Лев Шейнин. Ленька Пантелеев
--------------------------------------------------------------- По изд. Лев Шейнин. Записки следователя. Советский писатель, М., 1968 г. OCR: Борис Чимит-Доржиев, [email protected] --------------------------------------------------------------- Рассказ. Судебное заседание подходило к концу. В большом зале Ленинградского губсуда, где вот уже пятый день слушалось это громкое дело, было душно. Публика толпилась в проходах, между скамьями и даже в коридоре, примыкавшем к судебному залу. Комендант суда, весь в поту, охрип и сбился с ног, усовещивая любопытных, но количество людей, жадно стремившихся протолкнуться в зал, возрастало с каждым часом. Слушалось дело Леньки Пантелеева. Почти два года это имя приводило в трепет владельцев булочных, кафе, мануфактурных магазинов и бакалейных лавок. Ленька Пантелеев был грозой нэпманов и королем городских уголовников. Его налеты отличались неслыханной дерзостью, изобиловали легендарными деталями и романтическими подробностями. Профессиональный грабитель и матерый налетчик, он любил то особое, бандитское молодечество и щегольство, которое в те годы так восторженно воспринимал преступныйр. После каждого налета Ленька Пантелеев имел обыкновение оставлять в прихожей ограбленной квартиры свою визитную карточку, изящно отпечатанную на меловом картоне, с лаконичной надписью: "Леонид Пантелеев - свободный художник-грабитель". На обороте этой карточки Ленька неизменно надписывал четким, конторским почерком (сам он был из телеграфистов): "Работникам уголовного розыска с дружеским приветом. Леонид". После особенно удачных налетов Леньке нравилось переводить по почте небольшие суммы денег в университет, Технологический институт и другие вузы. "Прилагая сто червонцев, прошу распределить оные среди наиболее нуждающих студентов. С почтением к наукам, Леонид Пантелеев". Но больше всего он любил появляться в нэпманских квартирах в те вечера, когда там пышно справлялись именины хозяйки или свадьба или праздновалось рождение ребенка. О таких семейных торжествах Ленька загадочными путями узнавал заранее. В этих случаях Ленька всегда появлялся в смокинге, далеко за полночь, в самый разгар веселья. Оставив в передней двух помощников и сбросив шубу на руки растерявшейся прислуге, Ленька возникал, как привидение, на пороге столовой, где шумно веселилось избранное общество. - Минутку внимания, - звучно произносил он, - позвольте представиться: Леонид Пантелеев. Гостей прошу не беспокоиться, хозяев категорически приветствую!.. В комнате немедленно устанавливалась мертвая тишина, изредка прерываемая дамской истерикой. - Прошу кавалеров освободить карманы, - продолжал Ленька, - а дамочек снять серьги, брошки и прочие оковы капитализма... Спокойно и ловко он обходил гостей, быстро вытряхивая из них бумажники, драгоценности и все, что придется. - Дядя, не задерживайтесь, освободите еще и этот карман... Мадам, не волнуйтесь, осторожнее, вы можете поцарапать себе ушко... Молодой человек, не брыкайтесь, вы не жеребенок, корректней, а то хуже будет... Сударыня, у вас прелестные ручки, и без кольца они только выиграют. Не проходило и десяти минут, как все уже были очищены до конца. - Семе-э-н, - кричал Ленька в прихожую, и оттуда вразвалку, как медведь, медленно и тяжело ступая, выходил огромный косолапый дядя с вытянутым, как дыня, лицом. - Семе-э-н, - продолжал Ленька с тем же французским прононсом, - займитесь выручкой. Помощник, сопя и тяжело вздыхая, укладывал в большой кожаный мешок груду часов, бумажников, колец и портсигаров. За столом по-прежнему царила мертвая тишина. Когда Семен кончал свое дело, Ленька снова