Борис ШТЕРН

                        ТУМАН В ДЕСАНТНОМ БОТИНКЕ
 Трижды  проржал Сивый Мерин, и золотой кусочек солнца выглянул
из-за бугра и разлился в реке. Солнце начало  вываливаться  над
водой,  вытесняя  туман  из-под  железнодорожного моста, и река
расплескала отражение солнца по своей  поверхности;  проснулась
рыба,  поднялась  со  дна,  пошла  клевать солнечное отражение,
наглоталась воздуха, пошли по реке пузыри, пошел от реки пар  к
небесам,  побежала  за  реку  огромная  кривая тень от одинокой
кривой сосны; и пошло, и пошло...  Одна  лишь  Утренняя  Звезда
заскучала,   побледнела,   потянулась   навстречу  солнцу...  И
погасла.  И   каркнула   на   сосне   проснувшаяся   ворона   -
протяжно-пр-рротяжно:
 - Кар-р-р-р-р-р!
 - Такая вот поэзия... - промолвил во сне Сивый Мерин.
 - Такие вот сюжеты... - согласился с другом длиннющий Дождевой
Червь.
 -  Зато  наше  кладбище  всех  лучшее и красивее, - зевнул, не
просыпаясь, Сивый Мерин. - Здесь им не свалка, здесь хоронют...
 Опять  закричала  ворона,  захлопала  крыльями,  опустилась  с
кривой сосны к самой воде и  подозрительно  стала  разглядывать
правым   глазом   дохлую  рыбешку.  Понюхала,  клюнула,  тяжело
вознеслась над рекой, прилетела на кладбище, уселась на обелиск
с медальоном.
 - Тьфу, дура, напугала, - сказал Дождевой Червь.
 - Почему "дура"? - обиделась Ворона, сплюнув дохлую рыбешку на
могильную плиту. - Я "он", а не "она".
 - Самец, что ли? Кто вас, птиц, разберет... Дурак, значит.
 -  Ничего  ты  не  понимаешь.  Я  - ВОРОН. Нас два семейства -
вороны и вороны. Среди воронов есть  самцы  и  самки,  и  среди
ворон  -  то  же  самое.  Я  - ворон, но самка. Название у меня
мужеского рода, а суть женская.
 Дождевой  Червь  очень  удивлен,  даже  Сивый Мерин наконец-то
проснулся и спросил:
 - Как же вас все-таки называть... Дурак или дура?
 Задумалась Ворон.
 "Кто  же  я  такая? - мучительно соображает думает Ворон. - На
сосне у меня воронье гнездо, в гнезде лежит крапленое кукушачье
яйцо. Из него скоро должен вылупиться вороненок. С этой стороны
я, несомненно, "она". С другой стороны, самка ворона -  тот  же
ворон. Выходит, "он"...
 -  Ни  "дурак",  ни  "дура" не подходит, - размышляет Дождевой
Червь. - Вам подойдет слово  "дурачина"  -  оно  и  мужского  и
женского рода одновременно.
 Ух,  обиделась  Ворона!  Спрыгнула с обелиска, схватила дохлую
рыбешку,  перелетела  через  реку,  сверкая  на  солнце  черным
оперением, зашебуршилась в гнезде.
 -  Ловко  я  ее!  - радуется Дождевой Червь. - Слышь, Сивка...
Спишь?  Переходи ко мне в лужу, я подвинусь.
 -  А в прежние времена вороны дождевых червей с потрохами ели!
- кр-р-ричит Ворон с того берега.
 - Ду-ра-чи-на! - разносится в ответ над рекой.
 - А сам ты кто? Кто ты сам?!
 Призадумался  Дождевой Червь, даже Сивый Мерин опять проснулся
и спросил:
 - Слышь, Червяк, а ведь Ворон права... Сам-то ты кто будешь?
 "Странно, - раздумывает Дождевой Червь. - Вроде бы "он"... или
"она"?..
 -  Червячишко  я,  -  заговаривает  зубы  Червяк.  - Маленькое
бедненькое червячишко. Кончаюсь на "о".  В  грязи  пробавляюсь,
рою  ее  окаянную, взрыхляю ее, обрабатываю... А в награду что?
Переспать в луже с ясным солнышком?
 - Земледелец, значит, - вежливо соглашается Сивый Мерин.
 -  В нашей реке такие земледельцы на крюках за ребро висели, а
рыбы их кушали, - сообщает из вороньего гнезда дохлая  рыбешка.
 -  Кто  там  рыба,  не  вижу?!.. - злится Дождевой Червь и для
испугу извивается как гадюка. - Кто там развонялся?
