Сергей СНЕГОВ

                     ЭКСПЕРИМЕНТ ПРОФЕССОРА БРАНТИНГА

                                    1

     Когда Генриха одолевала хандра -   а   это   случалось   регулярно   после

каждого завершенного эксперимента, - он сторонился людей. Даже   сотрудники

лаборатории старались в эти дни поменьше его   беспокоить,   а   Рой   вставал

между ним и посетителями прямо-таки непреодолимым барьером.   Любая   мелочь

раздражала Генриха, когда он впадал в такое состояние, -   по   мнению   Роя,

общение с другими людьми становилось для брата слишком трудным.

     Собственно, Рой опасался   не   того,   что   Генрих   может   сорваться   и

наговорить посетителям грубостей. Дело обстояло как раз наоборот.

     Генрих так боялся впасть в   резкость,   что   становился   преувеличенно

мягким. Он быстро уступал, без сопротивления взваливал   на   себя   и   брата

нежелательные задания, слишком легко   давал   отнюдь   не   легко   выполнимые

обещания. "Самая скверная твоя черта - это твоя поспешная   доброта,   когда

ты не в духе!" - выговаривал Рой брату, и тот сокрушенно   опускал   голеву,

если был и в этот момент не в духе, или   с   раскаянием   отшучивался,   если

настроение выпадало хорошее.

     И странное дело Сильвестра Брантинга - Рой долго вспоминал   о   нем   с

неудовольствием - свалилось на плечи   братьев   как   раз   в   момент,   когда

Генрих   после   какого-то   сложного   эксперимента    отдыхал    в    тоскливом

одиночестве, а Рой, срочно вызванный на Меркурий, оставил его на   три   дня

без опеки.

     Генрих лежал на диване с закрытыми глазами и   не   то   дремал,   не   то

грезил в полной уверенности, что он один в   своей   комнате.   Но   когда   он

раскрыл веки, то обнаружил, что напротив в очень неудобной позе, словно на

деревянном стуле, сидит в силовом кресле незнакомый мужчина.

     - Что вы здесь делаете? - возмущенно спросил Генрих, вскакивая.

     - Жду, пока вы проснетесь, - быстро ответил незнакомец. - Только это,

только это, уверяю вас!

     - Но я не сплю! С чего вы взяли, что я заснул?

     Генриху   показалось,   что   незнакомец   растерялся.    Он    выпрямился,

подумал, поджал губы и нерешительно сказал:

     - Тогда... Нет, наверно, не так! Лучше по-другому... Да,   определенно

лучше! Значит, так: наверно, я просто   жду,   когда   вы   обратите   на   меня

внимание.

     - "Наверно", "определенно"! Способны ли вы объяснить,   зачем   явились

ко мне?

     Незнакомец   оживился.   Во   всяком   случае,   в   его    голосе    пропало

напряжение. И сразу стало ясно, что он словоохотлив.

     - Собственно, я только этого и желаю - объясниться. Не буду скрывать:

ради объяснения я сюда и явился без приглашения и разрешения. И можете   не

сомневаться, объяснение   будет   искренним   и   полным,   таким,   я   бы   даже

выразился, всеосвещающим... Вам   не   придется   сетовать,   что   я   что-либо

утаиваю или недосказываю, или - говоря проще - искажаю.

     Генриху страшно захотелось взять болтливого незнакомца за   шиворот   и

добрым пинком выставить наружу. И тут Генрих, как он потом осознал, сделал

первую грубую ошибку. Он испугался, что незваный гость   догадается,   какие

желания пробудил в хозяине, и сказал с вымученной вежливостью:

     - Я и не сомневаюсь, и ни на что   не   собираюсь   сетовать.   Но   я   не

совсем ясно представляю себе, чем могу быть вам полезен.

     Незнакомец сделал успокаивающий жест. Он был не старше двадцати   пяти

лет, подвижен, легко возбудим - разные выражения   на   его   худощавом   лице

сменялись с такой быстротой, что   начинало   казаться,   будто   для   каждого

произносимого слова оно имеет особую гримасу. Генрих вскоре убедился,   что

гостя можно и не слушать, а только смотреть на   него   -   по   одной   мимике

угадывалось,   о   чем   он   толкует.   Еще   никогда   Генриху   не   приходилось

встречать столь нервно подвижного лица. Он подумал было, что гость   просто

кривляется - тело и руки он держал   в   послушании,   не   разрешая   себе   ни

резких движений, ни чрезмерной жестикуляции. Интонации   голоса   тоже   были

гораздо беднее мимики.

     - Меня зовут Джон Цвиркун,   -   представился   гость.   -   Да,   не   буду

скрывать: я - Джон Цвиркун. Джон Цвиркун, о котором вы столько слышали.   Я

понимаю, вам удивительно,   что   я   начинаю   с   признания,   но   между   нами

недомолвок быть не должно, этого я не допущу.

     Генрих напрягал все клетки памяти, но ни из   одной   не   выдавливалось

какой-либо информации о Джоне   Цвиркуне.   Гость   был   решительно   незнаком

Генриху. Среди гримас, с непостижимой быстротой сменявшихся на лице   Джона

Цвиркуна, промелькнуло и удивление.

     - Вы   забыли   мою   фамилию?   Невероятно!   Но   Брантинга   вы   помните?

Профессора Сильвестра Брантинга с Марса? Того самого, что вывел   калиопис,

знаменитое дерево, меняющее природу Марса. А я   ассистент   Брантинга,   его

любимый ученик - не единственный ученик Брантинга, этого я   не   утверждаю,

нет, но единственно любимый и, так сказать, доверенный и наперсник. Зовите

меня просто Джоном, я не люблю, когда со мной обходятся церемонно,   у   нас

на Марсе обычаи проще, чем на Земле,   гораздо,   гораздо   проще,   смею   вас

уверить. Итак, я для вас отныне Джон, а вы для меня Генрих,   дорогой   друг

Генрих!

     Лишь   теперь   Генрих   понял,   кто   к   нему   явился.    Имя    директора

Марсианской астроботанической станции Сильвестра Брантинга было известно и

на Земле.

     Это он десять лет   назад   вырастил   калиопис   -   ветвистое   дерево   с

толстым стволом, с могучими корнями и физиологией, разительно непохожей на

физиологию всех других растений.

     Удивительным было уже то, что калиопис размножался спорами. И то, что

он без затруднений рос в безводных пустынях,   почти   при   полном   вакууме,

отсутствии освещения, при морозах, падающих ниже пятидесяти градусов.

     Жизнестойкие в трудных условиях   дальних   планет   растения   выводили,

кроме Брантинга, и другие земные ученые, но калиопис получился уникальным:

никакому ботанику еще не удавалось столь совершенное создание.   Гигантская

корневая система калиописа не только поглощала соки грунта, но и   выделяла

свою клейкую, не замерзающую при морозах   жидкость,   растворяющую   твердые

частицы почвы и разлагающую почти все соединения,   где   имелись   кислород,

водород и углерод. Из высосанных в   почве   элементов   калиопис   выстраивал

свой ствол, свои ветви и   листья,   а   излишек   выбрасывал   наружу:   вокруг

каждого дерева стояло   облако   водяного   пара,   насыщенного   кислородом   и

углекислотой. На многих   равнинах   Марса   уже   появились   леса   калиописа,

непрерывно обогащающие скудную атмосферу. По расчетам, лет через пятьдесят

атмосфера Марса должна была   сравняться   с   земной   по   содержанию   в   ней

кислорода и углекислого газа. Специалисты по Марсу предсказывали появление

в будущем столетии на безводной ныне планете рек и озер, а впоследствии   и

морей - так много синтезировали и выделяли   водяного   пара   разрастающиеся

калиописовые леса.

     Но не   одно   это   научное   достижение   сделало   Сильвестра   Брантинга

знаменитым. На одной из сессий Академии наук Брантинг   предложил   внедрить

калиопис и на Земле. Ученые с   редким   единогласием   восстали   против   его

проекта. Жадно захватывающие земную почву   калиописы   быстро   подавили   бы

всякую иную растительность. И так как калиопис рос и днем и ночью, и летом

и зимой, то дыхание его вскоре изменило бы состав земной атмосферы, а   это

могло привести к опасным последствиям... "Переселение в древние времена   в

Австралию кроликов покажется безобидной шуточкой рядом с разведением в той

же Австралии одной калиописовой рощицы", - высказался на сессии   президент

Академии наук Альберт Боячек. В другом выступлении старый ученый прибегнул

к формуле более резкой: "Я скорей предпочел   бы   узнать,   что   нашу   милую

зеленую Землю засыпали чумными бациллами, чем увидеть   на   ней   хоть   один

калиопис, который, не отрицаю, необходим и полезен на Марсе".