отсылал его в прихожую и садился к столу. Он молча наливал себе бокал вина и, чокаясь с хозяйкой, пил за ее здоровье. Потом, сделав изысканный общий поклон, он удалялся, не забывая оставить в прихожей свою визитную карточку. Но дело в том, что все эти романтические подробности и эксцентричные выходки были только дешевой бутафорией и циничной игрой. Под грубо и наивно намалеванной маской "грабителя-джентльмена", смельчака, рыцаря, "рубахи-парня" и "грозы нэпа" в действительности скрывался и жил расчетливый, жадный, холодный и очень опасный уголовный преступник, не останавливавшийся перед самыми тяжкими преступлениями. Ленька бесстыдно и жестоко эксплуатировал даже своих сообщников, неуклонно присваивая себе львиную долю и посылая их на особенно опасные дела. Он буквально подавлял их ложным великолепием своих манер, парикмахерской изысканностью речи, мишурным блеском своей репутации. И они прощали ему все: и пренебрежительный тон, и беззастенчивый дележ "прибылей", и грубые окрики, и даже нередкие оплеухи. В этом тесном уголовном мирке он был признанным и полновластным королем. Его приказания были безоговорочны, его желания священны, его решения непререкаемы. Он же относился к своим "мальчикам" (так называл он своих сообщников) с нескрываемым презрением и в случае нужды готов был не задумываясь пожертвовать каждым из них в отдельности и всеми вместе. Не удивительно, что суд над этим человеком, о котором в городе ходили легенды, вызывал такой жадный интерес. Нэпманские сынки, жуирующие пижоны с Невского, скучающие холеные дамочки, не знающие, как убить свой день, бледные, густо намазанные кокотки из Владимирского клуба, изящные барышни из множества балетных студий, расплодившихся как грибы в первые годы нэпа, элегантные шулера с надменными профилями и графскими титулами, тучные мануфактурные короли из Гостиного в кургузых, по колено, коверкотовых пальто, входивших тогда в моду, и в соломенных канотье, с беспокойным блеском в глазах, важные, с благородными седыми буклями, в черных кружевах, содержательницы тайных домов свиданий с отменными манерами и повадками классных дам и юркие, быстроглазые карманники с Сенного рынка - вся эта алчная, пестрая, шумливая человеческая накипь тех лет стремительно захлестывала коридоры, проходы и лестничные площадки губернского суда. Это разношерстное, многоголосое человеческое месиво неудержимо тянулось к процессу, к его пикантным подробностям и к скамье подсудимых, на которой, впереди своих сообщников, сидел молодой худощавый парень с озорными цыганскими глазами и невеселой заученной улыбкой, сидел он, король этой толпы, ее кумир и ее гроза, - Ленька Пантелеев. Чувствуя жадное любопытство публики, Ленька охотно, заметно рисуясь, давал показания, живописно рассказывал подробности, старался остроумно отвечать на вопросы. Когда допрашивали свидетелей, он слушал с презрительной улыбкой их показания, часто поворачивал лицо в зал, разглядывал публику и поощрительно улыбался хорошеньким женщинам. Прямо перед ним сидел его адвокат Маснизон. Адвокат был молод, щеголеват и тщеславен. Защитником Пантелеева он стал случайно, по назначению, и то, что он участвует в таком громком процессе, защищая основного подсудимого, а главное - что все это происходит при таком большом стечении публики, приятно щекотало его адвокатское самолюбие. Он важно задавал вопросы свидетелям и подсудимым, с многозначительным видом, покачивая головой, выслушивал их ответы и, снисходительно улыбаясь, любил повторять их формулировки, чеканя слова каким-то выдуманным, неестественным голосом. - Тэк-с, - тянул он, играя дорогим вечным пером, удачно приобретенным при