Сергей Сергеев

                               РУССКИЙ ФАУСТ

   "Будьте не мертвые, а живые души"

   (Н. В. Гоголь. Духовное завещание)

   "Душа зябла. Страшно, когда наступает озноб души."

   (В. В. Розанов. Опавшие листья. Короб первый)

 

 

                        ЗАПИСКА ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

   Я - Джон Линк - нахожусь в здравом уме и твердой памяти. Меня

угораздило родиться в 1966 году в штате Канзас. О России до сего дня я

знал только то, что это страна снегов, что она помогала нам воевать с

Гитлером, и что до недавних пор там правили кровожадные коммунисты,

которые держали большой зуб на Соединенные Штаты.

 

   Причем здесь Россия? Да, собственно, не причем, особенно если вы

работаете на бензоколонке сквалыги Пиллиджа, а эта бензоколонка

единственная на сто миль пустыни. И если вы несколько лет ничего, кроме

буйволовой травы, забегаловки аккуратного Хауза и 19267 автомобилей ничего

не видели, а тут вам в руки попадает пачка листов отпечатанных на машинке.

На русской машинке, черт ее подери! Так как же вы себя поведете?

 

   Лично я отнес эту рукопись школьному учителю Стиву Макгрегори, с

которым меня связывает настоящая мужская дружба. Он-то и растолковал мне,

что это есть записи русского парня, сделанные им на том свете или, по

крайней мере, где-то между тем и этим. Да нет, только не подумайте, что я

наелся "Белой Лошади", спросите у Хауза: мы с Макгрегори целую неделю у

него не были, потому что читали эту рукопись. Но про Россию я так ни хрена

и не понял - хорошо там или плохо.

 

   Мы с Макгрегори все же отправили письмо этому русскому поэту Белову в

Сибирь, хотя и думали, что адрес вымышленный. Но за спрос, как говорится,

денег даже в Америке не берут. "Мало ли какой идиот написал роман на

русском языке, присобачил к нему адрес и еще несколько стихотворений

малоизвестных русских поэтов, а потом подсунул его мне", - так мы думали,

но письмо все-таки написали. И ответ пришел! Через месяц. Этот Андрей

Белов уговаривал нас переслать ему рукопись. По его словам, тот, кто

написал этот роман, действительно погиб. И все факты из этой рукописи,

которые мы упоминали в письме, - правда. Я бы и подумал, что русские

рехнулись, если бы не помнил, как мне досталась эта рукопись и если бы

собственными глазами не видел, что оставили эти двое русских после себя в

Хеллоуине. В особняке исчезла стена, и напротив нее на расстоянии трех

миль - невообразимая пустота. Как будто там и трава не росла и дорога

через штат не проходила. Видок такой, точно прерию несколько катков

утрамбовали.

 

   Оказалось, что рукописи через границу возить нельзя.

   Наверное поэтому меня и Макгрегори взяли на заметку в ФБР. Но мы

все-таки передали рукопись Белову. Об этом можно написать отдельный

бестселлер. Но кто бы мог подумать, что это повлечет за собой такие

последствия?

   Однажды я пришел домой и увидел, что все в моей конуре перевернуто

вверх дном. Тоже самое было с квартирой Макгрегори. Потом появились эти

парни со здоровенными маховиками и стали с их помощью интересоваться, где

мы прячем русского и его прибор. И как этим придуркам объяснить, что они

ведут войну с русским привидением. Напоследок явились гориллы из ЦРУ и

задали те же самые вопросы тем же самым способом.

 

   Да я видел этого русского всего только раз! Они подъехали на несвежем

"линкольне" (19250 - потому и запомнил, я каждую пятидесятую машину

запоминаю), за рулем сидел черный детина, которого русский называл то ли

Бартоломью, то ли Варфоломей. Я заправил их, немного подшаманил

карбюратор, а потом русский попросил меня отправить эту злополучную папку

по указанному адресу и дал в приданое за ней три тысячи долларов. Я за

такие деньги отправил бы ее хоть в Антарктиду. Но я собственными глазами

видел, как их "линкольн" буквально исчез, испарился, не отъехав и мили от

бензоколонки Пиллиджа. Я так и подумал, что это либо инопланетяне, либо

речь идет о новом оружии русских. Белов выслал мне фотографию своего

друга, но, наверное, я так и не узнаю - он это был или нет, потому что не

испытываю желания встречаться еще раз с ублюдками из ЦгУ, ФБР или еще

откуда-нибудь. Мы с Макгрегори решили уехать.

 

   Макгрегори сказал, что души умерших, прежде чем предстать перед Судом

Божим, три дня находятся на земле, прощаются, потом недельку смотрят: как

там живут праведники, а затем на целый месяц погружаются в ад, "где будет

стон и скрежет зубов". Так вот, Макгрегори считает, что нашего русского

сослали на землю вместо ада. Что-то он тут должен был сделать. И вместо

агонизирующей России его отправили в процветающую Америку. Макгрегори сам

себе возражает: если Земля - это и есть ад, то половину людей отсюда можно

вообще не забирать. Я с ним не согласен по двум причинам: во-пер^ вых, моя

мама всегда мне говорила, что хороших людей больше, просто глупых не

меньше; во-вторых, я даже представить себе боюсь, что русский прибор

валяется сейчас где-то в прерии, и думаю, что русского послали "прибрать

за собой" Но вы теперь разбирайтесь в этом сами. За мной заехал Макгрегори.

 

   Джон Липк. 9 июня 1994 года. Канзас

                                  ЧАСТЬ I

   Бросив учительствовать, я метнулся за большими заработками, пытаясь

догнать ушлых и деловых друзей. Но получалось, что я либо мелко

посредничал, либо ненадолго прилипал к какому-либо предприятию. Так и

несло меня в хвосте этой неожиданной скачки за личным благосостоянием, за

призрачным всеобщим благоденствием. А круговорот затягивал все сильнее и

сильнее. Частые пьянки, непрекращающиеся телефонные звонки, беспрестанная

беготня и лавина информации, вертеп в купленной с трудом однокомнатной

квартире, десятки тренированных для такой жизни женщин, передвижная

гордость - зачуханный "мерседес", использование половины словарного запаса

на разговоры о деньгах и ценах - вот он непосильный труд русского

коммерсанта. Зато с каким сознанием собственного трудолюбия, ощущением

усталости я мог выкрикнуть в лицо каждому: а ты попробуй, заработай! И

вечером можно войти в свой дом или в дом любого другого себе подобного, и

вокруг будет клубиться богема, и пениться полноводными реками шампанское.

 

   Иногда я читал или слышал, что есть среди нас какието страдающие

принципами и заботами о судьбах страны. Даже писать-то такое коробит! В

жизни, я вам скажу, таких встречать не приходилось. Бывало, при

непосвященных кто-нибудь и заводит разговор о благотворительности и

созидательной деятельности, так это только, чтобы выглядеть лучше и не

выпячивать, как молодежь, воспитанного в краткие сроки личного эгоизма.

Или какой-нибудь дурак вложил деньги в музыку или театр, крупно подзалетел

и все убытки назвал меценатством и благотворительностью. Если же кто-то и

отстегнет чутьчуть на задрипанную больничку, детдом или детсад, и даже

если из чистосердечных побуждений (уж совсем деньги некуда девать, совесть

ли зашевелилась), так эти деньги в свое время у этих же больничек,

детдомов, детсадов и "оттенили".

 

   "Деньги - это не цель, а средство", - говорили мы, а получалось, что

это и цель, и средство, и оправдание, и смысл, а для кого-то - итог жизни.

И плюньте в это зеркало, если я в общем и целом не прав. Ведь мы измеряли

деньгами величину собственного достоинства...

 

   Да нет, я не мораль собрался читать, тем более, что в "нашем" случае

это дело безнадежное. Я о себе. Может быть, какой-нибудь горе-коммерсант,

похожий на меня, прочитав и переварив мою писанину в своей голове,

помыслит о чем-то другом, а не только о деньгах, которые, кстати, на Том

Свете никому не нужны... Вот ведь парадокс: денежные воротилы Нового Света

научили нас грабить ближнего, а тысячелетних истин с Того Света мы не

слышали, либо не хотели слышать. Я, конечно, задумывался - зачем живу, но,

не найдя толкового ответа ни в какой из человеческих философий, продолжал

жить по течению, а значит, - в большей степени для себя. Нет, иногда,

разумеется, хотелось помочь ближнему, но это как позабытый инстинкт.

 

   Это теперь, потому что я умер, мне все равно - "мерседес" у меня был

или "запорожец", однокомнатная *хрущевка" или коттедж, миллион или медные

гроши... Теперь важно - с чем я попал Сюда! Подойдет моя очередь, и Вы

этого никогда не узнаете!

 

   Вы-то задумывались - зачем родились и зачем умрете? Или, подобно мне,

пока жив - жизнь должна быть в кайф? А Вы спросите об этом умных дяденек

из академий, телепередач и толстых журналов - а на хрена мы живем?! И

ничего вразумительного в ответ не услышите.

   Они Вам навешают научной лапши на глухие уши, а сами элементарного

знать не знают. Вы у них, например, спросите: почему водород горит, а

горение не поддерживает, кислород не горит, но поддерживает горение?

Почему из них вода получается? Прогундят что-нибудь про аксиомы природы и

все. Даже если сильно задумаются, то изобретут очередную водородную бомбу

чтобы всю матушку-Землю разом рвануть. А Кто эту природу так устроил,

этого они не знают и знать не хотят.

 

   Ну да бес с ними! У меня и так времени в обрез. Фабула требует движения

   "Борисы у власти - одни напасти! - так говорила учительница, с которой

я работал в одной школе. - Что безбородый Годунов, что наш с

безнадежно-равнодушным лицом." Действительно, пора вывести из этого

закономерность. Жуткое сходство: первый убил последнего Рюриковича -

царевича Дмитрия, второй стер с лица земли дом, где убили последнего

Романова. Далее - с.муга...

 

   Вы и без меня знаете, как лихорадило страну при "нашем" Борисе и его

прикоколдышах. За что не возьмешься, все из рук валится, даже если они из

правильного места растут. Значит - нужно браться только за то, что сразу

обращается в деньги. Но меня, как и многих других, к этому не допускали:

не лезь, мол, в калашный ряд. В конце концов я уже не мог покупать бензин

своему росинанту-"мерседесу", питался консервами и терял одного за другим

"лучших" деловых друзей. Таким образом я начал в полную силу ощущать все

прелести перехода из развитого социализма в умственно-недоразвитый

капитализм. И если раньше я выпивал в удовольствие, то теперь пил с горя.

 

   Вокруг меня остались трое: первая любовь и два старых друга. Но в то

утро никого из них рядом со мной не оказалось.

 

   В то утро я проснулся трезвый и подавленный. За окнами серо-синяя

январская оттепель, неизвестно который час, какой день недели и число

месяца. Под окном "мерседес" без колес. Вечером я засыпал трезвый, поэтому

с уверенностью могу сказать, что вчера они были.

   Где-то в городе гулко ухнуло, и в ответ что-то оборвалось в груди. С

ближайших крыш и деревьев сорвалась в небо огромная стая галок, настолько

огромная, что воспаленным моим глазам показалось, будто обильно поперчили

нашу грешную землю откуда-то сверху. Так я стоял у окна, ощущая, кроме

того, что видел за спиной захламленную комнату, батарею пустых бутылок

вдоль стены и груды грязной посуды на столе. А еще было непопятное, едва

уловимое чувство, что за окном время движется, а здесь, в комнате, оно

замерло, затаилось, а то и вообще сдохло! Протухло! Заспиртовалось. Не

направленная, а всеобъемлющая обида на всех и вся, не исключая самого

себя, выглянула из-за плеча в окно, потянулась шлейфом в открытую

форточку, и захотелось следом за ней. Как-то вдруг все опостылело, надоело

и стало до умопомрачнения безразличным. И я бы не знал, чем мне убиться в

такое утро, если даже не захотелось выпить. И тогда зазвонил телефон.

 

   За последние три месяца я вообще забыл, что он есть в моей квартире.

Последний раз мне звонили из домоуправления, чтобы напомнить, за какое

время я задолжал квартплату. Но вот он зазвонил снова: резко и въедливо.

   И надо же быть такой сволочью, так настырно звонить, когда человек

выбирает оружие, чтобы сразиться на честной дуэли с собственной жизнью.

 

   - Алло! - вьюрал я обратно в трубку накопившийся в

   комнате зуд звонка.

 

   После некоторого молчания трубка совершенно спокойно спросила приятным

мужским голосом:

 

   - Сергей Иванович? - с легким акцентом.

 

   - Да... Я за него... - в общем как-то я ответил.

   И голос очень оживился, спросил о моем самочувствии, не поняв слова

"хреново", пособолезновал по поводу украденных колес (я даже не успел

удивиться такой осведомленности), посоветовал отложить черные мысли о

смерти, напротив - порадоваться жизни, в которой так много приятного и

неожиданного, что я даже представить себе не могу, и как раз в тот момент,

когда я собирался послать этот слащавый голос куда подальше, он

спохватился: "О, сорри, я забыл представиться. Сэм Дэвилз, компания

"Америкэн перпетум мобиле". Мы хотим заключить с Вами контракт. Тысяча

долларов в день для начала Вас устроит?!"

 

   Я офонарел. Электрический ток ко мне уже подключили, меня распирает от

энергии, но еще нигде ничего не загорелось.

 

   - Если Вы хотите больше, мы можем обсудить этот вопрос при личной

встрече.

 

   - Если это не бред и не дешевая шутка, то где и как вас найти? - это

спросил уже я, ожидая подвоха. Сейчас кто-нибудь из старых друзей возьмет

трубку и пригласит на очередную пьянку. Но в ответ прозвучало другое:

 

   - Лучше мы приедем к Вам, когда это будет удобно.

   Да! Вы не будете возражать, если Ваш офис частично будет располагаться

в Вашей новой квартире? Для Вашего же удобства?

 

   Двадцать минут на душ. Двадцать минут на упорное бритье тупым лезвием и

электробритвой "дергун" попеременно. Час на косметическую уборку квартиры.

Двадцать пять минут на поиск чистой сорочки, двадцать мипут гладил

брюки... И ни на минуту не сомневался, что надо мной подшутили. Или не

хотел сомневаться.

 

   Без двадцати час я сидел в кресле и искал глазами что-нибудь неприятное

взгляду иностранца, чтобы выбросить это что-нибудь из квартиры.

 

   Тысяча долларов в день! Офис! Буду ли я возражать?

   Не дождетесь! Ни за какие коврижки!

 

   Встречу я назначил на час дня и последние резиновые двадцать минут

думал о том, какая именно работа может быть предложена русскому

коммерсанту-неудачнику с высшим гуманитарным образованием. Почему именно

я? Но тут меня поддерживало и тешило уважение к собственным способностям и

вера в какое-то провидение.

   Не все же черная полоса!

 

   В тринадцать ноль одну я начал волноваться. В тринадцать тринадцать

(чертова символика!..) в дверь позвонили.

 

   Их было двое. Почти близнецы. Только один блондин, а другой брюнет.

Одинаковые деловые костюмы, утепленные плащи, шляпы, галстуки...

Одинаковые стрижки, манеры, мимика. Пожалуй, они только двигались не

синхронно и не перебивали друг друга. Иногда казалось, что они только что

сошли с телеэкрана, из какой-нибудь программы о деловых людях.

 

   Спрашивать я не успевал. Словно читая, или уже прочитав мои мысли за

прошедший час и более, они сыпали подробностями, адресами, визитками,

суммами, цифрами и премиями. За главного все же был брюнет Сэм Дэвилз,

который говорил больше и, оказывается, был директором филиала "Америкэн

перпетум мобиле", которая имеет отделы во многих городах России (список

прилагает). И вот мне предоставляется честь возглавить отдел америкэн

перпетум мобиле в нашем славном сибирском городе меня вычислили на

компьютере у них всех так вычисляют проверяют я очень подхожу в КГБ не

работал из комсомола выгнали генсеков гомосеков и президентов не люблю

вообще мало кого люблю а именно это им и надо кстати мы вам дома уже

сегодня установим компьютер и факс будет секретарша и очень даже...

 

   - И что же я должен делать за тысячу долларов в день?! - наконец-то

прорвало мой нарыв.

 

   Сэм Дэвилз осекся. Он, словно, еще не был готов ответить на

прозвучавший вопрос. Поэтому снова начал откуда-то издалека:

 

   - Тысяча долларов в день - это не предел. Хочу вам напомнить, что в

Соединенных Штатах не каждый специалист высокого класса получает такую

зарплату, оы же, кроме стабильного оклада, будете получать "Р01^"T от

каждой заключенной Вами сделки, а сейчас^ разумеется, аванс, подъемные -

все, что полагается. Да! чуть не забыл. Вы не будете возражать, если

водитель Вашего автомобиля будет негр? Уверяю Вас, Варфоломеи прекрасный

водитель и исполнительный работник...

   - И все же, что я должен буду делать за тысячу долларов в день,

секретаршу, компьютер, лимузин и негра-во

   - Последние за себя все сделают сами, - ульюнулся Сэм Дэвилз.

   - Так что же я должен делать?!

   - Ничего особенного. Покупать у индивидуумов их биоэнергетические

субстанции для нашей фирмы.

   - Чего?

   - Биоэнергетическую субстанцию.

   _ ???

   - Я понимаю, что это звучит несколько фантастично, но подобную работу

наша фирма проводит во всех частях Старого и Нового Света уже очень давно.

Все просто: после смерти от человека остается разлагающееся тело_ которое

вскоре превращается в пожелтевший скелет, и оиоэнергетическая субстанция,

с которой ничего не происходит, кроме...

   - Вы имеете в виду душу? - наверное, я привстал.

   - Ну-у Это как-то до неприличного буквально, и конце XX века я не стал

бы употреблять таких понятии. Вы же начитанный, образованный человек.

   - А контракт мы будем подписывать кровью.

   скривился я.

   - Вовсе нет. - Он был невозмутим. - Я тоже читал "Фауста", Сергей

Иванович. Но все же попрошу Вас дослушать меня до конца. Перпетум мобиле...

   - Вечный двигатель?

   - Да! Речь идет именно о нем. Представьте сеое, что на Земле кончились

запасы энергоносителей. Остановились все машины, механизмы, заводы!..

Обмелели реки и не в силах вращать турбины. Цивилизация под угрозой!

   - Ничего, изобретут что-нибудь новенькое.

   - А зачем изобретать?! Зачем изобретать велосипед?!

   Вот тогда и понадобится уже изобретенный и запатентованный нами вечный

двигатель. Вечный двигатель, прогресс и счастье человечества! Но для

такого двигателя, понятное дело, требуется вечное топливо, которым, как Вы

уже догадались, выступает биоэнергетическая субстанция человека. Без нее

человек не существует, хотя, сейчас исследовательский отдел нашей компании

уже доказал, что некоторые индивидуумы могут прекрасно обходиться и без

субстанции. Но пока только некоторые...

   Тем не менее, после смерти тела происходит высвобождение этой энергии,

и этому телу, этому существовавшему в этой оболочке человеческому "Я"

абсолютно наплевать на сгусток этой биоэнергии. А почему бы человеку при

жизни не получить свою долю материальных, а то и духовных благ за счет

сгустка собственной энергии, которой при жизни его лишать никто не

собирается? Почему не порадоваться жизни немного больше, чем, якобы,

предопределено. И главное: большинство людей, особенно в вашей стране,

особенно сейчас, с радостью и легкостью продают нам свою субстанцию и даже

приводят друзей и родственников. Я бы сказал, что порой это принимает

повальный характер.

 

   - Некоторые принимают нас за сумасшедших иностранцев или полагают, что

под таким видом мы раздаем избранным гуманитарную помощь, - вставил

блондин.

 

   - Не стоит сосредотачивать на этом внимание Сергея Ивановича, Билл, -

оборвал его Сэм Дэвилз. - Лучше приступай к технической стороне вопроса и

объясни весь механизм приобретения субстанции.

 

   Билл послушно раскрыл кейс и достал какой-то прибор с двумя лампами:

красной и зеленой.

 

   - В последнее десятилетие мы значительно облегчили работу наших

сотрудников. Это индикатор биоэнергетической субстанции. Он крайне прост в

обращении: если горит красная лампа, значит энергетическая субстанция

человека уже приобретена нашей фирмой, если горит зеленый - вам и карты в

руки! Значит, человек располагает субстанцией, при этом, чем ярче горит

зеленая лампа, тем больше ее заряд. Приобретая субстанцию, Вы вправе

предлагать продавцу-клиенту от нашей фирмы все: деньги, услуги,

продвижение по служебной лестнице, любовь, признание, успех... Все, что

ему заблагорассудится. В особых случаях Вы должны связываться со мной или

мистером Дэвилзом в Москве. Попробовать Вы можете уже завтра, пока нашим

ребятам потребуется время, чтобы оборудовать офис и обставить Вашу

квартиру. И там, и там мы установим компьютеры, связанные между собой, в

любой из которых Вы будете заносить имя, фамилию, отчество и год рождения

наших клиентов-продавцов, а также данные о выплаченном вознаграждении.

   От клиента Вам необходимо только устное согласие. Никаких документов.

 

   "Бред какой-то." - Я почти не воспринимал то, о чем мне говорил Билл.

Все его указания и объяснения сами срывались и падали в пропасть моей

памяти, втискиваясь между инстинктами, рефлексами, воспоминаниями.

 

   - Особой секретности в Вашей деятельности не требуется, она разрешена

на уровне правительства, поддерживается и контролируется многими научными

учреждениями. Следует Вам сообщить, что прибор никак не реагирует на

сотрудников "Америкэн перпетум мобиле".

   С момента, как Вы поставите свою подпись в контракте, ни одна из двух

ламп индикатора не будет на Вас реагировать. А сейчас взгляните, - он

направил прибор на меня, ярко загорелась зеленая лампа. - Еще раз о

моральной стороне вопроса: Вы, надеюсь, знаете, что многие продают или

завещают свое тело или, отдельные органы после смерти на благо науки, это

делали даже знаменитые люди. Биоэнергетическую субстанцию можно тоже

рассматривать как один из органов человеческого организма. При этом к

паталогоанатомии Вы не будете иметь никакого отношения. Естественно, могут

возникать разного рода неприятности, затруднения, но это, как в любой

другой работе...

 

   В ночь я провалился, как перо в чернильницу. Но часто просыпался в

холодном поту и не помнил, что мне снилось. Так бывает всегда, когда

выходишь из долгого запоя. Ночь была не январская, а словно заплутала и

пришла не в свою очередь апрельская. Так и осталась в городе до утра,

отсчитывая время каплями с крыш. Я даже выходил на балкон, вдохнуть

весеннего ветра.

 

   Под утро снился портрет Гоголя в кабинете литературы. На доске дурацкая

тема сочинения: "Чичиков - символ бездуховности и авантюризма." Я не читал

"Мертвые души", и Гоголь смотрел на меня с явным сочувствием.

   Рядом сидел Митька-математик и уже заканчивал свое сочинение, доказывая

актуальность борьбы с чичиковщиной с точки зрения идеологической работы

комсомола и КПСС. На мою кривую усмешку он отреагировал невозмутимо, почти

по-философски:

 

   - Я бы тоже торганул мертвыми душами, чтобы купить себе хорошую

аппаратуру, а значит - Чичиков актуален. Тем более, что души-то все равно

мертвые.

 

   С передней парты обернулся Андрей и совершенно серьезно спросил:

 

   - Кто-нибудь объяснит мне, как душа может быть мертвой? Эй, Серега, ты

чего уставился на Гоголя, ты спишь?! Просыпайся-просыпайся давай! Да

быстрее, а то этот Кинг-Конг мне руку оторвет!!!

 

   Я открыл глаза. Лицо Гоголя расплылось, почернело и превратилось в

объемную короткостриженную голову негра на толстой шее. Голова открывала

рот, называла меня "сэром", себя - Варфоломеем и спрашивала, что ей

сделать с этим молодым человеком, который потревожил мой сон, открыв дверь

собственным ключом, после чего и был задержан.

 

   Вы спросите: как я все это воспринял? А Вас когда-нибудь будили негры?

 

   И тут "призраки" вчерашнего дня вынырнули из моей памяти, чтобы вновь

завладеть моим сознанием. На столе лежал прибор-индикатор, конверт с

пачкой долларов, мой экземпляр контракта с "Америкэн перпетум мобиле" и

еще какие-то документы и рекомендации.

 

   - Варфоломей? - утвердительно спросил я, и, мгновенно войдя в роль,

повелел. - Отпустите его.

 

   Поэт Андрей Белов был настоящим другом, "незаслуженным" поэтом и

поэтому имел ключ от моей "хрущевки". Он мог прийти и днем и ночью, когда

заканчивалось вдохновение, появлялось желание выпить и заканчивалось

терпение его жены. Работая одновременно сторожем в детском саду и

дворником, он едва сводил концы с концами и часто жаловался на то, что его

жена, "отбывая рабочее время" в еще не закрытом проектном институте,

получает больше его. Издав маленький сборник стихов еще в "эпоху"

перестройки, на второй он не мог собрать денег. Стихи, как Вы знаете,

нынче не в моде. Меценатов не находились, а я меценатом стать не успел.

 

   Не знаю зачем, но я направил на Андрея индикатор.

   Вспыхнула зеленая лампа, и я мгновенно испытал сильное искушение

заключить с ним устный контракт на приобретение биоэнергетической

субстанции, но прежде все же заставил себя пойти умыться. Негр встал молча

у входной двери, как часовой, и только движение широких ноздрей говорило о

присутствии жизни в его могучем организме. Пройдя мимо него, я отметил,

что едва достаю ему до плеча.

 

   Пока я приводил себя в порядок и одевался (кстати, Варфоломей привез

мне новый костюм, пачку сорочек, груду галстуков, плащ как у Сэма Дэвилза

и даже престижную авторучку), Андрей, сидя в кресле, пробовал виски

различных марок, которые невесть откуда взялись на моем столе. Выпиваемые

рюмки он перемежал с вопросительной болтовней: ограбил ли я банк, получил

ли наследство за бугром, на какую разведку работаю, по чем продался,

откуда у меня в квартире Майкл Тайсон (глядя на Варфоломея), где нарубил

капусты (глядя на приоткрытый конверт с пачкой долларов)?..

 

   - Мы должны куда-то ехать? - осведомился я у водителя.

