Скляров Олег

      Белый путь

     

      «…Он, как юноша, жаждет жизненной

      битвы, ему есть с чем воевать и где

      подвизаться, потому что взгляд его на

      самого себя, беспрестанно

      просветляющийся, открывает ему новые

      недостатки в себе самом, с которыми

      нужно производить новые битвы».

      ( Николай Васильевич Гоголь )

     

      П Р О Л О Г

     

      — «О-уп»!.. — донесся сверху и оборванно смолк явно придушенный вскрик. Люди замерли-затаились у лаза. Внутри обгоревших развалин кто-то был… В наступившей тишине сумерки стали сгущаться как-то особенно стремительно и обещающе. Но больше ни звука не доносилось… Недавний дождь намочил все – ни сесть, ни лечь. Провести еще ночь под открытым небом не улыбалось, но и соваться наобум… Место известное: «Совиное».

      В сосновом лесу звуки всегда быстро глохнут, а тут – у болота, в котловине – особенно. Древние знали, где храмы ставить… Каменистая тропа, приведшая сюда – единственно проходимое место. Дальше везде черная топь. Побуревшая трава, прелая хвоя, валуны – ни одного следа – и ватная тишина. Будто в ушах что-то… Был ли крик, – злобный женский вскрик, придушенный умелой рукой, как показалось сначала, – или это все-таки выпь?.. Еще на спуске Бубновый хотел ее подстрелить, да промазал. Вот она и мстит.

      Стало казаться, что ничего не было. Тишина была всегда и всегда будет. А их, мешавших ей, она вот-вот устранит, как только что, может быть, уже устранила кого-то, пытавшегося шуметь… Будут, будут всегда, неизменно: остроконечные сосны, как зубы чудовищной пасти апокалиптического дракона, вонзенные по краям ложбины в низкое предзимнее небо, темнеющее все более; вымокшие дебри орешника, заволакиваемые промозглым туманом; эти чертовы развалины, родник, ледяной ручей, стылый песок… Да все, все останется! Людей не станет… Только и всего.

      Старый Улл наблюдал свысока. Расположился за черной от копоти балкой, под уцелевшей черепицей и из темноты, почти не таясь, смотрел, как эти внизу умело прятали лошадей в подземелье и, грозясь жестами, готовили оружие. Через ветхую мешковину посмотрел в бойницу. Снаружи у лаза двое затаились, да у болота в кустах тоже две лошади. Балаган… Скоро убивать друг друга станут из опасения. Скука смертная. …Но кое-что его все же заинтересовало: Клинок бубнового гвардейца – старинная вещь. И, очевидно, с большим будущим… А тяжелый сак телохранителя? Столько оружия любой гном и за стеной почуял бы…

      Стараться – становиться невидимым – хранителю не хотелось. Просто прятался. Вымазал рыльце сажей, плотнее закутался в черную козью шкурку и сунул за щеку сладкий корешок: «Да, солод в этом году горчил… Определенно»! Почувствовав еще чье-то присутствие, опять выглянул: «А… И вы тут»? Поглубже в темноту, в голубиный помет, под стропила забился, испугав пауков невредных и паутинку их повредив. Они, заснувшие уж было, всполошились. Истерически зашурудили, затопотали, но возражать хозяину не посмели… Убрались, ругая друг друга за нерасторопность и непредусмотрительность. Старались, хоть так отвести душу, вскипевшую от грубой побудки. «Голубей бы не потревожили, – запоздало подумал им вслед и приказал угомониться. – Тот час же»! Лишь бровью шевельнул строго, и они попрятались, как исчезли. Но, уловив беспокойство, голуби все же зашевелились. Кто-то воркнул в полусне, кто-то крылом затекшим трепыхнул, кто-то просто переступил лапками, коготком нащупывая в темноте привычную трещину… И перестала скрипеть осторожно накручиваемая тетива, и чей-то непослушный рассеянный взгляд поднялся к потолку: «Гули-гули»?.. Улл снова осторожно посмотрел на карликов. Красненький, черненький… Где же третий? Тоже прячутся. Спешат – поклажу чужую быстро обнюхивают, ворошат – проверяют. Гости заграничные, наперсники чародея – волхвы-недомерки… А, вот и беленький! Из-под сундука, окованного медью, блестит изумрудным глазом – мигает, своих зовет… Что-то углядел?

     

      …Снова сверху закапало. Незаметно, только кружочки в лужах появились, да листья орешника стали изредка вздрагивать от накопленной влаги. «Сколько тут дрогнуть, на мокрые зубчатые листочки любоваться»?.. Мията локоть Бубнового тронул и кивнул на лаз: Ну, мол, пойду?.. Тот или насмешку в свой адрес предположил, или что… Не глядя, кулаком погрозил. Хамло столичное… Телохранитель предпочитал пока не очень-то обращать внимание на грубость и, помня о долге, точно исполнять волю герцога. До известного предела, конечно… А предел, он почувствовал, наступит скоро. Поднял голыш и на провалы окон невозмутимо кивнул, демонстрируя намерение: «А»?.. Бубновый понял свою промашку, но все же пренебрежительно скривился… Камень едва не полетел в него. В последний момент осенило, и чаща у родника всколыхнулась, сбрасывая капли. Чтото там даже треснуло… В ту же минуту туда из развалин, нетерпеливо вжикнув, улетела короткая злая стрела.

      …Шорохи сонного осеннего воздуха в трещинах холодных каменных стен наполняли тишину присутствием – присутствием чего-то неведомого. Молчаливые сосны смотрели в проломы окон отстранено и безучастно. Вечернее небо не обещало по-прежнему ничего, кроме нового дождя. Сумрак и медлительный туман, окружая это убежище, вкрадчиво прибирали окрестности Совиного болота. Проступая из чащобы, выползая из оврага и опускаясь, как саван с небес, они стремились приглушить и придушить погребаемое. Пахло прелью.

      Кто знает, что творится под непроницаемым покровом? Кто может предсказать, что случится там, где он явит себя вскоре? Тлен, тишина, тайна… Если бы какомунибудь рассеянному духу случилось бы сейчас нечаянно посетить сии величественные останки – он нашел бы их пристанищем покоя, не иначе. Люди, люди опять нарушили величие и покой! В который раз… Страх помыкает ими. И когда, по ошибке, едва не поубивали друг друга, да, слава Богу, знакомыми оказались; и когда, так безрассудно, стремились под остатки кровли, под призрачную защиту стен – от дождя, от опасностей близящейся тьмы, от беспощадного тумана, от неведомых врагов, могущих объявиться в них; и когда выбирали эту короткую дорогу, оправдываясь спешкой… Страх, страх, страх! Что бы ни говорили в оправдание, чем бы ни объясняли… Неведомая опасность беспредельного пространства ночи страшнее реальной опасности, исходящей от человека.

      …Развели огонь. Темнота от этого наступила еще быстрее. Заплясали уродытени. Тепло всех подбодрило, но свет не успокоил. Мията — телохранитель, проверив приведенных лошадей, готовил ужин и незаметно наблюдал попутчиков. Худой зверь спокойно спал в самом сухом углу на соломенной трухе, изредка поводя мохнатыми ушами на резкие звуки и вздрагивая во сне. Старая цыганка, глядя в костер, молча курила трубку. Молодая тихо напевала что-то по агински, ловко нанизывая друг на друга вороненые колечки будущей кольчуги. Отец ее – кудрявый полуседой бородач – «висельник и конокрад», как отрекомендовала его молва в лице старого Тополя, предсказавшего встречу с циркачами, демонстративно читал Святое Писание. Золотая серьга в его надорванном ухе вызывающе поблескивала всякий раз, когда он, наклоняясь к свету чадящего факела, переворачивал, слюня обрубок пальца, страницу. Хозяин зверюги – высокий косматый толстяк, – должник Бубнового, дремал, вытянув к теплу длинные ноги в рваных лесных мокроступах. Черная мятая шляпа, непривычного вида и выделки, прикрывала небритое лицо со свежей ссадиной на скуле – расплатой за пущенную наугад стрелу. «…А может, и не очень-то дремлет, — заподозрил Мията. — Башка латанная».

      Улл тоже не спал: дивился, что все окончилось так мирно – мордобоем и руганью… По случаю «гостей» домой не уходил. Из разговоров и прочего стало ясно, что военные, сокращая дорогу, возвращаются в герцогство. Провожали брачного посла до самой Агинской грани… То-то на Бубновом парад – не по времени: Синего бархата камзол с алыми бубнами на рукавах. Желтая бахрома «умертвителя». Золоченая кираса и такой же шлем с белыми перьями, обвисшими в сырости, как куриный хвост… А обшарпанный сундучище уже давно кочует с цирком к, «Их благородию», герцогскому егерю. Причем, побитый всячески стремится скрыть это от «бубнов»… Цирк тоже от Агинской границы идет. И у чародея за Стеной, врут, были! Сам Зиромант с ними этот «гроб» послал… Доверил бы он им. Хотя?.. Посмотреть бы на того, кто рискнет-таки надуть его. Отца-то лгунов?!.. Оч-чень надо быть храбрым умником. Или дураком полным.

      Мията ошибся. Хозяин зверюги – беглый егерь – спивающийся и весьма подозрительный человек не следил теперь за ними. Он даже не подремывал, как обычно чутко, хотя рука его все еще лежала рядом с облегченным охотничьим арбалетом… Он неожиданно крепко заснул, встретив здесь бывшего собутыльника, а ныне – главного своего кредитора и опасного недруга. Дождался наконец и успокоился, пообещав в очередной раз скорую встречу дома и полный расчет имуществом – любым, на выбор… Снился ему тихий лес. Самый листопад… Ворона недалеко гаркнула. Пошумела крыльями и снова тихо-тихо. Заповедные тропы. Разъезженный дубовый настил, обломанные перила – плотина: Водяное колесо, обросшие зеленью лопасти… Омут. Ива с подмытыми корнями. Темная холодная вода под ней сплошь покрыта узкими листьями. Мореное дерево, изумрудный бархат мха на валунах старинной кладки и сваях. Его приземистый дом на горе… А по берегу вереницей застыли черные всадники с длинными копьями – в воде отражаются… И опять снег! «Пиковая стража». …Не по его ли душу?!

      Сразу проснулся. Не шевелился. Замерз… Бубнила старуха. Смоляным дымом факела пахло. Оружие под затекшим боком. Огляделся из-под шляпы и успокоился. Потянулся, зевнул и лицо рваной влажной перчаткой потер. Ромалы песню уже вдвоем тянули. Старику Бог надоел и он упрятал книгу в засаленный парчовый мешок… Военные вечеряли и пили вино из «кишки». Егерь приподнялся на локтях, посмотрел на темную струйку и сел. Стал соображать: ни в долг, ни силою… Ухмыльнулся, поиграв им раздумчиво, натянул на колено монетный мешочек, давно опустевший, выбрал уголек и принялся быстро набрасывать на холстинке выразительное лицо белокурого офицера. Хранитель со своей верхотуры теперь наблюдал за ним, за его странными стараниями. Карлики, почуявши гнома, его интерес, из-под сундука тоже стали пялиться, похихикивая… Старуха же покосилась только и первая все поняла. Замолчала, взяла карты, покряхтывая поднялась и направилась к ужинавшим – зарабатывать выпивку. Не стал обращать на нее внимания егерь – увлекся. Даже разбитую губу закусил от воодушевления. Быстро-быстро работал теперь куском меловой штукатурки… Появлялись: нос, твердый рот, светлая шевелюра. Вылитый «Павитруль». Только глаза никак не вырисовывались. Они были мертвыми…

      Чадил факел. На кладке копоть в колеблющемся свете тоже причудливо рисовала мрачные узоры. Наверху тревожно шелестел сквозняк в щелях бойниц, заткнутых ветхими мешками с ржаной соломой, помогающей по поверью, от летучих духов. В провалы окон глядела на огонь темнота, клубясь туманом подступивших вплотную болотных призраков. В отдалении выпь опять простонала мучительную угрозу, но на нее не обратили внимания, кроме задремавшей пятнистой кобылы, дернувшей острым ухом. Люди готовились ко сну. Впереди была целая ночь.

     

      Опыт первый.

