Олег Суворов. Злой Город



     Печатный источник:
     Суворов О.В. Женская философия: повести,  роман.  - М.: ЭКСМО, 1995.  -
368 с.
     ISBN 5-85585-252-0
     ОСR, Spellcheck: Антон Клыга.
     
Олег Суворов.
     Злой Город.
      (повесть)
      "Привет тебе, тихое пристанище, где  потрудилось  для Бога в  истинном
монашестве столько  высоких  душ, где  обрели покой  и обновили силы столько
мирян! Слава создателям твоей немеркнущей духовной славы, слава святым твоим
игуменам  и  старцам,  чьих  имен  не  забудет  православный   народ,  благо
теперешним твоим насельникам и трудникам".
     
Е.Поселянин. "Оптина пустынь"

Глава 1. НОЧНОЕ ПОПОИЩЕ1
1 Это не ошибка, а неологизм автора.
     Российская попойка  имеет удивительное  сходство  с  пожаром -  подобно
тому, как он, раз начавшись, не успокаивается до тех пор, пока  не переварит
в своем огненном нутре все то, что попадется ему на пути, так же и она будет
неуклонно стремиться к расширению и продолжению  в  пространстве  и времени.
Это  не  западный  способ пития, где  каждый деловой  разговор  предваряется
неизменным вопросом:  "Что будете пить?";  в России  пьют все, что пьется, и
отнюдь  не для  того, чтобы можно было занять руки  бокалом во время деловой
беседы, а  для того, чтобы занять разговором  душу  и отвлечься - и  от всех
дел, и  от  всей  смертельно  надоевшей, бестолковой обыденности.  А  потому
алкоголь в России - это не вспомогательное средство, повышающее общий тонус,
это образ жизни, противоположный работе, недаром  же слова "пить" и "гулять"
стали почти синонимами.  Однажды знаменитый атаман Платов, отвечая на вопрос
императрицы, гулял ли  он в Царском Селе, сказал, что особой гульбы не вышло
- "а так, всего по три бутылки на брата".
     И  в  этом главная особенность  российской  попойки,  вполне отражающая
основные свойства раздольной русской  души - ведь гуляют здесь так, чтобы не
только  собственную  душу  вывернуть  наизнанку,  извергая  обратно  остатки
немудреной закуски, но и так, чтобы чертям стало тошно.
     "То ль  раздолье  удалое, то  ли  смертная тоска" - вот  два знаменитых
полюса,  между  которыми мечется  все  разнообразие русской духовной  жизни.
После первого тоста, когда  впереди  еще  много  блаженных минут,  участники
попойки  впадают в "раздолье удалое",  которое постепенно,  по мере убывания
"огненной влаги",  сменяется тоской, грозящей стать совсем  "смертной", если
не  удастся  восполнить  естественную  убыль  того,  что  питает  российские
духовные  силы. С наступлением этого  рокового момента ощупываются карманы и
пересчитывается  наличность,  нетвердой  рукой  тыкаются  в  губы  последние
сигареты  и,  гонимые  сладкой  надеждой,  участники  попойки   отправляются
"добавлять", при этом  непременно так громко хлопая  всеми  попадающимися по
пути дверьми, словно это является составной частью ритуала.
     Именно в таком виде  и с  таким шумом в один из  августовских дней 1993
года  из  дверей  местной безымянной  гостиницы  славного города  Козельска,
ужасно гордящегося  тем, что упоминается в летописях на  года раньше Москвы,
вывалились два  недавних  собутыльника. Более  молодой  из  них,  высокий  и
смуглый,  с  копной   темных  вьющихся   волос,  делавших  его  похожим   на
нестриженного пуделя, с веселым и чуть нагловатым взглядом, выйдя  на свежий
воздух, с шумом  выдохнул  струю  сигаретного  дыма  в направлении белеющего
через   дорогу  постамента,   водруженного  над  братской   могилой  жителям
Козельска,  павшим  при  осаде  города в 1258 году,  но  еще  совсем недавно
служившего пристанищем языческому  идолу  нашего века, непременному атрибуту
всех российских городов. Весело засвистев, он повернулся к своему спутнику:
     - А вот и постамент для нас готов, а, Артур Александрович? Не хотите ли
взобраться и застыть навеки в бронзе или граните?
     -  Что  ж,  предложение  неплохое, -  рассудительно отвечал тот, весьма
высокий и крупный мужчина  лет пятидесяти  с огромными кустистыми  бровями и
низко  надвинутым  на  глаза  лысоватым  лбом, что  производило  впечатление
некоторой угрюмости, - но я думаю,  у  нас  в  данный момент несколько  иные
интересы?
     -   И   состоят   они  в  удовлетворении   все   возрастающих  духовных
потребностей. А потому путь наш...
     - Направо.
     - И во мраке, - споткнувшись и выругавшись, добавил молодой. - И почему
только в этом чертовом Козельске так мало фонарей?
     Они  обошли  небольшой  сквер,  разбитый перед  гостиницей, и,  свернув
направо, стали спускаться вниз к современно-унылому зданию Дворца культуры.
     -  Что поделаешь, Дмитрий,  Козельск  маленький  город, который за свои
семьсот с лишним  лет почти не вырос в  численности жителей, и здесь многого
нет...
     - Но и кое-что есть. Что за пародия - весь город  задыхается от пыли, и
ни одной поливальной машины! Зато вокруг  военные базы  с ракетами на боевом
дежурстве, нацеленными, наверное, на те города, где полно поливальных машин,
но нет ракет. Ну, вы как старожил хоть правильно нас ведете?
     - Мы почти у цели. В этом Дворце культуры функционирует единственный на
весь город ночной бар.
     - И все?
     - Все, насколько мне известно.
     Хотя  Дмитрий  назвал  своего  собеседника  старожилом,  оба  они  были
москвичами, просто лет пять назад Артур Александрович Погорелов купил себе в
Козельске  дом  с участком земли,  чтобы  можно было  летом  вывозить  детей
поближе  к природе.  Здесь он  проводил  время как  классический  российский
обыватель,  мнящий  себя интеллигентом  - то  есть  целыми  днями валялся  в
старом,  прорванном  в  трех  местах  гамаке,  висящем  меж  двух,  небрежно
вкопанных и покосившихся столбов, и читал книги. Когда ему это надоедало, он
вставал и отправлялся пешком в знаменитую Оптину пустынь, чтобы побеседовать
там с монахами  и  игуменом - отцом  Мерхесидеком. В результате  таких бесед
появились две небольшие статьи: одна - в "Новом времени", другая - в журнале
"Москва", повествующие  об  истории  и  нынешнем  дне  этого центра  русской
духовной культуры,  знаменитого тем, что его  благоговейно  посещали  многие
русские классики, в том числе Гоголь, Толстой, Достоевский, Соловьев.
     А на  участке тем  временем  желтели две  чахлые грядки  с картошкой  и
луком, но зато  бурно  зеленела густая  трава, которую  приходила косить для
своей  козы соседка-пенсионерка. Дом  разваливался и изнутри уже походил  на
топившуюся по-черному  избу восемнадцатого века,  но Погорелов  не торопился
даже  прибить дощечку,  отлетавшую  от  порога,  предпочитая вместо  этого с
завидным постоянством и  терпением прилаживать  ее  на  место,  изводя своих
гостей и близких напоминаниями об осторожности.
     В  свое время  он проиграл  выборы,  баллотируясь  в  составе какого-то
зоологического  движения  в  депутаты Моссовета.  Против  него на  собраниях
избирателей, стал резко  выступать  один из  бывших  приятелей, видевший его
козельские  владения.  В  качестве самого  порочащего  Погорелова  факта  он
приводил в пример состояние его земельного участка: "Неужели этому человеку,
который за  пять лет поленился  хотя бы раз перекопать свои шесть  соток, вы
доверите устройство всего городского хозяйства?"
     Погорелов проиграл,  но  это не  лишило  его  бодрости  духа,  которая,
напротив, совершенно  отсутствовала у  жены. В то время как восьмилетний сын
болтался  на улице,  а  четырнадцатилетняя дочь  зачитывалась  мексиканскими
кинороманами,  мадам  Погорелова  целыми  днями  варила  картошку,  горестно
жалуясь на свою  судьбу всем, кто случайно забредал  в гости. При  этом  она
втайне гордилась своим мужем, поскольку - "настоящий  ученый", он  ухитрился
получить   степень  доктора  наук   за   какую-то   тривиально-экологическую
диссертацию, и, по ее мнению, должен был вести себя соответствующим образом.
Одним  из  гостей   случайно  оказался  Дмитрий.  По   заказу  администрации
калужского  машиностроительного   завода  он  проводил  там  социологическое
исследование  на  тему отношения рабочих  к  предполагаемой  приватизации и,
решившись наконец  воспользоваться давним и настойчивым  приглашением своего
бывшего научного руководителя, он сел на калужский автобус и через  два часа
оказался в Козельске.
     Однако дом семейства Погореловых,  в  котором при прежнем владельце был
телефон,  а  теперь не было даже  и  репродуктора,  произвел на  него  столь
удручающее  впечатление  ("В КПЗ  и  то уютнее", - решил он  про себя), что,
решительно отклонив предложение переночевать,  снял номер в гостинице, благо
в связи со свободными ценами и свободных номеров хватало.
     Именно в этом-то номере, двухместном, хотя там жил один Дмитрий, они  и
отпраздновали  встречу  привезенной   им  из  Калуги  бутылкой  "Столичной",
изготовленной местным филиалом знаменитого московского завода "Кристалл".
     Яркозвездная ночь была великолепна, хотя  любоваться ею, гуляя при этом
по Козельску,  особенно  не  приходилось -  улицы были  кривыми,  темными  и
пустынными,  а потому даже  самые  центральные  из них не  внушали душевного
спокойствия.  Коммерческие палатки,  появившиеся здесь  как  первый  признак
наступающей цивилизации, закрывались в одиннадцать, боясь ночных погромов.
     В одном крыле темнооконного здания Дворца культуры над входом в подъезд
призывно горела неоновая  надпись  "Ночной бар".  Они проворно вошли внутрь,
где в полутемном  зале  за  бутылкой  водки скучали  три  какие-то  личности
мужского пола и  самой невыразительной  наружности,  и  с  ходу  приникли  к
стойке,  за  которой  лениво беседовал  бармен  с барменшей. Ночная  жизнь в
Козельске явно  не  била  ключом.  Взглянув на прейскурант,  Дмитрий  только
прищурился и засвистел:
     - Ну и цены, круче, чем в Москве! Мама, я хочу домой!
     Погорелов заглянул через его плечо-
     - Самое главное, что нас интересует, здесь есть?
     - Есть, вот она, родная. Две тыщи ровно, чтобы не утруждаться сдачей.
     - Ну что ж, - и Погорелов первым полез в карман брюк за бумажником.
     Дмитрий  облокотился  на  стойку  и, вкрадчиво глядя  в глаза молодой и
симпатичной  барменши  -  ее   напарник  в  этот  момент   менял  кассету  в
магнитофоне, произнес:
     - Нам, пожалуйста, бутылку  водки  и... - он оглянулся на Погорелова, -
Артур Александрович, ведь вы пиво не любите?
     - Нет, спасибо.
     - И одну баночку пивка.
     Не  уловив никакой реакции  на свой  игривый  взгляд,  он разочарованно
опустил бутылку в сумку, всегда болтавшуюся у него на плече, и,  открывая на
ходу  банку пива, пошел к  выходу. Выйдя на улицу, он  повернулся и подождал
Погорелова.
     - Вы знаете, что мне пришло в голову?
     - Что?
     - Когда становится  плохо  в  Москве, надо  собирать  вещи  и  ехать  в
провинцию, чтобы понять, как тебе, оказывается, было хорошо.
     -  Странно. Вы  так усердно  перемигивались с  барменшей и  вдруг такой
мрачный вывод.
     - Во-первых, подмигивал только  я,  а  она отвечала откровенно коровьим
взором, а во-вторых, даже у нее волосатые ноги! Я только  первый день в этом
городе, но меня уже тошнит от такого количества черноволосых женских ног.
     - А ноги-то ее вы как  рассмотрели? - усмехнулся  Погорелов. - Ведь она
же была за стойкой.
     В этот момент они не спеша поднимались в гору, переходя небольшой мост,
соединявший два берега довольно крутого обрыва,  на дне которого текло нечто
такое, что для ручья было слишком большим, а для речки слишком маленьким.
     - Вот еще проблема, - недовольно отмахнулся Дмитрий, отрываясь от банки
и  вытирая губы, - заглянул через стойку,  только и всего. Но  почему  у них
здесь такая обильная волосатость - они что, потомки козлов?
     - Вообще  говоря, - как всегда рассудительно отвечал Погорелов, который
ни  при одной теме разговора не утрачивал своего спокойного  тона - будь  то
французская эротика или  российское монашество,  - Козельск  - это на  самом
деле   Козлецк...    Его   окрестности   действительно    славились   своими
многочисленными  козьими  стадами,  так  что, возможно, сказывается действие
молока. Кстати,  помните  я  вам  обещал показать  каменный  крест,  который
сделали  из еще  более  древнего языческого  идола,  чтобы поставить  его на
могиле козельчан, павших во времена нашествия Батыя?
     - Разумеется, помню. А где он?
     -  Вон   там,  направо,  нужно  только   немного   спуститься  вниз,  к
краеведческому музею.
     - А это стадо местных молодых козельчан нам не помешает?
     Вопрос оказался как нельзя более уместным, поскольку  они уже вернулись
на  центральную площадь города к тому самому опустевшему  постаменту,  возле
которого был  разбит небольшой сквер  со скамейками, облюбованный для ночных
тусовок местной молодежью. Естественно, что на всю округу гремел магнитофон,
вперемежку то с поросячьим визгом,  то с жеребячьим ржанием. Когда Дмитрий и
Погорелов  проходили мимо, направляясь к небольшому тупику, заканчивающемуся
зданием музея, от толпы подростков отделился самый разбитной и последовал за
ними:
     - Эй, дядь, дай пустую банку.
     -  Она  еще  не пустая, -  на  ходу  отозвался  Дмитрий, не поворачивая
головы, - когда опустеет, тогда идам.
     - Ну смотри, я ждать буду.
     Это очень  напоминало угрозу, но они уже прошли мимо  и скоро оказались
перед  зданием  музея,  стоявшим  почти на  краю крутого  обрыва, с которого
открывалась невидимая в темноте панорама нижней части  Козельска, куда можно
было бы спуститься поросшим кустами оврагом, начинавшимся в десяти метрах от
калитки.
     -  В отличие  от какого-нибудь Чикаго, ночной Козельск не блещет  морем
огней,  - глубокомысленно изрек Дмитрий, допивая  остатки  пива и выбрасывая
банку в овраг.
     -  Зато он  блещет славной историей... Вы  знаете, что  Козельск  сорок
девять  дней подряд оказывал сопротивление Батыю, а когда все-таки был взят,
то в живых  не осталось ни одного человека. Батый был так раздосадован этим,
что приказал отрубить головы у мертвых и сложить из них курганы.
     - Да,  я помню это еще из курса школьной истории, -  Дмитрий напрягся и
процитировал по памяти:
     ...Исполнили волю владыки рабы:
     С землей бедный город сровняли,
     И городом злым за упорство борьбы
     Козельск с той поры называли
     - Могу-Болгусун по-монгольски...
     -  Да  Бог с ним,  как  по-монгольски, меня другое  интересует. Ведь  и
тогда, наверное, был  таким  же паршивым городком с паршивой и беспросветной
жизнью...   Откуда  еще  взяться  патриотизму,  да  еще  такому  бешеному  и
фанатичному,  как  не  от  безысходности?  Последнее  прибежище...  Обратите
внимание, что  словосочетание "сытый  и  довольный патриот" звучит  каким-то
нонсенсом, а вот "патриот голодный и злой" - вполне уместно.
     -  Странные  у  вас  какие-то  рассуждения  о патриотизме... А  как  же
американцы - сытые, богатые и очень патриотичные люди?
     -  Это  не  патриотизм, это  жлобство. Патриотизм построен  на принципе
"родина или смерть", все остальное подделка.
     - Если  исходить из  такого  принципа, то немногие рискнут назвать себя
патриотами. Но вот, кстати, и крест.
     Дмитрий был явно разочарован - крест оказался на редкость незатейливым,
всего метровой  высоты.  Все  старинные  надписи  на  нем, которые только  и
придают подлинный исторический аромат подобным вещам, были настолько стерты,
что  разобрать  их,  да  еще  в  темноте,  при  свете  зажигалки,  оказалось
невозможным.
     - И это все, что сохранилось от тех времен?
     - Практически да.
     - Печально.
     Они  еще постояли под одиноким фонарем, освещавшим этот тупик.  Дмитрий
курил, всматривался в темноту и видел, как там  уже начиналось зарево  и  со
всех сторон с диким, оглушительным визгом лезли воины в  косматых  шапках, а
навстречу  им  с  рушащихся  стен города летели  бревна  разобранных  домов.
Раненые добивали себя,  женщины, взяв в руки ножи, становились в строй рядом
с мужчинами, дети, по колено  в  крови,  пытались тушить пожары. Горы трупов
лежали под стенами  города, а купол главного  собора, из которого доносилось
стройное пение,  уже лизали жадные  языки пламени... Растерянные  победители
бродили по пепелищу, преодолевая завалы  обугленных тел, и  не знали, что им
теперь  делать  с  тем  местом,  находившимся  на границе Половецкой  степи,
которым они так долго пытались овладеть...
     Предстояло непростое  возвращение  в гостиницу  сквозь строй  скучающих
подростков - и то, что оба думали именно об этом, выяснилось почти сразу.
     - А здесь нет другого пути?
     - Нет, только обратно. Напрасно вы выбросили эту несчастную банку.
     - Ну что вы, Артур Александрович, не  будь  ее, они  привязались  бы  к
чему-то  другому,  тем  более  что  от  нас  за   версту  несет   приезжими.
Воинственность  у  них такая  же  наследственная, как волосатость. И,  кроме
того, им ужасно нечего делать.
     Они стали  подниматься  наверх и  еще  издали увидели, что под одним из
редких фонарей  их уже ждут. Семеро ребят что-то оживленно обсуждали  и были
настроены явно агрессивно.  До гостиницы оставалось  совсем недалеко - нужно

было

 только пересечь площадь.
     - Идут, сволочи,  - зло  сплюнул Дмитрий, ощупывая свою сумку, - как бы
бутылку не отняли.
     - Да, - согласился  Погорелов и после  небольшой  паузы добавил: -  Вам
придется спасать наше общее достояние и добежать до гостиницы.
     - А как же вы?
     - Ну а  что я? Пожертвую собой во имя нашего общего дела, тем более это
я вас повел в музей в столь неподходящее время...
     Они  замолчали и невольно замедлили  шаг, приближаясь к  тоже замолкшим
подросткам, из  рядов  которых выступил  белобрысый  и невысокий  паренек  в
клетчатой рубашке, с самым нахальным и прокуренным голосом.
     - Ну, и где же моя баночка?
     - В овраге, - холодно отозвался Дмитрий.
     - Ага... А что в сумке?
     - Не твое дело.
     В это время другие подростки уже начали обходить Дмитрия и Погорелова с
двух сторон, явно стремясь напасть со спины.
     -  Грубишь, дядя,  -  наставительно  заметил  белобрысый, -  а ну,  дай
посмотреть.
     Дмитрий оттолкнул протянутую руку и тут же получил сильный удар в шею -
зашедший сбоку подросток метил в скулу, но не хватило роста. Глядя в горящие
злым  предвкушением  глаза и уже не  оборачиваясь  на Погорелова,  стоявшего
немного  сзади, Дмитрий прижал  сумку к боку, сильно  оттолкнул белобрысого,
преграждавшего  ему  путь,  и  бросился  вперед. В какую-то секунду, боковым
зрением,  он увидел Погорелова, отбивающегося  сразу  от  троих подростков и
похожего при этом на старого лося, в которого вцепились молодые волчата.
     Это  было крайне унизительно - удирать от пятнадцатилетних,  слушая  их
улюлюканье и выкрики "трус!" за спиной, но еще унизительнее, подумалось ему,
глотать пыль  под их грязными ботинками, если бы им удалось сбить его с ног.
Благополучно пробежав двести метров до гостиницы, он взялся за дверную ручку
и  оглянулся  назад  - из темноты доносился разухабистый мат  и  угрозы "еще
встретиться". Погорелова не было видно. Первым делом Дмитрий поднялся в свой
номер, оставил там сумку и, заперев дверь,  вновь  спустился на первый этаж,
чтобы узнать  у  дежурной,  как  вызвать  милицию.  Однако  делать этого  не
пришлось,  почти сразу, прижимая  к  разбитому носу окровавленный платок,  в
вестибюле  появился Погорелов. Одного его вида  Дмитрию  хватило  для  того,
чтобы оправдать свое трусливое бегство - рубашка  была запачкана и разорвана
возле воротника, под глазом расплывался синяк, а на лысоватом лбу вздувалась
шишка, кровоточившая  свежей  царапиной. Тем не  менее он  был, как  всегда,
спокоен и заговорил первым, по-прежнему не повышая голоса:
     - Ну как, вы ее спасли?
     - Да с ней-то все в порядке, - отозвался Дмитрий, - вы-то как?
     - А что я? Они меня немножко побили, но,  видя, что добыча ускользнула,
отправились  искать ее в  другом месте.  Тем  более там, по  улице, проехала
милицейская машина.
     - Ну и прекрасно, а я уж хотел было звонить в милицию.
     -  Нет,  зачем  же, лучше пойдем отметим  наше избавление  от  тех, чьи
предки так яростно и зло сражались с татаро-монголами.
     - Н-да, а когда не стало татаро-монголов,  принялись  так  же яростно и
зло сражаться между собой.
     -  Ничего не  поделаешь.  Такова  характерная  особенность всей русской
истории - или внешние войны, или внутренние смуты.
     -  Ну а я  в этот  злой городок  приеду  в следующий раз только  или  к
любовнице, если мне удается ее здесь завести, или спасаясь от ареста:

