Владимир Свержин

Воронья стража

(Институт экспериментальной истории – 8)

: Sergius — [email protected]

Свержин В.

С24 Воронья стража: Роман. — М.: ООО “Издательство ACT”: ЗАО НПП “Ермак”, 2004. — 413, [3] с. — (Звездный лабиринт).

ISBN 5-17-021606-8 (ООО “Издательство ACT”)

ISBN 5-9577-0873-9 (ЗАО НПП “Ермак”)

Перед вами очередное дело лихой парочки из Института Экспериментальной Истории — отчаянного Вальдара Камдила и его закадычного друга по прозвищу Лис. Дело о наглом предательстве корсара Уолтера Рейли, ПОСАДИВШЕГО НА АНГЛИЙСКИЙ ПРЕСТОЛ МАРИЮ СТЮАРТ!!!

Законная королева Елизавета I томится в Тауэре — и ждет помощи от верного союзника Ивана Грозного.

Король Испании Филипп II, решивший половить золотую рыбку в мутной воде, направляет к берегам Англии Непобедимую Армаду…

Первая мировая война грозит разразиться не в XX, а в XVI веке…

И останавливать подобный “исторический ляпсус” придется ну, ясное дело, кому!

Все ужасно?

Но то ли еще будет!

Пролог

Первый тур Марлезонского балета!

Распорядитель танцев

Норд-норд-ост, упорный, как английский бульдог, впившийся в хозяйский ростбиф, дул третьи сутки кряду, мешая “Дерзновению” устремиться к берегам Альбиона. То ли Господь в столь наглядной форме пытался высказать неудовольствие планами нашего бравого капитана, то ли судьба, самая хитроумная из всех игроков, еще намеревалась высветить один-другой туз из рукава, внося оживление в и без того опасную забаву. Как бы то ни было, отчаявшись маневрировать галсами против ветра, Уолтер Рейли отдал приказ лечь в дрейф, дожидаясь милости от природы. Между тем ветер дул, не сбавляя силы. Зеленые волны Атлантики, точно слепцы, лишенные поводыря, с грохотом бились лбами о крутой борт фрегата, горькими слезами опадая по просмоленным доскам, тысячами мельчайших капель взлетая к окнам кормовой надстройки, точно норовя подслушать беседу хозяина корабля и его “сановного пленника”.

В этой неспешной, лишенной светских условностей беседе коротались долгие тоскливые часы ожидания, бесившие моего отчаянного соратника по реймской авантюре. Слушая мои признания в том, что я не Генрих Наваррский, а лишь его брат-близнец Шарль, корсар ее величества согласно кивал, но, похоже, веры моим речам у него не было. Впрочем, насколько я мог узнать сэра Уолтера, он вообще не был склонен верить во что бы то ни было. В отличие от моего дорогого “братца”, решившего не смущать и без того обалдевших от чехарды с королями французов, он лишь пожимал плечами, не потрудившись выказать хотя бы дежурное удивление. Куда как более его заинтересовала весть о странной, я бы даже сказал, необычайной гибели последнего Валуа во дворе церкви в Пайене.

Дьявол побери! Просто аж обидно!

— Так, значит, Генрих III мертв? — задумчиво поглаживая удивленно вскинутую бровь, переспросил Рейли.

— О да, — разглядывая колеблющуюся от качки кроваво-алую поверхность бордосского вина в серебряном кубке, кивнул я.

— Уолли! Там же ж такое было! — поспешил оживить мое скудное “о да” красноречивый Лис, дорвавшийся наконец до напитков более серьезных, чем составляющие гордость Франции плоды виноградной лозы. — Жмуры из стен повылазили, все в железе, главный вообще с флагом. Кипеж поднялся, как на базаре, когда карманника лупят. В общем, подымите мне веки, отведите мне руки. Ну, король, понятное дело, молиться передумал, дернулся было к двери, но тут пуля просвистела — и ага!

— Что “ага”? — удивленно переспросил гостеприимный хозяин, списывая языковые вольности моего адъютанта на выкрутасы хваленого французского велеречия.

— Тю ты странный! — Шевалье д'Орбиньяк постучал себя пальцем по лбу. — “Ага” в данном контексте означает гаплык. Напрочь и навзничь. Наповал, одним словом!

— Тогда выходит, — неспешно проговорил Рейли, вычленяя главное из кружевной вязи Лисовских словес, — корона Франции принадлежит вам. — Он ухватил себя за ус и начал задумчиво пощипывать его, точно норовя выдернуть дюжину-другую волосков. — То есть не вам, а вашему брату. Ну да все едино.

— И вовсе не едино… — попы тлея восстановить историческую справедливость я, но пафос моего протеста был смазан самым бесцеремонным образом.

— Сэр! — В капитанскую каюту, едва постучавшись, ворвался помощник вахтенного офицера с абордажной саблей наголо. — На горизонте вымпелы — четыре испанца!

Задумчивый взгляд корсара блеснул сталью, точно кто-то стремительно выхватил шпагу из разукрашенных блестящей мишурой ножен.

— Что за корабли? — теряя интерес к злокозненной судьбе французского трона, проговорил он, неспешно поднимаясь с места.

— Пока не видно, сэр! — отчеканил гонец, внезапно становясь во фрунт от хлесткого, будто удар бичом, вопроса молодого капитана.

И то сказать, посыльный был примерно раза в полтора старше Рейли и, по всему видать, куда опытнее в морском деле, чем его бравый, но до недавнего времени вполне сухопутный командир. Однако почтение, если не сказать трепет, который этот старый пасынок узких морей испытывал перед Уолтером, казалось, отнюдь не было заурядным проявлением субординации. Прикажи сейчас Рейли прыгнуть за борт, и ничего не смогло бы остановить этого обветренного всеми возможными ветрами морехода.

— Что ж, идем взглянем, кого там черти прислали. И спрячь саблю! Еще никому не удавалось взять на абордаж четыре корабля одновременно! Прошу извинить меня, господа. — В единый миг становясь из грубого вояки насмешливо-изысканным вельможей, он развел руками. — Я вынужден вас оставить. Сами понимаете, необходимо подготовить достойный прием гостям.

Не было его минут десять. Быть может, меньше. Минуты напряженного ожидания тянутся долго. Когда же он вновь появился в дверях капитанской каюты, на долю секунды обгоняя грохот собственных шагов, в нем не было уже ничего от того светского повесы, который не так давно коротал время, развлекая себя и нас непринужденной беседой.

— Ваше величество!.. О, проклятие, мессир! — с порога выпалил он, смеривая нас быстрым взглядом. — Да и вы, месье Рейнар, вы же выросли в Наварре, стало быть, владеете испанским языком.

— Ну дак ясен пень! — с неподдельным аристократизмом прирожденного идальго гордо изрек Лис. — Мучачо бесами мучась! Нам ли не знать!

— Вот и прекрасно.

— Насколько я могу понять по вашему возбужденному состоянию, наше положение весьма незавидно, — начал я.

— Возможно, сир, вполне возможно, — нетерпеливо постукивая носком сапога по ковру, устилавшему пол каюты, хищно ухмыльнулся Рейли, — Об этом мы узнаем после драки.

Дверь нашего обиталища отворилась с печальным скрипом, и в нее, кряхтя от натуги, протиснулись уолтеровские головорезы в количестве двух весьма примечательных экземпляров. Сундук, который они волокли, судя по вычеканенному на крышке гербу рода де Силва, вероятнее всего , достался Уолтеру по наследству от прежнего хозяина “Дерзновения”. Вместе с кораблем.

— Надеюсь, монсеньор принц, — корсар склонился в глумливо куртуазном поклоне, — ваше высочество не откажет в любезности поучаствовать в небольшом, но весьма увлекательном маскараде. Для вас, шевалье, в нем тоже найдется роль.

— `Ну все!` — раздался на канале связи страдальческий голос Лиса. — `Так я и знал! Опять старушка мать не прижмет к груди героя. Опять маскарады, увеселения, танцы до упаду, фейерверки с неминуемым разрушением исторических памятников. Па всякий случай предупреждаю, Вальдар. Если хочешь, запишу тебе на бумажке и зашью в подкладку: ты не Шарль Бурбон, герцог де Бомон, брат-близнец Генриха Наваррского, ты сотрудник Института Экспериментальной Истории и наша миссия в этом мире, как я думал три дня назад, уже закончена. Честно говоря, я был бы рад и дальше упорствовать в этом заблуждении`.

Я метнул на Рейнара укоризненный взгляд. Конечно, прошлогодние злоключения: взрыв в Лувре, моя контузия, повлекшая потерю памяти и невольное самозванство, подбросившее в колоду политических карт Европы еще одного короля, были непростым испытанием для нас обоих. Но все это уже позади, и теперь я не менее своего друга желал возвращения к родному очагу. Не моя вина, что вместо люгеpa [Быстроходное двухтрехмачтовое судно. В основном использовавшееся контрабандистами и охотниками на них. — Здесь и далее примеч. автора], который должен был подобрать нас в море и доставить к месту камеры перехода, нам попался рыскающий в поисках добычи королевский корсар. Вернее, это мы попались. Причем весьма основательно.

— Ну, Капитан, какие будут предложения? — участливо осведомился Лис. — Будем плясать гопака или скажемся больными?

— В споре между испанским фейерверком и английским маскарадом мне, честно говоря, ближе англичане, — вздохнул я, предчувствуя, что веселиться на этом празднике будут далеко не все.

— Почему-то я так и подумал, — подытожил д'Орбиньяк, — Тогда самое время примерить маски.

Глава 1

Если Господь не хранит стены — напрасно бодрствует стража.

Псалом 126

Экипировка была закончена, и Рейли, критически оценив результат, довольно прищелкнул пальцами:

— Как говорят у вас, французов, “Э вуаля!”. Вы прирожденный испанский гранд! Вот только бы волосы подкрасить.

— Средство “Титаник”! Радикально черный цвет! — ни с того ни с сего завопил на канале связи ехидный Лис. — Ее смывается ни водой, ни керосином!

Я невольно поморщился. Мне с трудом удалось отстоять суверенное право не надевать розовые чулки к пурпурным панталонам с нежно-зеленым камзолом, расшитым золоченым шелковым шнуром. И хотя полученный в результате краткой, но бурной перепалки костюм, на мой взгляд, все равно выглядел вызывающим, точно брачное оперение попугая ара, но тут уж делать нечего — время диктует моду. Как утверждает Коко Шанель: “Первыми модниками были портновские болваны. За ними все остальные”. С тех пор как правоверные гугеноты, чванясь нарочитой скромностью, взяли за правило носить одежду черного и белого цветов, добрые католики, в отместку им, разрядились в пух и прах, заставляя молча давиться от зависти тропических птиц. Мой костюм был выдержан в красных тонах. Хвала Всевышнему, в темно-красных. Тоже не абы что, но все же не такой шок для взыскательного английского вкуса.

— Превосходно! — Уолтер поправил серебряную, покрытую финифтью [Финифть — цветная эмаль] пряжку, скреплявшую брабантские кружева на моем левом манжете. — А теперь запомните: вы посланец его треклятой светлости дона Фернандо Альвареса де Толедо, герцога Альбы. Ринарио — ваш адъютант, а я — капитан “Святого Януария”. Неделю назад мы вышли из Антверпена.

— Простите, капитан чего? — переспросил я.

— “Святого Януария”, — отмахнулся Рейли, подтверждая, что я не ослышался. — Думаю, что это названия испанцам будет прочитать куда проще. Да и приятнее. Пусть напоследок потешатся. Но к дьяволам слова! У нас нет ни одной лишней минуты! Идемте! Я все объясню по дороге.

Палуба “Дерзновения” была почти пуста. Несколько человек без суеты копошились у трапа, свисавшего за борт корабля. Еще шестеро матросов, судя по костюмам, также участвующих в маскараде, стоя у фальшборта, активно размахивали шляпами, старательно “радуясь” приближению “земляков”. Я огляделся, пытаясь лучше представить себе то, что нам предстоит совершить. Выскобленная до белизны палуба неспешно качалась под ногами, вздымаясь вверх и опускаясь вниз, точно грудь мирно спящего человека. Вымпел со львами и башнями, длиною, пожалуй, превосходящий грот-мачту, над которой он развевался, испуганно хлопал на ветру, норовя улететь подальше от притаившегося врага. Деревянные ступени трапа, кажется, именуемые выбленками, тревожно стучали о борт, точно зубы странника, продрогшего на морозе.

— Все готово, сэр! — отрапортовал рослый детина в накинутом на плечи испанском камзоле и холщовых матросских штанах. Судя по серебряной дудке на груди, боцман. Бархатное произведение портновского искусства, сшитое где-нибудь в Мадриде, было ему до смешного мало. А главное, никак не гармонировало с парусиновыми штанами — предками современных джинсов [Первые джинсы шили из генуэзской парусины. По-английски — джинс]. Да и вряд ли он собирался долго таскать эту расфуфыренную одежку. Я собрался было съязвить, глядя на этот нелепый наряд, но, вовремя вспомнив, что хозяин камзола, должно быть, составил меню каким-нибудь местным селедкам, сдержался.

— Экий красавец! — пробормотал Рейли, бросая на испанский флагман взгляд, каким одаривает добрую хозяйку кот в минуту, когда та несет ему подрумяненную баварскую сосиску. — Чувствую, он будет моим.

— `Мама, купи мне такой!` — не замедлил прокомментировать Лис. — `Я буду хорошо себя вести. Целую неделю! Может быть`.

Признаться, я не разделял радостного возбуждения соратников. Сорокапушечный галеон и три пинасы [Пинаса — трехмачтовый корабль, широко использовавшийся в XVI-XVII вв. как для торговых, так и для военных целей], по десятку стволов на каждом, — пожалуй, слишком крупный кусок для “Дерзновения”. И хотя план, изложенный Рейли по дороге с юта [Ют — кормовая надстройка] на палубу, не был лишен элегантности, в случае провала лучшее, что могло нас ждать, — это смерть в бою.

— Поспешим, судари мои! — с затаенным восторгом крикнул почуявший близкую добычу ловец удачи. — Гости наверняка заждались!

— `Но Наверняк так и не пришел…` — прочувствованно закончил Лис его мысль. — `Капитан, если шо, мы коренные испанцы, сами не местные, отстали от корабля. Вас использовали буквально под дулом пистолета`.

Между тем Рейли ловко перемахнул через фальшборт и, весело насвистывая залихватский мотивчик, начал спускаться вниз, туда, где, резво прыгая с волны на волну, поджидал нас капитанский баркас. Я вздохнул, поправил перевязь шпаги и обреченно последовал за королевским корсаром.

Весла тихо входили в воду, практически не вырывая клочьев пены из могучей спины легендарного Моря Мрака, перекатывавшего под отблескивающей кожей воды свои могучие мускулы.

— Хорошо гребут, — удовлетворенно глядя на матросов, проговорил Рейли. — Одно слово — зееландцы [Зееландцы — жители голландской провинции Зееланд, известные как отличные мореходы]! Наши так не умеют.

Я знал, что изрядная часть экипажа “Дерзновения” набрана Уолтером из вчерашних гёзов [Гёзы — дословно: нищие. Участники восстания против испанской монархии в Голландии], яростных сторонников Вильгельма Оранского, или Вильгельма Молчаливого, как именовали его сами голландцы. Но сейчас мне было не до их мастерства, хотя, спору нет, проводившие на воде примерно такую же часть жизни, как и на суше, уроженцы Зееланда могли дать десять очков вперед как в гребле, так и в хождении под парусом.

Я бросил тоскливый взгляд на “Дерзновение”, покачивающееся за кормой баркаса, ходко сокращавшею расстояние от ряженых испанцев к настоящим. Фрегат казался вымершим.

Впрочем, строго говоря, этот корабль нельзя было именовать фрегатом. До того момента, как по приказу Кольбера — министра финансов при дворе короля Людовика XIV, внука моего “дорогого братца”, был спущен на воду первый истинный фрегат, оставалось еще лет девяносто. Но с тех пор, как в середине века вышло из употребления словечко “каракка”, определявшее этот тип судов, их именовали просто “корабль”. По-итальянски — “каравелла”, по-голландски “фрегат” — боевой корабль. Но это так, к слову. Назови я сорокаярдовое суденышко, дрейфующее у нас за спиной, каравеллой, фрегатом, да хоть и подводной лодкой, — сути дела это не меняло.

По большей мере успех предстоящего нам предприятия зависел от слаженности действий оставшейся на борту команды. Артиллерийская дуэль с троекратно превосходящим но силе противником, да еще на такой дистанции, была бы бессмысленна. Попытка довериться парусам — и того хуже. Ветер неминуемо гнал бы нас к испанскому берегу со всеми вытекающими последствиями. Абордаж? Затея, несомненно, славная, но только в приключенческих романах испанцы — никудышные солдаты, которых дюжинами косят храбрые английские пираты. В жизни же, увы, испанская сухопутная армия не знает себе равных. По крайней мере сейчас — в последней четверти шестнадцатого века. Так что, как ни крути, как ни прикладывай, а план Рейли был лучшим из всех возможных в сложившейся обстановке. Но то отнюдь не делало его краше.

Порт испанца был уже совсем близок. Почти полностью съеденные морем шляпки медных гвоздей, покрывавшие днище галеона ниже ватерлинии, недвусмысленно свидетельствовали о том, что “Сан-Антонио”, а именно этого страстотерпца избрал в святые покровители галеону истово верующий Филипп II, уже давно покинул родной порт. Клочья же диковинных водорослей, то тут, то там появлявшихся из воды, когда корабль поднимался на волне, наводили на мысль о том, что маленькая эскадра держит путь из колонии в Вест-Индии. Впрочем, откуда еще ей взяться в этих широтах?

— Спустить трап! — раздалась команда с борта галеона, и я, мысленно перекрестившись, шагнул к опускаемой лестнице, возможно, лестнице на эшафот.

Голландцы Уолтера ловко поймали брошенный с корабля трап, стараясь облегчить подъем своему молодому командиру и его гостям.

— Ола! Буэнос диас, сеньорас! — неслось с палубы. — Комо естас? [Привет! Добрый день, господа! Как дела? (исп.)].

— Грасиас, мучо буэно! [Спасибо, очень хорошо! (исп.)] — за моей спиной процедил Лис. — А уж какое у вас сейчас “буэно” начнется — это уж буй сигнальный его знает!

Что ни говори, всегда приятно за тридевять земель посреди открытого моря встретить земляков, обменяться новостями, поведать о необычайных приключениях и героических подвигах, совершенных за несусветную уйму миль отсюда. Импульсивные, как все дети Средиземноморья, испанцы, пожалуй, ярчайшее подтверждение этого правила. Не держа и мысли о возможном подвохе, они были искренне рады нам.

Десятки рук тянулись вниз, чтобы помочь взойти гостям на борт. Я невольно поморщился, досадуя на свое участие в предстоящем вероломстве, но… Внезапно в моем мозгу всплыла давняя, полузабытая, впрочем, не так давно возвращенная на прежнее место, история. Корвет британских королевских военно-морских сил “Феникс” и отважный пират, герой Америки и будущий российский адмирал Джон Пол Джонс, старательно изображающий капитана затонувшей французской шхуны. Тогда эта его милая уловка стоила нам потери корабля, а мне лично — дырки в плече. Но сейчас, почувствовав себя в шкуре этого отъявленного проходимца, я отчего-то вдруг пришел в возбужденно-радостное состояние духа. Лицо мое расплылось в улыбке. Но право слово, отчего ж печалиться, встречая друзей посреди безбрежного океана!

— Рад приветствовать вас на борту “Сан-Антонио”, сеньоры! — Изящный, точно полуночная серенада, кабальеро, должно быть, вахтенный офицер, приветливо склонил голову. — Смею ли узнать, кого благожелательный случай в безмерной милости своей привел на этот корабль, за последние месяцы ставший всем нам домом?

— `Ничего так халабудка!` — по-хозяйски оглядывая точеные витые колонны галереи, идущей вокруг массивной кормовой надстройки, подытожил наблюдения Лис. — `Всю эту дребедень, поди, натуральным золотом крыли! Так шо, ежели шо, ежели борта поскрести, так зарплату экипажу можно месяца за три забашлять`.

Мой напарник был человеком хозяйственным, и хотя не было случаи, чтобы он дрогнул в бою, любую схватку, в том числе и предстоящую, он рассматривал исключительно как досадный просчет.

— Дон Карлос Энрике Мария Валенсо… де Сильва Мальола, — придерживая эфес шпаги, чтобы кончик ее в ответном поклоне не задирался выше головы, горделиво сообщил я.

Испанскому гранду зазорно иметь менее шести имен. Меньшему количеству святых никак невозможно доверить столь драгоценную особу. Лучше, если небесных покровителей будет семеро: во-первых, чтобы по одному на каждый день недели, а во-вторых, семь — просто хорошее число. Впрочем, можно эту группу поддержки довести и до восьми. С испанским пристрастием к рому в критические дни, одному святому с грандом не управиться.

Между тем наша троица направилась к шканцам [Шканцы — часть верхней палубы между грот- (второй) и бизань- (третьей) мачтами]. Вслед за ними двое гребцов с огромной корзиной, полной оплетенных бутылей с вином — непременный подарок гостеприимным хозяевам.

У резного трапа, ведущего с палубы на высокую надстройку юта, в общем-то и называемой “галеон”, перед дубовыми ступенями, покрытыми ковром, почетным караулом было выстроено два десятка алебардиров. Бравых молодцов в надраенных полудоспехах, в морионах с лихо загнутыми вверх полями и однообразно каменным выражением на темных от загара лицах. Трап, отделяющий благородную часть корабля от заполненной простолюдинами палубы, чуть слышно скрипнул под нашими сапогами.

— Все как я и думал, — тихо прошептал за моей спиной Рейли. — Фальконеты заряжены.

Я молча кивнул. Его расчет, несомненно, был правильным. Два легких, поворачивающихся на вертлюгах орудия, обычно заряжаемых картечью, устанавливались на шканцах таким образом, чтобы в случае абордажа обстреливать палубу. Кормовая надстройка являлась своеобразной цитаделью корабля, и, удержав ее, можно было справиться с попыткой вторжения. Но поскольку фальконет не зарядишь в три секунды, его готовили к бою, лишь только на горизонте показывались мачты неведомого чужака — на всякий случай. Вот и сейчас орудия были изготовлены к отражению абордажа, и голые по пояс канониры с явным облегчением взирали на поднимающихся по застеленной ковром лестнице “друзей”.

— Сеньор адмирал ждет вас, — еще один разряженный идальго приветствовал нас изящным поклоном и указал рукой на золоченое резное кресло, в котором, смежив очи, принимал солнечные ванны почтенного вида старец.

Невзирая на жару, он был упакован в парчу и бархат, точно ожидал приема у его величества короля Арагона, Кастилии, Сардинии и обеих Сицилии, Наварры, Гранады, Галисии, Майорки, Валенсии, Мурсии, Севильи, Кордовы, Альхесираса, Гибралтара, Португалии, Алжира, Бразилии, Ост-Индии, Вест-Индии… И это далеко не все, что я мог вспомнить, как говаривает Лис — “навскидку”. Горделивое лицо умудренного годами флотоводца покоилось на широком кружевном сооружении, именуемом “блюдо святого Иоанна”, и казалось, ничего — ни наше появление, ни шальной ветер, дергающий адмирала за седую бороду, — не способно было отвлечь его от дремотно-возвышенных размышлений.

— Монсеньор! — Наш провожатый приблизился к бесстрастному, точно собственное надгробие, командиру эскадры. — Они прибыли.

Глаза дряхлеющего морского волка неспешно открылись, и темные зрачки уставились на незваных посетителей не столько с интересом, сколько с укором.

“И пришло же нам в голову попасться ему навстречу в самый разгар сиесты!”

— Дон Эстебан Хосе-Мария Мануель Педро Антонио Ор-тега граф де Корвовеккьо! — огласил куртуазный адъютант, едва заметив изменения в лице молчаливого повелителя. — Адмирал его величества короля Испании Филиппа II.

— Ваша милость! — Наши шляпы описали в воздухе замысловатые восьмерки и вернулись на прежнее место. — Мы счастливы видеть нас в добром здравии!

— Пустое, — скривившись, вероятно, от мучающей его подагры, прервал нас дон Эстебан. — Извольте сообщить, что вы делаете в этих водах?

— `Слушай, Вальдар! Мне этот старикан определенно не нравится`, — возмутился на канале связи Лис. — `Шо он, в натуре, понты колотит?! Мы тут гребли, как в корму укушенные, торопились, винчика подогнали, а он ни тебе “здрасьте”, ни мне “до свиданья”!`

Между тем адмирал погладил рукой грудь, точно проверяя — на месте ли заветный барашек ордена Золотого Руна, выглядывающий из-под жабо, и вперил в меня свой немигающий взор.

— Монсеньор! — Я еще раз поклонился. — С вашего позволения, я капитан де Силва, офицер штаба доблестного герцога Альбы. Уже две недели, как наш корабль вышел из Антверпена в Бильбао. Но, увы, едва лишь мы покинули воды английского канала, на экипаж напала неведомая хворь, погубившая три четверти матросов “Святого Януария”. Хвала Всевышнему, проклятая лихорадка отступила, но те люди, которые, по счастью, выжили, измождены до крайности. Поглядите на них! Здесь почти все, кто еще способен держаться на ногах. Мы уже четвертый день в дрейфе, ибо экипаж не в силах управлять кораблем. Сам Господь послал вас нам навстречу!

— `Хорошо поёшь, черт побери! Тебе б в переходе подаяние просить — озолотился бы! Дави из него слезу на полную катушку!`

Старина Лис всегда умел найти в нужный момент душевные слова поддержки. Сделав вид, что ничего не слышу, я открыл было рот, чтобы продолжить стенания и жалобы на злую судьбу, но дон Ортега досадливо отмахнулся, делая знак неуемному трескуну замолчать.

— Не слишком-то они измождены, как я вижу, — бросил он вскользь, глядя на крепышей, притащивших тяжелую корзину с бутылями, и выстроившихся у трапа гребцов. Команда бараса, собранная из отборных абордажников, прижав к груди шляпы, скромно дырявила взглядами палубу. Как подобает пусть верному, но все же голландцу перед испанцем. — Чего же вы хотите от меня, де Силва?

— Быть может, у вас, ваше сиятельство, найдутся люди, которые с вашего позволения перейдут на борт “Святого Януария”, чтобы усилить его команду?

— Люди?.. — скривился граф де Корвовеккьо. — У нас нет лишних людей. Если вы спешите, можете оставаться здесь. Правда, мы идем не в Бильбао, но через неделю, в худшем случае — дней через десять, вы уже будете в Испании. А вашему голландскому шкиперу, если можете, передайте, чтобы он покрепче гонял своих лодырей. Пеньковые припарки — лучшее средство от лени.

Стоит ли говорить, что идея остаться на борту адмиральского флагмана не слишком вязалась с моими дальнейшими планами. Я перевел лжеголландцу прочувствованную речь доброго хозяина, и Рейли выругался себе под нос на том непереводимом наречии, на котором изъясняются жители побережья Па-де-Кале.

— Прошу простить меня, сударь! — демонстрируя на лице отчаяние, воскликнул я. — Но мне необходимо быть именно в Бильбао! Я везу адмиралу Буссю секретные сведения о планах предводителя морских гёзов Дирозоона!

— `Это еще что за хрен с бугра?` — удивленно осведомился Рейнар. — `Где ты этого Зоодирола выкопал?`

— `Мой дорогой друг, да будет тебе известно, что в сентябре текущего года, во всяком случае, в нашем времени, флотилия голландского адмирала Дирозоона разгромила численно превосходящую эскадру Буссю. А судя по тому, что сейчас май, какие-то мыслишки на эту тему у гёзов уже наверняка крутятся`.

— Пустое! Что могут гёзы против мощи испанского флота! — окончательно просыпаясь, отрезал Ортега. — Они трусы и только то умеют, что нападать исподтишка!

— О! Верно-верно! — на ломаном испанском произнес за моей спиной Рейли. — Грандиозно верно!

— Даже он согласен. — Адмирал ткнул пальцем в Уолтера, во время своей фландрской кампании нахватавшегося испанских словечек и теперь применявшего их к месту и не к месту.

— Гёзы задумали нападение на Бильбао! — на ходу начал импровизировать я. — Гугеноты Ла-Рошели готовы им в этом помочь. Я должен быть в порту как можно быстрее! Сами понимаете, монсеньор, если вдруг станет известно, что вы перед лицом неминуемой угрозы вторжения отказали посланцу герцога Альбы, король будет весьма недоволен!

— А кстати! — не давая мне закончить задуманную речь, выпалил Лис, донельзя тяготившийся своей безмолвной ролью. — Дон Карлос, между прочим, родственник нашему любимому королю. Так шо сами соображайте, какой хай начнется!

— Очень дальний! — поспешил я успокоить недобро зыркнувшего адмирала и, активизировав канал закрытой связи, с красочными пожеланиями счастья и долгих лет жизни, поинтересовался у напарника:

— `Рейнар! Что это тебя проняло?`

— `А шо он, в самом деле, тут пальцами разводит? Ты ж у нас, типа, брат-близнец Генриха Наваррского, а он, между прочим, женат на королеве Марго`.

— `Я что-то об этом слышал`, — хмыкнул я, припоминая нашу последнюю встречу с Маргаритой.

— `Ну дак, а родная сестра нашей Маргоши замужем за этим самодержцем. Филя. Зовите меня просто Филя`, — ни с того ни с сего завершил он.

— Так и быть, — скривился дон Ортега, точно принятое решение требовало от него отсечения одной из конечностей. — Дам вам людей из абордажной команды. Дальше уж сами думайте.

Я вновь отвесил грациозный поклон :

— Ваша доброта не знает границ, монсеньор! Я не премину упомянуть об этом на аудиенции у его величества.

— Изволите отобедать с нами? — сухо отозвался дон Эстебан.

— С превеликим удовольствием! — улыбнулся я.

— Распорядись! — прикрывая глаза и возвращаясь к прерванной углубленной медитации, кивнул адъютанту граф де Корвовеккьо.

— Слушаюсь, монсеньор! — выпалил тот, бросаясь исполнять приказания начальства.

— `Одной шпагой меньше`, — хозяйственно подытожил Лис.

* * *

Все разворачивалось как нельзя лучше. Три шлюпки, заполненные абордажниками — отчаянными рубаками на твердой почве, но никудышными матросами, отвалили от борта “Святого Антония”, направляясь к безлюдному, точно корабль-призрак, “Дерзновению”. Матросы, расстававшиеся с приятелями, ставшими за месяцы плавания уже совсем родными, махали им вслед шляпами, крича напутствия. Ярд, еще ярд. Шлюпки были все ближе и ближе к заветной точке. И вот…

Стон, не то отчаяния, не то недоумения, не то уж совсем звериного чувства осознания захлопнувшейся западни, огласил палубу. Пушечные порты “Дерзновения” открылись как по мановению волшебной палочки, и борт его ощетинился жерлами заждавшихся своей вокальной партии орудий.

Гггах!!! — басовито рявкнули пушки, салютуя испанцам картечью. Белый сладковатый дым заволок фрегат, пряча от слабонервных зрителей и хладнокровных убийц, и их не успевшую ничего понять жертву. Для нас открывание портов было сигналом к началу действий.

— Вперед! — Голос Рейли на долю секунды опередил орудийный залп.

В тот же миг “изможденные” голландские матросы, выстроенные в две шеренги, отбросили шляпы, демонстрируя скрываемые под ними абордажные пистоли. Не дожидаясь дальнейших распоряжений, первая линия корсаров рухнула на колени, стреляя по ногам горделивым алебардирам, охранявшим покой монсеньера адмирала. Вторая, паля на ходу, бросилась к обоим трапам, ведущим на ют. Звук выстрелов слился с орудийной канонадой, и, должно быть, от этого испанцы лишь через мгновение уразумели, что происходит у них на борту. Но этого мгновения было достаточно, чтобы проиграть бой. Спустя считанные секунды кормовая надстройка была захвачена, канониры сброшены за борт, тесаки и пистоли, припрятанные в корзине под винными бутылями, расхватаны, а фальконеты развернуты для стрельбы вдоль палубы.

— Хладнокровней, граждане, это налет! — возбужденно орал Лис. — Руки на затылок! Стоим, молчим, улыбаемся!

Оторопевший от произошедшего адмирал схватился было за подлокотники кресла, силясь встать, однако, наткнувшись взглядом на острие шпаги Рейли, лишь молча заскрежетал зубами и возвратился в исходную позицию.

— Переведите ему, ваше высочество! — насмешливо глядя на незадачливого вельможу, оскалился Уолтер. — Мое имя — Уолтер Рейли. Я — корсар ее величества королевы Елизаветы. Пусть прикажет своим людям сложить оружие, и я даю слово джентльмена сохранить им жизнь. И ему, кстати, тоже.

— Проклятье! — отрешенно выслушав столь убедительный текст ультиматума, процедил дон Ортега. Затем, сделав несколько глубоких вдохов, точно проглатывая столь не заслуженный на старости лет позор, хрипло выкрикнул так, чтобы его слышали на палубе. — Делайте то, что он велит! Мы сдаемся!

Глава 2

— И ты Брут?

— И я, Цезарь!

— Не ждал.

— Сюрприз!..

Псевдо-Октавиан

Мы ели, или, по выражению шевалье д'Орбиньяка, “хряцали”, жареную картошку, и суровые боги ацтеков, выстроенные у стены каюты почетным караулом, с явным неодобрением взирали на это святотатство. Должно быть, они полагали более правильным сначала угостить их, а уж потом вкушать от заморских плодов самим. Данной трапезе предшествовала следующая история.

Когда возбужденный легкой добычей Рейли решил присоединить к своему призу следовавшие за галеоном пинасы, он и подумать не мог, какая добыча ожидает в трюмах этих кораблей. Он вполне искренне полагал, что, невзирая на приказ адмирала Ортега о капитуляции, легкие на ходу испанские купцы поставят все паруса и бросятся наутек, оставляя англичан с носом. Откуда же ему было знать, что испанские пинасы попросту не в силах развить сколь-нибудь значительную скорость, ибо по самую палубу нагружены серебром с мексиканских рудников, золотыми идолами древних ацтекских богов и многим, многим другим драгоценным скарбом, прихваченным конкистадорами в местных храмах. Вроде той усыпанной сапфирами и изумрудами солнечной диадемы, коей увенчал себя Рейли в ознаменование великой победы.

— Куда ж все это грузить, милорд? — убивался уже знакомый нам боцман, руководивший перемещением драгоценностей из трюмов пинас на борт “Дерзновения” и “Уарспайта” — “Боевой Ярости”. Именно такое название отныне носил блаженной памяти “Святой Антоний”.

— Все лишнее за борт! — командовал торжествующий победитель.

— Слушаюсь, милорд, — рявкнул боцман, резвым аллюром отправляясь ревизовать залежи “лишнего”, подлежащего принесению в жертву кокетливым русалкам.

Верный слову джентльмена, Уолтер приказал сохранить жизнь испанцам. И даже более того — тем из них, кто отказался перейти под его знамена, а таких оказалось что-то около двух третей, предоставил в полное распоряжение освобожденные от груза пинасы. Правда, до этого он распорядился перегрузить на свои корабли все найденное продовольствие и велел напрочь обрубить весь бегучий такелаж… Однако насчет целости кораблей и провианта никаких обещаний не было.

Боцман появился на капитанском мостике минут через двадцать, чтобы задать сакраментальный вопрос:

— А цветочки-то, поди, тоже за борт?

— За борт, — кивнул Рейли.

— Что за цветочки? — лениво поинтересовался я, скорее из досужего любопытства, чем действительно интересуясь, откуда на борту королевского корсара взялись цветы.

— Да я рассказывал! — отмахнулся самодовольный триумфатор, созерцающий, как матросы радостно срывают крышку ящика с пернатым богом Кецалькоатлем. — Экое страшилище! Ко мне тащите. В каюту. Мы тут давеча одного портогаса [Портогас — португалец] перехватили. А у того в трюме клубни каких-то цветов из Нового Света. Думал милашке Бетси отвезти, да ничего, обойдется наша Диана-Вирджиния без заморских веночков.

— Клубни? Это тюльпаны, что ли? — решил блеснуть эрудицией д'Орбиньяк.

— У тюльпанов, кажется, луковицы. Да и не растут они, по-моему, в тех краях, — усомнился я.

— Нет, не тюльпаны, — мотнул головой Уолтер. — Португалец, кажется, именовал их “пататы”. Ну что ты встал? — Корсар отвлекся от созерцания оскалившегося идола и грозно рыкнул на боцмана: — Дьявол тебе в корму! Сказано же — за борт!

— А ну стоять! — заглушая последние слова капитана, заорал Лис. — Какой “за борт”?! Охренел, что ли? “Пататы, пататы”! Картоха!!! Да я вам такое из нее приготовлю!

— Из цветов? — Брови Рейли удивленно поползли вверх.

— Ага! Из пестиков и тычинок! Дикие люди! Не знают, что такое картошка!

— `Лис! Я ничего не хочу сказать, но в нашем мире именно Рейли познакомил европейцев с этими корнеплодами`.

— `А?! Вот оно как! А я уж думал, что он совсем мозгами поистерся. Не, ну классно! Это мы хорошо попали! Картошка — это правильно! А то я тут от местных каш уже опух`.

В устах моего друга сообщение о том, что он опух, звучало по меньшей мере спорно. Его тощая жилистая фигура не являла ни малейшей склонности к полноте. И вот теперь мы ели жареную картошку, и трофейные боги уныло созерцали быстро пустеющее серебряное блюдо.

Именно в этот миг, когда охота на ломтики жареной свинины подходила к концу и наша троица, обретшая теперь нового собеседника в лице пленного адмирала, готовилась к поглощению десерта, на канале закрытой связи, знаменуя трубный глас руководства, возник институтский резидент и наш добрый друг Мишель Дюнуар, коронный шляхтич пан Михал Черновский. Сей достойный муж, официально представляющий при французском дворе особу короля Речи Посполитой — Францишка, бывшего герцога Франсуа Алансонского, руководил операциями Конторы по всей Европе и еще неделю назад искренне полагал, что сделал все необходимое для обеспечения спокойной эвакуации отработавших агентов, то есть нас. Как бы не так! С тех пор каждый день пан Михал появлялся на канале связи с однообразным вопросом. Узнали ли мы что-нибудь новое о планах Рейли?

Что я мог ему ответить?! Мы шли в Англию. Должно быть, умилостивившись выброшенным за борт хламом, Нептун сменил гнев на милость, и наши корабли поймали ветер. Мой рассказ о богатой добыче, захваченной у испанцев, кажется, успокоил резидента. Поэтому, сообщив, что тайный агент в Лондоне позаботится об освобождении сановных пленников, пан Михал, любезно попрощавшись, отправился вершить дела европейской политики, жонглируя тронами и сердцами, как заправский циркач кольцами.

— Клянусь кисточкой с хвоста Люцифера, — макая кусок лепешки в аппетитный жир, покрывающий дно блюда, прочувствованно бросил Рейли, — шевалье, я и помыслить не мог, что вы обладаете столь изысканным кулинарным талантом!

— Ну это еще что, вы еще деруны не пробовали! — снисходительно махнул рукою д'Орбиньяк, и то ли пламя фонаря, качнувшись, странно осветило его лицо, то ли он действительно зарделся от похвалы. — Да с солеными огурчиками! Я их знаете, как солю, — пальчики оближете!

— Очень может быть! — в тон ему подтвердил корсар, слизывая с перстов ароматную мясную подливку.

— Огурчики, знаете, такие маленькие, в пупырышках. Один к одному — прямо не огурцы, а гвардейцы! Я туда чесночок кладу, лаврушечку, вишневый лист, перчика добавляю…

Глаза испанского адмирала округлились так, что по ним можно было проверять форму спасательного круга. Для простоты общения мы разговаривали по-французски, и хотя даже этот язык дон Ортега понимал с трудом, слово “перец” он уяснил вполне.

— Вы что же, кладете в это варварское блюдо драгоценный перец?

— Адмирал, ты шо, в натуре?! Тебя в детстве бешеный краб покусал? Кто ж огурцы без перца солит?

— О-о-о! — со смешанным чувством восхищения и осуждения выдавил флотоводец.

— Зато ж они такие ядреные выходят, шо хоть пламя выдыхай! А под первак, ну, виски по-вашему, вааще идет — закачаешься!!!

— Да… — протянул Рейли. — Редкостный талант!

Рейли вытер пальцы о бархатную скатерть и поднялся из-за стола:

— Благодарю нас за приятную компанию, господа. Все было замечательно, но, увы, я вынужден нас оставить. Монсеньор принц! Я весьма настоятельно прошу вас составить мне компанию на капитанском мостике.

Уолтер и в прежние времена, во дни службы под моим командованием, не отличался особой почтительностью, посреди моря же и вовсе думать забыл о куртуазности поведения.

— Идемте, месье! Я хочу с вами посекретничать.

— Так вы говорите, в вашей стране много перца? — уже за моей спиной начал допрашивать разоткровенничавшегося Рейнара граф де Корвовеккьо.

— Да ну просто завались! — заверил его д'Орбиньяк, наверняка ощущавший себя в эти минуты прежним Сергеем Лисиченко. — И черного, и красного, и этого — болгарского сладкого, паприкой кличут! Шо грязи!!!

— О-о-о! — вновь выдохнул ошеломленный таким изобилием адмирал.

Я молча вздохнул. Пожалуй, третья бутылка виски, да под качку, для моею напарника была лишней.

Мы возвращались в Англию. Плененный галеон под английским флагом плелся точно привязанный за кормой “Дерзновения”. Время от времени по правому борту виднелся берег охваченного смутой французского королевства. Государства без государя, страны, раздираемой на части сторонниками различного прочтения древних баек. Не мне, конечно, судить, но Сын Божий, вероятно, дал бы распять себя вторично, узнай Он о мерзостях, творимых Его именем. И учеников бы своих велел забросать камнями, лишь бы те ничего за Ним не записывали. А уж тем более не проповедовали. Дивное существо человек… Тяга к преодолению запретов — вот единственное, что вынес он из райских кущей. И, как показывает опыт последних тысячелетий, кровавое искупление ему не пошло на пользу.

Уолтер Рейли стоял на капитанском мостике “Дерзновения”, широко расставив ноги и вцепившись руками в покрытый резной арабеской бордюр, точно силился оторвать от него эту потемневшую от соленого ветра доску.

— Вы хотели говорить со мной, Уолтер? — неспешно оглядывая горизонт, сказал я, присоединяясь к задумчивому корсару.

— Да. — Рейли повернул ко мне лицо, моментально стирая с него следы тяжелых размышлений. — Я только что восхищался дарованиями вашего адъютанта, но, сир, еще более я поражен вашими дарованиями! Это было просто грандиозно!!!

— О чем вы? — поинтересовался я.

— Ну как же?! Какой великолепный спектакль вы устроили там, на галеоне. Знаете, когда я учился в Оксфорде, я частенько наблюдал, как балаганные лицедеи представляют люду древних королей. Но чтобы настоящий король так достоверно и убедительно сыграл какого-то безвестного офицеришку… — Мой собеседник восхищенно прищелкнул пальцами.

— Благодарю, — кивнул я, активизируя связь и вызывая Дюнуара. — Но только я уже имел честь сообщить вам, сэр, что я отнюдь не король Генрих Наваррский, а лишь его брат — Шарль.

Рейли лишь пожал плечами, пропуская мои официозные объяснения мимо ушей.

— Тогда, в лесу Анесени, в одиночку, со шпагой против строя, были вы?

— Я. — Согласный кивок вдохновил корсара на новые воспоминания.

— И на Реймсской дороге тоже вы? И тогда, в марте, против Гиза?..

— И в Лувре, и в Реймсе, и против Гиза — все это действительно я. Ну и что с того?

— Должен сказать вам, как добрый подданный, вы были образцовым королем, сир!

— На все воля Божья! — прервал я. — В любом случае, когда б Господь судил мне тяжесть королевского венца, он бы распорядился по-другому.

— Как знать, как знать? — с сомнением покачал головой Рейли. — Лишь для глупцов, разумом своим малоотличимых от коров и свиней, идущих им в пищу, Всевышний ставит легкие задачи. Для тех же, кто воистину наделен умом и волей, у него приготовлены вопросы позаковыристее, но и поинтереснее!

— Быть может, — глубоко вдыхая наполненный йодом свежий морской воздух, согласился я. — Я не силен в теологии.

— Сделаю вид, что вам верю. Но зато вы прирожденный актер! И я бы очень просил вас, когда мы прибудем в Лондон, какое-то время вновь побыть тем, кого вы так гениально играли столь долгое время — вашим братом Генрихом.

Я вздохнул. Смысла объяснять этому отчаянному авантюристу обстоятельства, побудившие меня весь прошлый год носить чужое имя и титул, не было. Тем более что открывать ему всю правду и вовсе не с руки. Но, как говорится, карты на стол!

— Такие предложения не делаются из любви к искусству. Для них должна быть веская причина. Насколько мне известно, ни один драматург еще не сочинял пьес с участием Генриха Наваррского. Откровенность за откровенность — вы что же, Уолтер, намереваетесь поднять мятеж против вашей королевы?

— Я? Мятеж?!

Да славится чудесный и безмятежный свет Дианы,

Да славятся росы, которыми она увлажняет землю.

Да славятся ее лучи, эта слава ночи.

Да славится ее сила, которой исполнены все прочие силы.

Да славятся ее нимфы, которыми она украшает леса,

Да славятся ее рыцари, в которых живет истинная честь.

Кстати, я сочинил! По-моему, весьма недурно.

— Пожалуй. Но вы не ответили на вопрос.

— Мятеж против Елизаветы — полное безумие. Мой старый приятель — Генри Перси, граф Нортумберленд вместе с еще одним безумцем — графом Вестморлендом года три тому назад попробовали устроить нечто подобное. Поверьте — это было жалкое зрелище! Фарс, переросший в трагедию! Всю весну и лето их войско, именуемое Армией пяти ран Христовых, громило и грабило север страны. Когда же настала осень, промозглая погода разогнала весь этот вооруженный сброд под теплые крыши. Генри бежал в Шотландию, но был изловлен и возвращен прямо в руки огнекудрой Бэт. С тех пор его голова украшает Лондонский мост. Вестморленду повезло больше. Он до сих пор где-то скрывается. Однако все его владения уже перешли в казну. Большая утрата для рода Невиллов. Нет, монсеньор, мятеж — это безумие!

Я облегченно вздохнул. Что и говорить, мне десятки раз самому приходилось участвовать во всякого рода заговорах, некоторые организовывать и даже возглавлять, но отчего-то мысль о мятеже против великой королевы казалась нестерпимо отвратной. Но если Рейли не злоумышляет против ее особы, то дело приобретает совершенно иной оборот. Да и действительно, к чему, спрашивается, ему покушаться на государыню? Он возвращается победителем, и даже если королевская часть приза плюс компенсация расходов на снаряжение “Дерзновения” съедят половину добычи, Уолтер все равно останется одним из богатейших людей королевства. А богатством лучше всего пользоваться при спокойной, сильной власти.

Эти мысли роились в моей голове, наперебой спеша подтвердить логичность выводов. Похоже, пана Михала слова королевского корсара тоже убедили. Он удовлетворенно отключил связь, оставляя меня самого разбираться, зачем это я вдруг понадобился Уолтеру в роли короля Генриха Наваррского. Должно быть, для какого-то розыгрыша. Впрочем, так это или нет, а изображать из себя наследника французского престола я более не собирался.

Должно быть, раззадоренный майским солнышком, Нептун отложил свой штормовой трезубец в сторону, чтобы всласть позабавиться с игривыми морскими девами. А потому славящийся своим паскудным нравом Бискайский залив отпустил оба тяжелогруженых корабля без какой-либо дани. Мы шли вперед, стараясь держаться подальше от коварного мыса Финистер с его смертоносным кладбищем кораблей. Суетливые чайки, возмущенно крича, кружили над мачтами, требуя подачки и, между делом, знаменуя близость берега. Но уже английского. Пару раз на горизонте виднелись мачты. Возможно, испанцы. Однако, завидев нас, незнакомцы спешили скрыться, не желая выяснять отношения, а корсар ее величества и пальцем не пошевелил, чтобы перехватить возможный приз. Как говорится, недосуг!

Оба корабля неспешно, но вполне уверенно шли в Лондон. Лишь только раз, когда по левому борту показались зеленые скалы Девоншира, Рейли велел стать на якорь и отправил к берегу баркас с одним из своих офицеров. Впрочем, в этой остановке не было ничего удивительного. Отчего, спрашивается, коренному девонширцу Рейли не передать весточку родне, ну и десяток-другой трофейных слитков в качестве подарка на добрую память. Правда, как мне показалось, слитков серебра на берег было перевезено значительно больше, чем два десятка, но семьи у девонширцев многочисленные, а я не налоговый инспектор. Так или иначе, примерно через сутки баркас вернулся, и мы продолжили путешествие в том же неспешном темпе.

Лис изобретал все новые и новые блюда из картофеля. Адмирал Ортега брюзжал по поводу варварских обычаев англичан и как бы исподволь выспрашивал у месье д’Орбиньяка местонахождение той счастливой земли, где перец сыплют горстями и молочные реки выходят из кисельных берегов, чтобы обеспечить плодородие деревьев, увешанных золотыми сольдо. Однако с проторенной адмиралом стези мой друг то и дело сбивался на чудодейственные свойства волшебного напитка, именуемого “Лисовый напий”. По словам д'Орбиньяка , ста граммов этой необычайной жидкости было достаточно, чтобы поднять из гроба покойника, если он, конечно, согласится хлебнуть этой бурды. А уж тем паче отправить к праотцам человека вполне здорового.

— Да шо ты мне свой херес под нос тычешь? — в пылу спора переходил на крик Рейнар, размахивая руками и корча Ортеге страшные рожи. — На шо он годен?! В ясную погоду палубу драить? И то вдали от берега, шоб мухи не слетались!

Воистину, суровый сын знойной Испании сполна хлебнул невзгод и измывательств английского плена. Между тем мы все ближе и ближе приближались к заветному Лондону. И каждый день неутомимый Лис радовал нас новым блюдом из “чудодейственных цветов Дианы”.

Так было и тем утром, когда за витражным переплетом окна — язык не поворачивался назвать это иллюминатором — замаячили утопающие в зелени дома Шадуэлла, жмущиеся к самому берегу Темзы, точно толпа встречающих у пирса. В наши дни, когда границы Лондона сдвинулись аж за Вулидж, оставив далеко позади рубежи старого Лондонского графства, тяжело поверить, что все эти Шадуэлл, Розерхайзер и Уаппинг были дальними задворками столицы. Но сейчас все обстояло именно так, и даже защитный земляной вал, насыпанный лет через семьдесят вокруг сердца Британии, не включал Шадуэлл в черту города. И все же, признаться, я был весьма рад видеть эти знакомые с детства берега, вдохнуть родной туманный воздух и, наконец, увидеть на горизонте крепостные башни Лондонского моста. Я глядел во все глаза, радуясь отсутствию смога, ставшего в наши дни почти неотъемлемой частью лондонских пейзажей. Смотрел, как проплывает мимо Тауэр, пока еще окруженный широченными рвами, на месте которых четыреста лет спустя будут резвиться детишки, играя в мяч на зеленых лужайках.

— Добро пожаловать в Лондон, сир! — Рейли, войдя в мою каюту, отвесил шутливый поклон. — О, я вижу, вам понравился наш Тауэр! Ему без малого пятьсот лет, а он все строится. Посмотрите, вот этот, с четырьмя башнями, — Белый Тауэр. Его построил Гэндальф, епископ Рочестерский, в 1097 году, еще во времена Вильгельма Завоевателя.

— Вильгельм Завоеватель умер в 1087 году, — рассеянно поправил я. — Белую же башню построили во времена Вильгельма II — Рыжего.

— Верно, — хмыкнул Уолтер. — Признаюсь честно, поражен вашими познаниями. Но впрочем, я пришел сюда не за тем. Мы швартуемся. Не откажите в любезности, ваше высочество, не выходите из этой каюты до той поры, пока я не пришлю за вами.

— Вы меня арестовываете? — Я резко вскочил с места, в один миг забывая о прелестях майского Лондона.

— Ну что вы, мессир! Просто я желал бы преподнести кое-какой сюрприз моей Белла Вирджиния, и было бы прискорбно испортить его вашим преждевременным появлением. Покорно прошу извинить за временные неудобства. Надеюсь, как мужчина вы меня понимаете.

— Признаться, нет, — удивился я, осознавая с грустью, что, невзирая на звучность моею эфемерною титула, у гостеприимного хозяина есть весьма широкие возможности, чтобы настоять на своем.

— Увы, сир… — развел руками корсар. — Вам, французам, никогда не понять нас, англичан.

Я хмыкнул и, не вдаваясь в излишние объяснения, отвернулся.

— Ну, вот и славно, — с хорошо знакомой жесткой ноткой в голосе отчеканил Рейли. — Я не прощаюсь, мой принц.

Хлопнувшая дверь недвусмысленно свидетельствовала, что дальнейшие переговоры бессмысленны, а скрежет ключа в дверном замке не оставлял сомнений, что капитан “Дерзновения” тщательно взвесил каждое слово, прежде чем обращаться ко мне со столь нескромной просьбой.

Что ж, замки испанцы привозят из Фландрии. А там мастера свое дело знают отменно, шпилькой такой замок не откроешь. Да и нет здесь этой шпильки. Завалившись на покрытую периной кровать, я закрыл глаза, надеясь хоть в такой форме выразить протест против насилия над личностью. Дремота, навеянная мерной качкой, не заставила себя долго ждать. К жизни меня вернул бодрый голос Лиса на канале связи:

— `Але, Капитан! Хватай мешки, вокзал отходит!`

— `Что произошло?` — встрепенулся я, усиленно растирая виски, чтобы окончательно вернуть ясность разуму.

— `Пока ничего особенного, но мое пролетарское чутье подсказывает, шо мы таки приплыли`.

— `Это несомненно`, — подтвердил я.

— `Да я не в этом смысле`, — возмутился д'Орбиньяк моей непонятливости. — `Короче, даю прямое включение с камбуза, а ты уж сам кумекай ху из ху, а ху из кто-то другой`.

В эту секунду я увидел мир глазами своего напарника и услышал его ушами все происходящее на палубе в непосредственной близости от Лисовского наблюдательного пункта. Стоя у борта, Рейли беседовал с высоким, сурового вида мужчиной в темной одежде гугенота, с лицом благообразным, однако наполненным тем яростным внутренним огнем, который делает людей великими подвижниками или не менее великими мучениками за веру.

— …сэр Френсис! — не столько раздраженно, сколько досадливо проговорил Рейли. — Я не скажу, что вознаграждение меня не интересует вовсе, но здесь я целиком полагаюсь на щедрость ее величества, и, если бы речь шла лишь об этом, разве стал бы я приглашать вас на корабль, да еще тайно и с такой поспешностью.

— Тогда что? — удивленно спросил человек в черном, именуемый сэром Френсисом.

— Милорд, дело тайное. Прошу вас это понять, — переходя на театральный шепот, начал сгущать туман корсар. — Вы ведь в прошлом году были послом в Париже?

— Да, это так, — кивнул незнакомец.

Стоп! Почему незнакомец? Посол в Париже в год Варфоломеевской ночи? Очень даже известная особа! Собственной персоной Френсис Уолсингам, секретарь королевы, ее доверенное лицо и начальник секретной службы. Вот так сюрприз!

— Я прошу вас, сэр, не привлекая чужого внимания, пройти вон к тому окну и поглядеть в него.

— Что вы мне собираетесь показать, сэр Уолтер? — насторожился королевский поверенный.

— Вы все увидите сами, — чистосердечно пообещал Рейли, клятвенно воздевая вверх руку. — Обещаю, это не опасно.

Уолсингам исчез из Лисовского поля зрения, и спустя несколько секунд его лицо мелькнуло по ту сторону окна на галерее, опоясывающей корму. Обратный путь занял у личного секретаря ее величества примерно вдвое меньше времени, чем дорога к окнам моей опочивальни.

— Наваррец?! — выпалил сэр Френсис, не в силах, должно быть, подыскать слова, чтобы выразить свое безмерное удивление.

Рейли развел руками и молча поклонился.

— Но что он здесь делает?

— Это тайна, милорд. Тайна даже для меня. — Уолтер вздохнул. — Как вы, должно быть, помните, мы с этим неистовым гасконцем боевые товарищи. Но его секреты — это его секреты. Могу сказать лишь одно: ему необходимо видеть нашу добрую королеву.

— Но, будучи государем Наварры, он не может ступить на землю Британии без личного приглашения ее величества!

— В том-то все и дело, сэр Френсис! В том-то все и дело! Однако согласитесь: чтобы сюзерен Наварры, а теперь, возможно, еще и Франции, проделал столь опасный путь, дабы оказаться здесь, должен быть весьма достойный повод!

— Вероятно, сэр Уолтер, — задумчиво кивнул Уолсингам. — Я сообщу ее величеству об этом… хм… госте.

Глава 3

— Доктор, у меня есть надежда?

— Надежда — есть, а шансов нет.

Гиппократ. “Мемуары”

Вот тут я себя почувствовал червяком, ловкой рукой насаженным на блестящий зазубренный крючок. Червяком, на которого, открыв рот, должна клюнуть глупая золотая рыбка.

— `Лис, мы в западне!` — взорвался я на канале связи. — `Рейли пытается заманить королеву на “Дерзновение”!`

— `Да ты шо?! Какой гадкий мальчуган! Вы ж только подумайте! Я ему тут готовлю вареники с картошкой, а он королев к себе, понимаешь, заманивает! Капитан, я все, конечно, понимаю — у тебя, как у верноподданного, сердце бдит начеку. Щас ты мне опять начнешь петь о спасении Отечества, о судьбе королевской династии. Ну, типа как тогда, когда мы щемились по всей Англии, решая мерлиновский ребус. Но вот что я тебе авторитетно скажу до того, как в твою голову придет идея возглавить местную контрреволюцию: английскую королеву нам не заказывали. Ты только не обижайся, но это фактический факт. Здесь все идет своим чередом. Идея прихватить на гачок ее величество у Рейли возникла глубоко самостоятельно. Ни ты, ни я ничего такого ему не советовали. Шо он с ней намерен делать — хрен его знает. Может, он вааще — схватит ее в охапку, поднимет паруса и уплывет в далекий Сингапур, где будет жить со своей Дианой долго и счастливо и помрет от любовного истощения и хронического недопивания. Это глубоко местное английское дело. Если тебя так обуяла жажда подвигов во имя Отчизны — свяжись с Дюнуаром. У него тут есть агентура, пусть морочит себе голову. Ты у нас блудный рыцарь печального образа действия, но, как говорится, “нэ тратыпэ, кумэ, сылы — йдить на дно”! Наша задача — по-тихому свалить с этой импровизированной “Авроры”, найти людей пана Михала и вернуться в Институт, где нас ждут не дождутся еще с прошлого года`.

— `Если бы Рейли не встретил нас в море, ему бы не пришла в голову мысль заманить королеву в ловушку. К тому же вряд ли он смог бы захватить эскадру Ортеги. Да и роль наживки играть, мягко говоря, унизительно`.

— `Браво, сир, браво! Какое тонкое наблюдение! Но, к слову сказать, ежели б Институт, уж не знаю, на чью голову, не прислал нас вытаскивать из осажденного Лувра твоего любвеобильного двойника, у Рейли и подавно не было бы никаких шансов с тобой познакомиться. Так шо все претензии к начальству. Просчитывать возможные последствия славных поскакушек господ оперативников — задача отдела разработки. А наш тяжкий крест уже донесен до того места, куда его следует воткнуть. Не пойми меня правильно, но я предпочитаю воткнуть крест, чем втыкать самому. Так шо ежели ты окажешь мне любезность и слегонца поломаешь троих мучачос с алебардами, которые трутся у дверей камбуза, то мы можем сдернуть отсюда, не дожидаясь приезда огнекудрой Бэт. Слушай, а шо — ее здесь действительно так называют ?`

— `Называют`, — подтвердил я.

— `Молчи, грусть, молчи! Звучит примерно как погонялово какой-нибудь певички на Диком Западе. Ну шо, Капитан? Я тебя жду`.

— `Ничего не выйдет`, — вздохнул я.

— `Это еще почему?` — насторожился д'Орбиньяк.

— `Я заперт. Ключ у Рейли. На окнах решетки. На галерее стража`.

— `Т-так!` — В голосе Лиса послышалось нескрываемое раздражение. — `Та-ак!` — вновь повторил он, сопровождая последнее высказывание долгой ветвистой тирадой, касавшейся некоторых особенностей происхождения Рейли и близкородственных связей Лиса и Уолтера. Вернее, Лиса и матери королевского корсара. — `Ну, это он сам виноват. Так бы мы по-тихому слиняли — и вся любовь. На крайняк бы предупредили твою монархиню, шоб она сюда не ездочилась. Выдача королей закрыта на переучет. Сам нарвался! Ладно, отбой связи. Сейчас пойду страже голову морочить`.

В словах Лиса была доля истины. Что бы ни задумал хитроумный Рейли — к нашему заданию это не имело отношения. Во всяком случае, на данный момент. Однако подслеповатые мойры [Мойры — богини судьбы], сплетающие нити судеб в тугие узлы, не интересуются мнением институтского начальства о качестве своей работы. В любом случае отсюда пора было выбираться. Это королю Генриху Наваррскому не подобало ступать на чужую землю, а нам так в самый раз!

Я еще раз оглядел каюту. Дверь заперта. Оконный переплет отменно крепок — не вышибешь. Стены, пол, потолок, конечно, деревянные, но ковырять можно до второго пришествия. Дуб все-таки. Да и чем ковырять?! Предусмотрительный Рейли “по-дружески” принял на хранение все наше оружие. Как-то утром проснулись мы, а шпаг и пистолей нет. Очень, знаете ли, расторопный малый! Ну что ж, раз выйти тихо, не привлекая чужого внимания, шансов нет — значит, необходимо его привлечь и выйти громко. В конце концов, оружие стража одолжит без лишних споров.

— Пожар!!! — Я отчаянно забарабанил кулаками в запертую дверь. — Горим!!!

Этот грохот наверняка разносился по кораблю не менее гулко, чем звук рынды, отбивающей склянки [Во флоте время измеряется ударами сигнального колокола рынды. Отдавать получасовой сигнал — бить склянки].

— Пожар!!! — вопил я, точно пламя уже лизало пятки августейшего пленника.

Ситуация складывалась нелепая. За то время, пока я, надрывая глотку, сотрясал воздух, среднестатистический корабль должен был бы заняться пламенем от кормовых фонарей до кончика бушприта. Однако ничего подобного не происходило. Даже унылая струйка дыма не тянулась из-под двери моей каюты. В изнеможении я уселся на прибитый к полу табурет и тут же услышал тихий стук в окно.

— Сир! — раздалось с галереи. — У вас нет никакого пожара! Это вам показалось.

— Какого черта, Уолтер! — взорвался я, с силой опуская кулаки на столешницу. — Немедля откройте дверь!

— Непременно, ваше высочество! Но будьте так любезны, сядьте на ложе и не вставайте. Я видел вас в бою, а потому мне бы крайне не хотелось вкатить вам пулю в лоб при движении, которое я по недоразумению мог бы воспринять как попытку атаки. Надеюсь, вы поняли, о чем я говорю?

— Проклятье! — процедил я, принужденный выполнить требования наглого шантажиста, и спустя минуту в замке вновь заскрежетал ключ.

— Я очень рад, мессир, — с деланным благоговением склонил голову Рейли, — что нам так легко удалось найти общий язык.

Он вошел в каюту, держа перед собой пару пистолей со взведенными курками.

— Надеюсь, и впредь мы сможем понимать друг друга. Если вы желаете назвать меня мерзавцем или, скажем, подлым изменником, то я, пожалуй, не приму эти громкие титулы. А потому давайте сразу к делу. Строго говоря, вы мне больше не нужны. Королева обязательно придет сюда. Мне ли не знать, как она любопытна! Но, увы, отпустить вас я не могу. Думаю, нет нужды объяснять почему. Проще всего было бы покончить с вами раз и навсегда, и судя по тому, что вы рассказывали о своем дорогом братце, он не станет долго разыскивать меня, чтобы покарать за это ужасное прегрешение. Но, клянусь честью, если вы сами не вынудите меня на столь противный доброму христианину шаг, то я обещаю сохранить вам жизнь.

— Почему? — хмуро осведомился я, не спуская глаз с хвастливого авантюриста.

— Уж конечно, не из священного трепета перед королевской кровью, — усмехнулся Рейли. — Но жизнь — театр. И если уж в этом акте мне выпала роль злодея, то как не позаботиться о зрителе, способном по достоинству оценить мою игру.

Я с усмешкой глядел в глаза юному смутьяну. Мне отчего-то вспомнилось, что сравнение жизни с театральными подмостками, судьбы с режиссером, а людей с актерами, играющими роли, у нас приписывается Шекспиру. Впрочем, и пьесы Шекспира некоторые умники числят за Рейли.

Пауза затягивалась, и Уолтер, вынужденный, должно быть, вопреки желанию, прервать ее, недовольно дернул усом.

— Отчего же вы не поинтересуетесь, сир, почему я не считаю себя предателем? — в упор спросил он, продолжая состязаться со мной в тяжести взора.

— Потому что именно таковым я вас и почитаю, — лениво пожал плечами я.

— К черту, к дьяволу! — Рейли закинул ногу на ногу и начал нервно покачивать носком сапога. — Я не более предатель, чем, скажем, вы со своей чехардой вокруг Анжуйца. Олень, преследуемый охотниками, имеет божеское право повернуться и поднять на рога любого из своих преследователей, будь то пес или человек, так и я вправе защищать свою жизнь и честь, как сочту наиболее удобным. И точно так, как олень не проливает слезы над бездыханным телом сраженного охотника, так и я презираю суд людской.

— И все же пытаетесь оправдаться, — не убирая улыбку с лица, медленно произнес я. — Все-таки чувствуете за собой вину!

— Ничуть, — резко бросил Рейли. — Я лишь пытаюсь объяснить… — Он поморщился. — Да будет вам известно, что за последние годы различные моровые поветрия неоднократно косили народ Британии. Скрип мертвяцких телег по ночам напоминал поступь самой смерти. И все эти годы люди шептали и шепчут одно: “Пока у власти будут стоять Тюдоры — Божий гнев будет косить британцев. Этот род проклят!”

— А вы, значит, взяли на себя “высокое предначертание” пресечь царствующий род. Или же просто решили свести счеты с женщиной, которая вас бросила?

— Проклятье! — Тонкие кончики усов корсара нервно дернулись. Еще мгновение — и он счел бы спектакль законченным, а неблагодарного зрителя за ненадобностью выпроводил к праотцам. Но пистолеты в руках Уолтера не шелохнулись, и, вновь совладав с перехлестывающими через край чувствами, он продолжил, недобро усмехаясь: — Этой женщине нужны рабы, а не любовники. Ей доставляет несказанное удовольствие мучить незадачливого “счастливца”, угодившего в ее сети. Она будет то подпускать вас поближе, то отталкивать, то убегать, то набрасываться, точно волчица, чтобы разодрать в клочья рубашку и вновь оттолкнуть, как опостылевшую игрушку. Я слишком мужчина, чтобы годиться ей в аманты [Амант — любовник], сир. И, признаться, рад был избавиться от такой докуки…

— А она в свою очередь решила избавиться от вас? Рейли отмахнулся:

— Быть может, люди Уолсингама действовали по собственному почину. Но они перерыли в моем особняке все так, что и не всякий грабитель позволил бы себе подобное непотребство.

— И что же? — задал я резонный вопрос.

— Что?! — недобро скривился Рейли. — Эти собачьи ублюдки отыскали мою переписку с Генри Перси. Несчастным графом Нортумберлендом. Я уже говорил — он был моим другом. Мы познакомились в Оксфорде, когда мне было шестнадцать. И с той поры переписывались. Сознаюсь, наши письма не были образцом скромности. Но зато в них был отменный слог и рифма. И главное — в них самому Господу не удалось бы отыскать никакого тайного кода, как это утверждал Уолсингам. Да и к чему нам все эти тайны?! Когда Генри сеял панику в шотландском приграничье, я дрался с испанцами у Стокема и Шарлемона. Еще в апреле прошлого года я брал на копье Бриль, а потом тащился от Монса навстречу вам, сир. Но нет! Я был признан тайным заговорщиком, подосланным не то испанцами, не то самим казненным Перси, чтобы умертвить королеву, дьяволово копыто ей в глотку!

— Значит, все-таки месть, — скрестив руки на груди, подытожил я.

— Ну что вы, монсеньор. Я как добрый подданный всего лишь оправдываю возложенные на меня ее величеством и сэром Френсисом ожидания. И то, — он вздохнул, — не до конца. Разве я придумал назваться мятежником?! Разве я бросил себя в Тауэр?! Отнюдь! Это придумали те, кого мы нынче ждем в гости. Их судьба предначертана свыше. Любой честный англичанин скажет вам — этот род проклят! Он, точно злобный скорпион, несет в себе начало собственного умерщвления.

Снаружи послышался гулкий звук труб, пронзительные крики скороходов и цокот множества копыт по брусчатке, которой был выложен причал.

— Прошу простить, ваше высочество, — Рейли вновь шутливо поклонился, — я вынужден откланяться. Вот она — моя неуловимая Диана Вирджиния, моя огнекудрая Бэт! Я покидаю вас, сир. Сами понимаете, нехорошо заставлять женщину, а уж тем более королеву, ждать. Она может усомниться в искренности моих намерений, что с такой-то стражей небезопасно для нас. А, как утверждает Вегеций: “Хорошие вожди вступают в отрытый бой только при благоприятных обстоятельствах или крайней необходимости”.

Сходни, брошенные с борта “Дерзновения”, были покрыты тем самым ковром, который еще совсем недавно устилал трап адмиральского галеона. Кое-где, если присмотреться, на нем можно было видеть следы запекшейся крови — память о короткой, но беспощадной схватке на борту “Сан-Антонио”. Но с одной стороны, ее величество вовсе не горела желанием пристально разглядывать то, по чему ступали ее ноги, а с другой — на борту “Дерзновения” было множество предметов куда более достойных внимания, чем этот ковер с его запекшейся кровью.

Я воочию мог наблюдать восшествие королевы Британии на пестро изукрашенный к визиту государыни корабль. Рейли не стал запирать двери. Он лишь оставил в почетном карауле четверых испанских алебардиров, предварительно сообщив, что под их охраной находится сам Генрих Наваррский. Когда б существовало в палате мер и весов место для разнообразных взглядов, то эталоном плотоядного взора вполне могли служить те, которыми одаривали меня неусыпные стражи.

Неспешно ступая, королева шествовала по сходням на борт удачливого капера. Невысокая, худощавая, отличавшаяся природной легкостью и грациозностью движений, она казалась ожившей статуей, механической куклой в своем невероятном платье из серебряной парчи и алого бархата с высоченным стоячим кружевным воротником, точно подожженным ярко-рыжими локонами. Расшитый жемчужными нитями тортильон [Тортильон — женский головной убор в виде перевитого драгоценной нитью венчика с сеткой, покрывающей прическу] поверх ее волос казался драгоценной сетью, улавливающей живое пламя. Вышагивающий впереди Елизаветы Уолсингам галантно придерживал кончики пальцев ее величества, дабы, не дай бог, не позволить ей оступиться. Оба корабля, пришвартованные как раз напротив Тауэра, снова и снова оглашались нестройными воплями “Виват”, и королева, милостиво кивая, поощряла верноподданнический порыв разряженного по случаю праздника морского сброда.

Хитрец Рейли, напустив на себя вид смиренного благоговения, преклонив колено, держал в руках обтянутую лазурным шелком подушку. Небольшую, квадратную, с золотыми кистями и бахромой. На ней красовался переливающийся всеми цветами радуги жреческий венец — тот самый, который он все эти дни гордо носил в ознаменование блестящей победы.

— Как верный пес, отосланный рукой хозяина, чтобы принести из воды пронзенную стрелой дичь, так и я спешу припасть к вашим стопам, дабы преподнести сей ничтожный дар, сию корону, венчавшую верховных правителей Вест-Индии. И хотя блеск камней, покрывающий сию языческую корону, способен лишить рассудка всякого в тех заморских землях — он Ничто, блеск от стеклянного осколка близ совершенного бриллианта, перед красотой и великолепием моей королевы.

Я горько усмехнулся. Увы, что поделаешь, Елизавета была тщеславна. До дрожи, болезненно тщеславна. Должно быть, детство и юность, проведенные в жестком, холодном отлучении от двора, годы, проведенные в ссылке, почти что в заточении, наложили на ее характер неизгладимый отпечаток. Будучи хорошенькой лет в четырнадцать, она довольно долго слыла красавицей, впрочем, не совсем заслуженно. На ее беду, оспе нет дела до королевского величия, и, невзирая на все усилия лекарей, следы ужасной болезни все же виднелись на щеках королевы. Сейчас ей было сорок или что-то около того. Девичья прелесть ее уже весьма поистерлась, и нынешняя красота была нарисована на лице румянами, белилами и сурьмой, превращавшими лик августейшей “девственницы” в безжизненную маску. Но горе тому, кто бы не преисполнился восторга и не пленился неземным сиянием, исходящим от ее величества Елизаветы I, хранительницы веры, королевы Англии, Ирландии и Уэльса и прочая, прочая, прочая. Рейли был не из таковых. Заслужив благосклонный кивок и улыбку государыни, сменившей тортильон на лучезарную диадему, он, казалось, просиял так, что затмил на мгновение собственный подарок.

— Мой дорогой брат Эндрю здесь? — негромко произнесла королева, и я скорее прочитал по ее губам, чем услышал, этот вопрос.

— О да, ваше величество! — куда громче ответил Уолтер, вновь склоняясь в поклоне. — Он приносит свои нижайшие извинения, что не явился сюда лично, дабы выразить глубочайшее почтение к своей венценосной сестре. Но особая щекотливость его положения…

Корсар умолк и выразительно покосился на дюжих телохранителей королевы, сопровождавших государыню на борт корабля. Их было всего пятеро. Остальные продолжали стоять на берегу. И хотя десяткам головорезов абордажной команды вряд ли составило бы труд покончить с построившимися за спиной Елизаветы стражами, поднимать шум раньше времени не входило в планы сладкоголосого пирата.

Конечно, ему в этом можно было бы помешать, выскочив на палубу с криками “Измена! Западня!” или что-нибудь в этом роде. Возможно, такая проделка поломала бы коварные замыслы Рейли, но на моих собственных планах такое поведение неминуемо поставило бы точку. Даже не точку — крест. Почти тот самый, о котором не так давно говорил д'Орбиньяк. И не столько на планах, сколько на мне самом. А потому оставалось лишь выжидать, переговариваясь на канале закрытой связи с Лисом и транслируя все происходящее в Париж пану Михалу.

Верно оценив намек недавнего фаворита, Елизавета небрежным жестом велела охране покинуть корабль и ждать ее возвращения на берегу. Та повиновалась с четкостью настроенного механизма, отгромыхав сапожищами по сходням, едва что не чеканя шаг. А продолжающий рассыпаться в любезностях корсар, почтительно указывая дорогу властительной госпоже, повел ее к месту заточения “августейшего брата”. Таким же вот образом ловит бессмысленных мошек хищный цветок росянка, любезно раскрывая наивной жертве свои прелестные лепестки и маня ее благоухающей капелькой сладкого липкого нектара. Один лишь миг — ловушка захлопнется, и никто больше не увидит несчастную букашку, позарившуюся на дармовое угощение. И не вспомнит никто.

Стража у входа в мою каюту единым движением салютовала королеве, вскидывая на плечо древки алебард и с грохотом опуская их на палубу. Слаженность действий безмолвных испанцев снискала очередной благосклонный кивок королевы, и спустя мгновение она шагнула в предупредительно распахнутую Уолтером дверь, наконец-то переступая порог любезно расставленной им западни. Горько поджав губы от собственного бессилия, я поклонился, приветствуя Елизавету.

— Мой дорогой брат! — голосом звонким и, пожалуй, чересчур юным для ее возраста начала королева, щуря глаза, привыкая к царившему в моих апартаментах полумраку. — Признаться, я удивлена! Никак не ожидала увидеть вас здесь. Что же привело в мои владения повелителя Наварры?

Я выпрямился во весь рост, невольно сознавая, что участвую в сцене трагической, одной из тех, которые с таким талантом порождал гений Шекспира. Впрочем, пока еще совсем мальчишки.

— Ваше величество! Прошу вас, не величайте меня ни чужим именем, ни чужим титулом. Я не Генрих Наваррский. Увы, такова моя злосчастная судьба. Я — его брат Шарль, герцог де Бомон.

— Шарль?! — Французский моей собеседницы был великолепен, но на этом вопросе у нее перехватило дыхание, и дальше она продолжила уже по-английски: — У Генриха есть… О, крестная сила! Какого черта, Уолтер? — Королева попыталась стремительно развернуться, но платье, с трудом прошедшее в дверь каюты, не позволяло совершить ей этот маневр так быстро, как она желала. Рейли был куда проворней! Короткий шаг — и вот одна его рука выхватывает шпагу из ножен Уолсингама, а другая вырывает из прорезного рукава золоченой ливреи уже знакомый мне пистоль.

— Елизавета Тюдор, маркиза Дорсет! Вы низложены! — рявкнул Рейли, радуясь случаю произнести в глаза обидчице давно выношенные слова. — Вопреки божеской воле и людским обычаям вы преступно занимали священный трон Британии. Часы вашей тирании остановлены!

— `Слазь с бочки, Сильвер! Ты больше не капитан!` — немедленно поспешил добавить к исторической тираде недолюбливающий пафосные сцены Лис. — `Ну шо, Капитан, занавес?! Касса переполнена — публика в экстазе! Этот умник таки нас не обманул. Никаких мятежей, что вы, что вы! Все чинно, благородно! Маленький государственный переворотец. Оч-чень маленький и очень государственный `.

— `Это верно, шановнэ панство`, — вздохнул донельзя огорченный нашим просчетом Мишель Дюнуар. — `Впрочем, пся крев, точку ставить еще рано. М-да! Посмотрим, что он намерен делать со всем, что наворотил, дальше. Пока же — никаких активных действий!`

— `А если он, скажем, решит нас малехо в расход пустить?` — встревожено поинтересовался д'Орбиньяк, не слишком любивший приказы начальства, связывающие его творческую инициативу. — `Нам ему глазки прикажете строить?`

— `Пан Сергей! Во всей Европе, кроме вас, никто не умеет готовить блюда из картофеля, и, судя по тому, что мы знаем о Рейли, сей знаменательный факт будет вам крепкой броней. Вальдар для него тоже весьма ценен, но это долгая история`.

Все то время, пока наш потайной триумвират оживленно переговаривался на канале закрытой связи, Елизавета Тюдор, белая как снег, затаив дыхание, глядела на торжествующего корсара. Ворвавшиеся по его знаку испанские наемники немилосердно приперли нас с Уолсингамом к стене каюты, чтобы не дать ни малейшей возможности вмешаться в ход событий. Я чувствовал, как алебарда одного из них, должно быть, уроженца Пиренеев, прорвав колет, впивается мне в плечо — почти случайно, но весьма ощутимо. Королева по-прежнему хранила молчание. Отвага никогда не составляла первейшего из ее достоинств, но все же отсутствие воинской храбрости она вполне компенсировала тюдоровским упорством и несгибаемым чувством собственной правоты.

— Я намерен сохранить вам жизнь, сударыня, — не дождавшись слез и причитаний, несколько обескуражено промолвил Рейли. — Если вы будете повиноваться, то вам ничего не будет угрожать вплоть до приговора суда, который один лишь вправе решить вашу участь. Пока же извольте отдать приказ констеблю Тауэра сложить оружие и открыть ворота.

— Ни-ко-гда! — медленно и очень четко проговорила беспомощная королева и повторила еще раз. — Ни-ко-гда!

Глава 4

Законное правительство то, у которого

превосходство в артиллерии.

Карел Чапек

Когда бы вдруг нелегкая занесла на борт “Дерзновения” кого-нибудь из мастеров современного психологического портрета, он бы обомлел, завидев столь восхитительные типажи, собранные в таком малом помещении. Бледное лицо Елизаветы Тюдор, выражающее непреклонную решимость, свойственную, должно быть, ее свободолюбивым валлийским предкам, задавленная ярость Уолсингама, моя отрешенность, хищное злорадство испанцев, одним разом пленивших и королеву Британии, и короля Наварры, и глумливая почтительность Рейли, гордого совершенством вероломного плана.

— Ни-ко-гда! — повторил он вслед за королевой. — Сколько мощи! Сколько порыва! Прекрасно! Браво, Бэт! Браво! Диана и без стрел остается храброй охотницей! Но “никогда” — это слишком долго. С вашего позволения, — Рейли изобразил почтительный поклон, — я несколько ускорю события. Сэр Френсис, малая королевская печать у вас с собой?

— Нет! — не разжимая зубов, процедил личный секретарь ее величества.

— К чему эти игры, милорд? — Рейли покачал головой. — Дьявол вас раздери, я хорошо знаю двор, и мне известно, что вы обязаны всегда носить ее с собой.

— На указе о капитуляции Тауэра должна стоять большая королевская печать, — надменно усмехаясь, промолвила Елизавета. — А также печати обеих палат парламента.

— О да! И это мне ведомо! — согласился дерзкий мятежник. — Но для того, чтобы взять под стражу испанского адмирала, вполне можно обойтись и малой печатью. Извольте достать ее, господин секретарь! Вы же не хотите, чтобы испанские псы раздели вас донага, ища, куда вы припрятали эту прелестную штучку. Вы же видите, я не шучу. Так что поспешите. Вам надлежит составить распоряжение, повелевающее содержать дона Эстебана и все такое Ортега графа де Корвовеккьо, адмирала испанского флота, а также его офицеров в Кровавой башне Тауэра. Впрочем, мне больше нравится ее прежнее название — Садовая. Но быть может, ваше величество желает поселить сих достойных людей в Домике Королевы? Хотя о чем это я? Безусловно, вам он подобает более, чем им.

Лицо Елизаветы передернулось. Как и Кровавая башня, Домик Королевы имел прежнее название. Когда-то его величали Домиком Лейтенанта и в нем обитал помощник констебля Тауэра. И продолжалось так довольно долго, покуда вышеозначенному офицеру не пришлось уступить свои покои несчастной Анне Болейн, королеве Англии, по утверждению покорных государю судей, изменнице короны и ведьме, околдовавшей Генриха VIII, Анне Болейн — матери нынешней королевы Елизаветы.

Натешившись достигнутым эффектом, Рейли вновь повернулся к Уолсингаму:

— Милорд, поспешите отыскать печать! После того, что ищейки учинили в моем доме, я горю желанием помочь вам в поисках. О! Вот она и сыскалась! А теперь садитесь за стол и пишите — я вам буду диктовать. И запомните, милорд, и вы, сударыня: если хоть в чем-то мой план сорвется — я подниму паруса и выйду в море. В суматохе, которая начнется после исчезновения государыни, ровным счетом никто не посмеет меня остановить. А далее от вас уж будет зависеть, быть ли высаженными в шлюпку где-нибудь посреди океана или же отвезенными в качестве пленников на Тортугу. То-то береговое братство обрадуется столь знатной гостье! — Он мечтательно улыбнулся и, мурлыча что-то себе под нос, шагнул к столу.

— У вас ничего не выйдет! — сдвинув брови, жестко отчеканила королева. — Я оценю вашу голову, я велю всем честным англичанам не повиноваться вам! Вас самого закуют в цепи и бросят за борт! Это мое королевское слово!

— Вот как?! — усмехнулся Рейли. — Как это у классика… “Багей подал писцу грамоту, в которой были слова: “Персы! Царь Дарий запрещает вам служить телохранителями Орета!” А те, услышав это повеление, опустили свои копья перед Багеем. Багей же, увидев, что телохранители повинуются царскому приказу, ободрился и дал писцу последнюю грамоту, которая гласила: “Царь Дарий повелевает персам в Сардах умертвить Орета”. Как только телохранители услышали это повеление, они обнажили свои короткие мечи и убили сатрапа на месте”. — Последние слова были произнесены с драматическим подвыванием и явной насмешкой. — Геродот, “История”, книга третья, раздел сто двадцать восьмой. Попробуйте, ваше величество, попробуйте. Это ваш шанс.

Но следует помнить, что испанцев на обоих кораблях примерно столько же, сколько англичан. Да плюс к ним еще голландцы, португальцы, французы и прочий сброд. Лишенные моею покровительства, вы умрете куда раньше, чем полагаете. Пишите распоряжение, сэр! — резко меняя тон, скомандовал Уолтер. — А вы, моя прекрасная госпожа, потрудитесь собственноручно подписать его.

* * *

На шканцах “Дерзновения” были установлены кресла для того, чтобы позволить капитану и его вельможным гостям любоваться предстоящим зрелищем, не упуская малейших деталей.

Вокруг плотным полукольцом выстроилась стража в сияющих кирасах, готовая разорвать любого, дерзнувшего отвлечь внимание драгоценных зрителей. На огромном чеканном блюде, с трудом удерживаемом двумя матросами, меж драгоценных кубков и оправленных в серебро бутылей с прохладительными нектарами из диковинных заморских плодов красовалась здоровенная глиняная миска, в которой среди поджаристых шкварок горою миниатюрных китов-альбиносов высилось произведение Лисовского кулинарного гения — “ле варэник с картоплэю”. Но, вопреки ожидаемому, ни Елизавете, маркизе Дорсет, ни ее злополучному секретарю Френсису Уолсингаму, ни мне, ни даже Рейли не было дела до изысканного блюда. “Трюфели Дианы” сегодня рисковали безнадежно остыть, став по вкусу, как озабоченно бросил Лис, “шо ота подошва”.

— Ну шо они медлят?! — тихо сокрушался д'Орбиньяк. — Все ж стынет!

А между тем на тщательно выбранной вероломным режиссером сцене театра военных действий разворачивался третий акт трагедии, еще не обретшей названия, но уже вполне достойной благожелательных отзывов критики. В начале представления эскорт ее величества, увидав свою повелительницу, как ни в чем не бывало занимающую место в зрительном зале, приветствовал государыню, радостно воздевая к небесам длинные острые пики.

— Какие доблестные воины! — помогая королеве сесть, восхитился Рейли. — А вон тот, в черненом доспехе с золотыми арабесками — это, несомненно, Роберт Дадли, граф Лестер?! Ну конечно же это он! Кто еще смог бы так ловко и беззаботно гарцевать перед эскортом ее величества! Как жаль, сударыня, что вы не пригласили его сиятельство на мой корабль. — Он сделал ударение на слове “мой”, то ли напоминая Елизавете о ее незавидном положении, то ли давая понять, что прекрасно осознает, чьим наветом он обязан нынешнему своему положению мятежного корсара.

Пожалуй, ни для кого в Британии, от обрывистых скал Корнуэлла до отрогов Чевиотских гор, не было секретом, что обершталмейстер ее величества Роберт Дадли был, вероятно, первым, но уж точно постоянным любовником королевы-“девственницы”. Довольно долго придворные и простолюдины шептались о том, что со дня на день Дадли может стать мужем огнекудрой Бэт и королем Англии. Но королем Роберт не стал. Уж больно его пылкая возлюбленная дорожила привольным статусом незамужней девицы. Но стоило теперь королеве хотя бы и в шутку приблизить к себе кого-либо из придворных кавалеров — и тот уже мог, не сомневаясь, числить графа Лестера среди своих заклятых врагов. А уж если кавалер оказывался не только хорош собой, а также умен и ловок, ненависть Дадли не знала границ. Как, скажем, к Рейли.

По иронии судьбы именно он представил молодого авантюриста ко двору в надежде потешить госпожу рассказами о боях с испанцами во Фландрии и коронации Генриха Анжуйского в Реймсе. И он же, заметив благосклонность ветреной Дианы к обаятельному смельчаку, сделал все возможное, чтобы стереть того с лица земли.

Между тем колонна военнопленных, окруженная многочисленным английским конвоем, обвешанным оружием с ног до головы, беспрепятственно обойдя барбакан, с красующейся на нем батареей, вошла во Врата Изменников и скрылась из виду. Я не мог знать наверняка планов дерзкого заговорщика, но богатый опыт участия в захватах крепостей позволял предположить, что по какой-либо надуманной причине часть конвоиров останется у ворот. Во-первых, чтобы удержать их после начала боя, а во-вторых, по странному замыслу фортификатора, возводившего эти стены, именно в Башне Предателей, через которую еще во времена короля Эдуарда I попадали в Тауэр его будущие узники, находился механизм, снабжавший водой всю крепость. Такой сладкий кус Рейли уж точно мимо рта пронести не мог.

Я смотрел, как скрывается за воротами хвост колонны, и с тоской вспоминал виденные в ранней юности боевики с лихими парнями, которым ничего не стоило в три движения разметать вооруженную толпу, а четвертым финальным рывком восстановить попранную справедливость и возвратить ее на законное место.

— `Пришла пора кудрям валяться!` — недобро хмыкнул Лис, услышав на канале связи мои сетования. — `Не суетись под клиентом, Капитан! И на нашей улице грузовик с конфетами перевернется. Сдается мне, наш корефан не по глотке ломоть кусает. Оно как бы в сортир не опоздать!`

Речь моего друга была несколько сумбурна, но суть происходящего была схвачена верно. Невзирая ни на что, сейчас нам следовало выжидать. Как говаривал великий мастер Ю-Сен-Чу, провожая мимо себя удары учеников: “Умеющий противопоставить силу силе может победить, а может быть побежденным. Но тот, кто способен направить силу противника в никуда, — непобедим!” Прикрыв глаза, я представлял себе маршрут каперского десанта, без малейших затруднений минующего готовые к яростному штурму или многомесячной осаде крепостные стены. Вот, пройдя мимо Архивной башни, машкарадные узники подходят к башне Мартина. Вот, едва задержавшись в воротах, отделяющих внешний периметр куртин от внутреннего, приближаются к башне Байворда. Оттуда уже свободный доступ в крепостной двор. Лишь только Белый Тауэр, грозно возвышающийся над всей округой, способен удержать мятежников. Надолго ли? Артиллерии в нем нет, большая часть гарнизона расположена на внешних укреплениях. Даже если изрядная часть Королевских Йоменов сумеет добраться до цитадели, можно держать пари, что для этого случая у Рейли заготовлена какая-нибудь очередная каверза. Не зря же утром он разливался соловьем, расписывая историю лондонской твердыни.

Тоскливо-обиженно взвыл сигнальный рожок на сдвоенной, точно бинокль, башне Байворда. Взвыл и осекся, должно быть, выпав из мертвых рук. А вслед за этим тревожным звуком, поднимаясь над стенами, полетел над городом яростный вопль атаки, звон оружия и гул тревожного колокола.

— Вот и началось, — поднимаясь с места, вздохнул Рейли. — Вот и прекрасно. Как говорится, Господь не оставит правых.

Встревоженные шумом боя, доносящимся со стороны Тауэра, всадники королевского эскорта начали приподниматься в стременах, точно надеясь увидеть через стену происходящее в крепости. “Неужто испанцы осмелились напасть на стражу? — вероятно, роилось в их головах. — Что за нелепость?!”

Я был уверен, что все тридцать рыцарей почетной стражи ее величества были отчаянными рубаками и, несомненно, желали оказаться в эту минуту там, где кипела сеча. Но оставить без защиты королеву?! О нет, никак невозможно! Между тем бой в Тауэре продолжался, и выстроенные у сходней всадники начинали заметно нервничать.

— Ко мне, Дадли! — Властный крик августейшей пленницы на долю секунды заглушил все иные звуки, висевшие над причалом. — Измена!

От неожиданности я невольно с силой втянул воздух, готовясь к краткой и, вероятно, последней схватке с конвоем, замершем позади нас. Но нет. Лишь только Рейли, не спуская язвительной улыбки с губ, неспешно захлопал в ладоши, демонстрируя свое восхищение. Вот первый всадник, повинуясь королевскому приказу и зову чести, оказался на деревянных мостках, связывающих корабль с причалом, флажок на его склоненной пике трепетал в предвкушении боя…

— А-я-яй! — задумчиво кладя руку на эфес шпаги, вздохнул Уолтер. — А я-то надеялся — это будет Лестер. Ничего не попишешь.

Раз! Сходни, сброшенные парой матросов, притаившихся у фальшборта за гирляндами несравненной Дианы, рухнули в воду, поднимая фонтан брызг и накрывая, точно могильной плитой, закованного в доспехи всадника.

Два! Жерла орудий “Дерзновения” и “Боевой ярости” выставили наружу свои тупые рыла, подобно бюргерам, спешащим поглазеть на проносящийся мимо их окон королевский кортеж. Тридцать пушек на двадцать девять всадников. Мне не было слышно, что скомандовал Роберт Дадли, но, развернувшись пред черными безжизненными зрачками фальконетов и кулеврин, отряд пришпорил скакунов, спеша покинуть поле боя.

— О, чертовы рога! Какая досада! — Рейли с силой ухватил левый ус, точно намереваясь напрочь выдернуть его. — Я только собирался предложить ему капитулировать! — Уолтер, точно извиняясь, оглянулся на Елизавету. Та сидела, широко открыв затянутые непролитой слезой голубые глаза, закусив губу. Тонкая красная струйка стекала по ее подбородку и капля за каплей падала на серебряную парчу.

— Ну что вы, сударыня! — сокрушенно развел руками корсар. — Не стоит так убиваться! Ваш Дадли не трус. Нет-нет, он — опытный военачальник. Он всего лишь разумно оценил поле боя и, решив, что победа невозможна, спас от гибели своих людей. Но, поверьте, у него и в мыслях не было бросать вас в лапах коварных мятежников. Он желает собрать силы, — Рейли сжал кулак, — и обрушиться на мерзавцев, чтобы уничтожить их всех до единого!

Последние слова были заглушены трескотней отдаленных выстрелов и жалобным лошадиным ржанием.

— Но, ваше величество, — наглец сделал эффектную паузу, — свершить этого герою не суждено, ибо звезды сулили ему иное. С самого утра его ждала засада. Слышите эту стрельбу, Бэт? Это Ричард Грэнвилл, мой кузен. А с ним — самые отъявленные головорезы Девоншира и валлийского пограничья, которых только можно было сыскать за испанское серебро. Что ж, моя дорогая Элизабет! Кажется, настало время спасти от бессмысленной расправы мужественных защитников Тауэра. Смею надеяться, божественная Диана, вы составите мне компанию.

Из всех королевских резиденций Тауэр, пожалуй, был самой неприступной и самой нелюбимой для венценосной амазонки, попавшей в сети, расставленные недавним фаворитом. Именно здесь специально приглашенный из Франции палач опустил меч правосудия на шею ее матери. Именно здесь томилась в заключении она сама, в единый миг утратившая милость отца и титул принцессы — незаконнорожденная дочь опасной колдуньи, одурманившей любовными чарами доброго короля. Дочь опасной чародейки, заставившей боголюбивого монарха, “хранителя веры” отречься от религии отцов и столкнуть королевство в пучину смуты и кровопролития. Пережившая опалу и презрение двора королева, несомненно, помнила все, а потому понимала, насколько шатки ее права на престол.

Древний валлийский род Тудуров, получивший в Британии наименование Тюдоров, не был связан родством с династией местных властителей, хотя знатностью превосходил все иные семьи Уэльса. Одним из самых доблестных сподвижников принца Дэвида, всю жизнь боровшегося против англичан за независимость своих земель, был Эдинфед Фичин. Его сын Тудур ап Эдинфед был захвачен королем Англии Генрихом III и отправлен сюда же, в Тауэр, в качестве почетного заложника.

Почет ему, должно быть, оказывали немалый, поскольку уже через два месяца Тудур присягнул на верность королю Англии, а через год вел переговоры с принцем Дэвидом от имени Генриха III. От этого, проклятого собственным отцом, сына и пошел род Тюдоров. Король Англии по достоинству оценил услуги переметчика, отдав тому после покорения его родины все владения предков и ряд иных земель.

Однако плоды измены не пошли впрок его потомкам и прадед первого короля этой династии, Мэрэдад, был личностью весьма темной. Одни утверждали, что он был эсквайром на службе епископа Бенгера, другие и вовсе называли отпрыска валлийских танов трактирщиком в Конви. Как бы то ни было, его сын Оуэн Тюдор, безземельный джентри, каким-то чудом стал мажордомом при дворе вдовствующей королевы Екатерины из рода Валуа, а затем и се мужем. Неплохая карьера для дворянина, чьи владения были конфискованы еще до рождения, то ли за участие Мэрэдада в мятеже, то ли за убийство им королевского чиновника.

В любом случае по законам Британии повторный брак вдовствующей королевы с низкородным полуваллийцем считался оскорблением короны и грозил лишением владений и всего имущества. Но скрип перьев законоведов испокон веку заглушался звоном мечей. Война Алой и Белой розы разом смешала все карты в политическом пасьянсе. Подобно урагану, ломающему ветви и выворачивающему с корнем деревья, пронеслась она над Англией, сокрушая и без того подгнившее древо правящего королевского дома. Обе его линии — и Ланкастеры, и Йорки с таким рвением истребляли друг друга, что в конце концов почти добились своего. Тогда-то и вышел на сцену лишенный всех прав изгнанник — Генрих Тюдор, граф Ричмонд, в жилах которого текла пара капель крови Плантагенетов. Правда, по линии бастардов, но в такой-то момент кому до этого есть дело! Короновав себя после победы у Босуорта, Генрих Тюдор, ставший Генрихом VII, едва ли не силой взял в жены дочь короля Эдуарда IV, Елизавету Йоркскую, тем самым добавляя веса своим эфемерным правам на престол. Стоит ли говорить, как он держался за эти права! Именно по его приказу был казнен племянник Эдуарда IV, граф Эдуард Уорвик. Да и со смертью сыновей Эдуарда IV, обычно приписываемой коварному дяде Ричарду III, тоже все отнюдь не просто. С чего бы это вдруг Лондонская ратуша отпускала деньги на содержание запертых в Тауэре принцев еще год после смерти “горбатого чудовища” Ричарда III? А ведь отпускала же!

Сын первого из Тюдоров, надевших королевский венец, чувствовал себя куда как увереннее. Но ту сумятицу, которую он внес в порядок престолонаследия, ни до, ни после него не удавалось переплюнуть ни одному монарху.

Первенцем Генриха VII был сын его любовницы Бесси Блаунт — Генри Фитцрой, герцог Ричмонд и Сомерсет, граф Нотингем, кавалер ордена Подвязки. Долгое время его считали возможным наследником престола. Но после первой женитьбы короля Фитцрой был отодвинут в сторону, и наследницей престола стала дочь его величества от Екатерины Арагонской — Мария. Та самая Кровавая Мэри. Но и ей не повезло. Король влюбился в Анну Болейн и пожелал расторгнуть опостылевший брак с несчастной испанской принцессой. Однако та оказалась против, и в этом ее поддержал Папа Римский, что крайне возмутило ошалевшего от страсти государя. Забыв о недавно полученном титуле “Хранителя Веры”, автор трактата “В защиту семи таинств” объявил себя главой собственной церкви, независимой от римских епископов. В католическом мире Екатерина Арагонская продолжала считаться супругой английского суверена, но сам он ее таковой больше не почитал.

После создания англиканской церкви Генрих тут же взял в жены Анну Болейн — новоиспеченную маркизу Дорсет, родившую ему вскоре Елизавету — еще пару часов тому назад королеву Англии. Однако любовная страсть толкала “валлийского бычка”, как нежно именовали своего монарха англичане, на очередные амурные похождения. Так что очень скоро опостылевшая королева лишилась головы, а ее дочь — всех прав на престол.

Впоследствии Генрих VIII был женат еще четырежды, но, на счастье британцев, имел еще лишь одного ребенка. Хилый добрый король Эдуард VI, начавший править десяти лет от роду, не успел за краткие годы нахождения у власти оставить прямых наследников, но прежде, чем быть отравленным, также внес неоценимый вклад в запутывание дел английской короны.

По его указу трон переходил не к Марии, не к Елизавете, и уж подавно не к Генри Фитцрою, скончавшемуся несколько ранее. Королевой была объявлена кузина Эдуарда — Джейн Грей. Бедная девочка! Как она не хотела принимать этот братский подарок! На беду, первые лорды королевства уговорили ее. Джейн правила всего девять дней, а затем была свергнута католиками во главе с Марией Тюдор. Здесь же, в Тауэре, ей отрубили голову.