 -  Ты не хами, Червяк, - окончательно просыпается Сивый Мерин.
- Конечно, запах от нее не деликатесный, но это не значит,  что
тебе все дозволено.
 - Я не "она", - отвечает дохлая рыбешка. - Я - КАРАСИК.
 -  Дохлятина, вот ты кто! - парирует Дождевой Червь. - Попался
бы мне в реке, я бы с тобой иначе поговорил!
 -  Спать пора, - зевает Сивый Мерин. - Отбой! Кто слово скажет
- растопчу!
 Тишина. Полдень.
 "Ладно,  потом поговорим", - думает Дождевой Червь, заползая в
старый прохладный десантный ботинок.
 Спит  Сивый  Мерин,  пахнет Карасик, Ворон в гнезде высиживает
Кукушонка. Плывет по течению пьяный  могильщик  с  лопатой.  Ни
ветерка,  ни дуновенья. Воздух понемногу замешивается в кисель;
когда-нибудь будет гроза, но не раньше осени.
 - А Я - КОНЬ! - гордо бормочет во сне Сивый Мерин. - Я - Конь,
и в этом нет сомнений.
 Проходит полгода.
 На  реке  ледоход. Скелет Карасика свесился из родного гнезда,
поглядывает в родную стихию. Нет тишины над рекой, плачет медь,
из  города  по  мосту  несут покойника. Все ближе подходят, все
явственней звучит скорбная нота... Кто-то р.
 - Слышь, Червяк... - просыпается Сивый Мерин. - Несут кого-то!
 Но  десантный  ботинок  перерублен могильной лопатой, червяков
теперь двое.
 - Кто это тебя? - соболезнует Сивый Мерин.
 Спит Червяк, не в курсе дела.
 -  Эй,  Карасик,  где твой дружок... Ку-ку? - ищет собеседника
Сивый Мерин.
 - Вышел из колыбели... Улетел куковать в город, - меланхолично
сообщает скелет Карасика, свешиваясь из гнезда вниз головой.  -
Щуки нынче голодные.
 Не  ошибся  Сивый  Мерин  -  несут,  принесли, отворяют ржавые
ворота.
 - Эй, кума, кого несут?
 - Не видать отсюдова, - отвечает Ворон.
 - По какому разряду?
 - С артиллерией!
 -  Генерал,  значит.  Как  минимум... Лети к нам, кума! От нас
лучше видно!
 - Давай ты ко мне, с сосны далеко видать!
 - Лень, кума, крылами махать!
 - Мерин ты сивый! - удивляется скелет Карасика. - Ну, где, где
у тебя крылья? Покажи!
 -  Они  у  меня  складные,  -  бормочет Сивый Мерин. - На зиму
припрятаны, чтоб моль не съела. Слыхал про коней-пегасов? Я вот
из их породы.
 -  Если ты Пегас, то я... Летучая Рыба! - насмехается Карасик.
 Ур-р-ра, вносят покойника!
 -  Генерал какой? Военный или гражданский? - спрашивает Ворон.
 - Не видать!.. Свинцовый!
 Молчит похоронный оркр.
 Ищут  могильщика.  Мерзавец,  опять  напился,  яму не вырыл...
Нашли, ведут с лопатой... Еле идет.
 Копает.
 Начинается официальная часть.
 Под  сосной  садится  солнце,  распорядитель  произносит речь,
играет  оркестр,  солнце  сидит,  могильщик   ищет   веревку...
Кончено.   Свинцовый   гроб   опускают  в  могилу,  и  кладбище
вздрагивает - зенитки бьют в закат, небо расцветает ракетами.
 - Ишь, долбанули! - пугается Ворон, слетая с сосны.
 - Кого хоронят? - просыпается Дождевой Червь. - О!.. Ты откуда
взялся?!
 -  Ниоткуда  я не брался. Всю жизнь в ботинке живу, - отвечает
Второй Червяк.
 - Извините, но хозяин этого ботинка я.
 - Вы хотите сказать, что я обманываю?
 - А кулаки у вас на что? - подзадоривает Сивый Мерин.
 - Не лезь, сами разберемся!
 Могильщик   спускается   под   обрыв   к   реке,  с  уважением
разглядывает размытые кости мастодонта, долго плавает и фырчит,
как лошадь, от удовольствия.
 - Прогуляемся? - спрашивает более смелый Червяк.
 -  Я  не  гуляю  с  незнакомцами,  -  опускает  реснички более
скромный Червяк.
 - А танцы вы любите?
 Весна ласкает вечернее кладбище, бесшумно растет трава, и едва
слышно лопаются почки на кусточках. К ночи на холм возвращается
мокрый могильщик, трезвый.