      «БЕЛЫЙ ПУТЬ»

     

      Отвлекся от созерцания коптящего пламени факела. Судьба Наблюдаемого закономерно пришла на ум снова: «Что, когда, почему?..» Наблюдающий Академии из машины внимательно поглядел на подъезд общежития, где мирно беседовали у скамейки две тетушки. Его теперешнюю ипостась томило неясное чувство. Тяжело подвинувшись к стеклу, кряхтя взглянул вверх, на среднее окно третьего этажа – сто тринадцатая комната… «Почему обыденное течение жизни у человека вдруг пресеклось – не покатилось по вполне наметившемуся «благополучному», – безнадежному руслу? Потекло, изменившись, в неожиданную для многих сторону. Когда? Может быть, «не вдруг»? Не вдруг…

      Осознавалось не сразу. А что, что «осознавалось»? События, озарения, мученьица, смех… Или, – вполне вероятно, – «кто», а не «что»? И это, и это тоже. Наверное – еще в прогимназии… У директора, – педанта в монокле, – как-то вырвалось горькое и искреннее: «Тупость! Тупость беспросветная»… Зачесанные назад светлые волосы, выбритая дряблая кожа на щеках, пронзительный взгляд мутно-серых глазок – зауряднейшая оболочка кипучего духа… Вполне может быть – речь даже и не в его, средненького гимназистика, адрес…

      Непроизвольность, искренность задели, запомнились. Сразу конечно не поверил, что это и о нем самом. «А вдруг?.. – подумалось. – Ведь, если честно»… И пришел к т а к о м у выводу, что плакать захотелось. К выводу безутешному. Но почему т а к?.. Стал ответ, ответы искать. А у кого спросишь о таком? Окружающие не помощники: там самим бы… Директор? Директор… Ну-у, что вы. Недосягаем. Отчуждение, барьеры – дистанция. Может быть – и придуманные. Но недосягаемо… Книги! Вот… Вот, где ответы искать стоило. Хотя… Их море, разные все. Столько наверчено: умрешь до пенсии – не распутаешь… Но оказалось, что можнотаки, черт! Себя переиначивать следовало. Другим – сильным – можно сделаться. Даже – очень нужно… «Необходимо, – становилось все яснее и яснее, до кристальности, – обязательно. В этом-то, собственно, смысл хлопот и напряга человеческой жизни. …Получается. А то ноги будут о тебя вытирать»…

      Как делать тоже стало понятнее. Ничего особенного: Тело, скажем, так себе – тельце. «Куренок ощипанный», как старуха-соседка подразнивала. «Геракла усушенный», как однажды в классе некая языкатая засранка выразилась. Стоп! Ага… Гири – тренажеры – «рукопашка»… Когда в «Авиационный Корпус Мира» кадетом зачислили, уже одним из первых на курсе по физподготовке был признан, да и так, в междоусобных разборках… К неожиданным боковым просто талант отыскался. Наставник такие только в войну видел один раз, у «Тихих разведчиков». «Тебе-то это…»

      Терпение. Работа. И мозги… всенепременно. По мере движения вперед – цель, говорят, проясняется… Оказывается, и еще одно важное понятие осознаваться «денно и нощно» должно: сила воли. Рост, мышцы и умения – не все. Далеко не все. Цель – средства – труд. Да и «побочный эффект» – регулярные, тяжеленные занятия телом е ё, волю, само собой, укрепили и подсказали: есть, должны быть, системы для «накачки» и «волевых мышц»? Ну, а кто ищет… Нашел – опробовал. Гораздо труднее это занятие оказалось. Но опыт уже, по крайней мере, имелся… Да и желание ясно: сама возможность, результаты и открытые перспективы.

      Изменилась жизнь – интересы, окружение – изменился сам. Количество в качество, говорят, переходит? Батюшки, батюшки! Сколько всего, оказывается, не замечалось, не понималось вокруг и внутри… Сколько менять, перепахивать… Противно стало и даже… жутко. Опять, надумалось, как в гимназии к директору подойти. Небрежно показать каким стал и, между прочим, спросить… Очень возможно, он-то и знает, как дальше быть, как все это внутри себя разгрести… А если не знает? Копнешь, а у него там у самого… «Врачу, исцелися сам». Возможно все. Да и жив ли? …Даже справки поостерегся наводить: там мы спешно отступили во время Инцидента, значит наверняка был в оккупации. «А, был на оккупированной территории»… Плавали – знаем». Вещички собирай. …Где конспект?

     

      Наблюдающий намеревался Выпестыванием заняться: смотрел пристально.

     

      Глава I

     

      Человек двадцати восьми лет от роду имя родительское имел Кирилл, воинское звание, – после окончания академии ВВС, – майор, а титул тайный, в виде пурпурного сердца, обрел совсем недавно – в пятницу эту, во сне… Предстоял длинный отпуск в приморском санатории Министерства Обороны, потом, скорее всего, нуда ожидания и вызов в кадры… Теперь же начинался понедельник. Нужно было, не мешкая, освобождать казенную площадь. Вселится новый соискатель – какой-нибудь юный драчливый голубь… Кириллу вспомнилось что-то недавнее, стыдное, но он тут же сгладил неловкость в воображении. Солнечное утро приобрело прежнее звучание. Все, все! Надо спешить.

      Капли в умывальнике звенели, кафель сиял! Ветер шумел под окном напутственную песню. Трамвайные рельсы внизу блестели и тянулись к небу вдоль пожелтевших шеренг древесных колючек в пустоту предстоящего… Дверь щелкнула. Коридор быстро кончился. Кирилл выронил и, ругнувшись машинально, подобрал толстый, ненужный теперь, конспект в кожаном, под старину, переплете… Стал спускаться, читая: «…Это обычные люди, и только опытные наблюдатели иногда, по выражению глаз, могут определить в них нелюдь». Тетради не вываливаются сами по себе.

      «Опаньки»! …На следующей площадке стояла прозрачная вода. Ступени вели в темную глубь. Третий этаж… На побелке ясно обозначилась потемневшая кромка. Возле нее плавали окурки. Ага, червовый!.. Не сюда. Отступил к окну – замазано. Через решетку можно дотянуться и разбить, чтоб посмотреть… Не стоит, решил. Воды на улице нет. В коридор вернулся. Запертые общажные двери, и в тупике свет – окно.

      Ключ оставлен на столе. Комната уже не его. Зато у алкаша-Вырубова приоткрыто. Опять забыл… Серый кот, выглядывавший из-за обшарпанной коричневой створки, прятался за банный веник, готовясь шмыгнуть под ноги. Шагнул к соседу и обнаружил… Это не веник. …Полуотломанная ветка громадного дуба… Другие не различимы в темноте. Обернулся – коридор родимой общаги, салатный линолеум… Брюс вдруг юркнул туда, задев створку, – она захлопнулась! Кирилл только воздух успел цапнуть. Застыл, соображая и привыкая к темноте. Потрогал дверь – с этой стороны окована… Отсюда это был вход одноэтажного каменного дома. Кирилл стоял на верхней ступени крыльца… Конечно, ожидалось нечто подобное, но… Что он знал, что видел, хоть и война, и академия за плечами?..

     

      Стадо светлее. Огромная багровая луна, поднимаясь из-за темной крыши, делалась все ослепительнее, хотя и уменьшилась. Вода в широком ручье, поблескивая ее светом, бесшумно скользила меж камней и травы. Крупные лиловые цветы, раскрываясь на глазах, пахли, дурманя ночной воздух и ошеломленного человека. Как ночные бабочки расселись они в траве у ручья и тропинки, тянувшейся вдоль близкой опушки к крыльцу. Темные купы больших деревьев пропадали внизу за домом. Острые крыши недалекого замка блестели крутыми скатами и гранеными шпилями на фоне вызвездившегося неба. Редкие огни на городской стене, да неправдоподобная тишина подтверждали – уже поздняя ночь.

      — Разрешите представиться, — игриво пропели рядом. — Нота Кавалеровна – ночная хозяйка…

      Гостю было и так не до веселья, а тут… Повел глазами на голое: Изумительная, она бы и среди фей выделялась, девушка – в изумрудно струящемся облаке наряда, поминутно меняющего очертания… Давая время прийти в себя, тактичная фея с мгновенным сожалением на чутком лице, кивнув, принялась ласково поправлять надломанную ветку.

      — Брюс, стервец… — вздохнув, прошептала она и вернулась к двери. Ветка теперь не падала. Большой кованый ключ в темноте легко вошел на место, и тяжелая дверь плавно отворилась. Пахнуло теплым фруктовым воздухом. — Прощу! — Полуобернулась она и, коснувшись его одеждой, вошла первой. — Здесь еще дверь. Осторожнее, осторожнее…

      Лунный свет втек вслед за ней и, слившись с сиянием одежд, осветил пыльный деревенский чулан, уставленный какой-то утварью. Ни малейшего намека на коридор общежития. Вторая дверь из новых досок запиралась щеколдой, отшлифованной долгим употреблением. Огонь в лампе она запалила, чиркнув чем-то о столешницу непокрытого стола. Заметил, что большая комната заполнена знакомыми вещами соседа… Его ждали?

      — Успеете осмотреться, — подтвердила Нота Кавалеровна. В резное кресло у стола впорхнула, поправила матовый абажур и откинулась на высокую черную спинку. Встретились глазами. …Черная шляпа и усы делали его, при этом свете, похожим на разбойника. Но хозяйка только улыбнулась и обвела взглядом комнату.

      — Будете жить вот здесь…

      — Как долго? — сообразил спросить он. — Я военный человек…

      Хозяйка пожала плечами и взглянула прямо.

      — Это будет и от вас зависеть… При получении титула чувствовали неловкость? — спросила она без околичностей. Он опустил глаза. — Почему? — настаивала фея и, посуровев, стала холодно рассматривать его. Но, так как ей не собирались отвечать, сама продолжила. — Вы душой покривили: на вас убийство. С этим придется жить…

      — Как долго? — снова выдавил он. – Думал, здесь война…

      — Не знаю – не знаю! — Нахмурилась она. — Войны нам только не хватало… — И взялась за подлокотники: не думала, что разговор будет так короток. — Не могу знать наперед. Вы теперь образованы, должны понимать: ваша жизнь – это ваша!.. Ваша собственная война, — вымолвила разочарованно и поднялась. — Проводите.

      — А Вырубов где? — спросил он угрюмо в дверях. — И… кот?

      Не самое важное конечно выскочило в смятении. Но она, любившая кота, зыркнула на него, приостановилась под деревом и снова погладила ту ветку. Листья не были больше сухими, как на венике. Только несколько отпало на крыльцо.

      — Брюс вернется. Жить ему у вас… Да и вы, кажется, любите кошек? — Фея сделала паузу и напоследок пристально взглянула на гостя. У того пустынным ветром в душу пахнуло. — А Вырубов… Зачем он вам? Его ищут и домой вернут. Человек душу растерял, память по-вашему… Что вы все о грустном? Успехов!

      Она только рукой взмахнула, будто для прощания и легко соскользнула с тропинки в обрыв звездной пропасти. Удаляющийся зеленоватый свет, не ярче лунного, и все… Оглушительно стрекотали сверчки. Под окном пахла ночная фиалка. Блестело стекло в белой раме. Будто и не было длинного сухого ветра за унесшейся феей. «Успехов»… — вспомнил он и головою помотал. Запер дверь на засов, вернулся в комнату и, сняв шляпу, уселся под лампу, в одинокое кресло, на место хозяйки. Ключ так и остался лежать на краю стола, где она его вертела. Положил рядом шляпу и опять головою помотал. Вот так, значит… «С этим жить»? Из вещей – старый конспект, да случайная одежда. Впрочем, здесь полно подходящей?.. Вздохнул и стал осматривать новые владения.

     

      — Ну, и что он?.. — раздумчиво спросила Несравненная, медленно раскачиваясь на длинном гибком стебле. — Видом каков? Хорош ли…

      Она, кажется, съязвила по старой памяти… Нотка невозмутимо улеглась рядом на лист, свесив в воду ступню прямо в сандалии, и мгновением задумалась, глядя на блестевший под луной поток, перечеркнутый их зыбкими тенями и изогнутым стеблем. Кивнув на темный приземистый дом за ручьем, неожиданно, мужским каким-то голосом, забубнила виновато:

      — Новый барин молодой. Росту в нем вершков этак… — Она замялась, очевидно запамятовав старинную цифирь и меры, но вид сделала, что припоминает внешность испытуемого. Так и не вспомнив, быстро перестроилась. Тоном протокола проинформировала дельно: — Рост – сто восемьдесят, сто восемьдесят пять сантиметров. Волосы русые, темные. Глаза серые. Усы темные, густые. Предпочитает широкие мягкие шляпы. Одет будет в свободный черный плащ с застежкой из бронзы, могущий скрывать, как доспехи и оружие, так и собственно фигуру… Серые шаровары и повседневный камзол. Обут в высокие легкие сапоги. Вырубовские не подойдут – велики…

      — Не остри.