Взошедшая на трон королева Мария делала только первые шаги к завоеванию личного прозвища “Кровавая”. Ей еще предстояло залить Англию кровью, возвращая заблудшую овцу в католическое стадо. Надо ли говорить, что из современников более всего она ненавидела единокровную сестру Елизавету, похитившую у нее любовь отца и лишившую счастливого детства. Невзгоды во многом уравняли их, но простить, что с малолетства числилась фрейлиной у “ведьмовского отродья”, Мария была не в силах. И хотя брак Марии Тюдор и нынешнего короля Испании Филиппа II не дал наследника Британии, завещание, оставлявшее престол Елизавете, было слишком подозрительно, чтобы принимать его на веру. Когда б не герцог Норфолк, вселюдно огласивший последнюю волю умершей королевы, когда б не чаяния англичан, уставших от зверств фанатичной католички, максимум, на что могла рассчитывать нынешняя Диана, это тихий замок в глуши и пожизненная рента. Но первые лорды Англии, опасаясь претензий на трон супруга Марии, еще более яростного ревнителя чистоты веры короля Испании, не моргнув глазом склонили чашу весов в ее пользу. И Элизабет Тюдор знала об этом, как никто. Знала она и другое… Что за стенами крепости, в которой сейчас кипел бой, томилась внучка Генриха VII, дочь его старшей дочери Маргариты, королева Шотландии Мария Стюарт, английская принцесса, имевшая прав на трон никак не меньше, чем королева-“девственница”!

— Что же вы стали, сударыня?! — Насмешливый голос Рейли, точно удар плетью, вывел из оцепенения замершую у фальшборта королеву. — Сходни уже спущены. К чему медлить? Тауэр ждет вас!

Глава 5

Я — человек принципов! И если вам

они не нравятся… У меня есть другие.

Эжен Франсуа Видок

Бой в Тауэре подходил к концу. Королевские Йомены, несущие караульную службу в стенах лондонской твердыни, были отличными бойцами, быть может, лучшими в Англии. Но их было сравнительно немного, и они были захвачены врасплох. К тому же они занимали великое множество постов по всему периметру крепостных стен. На каждого королевского гвардейца приходилось десять — пятнадцать человек заговорщиков.

Пока мы с Рейли и Елизаветой Английской проходили по внутреннему двору Тауэра, нам то и дело встречались места ожесточенных стычек, заваленные мертвыми телами. И хотя красно-белая роза Тюдоров, украшавшая нагрудники отважных йоменов, встречалась куда как реже разномастно пестрых одежд штурмующей братии, ясно было одно: часы цитадели сочтены. Основная часть обороняющихся, укрывшись за толстыми стенами Белого Тауэра, отчаянно сопротивлялась, засыпала штурмующих обломками мебели, стрелами, изредка, экономя заряды, стреляла из аркебуз. Однако, невзирая на мужество Королевских Йоменов и высоту замковых стен, исход боя был предрешен. К моменту нашего появления обливающиеся потом мятежники уже разворачивали на прямую наводку пару чудовищных бронзовых монстров — орудия калибром примерно в восемь дюймов. Эти грозные пушки я помнил с детства. К радости туристов, они занимали достойное место возле лафетного склада.

По щитодержателям британского герба орудия носили звучные имена — “Лев” и “Единорог”. До начала XX века их слитным залпом встречал Тауэр въезд государя. Здесь грозным чудовищам суждена была иная судьба.

Еще несколько минут — и массивные ворота, способные отразить удары окованного железом бревна-тарана, разлетятся в щепы, разбитые тяжеленными ядрами. Понимая, что уничтожение последней преграды, отделяющей защитников цитадели от штурмующих, грозит остаткам гарнизона неминуемой гибелью, йомены старательно выцеливали мятежников, суетившихся возле орудий. То один, то другой головорез падал, сраженный пулей или стрелой, пущенной из башни Белого Тауэра. Однако, оскальзываясь в хлещущей из ран крови, товарищи павших разбойников деловито продолжали разворачивать тяжеленные пушки.

— Как вы полагаете, монсеньер, — игнорируя нежно поддерживаемую под локоть королеву, осведомился Рейли, — может, ни к чему вся эта канитель со штурмом? Может, лучше принести из порохового погреба сотню-другую бочонков с порохом, подкатить их к стенам и взорвать, на радость всему дьяволову семейству? Как тогда у вас, в Лувре!

Я нахмурился, подбирая слова, чтобы отговорить хладнокровного узурпатора от столь жестокосердного, хотя, увы, вполне практичного замысла.

— Вы правы, ваше высочество, вы правы, — заметив негодующую гримасу на моем лице, вздохнул Рейли. — Лишнее кровопролитие, священная твердыня… К тому же кладка здесь такая толстая, что для сокрушения стен надо подвести фугас непосредственно под них.

В это время хлопотавшие у пушек канониры закончили возиться со своими голосистыми подопечными и, укрывшись за щитами, наскоро сооруженными из сорванных с петель дверей хозяйственных построек, зажгли уголь под дочерна закопченным противнем для раскаливания зажигательных ядер. В этот момент град стрел и пуль, посылаемых защитниками Белого Тауэра в сторону импровизированной батареи, внезапно стих. Должно быть, из башни разглядели венценосную зрительницу с ее вот уж воистину окружением. Королева стояла слишком близко от изготовленных к бою орудий, чтобы продолжать обстрел канониров без опасения ранить, а то и, не дай бог, убить ее величество.

— Ваши йомены, сударыня, грандиозные бойцы. — Губы Рейли сложились в насмешливую улыбку. — Но главное, до чего же они благородны! Поглядите! Эти храбрецы запросто готовы пойти на смерть, лишь бы спасти вас! Неужели же вы, Элизабет, согласны принять такую жертву?!

— Я — королева! — мрачно, но с несгибаемым хладнокровием проговорила молчавшая дотоле пленница. — Долг солдата — погибать за своего государя.

— Долги следует возвращать, мэм! — резко отозвался Уолтер. — Вы и так задолжали этим смельчакам. К тому же вам следует привыкать, отныне вы не королева. Вы — маркиза Дорсет, ибо только этот титул принадлежит вам по праву.

— Уолтер, — принужденно смиряясь с незавидной участью, чуть более мягко начала низложенная королева. — К чему все это? Неужели вы желаете возвести на престол эту шотландскую интриганку? Вы, именно вы?!

Плечи корсара удивленно поднялись вверх.

— Если мы с вами имеем в виду одно и то же, сударыня, то это вполне объяснимо. Мария моложе вас и, по слухам, весьма хороша собой.

Лицо Елизаветы вытянулось, точно жестокосердный светский лев полоснул когтями по ее нежной щеке. Своей “неземной прелестью” она дорожила никак не меньше, чем короной предков.

— Англичане не потерпят шотландку на престоле! — запальчиво выкрикнула она.

— Да ну?! — Рейли скептически поднял брови. — Что же они сколько лет терпели валлиек? Открою секрет, моя невинная Диана: в этой стране вообще мало кому есть дело до того, кто правит в Лондоне, — лишь бы на местах все оставалось по-прежнему.

В этот момент первый залп заглушил разоблачительную тираду корсара, позволяя слышать лишь ее окончание.

— …в то время как вы, незамужняя девица, раздаривающая графства никчемным выскочкам, о достоинствах которых известно лишь вам, их женам да всем шлюхам Сити, — дерзкий вызов древним традициям Британии. — Завершив фразу, он помахал перед собой шляпой, разгоняя пороховое облачко. Затем, полюбовавшись произведенными разрушениями, крикнул пушкарям, забивающим новый заряд: — Ниже прицел берите! Разнесите ворота в щепу! — После чего, утратив интерес к артобстрелу, мятежник вновь повернулся к недавней вершительнице судеб королевства. — Ну что, ваша милость, вы по-прежнему желаете наблюдать воочию, как погибнет последний защитник вашей короны? Или же все-таки стоит велеть Уолсингаму передать осажденным условия почетной капитуляции?

Второй залп был нацелен лучше первого, и теперь, посреди окованных железом ворот виднелось два ровных обугленных отверстия, от которых еще нерешительно, но все больше набирая силу, расползались язычки пламени.

— Вот так-то лучше! — глядя, как огонь начинает пожирать дубовые створки ворот, подытожил хладнокровный вояка. — Не помню, рассказывал ли я вам, мадам, во Фландрии, в крепости Мартенгаль, испанцы завалили ворота изнутри битым камнем. Нам полдня пришлось делать в них брешь. И все это под вражеским огнем. А здесь, — он смерил взглядом безмолвную башню, — еще несколько таких попаданий — и замок падет! Ну что, мэм, — насмешливый голос Рейли на этот раз был суров, — все еще “никогда”? Или же позволим смельчакам, обреченным на гибель, благословлять ваше имя, благодаря Всевышнего за спасение?! Поверьте, сударыня, Господь ничего не забывает. В те дни, когда вашей милости было угодно заточить меня в Кирпичную башню, я сам частенько просил Его дать мне еще один шанс. Итак, — “недавний богомолец” обнажил шпагу и поднял ее вверх, собираясь, должно быть, скомандовать канонирам короткое, яростное “Пли!”, — Элизабет, ваше слово! Да или нет?!

— Лорд Френсис, — резко поворачиваясь к стоящему позади Уолсингаму, через силу выдавила королева, — выбора нет. Извольте выслушать условия капитуляции. — Она умолкла, а затем, не желая глядеть на “жертву своих политических репрессий”, обернулась ко мне и выпалила наверняка давно наболевшее: — А вы, месье, вы — мерзавец! Абсолют!

— `Вот и познакомились!` — подытожил Лис на канале связи. — `Я только насчет “абсолюта” не въехал. Это она шо — галимую водовку имеет в виду или тут какой-то секретный пароль? Типа, она — наш агент?`

— `Это у нее словцо такое любимое`, — пояснил я, стараясь пересилить нахлынувшую обиду. — `Означает крайнюю степень возмущения`.

— `В общем, полный… абзац!` — подвел черту мой любознательный друг. — `Слушай, а шо она на тебя-то взъелась?`

— `Ну кто-то же должен подставить спину для порки`, — обреченно вздохнул я.

* * *

В покоях лорда-констебля Тауэра, безропотно отдавшего шпагу и личные апартаменты своему недавнему подопечному, победоносный Рейли в присутствии свергнутой королевы демонстрировал великодушие и милосердие. Чинно поддерживая маркизу Дорсет под локоть, он вышел на галерею, с которой открывался вид во внутренний двор Тауэра. Без малого шесть десятков Королевских Йоменов, с увядающей розой Тюдоров на груди, были выстроены в три шеренги, точно для смотра. Заинтересованный взгляд победителя скользил по их коренастым фигурам, выискивая хоть одного благожелательного слушателя, но однообразно тоскливые взоры гвардейцев были обращены на кучу сваленных посреди плаца алебард, шпаг и аркебуз, еще недавно служивших им оружием. Лишь появление королевы заставило последних защитников ее величества подтянуться и приветствовать свою государыню радостными криками, точно и не было этой капитуляции. Точно не шли они всего лишь несколько минут назад сюда, чтобы бросить в грязь то, что давным-давно стало их неотъемлемой частью.

В эту минуту они славили свою королеву. Все как один, без малого шесть десятков выживших из полутора сотен, заступивших на рассвете в караул. Речь Уолтера — красноречивая, лестная и образная, была выслушана в равнодушном молчании, точно не их во всеуслышанье именовали “смельчаками, превосходящими отвагою львов, а верностью снискавших рыцарское достоинство”. Молчанье было ответом на слова Рейли. Лишь глумливые вороны Тауэра, кружась над плацем, вторили его восхвалениям недобрым каркающим смехом.

Не дождавшись ответа, недавний пират велел распустить пленных по домам, выдав им по двадцать шиллингов на брата — сумма достаточная, чтобы неделю держать в крепости всех баронов Корнуэлла. Это серебро, едва ли не до пенни, чуть позже было найдено мятежниками на пути от плаца перед Белым Тауэром к башне Мартина. Те же, что не нашлись, вероятно, попросту улетели в темные воды Темзы. На призыв Рейли поступить под его знамена не отозвался никто.

Впрочем, чему удивляться?! Мы, британцы, — народ упертый, и уж если что возьмем в голову — ни битье, ни логика, ни сребреники, — ничто не способно заставить нас отказаться от того, что почитаем верным и справедливым.

— Увы, полагаю, это не последняя наша встреча, — глядя в гордо выпрямленные спины удаляющихся йоменов, покачал головой Рейли. — А жаль!

— Они найдут себе другое оружие. Они поднимут десятки, сотни, тысячи своих братьев и сыновей, чтобы вернуть мне корону! — отчеканила Елизавета, невзирая на жизненные невзгоды, полная несокрушимого величия.

— Возможно, мэм, вполне возможно, — устало кивнул торжествующий завоеватель, в эту минуту, должно быть, впервые сполна ощутивший тяжесть собственной победы. — Впрочем, у них нет денег, чтобы снарядить армию. А те, у кого их достаточно, вряд ли захотят вкладывать золото в ваше освобождение. Приведя вас к власти, сударыня, лорды хотели править не столько вместе с вами, сколько вместо вас. Вы им не дали такой возможности. Что касается меня — я считаю это правильным. Но никогда еще владения лордов так не уменьшались, как при вашем правлении, и никогда еще эти гордые спесивцы не были вынуждены подчиняться девице. А ведь наверняка, сударыня, в детстве вам приводили в пример труд преподобного аббата Вивеса “Наставления женщине-христианке”. Полагаю, для вас не секрет, что сей известный гуманист, вдохновляемый святым Иеронимом, утверждает, будто женщина от природы инструмент не Христа, а дьявола. Но как Христос есть посредник между Богом и людьми, так мужчина…

— …посредник между Богом и женщиной. Я читала эту несусветную чушь, — досадливо поморщилась Елизавета. — Но вы-то…

— Бэт! Что может аббат знать о женщинах? Несомненно, он — полный осел! Впрочем, как большинство аббатов, епископов и, уж несомненно, его святейшество. Но в эту ерунду, как бы вы ни старались, верят ваши, хотя уже и не ваши, подданные. Они ждали короля. Вы им его не дали. И этого они вам вряд ли простят.

— Никто в Англии недостоин быть мужем королевы! — гордо выпрямилась Элизабет Тюдор. — Никто вне границ этого острова недостоин быть королем Британии!

— Возможно, это и так, — лениво согласился Рейли. — Но как бы сие ни было прискорбно для вас, кроме горстки храбрецов, вряд ли сыщется желающий отстаивать права Тюдоров. Тем более если им предложить замену, вполне достойную королевского венца.

— Мария Стюарт, — с ненавистью глядя на коварного узурпатора, прошипела низложенная королева.

— Она тоже дама. Скорее ее малолетний сын Джеймс, — не моргнув глазом, точно советуясь со старой приятельницей, проговорил Уолтер. — Но впрочем, есть еще престарелая Маргарет, графиня Солсбери, племянница покойного короля Эдуарда IV. В ее жилах течет кровь Плантагенетов. Да и Эдуард Кортни также имеет прямое отношение к этому роду. Хотя, признаюсь, первые два варианта нравятся мне больше. И если бы выбор был за мной, я бы, пожалуй, действительно поддержал Марию Стюарт, невзирая на ее манеру вести бракоразводный процесс [Муж Марии Стюарт погиб при взрыве, в подготовке которого обвиняли королеву Шотландии].

Однако, сударыня, не глядите на меня как на исчадие ада! В Британии есть палата лордов, палата общин. В конце концов, есть народ, который тоже будет рад молвить слово, выбирая себе правителя. Не так часто его о чем-то спрашивают! И поверьте мне, Бэт, поверьте, если не как другу, которым я себя мнил лишь пару месяцев назад, то как человеку, отнюдь не желающему вам зла. За суетой, а пуще разговорами, все и думать забудут о вашей злосчастной судьбе. Когда же, натешившись своим картонным величием, все эти словоблуды, склонив голову, примут то, что им будет оглашено как их собственная воля, свергнутая королева и подавно окажется никому не нужна. Это истина. Горькая, но истина. Однако не стоит отчаиваться, Бэт. Забудьте никчемные планы мести — мы с вами отлично поладим!

— Мария Стюарт — мужеубийца, — точно невзначай напомнила Елизавета, принимая при этом довольно смиренный вид. — Она не может быть королевой.

— Так говорят, — согласно кивнул Рейли. — Но, сударыня, я бы рекомендовал вам не настаивать на этом обвинении. А то ведь находятся отпетые наглецы, утверждающие, что несчастная супруга лорда Дадли не по своей воле оказалась на роковой для себя лестнице. А уж ломать шею и вовсе не входило в ее намерения.

Лицо Елизаветы Тюдор под белилами стало пунцовым от гнева.

— Я не отдавала приказа ее убивать! — яростно сжимая кулачки, выкрикнула она.

— Вполне допускаю, что это действительно так. Гибель соперницы действительно могла быть абсолютно случайной. Везет немногим, однако всякое в жизни происходит. Но возможно, то же самое мне скажет ваша шотландская кузина. — Рейли снял с головы парадную бархатную шапочку, расшитую жемчугом и серебряной нитью, и, прижав ее к груди, почтительно склонил голову. — Сударыня! Оставляю вас на попечении моего двоюродного брата Ричарда. И прошу вас помнить: он не питает к вам тех нежных чувств, которые питаю я. И вот еще что: обдумайте на досуге, а его теперь у вас будет много, фразу из сочинений некого флорентийца Николо Макиавелли: “Обезоруженный богач — награда бедного солдата”. — Он еще раз склонил голову и повернулся ко мне. — Мессир! Помнится, по своему первому мужу Франциску II королева Мария Шотландская приходится вам родней?

— Весьма отдаленной, — кривя душой, признался я.

— И все же, ваше высочество! Я прошу вас, представьте меня своей родственнице.

* * *

На мой взгляд, Марию Стюарт нельзя было назвать красавицей. Но вся Европа, во всяком случае, вся аристократическая ее часть, утверждала обратное. И хотя прекрасные каштановые волосы, нежнейшая белая кожа, точно наилучший шелк, не являлись измышлением льстивых дворцовых пиитов, однако выразительные карие глаза шотландской королевы, пожалуй, казались посаженными чересчур близко, да и нос, пусть и правильной формы, был длинноват. В остальном же она была вполне хороша, и если бы не какое-то странное, неуловимое впечатление жесткой решительности, не сходившее с лица венценосной узницы, ее привлекательность невозможно было бы оспаривать. Сейчас же она до смешного напоминала “несгибаемую борцицу за права женщин быть мужчинами”, наряженную в повседневное платье состоятельной горожанки Елизаветинской эпохи.

— Вы пришли освободить меня?! — с места в карьер набросилась на Рейли истосковавшаяся по общению беглая королева.

Понятное дело, эта знаменательная фраза не могла остаться незамеченной оставленным на корабле Лисом.

— `Та не, чисто так, от экскурсии отбился`, — не замедлил вставить он. — `Капитан! Вопрос в порядке ознакомления с окружающей средой. Ты ж в этих краях вроде как абориген?`

— `Не совсем`, — счел необходимым уточнить я. — `Но в Лондоне бывал частенько`.

— `Это хорошо`, — удовлетворенно растягивая слова, заметил Рейнар. — `Я это к тому, что ежели нас в какой-нибудь здешний каземат запроторят — отсюда ж выбираться надо будет! Я ж надеюсь, ты тут все ходы и выходы знаешь`.

— `Не знаю`, — честно сознался я.

— `А вот это ты зря`. — Голос Лиса был суров. — `Это ты напрасно. На фига ж ты здесь шарился, если не знаешь, как отсюда когти рвать. Эдак мы по твоей милости зависнем в темнице сырой, шо тот бедный товарищ, махая крылом`.

Увы, великий и могучий русский язык моего напарника становился порою слишком могуч для восприятия.

— `Мне надо было здесь поработать с архивами`, — начал оправдываться я. — `К тому же здесь хранятся драгоценности английской короны…`

— Да?!! А вот с этого места поподробнее. — В тоне моего верного соратника появился столь неприкрытый и однозначный интерес, что я невольно осекся, понимая, что сболтнул лишнее.

От дальнейших объяснений меня избавил приход, вернее, прибег уже знакомого нам боцмана с “Дерзновения”. Полы его куртки торчали из-под черненого панциря с золотой насечкой. Судя по богатству отделки, раздобытого в арсенале Белого Тауэра.

— Милорд! — становясь во фрунт, сказал он, переполняясь важностью момента. — Перед воротами — лорд-канцлер и с ним еще два каких-то джентльмена из Тайного совета, а с ними еще люду всякого звания набилось без счета. Велите принять или… — Боцман выразительно провел ребром ладони по стальному горжету [Горжет — часть доспеха, защищающая горло].

Рейли вопросительно поглядел на Марию Стюарт, не столько испрашивая у нее позволения действовать, сколько пытаясь узнать, не желает ли она что-либо сказать по поводу столь неурочного визита. Впрочем, неурочного ли? Лондон, столица Британии, со всеми предместьями, а может, и со всеми торговцами, съехавшимися повыгоднее продать товар на многочисленных рынках города, вряд ли насчитывал более двухсот тысяч жителей. Стоит ли удивляться, что после перестрелки с отрядом Дадли, после недавней канонады, а тем паче после появления на лондонских улицах обезоруженных йоменов королевской стражи, столицу охватила тихая паника. Представляю, какие слухи сейчас передавались из уст в уста от Уайт-Чепл до самого Вестминстерского аббатства! То, что пираты напали на город, — так это яснее ясного. Правда, возможно, что это не пираты, а испанцы вместе с валлийцами и, для пущей жути, с ирландцами. Почему ирландцами? Да как же без них! Они известные смутьяны! В общем, ужас кошмарный! Что-то надо делать, но непонятно что: то ли бежать, то ли обороняться, то ли сначала обороняться, а потом все-таки бежать. Кому ж, как не лорду-канцлеру, лорду мэру и, должно быть, спикеру палаты общин, разбираться с неожиданной напастью! Правда, пришли они не одни, а во главе толпы. Но для народного собрания обычно хватает холостого залпа поверх голов. Для лордов же необходимы аргументы более весомые.

— Лайонард Бэрри! — кладя руку на плечо боцмана, начал Уолтер, решив не дожидаться выяснения точки зрения освобожденной королевы Шотландии. — Ступай к воротам и оповести собравшихся, что городу ничего не угрожает. Лондонцы могут возвращаться к своим обычным делам. А тем трем джентльменам, которые желают меня видеть, передай, что ее королевское величество Мария Стюарт, волею Божией регентша при малолетнем короле Англии Джеймсе I, почтила меня высокой честью, сделав лордом-протектором королевства. О чем я их с великой радостью извещаю. А также довожу до сведения этих господ, что не позднее чем через два часа я намерен собрать в королевской резиденции Тауэр всех лордов членов Тайного совета для решения насущных вопросов. В особенности тех, которые вытекают из решения ее величества королевы Елизаветы I сложить с себя бремя королевской власти.

— Прошу прощения, милорд, — потупился Лайонард, — я так складно не запомню.

— Ерунда! — отмахнулся самозваный лорд-протектор, — растолкуй им как сумеешь. Только гляди никого не убивай! Да, и вот еще что! Объяви, что я гарантирую жизнь и свободу всем пришедшим сюда лордам. Но те, кто пожелает уклониться от выполнения своего священного долга, будут доставлены в Тауэр под конвоем и размещены в одной из здешних башен на вечное поселение.

— Понял! — услышав знакомые ноты в голосе любимого командира, расплылся в широкой, почти добродушной улыбке Лайонард Бэрри. Затем, лязгая доспехом, неловко поклонился и бросился выполнять приказ.

— Ваше величество! — Смерив взглядом удаляющуюся фигуру боцмана, Рейли вновь повернулся к королеве Марии. — Прошу прощения, я не успел представиться.

Физиономия наглеца выражала столь необъятную бездну раскаяния, что в нее свободно бы провалились Тауэр, Лондон и пол-Англии в придачу. — Мое имя…

Судя по лицу Марии Стюарт, благородное прозвание, гордо озвученное необычайным освободителем, не порождало у нее ни малейших воспоминаний.

— Рейли? — повторила она. — Но… Откуда вы, милорд?

— Из Девоншира! — гордо расправил плечи пират. — Я выходец из древнего девонширского рода. Наш герб: в серебряном поле две волнистые червленые перевязи влево — есть память о крови, пролитой из ран, полученных рыцарями нашего рода в Крестовых походах.

— `Ну вот, пошло-поехало. Мой герб — баран, падающий с недостроенного моста, шо означает: ежели мне в голову какая мысля стукнет — хрен меня нем остановишь! Вы шо, англичане, все на эту тему повернутые?!` — раздался на канале связи укоризненный голос Лиса.

— `Все!` — гордо резюмировал я. — `Во всяком случае — истинные англичане!`

— Мадам! — между тем продолжал потомок истекших кровью крестоносцев. — Смею надеяться, вы одобряете сделанные мною распоряжения и позволите мне впредь столь же ревностно защищать ваши интересы и интересы нашего обожаемого короля Джеймса.

— Я верю вам, милорд Рейли! — принимая горделивую позу, звонким, хорошо поставленным голосом изрекла королева-регентша. — И благодарю вас за все то, что вы для нас сделали.

Впрочем, а что еще она могла сказать?

Глава 6

Причинять людям зло большей частью

не так опасно, как делать им слишком

много добра.

Франсуа де Ларошфуко

Вечером вскоре после закрытия городских ворот в Тауэр начали стекаться те, кого судьба, неведомо, на счастье или на беду, вознесла к ступеням трона, сделав членами Тайного совета. Лица их были сумрачны, а руки многих, даже давно переступивших черту преклонного возраста, лежали на эфесах шпаг. Будто бы каждый из этих почтенных мужей втайне надеялся клинком разогнать сгустившиеся над головой тучи. Всех их, даже архиепископа Кентерберийского и епископа Лондонского, сопровождал вооруженный эскорт человек двадцать — двадцать пять. Однако, невзирая на протесты приглашенных лордов, свита не была допущена в святая святых королевства, и теперь перед крепостными воротами толпилось до трех сотен вооруженных слуг, телохранителей и наемников, ждущих своих лордов.

Постепенно это лишенное руководства войско обрастало зеваками и храбрецами из лондонской милиции — регулярного городского ополчения. Появилась даже пара фальконетов. Однако, несмотря на угрожающую численность, толпа, похоже, вовсе не собиралась идти на штурм крепостных стен. Она вооруженно любопытствовала, демонстрируя в основном себе же свою несокрушимую мощь и живо интересуясь происходящим внутри Тауэра.

Пламя многочисленных факелов, принесенных этой импровизированной группой поддержки, всполошено билось на древках, силясь убежать от дувшего с реки ветра. Красно-рыжие блики, метавшиеся по толпе, то и дело выхватывали из сгущающейся тьмы то полированную сталь кирасы, то чью-то лысину в дедовском черепнике [Черепник — простейший доспех из скованных или склепанных металлических полос, закрывающий голову от рубящих ударов], то вскинутые к небу топорки алебард и стволы аркебуз. Ворчливо переговариваясь, все это скопище неравнодушных полуночников время от времени начинало выкрикивать то здравицу Елизавете Тюдор, то имя чудесного малыша Джеймса Стюарта. Уж и не знаю, что такого хорошего нашли они в этом шотландском “ангелочке”? Лично у меня все, что я знал о сем хлипком, вялом отпрыске Гизов, Тюдоров и Стюартов, наводило на мысль о вырождении породы. Но не мог же я ни с того ни с сего закричать со стены застоявшейся публике, что шестилетнее дите, еще не умеющее толком стоять на ногах, очень скоро вырастет в надменного трусливого себялюбца с самомнением, раздутым точно монгольфьер.

Я слушал очередной клич “Да здравствует король Джеймс I!!!”, и у меня из головы не шла фраза, брошенная этим любимцем толпы, когда королева Елизавета, подарив беспутному племяннику пять тысяч фунтов стерлингов, точно невзначай поинтересовалась у принца мнением по поводу ожидающейся казни его собственной матери. “Она сама сварила это пиво — пусть же им и подавится!” — изрек юный король Шотландии. Сказал, как припечатал. Хороший же государь ожидал британцев в ближайшее время! Хотя ожидал ли? Наверняка судьба слабосильного монарха не слишком тревожила нынешнего победителя. Мало ли что может случиться с болезненным ребенком за долгие годы предстоящего регентства?!

Признаться, еще больше, чем поведать толпе о личных качествах долгожданного государя мужскаго пола, меня подмывало сообщить нынешнему триумфатору, что в том мире, откуда я родом, по приказу “сего благородного отрока, чьи права на трон столь же законны и неоспоримы, как утренний свет”, сам Рейли будет приговорен к смерти трижды. Педантичные палачи повесят смутьяна, затем, вынув из петли, обезглавят и напоследок четвертуют этого чересчур дерзкого, даже для своей дерзкой эпохи, девонширца.

Сейчас же, едва различимый в своих вороненых доспехах в колеблющемся свете факелов, озаряемый неверным сиянием луны, он стоял на боевой галерее крепостной стены, указывая острием обнаженной шпаги на роковое, возможно, и для него самого, место казни.

— …леди Джейн Грей, граф Нортумберленд, герцог Норфолк, — каждый из вас, несомненно, помнит эти имена. И не только их! Если кровь, пролитую здесь, можно было бы собрать воедино, если прибавить к ней ту, что пролита руками палачей в холодных подземелья Тауэра, — останется ли в Лондоне место, где можно будет укрыться от этого багрового всепоглощающего потока?! Я спрашиваю вас, лорд-примас Британии, сдержат ли врата священного для всех нас собора Святого Павла силу нового потопа? Не заглушит ли предсмертный стон невинных жертв, стон, вырванный у времени, колокольный набат, взывающий к Господу о милости?!

Бессмысленно, я повторяю, бессмысленно и безрассудно просить ответа у Всевышнего, когда уши закрыты и глаза запечатаны, чтобы не видеть его ясных знаков! Сердце мое наполняется скорбью, стоит лишь помыслить о тысячах загубленных душ, чей единственный грех состоял в том, что они хотели жить в согласии с собой, в согласии с древними праведными законами!

Прозрейте и услышьте: разве не Господь создал мужчину по образу и подобию своему, тем самым давая понять всему живущему, что лишь мужчине надлежит быть повелителем на земле, как и Всевышнему на небе? Разве не Господь, во всеблагой милости его, создал Еву из ребра Адама для вспомоществования своему первенцу и утешений оного в часы отдохновения от судьбоносных деяний? Всякий христианин во всяком краю знает о том и не в силах, не вправе оспорить сей предвечный божеский закон. Как же вы, мудрейшие из мудрых и опытнейшие из опытных, вы — цвет Британии и ее опора, позволили взвалить на плечи слабой, хрупкой дщери человеческой непомерный гнет верховной власти?!

Стоит ли дивиться, что сей жребий оказался непомерно тяжел для Елизаветы Тюдор! Стоит ли дивиться, что под гнетом королевского венца она принуждена была возложить свой тяжкий крест на того, кто последние годы составлял надежду и отраду ее жизни — на малыша, коему, буде на то воля Господня, суждено прославить наше Отечество! Но, милорды, поскольку королева-регентша почтила меня, назначив лордом-протектором Британии и Шотландии, вплоть до совершеннолетия ее сына, мне надлежит высказать мнение по поводу наследования престола наших благородных предков.

Страна без верховной власти подобна человеку, лишенному головы. Как бы ни был он силен — сей печальный факт разлучает его с миром живых. Но голова у человека должна быть одна, иначе то будет не высшее творение Господне, а курьезный уродец. К тому же голова должна быть любезна всему остальному телу, дабы то не стало помышлять иметь иную голову, нежели та, что дана от Бога. Мне вполне известно, что есть среди вас истинно верные, желающие вновь видеть Елизавету Тюдор своей королевой, и я от ее имени и от своего искренне благодарю их за преданность. Быть может, найдутся и другие желающие короновать не Джеймса Стюарта, а кого иного, — это их право. Так же как и право каждого вольного жителя Англии сказать с гордостью — вот он, мой король, ибо я желал, чтобы он правил мной, чтобы он хранил мой покой, чтобы он был мне отцом и защитником перед Господом. А потому я, Уолтер Рейли, лорд-протектор Англии и Шотландии, молю и заклинаю вас, молю первый и единственный раз — не надо козней, оставьте мрачные недомолвки заговоров! Пусть каждый честный англичанин по доброй воле скажет, кто ему люб. Вспомните о потоках крови, которые лишь чудом не смыли эти стены! Мне трудно будет обойтись без вашего опыта и мудрости. И, ежели вы все же решите покинуть своего юного короля в этот час, знайте, что покидаете не меня, но Британию в тяжкие для нее дни!

Рейли умолк, переводя дыхание. Затем, вернув шпагу в ножны, продолжил напористо:

— Прошу высказываться, милорды. Я хотел бы слышать, что думаете об этом вы, лорд-канцлер…

Прицельное внимание самозваного правителя островных королевств действовало на членов Тайного совета примерно так же, как прицельное внимание расстрельной команды на приговоренного к казни. Почтённый высоким правом первым выступить в прениях, глава Тайного совета Уильям Сессил был хмур, и речь его — досадливая, нелицеприятная — все же сводилась к следующему тезису: “В приличных домах приличные люди так не поступают. Но раз уж все сложилось подобным образом, то стало быть…”

Вряд ли этот сподвижник и ярый сторонник Елизаветы действительно желал действовать рука об руку с наглым узурпатором, но сил бороться с ним у Сессила не было. В Лондонском гарнизоне царила сумятица. Призвать войска баронов из Уэльса, Ирландии, с шотландской границы, а уж тем паче Голландии не представлялось возможным. Собирать разрозненные отряды по городам и замкам Англии не было времени, а лорд-протектор был здесь со своей небольшой, но крепко сколоченной бандой. А главное, права его, подтвержденные вполне законной соперницей Елизаветы I, оспорить было невозможно.

За Сессилом, порою перебивая друг друга, выступали прочие облеченные высочайшим доверием вельможи, но все услышанное так или иначе сводилось к незамысловатой формуле: коли бороться невозможно — придется с этим жить. Лишь один из лордов — хмурый, похожий на коренастого бульдога, лорд-хранитель королевского меча, едва двигая губами и недобро глядя исподлобья, объявил, что не желает иметь дело с выскочкой и пиратом и скорее даст разорвать себя на части, чем хоть самою малостью станет помогать Рейли. Лорда звали Артур Донован Невилл, барон Фаттлмаунт, и он, черт возьми, в нашем мире числился среди моих предков.

Вопреки ожиданиям, гневная реплика хладнокровного вояки была воспринята с любезной улыбкой, впрочем, как я уже знал, не предвещающей ничего хорошего. Все остальные участники выездного совещания Тайного совета постарались несколько сгладить впечатление от дерзости своего собрата, и на завтра был назначен сбор палаты лордов, а еще через пару дней и слушание в палате общин, дабы обставить переход власти в династию Стюартов надлежащим образом. Когда с официальной частью было покончено и проголодавшиеся на ночном ветру царедворцы были приглашены на ужин к королеве-регентше, Рейли подошел ко мне, “свидетелю его исторических деяний”, вместе с тремя десятками отборных головорезов здесь же, на галерее, ожидающему благополучного окончания дебатов либо команды “фас”.

— Вы хорошо говорили, Уолтер, — похвалил я новоиспеченного вельможу.

Он устало облокотился на высокий каменный парапет и сквозь щель между зубцами оглядывал топчущуюся в предвкушении неведомого чуда толпу. В свете факелов та казалась фантастическим чудищем с невероятным множеством голов и атрофичным мозгом в кончике хвоста.

— Пустое! — досадливо отмахнулся Рейли. — Слышали бы вы, какие я проповеди сочинял в Оксфорде для отца Этельреда. Всего по два шиллинга за штуку. Главное, чтоб прихожане были уверены, что они все поняли, но что-то все же осталось для них недоступным. Эти графы и бароны ничуть не лучше торговцев сукном и пивом. В этих-то джентльменах я как раз не сомневался — им всем есть что терять. Но Невилл-то хорош, стервец! Такого надо либо казнить, либо жаловать.

— Лучше жаловать! — мудро посоветовал я.

— Посмотрим, — устало бросил Уолтер, а затем добавил без всяческого перехода: — Мессир, завтра мне, вероятно, понадобится ваша помощь.

Я невольно побледнел:

— Уолтер, неужели вас снова влечет за собой тень моего брата?

— Нет, — отрицательно мотнул головой вчерашний пират. — Мне понадобитесь именно вы, ваше высочество. Но об этом позже. А сейчас, — он оттолкнулся руками от парапета, — а сейчас недурственно было бы почтить вниманием королевский ужин. Ведь королева Мария дает его по случаю вашего приезда, — Рейли иронично скривил губы, — дор-р-рогой кузен. Негоже заставлять ее величество ждать.

Торжественная, словно похоронная церемония, трапеза вполне утолила разыгравшийся не на шутку голод, однако не прибавила легкости и непринужденности пирующей братии. На ужин была приглашена сиятельная маркиза Дорсет, точно по мановению волшебной палочки превратившаяся из пламенной Дианы в утомленную стареющую женщину. Еще нынче утром, невзирая на пудру и румяна, язык бы не повернулся сказать, что огнекудрой Бэт сорок лет. Сейчас же низвергнутой королеве можно было дать и пятьдесят и более. Елизавета сидела совсем недалеко от ликующей соперницы, старательно демонстрирующей лордам Тайного совета молодость и красоту.

Уста Марии Стюарт, пытавшейся развлечь легкой беседой несгибаемую соперницу, источали приторно-сладкие любезности. Однако не надо было отдавать весь этот сироп в лабораторию, чтобы почувствовать, насколько он пропитан настоянным за годы заточения ядом. “Любезная старшая сестра” молчала, глядя в одну точку, по всей видимости, находящуюся глубоко внутри, или же отвечала невпопад. Лишь однажды, когда язвительная шотландка, нежно улыбаясь, проворковала, что, зная о блистательном владении ее сиятельством иностранными языками, она с радостью предоставит дорогой кузине возможность для перевода на латынь всех оставшихся новелл Маргариты Наваррской, Елизавета вспыхнула и едва не вскочила с места. Что и говорить, намек был более чем прозрачным.

Когда-то, много лет назад, дочка казненной ведьмы, лишенная всех прав, послала очередной жене своего венценосного отца, Екатерине Парр, слезное письмо с изъявлением преданности и мольбой о заступничестве. К письму прилагались избранные новеллы из “Гептомерона” Маргариты Наваррской, “моей бабушки”, переведенные юной затворницей на звучный латинский язык. К изысканному подарку прилагалось замечательно льстивое посвящение в античном духе. Многие годы недавняя королева старалась не вспоминать об этом эпизоде своей жизни. Однако забыть его Бэт Тюдор было не суждено.

В какой-то миг мне показалось, что еще секунда — и Елизавета, стряхнув с двузубой серебряной вилки приправленный тамариском кусок благородной оленины, набросится на соперницу, норовя истыкать ее, как подчиняющаяся основному инстинкту Шарон Стоун несчастный кусок льда. Желание это крупными буквами было написано на лбу у дочери самого буйного из английских королей, причем отнюдь не на латыни, а на доступном, портовом английском.

— Абсолют! — прошипела она, но нежная, заботливая рука лорда-протектора легла поверх ее тонкой ручки, и сам он, склонившись к ушку бывшей аманты, зашептал ей что-то ласковое-ласковое — то ли рождественскую песенку, то ли преамбулу смертного приговора. Что и говорить, Рейли умел находить убедительные слова!

— Картошка в кожушках под мальоркским соусом с сельдереем и острыми приправами! — гордо объявил распорядитель пиршества, и вышколенная прислуга королевской резиденции неспешно и величественно, точно крытую алым бархатом горностаевую мантию, внесла на грандиозных серебряных блюдах очередное произведение Лисовского кулинарного таланта.

Увы, в этот день свергнутой государыне не суждено было вкусить чудесных плодов “цветка Дианы”. Сказавшись больной, она пожелала вернуться в свои покои, и Рейли, сделав чуть заметный знак рукой, подозвал пятерых “пажей” из абордажной команды, все это время стоявших по периметру залы с факелами и обнаженными шпагами в руках.

— `Конвой заключенному особой камеры!` — не преминул съязвить Лис. — `Душераздирающее зрелище! Капитан, собери мозги в кулак и скажи мне, по возможности честно. Это мне кажется или таки Рейли действительно поимел их всех, как Бобик — тапок?`

— `Что ты имеешь в виду?` — озадаченно спросил я.

— `Я в упор не врубаюсь, шо за байда здесь происходит? Нас подменили ночью коварные морские цыгане? Рассказывают, будто некоторые, не будем тыкать пальцами в приличном обществе, рушили царства и крутили империями, как ото портовая шлюха своими окороками. И где теперь эти былинные богатыри? Куда они надевались, я их в упор не вижу? Какой-то жалкий пират, даже не Джон Сильвер, дергает нас шо Буратин за веревочки! Шо деется, я вас спрашиваю?!`

Что и говорить, вдохновенный автор поданного к столу диковинного заморского деликатеса был зол не на шутку. Не приходилось гадать отчего! Признаться, ни в одном из наших многочисленных странствий по сопредельным мирам, ни в одной из головоломных операций нам еще не отводилась роль жалких статистов. Застенки, смертные приговоры и даже демонстративное усекновение головы — это было. Но чтоб вот так! Как тут не впасть в отчаяние?! Но все же историческая справедливость превыше всего. Рейли был гением. И во многом не его вина и уж тем паче не наша заслуга, что гений его был направлен именно в этом, столь плачевном для нас направлении.

— `Он не просто пират`, — поспешил вставить я. — `Он сделан из того теста, из которого выходят Цезари и Александры Македонские…`

— `А также прочие клиенты сумасшедшего дома`, — не дал мне завершить фразу Рейнар. — `Я тебе вот что скажу, буквально как заслуженный кулинар и магнетический психопрактолог. В смысле, человек, на практике занимающийся психами. Тесту место в печи. И нам с тобой в этот момент лучше рядом не держаться`.

— `Ясновельможне панство!` — вмешался в нашу непарламентскую дискуссию галантный, как всегда, пан Черновский. — `Прошу простить, что прерываю ваши тонкие исследования закоулков человеческой души, но, пся крев, позвольте мне, как резиденту Института, вставить несколько слов`.

Стоит ли говорить, что во время подобных изысканных мероприятий, как сегодняшний ужин в кругу скорпионов, мы с Лисом в автоматическом режиме транслировали такие судьбоносные моменты прямому руководству, обязанному принимать соответствующие решения. Но даже и не будь должностной инструкции, присутствие сейчас на канале связи Мишеля Дюнуара — начальника отдела “Мягких влияний” — было весьма полезно для дела. Этот широкоплечий гигант, являвшийся одним из лучших клинков Европы, слишком громоздкий и неудобный для современного карликового мира, был как нельзя более уместен на бескрайних просторах былых веков. И главное, он умел быстро принимать решения и находить выход в самых запутанных ситуациях. А уж как он умел запутывать эти самые ситуации, если в том возникала нужда! Здесь ему и вовсе равных не было .

— `Так вот, велъмишановне панство, я, конечно, полностью разделяю праведный гнев, вас обуявший. Несомненно, ни в темнице, ни на камбузе у Рейли вам не место. Хотя, видит Бог, быть единственным, кроме меня, понятно, кулинаром, владеющим секретами приготовления изысканных блюд из “трюфелей Дианы”, — весьма удобное прикрытие для стационарного агента`.

— `Минуточку!! Я не стационарный агент! Я оперативник!` — бурно запротестовал Сергей, которого отнюдь не прельщала мысль остаться в столь неприветливом мире дольше, чем это было необходимо.

— `К моему глубокому сожалению, это действительно так`, — с огорченным вздохом согласился пан Михал. — `А стало быть, из Тауэра необходимо выбираться`.

— `Ты что-то говорил о нашем человеке в Лондоне`, — напомнил я.

— `Да`. — В голосе коронного шляхтича слышалась нескрываемая досада. — `Имеется у нас там помощник. Хороший специалист в хорошем месте. Шифры, подделка печатей, изготовление подложных документов — в этом ему равных нет. Артур Грегори — правая рука Уолсингама. Да вот беда: сэр Френсис нынче вместе с вами томится, и что с его людьми будет — лишь Творцу Небесному ведомо. Он не из институтских — ему помощи ждать неоткуда. Так что, должно быть, затаился наш человечек в щели потемнее, и пока все не образуется — голосу оттуда не подаст`.

— `Невелика подмога`, — огорченно проговорил я.

— `М-да…` — вынужденно признал пан Черновский. — `Есть ниточка, по которой можно попытаться его найти, но для этого придется послать в Англию надежного человека. Очень надежного. А такого еще поди сыщи!`

— `Да ну — понты делов!` — вмешался в неспешную речь соратников личный кулинар лорда-протектора. — `Мишель! Ты токо стукани так ненавязчиво в Институт нашему ненаглядному шефу, глаза б мои на него не глядели, шо это ему кажется, шо мы тут лихо разруливаем местные исторические катаклизмы. А на самом деле — я тут халтурю на кухне у одного, типа, гения. Хотя как по мне — так он больше похож на пирата, а Вальдар при нем изображает группу танцующих девочек с мохнатыми штучками. Отпрыск быстро найдет верных людей, верных троллей, спасательные катера и сорок тысяч беспризорных в позе сломанной березки`.

— `Нет, пан Сергей`, — мягко увещевая, заговорил специалист по соответствующему влиянию. — `То негодно. То нечестно. Ты только не волнуйся. Я, кажется, придумал, кого надо послать в Англию. А сейчас вернемся к тому, панове, что вам надлежит делать`.

— `Что еще?` — насторожился Лис. — `Только не говори, ради бога, что у нас очередная срочная командировочка образовалась!`

— `О-ля-ля, Рейнар! Ты угадал!`

— `Что?!` — Голос Лиса был таков, что невольно казалось, будто один из тауэрских мертвецов решил немножко поболтать, не дожидаясь обещанного Рейли часа.

— `Не надо так волноваться, пан Сергей! Это еще не точно. Я должен согласовать все с отделом разработки`.

— `А если без сюрпризов?` — вслед за напарником поинтересовался я. — `Что еще нас ждет?`

— `На эту тему вам следовало бы обратиться к астрологу`, — порекомендовал пан Михал.

— `Мишель, шо ты ломаешься, как Венера в доме терпимости!` — взорвался д'Орбиньяк. — `Домой мы уже не возвращаемся — это и ежу понятно! Спасибо, уважил. Шо делать надо?`

— `Так, пара пустяков. Вернуть Элизабет Тюдор на трон`.

— `А на фига?!` — поинтересовался Лис, никогда не отличавшийся пиететом перед августейшими особами. — `Тут шо называется — кто не спрятался, я не виноват. Сама нарвалась! Хрен ли ей было Рейли шкалить?! Не покатила бы на него бочку — он бы до сих пор вокруг нее джигу вприсядку плясал`.

— `Оно-то, конечно, так`, — с неохотой согласился пан Михал. — `И вполне возможно, что династия Рейли — а я уверен, что именно к этому клонит наш поборник народной монархии, — будет куда уместнее на престоле Англии, чем грядущие худосочные Стюарты. Но беда в том, что на корону Вильгельма Завоевателя сыщется еще один претендент, которого Уолтер то ли не взял в расчет, то ли попросту забыл`.

— `Король Артур, восставший из гроба?` — не замедлил предположить Сергей.

— `Не совсем так`, — охладил его пыл резидент. — `Действительно, король, но еще, увы, в гроб не положенный — Филипп II Испанский`.

— `А ему-то что неймется?` — возмутился Лис. — `У него и так полмира под огородами! Или шматочка земельки не хватило, шоб бурячки посадить?`

— `Все дело в том`, — со вздохом напомнил я, — `что Филипп II был мужем предыдущей королевы — Марии Кровавой`.

— `Да чьим только мужем он не был? Шо вы мне мозги компостируете! Эта тетка уже давно накрылась грунтом! Шо ему тут искать?!`

— `По английским законам — приданое жены есть неделимая собственность ее мужа. Стало быть, король Испании имеет вполне серьезные права на английский трон`.

— `А если к этому добавить, что Ватикан не признает Елизавету королевой и всякий, лишивший ее власти, заранее прощен и благословлен его святейшеством. Так что сей малахольный изувер может вполне членораздельно потребовать возвращения жениного наследства. Что за этим последует, предсказать несложно! Сначала англичане, вплотную общающиеся с голландцами, да и лично помнящие Филиппа, откажутся признавать его права, сколь бы законны они ни были. Тогда Филипп пожелает снарядить флот, чтобы силой подчинить Британию испанскому влиянию. И если он не полезет в проливы, подобно быку за мулетой тореадора, а начнет, скажем, с Ирландии — только особо благополучное расположение звезд может спасти Англию. Флот Рейли ему противопоставить не сможет. Вряд ли Дрейк, Хоккинс, Баскервиль и все прочие королевские корсары придут с поклоном к своему прежнему собрату. А если не считать их, а возможно, и флотилию Томаса Сеймура, контролирующую Ла-Манш и Па-де-Кале, то флота в Британии нет. С армией еще хуже. Она и так не слишком крепка, и в сухопутном бою заведомо уступает испанской. Если сюда прибавить ожидающуюся смуту, то ставки Рейли вряд ли поднимутся выше, чем один к десяти. Но разгром армии — это лишь полдела. Британцы — народ упорный и любящий подраться. Испанцы здесь увязнут надолго. И вот тут-то начинается самое противное`.

— `Шо такое?!` — перебил лекцию старшего товарища нетерпеливый Лис. — `Англичане поголовно переселятся в Испанию и загробят нацию, научив ее мешать шотландское виски с элем?`

— `Если бы!` — хмыкнул пан Михал. — `Но до такой удачи нам не дожить! Испанская империя, при всей своей мощи, дышит на ладан. Она колосс на глиняных ногах. Золото из колоний течет рекой, но все больше мимо казны. Филипп уже задолжал всем, кому только возможно. Доходы империи проданы на много лет вперед. А король не дует в ус. Он воюет во Франции, воюет в Тунисе, воюет в Голландии, воюет в колониях, воюет, пся крев, у себя в стране, выжигая всех, кто хоть что-нибудь в чем-нибудь смыслит. Может быть, испанцы, напившись до синих зайцев, его бы и свергли, а на трезвую голову — боятся. Так что, как бы слабо ни оборонялся Рейли, как бы мелко ни кусали испанца местные робингуды, для империи этого будет достаточно. Эта соломинка переломит спину верблюда. Испания попросту обанкротится, и вот тут-то начнется настоящая драка, поскольку каждый князек с дюжиной ландскнехтов будет стараться отгрызть кусок побольше да послаще — то-то бойня будет! Так что, ясновельможные паны, Елизавету необходимо вернуть на трон. Она — какой-никакой, но все же гарант стабильности`.

— `Ну что ж!` — усмехнулся я. — `Значит, теперь у нас есть четкая и понятная задача`.

— `А выбраться из этой ж…, пардон, темницы — это не конкретная задача?` — буркнул Лис.

— `Уже нет`, — отозвался я. — `Это лишь ее первый этап`.

— `Понятно, значит, остаемся в ж…`

Глава 7

Иногда вы едите акулу, иногда акула ест вас.

Надпись в японском ресторане

Вопреки мрачным ожиданиям Лиса, после ужина пираты, спешно превращенные в придворную челядь, не бросили высокородных пленников в мрачные глубины затхлых казематов, пропахших крысами и прелой соломой убогих тюфяков. Нам были отведены вполне пристойные апартаменты, правда, довольно слабо меблированные, но зато охраняемые точно королевская сокровищница.

К удивлению оставшихся в Тауэре многочисленных слуг, французский принц королевской крови вполне непринужденно обошелся без помощи лакеев и отошел ко сну, напрочь игнорируя заведенный еще в дедовские времена церемониал. Более того, батистовая ночная рубашка и отделанный гентскими кружевами колпак так и остались невостребованными. Будто бы пристойно брату французского короля касаться грубых льняных простыней своим августейшим телом. Наверняка поведение высокого гостя утвердило чопорных островитян, моих земляков, в мысли, что французы, невзирая на титулы, абсолютные дикари и, уж конечно же, близок конец света. Иначе не стал бы принц вести себя столь возмутительно неподобающим образом.

Впрочем, все же не обошлось без напоминания о той прискорбной детали, что Тауэр — не только королевская резиденция, но и застенки. Едва лакеи, не подозревающие о языковых возможностях системы “Мастерлинг”, а потому весьма прямо выражающие свое мнение по адресу невежи лягушатника, вынесли из спальни канделябры с недогоревшими свечами, как тут-то все и началось.

Сначала за меня принялись клопы, потом к ним присоединились блохи, и, как мне показалось, не только они. Я скоро пожалел, что не одолжил у Рейли полный доспех. Если залить сочленения оловом и дышать через трубочку, то ночное одеяние получается куда как более уместное, чем невесомая батистовая рубашка. Часа полтора я с остервенением крутился на пролежанной былыми обитателями тюремных покоев перине в тщетной надежде собственным телом передавить весь ничтожный кровососущий сброд. Пустая затея! За время странствий по временам и народам мне нечасто доводилось ночевать в столь отвратном месте. Разбитый наголову неисчислимым воинством гнусных паразитов, я, чертыхаясь, покинул окровавленную постель, ища спасения в бегстве. Сквозь старый потертый ковер ступни обожгло холодом, точно за окнами был не конец мая, а как минимум октябрь. От стен тянуло сыростью, и я, повинуясь исконно английскому принципу искать во всем положительную сторону, невольно возблагодарил Господа за то, что Рейли не разместил нас в башнях с окнами с видом на реку.

Я обвел спальню взором загнанного оленя, подбирая, во что бы завернуться, и с ужасом осознал, что единственную одежду — ту самую, в которой я был все эти дни, недоумевающие лакеи, пораженные скудностью моего гардероба, унесли с собою, чтобы хоть как-то привести в порядок. В конце концов, поминая в порядке старшинства все чертово семейство, мне удалось сорвать балдахин, красовавшийся над пыточным ложем, и, завернувшись в него, точно Цезарь в тогу, водрузиться на единственное в комнате кресло.

“Занятно, что скажут поутру слуги, застав французского принца в столь непотребном виде?!” — едва успел подумать я, как груз накопившейся усталости намертво запечатал веки, не оставляя сил для дальнейших размышлений.

Однако тревожился я зря. Хотя, признаться, честь дома Бурбонов была спасена весьма неожиданным образом. По старой привычке, приобретенной еще в годы службы в коммандос, просыпаться на самый малый нештатный шорох, сознание выбрасывало меня из сна в явь с неумолимостью авиационной катапульты. Я мог спать как младенец под канонаду, но немедля вскидывался, если со стола ни с того ни с сего падал листок бумаги. Так и произошло на этот раз. Шорох, разбудивший меня, не был ни крысиной возней, ни крадущимся шагом стражи, проверяющей, на месте ли драгоценный узник. На жесткую поступь посланного за моим скальпом наемного убийцы звук, приведший меня в состояние бодрствования, тоже не походил. Я приоткрыл глаза, спеша оценить обстановку, и, стараясь не шуметь, начал ощупывать импровизированный спальник, при случае имеющий шанс превратиться в единственное средство защиты.

У покинутого, давно остывшего ложа, чуть колыхаясь, точно на ветру, виднелась женская фигура. Белая накидка, наброшенная на ее плечи, казалась полупрозрачной и на просвет на фоне прильнувшей к окну тени лунного диска обрисовывала весьма стройное тело, правда, выглядевшее едва ли более плотным, чем ткань одеяния. Неизвестная посетительница стояла ко мне спиной, позволяя любоваться длинной, что называется лебяжьей шеей и забранной вверх копной черных как смоль волос. Эта незамысловатая прическа казалась слишком простой для нынешнего времени. Да и темная нить, охватывающая шею полуночной гостьи, не шла ни в какое сравнение с приличными эпохе жемчужными ожерельями и золотыми, филигранной работы цепочками, популярными как на материке, так и здесь.

— Мое ложе залито кровью! — шепотом, но весьма драматическим шепотом, произнесла неизвестная так, что у меня даже мысли не возникло, будто незнакомка попросту впотьмах ошиблась дверью.

— Немудрено, — со своего насеста отозвался я, стараясь не слишком пугать неведомую прелестницу. — Проклятые клопы, знаете ли!

При звуке моих слов не по сезону одетая дама сделала попытку резко оглянуться и… Пожалуй, лучше бы она ее не делала. Голова таинственной гостьи, повинуясь законам физики, устремилась в мою сторону, точно выпущенная из пращи, чего нельзя было сказать обо всем остальном теле, которое, склонившись, начало шарить по полу руками в поисках бесценной пропажи. То, что я в потемках спросонья принял за шнурок нательного креста, на самом деле оказалось следом карающего меча!!! Вот уж спасибо старине Рейли! Вот удружил с номером люкс!

Подозреваю, что большая часть незадачливых постояльцев, открыв ночью глаза и увидев перед собой задумчивую девицу, теряющую голову по самому незначительному поводу, уже никогда не сомкнули бы очей. Так и нашли бы их утром — холодных, с открытыми глазами. В лучшем случае теплых, но перемежающих раскаты гомерического хохота с потоками горючих слез. Совсем недавно я лично наблюдал, какой эффект произвела на окружение покойного Генриха III группа тамплиерствующих призраков. Да что и говорить, у меня самого по всему телу забегали мурашки, должно быть, не набегавшиеся до полуночи. Но все же прививка против этаких гостей у меня была.

Проведя значительную часть жизни в старинном замке Камвартон, уже более восьми веков принадлежащем Камдилам, я довольно часто общался с разнообразными неупокоенными духами. Впрочем, к их чести, невзирая на причины такового их положения, призраки нашего рода отличались вполне светским воспитанием. Ну, если, конечно, не считать забывчивую леди, разыскивающую среди книг замковой библиотеки рецепт вечной молодости, подаренный ей некогда графом Сен-Жерменом и заложенный тогда еще совсем юной кокеткой в один из многочисленных, если не сказать, неисчислимых фолиантов, аккуратно расставленных на полках трех библиотечных этажей.

Ну и, конечно, несносный буян Джеймс — неисправимый богохульник и отважнейший из сторонников Йорков во время войны Роз. Исколотый алебардами Королевских Йоменов, посланных Генрихом VII, чтобы схватить бешеного смутьяна, он продолжал крушить своим мечом направо и налево, пока последнее дыхание не оставило его. Никто точно не мог сказать, какими же были прощальные слова моего предка, но все в один голос утверждали, что, услышав их, святой Петр не только был обязан забаррикадироваться в своей сторожке, но и подпереть райские врата дюжиной увесистых бревен. Не желая смириться с безвременной кончиной, буян Джеймс, шестой лорд Камвартон, время от времени любил пройтись по анфиладам замка, потрясая двуручным мечом и производя в помещениях давным-давно перестроенного родового гнезда ужасный бедлам.

Впрочем, для потомков он был безопасен. Встретив кого-нибудь из них, он останавливался и, гордо опираясь на грозное оружие, разражался долгой пламенной речью, в которой воззвания к чести и доблести перемежались такой несусветной бранью, что, вероятно, даже преисподняя отказала неистовому потомку вестфольдских королей в подданстве. Отведя неприкаянную душу, лорд Джеймс исчезал — когда на полгода, когда и на год.

С гостями было сложнее. Каждый посетитель должен был крепко-накрепко запомнить, что, увидев несущегося по коридору окровавленного бородача с двуручником, следует не падать в обморок, и уж тем более не пускаться наутек, а орать во все горло, что ты сторонник Йорков, и прочую галиматью типа “Вперед, белый вепрь! Порви их в клочья!”. И еще боевой клич Камдилов: “Нет преград!” Увы, с этой несложной задачей, как показала практика, справлялись не все.

Так что кое-какой опыт общения с призраками, отваливайся у них голова или нет, у меня имелся. И где-то впереди маячила перспектива после ухода на заслуженный отдых заняться созданием наставления по продуктивному и сравнительно безопасному общению с неупокоенными душами. Конечно, если до того моя собственная душа не присоединится к их числу в одном их многих сопредельных миров.

Между тем потерявшая голову дама, осознав, что она не одна в опочивальне, должно быть, из врожденной стыдливости предприняла отчаянную попытку оказать психическое воздействие на бесстыжего нахала — то бишь на меня. Она увеличилась в размерах раза в три и одновременно заклацала зубами валяющейся головы, вместе с тем пытаясь все же нашарить потерянное лицо, ибо стыдливость стыдливостью, но появляться перед кавалером с неприкрытой шеей не пристало истинной леди. Даже после смерти.

— Мадам, мадам! — вжимаясь в спинку кресла, предупредил я. — Сейчас я начну креститься и призывать на выручку всех бодрствующих в это время святых. А если это не поможет, перебужу всех лондонских петухов своими воплями — и вы сами понимаете, чем все это кончится!

Разгневанная хозяйка окровавленного ложа, то ли под влиянием моих нелепых угроз, то ли по причинам и вовсе неведомым, приняла обычные размеры столь же быстро, как и разрослась.

— Так-то лучше! — себе под нос пробормотал я. — Мадам, ваша голова в трех шагах левее. Идите, ориентируясь на скрежет зубовный.

Произнеся последние слова, я сообразил, что сморозил глупость, потому как тяжело прислушиваться к лязгу зубов, когда собственные уши находятся на искомом предмете. Впрочем, вскоре голова была найдена и водружена на место. Правда, перед тем, как явиться мне во всей красе, незнакомка старательно и долго поправляла сбившуюся прическу, но, в сущности, это был добрый признак. Вряд ли бы она уделила такое внимание своей внешности, когда бы планировала расправиться с нескромным кавалером тотчас по обретении головы.

— О, несчастный! Что ты делаешь в этой обители слез?! — наконец получив обратно право голоса, взвыла дама, как и положено, замогильным голосом.

— До вашего визита пытался спать, — нехотя сознался я.

— Несчастный! — с традиционным подвыванием вновь возопила ночная гостья. — Поведай, в чем вина твоя! За что суждено тебе оросить кровью камни Тайберна?!

— Да в общем-то ни за что, — пожал плечами я.

— Все так говорят! Не криви душой! — настаивала хозяйка продавленной перины. — Ведь скоро мы с тобой станем равными и будем вечно плясать в бесконечном хороводе безжизненных обитателей Тауэра.

— Да ну что вы, что вы! Я же просто ночую здесь.

— Назови свое имя, незнакомец! — воспаряя к потолку, потребовала голосистая участница хоровода теней.

— Шарль де Бурбон, герцог де Бомон, — не заставляя себя долго упрашивать, соврал я.

— Бурбон?! — несколько раз озадаченно повторило привидение. — Стало быть, ты француз.

— В некотором роде, — попытался я уклониться от ответа.

— Выходит,, мой муж вновь начал войну с Францией?

— Я бы не стал это утверждать, мадам. Впрочем, мне неизвестно, кто имеет честь быть вашим мужем.

— О, я несчастная, покинутая жена — брошенная и поруганная! — Дама в экстазе вцепилась в свои роскошные кудри, но лишь вновь снесла голову с плеч. — Волей этого тирана я лишена жизни и всего того, что так любила! Я — Анна Болейн, безутешная жена жестокосердного короля Англии Генриха VIII!

Отсеченная голова королевы вернулась к месту своего обычного пребывания, и спальня огласилась стонами, воплями и рыданиями так, точно казненная сволочным муженьком красавица решила воспользоваться случаем всласть поплакать на собственных похоронах.

— Кхм! Мадам, может, вас это утешит, — попытался я хоть как-то успокоить казненную, — но ваш муж давным-давно мертв.

— Да ну?! — прекращая оглашать комнату утробным воем, обрадовалась Анна Болейн. — А от чего он умер?

— От ожирения, мадам. Последние годы своей жизни он был настолько тучен, что его приходилось возить на специальной тележке.

— Грязный боров! — нежно проворковала первая маркиза Дорсет. — А ведь я говорила ему, чем закончится его обжорство! Я предупреждала! А кто же сейчас правит страной? — полюбопытствовала она, теряя интерес к жалкой участи бывшего супруга.

— До сегодняшнего дня, сударыня, Британией правила ваша дочь.

Точно в подтверждение моих слов где-то далеко, должно быть, в предместье, заорал первый, встревоженный предчувствием зари петух.

— Моя дочь — королева? — скороговоркой выпалила Анна Болейн.

— Была таковой, — в тон ей ответил я. — Вчера ее свергли. Второй петух, точно ревнуя к успеху первого, во всю глотку возвестил начало нового дня.

— Она здесь, в Тауэре, — частил я.

— Это все Филадельф…

Последняя фраза обезглавленной королевы показалась мне незаконченной, но никакой возможности уточнить смысл слов ночной гостьи не было. Призрак растаял на глазах, потревоженный рассветным лучом, ненароком скользнувшим по кованому плетению оконной решетки. А вслед за этим — новый петушиный крик, радостный, точно вопль “Земля!” после месяцев морских скитаний, разорвал тишину серого лондонского утра, подводя черту под моим ночным приключением.

* * *

Надеюсь, прислуге, беззаботно дрыхнущей все то время, пока знатный пленник терзался клопами и призраками, давненько не приходилось вставать в этакую рань. Я с нескрываемым злорадством наблюдал, как переполошенные неурочным пробуждением “чертового француза” полулакеи, они же полутюремщики, бегали, подгоняемые отборной руганью и угрозами на всех языках Атлантического побережья. На сей раз я не стал манкировать светскими обязанностями, и церемониал утреннего подъема испортил челяди крови не меньше, чем мне — ночные паразиты.

— Шпагу! — скомандовал я, оглядев себя в принесенном услужливыми клевретами венецианском зеркале.

— Но, сир! — на ужасном ломаном французском отозвался верзила голландец, выполнявший роль начальника моего конвоя и потому удостоенный неслыханной чести подавать шляпу принцу крови. — Шпага не есть вас разрешать!

— Чушь! Чушь! — небрежно отмахнулся я. — Я желаю упражняться в фехтовании. Извольте подать мне шпагу! Вы составите мне компанию.

— Мэтр Рейли не велеть! — ошарашено затряс головой вчерашний абордажник, в глубине души явно содрогающийся от мысли, что перечит настоящему принцу.

— Какого черта! Ну-ка, беги к Уолтеру да растолкуй ему, что я в гневе и требую шпагу!

Глаза начальника стражи стали круглыми, точно новенький гульден. Никогда прежде ему не доводилось охранять столь знатную персону, и теперь потомок рыбарей и мукомолов даже представить себе не мог, как следует поступить. Ну уж точно из-за прихоти взбалмошного француза будить улегшегося под утро правителя Англии он не собирался. Вообще же сказать, роль вздорного, придирчивого, капризного вельможи довольно удобна, когда необходимо заставить соглядатаев в ливреях держаться подальше. Как гласит старая военная мудрость: любая кривая вокруг командира значительно короче прямой около него.

— Ступайте! — брезгливо морщась, скомандовал я.

— Это есть ноо! — пробасил переполошенный страж.

— Не желаю слушать! И пришлите ко мне шевалье д’Орбиньяка. Да, вот еще что: велите оседлать лошадь, а лучше — двух. Мы с месье д'Орбиньяком желаем прогуляться.

— Это не есть возможно! — Абордажник развел руками, часто моргая в безнадежной попытке выйти из мыслительного ступора.

— Ступай прочь, каналья! — в притворной ярости взорвался я, вырывая из рук начальника конвоя отороченный собольим мехом бархатный берет и круша им содержимое принесенного куафером столика с благовониями и ароматическими притираниями. — Все ступайте прочь! Вон!

Драгоценные хрустальные пузырьки и баночки из резной кости с обреченным звоном посыпались на пол, превращая совершенное создание неизвестных мастеров в кучу бессмысленных осколков и наполняя сырую затхлую атмосферу тюремных покоев непередаваемой какофонией тончайших ароматов.

Мое двойственное положение то ли узника, то ли гостя пока еще позволяло этакие фокусы. Конечно, с сегодняшнего утра в Тауэре за мной вполне могла закрепиться слава несносного самодура, но я не собирался здесь задерживаться, а потому не слишком дорожил мнением приставленных ко мне шпиков. Во всяком случае, теперь эта братия будет стараться держаться подальше от гневливого вельможи, хотя бы из чистого инстинкта самосохранения.

— Коня оседлайте! — В спину ретирующейся челяди полетел кувшин с остатками теплой воды для умывания. — И извольте здесь прибраться! Развели кабак!

Едва последний из лакеев скрылся за дверью моей благоустроенной камеры, я удовлетворенно потянулся, не в силах скрыть победоносную улыбку. Надеюсь, переливистые раскаты моего хорошо поставленного, командирского голоса перебудили если не всех, кто нынче находился в Тауэре, то уж, во всяком случае, обитателей этой чертовой башни. Посмотрим, как им понравилась эта милая шалость! Если все будет хорошо, можно будет перейти к настоящей психической атаке. Чтобы стражу при одном упоминании моего имени начинала бить нервная дрожь, переходящая в неизлечимую икоту.

Охранники у лестницы, ведущей во двор, как я и рассчитывал, не получили четких и однозначных инструкций по поводу французского принца, содержащегося под охраной. Им просто не от кого и некогда было их получить. Пир окончился далеко за полночь, а после пивший наравне с остальными лордами Рейли вряд ли был способен отдавать внятные команды. А потому во взглядах алебардиров читалось явное нежелание выпускать высокого гостя из его апартаментов и в то же время боязнь наломать дров в тонкой, недоступной их пониманию игре грозного лорда-протектора.

— Что это значит? — досадливо осведомился я, смеривая взглядом скрещенные алебарды. — Я что же — арестован?

Караульные, озадаченные этим вопросом, перевели взгляд с меня на подоспевшего капрала, точно этот полубог воинской рати мог быть посвящен в замыслы новоявленного вершителя судеб Британии. Этот короткий взгляд стоил каждому из них по звонкой оплеухе и очередной нервической вспышке августейшего мерзавца.

— Я велю отвечать! Негодяи! Я что же — пленник?! Кем же из вас я пленен?! Ублюдки! Грязные твари!

Я усилием воли остановил поток неистовой ругани, потому как титул титулом, а окажется какой-нибудь такой цербер чересчур обидчивым, ткнет алебардой в горло — и вся недолга! Что уж с ним дальше будет — это дело второе. Мне от этого легче не станет.

— Я отправляюсь во двор крепости дышать утренним воздухом. Если желаете, можете идти следом. Но только не смейте дышать мне в спину! Псы!

Мой гнев без видимых причин сменился на милость, демонстрируя ошеломленным конвоирам переменчивость настроений вельможного сумасброда .

— Да-да, я велю вам сопровождать меня. Но не ближе чем в десяти шагах за спиной! А вы, — напустился я на капрала, — ступайте к тому мерзавцу, который утром держал мою шляпу. Пусть поторопится оседлать коней для прогулки!

Хотел бы я посмотреть на несчастного вояку, который пытается добиться у замордованных истерикой лакеев, кто нынче утром был удостоен высокой чести подносить головной убор нашему высочеству. Но, увы, увы! Ни он, ни его начальник старались не попасться мне па глаза. И, надо скачать, успешно с этим справились. Понурые алебардиры тащились позади гордо вышагивавшего по крепостному плацу светского льва. Я же, стараясь поддерживать скучающе-брезгливый вид, напряженно вымеривал шагами расстояние от башни до башни, по-новому глядя на знакомые с детства стены и выискивая небрежно скучающим взглядом малейшую лазейку из этой огромной западни.

Первые наблюдения были малоутешительными, но ведь это было лишь только начало. К тому же еще не изволил встать с постели шевалье д'Орбиньяк, вчера вечером принявший, пожалуй, чересчур активное участие в борьбе с горячительными напитками. А изворотливости и остроте глаз этого отпетого кулинара мог позавидовать весь списочный состав заключенных Ньюгейтской тюрьмы. Я вышагивал от Кирпичной башни к Кремниевой, невольно вспоминая Музей пыточного инвентаря, устроенный спустя четыре века в этих стенах, и мысли, по-утреннему затуманенные в отсутствие кофе, получив увесистого пинка от всплывших в голове “живописных картин” всевозможных измывательств над человеком, припустились вскачь.

“Надо добиться перевода из Тауэра. Может, организовать здесь пожар? Или объявить, что, по секретным сведениям, испанцы в ближайшие дни готовы напасть на Лондон? Сработал же этот трюк на палубе адмиральского галеона! Только вот надо продумать, откуда я получил эту конфиденциальную информацию”.

— Милорд! — послышался позади меня приятный женский голос с неистребимым валлийским акцентом. — А правда, что вы — король Франции?

Я обернулся, чтобы в выбранной надменной манере отчитать невежу, смеющую столь непочтительно обращаться к целому нашему высочеству. Обернулся и передумал. Позади меня, в окружении важных, точно лорды у входа в парламент, воронов, стояла весьма миловидная особа лет двадцати-двадцати двух с ведерком, наполненным королевскими подачками голосистым, точь-в-точь все те же лорды, птицам. Девушка бросала им кусочки мяса и улыбалась. И для меня, понятное дело, как для истинного француза, этой улыбки было достаточно, чтобы обезоружить целую армию. Но и на взгляд англичанина, девица была весьма недурна собою.

— О нет! — Я улыбнулся в ответ и покачал головой. — Я не король, я лишь его брат — герцог де Бомон.

Весь мой маскарад пошел прахом. Но отчего-то я абсолютно не жалел о том.

— А вы кто, дитя мое?

— Я — Олуэн Дэвидс, дочь Дэвида ап Райса. — Девушка сыпанула воронам мясных обрезков. — А это хозяйство моего отца. Мунин, Хьюги, Уин. — Она тыкала пальцем в лакомящихся дармовщиной гордых птиц. — Пока эти обжоры здесь, в стенах Тауэра, никто не сможет победить Англию!

— Да, мне доводилось слышать эту легенду, — с усмешкой признался я.

— Это не легенда! Это так и есть! — с упрямой валлийской ноткой в голосе возмутилась Олуэн Дэвидс. — Это очень древнее предсказание.

— Ну, конечно. — Я невольно улыбнулся, глядя на моментально посерьезневшую девушку, и та вновь озарила лицо неподражаемо светлой улыбкой. — А все же жаль, милорд, что вы не король!

— Почему? — удивился я.

— Будь вы королем, казна бы отпускала на ваше содержание десять фунтов в неделю, а так — только пять. Но может быть, вам все же нужна хорошая стряпуха? Клянусь небом, я отлично готовлю! Вот хоть у отца моего спросите или дядюшку Филадельфа.

— Кого? — Я удивленно застыл на месте.

— Лорда Эгмота! — охотно пояснила мисс Дэвидс. — Недорого, милорд! Всего шиллинг в неделю!

— Мессир! Мессир! — Нашу содержательную беседу прервал крик юнги с “Дерзновения”, одним поворотом фортуны превратившегося в пажа лорда-протектора. — Капитан Рейли просит вас оказать ему честь своим присутствием!

Глава 8

Храбрость — сильнейшее желание жить,

принявшее форму готовности умереть.

Гилберт Честертон

К моему величайшему удивлению, лорд-протектор Англии и Шотландии и не думал спать в такую рань. Сложно сказать, вскочил ли он с постели в то самое время, когда я вел содержательную беседу с матушкой свергнутой королевы, или же не ложился вовсе. Но почти ничего не говорило ни об усталости, ни о вчерашней разгульной вечеринке. Пожалуй, только тени, залегшие под глазами, робко намекали на то, что груз монаршего венца уже начал давить на бесшабашную голову искателя приключений. Но тут уж воистину — ищущий да обрящет! Как по мне, то надо либо совсем не представлять себе тяготы и лишения королевской жизни, либо уж самим провидением быть предназначенным отвечать за все невзгоды и неустройства державы. Вряд ли жизнь в музее и участие в торжественных процессиях в качестве ряженой куклы может служить достойным воздаянием за святую обязанность быть лично ответственным за все и виновном в любом чихе. Впрочем, каждому свое! Рейли сделал выбор, и, судя по успешности предприятия, вполне сознательно. Однако тени под глазами были всего лишь следом первого дня правления.

— Рад, что не разбудил вас, мессир! — склоняя голову, насколько это позволял горжет стального панциря, приветствовал старого боевого товарища лорд-протектор. — Как спалось?

— Благодарю, отвратительно, — буркнул я, не вдаваясь в объяснения, что, собственно, омрачало мой сон. — Велите сменить перину и окурить ее полынью.

— Я распоряжусь, — согласно кивнул Рейли.

— И пусть пропитают белье лавандовым маслом, — ворчливо бросил я.

— Непременно. — Губы Рейли сложились в любезную улыбку, но взгляд темных кельтских глаз остался все таким же испытующе холодным. — Мне доложили — утром вы требовали шпагу и коня?

— Да, черт возьми! — Я резко возвысил голос. — По какому праву жалкий удильщик сельди отказывает принцу в праве ношения оружия?! Если вы и впрямь считаете меня пленником, будьте любезны сообщить условия моего содержания, размер выкупа! Я, слава богу, не жалкий дворянчик из судейской братии! Я принц крови, брат законного короля Наварры и будущего правителя Франции!

— Ну конечно, конечно! Кто с этим спорит! Впрочем, король, ваш брат, пока владеет лишь той землей, на которой в данный момент находятся его ступни. Но если он и впрямь похож на вас, сир, то я верю, что скоро он действительно займет подобающее по рождению место. Но я не об этом. Вы требовали коня и оружие? Я готов вам их предоставить.

— Вот как? — протянул я несколько удивленно.

— Ну да. — Рейли вновь склонил голову, точно любуясь широким кружевным воротником, ниспадающим из горжета на стальные полированные оплечья. — Более того, я настаиваю, чтобы вы снова взяли в руки оружие.

Признаться, такой поворот меня несколько озадачил. Конечно, в крепости, переполненной вооруженным сбродом, для меня не составляло особой проблемы разжиться будь-то шпагой или же парой пистолей. При необходимости перебить и разоружить ночной конвой у дверей покоев было бы делом полуминуты. Уверен, Рейли прекрасно осознавал это. Как и то, что принц крови не станет рисковать жизнью, пытаясь совершить побег, если на такое действие у королевского отпрыска не будет крайне веских причин. Однако требование лорда-протектора принять оружие вряд ли можно было считать простой вежливостью, принятой в обращении с почетными заложниками.

— Что-то произошло, Уолтер? — настороженно осведомился я.

— Увы! — нахмурился властитель Тауэра, нервно прохаживаясь по уже знакомым мне покоям в доме констебля. — Я бы рад сказать, что все хорошо, но это не так. А потому вынужден просить вас о помощи.

— Вот как? — Я удивленно поднял брови. — В чем же дело? Что стряслось?

Рейли поморщился, точно слова, которые он намеревался произнести, были смазаны рвотным зельем.

— Со вчерашней ночи положение осложнилось. К Лондону стягиваются толпы всякого сброда от границ Уэльса. Пробираясь лесами, сюда сползаются разбойничьи банды, намеревающиеся славно поживиться, когда из города побегут сторонники Елизаветы. — Лсрд-протектор шагал по неширокой зале от стены к стене, мерно, точно забивая гвозди, чекана каждое слово. — Столица почти в кольце !

Я глядел на оратора, невольно усмехаясь. Конечно, можно было бы предположить, что Рейли крайне раздосадован внезапным нашествием разбойников на лондонские предместья и, возможно, молодой Шарль де Бурбон, существуй он в реальности, вполне бы проникся негодованием боевого товарища. Но я все же не первый раз имел дело с хитрецами вроде моего собеседника.

— Нынче утром пришли дурные вести. Вчера к вечеру немалое число людей всякого звания поспешило унести ноги из Лондона, опасаясь наступления смутного времени. Поутру многих из них нашли убитыми и ограбленными близ дорог, ведущих на север. Некоторые исчезли вовсе.

— Какое горе! — покачал головой я.

— О да! — Рейли остановился и уверенным жестом положил руку на эфес шпаги. — И как лорд-протектор королевства, я не намерен терпеть столь дерзкого злодейства!

Вот в это я охотно верил. То, что входило в планы пирата-узурпатора, отнюдь не входило в планы самовластного правителя. Ясно как дважды два, что набор охотников пострелять на лондонских улицах, организованный по заказу негодующего ныне ставленника Марии Стюарт, наверняка растревожил бандитствующее население валлийского приграничья. Я бы не удивился, выяснив, что люди Грэнвилла не только вербовали наемников, желающих поквитаться с англичанами за сам факт их существования, но и понемногу, по крупинке распространяли слух о том, что вскоре в окрестностях Лондона начнется пора богатого улова. И главное, что у лорда-мэра не будет ни сил, ни возможностей заняться развешиванием разбойной братии вдоль дорог.

Ожидание разбойной братии вполне оправдались. Толпы сторонников низложенной королевы, в основном купцы и джентри [Джентри — в Англии мелкое дворянство], прихватив самое ценное, ринулись вон из города. Бедолаги! На пути их ожидали засады, и я не удивлюсь, если большинство вероятных банкиров и вождей сопротивления Стюартам потеряли головы и сбережения этой ночью.

Дальше все было расписано как по нотам. Ужаснувшиеся кровавому разгулу лондонцы бегут за помощью к лорду-протектору. Тот успешно громит валлийских смутьянов и получает от благодарного народа титул спасителя Лондона. Затем никчемная суета с выборами нового короля, трескотня пустопорожних речей и, в конце концов, триумфальный въезд Уолтера I в Кентерберийское аббатство, чтобы с блеском повторить виденный в Реймсе обряд коронации…

Судя по всему, мне в этой очаровательной трагедии отводилась роль главного носильщика рояля для оркестра. Во всяком случае, до поры до времени.

— Я понимаю, мессир, — продолжал искренним, дрожащим от волнения голосом Рейли, — что весьма странно и, быть может, нелепо, просить вас, француза, помочь мне, англичанину, спасти Лондон, спасти Британию. Но у меня нет иного выбора.

Рука лорда-протектора опустилась на карту Англии, расстеленную поверх разбросанных по столешнице исчерканных бумаг. Опустилась, точно закрывая центр королевства от нависшей угрозы.

— Иного выхода у меня нет. Конечно, бандитские шайки — не та сила, которая способна переломить хребет британским леопардам, но подумайте, сколько крови прольется, покуда власть юного короля или же иного правителя, которого изберет народ, окрепнет, чтобы расправиться с этой гнойной язвой бесчинства и разбоя.

Разошедшийся не на шутку узурпатор продолжал гневно клеймить притаившихся врагов революции, когда на канале связи, внося струю оптимизма в поток грозных обличений, появился наконец проснувшийся Лис.

— `О, Капитан! У вас тут междусобойчик? А почему без пива?`

— `Сережа, какое пиво?!` — возмутился я. — `Во-первых, я его не люблю, а во-вторых, Рейли, как видишь, репетирует проникновенную речь для сегодняшнего выступления в палате лордов`.

— `А, в этом смысле!` — протянул Лис. — `И чем стращает?`

— `Потоками крови и реками слез`.

— `Ну, это понятно. Всех убью, один останусь!`

— `Нет, совсем даже наоборот. Стенания замученного бандитами отечества не дают уснуть`.

— `Во как! И че ему надо?`

— `Вероятно, чтобы я возглавил карательную операцию`.

— `Не слабая затея! И шо ты?`

— `Понятное дело, соглашусь! Как уж там с разбойниками будет — посмотрим. Но иметь под рукой хотя бы небольшое войско куда лучше, чем любоваться Лондоном через зарешеченное окно и по ночам беседовать с призраками`.

— `Оба-на! Что, и тебя сегодня глючило? А я думал, это только меня после ерша перемкнуло! Прикидываешь: сплю, никого не трогаю. Слышу — кто-то над ухом шасть-шасть. Глаз приоткрыл — сидит на койке голый мужик — рваный, шо из-под газонокосилки! Ну, подумал, шо он того… Ну, сам понимаешь! Навернул подушкой. Так прикидываешь… От нее только перья полетели — точно граната рванула. Но крендель этот, не будь дурак, в стену уперся и растаял, шо то эскимо! Даже палочки не оставил!`

— `Ты не уточнил, кто это был?` — поспешил спросить я, удивленный засильем призраков в стенах Тауэра.

— `Ага! Глупый его нюхал. Щас все брошу — стану у голых рваных мужиков визитные карточки спрашивать. Да он вообще токо стонал и шо-то на итальянском про Филадельфию спрашивал. Ты, часом, не знаешь, шо у них там в Филадельфии за непруха такая, шо ихний жмур аж сюда приперся?!`

— `Лис, постарайся вспомнить — призрак называл имя Филаделъф?`

— ` Ну а я шо говорю?`

— `Не важно. А что именно он рассказывал?`

— `Капитан, постыдись! Если бы ты вчера выпил столько, сколько я, я бы тебе таких глупых вопросов не задавал! А в чем, собственно, проблема?`

— `Затрудняюсь тебе ответить`, — нехотя сознался я. — `Но, согласись, если два призрака, находящиеся в весьма плачевном состоянии, в один голос поминают некого Филадельфа, то это что-то да значит!`

— `Может это палач, который их закатував?` — немедля выдвинул смелую версию д'Орбиньяк. — `Вот они его и клянут со страшной нечеловеческой силой!`

— `Нет, вряд ли`, — усомнился я. — `Во-первых, уж не знаю, кто там был сегодня у тебя, а меня осчастливила своим визитом несравненная при жизни леди Анна Болейн`.

— `Не, ну это какая-то дискриминация!` — не замедлил возмутиться Лис. — `Почему даже здесь тебе достаются прекрасные бабы, а мне — драные мужики! Будешь с ней общаться в следующий раз, скажи, пусть для меня подружку прихватит!`

— `Угомонись, Сергей!` — досадливо оборвал я не в меру развеселившегося друга. — `Не забывай, все они приняли мученическую смерть!`

— `А мы пока нет`, — парировал Лис. — `И не надо ускорять процесс. В горле сдержите стоны!`

Спорить с ним было бессмысленно, а потому я пропустил мимо ушей его слова и продолжал:

— `Так вот, Анну Болейн казнил специальный палач, выписанный из Франции. Стало быть, непосредственно к расправе Филадельф отношения не имеет`.

— `Из чего это следует?`

— `По моим сведениям, нашего таинственного незнакомца следовало бы называть лорд Эгмот. Он англичанин, а кроме того, лорд. И потому уж никак не палач. И поскольку одна весьма прелестная особа именует его дядюшкой Филадельфом, приводя в свидетели своего кулинарного искусства, то получается, что он жив, вероятно, здоров и, несомненно, проживает в Тауэре`.

— `Охренительно!` — поздравил меня Лис. — `И шо это нам дает?`

— `Пока не знаю. Но вероятно, что-то в этом есть`.

— `Или да, или нет, или может быть`, — с сомнением вздохнул Рей нар. — `Эти дохлые, они, знаешь, такие затейники… Делать нечего, вот и тарахтят шо попало!`

— …и хотя в моих силах предложить вам не более трех сотен городской милиции, да сотни полторы ваших соотечественников-гугенотов, верю, что в руках столь опытного военачальника даже это крошечное войско станет неодолимой силой!

— `Защекочем гидру мирового терроризма в ее логове!` — цветисто, но довольно точно прокомментировал услышанное Лис.

* * *

Три сотни солдат городского ополчения, обещанные Рейли, на поверку оказались лишь семью десятками обряженных в кирасы цеховых подмастерьев, имеющих понятие о военном деле едва ли большее, чем я в варке пива и в выделке кожи. Выставленные мастерским произволом для несения военной службы, они глядели на чужестранного командира со смешанным чувством страха и угрюмой досады. Наверняка им уже виделось, как проклятый француз будет устилать их телами прогалины лесных чащоб, ожидая, когда в колчанах босоногих валлийских лучников закончатся стрелы.

Насколько я мог видеть, так думали не только они, но и цеховые старшины. Не имея мужества отказать в поддержке скорому на расправу лорду-протектору, все эти седельщики, перчаточники и прочие аптекари старательно подбирали в ряды моего войска тех, поминки по ком не будут чересчур печальны. Ловить с таким отрядом разбойничьи шайки, быть может, плохо организованные и слабо вооруженные, но все же за много поколений достигшие высокого искусства в своем ремесле, было чистейшей воды самоубийством.

То ли дело мои “соплеменники” гугеноты! Их действительно было чуть более полутораста человек — опаленных войной рубак, по большей части оказавшихся в Англии после захвата французами Кале. Многие из них сражались еще под командованием адмирала Колиньи и знали в лицо моего “братца”. А потому были весьма удивлены, узрев Наваррца здесь, на острове, в тот час, когда сами отчаянные храбрецы намеревались вернуться на родину, чтобы стать под знамена славного короля Генриха IV. Понятное дело, мне пришлось произнести речь, чтобы хоть как-то объяснить этому траурному воинству и свое пребывание в туманном Альбионе, и наши ближайшие задачи.

Но что, в сущности, я мог им сказать? Что узурпатору лестно осознавать присутствие в свите французского принца? Что, ощущая шаткость положения, Рейли желает собрать вокруг меня, как вокруг магнита, здешних французов и поставить их себе на службу? Что он, возможно, планирует использовать близнеца короля-гугенота как фигуру в большой игре с Францией или же, наоборот, против нее? Не думаю, чтобы подобные объяснения вдохнули в души протестантов желание сражаться под руководством вельможной куклы опасного выскочки. Но уж сообщать им, что институтское начальство в ином, довольно сходном мире пожелало вернуть на престол свергнутую королеву руками парочки оперативников, попавших в самую гущу событий, точно кур во щи, и подавно было невозможно. И все же в предстоящем деле вся надежда была на этих мрачных бородачей да на шевалье Сержа Рейнара л'Арсо д'Орбиньяка, более известного как Лис.

Признаюсь, вытребовать его у Рейли было делом весьма не простым. Услышав, что я коварно желаю лишить наместника королевства столь ценного специалиста, “ревностный блюститель законности” едва не впал в истерику. Лишь заверения моего напарника, “шо все будет пучком и ему как раз надо присмотреть земельку под посевы”, заставили Уолтера уступить мне моего собственного “офицера по особо тяжким” во временное пользование. Впрочем, скорее всего дело было в другом. Хитроумному ловцу удачи во что бы то ни стало надо было показать наличие за ним неких таинственных сил, и моя поддержка в этой авантюре ему была весьма на руку. А ради этого он готов был наступить на горло собственной песне . Не сильно, конечно. Так — легким касанием!

На следующее утро по лесной дороге на гнедом ирландском жеребце, покрытом зеленой бархатной попоной с золотыми кистями, ехал долговязый худощавый дворянин. Миланская кираса, в которую он был облачен, радостно пускала солнечные зайчики, едва лишь лучи, пробившись сквозь нависшую над дорогой листву деревьев, падали на полированную сталь. Каштановые волосы кавалера были забраны под тонкий серебряный обруч, маскировавший единственную седую прядь. Зеленые глаза его светились неизбывной врожденной хитростью, едва скрытой маской беспечности, а переносица, напоминавшая, в силу жизненных передряг, латинскую букву “5”, недвусмысленно свидетельствовала, что сей достойный образчик мужественной красоты вряд ли блистает в кругу придворных щеголей. Впрочем, насколько мне было известно, кривизна переносицы никогда не мешала Лису — а это был именно он — держать нос по ветру.

Когда еще был я зелен и мал, —

горланил д'Орбиньяк во всю мощь луженой глотки, —

Лей, ливень, всю ночь напролет,

Любую проделку я шуткой считал.

А дождь себе льет да льет!

Быстроногий ирландский скакун, прядающий ушами в такт Лисовским руладам, шел неспешной рысью так, словно его хозяин выехал в лес полюбоваться весенней природой. Поводья были небрежно обмотаны вокруг передней луки боевого седла, оставляя руки всадника свободными, и, надо сказать, он весьма необычным образом пользовался этой самой свободой, подбрасывая и ловя на лету блестящую золотую монетку. Кошелек с точно такими же блестящими кругляшами красовался у него на поясе, точно демонстрируя склонность беспечного кавалера к негаданной благотворительности. Еще бы! За последние дни проезжий тракт, по которому рысил д'Орбиньяк, приобрел среди лондонцев весьма дурную славу. Разрозненные шайки валлийских головорезов всего за считанные дни собрали здесь столь богатую жатву, что в родном приграничье каждый из них мог считаться настоящим толстосумом. Стоит ли говорить, что если для былых хозяев награбленные ценности больше не представляли интереса, то лорд-протектор королевства считал их своей законной добычей и вовсе не горел желанием оставлять разбойникам честно награбленное.

Правда, несмотря на это, даже кошелек на поясе у Рейнара был выделен едва ли не специальным решением палаты общин. Но все же он был. И, как я настаивал, содержимое его составляли не медяки, не шиллинги, а самые что ни на есть настоящие золотые фунты. Ровно сто штук. Целое состояние по этим временам! Четырехлетний доход средней руки эсквайра.

Пусть годы меня уложили в постель,

Лей, ливень, всю ночь напролет.

Из старого дурня не выбьете хмель,

А дождь себе льет да льет! —

выпевал Лис, украдкой поглядывая по сторонам, по заросшим бузиной обочинам, где, по логике вещей, должна была таиться засада.

И все же, вопреки ожиданиям, ни свирепые валлийцы, ни их не менее душевные британские собратья не спешили преградить дорогу золотоносному певуну.

“Может, они днем отсыпаются?” — напряженно думал я созерцая непривычные лесистые пейзажи лондонского графства глазами Рейнара. Уже к началу восемнадцатого века от этих непролазных чащоб не оставалось даже воспоминаний. Все эти леса сгорели в каминах Лондона, обратившись в смог. Однако сейчас он вполне подходил для засады, но, похоже, кроме меня, об этом никто не заботился. Лис преспокойно одолевал милю за милей, демонстрируя всем желающим туго набитый кошель и золотую монету, то и дело заманчиво кувыркающуюся в воздухе.

“Должно быть, у разбойников есть осведомитель среди людей ведомства лорда-мэра”, — тревожно проносилось в голове. “Да нет, не может быть, — успокаивал я сам себя. — Банд на дороге много, но все они — человек пять, от силы десять. Более крупный отряд даже в чащобе незаметно разместить сложно. Хочешь не хочешь — следы останутся. А по следам с собаками не только на лис охотиться можно. Англичане — известные собачники, и доброта их ведома! Им что медведя травить, что валлийского разбойника — разницы никакой! Но суть не в этом. Шаек на дороге много, а вот связь между ними наверняка не ахти какая. Бандиты все же, а не партизанская армия! Стало быть, всех не оповестишь. Кто-то на приманку да купится!”

Мне невольно вспомнилась беседа с лордом-мэром, принесшим в Тауэр требуемые сто фунтов. Все время разговора он прижимал к груди кошелек, точно мы с Рейли, подобно озверевшим от долгого поста каннибалам, пытались оторвать и съесть лакомый кусок от самого старшины городских лавочников.

— А если они убьют вашего человека? Ведь золото попадет к этим нечестивым кровопийцам! — едва не рыдал затянутый в шелк и атлас торгаш.

— Если они убьют моего человека, — проникновенно, почти ласково вещал недавний корсар, пристально глядя на красную бычью шею лорда-мэра, выглядывавшую из жабо, — то в приграничье не останется живой души, способной поведать причину случившегося там избиения, и царь Ирод с его младенцами покажется невинным проказником по сравнению с тем, что там учиню я!

— Но ведь целых сто фунтов! — не унимался раззолоченный торговец.

— Дьяволово копыто! — Между бровей Рейли залегла жесткая складка. — Скажите, милейший, вам никто не говорил, что на блюде из кружев столь замечательная голова смотрится хуже, чем, скажем, на серебре?

— Нет, — пролепетал догадливый в силу занимаемой должности вельможа.

— Тогда я буду первым. Гони деньги, старый дуралей, и не смей мне перечить! — разрастаясь на глазах, точно ночной призрак, прорычал лорд-протектор. — Я спасаю Лондон, а ты твердишь о каких-то жалких ста фунтах! Мерзавец! Нынче же тебя ждет каземат как разбойничьего пособника! Уразумел?!

Перепуганный выразитель чаяний трудового купечества уразумел. Кошелек с золотом перекочевал на пояс Лиса. Обещанный отряд городской милиции сам собой усох до семидесяти рыл, а спасение Лондона пока что все никак не приносило сколь-нибудь заметных результатов.

Я не верил, что поднаторевшие в своем ремесле джентльмены с большой дороги пожелают вот так запросто убивать явно состоятельного олуха, по-идиотски демонстрирующего то, что все остальные пытаются скрыть. Ведь где есть сто золотых, вполне может оказаться сто пятьдесят, а то и больше! Так что, если скудоумный недотепа не схватится за оружие, чтобы отстоять приглянувшееся разбойникам добро, то с него живого толку будет куда как больше, чем от трупа. Недаром же часть состоятельных лондонских беглецов исчезла бесследно. Разбойникам мертвые тела с дороги оттаскивать недосуг. Им свои ноги уносить надо!

— `О! Кажись, наш скорбный труд пропадет не даром!` — раздался на канале связи возбужденный голос д'Орбиньяка. — `Все, пошла рубаха рваться!`

Четверо бродяг, размахивая копьями и тесаками, выскочили из лесу на дорогу, преграждая путь бесшабашному певуну. Еще один — с луком или пистолем, наверняка притаился в ближайших кустах на случай, если путник окажется буйным и несговорчивым.

— Ну? — обводя ватагу головорезов возмущенно-негодующим взглядом, сурово произнес Лис на чистейшем валлийском наречии. — И где, спрашивается, вас носит? Почему я должен разыскивать вас по всему тракту?!

Глава 9

Ахиллесова пята практически неуязвима,

если защищена лобной костью.

Гиппократ

Воины придорожного братства, еще мгновение назад горевшие желанием облегчить ношу богатого простофили, ошарашено застыли. Такому опытному бойцу, как Лис, этого времени вполне хватило бы, чтобы в упор продырявить два лба из пистолей, красовавшихся у него за поясом. А затем, не вдаваясь в рассуждения, умчаться, закрываясь от возможных преследователей облаком пыли, вздымаемым из-под копы г. Впрочем, от валлийских лучников лучше не бегать. Но это и не входило в наши планы.

Д'Орбиньяк красовался в седле, картинно сложа руки на груди. Сбитые с толку разбойники настороженно переглядывались, не зная, что и думать.

— Кошелек или жизнь! — выпалил один из них, наконец собравшись с духом.

— Да уж! — скривился невозмутимый всадник, бросая смельчаку золотую монетку. — Где-то между холмов Гвинедда эволюция явно забуксовала! Во Франции мне бы сказали: “Месье! Золото у вас на поясе чересчур отягощает вашу поклажу! А еще более вашу участь. Уж лучше пусть оно отягощает нашу совесть!” В Италии, пожалуй, крикнули: “Проклятье! Во имя динариев, брошенных в пыль апостолом Матфеем, гони монету, фра дьяболо! Или же немедля попадешь в ад с перерезанным горлом!” И только тут, буквально в зачуханной сотне миль от родного, не побоюсь этого слова — Перфеддвлада, нате — здрасьте: “Кошелек или жизнь?!”

Я невольно усмехнулся, слушая горькие излияния новоявленного валлийца. Перфеддвлад — название домена первых Тюдоров, Лис вчера зубрил весь вечер, время от времени появляясь на канале связи с однотипным вопросом: “Капитан, так как, ты там говорил, этого Влада фамилия?” Нынче же он шпарил мудреные валлийские названия так, будто провел среди вздыбленных холмов Уэльса большую часть жизни.

Вероятно, никогда прежде выходцам из разбойничьего приграничья не доводилось встречать столь говорливого и столь хладнокровного клиента. Между тем вошедший в раж д'Орбиньяк вещал, точно с амвона:

— Но пустое! Долой воспоминания об иных землях! Я отрясаю их пыль, грязь и паутину со своих ног! Вы спрашиваете, что предпочту я — кошелек или жизнь?! И шо, по-вашему, я могу ответить, глядя в эти простые, не замутненные разумом лица?! — Лис сделал эффектную паузу. — Оставьте свои жизни при себе. Впрочем, как и кошельки! Я не интересуюсь ни тем, ни другим. Недоумки, мне нужен ваш атаман!

Разбойники, поначалу завороженные словами, оскорбленно заворчали, вновь хватаясь за оружие, но не тут-то было! Стволы Лисовских пистолей, сверкнув на солнце золотой насечкой, точно выпрыгнувшая из воды рыбка чешуей, остановились на уровне забубенных голов гулевой команды, недвусмысленно выискивая себе жертву.

— Але, брателлы! Время дебатов кончилось!

Это уже был риск! Как ни крути, валлийцы народ упрямый, и если уж вбили что-либо себе в голову — не вытряхнешь, хоть год за ноги тряси! Понять, за какие грехи наслал на них Господь столь болтливую жертву, — это чрезмерное мыслительное усилие! А потому лучше уж на всякий случай разделаться с балаболом, а затем, на досуге, обдумать, что это он нес и отчего вдруг на их родном наречии! Еще оставался шанс, что вождь этого немудрящего войска, происходя, как обычно, из местной обнищавшей знати, способен заинтересоваться столь необычайной особой. Ведь коли тебя ищут подобным образом — стало быть, очень надо.

— Э-э-эй, мистер! — раздался за спиной Рейнара негромкий, но достаточно жесткий окрик. — А ну-ка бросьте ваши пистоли, если не желаете явиться на тот свет без покаяния!

От кустов бузины, которые всего лишь пару минут назад миновал мой глазастый напарник, отделилась фигура в бесформенном балахоне с ростовым луком в руках. Легкая, длиною в ярд стрела привольно лежала на чуть оттянутой тетиве. Но обманываться мнимой безопасностью столь небрежной позиции мог лишь человек, никогда не имевший дела с этим смертоносным оружием. Вдох — и лук изогнут! Выдох… И от этого выдоха до последнего выдоха жертвы не пройдет и мгновения!