     
Глава 2.  ПУТЕШЕСТВИЕ  В  ОБИТЕЛЬ
 На следующий день, после того,  как
приятели опохмелились остатками водки, Погорелов  повел Дмитрия на экскурсию
в знаменитую  Оптину пустынь, основанную по преданию  в XV веке раскаявшимся
разбойником  по имени Опт. Перейдя через  мост на другую сторону реки Жиздра
("Она названа так потому,  что русские  сторожевые отряды, ожидая  нашествия
татар,  перекликались  с  обоих  ее  берегов  "Жив"  -  "Здрав",  -  пояснил
Погорелов), они  прошли  лесом  и  спустились  к  лечебному  сероводородному
источнику - одному  из святых мест  этой  обители. Сам источник был огорожен
свежеоструганным  деревянным забором и превращен в купальню, где по  очереди
запирались  паломники,  чтобы  совершить  бодрящее  омовение. Тут  же  рядом
находилось нечто  вроде  небольшого бассейна, покрытого редкой металлической
решеткой. Вода в нем хотя и  была питьевой, о  чем извещала  соответствующая
табличка,  начинавшаяся  со  слов  "Возлюбленные  братья  и  сестры...",  но
издавала характерный для сероводорода запах тухлых яиц. В тени кустов сидели
два  монаха,  старый  и  молодой,  и  читали  древнего  вида книги в  темных
переплетах, а возле купальни  резвилась стая полуголых  мальчишек, то и дело
скрывавшихся в ней, чтобы бултыхнуться в источник еще раз.
     - В этом источнике омывали свои  чресла многие знаменитые люди,  в  том
числе  Толстой и  Достоевский,  -  заговорил Погорелов,  когда  они,  выгнав
мальчишек,  тоже заперлись в купальне и стали раздеваться.  -  Предупреждаю,
вода  очень  холодная,  но  зато  потом  вас  охватит  ощущение  невероятной
бодрости.
     -  Такое ощущение  охватило  бы меня и после  пива, - мрачно  отозвался
Дмитрий, без  особой  охоты берясь за  поручни и  спускаясь по  ступенькам в
воду.  Уф! Впечатление было сильным - словно  сейчас не жаркий  августовский
день,  а  студеный декабрь.  Он  почувствовал себя так,  словно погрузился в
жидкий  азот, а потому, окунувшись с  головой, тут же выскочил на деревянный
помост и принялся лихорадочно натягивать джинсы.
     - Ну как? - поинтересовался Погорелов, последовав его примеру.
     - Да...  -  только и, смог сказать Дмитрий, ощущая  прилив  бодрости  и
тепла, - надеюсь, что  это не  окажется самым сильным  впечатлением  от всей
святой обители.
     - Омыв тело, теперь можем переходить к омовению души, - вновь заговорил
Погорелов, когда они стали подниматься лесом  к дороге, ведущей в монастырь,
- а душевные потрясения  от посещения  этого места нередко оказывались столь
сильны, что  переворачивали  судьбы людей.  Знаете,  какой  пример  приводит
Константин Леонтьев в своей статье "Добрые вести"?
     - Нет, не знаю. А он тоже здесь бывал?
     - Он долгое время жил здесь и даже вступил на путь аскезы, отречения от
мира  и принятия  тайного пострига под именем Климента.  Это произошло в год
его смерти, хотя умер он в Троице-Сергиевой лавре.
     - Надеюсь, что мои впечатления не будут носить столь летального исхода.
     - Наверно. Но  я вам хотел  сказать о  другом. Он повествует, как в  их
скит   поступили   послушниками   двое  молодых   людей  из   числа   лучших
представителей местного дворянства...
     - Лучшие - потому что поступили в скит или по каким-то иным критериям?
     - Этого он  не уточняет. Они были двоюродными братьями и оба  женаты на
двух красивых  молодых  женщинах.  И вот, представьте  себе,  преуспевающие,
обеспеченные, имеющие любимых- жен молодые люди,  примерно вашего  возраста,
добровольно отказываются от всего этого и поступают послушниками в Оптинский
скит.
     -  Гусары-схимники, - пробормотал Дмитрий,  слушая тем  не менее  очень
внимательно.
     -  Когда  мужья, уже  одетые в подрясники,  пришли  в  гостиницу, чтобы
проститься  со своими женами,  то прощание  это, по воспоминаниям очевидцев,
получилось  столь  трогательным,   что  заплакали  даже   старые  монахи!  И
действительно: молодые  люди  добровольно  расстаются  с любимыми женщинами,
чтобы посвятить себя служению Богу! А знаете, что сказала одна из жен, когда
у нее поинтересовались, почему они с мужем решились на такой шаг?
     - Детей не было?
     - Не в этом дело. Она сказала: "Мы были  слишком счастливы"! И Леонтьев
по этому поводу замечает, что страх  от  избытка земного благоденствия - это
высшее проявление аскетизма, без которого нет настоящего христианства.
     - Подвиг веры?
     - Именно, подвиг веры!
     - И эту жуткую историю Леонтьев называет добрыми вестями?
     - Это на ваш взгляд она жуткая, а на его взгляд - вдохновляющая.
     - Ну-ну. А что стало с женами?
     -  Они  устроили  в  своих  имениях  женские  общины,  где  сами  стали
настоятельницами.
     - Да, круто... - отозвался  Дмитрий, сокрушенно качая головой. - Мы еще
даже  не  пришли, а вы  уже вызвали во  мне  неприязнь к  этому  месту,  где
происходят столь дикие вещи.
     - Почему же дикие? Истинно христианский поступок...
     - Впрочем, нет, я, пожалуй, неточно выразился.  Может быть, это - самый
яркий пример того,  что  крайности сходятся - и  от несчастья,  и  от высшей
степени  счастья  люди  впадают  в  безумие  и  совершают  в высшей  степени
сумасбродные  поступки,  не  в  силах  совладать ни с  тем, ни с другим.  Я,
помнится,  читал,  как  скучно  живет самый  богатый  человек в мире, султан
Брунея. Ему нечего желать, а потому,  чтобы убить время, он  или катается на
"боингах", или принимает парады, или коллекционирует жен и лошадей - короче,
сходит с ума от тоски. . - Мне кажется, что ваш пример не совсем уместен.
     - Нет,  ну  почему же?  Просто  одних людей  высшая степень  блаженства
толкает  к бесконечному коллекционированию  чего-то  земного, а  других -  к
поискам того  духовного состояния, которое они сами сочтут сродни небесному.
Меня больше заинтересовало  иное - оказывается,  безоблачное  счастье так же
вредно для здоровья, как и беспросветное несчастье,  вот только этика нас об
этом почему-то не предупреждает!
     -  Насчет  христианской  этики вы  ошибаетесь, впрочем, у вас еще будет
повод поговорить с отцом Мерхесидеком.
     - А он нас примет?
     - Надеюсь, что да.
     - И угостит монастырской наливкой?
     - Насчет этого  -  сомневаюсь, но  чай  с  травами у  них великолепный.
Однако мы уже подходим.
     Оптинский монастырь, обнесенный белыми каменными стенами со сторожевыми
шатерными  башнями,  с  двух  сторон соседствовал  с  примыкающими  вплотную
деревнями,  с третьей  стороны  граничил с  лесом,  в  котором  располагался
знаменитый не  менее  монастыря  скит  -  место  обитания  старца  Амвросия,
вдохновившего  Достоевского  на  образ  Зосимы  из "Братьев  Карамазовых". С
четвертой  стороны,  где  прежде  был  главный  вход   и  гостиница,  теперь
простирался большой  яблоневый сад, вплоть  до самого  берега Жиздры.  Место
было  действительно красивое, впрочем, вряд ли можно найти хоть один русский
монастырь, про который было бы нельзя этого сказать - излучина реки, по одну
сторону которой - великолепный лес, по другую - обширная панорама полей.
     Однако, когда приятели вошли в ворота пустыни, то первое, что неприятно
поразило  Дмитрия -  это сходство  с  хозяйственным  двором. Исчадно  дымили
грузовики,   матерились  строительные  рабочие,   повсюду  валялись   ржавые
металлические  конструкции  - короче, хозяйственные  службы  монастыря  вели
бурное строительство.
     -  Благолепия маловато, -  иронично заметил Дмитрий,  и они отправились
осматривать  Свято-Вве-денский собор, который  был  весьма  скромен с  виду,
особенно в сравнении с главными соборами московских  монастырей. Внутри  его
стены  были  окрашены  такой  бледно-зеленой  краской,  что  это производило
впечатление казенной советской конторы. Однако благодаря  посещению  собора,
Дмитрий  обратил  внимание  на одну  любопытную  деталь  в  поведении своего
спутника:
     -  А что это вы, Артур Александрович,  украдкой от  меня  креститесь? -
ехидно поинтересовался он. - Вы же неверующий?
     - В  общем да, -  несколько смущенно отвечал  Погорелов, -  но  знаете,
Дмитрий, я считаю, что надо уважать народные обычаи.
     -  Ох! - только  и вздохнул  тот. - Как социолог, могу вам сказать, что
нет  и никогда  не было  народа  вообще,  если  только не  называть  таковым
население,  проживающее  на  данной  территории,  но  всегда  и  везде  есть
определенные группы со своими  интересами и обычаями.  По-вашему получается,
что  неверующие  - это  уже не  народ,  но  то  же  самое  можно сказать и о
непьющих, поскольку в русских традициях водка всегда занимала первое место.
     -  Я  имел в  виду, что  у  каждой нации есть  свои  характерные черты,
которые и создают единый социальный организм.
     -  А  я  вам  говорю,  что  народ -  это  совершенно  бессодержательная
абстракция, нужная  лишь демагогам, чтобы с  помощью  одной  части населения
подавлять другую его часть  во имя так называемых народных интересов. А  то,
что вы называете характерными  чертами... так оставим  это этнографам. Мы же
не животные, и главное-то  в нас не  это. Зная породу животного, можно почти
однозначно предсказать его поведение, но глупо и  унизительно полагать то же
самое  о людях. Основное различие в  нас состоит не  в том,  что мы русские,
французы или китайцы,  а  в том - дураки мы и мерзавцы или умные, порядочные
люди.
     - Однако пьете же вы по-русски и любите русские песни и монастыри...
     - Ну  и  что?  Случайность... точно  такая  же,  почему  я  предпочитаю
итальянский язык английскому, а французский юмор - американскому.  Не то  во
мне  главное, что я родился среди лукообразных  куполов церквей, а не  среди
стрельчатых или каких-нибудь там минаретов. Да для  меня тот  же Омар  Хайям
гораздо  ближе  и роднее, чем  та белобрысая  харя,  которая  вас вчера  так
разукрасила.
     - Значит, вы отвергаете свою национальную принадлежность?
     -  Да нет же, просто считаю ее десятистепенным делом, -  Дмитрий  почти
равнодушно скользнул взглядом по заросшим  цветами  могилам,  к которым  его
подвел Погорелов, когда  они обошли собор  слева.  -  Ну и что,  это  могила
Амвросия?
     - Бывшая, - уточнил Погорелов, - после канонизации, пять лет назад, его
мощи выкопали и поместили в собор слева от алтаря. Другие могилы принадлежат
старцам Макарию и Леониду и братьям Киреевским, знаменитым славянофилам...
     - А Амвросий-то этот чем знаменит?
     - Вы читали "Братья Карамазовы"?
     - Давно и смутно помню.
     -  Тогда  я  просто  расскажу  чуть  подробнее. Во-первых,  он  вызывал
всеобщее психологическое доверие, поскольку всех жалел и для каждого находил
свои  слова  утешения. Во-вторых,  обладал исключительной  памятью,  никогда
ничего не  забывал и способен был дать верную оценку  тому или иному событию
или  какой-нибудь  ценный совет.  Причем  совет  этот  мог  касаться  самого
заурядного дела, вроде здоровья гусей.
     - Здоровья кого?
     -  Гусей.  Одна женщина пришла к нему  пожало-ваться, что у  нее болеют
гуси.  Расспросив  о том, чем  она их  кормит,  Амвросий посоветовал как  их
вылечить.
     - Еще и ветеринар к тому же.

     
Глава  3.  УЧЕНАЯ  БЕСЕДА
 Отцу  Мерхесидеку  не было  и  сорока  лет,
выглядел  он   весьма   импозантно  -   высокий,   плотный,  чернобородый  и
черноволосый  мужчина с живыми,  умными, хитрыми  глазами  и холеными белыми
руками.  "Чем-то  напоминает Арамиса", -  сразу решил  про себя  Дмитрий,  с
любопытством оглядывая кабинет.
     Длинный стол  для  заседаний с двумя рядами кресел -  как и  в кабинете
каждого  советского начальника, журнальный столик с двумя креслами для бесед
приватных, и, наконец, стол рабочий с  тремя телефонами. "Местный, городской
и прямой связи с Патриархией", - шепотом пояснил Погорелов.
     - А  на нем что -  герб  или крест? -  так  же  шепотом поинтересовался
Дмитрий, на что Погорелов лишь пожал плечами.
     Разумеется, в углу была непременная икона с горящей перед ней лампадой,
на   которую,   перешагивая   порог  комнаты,   опять   перекрестился  Артур
Александрович.  На  стенах висели две  картины,  на одной  из  которых  было
схематическое изображение Оптиной пустыни, зато другая была весьма любопытна
и настолько идеологизирована, что сразу напомнила Дмитрию нечто вроде "В. И.
Ленин  беседует  с трудовой  интеллигенцией".  В  центре  ее  был  изображен
выходящий из кельи Амвросий, перед которым  с  левой стороны  толпой  стояли
Гоголь, Достоевский,  Соловьев, Леонтьев, Кавелин  и кто-то еще, а справа, в
гордом  одиночестве, только Лев  Толстой. Создавалось впечатление, что автор
картины  хотел  выразить основную идею - все классики  русской  литературы и
философии  набирались ума-разума у Оптинских  старцев.  Для  этого обобщения
была допущена даже некоторая историческая вольность - так, Гоголь, например,
встречался  при жизни не  с Амвросием, а с Макарием. Одной этой картины было
достаточно, чтобы настроить Дмитрия на воинственный лад.
     - Так что,  Артур  Александрович, - оживленно  заговорил между тем отец
Мерхесидек, видя, что гости  уже освоились в  его кабинете, - вы привели  ко
мне юного атеиста, чтобы отвлечь меня от моих скромных трудов?
     -  Да, отец Мерхесидек.  Тем  более что наш юный  друг  не  только  сам
неверующий,  но  еще и отказывается  считать  православную веру неотъемлемой
чертой русского народа.
     - Я не такой уж юный, - медленно заговорил Дмитрий, которого покоробило
это  определение, - и не  совсем уж атеист. Сам бы я предпочел называть себя
скептиком.
     - А на что направлен  ваш скептицизм, -  живо  откликнулся игумен, - на
сами основы или на возможность их познания?
     Дмитрию было  известно, что  отец Мерхесидек имеет  два  образования  -
первый московский  медицинский  институт  и  духовная академия  в  Сергиевом
Посаде, а потому он заранее настроился  на фундаментальный разговор и  начал
очень осторожно:
     - Вы спрашиваете, верю ли я в какое-то единое, может быть даже разумное
(это зависит от того, как понимать  разум)  начало,  которое  лежит в основе
мира? Да, пожалуй, что и верю, не вижу причин, почему бы этого не делать. И,
во  всяком  случае,  готов согласиться с таким утверждением не меньше, чем с
утверждением   о  принципиальной   непознаваемости   подобного   начала  для
ограниченного человеческого ума. Теперь второй момент - верю  ли я в то, что
это непознаваемое начало тем не менее способно каким-либо образом  проявлять
себя и возможно ли установление связи  между ним и человеческой душой? Да, я
помню,  что само слово  "религия"  переводится как "связь",  и вполне  готов
поверить, что такая связь возможна, тем более имеются многочисленные примеры
достижения  людьми  различных  мистических и  трансцендентальных  состояний.
Здесь приходится верить на слово, пока сам этого не попробовал. Поэтому я не
вижу предмета для споров: если кто-то  блаженствует  в мистическом  трансе и
утверждает, что созерцает Бога - то...  ради Бога. Но теперь остается третий
и, как  мне кажется,  - Дмитрий cделал паузу, - для  вас,  отец  Мерхесидек,
самый принципиальный  момент.  Что  это  за  высшее  начало, как  его  можно
представить или  понять? Ведь для  веры необходимы живые и трепетные чувства
души,  одной  голой абстракции, вроде  какого-нибудь  Абсолюта, здесь  мало,
потому что  ее  уж  никак не полюбишь. Я не  верю  в  то,  что этим  началом
является  Божественная Троица, не  верю и в  то, что это Будда, Аллах, Перун
или  Один.  Хотя опять-таки вполне готов допустить троичность  этого единого
начала. Почему? Да потому, что трое в одном или одно в трех - это логическое
противоречие,   непостижимое   человеческим  рассудком,   а   следовательно,
непознаваемое и необъяснимое, в которое можно только верить.
     -  Значит, для  вас  неубедительны  примеры  чудес  Святого  Писания  и
приводимые там же свидетельства очевидцев?
     - Нет, конечно, да и почему  я должен больше  верить в чудеса, творимые
Иисусом, чем  в  чудеса Будды или Аллаха?  Русские народные сказки ничуть не
убедительнее арабских или китайских.
     -  А  какие  доказательства  существования иного  мира вам  бы хотелось
иметь, чтобы поверить?
     -  О, это сложный вопрос. Вполне возможно, что вообще не существует его
решения, как нет ничего общего  между истинами веры  и истинами знания. Ведь
нельзя   же   для   доказательства   мира  духовного   требовать   такой  же
подтверждаемости  фактами,  к которой  мы  привыкли в  мире материальном.  А
чудеса,  то есть нарушения природных закономерностей, сами уже требуют веры.
Например, чтобы  уверовать  в  способность  души существовать независимо  от
тела, мне  надо  бы, находясь  в  здравом  уме и твердой памяти, как пишут в
завещаниях, пережить подобный опыт  почти  так  же, как я переживаю опыт  ее
присутствия  во  плоти. Но это-то и невозможно,  поскольку душа не  обладает
органами тела.
     -  Получается,  чтобы  убедиться в  истинности духовных феноменов,  вам
необходим чувственный опыт? А как же истины математики или логики? - и
     отец  Мерхесидек хитро  подмигнул  Погорелову, как  бы приглашая его  в
союзники.
     - Дело в  другом. Любой  наш  земной  опыт  или  знание,  в отличие  от
небесного, мы всегда можем повторить и проверить...
     - Не всегда. А как же сны, галлюцинации?
     - Да, пожалуй, что не  всегда,  - Дмитрий задумался.  - Тогда  я  скажу
несколько  иначе - все материальные  явления  могут обнаруживать  себя через
взаимодействие с  другими  материальными  явлениями.  Все  духовные  явления
познаются только  изнутри  их самих.  А потому  нельзя  обосновывать наличие
каких-то   духовных   феноменов  ссылкой  на   странное  поведение  объектов
материальных,  то  есть  на   чудеса.   Но  нельзя  объяснять  и   поведение
материальных  объектов,  вставляя  в  объяснительную,  причинно-следственную
цепочку какой-то  духовный  феномен  -  проще и  честнее признаться  в своем
незнании. Я понятно все это высказал?
     - Не очень, - отозвался Погорелов, и отец Мерхесидек кивнул.
     - Грубо говоря, чтобы убедить слепого, надо ссылаться на ощущения, а не
на  цвета  и краски, и если мы доказываем существование нематериального мира
ссылкой  на  такие же нематериальные  феномены, то попадаем в порочный круг,
пытаясь доказать недоказанное ссылкой на него самого. Если же мы сошлемся на
феномены   материальные,   то  это  будет  требовать   веры  в   возможность
взаимодействия  духовного с материальным, и мы попадаем в  другую логическую
ошибку  - предвосхищение оснований.  Отсюда  и мой  здоровый  скептицизм  по
отношению ко всем этим вещам.
     - Если  я  вас  правильно понял,  - вежливо улыбнулся отец игумен, - то
доказательства бессмертия души не имеют ценности для неверующего?
     -   Конечно,   нет.  И  кроме  чисто   логической  невозможности  таких
доказательств,  о  чем я только что говорил, имеются  еще и... практические,
что ли. Ведь вся прелесть бессмертия состоит в возможности наслаждаться теми
же благами, которые мы выше всего почитаем в земной жизни  - любовью женщин,
мудрыми книгами, красотой мира... А что мне бесплотные и мистические радости
какой-то любви к Богу, которую обещают взамен. Это обещание тому  же слепому
показать Венецию.
     - Ну, на это очень легко возразить, - живо отозвался отец Мерхесидек. -
Вспомните,  какие  радости  в  жизни у вас  были  в  дошкольном  возрасте  -
прогулки, мультфильмы, мороженое.  Тогда  вы еще  не  знали  ни удовольствий
любви, ни удовольствий  мудрости и были  счастливы  в  своем  незнании.  Так
почему  же  вы  думаете,  что  высшими  радостями  являются  радости зрелого
возраста, а  не радости  духовной близости  к  Богу,  которые,  как я  очень
надеюсь, вам еще предстоят?
     - Да, здесь вы, может быть, и правы. Но как достичь этих радостей? - на
этот раз улыбнулся Дмитрий.
     - А вот теперь вы обратились непосредственно по адресу, - и отец игумен
встал, оживленно потирая  руки. - Вот послушайте,  что старец Амвросий писал
по этому поводу Льву Толстому, - он подошел к своему рабочему столу и снял с
него  книгу.  Дмитрий  в  этот  момент  успел переглянуться с Погореловым  и
сделать такой жест, который мог одновременно означать два вопроса:  а где же
обещанный чай и а не пойти ли нам отсюда?
     - Вот его подлинные слова, - отец Мерхесидек вернулся на  свое место. -
"Все труды  и  подвиги телесные и даже подвиги самоумерщвления, если  они не
направлены  исключительно к исполнению заповедей  Евангелия, и в особенности
смирения,  не  только  не  приносят пользы душе, но наоборот  -  приносят ей
величайший вред и совершенно ее погубляют". Смирение, мой друг, и исполнение
святых  заповедей -  вот  тот  путь  к блаженной  жизни,  о котором  вы меня
спрашивали.
     Подвижная  физиономия  Дмитрия  так красноречиво  вытянулась,  что отец
Мерхесидек не мог этого не заметить.
     - Вы разочарованы?
     -   Откровенно  говоря,  да.  Ведь   смирение,  как  и  вера,  является
психологической  особенностью  характера  - кто-то ею обладает, кто-то  нет.
Более  того,  я  давно заметил  и  ваш пример,  отец Мерхесидек,  это только
подтверждает, что стоит самому умному человеку уверовать в высший разум, как
тут  же  начинается окостенение его собственного ума, неизбежно приводящее к
догматизму.  Грубо  говоря, любой  ум, имеющий какой-либо  авторитет,  кроме
самого себя, обязательно окажется в плену догматизма, а значит, потускнеет.
     -  Ну,  здесь  я  с  вами  не  соглашусь,  -  проворно  отозвался  отец
Мерхесидек, но Дмитрий не менее проворно его перебил:
     - Извините, еще два замечания.
     - Пожалуйста.
     - Во-первых, насколько я помню, сам Амвросий однажды так долго заставил
ждать Толстого перед своей кельей, что тот просто обиделся и ушел.
     - Чем доказал свою гордыню!
     - Почему он, а не Амвросий?
     - Потому что святой старец доказал  свое смирение  во множестве  других
случаев!
     - Другие случаи не назывались Львом Николаевичем Толстым!
     Возникло  некоторое напряжение, которое попытался  сгладить  Погорелов,
примирительно заметив
     Дмитрию:
     - Вы забываете, что Амвросий встречался и с Достоевским.
     -  Ну, Бог с ним, - кивнул Дмитрий, - второе возражение важнее.  Почему
церковь, являясь, в сущности,  одним из  социальных  институтов и зараженная
всеми  его  человеческими  болезнями,  начиная  от  бюрократизма   и  кончая
бесчестием  некоторых своих служителей, тем не менее  претендует на небесную
роль, на  особое место  в жизни  общества? Где  же тут  смирение, если место
почившего в бозе Политбюро  ЦК КПСС пытается занять Священный Синод? Я уж не
говорю об  истории  борьбы  церкви  за  политическую  власть,  но  на  каком
основании  вы,  со  всем своим  показным  смирением,  претендуете  на власть
духовную?
     -  В Писании сказано: "пасите овец моих".  Дмитрий открыл было  рот, но
возразить не успел, потому что кто-то робко постучал в дверь.
     - Входи, Анна, входи, - громко отвечал священник.
     И   Дмитрий  и   Погорелов  с  любопытством  уставились  на   входившую
послушницу, узнав в ней ту самую женщину, которую видели всего полчаса назад
рядом со звонницей. На этот раз она была без платка, а тонкие светлые волосы
придавали  ей  удивительно  беззащитный вид. Пока она  расставляла  чашки  и
розетки  с  вареньем и  слушала, что  ей негромко  говорил  игумен,  Дмитрий
перегнулся через столик и шепотом спросил у Погорелова:
     - А разве женщины имеют право присутствовать в мужском монастыре?
     -  Вообще говоря,  нет,  -  так  же  шепотом  ответил  тот,  - но  отец
Мерхесидек благоволит к женщинам и допускает это. А когда из Москвы наезжает
отец Венедикт, который является официальным настоятелем, то всех разгоняет.
     - Спасибо, Анна,  иди  с Богом, - сказал отец Мерхесидек  и перекрестил
склоненную перед ним женскую голову. Она исчезла, так и не проронив ни слова
и ухитрившись ни разу не взглянуть на Дмитрия.
     - Несчастное  создание, -  заговорил  священник, не дожидаясь очевидных
вопросов.
     - Почему? И что она все время молчит?
     - Она немая.  Результат ужасного шока. Если хотите,  то пока вы  будете
пить чай, я могу вам рассказать об этом.
     - Да, конечно, - кивнул Погорелов.
     - А кстати, сколько ей лет? - добавил Дмитрий.
     - Она еще достаточно молода - ее нет и тридцати,  хотя по виду этого не
скажешь. Полгода назад  они с  мужем  поздно  вечером возвращались на  своей
машине  с дачи  - они  жили во Владимире.  Неподалеку от города их  вынудили
остановиться  две  машины, из  которых  вышли  четыре человека. Муж  пытался
оказать  сопротивление,  но  его зверски  убили  на глазах  этой  несчастной
женщины, а затем ее саму изнасиловали, если можно фигурально выразиться - на
окровавленном  трупе  мужа.  Причем насиловали сразу по двое - один  в  рот,
другой в промежность, - отец Мерхесидек произнес это так жестко и отчетливо,
что Дмитрий с  любопытством взглянул  на  него  -  мало  того, что  в  устах
священника  подобные  выражения  из  милицейского  протокола  звучали  очень
странно, но сам-то он откуда знает такие подробности?
     -  Ее,  видимо,  пытались задушить,  -  продолжал  игумен,  - но что-то
помешало. Когда она очнулась - их  машину, разумеется, угнали, - то пришла в
такое отчаяние,  что выбежала на шоссе и хотела броситься под колеса первого
попавшегося автомобиля. Однако  случайно проезжавшему водителю чудом удалось
увернуться, и вот этот добрый человек и доставил ее в город. Тех злодеев так
и не нашли, а она, проболев два месяца, решила уйти в монастырь.
     -  Но  у  вас  же  мужской?  -  недоуменно  спросил  Дмитрий,  чувствуя
непривычное смущение при воспоминании о своей идиотской выходке.
     - Неподалеку, в Шамордино, есть женский,  - отозвался Погорелов, а отец
Мерхесидек утвердительно кивнул.
     - Как вам наше варенье?
     - Восхитительно.
     - Старинный рецепт. Так на чем мы остановились?
     - На роли церкви в общественной жизни, но я бы хотел поговорить немного
о  другом. Почему мораль не может быть самоценной,  почему вы, я имею в виду
верующих, полагаете, что подлинная мораль  всегда основана только на Боге, а
не  на  свободной воле человека? А если ставить вопрос еще конкретнее  -  то
почему именно  в монастырях,  по вашему мнению, люди  ближе всего  к Богу, а
значит, и более моральны?
     -  Да потому,  что данное  место для этого и предназначено! В монастырь
человеки  приходят,  уже не  имея  других  забот и  печалей,  кроме  желания
посвятить себя служению Богу, а потому способны стать выше всего земного.
     -  Выше?  Простите,  отец  Мерхесидек,  но  мне  кажется,  что  в  этом
утверждении заключена  большая  доля  лукавства.  Ведь как  трудно выполнять
моральные заповеди  в земной  жизни!  Не  убий  - а  если  это палач  твоего
ребенка? Не укради - а если от этого поступка зависит жизнь любимой женщины?
Не лги - а если это во имя спасения друга? Я беру самые крайние случаи, хотя
в  жизни  мы чаще сталкиваемся  с гораздо  более простыми. Те, кто уходит  в
монастырь, просто  бегут от проблем, которые вынуждены решать миряне, просто
уклоняются от  главного -  как примирить  абсолютность  моральных  норм,  не
допускающих исключений, с реальными ситуациями жизни, когда следование норме
может привести к большему злу, чем ее нарушение? У вас все по графику, все в
рамках, на  все  есть  жесткий  регламент, а потому большинства противоречий
просто  не существует,  как  не существует и полноценной  жизни. Вы создаете
обедненную,  искусственную среду обитания, чтобы  не было искушений пойти на
компромисс с совестью, не  было  соблазна  соблазниться,  не было  моральных
проблем, которые и решить невозможно, и не  решить невозможно. Но  там,  где
нет противоречий,  нет и  эволюции, нет движения вперед! И что  же,  обедняя
собственную мораль, вы считаете себя выше нашей? Скажите теперь, в чем вы со
мной не согласны?
     - Наоборот, любезный  Дмитрий, я  с  вами  совершенно  согласен, - отец
Мерхесидек взялся левой рукой  за большой крест, висевший поверх его рясы, и
стал его задумчиво рассматривать,  приобретя при этом какой-то очень мирской
вид. - Но только я  оцениваю эту ситуацию несколько  иначе. Да, в монастырях
жизнь  беднее,  а потому  и  соблазнов нарушить  заповеди  почти  нет.  Хотя
опять-таки  как посмотреть.  Смирение плоти - не менее тяжкий  поступок, чем
поиски путей для ее удовлетворения. Вы это считаете уходом от проблем, а я -
их высшим разрешением Ну, сами посудите, если вы не можете излечить какую-то
болезнь, тот же СПИД, к примеру, то не  разумнее ли  заняться профилактикой,
чем  понапрасну рисковать своей жизнью, а  потом  еще весь ее остаток искать
пути исцеления?  Мы признаем, что человек слаб, так зачем же ввергать его  в
соблазн? Не лучше ли стать выше этого соблазна, преодолеть его в себе и жить
так, что он не сможет проникнуть ни в дверь, ни в
     окно?
     - Да, в ваших словах есть доля истины, - согласился Дмитрий.
     -  Ну,  мы,  кажется,  достаточно  задержали   отца   Мерхесидека...  -
воспользовавшись паузой, сказал Погорелов.
     - Был очень рад познакомиться, - отозвался
     Дмитрий, вставая с места.
     - Да благословит вас Господь!  - улыбнулся своей  хитрой  улыбкой  отец
Мерхесидек, тоже вставая и
     крестя своих гостей.
     Когда они выходили из дома,  то вновь увидели Анну, но на  этот раз уже
Дмитрий  смущенно  отвел глаза.  "А  ведь она  даже  не могла обозвать  меня
болваном", - подумал он про себя.