      Но собеседница увлеклась… Послушав еще, Леокадия знаком прервала.

      — Особенно хорошо про «собственно фигуру», да «темные шаровары». Трогательно, – веско произнесла она, но думая явно о другом… Нотка прыснула и шлепнула второй сандалией по воде. Принцесса вздрогнула. — Ну что ты делаешь! Крылья намочишь…

      — «Пурпур-рное сердце»… — передразнила та кого-то. Улыбаясь, приблизила к подруге лицо. — Что-то в нем тоже есть! Уверяю тебя… — Глаза были уже серьезны. — …Или будет! Чувствую.

      — Возможно. — Грустно кивнула сановная собеседница, имевшая несравнимый опыт в таких делах, но преимуществ в них так и не обретшая. — Будем надеяться.

      Они разом взглянули на восток: не пора? Нет, заря только-только нащупывала горизонт. Можно было не спешить – продлить чудеса этой редкой ночи.

     

      Глава II

     

      Он наблюдал за игрой в солдатиков. Маленькое орудие юркнуло под стол с длинной красной скатертью. Оттуда сразу же выскользнуло несколько вертлявых миног. Высокий беловолосый человек, со знаками отличия желтой парчи, принялся колотить по столу, пытаясь изгнать из-под него хитрую пушечку… И тут она бабахнула! Да так, что посыпались стекла. …Кирилл проснулся. Стекла сыпались наяву. Кто-то в синем бархатном камзоле с желтой бахромой ломал окно. Нещадно крушил тяжелыми сапогами деревянную раму и рукоятью меча выбивал остатки стекол! Кирилл соскочил с кровати. Человек, меч наголо, уже лез в комнату… Хорошо, что заснул одетым. Теперь только сапоги успел…

      Как видение в лучах утренних, ранний гость быстро приближался. Это был очень крепкий беловолосый человек. Не маскирующаяся ни подо что безумная злоба ясно глядела на Кирилла. Гос-споди! Откуда, почему?! Они раньше нигде, никогда…

      — Сударь, — начал было Кирилл…

      Но закончить объяснительную фразу ему было не суждено. Он едва не погиб. Такого прыжка с места не способен был сделать никто! Этот человек сделал. И убил бы: не разделяй их стол, не попади клинок острием в застежку… Лезвие только ожгло шею и сдвинуло плащ. Кирилл упал, сбитый горячей тяжестью, пахнувшей чужими духами, потом и вином. Нападавший ударился лицом. Кирилл успел выскочить из-под него. На четвереньках сиганул в сторону чуланной двери.

      …Ушибленный нос, застлавшие глаза слезы, невероятно глупый промах, взыгравшее от этого бешенство и ночной еще хмель не дали, и на этот раз, незнакомцу вонзить многоопытный меч. Клинок рубанул порог. Кирилл сбил щеколду вверх, оттолкнул собою дверь и вывалился вместе с посыпавшимися сухофруктами на пол чулана. Хотя и видел вчера это помещение в полутьме, сразу сориентировался. Обрушив на преследователя стопу корзин, вскочил на ноги и юркнул за ларь, к выходу!.. А тот мгновения терял, вынужденный вглядеться в полумрак. Он терял смертельные очки. Кирилл же увеличивал свой шанс. Понял, что убийцу не одолеть, будь и оружие в руках: машина… Засов – дверь! Вдогонку – только беспомощное касание стали.

      Других преследователей снаружи, слава Богу, не было. Одна лошадь у дерева. …Место совсем незнакомо, бежать все равно куда… «Ох, хозяюшка»… Понеслись куда-то к лесу. А умнее бы – к замку, к людям! Стал закруглять дугу, но тот сразу двинул наперерез! Шарахнулся в другую сторону. Вначале запаниковал, но потом сообразил – расстояние от тяжелого лезвия вновь увеличилось! Сталь на солнце блестела, будто в фехтовальной.

      …Как только смерть чуть отступила, сразу же злость заявила о себе, заставила в спешке подхватить слишком тяжелый камень… Настигавший без труда увернулся, а расстояние опять сократилось! Паника где-то в зачатке оледенила, но не пустил. Не семнадцать лет… Безоружен, безоружен! Взмок. Пот щипал рану на шее. Дыхание уже… все? На этот раз стал осторожнее отклоняться к замку.

      Снова к тому каменистому месту подбежали почти одновременно. Кирилл терял разрыв. Оба уже хрипели. Преследуемый чуть не рухнул, поскользнувшись на росистой траве! Шатнулся, скользанул, коснувшись земли, сильно захромал, но все же побежал дальше… Вдруг неожиданно упал! Преследователь злорадно сиганул сверху и… навстречу получил кромкой тяжелого и грубого, как этот мир, камня – в только что ушибленную переносицу, в боль! Горячая, поцарапанная рука с мечом запоздало дернулась защититься. Кирилл, спеша и паникуя, резко вывернул кисть ослепленного.

      Если лезвие, как говорится, жаждало плоти, то уталилось, пропоров дорогой синий бархат на животе хозяина… И еще раз, и еще! …Мокрые сапоги со шпорами дернулись, звякнув, и замерли носками внутрь. Погоня завершена. Потертые подковки с множеством мелких бронзовых гвоздиков блестели. Истекающая с набухшего мундира в траву медленная кровь…

      Все! Жив, свободен, точка.

     

      …Из замка за ними, оказывается, следили. Вскоре оттуда прибыла конная стража. Кирилл больше не мог убегать, сил не было. Но ему, вопреки ожиданию, дали умыться и подвели лошадь убитого. Рук не вязали!.. Пока приводил себя в порядок, один из стражников, повинуясь приказу равнодушного старшины, сгонял галопом к трупу. Вернувшись, устало кивнул и глаза прикрыл:

      — Холодный.

      Рысью – по тропе, вдоль ручья – направились к замку. Топотом подняли легкую пыль. Седло нагрето солнцем. Кирилл невольно покосился на лес…

      — Не стоит… — спокойно произнес старшина и простецки высморкался на обочину. — Их высочество случайно наблюдал ваш поединок. — «Поединок» было выделено говорившим. — …И он всецело на вашей стороне. Вы были безоружны? Другой бы уж там лежал…

      Старшина – человек немолодой: седины в бороде, в кудрях под начищенной каской. Речь правильная, глаза умные – спокойные. С таким бы служить?.. Конечно, скорее всего, слова его означали только хитрость конвойного, не желавшего попыток побега и утомительной погони, но, все равно, – бежать? Куда?! «Ах, хозяюшка – хозяюшка… — недобро подумал он о ночной гостье. — Испытываешь»?

     

      Вечером, успокоенный, вернулся к дому. Пообещал герцогу, «при случае», предъявить свои бумаги. Представлен дворянином, ищущим службы и признания после длительного предприятия в дальних землях. Получил взамен полное оправдание поединка, помощь лейб-медика, – лучше бы не получать: шею огнем жгло от какой-то вонючей зеленой мерзопакости, – и восхищенные заверения старенького отпрыска древнего княжеского рода в совершеннейшем почтении мужеству «ильшанцев»!..

      Его принимали за «развязного от скованности и косноязычного от смущения» провинциала – уроженца чего-то дальнего, окраинного и дикого, но воинственного! Во всяком случае, обедом, – обильным и острым, – угостили и спать после оного в прекрасном саду уложили. Хорошая, старая — добрая, традиция и «Большая честь», кажется, которую в «анналах» зафиксируют и обнародуют трижды!.. Оружие и конь, само собой, его: трофеи. Все законно. Какие могут быть претензии к свободолюбивым благородным людям, соблюдающим законы суверена? Да никаких!.. «Кроме открытого желания всякого иметь их на службе, верных и искусных». Тем более – уже рекомендованных близкими людьми…

      Об убитом было известно, что он вторично сопровождал из столиц Агинского барона – брачного посла, намеренно сделавшего крюк и остановку в городе с «известными» целями… «Брачного» – было невольно выделено. Сопровождающий – кавалер бубновой роты Его Императорского Величества! – «очень скверный малый», на обратном пути снова застрял в городе, домогаясь одной, в высшей степени достойной, особы! Еще в первый приезд он хамски нагрубил казначею Его высочества… Убил собаку того! Изувечил двоих слуг и одного беднягу – дворянина без должности, благородно осмелившегося перечить столичному наглецу, вступаясь за честь одной совсем юной горожанки… При словах старшины «дворянин без должности», старый герцог невольно еще раз оглядел бедный костюм пришлого, не пришел ни к какому заключению и, сообразив, что гость этот взгляд заметил, сильно смутился – щечки зарумянились! «Словом, тот еще господинчик»… — поспешно подвел он итог сказанному. Гость же, впервые в жизни беседовавший с особой королевской крови, удивленный, испытывал некоторое разочарование: «Дедушка», только в «горностаях»…

      Свернул с тропы к мертвецу. Вгляделся в застывший профиль и полураскрытый глаз. Стало не по себе, будто родство почудилось: Убитый – убийца… Чуть сам не лег. Плащом бы укрыли и все… Запекшаяся кровь – у рта и на небритой пару дней щеке. Опустился гвардеец в дороге… Что ж ему было нужно? В доме что? Наняли?.. Не признается. Кутил, было сказано. …Густые белые волосы длинной прядью сплелись с сухой колючкой. Запекшаяся кровь у живота. И уже запах… Впрочем, весь день на солнце?.. Ничего не нужно теперь. Мухи кружат, муравьи ползают по шее. У Кирилла, у самого под воротом зачесалось…

      Конь к телу был равнодушен. Куплен недавно, не привык к хозяину? А к трупам привык… Еще раз оглядел мощную фигуру убито. Крепкий был мужичина… Не зря бегство и удар камнем сочтены искусным поединком. …Да, от какой-то уж очень большой заботы он сегодня невольно освободил и герцога. Очень любезен был старичок. Непросто, наверно было, даже Их светлости, прибрать бубнового императорского гвардейца!..

      Повод взял, хотел уж было уехать, но замер. Заметил на мертвой шее… Кирилл ус закусил. Там было то, чего просто быть не могло!.. Черт-те что прёт в голову: перенервничал с утра, сынок? Быстро спешился и наклонился. Помедлив, откинул кружевной засаленный воротник, нечаянно коснувшись затвердевшего тела. Ледяная молния сквозанула через всего! Не мертвая плоть так ошеломила, нет… – «видано — перевидано». Машинально выпрямившись, продолжал смотреть в ту точку, где легший на место воротник скрыл почти весь синий вензель замысловатой татуировки. Хотелось наклониться и убедиться еще… Хотя?.. Сам-то он стоит здесь. «…Штыкнож автоматный – в крови! «Железных стрекоз» гром»…

      Вечернее солнце нагрело спину. Длинные тени лошади и понуро стоящего человека перекрывали труп и тянулись к городским стенам. У замкового моста и ворот высоко поднялась и висела пыль – гнали на ночь дойное стадо. Громко переругивались пастухи и стража. На башне блестели закатной тоской шпиль и круглое окно. Ударили в колокол. Кирилл подумал о похоронах и побрел к дому… За каким-нибудь инструментом? Надо же его закопать… Прихваченный петлей повода к руке конь затопал в сухую землю следом. Надо бы и документы поискать…

      Медлительный закат, притушенный легкой рябью редких облаков, занял почти все небо. Впереди длинный одинокий вечер. Огромный пустой дом и вросший в него дуб у входа… Коня привязал к одному из колец, свисавших на цепи с дерева. Отвязал от седла свой плащ и хотел накинуть, но вспомнил про сломанную этим острием застежку… Тяжело опустился на широкую ступень, разглядывая резные серебряные узоры черных ножен. Ну и дене-ек… Только первый здесь. Чего ждать дальше?

      Так, сжимая плащ, и просидел до темна.