— Кернуннос [Кернуннос — кельтский бог чащоб и лесов]! Блин горелый! Шоб мне в день святого Тави [Святой Тави — святой Девид, покровитель Уэльса] лука не едать! — радостно заорал Лис, оборачиваясь в седле и, ловко потеряв стремена, кувыркнулся через спину скакуна. — Парни, не так быстро! — Голос моего напарника разом потерял недавнюю вычурность и стал резким, как удар бичом. Стволы его пистолей теперь смотрели в обе стороны — и на вожака, и на его отпрянувшую от неожиданности свиту. — Я не хочу убивать вас. Вам нет смысла убивать меня. Разговор имеется! Это понятно?!

Сомневаюсь, чтобы валлийцы были испуганы устроенным моим ловким другом представлением. Дети западных холмов с младых ногтей чересчур по-свойски здоровались со смертью, чтобы вдруг испугаться оружия в руках проезжего ловкача. Но, судя по выговору, по упрямой повадке, парень был явно свой. А привыкшие к дикой, суровой жизни валлийцы превыше титулов и званий уважали ловкость и отвагу соотечественников.

Лучник в увешанном ветвями балахоне негромко свистнул и опустил свое оружие. Люди его клана не замедлили повторить этот жест. Вслед им со вздохом облегчения вернул пистоли на прежнее место и Лис.

— Вот так-то лучше! Мое имя Ферджюс ап Додд. — Главарь разбойников вложил стрелу в колчан, висевший за спиной. — Кто ты такой, землячок, и почему разыскиваешь меня?

— Тс-с-с! Никаких имен! — напуская на себя кромешную таинственность, драматически прошептал Лис. — Деревья имеют уши! Я сам обрезал их не один десяток!

“Храбрый Ферджюс” покосился по сторонам, явно пытаясь убедиться в наличии столь дивного ботанического казуса.

— И где они теперь?

— К делу, которое я здесь представляю, это отношения не имеет! Старина ап Додд, ты именно таков, каким мне тебя описывал наш источник. Даже лучше!

— У вас есть говорящий источник? — восхитился местный криминальный авторитет.

— У нас все источники говорящие, а некоторые даже пишущие, но об этом после! Отсюда надо поскорее скрыться! — раскомандовался Лис, уже окончательно почувствовавший себя в нужной тарелке. — Это верные люди? — Он покосился на притихшую банду.

— Несомненно! — в тон ему поспешил ответить Ферджюс, кивая пристроенной на голове клумбой.

— Тогда им тоже нужно скрыться! — подвел черту д’Орбиньяк, разворачивая скакуна, чтобы увести гордое животное с дороги. — Указывайте путь!

— Но кто вы? — все еще не унимался разбойный атаман.

— Мое имя слишком известно, чтобы я его называл! — мрачно отозвался Сергей. — Но кое-кто именует меня Конан Вар-Вар. Пишется через дефис. В обоих случаях с “W”. Можете величать меня так же. Но поспешим, враг не дремлет! Он дышит в спину!

* * *

Разбойничий костер был упрятан в яму, чтобы в надвигающихся сумерках не привлекать внимания вездесущих лесников лорда-лейтенанта — шерифа шестнадцатого века. Впрочем, для попавшихся в силки кроликов подобная конспирация значения не имела. Они неспешно поворачивались на вертелах, все больше и больше превращаясь из божьей твари в провиант.

— И тогда он сказал: “Конан! Для дела, которое ты задумал, нужен надежный человек! Не просто надежный, а шоб сталь по сравнению с ним — чисто вонючая портянка! Найди ап Додда! Это такой прикольный корефан, шо джапанские самураи просто отдыхают — все семеро!

— А кто это? — Атаман валлийцев, в отличие от многих лисовских пациентов, был простодушен и не считал зазорным интересоваться значением диковинных слов, произнесенных гостем.

— Это долго объяснять, брат! Но сила не в этом. Сила — в джоулях! А прикольные корефаны — им палец в рот не клади — кого хошь приколят! Никого не забоятся!

— Да, я таков! — Ферджюс гордо развел плечи.

— Так а я ж о чем! — Лис состроил удивленное лицо. — Хто ж сомневается!

— Есть такие! — мрачно отозвался его собеседник.

— Фуцики покрюченные, — выразил свое отношение к неведомым маловерам д'Орбиньяк. — Но ничего! Когда мы всех победим напрочь и навзничь, ихтиологи станут нашими теологами! Как говорят французы: “Се ля ви! Бабла на всех не хватит! Кому татор, а кому — лятор. Им патент, а нам — алия!” Ничего, шо я по-французски? — перебил сам себя гасконский хохол. — Мы всех превозмогнем! Это я тебе фунт за сто даю!

— Давай! — Ферджюс немедленно протянул руку за предложенной суммой, похоже, вычленив из всей страстной речи моего напарника лишь этот незамысловатый тезис.

— “Давай” переехал трамвай! — не унимался Сергей. — Слышал, как протестанты в своих псалмах поют: “Никто не даст нам избавленья — ни Бог, ни царь и ни герой! Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой!” Самим придется все брать. В общем, слушай меня ушами и вникай головой в самую соль. В Лондоне сейчас творится полный ататуй — генеральная репетиция конца света.

— Я знаю, знаю! — закивал разбойный вожак.

— Сомнений нет! Но это все преамбула, дальше амбула пойдет, — перебил его Лис. — Суть в следующем. Лорд-казначей, а вместе с ним лорд-мэр решили чуть-чуть закрысить монеток на черный день. Всего ничего — возов десять-пятнадцать!

Глаза Ферджюса округлились. Должно быть, никогда в жизни он не слышал, чтобы золото и серебро считали возами.

— В общем, по мелочи, — убедительно продолжал самозабвенный враль. — Сбережения на тихую старость бывшей королевы и плюс к этому лондонская городская казна.

Валлиец издал нечленораздельный звук — нечто среднее между всхлипом и стоном экстаза.

— Ага, я вижу — ты усек! — расплылся в улыбке таинственный гость. — Сам понимаешь: знаем об этом ты да я да мы с тобой. Чужаков лорды в свои дела посвящать не станут. Прикинутся, мол, всякое барахло из одного королевского дворца в другой перевозят. Стражу, конечно, приставят, но чтоб лишних разговоров не было — так, только для виду.

— Вот тут мы их!.. — Разбойничий атаман сделал жест, точно сворачивая голову воображаемой страже.

— Не суетись под клиентом, брателла! — оборвал виртуальную атаку мой предусмотрительный напарник. — Все учтено могучим ураганом! Видимость видимостью, а жлобов семьдесят лорды к возам приставят. Это я тебе как Конан говорю! Ты че их, своими босяками давить будешь? Да я твоих профи один голыми руками порву, шо краюху!

— А что же делать? — включаясь в предложенную Лисом игру, озадаченно спросил вожак стаи.

— Вот тут-то вся и закавыка! — понижая голос до шепота, проговорил д'Орбиньяк, оглядываясь по сторонам. — Потому-то я тебя и искал! Мне так и сказали: это может либо ап Додд, либо никто! Иначе — забудь!

— Ты нашел того, кого искал, дружище! — гордо изрек Ферджюс.

— Да, я уж заметил! — кивнул Лис. — Короче, трюк следующий. Возы будет сопровождать стража из лондонской городской милиции. Но только до Клоптонского моста. Это близ Стэнфорда. У моста — граница графства. За нее они без специального королевского указа и решения городской макушки идти права не имеют. За мостом возы должен подхватить конвой местного бейлифа. И я как раз везу… — Сергей сделал паузу, вновь придавая лицу загадочный вид. — Ну, в общем, не важно кому приказ — подогнать через десять дней людей к этому самому месту.

Из левого сапога Конана Вар-Вара появился пакет с крестом и мечом лондонского магистрата на печати.

— Вот он!

— И что же мы? — напряженно спросил не на шутку встревоженный атаман. — Полторы сотни нам и подавно не перебить!

— Ты правильно оцениваешь обстановку, дружаня! — ободрил его лукавый советчик. — Ты буквально прирожденный стратег и — не побоюсь этого слова — тактик! Но никакого второго отряда не будет!

— Как так? — стараясь проникнуть в суть нашего замысла, удивленно поинтересовался валлиец, явно польщенный заковыристым комплиментом.

— Да очень просто! Конвой, который будет ожидать жирного бобра по ту сторону Эйвона, должен собрать ты! И ты же должен его возглавить! Усек идею?

— Но если я пошлю человека домой, то…

— То кругом-бегом, пока он доберется, пока твои люди штаны подвяжут, пока сюда дошкандыбают, останется только им рассказать, какой сладкий кус мимо рта проскочил! На фига тебе щемиться за семь верст киселя хлебать? Леса и здесь полны всякой шушвали.

— Но они не пойдут! — усомнился разбойник. — Уж во всяком случае, не захотят, чтобы я у них верховодил!

— Ап Додд! Ты меня удивляешь! Ты еще скажи, что собираешься делиться со всем этим низкородным сбродом, который на дороге больше побирается, чем грабит! Нам необходимо семь-восемь десятков человек, способных в нужный момент нацепить доспехи и, выстроившись в две ровные шеренги, прикинуться легальными конвойниками. Понты делов! Железо я обеспечу! А кто не с нами, тот против нас! Ну а кто против нас, тому самое время уладить свои дела с Главным! — Лис жестом фокусника достал еще один пакет из второго сапога. — Все на мази! Твое дело прошерстить здешние чащи и насобирать голоты. Да такой, шобы потом с ней было не жалко расстаться.

— Но ведь они не захотят!

— Всякое бывает! Некоторые, может, и не захотят! — развел руками Лис. — Но ты нам о таких птичкой насвисти — где они прячутся. А я на них своих псов спущу. Не боись, песики у меня серьезные! По-нашему, правда, бормочут слабо, но зато рубятся — чертям тошно!

— Но…

— Но кто-нибудь может нас опередить?! — не давая вставить слово собеседнику, наседал д'Орбиньяк. — И в этом ты прав — может! Но тут уж твоя, забота. Подсуетиться, чтоб эти кто-нибудь нас не обскакали. Сам понимать должен, голым задом райских врат не выбьешь. Рыбу я тебе подгоню, а сети забрасывать уж как-нибудь ручками потрудись! Улов знатный, расстараться надо!

Лицо Ферджюса ап Додда приняло задумчивое выражение. Его кельтский ум, невзирая на всю суровость и жестокость, порой доходящую до свирепости, продолжал оставаться поэтически возвышенным и склонным к волшебному восприятию мира. Как и сотни лет назад, во времена могущественных друидов и вдохновенных бардов, он внимал неясному томительному зову сердца. А оно толчок за толчком подвигало его то ли куда-то за море, то ли в драку. Неясный этот зов во все века был куда важней для каждого валлийца любых меркантильных расчетов скаредного лондонского Сити и соображений благочинной умеренности широв [Шир — общее название графств Британии].

— Туддры заплатят мне за серебряный венец Гвендайн! — выходя из задумчивости, воскликнул Ферджюс ап Додд с неожиданным воодушевлением.

— Тише, враг подслушивает! — шикнул на него осторожный подельник. — Туддры — они такие! Они заплатят! — в тон джентльмену с большой дороги вторил Лис, не забывая при этом осведомиться на канале связи:

— Капитан! Шо он буроват? Кто кому за шо заплатит и где в этот момент будем мы?

Туддрами в Северном Уэльсе величали Тюдоров. О серебряном венце Гвендайн, впрочем, как и о золотом, если такой имелся, к моему стыду, я ничего сказать не мог, но к успеху затеянной нами операции это, вероятно, отношения не имело.

Всю следующую неделю окрестности Лондона прочесывались сворой черных адмиральских псов. Так прозвали гугенотов разбойники, а вслед за ними и лондонцы в память адмирала Колиньи, в честь непроницаемо-темных одежд суровых французских вояк и невиданной точности, с какой Адмиральская свора раз за разом выходила на очередную разбойничью ватагу. Спустя всего несколько дней одни головорезы придорожного воинства занимали очередь к адским котлам, другие сочли за лучшее вернуться к знакомым холмам и болотам Уэльса, и лишь некоторые, то ли самые глупые, то ли, наоборот, отчаянные, а может, и то и другое вместе, примкнули к удачливому атаману Ферджюсу ап Додду. Этому лихому сорвиголове удавалось не только раз за разом уходить от погони, но и порою захватывать богатую добычу. К примеру, несколько возов с оружием и доспехами. Что душой кривить, такая удача выпадает на долю не всякому!

* * *

В один не то чтобы прекрасный, но вполне солнечный день из ворот Лондона выехали пятнадцать крытых возов, запряженных двуконь, и неспешным шагом отправились в некое весьма секретное место, известное только зеленоглазому верзиле, успевающему отдавать команды и сыпать прибаутками в одно и то же время. Колонна двигалась медленно, так что семь десятков ратников городской милиции с копьями, арбалетами, а кое-кто даже при аркебузах могли не только трястись по раздолбанным колеям вместе со своим незатейливым транспортом, но и сопровождать его пешим ходом. Караван шел медленно, поскольку бочонки, в два ряда стоявшие внутри крытых дерюжиной телег, были заполнены до отказа.

Караван шел медленно, и тягостное ожидание его вызывало дрожь у обряженных в панцири и шлемы людей Ферджюса ап Додда, томящихся от вынужденного безделья по ту сторону Клоптонского моста. Не привыкшие таскать пудовую стальную сбрую быстроногие охотники за чужим добром изнывали от июньской жары, проклиная и весь металлолом, который им пришлось напялить на себя, и топоры на длинных ручках, которыми удобно разве что кошек с дерева сбивать. Последние два дня под руководством Лиса вольнолюбивые дети приграничья, стиснув зубы, осваивали азы строевой подготовки, чтобы хоть на несколько минут изобразить отряд английской пехоты. И вот теперь, как воздаяние своему долготерпению, они ждали появления заветного приза. Сигнальщик на опушке леса замахал ярким платком, повязанным на алебарде, и опрометью бросился к валлийцам Ферджюса:

— Еду-ут!

Наспех собранные алебардиры, ругаясь на чем свет стоит, принялись выстраиваться по обе стороны дороги, образуя живой коридор. И что с того, что панцири на них — дешевая золоченая подделка, пригодная разве что для парадов! Что с того, что железная кираса способна держать удар не более чем картон, и даже пластины латной юбки, даже заклепки на них не более чем видимость — один удар кузнечного пресса. Вот она — грозная стража, которой доверено охранять от разбойного люда золотую казну!

Возы остановились у въезда на мост, и только Лис, в сопровождении четырех всадников, приданных ему Рейли для обеспечения сохранности бесценного специалиста, направился вперед, туда, где ожидал его изображающий начальника эстафетного отряда стражи Ферджюс. Формальный обмен паролями, коварные ухмылки… И вот лондонская милиция с облегчением строится на пыльном тракте, чтобы отправиться в обратный путь, а тяжело груженные возы, скрипя осями, один за другим въезжают на длинный каменный мост.

— Внимание! — скомандовал я. наблюдая в подзорную трубу происходящее.

Сооруженный у самой кроны высокого дуба наблюдательный пункт позволял вдосталь любоваться разбойничьими приготовлениями. Адмиральская свора еще вчера наметом пронеслась через этот мост и умчалась невесть куда. Здесь, в лесу, и находилось это самое “невесть куда”, где скорые на расправу с разбойниками гугеноты поджидали заветный час. Конечно, джентльменов с большой дороги можно было захватить прямо в лесу, благо д'Орбиньяк уже знал туда дорогу. Но это риск неоправданных потерь с нашей стороны. К тому ж лесная чаща — не лучшее место для отлова разбегающихся негодяев, которые большую часть жизни только и занимались тем, что бегали за кем-то или от кого-то. То ли дело сейчас, когда на каждом из них непривычная груда железа! Но и тут спешить не следует. В доспехах ли, нет, валлийцы — упорные вояки. И даже прижатые к реке сдаваться не пожелают. А это опять-таки лишние жертвы. С нашей стороны.

Между тем возы переехали мост, и возницы, лениво похлестывая неспешных тяжеловозов, въехали в живой коридор.

— Приготовиться! — скомандовал я, складывая подзорную трубу и начиная стремительный спуск.

Дальнейшее я видеть уже не мог, но представлял очень хорошо, поскольку много раз прокручивал в уме предстоящую схватку. Вот возы оказываются в окружении разбойничьей гвардии, дожидающейся лишь мгновения, когда скроется в лесу колонна лондонских тупиц, чтобы вдоволь налюбоваться захваченной добычей. Вот по Лисовской команде слетает прочь темная дерюга, точно платок со шляпы фокусника. Залп!!! По четверо “адмиральских псов” на каждом возу — это шестьдесят стволов. Шестьдесят гугенотов, засевших между бочонками с песком в предвкушении начала боя… Но что же они медлят! Залп! Ну вот, началось!!!

— Вперед! — скомандовал я, вырывая шпагу из ножен и бросая в атаку остатки Адмиральской своры.

“Вперед!” — Эта команда была продублирована мной на канале связи, но и без того можно было не сомневаться, что Лис в этот миг уже пришпоривает коня.

За годы, весьма долгие годы совместных похождений я имел возможность убедиться, что мой друг, бесшабашно рискуя собой, тем не менее весьма трепетно относится к предмету риска. И геройствовать понапрасну было не в его правилах. Как говаривал великий русский полководец Александр Суворов: “Каждый солдат должен знать свой маневр! ”

Гугеноты отлично справлялись с порученным делом. Отбросив разряженные пистоли, они немедля выхватывали из-за пояса следующие, чтобы, обнажив клинки, схватиться врукопашную с ошеломленным противником. А Рейнар, точно подстегнутый первым выстрелом, склонившись к самой холке своего ирландца, гнал скакуна навстречу атакующей из лесу Адмиральской своре. Люди Рейли прикрывали его собой, точно щитом, но это была излишняя предосторожность. Ферджюс и те из его людей, которые изображали местных джентльменов, а потому гарцевали верхом на “захваченных конях” в “трофейных доспехах”, управлялись с луками куда как лучше, чем с пистолями. А прицельно стрелять по движущемуся всаднику на всем скаку, да еще из колесцового пистолета, — это плод воспаленной фантазии голливудских режиссеров!

И все же, все же, все же… Почувствовав, в какую западню его завлекли, Ферджюс ап Додд, вместо того чтобы, как подобает разумному командиру, руководить этим, пусть и безнадежным, боем, яростно погоняя жеребца, помчался вслед ускользающему обидчику, надеясь напоследок разделаться с ним. Так они и мчались: Лис, всадники Рейли, Ферджюс и полудюжина его свиты, пока не вывалил им навстречу из лесу отряд обряженных в траур гугенотов с непривычным для Англии боевым кличем “Наварра!”.

Схватка у Клоптонского моста все больше превращалась в бойню. Еще державшиеся на ногах валлийцы готовы были драться отчаянно, но, лишенные обычной подвижности, они были обречены. Их поражали одного за другим, не давая сблизиться. Перебежавшие мост лондонцы наваливались скопом и, повалив, просто рвали неповоротливых смельчаков на части. Месть перепуганных лавочников всегда страшней боевой ярости воинов.

“Наварра!!!” — ревели адмиральские псы, разворачиваясь в линию и загибая вперед фланги, чтобы окружить немногочисленных валлийских кавалеристов.

— Живьем брать! — уже командовал Лис.

Но не тут-то было! Резко повернув коней, Ферджюс и его свита устремились к реке, разметав десяток лондовцев, пытавшихся сбросить “кавалеров” наземь. Они домчались до самой кромки берега и… что есть силы пришпорили скакунов, отправляя их в последний полет.

Мы с Лисом печально глядели, как катит серые волны Эйвон, вливаясь в распахнутые пасти арок Клоптонского моста.

— Коней, коней спасайте! — суетились у воды таровитые лондонские милиционеры. — За них деньги плачены!

— Жалко мужиков! — со вздохом повернулся ко мне Лис. — Оно, конечно, бандюганы, но в храбрости им не откажешь! Что попишешь, не удалось старине ап Додду снять с Тюдоров бабок за своей венец! Прости, старик, если сможешь. Да, ты, кстати, не выяснял, что это за хрень такая — серебряный венец Гвендайн?

— Времени не было! — хмуро отмахнулся я.

— А ты узнай, не зря же Ферджюс о нем так пекся!

— Хорошо, — не отрывая взгляда от воды, по которой, все больше погружаясь, точно погребальные венки на месте затонувших кораблей, плыли плащи валлийцев, кивнул я. — Узнаю.

Глава 10

Голос истины противен слуху.

Лао-цзы

Лис пил третьи сутки напролет. Пил, почти не останавливаясь и не пьянея. Начал он с драгоценных вин Луары из винного погреба замка Бейнард, бывшей королевской резиденции, куда были помещены мы после блистательной победы над пойманными в западню разбойниками Ферджюса. Затем ливрейные слуги, приставленные для заботы о высоких гостях, по очереди гоняли в портовые кабаки за шотландским виски. Но недолго просоленным до белизны мореходам довелось созерцать расфранченных лакеев с лилиями и леопардами на груди. Обнаружив в замке на Темз-стрит алхимическую лабораторию, д'Орбиньяк, к удивлению ее хозяина, сноровисто приспособил аппаратуру к делу. А уже через несколько часов он хлестал невообразимое пойло, название которого с придыханием произносили многие сотрудники Института — “Лисовый напий”.

Но опьянеть ему все равно не удавалось. Он все более и более мрачнел, категорически не желал готовить “трюфели Дианы” и раз за разом норовил взорваться обличительной речью по самому пустячному вопросу.

Третьи сутки уже были на исходе. Д'Орбиньяк сидел, облокотив голову на жилистую руку, и мрачно наблюдал, как горит вылитый им на столешницу “напий”. Украшенный сапфирами и топазами золоченый кубок, должно быть, конфискованный в пользу покойного короля Генриха VIII при разгроме католических монастырей, валялся далеко в углу, отброшенный прочь гневным пинком “спасителя Лондона”.

— Капитан! — не отрывая взгляда от голубоватого пламени, точно в никуда, бросил Лис. — Вот объясни мне, как умный мужик, ради кого, ради чего мы тут корячимся? Шоб все эти надутые торгаши пожирнее ели да помягше спали?! Шоб твой самоуродочный гений держал пальцы опахалом?! Или может, шоб у нас там…

— Шевалье! — сухо перебил его я, теряясь между необходимостью успокоить друга и обязанностью отвратить его от нарушения жесткой инструкции не называть Институт при открытых разговорах. — Позволять себе подобные срывы — просто непристойно. Вы не хуже меня знаете, зачем мы тут и что нам надлежит делать. Конечно, твои валлийцы были храбрецами — с этим никто не спорит! Мне и самому жаль их. Понятное дело, как людей, а не как разбойников. Мы воздали им должное и похоронили по полному обряду, а не развесили вдоль дороги, как велит обычай. Однако не стоит забывать: все они были грабителями с большой дороги и по любым законам заслужили свою участь!

— Ага! Они свою, а мы — свою, дерьмо собачье! — раздраженно отозвался Сергей.

— Послушай! — стараясь говорить как можно мягче и убедительнее, начал я. — Сейчас мы уже практически на свободе. У нас под рукой есть отряд верных людей. В Лондоне каждый знает, что бандитов разгромил не Рейли, а мы с тобой. Это серьезный козырь! Не стоит забывать: лондонская милиция — шесть тысяч человек! С такими силами мы сможем вытащить королеву, даже если придется брать Тауэр штурмом.

— Господи, кэп, шо ты буровишь?! Какие люди, какие штурмы?! Кому оно все, на хрен, надо?! — Лис выразительно похлопал себя ладонью по лбу. — Шо, блин, шлемаком мозоль на мозгах натер, аристократ хренов?!

— Рейнар, ты пьян! — поморщился я. — Поэтому я не буду обращать внимания на твои слова, но все же постарайся вникнуть в суть моих! Конечно, Тауэр мы штурмовать не будем, но Елизавету надо спасти.

— Бэт Туддр в сер-ребряном венце Гвендайн! — ни с того ни с сего брякнул Лис.

— Да что ты вцепился в этот венец?! — возмутился я. — Хотя… — Я усмехнулся от неожиданности мысли, навеянной бессвязной фразой друга. — Если организовать хоть какую-то связь с королевой…

— О господи! Ну шо ж за напасть такая?! — Рейнар обескуражено поискал глазами кубок, к своему удивлению, не обнаружил его на столе и, пожав плечами, потянулся к полупустой бутыли с недопитой горючей смесью. — Стакан уже хто-то тиснул! Ну, ладно, давай колись! Шо ты еще удумал на нашу голову?

— Если каким-то образом Елизавета объявит, что собирается выйти замуж, то она сразу выбивает карты из рук Рейли.

— Ага! — отхлебывая из горла, кивнул д'Орбиньяк. — А женихом ее будешь ты.

— Ну да, конечно! — обрадовался я сообразительности друга. — Сам посуди: французский принц, спаситель Лондона от разбойников — чем не партия?! Ей в общем-то и надо только подтвердить намерение выйти за меня замуж, а остальное мы здесь и сами прокрутим. Заручимся поддержкой Лондона, а там можно играть!

— Конечно-конечно! — мрачно кивнул Лис. — Говоришь, что я напился, а это ты сам нанюхался! — Он сделал еще несколько больших глотков.

— Поставь бутыль, черт возьми! — возмутился я. — В конце концов, Рейнар, твое поведение просто возмутительно! Я говорю о весьма серьезных вещах и это не повод для шуточек!

— Все, все, Капитан! Умолкаю. Шо за кипеш?! Не всем же быть семи пятниц во лбу! Оно ж, как говорили между собой творцы, буквально демиурги наших первоисточников и составных частей, питие определяет сознание. Аж вплоть до бессознательного состояния. И это правильно! Это наши исторические завоевания, и мы их никому, к хреням собачьим, не отдадим! Не отдадим, блин горелый, хоть он дерись! Потому шо завоевания эти на фиг никому не нужны, а для нас это история! Запомни, Капитан, на моей родине, в беспредельной неодолимой стране бесполезных советов и вечнозеленых помидоров, люди пьют всего по трем причинам. Трем! Чуешь, каким, на хрен, священным трепетом несет от этого числа?! Когда душа поет — у нас пьют от радости, когда плачет — от горя. Ну а ежели ни так ни сяк — то от скуки. Не то шо здесь — лишь бы продезинфицировать кишки перед забиванием в тушку очередного хот-дога вместе с его картонной хот-будкой.

И вот сейчас я пью. Я нажираюсь, к Бениной бабушке, вдрабадан, потому шо мне конкретно плохо! И не потому, шо мы раскатали валлийцев, как ото те шары по кегельбану. Они в общем-то тоже были отнюдь не краснознаменным хором мальчиков-колокольчиков. А оттого я пью, шо за каким-то лешим из-за хрен знает каких королевских марьяжей нам с тобой… Ты способен это понять, монарх недоделанный?.. Нам с тобой пришлось мочить в сортире всю эту шушваль, которая ни на йоту, ни на вот столечко не хуже тех, кто нам их заказал. И уж конечно, тех, кого мы так бла-ародно защитили! Быстро и, блин, качественно! Рекламации нет! Нами попользовались, словили кайф — и разместили в рамочку, шо то резиновое изделие номер два на выставке современного искусства! Но пасаран — они не пройдут. Во как я всем этим сыт! — Сергей рубанул себя ребром ладони по горлу. — Не по мне эта ваша страхомутная куртуазия! Не нравится мне быть, несомненно, очень полезным, но изделием номер два. В гробу я все это видел — сквозь крышку! Он явно хотел добавить еще некоторое количество ветвистых эпитетов в адрес Британии, нашей работы, королевской власти и поименно отдельно взятых за кое-какие части тела товарищей, но тут внимание его привлек негромкий деликатный звук бронзового дверного молотка. Обычно таким образом давал о себе знать дворецкий, испрашивая позволения войти в кабинет досточтимого “принца Шарля”.

— О! Приперся — хрен сотрешь! — недовольно буркнул Лис, сбиваясь с ораторского тона. — Ну че тарахтишь — входи! Тоже мне, юный барабанщик выискался.

Дворецкий, приоткрыв дверь, неодобрительно причмокнул губами, узрев наведенный Лисом творческий беспорядок, но, войдя в комнату, заученно склонил голову в докладе:

— Ваше высочество! Делегация цеховых старшин просит соизволения принять их. Они утверждают, что имеют к вам, мессир, безотлагательное дело. Прикажете им ждать? — Он сделал выразительную паузу, еще раз оглядывая кабинет. — С вашего разрешения, милорд, я бы прислал сюда горничных — прибраться .

— Нарисовались, блин! Мериносы нестриженые! — негромко, но так, чтобы его слышали все заинтересованные стороны, сварливо пробурчал д'Орбиньяк. — В общем, мин херц, общайся с ними сам.

Он довольно твердо поднялся из-за стола и, подхватив расписанную цветами бутыль, в которой плескалось еще добрых полпинты “Лисового напия”, направился к двери:

— Ты у нас сир — тебе и карты в руки! Я пошел в люлю. А то у меня тут, кхе-кхе, кашель в груди образовался. Намерзся по ночам в лесных чащобах, и все — конец здоровью! Может, и вовсе воспаление легких! — С этими словами д'Орбиньяк миновал невозмутимого дворецкого, с хорошо скрываемым недоумением созерцающего диковатую картину происходящего. — Служи, боец! — уже выйдя из комнаты, обернулся к нему Лис. — Дембель неизбежен! — Сообщив этот знаменательный факт, Рейнар замолчал и, чуть пошатываясь, но все же относительно ровно отправился “в люлю”. Попросту говоря, спать.

— Вели, чтобы цеховой старшине накрыли стол в буковой гостиной. Пусть ждут меня там, — подходя к зеркалу, небрежно бросил я. — Скажи, что я скоро изволю к ним спуститься. Да вели подать мне свежие перчатки.

— Будет исполнено, ваше высочество, — поклонился горделивый, как Биг-Бен, дворецкий и, чинно ступая, отправился выполнять поручения.

* * *

Пятеро одетых с преувеличенной тщательностью буржуа ждали аудиенции, усевшись вокруг невысокого, выложенного черепаховым панцирем стола, уставленного фруктами и прохладительными напитками. Пожалуй, их можно было даже принять за пожилых вельмож, когда б не безвкусная роскошь наряда и нелепая манера, садясь, засовывать подвешенную сбоку шпагу себе под ноги.

— Вы просили меня принять вас, господа? — после обычных приветствий сухо поинтересовался я. — Зачем, позвольте узнать?

Псевдовельможи, замершие по стойке “смирно” с прижатыми к груди шляпами, переглянулись, точно набедокурившие школяры, пришедшие вымаливать прощения у строгого директора.

— Ваше высочество! — после недолгой паузы заговорил один из олдерменов [Олдермен — член Городского совета Лондона]. — Мое имя Адам Хаммерсмит. Я возглавляю лондонскую гильдию бронников. Эти господа так же, как и я, занимают весьма достойное положение как в Городском совете, так и в своих цехах…

— Джентльмены! Прошу вас понять меня верно. Я довольно ограничен во времени, а потому был бы весьма благодарен, ежели вы сразу перейдете к сути вопроса, приведшего вас сюда.

— Ваше высочество, — вновь заговорил несколько обескураженный Адам Хаммерсмит. — Мы так благодарны вам за ту великую услугу, которую вы оказали Лондону!

— Не стоит благодарности! — отмахнулся я, демонстрируя на лице изысканную смесь легкого раздражения “ах, оставьте!” и утомление от печальной необходимости постоянно таскать на голове лавры победителя. — Искоренение разбоя и защита слабых есть неотъемлемая добродетель всякого достойного рыцаря.

— О, это, несомненно, так… — почтительно начал Хаммерсмит.

— Вот-вот, милорд! — перебил неспешного бронника один из его собратьев, судя по тучности и отменно румяному виду, явно имевший отношение к производству какой-то снеди. — О том-то и речь.

— Питер! Его высочество — принц, а не милорд! — строго поправил говоруна мастер кирас и наручей, должно быть, имевший в своих заказчиках и тех и других. — Дело вот в чем, ваше высочество, — чинно продолжил он, — что с тех пор, как лорд-протектор изволил объявить, что новый король Британии будет избран, точно какой-то член палаты общин, весь торговый люд просто лишился покоя. Всякие мошенники идут к нам и, угрожая оружием, требуют поддержать их ставленников на выборах. Они смущают наших подмастерьев и работников прелестными речами, сулят им золотые горы, мешают работать… Да к тому же еще требуют денег, обещая в случае прихода их короля неисчислимые кары всем, кто не желал поддержать “законного государя”.

— Это люди Рейли? — поинтересовался я.

— О нет! — замотал головой почтенный переговорщик. — Те лишь горланят на площадях и перекрестках, призывая объединиться вокруг юного короля Джеймса.

— И что же вы? — заинтересованно спросил я.

— Непотребное, небогоугодное это дело — избирать государя! — запальчиво выкрикнул тот самый Питер, которого я мысленно окрестил “колбасником”. — Ибо всякая власть от Бога!

— Ежели нынче короля избрать — уж как бы хорош он ни был, а все молва пойдет, что и впредь так же правителя себе выбирать можно. А какой же мастеровой или пахарь пожелает, чтоб хозяин его был суров да пекся более о своем деле, чем об его ненасытной утробе? Вовек таких работничков не сыщется! Все, как есть, под себя гребут. А ежели такового государя над страной не будет, ежели не станет он печься о всей стране, а токмо о тех, кто за него кричал, то и страны почитай что не будет! Разворуют до нитки! Верно сказано, государь в стране от Бога поставлен. Ему пред Творцом ответ и держать! Людской же суд владыке земному не указ. Дело же честных подданных как толковых подмастерьев при мастере — помогать хозяину советом да верным деянием своим. Государю же, как тому мастеру, надлежит дело свое приумножать, казну золотую копить да в исправности наследнику все передать — с благословлением и мудрым словом.

— Все это замечательно! — кивнул я, делая вид, что не понимаю, к чему клонят представители деловых кругов. — Но я-то вам зачем понадобился?

— Ну так как же? — Адам Хаммерсмит смущенно кашлянул. — Это ж оно вот ведь как! Нам бы того… — Он нервно схватил с вазы спелую грушу, точно желая найти в ней спасительную точку опоры. — Не дело это — короля выбирать! Вот кабы Елизавету на трон вернуть! Вот это было б по-божески! И Господь бы нас не оставил, и мы б на такое дело не поскупились! А вы б…

Я так и не услышал заветного предложения возглавить лондонское воинство. Двери гостиной распахнулись — все три: по обе стороны и сзади меня.

— Браво, браво, браво! — Насмешливый голос за моей спиной, несомненно, принадлежал Рейли. — Какой пафос! Сколько огня в этих речах! Прямо не мастер Хаммерсмит, а Марк Тулий Цицерон! И хотя с Елизаветой у вас ничего не выйдет, о золотом дожде прелестной Данаи мы еще поговорим. Этих — в Тауэр! — Голос лорда-протектора из насмешливого превратился в холодно-жестокий.

— В каземат? — буднично поинтересовался капрал стражи.

— Пока нет. — В тоне бывшего корсара послышалась ласково-кошачья нотка, способная наполнить ужасом сердце застигнутой на горячем мыши. — Я с ними еще побеседую. — Произнеся это, он утратил всякий интерес к пленникам и как ни в чем не бывало направился ко мне. — Сир! Я в общем-то пришел осведомиться, как здоровье нашего друга д'Орбиньяка?

— Он болен, милорд, — хмуро отозвался я. — Серьезно болен. Но кризис, похоже, уже миновал.

— Какая неудача, — вздохнул Рейли. — Что ж, не будем его беспокоить!

Он обвел взглядом гостиную и указал на сервированный столик:

— Надеюсь, сир, вы не будете возражать разделить со мной ленч?

Стража сомкнулась вокруг поборников королевской богоизбранности, спеша доставить несостоявшихся мятежников поближе к предмету их возвышенных чувств.

— Экая досада! — глядя вслед удаляющимся делегатам от деловых кругов, покачал головой ухмыляющийся корсар. — А ведь подумать только! Зайди я всего парой минут позже — и вы бы могли стать участником заговора!

— Что ж, — равнодушно пожимая плечами, довольно сухо бросил я. — Будем считать, что вы пришли вовремя и воочию смогли убедиться, что никакого заговора не было. А поддерживать Елизавету — неотъемлемое право этих господ.

— Полностью с вами согласен, — присаживаясь к столику и укладывая шпагу так, чтобы эфес ее находился под рукой, кивнул лорд-протектор. — Да вы присаживайтесь, мессир. А то что же это: я сижу, а вы стоите!

Я без особого желания последовал приглашению Рейли, уже потянувшись за колокольчиком для вызова прислуги.

— Если вас это утешит — я вовсе не собираюсь казнить этих смутьянов. Но, право же, нельзя позволить толстосумам решать судьбу королевства. Те, кто добывает золото, не заботятся о земле, которую смывает вода в их лотке. Эти гильдейщики пожелают вернуть на трон Бэт, другие захотят видеть на нем Филиппа Испанского, третьи и вовсе решат обходиться без королей! Согласитесь, мой принц, что если правителей можно будет заказывать, точно обед в придорожной корчме, то цена их власти будет дырявый пенс.

— Ваши действия противоречат вашим словам, Уолтер! — медленно проговорил я. — Иначе бы законная королева Британии не томилась в застенках.

— У нее вполне достойные условия! — покачал головой Рейли. — К тому же насчет законности моей шаловливой Дианы, как вы знаете, есть немалые сомнения. Кроме того, что она была отринута своим венценосным отцом, завещание ее старшей сестры тоже вызывает изрядные сомнения в подлинности оного документа. Нынче же обнаруживаются весьма неприятные для Бэт Тюдор подробности. — Он оглянулся на солдат стражи, замерших у выходов, и, наклонившись ко мне, понизил голос. — Один весьма-а-а знающий человек берется доказать, что Элизабет Тюдор вернее было бы именовать Элизабет Норрис.

— Мне известен скандал с любовниками Анны Болейн, — поморщился я. — Но кажется, следственная комиссия не нашла никаких доказательств, кроме нелепых показаний, вырванных под пыткой.

— Ищущий алмазы в золе редко бывает удачлив, — прокомментировал услышанное лорд-протектор. — Человек, о котором я говорю, достоверно знает очень многое из того, о чем все прочие даже и не подозревают.

— Весьма ценное свойство! — делано усмехнулся я, фиксируя для себя в уме наличие рядом с Рейли какого-то “неведомого мозгового центра”.

— Несомненно, — подтвердил Уолтер. — Но ради чести короны я не намерен афишировать сию пикантную историю. Так-то, мессир! Честь короны, дело Британии — превыше всего! — Он улыбнулся. — А потому, ваше высочество, мне куда полезнее перетянуть на свою сторону ваших злополучных гостей, а не ломать их на дыбе. Я полагаю отужинать нынче с ними, попенять на тяжелые времена, пожурить за недопонимание моих возвышенных чаяний, испросить совета и отпустить подобру-поздорову. А напоследок рекомендовать по всем вопросам обращаться ко мне лично. Советы их мне, правда, как волку — чепчик, но сомневаюсь, чтобы после этого они желали хвататься за юбку мисс Норрис.

Пришедший на зов виночерпий отточенным до совершенства жестом откупорил бутыль моего любимого бордосского вина и наполнил бокалы, заставляя рубиновую кровь виноградной лозы равномерными густыми струйкам стекать по светлому полированному серебру.

— Кстати, о детях покойного короля Генриха! — Рейли поднял кубок, демонстрируя, что пьет его в мою честь. — Вчера мне сообщили, что в Ноттингемшире объявился некий Фитцрой, именующий себя графом Ноттингемом, герцогом Ричмондом и Сомерсетом. Малый утверждает, что он — внук Генриха VIII и сын его первенца — бастарда Генри. Нынче этот самозванец желает занять дедовский трон и уже велит именовать себя королем Джеральдом I. Хотя, — лорд-протектор поставил опустевший кубок на черепаховую столешницу, — памятуя древнего короля Гарольда, убитого в битве при Гастингсе, ему б уж следовало зваться Джеральдом II.

— И что ты намерен с ним делать? — спросил я настороженно.

— Пока ничего. У всякого свободного человека есть право выбора, а, как известно, земля Англии дарует свободу. Но с другой стороны, разве право выбора подразумевает право обмана? Ежели несчастный Генри Фитцрой действительно отец этого, бог весть откуда взявшегося проходимца, то он, как и всякий иной претендент, имеет право состязаться за корону Британии. Но пусть докажет это свое право! В противном случае он самозванец и мошенник, что, в свою очередь, и определит его жалкую участь. — В голосе Рейли вновь отчетливо слышался металл, остро отточенный металл, не оставляющий сомнений в том, что участь незадачливого выскочки действительно будет горька. Окажись этот Джеральд Полуторный хоть трижды сыном Генри Фитцроя, вряд ли ему удалось бы доказать свое право на титул, да и, пожалуй, на жизнь.

— Злокозненный обман во всем, что касается королевской власти, может быть весьма опасным средством, — продолжал разглагольствовать хладнокровный пират, точно и не было вероломной западни “Дерзновения”. — Вот, к примеру, что бы вы сказали, мессир, когда бы вдруг я, пожелав, скажем, жениться на королеве Марии, открыл всем, что являюсь сыном старшей сестры Елизаветы Тюдор от ее законного брака с королем Филиппом Испанским?

Я озадаченно уставился на велеречивого девонширца. Конечно, у меня в памяти были кое-какие смутные воспоминания о странном и в высшей мере политическом браке юного испанского престолонаследника и рано увядшей, страдающей нервными расстройствами английской королевы. В один момент Марии показалось, что она зачала долгожданного наследника, и весь положенный срок, невзирая ни на что, она носилась со своей ложной беременностью, впадая в истерики сама и доводя до них окружающих. Когда же пришел срок… в общем, Мария Кровавая никак не желала смириться с фактом отсутствия желанного ребенка. Тогда-то и появился слушок, что наследник, мол, все-таки был, но коварные гугеноты похитили августейшее дитя, чтобы воспитать его в своей богомерзкой вере. Может, оттого фанатичная государыня и казнила протестантов без счету, что подсознательно желала отыскать потерянное дитя . Кто знает. И вот на тебе!

Понятное дело, Уолтер Рейли не мог быть украденным гугенотами принцем. Даже если бы тот действительно был рожден, Уолтер был бы несколько старше его, хотя и ненамного. И все же при внешней абсурдности ситуации, предлагаемой дерзким ловцом удачи, меня не оставляло впечатление, что он попросту желает оценить, какой эффект произведет на город и мир, как говорили древние римляне, весть о королевском происхождении чудом нашедшегося Уолтера Рейли-Габсбурга-Тюдора.

— Вы были бы старше сына Марии Тюдор, — с сомнением проговорил я после короткой паузы.

— На самую малость, — согласился мой собеседник. — Но вы ведь знаете, какие шельмы бывают эти писцы! За лишний шиллинг они сделают вас сверстником самого Христа!

— А записи в церковной книге? — не унимался я.

— Тоже говорят лишь о том, что такого-то числа, такого-то месяца, такого-то года в семье Рейли появился на свет мальчик, крещенный Уолтером. Однако нигде не сказано, что это был именно я! К тому же у нас в Девоншире от рождения до крещения иногда проходит целые годы.

— Но так же нет никаких доказательств, будто вы есть мифический пропавший Тюдор! Или если уж брать по отцу — Габсбург, — как мне показалось, ловко парировал я.

— Вот именно! — Лорд-протектор широко улыбнулся и сделал виночерпию знак вновь наполнить кубки. — Вся суть в этих самых доказательствах. Их нет — и это факт! А факт, как известно, упрямая вещь. — Он поднял наполненную вином пиршественную чашу. — Однако почти всегда упрямство признак глупости. А потому выпьем же за глупцов, чья истинная вера — факты! — Рейли залпом осушил кубок и поставил его на черепаховую столешницу с такой силой, что окажись под драгоценным панцирем сама древняя морская тварь, она бы непременно высунула голову, чтобы разузнать, к чему весь этот грохот. — Но я приехал сюда совсем по другой причине.

— Я помню, вы желали справиться о самочувствии нашего друга Рейнара. — Мои слова, похоже, вызвали у собеседника легкое недоумение.

— А? Что? Ну да, конечно! Здоровье д'Орбиньяка! — кивнул лорд-протектор. — Но у меня есть дело и к вам, мессир! Оно касается вашего возвращения… — он замялся, — ко французскому двору. Однако, увы, разговор может оказаться долгим, а времени у меня уже нет. Меня ждут в палате общин, там намечается грандиозная баталия. А потому, сир, мы встретимся нынче же вечером и продолжим беседу. В Тауэре. — Рейли щелкнул пальцами, вызывая офицера охраны. — Вас немедля сопроводят туда, ваше высочество. Поймите меня правильно, я отнюдь не питаю к вам вражды, однако не желаю вводить в искушение неокрепшие умы лондонцев. Позвольте откланяться, сир! — Шляпа Рейли описала в воздухе замысловатую восьмерку, поднимая ветер страусовым плюмажем. — До вечера!

Глава 11

Не делая того, что тебе хочется,

можешь делать все, что пожелаешь.

Чеширский Кот

Умение сохранять лицо, чтобы ни происходило вокруг, — вот то, что отличает джентльмена от всех прочих смертных. Этому искусству можно долго учить, однако научиться ему невозможно. А потому никто не мог по достоинству оценить всю гамму чувств, которую испытал я, вновь отправляясь в Тауэр. Меня не ждали там цепи и казематные застенки, меня просто вытащили, как пистолет из кобуры, а затем вернули обратно, когда стрелять стало больше не в кого. И здесь Лис был, несомненно, прав: нас с ним использовали просто и немудряще, и хотя напиваться по этому поводу было не в традициях английского аристократа, на душе было весьма тошно. Рейли всякий раз оказывался на шаг впереди, мешая сделать очередной ход и навязывая свою игру.

По-человечески мне было жаль валлийцев, в общем-то принужденных заниматься разбоем отнюдь не из природной склонности к этому неблагодарному ремеслу. Мы с Сергеем сделали все, чтобы они были уничтожены, не имея шансов на честную схватку. И оттого, что именно так и произошло, мне было чертовски мерзко . Однако пока я не был препровожден в Тауэр — игра стоила свеч. На кону стояла корона Англии, а такая ставка искупает многое. Теперь же перспектива становилась и вовсе сумрачной.

С одной стороны, Рейли упомянул, что желает моего возвращения во Францию, и как бы то ни было, чего бы ни ждал он от моего визита на “родину”, но это в значительной мере развязывало мне руки. Но с другой стороны, единственная возможность заставить меня что-либо сделать по указке лорда-протектора — оставить Лиса заложником в Лондоне . Не знаю, ведал ли об том наш хитроумный противник, но, вероятно, нечто подобное он подозревал. Кроме того, институтская задача, поставленная перед нами вездесущим Мишелем Дюнуаром в случае моего отъезда, усложнялась многократно. Расчетливый, точно гильдия бухгалтеров, помноженная на цех астрологов, Рейли не то чтобы всерьез рвался управлять делами королевства. Эту миссию он благосклонно предоставлял Тайному совету, уже слегка отошедшему от первоначального шока. Из всех, кого я видел ночью на крепостной стене Тауэра, один лишь лорд Фаттлмаунт снял с себя полномочия и покинул Лондон, даже не известив об этом королеву-мать и ее верного паладина.

Впрочем, сохранить тайну не удалось. За воротами его догнал конный отряд с приказом: “Сопроводить досточтимого лорда в его поместье с тем, чтобы оному не был причинен даже малый ущерб”. Уж и не знаю, насколько поседевший в боях доблестный воин, окруженный вооруженной челядью, нуждался в эскорте, но вступить в открытую схватку с людьми Рейли он не пожелал. Наверняка это было правильное решение. Я бы не удивился, если бы вслед за почетным караулом, в случае применения оружия, появился куда как более крупный отряд, спешащий разделаться с мятежниками. Лорд Фаттлмаунт, скрипя зубами, промолчал. И отбыл в имение под конвоем. “ Я не желаю, чтобы кто-то посмел утверждать, — во всеуслышанье говорил по этому поводу самозваный отец британской государственности, — что я хочу разделаться с инакомыслящими! Их крови нет на моих руках!”

Отчасти это было правдой. Рейли редко снимал фехтовальные перчатки. Но что казалось абсолютно бесспорным, так это та западня, которую устроил лорд-протектор, используя свободного Фаттлмаунта, точно кусочек сыра в мышеловке. Отставной начальник генерального штаба — именно таким был бы статус лорда-хранителя королевского меча, живи он в наше время, — завидная приманка для храбрецов, готовых взяться за оружие для восстановления законной власти Елизаветы Тюдор. Однако весьма сомнительно, что таковые нашлись бы в большом количестве. Пример восстания Нортумберленда и Вестморленда достаточно убедительно показал, что звездный час королевы-девственницы уже миновал. Однако сыщись они — и судьба моих сегодняшних гостей могла постигнуть чрезмерно верноподданных сынов Британии с той лишь разницей, что вряд ли на этот раз Уолтер затевал бы для них обед.

Как я уже говорил, этого незаурядного человека мало интересовала власть над страной. Ему нравилось управлять людьми, подчинять ход событий своей непреклонной воле, вырывать удачу у случая, точно кусок мяса из львиной пасти. Не мне судить, насколько интересовал Рейли результат затеянный им игры, но сам процесс занимал этого стремительного любимца Фортуны безумно. Он был готов жертвовать фигуры, перемещать их с места на место, нисколько не заботясь о том, что его ферзи — настоящие королевы, да и остальные жители “доски” имеют собственное мнение. У него была Цель! А значит, все остальное вокруг не имело цены в его глазах.

Размышления мои были прерваны, как обычно, самым бесцеремонным образом.

— `Але, Капитан! Я шо-то не понял, ты где?`

— `В Тауэре`, — мрачно отозвался я.

— `Шо опять?!` — страдальчески возмутился слегка проспавшийся Лис. — `Шо за страна? Что за нравы? Я пью — тебя вяжут! Ироды мусорные! Капитан, ты на меня по закрытой связи своим горячим патриотизмом не брызгай, но только я тебе вот что скажу: давай-ка по старинке, без всяких интриг, расстановок сил, оглядок на соседских монархов всем вломим — и наведем непоколебимый конституционный порядок в отдельно взятом нашими войсками Лондоне. Я уже все продумал: ща бросаю болеть и рулю в Адмиральскую свору, напою им военных песен про то, как тебя злые враги на кичу сунули. Они враз ваш Тауэр под лужайку для гольфа заровняют!`

— `Вряд ли`, — усомнился я. — `Эту крепость не для того возводили, чтоб ее полторы сотни головорезов взять могли`.

— `Ой-ей-ей! Тоже мне Александр Макакедонский! Между прочим, у твоего хваленого Рейли на вынос Тауэра и того меньше народу ходило — и ничего! Я вот шо думаю, ежели, скажем, я припрусь за полночь к вам в гости да начну спьяну ломиться в ворота с криком, шо тут, на хрен, полный бардак и всю картоху, к хренячьим сусликам, ящур поплющил, я так прикидываю, стража меня остановить не посмеет. А там — все как в Париже! Помнишь, когда вы с Мано девочку из Сен-Поля доставали? Пусть только калитку мне откроют! Народу-то у нас здесь побольше, чем было у тебя после того, как Лувр накрылся медным тазом. А дальше Елизавету вытащим, народ поднимем, и все — где тот Рейли и кто его видел?!`

— `Хороший план!` — похвалил я друга, желая подсластить пилюлю. — `Один только недостаток — никуда не годится. Во-первых, за домом следят. Я в этом сегодня имел возможность доподлинно убедиться. Ты и пяти шагов с крыльца не успеешь ступить, как вокруг образуется целое войско носителей портшеза, факельщиков, гидов да плюс к ним отряд конной стражи. Ты что же, всю эту ораву па своем хвосте планируешь в Тауэр доставить?

Во-вторых, я готов держать пари, что Адмиральской своры либо уже нет в городе, либо вокруг нее сейчас такие заслоны, что стоит в казармах лишь шпаге звякнуть, как всех вас там и похоронят.

Ну и последнее по счету, но отнюдь не по значимости: Тауэр не замок Сен-Поль. У него запущенного сада под самыми стенами нет. Так что пока гугеноты добегут до приоткрывшейся калитки, если ты до нее все же доберешься, количество картечи в организме каждого из них окажется несовместимо с жизнью. А в это время Рейли будет вести с тобой любезную беседу и предлагать совершить вечернюю прогулку по крепостной стене, утверждая, что ночной воздух бодрит`.

— `Ну вот!` — сокрушенно отозвался на канале связи Лис. — `Раздолбали в прах и развеяли в дым! Все рухнуло! Пойду нажрусь, там еще полбадейки осталось!`

— `Рейнар, погоди! В твоих рассуждениях есть рациональное зерно. Одна идея… но тут еще нужно подумать!`

В дверь моих апартаментов тихо постучали, и со стороны караульного помещения донесся гневный окрик:

— А ну уберите руки! Это не вам, это его высочеству!

Ливрейный лакей, очевидно помнящий мерзкий нрав высокородного постояльца, бросил на меня вопрошающий взгляд, ожидая приказа впустить неведомого посетителя или же прогнать его прочь.

— А ну-ка, утробы ненасытные, куда пальцы-то свои суете! — не унимался голос за дверью. Впрочем, я бы не назвал его незнакомым, да и, похоже, мои неусыпно подобострастный страж узнал его в одно мгновение. Это был голос Элли Дэвидс, или же Олуэн Тавис, как звучало имя девушки в ее собственных устах.

— Ну что ты ждешь? Двери открывай! — капризно бросил я, но помощь лакея не потребовалась. Элли сама прекрасно управилась и со стражниками у входа, и с тяжелыми дверными створками.

— Я вам поесть принесла, ваше высочество! — лучезарно улыбаясь, проговорила прелестная валлийка. — Пирог с олениной!

Она, не церемонясь, сунула принесенную корзину лакею и, сдернув с нее вышитый по углам плат беленой холстины, ловким движением постелила его на стол передо мной.

— Чернильницу и бумагу-то в сторонку приберите, мессир. А вот отведайте-ка: говядина а-ля Мод. Если пожелаете знать, окорок наилучший, первейшего качества! К самому собору Святого Павла ходила, для вас искала! Так вот, этот окорок, чтобы он таким вкусным был, следует кусочками в четверть дюйма нарезать ножом, тупой стороной отбить, затем с беконом обжарить, а уж после того тушить в глиняном горшочке в собственном соку, добавив немного кларету, крепкий буйонский отвар, гвоздику, перец, корицу и соль. Да, и еще шелуху мускатного ореха!

Все это Олуэн выпалила одной непрекращающейся очередью, при этом не забывая складывать в аккуратную стопку исчерканные гербовыми фигурами листы бумаги, нечаянный плод моих тоскливых раздумий.

— `Ух ты!` — раздалось на канале связи. — `Это кто ж такая?`

— `Я уже говорил тебе о ней`, — отмахнулся я, пробуя действительно замечательно вкусный кусочек говядины а-ля Мод и закусывая его ломтем пирога с олениной. — `Это дочь эсквайра Дэвида ап Райса. Она кормит воронов, живущих в Тауэре…`

— `Ага! А ты, выходит, один из них. Слушай, не жлобись! Познакомь меня с ней. Это ж не улыбка — это конец всего и начало начал!`

Образ моей гостьи явно поразил д'Орбиньяка в самое сердце.

— `Не, ну правда, познакомь! Я открою ей потаенные секреты жарки картошки. А то прикинь: победим мы тут всех, разметаем орды и полчища и, как водится, сгинем в туман. А шо ж Европа, ты не подумал?! Я унесу с собой тайны приготовления этих корнеплодов Артемиды буквально в камеру перехода! Весь христианский мир начнет с горя бросаться картошкой и жрать ее цветы! Ну и, как водится, передохнет… Ты готов взять на себя ответственность за падеж населения из-за того, что не познакомил меня с… Кстати, как ее зовут?`

— `Олуэн Тавис`, — страдальчески вздохнул я. — `Дочь эсквайра Дэвида ап Райса`.

— `Ну вот, дочь эсквайра! Натурально из хорошей семьи. Как ты сказал? Ап Рапса? Опять валлийца? Да? Не вовремя мы их земляков загасили! Тут не хухры-мухры, это тебе не мантию в кальсоны заправлять! Тут правильный подход нужен. Кстати, узнай у нее по-свойски, по-валлийски, может, она слышала шо об этой самой шапке, из-за которой Ферджюс убивался?`

— `Я не валлиец`, — резонно поправил я.

— `Да какая, к хреням, разница! Все равно из местных!` — отмахнулся д'Орбиньяк. — `За спрос денег не берут. А под ее разговор, шо под музыку, есть полезно. Это я тебе как травмопевт травмопевту говорю!`

— `Хорошо-хорошо!` — сдался я под натиском высыпаемых Рейнаром доводов. — `Спрошу, познакомлю, посватаю и буду свидетелем на вашей свадьбе!`

— `А вот с этим пока погодим`, — внезапно резко сбавляя обороты, прервал меня напарник. — `Ты покуда насчет венца уточни, а с венчанием, будем живы — разберемся`.

— …а на десерт, ваше высочество, я приготовила взбитые сливки с вином. Я, увы, не знала, какое из белых вин вы предпочитаете, а потому взяла на свой вкус рейнское. Но вы только скажите…

— Олуэн, — я вклинился в лекцию о вкусной и хмельной пище, — скажи, ты слышала что-нибудь о венце Гвендалайн?

— Конечно! — удивленно посмотрела на меня девушка. — Кто же в Уэльсе не знает этой древней легенды!

— Сейчас мы в Лондоне, и мне ведомо лишь название, — пожал плечами я. — А потому, будь столь любезна, присаживайся рядом и поведай мне, что ты о нем знаешь.

— Но как я могу сидеть за одним столом с принцем крови?!

Я поморщился:

— Сидя, мисс. Здесь не Франция, и я не могу повелевать вам присесть, чтобы разделить со мной трапезу. Но я прошу вас, сударыня! Это вовсе не так сложно, как кажется. К тому же я горю нетерпением услышать старинную легенду, и, согласитесь, будет не слишком удобно, если я буду внимать вам сидя, а вы будете стоять надо мной, точно профессор над школяром.

Сравнение с профессором явно развеселило прелестную валлийку, и, прыснув в кулак, она не медля ни секунды, уселась на любезно придвинутый оторопевшим лакеем табурет.

— Никто уж не помнит тех времен, когда все это было, а только рассказывают так, — начала повествование Олуэн, облокачивая светловолосую голову на руку, должно быть, так же, как делала это в прежние годы ее нянюшка, рассказывая маленькой любимице предания глубокой старины. — В пору, такую давнюю, что и годы-то никто не считал, пришел на земли Уэльса из-за темного моря с острова, что за горизонтом, косматый великан Фамор, огромный, точно башня. Глазища — словно круглые оконца, что в церквах делают! Идет — недобрым глазом так и сверкает! Молот у Фамора страшенный! Дюжина силачей едва с места его сдвигала. А он-то сам с размаху как крутанет этим молотом над головой да как стукнет по крепостной стене, так она в мелкий камешек рассыпается! Никто не в силах был остановить Фамора. Шел он по Уэльсу из края в край, глазищами зыркал, аж дух перехватывало, да все вокруг крушил без разбору — что замок, что бедную хижину. Прямо спасу не было! Уж и рыцари его сразить пытались, и друиды заклинания читали — без толку! Весь Уэльс прошел и дошел до холма Рёкин. Может, знаете? Того самого, который великан Рёкин насыпал, когда нес лопату земли, чтобы бросить ее в Севен и затопить Шрусбери. Он тогда встретил сапожника с мешком стоптанных башмаков…

— Олуэн! — перебил я девушку. — Эту историю я уже слышал. Ты начала рассказывать о венце Гвендалайн.

— Ой! А почему же вы не едите? — отвлекаясь от прошлых бедствий далекого отечества, всполошилась валлийка. — Вы кушайте, а я обо всем поведаю — ничего не упущу. Так вот, взобрался Фамор на тот холм, космы с лица в косы заплел и давай цедить сквозь зубы, а они, извольте знать, у Фаморов вот такие, с ладонь величиной! — Девушка продемонстрировала собственную ладошку, желая проиллюстрировать ужасающие габариты монстра. Ладошка была маленькой и удивительно славной. Уж и не знаю, как там она управлялась с котлами и поварешками, но то, что при взгляде на эти ручки не хотелось думать ни о каких монстрах, это был непреложный факт! — И стал, значит, Фамор сквозь зубы цедить: “Подавайте мне сюда каждый день быка с тремя коровами, да десяток баранов, да полсотни гусей, да пиво хмельного по три бочки. К тому же двух девиц и десять фунтов золота. Тогда уж, так и быть, никого не трону! А ежели нет — все сокрушу! Скалы в землю вобью, города в пыль сотру да с кровью перемешаю!”

Эти апокалипсические картины, должно быть, с детских лет возбуждали сказительницу мрачным величием так, что, больше не обращая внимания на слушателей, она перешла на едва ли не песенный речитатив, делая пассы рукой в такт словам.

— Опечалились жители Уэльса, услыхав о такой дани. Горе им глаза застилало, слезы жгли, точно злые искры. Долго думали, долго рядили, как спасти страну от позора, как хулой не покрыть свое имя. Порешили идти к Курудану, брату деда отважного в брани Килуха, что на Олуэн женился, одолев великановы козни.

Курудан жил в далекой пещере. Над волнами кипучего моря. Бились волны, что день у порога, и словам его чайки внимали. Вот пришли короли к Курудану, со слезами пришли и мольбами: “Нет спасения нам от Фамора! Губит, злыдень, валлийскую землю!” Отвечал Курудан многомудрый, проведя целый день в размышлениях: “Не найти, короли, вам управы, не разить вам чудовище злое! Ни стрела не опасна Фамору, ни копье, ни мечи, ни секиры. Ничего лиходея не ранит, держит камешек он за зубами. Не простой этот камень — волшебный. Из далекой земли из Фаморской, что упрятана за горизонтом и неведома глазу людскому”. Закручинились в страхе валлийцы, короли закручинились вовсе. В пасть Фаморову кто же полезет, чтобы вытащить камень оттуда? Вот пошли они лугом зеленым, меж холмами, лежащим в ложбине, и увидели там скотопаса, что к воде гнал общинное стадо. Шел он лугом с улыбкой веселой, песни пел как ни в чем не бывало. А навстречу владыки Уэльса, все в слезах от речей Курудана. Поклонился пастух им смиренно: “Что тревожит лендлордов могучих?!” Те со стоном ему отвечают: “Нет спасения нам от Фамора!”

Я живо представил себе эту картинку: деревенский пастух в окружении отары овец с коровами по флангам. Перед ним десяток валлийских князьков, гордо именуемых местным населением королями. Растирая по бородатым лицам горькие слезы, увешенные блестящими побрякушками клановые вожди жалуются первому встречному на причины своей туги-печали. Умопомрачительное зрелище! А главное, абсолютно в традициях милого сердцу Альбиона!

Я едва скрыл улыбку, упрятав ее за очередным куском пирога. Что мудрить! Не всякий слушатель способен с должным почтением внимать эпическому сказу валлийских преданий. А потому, оставив себе удовольствие слушать певучий голос сказительницы, я привожу адаптированный вариант древней легенды.

Уж не знаю, отчего местной племенной старшине пришло в голову откровенничать с пастухом, но, вероятно, это был не обычный пастух. Во всяком случае, как выяснилось после слезного излияния их величеств, сей деревенский пастырь был женат на Гуараггед Аннон — озерной деве, от которой у него осталась дочь, такая же дивная красавица, как и мать, а уж умная, как целый институт стратегических исследований. И в этой деревне, и во всех лежащих в округе любые споры, любые неурядицы разрешает она. Не было еще вопроса, на который у юной красавицы Гвендалайн не нашлось быстрого и верного ответа. Короли, схватившись всем скопом за спасительную, как им казалось, соломинку, стали просить местного ковбоя познакомить их со своей дочерью. Тот им морочил голову целый день, пока не пришла пора гнать стадо. Но отказать толпе монархов все же не посмел. Гвендалайн, как водится, быстренько устроила званый ужин, накормила всех досыта, напоила допьяна, спела героических песен под арфу, так что каждый жутко вельможный сюзерен для себя решил железно: если девиц Фа-мору все же придется отдавать, эта пойдет последней. Однако, как выяснилось, дочь озерной девы вовсе не собиралась ублажать косматого Фамора, невзирая на все его тщательно скрытые достоинства. Взяв с разгоряченных хмелем королей обещание поступить так, как она укажет, Гвендалайн велела коронованным гостям собирать баронов готовиться к схватке, а ей в помощь прислать всех косорылых, хромоногих, горбунов и совсем уж уродцев, каких и свет-то не видывал, потому как смотреть боялся.

Все это было проделано со сказочной быстротой, потому как, надо отдать должное, пока шли тайные предуготовления, Фамор томился в ожидании, лишенный не только коров и овец, но также золота и женской ласки. Как он перенес подобное пренебрежение, граничащее с форменным издевательством, ума не приложу! Но как-то ночью к холму Рёкен, который, как мы помним, получился из камней и земли, высыпанных незадачливым великаном, желавшим затопить Шрусбери, появились глашатаи, объявившие, что поутру Фамору придется сразиться с самыми храбрыми воинами Уэльса, чтобы отстоять право на запрошенную дань. Уж и не знаю, насколько эта новость улучшила настроение косматого монстра, но вот то, что лязг, доносившийся до него из ближайшего леса до самого рассвета, уж точно настроили Фамора по-боевому — за это я готов был ручаться. В чащобу по темноте он решил не соваться. Волшебный камень волшебным камнем, а угодить в потемках в припрятанную яму-ловушку и быть забросанным валунами и бревнами невелика честь! Валлийцы и сами при случае холм могут соорудить не хуже великанского! Что ж, под ним живехоньким до конца дней сидеть? Дождался Фамор утра и чуть свет схватил грозный молот, чтобы объяснить этим непонятливым людишкам, что раз они так, то льготы и скидки кончились. Все в тройном размере и немедленно!

Каково же было удивление чудовища, когда навстречу ему из лесу вышли “храбрейшие витязи Уэльса”. Впереди, на гнедой козе, мчалась Гвендалайн, потрясая метлой. На голове ее живым навершием шлема восседал черный ворон, а доспехи заменяла рыбацкая сеть, служившая единственным одеянием премудрой девы. Пикантная, черт возьми, была картинка! Но Фамору было не до ее пикантности. За гнедой козой с победным кличем бежали семеро козлят, а за ними ступало войско, равного которому не видывал свет. Карлики, горбуны, слепцы, трясуны, кто в чем, кто без чего, с котелками на головах вместо шлемов, с перьями зеленого лука вместо плюмажей и пучками крапивы вместо мечей.

“О-хо-хо-хо! — расхохотался Фамор, роняя наземь молот и хватаясь за живот. — Вот это войско! Вот это напугали!”

Оно и правда, пугать Фамора — затея глупая, но пока суть да дело, пока косматый молотобоец, хохоча, катался по земле, камешек у него из пасти выпал. И как только это случилось, ворон, что сидел на голове юной Гвендалайн, расправил крылья и вмиг Фаморово сокровище отправил себе в утробу, точно зазевавшегося мышонка. Переполошился грозный лиходей — да только поздно! Вслед за нелепым воинством Гвендалайн выступило из лесной чащи объединенное войско королей Уэльса. Тут уж Фамору не до смеха стало, не до быков с сокровищами, потому как сила силой, молот молотом, а по такой крупной мишени валлийский лучник и через час после смерти не промахнется. Упал он на колени и начал вымаливать пощаду.

А к слову будет замечено, когда Фаморы не шастают по чужим землям и не крушат своими кувалдами ни в чем не повинные жилища, они весьма умелые ремесленники, к тому же нахватавшиеся где-то тайной магической премудрости. В общем, судили-рядили, сошлись на том, что заезжий мастер сработает невиданный доселе королевский венец, который придется впору лишь тому, кому отроду судьбой начертано править островом. Чего уж тут мелочиться, размениваться на один только Уэльс — ваять так ваять! И Фамор расстарался на славу!

Соскреб серебра с лунной дорожки, собрал в жменю лучи звезд, что горят на майском небе, подбил получившуюся корону мехом солнечных зайчиков и вручил невиданную вещицу оторопевшим вождям — нате, меряйте!

Стоит ли удивляться, что всем без исключения королям Уэльса венец оказался велик и лишь юной Гвендалайн он оказался впору, хотя и голова-то у нее была не больше, чем у других. Фамор же тем временем сковал волну с волной, да и ушел по зыбкому мосту на родину за горизонт, пообещав никогда более не возвращаться.

Дальше все было как в сказке. Дочь озерной девы правила долго и счастливо, вожди были милы и послушны, народ благоденствовал. А когда пришла пора ей возвращаться к матери, вечно живущей в одном из валлийских озер, — велела повелительница острова надежно припрятать венец, говоря, что тому, кто его достоин, он сам себя откроет, как придет срок. Вроде бы венец Гвендалайн пришелся впору королю Артуру, но, прямо сказать, у знакомого мне сына Утера Пендрагона ничего подобного не было. Впрочем, кто его знает!

— Вот так, — завершила свой вдохновенный монолог Олуэн, — смех, идя рядом с мудростью, не порочит ее. Он открывает мудрости двери!

— Замечательно! — искренне восхитился я, вытирая пальцы о плат. — Но вот интересно, при чем тут могли быть Тюдоры?

— Не знаю! — удивилась сказительница. — Кажется, ни при чем. Если хотите, могу спросить у дядюшки Филадельфа. Ему все-все ведомо!

Я не успел ей ответить.

— Трапезничаете? — В комнату, подобно штормовой волне, выбивающей двери каюты, размашистым шагом ворвался Рейли. — Сударыня! И вы, — он указал на вытянувшихся во фрунт лакеев, — я прошу вас удалиться! Представьте себе, мессир, эти чертовы бурдюки с монетами — члены палаты общин — не желают утверждать ассигнования на постройку новых кораблей. Испанцы готовят флот, чтобы напасть на нас, а эти раздувшиеся толстосумы твердят мне о займах и льготах! Нет, я либо украшу их головами Лондонский мост, либо окончательно сойду с ума! Представляете, монсеньор, мне уже призраки начали чудиться!

— Это ничего! — попытался утешить я разъяренного демократическими перегибами лорда-протектора. — Я уже встречал здесь привидение Анны Болейн. Рейнар тоже…

— Да нет же! — резко отмахнулся Уолтер. — Только что я направлялся к вам и нос к носу столкнулся во дворе с человеком, которого в первый момент принял за того бенедиктинца. Помните, того, что крутился около вас в Реймсе?

— Брат Адриен? — Мои брови удивленно поползли вверх.

— Ну да! — Рейли жестко хлопнул ладонью по столу, заставляя несъеденные взбитые сливки покрыться винным потом. — Копыто дьявола! Это точно был он! — С этими словами разъяренный правитель королевства выскочил прочь из комнаты, оставляя меня в полнейшем недоумении.

Глава 12

Мужчины питают искреннее уважение ко

всему, что наводит скуку.

Мэрилин Монро

Я удивленно воззрился на дверь, за которой только что скрылся подвижный, точно шарик под рукой крупье, Рейли.

— `Я че-то не уразумел`. — Лис, терпеливо хранивший молчание во время рассказа о проделках Гвендалайн, поспешил напомнить о себе, точно о нем можно было забыть. — `А этот-то иезуит здесь откуда?`

— `Вероятно, из Франции. Откуда же ему еще взяться?!`

— `Это и ежу понятно! Но шо он тут делает?`

Вопрос был бы почти наивным, когда б не маленькая деталь. Лучше уж играть в стоматолога с Фамором, пытаясь выковырять у него из пасти волшебный камень, чем иезуиту объявляться в эти годы посреди Лондона. Жизнь католического священника в Британии, начиная с женитьбы Генриха VIII на Анне Болейн, была тяжела и безрадостна. Жизнь же иезуитов и вовсе являлась лишь очень краткой прелюдией к смерти.

Объявившись в Англии в годы недолгого правления Марии Кровавой, эти стойкие клобуконосцы воинства Иисусова пытались было ухватить взбесившегося быка за заднюю ногу, но тщетно. Лишь сомкнулись глаза единственной на острове ревностной католички, как во всем королевстве, от Корнуэлла до Нортумберленда, в пыточные казематы стали один за другим попадать все те, кто сверял деяния с одной лишь вящей славой Господней. Не желающий мириться с потерей островного королевства Ватикан раз за разом посылал духовных воителей своего передового отряда в земли туманного Альбиона. Смельчаков ловили и пытали самым жутким образом, силясь выведать имена тех, кто помогал заморским шпионам. Обычно несчастные умирали, не проронив ни слова, или же в лучшем духе христианства первых дней силились обратить в истинную веру бездушных палачей.

И вот здесь, сейчас, не просто в Лондоне, а в Тауэре, в двух шагах от, пожалуй, самой мрачной темницы Британии, появляется наш старый знакомец и уже — из песни слова не выкинешь — боевой товарищ.

— `Может, это то самое могучее подкрепление, которое обещал Дюнуар?` — стараясь найти сколь-нибудь внятное объяснение происходящему, предположил Лис. — `Или у Рейли таки крыша от государственных забот съехала и он, дай бог, обознался?`

Я активизировал связь, вызывая Ваганта. Похоже, мое вторжение в мозг резидента было несвоевременно. Пан Ми-хал, судя по отражению в венецианских зеркалах, в этот самый момент был зван к моей несостоявшейся теще, впрочем, быть может, еще не знающей о вопиющем факте нашего с Генрихом раздвоения.

Екатерина Медичи, как обычно, затянутая в черное платье со стоячим кружевным воротником, сидела за вызолоченным рабочим столом, погруженная в чтение очередных бумаг, требующих ее безотлагательного решения.

— Так вы говорите, мой дорогой пан Михал, что мой сын Франциск решительно отказывается возвращаться в Париж, чтобы принять корону предков?

— Это действительно так, ваше величество, — склоняясь в грациозном поклоне на французский манер, поспешил ответить представитель короля Речи Посполитой при дворе Капетингов.

— Досадно! — Екатерина достала из инкрустированного серебром стакана гусиное перо и медленно, непривычно медленно оценив его остроту, опустила в чернильницу. Смерть любимца, ее прелестного Анрио, короля Генриха III, изрядно подкосила эту сильную волевую женщину.

Я не видел ее, пожалуй, месяц с небольшим, но за этот краткий срок она постарела лет на десять. Горе не мешало ей оставаться властной королевой, но, лишенная последней опоры, сраженная отказом короля польского сменить краковский замок на Париж, она все больше становилась просто несчастной матерью, забытой собственными детьми.

— Отчего же Франсуа решил ответить отказом? — как всегда, мягко и почти ласково проговорила Екатерина Медичи.

— Прошу простить меня, мадам, — вкрадчиво начал Ми-хал Черновский, — но, если будет мне позволено повторить собственные слова его величества, то на былой неделе, на сборе Всевеликого сейма, круль Францишек изволил сказать так: “Во Франции чересчур много господ, которые мнят себя королями, и нет ни резона, ни почета быть одним из них”. А вслед за тем добавил, что предпочитает цветение черемухи на берегах Вислы зловонию парижских лилий.

— Imnobile cretino! [Полный кретин! (итал.)] — пробормотала Екатерина себе под нос, но, пожалуй, чересчур громко, то ли от того, что не слишком стеснялась статного шляхтича, то ли, наоборот, надеясь, что материнское благословение в конце концов дойдет до ушей бывшего герцога Алансонского. Впрочем, она могла рассчитывать, что итальянская речь недоступна пониманию вельможного чужеземца. — Стало быть, ему не нравится парижская вонь! — Лицо пожилой флорентинки вновь стало, как обычно, благодушным, точь-в-точь как у любезной горожанки с берегов Арно, идущей на рынок за покупками. — Зачем же тогда мой славный Франсуа прихватил ее кусочек с собой? Знаете ли, пан Михал, ко мне приходил убитый горем муж мадам де Сов. Он утверждает, что его жена бежала из Франции и ныне разделяет ложе с моим сыном. Он просит дать ему удовлетворение!

— Нет, ну каков наглец! — сочувственно покачал головой пан Михал. — Беспокоить вас, мадам, из-за таких пустяков!

— М-да, вы правы! — кивнула королева-мать, рассеянно беря со стола какой-то рескрипт.

— Надеюсь, его удовлетворение не обошлось вам слишком дорого, ваше величество?

— Нет, — вновь отвлекаясь от чтения, заверила моего друга реальная правительница Франции. Хотя не берусь утверждать, что в эти дни в Галльском королевстве был кто-нибудь, способный с полным основанием претендовать на этот громкий титул. — Нет. Я послала его комендантом в Каркассон. Впрочем, — она улыбнулась одними губами, продолжая сверлить Мишеля холодным немигающим взглядом, — быть может, вернее было бы прислать этого мерзкого рогоносца за сатисфакцией к вам. Поговаривают, что именно вы помогли смазливой потаскушке сбежать в объятья моего сына.

— Прошу прощения, ваше величество, но не мне напоминать вам, что все женщины ведут свой род от Евы, которая, как учит нас Священное Писание, не отличалась скромностью и благочестием. Что же касается слухов, то вот турки, с которыми мы уже который год воюем, в то время когда вы поддерживаете с ними союз, утверждают, что нет бога кроме Аллаха и Магомет пророк его. Но мы же с вами в это не верим!

— Пан Михал! — стирая улыбку с лица, проговорила Екатерина Медичи. — Это вы помогли Франсуазе де Сов покинуть Францию и без помех достичь Кракова.

— Ну что вы, мадам! Я всего лишь исполнил волю своего государя и довел до сведения этой, несомненно, очаровательной дамы, что, несмотря на обилие на моей прекрасной родине замечательно красивых паненок, страсть, которую испытывал к ней, с вашего благословения, герцог Алансонский, не угасла в короле Францишике!

— И все-таки стоило отправить господина де Сов искать сатисфакции у вас. Это одним махом могло решить целый ряд вопросов. Вы бы закололи мужлана, посмевшего заикнуться о неправедности законов куртуазной любви, — в этом я не сомневаюсь! Родственники покойного потребовали бы вашей высылки, что бы я и сделала с немалым удовольствием.

— Матка Боска Ченстховска! — всплеснул руками импульсивный шляхтич. — Как я огорчен! Когда б вы знали, как я огорчен! Я лью слезы, и так бывает всякий раз, когда я не в силах доставить вам радость!

— Наглый враль! — голосом почти ласковым оборвала излияния коронного шляхтича утомленная жизнью королева. — Все кругом врали, льстецы и враги.

— Но, мадам…

— Хотите знать, месье, отчего я не прислала к вам взбесившегося муженька и не отослала вас нюхать черемуху на берега Вислы?

— Теряюсь в догадках, мадам! — Пан Михал состроил удивленную гримасу.

— У вас ведь, помнится, прекрасные отношения с моим зятем Генрихом? — произнесла королева, скорее утверждая, чем спрашивая.

— Вряд ли они лучше, чем у вас, ваше величество, — поспешил уйти в сторону от вопроса пан Михал.

— Я была бы вам весьма благодарна, месье, если бы вы отправились к нему и убедили, что я всегда питала к Генриху материнские чувства и только вместе с ним мы можем противостоять козням испанцев.

— `Ничего так себе семейная сценка — борьба зятьев!` — прокомментировал Мишель Дюнуар. — `Кстати, Вальдар, чем обязан столь неурочному вызову?`

— `Сегодня в Тауэре Рейли столкнулся с братом Адриеном`, — начал я.

— `Он там?!` — перебил меня Дюнуар.

— `Это мы с Лисом у тебя хотели спросить. Думали, это обещанная подмога`.

— `Ну что ты! Я не стал бы требовать у иезуита отправиться в Англию! Я лишь дал знать Мано, что герцог де Бомон и шевалье д'Орбиньяк попали в плен к англичанам. Видимо, с братом Адриеном это уже его затея`.

— Ваше величество! — Посланник Речи Посполитой вновь склонился в грациозном поклоне. — Я сделаю все, что в моих силах!

— Вот и хорошо. — Черная вдова чуть кивнула. — Вы сильный и ловкий человек, месье Черновский, и я верю, что вам удастся столь непростая миссия. И пусть вас укрепляет в этом намерении сознание того, что господин де Сов настолько лишен галантности, что желает все же смыть оскорбление кровью. Причем совершенно не важно чьей. Однако же он не поднимет руку на короля. Даже на короля Речи Посполитой. Но вы, лично вы, месье Черновский, в опасности. Конечно, этот господин не такой прекрасный фехтовальщик, как вы, и наверняка не столь меток в стрельбе, но, увы, пуля наемного убийцы порой находит и записных смельчаков.

Пан Михал молча поклонился, давая понять королеве, что ее намек вполне прозрачен.

— Прошу вас, месье, отправляйтесь сегодня же! Скажем, затем, чтобы привезти Генриху поздравления короля Францишка. А там уж, я полагаю, вы найдете нужные слова.

— `М-да… Я тоже так полагаю. Это Паучиха еще не знает, что вас двое и что твоего “брата-близнеца” я видел всего пару раз в жизни! Первый раз за неделю до Варфоломеевской ночи, когда тот въезжал в Париж. А во второй — в день свадьбы с Маргаритой Валуа, поднося подарки сейма молодоженам. Ну да ничего! С этим как-нибудь справимся! Я бы хотел знать, что может означать появление вашего смиренного пастыря в британском вертепе злокозненной ереси? Понятное дело, де Батц и не подозревает, кто этот бенедиктинец на самом деле. Ему согласие хитроумного приятеля плыть за море спасать друзей-соратников кажется само собой разумеющимся. Но вот тут-то и кроется подвох! Иезуит, а брат Адриен, без сомнения, иезуит немалого ранга, не может покинуть страну без приказа на то генерала ордена. Тогда выходит, что эта поездка всего лишь ход Воинства Иисуса. А это означает, что они затеяли какую-то свою игру. Конечная цель ясна — вернуть Британию под руку Ватикана. Но как далеко они готовы пойти ради достижения этой цели? Вальдар, этот вопрос нельзя оставлять без внимания!`

— `Понятно!` — усмехнулся я. — `Это наше очередное задание!`

— `Полагаю, это лишь часть того, что вам предстоит`, — обнадежил Мишель Дюнуар. — `В утешение могу сказать только одно: если брат Адриен в Лондоне, то, вероятно, там же и Маноэль де Батц. А если это так — ищите его в трактире “Дупло сороки”, что близ Чаринг-кросс `.

— И вот еще что, месье Черновский! Помнится, в отряде вашего друга и моего зятя Генриха Бурбона был молодой англичанин — офицер армии принца Оранского. Я бы была вам благодарна за любую информацию об этом человеке.

— Всегда рад быть к вашим услугам, мадам, — вновь склонил голову пан Михал.

— Ну что ж, тогда ступайте! И передайте Генриху, что я очень тревожусь о нем.

Не могу сказать, чтобы беседа с руководством внесла ясность в сложившуюся ситуацию, но благодаря ей картина обрела глубину и новые краски.

— `Короче, Капитан! Предлагаю такой вариант действий: ты, как лицо государственное, дожидаешься Рейли и перетираешь с ним по понятиям, шо за фигня тут творится. Я беру остатки “Лисового напию” и с тыгыдымской скоростью рулю в кабак искать Мано. А то ж ты его знаешь! Он не дождется возвращения нашего попа, впадет в тоскливое буйство и понесет свободу массам на носках своих ботфортов. Зачем нам нужны неоправданные разрушения в этом очаровательном захолустье?`

Я усмехнулся. Конечно, назвать Лондон захолустьем можно было весьма условно. Невзирая на свои полтораста тысяч жителей, этот город был самым большим в Англии как по численности населения, так и по тому, что ныне именуется деловой активностью. Порт, ярмарки, многочисленные цеха и мануфактуры — все это служило своеобразным магнитом, привлекая все новых англичан в гигантский лондонский мегаполис. Еще бы ему не слыть гигантским, когда в остальных городах по всей территории королевства, в столицах графств и местах паломничества количество жителей редко превышало пять тысяч человек. Все четыре миллиона англичан, не скрывая своих чувств, гордились роскошной и великолепной столицей и, слава богу, не могли слышать слов шевалье д’Орбиньяка на канале закрытой связи.

— `Хорошо, ступай!` — напутствовал я напарника. — `Только ради всего святого, не напивайтесь! От вас двоих разрушений может быть значительно больше!`

— `Обижаешь, шеф!` — не замедлил возмутиться Сергей. — `Шо тут пить! Шо тут осталось! Это ж кошкины слезы на мышкиных поминках! В общем, будь спокоен, все будет чики-пики! Взойдет она — звезда пленительного счастья! Мы еще дадим о себе знать мерзким супостатам! Родина еще услышит нас и, услышав, не сможет забыть! Мы еще такое напишем на обломках самовластья, шо это будет рейхстаг сорок пятого! В общем, следите за рекламой, я гребу в “Дупло”`.

Рейнар отключил связь, и я вновь остался один. Лишь пара лакеев, после ухода Рейли неслышно прокравшаяся в апартаменты, замерев, стояли у дверей, изображая скульптурную композицию “Воплощенное ожидание”. Однако, поскольку обращать внимание, а уж тем более общаться с этими одушевленными предметами было ниже достоинства принца крови, а теперь еще и дофина [Дофин — титул наследника французского престола. До рождения у короля потомков мужского пола этот титул принадлежит следующему по старшинству брату правящего государя], я посмотрел сквозь них отсутствующим взглядом и углубился в размышления о тщете сущего.

Тщета получалась довольно замысловатая. Испанцы, судя по нашим с Мишелем прикидкам и недавним словам лорда-протектора, готовились к нападению на островное королевство. Не зная, а потому игнорируя закон рождения и отмирания империй, известный в стенах нашего Института последнему желторотому стажеру, они продолжали надувать имперский воздушный шарик, наивно полагая, что делать это можно бесконечно. Хлопок от взрыва несуразного образования зачастую бывал оглушителен, и страсти, закипавшие в результате такого “надувательства”, частенько сметали целые народы, превращая их остатки в дикие подневольные племена.

Был ли виновником грядущей катастрофы Филипп II или же он являлся всего лишь заложником игры в повелителей Вселенной, которую до него уже почти век успешно вели испанские монархи? Без сомнения, нынешний король Испании своей фанатичной жестокостью и святотатственной гордыней был необычайным явлением даже в этот бурный век Возрождения и религиозных войн. Я не возьмусь утверждать, что во всех людоедских начинаниях он руководствовался врожденной злобой и низким коварством, напротив, в какой-то миг ощутив себя столпом христианского мира, своеобразной распоркой, удерживающей небо от падения на землю, Филипп с небывалой страстью принялся насаждать истинную веру там, где она существовала уже сотни лет, и никто с ней в общем-то не спорил. Даже Священная инквизиция со всей своей шакальей расторопностью едва поспевала за движениями указующего перста истового монарха, во владениях которого никогда не заходило солнце.

В первую очередь досталось марранам и морискам — крещеным потомкам евреев и арабов. Быть может, некоторые из них действительно втайне продолжали исповедовать свою веру, как о том говорили вездесущие гестаповцы в сутанах, но вряд ли таких было много. В большинстве своем это были ревностные католики, к тому же занявшие весьма заметные места среди испанской знати и купечества. Однако это не остановило короля, пожелавшего “лучше править в безлюдной земле, чем в стране, где есть хоть один иноверец”.

Следующие на очереди оказались жители голландских штатов, до того вполне ладившие с испанцами. Пожалуй, у них действительно было слишком много торговых забот, чтобы всерьез думать о тонкостях вероучения. Терзания души Лютера и его сподвижников им были попросту неинтересны. Во всяком случае, вплоть до того момента, как за склонность к учению этого самого Лютера обезумевшие от ужаса торговцы и мореходы начали всходить на костер. Буржуа, поддержанные знатью, взялись за оружие, что только утвердило Филиппа Испанского в убеждении о греховной порочности коварных подданных.

Впрочем, столь ревностное отношение к католической вере не помешало Филиппу II воевать с Римом и, по примеру своих предков, даже привести на его земли банды германских наемников-лютеран. Диковинная, вероятно, была картина, когда посланник испанской короны герцог Альба, победоносно дошедший до стен Рима, пав ниц, молил его святейшество Павла IV принять мир и тут же, угрожая штурмом, требовал у папы признать владычество Филиппа на территории Италии. Наверняка святой престол был не в восторге от подобных действий своего благочестивейшего сына, и потому, возможно, появление именно сейчас в Англии брата Адриена свидетельствовало о наличии тайных планов Ватикана по созданию коалиции против Филиппа II. Но так ли это — кто знает!

Рейли появился полчаса спустя, но вместо привычного, едва прикрытого напускным безразличием, торжествующего выражения победителя на лице его читалось явное недоумение.

— Представляете, сир, это действительно был ваш католический капеллан гугенотского эскадрона! — Уолтер присел к уставленному едва початыми яствами столу. — Если не возражаете, я с вами потрапезничаю. А то не поверите, дебаты в палате общин утомили меня больше, чем целый день баталий где-нибудь во Фландрии! Я голоден, как все львы тауэрского зверинца, вместе взятые! Все эти чертовы дела, Сатана б их разбирал! — Лорд-протектор сделал знак материализовавшемуся рядом лакею подать еще один столовый прибор. — Вот вы, принц, ответьте мне: чем банда тщеславных казнокрадов, отъевших такие морды, что поместятся не на всякую трактирную вывеску, лучше грабителей с большой дороги, вроде тех, которых мы недавно развешали по лондонскому тракту? Только тем, что первые грамотны и на этом основании умудряются похитить не тощий кошелек, а доходы с целых графств? Быть может, их тоже время от времени подвешивать на крепостных стенах для всеобщего увеселения? Я им говорю, что если нынче же, в этом году, мы не сможем собрать флот по самой малости в полтораста вымпелов, то нас попросту затопчут солдаты Альба, Фарнезе и еще бог знает кого, а они мне талдычат о податях, налогах, кредитах и прочих чертовых процентах! А у самих глаз за щеками не видать! Засели там, как аркебузиры за валом, и постреливают, постреливают!

— Тяжесть королевского венца, Уолтер, — менторским тоном начал я, — не измеряется весом золота и драгоценных каменьев, пошедших на него. Вы захватили власть, что потребовало от вас, быть может, отваги и в любом случае дерзости. Вам удалось, по крайней мере на первых порах, удержать свое завоевание. Это, несомненно, говорит об изворотливости вашего ума и умении верно распределять силы.

Но корона — не воинский шлем и не шляпа галантного кавалера, которую он может носить так или эдак в угоду моде. Вы присвоили себе титул правителя королевства, и от вас, как от вершителя судеб, ждут именно правления. А отнюдь не блестящих побед и подвигов, как это может показаться. Отныне ваши основные враги не мятежники и даже не испанцы, вам придется сражаться с кредиторами и выдерживать баталии с собственным парламентом. Вы правы, Уолтер, это сборище отъявленных… мудрецов, кроме них самих, вряд ли еще кому-нибудь нужно. И уж конечно, нет таких вопросов, которые нельзя было бы решить без многочасовых обсуждений и дебатов. Решить в два раза быстрее и в три раза проще. Но парламент — символ британских вольностей, и стоит вам казнить любого из заседающих в нем болтунов, как добрые англичане, дотоле не слышавшие имени вашего недруга, возьмутся за оружие, крича о поругании вековых прав. Все эти бродяги, ремесленники, торговцы, почтенные матроны и портовые шлюхи — в общем, все те, кого принято именовать народом, с удовольствием примчатся смотреть на казнь лорда, которого в душе они считают врагом. Они будут кидать в вас камнями и горланить похабные куплеты, стоит вам призвать к отчету любого из паразитов, именующих себя народными избранниками. Ненасытные кровососы, которые вас столь удручают, — плоть от плоти народа, а потому, поругивая счастливцев, урвавших кусок пожирнее, остальные граждане с завистью подумывают, как бы им самим усесться так же высоко. Ваши парламентарии — живое воплощения людской мечты, а на мечту нельзя поднимать руку!

— Проклятье! — Губы Рейли раздраженно дернулись — Ворота Тартара! Вы что же, как-то сговорились со своим капелланом?! Только что он увещевал меня вернуть на трон мою невинную Диану. Теперь вы твердите о тяжести венца. Какие чудеса творятся в свете! Монах защищает идолопоклонницу, отлученную от Церкви, отправлявшую на костер его собратьев. Французский принц толкует мне, англичанину, о британских вольностях! Чего еще прикажете мне ждать?!

— Брат Адриен просил вас вернуть на трон Елизавету Тюдор? — удивленно переспросил я.

— Да, черт возьми, просил! — угрюмо отозвался лорд-протектор. — А еще он мне подарил эту прелестную миниатюру. — Рейли достал из подвешенного к поясу кошеля небольшой красочный портрет мужчины в вороненых, покрытых золотой дамасцировкой латах. Высокий лоб рыцаря свидетельствовал о недюжинном уме. Взгляд темных проницательных глаз был тверд, усы и борода маскировали тяжеловатую нижнюю часть лица, делая менее заметной выпирающую габсбургскую нижнюю губу. — Король Испании — Филипп, — пояснил Рейли, точно сомневаясь, что я узнаю лицо, изображенное на портрете. — Ваш чудаковатый брат Адриен просил меня повесить сей шедевр портретной миниатюры в моих покоях около зеркала. Дьявольщина! Я бы с большим удовольствием повесил не портрет, а оригинал! Но, дьявольщина, что бы это все могло значить?!

— Не знаю, — покачал головой я. — Да и не вижу нужды разгадывать подобные шарады. Однако я надеюсь, вы не причините зла духовному лицу хотя бы в память о Реймсе?

— К чему мне ваш бенедиктинец, мессир? Он умный человек и хороший собеседник, — принимая из рук лакея принесенные им ножи и вилки, проговорил изголодавшийся правитель Британии. — Я с удовольствием с ним поболтаю, лишь только представится свободное время. А затем, когда вы отправитесь во Францию, я могу передать его вам. Надеюсь, он хотя бы отчасти сможет заменить господина д'Орбиньяка, которого, уж простите мне эту вольность, я бы желал оставить при себе.

Я промолчал, удовлетворенно отмечая про себя, что этот ход Рейли я просчитал верно, а значит, есть шанс навязать этому азартному игроку свой шпиль [Шпиль — игра].

— Мессир! — отбрасывая в сторону все прочие темы, прервал молчание Уолтер. — Я прошу вас, почти умоляю, отплыть во Францию. Англии нужен союз с Францией против испанцев! Скажите, что Британия готова отказаться от прав на Кале и согласна рассматривать королевство вашего брата не только как союзника, но и как главного торгового партнера. Поставьте себя на место Генриха, на место Екатерины Медичи. Что бы в этот момент желала получить Франция и на что Англия может пойти без ущерба своему имени? Сделайте это, и обе стороны будут благословлять вас! — Он продолжал оживленно говорить, яростно жестикулируя, но при этом не забывая отправлять в рот сочные куски мяса. — Ну, слава богу! — произнес Рейли, насытившись и отодвигаясь от стола. — Теперь можно дожить до ужина! Интересно, потешит ли цеховых старшин новость, что у них появился союзник в лице французского аббата?

— Он не аббат, — поправил я.

— К черту мелочи! — отмахнулся лорд-протектор. — Здесь, в Англии, я могу сделать его даже епископом. — Он утер губы кусочком хлеба и, бросив его на серебряное блюдо, отправился к двери. — Подумайте над моими словами, сир! Испания — наш общий враг, и кому, как не вам, наваррскому принцу, знать об этом!

Едва он скрылся за дверью, в комнату, опасливо оглядываясь вслед громогласному корсару, впорхнула Олуэн, спеша убрать опустевшую посуду.

— Вы чем-то опечалены, милорд? — стараясь разогнать улыбкой висящую в апартаментах тягостную атмосферу, спросила девушка. — Надеюсь, не моей стряпней ?

— О нет! — покачал головой я — Она выше всяких похвал!

— Стало быть, вы впредь желаете столоваться у меня?

— Если вам это не в тягость.

— Ну что вы! — Лицо девушки просияло. — Для меня это честь! А вот ежели желаете, ваше высочество, я вам еще кое-что порасскажу о венце Гвендалайн.

— Да-да, конечно. — Я приготовился слушать.

— Как сказывает мой отец, достойный эсквайр Дэвид ап Райс, ворон, который проглотил волшебный камешек, делавший Фамора неуязвимым, приходится самым что ни есть прямым предком тех воронов, что живут в Тауэре. И тот камешек с давних пор и по сей день эти мудрые птицы передают своим птенцам, а те — своим. И так из века в век. Оттого-то, покуда они не покинули Тауэр, Англия для любого врага неуязвима. Вот так! — Прекрасная валлийка назидательно подняла вверх указательный палец. — Ну а что же касается Тюдоров и венца Гвендалайн, то здесь и сказать нечего. Мой отец — а он в прежние годы был телохранителем королевы Марии — ни о чем таком никогда не слыхивал. И дядюшка Филадельф не слыхивал. Я ему как вопрос задала — он сразу удивился и просил меня привести ваше высочество к нему. — Она собрала посуду в корзину и вновь накрыла ее белым платом. — Так что, ежели пожелаете, милорд, так нынче же вечером, после ужина, и пойдем.

Глава 13

Драка для англичан такая же

часть беседы, как жестикуляция для

сынов Италии.

Маркиз Квинсберри

До ужина оставалось еще несколько часов, и, обреченный на безделье, я предался одному из любимых занятий — фехтованию. Благо Рейли, желая видеть меня посредником в переговорах с французским двором, более не делал попыток оставить дорогого гостя без оружия. Прямо скажем, соперники, противостоящие “нашему высочеству”, были поединщиками средней руки и отнюдь не имели за спиной той школы, которую довелось пройти мне , но два-три яростных противника не давали скучать ни голове, ни рукам.

— Не запаздывать на выпаде! — командовал я. — Рука идет чуть впереди ноги! Короче движения! Вы так размахиваете клинками, что перекрываете друг другу сектора атаки. Вот, глядите: и раз! — Сбив клинком шпагу противника вправо вниз, я резко шагнул к нему, сокращая дистанцию. Вслед за этим, захватив свободной рукой шею бедолаги, крутанул его на месте. Как водится в славном искусстве фехтования, описание приема заняло куда больше времени, чем его проведение. Один лишь миг — и мой обалдевший соперник оказался стоящим спиной ко мне, а его собрат, в момент начала приема намеревавшийся атаковать “ловкого француза”, неожиданно для самого себя поразил опешившего сотоварища. И в ту же секунду сам был поражен моим клинком, коварно выскочившим из-под руки возмущенного невольной изменой союзника. Так бы и валялись на полу два окровавленных трупа, когда б не были одеты поверх шпажного острия железные гильзы пуандоре.

— `Ты че, отец родной`, — появился на канале связи Лис, — `врагов школишь, чтоб они нас потом твоими штучками-дрючками в оливье пошинковали?`

— `Вовсе нет`, — попытался оправдаться я. — `Я наполняю их сердца ужасом, чтоб стража при случае поопасалась хвататься за оружие. Сейчас со шпагами закончим и перейдем к алебардам`.

— `А ежели твои ученики запомнят, как ты их — трах-бабах, удар твой верен, я умираю?!`

— `Чтоб повторить в бою то, что я сейчас показывал, нужны тренировки и еще раз тренировки. Иначе, начав столь изысканную фехтовальную фразу, дерзкий недоучка рискует наскочить на ее продолжение. А его я показывать воздержусь. А тебе-то что, собственно, надо?` — продолжил я, меняя тему разговора.

— `Да вопрос в общем-то дурацкий`, — почти извиняясь, ответил д'Орбиньяк. — `Ты не знаешь, как сейчас с Темз-стрит добраться до Чаринг-Кросс? Только не надо говорить, что саб-вэем до одноименной станции или же по Стренду до Пэл-Мэл, а там как Трафальгарскую колонну увижу, так сразу направо. Это я и без тебя знаю! А в этом веке как туда добраться?`

— ` Я думаю, что если держаться берега Темзы и идти против течения, то вскоре после того, как по правую руку покажется Сент-Джеймский замок, будет и деревушка Чаринг. Насколько я помню, она уже вошла в черту города`.

— `А что, Сент-Джеймский замок уже построили?`

— `Конечно`, — почти обиделся я. — `Уже давно. Но ты мне лучше скажи, каким образом ты намереваешься выбраться из Бейнарда?`

— `Да ну, фигня делов!` — отмахнулся мой хитроумный друг. — `Сейчас что-нибудь придумаем`.

Уж в чем, в чем, а в этом я не сомневался. Чтобы таскать мешок Лисовских хитростей, понадобилась бы целая упряжка, вроде тех, с помощью которых возят по разбитому бездорожью огромные орудия — сокрушители крепостных стен.