     Брантингу   надо   было   отступиться,    когда    он    встретил    дружное

сопротивление специалистов. Он проявил непонятное упорство. Он   потребовал

всенародного обсуждения. Формально   он   имел   право   выносить   любое   свое

предложение на суд человечества, но всех поразила запальчивость,   с   какой

он использовал   свои   конституционные   права.   Как   и   следовало   ожидать,

обсуждение завершилось полным   провалом   Брантинга.   Из   шести   миллиардов

людей на Земле и на планетах лишь около ста человек поддержали   Брантинга.

Большой совет объявил запрет на ввоз спор калиописа на Землю. С той поры о

Брантинге, обиженно замкнувшемся на своей марсианской   станции,   никто   на

Земле не слыхал. Во время порожденной им шумихи часто назывались имена его

помощников, среди них, вероятно, и Джона Цвиркуна...

     Все это мигом пронеслось   в   голове   Генриха,   когда   Цвиркун   назвал

своего научного руководителя. Но это не   объяснило,   почему   гость   явился

именно к братьям, и Генрих сказал об этом.

     - Сейчас все станет ясно, до изумления ясно! -   заторопился   Цвиркун,

еще быстрей сдергивая с лица гримасу за гримасой.   -   Не   беспокойтесь,   я

ничего, абсолютно ничего... - Он вдруг окаменел,   выпучил   глаза,   прикрыл

рот и, медленно раскрывая его, снова выдавил из себя, как бы через силу: -

Брантинг на Земле! Он взял отпуск.

     Генрих, однако, не усмотрел криминала в   поездке   ученого   на   Землю.

Каждый работник имеет   право   проводить   свой   отпуск,   где   ему   хочется.

Уважаемый Джон Цвиркун тоже, очевидно, прилетел с Марса, однако это еще не

повод, чтобы Генрих рвал на себе волосы.

     - Я не требую, чтобы рвали на себе волосы,   отнюдь   нет!   -   поспешно

объявил гость. - Подобные экстремальные требования, тем   более   совершенно

бесцельные... Но вдумайтесь в ужас   ситуации,   вдумайтесь   в   ужас...   Мне

страшно об этом говорить,   но   я   не   могу   умолчать.   Гений   человечества

профессор Сильвестр Брантинг сошел с ума!

     Генрих сделал нетерпеливый жест рукой:

     - Болезнь профессора меня не касается. Я   его   лично   не   знаю   и   не

стремлюсь завязать знакомство.

     - Безумие Брантинга не может вас не   касаться,   друг   Генрих!   И   вы,

конечно, захотите увидеть его, когда узнаете...

     - Что узнаю? Что? - чуть не закричал Генрих.

     - Что Брантинг привез на Землю споры калиописа, целую коробочку спор,

достаточную, впрочем... Вы и без моего пояснения   понимаете   всю   грозную,

так сказать, достаточность одной маленькой коробочки спор калиописа.

     - Но ведь   ввоз   этих   спор   на   Землю   запрещен   специальным   указом

Большого совета, - с удивлением сказал Генрих. - Неужели Брантинг   решился

на преступление?

     - Он помешался! Ему представляется, что он совершает подвиг, вот   что

ему представляется, только такое злополучное представление способно...

      - Вам надо немедленно заявить   в   Управление   государственных   машин,

Джон. Там установят, где   находится   Брантинг,   и   выдадут   ордер   на   его

задержание.

     Все выражения,   пробегавшие   по   непрерывно   кривящемуся   лицу   Джона

Цвиркуна, забивала теперь мина скорби.

     - Там ничего не могут установить, ничего, ничего, друг Генрих. Я   уже

обращался туда. Вся милиция Земли поднята   по   тревоге,   все   города,   все

парки, все пустыни контролируются, все места, куда Брантинг может   высеять

споры, буквально все!..

     - Надо задержать его самого и отобрать споры.

     - Его нельзя задержать. Он скрылся. Он исчез. Таинственно   пропал   на

Земле, вот что он сделал!

     - Чепуха! - нетерпеливо сказал Генрих. - Вы плохо представляете   себе

возможности земной   техники.   Мозговые   излучения   Брантинга   со   дня   его

рождения закодированы в машинах. По этому энцефалопаспорту найти его проще

простого, если только он жив. Кстати,   у   помешанных   нарушается   гармония

мыслительной деятельности, но индивидуальный мозговой код сохраняется.

     - Ах, энцефалопаспорт! Брантинг его изменил.

     - Это невозможно!

     - Для Сильвестра Брантинга   нет   ничего   невозможного.   Он   гениален,

только я один знаю, до каких поистине непредставимых пределов простирается

его гениальность.

     - Ваше утверждение надо доказать. Я говорю не о гениальности, хотя   и

это не бесспорно. С того момента,   когда   Брантинг   сошел   с   космолета   в

земном космопорту, его мозговые излучения введены   в   приемные   устройства

охранных машин...

     - И через час выпали из машин!   Его   мозговая   деятельность   внезапно

прекратилась... нет,   не   прекратилась,   а   переключилась   или,   возможно,

заэкранирована. У профессора так много приемов самопереконструирования!

     - Может быть, он просто погиб?

     - Тогда бы нашли его труп, а трупа нет, ибо он живой, а   не   мертвый,

но уже не Брантинг, а какой-то другой человек: он   ведь   разработал   метод

такого изменения черт лица, что человек   становится   неузнаваемым   -   даже

голос, даже рост, даже цвет глаз и волос. Это-то   совсем   просто:   принять

таблетки - и блондин, не сразу, но скоро, довольно скоро,   превращается   в

брюнета, а черноглазый выцветает до голубоглазости...

     Генрих подумал, что если бы сфотографировать разные гримасы Цвиркуна,

то очень трудно было бы допустить, что люди со столь непохожими   лицами   -

один человек. Трескотня непрошеного гостя все больше   раздражала   Генриха,

он уже едва удерживался от того, чтобы не выставить его за дверь.   И   хотя

Генрих понимал, что принесенные Цвиркуном известия важны, он знал также   и

то, что на Земле имеется множество людей, которых   эти   известия   касаются

гораздо больше, чем его. Он сказал нетерпеливо:

     - Кончим   на   этом,   Джон.   Если   Брантинг   неуловим,   нам    придется

примириться с тем, что на Земле скоро зашумят   калиописовые   леса.   Думаю,

правительство найдет методы борьбы с этим бедствием. Очень рад был с   вами

познакомиться.

     Цвиркун огорчился так сильно, что на несколько секунд стал   безгласен

и   молча,   с   пронзительным   укором   взирал   на   Генриха.    Генрих    потом

признавался, что кратковременное молчание было еще тягостней, чем   прежняя

словомётная скороговорка.

     - Вы не сделаете этого! О, вы этого не сделаете,   нет!   -   воскликнул

Цвиркун, обретя способность говорить. - Я ведь сказал, я ничего не буду...

Все тайны, самые секретные секреты, ибо только вы с братом   можете...   Вот

смотрите, теперь вы все поймете!

     Он торопливо вытащил из кармана   и   положил   перед   Генрихом   большую

золотистую пластинку. Он умолял взять пластинку в   руки,   осмотреть   ее   и

оценить, ибо она   даст   ключ   к   поиску   исчезнувшего   профессора.   Генрих

взвесил пластинку   на   ладони,   пощупал,   осмотрел   с   двух   сторон,   даже

понюхал.

     Она была продолговатая, шесть на четыре сантиметра, пяти   миллиметров

толщиной и такая тяжелая, что прогибала руку. Ни один из земных материалов

не обладал подобной тяжестью. И она была очень   холодна.   Генрих   заметил,

что Цвиркун вытаскивал ее из нагрудного кармана - металл не мог не принять

теплоту тела, но от пластинки несло морозом, она дышала своим, внутренним,

особым холодом.

     Потом Генрих узнал, что сплав,   из   которого   изготовлена   пластинка,

сохраняет   постоянной   заданную   ему   по   расчету   температуру.   Пластинка

оставалась бы холодной даже в пламени.

     Пока Генрих знакомился с   изделием,   словомётный   гость   тараторил   с

удвоенной энергией. Фразы неслись с такой быстротой,   что   Генрих   успевал

разобрать не больше половины слов. Но и этого оказалось достаточно,   чтобы

понять самое существенное.

     Цвиркун недавно заподозрил своего научного руководителя   в   том,   что

тот собирается нарушить строгий запрет Большого совета. Брантинг вел   себя

странно, многие замечали ненормальности его поведения. Но только   Цвиркун,

не единственный, но единственно любимый, доверенный ассистент   профессора,

понял,   что   тот    попросту    сошел    с    ума    -    стандартным,    древним

помешательством, какое было столь распространено в прошлые эпохи и   какого

на Земле уже сто лет никто не наблюдал.