     

      Глава III

     

      «Кот потому и бежал, подумала Калерия, что тягость почуял»!.. Она смотрела издали и сверху на знакомый егерский дом, то и дело накрываемый темным пульсирующим пятном гибельной тоски. Открыла глаза и кивнула: «Да, кто-то постарался»… Воительницы молчали. Камин ярко пылал, пламя гудело. Блики света играли на напряженных лицах подруг. Те тоже пытались рассмотреть отраженные подробности «новодела». Их уродливые тени колыхались на высоком гобелене дальней стены. Больше в зале света не было. «Яко скимен обитает тайно»… — прозвучало опять чье-то прямое предупреждение из тьмы нездешнего пространства. «0хо-хохо»?.. — Изумленно покачала головою и открыла глаза, обычно бестрепетная, Нота. Покосилась на неподвижную принцессу и спросила вслух:

      — Как эт-то… Кто?! Причём, лев…

      Очень не терпелось поделиться. Почувствовав взгляд, принцесса дрогнула ресницами и глубоко вздохнула:

      — Ничего не могу сделать… — она проговорила это вслух, тоже немного дивясь. — Тим столько понаплетено!

      — Но все же, — настаивала азартная Нотка, — кто же?

      — Кто знает… — отозвалась, глядя на угли, тетушка Ка. Она, потянувшись к камину, грела худые пальцы. — Если пророчество, – причем «лев крадущийся»? Смутно… Скорее – Враг пугает, путает…

      В комнате снова утвердилось напряженное молчание. Только камин не безмолвствовал. Трещал и выл, плюясь в запале искрами, будто настаивал на чемто. Угольки изредка сыпались через причудливо витую решетку и долго гасли в багровом полумраке, озаряясь иногда новым светом, словно от прилива сил.

      Калерия, – неподражаемая Калерия! – она теперь рассердилась:

      — Мы теряем время! — бросив это на ходу, стремительно покинула кресла, пронеслась по залу к дальним дверям и исчезла.

      Леокадия и Нота переглянулись, заметив одновременно, что та ни разу, нигде не коснулась пола… После такого порыва пламя сразу успокоилось. Стало не сильнее свечей на рождественской елке. Ровный ток воздуха в дымоход, и быстро угасающий свет… Нота наклонилась, взяла щипцы, дотянулась и поворошила угли.

      — Оставь их на прожар, — тихо попросила задумавшаяся Леокадия. — Пожалуйста… — И принялась сосредоточенно чертить над мраморной столешницей невидимые знаки стихий, шепча предречь: — Срок на ущербе…

      — Помогать? — с надеждой спросила раззадоренная подруга, оставляя щипцы калиться, и обернулась на приближающиеся осторожно шаги. — Ах, вот что…

      — Да, — удовлетворенно произнесла, приблизившись, неоспоримая Ка, — именно! — Она, не отрывая глаз от ноши, плавно поднесла к столу тяжелое блюдо с наполнявшим его светом. Густо запахло розовым маслом. — Он сегодня снова доказал, что тоже достоин жить, — ни на кого не глядя, громко сказала она, не сдерживая себя больше, и аккуратно опустила сосуд точно в центр круглой столешницы. Говорилось, вероятнее всего, принцессе, но «Нотке» помнилось, что именно ей – самой неискушенной и потому наверное – самой азартной. …Калерия подняла заблестевшие черные глаза: — Это наш долг!.. И потом, — произнести это вслух, по ряду причин, было непросто, но Калерия – есть Калерия, — вы же видели его Узор?.. Чья судьба мнится рядом?.. Ваша, ваша! Сударушка.

      — Тело… — прервала, нахмурившись, принцесса.

      — Можно растопить… Дождь смоет.

      — Но там что-то останется? Не дай бог подберут…

      — Вряд ли… Только воры.

      «Чья судьба? – Не поняла Нота. – О чем тревога»?.. Но Калерия уже смотрела выжидательно. Принцесса, вздохнув, кивнула им и извлекла из воздуха над блюдом, из его света, щепоть чего-то неприятного пальцам, потому что она, с явным облегчением, тотчас же выкрошила это в густую блескучую жидкость. Поверхность на мгновение ожила разводами вскипевшего перламутрового порошка и сияние прекратилось. Тотчас же и тетушка, взмахнув над блюдом, просыпала туда что-то – последовала вспышка, сияние возобновилось!

      — Ты смотри, — пробормотала она, — гадит кто-то: пришлось бы заново…

      Гладкое зеркало поверхности отражало три склоненных головы, искажая и уродуя прекрасные лица. Более всех это не нравилось Ноте. Впервые участвовавшая в таком большом тройном начете, она однако первая почувствовала легкую дурноту и головокружение начавшейся ворожбы. Первая же и уловила в могучем общем течении времен взвихряющиеся от дурного воздействия сегодняшние токи судьбы «пурпурного сердца»… Так только теперь и звала подопечного, скрывая под иронией… – неизвестно что, смех один! – «нарождавшуюся симпатию», – как сказала бы тетушка Калерия и, как, чуть было, не сказа сама Нота… У нее другое вдруг вырвалось от внезапной догадки и полной растерянности перед неизбежным:

      — Так он… кто?

      Ей не ответили, слишком были поглощены. Калерия быстро извлекла из углей щипцы с раскаленными докрасна плоскими губами, подышала на них и вопросительно взглянула на принцессу. Та, ожидая этого, встретилась с ней взглядом и, снова выхватив что-то из пространства над блюдом, бросила звонко звякнувшее на толстый тяжелый мрамор стола. Это было полуразрубленное бронзовое колечко… Подхватив раскаленными щипцами, Калерия тотчас погрузила его на дно блюда… Шипение остужаемого в «змеиной крови» металла и легкий желтый дымок… Начался ровный, поминутно усиливающийся, ток воздуха от сосуда к дымоходу… Щипцы отлетели в сторону.

      — Быстрее, милая, быстрее! — прозвучал неузнаваемый от напряжения голос. Говорила это все-таки принцесса. Она безумно посмотрела на Ноту. — Прощу тебя!..

      Теперь феюшка осознала насколько все серьезно. Неужели же его судьба так могла пересечься с ее?! Ну, с городом… С тем несчастным… Сообразив, схватила подруг за руки и накрепко сжала веки, «собираясь с духом». «А что собственно удивительного? — мелькнула простая мысль. — Пришло ее время, вплелось в Узор»! …Теперь все трое отчетливо видели этот дом. Мысль, – даже притушенная и ускользающая, – становилась общей.

      …Калерия краем сознания все еще негодовала и о другой возможности едва не погасшего потира: Какая-то «рыжая стерва», – по лени? – теперь даже это стало им ясно, – утварила перламутр из протухших речных раковин… Но это – только миг и край! Они другим напряжены… Они уверены, они настойчивы! …Хотя принцесса все еще гнала, с легкой прелестью смущаясь подруг, глупое, по ее мнению, но радостное представление о чьих-то «развевающихся на ветру» прядях волос, так некстати мелькнувшее. «…Не таких уж и красивых»! — подумала феюшка. Она с юным восторгом вновь ощутила это, казалось бескрайнее, единство их трех миров и душ, светлую силу их трудно осознаваемых возможностей!

      …Наконец «пятно», пульсируя все реже, посветлело и вдруг распалось синеватой искрой! Вот так… Где-то, пока неясно где, скверный темный человек взвыл и забился от внезапно навалившейся черной тоски. Сотворенной им самим дряни суждено было вернуться к истоку. Нелюдь тоже знает боль… Все трое в изнеможении откинулись в креслах и «в сердце своем»… Свист и вой свирепствовавшего в камине предгрозового ветра стих совершенно, вырвавшись за стены дворцовой залы – к зениту, к завихрившимся тучам, готовым разрядиться в землю.

      …Нота снова первая открыла глаза. Между блюдом и камином больше не трещали ослепительные дуги, не обдавали лиц озоновым сквозняком. Огонь погас. Пепельный свет подступающего утра прокрался к ним, пока отсутствовали в тех пространствах, временах и стихиях, кои будут упомянуты теперь уже совсем не к месту. Устали, милые, устали… Треснувший потир был почти пуст. Только на дне таилось что-то опасное, но выдохшееся. Непривычно тихая, она потянулась было к сосуду, но, замерев, поморщилась:

      — Фу! — Ее передернуло. — Гадость какая…

      — Придется раскрошить и растолочь …в пыль, — соображала, подбоченясь, Ка. — Оставь! Ну-ка…

      Блюдо смердело все сильнее. Тетушка нашарила щипцы, надежно зажала ими его треснувший край и твердым шагом направилась к себе.

      — Не поняла… — медленно произнесла феюшка и воззрилась на принцессу. — Ведь мы душу ему освободили? — Та отвела глаза. Но Нота продолжала соображать вслух: — А, потир лопнул?..

      Оказавшись возле подруги, обняла ее напрягшиеся плечи. Леокадия, отстранившись, поднялась, прошла к окнам и, раздвинув шнуром шторы, распахнула высокие стрельчатые створки балкона. Чистый ветер ворвался к ним, изгоняя смрад. Шёлковые шторы затрепетали, как длинные белые крылья.

      — Марка им не заменить, — тихо произнесла принцесса небу.

      — Но это же… Прости, я не поняла. Правда, что…

      — Скорее всего, — сказала, помолчав, Лео другим голосом, — нам мешает то, что он рожден не здесь. Там другая Луна…

      Первые капли дождя уже пятнали балкон и стекла. Пахло пылью и свежестью одновременно. Вот почему так поздно рассвело… Тучи. Нота, приблизившись, снова коснулась принцессы.

      — Слишком многое теперь зависит от него, — продолжила неожиданно Лео. Плечи ее ослабли. Коснувшись щекою щеки подруги, покосилась, вздыхая, на «Калерину башню». — Идем, поможем… Устала?

      Поднимаясь по винтовой лестнице за подругой, ободренная лаской Нота со смущенной душой размышляла: «В конце концов, они оба – одного ипостаси… Случившиеся события переиначивать можно, а не… случившиеся? …Страшно». Следовало обратить разреженную трагедию в фарс! Вот что…

      — В крайнем случае, — небрежно сказала она, — с ним т у д а отправлюсь, берегиней… Пусть смотрят. Мы не во зло…

      Принцесса не ответила. «Бог мой! — покраснела от запоздалой догадки Нота. — Это были его развевающиеся волосы»…

     

      Глава IV

     

      Случившаяся утром гроза разбудила его. На том каменистом месте, где вчера… – дождь стеной! Аж черно… Должно же утихнуть? Передвинул тяжелое кресло к окну и долго наблюдал, как мгновенно, не целясь, лупят в землю молнии, как озаряются облака отблесками вселенской битвы, как бешеные порывы гнут и выворачивают ветви на дубе, как хлещет с крыши вода, как ветер рябит лужи, как размокает тропа… Долго сидел – озяб. Тела отсюда видно не было.

      Натянул сапоги, напялил шляпу и, потянувшись за плащом, выругался – застежка! Черт… Решил как-нибудь загнуть разрубленное кольцо. Но и кольца уже не было… Делать нечего – затянул, как мог, тесемку. Взял найденный вечером заступ и, подумав, прихватил большой мешок. …Дождь, как назло, лупанул пуще прежнего. У порога собралась огромная лужа. Пришлось ступить прямо в нее. Однако, вопреки ожиданию, сапоги не наполнились холодной хлюпающей мокрядью. Ай да сапожники!.. Накрывшись мешком, побрел, оскальзываясь, по размокшей тропе, стараясь все же в воду глубоко не наступать… Вой ветра, сердитый шум растревоженного дуба, треск молний и грохот – снаружи были куда значительнее, чем за стенами. Но он уже привык к этому миру.

      Когда добрался до того места и поднял голову осмотреться, на него из дождя, озаренные мгновенной молнией, дико вылупились две рогатые морды! «Господи, опять! — метнулась мысль. — Меч дома». …Взял заступ обеими руками. Боясь поскользнуться, шагнул вперед и… Появилась еще одна – третья – усатая, морда. С опаской пялясь на его заступ и быстро-быстро крестясь, стала отступать… Ахх… ты! Стыд какой…

      Господи ты, мой боже!.. Заступ, как ни в чем не бывало, взял на плечо. Вид от этого стал более мирным. Усатый начал было успокаиваться, обнаружив под длинным, как саван серым мешком распахнувшийся от задранного локтя обычный плащ и господское платье… Однако! Промокла сразу вся грудь, а человек вдруг еще быстрее закрестился, молясь уже в голос!.. Не пришло ли ему в ум, что это сам покойный …с заступом?! Сходил за ним в дом, чтобы себя похоронить. Мелькнули на миг в растерянном сознании веселые глаза юной феи.

