Александр Шленский. На хую
--------------------------------------------------------------- © Copyright Александр Шленский WWW: http://zhurnal.lib.ru/s/shlenskij_a_s/ --------------------------------------------------------------- ...что же ждет поэзию? Ей совсем не останется места в новом мире - или, точнее, место будет, но стихи станут интересны только в том случае, если будет известно и документально заверено, что у их автора два хуя или что он, на худой конец, способен прочитать их жопой.Виктор Пелевин.
Я совершал переход от небытия к реальности медленно и мучительно. Никак не мог понять, где я, а главное, кто я, и зачем я вообще есть. Как хорошо мне было, пока меня не было! То есть, я конечно был, но мне тогда казалось, что меня не было. Точнее, мне вообще ничего не казалось, а это то же самое как если бы мне казалось, что меня вообще нет. Хотя нет, так быть не может, потому что если кому-то кажется, что его нет, то значит это кажется именно ему, и значит он на самом деле все же есть. Потому что уж если что-то кажется, то должно быть не только то, что кажется, но и тот, кому оно кажется. Хотя и это тоже неправильно. Потому что как раз и впервую очередь должен быть тот, кому все это кажется, а как раз то, что кажется, существовать на самом деле вовсе и не обязано. Я с трудом вздохнул, перевернулся на бок и продолжал размышлять дальше. Значит, получается, как ни крути, что если что-то кажется, то обязательно должен быть тот, кому это кажется. Даже если ему кажется, что его нет. Иначе получается, что все только кажется, а на самом деле никого нет. А что если и на самом деле никого нет, и все только кажется? Правда, если никого нет, то непонятно кому все кажется. Ну действительно, кому?! А никому! Просто кажется - вот и все тут! А тогда какая разница между "кажется" и "существует"? Да ровным счетом никакой! Значит если мне кажется, что меня нет, то это то же самое, как если бы мне казалось, что меня есть, и тогда бояться абсолютно нечего. И я с облегчением открыл глаза. Первое, что мне бросилось в глаза, это то, что на мне не было ботинок. Я точно помнил, что с вечера я их не снимал. Хотя, стоп! Я вообще не помнил, что было вечером. И что было днем, я тоже не помнил. И утром... Из всего, что случилось до моего странного пробуждения, я почему-то запомнил одну единственную деталь: меня послали на хуй. Кто послал и по какому случаю, я тоже припомнить не мог - такая вот беда... Я вздохнул и осторожно пошевелил босыми пальцами ног. Пальцы шевелились исправно. Значит я точно есть. Или мне кажется, что я есть, что в принципе одно и то же, потому что отличается от состояния, когда меня нет, единственно тем, что мне не кажется, что меня нет. Я приподнялся и сел на корточки, стараясь понять где я. Оглядевшись, я увидел, что нахожусь явно не в помещении, но и не на улице, а также и не на природе. Я сидел на какой-то непонятной поверхности телесного цвета, по внешнему виду вроде бы как сделанной из мягкого пластика. Примерно из такого пластика делают игрушечных свинюшек и кукол-пупсиков. Ровная поверхность простиралась во все стороны, куда только доставал взгляд, до самого горизонта. А сам горизонт почему-то находился гораздо ближе, чем привычные одиннадцать километров. Так бывает, когда взбираешься на средних размеров холм. Я также обнаружил, что я не один, а в компании, и эта компания была весьма большой. Да нет, компания была не большой, а просто огромной! Все видимое пространство, вплоть до того самого недалекого горизонта, было заполнено стоящими, лежащими и сидящими на корточках и на ягодицах людьми - голыми, одетыми или полуодетыми, и притом все - с босыми ногами. Я присмотрелся к тем, что поближе. Сидящие меланхолично покачивались из стороны в сторону, лежащие чесались и потягивались, а стоящие тупо переступали с ноги на ногу. Никакой целенаправленной деятельности среди этой странной толпы не наблюдалось. Мне это очень не понравилось, потому что без целенаправленной деятельности вообще жить нельзя. Надо же добывать что-то себе поесть, попить или даже выпить. На худой конец, стрельнуть курева. Тут я обратил внимания, что никто вокруг не ел, не распивал спиртные напитки и не курил. Все находились как бы в состоянии отрешенного, тупого сосредоточения. Видимо, они тоже размышляли о том, что им кажется, и что есть на самом деле, и поэтому им было не до еды и не до выпивки. Кстати, вокруг ее и не было. Это отчасти компенсировалось тем, что мне ни есть, ни пить совершенно не хотелось. Я встал, но не на ноги, а почему-то на четвереньки и подполз к ближайшему соседу. Это был высокий, немного сутуловатый мужчина лет тридцати пяти, в очках с металлической оправой, с худощавым, умным, довольно озабоченным лицом. Кроме очков на нем из одежды были трусы, обручальное кольцо и короткая стриженая бородка с редкой проседью. Он сидел на корточках, держа на коленях черный кожаный дипломат с золотыми застежками и что-то бормотал, глядя перед собой немигающими глазами. Про себя я обозвал его почему-то физиком. Наверное, потому что у него было такое лицо. У химиков, например, лица совсем другие, чем у физиков, и их тоже никогда не спутаешь, например, с лицом бухгалтера или общественного санитарного инспектора. Физик нисколько не удивился, когда я неуклюже подполз к нему на четвереньках. Он процедил мне сквозь зубы равнодушное то ли "доброе утро", то ли "добрый вечер", и продолжал что-то лихорадочно нашептывать про себя. Очевидно, он размышлял. Мне стало интересно, о чем он может думать в этот момент, и я попытался это себе представить. И только тут до меня