Сергей появился на канале связи минут через десять. Судя по обилию котлов, кувшинов, ножей, черпаков и прочей подобной утвари, помещение, в котором он находился, было замковой кухней. Мужчина средних лет в колпаке, согнутый в поклоне перед месье д'Орбиньяком, должно быть, служил шеф-поваром в этой резиденции королей Англии. Одной из многих, разбросанных по всей территории страны.

— Так! — деловито потирая руки, начал Лис. — Сегодня будем готовить трюфеля Дианы а-ля вэлка эс-эм, о которых еще древние грядущего писали, вздымаясь к самым корням трансцендентальной философии. — Рейнар стал в позу оратора в римском форуме и, воздев руку к разнообразным кореньям, свисающим с потолочных балок, заголосил с нарастающим пафосом: — О, потаты — объедение, джентльменов идеал, тот не ведал наслажденья, кто сей трюфель не едал! И таким александрийским стихом еще восемьсот шестьдесят восемь строф! Но их я тебе как-нибудь в другой раз прочитаю.

Мелодраматическая декламация моего друга явно произвела неизгладимое впечатление на сторонника отмены возмутительной заповеди, утверждающей, что кушать с удовольствием грешно.

— Как изволите, сэр! Что прикажете подать?

— Ну, в первую очередь трюфеля Дианы. Фунтов, пожалуй, десять, хорошо очищенных, без единого пятнышка. Под вашу ответственность, лично проверю!

— Все будет в наилучшем виде! — заверил верховный жрец кухонной печи.

— Так. Дальше, — с умным видом глаголил Сергей. И вид этот, отражаясь в почтительных глазах шеф-повара, наводил на мысли об очередной каверзе моего друга.

— Надеюсь, Красная Пресня у вас имеется?

— Увы, сэр! — Служитель кастрюль и поварешек скорбно развел руками.

— Что?! Нет?! И как вы без нее живете? Румянец неподдельного стыда покрыл щеки гроссмейстера кровавых бифштексов и прожаренного бекона.

— Не вини себя, приятель! — по-отечески похлопал “коллегу” по плечу д'Орбиньяк. — Это все временные трудности. Вот построят на Руси Бель Амор канал и вас просто завалят Красной Пресней и в особенности Белой Эмиграцией. Ее, я ж так понимаю, у вас тоже нет?

— Сэр… — Глаза служителя кухонных муз налились слезами.

— Все понятно! — всхлипывая в унисон повару, по-дьячески взвыл напарник. — У вас нет Красной Пресни! У вас нет Белой Эмиграции! Я уверен, у вас нет даже Гегемонии Пролетариата! Обычнейшей Гегемонии, которая в моих краях цветет махровым цветом на каждом углу! У вас вообще нет никаких ингредиентов! Как же мы будем готовить трюфеля а-ля вэлка эс-эм, о которых вдохновенный пиит начертал:

О вы, трюфели Дианы,

Низко бьем по вам челом!

Путь сквозь мрак и сквозь туманы

Вас отведав — нипочем!

— Но, сэр, может, мы приготовим что-нибудь другое?

— Ничего не выйдет! — обреченно покачал головой Рейнар. — Юпитер уже в ковше Большой Медведицы, а Марс с Венерой собрались в доме Меркурия, что предвещает грандиозную попойку. Короче, голова, думай, где искать ингредиенты.

Мыслительный процесс тяжким бременем лег на переднюю часть головы честного малого, делая ее похожей на ощипанного каплуна, готового к приготовлению.

— Быть может, поспрашивать на кораблях Московской компании? Они ж всякое добро из Московии возят. Может, и сыщется то, что вам потребно?

— Мысль хорошая! — похвалил расстаравшегося творца антрекотов Лис. — Но ингредиенты, видишь ли, штука тонкая! Их с умом использовать надо. А ну-ка тебе вместо Красной Пресни Демонстрацию Первомайскую подсунут? По цвету ведь не отличишь! И растут они обычно рядышком. Но Демонстрация — штука колдовская. В само название-то вслушайся — демониум строццаре — Демон Душитель. А в ночь на первое мая сам знаешь что бывает!

Шеф-повар молча кивнул, осеняя себя крестным знамением. Ему уже воочию чудились шабаш Вальпургиевой ночи и Демон Душитель, раскидывающий по всему свету семена чудовищного “ингредиента”. Нет уж! Ни за какие коврижки не пойдет он за Красной Пресней!

— И шо делать будем, друг сердешный?

— Не знаю, — выдавил изобретатель соусов и подлив.

— Все порушено! — обреченно махнул рукой Лис. — Придется идти самому!

— Так ведь не велено! — отозвался верный слуга любого господина.

— А трюфеля готовить тебе тоже не велено?! — возмущенно подбоченился д'Орбиньяк. — Тогда я пошел! Привет семье! Не трать время, иди домой, прощайся с родными, тебя оттуда заберут!

— Сэр! — взмолился повар.

— В общем, так, шоб я не отвлекался! — Голос Лиса приобрел командные нотки. — Свистни мне охрану — сам поеду! Да только ж блюди меру, мне эскадрон конной гвардии не нужен. А то, неровен час, купцы решат, шо я их на абордаж брать собираюсь! Выкатят мортиры и положат всех, шо Бобик кучку! Уразумел?

— Да, сэр! — отрапортовал куховарщик.

— Тогда давай, гони аллюром три креста! И смотри — шоб к моему возвращению все было готово! Ингредиенты — это уж моя забота!

* * *

Пятеро всадников неспешно ехали по берегу Темзы, разглядывая купеческие суда, то здесь, то там пришвартованные у многочисленных речных пирсов, и торговые лавки, почти неразрывной стеной закрывавшие доступ к воде. Позднее, в семнадцатом веке, после великого лондонского пожара, превратившего город в груду обученных головешек, лорд-мэр запретит строить на берегу торговые ряды, затрудняющие доступ к Темзе — основному пожарному водоему столицы. Но пока что все эти многочисленные склады-магазины жались один к одному, явно гордясь своим выгодным положением.

— В общем, брателла, — вешал Лис, обращаясь к одному из сопровождающих его стражей, — шоб я лишний раз не спешивался, подъезжаешь и спрашиваешь, есть ли у них Эмиграция Белая.

— Никогда о такой не слышал! — простодушно сознался охранник, уважительно глядя на знатока диковинных специй.

— Да уж откуда тебе?! — сочувственно ухмыльнулся Рейнар. — Зельечко-то заморское! Название его происходит от “амико” или “амиго”, что означает — друг и “ратио”, сиречь польза. Понимаешь? Полезный друг или же друг пользы, как тебе больше нравится. Весьма способствует обмену элементов в организме. На субмолекулярном уровне. — Лис задумчиво посмотрел на разинувшего рот конвоира. — Ничего, шо я по-латыни? Все понятно?

— Не-а… — помотал головой простак, попавший в сети моего хитроумного друга

— Ну, уж проще-то не объяснишь! — вздохнул д'Орбиньяк. — Ты, главное, про травки спрашивай и, если что, зови меня.

Пожалуй, будь на уме у Лиса подышать свежим воздухом и полюбоваться видами Темзы, подобный способ передвижения в поисках Ахинеи Развесистой был бы вполне оправдан. Но тащить на явку с Мано стражников лорда-протектора?.. Полагаю, такой вариант не входил в планы участников конспиративной встречи.

— Да смотри же, — напутствовал отъезжающего к ближайшей лавке спутника Рейнар, — у Красной Пресни цветочек аленький. Его еще спутником тревог кличут. Успокоительное, в общем… `Капитан`, — отправив недотепу конвоира за аленьким цветочком, вспомнил обо мне Лис, — `скажи, будь ласка, как можно с ходу отличить корабли Московской торговой компании от любых других?`

— `Ты что же`, — насмешливо отозвался я, — `действительно собираешься искать гегемонию пролетариата?`

— `Да нет!` — отмахнулся Сергей. — `Знаешь, ностальгия замучила. Думаю, может, как-нибудь зайти, поболтать, земляки все-таки`.

— `Понятно. Корабль отличить просто. У него на корме герб вырезан: в лазоревом поле серебряные волнистые пояса, на коих снаряженный кораблик, сопровождаемый поверху и снизу тремя безантами. А во главе герба, разделенной на три кантона [Кантон — название одной девятой части геральдического щита, разделенного двумя вертикальными и двумя горизонтальными линиями], — в правом и левом розы Тюдоров, а по центру леопард. Вроде тех, что на английском гербе. Да только русских ты вряд ли там найдешь. Все больше англичане`.

— `Жа-аль`… — протянул Лис. — `Ну да что делать, когда делать нечего. Заканчиваем урок ботаники, переходим к зоологии. А то, сдается мне, шо вон тот шпиль впереди как раз Чаринг-Кросская часовня`.

— `В каком смысле зоология?` — настороженно поинтересовался я, памятуя о том, что шутки моего друга заходят порой чересчур далеко.

— `В смысле первый этап превращения обезьяны в человека. То бишь потеря хвоста`.

Возвращение обескураженного посланца не заставило себя долго ждать. Похоже, не только среди припасов королевской резиденции, но и здесь, где, по мнению коренных жителей, можно было купить все, никто и слыхом не слыхивал о чудодейственной Белой Эмиграции и прочих диковинных приправах. Впрочем, что тут попишешь. И о трюфелях Дианы, которыми вот уже без малого месяц питался лорд-протектор с ближайшим окружением, здесь еще тоже знали лишь понаслышке.

Между тем побережье жило по заведенному порядку. В одном месте пара разъяренных петухов, окруженная десятком зевак, воинственно потрясая окровавленными гребешками, рвала друг друга острыми шпорами. В другом, прикованный к вкопанному в землю сучковатому столбу медведь, точь-в-точь с герба Невиллов, утробно рыча и громыхая цепью, дрался с полудюжиной голодных псов под крики улюлюкающей толпы. Раз от раза, подброшенные ударами мощных лап хозяина леса, собаки взлетали над головами публики, вызывая у той штормовую волну детского восторга. Иногда агрессивным мастифам все же удавалось вцепиться в лохматый бок исполинского зверя. Тогда он падал наземь и начинал с ревом кататься по земле, подминая под себя пятнистых обидчиков. Подвывающие и скулящие псы едва успевали вывернуться из-под громоздкой туши, чтобы затем, повизгивая, вновь броситься в атаку.

Увы, приходится с грустью признать, что подобные варварские забавы были повседневным развлечением моих земляков наряду с картами и игрой в кости. Пожалуй, еще большей популярностью, чем травля медведя, пользовался кровавый бой собак с быком. Для этой цели педантичные англичане вывели даже специальную породу собак — бульдога. В отличие от своего крупного собрата, этот пес был куда более мелкой и весьма подвижной мишенью для бычьих рогов. К тому же, обладая железной хваткой, бульдоги имели особое строение носа, позволявшее им дышать, сомкнув челюсти на теле жертвы. О, дивные времена Шекспира и Марло — прелестная и величественная Елизаветинская эпоха!

Между тем время шло, а обещанный Лисом урок зоологии все не начинался. Вот уже впереди, по левому берегу Темзы над крышами купеческих складов прорисовались острые шпили замка Ламберт, а значит, Темза сделала поворот к Вестминстерскому аббатству. Чаринг-Кросс располагался примерно на полдороге от него к Темз-стрит, стало быть, основная часть пути была уже позади.

— `Лис!` — встревожено одернул я друга. — `Ты что, эту экскурсию по торговым рядам до самого Челси тащить собираешься?`

— `Капитан, не дрейфуй!` — с плохо скрываемым энтузиазмом в голосе обнадежил меня Рейнар. — `Я уже воочию зрю ту достопримечательность, от которой мои маленькие друзья не смогут оторвать своих пытливых взоров`.

Я удивленно уставился на мир глазами напарника. Строго говоря, ничего интересного впереди не наблюдалось. Посреди дороги, начисто игнорируя интересы прохожих и проезжих, дюжины три крепкого телосложения мужчин самозабвенно гоняли неказистое подобие кожаного мяча. Не совсем понятно было, что служило воротами для играющих и сколько человек было в каждой из команд. Я даже не убежден, что команд было две. На моих глазах, вернее, на глазах д'Орбиньяка импровизированный мяч, точно ядро, разнес вдребезги витрину ближайшей лавки и спустя мгновение как ни в чем не бывало вылетел сквозь все ту же витрину к игрокам, ждущим подачи с боковой. Быть может, этот бросок сопровождался соответствующими пожеланиями здоровья и благополучия? Вполне возможно. Но звук речей еще не достиг ушей моего друга.

Еще минуты три — и кони исправно доставили седоков к месту проведения эпохального матча. И тут…

— “Челси” — фуфло! “Металлист” — чемпион! — раздался над головами играющих боевой клич напарника. — Срам британского футбола — это парни с Уайтхолла! Мазила!!! У меня прабабушка по мячу лучше попадает!

Толпа суровых любителей кожаного мяча остановилась и устремила тяжелые, но пока все еще недоуменные взгляды на невесть откуда взявшегося крикуна. Правила корректной игры, как и все прочие правила футбола, были еще неведомы этой братии. Но и побоища раскрашенных фанов тоже маячили далеко впереди.

— `Хух!` — нервно выдохнул Лис. — `Теперь главное не прогадать со временем! А то, блин, порвут на ваш Юнион Джек!` [Юнион Джек — название английского флага] — Но эта тирада была произнесена лишь на канале закрытой связи. Вслух же прозвучало совсем иное: — А ну-ка, малый, пасни сюда мяч! Ща я вам покажу, как надо!

Малый, тот, к которому столь неучтиво обратился шевалье д'Орбиньяк, вопросительно обвел взглядом товарищей по игре и молча катнул мяч длинному худощавому наглецу, путешествующему в сопровождении четверки стражей.

— Следите за ногами! — геройски выкрикнул самозваный мастер мяча, и вслед за этим вышеназванный малоспортивный снаряд с изрядной скоростью устремился прямехонько в лицо стоявшего поодаль верзилы, должно быть, капитана одной из команд. Бедолага, уступавший стойкостью штанге ворот, от неожиданности рухнул на колени, закрывая разбитый фасад ладонями. Но затем резво вскочил и яростно, точно недавний медведь, мотая головой, с ревом бросился на обидчика.

— Пора! — сам себе скомандовал Лис, пулей влетая в седло. И тут же загорланил во всю мощь луженой глотки: — Наших бьют! Полундра, мореманы! Лондонские на соленых наехали!!!

Четверка стражников преградила дорогу толпе футболистов, желающих доступно втолковать обидчику правила хорошего тона. Силы были явно не равны. Люди Рейли, как ни старайся, могли сдержать возбужденную толпу не дольше чем на считанные мгновенья. Но и этого времени было достаточно, чтобы со стороны пирсов к месту побоища, накручивая на кулаки обрезки узловатых шкотов, ринулись десятки одуревших от безделья матросов; достаточно, чтобы прильнувший к холке своего ирландского скакуна Лис, легко перемахнув заборчик между двумя лабазами, скрылся в ближайшем переулке.

* * *

Петлять по сумбурному месиву домов, складов, сомнительных трактиров и лавчонок Рейнару пришлось не долго. Разобраться в том, что здесь именовалось улицами, было под силу лишь старожилу, да и то ярким днем. Сейчас же светило неумолимо скатывалось за кромку городских стен, точно в насмешку над стараниями моего друга раскрашивая в золото и багрянец видневшийся вдали шпиль Чаринг-Кросской часовни.

— `Не, ну это понты корявые!` — возмущался Лис. — `Это шо, у вас тут специально так понастроили? Шоб нагрянувшие злые вороги, к хреням собачьим, заблудились и не прорвались в глубь страны? Какой же ж урод здесь улицы прокладывал? Ото ж точно пьяный с вертолета мочился!`

Я не стал расстраивать друга известием, что улицы здесь никто отродясь не прокладывал и дома, совсем недавно еще находившиеся за городской чертой, просто лепились друг к другу как бог на душу положит.

Опрос местного населения не дал сколь-нибудь внятных результатов. Обитатели предместий не жаловали разодетых всадников, а потому либо что-то невразумительно бубнили себе под нос, либо и вовсе спешили укрыться за дверьми убогих халуп, не желая разговаривать с незнакомцем. Впрочем, как, не сговариваясь , отметили мы оба, взгляды этих молчунов, иногда просто мрачные, порою были заинтересованными, я бы даже сказал, оценивающими. Так что каким бы ловким бойцом ни был Серж Рейнар л'Арсо д’Орбиньяк, задерживаться в темнеющем лабиринте лондонского предместья ему никак не следовало. На счастье моего друга, рука закона, быть может, еще не слишком мускулистая, но все же имеющаяся в наличии, распростерла над любимцем правителя королевства свою заскорузлую пятерню. Вышедший на охоту ночной патруль — четверо престарелых караульщиков с жезлами, подтверждающими их чин и полномочия, собрались было задержать странного наездника, однако, услышав, какая крупная рыба попала в их сеть, с нескрываемым почтением вызвались проводить его милость к “Дуплу сороки”.

Трактир со столь изыскано-романтичным названием действительно находился совсем рядом с крестом, воздвигнутым в давние времена Эдуардом I на месте последней ночевки направлявшегося в Лондон кортежа с телом его любимой жены. В память о дорогой супруге безутешный король, не отличавшийся в прочих вопросах сентиментальностью, велел поставить такие же кресты на всех местах остановок скорбной процессии. Некоторые из них дошли до нашего времени, давая повод к трогательным повествованиям о скорбящем венценосце. Но этот железнобокие молодчики Оливера Кромвеля снесли, желая расправиться с монархами прошлого точно так же, как с незадачливым королем Карлом. Однако пока что до геройской победы над памятником великой любви было еще далеко. Желтоватый ломоть ночного светила, похожий на вывеску небесной сыроварни, смутно обрисовывал в ночной темени ступени невысокой пирамиды и латинский крест, раскинувший над ними широкие крылья.

— Это же ж старику-то, отцу нынешнего хозяина, повезло! — указывая жезлом на двухэтажный каменный дом, окруженный высоким забором, прищелкнул языком один из ночных сторожей. — Мальцом еще в Лондон пришел. То ли из Йорка, то ли из Камберленда. С Севера, одним словом. Работал он у прежнего хозяина трактира на посылках, без оплаты, за еду и кров. А как подрос, видным парнем стал, хозяйская дочь на него заглядываться начала. И, сказать прямо, все у них сладилось и без отцовского благословения. Ну, тот, понятное дело, осерчал, выгнал охальника. А тут еще начал серебряные ложки пересчитывать, а двух не хватает. Он к шерифу, мол, обокрали, в колодки злодея! А дочь трактирщика как услышала, в чем ее милого обвиняют, бросилась к полюбовнику, чтоб его предупредить. Тут-то люди шерифа как раз появились. Так что молодцу уже бежать некуда было. И решил он во-о-он на том вязе промеж ветвей схорониться. Залез, притаился, вдруг, глядь — дупло, а в нем сорочье гнездо, а в том гнезде чего только нет! И монеты всякие, и броши, и булавки с камешками, и ложки эти проклятые! Так что малый с дерева слез уже джентльменом. А за такого-то богатея как же девку не отдать! — Караульщик покачал головой, то ли сетуя, что не ему пришла идея взобраться на раскидистое дерево, возможно, помнящее деревушку Чаринг еще без креста, то ли, наоборот, восхищаясь неожиданному подарку судьбы. — Место это хорошее, извольте знать! — обнадежил добровольный гид. — Здесь завсегда почтенные люди живут. Сын нынешнего хозяина, говорят, и вовсе при дворе служит. Того и гляди, кавалером станет!

— Ну да, ну да, — кивал Лис, не зная, как отделаться от добродушного говоруна. — Так оно все и было! Успехов вам и несении караульной службы! В другой раз еще интересную историю расскажете.

— Это уж только прикажите! — радостно обнадежил д'Орбиньяка начальник караула.

Коренастый, увитый плющом дом, должно быть, постройки конца прошлого века, судя по архитектуре, не предназначался для размещения в нем трактира. Вероятно, когда-то это был дом зажиточного эсквайра, то ли вынужденного продать родовое гнездо, то ли, кто знает, утратившего дворянские привилегии на стезе предоставления услуг прохожему и проезжему люду. Как бы то ни было, сейчас из-за дверей, ведущих в просторных холл, неслась заводная музыка джиги, в которой опытное ухо выхватывало партии традиционной английской четверки — арфы, ребека, рожка и гиттерна. Лис толкнул дверь и вошел в освещенное множеством свечей заведение:

— Мир этому дому!

Прямо сказать, появление очередного посетителя не произвело на завсегдатаев “Дупла сороки” особого впечатления. Только мальчик-прислужник резво подскочил к гостю, интересуясь, стоит ли отвести коня в стойло и задать ему овса, желает ли сэр заночевать или же вся его нужда — кружка эля и кусок зажаренного до корочки окорока.

— Нету у меня больше ни пенса! — рокотал плечистый громила, наклоняясь над стойкой бара. — Вот, хочешь, шпагу возьми. Хороший клинок! Может, даже толедский!

— А что ж ножен-то нет? — задавал вопрос невидимый за спиной верзилы трактирщик.

— Ну, вот так оно вышло… — не слишком утруждая себя желанием донести до собеседника вразумительную информацию, басил раздосадованный детина.

— Хозяин! — окликнул кабатчика Рейнар, подходя поближе.

— Чего изволите?

Седоватый крепыш выскользнул из-за торговца оружием, изображая на лице любезную улыбку.

— Не видишь, что ли, я с ним говорю! — Возмущенный исполин резко повернулся, намереваясь дать отповедь залетному невеже.

Под глазом его виднелся свежий, внушительных размеров синяк, а расквашенный нос напоминал раздавленную каблуком сливу.

— Вилы Люцифера! — бросая взгляд на шевалье д’Орбиньяка, процедил он, багровея на глазах и делая шаг в сторону позднего гостя. — Это он! Братцы!! Клянусь дьяволовыми рогами — это он!!!

Глава 14

Лучший гость — непришедший гость.

Старая английская поговорка

В отличие от многих других народов мы, англичане, весьма ценим честный бой и всегда играем по правилам. Правда, если удача неучтиво поворачивается к нам спиной, зачастую мы бываем вынуждены менять правила прямо по ходу дела.

Несомненно, мордоворот, сжимавший в этот миг пудовые кулаки, был недавним знакомцем Лиса — его живой мишенью на футбольном поле. И то, что результаты матча не вызывали у него восторга, тоже не нуждалось в доказательствах. Что же касается такой мелочи, как разность весовых категорий или же отсутствие подходящего ринга для выяснения отношений — не вина возмущенного форварда, что маркиз Квинсберри еще не разработал и не опубликовал правила благородного искусства избиения друг друга в специальных перчатках. А потому в Девоншире и Вестморленде, Камберленде и Ланкастере в ход шли ноги, руки, удары головой, броски, захваты — словом, все, что могло причинить вред противнику. Лисовский неумолимый мститель был фунтов на семьдесят тяжелее своего худощавого обидчика и, судя по движениям, знал толк не только в пинании кожаного мяча. Но и моему ловкому напарнику было чем неприятно удивить уверенного в победе верзилу. Быстро сообразив, что дожидаться напутственных слов рефери дело безнадежное, он стремительно нырнул под размашисто вылетевшую правую кувалду и коротко вставил свой кулак в район солнечного сплетения взбешенного тяжеловеса. С тем же успехом можно было пытаться пробить рукой стену Тауэра. Громила даже не обратил внимания на этот вполне полновесный удар. Он попытался обхватить верткого гасконца, чтобы перекинуть через себя, и тот лишь чудом ускользнул от железных объятий футболиста. Посетители “Дупла сороки” вскочили с мест, подзадоривая бойцов и спеша делать ставки, пока обе стороны сохраняли примерное равенство шансов.

— Джеймс! — кричали из-за стола соратники. — Задай ему! Дави его, Моррисон!

— Врежь ему, кавалер! — орали другие, должно быть, выступавшие на футбольном поле с противоположной стороны. — Постой за Лондон, Моррисон!

Постоять верзила, безусловно, мог. Но вот нанести акцентированный удар по юркому и гибкому, точно чертов хвост, д'Орбиньяку ему никак не удавалось.

— Наварра!!! — подбадривая себя, резко выдохнул Лис, со всего размаха нанося удар носком ботфорта во внутреннюю часть бедра противника и тут же опуская ступню чуть выше колена его другой ноги. Это был не слишком мудрящий, но вполне действенный прием техники да-цзе-шу. Я сам когда-то продемонстрировал его Лису. Однако для лондонцев, знающих толк в хорошей драке, такой маневр был внове. Потерявший равновесие Джеймс Моррисон дернулся было вперед, пытаясь словить ускользающий центр тяжести, и с грохотом растянулся на затоптанных каменных плитах.

Его сторонники вскочили с мест, горланя возмущенно и хватаясь, кто за табуреты, кто за глиняные фляги. Между тем поверженный, но не сломленный гигант резво подскочил на ноги и, вероятно, приняв Лиса за крепостные ворота, а себя за таран, с ревом устремился на противника, намереваясь пробить макушкой тощий живот моего напарника.

— Эгей, Наварра! — раздался со второго этажа, где находились жилые комнаты, до боли знакомый голос Мано де Батца. — Иду на подмогу!

Вряд ли все вскочившие со своих мест лондонцы смогли дословно понять речь моего боевого лейтенанта, но тон окрика и обнаженная шпага в руке горячего француза не оставляли сомнений в смысле только что прозвучавших слов.

— Привет, дружище! — выкрикнул Лис, неуловимым движением тореадора поворачиваясь на месте и пропуская двухсотпятидесятикилограммовую тушу английского бойца мимо себя, аккурат в барную стойку. Короткий жесткий удар пятой ладони в основание затылка — достаточный повод, чтобы судьи выкинули грязного бойца с ринга, и вполне весомый аргумент, когда подобный “круг” никак не обозначен.

— А теперь всем пива! — Вопль моего друга исходил из самой глубины души, возможно, уже находящейся по пути в пятки при виде начинающейся бучи. — Я плачу за всех!

— А что — драться не будем? — услышал я в гуле всеобщего одобрения разочарованный голос неистового гасконца. — Какая жалость!

В отличие от мрачных тевтонов, вступающих в бой с единственной целью порвать противника на как можно большее количество кусочков, в отличие от горячих детей Франции, способных оценить лишь победу, британцы готовы аплодировать любому смельчаку, продемонстрировавшему воочию свою ловкость и отвагу. А уж ежели эти рыцарственные качества подкреплены щедростью, то простодушные жители наших островов рады видеть друга даже в том, кто еще совсем недавно казался им врагом.

Спустя считанные минуты Джеймс Моррисон и его приятели, а с ними Лис и Мано уже сидели за одним столом, обильно накачиваясь выставленным хозяином пивом. Понятное дело, обоим им сейчас хотелось куда-нибудь спровадить всю эту публику, чтобы всласть отвести душу в дружеской беседе, хлопанье по плечам и прочих обязательных атрибутах радостной встречи. Однако попробуй они сейчас ускользнуть из приятельских объятий радушных завсегдатаев трактира, и дело не обошлось бы без новой драки. Кроме того, хотя щедрость и входила в число качеств, присущих моему напарнику, нынешнее угощение он явно считал неоправданной растратой казенных средств, вследствие чего, быстро обучив аборигенов игре в гонконгскую биржу, он принялся, по его собственному выражению, “отбивать бабки”. С немалым, надо сказать, успехом. Да и как могло быть иначе! Гонконгская биржа весьма полезная игра для тех, кто умеет сдавать карты.

Мелькание карт тасуемой колоды, судя по лицам противников моего друга, явно завораживало зрителей настолько, что они порой забывали пропустить лишнюю кружку дармового пива, что также не могло не радовать рачительного д'Орбиньяка. Не желая наблюдать, как облапошивают моих земляков, я отключился и принялся расхаживать по комнате, подводя итоги нашего пребывания в Англии.

Итоги не радовали. С момента прибытия невольных пленников в туманный Альбион прошел без малого уже месяц. Все это время законная, или, вернее сказать, наиболее законная королева Британии томилась здесь, неподалеку, в застенках Тауэра, а мы, уполномоченные руководством Института, продолжали изображать ветку под снегом, покорно сгибаясь под его тяжестью, чтобы в конце концов сбросить опостылевший снежный ком. Честно говоря, мне уже и самому было интересно, чем закончится авантюра Рейли. Возможно, на что-то подобное и рассчитывал лорд-протектор, изо всех сил стараясь втянуть Шарля де Бурбона в круговерть своих деяний. Вероятнее всего, без нашего вмешательства судьба английской короны была бы предрешена: либо Уолтер, женившись в конце концов на Марии Стюарт, основывал здесь очередную династию, либо испанцы, уже прознавшие о сумятице в островном королевстве, всей мощью обрушаться на мое отечество. Не стоит забывать, что под рукой, пусть и нищего, но все же владыки половины обитаемого мира находится пятьдесят тысяч регулярной армии. Причем, невзирая на постоянные недоплаты жалованья, наиболее обученного войска Европы. Ни Елизавета месяц назад, ни Рейли сегодня не могут похвастаться чем-либо подобным. Полк Королевских Йоменов, не так давно прекративший свое существование, и единственная действительно боеспособная регулярная часть, находившаяся под рукой Тюдоров, — что еще могла противопоставить воинству Филиппа II Британия? Или же сотни еще более убогого ополчения прочих городов? Конечно, в Британии по-прежнему сыскалось бы тысячи три рыцарей и эсквайров, готовых постоять за свою землю, но даже принимая в учет уже отжившую свое рыцарскую конницу, при самых оптимальных условиях, собранная воедино армия англичан представляла собой разношерстную многотысячную толпу, вооруженную кто в лес, кто по дрова и не привыкшую сражаться под единым руководством.

Даже при этих условиях у британцев могли быть шансы на успех, реши они раздергать испанцев на отдельные отряды и гарнизоны и бить по частям, пользуясь знанием местности и поддержкой населения. Но военачальника, способного предложить такой план войны, увы, не могло найтись среди рыцарственных лордов королевства. Да и вряд ли многие из них решили бы поддерживать Рейли. Мария Стюарт, от имени которой правил недавний корсар, невзирая на свои вполне резонные притязания на престол Англии, по-прежнему оставалась полуфранцуженкой-полушотландкой, и Рейли было чего опасаться, настаивая, чтобы королева-мать по-прежнему не покидала Тауэр.

Как ни крути, как ни раскладывай карты — крушение Англии казалось неотвратимым. Франция, на союз с которой так надеялся Рейли, сама утопала в крови, выясняя, на каком языке следует читать Библию. Правда, насколько я знал, моему другу Мишелю Дюнуару ловким маневром удалось расколоть католический лагерь, отделив от происпанских католиков, поддерживающих герцога де Гиза, “французскую партию”, желающую видеть на престоле Людовика Святого “нашего” с Генрихом Наваррским “дядю” — кардинала Бурбонского.

Пану Михалу стоило немалых усилий заронить в головы ярых лигистов идею короновать стареющего прелата, добродушного гурмана и краснобая. Карл X Лиги — так его теперь именовали. И, собрав вокруг себя противников испанского вмешательства, он изо всех сил старался не дать Гизу войти в Париж.

Не лучшим образом обстояло дело и у голландцев. Сторонники принца Оранского, с удручающим постоянством терпящие поражение от печально известного жестокостью принца Альбы, готовы были принять любую помощь против испанцев, но вряд ли способны оказать ее даже столь верной союзнице, как королева Елизавета.

Больше ждать помощи было неоткуда. Конечно, оставались еще Швейцария и германские княжества, готовые поставлять наемников хоть Сатане для битвы со Всевышним, но денег для их найма сегодня не было ни у Елизаветы Тюдор, ни у Марии Стюарт.

Был, правда, у английской королевы еще один союзник. Впрочем, не так давно разобиженный отказом Елизаветы прислать подмогу для одной из многочисленных войн, этот самовластный монарх заявил, что в ее отсталом государстве правит не она, а мужики торговые. И это было весьма серьезное утверждение. Звался этот государь Иван Грозный, и хотя за все его грозное царствование полегло людей куда как менее, чем за одну Варфоломеевскую ночь в Париже, — слов на ветер русский царь не бросал.

Лишь одна тонкая соломинка лежала сейчас на чаше весов, не знаю уж, то ли в пользу “пошлой девицы”, как в сердцах именовал английскую королеву гневливый Рюрикович, то ли, наоборот, против нее. Это была недавняя женитьба вдового царя и великого князя всея Руси на двоюродной сестре ее величества Марии Гастингс. В нашем мире она отказала грозному правителю, убоявшись, по слухам, его жесткого нрава. Но в этом дело обстояло по-другому. Чему тут удивляться?! Во время одной из операций нам с Лисом и вовсе приходилось слышать о мире, в котором российский медведь сочетался с британской львицей узами брака, и получившееся в результате чудовище устроило весьма серьезный передел заветного пирога. Впрочем, женитьба женитьбе рознь, и кто знает, на чьей стороне окажутся стрельцы московитов, высадись они вдруг на землю Англии.

Пока что ясно лишь одно: королеву надо вытаскивать из Тауэра. В конце концов, она вовсе не ватная кукла и, если дать ей свободу действия, наверняка воспользуется ею с максимальной пользой.

— `Капитан, прости, шо я тебя отвлекаю, но мы тут с Мано в упор не можем вспомнить, как звали того орла, которого Мишель вербанул по большой институтской нужде?`

— `Артур Грегори`, — машинально отозвался я.

— `Во! Точно! Я ж помню, шо так звали кого-то из рыцарей Круглого стола!` — Похоже, мой друг не пронес мимо рта лишнюю кружку с имбирным элем. — `А то, понимаешь`, — продолжал он, — `Мало говорит, шо к нему крендель от Дюнуара приперся, с почтам, коней наших забрать. Ну и напел песен, шо нам уже светит Магадан — столица Колымского края. Так он, ну, в смысле, Мано, с перепугу только кабак запомнил`.

— `Понятно`, — прервал я излияния друга. — `А что шевалье де Батц еще рассказывает?`

— `Да так… всяко-разно. Конфьянс, девочка наша, скучает в захолустном Артаньяне. Мадам Жужу порывалась ехать сюда, разборку наводить. Насилу удалось оставить ее в Беарне. Ну, с понтом, ее ненаглядной девочке нужен присмотр. Опять же, гарнизоном кто-то должен командовать. Ну, в общем, лабуда! Но она пригрозила, шо ежели мы тут за месяц не управимся, то сама приедет и всех на ноль помножит`.

— `Удручающая перспектива!` — усмехнулся я. — `А брат Адриен откуда взялся?`

— `С Мано приехал`, — отрапортовал Лис.

— `Спасибо, объяснил! А подробней?`

— `Ну, значит, так`, — начал Рейнар. — `Мано как узнал, шо нас повязали, мухой, буквально шмелем, мотнулся к твоему брату с криком: “Измена! Измена!” Ну, Генрих, ты сам знаешь, не может тебе простить ни то, шо Мано скрутил ему кукиш, ни то, шо Конфьянс отказалась завалиться с ним в койку. Начал он лепить горбатого до стены, мол, информация непроверенная, ничем не могу помочь, кто вам сказал такую глупость. Короче, спровадил старину Мано под тры чорты. Но оно ж — кому везет, у того и петух снесет! На выходе твой гасконский лев столкнулся с нашим клыкастым агнцем и пожаловался на то, как государь-надежа его подло прокинул. У того ж, ясное дело, нашлись слова утешения. Или ты не знаешь брата Адриена?! Он рассказал ему сказочку об очередном святом и дал зуб, шо все уладит. Уж не знаю, где он там путешествовал между Эно и Генетау, но на следующий день, как водится, с Божьей помощью у нашего смиренного дружка все было готово к отправке. И вот я здесь, в трусах и шляпе!`

— `Угу`, — задумчиво процедил я. — `Попятно, дальше что было?`

— `А шо тут было? Все есть! Мано остался в кабаке искать связного, а брат Адриен отправился на разведку`.

— `Странное дело!` — медленно проговорил я. — `Скорее уж на разведку должен был отправиться де Батц, а не священник, пусть даже и переодетый`.

— `Да ну. Наверняка у его преподобия сыскалась пара мудрых слов за эту тему`.

— `Это-то ясно! Но сам брат Адриен должен был понимать, насколько он рискует, идя через весь Лондон в Тауэр. Мано по крайней мере мог выдать себя за наемника, желающего служить у Рейли, или за гугенота, ищущего убежище. А преподобного-то за милю видно! Понимаешь, в чем дело, брат Адриен пришел сюда с явной целью попасться на глаза Уолтеру. И это ему прекрасно удалось. Но зачем?! Вот здесь у меня нет никаких версий`.

— `Может, он хочет травануть лорда-протектора по старой доброй иезуитской традиции?`

— `Теоретически возможно, но вряд ли. А что, если лорд-протектор не станет с ним трапезничать?`

— `Ну а всякие там кольца с ядовитым жалом, пакеты с начинкой?`

— `Для этого не нужно светиться самому`, — с сомнением произнес я. — `Кстати, наш добрый пастырь сделал лорду-протектору довольно странный подарок — портрет Филиппа Испанского`.

— `Отравленный?!!`

— `Не думаю. Брат Адриен просил разместить портрет рядом с зеркалом. Как-то прежде мне никогда не доводилось слышать, что близость зеркальной поверхности как-то связана, скажем, с ядовитыми испарениями`.

— `А может, типа, шоб не забывать образ своего врага? Мол, проснулся, поглядел на себя, а там за стеклом не только какая-то мятая рожа, но еще и король Испании рядышком притулился. Вбыв бы Гада!`

— `Не забывай, брат Адриен все-таки католик, как и его католическое величество Филипп II`.

— `Ну, тогда не знаю!` — сдался Лис. — `Ты сейчас все равно дурака валяешь, вот и думай, что к чему. А мне еще кабак на тему институтского агента протралить надо`. — Он направился к стойке, за которой по-прежнему ловко колдовал над напитками и закусками хозяин заведения.

Груда монет, вываленная моим другом перед ним на стойку, заставила седовласого крепыша расплыться в улыбке и начать благодарно кланяться. Судя по тому, что ни одной золотой монеты на стойке не было, все то, чем расплачивался д'Орбиньяк, предназначалось для этой же самой цели, но явно не им.

— Слушай, шеф! — отвлекая хозяина от пересчитывания шиллингов и пенсов, лениво протянул Рейнар. — Нам тут один дружаня встречку назначил, да шо-то я его здесь не вижу. Может, он чего передавал для нас? Ты его наверняка знать должен. Артуром его кличут. А фамилия — Грегори.

— А! Ну как же! — закивал трактирщик, не сводя глаз с тусклых, но все же дорогих его сердцу кругляшей. — Передавал! Так это вы, значит?

— А шо, типа, сомнения имеются, мандат показать надо?

— Как в аббатстве полночь пробьет, — понижая голос, заговорил кабатчик, — приходите к вязу.

— К тому, где дупло? — уточнил шевалье д'Орбиньяк.

— Именно так, — заговорщицки шепнул хозяин заведения. — Там вас будут ждать.

— Спасибо, шеф, помог! — Рейнар поднял вверх большой палец.

— Не стоит благодарности, — продолжая подсчеты, отозвался владелец “Дупла сороки”.

Ужинают в Тауэре поздно. С тех пор как неугомонный Рейли потрудился внести коррективы в обычное расписание дня, вечерняя трапеза переместилась на то время, когда обычные честные лондонцы, экономя свечи и лампадное масло, уже предпочитали смотреть цветные сны или же, на худой конец, просто обременять собою продавленные тюфяки. Представляю, каково было почтенным олдерменам в неведении трястись от страха, ожидая решения своей участи, а затем вдруг получить настоятельное приглашение непререкаемого хозяина Тауэра разделить с ним скромный вечерний сухарь.

В отличие от обеда, ужин у нас, англичан, довольно скромен. Обычно здесь не встретишь того обилия блюд, в основном мясных, которые подаются днем. Легкие закуски, крепкие ликеры, засахаренные фрукты и высоко ценимый чай, привезенный из-за тридевять земель, — вот все, чем баловали себя англичане на сон грядущий. Однако для цеховых старшин у Рейли было заготовлено изысканное угощение. Правда, к еде сие “блюдо” относилось весьма условно. Скорее это была пища для умов, которых, как я имел возможность убедиться, почтенные городские советники были вовсе не лишены.

Кроме разодетых, как для приема, послов королевы-матери и “дорого друга” Шарля де Бурбона, к ужину был приглашен адмирал де Корвовеккьо при полном параде с крестом Сантьяго на груди и личным драгоманом, ловившем каждое его слово. По приказу лорда-протектора виски, подливаемое в кубок испанскому флотоводцу, лилось практически нескончаемым потоком. За непрерывность этого процесса отвечал специальный мундшенк, приставленный за спиной адмирала. Мореход пил, быстро пьянея от непривычно крепкого напитка, все более теряя контроль над собой и, как следствие, обильно посыпая головы присутствующих отборными ругательствами и угрозами.

Смысл речи сводился в основном к тому, что неисчислимая армада не сегодня-завтра появится у берегов Англии, чтобы высадить на ее землях самых лучших в мире солдат, и что всем присутствующим здесь придется целовать туфли величайшему из королей всех времен, и прочее, прочее в том же духе.

Мария Стюарт досадливо покусывала свои тонкие губы, Рейли, изредка кивая, слушал, подперев голову рукой. Олдермены готовы были забить испанца поданными к столу серебряными вилками, но опасение вызвать гнев непредсказуемого лорда-протектора все же удерживало их на местах. Даже в монотонном пересказе толмача запальчивая речь адмирала звучала весьма оскорбительно для английского уха.

В конце концов, решив, что желаемый эффект достигнут, Рейли дал приказ лакеям сопроводить милорда адмирала в его покои, после чего обратился к негодующим цеховым старшинам с прочувствованной речью, начинающейся со слов:

— Мои почтенные земляки! Вы — самые уважаемые люди в Лондоне, а потому, когда речь идет, увы, даже не о его защите, а о спасении Отечества, в первую очередь обращаюсь к вам…

По окончании трапезы первые люди города были с почетом и конвоем доставлены по домам, к великому облегчению родных и близких к окончательному потрясению самих цеховых старшин. Стоит ли говорить, что после сегодняшнего ужина шансы лорда-протектора выбить из палаты общин кредиты на строительство флота возросли неимоверно.

В моих покоях возвращения загулявшего принца уже поджидала Олуэн.

— Ну что же вы, ваше высочество! — почти сердито покачала головой она. — Скоро уж полночь! Дядюшка Филадельф ждет вас.

— Да, я иду… — бросил я, мотая головой, чтобы разогнать алкогольный туман, лениво ползающий по извилинам мозга после вечерних ликеров. — Вот только умоюсь. Вели, чтобы мне подали холодной воды.

* * *

Мы как раз пересекали двор, направляясь к Архивной башне, когда на канале связи вновь появился изрядно подгулявший Лис:

— `Ка-пи-тан, короче, мы с Мано идем на стрелку к этому, ну, в общем… к Ланселоту. Так, я, типа того, уже, кажется, малехо притомился, поэтому, ежели он что ценное буровить будет, ты уж сам запоминай. А то Мано все равно на инглише ни фига не рубит. А я щас, шо та Красная шапочка, — никакой!`

— `Лис, нельзя так пить!` — попенял я.

— `Мы с Мано налаживаем контакт с местным населением!` — довольно резво отрапортовал Сергей. — `Блин, темень, хоть глаз выколи! Фонарей бы поставил, что ли! Где я этот чертов вяз искать буду?`

— Эгей! — раздался неподалеку тихий окрик. — Это вы Артура спрашивали?

— Я, — кивнул Рейнар.

— Вы один? — поинтересовался неизвестный.

— Меня… двое, — с усилием проговорил Лис, стараясь быть честным. Судя по шороху, шевалье де Батц следовал за его спиной всего лишь в нескольких ярдах.

— Идите на голос! — потребовал некто, возможно, искомый Артур Грегори.

Лис вытянул вперед руку, точно лунатик, ощупывая впотьмах дорогу. На беду, даже тот огрызок ночного светила, который вчера еще хоть как-то разгонял мрак, сейчас спрятался за тучами, сиротливо выставляя из-за них окруженные жутковатым сиянием рога.

— Сюда идите. Сюда! — чуть громче проговорил ведомый голос.

— Иду! Иду! Скоро уже буду! — пообещал Лис, делая несколько шагов вперед… и тут кто-то с силой схватил д'Орбиньяка за запястье и, разводя его руки в стороны, дернул так, что ствол вяза обнаружился буквально в тот же миг.

— Ах вы так! — заорал Рейнар, силясь вырваться из захвата. — Мано, засада!!!

Сзади послышалась возня, сдавленные вскрики и французская ругань. Кто бы ни был подстроивший эту западню, подготовлена она была грамотно. Удар, должно быть, шестом подкосил ноги моего друга. На лицо опустилось что-то непроницаемо черное, вероятно, мешок. Затем, на счет “три”, второй конец дубинки с разворота опустился на голову Лиса, и яркие искры, сыпанувшие из его глаз, было последним, что я мог видеть на канале мыслесвязи.

Глава 15

Никогда не мешайте клиенту думать, будто он думает.

Правило больших продаж

Лис не отзывался на мои вызовы, но тем не менее, судя по сигналу, был жив. Это обнадеживало. Кто бы ни были посягнувшие на залетных гостей “Дупла сороки”, убивать джентльменов, забредших в Чаринг, они, видимо, не собирались. Были ли это охотники за чужими кошельками, ненароком подслушавшие беседу д'Орбиньяка с трактирщиком, или же сам Артур Грегори предпочитал столь экзотическую манеру встречи со связником, еще предстояло выяснить. Но главное, Лис был жив. Надеюсь, и скорый на расправу Мано также не успел отяготить свою участь кровопролитием. В любом случае, ежели до утра напарник не даст о себе знать, я вытащу из постели Рейли, даже если это будет постель Марии Стюарт, и заставлю вытрясти из кабатчика и каждого из его посетителей, куда подевались вчерашние джентльмены. И горе им, если попробуют запираться!

Напутствуя себя подобными мыслями, я шел вслед за Олуэн, вполуха слушая ее милую болтовню.

— Я здесь, в Тауэре, поди, любой камень знаю. В десять лет, как моя тетушка померла, так я в Лондон и перебралась. С тех пор из Тауэра ни ногой.

— Это почему же? — удивленно спросил я, стараясь отвлечься от мрачных мыслей.

— Условие такое было. Ежели хочу я к отцу на проживание идти, то обязана дать клятву, что впредь, до самой его кончины, должна проживать в Тауэре неотлучно.

— Экие строгости! — хмыкнул я.

— Мой отец тайну знает. — Олуэн повернула ко мне свое очаровательное личико. — Очень важную тайну. Какую — я даже вам сказать не могу. Прежняя королева когда-то в давние годы клятву дала, что не станет отца за решеткой держать и смерти его взыскивать. А он за то должен язык за зубами таить. С тех пор он в этих стенах и обретается смотрителем воронов. Ему за то семь шиллингов в месяц полагается да мне два. Ежели вместе считать, то без малого столько же, сколько казна на содержание знатного рыцаря отпускает. Да к тому же еще дядюшка Филадельф за стол платит, да еще вот вы опять же… Так что жить можно. Одна беда — отец сейчас совсем плох стал, почти ничего не видит. В прежние годы-то он силен был, а потом ему в схватке перначом по темени угодили — вот он слепнуть и стал. Хорошо хоть, железная шапка была, а то б совсем убили.

— Ты, кажется, говорила, что он был телохранителем покойной королевы Марии?

— Был. — Голос Олуэн заметно напрягся. — До самых последних минут.

Я по привычке невольно отметил изменение тона, но не придал этому особого значения. Мало ли какие семейные тайны могли скрываться за этой настороженностью.

— Должно быть, ваш жених не слишком рад тому, что вы привязаны к тауэрским башням, точно вороны, о которых вы печетесь?

— Эти вороны берегут покой Англии, мессир! — с укоризной заметила девушка. — А жених… Сударь, откуда же ему взяться? Стражники и лакеи — неподобающая партия для благородной девушки. Да к тому же Елизавета, опасаясь, что мой отец расскажет кому-нибудь то, что ему известно, запретила всем, кто здесь служит, общаться с эсквайром ап Райсом. А раз с ним, то и с дочерью его здесь лишний раз говорить опасаются. К тому же приданого за мной почти что нет, а кому ж я без приданого нужна?!

Я вспомнил терзания шевалье д'Орбиньяка по поводу очаровательной валлийки и уж собрался было оповестить прелестницу, что знаю как минимум одного кавалера, готового радостно наплевать ядовитой слюной на любые запреты, как вдруг, к собственному удивлению, почувствовал легкий, но вполне ощутимый укол ревности. “Вот это да!” — пронеслось в голове. Уж не собрался ли я влюбиться?!

— Ну вот мы и пришли. — Олуэн тряхнула светлой гривой волос, отбрасывая прядь со лба, и толкнула дверь башни.

Насколько я помнил, после заката она должна быть заперта на ключ, но, очевидно, вместе с жилищем констебль Тауэра передал лорду-протектору и свои должностные обязанности. Причем скорее всего не ставя его об этом в известность. Из-за дверей пахнуло архивной затхлостью, пылью и мышами. Лестница, опоясывающая мелкими витками угловатое хранилище старинных инкунабул и манускриптов, была скупо освещена редкими фонарями, забранными густой металлической решеткой, чтобы предохранить внутреннее стекло от возможных повреждений. Вопреки заведенному порядку, они, пусть тускло, но горели, освещая нам дорогу. А это уже, как ни крути, не могло быть попустительством.

— Вы уж будьте так добры, лорда Эгмота не очень-то тревожьте, — то ли предупредила, то ли попросила Олуэн. — Он, знаете ли, очень старый, помереть может. А ему, как графу, тридцать шиллингов в месяц положено. Из них я два получаю за стряпню. Да и поговорить с ним всегда можно. Он столько всякого-разного знает, что просто диву даешься! Вот вам, скажем, ведомо, что Земля это не диск, а шар?

— Ведомо, — кивнул я, невольно гордясь собственной образованностью. — И даже не шар, а геоид. Ну, скажем так, шар, немного приплюснутый сверху и снизу.

— Да-а-а? — с удивлением протянула девушка. — Вот даже как! И как же ж такое может быть, ежели ядро, которое в нем застряло, круглое?

— Видишь ли, Олуэн, — начал объяснять я. — Оно тоже не совсем круглое.

— Да что ж вы такое говорите, сударь! — возмутилась валлийка. — А то я в своей жизни ядер не видала! Негоже обманывать бедную девушку! — Она с укоризной поглядела на меня, затем, не в силах более держать на лице напускную суровость, широко улыбнулась, милостиво прощая заезжему принцу его мудрое плутовство. — Так уж вы, монсеньор, поберегите дядюшку Филадельфа.

Каморка, у дверей которой закончился наш путь, так же напоминала графские покои, как грозно ощетинившийся Тауэр — королевский дворец. Не то чтобы помещение, отведенное для проживания его сиятельства, было мало, но, вероятно, изрядная часть хранящегося в этой же башне архива британской короны находилась именно здесь . Лежанка, стол, два табурета, секретер с торчащими отовсюду свитками пергамента, стеллажи, до отказа забитые рукописными печатными книгами, — вот, собственно говоря, и все убранство кабинета, спальни, приемной залы и прочих, обязательных для апартаментов столь знатной особы, помещений. По всему видно, престарелый лорд был не слишком переборчив по части удобств и того, что ныне именуется комфортом. Запах мышей и пыли, смешанный с общей сырой затхлостью, забивал легкие, стоило нам преступить порог.

— Я каждый раз предлагаю ему здесь прибраться, — точно опасаясь, что ее услышит кто-нибудь, кроме меня, прошептала девушка. — Велит все оставить, как есть. Слуг всех выгнал, одного лишь себе оставил. А разве пристало графу держать при себе одного-единственного слугу, да и тот приходит утром, а перед закатом уходит.

— Куда? — не понял я.

— В город. Он на Визорроуд живет.

— То есть он может свободно входить и выходить из Тауэра? — удивленно спросил я.

— Ну да, — пожала плечами Олуэн. — Еще король Эдуард, что перед Елизаветой и Марией правил, ему это дозволил.

— Занятно, — пробормотал я, внимательно осматриваясь. — А где же сам дядюшка Филадельф?

— Должно быть, наверху, в секретной комнате. Наверняка опять что-нибудь пишет. — Олуэн подошла к одному из стеллажей и, засунув руку за толстые вызолоченные корешки фолиантов, дернула невидимый со стороны шнур.

Где-то наверху звякнул колокольчик, вроде тех, которые используются в господских домах для вызова слуг. Вслед за этим одна из заваленных книгами секций стеллажей со скрипом повернулась, демонстрируя потемневшую от времени лестницу, круто уходящую вверх. Неспешные шаги, раздавшиеся спустя несколько мгновений, недвусмысленно говорили о том, что пробил час нашей встречи. И вот на ступенях тайной лестницы появился сам лорд Эгмонт, стоящий уже, похоже, на полпути к превращению в одно из тауэрских привидений. Длинные седые волосы, спадавшие на плечи, и такая же борода до середины груди, белое одеяние, закрывавшее ноги до колен, — все это делало дядюшку Филадельфа похожим на Сайта - Клауса в домашней обстановке. Однако цепкий взгляд ярко-голубых, не по-старчески ясных глаз в один миг развеивал это впечатление. Невзирая на добродушную старческую улыбку, с какой примерные деды взирают на шалости любимых внуков, взгляд его был цепок и, казалось, отмечал малейшие детали происходящего.

— А, это ты, Олуэн! — приветствуя гостей, проговорил вальяжный старец. — И вы, мессир принц? Рад, рад! Простите, засиделся. Разбирал, знаете ли, частные архивы, свезенные в Тауэр по приказу следственной комиссии по искоренению англиканской ереси. Дела былые, в основном, конечно, они представляют интерес лишь для нас, ученых. Но, поверьте мне, порою встречаются настоящие жемчужины. Вот, к примеру, ваше высочество, что вы скажете по поводу этого документа? — Он достал из рукава и протянул тронутый временем пергамент с печатью красного воска. — Сами убедитесь. Я очень рад, что вы пришли, — продолжал он, глядя, как я разворачиваю свиток. — Мне не терпелось поделиться своей находкой с понимающим человеком.

Я скользнул взглядом по черным рядам затейливо витиеватых строк. Заглавные буквы, снабженные множеством разнообразных петель и изящных росчерков, смотрелись точно расфранченные верховые офицеры рядом с парадными шеренгами своих отрядов. Судя по официальному титулу , передо мой была секретная корреспонденция некоего Бейлифа, адресованная на имя герцога Норфолка, казненного, насколько я мог помнить, пару лет назад за попытку государственного переворота. Уж и не знаю, дошло ли послание до адресата или все же было перехвачено, а потому осело в чьем-то личном архиве, но содержание его воистину поражало воображение.

Из текста следовало, что злокозненная шайка гугенотов, до последних дней скрывавшая истинное лицо и, благодаря знатности и связям, принятая на службу ко двору, в ночь родов, состоявшихся у Марии Тюдор, похитила отпрыска Марии и Филиппа Испанского и, подменив его умершим ребенком, переправила младенца в Девоншир, где тот был отдан на воспитание в протестантскую семью. Там он ныне и проживает, крещенный Уолтером и прозванный “Реалии”, то есть “королевский”.

От неожиданности я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног, и начал оглядываться в поисках табурета. Конечно, конечно, невежество писарей этого времени не ведало границ, задавая исследователям древних рукописей подчас неразрешимые загадки, но смысл документа прозрачен, точно виды горного озера. Конечно, прозвище “Рейли”, или же “Реалии”, как записано в тексте, может вовсе не означать “королевский”, хотя оно и сходно по звучанию с французским “ройал” или испанским “рей”. С не меньшим основанием можно считать, что оно происходит от слова “настоящий”, “реальный”, а то и вовсе от древнебританских географических названий вроде Беркли, Стенли или же Лендли. Однако считать потомка безвестных девонширских дворян похищенным сыном испанского короля и Марии Тюдор — перспектива весьма соблазнительная. Тут тебе и чудо, на которое так падок простой люд, и весьма обоснованные права на престол Англии, и разнородность с Марией Стюарт, позволяющая лорду-протектору преспокойно сочетаться законным браком с шотладкой, многократно укрепив тем самым свои позиции. И еще одно… Конечно, его католическое величество Филипп II обещал принести вязанку соломы на костер собственного сына, если тот вдруг окажется слаб в вере. Но кто знает, не заговорят ли в нем отцовские чувства, если вдруг окажется, что его оплаканный сын на самом деле жив и, более того, правит Англией вместе с женой, в католической добродетели которой, невзирая на подозрения в убийстве второго мужа, никто не сомневался. А то, что Рейли в списке благоверных супругов Марии Стюарт будет числиться лишь четвертым, так и сам Филипп II женат был не единожды и даже не дважды.

Стоп! Я невольно одернул себя, прерывая стройное течение мыслей. Не так давно Уолтер как бы вскользь поднимал тему исчезновения сына испанского короля и Марии Тюдор. Понятное дело, гугеноты, а уж тем более англикане, имелись числом куда более семи тысяч. Наверняка они готовы были дорого заплатить, чтобы видеть на троне не испанского ставленника, а Елизавету. Католическая вера этой юной девицы в те дни была под изрядным подозрением. И главным сторонником возведения на трон огнекудрой Бэт и был как раз тот самый герцог Норфолк. Королева не забыла ему этой услуги, как и того, что, находясь у одра умирающей старшей сестры нынешней маркизы Дорсет, он вымолил для нее престол. А может, все было совсем по-другому? И настоящая воля умирающей королевы Марии так же канула в трясинное болото личного архива недавно казненного герцога? Но кто об этом может знать наверняка? Норфолк мертв.

Врачи, камеристки? Поди их сейчас отыщи! И прозвания-то их мало кому ведомы! Нотариус? Королевский нотариус, должность, занимаемая людьми солидного возраста. Жив ли он сейчас, вопрос непростой. Кто еще? Неизвестно! Хотя почему неизвестно? Очень даже известно! Дэвид ап Райс — телохранитель королевы Марии еще с тех времен, когда она была отвергнутой и забытой всеми изгнанницей. Ее тень и, должно быть, самое доверенной лицо. Быть может, истинный текст содержания завещания и есть та самая тайна, из - за которой Дэвид ап Райс вот уже пятнадцать лет томится полузатворником в Тауэре.

Я метнул быстрый взгляд на Олуэн, мило беседующую о каких-то пустяках с дядюшкой Филадельфом. Теперь все становится на свои места. Норфолк долгое время оставался первейшим среди вельмож королевства. Даже убитый в день штурма Тауэра граф Лестер — невенчанный муж Елизаветы, едва ли мог сравниться с казненным герцогом в могуществе и влиянии.

Честолюбивый Роберт Дадли желал большего. Престарелый Норфолк, чувствуя, что у него пытаются отнять самый вкусный кусок, решил играть ва-банк и проиграл. Должно быть, слава графа Уорвика — делателя королей не давала ему спать. Погубив свою невестку Джейн Грей, он возвел на трон Марию, затем, подменив ее завещание, — Елизавету. И хотя, строго говоря, связь герцога с вожаками Воинства Пяти Ран Христовых так до конца и не была доказана, вполне возможно, что на этот раз старый волк решил посадить на трон сговорчивую Марию Стюарт.

Как известно, со времен несостоявшейся женитьбы Мария недолюбливала Лестера. Впрочем, и то сказать — идея Елизаветы выдать замуж вдову французского короля за своего фаворита Роберта Дадли была не из лучших идей, приходивших в голову огнекудрой Бэт. Стало быть, удайся Норфолку и эта авантюра, Лестер навсегда канул бы в прошлое, отправленный в изгнание доживать свои дни. А Норфолк по-прежнему был бы вершителем дел королевства.

Именно эту роль, по иронии судьбы, ныне выполняет Уолтер Рейли, которого, судя по связи нынешнего лорда-протектора с графом Нортумберлендом, обезглавленным как организатор все того же мятежа, герцог мог держать про запас. Вместе с документами, подтверждающими королевское происхождение “безродного” приемыша из Девоншира.

Теперь же, если судить по слухам, наш пострел везде поспел. Он при новой королеве и Норфолк и Лестер в одном лице. Впрочем, все это только домыслы. При всей своей очевидности, в данной грамоте нет никаких доказательств, что речь идет именно о “нашем” Уолтере Рейли. Хотя, вот ведь незадача, доказательство есть! Правда, такое же косвенное, как это послание, но все же воистину показательное. Портрет, уж не знаю чьей кисти, подаренный нынче днем могущественному лорду-протектору смиренным братом Адриеном. Наш преподобный друг недаром просил Уолтера повесить сей шедевр рядом с зеркалом. Ни яд, ни образ врага здесь ни при чем. Конечно же, речь идет о портретном сходстве Рейли и Филиппа Испанского. А оно, несомненно, есть: тот же высокий лоб, те же темные горящие глаза, тот же прямой аристократический нос… Пожалуй, будь у нашего приятеля тяжелая габсбургская челюсть — и вовсе ничего не пришлось бы доказывать. Но сходство есть. Несомненно, есть! В конце концов, нижнюю часть лица Рейли мог унаследовать от Марии Тюдор. Если приглядеться, и у него, и у Елизаветы подбородки очень даже похожи…

Я невольно поймал себя на мысли, что полагаю королевское происхождение Рейли уже вполне доказанным фактом. Конечно, что и говорить, все сходится. И то, что посвященные во множество закулисных тайн иезуиты так резво отреагировали на возвышение вчерашнего корсара, — само по себе недвусмысленный знак. И все же это лишь гипотеза, хотя и весьма правдоподобная. Я начал вновь изучать пергамент. Подчисток не видно. Фактура материала как минимум на первый взгляд соответствует описанному времени. Год примерно пятьдесят шестой — пятьдесят седьмой. Дата под сообщением говорит о том же. Печать безукоризненна. Почерк — стройная писарская каллиграфия с довольно условной грамматикой.

Я приблизил свиток к глазам, пытаясь разглядеть, нет ли на его поверхности следов от выведенных букв. Все чисто! Но… Я прикоснулся к витиеватой заглавной букве, не смея верить глазам…

— Ну, что скажете, ваше высочество? — отвлекаясь от беседы с Олуэн, довольно улыбнулся тауэрский Санта-Клаус. — Каково?!

— Слов нет, — развел руками я. — Это письмо — настоящая мина, подкоп под английский трон. Только одно смущает.

— Что же? — внимательно глядя на меня, осведомился граф Эгмот.

— Взгляните сами! — Я протянул ему пергамент. — На букве “а” в “Anno domini” и еще в паре мест к чернилам прилипли песчинки. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Олуэн! — на глазах становясь серьезным и опускаясь на табурет, вздохнул дядюшка Филадельф. — Иди, моя деточка, к себе спать. А мы тут с принцем еще поболтаем о том о сем. Утром Горацио отведет его высочество назад. Надеюсь, сир, вы не откажетесь послушать старческую болтовню выжившего из ума буквоеда?

Прелестная валлийка бросила негодующий взгляд на почтенного старца, любопытствуя, о чем же пойдет речь. Но тот лишь сурово покачал головой, указывая девушке на дверь.

— Присаживайтесь, ваше высочество. — Дядюшка Филадельф похлопал ладонью по пустому табурету. — А то, знаете ли, нехорошо получается. Я сижу, а принц стоит! Но что поделаешь? Старческая немочь… — Он развел руками, точно прося извинения за вопиющее нарушение этикета, но, впрочем , скорее насмешливо, чем действительно раскаиваясь в непочтительности. На лестнице за дверью раздался возмущенный стук каблучков Олуэн. Граф Эгмот со вздохом покачал головой и, придвинувшись ближе к стоявшему на столешнице фонарю, начал скрупулезно счищать песчинки ногтем указательного пальца. — Вы пришли немного раньше, чем я рассчитывал, — не глядя на меня, бросил высокоученый муж, продолжая свое занятие. — Чернила не успели до конца просохнуть, вот песок и налип.

Я усмехнулся столь неожиданному оправданию. Приди мы чуть позже, и для того, чтобы установить подлинность документа, пришлось бы устраивать экспертизу графологическую, текстологическую и еще бог знает какую, чтобы доказать, что предо мной фальшивка. Да и кому здесь что докажешь! Все видят лишь то , что хотят видеть. Конечно, песчинка — это улика. Непросохшие чернила посыпают песком, используя его в качестве промокательной бумаги. Когда текст высыхает, песок аккуратно, мягкой щеточкой удаляют с пергамента. Если его просто стряхнуть наспех, то велик шанс, что хотя бы две-три песчинки пристанут к чернилам, вот как сейчас. Для писаря является хорошим тоном не оставлять подобных следов. Но, попятное дело, этого правила держались отнюдь не все. Да, строго говоря, и большой нужды в этом не было. Стоило несколько раз свернуть и развернуть пергамент, и все, что к нему прилипло, отваливалось само собой. Иначе случиться и не могло, следов писарской небрежности, даже если таковая действительно имелась, уже попросту не обнаружилось.

— Весьма забавный документ, — усмехнулся я. — Одна беда — это подделка.

— Конечно, — не отрываясь от своего занятия, кивнул граф Эгмот, затем, встряхнув лист, вновь оглядел его с нескрываемой гордостью. — А теперь совсем настоящий!

— Ложь всегда остается ложью, — принимая на себя амплуа досужего моралиста, с пафосом промолвил я.

— Да ну?! — Седобородый фальсификатор покосился на меня с удивлением и нескрываемым интересом. — Вы знаете, мой принц, как по мне, то утверждение вроде вашего или же побасенка о том, что правда всегда побеждает ложь, не более чем коварная выдумка самого изобретателя лжи. Хотите доказательства? Извольте. Вот вы утверждаете, что сей документ фальшивка, не так ли?

— Несомненно, — согласился я.

— Прекрасно! — довольно протянул лорд Эгмот. — Стало быть, это, — он положил морщинистую пятерню на исписанный лист, — ложь? Но что вы скажете, если я сообщу вам, что точно такой же документ сгорел в камине в этой башне два часа пополудни седьмого февраля прошлого года?

— Кто же посмел сжечь его? — удивился я.

— Елизавета Тюдор, но это к делу не относится. Не станете же вы утверждать, что уничтожение столь знаменательного документа не является обманом? Заметьте — обманом вероломным, полным низкого коварства!

— Пожалуй, так, — вынужденно кивнул я.

— Стало быть, мой обман лишь восстанавливает истину. С этим, по-моему, тоже трудно спорить. Таким образом, наша истина является плодом двойного обмана. Другими словами, правда возникла лишь тогда, когда одна ложь победила другую. И в подлунном мире все зиждется на этом непреложном законе . Нынешняя правда есть победа одной лжи над другой. Кстати, о документе: я вовсе не уверен, что оригинал его не был написан в свое время Томасом Грегори. Большой, знаете ли, был специалист по созданию правды. Прежде служил у Норфолка, а сейчас держит трактир на окраине Лондона.

Я невольно отметил сообщение о хозяине трактира с подозрительно знакомой фамилией Грегори. И, вспомнив о безрадостной участи Лиса, в очередной раз попробовал активизировать связь. Маяк работал исправно, но Сергей безмолвствовал.

— Но упоминание Рейли, к тому же Девоншир…

Дядюшка Филадельф развел руками:

— Кто тому виной, что фамилия Рейли созвучна с испанским “рей”! А Девоншир? Что Девоншир, край болот и скал, где при желании можно спрятать не то что похищенного гугенотами, которых в тех краях тьма-тьмущая, царственного младенца, но и целую армию. Самозванство, знаете ли, не всегда приводит к краху. Особенно если находятся силы, которые готовы поставить на ловкого пройдоху. Вот, скажем, Перкин Уорбек. Быть может, вам доводилось слышать это имя?

Я молча наклонил голову, подтверждая свою осведомленность.

— Я так и думал! — удовлетворенно кивнул граф Эгмот. — Этот скорбный пасынок фортуны столь долго гостил при французском дворе, что не мог кануть бесследно из вашей памяти. Перкин Уорбек был милым юношей с прекрасными манерами, сообразительным умом и весьма приятной внешностью. Сложись его жизнь по-другому, кто знает, каких высот он бы достиг! После окончания войны Роз, когда к власти пришел граф Ричмонд — будущий король Генрих VII, дворянство Англии понесло столь большие потери, что, обладая вышеперечисленными качествами, деньгами и образованием, нетрудно было стать джентльменом, даже не имея благородных предков. А поговаривают, крестным отцом юноши был покойный король Эдуард, что, согласитесь, немаловажно!

Но Перкина Уорбека заприметила Маргарита Бургундская — сестра Эдуарда IV, вовсе не желавшая видеть на троне первого из Тюдоров. При ее поддержке Перкин обернулся принцем Ричардом, одним из двух братьев-близнецов, наследников Эдуарда Йорка. Обычно их смерть приписывают Ричарду III — их дяде, хотя несчастные скончались от дифтерии год спустя после его гибели. Вот вам, кстати, еще один прелестный образчик лжи, одним движением волшебного скипетра превращенной в правду. Но вернемся к Уорбеку.

При помощи “тети Марго” чудом спасшийся принц был принят при всех дворах, за исключением императорского. А король Шотландии даже отдал ему в жены свою родственницу Екатерину Гордон, графиню Хантли. Но, невзирая на то, что ложь Маргариты Бургундской и ее обворожительного ставленника едва не стала правдой, она по-прежнему осталась ложью. Почему? — спросите вы. По одной простой и, я бы даже сказал, банальной причине. Перкин Уорбек мог быть замечательным вельможей и преспокойно блистать даже при таком взыскательном дворе, как французский, но он был малодушный воин и никчемный полководец. Стоило этому красавчику проявить больше отваги, послушать дельного совета, кто знает, не стало бы правдой чудесное спасение Ричарда IV из рук палачей?!

В мире нет правды. Есть то, что именуется истиной сегодня, и она весьма отлична от той, что назовут истиной завтра. Вот, скажем, всего пару лет назад ни одна живая душа во Франции и помыслить не могла о том, что у Генриха, короля Наваррского, есть брат-близнец. Никто, даже ближайшие родственники не ведали об этом. Однако же вот вы сидите передо мной, и родная мать, восстань она ныне из королевской усыпальницы, затруднилась бы назвать ваше имя. И это правда, не так ли, сир?

Глава 16

Человек — инструмент познания Богом самого себя .

Джордано Бруно

Пламя фонаря билось по ту сторону зарешеченного стекла, не в силах пожрать исписанный каллиграфическим почерком желтоватый лист пергамента, с, несомненно, истинной печатью и, вероятно, настоящей подписью бейлифа.

— Вы молчите, мессир? — насмешливо глядя на собеседника, спросил дядюшка Филадельф. — Неужто вы в замешательстве?

— Отнюдь, — удивленно подняв бровь, с полным равнодушием проговорил я. — Просто не нахожу причин вдаваться в объяснения. Действительно, два года назад мало кто во Франции знал о нашем родстве. Я и сейчас не горю желанием оповещать об этом кого бы то ни было без особой нужды.

— Ну да, конечно, — согласно кивнул ученый старец. — К чему нам странности, свершаемые вокруг короны галлов, у нас и своих предостаточно. Не правда ли?

— Пожалуй, что так.

— Действительно, что это я морочу вам голову какими-то старыми, никому не нужными доносами. К тому же, быть может, еще и фальшивыми. Вы ведь, кажется, пришли узнать о венце Гвендалайн?

— Да, меня заинтересовала эта прелестная старинная легенда, — небрежно кивнул я.

— О, она действительно прелестна, монсеньор принц! — причмокнул от удовольствия знаток древностей. — Ведь что может быть прелестней заведомой небывальщины, оказавшейся правдой?!

— Всего лишь несколько минут назад вы утверждали, что правды не существует, — язвительно вставил я.

— Верно! — хлопая в ладоши, рассмеялся граф Эгмот. — Вы меня поймали! Правды не существует… Но вот венец Гвендалайн в самом деле есть первейшее сокровище Британии.

— Венец, кованный из серебра, собранного в лунной дорожке, украшенный сиянием звезд и подложенный мехом солнечных зайчиков? — переспросил я. — Должен вам заметить, милорд, что в моем возрасте уже не верят в сказки.

— Ну да, конечно, — радуясь невесть чему, согласился архивный житель. — Впрочем, полагаю, что я также еще не дожил до того возраста, когда в сказки снова верят. Но суть дела это не меняет. Венец Гвендалайн действительно существует. Не берусь судить, из чего он сделан, но, признаться, выглядит эта вещица очень необычно. Так что я вполне допускаю, что валлийцы, по натуре своей люди поэтичные, лишь воспели языком возвышенных образов то, что не могли описать языком простым.

— Вы что же, ваше сиятельство, его видели воочию?

— Видел, держал в руках и даже, каюсь, грешен, примерял на свою бестолковую голову. Увы, мой принц, мне венец Гвендалайн оказался велик, хотя и куда как менее чем моему приятелю и собутыльнику Генриху VIII.

— И за это вы посажены сюда? — не скрывая своего интереса, спросил я.

— О нет, это случилось намного позже! После того, как я подсказал обезумевшему от страсти Тюдору, что ему надлежит делать, дабы при живой еще жене сочетаться законным браком с этой смазливой вертихвосткой Анной Болейн.

— Вижу, вы недолюбливали покойную королеву, — ухмыльнулся я.

— Тот, кто женится на любовнице, готовит место для новой пассии, — пожал плечами умудренный годами старец. — Я не держу зла на Анну, она жутко поплатилась за свою ревность и нетерпимость. Такого бычка, как Генрих, нельзя было долго держать в загоне. Теперь за эти и иные ее грешки продолжает расплачиваться Елизавета. Но когда король Тюдор решил, что она ведьма и изменница, я угодит сюда как пособник злокозненной маркизы Дорсет. Впрочем, я не в обиде. Здесь, — он обвел рукой заваленное книгами и рукописями жилище, — у меня много времени и еще больше работы, а, как известно, всякий мужчина изменяет свободе либо с женщиной, либо с любимым делом. Со вторым чаще. — Он прикрыл глаза, улыбаясь чему-то своему. — Тем более, мессир, пока я здесь, они считают, что держат волка за уши .

— Кто “они”? — удивился я. — О чем вы говорите?

— А? Что? Да ну, старческая болтовня! Не слушайте! Я говорю о венце Гвендалайн, о великом чуде Британии, хранящемся совсем недалеко отсюда — в королевской сокровищнице.

— Неужели? — От неожиданности я глупо захлопал глазами. — Прямо здесь?

— Да, прямо здесь, в Тауэре. Это долгая история! В ней много предательств и еще больше крови. И хотя я взял на себя смелость похитить драгоценные часы вашего сна, я все же не желал бы тревожить здешних призраков рассказами о делах, к коим многие из них, будучи живыми, имели прямое отношение. Потому я умолчу о Суэне Глендвере — принце Уэльском и его соратнике Гвилиме Туддре и об ином принце Гриффиде, попавшем в плен как раз по дороге к другому Туддру — тому самому, который в 1245 году присягнул на верность королю Англии. Да, это случилось вскоре после того, как принц умер в этих самых стенах, но, впрочем, как гласит канон римского права: “Впоследствии не означает вследствие”. Не так ли, монсеньор принц?

— Именно так, — подтвердил я. Однако вошедший в раж сказитель не слишком нуждался в моем согласии.

— Я сразу перейду к осаде замка Третоуэр, где мятежный Томас Воген — последний из рода хранителей венца Гвендалайн, бился насмерть с Джаспером Тюдором, графом Пембруком. Это было чуть более ста лет назад — одно мгновение на часах вечности! Джаспер прекрасно знал, что венец хранился именно там и что никто из валлийцев не решится посягнуть на священное убежище его стража. Но, как любой выскочка, Джаспер был обуреваем неуемной жаждой власти и тщеславием, не имевшим равных в землях Семи Королевств. Он уже видел себя полноправным властителем Уэльса, который мнил своей вотчиной. После долгой осады и многих штурмов Джаспер захватил замок и перебил всех, кто оставался в живых. Его клевреты уже начали распускать слух о том, что этот незаконнорожденный сын французской принцессы и мажордома — избранник венца Гвендалайн.

Но слова остаются словами! Древняя корона болталась на голове самовлюбленного нувориша, точно ведро на колу. Уж конечно, в таком виде он никак не мог показаться ни в кругу знати, ни пред честными британцами. И валлиец-полукровка велел забыть о венце навсегда. Давняя история превратилась в легенду, а выкуп Фамора осел в одном из тайников королевской сокровищницы. Однако сколько ни твердили Тюдоры, что магия волшебной короны Британских островов лишь выдумка неразумных предков, каждый из них не преминул надеть сверкающий обруч на свою голову.

— И он всем оказался велик? — опережая события, спросил я.

— Почти, — устало покачал головой дядюшка Фила-дельф. — Елизавете венец пришелся впору.

Я слушал, затаив дыхание. Весь мои опыт подсказывал, что поведанное старым мошенником вполне может оказаться правдой. И все же ум, взлелеянный в традициях декартовского “подвергай сомнению”, никак не желал мириться с наличием в короне из серебра лунной дорожки, сжимающейся и расширяющейся по собственному усмотрению. Но тем не менее если слова Филадельфа были правдой или, вернее сказать, очередной ложью, восстанавливающей истину, то следовало признать, что свергнутая королева и есть наилучший из правителей островного королевства. Собственно говоря, у меня в этом сомнений не было. Но прилюдная коронация Дианы символом верховной власти могла склонить чашу весов на ее сторону с той же легкостью, с какой магнит притягивает упавшую иголку.

— Вот оно как! — неспешно протянул я, волевым усилием возвращая стройность ходу мыслей. — Стало быть, Елизавете Тюдор судьбой предназначено стоять во главе королевства?

— Вне всякого сомнения, — кивнул лорд Эгмот. — Она и правила Британией, пока не утратила власть из-за собственного любопытства и хитрости Уолли.

Я невольно отметил про себя то уменьшительно-ласкательное имя, которым старик с привычной легкостью окрестил могущественного лорда-протектора, однако решил не отвлекаться от выбранной темы.

— Путь царствования не выстлан лепестками роз…

— Отчего же? Ведь Тюдоры и начали с того, что весьма тщательно оборвали лепестки розам Ланкастеров и Йорков. К тому же запах этих цветов хоть как-то может заглушить навозный смрад, исходящий от любого правления. Елизавета утратила престол — это урок для Бэт! Рейли его захватил — это его тоже многому научит. Однако, как я догадываюсь, вы желаете говорить со мной о том, как бы вернуть корону последней из Тюдоров? Даже не спрашиваю, с чего бы вдруг французскому принцу интересоваться бедами Англии. Можете ничего не придумывать. Я не был бы самоэлитом, когда б уважал интересы законного владельца. — Речь седовласого старца была отрывистой и резкой, точно беглый огонь. — Закон — это то, что люди придумали вчера, чтобы сделать сегодня неотличимо похожим надень минувший. Если в один ужасный час закон восторжествует во всем мире — жизнь остановится. Смотрите! — Пламенный оратор смахнул на пол со стола целую вязанку свитков, каждый из которых был, возможно, не менее взрывоопасным, чем тот, что мне давеча выпало прочесть — Вот! — В его руке неведомо откуда появилась простенькая детская игрушка, именуемая “волчок”. Круглая плоскость его была расписана спиралями всех цветов радуги, расходившихся от центра к краям. — Вот в этом заключена предвечная мудрость!!!

— Милорд! — встревожено начал я, припоминая, что буйные сумасшедшие подчас бывают неотличимы от людей психически здоровых, вплоть до того момента, когда будет затронута тема, бередящая их душу. — Не стоит так волноваться!

— Оставьте! — отмахнулся дядюшка Филадельф. — Если вы считаете, что я выжил из ума, то проваливайте! Идите спать и радуйтесь, что ваша кровать еще не вязанка казематной соломы.

— Моя кровать не слишком удобна, — стараясь успокоить разбушевавшегося старца, мягко проговорил я. — В ней тьма клопов. Кроме того, один симпатичный призрак настаивает, что окровавленная постель — ее личная собственность.

— А, это Анна Болейн! — отмахнулся граф Эгмот. — Она и при жизни была изрядной привередой, а сейчас и подавно! Застряла между мирами и мается от скуки. Насчет постели же не беспокойтесь, никакого отношения она к ней не имеет. Просто ее супруг когда-то велел заколоть одного из любовников Анны — придворного музыканта-итальянца. Королевские телохранители у нее на глазах изрубили несчастного на куски прямо в постели. Вот ее величество и ходит по Тауэру, объявляя все увиденные кровати своими, да к тому же еще и окровавленными.

— Да уж, пикантная история, — вздохнул я, не слишком радуясь услышанному.

— Кстати, принц! Вам известно, что Елизавета вовсе не дочь Генриха VIII? Да-да! — Старец вскинул указательный палец, выставив его, точно пограничный столб между ложью и истиной. — Она дочь Норриса. Был, знаете ли, у Генриха такой дружок, рыжий, как и сам Генрих.

— До меня доходили такие слухи, — поморщился я.

— И почему, интересно знать, вы решили, что они не соответствуют действительности? — Филадельф состроил хитрую мину, ну совсем как Санта-Клаус, задающий ребятишкам каверзные загадки перед раздачей призов. — Не потому ли, что царствование Элизабет удобно вам? Ну, скажем, как гугеноту. А? То-то же!

Вот мы и опять вернулись к вопросу о том, что есть правда и так ли уж она нужна человеку в жизни. Правда подобна лучу солнца: вдали его сияние светит и согревает, но стоит приблизиться — и этот луч превратит неосторожного в пепел. Ну, к черту, не к ночи будь помянут! Я желаю выговориться! В конце концов, в Тауэр не так часто попадают умные люди. Все эти джентльмены наивно считают, что титул заменяет им мозги. Пожалуй, стоит посоветовать Рейли открыть заговор против юного короля Джеймса. Только среди мятежников и встретишь интересных собеседников. Но это завтра. — Старейший из живых обитателей Тауэра благодушно махнул рукой, то ли сводя в шутку последние слова, то ли, наоборот, давая отмашку волне арестов, грозящих смыть не одну человеческую судьбу. — Забудьте все, что я вам тут наболтал. Вот, глядите на волчок. Пока он спокоен, с легкостью можно отличить один цвет от другого. Все это, как вы сами видите, чистые цвета. Если желаете, посвящайте их семи смертным грехам или семи добродетелям. На ваше усмотрение. Но вместе с тем лежащий волчок мертв, и эта безделица вряд ли может у кого-то вызвать серьезный интерес. — Мизинец лорда Эгмота коснулся оси игрушки, толчками поворачивая ее из стороны в сторону. — И так бессмыслица… И так ничуть не лучше… А теперь поглядите. — Пальцы ученого старца сложились щепотью и резко крутанули стержень волчка. Тот заплясал по столешнице, перемешивая радужные спирали в невообразимо яркое цветное пятно. — Видите! Видите! — снова повысил голос импульсивный собеседник. — Он стоит! Пока движется — стоит! Совсем как девиз нашего рода: “Покуда двигаюсь — стою!” Юла закончила свой бег и вновь устало рухнула на заляпанную въевшимися чернильными пятнами столешницу.

— Вот в этом-то и есть вся суть! — Филадельф зажал свой талисман между большим и указательным пальцами. — Посмотрите на волчок сбоку. Что вы видите?

— Крест, — удивляясь вопросу, проговорил я.

— Вот именно — крест! — неожиданно сурово повторил мои слова многомудрый узник. — Он, как и круг, — рассказчик провел длинным ногтем по ободу игрушки, — совершенная фигура. Он символ закона, символ религии. Он — мертвая буква, отделяющая мысль от слова. Ибо что, как не буква, составляющая основу любого слова, и есть придуманный значок, которым человек тщится выразить переполняющие его мысли?

Стоит ли говорить о том, что именно крест подняли на свои знамена христиане, видя в нем весьма красноречивый знак вышнего порядка. Но это не наше знамя, и хотя, в отличие от пасторов и прелатов, мы не обрушиваемся с пеной на губах на инакомыслящих, крест и все, что с ним связано, глубоко чуждо самоэлитам. Мы веруем в круг, компонованный из спиралей. Мы задаем движение этому миру. Для самоэлита важна справедливость, а не закон, дух, а не буква, сопричастность к Творцу, а не религия. Вместе с теми, кто поклоняется закону, — седобородый оратор вновь закрутил волчок, демонстрируя единство и борьбу противоположностей, — мы составляем мир людей во всей его многосложности, и они без нас мертвы точно так же, как и мы без них. Вот и вся высокая мудрость мироустройства! Мир будет стоять, покуда движется!

Глаза седовласого философа сверкали, речь его громыхала под сводами заваленного книгами узилища так, что выступи он пред гарнизоном Тауэра — и тот без остатка пошел бы за ним, точно народ Израиля за Моисеем, и сорок лет бродил бы по Англии, недоумевая, что, собственно, разыскивает. Но у меня кое-какой опыт общения с гигантами мысли и творцами Божественных Откровений уже имелся. А потому, машинально разложив по полочкам полученную информацию, я подкинул в пламень души неистового собеседника смолистое полено внимания.

— Милорд граф, ваши слова, несомненно, полны мудрости и глубокого знания жизни, но да простится мне невежество — до этой ночи я слыхом не слыхивал о самоэлитах.

— Прекрасно! — Лорд Эгмот сгреб бороду в кулак. — Сие означает лишь одно: то, что не имеет формы, не может ее потерять.

Я невольно усмехнулся. Нечто подобное говаривал мне мастер Ю-Сен-Чу, объясняя, что жесткие ударные схемы в бою с настоящим противником приносят больше вреда, чем пользы. “Стань водой, теки везде, где можно течь, заполняй каждую частичку предоставленного тебе объема. Будь паром в жару, льдом в холод. Под хладностыо смерти таи огонь жизни, точно так, как снег зимою скрывает под белым покрывалом мертвеца зерна возрождения”.

— Самоэлиты есть везде — самоэлиты духа, самоэлиты действия. Большая часть из них и не ведает, какому богу служит. Лишь избранные знают, что творят, ибо в движении своем идут путем предвечного Творца. Ты спрашиваешь, кто такие самоэлиты? Изволь, я расскажу о том, ибо сам ты, желаешь или нет, самоэлит по действию. Начнем с того, что Вселенная бесконечна и сотворена отнюдь не тем, кто создал наш мир.

— Разумно, — согласился я, соображая, что космогонический постулат Большого Взрыва проходил еще в Итоне.

— Процесс творения нескончаем, ибо творение и есть единственная суть и смысл той силы, которая порождает миры и движет светилами.

— И это не вызывает особых возражений, — кивнул я. Однако вдохновенному проповеднику, похоже, не было дела до моего согласия или несогласия.

— Изначальный Творец не знает никакой иной цели, кроме самого творения. И тот, кто сотворил наше Солнце и Землю, и иные планеты, и моря и сушу, и все, что растет и все, что движется, — лишь одно из многих подобий, одна из частей, сотворенных Изначальным Творцом. Превосходя себя в творении своем, всякий Демиург растет, давая жизнь новой жизни и новому творению. Таким образом, по сути своей человечество лишь зародыш нового Творца, коему в неведомом грядущем предстоит создать новый мир. Но до этого, увы, еще очень далеко, ибо путь превращения человецей в человечество, а того, в свою очередь, в Демиурга — тернист и многотруден.

Три лика — вот первое, что создал Бог нашего мира. Михаэль — имя которого сторонники закона трактуют “кто как бог”, а противники — “истощенный богом”. И Самоэль — “божественное лекарство” в наших устах и “ослепленный богом” в речах теологов, блюдущих канон Ветхого Завета. Михаэлю Господь поручил закон , устремление к стабильности. Оружием его стал меч, являющийся, по сути, одним из воплощений креста, — оружие, движущееся прямо.

В руках Самоэля сабля из тех, что встречаем мы на Востоке. Путь этого клинка не бывает прямым, но он не менее верен, чем движение меча. Самоэль был сотворен как воплощение вечного стремления к новому, вечного дерзновения.

— Дерзновения? — удивленно переспросил я, спотыкаясь о словцо, послужившее названием трофейному испанскому кораблю, ходившему до недавних пор под командованием Рейли,

— Да-да! Вы угадали! — Старец усмехнулся одними губами. — Та ночь, когда я обещал Уолли, что он вновь обретет свободу и шанс, который ему выпадет, изменит жизнь не только его, но и всего мира, была холодней, чем нынешняя, но мы хорошо поговорили и отлично поняли друг друга.

— Это уже попахивает сатанизмом и продажей души, — покачал головой я.

— И близко ничего похожего! — возмутился узник собственной гордыни. — Сатанаил, извольте знать, слабейший из отсветов славы Творца нашего мира. Если Михаэль и Са-моэль своего рода отражение Всевышнего, то Сатанаил — лишь тень его. Он возник только потому, что бушующая сила Господа нашего перехлестывала через край определенных им самим форм. В третьем творении Всевышнего вовсе нет той мощи, которая присутствует в Его любимых детищах. Оружие, присущее этому отблеску Предвечного могущества, — бич, негодное средство для честного боя. Но Сатанаил никогда и не вступает в честный бой. Лишенный творческого начала и стремления к совершенству, он видит свое предназначение в том, чтобы извращать все, к чему прикоснется. Коварный злобный карлик, он вынужден хитростью и посулами привлекать к себе души алчных и слабых. Его дыхание превращает честолюбие в тщеславность, любовь в похоть, смелость в безрассудство. Он всегда идет следом и вечно прячет собственный лик под лживой маской. Его мир — это стужа и пламень подземелий, где ничего не меняется и ничего не стоит на месте.

Когда Господь создал первых людей из глины, он поручил опекать их Михаэлю и Самоэлю. Сатанаил, оскорбленный забвением, посеял меж Адамом и Лилит, созданной из того же земного праха, что и Адам, злую распрю. Именно он надоумил первого мужчину воззвать к Творцу, чтобы тот даровал ему иную подругу, которая бы, в свою очередь, стала подвластна третьему лику Всевышнего . Творец внял мольбе доверчивого глупца и велел Самоэлю ввергнуть в ничтожество прекрасную Лилит. Самоэль же, видя, как восхитительно творение Господа, не нашел в себе силы исполнить волю Его и, создав из глины живой морок, сходный с первейшей из дев, развеял его по ветру пред ликом Господа. Сам же начал жить с Лилит, как с женой и понесла она от него.

Но Сатанаил, завидующий совершенству Лилит и тому, что Ева не пожелала принимать его покровительство, донес Господу, что первая дева мира жива. Призвал к себе Господь Самоэля и рек в гневе: “Зачем нарушил ты волю Мою? Зачем творил обман пред ликом Моим?” Тот склонил голову и ответствовал: “Разрушил я творение свое, ибо ничто оно пред совершенством Твоего деяния. Позволь быть ей при мне, поелику новая жизнь придет в мир из чрева ее”.

Но Господь был неумолим, ибо дерзновение, присущее творению Его, нарушало гармонию первичного замысла. Возроптал тогда Самоэль, говоря: “О Творец! Для жизни ты создал этот мир! Зачем же алчешь смерти для сотворенной Тобой?” И была меж ними распря, и многие, во главе с Михаэлем, назвали себя перстами в руке Божьей. Иные же из ангелов и прочих чинов ушли на земную твердь строить новое царство Божие в мире людей. И с тех пор за каждую душу людскую вступают в бой Самоэль с Михаэлем, но этот бой подобен благородному ристанию славных рыцарей, ибо соревнуются они за судьбы человецей, почитая друг друга как братья.

Сатанаил же зорко следит из бездны своей, жаждая улучить миг столкнуть в нее сынов и дщерей человеческих, ибо, кто бы ни одержал окончательную победу — Михаэль или Самоэль, за спиной их щерится маска третьего собрата. Он спешит извратить все победы закона и справедливости точно так, как сделал когда-то с заповедями Господними. Ибо по любви к детям своим заповедовал Всевышний: “Не сделай oioio и того, ибо то плохо. Плохо в первую очередь для самою человека и ближних его”. Но сказал Сатанаил: “Ибо воздается тебе”, — и широко распахнул ворота Преисподней.

Без числа грешников, дерзающих нарушить заповеди, но также но множестве и тех, кто в пагубном тщеславии алчет добиться синтости, соблюдая их. И те и другие идут одним путем. Но участь их не решена, покуда длится великая битва! — вещал громогласный старец в такт словам, потрясая обтянутыми дряблой кожей, но некогда весьма увесистыми кулаками.

В тот момент он вновь был похож на библейского пророка, а пуды исписанной бумаги и пергамента вокруг наводили на мысль, что близок момент, когда людскому взору будет явлена последняя редакция “Добрых советов Всевышнего”, запечатленная на скрижалях. Прелаты христианской Церкви, которые в большинстве своем преданные служители Сатанаила, а не Михаэля, наперебой тщатся извратить принесенное Христом слово Божье и потому смешали воедино Самоэля — владыку Земли и его жалкую тень. Впрочем, Повелитель Преисподней в то же время и тень Стража Небес, нечаянный избыток творческих сил Создателя нашего мира.

На счастье, живы еще те, кто ведет свои род от Самоэля и Лилит, и те, кто по воле своей становится под их знамена. Для них не тайна, что Религия есть убиенная Вера. Мертвое слово ее живо ложью на языке проповедующих, живо страхом и ленью в душах прихожан. Но лишь немногие способны подняться над леностью, робостью и паутиной лживых словес. Вы Шарль, без сомнения, один из них.

Я склонил голову:

— Благодарю за доверие. Весьма польщен. А можно полюбопытствовать: нынешний лорд-протектор тоже из числа посвященных?

— Рейли? — Граф Эгмот расплылся в улыбке. — Несомненно! Он прекрасный самоэлит. Его ожидает великое будущее.

— На троне Британии? — Я сделал удивленное лицо. — Вряд ли. Никколо Макиавелли в своем труде “Государь” пишет о том, что в восточных деспотиях власть тяжело захватить, но легко удержать, ибо правитель всегда подобен Богу, даже если прав на трон у него не больше, чем на титул брата Солнца и Колебателя Вселенной. В Европе же, напротив, взойти на трон не такое уж хитрое предприятие. Скажем, в Италии, откуда родом этот знаток государственной премудрости, в последние века сие было обычным делом. Но удержать корону куда как сложнее!

Не мне вам рассказывать, что Тюдоры, идя к власти в годы, когда Англия уже почти лишилась знати, все же имели хоть какие-то права на престол. У Рейли же их нет. И даже если ваша фальшивка действительно восстанавливает истину в глазах любого эсквайра, любого рыцаря или барона, он останется лишь выскочкой, приобретшим корону Британии силой оружия. И каждый из этих джентльменов, думая так, будет поглядывать на свой клинок. А при случае эти клинки будут обнажены со всей возможной быстротой, чтобы пронзить нувориша.

Вы тут рассказывали о Перкине Уорбеке — фальшивом Ричарде IV. Я вам могу назвать еще одного самозванца — Ламберта Симнела — Эдуарда VI ирландцев. А были еще те, кто поднимал мечи против первого Тюдора, обходясь при этом собственными именами. А ведь там, как уже было сказано, право хотя бы в малой степени наличествовало. Сейчас же — нет!

Все свое царствование Уолтер проведет, топя в крови восстания смельчаков, полагающих, что они имеют не меньше оснований сидеть на троне Англии, чем Рейли, и воюя с парламентом за каждый пенни. И это если по какой-то причине Испания не пожелает смести балаганного короля и отточенным воплощением креста вернуть заблудших англичан в лоно Католической Церкви. Незавидный жребий для столь одаренного человека, как Уолтер.

— Дерзания Самоэля создают новое на этой земле, твердый дух Михаэля облекает новое в буквы закона. Тем самым возникает почва для очередного дерзания! — Граф Эгмот скривил губы в загадочной усмешке, явно интригуя единственного слушателя. — Уолтеру Рейли суждено великое будущее… Но оно весьма отдаленно связано с короной Британии!

— Вот как? — Я набрал воздуха в легкие, чтобы поподробнее узнать у специалиста по сокровенным тайнам мироздания о грядущей участи лорда-протектора и его титулованных соплеменников. — Что же…

— `Ты гляди-ка, зашевелился !`

Голос, произнесший эти слова, не был мне знаком. Он прозвучал на канале связи так неожиданно, что я едва не принял его за очередную фразу дядюшки Филадельфа. И все же этот чужой насмешливый голос был самым приятным из того, что довелось мне услышать сегодняшней ночью.

Глава 17

Верить можно лишь тем, кто теряет больше, чем ты.

Постулат веры

Голос мудрого старца все еще сотрясал воздух заваленного архивными редкостями каменного мешка, но мне сейчас было не до философских рассуждений и ловких жонглирований логическими построениями.

— Когда бы я желал возвести на престол отчаянного де-вонширца, я бы мог почитать свою задачу выполненной. Ничто не может помешать Уолтеру добиться своей цели. Разве что гибель. Но тут все в руце Божией, и не мне дерзать избежать перста ее. Однако не за тем мы вращаем Колесо мироздания, чтобы вручать короны безрассудным счастливцам! Один ли монарх, другой ли, по сути, разница не велика. Кто сейчас вспомнит великих королей древности? Порой даже имена давних правителей не сохранила людская память…

Я сосредоточенно кивал, изображая на лице заинтересованность, старательно вслушиваясь в приглушенный звук далеких речей, медленно, точно по капле просачивающихся в возвращающееся сознание моего друга.

— …этот-то по-нашему ни бельмеса. Вчера приехал то ли из Голландии, то ли из Франции. А с ним еще один. По одежке вроде как купец, но по повадкам видать — святоша.

— Плохо, что вы не удосужились выяснить наверняка, откуда взялись здесь эти залетные птахи, — послышался новый голос, быстрый, резкий и жесткий, точно барабанная дробь перед казнью. — Святые отцы под личинами в Британии не новость, однако вояк к ним раньше не приставляли. Что-то же это должно значить, как полагаешь?

— Несомненно, мастер Грегори, — отвечал первый голос с изрядной долей раболепности.

— И что же это значит, по-твоему? — не унимаясь, продолжал мытарить подчиненного тот, кто, судя по названной фамилии, являлся секретным агентом пана Михала.

— Не могу знать, мастер Грегори.

— Не мо-о-ожешь, — протянул тот задумчиво. — Это скверно.

— Прошу извинить меня, чиф [шеф (англ.)], известно только, что тот, второй, который на монаха смахивает, пополудни ушел в Тауэр. С тех пор его не слышно, не видно. А к вечеру вот этот, с перебитым носом, притащился. Стражи его, почитай, до самого трактира проводили. А прежде я эту рожу поблизости от Рейли видал. Он на его корабле был. Не иначе как из тех.

— Стало быть, человек Рейли, — размышляя, вероятно, о чем-то своем, проговорил таинственный сын корчмаря, судя по словам дядюшки Филадельфа, в свое время так же рьяно прикладывавшего руку к вращению колеса истории. — Однако мы что-то явно проглядели! Это плохо, дружок, очень плохо. Старина Уолсингам за подобную оплошность жестоко поплатился. Кто теперь знает, жив он или нет? Вы смогли пристроить своих людей в Тауэр?

— Увы, мастер Грегори, — должно быть, развел руками вопрошаемый.

— “Увы” — это совсем не то, что я ожидал услышать, Брендон. Ладно, сними мешки с гостей да окати их водой. У меня здесь не ночлежка, чтобы отсыпаться!

— Слушаюсь, мой господин! — выпалил неведомый Брендон, и спустя мгновение полный ушат ледяной воды опрокинулся на забубенную голову моего друга. Попытка и дальше подслушивать откровения здешних сикрет-сервис не увенчалась успехом.

— O-o-o-y! — вполне искренне простонал Лис и прибавил к этому недвусмысленному замечанию ряд крепких выражений, за которые в нынешнем английском парламенте вполне могут навернуть мешком свалявшейся шерсти, вытащенном из-под заднего фасада лорд-канцлера. Однако до наших дней от этой ночи было так же далеко, как чулану, в котором находились Лис и Мано, до здания нынешнего ареопага [Ареопаг — собрание посвященных] вершителей британской политики.

Находившийся тут же шевалье де Батц выразил свое несогласие с линией поведения мистера Артура Грегори не менее цветисто, но на французском языке. Вероятно, опасаясь, что смысл его речей будет не вполне ясен злым притеснителям, он попытался было пнуть мужчину в черном, стоящего рядом с ним, носком сапога в колено. Тот ловко убрал ногу, и пара дюжих мордоворотов, отвечавших в темнице за соблюдение тишины и порядка, навалились на отважного гасконца, стремясь прижать его к каменному полу. Пожалуй, будь у Мано развязаны руки, у рьяных костоломов появился бы реальный шанс пожалеть о своей неуемной ретивости. Но стянутые шнуром запястья у него, как и у Лиса, были заведены к лопаткам таким образом, что веревка, скреплявшая их, перехлестывала через горло. Без воздуха да с глазами навыкате сильно не повоюешь, а стало быть, наступало время дипломатии, то есть искусства возвышенно лгать для достижения низменных целей. Или же наоборот, как кому нравится .

— Интересная у вас тут манера произносить “хау ду ю ду”, — пытаясь отряхнуть воду и в то же время не затянуть туже удавку, проговорил Лис.