     
Глава 4. РОМАНТИЧЕСКОЕ  ЗНАКОМСТВО В СКИТУ
 - Ну что, теперь в скит? -
бодро поинтересовался Погорелов, когда они вышли за ворота монастыря.
     -  А далеко он находится?  - довольно вяло спросил Дмитрий,  его мучило
самое настоящее похмелье, тем более что день  был  очень  погожий и начинало
явно припекать. - Честно говоря, я бы предпочел
     пивную.
     -  Как  хотите.  Но в  пивной  вы  еще не  раз  побываете,  а  в  таком
историческом месте вряд ли. Да тут и пройти-то всего километр, причем лесом.
     - Ну что ж, пойдем.
     Пока  они  двигались  по  утоптанной  дорожке,  ведущей  через  хороший
сосновый лес,  Погорелов увлеченно рассказывал  историю пустыни  и  скита, а
Дмитрий  рассеянно  кивал,  мысленно  представляя банку холодного  немецкого
пива, которую вполне  можно было купить в  самом Козсльске,  если бы  только
позаботиться  об  этом  заранее.  Из  сведений,  сообщенных  Погореловым, он
запомнил лишь то, что в 1724 году по повелению петровского  Синода монастырь
был  закрыт и возродился лишь в 1820 году стараниями братьев Путиловых, один
из которых стал его настоятелем, а другой - скитоначальником.
     - Да что это такое - скит? - наконец, слегка заинтересовавшись, спросил
он. - Это какое-то тайное убежище или что?
     - Сейчас  сами увидите, тем более что  мы уже пришли. Вон  там, справа,
Пафнутьевский  источник со святой водой. Вода, кстати, исключительно вкусная
и
     чистая.
     - Ох, лучше бы это был пивной ларек!
     Однако  Дмитрий  напрасно  жаловался  -  скит  стоил  того,  чтобы  его
посмотреть.  Фактически это был тот же монастырь в миниатюре - он так же был
обнесен невысокой  каменной оградой, покрытой белой известью, а  внутри этой
ограды   разместилось  нечто  вроде   небольшого  поселка  из  продолговатых
одноэтажных  домиков - келий, в одной из которых и жил Амвросий, как пояснил
Погорелов.
     - А  теперь кто живет? - с удивлением спросил Дмитрий,  увидев, как  из
одного такого  домика вышла статная молодица в одном купальнике  и принялась
раскладывать подушки на заборе.
     -  Обычные  люди, я в  одной семье  даже футбол в прошлом году смотрел,
чемпионат Европы. В 1927 году скит был закрыт и вместо монахов сюда поселили
обычных людей. У них даже есть почтовый адрес - Оитино, Пионерская улица.
     - Пионерская?
     - Ну, теперь не знаю, может уже и Патриаршая.
     - Занятно.
     Кроме  таких  домов,  в  центре  скита  высилась  небольшая  деревянная
часовня, а за ней, немного поодаль  друг от друга, два двухэтажных особняка:
в одном музей  Толстого, в  другом  -  Достоевского. В самом углу  скита был
вырыт  небольшой  живописный  пруд,  на  берегу  которого  сидел  рыболов  в
соломенной
     шляпе и с удочкой.
     Вход  в  музей  Достоевского  им  открыла  подвижная  и  словоохотливая
старушка,  явно обрадованная случайным посетителям. Впрочем, несмотря на всю
ее готовность  рассказывать и  показывать,  смотреть было  особенно нечего -
письмо  Достоевского,  его  трость,  диван  и  стол из  какой-то  дворянской
усадьбы, несколько старых  литографий  и схем. Быстро  обойдя  оба  зала  на
первом этаже  ("На  втором  этаже вообще нет  никакой экспозиции", - сказала
смотрительница),  Дмитрий  заскучал.  А когда он узнал, что сам  Достоевский
никогда  и  не  жил  в этом  доме, а "Братьев  Карамазовых"  начал писать  в
гостинице, которая  находилась снаружи монастыря,  со  стороны реки, и  была
разрушена  во время последней  войны,  то  совсем  разочаровался и,  оставив
Погорелова беседовать со смотрительницей, вышел на крыльцо.
     "Интересно было  бы  завести  любовницу  в  таком  месте, - закуривая и
выпуская дым в  голубое небо, лениво  подумал он, - насколько же романтичнее
заниматься любовью в  скиту... Фу, черт, какие дурацкие мысли, а все потому,
что  похмелье  замучило...  Где там этот  чертов Погорелов, пора наконец  за
пивом".  Он уже повернулся было, чтобы войти в дом,  как вдруг  его внимание
привлек звонкий  детский крик. Дмитрий застыл на месте,  потому что прямо по
зеленой, неутоптанной траве скита,  непонятно  откуда появившись, не  спеша,
шли  в его сторону  девочка  лет пяти и стройная молодая  женщина  не старше
двадцатипяти лет, причем обе были одеты в белые платья.
     - Что  за  прелестное  виденье,  - сквозь зубы  пробормотал  он и вновь
присел на перила веранды.
     Девочка радостно прыгала и теребила мать, которая улыбалась и что-то ей
говорила. Чем  ближе они подходили, тем более внимательным становился взгляд
Дмитрия  - женщина была  замечательно красива.  Ее  кожа,  

покрытая

  ровным,
светло-шоколадным загаром, чудесно гармонировала с распущенными  каштановыми
волосами. Ослепительно белое платье застегнуто на пуговицы и стянуто в талии
поясом, а удивительно пикантные ноги,  ставшие от  загара блестяще-лаковыми,
обуты в  белые туфли на  высоких каблуках, более предназначенные для танцев,
чем  для  хождения  по траве.  Когда  она  подошла  совсем  близко,  Дмитрий
прямо-таки ощутил исходящий  от  нее аромат бодрости и здоровья, увидев, как
подол этого отглаженного и накрахмаленного платья, расстегнутый внизу на две
пуговицы, легко скользит по упругим, лаковым ногам, обнажая стройные колени.
От  легкого  аромата  ее   духов  кружилась  голова   и  неудержимо   тянуло
прикоснуться к этой спелой  и  свежей  упругости. Поднимаясь  по  деревянным
ступеням и проходя мимо  взволнованного Дмитрия,  она внимательно насмешливо
взглянула  на  него  умело накрашенными  глазами и,  наклонившись  к дочери,
сказала:
     - Подожди меня на улице, Даша, а я пойду поговорю с Марьей Петровной.
     - Хорошо, - кивнула  дочь,  а мать, сопровождаемая восторженным  взором
Дмитрия, простучала каблуками по веранде и скрылась  в доме. Почти сразу  же
после  ее  ухода девочка приблизилась  к  Дмитрию и доверительным тоном, как
старому другу - так могут обращаться только дети, - сказала:
     - Вы там ходите поосторожнее, а то у нас бык на всех бросается.
     - Какой бык? - не понял тот.
     -  Бык из колхозного стада. Оно  сейчас на речке пасется. Знаете, какой
страшный!
     - Да уж, представляю себе... Зато какая у тебя мама красивая! Вы откуда
взялись-то?
     - А мы здесь живем. А моя мама работает экскурсоводом в музее.
     - Постой, постой, а кто же тогда Марья Петровна?
     - А она смотрительница. А вы что здесь делаете? - у девчонки была очень
симпатичная загорелая мордашка и такая  забавная манера растягивать гласные,
начиная  каждое  предложение  с  буквы  А,  что  Дмитрий  невольно  стал  ее
передразнивать.
     - А я пришел осмотреть музей. А где вы с мамой
     живете?
     - А здесь, в скиту  - вон в том доме, - и она помахала загорелой ручкой
куда-то влево от входа, - там еще старец Амвросий жил, вот!
     - Здорово. Это твой папа, да?
     - Нет, что вы, - засмеялась девочка, - это святой.
     - А где же твой папа?
     - А у нас нет папы, мы с мамой одни. Дмитрий почувствовал облегчение и,
почти развеселившись, спросил:
     - А где же он?
     - Не знаю. Мама с ним в разводе.
     - Понятно. Значит, тебя Даша зовут, а маму?
     - Света.
     В  этот момент мать вновь  появилась на крыльце и девочка  бросилась  к
ней, забавно карабкаясь по ступенькам:
     - Мама, мама, а этот дядя сказал, что ты красивая.
     Светлана  насмешливо   оглянулась   на  "дядю",  отчего  тот  несколько
смутился, и сказала:
     - Вот как! А больше он тебе ничего не говорил?
     - Нет, только спросил, где наш папа.
     -  Ух, какой  любопытный  дядя... А  ты  бы  ему сказала: много  будете
знать...
     - Скоро состаритесь, - быстро закончила девочка и хлопнула в ладоши.
     Дмитрий  чувствовал,  что  его начинает разбирать  смех, тем более  что
Светлана задавала  свои  вопросы непередаваемо ироничным тоном. Он  понимал,
что уже пора вступить в разговор самому, но молодая женщина опередила его;
     - Кстати, а вы из Москвы?
     - Да, - кивнул он, - а что, очень заметно?
     - Я  же экскурсовод, если  вам Даша  еще  не сказала

,

  и  уже научилась
распознавать москвичей. На экскурсию пришли?
     - В общем, да.
     - Хотите дом осмотреть?
     - Да я там уже был.
     - Не понравилось?
     - Черт его знает... - Дмитрий состроил неопределенную гримасу.
     - Ну вот, чертыхаетесь в святом месте.
     - Извините, - и оба засмеялись.
     -  Да ладно. Даша,  пошли домой  обедать.  Дмитрий тут же  спустился  с
веранды н оказался,, рядом с ними.
     - Позвольте, я вас провожу. Светлана внимательно, но и лукаво взглянула
на него.
     - Да нам, собственно, и идти  никуда не  надо, мы живем вон в том доме,
где была келья Амвросия.
     - Я знаю.
     - Ох, Дашка, все ухе разболтала,  - она шутливо дернула дочь за руку, и
они не  спеша  пошли  по лужайке, в обход часовни. Дмитрий  напрочь забыл об
оставленном в музее Погорелове, пока Светлана сама не напомнила ему об этом.
     - А это не ваш там приятель Марью Петровну развлекает?
     - Это мой бывший научный руководитель. Кстати, позвольте  представиться
- кандидат социологических наук Дмитрий Князев.
     - Светлана.
     - И это я знаю.
     - Какой вы, однако, быстрый. Даша, прекрати меня теребить. А в Козельск
вы что приехали - социологическое исследование проводить?
     -  Нет, в гости к этому приятелю. А исследование | я проводил на  одном
из калужских заводов...
     - Ну и как вам Оптина пустынь? .
     - Великолепно. Никогда не  думал, что  встречу!  здесь  самую  красивую
женщину  в своей жизни, - они обменялись  взглядами, в ее глазах было что-то
неуловимое,  но позволяющее ему продолжить.  -  Вы  действительно  настолько
красивы, что  на  вас, как на солнце,  тяжело  смотреть слишком долго,  - он
шутливо помахал ладонью перед глазами, - ослепляете.
     - Это вы намекаете на то, что со мной лучше встречаться вечером?
     Это  не  он, это она намекала,  и Дмитрий внутренне напрягся, чувствуя,
что наступил решающий момент, тем более что они уже  подошли к палисаднику и
Даша открывала калитку.
     - Кстати, о вечере...
     - Даша, иди домой, я сейчас приду.
     Девочка взбежала на крыльцо и уже в дверях обернулась и лукаво помахала
Дмитрию, который улыбнулся и кивнул.
     - Мы могли бы встретиться вечером?
     - Но я не смогу никуда пойти - мне не с кем оставить Дашу.
     - А вы уложите ее спать, я приду сюда и мы где-нибудь погуляем.
     Она внимательно  посмотрела на него, отчего  он слегка смутился, хотя и
чувствовал, что она уже соглашается, не может не согласиться.
     - А вы будете себя хорошо  вести? Меньше всего он ожидал этого вопроса,
но тут же понял его смысл и, усмехнувшись, ответил:
     - Я  буду  себя вести как Нил  Сорский, Паисий  Ве-личковский  и  Тихон
Задонский  вместе взятые.  (Это  были  знаменитые  оптинские  старцы,  имена
которых он неоднократно слышал от Погорелова.)
     Она засмеялась и тряхнула головой:
     - Браво! Я укладываю  ее  спать в девять, так что приходите  к половине
десятого, но не сюда, а к главному входу в пустынь. Вы меня поняли?
     - Да, разумеется, - он радостно кивнул, и она невольно  улыбнулась  при
виде его радости.
     - Ну, тогда до вечера.
     - До встречи.
     Она взошла  на  крыльцо  "и  скрылась  в доме,  а  Дмитрий  возбужденно
повернулся назад,  но искать Погорелова ему не пришлось, поскольку тот стоял
несколько поодаль и наблюдал за ним.
     - Я вижу, вы время даром не теряете.
     - Ух, какая изумительная женщина.
     - И что она вам сказала - вы весь сияете?
     - Свидание назначила.
     - Поздравляю.
     - Спасибо. А теперь пойдемте отсюда и побыстрее, а то я боюсь вспугнуть
свое неожиданное счастье.
     - А как же музей Толстого?
     -  Ну  его к черту, надоело  смотреть на всякое старье. Теперь мне  уже
хочется   земного,  живого   и  загорелого.  Пойдемте  и  будем   по  дороге
остерегаться большого колхозного быка.
     - Кого? - изумился Погорелов.
     - Быка. А впрочем, неважно.

     
Глава 5. ДИВАН ДОСТОЕВСКОГО
 - Извините, Светлана, но в этом проклятом
Козельске  совершенно невозможно  купить цветов, - заговорил Дмитрий, идя ей
навстречу.
     Было еще достаточно светло, а свое белое платье она так и не переодела,
поэтому он еще издали заметил ее приближение.
     -  А в этом проклятом Козельске, как вы его называете, никто и не дарит
цветов, потому что они у каждого растут в палисаднике.
     - Тогда понятно. Может быть, перейдем на "ты"?
     - Пожалуй, - кивнула она.
     - А может, еще и в щечку поцеловать можно?
     - А вот это преждевременно.
     И они как-то понимающе улыбнулись друг другу. Рабочая жизнь в монастыре
давно стихла, вечерню отслужили, и перед воротами пустыни, кроме них, никого
не было. В  теплом и  влажном вечере постепенно набирали  силу сумерки, хотя
где-то вдалеке, за рекой, еще догорал темно-алый закат.
     -   В  такой  чудесный   вечер  хочется  философствовать  и  любить,  -
невозмутимо заметил Дмитрий, - а
     на меня, кроме того, как  только тебя увидел, еще и благодать снизошла.
Куда мы пойдем? Она кокетливо качнула головой:
     - Я не могу уходить далеко от  дома - вдруг проснется Даша и испугается
одна, - так что давайте погуляем по нашему лесу.
     Дмитрий согласно кивнул, и они  не спеша пошли  по дорожке, направляясь
немного в сторону от скита. Он уже волновался, как  волнуется всякий мужчина
в  сладкой надежде быстро соблазнить женщину, а  потому даже  самые невинные
вопросы звучали в его устах каким-то звенящим напряжением.
     - Расскажи мне, как ты здесь оказалась.
     -  Очень просто. Я родилась в Ленинграде, вышла  замуж за военного, как
только мне  исполнилось  восемнадцать,  мы  с ним скитались по  всему Союзу.
Сначала жили в Сибири, потом в Киргизии, затем его перевели сюда и...
     - И что?
     - И здесь мы развелись.
     - Почему? Он что - пил?
     - Да нет, не особенно, во всяком случае не больше других.  Главное было
в  том, что  он  страшно и без всякого повода  ревновал  и  тем  самым очень
нервировал Дашу. Кроме того, мне надоели  все эти армейские разговоры о том,
кто кого  обошел в звании, почему повесился или сбежал из части тот или иной
солдат - ну, и все тому подобное. Вы меня понимаете?
     - Мы же договорились на "ты".
     - Ах, ну да. Так вот, все это было очень тяжело... И вообще, чем старше
я становилась, тем более напряженными делались наши отношения. И я решила  -
чем раньше их прерву,  тем лучше. У меня появилась возможность устроиться на
работу и получить жилье - так что от него я больше не зависела.
     - А что ты закончила?
     - Ленинградский педагогический институт имени Герцена, заочно.
     - А родители там и живут - я имею в виду Ленинград?
     -  Да.  Маленькая  комнатушка  в  коммунальной  квартире  неподалеку от
Лиговского проспекта. Почему мне так и не терпелось оттуда вырваться, хотя я
очень люблю свою маму.
     Они  уже углубились в лес, где, одновременно с наступившей темнотой, их
все плотнее окутывала всеми своими застывшими шорохами чудная летняя тишина,
когда каждый вздох отдавался в  ушах  нескромным сладострастием, звуки шагов
становились  пугающе-отчетливыми, а все слова приобретали  многозначительный
оттенок.
     "Н-да,   погода  благоприятствует  любви,   -  привычными  цитатами  из
"Золотого теленка" подумал про себя Дмитрий,  - тем более здесь тоже тепло и
темно, как между ладонями, а рядом идет нежная и удивительная".
     - А  почему ты не вышла  замуж еще раз? Ведь предлагали же, наверное, и
неоднократно?
     -  О  да, чуть ли не в  каждой экскурсионной группе есть  хотя бы  один
мужчина,  который  непременно влюбляется и делает  предложение.  И куда меня
только  не  звали!   Один  датчанин  недавно   предложил  уехать  с   ним  в
Удольфбирген.
     - Где это? - усмехнулся Дмитрий.
     - Как он объяснил, неподалеку от Копенгагена.
     - Ну а ты что же?
     - А что я? - и  на мгновение тон ее голоса лишился  уже  привычного для
Дмитрия  иронического оттенка. - А я женщина гордая и  самостоятельная и мне
никто, кроме Даши, не нужен.
     Он почувствовал в этих словах легкую неправду, но ничего не сказал.
     - Сам-то почему не женат?
     - Не знаю. То  ли не  влюблялся еще до такой степени, то  ли самого еще
по-настоящему не любили.
     Ему  нестерпимо хотелось обнять  Светлану,  но он  боялся пробовать, не
чувствуя  ее  настроения  и   возможной  реакции.   Дмитрий  знал,  что  еще
обязательно  попытается  это  сделать,  и  старался оттянуть  момент,  чтобы
подготовить его как можно лучше, лихорадочно подбирая соответствующие темы и
слова. А она молчала, смотрела себе под ноги и, о чем-то задумавшись, словно
бы  забыла  о его  существовании. Несколько минут они шли молча, а затем она
подняла голову:
     - Давай присядем и покурим?
     - Давай. А ты куришь?
     - Балуюсь, тайком от Даши.
     Они сели на скамейку  и он, поставив  свою  неизменную  сумку  рядом  с
собой, извлек из нее пачку "Кэмела" и две банки пива:
     - Хочешь?
     Она улыбнулась и кивнула:
     - Хочу.  Вот что,  оказывается, ты  в ней носишь. А то у  меня Даша все
интересовалась: что там у дяди в
     сумке?
     В сумке у "дяди" было еще кое-что, и он только усмехнулся, распечатывая
банку пива и передавая Светлане:
     - Замечательная у тебя дочь.
     - Спасибо. А сама я разве не замечательная?
     - Слов не хватает, чтобы выразить. Хочется говорить стихами.
     - А ты пишешь стихи?
     - Балуюсь. Так же как ты, - сигаретами.
     -  Почитаешь? -  она прикурила  и выпустила  в сторону струю ароматного
дыма.  Высоко  над лесом появилась луна,  Дмитрий  внимательно  посмотрел на
Светлану, чувствуя, что ему совсем не до стихов, потому что начинают дрожать
и холодеть руки. Он жадно отпил глоток пива:
     - Только не перебивай.
     - Не буду.
     - Когда простейший разговор
     Вмиг превращается в объятье,
     Когда лукавство и укор
     Ты отряхаешь, словно платье,
     Когда вдруг задрожит рука,
     Коснувшись полного бокала,
     И жизнь покажется легка,
     Какою раньше не бывала;
     Тогда забудь, что дальше ждет,
     Не омрачай грядущим вечер.
     Лишь самый крайний идиот
     О смерти думает при встрече.
     Тогда читай мой легкий стих,
     Ласкай, как раньше ты ласкала..
     Тогда Вселенной на двоих
     Нам поневоле будет мало.
     - Замечательно! - и она слегка откинула назад голову.
     У  него пересохло  в  горле, он  сделал еще глоток, поставил  банку  на
скамейку и придвинулся к Светлане. Она не пошевелилась, не повернула головы,
и тогда он осторожно обнял  ее и, медленно нагнувшись, поцеловал в загорелую
щеку. Потом отвел в  сторону прядь волос, казавшихся  в  лунном свете совсем
черными,  поцеловал  ушко,  а  затем  еще  и  еще  раз.  И вдруг она  слегка
поежилась, повернула к нему лицо, и он прижался губами к ее губам. Мгновение
какой-то смутной, трепещущей нерешительности  - и вот они уже раздвинулись и
он жадно  приникает  своим  языком  к ее  языку.  Рука  Светланы  с  горящей
сигаретой  медленно  опустилась  на  скамейку,  и  он  обнял  ее  за  талию,
прижавшись еще плотнее. Они замерли, прошла  минута, он оторвался от ее губ,
стал целовать шею,  мгновенно расстегнул две  верхние пуговицы платья и стал
опускаться все ниже..
     Банка пива, слетев  со скамейки, звякнула об асфальт, но он  уже ничего
не осознавал,  кроме  одного-на  ней  нет бюстгальтера  и там, за  отворотом
платья,  уже  начинается  теплая  белая полоска незагорелой груди.  Светлана
позволила обнажить ее целиком и  даже чуть подалась  вперед,  когда он  стал
мягко   проводить  кончиком  горячего,   влажного  языка   вокруг   упругого
коричневого соска. Они избегали встречаться взглядами, пока он,  осторожно и
умело, обнажал и целовал вторую грудь.
     - Что  ты  делаешь?  -  услышал  он  откуда-то  сверху  ее  осторожный,
прерывистый шепот и, на мгновение оторвавшись, тоже почему-то прошептал:
     - Не знаю... схожу с ума, кажется...
     И ее волновали его поцелуи - он чувствовал это и по упругости сосков, и
по нежному биению сердца. Но что, черт подери, делать дальше, не на скамейке
же...  Он  вновь  припал  к  ее  послушно  раскрывшимся   губам,  расстегнул
собственную рубашку, вытащил ее из-за пояса джинсов и прижал Светлану к себе
с  такой силой,  что она только  охнула, когда  ее обнаженная грудь уперлась
сосками в его грудь.
     -  Подожди...  прекрати,  -  наконец  сказала она,  когда  он  принялся
осторожно скользить  рукой  по  ее гладким коленям,  сдвигая  вверх  платье,
причем сказала уже не шепотом, а вполголоса и, чуть помедлив, добавила: - не
здесь же...
     Того мужчину,  который в подобной ситуации удержался бы и не спросил "а
где?",  можно было бы награждать  орденом  "За сдержанность". Дмитрий такого
ордена  явно  не  заслуживал,  настолько  мгновенно  слетел с  его губ  этот
пресловутый вопрос.
     И вот теперь она уже хитро прищурилась, поправила волосы и, запахнув на
груди платье, спросила:
     - Что - где?
     К  счастью, он моментально понял, что не  стоит  давать  ей повода  для
издевательств, и как-то интуитивно почувствовал, что надо выждать паузу.
     -  Нет,  ничего, вернемся  к  нашей приятной  беседе,  - и хладнокровно
отстранился, нашаривая  под скамейкой закатившуюся туда банку пива. - Может,
тебе еще стихи почитать?
     Когда  он  вновь поднял  глаза,  то увидел, что  она,  еще не застегнув
платье, смотрит на  него с нескрываемым любопытством. И  хотя его  несколько
раздосадовал этот изучающий  взгляд,  он вновь,  словно повинуясь  какому-то
толчку, прильнул к ней,  разжал ее губы своим языком, жадно проник  ладонями
под платье и нащупал ее грудь.
     - Ты -  хитрое и насмешливое чудо! Я повешусь на ближайшем дереве, если
ты меня сейчас прогонишь.
     Она засмеялась:
     - Какие  страшные угрозы! - и, чуть погодя, добавила: -  И какой пылкий
мужчина, просто невозможно устоять... Дай еще сигарету.
     Они  вновь  закурили,  и он при свете  зажигалки  увидел  ее обнаженную
грудь.
     - Какая чудная ночь...
     Он  слегка отодвинулся от  нее  и  сел  боком. Она  нащупала его  руку,
лежавшую на скамейке, и  слегка пожала. И  в  этом прикосновении ее  пальцев
было  что-то  столь  обнадеживающее,  что  он  уже  почти  не  сомневался  в
дальнейшем.
     -  Ну,  пойдем,  - она  бросила сигарету на  землю, придавив ее  носком
туфельки, затем встала, застегивая платье. Вслед за ней поднялся и он.
     - Куда?
     - В музей, на экскурсию.
     Он ждал этих слов и тем не менее  удивился и задрожал.  Они, обнявшись,
пошли по дорожке к скиту,  возле самого входа он повернул ее к себе и  вновь
поцеловал. Отстранившись,  она как-то  просто и даже обыденно сказала  самым
спокойным тоном:
     -  Я пойду проведаю  Дашу и  заодно возьму ключи. А ты подходи к самому
музею и жди меня там. И хотя  это сложно, но постарайся, чтобы тебя никто не
видел.
     Он послушно кивнул, и они, войдя в скит, расстались. Светлана повернула
налево, а он обошел вокруг  темневшую в лунном свете часовню и приблизился к
музею, встав в тени, отбрасываемой домом.
     Где-то  лаяли собаки, в  некоторых домах скита  еще  горел  свет,  ярко
светили звезды, но он лихорадочно курил, пряча сигарету в ладони. Все вокруг
казалось невероятным, таинственным, неуловимым. В том, что она придет, он не
сомневался,  но  все дальнейшее представлялось столь  волнительным,  что  он
старался не  думать об этом  раньше времени.  Откуда-то  донеслись  позывные
"Маяка", и Дмитрий машинально  бросил взгляд на часы. Половина двенадцатого.
Два  часа  прошли  так упоительно-незаметно,  что  можно было бояться только
одного - столь же мгновенно пролетит и эта  необыкновенная ночь. Он ни о чем
не  думал и ничего не  чувствовал - как до этого  не чувствовал ни  Бога, ни
любви  -  и  лишь хищно всматривался в темноту, в  надежде поскорее  увидеть
белое платье. Нетерпеливое ожидание - самая невозможная вещь на свете, но не
будь его, и даже счастье покажется только мимолетной приятностью.
     Когда Светлана наконец появилась из-за часовни, он почему-то подумал об
ангеле и с усмешкой отогнал от себя это нелепое сравнение.
     - Подожди, - первым делом  прошептала она,  - я сначала открою дверь, а
потом ты поднимешься и войдешь.
     Он  согласно кивнул и не стал выходить из черной  лунной  тени, пока не
услышал  звук  открываемого  замка.  Поспешно, одним  прыжком, он вскочил на
веранду и боком  втиснулся в полуоткрытую дверь. Светлана тут же  заперла ее
за ним, а  он прошел дальше, в темные  залы, откуда на него повеяло теплой и
устоявшейся духотой.
     - Направо, -  шепнула Светлана, появляясь за его спиной,  и он послушно
повернул - именно там находился  единственный диван. В доме било очень темно
и тихо,  только осторожно скрипели половицы под их  крадущимися шагами, да в
прихожей тикали настенные часы с маятником.
     Войдя в зал первой, Светлана приблизилась к дивану, перед которым стоял
круглый, инкрустированный стол,  и сняла веревку, огораживающую этот  уголок
комнаты. Двигаясь, как  лунатик, и ориентируясь  лишь на ее платье,  Дмитрий
осторожно приблизился, уронил  сумку на  пол и обнял Светлану  за талию. Она
медленно повернулась к нему лицом и мягко отстранилась:
     - Я сама...
     Он  отступил  на  шаг  и  стал раздеваться,  смотря,  как замедленными,
парящими  в  темноте движениями она распустила  пояс,  прошлась пальцами  по
верхним  рядам   пуговиц   вплоть  до  талии,  а  потом  нагнулась  и  стала
расстегивать подол.  Он  уже успел снять  рубашку и взялся за  пояс джинсов,
когда она распахнула платье  и легким взмахом рук  освободилась от него.  На
ней  остались лишь белые трусики и туфли.  В темноте он не видел ее глаз, но
чувствовал,  что  и  она смотрит  на него. Оставшись совсем  обнаженным,  он
сделал к ней два неуверенных шага - и тут вдруг в прихожей  стали бить часы.
Оба вздрогнули и приглушенно рассмеялись.
     Она положила руки ему на бедра, он повторил ее  жест и, ощутив пальцами
шелковистую ткань трусиков, медленно стянул их с нее и встал на колени, пока
она, опираясь на его  плечо, переступала через них своими белыми туфельками.
Не  вставая  с  колен,  он  стал  нежно  и  осторожно  быстрыми,  щекочущими
движениями губ целовать ее  ноги, бедра, живот, придерживая обеими руками за
теплые  ягодицы. Она  вдруг  сделала  какое-то резкое движение и уселась  на
стол,  слегка разведя согнутые в  коленях ноги. И  он понял ее невысказанное
желание,  приблизился к краю стола, положил ладони на  ее  бедра и, просунув
между них голову, стал осторожно щекотать языком ароматные, нежные,  влажные
места - пока она не охнула,  вздрогнула и, выпрямив ноги, не положила их ему
на плечи.
     Время уже не играло никакой роли, он его не чувствовал и только дрожал,
стараясь  унять  собственное  возбуждение,  лишь  бы  страстно   вздыхала  и
постанывала   она.   В  какой-то  момент,  почувствовав,   как  ее   руки  с
благодарностью коснулись его головы,  он встал и уже хотел было войти в нее,
но она отстранилась и опустила ноги со стола:
     - Пойдем на дуван.
     Он  послушно лег  на  диван,  а она  села  на  него сверху,  смуглая  и
страстная,  как богиня, вздрагивая в  темноте разметанными темными волосами,
часто двигая бедрами и  прижимая к  своей  горячей груди его руки... Наконец
дернулась, замерла и с полустоном-полувздохом жадно поцеловала его в губы.
     -  Как  это было прекрасно, - только  и сказал  он, когда она  прилегла
щекой к его груди.
     - Мне тоже так показалось.
     - Это - диван Достоевского?
     - Что? А, нет, это из усадьбы князей Оболенских.
     - Какая жалость!
     - Почему?
     -  Потому что с  такой изумительной женщиной,  как ты,  надо заниматься
любовью или на постели Людовика XVI, или хотя бы на диване Достоевского.
     Она улыбнулась и со вздохом легла рядом с ним, втиснувшись  боком между
его телом и диванной спинкой, обитой белым шелком с цветочными узорами.
     - А  еще лучше, - продолжал мечтать он, -  оказаться бы нам в Венеции и
заниматься  любовью  в  гостинице  с  видом  на  "Палаццо Дукале".  А  потом
спуститься  вниз, в открытое кафе  на берегу  канала, и поужинать. Ты бы еще
кричала:  "Не  пей много  кьянти,  а то итальянский  забудешь  и не  сможешь
объясниться с официантом!"
     - А ты знаешь итальянский?
     - Да, учил немного...
     - У тебя богатый опыт,  как я успела  заметить. Ну-ка, расскажи мне про
своих любовниц.
     Несмотря  на всю свою расслабленность,  Дмитрий  почувствовал  подвох в
этом вопросе,  понял, что это не  просто  праздное  любопытство,  а проверка
того, насколько к нему и ко всему произошедшему можно относиться серьезно.
     - Не хочу, - сказал он.
     - Почему?
     - Потому  что сейчас они уже не  существуют. Ты  - единственная.  Ты  -
такое счастье, что мне хочется молиться Богу, хотя я никогда этого не делал.
И  -  подумать только, я  мог  не прийти в  этот скит  и не  встретить тебя!
Кстати, а почему у тебя крест на груди - ты верующая?
     - Да, хотя  и не настолько, чтобы  соблюдать  обряды. Моя вера какая-то
внутренняя, слишком  интимная, чтобы  ее можно было  выставлять  напоказ  во
время церковных служб и молитв...
     - Ты приедешь ко мне в Москву?
     - А ты приглашаешь?
     - Умоляю.
     - Только не сейчас. Позже.
     - Почему?
     - Мне не с  кем оставить Дашу. А через  месяц сюда обещала приехать моя
мать. Ты живешь один?
     - С отцом. Но  он очень  редко бывает дом" - живет или  на  даче  или у
любовницы.
     - Сколько 