     Цвиркун не собирается скрывать, что в анализе состояния Брантинга ему

помогли   книги.   Это   его   хобби   -   книги,   сейчас    предпочитают    более

совершенные методы усвоения информации, а он обожает книги, и в книгах   он

читал о случаях сумасшествия и признаки в точности совпадали с теми, какие

сотрудники   марсианской   астроботанической   станции    стали    замечать    у

профессора. И любимому ассистенту Брантинга вскоре   стало   ясно,   что   тот

замыслил   преступление   и   что   если    он,    Джон    Цвиркун,    не    окажет

противодействия, то станет сам невольным соучастником злодеяния.

     Что было делать?   Послать   донесение   на   Землю?   Брантинг   легко   бы

опроверг обвинения, они   ведь   не   выходили   из   сферы   догадок.   Помешать

профессору провести свой отпуск на Земле? Неосуществимо! Не дать Брантингу

захватить с собой некоторое количество спор? Еще менее   осуществимо.   Джон

Цвиркун нашел блестящее решение. Он скромен,   мало   среди   крупных   ученых

таких скромных людей,   как   он,   но   в   данном   случае   он   просто   обязан

объявить, что совершил научный подвиг, более слабая формулировка   была   бы

нетактичной!

     Дело в том, что споры калиописа испускают особые лучи,   специфическое

излучение, крайне слабое и такой запутанной   характеристики,   что   никакие

известные приемники не способны его обнаружить.

     Три последних   года   в   лаборатории   Брантинга   занимались   изучением

калиописовых   лучей,   и   Джону   Цвиркуну   удалось   разработать   резонатор,

воспринимающий излучение калиописа.

     - Вот эта пластинка из сверхплотного пластика и есть тот единственный

в мире камертон, который начинает звучать в ответ на позывные калиописовых

спор! - восторженно воскликнул Цвиркун. -   Ах,   друг   Генрих,   если   бы   я

рассказал вам, сколько мук, сколько ослепительных озарений, сколько черных

провалов сопровождало мою работу!.. Но дело сделано, дело   сделано!   Перед

вами индикатор спор   калиописа,   единственный   в   мире   сыщик,   гениальный

детектив, способный найти ящик   с   губительными   спорами,   а   при   ящичке,

естественно,   и   профессора,   нашего   бедного,   нашего   великого,    нашего

бесконечно дорогого и еще бесконечней, если можно так выразиться, опасного

профессора. И еще добавлю: экрана для излучения спор не   существует,   даже

Брантинг не сумел его сконструировать, даже Брантинг!

     - Так в чем дело? Пустите вашего сыщика по следу и хватайте   опасного

профессора за шиворот. Простите меня, но я все меньше   понимаю,   зачем   вы

пришли ко мне!

     Цвиркун ответил новой путаной   речью.   Он   разработал   индикатор,   но

нужен еще и анализатор самого индикатора.   Он   может   сказать   и   так:   им

создан   великолепный   камертон,   но   без   уха,   воспринимающего    звучание

камертона, и сам камертон ни к чему.

     Короче,   он   предлагает    чудодейственный    приемный    механизм    для

обнаружения спор калиописа, но к нему надо прибавить   специальный   прибор,

делающий явными для восприятия   внутренние   колебания   самого   индикатора.

Такой прибор в марсианских мастерских   изготовить   невозможно.   Только   на

Земле и только в Институте космических проблем   задачу   эту   можно   решить

просто и скоро.   А   в   Институте   космических   проблем   самая   совершенная

поисковая   лаборатория,   это   каждому   известно,   возглавляется    братьями

Васильевыми. И   братья   Васильевы   прославились   распутыванием   сложнейших

загадок,   и   среди   раскрытых   ими   тайн   были   такие,   что    иначе,    как

космическими детективами, братьев не назовешь.

     - Вот почему я здесь, вот почему! - закончил Цвиркун.

     - Вы ошибаетесь, мы не детективы, а физики,   -   попробовал   возразить

Генрих.   -   Мы   и   вправду   порой   встречаемся    с    криминалом,    но    он

обнаруживается при распутывании странных физических   явлений.   Детективная

часть нашей работы носит производный, а не основной характер.

     - Вот-вот! Именно так! - восторженно закричал Цвиркун. - И   в   данном

случае будет то   же:   вы   разрабатываете   прибор   для   обнаружения   нового

физического излучения, собственно, не обнаружения, это   сделал   я,   а   для

трансформации обнаруженного   в   воспринимаемое...   Надеюсь,   ясно,   правда

ведь?.. А поимка нашего бедного, нашего   великого,   но,   к   скорби   нашей,

преступного профессора явится побочной или, точнее выразиться, производной

функцией основного, так сказать, аргумента!

     И тут Генрих почувствовал, что   его   нервы   не   выдержат,   если   Джон

Цвиркун дотянет до точки хоть одну из своих стремительно выносящихся фраз.

Генрих вообразил себе, как мстительно   вышибает   посетителя   наружу,   как,

спуская вниз по   лестнице,   оделяет   прощальными   выражениями,   отнюдь   не

предназначенными для научных дискуссий.   И   эта   картина   была   так   ярка,

Генрих так испугался собственной несдержанности,   что   ослабел   и   потерял

волю к дальнейшему сопротивлению.

     Он хмуро сказал:

     - Ладно, оставляйте пластинку. Завтра приезжает брат. Он руководитель

нашей лаборатории, и он решит, будем ли мы вам помогать или вы   обратитесь

к другим физикам.

     Цвиркун сотворил самую умильную из гримас.

     - Нет, а вы? О, если бы вы знали, друг Генрих, как мне бесконечно,   я

не побоюсь и такой   сильной   формулировки,   да,   бесконечно   важно,   чтобы

именно вы...

     Генрих торопливо сказал, изнемогая:

     - Я согласен. Я так и скажу брату - с моей стороны возражений нет.   А

теперь извините меня...

     Цвиркун вскочил. Он понимает.   Другу   Генриху   надо   отдохнуть.   Джон

Цвиркун больше не будет   занимать   драгоценное   время   знаменитого   физика

Генриха Васильева. Джон Цвиркун придет завтра в лабораторию братьев в   это

же время, можно?

     Исчезая в дверях, гость одарил Генриха такой чудовищно   признательной

гримасой, что Генрих содрогнулся.

                                    2

     Роя рассердила мягкотелость   Генриха.   Рой   считал,   что   лаборатория

Управления    государственных    машин    отлично    справится     с     задачей

инструментального поиска   преступника   или   сумасшедшего,   ему   совершенно

безразлично, как называть потерявшегося на Земле марсианского   деятеля.   И

Рой уже собирался отослать   в   другую   лабораторию   оставленную   Цвиркуном

пластинку вместе с кратким описанием задания. Но Генриха угнетала мысль   о

новых спорах с Цвиркуном. Генрих с тоской признался, что готов взвалить на

себя еще два неприятных задания, только бы не выслушивать умильных просьб,

сопровождаемых диковинными гримасами.

     Рой внимательно поглядел на брата и сказал, что обследует   пластинку,

а   потом   они   еще   раз   поговорят   о   преступном   профессоре   и   его    не

единственном, но единственно любимом ассистенте.

     Вечер Рой провел в лаборатории без Генриха, ночью куда-то   уезжал,   а

утром пришел к брату, когда тот еще лежал в постели - вялость, одолевавшая

Генриха периодически, проявлялась и в том, что он много лежал.

     - Знаешь, пластинка, оставленная надоедливым гостем, очень интересна,

- сказал Рой, усаживаясь рядом с   Генрихом.   -   Загадочен   и   материал,   и

структура. В ответ на любое излучение извне в ней   рождаются   удивительные

колебания, и каждое колебание - особого характера. Думаю,   она   и   вправду

может служить индикатором разнообразных процессов. Во всяком случае,   рост

древовидной герани, стоящей в моем кабинете, порождает   у   нее   мелодичное

звучание,   только   очень   тихое.   Я   бы   хотел   побольше   раздобыть   этого

материала.

     Генрих напомнил, что пластинка   вручена   вовсе   не   для   того,   чтобы

изучали ее разнообразные возможности. Рой невозмутимо продолжал, игнорируя

возражение Генриха:

     - Сегодня наши химики сделают молекулярный анализ пластинки, и   тогда

многое станет ясней. - Он   поднял   руку,   предупреждая   новое   запальчивое

возражение    брата.    -    Теперь    о    Брантинге.    Информация     Цвиркуна

подтверждается.   Брантинг   прибыл   на   Землю,   машина   зафиксировала    его

энцефалопаспорт, но вскоре излучение прекратилось. Трупа не найдено, новых

излучений не   добавилось,   так   что   сумасшедший   профессор   и   не   думает

перекодировать себя под какую-то иную личность.

     - Стало быть, экранизация мозговых излучений?

