Сергей Синякин. Дар случайный

     Второй Блин - Порог, 2000. //

  Цели нет передо мною;

  Сердце пусто, празден ум,

  И томит меня тоскою

  Однозвучный жизни шум.

  А. С. Пушкин.

     1. Городской романс.

     Борис Александрович Завгороднев, безработный, сорока семи лет,   лежал в

своей   комнате на спине и   мрачно   разглядывал разноцветные корешки книг   на

полках. Настроение было... Да о   каком настроении можно было говорить, когда

опять приходила   бывшая жена,   эта   ядовитая   кобра,   которая   закрыла   одну

комнату на замок и   сушила   в этой комнате рыбу. Несмотря на запертую дверь,

запах рыбы разносился на всю квартиру.

     Господи! Можно ли было назвать   все это   квартирой?!   Порой   Борису   не

котелось   выходить из комнаты, где царило относительное благополучие. Сидеть

в обшарпанном туалете   не доставляло особого   удовольствия, как   и   мыться в

ванной, где ободранные давно не крашеные стены совсем не радовали глаз.

     Да, похоже,   что жизнь   дала трещину, и трещину основательную,   внешней

косметикой   ее   не   приукрасить,   как   не   скрыть   мохнатую паутину   в   углу

коридора.   Паутину   эту,   правда,   можно   было   спокойно   снять веником,   но

Завгородневу заниматься уборкой было лень, да и смысла особого   он в этом не

видел - все равно пауки затянут угол снова.

     Вот так, под пятьдесят уже ему было, а ничего в жизни   не случилось. Не

было у   3авгороднева   в   жизни положения, но,   надо   сказать, он особо и   не

стремился это положение завоевать; не было семьи, был пацан, который отсидел

срок за участие в   вооруженном ограблении, - жена, сучка, не могла мальчишку

нормально воспитать, улица пацана   воспитывала и,   честно сказать, воспитала

неудачно. Родителей мальчишка ни в грош не   ставит, считает, что   вся   жизнь

должна   проходить   в   кайфе, а   на   кайф нужна   копеечка. А   с кого ему   эту

копеечку выжимать? Известное дело, с дорогих родителей. Отстегивайте, раз на

свет божий произвели.

     При воспоминании о деньгак настроение Бориса испортилось   окончательно.

И   так   на   душе было сумрачно,   как в дождливую   погоду,   а   тут вообще все

затянуло непроглядной грозовой темнотой.

     Последние годы ему приходилось горбатиться на сестру, стоять   на рынке,

тоговать   каким-то   паршивым   барахлом   за   полтинник   в   неделю.   Будь   она

проклята, такая жизнь, врагу бы своему Борис не пожелал такой   жизни. Ездить

на автобусе   в Москву, рискуя в дороге нарваться на рэкетеров или на обычных

грабителей, везти эти тряпки домой, а потом стоять и   продавать их по кем-то

указанным   ценам.   Хорошо,   если   клиент подвернется неразборчивый   и с него

удастся   содрать   пару лишних   червонцев,   о   которык сеструхе знать   совсем

необязательно и которые могли несколько скрасить тоскливую жизнь.

     А ведь были, были счастливые деньки, когда он объехал половину Союза, в

Италии   побывал,   в   Монте-Карло   с   известным американским фантастом   Гарри

Гаррисоном бухал, да и вообще был   фэном номер один в   Союзе. Даже в журнале

"Парус" о нем писали, так   прямо и называли: "фэн номер один". Первый номер,

вот так. Первым номером он был, пока   не началась   эта клятая перестройка...

Впрочем,   не надо себе   врать, первые годы перестройки   были для   Бориса   на

редкость   удачными. Даже несколько книг своих знакомых,   пишущих фантастику,

издал.   Да   и "Волгакон"   с приглашением советских и   зарубежных писателей и

любителей фантастики провел. Веселенькое было время.

     Раньше у Бориса на кухне стоял огромный аквариум, в мутно-зеленой   воде

которого   за   толстыми   стеклами   жил   большой   морской   окунь,    ленивый   и

большеротый, как уличная проститутка. Тогда еще 3авгороднев имел возможность

кормить   это морское чудовище кусочками плавленого сыра и   мелко нарезанными

полосочками любительской колбасы.   Сейчас денег на колбасу   не было и   Борис

скорее бы   зажарил окуня,   чем тратился на его   пропитание. Хорошо,   что при

отъезде в Питер   он   этого   окуня подарил   одному своему приятелю. Вместе   с

аквариумом, разумеется.

     Завгороднев встал и принялся рыться   в стопках   бумаг,   занимавших весь

стол. Ему   повезло и пакет   с материалами   "Волгакона" он нашел почти сразу.

Завалившись   на   диван,   он   принялся   просматривать   программки,   конверты,

статьи, посвященные   "Волгакону", и так этим увлекся, что   не сразу   услышал

стук   во   входную   дверь; но стучали   громко   и,   похоже, уже ногами.   Борис

Александрович с трудом поднялся и неохотно поплелся открывать.

     За дверью   стоял   Леха   Баптист,   приехавший   несколько   дней назад   из

Краснодара и принимаемый Завгородневым по законам фэновского гостеприимства,

когда разносолов не готовят, но делят   с   гостем последнюю пачку овсянки,   а

все свободные деньги уходят на бухаловку,   которой сопровождаются вечерние и

ночные культурные разговоры.

     Лехе   было    чуть   за   тридцать,   он   был   невысоким   и    кудощавым,   с

внимательными карими   глазами,   этакая   смесь жулика, фантазера   и   бабского

угодника. В   последнем   Леха преуспевал, потому и звали его Баптистом; не за

приверженность   к   баптизму, наоборот, сознание   Лехи тяготело к индуистским

божествам.   Баптистом   его   прозвали   за   способность   тискать   баб   в любых

количествах и   в   любых, пусть даже   антисанитарных условиях. Женщины вокруг

Лехи   кружились   мотыльками,   котя   при   виде   его   маслянисто    и    ласково

поблескивающих глазок было ясно,   что такой поматросит и обязательно бросит.

Волосы у Лехи были крашеными и оттого   пегими, а нижнюю часть лица обрамляла

такая же пегая реденькая бороденка. Поселившись у Завгороднева, Леха Баптист

половину первого дня обживался, вторую половину восстанавливал прежние связи

с   волгоградскими женщинами, а весь   последующий   день   заводил сзязи новые,

причем активное участие в   налаживании таких   связей играли прежние знакомые

Лехи.   Потом два дня его не было, и где   его носило знали только два древних

божества   -   Вакх и   Афродита, но они   жили в солнечной Греции, а   это   было

слишком далеко, чтобы расспрашивать их об этом.

     Явившийся Леха Баптист был усталым и даже можно сказать изможденным, но

это   была   сладкая   усталость   человека,   тратившего    силы    на    получение

собственного   удовольствия. В   том,   что   такое   удовольствие было получено,

сомневаться не   прикодилось, уж   больно самодовольно   и медвяно поблескивали

его сытые и умиротворенные глазки.

     Леха явился   не один. С ним была какая-то соплюшка лет шестнадцати, ну,

от силы,   семнадцати. Судя   по   ее внешнему виду, девица особым   интеллектом

обременена не была, а ее речь, как оказалось впоследствии, полная вульгарных

словечек   из   новомолодежного жаргона, могла бы покоробить   даже быкующих на

дискотеках подростков.   Вид   у   нее   был соответствующим   - линялые   джинсы,

кофточка, открывающая впалый   живот и выпирающие ребра, копна растрепанных и

давно не мытых   волос над   грубоватым,   но миловидным   личиком,   на   котором

выделялись фиолетовые от ядовитой помады губы и блудливо шарящие по сторонам

глаза. Девица   внимательно и бесстыже оглядела   Завгороднева,   оценила его и

видно было, что особого интереса Борис Александрович у нее не вызвал.

     Они прошли в комнату, где девица немедленно принялась обживаться. Видно

было, что количество книг, особенно   на иностранных   языках, ее потрясло, но

не восхитило. Покоже было,   что любителей чтения девица держала где-то между

импотентами и дебилами.

     Леха Баптист рухнул в кресло   и,   не стесняясь девицы, начал жаловаться

на жизнь.   Причины   для жалоб были -   Леха позавчера отправился   к одной   из

своих прежних знакомых, из числа тех, с которыми он общался   в прошлом году.

Девица   была опробованная,   но   коварная   - даже   не сказала Лехе, что вышла

замуж. Тем более она его не предупредила, что этот муж может вернуться домой

в любое   время. А он и вернулся. Появился,   подлюга, в самый разгар брачного

танца, доставив Лехе несколько незабываемых, но малоприятных минут.

     Спасибо, вот, Маринка поняла и выручила, кивнул Леха на девицу, которая

уже с   ногами   забралась   в кресло   и   рассматривала   альбом   фантастической

живописи, в котором мускулистые и шипастые красавцы соседствовали с не менее

мускулистыми и грудастыми красавицами. По живо заблестевшим глазенкам девицы

было видно, что ей нравятся и те, и другие.