   - Да, сэр, отвезем Вашего приятеля, куда он пожелает, и я покажу Вам

офис. - Варфоломей говорил без малейшего акцента, и я подумал, что есть,

наверное, специальные русские негры.

   Прилично захмелевший Андрей попросил, чтобы его отвезли домой. Всю

дорогу мне казалось, будто он что-то хочет сказать мне или спросить. Но

слова эти, видимо, еще не созрели, и он угрюмо хмурился, глядя в окно. На

пороге своего подъезда он оглянулся, с каким-то сомнением окинул взглядом

лимузин, но так ничего и не сказал.

 

   Потом мы петляли по узким улочкам исторического

   центра, где стоят вперемешку деревянные и каменные особняки, взирающие

на день сегодняшний со степенностью и усталым безразличием. Машина

остановилась у дома под номером "22" на улице Дзержинского. Сморщенное

серое лицо старика - вот что напоминал фасад этого дома. Крашенная за

последние тридцать лет только дождями штукатурка кое-где отвалилась

пластами, обнажив красную кирпичную кладку. Мутные сонные окна, казалось,

больше смотрят вовнутрь, чем наружу. Зато на заборе красовалась яркая

голубая табличка, извещающая, что здесь расположено представительство

компании "Америкэн перпетум мобиле". Варфоломей сказал что-то о

предстоящем капитальном ремонте, и мы вошли в дом.

 

   Внутри оказалось просторно и даже уютно. Большая прихожая-коридор шла

мимо четырех дверей и упиралась в одну двустворчатую дверь, на которой

висели три таблички: "приемная", "директор филиала" и пустая - место,

куда, вероятно, планировалось разместить фамилию и инициалы будущего шефа.

Так как шефом был я, то прошел прямо, по-хозяйски распахнул дверь и

остановился на пороге. У светящегося экрана компьютера сидела

очаровательная девушка лет двадцати пяти, которая, увидев меня, (а за моей

спиной Варфоломея) тут же встала и представилась: "Гражина,

секретарь-референт - делопроизводство, оргтехника, машинопись..."

 

   Негр-водитель, секретарша - полячка, и начальник - неудачливый

российский коммерсант. Хорошая компания! В этой компании уместными мне

казались только длинные стройные ноги Гражипы. Подробно изучив их

визуальные достоинства, я бодро встряхнулся и, потерев руки, деловито

спросил;

   - Ну, что у нас на сегодня? - как меню в столовой.

   Гражина также деловито открыла лакированную папку и зачитала неожиданно

длинный перечень посещений и приемов на сегодняшний день. Список посещений

был особенно странным: от распивочной забегаловки на вокзале (где мы часто

бывали с Андреем) до посещения заместителя главы администрации

Чуфылдинского района. Переварив все это и получив в руки специально

подготовленное расписание с подробными инструкциями и пояснениями, я уже

мчался на вокзал, задумчива развалившись на заднем сидении нового

служебного "линкольна". Отбросил папку с пояснениями и решил довериться

вольной импровизации. На какое-то мгновение, как молния, меня пронзило

некое подобие интуитивного сомнения, чувство опасности, испуг перед таким

головокружительным разворотом событий, но, посудите сами, какая хорошая

начиналась жизнь! Кто бы из вас отказался?

   - Что я должен делать в этой забегаловке? - спросил я у Варфоломея на

вокзале.

    - Пойдите и чего-нибудь выпейте, сэр, - четко ответил он. - У Вас будет

несколько возможностей заключить контракты. - И неодобрительно посмотрел в

сторону оставленной на заднем сидении папки с инструкциями.

   Я уверен, что только благодаря своему пижонскому одеянию, испытывал в

тот день невероятное отвращение к подземному вокзальному буфету, где

нередко, бывало, напивался до чертиков. И какими липкими мне показались пол

и стены, и какими немытыми - стаканы, и какими отвратительными - лица

посетителей! Заказав привычную "сотку" и бутерброд, я встал у столика в

углу, за которым боролся с бутылкой одинокий мужчина лет пятидесяти, судя

по одеянию - бывший (загнанный перестройкой в это подземелье) интеллигент.

Окинув меня мутным, изначально неприязненным взором, он напрямик спросил:

   - Неужели и такие как ты здесь опохмеляются.

   - Я завсегдатай, - ответил я, опрокинув стакан для вящей

убедительности. Водка была теплой и противной.

   - А я здесь в первый раз, - сообщил мне мужчина и плеснул в мой стакан

из своей бутылки. - Петр Петрович. - Представился он и, подняв свою

емкость, предложил: - Выпьем, чтобы наши дети не были такими сволочами?!

   Я согласился, и мы выпили. Потом выпили еще. и еще. Я купил вторую

бутылку, а Петр Петрович стал клевать, но при этом пытался рассказывать о

своей беде.

   - Ты не поймешь,вот будет у тебя сын сволочь,тогда поймешь... Не дай

Бесконечного опять же чем черт шутит... От "адидасов" и "панасоников" до

сволочизма один шаг ша-а-аг!!! Я блин инженер по специальным спе-циаль-ным

средствам связи я ему все отдал а он такое...

   Мать лет десять назад умерла от рака а я усирался на работе чтобы эти

сами "адидасы" у моего Ромочки бы-ыли... Но ведь теперь хоть лоб разбей не

угонишься... Опрезидентили страну!!! Мозги не нужны стали а у Ромочки мозг

ком-м-мерчески устроен стал... Понимаешь? Бабка с нами живет мать моя

в-восемьдесят лет ей едва ходит всю воину прошла теперь еле ходит еле

соображает н-ну кое-как соображает медали целыми днями перекладывает да

фотографии старые но ведь это не значит что ее убивать надо! Д-да д-да

уби-вать!!! Эт Ромочка... Бабуленька его с пеленок нянчила, а теперь своим

существованием досаждает он и говорит: давай батя застрахуем бабу Клаву на

десять лимонов а она в ванной поскользнется и об уг-гол виском деньги

говорит для страховки найду только п-проценты п-потом вернем а так мол тот

же лимон на похороны понадобится... Ты не думай! Не думай слыш-шь!!! Я

Ромочке хотел Тараса Бульбу показать: я тебя породил я тебя и убью но он

мне своей адидасиной так промеж ног заехал что еле до сюда доковылял здесь

и уп-паду... Он напоследок мне еще и сказал: Д-думай, старик, а то впустую

коптишь небо, не лучше бабы Клавы, та-то хоть не соображает, а ты -

ж-жертва коммунизма, во как! Жертва! - и тут Петр Петрович зашелся навзрыд.

   Я вдруг понял, что от меня требуется. Пьяные мои мысли подло нащупали

беззащитную цель, и я лупанул прямо из пушки:

 

   - Хочешь десять миллионов, Петр Петрович?

   Он даже не отреагировал. Потом что-то промямлил про издевательство и

хотел было упасть под стол, по я почти закричал:

 

   - Я куплю у тебя биоэнергетическуго субстанцию!

   Какая Вам разница, как я ему объяснил, что от него требуется. Он готов

был продать и душу. Когда я записывал в блокнот "Полуэктов Петр Петрович,

1946 г. р." и т. д., Варфоломей за моей спиной уже держал туго набитый

конверт. И я даже позавидовал Петру Петровичу, что он за день заработал

столько, сколько даже в лучшие свои коммерческие времена я не мог

заработать за две недели.

   Кстати, Варфоломей благополучно доставил его домой, к Ромочке. Я же

вернулся к рюмочке и слышал, как за моей спиной двигался приглушенный

ропот, а для беседы со мной созрел новый клиентРасценки в этот день были

разные: от бутылки до десяти миллионов. Видимо, Петр Петрович задал

потолок.

   Никто не спрашивал, что это за зеленая лампочка почти не гаснет у меня

в руках, никто не спрашивал, что такое биоэнергетическая субстанция и на

хрена она мне нужна (зато об этом велись пьяно-научные разговоры за

другими столиками). Это то, что я помню. А вот как я отдал маленькой

женщине двести долларов просто так (потому что ее больному ребенку

необходимо дорогое лекарство), я не помню. Был провал. До нее, а потом

смутно и размыто: маленькая женщина со слезами на глазах. У нее слезы - у

меня слезы. И дал эти паршивые двести долларов просто так. Я даже не

подумал, что с нее следует стребовать биоэнсргетическую субстанцию. После

нее на очереди оказался какой-то бугай, направив на которого индикатор, я

с трудом определил, что не горит ни одна лампочка. Это был Варфоломей.

 

   - Вам нельзя столько пить на работе, сэр. Это может отразиться на Вашей

карьере, сэр. Могут быть иьгаеты и штрафы. И главное: мистер Билл,

вероятно, забыл Вам объяснить, что когда Вы не используете возможность

заключения контракта, оказывая при этом услуги за счет фирмы. Вы теряете

свою биоэнергетическую субстанцию, хоть и незначительно - в микродозах, но

нельзя быть таким сентиментальным, я понимаю Ваши чувства к этой женщине,

они обострены алкоголем, я отвезу Вас в офис, сэр, где Вы сможете

отдохнуть и принять специальные таблетки от алкогольного опьянения,

Гражина Вам поможет, а пока отдыхайте здесь, сэр... - И я провалился с его

огромных рук на заднее сиденье автомобиля.^

   Что-то я хотел у него тогда спросить на счет своей биоэнергетической

субстанции, сказать ему, что он хороший мужик, но наползавшая

бессмысленная темнота была сильнее.

 

   Гражина разбудила меня после двух. Я в одних трусах лежал на диване,

подпирая головой маленькую упругую подушку. После двухчасового сна и

горсти таблеток я почувствовал себя лучше и отрезвел. Умывшись, я вновь

облачился в "спецовку" и выслушал от Гражины расписание на вторую половину

дня. Честно говоря, я уже думал о вечере и думал о том, куда дену

сегодняшнюю тысячу долларов. Представьте себе, тысяча долларов за один

день, а завтра будет столько же! Да еще я не считал выданных мне вчера

подъемных. Поэтому, поглощая кофе с бутербродами, я ломал голову над

предстоящими затратами, вспоминал долги и даже не помышлял о каких-то там

посетителях. Но вошла Гражина, и поезд тронулся дальше...

 

   Первым был нагловатый молодой человек в джинсовом костюме. Не

расшаркиваясь особо у входа, он ломанулся к моему столу и кинул на

полированную поверхность цветастую визитку:

   - Ваша?

   Визитки я раздавал сегодня в забегаловке на вокзале, и мне (невзирая па

стыд о пьяном состоянии) пришлось сознаться:

   - Моя.

   - Я - Рома, - сообщил молодой человек. - Вы моему пахану десять

кисленьких на вокзале отвалили. Так вот, я и мои три друга готовы продать

Вам наши... Как их там?..

   - Биоэнергетические субстанции.

   - Да. Биоэнергетические субстанции. Но, учитывая оптовую поставку, мы

желаем иметь тридцать пять лимонов.

   Кое-как я сдерживал тошнотворную неприязнь, перебирая в голове

матерщину в девятнадцать этажей, но вынужденное профессиональное отношение

к клиенту заставило меня холодно, но весьма вежливо ответить:

   - Во-первых, молодой человек, оптовые цены по законам рынка всегда ниже

розничных. Во-вторых, биоэнергетическая субстанция Вашего отца значительно

качественнее, тем более - прошла обработку временем (под столом я уже

любовался зеленой лампочкой индикатора, которая и впрямь была тускловата),

поэтому могу предложить Вам только по 5 миллионов рублей, что в сумме на

троих составит... - с достоинством я воспользовался калькулятором, чтобы

совершить эту сложнейшую математическую операцию, - 15 миллионов рублей.

 

   В моих глазах, видимо, было столько сонного безразличия, что Рома,

оглянувшись на дверь, решил посоветоваться с друзьями. Я знал, что они

согласятся. И когда контракт был заключен, и Гражина заносила данные в

компьютер, я смотрел в окно, где трое молодых людей перепрыгивали сугробы

и попсременке крутили пальцем у виска.

   - Прекрасная работа, сэр, - услышал я за спиной одобрение Варфоломея,

и, подмигнув ему, вернулся в кабинет.

   Следующим посетителем был лысый круглый и неприятный толстяк. В руках

его была папка, из которой он извлек листы с длинными списками фамилий и

дат.

   - Вот, - ответил он на мой немой вопрос, - это списки работников моего

предприятия, их биоэнергетические субстанции в Вашем распоряжении. С тех

пор, как я с помощью Вашей замечательной фирмы сохранил за собой

управление заводом и получил новые материальные перспективы, я решил, что

вправе, нет, даже просто обязан предложить Вам биоэнергетические

субстанции моих подчиненных.

   - Они все согласны? - спросил я.

   - Разве их следовало об этом спрашивать? - возмутился он.

   - Без их согласия я не могу заключить с Вами контракт. - Под столом

горела красная лампа.

   - Но я не прошу многого! Человеку просто необходим дальнейший рост!

   Его возмущение насмешило меня.

   - Когда-то Вы уже воспользовались услугами "Америкэн перпетум мобиле" и

сами назначили цену за свою биоэнергетическую субстанцию. Продавать же

чужую, даже ради общественного, в Вашем понятии, блага, Вы не вправе. До

свидания.

   Уходя, он пообещал нажаловаться президенту Соединенных Штатов и в ООН.

"Вы еще услышите вой русских бомбардировщиков, Вы еще вспомните шведов под

Полтавой!"

   Потом в кабинет вошла тихая совершенно седая старушка с хозяйственной

сумкой в руках. Примостившись на самый край стула, она некоторое время

молчала.

   Смотрела на меня так, будто хотела заглянуть в душу, а, может быть,

наоборот - раскрыть свою.

   - Это, конечно, нельзя, - наконец начала она, - но я все же зашла

спросить: можно ли вернуть социализм?

   Хоть какой - хоть сталинский, хоть развитой, хоть застойный...

Ненадолго, чтобы я успела умереть.

   Даже зная, что за моей спиной вся мощь "Америкэн перпетум мобиле", я не

решался ей ничего ответить.

 

   - Я отдам Вам эту самую субстанцию и половину пенсии буду приносить

каждый месяц...

   Я схватил трубку и попросил:

 

   - Гражина! Соедините меня с мистером Биллом. - И почти сразу услышал

его тихий, но уверенный голос.

 

   - Я знаю, у Вас проблемы с пожилой леди. Это как раз тот случай, те

трудности, о которых мы Вас предупреждали. Все дело в том, что из

социализма за 70 лет мы уже взяли всю возможную и даже невозможную энергию.

   А последний горбачевский период был просто небывало урожайным. Так что

поворачивать историю вспять ради сентиментальных воспоминаний этой пожилой

женщины не в наших интересах, но не все потеряно. Предложите ей коммунизм

для отдельно взятой личности. Ведь хотели сначала построить социализм в

отдельно взятой стране?! Так и мы - предлагаем ей сразу же коммунизм,

только для отдельно взятой личности. Бесплатное питание, одежда, проезд на

транспорте, забота школьников, статьи в газетах о пройденном трудовом

пути... - словом, все, что она связывает с понятием о коммунизме. Но сами

понимаете, ее биоэнергетическая субстанция особо ценна!..

 

   Старушка печально глядела в окно и поминутно вздыхала. Руки ее

перебирали затертые лямки авоськи. Мистер Билл еще говорил о различных

способах воздействия на ее сентиментальное сознание, когда она вдруг

встала и, смущенно сказав "извините", вышла из кабинета. Я в растерянности

положил трубку, в дверь заглянула встревоженная Гражина:

   - Что-нибудь нужно, Сергей Иванович?

   Я хотел, чтобы старушка вернулась, но этого Гражина сделать не могла. Я

хотел помочь старушке просто так...

   Гражина, закрывая дверь, предупредила:

   - Нельзя так волноваться из-за каждого клиента, Сергей Иванович.

   Следующая клиентка требовала продолжения очередного телесериала не

менее, чем на год. И хотя меня давно уже тошнило от иностранных мыльных

опер, я с удовольствием заключил с ней контракт, пообещав завтрашним

вечером первую серию.

 

   Под конец дня мы выехали с Варфоломеем в Чуфылдинский район, где ожидал

нас заместитель главы администрации. Первоначально он показался мне

человеком серьезным и озабоченным. Представившись Иваном Юлиановичем

Остапчуком, он с небольшим малороссийским акцентом заговорил о сложном

международном положении, о небывалом за последнее десятилетие возрождении

американо-российских отношений, общечеловеческих ценностях, вхождении

России в мировое сообщество и, наконец, перешел к своему личному вкладу в

развитие российско-американских отношений на уровне вверенного ему

Чуфылдинского района. В то время, как глава администрации целыми днями

следит за исправностью кочегарок, ремонтом комбайнов и сенокосилок, его

заместитель настойчиво создает совместные предприятия даже в небольших и

неприметных деревнях. Если присмотреться к российской глубинке,

оказывается, и там можно найти интерес для иностранных инвесторов.

   Тем самым Иван Юлианович подготавливает быстрое и безболезненное

присоединение Чуфьстдинского района к мировому сообществу, и даже, если

потребуется, вхождение его в НАТО как полигона для проведения

широкомасштабных учений в условиях российского бездорожья.

   Учитывая свой скромный вклад в развитие международных отношений и

экономики района, Иван Юлианович полагал, что на следующих выборах он... Я

достал индикатор и вдруг подумал, что никогда не верил в правдивость

публикуемых результатов выборов и переписей.

 

   Поздно вечером я сидел в кресле у себя дома и пил дармовое виски. Ни о

каких развлечениях думать не хотелось. Стоило закрыть глаза, как начинали

плыть в темноте зеленые лица американских президентов на долларовых

купюрах различного достоинства. Но как я ни силился, не мог вспомнить ни

одного лица прошедших за день через мои руки клиентов. Зато, отчетливо

вспомнил ту маленькую женщину на вокзале. Я бы так и уснул в кресле от

усталости и тошноты, если бы не стук в дверь.

   На пороге стоял Иван - второй друг детства в форме старшего лейтенанта

милиции.

   Когда после университета пришлось выбирать между школой и милицией, он

предпочел школу милиции. Разницу в наших школах он определял так: "У вас

образование общее, а у нас астрологическое - ориентируемся по звездам на

серо-синем суконном небе."

   - Земля слухом полнится, - сказал он, перешагнув порог.

   - Ты встретил Андрея?

   - Нет, - продолжил он уже после первой рюмки. - Знакомый опер из

безопасности сообщил, что мой друг открыл филиал богатой американской

компании и сыплет долларами направо и налево в обмен на какую-то туфтовую

биоэнергетическую субстанцию. Цитирую документ: "Америкэн перпетум мобиле"

содействует дальнейшему развитию российско-американских связей, а также

являет собой пример достойного инвестирования в отечественную экономику".

Что скажешь? Но, между прочим, они там подумывают - не пришить ли тебе

дело о подрыве российской экономики. Даже доллары твои на вшивость

проверяли...

 

   Я слушал его вполуха с полным наплевательским отношением к силовым

структурам нашего государства.

   Старший лейтенант милиции напротив меня хлестал виски, закусывая

консервированной германской ветчиной.

   Что-то он там говорил об отупевшем спивающемся народе, о том, что пора

позаботиться о себе и своей семье.

   Мол, в этой жизни у нас и так мало хорошего. "А для меня семья -

главное, Серега". Нет, он ни о чем не просил.

   Не таким был Иван. Но я уже сонно читал подстрочник его слов и достал

индикатор, хотя прекрасно знал - ярко загорит зеленая лампа. Почему-то я

испытал приступ ненависти к этому заморскому прибору и швырнул его на

диван. Заметьте: ограниченный приступ ненависти!

   Осторожный такой! Самому себе показушный. Я ведь не на пол его бросил,

где он мог разлететься на части, вскрыв свое хитроумное нутро.

 

   - Ты составил список своих пожеланий, Вано? - раздраженно спросил я,

перебив друга.

 

   - Ну, в принципе, я всегда знаю - чего я хочу.

 

   - Знаешь?! Так вот, перечисли все это в своей ментовской башке и забудь

навсегда. Мне в твои "один раз живем" не уложиться. Не буду я у тебя

биоэнергетическую субстанцию покупать. Нутром чую, еще спасибо скажешь. Не

знаю, правда, когда. Капусты, Вань, я тебе на любое материальное

благополучие дам...

 

   - А мне подачек не надо, - сказал старый друг и, опрокинув адцатую

рюмку, стал застегивать шинель.

 

   Я даже не смогу Вам передать, как мне стало хреново.

   Просто больно где-то внутри и тупо. Я видел, что ему хочется потрясти

меня-хапугу за грудки, а мой заквашенный мозг искал хоть какой-нибудь

компромисс. И придумал...

 

   Для наглядности я заставил Ивана собственноручно писать договор о

купле-продаже его биоэнергетической субстанции. Приложением к нему служил

довольно длинный список требуемого (тут уж я не скупился): от семейного

счастья и здоровья, до автомобиля и дачного участка... Нет, не подумайте

только, что я его осуждаю.

   Просто именно в тот момент меня мутило от этого списка, мутило от того,

что Иван встал в конец длинной очереди сегодняшних клиентов. Положив

договор в карман, я застолбил в своей голове, что компьютер никогда не

узнает о его содержании. Мы стали пить.

 

   Где-то после второй бутылки появился Андрей. Он тоже был немного пьян,

но полон решимости продолжать начатое.

 

   - Привет от Бахуса! - радостно выкрикнул он с порога и сразу же налил

себе штрафную дозу. - В "подземке" сказали, что какой-то идиот сегодня

скупал там биоэнергетические субстанци и(!!!) других идиотов по

значительным ценам. - Он вопросительно посмотрел на меня. - А я вот хрен

тебе - продам! Думаю, выпить ты мне и без этой самой субстанции нальешь...

- и он выпил. - Может быть, мои стихи на хрен никому не нужны, может быть,

я вообще зря копчу небо, но уж что от Бога мое - то мое. - И он перешел на

стихи: - Случайная, безвестная Изгнанница небесная Падучая звезда -

Засветится над бездною И вновь за гранью звездною Догаснет без следа... Не

так ли ей попутная. Пройдешь ты, жизнь минутная, В безвестные края? Не так

ли ты, случайная, Уснешь, как греза тайная, За гранью бытия?

   С минуту мы молчали. Я спросил:

   - Твое?

   - Нет. Гарцевский, начало века.

   Иван криво усмехнулся и переменил рюмку на стакан.

   - А я материалист, - словно оправдался он, - иногда. - У него была своя

правда, в подобных случаях он не обижался.

   Часа в три ночи меня разбудил телефонный звонок.

   Холодный голос Билла предложил мне больше не путать служебные

обязанности и приятельские отношения, ибо этим я могу очень сильно

навредить себе. "Вы не распускайте добрые нюни, - как-то интересно

выразился он, - в этом мире каждый выбирает себя. А сейчас примите

таблетки Гражины и ложитесь спать полноценно - в постель. Варфоломей

заедет за Вами в восемь тридцать."

   Следующий день мало чем отличался от предыдущего: две поездки к отцам

города после обеда (они, естественно, выражая заботу о городских нуждах,

заботились о своей карьере) и длинная вереница посетителей до обеда.

 

   Просматривая утром газеты, я неожиданно для себя обнаружил шикарную (на

целый газетный лист) рекламу "Америкэн перпетум мобиле".

"Биоэнергетическая субстанция - это то, что не нужно Вам и необходимо

человечеству!" - огромными буквами в центре листа. Внизу более мелко:

"Биоэнергетическую субстанцию у Вас приобретут по адресу: ул.

Дзержинского, 22, с 9 до 13 часов ежедневно, кроме субботы и воскресения,

телефоны для справок..." Ну прямо донорский пункт! И снова здоровенными

буквами внизу листа на фоне груды автомобилей и бытовой техники: "Станьте

богаче, исполните свое заветное желание!" Внизу - совсем мелко -

подробности.

   Чуть позже я узнал от Гражины, что реклама шла также на радио и

телевидении.

 

   Сколько же я принял в этот день продавцов-посетителей, если в среднем я

затрачивал на человека 3-5 минут, а в коридоре томилась длинная очередь? Я

не переставал удивляться, почему не растут цены на биоэнергетическую

субстанцию, плавают от мелочи до миллионных сумм, но остаются в разумных

пределах? Ведь люди в очереди порой рассказывали небылицы о предлагаемых и

уже выданных фирмой миллиардах. Потом уже, в мелком шрифте рекламы (а уж

ее-то они умеют делать) из лежавшей на столе свежей газеты снова вычитал о

заветном желании. Получалось, "Америкэн перпетум мобиле" - этакий добрый

волшебник, который как бы бескорыстно помогает людям достичь желаемого. И

ведь никто не усомнился! Просить больше заветного желания не

рекомендовалось. Из какого же завета нужно было откопать это заветное

желание?

 

   Обо всем этом думал я, раздавая дачи, автомобили, квартиры, различные

денежные суммы, платья от Кардена, парфюмерные наборы, путевки во все

части света или, например, сборник всех пластинок "Битлз"... Это в

материальном смысле. Реже просили нечто "для души":

   женщины - мужей-иностранцев (хотя бы со средним достатком),

мужей-академиков, генералов; мужчины, если и интересовались женщинами, то

только в количествеппо-качественном смысле. Что уж тут говорить о тещах,

ненавидящих своих зятьев и, наоборот, просто - о злопамятных людях,

которые за мелкую обиду желали "своим кровным врагам" всяких пакостей.

Двум из них я отказал. Они просили смерти. Один - для себя (но легкой),

другой - для бывшей, изменившей ему любовницы (но мучительной и долгой). Я

отказал им. Какой-то предохранитель внутри меня сам по себе сработал. И

сделав это, сразу вспомнил ночной звонок мистера Билла.

   Честно говоря, его советы начинали надоедать мне с той же

арифметической прогрессией, с какой нравились нашему президенту постоянные

советы американского. Я даже представил себе, как и что мистер Билл может

мне сказать: "."мы же Вас предупреждали... мы позаботимся сами о наших

клиентах... уверяю Вас, лучшей судьбы они сами себе даже и не придумают и,

тем более, никогда не смогут этого получить..." Звонил он мне? Говорил это?

 

   Зато, хорошо помню посещение двух милых на вид пенсионеров. Старик и

бабуля лет под семьдесят. Худощавые и невысокие, с доброжелательными

улыбками на лицах, они вошли и, смущаясь некоторое время, переминались с

ноги на ногу.

   - У нас к Вам очень необычная просьба, - сказала старушка.

   - Я к этому привык, - ответил я таким тоном, будто занимался этой

работой не два дня, а два года. - Садитесь.