     - Стало быть, экранизация. И, очевидно, с   недоброй   целью,   ибо   при

всех иных условиях профессору не понадобилось бы так скрываться от земного

наблюдения. Признаться, и меня смущает это обстоятельство.

     - Иначе говоря, Брантинг - преступник?

     - Преступник тот, кто совершил преступление.   Относительно   Брантинга

этого не доказано. Но что причина его появления на   Земле   не   может   быть

официально им объявлена, теперь достоверно.

     - Его нужно остановить, пока он не совершил зла! - Генрих в   волнении

вскочил с кровати. -   Рой,   ты   понимаешь,   как   важно   срочно   изготовить

прибор, расшифровывающий колебания пластинки?

     Рой кивнул.

     - Вполне   согласен.   Прибор   уже   изготовлен.   Один    из    переносных

дешифраторов отлично воспринимает колебания пластинки.

     - Значит, поиск Брантинга начат?

     - Нет, конечно.

     - Но почему, Рой?

     - По твоей вине.

     - Не понимаю тебя.

     - Ты взял пластинку, но не   поинтересовался,   какие   звучания   в   ней

вызывает   излучение   спор   калиописа.   Пока   у   нас   нет   кода    колебаний

пластинки, мы не можем начать поиск профессора. Между прочим,   ты   уверен,

что экрана для радиации спор калиописа не существует?

     - Так утверждал Джон Цвиркун. Он, наверно, уже в лаборатории. Идем   к

нему.

     Рой остановил схватившего пальто Генриха.

     - Говорить   с   Джоном   буду   я.   По   твоему   описанию,    он    человек

малоприятный. Я постараюсь убедить его, что он должен приспосабливаться   к

нам, а не мы к нему. У тебя такие разговоры не получаются.

     ...Цвиркун, уже сидевший в   лаборатории,   поспешно   вскочил   и,   сияя

кривящимся лицом, пошел навстречу братьям. Рой   холодно   пригласил   его   в

свой кабинет, жестом показал на кресло. Цвиркун заторопился говорить.   Рой

оборвал его таким же молчаливым властным жестом. Гость, предчувствуя,   что

его ждет отказ, переводил молящий взгляд с одного брата на другого.

     - Я считаю, что предложенная вами тема не соответствует профилю нашей

лаборатории, - ледяным тоном начал Рой. Цвиркун побледнел так сильно,   что

Рой невольно заговорил быстрей. - Брат придерживается   другого   мнения.   -

Цвиркун с благодарностью посмотрел на Генриха,   снова   ничего   не   сказал,

только сморщил лицо в гримасе,   соединившей   вместе   губы,   нос   и   глаза;

возможно, он так выражал высшую степень признательности. - Мы обычно   друг

другу уступаем. Брат не захотел мне уступить, пришлось это сделать мне.   -

Цвиркун, вскочив, хотел рассыпаться   в   благодарностях,   но   Рой,   повысив

голос, раздраженно продолжал: - Прошу вас   помолчать,   я   не   окончил.   И,

пожалуйста, не кривляйтесь. Я не понимаю выражений вашего лица.

     - Я постараюсь, - тихо сказал Цвиркун. - Поверьте, это непроизвольно.

На Марсе мы привыкли ко многим вольностям. На Земле иные порядки...

     Он теперь с таким усердием удерживался от гримас, что   Генриху   стало

жаль его.   Рой   перечислял   условия,   необходимые   для   успешного   поиска.

Цвиркун вручает таблицу колебаний пластинки, отвечающих на излучение   спор

калиописа, с полным расчетом направлений на излучающий объект и расстояний

до объекта.

     - Да, да, пластинка укажет, в   какой   стороне   и   сколько   километров

до... - не удержался Цвиркун и тут же осекся под взглядом Роя.

     Среди условий были и такие, что поиск совершается лишь на Земле,   без

вылетов на другие планеты,   и   что   в   благодарность   за   поимку   опасного

беглеца   Цвиркун   передает   лаборатории   братьев   информацию   о   материале

пластинки. Цвиркун, без спора   приняв   все   условия,   вытащил   из   кармана

металлическую ленту и вручил ее Рою.

     - Здесь записи колебаний, создаваемых спорами калиописа, друг Рой.   -

Цвиркун так страшился чем-нибудь рассердить старшего из братьев, что   даже

говорил без   обычной   торопливости   и   повторений,   тщательно   выговаривая

каждое слово.

     - Достаточно ли чувствительна ваша пластинка для успешного поиска? Вы

меня понимаете? За те несколько   суток,   что   прошли   с   момента   прибытия

Брантинга, он мог значительно отдалиться от Столицы.

      На это последовал уверенный ответ:

     - От моего индикатора Брантингу на Земле не скрыться.   Даже   если   он

сейчас в противоположной   точке   земного   шара!   Конечно,   если   он   всюду

беспорядочно разбросал споры...

     - Но и в этом случае мы его найдем по оставленным им следам,   не   так

ли? Идемте к испытательным стендам.

     Генрих хорошо знал брата и привык ничему не удивляться. Но Цвиркун не

скрывал, что поражен. Установка была   уже   смонтирована,   оставалось   лишь

ввести поисковый код в анализирующее устройство. Едва Рой вложил   ленту   в

дешифратор, комнату   наполнил   мелодичный   звон.   Аппарат   выпевал   тонкую

мелодию из одних звонов -   тысячи   серебряных   колокольчиков   зазвучали   в

лаборатории.   Цвиркун,    выкатив    глаза,    окаменев,    как    зачарованный

воспринимал музыку аппарата.

     - Это... Это... - с трудом выговорил он.

     - Да, - сказал Рой. - Похоже, что каждая спора создает свой отдельный

звон. Вы не ошиблись, Брантинг на Земле.

     Цвиркун метнулся к стенду:

      - Где он? Где? Ради всего на свете, где?

     Рой усиливал и уменьшал звук, на шкале   плясали   зеленоватые   змейки,

они складывались в четкие линии. Брантинг был в Столице, он   летел   по   ее

улицам. Рой быстро подал на экран, занимавший половину стены, план города,

сфокусировал на экран траекторию движения профессора.   Брантинг   выбирался

из   Столицы   -   кривая   полета   пересекла   центр,   прошла   по    Кольцевому

проспекту, вновь углубилась в радиальные улицы.

     - Он мчится в   космопорт!   -   раздался   истошный   вопль   Цвиркуна.   -

Совершил преступление и спасается от возмездия!

     Генрих с тревогой посмотрел на Роя. Рой покачал головой.

     - Дешифратор настроен на споры, а не на самого Брантинга. Если семена

калиописа при нем, значит, он не совершил преступления. Пусть он   уезжает,

для Земли это лучше.

     Цвиркун умолял, хватая руки Роя:

     - Задержите его, не дайте бежать! О,   вы   и   представить   не   можете,

какой это будет ужас, если он скроется! Дамоклов меч,   вечно   висящий   над

головой! Надо его обезвредить, а не отпускать!

     Рой   вызвал   космопорт.   На   экране   высветился   кабинет   начальника.

Начальник поднял руку, приветствуя братьев - они были давние   знакомые,   -

внимательно посмотрел на скрючившегося от волнения Цвиркуна.

     - Миша, важное происшествие, -   сказал   Рой.   -   В   космопорт   сейчас

прибудет профессор Сильвестр Брантинг с Марса. Его   надо   задержать.   Есть

подозрение, что он собирается совершить запрещенное   на   Земле   деяние.   В

Столице он неуловим, так как экранировал свой мозг и изменил внешность.   В

ближайшее время с Земли на планеты отходят какие-либо космолеты?

     - Через полчаса   стартует   рейсовый   на   Марс,   -   ответил   начальник

космопорта. - Если ваш Брантинг решил сегодня улететь с Земли,   то   только

на нем. Два лунных экспресса уже ушли, рейсовый на Меркурий   перенесен   на

завтра.

     - Отлично, Миша! Мы можем быть уверены?

     - Разумеется.   В    космопорту    Брантингу    придется    расстаться    с

экранизацией. Без   сверки   энцефалопаспортов   мы   никого   не   выпускаем   в

космос. Сейчас   я   затребую   в   Управлении   государственных   машин   полную

электронную характеристику вашего проштрафившегося профессора.

     Рой погасил изображение.

     - Мы тоже поедем в космопорт и прихватим с собой дешифратор, - сказал

он Генриху и Цвиркуну.

     В авиетке Цвиркун   молчал,   и   молчание   красноречивей,   чем   прежняя

торопливая речь, выдавало, в каком он нервном возбуждении.

     Авиетка опустилась у главного входа. Прибывших встретил сам начальник

космопорта Михаил Ван-Вейден, высокий невозмутимый блондин.

     - Задержали? - спросил Рой, выпрыгивая   на   землю.   Ван-Вейден   пожал

плечами.

     - Среди пассажиров Брантинга нет. Он не явился к нам.

