уговорить лечь на дно с моей помощью. И мне пришлось либо спешно уносить ноги, либо... Ладно, не будем о грустном. Хотя и веселого мало. Играть с появлением Темного Мессии опасней, чем курить над открытой бочкой с бензином... Там хоть все закончится персональной кремацией. А здесь...

Короче говоря, Лесник, у тебя есть выбор. Давить не буду, решай сам. Но маленький совет: не верь сейчас никому и ничему. Ни людям, ни вещам. Особенно не советую доверять служебному оружию, средствам связи и тестерам... Информации из персика — тоже. Иначе возможны крайне неприятные сюрпризы.

Ну ладно. Наверное, у тебя там каждая минута на счету. Прощай. Надеюсь, больше не встретимся...”

— И я надеюсь, — сказал Лесник мертвецу. Легко поднял девушку и перенес в салон.

Прошло несколько минут. Анна помотала головой, несколько раз крепко зажмурила и открыла глаза.

— Что-то меня укачало, совсем мало спала сегодня...

Лесник ничего не ответил. Они въезжали в Царское Село.

Просторная прихожая мадам Де Лануа напоминала сейчас разделочный цех мясокомбината.

Долговязый Гера все еще сжимал Дыев нож — рука отведена для броска, грудь и живот разодраны пулями.

Другому бойцу пуля попала в голову, и непонятно чем была изуродована правая кисть. Еще у двоих из глазниц торчали окровавленные черенки ножей — плюс множественные переломы. Черепа у всех целы и невредимы, если не считать одного пулевого ранения. Но и там мозг был относительно нетронут...

Зато у здоровенного рыжего охранника колдуньи... Мозгоед торопился и вскрыл голову парня попросту — лупил подвернувшимся под руку тяжелым предметом, пока не разнес в куски черепную коробку. “Тяжелым предметом” оказался ТТ с глушителем — валялся тут же, липкий от крови. На рукояти — клочки кожи с волосами, частицы мозгового вещества... Мозга в раскуроченной голове не было.

Резко пахло свежей кровью.

Юзеф выругался. Подошел к стене, задумчиво осмотрел глубоко ушедший в нее нож со снятой рукоятью. На зазубринах остались кусочки плоти.

Бледный Миша смотрел на следы побоища широко открытыми глазами и боролся с подступающей тошнотой. Безуспешно — рванул в сторону ванной, не добежал, скорчился в рвотной судороге. Славик держался лучше.

Маша-Диана, наклонившись к уху отца Алексия, торопливым шепотом пересказывала увиденное. (Когда о. Алексий собрался выехать с ними по тревоге, Юзеф коротко приказал девушке: “Будешь его глазами. И руками. И всем остальным”.)

Картина схватки казалась ясна. Неясен был хронометраж. С момента поступления сигнала тревоги до прибытия инквизиторов прошло двенадцать с четвертью минут. Можно было бы доехать и за пять, но пришлось объезжать перекрытые карнавалом улицы. За это время Мозгоед успел: 1) перебить, засаду и прикончить так невовремя очнувшегося охранника; 2) изъять мозг и либо потребить на месте, либо как-то упаковать на вынос, в горсти такой товар не унесешь; 3) восстановиться и регенерироваться после нескольких серьезных ранений (нож пришпилил к стене именно тенятника — приложенная к лезвию тест-полоска ярко заалела); 4) перевернуть вверх дном все комнаты (содержимое шкафов и комодов выворочено на пол, несколько стенных панелей содрано, изящный диванчик начала века разнесен на куски) ; 5) отступить в неизвестном направлении — спокойно, без стрельбы, погони и прочих киноэффектов.

На самом деле времени у Мозгоеда было еще меньше. За пару минут до обер-инквизитора и его команды к дому Фагота подъехал фольксваген-фургон — труп музыканта привезли с экспертизы. Никто из дома за эти две минуты не выходил. Быстрота твари не укладывалась ни в какие рамки...

Загадка.

— Забери отсюда ребят, — тихо сказал отец Алексий. — Похоронить их надо по-божески. Заслужили...

Юзеф поморщился. Он-то как раз собирался оставить тела для Канюченко — в качестве бесплатного приложения к трупу Фагота. Чтобы было чем заняться царскосельским законоблюстителям... Бойцы промолчали, но были явно согласны с Алексеем Николаевичем. Диана-Маша смотрела на Юзефа с непонятным выражением.

— Хорошо, — сказал обер-инквизитор. — Заберем.

Увезли всех, включая Игната и ворона.

* * *

Длинный, уверенный звонок. Дверь приоткрылась — на длину цепочки.

— Санитарно-эпидемиологическая станция, — внушительно сказал человек в белом халате и помахал удостоверением. — В районе вспышка гепатита. Распоряжением управления здравоохранения проводится обязательная вакцинация населения.

Его напарник держал в руке небольшой чемоданчик с красным крестом — и не сказал ничего. Но изобразил красноречивейшую пантомиму: мол, мы и сами не рады беспокоить людей в праздничный день, но служба есть служба, извините и отнеситесь с пониманием, пожалуйста. Выразительная мимика была у парня.

Окажись здесь Колька Чихарь, он сразу бы узнал так напугавших его однояйцевых близнецов. Но Кольки тут не было и быть не могло — сидел в КПЗ и ждал, когда ему предъявят обвинение в убийстве закадычного дружка Тузика... Предупредить хозяйку никто не мог.

Хотя и без Чихаря открывать не стоило. Фраза близнеца-1 явственно отдавала фарсом и была почти дословно заимствована из любимой многими поколениями комедии. Да и организация, посланцем которой представился близнец, давно была переименована в центр госсанэпиднадзора. И вакцинацией сроду не занималась...

Но — дверь распахнулась.

Ольга Николаевна Сухова, бабушка Пашика-бармена, на свою беду не разбиралась в таких тонкостях. А пообщаться лишний раз с людьми в белых халатах любила — подобно многим другим дамам пожилого возраста.

Близнецы шагнули внутрь.

На улицах шумел знаменитый царскосельский карнавал.

В этот день столь любимый городскими властями запрет: “По газонам не ходить!” — потерял свою силу. По газонам не просто ходили — по ним топтались. Бульвары и скверы Царского Села заполнили ярко-пестрые толпы. Смех, шум, гам. Десятки оркестров перекрывали друг друга с разных концов города. Рубились бутафорскими мечами богатыри и рыцари, на высоко натянутом канате кувыркались акробаты. Какой-то страстотерпец, с ног до головы покрытый бронзовой краской, несколько часов изображал памятник Пушкину,, стоя на раскрашенном под гранит постаменте. Художники-гримеры за умеренную плату расписывали лица всем желающим (немалой, кстати, популярностью пользовалась изображенная на левой щеке черная летучая мышь — подражание рок-звезде Фаготу). Юные и не очень дарования блистали с импровизированных арен — и получали заслуженные призы и аплодисменты. Пожарные в надраенных касках устроили у Гостиного Двора выставку своей техники — начиная с самой древней, на конской тяге— и время от времени, шутки ради, выпускали в небо тугие струи воды, падающие на головы принаряженной толпы, — никто на них не обижался. Было весело.

Карнавальная толпа удивляла вычурными нарядами: герои мультфильмов и детских книжек; утята-великаны и мышата-переростки; ниндзя-черепашки и супермены-бэтмены. Дамы и кавалеры в нарядах всех стран и эпох: плащи и шпаги, кринолины и мантильи... Граждане, не успевшие пошить чего-нибудь этакого, дополняли имидж масками, накладными носами и ушами, в изобилии продающимися здесь же, — и норовили сфотографироваться рядом с обладателями самых колоритных костюмов.

Отнюдь не все персонажи соответствовали игривому и легкомысленному духу праздника. Мрачно скалился граф Дракула, и с клыков его капал не то кетчуп, похожий на кровь, не то наоборот. Осклизло-синий пушкинский утопленник ковылял, задрапировавшись в притащившие его сети. Вид голливудских упырей-вурдалаков-зомби вызывал мысли о серебряной пуле или об осиновом коле. Один изрядно поддавший мертвец фланировал в головном уборе, изображавшем топор, засевший в черепе, и настойчиво пытался пройти перед самым объективом снимавшей действо телекамеры...

На этом фоне покрытый ранами и залитый кровью с ног до головы человек не привлек особого внимания. Тем более что походка его, вопреки наружности, казалась легкой, даже пританцовывающей, в такт гремящей музыке. Стайка разноцветных детей подбежала сфотографироваться рядом. Человек не возражал, даже прилепил обратно на лоб закрывавший глаз лоскут окровавленной кожи. Оскалил зубы и скроил зверскую физиономию. Папы-мамы щелкнули мыльницами, и дети побежали дальше. Человек прощально махнул им рукой, на асфальт упали густые капли крови, похожей на кетчуп... Этим человеком был я.

Глава вторая

Смутная догадка Юзефа подтвердилась. Полка для кассет рядом с самсунговской видеодвойкой колдуньи опустела после визита тенятника. Хотя сомнительно, что Де Лануа держала компрометирующие кого-то материалы вот так открыто. Но свой интерес противник продемонстрировал четко...

...Вернувшись на площадку-3, Юзеф первым делом просмотрел длинный свиток пришедших на факс сообщений.

Сплошная тина и трава морская — лишь невод, заброшенный наудачу в налоговую инспекцию, принбс золотую рыбку. Гражданин Копытьев, в миру известный как Копыто, в своей частнопредпринимательской деятельности не ограничился интернет-клубом “Разряд”. Состоял учредителем, гендиректором и единственным сотрудником фирмы “Андромеда”, работавшей в основном с госструктурами. Налоговики против фирмы ничего не имели, долю государству Копыто отчислял исправно.

Зато борцы с экономическими преступлениями отрастили на “Андромеду” изрядный зуб — но запустить его в фирмочку никак не могли.

Копыто торговал буквально всем, не имея ничего на складе. Да и склада у него не было, как, впрочем, и офиса. Печать да счет в банке — вот и вся фирма. Однако “Андромеда” процветала — продавала товары по ценам, на двадцать-тридцать процентов выше среднерыночных, а закупала их здесь же, под боком — и отгружала с чужих складов. Схема известная, именно так руководящие товарищи запускают руку в казенный карман, прокачивая суммы через собственные или дружественные фирмы-однодневки.

Но в данном случае схема работала как-то нестандартно.

Начальники и директора переводили деньги Копыту без видимой корысти. Как будто просто так, из дружеских отношений. Хотя близкой дружбы ни с кем из них хозяин “Андромеды” не водил. Все попытки выявить и доказать факты взяток провалились. Суммы уходили не сногсшибательные, хотя в целом набегало прилично... Но вопрос был не в суммах, вопрос был в механике процесса... Механику обэповцы понять не могли.

Юзеф — понял. Сразу, как прочитал эту информацию. Финансовое благополучие Конторы строилось на методах более изящных и менее очевидных, но в основе своей схожих...

Последним в тройке тенятников был Копыто.

Либо кто-то, стоящий за спиной парня и намеренно его подставляющий.

Машину Лесник оставил в пяти кварталах от неказистого блочного дома, не похожего на уютные особнячки в центре Царского Села. До подъезда провожать не стал, расстался с Анной в отдалении, в крохотном, заросшем кустами скверике. И не потому, что опасался ждущих ее в засаде охотников. Наоборот, он сам стал сейчас опасным спутником. Поиск потенциальных тенятников шел в Царском без особого энтузиазма, и были основания предполагать, что на перехват еще одного не вышедшего на связь агента и его машины Юзеф отрядит куда большие силы...

* * *

...Дверь подъезда была видна как на ладони. Вокруг никого и ничего подозрительного.

Окна квартиры, присматривать за которой попросили Анну, тоже выходили на эту сторону.

Инструкции оказались просты:

— Как войдешь, осмотри квартиру. Если все в порядке — сразу раздерни занавески на кухонном окне. Если на лестнице встретится кто-то, неважно кто, — парочка целуется, ханыги пьют портвейн, молодежь на гитаре бренчит, — раздерни занавески в комнате, тоже сразу, не откладывая. Если же в квартире засада...

Лесник осекся. Понял по ее улыбке, что такой вариант Анна представить не может. Сказал медленно, с расстановкой:

— Это очень серьезно, Аня. Если в квартире засада — никакого сопротивления. Не вздумай пускать в ход ногти или подвернувшиеся предметы. Изобрази стандартные реакции: испуг, возмущение... Про меня — ни слова, про занавески, естественно, тоже. И постарайся оказаться где-нибудь в углу или у стены. Когда начнется — падай на пол и не шевелись.

Не верит. Явно не верит, что в обыденную жизнь могут ворваться такие страсти... Лесник на секунду пожалел, что не обладает таким же, как у Юзефа, таранным даром убеждения.

— Из квартиры не выходи, на звонки в дверь и по телефону не отвечай. При любых неожиданностях — звони.

Он протянул ей клочок бумаги с номером. Мобильник Лесник купил вчера, вместе с компьютером-приманкой, повинуясь какому-то смутному предчувствию. Теперь номер, о котором Юзеф и Контора не имели представления, оказался весьма кстати.

— Хорошо, — сказала Анна, — я сделаю все, как надо. Спасибо за все, Тимофей.

В интонации, с которой она назвала его по имени, чувствовался знак вопроса. Маленький. Крошечный. Но чувствовался.

Он должен был сейчас ей что-то сказать, и не знал — что, и сказал странное, первым пришедшее на ум. То, что не говорил никому за все годы работы на Контору. За те десять лет, в течение которых он звал себя Лесником и только Лесником — не считая кучи фальшивых имен, вписанных в фальшивые документы.

— Мама называла меня Андреем, — сказал Лесник. — А иногда почему-то Анджеем...

Последнего имени не знал даже Юзеф, которому полагалось знать все.

Звук отпираемой двери застал Фикуса врасплох.

Утро и начало дня прошли в напряженном ожидании, Фикус был как натянутая струна. Или как натянутая проволока растяжки — тронь, и взорвется.

Но время шло, сучка не появлялась. И напряжение помалу начало спадать. Ненависть остывала. От скуки Фикус с увлечением читал найденную в квартире книжку по комнатному цветоводству — читал и чертыхался, пальцами в перчатках разлеплять страницы было крайне неудобно.

Царапины почти не болели, и где-то глубоко зрела смутная, пока еще неосознанная мысль — а ну ее к черту, мочалку эту, когда-нибудь потом встретимся, невелик городок, сколько же можно сидеть тут впустую.. .

Замок лязгнул. Фикус вскочил. Прижался к простенку у двери. Через секунду понял, что все еще сжимает книжку — осторожно опустил ее на пол. Ладонь стиснула шокер. Фикус замер, не дыша.

Мягкие шаги... Бля, каблуки не цокают, значит пришла в кроссовках, если рванется убегать, еще побегай за ней тут... Пусть зайдет поглубже, сюда, в комнату...

В комнату стерва не пошла. Из кухни раздался странный скрипучий звук — снова шаги — дверь хлопнула — прощальный скрежет замка.

Просекла, похолодел Фикус. Где-то он лажанулся, что-то оставил на виду... Осторожно высунул голову из-за двери — в прихожей никого. Прошел на кухню — то же самое... Ушла.

Никаких следов своего пребывания Фикус не увидел. Ничто спугнуть гадину не могло... Однако — зашла, раздернула занавески — и ушла. Загадка.

Он хлопнул себя по лбу, выскочил в прихожую. Так и есть, заткнутая за зеркало квитанция прачечной исчезла.

Даже лучше. Прачечная, знал Фикус, недалеко. Туда-обратно — тридцать минут неспешным шагом. Да еще минут десять там... Если очередь — двадцать. Отлично, врасплох теперь не застанет...

Он вернулся в комнату. Смутная мысль: отложить месть — испарилась. Фикус злобно пнул валявшуюся под ногами книжку — не хватает еще в критический момент поскользнуться на глянцевой обложке...

Пожилая женщина обмякла на диване. Однояйцевый близнец с недовольным видом убирал в футляр медицинские причиндалы. Белого халата на нем уже не было. Близнец-2 (тоже без халата) вышел из комнаты, принадлежавшей Пашику, бармену клуба “Разряд”. Пожал плечами — ничего, дескать, интересного. Так оно и было — если, конечно, не интересоваться коллекцией разноплановой новой и б/у электроники, а также обнаженными красотками, в изобилии украшающими стены...

— “Глобус” куда-то убыл на весь уик-энд, — сказал близнец-1 в трубку, не тратя времени на приветствие или пароль. — Куда — неизвестно. Якобы для него это обычное дело. Ждать?

Помолчал, выслушивая распоряжения. Закончил разговор коротко:

— Слушаюсь!

Близнец-2 тем временем подошел к женщине, взялся за ее безвольную руку, сосчитал пульс. Спросил:

— Не загнется? Сердчишко что-то не очень...

— Не должна бы, — равнодушно ответил напарник. — Поехали. Начальство на кофейной гуще нагадало, что клиент — это “фторый нумер”. “Глобуса” приказано оставить...

— Опять к нему домой, что ли? Я-то думал, сейчас тут покемарим по очереди...

— Хочешь, укольчик сделаю? Сна ни в одном глазу — будешь скакать как козлик, обожравшийся виагрой.

— Знаю я твои укольчики... Куда ехать-то?

— К интернет-клубу. Наблюдать снаружи. Не боись, подрыхнешь на заднем сиденье маленько... Все равно сегодня хрен откроются — карнавал.

...Близнецы вышли из парадной, направились к машине. Свидетелем их отъезда стал лишь сидевший на лавочке у подъезда гражданин, на вид весьма потрепанный в схватках с зеленым змием. Когда машина свернула за угол, драконоборец уронил голову на плечо и тихо сказал несколько слов на удивление трезвым голосом. Казалось, он обращается к полупустой бутыли “тридцать третьего”, устроившейся на той же лавочке. Бутыль не ответила верному поклоннику. Вместо нее отозвалась крохотная клипса-приемник, маскируемая на ухе гражданина прядями давно не мытых волос.

Леснику спать уже не хотелось.

Бывает такое, если не смыкать глаз часов тридцать-сорок: тело движется вроде уверенно, но словно на автопилоте, голова пустая и гулкая, — а сна ни в одном глазу.

...После того, как на кухонном окне раздернулись занавески, он вернулся в машину. Сидел — и не знал, что делать. Впервые за последние двое суток (и последние десять лет) — не знал.

Привычный мир рассыпался на глазах, и осколки его складывались в причудливые и уродливые комбинации. Все менялось и все теряло свою цену. Боевой товарищ стал Иудой, начальство — кучками делящих власть интриганов, а враги, спасать человечество от которых тебя призвали, — оказались просто ставками в чужих играх...

Он допил коньяк, небрежно швырнул пустую фляжку назад. Откинулся на сиденье и стал неторопливо, слово за словом, анализировать гипнограмму Крокодила, озвученную Анной.

Один момент там заведомо не соответствовал истине. Фагот тенятником не был. Если Радецки ошибался в этом — мог ошибиться и во всем остальном. Если намеренно лгал, не догадываясь, что труп музыканта найдут рядом с его собственным, — то... впрочем, верить безоговорочно Иуде никто не собирался.

В любом случае, послание интересное. Конкретной информации отнюдь немного — в основном эмоции и сбивающие с толку намеки. Как сам Радецки собирался обойтись с Черными, зачем шел на контакт — ни слова. Не только же ради их спасения... Какой конкретно выбор стоит перед Лесником — не ясно. Какова разумная альтернатива гипотетическому плану Юзефа? Есть ли сейчас поблизости другие апокалипсисы, союзники Крокодила? Как матерый агент умудрился повернуться спиной к убийце-серийнику?

Последний вопрос интересовал Лесника чисто умозрительно. Пускай навсегда останется тайной этой парочки... Неважно.

А весь остальной список — если не обманывать себя — сводился сейчас к одному-единственному вопросу: остается Лесник в Конторе — или уходит. Вернее, пытается уйти...

Ответа не было.

...Телефон, вспомнил Лесник. Надо включить мобильник, может позвонить Анна, даже если ничего не стрясется, даже если просто соскучится... А больше вроде и некому.

Телефон зазвонил.

Зазвонил через секунду после включения.

— Лесник? — пророкотал голос Юзефа. — Приезжай срочно на третью, дело, похоже, идет к развязке...

Вот и все... Легко и просто тебе показали, кто в этой игре кошка, а кто мышка.

Лесник скрежетнул зубами. Распрямил плечи, отчеканил по-уставному:

— Господин обер-инквизитор! — в голосе звенел металл. Сейчас он скажет короткую формулу отставки — и будь что будет.

— Не надо, — сказал Юзеф очень устало и очень мягко. — Не надо ничего говорить... Просто приезжай. Объект снова атаковал, у нас четверо холодных...

Обер-инквизитор помолчал и добавил:

— Возвращайся, Анджей.. .

Дела минувших дней — XV. 11 октября 1969 года.

Девичья честь

Нож блеснул тускло, как чешуя дохлой рыбы. Блеснул и упал словно сам собой — Кира не увидела движение Юзефа.

Мурат шагнул назад, беззвучно и широко открывая рот, кисть его руки вывернулась под странным углом.

Кире показалось, что остальные сейчас бросятся, все разом — но не бросились. Разговор шел на повышенных тонах, шестеро молодых мужчин почти кричали, яростно жестикулировали, показывали на нее, Киру. Она не понимала ничего, знакомых слов не слышалось, да и сколько их она знала? Так, вывески на магазинах. Нан — хлебный, азык-тулик — продовольственный, балык — рыбный...

Юзеф отвечал редко и коротко — и тогда голос начальника экспедиции легко перекрывал визгливые крики. Он на голову возвышался над аборигенами и был в два раза шире в плечах любого из них. И — спокойнее, чем все они, вместе взятые.

Кира стояла и не знала, что делать. Уйти? Она сделала осторожный шаг назад, второй. “Стой где стоишь!!” — не оборачиваясь, рявкнул Юзеф по-русски. Она застыла.

Подошел и вступил в диалог новый персонаж — седобородый аксакал с сучковатой палкой в руке, на груди одинокая медаль. Прикрикнул на молодых не слишком-то ласково, замахнулся палкой — те отступили на несколько шагов. Но и Юзефу говорил что-то очень резкое. Разговор со стариком был недолог. Юзеф подобрал нож и пошел к ней.

Пошел, повернувшись спиной к местным — Кира напряглась — но те остались стоять, где стояли...

— Я же говорил: из лагеря ни ногой! — Юзеф смотрел ей в глаза.