   - Вы приобретаете так называемые биоэнергетические субстанции? -

вероятно, в этом возрасте семьей командовала старушка.

   - Да.

   - Мы прожили с Порфирием долгую и счастливую жизнь. Недавно отметили

полувековой юбилей совместной жизни. У нас четверо детей, восемь внуков...

   Я приготовился долго слушать, изображая на лице вежливую

внимательность. Старики были милыми, но выслушанные за день тысяча и одна

просьба, пожелания, излияния делали их вступительную речь нестерпимо

долгой. Главное было - услышать главное.

   - ...И вот мы решили не продать Вам, а приобрести у Вас

биоэнергетическую субстанцию...

   - ??? - таким было у меня лицо.

   - Да! Да! Мы готовы предложить довольно крупную по нашим временам

сумму. Спасибо, дети помогли. Вы па эти деньги сможете приобрести

биоэнергетическую субстанцию других жителей нашего города. Хотя по городу

и идет слух, что ваша перпетум мобиле чрезвычайно богата, нсВероятно, они

решили, что субстанция продлит их счастливую жизнь. Я мог предложить им то

же самое в обмен на их субстанцию, но почему-то растерялся. В первый раз

за два этих суматошных дня кто-то пытался купить у американской фирмы

биоэнергетическую субстанцию! И я отбросил свою растерянность совершенно

чиновничьей шаблонной фразой:

   - Простите, но я не уполномочен продавать биоэнергетическую субстанцию,

и работа моя заключается как раз в обратном.

   Когда за извиняющимися, явно расстроенными стариками закрылась дверь, я

поймал себя на мысли, что даже не попытался проверить их индикатором.

Остальное за меня сделала усталость: пригласил через селектор Гражину и

попросил закончить прием.

 

   - У Вас еще разговор с мистером Биллом.

 

 

                                 ЧАСТЬ II

 

   Обычно март в нашем городе серый и грязноватоскользкий. Весна, как

запыхавшаяся спортсменка, дышит вдоль улиц резкими порывами такого же

серого ветра: вот, мол, прибежала, не опоздала, и финишная ленточка на

груди. А зима уходит лениво, ворча небольшими морозцами да бросая иногда

через левое плечо редкие хлопья снега. Так и топчутся целый месяц.

 

   Иногда у каждого человека бывает счастливое утро, и он объяснить не

может почему. У меня всегда так было...

   Когда не с похмелья. И весна наступала, как счастливое утро, только

сутками в этом случае выступал целый год.

   А к маю, когда по меркам этого утра в город оранжево вкатится солнце,

обрамленное белизной яблоневого цвета, наступал апогей этого беспричинного

счастья...

 

   Эта весна была другой, хотя сквозь туманную серость вдруг прорывалось

светло-голубое небо, и растроганно плакали крыши. Может быть, лишь для

меня она была другой. Только иногда (а пешком я ходил благодаря навязчивой

заботе Варфоломея тоже только иногда), словно давно забытый вкус, и только

мельком я чувствовал, ощущал летящее мимо меня дыхание весны. И мне было

больно и хорошо.

 

   Самым тяжелым в каждом дне был вечер. Тогда одолевала вязкая

беспроглядная тоска и безысходность. А самой беспокойной порой, временем

кошмаров становилась ночь.

 

   Сны! Я проваливался в них из какого-то липкого полузабытья и сразу

становился беспомощным рабом-наблюдателем жутких зрелищ и действ, в

которых вроде бы сам я участия не принимал. То виделись мне адские машины

(не подумайте о "безобидных" взрывных устройствах), то миллионы роящихся

друг вокруг друга, сидящих друг на друге чудовищ, то брели по зеленым

болотам то ли гуманоиды, то ли мутанты, то водили вокруг меня дикий

хоровод голые ведьмы. Настолько голые, что все их прелести просто торчали

в мою сторону невообразимым способом. И всюду раздавался стон и скрежет

зубов... Это последнее, мне кажется, я где-то уже читал.

 

   Да нет, господа-товарищи, я вам тут не рисую очередную

эколого-ядерно-демографическую катастрофу из очередного

супер-американо-фантастического фильма, режиссер которого

сердобольно-патетически-пророчески предупреждает: вот оно как будет, через

мое искусство зрите! Фига ли предупреждать!? Главное предупреждение,

почитай, за две тысячи лет до него написано (это мне уже здесь сообщили,

так что вы лучше там читайте).

   Я тоже, как и большинство из нас, переболел полтергейстами,

барабашками, НЛО различных модификаций, гуманоидами и прочей нечистью.

Было время, когда говорить об этом считалось правилом хорошего тона. Но

одно дело говорить об этом, читать и кидаться в любой угол, где

кому-нибудь что-нибудь померещилось, и совсем другое дело видеть всю эту

мерзость каждую ночь во сне.

 

   Узнав о моих "психоделических" проблемах, мистер Билл серьезно

озаботился моим здоровьем и выписал для меня всяческих экстрасенсов

отечественного и зарубежного производства. То, что они со мной делали,

можно увидеть во множестве телепрограмм. Но я все же вынужден признать,

что на какое-то время они смогли мне помочь. Видения покинули меня, сны

стали обычной черной бездной, и только днем оставалась тяжелая тягучая

тоска. Знаете, на что она похожа? Представьте себе, что Вы все уже в этом

мире знаете, все уже перепробовали, и каждый новый день приносит только

мучительные повторения. Как ежедневное сдирание присохших бинтов со старой

раны.

 

   Я разбогател настолько, что перечислять мою собственность следует в

отдельной главе. Такого времени у меня нет. Фирма, между прочим, даже

разрешила мне заниматься благотворительностью. В разумных, разумеется,

пределах. И, наверное, ради того, чтобы потешить мое самолюбие, создать

иллюзию доброго дяденьки из очередного совместного предприятия.

 

   Порой я срывался с работы в дневные часы, оставляя на пороге

изумленно-испуганного Варфоломея, и пускался слоняться по городу. Просто

так, без всякой знаемой цели. Зато я знал, какие цифры старательно помнит

компьютер Гражины, и как подмигивает ему голубым экраном мой домашний.

Несколько новых, нанятых мною с помощью мистера Билла помощников с

несказанным рвением сновали по городу в поисках новых продавцов

биоэнергетической субстанции. И находили. За свои пятьдесят баксов в день

они находили чуть ли не пятьсот человек ежедневно. Для них оборудовали еще

три кабинета, на улице и в коридоре постоянно толпились посетители. А я

отвечал за солидных или особо необходимых фирме клиентов. Прежняя

"рутинная" работа доставалась мне редко. Кто были мои помощники? Ну что с

того, если-я скажу Вам, что один был музыкант (да еще какой!), другой -

известный в городе психотерапевт, третий - доцент, профессор ВУЗа?..

 

   Я ходил по весенним улицам как живой дозиметр, держа в опущенной руке

индикатор с постоянно нажатой кнопкой, и она радостно мигала мне красной

кнопкой на каждом четвертом, а то и на каждом третьем встречном.

   С витрин и щитов, с афиш и плакатов - со всех углов и стен (так мне

казалось) била в глаза "сладкая" зазывная реклама "Америкэн перпетум

мобиле". На деньги которой я так привык жить.

 

   Многие горожане почтительно, или, наоборот, торопливо, как бы с

чувством легкого стыда, здоровались со мной, а я отвечал им каким-то

сквозь-зубным "за-се" и двигался прочь, выбирая районы постариннее,

помалоэтажнее, потише. Если случалось забрести в деревянный, раскосый,

судя по столбам и домам, "шанхай", то часто встречал навязчивых знакомых

из забегаловок и первых клиентов, отдавших свою субстанцию за ящик, а то и

литр водки. Они каждый по-своему начинали клянчить на бутылку, жаловаться

на жизнь или упрекать меня, и я как-то сонно, будто под гипнозом, раздавал

им долларовые и рублевые купюры различного достоинства. На этом наше

общение прекращалось. Только один раз пьяная компания хотела набить мне

рожу из пролетарских соображений, но, откуда ни возьмись, появился

Варфоломей и возбудил в них своим великанством чувство интернационального

раскаяния.

 

   Гуляя по городу, я мог случайно набрести на брошенную в какой-то из

дней на какой-то из улиц какую-то из своих машин. И тогда, если у

автомобиля были на месте колеса, дверцы, лобовое стекло, бензин в баке и

т. д., я нехотя возвращался на нем в офис.

 

   Кроме "особых" клиентов, которых я любезно лишал биоэнергетической

субстанции за услуги чуть ли не государственного масштаба, ко мне на

аудиенцию прорывались порой "простые смертные". Они, что называется, и

выбивали меня из рабочего ритма. Поэтому Гражина, как могла сокращала их

ежедневный поток. И, тем не менее, они тоже выработали на нее иммунитет и

придавали себе напускной важности, изображая чиновников и деловых людей,

даже заставляли Гражину раскрывать перед ними дверь. А на поверку

оказывалось...

 

   Один клиент - очередной отец "заблудшего" сына - напомнил мне моего

первого клиента - Полуэктова Петра Петровича. Чисто визуально. Было в нем

что-то от работника обанкротившегося НИИ. Но внутри он оказался совсем

другим человеком. Не такой размазней. Он решительно вошел в кабинет и с

порога представился:

   - Семенов Андрей Григорьевич. - Сел напротив без приглашения.

   Я кивнул, мол - слушаю.

   - Выручай, Сергей Иванович! - Резко и горько сказал он, руки у него при

этом слегка тряслись. - Выручай, а то я их всех поубиваю! Да если бы он

мог, я бы его вот этими руками - как Тарас Бульба! Я тебе породил, я тебя

и... Эх! - здесь ему нужно было помолчать, поиграть желваками. - Сын у

меня, Алешка, - снова начал он, - он, понимаешь, самостоятельный. Студент

университета, а от отцовской помощи отказался. Не надо - и все! Вырастили,

и на том спасибо! Стал по ночам дежурить в нашем захирелом НИИ, я его туда

сам и устроил, в котором кроме макулатуры и пары компьютеров сторожить

нечего. Шестьдесят комнат на двух этажах, сто двадцать столов... И первый

этаж, как нынче водится, зарешеченный. Почему именно в его дежурство?! -

он снова выдержал нервную паузу, растирая кулаки. - Короче: залезли из

подвала, компьютерную кухню вскрыли и спустили все эти ящики со второго

этажа на талый снежок. Наследили прилично, сам видел. Поутру, естественно,

милиция, как официант с заказанным час назад обедом.

   Вопросов много задавать не стали. Повязали моего Алешку и в КПЗ. Версия

у них, как у Холмсов, еще в дороге, видать, родилась. Следов много -

искать долго. На хрена время тратить, если преступник под боком. Стали

шить это дело Алешке: якобы он наводчик, сообщник, а то и главарь этой

команды. Бьют, конечно, но аккуратно, чтобы следов не оставалось. Алешка

на свидании сказал, что даже бывалые зэки такому беспределу удивляются. А

каково ему - восемнадцатилетнему?! Да что я тут тебе расписываю! Если

можешь, забирай мою биоэнергетическую субстанцию и выручай. Мать с ума

сойдет... Я, как только о вашей фирме вычитал - сразу сюда. А если надо,

то и мать прибежит.

   Я молчал минуты две. У меня так бывает: когда перевариваю

несправедливость, внутри кипит. Он ждал. О чем я думал? Если в двух

словах: о том, что я ему верил.

   Мы и без всяких объяснений из тюряги еще и не таких выцарапывали (если,

конечно, я на это шел). А тут!

 

   - Ничего я у тебя, Андрей Григорьевич, брать не буду. Оставь себе свою

биосубстанцию (мистер Билл, ты закусил губу?). Попробуем решить это дело

частным образом. Вот тебе восемь тысяч долларов. На них можно купить два

неплохих компьютера, но лучше купить одного следователя. Поймать его за

руку при этом весьма сложно, там отлаженный механизм. Так что, как

употребить эти деньги, решайте сами.

   Он взял конверт с деньгами и протянул мне листок с адресом:

   - Будет плохо - приходи, - и ушел.

   Мистер Билл не заставил себя долго ждать. Телефонный звонок позвал мою

руку, когда за Семеновым только-только закрылась дверь.

   - Вы уверены, что его сын действительно не является сообщником?

   - Я ему верю!

 

   - Пусть так. Ваше право, - как-то сразу согласился он. - Но вот, что

касается Вас... Мне кажется, месяц напряженной работы расшатал Ваши нервы.

В какой части земного шара Вы хотели бы провести несколько дней?

   Подумайте об этом очень хорошо. Фирма ценит Вас как отличного

специалиста, и мы готовы на любые расходы.

   Отдохните от вашей российской серинки, а если Вам по душе серость,

езжайте на туманный Альбион и попробуйте классической лондонской серятины.

 

   - Я возьму пока один день. Здесь. В городе. - Я еще только смутно

догадывался, что я хочу сделать. В подсознании, если оно есть, что-то

болело, как будто силишься, и не можешь вспомнить.

 

   - Хорошо. Но на будущее мое предложение остается в силе. В любое время,

исключая выборы и референдумы, тогда у нас, извините, аврал. Надеюсь, Ваше

настроение поправится, и Вы не совершите каких-либо

сентиментально-сомнительных поступков. Желаю приятно провести время. - Он

был невыносимо вежлив и спокоен и, казалось, знал лучше меня, как я

проведу этот день.

   Тут же зашел Варфоломей и озабоченно предложил:

   - Я отвезу Вас домой, сэр?

   - Да какой я тебе сэр!

   Как-то отвык я от обшарпанных подъездов и душных "хрущевок". Исписанные

сплошь стены, занозистые, несколько лет не крашеные перила. И усталые

двери. Номерки на них, даже если и новые, заражаются всеобщей старостью,

выглядят как иероглифы и ничего не говорят.

 

   Дверь мне открыла Елена. Смотрела на меня равнодушно, как будто пришел

сантехник.

 

   В жизни мужчины может быть много женщин, но только одна от Бога. Из

рук, из уст этой женщины мужчина приемлет все: радость, боль, счастье,

зло, пищу, одежду, ласку - все, что принял бы от той жизни, какую, как ему

кажется, он выбрал себе сам. Такой женщиной для меня была Елена.

 

   - Ты почему не на работе? - это у меня получилось вместо "здравствуй".

   - Проходи, - вместо ответа, - неужели что-то случилось или тебе стало

плохо. - Это когда за мной захлопнулась дверь. - Ты же напоминаешь обо мне

только тогда, когда тебе становится жутко плохо... Проходи в большую

комнату, у меня еще лежит пара твоих стираных рубашек. Сейчас найду.

   - Не надо.

   Она в простеньком халатике с неприбранной головой.

   Не знает, куда деть руки. И ноги тоже. На халате нет нижней пуговицы. И

я даже в этот момент успел сравнить похотливо: у Гражипы ноги как у

киношных красавиц, а у Лены они живые. По-дурацки, наверное, сказано, но

именно такое у меня было чувство. Да и вообще, я тут не эротические

полотна эпохи разгула "русской демократии" создаю!.. Фиг вам! Хорошие у

нее ноги! Длинные. И сама стройная. И глаза... И губы... И нос...

 

   А я сидел, как последний не знаю кто, пялился на нее и молчал. Я,

действительно, не заходил к ней целый месяц, и она не приходила тоже. У

нее здесь маленький островок и размеренная провинциальная жизнь. И если

понесло меня куда-то бурным течением, то так мне и надо.

   Нужен я здесь, как Миклухо-Маклай эскимосам.

 

   - Я думал, я тебя не застану, думал - уроки у тебя. У тебя же обычно

уроки в это время. Методдень? - надо же было с чего-то начинать, говорить

о чем-то!

 

   - Нет у меня уроков. И работы нет. И школы нашей нет. Ты что-нибудь о

развитии безработицы в России слышал? Или твой новый бизнес позволяет тебе

не думать об этом?

   - Да я сам... месяца два назад... ты же знаешь...

   - Я думала, ты позвонишь.

   - Что со школой?

   - Помнишь нашего директора?

   Еще бы не помнить! Два года отданных за бесценок (то бишь маленькую

зарплату) советской школе под начальством хамелеона.

   - Он решил посреди учебного года из пашей школы гимназию для "особо

одаренных" детей сделать. "Одаренные" в его понятии те, за обучение

которых на новом якобы уровне родители готовы платить круглые суммы, а

директор львиную их долю будет пускать "на развитие и материальную базу

учебного процесса" в свой карман и карман завроно. И не надо такому

проходимцу менять привычную обжитую сферу образования па белое пятно на

карте российского бизнеса. Видал, как в газете сказала.

 

   - И это ему удалось?

 

    - Махом! Хотя такие штучки, сам знаешь, с объектами образования даже

сейчас проходят со скрипом. Масса подводных течений и противоречивых

законов. Но он своего добился. Сходил всего раз в "Америкэн перпетум

мобиле" - и все само собой решилось.

   Гром среди ясного неба. Я, наверное, переменился в этот момент в лице.

   Но ведь я об этом не знал ничего. Значит, дело нашего директора прошло

через замов, хотя условно и считалось крупняком. Может быть, здесь

приложил руку Билл, "оберегая" мою ранимую психику? И был прав. Трудно

найти на карте место, куда я послал бы нашего дирю (как мы его называли)...

   - Ну сделал он гимназию, а ты почему без работы? Ты же неплохой

специалист.

   - Следующий этап: вытеснение "неодаренных" учеников в другие школы и

увольнение неугодных учителей.

   Неугодными стали все, кто не пошел подписывать контракт в этот

американский вечный двигатель. И заурчит-то даже не по-русски: "идите

подписывать устный контракт". Да в гробу я его видела! Мне талантливых

ребят стало жаль. А может, еще спать с этими американцами тухлыми

заставят, носки и рубашки им стирать!?

   - Ты уже стирала...

   - Что-о??!!

   - Я директор филиала "Америкэн перпетум мобиле".

   И глаза у нее красивые... И ноги стройные...

   Ах, как давно я не пил! Две недели!

   Я в рот не брал, настолько почувствовал себя порядочным работником.

Даже когда у меня оставалась Гражина, я не прикасался к ее шампанскому.

   От Елены я шел, собирая по дороге все кабаки и рюмочные. Не мудрено,

что к тому времени, когда я ввалился в подъезд собственного дома, у меня

включилось состояние "автопилота".

 

   До вечера я спал, не раздевшись, даже не сняв плаща, на диване.

Протрезвел быстро, но долго не хотелось просыпаться, потому что вокруг все

останется то же самое.

   Все будет как обычно, и утром приедет Варфоломей и привезет, если надо,

Гражину, чтобы погладила смятый костюм и огласила список необходимых

мероприятий.

 

   В комнате работал телевизор. Девятичасовые новости сообщали об

очередных перестановках в очередном правительстве. Новые интервью - новые

обещания. Машинально я достал из кармана плаща индикатор и направил его на

телевизор. Этого я еще не пробовал делать. Ярко загорелась красная лампа и

почти не гасла до конца программы. Только иногда не горели обе: ни

красная, ни зеленая. Первый раз, когда показали нового американского

советника по каким-то новым делам, другой - французского предпринимателя,

подвизавшегося на покупке российского сырья. Какая у них связь с "Америкэн

перпетум мобиле", я мог только догадываться.

 

   Неожиданное любопытство заставило меня направить индикатор на самого

себя. И это не могло показаться, слишком я был сосредоточен - ярко

загорелась красная лампа, но тут же, словно испугавшись, погасла и больше

не загоралась. Однако, я был уверен, что и это недолгое горение означало

для меня не самое лучшее. Во всяком случае я мог рассматривать подобную

"засветку" только как предупреждение в свой адрес. Я отбросил индикатор,

плеснул себе водки и попытался после ударной дозы заснуть.

 

   Утро наступило в двенадцать часов дня - так об этом можно сказать. Меня

совершенно не удивило, что Варфоломей за мной не заехал. Полная апатия и

полная уверенность в том, что мистер Билл держит ситуацию под контролем.

Будто смотрит с улицы в окно и мило улыбается. "Что, нажрались, Сергей

Иванович?.. Нус-с, теперь не обрыгайтесь..."

 

   Тяжелое похмелье едва-едва позволило мне умыться и доковылять до

холодильника, где таились припрятанные от самого себя на сей черный час

несколько банок пива. Одну за другой я опрокидывал их в раскаленное нутро,

но пивная пена казалась мне кипящей на сковороде водой. Дармовое

американское пиво могло только слегка разгладить складки на моем лице. А в

голове и груди пульсировала давящая тупая боль. Скоро она охватит все мое

бренное тело и будет трясти его мелким бесом, пока душа из него не вылетит

вон. Боль эта швырнула меня на улицу измятого и небритого, бросила через

два квартала в небольшую "кулинарию", где наливали страждущим с самого

раннего утра. Если бы мне кто-нибудь десять минут назад сказал, что я

дойду сюда без посторонней помощи, я бы из последних сил рассмеялся ему в

лицо самым жутким перегаром... Никогда еще мне не бьшо так плохо. Плохо

отравленному телу, плохо затравленной душе.

 

   У столика в углу стоял Андрей. Он уже принял первые сто грамм, и ему

было значительно легче, чем мне. Он молча наблюдал, как я нетерпеливо

расплатился за бутылку и торопливо выпил первую стопку. И только после

этого заговорил.

   - Я знал, что ты все равно сюда придешь.

   - Это ты, выходит, меня здесь дожидаешься? - съязвил я после второй.

   - Тебя, - совершенно серьезно ответил он, театрально откусив пирожок с

ливером. - Уж месяц дожидаюсь.

   Так что давай еще по одной за встречу. Сегодня выпьем, но завтра, чур,

не похмеляться! А вот этого, - он кивнул на окно, - еще вчера не было.

Полюбуйся-полюбуйся.

   Первое, что мне бросилось в глаза на противоположной стороне улицы, -

огромная надпись: "ОСВОБОДИТЕ СЕБЯ ОТ БИОЭНЕРГЕТИЧЕСКОИ СУБСТАНЦИИ!

ИСПОЛНИТЕ СВОЕ ЗАВЕТНОЕ ЖЕЛАНИЕ! "Америкэн перпетум мобиле" объявляет месяц

всеобщей дебиоэнергетизации. Дополнительные услуги только в этот месяц..."

И т. д.

 

   - Понял? Дебилоэнергетизация! Все-об-щая! Как обязательная флюорография

при развитом социализме.

 

   - Бред какой-то, я ничего об этом не знал, - я действительно ничего об

этом не знал. Может быть, поэтому мистер Билл торопливо отправил меня на

"заслуженный отдых"? Но еще вчера я даже не подумал бы этому возражать.

Разве сказал бы, что текст рекламы дурацкий. Не знаю... Личное

благополучие всегда помогает оправдывать не самые лучшие поступки.

   - А ты знаешь, как называют эту компанию в простонародье? - опять

заговорил Андрей. - Есть там у тебя специальная служба разведки и

контрразведки? Или, может, ЦэРэУ докладывало?

   - Нет.

   - Душегубкой!

   - Выходит, я?..

   - Выходит.

   И мы стали пить молча. Или, наверное, мы так разговаривали. Понемногу

вокруг нас собирались другие алчущие опохмелки. Я угощал, Андрей читал

стихи, и даже продавщицы встали поближе к нам, облокотившись на прилавок,

чтобы лучше слышать. Как-то само собой разговор вновь закрутился вокруг

"перпетум мобиле", и Андрей толкнул меня локтем в бок. Слушай, мол.

Изрядно опьяневший, я пытался следить за спорящими "подогретыми" мужиками.

 

   - Да я свою субстанцию за пузырь, как ваучер, отдал.

   На хрена она мне?!

   - Это все равно западные штучки. Войной нас не взяли, так измором

возьмут.

   - Во-во! А кто им субстанцию эту продал, тот, считай, сам в рабство

продался и детям своим подписал. Я слышал об этом, один мужик из умников

лекцию читал.

   - А я, между прочим, никаких документов им не подписывал, только

паспорт показал, что я совершеннолетний. - И засмеялся какой-то старик.

   - А мне платить нечем бьшо - куда деваться? Я спьяну на своем четыреста

двенадцатом в "мерседес" одного рэкетира въехал. Так он бы с меня живого

шкуру содрал, а тут я ему новый "мерседес" поставил, а старый себе

оставил. Там делов-то - крыло подправить.

   - Да какая разница - хоть Америка, хоть тридевятое царство. Теперь, что

у них президент, что у нас. Они нас хоть жить научат.

   - Вот уж спасибо - научили - похмелиться не на что!

   - Зато сами водку смирновскую жарят и не морщатся...

   - Да у них все равно лучше!

   - Потому и лучше, что со всего света тянут.

   - Да ничего они не тянут. Просто жить и работать умеют.

   - Это тебе, дураку, по телевизору рассказали? Ты как семьдесят лет всем

газетенкам верил и в телик пялился, так и теперь... Ну уж такого дурака и

американцы ничему не научат. Тебе завтра скажут, что лучше всего пидары

живут, так ты тоже штаны сымешь?

 

   - Зато на демонстрацию ходить не надо.

   Общий хохот. И тут в углу заговорил самый пьяный.

   Он как-то весь вскинулся, долбанул стаканом по столу, и когда все

обратили на него внимание, снял очки, протер их грязным носовым платком и

заговорил тихо, без надрыва, но внутренняя его напряженность передалась

всем.

   - Душу они из нас тянут. Последнюю, какая еще осталась. А мы дальше

стакана и не видим уже. Знаете, почему Александр Невский с татарами мир

держал, а просвещенных рыцарей-крестоносцев гнал в шею?

   - Не знаем, господин интеллигент, - хохотнул какой-то татарин, но никто

его не поддержал.

   - Татары, они с нас десятину брали, десятую долю всего, что делалось,

производилось... А крестоносцы не только грабить хотели, они хотели душу в

рабство взять, а этого русскому человеку нельзя никак. Сам папа римский их

на это благословлял. Миротворец, мать его...

   Семьсот лет они нашу душу наизнанку вывернуть хотели, да под себя

подладить, а за семьдесят лет почти вывернули. Под себя подладили. За

шмотки, за красивые обертки, за сладкую жизнь. Бьы я в этой Америке - хлеб

там и то кислый. Хуже нашего нынешнего. Пресные они все, у каждого только

за себя задница болит. И мы теперь такие.

 

   - Ой наплел, наплел, умник! - закричала полногрудая продавщица. - Вон у

меня сестра Нинка один раз в этот "перпетум" сходила и все! Как в сказке!