дошло, что физик сказал вовсе не "доброе утро" и не "добрый вечер". Он сказал: "С добрым хуем". Ну с добрым - это понятно, а почему, извините, именно с хуем? - вежливо поинтересовался я. То есть как это почему? - равнодушно удивился физик - Раз уж мы на хую находимся, так как мне еще вас приветствовать? На чем? На чем находимся? - переспросил я. Извините, вы видимо еще не вполне пришли в себя, - ответил физик,- Вы что, разве еще не вспомнили, куда именно вас недавно послали? Ну, вообще-то, помню, пробурчал я, - Ну так и что из этого? Из этого именно то, что вы здесь точно по адресу. Как, впрочем и я, и все остальные. Интересно, где могут быть мои ботинки? - задал я вопрос, не столько физику, сколько самому себе. А там же, где и мои кроссовки, и обувь вот всех этих господ - угрюмо ответил физик, обведя руками толпу. - А кокретнее, хуй знает где! - физик развел руки и еще раз обвел всех вокруг широким жестом, - Вот только этот самый, который это знает, с вами этим знанием не поделится. Но в ботинках на хую нельзя, это точно. А вас, видимо, первый раз на хуй послали. Я гляжу, вы еще совсем здешних порядков не знаете. Ну ничего, я думаю, вы быстро научитесь. - А какие здесь порядки? - Ну прежде всего, насколько я понял ситуацию, здесь ходят босиком и медитируют. И решают коаны, как заправские буддисты. Но не простые коаны, а специальные, особо замысловатые и трудно решаемые, и вдобавок впрямую касающиеся личности того, кто его решает. Одним словом, хуевые. Кстати, Вы знакомы с дзен-буддизмом? - Насколько я понимаю, это религиозно-этическая разновидность похуизма - ответил я. - Именно так! - обрадовался физик, - Ну, конечно, не совсем так, но в достаточно близкой степени. Во всяком случае, чтобы выбраться с хуя на волю, то есть в исходную точку отправления, каждый должен решить такого рода коан. - И какой коан вы сейчас решали, перед тем как я вас прервал? - Видите ли, это несколько абстрактная задача. Я бы определил ее как топографический или географический ребус. Суть его состоит в том, что необходимо мысленно представить себе, как бы располагались на земной поверхности континеты, если бы Земля была не круглая, а имела форму фаллоса или хуя, что, вобщем почти одно и то же. Но понимаете, я ведь вовсе не географ и никогда им не был... - Вы физик? - Оптик. Занимаюсь спектральным рассеиванием. А тут эта чертова топография. Ну я еще кое-как с трудом могу себе представить Северный полюс на фаллосе. Очевидно, оттуда периодически вытекает струйка мочи. Что-то типа северного сияния... А вот Антарктида получается сильно волосатой и вдобавок пупырчатой, потому что она должна быть в самом низу, где-то на мошонке. Но самое сложное - это как расположить на хую Европу, Азию и Африку. Вы знаете, думаю все утро, и ничего в голову не приходит. Ума не приложу, что делать! - Вы еще про Австралию забыли, - напомнил я. - Ох, мне и без нее тяжко...Хуй бы уже с ней, с Австралией, - равнодушно ответил физик - То есть как это, "хуй с ней с Австралией"? - возмутился я, - Там же аборигены, утконосы и кенгу... Я осекся, не успев договорить слог "ру": физик неожиданно начал как-то тускнеть, блекнуть и обесцвечиваться. Я протер глаза. Физик к этому времени стал почти прозрачным, его очертания едва угадывались и стали напоминать очертания пришельцев-охотников из фильма "Хищник". Едва видимая фигура прощально помахала рукой и исчезла окончательно. - Ну вот, видите как удачно человек решил коан! Это Вы ему помогли. Он слишком серьезно все воспринимал, пытался учесть во всем каждую мелочь. А тут вы его вашей Австралией и доконали. Ловко! Я обернулся на голос и увидел плотного мужчину в спортивном костюме с надписью "Адидас". В руках у него было небольшое полотенце и бутылка с минеральной водой. Тонкие губы, довольно мясистый нос, плотные хрящи прижатых ушей, колючий взгляд серых с водянистым оттенком глаз, брови, сросшиеся на переносице. В лице этом чувствовалась занудность, сосредоточенность и профессиональное умение сохранять внимание на объекте в течение длительного времени. - Вы химик? - резюмировал я свои наблюдения. - Да нет, то есть, проработал года два после института преподавателем химии, а потом ушел на кафедру философии и там защитился. Так что Вы говорите с философом-профессионалом. - Я не люблю философов, - сказал я, - а тем более профессионалов. Философ раскрыл рот, чтобы что-то спросить, но в это время близко над нами, прямо из воздуха раздался крик: - Хуй не паровоз, всех не увезешь! И тут же на одном из свободных пятачков розовой поверхности удивительного фаллоса, приютившего всех ранее посланных, появился молодой разгоряченный гражданин в джинсах и майке, с компьютерной мышью в руках и опять-таки, босиком. - То-то же, мудак, сам небось под автобус не прыгнет, а мне чего-то доказывать будет! - запальчиво произнес молодой человек и неожиданно переменился в лице, вытаращился на свои босые ноги, а затем стал испуганно осматриваться по сторонам. Мы как могли успокоили юношу. Он немного воспрял духом и рассказал в двух словах о себе, а также обстоятельства своего появления в нашей компании. Юноша сообщил, что в пылу спора был послан своим другом, у которого совсем недавно погиб близкий приятель. Приятель этот пару лет назад с отличием окончил университет и учился в аспирантуре на кафедре психологии. Погиб абсолютно нелепо и случайно. Как говорят американцы, оказался в неправильное время в неправильном месте. Приятель пославшего шел вечером по улице и смотрел, как сильно подвыпившая дама выписывает по тротуару кривые и ломаные линии, волоча за руку девочку