же

 ему лет?
     - Пятьдесят шесть.
     - И все еще есть любовница? Дмитрий усмехнулся:
     - И я подозреваю, что не одна. Но мы не о том говорим.
     - ао чем мы должны говорить?
     - О тебе. Ты так невыносимо прекрасна, что мне ужасно  хочется включить
свет и хорошенько тебя рассмотреть.
     - Нельзя.
     - Знаю. Но ты  все  равно очень  красива. К тебе  хочется обращаться на
"вы" и называть княгиней.
     - Даже сейчас?
     - Именно сейчас.
     - Спасибо, - и она поцеловала его в ухо, пощекотав шею прядями волос.
     - За что?
     - За то, что ты такой ласковый и... умелый.
     -  Я  тебя хочу предупредить  об  одной вещи,  -  чувствуя новый прилив
страсти и поворачиваясь к ней, прошептал Дмитрий. У него все более учащалось
дыхание, пока он целовал ее глаза, щеки, нос, волосы...
     - О какой?
     - Если после этой ночи мы встретимся с тобой  еще раз, то я обязательно
влюблюсь в тебя до безумия и буду на коленях умолять стать моей женой.
     - А ты сомневаешься в том, что мы еще встретимся?
     - Только за тебя, не за себя.
     - Не сомневайся.
     - Спасибо.
     - За что?
     - За то, что предлагаешь не сомневаться в самом ненадежном...

     
Глава 6.  НОЧНОЙ АНАБАЗИС
 В конце сентября, спустя месяц после своего
возвращения  в Москву, одетый  в элегантный  светлый плащ, белую  рубашку  и
светло-серый  галстук,  Дмитрий  стоял  возле метро  "Щелковская", на  пятой
платформе автовокзала,  и ждал приезда  Светланы. Прямой автобус  Козельск -
Москва находился в пути около четырех часов и сейчас немного опаздывал.
     За то время,  что они не  виделись,  произошло  уже немало  событий, но
сейчас все они ушли в тень, стали неважными и неглавными,  тогда как та ночь
в музее вновь и вновь всплывала в его  памяти со всеми  своими незабываемыми
подробностями. Она уже казалась и далеким прошлым, и случайным, неповторимым
эпизодом, а потому он не  знал,  что  и думать, когда  на два своих письма в
Оптино получил в ответ только одну короткую, сдержанно-ласковую открытку. Но
три  дня назад раздался звонок, и она сказала, что берет отпуск и приезжает.
Дмитрий никогда не был особенно сентиментален, но весь этот месяц жалел, что
у  него не  было фотографии Светланы -  причем фотографии  обязательно с тем
насмешливым взором, который так смутил его в тот первый раз.
     Он  не знал,  что  с  ними будет дальше, и  на этот счет у него не было
никаких предчувствий, ему просто хотелось жить, любить эту красивую  женщину
и быть  ею любимым. Все  остальное было вторичным -  и  угроза  увольнения с
работы,  и указ президента о роспуске Верховного Совета, и несущиеся со всех
сторон  заклинания об угрозе  гражданской  войны. Пусть  воюют и  занимаются
политикой те, у которых нет любви, тем более  что любящих и  красивых женщин
все равно  на всех не хватит. Но ведь и  он пока еще был не слишком уверен в
чувствах  Светланы,  а  потому  не  особенно  боялся  потерять  то, чего еще
фактически и не имел. Ему было слишком хорошо  известно, что такое  минутные
женские    слабости    и   как   жестоко   они   потом   могут    обернуться
невозмутимо-наигранным вопросом: "Ну и что?"
     Дмитрий  поднял  воротник плаща, чтобы укрыть шею от холодного осеннего
ветра. Он любил осень и радовался, что их роман развернется именно осенью, в
тот самый  период года,  когда он  жадно  ощупывал  раздувающимися  ноздрями
обнаженную полноту жизни и становился немного похож на шального кота - запах
сырых,  прелых листьев  пробуждал в нем обостренную чувственность. Любая, не
слишком холодная осенняя ночь вызывала в  нем не меньший эротический трепет,
чем самые знойные  летние  вечера.  Ему  всегда казалось,  точнее, он просто
верил  в  это,  как  в  мечту,  что  однажды,  поздним  осенним  вечером, он
познакомится с  одинокой красивой женщиной  с  пышными  длинными волосами, в
светлом  плаще  и изящных сапогах. Дмитрий живо представлял себе эту сцену -
он  будет  слегка пьян,  а  улица пустынна,  но  стоит  ему заговорить, а ей
ответить - и они почувствуют  себя  знакомыми тысячу  лет, и  оба обрадуются
этому чувству.
     И пусть это произошло не осенью, а летом, и не в Москве, а в Козельске,
но Светлана так походила на ту одинокую  осеннюю красавицу из его мечты, что
он  ждал ее с удовольствием, повторяя про себя придуманный им самим афоризм:
"лучшие  часы  жизни  мы  проводим  в  ожидании  любимых женщин,  худшие - в
ожидании самого ожидания".
     - Внимание, автобус Козельск - Москва прибывает на пятую платформу.
     Дмитрий вздрогнул и, переложив букет  алых роз из  одной руки в другую,
поспешно закурил, потому что опять - и в который раз - ужасно разволновался.
Светлану он увидел  сразу,  как только  она вышла из автобуса,  поставила на
землю большую зеленую сумку и огляделась по  сторонам. Вслед за ней из  того
же  автобуса  вышел высокий, спортивного  вида парень,  который  принялся ей
что-то говорить,  указывая то на сумку, то в сторону метро, но она рассеянно
улыбалась,  отрицательно  качала  головой и  всматривалась  в  снующую толпу
людей.
     Скрытый уличным фонарем,  увешанным рекламными щитами, он почти  минуту
жадно  изучал  ее,  чувствуя, как  волнение  переходит в  восторг.  Все  еще
загорелая,  с  распущенными  волосами,  умело  и   эффектно  накрашенная,  в
элегантном белом плаще и изящных полусапожках  она производила более сильное
впечатление, чем тогда  в Козельске. Пытавшийся ее уговорить  парень с явной
досадой  отвернулся и пошел прочь;  Дмитрий выждал  минутную  паузу и  вышел
из-за своего столба.
     - Привет.
     - С приездом. Это - тебе.
     - Спасибо.
     Она подставила губы и они чуть смущенно поцеловались.
     - Ты просто чертовски хороша. Я  и раньше догадывался, что совершенство
беспредельно, но сегодня в этом убедился окончательно.
     -  Ох,  какие  мудреные  комплименты  отпускает этот коварный столичный
обольститель  простой  и  скромной девушке из Козелъска.  При  этом  он  еще
опаздывает, заставляет ждать и отбиваться от местных ловеласов. Впрочем, эти
розы все искупают.
     - Ладно, ладно, не прибедняйся,  пожалуйста. Глядя на нас, не  скажешь,
кто из Козельска, а кто из Парижа. От этих духов в обморок упасть можно, как
с  тобой еще  в автобусе кто-то  ездит.  Кроме того, я  не опоздал, а просто
стоял  вон  за тем столбом и не решался  подойти. Разумеется, не из-за этого
хмыря, который к тебе приставал, а потому что ужасно разволновался.
     - С чего это?
     -  Не  знаю.  То есть знаю - из-за  тебя. В  общем,  я ужасно  рад тебя
видеть, и если ты позволишь, 

еще

 раз поцелую.
     - Ну, целуй, - она насмешливо подставила щеку, и он коснулся ее губами.
     - Куда ты меня ведешь?
     Дмитрий уже подхватил ее сумку, взял под руку и повел в сторону метро.
     - К себе, разумеется. А что?
     - Ну-ка, давай покурим, я тебе кое-что хочу сказать.
     Он даже побледнел, как-то болезненно улыбнулся, скорее даже скривился и
с замиранием сердца спросил:
     - Что-нибудь не так?
     Она расхохоталась и ткнула его кулаком в бок.
     - Ах, бедный юноша, сейчас он в обморок упадет. Где там моя нюхательная
соль?  -  и, слегка сменив  тон,  добавила:  - Не огорчайся  ты  так, ничего
страшного. Просто у  меня  в  Москве есть  старая  тетка, сестра  матери,  к
которой я должна обязательно заехать и пожить у нее хотя бы пару дней.
     - Зачем?
     - Ну, во-первых, она меня давно приглашала. Во-вторых, моя мать просила
ей кое-что  передать.  В-третьих... Ну что я перед тобой  оправдываюсь, пару
дней потерпеть не можешь?
     И хотя  в ее голосе проскользнула нотка веселой  раздосадованное™, он и
сам понял, что было это "в-третьих". Просто она  так  же,  как и он,  еще не
знала, как сложатся их отношения, тем  более после месячного перерыва, и  не
хотела заранее отсекать себе все пути к отступлению. А  вдруг они разочаруют
друг друга? А вдруг они поссорятся? А вдруг тот  ночной эпизод  при  дневном
свете покажется ей легкомысленной ошибкой? Если произойдет одно из этих трех
"вдруг"  или какое-либо  не предвиденное четвертое, она всегда сможет  взять
свою сумку и переехать к тетке.
     Дмитрий отчетливо  понял, что  он пока ее  отнюдь не завоевал и что эти
два  дня даются  в  качестве  испытательного срока,  во  время  которого ему
надлежит быть  предельно внимательным,  заботливым, любезным я ухаживать  за
ней  так,  словно  впервые видит и в их история еще не было той удивительной
ночи. Он мысленно признал справедливость такого требования  и испугался его.
Но  Светлана  обладала   той  самой   пикантной  самоуверенностью,   которая
заставляет муж-чину забывать о том, что он вытворял с женщиной, через минуту
после  того, как она выходит из ванной и одевается.  Полчаса назад она могла
вести себя, как шлюха,  но теперь тон ее голоса, манера держаться, выражение
глаз  меняются  настолько,  что  трудно осмелиться даже  положить руку ей на
колено.
     И  Дмитрий  смирился  с  мыслью,  что  ему  еще  неоднократно предстоит
завоевывать ее и соблазнять - тем более что она того стоила. Кроме того, все
это могло придать их отношениям постоянно-возбуждающую новизну, а что  может
быть лучше подобной любви?
     - Ну, ты о чем задумался? -  подтолкнула его в  бок Светлана  и, словно
догадавшись, добавила: - Не грустя, все будет в порядке.
     - Где живет твоя тетушка?
     - В район Дмитровского шоссе.
     - Ну, тогда, может, такси возьмем?
     - А денег хватит? Дмитрий усмехнулся:
     -  На бестактные вопросы не  отвечаю. И вообще, Светик, знаешь ли ты, в
чем состоит коренное отличив поклонника от мужа?
     - Думаю, что знаю, но ты все равно скажи.
     - Да в том, что первый завышает свои доходы, а второй занижает.
     - Учту на будущее.
     - Кстати, ты меня хоть с ней познакомишь? - продолжал Дмитрий.
     - Конечно. Но ночевать не оставлю.
     - Гм. Ну и не надо.
     А  дальше все пошло  уже  так  весело ж непосредственно, что Дмитрий  и
думать забыл о своих опасениях. Они очень быстро почувствовали себя старыми,
добрыми знакомыми, которые понимают друг друга с полуслова, могут говорить о
чем угодно и не скрывают своего явного влечения друг к кругу.
     Тетушка  Светланы оказалась очень милой  и далеко не  старой дамой  лет
пятидесяти пяти,  охотно  пила привезенное  ими  шампанское, шутила  сама  и
смеялась  их  шуткам  и  была  настолько  предупредительна,  что стала  даже
собираться в кино, "чтобы не мешать". Светлана, однако, со смехом отказалась
от этого предложения, одарив Дмитрия великолепно-кокетливым взглядом. В этой
уютной, домашней обстановке они за несколько часов сблизились больше, чем за
весь месяц  своего  знакомства. Время  летело столь  незаметно,  что,  когда
Дмитрий  стал собираться домой, на часах  было уже около двенадцати. Тетушка
поторапливала его  (у нее была  однокомнатная квартира  и остаться  ему было
просто негде), пугая бандитами и редко ходящими  автобусами, и все же он еще
полчаса  целовался  со Светланой в подъезде, прежде  чем выбрался из  дома и
устремился  на остановку. Вот теперь он был уверен и спокоен, и твердо знал,
что  через два дня Светлана переедет жить к нему  и это будет продолжаться -
страшно  сказать - почти три недели. Он был так счастлив, весел и возбужден,
что припал раскаленным лбом к каменному, покрытому трещинами забору, и вдруг
отчетливо  осознал, что  по-настоящему любит эту  женщину и  любит  так, что
готов провести ночь под ее окнами, чтобы доказать  ей это  пусть даже  таким
нелепым способом.
     Он  стоял, прислонившись  к  остановке  и вдыхая  влажный  и  ароматный
осенний воздух, ждал  автобуса, вспоминая, как  в четыре часа утра осторожно
выбрался  из  музея,  вышел  из скита  и  отправился  пешком  через росистый
утренний лес в свою гостиницу. Идти было далеко, но он чувствовал себя таким
бодрым и довольным, что проделал весь  путь  всего за полтора часа. Каким же
милым и уютным показался ему утренний Козельск и его собственный гостиничный
номер, с  каким  же блаженством он тогда заснул и проспал  до  четырех часов
дня! Самоуверенность и чувство блаженства могут придавать лишь по-настоящему
красивые женщины - все остальные только радуют или доставляют  удовольствие.
Как все-таки великолепно - любить такую женщину, которая не дает поводов для
разочарований!
     С  шорохом  слетали  листья,  редкие порывы ветра доносили мелкие капли
дождя,  а  автобуса все не  было.  Дмитрий мог бы взять  такси,  но подобная
роскошь два  раза в день  нанесла бы его финансам  ощутимый  удар. "Ладно, -
решил он про себя, - лучше лишний  букет Светику куплю, а сам и пешком дойду
- не впервой".
     Его  несколько  страшила эта дальняя дорога, но  не  потому, что он был
слишком  труслив,  а  потому,  что  близость  долгожданного счастья отбивала
всякую охоту  рисковать. Тем  не менее пора было идти и  путь пролегал через
целый   район   города  -   туда,  к  собственному   дивану,  манившему   из
труднодоступного далека своими пружинистыми и уютными объятиями.
     Он  шел сначала вдоль забора, внимательно обходя большие лужи и отважно
шлепая по  мелким,  затем  свернул  налево, ориентируясь  чисто  интуитивно.
Смотрел на  носки  собственных ботинок,  а  видел  изящные носки  ее  звонко
цокающих полусапог;  поднимал воротник  собственного  плаща -  и  вспоминал,
каким изящным жестом это делает она,  поправляя разметанные ветром волосы...
А как он мешал  ей причесываться,  вырывая из рук массажную щетку и  уверяя,
что ей очень  к  лицу художественный беспорядок, в ответ она начала  яростно
лохматить его...
     Перейдя  через  улицу и  пройдя еще  метров триста,  Дмитрий неожиданно
уперся  в железнодорожное  полотно.  Это  его  несколько  обескуражило,  но,
поколебавшись, он  все же  свернул  и пошел прямо по  шпалам,  хотя  рельсы,
теряясь в  темноте,  чем-то  неуловимым напоминали дорогу  в ад. Минут через
пятнадцать   он  миновал  одинокую,  совершенно  пустую  станцию  с  наглухо
закрытыми окошками  билетных  касс  и  надписью  "Гражданская".  Ее  освещал
одинокий  фонарь,  который хотя и  был закреплен  неподвижно, но  в  порывах
ветра, раскачивающего  ближайшие  деревья,  казалось,  и  сам  раскачивался,
издавая  зловещий  скрип  забытой  виселицы. Дмитрий  прошел  мимо станции с
изрядным  сожалением  -  все-таки это было единственное  освещенное место, а
впереди только темнота да скверное предчувствие, что он идет не той дорогой.
Вскоре  "Гражданская" превратилась  в  далекую светящуюся  точку, а  Дмитрий
начал испытывать  уже самое настоящее беспокойство -  слева тянулся  высокий
бетонный  забор,  за  которым  лишь  где-то  вдалеке  сияли  окна   большого
многоэтажного дома, а справа  -  еще того  хуже, простирался темный  осенний
лес. Теперь он двигался прямо между двух  путей, сдерживая желание побежать,
чтобы  поскорее миновать этот  глухой  и темный  участок.  Занесла  же  сюда
нелегкая  в два  часа ночи,  да еще в лучшем  плаще и  костюме,  и  со всеми
наличными деньгами! Ни впереди, ни позади уже не было огней, а луна никак не
могла пробиться сквозь плотный строй свинцово-серых облаков, казалось, что в
этом месте остановилась не только жизнь - даже ветер стих! - но и время.
     -  Не  хватает еще только  волков и кладбища, -  вслух сказал  Дмитрий,
кутая в шарф мерзнущие уши, и сам поразился тому,  как странно и  напряженно
прозвучал его голос.  А Светлана сейчас спит себе в тепле и уюте, да и могла
ли  она представить  его в таком  положении?  Как  все-таки  мрачно, тихо  и
холодно!  Теперь он чувствовал  уже  не просто беспокойство, а надвигающийся
страх. Почти так же набегающая волна  захлестывает с головой  пловца и тащит
его в море.
     Но  если страх рождает  неподвижность и  тишина, то ужас  - движение на
фоне  этой неподвижности.  Дмитрий  понял это,  когда  увидел приближающуюся
черную фигуру. Казалось, что по смутно-темному фону скользит зловещая тень -
шаги были не слышны  и никакими иными звуками это не сопровождалось. Дмитрий
невольно замедлил ходьбу,  не зная,  на  что  решиться - то  ли  отступить в
сторону, то ли броситься назад.
     К реальному ужасу  начинал примешиваться  какой-то мистический оттенок,
когда  вдруг  в  лицо  опять подул холодный ветер  и  показалось, что где-то
раздался свист.  Дмитрий  обладал очень  живым воображением и  ему ничего не
стоило  воспроизвести  в  уме  текст   будущей   заметки   из   "Московского
комсомольца": "Вчера, на перегоне между платформами "Гражданская" и "Красный
балтиец",  был  найден   труп  мужчины  тридцати  лет...  Опознавших  просим
сообщить..."
     Он  вынул  из  карманов  тут же замерзшие  кулаки и остановился, ожидая
того, кто шел ему навстречу. Им оказался невысокий, черноволосый мужчина, не
намного старше его, одетый в черное пальто и черную вязаную шапочку; бледное
лицо  не  только  не  выражало никакой  угрозы, но,  напротив,  было  слегка
печально. Дмитрий сделал шаг в его сторону и спросил:
     -   Простите,  я  смогу   этим  путем  выйти  к   "Соколу"?  Незнакомец
остановился, несколько секунд обдумывал ответ, а затем вежливо произнес:
     - Если будете  держаться  левее,  то непременно попадете туда, куда вам
нужно.
     - Благодарю вас, - Дмитрия был ему искренне благодарен, но не за совет,
а за комичную суетность своих страхов.
     - Не за что. Счастливого пути.
     - Вам тоже.
     И  они, улыбнувшись  друг  другу,  разошлись в  разные  стороны.  Через
полкилометра, когда кончился забор, Дмитрий свернул с  колеи  влево,  прошел
между гаражей и устремился вдоль по улице, которая хотя и была пустынной, но
производила уже  более  уютное  впечатление,  поскольку по  обе  ее  стороны
высились  жилые  дома. "Можно  звать  на помощь", - с ироничным  облегчением
отметил он про себя, и мысли его приняли другое направление.
     Странно,  но  сейчас  ему   очень  хотелось  связать  свое  собственное
представление  о  