Голос моего друга звучал благодушно, и даже, полагаю, губы его при этих словах немедленно сложились в гримасу, которую при плохом освещении можно было принять за улыбку.

— Судя по тому, что нас не гробанули и не прикопали у корней вашего родового кактуса, в смысле фикуса, вы и есть мистер Грегори. Иначе какого рожна было волочь нас в этот клоповник?

Мужчина в черном, старавшийся по мере возможности держать лицо в тени, не удостоил ответом монолог Рейнара, хотя сомневаюсь, чтобы он пропустил прозвучавшие слова мимо ушей.

— Кто вы такие и зачем ищете Артура Грегори? — вместо этого резко отчеканил доморощенный мистер Икс, продолжая старательно шифроваться.

— Сами мы не местные! — завел любимую шарманку Сергей. — Приехали к вам из чужедальних краев, из самой Гаскони!

— Не пытайтесь меня обмануть! — оборвал излияния пленника человек в черном. — Вы служите узурпатору, это мне доподлинно известно. И ваш приятель скорее всего тоже из этой шайки. Возможно, вы действительно из тех краев, о которых говорите, но тем хуже для вас. Стало быть, здесь никто не станет оплакивать пропавших буянов.

— Ну, в этом я как раз сомневаюсь! — изменяя тон с жалостливого на жестко деловой, хмыкнул Лис. — Оплакивать нас будут с такой страшной силой, что для некоторых отдельно взятых за жабры индивидуумов Темза выйдет из берегов. Но это все лабуда! Мы тут не мальчики, чтобы кулачками друг дружку пугать, а потому, шеф, ради бога, кончай играть в охрану общественного порядка, и не будем катать чистого Джонни по грязному полу. Разговор есть. Конкретный!

— Говори, — пожал плечами Артур Грегори, все еще пытаясь сохранить инкогнито. — У меня нет тайн от этих людей.

— Да прям-таки! — Лис поудобнее облокотился на стену, готовясь держать речь. — Представь себе, а у нас есть! И у одного нашего общего приятеля тоже. Высокого такого парня из страны, где без сабли даже в сортир не ходят. Портрет никого не напоминает?

На этот раз допрашивающий промолчал, удивленно склонив голову к плечу. Затем, оборвав молчание, нарушаемое лишь мышиной возней в подполе, произнес, обращаясь к своим подручным:

— Вы нашли тех, кто может опознать этих проходимцев?

— Мастер, — пробормотал верзила, — один из наших людей утверждает, что вот тот тощий с перебитым носом знаменитый разбойник Конан Вар-Вар. А другой говорит, что это кавалер из свиты лорда-протектора и тот его завсегда отличает перед другими. Да я вот думаю — разве стал бы такой сазан примеряться к “Дуплу сороки”?!

— Дерьмо! — сквозь зубы процедил тот, кого детина именовал мастером. — Кто тебя просит думать?! Твое дело выполнять то, что я тебе говорю! Я же сказал, что мне нужно все, что можно вызнать об этих молодчиках! — В руке помощника Уолсингама мелькнул бич, вроде того, каким погоняют шестерку запряженных цугом коней расфранченные кучера господских карет. Мгновение — и конец обвился вокруг горла нерадивого подчиненного, заставляя глаза несчастного вылезти из орбит.

— Так ведь ночь же на дворе, чиф! — прохрипел испуганный верзила. — Как же ж?..

— Проваливайте! — скомандовал Грегори. — К утру у меня должно быть все об этих парнях! Все!!! — повторил он. — И запомните: если я не буду знать того, что мне нужно, — ваша родня никогда не узнает, куда вы пропали.

— `Капитан, какие душевные люди состоят на службе в нашей резидентуре!` — не замедлил поделиться впечатлениями Лис. — `Интересно узнать у Мишеля, на каком таком конгрессе садистов-профессионалов он отыскал сей образчик изощренного человеколюбия?`

Между тем подручные Артура Грегори покинули “гостевую залу”, оставив свое облаченное в траур руководство наедине с пленниками.

— Ну-у? — протянул мистер Грегори, внимательно разглядывая сидящую на полу у стены парочку. — И что же вы хотели мне сказать?

— Да тут один наш приятель, пан Михал Черновский, просил вам кланяться, но, сами ж понимаете, в таком положении я это делать поостерегусь.

— Пан Михал Черновский? — повторил спец по тайным операциям, на английский лад коверкая польское имя. — Мне должно что-то говорить это имя?

Лис, собравшийся уже продолжить начатую тираду, ошалело захлопнул рот. Я тоже обалдел настолько, что даже услышал очередной тезис дядюшки Филадельфа: “По сути дела, что есть религия, как не изложенная на пергаменте или бумаге норма вчерашнего дня — будь то каменные скрижали…”

— `Капитан! Че-то этот крендель ни фига на Дюнуара не ведется. Как думаешь, в несознанку играет или решил под шумок откинуться, мол, я не я и хата не моя?`

— `Сам не понимаю`, — не скрывая досады, ответил я. — `Поддержи-ка пока беседу, а я вызову Мишеля, выясню, что к чему`.

— Это все, что вы хотели мне сказать? — выдержав паузу, проговорил доморощенный сатрап. — Тогда помолчите, говорить буду я. Итак, господа! О вас, месье, я действительно ничего не знаю. — Он склонил голову в сторону Мано, грозно вращавшего глазами и скрежетавшего зубами на своего тюремщика. — А вот о вас, сэр Рейнар, мне кое-что известно. Это вы облапошили и заманили в ловушку валлийцев у Клоптонского моста. Прекрасное, скажу вам, дельце. Это слова не жирного лавочника, а истинного ценителя. Чувствуется рука мастера!

— Было дело, — скромно отозвался Лис. — Но, ежели вам все так хорошо известно, какого рожна вы тут цирк с конями перед нами катаете?

— С копями? — усмехнулся Артур Грегори. — Верно, с конями. Их дело быстро бегать и нести ту поклажу, которую на них взваливают. Если вдруг дать им послабление, они одичают и станут непригодны для езды. В таком случае удел их — скотобойня. Вы проникаете в суть метафоры?

— А то! — хмуро отозвался д'Орбиньяк. — Из сэра да в сервелаты.

— Смешно. Но продолжим.

Я непрерывно вызывал Дюнуара, но тот, на мгновение появившись на канале связи, сообщил, что будет готов ответить на все вопросы ровно через минуту, и отключил связь. Увы, минута в понимании вельможного шляхтича состояла из неопределенно большего количества секунд.

— …погубив разбойников, Рейли пожелал разделаться с людьми Уолсингама. Что ж! Как ни крути, это правильный ход. И я, и мои люди для него опасней, чем голоногие дикари с валлийских холмов. Для этого дела он опять призвал вас. Должно быть, никого другого разбирающегося в подобных вопросах у него попросту нет. Вы, сэр, в свою очередь пригласили своих подручных. Этого вот красавца с замашками взбесившегося льва и того, другого, по виду священника. Но, сами видите, дело-то не выгорело! Мы, пожалуй, малость сообразительнее, чем джентльмены из придорожных кущей. Не так ли?

— Искренне на это надеюсь, мистер Грегори, — после короткой паузы отозвался д'Орбиньяк. — Прикиньте своими умными мозгами: когда б мне нужно было поплющить вас в коровий блин, стал бы я селить людей, да еще таких заметных, на вашей блатхате?!

— Это могло получиться случайно, — немедля отозвался генерал тайной войны.

— Сейчас! Аж два раза случайно! А к папашке вашему, беспредельшику старому, я тоже случайно приперся?

— Вы не знали, что он мой отец, — усмехнулся Артур Грегори. — Иначе бы не стали вести себя так глупо и прямолинейно.

— `Лис!` — вклинился я в содержательную шпионскую беседу. — `У Грегори-старшего тоже рыльце в пушку. Лет двадцать назад он специализировался на подделке официальных бумаг у старого Норфолка`.

— `Буквально семейный всехподряд!` — восхитился Сергей, спеша озвучить мое сообщение. — Да кто ж не знает старика Грегори…

Вот тут на канале связи прорезался сам ясновельможный пан Михал:

— `Чем обязан, ваше высочество, в столь поздний час?`

— `Лис нашел Грегори`, — хмуро отозвался я.

— `О! Это просто замечательно!` — обрадовался институтский резидент. — `Это сильно повышает наши акции!`

— `Пан Михал, я бы не стал этого утверждать. Биржа готова лопнуть, мистер Грегори твердит, что знать тебя не знает`.

— `Ну, это он темнит`, — обнадежил пас Мишель. — `Полагает, что месье д'Орбиньяка послал Рейли`.

— `Как обычно, вы зрите в корень`, — подтвердил я, давая картинку Лисовского заточения.

— Я буду говорить с вами начистоту, джентльмены. Вы проиграли. Мне не составит труда разделаться с непрошеными гостями. И никто никогда не узнает, куда вы делись из “Дупла сороки”. Но у меня другие планы! Елизавете конец, тут ничего не попишешь. Станет ли ваш хозяин держать ее в заточении или отрубит голову — сути дела это не изменит. Желающих поднять за нее оружие слишком мало. Быть может, лет через десять, когда люди позабудут о нынешних днях и королева-девственница покажется им предпочтительнее набившего оскомину выскочки, англичане и пожелают вернуть на трон огнекудрую Бэт. Если, конечно, к тому часу она будет еще жива… Но не сейчас! А я живу нынче и не желаю дожидаться, когда вострубят ангелы.

У меня под рукой множество людей. Разных людей по всей Англии. Они являются огромной силой при умелом руководстве. Уолсингам правил железной рукой, но он фанатик и не пожелает служить узурпатору. Тем более что хозяин недолюбливал и презирал Рейли еще до того, как тот подмял под себя английских львов. Безумец! Этот старый негодяй будет молчать даже на дыбе! Что ж, я помяну его в своих молитвах. Но ваш-то господин, я знаю, умный человек. Не думаю, чтобы он желал войны с Тайной полицией. Иначе ему придется видеть наемного убийцу в каждом, кто открывает двери, подает камзол или же наливает вино. Мы нужны друг другу!

— Шеф, это все слова, — вклинился Лис. — За так ваши полицаи хрен будут работать! Они разбредутся по норам и залягут на дно. И будешь ты командовать тремя калеками, и то лишь потому, что им от тебя смыться некуда.

Артур смерил своего плотно упакованного собеседника долгим недобрым взглядом, точно повар, оценивающий, хороший ли бульон получится из этого тощего куренка.

— Даже если предположить, что вы правы, разве самому Рейли не понадобится Тайная полиция? Или соглядатаи в Испании, Франции, во Фландрии и при Святейшем Престоле? Вам одному со всеми этими делами не управиться! Я могу поставить на службу девонширскому выскочке то незримое воинство, которое все эти годы с великой тщательностью создавал Уолсингам… и мы — ею верные слуги. Я выпущу вас, а вы передадите мое предложение Рейли и скажете ему, что сегодня никто, кроме меня, ну и, понятное дело, упрямейшего из всех живущих сэра Френсиса, — никто не знает всех секретов Тайного воинства Британии. Никто, кроме меня! — повторил он. — Оба секретаря Уолсингама мертвы. Миллс бежал в первый вечер, но попал в руки валлийцев, а Том Фелиппес решил было податься к испанцам. Ну да я не дал ему этого сделать. По мне, безбожник Рейли куда лучше фанатичного католика Филиппа II.

Поэтому вы пойдете и передадите своему хозяину мое предложение. А этот джентльмен пока будет дожидаться ответа лорда-протектора. Так что постарайтесь не слишком задерживаться. Надеюсь, я понятно изложил свою мысль?

— Да уж, не извольте сомневаться, — ухмыльнулся Рейнар. — Только лажа все это… То есть — фигня делов! Я могу передать Рейли ваше деловое предложение, но вся беда в том, шо мне-то вы нужны были, шо называется, на тему с точностью до наоборот.

Лица Грегори в полутемной комнате не было видно, но, судя по молчаливой паузе, смысл произнесенных моим напарником слов был для него темен.

— Потрудитесь объясниться! — досадливо кинул он, так и не отыскав для себя внятного толкования речей пленника.

— Короче, мистер, вы можете до утра в Бабая играть, мне без разницы. Нас с Мано лучше отпустить подобру-поздорову, а то потом ученые будут гадать: шо ж это все поголовно уолсингамовские подручные сыграли в ящик буквально за месяц? Не было ли тут чьего-то коварного умысла?

— Вы мне угрожаете? — хмыкнул едва различимый в зыбком свете тюремщик.

— Какой, на фиг, “угрожаете”! — возмутился д'Орбиньяк. — Просто объясняю, что вот его, — Лис кивнул на шевалье де Батца, с мрачной решимостью на лице вслушивающегося в непонятные слова оживленного диалога, — не всегда удается удержать от необдуманных поступков. Вот, например, не так давно, меньше года назад, пришлось ему в Реймсе бежать из тюрьмы. А знаете, за шо он туда загремел? Думаете, кассу бомбанул? Ничего подобного! Навертел дырок в королевском фаворите! А ведь сколько раз мы ему говорили: “Не трогай этого отморозка! С-под него еще польза может быть!” Отвернуться ж не успели, и все… со святыми упокой! Так что держать его где бы то ни было силком — занятие для особо одаренных. Уж, пожалуй, проще волка за уши от мяса оттащить!

— Лестная рекомендация! — кивнул последний из вождей Тайного воинства. — Но и все же, что вы хотите от меня?

— Да ну, мелочи! — проговорил д'Орбиньяк, пытаясь движением плеч заменить небрежный взмах рукой. — Мы бы и сами управились, да вот ваш друг Михал Черновский просил дать вам крутую возможность отличиться.

— `Пан Сергей!` — вмешался в беседу дотоле внимательно слушающий Мишель Дюнуар. — `Напомните мистеру Грегори, что бумаги, подписанные им на постоялом дворе “Агнец и флаг”, по-прежнему могут предоставить ему возможность прогуляться на Тайберн [Тайберн — место проведения казни в Лондоне] с роскошной свитой. Но только в один конец`.

— Так шо, ежели вы вдруг заняты, у вас отчетно-выборная страда, структурная реорганизация или переосмысление прожитого — не буду вас отвлекать. Пана Михала вы не знаете, приветы от него вам до фени… Так шо возьмем мы, пожалуй, кое-что с вашей подписью и, шепча пароль “Агнец и флаг”, пойдем предлагать Рейли вашу честную и преданную службу. Причем, заметьте, ежели до утра мы оба, подчеркиваю, о-ба, не дадим о себе знать, тот самый торговец, в котором ваши люди столь проницательно опознали поставщика опиума для народа, вручит Уолтеру вышеуказанные документы и без ваших предложений потной руки и горячего сердца. То-то Рейли повеселится!

Уж не знаю, что именно и на каких условиях подписывал Артур Грегори на постоялом дворе, возможно, том самом, чье имя унаследовал паб и до нашего времени сохранившийся на Стрэнде, но впечатление, которые эти слова произвели на загадочного человека в черном, было примерно таким же, как на боксера вылетевший из-под руки апперкот.

— Что вам надо? — медленно произнес он, мгновенно теряя весь кураж победителя.

— Вот так-то лучше! А то, кресты, могилы, вражьи шпиёны…

— Оттого мы рыбу жрем, что она крючка не замечает, — то ли в оправдание, то ли объясняя свое поведение, скороговоркой выдал Грегори.

— Ну, рыба, которая во всяком червяке крючок видит, тоже не долго живет! — парировал Лис. — В общем, так, приятель, забыли все, шо тут было. Будь так добр, сними с нас эту сбрую, и поговорим начистоту, как тайные агенты с тайным агентом. В определенных кругах есть квалифицированное мнение, шо вашу королеву уже пора сажать. В смысле, конечно, не на нары, а обратно на престол. Усек центровую идею? Причем я тебе со всей ответственностью говорю благодарность ее величества в материальном плане тонкого мира не будет знать границ в рамках естественных пределов разумного.

Речь пленника произвела на корифея тайной войны неизгладимое впечатление, хотя и не совсем понятно, какое именно. Он присел, давая наконец возможность разглядеть хмурое горбоносое лицо с резкой складкой жестких губ и глубоко посаженными темными глазами, еще раз внимательно оглядел посланцев закордонного “Центра”, а затем, нехотя вытащив из висевших на поясе ножен кинжал, стал разрезать обрыдшие путы.

— Неужели сэр Михал на самом деле полагает, что я поведу своих людей на штурм Тауэра? — недобро глядя на ускользающих из лап узников, пробурчал он.

— К чему такие крайности? — начал Лис и, скорее угадав, чем заметив движение, перехватил устремившуюся к горлу обидчика руку шевалье де Батца. — Мано, не надо! Не сейчас! Пока что мы с этим джентльменом хлебаем из одной миски! Усек?!

Между тем Артур Грегори, воспользовавшись неожиданным покровительством со стороны д'Орбиньяка, поднялся на ноги и, поигрывая кинжалом, отступил на шаг.

— Тауэр мы штурмовать не будем, глупое это занятие. Так шо утешьтесь и не лейте слезы! От вас потребуется совсем другое. А шо да как, это я вам скажу позже и, понятное дело, не здесь.

Я удовлетворенно отключил связь. Строго говоря, миссия Сергея на данном этапе была выполнена. Артур Грегори, не слишком, правда, радуясь своей участи, готов был оказать поддержку заговорщикам. Это само по себе являлось немалым успехом. С высокой степенью уверенности можно было утверждать, что, поразмыслив на досуге, он найдет определенные плюсы и в позиции верноподданного. Конечно, при условии, если партия королевы возьмет вверх.

В любом случае, даже получив формальное согласие на сотрудничество, этого опасного человека не стоило оставлять без присмотра. Кто знает, какой сладкой приманкой заманил пан Михал его в свои тенета и на что сын трактирщика-фальсификатора готов пойти, чтобы без содрогания произносить название постоялого двора, повествующее о вящей славе Господней [Агнец с флагом является эмблемой Христа побеждающего]. Но, так или иначе, ближайшая цель была достигнута. Теперь дело оставалось за мной, а здесь пока процесс шел туго. Большая игра требовала четкой расстановки фигур. На беду, о многих из них я знал лишь то, что они существуют.

— …вот поэтому я не желаю, чтобы Рейли был королем Британии, — донеслись до моего слуха звуки произнесенных дядюшкой Филадельфом слов. — Этой страной, как никакой другой, правят хороший тон и традиции. И как бы ни был силен правитель, ему не одолеть сих нерушимых столпов pax Britanika! Но вместе с тем даже кратковременного правления такого человека, как Рейли, будет довольно, чтобы встряхнуть этот старый сундук. Жизнь, конечно же, будет продолжаться, но ничего уже не вернется на круги своя. Даже если после ухода моего юного друга Уолтера к власти вновь придет Елизавета Тюдор, она не сможет править страной так же, как делала сие дотоле. Полагаю, время, проведенное в уединении Тауэра, пойдет ей на пользу. Ведь сами посудите, стала бы она вполне достойной единоличной правительницей островов, когда бы сумасбродный отец не заставил ее пережить столько терзаний на пути к трону? Не забывайте, она могла бы вырасти изнеженной принцессой, и нынешняя Британия напоминала бы курятник, лишенный петуха. Нынешние дни также послужат ей уроком. Завоеванное надо уметь удержать, иначе все величие может пойти прахом в единый миг. Но ничего, учиться Бэт умеет отменно! — Дядюшка Филадельф посмотрел на меня гордо, точно сам был наставником томящейся в заточении королевы.

— Стало быть, милорд, — поддержал я разговор, исподволь прощупывая почву для возможной вербовки, — вы полагаете, что Елизавета еще может вернуть себе трон?

— А почему нет, дружочек? — хитро усмехнулся старик. — Звезды предвещают ей долгое правление. Гороскоп, составленный Джоном Ди [Джон Ди был придворным астрологом Елизаветы Тюдор], говорит об этом недвусмысленно. Юпитер в зените в союзе с открытым Солнцем предвещают долгое и славное царствование. Кроме того, не забудьте о венце Гвендалайн. Помните — он пришелся ей впору! А это тоже многое значит.

Если верить летописям, до сего дня он был впору весьма немногим. После самой лучезарной девы Гвендалайн лишь Артур да Кормак могли носить его по праву. Малколм Сотсберийский в “Деяниях Плантагенетов”, правда, утверждает, что такой же чести удостоился и Ричард Львиное Сердце. Но его труд от описываемых событий отделяет без малого двести лет , и я позволю себе усомниться в истинности слов придворного борзописца.

Конечно, никто доподлинно не ведает всех свойств этой чудесной короны. Возможно, со временем монарх может утратить или же, наоборот, заслужить право короноваться этим священным венцом Альбиона. Но это уж не нашего ума дело.

Одно могу сказать точно: нынешний лорд-протектор никогда не поставит перед собой задачи, решения которой он бы не знал. Но видимая ясность порой обманчива. Объявив выборы короля, заметьте, именно короля, он сделала весьма удачный ход. Противостоять силе и власти правителя Британии сейчас не может никто. Те, кто еще носит в своих жилах капли крови Плантагенетов, при Тюдорах были под столь бдительным надзором, что из числа их сторонников не удастся набрать даже футбольную команду. Всякие выскочки и самозванцы, каких нынче много развелось в графствах, и подавно не смогут тягаться с Уолтером. Так что Мария Стюарт, опасаясь потерять власть, сама предложит руку и сердце повелителю Англии. Ведь дожидаться совершеннолетия юного Джеймса Стюарта занятие хлопотное. Много всего может произойти за эти годы! Марии же власть нужна сейчас и вся сразу.

Мудрый старец сделал паузу, точно оценивая, не ускользает ли от меня смысл произнесенных им слов.

— Но, — продолжил он, — все вышесказанное имеет значение лишь тогда, когда актеры согласны играть пьесу, написанную таким, безусловно, талантливым автором, как Рейли. Все меняется, ежели вдруг в дело вмешивается столь неудобный персонаж, как священный венец, сделанный из серебра лунной дорожки . Кстати, лорд-протектор не пожелал примерять древнюю корону. Как мне рассказали, когда он посетил сокровищницу, то открыл ларец и долго-долго глядел на сияние, исходящее от венца. А затем вновь опустил крышку и, не проронив ни единого слова, вышел, напоследок велев поставить новые замки на двери и усилить охрану.

Рассказ моего собеседника был прерван неожиданным стуком.

— Милорд! — донесся с лестницы, ведущей в апартаменты графа Эгмота, сдавленный шепот. — Поторопитесь! Сюда направляется лорд-протектор!

— Время позднее, — покачал головой седовласый хозяин свиткохранилища. — Что же ему не спится? В любом случае, сир, вам не следует встречаться с Рейли здесь. — Он подошел к заваленным манускриптами стеллажам и отворил проход, через который не так давно появился пред наши с Олуэн очи. — Поднимайтесь наверх! — скомандовал дядюшка Филадельф. — Там увидите другую лестницу. Она выведет вас во внешний двор неподалеку от Врат Изменников. Мой человек скоро появится, чтобы проводить вас. И запомните: всякий, кто движет предвечное Колесо, пребудет под защитой Самоэля, и всяк, идущий Путем, в час испытания пойдет с Ним рядом! А теперь, сир, ступайте — и хранит вас Творец!

Ждать проводника, обещанного просветленным вращателем Колеса, действительно пришлось не долго, что не могло не радовать. Небосклон уже начал сереть, а стало быть, до рассвета оставалось совсем немного времени. А здоровый сон, как ни крути, в предполагаемых нами авантюрах вещь далеко не лишняя. Порой успех всего дела зависит от ясности мозгов и быстроты реакции.

Приставленные к моей персоне лакеи с глубоким недоумением воззрились на явившегося под утро высокородного гуляку. Впрочем, чего еще было ждать от французского принца! Тем более что полуночный визит прелестной Олуэн также наверняка не остался без внимания. Отмахнувшись от помощи всполошившейся челяди, я прошествовал в опочивальню, намериваясь хоть часа на три смежить веки. Но…

Мое ложе, по приказу Рейли окуренное полынью и пропитанное лавандовым маслом, было занято! Легкое одеяло недвусмысленно обрисовывало соблазнительные округлости женского тела, и все бы ничего, если б не чернокудрая голова прелестницы, красовавшаяся на табурете, придвинутом к постели.

— Милорд! — зашевелила губами голова, без сомнения, принадлежащая казненной некогда королеве. — Вы должны спасти мою дочь!

Глава 18

Главное в спиритизме — это доброе расположение духа.

Е.Блаватская

Я невольно сглотнул комок в горле. Представившаяся моему взору картина явно была рассчитана на людей с крепкими нервами.

— Мадам! — кланяясь, чтобы скрыть невольное смущение, начал я. — Я был бы весьма обязан, когда бы ваше величество вернуло голову на отведенное ей Господом место.

— И не подумаю! — немедленно заявила Анна Болейн, демонстративно поворачивая лежащее под одеялом тело спиной к единственному зрителю. — Если вы немедленно не дадите клятву вырвать мою дочь из лап коварного самозванца, я здесь еще и не такое устрою! Вы еще не знаете, на что я способна в гневе!

— Благодарю покорно! — Мне очень живо представилось, как по спальне, точно стая назойливых мух, носятся части августейшего тела и руки, перебирая тонкими пальцами, с недвусмысленно хищным выражением пятерни, выискивают жертву для немедленного удушения. — Не стоит так волноваться!

— Я и не думаю волноваться! — скривила губы голова опальной повелительницы страстей Генриха VIII. — Надежные духи мне сообщили, что вы весьма ловки по части побегов. Только за прошлый год, по самым скромным подсчетам, у вас или же с вашим участием было совершено семь удачных побегов. Могу перечислить: Лувр, замок Сен-Поль, Париж… — бойко начала она.

— Не надо, — покачал головой я. — Слава богу, с памятью у меня все хорошо.

— Вот и прекрасно! — Губы виновницы религиозной свары Британии сложились в победительную улыбку. — Итак, либо вы спасаете мою Бетси, либо каждую ночь, начиная с нынешней, я буду являться вам, куда бы вы ни направились. Для этого я готова покинуть даже Тауэр. Подумайте, принц! Я допускаю, конечно, что вы столь хладнокровны и, быть может, даже столь невежливы, что позволите себе спать в моем присутствии. Но какая же дама пожелает разделить с вами ложе, когда увидит, что оно все залито кровью и покрыто разлагающимися останками?!

— Мадам, что плохого я вам сделал?! — патетически воскликнул я.

— Это еще не все! — глумливо обнадежила первая маркиза Дорсет. — Я пользуюсь успехом в мире духов. У меня куча поклонников. Вы света белого невзвидите, если посмеете отказать!

Я невольно почувствовал, что в какой-то степени готов оправдать скорого на расправу Генриха VIII. Если и при жизни его возлюбленная королева была столь же напориста и безапелляционна, то ей не надо было слишком усердствовать, чтобы отравить существование любострастного монарха.

— Это шантаж, мадам? — сурово хмурясь, осведомился я.

— Называйте, как хотите! Конечно, вы никогда не были матерью и не можете понять мои материнские чувства! Но, клянусь священными ключами Небесных врат, если вы посмеете обмануть мои надежды, я придумаю что-нибудь такое!!! — Она не нашлась, что сказать для пущего устрашения, однако, желая продемонстрировать серьезность намерений, легко подняла тело вместе с покрывавшим его одеялом к потолку и с адским хохотом закружила надо мной в дикой пляске.

— А нельзя ли все вернуть, как было? — взмолился я. — В конце концов, я еще не дал вам отрицательного ответа.

— Я подслушивала! — возвращая на кровать выкидывающее коленца тело, вдруг заявила Анна Болейн. — Этот мерзкий, отвратительный, наглый, сбрендивший с ума старикашка Филадельф Эгмот тонко оплетал вас своей липкой паутиной! Этот демон коварства и пророк лжи, как никто другой , умеет притворяться другом. Но горе тому, кто простодушно доверится словам хитрейшего из смертных!

Я молчал, не мешая гневным речам ее величества вольно разливаться под сводами моего сурового жилища. Как утверждал лорд Эгмот, основная его вина, навечно отделившая бывшего королевского друга от мира, состояла в том, что именно он присоветовал полному любовного томления Генриху Тюдору, каким образом уложить в постель гордую девицу Анну, не желавшую довольствоваться ролью королевской наложницы. То, что из всего этого вышло, красовалось сейчас передо мной. По всей видимости, у несчастной королевы имелись веские основания с неприязнью относиться к благодушному дядюшке Филадельфу.

— Мадам, должен заметить, подслушивать дурно, — выслушав монолог возмущенного призрака, заявил я. — Это вас не красит.

— Мне можно! — отмахнулась казненная государыня. — Во-первых, я женщина и, стало быть, любопытна от природы. Во-вторых — королева и обязана знать все, что происходит в моих владениях. И в-третьих, дело напрямую касается моей несчастной дочери!

— И все же, сударыня, венценосной особе не подобает…

Я невольно замер с открытым ртом, начисто забыв, какой именно сентенцией намеревался закончить фразу. Словечко “венценосный”, точно верная отмычка в связке домушника, без труда отворила замок, до той поры казавшийся неподвластным для взлома.

— Мадам! — перебивая самого себя, вновь заговорил я. — Вы были рядом, когда мы беседовали с графом Эгмотом?

— Так же близко, как сейчас от вас! — гордо заявила леди Анна.

— Прекрасно! — удовлетворенно прищелкнул я. — И таким же образом вы можете попасть в любое помещение в Тауэре?

— Конечно же! — пожало плечами лишенное головы тело.

— Даже в королевскую сокровищницу?

— С того скорбного часа, как меня отделили от тела, — со слезой в голосе проговорила голова маркизы Дорсет, — не было дня, чтобы я не спускалась в подземелье, дабы вновь увидеть ту восхитительную корону, которой я некогда венчалась как полноправная королева Англии.

— Трогательная привязанность! — хмыкнул я. — Но меня интересует другое. Вы знаете, где хранится корона, именуемая венцом Гвендалайн?

— Конечно! — с легкой тенью удивления в голосе ответила предрассветная гостья.

— Вот и славно, — кивнул я. — У меня есть план, как вернуть трон вашей дочери. Надо продумать кое-какие детали, однако в целом все должно получиться. Но обещайте мне две вещи.

— Если это не будет противоречить моей чести! — Покойная королева попыталась вздернуть подбородок, чего, впрочем, ей делать не следовало. Голова пошатнулась и, с трудом удержавшись, чтобы не упасть на пол, вернулась в прежнее положение.

— Ни в малейшей степени! — заверил я. — Более того, если то, что я задумал, нам удастся, ваш подвиг, несомненно, послужит неувядаемой славе любящей и верной Анны Болейн.

— Что ж, если так… Я готова! — горделиво изрек призрак.

— Вот и отлично! Тогда первое: сударыня, я не смею вам приказывать и уж подавно мешать вашим передвижениям по Тауэру, но все же прошу вас, не следует появляться в этой комнате, а тем паче в моей постели, без предупреждения. Ну, покашляйте, что ли, прежде чем объявиться!

— Хорошо. Я буду громыхать мебелью перед тем, как обрести зримый облик.

— И второе… хотя об этом я скажу вам нынче вечером. Сейчас же открою лишь, что если у вас большие связи в мире духов, то вскоре они понадобятся в полной мере. — Я замолчал, отмечая живейший интерес на мертвенно-бледном лице убиенной королевы. — А сейчас, мадам, — я через силу поклонился, желая выглядеть галантным кавалером, — позвольте мне остаться одному. Для серьезного предприятия, которое мы задумали, всем участникам понадобится свежая голова. — Мой взгляд невольно остановился на своеобразном украшении, все еще лежащем на табурете. — Простите, сударыня, я не хотел вас обидеть!

— Да-а-а-а! — протянул, исчезая, призрак, и, точно дожидаясь этого, за окном темницы бравурно протрубил зарю первый утренний петух.

* * *

Привидение исчезло как ни в чем не бывало, и мое ложе волшебным образом оказалось аккуратно застеленным, точь-в-точь в том виде, каким оно было оставлено прошлым утром. Не имея сил обдумывать дивный парадокс, я рухнул на кровать не раздеваясь, едва успев скинуть надоевшую за день обувь.

Однако поспать всласть мне было не суждено. На канале связи бойко зазвучал непринужденный голос Лиса, уже вполне оправившегося от ночных потрясений:

— `Капитан, а какого рожна ты дрыхнешь? Ты шо, отдыхать сюда приехал? Кто, блин, отечество спасать будет?! Твое, между прочим!`

— `Сережа, что тебе надо?` — едва ворочая пудовыми мыслями, страдальчески выдавил я.

— `Прынц, ты че? Перебрал вчера на радостях? Это мне шо надо?! Это шо тебе надо! Мано так расстроился, шо ему вчера не дали никого порубить, шо со страшной силой рвется содержательно пообщаться с гарнизоном Тауэра. Заклятый друг нашего дорого Мишеля Дюнуара тоже интересуется, для какой такой великой цели мы его из потаенной крысятни вытащили. Поведай мне, будь таким добреньким, график текущих принудительных работ и непринужденных празднеств`.

— `Лис!` — вздохнул я. — `Ты выбрал не самое лучшее время для расспросов`.

— `Ага!` — не замедлил съязвить напарник. — `То есть я должен держать Мано за пятку и ездить ему по ушам, шо его любимый Бурбончик еще дрыхнет, а следовательно, ни о какой свободе не помышляет. Так, кроме тебя, где-то в тех же застенках еще и святой отец томится! Кстати, ты уже выяснил, какая нелегкая понесла его одаривать Рейли шедеврами портретной живописи?`

— `Пока нет`, — начал оправдываться я. — `Вчера вечером надеялся увидеть святого отца на ужине у лорда-протектора, но тщетно. Сегодня постараюсь его отыскать. А вот насчет портрета кое-какие мысли есть`.

— `Ну-ка, ну-ка!` — подбодрил меня Рейнар. — `Поведай, не скупись, шо там еще хитросплелось под тонзурой благочестивого ревнителя христианских добродетелей?`

— `Дело в том, что между Рейли и Филиппом II есть определенное сходство. Особенно похожа верхняя часть лица. Слава богу, у нашего приятеля нет тяжелой габсбургской челюсти. Но здесь несложно убедить желающих поверить, что аккуратный подбородок он унаследовал от дорогой матушки, мир праху ее. Похоже, сам Рейли этого странного, но, как ни крути, все-таки очевидного сходства еще не осознает. Хотя, идя навстречу предстоящим выборам государя, и начал запускать в народ слух, что он законный сын Филиппа и Марии Тюдор, похищенный и воспитанный в Девоншире гугенотами. Более того, нынче за полночь мне довелось своими глазами видеть документ, способный подтвердить версию о его королевском происхождении`.

— `Он что же, действительно сын?` — удивленно проговорил Сергей.

— `Ну, чей-то сын, это бесспорно. Но вряд ли Габсбурга`, — развеял я сомнения друга. — `Хотя чем черт не шутит! Внешнее сходство, несомненно, есть. И “рейли” с испанского можно переводить как “королевский”. Брат Адриен человек, как известно, наблюдательный. В прошлом году он встречался с Рейли во время коронации Анжуйца, а прежде, очевидно, имел возможность воочию наблюдать короля Испании. Так что это сходство не укрылось от его глаз. А вот дальше начинается самое странное. Даже если предположить, что идея намекнуть Уолтеру о возможном родстве с королем Испании принадлежит непосредственно преподобному брату Адриену, то не следует забывать, что от мысли до действия в данном случае огромная дистанция. Мы ведь помним, что, несмотря на одеяние бенедиктинца, наш добрый католик один из виднейших иезуитов Франции. Стало быть, без утверждения плана действий генералом ордена, брат Адриен, невзирая на паши совместные похождения, пальцем о палец не ударил бы, чтобы помочь старым друзьям. Кроме того, у него серьезная миссия при дворе моего “братца”. Он должен перетащить его в католичество, а если это, паче чаяния, окажется невозможным — заменить Генриха Бурбона на вашего покорного слугу. Хотя, конечно, лестно предположить, что иезуиты переполошились из-за моего пленения и жертвуют лучшими кадрами, чтобы вернуть нам свободу…`

— `Тебе`, — поправил Лис. — `Я им и за так не надобен`.

— `Не придирайся к словам`, — отмахнулся я. — `Подозреваю, что моя особа у них тоже отнюдь не на первом месте значится. Так, скамья запасных! А стало быть, ревностных католиков и иезуитов интересует в первую очередь безбожник Рейли. Причем именно как благоволением господним найденное чадо короля Испании. Хочется верить, что при встрече эскадронный капеллан наваррских пистольеров прольет свет на столь пристальное внимание воинства Иисуса ко вчерашнему пирату. Пока же неясно даже, против кого нацелена интрига. Кто в прицеле — Англия или Испания?`

— `А может, и еще кто…` — вздохнул напарник, похоже, окончательно запутавшийся в коварных замыслах отцов иезуитов. — `Короче, смысл политинформации сводится к следующему: дело ясное, шо дело темное. В общем, Капитан, проницание в глубь злодейских козней — это твоя работа. А мы так — побелить, покрасить… Шо братве-то говорить? Сам ведь знаешь — безделье развращает армию!`

— `Ты имеешь в виду план королевского побега?`

— `А что, разве нам еще приказано построить в Англии развитой социализм? Конечно, об ем, болезном, речь!`

— `Значит, так`, — начал я, — `подземных ходов в Тауэре мы не знаем. Веревочная лестница, подпиленные решетки и прочие традиционные средства в данном случае тоже не годятся. Окна Елизаветы выходят во внутренний двор, так что, выбравшись из, условно говоря, темницы, она не слишком улучшит свое положение. Стало быть, нам остается самый тяжелый и самый рискованный способ — вывести Елизавету Тюдор, как у вас говорят, под шумок через ворота. Есть, правда, небольшая загвоздка: караул в покоях Дианы-Виргинии. Но тут я за сегодняшний день что-нибудь придумаю. В любом случае шумок внутри Тауэра беру на себя, а по ту сторону крепостных стен это уже твоя задача`.

Лис в ответ хмыкнул, отключил связь и отправился держать совет с шевалье де Батцем и своим недавним тюремщиком по поводу того, как лучше поставить с ног на голову весь полуторатысячный мегаполис. Причем не вообще, а в строго заданном направлении.

Здесь я мог не волноваться: Лис был великим мастером устройства всевозможных шоу и массового запудривания мозгов неподготовленной публике. Чего стоило только срежиссированное им братание армии Пугачева и Вашингтона у стен Питтсбурга или же лотерея памяти блаженного Дезодорана, проведенная с целью изъятия денег у населения одного из городов Священной Римской империи! Однако сейчас на все приготовления был день, от силы два. Идея Рейли использовать высокопоставленного пленника для переговоров с Францией поневоле заставляла торопиться. В отличие от иезуитов, срок от возникновения мысли до ее претворения в жизнь у лорда-протектора был весьма невелик.

Обдумав со всей возможной тщательностью сложившуюся обстановку, я повторно вызвал Рейнара и обрисовал ему “направления поиска”. Выслушав, что от него требуется, шевалье д'Орбиньяк протянул: “Да-а-а! ” — затем рассказал анекдот, заканчивающийся фразой: “Таки теперь нехай это будут его проблемы!” — и отправился готовить акцию, которая должна была надолго запомниться жителям Лондона.

Пользуясь аристократическими привилегиями и репутацией капризного вельможи, я попытался вздремнуть еще часок-другой, но тщетно. Стоило мне лишь начать проникновение в сюжетные перипетии первого сна, как за дверью, отделявшей спальню от приемных покоев, раздалось звяканье шпор, тяжелая поступь и бряцанье шпаги. Не решаясь войти в опочивальню принца до его пробуждения, некто старательно выхаживал из конца в конец соседней комнаты, чеканя шаг и звеня амуницией, точно шаман, отгоняющий злых духов. Где уж тут выспаться в таких условиях!

Утешаясь мыслью, что с нынешнего утра Британская монархия передо мной в неоплатном долгу, я волевым усилием заставил себя открыть глаза и сесть. Минут пять, тупо глядя на колокольчик для вызова прислуги, я соображал, пытаясь вспомнить принцип его действия. Затем, к несказанной радости, найдя в себе, должно быть, завалявшиеся после бессонной ночи силы, дотянулся до антикварной вещицы и обреченно затряс ею: блям-блям-блям. За дверью только этого и ждали. Статный капрал-испанец, уроженец Пиренеев, в прошлом слуга в господском доме рода Гевара де ла Серна, сменивший на посту начальника моей стражи надежного, но туповатого голландца, влетел в покои, опережая расторопных лакеев.

— Хорошо ли почивалось, монсеньор? — склоняясь в поклоне, проворковал галантный страж, не то стремясь засвидетельствовать мне почтение, не то глумясь над пленником.

Я плотно сжал губы и промычал нечто невразумительное, игнорируя его вопрос. Но похоже, он и не дожидался ответа. Пока замершие в недоумении лакеи в задумчивости соображали, что им надлежит делать, если клиент, которого они должны одеть, со вчерашнего дня еще не раздевался, он, не разгибая склоненной в поклоне спины, продолжил любезно:

— Не мое дело вам советовать, монсеньор, но, может быть, вашему высочеству будет угодно посетить нынче обедню в здешней церкви Святого Иоанна?

От подобной беспардонности я даже окончательно проснулся.

— Да как ты смел такое мне предложить, негодяй! — с трудом подбирая слова, выдавил я. — Да еще здесь, в Англии! Ты что же, не ведаешь, скотина, что я гугенот?!

— Как же! — пропуская мимо ушей вельможное хамство, едва усмехнулся мой тюремщик. — Мне это прекрасно ведомо. Однако же ходит слух, что в свое время посещение католической церкви Святого Бенедикта в квартале Сорбонны весьма способствовало вашим деяниям.

Я покосился на многосведущего испанца, соображая, откуда бы ему знать о столь малозаметных событиях почти годичной давности.

Впрочем, зачем гадать! Единственным, кто мог поведать моему собеседнику о деталях парижской эпопеи, несомненно, был брат Адриен, весьма ловко решивший использовать услужливого сына Пиренеев в качестве почтового голубя.

Я молча кивнул, давая понять подслеповатому аргусу [Аргус — мифический неусыпный страж богов], что не премину воспользоваться его советом.

Дивная все-таки штука религия! По меткому замечанию лорда Эгмота, это не что иное, как облаченная в слово, точно в камень, обыденная норма вчерашнего дня. Что общего между религией и верой в Господа? Весьма немногое. Примерно в той же степени, что и эти два понятия, близки между собой гранитный монумент и герой, послуживший для него прообразом.

Памятник может быть сколь угодно прекрасен, но души в нем нет и не будет все едино. Так точно глупец, торящий себе путь к Господу ровными камнями отшлифованных слов канонических молитв, положит всю жизнь на строительство прекрасной дороги в Никуда, в то время как душа его будет безмолвствовать в угоду тем, кто продает каменья и указывает направление Пути.

Когда бы Всевышнему нужны были молитвы, как сказывал некий анархист, он бы создал не человека, а магнитофон. Но вера каждого глубоко лична, можно сказать, интимна. Чтобы сметь прислушиваться к собственной душе, имеющей единственное предназначение — обеспечивать связь с Творцом, необходима смелость. Необходима вера в себя, не просто как в существо, с трудом преодолевающее отмеренный срок от рождения до могилы, но как в наиболее совершенное создание Господа, облаченное высокой миссией — созидать жизнь в этом, быть может, и не лучшем, но отведенном нам мире людей.

Однако вера суть вещь частная, личная, и если не установить турникет между Богом и человеком, то как же тем, кто поставил себя над людьми, держать в повиновении эту вечно мечущуюся тварь Господню?! Одной силой оружия здесь не обойтись. На силу всегда иная сыщется. А вот со Вседержителем не поспоришь! У него набор козырных тузов неограничен. Но каков соблазн объявить себя возвышенным перед ликом Господним и на этом основании повелевать в миру именем Его. Из каких бурьянов произрастает их право решать, лучше не спрашивать, ибо тут к услугам Господних переводчиков всегда найдется голос булата и золота.

Правда, и здесь в семье не без красавца! Сыскался, к примеру, в благородном католическом болоте искренний служитель Господа Томас Лютер. Он никак не мог понять, каким образом безобразия, творимые в лоне родной Первоапостольской Церкви, совместимы с благочестивым служением? Да и то сказать — времена были веселые! Папы с антипапами друг дружку разве только саблями не рубили, да и на престол римский восходили, как Иоанн XXIII — пират Валтасар Косса, так Александр VI Борджия — виртуоз интриги и признанный авторитет среди отравителей. Взвыл Лютер от ужаса и, содрогаясь от собственной дерзости, наваял свои знаменитые тезисы, легшие в основу протестантизма. Тоже, надо сказать, не абы какой подарок человечеству, но все же созидательный порыв борьбы с засильем мерзости в официальной церкви. Возможность лично прочитать, что ж там святоши с амвона на латыни долдонят, — уже не мало!

Но спрашивается, как же предстоятелям Церкви Христовой не ополчиться на столь опасного смутьяна?! Ведь начинается-то все с малого! Сначала Библию всяк без присмотра прочитает, затем возмыслит себя вправе толковать Учение! А дальше, и подумать страшно, вопросы разные задавать начнет: “Откуда все взялось да так ли это было? Да все ли верно в речах, которые ученики учеников Христовых под запись говорили? Не вкралось ли лишнее словцо, а может, и того хуже, что важное вписать забыли?” А сомнения и поиск собственного пути при любой религии вещь недопустимая.

Как же тут не возмутиться?! Как не стукнуть железным кулаком об стол?! Конечно, лучше бить не по столешнице, которой, собственно, что Иисус, что Магомет — один узор, а по мерзкой роже коварного изменника А если нельзя кулаком, то можно легонько пальчиком, но чтоб с тем же эффектом. И такой железный кулак возник! Он и должен был возникнуть, поскольку, когда находится с кем драться, всегда находится кому. Господь в предвечной мудрости своей сотворил человека всеядным хищником. Сколько ни жуй силос под радостные вопли вегетарианцев, положения дел это не меняет.

Воинство Иисуса, замысленное строптивым идальго Игнасио Лойолой в тюремных застенках, вполне подошло для столь возвышенной цели, как удушение пакостной ереси. И тут уж для достижения цели все средства хороши. Как следствие: были бы средства, а цель всегда найдется!

К чему кривить душой! Мне был приятен преподобный брат Адриен, благочестие которого было глубоко и подвижно, как шарик ртути. И столь же опасно, как он. Я не тешил себя пустыми надеждами, что горькая участь друзей подвигла, без сомнения, отважного монаха пересечь Ла-Манш и пробраться в Тауэр. Я прекрасно помнил, что иезуиты, кстати, в отличие от протестантов, предполагающие у человека свободу воли, одаривают ею неразумное чадо Божье лишь за тем, чтобы оно могло принести сей скромный дар, сию посильную лепту к Господнему Престолу. Вернее, к тем, кто уполномочен распоряжаться этой самой свободой.

Одним из таких распорядителей, в свою очередь, слепо и свято подчиненным уставу и генералу ордена, был наш добрый приятель. Я явственно отдавал себе отчет в том, что планы его преподобия могут интересовать нас ровно настолько, насколько они совпадали с нашими собственными. Однако в любом случае это было достаточным поводом, чтобы принцу-гугеноту, пребывающему в англиканской стране, посетить опальную католическую обедню.

Я уже готов был отправиться в храм Святого Иоанна, по милости Рейли возобновившего свою работу для удовлетворения религиозного пыла испанских соратников лорда-протектора, когда сам он, мрачно глядя исподлобья на переполошенную неожиданным визитом челядь, явился “поболтать” с боевым товарищем.

— Вы плохо выглядите, принц! — смерив меня жестким взглядом, рявкнул Уолтер.

— Признаться, вы тоже, — не опускаясь до оправданий, тотчас заявил я.

— Это еще пустяки! — обнадежил Рейли. — Это я уже изрубил всю мебель в доме констебля! — Он положил руку на эфес шпаги, точно примериваясь, не обратить ли в щепы пару-тройку кресел и в моих покоях.

— Уолтер, у вас что-то случилось?! — невольно поправляя собственный клинок, участливо спросил я.

— Да, дьяволовы копыта, случилось! Поутру у меня был в гостях земляк, сэр Френсис Дрейк. Может быть, вам доводилось слышать это имя?

— Доводилось, — склонил голову я.

— Признаться, я надеялся, что он и его родственники Хокинс и Баскервиль, как старые приятели, помогут отразить испанцев, которые, судя по уверениям посла Филиппа II и Уолсингама, непременно обрушатся на Британию.

— Но они отказались?

— Отчего же! — На губах лорда-протектора зазмеилась глумливая ухмылка. — Дрейк охотно дал согласие. Правда, он поставил условие: ежели мы одержим победу, то Англия, как законная добыча, делится меж нами на равные части. Вот так-то, сир!

— И что вы?

— Вы будете удивлены, но я ему отказал! Тогда этот доблестный рыцарь заявил, что выводит в море все корабли, принадлежащие их чертовому корню, и все благородное девонширское семейство королевских приватиров еще сильно подумает, не поступить ли на службу к испанскому королю, Вы знаете, мессир, в последние дни мне порой кажется, что, кроме меня, эта страна никому не нужна, Парламент торгуется из-за каждого пенни, словно портовый меняла. Храбрые защитники готовы отдать отечество испанцам, точно охочие до монет дружки продажную девку!

— Вы преувеличиваете, милорд, — попытался я успокоить взбешенного правителя Англии.

— Быть может, — кивнул Рейли. — Но я пришел не за тем, чтобы жаловаться. Сир, мне во что бы то ни стало нужен союз с Францией! И запомните: если Англия падет, вашей стране тоже не устоять! Подумайте об этом сегодня. А завтра корабль переправит вас и Адмиральскую свору в Кале.

Глава 19

Удача откроет двери даже там, где их нет.

Генри Морган

Человеку свойственно надеяться, что бы ни гласила о том любимая Лисовская триада: “Не бойся, не надейся, не проси”. Видя плачевное состояние дел в Британском королевстве, Рейли искренне надеялся, что союз с могучей Францией даст силы пережить годину невзгод. Хотя, честно говоря, понять, на чем основывалась подобная уверенность, было нелегко. Конечно, территория державы, уже много веков служившей и вечным врагом, и главным источником королевской крови Британии, значительно превышала размеры островного королевства, но десятилетия религиозных войн превратили богатую и сильную вотчину Франциска I в обнищавшее сообщество гугенотских, католических и вовсе проникнутых усталым безразличием земель, точно ремнем стянутых общей границей. Без сомнения, Екатерина Медичи — рачительная, как истинная банкирша, с радостью бы приняла предложение о союзе, надеясь, что благоприятные ветры из-за пролива принесут во Францию обильные золотые дожди. Но подписанный договор не слишком надежный засов, если враг у ворот.

При самом лучшем раскладе все, что могла сейчас предпринять Черная вдова, это устроить дебош на границах с Испанией силами разрозненных отрядов наемников. На что-либо сверх этого у нее не было ни денег, ни людей. Серьезный поход во владения Филиппа II был попросту невозможен. Армия гизаров, поддержанная испанским королем, контролировала едва ли не треть ее страны. Екатерина, утратившая со смертью сыновей все права на управление страной, по-прежнему оставалась самой влиятельной и, что особо важно, наиболее состоятельной из враждующих сторон. Не то чтобы королева была несметно богата, но ее соперники и вовсе мало чем отличались от последних бедняков. Разве что титулом.

Мой “брат-близнец”, еще не названный огнекудрой Бэт “Антихристом по неблагодарности”, уже вполне проявлял задатки этой милой королевской добродетели. И для того, чтобы он хоть пальцем шевельнул ради чьей бы то ни было политической выгоды, у него должны были быть весьма полновесные основания. В золотом эквиваленте.

Так что весьма сомнительно, что хоть одна из воюющих партий взяла бы на себя труд озаботиться чьими бы то ни было проблемами, кроме своих собственных. Скорее всего надежда Рейли на реальную помощь французов не имела под собой ни малейших серьезных оснований. Что бы досадить пиренейскому соседу, они, пожалуй, готовы были заключить союз с Англией, но защищать ее французы были готовы, как выражался Лис, “не прикладая рук”.

На месте Уолтера можно было попробовать привести наемников из германских княжеств, уже много лет живущих по принципу: “Чья власть — того и вера”. Но во-первых, для содержания армии наемников, опять-таки, нужны были весьма немалые деньги, с которыми парламент вовсе не желал расставаться. Во-вторых, на ближайшие годы предложение не превышало спрос. Вильгельм Молчаливый и Генрих Наваррский практически подчистую разобрали всех тех, кто желал поднять оружие против испанцев.

Погруженный в эти грустные мысли, я быстрым шагом направлялся в церковь Святого Иоанна, так что едва не столкнулся с Олуэн, подкармливающей свою крепкоклювую паству. Черные, как похоронные агенты, птицы, переполошенные моим стремительным маршем по их трапезной, взмыли к небу, возмущенным карканьем выражая свое крайнее неудовольствие.

— Вы уже проснулись, монсеньор? — приветливо улыбнулась девушка, подзывая к себе кружащих над плацем воронов. — Прикажете подавать завтрак?

— Не сейчас, — покачал головой я. — Минут через сорок — не раньше!

— Хорошо, — с легкой досадой согласилась заботливая хозяйка. — Я подогрею яства, но должна заметить, что от этого соусы теряют большую часть своего вкуса.

— И все же с завтраком придется, увы, повременить.

— Как скажете, — развела руками девушка. — Тогда я пока отнесу завтрак маркизе Дорсет, а уж вслед за ней — вам.

Я замер на месте, точно подметки моих сапог намертво приклеились к брусчатке двора.

— Маркиза Дорсет? — опасаясь, что ослышался, проговорил я и добавил, активизируя связь: — Королева?

— Ну да, — понижая голос и оглядываясь, кивнула Олуэн. — Только мистер Грэнвилл запрещает именовать ее королевским титулом.

— `О! Капитан, ты уже в движняке?` — радостно отозвался Лис. — `Какие проблемы? Проглотил язык, любуясь девицей? Че, слова забыл? Я тебя понимаю, но крепись! Я не оставлю тебя в трудный час. Щас все накрапаем! Глубоко вдохни, повращай глазами…`

— `Сергей, помолчи!` — оборвал я непрошеного инструктора по скоростному охмурежу. — `Есть две новости…`

— `Одна первая, другая вторая!` — не замедлил вставить свои полпенни д'Орбиньяк.

— `Примерно`, — согласился я. — `Так вот. Только что я общался с Рейли. Завтра он желает отправить меня во главе Адмиральской своры во Францию. Следовательно, все, что нам надлежит сделать, необходимо закончить до этого срока`.

— `За-ме-чательная новость!` — отозвался Рейнар. — `Все как обычно: нужно вчера! Вторая новость такая же душевная?`

— `Нет. Тут как раз все хорошо. Оказывается, пока мы громили по лесам недобитых валлийских моджахедов, девушка нашла еще одного клиента на блюда домашней кухни`.

— `Ценное приобретение!` — высказал свое мнение Сергей. — `Надеюсь, ты на нее за это не обиделся?`

— `Оставь иронию! Приобретение действительно весьма ценное!` — отмахнулся я. — `Этот клиент не кто иная, как Элизабет Тюдор`.

— `Полагаешь, девочка согласится участвовать в нашей авантюре?` — с сомнением в голосе проговорил мой вечный напарник.

— `Посуди сам`, — начал я. — `Если бы ты провел в стенах Тауэра десять с лишним лет, если бы гарнизон и слуги, приписанные к этой королевской резиденции, сторонились твоего отца, а заодно и тебя; если бы впереди у тебя светило еще бог весть сколько лет такой жизни — ты бы разве не согласился на участие в небольшом заговоре? Особенно если учесть, что из женщин там, кроме тебя, ну, в смысле, не тебя, а ее, участвует не кто-нибудь, сама королева Британии`.

— `Ежели б я не соглашался на авантюры, я бы занимался евроремонтами где-нибудь на исторической родине, а не евро-погромами здесь. Но ты посмотри на Олуэн! На это улыбчивое очарование! Ей-то к чему все наши злопыхательства и тайные войны! И то, кстати, прикинь: с тебя она на обедах имеет шиллинг в неделю, с Филадельфа — шиллинг, теперь вот — с королевы. Если старина Уолли к месту прирастет, готов поспорить, ей тут ресторан открывать придется. Но и без того шиллинг к шиллингу, глядишь, лет через пяток нормальное приданое сложится! А так: ты уедешь, королева даст деру, Эгмот от расстройства двинет кони — с кого бабло стричь?! Ну, хорошо, предположим, ежели августейшая хроническая девственница вернется на трон, она, может быть, и отлистает деточке премиальных за свое освобождение. А если нет? Если, как принято это у монархов, кому я должен — всем прощаю?! Тогда как?! Опять же, найдется не меньше сотни геройских сэров, которые будут себя бить пятками в забрало, вопя, шо они ж буквально раздвигали плечами стены Тауэра, шоб спасти любимую, не побоюсь этого слова, государыню! Это сейчас героев с прожектором не сыщешь, а после победы как обычно: “Имя ваше бессмертно, подвиг ваш неизвестен”. Могут и по голове девочке дать, чтоб не отсвечивала! Прикинь: мы уедем, кто ее защитит?! `

— `И все же`, — хмуро отрезал я, внутренне соглашаясь с логикой Лисовских доводов, — `других способов действия я не вижу. Понятное дело, мы должны будем позаботиться о ней. Но без Олуэн за сегодняшний день подготовить Елизавету к побегу невозможно. Просто не успеем`.

— `Ну, предположим`, — со вздохом согласился д'Орбиньяк. — `А со стражей что делать, уже придумал? Или ее тоже Олуэн на себя возьмет? Живо вижу эту картину: обкормленная до состояния полного “вжэ нэ можу” банда девонширцев лежит по углам и, поддерживая брюхо руками, блымает заплывшими глазками, наблюдая, как рассекает мимо горделивая милашка Бэт!` — Лис умолк на полуслове, ни с того ни с сего заткнув фонтан неиссякаемого красноречия. Затем, минуту помолчав, вновь обрел дар речи. — `Так, Капитан, у меня тут кое-какая мысля образовалась. Я чуток попозже тебе просигналю. Пока что, так и быть, вербуй девоньку, хотя, как ни крути, с нашей стороны это полнейшее свинство`.

Работа с агентурой крайне неприятное, но вынужденное занятие оперативника Института. С точки зрения человеческих отношений, такое манипулирование судьбами порою вовсе не безразличных тебе людей способно загнать в жесточайшую депрессию любого, кто хоть сколько-нибудь уважает тех, с кем общается. И одно дело тут личности вроде Артура Грегори, к которым спиной лучше не поворачиваться. Хотя, с другой стороны, и на крюк для последующего шантажа их можно насаживать без особых сожалений. Совсем же другое — милая барышня, с которой судьба и без нашей помощи обошлась не слишком любезно. Все дни моего пребывания в Тауэре она, пожалуй, была единственным светлым лучиком в сумрачной череде безрадостных будней. И вот теперь я собственными руками должен был превратить это живое сияние в “осветительный прибор” для решения, быть может, благородной, но отнюдь не очевидной задачи.

С точки зрения институтского руководства, это штатная обязанность каждого оперативника. Как хирурги, вонзающие в живое тело отточенную сталь операционного скальпеля, мы жертвуем малым для спасения большего. И тут, несомненно, близость понятий “оперативник” и “операция” не случайна. Результаты нашего “лечения” — десятки тысяч, порой миллионы спасенных жизней. И все же, все же… День, когда ты не сможешь, не найдешь в себе внутренних сил пойти на вербовочный контакт, можно считать последним днем работы в Институте. Равно как и наоборот: в тот час, когда заманивание в расставленные сети ничего не подозревающей жертвы не вызовет сомнений, душевного трепета, следует уходить на пенсию и, пожалуй, обращаться к психоаналитику.

Поэтому, буркнув Олуэн, что мне необходимо будет с ней серьезно поговорить, я размашисто зашагал к храму, где уже, должно быть, устал дожидаться старого приятеля смиренный брат Адриен.

* * *

Часовня Святого Иоанна, расположенная на третьем этаже Белого Тауэра, была облицована белым камнем, привезенным некогда из Франции, что придавало назначенной встрече своего рода символический оттенок. Уж и не знаю, почему архитектор, строивший дворцовую молельню, решил, что в старой доброй Англии не хватает собственных камней, но, будь я действительно французским принцем, пусть даже наваррской крови, меня, конечно же, должна была согревать мысль, что камень вокруг — часть покинутого, но такого дорогого Отечества. Как говорится, дома и стены помогают.

Брат Адриен, уже приобретший подобающий священнослужителю вид, поджидал меня, рассеянно листая требник и время от времени кидая взгляд на строгую романскую арку входа. В отличие от готических храмов, возносящих в поднебесную высь утонченно-изысканные башни-стрельницы, всем своим видом призывающие душу человеческую воспарить к престолу Всевышнего, романский неф [Неф — внутренняя часть храма, отделенная рядами колонн] часовни Святого Иоанна опирал своды высоких арок на кряжистые, точно столетние дубы, колонны, поражая своей неодолимой мощью, делая человека крошечным и слабым пред грозным ликом Творца. В этих стенах довольно странно должны были звучать речи о любви Господней к чадам своим, зато уж проповедь, начинавшаяся со слов: “Покайтесь, грешники!” — непременно повергала ниц подавленных окружающим величием прихожан.

Вряд ли наш бравый капеллан рассчитывал на подобный эффект, но, уж конечно же, принимал его во внимание.

— Мир вам, сын мой! — как всегда благостно, точно и не было беседы в прелестном замке на Луаре, начал брат Адриен. — Рад видеть вас в добром здравии.

Я склонил голову, демонстрируя напускное благочестие и одновременно приветствуя старого боевого товарища.

— Ваше преподобие! — Я приложил руку к груди, кратко и сдержанно демонстрируя радость от встречи со знакомцем в столь странном для гугенота месте. — Признаться, я несколько удивлен — увидеть вас в Англии, а уж тем более здесь, в Тауэре.

— Все в руце Господней! — указывая на место рядом с собой, потупил очи лжебенедиктинец. — С трепетом и благодарностью принимаю я указания перста Его и не ропщу, принимая невзгоды…

— …ибо все они во благо и направлены к вящей славе Господней! Не так ли, святой отец?

Минуты полторы благочестивый святоша молчал, изучающе созерцая точно впервые увиденное лицо августейшего собеседника.

— Воистину так, сын мой! — в конце концов изрек он, явно принимая к сведению знакомую скороговорку иезуитского канона.

— Но что привело вас сюда, отче? Неужели же в Англии также сыскались те, кто постигали с вами богословие на скамьях Сорбонны? Или же наши с месье д'Орбиньяком злоключения подвигли вас, точно апостола былых времен, словом Божиим умиротворять и наставлять на путь истинный орды погрязших во грехе язычников, возносящих хвалу Диане-Гекате?

— Ваше высочество! — едва взглянув на меня из-под опущенных ресниц, смиренно промолвил бедный парижский каноник. — Сердце мое наполнилось болью и душа стенаниями, когда услышал я от шевалье де Батца весть о том, что вы попали в руки злодея, осмелившегося посягнуть на заведенный всеблагим Отцом сущего порядок. Однако, хотя в былые дни мне и доводилось оказывать вам кое-какие услуги и кто-то может даже сказать, что сама жизнь ваша находилась в моих руках, я почитал бы себя безумцем, когда бы решил, что столь доблестные и находчивые воины, как вы и шевалье д'Орбиньяк, не смогут обойтись без такой малости, как моя подмога. Теперь же, когда с Божией помощью в Лондоне находится и отважнейший из отважных месье де Батц, мессир, мне ли помышлять о подвигах, более приличествующих храбрым воинам, чем смиренному божьему человеку?!

Я невольно усмехнулся. При всей ренессансной витиеватости суть речей иезуита сводилась к банальному: “Недосуг мне нынче вами заниматься”. Но, черт возьми, как замечательно это было сказано!

— Мне известно о приезде Мано, — кивнул я, пытаясь резкостью речей сбить брата Адриена с выбранного тона. — Он уже встретился с Рейнаром. Однако, преподобный отец, мне странно слышать от вас, католика, обвинения Рейли в узурпации власти. Не его ли святейшество отринул Елизавету от своей паствы и не он ли объявил правильным и богоугодным деяние всякого, сместившего отступницу с английского трона?

— Увы, сын мой! — Брат Адриен тяжко вздохнул, точно собственноручно вынужден был подписать упомянутую буллу. — Слова твои истинны, но день минувший не есть день нынешний. Ведь то, что было сказано в названном вами обращении римского понтифика, имело смысл меж князьями и принцами католического мира, но в том, чтобы сменить отступницу на закоренелого язычника, нет ни мудрости, ни пользы. Пример же самоуправства, позволяющий всякому охочему до свары менять помазанников божьих точно перчатки, пагубен в корне своем. Тем более что, по слухам, королева бриттов, будучи женщиной весьма образованной, способна понять слово Божие и принять волю его, особенно ежели длань Господня вернет ей то, что с такой легкостью отобрала.

Я готов был аплодировать брату Адриену стоя, и лишь опасение, что неуместные рукоплескания могут привлечь нежелательных свидетелей в пустую часовню, удержали меня от этого шага. Какой воистину королевский подарок готовилась преподнести милосердная и добронравная матерь Католическая Церковь своей беспутной, но не безнадежной дочери! Вернуть престол в тот час, когда подданные не пожелали поддержать Элизабет Тюдор ни как свою королеву, ни как главу англиканской Церкви! Воистину здесь человеколюбие с дальним прицелом! Но если с этим все казалось более-менее ясным, то история с портретом короля Испании для погрязшего в греховной нечистоте язычника оставалась загадочной, точно латинские изречения на бинтах египетских мумий.

— Я растроган, ваше преподобие! — делая вид, что смахиваю скупую мужскую слезу из уголка глаза, вздохнул я. — А лик ревностного защитника веры, короля Испании, вы, должно быть, решили презентовать нечестивому лорду-протектору по несказанной доброте своей исключительно для утешения в часы грядущего возмездия.

Брат Адриен невольно улыбнулся представшей его внутреннему взору картине.

— Я мог бы сказать, монсеньор принц, что сей дар не что иное, как уловка, дабы привлечь внимание вашего бывшего соратника. Ведь точно так же, как и вы заинтересовались, что побудило меня на этот шаг, так мистер Рейли ломал себе голову, ища ответа на сей вопрос. Пока, естественно, любопытство не вынудило его доискиваться истины непосредственно у меня. Но, ваше высочество, мы знаем друг друга весьма давно, а потому я не желаю кривить душой. В первую очередь оттого, что это противно Божьим законам, но и, конечно же, из опасения утратить ваше доверие. К счастью ли, а может, к сожалению, вы слишком умны, чтобы верить в очевидное. Ну а поскольку в ближайшее время я бы желал просить у вас помощи, так же, как в прошлом году в Париже просили ее у меня вы, то буду столь же откровенен, сколь и вы были со мной.

“То есть пятьдесят на пятьдесят, — мелькнуло у меня в голове. — Тоже неплохой оборот!”

— Не ведаю, — между тем продолжил брат Адриен, — доводилось ли вам ранее воочию лицезреть вашего заклятого врага короля Филиппа II, по, ежели б случай свел вас с ним, вы бы, несомненно, подивились, до чего схожими провидению угодно было создать двух столь разных людей! Месье Рейли так похож на короля Испании, что невольно мыслится об их близком родстве.

— И вы туда же, святой отец! — поморщился я. — Как же, слышал эту песню! Сын короля Испании и Марии Кровавой, похищенный коварными еретиками, воспитанный в неизвестности в глуши девонширских болот…

— А что, ваше высочество, здесь уже толкуют об этом? — чуть настороженно, но весьма заинтересованно спросил красноречивый иезуит.

— Толкуют, — подтвердил я. — А нынче за полночь я даже любовался прелестным документом, подтверждающим версию королевского происхождения Рейли. Документ, правда, фальшивый, но качество — выше всяких похвал! К тому же автор утверждает, что изделие его рук лишь копия оригинала, уничтоженного несколько лет назад.

— Воистину, — довольно усмехнулся брат Адриен, — дорога шествующего правильным путем устлана лепестками роз.

— Конечно! — хмыкнул я. — Только иногда их забывают отделить от стеблей! — Я собрался было напомнить брату, Адриену, что фальшивка остается фальшивкой, как бы выгодна она ни была, но вовремя вспомнил о так называемом, Константиновой даре — подложной грамоте римского императора Константина, оделяющей верховной властью в Западно-Римской империи главу Католической Церкви, и решил не развивать этот тезис. В конце концов, разве не его святейшеству, по уверениям его же прелатов, дано Господом право вязать и разрешать. Скажет “истинно” — значит, истинно. Во веки веков! — Но, святой отец! Если права Рейли на трон кажутся вам и-и-и… м-м… вашим друзьям вполне обоснованными, что же тогда Католической Церкви до несчастной судьбы Элизабет Тюдор?

Брат Адриен задумчиво обвел глазами пустую залу, ярко освещенный солнцем золоченый алтарь, стройные, точно печатные строки Священного Писания, ряды скамей, тоскливо стынущие в ожидании прихожан, и вновь заговорил, перебирая давным-давно знакомые мне тяжеловесные четки:

— Мои друзья, как вы, мессир, изволили выразиться, искренне полагают, что будет лучше, если Елизавета Английская, к вящей славе Господней, продолжит управлять страной. Однако же склонив монарший слух к мудрым речам тех, кто поможет умиротворить земли Британии и вновь оживить их истинным словом Божьим.

Что же касается мистера Рейли, то стоит вспомнить, что вполне вероятно, он не только сын королевы Марии Тюдор, но и Филиппа Габсбурга, а стало быть, в первую очередь испанский принц. И хотя государь империи, в которой никогда не заходит солнце, еще не слишком стар и довольно крепок здоровьем, никто не сможет поручиться, что Господь продлит дни его величества. И кому, как не законному наследнику, коим, несомненно, будет являться принц Балтасар де ла Реи… буде узрит он воочию свет истинной веры, принять на себя тяжесть венца Испании?! Ведь вам, несомненно, ведомо, что впавший в безумие сын Филиппа дон Карлос не так давно умер. Иные же его отпрыски обладают столь дурной наследственностью и таким слабым здоровьем, что вряд ли смогут всерьез претендовать на испанский престол.

— Валтасар де ла Реи — это, несомненно, Уолтер Рейли? — поспешил уточнить я.

— Конечно же!

— Угу. Замечательно! А если вдруг он не узрит свет? — Я вперил пристальный взгляд в глаза благочестивого интригана.

— Мои друзья считают, — не останавливая движения четок, медленно произнес тот, — что это было бы прискорбно, но, уж конечно, сей печальный факт не должен помешать восстановлению поруганной справедливости и возвращению трона его законной владычице.

— Понятно, — склонил голову я, немилосердно кривя душой.

Какое уж тут “понятно”! Иезуиты, краса и гвардия римских пап, изо всех сил пытающиеся усадить авантюриста на трон самого фанатичного из всех католических правителей! Было над чем задуматься даже гугеноту, которым я, впрочем, не являлся. Однако сейчас меня больше интересовало другое: насколько планы иезуитов по поводу огнекудрой Бэт совпадали с нашими собственными.

— Ну, предположим, — кивнул я, выслушав тираду по поводу законности прав тауэрской затворницы. — Но что же вы полагаете делать? Ведь не за тем же вы проникли сюда, в Тауэр, чтобы побеседовать с возможным претендентом на испанский престол?

— И за этим тоже, — весомо проговорил брат Адриен.

— Насколько я понимаю, эта цель достигнута. Что же теперь? Рейли пригласил вас давать ему уроки истинной веры? Или же лорд-протектор назначил ваше преподобие читать проповеди злосчастной маркизе Дорсет? Оригинальная пытка!

— Мне грустно слышать от вас, мессир, подобные речи, — опечаленно вздохнул преподобный отец. — Какова бы ни была ваша вера, она остается христианской. А стало быть, такие непочтительные речи о слове Божьем отнюдь не к лицу верующему человеку, тем более принцу, коему отроду написано являть пример своим подданным в боголюбии и благочестии. Что же касается несчастной королевы, то позвольте мне поведать о деяниях святой Одиль, жившей в Эльзасе пожалуй, еще во времена рыцарей Круглого стола.

Несмотря на давность лет, любой крестьянин расскажет вам сию поучительную историю и без труда укажет место, где все происходило. Так вот: в прежние времена герцогом Эльзаса был жестокий своенравный Атальрик. Он был женат на сестре местного епископа, благочестивой даме Бересвинде. Сам же герцог, как я сказал, был нрава весьма грубого и необузданного. На беду его супруги, доброй христианке, у них родилась дочь, от роду не имеющая сил открыть глаза. Жестокосердный отец велел своим людям умертвить ее, но убитая горем мать умолила этих суровых воинов скрыть крошку и отвезти ее к дяде — епископу. Там-то и произошло первое чудо, связанное с именем дочери герцога Эльзасского, которую нарекли Одиль. Ибо стоило первым каплям в купели святого крещения пасть на лицо малышки, как веки ее прекрасным образом отверзлись, являя миру чудесные, аметистового цвета глаза. В тиши монастырского уединения, под опекой доброго прелата римской Церкви произрастала эта милая девочка, становясь, хоть мне не пристало говорить о том, все прелестней и прелестней .

Случилось так, что в пору, когда Одиль уже стала совсем девушкой, о ее участи прознал младший брат, родившийся год спустя. Он несказанно обрадовался, обретя никогда не виданную прежде сестру. Прошу прощения, мессир, но совсем не так, как обрадовался подобному же известию ваш брат. Нет, сей юноша, носивший имя Гуго, воспылал желанием вернуть сестре положенное ей по рождению. Он пригласил ее в замок Оберн, где в тот момент находился и его нечестивый отец.

И вот как-то, стоя на башне, с которой открывался вид на дорогу, герцог увидел роскошную процессию, приближающуюся к замку. Он спросил у суровых воинов, составлявших его свиту, кто это едет с такой пышностью. Тогда Гуго выступил вперед и сказал ему: “Мой отец и господин! Это едет ваша дочь Одиль, спасенная для вас и проживавшая все эти годы в монастыре Жен Мироносиц!” Однако весть о давнем ослушании так разгневала Атальрика, что, схватив железный скипетр, он с размаху опустил его на голову несчастного сына. Да так, что тот вскоре скончался! — Брат Адриен вздохнул, делая паузу и давая мне возможность во всей полноте ощутить драматизм ситуации.

Признаться, я не мог полностью оценить житейскую драму владыки Эльзаса, поскольку единственной мыслью, мелькнувшей в этот момент у меня в голове, была: “Как хорошо, что сию душещипательную байку не слышит Лис, поскольку его комментарии касательно Ивана Грозного с его сынулей, контактных линз и прочая, несущаяся стремительным потоком галиматья, наверняка бы лишили меня возможности держать подобающее случаю, постное выражение лица. Между тем удовлетворенный молчанием единственного слушателя священнослужитель напевно продолжил назидательное повествование:

— Трудно передать отцовское горе, когда узрел он, что в приступе гнева содеяла его рука! Устыдившись, скорбя душой, герцог Атальрик принял в своем доме родную дочь, как то положено по законам человеческим и божеским. Долго убивалась смиренная Одиль из-за смерти брата, но все же, живя под кровом отца, ничем не желала вызвать его гнев. Так длилось вплоть до той поры, когда Агальрик решил выдать юную принцессу за некого германского князя. Праведная девушка наотрез отказалась выходить замуж за кого бы то ни было, заявив, что с малых лет почитала себя невестой Христовой. Гнев отца, как вы, конечно, догадались, был необычаен, и боголюбивая девица сочла за лучшее спастись бегством от грозного тирана. Переодевшись нищенкой, лишь чуть забрезжил утренний свет, она бежала из Оберна в горы.

Но даже там, среди скал и дикого леса, ей не было покоя. Взбешенный Атальрик и постылый жених снарядили погоню, точно охотились на трепетную лань. Среди мрачных скал и поросших мхом камней настигли нечестивцы обессилевшую Одиль. Но та, укрепясь в вере, вознесла молитву к Господу, и камни сомкнулись вокруг нее, словно нерушимые ворота, скрыв кроткую беглянку от безжалостных злодеев.

Пораженные и смущенные свершившимся чудом, герцог Эльзасский и его несостоявшийся зять пали на колени, моля Всевышнего о прощении. Тогда скалы вновь расступились, явив взору живую и невредимую Одиль, стоящую с молитвенно сложенными на груди руками. Видение сие так поразило Атальрика, что стал он на путь благочестия. И, уступив ордену бенедиктинцев крепость Альтитона, смиренно удалился в Оберн, где и провел все свои дни, вплоть до последних, в служении Господу и праведных трудах. Одиль же стала настоятельницей монастыря и сотворила еще немало чудес. К тому же она обладала даром ясновидения и излечивала больных наложением рук, так что после благоуханной кончины ее никто и не подумал усомниться в святости этой дамы, слывущей ныне покровительницей Эльзаса.

Брат Адриен многозначительно прикрыл глаза, явно намереваясь перейти от поучительного рассказа к прикладной морали.

— Преподобный отче, — давая голосовым связкам кладезя священной премудрости возможность отдохнуть, начал я. — Должно ли мне понимать ваши слова как указания на то, что вы планируете словом Божьим сокрушать стены Тауэра? Не забудьте меня предупредить! Я не премину лично присутствовать на столь великолепном… — признаться, язык так и норовил произнести “шоу”, но уважение к сану, а более того, приятельское отношение к его носителю заставило подыскивать иное словцо, — священнодействии.

— Увы мне! — развел руками брат Адриен. — Хотя вера моя сильна, но грехи, присущие всякому смертному, не позволяют надеяться на столь благостное разрешение сей многотрудной проблемы. Но я, признаться, хотел говорить совсем о другом: конечно, чудо — прекраснейший образчик всемогущества Божьего, но было бы самонадеянно искать себе Господа в сообщники. Однако вы не можете отрицать, что пример святой Одиль недвусмысленно свидетельствует, что побег, совершенный в нужное время, для обращения закоренелого язычника значит порою более, чем самые убедительные и благочестивые проповеди!

Длинные пальцы брата Адриена в такт словам неспешно перебирали четки, и мне невольно вспомнилась дорога в Понтуаз, когда двух легких взмахов этим немудрящим приспособлением для отсчета молитв было достаточно, чтобы обезоружить и свалить наземь крепкого, испытанного не в одной схватке гасконского пистольера. Не сомневаюсь ни секунды, что стоило мне заорать: “Измена!” — и они змеей бы обвили мое горло, давая историкам будущего обширное поле для споров о том, какая нелегкая занесла гугенотского принца умирать в католическую часовню?

Впрочем, может, все эти ужасы мне только почудились?! Как ни крути — святое место! Да и лицо божьего человека в одеянии бенедиктинца было столь благостно… В общем, слава богу, я не собирался кричать “Измена!”.

— Итак, преподобный отче, вы предлагаете побег? — Мои руки сами собой сплелись на груди, что, по уверению психологов, означало закрытую позицию собеседника. — Отсюда, из Тауэра?

Веки брата Адриена неспешно опустились, и едва заметная улыбка обозначилась на красиво очерченных губах.

— Замеча-а-ательно! — Я прищелкнул пальцами. — Каким же, извольте узнать, способом?

— Мне отрадно сознавать, — тоном, полным отеческой любви, произнес речистый капеллан, — что сама мысль о том, чтобы заточенная в крепость пленница последовала примеру святой Одиль, не вызывает у вас противодействия. Что же касательно способа, то он прост. Завтра поутру, едва откроют ворота, Рейли приказал перевезти меня из Тауэра в иное место. Вы же знаете, я не дворянин и даже не аббат. Так что меня не подобает держать здесь. Повезут беззащитного монаха в обычной повозке и вряд ли станут ставить вокруг сильную охрану. Один-два человека, не больше. Еще, конечно, кучер, но он не в счет. У крепостных же ворот всегда уйма зевак. Так что ежели в момент, когда повозка с заключенным будет выезжать оттуда, на улице вдруг вспыхнет драка, то проезд поневоле будет затруднен. В создавшейся неразберихе арестант, лицо которого, как вы понимаете, будет закрыто монашеским капюшоном, сможет легко бежать и затеряться в толпе. Понятное дело, скинув священное облачение. Если же мы предположим, что у беглеца будет надежный и смелый друг, ловко владеющий оружием, то побег всенепременно должен закончиться удачей.

— Под другом вы, конечно же, подразумеваете Мано? — осведомился я.

— Теперь уже не его одного, — кротко проговорил иезуит, намекая на моего “адъютанта по особо тяжким”. — Полагаю, вы не сомневаетесь, что этим людям под силу свернуть горы?

— Ни единой минуты, — кивнул я, соглашаясь. — А позвольте узнать, какую роль вы уготовили мне?

— Привести королеву, связать меня, заткнув рот кляпом, чтобы отвести подозрения Рейли, а завтра днем, когда окажетесь на корабле, который должен будет доставить вас во Францию, вытребовать у лорда-протектора вашего покорного слугу. Ибо уверен, он легко пойдет на сии уступки. Все, что я должен был ему передать, я передал и более никакой ценности для его католического высочества принца Балтасара не представляю. Так что ему ничего не стоит оказать небольшую услугу человеку, в руках которого, быть может, судьба столь желанного для него союза. — Преподобный отец умолк, исподтишка заинтересованно поглядывая на меня.

— План неплох, — после минутного молчания похвалил я. — Совсем не плох. Однако имеется ряд серьезных “но”. В повозке вы действительно будете не один, и в случае нападения кто-нибудь из охранников может успеть заколоть пленника или же всадить в него пулю. Во время передвижений по крепости любого из нас могут заметить и проследить. Так что все задуманное вами может сорваться в любую минуту. Кроме того, Елизавету охраняют отборные головорезы под командованием кузена Рейли — Ричарда Грэнвилла. А потому не то что привести королеву, добраться до нее без лишнего шума — весьма непростая задача!

— Я верю, сын мой. С Божьей помощью вы обязательно с ней справитесь! — напутствовал меня эскадронный капеллан.

— Я тоже верю в это, преподобный отче, — кивнул я. — Но именно поэтому мы будем действовать по моему плану.

Глава 20

Удача откроет двери даже там, где их нет.

Генри Морган-старший

“Посещение нашим высокопоставленным лицом культового сооружения подходило к концу, и, подводя итог приватной встречи, необходимо подчеркнуть единство мнений заинтересованных сторон по ряду животрепещущих вопросов”.

Примерно так должно было бы выглядеть официальное сообщение о тайной беседе брата французского короля с представителем могущественного ордена иезуитов. И хотя мое гугенотское вероисповедание являлось вопросом сомнительным, легкость, с какой мы добились взаимоприемлемых результатов, наводила на мысль о возможности дальнейшего “межконфессионального сотрудничества”.

Теперь оставалось главное — собрать воедино разрозненные части дерзкого плана, отладить их и проследить, чтобы все сработало именно так, как намечалось. Времени для этого оставалось крайне мало, а безответных вопросов более чем достаточно, и главными из них был способ поддержания связи с томящейся в заточении королевой. И то сказать, свержение ее величества дало повод к интригам, возможно, куда как изощренным, чем ее царствование.

Кто бы знал, что думает сейчас сама маркиза Дорсет, какие планы вынашиваются в ее рыжекудрой голове?! Быть может, то, что замышлялось нами, вовсе не согласовалось с намерениями Элизабет Тюдор! Как ни крути, единственная надежда в этом вопросе была на Олуэн Тавис — славную улыбчивую девушку, никогда прежде не имевшую дела со сладким ядом заговоров. Без ее согласия затеянный нами побег превращался в хорошо организованное ничто. И добиться этого согласия должен был я. Добиться, прекрасно осознавая, что, возможно, гублю единственное в этой стране живое существо, относящееся ко мне с искренней симпатией, ничем, строго говоря, не заслуженной.

Я шел по лестнице Белого Тауэра, терзаясь мыслью, что престолы престолами, институтское начальство институтским начальством, но я никогда не прощу себе, если по моей вине будет причинен хоть какой-то вред этой милой девушке. И пусть непосредственно сам святейший понтифик вкупе с прямым начальством дали бы мне отпущение этого прегрешения, не стоило лукавить — для подобной вины не бывает извинения.

Я совсем было собрался вызвать Лиса, чтобы изложить ему вкратце результаты переговоров, но тут на канале связи возник он сам. Судя по голосу, в самом бодром расположении духа.

— `Капитан! Скажи мне, насколько ваша русская учительница в Итоне успела приобщить тебя к благоуханной клумбе русских сказок?`

— `Прости, что ты имеешь в виду?` — недоуменно отозвался я, лихорадочно перебирая в памяти давние рассказы о русском эпосе.

Мисс Элейн Трубецкая, преподававшая в колледже химию, происходя из стариннейшего российского дворянского рода, была рьяной поклонницей отечественной культуры. И не просто сама увлекалась ею, но и умудрилась увлечь историей и словесностью своей далекой загадочной родины многих воспитанников. Ах, каким только Львом не увлечется большеглазый подросток, слушая мягкую диковинную речь утонченной красавицы! Но при чем тут сказки ? Уж не собирался ли мой верный напарник сообщить, что где-то в районе Вестминстера встретил нашу старую знакомую еще времен похода к Пугачеву — миссис Бабу-ягу?! Но какие уж тут сказки? Невзирая на более чем странные средства передвижения, пожилая леди производила впечатление существа вполне реального.

— `Всякие там — “Красная Шапочка”, “Маша и медведи”… Типа, кто ел из моей миски и помял ее?`

— `Лис, должен заметить`, — вмешался я, — `что Красная Шапочка — это французская сказка`.

— `Да какая разница, хоть лапландская. Суть не в этом. Суть в девушке с пирожками, в начинке этих самых пирожков и ужасных медведях, кишмя кишащих по округе`.

— `Прости, я не совсем улавливаю, о чем ты говоришь?` — обескуражено признался я.

— `Объясняю`, — гордо изрек Рейнар, явно довольный своей выдумкой. — `Но для начала ответь мне, способен ли кто-нибудь, если он не Портос, сожрать в одиночку все то, шо выставляется на стол перед средней руки аристократом в этом развитом шестнадцатом веке? Не трудись подыскивать ответ, я сам тебе скажу. Не способен! Рожа напополам луснет. А шо делают с теми блюдами, которые этот самый аристократ, как истинный хохол, не зъив, так понадкусював?`

— `Насколько мне известно`, — чуть помедлив, с легкой неуверенностью ответил я, — `эти блюда относят на кухню или в людскую, где ими лакомится челядь`.

— `О!` — глубокомысленно высказался д'Орбиньяк. — `Сразу видна порода! Вот тут мы переходим от преамбулы, к амбуле. Если девочка приволочет на ужин твоей, с позволения сказать, дорогой “кузине” корзинку пирожков, то два-три, ну пять из них схряцает наша Диана, а остальные потом втихаря схарчат прислуга и охрана. Вторые нам особо важны! Главное, шоб всякие хто ни попадя казенное добро в бурдюк не метали!`

— `Ты хочешь подсыпать в начинку сонного зелья?` — догадливо предположил я.

— `Дельная мысль!` — хмыкнул Рейнар. — `Только ежели мы ее замайстрячим, то караул придется строить в шеренгу по два, выдать каждому охраннику по личному пирожку и заставить их схрумать, не отходя от кассы. И то не факт, что они одновременно вырубятся. А ежели какой условный медведь запеленгует, шо его корефаны не ко времени выпали в лежку, он резво сообразит, шо зима еще не пришла. Тарарам поднимется — это ж мама дорогая!`

— `Ну, хорошо`, — вынужденно согласился я. — `И что ты предлагаешь?`

— `Гашиш!` — красуясь собой, заявил магистр хитрости и уловок, точно минуту назад вручную расколол ядро атома. — `Всего одна доза — и целая ночь мультиков!`

— `Какой гашиш? О чем ты говоришь?` — возмутился было я.

— `Мой дорогой друг!` — делано переходя на высокопарный тон, заговорил Лис. — `Вы плохо осведомлены об истории своей отчизны. Вот передо мной наиполезнейшая книга достопочтенного Эндрю Бурда “Краткое руководство по сохранению здоровья”. Пролистал, знаешь ли, пока изображал тяжко болящего. Вот что советует сей ученый муж от кашля, бронхита, воспаления легких, астмы и желтухи`. — Лис торжественно развернул книгу и ткнул пальцем в отмеченное место.

Как говорит мой друг, “не попрешь”. От всех вышеупомянутых болезней и еще от десятка иных недугов радетель крепкого здоровья рекомендовал именно названное Лисом средство.

— `Так что`, — продолжил Сергей, — `гашиш я приобрету в любом количестве в ближайшей аптеке. Тут, правда, сказано, что частое применение вызывает привыкание, но я завтра сдёрну, и некому будет крутым парням деликатес изготовить! Так шо в силу вышеизложенного будь здоров, не кашляй!`

Что и говорить, идея Лиса не была лишена изящества. Правда, необходимо было испечь и обычные пирожки, чтобы сама Елизавета, вкусив от Лисовских щедрот, не превратилась в улыбку Чеширского Кота теплым апрельским вечером. Кроме того, изготовленную продукцию следовало, не перепутав, доставить в Тауэр. В любом случае подстраховать Олуэн, если та, конечно, даст согласие на сотрудничество, на случай, если кто-нибудь вдруг окажется сидящим на диете или же алчные соседи вне очереди съедят чей-то законный пирожок.

Я поделился своими соображениями с Сергеем, заодно изложив ему весь план побега от альфы до омеги.

— `Недурно!` — прокрутив в уме детали предстоящей авантюры, выдал оценку Лис. — `Тогда я рулю по лабазам. Мне для начинки еще надо купить фиников, изюм, нежареный миндаль, мускатные и грецкие орехи, инжир… Ну и, понятное дело, заскочить в аптеку за средством от кашля. Всякие прочие имбирь, корица, мед и остальные яйца с мукой найдутся на камбузе Бейнарда. Надеюсь, тамошний повар с переляку еще не сделал себе харакири разливной ложкой. Придется ему объяснить, что с ингредиентами в Лондоне, а также в Челси и Вулидже — полный отстой. Завтра надо будет мотнуться в Бристоль. Знающие люди тарахтели, то туда пару мешков “Красной Пресни” все ж таки отгрузили. Ну а ты, ясное дело, там манкуй. Токо ж так, шоб все срослось, а то мы воды в ступе натолкли — на два потопа хватит. А Родина по-прежнему в опасности!`

— `Ладно, Рейнар!` — прервал я вдохновенную тираду д'Орбиньяка, грозившую затянуться надолго. — `Работаем по плану`.

— `А то!` — гордо согласился Лис, отключая связь.

Планы на сегодняшний день у меня были весьма обширные. И законный, причитавшийся после бессонной ночи отдых в них не входил. Кое-что, слава богу, взял на себя смиренный брат Адриен. Но мне еще было необходимо заручиться помощью престарелого вращателя Колеса и обрисовать план увеселений мятущемуся духу королевы-матери. Надеюсь, на этот раз имеющему голову на плечах. И что самое важное… Олуэн. Без нее все наши приготовления имеют смысл не больший, чем тактические учения по отражению атаки с Марса.

Поздний завтрак, невзирая на мрачные прогнозы очаровательной стряпухи, был весьма хорош. Ростбиф с йоркширским пудингом были поджаристы и сочны, зелень казалась только что сорванной с грядки. Не хватало лишь печеного картофеля, замененного чечевицей. Но тут уж издержки времени, ничего не попишешь. Зато привезенный из Дерби сыр с шалфеем оказался выше всяких похвал, сливки густы и красовавшиеся в них спелые алые ягоды сладки, как первый поцелуй.

Маячившие за спиной лакеи после вчерашней ночи глядели на Олуэн понимающе, пряча под маской благопристойности весьма недвусмысленные ухмылки. Но девушка, казалось, не замечала всего этого. Она весело болтала, спеша поведать мне все новости, докатившиеся до лондонской твердыни. О том, что на рынке поговаривают, будто в узких морях видели испанские эскадры, причем совсем рядом с английскими берегами. Что лорд-протектор не так давно укатил на верфи Саутворка и неведомо, будет ли нынче, так как ходит слух, будто старый Артур Донован Невилл, лорд Фаттлмаунт, добрался до северного пограничья и там мутит воду, призывая утопить в Твиде стюартовского выродка и вернуть на трон законную королеву. И что, хоть это и странно, памятуя о том, сколько Невиллы с их вассалами натерпелись от Тюдоров, но за старым бароном уже пошли и Чарлтоны, и Холлы, и Хедлейсы, и даже Мельбурны из Норт-Тайндела, хотя, казалось, им бы чего.

— И ведь что главное! — щебетала Олуэн. — Сколько шуму, гаму, а королева-то и незаконная вовсе!

Я чуть было не поперхнулся взбитыми сливками.

— Мисс Тавис! — Я обвел выразительным взглядом прислугу, демонстративно изучающую потолок и шпалеры на стенах. — А не прогуляться ли нам по двору? Сказывают, неспешная ходьба способствует лучшему усвоению пищи. Надеюсь, вы не откажетесь сопроводить меня?

— Ну что вы! — чуть удивленно расширяя глаза, улыбнулась прелестница. — Вот только посуду следует убрать.

— Пустое! Бездельники займутся этим, — махнул рукой я, кивая на одушевленных атрибутов оказываемых мне королевских почестей. — Убрать здесь все! Отмыть дочиста и отнести в домик этой юной леди!

Наверняка мой приказ не входил в должностные обязанности приставленных ко мне слуг. В иное время удивленный мажордом не преминул бы почтительно указать на несуразность приказа. Однако сейчас, при новоявленном лорде-протекторе, все менялось так стремительно, что ни в чем нельзя было быть полностью уверенным. К тому же с моим необъяснимым статусом то ли гостя, то ли пленника привыкшие к безропотному повиновению слуги попросту не знали, где кончаются их обязанности.

Подозвав начальника своего конвоя, с воодушевлением принявшего Божье водительство в лице благочестивого иезуита, я протянул руку даме и, давая возможность сытно отобедать сплетникам, почтительно, точно ровню французскому принцу, повел ее к лестнице. Тонкие пальцы Олуэн лежали поверх моей руки, и мне казалось, я слышу, как часто-часто стучит сердце девушки. Хотелось бы знать, о чем думала она в эту минуту. Хорошо бы, если бы не о сословных различиях!

К сожалению, двор Тауэра — не слишком привлекательное место для парочек, желающих обрести уединение среди буйной зелени, напоминающей о временах привольного обитания в Эдеме. Десятка полтора чахлых деревьев да некошеная трава под ногами — вот, в общем, и все, что может напоминать гуляющим о райских кущах. Крепость — место суровое, даже если является королевской резиденцией. Ну какая уж тут беда! Что для французского принца, слывущего, по аналогии с братом-близнецом, великим полководцем амурных баталий, столь малозначительные неудобства! Я перевернул руку ладонью вверх так, что кончики пальцев солнечной валлийки касались моей ладони. И эта вольность была принята без малейшего сопротивления. Хотя скорее всего выросшей в Тауэре девушке попросту не были известны изысканные тонкости куртуазных игр, принятых среди утонченных французских бонвиванов. И все же — что мудрить! Такое, быть может, невольное согласие на сближение придало мне силы для предстоящей нелегкой беседы.

— Вы что-то говорили о незаконности королевы, милая Олуэн?

— Да, мессир, — простодушно кивнула девушка. — Но эта тайна, известная лишь моему отцу да мне.

— Тайна? — удивленно поднимая бровь, переспросил я. — Вот как? — Я хотел было добавить что-то вроде “не та ли это тайна, которую почти до самой смерти хранил герцог Норфолк, пока заплечных дел мастера не вытащили ее из старого интригана?”. Но, по всему видать, девушке хотелось произвести на меня впечатление ничуть не меньше, чем мне на нее. Намекни я хоть словом, что ее тайна для меня отнюдь не за семью печатями, — и весь хрупкий контакт, все благожелательное доверие растаяло бы в единый миг.

— У меня тоже есть тайна, Олуэн, — чуть понижая голос, промолвил я. — И я очень хочу поведать ее вам. Так что, если пожелаете, в знак обоюдного доверия можем обменяться с вами нашими секретами.

Олуэн поглядела на меня внимательно и необычайно серьезно.

— Но это весьма опасная тайна, ваше высочество. Из-за нее мой отец и я вместе с ним вынуждены были долгие годы жить среди этих стен, дыша сыростью и туманами вместо цветущих холмов Уэльса.

— Моя славная Олуэн, — проворковал я, становясь в этот момент нестерпимо противным самому себе. — Не знаю, что за великий секрет заставил вас провести в добровольном заточении столь долгий срок, но, пожалуй, горше всего было бы узнать, что эта жертва, а это, без сомнения, великая жертва, принесена впустую. Ведь то, что имело страшную цену всего пару месяцев назад, сегодня может не стоить ничего. Моя славная Олуэн, возможно, настала пора сбросить цепь, приковывающую вас к этим безжизненным камням.

— Они не безжизненные, — покачала головой моя трепетная спутница, указывая на парящих в небе больших черных птиц. — Здесь живут вороны. Они потомки Брана, праправнуки верного спутника Гвендалайн. Они хранят волшебный камень затуманных островов, и пока крылья вороньей стражи осеняют Тауэр — наш остров под надежной защитой! Я кормлю этих вольных птиц, и они верят мне! Так что пока я здесь, эти чернокрылые красавцы не покинут лондонскую цитадель.

Я молча кивнул, не зная, что сказать в ответ девушке. Воистину ее наивная убежденность стоила всех наших расчетов и прогнозов. Однако задание, которое мы должны были выполнить, требовало действия.

— Вы очень верно подметили, Олуэн. Вороны действительно вольные птицы. Уже много поколений они живут в Тауэре. Это их свободный выбор. Можете поверить мне, в мире за стенами куда как больше корма, чем даете им вы. Если они все же не улетают отсюда, стало быть, в том их птичий долг, как они его понимают. Ни вы, ни я не знаем, отчего именно так обстоит дело, но все же их судьба принадлежит им. Это ли не пример для каждого из нас! Вы очень славная девушка, Олуэн, и мне весьма грустно наблюдать, что какая-то старая тайна держит вас здесь, точно птицу с подрезанными крыльями.

Я сделал паузу, поглядывая на задумчиво слушающую красавицу.

— Несомненно, давая корм священным птицам, вы делаете весьма значительное дело. Но только подумайте: птицы, хранящие покой Британии, свободны, а вы только что не взаперти! Они — вороны, а вы — человек, совершеннейшее творение Господне! Какая тайна стоит подобного отречения!

Олуэн задумчиво молчала, слушая мои слова, точно ища в них ответ на давно мучившие ее вопросы. Несколько минут мы, не проронив ни слова, шли рука об руку, и я, осмелев, поглаживал ее доверчиво подданную мне ладонь, легко касаясь кожи от запястья к кончикам пальцев.

— За все в мире положено воздаяние, — нарушила молчание девушка. — Бывает так: сойдешь лишь па мгновение с верного пути, не по прихоти или злобе, а лишь для того, чтобы спасти жизнь себе или близким, оступишься, шагнешь в сторону — и никогда больше не найдешь пути назад. Мой отец, как я уже рассказывала, был телохранителем Марии Тюдор. Он находился при ней даже тогда, когда король-отец не желал знать ни Екатерину Арагонскую, ни ее дочь. Не мне судить, какой уж там королевой она стала спустя много лет, но жестокосердие венценосного отца с самого детства истерзало ее душу. Выказав за годы жизни примерную доблесть и преданность, эсквайр Дэвид ап Райс стал почти что тенью Марии Тюдор. Она посылала его за повивальными бабками, когда готовилась стать матерью, и он же стоял у ее смертного одра. — Олуэн замялась, должно быть, в который раз спрашивая себя, имеет ли она право доверить чужаку тайну, на много лет определившую судьбу их семьи. Однако сказанного было мне более чем достаточно.

— Погодите, славная Олуэн! Вы на пороге сокрытого. Не нарушайте же данное слово, коль оно вами произнесено. Ибо нет ничего сказанного здесь и не услышанного там! — Я воздел указательный палец к небу, невольно кликушествуя, чтобы снять с милой собеседницы ответственность за нарушение клятвы молчания. — Позвольте мне самому догадаться, о чем речь! — Я умолк и, дождавшись согласного кивка заинтересованной девушки, начал сеанс прилюдной стирки грязных королевских мантий. — Мария Тюдор была фанатичной католичкой, к тому же наполовину испанкой. Она всеми фибрами души ненавидела свою единокровную сестру, ибо в ней видела корень всех своих бед. Она бы с радостью казнила ее, как муть было не сделала девятнадцать лет назад, во время мятежа Томаса Уайта.

Но англичане любили юную принцессу и надеялись, что, когда она взойдет на трон, жить станет лучше. Насколько мне известно, такие надежды связывают со всеми или почти со всеми наследниками престола.