      Кирилл поморщился, сам себе дал слово и принялся вежливо расспрашивать. Услышав мирную, хоть и с подозрительным акцентом, человеческую речь, возчик немного взбодрился и облегченно, даже виновато, поведал о том, что послан еще вчера за телом, но, на ночь глядя, ехать не решился. Да и зять-помощник заболел… А сегодня… Господи, дождь — не дождь, делать не чего!.. Хотел быстрее – погнал волов. А «его-то»… Нет?! Усатый возчик снова подозрительно покосился на заступ, вытер пятерней мокрое лицо, но спросить не решился. «Искалискал! Не иголка… Вы случаем»… Трупа действительно не было. Кирилл не мог спутать это каменистое, поросшее сине-зеленой колючкой, место. Ночью труп исчез. Животные? Кто-то заинтересованный унес?.. Рядом шарахнул разряд. Все в таком беспощадном свете предстало, что он, оглохший, круто повернулся и, не разбирая дороги, почти побежал к дому! «Господин, а господин?! А как же»… Черт бы этих господ!..

      Кирилл только рукою махнул и запустил в белый свет заступом! Злой и вымокший вернулся в дом. В разгромленное окно ветер стал забрасывать воду с крыши. Лужа на полу уже больше… Однако, первым делом, повесил на себя меч. Глупо теперь, – мебель цеплять, – но и предупреждений больше не будет!.. Здесь без оружия не живут.

      Одеяло, которым затягивал пролом окна, колыхалось теперь на одном колышке. «Аки покровы безумного»… Взял опять ступку и заново распялил мокрое сукно на раме. Стало темнее, но тише. …А, вот и пестик – под креслом! Нашелся, когда не надо… Следовало бы переменить мокрую повязку на шее. Ранку щипало… «Но почему напал?! — не отвязывалась мысль. — Пограбить? Нет, злоба была в последнем пределе… И откуда «тот» вензель?

     

      …Посланный за телом мок на месте, соображая, что делать. Ничего путного не думалось. «Вот господа, — жучила мысль, — чем бросаются-то, а»?!.. Взглянул на дом и на то место, куда плюхнулся инструмент… Но от справедливого осуждения его отвлекло нечто, втоптанное в мокрые колючки! Пуговица… Серебряная! Шпора?! Боже мой… Обыскав на карачках поверхность сколь мог, стал рыть намокшую землю, но опомнился, заозирался на окна… Еще раз вздрогнув от сильного раската, прислушался к ровному плеску дождя и бросился, вытирая руки о задницу, к понурым волам.

      Нитки на нем давно уже не было сухой. Дрожь колотила то ли от холода, то ли… Разворачивая повозку по намеренно большой окружности, проехал возле того места, где мог лежать заступ… Лежит! Опять покосившись на окна, быстро перекрестился и опрометью кинулся поднимать… «А вдруг колдовство?!.. И смотрит»? — Остановила мысль. Постоял в луже под ливнем, еще раз на окна зыркнул и, отчаявшись, схватил инструмент. «Выбросили же»?.. Крестя на бегу «железо», догнал волов и забросил добычу в повозку. Обернулся, только когда уже подъезжал к крепостному мосту, оставляя на брусчатке грязные следы колес: заступа уже не было… «Скажете, не колдовство»?

      — Пошли, пошли! — заорал на скотину и лупнул Хромого крюкастой «билой». – Пёсья сыть…

      «И щели-то вроде небольшие, — подумал, облегченно крестясь. — Добыто все-таки… Пять узорных серебряных пуговиц литых, да пряжка… Две подковки и шесть гвоздков! Хорошо – утром хмельного зятька не добудился… В долю бы полез! А шпоры совсем новые»…

     

      Глава V

     

      На замковой башне звонко и врастяжку ударили часы. Испуганные белые голуби с резким хлопаньем крыльев разом взвились над острыми черепичными крышами нового города, подступившего к самим стенам родового гнезда Гаген-Рукеров. Будто невидимая сила зашвырнула их вдруг на немыслимую высоту, в синюю бесконечность, к полуденному сиянию, закружив в райском танце и не позволяя вернуться!.. Ах, вон что… Потный монашек, утершись рукавом, снова высунулся из бойницы и принялся треснувшим согнутым копьем неуклюже сбивать-счищать птичий помет с башенных статуй, изображавших просветителей со свитками.

      Кирилл тоже смахнул пот со лба, взял повод и опустил глаза на дорожную «затыку». Оборванный старик с вязанкой табачных листьев прижался к дверям молочной лавки, пропуская повозку с обезглавленной женщиной. Короткая рубаха на трупе была испачкана засохшими следами казни и корявыми знаками сажи – детоубийца, пособница ведьмины…

      Конь почти самостоятельно выбирал дорогу на узких велючих улочках. Огибая препятствия, перешагивал, где возможно, вонючие лужи, лягнул собачонку, остервенело взлаявщую и полезшую под ноги… Словом, делал свое дело. Это все еще удивляло. Кириллу оставалось следить, чтобы не чиркнуть коленом о стену, разъезжаясь со встречными, да самому кого-нибудь не зацепить. Он из-под шляпы заинтересованно блестел глазами на женщин, разглядывал затейливую каменную вязь богатых домов, размышляя над своим положением и, по возможности, старался держаться в тени. Нужно было есть-пить, вставить стекла. Благо, фея прислала денег.

      Он уже несколько раз бывал в городе. Поглядел, послушал: Стало понятно, что происшедшее с ним никакого «шума» в герцогстве не наделало. Да, ровным счетом… Убей «бубновый» его самого – было бы то же. Один дворянчик заколол другого – велики новости… Их высочество, прогуливаясь, со стены увидел драчку и по своей милости вмешался, когда счел нужным. Заурядный случай. Надо привыкать. Вчера крестового копейщика на постоялом дворе взяли – хулу на Их высочества пьяный орал! Так до подвалов не довели – кончили…

      Проводил взглядом свернувшую к монастырю повозку с обезглавленной сумасшедшей. Неделю, говорят, уж возят, невзирая на вонь!.. Головы им рубят, чтобы зверством зверство же и остановить. Привыкли. «Все сущее разумно»? Надо быть спокойным не только внешне… Идет себе неспешный человек в бархатном берете, под мышкой – две толстенные книги с запорами. Может быть, какой местный философ? «Помни о смерти»! — усмехнулся на прощание Тополь – старшина замковой стражи, будучи в прекрасном расположении духа после званного обеда у Их высочеств. — А уж смертьто о тебе»… Книжник и палач. И меня, говорит, убьют! Обязательно. Так что ж?.. Пока жив – человеком будь.

      Сегодня на базаре и самого чуть не прибило. Пока у коновязи возился – «Бабах»! – сзади. Под ногами какой-то малый с «заячьей» губой… И не дернулся. Только кровь из глаз… Со стены сбросили. Там уж никого. Народ поглазел и в сторону… Наклонился пульс пощупать – мешок с покупками из-под ног уползает… «Ах, стервец»!.. Цыганенок. Кто-то, уже вдогон, гирькой его… Однако попал. Кровища! Кудряшки засаленные… Цыган с золотой серьгой в надорванном ухе что-то прорычал, сверкнув бешеными угольными глазами. Цыганки загалдели, окружили, увели. Видевшие посмеялись «философски»: наука – не попадайся!

      …»Императора-то малолетнего – тоже цыгане! Не слышали? Ну-у, что вы… Подменили. А настоящего – с обрыва! Да не вышло: он-то мал, легонек – спасся! Да… В имперской гвардии теперь «брожение»: где настоящий?! Да уж до нас добрались: На Совином-то, что делается? Целый табор прикочевал с медведями и львом»… Дальше не стал слушать. Застежку на плащ углядел. Львиные лапы, зажимающие сердечко. Дорогущая – чистая бронза, говорят… Но – сердечко! Всетаки… А торговаться бесполезно.

      …Мощеная улочка кончилась. Миновал площадь и подновляемые Столичные ворота. Кованые «блямбы» добавляют для прочности и красот. По мосту пустил коня рысью и обогнал экипаж с целым семейством. Четверка белых крупных коней, управляемая вооруженным верзилой в малиновой ливрее, легко катила его по пригородной брусчатке. Унылый юноша, трудно удерживающий большую, не по росту, алебарду, досадливо и трусливо отворачивался от пронзительных синих глаз седого худощавого господина, что-то возмущенно шипящего. Две дамы, упакованные в черные кружева, крестились в дорогу на арочный крест, а маленькая девочка сурово, но с интересом, посмотрела вслед обогнавшему червовому меченосцу и показала кулак. Им предстояла длинная дорога в Лесогорскую обитель, мимо печально известного Лихославля, к знаменитому городищу Бую…

      Какой-то юркий тип в сером балахоне, подпоясанном цепью, за воротами старательно не смотрел на Кира, а делал вид, что серьезно разговаривает с толстенным бородатым стражником. «И на базаре у трупа крутился, у монастыря… и еще где-то… Шпион»? Размышляя над этим, лихо свернул на исхоженную широкую тропу, змеящуюся вдоль ручья к дому. С мельницы тоже по ней ходят – ближе.

      Хорошее место определено ему. За домом сразу начинается брошенный сад, переходящий в лес. Заросли к речке спускаются, где через плотину тянется, частью мощеный, путь к Агинской границе. У плотины шумит переливающаяся в пруд вода и мерно шлепает поросшим зеленью колесом мельница – собственность ближайшей соседки – мамаши Чичилии. Как сказано – женщины порядочной, очень набожной, но хозяйственной… Из многочисленной дворни которой старшина и посулил найти ему слуг. С Чичилихой у старика дальнее родство и денежные дела. «Вырубов тоже у нее нанимал, но там какая-то история вышла… Да не заплатил? Что ж еще»…

     

      Возле дома конь потянулся к воде. Кирилл отпустил повод. Пей, парень, пей! Как зовут-то тебя, Буцефал?.. Мягкие губы, не отрываясь, потянули в себя ручей, питавшийся родниками бездонного замкового рва и исчезавший за домом, в заросшем овраге. Да, хорошее место… За городом зеленые лесистые холмы вздымались и вздымались на восток, до самой Старой Столицы, говорят! Потому и ворота те – Столичные. Старая столица где-то у побережья аж! «Орлом лети – крылья устанут, ночь остановит». А эти – Ближние, или Пограничные. Провинция…

      Вырубов действительно служил у герцога егерем: лесным и дорожным стражем! Даже – была такая должность – хранителем обоих мостов! Деньги имел немалые, но, как показала жизнь, положения своего не ценил. Мало того, что сильно, запойно, пьянствовал, так еще и повадился подолгу пропадать где-то, не известно где… Может в Агине?! Шкура… Или, болтали, даже у Пророка, на острове? Бог знает… Один раз его хватились – охота большая намечалась для гостей – нет его, второй, – когда пожар на Совином случился, – снова нет… На третий – судиться уж – с очень побитым лицом, говорили, приходил! Аж синий… Потом и совсем сгинул без вести. Пристукнули где-нибудь пьяного кредиторы или целящиеся на должность…

      Теперь эти вакантные синекуры неожиданно занял, на зависть многим, он – Червовый господин Кир Ильшанский, меченосец… – очень и очень странный тип, если поразмыслить… Старшина Тополь, осведомленный гораздо больше, чем можно было подумать, предположил, и не без оснований, что протекция тут несомненно имела место, что не удивительно… А вот удивительно то, что ручку здесь приложила, чуть ли не сама принцесса, а?!.. Или кто-то из самых близких ее.

     

      …А дома терпеливо поджидал сюрприз. Исхудавший Брюс развалился на пороге в тени. По приближении нового хозяина, кот вскочил и страстно припал к двери. Заглядывая, вывернув шею, в глаза, тихо захрипел: «Мя»… «Что, что такое? — притворно изумился Кирилл. — Не понимаю… Вы что-то хотели, милорд»? — И поскольку ответом было все то же беспардонное и оголтелое скрипение, посчитал нужным еще вопрос: — Вы, кажется, жалуетесь на что-то? На Их высочества, может… — Хотя тон Брюса ну никак нельзя было назвать жалобным. — Я, сударь, вас не пойму. Мы едва знакомы, а вы о власти так… Откуда вы, собственно? Не шпион ли»?