лет четырех. Неожиданно девочка вырвалась и бросилась на улицу, прямо наперерез автобусу "Икарус", шедшему на приличной скорости. Парень сделал бросок под автобус и успел вышвырнуть ребенка из под колес, а в следующее мгновение огромное колесо переехало его пополам. Аспирант скончался на месте. После свидетели говорили, что погибший не мог не видеть, что у него нет никаких шансов на собственное спасение. И все же он прыгнул под колеса. - Ну а почему вы разругались. За что вас э-э-э... сюда послали? - А потому что я считаю, что тот аспирант зря жизнь отдал. Кто его просил прыгать? Это что, его ребенок? А Генка считает, что Виталик - это которого задавило - что он герой. А я считаю - что дурак. - А почему вы так по-разному считаете? - удивился я. - А потому что Виталик был Генкиным другом, самым лучшим, и Генке обидно думать, что Виталик погиб зазря и по-глупому. Вот он и вбил себе в башку, что Виталик подвиг совершил. Говорит, что в его поступке есть благородство, а значит есть смысл. Но это Генка так думает, потому что Виталик - его друг. А так - Генка не дурак, он должен понимать, что там, где есть благородство, там смысла как раз и нет. По жизни может быть только что-то одно - или смысл, или благородство. - Экий вы прыткий, юноша! - удивился философ,- Вы говорите как сорокалетний человек. Такого рода знание надо заслужить, его надо выстрадать. А вам-то еще и страдать было некогда! Почему же вы так думаете? Где ваш юношеский романтизм, идеализм наконец? Почему вы так безапелляционно считаете, что Генкин друг погиб зря? А может все-таки не зря? - То есть как это не зря? - обиделся и рассердился юноша,- Эта тетка на сто процентов виновата, и она должна была понести наказание. А Генкин друг спас ее от наказания, а наказал собственную мать. Она теперь, может, с кладбища не выходит. Гена говорил, что Виталик у нее единственный сын был. Ну и что хорошего он сделал? - Ну положим, мать девочки действительно виновата, но сама девочка-то не виновата! - возразил философ. - Когда виноват один, расплачивается за это всегда кто-то другой, невиновный - подал я голос. Вы Гашека читали? Так вот Швейк это прямо на примерах доказывал. Вот и тут получилось, что виноват был один, а пострадал, как всегда, другой. - Так этот другой не должен был быть Генкин друг! - сново горячо воскликнул молодой человек. Раздавило бы ее дочку, и тогда было бы все правильно, потому что справедливо! - Как же это так? - удивился философ,- Неужели автобус может раздавить ребенка таким образом, чтобы восторжествовала полная справедливость? Какая-то в этом неувязка, вы не находите, молодой человек? - Никакой неувязки. Вот смотрите. Сейчас она маленькая девочка, и ее жалко, да? Вам жалко, Генке жалко, и Виталику тоже было жалко. Ладно! А представьте себе эту девчонку через двадцать или тридцать лет. Будет она как ее мать, такая же пьяная, грязная безалаберная тетка. Да кому она нужна? Вот если ее через тридцать лет пьяную задавил бы автобус, ее никто бы и не пожалел. А так из-за нее погиб хороший парень, будущий ученый. А если бы он подумал, что с ней будет через тридцать лет, он может, не стал бы за ней прыгать. - А что, если эта девочка станет Нобелевским лауреатом? - спросил я,- Почему она должна пить, как ее мать? - Ну, гены и все такое,- промямлил молодой человек. - Гены - вещь прихотливая,- промолвил философ,- они по-всякому могут сложиться. У алкашей, бывает, рождаются гении. Так что ваши аргументы, молодой человек, не убеждают. - Не убеждают, да? - тут лицо парня снова сделалось красным и злым, - А вы сами-то прыгнули бы под автобус? - Парень зло вперился в глаза философа и сверлил его взглядом минуты две,- Не прыгнули бы, нет, я по глазам вижу. - Да, вы правы, не прыгнул бы, но чужого благородства осуждать не имею права,- ответствовал философ. - Это потому, что вам не обидно, потому что он вам никто! А Генке он был лучший друг! Поэтому мне обидно. Тут парень неожиданно вздохнул и как-то обмяк: - Если честно, я бы тоже не прыгнул. Может, если бы я мог прыгнуть, мне тоже не было бы обидно... В тот момент, когда молодой человек заканчивал последнюю фразу, он начал плавно блекнуть, гаснуть и обесцвечиваться, и через несколько секунд совершенно исчез из вида, как исчез перед тем физик. - Ловко вы его на правду навели,- сделал я комплимент оставшемуся собеседнику. - Что поделать! Я философ-профессионал,- и мой собеседник склонился в легком, чуть ироничном поклоне. - Я не люблю философов, тем более профессионалов, - сказал я. - Помилуйте, да вы это уже второй раз говорите! Позвольте узнать, за что? - полюбопытствовал философ. - А хотя бы уж за то, что философы объясняют все на свете, и при этом все в общем и ничего в частности. - Откуда вы это взяли?- искренне удивился философ,- Ну предложите мне тему. Скажите, что Вы хотите, чтобы я вам конкретно объяснил. - Ну объясните, хотя бы, почему на хую нельзя быть в обуви. - Ох, голубчик, какие трудные вопросы-то вы задаете!