     - Но космолет ушел? - запальчиво крикнул Цвиркун. - Неужели   космолет

уже стартовал? Как вы могли допустить это?

     - А почему, собственно, мы должны были задерживать   корабль?   -   сухо

осведомился Ван-Вейден. - Вы просили о проверке одного пассажира, а не   об

отмене графика   межпланетных   рейсов.   Проверить   пассажира   я   могу,   для

задержки рейса нужны обстоятельства чрезвычайные.

     - Он скрылся! Он скрылся! - бормотал Цвиркун, судорожно сжимая   руки.

- Всех перехитрил и скрылся! Ах, я ожидал этого, я же ожидал! Итак, ничего

не предотвратить!

     - Сейчас мы точно будем знать, куда делся Брантинг, - сказал   Рой.   -

Миша,   отведи   нам   свободную   комнату   для   установки    дешифратора.    И,

пожалуйста, еще раз сверь все энцефалопаспорта пассажиров.

     Цвиркун впал в такую апатию, что не стал помогать братьям, возившимся

у дешифратора. Лишь когда в   комнате   зазвучала   мелодия   звонов,   Цвиркун

вскочил, подошел к прибору. Дешифратор   показывал   направление   в   космос.

Брантинг со своими спорами находился на   корабле.   Корабль   шел   с   полной

рейсовой скоростью, и, по мере того как он   отдалялся,   музыка   в   приборе

затихала. В комнату вошел Ван-Вейден со списком пассажиров.

     - Я был прав, Рой. Главная справочная машина еще   раз   проверила   все

энцефалопаспорта   пассажиров   и   не   обнаружила    среди    них    Сильвестра

Брантинга.

     Цвиркун схватил список, торопливо пробежал его глазами. Вскрикнув, он

стал тыкать пальцем в одну из фамилий.

     - Как это? Как это возможно? Нет, это чудовищно!

     - Джон Цвиркун, - громко прочитал Ван-Вейден. - Не понимаю,   что   вас

смущает, друг? Справочная установила,   что   среди   отлетевших   пассажиров,

согласно их энцефалопаспортам, находится некий Джон Цвиркун.

     - Некий Джон Цвиркун - я! Я, я некий! И я   нахожусь   здесь,   а   не   в

космолете! - яростно закричал Цвиркун.

     Рой обменялся с Генрихом быстрыми взглядами.

     - Впервые попадаю в такую ситуацию,   -   растерянно   сказал   начальник

космопорта. - Излучения мозга всех пассажиров были   ясные,   глубокие,   все

свидетельствовали о хорошем здоровье...   Больных   или   ослабленных   мы   не

выпускаем   в    космос.    Значит,    кто-то    излучал    в    вашей    мозговой

характеристике? Но ведь это физически невозможно!

     - Можете   сверить   мой   энцефалопаспорт   с   фальшивкой,   которую   вам

излучил Брантинг, и тогда вы убедитесь, что имеются   возможности,   которые

выходят за пределы вашего понимания, вот что я вам скажу, вот что! -   едко

ответил Цвиркун.

     Рой еще раз обменялся взглядом с Генрихом.   Генрих   наклонил   голову,

соглашаясь с тем, что ему сказал   взглядом   брат.   Рой   властно   остановил

беснующегося Цвиркуна.

     - Интересный человек этот   Брантинг,   -   спокойно   сказал   Рой.   -   И

поступки его заслуживают, чтобы с ним познакомиться поближе. Раньше   всего

мы проверим, не оставил ли он все же где-нибудь на Земле опасных   спор.   А

после проверки поспешим за ним в космос. Когда отходит ближайший   космолет

на Марс, Миша?

     - Послезавтра, - сказал расстроенный начальник космопорта.   -   Внести

вас троих в списки на Марс?

                                    3

     - Нет, разумеется, его не было, - уверенно сказал дежурный   диспетчер

Марсианского космопорта. - Кто же не   знает   профессора   Брантинга?   Такой

уважаемый ученый! А что до Джона Цвиркуна, то как, спрошу я вас, он мог бы

прибыть предыдущим рейсом, если он прилетел с вами и сидит   сейчас   передо

мной? - И диспетчер дружески улыбнулся мрачному Цвиркуну.

     Тот сделал усилие, чтобы ответить хотя бы подобием улыбки. Рой   пожал

плечами.

     - Да, в самом деле, как? Ваша аргументация убедительна. Но   все-таки,

если бы попросили проверить каждого,   кто   прибыл   предыдущим   рейсом,   вы

смогли бы это сделать? Скажем,   вызвать   их   в   космопорт.   Или   дать   нам

возможность посетить любого на дому. Видите ли, у нас имеются   подозрения,

что один из пассажиров, и как раз   профессор   Брантинг,   прибыл   на   Марс,

назвавшись другой фамилией и изменив свой облик.

     - Боюсь, это неосуществимо. - Диспетчер не скрывал удивления, что его

ответ не удовлетворил Роя.

     О том, что кто-то может скрываться   под   чужой   фамилией   и   в   чужом

облике, на Марсе еще не слыхали. Диспетчер старался   вспомнить   инструкцию

по обслуживанию пассажиров космических рейсов. Он был уверен, что пункта о

проверке облика там не было.

     - Я хотел бы знать, почему это неосуществимо? - холодно спросил   Рой.

- Потому ли, что вы не желаете такой проверки,   или   на   Марсе   невозможно

установить, где кто проживает? Мне странно ваше нежелание...

     В диспетчеры космопортов подбирали людей   энергичных,   ни   при   каких

обстоятельствах не теряющих спокойствия. Диспетчер ответил   с   подкупающей

вежливостью:

     - Мои желания значения не имеют. Всех, кто находится на Марсе, можете

пригласить сюда или посетить на их квартирах.

     - Нам больше пока ничего и не нужно.   Встречи   со   всеми   пассажирами

предыдущего рейса вполне нас удовлетворяют.

     - В том-то и дело, что со всеми не выйдет. Вчера семь из   ста   восьми

пассажиров, прибывших с Земли до вас, улетели дальше.

     - Дальше? Куда?

     - На Нептун, - торжественно сказал диспетчер. - А там, как вы знаете,

действуют особые правила. Если интересующий вас человек, - диспетчер   явно

не мог произнести уважаемого имени   Брантинга,   -   если   этот   человек   на

планетолете, то он мог назваться любой   фамилией,   и   мы   не   имеем   права

доведываться, кто он реально.

     Рой хорошо знал правила,   установленные   для   Нептуна.   Когда-то   они

имели серьезное значение, сейчас в них сквозил элемент игры,   но   то   была

игра, правила которой выполнялись с   педантичной   строгостью.   Триста   лет

назад группка бежавших с   Земли   авантюристов   учредила   на   Нептуне   свою

колонию.   Беглецы,   вооруженные   аннигиляторами,   долго   не   подпускали   к

планете земные корабли. Капитулировали они, лишь когда убедились, что   без

помощи Земли погибнут от   голода   и   вырождения,   но   поставили   при   этом

условие,   что   возьмут   себе   выдуманные   фамилии   и    никто    не    станет

дознаваться, кем они были раньше.   Условие   это   было   утверждено   Большим

советом в качестве закона для Нептуна.

     Отныне каждый поселявшийся на планете брал новую фамилию и придумывал

себе прошлое, какое нравилось. У обитателей   Нептуна   не   было   биографий,

только легенды. Вначале казалось, что со странным обычаем будет покончено,

когда исчезнут беглецы, боявшиеся наказания за проступки перед   обществом.

Но вскоре обнаружилось, что многим   нравится   игра   в   инкогнито.   Молодые

люди, не удовлетворенные   ровным   течением   земной   жизни,   нанимались   на

Нептун и там разыгрывали из себя тех, кого хотели бы   в   себе   видеть.   По

планете, как по сцене, ходили не простые жители, но актеры. Иногда   кто-то

улетал, менял использованную и надоевшую фамилию и легенду на другие,   еще

красочней, и возвращался обратно на новые роли. Существование   на   Нептуне

было трудным, работа изнурительной - игра в придуманную   жизнь   скрашивала

бытие. Теперь она была невинной, и на   Земле   посматривали   с   улыбкой   на

далекую планету.

      Родители, отправлявшие взрослых детей на Нептун,   сами   с   увлечением

выдумывали им легенды и при обмене письмами и радиограммами строго хранили

святость инкогнито.

     Если Брантинг бежал от розыска, то лучшего места   во   всей   солнечной

системе, чем Нептун, он найти не мог.

     - Мы все-таки проверим всех оставшихся на Марсе пассажиров, -   сказал

Рой. - Надежда, что Брантинг здесь, небольшая, но убедиться, что Брантинга

нет, мы обязаны.

     Понадобилось несколько дней, чтобы такое убеждение стало твердым. Рой

вызвал в гостиницу Цвиркуна.