     Леха Баптист и девица   пришли не с пустыми руками, да и у Завгороднева,

по   законам   фэновского гостеприимства, стояла в   холодильнике   трехлитровая

банка   водки,   настаивающейся   на   клюкве.   Жрать,   правда,   было нечего, но

нашлась   пачка   макарон,   и   Леха   ласково   принудил   девицу   Маринку   к   их

приготовлению.   Готовила   она   с неохотой,   а   потому   и макароны получились

слипшимися   и    несолеными.    Более   всего    они    напоминали    недоваренные

полиэтиленовые трубки.   Правда,   под   "клюковку", как ласково   называл   свой

напиток   Борис,   эти   макароны   пошли   за   милую душу.   Дама   от   "клюковки"

презрительно отказалась и сейчас баловалась аперитивом "Абрикосовый аромат",

томно поглядывая на 3авгороднева   и   своего кавалера.   Видно было,   что   она

решала   про   себя   какой-то   неразрешимый   вопрос.   Похоже,   что   обстановка

квартиры   на нее произвела неизгладимое впечатление и Марина прикидывала,   с

кем ей придется спать - с кем-то одним или   сразу с обоими, а также стоит ли

ей   при этом сопротивляться, и не чревато ли сопротивление будет какими-либо

побоями.

     Потенциальные кавалеры и любовники на ее терзания   не обращали никакого

внимания, потягивали "клюковку" и   вели, по   ее разумению, глупые   и   нудные

разговоры о каком-то Ване Кришномуде, Асинхаре Хабкарату, потом заговорили о

какой-то    Аэлите,    начали   вспоминать   общих    знакомых,   а    потом   Борис

Александрович    Завгороднев   принялся   жаловаться   Леше    Баптисту   на   свою

неудачную жизнь, и   чем больше   они пили, тем   жалостливее изъяснялся хозяин

квартиры.

     - Порочный   круг, понял? - шепотом кричал   он в лицо кивающему Лехе.   -

Бытовуха засосала! Ну что это за жизнь? Это не   жизнь, это существование! Мы

существуем, и только.

     - Я понимаю, - охотно и привычно соглашался   Леха Баптист, потягивая из

стакана горьковато-кислую "клюковку".

     - Я потерял интерес, - говорил Завгороднев. -   Вся жизнь дерьмо,   когда

живешь на полтинник в   неделю! Впрочем, если ты живешь неделю на сто баксов,

то жизнь не становится   лучше, просто дерьмо   немножечко слаще,   но остается

все тем же дерьмом!

     Они с Баптистом   налили   еще по стакану. Девица выжидательно глянула на

них, пренебрежительно   передернула   плечиками, налила   себе очередную порцию

аперитива и   отправилась   в   комнату   обживать диван.   Забравшись   на него с

ногами, она открыла альбом с репродукциями фантастическик картин Джулии Белл

и принялась   внимательно разглядывать эти репродукции, потягивая из   стакана

аперитив и жалея, что у нее нет соломинки. Все-таки все мужики были козлами.

Леха был еще, правда, ничего, но как схлестнулся   с этим Завгородкиным, стал

похож на дебила. "Че он меня сюда притащил? - думала Марина. - Трахнулись бы

в подъезде и все дела".

     Отложив альбом,   она   еще раз исследовала   комнату. Бабами в   ней   и не

пахло.   Ни губнушки нигде, ни заколочки   маленькой. Даже странно, Борис этот

мужик вроде   бы справный, хоть и в   годах, а вот поди ж ты... Она вздохнула,

заглянула под   диван,   но и там не было ни сигаретки. Еще   раз вздохнув, она

встала и прошлепала босыми ногами   на кухню,   уныло соображая, что курить ей

придется хозяйскую "Приму".

     На кухне   раскрасневшиися   и   злой   Завгороднев,   размахивая   стаканом,

говорил:

     - Не,   ты, Леха, скажи: для чего мы живем? Бессмысленные дни, никому не

нужная суета - для чего все это?

     Леха Баптист успокаивал товарища.

     - Ну, живем и живем, - говорил он. - Почему обязательно об этом думать?

Так уж вышло, что нас родили. Что же теперь, в Волге топиться?

     Эавгороднев дал девочке сигарету и даже зажигалкой галантно щелкнул, но

видно   было по его растрепанному и растерянному виду, что не до   женщин   ему

сейчас   было, овладело   им философское настроение и не отпускает.   Он   снова

выпил, нервно затянулся сигаретой и уставился на собутыльника.

     - Ты мне так и не ответил! Я тебя спрашиваю, смысл в чем? Можешь ты мне

это сказать или нет? Почему одни живут, а другим полный звиздец прикодит?

     -   А   ну   вас,   - сердито сказала   Маринка   и   ушла в   комнату   альбомы

досматривать. Не то,   чтобы ее матерное слово обидело, у нее отец алкаш был,

каждый день приходил домой в умате и родную доченьку иначе, как "стервой" не

называл. Просто скучно ей было, когда пьяные мужики грязным исподним трясут,

откровение в дерьме   ищут. И обязательно им, козлам, слушатель нужен,   а еще

лучше - слушательница.

     Но долго ей в одиночестве сидеть не пришлось, в комнату ввалился пьяный

хозяин, опираясь на мосластое плечо Лехи. Он бесцеремонно согнал ее с дивана

и рухнул на подушку, мутно глядя в потолок.

     -   Эх, блин,   - тоскливо   сказал Завгороднев. - На хрена мне   они нужны

были, эти книги. Жил бы в деревне, на тракторе бы работал, баб по вечерам на

околице тискал...

     - Вот это правильно, - сказал Леха Баптист. - Это уже мужское занятие!

     - А иди ты,   -   сказал грубый от водки Борис. Он еще   к этому пожеланию

добавил совсем уж непечатный хвостик, но Леха не обиделся и никуда не пошел,

только обнял подружку повыше пупка, терпеливо выжидая, когда   Борис заснет и

можно будет без особой опаски предаться грешным альковным играм.

     -   Я   вот что   думаю, - сказал Завгороднев.   -   Должен ведь   быть смысл

какой-нибудь в нашем существовании? Зачем мы? Чтобы водкой давиться, да этих

вот, - ткнул он рукой   в томящуюся девицу, - тискать? Для чего-то   ведь   нас

родили на свет!

     -   Не   хочешь и хрен   с тобой,   -   с явной радостью   сказала девица.   -

Оскорблять только   не надо. Тоже   мне,   принц Гамлет выискался! Ну и мотай в

колхоз "Семь лет без урожая". Дадут тебе там трактор и сей на нем.

     - Цыть,   дура, - сказал Завгороднев. -   Не подмахивай   без   дела, когда

мужики водку пьют. В деревне я   бы другим человеком был. Там смысл был бы. И

вообще - труд сделал из обезьяны человека...

     Завгороднев засыпал   долго и беспокойно. Некоторое время он ворочался и

слабо   постанывал,   потом   принялся косноязычно ругать   какого-то Тужилкина,

потом пообещал на кого-то пожаловаться   в Библиотеку Американского Конгресса

и наконец густо захрапел, раскинув длинные нескладные руки, и лицо его стало

таким   несчастным, что не   только Леха   Баптист,   но и его подружка, которая

пьяных,   что ей   приходилось   любить,   ненавидела   люто и   беспощадно, вдруг

пожалели   хозяина квартиры, который никак   не мог понять, почему еиу плохо и

вообще, зачем он, собственно,   на белом свете   живет. Но ведь положа руку на

сердце, кто на этот вопрос мог бы ответить определенно? Может быть разве что

Сократ, если бы он давным-давно не помер!

     А Завгороднев уже храпел и сновидение робко заглянуло   в его смятенную,

качающуюся   от   выпитого   спиртного   душу, испуганно   отшатнулось, но   потом

все-таки   вошло, кривясь   и   морщась от запаха   водки,   поежилось   и   нехотя

принялось выполнять свою задачу -   сниться. А   может,   и не   сон это был,   а

просто дар такой выпал Борису   Завгородневу   - воплощать в реальность то,   о

чем другим просто мечталось...

     2. Деревенская проза.

     Завгороднева мучила изжога и, может быть, именно поэтому   солнце палило

нещадно.   Пора   было косить, а колос   лег,   комбайн,   этот   кусок заразы, не

работал из-за того, что в бункере   полетел шкив. Бригадир   обещал,   что шкив

подбросят, но техпомощь почему-то задерживалась. Обнаглели, гады, небось   по

пути   к Аньке в чайную поехали   пивка холодненького попить,   да   засиделись.

Борис посидел под натянутым брезентовым тентом, который совершенно не спасал

от   жары, выпил стакан   солоноватой   теплой воды и громко выругался, испугав

млевшую под   столом дворнягу. Пес обиженно гавкнул и отполз подальше.   Шкура

его была в опилках и черных прошлогодних репьях. Завгороднев плеснул на него

остатками воды   из стакана и лег на скамью.   Лежать на   жесткой скамье   было

неудобно,   но   зато   был виден сломавшийся   комбайн.   Красным   пятнышком   он

выделялся   на   желтом,   наполовину   скошенном   поле   левее   жухлой   от   жары

лесополосы.   И   какого   хрена, спрашивается, он   делал в   деревне?   Тоже мне

выискался ударник кому нести чего куда! Закончится жатва, начнут лить дожди,

грязь непролазная   начнется, такая,   что   сапоги в   ней оставлять будешь.   А

председатель будет нудить и грозить карами, и тогда придется в самую грязюку

ползать   по   комбайну,   думая, из какого дерьма сотворить чудо   -   заставить

комбайн   двигаться   до   центральной   усадьбы.   Ремонтировать   его до   весны,

конечно, никто не будет и там, но   не бросать же   машину в поле,   тем более,

что его уже в конце сентября начнут вспахивать под озимые.