Все, чего душа пожелала, то и получила: квартиру и мужа! Не вам,

алкоголикам, чета! И себя и детей на три поколения вперед обеспечит. А при

ваших коммунистах чего бы она получила? Гипертонию, десяток абортов и

светлое будущее по телевизору!

 

   Мужики одобрительно загудели.

   - Да при чем тут коммунисты?! Во всякую дыру затычку нашли! У нас,

точнее у вас - президент, между прочим, большой коммунист, - опять

вскинулся очкарик. Он раздосадованно махнул рукой, выпил и направился к

выходу. - Говорил же себе сто раз - не мечи бисер, без толку, телевизор не

перекричишь...

 

   Продавщица еще что-то пробурчала ему вслед, и через минуту все говорили

о чем-то другом.

 

   Где-то в пятом часу вечера мы с Андреем вывернули на улицу

Дзержинского. Ни пьяные, ни трезвые. Какоето облако единого порыва

двигалось вокруг нас: дурманило, будоражило и тянуло на подвиги. Мы громко

разговаривали, грозили всем кому ни попадя, хохотали, декламировали

политическую тарабарщину и хорошие стихи. На нас смотрели как на

подвыпивших школьников, которые только что сдали последний экзамен. Какого

черта нас несло на Дзержинского, 22? И чем ближе мы подходили к этому

дому, тем больше убавлялось в нас игривого веселья.

 

   На крыльце нас встретил Варфоломей. Он молча и с достоинством слуги

великого государя открыл перед нами дверь. И Андрей, который всю дорогу

грозился разнести эту контору, вдруг приутих и как-то весь сжался. Я тоже

более не испытывал эмоционального подъема.

   Смутное предчувствие начала беды дохнуло в лицо, и день из оранжевого

заката провалился в серые облака, в пасмурное болото.

 

   В приемной Гражина сообщила, что нас уже ждут. Несколько секунд она

сомневалась насчет Андрея, но потом все же пустила нас обоих. За "моим"

столом сидел Сэм Дэвилз и с кем-то разговаривал по телефону. Увидев нас,

он сразу же положил трубку и пригласил сесть.

 

   - Надеюсь, наш разговор пройдет в цивилизованной обстановке, и мы

обойдемся без театральных эксцессов, - он подозрительно посмотрел на

хмурого Андрея. - К моему величайшему сожалению, - теперь он обратился ко

мне, - мы не может больше поддерживать с Вами деловые отношения, Сергей

Иванович. И это действительно искреннее сожаление. Человека с Вашими

способностями на определенной территории компьютер вычисляет раз в

три-пять лет! Но Вы не сможете больше работать по той простой причине, -

он достал из ящика стола индикатор и направил его на меня. Ярко и уверенно

загорелась красная лампа. - По той простой причине, что Вы растратили по

пустякам, на ненужное сюсюканье свою биоэнергетическую субстанцию. Кстати,

Вам никто никогда не скажет за это спасибо. Наша работа не терпит эмоций,

а псевдодоброта только еще больше вносит в этот мир неразберихи,

беспорядка, что всякий раз подчеркивает его полное убожество и

несовершенство. И все же Вы прекрасно поработали на нашу компанию, и Ваша

биоэнергетическая субстанция, хотите Вы того или нет, тоже теперь

принадлежит "Америкэн перпетум мобиле", поэтому, как это было принято у

вас при социализме, мы назначаем Вам солидную пожизненную пенсию и право

пользоваться нашими услугами бесплатно.

   - Похоже, Серега, это у тебя профессиональное заболевание, - без всякой

иронии заметил Андрей. - Инвалид американского труда.

   - Да, что-то вроде того, - подтвердил Сэм Дэвилз.

   - Выходит, ты человек еще не совсем пропащий... - о чем-то задумался

Андрей.

   - А если мы выступим с разоблачением в средствах массовой информации? -

по-американски выразился я.

   Но сказал это просто так, ради того, чтоб хоть что-то неприятное

сказать для "дядюшки Сэма".

   - Пожалуйста! Сколько угодно! - Сэм Дэвилз был невозмутим. - На Ваше

злопыхательство откликнется дюжина прогрессивных газет, и ВЫ, в свою

очередь, будете разоблачены как люди, мешающие международному

научно-техническому эксперименту. В конце концов мы не нарушаем никаких

обязательств, не причиняем нашим клиентам никакого ущерба: ни физического,

ни морального. Наоборот, мы меняем их жизнь к лучшему и делаем это только

за то, что вносим их имена в наш компьютер. Мы вовсе не виноваты, что

некоторые предпочитают менять биоэнергетическую субстанцию на минутные

бесперспективные желания. Но, сами понимаете, для нас особо важна свобода

выбора. А как Вы поступите с высоким моральным аспектом нашего предприятия?

   Ведь речь идет о счастливом будущем всего человечества!

   Так что Ваши личные домыслы не приведут Вас никуда, кроме

психиатрической лечебницы самого строгого режима.

   Последняя фраза в его отповеди звучала особенно убедительно. Все это

время в руках у него вертелся индикатор. Он, словно играя, направлял его

то на меня, то на Андрея, и лампы мигали как светофор: красный-зеленый,

зеленый-красный. Зеленым он любовался, как любуется охотник подплывающей к

берегу дичью.

   - А Вы, Андрей Юрьевич, если действительно хотите помочь Вашему другу,

- лицо Сэма Дэвилза стало насмешливо-ехидным, - можете заключить с нами

контракт-пари. Мы со своей стороны ставим биоэнергетическую субстанцию

Сергея Ивановича. Вы - свою. Вы же читали, я надеюсь, достаточное

количество русских сказок. Например, если Вы помните, герой сказки, чтобы

спасти своего друга, идет за тридевять земель за живой водой и при этом

рискует собственной жизнью. Вы же с точки зрения материализма и даже

диалектического не рискуете ничем. Так что...

   - Я согласен! - неожиданно обрубил Андрей. - Говорят, что хотя бы одна

спасенная душа... - он осекся. - Я согласен, и все.

 

   Мистер Дэвилз еще долго излагал условия новой сделки. Андрей его

внимательно слушал, а меня вдруг стало неумолимо клонить в сон. Сэм Дэвилз

начинал новую игру, получая от этого только ему понятные выгоду и

удовольствие. Андрей играл в благородство, а я просто спал с открытыми

глазами. Мы уходили, или я остался?

   Помню расплывчато: Сэм Дэвилз картинно раскланивается с Андреем,

улыбается. Меня словно нет для них обоих. Сэм Дэвилз сама вежливость из

тихого омута. А был ли здесь Андрей?

   А теперь представьте себе, что второй части, только что написанной

(только что прочитанной?) не было. Я написал ее только для того, чтобы не

сбить с толку тех, кто привык к поступательному изложению в рассказе и не

терпит перескакиваний с начала на конец и наоборот.

   Конечно, все, о чем здесь рассказано, произошло, но об этом я узнал

значительно позже. Я о многом узнал значительно позже. Теперь поставьте

себя на мое место: все это было, но для меня, начиная со следующей главы,

не было. Т.е. я, не нарушая последовательность событий, нарушаю

последовательность своего сознания, ибо к утру следующего дня я не знал об

этом ничего. Тьфу ты! Попробуй растолкуй! Читающий да прочитает,

соображающий - поймет. Антракт окончен.

 

 

                                 ЧАСТЬ III

 

   Странные сны снятся порой за очень короткое время.

   Только что, несколько минут назад, сомкнул глаза и за эти минуты прожил

частичку жизни во сне. Пробуждение оборвало сюжет сна на самом интересном

месте, и как раз оно не запомнилось. После того пробуждения еще полдня

ходишь сам не свой. Словно твой мир остался там - в коротком взбалмошном

сне. И тогда вся явь кажется нелепым наваждением, нагромождением

случайностей. И начинаешь невольно задумываться: а не посторонний ли я в

этой суете?

 

   Оказывается, я заснул прямо на рабочем столе. Две трети рабочего дня

позади, и меня победила рыхлая слабость. Весна? Авитаминоз?

 

   Услужливая Гражина тут как тут:

 

   - Я заварю вам кофе, Сергей Иванович, и заодно принесу сводки из

районов. Курьер с дискетами уже вылетел в Москву. Мистер Билл не очень-то

доверяет спутниковой связи. Перед обедом звонил мистер Дэвилз, но вас не

было, он перезвонил еще раз, но, узнав, что вы вздремнули, просил не

будить.

 

   За окном кто-то кинул в небо стаю черных птиц. Они разбились о голубое

дно, растеклись по нему пестрым пятном, снова собрались воедино и длинной

лентой исчезли в пролетал между далекими многоэтажками. Когда-то я видел

нечто подобное. Новый отсчет времени начался в эту минуту. Птицы,

вероятно, чувствуют не только дождь или бурю.

 

   Это за окном. А здесь...

 

   В апреле наш филиал занимался не только скупкой биоэнергетической

субстанции, но и контролировал половину культурно-массовых заведений

города и области.

   Там проводились различные шоу на американский манер, и публика туда

валом валила в ожидании шикарных и красочных зрелищ. Меня удивляло только

одно: почему "перпетум мобиле", вроде бы по смыслу связанная с техническим

прогрессом, совершенно не интересуется производством, добычей и

распределением природных ресурсов и т. п. В то время, как другие импортные

строители капитализма в России рвали из-под носа, "перпетум мобиле".

отслеживала политику и культуру, скупая кинотеатры, дворцы культуры,

демонстрационные залы и стадионы.

 

   Между тем, события развивались с головокружительной быстротой. Карьера

моя вовсе не была упрямым подъемом наверх, а была буквальным скольжением с

горы в сторону всевластия, вседозволенности и материального благополучия.

А это, уверяю Вас, даже из самого стойкого аскета-материалиста-атеиста

может сделать за определенный срок законченного эгоиста, полного

премудростей самооправдания. А ну-ка, господа чиновники, добавьте

что-нибудь из собственного опыта!

 

   В ближайшие дни мне предстоял перелет в Нью-Йорк для знакомства с

руководством компании, а также для участия в каких-то торжественных

церемониях. Билл по этому поводу говорил, что передо мной откроются новые

перспективы. Мол, с обычной человеческой точки зрения я своей удачи даже

оценить не могу. Все это должно будет происходить в забытом Богом городке

Хеллоуине, где-то посреди прерий, воспетых Фенимором Купером.

 

   Звонок "дядюшки" Сэма застал меня как раз в тот момент, когда я

обдумывал планы на ближайшие дни. Он как всегда вкрадчиво-вежливо

поинтересовался моим здоровьем, "не разбудил ли?". Суть же разговора

сводилась к тому, что 22 апреля мы с Биллом должны быть в Хеллоуине. Надо

- так надо. Хоть Хеллоуин, хоть Лысая Гора. Ехать не хотелось по причине

природной лени, и я попытался намекнуть, что без меня может уменьшиться

количество закупаемых биоэнергетических субстанций, что, в свою очередь,

повлияет на работу вечного двигателя. Даже не знаю откуда ко мне пришел в

голову такой вопрос:

 

   - А что будет, когда мы скупим все биоэнергетические субстанции?

Кончатся люди - кончится топливо?

 

   - Нет, - ответил невозмутимый Сэм Дэвилз, - для работы "перпетум

мобиле" достаточно одной субстанции.

   Количество - это уже вопрос мощности. Чем больше, тем мощнее. Но будьте

спокойны, пока двигатель питает хотя бы одна субстанция, он будет

функционировать. И уж если есть хотя бы одна субстанция, то всегда

найдутся вторая и третья. Так что не отлынивайте от поездки, тем более,

что это не обязательный выезд в совхоз на уборку картофеля.

 

   Андрей прорвался ко мне на правах старого друга. Он тащил с собой за

руку седую бабулю-одуванчика, которая, похоже, не очень-то хотела быть

гостем этого кабинета. За спинами их маячила Гражина, пожимала плечами:

мол, Ваши друзья - Вы и разбирайтесь. А за ее спиной стоял Варфоломей и

всем своим видом выражал подозрительность и неудовольствие по поводу

появления здесь Андрея. Андрей же аккуратно закрыл за собой дверь, усадил

старушку и сел сам.

 

   - Это моя бабушка. Баба Лина, - представил он спутницу.

 

   - Насколько я помню, у тебя последние десять лет не было бабушки, - то

ли возразил, то ли спросил я.

 

   - Я - троюродная, - ответила за Андрея старушка, которая, по всей

видимости, стала понемногу осваиваться. Голос у нее был мягкий и добрый.

 

   Не знаю почему, но присутствие Андрея раздражало и тревожило меня. А уж

ходить на работу к друзьям, таская за собой бабушку, это совсем ни в какие

ворота. Мне ничего не оставалось, как сесть в свое кресло и ждать

продолжения этого спектакля. Уловив мое состояние, Андрей "успокоил":

 

   - Ты не переживай. Мы только посмотрим на теоя и уйдем. Баба Лина очень

хотела посмотреть, кто тут у нас скупает биоэнергетические субстанции. Да

и у меня к тебе дело.

 

   -Выкладывай, - я был насторожен, ждал подвоха

   или насмешки. Если Андрей трезв и при этом не сочиняет стихи, значит он

одержим чем-то другим. И сам черт не знает, что у него на уме. Последний

раз во время такой одержимости он занимался скупкой птиц на базаре,

которых отпускал на волю. Когда во время очередного запоя я спросил у

него, зачем он это делал, он совершенно серьезно ответил: "Я где-то читал,

что птицы - это души умерших людей". Теперь рядом с ним сидела занятная

старушка и добрыми большими глазами изучала меня самым бесстыдным образом.

 

   - Ну что? - спросил у нее Андрей. - Как наш инвалид американского труда?

 

   - Так и есть, милок, - ответила баба Лина.

   Я даже не представлял себе, что я должен делать в подобной ситуации.

Они точно состояли в каком-то сговоре в отношении меня.

 

   - Так какое у тебя дело? - не совсем любезно повторил я.

 

   - У тебя есть заместитель?

 

   - М-мм... У меня есть дюжина помощников в городе, есть отделения в

других городах области. Так что...

 

   - Я хочу быть твоим заместителем, непосредственным заместителем.

Человек номер два - понимаешь. - огорошил меня Андрей.

 

   - Н-но...

 

   - Не сомневайся, а лучше посоветуйся со своим боссом. Только скажи ему,

что за два-три месяца своей работы твоим заместителем я отдам фирме свою

биоэнергетическую субстанцию.

 

   - Он согласится, - в этом я был совершенно уверен, условия Андрея были

излюбленным вариантом Сэма Дэвилза. И все же я потянулся к телефонной

трубке, чтобы услышать его очень довольный голос и получить

соответствующее разрешение.

 

   - Кстати, возьмите поэта с собой в Хеллоуин, - заключил Сэм Дэвилз.

 

   - Но ведь ты не собирался продать свою биоэнергетическую субстанцию? -

попытался я отговорить его. Но он только махнул рукой: делай, как сказано.

 

   Через несколько минут мне пришлось пригласить в кабинет Гражину и

Варфоломея и представить им своего новоиспеченного заместителя. Описывать

выражение их лиц необязательно, хотя уже использованное мной словечко

"офонарели" подходит более всего.

 

   - Но у нас только одна машина, сэр, - то ли возразил, то ли озадачился

Варфоломей. Гражина промолчала, и я поймал взгляд Андрея на ее зовущих

ногах.

 

   Вечером Андрей вынудил меня устроить грандиозное застолье старых

друзей. Отметить его "повышение по службе".

 

   - Русский поэт на службе американского бизнеса! - кричал он. И о чем-то

с серьезным видом шептался с Иваном.

 

   Не помню: кажется, я не пил больше месяца. И, может быть, поэтому

напился до чертиков. Процесс переливания так же похож на таинство, как и

деление клетки.

 

   Клетки мне снились ночью. Здоровенные клетки из толстых чугунных

прутьев. В них яростно метались запертые монстры. Опять монстры? Я бежал

меж двух рядов клеток куда-то по направлению к далекому свету.

   Монстры бросались в мою сторону, разбивая морды о металлические прутья,

и кровавые слюни текли из-под их уродливых брылей. Отсюда-то я легко могу

описывать всю эту мерзость. Но есть ли смысл? Всех тварей, созданных

когда-либо в Голливуде, не хватит, чтобы передать хотя бы треть их

слизского "великолепия".

 

   Тоннель кончился, и меня вынесло на залитую солнцем зеленую поляну. Из

грязного пьяного апреля в жаркий июль, под голубое облакастое небо.

Наверное, эта же неведомая сила сна уложила к моим ногам извилистую

тропинку к видимой за полем деревеньке. И следуя желанию этого сна, я

пошел по ней, а точнее полетел, как дух.

   И не чувствовал под собой ног. И от всего окружающего было невыразимо

хорошо на душе. Земными словами о неземном сказать трудно. Так хорошо

бывает редко, когда сливаешься в едином порыве с велемудрой природой.

   Наверное, в этом было что-то от человеческих представлений о рае. Опять

же ад был настолько недалеко, что я опасался оглядываться.

 

   Первым меня встретил небольшой дом на отшибе. Он приглашал распахнутой

настежь дверью, вылетавшими из окон от легкого ветерка белыми занавесками.

На какое-то время мне показалось, что именно этот дом я уже видел когда-то

в детстве. И был удивлен, что псевдоповторения случаются даже во сне.

Ложная память- кажется так это называется? Ложная?

 

   Кстати, я совершенно четко осознавал, что я сплю вдрызг пьяный в своей

холостяцкой квартире, и, наверное, рядом спит на полу Андрей. Но более

явственно я ощущал на себе дыхание лета, слышал пение птиц, шелест

деревьев. Раньше, в других снах, даже если и слышал что-либо, то все эти

сны все равно были глухие в сравнении с этой неожиданной полифонией.

Единственное, чего я не чувствовал - своего собственного тела. Прикасался

к траве, к палисаднику, к цветам под окном - и они отвечали мне осязанием

прикосновения, причем более ярким, нежели когда я трогал наяву их руками.

Тогда я, пожалуй, в первый раз подумал, что окружающая меня там апрельская

явь и не явь вовсе, а серый, с ватой в ушах, сон. И в этом сне крайне

редко случаются счастливые пробуждения.

 

   Поднявшись на низкое крыльцо, пройдя сени, я вошел в просторную светлую

комнату. И вошел так, будто бывал здесь тысячи раз. Небогатая обстановка:

стол (швейная машина на нем), стулья у стен, допотопный шифоньер,

половичок у входа, фотографии на стенах, иконы и лампадка в углу и кресло,

в котором сидела баба Лина. Она кивнула мне, даже, показалось, подмигнула:

 

   - Садись-садись, осмотрись, может, что нужное высмотришь или услышишь...

 

   И никакого вопроса не возникло в моем сознании. Я словно знал, что

будет дальше, как предугадываемый сюжет читаемой книги. Сел на плетеный

стул у окна и вдруг подумал: "Интересно, который час? Сколько времени,

если там ночь, а здесь день? И где часы? Здесь должны быть видавшие виды

ходики с гирями на цепях..."

   - А зачем здесь время?! - удивилась баба Лина. И от слов ее мне стало

вдруг настолько спокойно, что течение времени абсолютно перестало меня

интересовать. Я стал смотреть в окно на недалекие дома, на проселочную

дорогу и поразительно живой лес этого сна. В аккуратных деревянных домах

текла какая-то размеренная неторопливая жизнь, но здесь - на улице - она

ничем себя не выдавала. Тихий полдень замер у самого окна, и только еле

заметное движение облаков подталкивало солнце.

 

   Я не видел, когда в комнату пришел кто-то первый, но именно с того

момента она стала наполняться знакомыми и незнакомыми людьми, которые

садились на свободные стулья, стоя прислонялись к стенам, и все они

здоровались со мной и с бабой Линой. Те, которые казались мне знакомыми

или когда-то виденными, ничем не выражали своего отношения ко мне.

Говорили вполголоса о чем-то отвлеченном, были взаимно вежливы, и,

казалось, все знали что-то такое, чего не знал я. По крайней мере они

знали, зачем пришли сюда. Чтобы ничем не выдать своего беспокойства, я

снова стал смотреть в окно, поворачивая голову только ради очередного

"здравствуйте". И так продолжалось какое-то время или совсем не

продолжалось, просто было и все. Как я не чувствовал течение времени, так

не мог бы определить возраст хотя бы одного из присутствовавших. Просто в

этом доме не было такого понятия. Возраст был только у бабы Лины и у меня.

 

   И вдруг в комнату вошел ангел. Совершенно точно - это был ангел. Во

плоти или не во плоти, во всяком случае он был видим, и слепящие белые

одежды колыхались на нем. У ангела тоже не было возраста, но было красивое

просветленное лицо, и не было за спиной никаких крыльев. Зато каждому из

присутствующих он давал невидимые крылья. Их не было видно, но судя по

тому, как легко и радостно становилось людям, как они взмывали, выйдя на

улицу, в июльское небо - это были крылья.

   Когда комнату покинул последний человек, я, повинуясь инстинкту

коллектива, тоже подошел к ангелу. Подошел и услышал:

   - Дающему - дано будет. - И не дав мне крыльев, он повернулся и вышел.

   Так я стоял, ничего не понимая, и склонен был принимать происходящее за

простой, лишенный какой-либо логики сон, но голос бабы Лины рассудительно

успокоил:

   - Проснешься когда-нибудь, я тебе все растолкую.

   - Ты ведьма, баб Лина? - спросил я.

   - Ну уж только не ведьма, - немного обиделась старушка и торопливо

перекрестилась.

   - Тогда откуда ты в моем сне?

   - А где еще с тобой разговаривать, если ты наяву спишь? - и подтолкнула

меня - мол, иди.

   Так ничего и не поняв в этом сне, я побрел через поле обратно в свое

тело. И уже проснувшись, долго не мог избавиться от ощущения, что оно не

хотело пускать меня обратно. А, может, я не хотел в него возвращаться...

 

   С Андреем работать было веселее. Он поставил свой стол торцом к моему и

"обжил" его за какие-то полчаса.

   Завалил толстыми литературными журналами, рукописями и бумагами. Его

напускная деловитость заставила улыбаться даже степенного Варфоломея.

Гражине в свободное время он читал стихи и, надо сказать, произвел на нее

буквально трогательное впечатление, т. е. уже в первый вечер он мог

ощущать стройность ее фигуры, когда они сидели на подоконнике, а он

увлеченно наполнял комнату дремучим гекзаметром. Недовольны деятельностью

Андрея могли быть только Сэм Дэвилз и Билл, но они многозначительно

помалкивали, как будто так и надо.

 

   Больше всего от Андрея страдали посетители. В последнее время к нам

зачастили рационализаторы-изобретатели, шоумены и посетители с различными

психическими расстройствами. Первые просили спонсорской помощи,

утверждая, что их изобретение является величайшим открытием современности

(а наша компания, судя по ее названию, просто обязана помочь внедрению

этого инженерного чуда); вторые предлагали сотрудничество по организации

массовых мероприятий, дабы привлечь к деятельности "Америкэн перпетум

мобиле" новое поколение россиян (среди них действительно попадались ушлые

организаторы, которые более всего рассчитывали пронырнуть не только в

"перпетум мобиле", но и - саму Америку); последние представляли собой

целое воинство пророков различных вероисповеданий, инопланетян из

различных уголков Вселенной и фантастических романов, жителей параллельных

миров и родственников известных личностей - новый тип детей лейтенанта

Шмидта.

 

   Самыми безопасными были все же изобретатели, хотя их изобретения не

всегда можно было назвать безобидными. Один из таких рационализаторов

принес прибор, который он называл ПЭВД-1. Расшифровывалось это ПЭВД не

иначе как "преобразовать энергии вечного двигателя". Цифра "I" означала

одновременно его первенство в мире и единственность в числе. Принес ПЭВД-1

Евразии Борисович Сладков: физик, литератор и убежденный демократ - так он

представился. А на моем столе оказался небольшой металлический ящик-куб,

из которого тянулись два метровых провода с присосками на концах, а сверху

торчала направляемая антеннаштырь. Маленький тумблер на боку, вероятно,

был предназначен для включения этого незамысловатого прибора. Евразии

Борисович сразу же предупредил, что это еще опытный образец, который

нуждается в длительном совершенствовании. Суть действия прибора сводилась

к следующему: присосками он крепился к любой неподвижной части вечного

двигателя, антенна-пушка (так она, оказывается, называлась) приводилась в

боевое положение (!), т. е. должна быть направлена на нужный объект.

Включался тумблер, и пучок энергии превращал этот объект в вечную пыль

(при условии подключения прибора именно к вечному двигателю).

 

   - Таким образом можно стереть с лица земли ненужные горы, мешающие

строительству, осушить водоемы, разверзнуть небо, а при необходимости

продемонстрировать силу этого прибора врагам демократии.

   Единственный па сегодня недостаток этого прибора, - поэтический тон

Евразия Борисовича несколько поугас, - отсутствие блока регулировки

мощности, который я в данный момент разрабатьгваю. Для этого мне

необходимо знать хотя бы примерную мощность перпетум мобиле. Вот поэтому я

у Вас! - и он стал выжидательно улыбаться.

 

   Привыкший ко всякого рода "чудесам", я не решался сразу же обвинить

Сладкова в шарлатанстве. Первое, что я сделал, прощупал его индикатором и

определил наличие в нем рыхленькой биоэпергетической субстанции.

   Зато Андрей словно и не собирался никого разоблачать.

   Ои с самым серьезным видом стал осматривать прибор, одобрительно угукая.

 

   - Ну а если мы подключим этот прибор не к вечному двигателю, а к

чему-нибудь другому? - спросил он.

   - Действие прибора будет несколько другое и не будет носить

необратимого характера, как в случае с вечным двигателем. Если из вечной

пыли ничего уже создать невозможно, то из других состояний материи - не

исключено. Я, например, в качестве эксперимента подключал ПЭВэДушу к

своему холодильнику.

   - И?..

   - Моя квартира, часть соседних и лестничная площадка превратились в

морозильную камеру. В считанные минуты - иней на потолке и стенах,

представляете.

   Сугробы под ногами!

   - Невероятно! - Андрей вдруг оживился и окинул кабинет хозяйственным

взглядом. - Я думаю, у нас есть некое подобие вечного двигателя, чтобы

произвести опыт. Вот что может послужить этому хоть каким-то заменителем -

радио! Вечный говоритель! - и он перетащил ПЭВД на тумбочку в углу, где

едва слышно журчала речь диктора. - Кстати, с помощью регулятора мощности

мы, наверное, сможем регулировать мощность.