     - Брантинг, по всем данным,   бежал   на   Нептун,   -   подвел   Рой   итог

неудачным розыскам на Марсе. - Остается, правда, возможность, что он хитро

перемаскировался, а вместо него летит на   Нептун   кто-то,   передавший   ему

свою внешность и биографию. Считаю такое допущение вздорным.

     - Согласен, - поспешно сказал Цвиркун.

     Генрих   лишь   молча   кивнул.   Рой   сказал,   что    поиски    на    Марсе

бесперспективны еще и потому,   что   здесь   множество   калиописовых   рощ   -

дешифратор звенит   не   переставая   и   показывает   все   направления   и   все

расстояния.   Безрезультатно   потрачено   столько    усилий!    Надо    решить,

продолжать поиск вне Марса или отказаться. Бегство   Брантинга   наводит   на

нехорошие мысли. С Нептуна, где действует правило инкогнито,   он   может   в

любое   время   вернуться   на   Землю   с   гарантией,   что   никто    не    будет

доведываться о его прошлом. Не открывает ли это ему более спокойную дорогу

к осуществлению задуманного?

      - Именно, друг Рой, точно и именно! - в   страшном   волнении   закричал

Цвиркун. - Ах, вы даже не подозреваете, даже не способны   заподозрить,   до

чего вы правы!

     - Как знать, может быть, и подозреваю. - Рой усмехнулся.   -   Но   если

мысль о возвращении на Землю с Нептуна не оставила Брантинга, то он должен

взять с собой запас спор калиописа. И тогда он и   на   Нептуне   окажется   в

сфере анализа нашего аппарата.

     - Он взял   споры   с   собой,   он   взял   их,   чем   угодно   поручусь!   -

воскликнул Цвиркун.

     - А если он прихватил споры калиописа, чтобы рассеять их на   Нептуне?

- сдержанно поинтересовался Генрих.

     - Совершенно исключено! - быстро сказал Цвиркун. - Даже для калиописа

на Нептуне слишком   низкая   температура.   Выделяемый   калиописом   кислород

может находиться там лишь в твердом состоянии. Не   забывайте,   что   Нептун

получает от Солнца в триста раз меньше тепла, чем Марс,   в   девятьсот   раз

меньше, чем Земля!

     Рой вопросительно посмотрел на брата:

     - Вызовем Армана? Он не очень загружен.

     Генрих пожал плечами.

     - Как хочешь. Но мне кажется, если мы начали это дело, то   мы   должны

его и завершить.

     - Летим на Нептун, - решил Рой.   -   Следующий   планетолет   идет   туда

через неделю.

                                     4

     Генрих колебался. Преследование Брантинга лежало на его   совести.   Он

имел достаточно причин вмешивать брата в это дело: речь шла о безопасности

Земли. Но бегство профессора на Марс, а с Марса на   Нептун   бросало   новый

свет на действия Брантинга. Калиопис на дальних планетах солнечной системы

не запрещен. Имеют ли они право гнаться за профессором на дальнюю планету,

где в принципе исключено наведение справок и поиск?

     Рой так убежденно поддержал   Цвиркуна,   настаивавшего   на   дальнейшей

погоне,   что   Генрих   оставил   сомнения    при    себе.    Лишь    в    полете,

продолжавшемся более месяца, Генрих побеседовал с   братом   по   душам.   Роя

нелегко было в чем-либо убедить, но, убежденный, он   держался   твердо.   Он

опроверг сомнения Генриха. Если Брантинг не   замышляет   ничего   скверного,

зачем ему скрываться? Он покинул марсианскую станцию,   свое   детище,   дело

всей жизни, - почему? Без очень серьезных   причин   серьезные   ученые   -   а

Брантинг из них - в   авантюры   не   пускаются.   Что   он   замыслил   какую-то

авантюру,   неоспоримо.    Его    надо    обезвредить,    пока    не    совершено

преступление. Чтобы   обезвредить,   надо   его   найти.   О   чем,   собственно,

спорить?

     - Неужели ты и впрямь считаешь, что Брантинг сошел   с   ума?   Действия

его по-своему разумны. Он знает, что его преследуют, и   пока   что   отлично

обводит нас вокруг пальца.

     - Он хитер, верно.   Говорят,   безумным   хитрость   заменяет   утерянный

разум. Но разве одно его стремление обмануть нас не свидетельствует против

него?

     - На Нептуне никто не поможет нам   в   розысках,   -   хмуро   предсказал

Генрих.

     - На Нептуне нам будет помогать наш прибор. - Рой уверенно показал на

стоявший около него дешифратор.

     Переговоры в Управлении нептунианской экспедиционной колонии вел Рой.

Рою вежливо   разъяснили,   что   администрация   колонии   справок   о   жителях

Нептуна не дает, за исключением   случаев,   когда   предъявляют   официальный

указ Большого совета о задержании опасного   преступника,   бежавшего   сюда,

чтобы укрыться от кары.

     - Указа о задержании Брантинга у нас нет, ибо он не   успел   совершить

преступление, - ответил Рой на поставленный прямо вопрос.

     - В таком случае   мы   не   знаем   никакого   Брантинга,   -   последовало

холодное разъяснение.

     - Значит ли это, что сами мы,   без   помощи   администрации,   не   можем

разыскивать интересующего нас человека? Будет ли запрещено побеседовать   с

ним, если мы его обнаружим? - допытывался Рой.

     Представитель администрации ответил:

     - Можете вести любые поиски и любые разговоры. Вам   запрещаются   лишь

задержания и аресты.

     - Что ж, и сердечная беседа с Брантингом может кое-что дать, - сказал

Рой, когда все трое возвратились в гостиницу. - Будем налаживать прибор. У

Брантинга теперь лишь один шанс уклониться от обнаружения: если он спрятал

где-либо споры калиописа, а сам убрался подальше от них.

     - Коробочка   со   спорами   при   нем,   -    с    той    же    непоколебимой

убежденностью возразил Цвиркун. - Я скорей поверю, что у меня две головы и

четыре ноги, чем в то, что профессор   расстанется   с   коробочкой   хоть   на

минуту... нет, на секунду, на тысячную долю секунды!

     Номер    нептунианской    гостиницы    наполнил    мелодичный     перезвон

колокольчиков, едва   Рой   включил   аппарат.   Дешифратор   давал   пеленг   на

северо-запад,   указывал   расстояние   в   сто   двадцать   два   километра    от

гостиницы. Рой сверился с картой. В этом месте находился   основной   карьер

треста   "Нептунианские   самоцветы"   -   самые   крупные   кристаллы   зеленого

нептуниана, незаменимого в производстве мощных гравитаторов, шли   с   этого

карьера.

     - Он там, он там! - бормотал Цвиркун, лихорадочно сжимая руки.   -   На

карьер, немедленно на карьер, ни единой секунды, ни единой!..

     - Торопиться не будем! Брантинг теперь от нас не уйдет! - оборвал его

Рой и вызвал трехместную авиетку.

     Генриху тоже   не   нравилось   нервное   возбуждение   Цвиркуна.   Цвиркун

вносил нехороший азарт в дело, требовавшее ясного ума и спокойствия   духа.

Он походил   скорее   на   охотника,   обнаружившего   желанную   дичь,   чем   на

исследователя. Рой сухо предупредил Цвиркуна, чтобы тот не   позволял   себе

никаких резкостей, когда они приблизятся к Брантингу. Цвиркун, съежившись,

жалко   забормотал,   что   на   него   могут   положиться.    В    доказательство

готовности вести себя прилично он затих, прикорнув на заднем сиденье.

     Солнце   было   в   зените,   но,   крохотное   и   холодное,   лишь   немного

превосходило по сиянию земную Венеру. Температура снаружи была около минус

ста девяноста градусов;   даже   в   хорошо   утепленном   скафандре   ощущалась

громадность   космического   мороза,   навечно   окаменившего   тот   гигантский

сгусток водорода и аммиака, который назывался   Нептуном.   Авиетка   шла   на

малой скорости. В стороне среди сумрачно-белых просторов показался   черный

треугольник космодрома;   там   стоял   доставивший   их   сюда   звездолет.   За

космодромом засверкали сигнальные огни   второго   подземного   города   -   на

Нептуне их было всего три, - а потом горизонт залило сияние карьера.

     Это была гигантская чаша в окаменевшем   газе   нептунианского   грунта.

Именно в этом   месте   редкая   аномалия   природы   связала   немногочисленные

тяжелые атомы, рассеянные в веществе планеты, в то   удивительно   красивое,

поразительное по свойствам образование,   которое   называлось   нептунианом.

Ради добычи этого минерала и была   устроена   экспедиционная   колония,   все

остальное   на   Нептуне   не   представляло   интереса   даже   для   энтузиастов

геологии.