счастье

  с одной-единственной женщиной,  пусть  даже такой
безупречной, как Светлана, и странным это было  потому, что данное намерение
граничило с очень большим риском - она могла разлюбить, изменить, подурнеть,
наконец,  -  и  что  же?  Тогда  пришлось  бы  или играть в  вечную  любовь,
безнадежно притворяясь и теряя  на это уходящее время собственной жизни, или
откровенно горько признать, что все это  было и  тщетно, и  напрасно.  Но, с
другой стороны, чтобы выиграть по-крупному, надо поставить все, что есть, на
один  номер  - так  же  и в  любви.  Увлекательно и приятно  всегда находить
утешение в других женщинах,  но счастья, видимо, не может быть слишком много
- оно  единственно и в единственной. И  сложнее всего здесь угадать, что это
именно она, причем угадать, а не убедить себя в этом.
     Впрочем, для Дмитрия все эти размышления уже запоздали - он чувствовал,
что с любой  другой женщиной ему  уже будет неинтересно. "Но вот странно,  -
думал  он  про себя,  - мой случай как бы  опровергает теорию любви  Марселя
Пруста,  которая раньше мне так нравилась.  Тот  уверял,  что любовь подобна
инфекционному  заболеванию и человек влюбляется не тогда, когда сталкивается
с  достойной  любви  женщиной,  а  тогда,  когда  у  него  есть  потребность
влюбиться. В  этот  период  его  иммунитет  ослаблен,  и достаточно  первого
попавшегося вируса, то  есть первой попавшейся  женщины, чтобы заболеть - то
есть влюбиться. Но я то ли  не ощущал ничего подобного, то ли у меня  просто
не было такого состояния, но влюбился в Свету потому, что она так элегантна,
а не  потому,  что мне хотелось кого-то любить.  Тем  более  в тот  день мне
хотелось не любви, а пива".
     Тем временем он все больше углублялся в  жилой квартал,  по-прежнему не
встречая на своем пути ни одной  живой души, кроме тех, что неясными  тенями
шевелились  в немногих освещенных окнах.  Половина третьего ночи,  а он  все
идет и идет, а Светлана все спит и спит...
     А может, позвонить ей из автомата? Зачем? Разбудить тетушку? Сказать  о
любви? Черт...
     Задумавшись,  он чуть было не  упустил  из  вида классически-вальяжного
грузина  с  коричневой  сигарой в  зубах и  в  легендарной  кепке,  который,
неизвестно откуда появившись, пересекал улицу.
     - Простите, я так выйду к "Соколу"?
     - Выйдэшь.
     - Спасибо.
     "Странно, что  он без машины, -  как-то машинально подумал Дмитрий, - и
ведь наверняка к любовнице идет, собака".
     Вдали послышались какие-то пьяные вопли, подгулявшая компания,  явно из
студенческого   общежития,   высыпала  на   свежий  воздух   протрезветь   и
порезвиться.
     - Путана, путана, путана, ночная бабочка,  ну кто  же виноват? - громко
выводил  нестройный  хор  голосов, солирующую роль в котором  играла  пухлая
белокурая  девица в простом  сером  пальто, распахнутом так, что  была видна
короткая  юбка и стройные ноги в  белых колготках. Ее цепко держал  за талию
простовато-нахального вида  мужичок,  как минимум  вдвое старше. И  хотя это
были  явно  иногородние,  приехавшие  на  сессию  и  торопившиеся  с  толком
использовать время  студенты-заочники, Дмитрий невольно  подавил вздох,  ибо
вспомнил собственную, теперь  уже далекую, студенческую молодость. И дешевый
портвейн, и обшарпанные стены общаги, и орущий хриплым динамиком портативный
магнитофон, и  тесно  обнявшиеся  в  полутьме  пары.  А  затем  -  острейшее
сладострастие под  судорожный стон кроватей и самый циничный  разврат, когда
для того,  чтобы обменяться партнерами, достаточно  лишь сделать два шага по
холодному  полу  с одной  кровати  на  другую. И веселая  путаница в  одежде
поутру, и дешевое жидкое пиво с  похмелья...  Эх, черт  подери, насколько же
хороши теперь кажутся все эти забавы - без денег, любви, переживаний, кроме,
разумеется, тех,  когда  самому  не  достается девицы  и  приходится  спьяну
слоняться по коридору в ожидании первой подвернувшейся... Теперь уже не то -
все глубже,  сложнее, изысканнее,  но  зато без  великой  и  оптимистической
непосредственности, которая возможна только в молодости.
     -  Эй,  молодой человек! - словно угадав его мысли и обнадежив подобным
обращением, махал, а ему рукой пухлая блондинка.
     - Замолчи, Любаша,  - наставительно  заметил ее партнер, не выпуская из
объятий, - ты уже нажралась, так что не приставай к мужчинам.
     - А он мне нравится!
     - Ну их... с ним.
     Дмитрий  чуть замедлил шаг,  с любопытством наблюдая, как упирающуюся и
пищавшую Любашу тащат мимо него - к первому кавалеру присоединился еще один,
взявший ее под другую руку.
     И  вновь  потянулись  темные  улицы  и  тягучие,  как  зимние  сумерки,
воспоминания.  Что  ему  говорил а  Светлана,  с  какой  интонацией  и каким
выражением глаз,  верно ли он себя с ней  вел? Когда в собственною  душе все
подчинено  любви и  вожделению,  так  легко  допустить  ошибки  и так  легко
заподозрить таинственные и  глубокие мотивы в  женской душе. Мужчины  всегда
находятся  в  невыгодном  положении  -  им  легче  возбудиться,  и  вот  эта
физиологическая простота накладывает отпечаток  на психологию их отношений с
женщинами, пусть даже с самыми близкими и любимыми. Мужская страсть не имеет
пауз, в то время как любовная игра только из таких пауз и со -стоит...
     Поскользнувшись на покрытой тонким льдом луже, он тяжело упал на правый
локоть   -  встряска  получилась   столь  основательной,  что  он  судорожно
поморщился и с силой потер ушибленное место.
     Наконец он  вышел на Ленинградский проспект и  заметно  повеселел  - до
"Сокола"  оставалось совсем  недалеко, да  и само это название вызвало в нем
бурю  ассоциаций,  которую  он  про  себя  называл  ВОСПОМИНАНИЯ  О  НЕВСКОМ
ПРОСПЕКТЕ.
     Несколько  лет  назад его, тогда еще молодого специалиста, отправили на
месячную стажировку в  Ленинградский университет. Никогда до этого он не был
в  этом поразительном городе. Быстро  убедившись в том, что от занятий проку
мало,  вместо  них   он  стал  предаваться  сладкому  ничегонеделанию   -  в
классическое литературе по-итальянски это звучало dolce fav  niente. А проще
говоря, слонялся в пьяном виде по Невскому проспекту и приставал к женщинам.
Именно   тогда   он  и  составил   свою  главную   классификацию  женщин,  в
справедливости которой продолжал убеждаться до сих пор.
     Согласно  этой  классификации, все  женщины,  причем именно  женщины ex
defmitio - по определению, а не  те существа, которых  можно условно назвать
носителями первичных половых  признаков, делятся  на  две главные категории:
"котята"  и "львицы".  "Котята", как  правило,  - невысокие,  стройные (хотя
могут  быть и  полненькими), очень хорошенькие  девушки или молодые женщины,
которые  отличаются  лукавством,   игривостью,  привязчивостью   и   изредка
упрямством или строптивостью. С ними легко и приятно иметь дело, если только
не принимать  их  слишком всерьез, хорошо  знакомить  с родными и друзьями в
качестве  будущих  жен,  хотя  даже  это стоит делать  с юмором -  некоторые
"котята" ужасно непредсказуемы. Вообще юмор - это главное, что требуется для
умелого  обращения,  а  потому  и  разговаривать  с  ними  надо  в легком  и
покровительственном  тоне,  никогда  не  умолять,  не  устраивать сцен  и не
"ломать трагедии".
     Вторая  категория - "львицы", как  правило, женщины высокие (хотя могут
быть и исключения), с отличной  фигурой, красивыми ногами и  длинной  пышной
гривой  (у "котят" традиционная  длина волос  до плеч). Они горды,  холодны,
самоуверенны, расчетливы. С ними ни на минуту нельзя расслабляться,  но зато
можно держаться как с равными и  даже  возводить  на пьедестал,  при желании
разыгрывать трагедии,  а  потому  стреляться и сходить с ума. Это не  только
нравится самим "львицам", но и не удивляет никого из окружающих. "Львицы" не
так  милы,  как "котята", но  зато весьма элегантны.  Вспоминая классическую
русскую  литературу, можно сказать, что к категории "котят"  относятся Ольга
Ларина и  Наташа Ростова,  а к  категории "львиц"  -  Татьяна  Ларина времен
замужества и Элен Безухова.
     Во  время  одной  из  своих  невских  прогулок Дмитрий  познакомился  с
очаровательным,  остроумным,  но немного сдержанным "котенком". В тот раз он
случайно  забрел в  "Дом  книги", что  напротив  Казанского  собора,  и  его
комическое знакомство оказалось  вполне  под стать  его  новой знакомой.  На
первом этаже  магазина,  в  центре  зала, стояла  абсолютно  черная,  видимо
чугунная, статуя Ленина на  очень низком пьедестале. Правую свою  руку он не
вытягивал,  как  это  обычно  бывает, вперед, а держал ладонью вниз,  словно
показывая,  какого роста он был в том, нежном возрасте, в каком  его принято
было  изображать   на   октябрятских  значках.   Дмитрий,  засмотревшись  на
хорошенькую  девушку,  переходившую от одного прилавка  к  другому, отступил
несколько   шагов   назад,   опасно   приблизившись   к    черному   Ильичу.
Воспользовавшись этим,  тот сбил  своей тяжелой десницей  его  шляпу, причем
сделал это так ловко, что  она  покатилась к самым ногам незнакомки. Прыснув
от  смеха,  она  подняла  ее  и  передала  слегка  смущенному  Дмитрию.  Тот
поблагодарил, обругал  Ленина  и всех  коммунистов и, наконец, представился.
Дальше  все  уже  пошло  само  собой   ("котята"   очень  непосредственны  и
общительны), и вскоре он узнал, что Лена с отличием закончила  экономический
институт  и готовится  к поступлению в  аспирантуру. Живет она неподалеку от
Московского  вокзала, в переулке, отходящем  под  прямым углом  от  Невского
проспекта.
     Как-то интуитивно (наибольший успех  у женщин имеют мужчины  с развитой
интуицией) Дмитрий вовремя сориентировался и не стал признаваться в том, что
хотя  он и живет на Песчаной улице, но в другом городе. Сказать, что приехал
всего  на  месяц, означало тут же предстать перед ней в  традиционном облике
любителя  необременительных   похождений.  А  ему   хотелось  завести  роман
серьезный  и  долгий, чтобы  потом  можно  было  не  раз  приезжать  в  этот
незабываемый город. За  две недели пребывания в Ленинграде он уже достаточно
освоился,  а потому смело  заявил, что и  сам всю жизнь  здесь живет, хотя в
данный момент временно проживает в университетском общежитии.
     Они немного погуляли по Невскому, посидели в  пивном ресторане напротив
памятника  Кутузову, по  другую сторону канала Грибоедова, а  затем пошли  в
кино.  И вот тут, выходя после сеанса, он неожиданно потерял ее в толпе, сам
не понимая, как  это могло случиться. Крайне  раздосадованный утратой этого,
столь  удачно  складывающегося  знакомства,  он  поехал  в  свое  общежитие,
размышляя по дороге  на скользкую тему: "Случайно это вышло или она  нарочно
убежала?"  И тут ему  вспомнилось,  как  она что-то говорила о  своем родном
дяде...  а,  ну  да,  он  же   декан   факультета   повышения   квалификации
Ленинградского университета!
     На следующее утро Дмитрий  одним из первых  отправился  на Васильевский
остров, где находилось здание их факультета, но вовсе не на занятия, а прямо
в  кабинет декана.  Тот оказался  довольно добродушным, лысоватым человеком,
обладавшим уютно-домашним  видом типичного дядюшки  из  водевилей.  Выслушав
слегка укороченный рассказ Дмитрия, в котором отсутствовал  пивной ресторан,
и  поинтересовавшись тем,  из  какого  города тот приехал, он вырвал  листок
календаря и записал ему телефон своей племянницы.
     Усмехнувшись  дядиной  предусмотрительности и  очень  довольный  собой,
Дмитрий  удалился и  спустя час уже звонил Лене. Из ее веселого удивления он
так и не понял - бросила она его тогда или просто потеряла? Впрочем, это уже
было  неважно, поскольку на следующий день они гуляли по желтеющему  осенней
листвой  Летнему  саду. Это был один  из самых восхитительных моментов в его
жизни - он чувствовал, что увлечен красотой осеннего Петербурга, собственной
свободой, остроумием очаровательной девушки - и вообще все вокруг прекрасно,
а надоевшая Москва с ее деловыми проблемами далеко.
     Через неделю, воспользовавшись тем, что  родители Лены ушли в театр, он
побывал  у нее в гостях. Они рассматривали фотографии в альбоме, целовались,
пили сухое вино.  И все было бы великолепно,  если бы, покинув ее дом, он не
напился в тот  же вечер в каком-то подозрительном баре от чувства радости  и
полноты  жизни. А когда  вышел,  то  решил  сократить дорогу и пошел  не  по
Невскому,  а  через  один  из  тех  петербургских  дворов,  которые  придают
опасность этому, не слишком гостеприимному  городу. Там  он и  получил сзади
неожиданный  удар  по  голове,  очнулся  в  отделении  милиции,  подобранный
патрулем,  разумеется, без  часов, без денег и без шляпы. Поскольку кровь из
раны  на голове лила не переставая, а он был пьян и шокирован, то  прямо  из
отделения его отвезли в спецвытрезвитель на Васильевском острове, где зашили
рану и оставили ночевать.
     На следующее утро, в восемь часов - эту сцену он и сейчас еще вспоминал
с ужасом и отвращением - в испачканном засохшей кровью сером  плаще,  одетом
прямо на голое тело (рубашку разорвали в вытрезвителе), с повязкой на голове
и тремя  рублями  в кармане  он  отчаянно  ловил  такси,  чтобы  доехать  до
общежития
     Однако  эта  кровавая  история  имела  неожиданно  приятное  следствие.
Дмитрий так  красочно и драматично расписал Лене по телефону все,  что с ним
произошло, что она воспылала желанием посетить его, "бедненького", в общаге,
поскольку он сам,  со всеми  своими  синяками и ранами,  выходить стеснялся.
Свое временное проживание там он объяснил ее довольно оригинальным способом:
     - Понимаешь,  котенок, когда слишком  долго  живешь на одном  месте, то
обрастаешь таким липким мхом воспоминаний, что они просто начинают подавлять
своей тяжестью. С каждым шагом или метром что-то связано, а потому начинаешь
напоминать смотрителя дома-музея своего  собственного  имени. Плотная пелена
прошлого  не  то, чтобы старит, но  замедляет течение настоящего,  а то, что
древние римляне называли Ларами, или "духами места", гнетет твой собственный
дух. Иногда необходимо пожить  в каком-нибудь другом месте, тем более что  в
моей собственной квартире сейчас ремонт.
     Свидание их состоялось, причем он заранее выгнал из комнаты обоих своих
сожителей и постарался  тщательно замаскировать следы их  пребывания,  чтобы
она не боялась, что кто-то неожиданно может войти.
     Какое  это было нежное  и вместе с  тем  упорное  сопротивление,  когда
каждый  предмет  одежды  снимался  лишь  после  долгих  споров,  уговоров  и
поцелуев, когда взаимная страсть упирается в необъяснимое "нет", чтобы потом
долго искать обходные пути  вокруг этого ненужного препятствия. Но когда она
осталась   в   одних  колготках  и  Дмитрий  уже  готовился   к  последнему,
решительному усилию,  произошло  вдруг нечто неожиданное. Лена вырвалась  из
его  рук,  вскочила  с  постели  и,  упав на  колени перед  угловым  шкафом,
принялась  горячо молиться.  Какое-то время Дмитрий  был настолько растерян,
что  даже  успокоился,  однако  затем,   почувствовав  весь  нелепый  комизм
ситуации,  подошел  и нежно поднял ее с пола.  Она  уже не сопротивлялась  и
позволила раздеть себя  до  конца,  произнеся  при этом только  одну  фразу,
которая тогда заставила его лишь  усмехнуться, но запомнилась на всю  жизнь:
"Пусть этот грех ляжет на твою душу". Он с этим охотно согласился, тем более
что "грех" был чрезвычайно приятен, а Леночка оказалась умелой и страстной.
     Через неделю настала пора  уезжать и надо  было во всем сознаваться. Не
зная  еще,   как  она  к   этому  отнесется,  он  пригласил  ее  в  один  из
безалкогольных баров Невского  проспекта,  "чтобы  кое-что  рассказать". Она
пришла туда, бледная и серьезная, как-будто  заранее что-то чувствуя, и даже
не улыбнулась, когда он весело спросил:
     -  Как, по-твоему, мужчина может добиться  того, чтобы красивые девушки
бросались ему навстречу с радостным визгом?
     - Не знаю.
     - Очень  просто - оказаться в этот момент рядом с их родственниками или
возлюбленными.
     Ее  серьезность   так   замечательно  сочеталась   с  темно-фиолетовыми
колготками, такого же цвета пушистым свитером и губной помадой, что она была
очень хороша  и он искренне  жалел  о своем отъезде.  Узнав  причину,  Лена,
которая, видимо, ожидала  чего-то худшего, вроде "жена и двое детей", громко
и облегченно расхохоталась.
     Увы! Поехать с ним в  Москву она не смогла ни тогда, ни после, а на все
его телефонные просьбы разрешить приехать ему отвечала, что в данный  момент
очень  занята.  И  их недолгий,  но такой чудесный роман  тихо, хотя  нельзя
сказать что безболезненно,  увял,  как  бы  символизируя собой  элементарную
истину, что из простого, даже самого  невинного обмана, счастья не вырастет.
Тем не менее слово "Ленинград" звучало для Дмитрия как город Лены.
     "Интересно, спит ли уже Света и что ей там снится? Пока мое крохотное Я
перемещается  вместе   с  бренной  оболочкой  по  этой  огромной  и  нелепой
территории, именуемой  Москвой, все  силы  души моей, которая сама  по  себе
существует вне пространства и времени, поскольку мысль  не материальна  и не
сможет нигде  находиться, устремлены туда,  где... а вот интересно, как  она
спит - на боку или на спине? Скоро я это узнаю... Все-таки замечательно, что
я возвращаюсь  не  с отчаянием, а с  надеждой.  Жаль  только, что у меня нет
машины,  а  не  то  пришлось   бы  уподобляться  Швейку   в  его  знаменитом
будейовицком  анабазисе.  Да и вообще, красавиц  всегда  надежнее иметь  под
боком - на переднем сиденье собственной  машины, а не отпускать гулять одних
по московским тротуарам. Вот странно, небо то внушает надежды, а то навевает
тоску,  мы как бы окрашиваем его в  тона собственного  настроения, а потом к
нему же и обращаем взыскующие взоры..."
     Пора  было  переходить  на  другую  сторону, что он и сделал,  едва  не
застряв каблуком в  трамвайном рельсе. Возле метро  "Сокол" светящиеся  часы
показывали пять минут четвертого,  но было заметно немалое  оживление - мимо
Дмитрия,  не  обратив  на  него внимания,  прошли  какие-то  темные  фигуры,
оживленно обсуждавшие "ее достоинства", при этом невозможно было понять идет
ли речь о женщине или о партии товара. Рядом с одной из палаток молча стояла
странного  вида  девица, напоминавшая шлюху, не  нашедшую себе  клиента, а в
одном из коммерческих ларьков шло  оживленное застолье и раздавалась музыка.
Заглядевшись на  всю эту ночную жизнь, Дмитрий  чуть было  не упал вторично.
Чем ближе к дому,  тем явственнее чувствовалась усталость, и от предвкушения
мягкой постели уже заранее слипались глаза.
     И тут рядом притормозил грузовик. Какой-то  молодой парень,  сидевший в
кабине, открыл дверцу:
     - Слышь, командир, спичек нет? Дмитрий подошел поближе:
     - Держи.
     - Спасибо. Далеко идешь?
     - На Песчаную.
     - Садись, подбросим.
     - Да тут уже близко.
     - Да садись, не стесняйся.
     Оставшуюся  часть пути Дмитрий проехал  в кабине  грузовика,  и  когда,
казалось,  все уже  закончилось благополучно -  он  подходил к  собственному
подъезду,  нащупывая в кармане ключи, - откуда ни возьмись бесшумно возникли
два молчаливых  субъекта.  Дмитрий  остановился,  не успев  испугаться и  не
понимая - то  ли они проходят мимо,  то ли  направляются  прямо к нему.  Оба
настороженно глянули  в его  сторону, но, ничего не  сказав, прошли  дальше.
Дмитрий облегченно вздохнул и взбежал на свой четвертый этаж. Засыпал он уже
в сладких мечтах о Светлане, а проснулся днем от ее телефонного звонка.