- посетовал философ,- Я вам, пожалуй, точно это не объясню, да и никто точно не скажет, но, как говорится, давши слово, держи, так что я попробую. Я начну издалека. Вы никогда не задумывались, зачем в армии строевая подготовка? Казалось бы, зачем это надо - ходить в ногу, ровно, строем? Оказывается - надо! Хождение строем дает чувство уверенности, ловкости, сосредоточенности, улучшает координацию, приучает действовать синхронно с остальными, учит экономно использовать силы. А казалось бы - что толку стучать сапогами об асфальт на плацу? И вот заметьте пожалуста: маршируют они не в кроссовках и не в индейских мокасинах, а именно в сапогах. А почему? Посмотрите на армейский сапог - и поймете ответ. Солдатский сапог - воплощение защищенности, проходимости, напора, решительности, веры в победу, наконец. Конечно, не только солдатский сапог делает солдата солдатом, но и без него солдата не сделаешь. Но оставим солдата в покое и задумаемся просто над обувью, то есть над обувью вообще. Как ни странно, любая обувь делает нас немного солдатом. Она дает чувство защищенности нашим ступням. Вспомните себя босого. Когда мы идем по земле босиком, мы исследуем мир своими ступнями, мы ставим ногу на землю каждый раз с некоторой осторожностью, и только утвердив ногу на исследованном участке, делаем следующий шаг. А в обуви мы уже защищены, и от этого мы в какой-то степени завователи. Бессознательно, абсолютно бессознательно, заметьте это! Эта бессознательная защита делает наше поведение поведением завоевателей, и при том абсолютно бессознательно. Мы защищены, более того, мы незаслуженно защищены! И мы пользуемся этой защитой, бездумно попирая землю, вместо того, чтобы исследовать каждый шаг. И мы идем, идем себе и идем - куда хотим, и в результате в один прекрасный момент идем на хуй. Каждый из нас попадает на хуй по своим личным причинам, а общее здесь только то, что дальше хуя идти некуда. Видите ли, мы попадаем на хуй не просто потому, что нас послали на хуй, а потому что нас послали именно в тот момент, когда мы дошли до своего логического конца в нашей текущей жизни. - Это как прикажете понимать? - спросил я. - Ну, это в том смысле, что мы идем, и может быть даже тратим массу усилий, но мы идем на холостом ходу, и не замечаем, что давно уже никуда не идем, а только потеем и перебираем ногами. И вот, будучи посланными в этот момент на хуй, мы оказываемся именно там, где нам и полагалось быть по логике вещей. Место, где мы оказались, не самое приятное, но можно воспринимать ситуацию и как благо. Есть время кое о чем подумать, поразмыслить и, возможно, пересмотреть свое отношение к миру. Чувство защищенности только мешает этому процессу. Чтобы изменить что-то в себе, нужно сперва отбросить защиту. Вот почему, как мне кажется, в обуви на хую нельзя. Как, скажем, в мечети... - Вы не представляете себе, как Вы правы! - восторженно воскликнул длинный тощий субъект в деловом костюме с блестящей авторучкой в нагрудном кармане,- Видите ли, я довольно долго прожил в Соединенных Штатах. Так Вы знаете, эти бесцеремонные и самоуверенные американцы и вправду теряют свою уверенность вместе с кроссовками. Американцы вообще относятся к обуви совсем не так как в России. У них обувь - это как часть одежды, даже может быть, как часть тела. Они стирают свои любимые кроссовки в стиральной машине вместе с трусами и футболками, не снимают их ни на пляже, ни даже, ложась на кровать или на диван. Могут так и заснуть в обуви. А я, живя в Америке, работал в компании, которая плотно сотрудничала с японцами. Японцы нас довольно часто приглашали в свои японские традиционные рестораны и прочие такие места для деловых встреч, всяческих протоколов и так далее. А там у входа внутрь положенно снимать обувь. И наши шумные самоуверенные янки, сняв кроссовки, вдруг неожиданно становились такими тихими, скромными, что твои овечки! - Согласно древнему иудейскому обычаю, поминки по умершему следует справлять, сидя непременно босиком, прямо на голом полу,- добавил пожилой мужчина со скорбным лицом и с типичной внешностью сельского раввина. - А как Вы, священнослужитель, здесь оказались? - полюбопытствовал я. - Как я здесь оказался? - раввин с каждой секундой все глубже погружался в пучину иудейской скорби, что изумительно хорошо отражалось на его лице, - Как я здесь оказался, Вы это меня спросили? Раввин воздел руки к небу, а затем взялся обеими руками за голову и сказал: - О горе мне, горе! Ну что ж, Вы меня спросили, и я Вам отвечу. В один несчастный день - да умереть бы мне за день до того - я послал своего сына в город получать образование, приличествующее юноше. И он там его получил гораздо больше, чем я бы хотел. Его образование теперь простирается до понимания того, что ни к чему жениться на достойной еврейской девушке, которую мы, его родители, ему хотели посватать. Ни к чему дарить своим родителям внуков, ни к чему родительское благословение... Мой сын вместо того стал гэем, как он говорит, то есть гомосексуалистом. Какое несчастье! Какой позор! Он заявился в родительский дом вместе со своим дружком и не таясь рассказал, кем он стал. Мы сильно поссорились, и вот теперь я здесь... О горе мне, о горе! - и несчастный раввин сел, поджав под себя худые босые ноги. - Ну полно вам отчаиваться,- ласково обратился к нему философ. Утешьте себя молитвой. Вы ведь не кто-нибудь, а профессионал, в конце концов. - Я сперва несчастный отец, а уже потом я профессионал,- ответил раввин, не вставая и не оборачиваясь. - А вот тут вы неправы! - назидательно заметил философ. Настоящий профессионал - всегда сначала профессионал, а потом уже отец, сын, брат и все остальное. - Вот за это я и не люблю профессионалов,- пробурчал я. - А что Вы, собственно, имеете против профессионалов? - спросил профессиональный философ. - Да вообще-то много чего имею! Профессионалы всегда и всюду манипулируют людьми, пользуясь своими профессиональными знаниями, и за это я их очень не люблю, хотя и понимаю, что без них обойтись никак нельзя. Профессионалы придумали дипломатический язык, бюрократические процедуры, валютный дилинг, фондовую биржу, жвачку с пузырями, липосакцию, журнал "Форбс", методы восстановления роста