Кира утонула в провалах зрачков, и показалась себе маленькой девчонкой, и не знала, что сказать, и пролепетала:

— Но... Юзеф Доминикович... этот Мурат, он казался вроде культурным, в Ленинграде учился...

— Казался... Ты мне тоже казалась девушкой дисциплинированной. И что? — едва в гареме не оказалась. Между прочим, ничего еще не кончилось. Выбор мне предоставили простой: или они честно-благородно сейчас платят за тебя калым, или умыкнут чуть позже — без всякого выкупа. А постоянную охрану к тебе не приставить.

Она посмотрела на него — и почему-то не испугалась малоприятной перспективы. Рядом с Юзефом трудно было пугаться.

— И что теперь? — спросила Кира.

— Что, что... Телеграмму пошли родителям, что замуж выходишь... — Юзеф критически осмотрел ее и добавил неожиданно: — Раздевайся.

— Что под кофточкой? Футболка? Сойдет... Кофточку долой. Но юбка...

Она не успела ничего сказать или сделать — нож вспорол подол, ткань разошлась с легким треском.

— Повернись... вот так. Будет мини, вполне модно...

Кира поглядела на неровно обкорнанную юбку и ничего не поняла.

— Пошли, — скомандовал Юзеф.

—Куда?

— Иди вперед и не смотри по сторонам. Делаем круг по поселку и возвращаемся к машине.

Октябрьский ветерок холодил руки и ноги, Кира не обращала внимания. Шла по Гулыиаду, вцепившись в локоть Юзефа, по сторонам не смотрела — но чувствовала взгляды, направленные отовсюду — на нее. Она спросила:

— И во сколько меня оценили?

— Недорого, — хмыкнул Юзеф. — Цена женщины здесь обратно пропорциональна ее образованности. Дороже всего ценятся окончившие семилетку... Считается, что такие лучше ведут хозяйство.

Недооцененная выпускница истфака надула губы.

— Ну вот и все. Теперь ты навек в их глазах опозорена — пройдясь в таком виде. Будут вслед плеваться, а мужчины и близко не подойдут...

— Прощай, девичья честь, — вздохнула Кира несколько притворно. — И вы, как ее погубитель, теперь обязаны...

Она не договорила. Но разговор этот продолжила. Позже...

...Через три недели полевой сезон закончился. Юзефа она больше никогда не увидела. В археологии тот был, как показалось Кире, человеком случайным, хоть имел огромный запас исторических знаний — и весьма специфичных. Но работал явно по другому профилю, а прикомандировавшую его к институту Археологии неведомую контору интересовал только и исключительно пещерный храм, на который напоролись проходчики в Гульшадском руднике...

Она пыталась его найти — в адресном столе сведений о таком человеке не нашлось, а институтское начальство оказалось поражено внезапной и поголовной амнезией — никто не мог вспомнить и понять, как во главе экспедиции оказался Юзеф. И кто он вообще такой...

О том, что в июле следующего года у него родился сын, Юзеф узнал спустя двадцать с лишним лет, уже после смерти Киры Урманцевой.

...Мальчику она дала имя в честь деда, своего отца, — Андрюша. Но иногда, ласково, звала Анджеем...

Глава третья

— Я подозревал, что Радецки тайный апокалипсист, — сказал Юзеф. — Чувствовал — на уме у него что-то есть... Знал, что он не до конца наш. Держал под колпаком — и ничего. Ни зацепочки. Никаких связей...

Слова обер-инквизитора не потрясли и не изумили Лесника. Он думал, что теперь его уже ничто не может потрясти и изумить.

Они с Лесником сидели вдвоем в кабинете обер-инквизитора. О том, как Лесник провел первую половину дня, по молчаливому согласию не заговаривали. Он пересказал содержание гипнограммы Крокодила — и все. А Юзеф ни о чем больше не спрашивал. (Впрочем, один попрек из уст начальника Лесник таки услышал, — тот потянул носом и проворчал: “Много пьешь за рулем. Права отберут”. Ни тот, ни другой не улыбнулись шутке...)

— Подозревал и использовал Крокодила соответственно, — продолжал Юзеф. — Радецки служил не за страх, а за совесть, и в некоторых вопросах был святее самого папы римского — дабы никто его не заподозрил. Чтобы можно было использовать в своих целях накопленный за годы кредит доверия — в критический момент. Этот момент пришел— и Крокодил получил от меня задание с расчетом именно на его ренегатство... Но одного я не знал — что кроме Конторы и апокалипсистов он работает еще и на себя. Раскапывает в частном порядке стародавнее дело, нити которого привели в Царское Село. Это спутало многие карты.

Подоплеку интереса Радецки к событиям почти вековой давности Юзеф понял лишь час назад — получив информацию по процессу Гильснера. Следователя, не поверившего в виновность ритуального убийцы, вышедшего в отставку и пытавшегося вести собственное расследование, — звали Кароль-Йозеф Радецки.

В сочетании с информацией Лесника картина складывалась однозначная.

Крокодил продолжил дело предка. Надо думать, на фамилию Де Лануа он тем или иным путем уже вышел — и был ошарашен, приехав в Царское Село и получив список от Синявской. Список, украшенный именно этой звучной фамилией. Понятно, почему экс-людоеда Петракова и прочих Хачатрянов Радецки проигнорировал, сосредоточившись на Де Лануа и ее окружении...

Все это обер-инквизитор коротко объяснил Леснику. А затем сказал слова, которых подчиненный не ждал от него ни при каких обстоятельствах:

— Я не знаю, что делать, Лесник... Вернее, не знаю, что из наших действий получится. Как ты думаешь, царь Ирод ожидал, истребляя младенцев Вифлеема, что единственный уцелевший начнет творить чудеса? Ходить по водам? Воскрешать мертвых? Насыщать толпы хлебами и рыбами? Что оживет после жестокой казни?

Сначала Лесник не понял, удивился — Юзеф, закоренелый атеист, никогда не пользовался библейскими примерами. Потом понял и удивился еще больше:

— Вы хотите сказать... что... Иисус был тенятником?

Юзеф не ответил. Заговорил о другом:

— Скажи начистоту: ты всему поверил в письме Радецки?

Лесник понял, что имеет в виду обер-инквизитор. Какую часть письма. Ту, где Радецки обвиняет его в подготовке переворота.

— Нет. Во-первых, смущает форма послания. Некоторая бессистемность изложения, характерная для устной речи — и в тоже время фразы закругленные, грамматически законченные — словно читал он пo-писанному... Но уж на бумаге-то Крокодил мог упорядочить свои мысли... А так — куча пробелов в изложении, больше вопросов, чем ответов. Похоже, цель послания — не прояснить дело, а запутать. Во-вторых, тенятником категорично назван Фагот, который им не был. Явная дезинформация... И в-третьих... извините, Юзеф...— если бы вы замыслили переворот, — о деталях плана, пусть и самых общих, ни один полевой агент бы не догадался.

Лесник помолчал и добавил:

— И еще. Радецки уверенно предрекает активность Капитула — здесь, в Царском Селе. Силами Северо-Западных, например. И что? Никаких следов их присутствия... Даже подозрительно.

— Вот-вот. Не верю, что Беркут настолько не любопытен. Должен интересоваться, что тут происходит, под самым его носом. Или клювом...

Псевдоним “Беркут” носил начальник СЗФ. Вернее, исполняющий обязанности начальника. А это разница огромная. И.о. обычно землю носом роет, чтобы избавится от унизительных буковок перед названием должности. Тем более Беркут... Леснику приходилось с ним встречаться. Кипучая энергия и.о. уступала лишь его честолюбию. К сорока пяти годам Беркут проделал путь от младшего агента до кандидата в члены Капитула и начальника филиала, пусть даже и.о. Карьера, по меркам Конторы, — головокружительная. И Беркут не собирался останавливаться на достигнутом.

— Боюсь, эта птичка над нами уже кружит, — сказал Юзеф. — Но высоко, с земли не видать... Ладно, на каждого Беркута своя рогатка найдется...

— Вот, Леша, смотри — наша смена, — показал обер-инквизитор на Лесника, после того, как представил их друг другу. Только спустя секунду Юзеф понял, что сказал, и смущенно хмыкнул. Извиняться и поправляться, впрочем, не стал.

Алексей Николаевич не обиделся. Посмотрел. Сделал шаг к Леснику, протянул ладонь, словно хотел коснуться лица — но не коснулся, провел в нескольких сантиметрах. Повернулся к Юзефу и улыбнулся. Значения улыбки Лесник не понял, как не понял и сказанных о. Алексием слов:

— Похож, похож...

Настоящее лицо Юзефа — каким оно было до неоднократных пластических операций — Лесник не видел даже на фотографиях.

Маша-Диана в этой сцене была персонажем без реплик — после возвращения с места побоища она по-прежнему не отходила от Алексея Николаевича, посчитав, что приказ обер-инквизитора продолжает действовать. Лесник смотрел на девушку с любопытством — среди полевых агентов женщин он не встречал, а на вспомогательный персонал Диана поведением походила мало. То, как она зашла в комнату, как разместилась, как контролировала одновременно окна и дверь, — все, вплоть до малозаметных, но характерных движений, — выдавало в ней привычного к схваткам бойца. Не просто обученного убивать — но убивавшего. Лесник подумал, что и он, наверное, казался таким Анне... Подумал с грустью.

...Юзеф подводил итоги — и были они неутешительны.

— Очень большая вероятность, что тенятник — Копытьев по прозвищу Копыто. Вероятность большая, но не стопроцентная. Наш “икс”, как я понимаю, решил использовать неожиданную для него смерть Иванова-Фагота, чтобы закрыть дело Мозгоеда. Может статься, что Копыто — тоже запасной вариант. Фигура прикрытия. Вполне подходящая — водил если не дружбу, то по крайней мере знакомство с Фаготом, владел с ним на паях “Разрядом”... Для дальнейших действий нам надо убедится, что Копытьев тот, кого мы ищем, — либо снять с него подозрения. Иначе — слишком большой разброс сил. Да и чертов карнавал путает карты. В этой толпе можно шляться весь день — никто не заметит, не опознает. Какие будут предложения?

— Тенятник, перебивший засаду, оставил отпечатки? — спросил Лесник.

Юзеф поморщился:

— Целую коллекцию. Перерыл все кровавыми руками. Но папиллярные линии странно растянуты... Если помнишь, у трех жертв Мозгоеда была аккуратненько снята кожа с кистей рук. Старый фокус — перчатки из человеческой кожи.

Лесник искоса глянул на Машу — никакой заметной реакции на последние слова экс-курьер не выказала. Да, повидала девчонка всякого...

— Нам может помочь видеотека Фагота, — сказал Юзеф. — Себя и для себя можно снимать, не маскируя камеры в стенах. Наверняка должны быть съемки получателей товара... Вопрос, где искать эти кассеты. Раз коллекция регулярно пополнялась, держать ее он должен был под рукой. Не дома — чересчур опасно — но где-то рядом. Можно, конечно, попробовать...

Лесник перестал слушать. Отключился. В памяти всплыла легкая неправильность, машинально отмеченная ранним утром. Тогда он спешил и не обратил должного внимания... Идиот. Возможно, был шанс сразу вычислить тенятника — и сберечь пять жизней...

— Кажется, я знаю, где могут быть эти кассеты, — сказал он, перебив Юзефа первый раз за все время их знакомства.

Обер-инквизитор удивленно приподнял бровь. Спросил коротко:

— Где?

— Балкон. Старый, в аварийном состоянии балкон в их доме. Чисто декоративный, ни одна квартира туда не выходит. Попасть можно с лестничной площадки, через окно, — как раз рядом с дверью Фагота. Рама на вид не открывалась сто лет, краска присохла, окаменела... А я потянул — распахнулась легко. Даже петли не скрипнули — смазаны. Думаю, тайник именно там.

— Может, туда кто покурить выходит, по летнему времени? — усомнился Юзеф. — Рыться в тайнике на виду у всей улицы... Маловероятно.

— Мог лазить ночью.

В разговор впервые вступила Маша-Диана:

— Мог и днем. Ширина балкона около двух метров, балюстрада высокая, заросла плющом. Если пригнуться — никто снизу не увидит. Из соседних домов — тоже.

Обер-инквизитор подумал, что зрительная память у нее та еще, некогда было Диане особо приглядываться к этой архитектурной детали — спешили в квартиру Де Лануа по сигналу тревоги. Вслух Юзеф сказал ворчливо:

— Ишь, голубки... Не успели познакомиться — а уже воркуют в один голос. Хорошо. Поезжайте и проверьте. Оба. И сразу назад.

Обер-инквизитор посмотрел на часы и добавил:

— Поспешите. Через тридцать семь минут там будет Канюченко со своими архаровцами, незачем вам встречаться... Езжайте. А мы с Алексеем Николаевичем потолкуем о своем, о стариковском...

Тень от деревьев ушла в сторону, и скамейка оказалась на самом солнцепеке, — но сидевший на ней парень в яркой разноцветной футболке, по виду типичный студент, не обращал внимания. Как и на звуки карнавального веселья, доносившиеся с бульвара — громкую музыку, усиленные мегафонами голоса массовиков-затейников, взрывы шутих и петард.

У кого карнавал, а у кого и сессия, — парень увлеченно читал толстый конспект, порой закрывал его и беззвучно шевелил губами — явно повторял определения и формулы. Отличник-зубрила, сразу видно.

Видимость была обманчива. На деле студент едва ли смог бы ответить на самый простейший вопрос по изучаемой дисциплине. Да и студентом, честно говоря, не был — штудировал премудрости сопромата младший агент Конторы, известный под псевдонимом “Мишель”. Все, впрочем, звали паренька просто Миша.

Он был расстроен и обижен результатом утренней жеребьевки и подозревал, что дело не обошлось без жульничества. Миша чувствовал себя не то чтобы дезертиром, но... Когда гибнут все твои товарищи, а ты остаешься жив, то поневоле начинаешь искать упрек в чужих взглядах...

Еще более расстроило его теперешнее задание — приглядывать за излечившимся каннибалом Петраковым. Он, конечно, приглядывал. Добросовестно пялился на единственную дверь примыкавшего к лицею флигеля — в нем была крошечная казенная квартира сторожа.

Миша в глубине души надеялся, что Петраков окажется искомым тенятником, — недаром ведь Юзеф установил за ним наблюдение. И, думал Миша, может быть именно ему удастся высмотреть зацепку, позволяющую разоблачить врага. А потом сыграть ведущую роль в его поимке... Перед глазами вставали картины одна заманчивее другой. Правда, была маленькая загвоздка — никак не приходил в голову способ, позволяющий одолеть тварь, играючи уложившую четырех опытных агентов. Но Миша был уверен, что способ такой есть. Не бывает неуязвимых тенятников. Надо найти слабое место — и ударить.

Миша не был честолюбцем. Он был идеалистом.

На женщину он обратил внимание не сразу. Скользнул безразличным взглядом. Время от времени сюда забредали персонажи в колоритных костюмах, устав от надрывного веселья карнавала — дама была из их числа. Кимоно с райскими птицами; по асфальту постукивают деревянные подошвы (как-то ведь японцы называют эту обувку, — попытался вспомнить Миша, — и не смог). Над головой карнавальной японки был раскрыт яркий шелковый зонт; на лице — утрированный макияж — жирно прорисованные разрезы глаз устремлялись к вискам; черные волосы — собраны в пучок на затылке...

Во всех подробностях внешность японки Миша разглядел, только когда она решительно повернула и зашагала к флигельку Петракова. В голове защелкал компьютер, отбрасывая второстепенный антураж и оставляя основные детали... Де Лануа? Разыскиваемая тенятница Де Лануа? Похожа... Точно она!

Японка поднялась на крылечко флигеля, позвонила. После долгой паузы дверь открылась. Петраков гостью внутрь не пригласил — обменялись несколькими фразами на пороге. Потом экс-людоед запер дверь и пошел вместе с женщиной к главному входу лицея... Стал возиться с замком и ключами.

Ликование захлестнуло Мишу. Вот оно! Петраков, слежка за которым установлена для проформы, — тенятник! Или ближайший пособник тенятницы... Надо немедленно звонить шефу.

...Со стороны все выглядело безобидно. Проходивший мимо человек остановился, чуть нагнулся к сидящему на скамейке студенту. Выпрямился, посмотрел на часы, что-то сказал — который час, надо думать. И пошел дальше. А студент-трудоголик решил-таки сделать перерыв — голова медленно склонялась к лежащему на коленях конспекту... Задремал. Разморило на солнышке.

Крохотное пятно крови на фоне цветастой футболки о незаметным. На негромкий хлопок выстрела никто не обратил внимания — хлопков и взрывов в этот день хватало. Праздник продолжался.

Болтливостью Диана-Маша не отличалась. За весь путь к дому Фагота сказала три коротких фразы.

“Поедем на моей”, — когда они с Лесником вышли с площадки-3.

“Ну, попали...” — когда ее тойота со скоростью охромевшей на четыре лапы черепахи протискивалась сквозь карнавальную толпу.

“....ец!” — когда они увидели, что творится у цели их путешествия. Лесник был того же мнения.

Едва ли Канюченко поспешил или сознательно нарушил приказ Юзефа — креатуры на такое не способны. Скорее, тревогу поднял кто-то из соседей. Или к Де Лануа заявился отчаявшийся дозвониться клиент — и не убоялся казенного вида печатей, коими инквизиторы залепили разбитую дверь колдуньи.

Как бы то ни было, дом оказался оцеплен. Целиком. Стойки с натянутой бело-красной лентой, вдоль нее гуляют здоровенные лбы в камуфляже, отпугивая зевак одним своим видом. Внутри оцепления — луноходы, знакомый собровский автобус, легковушки, — одна явно начальственного вида. Два микроавтобуса с красными крестами. Труповозки? Странно... Вроде труп там один — Фагота, всех остальных вывезли...

Не сговариваясь, они с Дианой разделились. Она двинулась вокруг дома, причем демонстративно не тая интереса к происходящему — вытягивала шею, приподнималась на цыпочки, удивленно хлопала глазами... Лицо приобрело глуповатое выражение.

Лесник натянул почтительную улыбку и подсел к бабульке, украшавшей своей персоной лавочку у соседнего дома. Вид у нее (у бабульки, не лавочки) был настолько важный и многозначительный, что сомнений не было — что-то знает.

Через несколько минут Лесник обменялся информацией с Машей.

— Дальнобойщик вернулся из рейса, — сказал Лесник. — Вон там живет, в соседнем подъезде. И нашел жену...

— В постели с хахалем, — закончила Диана.

— Нет. На кухне. В расчлененном виде, с головой на тарелке. Ну и сдвинулся. Стал высаживать дверь Фагота — видать, имел какие-то подозрения... Приехал луноход — и все завертелось.

Маша-Диана доложила:

— Дом оцеплен со все сторон, плотно. По задней стене и через крышу не получится.

Лесник задумался. Канюченко наверняка там, но вызывать Юзефа, чтобы вновь активизировал креатуру, не хотелось. Да и слишком много народу приехало, высокого начальства в том числе, незаметно майор кассеты не разыщет и не вынесет.

— Есть план, — сказала Маша. — И есть одна интересная штучка в багажнике. Десяти минут тебе хватит?

Прачечная по субботам работала, но именно сегодня оказалась закрыта. По техническим причинам. Анна подумала, что причина тут одна, но большая — царскосельский карнавал.

Она пошла обратно кружным путем, медленно, по запруженным нарядными людьми улицам. Праздник не интересовал Анну, но хотелось отвлечься от мрачных мыслей. Категоричное предупреждение Лесника — ни шагу из квартиры — она не восприняла серьезно. И собиралась, полив цветы, вернуться в свое жилище. Взрослые дяди играют в секретных агентов, играют на полном серьезе, с кровью и трупами, — какое это имеет отношение к ней? Даже в дурацких боевиках злодеи не вырезают поголовно всех соседей своей жертвы. А в жизни тем более .

...Сюда, на бульвар Алексея Толстого, звуки гулянья не долетали. Подходя к подъезду, Анна решила позвонить вечером Леснику — придумав причину, по какой не может дольше оставаться в чужой квартире...

...Истомившийся ожиданием Фикус отпрянул от окна. Идет! Он занял прежнюю позицию — за дверью в дальней комнате. Коротко даванул на кнопку электрошокера — треск, между штырьками проскользнула синяя молния. В порядке, работает. Вещь надежная. Контрабандный, восемьдесят тысяч вольт, не то что щекоталки, сертифицированные в России. Достался Фикусу недавно — дешево и случайно, бывают в жизни не только гнусные случайности... Мало гниде не покажется.

Глава четвертая

Народ гулял шумно, с пиротехническими эффектами.

Время от времени бухала небольшая бронзовая пушка, нацеленная в небо, — и на головы праздничной толпе разноцветным листопадом опускались рекламки какой-то очередной весьма надежной финансовой компании. Подростки взрывали петарды почти под самыми ногами гуляющих — и ржали над их испугом. Ракеты разных цветов и калибров бабахали в вышине — не слишком часто, главные арсеналы приберегались к вечеру.

Автоматная очередь заглушила все. Сухая, резкая, она разительно отличалась по звуку от китайской пиротехники. Несколько одиночных выстрелов. Еще одна очередь, покороче. Затем стрельба усилилась, очереди перекрывали друг друга. Грохнула граната. Для опытного уха сомнений не было — шел бой.

Маша-Диана набрала полную грудь воздуха и завопила истошным, пронзительным бабьим голосом:

— Чечены-ы-ы!!! Террористы-ы-ы-ы!!! — и закончила вопль чем-то уже вовсе нечленораздельным и истеричным.

Этого вполне хватило, добавлять не понадобилось.

Толпа шарахнулась — как огромное существо, объятое болью или страхом. Люди бежали, сбивая друг друга с ног — не понимая, куда бегут. Кричали — не понимая, что кричат.

...Собровцы среагировали мгновенно. Резерв, остававшийся в автобусе, и выскочившие из дома, и все, кроме двоих, из оцепления — бросились к бульвару.

Лесник выжидал, стоя за углом. Звуки боя усиливались. Камуфляж, нашедшийся в тойоте, был безбожно мал, давил грудь и резал под мышками... Чеченка с прорезями неприятно липла к щекам и лбу. С начала стрельбы прошло секунд сорок.

Пора!

Он вынырнул из-за угла, бросился к подъезду. На ходу махнул рукой оставшимся двоим — те уже почти не обращали внимание на периметр, огороженный лентой. Напряженно прислушивались к стрельбе, держа автоматы наготове. Пробегая мимо, Лесник хрипло прокричал:

— Все к бульвару! На хер оцепление, приказ Стаса! Терракт!! Канюченко внутри?