В тот раз, после восстания, доказать связь маркизы Дорсет с мятежниками не удалось и для нее все ограничилось двумя месяцами Тауэра и высылкой с глаз долой. Буквально во всем молодая Бэт Тюдор заступала дорогу старшей сестре. Она была милее, умнее и, главное, пользовалась той любовью народа, которая обычно выпадает на долю униженных и отвергнутых принцесс. Более того, даже в личной жизни Елизавета, сама того не желая, мешала счастью бедной королевы. Молодой инфант, ставший почти одновременно королем Испании и мужем Марии Английской, оказывал юной принцессе куда больше внимания, чем ее старшей сестре. Кто знает, как бы все обернулось, если бы Элизабет его не отвергла.

Из всего сказанного следует, что как бы то ни было, Мария Тюдор не стала бы оставлять державу дочери казненной ведьмы, которую ненавидела, как никого в целом мире.

Я невольно прервался, поскольку одно из деревьев, мимо которого мы проходили, гневно зашумело ветвями, точно протестуя против моих слов.

— Скорее всего, — дождавшись, пока все утихнет, продолжил я, — наследником должен был стать Филипп II. Возможно, Мария Стюарт. Но странным образом в самом тесном кругу лиц, допущенных к скорбному ложу, завещание вдруг исчезло, а вместо него было оглашено подложное, провозглашавшее новой королевой Елизавету. Так?

Олуэн молча кивнула.

— Что ж. — Я улыбнулся с облегчением. — Если именно в этом и заключается ваша тайна, то можете полагать себя освобожденными от нее. После смерти герцога Норфолка о ложном завещании знаете не только вы.

— Но только отцу и мне известно, где хранится истинное завещание, — легко, словно между прочим, заметила девушка. — Когда Мария отдала Богу душу, батюшка счел себя не связанным более клятвой верности. Зная о намерениях лордов объявить королевой Елизавету, он надежно спрятал документ, содержащий последнюю волю умершей государыни. В обмен на молчание отец получил это место, и кто знает, разговаривала бы я сейчас с вами, если бы он в тот злополучный день не совершил подлог.

Олуэн закончила говорить, и какое-то время мы продолжали идти, не произнося ни звука. Не стоить кривить душой, нечто подобное я и предполагал, беседуя с лордом Эгмотом о судьбе английской монархии. Но одно дело догадываться, совсем другое — знать. Как и было обещано в Экклезиасте, многознание умножало скорбь . Наличие документа, способного весьма пошатнуть и без того слабые шансы нашей подзащитной, отнюдь не способствовало улучшению настроения.

— Отчего же вы молчите? — наконец прервала затянувшуюся паузу встревоженная Олуэн.

— Не знаю, что и сказать, — пожал плечами я. — С одной стороны, тайна, хранителями которой являетесь вы с отцом, сейчас, когда у власти Рейли, может принести вам не только свободу, но и богатство. Уверен, Уолтер с легкостью отдаст вам любое баронство Англии в обмен на завещание Марии.

— Да, я знаю, — кивнула светловолосой головкой очаровательная валлийка. — Я уже думала об этом. Но много лет назад верный и преданный Дэвид ап Райс отступил от пути, предначертанного честью, и мы до сих пор расплачиваемся за этот шаг. Признаюсь, жизнь дорого стоила нам. Так дорого, что мне страшно подумать о цене свободы.

— Да, — кивнул я, отфутболивая носком сапога попавший под ногу камешек. — Честь — весьма странная штука. Она обходится нам подчас несказанно дорого. Но в день, когда решаешь жить без нее, пред ликом Божьим теряешь всякое отличие от дикого зверя.

Мы опять опустили занавес молчания на разговор, где каждому нужно было сказать так много и никто не мог подыскать истинных слов.

— Я завтра уезжаю, Олуэн. Возвращаюсь во Францию, — проговорил я, задумчиво глядя вперед, где, резвясь, гонялся за белым залетным мотыльком кудлатый щенок.

— Я буду скучать, мессир. Вы добрый, хороший человек.

— Не слишком хороший и отнюдь не добрый. Но речь не о том. Если честно, меня угнетают две вещи. Во-первых, мне отчего-то ужасно не хочется расставаться с вами. А во-вторых, я не могу простить себе, что именно мое присутствие на борту “Дерзновения” помогло изменнику заманить в ловушку королеву.

— Но она не королева! — машинально напомнила валлийка.

— Даже будь она камеристкой, ее плен — пятно на моей чести. Я должен вернуть ей свободу!

— Вокруг нее большая охрана, мой принц. Если вы дерзнете напасть на дом лейтенанта, погибнете и вы, и королева! И если до нее мне нет ровно никакого дела, то вы, мой славный рыцарь, навсегда поселите горе в сердце бедной девушки.

Признаться, от этой фразы изрядно веяло рыцарскими романами, вроде сочинений нашего с Лисом старого приятеля Мэллори. Но мне отчего-то действительно нестерпимо захотелось, чтобы ее слова были искренни.

— У меня есть план, как освободить Елизавету, — проговорил я задумчиво. — Он не предусматривает лобовой атаки на королевскую темницу. Но в нем, увы, не обойтись без вас. Без вашей помощи. — Мой взгляд испытующе скользнул по лицу возможной сообщницы.

— Вы влюблены в королеву? — неожиданно быстро проговорила красавица.

— Я? Ну что вы! Отнюдь!

— Но вы желаете, освободив, взять ее в жены и стать нашим королем?

— И в мыслях ничего подобного не имел! — гордо отчеканил я, невольно вспоминая, что во время мозгового штурма в замке Бейнард нечто подобное все же приходило мне в голову.

— Это правда?

— Слово дворянина! — блестя глазами, заверил я, оправдывая себя тем, что быть мужем Дианы-Вирджинии я уж точно не собирался.

Олуэн проникновенно, точно стараясь увидеть в глубине зрачков что-то известное ей одной, воззрилась мне в глаза.

— Если вы просите меня о помощи, мессир, скажу честно: вам я могу ее оказать. Ей — никогда! Однако есть три вопроса, на которые я хочу получить прямой ответ, до того как скажу “нет” или “да”. Прежде всего, если я пойду с вами, а ведь в случае спасения маркизы Дорсет я вынуждена буду уйти с вами, кто позаботится о моем отце? Кто гарантирует мне, что месть лорда-протектора не обрушится на его голову? Второе — кто позаботится о воронах Тауэра? Без меня они могут покинуть эти стены, а ведь вы сами знаете, чем это грозит для всей Британии, тем более сейчас, когда испанцы так близко! И наконец, последнее. И я, и мой род сполна получили от щедрот Елизаветы. Если бы меня спросили, желаю ли я видеть ее своей королевой , я бы не нашла причин избрать себе эту пожилую леди. А потому, полагаю, будет справедливо, если опасности, которым подвергнем себя мы — я и мой отец, — будут достойно вознаграждены. Надеюсь, сир, вы правильно поймете мои слова и не сочтете, что они продиктованы бесчестной алчностью.

Признаться, я не ожидал таких речей от милой девушки, но, с другой стороны, отказать им в резонности было невозможно. И эти вопросы требовали ответа точно так же, как время действия.

— Начну с последнего вопроса, Олуэн, — вздохнул я. — Не уверен, что мои ответы удовлетворят твой интерес, но то, что я скажу, чистая правда. У меня нет владений в Англии, и я ничего не могу обещать вам в награду. Даже во Франции сейчас все, что у меня есть, — это громкое имя, которое многих отнюдь не радует. Конечно, если нам удастся вернуть свободу королеве — верю, она не останется безучастной к вашей судьбе и по достоинству наградит за свое спасение. Я буду лично и весьма настоятельно просить ее об этом.

Далее: что касается воронов. Мне хочется верить, что эти мудрые птицы живут в Тауэре отнюдь не ради людских подачек. В конце концов, во всем мире они прекрасно находят себе корм без помощи человека. Они следуют предначертанному, как и всякий, кто способен осознать предначертание, и если им действительно дорога Англия, они не покинут Тауэр. К тому же лорд-протектор сейчас будет хвататься за любую соломинку, чтобы удержаться на плаву, а потом, он скорее лично скормит вашим подопечным палату общин, чем подвергнет Британию такому несчастью, как оставить эти стены без вороньей стражи.

И еще: это может показаться странным, но в ближайшее время их работу предстоит выполнять нам. Что же касается Дэвида ап Райса, — я помедлил с ответом, — пусть со спокойным сердцем обменяет личную безопасность на завещание Марии.

Глаза Оуэн удивленно расширились.

— Я не понимаю вас, мессир. Вы рискуете жизнью, желая освободить Елизавету, и в то же время предлагаете отцу предать огласке документ, который способен ее погубить.

— Совсем нет, — покачал головой я. — Если вдуматься, опасность, которой подвергается Елизавета, ничтожна. Однако же этот старый клочок пергамента спасет жизнь вашему отцу. Рейли сдержит обещание — я его знаю. Он сам пишет правила игры, в которую играет, но строго их придерживается. Если дело удастся так, как я задумал, завещание Марии будет не опаснее чернил, которыми оно написано. Если же нет, с завещанием или без завещания, королева лишится всего.

Я не сомневаюсь, что Рейли схватится за эту старую тайну, желая свести на нет право на трон последней из Тюдоров, но, как говорится, любое отрицание содержит утверждение. Кровавая Мэри лишила наследства младшую сестру, но она оставила Британию Филиппу II. А что-что, но дарить королевство испанцам Рейли не пожелает ни под каким предлогом. Стало быть, можно держать пари, тайна и впредь останется тайной. Не знаю, удовлетворил вас мой ответ или же нет, но это все, что я могу сказать. Решать вам.

Мое сердце стучало, как барабан на церемонии подъема флага, когда королева, не эта, томящаяся в застенках, — другая, восседающая на престоле в наше время, обходя кадетов, вручала нам первые офицерские погоны. Пожалуй, сделай я прелестной валлийке предложение стать моей женой — и тогда б не волновался более, чем сейчас!

Раздумья девушки затягивались, и это казалось дурным знаком. Как гласил мой богатый опыт, решения, принятые в здравом рассуждении, не способствуют дерзким прорывам. Олуэн было что терять, и хотя досужий наблюдатель мог бы утверждать, что, в сущности, если отцу девушки ничего не угрожает, то потеря невелика, я прекрасно понимал, что на кону стоял привычный обжитый мир. Впереди же зубастой пастью зияла неизвестность.

— Хорошо, — наконец после долгого молчания проговорила Олуэн, кивая. — Я помогу вам, мессир, хотя совсем не уверена, что поступаю верно.

* * *

День был занят хлопотами. Я вновь чувствовал себя полководцем на поле боя, на глазах у противника перегруппировывающим силы для удара. Мой испанский страж-соглядатай всякий раз с неохотой тащился следом, когда его сановному пленнику взбредала в голову идея побеседовать с дядюшкой Филадельфом о дальнейшем маршруте вращения Колеса истории или же справиться о здоровье старого адмирала де Корвовеккьо. Когда стемнело, я отпустил подкормленного “цербера” передохнуть и с нетерпением стал дожидаться обещанного призраком обезглавленной королевы условного грохота. На этот раз леди Анна объявилась, не дожидаясь полуночи, в весьма приподнятом состоянии — буквально у самого потолка. Беседа с ней была недолгой, но весьма содержательной, а главное — сулила далеко идущие последствия. Когда же привидение развеялось, в моих покоях опять появилась Олуэн с чашей вечернего грога, настоянного на гвоздике и шафране.

— Ну что? — от волнения переходя на шепот, заговорил я, принимая из рук девушки чашу с ароматным напитком. — Охрана прельстилась угощением?

— С этим все прекрасно! — кивнула девушка. — Ваш друг приготовил такую соблазнительную ароматную сдобу, что я сама едва удержалась, чтобы не попробовать. Уверена, к полуночи всё съедят.

— Если раньше не отключатся, — усмехнулся я.

— Но, ваше высочество, беда в том, — перебила меня валлийка, — что маркиза Дорсет не желает с вами бежать.

Глава 21

Лондон — прекрасное место для жизни,

если вы можете из него уехать.

Артур Бальфур

Наполненная до краев чаша едва не выпала у меня из рук.

— То есть как это — не хочет?! — после минутного отсутствия дара речи через силу выдавил я.

— Ваше высочество желает, чтобы я повторила все слова, произнесенные леди Элизабет в ваш адрес, или же пощадит стыдливость бедной девушки?

— Сакр дье! — сквозь зубы выругался я. — Что там она уже нарисовала в своем воспаленном воображении?

Вместительный кубок, наполненный душистым напитком, призванным горячить кровь мужчин, опрокинулся в мою глотку, точно это был стакан воды.

— Мисс Туддр полагает, что вы сообщник лорда-протектора, что именно вашему коварству она обязана нынешним положением и что побег — лишь очередная уловка для того, чтобы лишить ее жизни, не доводя дело до честного суда.

— Проклятье! — Я опустил кубок на столешницу с такой силой, как будто желал расплющить его в блин.

Если вдуматься, у королевы действительно имелись основания не доверять мне, как, впрочем, и опыт, рекомендовавший держаться подальше от столь рискованных авантюр. Когда-то ее уже пытались обвинить в поддержке мятежников, поднявших на знаменах имя юной принцессы. И хотя никаких доказательств этому отыскать не удалось, все прекрасным образом понимали, что благословение, если не письменное, то устное, у повстанцев все же имелось. В те давние годы оправдательная речь заложницы королевских страстей и ее поведение на суде были безупречны. Елизавета была оправдана целиком и полностью, тем самым влепив звонкую пощечину Марии Кровавой и ее окружению.

С тех пор королева лишь поднаторела в искусстве риторики, и можно было не сомневаться — ее взвешенная, аргументированная, образная речь произвела бы на судей куда большее впечатление, чем порывистая, яростно-резкая речь лорда-протектора. К тому же где, как не на этом процессе, судебной власти демонстрировать свою независимость. Да и в чем мог обвинить ее недавний корсар?! В казни католических священников в протестантской Англии? Суд бы не принял к рассмотрению такое богоугодное дело!

В идолопоклонничестве? Конечно, Бэт Тюдор любила именовать себя Дианой, а от той полшага до Гекаты — демонической богини ночи. Однако же и сам Рейли не был чужд таких забав. И именно этой Диане посвящал стихи весьма хвалебного свойства. К тому же кто решится судить за идолопоклонничество главу англиканской Церкви?

Что еще? Смерть Эммы Дадли — жены лорда Роберта, своего конкурента на ложе королевы-девственницы? Об этой загадочной гибели шептались много. И злые языки действительно приписывали внезапную кончину законной супруги королевского фаворита влюбленной Елизавете. Лишь в наше время стало возможным доказать, что эта смерть — нелепая случайность и не беспощадная рука наемного убийцы, а банальное защемление нерва привело несчастную женщину к трагическому падению с крутой замковой лестницы. Конечно, нелюбовь государыни к сопернице была широко известна, но, как гласит один из основных принципов юриспруденции, “впоследствии не значит вследствие”. Фактов против Элизабет Тюдор и покойного Роберта Дадли нет, а разговоры, как говорится, к делу не приложишь.

Обвинять свергнутую королеву можно долго и цветисто, а вот судить, прикрываясь хоть какой-нибудь видимостью закона, было абсолютно бессмысленно. Будь ты хоть три раза лорд-протектор, либо ставь над каждым судьей по личному палачу с занесенным топором, либо даже не суетись — оправдают. Закон суров, но это закон!

А что, спрашивается, Рейли делать с оправданной королевой? Палата общин ее поддержит, это можно даже на звезды не смотреть! Народные избранники глядят на Рейли с ужасом и негодованием, а Елизавета — человек свой, с ней можно нормально торговаться. Как ни крути, а не зря Уолтер суд над венценосной девственницей в долгий ящик откладывает. Ужо пусть себе пылится! А если припрут так, что отступать будет некуда — всплывут из небытия и “неопровержимые доказательства” рождения Елизаветы от одного из любовников Анны Болейн, и королевские корни самого лорда-протектора… Как говорится, не можешь победить хоккеистов на их поле, меняй поле — играй с ними в шашки! Кому нужна дочь казненной ведьмы от какого-нибудь там Норриса, а то и вовсе от итальянского тенора?! А тут как раз такой весь из себя законный Уолтер Габсбург-Тюдор. Правда, по условию договора с дядюшкой Филадельфом, грамотку о происхождении найденного в девонширских болотах королевича я должен был прихватить с собой для убедительной передачи испанцам, но при случае долго ли старому хрычу изготовить еще один, “абсолютно достоверный” экземпляр?!

— Проклятье! — едва не срываясь на звериный рык, через силу проговорил я, с удивлением ощущая, как начинает жечь кожу шнурок символа веры. — Все уже запущено! Останавливаться поздно! Если королева не пожелает идти с вами по доброй воле, клянусь, я погоню ее из Тауэра собственной шпагой!

— Но может быть, лучше оставить все как есть?

— Шевалье д'Орбиньяк уже приготовил угощение с зельем для стражи, вы его передали по назначению. Так что, даже если все, что мы задумали, сорвется, вам будет необходимо скрыться. Ни времени, ни права на очередные попытки у нас нет. Завтра утром ее величество должна покинуть крепость. Слишком много поставлено на карту. Действуем так, как было задумано! Перед рассветом будьте на месте. Я сам договорюсь с королевой. И если вдруг в доме лейтенанта будет неспокойно, оставьте на окне зажженный фонарь — это будет мне знак и… Да поможет нам Бог!

* * *

До рассвета была еще целая ночь. Короткая летняя ночь, когда солнце, едва остыв в волнах Атлантики, опять выныривает, чтобы обжечь лучами синеву небосвода. В это время года приставленная к королевской сокровищнице круглосуточная стража едва успевает пропустить по кружке-другой пива да тряхнуть несколько раз стаканом с разноцветными костями. А там и рассвет! Время законного отдыха. Я помнил сокровищницу Тауэра наших дней — с натасканной охраной и техническими средствами безопасности, реагирующими на вибрацию, на каждый чих, едва ли не на косой взгляд. Как же объяснить не кому-либо, а самому себе, что в прежние времена для этой цели хватало одного, от силы двух стражников.

Как-то, лет сто спустя, один из соратников Кромвеля — ирландский полковник Томас Блад с парой приятелей, пользуясь несовершенством охраны, уже совершил дерзкую попытку ограбления сокровищницы. Связав опешившего от неслыханного злодейства смотрителя, троица совсем было завладела драгоценностями правившего в те годы Карла II. На беду отчаянных грабителей, в помещении заветного хранилища появился сын поверженного смотрителя — гвардейский офицер, едва сменившийся с поста. Самое забавное, что пойманный с поличным налетчик па голубом глазу потребовал встречи с королем и та вскоре состоялась. О чем шептались между собой полковник Блад и не так давно восстановленный на отцовском троне Карл II, так и осталось тайной. Однако не прошло и нескольких дней, как ирландский авантюрист вновь оказался на воле, и не просто обрел свободу, но и получил от короля земельный надел и пятьсот фунтов ежегодной пенсии. Но с тех пор охрану сокровищницы усилили.

Задача же, стоявшая этой ночью перед нами, резко отличалась от той, которую ставил себе удачливый полковник. Но в историю Англии наше ограбление могло бы войти с куда большим грохотом и вызванным им эхом в поколениях.

И вот, наконец, часы на далекой колокольне Вестминстера огласили начало очередного дня. Именно в эту минуту сквозь мельчайшие щели в стенах и дверях королевской сокровищницы начал сочиться темный дым. Он становился все гуще, так что спустя считанные минуты у стражей хранилища королевских драгоценностей не оставалось сомнений, что в помещении бушует пожар.

Вероятно, первой мыслью обоих хранителей государевых сокровищ было покинуть пост и в ужасе бежать. Однако гнев скорого на расправу лорда-протектора был страшнее пламени, разгоравшегося за дверью. Тем более что просачивавшийся дым вовсе не был таким удушливым, каким обычно бывает он при пожаре. И если в первые минуты паники взбудораженные караульщики не оценили этот факт, подсознательно их мозг отсутствие угара все же зафиксировал. Звериным чутьем ощутив, что угрожающая опасность не так велика, как могло показаться, переполошенные стражи с криками бросились спасать усыпанные каменьями золотые короны, скипетры, филигранной работы перстни, мечи — словом, все то, что составляло гордость королевства — священные реликвии его государей.

Едва массивные створки дверей, закрывающих вход в сокровищницу, распахнулись, как густые клубы темно-серого с белой проседью дыма винтом вырвались наружу, порождая ужас в душах спешащей на помощь стражи. Гулко ухнул колокол, оповещая и без того потревоженных криками обитателей Тауэра о пожаре. Багры, топоры, ушаты с водой — все это хваталось, передавалось из рук в руки и бросалось в суматохе импровизированными пожарными, все больше и больше заполняющими двор крепости. Осилить царивший в Тауэре хаос, пожалуй, был способен лишь Рейли, но его в Тауэре как раз и не было. Чудовищная работоспособность лорда-протектора, готовившего с бору по сосенке отряд для отправки против мятежного лорда Фаттлмаунта, в этот раз сыграла нам на руку.

Бестолково выплескивая содержимое ведер в задымленный проход, стражники суетливо теснились, опасаясь лезть в огнедышащее жерло. Большая часть того, что предназначалось пламени, оседало на белесые, в зеленых прожилках мха камни стен, ожидая минуты, чтобы испариться. Но когда огромный раскаленно алый шар с гулом, точно поезд саб-вэя, вырвался наружу, толпа в страхе отпрянула, оглашая двор нестройными испуганными воплями. Но то, что предстало огромным от страха глазам откатившейся толпы, заставило разгоряченную пожаром кровь заледенеть в жилах.

Дым, языки пламени — все это в единый миг исчезло, как и не бывало. Впрочем, выражение “как не бывало” здесь не совсем уместно, поскольку пожара действительно не было. Но радоваться чудесному спасению от ужасающего бедствия никому в этот миг не пришло в голову. Вслед за сгинувшим бесследно огненным шаром во двор Тауэра один за другим начали выплывать белесо-прозрачные, колеблющиеся на ветру призраки. Честно говоря, я и подумать не мог, что в Тауэре их обитала этакая уйма!

Не дожидаясь Хеллоуина, разряженные, как на парад, в лохмотьях, саванах, обезглавленные, с кровавыми ранами, кто в цепях, кто в колодках — они молчаливо плыли над головами остолбеневшей в суеверном ужасе толпы, образуя своеобразный мертвый коридор. В костлявых руках каждая из неупокоенных жертв пяти веков произвола несла корону, скипетр, державу, драгоценный щит или хотя бы пригоршню монет.

Я невольно улыбнулся, глядя на выстраивавшуюся в ночном небе процессию. Куда там полковнику Бладу с его примитивным налетом до такого ограбления!

Олуэн зябко жалась к моему плечу, то ли продрогнув от ночной прохлады и сырости, тянущей от реки, то ли в душе ужасаясь происходящему. Хотя, по моим предположениям, уж она-то должна была водить знакомство со всеми призрачными обитателями древней твердыни. Однако, как ни велик был ужас, овладевший застывшей стражей и челядью, козырный трюк полуночного шоу был еще впереди.

Вот наконец стройные шпалеры парящих в воздухе духов были выстроены. Гонимые призрачным ветром бесплотные тени висели поверх голов замершей публики, и рваные их одеяния развевались отшумевшими знаменами. Казалось, было слышно, как в страхе скребутся в подземельях неистребимые тауэрские крысы, горя желанием спешно покинуть это ужасное место. И тут из-под свода сокровищницы, под звуки неведомо откуда грянувшей заунывной трубы, волоча по воздуху длинный шлейф горностаевой мантии, возник знакомый мне уже едва ли не до боли призрак Анны Болейн. В руках королева призраков держала нечто, явно сработанное из серебра лунной дорожки и щедро изукрашенное светом майских звезд. Других слов для описания не существовало. Хотя я честно пытался их подобрать.

— Венец Гвендалайн! — ошарашено прошептала Олуэн.

— Он самый! — ответил я, не спуская завороженного взгляда с восхитительного, невероятного венца. Он был прекрасен, грандиозен! Но что следовало отметить, было в этой древней короне нечто непостижимо странное. Не то чтобы отталкивающее — не притягивающее. Будь я королем — вряд ли бы стал носить его. Разве что в самых торжественных случаях. К такому венцу надо иметь особую голову — не моей чета!

Между тем призрак с заветным сокровищем взмывал все выше, разрывая ночной мрак жутким сиянием. Вот мантия, украшавшая плечи Анны Болейн, сама собой развернулась, точно параплан, и, скользя по незримому потоку ночного ветра, полетела вниз. Вслед за этим во двор Тауэра градом посыпались монеты, короны — словом, все то, что ныне не составляло ни малейшей ценности для тающей в воздухе скорбной вереницы бесплотных духов. Лишь только венец Гвендалайн, сияя звездой в руках уже почти незримого призрака, медленно уплывал из Тауэра, демонстративно покидая поруганную резиденцию королей Британии.

Для нас с Олуэн это было сигналом к началу действий. Пока онемевшая толпа, тыча в небо пальцами, не находила слов, чтобы описать сию неописуемую процессию, никто и не подумал следить за тем, кто и куда передвигается в этот момент по Тауэру. Покуда все шло замечательно. Можно было не сомневаться, что завтра многократно приукрашенная весть о неурочной выходке духов обойдет весь Лондон, а уже через неделю во всем королевстве не найдется уголка, где бы ни рассказывали ужасов об исчезновении заветного венца истинных властителей острова.

Старинная легенда обретала второе дыхание, и это было как раз то, что нам надо.

— `Капитан!` — раздалось на канапе связи радостное восклицание Лиса. — `Зрю воочию лучшее в мире привидение с короной! Заходит на посадку по глиссаде, шо тот Бэтмен на авиасалоне. Так шо считай, дело в шапке и она уже наша! Крутая, я тебе скажу, штуковина!`

— `Я видел издали`, — поспешил с ответом я. — `Позже, даст Бог, рассмотрю поближе. А сейчас — извини, я сосредоточусь на Елизавете`.

Связь отключилась, и я с нетерпением уставился на окна дома лейтенанта, где должен был появиться прочерченный фонарем крест — условный сигнал Олуэн.

По логике приключенческого жанра, к которому, несомненно, относится побег из застенков Тауэра, вероятно, следовало заметить емко и лаконично: “Стража спала*.

Однако в данном случае это было бы неверно. Да и как тут уснешь, когда летучий дивизион неупокоенных призраков устраивает пляску духов и смотр-парад своих частей. Простите за невольный каламбур! И все же неусыпную охрану Элизабет Тюдор абсолютно не волновали суета и паника, царившие во дворе крепости. Их вообще ничего не волновало. Улыбчиво-расслабленные лица девонширских головорезов вполне недвусмысленно указывали, в каких далеких эмпиреях витало сейчас одурманенное сознание хозяев этих лиц. Один из стражей, с бородой едва ли не от глаз и с черными усами врастопырку, сидел, вытянув ноги поперек заветной двери, и самозабвенно, точно соску, облизывал указательный палец. Я отодвинул его мосластые ходули от прохода, но он, не обратив внимания на бесцеремонные действия невесть откуда взявшегося наглеца, лишь отвернулся носом в стенку, добиваясь материнского молока из-под почерневшего от грязи ногтя.

Тихо, стараясь не скрипеть, я толкнул дверь покоев августейшей пленницы. Понятное дело, я мог бы застигнуть ее в кровати, и это, несомненно, был бы моветон. Но в такие минуты не до строгого придворного этикета. Наудачу, ее величество, вероятно, еще не ложилась почивать. Полностью одетая — хоть сейчас вводи послов на прием, она сидела в высоком кресле, вцепившись пальцами в резные подлокотники, точно надеясь, что золоченые грифоны, любезно подставившие ей спины, оживут, чтобы защитить от творящегося вокруг сумасшествия. Однако пирожков с гашишем королеве не досталось, а потому участь грифонов была горька — по-прежнему оставаться резными подлокотниками.

— Абсолют! — вперив в меня немигающий взгляд светлых тюдоровских глаз, точь-в-точь папаша Генрих, очень четко произнесла Елизавета. — Потрудитесь объяснить, что здесь происходит?!

— Мадам! Как вы уже знаете, я здесь, чтобы помочь вам бежать из Тауэра. Поверьте, это весьма непростое дело, раз уж мертвые участвуют в нем наравне с живыми! Все, что вы, вероятно, наблюдали вблизи Башни-Сокровищницы — отнюдь не плод болезненного воображения. Ваша покойная матушка во главе воинства призраков Тауэра дерзнула попрать веками заведенный порядок, чтобы помочь мне освободить свою кровиночку, то есть вас, сударыня.

— Очередная ложь! — возмутилась королева. — Я не сомневаюсь, это новая уловка Рейли! Этот лживый изменник желает погубить меня! Но я этого не допущу! И не смейте понапрасну тревожить душу моей бедной матери! Я верю, когда б она могла — то сама бы пришла молвить слово утешения своей злосчастной дочери.

— Как же! — хмыкнул я. — Не далее трех часов назад я умолял ее об этом, прося отрекомендовать меня вам, чтобы здесь и сейчас не было той нелепой сцены, в которой мы с вами, увы, принимаем участие. Если желаете, могу передать то, что сказала она. И ваше дело — верить мне или нет! Но я заклинаю вас: хоть на несколько минут отбросьте подозрения и проявите ту проницательность и мудрость, которые снискали вам славу не только первейшей красавицы среди христианских королев, но славнейшей и дальновидной государыни!

Неприкрытая лесть, жестко, по-мужски высказанная прямо в глаза, в девяти случаях из десяти — безотказное оружие. Вот и сейчас лицо королевы просветлело, что было заметно даже в зыбком сиянии ночных светилен, и упорная складка губ заметно расслабилась. Елизавете Тюдор вот уже месяц с лишним не говорили комплиментов. Ободренный увиденным, я заговорил вдохновенно, точно древний бард:

— Когда вы спали, незримый призрак Анны Болейн много раз приходил и стоял в ногах у вашего ложа. Безмолвно, опасаясь разбудить и напугать, любовалась несчастная своей дочерью, вспоминая, как вы лежали на шелковых простынях прелестной колыбельки. Она боялась испугать вас, но не только это заставило ее отказаться от возможности увидеться воочию. Она считает, что во многом повинна в тех бедах и тяготах, которые выпали вам в прежние годы и, увы, не оставляют и сейчас. Она сказала мне, что бесконечно виновна перед вами и что слышать упрек от своей любимой дочери — законный упрек, с этим не поспоришь, — для нее так же страшно и мучительно, как некогда положить голову под меч палача.

Я замолчал, набирая в грудь воздух для очередных патетических излияний. Елизавета чуть слышно всхлипнула, но тотчас взяла себя в руки.

— И все же она могла подать мне хоть какой-то знак!

Я невольно улыбнулся. Слава богу, во время последнего разговора с нашей “ветреной” сообщницей этот вопрос пришел и в мою голову, а потому…

— Конечно! — не сбиваясь с тона, промолвил я. — Леди Анна просила передать вам, просила напомнить, как много лет назад, когда вам было всего три года, рассказывала она древнюю легенду об Олуэн и Килухе, а затем подарила вам их резные фигурки, заверяя, что они всегда защитят вас от невзгод. Вы долгое время клали их под подушку, ложась спать. Да и сейчас фигурки у вас в кошеле, что на поясе. Так вот, имя этой девушки — Олуэн, а меня, хоть я и не победитель великана из великанов, королева Анна просила быть вашим рыцарем. Вот все, что я вам могу сказать'

Лицо Елизаветы было восково-бледным, но это отнюдь не была бледность страха. Волнение заставляло сердце государыни биться так часто, что даже мне, стоящему шагах в пяти от нее, был отчетливо слышен ею стук.

— Я иду с вами, — наконец чуть слышно, с трудом подбирая слова, проговорила Елизавета одними губами. — Но если вдруг вы все же решили меня погубить — проклятие ляжет на весь, без изъятия, род, к которому вы принадлежите! И отнюдь не за гибель, которая мне уготована, а за тот обман, который вы сейчас творите!

“Ну, слава богу! — молча кланяясь, облегченно вздохнул я. — Кажется, получилось!”

* * *

Ночь призраков наверняка заняла подобающее ей достойное место на страницах лондонских хроник. Но утро, следовавшее, как водится, за ночью, отнюдь не отстало от разухабистой соседки. Едва рассвет, пробежав пальцами лучей по тонким струнам шпилей, рассеял последние остатки ночных страхов — в городе, еще только начавшем пропитываться слухами о летающем венце, затеплилась будничная столичная, а стало быть, по большей мере торговая жизнь.

Впрочем, как раз обычного в картине сегодняшнего утра было немного. Лишь только проглянул день, как с обоих берегов Темзы со всех торговых складов в сторону Тауэра потянулись груженые возы, полные разнообразнейших товаров. Агентство ОБС, как выражался Лис, сиречь — Одна Бабка Сообщила, сработало на славу. Люди Артура Грегори прекрасно знали свое дело. Вчера, со второй половины дня, по городу поползли неясные, но весьма настойчивые слухи об ожидающемся испанском десанте. Официальные лица с негодованием отрицали эти байки, что придавало слухам еще большую достоверность. Когда же человек лорда-протектора, то есть шевалье д'Орбиньяк, призывая не верить нелепым басням, объехал торговцев, попутно сообщая : “Шо исключительно в связи с планирующимся ремонтом дорожного покрытия старина Уолли готов предоставить серьезным мэнам территорию под склады в башнях Тауэра”, — быстро соображающие торговые люди окончательно уяснили: испанцы ожидаются в ближайшие часы. Сообщение же, что местовые будут сниматься прямо на точках после оформления мандатов, и вовсе согрело купеческие души.

А поутру в Тауэр потянулись возы. Сколько видел глаз, набережная была забита этими немудрящими транспортными средствами, и открывшая ворота стража, едва отошедшая от ночного шока, с недоумением взирала на столпотворение перед въездом в крепость.

Каждое утро в Тауэр приходил обоз с продовольствием, каждое утро, чуть свет, из него выезжала объемистая бочка найтмена, или, как нынче принято его называть, ассенизатора. Иногда в воротах, к общему неудовольствию, они встречались, вызывая оживленную перепалку — кто должен ехать первым. Но чтоб вот такое! Запряженная парой полудохлых кляч бочка с нечистотами сиротливо жалась у сторожки привратника, отнюдь не добавляя тому хорошего настроения, и мрачного вида найтмен философически созерцал затор в воротах, осознавая, что в ближайшие часы выбраться ему отсюда не удастся. Но оставим его мысли при нем!

Страшась ослушаться воли единовластного правителя королевства, стража пыталась выполнить полученный еще вчера днем приказ и перевести брата Адриена — незаконного узника аристократической темницы, в Бейнард. Но не тут-то было! Ни воплями, ни потрясанием алебард страже так и не удалось освободить проезд для повозки, в которой, скрытый низко опущенным капюшоном, сидел безмолвный арестант.

— Освободите проезд! — потрясая алебардами, кричали из крепости.

— Проезд давайте! — отвечали им с козел разъяренные возницы.

— Приказ лорда-протектора! — орали стражники.

— Лорд-протектор приказал! — не унимались горластые смутьяны, щелкая витыми бичами.

Среди возниц я прекрасно видел Мапо, ставшего за время наших странствий заправским рыцарем телеги, Джеймса Мориссона с подбитым глазом и еще кое-кого из футбольных фанов, с которыми не так давно Рейнар свел знакомство в “Дупле сороки”. Страсти накалялись, охрана ворог готова была пустить в ход оружие, и лишь купеческий статус собравшихся у стен “демонстрантов” все еще удерживал солдат от кровопролития. Надолго ли?

Вот, совершив рывок вперед, экипаж Мано подрезал фургон мистера Моррисона, заставляя его лошадей шарахнуться в сторону. Еще мгновение — и пара силачей, спешившись, колошматила друг друга. Понятное дело, для вида. Но с громким хеканьем и большим замахом! Еще несколько секунд — и уже едва ли не полсотни крепко сбитых молодчиков тузили друг друга, не обращая внимания ни на алебардиров, ни на горестно созерцавшего потасовку золотаря. Поглазеть на неурочную забаву к воротам моментально начала стекаться толпа замковой челяди, и никому в ней не было дела до Олуэн и невесть откуда взявшейся согбенной старухи в сером, грубой шерсти, плаще с капюшоном. Стражники, подбадриваемые воплями зрителей, попытались вклиниться между дерущимися, силясь прекратить потасовку, но лишь увеличили их число на три десятка персон. В следующие секунды произошло то, что я ожидал, и то, что отнюдь не было мной запланировано.

Яростные драчуны, использующие любую неровность для улучшения позиций, точно ненароком овладели тюремной повозкой… Случайный толчок — арестант падает навзничь, его лицо, дотоле закрытое непроницаемым колпаком, открывается миру… о ужас! Вместо безобидного монаха-бенедиктинца пред стражей оказывается суровый лик испанского адмирала!!!

— А-а-а! — пронеслось над толпой. — Побег! Измена! — И кому какое дело до того, что первым это закричал отнюдь не стражник, а обычнейший лавочник, который и знать-то, по сути, не должен был, кого и куда везут из Тауэра. И уж подавно нет дела до Артура Грегори, выскочившего из-под дерюги ближайшего возка с криком: “А вы что тут делаете!” Никто и не заметил, как он буквально закинул в свою повозку скрытую под немудрящим камуфляжем Элизабет Тюдор, а за ней и Олуэн. А если бы даже кто-то отвлекся от созерцания побоища, совмещенного с пресечением коварного побега, то даже времени открыть рот, чтобы указать на истинную беглянку, у него бы не оказалось.

Признаться, я не рассмотрел в общей суете, каким образом с телеги найтмена слетело переднее колесо. Наверняка оно сделало это не по своей воле! Я лишь услышал сдавленно-страдальческий крик: “О-у-у!!!” — и увидал огромную бочку, наполненную отнюдь не французскими духами, выскальзывающую из-под сдерживающих ее веревок. Удар!.. И драка прекратилась сама собой. А по площадке у ворот начало расползаться небольшое, но весьма скверно пахнущее озеро. Что и сказать — пикантная точка для задуманной нами операции!

* * *

Разогнать все еще ломившихся в уже запертые ворота торгашей спешно прибежавшему отряду под руководством Рейли удалось лишь к полудню. А спустя час он уже стоял передо мной на палубе корабля “Сваллоу”, нервно перебирая пальцами по фигурно изогнутым дугам шпажного эфеса.

— Это вы, мессир, помогли бежать королеве! Вы и ваш адъютант! Даже и не пытайтесь меня убедить в обратном. Я отлично помню Реймс!

Он был готов сорваться на крик, но пока сдерживал себя, должно быть, надеясь, что я дрогну под его яростным взглядом и сообщу, где скрывается Элизабет Тюдор. Честно говоря, я и сам этого не знал. Еще утром Артур Грегори вывез беглецов из города, и сейчас маячивший на канале Лис с “молодой женой и тещей” все более и более отдалялся от Лондона, восседая в экипаже, управляемом Мано. Совсем как в добрые старые времена.

— Если хотите, милорд, я опять вернусь в Тауэр. — Мое измученное недосыпанием лицо в этот момент, казалось, не выражало попросту ничего. — По-вашему, это я подговорил испанского адмирала совершить побег, я связал моего несчастного друга, преподобного Адриена, заткнув ему рот кляпом?! Я же устроил свару у ворот? И телегу найтмена, по-вашему, перевернул тоже я?! Что же, если в этом моя вина, прикажите меня заковать в кандалы и ждите, когда Франция пришлет вам свои поздравления с коронацией. Если же нет, то кораблю самое время поднять якоря, чтобы завтра с утренним бризом выйти из Темзы в море.

— Думаете улизнуть? — Глаза Рейли сжались в узкие щелки. — Что ж, посмотрим. Вы отправитесь во Францию на другом корабле, а этот с Адмиральской сворой, но без вас, выйдет в Кале. И если вдруг где-нибудь на берегу Темзы, по совершенной случайности, им встретится Елизавета и ваш друг д'Орбиньяк — я велю салютовать им картечью!

— Сколько вам будет угодно! — пожал плечами я. — Однако же, Уолтер, не забудьте, на тот, другой корабль прислать на борт брата Адриена. Помнится, не так давно вы это обещали?

Рейли нервно дернул губами.

— Вы так ничего и не поняли, Шарль! По-вашему, освобождение королевы — еще один ловкий рыцарский подвиг? Перед лицом угрозы испанского нашествия вы, не моргнув глазом, ввергаете Англию в пучину войны, где брат пойдет на брата и сын на отца. Британия перестанет существовать, превратившись, как во времена цезарей, в полузабытый клочок суши за морем. Но Франции самой тоже не выстоять! Вот какова цена вашего “рыцарского подвига”!

Я развел руками:

— Как говорят у вас в Англии: “Все имеет свою цену!”

Рейли жестко сжал губы и недобро устремил на меня сверлящий взгляд темных, едва ли не испанских, глаз.

— С прошлой осени, со дня встречи в лесу Ансени, когда вы в одиночку кинули вызов нашему отряду, мне жутко хотелось поднять вашу перчатку и скрестить шпаги, но все как-то не складывалось. То я был на вашей стороне, то вы на моей.

— Это не поздно исправить. — Мои пальцы сомкнулись на рукояти. — Прекрасное время, прекрасное место!

— Вы слишком нужны мне, чтобы одерживать над вами победу, и уж, несомненно, я слишком нужен себе, если вдруг вы окажетесь ловчее. Мы отложим этот поединок до лучших времен. Но запомните: если Англия падет — ее проклятия лягут на вас!

“Что-то все меня сегодня проклинают!” — обреченно вздохнул я, поднимая руки.

— Надеюсь, этого не случится. Однако же не забывайте кормить тауэрских воронов!

Глава 22

И за борт ее бросает со словами: “Пей до дна!”

Русская народная песня

Как бы нам того ни хотелось, лорд-протектор был человеком быстрого ума и потому немедленно сообразил, чьих рук дело приключения минувшей ночи и не менее содержательные происшествия следовавшего за ней утра. Но ярость его была уже бессильна. История опрокинула свои песочные часы, и как бы ни хотелось Рейли повернуть вращение колеса вспять — попытки его были обречены на неудачу.

Вначале смекнув, что беглецы наверняка будут ждать тайное посольство где-нибудь в дельте Темзы, он велел предоставить мне другой корабль, чтобы использовать “Сваллоу” в качестве ловушки. Знай Уолтер о наличии у нас с Лисом прямой связи, он бы не тратил время попусту, затевая маскарад. Но он о ней не ведал, а потому корабль с большей частью Адмиральской своры ушел в Кале без меня. Не дождавшись вестей от подставной “ласточки”, лорд-протектор решил было ловить беглецов на живца, однако наживка в моем лице возмущенно отказалась принимать участие в подлой авантюре взбешенного полукороля-полупирата.

— Ваши люди, Уолтер, могут сопровождать меня до Кале, — жестко бросал я в лицо лорду-протектору, решившему снабдить корабль ловчей командой. — Даже если бы я был замешан в том, в чем вы меня обвиняете, я бы обязательно предусмотрел условный знак, который следовало бы подать с палубы корабля. И уж конечно же, никакого сигнала подано не было бы! Но заявляю вам откровенно, как старому боевому товарищу и человеку, способному оценить мою откровенность: вы можете вернуть меня в Тауэр и забыть о поддержке Франции навсегда.

Мой брат — великий мастер компромисса. При условии прекращения поддержки Католической лиги, он пропустит войска через Францию, чтобы, сосредоточившись в Бретани, они могли обрушиться на вас в любой удобный момент. Филиппу II не придется гонять флот через клокочущее Аквитанское море, мимо рокового мыса Финитстер. Для перевозки войск через пролив ему вполне хватит купеческих галеонов Антверпена. Надеюсь, вы понимаете, насколько это реально, и понимаете, что марш по цветущей Франции — совсем не то же самое, что мучительный переход через заснеженные альпийские перевалы. Армия Фарнезе сможет высадиться на южном или восточном побережье, где пожелает, уже через месяц. Если, конечно, их не задержит отлаживание совместных действий с ирландскими повстанцами.

Рейли молчал стиснув зубы, осознавая справедливость моих слов. Его время диктовать условия прошло, и сейчас он явно пытался понять, в какой момент блистательной партии захлопнулась подстроенная “старыми приятелями” западня. Он по-прежнему оставался игроком до мозга костей, а стало быть, считать игру законченной было крайне неосмотрительно. Тактический успех — еще не победа!

— Это, — между тем продолжал я, любуясь произведенным эффектом, — в случае, если я задержусь у вас в гостях. Вы же понимаете: бежал ли шевалье д'Орбиньяк вместе с Елизаветой или же без нее, поймать его все равно не удастся! А следовательно, через неделю уже вся Франция в один голос будет твердить о неприкрытом пиратстве английского лорда-протектора, удерживающего в плену французского дофина. Как разукрасит ваши подвиги Рейнар — боюсь даже предположить! Но могу сказать по собственному опыту: не удивляйтесь, если параллельно с испанским десантом на берег высадится и французский.

— Если же я отправлюсь в Кале под конвоем, — я поморщился, выговаривая эту фразу, — даю слово дворянина, слово принца крови: я велю обезглавить всех, кого вы ко мне приставите, без разбора, едва моя нога коснется земли Франции. Что будет дальше, думаю, объяснять нет нужды! Можете попробовать убить меня, но сейчас вы при шпаге — я при шпаге, так что в эту игру можно играть вдвоем.

— К чему мне вас убивать, сир! — мрачно сверкнув исподлобья глазами, сладкогласно проговорил Рейли. — Мы с вами всегда прекрасно понимали друг друга!

Тонкие изящные пальцы лорда-протектора нежно поглаживали рукоять шпаги, точно шейку ласкового котенка.

— Конечно, дьяволовы рога, мне будет крайне огорчительно узнать о смерти моих людей, но, думаю, и вас не обрадует известие о том, что некий монах-бенедиктинец казнен на Тайберне ужасной мучительной смертью.

— О да, Уолтер, вы правы! Я буду рыдать, убиваться, рвать на себе волосы! Возможно, даже перейду в католичество. Но вот беда: среди тех, кто в скором будущем, по вашему замыслу, должен провозгласить королем Уолтера I, сына Марии Тюдор и Филиппа II, мужа, как я полагаю, Марии Стюарт, изряднейшее количество как тайных, так и явных католиков. Пока что они стоят за вас, ибо вы не делаете разницы между англиканцами и приверженцами римского епископа, предпочитая видеть англичан не святошами, но добрыми подданными. Вряд ли казнь смиренного и благочестивого монаха, — со слезой в голосе произнес я, стараясь не глядеть в глаза собеседника, — добавит вам популярности. А толпы католиков между тем переметнутся к Невиллу. И все из-за того, что вы желаете воспользоваться мной в качестве сыра в пресловутой мышеловке. Уверяю вас, из этого начинания ничего не выйдет!

* * *

Судно, на котором по морским законам следовало поднять вымпел наследника французского престола, вышло в море на рассвете. По сути, оно мало подходило для такой высокой миссии, как официальное посольство. Тридцатипятиярдовая северная каравелла с десятком небольших пушек — вот все, что смог предоставить Рейли в мое распоряжение. Лишь гордое название “Вепрь Уэльса”, данное утлому суденышку при спуске на воду лет двадцать назад, хоть как-то соответствовало миссии войти в историю этого мира. Понятное дело, после состоявшейся между мной и Рейли словесной дуэли рассчитывать на его доброе отношение не приходилось. Но тут уж ничего не попишешь! Капитан “Вепря”, судя по всему, он же хозяин судна, также бороздивший моря в поисках добычи, получил от лорда-протектора Британии приказ никого не принимать на борт, что было доведено до моего сведения, едва лишь я с братом Адриеном ступил на палубу корабля.

С нами отправлялось и два десятка гугенотов Адмиральской своры — охрана посольства во время путешествия по занятому испанцами проливу и… немалое подспорье в задуманном нами деле. Поскольку приказы приказами, а я бы не преминул на всякий случай подстраховаться и завербовал двух-трех человек среди экипажа с поручением в удобный момент испортить непрошеным гостям впечатление от морской прогулки. А если бы об этом позаботился я , то, вероятно, и Рейли не забыл о такой предосторожности. Конечно, наемники могли оказаться и среди французских гугенотов. Но здесь шанс был меньше. К тому же с этими людьми мне уже пришлось сражаться плечом к плечу, а это что-то да значит. Хотя, как показывал пример с Уолтером, порой не слишком много.

Ночь перед выходом из Темзы в море капитан “Вепря” счел благоразумным провести на якоре в устье реки. Но перед тем как утренний бриз наполнил его паруса, на борт корабля поднялся едва-едва догнавший корабль гонец лорда-протектора с запечатанным алым воском пакетом, на котором четко виднелись волнистые перевязи герба Рейли. Гонец слабо изъяснялся на английском, зато прекрасно владел испанским и неплохо фламандским наречием. Правда, глаза у него были редкого для испанцев зеленого цвета, и переносица недвусмысленно свидетельствовала о силе перенесенных долговязым идальго жизненных бурь. Но почему бы нет?!

Скользнув внимательным взглядом по ровным строчкам приказа его милости лорда-протектора, вышедшим из-под виртуозного пера Аргура Грегори, вернее, с нынешнего дня — сэра Артура Грегори, старый корсар удивленно пожал плечами и приказал спустить трап. Догнавший его приказ со всей категоричностью, свойственной Рейли, опровергал данный им же ранее. Но не дело подчиненного обсуждать приказы начальника.

Спустя несколько минут рыбачий гакбот подвалил к борту каравеллы, и на палубу “Вепря” начали подниматься указанные в доставленном послании “секретные пассажиры”.

— Дьявольщина! — Старый хозяин посудины нахмурился, глядя на Олуэн, при помощи Мано осторожно ступающую на выскобленные доски палубного пастила. — Женщина на моем корабле?! Да такого сроду не бывало!!! Что там вообразил себе этот выскочка?! — Кулаки просоленного морского волка сжались и поднялись на уровень груди, точно он собирался ринуться в драку. — А это что такое?! Еще одна?!! Да клянусь Христовым исподним — не бывать этому!

Тут ветер, проснувшийся на заре и примчавшийся, чтобы надуть паруса каравеллы, шаловливо сорвал капюшон с головы спутницы Олуэн, поднимающейся на борт… Огненно-рыжие кудри разметались на резком ветру, точно пламя над палубой.

— Да это же… — Капитан ткнул пальцем в ее величество, точно в шута посреди ярмарочного балагана.

— Брателла! — переходя, должно быть, на итальянский, очень проникновенно заговорил шевалье д'Орбиньяк, чуть приоткрывая плащ стволом припрятанного под ним пистоля. — А шо касательно теток на борту — так у меня ж на это дело есть именная бумажка. Сугубо приватно, шоб нихто не видел. Идем-ка, брателла, в каюту, а то ж, неровен час, просквозишься насквозь.

Корсар, привыкший трезво взвешивать “за” и “против”, беглым взглядом окинул корабль. Бодрствующая вахта, в случае заварухи, быть может, и успела бы поднять тревогу до собственной гибели, но отчаянного судовладельца это бы уже вряд ли спасло. Столь дотошная преданность хозяину не входила ни в число достоинств, ни в число недостатков ловца ускользающей добычи.

— Сколько? — правильно оценивая строящихся на шкафуте гугенотов моего эскорта, проговорил он, смиряясь с происходящим.

— О! — широко улыбнулся ему лжеиспанец, моментально теряя иберийский акцент. — Речь не мальчика, но мужа, так шо появляется реальный шанс на встречу с женой! Давай, приятель, не томи гостей — зови за стол. Там и почирикаем об шо и сколько.

Спустя считанные минуты корабль флота ее величества “Вепрь Уэльса”, пока что единственный в этом флоте, вышел в английский пролив, держа курс на Кале.

* * *

Узкая полоска воды отделяет европейский континент от его отрезанной краюхи, именуемой Британией. В хорошую погоду в наши времена иные смельчаки решаются преодолеть его вплавь. И не просто решаются, а преодолевают. Однако сегодня этот сумасбродный подвиг им вряд ли бы удался. Ветер, резвый уже поутру, к полудню взял разбег, и обросшие белыми гривами волны, точно охотничьи псы на спину дикого зверя, бросались на улепетывающего “Вепря”, стараясь вцепиться в палубу и вырвать из нее кусок. Вынужденные укрыться в единственной пристойной каюте в кормовой надстройке, мы с неослабевающим вниманием слушали байки Лиса, стараясь не отвлекаться на весьма чувствительную качку и грохот волн о борта каравеллы.

— Я представляю себе, какая нездешняя лыба была поверх лица Рейли, когда он бросился искать меня в Бейнарде. Я ж, типа, со стражником своим посидел, кости раскинул, один-другой пирожок ему скормил — тут вокруг него тени забытых предков и закружили! Играть с ним стало не в тему! Ну, я, шоб ему кайф не ломать, под мышки его зацепил, из упокоев своих выволок, прибрал все, двери закрыл, ключики ему обратно прицепил и тышком-нышком — на волю, в пампасы! Ну, типа, в вересковые пустоши по-вашему. Так шо вроде как все заперто, стражник, небось, божится, шо глаз не смыкал, а Главный Корнеплодарь Англии расточился, мэм, ну шо ваша мамаша! Шесть ей футов под кормой…

Жизнерадостный треп неунывающего “гасконца”, конечно, немного отвлекал собравшихся от творящегося за иллюминаторами безобразия, но в целом не имел успеха. Даже фривольные замечания Сергея по поводу весьма деятельного призрака Анны Болейн не смогли отвлечь здравствующую королеву от тяжких размышлений. Ей, по ее мнению, следовало бежать в Нидерланды, где все еще находился английский экспедиционный корпус, посланный на помощь Вильгельму Оранскому. Я же настаивал на высадке в Кале. Того же мнения был и пан Михал Черновский, утверждавший, что все готово к приему Елизаветы и стоит ей ступить на землю старой английской колонии, как та без единого выстрела присягнет заморской королеве. А дальше уж была моя партия. Как бы то ни было, данное Рейли обещание добиться союза с Францией висело надо мной, как дамоклов меч. И если нынче, по доброй английской традиции [В 1120 году корабль, везший во Францию наследника английского престола Вильгельма, разбился о скалы, что привело к гражданской войне между сторонниками разных ветвей рода. А затем к воцарению рода Плантагенетов], мы не отправимся кормить рыб в Па-де-Кале, то в “отчизне” мне еще предстояла ласково-куртуазная бойня с Черной вдовой и выяснение отношений с братцем-близнецом, вряд ли успевшим по мне соскучиться.

Грохот волн, как грохот тарана в ворота осажденной крепости, наводил на тоскливые мысли, невольно воскрешая в памяти изрядно позабытые слова молитв. Рядом со мной, едва шевеля губами, Элизабет Тюдор шептала проникновенные строки сорок пятого псалма:

Бог нам прибежище и сила, скорый помощник в бедах.

Посему не убоимся, хотя бы поколебалась земля и горы

двинулись в сердце морей.

Пусть шумят, вздымаются воды их, трясутся горы от волнения их.

Речные потоки веселят град Божий, святилище Всевышнего.

Бог посреди его, он не поколеблется; Бог поможет ему

с раннего утра.

Чуть в стороне, на свойственной ему латыни, обращался к Господу брат Адриен, должно быть, прося дать ему силы и возможности закончить начатое. Так что внимание лисовской аудитории было в явном ущербе, и, казалось, никто не может собрать его воедино. Но то, что представляется очевидным, далеко не всегда верно. Произошедшее в следующую минуту вполне доказало правильность этого утверждения. Появление невиданного, непрошеного гостя невольно повергло присутствующих в состояние едва ли не суеверного ужаса.

Существо, возникшее вдруг в тесной каюте, не вошло, не влетело, а просто-напросто появилось из дубовой просмоленной двери, точно всего лишь забыло ее открыть. Оно было ростом примерно фута в три, может, чуть менее, одето в очень узкую красную куртку, желтые штаны, пузырями заправленные в высокие черные сапоги. Судя по окладистой бороде, закрывавшей половину груди, наш гость, вероятно, был мужского пола, но, невзирая на общую схожесть с гомо сапиенс, к таковым явно не относился.

— На дно пойдем! — оптимистически заверил он, не здороваясь.

— Ты силен, Господин вечности! — пробормотал брат Адриен, поднимая руку, чтобы осенить себя крестным знамением.

— Не крестись! — возмущенно гаркнул человечек, выхватывая из-за спины маленький плотницкий молоток-киянку. — Обижусь, уйду! Все потонете!

— Клабаутерманн! — прикрывая ладошкой рот, выдохнула Олуэн.

— Ну да! — хмыкнул бородач. — А вы здесь Белую Даму ожидали увидеть?

Несомненно, это был клабаутерманн — прямой потомок лесных дриад и предок гремлинов. Не тех, конечно, порожденных фантазией голливудских кукольников, а фейри, проживающих в механизмах от мотора до компьютера, где они время от времени открывают и закрывают форточки Windows. В годы Второй мировой войны в нашем мире один из гремлинов умудрился даже подбить немецкий истребитель. Но это уже совсем другая история.

Клабаутерманны не живут в механизмах. Их обиталища — носовые фигуры парусников. Это духи срубленных дубов, настолько сроднившиеся с деревом, что продолжают считать его своим домом и после того, как лесной великан превращается в античного героя, древнего короля или же, как в данном случае, — в яростного вепря, уже который год мчащегося вперед над пенной равниной. На счастье бороздящих моря, клабаутерманны не таят зла на людей за столь непочтительное обращение с их многовековым жилищем. И хотя порой они склонны озорничать, выстукивая молоточком слышанные в юности песни канувших в Лету друидов, помыкать экипажем, выживая разбойников и бунтовщиков с территории, которую считают своей, в целом эти дивные существа хранят корабли от многих бед. Но появление этого фейри на глаза непосвященным — недобрый знак, предвещающий кораблекрушение.

Лишь корабельные плотники, чувствующие душу всякого дерева, могут видеть клабаутерманна в иное время. Им добродушные фейри спешат поведать, где наметилась течь в бортах, где беспощадный червь точит корабельную древесину, где скрытые от глаз трещины грозят бедой плавучему дому. Увы, мы не были корабельными плотниками. Я успел перехватить руку иезуита, не давая ему закончить защитный жест. Удовлетворенный этим, коротышка перевел взгляд на Елизавету:

— Из-за вас ведь на дно пойдем!

— Из-за меня? — Огнекудрая Диана удивленно встряхнула головой.

— А то! — мрачно усмехнулся корабельный дух. — Проклятие корреда над родом Тюдоров!

— Проклятие корреда?

Я, Олуэн и Елизавета Английская выпалили это в один момент. В моем случае это был явный прокол. Откуда, спрашивается, наваррскому принцу знать, кто такие корреды? Тварь-то чисто английская, да еще из таких, о которых на трезвую голову и поминать-то неохота! Кожа темная, морщинистая, точно обгорелая. Глаза — словно плошки круглые, красные, да пламенем так и пыхают. Ноги копытами заканчиваются, руки — кошачьими когтями. Живут в пещерах ниже уровня моря. Промышляют колдовством и дерзким разбоем. Так что смертному с подобными красавчиками по доброй воле лучше не встречаться!

— Или не знаете о том? — видя удивленные лица присутствующих, озадаченно спросил клабаутерманн. — Да у вас же амулет из волос корреда на шее висит!

Элизабет Тюдор порывисто прижала руку к груди.

— Это не амулет, а крест из частицы гвоздя распятия Христова! — возмущенная клеветническими нападками, воскликнула ее величество.

— В том-то и беда! — почесывая затылок киянкой, вздохнул дубовик. — Крестик-то и впрямь из настоящих. А вот шнурок, на котором он висит…

— Это хвост ослика Иа! — радостно догадался Лис. — Очень ценный шнурок!

— Болван! С чем шутишь! — нахмурился дух-хранитель “Вепря Уэльса”. — Шнурок свит из волос корреда! А каждый такой волос, чтоб вы знали, держит открытым дверь между миром людей и миром духов. Нешто не чуете, как на вас оттуда смертным хладом веет?

Диана-Вирджиния зябко поежилась, точно ее и впрямь обдало морозом жилища старухи Хель.

— По всему Уэльсу о том дубы шумели! — грозно хмурясь, проговорил лесовик.

Лис уже открыл было рот, чтобы вставить фразочку на тему болтливости зеленых насаждений, но, поймав насупленный взгляд рассказчика, осекся.

— Когда отец Оуэна Туддра Мэрэдад только строил трактир близ Конви, он купил себе землю с древним святилищем корредов, именуемом среди людей дольменом. Этот ловкий малый желал сложить из бесполезной, как он считал, груды камней добротные стены трактира. Но стоило ему лишь начать размечать постройку, как на место будущего дома явился корред и потребовал у чужака убираться прочь. Он бы Мэрэдада и с потрохами сожрал, да крестик ваш родовой тому помешал. Предок же ваш, не будь дурак, увидел такое дело и молвит: “Либо я из сих камней часовню сложу, либо же кто кого перетанцует — того и верх!”

Захохотал корред своим раскатистым смехом, ибо кто же не знает, что других таких танцоров, как эти зловредные твари, не сыскать. Порою так выплясывают, что под копытами трава горит. На всю округу пожары идут! На том по рукам и ударили, что корред сам танцевать пойдет, соперник его вместо себя подмену выставит да будет за музыкой следить, чтоб дудари и волынщики ни на миг не умолкали. В условленный час собрались Мэрэдад, а с ним все музыканты Конви близ дольмена, а там уж и корред из своей пещеры вылез. Глянул он на своего противника и так устрашился, что по первости было совсем хотел наутек пуститься — до того тот ужасен обликом оказался. И невдомек ему было, что хитрый валлиец вместо танцора отражательное стекло заморское меж камней пристроил. Тут волынки завыли, дудки загудели, струны забренчали, и корред давай перед стеклом коленца выкидывать. Плясал он, плясал, да сам себя никак обогнать не мог. Уж и музыканты, те, что первыми начали, от усталости изнемогли, и у тех, что их сменили, щеки от натуги заболели, а корред знай себе выкобенивался да в стекло посматривал. День так прошел, другой. Музыканты уже домой ходили и снова возвращались, а плясун все прыгал, не унимался. Но, в конце концов, и его угомон побрал. Рухнул корред наземь без сил. Вот тут-то Мэрэдад и отличился. Подскочил он к бесчувственному злыдню, да и хвать сумку, что тот на поясе носил. А в сумке этой — сокровища особого рода. Волосы корреда да ножницы, которыми эти волосы состригаются. Очнулся плясун, только было кинулся на обидчика, а у того уж в одной руке корредова прядь, а в другой — факел. Мол, только шаг ступи, и чрез волосья твои тебя самого жаром опалю!

— Мне говорили, что это часть власяницы святой Марии Египетской, — чуть слышно пробормотала Елизавета, нащупывая туго сплетенный шнурок.

— Корредовы то волосья, корредовы. Не сомневайся! Как увидел тот, что ничего твоему пращуру сделать не может, взмолился отпустить его обратно в пещеру, обещая взамен выполнить любое желание коварного обманщика. Тогда-то Мэрэдад и пожелал для своего рода богатства, знатности и могущества. Да только корреду верить — тоже себя обманывать! В чем поклялся, он, конечно, выполнит, но вокруг пальца обведет непременно. Много ли радости в том богатстве и знатности роду твоему было? Да и тебе самой от корредовых даров сладко ли? Мэрэдад, понятное дело, о том мало знал, но о мстительности пещерной твари ему было доподлинно известно. Оттого-то он шнурок из волос чародея свил да крестом обуздал. Чтоб ненароком в ночи не удавили. С тех пор в вашем роду сей крест на шнурке и передается.

— А ведь точно! — нарушила повисшую в каюте после этих слов тишину взволнованная услышанным Олуэн. — Отец сказывал, что крест этот — все, что королева Мария вам завещала.

Беглая государыня бросила на девушку полный ненависти взгляд:

— Я — властительница Британии по Божьему праву!

— Ваше величество! — поспешил вступиться я за простодушную валлийку, зацепившую дочь венценосного сумасброда за самое больное место. — Но это же означает, что. невзирая на всю трескотню о вашем происхождении, Мария все же причисляла вас к Тюдорам!

— А морю-то, — развел руками клабаутерманн, — все едино, властительница вы или же рыбачьим промыслом живете! Все одно тонуть! Желаете — сейчас покажу, как в трюме вода прибывает, да шпангоуты [Шпангоут — деталь поперечного набора судна, своего рода ребро] помалу лопаются. Так что уж решайте, как поступать с дедовским-прадедовским наследством. А то ведь… — Он не договорил, чуть вздрогнул и, пробормотав себе под нос “капитан”, шагнул к стене каюты и тут же исчез в ней, как не бывало .

— Ху-ух! — выдохнул Лис, приходя в себя. — Вот это да! Вот это номер! Кто-нибудь понял, шо это было?!

Не на шутку перепуганная королева резким движением сорвала с шеи священную реликвию, точно это была удавка приговоренного к смерти.

— В море!!!

— Постыдитесь, ваше величество! — Глаза брата Адрие-на округлились. — Наше положение и без того опасно. Вряд ли всемогущему Творцу будет радостно видеть, как вы топите в волнах великую святыню христианского мира!

— Но он же готов увидеть, как пойду на дно я вместе с вашей пресловутой святыней!

— Милость Господа безмерна! — гневно заметил монах, повышая голос. — Вы же, мадам, впадаете в неверие и уныние, хотя вода еще даже не коснулась ваших ног!

— Я не желаю, чтобы она к ним даже подступала…

— Быть может, разрезать шнурок? — предложил, недолго думая, Мано, обнажая шпагу.

Я удивленно посмотрел на гасконца. Лично мне показалось, что корабельный дух говорил по-английски. Даже не по-английски — по-валлийски. Впрочем, на каком же еще языке излагать свои мысли фейри, выросшему в Уэльсе. Но если так, то ни брат Адриен, ни де Батц не должны были его понимать. Однако, судя по их лицам, речь обитателя носовой фигуры была им ясна от первого до последнего слова. Но впрочем, кто их знает, этих жителей волшебной страны с их языком !

— О нет, нет! — догадываясь по обнаженной шпаге о сути предложения бравого южанина, замотала головой Олуэн. — Это невозможно!

— Волосы корреда могут перерезать только ножницы кор-реда! — со вздохом пояснила Елизавета по-французски, пристально рассматривая шнурок так, словно впервые в жизни его увидела. — Пламя, конечно, справится с этой напастью, а заодно и с хозяином шевелюры. Но убить одного из корре-дов — значит навлечь на себя месть всех его собратьев!

— На тебя, Бога, уповаю, да не посрамлюся вовек! — звучно изрек брат Адриен, напоминая некрепкой в вере королеве, где, в случае чего, искать заступничества.

— Волосы корреда надо разбросать над морем и крикнуть, чтоб он забирал их обратно. Пещера мерзкой твари наверняка имеет выход в морскую пучину, а стало быть, его забота разыскивать утерянное имущество. Но как снять крест?

— Полный отстой! — возмутился наблюдавший за происходящим в каюте Лис, включая связь. — `Ох, Капитан, шо-то мне вся эта бодяга напоминает наши поскакушки с Горем-Злосчастьем! Как бы оно нам здесь чудес не натворило!` Мадам, я с вас фигею! Вам шо, никогда затянувшиеся шнурки развязывать не приходилось? Займитесь делом!

— Безумец! — возмутилась королева. — Их тут десятки! И каждый узелок — с булавочную головку. А корабль между тем скоро пойдет на дно!

— А шо, есть варианты? — В голосе моего напарника звучало явное раздражение. — Если эта хрень таки да работает, от нее нужно избавиться! — Он хотел еще что-то добавить, но тут дверь отворилась, и, хватаясь руками за раскачивающийся косяк, в каюту втиснулся обещанный клабаутерманном хозяин “Вепря”.

— Есть две новости! — с порога бросил он, накрепко сцепляя зубы, чтобы не добавить к сказанному вязанку красочных эпитетов.

— Первое: мы тонем! — предположил д'Орбиньяк.

— Это третья! — рывком закрывая вход в каюту, мрачно сообщил капитан. — Первая — на горизонте виден берег. Судя по карте, это или Голландия, или Фландрия.

— Слава Всевышнему! — выдохнул брат Адриен, наконец осеняя себя крестом.

— И вторая, — хмуро добавил просоленный корсар. — В трех кабельтовых прямо по курсу испанский галеон.

— Ваше величество! — наклоняясь к уху венценосной некогда спутницы, неожиданно корректно проговорил Лис. — Очень вас прошу, поспешите с узелками!

Глава 23

— …Выходи! — крикнул дракону сэр Эвис,

обнажая меч. — Сражаться будем!

— Нет, — пристально глядя на него,

облизнулся дракон. — Мы не будем сражаться,

мы будем обедать!

Хроника деяний славных рыцарей

Круглого стола

Брызги разбивающихся о корму волн дробно стучали по стеклам каюты, точно пальцы всех тех, кто уже пошел на дно в этих неспокойных водах. Казалось, они требовали впустить их внутрь, желая то ли присоединиться к нам, то ли, наоборот, — зачислить в свои ряды тех, кто сгрудился на этой раскачивающейся плавучей территории Британского королевства.

— Я велел спустить весла на воду. Постараемся дойти на них до берега, однако испанец… Он требует спустить флаг и угрожает абордажем!

— Надо быть полным безумцем, чтобы идти на абордаж при такой волне, — хмурясь, проговорил я. — Нас разобьет друг о друга, как два пустых ореха!

— Дьяволы и преисподняя! Кажется, именно такие бешеные недоумки и собрались на борту испанца! На берегу виднеется какой-то городок. Я велел править на него. Надеюсь, удача с нами и он под рукой Молчаливого. Тогда в его гавани можно отсидеться под прикрытием орудий, защищающих вход в бухту. Если же нет и в городе испанский гарнизон, значит — триста луттонских ведьм на корм акулам! — мы здорово влипли.

— В любом случае, — беря в свои руки бразды правления, скомандовал я, — велите экипажу изготовиться к бою!

— Впереди большущий галеон! — недовольно буркнул шкипер. — У них пушек по четыре па нашу одну и абордажная команда числом с весь экипаж.

— Если при таких-то волнах испанцы решатся открыть пушечные порты, нам останется лишь благодарить небеса за то, что они отобрали у врага разум. Что же касается рукопашной, то заверь экипаж, что прежде, чем твои люди решат сложить оружие, я взорву крюйт-камеру! [Крюйт-камера — пороховой погреб] — Я придал своему лицу как можно более зловеще-жестокое выражение, вроде бравого молодчика с плаката “Ни шагу назад!”.

— Мой Кап… — Лис осекся и бросил взгляд на Мано, — в смысле, мой принц! Я тут думаю, несолидно как-то иностранных гостей встречать с пустыми руками! Может, зашлем им презент на недолгую и недобрую память?

— Что ты имеешь в виду? — Я повернулся к напарнику.

— Единственное в сезоне представление: журавль-убийца! Все близко знакомые отправляются на прогулку в царство дедушки Нептуна абсолютно бесплатно!

— А конкретнее?

— Пожалуйста, конкретнее! — Лис сделал милостивый жест рукой. — Открываю карты. Тут к крайнему столбу, ну, в смысле, мачте, такая длинная палка наискось приделана.

— Рея под латинский парус! — чуть досадливо поправил я друга.

Когда в критической ситуации он начинал разводить словеса, порой это становилось абсолютно нестерпимо. Правда, к чему кривить душой, зачастую в таких случаях он предлагал весьма дельные вещи.

— Ну, типа того! — кивнул д'Орбиньяк. — Но по мне, хоть под латинский якорь, роли это не играет. У нас такую байду над колодцами ставят, шоб ведра вытаскивать.

Последние слова Лис произнес на английском, не желая, должно быть, сообщать шевалье де Батцу, как своему “земляку”, секреты прогрессивных технологий колодцестроения.

— Так ежели на этого журавля вместо ведра привязать бочку с порохом, пришпандёрить к ней штуки три алебарды, ну и с размаху зафигачить испанцам этот сувенир в корму. Оно ж войдет, шо та вилка в жареного поросенка, а дальше — с пламенным приветом от нашего стола вашему столу! Че зазря порох жечь?! Уж лучше пусть они взрываются, чем мы!

— Недурно придумано! — кивнул я. — А если кто-нибудь решит пальнуть в бочку, пока она будет висеть на нок-рее?!

— Это, в смысле, наверху, что ли? — уточнил Лис.

— Ну да.

— Во-первых, — д'Орбиньяк поднял указательный палец, — ежели испанцы полезут на абордаж, им будет куда смотреть и без нашего журавля. Во-вторых, ежели они увидят там привязанный бочонок, то вряд ли решат, шо мы там храним пороховую заначку. А в-третьих, ежели какая падла таки разрядит туда свой мушкет, у нас появится реальный шанс спросить у Всевышнего, на хрена он это допустил?!

— Ценное замечание! — криво усмехнулся я. — Ну да ладно! Капитан, распорядитесь выделить все необходимое — пороха не меньше ста фунтов. Отрядите людей, чтобы те затащили бочонок на бизань-мачту и по команде могли быстро повернуть рею.

— Будет исполнено, милорд! — сухо кивнул шкипер.

— Мано! Ты командуешь эскортом. Занимайте шканцы и убивайте всех, кто попытается пробраться на корму. Я буду охранять дам. Ваше величество, Олуэн! Постарайтесь как можно скорее разделаться с узелками. Преподобный отче, помяните нас в своих молитвах! Надеюсь, все же Господь прислушается к вашим словам больше, чем к молениям испанцев. Ну что же, господа, если бой неизбежен — тушите фонари, готовьтесь к абордажу!

* * *

Корабли неуклонно сближались, точно намереваясь зажать неуемные волны Северного моря в тисках своих бортов. Потешаясь над этой тщеславной затеей, океан, подобно заправскому жонглеру, подбрасывал на крутых валах оба жалких суденышка и только что не перебрасывал их из руки в руку. На том спасибо.

Несомненно, абордаж в таких условиях был абсолютным безумием. Хотя разгулявшийся шторм явно начинал слабеть, его сил вполне бы хватило, чтобы обратить единым мигом оба кораблика в скопище плавающих по бурным волнам обломков. То наш борт вздымался над испанским, то испанский над нашим. И с той, и с другой стороны лица готовых к скорой кровавой схватке людей были одинаково напряжены и угрюмы. Похоже, человек, командовавший галеоном “Санта-Тринидад”, крепко не дружил с головой и не слишком заботился о продолжительности собственной и чьей бы то ни было жизни. Однако разве это повод, чтобы спускать перед ним флаг?!

Лис возлежал на мокром бревне реи, обхватив ее коленями и рукой. Сооруженная им обвязка гарантировала от падения за борт, однако наблюдаемые им и мною с его помощью виды Нептунового буйства заставляли не только цепляться ногтями в дерево, но и жалеть, что ты не короед и не можешь спрятаться в глубине древесины, чтобы не видеть этого ужаса.

— `Дети!` — вещал на канале закрытой связи Лис, глядя на закрепленную перед ним стофунтовую пороховую бочку, как на нечто милое и в данной ситуации до боли в сердце родное. — `Господи! Шо ж я не помер вчера?! Сейчас вы узнаете всю страшную правду о злополучной судьбе несчастной Золушки!`

Рея со скрипом ходила вверх-вниз, и при каждом ее движении привязанный бочонок пытался сползти по гладкой поверхности и, вырвавшись из пут, смести хитроумного изобретателя секретного оружия. Я старался не глядеть на мир глазами своего напарника, хотя, пожалуй, в этом было что-то малодушное, и со смешанным чувством взирал на приближающийся галеон. Одна часть моего сердца желала хоть на мгновение отдалить миг начала безжалостной звериной схватки, другая же, наоборот, торопила секунду абордажа, поскольку хлипкая конструкция, сооруженная на рю-биза-ни, могла так выдержать еще не более нескольких минут.

— `Я тут себе, на хрен, все поотбиваю!` — страдал на канале связи д'Орбиньяк. — `А шо не отобью — то, на фиг, отсыреет! И все ж ради чего — ради общественной, блин, пользы! Почти шо попусту!`

Это было нервное. Впрочем, как и та страшная сказка, которую он мне зачем-то рассказывал.

— `На самом деле Золушка добралась до кареты ровно без одной минуты двенадцать. Разбросав, к хреням, лакеев, она запрыгнула в свой экипаж. Вот тут-то и пробило полночь! Напрасно впоследствии принц искал неведомую красотку с порожней стеклотарой в виде тапка. Лишь только стрелки часов сомкнулись, шо те ножницы, о которых нам сегодня по ушам терли, карета превратилась в тыкву, и бедная Золушка осталась внутри нее. Так исполнился коварный умысел злой феи, и так началась сказка о Дюймовочке. Но об этом в другой раз`.

Расстояние между бортами сделалось минимально возможным, чтобы от удара корабли не разлетелись, как два резко сдвинутых бокала. Засевшие на реях испанцы-абор-дажники привстали в ожидании команды.

— На колено! — Резкий окрик шевалье де Батца заставил всех до единого защитников “Вепря Уэльса” припасть к палубе. В тот же миг нестройный залп аркебуз и пистолей грянул со стороны галеона, точно первый аккорд оркестра, готовящего инструменты к концерту. И не успел еще рассеяться дым и отгрохотать звук выстрела, как с воем и улюлюканьем с десятков “тарзанок” устремились на палубу каравеллы отпетые головорезы абордажной команды.

— Пли! — резко выдохнул Мано, стволы англо-французского отряда выплюнули смертоносный, хотелось верить, свинец в сторону перелетных испанцев. — Шпаги вон! Пистоли на изготовку!

В кутерьме абордажа не бывает свободной минуты, чтобы перезарядить оружие. Потому заправские моряки перед боем надевают специальные перевязи, увешанные множеством короткоствольных пистолей. Прицельный выстрел из них на дистанцию больше пяти шагов уже гадателен. Но в свалке на палубе этого достаточно.

Мои гугеноты отнюдь не были моряками, а потому вооружены были на привычный кавалерийский манер — не лучший вариант для абордажной схватки. Два-три пистоля, шпага вместо обычного кортика [Кортик — в XVI веке это оружие ничем не напоминало нынешнее и более походило на короткую широкую саблю]. Однако в храбрости и самоотверженности псов Адмиральской своры сомнений у меня не было.

Ответный залп не пропал даром. Пара абордажников, потяжелев на несколько граммов, резко изменили маршрут полета и, взметнув прощальный фонтан брызг, ушли в пучину. Рубахи еще троих окрасились кровью, но, по всему видать, разгоряченные предстоящей сечей потомки конкистадоров даже не заметили ранений.

— Ну, поехали! — со своего возвышенного насеста заорал Лис, перерубая канат, удерживающий бочку с пороховым зарядом.

Бочонок покачнулся, скатился с реи и, приобретая все большую скорость, по широкой дуге понесся к золоченой корме галеона. Удар! Увы-увы, столь ожидаемый удар произошел лишь в нашем воображении. Пролетев примерно в футе, одном-единствепном футе от заветной цели, наше тайное оружие достигло высшей точки траектории и, подобно маятнику, отправилось вспять.

— `Шайтанская кегля!` — со смаком выругался Лис. — `Блин горелый! Может, на обрате долетит?! Лишь бы в нас не встряла!`

Между тем бой на палубе разгорался не на шутку. Испанцы — мастера абордажа. Уступая англичанам в искусстве артиллерийской стрельбы, импульсивные южане яростны и тверды в атаке, особенно если численный перевес на их стороне. Но и британцы, когда дело доходит до драки, отнюдь не подарок. А уж если отступать некуда, то более стойких бойцов и вовсе не сыскать!

— Святой Яков и Пречистая Дева! — раздавалась над заливаемой кровью палубой звонкая испанская речь.

— Святой Георгий за старую Англию! — грозно рычали в ответ мои соплеменники.

— Приди Господь и дрогнет враг! — остервенело рубя направо и налево, вдохновенно орали гугеноты, сделав обрывок древнего псалма боевым кличем.

Стоя у двери королевских покоев со шпагой в руке, я напряженно следил за схваткой.

— Сзади, Мано!

Мой друг отшатнулся, скорее почувствовав, чем услышав окрик предупреждения, и пиратского вида испанец в красной повязке на черных как смоль волосах, выронив топор, рухнул на палубу с дыркой между лопаток.

— Зарядите, падре! — Я, не глядя, бросил в каюту опустевший пистолет.

Между тем сила ломила силу, тонкий кордон Адмиральской своры, закрывающий испанцам путь к трапу, ведущему на шканцы, был прорван, и первые абордажники ворвались в корабельную цитадель. Выстрел! Один из отчаянных сорвиголов, запрокинувшись, рухнул на ступени трапа. Еще выстрел! Моя очередная мишень больше походила на гранда, собравшегося на аудиенцию к его величеству, но по дороге решившегося слегка развлечься таким вот образом. Заметив поднятый пистоль, он змеей ушел мне под руку, заставляя попусту истратить заряд.

— Этот мой! — резко кинул спутнику изящный кабальеро, быстро соображая, что пистолеты у меня закончились.

— Месье! — бросил он на довольно сносном французском, должно быть, считая, что каждый уважающий себя английский дворянин должен владеть этим языком. — Если уж вы намереваетесь меня убить, попытайтесь сделать это, как подобает людям чести.

Я не ценитель мужской красоты, но, не кривя душой, можно было заявить: испанец был хорош! Хорош опасной красотой дикого хищника, осознающего собственную неукротимую силу и готового рисковать головой с одной лишь целью проверить границы возможного.

— Позвольте представиться! — Хищная толедская шпага поднялась в салюте. — Дон Хуан де Маранья, маркиз де Агиляре.

Виртуозный росчерк, производимый опускаемой шпагой, совсем как иероглиф, выходящий из-под кисти мастера дзен, может сказать понимающему человеку весьма много. Передо мной стоял боец, для которого шпага отнюдь не являлась дорогостоящим элементом костюма, и радостная улыбка на его губах была искренним свидетельством того, как рад он встретить в подобной кутерьме достойного противника.

— Шарль де Бурбон, герцог де Бомон! — салютуя в ответ, назвался я. — К вашим услугам.

— О-ла-ла! — Брови испанца весело поднялись, и наши шпаги сошлись, начиная тонкую беседу, полную намеков, недоговорок и опасных розыгрышей. — Шарль де Бурбон?! Стало быть, вы родственник короля Наваррского?!

— Уже можно считать короля Франции, — обрабатывая клинок противника и демонстрируя атаку в предплечье, любезно поправил я.

— О! Поздравляю вас, принц! — Дон Хуан батманом отбил мое оружие и тут же перешел в контратаку, пытаясь обезоружить меня мулинетом [Мулинет — фехтовальный прием]. — Признаться, до сего дня я о вас ничего не слышал. Но с тех пор, как король, продли Господь ему дни и пошли ему лихорадку до последнего часа, сослал меня сюда в провинцию…

Я перевел запястье, выходя из хитрого вращения соединенных клинков, и коротким выпадом послал шпагу в грудь маркиза.

— Проклятье! У вас прекрасная школа! Кто был ваш учитель? — Де Агиляре парировал эфесом мой клинок и жестко рубанул по нему, пытаясь выбить из руки.

— Николя дю Ле Фонте, — с удовольствием отрекомендовал я своего наставника, пуская удар противника на сток и перекрыв ему сектор атаки, снова делая выпад. — Гранд-мастер клинка братства фехтовальщиков Святого Петра.

Палуба под нашими ногами ходила во все стороны, то вздымаясь, то опадая, точно грудь бегуна после марафона. Не самое удобное поле для благородной схватки. Когда известные практики и теоретики фехтования писали свои трактаты, повествующие об искусстве нанесения ударов, не получая их, они, к сожалению, упустили, что третьим соперником в этой схватке, соперником равнодушным и бесчувственным, может стать нагло прыгающая твердь под ногами. Между тем дон Хуан проворно отступил , разрывая дистанцию и заставляя острие моей шпаги буравить воздух.

— Осмелюсь поинтересоваться, мой принц. — Шпага невозмутимого гранда вернулась в третью позицию. — Отчего, собственно, вы пытаетесь меня проткнуть, точно каплуна? Или же вы действительно считаете, что все испанцы — свиньи?

— О нет, что вы! Я далек от предрассудков моей родины! — Балансируя, чтобы не упасть на резко взметнувшейся корме, проговорил я, отметая несостоятельные подозрения. — Вот, например, Мигель де Сервантес Сааведра. Вам не доводилось читать его роман о Дон-Кихоте из Ламанчи?

— Мне доводилось сражаться рядом с ним при Лепанто. Он был там ранен. — Удивленный маркиз даже остановил атаку. — А что, разве он что-то пишет?

Наши клинки опять сошлись и зазвенели.

— О да! Если останетесь живы — обязательно прочитайте!

— Благодарю за совет! — открыто улыбнулся маркиз.

На шканцах, кроме нас, находилось уже человек пять абордажников, но, похоже, никто из них и подумать не смел вмешаться в этот странный поединок. За мной незакрепленным ставнем на ветру хлопала распахнутая дверь каюты, в которой, уж не знаю, в каких чувствах, пребывала Елизавета Тюдор. Пожалуй, проведай об этом факте мой обаятельный противник — и вряд ли наша беседа была бы столь непринужденной.

— Монсеньор принц! — продолжая демонстрировать на удивление отменную фехтовальную школу, вновь заговорил де Агиляре. — Право, вы храбрый воин и отменный собеседник, но к чему вам проливать кровь? Все равно через несколько минут корабль будет наш! Сдавайтесь на выкуп. Это не уронит вашей чести. Вы храбро бились, но никому еще не удавалось одолеть Судьбу. А мне, знаете ли, страсть как нужны деньги. Я же в свою очередь даю слово испанского гранда, что ни вам, ни кому-либо из ваших людей не будет причинено ни малейшей обиды. Я обеспечу вам наилучшее проживание, которое только можно представить в этих промозглых сырых землях.

— Не опускайте оружия, маркиз! — отозвался я, провоцируя любезного противника атаковать меня в правое плечо. — Если не возражаете, я немного обдумаю ваше предложение?

Клинок противника устремился к навязанной цели и вонзился в дверь, оказавшуюся на его пути, лишь только я чуть убрал плечо. Ответный выпад навсегда бы лишил испанца возможности прочитать трагикомедию своего боевого товарища. Но мне не нужен был труп, мне был необходим заложник — серьезный, драгоценный заложник. Я взмахнул шпагой, чтобы выбить оружие из рук противника, но тут “Вепрь Уэльса” подпрыгнул, точно укушенный под хвост слепнем. Грохот взрыва заглушил шум волн, и я, сам не понимая, что произошло, очутился на четвереньках, шагах в трех от собственной шпаги, нос к носу с доном Хуаном, находящимся в точно такой же позиции. В ушах звенело, точно мы уже с победой вернулись в Лондон и столица колокольным гулом встречала законную королеву. Судя по тому, как остервенело мотал головой испанец, его состояние было не лучше.

— Спасайте королеву, падре! — заорал я, пытаясь услышать самого себя.

Уж и не знаю, услышал или прочел по губам этот окрик маркиз де Агиляре, но, резко оттолкнувшись ог дощатого настила, он вскочил и, пошатываясь, бросился к двери каюты. Я попытался было сделать то же самое, но что-то тяжелое и твердое рухнуло мне на голову, и липкая струя, растекаясь по рассеченному лбу, быстро залила глаза. Последнее, что я увидел уже через кровавый туман, — брат Адриен со своими извечными четками, но на этот раз обвитыми вокруг горла одного из абордажников. И Олуэн, со ртом, открытым в беззвучном крике, охаживающая тяжелым блюдом испанского гранда.

* * *

Великое множество маленьких серебряных колокольчиков, мелодично перезваниваясь, возвращали меня к жизни. Их звук переливался и множился, точно это было волшебное дерево из зачарованного сада полузабытой детской сказки.

— Слава Господу Вседержителю! — развеивая ощущение фантастичности происходящего, раздался надо мной голос брата Адриена. — Вы наконец пришли в себя!

— Где я? — Глаза мои открылись, и мозг с явной натугой заработал, начиная более или менее воспринимать окружающее: аккуратную чистую каюту с затененными окнами, широкую кровать под балдахином с золотыми кистями, застеленную свежим холщовым бельем, и, главное… полное отсутствие качки.

— В городке Маольсдамме, сир. В летнем доме барона Ван дер Хельдерна. Сам барон недавно погиб, сражаясь под знаменами герцога Оранского, но его жена любезно согласилась предоставить нам кров. Надеюсь, мессир, нет нужды вам напоминать, что вы — Генрих, король Наварры…

— Полноте, полноте, святой отец, — поморщился я. — Не именуйте меня чужим титулом. Я всего лишь брат-близнец его величества.

— Что ж, — не убирая с лица, как водится, благостного выражения, смиренно промолвил брат бенедиктинец, — мне радостно осознавать, что наблюдательный ум и цепкая память по-прежнему служат вам со всей отменностью! Впрочем, рана не опасна. Вас несколько оглушило взрывом, затем обломок пера руля испанского галеона упал вам на голову. Хвала Всевышнему, удар пришелся вскользь!

— Расскажите подробнее, святой отец! — прикрывая глаза, попросил я. — Что все же произошло?

— Спешу уверить вас, сын мой, — ласково-убаюкивающим голосом заговорил капеллан, — что все закончилось на диво благополучно. Правда, и ваш верный шевалье де Батц, и отважнейший месье д'Орбиньяк так же получили ранения, но, уверяю вас, они не представляют ни малейшей опасности для жизни. Местный доктор уже оказал им помощь, и, надеюсь, скоро вы сможете их увидеть.

— Что с ними? — устало выдохнул я.

— Мано дважды ранен абордажной саблей — в бедро и в руку. Ваш же адъютант, с позволения сказать, падая с мачты, сильно ушиб себе пятки.

— О господи! — пробормотал я. — Вот это ранение!

— Да, мессир, не могу с вами не согласиться, звучит нелепо. Однако подвиг, совершенный этим достойнейшим воином, хоть я человек не военный, но, по моему скромному разумению, заслуживает высочайшей награды! Одному Богу ведомо, как месье Рейнару удалось вновь затащить наверх стофунтовую бочку с порохом, а затем повторить свой маневр, но уже с куд большим успехом. Алебарды воткнулись в корму почти у самой воды, прямо у соединения руля с задней частью корабля, уж простите, не ведаю, как она именуется.

— Ахтерштевень, — прошептал я.

— Вот и прекрасно! — мягко улыбнулся монах. — Затем метким выстрелом он воспламенил порох, и тот вырвал руль “Санта-Тринидада” и разворотил это самое место, о котором вы изволили только что мне поведать. Лишенный управления, корабль с большущей пробоиной, в которую, точно в алчущую глотку, немедля устремилась морская вода, весьма быстро пошел на дно. Те же из испанцев, кто находился у нас на борту, узнав о бедственном положении “Вепря”, предпочли гибели в бушующих волнах капитуляцию и совместные действия. Тем более, мессир, после того, как мадемуазель Олуэн своим блюдом лишила испанских головорезов их командира, те остались предоставленными сами себе, что, как всякому известно, пагубно влияет на храбрость и дисциплину осиротевших солдат.

Но что в этом всем особо примечательно, ваше величество, — измысленный шевалье д'Орбиньяком снаряд попал в цель как раз в тот миг, когда Елизавета Тюдор разметала над водами Па-де-Кале волосы, составлявшие ее злополучный амулет. Представляете, мессир, — Господь в предвечной милости своей открыл мне, и это было точно озарение, что опущенные в лампадное масло узелки разойдутся сами. Так оно и вышло! А ведь, прямо сказать, дотоле я ничего не слышал не только о волосах корредов, но и о них самих.

— Да, — слабо кивнул я. — Занятно. Скажите, святой отец, — думая о своем, произнес я. — Вы упомянули, что прелестная Олуэн лишила испанцев командира. Стало быть, дон Хуан убит?

— О нет, — как мне показалось, с досадой покачал головой брат Адриен. — Он был лишь оглушен и нынче вновь здоров и весел. В каземате, куда его поместили, он даже написал изысканный сонет, в котором именует Олуэн охотницей Дианой. По оплошности записку передали Елизавете. Когда дело прояснилось, королева была очень сердита на маленькую валлийку.

— Однако, благочестивый отче, — удивленно поднимая бровь, усмехнулся я, — мне отчего-то кажется, что беды ваших единоверцев, подданных главнейшего ревнителя католической веры, мало что не печалят вас, но и, я бы сказал, забавляют?

— Мессир! — с грустью отозвался храбрый капеллан. — Я скорблю о горестях и лишениях любой Божьей души без изъятия, и для меня нет разницы, блуждает ли человек во тьме неверия и тягостных заблуждений, или же обитает в горнем свете матери пашей Римской Католической церкви.

Касательно же помянутого вами короля Филиппа II скажу, что, по моему твердому убеждению, и это не только мое мнение, но мнение всех, посвятивших свой удел вящей славе Господней, — деяния короля Испании, как и деяния убого ревностных братьев ордена святого Доминика, приносят более вреда, чем пользы истинной вере. Да простит меня Господь за подобные сравнения, но суть дела оно отражает верно. Угрозами и силой легко склонить к разврату беззащитную женщину, но будет ли в этом богомерзком преступлении хоть малость от того, что именуется божественной любовью?!

Так и король Филипп с братьями доминиканцами, оружною рукой присвоив себе священное право святейшего понтифика вязать и разрешать души человеческие, на потребу той самой толпы, что в стародавние времена кричала “Распни!”, усеяли все подвластные короне Испании земли смрадными кострами, с которых сердца несчастных, оклеветанных мучеников взывают к справедливости и Божьему милосердию.

Чего же добились все эти, с позволения сказать, гонители во имя Святой веры? Укрепления церкви? Отнюдь. Они достигли обогащения тех, кто давал нерушимый обет бедности и обнищания всех прочих, на ком, точно свод на колоннах, держится твердыня всякого государства. В то время как мы, — брат Адриен сделал паузу, давая мне возможность осознать, что таится под этим самым “МЫ”, — благочестивым обучением, Божьим словом и полезным советом стремимся поднять и очистить от грязи попранную за последние десятилетия веру, они лишь обращают дом Господа в огнедышащего дракона, жаждущего все новых и новых кровавых жертв!

Монах замолчал, переводя дыхание. Я лежал, устало прикрыв глаза, понимая, что вся эта проповедь, расставляющая акценты над позициями Святого Престола, поддерживаемого иезуитами и опирающегося на доминиканцев и короля Испании, лишь прелюдия к тому, что хотел сказать велеречивый служитель Господа в его римском понимании.

— И вот тут невольно вспоминается, — передохнув, вновь заговорил брат Адриен, — святой Марцилиан, который в бытность свою епископом, оборонясь лишь Божьим словом, вышел на бой с ужасным драконом, наводящим страх на всю округу.

Память услужливо выдала из своих глубин светлый образ добрейшего святого Карантока, разгуливавшего по Англии во времена рыцарей Круглого стола с обращенной в истинную веру чудовищной виверной. Бедная тварь зарабатывала на пропитание тем, что демонстративно жевала наломанные для неё зеленые ветки. Воспоминание невольно вызвало у меня улыбку, и ободренный ею монах вновь продолжил свой рассказ:

— Не будучи сведущ в ратном искусстве, святой Марцилиан без страха и трепета приблизился к дракону и трижды нанес сокрушительные удары епископским посохом по его мерзостной голове. И Господь в несказанной милости своей даровал тем ударам невиданную силу, ибо дракон, с которым прежде не было никакого сладу, смирился и стал кротким, точно овца. Святому Марцилиану осталось лишь набросить на шею чудовища епитрахиль и отвести в город, где оно жило, пока не издохло.

— Браво! — хмыкнул я. — Вот подвиг, достойный славного воина духа. Однако в чем мораль вашей истории, отче?

— Мораль ее ясна всякому, кто обременяет себя нелегким промыслом мыслить во всякий день. Мы, помнится, говорили о драконе? Так вот, здесь дается точный и опробованный метод борьбы с этими мерзкими тварями. Вначале их надо бить по голове, затем… Впрочем, полагаю, вы еще не успели об этом забыть. Дракон, стоящий против нас, ваше высочество, куда как больше и ужаснее того, что противостоял святому Марцилиану. Но мы…

— …люди, посвятившие себя едино вящей славе Господней, — продолжил я.

— Именно так! — кивнул монах. — Не убоявшись чудовища, приготовили для него удар!

— Поздравляю! — искренне проговорил я. — Полагаю, вы не надеетесь обратить меня в руку, его наносящую?

— Отчасти, — не таясь, кивнул брат Адриен. — Документы, переданные вам лордом Эгмотом, должны как можно скорее попасть к испанцам. И не просто к испанцам, а непосредственно к Филиппу II. Причем попасть так, чтобы у этого злосчастного монарха не появилось и тени сомнений в их подлинности. Надеюсь, вам, принцу Наваррского дома, нет нужды объяснять, что укрощение сего жуткого дракона не в последнюю очередь нужно для вашей же пользы?!

Глава 24

Любая система, зависящая от человеческой

надежности — ненадежна.

Второй закон Джилба

И потянулись дни лазаретного заключения. Мое сотрясение мозга требовало не столько медицинского вмешательства, сколько покоя, калорийного питания и внимательного ухода. Впрочем, и это не обязательно. Уже на третьи сутки я был готов к активным действиям, и хотя ссадина на лбу временами еще кровоточила, заставляя носить повязку, особых неудобств ранение мне не доставляло.

Лис, бывший главным героем прошедшего боя, все никак не мог встать на ноги, но стоило слугам баронессы Ван дер Хельдерн, явно положившей глаз на увенчанного лаврами героя, посадить моего напарника на лошадь — и он прекрасно обходился без помощи отбитых пяток.

Мано, чья рана оказалась довольно глубока и неприятна, все еще отлеживался, страдая вынужденной неподвижностью, а более всего, как это обычно бывает в часы невольного досуга, тяготясь разлукой с молодой женой. Признаться, я бы тоже с радостью повидал и прелестную Конфьянс, должно быть, скучающую ныне в захолустном гасконском замке Артаньян, и мамашу Жози, некогда уверенно управлявшуюся с хозяйством маршала Таванна, затем с борделем “Шишка”, а всего пару месяцев назад и с двором королевы Маргариты Наваррской. Должно быть, ей, истинной парижанке, тоже приходилось несладко в глухой провинции, где и поговорить-то не с кем, а уж поорать — так и вовсе лучше на пиренейские отроги. Народ в Беарне горячий — не мне чета! Но никакой возможности увидеть старых друзей не было. Более того, неожиданно для самих себя нам пришлось прощаться с братом Адриеном, затеявшим возвращение ко двору моего милого “братца”. Конечно, это снимало вопрос с доставкой депеши Рейли по назначению, а в дипломатических способностях нашего капеллана у меня не было ни малейших сомнений. Но все же расставание с ним было печальной неожиданностью.

— Сын мой! — с грустью в голосе вещал лжебенедиктинец, благословляя остающихся в Маольсдамме. — Служение Господу призывает меня вновь занять место при короле Генрихе, ибо кто наставит его на путь Истины, кто обратит в великие деяния беспутные мечтания его? Вас же, мессир, я умоляю помнить, о чем мы намедни говорили, и приложить все силы, дабы свершить то, чего от вас ждут! — Он многозначительно поднял глаза к потолку, должно быть, указывая, что заказчики ожидаемого от меня подвига прячутся на чердаке.

Вообще ситуация складывалась довольно нелепая. Даже если не брать во внимание, что ревнитель интересов его святейшества, защищая эти самые интересы, не моргнув глазом вступил в союз с патриархом самоэлитской ереси, как оказалось, против общего врага, но и тот и другой увещеваниями и посулами склоняли меня, условно гугенота, совершить то, в чем я и сам в какой-то мере был заинтересован. Они попросту не видели серьезного мотива, способного подвигнуть наваррского принца действовать, будь то на пользу Англии или же Католической Церкви. А потому мое чересчур легкое согласие было для них явно подозрительным. Однако не мог же я, в самом деле, объяснять, что, во-первых, сам имею английские корни, во-вторых — католик и действую по заданию Института, находящегося в мире, вход в который никакая отмычка из волос корреда не открывает. И что хитросплетения плановых разработок соответствующего отдела нашего богоспасаемого заведения и мне самому не всегда понятны.

Но тут уж, как говорит пан Михал Черновский, достопочтенный Мишель Дюнуар, ничего не поделаешь, как ни выходи из себя. Не дело оперативников вмешиваться в планы руководства. Не желаешь действовать по правилам — пожалуйста. Вокруг целый мир со своими проблемами. Только ведь какая беда, неведомо уж, на сколько мы свои в этих мирах, но в том, нашем, за стенами Института, — явно чужие.

Однако раз уж поведать о столь пикантных нюансах собственной биографии нельзя даже святому отцу, без пяти минут духовнику, то след пунктуально соответствовать характеру сросшейся с лицом маски. Что может быть естественнее для храброго наваррского принца, как не желание вникать в закулисные игры и подозрительные авантюры весьма странных личностей.