волос на лысой голове, способы продления и усиления оргазма... - Помилуйте, голубчик, да что же в этом плохого? - удивился философ-профессионал. - Да то, что я в результате чувствую себя как болванка на конвейере! Всю свою жизнь я играю по чужим правилам, все время мне предлагают готовые решения проблем и не дают думать самому. Сперва мне предлагают купить акции, обещают минимальный риск и быстрое обогащение, а потом этот самый профессионал разводит руками и указывает мне на параграф в договоре, где говорится о непредвиденных случайностях. В результате я остаюсь без денег, и профессионал не виноват. И никто не виноват, только я сам, потому что это я подписал договор и отдал деньги своими руками. - Ну хорошо, допустим вы в определенном смысле правы. Ну а с лысиной или с оргазмом что не так? - совсем ласково спросил философ. - А то, что это искусственная шевелюра и искусственный оргазм! - ответил я с непримиримой ненавистью, - Это искусственные груди, искусственные ногти, искусственный цвет волос, выученная манера говорить, почищенные специалистом поры на лице, дезодорированное тело, промытые мозги. Я живу с жещиной и не знаю, какого цвета у нее волосы, как пахнет ее собственнная кожа, и какие мысли она умеет думать своей головой. Все искусственное, все куплено у профессионалов. Я уже столько времени послушно жую эти куски пластика с фирменными наклейками, что меня несказанно тошнит! - Но дорогой мой, вы же можете отказаться от их услуг! - Нет, "дорогой мой",- передразнил я философа,- вовсе не от всех услуг! - Определенный сервис бывает весьма навязчивым. Сперва профессионалы-политики определяют область интересов, разрабатывают стратегии, намечают союзников и врагов, потом науськивают профессионалов-дипломатов, и те улыбаются фальшивыми улыбками, держа кукиш в кармане. А когда дипломаты обкакаются и не оправдают доверия, на помощь зовут профессионалов-генералов. А генералы берут за задницу меня, обряжают в военную форму, дают мне в руки автомат и велят убивать кого-то, кого мне убивать вовсе нет никаких причин, потому что я его и в глаза-то никогда не видел. Но профессионалы говорят мне, что это мои враги, и я должен этим профессионалам верить. Или делать вид, что я верю, и подчиняться, потому что иначе профессионалы объявят врагом меня и прикажут стрелять в меня таким же как я, а если они не будут стрелять в меня, то другие будут стрелять в них. А стрелять надо в тех професионалов, которые приказывают стрелять, а сами остаются в стороне. - Э-э-э-э, голубчик вы мой, да вы, оказывается, бунтарь! Ну а как быть, если нашей стране нужен для развития промышленности какой-нибудь, скажем, цирконий, а у нас его нет? Только у соседей! - Так и надо купить его у соседей, в чем проблема-то? - удивился я. - А в том проблема, что соседи не хотят его нам продавать, - тут философ ухмыльнулся. - Заплатить надо больше,- ответил я не раздумывая. - Экий вы наивный, голубчик! Они его вообще продавать не хотят. Они прекрасно знают, что нам без этого циркония хана, что без него нас можно будет через пару лет взять голыми руками. Вот и не продают. Называют его "стратегическим материалом" и не продают. - Купить через третьи страны,- тут же предложил я. - Ну вот видите, вы уже начинаете рассуждать как профессионал, - похвалил меня собеседник,- Потом вы предложите ввести встречное эмбарго, еще какие-то санкции против обладателей циркония. Поднатореете как профессионал и предложите дать задание разведке украсть технологию обогащения циркониевой руды. А когда разведчики попадутся, а отношения с соседями ухудшатся дальше некуда, предпочтете отмобилизовать армию и напасть на соседа первым - шансов на победу больше. А после победы - весь цирконий ваш. И цирконий, и аплодисменты. Если лично вас на войну не пошлют, вы первый будете аплодировать. - Нет, все равно мне это не нравится. И аплодировать я буду безо всякого удовольствия и безо всякого уважения, а так - чтобы только соседи не косились... А что если дать задание ученым найти альтернативные технологии, где не нужен этот самый цирконий? - Ну, голубчик, зря значит я вас похвалил! Профессионалы это сделали еще тогда, когда дефицит циркония еще только обозначался, а реально не грозил. Не вышло, значит, у ученых. Если бы вышло, не было бы проблем. А без проблем в жизни не бывает, на то она и жизнь! Хотите решать проблемы, хотите жить лучше - платите и рискуйте. Не хотите - живите без профессионалов. Вот только кто вам горячую воду в ванную комнату подаст? Ведь и тут профессионалы требуются. Вы хотите, чтобы профессионал был сразу и профессионал, и еще сам Господь Бог вдобавок. А он вот не может, уж извините! Да и если бы мог, пользы от этого не прибавилось бы ни на грош, уж вы мне поверьте. Некоторых вещей не может сделать ни Господь, ни профессионал, особенно когда надо исправить то, что уже напортачили другие. Но такую ситуацию, бывает, сразу и не разглядишь - вот поэтому вам иногда и приходится платить денежки зазря, так и не получив того чего хотелось,- тут лицо философа-профессионала зловредно искривилось,- А вам этого не хочется! И в этом ваша проблема. И за это вас, кстати говоря, на хуй-то и послали, я в этом уверен. Не знаю, за что конкретно, но общая идея мне ясна. Я и сам не мог вспомнить, за что конкретно меня послали. А философ продолжал: - Запомните, мой дорогой друг, Господь сотворил Землю, а профессионалы изменили ее лицо. Вот вы! - тут философ-профессионал ткнул пальцем в сидевшего на корточках мужчину средних лет с тяжелыми крупными руками, с трудом умещавшимися в засученные рукава белого халата,- вы