На вопрос собровцы ответить не успели — рванули с места бегом. Но Лесника не сильно интересовала дислокация майора...

Окно распахнулось легко, как и утром. Лесник перевалился на балкон, пригнулся. Быстро осмотрел столбики балюстрады — старые, замшелые, никаких свежих следов. Поковырял ножом в трещинах кладки — ничего. Попробовал накренить огромный вазон, посмотреть под основанием, — тяжелый, зараза. Не то, покойный музыкант культуристом отнюдь не был...

Время истекало. Стрельба на бульваре продолжалась, но скоро должна была кончиться .

Он встал, плюнув на незаметность. Неважно, все вокруг смотрят туда, в направлении выстрелов. В вазоне — ссохшаяся, потрескавшаяся земля. Лесник метнулся к другому. Ага! Земля свеженькая, черненькая, растут настурции— но какие-то понурые, скукоженные... На третьем движении лезвие во что-то уперлось. Оно?! Земля полетела в стороны. Сверток. Черный пластиковый пакет, плотно заклеенный скотчем.

Выстрелы стихли, когда он сунулся было обратно на лестницу — и тут же отдернулся обратно. В подъезде — голоса, много. И все перекрывал возмущенный начальственный бас. Лесник, не раздумывая, повторил утреннюю одиссею — по карнизу, аккуратненько, не торопясь — завернул за угол и спрыгнул с пятиметровой высоты. Вроде бы никто не заметил.

...Источник стрельбы собровцы локализовали достаточно быстро. Им оказалась здоровенная жестянка с круглыми отверстиями на боках, объемом литров десять, не меньше. Голливудская штучка — звуковой имитатор огневых контактов. Отверстия еще дымились...

Обратно тянулись, матеря пиротехников-отморозков: вконец распустились, ни праздника без членовредительства не обходится, вечно кому-нибудь что-нибудь оторвет или выбьет, на Новый Год вообще спалили ракетой арку Генерального штаба — хана и лошадкам, и колеснице. Радовались, что нынешний казус произошел на просторном бульваре, примыкающем к большому скверу, — на тесных, стиснутых домами питерских улицах точно бы случилась ходынка, передавили бы к чертям друг друга. А так — несколько помятых да слегка потоптанных, да пара-тройка сметенных с лица земли лотков... Бывает хуже.

... Маша-Диана уже ждала в машине. Лесник плюхнулся на сиденье, показал измазанный землей сверток, содрал с лица мокрую от пота чеченку.

— Возвращаемся. И объезжай эту гулянку подальше, хватит на сегодня праздников жизни.

Далеко они не уехали. Ожил оставленный на сиденье мобильник.

Голос Анны — плывущий, ломающийся, с трудом узнаваемый:

— Тимо... Андрей! Скорее приезжай! Я только что убила человека...

Отбой. Короткие гудки.

— Я не знаю, Юзик, как можно вычислить Черного Мессию. И никто не знает. Когда он появится — я думаю, мы поймем. Если останется, кому понимать.

— Леша, я сейчас чувствую себя человеком, сколотившим на скорую руку по велению свыше ковчег — при этом ни на секунду не веря в возможность потопа. Стоит ковчег у дома — и ладно, можно заняться другими делами. Только вот что будет, когда начнет прибывать вода? Может, в бортах такие щели, что никакие помпы не помогут. А тучи все гуще и гуще...

— Ковчег держали на воде не помпы, Юзик. Вера.

— Это все слова, красивые слова. Меня интересует информация, способная помочь в работе. Кем будет Темный? Человеком? Тенятником? Новой, неизвестной разновидностью нелюди? Как и где произойдет его инициация? Можно ли Мессию распознать заранее? И что конкретно значат слова пророчества: “и люди шли за ним”! Как это применить к сложившейся обстановке? Мало ли за кем люди ходят... Я допросил в свое время десятки апокалипсистов — но и они понятия не имели, на кого работали. Мессия, и все. Дескать, все по воле Божьей, и Апокалипсис, и приход Темного, и Последние Дни — стало быть, надо способствовать, активизировать всех латентных, которые могли бы спокойно прожить и умереть, никого не тронув... И активизировали... А всех несогласных с их доктриной норовили перестрелять... На тебя ссылались, кстати. Правда, пореже, чем на волю Божию.

— Они ошибались в одном, Юзик...

— Лишь в одном?! В чем же?

— Путали Божью волю с Божьим попущением...

— И то ладно. С Вышним Престолом оперативными методами не потягаешься... Значит, Божью волю реализовал я — прикончив всю их компанию?

— Не знаю, Юзик... Мне иногда кажется, что про тебя Он просто позабыл...

Все стулья (кроме двух) были положены сиденьями на столы, и их ножки топорщились, как кости неведомых животных. Каждое слово собеседников отдавалось в пустой столовой зловещим эхом.

— Меня зовут Петраков, — сказал сторож.

— Тебя зовут Алябьев, — повторила Жозефина Генриховна. — Посмотри сюда. Читать-то не разучился?

На стол легла небольшая фотография, скопированная из уголовного дела. Надпись в правом нижнем углу извещала, что снимок запечатлел для вечности не кого-либо, но Алябьева Г. С.

— Это не я, — сказал сторож неуверенно.

Действительно, лицо на фотографии, при внешней схожести черт, было другим — более похожим на морду хищника, попавшего в капкан. Мелкого хищника, но опасного.

— Ты, ты... Настоящий ты. Алябьев.

Сторож молчал, смотрел мимо Жозефины Генриховны — на что-то, видимое только ему. Может быть, на Вечность.

Де Лануа достала еще пачечку фотографий, протянула сторожу. На первой была миловидная молодая женщина. На остальных — она же. Но по частям. Последняя жертва Соловья, не успевшая попасть в стеклянные банки.

— Смотри, смотри... Это Ирина Барсова. Ты расчленял ее больше суток. Живую. Сначала ноги, по очереди. Потом руки. Накладывал жгуты и прижигал раны. А когда Ира приходила в себя, ты убеждал ее, какое это счастье — умереть вот так. И спрашивал, что она чувствует. Но она не могла ответить. Чтобы не кричала — ты первым делом рассек ей гортань и связки и вставил для дыхания обрезок шланга от стиральной машины. Так оно было, Алябьев?

Жозефина Генриховна говорила негромко. Слова падали размеренно, и чувствовался в них некий ритм, убаюкивающий и будоражащий одновременно. Гипнозом это не было. Жозефина не нуждалась в кукле, которую надо постоянно дергать за веревочки. Наоборот, держаться от Петракова-Алябьева стоило подальше. Это не Марат — не хитрая лиса, бесподобно умевшая запутывать след. Хорошо, если Соловей продержится на свободе месяц — снова став Алябьевым. Хотя, может, охота протянется немного дольше — если у сторожа хватит ума скопировать манеру Мозговеда... В любом случае у колдуньи будет запас времени — и оружие против врагов. Она снова получит свежие, теплые человеческие внутренности...

Петраков молчал, перебирал фотоснимки. Руки подрагивали.

— Это был шланг не от машины, тот больно толстый, — Сказал он глухо, — это был шланг от душа...

— Ты был счастлив, Алябьев. Вспомни, как хорошо наточенный нож входит в мясо — легко, изящно, красиво. Вспомни, как куски ложатся на разделочную доску — такие ровные, такие одинаковые... Я сделаю тебя счастливым, Алябьев. Доверься мне.

В руках ведуньи появился кухонный тесак. Луч солнца отразился от зеркального лезвия и скользнул по потолку. Это, конечно, не было излюбленное орудие Соловья, изъятое у него одиннадцать лет назад — но похожее. Де Лануа положила тесак на стол, подтолкнула в сторону Петракова.

Он прикоснулся к сверкающей стали. Отдернул руку. Прикоснулся снова. Взял в руки, долго и дотошно ощупывал рукоять, как будто видел такой инструмент впервые в жизни. Провел пальцем по лезвию — как по коже любимой женщины.

Встал из-за стола — рот полуоткрыт, глаза затуманены не то воспоминанием, не то предвкушением.

...Сталь свистнула, вспоров воздух. Де Лануа вздрогнула от неожиданности. Петраков смотрел на свою левую ладонь — на бритвенно-тонком разрезе медленно, словно неохотно, появились первые капельки крови. Потом закапало — гуще, обильней — и полилось тонкой струйкой. Сторож поднес ладонь ко рту... Окровавленные губы шевельнулись:

— Меня зовут Алябьев.

С самого начала все пошло не так. Фикусу доводилось пользоваться шокером в разных ситуациях, и он хорошо знал, как тот действует. Клиент трясется крупной дрожью, ровнехонько в такт пощелкиванию агрегата. Возможны легкие судороги, а то и не очень легкие. Может, кто и скапутится, ежели из сердечников. Но смешнее всего (если имеешь дело с мужиком), вылить ему стакан соленой воды в штаны и приложить игрушку к яйцам — эффект специфический, у клиента аж молния трещит и рвется от напора изнутри...

Он ткнул шокер сучке под ребра, сзади и сбоку — сразу же, как шагнула за порог комнаты. Пока не успела увидеть стол с инструментом и рвануть в бега. Не было ничего. Ни дрожи, ни судорог. Стояла, как стояла — а потом отпрянула в сторону, развернулась. Сломался?! Фикус даванул кнопку. Между штырьками с треском замелькали разряды. Он метнулся вперед, замахнулся кулаком, отвлекая внимание — и снова тыкнул — снизу, исподтишка, незаметным ударом, каким бьют в подворотнях финкой в брюхо. Ничего.

Шокер вмялся в живот. Гадина зашипела от удара — и все. Резиновая она, что ли? У лица мелькнула рука —

скрюченные пальцы, длинные когти... У-у-у, тварь... Фикус отпрыгнул назад, полез в карман за ножом...

Не успел. Второй выпад твари — и когти пробороздили по его щеке, почти по тому же месту. По едва поджившим царапинам.

Фикус взвыл. Боль ослепила. Рванулся вперед. Когти полоснули выше, метясь в глаза. Он не почувствовал — ударил, и еще, и еще — кулак уходит в мягкое, под другим что-то трещит (ребра?) — девка хрипит — ага! не любишь!!! А в рожу? Нравится?! Получай!!

Она прижимается, не дает размахнуться, когти уже не отрываются от его лица, — терзают лоб, щеки, ухо... Кровь заливает глаза. Он орет от боли и вцепляется в поганую харю, пытается выдавить глаз и промахивается. Перчатка мешает, но пальцы Фикуса цепляют за губу, лезут в рот, разрывают щеку. Челюсти смыкаются на его пальцах, и это больней всего, фаланги трещат и крошатся, Фикус рвется из зубов, забыв обо всем — и выдирается, теряя перчатку, а с ней кожу и мясо с пальцев, и... О-у-ё-о-о-о!!!

Нога в белой кроссовке бьет его в пах, и кажется, что там не осталось ничего, все разбито, раздавлено, расплющено в лепешку. Боль оглушает, парализует. Фикус падает на колени, потом на бок. Сучка отступает на полшага, хватает не глядя что-то со стола, и это что - то летит ему в голову...

Мгновения тягуче растягиваются, Фикус видит: переворачиваясь на лету, к нему приближаются маленькие тиски, и думает, что надо поднять руку и отклонить их полет, но руки не слушаются, руки вцепились в пах, и он успевает вспомнить, что собирался медленно-медленно, по пол-оборотика, раздавливать в тисках большие пальцы мокрощелки, только большие, для других он пригото...

Удар.

Мир взорвался с ослепляющей вспышкой.

С ней что-то происходило, но она не понимала — что. Казалось, ушедший внутрь электрозаряд продолжал там, внутри нее, свою страшную работу — что-то рвалось на части, что-то скручивалось и вытягивалось, что-то сгорало без остатка. Но — взамен появлялось что-то новое. Кровь текла по лицу, кровь была повсюду. Два сломанных передних зуба царапали язык — но, странное дело, не болели. Она шагнула вперед — слепо, невидяще, споткнулась о лежащего под ногами человека. Переступила, шагнула дальше. Все вокруг потеряло естественные цвета и окрасилось в разные оттенки красного — она с трудом различила багровый телефонный аппарат на фоне ярко-алой стены... Бумажка, где бумажка с его телефоном? — она не знала, не помнила, и пыталась вспомнить, куда ее засунула — вместо этого вспомнился четко и ясно мельком виденный номер... Пурпурные цифры на аппарате расплывались, она не могла их разобрать, и просто отсчитывала, находя нужную. Ее красные пальцы никак не попадали в прорези диска — и были красными по-настоящему, красными от крови... Номер как-то набрался, словно сам собой, что-то шипело и потрескивало не то в ее мозгу, не то в трубке, потом зазвучал его голос, она хотела крикнуть: Тимофей! — и осеклась, его зовут не так, и она кричала что-то еще, что ей плохо, и она совсем одна, и ей страшно, и сейчас она умрет... На очередной фразе она поняла, что кричит в никуда, что трубки в руке нет, трубка беззвучно развалились на части, и острые осколки пластмассы впились в ладонь, потом — сразу, без перехода — у самого лица пол, красный паркет, — и на нем расползается лужа рвоты, тоже красной — а желудок старается выпасть туда, в эту лужу, и близок к успеху. Потом — опять без перехода — она стоит у зеркала — бледная, странно спокойная, от всего отрешенная — и механически водит по лицу влажной тряпкой, стирая кровь, и разбитым губам не больно, и разорванной щеке тоже, и оказывается, что она вовсе не порвана, там тянется к уху старый шрам, совсем бледный, откуда он взялся, никогда не было, ты ведь знаешь, деточка, говорит Жозефина Генриховны, так бывает со всеми, кто много смеется, и сама хохочет, и хохот напоминает воронье карканье, и хохочущее лицо нависает над ней — там, в зеркале. Появляются другие лица, много, их оскаленные рты сливаются в одну огромную пасть... Пасть скалится на нее, и она тоже скалится, и становится частью этой пасти, и пасть поглощает ее. Зеркало рассыпается.

...Каркающий хохот продолжал терзать уши, и Анна обернулась, но не через плечо — а попыталась задрать, загнуть голову к спине — все тело девушки изогнулось назад крутой дугой. Затылок хрустко стукнулся об пол — но отскочил упруго, как резиновый мячик, дуга распрямилась и согнулась снова, и еще, и еще, и еще...

Как встает на ноги человек с кровавой маской вместо лица, Анна уже не видела.

Маша-Диана, действительно, в жизни повидала всякого — но с таким трюком столкнулась впервые. Движение Лесника она заметила, хотя сделать ничего не успела — сидела за рулем быстро катящей тойоты. Сидела — и оказалась подброшенной вверх. Тут же приземлилась — на пассажирское сиденье. А за рулем уже был Лесник — причем ни скорость, ни направление движения машины измениться не успели.

Диана позавидовала и решила обязательно научиться приему, причем в полном объеме — два или три движения были оборванными, незавершенными, в боевой обстановке выдернутый из-за руля индивид наверняка уже не смог бы вновь вмешаться в управление.

Тойота затормозила с визгом, оставив черные полосы на асфальте. Развернулась и понеслась обратно. Диана хотела сказать, что самое важное сейчас — довезти и просмотреть кассеты; поглядела на коллегу и не сказала ничего.

Через карнавальную толпу опять пришлось пробиваться со скоростью асфальтового катка. Лесник не прекращая сигналил, люди шарахались, расступались — но медленно, неохотно. Изрядно пьяная дамочка в костюме рыжего клоуна распласталась вдруг на капоте, тянула руки к стеклу и вполне понятными жестами предлагала Леснику: брось, парень, куда спешить в такой день, присоединяйся, оттянемся. Он заскрипел зубами...

...Тойота встала резко, чуть не вышвырнув Машу сквозь ветровое стекло. Лесник выскочил и бросился в подъезд. Диана дернулась было следом — и остановилась. Вернулась в машину. Спокойным голосом сказала в крошечный микрофон:

— Товар получен. Но возникла проблема...

Фикус понял, что жив — и удивился.

Впрочем, ничего удивительного в том не было. Тиски ударили в лоб сильно, но по касательной. Содрали кожу и оставили сильно кровящую, хоть и неглубокую рану. Ему показалось, что голова взорвалась, как мощная китайская петарда — однако сознание Фикус не потерял. Огненная вспышка перед глазами сменилась темнотой, а темнота странно вывернутой картинкой комнаты, но он видел все..

Видел, как мимо него металась сучка — то исчезая, то вновь появляясь в поле зрения. Металась с неимоверной скоростью — как мечутся экранные персонажи при ускоренном просмотре.

А может, это Фикус все делал сейчас медленно — медленно вдыхал, медленно выпускал воздух сквозь окровавленные губы. Рука так же медленно поползла к карману, надолго исчезла в нем, вернулась обратно — с зажатым ножом. Гул в разбитой голове исчез. Тошноты не было, головокружения тоже. Пожалуй, Фикус мог бы продолжить столь неудачно начатую схватку, если бы не боль в паху. Но и она утихала.

Гадина не обращала на него внимания, снова исчезнув из видимости. Хотя была рядом — за стеной что-то с шумом обрушилось, что-то другое со звоном разбилось, а что-то третье регулярно и громко долбилось во что-то четвертое...

Он не анализировал эти звуки. Решил: пора! — и стал подниматься. Перевернулся на живот, потом встал на четвереньки... Было неудобно, прокушенная рука скользила по залитому кровью паркету, а во второй был нож — но Фикус не решался выпустить трехцветную наборную рукоять даже ненадолго. Он боялся бешеную тварь (никогда не признавшись бы в этом), и страх этот родился вчера, во время драки на улице.

Припадок... — чуть растерянно подумал Фикус, остановившись в дверях прихожей. Тело гниды выгибалось крутой дугой, опираясь лишь на пятки и затылок — и тут же, обмякнув, рушилось на пол — чтобы выгнуться снова.

Он приблизился — опасливо, с финкой наготове. Ему приходилось видеть такое, знал, что сила у припадочных порой небывалая... Припадок закончился внезапно — тело в очередной раз расслабилось и вытянулось неподвижно. Фикус ударил ногой — в ребра, осторожно, вполсилы. Никакой реакции. Он бил еще и еще — все сильнее, ребра хрустели, голова безвольно моталась туда-сюда по линолеуму.

Он прекратил бесплодное занятие — лежит как дохлая, глаза закрыты, лишь на губах поднимается и опадает, пузырится кровавая пена. Фикус упал на колени с ней рядом, выронил нож. Вцепился руками в горло, нащупал пальцами сонную артерию. Сдавил изо всех сил. Сейчас, сейчас...

Секунды капали. Ничего не происходило. Глаза не вываливались из орбит, а язык изо рта. Губы не синели. Пена все так же ритмично пузырилась. Фикус не понимал, в чем дело.

Потом он отшатнулся, руки ослабли и безвольно разжались — у стервы широко открылись глаза. Зрачков и радужки на них не было, закатились, обычное дело для припадочных, Фикус знал это, — и все равно отдернулся в испуге. Потому что одновременно с глазами распахнулся рот, оскалился пастью хищного зверя, — а между окровавленными зубами торчал застрявший кусочек мяса с кожей...

Его мяса.

С его кожей.

Сука-а-а-а-а!!!!!

Фикус взгромоздился ей на грудь, нашарил на полу финку, приставил к мертвенно-белому глазу — и надавил двумя руками. Семнадцать сантиметров стали легко вошли в мозг. Глубоко, до упора, до затылка...

Она забилась, как пойманная акула-людоед на палубе сейнера, но Фикус вцепился в рукоять финки — и с усилием вращал ее в глазнице круговыми движениями — так размешивают загустевшую краску в банке с узким горлом...

Сталь глухо звякнула. Финка сломалась у рукояти. Фикус поднялся. Он шатался, руки тряслись. Тело под ногами извивалось с прежней яростью. Это было непонятно. И страшно.

Стояла звонкая тишина, лишь когти твари скребли по полу. Затем на улице, под окнами, взвыли тормоза. И тут же — грохот ног по лестнице. Это сюда, Фикус не сомневался ни секунды... Лифта нет, не разминешься...

Он ринулся в комнату, оставляя цепочку кровавых следов.

Через несколько секунд хилая дверь квартиры с грохотом рухнула.

Дверь рухнула с грохотом.

Дверь соседней квартиры, наоборот, спустя недолгое время растворилась совершенно бесшумно. Что было само по себе странно — обычно громкие эксцессы не вызывают у соседей желания высовываться из безопасной квартиры на полную тревог лестницу. Но дальнейшее оказалось еще удивительней. Женская фигура пересекла площадку — и, чуть помедлив у входа, вошла в квартиру, так долго служившую Фикусу местом засады. Впрочем, быстро вернулась на исходную позицию, прикрыв свою дверь без скрипа и хлопанья... Все это заняло не больше четверти минуты.

Диана-Маша сделала все правильно — стояла у тойоты (пистолет не на виду, в опущенной к бедру руке, и прикрыт от посторонних взглядов корпусом машины). Держала двери парадной, и, одновременно, — оставленный в салоне сверток. Кассеты людоеда...

Кивнула на подъезд выскочившему из джипа Юзефу. Тот, ничего не спрашивая, прошел на лестницу. Тройка бойцов, повинуясь знаку обер-инквизитора, осталась внизу.

...Дверь на пятом этаже — сорвана с петель. Юзеф вошел и увидел труп тенятницы. И не сразу понял, что это труп. Тело подергивалось, мышцы сокращались, но жизнью такие судороги назвать нельзя — точно так же сокращается и двое, и трое суток сердце обезглавленной гадюки. Часов через пять затихнет, подумал Юзеф, оценив рану с торчащим в ней обломком клинка...

Первая. Первая из Черной Троицы...

В комнате — никого. Кровавый след вел к стеклянной двери. За ней лоджия — открытая, незастекленная — и тоже пустая. Обер-инквизитор ловко перемахнул на смежную, отделенную невысокой стеночкой...

Лесник был там. Стоял, прислонившись к стене. У ног — неподвижное тело. Лежащий на животе окровавленный мужчина словно пытался обернуться, чтобы посмотреть: кто его так? Юзеф нагнулся, приложил пальцы к сонной артерии, брезгливо отряхнул руки... Спросил:

— Это он ее?

Лесник молчал. Не шевелился. Может, не услышал вопрос. Может, вообще не заметил обер-инквизитора.