   Андрей вопросительно посмотрел на растерявшегося изобретателя.

 

   - Я бы хотел Вас предостеречь! - Евразии Борисович обрел дар речи. -

Трудно представить, во что преобразуется энергия нашего радио. Например,

мой сын подключил Прибор к своему горшку...

   - Наука требует жертв! - объявил Андрей, мусоля присоски, чтобы

закрепить их на корпусе репродуктора.

   Добавив громкости, он предусмотрительно направил антенну-пушку вверх, в

открытую форточку. И прежде чем мы успели придумать новые возражения, он

щелкнул тумблером прибора.

   Сначала это походило на скопившийся под небесами инфразвук. Набухающая

тяжелая черная капля - вот-вот оторвется от неба и сделает большую кляксу

на земле.

   Низкий и протяжный звук крался над крышами, заставляя испуганно

вибрировать стекла в оконных рамах. Подобный звук можно услышать, когда

ТЭЦ спускает пары, но этот все же был ниже и тревожнее. Не так ли звучали

иерихонские трубы? Если бы в этот момент близ города стояла штурмующая его

армия, то она неминуемо обратилась бы вспять, в бегство. По всем правилам

средневекового ужаса. Но уже через три минуты звук этот прекратился и

уступил место оглушительной какофонии из голосов, позывных радиостанций и

музыки всех стилей, времен и народов. Как будто кто-то настроил

радиоприемник на несколько волн сразу, или несколько радиостанций стали

работать на одной волне. Иногда та или иная "волна" забивала другие и

тогда можно было услышать что-нибудь знакомое. То прорывался вдруг недавно

забытый голос Горбачева - упражнения в словоблудии, то темпераментно

картавил вождь мирового пролетариата, обещая раздавить гидру мирового

империализма в духе лучших фильмов о революции, то "Роллинг стоунз"

   обещали всем сатисфакшен, то - какая-то реклама, то совершенно

неожиданно зазвучало: "Ахтунг! Ахтунг! Все шителя корода, кто не прошли

регистрация в комендатура путут секодня вечером иметь арест...", то

непроизвольно матерились китайцы, то - вальс, то - танго, то - рок... И

кульминация: все смолкло - зазвучала реклама "Америкэн перпетум мобиле":

   - Избавьте себя от биоэнергетической субстанции, - нежный женский, но

очень убедительный голос. Таким голосом взывают к ответной нежности.

   Это вывело Андрея из оцепенения, он тряхнул головой, как бы

освобождаясь от наваждения, и щелкнул тумблером.

   - Гениально! - выпалил он не менее удивленному услышанным и увиденным

Евразию Борисовичу. - Вы дали нам в руки не просто преобразователь, Вы

дали нам идеологическое оружие широкомасштабного действия.

   Ты ж задумайся, Сергеич, - он хитро посмотрел на меня, - телевизор и

радио обыватель может выключить, а это никак. Поди, дотянись до неба! Я

думаю, мы прямо сейчас заключим с Вами контракт на приобретение Вашего

изобретения, а также определим дальнейшее субсидирование его

усовершенствования. Деньги на лабораторию, необходимые приборы - все как

полагается, - он вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул.

 

   - А начнем мы, пожалуй, с разговора о приобретении Вашей

биоэнергетической субстанции. Предвижу, Вы, не раздумывая, пожертвуете ей

на благо человеческого прогресса. - И далее Андрей нагнал такого пафоса,

что Евразии Борисович геройски выпятил грудь, нахмурил брови и с сознанием

выполненного долга покинул нас, оставив на моем столе преобразователь

(якобы для демонстрации вышестоящему начальству) и свою биоэнергетическую

субстанцию в нашем компьютере. Он ушел, а его будущие планы согревали

толстые пачки рублей и долларов. Андрей же сразу после его ухода стал

звонить по телефону.

   - Иван? Это я. Ну так как, договорились? - и назвал ему адрес

незадачливого изобретателя. - Ага, и пусть спросят подробнее про

изобретение!.. Там на килограмм транквилизаторов хватит...

 

    Известный в городе шоумэн Марк Бжезинский явился к нам с видом

цивилизованного европейца, покоряющего первобытные джунгли. Притащив на

себе кроме шикарного броского костюма и модно остриженной бороды целый

коллаж парфюмерных ароматов, он без приглашения плюхнулся в кресло для

особо важных гостей и театрально забросил ногу на ногу. От такого его

поведения я почувствовал себя непросвещенным мумбу-юмбу, который в

неоплатном долгу перед снизошедшим до него европейцем.

 

   - Не стоит утруждать себя, - вскинул брови Марк Ефремович, когда я

машинально потянул из ящика стола индикатор, - я уже давно и плодотворно

сотрудничаю с "Америкэн перпетум мобиле" и потому прошу рассматривать мой

визит в рабочем порядке. (А я думал, надо вызвать оркестр и стрелять из

пушек!) Я просто хотел обговорить с Вами проблемы нашего сотрудничества.

Дело в том, что в нашу область с просветительской миссией приезжает

известный во всем мире проповедник и богослов Грэм Шуллер. Если вы

заметили, по городу уже висят плакаты с его портретами. Там еще написано

что-то типа: он говорит с людьми!.. Ну, естественно, в рекламных целях мы

сообщаем населению о целительных свойствах сеансов Грэма Шуллера. Ну

знаете там, массовое бросание костылей, танцы парализованных, избавление

от заикания и так далее. В духе иисусовых чудес.

   - А чем мы Вам можем помочь? - спросил я.

   - Не вы мне, а я вам. Причем почти за бесплатно!

   Мы уже оговорили этот вопрос с мистером Дэвилзом в Москве. Странно, что

он еще не позвонил вам. Мистер Шуллер также выразил свое согласие. Надо

проявлять большую активность в районах Сибири и Дальнего Востока - это

новое направление работы компании. Насколько я знаю, массовая

дебиоэнергетизация идет, мягко говоря, со скрипом. Более того, в городе

появились негативные силы, которые стремятся дискредитировать идею

общечеловеческого прогресса.

   - Давайте ближе к делу, - не слишком любезно перебил его Андрей.

   - Гм... Хорошо! Освобождение от биоэнергетической субстанции будет

пропагандироваться как путь к исцелению, выход к новым возможностям

человеческого организма. Многие, действительно, прямо на сеансе

почувствуют состояние эйфории. Это, разумеется, определенные приемы

воздействия и тонкости Грэма Шуллера. Кроме того, на специальных сеансах

для молодежи с выступлениями рок-групп мы планируем организовать донорские

пункты, где каждый сможет добровольно расстаться со своей

биоэнергетической субстанцией. Все это тоже определяется новой политикой

"Америкэн перпетум мобиле" в России. Ставка на материальную

заинтересованность в значительной степени отработала свой потенциал, и

пора выводить работу с клиентом на качественно новый уровень. Кстати, это

способствует сохранению финансовых и материальных средств фирмы. Мелочи,

которые тратятся на самые широкомасштабные рекламные кампании, не в счет.

Они окупаются с лихвой. Необходимая литература в город уже завезена. И

опять же, несмотря на высокие цены, она раскупается и не только окупается,

но и приносит прибыль. В основном это трактаты по самоусовершенствованию,

выжимки, винегрет из различных религий, верований, философских учений. Так

что, как видите, нами выполнена львиная доля работы.

   - Вопрос! - перебил его вновь Андрей. - По-моему, раньше мы заверяли

клиентов, что компания воспользуется их биоэпергетической субстанцией

только после их смерти, а сейчас получается, что этот процесс начинается

еще.-при жизни?..

   - О да! Хотя это не существенно. Дело в том, что последние

исследования, как объяснил мне мистер Дэвилз и как объясняется в

популярной литературе, показали, что отказ человека от биоэнергетической

субстанции уже при жизни оказывает влияние на его жизнедеятельность.

   Такие люди, как правило, легко достигают поставленных целей, у них все

в порядке с карьерой, они обладают пеплохим, а чаще - завидным здоровьем,

меньше подвержены стрессам, ну и в таком духе. Читайте научно-популярные

журналы, господа! Примером может послужить уровень жизни и состояние

здоровья населения развитых стран. А Россия, как всегда, ковыляет по своим

некончающимся непобедимым ухабам.

 

   - Да это, блин, лекция какая-то! - взорвался я.

 

   - Это не лекция, это уже ликбез! Естественно, все, о чем я только что

рассказал, определяет немалый рекламный момент, отказываться от которого

совсем не в интересах нашего общего дела, не правда ли? - Бжезинский с

вызовом посмотрел на Андрея.

 

   Мне все же стало немного обидно: приходит какой-то бывший деятель

совдеповской культуры и рассказывает мне, как я должен делать свою работу.

Но в том, что он только что здесь изложил, чувствовалась рука - стратегия

и тактика Сэма Дэвилза. Непонятно только, почему директор филиала

"Америкэн перпетум мобиле" в здоровенном областном центре узнает об этой

стратегии в последнюю очередь? Наверное, я должен был обидеться и начать

либо прогибаться перед своим руководством, либо послать всех далече и

похерить все эти мероприятия.

   Но во мне снова проснулось и восторжествовало безразличие. Я вдруг

понял, что с некоторых пор смотрю на все происходящее со мной и вокруг

меня со стороны. И чем дальше, тем труднее и ненужнее было прорывать его

пелену. Размышления мои об этом прервал звонок Сэма Дэвилза, который с

запозданием сообщил, что господин Бжезинский назначен моим вторым

заместителем и будет возглавлять региональный отдел рекламы. Мне было все

равно; Андрей, когда Бжезинский самозабвенно удалился, смачно выматерился.

 

   "Бурная деятельность" Андрея сходила на нет, если к нам прорывались

редкие продавцы биоэнергетической субстанции с "особыми просьбами". Он в

таких случаях садился за свой стол и начинал рыться в своих многочисленных

бумагах и клочках с рукописями, оставляя беседу с клиентом на меня. Было

заметно, как иногда он бросает исподлобья косые взгляды, но вмешивался в

разговор он редко.

   Что-то прорвалось в мою память, когда в кабинет вошла молодая

учительница старших классов средней школы. Где-то там, в бездонных

провалах этой хитроумной памяти, промелькнуло лицо Лены, и снова дверь

туда захлопнулась. Заскрипели засовы...

 

   Учительница была красивой молодой женщиной. Отсутствие обручального

кольца давало повод думать, что сама она об этом ничего не знает. Поэтому

бескорыстно жертвует собой ради воспитания подрастающего поколения.

Единственное, что портило ее выразительное лицо - жевательная резинка. От

усиленной борьбы с ней по лицу ее пробегали неприятные гримаски, и,

казалось, что даже серые спокойные глаза тоже участвуют в процессе

остервенелого, точно бесконечного жевания. Цвет неба в этих глазах был

мертвым, а выражение лица становилось тупым. Наверное, прочитав мои мысли,

она незаметным движением руки (поправила локон) постаралась избавиться от

своей челюстной спутницы и заговорила.

 

   - Знаете, я к вам пришла со своим выпускным классом. Они ждут на улице.

Их не пустил этот большой человек-негр. Но дело касается нас всех. Недавно

мы провели классный час о наших американских сверстниках, ну вообще о

сверстниках из других стран, очень долго рассуждали, сравнивали... - она

замолчала. Видимо, наступил момент, когда должна была прозвучать просьба

или предложение. - Сейчас многие школьники ездят в другие страны, чтобы

знакомиться с новыми друзьями, узнавать, как они учатся, чем увлекаются,

чем живут. Но это, сами понимаете, привилегия особых школ или забота

богатых родителей. Мы в это прокрустово ложе не умещаемся. Поэтому решили

обратиться к вам. У меня все ученики старше шестнадцати, паспорта у всех

на руках, поэтому решение принимают самостоятельно, да и родители, как мы

выяснили, в основном не возражают.

   Мы хотим поехать в Штаты. Естественно, денег на такую поездку да еще

целым классом у нас нет, но у всех нас есть эти самые биоэнергетические

субстанции. Мы читали в вашей рекламе о заветном желании, так что можете

считать это заветным желанием целого коллектива... - теперь она замолчала,

ожидая моей реакции. Зато за окном дружный хор начал скандировать: "?Ни-на

Иванов-на!... Да-ешь Шта-ты!..." Благодаря этому у меня появилась

возможность задуматься обо всем: я попросил ее сходить к своим питомцам и

заставить их замолчать.

   - У нас здесь не митинг в защиту туризма для неимущих.

 

   Пока она бегала, я снова ощутил в себе многозначительное "все равно" и

подумывал позвонить Биллу, чтобы организовать страждущим поездку после

выпускньк экзаменов. Андрей молчал, и я не стал обращаться к нему за

советом. Билл выслушал предложение Нины Ивановны и 11-а и, разумеется, дал

добро, начиная предлагать различные города и веси Нового Света. Вот тут и

вмешался Андрей.

 

   - Я не знаю, как там у вас в Америке, Билли, - он взял параллельный

телефон, - но у нас не принято торговаться с детьми. Вы носитесь по всему

миру со своей демократией и правами человека, а сами тут же отбираете у

детей последнее!

 

   - Но-о... - Билл несомненно растерялся. Что-то пытался сказать о правах

совершеннолетних детей, но Андрей хитро выворачивал разговор на свою

сторону и получалось, что именно эти права Билл сотоварищи пытается

попирать.

 

   - И вообще, я не думаю, что подобный подход красит "Америкэн перпетум

мобиле" в глазах мировой общественности! - вот как Андрей завернул. - Это

чистейшей воды антиреклама! Про эту поездку никто никогда не скажет, что

это визит доброй воли, гостеприимство и тому подобное! Это будет

называться однозначно - сделка! Сделка с детьми и их учительницей. Звучит,

Билли?

   - Но ведь у нас существует целое направление по работе с подрастающим

поколением! Вот и мистер Бжезинский считает...

   - Это не тот случай!

   - Вы так думаете? Г-хе... - и Билл сдался на милость победителя. - Ну

тогда оформляйте как благотворительную акцию с нашей стороны. Только

постарайтесь, чтобы сведения об этой акции попали в газеты, пусть

благодарная учительница что-нибудь придумает...

 

   И прежде, чем вошла Нина Ивановна, Андрей успел еще пару раз

матюгнуться в сторону замолчавшего телефона и удивился в мою сторону:

 

   - И чего там особенного? Сколько их фильмов не смотрю: у них там все

только через "фак ю" делается.

   Вся страна зафаканная. А с другой стороны посмотришь- здоровые,

красивые и умные люди. Вот Билл, например.

   - Единственное, что мне не по душе: Нина Ивановна ушла в полном

восторге от "Америкэн перпетум мобиле", - признался вечером Андрей.

   - У меня такое чувство, что мой заместитель всячески препятствует

приобретению биоэнергетических субстанций, - подначил я.

   - Кишка у меня тонка, - ответил Андрей.

   Нина Ивановна и 11-а ничего сверхестественного не просили. А случались

посетители совсем не в себе. Так, однажды к нам ворвался взъерошенный

очкарик и с порога командным тоном востребовал:

 

   -Я требую немедленного контакта с ними! И не смейте мне говорить, что

вы ничего об этом не знаете, Только дураку может быть не ясно, что ваши

биоэнергетические субстанции - это только ширма!

 

   Мы с Андреем переглянулись и насторожились.

 

   -Да-да! Прикрытие вербовки жителей на другую планету. И ведь платите

здешними ценностями, которые там ничего не стоят!

 

   В тот момент я чуть не подавился хохотом, но значительно позже Андрей

сказал, что как у всякого дурака, у этого тоже были им самим не

понимаемые, но все же правильные мысли. А я кусал губы, чтобы не

засмеяться.

   - И не надо многозначительных улыбочек! Лучше скажите - где они?

   - Кто?

   - Представители инопланетной цивилизации. Я имею полное право на

контакт! Мне не нужно ваших эфемерных материальных благ, моя

биоэнергетическая субстанция стоит значительно дороже, чем дача или

автомобиль! В обмен на нее я требую прямого контакта и непосредственного

участия в вашем проекте. Хочу быть первым колонистом!

   Нет, видали, каков космонавт, мать его! И не знаешь, смеяться над ним

или вызвать неотложку? И опять вмешался Андрей.

   - Вам каких? - спросил он. - Зелененьких? С рожками или без? А, может,

с двумя головами?

   - Кого? Каких? - не понял потенциальный контакте?.

   - Инопланетян!

   Этим чудаком потом занимался сам Сэм Дэвилз. Они открыли в городе целое

отделение уфологии при какомто краевом институте. Думаю, что претензий к

"инопланетной" фирме по качеству и количеству доставляемых гуманоидов не

было. Имя его вместо меня аккуратно запомнил компьютер Гражины.

   Но были и другие посетители.

   Маленькую женщину с сыном Гражина долго не пускала.

   - Да Вы поймите, мы же из района. Полдня на поезде ехали: нам только на

минуту - поблагодарить и все.

   Наверное, они так бы и не прорвались, но я пошел в это время то ли в

туалет, то ли по какой-то надобности к Варфоломею. Об этом я уже через

минуту не помнил.

   Увидев лицо женщины, я замер.

   - Вы помните меня? - обрадовалась она. - Вот, я даже визитную карточку

вашу сохранила! В буфете, на вокзале, помните!..

   - У Вас болел сын, - вспомнил и почему-то стало стыдно.

 

   - Точно! Вот мы со Стасиком к Вам приехали. Поблагодарить. Меня все

совесть мучает: как я Вам долг отдам. А Стасику лекарства очень помогли,

он теперь сам может писать и даже в школу пошел. Ну, Стасик, скажи сам...

 

   Стасик смущался, он смотрел куда-то себе под ноги.

   - Спасибо Вам... Большое... Возьмите, пожалуйста, от меня. Я сам

сделал, а раньше не мог, руки совсем не могли ничего держать, - и он

протянул мне сделанный из разноцветной проволоки брелок. С одной стороны

его лучилось оранжевое солнце, с другой - целый пейзаж: горы, синее озеро.

Все это из причудливых сплетений проволоки. Я даже примерно не мог

представить, как это сделано. Теперь Стасик смотрел на меня - как я оценю

его подарок. Подмигнув ему, я повесил брелок на связку ключей.

 

   У Вас когда-нибудь было чувство, что хотя бы часть жизни Вы прожили не

зря? У меня было. Ненадолго.

   Благодаря этому мальчику. Сентиментальность, скажете Вы. Но если

скажете, значит у Вас такого чувства не было, либо оно ложное.

 

   - Спасибо, - сказал я Стасику и его маме и уж совсем по-американски

добавил: - Могу я еще чем-то помочь?

 

    Наверное, американцы все же произносят эти слова от души. А мы? Когда в

последний раз Вам предлагали помощь на улице посторонние люди?

 

   Уже потом, заперевшись в своем кабинете, я думал:

   вот, ведь, парадокс - не будь этой самой "Америкэн перпетум мобиле", я

не помог бы этому мальчику. Не было бы у меня таких денег, да и вообще

меня бы там в тот день не оказалось. По чьей воле все произошло именно так?

 

   Шоу Грэма Шуллера проходило на Центральном стадионе. Учитывая

благоприятную метеосводку, Бжезинский отказался от услуг крытого Дворца

Спорта. Апрель как по заказу переломился в бархатное тепло. Даже стал

непревычно жарковатым, и жители города, снимая куртки и плащи, устав от

смурной зимы и задерганной жизни, стекались ручьями на выцветшие,

облупившиеся скамьи стадиона.

 

   Сотни плакатов и афиш зазывали обывателей, жаждущих исцелиться и

услышать истинное слово, на проповедь. Группа сопровождающих

электромузыкантов исполняла перед началом слащаво-органную музыку, даже

пели на разных языках какие-то невразумительные псалмы. Потеплевший

апрельский ветер разносил звуки по всему городу. Чересчур

лучезарно-улыбистые девушки в белых одеждах раздавали листовки,

призывавшие в расхожих и общих выражениях читающего стать добрым и

трудиться на благо человечества. Но что под этим подразумевали авторы этих

листовок объяснено не было. Вероятно, об этом знал Бжезинский, который

суетился на импровизированной сцене в центре стадиона.

 

   Мы с Андреем решили сесть на трибунах - "как простые смертные". Поэтому

листовки вручили и нам, а также открытки с фотографией и автографом

знаменитого проповедника (в народе ходили разговоры о целительном свойстве

этих штамповок). Отказаться от этих полиграфических услуг было невозможно:

улыбки девушек подкупили бы самого Торквемаду. Поставленные на обеих

бумагах кресты означали, наверное, принадлежность к какой-либо

христианской церкви или ко всем сразу. Андрей скомкал эти листовки, не

глядя.

   - И многие будут приходить под именем моим... - сказал он.

   - Что?

   - Поют, говорю, сладенько. Колыбельно поют.

   Пение закончилось и к микрофону подошел Бжезинский. Ни "здравствуйте",

ни "уважаемая публика", но зато вырвалось из динамиков повелительное и

многозначительное:

   - Я прошу всех встать.

   И все встали. Почти все. Я даже испугался этого дружного, чуть ли не

армейского вставания. Остались сидеть немногие. В нашем секторе это были

мы с Андреем, стриженый парень слева от нас (не суд, мол, вскакивать тут,

что-то подобное крикнул он в нашу сторону, ожидая поддержки) да еще

старушка, которая, судя по ее отсутствующему виду, не очень-то сознавала,

зачем она здесь оказалась.

 

   - Слово Грэма Шуллера - это полет радости в Вашем сердце! - патетически

(по законам жанра) продолжал Бжезинский. - Примите его в ваши сердца и оно

навсегда облегчит вашу душу!

 

   Грэм Шуллер был академичен: черный смокинг, аккуратная бабочка и

белоснежные воротничок и манжеты.

   Он даже больше походил на конферансье или церемонимейстера, чем

расфуфыренный Бжезинский. Лицо его действительно было добрым и

располагающим. Ничего не было в нем, что могло бы насторожить собеседника.

   Но и не было в нем настоящей открытости. Как это объяснить? Что взять

за эталон открытости? Да возьмите любую улыбку Гагарина с любой фотографии

и Вы увидите ее! Улыбка Грэма Шуллера была тренированной! И была в каждом

его слове, в каждом его жесте. Он был обаятелен и невелеречив, и все же

мелькало в нем показушное, театральное, может быть, это была навеваемая им

самим и его окружением причастность к сверхъестественному. Как он не

пропевал каждую фразу (заставляя, между прочим, повторять за собой целый

стадион) - но акцент иностранца вливал в бочку меда ложку фальши. И все же

три четверти сидящих на стадионе завороженно слушали, повторяли всяческие

нелепости, когда он требовал этого, и мамаши пшикали на баловливых

неугомонных детей, чтобы те заглядывали в рот иностранного кумира. Была в

этом какая-то магия, раз целая толпа еще недавно самых отъявленных

атеистов сознательно участвовала в этом словесно-музыкальном колдовстве. И

даже умытое весной чистое голубое небо над Центральным стадионом тоже

колдовало, выполняя роль безоблачной декорации. И неслись в него усиленные

мощными динамиками слова, наспех переведенные на русский язык, но все же

до конца непонятных шуллеровских молитв.

 

   Кульминацией зрелища стал обещанный танец "хромоножек". Якобы

вдохновленные общением с Шуллером, они отбросили костыли и трости и очень

правдоподобно, прихрамывая, на нетвердых (но все же ходячих) ногах

устремились с трибун к сцене, плакали и обнимались.

   Кто-то встал с инвалидной коляски. У некоторых перестали трястись руки,

дергаться глаз, и мальчик, которого принесли на руках (интересно, почему

именно этого мальчика заметил весь стадион и говорили потом именно о

нем?), сделал несколько несмелых шагов, чем привел публику в изумление и

вызвал реки умильных слез.

   Если бы на сцене не подвывал этому всеобщему ликованию Бжезинский, я бы

со спокойным сердцем принял исцеления за чистую монету. От знаемой

подстроенности меня просто воротило. Андрей же потом утверждал, что в

воздухе и без того пахло дешевым обманом, поэтому он сквернословил сквозь

зубы и презрительно щурился. И даже благая идея и речь проповедника не

могли вытравить из нас чувства стыда за всех, кто присутствовал при этом

цирковом действе. Никто из этих удивленных горожан не увидит, как

суетливые помощники Бжезинского скрупулезно соберут инвентарь: трости,

костыли, укатят инвалидную коляску, а профессиональные актеры захолустных

театров сядут в тот же поезд, что и Грэм Шуллер, чтобы поражать чудесами

исцеления жителей других пасмурных городов. И даже если кто-то скажет об

этом вслух, как это делаю я, ему не поверят, потому что верить Грэму

Шуллеру легче, проще и выгоднее, потому что ему хочется верить. Он

"приносит радость и счастье"

   и ничего не требует взамен.

 

   - И ведь действительно хочется чуда! Махом и оптом! Чтоб без покаяний и

страданий! Раз, два - и чудо!

   И хорошо, блин, всем вокруг. И охреневшее голубое небо над головой, -

сказал, почти выкрикнул сидевший рядом со мной поэт.

 

   От братства всех народов перешел Грэм Шуллер к "Америкэн перпетум

мобиле". Нет смысла и желания повторять его бред об общечеловеческом

прогрессе. Речь Горбачева с американским акцентом - вот что это было.

   Разница только в том, что горбачевское многословие не являлось тонко

продуманной рекламой одной отдельно взятой компании, тот рекламировал

целый образ жизни.

   И не раздавал Горбачев задремавшим слушателям после своих выступлений

бесплатных библий, изданных в Чикаго, Я сказал об этом сравнении Андрею.

Сначала он чертыхнулся, затем перекрестился:

 

   - Свят, свят, свят... Не к выборам будет помянут.

   У небольших лотков, где раздавалась бесплатная литература, оснащенных

лучшими штатовскими компьютерами, можно было расстаться со своей

биоэнергетической субстанцией, которая, оказывается, осложняла человеку

его существование на бренной земле. Как по инерции, как за последней

стадией шуллеровского исцеления к лоткам выстроилась очередь.

   - Я где-то читал, что первый такой компьютер стоил по воле своих

создателей 666 долларов. Совпаденьице, мать их в сельсовет! - это сказал

Андрей, рассматривая мигающую экраном персоналку. - Да и яблоко

надкушенное на нем изображено.

   - Ну и что, что 666? - пожал я плечами.

   - Число зверя, дьявола - вот что! - раздраженно пояснил Андрей, и взяв

с лотка мини-издание Нового Завета, сунул его мне в карман. - Хотя бы

такой, американский, прочитай, чтобы детских вопросов не задавать.