— Святой отец! Но скажите, отчего бы вам самому не переправить по назначению бумаги лорда Эгмота? Насколько я помню, во Франции у вас изрядное количество союзников, прихожан и просто знакомцев. И многие из них имеют широкие возможности. Отчего же не передать документы кому-нибудь из них с тем, чтобы их получил, скажем, герцог Гиз? А он-то уж точно позаботится ознакомить короля Филиппа со столь радостными для него вестями.

— Что и говорить, ваше высочество, — с невозмутимым, как обычно, смирением вздохнул монах. — Мысль не дурна, но есть в ней один изъян. Новости, сообщаемые в переданном вам пакете, столь значительны, что наверняка потребуют самой тщательной проверки. Конечно, за давностью лет даже у такого могущественного человека, как властитель Испании, может не оказаться возможности найти документы, а главное — свидетелей, которые сммли бы подтвердить или опровергнуть те или иные факты дней былых.

Однако же то, что касается нынешнего времени — вся Европа, пожалуй, за исключением Англии, кишит низкими продажными шпионами отцов доминиканцев. Эти шакалы в человечьем облике готовы за денье продать и отца и мать. И уж можете не сомневаться, если кому-нибудь из них, паче чаяния, станет ведомо, что документы получены из моих рук, веры им будет не больше, чем нарисованным замкам, высящимся над ширмой кукольника.

Вы же — совсем иное дело! Если не ведать всей подоплеки, то кто ж усомнится, что обретение испанским королевским домом столь храброго и деятельного принца не выгодно ни Франции, ни уж тем более Наварре. С другой стороны, вы отправлялись на родину с тайной миссией, ища союза между двумя исконно связанными королевствами. Стало быть, документ, доказывающий происхождение лорда-протектора от законного брака Марии Тюдор и короля Филиппа, был передан вам лично мистером Уолтером. Для чего? — спросят они. Для того чтобы подтвердить свои права на британский трон, чтобы мадам Екатерина — мудрейшая из ныне живущих женщин и ваш, прошу за дерзость, ветреный братец могли воочию убедиться, что ежели они отвергнут протянутую из-за пролива руку, то Уолтер I без труда заключит наступательный союз против Франции со своим батюшкой. Со своей стороны я обещаю вам, что тайная цель вашей миссии скоро будет хорошо известна при испанском дворе. Поверьте мне, Шарль, будет лучше, если сведения и документы, касающиеся нашего дела, попадут в Эскуриал [Эскуриал — резиденция королей Испании] из разных источников. Так они будут выглядеть значительно достовернее.

Мы расстались, тепло простившись, и достопочтенный брат Адриен, покинув гостеприимный Маольсдамме, зашагал на юго-восток в сторону французской границы.

Честно говоря, я не слишком верил в успех задуманного иезуитами маскарада. Кроме общей схожести и сомнительных документов, подтверждающих родство короля Испании с его невесть откуда взявшимся “наследником”, оставались еще вопросы веры. И главное, даже поверь Филипп в подлог — принц-безбожник недолго бы блаженствовал при дворе католического государя. К тому же уж не знаю, как там это виделось из Рима, но как по мне, Рейли никак не подходил на роль марионетки в чьих бы то ни было руках. И даже удайся кому-то опутать его невидимыми тайными нитями, он бы все равно умудрился взобраться по ним на самый верх и укусить за палец кукловода.

Но, как бы то ни было, оглашение испано-британского родства давало Англии шанс если не на мир, то хотя бы на паузу, чтобы приготовиться к грядущей войне.

Брат Адриен отбыл во Францию, а мы остались в Маольсдамме, который язык не поворачивался именовать городом, лечиться от ран и ждать, когда сможет выйти в море истерзанный боем “Вепрь Уэльса”. Пока что, к нескрываемой радости клабаутерманна, на корабле вовсю кипела работа, а стало быть, к моменту нашего выздоровления каравелла могла быть уже в боевой готовности.

В эти дни я мало виделся с королевой. Однажды она милостиво посетила наш лазарет, чтобы поблагодарить “храбрецов, которыми и поныне славится Гасконь, за свое чудесное спасение”. Но в общем-то Бэт Тюдор было не до нас. Обозначив себя на берегу как маркиза Дорсет, чтобы избежать нарушения закона “О государе и его земле”, она в то же время ни в малейшей степени не скрывала, “ем является на самом деле. Встречаемая везде, куда падал ее взор, приветственными криками и овациями, как ревнительница государственной независимости Соединенных провинций, она купалась в славе и почитании, которых ей так не хватало в последние недели.

Елизавета, судя по всему, уже вполне извинила мне невольное соучастие в своем пленении и, может быть, сполна одарила бы милостью и вниманием, когда б не то неосознанное, но явное предпочтение, которое оказывали доброй Олуэн “гасконские храбрецы”. Этого Диана-Вирджиния простить никак не могла.

А потому королеве было не до нас. Она ждала появления эскадры лорда Томаса Сеймура, портившей кровь испанцам в проливах, или же подхода войск Джона Уилби — английских волонтеров, сражающихся под знаменами герцога Вильгельма Оранского.

В Амстердам, где находилась главная база эскадры, по просьбе ее величества и по приказу бургомистра были снаряжены гонцы с требованием как можно скорее прибыть в Маольсдамме. Однако то ли гонцы задерживались, соревнуясь по пути в священном для каждого юлландца искусстве поглощения пива, то ли соплеменники не спешили откликнуться на зов королевы, но ожидаемая подмога все не появлялась.

Но вот когда мы уже вполне оправились после ранений и вновь заговорили, что неплохо бы наконец добраться до Кале, запыхавшийся посланник бургомистра, без стука ворвавшийся в королевские покои, тяжело дыша, сообщил, что по дороге, ведущей в город, движется большой отряд.

— Это сэр Джон Уилби! — победоносно обведя взглядом присутствующих, оповестила нас Елизавета. — А с ним мои доблестные англичане! Идемте же, господа, поприветствуем героев!

Как я уже говорил, Маольсдамме — крошечный городок, а потому уже спустя несколько минут мы стояли на городской стене, всматриваясь туда, где подымалось большущее облако пыли. Такое большое, что маячившиеся неподалеку мельницы, казавшиеся огромными вентиляторами, были не в силах его разогнать.

— Господин бургомистр! — Горделивая Диана повернулась к верзиле, успевшему к своим тридцати пяти годам отрастить авторитетную емкость для переработки пива. — Клянусь, я не забуду той великой услуги, которую вы и все горожане славного Маольсдамме оказали мне! Моя благодарность…

— Не будет знать границ в рамках разумного с двадцати четырех ноль-ноль до ноля часов каждого тридцатого февраля любого прошлого года!

Я невольно обернулся к адъютанту, спеша одернуть его за вопиющее непочтение к монаршей особе. Однако, похоже, в эту минуту придворный этикет волновал его не более чем антарктического пингвина виды на урожай клубники в Шропшире.

— Мой прынц! — со своим непередаваемо гасконским акцентом продолжил шевалье д'Орбиньяк, не отрывая глаз от горизонта. — Шоб я так жил! Скажи мне, как большой знаток всяческих веселых картинок, львы и башни крест-накрест на флаге означают то, шо я думаю?

Мое скорбное молчание лучше всяких слов ответило на прозвучавший вопрос.

— Ну тогда, блин, от всей души поздравляю вас, ваше величество! — Остроглазый Лис склонился в насмешливом поклоне. — Доблестный сэр Джон ведет отряд под испанским знаменем.

* * *

Маольсдамме — маленький городок. Каналы, идущие вдоль улиц, бороздят многочисленные лодки, заменяющие в этих местах большую часть наземного транспорта. Горбатые мостики, перекинутые через каналы, подобно каменным скобам намертво вбитые в болотистые берега сваями, скрепляют разрозненные ломти хлипкой голландской земли в единое целое. Некогда являясь вотчиной баронов Ван дер Хельдерн, поселок рос вширь, отвоевывая все новые земли у океана. Большинство домов, в которых проживало трехтысячное население этого местечка, гордо несло свои два этажа над каркасом из вбитых в морское дно деревянных клеток, заполненных камнями и накрытых сверху дерном.

Но стены Маольсдамме под стать серьезной крепости. Построенные из массивного серого камня еще, должно быть, при власти местных баронов, они были недавно перестроены и теперь грозно взирали на сушу тремя бастионами так называемого новоитальянского начертания. С недавних пор, когда Вильгельм Молчаливый по достоинству оценил удобное местонахождение гавани и населенного пункта при ней вблизи границы с Фландрией, он распорядился создать здесь морскую базу. Гёзы, на своих легких суденышках промышлявшие дерзкими набегами на испанские владения, могли здесь пополнить запасы продовольствия, боеприпасов, пресной воды, да и просто-напросто отдохнуть между боями. Наплыв продаваемой за гроши драгоценной испанской добычи немедля подстегнул рост города, еще лет двадцать назад вряд ли имевшего право носить этот статус.

— Закрыть ворота! Поднять мост! — неслась над крепостью отчаянная команда бургомистра. — Испанцы у стен Маольсдамме!

— Господи, за что ты нас оставил! — одним дыханием выпалив гордую тираду, достойную гражданина свободной страны, запричитал городской голова. — За что отвернул от нас ясный лик Свой?!

Облако пыли, маячившее на горизонте, неспешно двигалось в сторону городских ворот, и сквозь него уже вполне можно было различить и знамя с гербовыми эмблемами Леона и Кастилии, и полированные кирасы гарцующих впереди строя всадников.

— Их там не менее пятисот человек! — хлопотливо причитал бургомистр. — А то и вся тысяча будет!

— Ау, приятель! Охолонь! — Шевалье д'Орбиньяк бесцеремонно прервал тактические подсчеты не на шутку переполошившегося градоначальника. — Дай тебе волю пальцы загибать — ща тут вся армия герцога Альбы окажется! Ну забрел кто-то ненароком — че кипеж-то устраивать! Ща дорогу спросит — дальше пойдет!

— А вдруг как штурмовать будут?! — со смешанным чувством тоски и внезапно вспыхнувшей надежды повернулся к нему бургомистр.

— Будут штурмовать, — худощавое лицо моего напарника моментально потеряло обычную насмешливость, становясь до оторопи жестким, точно занесенная над головой секира, — тогда, как всех перебьем, — так и посчитаем! Лучше уж думай, где испанцев хоронить будем!

Мысль об ожидающихся похоронах явно не порадовала радушного хозяина. Он побледнел и, молча отвернувшись от приближающихся войск, уставился невидящим взглядом на город, радостно вздымающий меж роскошных лип свои остроконечные, покрытые черепицей крыши с ушами слуховых окон.

— Мой город! — едва прошептал он и добавил уже шепотом: — Мой бог!

Я перевел взгляд туда, куда смотрел этот сугубо мирный, перепуганный до полусмерти человек, и перед моим мысленным взором предстала картина неминуемого штурма и всего того, что следовало за успешной атакой, с такой же неотвратимостью, как свора псов за телегой мясника. Обмазанные смолой от сырости дома, окутывающиеся чадящим смрадным дымом, языки жаркого пламени, вырывающегося из окон, распластанные в кровавых лужах истерзанные тела, снующие среди дворов озверевшие от запаха смерти мародеры и те, кто остался в живых, на коленях с воем проклинающие свою жизнь.

— Мы все умрем! — с первобытной животной тоской в голосе пробормотал бургомистр. — Все!

— Это не должно вас волновать, друг мой! — вновь обретая присущую Тюдорам высокомерную твердость, милостиво изрекла Елизавета. — Как говорил великий афинянин Эпикур: “Смерть совершенно не касается нас! Все хорошее и дурное лежит в ощущении. Смерть же есть отсутствие всяких ощущений”.

Я невольно усмехнулся. На мои взгляд, огнекудрая Диана избрала не лучшее время для цитирования античных философов. Но в этом она была вся! С юных лет находя утешение в горестях среди трудов Платона, Аристотеля, Сенеки и того же Эпикура, она использовала обширные цитаты из них как универсальное лекарство, позволяющее стойко преодолеть тяжкие невзгоды. Не так давно при королевском дворе считалось точной приметой: если государыня садилась переводить любимого Сенеку — стоило ждать грозы. Ничего не попишешь — именно такова была эта великая женщина, живущая чувствами и страшащаяся любви, обожающая танцы и веселье, но твердо и бестрепетно правившая весьма непростой страной. Женщина, перемежающая площадной бранью размышления древних мудрецов и венчающая, точно короной, свои полные внутренней страсти фразы жестким и звонким “Абсолют!”.

— К чему вам беспокоиться? Стены Маольсдамме крепки, а принц Шарль, как вам, должно быть, известно, один из лучших военачальников Франции и, полагаю, с радостью поможет вам отбросить испанцев от стен города! Не так ли, мой принц?

— `Ну шо`, — раздался в голове язвительный голос напарника. — `Опять за старое? Слушай, а может, на следующую операцию выйдем монахами? Я уже научился у брата Адриена глазки закатывать. Ты будешь слово Божье по ушам втирать. Шо-то я как-то притомился крушить все напрочь и навзничь. Знаю я эту интернациональную помощь! Опять кругом будут вдовы и сироты!`

— `До следующего раза дожить надо!` — оборвал я неожиданную вспышку пацифизма шевалье д'Орбиньяка.

— Почту за честь, ваше величество! — Я склонил голову перед Елизаветой. — Если господин бургомистр сочтет мою помощь уместной.

— О да, да! — затараторил городской голова, ободренный вспыхнувшим огоньком надежды. — Конечно же! Какая неслыханная удача. Что пожелаете, ваше высочество?

— Для начала мне надо знать, какими силами обладает гарнизон крепости. Затем выяснить цель прибытия испанцев. Быть может, они желают ограничиться лишь выкупом? Тогда городу не придется подвергать себя опасностям штурма или осады.

Мысль о том, что Маольсдамме будет вынужден заплатить испанцам дань, судя по невольно скривившемуся лицу бургомистра, явно не вызвала у него душевного подъема. Обычно таковой появляется после дня непрерывных атак на стены или же на третьи сутки обложного сидения.

— Если позволите, — быстро овладев собой, изрек он, — я велю пригласить начальника городского ополчения и командира гарнизона. Кстати, мессир, он ваш соотечественник.

— Прекрасно, — кивнул я. — Мы с шевалье будем ждать их здесь.

Очень скоро оба названных офицера стояли передо мной, рассматривая в подзорные трубы приближающееся войско. Судя по их докладам, ситуация в крепости складывалась следующим образом. Семь десятков ополченцев, по большей мере имевших некоторый, хотя и не слишком удачный, опыт боевых действий, были распределены тремя сменами в карауле на стенах и батареях порта. Отряд чуть более того, поставленный штатгальтером Голландии в крепости в качестве гарнизона, возможно, обладал лучшими боевыми качествами, но, в связи с трехмесячной невыплатой жалованья, похоже, вовсе не желал браться за оружие.

Я с грустью смотрел на горнверк, прекрасные земляные укрепления перед воротами, которые сейчас следовало бы занять аркебузирами, чтобы встретить непрошеных гостей прицельным трехъярусным огнем, и понимал, что на данный момент ни одного солдата из крепости я поставить не могу. А стало быть, такой важный элемент обороны придется отдать испанцам без боя. Были и другие поводы для расстройства. Мощные бастионы, весьма изрядно удлинявшие общую линию обороняемых стен, требовали куда как большего гарнизона и, главное, орудий. А их, как оказалось, кроме двух батарей форта, прикрывающего вход в гавань Маольсдамме, не было. Полгода назад Вильгельм Оранский приказал вывезти отсюда почти все пушки, готовя очередной провальный удар по испанцам.

— Ваше высочество! — Статный белокурый начальник местного ополчения склонил голову. — В самое короткое время мы можем довести численность отряда до двухсот или даже двухсот пятидесяти человек. Если господин бургомистр распорядится открыть арсенал…

— Хорошо, — перебил я мужественного голландца. — Передайте ему, что это приказ, и насколько можно ускорьте сбор отряда. Пока же всех, кто есть, — на стены!

— А как же порт? Ведь может быть, что демарш перед стенами — лишь провокация. Стоит только ослабить защиту входа в гавань, и корабли испанцев беспрепятственно высадят десант внутри крепости!

— Разумная озабоченность! — согласился я. — Месье д'Орбиньяк!

Лис, изображающий прилежного адъютанта, демонстративно вытянулся в струнку:

— Слушаю и повинуюсь, о равелин моего сердца!

— Пошли нарочного к де Батцу. Пусть соберет отряд из наших гугенотов!

— Осмелюсь, типа, доложить. Их осталось всего шестеро, — начал было Рейнар.

— Если прибавить к ним матросов с “Вепря” и гёзов, если таковые сыщутся, — наберется и до сотни. Да, вот еще что! Орудия с каравеллы необходимо поставить на стены.

— Капитан будет сильно возражать, — с сомнением в голосе проговорил Сергей. — Боюсь, его не согреет идея расстаться с пушками даже для вас с королевой.

— В таком случае выбрось его за борт и одолжи пушки у нового капитана. Кто это будет, решишь на месте.

— Понял! Ща организуем! — заверил расторопный адъютант. — Было бы желание! Хоть всю каравеллу сюда взгромоздим! То-то испанцы охренеют!

Я оставил его замечание без ответа и повернулся к “земляку”, номинально продолжавшему командовать вышедшими из повиновения наемниками. Лицо его казалось мне смутно знакомым, но вспомнить, где и при каких обстоятельствах мне доводилось видеть его прежде, не представлялось возможным.

— Франсуа дю Плесси, мессир, — поклонился офицер.

— Дю Плесси? — медленно повторил я, удивленно поднимая брови. — Вы ведь, кажется, из Пуатье?

— О да, ваше высочество, — несколько озадаченный моей осведомленностью, подтвердил француз.

— Вы, если память мне не изменяет, служили моему несчастному кузену Генриху Валуа? Затем произошла какая-то темная история с вашим старшим братом…

— Увы, мессир, все верно, — вздохнул обескураженный француз.

— Ну да, конечно, — кивнул я, не забывая краем глаза следить за приближающимся отрядом. — Вашу жену зовут Сюзанна де ла Порт?

— Опять в точку! — удивленно подтвердил дю Плесси. — Но откуда вам все это известно? Ведь мы встречались лишь единственный раз, и то мельком. На поляне в лесу близ дороги, ведущей в Понтуаз.

— М-да! Бедный дю Гуа! — вздохнул я, живо воскрешая в памяти ловушку, подстроенную беспокойному Генриху На-варрскому покойным фаворитом покойного короля. — Ладно, к черту воспоминания! Доложите о положении дел в вашем отряде .

— `Бедный, бедный мистер Холмс!` — немедленно отозвался на мое замечание о злосчастной судьбе колонеля анжуйской гвардии язвительный, как всегда, Лис. — `Капитан, растолкуй, ради бога, шо за демонстрация сверхчувственных возможностей тут проистекает? Ты шо, втихаря на сон грядущий зубришь личные дела французского дворянства? Или я шо-то пропустил?`

— `Второе предположение ближе к истине`, — заверил я напарника. — `Видишь ли, этот месье — не просто некий абстрактный Франсуа дю Плесси из Пуату. Правильнее было бы именовать его Франсуа дю Плесси, маркиз де Ришелье. Не так давно он, не отвлекаясь на формальности, заколол некоего дворянина, убившего на дуэли его старшего брата. А потому ныне вынужден скрываться от правосудия. Я как-то не решаюсь спросить, родился ли у него сын, названный Жаком-Арманом. Но в любом случае следует позаботиться о том, чтобы он вернулся во Францию по возможности целым и невредимым`.

— `Да уж, забавная встреча!` — вздохнул д'Орбиньяк. — `Представляешь, заваливает как-то д'Артаньян к Ришелье и говорит: “Когда наши отцы, плечом к плечу, сражались на стенах…”`

— `Кстати, о стенах`, — прервал я излияния Сергея. — `Мне кажется, испанцы остановились. Должно быть, сейчас вышлют разведку к предвратным укреплениям`.

* * *

— Германцы же, составляющие большую часть отряда, требуют выплатить им всю сумму долга да плюс к этому жалованье за три месяца вперед. Иначе они угрожают сложить оружие, а то и вовсе перейти на сторону испанцев!

— Филипп нерегулярно и скудно платит собственным офицерам, не говоря уже о солдатах. Вряд ли он пожелает иметь дело с шайкой кальвинистов. Ладно, посмотрим, что с этим можно сделать. Что же остальная часть отряда?

— О! Это прекрасные рубаки! Принц Оранский нанял их аж в Речи Посполитой. Но родом они из неведомой земли, которую именуют Крайна Полска, или же Украния.

— Шо, правда? — Глаза моего верного адъютанта загорелись неподдельным интересом. — Из самой Укрании? И тоже драться не желают?

— Не совсем так, — развел руками дю Плесси. — Эти молодцы готовы драться когда угодно и против кого угодно! Однако же, когда вышла задержка с жалованьем, я пообещал им, что оно непременно будет, и эти господа “ка-за-ки” заверили меня, что непременно дождутся обещанных денег, а дотоле заняли одну из городских таверн и там пьют, едят и горланят свои дикие песни. Когда же я указал им на недопустимость подобного беззакония, они заверили, что, как только прибудут деньги от его высочества принца Вильгельма, они непременно за все заплатят.

— Ваше высочество! — Лис от нетерпения едва не подпрыгивал на месте. — Дозвольте с ними самому разобраться, шо называется, с глазу на глаз, вич на вич!

— Действуй, — кивнул я Сергею, рвавшемуся свидеться с земляками. — Только смотри не переусердствуй! Мы этот город защищать собираемся, а не громить.

— Да ну, мой прынц! Полное отсутствие рынка, в смысле — нема базару! Не журысь, брат Ришелье, щас мы все уконтрапупим в общий знаменатель!

Будущий великий прево Франции обалдело воззрился на возбужденного адъютанта нашего высочества.

— Мой друг Рейнар, — пояснил я, — большой знаток нравов и языка далекой Укрании. Полагаю, с этой частью отряда ему удастся договориться без особого труда. А вы постройте ландскнехтов здесь, у стены, да велите прибыть сюда командиру ополчения.

Испанцы, должно быть, не подозревавшие об отсутствии пушек, остановили движение колонны в виду крепости, примерно на расстоянии полутора полетов ядра, и выслали вперед нескольких всадников, чтобы разведать обстановку.

Широкий ров с водой не слишком серьезная преграда для легковооруженного кавалериста. А потому, вволю погарцевав перед заполненным прозрачной водой каналом, полтора десятка джинетов [Джинеты — род испанской легкой кавалерии] устремились к пустому горнверку, откуда, по мысли фортификатора, их в этот момент должны были засыпать дождем пуль.

Я наблюдал этот безнаказанный маневр, кусая губы от досады. Ополченцы, снабженные выданными из арсенала аркебузами, стояли за крепостным парапетом на боевой галерее, держа взведенное оружие стволом вверх. Дистанция, разделявшая их с легкоконными наблюдателями, позволяла вести прицельный огонь, но все же была слишком велика для того, чтобы местные стрелки могли поразить столь подвижную мишень. К тому же редкий беспорядочный огонь на глазах противника был слишком явным признаком неготовности Маольсдамме к обороне. Необходимо было выиграть время, а потому крепость молчала, надеюсь, заставляя испанского военачальника ломать голову над причиной столь диковинного поведения голландцев.

Пока что можно было сказать лишь одно. Уж коль, обнаружив укрепления перед стенами оставленными, испанцы не бросились на штурм, стало быть, ведет их не желторотый гранд с вереницей титулов длиною в аравийский караван, а острожный и, вероятно, опытный вояка, проведший в боях и осадах большую часть своей жизни.

— Мессир! — Франсуа дю Плесси склонился передо мной в поклоне. — Ландскнехты построены, начальник ополчения ждет вашего приказа.

— Прекрасно! — отчеканил я. — Пусть он выставит своих людей на флангах и с тыла ландскнехтов и прикажет им действовать по моей команде.

— Слушаюсь! — выпрямился дю Плесси. — Прошу прощения, мессир. — Мой новый соратник указал рукой на поле. — К воротам скачут всадники с белым флагом. Это парламентеры.

— Пусть пока ими займется бургомистр. Я переговорю с ними позже.

Шесть десятков германских наемников были выстроены двумя шеренгами на лужайке внутри городских стен, служившей то ли площадью, то ли выпасом, то ли тем и другим попеременно. Построенные вокруг них свежесобранные ополченцы переминались с ноги на ногу, не производя впечатления серьезного войска. Впрочем, таковыми они и не являлись. Я размашистым шагом прошел мимо строя, остановился и ткнул пальцем в грудь одного из наемников с аркебузой на плече:

— Откуда?

— Штирия, ваше высочество!

— Прекрасно! А ты? — кивнул я его соседу.

— Веймарн, — отрапортовал тот.

— Хотите уходить? Проваливайте! Я открою ворота и прикажу стрелять вам в спину!

Строй зароптал, теряя четкость шеренг. Я поднял руку, и дожидавшиеся команды голландцы взяли алебарды на изготовку.

— Для тех, кто меня не знает, сообщаю. Я — Шарль де Бурбон, герцог де Бомон, брат короля Франции! Я не являюсь офицером Вильгельма Оранского и не намерен платить по его счетам. Я возглавляю оборону этого города лишь потому, что волею судеб оказался здесь в столь неудачное время. Я не потерплю попыток мятежа и велю казнить всякого, кто задумает измену!

Но с другой стороны, я готов нанять вас на время этой обороны и всякому, кто пожелает служить под моей рукой, заплачу пять золотых экю в месяц. Тем, кто согласен, мой адъютант выдаст сегодня же по два золотых аванса. Для всех остальных одна дорога — смерть! По ту сторону стен или по эту — решайте сами. Желающие уйти — шаг вперед.

Строй выровнялся и стал напоминать линейки в ученической тетради.

— Вот и отлично! Франсуа! — Я повернулся к дю Плес-си. — Ведите их на с гену, а я займусь парламентерами.

Взволнованная Олуэн встретила меня у порога баронского особняка:

— Не ходите туда, мессир!

— Что такое? — Я положил руку на эфес шпаги и с недоумением поглядел на пару городских стражников, выросших у входа за моей спиной. — Это становится забавным! — Я поднялся по лестнице и поспешно распахнул дверь покоев королевы. Бэт Тюдор была бледна. Перед ней с виноватым, точно набедокуривший школяр, видом переминался с ноги на ногу бургомистр и пара алебардиров.

— В чем дело?! — оглядывая собравшихся, недовольно поинтересовался я.

— Его светлость герцог Альба, — сконфуженно начал городской голова, — прислал сюда войско с целью пленить ее величество и ваше высочество. И если мы не окажем сопротивления и выдадим вас — его светлость обещает пощадить город. Городской совет, посовещавшись, — он запнулся, — решил вас выдать.

Глава 25

Сливки общества тщательно взбить и

задать перца по вкусу.

Сборник рецептов политической кухни

Бургомистр облегченно выдохнул неизвестный еще широкой публике углекислый газ и потупил очи, не желая встречаться глазами с еще совсем недавно дорогими гостями. Впрочем, дорогими мы продолжали оставаться. На одной чаше весов лежали две коронованных головы, на другой — судьба целого города. Стоит ли удивляться, что градоначальник, самим положением своим обязанный блюсти интересы местного населения, предпочел расстаться с нами с такой легкостью.

— Итак, вы желаете выдать нас испанцам? — как можно спокойнее констатировал я, включая связь. — По-вашему, это разумно? — Я сделал пару шагов по направлению к недавнему “покорному слуге” огнекудрой Бэт.

Пара стражников, должно быть, проинструктированных насчет соблюдения осторожности во время моего ареста, пристроились чуть сзади и сбоку, радуясь, должно быть, что, отойдя от входной двери, я отрезал себе путь к отступлению. Это было, несомненно, так, но я и не думал отступать. Мне нужно было выиграть время.

— Такова крайняя и жестокая необходимость, монсень-ор принц. Бог нам свидетель, кабы не угроза, висящая над Маольсдамме, нешто нарушили б мы священный долг гостеприимства?! Нешто бы осмелились?! — Сконфуженный толстяк развел руками, неуловимо походя в этот миг на повара, объясняющего попавшейся в силки дичи, что только голод толкнул его на этакое паскудство.

— Ваша мысль мне понятна, — утешил я городского голову, попутно созерцая глазами Лиса майл — засаженную многолетними липами аллею, вдоль которой, ограда к ограде, красовалось несколько увеселительных заведений — то ли таверн, то ли гостиниц, то ли домов свиданий. Из-за приоткрытой двери одного из них на всю округу неслось заунывно протяжное: “Ой ты, Байдо, ты славнэсэнькый, будь мэни лыцар та вирнэсэнькый!..”

— `Зёмы!` — с непередаваемым блаженством, точно кот на рекламе “Вискаса”, изрек Лис. — `Прикинь, Капитан! Я эту песню в школе изучал! А ее ж, может быть, тока-тока сложили. Слышь, Вальдар, тут такая струя прорисовывается. Дело все равно к вечеру. Ночью шпанцы не полезут. С этими каналами и буераками по темряве [Темрява — темнота (укр.)] и в пустой-то крепости шею на раз-два-десять поломаешь. Так шо я тут с братвой оттянусь, за жизнь погутарю, накачу полстопаря ради знакомства, а к утру мы будем шо учебный штык от калаша — тупые, блестящие, несгибаемые!`

— `Сергей, ничего не выйдет!` — поспешил я разочаровать воспрянувшего было друга. — `То есть нет, конечно, можешь накатывать. И даже не по полстопаря, а по целому стопарю! Но завтра поутру тебе, со всеми прочими штыкам, придется отбивать меня и Бэтси Тюдор у испанской армии!`

— `Шо? Старшой таки скурвился?!` — с зубовной болью в сердце исторг из себя Рейнар. — `От чуяло ж мое сердце, шо не зря собачий сын по крышам взглядом шарит! Нэма ж жыття вид бэзсовистных людэй! Ну ладно, банкет переносится с места на место! Ты ему там прокалампоцай мозги где-нибудь так с полчасика. За текущий политический момент, международное общественное мнение, резонанс-реверанс… В общем, не мне тебя учить. А я тут скоренько с байдаками [Байдаки — так именовали украинских казаков в честь основателя Запорожской Сечи, польского магната князя Байды-Вишневецкого] подтянусь`.

— Итак, господин бургомистр, — начал я то странное действо, которое Лис обозначил как “прокаламлоцывание”. — Вы полагаете, что испанцы, получив ее величество и меня, уйдут из-под стен Маольсдамме?

— Именно так, — закивал мой собеседник.

— Хотел бы я знать, на чем основана ваша уверенность?

— Ну, так это, дон Гарсиа де Сантандер, генерал их, извольте знать, велел мне передать клятвенное обещание, что ежели мы выдадим вас без сопротивления…

— Он пощадит город, — с покровительственной улыбкой на устах завершил я речь смущенного голландца. — Ах, этот дон Гарсиа, дон Гарсиа! Мой друг, вас пытаются коварно обмануть, и вижу, наглому лжецу это почти удалось! Впрочем, смею уверить, мон шер, вы не первый легковерный простак, попавшийся на удочку этого старого пройдохи!

Честно говоря, я и представления не имел о возрасте и нраве испанского генерала, но само его звание и манера ведения боевых действий наводили на мысль, что это скорее зрелый муж, чем высокородный юнец, получивший командование в память о заслугах предков. К тому же опыт общения с д'Орбиньяком вполне доказывал, что старым плутом можно быть и в молодые годы.

— Начать с того, — неспешно продолжил я, старательно растягивая время, — что имя его вовсе не дон Гарсиа. На самом деле его зовут Авокадо Кокос, он выходец с Кипра, потомственный морской разбойник и работорговец. Неужели вы, бургомистр торгового города, можете поверить слову греческого пирата?!

Лавры моего напарника явно не давали мне спать, но, впрочем, тут с ним тягаться было бессмысленно. Тем более что пока я пытался лишь повторить один из множества его подвигов, сводивших с ума ошарашенных противников, он уже с блеском совершал новый.

Верзила, трогательно выводивший рулады, прервал исполнение свежего шлягера, повествовавшего о том, как польский князь Дмитрий Вишневецкий, он же отец Запорожской Сечи — казак Байда, нанизанный в Стамбуле на крюк, одним махом расстрелял из лука и турецкого султана Сулеймана Великолепного, и его супругу Роксолану, столь любимую соотечественниками моего напарника, и их дочь, о наличии которой лично я вообще ничего не слышал.

— Тю, погляньтэ, хлопци, — разом забыв о родоначальнике запорожских казаков, протянул он. — Ни як, пан немчина до нашего куреню прыбув? [Посмотрите, ребята! Никак господин немец к нашему очагу прибыл?] — Верзила грозно воздвигся над столом, оказываясь еще больше, чем выглядел в сидячем положении. — А у нас с немчинами розмова коротэсэнька, як ото поросячий хвист! [А у нас с немцами беседа короткая, как поросячий хвост] — Он поднял со стола семилитровый оловянный кувшин и… без видимых усилий скомкал его, словно тот был из фольги. — Колы гроши е — став чаркы для усиеи громады, а вжэ колы нэма — будь ласка, пид мыкыткы та у ставок, чи то як його, у канал! [Если деньги есть — ставь чарки для всего общества, а когда нет — будь добр под мышки и в пруд, или как там его, в канал! ].

Не знаю уж, каким языком изъяснялся с этими природными рубаками дю Плесси, но для вошедшего в таверну Лиса громила не утруждал себя демонстрацией познаний в иностранных наречиях. Впрочем, Сергею это было и не нужно. С блаженной улыбкой мой добрый напарник наблюдал демонстрацию силы казачьего ватажника, или, как их именовали в землях мифической Укрании, ватажка.

— Тряскця тоби у брюхо, пэс смэрдючый! Щоб тэбэ пид-няло тай гэпнуло, щоб тоби у Хрыстову Пасху пасок не йи-сты! А ото, що зъилось, то щоб и повылазыло! Чы то ж я, гад клятый, немчына?! Ты очи-то банькати рядныной протры! Мэнэ, прыродного козака, немчиною хаеш?! [Лихоманка тебя побери, пес вонючий. Что б тебя подняло да уронило, что б тебе в Христову Пасху пасок не есть. А что съешь, что б то тебе и вылезло! Разве я немец? Глаза-то лупатые тряпочкой протри. Меня, природного казака, немцем обзываешь?].

Если принять за истину, что слово “немец” в устной речи русичей и малороссов этих лет обозначало вообще любого иностранца, не владеющего славянскими языками, стало быть, немого, не имеющего возможности изложить свои мысли, то немцем стал как раз собеседник моего друга.

— Ты ба! — наконец выдавил могутний казак. — Хай мэни грець! Вин же ж по-нашому лаэться! [Ты смотри! Что б я сдох! Он же по-нашему ругается!].

— Ото тю на тэбэ тры разы! Кажу ж людською мовою — козак я з Мыргороду! Тамтэшнього полку сотнык — Сэргий Лис! [Тю на тебя три раза! Я же тебе говорю, казак из Миргорода. Тамошнего полка сотник Сергеи Лис].

— Ой, лышенько! — покачал головой обескураженный громила, трубным голосом окликая своих знатно подпивших соратников. — Та прокыньтэсь вы, бисови диты! Чор-топханци лэдачи! Дывиться, якый до нас пан сотнык у гости завитав! [Ой, горюшко! Проснитесь вы, чертовы дети! Чертовы лодыри! Посмотрите, какой к нам пан сотник в гости зашел!].

Десятка три пьяных казацких рож начали шарить по лысинам в поисках оселедцев, чтобы, ухватившись за них, вручную собрать мозги в кучку.

— Сидайте до нашего столу, будь ласка! Яка нэсподива-на вдача — за стильки крайни браточка зустриты! Сидай, дружэ! Мэнэ звуть Иван Волошанин на призвысько Пидкова. А цэ браточки мои… [Садитесь к нашему столу, пожалуйста! Какая неожиданная удача, за столько стран собрата встретить! Садись, дружище! Меня зовут Иван Волошанин, по прозвищу Подкова. А это братья мои…].

Мне недосуг было выслушивать поименный список лихих рубак казачьей вольницы, ухмылкой Провидения заброшенных в заштатный гарнизон за тридевять земель от днепровских круч. Голландские дюны слабая замена отвесным скалам Хортицы, но казачья доля — перекати-поле! Моя же участь во многом зависела от того, насколько долго я сумею удерживать внимание бургомистра романтическими бреднями об ужасном пирате Авокадо Кокосе.

— В ночь перед битвой, которую потомки запомнят как битву при Лепанто, он бежал со своего корабля “Красная жемчужина”, предав султана точно так же, как до этого предавал герцога Тосканского, Карла IX и тунисского бея. Предательство по смерти этого коварного негодяя воздвигнет ему памятник из костей всех тех, в чьей смерти он повинен! Бежав от Сулеймана, этот соблазнитель передал испанцам секретные планы турецкого флота. За это король Филипп помиловал кровавого отступника, тем более что правитель Испании вечно нуждается в деньгах, а несметные сокровища шахиншаха Масуда, как мы помним, этот самый, с позволения сказать, дон Гарсиа припрятал где-то в тайнике на Кипре. Но этого ему было мало! — патетически взвыл я, краем глаза наблюдая, как отваливаются челюсти у присутствующих, включая не избалованную сказками Шехерезады огнекудрую Бэт. — Он соблазнил престарелую супругу графа де Сантандера, и смерть от яда постигла этого достойнейшего из грандов Испании! А едва-едва лишь успела остыть от солнечных лучей решетка, запирающая родовой склеп, новоявленный дон Гарсиа повел под венец каргу, годящуюся ему в матери!

Я лихорадочно перебрал в памяти список смертных грехов и, пожалев о его краткости, прибавил к портрету несчастного генерала очередной колоритный штрих:

— Но недолог был медовый месяц мужеубийцы! Спустя неделю, всего лишь неделю, очутилась она в подземельях инквизиции, обвиненная в колдовстве и ворожбе собственным, с позволения сказать, новоявленным супругом. И это лишь потому, что она застала его в объятиях юного ординарца!

Лис бы мог мною гордиться! Режиссеры мексиканских телесериалов и вовсе бы наперебой бросились уговаривать меня оставить неблагодарное занятие оборонять чужие крепости и моля посвятить свой гений созидательной карьере сценариста. И все лишь для того, чтобы выгадать несколько лишних минут!

А между тем мой деятельный напарник продолжал стремительно окучивать, как это у него называлось, загулявших соотечественников.

— Ось так я и став прынцеви як тинь. Вин бэз мэнэ ни до кого! Бо вже ж ни слушнойи промовы сказаты, ни кулиш зварыты — ничего нэ вмие! Отака вона кров блакытна! [Вот так я и стал принцу как тень. Он без меня ни к кому! Потому что без меня ни красивой речи сказать, ни каши сварить, ничего не может! Вот такая она, кровь голубая…].

— Так тэпэр, по всьому, ты, выходыть, шляхтыч коронный?! [Так теперь по всему выходит, ты знатный дворянин?].

— Та отож шо шляхтыч. Без пъяты порток магнат! Прынц же ж мий — крулев брат, и нашему крулю Францишку родыч [То-то же, что дворянин. Без пяти штанов аристократ! Принц-то мой королевский брат и нашему королю Франтишеку родственник].

— То добре! — восхищенно покачивая головой, проговорил Иван Волошанин.

— То гарно, то гарно, алэ ж мэпи цэ тьфу! Колы бажаетэ то я для кожного з вас, хоробрых льшарив запоризькых — в един час шляхэтство выговорю! [Хорошо, но это мне ерунда! Хотите, я и для каждого из вас, храбрых рыцарей запорожских, дворянство выговорю?].

— Та брэшэш! [Врешь!] — Глаза ватажника заинтересованно вспыхнули.

— Та щоб мэни з цього мысця не зийты! Та щоб я ось тут на мисци луснув! [Что б мне с этого места не сойти! Что б я здесь лопнул!].

— Побожысь!

— Як Бог свят! — Лис осенил себя широким православным крестом, покосился в угол, где должна была бы висеть икона с лампадкой, и, не обнаружив ее, смачно сплюнул на пол. — Напасть бусурманская!

— Вирю! — пьяно кивнул Подкова. — Гэй, шинкар! Чарку пану сотныку! [Верю! Эй, кабатчик! Чарку господину сотнику!].

Испуганный трактирщик, вынужденный мириться с едва прикрытым разбоем казачьей вольницы, скривившись, точно от хронической изжоги, поднес шевалье д'Орбиньяку кубок. По всему видать, не первый!

— За братив-лыцарив шляхетнойи Сичи! За гостри шабли! Та щоб у наших ворогив в горли пирья поросло! [За братьев рыцарей благородной Сечи! За острые сабли! И чтоб у наших врагов во рту перья выросли!].

Гул одобрения вторил цветистому тосту моего друга. Он сделал большой глоток и замер, точно пораженный столбняком.

— Цэ ж якэсь дыво! Яка потворна гыдота! [Это же какое-то чудо! Какая мерзкая гадость!] — Лис повернулся к трактирщику, напрягшемуся в предвкушении неминуемого погрома. — Ты что же, милейший, — переходя на голландский, задушевно спросил мой адъютант, — славных рыцарей, честных казаков, поишь жидкостью для мытья котлов?!

— Да это… — начал было оправдываться трактирщик.

— Только не говори, что тебе привезли ее из Виллабаджо! Там все потратили во время последнего праздника! — яростно взорвался “миргородский сотник”.

— Это же прекрасная овсяная водка! — округлил глаза хозяин заведения.

— Що ты проварнякав? — не унимался Лис. — Хлопци! Чы вы чулы, що ци кляти голандци з вивсом роблять! Мы цим зэрном конэй наших годуемо, а воны з нього самогонку гонять, та и самых козаченьок пригощають. У, недолугий опецьок, лайножер! — Сергей замахнулся на попятившегося корчмаря и с грохотом опустил кулак на ни в чем не повинную столешницу. — Мэрзэнный слымак! Чуетэ мэнэ, хлопци! — во всю мощь своей луженой глотки гаркнул бывший начальник штаба армии Пугачева. — Йдэмо звидсы до баронського маетку! Ось де справжний яливцевий пэрвак! Тришечки ковтнеш — и зэмля у пляс пидэ! [Что ты пробурчал? Ребята, вы слышали, что эти проклятые голландцы с овсом делают? Мы этим зерном конй кормим, а они из него самогон гонят и казачков им угощают. У, олух царя небесного, говноед! Мерзкий слизняк! Слышите меня, ребятки! Пойдем отсюда в баронский особняк! Вот где настоящий забористый первач! Глотнешь — земля сама в пляс идет!].

В результатах этой пламенной речи у меня не было ни малейшего сомнения. Буйная казачья ватага, к вящей радости трактирщика, изможденного разухабистыми клиентами, наконец покинула его заведение, горланя что-то наступательно-мажорное, и двинулась к дому Ван дер Хельдерна. Это означало, что ждать появления залихватских сорвиголов под нашими окнами было делом считанных минут. Большая часть защитников Маольсдамме была на стенах, ничего не подозревая о плачевной участи своего полководца. Но и встреться сейчас этим удалым молодцам на дороге невесть откуда взявшийся блюститель порядка, вряд ли бы он осмелился стать на пути оравы разгулявшихся буянов, с хищным свистом вращающих над головами отточенные полумесяцы трофейных восточных клычей [Клыч — восточная сабля].

* * *

— И вот этому человеку, этому чудовищу, исторгнутому адской бездной, ибо сам Люцифер плюется от омерзения при виде его, вы, честные горожане, намерены отдать тех, с кем недавно пировали за одним столом, за чье здоровье поднимали кубок!

— Но, ваше высочество, — невольно оправдываясь, проговорил бургомистр, — как это ни прискорбно, иных путей спасти город нет!

— Но как же вы не видите! — не унимался я, прислушиваясь к голосам за окнами. — Выдав меня, вы лишитесь единственного военачальника, способного организовать надежную оборону. Предав же в руки врагов королеву, вы и вовсе призовете на свои головы вечное проклятие и месть со стороны всех честных британцев! Страшитесь, ибо испанцы уйдут так же, как пришли! Англия же всегда останется меньше чем в дне пути отсюда!

Красные пятна лихорадочных раздумий проступили на лбу и щеках городского головы. Он понимал, чем грозит ему и городу вторжение испанцев. Но с другой стороны, высадка англичан была ничем не лучше.

— Помните! — с напором продолжал я. — Маольсдамме — важная база для кораблей Вильгельма Оранского! Уничтожив ее, испанцы весьма затруднят гёзам набеги на Фландрию. Неужели вы считаете, что такой низкий, коварный хищник, такой прожженный разбойник, как Авокадо Кокос, лишив город защиты, откажется разграбить его богатство?!

Мозги бургомистра готовы были закипеть от столь неразрешимой дилеммы, и лицо его стало вовсе пунцовым от напряжения.

— Скрутить их! — наконец, смиряясь с необходимостью делать выбор, простонал он,

Я шагнул назад и влево, оказываясь чуть позади одного из стоявших за моей спиной стражников. Руки мои резко вскинулись, точно крылья птицы, готовой улететь. Этот маневр проходил и с более ловкими противниками. Флегматичный же голландский страж порядка и вовсе был легкой добычей. Теряя равновесие, оп попытался поймать в воздухе несуществующую опору, но таковой в зоне досягаемости не оказалось , и он рухнул на пол, громыхая кирасой и роняя алебарду. Поворот — одна моя рука вцепилась в горжет стального панциря, вторая тараном врезалась в нос очередной жертвы, придавая ему характерную негроидную форму. Несчастный взвыл, теряя всякий интерес к происходящему, и в тот же миг моя шпага, описав широкую дугу, уперлась в пивное чрево бургомистра. Первый стражник, попытавшийся было вскочить на ноги, остановился, натолкнувшись на мой, не предвещающий ничего хорошего взгляд.

— Лежать! Живее будешь! Господин бургомистр! — Я вновь обратился к бледному точно полотно градоначальнику. — Вы приняли неправильное решение, но я не посягаю на ваши права, а лишь помогаю исправить ошибку!

— Монсеньор принц! — давясь каждым словом, проговорил злосчастный радетель народного блага. — В доме еще десять моих людей. Всех вам не одолеть! Как видите, я знал, с кем имею дело! Призываю вас, сложите оружие и уповайте на милость Господню!

— Непременно! — кивнул я. — Вы слышите на улице вопли, точно черти кому-то прижигают пятки?! Это шевалье д'Орбиньяк ведет сюда казаков. Малейшая нескромность со стороны ваших людей — и большая часть населения Маоль-сдамме не доживет до того часа, когда испанцы войдут в город. Не искушайте судьбу! Ступайте к парламентеру и сообщите ему, что крепость будет сражаться и что возглавляю гарнизон я — Шарль де Бурбон, герцог де Бомон! Да, вот еще, кстати, о доне Гарсиа я сегодня услышал в первый раз!

Трудно передать словами выражение лица пребывающего в бессильной истерике заступника городских вольностей. Меня же грело то, что, хоть и запоздало, честное имя испанского гранда было восстановлено, а кровавый греческий пират Авокадо Кокос канул в пучину моря времени. Где ему было и место.

* * *

Возвращение парламентера в испанский лагерь привело в движение вальяжно ожидающие капитуляции войска. Понятное дело, штурмовать на ночь глядя маальсдамские бастионы могло прийти в голову лишь полным безумцам, однако, уверенные в скорой и неминуемой сдаче крепости, испанцы начали демонстративно возводить прямо напротив ворот брешь-батарею [Батарея крупнокалиберных орудий. Возводилась напротив места в стене, где намечалось пробить брешь], надеясь, что один вид чудовищных бронзовых хоботов заставит горожан одуматься. Многотонные осадные орудия, доставленные под стены крепости в обозе дона Гарсиа де Сантандера, действительно впечатляли размерами и калибром и тем, что для транспортировки каждого из них на специальных трехосных телегах приходилось использовать упряжку из двенадцати лошадей.

— Серьезные штуковины! — разглядывая в подзорную трубу суетящихся у орудий канониров, почесал затылок Лис. — Ежели они из таких стволов по нашей калитке жахнут — так ее остатки можно будет на лучину разбирать! Да, восьмифунтовые плевалки с “Вепря” рядом не стоят!

Военный совет, состоявшийся прямо на стене одного из бастионов, подытожил безрадостные наблюдения господ офицеров, но все же говорить о капитуляции было малодушием. Против полутора, или что-то около того, тысяч испанского войска у нас были три с небольшим сотни защитников города. Плюс к этому начальник местной стражи обещал снарядить примерно сотню добровольцев. Против трех могучих осадных монстров у нас на стенах уже красовалось шесть восьмифунтовых пушек. Однако, благодаря наличию складов Маольсдамме, запасы продовольствия позволяли крепости держаться весьма долго. Провиант же, доставленный испанским обозом, вряд ли был рассчитан более чем на недельную осаду. Конечно, продукты можно отобрать у местного населения, но для этого по деревням и фермам придется отправлять конные отряды, следовательно, раздергивать основные силы у стен крепости. Но иначе ничего не выйдет! Местный народ — тихий и незлобливый, и все же одиночек, пришедших забрать скот и увезти капусту с репой, скорее всего никто никогда больше не увидит. Останки их просто-напросто скормят вымытым до блеска розовым голландским свиньям.

— Мой капитан! — Мано де Батц, старающийся не демонстрировать на людях недавно приобретенную хромоту, вытянулся во фрунт. — С вашего позволения, я готов совершить вылазку и напасть на испанский лагерь.

Я молча кивнул, задумчиво разглядывая испанцев, без суеты возводящих ограду вокруг лагеря.

— Да, вылазка — это хорошо! — негромко вздохнул Сергей. — Костерок, шашлычок! Сядешь, бывало, с гитарой, в смысле с лютней, смотришь, как огонь на поленьях под твою музыку выплясывает, — и ничего больше в целом мире тебя не интересует!

— Что? — Я оторвался от наблюдении и уставился па вдохновенно ностальгирующего Лиса.

— Да вот, говорю, бычишься на огонь ночь напролет и обо всем забываешь!

— Эго очень верное наблюдение! — Я заговорщически улыбнулся, подхватывая ненароком оброненную напарником идею. — Твои соколы борзокрылые после можжевеловки к драке еще годны?

— Обижаешь, принц! — вновь возмутился казачий сотник. — Да мы…

— К полуночи казаки должны быть готовы к бою. Будет вам и вылазка, и костерок, и ночные купания. И шашлык будет, если вовремя обернуться не успеете.

Едва часы на башне ратуши отзвонили полночь, над бастионом, контролирующим центр обороны, взвыли рожки и загрохотал барабан. Потревоженные испанцы устремились было к палисаду, наскоро поставленному из привезенных кольев, готовясь отразить дерзкую атаку голландцев, но не увидели перед собой ни стройных шеренг пехоты, ни всадников в галопе. Вместо этого с крепостных стен опускалось несколько плетеных корзин из тех, какими пользуются мелкие торговцы овощами и фруктами, разнося на спине по городу свой товар. Однако на этот раз содержимое вместительных плетенок благим матом горланило по-испански, то ли негодуя по поводу столь непочтительного способа транспортировки живых людей, то ли, наоборот, предвкушая радость свободы. Все они были пленниками из числа абордажной команды, застрявшей на палубе каравеллы. Каждым из освобождаемых нами испанцев был ранен в ночь битвы и сейчас вряд ли мог представлять серьезный интерес в качестве бойца. Мы же одним махом избавились от семи лишних ртов, да к тому же переправили секретное послание дону Гарсиа.

В отправленном мною письме говорилось, что поскольку я возглавляю посольство лорда-протектора во Францию, то, стало быть, обладаю дипломатической неприкосновенностью. Если генерал де Сантандер без препон изволит пропустить меня и моих людей во Францию, то я покину Маольсдамме, оставив город на добрую волю победителя. В противном же случае всем пленникам во главе с доном Хуаном де Агиляре грозит смерть, и крепость будет драться, пока жив хоть один ее защитник.

Честно говоря, у меня и в мыслях не было покидать крепость и через земли Фландрии добираться на “родину”. Однако я и не рассчитывал на благожелательный ответ. Не для того герцог Альба снаряжал сюда особый корпус, не зря испанцы волокли под стены Маольсдамме осадные бомбарды, чтобы драгоценная добыча выскользнула из рук, махнув на прощание хвостом. Надеяться на это мог лишь очень наивный человек. Таковым, безусловно, не был испанский генерал, да и меня он вряд ли почитал за такового. Стало быть, определенный интерес у дона Гарсиа мое диковинное послание должно было вызвать.

Как ни крути, а на условия капитуляции, выдвигаемые принцем крови, следует отвечать. Раз так, значит, в ближайшее время испанский военачальник будет занят вопросом, далеким от всего того, что творится вокруг. Тело же без головы, каким бы сильным оно ни было, лишь гора мяса и костей. Пока что все складывалось именно так, как я и предполагал. Потревоженные ночной демонстрацией испанцы начали успокаиваться, караулы, узнав, что генералу были переданы условия сдачи, облегченно вздохнули. Те, кому не спалось, собрались у костров послушать освобожденных пленников. Дон Гарсиа, вероятно, сел в своем шатре писать уничижительный ответ перетрусившему французу… И вот тут с тыла, со стороны выстроенного в каре обоза по незваным гостям ударили добровольцы под командой Мано. Выйдя и море на двух крошечных суденышках, используемых гёза-ми для своих набегов, они, пользуясь ночной тьмой и суматохой у стен крепости, высадились в полумиле от города и небольшими группами, кое-где перебежками, кое-где ползком, добрались до места сосредоточения перед атакой.

Грянувший в ночной тишине залп был полнейшей неожиданностью для испанцев. Суматошно хватаясь за оружие, они бежали туда, где ожидалась атака, а то и вовсе пытались спрятаться за палатками, вдохнув тлетворный запах паники, висящей над лагерем. Однако жесткой горячей сечи, которая, должно быть, уже рисовалась в распаленном воображении детей Мадрида и Сеговии, не последовало. Вместо этого в тяжелые возы обоза полетели горшки с зажигательной смесью, сооруженные под руководством Лиса из рисовой водки и лампадного масла. Буйное пламя, расползаясь по фургонам с провиантом для войск и фуражом для коней, ярко осветило округу, демонстрируя улепетывающих к морю диверсантов. Разрозненные выстрелы вдогон скорее были актом отчаяния, чем осознанным действием. Неизменно твердый в лихой атаке шевалье де Батц прекрасно знал, когда для победы следует отступить.

Пожар, особенно ночной пожар, — тяжелое испытание для человеческой психики. Войско, в считанные мгновения превратившееся в мечущуюся без видимого смысла вооруженную толпу, порывалось тушить огонь. Но ни вода, приносимая в кадках и шлемах, ни срываемые алебардами полотнища фургонов, объятые пламенем, точно жертвенный костер, — ничего не могло решить задачу, которую ставили перед собой в этот миг все находившиеся в лагере, от умудренного боями полководца до вовсе зеленого подростка-барабанщика. Часть офицеров, не утративших хладнокровия посреди ночного кошмара, пыталась организовать воедино разрозненные усилия. Но их никто не слышал и не желал слышать. Мечущееся над возами пламя бросало черно-алые отблески на полубезумные лица осаждающих, превращая их то ли в демонов, то ли в еще каких выходцев из преисподней.

— Воды! Воды! — летело над лагерем.

Но вот один из испанцев, пытающихся зачерпнуть шлемом воду из рва, упал туда, широко раскинув мгновенно ослабшие руки. Наклоненное над берегом тело рухнуло, вздымая брызги, а голова, отсеченная появившимся из глубины кривым сабельным клинком, упала в траву, все еще хватая воздух открытым от ужаса ртом.

* * *

— А-а-а-а!!! У-у-у-у!!! О-о-о!! — Темные воды расступились, и из-под них, точно армия утопленников, вызванная к жизни богомерзким колдовством, на земную твердь полезли ухающие филинами, воющие волками, голосящие заунывно, точно грешники, сбежавшие из адского пекла обнаженные усачи с клоком мокрых волос на макушке. Широкие кожаные пояса с ножнами сабель да нательные кресты — вот все, что было на соратниках Лиса.

Шевалье д'Орбиньяк с его ужасающей дружиной возникли из-под воды за спинами переполошенных канониров брешь-батареи, и смертельная пляска отточенных сабель ворвалась в обезумевшую от ужаса толпу, разбрасывая вокруг себя взрывающиеся алыми брызгами кровавые струи и вырывая пламя жизни из пластаемых клинками тел.

— Круши! — неслось над укреплениями горнверка. — Рубай в пацючу дупу! [В крысиную задницу!].

Огонь, полыхающий над возами, шарахаясь из стороны в сторону, вырывал из темноты то одно, то другое искаженное в зверином оскале лицо с прилипшим к выбритому лбу мокрым оселедцем.

— Жги нэмчуру!

Как я и предполагал, крепостной ров сообщался с одним из городских каналов. Подъемная решетка, закрывавшая вход в проложенную под землей гигантскую трубу, немилосердно приржавела и не желала двигаться с места. Но общими усилиями удалось, как выражался Лис, уговорить и ее. А дальше был недлинный, но весьма мрачный переход по залитому водой тоннелю, где бурдюки с воздухом — вот все, что отделяло мир живых от мира мертвых. Дальше было проще.

Увлеченные тушением пожара испанцы не обратили внимания на выныривающих поодаль от лагеря “ночных демонов”. Тьма скрыла их от чужих глаз. А дальше — полые тростинки во рту и неслышная казачья манера подплывать вплотную к месту атаки. Быть может, никто в целом мире не справился бы с поставленной мною задачей, но я знал, с какими героями имею дело.

— Заштовхуй, заштовхуй! [Запихивай, запихивай!] — ревел, точно раненый слон, Иван Волошанин, один за другим посылая в ствол бронзового монстра пороховые заряды, уложенные в небольшие бочонки на позиции батареи. Еще четверо его собратьев споро управлялись с оставшимися “перекормленными” порохом бомбардами.

— Пыжуйтэ! — Банник в могучих руках громадного казака выглядел едва ли не тростью, чем-то сродни дирижерской палочке. Как-то не верилось в этот момент, что обычно с этим металлическим стержнем управляются двое неслабого десятка мужчин.

— Пидпалюй! — горланил разгоряченный ватажник. — Рятуйся!!! Шибче, шибче! [Попаливай! Спасайся!!! Быстрее, быстрее!] — Вся голозадая орава, словно разом забыв о еще отбивающемся противнике, развернулась и опрометью бросилась к стенам Маольсдамме.

— Канониры товьсь! — командовал я. — Картечью прямой наводкой по преследователям!

Пушкари у сведенной воедино батареи “Вепря” замерли с подожженным фитилями, ожидая следующей команды. Я медлил, высматривая, когда рассыпавшаяся в шеренгу казачья братия достигнет стен. Раз! Десятки канатов полетели вниз, точно своеобразные удочки. Одно мгновение — и множество сильных рук потянуло их наверх, но уже с перепоясанным саблями уловом. Два! Нестерпимо рыжее пламя с грохотом взвилось в небо, разметывая по округе искореженные обрывки бронзы.

— Пли! — скомандовал я, и шесть корабельных пушек смачно выплюнули картечь навстречу ошалевшим от предыдущего взрыва преследователям. Я обернулся к стоящему позади офицеру:

— Ну что ж, месье дю Плесси, по-моему, вылазка вполне удалась. Теперь повоюем!

Глава 26

Всякая вечность тянется нестерпимо

долго. Особенно под конец.

Аббат Фариа

Наступательный пыл испанцев угас вместе с пламенем ночного пожара, и с утра, моросящим дождем оплакивающего вчерашние потери, потянулись унылые дни осады. Лишенные поддержки с моря, наши противники ограничивались пальбой из аркебуз по всякой фигуре, мелькнувшей на крепостной стене, да демонстративной активностью, вроде маршей на виду засевших под защитой каменных парапетов голландцев или же работ по укреплению временного лагеря, Наученные горьким опытом , этому вопросу они уделяли весьма настоятельное внимание.

Но в целом стояние испанцев под городскими стенами не слишком выбивало местное население из привычного делового ритма. То есть да, чувствовалась нехватка дров, и рыбаки, составлявшие изрядную часть населения, роптали на недостаток соли, но в целом склады герцога Оранского позволяли держаться весьма долго. Вероятно, дон Гарсиа это понимал, а потому ждал подкрепления.

Неуемный испанский гонор, а более того страх перед яростным в гневе герцогом Альбой, слывшим самым безжалостным среди испанских полководцев, мешал ему признать очевидное и отступить от крепости. Сил для штурма у него было маловато. Ободренные успехом дерзкого набега, горожане сейчас охотно записывались в ополчение и с видимым удовольствием поносили “грязных мавров”, прячась за мощные крепостные стены. Теперь чиело защитников выросло до пятисот человек — весьма достойное соотношение сил, если следовать канону военной мысли, предписывающему не менее чем пятикратное превосходство в людях при штурме долговременных фортификационных сооружений.

Впрочем, надо отдать должное, аркебузиры у испанцев были весьма недурственные. Стоило лишь самонадеянно зазеваться на боевой галерее, как меткая испанская пуля немедля возвращала зеваку к действительности или же, наоборот, заставляла его с этой действительностью расстаться. К моему стыду, среди тех, кто подставился под вражеский огонь, оказался и я сам. Объясняя дю Плесси способы прорыва укреплений противника, я неосторожно высунулся, указывая место, где, на мой взгляд, стену палисада можно легко развалить, и в тот же миг свинцовый шарик с мерзким звоном врезался в кирасу чуть ниже плеча, бросая меня навзничь, точно кеглю.

— Принца убили!!! — пронеслось над стеной.

На носилках раненого полководца доставили в особняк Ван дер Хельдерна, где знатным пациентом в свое удовольствие занялся местный хирург, он же брадобрей. По сути, рана была не слишком опасна. Миланские доспешники потрудились на славу! Аркебузная пуля, расплющившись в блин, вмяла стальную пластину нагрудника на три пальца ниже ключицы и, продавив глубокую борозду, застряла в оплечье. Пара сломанных ребер — вот и все, что дал меткий испанский выстрел, но дышать с такой раной было весьма болезненно. В конце концов, подытожив свои наблюдения, высокоученый хирург, помянув Гиппократа, Эскулапа и модное ныне медицинское светило доктора Парацельса, прописал мне постельный режим, абсолютный покой, жидкие каши и бульоны. С чем и откланялся, пообещав лично справляться о моем самочувствие утром, днем и вечером.

Оборону крепости возглавил недавний коронель Наварр-ской гвардии шевалье Маноэль де Батц де Кастельмор д'Ар-таньян — отважнейший из сынов Гаскони, настолько же несгибаемый в обороне, насколько яростный в атаке. Я же, в ожидании его докладов, бездарно валялся на баронской перине, лишенный возможности лично принимать участие в боевых действиях, а потому тревожимый тысячей всевозможных мелочей и раздражаемый даже криками вечно голодных чаек за окнами. Какой уж тут, к черту, абсолютный покой?! Воистину, нет ничего более утомительного для сильного деятельного мужчины, чем предписанное лекарями вынужденное безделье! Я то и дело порывался встать, требовал коня, но твердая рука Олуэн, взявшей на себя обязанности сиделки, то и дело возвращала меня к печальной роли увечного воина.

— Вам, милорд принц, — строго вещала она, — не пристало нынче скакать верхом на лошади! Господин Эскалоп, или как там его, строго-настрого приказал вам лежать и даже поворачиваться только на правый бок. А вы, мессир, должно быть, смерти своей ищете! Не ровен час — кости в груди разойдутся да сердце вам разорвут!

Я, невольно улыбаясь, внимал праведному гневу милой валлийки, находя странное удовольствие в его озабоченной строгости. С детских лет, с той поры, когда я впервые ступил под древние своды Итонского колледжа, никто так обо мне не заботился.

— Вот попробуйте свежий бульон! — между тем настаивала девушка. — Я сварила его специально для вас.

Она поставила передо мной белую, разукрашенную синими цветами миску китайского фарфора из тех, что совсем недавно начали привозить в Голландию предприимчивые амстердамские мореплаватели. Подобные изделия изготавливались и раскрашивались в портовых городах Поднебесной согласно варварским вкусам “гвай-ло” — чужеземцев.

Картинка на дне тарелки изображала Париса, отдающего одной из трех богинь замечательно прорисованный апельсин. Было ли то намеком на божественность династии герцогов Оранских, или же заморский художник именно так воспринимал пресловутое золотое яблоко — выяснить не представлялось никакой возможности. Однако я склонялся ко второй версии. Поскольку и молодой Парис в царском одеянии и шапочке с павлиньим пером, и очаровательная Афродита, и мудрейшая Афина, и домовитая хранительница очага Гера, судя по прелестной картинке, происходили явно из Китая. Уж какая нелегкая занесла их на Олимп — оставалось лишь гадать! Тарелка с ароматно пахнущим специями бульоном, по которому густо плавали капельки жира, была установлена на небольшой столик рядом с кроватью.

— Олуэн! — попросил я. — Не уходите, посидите со мной! Девушка пододвинула табурет и присела на краешек, точно через миг собиралась вскочить и убежать.

— Прошу вас, дайте мне руку. — Я, поморщившись от боли, протянул ладонь, и легкие пальчики белокурой валлийки легко-легко прикоснулись к ней, точно золотистый мотылек, присевший на миг, чтобы набраться сил для рокового полета к манящему пламени свечи. Я медленно начал сгибать пальцы, нежно прикасаясь к тонкой ручке синеокой красавицы.

— Ваше высочество! — Олуэн чуть отстранилась и высвободила руку. — Я знаю, что огорчать больных и раненых дурно, но прошу вас понять меня и не осуждать благонравную девушку за честную скромность. Я вижу, мой принц, — продолжила она, — что нравлюсь вам, и не стану скрывать, вы мне тоже не безразличны.

Она немного замялась, подыскивая слова.

“Не безразличны” — что может быть загадочнее данного высказывания?! За ним может скрываться и влюбленность, и легкое приятельство, и банальная заинтересованность. Поди угадай!

— Быть может, у вас во Франции такое проявление чувств в обычае, но в наших краях оно неуместно и не делает чести ни вам, ни мне. Вы хороший человек, монсеньор Шарль, вы делаете благородное дело. Вы, несомненно, прославите свой род. Но, видит Бог, я не желаю опорочить мой!

— Чем опорочить, Олуэн?! Что ты такое говоришь?! — попробовал вклиниться я.

— Мессир! — Девушка сделала останавливающий жест, прося меня не перебивать ее. — Я не позволю себе столь забыться, чтобы дать волю чувствам, сама мысль о которых для меня преступна! Вы — принц, наследник французского трона, даруй Господь здоровья, долгих лет жизни и счастливого правления вашему брату Генриху. Даже если у него появятся законные наследники, вы все равно останетесь первейшим вельможей королевства.

Я же — дочь бедного эсквайра. Род мой, хотя и незнатен, но честен. И если я, мой принц, отвечу вам на чувства, которые вы столь опрометчиво ко мне питаете, то непременно опорочу и его и себя. Я верю, что ваши чувства искренни, ибо, как мне кажется, вы благородный человек. Но с моей стороны было бы самонадеянной глупостью мечтать сделаться вашей женой и несмываемым позором стать вашей любовницей. Заклинаю вас своим именем, если оно действительно хоть немного дорого вам, смирите, обуздайте снедающую вас страсть. Она недостойна вас! Ваша жизнь и судьба принадлежат Франции! Храните же себя для нее!

Ах, чувства, чувства! Как слаб человеческий язык для того, чтобы обозначить вас, как описать словами то, что клокочет в душе в ожидании встречи с любимым человеком? Что происходит при легком касании друг друга? Какие молнии сплетаются здесь воедино? Какой свет даруете вы, наполняя смыслом обыденность будней?

Что я мог ответить Олуэн! Что моя влюбленность совсем иного толка? Что точно так же, как я радуюсь ей, счастлив человек, увидевший на заваленной подтаявшим снегом поляне первый весенний цветок. Что среди высокомерных, хитрых, глумливых лиц, среди порфироносных мерзавцев и гордых воинов с кровавой печатью на челе ее улыбка была и остается для меня глотком свежего воздуха среди удушливого смрада. Многим ли я отличался от тех, кого хулил? Не многим, практически ничем! Судьбою я был обречен нести все ту же пресловутую багряную печать и прятать звериный оскал в дружелюбной усмешке, а стало быть, ничем не заслужил ту малую поблажку, которую давало зазевавшееся провидение. Для Олуэн я был французским принцем, а стало быть, не ровня, и отповедь ее раз и навсегда прочеркивала границы, за которыми, по ее разумению, наступало самое ужасное, что она могла себе представить — бесчестье.

— Прошу простить меня, мессир, если мои слова огорчили вас, — расценив мое молчание как обиду, вздохнула девушка. — Я видела, как вы смотрите на меня, как берете мою руку! Увы, мне это было приятно, но, согласитесь, есть то, что превыше всякой приятности. И не мне вам о том говорить. — Она поднялась с места, демонстрируя, что речь ее окончена. — Ваше высочество, позвольте мне уйти, и, прошу вас, отведайте бульон, иначе он совсем остынет, а доктор велел давать вам в пищу побольше теплой жидкости.

— К черту доктора! — неведомо почему огрызнулся я, точно местный врачеватель был каким-то образом повинен в том, что сейчас произошло. — Это не первая рана, которую я получаю, и отнюдь не самая опасная! Олуэн, прошу вас, останьтесь! Ведь мы по-прежнему друзья?

— Почла бы за честь, ваше высочество! — вздохнула валлийка. — Но дружба между мужчиной и женщиной — не то ли, что родство между факелом и лесом? И сам факел был некогда частью ствола, а стало быть, он одного корня с прочими деревьями. Но вот огонь, который он несет… Вина ли факела, что пламя его охватило лес?! Вина ли деревьев, что факел им сродни?! Так поют у нас в Уэльсе, мессир. Это древняя мудрая песня, и она говорит правду.

— Кто тут г-говорит правду? — Дверь моей “палаты” распахнулась, и в нее с обычной бесцеремонностью ввалился Лис, похоже, уже изрядно утомленный особенностями военного совета со своими буйными земляками. Дыхни он сейчас на вышеупомянутый факел — и пара гектаров леса утонула бы в пламени.

— Привет, Ол… Ол… Ну, Оля, короче! Ну шо, этот бородатый бездельник опять придуривается, шо он самый больной в мире Карлсон?!

— Мистер Рейнар! — шокированная столь непочтительным отношением к сюзерену, возмутилась Олуэн. — Вы пьяны?!

— Олюшка, ты не права! Я не пьян, я тщательно проспиртован! Спиртус, знаете ли. Это по-латыни. Я, кстати, еще и латынью владею. И так, по дому, ежели чего починить.

— Что-то случилось? — зная манеру напарника реагировать на неприятности, поинтересовался я.

— Ты ба! Вот шо значит пуля-дура не в башке вавку забульбенила! Думатель-то еще урчит!

— Позвольте, я уйду, — едва дождавшись окончания фразы д'Орбиньяка, вставила валлийка.

— Да, извини, — вздохнул я.

— Точно, — присоединил свои, как всегда, уместные замечания Сергей. — Прости его! Он в общем-то мужик, ну, в смысле, аристократ неплохой. И вот шо еще, подруга: не в службу, а в дружбу, сообрази чего-нибудь похлебать, а то так жрать хочется, шо скоро на людей бросаться начну!

Олуэн, не говоря ни слова, вышла из комнаты, искоса возмущенно глядя на Сергея.

— Так что все-таки произошло? — переспросил я, когда дверь за девушкой захлопнулась.

— Классика жанра, — ухмыльнулся д'Орбиньяк уже без пьяного куража. — Есть две новости: одна хорошая, другая плохая. Поскольку ты у нас весь изранетый наскрозь, сначала хорошая новость. Ремонт “Вепря” успешно завершен. Корабельный плотник нынче общался с клабаутерманном, и тот заверил, шо все пучком и можно плыть хоть в Австралию, как только ее откроют.

— Понятно, — кивнул я. — А вторая новость?

— В Австралию на этой каравелле нам идти не придется. Бравый шкипер, выползень гадючий, которого ты поставил командовать охраной порта, рванул на ней в море так, шо за кормой аж гай шумел и от натуги весла гнулись. Теперь в нашем распоряжении только местные шаланды, полные фекалий. А на них в море… — Лис махнул рукой. — В общем, мы тут почти заперты.

Я молча смотрел на друга, понимая всю глубину его возмущения, но с фактом бегства “зафрахтованного” нами корсара приходилось мириться. Противопоставить этому мы ничего не могли.

— Что-то еще?

— Да, — мрачно отмахнулся д'Орбиньяк. — Побывав в своей комнате, перед тем как валить сюда с докладом, я нарыл там зачудительное воспослание от самого лорда-протектора. Должно быть, капитан подкинул. И пишет этот волчара непривязанный, шо ежели я поспособствую вернуть на историческую родину ихнюю хроническую мамзель, то отсыпет он мне золотой казны мешок, бочку варенья и корзину печенья.

— Но ты же не станешь этого делать?

— Ясен пень, не стану. Но, блин, обидно, шо твой Рейли меня за падлу считает.

Я откинулся на подушки, прикрыв глаза. Выходка с запиской была вполне в духе Рейли. Подозревая, что, невзирая на все его старания, мне удастся захватить корабль и обеспечить бегство Елизаветы из страны, он снабдил хозяина “Вепря” своеобразной “верительной грамотой”, надеясь таким образом переломить ситуацию.

Лис, казавшийся, должно быть, ему легкомысленным пройдохой, по расчетам лорда-протектора, был весьма подходящей кандидатурой для задуманного маневра. Что ж! Рейли плохо знал Сергея, и очередной его выстрел попал в “молоко”. Так что, если рассудить здраво, нам скорее надо было радоваться, что правитель Англии избрал для воплощения в жизнь своего коварного плана именно д'Орбиньяка, а не кого-либо другого. В противном случае кто знает, не вышла бы нынче в море каравелла, имея на борту связанную по рукам и ногам Елизавету Тюдор. Так или иначе, следовало благодарить Всевышнего, что все сложилось именно так, и подыскивать нового опытного вояку на должность начальника обороны гавани.

Обговорив этот и еще ряд других вопросов, касающихся защиты города, я отпустил Лиса, как он говорил, накидать в топку калории, и сам в задумчивости начал помешивать серебряной, украшенной грифоньими головами Ван дер Хель-дернов ложкой остывающий бульон. Рейнар появился на канале связи спустя мгновение, так что я едва-едва успел проглотить первые глотки теплой наваристой жидкости.

— `Капитан! У тебя тут гости образовались`. — Он устремил взгляд на входные двери, возле которых стеной воздвигалась дородная служанка баронессы, вероятно, привезенная ею из загородного поместья.

— Я только что здесь все вымыла! — гневным тоном выговаривала голландка, категорически не желая впускать невидимого за ее спиной гостя. — Куда вы лезете со своими сапожищами!

— Но ведь на улице чисто, как в дворцовых покоях! — долетел до моего, вернее, до Лисовского слуха обескураженный голос дю Плесси. — Погоди! Погляди на подметки — они едва запылились!

Будущий великий прево Франции говорил сущую правду. В сравнении с ужасающе зловонным Парижем, где у самой ратуши на Гревской площади, в двух шагах от Сены, можно было лишиться чувств от нестерпимого смрада нечистот, хлюпающих под ногами; в сравнении с Лондоном, где лишь обилие садов давало возможность чувствовать себя более или менее нормально, да и то вдали от центральных улиц и рынков, — голландские местечки являлись эталоном чистоты. Здесь были свои проблемы: вечная сырость заставляла просмаливать стены домов, точно борта кораблей и дым смоловарен висел над городом, так что издали могло показаться, будто он объят пожаром. Но улицы тут чистили и скоблили с утра до вечера, а магистраты наиболее прогрессивных городов, вроде Роттердама или Лейдена, специальным актом даже запретили жителям мочиться в людных местах. Мера неслыханная по своей жестокости, а потому широко обсуждавшаяся в эти дни по всей просвещенной Европе! Так что Франсуа дю Плесси, несомненно, говорил правду. Однако, по мнению дебелой голландки, это вовсе не давало маркизу право ходить в сапогах по свежевымытому полу.

— Чего вы пришли?! — не унималась она. — Принц ранен, отдыхать изволят!

— Но дело не терпит отлагательств! — не сдавался Франсуа. — В конце концов, я тебе приказываю! Я начальник гарнизона его высочества герцога Оранского!

— Гарнизону своему приказывайте! — упрямилась блюстительница чистоты баронских полов. — А мне вы не указ! Начальник ваш сейчас бульон похлебает и на боковую завалится! К вечеру приходите!

— Лис! — попросил я. — Ты уж там распорядись, чтобы дю Плесси ко мне пропустили! Раз так рвется, стало быть, дело действительно серьезное!

Шевалье д'Орбиньяк отличался высоким талантом убеждать кого бы то ни было в чем бы то ни было. Правда, временами собеседники моего друга переставали понимать, о чем, собственно говоря, идет речь, но тем не менее конечной цели он добивался. Вот и сейчас, после недолгой, но содержательной перепалки пышнотелая голландка махнула рукой, окинула взглядом закованного в трехчетвертной дос-пех француза и… единым рывком взвалила его себе на плечи, точно это был не здоровый, сильный мужчина, а мешок с овечьей шерстью.

— Вот! — дотаскивая онемевшего от изумления маркиза до лестницы, выдохнула она, ставя офицера на первую ступеньку. — Извиняйте, господин лейтенант, здесь я еще не мыла! Ступайте, месье, но обратно пойдете — чтоб сапоги сняли!

— Да-а-а уж! — протянули мы с Лисом, не сговариваясь. — Чудны дела твои, Господи!

Франсуа дю Плесси показался на пороге моей комнаты спустя пару минут несколько сконфуженный, но все же полный решимости довести до конца начатое дело.

— Ваше высочество! — поклонился он. — Я прошу прощения, что врываюсь к вам в столь неурочный час, но дело неотложное!

— Слушаю вас, маркиз! — Я указал лейтенанту дю Плесси на табурет.

— С вашего позволения, монсеньор, как офицер, назначенный отвечать за оборону стен, я велел установить в разных местах куртин миски с водой, дабы по примеру древних воителей определить место, где враг намерен делать подкоп под стены.

— И что же? — Я напрягся.

Вопрос был чисто риторическим. Навряд ли бы молодой офицер явился просто сообщить о примененной им хитрости, тем более что, как он верно подметил, применялась она с античных времен.

— Вода в мисках у бастиона Лодочников колеблется! — четко отрапортовал лейтенант.

— Так. — Я скривился, точно от зубной боли. — Значит, подкоп. Невероятно! В такой-то почве! Неужели испанцы желают захлебнуться в грунтовых водах? Ведь здесь копни чуть поглубже и непременно упрешься в болото!

— Это не совсем так, ваше высочество! Я проверил, бастионы Рыбарей и Бочаров действительно стоят на слабой земле, и потому фундамент их укреплен свайным каркасом, засыпанным каменьями. Но третий бастион расположен на старом берегу. Там широкие пласты глины, а чуть выше — земля вперемешку с скатанным камнем. Видимо, тут-то испанцы и затеяли подкоп.

— Стало быть, у них хорошие инженеры! Но дон Гарсиа-то каков молодец! Землей и камнями из минной галереи он укрепляет лагерь, а солдат заставляет маршировать, чтобы скрыть шум, производимый саперами. Ах, хитрец! Вы сообщили месье де Батцу о своих наблюдениях?

— Едва лишь заметил колебание воды, ваше высочество! Господин коронель объявил, что мы будем строить контрминную галерею, и велел доложить о своем решении вам.

— Прекрасно! Передайте ему, что я одобряю строительство галереи. Пусть ближе к ночи подойдет сюда. Мы обговорим с ним детали.

— Я могу идти, мой принц?

— Да, благодарю вас, маркиз.

Дю Плесси направился было к двери, но замялся и, робко обернувшись, спросил:

— Прошу простить меня, ваше высочество, позвольте мне снять здесь сапоги. Там внизу служанка — это же чистая мегера!..

Мой обед подходил к концу, когда на канале связи возник пан Михал Черновский, спешащий нанести инспекционный визит сотрудникам резидентуры.

— `О! Я смотрю, у вас уже все наладилось, вельмишановный пан Король! В такой час вы в постели?`

— `Испанская пуля`, — нехотя сознался я. — `Вот теперь отдыхаю`.

— `Надеюсь`, — Мишель насторожился, — `ничего серьезного?`

— `Два дюйма ниже — и связь бы уже не отвечала!` — заверил я непосредственное начальство. — `А так… болезненно, но не опасно`.

— `Ну что ж, вот и славно!`

Резидент Института, будучи человеком, занятым множеством разнообразных дел одновременно, не каждый день находил время обсудить сложившуюся обстановку с друзьями-соратниками. Всякий раз его появление было связано с миграцией очередных политических циклонов, локальными землетрясениями в королевских домах или же, на худой конец, штормовыми предупреждениями по поводу нежелательных действий той или иной влиятельной персоны. Вот как, например, в этот раз.

— `Прошу прощения, мой друг!` — вальяжно заговорил коронный шляхтич. — `Я нынче имею честь быть принятым у короля Генриха, твоего дорогого брата. Он изволит интересоваться вашей персоной. Слух о нашем старинном знакомстве наверняка докатился до его величества`.

— `И что же ты?`

— `Расхваливаю ему твои дарования, не забывая, впрочем, добавлять, что ваше высочество лишь тень его и что нет ни единого таланта, которым бы он не был наделен со всей возможной щедростью`.

— `Я лучше его владею английским`, — заметил я.

— `Пожалуй`, — согласился пан Михал. — `Но к делу это не относится. Вот послушай`. — Он включил изображение, и я увидел себя точно в зеркале, но только уминающего засахаренные фрукты и запивающего их из высокого кубка.

— Говорят, что Шарль не погиб вместе с кораблем в открытом море, как о том сообщалось ранее, — посылая в рот очередную пригоршню цукатов, добродушно бросил Генрих Наваррский. — Рассказывают, что его взял в плен некий пират и что будто этот самый пират прежде служил под знаменами Шарля.

— С позволения сказать, ваше величество, Уолтер Рейли, которого вы изволите называть пиратом, никогда не был таковым. Он был корсаром на службе королевы английской и, насколько мне известно, оставался им вплоть до того часа, пока силой оружия не сверг Елизавету и не заточил ее в Тауэр.

— Экий негодяй! — покачал головой новый король Франции. Впрочем, в этом жесте чувствовалось едва скрываемое притворство. — И все же, сознайтесь, месье посланник, по всему судя, он отчаянный храбрец?

— Вынужден с вами согласиться, сир, — неспешно кивнул Дюнуар.

— Как я слышал, моя драгоценная теща затевает с ним тайные переговоры, желая при помощи шотландских ягодиц усесться на плечи английскому молодчику.

— Прошу прощения за непонятливость, сир. — Резидент сделал паузу, долженствующую означать некоторое смущение. — Говоря о шотландских ягодицах, возможно, вы подразумеваете Марию Стюарт, королеву Шотлании, а ныне и номинальную правительницу Британии?

— Кого же еще? — Генрих выплеснул содержимое кубка в горло и блаженно прислушался к ощущениям. — Не зря же чертова флорентинка обхаживала ее все то время, пока сия девица была женой моего ныне покойного кузена Франциска II! Теперь шотландская красотка должна будет вернуть старый должок с процентами. Кстати, до вас не доходили вести? Поговаривают, что Рейли намерен жениться на Марии Стюарт?

— Да, я слышал об этом, — склонил голову пан Михал.

— И что они собираются сочетаться браком в католическом соборе?

— Об этом мне ничего не известно, — развел руками Дюнуар.

— А вот до меня слухи доходили. Вот ведь как порою складывается! По сути дела, как новый король Франции, я должен был бы потребовать у наглого разбойника вернуть на родину принца Шарля. А если Рейли откажется — заставить его вооруженной рукой! К тому же моя венценосная сестра Елизавета I… Как это ее, в самом деле, угораздило попасть в плен? Она так часто помогала французским гугенотам, что по всем божеским законам мне следовало бы спешить ей на помощь не менее , чем родному брату. Но Англия — это деньги, это пушки! Как, спрашивается, я буду вести войну с испанцами и гизарами здесь, если мне к тому же придется слать войска за пролив?! Мне нужен мир с этим проклятым разбойником. Мир, а не война! Как неудачно, что Шарль и Елизавета попали к нему в плен… Убей он их — и то было бы лучше!

— Сир, как мне сообщили надежные люди, вашему брату удалось бежать из Тауэра вместе с ее величеством королевой Елизаветой.

На губах Генриха IV молнией блеснула задорная мальчишеская улыбка, какой, пожалуй, никогда не было у меня.

— Ай да Мано! Ай да смельчак! — Он осекся, глядя на демонстрирующего изумление шляхтича. — Уверен, здесь не обошлось без этого храбреца! Вы, кстати, никогда не слыхали о шевалье Маноэле де Батц?

— Я имел честь знавать его в Париже, — поклонился пан Михал.

— Прекрасно, прекрасно! — забыв о собственном вопросе, усмехнулся паваррец. — Раз они на свободе, стало быть, ничего не мешает свести тесное знакомство, а там, глядишь, и дружбу с новым правителем Англии! Главное — опередить в этом мою ненаглядную тещу!

— Прошу прощения, сир! Не мое дело давать советы королю Франции, — с ласковой сладостью в голосе извинился Михал Черновский, — но, быть может, здесь вам будет выгодней действовать с ней совместно? Черной вдове нельзя отказать ни в уме, ни в тонком знании людей. Она по-прежнему обладает немалым влиянием во Франции и все же прекрасно понимает, что после смерти Генриха Анжуйского и отречения от короны Карла Великого нашего доброго короля Франтишка у нее нет иных путей держаться на плаву, кроме как соединив воедино свои и ваши силы. Объедините наваррскую сталь с итальянским золотом, и вся! Галлия будет у ног Генриха IV, первого из династии Бурбонов. Отныне, сир, обстоятельства таковы, что Екатерина Медичи скорее на вашей стороне, чем на стороне Лиги. Воспользуйтесь этим, и вам удастся заставить Испанию отступить.

Как мне показалось, Генрих слушал аргументацию собеседника довольно рассеянно, скорее рассматривая гуляющих по залу борзых, чем вслушиваясь в стройные доводы, произносимые в защиту Екатерины Медичи.

— Сир! — Двери зала распахнулись, и в них появился дворянин с вышитым шарфом дежурного офицера через плечо. — Позвольте доложить. Прибыл тот самый бенедиктинец. Он утверждает, что привез вести от вашего брата и некое тайное послание.

— Ну так зови его скорей! — отвлекаясь от созерцания длинноногих псов, махнул рукой Генрих. — Вот уж воистину — черта вспомни, он тут как тут! Смею вам рекомендовать, мой дорогой месье Михал, этот святоша умеет не только бубнить себе под нос невнятицу, принимаемую им за латынь. Он славный малый, побывавший во многих переделках. К тому же сей капеллан отличный рассказчик! Послушаем, что он наплетет на этот раз!

Брат Адриен появился в королевских апартаментах, как обычно, потупив очи, со смиренным благословением на устах.

— Проходи, приятель, проходи, — махнул ему рукой глава французских гугенотов. — Присаживайся и отобедай с нами. Вот видите, — король повернулся к Дюнуару, — что бы там ни кричали пустомели из католической Лиги, а люди, если только они хорошие люди, вполне могут уживаться и даже сидеть за одним столом, нимало не умышляя друг против друга. И незачем примешивать христианскую веру к острым соусам!

— Но мы же с вами и так сидим за одним столом, ваше величество!

— К дьяволу “величество”! Зовите меня просто “сир”! Я же уже говорил вам об этом! Итак, мой любезный святоша, как я понимаю, вы неспроста пропали из Анжера вместе с этим чертовым проходимцем Мано?

— Как и неспроста прибыл сюда, в Компьен, сир, — смиренно, хотя и довольно уклончиво ответствовал иезуит. — Но заклинаю вас не упоминать имя врага рода человеческого, ибо точно лев рыкающий бродит он…

— Полноте, полноте, святой отец! — замахал на него на-варрец. — Для этих бредней у меня есть свои пасторы! Что там у вас в суме?

— Я спешил сюда, как мог, ибо волею судеб мне выпала честь передать вам пакет, врученный лордом-протектором Британии его высочеству принцу Шарлю для вас.

— Видите. — Генрих повернулся к послу Речи Посполи-той. — Мой брат вовсе не так ловок, как о нем рассказывали! Он не бежал. Его послали сюда, но, как я вижу…

— Сир! Он был ранен в бою с испанцами! — не преминул вступиться за меня брат Адриен. — Полагаю, он поспешит сюда, лишь только сможет твердо держаться на ногах.

Моя дверь тихо скрипнула, и в нее протиснулось лицо той самой служанки, которая совсем недавно наводила ужас на маркиза дю Плесси. Однако на этот раз на физиономии застыла маска удивления, смешанного с испугом.

— Ваше высочество! Там за вами тюремщик пришел.

— Что?! — Я растерянно поглядел на перепуганную “настоящую мегеру”. — Что, уже?

Глава 27

Согласно закону штата, кольт 45-го

калибра бьет четверку тузов.

Судья Джон Линч

Мрачные, точно похоронный экипаж, мысли катились в голове, пока тюремщик поднимался в мои покои. После тщетной попытки бургомистра выдать нас испанцам мы отстранили его от каких бы то ни было дел, касающихся обороны города, оставив лишь сугубо мирные вопросы повседневной жизни Маольсдамме. Впрочем, не стоило забывать, чтс юродское ополчение — самый крупный из наших отрядов, хоть и номинально, но все же подчинялось ему. А стало быть, мое нелепое ранение могло побудить господина бургомистра вновь попытаться сдать крепость. В таком случае речь, очевидно, шла о небольшом перевороте и дальнейшей капитуляции под гарантии генерала де Сантандера.

Снедаемый этими мрачными предположениями, я отвлекся от связи, спеша, хотя бы прикидочно, наметить линию своего поведения на случай ареста.

Тюремщик возник передо мной очень тихо и как-то бочком, точно конфузясь из-за незначительности собственной персоны и жутковатой славы, которой она была окружена.

— Не извольте гневаться, ваше высочество, — смущаясь, попросил он, хотя мне еще и в голову не пришло сердиться на незваного гостя. — Дельце тут есть. Одно. Тайного содержания.

Я удивленно поглядел на вошедшего. Он явно не собирался заключать меня под стражу, пользуясь незавидным положением еще недавно грозного смутьяна. Какие же еще дела могли быть у владыки застенков и повелителя казематов к раненому иностранцу, пусть даже и высокородному?

— Слушаю тебя, почтеннейший, — любезно промолвил я, полагая, что, как бы ни сложилась судьба, портить отношения с человеком такой профессии занятие глупое.

— Тут дельце-то, — тюремщик отчего-то понизил голос, — касательно пленника вашего. Помните, красавчик такой?

— Помню, — откидываясь на высокие подушки, кивнул я. — Что с ним?

— Да что ему станется! Кормят его отменно, как вы приказали. Кандалами не изнуряют. Горланит себе песни да по камере прыгает точно обезьяна и все руками машет!

— Неужели в уме повредился? — озабоченно предположил я.

— Была у меня такая мыслишка! — кивнул неусыпный страж. — Вроде бы и шпаги при нем нет, а скачет, каналья, точно она у него в руках!

— А-а-а, это! — Я невольно усмехнулся. — Это ничего! Разминается кабальеро, чтобы форму не потерять!

— Ну, вам видней. Я-то при шпаге не хожу, — согласился надсмотрщик. — Только извольте понять. Этот самый дон Хуан сулит мне изрядный куш, если я помогу ему из тюрьмы выйти.

— Бежать собрался? — вздохнул я. — Немудрено! Испанцы-то под городом стоят. Только ты, почтенный, ему не верь — денег у пего все равно пет.

— Может, и так, — кивнул страж подземелий, понемногу теряющий первоначальную робость. — Но вот такая вещица никак не менее пятисот гульденов потянет.

Он раскрыл ладонь, на которой лежал нательный крест, усыпанный сапфирами и рубинами.

— И представьте себе, ваше высочество, сей испанский хлыщ отдает ее мне лишь за то, чтобы я вывел его из темницы и скрытно доставил под окна одной девицы. Так-то вот! Ну не безумец ли?

Я молча смотрел на тюремщика, не имея ни сил, ни х<е-лания высказывать на этот счет какое-либо мнение. Вполне можно было считать спятившим мужчину, готового расстаться с последней драгоценностью лишь для того, чтобы встретиться с любимой. В глазах таровитого голландца он, несомненно, таковым и являлся. Но мне не хотелось судить моего абордажного знакомца с ретивой поспешностью скаредного бюргера. Для дона Хуана, как, впрочем, и для меня, любовь не имела ничего общего с коммерческой сделкой, как это было заведено в здешних местах . Так что в этом вопросе я был на стороне де Агиляре.

— А не желаете ли знать, что за чаровницу присмотрел для себя чертов испанец?

— К чему? — пожал плечами я.

— Вам будет интересно. Недорого — всего двадцать гульденов, — явно обескураженный отсутствием интереса у собеседника, промямлил темничный сводник.

Я молчал.

— Я небогатый человек, — точно оправдываясь, залопотал незваный гость. — И ни за что бы на свете не пришел, когда бы сие куртуазное приключение не имело касательства к вам.

Я продолжал молчать. На глади ментального экрана Генрих Наваррский, должно быть, радуясь возможности обкатать аргументацию в пользу союза с Рейли, метал громы и молнии по поводу коварного разбойника и узурпатора так, будто не он считанные минуты назад объяснял пану Миха-лу, почему в предлагаемом лордом-протектором союзе ему необходимо опередить Черную вдову.

— Сир! — увещевал его брат Адриен. — Слушая ваши упреки, безусловно, справедливые, я невольно вспоминаю о древнем императоре Рима, именуемом Юлианом Отступником. Не мне вам рассказывать, какими словами Церковь, будь то католическая или же протестантская, клеймит этого человека. Он и гонитель христиан, и зверь в людском облике, пожирающий человецей, дабы утолить кровавую жажду. Он косматый дикарь, увязший в грехах, точно муха в патоке. И уж конечно же, прославлен вовеки с амвонов, будь то ваших или наших, святой Меркур, сразивший ударом копья нечестивого злодея.

Как видите, прелаты обеих церквей почитают возвышенным подвигом деяния означенного святого и охотно прощают ему попрание заповеди “Не убий”, ибо черные злодеяния, совершенные во славу Церкви и Господа Бога нашего — белы, аки руно агнца.

Однако же, сир, есть правда для прихожан, и есть правда для государей. И то, что смущает дух простолюдина, заставляя его сомневаться и тем самым губить душу неверием, учит государя мудрости. Ибо как государь возвышен Господом надо всеми, так и горизонт его велик и обширен. Поелику стоящий на горе видит далее, чем жмущийся к земле у ее подножия.

Так вот, сир, император Юлиан действительно носил длинную бороду, правил в Риме и был убит ударом копья в печень. Но это все, что роднит сказания о нем с истиной. Как бы ни было мне прискорбно о том свидетельствовать, сей государь в начальные годы своего правления не токмо не притеснял христиан, но и возвратил им все отнятое у тех предыдущими государями. Современники Юлиана, даже те, кто числился среди хулителей его, наперебой восхваляют правление сего императора, считая его одним из наиболее благоприятных за всю историю Рима. Всякий честный челоиск, изучавший древние надписи в Италии, скажет, что так оно и было. Вплоть до двадцать второго октября 362 года от Рождества Христова.

В ту ночь, к радости христиан, сгорел отстроенный Юлианом храм Аполлона в Дафне. Наши братья по вере утверждали, что в него ударила молния, хотя полночное небо, по словам язычников, соседствовавших с ними, было чистым. Я гоню от себя мысль, что сие величественное здание было подожжено христианами. Но чрезмерное рвение невежды, на волосок приобщившегося к святости Господней, опасней мечей вандалов.

Император, в назидание христианам, велел снести ряд храмов в Дамаске, Газе, Аскалоне и иных местах, ныне занятых сарацинами. И с той поры в писаниях отцов Церкви он стал ужаснейшим гонителем истинно верующих. Касательно же святого Меркура, и поныне неизвестно, существовал ли таковой когда-либо или же был измышлен для пущей назидательности печальной участи злокозненного императора.

— Клянусь пером архангела Гавриила, оброненным в час благой вести — этим чудесным сокровищем рода д'Альбре, святой отец, вы не устаете меня поражать! — Генрих Навар-рский сделал знак кравчему наполнить кубки. — Я бы не удивился, услышь эти речи от язвительного Рони, которому гром пушек милее пения ангелов, но от вас!..

— Тернист путь Истины, но оттого она не менее благоуханна, ибо аромат ее подобен аромату розы меж шипов. Я же, сир, вот о чем хотел сказать. Ни слава философа, ни победоносные завоевания, ни великие деяния во благо империи не смогли защитить Юлиана Отступника от незаслуженной злой хулы. Несомненно , преступление его против Церкви имело место, как ныне имеет место столь же дерзостное злоумышление лорда Рейли против короны, но притязания его — не пустой звук. Не сегодня-завтра он женится на королеве Марии Стюарт. К тому же среди бумаг вашего брата, сир, как мне достоверно известно, содержатся весьма серьезные доказательства происхождения господина Рейли от законного брака Филиппа II Испанского и Марии Тюдор.

— Что?! — Брови Генриха насупились, и нос стал походить на орлиный клюв. — Стало быть, это не басня?!

— Я бы не стал этого утверждать, — вздохнул брат Адриен, — как не стал бы утверждать и обратного. Но вот к чему я веду: образ ужасного врага, поверженного копьем святого, когда-то был подспорьем для становления Церкви во всем величии ее, однако же сам этот враг, пусть и в отместку, причинил немало зла христианам. Стоит ли теперь своими руками создавать нового Юлиана Отступника? Ведь гнев его, как и в прошлые времена, будет кровав и беспощаден. И кто, как не мы, станем жертвой его!

— Ваши слова, брат Адриен, отдают малодушием! — раздраженно дернул щекой Генрих. — Но вы точно уверены, что Рейли — сын Филиппа II?

— Не так давно мне довелось лицезреть его и беседовать вот так, как сейчас с вами, — безмятежно пропустив обвинения в трусости, неспешно ответствовал бенедиктинец. — В его лице, несомненно, видны черты, присущие и королю Испании, и покойной королеве Британии.

— `Глаза, нос, рот и все такое прочее`, — на канале связи ехидно прокомментировал Дюнуар. — `Кстати, что там у тебя с этими документами?`

— `Пока что они со мной, но я обещал лорду Эгмоту, а затем и брату Адриену передать их испанцам при первой же возможности`.

— `Что ж`. — Пан Михал задумался, стараясь не упустить ни одного из возможных последствий данного шага. — `Быть может, на данный момент это наилучший вариант. До той поры, когда Елизавета вернется на трон, Филипп II, вероятнее всего, будет стараться разобраться в обстановке. Впоследствии же, думаю, несложно будет доказать, что бумаги Рейли — фальшивка и сработаны с одной лишь целью вынудить Францию на союз с Англией, угрожая в противном случае испано-британским блоком`.

— Так что же? — нерешительно проговорил тюремщик, уставший дожидаться ответа от дремлющего принца. — Всего пятнадцать гульденов! Это дело касается лично рас!

Я молча глядел на торгующегося стража.

— Хотя бы десять! Уверяю, эта дама очень близка вам!

Мысли, витавшие где-то во Франции, выстроились стройными рядами, точно солдаты на привале, слышавшие звук боевого горна.

— Вам дадут двадцать гульденов, почтеннейший, — нарушая молчание, проговорил я. — И не следует называть попусту имя мисс Олуэн ни здесь, ни где-либо в другом месте! А дону Хуану подайте надежду. Скажите, что вы приложите все усилия, чтобы выполнить его просьбу. Как именно это будет сделано, я сообщу вечером. И помните: то, о чем мы с вами здесь говорили и будем говорить, не должен узнать никто! Иначе вы умрете! Это попятно?

— Богом клянусь! — перекрестился невольный соучастник очередной моей каверзы.

— Ступайте! — одними губами произнес я и добавил на канале связи: — `Мишель! У меня есть чудный способ доставить пакет Филиппу II!`

* * *

Изложенный мною план был выслушан офицерами гарнизона в молчании, но стоило мне лишь сомкнуть уста, как в ответ посыпался град возражений. Я едва успевал отвечать на каждое из них, желая подвигнуть соратников не просто механически выполнять приказ, но действовать сознательно и активно. В конце концов пришлось все же употребить власть. К немалому огорчению. По окончании совещания, происходившего в моей комнате, я оставил Лиса и дю Плесси, дабы яснее растолковать им задачи, выпадавшие на долю этих двух офицеров.

— Да уж, мой прыпц! — дослушав меня, покачал головой Лис. — Это ты удумал так удумал! А мнением Олуэн за эту тему ты поинтересовался?

— Ни к чему ее тревожить, — покачал головой я. — Ты должен будешь позаботиться, чтобы дон Хуан не дошел до ее комнаты.

— Ваше высочество! — дождавшись, пока я закончу отвечать, вытянулся в струнку дю Плесси. — Если вы велите мне совершить то, о чем нынче шла речь, позвольте просить именной рескрипт за вашей подписью и печатью.