     Завгороднев   сел, тоскливо   глотнул еще полстакана отвратительно теплой

воды, плеснул прямо   через грязную майку себе на грудь. Жаль,   что не Грунин

клин ему довелось проходить, там, по крайней мере, искупаться в   пруду можно

было бы!

     Ему   послышалось,   что   где-то    тарахтит   мотоцикл,   и   Борис   немного

позавидовал человеку,   который сейчас   мчит через   степь, обдуваемый   свежим

ветром. Он встал, подумал немного и вылил несколько стаканов   теплой воды на

всклокоченные, слипшиеся от пота волосы.

     Тем   временем тарахтение   мотоцикла слышалось все ближе и вот уже из-за

лесополосы   показался   "Ковровец" с коляской.   "Ковровец" был   только у   его

свата, у остальных давно уже были "Днепры"   или "Явы", и   только   Игумнов не

обзаводился   новым мотоциклом, хотя и возился   со своим   "Ковровцем"   каждую

зиму.

     Васька   Игумнов   подкатил   к   натянутому на шестах брезенту   и крикнул,

снимая шлем:

     - Загораешь?

     -   Шкив полетел,   - хмуро   сказал Борис. - А "летучка" где-то застряла.

Жди вот!

     -   Не   дождешься,   -    заверил   его   Игумнов.   -   "Летучка"   сейчас   на

Алимо-Любимовку пошла, там Ванька Гаранин на своем "Кировце" с моста улетел.

     - Пьяный? - приличия ради спросил Завгороднев.

      -   Трезвый   что ли? - удивился   сват.   - А   я   вот   думаю,   дай   заеду,

посмотрю, как там Борька. А ты загораешь. Поехали, искупаемся?

     - А вдруг шкив привезут? - засомневался Борис.

     -   Не   привезут,   - успокоил сват.   -   Поехали, Борь. Тут   всего-то три

километра. Погляди на себя, ты уже солью пошел, нос даже белый!

     Завгороднев   подошел   к   мотоциклу,   откинул чехол   и полез в   коляску.

Игумнов дрыгнул ногой. Мотор завелся, что называется, с пол-оборота. Игумнов

вырулил на еле заметную двойную полоску степной дороги и прибавил газу.

     -   Я   тебе точно говорю, - проорал он, - они там до   вечера провозятся!

Там   кран нужен! Ванька ухитрился в самую балочку загреметь! Не   вытащить им

"Кировец" без крана!

     -   Ага!   -   ответно   крикнул   Борис,   с   наслаждением   подставляя   лицо

встречному   ветру.   Хоть   и   теплый   он   был,   зараза,   но   все   лучше,   чем

застоявшийся зной на точке.

     Вода была   теплой,   как в   бочке. Однако едва Борис вылез на берег, как

тело охватила долгожданная прохлада. Он постоял немного и снова   бросился   в

мутноватую   серую воду, саженками махнул   на середину, нырнул в глубину, где

били ледяные ключи, глотнул холодной воды и   вынырнул, судорожно кашляя. Лег

на спину и не торопясь поплыл к берегу.

      Сват   уже   хлопотал   возле   разостланного   байкового   одеяла   с   рыжими

подпалинами   от   утюга.    На   импровизированном    столе   стояла   поллитровка

"Пшеничной",    серел   крупно   нарезанный   хлеб,    красные   помидоры    лежали

вперемешку с желтыми стручками перца и зелеными огурцами. Игумнов на газетке

пластовал сало. Сало у свата было знаменитое - с тремя мясными прожилочками,

фамильный,   можно   сказать, продукт   Игумновых, хоть   и слегка   оплывший   на

солнце.   Борис взял   бутылку   в руки.   Бутылка   была   прохладная,   видно,   в

холодильнике   сват   ее   держал и нагреться она   еще не   успела.   Завгороднев

разлил по половинке стакана, заткнул бутылку смятым хлебным мякишем.

     -   Ну, будем,   Васек! -   сказал он,   звонко   чокаясь стаканом   о стакан

Игумнова.

     Как это бывает, водка сразу настроила обоих на философский лад. Игумнов

положил несколько ломтиков   сала на кусок хлеба, надрезал помидор и   посолил

крупной серой солью, откусил малость и задумчиво задвигал челюстями.

     - А ведь посадят Ваньку, - предположил он. -   Я   сам   видел,   от кабины

хрен да маленько осталось.

     Борис    лег,   одернув   длинные   черные   трусы,   из   тех,   что   называют

"семейными", и беззаботно махнул рукой:

     - Да   ему   не впервой.   Помнишь,   как   он   года   три   назад   с   плотины

Макаровского пруда "ДТ"   на дно пустил? А там глубина не дай Бог!   И что ему

за то было? Да   ни хрена. У него детей   шестеро. Кто же его сажать будет? Ну

что, Васек, еще по одной?

     -   Давай,   -   сразу же   согласился   сват. -   Между первой   и   второй   -

промежуток небольшой.

     - Муха не пролетит, - подтвердил Завгороднев,   вновь   разливая водку по

стаканам.

     Выпили. Помолчали, обстоятельно закусывая.

     - Генка Полоз из тюрьмы пришел,   - сообщил Игумнов. - Скрюченный   весь,

прям старик.   Все   пальцы в наколках. А хорохорится,   сучок,   я, говорит,   в

законе!

     - Там таких законников полно, - безразлично сказал Завгороднев. - Около

параши ночуют.

     - Сядет скоро, - убежденно сказал Василий.   - Я таких вижу. Работать он

не   пойдет,   а   через год сопрет где-нибудь в глубинке из   магазина   коробку

"Шипра", нажрется, тут его и повяжут.

     - Может быть, -   глядя в выцветшие небеса, лениво сказал Завгороднев. -

Ты одну взял?

     -   Ну,   Борька,   даешь!   -   восхитился   сват.   -   Когда   это   мы   одной

обходились?

     Помолчали.

     - Знаешь, - Завгороднев сел, достал из черной игумновской   сумки вторую

бутылку и ловко   открыл   ее. - Я вот все думаю, зачем я   живу? Смысл от меня

какой-то должен быть? Ну, не   может   такого быть,   чтобы   я рожден был   небо

коптить, с комбайна до седьмого пота не слазить, а в свободное время горькой

давиться. Должен быть смысл! Иначе чем мы, скажем, от коров отличаемся? Тем,

что молока не даем?

     Сват встревоженно посмотрел на него.

     - Ну,   Борисок, ты опять   на своего конька сел, - сказал он, отнимая   у

Завгороднева   бутылку и ловко разливая   водку по стаканам. - От таких мыслей

свихнуться можно. Ты, братан,   не   думай. Человек рожден,   чтобы жить. А все

эти искания, они, брат, от лукавого. Давай! - он поднял стакан.

     Завгороднев выпил без особой охоты, но до дна.

     -   Был я в Царицыне,   - сказал он в небесную пустоту. - Заходил   к Сане

Макееву.   Помнишь,   он   когда-то   в параллельном   учился? Он теперь   большой

человек, журналистом в "Волгоградской правде"   работает. А   я ведь   не   хуже

него   учился,   я бы   тоже   мог... Если бы   после   армии в Царицыне   остался,

институт бы закончил, заметочки бы сейчас о сельских механизаторах писал. А,

Витек? Может, в том и смысл весь?

     - Иди ты, - пьяным   голосом отозвался Игумнов. - Куда   ты   свою Лариску

денешь? И   пацанов   своих... Нет, братан,   поздно пить боржоми,   когда почки

отваливаться стали!

     Завгороднев   сел,   качнулся,   но все-таки   поднялся   и неверными шагами

направился к воде.

     - Освежиться нужно, - сказал он. - А потом ты меня на точку отвезешь.

     - Погоди, соберусь немного, - согласился Игумнов.

     ...Оставшись   на точке,   Завгороднев некоторое   время кормил приблудную

дворнягу   салом и хлебом.   Видно   было, что пес   оголодал   -   куски хлеба он

глотал даже   не разжевывая.   Наконец,   осоловев от   дармовой   кормежки,   пес

вытянулся   у   ног   Завгороднева,   глядя   на   своего   кормильца   умильными   и

преданными глазами.

     - Ух ты, цуцик, - сказал ему   Борис и попытался устроиться на скамейке.

Однако лежать на ней на этот раз было жестко и неудобно. Борис встал, добрел

до ближайшей копны и рухнул в пахучую солому, подстелив под голову куртку.

     "А все-таки дурак я был, что в город не уехал, - засыпая, подумал он. -

Пописывал бы сейчас   в   газетках   и горя не   знал. Ведь   не дурак и   в школе

получше Сашки Макеева учился... Жизнь долбаная..."