поступлении в адвокатуру, - тэк-с, значит, вы, свидетель, утверждаете, что мой подзащитный взял кольцо и сразу закурил папироску. Сразу, вы это утверждаете? - Да, - растерянно отвечал свидетель, - кажется, сразу... - Нет уж, извините... - неумолимо допытывался Маснизон, - кажется?.. Или сразу?.. - Ну, сразу, - уже с раздражением говорил свидетель. - Сразу, - многозначительно тянул Маснизон и с таким видом, как будто именно это решало судьбу его подзащитного, торжествующим тоном отрывисто произносил: - Вопросов больше не имею. И сейчас же оглядывался на публику, чтобы убедиться, какое это произвело впечатление. Судебное заседание подходило к концу. Ленька, которому надоел интерес публики к его персоне, стал немногословен. Он уже не оборачивался в зал, щеки его заметно пожелтели, дурацкие вопросы защитника очень его раздражали. Он предвидел неизбежный приговор суда и в глубине души страшно его боялся. Все наигранное, выдуманное им молодечество и ухарское безразличие к своей судьбе он как-то растерял за дни процесса и теперь, потный от духоты и невыносимого внутреннего напряжения, мучительно повторял самому себе: - А вдруг... а вдруг, может быть, заменят? Глупая, бессмысленная надежда слабо мерцала в его сознании, и, чтобы раздуть эту жалкую искру, этот бледный огонек, он старался найти какие-то особые, какие-то необыкновенные, неопровержимо убедительные доводы для своего последнего слова. Но он их не нашел. И, к удивлению публики, нетерпеливо ждавшей именно этого момента, Ленька, когда ему было предложено последнее слово, растерянно улыбаясь, поднялся, зачем-то положил дрожащие руки на барьер и неуверенно, каким-то чужим, как бы напрокат взятым голосом произнес: - Виновен я... Безусловно... Но только еще молодой... Не таких исправляют. Прошу снисхождения. И с той же растерянной улыбкой сел на свое место. Маснизон тоже готовился произнести необыкновенную, блистательную речь. Он возлагал большие надежды на этот процесс, твердо рассчитывая, что Ленька Пантелеев сразу поможет ему сделаться видным адвокатом. Процесс освещался в печати, и Маснизон надеялся, что в очередном судебном отчете будет отдано должное "талантливой речи адвоката Маснизона". Поэтому он тщательно готовил свое выступление, снова перелистывая издания речей знаменитых судебных деятелей - Кони, Плевако, Карабчевского и других. При этом судьба подзащитного меньше всего интересовала Маснизона. Несмотря на свою молодость, он уже был профессионально равнодушен к человеческим судьбам и трагедиям, каждодневно раскрывавшимся перед судейским столом. И всякое дело, в рассмотрении которого ему приходилось участвовать как защитнику, увы, уже интересовало его лишь с точки зрения создания и укрепления своей адвокатской репутации. Как юрист Маснизон понимал, что приговор в отношении Пантелеева может заканчиваться только одним словом: расстрелять. Он знал, что это заслуженно и неизбежно. И потому единственное, что его интересовало, - это впечатление, которое его речь произведет на публику. Но публика, которую в этом процессе привлекали больше всего сенсационные подробности и личность самого подсудимого, вяло слушала речь адвоката. Может быть, потому речь и получилась бледнее, чем ожидал Маснизон. Председательствующий хмуро смотрел в дело, публика позволяла себе шуметь и перешептываться, часто и раздражающе хлопали двери, Ленька тоскливо о чем-то думал, а один из подсудимых даже вздремнул и довольно явственно похрапывал. Маснизон с полной и оскорбительной ясностью внезапно понял, что он и его речь ни суду, ни подсудимому, ни публике, никому вообще не нужны. Вероятно, поэтому он растерялся и вместо приготовленной