     
Глава 7. КАК ИЗБАВИТЬСЯ ОТ МИЛЛИОНА
 Последние несколько дней Светлану
не  покидало  чувство  беспокойства -  ей  казалось, что она  находится  под
угрожающим   и  неотступным  мужским  вниманием.  Внешне   все  было  вполне
благополучно - она уже переехала к Дмитрию и они целую  неделю  жили вместе,
все  более привязываясь друг к  другу и всерьез обсуждая, когда лучше подать
заявление в загс, чтобы день свадьбы  пришелся на  новогодние праздники. Сам
он выглядел  счастливым и не раз полушутя  предлагал сходить в церковь  Всех
Святых и поставить свечку оптинским старцам, "благословившим" их неожиданное
знакомство.
     Но  вот  она  вместо  душевного покоя обрела  это непроходяще-тревожное
чувство, которое  постоянно напоминало  ей о том, что нечто неотвратимое уже
случилось и теперь подспудно тлеет, грозя вот-вот вырваться наружу. Она была
почти  уверена,  что  знает,  с  чего  это  началось,  но,  укоряя  себя  за
неосторожность не могла преодолеть недоумения - как ее смогли разыскать?
     В  тот день Дмитрий  поехал  на работу,  а  она  отправилась гулять  по
городу, с любопытством  заходя в многочисленные коммерческие магазины. Как и
всякой  русской женщиной,  ею  владела мечта  о шубе, тем более  что  зимнее
пальто с воротником из  нутрии  она носила  уже пятый год подряд. В одном из
магазинов   Лениградского  проспекта  ее  внимание   привлекла  великолепная
американская  шуба  из  искусственного  меха,  сделанная  "под  леопарда"  и
стоившая 950 тысяч рублей. Разумеется, что  таких денег не было ни у нее, ни
у Дмитрия, а потому даже мечтать о такой шубе было для нее чистым  безумием,
и  все же она  не удержалась и попросила  продавщицу позволить ей примерить.
Войдя в  кабинку,  одевшись  и  взглянув на себя в зеркало, она на мгновение
даже закрыла  глаза  - мало  того,  что эта  шуба идеально подходила  ей  по
размеру  и  была  очень  легкой  и удобной,  но  стоило поднять  воротник  и
распустить волосы  по спине... и можно было отправляться покорять Париж. Что
оставалось делать бедной женщине? Только вздохнуть, открыть  глаза и  начать
презренно  расстегивать пуговицы. И вот тут она увидела в зеркале, что через
незадернутые шторки примерочной  кабины на  нее внимательно смотрит какой-то
мужчина,  стоявший по ту  сторону прилавка.  Слегка смутившись,  она вернула
шубу  продавщице,  отрицательно  мотнув  головой  на  удивительно бестактный
вопрос:  "Будете   брать?",  и  заметила   на   ее  равнодушном  лице   тень
понимающе-презрительной улыбки. Вернувшись в торговый  зал и продолжив  свое
изучение  прилавков,  она  инстинктивно  почувствовала, что  уже  сама стала
объектом изучения и незнакомец  следует за  ней. Она  украдкой оглянулась на
него  и  тут же пожалела  об этом,  наткнувшись на  оценивающе-бесцеремонный
взгляд, заставивший  ее мгновенно собраться и принять самый равнодушный вид.
Хотя  он  был  элегантно одет  - в длинное  серое пальто, модно подстрижен и
гладко  выбрит, но  эти  твердые тонкие губы  и  наглый,  как ей подумалось,
взгляд придавали его достаточно заурядному лицу неприятное выражение. На вид
ему было не больше сорока лет.
     Еще не ощущая никакой тревоги, она перешла в отдел детских игрушек - ей
хотелось  купить  что-нибудь для  Даши  -  и присмотрела  там замечательного
китайского медвежонка,  одетого  в  розовые  штанишки  и шапочку. Немедленно
решив купить,  она  повернулась  к  кассе  и  тут  же столкнулась  со  своим
преследователем, который, оказывается, стоял у нее за спиной.
     -  Извините,  -  машинально произнесла она, хотя  виноват  был он, и не
дождалась ответа. Он  то ли кивнул,  то ли просто дернул головой и  отошел к
окну,  не сводя  с нее глаз.  Настроение  Светланы резко ухудшилось  и  даже
представление  о  том,  как обрадуется дочь  этому  подарку, не  смогло  это
исправить.  Тем  более что тот человек  пошел  за  ней к  выходу и придержал
дверь,  выпуская ее на  улицу.  Она  поняла, что  знакомства  не избежать, и
внутренне напряглась, ожидая, когда он заговорит. Однако первая же его фраза
застигла ее врасплох:
     - Хотите иметь такую шубу?
     Она только растерянно взглянула на него, не зная что отвечать.
     - Одно  слово - и она будет  вашей. Тем более что вы в ней великолепны.
Так что?
     Светлана недоуменно пожала плечами, думая о том, что если это шутка, то
почему она  произносится таким серьезным тоном, а если  это  всерьез,  то не
сумасшедший ли он.
     - Нет, спасибо. Все это как-то странно...
     - Учтите, такие подарки я делаю не каждой женщине.
     Сам тон его  голоса  был  отнюдь не веселым и не заигрывающим,  как это
бывает у  мужчин, любящих знакомиться  на улицах, а  сухим, требовательным и
даже слегка оскорбительным.  Эти неприятные интонации придали решимость и ее
голосу:
     - Нет, спасибо. До свидания.
     - Постойте, - и он почти ухватил ее за рукав, - вы кто?
     - Неважно.
     - Раз я спрашиваю, значит, важно.
     Нет,  такая  бесцеремонность  давно бы  ее возмутила,  если  бы она  не
чувствовала во всем происходящем затаенной угрозы.
     - Простите, но мне пора идти.
     Единственным  ее оружием была ледяная вежливость. Придав своему взгляду
самый  надменный  вид,  она  в  упор взглянула  на  него,  но увидела  столь
циничные,  непробиваемо-самоуверенные,  полуприщуренные  глаза,  что   вновь
почувствовала себя неуютно, хотя было всего пять часов вечера, они стояли на
оживленном Проспетсге, а справа и слева их обходили прохожие,
     - Я все равно вас найду, только это будет дороже стоить.
     - Ищите, - она пожала плечами и, стараясь не спешить, пошла прочь.
     Светлана  не оглянулась  назад, чтобы не  выдавать своей тревоги, кроме
того, ей казалось, что незнакомец будет стоять и  смотреть ей вслед, как это
обычно бывает в  кино, а потому она не видела, как он  подошел к стоявшему у
бровки  "БМВ"  и,  открыв  дверцу,  сел внутрь.  Через  минуту  оттуда вылез
высокий, жующий жвачку парень лет двадцати, в варенках и короткой коричневой
куртке, отбросил сигарету и устремился за ней...
     Сама не  зная почему, но она ничего не рассказала об этом Дмитрию и вот
теперь боялась признаться себе, что незнакомец все-таки сдержал свое слово и
за каждым  ее  шагом  внимательно  следят. Может  быть,  впечатление  слежки
произвело неожиданное столкновение с  каким-то молодым человеком, когда она,
возвращаясь из  булочной, вспомнила, что забыта купить  чай, резко повернула
обратно  и едва  не  уперлась ему в грудь - причем он  нехотя посторонился и
остался  стоять  на месте,  прикуривая и  делая вид, что  не обращает на нее
внимания.  Но когда она выходила из булочной второй раз, он все еще стоял на
прежнем месте.
     Может быть, чувство слежки возникло после того, когда на следующий день
она шла к троллейбусной остановке и, проходя через двор, увидала иностранную
машину  с сидевшими в ней людьми. То ли ей показалось,  то  ли  это  было на
самом деле,  но как только она  прошла  мимо  -  за спиной у  нее немедленно
заурчал мотор.
     Пока она обдумывала, стоит  ли и если стоит, то  как рассказать об этом
Дмитрию, случилось  нечто  такое, после чего ее тревога  сменилась страхом и
уже не было выбора - рассказывать или умолчать.
     Произошло это  в последний  день  сентября, когда она  вернулась  домой
раньше  Дмитрия,  причем  расстались  они  всего  три  часа  назад. Войдя  в
квартиру, она  интуитивно  почувствовала,  что  здесь  побывали посторонние.
Сначала она  подумала, что  вернулся  отец Дмитрия,  которого  она видела до
этого только один раз и который еще ни разу не ночевал дома. Прикрыв дверь и
не снимая  плащ,  она  заглянула в маленькую  комнату  -  никого,  прошла  и
заглянула в большую, и... остолбенела. На столе, в вазе, красовался огромный
букет  белых  роз, а рядом лежал конверт. Первым было радостное удивление  -
она при виде цветов, разумеется, подумала  о  Дмитрии, но конверт  ее слегка
встревожил. Вряд ли он  стал бы писать ей письма, они недавно расстались. Ее
испуг  еще  больше  усилился,  когда  она   взяла   этот   незапечатанный  и
ненадписанный конверт  и из  него радужным дождем посыпались  купюры  по  50
тысяч рублей. Подняв и пересчитав, она ужаснулась - их  было ровно двадцать.
"Миллион рублей", - только  и подумала она не в силах словесно выразить свою
мысль  до конца...  Записка,  которая лежала  вместе с деньгами,  была очень
короткой: "Купите себе шубу. Мне вы в ней нравитесь. Георгий".
     Так и не сняв пальто, она присела в кресло, растерянно глядя на розы, и
тут в  двери раздался  звук  вставляемого ключа - она  испуганно  вскочила и
бросилась в прихожую. Это был довольный и  улыбающийся Дмитрий с пятью алыми
гвоздиками в руках.
     - Привет! - весело начал  он, но, заметив ее встревоженное лицо, тут же
сменил тон. - Что-нибудь случилось?
     Она кивнула, и в этот момент раздался телефонный звонок. У нее защемило
сердце  от  дурного  предчувствия. Дмитрий, расстегивая  плащ  и все  еще не
сменив выражения лица, взял трубку: "Алло?"
     Пауза. Он повторил:
     - Алло, я слушаю.
     После  недолгого  молчания раздался мужской голос, поразивший его своим
высокомерием:
     - Светлану позови.
     Дмитрий  недоуменно  вскинул  на нее глаза и уже  хотел было машинально
передать  трубку, но  что-то непереносимо-хамское  в этом  обращении на "ты"
заставило его остановиться.
     - Простите, ас кем я говорю?
     -   Светлану   позови,   я   сказал,    -   все   также    медленно   и
хамски-требовательно повторил голос.
     - Пока вы не представитесь, я этого не сделаю.
     - Что,  хочешь  очень быстро  сыграть  в  ящик? -  это было сказано так
отчетливо  и угрожающе,  что  Дмитрий почувствовал,  как  учащенно  забилось
сердце и дрогнули руки. Он оглянулся на Светлану, и ее встревоженный вид его
отнюдь не успокоил, хотя он понял, что в этот момент защищает ее от  чего-то
страшного.
     - Короче, что вам угодно?
     - Мне угодно твою бабу.
     - Пошел к е...ной матери! - Дмитрий бросил трубку. Светлана, пораженная
его  вспышкой,  спросила.  "Кто  это  звонил?",  но он  лишь  махнул  рукой,
чувствуя,  что начинается что-то  ужасное и сейчас обязательно позвонят еще.
Не успел он прикурить и выпустить первую струю дыма, как звонок повторился.
     -Да.
     -  Если тебе что-то неясно, козел, то выгляни в окно и подумай, сможешь
ли ты выйти на улицу, если я этого не захочу.
     Дмитрий молчал.
     - Ты понял, что я сказал? Выгляни в окно.
     Дмитрий  взял  телефон  в руки  и двинулся к окну.  Светлана  удивленно
последовала  за  ним.  Во  дворе  стоял   белый  "феррари",  возле  которого
прохаживались два здоровенных бугая, нетерпеливо  поглядывавших  на их окна.
Заметив   Дмитрия,    один    из    них,   усатый   и   плечистый,    сделал
характерно-презрительный жест  -  выставил сжатую  в кулак  правую руку  и с
размаху ударил по ее локтевому суставу кистью левой.
     -  Ты  все  понял   или  еще  что-то   неясно?  -  после  долгой  паузы
поинтересовался голос. - Зови Свету.
     - Нет.
     - Тогда  пиши  завещание  и заказывай  гроб  с  музыкой,  -  и в трубке
раздались короткие гудки.
     В глубине души Дмитрий очень испугался, хотя изо всех сил постарался не
показывать этого  Светла не.  Впрочем, она и так это почувствовала, а потому
смотрела на него вопросительно-тревожно. Он еще не знал, что произошло и кто
эти  люди,  но уже понял,  что его  короткому и  безмятежному счастью настал
конец   и   ничего   уже   не   поправить,  чтобы  вновь  вернуться  к  тому
радостно-безоблачному  состоянию  души,  в  котором  он  пребывал  последнюю
неделю.  Оказалось,  что  достаточно  одного  телефонного звонка-  и все,  и
мгновенно наступило  крушение привычной жизни,  и потянуло тяжелым,  трупным
запахом,  от   которого  не   спрятаться  и  который  подступает   к   горлу
омерзительным удушьем.
     Так и забыв  раздеться,  они  еще  долго сидели в креслах  друг  против
друга,  а  цветы  и  миллион  рублей  постоянно  напоминали  им  о  том, что
телефонный звонок  - не мираж, он обязательно повторится, белый "феррари"  -
не  призрак, и хотя он уехал вскоре  после звонка, еще обязательно вернется,
этими цветами можно покрыть могилу их спокойствия и всей прежней жизни.
     В эту ночь их ласки были столь странными, утонченными и печальными, как
будто это была их последняя ночь перед неизбежной и неведомой разлукой - оба
чувствовали это, стараясь изо всех сил удовлетворить малейшее  желание  друг
друга, и стыдились этого, словно заранее признав неизбежность поражения.
     Утром  Дмитрий  стал  собираться  с  особой  тщательностью,  словно ему
предстояло важное деловое свидание.
     - Ты  идешь?  -  полувопросительно-полуутвердительно сказала  Светлана,
потому что они уже обо всем переговорили ночью.
     - Да. Сначала в милицию, потом куплю новый замок.  Эти проклятые деньги
я  беру с собой,  а  ты заложи цепочку  и никому, ни под каким предлогом  не
открывай.  К телефону  не подходи,  если  будут особенно настойчиво звонить,
просто  выдерни  шнур  из  розетки.  И  вообще,  перед  окнами  старайся  не
показываться, чтобы  у  них не было уверенности в  том, что ты дома. Телефон
местного отделения милиции - в записной книжке. Ну, кажется, все.
     Они не просто поцеловались, а нежно прижались друг к другу  и  какое-то
время стояли молча. Наконец Дмитрий со вздохом оторвался от нее и ушел.
     Он никогда не  доверял  милиции,  видя в ней  опасность не  столько для
грабителей  и  бандитов,  сколько для  мирных и  подвыпивших  интеллигентов,
представлявших   собой   любимую   мишень   для   издевательств  со  стороны
полуграмотных  сержантов.  Где-то, в  каких-то  экстремальных  ситуациях,  о
которых писали  газеты и снимали кино, доблестные милиционеры, может быть, и
совершали свои  героические подвиги, но в  обычной московской  жизни, стоило
только  слегка  выпить  -  и  ты,  будучи  самым  законопослушным и  смирным
гражданином, не имеющим в мыслях ничего иного, как только поскорее добраться
до дома, становился совершенно беззащитным перед любой милицейской фуражкой,
которой  в  тебе  что-то  не  понравилось. Складывалось  такое  удивительное
впечатление,  что  милиция  боится  и  уважает преступников,  поскольку  они
необходимы для ее собственного существования  (порой  они и разговаривают на
одном  языке),  но  зато  откровенно  презирает  тех  самых  законопослушных
налогоплательщиков, на деньги которых и ради которых вроде бы и существует.
     А ведь именно милиция и различные чиновники  представляют в воображении
рядового  гражданина  то  реальное  государство,  с  которым  ему  постоянно
приходится иметь  дело. И  в  этом представлении с неприятной  отчетливостью
пролегает  грань между  "они" и "мы". Нет, в обычной  жизни "они" могут быть
такими же, как и "мы", со всеми своими страстями и слабостями, но стоит им в
свое  рабочее время  стать  представителями  государства, как "они"  напрочь
утрачивают свои лучшие  человеческие качества, оставляя  лишь  самые худшие,
главнейшими из которых является непрестанное желание всячески "нас" давить и
унижать.
     Что,   если   бы   рядовому   российскому    гражданину   представилась
фантастическая  возможность отомстить  своему  "родному"  государству  и его
твердолобым представителям за все те унижения, трудности и муки, которым оно
его постоянно подвергает, пребывая  при этом в  неумолимой уверенности,  что
даже иные  государственные глупости имеют священное значение,  а потому  нет
ничего такого, чего нельзя было бы не принести в жертву этому Молоху (кроме,
разумеется,  его  собственных  частей) -  будь то жизнь гражданина  или  его
личное  счастье.  Так вот, что бы стал  делать рядовой российский гражданин,
обретя  возможность  отомстить  государству,  немного  одумавшись и поостыв?
Расстреливать  тупых  и  ленивых чиновников,  а  также  продажных  и  наглых
представителей  всех  государственных  сословий?  Пороть,  сажать в  тюрьмы,
катать на шесте, вымазанных дегтем и вывалянных в перьях? Но  ведь у каждого
из них есть семьи и дети, кроме того, такими их сделала  система -  а  любую
систему   придумывают  те  же  люди,  и  любая  система  -  это  всего  лишь
определенные  связи и отношения  между теми  же людьми. Так кто же должен за
это   отвечать?  Какая  странная  и  ужасная  сила  абстракций  довлеет  над
человечеством!  Народ,  партия,  государство,  нация  -  но  за  всеми   так
называемыми  общими  интересами  неизбежно проглянет  свиное  рыло интересов
конкретных людей и групп. А потому общие интересы - это всегда только ширма,
за  которой  воюют друг  с  другом интересы  различных  общественных  групп,
большей или меньшей численности.
     Само по  себе государство - это неисправимо порочная система, поскольку
в основе  своей содержит возможность угнетать любого  своего гражданина. Да,
разумеется, оно имеет и другие функции, но почему-то именно эта используется
Российским государством,  а  других я  просто  не  знаю, размышлял  про себя
Дмитрий,  в  самой  полной  мере.  Зато  иные,  и  вроде  бы  главные,  свои
обязанности  -   обеспечение  прав  и  свобод  граждан,  их  безопасности  и
спокойствия - наше государство воспринимает как какую-то неприятную обузу, а
потому и выполняет как-то вяло, через силу, и совсем без  интереса. Но стоит
только  возникнуть возможности унизить и  показать свою власть,  как  тут же
разгораются глаза любого чиновника, расправляются плечи и бронзовеет голос.
     С  тяжелым  сердцем  Дмитрий  взялся за  ручку  двери  своего районного
отделения  милиции,  но,  открыв  дверь,  тут  же  наткнулся  на  вторую   -
решетчатую, вделанную в тот же  косяк, что и первая. С той стороны возле нее
прохаживался молодой милиционер со связкой ключей.
     - Вы куда?
     - Заявление подать следователю.
     - Обокрали?
     Дмитрий  кивнул,  чтоб только отвязаться, и милиционер открыл  навесной
замок. "Вот  забаррикадировались, -  со злостью  подумал  он, -  свое оружие
охраняют, вместо того, чтобы с его помощью - нас".
     - К кому можно пройти? - обратился он в окошко дежурного.
     - Второй этаж, семнадцатая комната, следователь Поляков.
     Следователь оказался  не слишком любезным мужиком лет сорока, высоким и
грузным,  с  отвислым  брюшком  и  пышными черными усами,  придававшими  его
кислому лицу какое-то хохлацкое выражение. В комнате, кроме  него, никого не
было,  да  и  он  явно собирался уходить. Может быть,  поэтому он  был столь
невежлив, что, не ответив на приветствие Дмитрия, тут же хмуро спросил:
     - Ну, что там у вас - квартирная кража?
     Дмитрию  пришлось сесть, не  дожидаясь  приглашения, после чего с явной
неохотой сел  и следователь. Стараясь говорить предельно коротко  и, Дмитрий
изложил суть дела и тут же  испытал  немалое разочарование, когда после его,
как   ему   казалось,   абсолютно  четкого   рассказа,   следователь   начал
переспрашивать:
     -  Так вы говорите, вашу жену преследует какой-то мафиози? -  последнее
слово  он  произнес  как-то по-хрущевски,  с  мягким  знаком  в  середине  -
"мафьози".
     Дмитрий кивнул.
     - Так... а вы давно женаты?
     Дмитрий не любил  врать, но в данном случае ему просто  хотелось, чтобы
этот  самый Поляков  не  копался  в подробностях  его личной жизни,  а сразу
занялся  отведением страшившей  его  угрозы,  и  потому  он  нехотя  сказал:
"Недавно", надеясь, что хоть после этого тот перейдет к сути дела.
     Но Поляков был непредсказуем.
     - А паспорт у вас при себе?
     - Да.
     - Можно взглянуть?
     С обреченным вздохом Дмитрий протянул ему паспорт.
     - Так женаты, говорите. А зачем врем?
     -  Ну, не  женат еще, но, честное  слово,  в ближайшие  дни  собирались
подавать заявление.
     -  Хорошо,  допустим. Значит, к вашей любовнице пристает какой-то тип -
звонит, угрожает, подбрасывает деньги и цветы. Так?
     Слово "любовница" прозвучало в его устах крайне неприятно и даже как-то
унизительно по отношению к Светлане, а  потому Дмитрий, слегка поморщившись,
кивнул:
     - Так.
     -  То есть, говоря несколько иначе,  у вашей любовницы появился богатый
поклонник?
     В  подобной  интерпретации  вся  ситуация изменилась,  и Дмитрий  начал
терять терпение и свирепеть:
     - Что вы этим хотите сказать?
     - Этот поклонник звонил вам домой и, угрожая  убить, требовал позвать к
телефону вашу  любовницу, чего вы, однако,  не сделали, после  чего  он стал
угрожать  вам,  - невозмутимо продолжал Поляков, глядя куда-то в сторону.  -
Так или не так?
     - Так.
     - Превосходно.  Значит,  вы хотите оставить заявление, что  вам угрожал
богатый поклонник  вашей  любовницы за  то,  что  вы отказались позвать ее к
телефону?
     Дмитрий почувствовал всю издевательскую нелепость этого разговора.
     - Но его люди проникли в мою квартиру в наше отсутствие!
     - Ага, и оставили вашей любовнице  в подарок букет роз и миллион рублей
наличными?
     -Да.
     - Кстати, а деньги сейчас у вас?
     Вопрос   был   задан   самым   безразличным   тоном,   а  тонкая  пачка
пятидесятитысячных  банкнот  лежала  во  внутреннем  кармане куртки,  но вся
атмосфера этого разговора заставила Дмитрия отрицательно покачать головой.
     - Нет?  Ну  ладно, продолжим. Итак, вы хотите  пожаловаться  на то, что
вашей любовнице  неизвестный мужчина подарил миллион рублей  на шубу, как вы
выразились и, кроме того, букет цветов?
     - Что значит - подарил? Довольно странный способ вручать подарки, вы не
находите?
     -  Может  быть. Значит, вы  хотите пожаловаться не на подарок, а на тот
способ, которым он был сделан?
     - Ну, черт возьми! - взвился Дмитрий. - Я ни на что не хочу жаловаться,
я пришел искать защиты  у  вас, как у представителя  государства, защиты для
себя и... своей знакомой.
     - Защиты от чего? Угроз по телефону? - следователь  в упор посмотрел на
Дмитрия, и  тот неприятно поразился  его взгляду. -  А вы знаете, сколько  у
меня одних нераскрытых убийств? Вы хотите, чтобы в  вашу квартиру больше  не
приносили крупные суммы денег,  а  вы знаете, сколько у меня здесь заявлений
от граждан, - и он хлопнул ладонью  по стопке папок на краю стола, - которые
хотят, чтобы из их квартир денег не уносили!
     Дмитрий почувствовал безнадежную пустоту в сердце.
     - Так что же мне делать?
     - А  ничего, -  Поляков  скучающе  поглядывал  в окно. - Идите домой  и
живите спокойно. Если что случится - звоните.
     - Если  что случится, я  уже не  в состоянии буду  позвонить,  -  криво
усмехнулся Дмитрий, - а к вашим нераскрытым убийствам добавится еще одно.
     Он растерянно поднялся на ноги.
     - А что делать с этими проклятыми деньгами?
     - Приносите сюда, оформим как добровольно сданную находку.
     -  Понятно, - он еще немного потоптался на  месте, не решаясь уйти и не
зная,  что говорить дальше. Видя его нерешительность, Поляков поднялся из-за
стола:
     - У вас что-то еще?
     - Да нет... пожалуй... до свидания.
     - До свидания. Кстати, если вы  уж так беспокоитесь  за вашу  знакомую,
могу дать один совет.
     - Давайте.
     - Пусть  поменьше  ходит по  улицам и  будет повнимательнее.  У нас тут
недавно был случай, когда одну  девицу  восемнадцати  лет  трое грузин силой
затолкнули  в  машину средь  бела  дня и увезли.  Ей  повезло,  что  один из
прохожих номер запомнил, а то бы домой больше не вернулась.
     - Ясно. Спасибо.
     Растерянный,  злой и  смущенный, Дмитрий  постарался  прийти  домой еще
засветло, помня  о  белом "феррари". Светлана выглядела довольно спокойной -
никто не  звонил и не появлялся. Однако, узнав о  разговоре со следователем,
заметно помрачнела.
     - Сволочь этот твой Поляков, - неожиданно  зло  и резко сказала она,  -
из-за таких, как он, и преступники наглеют.
     Дмитрий  со  вздохом подумал  о  том  же, и  тут зазвонил  телефон. Они
тревожно переглянулись, он жестко  потер подбородок, пытаясь приободриться и
сказать "слушаю" самым твердым тоном.
     - Ну и как, помогла тебе милиция?
     Он не ожидал такого вопроса и  растерялся. Когда он шел в отделение, то
проявил максимальную  осторожность и не обнаружил никого,  кто пытался бы за
ним следить. Неужели у них и там свои люди?
     Не дождавшись ответа, тот же голос продолжал:
     - Кончай валять дурака, пока я не рассердился. Запомни: красивая баба -
это всеобщее достояние,  и она должна  принадлежать  всем,  кто за это может
заплатить...
     Дмитрий почувствовал, что Светлана тронула его за плечо и прошептала:
     - Дай я сама с ним  поговорю. Он  отрицательно покачал головой, но  она
почти силой выхватила у него трубку:
     - Алло, это Светлана. Что вы хотели мне сказать?
     Дмитрий не слышал, что говорил ей тот тип, но видел, какими жесткими  и
холодными становятся ее глаза.
     - Нет, - между  тем  говорила она, -  нет, меня  это не устраивает.  Вы
понимаете,  что когда  женщина  говорит  "нет",  то  это  отнюдь  не  всегда
означает,  что она набивает себе  цену  и  торгуется. Угрозами вы  ничего не
добьетесь... и этим тоже... не смейте его трогать... Пусть  мне будет  хуже,
но я никогда на  это не пойду... Все, хватит. - Она вдруг, сорвавшись, резко
положила трубку и  дрожащим голосом сказала Дмитрию: - Какая страшная мразь!
Дай сигарету.
     Они присели  на диван  и  закурили. Он  осторожно обнял ее за  плечи  и
задумался.  Милая,  любимая, испуганная  женщина  и бессильный,  но яростный
он... Что же делать?
     Остаток вечера он прибивал к двери огромный засов, грохоча  молотком на
весь подъезд. Страх делал его смелым, но собственная смелость только пугала,
потому что грозила подтолкнуть к самым безрассудным и необратимым поступкам.
     На  следующий день была  суббота, второе октября. Заранее договорившись
по телефону о  том, чтобы  для него заказали пропуск,  Дмитрий отправился  в
редакцию "Московского комсомольца".  На этот  раз  он  постарался  тщательно
продумать весь разговор с корреспондентом, назвавшимся по телефону Алексеем,
чтобы  внятно  изложить  и  ситуацию, и  свои  намерения. Однако,  когда  он
поднялся  на  лифте  в редакцию  и  увидел  этого  самого  корреспондента  -
невысокого,  очень подвижного  парня  лет двадцати, в невзрачном свитере,  у
него  опять   появилось   тоскливое  чувство  безнадежности.  Вдобавок  этот
корреспондент  все время  дергался,  как  будто  собирался куда-то бежать, а
потому основательный разговор с ним казался делом невозможным.
     В редакционной комнате, кроме них, было  еще три человека, в  том числе
одна девушка, они так шумно переговаривались, смеялись и курили, что Дмитрий
попросил  своего собеседника  найти более подходящее место,  тем  более  что
заметил любопытные взгляды  остальных. Возможно,  кто-то и смог бы  дать ему
хороший  совет, но он просто не  в  состоянии был рассказывать  свою историю
сразу четверым.
     Они с Алексеем вышли в холл, сели в кресла и закурили.
     - Итак, что у вас? - порывисто поинтересовался тот.
     -  Я попал  в  очень  странную ситуацию, -  нарочито медленно заговорил
Дмитрий, чтобы настроить собеседника  на внимательное слушание. - Самому мне
она напоминает одну давнюю, еще сталинских времен историю, о которой я читал
в "Известиях".
     - Что за история?
     - Ну, может быть, помните, у  одного летчика, Героя  Советского  Союза,
была  красивая  молодая  жена,  которую  Берия  увидел на  улице и  приказал
доставить к себе, после чего включил ее в свой гарем. Когда  летчик вернулся
с фронта и  узнал  об этом,  то  стал  сходить  с  ума  от  ревности,  хотя,
разумеется, ничего не  мог поделать. Все это продолжалось пять лет с разными
нюансами, и летчик вынужден  был  терпеть наглые  звонки Берии с требованием
позвать к  телефону жену. Если он не отпускал ее из  дома, то на  эти вызовы
ездила ее сестра. Там было много неясных моментов, но все кончилось тем, что
летчик  сделал демонстративную попытку перейти  границу с  Турцией, надеясь,
что  когда  его  предадут  суду, он  все  расскажет  и  разоблачит Берию. Но
никакого  суда, конечно,  не было, ему дали 25 лет и сунули в лагеря, откуда
он вышел уже после пятьдесят третьего года.
     - Да, кажется,  я об этом слышал,  - оживился корреспондент. -  Ну, а с
вами-то что произошло?
     - Нечто аналогичное, -  и Дмитрий рассказал о  своей истории, добавив к
ней разговор со следователем.
     -  Н-да, занятно,  - как-то легкомысленно отозвался обо  всем  этом его
собеседник, неприятно поразив Дмитрия, ожидавшего другой реакции.
     "Никогда и ничего не  боялся, что ли,  если это ему только "занятно", -
зло подумал он, все еще на что-то надеясь.
     - Что скажете?
     - Когда они вам последний раз звонили?
     - Вчера.
     - И ваша жена с ним разговаривала? - -Да.
     - И что он ей предлагал?
     - Ну, черт возьми, а сами вы не догадываетесь?
     - Догадываюсь, но хочу знать конкретные условия...
     -  Чтобы  своей  жене  предложить,  что  ли?  -  зло  сверкая  глазами,
поинтересовался Дмитрий.
     - Я не женат.
     - Условия очень просты - все, что пожелает.
     - Понятно... - корреспондент вновь щелкнул зажигалкой и прикурил.
     Дмитрий сделал то же самое, не понимая, почему тот молчит.
     - Меня заинтересовала ваша  история, - наконец сказал Алексей, -  но, к
сожалению, в ближайшее время я этим заняться не смогу.
     - Почему?
     -  Потому что предстоят  очень значительные события, которые займут все
газетные полосы. Вы за новостями следите? О блокаде Белого дома знаете?
     - Да, разумеется.
     - А  о  том,  что президент предъявил им  ультиматум и в ближайшие пару
дней все решится?
     - Нет, не знаю.
     - Ну,  так попомните мое слово, что скоро начнется  заваруха, тем более
что коммуняки сегодня тусуются на Смоленке.
     - А что мне делать? И, кстати, что делать с миллионом?
     Корреспондент красноречиво развел руками:
     - Не знаю. Можете  пожертвовать в детский дом,  как Юрий Деточкин. А на
что вы рассчитывали?
     -  Я  надеялся,  что  если статья будет  опубликована, то или  тот  тип
отстанет, либо милиция вмешается. Собеседник хмыкнул и поднялся с места.
     -  Судя по вашему  рассказу,  вряд ли. Но  если  появится что-то новое,
звоните.
     Дмитрий вышел из редакции и растерянно остановился на улице.  Теперь он
уже   совершенно   не  представлял,   что   делать  дальше   и   где  искать
справедливости.  Сам не  зная,  куда идет,  он тяжело и  подавленно  зашагал
прочь.
     Справедливость - какое странное слово, не имеющее  однозначного смысла.
Вся история  человечества  -  это яростная борьба  между  двумя  пониманиями
справедливости. Первое,  можно сказать христиански-коммунистическое, исходит
из того, что справедливость - это такое  состояние дел, когда всем достается
поровну.  Данную  справедливость  легко воплотить  -  и в  этом  ее  главное
достоинство, но  зато это справедливость бедных и убогих, подавляющая всякое
желание  выделиться из толпы, стать лучше  и совершеннее других.  И  даже  в
любви такая справедливость  противна  человеческой природе  - нельзя  любить
доброго так же, как и злого, красивого - так же, как урода. Всем поровну! Но
есть ли где в природе воплощение этого  принципа, тогда как главное  условие
любого  развития -  это разнообразие стремлений всегда иметь  больше других.
Хотя, может быть,  именно поэтому его и можно  назвать "чисто человеческим",
если  именовать  таковыми  все  заповеди  и   постулаты,  поражающие   своей
нелепостью.
     Второе  понимание  справедливости,  казалось  бы,  искупает  недостатки
первого,  поскольку  гласит:  каждому  по  заслугам  или  в  соответствии  с
достоинствами. Здесь сильный может вырывать свою долю, губя и топча слабого,
зато умный не боится быть умным, чтобы не  раздражать  при  этом дураков.  А
любой талант  волен  блистать  всеми своими  гранями, не  страшась  при этом
злобного  ропота  серости.  Однако  тут  возникает иная  проблема - проблема
воплощения  этого  принципа   в  жизнь.  Кто   будет  определять  заслуги  и
достоинства  бескорыстно  и  беспристрастно?  Где  эти  судьи  и  кто  будет
определять  их заслуги  в  деле определения заслуг?  А заслуги  судей?  Если
сказать  - время  или  потомки, то такой  ответ не удовлетворит человеческое
сердце, которое  проявляет  наибольшее нетерпение в  достижении двух вещей -
любви и справедливости. А потому  многие  готовы  отдать  жизнь  немедленно,
чтобы только их представление о справедливости воплотилось как можно скорее.
Остается лишь  Господь Бог, и если ту,  первую  справедливость,  пригодную к
воплощению  на земле, хотя  и  губительную для всего  земного,  можно  так и
назвать  -  земная,  то  вторую,  как  никогда не достижимый идеал, остается
назвать небесной.
     Вот эти  два принципа: всем поровну  и каждому по заслугам - существуют
под одним общим названием - справедливость.
     "Так  какой же справедливости  ты сам хочешь добиться, - вопрошал  себя
Дмитрий,  стоя  на мосту и смотря  в сторону Ваганьковского кладбища. - Если
первой, то следует смириться и склонить голову, ибо  будет  справедливо, что
на право обладать красивой женщиной может претендовать  любой. А если второй
-  тогда  опять-таки получается, что  этот мафиози благодаря своим деньгам и
власти  имеет  больше прав на Светлану, чем я, который не может купить ей за
миллион  ту проклятую шубу...  Почему же  тогда  я чувствую несправедливость
судьбы?   Потому  ли,  что  благодаря  любви   Светланы  на  какое-то  время
почувствовал себя  ее  избранником?  Потому ли,  что мне помешали безмятежно
наслаждаться  счастьем?  Но при чем  здесь  справедливость,  когда это  дело
слепого случая. Если бы Светлана не  пошла в тот магазин и не встретила того
гада,  то  ничего бы и  не было... Ой  ли? Она так красива, что  обязательно
встретила  бы  кого-то  другого. А если бы он к тому же  оказался  человеком
порядочным,  умным,  красивым и увел  бы  ее  у  меня  силой своего мужского
обаяния, считал бы я  это справедливым? Так на что я  жалуюсь и  чего боюсь,
кроме  смерти? На  то, что не в силах защитить любимую  женщину, которая  не
только  не просит у меня этой  защиты,  но готова пожертвовать  своей честью
ради меня? Что делать, Боже мой, что делать?"
     Под мостом прогремел  товарный состав,  рядом  проехал  троллейбус, над
головой прострекотал вертолет, но Дмитрий впал в состояние такой углубленной
сосредоточенности, что наблюдал мир как бы через стекло, настолько отчетливо
отделявшее  его   от  всего  окружающего,   что   это   придавало  волнующую
нереальность  его  собственному  миру.  И  это  было  бы  даже  интересно  -
рассматривать  внешние события  таким  образом  и чувствовать  себя при этом
невидимым и сторонним наблюдателем, если бы стекло вдруг не раскололось и не
осыпалось, словно  от  попадания  невидимой  пули.  Дмитрий  понял, что надо
делать, когда узнал о том, что позднее произошло в этот день в городе.