     А   суслачье   уже   начало   попискивать в   поле, и   надрывались   в   своих

скрипичных   ариях надоедливые кузнечики,   из рукава   куртки   в   щеку   больно

упиралась соломина, и не было сил ее убрать, а честно   говоря, и не хотелось

ничего, поэтому когда дворняга, сопя   и   кряхтя, начала устраиваться   рядом,

Завгороднев только   перевернулся на другой бок.   И ничего   не   сказал - лень

было.

     3. Производственный рассказ.

     Тот, кто никогда не занимался журналистикой, никогда не поймет, что это

за муторное занятие. Особенно когда тебе приходится писать очерк о прошедшем

совещании   животноводов, а ты в животноводстве ничего не понимаешь и особого

желания   в   чем-то разобраться   не   испытываешь.   Ну,   нельзя   коров кормить

незапаренным   картофелем.   Ну   и что? И передовой опыт   животновода Ручкина,

получившего   по    десять   поросят    от   каждой    обслуживаемой    свиноматки,

Завгороднева   не   особо   вдохновлял.   Это   еще надо   было   разобраться,   как

животновод Ручкин их обслуживал! Но за такие намекм   журналиста Завгороднева

могли с треском выпереть из журналистики,   поэтому он уныло осваивал тусклый

сельскохозяйственный стиль. "Больших успехов   добились животноводы Еланского

района, - тоскливо   выводил   он на чистом листе бумаги. -   Они   получили   на

каждого крупнорогатого   скота   по   четыреста   граммов ежедневного   привеса".

Фраза   показалась   ему   несколько   корявой,   и   некоторое   время Завгороднев

размышлял над тем, что ему в этой фразе не нравится. Потом решил, что сойдет

и   так.   Все знали,   как   достигли своих   фантастических   привесов   еланские

труженики - падеж   не   показывали.   Но   сказать об этом в   газете прямо было

нельзя,   нынешний первый   был выдвиженцем   из   Елани   и   писать о   приписках

еланских   животноводов   было   все    равно,    что    плевать    против    ветра.

[Встречающиеся кое-где в тексте анахронизмы редактор   заметил, но исправлять

не стал. - Ред.]

     В комнату заглянул заведующий   отделом пропаганды достижений   сельского

хозяйства.

     -   Ты   скоро кончишь? -   нетерпеливо поинтересовался он. - С   меня   уже

требуют!

      -   Кончаю,   - уныло   сказал   Борис.   У   него уже живот прихватывало   от

успехов родного животноводства; даже шутливо   развить остросексуальную тему,

поднятую начальством, ему не хотелось.

     "На   совещании заслуженно много говорилось об   успехах   совхоза   "Казак

Киквидзе".    Поистине   фантастических   успехов    достигли    труженики   этого

хозяйства, получая по 9-12 поросят от каждой свиноматки. В значительной мере

успех этот определяется   боевой активностью скотника А.   Муганского, который

на    будущий    год   успешно   заканчивает    заочный    факультет   Царицынского

сельскохозяйственного   института.   Знания, полученные   в   институте, молодой

скотник умело применяет   на практике в   родном хозяйстве.   Его бережному   и,

можно смело сказать,   нежному отношению к скотине могут позавидовать   многие

крестьяне".

     Он   подумал немного и добавил:   "Равнение   на передовых! Вот тот девиз,

под которым состоялось областное Совещание передовых животноводов. Думается,

что обмен опытом   не пройдет   для сельчан   бесследно. Приятно сознавать, что

все чаще ключевые   посты в   животноводстве занимают молодые кадры, еще вчера

сидевшие   за   партами школ.   Сейчас они   уверенно   идут путем   достижений   и

свершений. Так и хочется сказать им: "Так держать, ребята! Так держать!"

     Покончив с заметкой, Завгороднев немного послонялся по кабинетам, выпил

свежего чая у   художника Теплова, который   усердно трудился над карикатурой,

освещающей положение,   сложившееся   на   Ближнем   Востоке.   Нетаньяху   он уже

нарисовал   и теперь трудился над   Ясиром   Арафатом, поэтому даже не заметил,

как Борис съел его плюшки и покончил с остатками рафинада в сахарнице.

     Ближе   к   концу рабочего   дня   в комнату к Завгородневу, заглянул   Жора

Попов и, таинственно улыбаясь, содрал с него   двадцать пять рублей. "В шесть

в библиотеке, - предупредил   он.   - И не опаздывай,   Боб. Сам знаешь, кто не

успел - тот опоздал!"

     Выкроив    из   бюджета   кровный   четвертак,   Завгороднев   опаздывать   не

собирался. Поэтому   в   библиотеке   на одиннадцатом этаже   он был без   десяти

шесть. Народ к разврату готов не был, поэтому Борис по просьбе библиотекарши

Нины   взял чайник и   сходил   за   водой,   потом   они немного посплетничали   о

последних событиях в   Доме Печати.   Библиотекарша   Нина в   силу   занимаемого

положения была   очень информированной. Завгороднев узнал, что корреспондента

"Вечернего Царицына"   Мызикова   застали,   когда он   в дымину   пьяный   спал в

туалете на шестом этаже, и теперь готовилось персональное дело Мызикова, тем

более, что это у него был не первый   залет. Корректора "Молодого царичанина"

Лешу   Заболоцкого    застукала   жена,   именно   тогда,   когда    Заболоцкий   на

супружеском   ложе увлеченно объяснял   внештатной корреспондентке Лабунковой,

какие   характерные ошибки   обычно   допускают молодые авторы. Заболоцкий пока

еще на больничном,   а   Лабунковой хоть бы что - говорят,   она   уже закадрила

собственного корреспондента   "Комсомолки" по Волгоградской   области, который

хоть и   женат, живет в   гостинице "Октябрьская" в полном одиночестве. А Саша

Домовик из "Царицынского ленинца" купил себе "мерс". Пусть подержанный, но с

виду еще совсем новый, и ездил этот "мерс" до последнего времени   очень даже

хорошо.   А   почему "ездил" в прошедшем времени -   потому что   если ты машину

купил и водить ее выучился, то все равно не стоит за руль поддатым садиться.

А Домовик   сел. Теперь он на работу опять на   троллейбусе ездит. И ест мало.

Наверное, на новую машину копит...

     Слушать   библиотекаршу   было   интереснее,   чем   читать утренние газеты.

Наверное потому, что комментариев, которые   давала   Нина,   ни один журналист

себе позволить не мог.

     А библиотека   потихоньку заполнялась. Народ делал   вид,   что   подбирает

литературу   для   самообразования, а на деле все   с   надеждой поглядывали   на

дверь.   Все   ждали Жору Попова.   И   Жора   появился,   таинственно   позвякивая

содержимым полиэтиленовых красочных кульков.

     Убедившись, что все на месте, дверь библиотеки заперли, на столе вместо

карточек-формуляров   появилась   газета,   на   которой    журналист   Габуния   и

вездесущий   завотделом   писем   Витя   Коновалов    начали    сноровисто   резать

принесенные Поповым продукты. Негромко   зазвякали   стаканы и кто-то от полок

озабоченно предупредил:

     - Не греми посудой, Мызикова накличешь!

     Шутке посмеялись. Но сдержанно и негромко.

     - Народ   -   к столу,   - распорядился Попов   и   все оживленно столпились

вокруг стола, разбирая стаканы.

     - Повод-то какой? - поинтересовался Завгороднев.

     -   Пятница   сегодня,   -   сказал важно Коновалов. -   Читатели   в письмах

спрашивают,   пьют   ли в нашем   коллективе   по   пятницам. А мы, значит,   этой

выпивкой даем нашим читателям недвусмысленный ответ!

     Дружно дали ответ читателям.

     -   Мне   сегодня   один старый член   из Союза писателей   стихи   принес, -

похрустывая    огурцом,    сообщил    корреспондент    и    по    совместительству

литконсультант    Клешников.   -   Я   прочитал,   чуть   со   стула   не   свалился.

Замечательные строчки, мужики,   их в школе детям наизусть заучивать надо. Вы

только   послушайте!   -   он   вытянул   вперед   руку   с   огурцом   и, скандируя,

процитировал:

     По столице дождик лил.

     Грохотали танки!

     Грязный путч развязан был

     По звонку Лубянки.

     Сохранил асфальт рубцы

     От сталистых траков,

     Гнали в бой не подлецы

     Мощь советских танков,

     Гнали наши сыновья

     Силою приказов.

     Бросил их с высот Кремля

     Горбачевец Язов...

     -   А-а, - протянул   кто-то среди общего смеха, - так это к   тебе Михаил

Артемьич   Абрамов   приходил.   Ну   и   что?   Даже у   Пушкина   неудачные   стихи

встречаются. А наш-то не классик...

     -   Тебе   хорошо говорить, - пожаловался Клешников. -   А   мне извиняться

пришлось, чтобы эту похабень на страницы не пропустить и при этом старика не

обидеть.

     - А мы чем   лучше?   -   удивился кто-то из корреспондентов.   -   Середина

девяностых,   а мы   дремучие сельскохозяйственные статьи пишем, словно нас до

сих пор обком контролирует!

     - Да   хорош вам! - возмутилась   библиотекарша Ниночка. - Давайте выпьем

за настоящую поэзию   и   ее истоки! Сегодня альманах "Золотой век"   пришел, в

нем такие стихи, мальчики!

     Выпили   за   родники   поэзии.   По   хорошему   поводу   чего же   не выпить?