     Рой сделал круг над карьером. Дешифратор надрывался   в   звоне.   Внизу

копошились нептунианские экскаваторы - "пауки" - машины, сконструированные

для работы при морозах ниже двухсот градусов.   Быстро   передвигающиеся   на

восьми   гибких   ногах,   они   и   вправду   казались    гигантскими    пауками.

Единственное внешнее отличие от пауков заключалось в том,   что   от   кабины

экскаватора отходил гибкий хобот, оканчивающийся   пламенным   ртом.   Машина

вела ртом по поверхности, мгновенно расплавляя застывшую массу,   беловатое

облачко вилось над ней - пары ненужного газа, исторгнутые наружу   и   вновь

на лету замерзающие. Лишь куски нептуниана,   остающиеся   твердыми   даже   в

пламени, оседали в чреве машины.

     На одном   из   "пауков"   работал   оператором   бывший   ученый,   светило

марсианской    астроботаники,    профессор    Сильвестр    Брантинг.    Мелодия

дешифратора говорила об этом яснее слов.

     Рой уменьшил звучание,   так   легче   было   вести   авиетку.   Тихая,   то

усиливающаяся, то замирающая музыка вызванивала направление на экскаватор,

обрабатывавший центр площадки. Рой направил авиетку в середину   карьера   и

сфокусировал   на   обзорный   экран   кабину   "паука".   На   экране    вспыхнул

прозрачный водительский колпак машины, мелькнуло чье-то   испуганное   лицо,

чей-то голос с ужасом вскрикнул:

     - Джон! Ты? Ты?

     Цвиркун, перегнувшись через плечо Роя, завопил в переговорную трубку:

     - Теперь ты не убежишь, преступник! Теперь не убежишь!

     Его истошный крик еще звучал в ушах братьев, когда экскаватор ринулся

из карьера. Гигантский   паук   пронесся   мимо   других   машин,   стремительно

выскочил на поверхность и огромными скачками унесся   в   морозный   простор,

лишь тускло просветленный заходящим крохотным Солнцем.   Экскаватор   убегал

на восток, в ночную темноту. Он мчался с такой   отчаянной   быстротой,   что

уже через минуту стал стираться в отдалении. Рой форсировал двигатель,   но

авиетки на Нептуне были тихоходных   моделей.   Мощности   двигателя   хватило

лишь на то, чтобы не слишком отставать. Рой крикнул в трубку:

     - Профессор Брантинг! Нам нужно с вами побеседовать!

     В ответ донесся отчаянный вопль:

     - Ни за что! Ни за что! Опыт не закончен! Я не могу...

     Цвиркун снова перегнулся через плечо Роя,   чтобы   крикнуть   что-то   в

трубку, но сделал это так неловко, что слишком   резким   движением   оборвал

воспринимающий контур. Связь с убегающим механическим пауком прекратилась.

Генрих сердито сказал Цвиркуну:

     - Вы слишком порывисты! Предоставьте действовать нам!

     Цвиркун,   опустившись   на   сиденье,   что-то   покаянно   бормотал.   Рой

манипулировал питанием двигателя, Генрих,   не   отрывая   глаз   от   медленно

уменьшавшегося темного пятнышка на темнеющей равнине,   включил   прожектор.

Пятно стало отчетливо видно, но продолжало уменьшаться.

     - Похоже, что он скроется от нас и на этот раз, - со   вздохом   сказал

Рой.

     Ни Рой, ни   Генрих   больше   не   обращали   внимания   на   прекратившего

бормотание Цвиркуна. И когда вперед вдруг унесся огненный шар, до   них   не

сразу дошло, что   Цвиркун   тихонько   приоткрыл   смотровое   окно   в   куполе

авиетки и выстрелил из плазменного пистолета. Гигантский   паук   взметнулся

вверх и упал, ломая ноги. Теперь он лежал на брюхе,   темный,   неподвижный,

все увеличивающийся, по мере того как авиетка приближалась.

     - Зачем вы это сделали, Джон? - сказал пораженный Рой.

     Цвиркун крикнул, задыхаясь:

     - Другого выхода нет! Он может скрыться!

     Рой затормозил   возле   поверженного   "паука".   Генрих,   следивший   за

Цвиркуном, успел предостерегающе воскликнуть:

     - Не пускай его, Рой! - и сам вцепился в Цвиркуна, пытавшегося первым

выскочить из авиетки.

     Рой слишком поздно отреагировал на   крик   Генриха,   Цвиркуну   удалось

вырваться. Генрих побежал вслед, но Цвиркун далеко опередил его.

     Рой бегал быстрее Генриха, но замешкался.

     Генрих мчался метрах в пятидесяти   за   Цвиркуном   и   видел,   как   тот

рванул дверь, защищавшую кабину от наружного   вакуума.   Генрих   вскочил   в

промежуточную камеру, когда Цвиркун был   уже   внутри.   Давление   в   камере

выравнивалось быстро, но не настолько, чтобы Генрих   смог   помешать   тому,

что увидел за прозрачной стенкой.

     На полу кабины извивался и   звал   на   помощь   сухонький   старичок,   а

Цвиркун, придавив его коленом, рвал на нем одежду.

     - Прошу   тебя!   Очень,   очень   прошу!   -   кричал   старичок,   стараясь

оторвать от себя руки Цвиркуна. - Будь благоразумен, препарат недоработан!

- Старик увидел Генриха, в бессильном гневе   ожидавшего,   когда   откроется

внутренняя дверь, и пронзительно закричал: - Помогите, я все объясню!

     Цвиркун обернулся, увидел Генриха   и   еще   сильнее   затряс   старичка.

Голова Брантинга стучала о   пол,   Брантинг   хрипел.   Автоматическая   дверь

распахнулась, когда Цвиркун с небольшой коробочкой в правой руке   отскочил

от Брантинга. Генрих кинулся к распростертому на полу телу.

     Седые волосы на голове ученого стояли   дыбом,   в   распахнутых   глазах

окаменел ужас. Теперь в промежуточной камере   находился   разъяренный   Рой,

ожидавший своей минуты ворваться внутрь.

     - Вы убили Брантинга! - с негодованием крикнул Генрих.

     Цвиркун ответил с презрением и ненавистью:

     - Я не хотел его убивать.   А   если   и   помог   подохнуть,   так   собаке

собачья смерть!

     Генрих всматривался в озаренное торжеством лицо   Цвиркуна.   Все,   что

открывалось раньше, было маской. Генриха   раздражало   кривлянье   Цвиркуна,

калейдоскопическая смена гримас. Не было лица Цвиркуна в его кривлянье,   в

гримасах и минах.   Все   это   был   камуфляж,   примитивная   игра.   Вот   оно,

настоящее лицо, открытое во всей своей беспощадной четкости   -   сумрачное,

пронзающее убийственно острыми глазами.

     Рой наконец ворвался в кабину   и   тоже   кинулся   к   Брантингу,   потом

выпрямился и сердито посмотрел на Цвиркуна.

     - Может быть, объясните,   что   произошло?   И   покажите   коробочку   со

спорами! - Он протянул руку.

     - Стойте   на   своих   местах!   Опустите   руки!   -   властно   потребовал

Цвиркун. - Я дам исчерпывающие   ответы   на   любые   ваши   вопросы,   но   при

условии, что ни один из вас не сделает и шага ко мне, пока я не закончу.

     Рой наверняка не посчитался бы с   настояниями   Цвиркуна,   но,   как   и

брата, его поразила перемена в ассистенте   скончавшегося   профессора.   Рой

медленно опустился на скамью и   знаком   показал   Генриху,   чтобы   тот   сел

рядом. Цвиркун прислонился к стенке кабины, как если бы   боялся   нападения

сзади. Генрих хотел поправить запрокинутую руку   профессора,   Рой   сказал,

что все надо оставить без изменений, пока не явятся медики колонии. Генрих

сел возле брата. Рой нетерпеливо заговорил:

     - Вы превысили свои права, Джон. На Нептуне за нападение   на   другого

человека отвечают так же строго, как и на Земле.

     - Кары я не боюсь, - спокойно сказал Цвиркун. И говорил он по-новому,

без торопливости,   без   повторений,   с   каким-то   почти   пренебрежительным

хладнокровием.   -   Я   уже   объяснил   вашему   брату,    что    не    собирался

приканчивать мерзкого старикашку, что, надеюсь, подтвердят местные медики,

если они достаточно квалифицированны. Между прочим, больше всего я боялся,

что Брантинг умрет раньше, чем я доберусь до него. Оператор на   "пауке"   -

только на Нептуне могли придумать   старому   ученому   такую   должность!   Но

Брантинг дождался меня. Он умер если не на руках моих, то   в   моих   руках.

Уже одно это делает меня счастливым. Но не только это!..

     - Второе, очевидно, захваченная вами коробка со спорами?