   - А я читал: "Макинтош" - лучший в мире компьютер.

   - А я не возражаю...

   На вечернее выступление Грэма Шуллера для молодежи, где должны были

выступать еще известные рокгруппы, мы с Андреем не пошли, хотя Бжезинский

торжественно обещал незабываемый взлет популярности "Америкэн перпетум

мобиле". Я же объяснил ему, что этот взлет начинался в подвальной

забегаловке на вокзале. И потом, когда мы пили с Андреем водку на моей

захламленной кухне, я признался ему, что сегодня испытал жуткий приступ

ненависти к своей фирме, а сейчас мне вообще тошно. Услышав это, Андрей

скривился и покачал головой:

 

   - Похоже, тебя только водка и может разгипнотизировать. - Он взял с

полки томик Достоевского и, полистав, вдруг стал читать вслух: - Народ

божий любите, не отдавайте стада отбивать пришельцам, ибо если заснете в

лени и в брезгливой гордости вашей, а пуще в корыстолюбии, то придут со

всех стран и отобьют у вас стадо ваше, - и, помолчав, захлопнул книгу. -

Предсмертные наставления старца Зосимы. Девятнадцатый век. Пророк

Достоевский. Стадо... Толпа! Интересно, чем были заняты в это время наши

священники?

 

   Тогда я не понял, что так беспокоило Андрея. Меня больше волновало

происходившее во мне необъяснимое беспокойство.

 

   - У меня иногда бывает чувство, будто я уже умер и только как

безвольный наблюдатель брожу по этому свету. Мне кажется, что я помню то,

что будет и забыл то, что было.

 

   Об этом же говорила Лена. Она принесла мои постиранные рубашки, которые

лежали у нее уже не первый месяц. Были ли эти сорочки поводом, чтобы

прийти?

   Честно говоря, я был просто рад, что они у нее оказались - и у нее

оказался повод посетить мою холостяцкую берлогу. Это были первые стиранные

рубашки в моем доме за несколько месяцев. Грязные я просто выбрасывал,

всякий раз скупая в каком-нибудь магазине почти все импортные сорочки

своего размера. "Каждая сорочка - это несколько кирпичей Вашего коттеджа в

центре города!" - изумлялся Варфоломей, глядя, как я заваливаю упаковками

заднее сиденье нашего "линкольна". "И ты хочешь, чтобы я строил свой дом

рядом с нашими самыми известными клиентами? - отшучивался я. - Моя

расточительность - не больше, чем холостяцкая лень".

 

   Глядя на то, как Лена моет посуду, я вспоминал серый похмельный январь,

измеренный вдоль выпитыми бутылками и заваленный консервными банками.

Январь, в котором безысходности было больше, чем снега, но над ней, над

этой безысходностью точно также стояла Елена и была абсолютно уверена, что

чистая посуда и постиранное белье важнее глухого отчаяния, в котором

прозябал предмет ее забот.

 

   Теперь она мыла посуду и снова негромко ругала меня за все подряд. Мол,

у кого в доме непорядок, у тою и в душе хлам, и рассказывала сказку про

снежную королеву.

   В сказке я оказался мальчиком, сердце которого постепенно превращается

в лед.

 

   - Там еще была девочка, которая растопила это сердце, - усмехнулся я.

 

   Она повернулась ко мне, и я впервые увидел в ее глазах тихую

долготерпимую обиду.

   - Если ты рассчитываешь на меня... То... - она вновь повернулась к

посуде, чтобы я не видел, как в глазах у нее появились слезы. Просто

выплеснулись от избытка этой затаенной обиды. - Ты правда не помнишь, как

приходил ко мне в марте? Андрей сказал, что ты ничего не помнишь. Напился?

- и вдруг резко повернулась. - Герда тебе нужна, говоришь?! У тебя есть

этот злополучный индикатор биосубстанции?

   - Конечно.

   - Принеси.

   Взяв в руки индикатор, она направила его на меня и спросила еще раз:

   - Значит, ты не помнишь? Тогда скажи, какая лампа должна загореться?

   - Никакая. Я же сотрудник "Америкэн перпетум мобиле".

   Лена нажала на кнопку, индикатор в ее руках вспыхнул зеленым светом, а

она стала насмешливо улыбаться.

   - А теперь ты, господин-мистер-товарищ...

   Я взял индикатор и, направил его на себя, нажал кнопку. Также уверенно,

как только что горела зеленая, загорелась красная лампа. "Да она на меня и

раньше М№гала", - подумал я.

   - Только не вздумай докладывать своим боссам, - услышал я голос Лены

сквозь сумбур и вязкую тупость в голове.

   - Он неисправен, - лучшее, что я мог придумать в этот момент.

   - Скорее, ты неисправен.

 

 

                                 ЧАСТЬ IV

 

   Я Вам со всей ответственностью заявляю: у меня ни разу не заложило уши!

И вообще, толстопузый, как буржуй Маяковского и с виду неуклюжий "боинг"

рванулся в небо под углом почти 90°. Этот взлет разбил для меня миф о

превосходстве отечественной авиации. При взлете пилот закладывал такие

виражи, что пассажиры должны были выпадать из кресел, но этого не

происходило. Более того, я не ощущал никаких мало-мальских перегрузок.

   Как только мы прорвались за сугробы низких облаков над Шереметьево,

половина пассажиров смачно закурила, раскрыв газеты и журналы, а там, где

в родных "тушках" я привык видеть вечногорящую надпись "Не курить.

   Пристегните ремни", засветился телеэкран. После научно-познавательного

фильма о правилах пользования кислородными масками и спасательными

жилетами желающие могли любоваться североамериканскими пейзажами,

городскими достопримечательностями и сценами счастливой американской

жизни. Уже через несколько минут появились обаятельные стюардессы с

тележками, на которых прекрасно помещался магазин "соки-воды", пивной

ларек и водка-виски-брэнди на выбор.

 

   Андрей тоже закурил. Но закурил "Беломор", что привлекло к нему

внимание близсидящих пассажиров и оказавшихся неподалеку стюардесс. После

трех затяжек ему пришлось объяснить, что содержимое его папиросы не

является никаким видом наркотиков. Видимо, пассажиры "боингов" не часто

курят "Беломор". Билл, который сидел ближе к проходу, посмеиваясь,

объяснил на английском удивленным стюардессам, что такое папироса и с чем

ее едят. Нам он сказал на русском:

 

   - Самое интересное и самое скучное - океан. До него можно спать и над

ним можно спать. Я предпочитаю спать все время полета - плохо переношу

разницу во времени, - и, откинув спинку кресла, с явным удовольствием

закрыл глаза.

 

   Я стал смотреть в иллюминатор: хотелось узнать - правда ли, что русское

небо не похоже на небо Европы или Америки. Потом понял - это заметно

только снизу.

   Сверху небо везде одинаковое...

   Мы тоже уснули, когда напились. Водка, пиво и девять часов висения в

воздухе между Старым и Новым Светом - это даже не повод напиться, это

обязательный ритуал. В этом нас убедили многочисленные соотечественники.

Кроме того, мы не рассчитывали, что этот день удлинится почти наполовину.

   Уже когда самолет провалился под облака, заходя на посадку, Билл

растолкал нас. Я уставился в иллюминатор, надеясь разглядеть муравейник из

небоскребов, за крыши которых мы должны были цепляться, но с моей стороны

был виден только океан. Лишь когда лайнер маневрировал, запрокидывая бока,

мелькнуло побережье Лонг-Айленда.

 

   На посадочную полосу мы плюхнулись также неожиданно (но мягко!), как и

взлетели в Шереметьево. Аэропорт "Джей Эф Кэй" (то бишь имени президента

Кеннеди) встретил нас прекрасной солнечной погодой и размеренной суетой.

Первое, что я сделал, ступил на землю, посмотрел на небо. Оно здесь,

действительно, было другим. Последнее русское небо, которое я видел -

пасмурное апрельское над Москвой - было похоже на застиранное плоховыжатое

белье, с которого постоянно капает.

   Русское небо было усталым и печальным, медленным и степенным, мудрым и

необъятным. Небо над Нью-Йорком виделось совершенно иным - более щедрым,

это небо работало на людей, оно не заставляло думать о небе, потому что

было солнечно-идеальным. Я потом понял - это даже не небо - это крыша!

Добротная сияющая крыша над сияющей Америкой.

 

   - Я бы сказал, что ты ловишь ворон, - заметил Андрей, когда мы

усаживались в микроавтобус с надписью "Америкэн перпетум мобиле".

 

   - Мыслишь не масштабно, не по-американски, - отшутился я. - Здесь можно

ловить только "боинги".

 

   Билл объяснил, что от аэропорта час езды до М^анхэтэнна. Нью-Йорк нам

предстоит увидеть в другой раз, потому как нас уже ждет другой самолет.

Нужно ехать в другой аэропорт.

 

   И все же минут через двадцать-тридцать Андрей не выдержал:

 

   -Я понимаю, что я в служебной командировке, но если не сейчас, то уже

никогда не почувствую себя русским туристом в Америке.

 

   - Что для этого нужно?

 

   - Хотя бы зайти в магазин! - естественное желание бавшего строителя

коммунизма.

 

   Билл попытался нас отговаривать, ссылаясь на то, что мы проезжаем не в

лучшем районе, но Андрей настаивал на своем, и я поддержал его. Мы

прижались к тротуару где-то в неположенном месте, и Биллу тут же пришлось

объясняться с чернокожим полисменом. Улица вокруг текла человеческими

фигурами и автомобилями, шум казался вечным и неодолимым, и негров было,

пожалуй, больше, чем в Африке. Русский негр Варфоломей показался бы здесь

добродушной снегурочкой.

 

   Андрей все же нырнул в какую-то лавку, где продавали радиоаппаратуру и

компакт-диски, и мне пришлось последовать за ним. В магазине оказались

опять таки негры. Следует сказать, смотри они на нас совсем не в духе

привитого нам интернационализма и антирасизма. Скорее наоборот. Один из

них даже "факнул" что-то про мой джентльменский вид. Но уходить сразу было

позорно и трусливо, я принялся рассматривать прилавки, Андрей же вдруг

проявил интерес к плэйерам и купил самый дорогой, который здесь был. В

довесок он взял две кассеты:

 

   Рэя Чарльза и Тину Тёрнер. Но и этот непонятный мне акт

интернационализма не удался. На нежелательность нашего здесь присутствия

нам "намекнули" по-другому:

   здоровенная горилла, перемалывающая своими челюстями полкило бабл-гама,

просто и откровенно бзднула в нашу сторону, дико захохотав. Андрей сквозь

зубы помянул мать этого негра, но невозмутимо надел наушники и вышел на

улицу. Больше он не просил останавливать машину на улицах славного

Нью-Йорка. А я позабыл у него спросить - на хрена ему плэйер, начиненный

негритянской поп-музыкой.

 

   В маленьком частном аэропорту нас посадили на подобие "Як-40" и повезли

навстречу оранжевому закату.

 

   Хеллоуин - городок из ковбойского вестерна. По степени заброшенности он

превосходит наши самые захолустные райцентры, и, судя по той дороге, что

привела нас сюда, более забытого Богом места в Америке не сыскать. И хотя

Билл уверял, что маленькие города Соединенных Штатов самые чистые, на

улицах Хеллоуина словно только что прошла первомайская демонстрация -

ветер нес ворохи пестрого мусора: яркие этикетки, пакеты, кожура и

скорлупа от всего, на чем они могут быть, обрывки рекламных плакатов, афиш

и газет.

   Именно мусор делает Хеллоуин пустынным и заброшенным. Здесь будто еще

вчера бурлила цивилизация, а сегодня городок превратился в декорации уже

отснятого и тут же забытого фильма.

 

   Странным казалось то, что "Америкэн перпетум мобиле", которая без

ощутимых затрат могла купить для своих нужд несколько кварталов в

Нью-Йорке или СанФранциско, выбрала затерянный в прериях Хеллоуин, где

жили хмурые неразговорчивые люди, собранные со всего континента по

принципу замкнутости. Казалось, их лица ничего не выражают, кроме

природной, только им понятной суровости. Наверное, такими были лица

освоителей Нового Света. Исключение составлял персонал небольшой, но на

удивление шикарной гостиницы, в которой нас разместили. Здесь царили

профессиональная обаятельность и покупаемая услужливость. Несмотря на свою

видимую заброшенность и провинциальность, городок был цивилизован во всех

смыслах этого понятия.

   Отсюда, например, без труда можно было дозвониться до нашего Кологрива.

Попробуйте сделать подобное в обратном порядке.

 

   Судя по всему, достопримечательности в этом городе не прижились, война

и стихийные бедствия обходили его стороной, а экскурсий для нас ^е

предполагалось. Поэтому мы с Андреем предприняли самостоятельную

пешеходную прогулку по главной улице (Хеллриверз стрит), которая тянулась

через весь Хеллоуин с запада на восток и начиналась от стоящей на окраине

бензоколонки. Дватри административных здания, пара пивнушек и несколько

магазинов-лавок - вот далеко не особые приметы Хеллзриверз стрит,

начинавшейся от бензоколонки на одной окраине, и упиравшейся в чугунные

литые ворота огромного серого особняка - с другой.

 

   Дом этот, огороженный черными копьями чугунной ограды с насаженными

внутри нее аккуратно подстриженными кустарниками, издали показался мне

дворянским особняком, перенесенным сюда из России XIX века. Но уже через

несколько минут это "показалось" развеялось. Его рассеяли охранники

(прилизанные мордовороты с рациями и автоматическими винтовками), которые

сонно прогуливались по периметру ограды. На нас они не обратили внимания,

поэтому мы подошли к самой решетке, чтобы рассмотреть дом поближе.

 

   Аллея, начинавшаяся от ворот, обрывалась у лестницы из черного мрамора.

За двумя рядами гладких колонн виднелись двустворчатые двери, мощь и

негостеприимность которых были сродни крепостным воротам средневекового

замка. И ничего нельзя было увидеть в окнах этого дома. Они были такими же

темными, как и камень, из которого бьш построен весь дворец. Два этажа по

высоте можно приравнять к нашей пятиэтажке. Мрачное величие его венчала

высеченная под углом крыши на фасаде шестиконечная звезда с расходящимися

вдоль по стене маленькими пятиконечными. Других знаков и вывесок на здании

не было.

 

   - Логово, - определил Андрей. - Есть у них Белый дом, а это, выходит,

Черный. Готов поспорить, простому смертному легче попасть в рай, нежели за

эти двери.

 

   Я представлял себе, как должен выглядеть этот дворец сверху, с высоты

птичьего полета. Как въезжают в него бронированные "роллс-ройсы", как один

этот дом перевешивает в мрачном пейзаже весь Хеллоуин, и даже получается,

что дорога через весь штат ведет только к нему, чтобы ни с того ни с сего

оборваться у его ворот. А, может, она и проложена ради этого? Андрей

потянул меня обратно, и я вернулся на землю.

 

   - Потолки здесь высокие, - приметил я положительное.

 

   Обедали мы, как в пионерском лагере, в определенное время в гостиничном

ресторане. Присматриваясь к сотрапезникам за другими столиками, я

определил, что кроме нас здесь есть (т. е. питаются) другие русские...

Украинцы, узбеки, белорусы, татары, французы, китайцы, малайцы и прочая и

прочая. Мне показалось, что я видел цыгана, но утверждать не берусь. Так

или иначе можно было подумать, что мы попали на очередное заседание ООН

или в Артек для взрослых.

 

   Билл постоянно сопровождал меня. Пас. Похоже, Андрей интересовал его

постольку, поскольку он оказывался рядом со мной. И Андрей вел себя как

заправский турист. Везде ходил, не расставаясь с купленным в НьюЙорке

плэйером, почти не снимая наушников. Плэйер и еще какую-то чепуху он

таскал в сумке через плечо, отчего был похож на школьника-переростка. Мне

же было не до отдыха. Приходилось ежедневно выслушивать биллионы (от слова

Билл) наставлений, суть которых сводилась к тому, что я поднимаюсь на

новую ступень по иерархической лестнице "Америкэн перпетум мобиле", что я

не должен многому, с чем мне предстоит столкнуться, удивляться. Наоборот,

мне следует привыкать и настраиваться на некоторые, может быть,

символические, но немаловажные акты. В любом случае я должен сохранять

спокойствие и гордиться своей принадлежностью к крупнейшей американской

компании. Большего он не объяснял. Зато многое пытался объяснить для себя

Андрей. В то утро он спросил меня:

   - Тебе не хочется выйти на субботник?

   - На ленинский? - не понял я.

   - У них патологическая любовь к цифре 22! Дом номер 22, быть в

Хеллоуине 22 апреля, у меня так и напрашивается продолжение - 22 июля, 22

декабря...

   - А декабрь-то причем?

   - Самая короткий день в году. Праздник зимы и темноты.

   - Ты утрируешь.

   - Черт его знает.

   Но день 22 апреля действительно начинался, и нам предстояло удивляться

чем дальше, тем больше.

   После завтрака Билл пригласил нас на "небольшую экскурсию",

ознакомиться с некоторыми реликвиями "Америкэн перпетум мобиле" и "совсем

немного поработать". Это "совсем немного", как мы поняли, касалось только

меня.

   - Раньше мы не посвящали в это рядовых сотрудников, но теперь многое из

нашей истории деятельности открыто даже для гостей, - рассказывал Билл в

машине. - Это определяется мощью компании, ну и, конечно, изменением,

лучше сказать - просветлением в умах человеческих. Пора темного

средневековья и коммунистической морали миновала. Хотя, следует

признаться, мы неплохо пользовались услугами и той и другой инквизиции.

   - Какое отношение имеет инквизиция к современным Соединенным Штатам? -

спросил я.

   - Никакого. Она имеет отношение к "Америкэн перпетум мобиле".

Косвенное, разумеется. О вечном двигателе тогда хотя и думали, но о таком

виде топлива даже смутно не догадывались. Тем не менее, о некоторых

прозрениях можно сказать с полной уверенностью.

   Нас везли на западную окраину, и я сразу же вспомнил о серо-черном

особняке. Да и увидив его в первый раз, я не особенно сомневался, что этот

дворец принадлежит "нашей" компании. Иначе для чего тогда нужен весь

Хеллоуин со всеми его хмурыми жителями?

   - Скажите-ка, Билл, а почему мистер Дэвилз не полетел в Штаты? -

спросил Андрей. Я тоже вопросительно посмотрел на Билла, которому в

общении с нами явно не хватало дьявольской проницательности и нетерпящего

возражений тона Сэма Дэвилза.

 

   - Нынешняя ситуация в России не позволяет директору такого крупного

отдела отдыхать даже положенное время. После смерти Брежнева мистер Дэвилз

только пару раз бывал на родине, и то по неотложным делам.

   Андрей присвистнул:

   - Преданный делу человек.

   - Да. Кроме того, мистер Дэвилз один из совладельцев компании. Именно

для того, чтобы расширить штат сотрудников компании, нам пришлось

организовать здесь нечто вроде сбора, этаких курсов повышения квалификации

для региональных представителей.

   - Таких, как Серега? - кивнул на меня Андрей.

   - Таких, как Сергей Иванович, - ответил Билл и очень многозначительно

посмотрел на Андрея. Будто выиграл у него партию в шахматы. - Это для Вас

данная поездка является в большей степени увеселительной.

   - Ага, - криво ухмыльнулся Андрей, - если забыть, что за подобное

увеселение я заплатил своей биосубстанцией.

   - Это был Ваш выбор.

   На некоторое время в салоне воцарилось недружелюбное молчание. Андрей

демонстративно нацепил наушники. Неприятнее всего было мне: я вспомнил,

как почти не препятствовал взбалмошному желанию Андрея стать моим

заместителем. Вспомнил, как отбрил Ивана...

 

   Машина вырвалась из города, и водитель добавил газу.

   - Это что, главная штаб-квартира "Америкэн перпетум мобиле"? - спросил

я, указывая на выросший перед лобовым стеклом особняк. Спросил просто так,

чтобы заткнуть глотку этой неприятной тишине, но Билл вдруг посмотрел на

меня, как на плохозамаскированного лазутчика.

   - Нет. Не главная, - ответил он. - Где-то есть другой дом. Но где - я

не знаю.

   - А мистер Дэвилз?

   - Мистер Дэвилз знает.

   Потолки в Темном Дворце (так я решил его называть, и таким он был

внутри и снаружи) действительно оказались высокие. Арочные.

   Мы стояли в просторном зале на первом этаже. Десятки дверей и две

лестницы вели из этого зала в другие помещения. Казалось, чего-то во

внутреннем убранстве этого зала не достает, хотелось видеть на его стенах

фрески ил" какую-либо лепку - мифических чудовищ, профили и могучие торсы

героев, крупнотелых венер... Ничего этого не было. Только задрав голову, я

увидел над собой - в центре равновогнутого потолка - какого-то

человека-козла со звездой во лбу и черными крыльями за спиной. Торс и руки

у него были человеческими, и человеческими были многознающие глаза на

козлиной морде. Правой рукой летающий козел будто благословлял стоящих под

ним, подняв вверх сложенные указательный и средний пальцы, левая рука

указывала вниз - на черный полумесяц, рядом с которым извивалась зеленая

змея.

   - Это Бафомет, - пояснил Билл. - Раньше это здание принадлежало

масонской ложе. Они тут игрались в архитекторов Вселенной со своими

циркулями, а в этом зале принимали неофитов. Почти из каждого угла смот^

рел глаз - око Архитектора. Такой же как на долларовой купюре. Сами

понимаете, теперь это мало для кого секрет, в Америке каждый жаждущий

карьеры политикмасон.

   - А Вы? - немного насмешливо спросил Андрей.

   - Я тоже... Был. Дело в том, что "Америкэн перпетум мобиле" нечто

большее, чем игры в священное братство ради власти над миром. "Америкэн

перпетум мобиле" - это и есть воплощение власти. Это тоже своего рода

служение определенной идее. Большинство масонов, особенно низших градусов,

даже не подозревая того, осуществляют в разных частях света проект

"Америкэн перпетум мобиле". Масоны управляют миром, а кто-то управляет

масонами.

   - Почему Вы все рассказываете без малейшей опаски, Билл? - спросил я.

   - Потому что Вы так или иначе принадлежите "Америкэн перпетум мобиле" и

не сможете причинить ей даже мало-мальского вреда. Впрочем, многое вы

поймете и увидите сами. Пройдемте дальше.

 

   Мы вошли в параллельный первому, не менее просторный зал, смотрящий

окнами в сад, где петляли высаженные акациями аллеи. В этом зале также

царили полумрак и гулкая тишина. От первого зала его отличало отсутствие

рисунка на потолке и многочисленные подпирающие потолок в совершенном

беспорядке тонкие колонны. Каменные стволы в этом лесу как попало торчали

из мраморного пола. Казалось, в этом лабиринте кто-то прячется, мечутся

неясные тени.

 

   - Я не знаю, что увидит здесь каждый из вас или вы оба вместе. - Голос

Билла слышался как будто из другой комнаты. Голос спортивного

комментатора, не болеющего ни за какую из играющих команд. - Здесь

определенным образом материализуется работа вечного двигателя.

   При этом для каждого посетителя по-разному. Сразу же хочу предупредить

- от работников компании здесь абсолютно ничего не зависит, мы не можем

влиять на происходящее здесь. Но не пугайтесь, за время действия этого

зала ни с кем из входящих ничего страшного не произошло. Разве что

небольшие нервные потрясения у особо чувствительных. Но такие сюда

попадают редко. Теперь я вас оставлю.

 

   Как только он вышел, действо, которое до сих пор таилось за колоннами,

стало мало-помалу окружать нас.

 

   Это было похоже на несколько снов. Они наслаивались друг на друга.

Некоторые из них бессмысленные и непродолжительные даже не отметились в

памяти. Они замысловато переплетались с искаженной реальностью, и

заставляли нас играть роль вынужденных героев, подчиненных навязываемому

свыше сюжету.

 

   Вы когда-нибудь убивали во сне? Во сне вообще легче побеждать, а если

нет подходящей оправдательной ситуации, то утром никто не спросит с Вас за

совершенный (возможно пугающий даже Вас) поступок. Я пока что не знаю,

спросится ли за совершенное зло во сне на Высшем Суде. Но бывает и

по-другому: в Вашем сне царит вопиющая несправедливость, сон переполнен

насилием против Вас и Ваших близких - самое время проявить ответную

жестокость, совершить геройский поступок, но руки и ноги Вас не слушаются.

Вы большой кусок ваты, нс способный даже закричать. Вы можете только

смотреть и чувствовать подающее с ужасающей высоты сердце. От такого

падения можно вскрикнуть во сне, можно разметать вокруг себя постель,

можно проснуться в холодном поту, можно вообще не проснуться.

 

   Андрей никогда не рассказывал мне, что видел и чувствовал он. А я ему

рассказать не успел. Уже после, когда мы вернулись, он вдруг ни с того ни

с сего спросил:

   - Тебе Ленина жалко?

   - Ты о чем? - удивился я.

   - Я, как и все советские дети, в детстве любил дедушку Ленина, а когда

узнал, что он нигде не похоронен, а лежит в мавзолее, мне стало его жалко.

Я тогда думал, что если человек не похоронен, то его душа не находит себе

покоя, ее ни в рай ни в ад не берут. Она обречена на полное одиночество.

Жутко она при этом мучается и не дает никому покоя. Теперь я знаю, что так

оно и есть. Оказывается, антихристов много. Они стоят в длинную очередь у

дверей в человеческую историю, чтобы потом занять свое место в огненном

озере. Антихрист - имя собирательное. Они приходят по одному и целыми

орденами, приходят и уходят в самое глубокое небытие. А за ними вереница

несчастных носителей зла, околдованных или золотом или новой идеей -

осуществлением царства божиего на земле. Мы не можем охватить разумом

Вечность, они не хотят знать, что она есть... - так он говорил долго, а

закончил также неожиданно, как и начал. - Крестился бы ты, Серега!

 

   В моих видениях Ленина не было. Но "персонажей" было предостаточно.

   Сначала пронеслись, как порывы ветра, какие-то смутные воспоминания.