     
Глава 8. КОШМАР
 Толпа  росла на глазах с каждой  минутой, и непонятно
откуда  взявшиеся  возбужденные  люди,  что-то   кричавшие  и  размахивавшие
красными флагами  и палками, с разбегу  врывались на Крымский мост, рассекая
тонкие  цепи  ОМОНа,  одними  дубинками  пытавшегося  преградить  им   путь.
Слышались глухие удары о каски и щиты милиционеров, и общий, нестройный крик
постепенно перерастал в яростный рев.
     На  мосту завязалось  настоящее  побоище,  а  Дмитрий,  одетый в старую
куртку,  в джинсы и  кроссовки,  стоял  перед  входом  в  парк Горького и  с
волнением наблюдал за всем  происходящим. Никогда прежде он не видел милицию
столь  жалкой,  а  толпу столь  грозной.  Какая-то  неведомая сила всеобщего
возбуждения вовлекла  его  на мост  вслед за первыми группами десятитысячной
толпы. Он  просто  шел,  и  все  его  эмоции  словно  бы  застыли  на  точке
растерянности,  не  успевая  оценивать то, что четко фиксировал  потрясенный
разум.
     Вот отнятые у омоновцев каски и щиты полетели в реку, пока чей-то голос
не заорал: "Остановитесь, товарищи, щиты самим пригодятся!" Вот три человека
яростно избивают ногами  лежащего на проезжей  части моста, окровавленного и
уже почти не реагирующего милиционера. Вот троих омоновцев прижали к перилам
и,  не  давая им вырваться, оживленно обсуждают, а не сбросить ли их в реку,
пока те только жалко прикрываются щитами от палок и древков знамен, которыми
в них тычут,  как  в  затравленных  собак. А  вот  какой-то страшный в своей
ярости дед, только что оравший: "Коммунисты, вперед!" и "Бей  их, бля-дей!",
- вдруг стал оседать на землю, хватаясь  за сердце и опираясь на свой нелепо
размалеванный плакат: "Иуду Ельцина под суд!"
     Дмитрий шел и шел дальше, перешагивая  через валявшиеся повсюду камни и
палки, в самом  конце моста его  ждала еще более жуткая сцена. Трое одетых в
пятнисто-камуфляжную форму боевиков сбрасывали с парапета на проезжую дорогу
внизу отчаянно извивающегося и орущего омоновца, а рядом стояли люди и, даже
позабыв о  том, чтобы что-то кричать,  смотрели на  это как завороженные. Но
как  только  омоновец  полетел вниз,  все дружно бросились к парапету, чтобы
посмотреть на распростертое в безжизненной и нелепой позе тело.
     Дмитрию было страшно  находиться среди этих  неузнаваемых  людей, но он
все шел и шел, подгоняемый какой-то странной нервозностью. Возле метро "Парк
культуры"  банда  юнцов  громила  коммерческий киоск,  оттуда  слышался звон
бьющегося стекла  и бессвязный  мат, но основная  часть толпы, разгоряченная
первой победой над милицией, поспешила дальше. Дмитрий еще не видел тех, кто
шел  во  главе, но нелепо  ковыляющие и что-то орущие пенсионеры  со  своими
неизменными  плакатами   генералиссимуса   производили   дикое   впечатление
разбегающегося сумасшедшего  дома. Впрочем, и  вся  ситуация  явно  отдавала
фантасмагорией. Дмитрий помнил эти места: и Крымский мост, и Садовое кольцо,
и  Зубовскую  площадь  -  еще  по  давним   трехсоттысячным  демократическим
митингам,  когда он тоже шел посередине проезжей части и с непривычной точки
зрения  оглядывал  знакомые здания. Но  тогда все было как-то светло, хотя и
слегка тревожно, всех  опьяняла жажда перемен  и никто  бы тогда не поверил,
что через три года  по этим  же местам, сметая все на своем пути, прокатится
небольшая, но очень агрессивная толпа людей, которым эти перемены  оказались
ненавистны.  'Причем  ведут они  себя  так,  словно  вырвались из  незримого
подполья и стремятся натворить как можно больше, прежде  чем  их вновь  туда
загонят.  "Проклятые  люмпены,  -  злобно  бормотал   Дмитрий  сквозь  зубы,
прибавляя  шагу,  чтобы  обогнать какого-то,  явно  пьяного  типа В  грязном
пальто, - где же управа на всю эту сволочь?"|
     В  районе  Кропоткинской  улицы  была  выставлена  еще  одна, жидкая  и
растянутая цепочка безоружных солдат,  с которой расправились  столь быстро,
что в  разочаровании от слишком легкой  победы стали преследовать и избивать
разбегающихся.   Солдаты   прятались   в   автобусы,   закрывали   двери   и
баррикадировали щитами окна, которые немедленно  разлетались  вдребезги  под
градом непонятно откуда взявшихся булыжников.
     - Эх, блядь, поджечь бы  этих тараканов!  - неожиданно завопил рядом  с
Дмитрием  молодой  усатый)  парень, одетый  в  казачьи  шаровары,  китайские
кроссовки  и нестроевую камуфляжную  куртку с  поясом,) на котором болтались
сабельные ножны.  Казачья фуражка  с  красным  околышем  была  лихо сдвинута
набок, а в руке он держал обнаженную саблю, подрагивая ей так, словно ему не
терпелось немедленно пустить ее в дело.
     Дмитрий отошел от  него и  прибавил  шагу, надеясь, что хоть где-нибудь
впереди этот безумный марш будет наконец остановлен. Казалось, что вырвалась
наружу долго сдерживаемая и от того разъяренная и
     бесшабашная  дикость  -   и  теперь  несется  по   опустевшим   улицам,
предоставленная самой себе, безумная и безжалостная.
     На Смоленской площади ситуация повторилась - омоновцы снова прятались в
автобусы, а толпа подбирала их щиты и дубинки и уже почти бегом устремлялась
вперед.  Кто-то поджег два  грузовика, и это пламя придало всем  проходившим
мимо  участникам событий  какое-то  новое  оживление.  Дмитрий задыхался  от
быстрой ходьбы  и ярости на  власть,  которая  предстает такой могучей перед
своими  законопослушными  гражданами  и столь жалкой и бессильно-растерянной
перед настоящими бандитами.
     Через  час  всей  этой  ходьбы  колонна  стала  скащиваться  в   начале
Новоарбатского проспекта, явно готовясь идти на  прорыв блокады Белого дома.
Дмитрий уже явственно различал  ее руководителей,  расхаживавших в военной и
полувоенной форме с мегафонами в руках.
     -  Построиться,  построиться, -  упоенно кричал  один из  них  в  форме
подполковника, стоя возле эстакады, так  памятной  по тем, самым трагическим
событиям 1991 года.
     -  Оружия, оружия!  - скандировали собравшиеся  на тротуарах -  им надо
было чем-то занять руки.
     Дмитрий со страхом и ненавистью  всматривался в возбужденные некрасивые
лица  и только  курил одну  сигарету за другой, стараясь держаться поближе к
корреспондентам,  как  самым  нормальным  здесь  людям.  Но  те,  со  своими
камерами, перебежками передвигались вдоль стен домов, избегая сталкиваться с
рвущимися в бой боевиками.
     Наконец, то ли повинуясь команде, то ли самопроизвольно, толпа вышла на
Новоарбатский  проспект  и  устремилась  в  сторону   Белого  дома.  Дмитрий
задержался сзади, все еще надеясь, что хоть там уже ждут войска и вот сейчас
раздастся стрельба, но вместо этого услышал лишь смутный вой и крики  "ура".
Когда он дошел до здания мэрии, там  творилось нечто невообразимое - милиция
в белых касках и  бронежилетах разбегалась в  разные стороны, из Белого дома
бежала толпа людей, причем каждый что-то орал и размахивал руками, возбуждая
себя и других,  а посреди всего  этого  разъезжали три грузовика,  в кузовах
которых сидели молодые, явно подвыпившие парни пэтэ-ушного  или дембельского
вида и палили в воздух из двух или  трех  автоматов.  Две толпы  соединились
воедино  посреди  смятых и  поваленных  заграждений  из  колючей  проволоки.
Пожарные машины, стоявшие у нижнего пролета моста, были яростно атакованы, у
них били стекла и рвали дверцы, пытались вытащить отбивающихся пожарных. Над
общей толпой реяли красные флаги, и Дмитрию все чаще стали попадаться одетые
в гражданское люди с автоматами.
     Ему было страшно, но он твердо помнил о своей цели - оружие! Только так
он  сможет   защитить  себя  и  Светлану.  Дмитрий  проник   за  разрушенное
заграждение  и двинулся к зданию парламента, возле  которого горели костры и
царила атмосфера радостного возбуждения, тем более жуткая, что  все ликующие
не скрывали своей откровенной злобы и жажды мести.
     Под  тем самым балконом, где он стоял в самую опасную ночь  с 20 на  21
августа 1991 года, теперь бесновалась толпа, скандирующая "Советский Союз" и
размахивающая  красными  флагами.  Все  это действие  походило  на  какие-то
кумачовые поминки.  Среди этих людей  Дмитрий  изредка  различал  не  только
горластую,  разухабистую  шпану,  которая  всегда там, где есть  возможность
побесноваться,  и  не  только полусумасшедших пенсионеров, Которые давно уже
перестали  вызывать  даже  брезгливую  жалость, но  и вполне  нормальных  по
внешнему  виду людей, неотличимых от тех,  которые стояли здесь  же два года
назад.  Некоторые из  них казались растерянными,  но  другие  были настолько
захвачены атмосферой всеобщего отрицания, что вряд ли отдавали  себе отчет в
собственных поступках.
     У него стало тяжело на  душе, когда он услышал  встречаемые  радостными
воплями слова одного из ораторов: "Как нам сообщают из Ленинграда, Собчак
     бежал  и  его уже ищут...  Лужков арестован и  будет  предан  народному
суду...  Войска переходят  на  нашу  сторону! Сегодня вечером  Саша Невзоров
будет выступать по  "Останкино". На миг у него  закрались  сомнения, что все
это ложь... Неужели все идет крахом  и власть  переходит в их жестокие руки?
Что делает президент и  где же танки, которых так боялись в августе 91-го, а
теперь  они  кажутся единственным спасительным средством? Есть  ли, наконец,
кто-то, кто  остановит  эту обезумевшую сволочь? Он спрашивал сам себя и так
же не знал ответа, как и два года назад. В этой атмосфере начинало возникать
ощущение, что все катится к чертям лихорадочно-грозным ураганом и нормальная
жизнь невозвратимо утрачена.
     Когда  в 91-м  году он стоял на  этом самом месте в  безоружной цепочке
людей,  то  его  терзала  бессильная  злость  на  Горбачева,  который  своей
бездарной  политикой  довел дело  до  переворота. И точно так  же он  теперь
злился на Ельцина с его бесконечными переговорами, компромиссами и уступками
наглеющим хамам.  "Правитель, который вынуждает  граждан  бояться за  судьбу
страны и за свою собственную судьбу, не заслуживает доверия", - думал он про
себя  и тут почувствовал, что какая-то бабка с портретом Ленина в трясущихся
руках толкает его в бок.
     -  Слышь,  сынок, чтой-то говорят  -  конец Бориске или что... никак не
разберу.
     На трибуне в этот момент выступал Хасбулатов и, со всей злобой напрягая
жилы на шее, призывал разделаться  "с этим  преступником" и сегодня же взять
штурмом  Кремль.   Дмитрий  брезгливо  отодвинулся  от  старухи  и   тут  же
почувствовал, каким  недоброжелательным взором выстрелил в  него невзрачный,
лысоватый мужчина с красным от возбуждения лицом.
     - Конец,  мамаша, конец иуде проклятому, - крикнул он ей в ухо, - скоро
опять заживешь по-старому и пенсию прибавят.
     "Страшно  жить  в  стране,  где рабы  так  яростно  стремятся  к своему
порабощению..."
     Когда где-то в районе трех  часов начался  штурм мэрии и с той  стороны
Белого  дома  раздались  автоматные  очереди,  Дмитрий  бросился  на   звуки
выстрелов. Оружие есть там, где стреляет, а ему  необходимо как можно скорее
добыть  оружие,  тогда  можно  возвращаться или к  Светлане,  или туда,  где
собрались защищать демократию, а в том, что уже  кто-то и где-то собирается,
он не сомневался. "Что будет со Светой, если меня вдруг убьют, - подумал он,
перебегая к стоявшему рядом с оградой, крытому тентом грузовику, - надо было
позвонить ей..."
     Завязалась самая настоящая перестрелка - из  Белого  дома  обстреливали
мэрию,  а укрывшиеся там остатки оцепления отвечали  автоматными  очередями.
Те, кто оказался между этих  двух зданий и двух огней,  бросились врассыпную
или залегли, где придется. Дмитрий укрылся за кабиной - грузовик стоял боком
к мэрии, вместе с ним за тем же грузовиком прятались еще трое, причем только
один из них был вооружен. Это был загорелый черноволосый человек в пятнистом
комбинезоне и  высоких шнурованных ботинках. Поставив локти на капот, он вел
беглый огонь из автомата в сторону мэрии. Двое других курили, сидя  прямо на
асфальте  и прислонившись к заднему колесу,  и беспрерывно  матерились, явно
для того, чтобы приободриться.
     Сбоку пробежала толпа,  человек в триста, предводительствуемая офицером
в десантной форме, который на ходу кричал: "Вперед, на  штурм!" - и эти двое
разом вскочили на ноги и присоединились к бегущим.
     Раскатилась новая дробь  очередей,  и  по  тому,  как  зазвенел металл,
Дмитрий понял,  что несколько пуль попали в машину, за которой он укрывался.
Когда автомат, глухо  звякнув об  асфальт, упал  к  его  ногам, он  не сразу
понял, что произошло. Но тут прямо на  него стал быстро оседать черноволосый
боевик,  у которого теперь вместо  лба и волос  осталось дымящееся, кровавое
месиво.  Дмитрий  в  ужасе отпрянул,  и  тот  рухнул на  асфальт,  мгновенно
забрызгав все  вокруг кровью. Его начинало подташнивать и неудержимо  тянуло
бежать  подальше  от трупа, но он  как зачарованный смотрел на автомат и  не
знал на что  решиться. Ему нужен был пистолет -  "Калашников" под курткой не
спрячешь,  но  когда  вокруг   идет  самая  настоящая,  хотя  и  до  дикости
непривычная война, так страстно хочется для собственной  уверенности взять в
руки оружие. И только одна мысль  сдержала его в этот момент - если он будет
с автоматом  в руках,  то  его, как  боевика,  в первую  очередь "свои" же и
пристрелят.  Пока  он  раздумывал,   откуда-то  лихо  выскочил   русоволосый
мальчишка  лет семнадцати и  подхватил  с ходу автомат с асфальта,  даже  не
поморщившись на убитого.
     Стрельба  продолжалась  еще  сорок  минут, причем  несколько  раз среди
автоматного  стрекота  глухо  ухнули  гранатометы.  Подняв  голову,  Дмитрий
увидел,  что нижние этажи мэрии уже  горят, а на балконе  какой-то верзила в
каске яростно рвет с флагштока российский флаг, держа в зубах красный, и ему
недовольно  улюлюкает  снизу  толпа  из  ста  человек  в  одинаковых  черных
гимнастерках, перепоясанных ремнями,  со  стилизованной фашистской свастикой
на  рукавах. Из  разбитых дверей  выталкивали  пленных  милиционеров  самого
жалкого вида, которых окружали весело матерящиеся боевики и под конвоем вели
в здание парламента.
     И почти тут же, на фоне дыма  и крови, начался победный митинг генерала
Макашова. "На Кремль, на "Останкино", на Моссовет!" - и каждый  такой лозунг
толпа встречала дружным  ревом: "Даешь!" В момент всеобщего  накала страстей
этот  генерал,  кажется,  чуть  ли  не  единственный   из  всех  сохранявший
профессиональное  хладнокровие, призвал  садиться  в  автобусы и грузовики и
двигать  в  сторону "Останкино",  вызвавшись  лично руководить  операцией  и
пообещав  всем присутствующим, что  в  эту же  ночь "по  всей  Москве  будет
установлена  Советская власть  и больше  не  будет ни  мэров, ни  сэров,  ни
херов".
     Дмитрий начал изнемогать  от всего этого  истеричного сумасшествия.  Он
отошел  к  набережной  и  присел  на  неоструганное   бревно,  торчавшее  из
баррикады.
     "Только сумасшедшие могут  злобствовать в роскошные дни бабьего лета, -
ни  с того ни с  сего  вдруг подумалось  ему, -  только они своими  налитыми
кровью глазами могут не замечать всего этого золотисто-голубого  великолепия
красок,  всей этой удивительно спокойной  красоты  осеннего пейзажа. Неужели
можно отдать жизнь  за  что-то  иное, как  не за  возможность еще и  еще раз
насладиться  осенними  запахами  и   красками,   осенними   настроениями   и
размышлениями,   осенней  влюбленностью   и   осенней   грустью?   Если  это
действительно  так, то подобная  жизнь  немногого стоит.  Во всем этом  есть
какая-то  непостижимая  мудрость,  но  когда   природа  имитирует  умирание,
готовясь  к  переходу в  долгую зимнюю спячку, нам острее хочется жить  и не
просто  жить,  как мы это  делаем в иные времена  года, но жить вдохновенно,
ярко и  влюбленно. И потому так дико для меня это зрелище - кровь  убитых на
осенней листве,  так  тяжел  запах гари и  пороха  под этим  светло-голубым,
начинающим предзакатно темнеть небом. Смерть уместна в долгую зимнюю ночь, в
невыносимо жаркий полдень,  в слякотные сумерки весны - но только не сейчас,
не в эти великолепные дни отцветающего бабьего лета!"
     - Эй, мужики, кто хочет посмотреть на труп мента? - здоровенный мужик с
упитанно-розовым, гладковыбритым лицом  невесть  откуда  вывернулся на своем
бежевом "жигуленке" и теперь широко распахнул багажник. - Подходи и смотри и
совершенно бесплатно.
     И к нему действительно  со всех сторон  вприпрыжку побежали любопытные.
Но, странное  дело, видя в  багажнике это  беспомощное скрюченное тело, этот
незакрытый,  остекленевший  глаз,  залитый  кровью   с  разбитого  лба,  эту
беспомощно вывернутую худую мальчишескую руку - все эти пенсионеры, боевики,
подростки,  которые  весь  день   ожесточенно  дрались  с  милицией,   вдруг
почувствовали нечто такое,  отчего молча и смущенно отходили,  пряча глаза и
словно стыдясь своего зверского любопытства.
     Плевались    и    матерились    лишь    самые    грубые    натуры     с
неодушевленно-дегенеративными лицами.
     Видимо, в издевательстве над трупом врага  было что-то  нечеловеческое,
сверхварварское, что уже  не укладывалось даже в самом воспаленном сознании.
И  Дмитрий, который наблюдал эту  сцену  издали,  вдруг  вспомнил  Батыя при
взятии Козельска, который, не имея возможности отыграться на живых, приказал
рубить головы мертвым.
     Решив,  что  в  темноте у него будет больше шансов, он  влез в автобус,
куда приглашали  всех желающих ехать  на штурм "Останкино".  Было уже  около
семи часов вечера. Входя в салон, он оцарапал руку о чью-то заточку и теперь
старательно  перевязывал рану носовым платком,  морщась от вида  собственной
крови.
     Грузовики  под  красными  флагами,  а  за  ними и  автобус  выехали  на
центральные  улицы,  Дмитрий  удивленно смотрел в  окно, ожидая увидеть хоть
какие-нибудь  БТРы,  преграждающие  путь  этой вооруженной анархии. Но  мало
того, что их не было,  складывалось впечатление, что для  всей колонны  была
намеренно открыта зеленая улица.
     Внутри  автобуса было  шумно,  хотя это  вряд  ли  можно  было  назвать
весельем. Кто-то пил водку прямо из горла, передавая затем бутылку на задние
сиденья,  кто-то  разухабисто орал:  "Смело  мы  в  бой  пойдем,  за  власть
Советов...",  кто-то воинственно  передергивал затвор  лежащего  на  коленях
автомата.  И  только   одна  худенькая  девушка,  видимо,   корреспондентка,
посматривала   на  Дмитрия  испуганно-человеческими  глазами,  и   он,  тоже
взглядом, старался ее приободрить, хотя сам чувствовал, что уже перейден тот
предел, та грань,  до  которой  убийство  еще  считается  преступлением,  за
которой человеческая жизнь уже ничего не стоит и можно убивать просто так.
     Автобус   подъехал  к  Останкинскому  телецентру,  когда  стемнело,   и
непонятно откуда взявшиеся БТРы мятежников стали обстреливать верхние этажи.
Стрельба  с  обеих сторон  была  уже  столь  интенсивной,  что  некоторые из
приехавших залегли прямо на полу
     автобуса,  а  другие, в  том  числе и  Дмитрий, выскочили  из дверей и,
пригнувшись, бросились через дорогу к деревьям, спотыкаясь о профессионально
залегших  боевиков и  наталкиваясь  на тех,  кто  приехал  раньше, а  теперь
растерянно метался во все стороны. За  несколько  минут до этого  те же люди
радостно  приветствовали  грузовик,  протаранивший  холл  первого этажа,  но
теперь,  после  ответной стрельбы  из здания, после того, как первые  убитые
живописно раскинулись на  асфальте, большинство охватила паника, а потому со
всех сторон  неслись самые  отчаянные крики. Добежав  до деревьев и  упав на
землю,  Дмитрий  слегка  перевел  дух и подумал о  том,  что  эта  небольшая
пробежка посреди ночной перестрелки была самым неприятным делом в его жизни.
Здесь,  за  деревьями, лежа  и сидя,  таилось  уже немало  людей, напряженно
вглядывающихся  в горящее  здание  телецентра  и  вздрагивающих  от  бухания
гранатометов. Почти каждая автоматная очередь сопровождалась диким криком, а
по  дороге, прямо  под  пулями,  подбирая  раненых, металась  машина "Скорой
помощи".  Дмитрий  прилег  на  землю,  с  любопытством  глядя,  как  темноту
рассекают трассирующие  пули,  причем  один из  автоматчиков находился  явно
неподалеку, укрывшись  в канализационном люке. И тут  вдруг он почувствовал,
как  его  кто-то трогает  за  плечо.  Обернувшись,  он,  к  немалому  своему
изумлению, увидел Погорелова.
     - Здравствуйте.
     - Здравствуйте... что вы тут делаете?
     -  Ну  как  же...  тоже,  что  и вы, я полагаю...  Участвую  в народном
восстании. Дмитрия передернуло:
     - В чем участвуете?
     - В народном восстании... - невозмутимо продолжал Погорелов. - Помните,
еще в Козельске я вам говорил о двух характерных чертах русского народа?
     - Да черт его знает...
     - Я  имею  в виду  смирение и крутость. Так вот  теперь смирению пришел
конец и настало время крутости.
     Дмитрий только брезгливо повел плечами.
     - Ну и  в чем выражается ваше участие  - патроны  подносите?  Кстати, и
давно вы тут?
     - Тут недавно, а вообще, еще со вчерашнего дня, с митинга на Смоленской
площади.
     - Ну-ну, - только и произнес Дмитрий.  Не зная  о чем и не имея желания
говорить  что-либо  еще,  он  отвернулся.   Однако  неприязнь  и  недоумение
остались. Принять за народное восстание пьяный  и бешеный разгул люмпенов...
Черт, и почему, спрашивается, в наше время так легко сходят  с ума  на почве
политики?  Сколько  людей,  ставших  известными  благодаря  своей  борьбе  с
коммунистическим режимом - да тот же Погорелов никогда не вступал  в партию,
хотя  ухитрился  стать  доктором  наук,  -  оказались  потом  проповедниками
настолько  диких воззрений,  что по сравнению с ними  коммунистические догмы
кажутся просто ясным и стройным мировоззрением. Дмитрий давно пытался понять
этот  парадокс, тем более  странный,  что  эти люди,  как правило,  обладали
отменной мужской  статью и обаянием  именно  мужской  силы и вдруг  начинали
впадать в плаксивую бабью  истерику, придавая своим мужественным физиономиям
самое трагическое и скорбное выражение, пытаясь походить на лики икон. Какие
только объяснения он не придумывал  по  этому  поводу  - и неумение  жить  в
условиях свободы, и  неумение  видеть историческую перспективу, и отсутствие
навыков четкого логического  мышления, заменяемого образными демагогическими
штампами...
     Но самое неожиданное и поражающее своей простотой объяснение пришло ему
в  голову  именно  сейчас  -  в насыщенной  пулями  темноте,  озаряемой лишь
горящими  нижними  этажами "Останкино".  Более того, от  этой мысли  он даже
как-то слегка повеселел  и  приободрился.  У этих людей отсутствует  чувство
юмора!  Они ко  всему относятся с абсолютной серьезностью, а потому начинают
раскрашивать все видимое ими в однотонно-пугающие краски. Они оказываются не
в состоянии вовремя задать себе самый простой и обескураживающий вопрос: "Ну
и  что?",  который ни при  каких  обстоятельствах не  позволяет скатиться  в
безнадежный пессимизм. Вместо этого  из  любого  факта они делают обобщающие
выводы -  в логике такая  ошибка  называется  расширением тезиса  - и уже на
основании  этих выводов начинают ронять  скупые  мужские слезы: "Все гибнет,
рушится, пропадает..." Откуда-то поблизости, как показалось Дмитрию, едва ли
не  из-за  соседнего   дерева  раздался   пронзительный   крик,   постепенно
переходящий в вой боли. Погорелов бросился туда и через пару минут вернулся.
     -   Молодому  парню   автоматной  очередью  ноги  перебило,  -   как-то
возбужденно-радостно сообщил  он  и добавил:  - Что  делают сволочи,  в свой
народ стреляют...
     - А этот "народ", что, палками размахивает? - не выдержал было Дмитрий,
но тут раздался еще один крик - на этот раз радостный:
     - Сейчас по радио передавали - наши едут! Оказывается, среди автоматной
пальбы кто-то ухитрялся, прижимая к уху, слушать радиоприемник.
     - 