эффектной концовки закончил свое выступление вяло и невыразительно. Затем суд удалился на совещание. Маснизон подошел с каким-то вопросом к Леньке, но тот, даже не дав ему договорить, с равнодушной и оттого еще более оскорбительной ухмылкой, грубо сказал: - Идите вы к чертовой матери!.. Потом был оглашен пригр. Пантелеев был приговорен к расстрелу, а его соучастники - к разным срокам лишения свободы. Вечером Маснизон встретился с женщиной, за которой он давно и тщетно ухаживал. Валентина Ивановна - так звали ее - предложила пойти в кино. По дороге она спросила Маснизона о процессе и выразила сожаление, что не смогла на нем присутствовать. Маснизон очень живо (он был хорошим рассказчиком) описал процесс, фигуру Пантелеева, некоторые подробности этого дела. Присутствие Валентины Ивановны воодушевило его, и он рассказывал интересно, тут же выдумывая какие-то живые, яркие детали и довольно ловко и выгодно освещая свою собственную роль в процессе. По его словам получалось, что он, старый судебный волк, незаурядный криминалист и вдумчивый психолог, сразу нашел ключ к душе этого легендарного злодея, разбудив в нем человеческие чувства, о которых тот и сам не подозревал. - Понимаете, родная, - живописал Маснизон, - я сразу проник в дебри этой психики, в задний карман, этого заблудившегося сердца. Я нашел для него такие слова, такой подход, такой ключ, что он заговорил. Заговорил искренне, правдиво и сердечно. Все были поражены. Он все откровенно рассказал, раскрыл, все выдал... Да, это было нелегко. Но знаете, я как-то умею с ними разговаривать, я их понимаю, как никто. Поверьте, они обожают меня. Вот он, например, он так благодарил, так благодарил меня... - За что же, ведь его приговорили к расстрелу? - наивно спросила Валентина Ивановна. - Ну какое это имеет значение? - возразил Маснизон. - Ведь я впервые, может быть, разбудил его душу - душу, вы понимаете?.. Валентина Ивановна поняла и потому легко согласилась провести завтра вместе вечер в знаменитом ресторане Донона, - у того самого Донона, который вновь наконец открылся после нескольких лет революции и гражданской войны. Первое, о чем он вспомнил, когда проснулся утром, было согласие Валентины Ивановны провести с ним вр. "Клюет, определенно клюет", - радостно подумал Маснизон и сладко потянулся. Потом он оделся и взял газеты. В судебном отчете была упомянута его фамилия и излагался приговор суда. Это тоже привело его в хорошее настроение, и он подумал, что надо заехать в тюрьму и предложить Леньке подать кассационную жалобу. Дежурный по тюрьме, когда Маснизон попросил предоставить ему свидание с осужденным, почему-то замялся и предложил адвокату обратиться к начальнику тюрьмы. Маснизон удивился - свидания с подзащитными обычно предоставлялись беспрепятственно - и пошел к начальнику. Начальник тюрьмы внимательно выслушал Маснизона и несколько сконфуженно произнес: - К сожалению, лишен возможности. Вам скажу по секрету: Пантелеев ночью бежал... Смотрите, по секрету... - Понимаю, - сказал Маснизон и начал было расспрашивать о подробностях, но озабоченный начальник только махнул рукой. Ему было не до него. Маснизон поехал к себе. По дороге, в трамвае, первое, что он услышал, это как один из пассажиров говорил соседу: - Слыхали новость? Ленька Пантелеев бежал после приговора. Это же сообщил Маснизону знакомый адвокат, которого он встретил в юридической консультации. А к вечеру о побеге Пантелеева говорил весь город. Впрочем, этому особенно и не удивлялись. Шел 1924 год, порядок в республике только начинал устанавливаться. Ресторан Донона находился на Мойке, в подвальном, роскошно отделанном помещении. В