 - Жизнь прошла, а не пожил, - вздыхает он.
 - Надо было жить, а не пить, - наставляет Ворон.
 -  Как  жить,  когда  жизни  нет?  Вам  хорошо,  у вас никаких
проблем. Ты - ворона, тот -  червячок,  а  этот  карасиком  при
жизни был...
 - А ты кто? Человек! Оно звучит!
 -  Какой же я, братцы, человек, - горько усмехается могильщик.
- Обыкновенный мутант с лопатой. Был бы я человеком!.. А мутант
-  он  и  есть  мутант,  весь  в стадии революции. Сегодня он -
такой, завтра - другой, через год - мать родная не узнает.  Сам
себя боюсь.
 Притихли, задумались.
 - Вот, когда я был человеком... - нарушает тишину Сивый Мерин.
 -  Скажите пожалуйста, он и человеком был! - удивляется скелет
Карасика. - С крыльями?
 -   Были   такие   кони  с  человеческой  головой.  Кентаврами
назывались.  Слыхал? От них свой род веду.
 -  Были кентавры, были. Сам хоронил, - подтверждает могильщик.
- И пегасов хоронил, с крыльями. Сюда всяких несут.
 Нечего   сказать   Карасику,  молчит.  Хорошо,  наверно,  быть
человеком...
 -  Вот  когда  я  был  кентавром...  - решает продолжить Сивый
Мерин.
 -  Чего его слушать! - кричит Ворон с сосны. - Я в девках был,
когда его  родители  бракосочетались.  А  туда  же  -  пега-ас,
кента-авр!
 -  Если  он  кентавр,  так  я... русалка! - хохочет Карасик. -
Русалок хоронил, могильщик?
 -  Женщин  с  рыбьим хвостом? Хоронил. Всех хоронил. И всяких.
Молчит Сивый Мерин. Правду он говорит... Был он кентавром, был!
И пегасом был! Не верят...
 -  Вот  что,  братцы,  ну вас к лешему, - говорит могильщик, -
когда в городе кукушонок кукует полночь. - Удивляюсь  я  вам  -
чего  вы  ссоритесь?  Не  успеет кто слово сказать, все на него
наскакивают. Ну, приврет малость, зато интересно. А вы слова не
даете.
 - Все р-равно!.. Если он кентавр-р, тогда я... жар-р-пти-ца! -
каркает в темноте Ворон.
 Плачет Сивый Мерин.
 Могильщик безнадежно трясет рогами, закапывает лопату, чтоб не
украли, и отправляется на  все  воскресенье  в  город  поискать
других  собеседников.  К ночи он возвращается и, боясь, что его
перебьют,  торопится  рассказать  историю,  которую  слышал   в
городе.
 - Жило-было Клубничное Варенье... - начинает он.
 - Что говоришь, могильщик? - спрашивает Карасик, отвлекаясь от
таинственного гороскопа в небесах.
 - Жило, однажды, было Клубничное Варенье... - начинает сначала
могильщик.
 -  Подожди,  могильщик...  как там мой, в городе? - спрашивает
ворон, усаживаясь на любимый обелиск с медальоном.
 - Кукует.
 А  червяков  нет  в ботинке, отправились к реке окунуться. Над
кладбищем    развесилась    звездная     бесконечность,     все
предрасполагает начать сначала.
 -  Итак, - говорит могильщик, когда кворум собран. - Однажды в
стародавние времена, в эпоху начального завоевания космического
пространства,  жило-было  в  колыбели  человечества  Клубничное
Варенье с повышенной радиацией в  двухсотграммовой  баночке  от
майонеза,   накрытое   чистым  листком  бумаги  и  перевязанное
шпагатом.
 И река остановила свое течение, и ночь не пошла на убыль, лишь
вернувшиеся Червяки  нарушили  тишину,  забрались  в  десантный
ботинок и извинились.
 -  Так  вот,  жило-было  Клубничное  Варенье,  красного цвета,
бабушкино, прозрачное, радиоактивное. Его родословная биография
лишь  голословно  показывает нам факты его жизни, деятельности,
выдержанности  и,  в  некотором   роде,   засахаренности.   Под
засахаренностью  я  понимаю  излишне  оптимистический взгляд на
внешние явления действительности, присущий радиофобии.
 -  Вот  что,  могильщик,  -  говорит  Сивый  Мерин.  -  Взялся
рассказывать - так рассказывай, а нет - дай другим  рассказать.
Не  понимаю,  кого  интересует  степень  засахаренности  твоего
радиоактивного варенья?