Постепенно монолитный коллектив разбивался на   маленькие группки. Налив себе

двойные дозы и захватив бутерброды с вареной колбасой, Завгороднев с Поповым

отошли к окну, где стоял маленький диванчик, обитый рыжим дерматином.

     - Ты чего такой смурной? - поинтересовался Жора.

      -   Надоело   все, - признался Завгороднев. - И   черт меня   дернул   в эту

журналистику пойти!   Знаешь,   как оно мечталось?   Рим, ассамблеи ООН, острые

полемики   с   акулами   пера   империалистической прессы...   Вот   она   где, эта

полемика!   С   областного   совещания   по животноводству   на   слет передовиков

производства   банно-прачечного    дела!   Сижу   в   мэрии,   статью   готовлю    о

благородных   управленцах,   которые   недосыпают   и   недоедают,   все   о   благе

горожанина думают. А сам мечтаю, вот бы ахнуть   про них в газете всю правду!

А потом думаю: а кому она, эта правда, нужна?

     -   Это   ты   переишачил,   -   сказал   Жора.   -   Популярно   говоря,   отдых

требуется.

     - Не, Жора, - мотнул головой Борис. - Ерундой мы занимаемся!

     Разговор   их   продолжился и   тогда,   когда   библиотечный   междусобойчик

благополучно   завершился. Они   стояли   у стойки в   "гадюшнике"   центрального

гастронома, который теперь   носил   гордое   название   иностранной   столицы   -

"Минск". Накурено   в   "гадюшнике" было так, что   топор   можно   было   вешать,

веревку   из   дыма плести. Водка была   теплой, и   выпито ее было столько, что

сивушный запах очередной дозы вообще уже не ощущался.

     - Нет, ты мне   скажи, - хватал Борис Попова за лацканы пиджака, - о чем

мы пишем? Ты честно скажи, о чем мы   пишем? На кой хрен простому российскому

читателю   нужны   эти самые   свиноматки с ихним   свиноматочным приплодом?   Ты

честно скажи, мы   что, для крупнорогатого скота пишем или для людей? Если мы

пишем для людей,   то на хрена мы им рассказываем о том, как готовится к зиме

спецавтохозяйство товарища Селиванова? Кому это интересно кроме этого самого

товарища Селиванова? Мы все - законные наследники сталинской прессы! Знаешь,

о чем писать надо? Знаешь?

     - Ну, скажи, - миролюбиво интересовался Жора Попов, отдирая цепкие руки

товарища от своего пиджака. - Скажи, если ты такой умный!

     Завгороднев подумал.

     - О "летающих тарелках" надо писать! - заявил   он. - Вот если бы я этот

гребаный факультет журналистики не кончал, я бы обязательно в Сибирь поехал,

М-скую аномалию   изучать.   Слышал про М-скую   аномалию? Слышал? А слабо тебе

туда   поехать?   Никогда   ты   туда не   поедешь, так и   будешь   про   посевные,

уборочные и   про окот овец писать. А народу этого не   надо. Народ про М-скую

аномалию знать хочет! А   мы   про нее молчим, утаиваем от народа таинственную

правду!

     - Так поезжай   и напиши! - с некоторым раздражением   сказал Жора. - А у

меня   семья, у меня   дети, Боря! Мне надо на   кусок   хлеба   зарабатывать, и,

желательно, с   маслом...   На кой мне   твои   аномалии?   Что там -   деньги   на

деревьях растут? Достал ты меня! - он   разлил по стаканам остатки   водки.   -

Ну, давай по последней и погнали по домам. Меня Ирка ждет!

     Дорогу   домой   Завгороднев   запомнил   плохо.   Кажется,   был милиционер,

который настойчиво интересовался, где Завгороднев живет и куда направляется.

Потом милиционер   куда-то   делся,   а   Борис, вроде   бы, выпил еще с каким-то

мужиком, который жаловался ему на свою жену; она, по рассказам этого мужика,

была   кем-то   средним   между   Медузой   Горгоной   и   Пандорой.   Причем,   если

выглядела она, как Медуза Гогона, то характер у нее был таким же гнилым, как

у Пандоры.   Потом пропал и мужик,   а   Борис оказался   около   подъезда своего

дома. Собравшись с силами,   он на автопилоте проплыл к дому под   осуждающими

взглядами соседок, не с   первого   раза, но все-таки попал   ключом в   замок и

ввалился в квартиру.

     Стелить   не   хотелось   и   Завгороднев бросил   на   диван теплое   одеяло.

Освободившись от пиджака   и брюк,   он   с   наслаждением нырнул   под   одеяло и

принялся стаскивать через голову тугой галстук. Вытянувшись, он закинул руки

за голову и посмотрел вверх. По белому   потолку бродили дрожащие тени. Как в

горах.   "Господи! -   с неожиданно трезвой   тоской подумал   Завгороднев. - Да

разве о том я   мечтал? Разве   в   этом смысл человеческого существования? Ну,

отправят   меня   завтра   в   пионерлагерь   "Орленок"   описывать   счастливое   и

безоблачное детство советских детей! Толку-то?! Ведь не для того   я родился,

чтобы   всю   жизнь   за пишущей   машинкой провести!   А   для   чего? Господи!   -

взмолился он к невидимому небесному слушателю. - Вразуми ты меня, идиота!" И

сразу на душе стало   спокойнее.   Потянуло   в сон и тени на потолке перестали

раздражать   и тревожить.   "На   хрен   мне все   эти аномалии?   - уже   засыпая,

неожиданно   для самого себя подумал Борис. - А вот все брошу и отправлюсь на

Тянь-Шань искать снежного гоминида!"

     4. Мир приключений.

     Отсюда,    из   долины,    была   хорошо    видна   угловатая    белая   полоса

заснеженного горного хребта. Небо было   пронзительно синим и при   желании   в

нем даже днем можно было разглядеть звезды.

     Борис вздохнул и   полез в палатку за спальным мешком. То, что   когда-то

казалось романтичным,   на поверку оказалось   будничным и серым делом.   Вот и

сейчас   народ отправился   на   поиски,   а ему   досталось   дежурство по кухне:

следить, чтобы костер не погас, дров достаточное количество запасти, держать

наготове   кипяток, чтобы   в нужный момент чай   заварить   и суп   из пакетиков

приготовить.   Лодка   романтического   воображения   разбилась   о   суровый   быт

походных будней.   Но Завгороднев   о   том   не грустил. Были   у   него для того

веские причины.

     Он   подкинул в   костер несколько полешек и залез   в спальный мешок,   не

застегивая   его на   молнию.   Сорок семь   ему сегодня исполнилось.   Праздник,

который хотелось как-то отметить. Впрочем, праздник   ли?   Сорок семь лет ему

исполнилось, а что оставалось за спиной? Туманы   беспросветные да экспедиции

в далекие края. "Мы едем,   едем, едем, - пробормотал он, - в далекие края. В

начальниках   -   дебилы, в разнорабочих   -   я".   Да,   блин, вот   так   и жизнь

человеческая проходит. В поездках за туманом.

     Зуд бродяжничества, одолевший   его сразу после окончания школы,   погнал

Завгороднева   на Вилюй   мыть   золото   в   старательской   артели.   Разумеется,

намытый золотой   песок   не   окупил   даже   затрат   на   поездку,   но   молодого

Завгороднева тогда это не сильно огорчило. Перекантовавшись зиму в Царицыне,

он   устроился   в   геологическую   партию   "Спецгеофизики"   и    вместе   с    ее

участниками весь   весенне-летний период провел, колеся по области. Знаний не

хватало,   но   сил,   чтобы    долбить   шурфы   и   перетаскивать   экспедиционное

имущество, было более чем достаточно.

     Потом были экспедиции   на   Ямал, в тюменскую тайгу, в сурхан-дарьинские

пески, много   чего было потом. Дух бродяжничества впитался в поры его   кожи,

он уже и   помыслить не мог, что можно жить жизнью обыкновенного обывателя   -

жениться, воспитывать   детей,   каждый   день   ходить на   службу,   выпивать   с

друзьями   по субботам и забивать   с ними   "козла" в дворовой беседке.   Такой

жизнью Завгороднев жить не привык и не смог бы.

     Несколько   лет   назад   судьба   занесла   его в деревню Молебку   Пермской

области. Энтузиасты-уфологи открыли там какую-то аномальную   зону, появились

статьи   в   газетах, от   ученых   принялись   требовать ответа на   поставленные

уфологами-самоучками вопросы,   а их   не было. Вот   и   решила   Академия   наук

устроить   небольшую экспедицию   в   эту самую М-скую   аномалию,   как ее тогда

окрестили журналисты.   А любой экспедиции   нужны   прежде всего разнорабочие.

Завгороднев    же   был   проверенным   экспедиционным   кадром,   ему   сам   физик

Муравьев-Муратовский   предложил   принять участие   в исследовании этой   самой

аномалии.   Разумеется, журналисты про экспедицию   Академии наук пронюхали, и

когда ее палаточный городок вырос близ деревни Молебки, рядом тут   же встали

палатки   газетчиков.   Кого   там   только   не   было   -   Пашка   из   "Литовского

комсомольца", Ярына   Млук из   украинского   "Всесвiта",   братья   Кунявины   из

"Молодости Магадана",   сам Харченко из "Комсомолки",   еще   с полсотни   менее

известных,   и даже   однажды Александр Яковлев из АПН на вертолете прилетал с

инспекцией. Никакой аномалии физики не нашли, да и не могли, конечно, найти.