      Словоблудствуя таким образом, он впустил кота, воодушевлено обнюхивавшего мешок с покупками и, стараясь закрепить привычку, тут же запер за собою дверь. «Откуда он взялся? — засвербело ностальгическое любопытство. — Кто-то «оттуда» впустил»? …Пока осматривал и даже обнюхивал дверь, со смутным желанием, хоть запах общажный почуять, кот изменил тактику. Громко замурлыкал и стал усиленно тереться о мешок, об ноги, мешая идти. «Стой, корми! И все»…

      Опасаясь наступить на него, Кирилл осторожно прошел через длинный чулан во вторую половину дома, на кухню и, не пожадничав, предложил гостю большущую краснохвостую рыбину. Рад был живой душе. Котяра, без всяких знаков благодарности, свирепо вцепился в добычу и, жадно заурчав, откровенно сверкая беспощадной зеленью округлившихся глаз, поволок ее, очень торопясь, дальше от посторонних. Проследив, улыбаясь, за наглецом: «Хорошим же манерам обучались вы, друг мой, у прежнего хозяина…», новый хозяин, не дожидаясь обещанных слуг, принялся стряпать себе сам. Уж очень грязно в «Обжорке»…

     

      Глава VI

     

      По окончании поста, снова пригласили во дворец. В силу того, что дело с гардеробом у него обстояло крайне просто, – парада не было, – лишь штаны и рубашку переменил, то и праздничный наряд особо не занимал. Ко времени был на месте – четко отстукивал подковками по узорному мрамору полагавшийся к случаю парадный шаг. Его высочество, как будто даже удивился, узнав нового егеря, но милостиво покивал. Было предложено до трапезы послушать птиц в зимнем саду, музыку на воздухе, или потанцевать у принцессы «в светлой зале».

      Но туда не дошел. Под высокими деревьями, в белой ротонде, музыканты с безучастными лицами – будто к музыке отношение имели лишь косвенное – исполняли что-то очень-очень печальное. Говорят, что настоящая музыка только такою и может быть в этом мире… Гости, здесь большей частью пожилые пары, с такими же масками безучастности, слушали. Кто в креслах, кто застыв у колонн.

      …Наверно это была хорошая игра. Невольно остановился. Облокотился о парапет и уставился в воду, на свое отражение в темном тенистом пруду. «Дать себе волю, — почти серьезно размышлял Кирилл, — в носу защиплет, соленая влага застит глаза – зарыдает господин герцогский егерь над нелепостью жизни, над нелепостью собственной»…

      Узорная тень на белом камне, на одежде, на инструментах… Сквозь сплетенные кроны в глубине аллеи прорывались косые лучи. Музыка в этом пространстве контрастного света и морока глубокой тени, среди мраморных и живых фигур, печальных и радостных перемежек настроений и мысли, рождала отчетливое ощущение нереальности, зыбкости сущего. Где звук? В лакированном корпусе, в высверке струны, в солнечном пятне флейты, в голове, в воздухе?.. Он есть или его нет? Но что так томит душу…

     

      …Выбитый музыкой из колеи привычных мыслей, господин егерь, по окончании концерта, оказавшись за торжественным столом, был настолько невнимателен, что не сразу заметил интерес к себе и даже получил замечание от строгой черноволосой дамы:

      — Осторожнее! — воскликнула она и отшатнулась слегка. Молодо-ой человек… Этот фарфор гораздо старше вас.

      Кирилл извинился и оставил крохотное блюдечко в покое. Тем более, оно, кажется, и не из его прибора… «Милый, это не постоялый двор, — скривился он внутренне и мысленно же сам себя по темечку поучил, глядя, как аккуратно поедают гости разнообразную пищу. — Блюди и бди»… …Позвякивают серебряные ножи и вилки о тонкий фарфор на фоне ровного гула множества пристойных разговоров и здравиц, звенит хрусталь, булькают наливаемые вина, хлопают старые пробки… Пахнет чудными кушаньями, тонкими винами и прочим, человеческим, не столь изысканным…

      Приятное пощелкивание-высвист каких-то разноцветных птах из множества затейливых клеток, расставленных по подоконникам и развешенных вокруг. Чудно!.. Ровный свет высоких полузашторенных окон, праздничные многоцветные наряды дам, строгие костюмы мужчин, дополненные суровой красотой разнообразного оружия… Румянец, румяна, заблестевшие глаза и разнообразные улыбки и улыбочки: от веселых и ехидных, до совсем уж растерянных и кривых гримас… Двор.

      Вдовый герцог в одиночестве возглавлял торжественный обед. Рассеянно слушал разговоры, птах, и, время от времени, хмуро поглядывал куда-то в противоположный конец длинного стола. «Оп! — сразу узнал Кирилл, проследив за взглядом хозяина. — Ночная красавица»… Конечно, при свете дня она не была так ошеломительна, но… Нота Кавалеровна! Наряд на девушке теперь был вполне обычен: дымчатые кружева, серый тесненный бархат, парча и драгоценности.

      Соседка же ее… – высокая, казавшаяся безучастной девушка – в светло-русой прическе имела небольшую корону! Принцесса… «Обычная, как солнце по утрам, — подсказал кто-то внутри. — Настоящая принцесса»… Герцог явно искал ее взгляда, но она, упорно не подымая головы, кормила собак. Взгляд же Кирилла был замечен, и Нота церемонно кивнула. «Спасибо, приятного»…

      Сосед – пиковый кавалерист – человек нестарый, заметив приветствие Кириллу, тоже с интересом посмотрел на девушек. Из его разговора с черноволосой стало понятно: да, это принцесса – племянница Его высочества. Живут с фрейлиною здесь все лето. Обучаются какому-то мудреному древнему искусству. Дядя-герцог и, разумеется, весь двор души в них не чают. «Хотя столичная фрейлина-то с норовом»…

      Дама, смягчившись, попыталась втянуть знакомца фрейлины в общий разговор, но тот вежливо и многозначительно уклонился. Слушал и изредка, чтобы не быть совсем уж невежей, кивал. …Герцог, говорят, очень и очень настроен оставить любимую племянницу у себя, хотя и не насовсем, – это династически невозможно, – но уж на «очень и очень» неопределенный срок!.. То больным скажется, мол недолго ему осталось, а приглядеть, кроме нее некому; то к войне начнет готовиться, мол защитить ее есть кому; то праздник, как сегодня, закатит «на широкую ногу», хотя и скуповат стал к старости… А сватов и женихов сразу заворачивает, от порога! Даже «самых-самых»… «А не может кого, — говоривший голос понизил, — терпение бесконечными проволочками испытывает»…

     

      Когда Кир оказался в «пурпурных покоях» принцессы, где затевалось представление «в старинном духе», его окликнул подвижный молодец из личной охраны Их высочеств:

      — Прощу прощения, — юноша быстро сунул Кириллу крошечный синий пакет из толстой местной бумаги. — От известной вам особы…

      Так же стремительно, как и появился на дороге, он скрылся за малиновой портьерой темной залы, где уже весело началось и драматически разворачивалось поэтическое действо: «О жизни и смерти, о войне и мире, о любви и ненависти»…

      …Адресата не значилось. Кир вскрыл плотную бумагу и шагнул к высокому арочному окну. В красно-синем свете витражного стекла прочел: «Милостивый государь! Сегодня, к полуночи прошу непременно быть у Вашего дуба. Н. К.»!.. Почерк, разумеется, безупречен… Как и все остальное. Спрятав записку в недрах плаща, он постоял, соображая про инициалы… – «Она, кто же еще»? — и тоже направился за портьеру, в душноватую таинственную темноту, заполненную примолкшими людьми, тихими звуками флейты и стихами:

      — «…Невероятная зима сковала древнюю державу, но кто и по какому праву, стремится нас свести с ума?! — сильным голосом скорбел о человеческом несовершенстве кто-то в нелепом костюме шута. — Мы, как лунатики по крыше, бредем по лезвию ножа и, древним пагубам служа, весны не видим и не слышим»… — Кирилл подождал пока глаза привыкнут к полутьме, высмотрел свободное кресло и быстро двинулся к нему, слушая с интересом. А шут все печалился: — «Срываясь, падаем во тьму, а следом топчутся другие, влача намеренья благие …Добро бы сердцу иль уму»! Мурашки у него по коже сыпанули…

     

      Глава VII

     

      У фрейлины собрались провожающие. Даже Их высочество почтили присутствием! Господин герцог собственноручно принес замшевый мешочек с золотыми, кои и были торжественно вручены «милой Наточке»! После чего Высочество, пьяненько споткнувшись, церемонно откланялись, довольные, что неразрывная троица разрывается наконец, а значит и внимания ему, старику, будет от племянницы несравнимо – на треть! – больше. «…Не смея более докучать и задерживать государственные дела. Тем более «утомлять присутствием молодежь»… Принцесса же не проронила и слова, только поклонилась учтиво. «Надо же… — золото! — усмехнулась про себя тетушка Калери. — Скряга-скряга, а вот ты ж … – посмотри»?.. — и тоже протянула подруге тяжелый мешочек:

      — Бальзамир.

      — То-от?! — Вскинулась Нота, принимая подарок на дорогу. — Ильшанский? — Улыбка и интригующее подмигивание были ответом. — Ой! — Распустив тесемку, стягивающую края, она с любопытством – неуловимо быстро – достала и стала разглядывать на свет синего стекла сосуд. — «От глаза дурного, от яда хмельного… От пучины морской… От злобы людской»…

      — Это подлинная рецептура, — довольно проговорила Калерия, тоже глядя в полупрозрачное стекло. — Столетняя, с куркумой…

      — Надеюсь, и там он будет в силе… — Принцесса с сомнением взглянула на таинственно мерцавшую склянку и предложила свой подарок. — Примерь. — Она протянула длинную нить жемчуга. — При необходимости можно обменять на их деньги… Прикинь, прикинь! …Или продукты. Ценится.

      — Люди – везде люди, — пробормотала феюшка, сосредоточенно глядя в зеркало и прикладывая ожерелье к груди. — А это – да-а!.. Спасибо, милые. — Она нашла в зеркале глаза подруг и вдруг трагически насупилась. — …С ним они меня ограбят и бросят там!

      — Не шути так, — вполне сердито остановила Лео. — Особенно сегодня. Знаешь же, как слова резонируют… А там догонит?

      — «Жемчуга да злато, — не унималась фея, — пленники булата»!

      — Прекрати! Немедленно! — заувещевали ее. — Дитя малое…

      Прервал их уверенный стук в дверь. Калери впустила молодого человека с кожаным саквояжем. Вошедший неспешно поклонился. Все глядели на него. Набивая цену, он только кивнул, будто бы даже недовольно…

      — Вручил? — не выдержала Нота. — Ну, и?.. — На что вошедший опять только плечами пожал. — Ты же душевед? — Она поспешила маскировать нетерпение лестью и скрытым нажимом, приближаясь к глазам юноши.

      — Я потомственный телохранитель, — мудро потупился он, — а не…

      — Не ворчите! – «пожеланными» стихами отрезала Ка. В самую суть метя и опережая ненужные намеки: — Вопрос решен. Ноту Кавалеровну будет сопровождать Он. Как местный паладин… Один!

      — Я не ворчу, — вздохнул юноша и поставил нелегкую ношу к окну. — Только ведь и я там бывал? Не без польз…

      Дискуссию прекратила принцесса:

      — Господин Мията, — сказала она потупившись. — Вам вопрос…

      На что «господин» конечно стал сразу же, но угрюмо, объяснять, что никаких особых реакций ильшанца замечено не было. Прочел письмо и проследовал к представлению, где и сейчас пребывает, вздыхая…

      — Надеюсь, — съязвила зачем-то феюшка, — в нужных местах?

      — Вполне, — довольно ухмыльнулся говоривший и процитировал Шута: — «…А спарившись, без меры пьют! Потом дерутся и… «гм, гм»!

      — «…блюют, — закончила за него феюшка, — блюют»! Взялся дерзить – дерзи! И о последствиях помни… А то: «гм, гм»! Лицемерие, уважаемый…

      Она уж сердилась тоже. На «ильшанца»? На Мияту… За что? За насмешку. Над ним? Над ней? Над кем… Вновь Лео вмешалась:

      — Сударь, вы обещали… оружие?