Юзеф подергал дверь лоджии — заперта. Прижался лицом к стеклу, всмотрелся. Прислушался. В квартире тихо и пусто. Гуляют на карнавале? Ладно, одной заботой меньше...

Повернулся к Леснику, не зная, что сказать.

Что тот нашел себе не ту девушку?

Что не вмешайся случайность — и они получили бы не латентную, но активную тенятницу?

— Такая у нас работа, — произнес наконец Юзеф. — И ты сам ее выбрал,..

Лесник молчал.

Дела минувших дней — XVI. 05 июля 1992 года.

Работа по призванию

...На широченной колоде был вырезан кровосток — глубокая канавка. По ней руда скатывалась на деревянный желобок, а с него — в деревянную же миску с неровными, будто обгрызенными, краями. Скатывалась — но не вся. Всё вокруг было испачкано пятнами, въевшимися в дерево, — одни, стародавние, ничем не отличались от обычной грязи. В черноте других, свежих, липких, — угадывался красный цвет. Кровь. Кровь Киры, его матери.

Сейчас — ни деревянного желобка, ни миски не было — увезены как вещдоки. Но он знал, как всё было.

Лесник (тогда еще — Андрей Урманцев) стоял неподвижно и молча. Что-то умирало внутри — в муках, с выворачивающей наизнанку болью, с криком, сотрясающим бревенчатые стены и потолок землянки. Крик никто не слышал. Андрей стоял молча...

...Дождь постукивал по натянутому брезенту. Редко, глухо, — словно капали чьи-то слезы. Юзефа ждали, но он уже час не выходил из палатки погибшей начальницы экспедиции.

Письма оказались написаны тем же почерком, что и отчеты. Толстая пачка, перехваченная резинкой, лежала в железном ящике, вместе с документами и экспедиционной казной. Потрепанные конверты — похоже, Кира возила их с собой всегда и везде. Адреса ни на одном нет, только на верхнем — имя. Его имя. Настоящее имя Юзефа...

...Это был не первый его сезон, и раньше проводил все каникулы с матерью, на раскопках, но теперь — археолог с дипломом истфака, дальше пути расходились, пора самому вставать на крыло, она радовалась с ноткой грусти, последнее лето вместе, последнее лето детства — так говорила она, он только улыбался, давно не считал себя мальчиком, и экспедиционные девушки тоже не считали, скорей наоборот, и казалось, что...

Ее тело нашли через сутки.

Случайно. Охотники. Спугнули кого-то, ломанувшегося через подлесок, и в первый момент подумали, что браконьеры здесь разделывали лося — окровавленное нечто на краю свежевырытой ямы на человека уже походило мало. Отсутствовали кисти рук и ступни, вся правая сторона фудной клетки. Не было печени, сердца. И головы...

Именно так были изуродованы древние останки, порой находимые здесь, рядом с таштыкскими погребениями, но похороненные за оградками курганов... Кого уродовали этим диким способом? Пленников-врагов? Собственных колдунов, опасаясь их и после смерти? Каким образом жуткий ритуал просочился сквозь толщу двадцати веков? Никто не знал, а мертвые не дадут ответа. Потом приехала милиция, и люди в штатском, и человек с тяжелым взглядом из-под кустистых бровей, — его слушались и те, и другие. После двухдневной облавы было найдено лесное логово, ни один из обитателей которого живым не сдался. Андрей ходил опознавать тех мертвецов. Монстрами они не выглядели: низкорослые тела, изуродованные пулями, скуластые лица — двоих он опознал, приходили, молча часами сидели на краю раскопа, обычное дело, местные любят приглядывать, не найдут ли вдруг археологи золото.

Киру ему опознавать не позволили...

...Капли дождя постукивали по брезенту, словно просились внутрь.

“...вчера Анджей пошел, в девять с половиной месяцев (представляешь!), от кроватки до ящика с игрушками — восемь шагов! сам! — два раза упал, но не пополз, снова вставал и шел, только лоб чуть нахмурил, вылитый отец — такой же упрямый...”

Одна настырная капля все-таки протиснулась сквозь брезент, упала на пожелтевшую бумагу...

В увезенном опечатанном мешке с вещдоками одного не хватало. Пачки писем, перетянутых резинкой...

...Его не хотели пускать в землянку, даже сейчас, когда почти все следы трагедии убрали. Андрей настоял..Логову оставалось жить считанные минуты, канистры с бензином у стен, наготове. Люди в штатском вышли, повинуясь жесту начальника, того самого, с кустистыми бровями, — Юзефа, они звали его просто Юзефом, без отчества, и звучало это не как имя, а как звание.

Старые бревна словно испугались огненной смерти, словно молили о пощаде — десятками криков и стонов, впитавшихся в почернелое дерево вместе с кровью. Крики рвали уши, и был среди них — Кирин. Андрей слушал — чтобы запомнить все. Чтобы не забыть.

Его плеча коснулась рука. Андрей обернулся. Юзеф. Каменная маска лица, но в глазах... смесь грусти и ярости, боли и чего-то еще, чему нет, наверное, названия... Есть работа, есть такая работа, мальчик — делать так, чтобы всего этого не было... Нигде и никогда. Страшная работа. Проклятая... Ее нельзя любить, но нужно делать. И надо иметь к ней призвание. Слова Юзефа падали тяжело и глухо, эха в просторной землянке не было. Через год Андрей стал Лесником.

Глава пятая

— Меня зовут Алябьев...

Жозефина Генриховна улыбнулась, поощрительно кивнула головой. Больше улыбаться колдунье не пришлось.

Несуразный человечек с тесаком в руках направился к ней, обходя стол. Пластика его движений напоминала маленького, но кровожадного зверька — хорька или ласку.

— Меня зовут Алябьев...

Голос звучал равнодушно. Руки потянулись к Жозефине. Капелька крови скатилась с губы на подбородок.

— Стой, урод!

Де Лануа вскочила, опрокинув стул. Отступала, оставляя стол между собой и сторожем. На ходу ухватила фотографию — ту самую: Соловей анфас, Соловей в профиль. — Стой!!!

Алябьев не остановился. Наоборот, ускорился. Они с Жозефиной уже совершили полный оборот — оставаясь при этом по разные стороны стола. Это напоминало детскую игру в догонялки, в которую решили сыграть взрослые люди. Только у одного зачем-то в руке тесак.

Через мгновение оружие появилось и у второго игрока. Маленький, похожий на игрушку серп. Губы Жозефины торопливо выплевывали слова заклинания. Экс-Петракова они не испугали и не остановили, как, впрочем, и крохотное золотистое лезвие в руках колдуньи.

Де Лануа провела серпом по фотографии — осторожно, по самому краешку изображения. Не убить, не покалечить — лишь показать, кто здесь главный. Алябьев не отреагировал. Никак.

Она резанула еще раз. Серп рассек снимок, располовинив и профиль, и фас людоеда. Стол отлетел. Алябьев оказался рядом. Тяжелый обушок тесака ударил колдунью по затылку.

Она хотела закричать, хотела полоснуть серпом уже лицо оригинала — по-прежнему тупо-равнодушное. Но руки и ноги сковала ватная вялость. Второй удар по затылку, третий... Мир померк для Жозефины Генриховны.

...Через несколько минут сторонний зритель, окажись вдруг таковой в пустом здании лицея, мог бы видеть еще одну сцену, напоминающую о детских забавах: мальчик с натугой везет санки. Колдунья весила раза в полтора больше Алябьява — его руки вцепились в лодыжки Де Лануа, сгорбленная фигурка сторожа медленно шагала по коридору... Потом затылок Жозефины сухо застучал по ступеням лестницы.

Внизу была дверь с табличкой: “Учебно-производственный корпус”.

Младший агент Славик прибыл сменить напарника — и обнаружил, что псевдо-студент, на вид дремлющий, — мертв. Застрелен. Выстрелом из пистолета небольшого калибра в сердце. Тело было теплым. Трупное окоченение еще не наступило. На связь с докладом: все в порядке, клиент безвылазно сидит в своей берлоге, — Миша выходил тридцать семь минут назад.

Юзеф на место происшествия не выехал — был по горло занят смертью первой из Черной Троицы.

Задействовали резерв — машину скорой помощи. Труп Миши загрузили под видом перегревшегося на солнце человека и вывезли. Никто из редких зевак ничего не заподозрил. Славик заступил на пост, хотя злосчастную лавочку проигнорировал — примета дурная. Сидел в “Чероки”, заперев двери, задраив пуленепробиваемые окна; сидел напрягшийся, готовый к любому повороту событий. Наблюдал за лицеем и флигелем Петракова. Но никак не связывал непонятное убийство с тем, что происходит внутри объекта...

Слюнявый шепот бубнил в ухо:

— Ты не умрешь. Ты станешь другой. Станешь целым новым миром. Красивым... И будешь им всегда, и будешь счастлива...

Жозефина открыла глаза и вспомнила все.

Это ничтожество, этот урод почему-то сумел выдержать действие самого мощного ее оружия. И не просто уцелел, но и напал на колдунью... Он умрет скоро и страшно, в муках, ей не нужны колдовские аксессуары, чтобы провидеть конец Алябьева — темный ореол смерти густел вокруг сторожа.

Она пошевелилась. Вернее, попыталась — ничего не вышло. Полностью обнаженная, Де Лануа была прикручена к широкой доске. Кольца нейлонового троса (на каждом — свой узел) врезались в тело — на равном, идеально вымеренном расстоянии. Доска с привязанной Жозефиной Генриховной лежала на станине “Пеликана”.

Колдунья не имела понятия, как называется станок, но назначение зубчатого диска, нависшего сверху, поняла хорошо. Она закричала во всю мощь легких. Крик должен, обязан был вырваться наружу, и донестись до людей на бульваре, и привлечь их внимание... Ничего.

До голосовых связок воздух не дошел. Из обрезка ржавой трубки, торчащего из рассеченной гортани, раздался тихий свист, больше похожий на шорох. Еще вылетело несколько розовых капелек. И всё... Рана вокруг трубки почти не кровоточила, Алябьев сделал разрез филигранно, не задев ни артерию, ни яремную вену.

Голос бубнил в ухо о ждущем ее счастье — Жозефина не слушала. Она искала путь к спасению.

Де Лануа-старший мало чему успел научить дочь, большую часть своих талантов она обрела самостоятельно... Как золотоискатель, просеивала набитые мистической чепухой книги. По крупицам восстанавливала утраченные ритуалы. Искала и находила обрывки древних знаний на стыке, казалось бы, нестыкующихся наук. Она чувствовала дремлющую внутри себя силу, и кое-что сумела пробудить... Но многие поразительные способности отца остались ей недоступны. Хотя сейчас она нуждалась в одной-единственной: в умении мага Де Лануа разрывать сковывающие его с ног до головы цепи — настоящие, без фальшивых звеньев, перед каждым выступлением их проверяли дюжие добровольцы из публики...

Алябьев перестал шептать, отодвинулся от ее уха, приготовил резиновые жгуты, запалил паяльную лампу, — перетянуть и прижечь культи. Делал все неторопливо, основательно. Великое таинство не терпит суеты. И тем более недопустимо убить заготовку. Она должна остаться живой — навсегда. Просто стать другой. Стать совершенной и прекрасной частью идеального мироздания.

Жозефина дралась за жизнь. Она выла — беззвучно. Извивалась, напрягая мышцы, стараясь разорвать путы — безрезультатно. Пыталась расслабиться, чтобы шнур соскользнул с обмякшего тела — никакого эффекта. Сторож хорошо знал свое дело...

Освободить руки, хотя бы одну руку — и вцепиться в смешной вихрастый затылок смешного недочеловечка, повернувшегося к ней спиной. За эту возможность она отдала бы сейчас все накопленные за долгую жизнь богатства.

Богатства. ..

Отец тоже не был беден, отнюдь нет, но порой говорил, положив сильные и нежные пальцы на пульс часто хворавшей Жози: “Главное твое наследство здесь, в крови... Все остальное тлен, а этот мой дар не отнимет никто...”

Ну где же твой дар, отец??!!

Сейчас кровь прольется и вытечет на потеху недоноску, чей убогий разум она так неосмотрительно выпустила из клетки.

Пламя лампы ровно гудело. Алябьев повернулся к Де Лануа. Его улыбка была доброй, почти ласковой: сейчас, сейчас, совсем недолго, все будет хорошо...

Диск дернулся и завертелся. Сторож слегка нажал на рукоятку вертикального хода — вращающаяся смерть послушно опустилась и вновь приподнялась.

Остекленевшие глаза Жозефины не отрывались от диска. Попытки разорвать трос прекратились. Воздух толчками выходил из ржавой трубки. Убаюкивающих слов Алябьева колдунья не слышала, все заглушал шум агрегата.

Повелитель вечности нажал на доску, подвинул ее так, что голеностопные суставы Де Лануа оказались точно на линии распила — глазомер у сторожа был идеальный. Взялся за рукоятку, но еще чуть-чуть помедлил... Не потому что был садистом, нет, Соловью страх и боль жертв наслаждения не доставляли. Но в вое циркулярной пилы ему слышалась какая-то песня, и Алябьев пытался разобрать слова...

Потом диск пошел вниз — быстро, уверенно, неотвратимо.

А дальше случилось странное.

Доска с привязанной женщиной подпрыгнула на станине. Еще раз. Еще. И легла уже вкривь, не под прямым углом к орудию казни. Алябьев не успел прервать движение инструмента. Криво отпиленный кусок доски и стопы колдуньи грохнули о жестяной поддон. Трубка в горле Жозефины завопила пронзительно, как пароходный гудок. Из культей хлынула кровь — сторож не делал попыток ее остановить... — Неровно!!! — истошный вопль перекрыл звуки, издаваемые и колдуньей, и станком.

Доска продолжала подпрыгивать. Алябьев попытался выровнять доску, ничего не вышло. Одна из петель — на коленях Де Лануа — разорвалась. Нейлоновый трос, способный выдерживать тонны и тонны груза — лопнул, как гнилая нитка. Сторож завороженно смотрел, как на другой петле одно за другим расходятся волокна...

Обрубок ноги оперся о станину — и едва не сбросил доску с женщиной со станка. Лопнула вторая петля. Алябьев взвыл.

Он метался вдоль “Пеликана”, как демон по вышедшей из повиновения преисподней. Удерживал доску, и одновременно толкал, и без остановки опускал и поднимал воющий диск. На точность и одинаковость сторож уже не обращал внимания...

... Зубья пилы заскрежетали по черепу — и через секунду для колдуньи все закончилось. Поддон был полон неровных, кривых кусков дерева. И плоти — они продолжали двигаться, извиваться, не желая признавать поражение и смерть... Жозефина Генриховна получила наконец отцовское наследство. Но дар пробудился слишком поздно. Алябьев долго рыдал, глядя на кучу обрубков. Окровавленных, шевелящихся, неровных. Потом вытер слезы и взял в руки тесак, с подарком Де Лануа он не расставался. Отвратительное стало еще отвратительнее. Тем почетней будет выполнить, не смотря ни на что, миссию творца.

Создать совершенство.

— Сейчас укольчик сделаем, совсем не больно, как комарик укусит, — ворковал близнец-2, бочком приближаясь к Леснику. Тон и слова его резко контрастировали с глазами — холодными, змеиными.

Лесник сидел на полу, обхватив колени руками. И ни на что не реагировал. Позволил увести себя из залитой кровью квартиры — безвольно переставлял ноги по лестнице, сел в машину. Смотрел перед собой пустым взглядом. Не сказал ни слова всю дорогу до площадки-3. Молчал и здесь... Но, как выяснилось, глубокой прострацией это не было.

...Рука метнулась со скоростью атакующей гюрзы. Шприц выпал. Близнец-2 отскочил, тряся ушибленной кистью.

— Бля, Айболита сюда надо! Он шприцы с десяти метров кидает, как Чингачгук томагавки... Да придержите его, что ли...

Присутствующие — Юзеф, Маша-Диана, отец Алексий — просьбу близнеца выполнять не спешили. И Айболит-Чингачгук, он же близнец-1, помочь напарнику сейчас ничем не мог. Отсутствовал. Приглядывал за интернет-клубом “Разряд”...

— Не надо инъекций, Юзик, — негромко сказал Алексей Николаевич. — Химия тут не поможет, душу ничем, кроме слова, не вылечишь... Я с ним поговорю. И если можно — наедине...

Юзеф встал, повлек за собой Диану, сделал знак близнецу. Все трое вышли из комнаты.

Разговор длился около получаса — а когда закончился, Лесник уснул. Прямо здесь, на полу. Вернувшиеся инквизиторы переложили его на черный кожаный диван, прикрыли пледом. Отец Алексий настаивал, что пациенту надо поспать как минимум четыре часа. Юзеф, сам не смыкавший глаз двое суток, не возражал — пускай отдохнет.

День прошел, начинался вечер — но веселье в городе муз отнюдь не прекратилось. Просто вступило в новую фазу. Изменился возрастной состав гуляющих — усталые папы-мамы с переполненными впечатлениями детьми разошлись по домам и разъехались в набитых электричках. На смену им пришла и приехала молодежь — оттянуться-оторваться на огромной дискотеке под открытым небом, в которую до утра превратится Царское Село.

Изменилась музыка, несущаяся отовсюду. Смолкли веселые детские песенки — из Екатерининского парка доносился мощный живой звук духового оркестра, игравшего вальсы и мазурки — но в центре Царского Села его перекрывали танцевальные хиты, выдаваемые динамиками...

Изменился ассортимент товаров, предлагаемых с многочисленных лотков гостям праздника, — все меньше сладостей и игрушек, все больше напитков различной градусно-сти — и раскупали их быстро. Бизнесмен-солнцепоклонник Арик Хачатрян мелькал то там, то тут, объезжая с товаром свои выездные точки — какие уж сегодня травы, какой ба-зилик-тархун, такой день раз в год бывает, и полгода потом кормит... Сусанны не было видно.

Праздник шумел, и взрывались в небе разноцветные всполохи фейерверков — а за кулисами шла другая жизнь, незаметная глазу — лилась кровь, и звучали выстрелы, и одни люди умирали, а другие убивали, и никто из них толком не знал, зачем они это делают. Не знали даже те, кто думал, что знает. Бывает не только пир во время чумы. Случается и чума во время пира.

Ему хотелось выть — и он выл.

Ничего не получалось. Вселенная корчилась в агонии — и вся ее боль стекалась в одну точку. В центр Вселенной и центр лицейского спортзала. Стекалась в Алябьева.

...Жозефина Генриховна была разложена на множество тарелок и мисок, принесенных из столовой. Стальные миски предназначались для супов, фаянсовые тарелки — для вторых блюд. Сейчас и в тех, и в других лежало ярко-красное мясо. Без гарнира, к черту проклятые овощи!

Убрав маты, Соловей расставил свой кровавый сервиз на полу — в нужном порядке, чтобы охватить все стыки пространства. Сложный и странный получился узор, никому не дано понять его: ни врачу, ни магу, ни, тем более, оперативно-следственной группе.

Вселенная состояла из нарезанных кубов, которые свободно парили, ничем не скрепленные, и лишь человеческий разум мог соединить их в единое и гармоничное целое. Вселенной требовался демиург. Творец. Космократор. Алябьев лег в фокусе своего узора и принялся управлять процессом.

Солнечные лучи, отлично видимые в пыльном воздухе, образовали внешний каркас конструкции. От посуды с мясом исходили невидимые токи.

Алябьев дирижировал и лучами, и токами, сшивая куски пространства друг с другом. Разделить уродливое на множество одинаково-безликих деталей и создать из этого множества нечто новое и прекрасное — не в этом ли задача творца? Швы сочились кровью...

...Все пошло не так.

Миска, стоявшая рядом с Соловьем, опрокинулась. Этого не могло быть — у посудины широкое, устойчивое донце, и деталь он выложил ровнехонько посередине...

Миска опрокинулась.

Он вскочил на ноги. Половинка рассеченного идеально пополам сердца Де Лануа валялась на полу. И предсердие, и желудочек сокращались, выбрасывая капли крови. Алябьев не удивился. Стиснул пальцами взбунтовавшуюся деталь — изо всех сил. Трепыхание прекратилось. Аккуратно установил миску в прежнее положение, с филигранной точностью стал выравнивать укрощенный комок плоти...

Не успел. Опрокинулась вторая миска. Опять сердце? Он бросился туда, но ничего не успел сделать, потому что увидел, как подрагивает соседняя тарелка. Идеальный кубик мяса на ней уже отнюдь не был идеальным — сокращался и вытягивался. Первая миска опрокинулась снова...

...Он бился головой о деревянный пол. Вселенная рушилась, Вселенная гибла на глазах — а он не мог ничего сделать. Темное море Хаоса поглощало островок гармонии, созидаемый с таким трудом... Алябьев выл.

Пальцы вцепились в тесак — но любимое орудие ничем сейчас помочь не могло. Он посмотрел на зеркальное лезвие, забрызганное кровью, увидел там забрызганного кровью себя — и радостно вскрикнул.

Идея — как спасти вселенную — оказалась простой и гениальной.

Зеркало!! Отражение! Зеркальная симметрия!

Даже изломанный, искаженный узор приобретет правильную одинаковость — если рядом за зеркальной стеной возникнет такой же. Если Вселенных станет две.

Он расставлял миски в новый натюрморт торопливо, уже не стараясь выровнять до миллиметра и не обращая внимания на подергивающиеся куски плоти. Потом занял место в центре нового мироздания и...

Хаос не упорядочивался. Алябьев понял свою ошибку. В двух Вселенных должны быть два демиурга...

Он бросился к выходу. Споткнулся, чуть не упал, — алюминиевый суповой бак загрохотал в сторону. Не пошедшие в дело бракованные, неровные детали сыро шлепнулись на пол. Они тоже подергивались. Соловей не обратил внимания — он мчался в мастерские.

“Пеликан” для задуманного не годился. Но был еще один агрегат, к которому Алябьев не раз присматривался во время одиноких экскурсий по учебно-производственному корпусу.

Лицей по праву гордился циркулярной пилой с движущейся станиной: ее показывали журналистам и шефам. На обычных станках заготовку подают руками, здесь же подача была автоматизирована. Ученики своими руками сделали раму и привод.

Как привязать, обездвижить самого себя — Алябьева не заботило. Он разделся догола, не оставив на себе ни единой нитки — чтобы двухсантиметровые зубья пилы, зацепившись за ткань, не сдвинули заготовку...