кем работаете? - Я врач,- мрачно ответил мужчина. - А какой врач? - Акушер-гинеколог. - Вот посмотрите, голубчик,- вновь обратился ко мне философ,- перед вами как раз и стоит профессионал, изменяющий в меру сил облик Земли и данный на ней от Господа Бога порядок вещей. Пусть Господь меня простит, но он - типичный дилетант. Талантливейший, наипервейший в мире, причина всего сущего, и притом -- Дилетант! Дилетант ничего не доделывает до конца, под его руками ничто не обретает нужной степени того совершенства, которое мы называем постоянством и надежностью. Хотя творение дилетанта может быть прекрасно и удивительно. Вот взять хотя бы механизм родов. Сколько женщин погибают в родах от неправильного предлежания плода, прочих осложнений! Вы скажете, что Господь не хочет им помочь, что от них отвернулся? Да как бы не так! Он просто не может, не в силах им помочь, потому что он - Дилетант. И чтобы исправить это положение, он придумал и пустил на Землю профессионалов, вот таких как этот дор. Пусть они исправляют его ошибки. И они их исправляют - смею вас уверить, голубчик! Посмотрите на его прекрасные руки! Господь не имеет таких рук, да и техники родовспоможения он, разумеется, не знает. Но он - гений среди дилетантов, и вот в один прекрасный момент он создает этого доктора, который делает за него то, чего не может сделать он сам. Профессионал и Дилетант прекрасно дополняют друг друга. Профессионал не умеет делать чудесных и сверхъестественных вещей, которыми славен Дилетант, зато профессионал все делает надежно, устойчиво, и результат его действий гораздо более предсказуем, чем результат действий Дилетанта. И тем не менее, когда профессионалы заключают договор, они специально оговаривают пункт о том, как быть в том случае, если Дилетант внесет неожиданный хаос в их действия. Это называется "форс-мажор". Но чем выше уровень профессионала, тем лучше он умеет справляться с неожиданными выходками Дилетанта, то есть с форс-мажором. Но Дилетант конечно сильнее любого профессионала: ведь они - всего лишь его детища. - Кажется я тоже знаю, за что вас на хуй послали,- сказал я,- За кощунственные речи. Мало кому понравится такое слушать. - Как философ я имею право излагать любую точку зрения,- сухо произнес мой оппонент,- К тому же, никакого кощунства в моих речах нет. Ну подумайте сами: что такое Промысел Божий без помощи профессионалов? Я согласен, профессионалы не умеют сами создавать новую жизнь, не умеют возвращать безнадежно утраченную жизнь, но зато они умеют давать комфорт и надежность той жизни, которую сотворил Дилетант. Ребенок появляется на свет весь сизый, весь в кале, в крови, в моче, иногда перемотанный пуповиной. Посмотришь - мороз по коже продерет. Гадкое, грязное кровавое месиво. И в этот момент в дело вступают профессионалы. Раз-два-три, и вот уже ребеночек лежит чистенький и свеженький, завернутый в красивую упаковку как рождественский подарок. И так - во всем. - Не идеализируйте,- мрачно сказал врач. Знаете, сколько отцов у нас получили трупы жен и детей вместо живых? Лучше вам и не знать. - Ну, вы ведь тоже не все можете сделать, это ясно. - Да мы-то можем. Мрут в основном ночами, когда дежурной бригады нет. А бригады ночью не полагается - людям же платить надо! А фонд заработной платы надо экономить. Вот и экономят, и поэтому операционная бригада ночами не дежурит. Пока дозвонятся, пока машину пришлют, пока хирург с анестезиологом приедут, пока помоются на операцию - а к тому времени на стол кладут уже труп. - А в министерствах, в горздравотделах и прочих теплых местах тоже сидят профессионалы, но совсем другого рода,- мрачно осклабился я,- И эти профессионалы прекрасно знают, отчего мрут роженицы с детьми, но им на это начхать. Вот что такое один профессионализм, без души и без веры. И что вы на это скажете, господин философ? - А я уже, собственно, все сказал. Профессионалов создал не профессионал, а Великий Дилетант. Поэтому вполне логично, что не все виды профессионалов получились у него одинаково удачно. Но с другой стороны, подумайте, а что было бы, если бы и таких плохих, неудачных профессионалов на свете не было? Бюрократы и чиновники - преизряднейшая мерзость. Но если их не будет вообще - что, по-вашему, лучше будет? Анархии не боитесь? Вижу по глазам, что боитесь. А раз боитесь, то смирите свое нежное сердце с тем, что какое-то количество рожениц и новорожденных детишек обязательно должно умереть, чтобы бюрократы могли есть свой хлеб с маслицем и икоркой и поддерживать какой-никакой порядок среди тех, кому посчастливилось не умереть в раннем детстве. - Вы знаете, господин философ, - сказал я,- в ваших речах есть неоспоримая логика, но логика ваша замешана на каком-то горьком цинизме, разочаровании во всем, на чувстве обреченности, если хотите. Вы не верите в человека, в его доброту, в его порядочность. И вы знаете, я не ханжа, и я не стану обвинять вас в том, что так думать безнравственно. Но по-моему так думать и так относиться ко всему, просто ну я не знаю, как сказать - тяжело, горько! Неужели нельзя думать лучше об этом мире, относиться ко всему с верой, с надеждой, самому стараться быть лучше и надеяться что и все остальные обязательно станут лучше! Почему вы считаете, что на свете всегда будут лгуны, подлецы, тираны, негодяи, лентяи, бездельники, высокомерные ослы и так далее? - А почему вы считаете, что они непременно должны исчезнуть и уступить место на Земле хорошим людям? - А почему я должен обязательно что-то считать, из чего-то исходить, все продумывать и просчитывать? Тем более, в таких важных и сложных вещах, в которых и просчитать-то ничего нельзя! Почему я не могу просто верить? Верить, что добро пересилит зло, что добра в человеке больше, чем зла? - Да конечно можете, голубчик! Никто вам этого запретить не может. Верьте себе на здоровье. Только что эта вера вам даст и как она может реально изменить действительное положение дел, вот вопрос! - По-моему, такая вера может дать многое. Вы поймите меня, хоть вы и скептик каких мало.