     - Да, коробка, но не со спорами! -   Цвиркун   выкрикнул   это   с   таким

диким торжеством, что Генрих вздрогнул. - Никаких спор калиописа искать не

нужно. Умерший был сумасброд, но чтил закон. Он мог бы взорвать весь   мир,

подвергнуть   все   человечество   уродующей   операции,   но   правил   уличного

движения не нарушал даже на Марсе, где они не так уж   строги.   Выходя,   он

тихонько притворял дверь и аккуратно гасил свет,   а   приходя,   не   забывал

вытереть ноги.

     - Стало быть, вы обманывали нас?

     - Я рад, что истина наконец дошла до вас, Рой.

     - С вашей нескорой помощью, Джон! Но что же содержится   в   коробочке,

которая, видимо, так вам нужна, что вы вцепились в нее прямо-таки   мертвой

хваткой?

     - Да, мертвой. Вы и не догадываетесь, как близки к сути! Ответьте мне

на один вопрос. Сколько мне, по-вашему, лет?

      Он смотрел на Генриха, и Генрих ответил первым:

     - Двадцать два... Или двадцать три. Вы очень молоды.

     - Двадцать четыре, плюс-минус два года, - ответил Рой.

     В смехе Цвиркуна прозвучало торжество и ожесточение.

     - Мне ровно шестьдесят пять. Не таращьте глаза   и   не   пожимайте   так

недоверчиво плечами! На этот раз я не обманываю. В день, когда я   появился

у вас в лаборатории, Генрих,   мое   сердце   отстучало   именно   эту   круглую

цифру.

     - Вы хорошо сохранились, - сдержанно заметил Рой.

     - Не надо иронии. Не хорошо - абсолютно сохранился! Боюсь, разница до

вас не доходит. Сорок один год я не меняюсь, вот правда обо мне.   Я   таков

же, каким был в тот день, когда Брантинг поставил на   мне   свой   проклятый

опыт.

     - Новый вариант древней истории о   некоем   Дориане   Грее?   -   Рой   не

удержался от недоверчивой усмешки.

     - Нет, Рой, нет! - Цвиркун покачал головой. -   Я   тоже   читал   о   том

доисторическом Дориане Грее. Он сохранял лишь молодость,   а   меня   сделали

бессмертным. И если долгая   юность   Дориана   была   плодом   его   страстного

желания, то мое бессмертие - плод ошибки. Да, не больше чем   плод   ошибки.

Брантинг не рассчитал правильно силы введенного в меня препарата. Он хотел

продлить мою жизнь, а взамен этого   отменил   мою   смерть.   Он   намеревался

сделать меня долго юным, вроде Дориана, а сделал бессмертным.

     Рой скептически оглядел Цвиркуна.

     - Вы так уверены,   что   тело   ваше   неразрушимо?   Скажем,   плазменный

пистолет или атомная бомба наших предков...

     - Даже   простая   дубина    еще    более    далеких    наших    предков    -

неандертальцев! Ее тоже будет достаточно. Или камня, упавшего на голову! Я

разрушаем, но не смертен. Тайна моя в том, что в   себе   самом   я   не   несу

зародыша своей гибели. Меня могут погубить   внешние   причины,   но   не   мое

собственное развитие. Я не эволюционирую. Слушайте меня   внимательно,   вам

предстоит узнать то, о чем вы и   не   догадываетесь.   Перед   вами   человек,

воплотивший   в   себе   совершенство   и   бесконечность.   Я   совершенен,   ибо

завершен. Я не   меняюсь,   ибо   достиг   абсолютной   гармонии.   Я   настолько

уравновешен во взаимодействии своих органов, своих тканей, своих   молекул,

даже    атомов    своих,    что    взорвать    мою    внутреннюю    гармоническую

уравновешенность силы, действующие   внутри   меня,   не   могут.   Я   способен

изменяться лишь в той мере, в какой меняется природа молекул. Это   значит,

что эволюция   моя   продолжительна,   как   эволюция   всего   человечества.   Я

равновелик всему человечеству, хотя и остался самим собой.   Я   превратился

из индивидуума в вид. Я стал из   личности   категорией.   Вы   все   остаетесь

частностями, даже ощущая в себе   одну   для   всех   нас   общность.   Я,   став

общностью, перестал быть частностью. Я - абстрактность конкретности.   Я   -

конкретность   абстрактности.   Ибо    я    -    завершенность!    Воплотившееся

совершенство.

     Рой иронически прервал его страстную речь:

     - Вы и вправду думаете, что так совершенно прекрасны? На бога   вы   не

похожи.

      Цвиркун уставил на него бешеные глаза.

     - Я совершенен, но не прекрасен! Нечего путать божий дар с   яичницей.

- Холодная реплика Роя дала новое направление его   мыслям.   В   его   голосе

послышалась горечь. - И совершенство мое не   идеально,   я   этого   не   хочу

сказать. Брантинг наделил меня божественным бессмертием, не переменив моей

внешности, далеко не божественной, как справедливо вы заметили.   И   он   не

погасил моих человеческих страстей. Он оставил в моем ставшем вечным   теле

тленную душу. Я любил траву и деревья, оттого   и   стал   астроботаником,   -

миллиарды раз умрут все травы, миллионы раз сменятся   поколения   деревьев,

прежде чем я состарюсь. Вдумайтесь, прошу   вас:   миллионы,   миллиарды   раз

возникнут и сгинут, а я все буду пребывать. Я влюбился в Аврору,   чудесную

девушку, на   время   покинул   ее   для   марсианской   командировки.   А   когда

вернулся на Землю, увидел женщину, перешагнувшую свой лучший возраст, а   я

был таким же, все таким же молодым! Тысячи Аврор возникнут еще   и   выпадут

из моей жизни, тысячи   раз   я   буду   внушать   смущение   своей   нестираемой

молодостью, столько же раз меня   будут   пытать   ужасным   одряхлением   моих

подруг. Вдумайтесь, вдумайтесь! Вы, каждый из вас, обретаете возлюбленных,

и они с вами, они все крепче, все тесней с вами, до самой смерти с вами. А

я приобретаю, чтобы потерять,   ибо   каждое   новое   утро   не   сближает,   но

разделяет нас на один день, а сколько нужно дней, чтобы все потерять, все,

все!

     - Трагедия ваша проистекает только из вашей уникальности, -   спокойно

заметил Рой. - А если бы все люди обрели бессмертие, подобное вашему...

     Цвиркун раздраженно махнул рукой:

     - Тысячу раз обсуждено! Говорю вам,   я   плод   ошибки.   Была   какая-то

небрежность в приготовлении препарата, а какая, Брантинг не запомнил. И не

сумел   ее   воспроизвести.    Бессмертие    мое    -    результат    неряшливого

эксперимента, глупейшего просчета.

     - И вы возненавидели свое бессмертие?

     - Да! Да!   Да!   Моя   душа,   такая   своя,   такая   неповторимо   личная,

восстала   против   моей   бесстрастной   всеобщности.   Я   жаждал   смерти,   не

сиюминутной гибели, не внешней   катастрофы,   нет,   внутренней   возможности

подвести жизнь к естественному уничтожению, ибо без перспективы смерти нет

упоения жизнью!.. Нет, вы меня не понимаете, не можете понять! А   Брантинг

понимал, но я для него был лишь экспонатом, вечным памятником   его   гению.

Из   жалости   ко   мне,    использовав    споры    калиописа,    он    разработал

нейтрализатор бессмертия, но не решился дать его мне. А   когда   я   пытался

силой завладеть препаратом,   Брантинг   бежал   с   Марса.   Он   знал,   что   я

сконструировал   индикатор,   обнаруживающий   препарат,   и   постарался   уйти

подальше. Но не ушел! - Цвиркун поднял вверх руку и восторженно выкрикнул:

- А теперь из бессмертного я стану живым, просто живым, упоительно живым!

     Резким движением он опрокинул в   рот   содержание   коробочки.   Генрих,

вскрикнув, кинулся к нему. Рой удержал брата. Цвиркун   испустил   протяжный

вопль, зашатался и рухнул на тело   Брантинга.   Глаза   его   закатились,   на

губах выступила пена.

     - Зачем ты помешал мне? -   горестно   воскликнул   Генрих.   -   Брантинг

кричал, что препарат недоработан!..

     Рой с ужасом смотрел на два распростертых тела. Он с трудом сказал:

     - Я и не думал, поверь мне...

     Генрих поднял и опустил руку Цвиркуна. Ассистент Брантинга коченел на

глазах. Генрих задумчиво сказал:

     - Пожалуй, для него лучше, что недоработанный   препарат   нейтрализует

бессмертие, лишь одновременно прерывая жизнь.   К   нормальному   бытию   Джон

Цвиркун все равно бы не вернулся. Он ненавидел бессмертие,   но   он   вкусил

вечности...