Голый человек залез на станок, лег и занял тщательно просчитанное положение — лежа на спине, с расставленными ногами. Продольная прорезь, по которой двигался диск, совпадала с осью симметрии будущих Вселенных — и с позвоночником их творца. Кожа демиурга — вся в синих прожилках, — блестела от пота. Правая рука свесилась, изогнулась, вдавила круглую черную кнопку, — и снова мертво вцепилась в край станины... Двигатель взвыл. Скорость подачи Алябьев установил максимальную.

Когда его мошонка почувствовала даже не сталь — а лишь поток холодного воздуха, вызванный бешеным вращением, — демиург приподнял голову, посмотрел на диск. Потом закричал — но не от страха. От восторга.

— Я-а-а-а-а!!!

Вселенная ответила — и не одна. Эхо металось под высокими потолками, перекрывая вой агрегата. Он понял, что Вселенная говорит спасибо... Тело выгнулось дугой, затрепетало и обмякло... Алябьев испытал первый оргазм за все свои сорок три года.

Диск не замедлил вращения — просто кромка его побурела.

Боль была, и, наверное, была кошмарной — но осталась где-то далеко, казалась ненастоящей, чужой, — и никак не могла омрачить чудо рождения новых Вселенных.

Пила вспарывала брюшину. Позвоночник все-таки чуть сбился в сторону, зубья шли параллельно, почти вплотную к нему. Алябьеву было все равно. Он был счастлив. Руки, вцепившиеся в края станины, так и не разжались. До самого конца. После конца — тоже.

...Через двадцать минут Славик, приглядывающий за лицеем, вышел из машины размяться. И услышал ревущий на предельных оборотах станок — пила работала уже без нагрузки. Еще через несколько минут он отыскал в закрашенном белой краской окне мастерской глазок, проковырянный лицеистами...

Что Вселенных стало две, младший агент Славик не заметил.

Глава шестая

Юзеф аккуратно затянул четыре винтика и отложил в сторону электрошокер, принадлежавший покойному Фикусу. Вернее, предмет, весьма на шокер похожий. С упомянутым прибором его роднил внешний вид и источник питания — две щелочных девятивольтовых батареи. Остальная же начинка... С начинкой, конечно, будут детально разбираться в Трех Китах, но главное ясно — квази-шокер выдавал сложную последовательность импульсов, воздействующих на организм непонятным образом. То есть результат воздействия был очевиден — лавинообразная активизация Т-генов. Неясен был механизм процесса. Более того, Юзеф подозревал, что прибор был однократного применения — настроен и заряжен на одну-единственную дичь. На латентную тенятницу. На Анну...

Похоже, к этому дню в Царском селе загодя готовился не только обер-инквизитор.

На столе мяукнул селектор, Юзеф нажал клавишу. Голос Маши-Дианы:

— Сообщение от Айболита. И еще — проснулся Лесник.

— Как он?

Маша догадалась, что к близнецу-1 вопрос не относится.

— Относительно работоспособен...

В голосе звучало сомнение.

— Десять минут назад в клубе “Разряд”, внутри, прозвучал выстрел, — сказал Юзеф. — За главным входом, и за аварийным, наблюдают с минувшей ночи. Людям, предположим, и глаза могли отвести... Но датчики не обманешь— никто не входил. Вот тебе классический случай запертой комнаты, вывернутый наизнанку. Загадка природы. Разве что предположить, что там кто-то прятался все это время, а теперь вот застрелился от тоски и голодухи...

Юзеф говорил и смотрел на реакцию Лесника.

Того загадка природы не взволновала — слушал внимательно, но равнодушно. Лицо осунулось, круги под глазами, на лбу глубокая морщинка — вчера ее не было. Но в остальном, как отметила Маша-Диана, Лесник был работоспособен. Относительно.

— Не хочется мне туда вламываться, — продолжал обер-инквизитор. — Место людное, двери надежные, сигнализация хитрая... Наследим — все, можно снимать засаду, никто туда не явится. Может, какой-нибудь трюк твоего приятеля Копыта? Поставил таймер с зарядом, а сейчас поглядывает со стороны — будет ли реакция. ..

Судя по тону, в версию с таймером Юзеф не верил.

— Третий тенятник — точно он? Копыто? — спросил Лесник без всякого выражения.

— Он, больше некому... Вон, можешь просмотреть свои трофеи, там две кассеты отложены... На одной Де Лануа кишки из трупа тянет — сама, своими руками. На другой — Копытьев голову вскрывает и достает мозг... Снято в ванной. Надо думать, как-то их обоих Фагот на это дело спровоцировал. Руку, например, забинтовал — дескать, производственная травма — вывихнул, мол, расчленяя...

Лесник вяло подумал, что уже слышал: “он, больше некому...” Точно, именно такие слова говорил ему на бульваре майор Канюченко — настоящий, циничный и самоуверенный майор, не креатура Юзефа. Говорил тридцать шесть часов назад. Казалось, с того разговора прошли долгие годы.

Смотреть кассеты Лесник не стал.

— Расскажи мне еще раз про свой визит в “Разряд”, — сказал обер-инквизитор. — С самыми мелкими подробностями.

Лесник начал рассказывать, дотошно описывая каждый шаг. Голос звучал мертво.

— Стоп! Подожди... Охранник уже был в подвальной подсобке? Сидел капитально, с книжкой в руках? То есть — пост постоянный... А у входа — еще и Никита? И что тот книгочей в подвале сторожил? Вина? Не проще замок повесить?

Действительно, Лесник об этом как-то не задумался. За спиной охранника был коридор, неизвестно куда ведущий... Похоже, в норе имелся еще один отнорок. Неучтенный.

— Поехали, — сказал обер-инквизитор. — Посмотрим, что там за пальба в запертой комнате. Заодно и проветришься...

Джип стоял рядом с машиной Айболита — напротив входа в интернет-клуб. А в джипе вольготно, как запорожцы на привале, расположились четверо коротко стриженых личностей весьма характерного облика — и спали мертвым сном.

— Что за паноптикум? — спросил Юзеф. — Твоя работа?

— А я что? — пожал плечами близнец-1, он же Айболит (на посту его сменил однояйцевой родственник, известный под псевдонимом Бармалей). — Прикатили, давай в клуб стучать-ломиться. Никто, понятно, им не открыл. Так они, козлы, в машину забились и ждать намылились. Мало того, что обзор перекрыли, так и ко мне — вали, мол, отсюда, другую стоянку поищи... Грозились Синим, это тут...

— Я знаю, кто это, — перебил Юзеф.

— Ну я им и пшикнул в окно, пускай подрыхнут до утра... И что? Уезжать надо было?

— Да нет, все правильно... — задумчиво сказал Юзеф. Он не понимал, как в дело замешались еще и люди здешнего крестного папаши. Просрочили Фагот с Копытом платеж за “крышу”? Так Копыто, по всему судя, сам кого хочешь крышевать может...

Ладно. Неважно. Если пресловутый Синий решит вмешаться в их игры — скоро за Царским Селом будет смотреть другой авторитет, только и всего.

— Айболит, проверь, — брезгливо сказал Юзеф. Через пару минут тот вернулся, доложил:

— Не то. Тупик. Кирпичная стена, кладка старая... Не то.

За третьей дверью — с серьезным замком и вполне работоспособной сигнализацией — они попали в лабиринт тупичков и крохотных помещений. Громоздились пустые ящики, откуда-то тянуло тухлятиной. Судя по натоптанной в пыли тропе, здесь ходили — и часто.

Тропа привела в длинный коридор. Похоже, именно его окончание (или начало, с какой стороны смотреть) — видел Лесник в подвале “Разряда”. Чуть дальше коридор перегораживала раздвижная решетка — запертая. Перед решеткой на бетонном полу лежал человек — мертвый.

На тыльной стороне здания имелись подвальные входы — спуски на семь ступенек; металлические двери под козырьками-навесами — одни свежевыкрашенные, с новенькими замками, другие красились последний раз в честь исторического визита в Царское Село генерала де Голля...

За первой, осыпающейся чешуйками ржавчины, имел место склад довольно специфичного товара.

— Ну ни хухры себе... — протянул Айболит. — За десять лет не ус...ть...

До самого потолка стояли колонны поставленных одна в другую эмалированных ночных ваз — и ничего больше. Судя по реликтовому слою пыли, гипотетический стрелок проник в клуб “Разряд” никак не отсюда. Инквизиторы вышли, потратив на прилаживание пробоя со ржавым замком вдвое больше времени, чем на вскрытие подвальчика. Примитивная сигнализация здесь тоже имелась — контакт-размыкатель на двери — но не функционировала.

Вторая дверь оказалась заперта изнутри. Впрочем, на стук распахнулась, хлипкий юнец испуганно отшатнулся, попытался юркнуть внутрь, был схвачен за шиворот и вытянут на свежий воздух. Из подвала — музыка, голоса. Сладковато пахнуло анашой.

Точку в деятельности охранника Никиты на ниве интер-нетпросвещения поставила маленькая (предположительно калибра 6.35) пулька — угодившая точно в сердце. Надо очень доверять своим глазам, руке и оружию, чтобы убивать людей вот так -— и без контрольного выстрела в голову.

— Как Мишу, один к одному, — сказал Юзеф. — Значит, Де Лануа там была ни при чем, да и Петраков тоже. Я, собственно, так и думал...

(Он уже коротко рассказал Леснику о находках в мастерской лицея. О том, как погибла вторая из Черной Троицы. И о том, как закончился жизненный путь Петракова. Не тенятника. Обычного расчленителя и каннибала. Банального. Заурядного...)

Юзеф продолжал рассуждать:

— А Копыто, при всех его недостатках, в стрельбе по живым людям пока не замечен. Он все больше руками да ножиком... Ты что думаешь? — обратился он к Леснику

  (Айболит, матерясь под нос, возился с хитрым замком решетки).

— Застрелили его не здесь. Такую пукалку отсюда на улице не услышать. Притащили труп из клуба, надо думать. А стрелка внутри уже нет... Либо, наоборот, лишь сделал вид, что ушел этим путем.

Предполагаемое наличие внутри вооруженного убийцы Лесника не пугало. Тревожило другое: план, который изложил в своем послании Крокодил (и от которого открестился Юзеф) — пока сбывался с точностью до третьего знака после запятой. За одним маленьким исключением — ни Капитул, ни Северо-Западные никак себя не проявили.

— Готово! — Айболит отворил решетку. — Понаставили от воров, а честным людям ни пройти, ни проехать...

— Останешься здесь, прикроешь тыл, — сказал Юзеф. Потом добавил (Лесник удивился словам и тону обер-инквизитора): — Если что... Постарайся хотя бы умереть не бесшумно, Женя...

— Постараюсь, Юзеф Доминикович... — не по уставу ответил Айболит. И на мгновение перестал быть похожим сам на себя — на отморозка, ценящего свою жизнь в пятак, а чужую в копейку...

Коридор тянулся вдоль всего здания — и, действительно, привел к подсобке интернет-клуба.

Они вышли в зал — темно, пустынно, гулко. Из соседнего помещения, того, что для курящих, — слабый отблеск синеватого света. Юзеф скользнул туда огромной кошкой, маузер в руке. Лесник — за ним.

Мерцал экран включенного монитора. Во вращающемся кресле перед ним сидел человек — неподвижно. Не шевельнулся, никак не отреагировал на их появление. Пашик? — подумал Лесник, разглядев остриженную почти под нуль голову.

Юзеф коснулся плеча неподвижного человека — тот от легкого прикосновения выпал из кресла. Падал на пол он как-то странно, Лесник не понял, в чем дело, — и упал с непонятным звуком. Словно уронили манекен из папье-маше...

— М-да... — неопределенно протянул Юзеф. В жизни он видел многое, но такого не приходилось.

Лежащий на полу человек Пашиком-барменом не был, стрижка ввела Лесника в заблуждение. С кресла упал менеджер Копыто, он же совладелец интернет-клуба Копытьев С. А., он же самый вероятный тенятник. (Точно, вспомнил Лесник, парень подстригся и на арт-тусовку пришел уже с прической под Пашика...)

Весило тело килограммов двадцать пять-тридцать, не более — и, похоже, ни грамма влаги в нем не было. Казалось, поднеси спичку — и вспыхнет, и тут же сгорит синим пламенем без остатка. Черты иссохшего лица Копыта узнавались с трудом, но идентификация сомнений не вызывала — одежда, серьга в виде оскаленного черепа, перстень-печатка из черненого серебра... Он.

— Воздействие циркулярной пилы на организм я сегодня видел, — задумчиво сказал Юзеф. — А это похоже на работу промышленного сушильного шкафа с полной абсорбцией влаги... И то не знаю, получится ли на выходе такой человек-сухофрукт. Сомнительно. Верхние ткани будут обезвоживаться первыми, и изменят структуру, пока внутренние еще останутся сырыми... А здесь как будто все произошло мгновенно...

Лесник осматривал пол, напрягая ночное зрение. Нашел крохотную красную лужицу — здесь упал застреленный Никита. Гильзы нигде не было — не то подобрали и унесли, не то далеко закатилась. Хотя могли стрелять и из револьвера.

Обер-инквизитор на эти соображения отреагировал холодно:

— Неважно, времени на игры в шерлоков-ватсонов нет. До полуночи три часа... А стреляли, скорей всего, из браунинга модели девятьсот шестого года. Удачная была модель, не один десяток лет выпускалась...

Юзеф говорил машинально, ощупывая карманы обезвоженного человека. А Лесник ничего не понял — ни про полночь, ни про браунинг. Еще менее понятен был новый расклад... Тенятник-гипер — Пашик? Трусоватый, подловатый, толстоватый... Тенятник-гипер, убивший Копыто непонятным способом? Или все нити, настойчиво приводившие их к интернет-клубу, были кем-то заботливо подкинуты?

Опытные минеры ставят фугас глубоко — и тщательно маскируют. А сверху кое-как присыпают землей другой — настоящий, боеспособный, но служащий лишь для того, чтобы его обнаружили... Чтобы обезвредили и успокоились. Естественно, спецы по разминированию с такой уловкой знакомы отлично. Но почему бы не найтись суперхитрому террористу, насторожившему три фугаса, один над одним? Связка Фагот — Де Лануа — Анна, на которую наводило буквально все, прикрывала несколько менее очевидную компанию из “Разряда”... А те, в свою очередь, прикрывают... Лесник не закончил мысль. Тьфу, можно ведь внести ясность простым способом...

Он нагнулся над высохшей деревяшкой в форме человеческого тела, задрал на ней белый блайзер. Посмотрел на грудь. Перевернул, посмотрел на спину. Два ранения в области сердца, одно из них сквозное. Рваная рана на груди, точно между сосками, еще несколько похожих — явно оставленных зазубренными лезвиями Дыевых ножей. Все шрамы кажутся старыми, давно зажившими. Хотя, конечно, на этой одеревеневшей мумии точно определить невозможно.

Тенятником-гипером все-таки был Копыто... И убивать таких, оказывается, легко — быстренько довести непонятно каким способом до состояния пересушенной воблы.

— Бесполезно, — сказал обер-инквизитор при виде изысканий Лесника. — Возможно, все раны сымитированы — до смерти или сразу после. Потом труп высушен — именно чтобы с лету не понять, что повреждения лишь маскировка... А времени для подробных лабораторных исследований нет. Экспресс-анализ на СР-реакцию тоже не проведешь, в этой мумии ни капли жидкости. Бесполезно... Да и ни к чему теперь... Не это главное.

Лесник опять не понял. Иуда-Радецки был прав? Черная Троица мертва — и для Юзефа главное не это?!

— Главное — вот... — показал рукой Юзеф.

На краю стола лежали вынутые из карманов Копыта мелкие предметы. Лесник сразу выхватил глазом ручку-тестер, с обвивающей ее змейкой и...

Ключ.

Ключ от персика.

Тот самый, которого не хватало на связке покойного Крокодила.

Вот так...

Он машинально взял ручку, машинально нажал ногтем на глаз змеи. Тест-полоска выскочила — и оказалась обычного цвета. Не ярко-алого. Это было странно. Кто бы ни был тенятником-гипером — действительно Копыто, или изобразивший эту обставу Пашик, или кто-то еще, — но хотя бы прикоснуться к тестеру он должен был обязательно... Нет никаких резонов брать безобидный предмет в перчатках.

— Не обращай внимания, — сказал Юзеф. — Дело в том, что тестеры и тебе, и Крокодилу были выданы для этого задания особые. Результат покажут только после обработки полоски специальным реактивом, в лабораторных условиях. На месте ими тенятника не обнаружишь... На, кстати, возьми нормальные полоски, — Юзеф вынул из кармана и протянул Леснику упаковку. — Теперь могут пригодиться...

Лесник посмотрел на обер-инквизитора почти с ненавистью.

— Сам виноват, — невозмутимо пожал тот плечами. — Скольких тенятников ты не довез, несмотря на строжайшие инструкции? По самым разным “веским” причинам. Твои рапорты на эту тему читаются, как собрание объяснительных записок завзятого прогульщика. С Черной Троицей я рисковать не мог. А Крокодил... Я думаю, объяснять не нужно. Так что дело не в тестере. В ключе. В проглоченной приманке.

Ключ... Значит, Копыту не составило труда отключить внешнюю защиту персика. А пароли?

Юзеф шевельнул мышь. Заставка с плавающими рыбками сменилась текстом. Обер-инквизитор нагнулся, вчитался. Объяснил Леснику:

— Скачано из персика Крокодила. Пароли и коды доступа там были, но комбинации относительно простые, и количество попыток не лимитировалось — система уничтожения информации заблокирована.

Лесник не стал спрашивать: почему? Ответ ясен. Чтобы вскрыли и скачали информацию. Надо понимать, именно этим “нумер фторый” и занимался, когда Лесник пришел в “Разряд”. Времени у Копыта было немного, но успел...

— И что внутри?

Юзеф кивнул на экран.

— “Новый Апокалипсис”. С разъяснениями наших экспертов, и с толкованиями апокалипсистов, и с научными выкладками... Все материалы с грифом “сов. секретно” по этой теме — сжато, самая суть. Полная инструкция для Темного Мессии. Для человека или тенятника, имеющего желание и способность им стать. Но — подправленная инструкция. Искаженная. Приманка, которая приведет в ловушку, где все готово к теплой встрече... Там мы его и прикончим.

— Где ловушка?

— Как где? — удивился Юзеф. — В родильном доме Царского Села, конечно. У нас не библейский Вифлеем, у нас попроще — на дому не рожают, и народившихся под звездой младенцев по всему городу выискивать не надо... Туда он и придет. Сегодня, В полночь летнего солнцестояния...

Дела минувших дней — XVII. “Новый Апокалипсис” (фрагменты)

Перевод с церковнославянского о. Алексия (Соболева)

...И рухнули башни Ново-Вавилонские, и многих сильных погребли под собой. И люди бежали Гнева Божия, и не было света на путях их, и была война, и было число дней ее триста и еще два...

...И видел я, как отступаются верные, и смущаются праведные, и тьма покрывает землю, а мрак — народы. И взлетели из-за моря драконы железные, и летели освободить четверых ангелов Последнего Дня, при реке Евфрат бывших, но не долетели, ибо не было время им, и закона им...

...И видел я град, Новым Вифлеемом рекомый, и гору над ним, и зажглась звезда над градом, и видели ее с горы той известное число дней, и дней тех было пятьсот и еще тридцать семь...

...И люди ели людей, как волки, а другие пили кровь людскую, как воду, и силу имели тем. И другие многие люди видели мост, как-бы вставший через небо, и текла черная кровь по мосту тому, и мудрые говорили мне, что это кровь Зверя. И был то знак, что люди забыли муки Господа, и путь крестный его, гору ... [в ориг. неразб.] его. И пришел час их, и время их, но не знали они того, и исполняли предначертания демоновы, и веселились, и славили радуниц, и готовили тенятникам трапезу...

...И видел я, где кровь Зверя коснулась земли, там появился человек темный, и никто не знал, кто он и откуда, и никто не знал имя его. Но не дано было вредить ему людям, и истреблять их, ибо не пришел час его...

...И смутились праведные, и не знали, в чем истина, и сильные восстали друг на друга. И пришли трое Черных ... [в ориг. неразб.], было им дано биться с сильными, и повергать их, а святых повергнуть не было им дано. И было время их две тысячи дней, и еще. десять. И были сильны они ночью, и мудрые говорили, что имя им тенятники. И в самый длинный день в году истребились они, и не стало их, и пришел темный человек, и сказался Мессией, и в самую короткую ночь получил силу свою. И люди шли за ним, и тьма покрыла землю...

...И было время власти его триста лет и один день, и никто в те дни не мог ... [в ориг. неразб.] его, и были это Последние Дни. И предсказано было, что сможет повергнуть как-бы Мессию святой, пролив кровь свою...

...И видел я в граде, Новым Вифлеемом рекомом, дом большой, полный жен и младенцев их, родившихся под звездой. И пришел туда Темный, Мессией назвавшийся, в самую короткую ночь, чтобы не сбылось предначертанное.

И в полночь погибли там младенцы, что родились в час звезды, и был среди них святой, чья кровь смогла бы поразить Темного... [XIII гл. рукописи обрывается]

Глава седьмая

Вечер заканчивался, наступала ночь. Празднество продолжалось — несколько уже надрывное и усталое.

Духовой оркестр в парке смолк, лишь продолжали громыхать не знающие усталости динамики. Ракеты и фейерверки все еще терзали небо, но не было в разноцветных сполохах прежней легкости и веселья. И у людей веселье стало большей частью заимствованным, искусственным, — на газонах бульваров и скверов множились россыпи пустых бутылок. Среди них попадались таблеточные облатки и использованные шприцы...

Близилась полночь.

Все возвращалось на круги своя. К точке старта.

Четырехэтажное здание родильного дома располагалось в том же обнесенном высоким забором квартале, что и больница — но главный вход его выходил на другой бульвар. Невдалеке был залитый кровью дом с каменными львами у подъезда, где все началось. И больничный морг — где все продолжилось. И они опять подходили к ночному зданию, молча и деловито, чтобы опять пролить кровь — и не дать пролиться большей... Леснику казалось, что все идет по замкнутому, запечатанному чьим-то проклятием кругу.

В приемном покое нежданно встретились старые знакомые. Теперь казалось — старые, хотя с первой встречи не прошло и двух суток. Чета Хачатрянов.

Сусанна — бледная, на лбу и висках капли пота, — сидела, откинувшись к стене. Арик — встревоженный, всегда аккуратная прическа в беспорядке, — был рядом, держал жену за руки, быстро что-то говорил по-армянски.