отдельные кабинеты имелся свой вход, за углом. Маснизон предложил Валентине Ивановне занять кабинет, но она, немного подумав, сказала: - Нет, давайте посидим в общем зале. Сначала... И чуть заметно улыбнулась. Перехватив эту улыбку, Маснизон внутренне возликовал и вошел с Валентиной Ивановной в ресторан. Еще в вестибюле, где они раздевались, снизу, из общего зала ресторана, донесся смешанный шум голосов, женского смеха, звуков настраиваемых инструментов. Мягко ударил в нос сложный, дразнящий запах дорогого ресторана: какая-то специфическая смесь духов, сигарного дыма, горячих блюд. Седовласый швейцар, похожий на библейского пророка, привычно распахнул матовую стеклянную дверь, за которой были несколько ступенек, ведших в зал. Маснизон и Валентина Ивановна спустилась вниз и заняли стол недалеко от входа. Ресторан был уже полон. За столиками сидели удачливые дельцы, нарядные женщины, трестовские воротилы, какие-то молодые люди с чрезмерно черными бровями и совсем еще юные, но уже очень развязные пижоны. Со всех концов доносился оживленный говор, смех, стук ножей, звон бокалов. Бесшумно и деловито носились официанты. Потом заиграл оркестр, и несколько пар начали танцевать. Валентина Ивановна была оживленна, много смеялась. Маснизон тоже был в ударе. Они пили вино, болтали, разглядывали публику. Валентина Ивановна критиковала танцующих. Маснизон заметил, что многие мужчины обратили на нее внимание. Это ему польстило. Она и в самом деле была очень хороша - светлая шатенка с задорным личиком и большими смеющимися глазами. Как всякая женщина, Валентина Ивановна почувствовала, что имеет успех, и потому была особенно оживленна. Маснизон смотрел на нее влюбленными глазами. - Не пора ли нам перейти в кабинет? - не выдержав наконец, спросил он. - Посидим еще, - мягко ответила Валентина Ивановна, - здесь, право, очень мило. Между тем публика все прибывала. Все чаще хлопали пробки, все пьянее смеялись женщины, официанты сбились с ног. Около двух часов ночи с шумом открылась дверь из вестибюля, и на пороге лестницы кто-то очень отчетливо и трезво произнес: - Внимание, господа! Тише, слушайте меня внимательно, джентльмены!.. Спокойный и вместе с тем повелительный голос этого человека сразу приковал внимание. Сидевший спиной к лестнице Маснизон повернулся и едва не подавился куриной ногой: на пороге стоял Ленька Пантелеев. Рядом с ним были еще двое. - Тише, тише! - еще раз крикнул Ленька, и в руках у него появился большой вороненый кольт. Стоявшие рядом с ним люди тоже навели на зал тускло блеснувшие револьверы. В зале мгновенно стало тихо. У кого-то из рук вылетел и со звоном разбился графин, где-то истерически вскрикнула женщина. - Ни с места, господа! - продолжал Ленька. - Дам прошу не волноваться, я интеллигентный бандит. Позвольте представиться - Леонид Пантелеев. - Боже! - с ужасом вскрикнула какая-то дама. - Ленька Пантелеев!.. - Сударыня, - Ленька склонился в изысканном поклоне, - вы совершенно правы. Итак, добрый вечер, или, верней, доброй ночи, друзья. Позвольте доложить программу. Мои ассистенты сейчас обойдут столы. Прошу их не задерживать и заранее приготовить все, что вызывает наш искренний интерес. Дамы, к вам это тоже имеет прямое отношение. Предупреждаю, малейшая некорректность - четыре сбоку, ваших нет. Главное, чтобы не было шухера. Официантов и метра прошу пока обождать на эстраде. Музыканты, можете спокойно отдыхать, к Шопенам наша фирма претензий не имеет. Начали... "Ассистенты" ринулись вниз. Ленька продолжал стоять на пороге, оглядывая зал. У Валентины Ивановны стучали зубы о края бокала, который она почему-то продолжала держать у рта. Маснизон