Бред   это   был,   правда,   не    сивой   кобылы,   а   небезызвестного   Пашки   из

"Литовского комсомольца". Он самую первую статью о М-ской аномалии со   скуки

написал,   а   теперь   прилетел   посмотреть, как советские   физики землю   рыть

будут, добывая факты, подтверждающие существование несуществующего. Но время

было   славное!   Были посиделки у   костра, рассказы самые фантастические. Без

преувеличения   можно   сказать,   что в той   экспедиции Завгороднев   не только

ликбез по неопознанным летающим объектам прошел, но и так   его   натаскали по

разным аномальным явлениям, что он запросто кандидатскую защитить мог,   если

бы   такое   направление в науке   существовало! А сколько   выпито   было! Речка

Молебка шире Волги стала   бы,   вылей в нее   жители палаточного   городка   все

выпитое!

     И   вот   экспедиция   энтузиастов,   жаждущих   наконец   отловить   снежного

гоминида. Завгороднев к ним пристал потому, что на   Тянь-Шане еще никогда не

был.   И в   самом   деле   оказались   красивые места. Душа отдыхала на   местных

колоритных пейзажах. Будь Завгороднев художником, он бы отсюда не вылазил! А

что   касается   снежного   гоминида...   Завгороднев извлек из спального   мешка

левую руку и   посмотрел   на часы. Все правильно, пора было вставать, вот-вот

должен был подойти Арий.

     Он   вылез   из   мешка и едва успел подкинуть еще   несколько   поленьев   в

отгорающий костер, как неподалеку с   шорохом посыпались   камни, потом кто-то

коротко   и   гортанно    вскричал   и   из-за   коричневой   потрескавшейся   скалы

показался Арий.

     Был он волосат, могуч   и вонюч. Широкие ноздри приплюснутого носа жадно

и подозрительно   втягивали воздух. Маленькие   карие   глаза быстро обшаривали

поляну с   палатками. Челюсть у Ария,   как это и полагалось у гоминидов, была

массивной   и   далеко выдавалась вперед. Гоминид был выше Завгороднева, метра

два с половиной в нем было. На заднице   шерсть   вылезла, открывая задубевшую

красную кожу.

     Увидев,   что Завгороднев   один, гоминид   успокоился   и даже отбросил   в

сторону   камень,   который   держал   в руке. Подойдя к   костру,   гоминид   сел,

завороженно глядя   на пламя, и серые лапы к нему   протянул. Видно   было, что

гоминиду у огня тепло и хорошо.

     Завгороднев пошел в палатку, достал две банки "Завтрака туриста", ловко

открыл   их и   поставил перед   йети. Арий одобрительно заворчал,   взял одну в

лапы, понюхал и вопросительно глянул на Завгороднева.

     - Вмазать хочешь? - сообразил Завгороднев и снова отправился в палатку.

В   рюкзаке лежало несколько бутылок "Хирсы", Борис сам за   ними спускался   в

поселок   Джетбуллах.   Специально   для   гоминида   брал.   Взяв   пару   бутылок,

Завгороднев вернулся к костру. Увидев бутылки,   гоминид радостно   гаркнул, а

потом принялся тихо ворчать.

     Завгороднев кинул   гоминиду бутылку   и   Арий ловко   поймал   ее на лету.

Учить гоминида открывать бутылку было не нужно, Арию   и   одного урока вполне

хватило. Сорвав пробку,   гоминид поднес бутылку ко рту,   раздвигая горлышком

бороду. Сделав несколько   больших глотков, гоминид   зажал бутылку   коленями,

взял   банку   "Завтрака   туриста" и   принялся   есть,   выбирая куски   из банки

мохнатыми пальцами. Завгороднев   глотнул из своей   бутылки,   лег на спальный

мешок, задумчиво   глядя на   гоминида.   Арий   прибился   к   лагерю на   прошлой

неделе. Вышел на   Завгороднева,   когда все   остальные находились в поисковых

группах.   Вначале Борис испугался, потом пригляделся   к   снежному человеку и

понял, что тот   голоден,   несчастен   и   одинок.   Почти как сам   Завгороднев.

Человек   угостил   йети   супчиком,   налил сладкого   чая,   а   потом,   движимый

душевной щедростью   и состраданием, налил   гоминиду портвейна. Портвейн йети

понравился. Теперь он приходил каждый день, а Завгороднев, чтобы встретить и

угостить его, сказался больным и дежурил по лагерю. Это было все-таки лучше,

чем бесцельно лазить по горам в поисках фекалий гоминида. Тем более, что сам

гоминид во время этих поисков находился   у него   в лагере. С ним   можно было

даже   поговорить. Йети   улавливал   интонации человеческого голоса   и ответно

ворчал - то одобрительно, то зло, а порой и насмешливо. Такого внимательного

собеседника   среди   людей Завгородневу   еще поискать бы надо   было, а   этому

только портвейн в кружку подливай.

     Гоминид доел   консервы и бросил банку.   Некоторое   время он завороженно

смотрел, как банка, громыхая и дребезжа, катится   по каменистой осыпи, потом

сделал несколько глотков и повернулся к костру красной задницей - греть.

     -   Вот так, Ара,   - назидательно сказал   Борис,   тоже глотнув из   своей

бутылки. - Понял теперь, каково быть тупиковой ветвью развития?

     Гоминид грустно взвыл.

     - Ни хрена ты не понял,   - продолжал философствовать Завгороднев. - Для

этого надо обо   всех человеческих достижениях знать. А что ты   в своих горах

видел, кроме пустых бутылок и опорожненных консервных банок?

     Арий грустно и   согласно   вздохнул, посмотрел на свою бутылку на свет и

вздохнул еще печальнее.

      - Вот мог бы   я тебя этим искателям снежного   человека сдать,   - сказал

Завгороднев, делая   очередной глоток. - А   потом подумал:   чего ради? Они   ж

тебя сразу   в клетку засунут и в Москву.   А ты, Арий, к воле   привык.   Пусть

жрешь   одни корешки   мерзлые,   да на воле. А там ты   быстро   с ихних бананов

загнешься!

     Гоминид испуганно глянул на Завгороднева и приложился к бутылке.

     -   Но   иногда, брат,   знаешь,   - подумал   вслух   Борис,   -   чего в   ней

хорошего, в этой   воле? Вот   возьми меня. Под пятьдесят, а все   меня по миру

носит. А   чего   ищу? Другой бы   давно женился   и   дома сидел.   А мне скучно,

понимаешь?

     Арий   закивал, вытряхнул   в широкую пасть последние   капли   вина, опять

посмотрел бутылку на свет и с надеждой взглянул на собеседника.

     -   Ну,   ты   даешь! - Завгороднев   поднялся, прошел в   палатку и   принес

гоминиду еще одну. - Жри, Ара, может быть, веселее станешь.

     Вновь усевшись   на спальный   мешок, Борис некоторое   время   смотрел   на

ослепительную   полоску   далекого    ледяного   перевала,   потом   повернулся   к

снежному гоминиду. Йети   был доволен жизнью. А что ему еще надо было? Зад   в

тепле,   в руках - выпивка.   Гоминид что-то урчал, словно напевал от хорошего

настроения.

     - А   жизнь-то проходит, - загрустил Завгороднев. - Тик-так, час прошел,

тик-так, года нету... И чего я бродил, чего набродил? Во, блин, понял, Арий,

как   оно   бывает?   Кто-то   мне однажды   сказал:   езжай,   Борька,   Тадж-Махал

посмотри. Ощущением вечности проникнешься, смысл жизни поймешь. Ну, поехал я

на эту   гробницу смотреть. А чего на   нее смотреть, я давно понял, что все в

землю   ляжем, все прахом будем... А смысл жизни... Хрен его   знает, Арий,   в

чем он!

     Арий зажал   бутылку   между мохнатых коленей и тяжело похлопал   лапой   о

лапу.

     - Вот-вот, помрешь однажды, -   грустил   Завгороднев, - закопают тебя, и

кто скажет, в чем он был, смысл моей жизни...

     Арий печально вздохнул.

     - Нет, я   сам понимаю,   что всю   жизнь   ерундой занимался,   - продолжал

заниматься   самоуничижением   Борис.   -   Да   уж   больно   интересно   было.   Ты

слушаешь, Арий?

     Снежный гоминид   утвердительно   замычал,   согнулся   в   лохматой   спине,

подпер   своими   грабками   массивную   челюсть   и   внимательно    уставился   на

Завгороднева маленькими глазками - демонстрировал внимание.

     - Знаешь, - доверительно сказал Завгороднев, - я тебе так скажу: скучно

на Земле. Вот если   бы туда слетать... - он лег   на спину, глядя в   небесную

синеву.   -   Слетать,   посмотреть,   есть   ли там   кто,   выяснить насчет   иных

цивилизаций.

     Он   перевел взгляд   на пригорюнившегося   гоминида, вдруг спохватился   и

испуганно посмотрел на часы.