Поймите только одну простую вещь. Мне кажется, нельзя смотреть на все в этом мире только с профессиональной точки зрения, высчитывать шансы на успех, выгоды, возможные потери, риски. Можно подходить с этой точки зрения ко многим важным вещам, но когда речь идет о человеческой жизни, о человеческом счастье, нельзя заниматься холодным подсчетом и спокойно объявлять, что нельзя спасти чью-то жизнь, чье-то счастье, потому что это спасение не оправдывает затрат. Это не только убивает того, кому отказали в помощи, пощелкав предварительно на калькуляторе, но и убивает человека, человечество вообще. Убивает равнодушием, презрением, холодным расчетом. И после того, как это убийство совершено, скажите мне, как жить дальше? Как вообще можно жить, не веря ни во что позитивное? Как можно жить, презирая людей, не веря в человеческое добро, не веря в то, что рано или поздно этот мир станет лучше?! - А кто же вам сказал, дорогой мой, что он непременно должен стать лучше? - Да в том то все и дело, что никто мне этого не сказал! Я битый час пытаюсь вам это втолковать. Я вовсе не опираюсь на факты в своей вере. У меня вовсе и нет таких фактов, да вере и не нужны факты, на то она и вера! Поймите, я просто хочу в это верить, и я в это должен, обязан верить, потому что по-другому мне больно жить, я просто не могу по-другому жить! Как можно жить, и при этом презирать мир, в котором ты живешь, людей с которыми ты живешь, не желать этому миру, этим людям лучшей доли и лучшего будущего?! Я не знаю, как вы живете без такой веры, с одним презрением и разочарованием в душе! - А почему вы вдруг решили, что я презираю людей? - неожиданно изумился философ,- Это что, я вам такое сказал? Когда, позвольте спросить? - Да нет, прямо вы этого не говорили. Но ведь это из ваших расуждений следует... - Из них следует, что я просто принимаю людей такими, какие они есть, и не строю на их счет никаких иллюзий. Вам легче жить, когда вы обманываете себя, а мне легче жить, когда я знаю голую правду и представляю себе, как будет развиваться ситуация. И потом, какая вам к черту разница, станет ли наш мир лучше когда-нибудь? Когда нибудь, когда вас самого уже не будет на белом свете, этот мир, может быть, действительно станет лучше. А может быть, хуже. Только вам-то какая разница, голубчик вы мой? Вас-то уже все-равно не будет! Поэтому ваша прямая задача - это не верить в то, что когда-то все вокруг станет лучше, а стараться, чтобы вам самому было лучше там, где вы сейчас живете. Здесь и сейчас, а не когда-то! Если мир и становится понемножку лучше, то только за счет этого стремления, а вовсе не за счет вашей беспочвенной и нелепой веры. Когда каждый стремится, чтобы ему стало лучше, весь мир обязательно должен стать лучше. Но он не становится лучше, или становится, но очень и очень медленно, несмотря на все успехи техники и экономики. А знаете почему? Отнюдь не потому что каждый стремится, чтобы ему было лучше, а потому, что почти каждый стремится чтобы ему было лучше за чужой счет! Но голубчик мой, такова человеческая природа, она не меняется за всю историю человечества. Вы учебники по истории-то почитайте еще раз, небось со школы ни разу так и не открывали? - Ну, положим, не открывал. Но ведь в учебниках тоже не вся история написана. Авторы учебников - тоже люди. Мы не можем взять и огульно заявить, что историю человечества делали порочные и безнравственные люди! - А я этого вовсе и не утверждал. Многие из них покрепче вас верили в лучшее будущее, в доброе начало в человеке, и за это лучшее будущее, за это доброе начало рубили шашкой человека пополам и расстреливали в затылок. Вспомните: "Вперед заре навстречу, Товарищи в борьбе! Штыками и картечью Проложим путь себе". Вот и верили, вот и прокладывали. А просчитать все последствия своей благородной борьбы не удосужились. Они искренне считали, что одной благородной веры вполне достаточно, и вовсе ни к чему все продумывать и просчитывать - это унижает человека,- тут философ очень фамильярно и весело подмигнул мне, а затем мрачно ухмыльнулся. Казалось, что подмигнул мне один человек, а ухмыльнулся - совсем другой. Внутри у меня что-то оборвалось и как-бы похолодело: - Вы хотите сказать, что вера в человека может уничтожить человека вместо того, чтобы его возвысить? - Да, голубчик мой, именно это я и хочу сказать. Верить, бесценный вы мой, надо в Бога. Или не верить ни во что и сомневаться во всем, как я. А верить в человека - опасно. Человек - существо несовершенное, и его надлежить всячески обуздывать и смирять. А делать это можно либо устрашая человека Божьй карой, либо просчитывая результаты его возможных великих деяний и предотвращая оные хорошо обоснованными мрачными прогнозами и непременно делая эти прогнозы достоянием гласности. Вы - оптимист и альтруист, и вы хотите, чтобы всем когда-нибудь стало лучше. А я - циник, эгоист и реалист. Я хочу, чтобы мне сейчас было хорошо, или по крайней мере, не очень плохо. Вы хотите, чтобы всем было лучше любой ценой, а я хочу в первую очередь уцелеть сам и не сделать хуже себе, а значит и другим. Потому что очень трудно устроиться хорошо там, где всем