посинел и шумно сопел от страха. "Ассистенты" действовали с феерической быстротой. Мужчины и дамы безропотно складывали на столы бумажники, кольца, брошки и портсигары. Кое-кто из кавалеров торопливо помогал дамам снимать серьги. Работа спорилась. Маснизон, придя в себя, быстро вытащил из кармана бумажник и портсигар и аккуратно разложил их на столе. - Ну, - хрипло произнес он, - Валя, снимайте это... скорее... - Что?.. - шепотом спросила Валентина Ивановна. - Это, - хрипел Маснизон, - это... как это называется?.. И он ткнул пальцем в ее бриллиантовую брошь. Валентина Ивановна нервно засмеялась, но брошь сняла. В этот момент их заметил Ленька. Он улыбнулся и подошел к столу. - А, - сказал он, - юстиция... развлекается... Маснизон вскочил и молитвенно протянул ему обе руки навстречу. - Рад, э-э, чрезвычайно рад, - пролепетал он. - Такая необыкновенная встреча... Как вы себя чувствуете?.. - Вашими молитвами, - буркнул Ленька и, не подавая руки, присел к столу. Маснизон, не зная, что ему делать, продолжал стоять. Валентина Ивановна привычно оправила прическу и затем, как-то отчаянно махнув рукой, начала спешно пудриться. - Садитесь, господин Плевако, - мирно сказал Ленька, - но сначала представьте меня вашей даме. - Эм-м, - промычал Маснизон, - охотно... Валя, э-э, Валентина Ивановна... э-э-э, как это говорится, позвольте вам представить... моего, моего... друга... гм-м... - Очень приятно, - любезно сказала Валентина Ивановна и с большой готовностью протянула руку. Ленька поднялся, щелкнул каблуками, ловко поцеловал ее руку и опять сел. Маснизон как-то неуверенно присел на кончик стула. Валентина Ивановна, наоборот, сразу почему-то обрела спокойствие и, кокетливо улыбаясь, смотрела на Леньку. - Какой вы молодой, - протянула она, - я представляла себе вас другим... Ленька засмеялся и налил ей и себе вина. - Давайте выпьем, - сказал он просто, - давайте выпьем за нашу молодость... - Охотно, - весело произнесла Валентина Ивановна и чокнулась с Ленькой. - Э-э, прелестный тост, - залебезил было Маснизон, но Ленька только тяжело на него посмотрел, и тот сразу осел. - Ваш муж? - коротко спросил Ленька, кивнув в сторону Маснизона. - Нет, просто знакомый, - ответила Валентина Ивановна. - Плевако, - продолжал Ленька, - мастер язык чесать. Соловей. Меня защищал. - Поверьте, от души, - произнес Маснизон, - от всего "сердца... - Так и пел, так и пел, - продолжал Ленька, не обращая на Маснизона внимания, - славно пел, да плохо сел. К расстрелу меня приговорили. Слыхали, верно? - Позвольте, - опять вмешался Маснизон, - я ведь сделал все, что мог... Всю душу вложил... Надеюсь, вы понимаете, что я здесь, так сказать, неповинен. Я сегодня даже в тюрьму к вам ездил, кассационную жалобу привозил. На подпись. - Кассационную? - переспросил Ленька. - Что ж, это можно подписать. Давай подпишу. - К сожалению, - как-то проблеял Маснизон, - я ее... э-э-э... не захватил с собой. Не учел, так сказать, возможность встречи. Разрешите, я за ней сбегаю домой... Это тут недалеко... Ленька, прищурясь, посмотрел на него и весело сказал: - Далеко пойдешь. Далеко пойдешь, Плевако. Но домой ты сейчас не пойдешь. Бог с ней, с жалобой. В другой раз подпишу... Верно, Валентина Ивановна? - Вам виднее, - ответила женщина. Ленька посмотрел на нее и, взяв ее руку, сказал; - Красивая вы. Большой красоты женщина. Легко жить будете. - Как знать, - почему-то вздохнула она. - Факт, - настаивал Ленька. - У меня слово и рука верные. Потом не раз вспомните... "Ассистенты" между тем заканчивали свою работу. Разделив зал на две половины, они быстро обходили столы. Потом они подошли к Леньке и молча свалили на