      С тайной гордостью раскрыв сак, «сударь» принялся тщательно и неторопливо раскладывать на алой скатерти круглого стола свое богатство. Вечернее солнце, проникая за витую решетку узкого окна, косыми лучами кроваво заиграло на полированной стали, затейливо украшенной и искусно обработанной по страшной задумке… Все смолкли. На кого это не произвело бы впечатления?! На слепого. Юноша знал, что делал. Плоть каждого из присутствующих могла быть уязвлена – в разной мере конечно – этой разящей красотой, и все полуосознанно напряглись. Принцесса подумала о том, что человек во всем, даже в смерти, стремится к недосягаемому совершенству, иногда, не замечая того и приходя к абсурду… А Мията думал все еще сердито, будто споря, что любить оружие, не значит быть убийцею!

      — Вот, Ваше высочество, — произнес он негромко и, сияя глазами, указал на узкий золотой клинок. — Заговоренный.

     

      …Анфилада дверей закончилась, и он наконец вышел на ветерок. За аркой – знаменитый Золотой сад, где удостоился отдыхать после трапезной, в первое свое «героическое» посещение Двора. Вечернее небо над стеной, над красными и зелеными черепичными крышами медленно вспухало золочеными облаками… «Господи, почти взмолился Кирилл, Господи!.. Ну почему мы такие… дурные»? Людская мерзость в гротесковой подаче шута – карикатура. Конечно, но… Жизнь людей такими делает, а они уж потом – ее! «…Иногда жаль всех». Он никак не мог свыкнуться с безнадежностью.

      …Отсюда терраса – и часть лестницы – в сплошном ковре дикого винограда и роз. Наверху, в обеденной зале после застолья распахнуты окна. Закат заглядывает в них. Как на параде выставлены всех размеров и форм клетки. Пестрые певуньи, постепенно унимаясь, все еще славят уходящий день. На широкой балюстраде тоже клетки. Их высочество очень почитают певчих сих! На гранитных ступенях лестницы, ведущей пологим изгибом к пруду, осыпавшиеся лепестки вьющейся розы. Наступить жалко…

      Сокращая дорогу, свернул в узкий проход и пошел вдоль здания. Будто кто-то подтолкнул… Тут же и наткнулся на груду камней, неизвестно для чего предназначенных… Досадуя, стал перебираться и замер: За искусной решеткой, за бликующими стеклами Нота Кавалеровна хмуро рассматривает какие-то ножи на круглом столе. Давешний молодец из охраны подает принцессе золоченый кинжал… Сразу же отпрянул от окна и поспешил убраться – к черту!

      На уровне стремительном и нелогичном мысли понесли. Девушка с маленькой коронкой в прическе заслонила все. Она отрешенно и тоскливо смотрела куда-то в пространство. «Какие дали тебя занимали, – вскипели у него давешние слова печального философа, – какие просторы влекли»? Сильное, похожее па горе чувство, весь день искавшее выхода, наконец нашло его. По глубокому ли взгляду, по чемулибо другому в показавшемся несчастным лице, но его мозг теперь точно определил несравнимую высоту сознания и душевной тонкости этого юного существа. Где, когда, в каких мирах эта душа успела так взлететь?! Сколько обычных жизней нужно на то, чтобы обрести… Что? Такой взгляд, такой голос… Какое-то особенное понимание мира? Что?

      Внизу снова зазвучала музыка – тоже сильная, печальная. Потянуло туда. Остановился у пруда, но сосредоточиться и слушать теперь не мог! Вечерние тени наползали на темную воду, отражающую небо. Золотые рыбки, букетами распушив хвосты, сосредоточенно поедали корм. Его, улыбаясь, аккуратно сыпал из ларца старик в белом парике. У противоположного берега с мостков и лодок пытались кормом подманить лебедей для публики.

      Побрел к выходу. Гостей прибавилось. Появились гарнизонные офицеры всех мастей: Кряжистые увальни – крестовые пехотинцы с антрацитовыми крестными знаками на круглых серебряных нагрудниках. Строгие и гибкие пиковые кавалеристы без тяжелых «заостренных» шлемов с черными перьями, но зато в знаменитых «длинных» камзолах, испещренных тесненными знаками «пик». Высокие, сухие червовые кавалеры в пурпурных сердечках на спинах и рукавах, с тонкими новомодными мечами; бубновые гвардейцы в темно-синем герцогском бархате, в отличие от синего – имперского… Это уже не было интересно Кириллу. Как к лицу посторонней красавицы быстро привык к пышности здешней.

      Горожанки «при дворе» вырядились «постоличнее», попестрее… Говорят – как стемнеет – фейерверк? …Чопорные юноши – сплошь ценители «поэзии и художеств»? Послушать их, так… У самого уже выхода запах знакомый задержал. Большой розовый – без изъяна круглый – куст манил белых бабочек. Их хоровод рядом, у самого сурового лика какого-то каменного княжеского предка исполнял причудливый балетный танец. Разве может их буйный порыв оживить, хоть черточку на том лице? Разве сможет сам Кирилл вызвать интерес на ее отсутствующем… Разве эти юнцы и девицы хотят того же?.. За памятником прятался человек! Он никак не ожидал, что Кир подойдет так близко к кусту. Даже глаза закрыл от ужаса. Тот же, в сером балахоне! Кирилл, пару раз оглянувшись, пошел к коновязи. Шпик исчез, как растворился…

     

      …Миновав рыночную площадь, ворота и мост, возвращался уже привычной дорогой вдоль ручья. Глядел на свою темную черепичную крышу и громаду дуба, оконтуренные полыхающим за деревьями тревожным закатным расплавом остывающего золота. «Чей же шпион?.. — хотелось бы знать. — «Прощу непременно быть у Вашего дуба»… Может, — мелькнуло вдруг нелогичное соображение, — и принцессе представят? …Буду, «Н.К.», буду! Всенепременно».

      На том же месте, у замшелых валунов, конь снова потянулся к бегущей воде, и Кирилл позволил. Подумал и, путаясь от невнимания в стременах, цепляясь за седельную сумку шпорами, спешился. Над водою летали прозрачные стрекозы. Зеленая борода на камнях медленно шевелилась течением. «…Принцесса, шут, шпион»! Конь попил – поднял голову, поглядел, навострив уши на шум, в сторону Ближних ворот, куда в туче пыли втягивалось опять встреченное на дороге стадо и, видя, что хозяин задумался, стал щипать, насколько позволил повод, повилику у бережка.

      Повод уже сильно дернулся, натянулся. Кирилл, спохватившись, достал и закрепил путы на передних ногах Парня. Разнуздал коня, ослабил подпругу и шлепнул перчаткой по крупу. «Иди, брат, харчись! Ночью, может, еще куда придется»… Парень не возражал. Выжидательно покосился большим блестящим фиолетовым глазом, сморгнул мошек и привычно скакнул спутанными ногами в сторону, где трава, по его мнению, предпочтительнее.

     

      Глава VIII

     

      В кухонном очаге парил котел с деревянной крышкой. Шишан, Егора и приятель их – мукомол Завада самозабвенно дули чай из красных глиняных кружек. Завада степенно поклонился. Шишан, отдуваясь, поднялся идти к коню. Хозяин остановил:

      — Сиди. …Я спутал. — И вздохнул. — Может, еще поеду… — Позавидовав уютной компании, не захотел к себе уходить, к размышлениям своим… Присел лениво в торце стола. — Налей-ка, Егорушка, и мне…

      Девчонка ждала, кинулась угодить. Уронила с котла толстую деревянную крышку, чуть не на ногу себе… Не часто хозяева так – запросто – с тобой за чай садятся!.. Несла наполненную всклянь кружку осторожно. Хороший тон, по местному: не жалеешь напиток – уважаешь.

      — У герцога-то, пожалуй, все кофей больше? — предположил, задумчиво следя за внучкою, Шишан и вспотевший лоб вытер о сгиб руки.

      — Пря-ям уж! — сразу стала перечить Егора. — Сто сортов, не хочешь? У Чичилихи спроси…

      Она показывала, что уже взрослая и не отмалчивается перед дедом. Кирилл не помнил, что там было. Сам он зеленый шартрез много кушал – захмелеть хотел… Учуяв хозяина, вышел из сеней кот. Зачарованно воззрился на кружку, тихим мявом не одобрил выбор Кирилла и стал внимательнейшим образом внюхиваться в его сапоги: Где хаживали, на что ступали, в каких неведомых местах? Егора незаметно отодвинулась. Она тайком побаивалась громадного вырубовского котяру. Брюс ей казался, судя но всему, не совсем котом… Кириллу же перечить не смела, несмотря на бойкий свой язык. Очень она уважала красивого и вежливого, доброго и смелого хозяина. Был тут у них один «благородный»… Не чета. И близко!..

      — Покойный-то Вырубов чай уважал, — задумчиво проговорил Шишан и вздохнул. Головою одобрительно покивал. — По пяти кружек за один присест умудрял!.. Бывало, после запою, прости господи, намоется в баньке – грехи сведет, и пари ему котел «к чаю»… Чтоб полный был – всегда! – велел. Любо – дорого…

      — Да, — Кирилл посмотрел на Шишана, — все хочу спросить. — Он отставил кружку, промокнул платком усы. — Что у нас за щеколда? На двери в комнаты…

      — Так от старой… Вырубов и велел.

      — О-о, господин егерь… — невольно вмешался Завада, оживившись. — Тут такая история… с песнями. — И смутился. Он все еще робел нового хозяина: замямлил тихо. — Вы вот человек образованный – смеяться, может, изволите… А лучше бы рассудили? Сами подумайте: как такое?.. — Кирилл с интересом взглянул на него, и тот, ободренный, стал рассказывать с прежним азартом. — …Зимой дело! Темно уж куда как было… Хотя рано спать. Сидим мы, как сейчас, вечеряем. Егерь, слышим, на крыльце объявился – орет! Ругатель был, царствие небесное… — Завада привычно перекрестился, — страшенный… Зовет – открывайте! Ага… Ну, Шишан конечно – бегом туда! Мать честна… Меня кличет. Да тихо так – голос аж сел… Пресвятая Богородица, Дева пречистая… Я – быстрее! – туда тож: Что такое?! Смотрю – на ступеньках, за дверью – шуба егеря, а на снегу чисто, – ни следочка… – да Шишан из-за дерева на меня глазами лупает. Никого! Во-то дело?.. У Чичилихи собаки брешут. Мерзлые листки из снега чернеют, а следов, чтобы куда вели, нет! Все припорошено… Вот что. Зашли опять. Тихо в хате. Вот ты… — сидим-думаем — что за напасть, куда егеря унесло? Ночь. И откуда он? Следов-то… Помстилось, скажете? …Двоим? А шуба?

      В сумерках уже не было видно лица рассказчика. Егора быстро пошурудила угли в очаге, спеша и роняя трут вздымивший, запалила лампу над столом и проворно на лавку опять – слушать. Их длинные тени на полу таинственно зашевелились… Боязно и интересно девчонке, сил нет!

      — …а я говорю, может в комнатах? Как-нибудь не заметили? Хотя, как тут не заметишь? — Завада кивнул на широкую дверь в сени, почти всегда открытую. — И тогда открыта была: поддымливало… Гнездо, что ли, в дымоход попало? Но пошли… В комнатах поглядели – пусто! Вот так штука… А ночь на дворе, морозяка! Я уж домой засобирался… Слышим – дверь на улицу – опять бабах! Сам. Мимо нас – раздетый до исподнего – углы сшибает… Пьяней вина! Шасть в комнаты – кольцо звякнуло, на щеколду накинул – заперся…

      — …И мне орет, чтоб здесь на задвижку закрылся! Сам забыл по пьяну делу… — вставляет горячо Шишан, взволнованный рассказом. — Ага, значит… Ругает опять… по всяк! «Трандады, да трандалы»! — мы у него…

      Недовольный, что его перебивают Завада укоризненно помотал головой, но продолжил, хотя уж без прежнего пыла, постепенно все же воодушевляясь теми грозными событиями:

      — Ну, мы только – в сени, а мимо нас, из… Черт его знает!.. Откудова он тоже взялся? Военный будто. Без шапки. Тоже – пьянее пьяного – шатает! Бубух в дверь с разбегу, бубух!.. Молчит, зубами скрипит. Стра-ашно. Шарить по сеням стал. Нас не видит. — Рассказчик, мотая головою, замолк, вновь переживая виденный ужас. — В общем, нашел тяжеленный заступ – дверь в щепы!.. — Мукомол покряхтел пораженно, но продолжил. — Как, как в темноте-то нашел?! Да с пьяных-то глаз?.. Чудно. — Помолчал в завершение. — Егеря в спальне конечно помял, отвалтузил даже. Мало не убил… Денег требовал: долг. А что ты ему сделаешь? Мужичина под потолок, навроде вас. Да оружия… Шубу хозяйскую забрал и табакерку серебряную унес. Ларец какой-то… Навроде чужой.