или почти всем - плохо. - Я не хочу, чтобы стало лучше любой ценой, вы меня неверно поняли,- я говорил эти слова, и мне казалось, что это говорю не я, а кто-то чужой говорит вместо меня. Чувство уверенности и душевного комфорта внезапно меня покинуло,- Я принципиально против насилия,- вытолкнул я из себя чьи-то чужие слова, злясь, что не могу придумать своих, более подходящих для ситуации. - Хорошо, вы верите в человека и при этом вы против насилия. А другие тоже верят в человека, и они - за насилие. И они вас живенько поставят к стеночке рядом со мной, за то что вы не верите в насилие и не хотите с ними сотрудничать. И вы, голубчик, со всей вашей верой их не переубедите и не остановите. Словами таких людей не остановишь, тут более крутые меры нужны. А останавливать их необходимо постоянно. Они все время копошатся под полом и ждут своего часа, чтобы вылезти. Но останавливать их - это не ваша работа. Вы - идеалист-любитель. Поэтому живите спокойно и доверьте эту грязную и мерзкую работу профессионалам. Они лучше вас знают, как возиться с человеческим дерьмом, а вы этого не знаете. Вы ведь ни за что не употребите по отношению к человеку слово "дерьмо". Даже к террористу, на счету которого сотни жертв. Если вы против насилия, то для вас любой человек - это величайшая ценность. Для вас начать относиться к одному единственному человеку как к дерьму - это все равно что начать относиться как к дерьму ко всем людям. Это ведь все идет от абстрактного мышления, голубчик мой. Вы выдумали себе какого-то абстрактного человека и упиваетесь этим образом, который "звучит гордо". А его нет на свете, этого вашего абстрактного человека, этой вашей высшей ценности. Он - миф! Есть конкретные люди, и все они разные, и одни из них дерьмо, а другие - нет. Точнее, одни из них в большей степени дерьмо, а другие - в меньшей. И задача профессионала - это не облагородить человека, не вести его к великим идеалам, которых не существует вовсе; его задача - всего лишь минимизировать количество совокупного дерьма, циркулирующего в душах населения. Все очень просто, как канализация. А вам, сладчайший мой, конечно больно это слушать, потому что эта точка зрения режет ваши нежные уши и ломает ваши нежные, трепетные идеалы. Вон вы уже и пальчики к ушам поднесли, сейчас их закупорите, чтобы моих зловредных речей не слышать. - Возможно, вы правы,- сказал я, с усилием опустив руки,- возможно вы трижды правы. Но вы, вероятно, просто духовно сильнее меня, приспособленнее меня, вы можете все это знать, а я предпочел бы просто этого не знать и об этом не думать. Мне так легче жить. Вы можете жить и принимать реальность, в которой вы живете, а меня ваша правда губит. Я могу жить только пока надеюсь на лучшее. Хотите меня убить - ну тогда вещайте дальше. - Ах вы слабенький, несчастненький! Может, мне пожалеть вас? Так ведь вы от такого дерьма как я жалости не примете! Вам надо, чтобы вас пожалел кто-то подобный вам, разве нет? Меня вот жалеть не надо, потому что я циник и хам, я - грубая скотина. А у вас - нежное сердце, и вас надо жалеть и лелеять. А знаете, кто вы есть на самом деле? Вы, голубчик мой, обыкновенный чистоплюй! Хотите культивировать свои идеалы, хотите быть чистеньким, нежненьким, проповедовать непротивление злу, а дерьмо пускай за вас качают другие. Те, кто сами в большей степени дерьмо, чем вы. А вы, сладчайший мой, желаете сидеть в стороне и пахнуть фиалкой! Вот именно за это, бесценный мой, вас на хуй и послали! Что-то щелкнуло у меня в голове, и в тот же миг философ-профессионал и вся остальная публика вокруг стали плавно обесцвечиваться, телесного цвета поверхность под моими босыми ногами начала плавно замещаться линялым, слегка ободранным паркетом, а в ушах зазвучал обиженный Валеркин голос: - Не хочешь идти? Чистеньким хочешь быть? Как Явлинский? Ну и пошел ты на хуй! И тут я неожиданно вспомнил, что сейчас должно быть часов двенадцать дня, и что я полчаса назад зашел в гости к другу Валере. А еще я почувствовал, что на моих ногах появились ботинки, и вместе с ними ко мне вернулось утраченное чувство защищенности и чувство реальности. Я огляделся по сторонам и увидел, что стою в коридоре в Валеркиной квартире, прямо у двери, а сам Валерка стоит рядом и разгневанно смотрит на меня. Я взялся за ручку двери и сказал: - Извини, Валера, я был неправ. Я иду с тобой на выборы. Мы вышли из квартиры. Валера топал вниз по лестнице, еще обиженный, сумрачно сопя. Я шел вслед за ним, и слова философа-профессионала не выходили у меня из головы, но я так и не знал, о чем мне думать, выбирая кандидата: о лучшем будущем или о том, как минимизировать количество дерьма. А может быть, это одно и то же? Сомнительно, конечно... А еще не понятно, почему философ-профессионал попал на хуй? Ведь у него на все вопросы в жизни есть логичные и практичные ответы. - Вот поэтому он, наверное, на хую и сидит. И видать, никогда с него не выберется...- рассеянно пробормотал я вполголоса. - Кто на хую сидит? - откликнулся Валера. - Да так, никто... Не обращай внимания, - ответил я, и пнув ногой грязную ободранную дверь подъезда, вышел на шумную, замусоренную улицу, пропахшую автомобильной гарью. Ну и что, что грязь? Ну и что, что мусор, что вонь? Когда нибудь и на этой улице тоже будет праздник. Когда нибудь на всей Земле обязательно станет лучше. Правда, тогда уже наверняка не будет меня... Ну и что, что меня не будет? Сейчас мне кажется, что я есть, а тогда мне будет казаться, что меня нет. Вернее, мне уже ничего не будет казаться... Но в конце концов, разве это так уж важно?..
| [X] |