 -  Сколько  раз  я  уже  начинал  про  это  варенье?  - злится
могильщик.  -  Начну  с  конца,  если  не  хотите  сначала:   и
радиоактивное варенье съели. С этого все и началось.
 -  Всякое  варенье  кончает  тем,  что  его съедают, - каркает
Ворон.   -   Забавную   ты   рассказал   историю...   Жило-было
радиоактивное  варенье,  и его съели. Что нам с того? Не мы его
ели,  не  нам  вспоминать  о  последствиях.   Если  уж   взялся
рассказывать,   то  изволь  говорить  о  явлениях  значимых,  о
характерах  героических,  о  поступках  благородных  -  но   не
морализируй, как внештатный корреспондент у разбитого семейного
очага, не лезь  с  советами  и  воздержись  от  менторства,  не
доказывай,  но  рассказывай.  Не  будь  ни  в  чем  предубежден
заранее, а  тем  более,  убежден  впоследствии.  Предполагай  и
разглядывай  со  всех  сторон,  ищи  причину, но не повод, и ты
увидишь, что твое Клубничное Варенье не такое уж и  клубничное,
как кажется с первого взгляда. А сейчас начинай, я закончил.
 -  Итак,  однажды,  как  уже говорилось, - неуверенно начинает
могильщик,   -   жило-было   Клубничное   Варенье.   Это   было
идеологически выдержанное варенье.
 -  Это  ты  хорошо  сказал, - перебивает Ворон. - Как отрубил.
Откуда ты знаешь, какой выдержанности было твое варенье?  Ты  с
ним  свиней пас?  Конечно, я не знаю еще этой истории... Может,
это  была  мразь  канцерогенная,  а  не  варенье,  но  еще  раз
предупреждаю: воздержись от выводов.
 -  Ты  мне  слова  не  даешь  сказать!  У каждого свои идеалы,
следовательно, и своя идеология, которую он выдерживает. С этой
стороны  каждый  из  нас  идеологически  выдержан,  наше с вами
варенье не являлось исключением.
 -  Софист  ты, братец, - каркает Ворон и тяжело раздумывает на
обелиске с медальоном.
 -   Что  замолчал,  могильщик?  Рассказывай  дальше  про  свое
варенье, интересно!  -  подают  голос  Червяки,  свешиваясь  из
ботинка вместо шнурков.
 -   Жило-было   Клубничное  Варенье!  -  кричит  могильщик.  -
Прицепился, критик! И то ему не то, и это ему  не  так!..  Всем
молчать!
 - Ладно, молчу, - соглашается Ворон.
 -  Рассказывай,  могильщик, - слезно просит скелет Карасика. -
Очень уж  интересно.  Не  едал  я  в  своей  жизни  Клубничного
Варенья. Хоть послушаю, как другие его съели.
 - Начинай, могильщик, - просит Сивый Мерин.
 -   Пусть   даст  честное  благородное  слово,  что  не  будет
перебивать!
 -  Эй, Ворона! - требуют все. - Дай честное благородное слово,
а то плохо будет!
 - Ладно, я слово дам. Но сначала вы все передо мной извинитесь
за то, что только вы меня "вороной" обозвали. Потому  что,  как
то так сразу "Ворона, ворона... " - за что, про что?
 Все охотно приносят извинения Ворону за то, что она не ворона,
Ворон дает честное благородное слово не перебивать  могильщика,
наступает  мир  у  реки, разверзаются хляби небесные и начинает
наконец-то могильщик рассказывать свою  сокровенную  историю  о
радиоактивном  Клубничном  Вареньи,  от  которого  наступили те
счастливые  для  ворон  времена,   когда   человечество   стало
постепенно   исчезать  с  лица  Земли,  когда  беспрепятственно
продолжилась  эволюция  зверья  и  растенья,  заросли   лопухом
города, расцвели ржавчиной железные дороги, и природа бросилась
в такой загул, которого не помнила со времен динозавров...
 -  Сил  моих  нет молчать, - вздыхает старый десантный ботинок
инспектора Бел Амора. - Вот когда я охотился на динозавров...
 От  реки на кладбище наползает туман. В городе опять поймали и
бьют полночь. Не везет ей - каждую  ночь  ее  ловят  и  бьют...
Кукушонок кукует в рифму ровно двенадцать раз:
 Ку-ку,
 Ку-ку,
 Ку-ку,
 Ку-ку,
 Ку-ку,
 Ку-ку,
 Ку-ку,
 Ку-ку,
 Ку-ку,
 Ку-ку,
 Ку-ку,
 Ку-ку!
 Работа у него такая.
 1989