     -   Досиделись   мы!   -   ахнул   он.   -   Да   сейчас   ведь   наши   подойдут!

Представляешь, что будет? Давай,   Арий, давай, чеши отсюда. В клетку хочешь?

Не хочешь? Ну, тогда смывайся. Завтра приходи! Завтра, понял? У меня там еще

есть, но - на завтра.

     Снежный человек встал, прижимая к себе   бутылку "Хирсы",   вопросительно

глянул на Завгороднева.

      - Забирай, - великодушно разрешил Борис.

     Гоминид   обрадованно   охнул и   широкими   шагами направился   в   заросли.

Завгороднев проводил его взглядом, огляделся по сторонам   и, убедившись, что

никто   из участников   экспедиции   еще   не появился,   успокоенно прилег около

костра.

     Где-то   в   вышине,   почти   в   зените,   серебристо   поблескивая   боками,

пронеслась "летающая тарелка".   За ней, выбрасывая пучки разноцветных лучей,

гнался огромный черный цилиндр.

     Завгороднев   представил   себя   за    штурвалом   космического   корабля   и

восторженно зажмурился.   Да,   это был   бы кайф! Отправиться в далекий   путь,

чтобы   открывать   новые   звездные системы,   столкнуться   со Звездной ордой и

вступить   с ней   в   жестокую схватку   за освобождение   человечества   и   иных

разумных   миров,   водрузить   флаг   объединенного   человечества   на    полюсах

открытых миров... Вот это была бы жизнь, единственно достойная человека!

     Послышались   голоса. Участники   экспедиции маленькими группками   начали

возвращаться из свободного поиска.

     Первыми вернулись ленинградцы,   братья-близнецы Любин и Нелюбин. Устало

они   присели   у   костра.   Завгороднев   торопливо засыпал в котел   содержимое

пакетиков.

     - Нашли чего-нибудь? - спросил он исследователей.

      - Кое-что есть, - ответил Любин и показал полиэтиленовый пакет с чем-то

черным. - Опять свежий стул. И всего в километре от базы, представляешь?

     Завгороднев это   себе   хорошо   представлял, потому что хорошо знал, чем

Арий питался последнюю   неделю. Поэтому,   разглядывая образцы,   доставленные

поисковыми группами,   он машинально   отмечал: это   -   после гречневой каши с

говядиной,   это - после "Завтрака туриста", а это - после овсяного супчика с

грибами. Ребята в экспедицию   подобрались дотошные, ничего подозрительного в

окрестностях не пропустили.

     Борис покормил товарищей,   напоил их горячим ароматным чаем с травами и

вновь остался   один.   Участники   экспедиции   разбрелись по палаткам отдыхать

после   напряженного трудового дня.   Завгороднев   не торопясь перемыл посуду,

отнес маленькое ведерко с супом для снежного гоминида в скалы и снова прилег

у костра. От   выпитой   хирсы его клонило в сон. Он прикрыл   глаза, увидел   в

полусне огромный черный цилиндр, грозно настигающий   маленькую и беззащитную

"летающую тарелку" и,   уже сонно чмокая губами, неожиданно подумал:   "Хорошо

бы   было   на   самом   деле   туда...   С   бластерами... На   межзвездном,   блин,

крейсере..."

     5. Боевая фантастика.

     Галактический крейсер третьего   класса "Пан Станислав Лем"   срезал край

звездного   скопления   Гиады   и   вышел из   подпространства на окраине системы

красного карлика, который в звездных   каталогах значился под невыразительным

названием   М21547ДК.   Именно   отсюда   подавала   сигналы бедствия цивилизация

чернобрюхих    тарантулов,   по   межзвездной   классификации   Lycosa   Tarentula

sapiens,   а на галактическом   жаргоне просто   чернобрюшей   или,   как их   еще

презрительно   называли   гоминидные   расы, черножопок.   Звездную систему, где

обитали чернобрюши, краем зацепила Звездная орда - таинственная цивилизация,

перемещающаяся в пространстве на огромных ракетных кораблях.   Никто не знал,

есть ли у Звездной орды родное   звездное скопление, оставалось загадкой, как

выглядят отдельные представители Звездной орды и какова цель их бесконечного

путешествия. Возможно, кто-то   встречался   с ордынцами и даже задавал им все

эти   вопросы, однако никого из тех, кто стоял   с ордынцем лицом к лицу или к

тому, что там было у ордынца вместо лица, в живых не осталось.

     Удивительно было то, что о помощи воззвали   именно   чернобрюши - о   них

самих в открытом космосе ходила дурная слава, а такие расы, как большекрылые

махаоны и серпентратисы прямо обвиняли   чернобрюшей   в налетах на заселенные

ими   планеты   с   целью   захвата   пленных   и   использовании   этих   пленных   в

извращенных гастрономических целях.

     Но   как   бы   то   ни   было,   цилиндры   Звездной   орды   уже   очистили   от

чернобрюшей и их паутины   две планеты   и теперь двигались в самые населенные

системы.   Для   порабощения чернобрюшей от орды откололись   четыре гигантских

цилиндра,   каждый в несколько сот миль длиной   и   с полсотни   миль   шириной.

Видимо, ордынцы посчитали, что этих сил будет вполне достаточно для зачистки

населенных   планет, находящихся в данном секторе   Галактики.   Узнав   о силах

ордынцев, представители   Галактического   Федерального   Содружества   звездных

систем выслали для защиты чернобрюшей крейсер "Пан Станислав Лем". Остальные

корабли   готовились   встретить   основные силы   орды   на   подступах к   Центру

Галактики.

     Галактическим   крейсером   "Пан   Станислав   Лем"   командовал   опытный   и

умудренный    в    звездных    сражениях   сорокавосьмилетний    землянин    Борис

Александрович   Завгороднев.   Он   прошел   путь от   отчаянного   и бесшабашного

лейтенанта   до   степенного   и    осторожного   космического   волка.    Если    в

лейтенантские   годы   Борис   Завгороднев,   бросаясь   в   схватку,   чаще   всего

надеялся на пресловутое земное   "авось", то,   чудом оставшись в живых и став

старше, он все чаще повторял другую земную   поговорку:   "Тише едешь,   дальше

будешь".

     Высаживаться   на   любую   из   обжитых   чернобрюшами   планет   Завгороднев

категорически   отказался. Экипаж   его   крейсера   на   две   трети   состоял   из

большекрылых    махаонов    и   серпентратисов,   а   рисковать   напрасно   своими

подчиненными   Борис Александрович не привык и   не хотел.   Да   и что им   было

делать на планете, изрытой миллиардами темных нор, затянутых паутиной?

     Однако    делегацию   чернобрюшей,    желавших    обсудить    с    командиром

космического   крейсера стратегию   и   тактику предстоящей битвы, ему все-таки

пришлось   принять. Делегация чернобрюшей   прибыла   на крейсер в   космическом

челноке малой   навигации.   Во избежание   неприятных случайностей чернобрюшей

встречали   земляне,   которые   надели   парадные   скафандры   высшей   защиты, и

денебианин, который в скафандре не нуждался. Есл кто-нибудь однажды пробовал

откусить от гранитной   скалы маленький   кусочек, он   вряд ли   повторит   свою

попытку.

     Чернобрюши   были черными не только из-за жестких волос,   покрывающих их

лапы,   головогрудь   и   брюшки.   На   них   были   черные    комбинезоны,   богато

украшенные серебром.   Кобур или чехлов, скрывающих оружие, у них не было, но

успокаивать   себя   этим   не   стоило. Наверняка   в   трахеях у   них скрывались

дротики.

     Руководитель   делегации чернобрюшей   был, судя   по   его внешнему   виду,

опытным   тарантулом, участвовавшим не   в одной боевой схватке. Из восьми лап

его только три были   целыми, остальные заменяли   протезы. Цепочка   оранжевых

глаз   то   и   дело   прерывалась   бельмом,   панциреобразный    щит    чуть   ниже

головогруди был покрыт грубо сросшимися шрамами.

     Оказавшись   напротив капитана   Завгороднева,   чернобрюш встал в   боевую

стойку   и   отдал   ему честь   правой   малой   лапой.   Остальные лапы,   включая

протезы, он, как и полагалось по этикету, держал на   уровне   черного брюшка,

которое украшали великолепные малиновые пятна.

     После   официальных    приветствий   Завгороднев   пригласил    делегатов   в

кают-компанию. Там уже было все накрыто для приема гостей.

     Пока   гости лакомились   тушеными   бедрышками   тарразианских богомолов и

запивали лакомство коктейлем из молочая,   смешанного с вином из одуванчиков,

в боевой рубке бравые махаоны готовили галактический глобус,   на котором был

отслежен как путь орды, так и четырех отколовшихся от нее цилиндров. Капитан

Завгороднев   правильно   решил,   что сытый   чернобрюш   уже не   враг.   Хотя, к

сожалению, и не друг.

     Совещание   по стратегии и   тактике началось в   непринужденной и,   можно

сказать, игривой обстановке. Видно было, что кое-кто   из чернобрюшей излишне

накоктейлился,   некоторые уже лезли   с   объятиями к   землянам и даже высокое

напряжение скафандров высшей защиты их остановить не могло.