Откуда-то из далекого, теперь уже туманного детства. Потом картины

становились ярче, и, наконец, на меня опрокинулся совсем другой день из

другого времени, из другой жизни. Он, как всплеск от брошенного в воду

камня, произвел десятки, сотни брызг, и в тысяче зеркал промелькнули

тысяча отражений этого дня, но в каждом по-разному. Они промелькнули, но

миг этот выражался понятием вечности и мог совсем не кончиться. И я мог

навсегда остаться^одном из этих зеркал, сделай я хотя бы один неверный шаг

по направлению к соответствующей реальности. И каждый новый шаг вырывал

кусок, часть времени из каких-то других жизней и эпох, причудливо

переплетая их вокруг моего, выросшего до астрономических размеров Я.

   На лестнице, ведущей к капищу, медленная процессия - седые

бесчувственные жрецы ведут юных пленников и пленниц. Еще несколько шагов

и, под завывание этих идолопоклонников на каменной наковальне жертвенника

будет биться чье-то молодое сердце. А я - вождь или царь - сижу на

золоченом троне, утопая в драгоценных одеждах, в окружении бесстрашных

воинов, нетерпеливо поглаживающих рукоятки мечей, среди замерших у трона

невольниц, готовых по первому моему зову отдать мне не только тело, но и

душу, потому что я для них живой бог. Я, имеющий власть над народами, над

законами и беззакониями, даже если захочу - не смогу остановить кривой нож

жреца. Не смогу, потому что боюсь даже захотеть этого. И когда ударят

барабаны, мое сердце сожмется также, как сердца обреченных невольников, и

мне будет казаться, что это мое сердце берет сморщенными жилистыми руками

жрец и бережно кладет его в центр жертвенника, то выкрикивая, то несвязно

бормоча только ему одному понятное заклинания. Лицо мое останется

каменным, и когда-нибудь вместе с ним окаменеет сердце.

 

   Сидя на троне, я вспомнил, как плакала на маленькой кухне в моей

квартире Лена. Мальчик из "Снежной королевы"? Может быть, именно так

попадают в наши сердца маленькие льдинки. Через бесчувственный к чужой

боли глаз - и обращают его в лед и камень, в мешок для перекачки холодной

крови.

 

   В один из дней, в одном из отражений я был именитым чекистом. Или был в

его теле. Был в его сознании?

   Сидя за столом, я небрежно решал человеческие судьбы, уподобляясь

самовлюбленному божку, который и сам завтра может быть разбит вдребезги,

как античная скульптура от удара варвара. Передо мной списки заложников: от

офицеров до гимназистов, которых через несколько часов расстреляют. И что

мне стоит пожалеть "буржуазных" мальцов, вычеркнуть их из черного списка по

причине абсолютной невиновности? Но рука моя даже не дрогнет для этого

движения. Ей не позволяет "классовое" сознание.

 

   Конвоиры приводят гордого арестанта в офицерской форме. Сначала я

смотрю в тонкую папку с его "делом", только потом - ему в глаза. Что мне

до его глаз? Их за день бывают сотни, и только для них самих важно, с

каким выражением на лицах они умирают. Очень трудно попасть в историю из

внутреннего двора черезвычайки, где прозвучит последний в их жизни звук-

выстрел.

   Ещё труднее попасть туда с загородной свалки, где в общую яму пьяные

красноармейцы валят по ночам трупы.

   На миру, говорят, и смерть красна. А каково этим - гордо вскидывающим

спокойный взгляд в черное дуло безвестности? Я поднимаю глаза, и они

обжигаются. Передо мной сидит Иван в рваной, испачканной кровью форме

русского офицера. Как он переселился в нее из уродливоневыразительной

милицейской? Сейчас именитый чекист задаст ему два-три вопроса и, не

услышав ни раскаяния, ни намека на предательство или испуг, напишет

размашисто и уверенно в левом верхнем углу: расстрелять, выведя под сим

витиеватую подпись земного божка. И пока я думаю, для чего я здесь, зачем

я в сознании этого человека, почему напротив меня сидит мой старый друг,

которому он-я подписываем смертный приговор (уже изначально зная, что

иначе и быть не могло), все это действительно происходит. И конвоиры

уводят белого офицера, будь он мой друг Иван или поэт Гумилев. Я же уверяю

себя в том, что являюсь здесь пассивным наблюдателем, безучастным

смотрителем, лишенным права слова. Этой всепригодной настойкой я прижигаю

собственную совесть. Не оголяйся, сука!

 

   И чужие дни-видения стали раскручиваться с каждым разом все быстрее и

быстрее, все меньше и меньше оставляя времени на раздумья. Ум мой метался

среди кривых зеркал, не находя нужного или хотя бы приемлемого (в смысле

покоя: оглядеться, задуматься) отражения. И я бежал по бесконечным древним

лабиринтам, по коридорам Кремля, но кем бы и где бы я ни был - везде я был

обличен бременем власти над людьми, словно кто-то хотел узнать, что я

испытываю, когда чужие разум и воля беспрекословно подчиняются моей, а

если не подчиняются - я могу обратить их в пыль и забвение. И в то же

время я сам ощущаю над собой чью-то тяжелую волю, знакомое с детства

чувство внутренней свободы покинуло меня. Вместо него в сердце стала

распаляться вседозволенность. Но в самом потаенном уголке души росло

осознание невидимой, непонятной и ужасающей зависимости.

 

   Герои мои (я как будто стал актером одновременно в нескольких пьесах)

четко следовали написанным ролям и чем дальше, все меньше могли позволить

себе долю импровизации, собственный жест, свою мимику... дурацкий

парадокс! Это называется свобода пули перед выстрелом, когда уже спущен

боек.

 

   Помните, я искал настоящую открытую улыбку и нашел ее только на

фотографии Гагарина? И сейчас я также искал образ внутренней свободы.

Судорожно, торопливо искал. Даже дыхание сбивалось, словно от того, найду

я или нет зависела моя оставшаяся жизнь. Наверное, именно пример с

Гагариным натолкнул меня на мысль искать таким же образом: пересматривая в

памяти виденные когда-либо фотографии. Память перелистывала груды журналов

и ворохи газет, но оттуда смотрели на меня только "мертвые",

запрограммированные лица политиков и общественных деятелей всех рангов и

масштабов. Свобода этих людей заключалась в собственной власти, престиже,

богатстве и поэтому никогда не была настоящей свободой.

 

   Живыми оказались лица действительно мертвых людей! Это были лица

погибших защитников Белого дома (нашего Белого дома). Светлые лица,

выражающие высшую степень духовной свободы. Лица людей от двенадцати до

семидесяти, соединенные именно этим необъяснимым выражением высшей свободы.

 

   В те дни, когда в них стреляли из танков, я пил. Пил беспробудно. Едва

очухался, включил телевизор, увидел сальные рожи мнимых телестрадальцев,

услышал их гнусаво-картавые голоса, потом понял, что расстрел советского

правительства демонстрируется на весь мир телекомпанией Си-Эн-Эн, и

какой-то мудливый англоязычный комментатор удовлетворенно факает после

каждого выстрела. Я ужаснулся, выматерился и снова стал пить... Только

через месяц увидел фотографии защитников - "ужасных боевиков-фашистов".

Среди них не было ни одного лица, которое вызвало хотя бы чуточку

неприязни или отвращения. Более открытых и наполненных свободой лиц я не

встречал. Посмотрите сами и плюньте на эту страницу, если я не прав.

 

    Театр Сэма Дэвилза тем временем подстраивался под мой внутренний мир. И

когда я вдруг вспомнил эту горькую октябрьскую боль, я оказался в шкуре (в

блестючем костюме) одного из советников президента. Я шел к "пахану"

докладывать об осмотре места славной победы.

   Советник остановился у двери, прокручивая в голове свой предстоящий

доклад, и я вместе с ним. И мог бы я сказать его языком что-нибудь

позабористее, но еще пять минут назад по воле перпетум мобиле я бьш Иудой,

предающим Христа, был Юровским, хладнокровно расстреливающим Романовых,

был басилевсом, по приказу которого ослепили сотни тысяч болгар, был

Петерсом...

   Но я уже не был собой и не мог ничего добавить от себя в этот мрачный

репертуар. Рука советника опустилась в карман - там должна лежать

шпаргалка. Но вместо блокнотных листов в кармане оказался самодельный

брелок из проволоки и связка ключей. Советник остолбенел.

 

   А я всегда таскаю с собой ключи - и в отпуск и в командировки. И в

Америку и в Африку. Ключи от дома - они и в Африке ключи от дома.

 

   И вот что-то сорвалось в этом спектакле. Чего-то режиссер не

предусмотрел. Маленькая женщина из вокзального буфета и ее больной сын в

сюжет не вписывались. И, наверное, поэтому весь окружающий меня мир

фантастических декораций стал исчезать и все более походить на

естественную реальность. Я снова увидел зал с беспорядочно понатыканными

колоннами и невесть откуда взявшимися людьми. Пожалуй, это следует назвать

последним актом абсурдной пьесы.

 

   В зале звенели аплодисменты. Как только что проснувшийся человек я

долго не мог понять, что происходит. И все же через некоторое время до

моего сознания дошло, что аплодисменты обращены ко мне. Одетые в смокинги

господа и дамы в вечерних туалетах, собравшиеся будто на бал, блуждали

парами или поодиночке среди каменного леса. Некоторые подходили ко мне,

чтобы сказать несколько одобрительных слов на разных языках, тем не менее

неожиданно для меня понятных. Не знаю, смог ли я говорить хотя бы на одном

из этих языков, но то, что я легко понимал их все, не подлежало никакому

сомнению.

 

   - Этот эффект вавилонской башни, - раздался рядом голос Билла. - Кто-то

смешивает языки и ломает баш^ ни, а кому-то приходится заново строить и

учить людей понимать друг друга.

   - Вы о Боге и...

 

   - А Вы всегда такой до тошноты буквальный?! Расскажите об этом

кому-нибудь на улицах Москвы или Владивостока, да где угодно расскажите, и

Вас непросто назовут дураком, но и возможно вызовут специальную "скорую

помощь". Не обижайтесь. Вы и сами знаете, что это так. А людей может

объединять не только строительство башен, а, например, любовь к доллару.

Вы знаете о такой любви?

 

   Присматриваясь и привыкая, я определил, что среди гуляющих по залу

гостей и стоящих за разговорами, достаточно было знакомых личностей, и что

особенно удивило меня, тех, которых человечество уже с почестями

похоронило и даже воздвигло в их честь величественные памятники. Так,

рядом с вездесущей четой Горбачевых можно было увидеть скучающего

Эйнштейна, недавно почившего Кагановича, нашего звонколысого Хрущева,

который к тому же доверительно шептался с холодноглазым Берией. Я понял,

что несмотря на некое обреаливание окружающей действительности, фарс

продолжался.

   Теперь следовало ожидать свою очередную роль. Было похоже, что все

собравшиеся здесь ждут чего-то именно от меня.

 

   - Зачем здесь все эти привидения? - оглянулся я к Биллу.

 

   - Вам неприятно находиться среди столь известных и уважаемых людей? -

искренне удивился он. - Это как раз здесь они не привидения.

   - Признаюсь Вам, изучая всеобщую историю, над многими из них я просто

посмеивался. Белыми нитками интриги шили. Вот если б тут оказался Владимир

Мономах или Суворов...

   - К сожалению, здесь нет даже Ивана Грозного. Может быть, Вас устроит

аудиенция у Петра Великого?

   - Да нет. Не стоит. У них очень много общего с Горбачевым, так что

пусть между собой поболтают. Я империй бездарно не создавал и бездарно не

разваливал. Всякую иностранщину в Россию как спасение не зазывал.

   - Вы уже забыли, как хотели выброситься в окно, и если бы не "Америкэн

перпетум мобиле"... - напомнил Билл.

   Я смутился.

   - Извините, Билл.

   Открылась одна из дверей в торце зала, и степенно вошел седовласый

церемонимейстер-герольд. Три раза длинным шестом ударил в мраморный пол,

   - Прошу всех в демонстрационный зал, - объявил он, и неспешная толпа

живых и мертвых привидений двинулась к выходу. В слове демонстрационный

отчетливо прозвучало слово демон.

   - А где Андрей? - спохватился я.

   - Он занят тем же, чем и всегда, - невозмутимо ответил Билл.

   - ???

   - Безуспешно ищет, как навредить "Америкэн перпетум мобиле". Нам

особенно ценно приобретать биоэнергетическую субстанцию таких

провинциальных героев. У нее хороший потенциал. Но не переживайте, он

скоро явится.

   Я молча проглотил его усмешку над своим другом.

   Между тем, мы вошли в новый зал, отделанный по принципу амфитеатра.

Этакий домашний колизей с небольшим овальным полем для гладиаторских

ристалищ. На память пришли десятки американских фильмов о кулачных бойцах,

забивающих друг друга насмерть на потеху визжащей от удовольствия публике.

Я хотел было двинуться к тесным "семейным" трибунам, но Билл остановил

меня.

   - Нет, сегодня ваше место там, - он указал на арену.

   И тут же ответил на вопрос, который я еще не успел задать. - Это именно

то, о чем я говорил Вам. Небольшой, чисто символический акт, после

которого Вы станете полноправным членом корпорации. Не волнуйтесь, я

думаю, Вам не придется с кем-либо сражаться. Зрители тоже не должны Вас

смущать. Они не более, чем зрители.

   Каждый из них испытал нечто подобное, и не раз.

   - Но мне кажется они делают ставки!

 

   - Вас это действительно волнует? Не Вы ли минуту назад называли их

привидениями?

   - А если я не стану выходить на поле? - за сегодняшний день я впервые

сказал не то, что от меня хотели. - Если меня устраивает мое нынешнее

положение?

   - Оно не устраивает нас. - Тон его начал принимать все более прохладный

оттенок. - Устраивает или не устраивает Вас, Вы сейчас сами и проверите.-

Он сказал это так, что я понял: центра арены мне сегодня не избежать.

Подтверждением этому, кроме всего прочего, служили пустовзглядые охранники

у входа. Мысленно я плюнул на всю эту дребедень, на весь этот не совсем, а

то и вообще непонятный цирк, а заодно и на тот день, когда наивно

обрадовался легким деньгам Сэма Дэвилза. Неторопливо вышагивая на арену, я

вдруг оглянулся и увидел, как судорожно дернулась бровь Билла, как будто в

него действительно кто-то плюнул.

   Почему-то я был абсолютно спокоен. Уверенность в том, что меня

притащили через океан не на убой (это можно было без труда сделать в

Сибири), оставляла опасения только перед самыми несуразными

неожиданностями, кои сегодня продемонстрировал Билл в предыдущем помещении

этого идиотского дворца.

   Я окинул взглядом трибуны - вот они привычные, "дорогие сердцу каждого

землянина" лица сильных мира сего.

   Билл тоже вышел на арену. Видимо, представление нуждалось в услугах

конферансье.

   - Господа! - начал Билл. - Перед нами именно тот тип русского человека,

который с теми или иными вариациями представляет собой основную часть

населения бывшего Советского Союза, где наша компания развернула самую

обширную деятельность. И перед Вами именно сотрудник "Америкэн перпетум

мобиле", принесший компании, - вероятно для пущей значительности Билл

взглянул на маленький листок, который держал в ладони, - восемьдесят пять

тысяч триста сорок две биоэнергетические субстанции. И это за неполных

четыре месяца работы!

   Аплодисменты зала не заставили себя ждать.

   - Не мне Вам объяснять значение этой цифры, хотя в большей степени она

обусловлена новой политикой компании на территории бывшего СССР. И все же

Сергей Иванович по доброте душевной совершил свыше 49 отказов

потенциальным продавцам биосубстанции, причем большинство - по собственной

инициативе, что, как вы знаете, по условиям работы в компании определяет

растрату собственной биоэнергетической субстанции. Вы знаете, что прежде

чем принять Сергея Ивановича на работу, нами были проведены подробные

вычисления кандидатуры на всей территории Западно-Сибирской низменности,

Нами были учтены и запрограммированы все обстоятельства вокруг

индивидуума. Тем не менее, срыв свыше 49 произошел. Это, как водится,

можно списать на необъяснимые движения русской души, на русскип

характер... - вероятно, это была шутка, потому что на трибунах пролетел

приглушенный хохоток. Криво усмехнулся Наполеон, широко улыбнулся Никита

Хрущев... Билл тоже улыбался обезоруживающей улыбкой Билла Клинтона. -

Мы с вами знаем, что для поступательного развития научно-технического

прогресса человечества (интересно, что он вкладывал в это понятие?)

   крайне необходимо увеличивать количество и качество приобретаемых

биосубстанций, которые в конечном итоге определяют и наше и ваше

существование... - на слове "ваше" Билл сделал особое многозначительное

ударение. - Поэтому, когда в филиале Сергея Ивановича появилась некая

персона нон-грата - поэт Андрей Белов, мы решили предоставить нашему

сотруднику еще один шанс, который на сегодняшний день остается неисполь^

зованным. На Ваших глазах я вручаю ему специальный индикатор биосубстанции

и предоставляю слово поэту. - Билл откинул руку широким жестом в сторону

входа, где открылись двери и на пороге появился Андреи с совершенно

дурацкой школьной сумкой через плечо. За спиной его маячили охранники, он

же, как ни в чем не бывало, улыбался.

 

   - Ага! Спектакль начался! Посмотрим, кто здесь правит бал?!

 

   Его слегка подтолкнули в спину, и он вышел на арену. Подмигнул мне: мол,

не дрейфь, еще покувыркаемся. Мне же, чем дальше, тем больше становилось не

по себе.

   - Вы знаете, что мы служим общечеловеческому прогрессу и Вечному

Двигателю! - теперь Билл обращался не только к залу, но и к нам с Андреем,

и я был уверен, что "перпутум мобиле" он действительно сказал с большой

буквы. - Поэтому сегодняшний эксперимент являет собой не только

определение психологического типа наших работников в российских филиалах,

но во многом будет зависеть от воздействия энергии Вечного Двигателя. Одно

из таких воздействий, - это относилось только к нам с Андреем, - Вы

сегодня уже испытали. Сейчас, когда вы останетесь на этом поле вдвоем, вам

будет предоставлено три минуты, чтобы решить, кому из вас остаться в живых.

 

   Не буду врать и корчить из себя супергероя - ноги у меня стали ватными,

а в груди екнуло сердце.

 

   - Там, где совершался договор между персоной нонграта и мистером

Дэвилзом остановлено личное время индивидуумов, - продолжал Билл. В этот

момент я, стоя на арене Темного Дворца в захолустном американском

Хеллоунне, вдруг увидел себя сидящим на стуле в своем кабинете на улице

Дзержинского, 22 (см. часть II, № 5).

   Рядом - Андрей. Напротив - Сэм Дэвилз.

 

   - Ну и рожа у тебя, Сергеич, - негромко прокомментировал Андрей,

который, получается, тоже лицезрел эту картину. Действительно, у меня на

лице было написано, что через минуту я упаду со стула и потеряю сознание.

 

   - Смерть наступит не здесь, а там. - Билл словно читал мои мысли.

Сердечный приступ на фоне сильного похмельного синдрома, аневризма, все,

что угодно.

 

   - А у тебя тоже лицо нездоровое, - заметил я Андрею.

 

   - Вашему другу выбора не предоставляется, - как бы кстати объявил Билл,

- у Вас в руках индикатор, нажав на кнопку которого Вы переместите

биосубстанцию господина Белова в электрод вечного двигателя. При этом Ваша

совесть останется чиста: господин Белов сам изъявил желание обменять свою

биоэнергетическую субстанцию на возможность помочь Вам, поработать Вашим

заместителем. Так что, если сейчас Вы и проявите неуместное благородство и

пожертвуете собой, сделка останется в силе. Не будет директора филиала, не

будет, естественно, и зама. Если же Вы предпочтете остаться сотрудником

"Америкэн перпетум мобиле", у Вас есть шанс получить повышение по службе,

никогда не мучиться угрызениями совести и, кроме того, обеспечить своему

другу пребывание в лучших больницах мира, потому что с сегодняшнего дня он

начнет медленно умирать. Вам же я предлагаю - ни много ни мало - вечную

жизнь на Земле. И в свое время Вы сможете занять почетное место на этих

трибунах. Кто-то, не будем называть вслух, предлагает вечную жизнь после

смерти, мы же предлагаем ее здесь! Так что, когда на поверхности появится

электрод вечного двигателя, у Вас будет ровно три минуты, отделяющие Вас

от вечности в обоих смыслах. - Это были последние слова Билла, прежде чем

он покинул арену.

 

   Сначала я хотел громко и смачно выматериться. Любой, уважающий себя

мужчина, поймет, как хотелось мне сказать несколько слов улыбчивому

"добряку" Биллу, а заодно врезать ему по роже. Когда он вышел с поля, по

периметру арены выросли гладкие стены из толстого (наверное, такое

называют пуленепробиваемым) стекла, отделившие нас с Андреем от замерзшего

в ожидании зала. Вот, стало быть, на кого работает перпетум мобиле.

   Если он хоть чем-то похож на двигатель внутреннего сгорания, то в нем

сгорают человеческие души, чтобы жили и вновь рождались эти "приведения".

Они здесь не то что кровно, они здесь насмерть повязаны. Андрей, видимо,

думал о том же.

 

   - Интересно, на что идет энергия вечного двигателя? - озадачился

Андрей. - На изобретение оружия?

   Организацию мировых побоищ? Выведение новых вирусов? Все это похоже на

научную фантастику эпохи развитого социализма.

 

   Я как-то не был настроен ерничать и болтать о глобальных проблемах.

Ныло сердце, как будто предвкушало свою остановку,

   - Ты знаешь, Андрей... - начал, было, я.

 

    - Я знаю, что ты не собираешься воспользоваться индикатором. Но,

похоже, кроме того, ты собираешься умереть.

 

   В это время в центре арены открылся круглый люк, из которого дохнуло

горячим воздухом и появилось какоето подобие перископа. Это был обещанный

электрод вечного двигателя.

 

   - Вечную жизнь я тебе гарантировать не могу. Это в компетенции

Страшного Суда, но кое-что у меня для нас припасено... Так что пока не

умирай, Серега!

 

   Он подошел к электроду, расстегнул висевшую на плече сумку и извлек

оттуда наушники от плэйера, а следом на проводе - металлическую коробку с

торчащей из нее антенной. Наушники в руках Андрея моментально превратились

в знакомые присоски. Их скрывали поролоновые прокладки.

   - Электрод к электроду? Как ты думаешь?

   Дошло до меня мгновенно, но я долго не мог вспомнить замькяоватое

название этого прибора:

   - ПЭВэДэ?

   - ПЭВэДэ, ПЭВэДэ!..

   Тумблер ПЭВД щелкнул быстрее, чем затворы автоматических винтовок в

руках охранников. Да и бронестекло вокруг арены НЕ торопилось погрузиться

обратно в пол. Похоже, на испытания какого-либо прибора в полевых условиях

здесь иикто не рассчитывал. Я не эксперт министерства обороны, но заметил,

что Хрущев успел позавидовать: его бомбе под названием "кузькина мать" (с

маленькой буквы в связи с серийным производством) далеко было до этого ПЭВД

по неожиданности и бесшумности действия. Да, пожалуй, и по многим другим

характеристикам. Не зря в народе десятилетиями ходят слухи о русском

чудо-оружии.

 

   - Во всякой сказке есть живая и мертвая вода, -'сказал Андрей, когда мы

бежали по ощетинившейся низкорослой траве прерии.

 

   За спиной что-то непонятное творилось с Темным Дворцом и его

обитателями.

 

   После того, как Андрей включил ПЭВД и направил антенну-пушку на

электрод, из колодца раздался жуткий вопль, как будто прижгли лапу

страшному чудовищу.

   Стеклянная стена вокруг арены осела, а зрители на трибунах просто стали

таять, как таяло бы мороженое в микроволновой печи. Это не касалось только

современных "привидений", Билла и растерявшихся охранников. Андрей

опасливо толкнул антенну ногой, и невидимый луч уперся в стену, которая

мгновенно исчезла. Исчез сад за ней и чугунная изгородь. Андрей щелкнул

тумблером.

 

   - Вот вам и боевик, господа! - крикнул он и толкнул меня в

образовавшуюся пустоту.

 

   - Слушай, а зачем мы бежим? - спросил я.

 

   - Я знаю, что здесь принято скакать на лошади, надвинув на глаза

ковбойскую шляпу, но на русских поэтов и бывших учителей это не

распространяется. А бежим мы на всякий случай, потому что пошалили

маленько, но, думаю, что скоро гостеприимные хозяева придут в себя и,

вполне возможно, устроят погоню. А мне надо хорошенько расколотить ПЭВД...

 

   - Но это же великолепное оружие!

 

   - В том-то и дело! Ты думаешь, следует передать его какому-нибудь

министру обороны?

   Я остановился, переводя дыхание:

 

   - Да уж. По меньшей мере, любой министр обороны клиент "Америкэн

перпетум мобиле", а в худшем случае - высокопоставленный сотрудник.

 

   - Я думаю, Жуков составляет исключение.

 

   - Согласен, да ему и не дали побыть министром.

   Мы стали прыгать на металлическую коробку ПЭВД.

   Андрей оторвал электроды с присосками и выломал антенну.

 

   - И как тебе удалось протащить его в Темный Дворец?

 

   - Немного смекалки: я что - зря таскал столько времени электроды на

голове? Естественно, что прибор в это время помогал мне всех дурить.

 

   - Да уж! Я думал ты слушаешь Тину Тернер.

   В центре сумеречных прерий два русских мужика прыгали на железный ящик.

 

 

                                  ЧАСТЬ V

 

    - Вы чё, мужики, ё...сь?! - это на родном языке спросил нас удивленный

дворник.

    Было, наверное, около семи утра. Светало. Самое время для дворников. И

любому дворнику могло показаться, что с нами не все в порядке: два

взрослых мужика ранним утром, что есть мочи, прыгали на здоровенную банку

из-под "атлантической сельди". Это происходило напротив дома 22, по улице

Дзержинского.

   - Слышь, а какое сегодня число? - спросил Андрей у дворника.

   - 23 апреля сегодня с утра. У вас че - запой был? - сострадательно

осведомился дворник.

   - Хуже, - ответил я и почувствовал, что голова раскалывается.

Апрельское утро добавило к этому озноба.

   - Посмотри! - позвал Андрей. Он подошел к воротам, изучая вывеску.

Выцветшая потрескавшаяся табличка извещала, что здесь находится отдел

социального обеспечения Центрального района. - И давно здесь райсобес? -

кивнул Андрей дворнику.

   Сколько себя помню, - отрезал он и по его виду стало ясно, что он

совершенно убежден в нашей ненормальности.