стол груду бумажников, часов, портсигаров, брошек и колец. - Богат улов нынче, Леонид Пантелеевич, - почтительно сказал один из них. - Давно так не фартило. - Да, очень благородно все получилось, - произнес другой. - И публика хорошего воспитания - ни один фраер даже не пикнул, честное слово... - Чего удивляетесь, чижики? - ответил Ленька. - Настоящей работы не видали? Сами знаете, с кем пришли... - Орел!.. Чистый орел! - восхищенно воскликнул один из "ассистентов", глядя на Леньку влюбленными глазами. Самодовольно улыбаясь, Ленька молча разглядывал груду драгоценностей. Потом он выбрал самое большое бриллиантовое колье и протянул его Валентине Ивановне. - Вот, - тихо сказал он, - возьмите. Возьмите на память о Леньке Пантелееве, о нашей встрече. Валентина Ивановна густо покраснела. - Что вы? Зачем? Это... это неудобно. Маснизон, страшно испугавшийся, что ее отказ рассердит Леньку, вскочил и начал совать ей в руки колье. - Возьмите, возьмите, - суетился он, - возьмите, это даже принято... Отказываться нельзя. Вконец растерявшаяся Валентина Ивановна взяла колье. - Мерси, - шепнула она. - Ну вот и прекрасно, - обрадовался Маснизон. - Идиот, - зло бросила ему Валентина Ивановна. Ленька залпом опрокинул бокал вина, встал, молча поцеловал женщине руку и быстро ушел. Свалив награбленные вещи в мешок, "ассистенты" бросились вприпрыжку за ним. Минуту в ресторане стояла тяжелая тишина, потом за одним из столов вскочил немолодой тучный человек в смокинге и, сорвав модное пенсне на золотой цепочке, истошно завопил с выпученными от напряжения глазами: - Полицию! Полицию сюда... Эй, человек, звоните в полицию... Седой сухощавый официант почтительно к нему склонился и тихо, но отчетливо произнес: - Седьмой уж год, как нет полиции, ваша милость. А в угрозыск я сейчас позвоню... Через несколько дней, глубокой ночью, в подвале старого мрачного дома на Обводном канале Ленька отстреливался от агентов угрозыска, окруживших дом. Агенты угрозыска не отвечали на выстрелы, им было приказано взять Пантелеева живым. Дверь в подвал трещала под их напором, но не поддавалась. Один из них был уже убит, другой тяжело ранен, но все-таки они точно выполняли приказ и не применяли оружия. Ленька отстреливался из большого маузера, в запасе у него были два заряженных кольта и несколько маленьких ручных гранат. Он рассчитывал пробиться. Но один из агентов угрозыска, самый молодой, выбил окно, выходившее из подвала на улицу, и, маленький, ловкий как обезьяна, скользнул ногами вперед в маленькое оконце. Ленька обернулся и выстрелил ему в живот. Истекающий кровью агент, собрав последние силы, прыгнул на Леньку и свалил его с ног. Они сцепились и, хрипя, катались по полу. Ленька насквозь прокусил агенту руку, в клочья разорвал на нем рубашку и начал его душить. Тяжелораненый агент обессилел и перестал сопротивляться. Но в этот момент рухнула наконец дверь, и Леньку с трудом оторвали от агента. Приказ был точно выполнен - Ленька даже не был ранен. Потом его снова судили. Перед открытием судебного заседания Ленька через начальника конвоя вызвал следователя, который вел его дело. - Очень большая просьба есть, - сказал он следователю с вымученной улыбкой. - Мне несколько дней жить осталось: сами понимаете, от расстрела два раза не бегут, как человека прошу вас, гражданин следователь... И он неожиданно впервые заплакал. Потом, успокоившись, просил разыскать одну даму, по имени Валентина Ивановна, которую он видел тогда в ресторане. - Передайте ей, - сказал он, - пусть придет на суд, пусть сядет впереди. Видеть ее хочу, еще раз взглянуть. Передайте, пусть непременно придет - я люблю ее... 1939
| [X] |