     -   Четыре   цилиндра!    -    презрительно   скрежетнул    жвалами   один   из

тарантулов,   которого звали   Кржхрсрвхр. - Всего четыре ордынских звездолета

на семнадцать миллиардов тарантулов! Вы что, унизить нас хотите? Не верю!

     Руководитель   чернобрюшей   гневно   глянул   на   него   шестью   оранжевыми

глазами и Кржхрсрвхр пристыженно умолк.

     Некоторое    время    глава   чернобрюшской   делегации   по   имени    Ржвхср

внимательно   разглядывал глобус сразу всеми   имеющимися   у   него   в   наличии

глазами. Больше того,   он   даже очки   с цепочкой блестящих окуляров   достал,

чтобы ему лучше видно было.

     - Ясно, - сказал   он,   пряча   очки   в карман черного   комбинезона. -   Я

предлагаю следующее: федералы встанут на главном направлении у солнца Крхжр,

а доблестные тарантулы   нападут   четырьмя   компактными группами на каждый из

кораблей орды.

     Заместитель Завгороднева   по боевой   части   Эоаои   недоуменно   взмахнул

крылышками:

     - Зачем? Наш крейсер достаточно мощный, чтобы раз и навсегда уничтожить

агрессоров!

     Ржвхср снисходительно сказал:

     - Одно слово -   мотылек. Во-первых, мы, как и земляне, заинтересованы в

том, чтобы выяснить, кого представляет орда   и из какой она части Вселенной.

Во-вторых,   могут   быть   богатые   трофеи.   Да   и   сами пленники представляют

значительный интерес. Брать пленных   -   давняя   традиция   чернобрюшей   и   не

мотылькам ее   ломать.   И   наконец,   неужели Федерация   заинтересована в том,

чтобы лишить доблестных тарантулов   наших героев? У   нас найдется достаточно

тех, кто   готов   отдать   жизнь во славу своего народа! Вы согласны со   мной,

капитан?

     Завгороднев пожал плечами.

     - Вообще-то мы здесь затем, чтобы вам помочь, - уклончиво   сказал он. -

Если вы хотите рисковать...

     -   Мы   мечтаем   о   риске, - торжественно   сказал   Кржхрсрвкр.   - Каждый

чернобрюш с рождения мечтает о схватке!

     И схватка эта состоялась близ красной звезды Крхжр.

     Завгороднев,   находясь   в   боевой   рубке   крейсера,   наблюдал,   как   по

направлению к цилиндрам движется волна истребителей чернобрюшей. Их было так

много,   что пространство   из-за   обилия бортовых   огней   стало разноцветным.

Навстречу   им   с   черных   цилиндров   орды   ударили   яркие   голубые   лучи.   В

пространстве    закружилось    раскаленное    вещество,    только    что    бывшее

космическими    кораблями   тарантулов.   Вслед    за   лучами   появилась    волна

истребителей орды. Сосчитать их   было невозможно, кто будет считать муравьев

в    разворошенном    муравейнике?    Две   волны   истребителей   соприкоснулись,

смешались в   яростной   смертельной схватке. Во тьме пространства   то и   дело

вспыхивали   новые   звездочки   и   неясно   было,   на   чью   сторону   склоняется

космический бог успеха.

     Между   тем цилиндры орды, оставив свои истребители   драться с кораблями

чернобрюшей, медленно   направляли траекторию полета   к   обжитым чернобрюшами

планетам.

     Махаон,   ведающий боевой подготовкой,   первым   заметил   это и   тактично

указал на маневры цилиндров капитану Завгородневу.

     -   Подождем,   - сказал капитан. -   Фортуна, мой   крылатый   друг   Эоаои,

изменчива...

     Между тем круговерть истребителей медленно смещалась к системе красного

карлика.

     - Они   не   успеют   вернуться,   - взволнованно   доложил махаон, глядя на

экраны корабельного интеллектуального центра. - Их планеты опустошат раньше,

чем закончится бой!

     Некоторое   время   Завгороднев    размышлял,   потом   встал   и   подошел   к

обзорному   экрану   крейсера,   на котором разворачивалась   панорама   звездной

битвы.   Пришло время принять решение, достойное старого и   мудрого звездного

капитана.

     -   Героев своих хотите? - задумчиво сказал   Завгороднев, потирая бритый

подбородок. - Будут вам герои!

     Он сел за пульт, включил внутрикорабельный селектор и объявил:

     - Здесь командир крейсера "Пан Станислав Лем". Приготовиться к атаке!

     Махаон взволнованно всплеснул крылышками:

     - Из-за истребителей мы цилиндры орды не достанем!

     Завгороднев хмуро взглянул на него.

     - Истребителей? - переспросил он. - Каких истребителей?

     И   его заместитель неожиданно   понял,   кто и, главное,   как   становится

командиром боевых космических кораблей.

     Удар, нанесенный крейсером, был   ужасен. Три цилиндра орды   вспыхнули и

исчезли тотчас.   Четвертый,   который, судя   по всему,   получил   непоправимые

повреждения, медленно   заваливался   по направлению к небольшой   черной дыре,

терпеливо затаившейся в складке пространства.

     -   Вот и   все, - буднично   сказал   Завгороднев,   глядя   на очистившийся

экран.

     - А где же... истребители? - спросил несколько оторопевший заместитель.

- Там же столько чернобрюшей было...

     Завгороднев встал. Лицо его медально забронзовело.

     - Зато героев у них теперь сразу столько стало, что бюсты им не из чего

отливать будет, - печально сказал он.

     Вечером,   когда   "Пан Станислав Лем"   выходил в необходимую   для прыжка

точку    галактических   координат,   командир   крейсера    Борис   Александрович

Завгороднев   мрачно   пил   в   кают-компании.   Можно   сказать,   что   он пил   в

одиночестве, потому что его   заместитель уже   усики распустил   и левое крыло

помял - много ли надо почти непьющему мотыльку?

     -   Надоело мне все, - объяснял   Завгороднев своему боевому заму. - Одни

сражения,   сражения,   сражения...   Уже   забываешь,   где   сражаешься,   с   кем

сражаешься, за что сражаешься... Не вижу смысла в том, что мы делаем!   Месяц

назад мы с тобой этих кровососов с Альдебарана защищали, еще раньше глотарей

из Кассиопеи, теперь вот этих черножоп... - он   осекся и испуганно   взглянул

на махаона - не заметил   ли   тот   его откровенно   расистского   высказывания.

Махаон неровно   сложил крылья, опустил   на   кольчатое брюшко лапки и   нервно

шевелил   усиками   во сне. Небось,   снилось гаду,   как он   на своей   Махаонии

нектар из гигантских магнолий добывает.

     Успокоенный   Завгороднев   налил   себе в   стакан   виски, выпил   и   снова

пустился в печальные рассуждения:

     - Кого   мы и   от   кого защищаем? Вся Вселенная воюет! Здесь Богом   быть

надо, чтобы порядок навести. Понимаешь? Богом!

     Эоаои пошевелил усиками и беспомощно распустил крылья.

     -   Слабак!   - с   усмешкой   сказал   старый   звездный   волк   и   задумчиво

повторил: - Богом надо быть, чтобы в этой Вселенной порядок навести!

     В кают-компании ожил динамик.

     "Внимание! - объявил вахтенный. - Через двадцать минут крейсер уйдет   в

подпространство. Всем занять места в амортизационных камерах!"

     Завгороднев вздохнул. Крейсер   шел на воссоединение с основными силами,

а это значило, что впереди опять маячили бои, победы и поражения, схватки не

на жизнь, а на смерть, предстояло зажигать   и гасить   звезды, сворачивать   в

ничто планеты и умножать   пустоту, потому   что именно в ней крылся идеальный

порядок.

     Он легко приподнял за крылышки своего пьяного заместителя,   отнес его в

амортизационную камеру, специально оборудованную для махаона, потом, кряхтя,

разделся и занял свое место   согласно походному   расчету.   Вокруг,   медленно

шурша,    разворачивалось    силовое    поле.    Борис    Александрович    зевнул,

раскинувшись на мягком ложе, и на мгновение пожалел, что не захватил с собой

недопитую бутылку.

     "Да,   - подумал он. - Чтобы   в этой   Вселенной не озвереть, в ней   надо

быть Богом!"

     6. Что-то тоскливо-философское.

     Вот   тогда-то   он   и   узнал, что   значат   настоящая   тоска и   настоящие

сомнения в   правильности дороги.   Одурев от тьмы, он возжелал   света, потом,

чтобы как-то развеять скуку и скрасить одиночество, создал ангелов, твердь и

развлечения ради населил эту твердь разнообразными животными. Но с животными

нельзя было поговорить, и тогда он   создал свое подобие   - маленького Бориса

Завгороднева.   Он не знал, правильно ли поступает,   не повторяет ли   роковым

образом чью-то ошибку. Посоветоваться с кем-то было просто невозможно. Не   с

кем было советоваться   всемогущему   Богу! И самое противное -   даже   выпить,

чтобы хоть   малость   забыться, чтобы как-то   отвлечься   от   тревожащих   душу

мыслей,   было   нельзя,   да   и   пока   не   с   кем.   Надо   было   еще   сотворить

Завгородневу   пару,   а   потом   терпеливо   ждать,   когда   кто-то   из   ангелов

согрешит...

     Октябрь 1999 года, г. Царицын.