— Вай, Саша-джан, — обрадовался он, узнав Лесника. — Ты тоже доктор, да?

Ошибка простительная. Инквизиторы шли в белых халатах (просторных, прикрывающих оружие). За кого принимал их персонал роддома, Лесник не имел понятия. Может, за богатую семью какой-нибудь роженицы, желающую присутствовать при явлении на свет нового родственника. Может, за страдающую бессонницей комиссию Минздрава. Но вопросов о цели их визита никто не задавал. Юзеф, надо думать, обо всем позаботился заранее.

— Саша, дорогой, спроси там, — зачем так долго? У жены схватки начались, скорей сюда привез — пять минут сидим, десять сидим, пятнадцать совсем сидим... Может, они карнавал все празднуют? Может, им, допустим, деньги нужны, да? Так пусть скажут, я дам...

И будущий счастливый отец полез в глубины своих жировых складок — за бумажником, надо полагать.

— Не надо денег. Я скажу, сейчас к ней выйдут, — пообещал Лесник, с трудом удержавшись, чтобы не посоветовать Арик-джану схватить жену в охапку и бежать отсюда.

— Спасибо, дорогой, пусть все у тебя удастся... Пусть, подумал Лесник, пусть...

Позиция в ординаторской была выбрана идеально.

Ни к родильному отделению, ни к послеродовому никто мимо инквизиторов пройти не мог. Никаким способом — ни снизу по лестнице, через главный вход или приемный покой; ни сверху — если вдруг противник использует для атаки крышу и четвертый этаж.

Диспозиция оказалась проста. В ординаторской шестеро — сам обер-инквизитор, о. Алексий, Лесник, Маша-Диана и близнецы: Айболит с Бармалеем. В холле, куда выходила одна из дверей ординаторской — двое бойцов. Еще один обосновался на крыше с биноклем, приглядывал за небом и за окрестностями.

(Численность личного состава оставляла желать лучшего. Но Лесник подозревал, что обер-инквизитор не сядет играть по таким ставкам без пары лишних тузов в рукаве, благо место и время встречи спланировал заранее.)

Варианты с прохождением врага через стены, левитацией и трансгрессией по канализации Юзеф не рассматривал. Обер-инквизитор был материалистом. Пророчества пророчествами, гиперы гиперами, но есть и наука, кладущая всему свои пределы. Ни один документально зафиксированный случай левитации не длился дольше минуты. И высота отрыва левитирующего от грешной земли не превышала полуметра — где тут на третий этаж, смешно даже. Проблема стенохождения после изобретения армированного железобетона потеряла актуальность, а что касается трансгрессии через канализацию — способ, конечно, реальный (при наличии достаточно широких магистралей), но больно уж дурнопахнущий... Не к лицу Мессии. Да и фановые трубы в роддоме узенькие, шесть сантиметров, какая уж тут трансгрессия...

Если Юзеф, излагая эту часть диспозиции, рассчитывал шуткой поднять боевой дух подчиненных, то он ошибся. Лишь Маша-Диана улыбнулась кончиками губ. Близнецы о чем-то озабоченно переговаривались шепотом. Лесник вообще ни разу не улыбнулся после возвращения с бульвара Толстого. Алексей Николаевич беззвучно молился.

До полуночи оставалось меньше часа.

Ожидание схватки изматывает куда больше ее самой — подтвердит любой, хоть раз ожидавший нападения или сигнала к атаке. Лесник решил использовать оставшиеся минуты с толком. Узнать, в конце концов, ради чего скоро им придется умирать и убивать.

У него была масса вопросов к начальнику, но Юзеф оказался не расположен к объяснениям. Вынул из папки и протянул несколько распечатанных на принтере страниц (к последней был подколот десяток вырезок из газет и журналов).

Новый Апокалипсис.

Лесник стал читать — не переставая, впрочем, контролировать окружающую обстановку. Оружие лежало под рукой, готовое к выстрелу — и было достаточно необычным. Не штатный ПМ, не “Сентинел”, который он вернул Юзефу, — но весьма оригинальная система, о которой не подозревают многие “знатоки” пистолетов и револьверов, черпающие познания из справочников А. Б. Жука.

СПП — громоздкий четырехствольный пистолет, патроны которого вместо пуль снаряжаются стрелами. Оружие аквалангистов-диверсантов, доработанное в Трех Китах — стрелы теперь действовали по принципу Дыевых ножей.

Близнецы вооружены стандартно — пистолеты и ножи. У Юзефа на виду ничего не было, но всенепременный маузер, надо думать, наготове. Маша-Диана держала в опущенной руке весьма серьезную вещь — штурмовой “Генц .45” с глушителем. Этот двадцатизарядный пистолет позволял стрелять очередями, мало чем уступал автомату, — и обращалась с ним Маша более чем уверенно. Она единственная из присутствующих осталась на ногах — стояла у стены как бы расслабившись. На деле это была какая-то неизвестная Леснику боевая стойка.

Время шло. Ничего не происходило. И Лесник, читавший поначалу вполглаза, неожиданно увлекся. Нет, конечно, он изучал “Новый Апокалипсис”, и даже сдал в свое время по нему зачет, готовясь к экзамену на полевого агента, — борьба с апокалипсистами была тогда в разгаре. Но изучение оказалось своеобразным. Крохотные, выдернутые из текста цитаты, — и длинные абзацы комментариев, громящих старое пророчество с позиций рационализма...

Как сейчас понял Лесник, ничего особо крамольного документ в себе не таил. И его неведомый автор, и Алексей Николаевич Соболев, внесший самый весомый вклад в изучение манускрипта, — никак не могли отвечать за кровавые дела апокалипсистов, на свой лад готовившихся к Последним Дням. Истолковать и приспособить под свои идеи можно что угодно, хоть устав клуба любителей пива... Истолковать и начать убивать во имя истолкованного.

Дойдя до строк о младенцах, Лесник подумал, что Юзеф страшно рискует. Может, проще было эвакуировать роддом под любым предлогом? Расчистить место для драки? Но рукопись обрывается, и конец ее можно толковать по-всякому... Если кто-то из слабых, недоношенных младенцев при такой акции не сможет выжить вне своего кювеза-инкубатора? И окажется тем будущим святым, за которым и придет Темный?

Только сейчас стали до конца понятны слова Юзефа о царе Ироде и младенцах Вифлеема... Иисуса в тенятничестве обер-инквизитор не обвинял.

Потом Лесник вспомнил о Хачатрянах и слабо улыбнулся — впервые за несколько часов. Смешно получится, если... Если и младенец, и Сусанна останутся живы, подумал он мрачно. Потому что самая короткая ночь — сегодня. Двадцать второе июня. Летнее солнцестояние...

Лесник посмотрел на верхнюю из вырезок — три десятка строк, ни конца, ни начала, на полях карандашом подписано “Астр, журнал, N11”. Господа звездочеты извещали о вспышке сверхновой в созвездии Льва, сообщали длинный номер звезды, характеристики... Ага! Вот оно... Первыми вспышку засекли астрономы Пулковской обсерватории... Гора над Новым Вифлеемом... Дальше говорилось об уменьшении яркости вспышки, о том, когда она угаснет до седьмой звездной величины и станет неразличима глазом — названная цифра стыковалась с пятьсот тридцатью семью днями из пророчества с точностью до двух недель.

Понятно. Юзеф человек неверующий. Ни во что, и особенно в совпадения. Так, что там дальше...

Что дальше, Лесник посмотреть не успел.

На чалось.

Сначала погас свет.

Не щелкали выключатели и не вылетали пробки; лампы не перегорали со вспышкой и не взрывались с грохотом. Просто перестали гореть — в ординаторской, и рядом, в холле — из дальних помещений роддома свет долетал.

Томительно-долгую секунду было темно. Затем сработали фотоэлементы, включилось аварийное освещение. И тут же попыталось погаснуть, или его попытались погасить, — тусклые лампы мигнули, вновь вспыхнули, но горели теперь вполнакала. Хватило их секунд на пять-шесть — погасли одна за одной.

Не то чтобы настала кромешная, глаз выколи, тьма — с улицы просачивался серый сумрак. Двое из присутствующих обладали ночным зрением (Лесник даже подозревал, что трое), а близнецы синхронными движениями надели приборы ночного видения...

Не происходило ничего.

Никто не врывался, паля во все стороны или сотрясая воздух каратистскими воплями. Никто не пытался начать пси-атаку или, не мудрствуя лукаво, хотя бы зашвырнуть гранату в ординаторскую. Случившееся можно было счесть за простую неполадку с проводкой, если не знать, как устроено аварийное освещение...

Послышался голос из холла (двое бойцов не подавали там признаков жизни). Звучный, громкий голос, но звучащий как-то не совсем уверенно:

— Ну что, отцы? Кто тут у вас самый главный? Потолковать надо бы...

Голос был знакомым.

Через порог шагнул человек. Невысокий, узкоплечий, с коротко, почти под ноль, остриженной головой. Копыто. Менеджер, “фторый нумер”, тенятник.

Якобы мертвый тенятник...

Юзеф отреагировал странно.

Мало того, что не подал сигнала к атаке, — Лесника (насколько он смог разобрать ночным зрением) удивило выражение лица обер-инквизитора. Брезгливо-недовольное и разочарованное. Как у рыбака, вытащившего заброшенную на сома удочку, и обнаружившего на крючке пескаря, нагло уплетающего приманку...

Дальнейшее явственно отдавало фарсом.

— Главный тут я, — сказал Юзеф казенным голосом. — Но для визитов не время. Обращайтесь в приемные часы в порядке очереди.

Лесник не понимал ничего. Стоял, держа Копыто под прицелом четырех стволов СПП. Диана “Генц” не подняла, лишь придвинулась к Леснику — ушла с директрисы близнецов, вскинувших свои пушки.

Копыто тоже показался сбитым с толку:

— Я что-то не сильно понял, отцы. Читал я ваши инструкции: “...и поклонились ему сильные, и стали рабами его, и убили жен, и убили младенцев...” Вы знаете, кто я? Надеюсь, знаете. Будем проще. Поклонения я не требую, но жесткую зачистку этой богадельни мы сейчас проведем...

Лесник почувствовал, как виски его легонько покалывает... Аккуратно так начинает давить. Как сутки назад в морге.

Юзеф вытащил маузер, ныне снабженный глушителем. Вытащил демонстративным движением, медленно. Но выстрелил очень быстро. Полутьму и тишину прорезала серия хлопков. Всполохов пламени не было. Десять выстрелов. Вся обойма.

Копыто стоял, как стоял — на вид. Движения его, если и были, оказались слишком быстры для глаза. На одежде — ни капли крови, вообще никакого следа. Следы появились за спиной гипера — рваные дыры в штукатурке.

— Извините, молодой человек, — сказал Юзеф. — Не удержался. Никогда не видел гипера в действии... К тому же когда мы встречались последний раз, вы были... хм... в несколько усохшем состоянии. Хотелось убедиться, что и на этот раз не подделка...

Чувство абсурдности происходящего усиливалось.

В голосе Копыта зазвучала злоба:

— Убедился? Еще верительные грамоты нужны? Тогда я тебе тоже кое-что покажу, старый козел. Долго помнить будешь, всю оставшуюся жизнь. Минут десять.

Он шагнул вбок, не отрывая глаз от Юзефа. Протянул руку не глядя, быстрым, на грани восприятия, движением. Протянул к Диане...

И все стало не так. По крайней мере для Лесника.

Вокруг потемнело. Или не вокруг, а в его глазах. Давление на виски исчезло. Тело пронизывало странное ощущение, похожее на вибрацию — очень быструю, когда ее уже не воспринимаешь, как поток колебаний, — а как что-то неприятное, проникающее во все самые потаенные закоулки организма... Одновременно появилось чувство, возникающее в быстро опускающемся, почти падающем, лифте — но без ощущения невесомой легкости, порождаемой таким падением. Лесник мимолетно удивился. Вестибулярный аппарат у него всегда работал идеально...

А еще — что-то случилось с окружающими — так показалось Леснику. Рука Копыта тянулась к горлу Дианы-Маши. Но — медленно, очень медленно, ползла сквозь воздух, как сквозь тягучий клей — ладонь неспешно повернулась, пальцы начали расходится для захвата...

Диана оттолкнула руку.

Обычным движением, отнюдь не заторможенным.

Одновременно зажегся свет.

Глава восьмая

Освещение вспыхнуло — и основное, и аварийное. Впрочем, последнее через секунду погасло, фотоэлементы вновь сработали надежно. Из холла послышались голоса бойцов — причем на слух казалось, что они за несколько секунд умудрились дойти до последней стадии опьянения...

Болезненные ощущения Лесника никуда не делись, разве что чуть ослабли. А может, он просто притерпелся.

С обер-инквизитором тоже что-то было не так. Лесник едва узнал его голос — голос смертельно больного, чуть не умирающего человека. Но тяжело падающие слова, с большими, чем обычно, паузами, — могли принадлежать исключительно Юзефу:

— Ну и что... что ты мне можешь показать... кроме мужского стриптиза? Щенок...

С Копытом происходило странное. С побледневшего лица катил пот — и даже не капли — струйки. Оно, лицо, дергалось — гримасы переходили одна в другую. Руки совершали непонятные движения — ломаные, незаконченные...

— Щенок, — повторил обер-ишсвизитор. — Нажравшийся чужих мозгов... и возомнивший себя властелином мира...

Юзеф медленным, старческим движением поднял руку. Показал лежащую на ладони маленькую плоскую коробочку. Несколько черных кнопочек, одна красная — но большая.

Обер-инквизитор снизошел до объяснения:

— Ты что-нибудь слышал... о магнитно-резонансной томографии... Мессия недоделанный? На таких, как ты... она интересно... действует... Этот роддом получил три года назад подарок... томограф... якобы от разбогатевшего эмигранта, здесь родившегося... Тут стоит, за стеной... Не совсем обычный... я нажал кнопку — и все мы в сильнейшем поле... только на тебя оно... Как, нравится?

Вот оно что. Неудивительно, что Юзеф так резко сдал. Тут и молодым-то...

Маша-Диана шагнула вперед. Уперла “Генц” в диафрагму тенятника. Тот отшатнулся — угловато, неловко... Юзеф проинформировал:

— Если сейчас в тебя попадет пуля... будет больно... И ничего не зарастет, не мечтай... Будет очень больно... как всем, кого ты убивал... и тем... кого убивали для тебя...

Копыто стремительно рванулся вперед, к пультику управления томографом. Вернее, он, наверное, думал — стремительно. Споткнулся, неуклюже упал. И не спешил подниматься.

— Вставай... мразь... — сказал Юзеф. — Жить будешь... пока... Но на растительной диете... и сам — растительный...

— Не надо так, Юзик, — тихо сказал Алексей Николаевич. — Все-таки он родился человеком. С искрой Божьей... Не стоит топтать павшего — с удовольствием.

— Человеком он станет... когда Семаго-младший... трепанирует лобные доли... Полезным обществу... будет морковные грядки поливать... В Белоостровском скиту...

И это все? — подумал Лесник. Столько крови, столько смертей, чтоб все кончилось — так? Нажатая кнопка — и занавес? Конец комедии?

Через секунду он понял, что поспешил, что до занавеса еще далеко.

Понял, когда окно со звоном ввалилось в ординаторскую.

Выстрелить в две влетевшие в окно темные фигуры Лесник не успел.

Вернее, успел, — но Диана выстрелила раньше. В него.

Нажала на спуск в буквальном смысле на лету, пересекая комнату длинным прыжком — траектория его завершилась возле близнецов — удар, удар, два неприятных звука слились в один. С таким хрустом ломаются шейные позвонки. Близнецов не стало...

...Пуля каким-то чудом лишь царапнула пальцы, но выбила тяжелый и неуклюжий СПП — стрела ушла в никуда— а в следующее мгновение короткий автомат пришельца уперся в ребра Лесника, притиснул к стене. Второй — в шею Юзефа. Впрочем, сейчас обер-инквизитор не выглядел тем грозным бойцом, каким был сутки назад. Казалось, главная его забота — сделать очередной вдох. Грудь поднималась и опускалась с заметным глазу усилием... Пульт управления куда-то исчез. Маузер, так и не перезаряженный, пришелец небрежно смахнул со стола.

Шансов не было.

Незваные гости, затянутые в черные облегающие комбезы, держались на редкость профессионально. А Диана грамотно подстраховывала обоих на расстоянии, стоя над трупами близнецов.

Лесник искал и не находил тот неуловимый момент, когда можно рискнуть, можно переломить ситуацию. К тому же соотношение сил вновь изменилось — и вновь не в их пользу.

Следующая двойка — тоже сплошь черные, лишь глаза поблескивают из-под масок-капюшонов, — появилась не так зрелищно. Без вылетающих стекол — вылетать было нечему. Но тоже ловко скользнули в окно — и сразу в холл. Один на ходу отвесил хорошего пинка по ребрам Копыту, вознамерившемуся на четвереньках покинуть место действия. Тот взвизгнул, забился в угол, не вставая. Метался взглядом по ординаторской, не зная, чего ждать дальше...

Короткие звуки ударов — и пьяно мычащие голоса в холле смолкли.

Третья двойка материализовалась за окном. О левитации, понятно, речь не шла — серое небо оконного проема пересекали тонкие черные леера. И там же, за окном, зашумел-загрохотал какой-то механизм.

Лесник мельком подумал, что Алексей Николаевич Соболев, скорее всего, не понимает, что произошло. Слов не было сказано, ни одного. Хотя иные слепцы весьма точно представляют, что творится вокруг — без всяких слов-объяснений, только на слух...

...Очевидно, это задумывалось как эффектный выход на сцену: вы, дескать, тут все по уши в дерьме и крови, а я спускаюсь с небес, как Бог на машине, — воздать всем по заслугам. Весь в белом...

Но техника, как оно часто бывает, подвела — что-то застряло, что-то скрежетало, стрела рывками раскачивалась — и стоявший в решетчатой кабинке на ее конце человек оказался вынужден вцепиться руками в бортики, изрядно потеряв в авантажности... Впрочем, в белом он был. В изящнейшем белом костюме.

Наконец все сработало, как надо. Человек шагнул на подоконник, спрыгнул в ординаторскую. И оказался субкомандором Беркутом, кандидатом в члены Капитула, и.о. начальника Северо-Западного филиала.

Второй раз за сутки Лесник стоял под стволами “кипарисов”. Ощущение дежа вю и заколдованного круга росло и крепло.

— Что... за театральщина, Беркут? — прохрипел Юзеф. — Порхал мимо... решил передохнуть? Почистить перышки... поклевать зернышек?.. Извольте доложиться по всей форме, господин суб-командор!

На последней фразе голос обер-инквизитора стал обычным — чеканно зазвенел. Правда, потом Юзеф долго и шумно переводил дыхание...

Беркут докладывать по всей форме не спешил. Внимательно осмотрел диспозицию, выделил взглядом Копыто.

Кивнул удовлетворенно. Его бойцы производили впечатление глухонемых, ловящих каждый жест начальства — один тут же нагнулся над тенятником, в руке мелькнул шприц-пистолет. Использованные карпулы покатились на пол. Копыто обмяк, затих.

Миостагнатор, и прямо по точкам, догадался Лесник. Загнется ведь от такой дозы — в магнитно-резонансном поле-то... Впрочем, им без разницы, у них приказ. А что без допроса — отпишутся, не впервой...

После реплики обер-инквизитора стояла тишина. Юзеф ждал ответа, скрестив на груди руки. Отец Алексий переводил широко открытые глаза с одного участника немой сцены на другого — словно действительно их видел...

Через секунду-другую Лесник понял, что обер-инквизитор тоже оценил опасность передозировки для третьего из Черной Троицы. И скрещенные на груди руки — не просто жест презрения. Магнитно-резонансное поле ослабло — это чувствовалось физически... Но полностью не исчезло. Замерший было Копыто заворочался, не приходя в сознание...

Беркут жестом отправил троих бойцов в холл. Вынул пистолет без глушителя, чуть поразмыслил — и показал на холл четвертому замаскированному. Плотно затворил за ним дверь.

Намечается начальственная разборка, понял Лесник. Не для ушей рядового состава. Полевые агенты еще куда ни шло (что Маша-Диана полевой агент, каким-то чудом ему не известный, Лесник уже не сомневался). Диана, кстати, после ухода замаскированных контролировала исключительно Лесника — грамотно, метров с четырех — никаких тыканий стволом с близких дистанций. Все правильно: и момент отобрать оружие не улучишь, и тебя, если что, убивать не будут, аккуратненько обездвижат... Одиннадцатимиллиметровая пуля “Генца” даже в конечность — сразу шок и потеря сознания...

Диана встретилась с ним глазами. И не отвела взгляд. Смотрела внимательно, легонько показала куда-то стволом. Лесник проследил направление — его оцарапанные пальцы. Она изобразила короткую пантомиму: чуть кивнула, легонько покачала головой, подмигнула. Лесник истолковал это как утверждение, что именно такой результат выстрела — выбитое оружие при невредимом стрелке — Диана и планировала; и как предложение не пытать судьбу...

Пока они обменивались взглядами, Беркут наконец заговорил. По всей форме, но весьма издевательски:

— Господин пока обер-инквизитор! Вами и вашими людьми нарушены пункты второй, третий, четвертый, шестой и седьмой последнего решения Капитула. До окончания служебного расследования объявляю вас задержанными. С тенятником будет поступлено согласно приказу — после основного и проверочного лабораторных СР-тестов.

— Дурак ты, Беркут... — сказал Юзеф.

Голос обер-инквизитора звучал несколько тверже, но длинные паузы между словами сохранялись:

— Дурак ты, Беркут... Тебе никто не говорил... что бегать впереди паровоза... чревато? В лепешку раздавит... Ты что, получил... такие инструкции от Капитула?.. Нет. Выслужиться решил... Поднял личное звено... и давай геройствовать... В Капитул попасть не терпится... Пришел, нашумел... изгадил операцию... окно вон выбил, сквозит... Не бывать тебе командором, Беркут... Будешь младшим агентом... в Нарьян-Маре... ждать: вдруг объявится... тенятник в тундре...

Лесник не понимал: действительно ли у Юзефа еще один туз в рукаве, или обер-инквизитор блефует, используя старый, как мир прием: разозлить противника, вывести из равновесия, заставить совершить ошибку.

На всякий случай Лесник незаметно скользнул взглядом по полу. Попытался определить, куда отлетели СПП или “макарки” покойных близнецов... Не железная ведь Диана, в конце концов. Отвлечется. Или что-то ее отвлечет.