— Непременно, — кивнул я. — Едва покинете крепость, прошу вас, маркиз, поспешите к моему брату. Полагаю, вы будете ему полезны.

— Но, мессир, я ведь по-прежнему числюсь среди друзей покойного короля!

— Все верно, — морщась от боли, кивнул я. — Но тогда он был король, ныне же мой кузен Генрих Валуа — покойный. Становитесь под знамена Анри. Уверен, братец не станет поминать вам былого.

— Благодарю вас за протекцию, ваше высочество. — Дю Плесси надел увенчанную белым страусовым плюмажем бургундскую каску. — Позвольте идти.

— Да. — Я наклонил голову. — Хотя погодите. Ответьте на один вопрос. У вас есть сын?

— Да-а-а, ваше высочество, — озадаченно глядя на всеведущего принца, протянул лейтенант.

— Вернетесь во Францию — берегите его! — тоном, каким обычно окруженный полководец поручает своему адъютанту провезти спасительный пакет через позиции врага, проговорил я.

— Приложу все усилия, монсеньор! — отчеканил дю Плесси, поворачиваясь на каблуках.

— Шо, Капитан, — усмехнулся Лис, когда дверь за отцом будущего кардинала Ришелье затворилась, — не вынесла душа поэта?

— Не вынесла, — честно сознался я. — Ладно. А теперь о том, о чем должен знать только ты.

Ночь этого дня была лунной. Две тени быстро скользили к берегу канала, торопясь добраться до жилья, едва видного в неурочное время суток. Трещотки сторожей, раздававшиеся совсем близко еще несколько минут назад, начали удаляться, точно демонстрируя полуночным гулякам, что путь свободен. Вот они шагнули на узкий, обрамленный ажурными перилами мостик, выгнутый, точно спина вздыбившейся кошки, и негромкая их речь стала доноситься до густолистой череды вековых лип, тянущихся шеренгой у самой кромки берега.

— Вон там она живет. Все как договаривались! — указывая на дом Ван дер Хельдерна, на довольно скверном испанском произнес один из путников, закутанный в темный плащ с капюшоном. Край плаща задирался висевшим на поясе поклонника ночных прогулок коротким мечом ландскнехта, насмешливо именуемом в народе кошкодером.

— О да! — отвечал его спутник. — За час до восхода ждите меня здесь же. Хорошо бы еще раздобыть лютню!

— Ваша честь, вероятно, забыли, что лютня в руках священника выглядит так же нелепо, как паникадило в лапах жандарма?!

— Верно, чертово брюхо, — недовольно согласился обряженный в сутану вояка на прекрасном мадридском диалекте.

Одеяние священника, красовавшееся на нем, лишь ночною порою могло скрыть его статную фигуру и гордый разворот плеч. А уж света луны, падающего на капюшон, вполне хватало, чтобы опознать в “смиренном божьем слуге” дона Хуана, маркиза де Агиляре. Нынче вечером этот страстный воздыхатель несравненной Олуэн, должно быть, впервые столкнувшийся как с валлийским типом красоты, так и с английской манерой завязывать знакомство, получил весточку от предмета своих грез, а заодно и одеяние младшего брата тюремщика, чтобы на крыльях любви сигануть прямо в расставленные для него силки. Но пока что взмах этих крыльев был приволен, а настроение испанца столь лучезарным, что он едва не светился, демаскируя себя во мраке.

— До встречи перед рассветом! — конспиративно пробормотал казематный амур, спеша откланяться. Его роль в спектакле, предназначенном для одного-единственного зрителя, была окончена. Стоило дону Хуану ступить несколько шагов, как из тени деревьев навстречу ему вывалился искусно запыхавшийся Лис.

— О! Святой отец, какое счастье, что я вас встретил! Скорей идемте со мной, он умирает! Живее, а то он помрет насовсем, как потом исповедоваться будет?!

— Я тороплюсь, сын мой, и ничем не могу вам помочь! — пафосным тоном возгласил дон Хуан, перейдя на французский.

— Святой отец! — Пятерня д'Орбиньяка железной хваткой сошлась чуть выше локтя испанца. — Вы не можете допустить, шоб французский принц крови умер без покаяния! Вы шо, не знаете, шо последним указом рай-совета французских принцев без причастия далее в ад не пускают?!

— Шарль де Бурбон при смерти? — искренне встревожился испанец, и, честно говоря, в этот момент мне стало совестно доводить операцию до конца. Но часы уже были запущены, и время настоятельно требовало сделать ход. — Но он же гугенот, а я, как вы видите…

— Падре, не варите воду! — Лис потащил за собой несостоявшегося кавалера с упертой энергией портового буксира. — Прынцу щас так хреново, шо ему будь ты хоть раввином кафедральной мечети — все фиолетово! Не дрейфь, аббат, кардиналом будешь!

Вряд ли дона Хуана прельщала столь замечательная карьера, но все же, как ни крути, он не мог не понимать, чем грозит попытка сбросить “овечью шкуру”. Шевалье д'Орби-ньяк и сам был изрядным докой в премудростях рукопашного боя, на всякий же случай, для экстренного пробуждения смирения промеж самозваных Божьих слуг, среди ветвей притаились Иван Подкова и еще один сечевик, кондициями разве что только самую малость уступающий могучему ватажнику. Однако их помощь не понадобилась. Спустя несколько минут я уже шептал чуть слышно испанцу, надвинувшему капюшон едва ли не на самый подбородок.

— Меа culpa [Моя вина — первые слова исповедания грехов], — речь моя была путаной, бессвязной, едва различимой и то и дело перебивалась долгими лирическими отступлениями, своеобразным попурри из воспоминаний детства и сетований на бренность всего сущего.

В начале мы планировали подкинуть испанцам при помощи исповеди еще, как выражался Лис, полведра дезы. Однако, поразмыслив, оставили эту затею. Закончив молоть ерунду, я откинулся на подушки и демонстративно забылся, сопровождая “потерю сознания” театральным стоном. Чересчур картинно для англичанина, но в самый раз для пылкого уроженца Иберийского полуострова.

— Похоже, отходит! — прокомментировал Лис. — Не будем ему мешать. Все-таки ж не каждый день высочеству-то приходится ласты склеивать! — Он в скорбном молчании вывел моего “исповедника” из покоев, причитая: — Ой, шо будет, шо будет! На кого ж ты нас покинул и где ж мы тебя теперь будем искать!

Расчувствовавшийся маркиз, уже полностью вошедший в роль, продиктованную взятым напрокат одеянием, с грустью выдавливал из себя слова утешения, но тут, без объявления антракта, на импровизированную сцену выскочил Франсуа дю Плесси, размахивая обнаженной шпагой.

— Шевалье! В городе измена! — завопил он, демонстрируя недюжинный талант притворщика, вполне унаследованный его великим сыном. — Каналья тюремщик, прельстившись богатой взяткой, отпустил маркиза де Агиляре. Тот бежал, переодевшись священником.

Тут взгляд растревоженного лейтенанта, точно случайно, упал на скорбную фигуру, маячившую около Лиса. Он уставился на святого отца так, будто лишь сейчас заметил его.

— А это кто? — Кончик шпаги опального аристократа ловко подцепил край нахлобученного капюшона, открывая взору раскрасневшееся от напряжения лицо испанца. — О-ла-ла!

При этих словах бесстрашный дон Хуан рванулся вперед, точно выброшенный с места пружиной. Мгновение — и он бы, сбив с ног Франсуа, ринулся вниз по лестнице, нещадно топоча свежевымытые “настоящей мегерой” полы. Но не тут-то было! Предусмотрительно выставленная вперед Лисовская нога четко и недвусмысленно положила конец испанской авантюре. Над головой поверженного гранда блеснул клинок, и он, должно быть, уже готов был распрощаться с жизнью, когда услышал жесткий командный окрик Лиса:

— Шпагу в ножны, Франсуа! Не так быстро!

— Какого черта! — возмутился дю Плесси, картинно пытаясь добить несостоявшегося воздыхателя Олуэн. — Он же бежал из плена! Следовательно, первым нарушил благородные правила воины!

— Не суетись! — резко выдохнул Лис, отбивая в сторону шпагу сотоварища. — Принц умирает! Если Господь лично не займется его спасением, то еще пара часов, и мы будем предоставлены сами себе! И ты, и Маноэль, и я — французы. Что тебе за резон погибать за этих вонючих торгашей? Они же сами хотели отрыть ворота испанцам! Так шо пусть теперь отгребают по всем своим каналам в полный рост!

— Что ты предлагаешь? — Несколько охлажденный словами д'Орбиньяка хранитель городских стен опустил шпагу. — Впустить испанцев?

— С ними надо вступить в переговоры. А наш усатый “падре”, — Лис насмешливо кивнул на испанца, распростертого посреди коридора с рукой, заломленной за спину, — хочется верить, готов нам помочь. Мы уходим во Францию, а господин бургомистр хай себе целует этих кабальеров, куда дотянется!

— А королева? Что будет с ней?!

— Франсуа, ты же француз! Не веришь — послушай, как звучит твое имя! Какого рожна тебе сдалась английская королева? Тем более что ее и там, дома, уже с бочки спихнули. Высочеству с ней возиться было не в напряг, но нам-то этот геморрой на хрена обвалился! Мы здесь “большой политик” делать собрались? Или бестолковки свои из петли вынимать? Впрочем, нет. Бестолковками они станут, как раз если мы их из петли не достанем! — В голосе Сергея весьма явственно звучала та смесь страха перед будущим с инстинктом выживания, который обычно принято называть здравым смыслом.

— Шевалье, вы что же, предлагаете мне выдать королеву испанцам? — почти непритворно возмутился дю Плесси.

— Лейтенат! Шо ты морозишь! Год назад за такой подвиг мадам Като сделала бы тебя пэром Франции! Но ежели вдруг шо-то смущает, я сам отдам генералу эту чертову куклу! Э-эй, гранд! Ты меня слышишь? — с сарказмом в голосе поинтересовался Лис, отпуская взятую на болевой прием руку де Агиляре. — Парламентером пойдешь?

— Я буду просить генерала де Сантандера сохранить вам жизнь, — с мучительной гримасой массируя вывернутое из сустава плечо, проговорил дон Хуан.

— Не-е, роднуля! Эти песни ты будешь петь своей Лауре! Жизнь в плену у испанцев — это чуть хуже, чем смерть во Франции! Так шо объясни своему другану, шо ежели он дает тритию нашего свободного возвращения на родину, то вот этот месье отворит вам потихоньку калитку как-нибудь с утра пораньше, чтобы не беспокоить честных граждан. Откроешь? — Лис посмотрел на молчавшего сообщника. Тот угрюмо не проронил ни слова. — Откроет! — заверил адъютант умирающего принца. — А я с шевалье де Батцем передам ему королеву. А шоб у твоего генерала не было сомнений, так сказать, в серьезности наших намерений, погодь-ка… — Лис повернулся и вновь отправился к “одру умирающего”. — Франсуа, постереги преподобного, шоб ему не пришла в голову светлая мысль резвой рысью совершить отсюда паломничество!

Запечатанный моею личной печатью пакет с изделием дядюшки Филадельфа уже дожидался минуты перекочевать из рук в руки.

— Смотри, гранд, и запоминай! — помахивая перед носом де Агиляре драгоценным пергаментом, для верности перейдя на испанский, вещал Лис. — Этому документу нет цены! Ежели он вдруг попадет в руки испанского короля, то шо будет с Англией, одному Богу известно! А тебя Филипп тут же сделает командором чего-нибудь блестящего и зашлет губернатором, скажем, в Барселону. Это, так сказать, за моральные издержки! Если хочешь, при вашем дворе можешь заливать, шо не в плен тебя захомутали, а ты сам внедрился, шоб этот вот пакет раздобыть. Вникаешь, какое дело?! Так шо прикинь, как оно тебе лучше — нырнуть в канал со вспоротым брюхом или же отправиться к своим и получить молочные реки в кисельных берегах на блюдечке с голубой каемочкой?!

— Я согласен! — быстро оценивая “за” и “против” обоих вариантов, проговорил дон Хуан.

— Вот и аюшки! — улыбнулся Лис. — Токо ж ты не забудь передать генералу, шо ежели он решит повеселить нас каким-нибудь сюрпризом, я его, к хренячьей матери, обрадую таким фейерверком, шо бардак, который мы устроили у него в лагере, будет считаться рождественской шалостью раздухарившихся детишек! Сценарий таков: Франсуа открывает ворота и тихонько валит отсюда со своим бундесвером [Бундесвер — немецкая армия]. Когда оказывается в безопасном месте — подаст сигнал, и испанцы входят в город. Затем ухожу я с Мано и нашими людьми и, соединившись с маркизом дю Плесси, отдаю вам Елизавету Тюдор. И шоб без глупостей! Иначе вместо Маоль-сдамме с его складами и английской королевы вам достанется августейший труп и груда развалин! Это я тебе обещаю.

— Я сделаю все, что могу! — гордо заявил дон Хуан, уже входя в образ знатного переговорщика.

— Не обмани моих надежд, преподобный! — Лис положил ладонь на рукоять пистоля. — Иначе у меня к тебе личный счет образуется! А никто из живых не может похвастать, шо я добросердечный кредитор! Франсуа, — он повернулся к нахмуренному дю Плесси, наблюдавшему эту сцену с нескрываемым раздражением. — Проводи нашего гостя через минную галерею. Небось соскучился по своим, падре?

Дю Плесси молча кивнул, давая знак невольному участнику заговора следовать за ним.

— Если де Сантандер ответит согласием, — уже вслед спускавшемуся по лестнице испанцу бросил Лис, — пусть прикажет дать тройной аркебузный залп завтра в полдень.

Дон Хуан молча кивнул и, не останавливая движения, последовал за проводником.

— `Ну шо, мнимый больной? Теперь твоя душенька довольна?` — насмешливо поинтересовался не отключавший все это время связь Лис, лишь только незадачливый любезник скрылся за дверью баронского дома.

— `Довольна!` — честно сознался я. — `Только вот, знаешь что, давай не будем рассказывать Олуэн, что воспользовались ее именем для этой операции`.

— `То-то же, что не будем!` — язвительно усмехнулся Лис. — `Знает кошка, чье мяско съела!`

* * *

Наемники герцога Оранского, дежурившие в контрминной галерее, завидев лейтенанта, пришедшего выпустить “лазутчика” в испанский лагерь, не стали проявлять досужего интереса к обряженной в сутану особе. Деньги из посольской казны ими получались исправно, особых действий, если не считать вялых перестрелок и неудачной попытки минирования стены, не было, так что блюдущие договор германцы были верны командиру и послушны приказу. Раз лейтенант дю Плесси сказал “ лазутчик” — значит, лазутчик. Никого не смутило, что после ухода “святого отца” перед рассветом не появились ожидаемые в засаде саперы, и уж тем более не вызвал интереса тройной залп, прозвучавший на испанских позициях ровно в полдень.

— Эх! — подытожил Лис, демонстративно вслушиваясь в звук выстрелов. — Синеокие блондинки для пылких сынов знойного юга — это ж чистая погибель! Падеж скотов!

* * *

Красная ракета, сооруженная д'Орбиньяком, взметнулась ввысь у самого горизонта, прорывая туман и рассыпая по едва светлеющему небу великое множество быстро гаснущих звездочек.

— Дю Плесси с фрицами прошел, — тихо прокомментировал мой друг. — Ща испанцы повалят! Я кивнул:

— Ты все проверил?

— Обижаешь, прынц! Все как в лучших домах Лондона и Мерефы! Весь бульвар от ворот до первого моста — сплошной камнеметный фугас! Жагахнет — еще один канал будет! За заборами ополченцы с ружбайками, шоб ежели кому мало покажется, оказать первую, она же и последняя, помощь. Как отгремит, мы с казачками ломимся “на ура” в лоб, а дю Плесси ведет своих мародеров на штурм лагеря.

— Ты всех предупредил? Дон Хуан должен выжить. За ним необходимо будет снарядить погоню, гнаться отчаянно, по не догнать.

— Мой прынц, не боись! Все путем! Твой исповедник остался в лагере. Как и предполагалось, отходит от недавних потрясений. Люди предупреждены. Так шо удерет маркиз геройски, аж до самого Мадрида! О, слышишь?! — Лис настороженно поднял палец. — Слышишь, земля трусится? Тореадоры пошли. В смысле, конкистадоры.

— Ну что ж! — Я обвел взглядом присутствующих.

Мано был хмур, раздосадованная неурочной побудкой Элизабет Тюдор мрачна, Олуэн напряженно сжимала руки в кулачки, пытающийся скрыть волнение д'Орбиньяк насвистывал под нос что-то невразумительное.

— Сейчас начнется!

Все молчали, с максимальной полнотой ощущая, как падают в бездну прошлого секунда за секундой. Минута. Еще одна. Третья… Четвертая…

— Капитан! — повернулся ко мне не на шутку озабоченный происходящим Лис. — А взрыва-то нет!

Глава 28

Все получает тот, кто не теряет голову.

Надпись на гильотине

Угловато-шипастое слово “измена” никак не хотело лезть в горло, но факт оставался фактом. Взрыва, который должен был послужить сигналом к началу атаки, не было.

— Может, со шнуром что или порох отсырел? — лихорадочно дергая черный как смоль ус, предположил шевалье де Батц.

— Да ты че, Мано? — возмутился Лис. — Я же сам фугас мастрячил! Там лишь огнивом чиркни — и трах-бабах, у герцога Альбы в лагере плюмажи со шляп посрывает!

Как бы то ни было, спор был беспредметен. Передовой отряд испанцев гордо маршировал по заминированной улице без малейшего для себя ущерба. И всего лишь несколько минут отделяло нас от того момента, когда вошедший в город авангард должен был оказаться на дистанции прямой видимости, что, принимая во внимание утренний туман, означало не больше десятка ярдов.

— И ополченцев не слышно! — точно в никуда бросил Мано.

— Уходим в гавань! — резко скомандовал я. — Ждать больше нельзя. Бургомистр таки добился своего. Дам в середину колонны! Будьте готовы к отражению атаки! — Преодолевая боль, я вскарабкался на подведенного одним из казаков андалузского скакуна. — Вперед!

Чем дальше, тем больше последние иллюзорные надежды на то, что сейчас голландцы откроют запоздалую лихорадочную пальбу по беззаботно входящему в Маольсдамме врагу, рассеивались, как сигаретный дым, подхваченный смерчем. Стоило нам лишь проехать ярдов сто и повернуть на улицу, ведущую к старому угрюмому форту, запирающему вход в гавань, как мы получили полное недвусмысленное тому подтверждение. Прямо посреди улицы красовалась аккуратнень-кая, разве что не украшенная цветочками и брабантским кружевом баррикада, позади которой, опустив на составленные в рядок бочки стволы аркебуз, стояли те самые ополченцы, которые, по нашим расчетам, должны были находиться у городских ворот.

По всему видать, засели они здесь недавно. Чтобы не вызывать подозрения, бургомистр и капитан городской стражи велели своим людям не показываться раньше времени. Спешка и слабое знание ополченцами военного дела играли нам на руку. Позаботься они разместить баррикаду дальше от поворота, обеспечь бесперебойное заряжение вторыми номерами аркебуз после выстрелов, и огненный шквал неминуемо заставил бы нас либо сложить оружие, либо сделать то же самое с головами. Но укрепление было установлено всего лишь в трех ярдах от поворота. Около ворот склада, где, должно быть, хранились бочки. С содроганием ждавшие своего часа лавочники и ремесленники, не целясь, грохнули из всех стволов, выбив из седел трех всадников и раня еще нескольких, и спустя мгновение бросились наутек, в панике силясь уклониться от разящих казачьих сабель.

— Рубай слымакив, хлопци! [Руби слизняков, ребята!] — Яростно орал Иван Во-лошанин, не обращая внимания, как окрашиваются кровью в алый цвет вороненые кольца пробитой кольчуги. — На гиляку пройдысвитив! [На виселицу прохвостов!].

Немилосердна казачья рубка, и не приведись увидеть собственными глазами, как со звериным неистовством врезаются в дрогнувший строй пехоты эти прирожденные наездники, сея вокруг себя гибель.

Мне недосуг было разбираться, выжил ли кто-либо из защитников баррикады, отметив про себя, что среди павших с нашей стороны нет никого из людей мне близких, я заорал что есть мочи:

— К форту!

Возможно, этот крик спас жизнь кому-либо из голландцев, еще не отведавших сполна сабельного булата. Сбивая с ног обезумевших от страха ополченцев, мы понеслись к старой крепости, бывшей для нас цитаделью последней надежды.

У запертых ворот крепости мы появились как раз вовремя. В тот самый момент, когда начальник городского ополчения во главе полусотни вояк требовал немедленной капитуляции у пятерых гугенотов Адмиральской своры, оставленных здесь Мано в качестве гарнизона. Полагая тыл надежно прикрытым, недавние союзники чувствовали себя в безопасности. Вплоть до того момента, как послышался за их спинами яростный стук копыт и неистовый рев: “Катуй зрадныкив! [Казни предателей!]” Смысл иноземного клича был недоступен пониманию опешивших в ужасе горожан, но вид окровавленных сабель, пропеллерами вращающихся над шальными казачьими головушками, говорил сам за себя. Еще минуту назад торжествующие победу горожане разбегались, прыгали с берега в воду, предпочитая рискованное купание в кирасе близкому знакомству с демонами из неведомой Укрании. Триумфальная капитуляция была сорвана, город перешел в руки испанцев без единого выстрела, однако старая четырехбашен-ная крепость, с давних пор контролирующая гавань, не желала сдаваться, невзирая на очевидную бессмысленность обороны.

* * *

Я с мрачным остервенением созерцал толпы испанцев и раболепно примкнувших к ним ополченцев, все больше и больше скапливавшихся в виду крепости.

— Хорошо стоим, — подходя ко мне, заметил Лис. — С большим достоинством.

— А? Ты о чем? — выходя из задумчивости, переспросил я напарника.

— Говорю, с достоинством стоим. С большим таким. Мужским! И зажато это самое достоинство в железные тиски так, шо мама не горюй.

— Шевалье, я нахожу ваши прибаутки неуместными! — жестко огрызнулся я, но Сергей лишь пожал плечами:

— Можно подумать, шо оттого, сделаю я щас мрачную пику или нет, шо-то изменится! Я, конечно, помню, шо ты у нас крутой полководец, шо во время марша континента-лов в Дакоту ты учил тактике молодого Буонапартия и шо князь Суворов-Рымникский тебе лично золотую табакерку, усыпанную брильянтами, на память прислал, когда ты с индейцами выступил против армии французского диктатора Александра I Дюма. Но я не слышу гениальных идей на тему разгрома неисчислимых испанских орд! Неужто монсеньор принц допустит, шоб мы им не всыпали по первое число? Неужто вирус гуманизма поразил твое высочество в самое нутро и мы на тридцатом и остановимся?

Вероятно, сейчас Лис высказывал то, что молча думали остальные мои соратники, привыкшие доверять судьбы полководческому дару сановного военачальника. Сегодняшнее утро, увы, заставило их пересмотреть свои взгляды. Как ни крути, обороняться у старой цитадели дольше нескольких дней не представлялось возможным. У нас было слишком мало сил, чтобы удерживать весь периметр стен, а генерал де Сантандер вовсе не был новичком в военном деле. Брешь в нашей обороне он сыщет за считанные часы, а дальше… понятно дело, драка будет жестокая, однако подкреплений ждать неоткуда.

— Доложи обстановку! — хмуро бросил я.

— Долаживаю! — насмешливо поклонился д'Орбиньяк. — Казаки, плюс гугеноты, плюс ты да я да Мано — итого тридцать одно рыло. Семь человек, включая тебя, ранены. В крепости две четырехорудийные батареи, но обе бычатся в сторону моря. Так шо, ежели тебе хитрым маневром удастся заманить испанцев поплавать, мы им вломим напрочь и навзничь. Раньше была еще батарея, которая подступы с берега контролировала, но ее, к фуруруям, сократили. Так шо все по классике: и пушки есть, да стрелять некому; и зарядов навалом, да лучше бы самим валить! В смысле — отсюда валить.

Я криво усмехнулся каламбуру старого друга. При всем желании бежать из гавани было не на чем. Опрометчиво списанный нами со счета добряк бургомистр позаботился, чтобы все, что могло выйти в море нынче утром, без промедления это сделало. И пятеро гугенотов, оставленные здесь гарнизоном, ничем не могли помешать повальному бегству. Все они готовились дорого продать свои жизни во время последней схватки в воротах. Что ж, теперь нас было чуть больше, но сути дела эго отнюдь не меняло.

— Ладно, — махнул рукой я. — Возьми пару казаков покрепче, и пойдем глянем, нельзя ли перетащить сюда хотя бы одну пушку.

— Отчего ж, пошли глянем, — без особо энтузиазма согласился Лис.

Ветер гонял первые желтые листья по батарейной площадке, точно желая подчеркнуть ее унылое запустение. Тот же самый ветер когда-то играючи забросил крошечное семечко в щель между грубо отесанными камнями башни у самой балюстрады. И вот уже лет пять в голову никому не приходило выкорчевать отсюда молодое деревце, разрушающее кладку. С дозорным, выставленным нами у черных орудийных туш, мы столкнулись еще на лестнице, ведущей к батарее. Он мчался со всех ног так, что едва не сбил нас.

— Ваше высочество! — скороговоркой затараторил наблюдатель, не переводя дух. — Туман над водой рассеивается! Сюда движется эскадра!

— Что?! — округляя глаза, переспросил я .

— Эскадра! Девять вымпелов.

— Испанцы? — бледнея, проговорил я, стараясь унять невесть откуда появившуюся дрожь.

— Никак нет. По виду англичане. Извольте сами поглядеть.

Мы стояли на батарейной площадке и вглядывались сквозь совсем уже поредевший туман в очертания приближающихся к гавани кораблей. Трепетавшие над мачтами белые флаги с красным крестом и мечом Лондона не оставляли ни малейших сомнений в их принадлежности.

— Ваше высочество! — не отрывая взгляда от окуляра подзорной трубы, проговорил дозорный, один из пяти оставшихся в живых гугенотов Адмиральской своры. — Быть может, наконец эскадра лорда Сеймура?

— Это было бы хорошо, но вряд ли, — тщательно оглядывая приближающиеся мачты, пробормотал я. — Во-первых, когда испанцы пришли под стены Маольсдамме, они точно знали, что здесь королева. Стало быть, перехватили гонца, больше узнать им было неоткуда. К тому же, будь перед нами корабли лорда Сеймура, над ними бы развевались королевские штандарты с лилиями и леопардами. А это… Кажется, это купеческие суда.

— Прынц! — поворачиваясь в мою сторону с безысходным оптимизмом, заговорил Лис. — Есть неслабая версия. Из разряда барон Мюнхаузен между львом и крокодилом. Это наш старый приятель на свежеотремонтированной каравелле смотался в Лондон, и старина Рейли прислал за нами личные экипажи. По одному на каждого приговоренного плюс еще четыре, если мы решим в очередной раз к своим лайбам [Лайба — лодка] приделать ноги.

— Почему ты так думаешь? — поинтересовался я, и мой вопрос был почти заглушен залпом, донесшимся со стороны ворот.

— От чортопханци кляти! — выругался один из казаков, сплевывая за парапет. — Неймется гадючим сынам!

— Вон видишь, кораблик рулит, второй слева. Так я готов спорить на три щелбана, шо это “Вепрь Уэльса”.

Я перевел подзорную трубу туда, куда указывал д'Орби-ньяк:

— Похоже, ты прав. Значит, все-таки Рейли!

— Послушай, Капитан, — это шанс! — тихо, почти шепотом заговорил Рейнар. — Придумай быстренько, как столкнуть лбами англичан с испанцами, а мы под шумок приватизируем, скажем, того же “Вепря”. Сечевики по морю с детства ходят, так шо управимся! Как-нибудь до Кале до-шкандыбаем.

Ответный залп, не такой звучный, но куда более прицельный, чем первый, прогремел над округой, объявив всем сомневающимся, что старая крепость не намерена сдаваться.

— Лис! — Я повернулся к другу. — Сам понимаешь, положение крайне опасное. Если ты откажешься, я пойму. Но мне сейчас представляется возможным единственный выход. Ты пойдешь парламентером к испанцам и объявишь, что эскадра приплыла к нам на помощь. Потребуй у них сложить оружие. В противном случае обещай немедленную и беспощадную расправу. Так убедительно, как ты, задурить голову никто не сможет!

— Рискнуть можно, — скептически почесал затылок Лис.

— Другого выхода я не вижу. Полагаю, после столь наглого требования испанцы либо очистят город и обратятся в бегство, либо, наоборот, вступят в бой с десантом. И в том, и в другом случае у нас появляется шанс. Хотя, честно сказать, мизерный.

— Ну, это нам не впервой, — разводя руками, усмехнулся Лис. Он хотел еще что-то добавить, но тут над орудийной площадкой прозвучало великое, как российское “авось”, неизбывно-хохляцкое “Тю! Ты ба! Пане сотныку, подывиться, будь ласка, та це ж москали! [Тю, ты смотри! Господин сотник, это же московиты!]”.

Сергей буквально вырвал подзорную трубу из рук соратника, начисто забыв о собственной оптике, зажатой в левой руке.

— Московских окон негасимый свет! — спустя минуту проговорил он с тем непостижимым для европейца чувством, с каким, витиевато ругаясь, провожают пламенеющий во все небо закат восторженные соплеменники моего напарника. — Шоб я так жил! В натуре, стрельцы! Причем, — он обвел окуляром палубы кораблей, на которых, в ожидании скорой высадки, строились обряженные в длиннополые кафтаны воины с пищалями и бердышами в руках, — до хренища! Не пойми шо в мире деется!

— Ой, лышенько! — обескуражено замотал головой второй сечевик, вглядываясь в даль. — Аз москалями ще и якись тетехи у спидныцях! Та уси, я к одна — бородати! [Ой, горюшко! А с московитами еще какие-то тетки в юбках! Да все как одна бородаты!].

— Это не женщины, — складывая подзорную трубу, улыбнулся я. — Это шотландцы! Ничего не понимаю. Прямо не эскадра, а какой-то Ноев ковчег!

Выстрелы со стороны штурмующих стихли. Подходящие к гавани корабли были видны не только нам, но и испанцам, и голландским переветникам. И должно быть, всех в эти минуты волновал один и тот же вопрос: на чьей стороне и против кого воюют невесть откуда взявшиеся заморские гости? Конечно, можно было предположить, что обуреваемый гневом по неведомому нам поводу царь Иван Грозный решил объявить войну Голландии, но чтобы вспышка монаршей ярости была обращена именно против захолустного Маольсдамме, — это уж как-то слишком!

— Месье! — Я повернулся к ждущему приказа гугеноту. — Извольте сходить за королевой. Попросите ее величество, пусть она пожалует сюда или же хотя бы ответит, известно ли ей, на чьей стороне воюют московиты.

— Слушаюсь, монсеньор принц, — склонил голову отважный француз и опрометью бросился выяснять самый животрепещущий в этот миг вопрос.

* * *

Московиты были на нашей стороне. К немалому удивлению Елизаветы, и думать забывшей о договоре, подписанном четыре года назад в Вологде послом ее величества Томасом Рэндальфом, однако впоследствии не утвержденном парламентом, ее царственный собрат к своей подписи под документом относился весьма серьезно.

В свое время, не желая быть втянутой в Ливонскую войну, Елизавета предпочла ограничиться лишь дипломатическими выпадами против врагов Руси да ролью посредника между схлестнувшимися из-за балтийских портов сторонами. Царь Иван, понимавший условия союза совсем по-другому, в те дни весьма ярился из-за британского коварства, заявляя своей заморской “сестре”, что-де “в ее отсталом государстве правит не она, а мужики торговые, а безвластная королева пребывает в своем девическом чину, как пошлая девица”. Не желая терять выгодного торгового партнера, изворотливая, точно куница, Бэт Тюдор поспешила замять скандал, отдав в жены недавно овдовевшему “Рексу оф Руссия” свою племянницу леди Мэри Гастингс.

Насколько я помню, в нашем мире эта сиятельная особа не пожелала идти замуж за далекого государя со столь многообещающим прозвищем, но здесь царица Мария Гостьина уже второй год восседала в Кремлевских палатах на вызолоченном троне, присланном ей в дар Крымским ханом. И, как мы имеем возможность убедиться, не зря. Прознав, не без помощи агентуры пана Михала, о невзгодах “любительной сестры”, царь Иван сначала лишь глазом мрачным вокруг повел, выискивая, не притаился ли где злой изменник навроде клятого злодея Ралея, но быстро успокоился, велев сердечному другу князю Курбскому для острастки отрубить три мало в чем повинных головы.

Однако не тут-то было! Царица Мария, хоть и с русской речью ладила слабо, но уж если чего хотела, то всегда умудрялась объяснить, что именно. Так что, написав в сопроводительном письме, что “ежели кто вам недруг — нам он тоже враг злой”, государь всея Руси отрядил в заморский поход шесть сотен стрельцов да доброхотных людей немецкого строя семь десятков. Во главе сего войска он из милости поставил головой князя Егория Милославского, которого пред тем мыслил казнить как предерзостного вора, но за шибкий ум и хоробрость помиловал да за море с глаз долой отослал.

Как раз тут, в Дерпте, английские корабли московской компании стояли. Вот и вышли они в море, взяв на борт вместо обычных меда, пеньки и соболей экспедиционный корпус русской армии. Правда, в Англию эскадра пришла поздно — спустя несколько дней после нашего побега. Тут-то закавыка и получилась. Бросив якорь в Йорке, московиты выяснили, что королева исчезла незнамо где и что в ночь перед тем в самом Тауэре духи пляски устраивали. Так шо, может, и ее утащили.

Не склонный верить детским сказкам князь Милослав-ский очень быстро сообразил, что возвращаться на родину с такими вестями — дело глупое. Как не на воротах повесят, так на кол посадят! И начал он, невзирая на протесты английских купцов, рейдировать у британского побережья, стараясь отыскать след “унесенной призраками” королевы.

Дело казалось совсем уж гиблым, когда прямо на стоящие близ устья Темзы корабли из тумана выскочил “Вепрь Уэльса”, лишь вчера утром покинувший Маольсдамме. И вот теперь эскадра направлялась в Лондон, торопясь успеть на оглашенную завтрашним днем свадьбу лорда Уолтера Рейли и ее величества королевы Марии Стюарт.

Весть об этом оглушила Бэт Тюдор, вновь почувствовавшую себя королевой, едва лишь она, усевшись в кресло в адмиральской каюте, приняла доклады князя-воеводы и капитана семи с половиной десятков шотландских наемников, перешедших от свеев к русским в годы Ливонской войны и теперь, с легкой руки царя Ивана, отправленных в родные пенаты.

Звался сей капитан Гэбриэл Элфингстоун. За последние годы он успел зарекомендовать себя доблестным воином и благородным человеком, сражаясь во главе отряда против крымских татар. По настоянию английского посланника, Джерома Горсэя, бежавшие в свое время от Стюартов шотландцы были присоединены к московитам, тем самым снабдив их множеством толмачей, хотя и не слишком умелых в своем деле.

Проявить воинскую доблесть ни шотландцам, ни стрельцам в Маольсдамме не довелось. Сообразив, что помешать высадке десанта не сумеет, осторожный граф де Сантандер велел отступить, опасаясь, должно быть, не только удара с моря, но и того, что “сообразительные” голландцы вновь переметнутся на сторону противника. Полагаю, в эти минуты жизнь пронеслась перед глазами бургомистра со скоростью уходящего поезда. Каково же было его удивление, когда эскадра, едва приняв на борт все еще бледную от пережитого королеву со “свитой”, отчалила, желая поспеть в Британию к началу торжеств. Долго обескурахсенные горожане, ожидавшие, как водится, погрома и разграбления, смотрели вслед отплывающим кораблям, соображая, объявить ли им своего градоначальника национальным героем или же поднять его на пики.

— Ваше величество! — извиваясь ужом, юлил хозяин “Вепря”. — Неужто вы могли подумать, что я желал бросить вас в столь трудную и опасную годину?! И это все после того, что мы пережили совместно во время шторма? А помните абордаж?! Разве после всего этого я мог вам изменить?

— Проклятье! Именно так я и думаю, — сурово вещала уже вполне вернувшаяся к роли самомастной королевы Елизавета.

— О нет! Что вы! Местные рыбаки дали мне знать, что неподалеку отсюда видели корабли с вооруженными иноземцами, идущими на помощь вашему величеству! Я поспешил найти их, чтобы привести сюда.

— Так торопились, что даже не поставили об этом в известность меня и принца Шарля?

— Я боялся, что вы мне не поверите, ваше величество! — со слезой в голосе проговорил шкипер. — Что сочтете мое рвение постыдным бегством!

— Так оно и было, дьяволово отродье! — с чувством подтвердила королева.

— Ваше величество! — вмешался в допрос капитан Эл-фингстоун на правах грубого шотландца, да к тому же героя сегодняшнего дня, позволявший себе не забивать голову придворным этикетом. — Мой родственник, лорд Эгмот, когда-то любил говаривать: “Змея, кусающая вас, — плохая змея. Змея, кусающая вашего недруга, — хорошая змея. Но если это один и тот же аспид, вам придется потрудиться, чтобы он знал, кого жалить”. — Произнеся эти слова, шотландец не слишком ловко поклонился, кидая на меня исподтишка взгляд, чтобы оценить, четко ли я расслышал названное имя. — В данном случае у вас в руках хорошая змея.

Я отвел взгляд. Должно быть, у некоторых произошедших за последнее время событий причинно-следственная связь была иная, нежели я предполагал. Именно на это намекал шотландский родственник тауэрского затворника. Королева, услышав имя старого знакомца, едва заметно вздрогнула и молча, жестом руки отослала прочь ни живого ни мертвого шкипера. Похоже, это молчание подействовало на него сильнее самых заковыристых вопросов.

— Ваше величество! — поворачиваясь уже в дверях, вновь заговорил он. — Но ведь я же сказал этим господам, где вы есть. А мог бы скрыть!

Молчание Дианы-Вирджинии было ему ответом.

Копье горяшее — знак для всех!

Шотландия, слушай меня! —

выпевал зычный голос на гэльском диалекте.

Сэр Джон Мак-Кэй влезает в доспех,

сэр Джон седлает коня…

Гордо звучали слова древней шотландской песни. Мы с Лисом стояли у фальшборта, наблюдая, как появляются по берегам Темзы недавно оставленные пейзажи сельской Англии.

Со двора выезжает сэр Джон Мак-Кэй

С дюжиной молодцов

Словно молния меч в его крепкой руке,

И отвагой горит лицо

Пой, волынка, радуй честной парод —

грянуло припев многоголосье луженых шотландских глоток.

Над горами песня моя звени

Ведь покуда не выбит Мак-Кэев род,

Шотландию не пленить!

Шотландию не пленить! —

разом грянули все семьдесят пять дюжин подчиненных капитана Элфингстоуна.

— Да ты не волнуйся! — успокаивал меня Лис. — Шо ты трусишься, как дьякон в синагоге! Все сделаем по-тихому. “Вепрь” швартуется поблизости от Темз-стрит. Вот это чудо в клеточку, — Сергей кивнул на голосистых певунов, — высаживается на берег и, распугивая народ криками “Слава королеве!” и нежными трелями волынок, марширует к замку Бейнард. Поскольку Стюартиха — шотландская королева, то все решат, шо так и надо. Главное — улыбаться от уха до уха и орать дурными голосами шо-нибудь поздравительное. А это они умеют! Слышишь, как душевно выводят!

Со двора выезжает сэр Джон Мак-Кэй,

Словно молния меч в руках

Там на речке Твид, шотландской реке,

Собирает король войска.

“Я с врагами клинок свой скрестить не прочь,

Я защитник родных границ.

Но уж если не спать в непроглядную ночь

То, конечно, в шатре у девиц”

Пой, волынка, радуй честной народ. —

вновь затянули бравые потомки стойкого защитника независимости горной страны.

— Как выводят, как надрываются! Одно слово — горцы! Буквально — грузинский народный хор шотландской песни! — покачал головой тонкий ценитель многоголосого пения. — Так вот, ворота в Бейнарде будут открыты, это без вопросов. Там в честь свадьбы на шару наливать должны. Англичане, знаешь ли, народ серьезный. Выпивка — дело святое! Это тебе не государственный переворот. Если не отставиться по поводу свадьбы, могут и морду набить!

Я усмехнулся. Рассказывать мне о нравах англичан — было в этом что-то от типичного славянского всезнайства!

— Так шо в замок мы войдем, а дальше, как обычно, с шутками и прибаутками снимем охрану и обеспечим высадку стрельцов. Дальше я служу обедню. — Лис молитвенно сложил руки перед грудью. — Ну, ты понял? А ты, как водится, во всю мочь командуешь парадом.

Услышь нас сейчас кто-нибудь со стороны, вряд ли он смог бы догадаться, о чем вообще идет речь. Но такая возможность ему бы не представилась, поскольку слитный хор шотландцев без малейшего стеснения оглашал берега Темзы глубоко патриотическим:

А с утра англичане пришли гурьбой,

Слишком поздно труба трубит.

И король Шотландский кинулся D бой,

Но, к несчастью, был разбит.

А сэр Джон, позабыв нацепить штаны,

Англичан мечом своим бьет.

Никогда не видать вам моей спины,

И того, что пониже ее!

Я невольно усмехнулся столь игривой трактовке исторических событий, но после непременного припева последовали очередные откровения.

И рука была твердой, и меч остёр,

И… усы наводили страх.

Так сэр Джон Мак-Кэй отстоял шатер.

Англичане повержены в прах.

“Будьте все с Мак-Кэем моим равны!” —

Короля прозвучал приговор,

И с тех пор не носят в сраженьях штаны

Дети Шотландских гор!

И опять зазвучали слова о волынке и честном народе лишь там, где прежде поминался один только Мак-Кэй, вслед за прозвучавшим именем выступил один из певунов:

Ведь покуда не выбит Мак-Артуров род…

За ним вышел следующий:

Ведь покуда не выбит Мак-Грегоров род…

И дальше, дальше, дальше… Дугласы, Кэмпбэллы, Мак-Интайры, Мак-Картни…

Шотландию не пленить!

Шотландию не пленить! —

взревела заведенная толпа.

— О, Капитан! А вон, кажись, и лондонские предместья замаячили! — Сергей кивнул на показавшиеся впереди кресты опустевшего ныне монастыря Святой Катерины Сэмптонской. — Пора уменьшить громкость наших хайлендеров [Хайлендер — горец].

* * *

— А ну расступись! Расступись, кому сказал!

Толпа, собравшаяся у собора Святого Павла поглазеть на венчание Уолтера Рейли с Марией Стюарт, недовольно оборачивалась и шарахалась, упираясь взглядами в богатые вышиванки и шаровары сечевиков. Даже стража, собравшаяся обуздать буянов, замерла в недоумении, обнаружив среди диковинных гостей шевалье д'Орбиньяка с огромным блюдом в руках. Долг повелевал им хватать беглеца, но где ж это видано, чтобы сам он возвращался обратно, да еще неся вместо повинной головы ароматно пахнущее блюдо с угощением. Во всю мощь ударили колокола, повествуя Лондону и миру, что брак между Шотландской королевой и лордом-протектором Британии пред Богом и людьми считается освященным.

Еще несколько мгновений — и королевская чета, сопровождаемая приветственными возгласами черни, ступила под арку храмовых ворот. И тут…

— Хлеб-соль молодым! Многие лета! — Лис со товарищами протолкался к усыпанной лепестками роз дороге, преграждая путь молодоженам. — Новое блюдо из трюфелей Дианы. Заморский рецепт! “Великая Армада!”

Рука Ивана Волошанина сдернула с блюда холст, открывая взорам припеченные половинки картофелин, утыканные палочками с насаженными тонкими ломтиками сала.

— Примите, вашесь, не побрезгуйте! — Лис сделал несколько торжественных шагов по направлению к Рейли. — Откушайте горяченького! — Он склонился, протягивая вперед блюдо, и заговорил трагическим шепотом: — Уолли, королеву заказывал? Так я тебе ее доставил!

Глава 29

Джентльмен, расходясь с истиной,

не забывает вежливо поклониться.

Лорд Браммел

Безземельный король Шотландии, лорд-протектор Британии не мигая смотрел на Лиса, точно пытался сообразить, не чудится ли ему этот пройдоха с картофельными фрегатами, плавающими в поблескивающем море растопленного масла.

Колоритные спутники моего друга, с длинным клоком волос, свисающим от макушки до уха, обряженные в странного вида рубахи и штаны столь широкие, что их можно было бы использовать в качестве паруса на рыбацком баркасе, в свою очередь поедали взглядами расфранченное общество, прикидывая в уме, сколько ж всего полезного можно накупить, продав, скажем, один только затканный переливчатыми каменьями жупан, одетый на Лисовском собеседнике. Насколько я мог видеть Рейли глазами напарника, свадебное возбуждение не добавило ему на щеки румянца. Да и плотно сжатые то ли в надменной усмешке, то ли в гримасе подавленного негодования губы весьма недвусмысленно давали понять, что сейчас творится на душе недавнего сорвиголовы.

— Так я не понял! — не слишком смущенный молчанием лорда-протектора, продолжал Рейнар. — Тебе королева нужна или нет? Мадам, прошу прощения, я это не о вас! — Он поклонился Марии Стюарт, едва удерживая в равновесии блюдо с угощением.

— Грэнвилл! — резко повернулся назад Рейли, нарушая молчание. — Шевалье укажет вам, куда ехать. Ступайте привезите сюда маркизу Дорсет!

— Как это “ступайте”! — Лис возмущенно протянул блюдо Ближайшему из казаков, чтобы иметь возможность активно помогать себе в изъяснении мысли руками. — Это шо тут, частная благотворительность? Я ее пер, надрывался! Головоломная комбинация, полет ума над бездной суеверий! Парней вон напряг, а он — “приведи”. А награда, значится, тому, кто доставит?! Слышь, Грэнвилл, не суетись! — через плечо Рейли прикрикнул Лис. — Никто никуда не едет!

— Вы забываете, где находитесь, шевалье! — тоном, полным королевского величия, проговорил лже-Габсбург.

— Да ну?! — искренне всплеснул руками Рейнар. — Я шо, ошибся адресом? Это не Темза, это не Лондон? Ой, извините! А, простите, вы не подскажете, как тут в Англию пройти? Мне там один лорд-протектор сделку предлагал: королеву на ее содержание в золотом эквиваленте. У меня и бумажка о том имеется! — Сергей жестом фокусника выхватил из-за пазухи сложенный пополам листок, не так давно оставленный капитаном “Вепря Уэльса” в его покоях. — Смотрите все! Здесь все четко указано — и стоимость королевы, и просьба доставить ее пред грозные очи. Только, чиф, дурных нэма! Тебе нужна королева, мне нужно золото! Я понимаю, у тебя тут свадьба, накладные расходы, но потом же тебя не дозовешься, не допросишься! Мне ваши “Зайдите на недельке!” нужны, шо осьминогу маникюр! Королева здесь, неподалеку. Это без дураков! С ней мои люди. И заметь, я им еще монет в мошну не наметал, они ждут-ждут, но могут и разобидеться, драку на свадьбе устроить. Тебе это надо? Так шо примитивный натуральный обмен: я получаю золото, ты — Бэт Тюдор.

— Ты ставишь мне условия? — На мужественном лице Рейли в эту секунду не было ни малейшей доли тщательно натренированной царственной надменности. Перед Лисом стоял безжалостный корсар, готовый до последнего драться за вожделенную добычу. — Стража!

Грохот падающего блюда походил на звук гонга, объявляющего начало боксерской схватки. Обжаристые до корочки съедобные кораблики рушились на брусчатку, разлетаясь в куски и превращаясь в месиво под каблуками высоких казацких сапог.

“Стража!” наряду с “Взять их!” и еще несколькими словечками из того же лексикона были накрепко заучены сечевиками и, с легкой руки Лиса, вызывали у них единственную, но весьма четкую реакцию. Стволы абордажных пистолетов, до времени упрятанных за широкими кушаками, неприветливо уставились во все стороны, грозя выплюнуть смертельный заряд в ближайшего недруга.

— Чиф, забыл предупредить. У моих друзей так плохо с английским, как у вас будет плохо со здоровьем, ежели вы не бросите эти глупости! Милорд! Шо вы кочевряжитесь, как угорь на сковородке! Я же не прошу ничего сверх того, шо вы мне обещали! Я только хочу получить свой гонорар и унести ноги подобру-поздорову. Можете на меня обижаться и не есть того, шо я приготовил с такой любовью, — д’Орбиньяк, качая головой, поглядел на остатки “разгромленной армады”, — но продажа воздуха с открытых платформ по безналичному расчету меня не интересует! Золото в обмен на королеву! Все честно! Посылайте Грэнвилла за казначеем. Ежели не хватает монетами, так и быть, по старой дружбе возьму изделиями по весу — и едем за их величеством!

— Где она? — мрачно отрезал Рейли.

— Да тут по карте буквально рукой подать! — не смущаясь грозного самозванца, брякнул Лис. — Хозяин ласковый, у меня шо, с произношением проблемы? Я вижу деньги, и мы, ежели хочешь, со всей твоей королевской конницей и, опять же, королевской ратью отправляемся за робкою Дианой. Другие варианты не рассматриваются. Попытка давления на больные мозоли приравнивается к объявлению войны!

Гул не то одобрения, не то возмущения, а всего вернее и того, и другого вместе, катился над папертью величественного собора, точно мраморный шар, ускользнувший из-под лапы оскалившегося каменного льва у дворцовых ворот. На горе церемониймейстеров, ночами не смыкавших глаз, чтобы сделать сегодняшнее венчание зрелищем незабываемо величественным, ритуал был окончательно и безнадежно скомкан. Охочая до зрелищ толпа, намеревавшаяся еще с утра тешить рассказами о королевской свадьбе всех тех, кто не смог узреть ее воочию, искренне радовалась неожиданной импровизации. Сотни оголтелых зевак, сбившихся в плотную людскую массу, лезли друг другу на плечи, желая увидеть и услышать побольше, самозабвенно ругались с городскими стражниками, обряженными в честь праздника в блестящие кирасы и надраенные каски кабасеты с плюмажами из петушиных перьев. Десятки карманников, пользуясь редкостным случаем, спешили пополнить личный бюджет, также добавляя ажиотажа в бурно участвующее во всех перипетиях разыгрывающейся драмы многолюдство.

Слух, быстрый, как ночной пожар, и такой же неудержимый, из дома в дом, из двора во двор, мчал по городу, выдергивая из-за закрытых дверей всех тех, кто по какой-либо причине не пожелал изъявлять верноподданническую радость по случаю благословенной женитьбы.

“Королева в Лондоне!” — передавалось из уст в уста, где шепотом, с печальным вздохом, а где и с радостью в полный голос.

“Рейли покупает Елизавету Тюдор у турок за все сокровища казны!” — толковали на окраинах. “Рейли продает Англию туркам! — округлив глаза, твердили в пригородах, хватаясь за дедовские копья и палаши. — Султан прислал ему Великую Армаду, груженную золотом!”

Боюсь и подумать, в каком виде этот слух докатился бы до предгорий Шотландии, но здесь и сейчас весь Лондон и вся его округа, все Лондонское графство от мала до велика вывалило на улицы в тщетной попытке уразуметь, что же все-таки происходит. Ах, как дорого дали бы все эти десятки тысяч горожан, чтобы своими глазами увидеть происходящее! Но где там! Поди рассмотри из “Дупла сороки” то, что толком не разберешь и с колокольни Святого Павла! И все же, покинув дома и лавки, народ стекался к собору, тараща глаза в тщетной попытке что-либо рассмотреть, не обращая внимания на мелкие неудобства вроде исчезновения кошелька или же помятые ребра.

— Проклятье! Чертов хвост! — невольно теряя обычное самообладание под взглядами толпы, слившимися в единый сверлящий немигающий взгляд, процедил Рейли. — Ладно! Золото будет здесь через сорок минут, от силы — час. Все, как я и обещал. Сложите оружие и ждите.

— Уолтер, какой ты хитрый, это что-то! — Лис почесал затылок вытащенным из-за голенища перначом. — Утри слезу, все будет по-другому. Мы будем стоять здесь, и ты будешь стоять здесь, пока не доставят бабло, в смысле, деньги.

Миссис Рейли, к вам я никаких претензий не имею. Вы можете вернуться в собор, послушать орган и попросить доброго Боженьку, шоб он надоумил вашего ненаглядного супруга и нашего старого приятеля Уолтера не выкидывать очередных фортелей. Иначе, мадам, вы скоропостижно переживете и этого мужа! Теперь, милорд, можете командовать Грэнвил-лу, шоб он брал стражу и поторопился с доставкой золота. — Лис сделал несколько шагов к Рейли, во время разговора неспешно отступавшего к воротам храма. — Уолли, я, конечно, понимаю, шо за колонной можно укрыться от пуль, но, поверь, я уже все просчитал, ты до нее не добежишь!

Глаза отчаянных храбрецов встретились, как пара запущенных с размаху клинков. Поднеси сейчас кто-либо электрическую лампочку — она бы загорелась ярким светом и лопнула от перенапряжения.

— И еще! — Рейнар неспешно поднял пернач на уровень груди лорда-протектора. — Зря ты картохи не попробовал… Я корячился, думал порадовать!

Хохот, которым разразился выряженный в шелка и бархат самозваный повелитель Британии, можно было принять за сумасшествие. Казалось, напряжение последних месяцев, точно перебродивший эль, вышибло дно бочки, ломая несгибаемого Уолтера Рейли пополам в неостановимом, неудержимом приступе истерического смеха.

— `Ну шо, Капитан`, — подытоживая увиденное, удовлетворенно проговорил Лис. — `Готовьте встречу и не скупитесь, умоляю, не скупитесь на спецэффекты! Это ж просто неуважение к потомкам — входить в историю с постными лицами!`

* * *

Замок Бейнард находился на королевской земле. Стены его трапецией вклинивались в густо застроенную частными домами Темз-стрит, отделяясь от простолюдных хибар широкой полосой немощеной пустоши. Еще полвека назад здесь красовался глубокий ров, засыпанный по приказу Генриха VIII. Обычно незабвенный батюшка нынешней опальной королевы устраивал здесь смотр гвардейцам личной стражи, временами тут проходили рыцарские турниры, подобные героическим ристаниям прежних веков, в остальное время тут красовались балаганы, веселившие лондонцев язвительными шутками кукольных баталий.

Нынче балаганы были свернуты. По замыслу неведомого распорядителя празднеств на пустоши располагалась команда фейерверкеров, ожидавшая лишь приказа залить огненным сиянием небо над Темзой. Стоит ли говорить, как были удивлены мастера огневого боя, увидев перед собой королеву в окружении сотен обряженных в длиннополые кафтаны стрельцов. Местное население, не посвященное в тонкости программы торжеств, как я и надеялся, сочло странного вида воинов частью обещанного празднества. Однако у фейерверкеров такой возможности не было. Им оставалось либо погибнуть, либо перейти на сторону законной государыни. Что они, надо сказать, и сделали незамедлительно.

— `Капитан!` — раздалось на канале связи. — `Надеюсь, к встрече гостей все готово? А то мы уже подъезжаем!`

— `Не волнуйся`, — обнадежил я друга. — `Как шоу начнется, бегите к стене замкового сада. Там вас будут ждать`.

— `Ясно. Понял`, — подтвердил Лис. — `Ну, теперь держите кулаки, шоб все у нас срослось`.

Колонна всадников, стесненная жмущимися друг к другу стенами домов, превращающих улицы в ущелья, двигалась неспешно, и звон доспехов, смешанный с цокотом копыт, был слышен издалека.

— Приготовились! — скомандовал я Олуэн, стоящей рядом со мной. — Когда я махну рукой — начинай вращать колесо. Только не очень быстро.

Девушка поглядела на меня, на сооруженное нами устройство и молча кивнула. Видеть подобный агрегат, а уж тем более подобный агрегат в действии ей никогда не доводилось. Впрочем, как, пожалуй, любому из европейцев этого времени. Ее смертельно подмывало узнать, чего вдруг я посадил ее с самого утра вырезать фигурки людей в листах пергамента. Но, проникнутая сознанием важности происходящего, мисс Тавис мучительно боролась с любопытством и пока что одерживала над ним верх.

— Так. Зеркала на месте. Все держится, все вращается. Мушкетный ствол смотрит прямо в тигель. Зажигаем горелку. Надеюсь, магниевых зарядов на пару минут хватит. Только бы оно все не взорвалось к чертовой матери! Теперь слово за фейерверкерами. — Я посмотрел в окно, пытаясь разглядеть, не появилась ли меж ближних к замку домов голова кавалькады. Звук движения слышался все ближе, а вместе с ним все явственнее доносился гомон толпы, старающейся поспеть за всадниками, чтобы не упустить ничего существенного из предстоящего зрелища.

— Ну, вот и они! — прошептал я, наблюдая, как появляются из закоулка лорд-протектор на рыжем ирландском скакуне, как рядом с ним на поданной “высокому гостю” лошадке гарцует д'Орбиньяк, а вслед за ними, бок о бок, движутся сечевеки и доспешная стража Рейли. — Господи, только бы все сошлось!

Я бросил взгляд в сторону пустоши. Елизавета Тюдор восседала на снежно-белой кобыле, и рыжее пламя ее волос металось на ветру, грозя подпалить неосторожной искрой сложенные неподалеку ракеты фейерверка. Вокруг нее то ли конвоем, то ли почетным караулом красовались шевалье де Батц и пятеро гугенотов Адмиральской своры.

— Шо я вам говорил! — вытягивая вперед руку и указывая на королеву, веско промолвил д'Орбиньяк. — Вы, господин Рейли, можете сами убедиться. Королева английская, одна штука. Цвет волос огнекудрый. Имя — Элизабет. Все согласно заказу. Получите и распишитесь.

При этих словах Сергей вальяжно махнул рукой, демонстрируя готовность и впредь быть полезным состоятельному клиенту. Уж не знаю, насколько этот жест поразил Рейли, но для фейерверкеров, как и для сопровождающих их шотландцев, он значил весьма многое. Грохот десятка петард, взорвавшихся позади колонны, заставил коней испуганно присесть на задние ноги, а всадников — покрепче натянуть удила, чтобы удержать в повиновении испуганных животных. Переполошенные неожиданным шумом стражники едва ли заметили, как пробежал под стенами домов неприметный огонек и густой разноцветный дым, прорезаемый, точно молниями, длинными магниевыми искрами, затянул округу плотным занавесом.

— Тикаемо! [Сматываемся!] — завопил Лис, и всадники эскорта лорда-протектора, понукающие испуганных коней, вовсе не желающих мчаться сквозь дымовую завесу, с удивлением обнаружили, что казачьи седла опустели. Лихие наездники исчезли так, будто неведомое слово, выкрикнутое д'Орбиньяком, было магическим заклинанием. И никто не увидел, как спустя считанные мгновения перемахивают они высокую садовую изгородь, держась за любезно сброшенные веревки.

— Назад! Назад! Это засада! — кричали перепуганные кавалеристы, пытаясь развернуться па узкой улице.

Надо отдать им должное — они были хорошими наездниками. Непривычные к дыму и грохоту, кони имеют обыкновение в ужасе шарахаться в сторону, а то и вовсе нестись сломя голову, как свою, так и несчастного всадника. У нас имелся вариант действий на случай стремительного броска вперед ополоумевшей конницы . Но я искренне надеялся, что воспользоваться этим боевым устройством для травми-рования лошадей и всадников нам не придется. Гвардейцы лорда-протектора, к немалой моей радости, справились с храпящими и брыкающимися скакунами, и тут наступила наша очередь.

— Давай! — тихо скомандовал я Олуэн, и она сноровисто повернула тележное колесо с закрепленными меж спиц резными пергаментами.

“Только бы мощности светильника хватило!” — взволнованно подумал я, забрасывая в мушкетный ствол первую завернутую в бумагу порцию магния. За ней еще одну и еще одну. Отраженные в целой системе зеркал, изъятых в замковых апартаментах, вспышки придали жизни вырезанным человечкам, проецируя их на дымный экран. Увы, мощности наскоро сработанного китайскою фонаря едва-едва хватило, чтобы на густых клубах цветною дыма — предмета гордости местного алхимика, заметались белесые танцующие тени. Конечно, для проектора лучше было бы использовать телескоп вместо связки подзорных труб, да где ж его было взять!

— Стойте!!! — завопил я что есть силы в импровизированный рупор, еще недавно служивший огромной воронкой на местной куховарне. — Замрите и слушайте!!!

— Стойте! Стойте! Стойте! — на разные голоса эхом завопили в свои рупоры припрятавшиеся на крышах и чердаках окрестных домов люди Артура Грегори, с легкой руки Рейна-ра уже поджидавшие в Лондоне королевский десант. — Это говорю я — дух-хранитель Англии! Внемлите мне и повинуйтесь, ибо чаша грехов ваших переполнена и список злодеяний, начертанный кровавыми буквами, вопиет об отмщении.

Белесые пляшущие человечки, приводимые в движение рукою Олуэн, дергаясь, вытанцовывали джигу в рукотворном дыму, знаменуя отчаянный гнев растревоженного духа.

— Вороны готовы покинуть Тауэр! — озвучил я очередную угрозу. — Алчущие ныне власти и богатств, близок тот день, когда вы станете молить о корке хлеба и избавлении от бича мучителя!

— Дым рассеивается, — тихо проговорила Олуэн, опасаясь, что ее слова также будут услышаны замершей толпой. — Поторопитесь, мессир!

Ветер с реки немилосердно рвал в клочья дымовую завесу, вовсе не желая согласовывать действия с замыслами мистификаторов. Надо было спешить, чтобы наш обман не выглядел дурацкой выходкой.

— Вспомните о венце Гвендалайн! — со слезою в голосе простонал я.

“Вспомните! Вспомните! Вспомните! — расторопно отозвалось дисциплинированное эхо. — Венец Гвендалайн!!!”

Сколько времени заняло все это представление? Две минуты? Три? Пять… Не имею ни малейшего понятия. Мне эти считанные мгновения казались безумно долгими. Я с облегчением вздохнул, когда услышал за окнами суеверный шепот толпы, сливающийся едва ли не в рев:

— Венец Гвендалайн!

Еще мгновение — и все стихло. Древняя корона, выкованная из серебра лунной дорожки, как ни в чем не бывало лежала на полпути от всадников кортежа лорда-протектора к ощетинившимся пищалями стрелецким шеренгам за спиной королевы.

Как хотелось Елизавете сейчас выкрикнуть “Огонь!” и как мучительно переживала она мудрое решение прилюдно одолеть узурпатора в честной борьбе!

Из окна мне было видно лицо Рейли. Он был бледен, точь-в-точь кружево, лежащее поверх оплечий доспеха. Судя по кривой усмешке, он все сообразил уже после взрыва первой петарды. И все же, все же взгляд его был неотрывно устремлен на замшелый межевой камень, отделявший общинные земли от королевских. Поверх него, точно поверх алтаря ушедших в прошлое друидов, сиял венец Гвендалайн.

Новоявленный король Шотландии поднял было руку, чтобы скомандовать всадникам “Вперед!”, но замешкался и, сменив гримасу на светскую улыбку уверенного в себе любезного хозяина, указал королеве на переливающийся светом майских звезд венец.

Невнятное шиканье и бормотание толпы стихло на вдохе. Никто не знал, сколько стволов сейчас наблюдает из укрытий за этой небывалой картиной, готовясь плеснуть свинцом, если вдруг возвышенная мистерия выльется в банальную уличную стычку враждующих сторон. Никто не подозревал, сколько сейчас поставлено на карту. Я, шепча под нос то ли угрозы, то ли молитвы, не отрывая глаз от происходящего, стучал кулаком об стену, словно от моих странных телодвижений зависело благоразумие сторон.

Пауза затягивалась. Рейли и Елизавета не сводили друг с друга холодных немигающих взглядов. Но вот, должно быть, решив, что ей, как законной правительнице, первой надлежит возложить на голову священный венец, Бэт Тюдор, отринутая дочь и обойденная наследством сестра, легонько пришпорила белую кобылицу, неспешным шагом направляя ее к заветному камню. Шевалье Мано де Батц д'Артаньян следовал за ней неотлучно, как тень, готовый в любой миг броситься спасать чужую нелюбезную королеву.

Вот они поравнялись с буро-зеленым постаментом, и спрыгнувший наземь гасконец помог спуститься гордо взирающей па соперника Диане-Вирджинии. Шепоток вновь прокатился по замершей толпе и, точно волна, медленно сползающая с берега в час отлива, пошел расползаться все дальше по многотысячной толпе, до отказа забившей окрестные улицы.

— Елизавета! Елизавета! — неслось от Темз-стрит до самых отдаленных городских окраин. Между тем отважный коронель Наваррской гвардии осторожно, точно драгоценную вазу, поднял с камня лучезарное сокровище бриттов и протянул его Бэт Тюдор. Еще мгновение…

— О-о-о-о-о!!! — в единый голос взвыла толпа. — Королева!!!

Обод короны, опушенный невиданным доселе мехом солнечных зайцев, мягко обхватил рыжекудрую голову Елизаветы, точно именно для нее и ковался ушедшим к затуманным островам великаном. Стараниями людей Артура Грегори вряд ли бы сегодня нашелся житель Лондона, который не ведал, что это означает.

— `Ну шо, Капитан`, — прорезался на канале связи возбужденный увиденным Лис, — `крутим дырки для орденов?!Ушанка по мерке! Модель сезона, от времени не скукоживается!`

— `Погоди!` — оборвал я речь друга. — `Еще Уолтер не мерил!`

— `Да ну, скажешь!` — отмахнулся Рейнар. — `И так видно — ему такой ажур не по фасону! Не тот хвасон, не та хворма!`

Однако, что бы там ни говорил неуемный в радостном предвкушении Сергей, молчаливое состязание претендентов на английский трон продолжалось. Лишь только венец Гвендалайн, под бурные изъявления верноподданнической радости, был возвращен на место, Уолтер Рейли, “чудом спасшийся сын Марии Тюдор и Филиппа Испанского”, нынешний безвластный король Шотландии, без всяких помощников спрыгнул на землю и размашисто зашагал к межевому камню. Рука его, как это бывало в минуты волнения, крепко сжимала эфес шпаги, живо воскрешая в памяти слова другого, не менее грозного властолюбца: “Господь даровал мне корону и меч, чтобы ее защищать. И тот, кто пожелает отнять у меня первое, непременно познакомится со вторым!”

Он шел, на ходу отстегивая подбрадник бургундской каски, затем, справившись с непослушным замком, сорвал с себя шлем и, не глядя, отбросил в сторону, точно готовясь раз и навсегда прилюдно короноваться сверкающей древней короной. Один шаг, одно движение и… Зеваки ахнули и замерли, не зная, что и сказать! Я, нелепо хлопая глазами, повернулся к Олуэн, точно ожидая у нее объяснений происходящему. И в тот же миг в голове, подводя итог увиденному, раздался возмущенный голос Лиса:

— `Не понял! Капитан, шо за почты! Тюбетейка-то нашему другану конкретно мала!`

Я молчал, не находя ответа. Голова Рейли не превышала размер головы Елизаветы, не говоря уже о дядюшке Филадельфе, которому венец был великоват. Но факт оставался фактом. Легче мне было натянуть детский чепчик, чем самозванцу и авантюристу Уолтеру Рейли — священный венец Гвендалайн! Этот знак верховной власти Британии был ему мал! Окончательно и бесповоротно мал!

Должно быть, никогда еще любопытная, впечатлительная лондонская толпа не была столь шокирована. Она, точно баран, застрявший рогами в новых воротах, замерев, смотрела на вопиющее попрание древней легенды. В полном молчании, опустив на межевой камень озаряющий белый день головной убор полумифических королей, лорд-протектор резко повернулся и зашагал к прядающему ушами коню, роющему копытом землю в ожидании хозяина. Толпа расступилась, вжалась в стены домов, спеша пропустить этого небывалого человека. Даже Елизавета I, королева Британии по законному праву и волею небес, ошарашено глядела вслед удаляющемуся фавориту.

Карканье и шум вороньих крыльев наконец разорвали затянувшуюся тишину, возвращая присутствующих в реальный мир.

— Это Хьюги — один из тауэрских воронов, — тихо произнесла Олуэн, указывая на чернокрылую птицу, вальяжно опустившуюся на сверкающий венец. — Он прямой потомок ворона Гвендалайн — того самого! Должно быть, это какой-то знак! Только я не знаю, что он предвещает.

* * *

Что предвещал сей знак, так и осталось невыясненным. Перевозбужденная толпа, наконец получившая возможность выплеснуть накопившиеся эмоции, со вкусом гуляла, празднуя невесть что — то ли свадьбу Рейли и Марии Стюарт, то ли воцарение Елизаветы, то ли чудесное явление миру пропавшего венца и все с этим связанное.

Придя в себя, Елизавета немедленно двинула к Тауэру стрельцов и новоявленную Шотландскую гвардию, полагая до подхода лорда Фаттлмаунта с его повстанцами и прочих внезапно объявившихся зерцал верности держать твердыню в осаде. Так бы оно, вероятно, и было, когда б не извечная традиция московитов, а вместе с ними и шотландцев — пить до дна тост “За здравие!”.

Желающих диковинным гостям здоровья и долгих лет жизни в Лондоне сыскалось ой как немало, а потому ближе к рассвету самое здоровое, что у них было, — это беспробудный сон. Как говорят в Московии — “хоть святых выноси!”.

Наутро в мою спальню ворвался Лис с глумливым выражением на лице, которое обычно не предвещало хороших новостей:

— Капитан! Шо было, шо было! Это ж просто прелесть!

— Сделай милость, выражайся конкретнее, — поморщился я.

— Как скажешь! — примирительно развел руками д’Орбиньяк. — Щас буду конкретно выражаться! “Счастливые молодожены” ни свет ни заря отправились в маленькое свадебное путешествие.

— Не понял, ты о чем? — нахмурился я.

— Проснись, прынц! Рейли утек!

— Куда? — Я вскочил с постели, точно ужаленный.

— В туманную даль. Перед рассветом “Дерзновение” подняло якорь и начало спускаться по течению Темзы. Не выдержал! Убег!

— Вряд ли, — покачал головой я. — Здесь другое, тебе, наверное, не понять. Это чисто английская черта. То, что мы называем честной игрой.

— Честная игра, говоришь? Ё-моё, то ж я сразу не догадался? Это получается, все, шо Рейлп из сокровищницы в Тауэре выгреб, — его честный выигрыш?

— Много выгреб? — качая головой, спросил я.

— Не-а, немного. Все! — успокоил меня Лис.

— Но вороны на месте?

— Шо с ними станется! Каркали они на все это с местной колокольни!

— Вот и славно. Тогда ничего еще не потеряно!

Глава 30

Выяснить границы возможного удается, лишь перейдя их.

Граф де Сен-Жермен

Ее величество королева Елизавета I, повелительница Англии, Уэльса и Ирландии, давала аудиенцию, спеша одарить наградами верных сторонников. Вне всякого сомнения, похмелье на чужом пиру было для нее испытанием весьма тяжелым, однако надо сказать, что его непреклонная в испытаниях Диана вынесла стойко. Делегация парламента, безусловно, хорошо осведомленная о произошедшем ранним утром в Тауэре, поспешила лично засвидетельствовать свою традиционную верность королеве, а заодно предложить ей кредиты в обмен на уступки. Небольшие, по мнению господ парламентариев, уступки, но фактически сводящие роль государыни к функциям модели для профиля на монетах. Впрочем, и он в эту пору был еще не в ходу.

Выслушав представителей палаты лордов, напоминавших королеве о тех временах, когда могущество монархов держалось на самовластии феодальных баронов, и посланцев палаты общин, утверждавших, что для укрепления державы следует отвести под овечьи стойбища все, какие возможно, земли, королева разразилась сорокаминутной благодарственной речью, пересыпанной цитатами из Аристотеля, Платона и любимого Сенеки. Сомневаюсь, что, кроме этих самых цитат, представители сословий вынесли из речи обожаемой государыни что-либо ценное. Но одно можно было сказать точно: сдаваться на милость денежных мешков обнищавшая королева явно не собиралась.

А спустя несколько дней по Лондону стали расползаться невнятные, но все более упорные слухи о неслыханных богатствах земель по ту сторону Атлантики, о стране, где золото валяется под ногами и дети играют в расшибалочку сапфирами и топазами. Некоторые из завсегдатаев столичных таверн даже утверждали, что видели собственными глазами карту основанного тамплиерами государства на территории не изведанного по сию пору Нового Света. Честно говоря, я не был удивлен, что впервые эту карту видели в “Дупле сороки”. К концу недели по Лондону гулял как минимум десяток “единственных” копий первоначального секретного плана. Еще один, почти законченный, я наблюдал, завернув на огонек к дядюшке Филадельфу.

Стоит ли удивляться, что спустя десять суток после благополучного воцарения законной правительницы последовало учреждение Вест-индской Обсерваторной, сиречь исследовательской или разведывательной, а также Вест-индской Торговой компаний. Держателем контрольного пакета акций в них, как водится, была королева. Однако коммерческий успех этой финансовой махинации был потрясающим. Даже Лис восхищенно качал головой, наблюдая, как раскупаются обеспеченные ветром дальних странствий акции.

По-хорошему, нам следовало уже покинуть этот мир, предоставив его самому себе. Но пока облегченно вздохнуть ни ему, ни нам не удавалось. Герои недавних событий, мы были в центре внимания светской публики, толпой валившей набиться в друзья “спасителям отечества”. Исчезновение же на глазах у ликующей толпы отнюдь не входило в институтские планы. К тому же Мишель Дюнуар, по-прежнему руководивший деятельностью европейской резидентуры, придя в себя после сообщения о бегстве Рейли, упорно настаивал на продолжении нашей командировки.

Несомненно, британский узел был скорее распутан, чем разрублен, но все же угроза испанского нашествия все еще явственно висела над Англией. К тому же пропавший Рейли, как туз из рукава, мог показаться когда угодно, и сбрасывать его со счетов было бы неосмотрительно. А потому меня вновь ожидала встреча с дорогим братом Генрихом, Лиса не менее увлекательное путешествие в Московию… В общем, на ближайшие полгода, а то и год пан Михал уже подобрал для нас весьма своеобразную программу увеселений. Оставалось ждать лишь санкции институтского руководства.

Пока что ее не было. Высоколобые разработчики, напрягая свои зашкаливавшие IQ, строили версии и реверсии развития событий, обсуждали варианты контрвекторного взаимодействия этносоциальных структур в условиях столкновения экономико-клерикальных констант. Группа этического надзора крушила их логичные построения лекциями о гуманизме и незамутненности высокой цели межмирового энергетического баланса. Мы же тем временем готовились к аудиенции у несомненно благословенной и богоданной королевы Елизаветы, наконец вполне ощутившей, что трон — это не просто изукрашенное кресло, наспех поставленное в роскошном доме, полном гобеленов и сквозняков, а стало быть, вполне готовой по-царски принять и наградить всех, кого сочла достойными.

Хэмптонкортский дворец, подаренный некогда Генриху VIII его верным сподвижником кардиналом Уолси, куда больше походил на королевскую резиденцию, чем угрюмый Тауэр, а главное, не порождал в памяти никаких мрачных ассоциаций. Дворец еще не принял привычного мне с юности вида. Таковым он стал лишь в конце XVII века. Я во все глаза смотрел по сторонам, любуясь по-осеннему желтым парком, знаменитым лабиринтом и величественным красно-белым зданием, где изящные округлые башни соседствовали с утонченными ложными стрельницами каминных труб, наводя на зрителя изысканную грусть. Грусть об ушедших временах гордых рыцарей и прелестных дам, спешащих обронить тончайший газовый шарф в узкое оконце-бойницу на радость дожидающемуся милости кавалеру.

Стражники, все как один славные британские парни, до краев наполненные пламенной непоколебимой верностью королеве-девственнице, салютовали высоким гостям, всем своим видом демонстрируя неподдельное счастье от нашего присутствия.

В приемной меня, Лиса и шевалье де Батца довольно угрюмо, но вполне учтиво приветствовал поседевший за последние месяцы Уолсингам, сухо попросивший джентльменов, то есть нас, подождать окончания предыдущей аудиенции. Не желая ни ссориться, ни вступать в пререкания с могущественным королевским секретарем, я в недоумении пожал плечами и принялся созерцать огромные полотна, по пунктам и в подробностях демонстрирующие триумф Юлия Цезаря.

Кроме лорда Уолсингама, королевских драбантов у входа в приемную залу и нас, в помещении присутствовал еще один довольно молодой человек весьма примечательной наружности. Невысокий крепыш с роскошными каштановыми в рыжину усами и голубыми пытливыми глазами, придававшими его обветренному лицу почти детскую наивность. Он бодро ходил из угла в угол, чуть подпрыгивая на ходу и насвистывая едва слышно мотивчик популярной в этом сезоне песенки “Джон придет меня поцеловать”. Казалось, ему не было ни малейшего дела ни до происходящего, ни до присутствующих, ни до священных правил места, где он имел честь находиться. Физиономия свистуна казалась мне смутно знакомой. Но как я ни силился вспомнить, где мне доводилось его видеть, все никак не выходило.

Наконец дверь королевской приемной распахнулась, и оттуда вышел некто, один вид которого недвусмысленно свидетельствовал об импульсивной вспыльчивости, а более того, о быстрой, жесткой и опасной силе.

— Ну что, Хьюго?! — бросился к нему навстречу голубоглазый крепыш.

— Не Хьюго, мой дорогой дядюшка, а сэр Хьюго Бас-кервиль — баронет! — гордо выпрямился новоиспеченный аристократ, расправляя пальцами тонкие усы, буквально перечеркивающие его худощавое лицо.

— Я доложу о вашем прибытии ее величеству! — на чистом французском, как и подобало бывшему посланцу в Париже, сообщил Уолсингам и прошагал мимо радующейся парочки, даже не удостоив ее взглядом.

— Это кто? — покосился в нашу сторону сэр Хыого.

— Французы, — отмахнулся его собеседник. — Скажи лучше, была ли щедра с тобой королева?

— Как сказать, дядюшка, как сказать! Она потребовала треть от моей части добычи в обмен на ее вест-индские акции. Согласитесь, это немалый куш.

— Немалый, — подтвердил его родственник. — Но не горюй, Хьюго! Не будь я сэр Френсис Дрейк, если мы не получим с этих акций по десяти фунтов на каждый вложенный шиллинг. У меня есть карта… — Он понизил голос.

— О нет! — Молодой Баскервиль отрицательно покачал головой. — В ближайшее время за море я не ходок. Королева надежно поставила меня на якорь. Представляешь, эта сквалыга даровала мне имение беглого Рейли неподалеку от Принстона. Сплошные болота и туманы! Да к тому же говорят, там водится всякая нечисть, которая воет по ночам, точно голодный дьявол.

— Но чем же ты планируешь заняться на твердой земле, капитан Хьюго? — обескуражено спросил Френсис Дрейк, должно быть, действительно слабо представляющий, чем вообще можно заниматься на суше.

— Королева поручила мне охрану побережья Девоншира, как некогда своему любимчику Уолли. К тому же мне надлежит лично надзирать за верфями в тех местах, дабы к весне на воду были спущены по меньшей мере три корабля и десяток вспомогательных судов. Диана всерьез побаивается чокнутого испанца!..

— И правильно делает…

Я слушал непринужденную беседу двух матерых океанских волков, на клыках которых было уже немало испанской, португальской, а то и вовсе чьей попало крови, размышляя, что на всякого волка находится свой волкодав. Что, по иронии судьбы, в нашем мире единственная наследница Дрейка выйдет замуж за безвестного капитана кавалерии Уинстона Черчилля, тем самым заложив основу финансового благополучия рода будущих герцогов Мальборо. Не знаю уж, куда бы привела меня крамольная мысль об истоках знатности и богатства, но тут дверь приемной залы вновь отворилась, и возникший на пороге Уолсингам, склонив голову в надменном поклоне, изрек, должно быть, воображая себя посланцем богов:

— Милорд принц, ее величество просит вас проследовать к ней для личной аудиенции.

— А-а-а? — в один голос, не сговариваясь, начали мои спутники и королевские приватиры.

— Вас, господа, — секретарь могущественной повелительницы Британии кивнул Мано и Лису, — она вызовет чуть позже. Вам же, — он перевел взгляд на Дрейка и Бас-кервиля, — государыня велела дожидаться в саду прибытия мистера Хоккинса. — Седобородый вершитель подковерной политики Британии посторонился, давая мне дорогу. — Прошу вас, мессир!

С чем можно сравнить непринужденную беседу королевы, причем не просто королевы, а “обрученной с Англией”, с иностранным принцем? Пожалуй что с румяными фруктами из папье-маше. На вид сладко, но для пищеварения обременительно. Еще недавно мы вместе могли сгинуть в пучине Северного моря, недавно готовились к последней схватке против испано-голландских войск, совсем почти вчера высаживались у Бейнарда. И вот сегодня — дежурная любезная улыбка, обмен заготовленными комплиментами и тонкое ненавязчивое прощупывание почвы, поиск возможной политической выгоды.

Бэт Тюдор, какой мы ее видели в те дни, осталась за дверью торжественно-напыщенной залы. Впрочем, как и Шарль де Бурбон. Здесь присутствовали принц, возможный наследник престола Франции, и королева, безусловная повелительница Британии. А стало быть, общий враг, противостояние рьяным папистским кликушам на фоне возможного сближения с разумным и веротерпимо настроенным крылом Католической Церкви. Вот и все темы для задушевной беседы. Зайди я инкогнито в любую лондонскую таверну — и разговор с ее завсегдатаями получился бы, пожалуй, не менее содержательным.

— И все же, принц! — Королева Елизавета закончила панегирик в честь брата Адриена и без перехода обратилась ко мне, должно быть, желая использовать фактор внезапности: — Ответьте честно, отчего вдруг вам, иностранцам, вздумалось спасать меня, спасать Англию? Насколько я могла заметить, насколько я знаю, Уолтер весьма уважал вас, всячески превозносил ваши дарования, да и вообще желал видеть меж друзей, а уж никак не среди врагов?

— Да, это так, — склонил голову я. — Но, к слову, вас он также превозносил до небес. Однако это lie помешало ему вписать в историю Англии несколько весьма пикантных строк. Что же касается меня, я предпочитаю сам выбирать себе друзей. К тому же то, что ваше пленение связано с моим именем, легло бы несмываемым пятном на мою честь. А не мне вам говорить, что значит честь!

— Ну да… — рассеянно слушая мои разглагольствования, согласилась Елизавета. — Честь, благородство… И все же, милорд принц, вы уклонились от ответа на мой вопрос. Мое освобождение из Тауэра, как ни крути, развязывало вам руки. Я была среди людей мне верных, они бы помогли пробраться на север, к лорду Фаттлмаунту. Если бы Господь хранил меня, я бы стала знаменем для его войск и повела их на Лондон. В конце концов, Всевышний даровал бы мне победу, я верю в это! Он никогда не оставлял меня без помощи.

— Быть может, и так! — пожал плечами я. — Но путь на север сопряжен со множеством опасностей. Военная фортуна переменчива, а так называемая армия Артура Невилла, о которой вы изволили упомянуть, в те дни являлась не более чем соединением нескольких клановых отрядов, к тому же не слишком ладящих между собой.

— Абсолют! — пробормотала, хмурясь, Елизавета, недовольная столь нелестной оценкой “могучего воинства” защитников престола. — Вы что же, беретесь утверждать, что я не вернула бы трон без вашей помощи?

— И в мыслях ничего подобного не имел! — поспешил я утешить раздосадованную государыню. — Просто все произошло так, как произошло. Мы спасли вас, поскольку этого требовала наша честь. Далее, я обещал Олуэн, что вороны не покинут Тауэр, а, следовательно, Англии ничего не будет угрожать. Я также обещал ей, что мы станем на пути любой опасности, даже если священные птицы навсегда покинут древние стены! Быть может, это легкомысленный зарок, но без него мне вряд ли удалось бы склонить мисс Тавис помочь нам! Мы лишь держали слово.

— Олуэн! — Лицо королевы едва заметно передернулось. — Отменно дерзкая и неучтивая девица! Ее заслуга в известном нам деле столь невелика, что, полагаю, и вовсе не стоит особого упоминания. Конечно, в благодарность за помощь я не премину оказать ей небольшой пенсион, но не забывайте: пока мисс Тавис кокетничала с вами в Маольсдамме, ее отец передал в руки узурпатора некую фальшивку, позволяющую ставить под сомнение мои права на престол! Пожалуй, ей достойная награда уже то, что я не лишила жизни этого старого интригана!

— Ваши права непреложны! В этом убедились все, кто имел какие-либо сомнения! То же, что совершил эсквайр ап Райс, сделано с моего ведома и являлось частью общего плана. Мой старый учитель любил говорить: “Если противник слаб, убеди его, что он силен, дабы он успокоился и не набрал силу”. Что же касается мисс Олуэн, — возвращаясь к начатой теме, упрямо склонил голову я, — полагаю, какое-нибудь славное баронство — уютное и богатое, будет для нее вполне достойным знаком вашей благодарности.

Королева вперила в меня долгий изучающий взгляд:

— Признайтесь, Шарль, вы хотите сделать любовницей эту маленькую валлиечку?

— Она достойна лучшего жребия! — уклончиво ответил я. — Но не в моих силах его предложить. Ежели пожелаете, ваше величество, покой и богатство этой семьи будут лучшей наградой для меня за ту посильную помощь, которую я имел счастье вам оказать.

— Пусть будет так. — Королева с явным облегчением улыбнулась, осознавая, что непомерных требований со стороны заморских соседей не последует. — Вы, французы, непостижимый народ! Неисправимые куртуазьеры!

Да, мы, французы, таковы! Будь мы даже англичанами вестфольдского происхождения, малороссами или же гасконцами, которые соотносятся с Францией примерно так, как шотландцы с Англией! Елизавете I довелось в этом убедиться буквально через считанные минуты, когда после меня “за подарками” к ее величеству прошествовали Мано, а за ним и шевалье д'Орбиньяк.

Де Батц, гордый отставной короиель Наваррской гвардии, выпрямившись перед иностранной королевой так, словно она намеревалась снять с него мерку от пяток до макушки, сурово вещал, что долг верного подданного не велит ему принимать награды от сюзерена иной державы без высочайшего на то соизволения. Поскольку же вызвать сюда его величество Генриха Наваррского не представлялось возможным, шевалье д'Артаньян получил в качестве презента от вновь с облегчением вздохнувшей королевы десяток истертых пергаментных свитков, при ближайшем рассмотрении оказавшихся документами, подтверждавшими право на ренту с нескольких владений во Франции .

Судя по датам, эти документы прибыли в Англию еще до войны Роз. Кто знает, существовали ли на материке и поныне обозначенные в записях фермы, леса, виноградники?! Но даже в случае, если обозначенные строения и угодья продолжали существовать, доказательство прав на них являлось делом столь долгим и хлопотным, что, зная любовь гасконца к судейским крючкотворам, подарок Елизаветы смело можно было числить милой безделушкой на добрую память.

С Лисом же повелительницу Британии ждал новый сюрприз.

— Ой, мадам! Да шо вы так напрягаетесь?! — галантно выпалил шевалье д'Орбиньяк в ответ на велеречия огнекуд-рой Бэт. — Фигня делов! Для нас с прынцем ваш клинический случай — плевое дело! Мы ж в свободное от философских изысканий время только тем и занимаемся. Вот, помню, Екатерину Медичи с покойным Генрихом III спасали — вот это веселуха была! Вам Рейли, часом, не рассказывал?!

Лицо Елизаветы I, и без того не слишком округлое, вытянулось и стало в полтора раза длиннее. Напоминание о бывшем фаворите явно не доставило ей удовольствия.

— Ой, ну шо это я, в самом деле? — не унимаясь, куражился Лис. — Виноват, мадам, не подумавши брякнул! А вообще-то мы ого-ro! Шо те неуловимые мстители! Как вас вдругорядь спихнут — вы нам только шепните, мы вас опять посадим!

Речь моего друга редко была досконально понятной как венценосным повелителям, так и их менее титулованным подданным. Но впрочем, когда Сергею было нужно, он излагал свои требования вполне недвусмысленно.

— Да, кстати, о неумолимых мстителях. Они же по совместительству и неуловимые. Когда не так давно в Маольсдам-ме я вел казаков вынимать вас из изменничьих рук мелкобуржуазного отродья, я дал слово парням, шо вы их пожалуете в рыцари.

— В рыцари? — Глаза королевы округлились. — Вы понимаете, о чем говорите?! Да ни один благородный дворянин не пожелает служить мне, если я возведу в рыцарское достоинство этих вечно пьяных диких головорезов!

— Ой, можно подумать, можно подумать! Мадам, не надо песен, вы же взрослая женщина! У вас там промеж клумб сейчас гуляет пара отъявленных образчиков головорезов домашних. И я хочу спросить, где были они, когда мои степные беркуты, не щадя живота своего, не щадили живота чужого. Когда они проливали кровь за ваше, не побоюсь этого слова, величество! Где были эти сэры, почему я их не видел?!

— Пожалуй, вы правы, шевалье, — пораженная яростным напором Лиса, милостиво согласилась Елизавета. — Подвиги ваших смельчаков заслужили достойное воздаяние! Я велю учредить новый рыцарский орден специально для них.

— Точно! — активно возрадовался Лис. — Я уже даже девиз придумал, по типу вашего ордена Подтяжки!

— Подвязки! — возмутился я на канале связи.

— Один хрен, шоб стоял — не падал! Такой, значит, девиз: “Хто криво на нас глянет — всю жизнь кривым ходить будет!”

Елизавета скупо усмехнулась, звякнула в колокольчик, вызывая Уолсипгама. Тот не замедлил появиться, сгибаясь в поклоне.

— Велите пригласить сюда господ ка-за-кофф! — небрежно бросила ему королева.

— Осмелюсь доложить, ваше величество! — Сэр Френсис еще ниже склонил к земле седую голову. — Эти, кхм, джентльмены с утра отправились мыться в баню и, как мне сообщили, поныне там бражничают, требуя к себе пиво и девок. Прошу простить, моя королева.

— О! — не давая никому вымолвить слова, встрял в их разговор Лис. — Вот как раз и название подходящее — Орден Бани! И значить оно будет, шо все мы перед Богом без портков ходим — шо ото в бане! И ему по барабану, шо мы на себя напялили, ибо только дело отличает одного голого хмыря от другого! — Д'Орбиньяк картинно выдержал паузу, обводя взглядом замерших слушателей. — Мадам, не поймите меня правильно, я имел в виду, шо это Богу без разницы!

— Велите звать их, сэр Френсис, — наконец отозвалась королева. — Но все же пусть предварительно оденутся!

* * *

Наше возвращение под сень институтских аллей было уже так близко. Казалось, еще чуть-чуть, еще день-другой, от силы неделя, и отработка деталей нашего таинственного исчезновения будет закончена. Принц Шарль де Бурбон, а вместе с ним его неугомонный адъютант покинут этот мир, толстый отчет о наших похождениях будет сдан в архив, а легенды о том, куда и при каких обстоятельствах мы подева-лись, еще долго будут бередить душу будущих историков покинутого нами сопредела.

Мишель Дюнуар, не желая мириться с утратой высококлассных внедренных агентов, яростно бомбардировал Центр требованиями продлить нашу командировку и обоснованиями дальнейшего пребывания институтских оперативников в роли стационарных агентов. До последних минут начальство не желало идти ему навстречу, но в ют день, когда он, радостно-возбужденный, точно ребенок, нашедший золотой соверен в рождественском носке, возник на канале связи, я без лишних слов понял, что возвращение задерживается. Как выражался Лис: “Вешайся, боец, дембель отменили!” Вести, пришедшие из Испании, подобно мечу древнего варвара, брошенному на чашу весов с римским золотом, неумолимо склоняли институтское руководство к поддержке требований Дюиуара.

Море, как обычно, оказалось благосклонным к неуемно-деятельному хозяину “Дерзновения”. Он успешно достиг берегов Арагона, с шумным ликованием был принят в Мадриде, и спустя всего месяц уже весь католический мир судачил о том, каким ревностным католиком внезапно оказался принц Валтасар, чудом обретенный сын короля Филиппа II, как нежно ладит он с женой, как обоснованны его претензии на английский и шотландский престол, и вообще какое счастье, что все случилось именно так, как случилось!

— Кака гадюка! — узнав об этом, в сердцах промолвил Лис. — А я ж ему картоху жарил!

Но молодой инфант Уолтер Рейли, повелитель Калабрии и Майорки, вице-король Новой Кастилии, не слышал возмущенных слов старого приятеля. Он был занят денно и, полагаю, нощно.

Буквально отдавив своим несгибаемо яростным напором единокровного брата Филиппа II королевского бастарда дона Хуана Австрийского, увенчанного лаврами победителя при Лепанто, он лично возглавил подготовку Армады для вторжения на еретические острова. Возмущенный небрежением, испанский флотоводец в оскорбленных чувствах умчался вершить королевскую волю во Фландрию, а принц Валтасар, энергично взявшись за дело, проводил все свое время между верфями, храмами и солдатскими казармами. Пример Вильгельма Завоевателя явно вдохновлял Рейли, добавляя сил его и без того деятельной натуре.

Таким образом, у нас дел также прибавилось. Франко-англо-голландская коалиция, сколачиваемая при нашем участии, все более обретала реальные формы. Забыв обычные увеселения, Елизавета I вдавалась в каждую подробность грядущей обороны своей державы. О том же, что войны не избежать, ни у кого не было ни малейших сомнений.

Испания, подобно мифическому царю Мидасу, страдавшая от голода из-за бесплодного золотого изобилия, напрягалась из последних сил, чтобы снарядить могучий, никогда не виданный доселе флот. За этой подготовкой, казалось, были позабыты и Голландия с ее бесконечной смутой, и ненасытная католическая лига Франции. Все отошло на второй план, все откладывалось до тех времен, когда принц Бал-тасар на испанских мечах взойдет на трон Англии. Конечно, такое послабление не замедлило сказаться на общем положении в Европе, делая шансы коалиции немного отличными от нуля.

В начале апреля в Британию тайно прибыл благочестивый духовник Генриха IV Французского, брат Ацриен. Он пересек еще штормящее море с одной лишь целью: сообщить огнекудрой Бэт, что его святейшество был вынужден пообещать Филиппу II миллион золотых эскудо для покорения Британии. Правда, римский понтифик благоразумно поставил условие, что выплата состоится лишь тогда, когда первый испанский солдат высадится на островах. А посему смиренный бенедиктинец умолял ее величество не доводить святой престол до растраты, обещая взамен тайную, но весьма эффективную поддержку своих многочисленных друзей.

И вот в последних числах мая, когда душа человеческая радуется жизни, испанский флот вышел в море, оставляя за кормой ободранное как липку отечество. Сто пятьдесят вымпелов, сто пятьдесят тяжелых многопушечных чудовищ медленно ползли через Аквитанское море, наводя ужас на побережье Франции. Но безучастно взирали одеревеневшие святые из-под бушпритов Армады на ощетинившиеся прибрежные крепости. Их ждал более высокий подвиг. Быстроходные французские люггеры, неуловимые пенители волн, стремглав мчались к мысу Финистер, где ждала появления испанцев эскадра коалиции. Даже в соединенном виде по количеству линейных кораблей она не могла тягаться с могучим испанским флотом.

Но это не входило в наши планы. Сейчас главная задача была не пустить испанцев к восточному побережью Англии, маневрируя между Корнуэллом и смертельно опасными скалами Бретани, заставить повернуть их в Ирландское море. Как ни крути, принц Валтасар был не слишком опытным адмиралом, а между яростным абордажем и схваткой флотов огромная разница. На суше этот ловкий рубака чувствовал себя куда как увереннее, стало быть, имелся вполне реальный шанс, что он не пожелает ввязываться в открытый бой и захочет обойти нас с фланга. К тому же идея привлечь на свою сторону ирландских повстанцев была весьма недурна, а высадка в Уэльсе сулила практически неограниченные возможности развития успеха.

Я верил, что Рейли не преминет пойти этим путем, радуясь случаю оставить глупых англичан болтаться в тех мрачных, неуютных водах, где Бретань, подобно окаменевшему дракону, разинув клыкастую пасть, сотни лет лежит и не тонет в волнах Атлантики. Мысль, что и говорить, была хорошей, но в Бристольском заливе Рейли поджидали брандеры, груженные порохом, кардиффским углем и девонширским торфом, а затем удар объединенными силами англо-франко-голландского флота.

* * *

Июньская ночь была безлунной и душной. Казалось, даже бескрайняя морская гладь не в силах освежить жаркого летнего дыхания. В такое время года хочется валяться лениво в гамаке, вдыхая аромат цветущего жасмина и вишен, а не стоять на палубе в ожидании появления огней испанской эскадры, как это сейчас делали мы.

Рокот волн, доносившихся с левого фланга боевого ордера эскадры, недвусмысленно напоминал о близости одного из самых ужасающих для мореплавания мест в мире — горловины между островом Сейн и мысом Ра. Смертельного коридора, где морской прибой грохочет о трехсотметровый красный утес, гранит которого, точно буро-зелеными кровоподтеками, покрыт целыми джунглями водорослей. На восемь миль отсюда и до острова тянется сплошное месиво скал, точно зубы в пасти акулы. Неумолимое течение волочет сюда корабли, чтобы выбросить безжизненные обломки на огромный песчаный пляж с романтическим названием Залив Усопших.

— Огней все нет, — бормотал стоящий рядом со мной капитан “Верпя Уэльса”. — Не могли же они исчезнуть! Тысяча чертей! Флот — не стая чаек, чтобы улететь, не оставив следа!

— Огни! Огни! — Крик марсового разорвал тишину, пробуждая эскадру к возможному бою.

— Где? — Я от волнения выхватил бесполезную сейчас подзорную трубу. — Правый фланг чист!

— По левому флангу!

Я удивленно уставился на Лиса, указывающего пальцем на отдаленную цепочку огоньков, неспешно движущуюся слева от нас.

— По левому? Но это же значит…

Громкий треск примешался к канонаде прибоя, долетавшей до нас от Сейна. Точно слепые за поводырем, осененные благословением святых галеоны и линейные корабли втягивались в коварную горловину, откуда еще никто не выходил живым. Несмолкаемый треск и едва слышные крики о помощи водрузили крест на томности летней ночи, на чаяньях Испании и на необходимости нашего пребывания в этом мире.

— Как всегда! — развел руками Лис. — Это значит: Британия, правь морями!

Эпилог

В прошлом настоящего нет.

Кн. Вл.Четвертинский

Из зеркала на меня глядело лицо весьма знакомое, но все же не совсем мое. Я в который раз ощупывал нос, лишенный привычной бурбонской развесистости. Реабилитационный центр Института предоставлял своим клиентам покой и редкую возможность основательно поправить здоровье за казенный счет. Но Лису этот самый покой, кажется, даже не снился. Он мрачно хлестал, как он выражался, забодяженный тут же “Лисовый напий” и завывал, аккомпанируя себе на гитаре: “Когда воротимся мы в Портленд, нас примет родина в объятья…”

— Капитан! Ну шо ты бычишься, шо ты бычишься! — откладывая музыкальный инструмент, раздраженно напустился Сергей. — Радуешься, что остался с носом?

Я лениво пожал плечами:

— Да вот, думаю, быть может, в таком виде я бы больше понравился Олуэн?

— Блин! Кому шо, а курци просо! Тебе шо, совсем повылазило?! Мы человека хлебальниками прощелкали! Понимаешь, Человека?! А он, между прочим, у нас с тобою в друзьях-приятелях ходил! Ты вникни, он же все сделал, шоб Армаду на камни затащить! Мы его в тычки выгнали, обложили, шо бирюка, а мужик голову сложил, чтобы Англию спасти! Твою, между прочим, Англию! Сусанин отдыхает!

— Я все же полагаю, умысла здесь не было. Роковая случайность. Уолтер был лихой корсар, но никудышный флотоводец. Дерзость не заменяет расчет. Он решил обойти нас там, где мы его не ждем, и тихой сапой ворваться в Лондон… И вот результат!

— Да шо ты понимаешь…

— Джентльмены, не ссорьтесь! — XXIII герцог Бэдфордский, представитель королевы в Институте, появился в дверях драматичным предвестником бури. — У вас есть реальная возможность самим узнать у мистера Рейли, о чем он думал, когда гнал па скалы испанскую Армаду.

— Что?!! — Это был крик души, уходящей в пятки на вечное поселение.

— Как сообщает Мишель Дюнуар, — голосом политического обозревателя проговорил Джозеф Рассел, — корабль “Дерзновение” пристал к побережью Северной Америки, где живой и невредимый Уолтер Рейли благополучно основал колонию, наименованную им Вирджинией. С чем вас, джентльмены, и поздравляю!

— Так что, нам готовиться? — обреченно поглаживая переносицу, выдавил я.

— Нет, — покачал головой герцог Бэдфордский. — Пока отдыхайте.