      — А у военного, — вдруг сообразил Кирилл, — меч-то… был? Или еще что?

      — В аккурат… — Заморгал, тоже что-то скумекавший, Шишан. — Как у вас… — И покосился под стол на хозяйские ножны. – В аккурат…

      — А «бубны» на рукавах?

      Рассказчики переглянулись.

      — Темно было… — Почесал затылок Завада. — Кто его знает.

      — Были, были! — вдруг подала взволнованный голос Егора. — Вспомни! Он же приезжал, как лед стал?

      — О-он. — Кивнул, вспоминая, дед. — Точно!

      — Ну! Гусей всех побил и забрал… — С удовольствием продолжила свое участие в разговоре девчонка. — И по три бубна на рукавах. Красные…

      — Так это… — Сообразил тоже Завада и замолк. На приятеля мельком только глянул. Тот понимающе глаза прикрыл, подтверждая. — Во-он что…

      — Вот тогда новую дверь и пришлось ладить, — перевел разговор в прежнее, безопасное русло деликатный Шишан. — А щеколда добрая еще…

      — Но вы рассудите? — снова пытливо повел свое Завада. — Откуда они взялись? Раздетые. Ни лошадей, ни следов, ни шуму какого!.. Ниоткуда – из воздухов. С неба? Крылов нету…

      Мужики снова пожелали по кружечке. Кир отказался. Нужно было идти отдохнуть и все обдумать. То чувство размыслить… Лицо вспомнить? Что же ночью предстоитто, а «хозяюшка»? …А «бубновый» хаживал тоже «туда» с ним, хаживал, Н.К! …И оттуда пришел.

      — …И ведь сколько раз? Бывало дверью хлопнет – ушел! Я на крыльцо – никого… — Шишан в настоящем недоумении глядел, не видя, как Кирилл новую застежку к плащу ладит. — Не колдовство?.. Я в столицах служил. Не то, чтоб там… Всяко повидал! Но тут… — Старик всердцах себя по коленкам хлопнул. — И весь день нет, и неделю нет, и, последнее время, бывало, что и по месяцу… Как так? Где?!.. Потом, как ни в чем, явится. Спросишь – обматерит. Или молчит. Отъедается, отсыпается и – вино гнать! Заквашивай… — Шишан на очаг кивнул. — Скажи на милость – по бочонку за раз готовили… Прорва. — Нет, углядел, взял застежку, на свет посмотрел ее, потом плащ потянул и молоток свой нашарил, поправлять. — Прорва!..

      — Сами-то пробовали? — спросил Кирилл и, освобожденный от заботы, зевнул. – Крепкого…

      — Вино-то? — Шишан и Завада быстро опять переглянулись. Шишан смущенно усмехнулся, глаза отвел. — А то как же? Разве ж не опробуешь…

      Егора укоризненно напомнила как «проба» иной раз заканчивалась… На что дед стал сердито отмахиваться. «…Везде это, — подумал Кирилл. — Незлые люди, а придется – по пьяну-то?.. – «салазки» и хозяину загнут с обиды или со страху… А как власть прикажет? — Он перестал машинально гладить кота. — …Вряд ли – скорее в лес уйдут «от власти несправедливой»: они еще совестливые и религиозные. Даже мукомол их «сумлительный»…

      Кирилл отпустил разнежившуюся животину и нехотя поднялся. Завада, тоже пристыженный, за посох свой взялся:

      — Ночевать-то придете? — спросил уж от порога. — Праздник завтра… Успение. Там цыгани с шатрами понаехали… Цирк кажут, со зверем!

      Шишан вопросительно поглядел на хозяина. Тот конечно сразу кивнул:

      — Я может ночью уеду… — и пошел к себе.

      Спрыгнувший с колен кот потянулся и, задрав хвост, поспешил следом. А Егорка – к соседу, – тон уже сбавила:

      — Не ходи один. Уберемся сейчас…

      — Да тут идтись-то…

     

      Глава IX

     

      Поздно ночью пятеро всадников ждали старшину стражи у запертых Граничных ворот, молчали. Слышно было как бьются и «хорхают» крыльями о стекло фонаря мотыльки. Безлюдная в этот час площадь была скрыта тьмой. Утром заскрипят повозки, зафыркают лошади, загомонит и загогочет люд – крестьяне привезут товар, и начнется торговля. Теперь же, разве что кошка блеснет из тьмы жутковатой зеленью диких глаз. Тихо. Сверчок, замолкший было, объявился снова.

      — Свинство какое, — прошипел кто-то, еле сдерживаясь, — жди его! Ух…

      Редкие огни на стенах, да одинокий фонарь у ворот не давали достаточно света, чтобы, как следует, разглядеть ночных путников, отважившихся в такой час, – в такие-то времена?! – покинуть надежные городские стены. Заспанный старшина, однако, сразу опознал всех и удивился… Пиковый кавалерист молча протянул предписание и обменялся с ним понимающими взглядами.

      — Здесь шестеро указаны, — будто себе под нос проворчал старый стражник, повернув бумагу к фонарю и вглядываясь.

      — Шестой в дороге примкнет, — ответили ему после некоторой паузы.

      Документа служака все же не возвращал, приказа открыть ворота не отдал… Как ни кутались отъезжающие в широкие плащи, а гадать-то особенно не о чем – духи! Не надо бы в дорогу, — сразу понятно: дамы. Эх…

      – Ваше высочество, — обратился он прямо к Леокадии и виновато опустил глаза, сообразив в этот момент: И что Их Высочество, господин Герцог, скорее всего, ничего не знает ни о каком паломничестве в дальнее монастырское хранилище… И что, если узнает об этой ночи, то в первую очередь охране – ему, то есть, самому – хлебнуть лиха-гнева придется… И что не выпускать – «хай» поднимать – «бучу» службистскую, – себе дороже: то же самое – биту быть! За «недоподчинение особе королевской крови»… Или еще что… Куда ни кинь – всюду… «обкоровишься». — Ваше высочество! — у него даже голос дрогнул. — Простите старика за назойливость. Но, может, я вам еще людей дам? Ведь время-то какое… А вам – мимо Совиного!

      Столько в его голосе сказалось досады и взглянул он в глаза принцессы с такой неподдельной тревогой, что она улыбнулась:

      — Мы скоро вернемся, Тополь… Не тревожьтесь.

      Верный старшина пожал плечами и сокрушенно пожелал:

      — Счастливый путь! — Вернул документ, махнув, чтоб открывали. — Добрая дорожка…

      За воротами, в темноте Калерия тихо ругнулась:

      — Бес старый!.. Все выслуживается.

      — Вы не правы, душа моя, — возразил ей «дорогой друг» – пиковый кавалер. — Он прав: на болота и я бы сейчас не рискнул.

      — Но мы же не на болота?!!!

      — А он же не знает?! — усмехнулся спутник, копируя тон.

      …Мията, не скрываясь, зевал во весь рот, держал повод коленом, при всяком случае ворчал-перечил… Словом, всячески демонстрировал свое неудовольствие, назначенной ему ролью в предприятии:

      — Где я его коня буду прятать? — сердито рассуждал он, ни к кому персонально не адресуясь. — У меня нет своей конюшни. Не те доходы…

      — Прекрати! — не выдержала Нота. — Надоел, зануда. Представляю, как бы ты меня там извел за полгода… Дать еще денег?

      Мията ненадолго умолк. Они свернули с мощеной дороги на тропу к дому, где в одном окне все еще горел свет.

      — Надеюсь, он там уже один? — забеспокоилась Ка. — Слушали?

     

      …Кирилл привел Парня и привязал к дереву. Посмотрел на непривычные созвездия: время, чувствовал, приближалось. Прислушался – только сверчки наперебой… «Да-а, — пришла откуда-то печаль, — под какими только звездами не носит его судьба, а до сих пор ни дома настоящего, ни семьи… — И усмехнулся себе: Свидание!». …Когда же вместо ожидаемого прилета феи на лунных крыльях – или, хотя бы, ведьмы на помеле – к дому по темной тропе выехали пятеро, он не то, чтобы растерялся, – «свиданьице»!.. – но удивился, узнав не только ее. Все же невольно ожидал чего-то другого. Но будто обрадовался.

      Нота вслух поздоровалась за всех – оживленная, довольная:

      — Извините, нас задержали. Хотя… — Она тоже взглянула на звезды, переглянулась с Калерией. — Несколько минут у нас, думаю, есть?

      Впустил гостей, последним вошел. Кавалер остался у лошадей… Кирилл его озадаченный шепот «быстрому» охраннику уловил: «…Не могу на это смотреть»!

      — Вы один в доме? — быстро спросила Нота, рассаживая гостей. Кирилл кивнул, и она представила вошедших. Потом и объяснилась: — Официально вы срочно отправляетесь сопровождать фрейлину Ее высочества… — Последовал шутливый кникенс. — …в Лесогорский скит, к отцу Зирону – за найденными рукописями. …Предписания, надеюсь, не требуется?

      — К вашим услугам, — кивнул Кирилл озадаченно.

      — Прекрасно, — энергично встряла Ка. — Напишите слуге. Он грамотный?

      — Не знаю… — Растерялся Кирилл. — Мы что, сейчас едем?

      — Да, сию минуту. Пишите!

      — Но мне нужно собраться?

      — Не нужно. — Улыбнулась фея. — Но оденьтесь в т о свое. Там холодно.

      — И побыстрее, — снова поторопила Калерия, — побыстрее…

      «Калерия — кавалерия»… — машинально скаламбурил Кирилл, лихорадочно переодеваясь на кухне в мятые джинсы, и мысленно зааплодировал, «затанцевал» на одной ноге… — Домой, что ли, червовый, а»?! Вышел. Покосился на Черную Даму. Значит пара сия не случайно оказалась рядом за герцогским столом? Смотрины… Со смешанным чувством взглянул на отрешенную Леокадию. Прощайте, Ваше высочество! Подруги обнялись. Он не знал, что писать.

      — Мы надолго? — спросил, ни на кого не глядя. — Как писать?

      — Надолго… На год! — было ему сухо отвечено Черной дамой. Она все будто прислушивалась к чему-то и вдруг напряженно приказала: — Все! Время. …Ладно. Их так предупредят. Ценности заберите!

      «Какие ценности»?.. — думал Кирилл, свитер на спине неуклюже расправляя. Нота Кавалеровна неожиданно потянулась и помогла ему, виновато переглянувшись с принцессой. Она тоже сбросила длинный черный плащ с капюшоном и осталась в коротком теплом платье и высоких, выше колен, сапогах. Этот необычный костюм был ей явно непривычен. Руки ее то и дело тянулись одернуть куцый подол, подтянуть голенища. Мията отводил глаза в сторону… По такому костюму Кирилл окончательно уверился: «Домой, домой»!..

      — Идемте! — Она взяла его под локоть и настойчиво повлекла к выходу. — Вырубов нашелся… Потом все объясню.

      — Удач! — пожелала принцесса, улыбнувшись, и впервые встретилась с ним взглядом. — Меч свой, сударь, пожалуйста мне оставьте…

      Кирилл, спохватившись, повиновался – протянул ей перевязь с мечом в ножнах, которые не знал куда деть. Мията, – или Миято? – тоже разглядывая узорчатые ножны в руках Ее высочества, поспешно распахнул дверь в чулан. Уже на ходу раскрыл свой сак и передал Ноте что-то в чехле… Кириллу же был вручен тяжелый дубовый ларец. В чулане высокая принцесса остановилась, сторонясь корзин, и подняла в прощальном приветствии руку. Калерия быстро распахнула перед ними входную дверь. Оттуда… – утренний солнечный свет и ледяной воздух! Кирилл сощурился, нахлобучил шляпу и, замерев внутри, шагнул за феей через порог, будто парашютист-новичок в пустоту.