   - Ты думаешь, что все кончилось? - спросил я.

   - Боюсь, нет.- Андрей снова посмотрел на новую старую вывеску. - Тут

можно даже некоторую преемственность установить: одну богадельню сменила

другая.

   Я заглянул за калитку: все тот же изъеденный временем фасад, немые

неприветливые окна и тонкие серые колонны. Точь в точь такие, как в Темном

Дворце.

   За моей спиной хриплым фальцетом пропели тормоза. Грациозный "линкольн"

аккуратно прижался к тротуару. Из машины вылез Варфоломей.

   - Я отвезу Вас домой, сэр.

   - Но мне кажется - я больше не работаю на "Америкэн перпетум мобиле".

   - Я просто отвезу Вас домой.

   Наверное, на этом можно было бы закончить. Наши победили: хэппи энд.

Вроде ясно или вообще ничего не ясно. Но Андрей оказался прав, такие

истории не кончаются.

   Я вовсе не собирался искать следы "Америкэн перпетум мобиле", они сами

находили меня.

   Стоило мне отоспаться после кросса по американским степям и выйти на

улицу, как ко мне подошел дед Василий, ветеран из соседнего подъезда.

   - Слышь, Сережа, дело у меня к тебе на 28 тысяч. - Дед был прямой,

поэтому говорил все сразу. - Ты ж знаешь, я под Киевом легко ранен был.

Как раз тогда Ватутина убили. Теперь с этого ранения мне еще какие-то

льготы получаются, инвалидность определяется. Оно, ведь, ранение-то по

молодости лет, может, и легким было, а теперь я еле ногу волочу. В

нынешнее время лишняя льгота никому не помешает. Да я бы плюнул на нее,

кабы раньше знал, но всякую документацию уже собрал. Там надо было

показания свидетелей, потому как легкие ранения не регистрировали. Уж на

следующий день могли снова на передовую послать. А у нас зенитчиков какая

передовая? Перевязали и можешь снова голову задирать.

   Если б по танкам молотить не пришлось, то и не ранили бы.

   - Так что надо, дед Василий?

   - Ну вот я и говорю: показания свидетелей собрал, еще кто живые

остались нашел, ну а теперь, говорят, у нотариуса заверять надо. И здесь

уж ветеранам никаких скидок: плати юристу 28 тысяч за печать и подпись. А

откуда у меня такие деньги? Пенсия-то, сам знаешь... Дак если ты спец по

американским компаниям, говорят, каки-то субстанции скупал, так, может, и

моя союзникам сгодится.

   - Все! Все, дед Василий! Закрыли мы эту лавочку! - так хотелось

закричать, но зачем об этом знать старику?

   Быстрее забудет. В кармане я нашел несколько десятитысячных и три из

них протянул старику: - Это тебе, дед Василий, гуманитарная помощь. Я вот

только встретить тебя никак не мог, передать. Да тут еще в командировку

съездить пришлось.

   - Куда? - старик в знак благодарности проявил интерес.

   - В Америку.

   - Ну и как?

   - Америка- она и в Африке Америка.- И пошел поскорее, опустив лицо.

    Лену я дома не застал и долго сидел на подоконнике в подъезде. Она

вернулась под вечер и ни о чем не спрашивала. Больше рассказывала о себе.

О своей работе в другой школе. Кормила меня пирожками с картошкой и поила

чаем. Честное слово, мне тогда захотелось сидеть на этой маленькой кухонке

до конца жизни и слушать ее.

   Только какая-то незавершенность в душе мешала этому временному

успокоению.

   Несколько дней я прожил у Лены и даже не заходил домой. Дней пять я

хотел предложить ей выйти за меня замуж, но непривычная тревога на душе

останавливала меня. Такого чувства столь длительное время я не испытывал

никогда. Порой я готов был биться сам с собой об заклад, что за мной

кто-то неотступно следит, дышит в спину, и с этим дыханием в мое сознание

проникает тревога, мнительное и болезненное беспокойство. С каждым днем

ощущения эти обострялись, превращая меня в сжатую -пружину.

   В один из вечеров мы вышли на балкон.

   В чернильницу апрельских сумерек капнули луны.

   Никогда еще полнолуние не производило на меня столь удручающее

впечатление. Холодный свет проникал даже под сомкнутые веки и мертвил душу.

   В эту ночь заболел Андрей.

   Жена Андрея позвонила утром.

   - Никогда не болел, а тут вдруг сразу - сердце. Его в кардиоцентр

увезли, - с порога сказала она мне. В голосе ее одновременно звучали и

обида на судьбу и какое-то высшее смирение.

   Так начали сбываться обещания Билла.

   - Андрей просил передать вот это. - В руках у меня оказались местные и

центральные газеты за последнюю неделю.- Он последние дни ждал твоего

звонка, ждал, что ты зайдешь, сам звонил тебе. А ленин телефон ему только

вчера Иван сказал...

   Газеты, собранные Андреем, я просматривал в троллейбусе по дороге в

больницу. В первой же из них бросилась в глаза фотография Бжезинского.

Где-то за его спиной угадывалось нерезкое, размытое лицо Гражины (контора

пишет!). Заголовок крупнокалиберно обещал:

   "Работа для российских девушек за рубежом - обыденная реальность".

Принцип приема заявок показался мне знакомым: данные заносились в

компьютер, якобы для создания банка данных и систематизации. За этим,

очень знакомым мне компьютером, и сидела Гражина.

   От "абитуриенток" требовалось немногое: большое желание и отсутствие

мужа. Тут же - интервью с "удачливыми" горожанками: фотомодель

"Пентхауза", официантка ночного стрип-бара, продавщица киоска на

российском теплоходе, зафрахтованном иностранной турфирмой и даже

представительница русского секса по телефону в Бельгии. "Молодые бельгийцы

шумно занимаются онанизмом, когда слышат мой голос..." - хвасталась она.

   Над всем этим чувствовалась рука пронырливого шоумэна.

 

   В другой газете сообщалось об открытии в областном центре филиала

немецкой фирмы "Моторы Крупна", разумеется, прилагалось интервью с

директором Адольфом фон Тойфелем. Фотографии, к сожалению, не было. Зато

под именем Тойфеля рукой Андрея было подписано: Сэм Дэвилз сотоварищи.

 

   В третьей газете сообщалось о приезде в город нового

проповедника-целителя. На этот раз из Финляндии.

   Так или иначе, в любой из собранных Андреем газет я наталкивался на

следы или прямое явление "Америкэн перпетум мобиле". И, наконец,

"Московские новости", которые оказались последней газетой в пачке, с

прискорбием сообщили о закрытии нескольких филиалов крупнейшей

американской компании "Америкэн перпетум мобиле", "проводившей на

территории России широкую исследовательскую и благотворительную

деятельность". Я не склонен был связывать это с нашим пребыванием в Темпом

Дворце, может, разве что с действием ПЭВД. Газетчики объясняли все просто:

наше правительство не создало режим максимального благоприятствования. Я

же для себя решил, что компания Дэвилза достаточно засветилась и теперь

должна была появиться в тысяче городов под тысячей новых названий.

 

   К Андрею меня просто-напросто не пустили. Пришлось употребить всяческие

хитрости и заговаривать зубы дежурившим на этаже медсестрам. Он лежал в

серой четырехместной палате, напичканой обшарпанными приборами времен

расцвета СЭВ. К руке его тянулась капельница. Серость в палату добавляло

окно, за которым висели облака, похожие на грязную, небрежно надерганную

вату.

   - Ну наконец-то, - сказал Андрей, увидев меня на пороге палаты, - я уж

думал, ты устроился в какую-нибудь вновь открытую корпорейшен и трудишься

без выходных.

   - Лучше скажи, как ты?

   - Да прижало чуть-чуть. Неприятно, конечно, но и в этом есть свои

преимущества: раньше я только знал, где находится сердце, а теперь, вот,

даже чувствую. В вечные двигатели, правда, мой мотор не годится, хотя он и

пламенный.

 

   - Разве инфаркт в тридцать лет бывает?

   - Теперь - это норма. Но у меня до инфаркта не дошло. Так что можно

считать, что я просто ушел в отпуск, завалился полежать, подумать, а

главное- есть время работать над стихами. А то разъездился тут по америкам.

   Жене я сказал, что ездил в Москву, мол, там сборничек намечается, так

что ты не сболтни, все равно не поверит.

   Да и что я расскажу? Как я в Нью-Йорке негра на хрен послал? Так это

теперь и в Урюпинске сделать можно.

   - Мне кажется, я тоже вроде как заболел, - признался я. - Какой-то

страх ходит следом и тянет из меня душу. Понемногу-помаленьку... Ночью

всякая дряньчернуха снится. Современный кинематограф, да и только. Один

раз у меня нечто подобное уже было: пригласили мне за счет "Америкэн

перпетум мобиле" толпу экстрасенсов - вроде полегче стало.

   - Вот это ты, брат, зря. От них пользы - одна видимость, а вот сколько

вреда - этого-то ты сразу и не увидишь, не почувствуешь. Ты лучше съезди к

бабе Лине в Кмышев.

   - ?..

   - Съезди-съезди. Она тебе и скажет, где у тебя болит, и как они тебя

залечили. Не вздумай только по психотерапевтам и невропатологам ходить -

валерьянкой не отделаешься. Посадят на "колеса"- поедешь в дурдом,- Он тут

же стал писать адрес. - К бабе Лине на электричке чуть больше часа, а там

- через поле - дом на окраине.

   Это не Нью-Йорк, ближе.

   Пока он писал и рисовал план, я взял небольшой сборник стихов, лежавший

на тумбочке.

   - Это не мои, - как бы извиняясь, предупредил Андрей.

   На титульном листе- имя поэта: Михаил Федосенков.

   Я, как и многие сейчас, не то что не читал, вообще забыл о

существовании стихов. Даже стихи Андрея я читал редко, будучи уверен, что

большие таланты в провинции не уживаются.

   В детстве я представлял себе, что стихи - это птицы, которые летят,

когда их читаешь. Строка - взмах крыльев. И сам, читая, летел от строки к

строке. Позднее я думал, что стихи - это музыка из слов. Этому было много

подтверждений: существование размера и ритма, звучание одного голоса и

целая полифония... Теперь я знаю, что настоящие стихи - это чистая капля

души поэта.

   Падая на водную гладь с высоты птичьего полета, она заставляет

содрогнуться человеческую душу, опускается на самую глубину и остается там

навсегда. Выходит, все поэты постоянно отдают по каплям свою душу. Но я

уверен, если направить на талантливого поэта индикатор Сэма Дэвилза, вряд

ли загорится красная лампа. В худшем случае - не загорится ни одна. Значит

- поэт либо продал свою душу, либо купил свой талант. Я спросил об этом

Андрея.

   - Знаешь, старина, мне кажется тут все просто: тот, кто отдает свое

сердце людям, как бы это помпезно не звучало, делает свою душу богаче, и

это происходит свыше. И все же вспомни: в каком возрасте убили Пушкина,

Лермонтова, Есенина, Рубцова, Талькова, Лысцова... Получается, что

иссушить душу поэта невозможно, убить ее тоже нельзя, можно убить поэта. И

это касается не только поэтов. А убивают, как ты знаешь, тоже по-разному.

Могут пулей, как Пушкина, могут задушить, как Рубцова, могут состряпать

самоубийство, как для Есенина. При этом убийцы всегда остаются

безнаказанными. Особенно, когда речь идет об убийстве поэта. Можно даже

закономерность вывести...

   - А помнишь, как в августе 91-го года боевые генералы, прошедшие войну,

вешались в своих кабинетах, выбрасывались из окон. Это же чушь! Никогда не

поверю!

   Тут тоже закономерность?

   - Здесь проще: страх судей перед открытым судом.

   - Интересно, что легче: родиться поэтом или дослужиться до генерала?

   - Легче убить и поэта и генерала.

   - А я ни то ни другое. Знаешь, я недавно понял, что я и есть

современный Чичиков. Американский Чичиков.

   - Не бери в голову. Ты больше похож на русского Фа^уста, но слово

"русский" предполагает совершенно иной сюжет...

   Я вдруг вспомнил, как Лена направила на меня индикатор Сэма Дэвилза и в

ее руках он горел зеленым светом. Совсем иной сюжет?

 

 

                                    СОН

 

   Видно, худо моим братовьям:

   Полотенца их кровью набрякли,

   Там и сям по махровым краям

   Отвисают багровые капли.

 

   Я же меч свой никак не найду -

   Заплутала нечистая сила,

   Наслала маету-колготу,

   Морок в очи мои напустила.

 

   Я мечусь - а меча нет как нет!

   И вокруг - словно вата густая,

   Вязнут пальцы во всякий предмет,

   Вяжет сон к братовьям не пуская...

 

   Стихи Михаила Федосеенкова я читал в электричке.

   Андрей дал в дорогу. Раньше я думал, что поэты живут только в столицах,

называются Евтушенками и Вознесенскими и получают премии ленинского

комсомола. А теперь не мог вспомнить ни единой строчки столичных

знаменитостей. По моей теории - их стихи не бьши частью души. Набор

умствований в рифму и только. Глядя в вагонное окно, я вдруг понял, что

эту "провинциальную", но вечную красоту многим столичным мэтрам выразить

не дано. Они больше любят весь мир в целом и себя в нем, нежели его малую

неповторимость и себя как ничтожную былинку в ней.

 

   Если эта природа удобопревратна

   И с греха первородного повреждена,

   То понятно, откуда кровавые пятна

   Посреди златотканого полотна.

   То понятно, с чего над моей головою

   Стонут в роще деревья на все голоса,

   А поверх - от вселенского плача и воя

   Захлебнулись как будто в себе небеса...

   Я готов оплатить эти горькие грозди,

   Эти стоны берез, в мятеже облака, -

   Пусть ладони прошьют мне за пращуров гвозди,

   Но сперва красоты пусть коснется рука!

 

   "Сентябрьское" в апрельском поезде... Потом я читал стихи Андрея.

   Поезд приближался к станции Кмышев. Серая, будто поседевшая за зиму,

земля на обнаженных полях отражалась в пасмурном небе. Грязное стекло

вагона скрадывало первую зелень. Было еще безнадежно далеко до лета, но

все же я вспомнил: луг - зеленое озеро - с петляющей посередине тропой. Я

вспомнил окна, из которых ветер махал белыми кружевными занавесками. А

когда спросил у бабы Лины, был ли я здесь, она хитровато улыбнулась и

ответила:

   - Раз помнишь- значит был, а будет надо- еще придешь.

   Потом она долго молилась перед образами, долго собирала из разных

пучков травы и коренья, бросала их в кипящую воду, что-то приговаривая.

Заставила меня принести чистой воды из колодца и налила ее в трехлитровую

банку. Еще раз перекрестилась на образа:

   - Господи, благослови.- И повернувшись ко мне, сказала. - Плохо, что ты

некрещеный. Евангелия-то хоть читал?

   - Андрей дал, читал.

   Потом успокоила сама себя:

   - Ну, а коли некрещеный, то и спросу с тебя меньше.

   У знахарей-то лечиться грех. Вон тебя как бесы облепили да замучили.

Зачем к экстрасенсам ходил? И что за моду нынче взяли, чуть что - к самому

дьяволу за микстурой пойдут, прости, Господи.

   - А ты - баба Лина?.. - не успел спросить.

   - Я - божий одуванчик, девяносто лет мне. Не я лечу, Бог исцеляет, да и

то не всех. А говоришь, Евангелие читал. Христос и апостолы денег за

врачевание не брали, исцеляли Духом Святым, а не какими-то бесовскими

энергиями. Ну да ладно, сядь вон там, сиди тихо и не перебивай, а то все

насмарку будет. - И зашептала скороговоркой над водой...

 

   - Шла Божья Матушка через мост. Ей навстречу Николай Угодник, Илья

пророк, Иоанн Богослов. Куда идешь. Божья Матушка? Иду умывать нервы,

продувать глаза и горечь выгонять из раба Божьего Сергия, из его головы,

из рук, из ног, из живота, из сердца, из печени, из зелени, из селезёнки,

из яичников, из мочевого пузы^ ря, из шеи, из позвоночника, из синих жил,

из красной крови. Спаситель с крестом. Спаситель над нечистой силой

победитель. Уходите, сатаны, с раба Божьего Сергия.

   Уходите нечистые духи на все четыре стороны. Аминь.

   Аминь. Аминь... Не я лечу, не я заговариваю, а Божья Матушка. Она

лечит, умывает, заговаривает. Господа Бога на помощь призывает с Ангелами,

с Архангелами, с Небесными Силами, с Господней зарей, с вечерней звездой.

Михаил Архангел шел с небес, нес на голове животворящий крест... - то

шептала, то говорила громко нараспев, иногда крестила воду. Порой,

казалось, что она уже дремлет и только продолжают шевелиться губы,

повторяя давно заученное. - Поставил этот крест на каменном полу и оградил

железными штыками, запер тридцатью тремя замками и все под один ключ. И

отдал ключ Пресвятой Божьей Матери во правую руку. Никто эти замки не

откроет, никто раба Божьего Сергия не испортит ни в жилье, ни на пиру, ни

в пути...

 

   Потом вдруг неожиданно и резко встала, словно не старушка, а молодица.

Снова перекрестилась.

 

   - Теперь умойся этой водой да стакан выпей. Затем ложись спать. Вечером

поедешь домой. Дам тебе еще отвары трав для тебя, и Андрюше в больницу

снесешь. Трава - она и здорову не повредит.

 

   Вечером я проснулся, как будто родился заново.

   На сердце и на душе было легко и радостно. Ни болей, ни тревог, ни

страха, и какое-то необъяснимое чувство бесконечного и прекрасного

впереди. Я возвращался на станцию с блуждающей улыбкой на лице (только

сейчас понял, как это выглядит). Наверное так, радуясь всему на свете,

ходят по миру безобидные деревенские дурачки.

 

   Сэм Дэвилз нашел меня у Елены. Он звонил из Москвы. Выражал искреннее

огорчение моим "самоувольнением", пытался делать какие-то предложения,

интересовался состоянием здоровья и даже спросил про Андрея.

 

   - К сожалению, вам придется нести материальную ответственность за

нанесенный компании ущерб посредством ПЭВД. У Вас будут изъяты квартира,

автомобили, Ваши счета в банках будут закрыты...

 

   - Да и хрен с ними! - рядом стояла Лена, и мне не хотелось с ним долго

разговаривать.

 

   - Кроме того, хочу Вас предупредить, - как ни в чем ни бывало продолжал

мистер Дэвилз, - что теперь компания не несет ответственности за Ваше

душевное равновесие и состояние вашего здоровья.

 

   - Можете быть спокойны. Я чувствую себя прекрасно, на душе у меня

спокойно и радостно, и из окна я выбрасываться не собираюсь. А сейчас,

извините, я тороплюсь, - и положил трубку.

 

   В комнате еще некоторое время висела тревога. Дэвилз явно звонил

напомнить, что счеты со мной не закончены. Высказывать прямые угрозы после

того, что я узнал об "Америкэн перпетум мобиле", не имело никакого смысла.

 

   - Может быть мне пойти с тобой? - предложила Лена.

 

   - Нет, мне хочется одному.

 

   С тех пор, как демонстрации перестали быть обязательными, а митинги

изрядно поднадоели, я впервые видел столько людей, собравшихся вместе. Как

скала возвышался в свете прожекторов Знаменский собор из волнующегося

людского моря.

 

   Серая цепь милицейских фуражек не выдержала волнения этого моря и

рассыпалась на отдельные буйки и рифы. Но это был не натиск митингующих,

нечего было опасаться - народ качнулся навстречу открывшимся дверям храма.

Вслед облакам устремился Благовест, и к народу вышел празднично одетый

Владыко. В живом коридоре, где стеною стояли казаки, он возглавил крестный

ход кругом храма. В запели: "Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют

на небеси, и нас на земли сподоби чистым сердцем Теби славити".

 

   - Привет американским шпионам. - Тяжелая рука легла мне на плечо. Такую

неуместность мог сказать только один человек, на которого я не стал бы

обижаться.

   - Я не думал, что преподавателей высшей школы милиции гоняют в

оцепление.

   - И даже, случается, в патруль по улицам, - подтвердил Иван. - Но,

честно говоря, здесь я по собственной инициативе. Епископ не каждый год

служит. Ты, кстати, ближе его видел?

   - Нет.

   - Потом поближе пробьемся. Так и быть, власть тебе посодействует.

Кстати, он будет тут целую неделю служить.

   - Светлую Седьмицу.

   - Во-во. Между прочим, сегодня совпадение трех праздников.

   - Солидарность трудящихся, а третий-то какой?

   - Да ведь на первое мая Вальпургиева ночь бывает, товарищ историк. У

сатаны сегодня свой праздник. Ты посмотри, какой на небе Армагеддон, вряд

ли к утру расчистится. Где, интересно, в такую ночь вся нечисть собралась?

   - Если ты о погоде, то циклон где-то над Екатеринбургом.

   Упоминание сатаны и нечистой силы в таком месте и в такое время

отвлекло от общего праздника. С порывом холодного ночного ветра принесло

обыденную мирскую тревогу, какие-то суетные мысли вторили ей. Но тут же

отбросило их в небо рванувшееся под купола:

   - Воистину восресе!!!

   - Христос воскресе! - поздравлял, и радовался священник.

   - Воистину воскресе! - отвечало людское море. И волна поклона

проносилась по нему в сторону пастыря.

   И пели: "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во

гробех живот даровав".

   Иван выполнил обещание: мы смогли пробраться поближе к епископу, и я

разглядел его. Просветленное радостью великого праздника лицо Владыки,

казалось, имело совершенно детское выражение. Особенно глаза, из которых

лучились доброта. Небольшая реденькая бородка нисколько не убавляла

детскости этому лицу. Было заметно, как он хочет увидеть всех, ответить

всем, кто направлял к нему жаждущие взоры. Наверное впервые я увидел

духовность на лице человека и увидел всеобщее желание соприкоснуться с

ней, и сам его испытал.

   И вместе со всеми я перекрестился, и до сих пор не знаю - можно ли это

было делать мне - некрещеному.

   И если тогда было немного стыдно и неловко, то теперь стыдно за то, что

сделал это украдкой. Словно в ответ на это движение свет двух прожееторов

пересекся над звонницей, и в темном плывущем небе несколько минут виднелся

крест.

   Сэм Дэвилз оказался банален, как киношный советский мафиози.

   Их было трое, и я ни на секунду не сомневался, что это, так или иначе,

посланцы мистера Дэвилза. Скромные труженики "Америкэн перпетум мобиле" -

рыцари плаща и кинжала. АН нет! Рыцари кожаных- курток, узнаваемые по

толстой рельефной шее, переходящей в бритую и пустую голову. Каждый из них

весил по центнеру.

   Вот они - сыновья Ильи Муромца - чудо-богатыри, у которых никогда не

хватит ума и памяти на осознание этого родства.

   Был второй час вальпургиевой ночи, а я был всего в трех кварталах от

Знаменского собора. Его колокола звонил" совсем, рядом.

   Я даже себе не смог объяснить того, что не испытывает и маленькой

толики страха. Лишь было какое-то всепоглощающее сожаление, и в нем таяли

все чувства, обрывки судорожных торопящихся мыслей и соображений.

   Пожалуй, я мог неплохо убежать пли, как бы то ни было, сопротивляться,

во всяком случае - закричать, но даже не попытался сделать ни того, ни

другого, ни третьего.

 

   Теперь мне кажется, я хотел им что-то сказать, и именно эта мысль

угасла на полуслове вместе с первым ударом. В руках одного из них оказался

кусок арматуры, как будто им не хватило бы трех пар рук и ног. Они не

посчитали нужным объяснять мне причину нападения и; только матюгались раз

от разу, нанося уже ненужные удары.

   Когда раздался выстрел и один из них упал, я видеть все это сверху. Я

видел, как Иван всадил в живот пулю второму и только потом выстрелил в

воздух (так, вроде бы, полагается - сначала в воздух: "стой, стрелять

буду", а затем - на поражение). Если какой-нибудь докучливый следователь

будет потом разбирать дело о правомерности применения табельного оружия,

данным свидетельством пусть себе голову не забивает. К этому времени я был

уже мертв, и в свидетели по земным меркам не гожусь. Да и как обвинять

человека за праведный гнев? Я даже почувствовал, как у Ивана перевернулось

внутри, когда он увидел, что это бьы я. Пользуясь случаем, хочу, Иван, тебя

попросить: когда возьмут через год третьего, не избивай его в камере до

полусмерти, как ты об этом подумал в ту ночь. Да ты и сам остынешьСходите с

Андреем в "хрущевку", где я жил до встречи с "дядюшкой Сэмом". Там под

ванной прикреплена на липкую ленту толстая пачка долларов в полиэтиленовом

пакете. Зарплата Андрея и мой первый гонорар - этого хватит па издание

новой книги Андрея.

 

   И еще два дня я летал, куда душа пожелает. Я в долю секунды покрывал

самые невероятные расстояния. Был у Лены, но от этого стало особенно

тяжело и печально. Видел, как пил горькую Иван, что-то рассказывая жене о

старой дружбе. Не навестил только Андрея. Боялся, что он почувствует мое

присутствие, а кто может поручиться за больное сердце? Иван тоже поступил

правильно - не поехал к нему ни на второй, ни на третий день. И все же мне

было легче, чем тем, кто остался...

 

   На исходе третьего дня неумолимая сила потянула меня прочь из города.

Это было одновременно похоже на сильный ветер и на длинный коридор. Хотя,

объединить два этих понятия по обычным человеческим меркам было бы весьма

абсурдно. Меня потянуло с такой силой и скоростью, что город в долю

секунды превратился в угловатое пятно на живой топографической карте. И

через несколько мгновений я падал на залитый солнцем зеленый луг и, только

падая, увидел, что отделяюсь от большой стаи белых и черных птиц. Стая,

точно провалилась в воздушную яму, нырнула за мной, но потом вновь

устремилась ввысь и растаяла в безоблачной глубине.

   Опустившись на луг, я удивился, что снова могу чувствовать: и

прикосновение травы, и дыхание ветра, и запах вечного лета. И все это

где-то в сердце Евразии, неподалеку от Транссибирской магистрали. И если

пройти через луг к небольшому домику на окраине тихого поселка, непременно

придется увериться, что именно здесь начинается покой и душевное

равновесие, соразмеренные с окружающей, скромной, но величественной

природой. И еще: здесь ничто не кончается, не может кончиться...

 

   Двери мне открыл ангел.