Беркут злобно посмотрел на обер-инквизитора, но никаких действий не предпринял. Не мальчик, чтобы на такие приемы купиться.

А в руке Юзефа оказался все тот же пультик. Именно в него обер-инквизитор сказал и повторил короткую фразу:

— Вариант-два. Вариант-два!

Продолжение блефа? Классическое: ты не видишь, кто за твоей спиной!? Или действительно коробочка по совместительству средство связи? А за холмом кавалерия наготове?

Похоже, Беркута посетили те же сомнения. Покосился на коробочку, но к Юзефу не шагнул — мало ли какую комедию ломает тот с физической немощью. Сделал знак Диане, сам взял на прицел Лесника.

Диана скользнула вперед, к обер-инквизитору, мимо Беркута, и...

Беркут резко согнулся.

Пистолет его мелькнул серебристой рыбкой — к полу .

Лесник нырнул вперед и вправо. Подхватил оружие. Перекатился, вскинул. “Отставить!!!” — рык Юзефа. Лесник не выстрелил...

Диана улыбалась — широко. Беркут немо ловил ртом воздух — не в силах разогнуться. Юзеф не изменил позы. Лесник поднялся, готовый стрелять при первом подозрительном движении.

Никакой вариант-два в движение не пришел. Очередной блеф? Или сигнал для Дианы, меняющей окраску со скоростью хамелеона? Не прощу, подумал Лесник, не прощу ей близнецов, хоть и были полными отмороз...

Мысль его оборвалась. Близнецы, валявшиеся со сломанными шеями, поднялись — и отнюдь не напоминали восставшие трупы. Лесник недоуменно посмотрел на Диану. Что за буффонада? Ладно, ударить и вскользь можно, понарошку, — но он отлично слышал треск ломающихся позвонков.

Маша-Диана поняла значение немого вопроса. Ответила так же, без слов. Резко взмахнула “Генцем”. Губы ее при этом чуть дернулись — раздался тот самый мерзкий звук...

— Дурак ты, Беркут... — повторил Юзеф. — Стратег, бля... Подослал лже-курьера ... с простеньким заданием — следить и стучать... С расчетом на ее перевербовку... И с неизвлекаемой... и неизменимой управляющей гипнограммой... Я же у нее в мозгах не копался... глупая ты птица, Беркут... Я с ней просто поговорил... как с человеком... и все объяснил. . . до конца... И она сама внесла кое-какие коррективы...

Похоже, тут все всё знают, и кого-то из себя изображают, подумал Лесник. Один я как Иванушка-дурачок. Сейчас близнецы окажутся замаскированными членами Капитула, а Копыто — инспектором, сыгравшим роль те-нятника для проверки боеготовности... Комедия дель арте. Итальянская комедия масок.

Беркут молчал. С тоскливой надеждой смотрел на плотно закрытую дверь, где остались его люди. Там тоже что-то произошло — приглушенные звуки схватки, хлопки выстрелов, — но закончилось быстро. Кавалерия из-за холмов? Долго ждать ответа не пришлось.

Дверь распахнулась. Знакомый голос:

— Порядок, Юзеф-джан! Глупые люди — зачем стрелять, зачем драться? Говорят тебе: руки вверх! — руки поднимай, да? Теперь лечиться совсем будут...

В ординаторскую вошел Арарат Суренович Хачатрян. С автоматом в руках.

И с супругой.

Огромный живот Сусанны исчез — похоже, разродилась успешно и со скоростью, достойной книги Гиннеса.

Разродилась двумя автоматами с глушителями (себе и мужу), комбинезоном и высокими шнурованными ботинками, сменившими на ней туфли без каблука и бесформенное платье для беременных. Движения ее теперь напоминали Диану — казались отточенными до совершенства. Да и Арик двигался совсем по-другому.

Ай да Юзеф-джан! — подумал Лесник с восхищением. Вот они, две креатуры издалека, — и высшего, двенадцатого уровня, сохранившие все черты личности, уверенные, что работают на тебя исключительно по убеждению. Операцию можно включать в учебники. Идеальная маскировка для агента — на самом виду, под самым светом лампы. Всем тут примелькавшийся, кое-кому даже надоевший Арарат Хачатрян... И его незаметно-тихая жена, каждый день добавляющая чуть-чуть наполнителя в имитатор беременности... Если кто и приглядывал за роддомом — появлению колоритной парочки в неурочный час не удивился, и в свои расчеты никак не включил.

Коробочка-пульт оказалась средством связи без дураков, не для блефа. Пискнула — обер-инквизитор поднес к уху, кивнул, слушая неразборчивое кваканье. Нажал кнопку — и Лесник почувствовал, что томограф отключился. Копыто на это никак не отреагировал, лошадиная доза миостагнатора сделала свое дело — и сейчас организм тенятника ничем не отличался от нормального, человеческого, пребывающего в глубокой коме.

Магнитно-резонансное поле исчезло, но, похоже, Юзеф от полученного излучения так и не оправился. Он тяжело, медленно выбрался из-за стола. Подошел к лежавшему у стены Копыту, нагнулся — долго что-то с ним делал, Лесник ничего не видел из-за массивной фигуры Юзефа... Знакомо щелкнули наручники. Вот оно что. Первого настоящего гипера лично стреножил господин обер-инквизитор... Символично, как сказал бы... неважно кто.

Беркут смотрел затравленным волком на три направленных на него ствола. К нему уже подбирался воскресший близнец-1, держа в отставленной руке шприц.

...Обмякшего Беркута уложили рядом с его несостоявшейся жертвой — Копытом.

Хачатрян все это время производил странные манипуляции под одеждой. Сусанна попыток помочь мужу не делала, стояла молча и неподвижно, автомат АКМ наготове. Лесник подумал, что в имитаторе беременности две таких пушки не протащишь, значит, были спрятаны здесь, в роддоме... Юзефом? Хачатряном? Уже неважно.

Наконец груда силиконовой плоти заколыхалась на полу.

— Вай, славно как, Юзеф-джан, целый год эту гадость таскал... Надоело, слушай. Хватит теперь, да? — Арик одернул пиджак, бесформенно обвисший на сухощавом теле. И добавил другим голосом, без следа армянского акцента: — И вообще хватит. Хватит тут Моню Мочидловера изобра...

Конец фразы заглушила длинная очередь — по Диане, по близнецам...

Последнее, что успел увидеть Лесник, был летящий ему в голову приклад автомата Сусанны...

Дела минувших дней — XVIII. 12 августа 1937 года. Бегство

Митинг на Щелковском аэродроме закончился. Смолкли речи, славящие героев Арктики, прокладывающих в Америку первую в мире грузовую авиалинию через полюс. Отзвучали здравницы вождям, и их, вождей, приветственные телеграммы. Шла последняя подготовка — быстро, деловито, без суеты.

Четырехмоторный гигант ДБ-А с номером Н-209 на огромных крыльях застыл на взлетной полосе. Леваневский стоял чуть поодаль, курил. Последний бензозаправщик отвалил от самолета, и в предотлетных хлопотах наступила некоторая заминка. Одни говорили — ждут мешки с почтой для Нью-Йорка, другие — меха для летчиков .

Леваневский знал, кого он ждет — ив глубине души надеялся не дождаться.

...Человек шел через аэродром — невысокий, стройный, в изящном сером костюме и мягкой шляпе, в руке — небольшой походный баул, перетянутый ремнями. Среди людей в форме и рабочих комбинезонах человек казался чужим. Посторонним. Но, странное дело, никто из многочисленной охраны не подошел, не остановил, не спросил документы. На человека не смотрели, а случайно скользнув взглядом — тут же забывали.

Человек шел легко, уверенно, — тем не менее это было бегство.

— Здравствуй, Сигизмунд, — приветствовал Леваневского пришедший.

— Здравствуйте, Богдан Савельевич, — осторожно сказал тот. Хотел добавить: все-таки решили лететь? — но не стал. И так все ясно...

— Все-таки я решил лететь, — сказал Богдан Буланский, словно прочитав мысли собеседника. А может — действительно прочитав, порой Леваневский всерьез подозревал его в этом умении.

— Вам придется пролежать всю дорогу в спальном мешке. Иначе замерзнете, пойдем на шести тысячах метров... Запасных комплектов мехового обмундирования нет. Запасная кислородная маска есть.

— Ничего, Сигизмунд, долечу.

Что холод ему не грозит и на большей высоте, Богдан говорить не стал.

— Тогда... Извините, Богдан Савельевич, но сколько вы весите?

Буланский не удивился вопросу. Любой лишний вес на борту, когда лететь тысячи и тысячи километров, необходимо учитывать.

— С грузом — ровно пять пудов, тридцать четыре фунта и девять золотников...

Леваневский наморщил лоб, переводя в килограммы. Однако... Тяжелый получался баульчик у Богдана Савельевича...

— Кастанаев! -— командным голосом позвал Леваневский.

— Слушаю, Сигизмунд Александрович, — подошел второй пилот. Богдана он не заметил.

— Над полюсом циклон, возьмем лишнюю сотню литров горючки. Выбросишь из НЗ...

Богдан не слушал, что перечисляет Леваневский, думал о своем. Он не решал “все-таки полететь” — ситуация решила за него. Москва была зажата в стальное кольцо — мышь не проскочит. И кольцо сжималось. Богдан проскочил, уложив пришедших за ним аккуратными выстрелами из браунинга точно в сердце — но в затылок дышала погоня. Аресты шли днем и ночью — и эта на вид неприцельная

стрельба по площадям достигла своей цели. Организации, которую Богдан Буланский двадцать лет создавал втайне от Конторы, — не стало. Бешеный пес Юровский был жив — его болезнь и смерть в ЦКБ оказались гнусной комедией. Похороны, венки и речи, замурованная в кремлевской стене урна — все фарс. Проклятый интриган ушел в тень и готовил превентивный удар. Ничего, придет время — сочтемся за все. Сейчас главное — унести ноги...

...На серый бетон аэродрома упали два свернутых спальника, несколько мешков с продовольствием. Леваневскому это не нравилось, но он не мог отказать человеку, которому был обязан всем. Не только и не просто жизнью — к своей и чужим жизням Сигизмунд Леваневский давно относился без излишнего трепета. Гораздо важней была слава — портреты с лицом, известным каждому в этой стране, школы и фабрики, носящие его имя — имя одного из первых Героев Советского Союза. Слава долго обходила Леваневского — и пришла к нему три года назад исключительно благодаря Богдану Савельевичу... Слава полярного орла, спасавшего от гибели челюскинцев. Но летчиков в стране много, и орлами становятся не все. Важно в нужный момент оказаться в нужном месте. Иногда Леваневскому казалось, что его покровитель попросту заранее знал, где и когда будет раздавлен льдами “Челюскин”...

...Через две минуты после того, как Н-209 тяжело, неохотно оторвался от взлетной полосы, на аэродром стремительно въехали два автомобиля. Из переднего выскочил человек в синей форме, с ромбами на петлицах. Поднял голову, посмотрел на исчезающий самолет. Выругался.

...В Нью-Йорк Н-209 не прилетел. В Фербэнкс — точку промежуточной посадки на Аляске — тоже. Леваневский последний раз вышел на связь через двадцать часов после старта — и навсегда замолчал. Самолет и шестерых летчиков искали советские и американские пилоты, искали даже спустя много лет после того, как весной 1938 года экипаж официально объявили погибшим... Искали ледоколы. Искали жители прибрежных районов Аляски.

Не нашли.

Искавшие не догадывались, что на борту Н-209 был пассажир — Богдан Буланский. И что в Америку он не собирался...

Глава девятая

Сусанна свое дело знала. Быстрота движений у нее была феноменальная. Приклад раздробил череп, и острые осколки вошли в мозг, и было больно, и Лесник умер...

На середине этой мысли он сообразил, что раз может так думать — то все не так плохо. С ним, по крайней мере. Голова раскалывается от боли, но на куски отнюдь не разбита, — сумел в последнюю долю секунды “снять” удар, перевести в скользящий... Но дела хреновые.

Жесткий пол давил на плечо и бок. Над головой звучали голоса — надоедливые звуки, болезненно отдающиеся в голове. Смысл слов от Лесника ускользал. Сомкнутые веки ощущали свет. Хотелось открыть глаза, поднять голову, осмотреться, проверить работоспособность мышц.

Ничего этого Лесник не сделал. Не стоит тут радостно демонстрировать свое возвращение из мира мертвых. А то живо вернут обратно — контрольным выстрелом или тем же прикладом.

Ситуация поганая: похоже, в строю остался сам Лесник, не уверенный, что сможет работать, да Юзеф, с которым творится нечто странное... Немного — против двух убийц экстра-класса. Отца Алексия в расчет можно не принимать. Диана и близнецы если и живы, то умирают, Лесник видел, как их троих отшвырнула очередь лже-Хачатряна — по несколько пуль в каждого.

Лесник начал воспринимать речь псевдо-Арика с середины фразы. Голос звучал торжествующе:

—... было просто смешно с тебя, Юровский, — когда ты вербовал меня в Степанакерте. Не узнал, не узнал... Потерял чутье классовое. Вай, обрадовался Юзеф-джан, человек так много знает и умеет, — и никак не засвечен в Конторе! (кавказские нотки в голосе мелькнули и вновь исчезли). Та наша встреча планировалась за два года... У меня было достаточно времени с момента, как я задумался: а зачем это товарищ Юзеф строит в Швеции томограф за тридцать шесть миллионов долларов — который не совсем томограф? Кого это он лечить тут собрался, а? Я долго не мог поверить, что ты, именно ты , всерьез готовишься к Последним Дням. А потом понял — это, судари мои, высшая степень материализма и атеизма: взять да и переломить Предначертание силовыми и техническими методами! Браво, бравис-симо! Ну и я тоже не стал сидеть сложа руки. Помог исполниться кое-чему из предначертанного. Раз суждено появиться Темному Мессии, пусть уж это будет товарищ надежный, проверенный... — так ты любил когда-то выражаться, Юровский? Зачем нам Мессия-тенятник? Пусть лучше буду я.

Голос отца Алексия, негромкий, спокойный:

— Значит, Даня, башни Нового Вавилона — твоих рук дело?

Богдан коротко хохотнул.

Голос Юзефа (слова даются с трудом, но в тоне издевка):.

— Бедный Усама... Лихо ты развел его со штатовцами...

Слушать все это было интересно, но самого главного Лесник не понял. Где стоит Сусанна? Ни звука не свидетельствует о ее местоположении...

Ладно, пора аккуратненько открывать глаза и производить визуальную разведку.

И он открыл — но один левый глаз. Правый был залит начавшей спекаться кровью.

Разговор старых врагов не пестрел угрозами, резкими выражениями, вообще проявлениями крайних эмоций. Когда ненависти столько лет — из нее уходит все наносное и лишнее, появляется в ней благородно-коньячная выдержанность.

Впрочем, третий участник разговора — отец Алексий — не считал своим врагом ни Богдана, ни Юзефа — не считал никогда, с самого начала их глухой взаимной неприязни, перешедшей в открытый конфликт и раскол Капитула. Алексей Николаевич их жалел — обоих. И молился за них... Говорил в основном Буланский. Сегодня был его день.

— Я мог бы все сделать проще и быстрее. Я ведь ныне тоже не чураюсь техники — жизнь убедила... Ты видел, Юровский, как работает моя сушилка? За полсекунды, кстати... А мой шокер? Хорошая штучка? Я мог просеять этот городишко мелким ситом и найти трех латентных , о которых ты не имел понятия. И мог их активизировать и тихо-мирно прикончить где-нибудь в сторонке... А потом взорвать сие богоугодное заведение вместе со всем содержимым, и вместе с твоим дурацким томографом. Но грубо сработать не хотелось... С возрастом больше ценишь красоту исполнения, чем результат. Или, по крайней мере, одинаково ценишь. Я много лет мечтал прикончить черноива-новское отродье своими руками — и не сделал этого. Обе погибли, считай, случайно. А когда организуешь для кого-то роковые случайности, чувствуешь себя богом... Но щенка я кончу у тебя на глазах, Юровский. Шлепну изящно и красиво, без правок — финальную точку надо ставить своими руками. И я оставлю тебя жить, и тебя, Леша, — тоже. Будете моей недремлющей совестью, — чтобы я не возгордился и не оторвался от народа... Комфортных условий содержания не гарантирую, но навестить иногда приду.

— Ты действительно считаешь, Даня, что функция Темного Мессии — стать на триста лет диктатором над народами? — мягко спросил Алексей Николаевич. И сам ответил: — По-моему, ты ошибаешься. Суть мессианства — нести людям Откровение. Идею... В данном случае — Темную, ложную, губительную... У тебя она есть?

— Я ничего не считаю. Я все знаю. Знаю, потому что сам все спланировал и подготовил. Любой Мессия — это власть. Власть над мозгами. Вы безнадежно устарели со своими индивидуальными гипнограммами. А потуги на манипулирование массовым сознанием — и ваши, и всех других — просто смешны. Средства массовой информации для этого не подходят и никогда не подойдут — никакой избирательности, любой эффект нивелируется противоположенным — у другой части аудитории. Работать надо вживую, с коллективом людей, спаянным некими общими понятиями и принципами — при всей их, людей, внешней несхожести. С эргастулой?* Если бы вы знали, какие результаты может принести одна-единственная речь гнусавого и косноязычного депутата в Думе — выслушанная и вроде тут же забытая... Впрочем, узнаете. Сегодня. Хоть и на другом примере...

*Эргастула (правильнее — эргастул) — термин древнеримского права, означающий совокупность всех рабов одного хозяина.

— Переворот креатур? — уточнил Юзеф. — Сколько раз ведь пытались... и чем все кончалось?.. Ты, Буланский, маньяк... и авантюрист...

— У меня получится. Завтра страна содрогнется от того, что произойдет здесь. В этом городе, в этом роддоме. И начнется цепной процесс, на вид хаотичный, но в котором просчитано все.

— И ты думаешь, Даня, что звезда зажглась в предсказанный час только для того, чтобы осветить этот твой путь? — спросил священник. — Или ее зажег тоже ты? А Порченные Радуги? Остановись, Даня... Пока не поздно. Ты считаешь себя дирижером, но за кулисами стоит кто-то другой — и дергает за ниточки... Твоя свобода выбора — фикция. Если все происходящее просчитал и спланировал именно ты и не кто иной — зачем тебе убивать этого мальчика? Твоему плану он никак не помешает и не поможет...

Богдан Буланский ничего не ответил на слова отца Алексия. Поставил к стене автомат, вынул из кармана пиджака крохотный никелированный браунинг — все неторопливо, задумчиво. Лишь потом заговорил:

— Знаешь, Леша, отец одного моего друга детства не был сильно верующим. Но идя в синагогу — смотрел на небо и говорил: “Мне не жалко. Вдруг он есть?” Мне тоже не жалко — пули на этого придурка. А Откровение и Идея будут, не сомневайся. Крови не надо бояться, никогда. Тогда Идею мне придумают — такие, как вы. Вам без Идеи убивать невместно, судари мои-.. А с Идеей — вроде как и ничего. Ну что-с, приступим? Астрономическая полночь, если календари не врут, сегодня в половине второго... Сейчас вам будет немного больно, но недолго. Полежите, отдохнете, проснетесь в новом мире...

— Подожди, Буланский... Раз уж ты такой мастер... освети одно темное место в картине... Апокалипсисты — твое детище?..

— Мое, мое... Но что о них вспоминать? Были и давно кончились. Твоими, кстати, молитвами.

— Значит... Радецки не был их агентом... — слова Юзефа звучали не вопросом. Утверждением.

— Конечно, не был. Якобы его цидульку, кстати, надиктовал девчонке я. Совсем не сложно. Употребить раз-другой словечко “символично”, вспомнить пару минувших дел, — ты и купился. Поглядывал по сторонам в поисках мифических апокалипсистов... Твой меченый паренек излишне рьяно копался в делах минувших дней. И раскопал то, что вспоминать никому не стоило. А я шепнул пару слов лабуху — кто к нему придет и зачем. И как с пришельцем справиться. Да и с его дружком, между нами, у меня...

Богдан неожиданно замолчал. Потом заговорил другим тоном:

— Все. Время подходит, господа инквизиторы... Начнем.

Лесник открыл левый глаз. Правый был залит кровью.

Первым делом он увидел устремленный на него взгляд Маши-Дианы. Живой взгляд. Она лежала на окровавленном полу, на вид мертво, хотя Лесник отсюда видел лишь одну рану — простреленное насквозь плечо. Он вспомнил очередь почти в упор, в живот и грудь, буквально впечатавшую девушку в стену — и подумал, что ошибается. Мертва, просто причуды освещения...

Маша подмигнула ему.

Однако... Броник скрытого ношения? Он мог и не заметить под просторным халатом, но... Обычный бронежилет с такого расстояния автоматные пули прошьют... Скрытого ношения еще слабее. Значит, не простой, из Трех Китов...

Ладно. Не важно. Главное — в нашем полку прибыло. Повоюем.

Над головой продолжалась дискуссия об идейной сути Мессианства, Лесник особо не вникал. Его интересовало лишь одно из разговора — что и как будет делать бывший Хачатрян, ныне именуемый Буланским. А еще Лесник хотел бы расписать партитуру с Дианой, но не мог придумать, как.

Зрачки девушки дернулись в сторону. Снова уперлись в Лесника. И еще раз, и еще. Рискуя заработать косоглазие, он проследил за ее взглядом. Там, в полутора метрах от его головы, лежал СПП. На рукояти вмятина от пули, но на вид вполне работоспособен. Три стрелы еще оставались в стволах. Уже лучше. Не придется лезть с голыми руками на автоматы.

Тут незримый фильтр, через который мозг пропускал звучащий в ординаторской разговор, подал сигнал: важно!

Лесник прислушался... Так-так... Арик-джан собрался пристрелить Копыто и устроить бойню младенцам. Потом раздался интересный звук. Автомат? Автомат поставлен к стене? Думает прикончить тенятника из того самого браунинга? Хотелось поднять голову и убедиться. Но Лесник не стал зря рисковать.

План созрел мгновенно. Юзефа и отца Алексия убивать сейчас, похоже, никто не собирается. Можно пожертвовать Копытом. Пусть хоть какая-то будет польза от гада... Дать его пристрелить — и пусть уходят отсюда. И аккуратно расстрелять лже-супругов на пути к детскому отделению. В спину. Не рыцарский турнир, в конце концов.

Лесник посмотрел на Диану, раздумывая, как бы поделиться планом действий. Девушка яростно подмигивала ему.

Понадобилось несколько секунд, чтобы понять — это азбука Морзе.

Алексей Николаевич шагнул вперед. На пути его лежали мертвые тела, но он как-то сумел пройти между ними, не задев и не наступив. Подошел к Буланскому.

— Остановись, Даня. Еще есть шанс. Я знаю, душа для тебя — поповская выдумка, и ты не боишься потерять то, чего, по твоему мнению, нет. Подумай о другом. Ты сам знаешь, к чему приводит такая гекатомба невинных. Человеком после нее остаться невозможно — это ты тоже знаешь. Ты сам убил достаточно много нелюди, чтобы сомневаться. Ты стоишь на самой грани — и не стоит переступать ее. Остановись. Пока ты человек — остановись.

Ответ Буланского прозвучал тихо и даже тоскливо:

— И это говоришь мне ты? Мне— ты? После всех лет, что мы вместе провели в Капитуле? И не говори, что твои руки чисты... Скажи, Леша, со сколькими ровесниками ты перезваниваешься? Или переписываешься? Люди столько не живут, Леша...

Закончил он совсем иначе:

— Начинаем, Сусанна. Всем этим (кивок на пол) — по контрольному. А для начала...

Лязгнул затвор браунинга. Но начать Сусанна не успела. Буланский тоже. Первой начала Диана.

Лесник рванулся к оружию.

Скользнул по полу, как ныряющий пловец — руки вытянуты вперед. Одна еще смыкалась на рукояти — другая оттолкнулась, толчком переворачивая тело.

Мгновенная картинка: Маша в воздухе, летит на Сусанну; Буланский вскидывает браунинг.

Почти одновременно:

Автоматная очередь.

Щелчок браунинга.       '

Два выстрела из СПП.

Звук падающих тел.

Хрип.

И все кончилось. Вернее — застыло в неустойчивом равновесии. Лесник поднялся с колен, в вытянутой руке пистолет с последней стрелой. Женщины лежали неподвижно, Сусанна снизу, Маша сверху. Обе не шевелились; Копыто — тоже, над сердцем набухал красный кружок...

Буланский — на ногах, правая рука висит плетью, браунинга в ней нет. Левая обхватила шею Алексея Николаевича — и в ней нож.

Рядом с Лесником — Юзеф. Пошатывается, в руке ходуном ходит чей-то пистолет, вроде кого-то из близнецов.

Пат.

— Убей его, — глухо сказал Юзеф. — Стреляй, я не в форме...

Богдан стоял не статично, двигался к двери крохотными шажками — к двери, ведущей на детское отделение (кружным, правда, путем). И ловко прикрывался телом священника. Попасть, не зацепив отца Алексия, было почти невозможно. Тем более из СПП — под водой целятся совсем по другому принципу. Тем более правой рукой — с ничего не видящим правым глазом...

Пятясь, Богдан добрался до двери, прислонился к ней спиной. Лесник выжидал — сейчас противник хоть на секунду уберет нож от горла пленника. Иначе одной рукой не управится, дверь открывается внутрь.

Богдан тоже это понял — и замер. Снова пат.

Лесник искоса глянул по сторонам. Юзеф привалился к стене, пистолет бессильно опущен. Диана? Нет, второй раз не воскреснет... Даже если броник вдруг выдержал — жестокая контузия с потерей сознания. Отец Алексий тоже не в счет, даже не делает попыток вырваться...

И что? Торг с этим убийцей?

Буланский заговорил первым:

— Забирай старика и дай мне выйти за дверь. Потом, если хочешь, продолжим.

— Стреляй, — сказал Юзеф еле слышно, — не верь старому провокатору...

— Стреляй, — сказал отец Алексий, — пусть сбудется предреченное...

— Не вздумай, — сказал Буланский торопливо. — Сначала выслушайте меня — все. Я дам вам шанс спасти молокососов. Здесь заложена не одна мина, Юровский. Не только твой супертомограф. Моя тоже... Я говорил вам про работу с эргастулой? Так вот, весь персонал этой богадельни побывал на концерте известного сатирика в их актовом зале, и... Короче, они стали моей эргастулой. В каждом враче и медсестре сидит жесткая программа. Сегодня она активирована, в астрономическую полночь сработает. Или раньше — если выдернуть чеку. Чека — мои альфа-ритмы, усилитель в кармане. Если я умру, медсестры тут же станут кончать младенцев. Резать скальпелями, разбивать головы о стены. А если я уйду, у вас будет десять минут — перебить эргастулу или нейтрализовать...

— Стреляй... -— прохрипел Юзеф. — Блеф... гарантирую...

— Стреляй, — сказал отец Алексий. — Вспомни пророчество...

Лесник медлил, но не потому, что раздумывал — блефует старый интриган или нет. Он решал сложную баллистическую задачу — убить одного человека и не зацепить другого... Ничего не получалось. Задача не имела решения.

— Без девяти полночь, — сказал Богдан. — Все зарезанные сосунки повиснут на тебе, и никог...

Буланский дернулся — залитая кровью Диана медленно, толчками поднимала на него автомат. Лесник мгновенно выстрелил в открывшуюся щелку. Прямо в сердце Богдану. И — рванул с высокого старта, не глядя на результаты выстрела.

Он пронесся через холл, задержавшись на долю секунды — подхватил валявшийся среди неподвижных тел “кипарис”. И больше не задерживался нигде.

Ворвался в коридор. Справа детское, слева родильное... — но выбирать не пришлось. Слева крик — истошный вопль женщины. И тут же — отчаянный писк ребенка. Не блеф. Началось.

Дверь выпала с петлями. Фигура в белом отлетела сбитой кеглей. Еще дверь — открытая. Яркий свет. Он видел только ребенка — в руках у человека в халате. И медсестру — занесшую что-то острое, блестящее, страшное...

Лесник вскинул оружие.

Глава десятая

Автомат грохнулся об пол. Лесник очень хотел грохнуться рядом с ним, но остался стоять.

У медсестры-убийцы, повернувшейся на его топот, оказалось мужское лицо. Усатое. Знакомое...

Врач тоже недовольно повернулся — седая шевелюра, седая эспаньолка, пенсне. Илья Модестович Семаго, которого старшее поколение Конторы по привычке зовет Семаго-младший. Главный медицинский спец Трех Китов...

Отовсюду надвинулись знакомые лица — в халатах врачей и медсестер. Посмотрели на Лесника и вернулись на посты. Свой. Семаго осуждающе глянул на залитое кровью лицо и одежду. Младенец на его руках тоже осуждающе вякнул, хоть и сам выглядел не лучше — весь в чем-то кроваво-липком.

Семаго показал его роженице:

— Ну что, мамочка, кто у вас: мальчик или девочка?

Та пролепетала что-то, Лесник не вслушивался, и так видно — мальчик. Семаго передал пацана в мускулистые руки медсестры, вернее — медбрата. И сказал:

— Да-а, батенька... Сорок лет не приходилось принимать родов, а тут вот за ночь — третьи... Вы как там, настрелялись? Можно сворачиваться?

Лесник с трудом разлепил губы:

— Настрелялись. Вдосталь. Больше не будем.

Буланский был мертв.

Лежал на спине, залитый с ног до головы кровью. Не своей — пятнадцатисантиметровая стрела пробила сердце, почти не вызвав кровоизлияния. Кровью отца Алексия. В последнюю секунду своей жизни Богдан полоснул его по горлу — действуя, скорее всего, чисто на рефлексах... Спасти священника не успели.

Лесник стоял в пропахшем больницей коридоре, прижавшись лбом к стеклу. За стеклом была серая полумгла, и кружился в ней кровавый хоровод живых и мертвых, и Лесник не знал, с кем из них его место...

Он опять не понимал ничего, хоть и видел все своими глазами. Что убило Буланского? Стрела или... И кто истолковал фразу: и был среди младенцев святой — как утверждение, что святой — тоже младенец? Кто? Сам отец Алексий?

На его плечо легла рука. Он скосил глаза, оборачиваться не хотелось. Узкая, женская. Анна? Нет, Анна умерла... Диана? Она тоже...

Нехотя Лесник обернулся.

Это была Маша-Диана. Он вяло удивился — жива курилка, ну надо же...

Маша оказалась не просто жива. Мокрые волосы, свежий халат без пятнышка крови... Приняла душ — тут же, в роддоме. Женщина всегда женщина, первое дело — почистить перышки. Однако бодро держится, после очереди-то в упор, пусть и в самом хитром бронике с самой хитрой ди-. намической защитой...

— Послушай, Лесник, — сказала Диана слегка смущенно. — Знаешь... В общем, еще в девяносто пятом я осталась без напарника, и работаю одна, и мне это надоело... Ты не хотел бы стать особым агентом? В паре со мной?

Лесник округлил глаза.

“Оса”... Вот кто она такая...

О тщательно законспирированных “осах” и об их подвигах в Конторе ходили легенды. Теоретически, в распоряжении каждого начальника филиала должны были находиться по два особых агента. Но редко где штаты полностью укомплектованы — слишком большая редкость специалисты такого уровня... Многие рядовые бойцы даже считали “ос” мифическими персонажами... Лесник знал, что это не так. Но думал, что до особого агента раньше чем лет через десять не дослужится.

А сейчас его чуть ли не уговаривали...

— Тем более, что наследственность у тебя подходящая... Да и этот чертов томограф все равно расшатал тебе всю СКД-блокаду...

Он не понял. СКД-вакцинацию? Или, по-другому, СКД-активизацию?..

Она улыбнулась. Блокаду, Лесник, блокаду... У нас с тобой — блокаду. Он все еще не понимал, а потом как резануло: она осталась одна в девяносто пятом, значит, значит... Она кивнула: да, мы почти ровесники... И распахнула халат жестом, напрочь лишенным эротизма. Он посмотрел на ее грудь, казавшуюся грудью юной девушки — и понял. Понял, кто звал его в напарники... И то, что бронежилета на ней сегодня не было. Наверное, он сделал какой-то резкий, неконтролируемый жест, — потому что у нее блеснули слезы. У нас с тобой, повторил он. Знаешь, сказала она, человек — это не структура белков или генных цепочек, это что-то другое... А что, спросил он. Сама не знаю. Отец Алексий сказал бы — душа...

Договорить им не дали.

— Лесник! К господину обер-инквизитору! — в коридор высунулся молодой, незнакомый, чрезвычайно гордый — ну как же, обслуживает самого Юзефа, не шутка.

Диана торопливо запахнула халат. Посмотрела на Лесника. В глазах еще что-то поблескивало...

—Меня зовут Андрей, — тихо сказал он. Напарники всегда знают имена друг друга.

— А меня Маша, — сказала она и улыбнулась. Улыбнулась так, что Лесник подумал: все она наврала, и жилет на ней был, и свежезажившие розовые шрамы она нарисовала... И вообще ей двадцать лет.

Юзеф снова стал собой — уверенная речь, уверенная пластика.

Начал без предисловий:

— Сегодня Капитул приостановил свои полномочия. Добровольно. Объявлено военное положение.

Дальше он объяснять не стал. Лесник и так знал — при военном положении автоматически вводилось единоначалие. И вся власть сосредотачивалась в руках обер-ин-квизитора.

— Вот приказ, — кивнул на стол Юзеф, — временно назначающий тебя начальником Северо-Западного филиала... Подписывать?

— Я уже получил предложение, — сказал Лесник. — И согласился. Предложение от...

— Знаю, — перебил Юзеф. — Ничего, подождет.

Лесник нехорошо посмотрел на него.

— Я вас не подслушиваю, — пожал плечами обер-инквизитор. — Я вас контролирую. Служба такая. А на филиал — ненадолго, не больше месяца. И работа будет не кабинетная. Займемся креатурами и ставленниками Буланского... Подписывать?

Лесник кивнул. Сунул руку в карман и осторожно, за самый кончик, протянул обер-инквизитору ручку, обвитую змеей. Тест-полоска в ней была правильная.

Юзеф хмыкнул. Взял тестер, размашисто расписался на пол-листа. Отдал приказ Леснику. А ручку убрал к себе в карман.

— На память об историческом акте... Слушай первое задание: доставить в Питер Копытьева. Через сутки будет борт в Белоостровский скит. До взлета глаз с него не спускать.

— Копыто? Его ведь...

— Как же... Вон, посмотри.

Лесник посмотрел. Титановая пластина с две ладони, в центре — вмятина. Залита чем-то красным, но не кровью, судя по запаху... Понятно. Вот почему Юзеф так долго возился с поверженным тенятником... Пластина на сердце и пакетик театральной краски сверху.

— Копыто был креатурой Буланского? — спросил Лесник.

— Не думаю... Сдается мне, Богдан нашел женщин — потомков Черноиванова — и какой-то комбинацией подвигнул их на переезд сюда, в Царское, — несколько лет назад. Чтобы убить в нужный момент. Причем — не своими руками. Во исполнение довольно смутной фразы пророчества: “и в самый длинный день истребилисъ они...” Он же, Буланский, притащил сюда Петракова после выхода из психушки — с двоякой целью. Во-первых, отвлек наше внимание, время и силы на сторожа — в случайное пересечение двух ничем не связанных людоедов в одном городке мы поверить никак не должны были. Во-вторых, слил колдунье информацию о Петракове. Совершенно точно рассчитав, что она придет именно к сторожу за материалом. И подготовил Соловья к схватке, сам бы тот Жозефину не осилил... Но Копытьев, похоже, был джокером и для Буланского. Иначе не объяснить художества в морге и попытку прикончить Де Лануа раньше срока... Богдан понял, что те-нятник — Копыто, надо думать, почти одновременно с нами. И перекроил планы. При помощи своей “сушилки” — которую, нам, кстати, еще искать придется — вывел тенятника из-под удара на три последних .часа перед атакой...

— Если это экспромт — кого он высушил? Рост, волосы, одежда, украшения — в одну минуту такую обставу не организуешь...

— Насколько я знал Богдана, высушил он Пашика-бармена — недаром тот исчез, как в воду канул. Любил Даня убивать одним выстрелом двух, а то и трех зайцев. Мы ведь до самого конца так и не скинули бармена со счетов... А с Копытом он, естественно, должен был пойти на контакт. Предположительно, после драки с нашими ребятами в квартире Де Лануа. Да он и начал говорить что-то такое, когда...

— Подождите, Юзеф, — перебил Лесник. — Если Копытьев выскочил в последний момент, как чертик из коробочки, то кого Буланский первоначально планировал на роль третьего из Черной Троицы?

— Не терпится найти и уничтожить?

Лесник промолчал. Время вопросов еще придет. Очень серьезных вопросов — и к Юзефу, и к Семаго-младшему... Но сейчас надо закончить дело. Если верить Буланскому (а врать тому не было резона) — остальные его эргасмулы в полной боевой готовности, и ждут — сигнала? условленного срока? — люди-мины, фугасы с тикающими таймерами. И — не подозревающие, что им суждено взорваться...

— В конце концов... все вышеизложенное — исключительно мои предположения, — сказал обер-инквизитор. — Даня мог знать Копытьева давно и спланировать все глубже — и морг, и Синявскую, и визит к Де Лануа... Впрочем, что гадать впустую, — скоро твой знакомец немного очухается — снимешь допрос по всей форме... А сейчас — собирайся и выезжай принимать филиал, время дорого.

— Ничего я не знал, — устало сказал Юровский. — Сказано ведь: “и смутились праведные, и не знали, в чем истина...” Хотя какой я праведный. Так, пострелять вышел...

На улице было прохладно.

Восток набухал зарей самой короткой ночи. Праздник закончился. Смолкло последнее шальное веселье. Город замер в предрассветной тишине. И сквозь нее — откуда-то издалека — доносились торжественные и печальные звуки не то флейты, не то флажолета.

Лесник прислушался и удивился. “Марш Радецки...” Надо же, кто-то помнит. Он сам знал эту позабытую музыку только благодаря знакомству с Крокодилом.

Это символично, Эдик... — подумал Лесник.

Очень символично.

Перед самым отъездом Лесник спросил напрямую:

— Скажите, Юзеф... Я уже понял, что склока с Капитулом была показной. Во исполнение пророчества: “и сильные восстали друг на друга...” Но... Вы действительно просчитали всё? Что Буланский... Алексея Николаевича... и кровь... Вы знали, кто святой?

Эпилог

Лето 2002 года (счет дней потерян). Остров Белый

Ты красивая, когда стоишь вот так — у самой кромки воды, а солнце ныряет в озеро, и вода превращается в кровь, и камни на берегу становятся нежно-розовые, как... Нет, не стоит об этом. Иначе опять не успеть.

Я подхожу. Кладу руку на твое плечо. Ты не оборачиваешься.. Ты не хочешь смотреть мне в глаза. Обиделась. Наверное, я поспешил тогда, и все получилось не слишком здорово... Ничего. Все проходит, и это пройдет. Мне печально, я стою, потупив глаза. Под ногами осколки валунов — тяжелые, с острыми краями. Здесь очень тоскливое место, понимаешь? Мне нельзя здесь быть. Надо вырваться отсюда, и только ты мне можешь помочь... Рука гладит по мягкому плечу, ползет к горлу, тоже мягкому... Вселенная мутнеет и распадается. Наташа исчезает. Я, наверное, тоже.

На тонкой грани двух миров нет ничего, кроме щемящей, пронзительной тоски. Не успел, я опять не успел...

— Да-а, батенька, опять неудача, — говорит Илья Модестович, отлепляя электроды от моей бритой макушки. — Жаль, жаль... Красота природы на вас не действует, а красивых женщин вы по-прежнему воспринимаете исключительно со специфичной точки зрения. Извините за выражение, но с гастрономической.

Мне стыдно огорчать профессора. Хороший он мужик, не вредный... Я печально вздыхаю. Повинно склоняю голову к груди — совсем чуть-чуть, насколько позволяет ошейник. Это украшение появилось на кушетке недавно — после того, как я едва не дотянулся зубами до горла Ильи Модестовича. Обидно, второго такого шанса может не быть.

— Попробую составить другую гипнограмму, — задумчиво говорит профессор, сматывая провода.

Попробуй, попробуй... Пока ты пробуешь, я буду сидеть в крохотной, похожей на аквариум камере, ярко освещенной и днем, и ночью — если снаружи еще остались дни и ночи. А проклятое излучение будет выворачивать меня наизнанку, растягивая секунды в годы и века... Но я буду радоваться этой боли, потому что видел других, лоботомированных, — ходячие мертвецы, растения с руками и ногами.

— Что же еще приготовить для вас, батенька? — в голосе профессора звучит сомнение.

Сейчас он нажмет кнопку, давая знак охране, и генератор врубят на полную мощность, и меня торжественно повезут на каталке в мой аквариум, потому что идти я не смогу...

— Попробуем радость творческого труда? — рассуждает Илья Модестович сам с собой. — Хотя трудолюбием вы вроде не отличались...

Ну что же, пришло время его удивить.

— Ошибаетесь, херр профессор, — мой голос звучит хрипло и незнакомо. — Ошибаетесь, трудолюбием я отличаюсь с раннего детства...

Удивил. Поразил. Шокировал. Это первые мои слова, которые он услышал.

— Мне было двенадцать лет, когда мать наорала на меня — дескать, ни одного острого ножа в доме, — сообщаю я невозмутимо. — Я точил хлебный нож три часа. Она стала резать батон и рассекла палец до кости. Было смешно.

Профессор забыл про кнопку. Метнулся за диктофоном. Отлично. Поговорим...

— Вы до сих пор ненавидите мать? — торопливо спрашивает он. Боится, что я снова замолчу. Но в мои планы это не входит.

Я говорю — охотно и много.

А маленький кусочек стали режет, режет браслет, притягивающий к кушетке мою правую руку. Пальцы выгибаются до предела, обломок ножа грозит выпасть — но не выпадет, я держу крепко. В мою камеру невозможно пронести оружие :— на себе. Я пронес в себе. Застрявший в кости крохотный осколок клинка, некогда пришпилившего меня к стене...

Илья Модестович задает вопросы, спешит узнать как можно больше, пока у меня не закончился приступ словоохотливости. Я отвечаю. Про детство, про юность, про бедолагу Марата с его застарелыми комплексами и желанием попробовать все на свете. Про то, как я впервые почувствовал свой дар, угостившись мозжечком одной толстой дурочки, решившей отдаться маэстро на его даче — и отдавшей больше, чем рассчитывала. Про то, как я убедил Фагота (не словами), что никакой другой мясной пищи его желудок не принимает. Мне нечего скрывать.

Мягкость браслета обманчива, внутри он армирован волокнами металла, не менее прочного, чем сталь моего инструмента. Но мне кажется, что волокна потихонечку поддаются.

Профессор меняет кассету в диктофоне, глаза блестят. Какой материал для монографии! Эксклюзив... А мне не жалко, мне нравится Илья Модестович Семаго — единственный человек среди этой своры бешеных псов. Но если монета ляжет орлом, если браслет все-таки уступит моим стараниям, я убью профессора первым. Потом — паренька, что сидит в соседней комнатушке, за пультом генератора... А потом...

Я не знаю, что потом. Вернее, кого...

Но здесь станет весело.

Гарантирую.    

— Послушай, Ди, давай все доверим судьбе, — сказал Славик. — Если орел — махнем вечером на материк, в Кондопогу, — клуб, дискотека, все как положено. Если решка — ты просто приглашаешь меня в гости...

— Доверим, — согласилась Диана.

Положила на колени автомат-стреломет, подбросила монетку, проводила ее взглядом.

Монета образца девяносто седьмого года номиналом в один рубль взлетела в полном соответствии с законами физики, описывающими свободный полет тел. Но падала странно, замедленно, — и, опустившись на пульт управления магнитно-резонансного генератора, — закачалась на ребре.

— Ну вот... Не судьба, извини, — улыбнулась Диана. Посмотрела на часы: — Что-то профессор сегодня задерживается. Пойду, проверю...

Встала, вышла, автомат наготове.

Он разочарованно смотрел на монетку, никак не желающую лечь, как полагается. Не везет, так не везет... Потом поднял взгляд. Над пультом висела фотография. Отец Алексий. Рамка темного, почти черного дерева, собственноручно вырезанная Славиком, слегка напоминала оклад иконы. Казалось, глаза священника говорят: “Не отчаивайся. Всё будет хорошо...”

Славику хотелось надеяться, что так оно и будет.

КОНЕЦ

июль-ноябрь 2002 г.