Кто

 едет? - не выдержав, воскликнул Дмитрий.
     -  Наши,  наши, -  потирая  руки,  повторил  Погорелов.  -  Ну,  теперь
начнется, Дмитрий, поздравляю...
     - У нас с вами, черт бы вас подрал, Артур Александрович, разные "наши",
-  сквозь   зубы   пробормотал  тот,  отползая  в   сторону  и  быстро,   то
по-пластунски, то на четвереньках, выбираясь, из  опасной  зоны. Штурм  явно
затягивался, потому что перестрелка продолжалась уже почти целый час.
     Дмитрий понял, что в этой  ночной перестрелке у него есть шанс найти не
оружие, а  только пулю из него. И это пугало его, причем не столько  смерть,
сколько  возможность  беспомощно  лежать с  перебитыми  ногами  и взывать  к
окружающим... Ужас! И Светлана ничего бы об этом не узнала.
     Быстрыми  перебежками  удалившись  подальше  от  опасной зоны,  Дмитрий
остановился, чтобы отряхнуться, закурить и посмотреть на часы. Только тут он
обнаружил, что  они стали. Он дошел до какой-то улицы, своим безлюдьем очень
напоминавшей вестибюль театра в тот момент, когда уже началось представление
и  вся  публика  сидит  в  зрительном  зале, и вновь  остановился,  поджидая
прохожих.  Наконец   мимо  него,  оживленно  переговариваясь,   прошли  двое
невысоких, одетых по-походному мужчин лет сорока пяти.
     - Простите, - он поспешил  пойти рядом с ними, - вы не скажете, который
час? Они удивленно переглянулись.
     - Половина двенадцатого.
     - А в какой стороне метро?
     - В этой, - отозвался  один из  них, который был в очках и перчатках, -
мы как раз туда идем.
     По интонации, с которой он произнес последнюю фразу, Дмитрий понял, что
они идут не просто так, а потому осторожно спросил:
     - Случилось что-нибудь еще?
     - А вы не знаете?
     - Я только что от телецентра, а там слышите, как стреляют...
     Звуки доносились очень отчетливо - все трое на секунду замолчали.
     - Ну, и что там происходит?
     Кто  бы сказал Дмитрию, что он будет в Москве, на улице осторожничать в
разговоре с незнакомцами, не зная, на чьей они стороне! В одном этом чувстве
было больше фантастического, чем во всех антиутопиях Кабакова.
     - Кажется, что штурм этих сволочей отбили, но они залегли вокруг и ждут
помощи из Белого дома.
     - А значит, вы на стороне президента?
     - Разумеется.
     - Тогда едем с нами.  Сейчас по  телевидению  выступал Гайдар и призвал
всех, кто может, явиться на площадь перед Моссоветом.
     - А что, положение уже так плохо?
     - Кто его знает, по-видимому, да...
     - Где же эти чертовы войска, где танки, где спецназ?
     - Военные, наверное, колеблются, раз все еще не подошли.
     Когда все трое  приблизились к станции метро, Дмитрий  решил  позвонить
Светлане и,  кроме того, увидев  безмятежно работающие коммерческие палатки,
слегка перекусить.  Он дружески  простился  со своими  попутчиками, пообещав
через полчаса приехать,  купил бутылку пива и "спикере", тут же все это съел
и выпил, и только тогда почувствовал себя немного лучше.
     Он зашел в телефонную будку и вдруг понял, что боится звонить - а вдруг
те мерзавцы воспользовались ситуацией и ворвались в квартиру?
     В такую ночь все кажется возможным... Однако она  сразу сняла трубку, и
он радостно воскликнул:
     - Ох, Светик, как я рад тебя слышать!
     -  В  таком случае  мог  бы  и  раньше позвонить. А  то  по телевидению
прервали  передачи, и  я теперь не знаю, что и  думать.  Где ты сам и что  с
тобой?
     - Со мной все в порядке, я у метро "ВДНХ".
     - Едешь домой?
     - Не знаю еще... А они опять звонили?
     - Да, и представляешь себе, какой ужас, - она вздохнула,  - пересказали
мне наши с тобой разговоры о милиции.
     - То есть как это?
     - Я сначала сама не поняла, но, видимо,  они в тот раз, когда  принесли
деньги и цветы, где-то микрофон спрятали, а теперь все слушают и записывают.
     - Вот это да! - Дмитрий был потрясен. - Так вот откуда они все знают.
     - Наверное... Так что приезжай домой, а.то мне страшно.
     - Ох,  Светик, подожди еще  чуть-чуть. Сейчас в городе такое  творится,
что если... впрочем, ладно. Светик, я обязательно приеду и со мной ничего не
случится, обещаю тебе, но только потерпи еще немного.
     -  Но когда же ты приедешь, ведь уже почти двенадцать... И куда ты  еще
собрался?
     -  К Моссовету. Ну, пойми, солнышко, - он с трудом  подбирал слова, так
не хотелось ее тревожить, - если сегодня произойдет переворот, то завтра нам
уже ничто не поможет. Короче,  я тебе еще буду звонить, если найду исправный
телефон, но не  волнуйся, умоляю тебя. Завтра утром я обязательно  приеду  и
все будет в порядке.
     Последнюю фразу он  произнес  упавшим голосом, вспомнив, что  так и  не
добыл оружия. Она это почувствовала, и даже как-то жалобно сказала:
     - Димочка,  ну пожалуйста,  приезжай сейчас. Я боюсь  и за тебя,  и  за
себя. Ведь если что случится..
     У него дрогнуло сердце, но дрогнуло, чтобы через мгновение ожесточиться
- невдалеке бухнул взрыв.
     - Не могу, Светик, ну потерпи еще немного. Ну пожалуйста...
     В этот момент в трубке раздались короткие гудки, и он так и не  понял -
то ли их разъединили, то ли она сама повесила трубку. Несколько мгновений он
колебался - не позвонить ли еще раз, но, нащупав в кармане последнюю монету,
решил, что лучше это сделает с площади перед Моссоветом.
     Спокойная тишина  метро  составляла невероятный контраст с  раздираемым
трассирующими  очередями ночным  городом.  Доехав до "Пушкинской" и выйдя на
улицу, Дмитрий ту  же натолкнулся  на  баррикаду, перегораживавшую  Тверскую
улицу напротив Елисеевского магазина. После разъяренной толпы у  Белого дома
его поразила атмосфера спокойной и деловитой сосредоточенности - и вскоре он
понял, в чем дело.
     Здесь   собрались  все  те  же  участники  и  демократических  митингов
1989-1990  годов,  и  знаменитого августовского стояния  1991  года,  они  в
очередной раз, привычно и организованно, пришли защищать ту самую российскую
демократию,  о  которой  мечтали во  времена перестройки. Для них  все  было
понятно - коммунисты в союзе с экстремистами рвутся к власти, а потому  надо
просто встать и преградить им  дорогу  По  этой  же причине речи и  призывы,
раздававшиеся  с балкона Моссовета,  воспринимались с вежливым вниманием, но
достаточно равнодушно  Дмитрий  спустился  к началу  Тверской,  усмехнувшись
тому, что  неизменные  бабушки привычно торговали  там водкой и  сигаретами,
дошел почти  до Красной площади, поразившись пустынности центральных улиц, а
затем вновь вернулся к памятнику Юрию Долгорукому и стал  греться у  костра.
Согревшись, он  хотел пойти позвонить Светлане, как вдруг  почувствовал себя
совсем плохо. Бесконечное  количество  сигарет, волнение и усталость за весь
этот кошмарный день столь неожиданно и болезненно  отдались в сердце, что он
с трудом  отошел к ближайшему  дому - это был книжный магазин, сел  прямо на
тротуар, прислонившись спиной к витрине.  Сердечная боль  сменилась каким-то
общим,  расслабленным состоянием, когда неудержимо  тянуло прилечь и закрыть
глаза. Ему  даже показалось, что он вот-вот умрет, и  подумалось,  как глупо
это будет выглядеть.
     Минут десять он сидел с закрытыми глазами, пока не пришел в себя, затем
поднялся  и пошел искать  телефон. На этот раз их беседа была короткой -  он
еще раз заверил  ее, что приедет, как только откроется метро, попросил спать
и не волноваться, после чего повесил трубку.
     Ночь у Моссовета прошла  достаточно спокойно, и  уже под утро сообщили,
что в  Москву вошли верные президенту  войска.  "Они  что  - пешком шли?"  -
издевательски воскликнул чей-то голос.  Через час должен был  начаться штурм
Белого дома, и,  услышав  об  этом,  Дмитрий, сидевший  у  костра в компании
студентов, кинул в него сигарету, поднялся и пошел к метро...

     
Глава 9. ЮДИФЬ
  Открыв дверь и увидев Дмитрия, Светлана на  мгновение
ахнула, в глазах ее мелькнул ужас. Но она быстро овладела собой, втащила его
в квартиру и заперла дверь.
     - Подожди, потом расскажешь, - пробормотала она, снимая с него куртку и
ведя в ванную, - садись здесь и закрой глаза.
     Он  присел  на край ванной, а  ее  теплые руки  осторожно  омывали  его
разбитое лицо. На Дмитрия вдруг напала странная дрожь -  он стучал зубами  и
никак не мог согреться.
     Двадцать минут назад, когда он,  пошатываясь от  усталости  и бессонной
ночи, подходил к  дому  и на  улице  одиноко  маячили только  редкие  фигуры
собачников, у него за спиной резко взвизгнули тормоза. Сначала он не обратил
на  это  внимания  -  за  прошлый  день  его  уши  наслушались гораздо более
тревожных звуков - и повернулся только  тогда, когда раздался топот  бегущих
ног.  В  тот  же момент  он  получил  столь сокрушительный удар в грудь, что
отлетел  на  два  метра  и  тяжело  упал  навзничь,  чувствуя,  как  у  него
перехватило  дыхание. Его два раза ударили ногами, причем один удар пришелся
по  ребрам,  а другой - в щеку,  отчего  она сразу одеревенела. Он попытался
было приподняться  на локтях,  но и эту  опору из-под  него тут  же  выбили,
нанеся при этом  еще несколько ударов. Перед глазами  мелькали лишь  толстые
ноги в джинсах, а лицо - круглое, усатое, с издевательски-жестокими  глазами
-  он  увидел  только тогда, когда один  из  нападавших склонился  над  ним.
Дмитрию  было несложно узнать в  нем того самого бугая, которого он видел из
окна своей квартиры в свой самый несчастный день.
     -  Ну что,  сука,  хочешь  враз башку  отрежу?  - и перед глазами хищно
блеснуло огромное  лезвие ножа. Через секунду  оно холодной и  режущей болью
прошлось по  его шее,  оставляя следы  порезов, - он  понял  это потому, что
гортань вдруг стала горячей и мокрой.
     - Вот так сразу  от уха до уха и  отхвачу... Тебе, пидору, сколько  раз
говорили, чтобы отдал бабу. Думаешь, мы тебя вечно будем уговаривать?
     Дмитрий  молчал, пытаясь краем глаза увидеть второго,  стоявшего где-то
над головой.
     -  Ну,  что молчишь, мудак, отвечай, - отозвался тот, пнув  его ногой в
темя.
     -Что?
     - Жить хочешь?
     - Хочу.
     - Тогда скажи  своей бабе,  пусть будет  готова. Сегодня ей позвонят  и
скажут, когда выходить. Все понял, блядь?
     - Понял.
     -  Ну,  а это,  чтоб  лучше  запомнил,  - первый из  нападавших схватил
Дмитрия за куртку, приподнял с земли и тяжело ударил кулаком в лицо так, что
тот стукнулся затылком о землю и едва не потерял сознание.
     Когда он с трудом, опираясь на дерево, возле которого лежал, поднялся с
земли, те двое уже сидели в  своей машине, но не уезжали,  а следили за ним.
Он повернулся и заковылял прочь, выплюнув по дороге обломки двух зубов. Один
из  собачников,  сосед,  подбежал было  к  нему и  начал что-то говорить про
милицию и про  то, что он запомнил номер машины, но Дмитрий лишь вяло махнул
рукой и ничего не ответил.
     Сидя  сейчас  в ванной  и  мучаясь от  боли в  голове, шее,  груди,  он
чувствовал себя таким униженным, подавленным и обреченным, что даже не знал,
что говорить Светлане. Но она ничего и не спрашивала, смазывая порезы на шее
йодом, а  начинающие распухать синяки троксевазином.  Закончив  свою работу,
она задала ему два коротких вопроса:
     - Это из-за меня?
     Он кивнул, не поднимая глаз.
     - Они угрожали тебя убить?
     Он вновь  кивнул  и вдруг  почувствовал, что  плачет - плачет горькими,
горячими слезами нестерпимой обиды. Не удержавшись, чтоб только не зарыдать,
он обнял  стоявшую перед ним Светлану и прижался щекой к ее халату. Она была
такой теплой, уютной, ароматной... Милая, любимая и безвозвратно теряемая...
Несмотря  на  всю   свою  безумную  усталость,  ему  захотелось  ее  сейчас,
немедленно,  но он  знал, что  не  посмеет к ней притронуться, потому  что в
желании  обладать   женщиной,  которую  не  можешь  защитить,  было   что-то
невыразимо постыдное.
     Но она сама поняла это желание по легкой  дрожи, сотрясавшей  его тело,
сама  привела в  комнату и  помогла  раздеться.  Затем расстегнула  и  сняла
собственный  халат, стянула  через голову  ночную  рубашку  и легла рядом. И
Дмитрий, целуя разбитыми  губами ее  упругое, смуглое  тело, чувствовал, что
продолжает плакать  и  его горячие слезы капают  на  ее груди и живот... Она
тоже ласкала его, но как-то  иначе, словно бы по обязанности.  Оба старались
не встречаться взглядами и губами, словно делали что-то постыдное... А когда
он,  уже лежа сверху и  войдя  в  нее, попытался  поцеловать,  она так резко
отвернулась в сторону, что он все понял.
     Успокоившись, он  уснул  почти мгновенно, а  проснулся через  несколько
часов, когда где-то на периферии своего  тревожного сна услышал что-то очень
похожее на звуки выстрелов. Открыв глаза и приподняв голову, он с изумлением
огляделся по сторонам - эти звуки не  исчезли вместе  со сном, но продолжали
наполнять комнату.  И  только  увидев  Светлану,  задумчиво  сидевшую  перед
телевизором,  он  понял,  в  чем дело  -  телевидение  Си-эн-эн вело  прямую
трансляцию штурма Белого дома.
     На  экране  были  видны  стоящие на  мосту  танки, которые обстреливали
исходящее черным дымом здание парламента. Однако Светлана не столько следила
за происходящим,  сколько  думала. Дмитрий угадал  ее  мысли и с ужасом ждал
решения, не имея  никаких сил  на него  повлиять, Более  того, к нему в душу
стало закрадываться омерзительное  чувство облегчения и смирения перед  всем
происходящим.  Его  можно  было бы  выразить  такими гаденькими  словами: "Я
сделал  все,  что  мог  и  пусть  будет,  что  будет", если бы  он осмелился
сформулировать это чувство,  хотя бы  для самого себя,  а не стыдился его  и
трусливо гнал прочь.
     Она взяла сигарету и закурила - он сделал то же  самое,  и опять они не
взглянули друг на друга и не сказали ни слова.
     - Когда он позвонит? - вдруг спросила она.
     - Не знаю.
     - Но это будет именно сегодня?
     -Да.
     Она встала, равнодушно  отвернулась от экрана,  где  восемь  солдат под
прикрытием медленно ползущего БТРа продвигались в направлении Белого дома, и
пошла  в  ванную. Он тоже поднялся с  постели,  оделся  и, подойдя  к двери,
постучал:
     - Что ты собираешься делать?
     - Не спрашивай меня ни о чем.
     - Я тебя не пушу.
     Он произнес эти слова вслух  и сам понял, как неубедительно и жалко они
звучат. Не  дождавшись ответа, он вновь  вернулся в большую комнату  и  тупо
уставился  на  экран, где  толпа  людей  бежала  врассыпную  с моста.  Через
некоторое время  Светлана  вышла из ванной и,  войдя в  комнату,  подошла  к
платяному шкафу,  стоявшему слева  от  телевизора. Она  открыла  его дверцу,
обернулась и, увидев, что Дмитрий пристально следит за всеми  ее движениями,
сухо сказала:
     - Отвернись, я буду одеваться.
     Он встал и пошел на кухню, где вновь курил, смотрел в окно, трогал свои
синяки и чувствовал,  как все больше  волнуется. Он  испытывал  гадливость и
презрение к самому себе,  и эти чувства  дополнялись  еще  одним  - чувством
вины, особенно,  когда Светлана, бледная  и накрашенная вышла  в  коридор  и
стала причесываться перед зеркалом.
     - Давай выпьем, - не оборачиваясь, бросила она ему, и он послушно полез
в холодильник, достал оттуда бутылку американского виски,  половину  которой
они выпили в первый день ее переезда к  нему и не допили, потому что слишком
торопились в постель.
     Он  разлил виски  в рюмки,  она  пришла  на кухню, взяла  свою и  молча
выпила.
     -  Может  быть,  все-таки  не  стоит...  ведь  не  ворвутся  же  они  в
квартиру...
     - И  что?  Сидеть, как крысы,  и  всего  бояться? Вопрос прозвучал  так
жестко, что он сник. Но через минуту ему пришла в голову другая мысль:
     -  А что, если  тебе вернуться в Козельск, ведь никто не знает,  что ты
оттуда.
     - А что они с тобой сделают, ты подумал?
     - Да что я...
     - Молчи лучше.
     И вновь напряженное молчание. Они перешли в  большую комнату, прихватив
с собой бутылку, она села в кресло, а он на диван  напротив. В изнурительном
ожидании прошел целый час - и это был самый тяжелый час в  их жизни. Поэтому
телефонный звонок, которого  они  так боялись и  ненавидели прежде, оказался
сейчас желанным избавлением.
     -  Не  трогай, я сама подойду,  -  резко сказала она, и он опустился на
диван с бешено колотящимся сердцем.
     - Да... Да, Света... Да... Прямо сейчас... Куда?.. Хорошо.
     Светлана не вернулась в  комнату, он только услышал, как она  снимает с
вешалки плащ. Дмитрий выскочил в прихожую и дрожащим голосом произнес только
одно слово:
     - Света...
     - Молчи.
     Это  было  как звонкая  пощечина. Он  застыл на  месте, глядя, как  она
открывает дверь и, не оборачиваясь на него, выходит из квартиры. Едва за ней
закрылась  дверь,  как  он бросился в  комнату, схватил  бутылку  и прямо из
горлышка  допил  ее  содержимое.  Потом  метнулся  к  окну.  Во  дворе стоял
темно-вишневый "БМВ". Светлана  вышла из подъезда и  подошла к машине. Перед
ней  открылась дверца  - Дмитрий видел сверху только  руку мужчины, - и  она
села  внутрь. Машина  мягко тронулась с места, через минуту двор  опустел. И
вот  тут он  сполз  на  пол,  прислонился  к  холодной батарее и затрясся  в
рыданиях...
     Затем он какое-то время кругами ходил по комнате, периодически бросаясь
на диван и утыкаясь в  подушку  пылавшим лицом. В один из таких моментов  он
как будто о  чем-то вспомнил и  тогда, с трудом встав  на колени, залез  под
стол и внимательно обследовал его поверхность  снизу.  Потом поднялся, встал
на  диван  и  тщательно осмотрел  ворс  ковра,  висевшего  на  стене. Там он
действительно  нашел то,  что искал  -  похожий  на  радиодеталь миниатюрный
микрофон.  Яростно вырвав  из  ковра,  он выкинул  его  в форточку  и  снова
заметался по комнате...
     Теперь   ко   всем  его  мучениям   от  унижения  и  бессильной  злости
примешивались и  муки  ревности.  Мысленным  взором  он  видел Светлану  уже
раздевающуюся  перед...  Он никогда  не  видел этого  Георгия, но  почему-то
представлял  его  себе грубым  грузином с  непременно жадными  и  волосатыми
руками,  унизанными  золотыми  перстнями.  И  вот  эти  руки  срывают с  нее
бюстгальтер и  начинают  мять  груди... Он  понял,  что если  немедленно  не
напьется до полного бесчувствия, то просто сойдет с ума, а потому бросился в
прихожую и стал одеваться.
     Бывают  дни,  когда  над головой нестерпимой бессмысленностью  повисает
неудачливость  собственной жизни. Хочется лишь ни о  чем не помнить и ничего
не чувствовать, и только одна мысль сонной  мухой  застывает  в сознании: а,
пропади оно все пропадом! В таком состоянии Дмитрий пил остаток  этого дня -
пил  и,  как  задумчивый  китаец,  прислушивался  к  собственному  состоянию
безнадежности,  прислушивался часами, не  засыпая и не напиваясь, лишь тянул
из  пачки  одну  сигарету  за  другой.  И еще растравлял всю  глубину своего
унижения,  всю  невозвратимость  потери,  чтобы  потом  вновь   прильнуть  к
болеутоляющему, но такому непрочному средству. Все было тускло и гнусно.
     Несколько  раз  подряд  слушал  он  в  тот  вечер  свою  любимую   арию
Каварадосси из оперы "Тоска", арию приговоренного к смерти,  которая никогда
еще  не звучала  для него таким невероятным и трагическим пафосом. Он  так и
заснул  в  кресле, забыв выключить проигрыватель.  Утром, почувствовав  себя
невыносимо  плохо,  полез по карманам в поисках денег. Деньги! Ему пришла  в
голову одна  идея и  он бросился туда, где  должен был  лежать тот проклятый
миллион, с которого все началось. Дмитрию каралось, что Светлана взяла его с
собой,  но, обнаружив;  деньги  в  том  самом ящике  секретера,  куда  он их
положил, испытал радостное облегчение. Теперь его мысль приняла более четкие
формы. Он,  преисполненный пьяной и бесшабашной решительности, первым  делом
отправился в ванную, принял душ и побрился. Припудрив свои синяки, он ощутил
себя готовым  kcj всему и постарался максимально  сосредоточиться,  чтобы не
допустить ни  малейшей оплошности. Прежняя  жизнь  кончилась еще тогда  -  с
первым телефонным  звонком,  но  только сейчас он был готов  к новой  жизни,
жизни жестокой и бестрепетной.  В обжигавшем  его душу  пламени страдания  и
стыда словно что-то перегорело и из всех прежних чувств выплавилась холодная
и твердая решимость. Единственное, чего он теперь боялся - так это того, что
бы эта решимость "e исчезла  так же быстро, как возникла, чтобы она осталась
в его душе как новая, выстраданная черта характера.
     Дмитрий отсутствовал полдня и вернулся  домой только к вечеру. Когда он
вошел квартиру  и  прошелся по  комнатам, потирая лоб и собираясь с мыслями,
как  всегда неожиданно зазвонил  телефон. Он  кинулся  в  прихожую  и сорвал
трубку.
     - Алло.
     - Это Света. Ты дома?
     - Да, конечно... ты как... что слу... ну, говори, говори.
     -  Ничего, -  ее голос был пугающе  спокоен,  -  все в  порядке.  Я ему
надоела ему сейчас еду домой. Жди, - и повесила трубку.
     Он  закурил  и вновь заметался  по  комнате, пытаясь привести в порядок
разбегающиеся от волнения мысли. Так нечего  и  не  поняв, hoi  почувствовав
колоссальное внутреннее напряжение, он прошел на кухню,  открыл бутылку пива
и bi два захода выпил ее всю. Ему показалось - нет, он был в  этом уверен, -
что за спокойствием и холодностью Светланы таилось что-то ужасное,  а потому
ничего еще  не  кончилось... "Надоела"  -  это был  бы  слишком унизительный
финал, в душе его все кипело при одной мысли об этом... Но это не может быть
правдой... Такая женщина, как Светлана, не надоест за один день.
     "Черт, какие глупости... она что-то натворила... показала мне пример...
но нет... впрочем... как мало я ее, оказывается, знаю!  Проклятье, да что же
она все не едет!"
     Чтобы хоть немного успокоиться, он  пошел  в комнату и дрожащими руками
достал и  осмотрел  пистолет, который  купил сегодня  за восемьсот тысяч  на
автомобильном рынке в  Южном порту. Он долго стоял там и колебался, никак не
решаясь подойти к одному,  самому уголовному и страшному на вид  типу,  пока
тот сам к нему не подошел и угрожающе  не осведомился: "Что надо?"  Разбитое
лицо Дмитрия  и  выдававшее  его нервное напряжение было столь красноречивы,
что всего  через  полчаса  он  стал  обладателем  подержанного  бельгийского
"браунинга"  с полной обоймой  патронов.  Взвешивая  его сейчас на ладони  и
набираясь уверенности от успокоительной тяжести, Дмитрий понимал, что вполне
созрел для того,  чтобы пустить его в  ход, и  если раньше  все его  попытки
защитить Светлану  имели  несерьезный, наигранный оттенок, то теперь  он уже
сделает это по-настоящему, и будь что будет.
     Когда  он открыл дверь, то поразился  ее бледности и каким-то застывшим
глазам. Она  вошла в прихожую,  сняла плащ и прошла в комнату. Он  тщательно
задвинул засов и вошел следом, не решаясь расспрашивать, но уже почти  зная,
что она сейчас скажет. Не зная только  одного - как себя вести 

с

 ней, он сел
сбоку, смотря на ее изумительный профиль и ожидая ее слов.
     - Я убила его, -  просто и  устало сказала она, - убила  как библейская
Юдифь царя Олоферна. Он молчал и ждал, что будет дальше.
     - Эту ночь мы провели вместе, и он был  очень доволен моими  ласками, -
она криво усмехнулась, - тем более что я трудилась  как настоящая  шлюха.  А
когда под утро эта скотина  наконец  заснула,  устав  от  минетов,  я просто
воткнула  ему  свои  маникюрные  ножницы вот сюда, -  и  она, оглянувшись на
Дмитрия, дотронулась рукой до выемки шеи у самого ее основания...
     - Где ты был весь день? Я тебе звонила из автомата, моталась целый день
по городу и не решалась ехать сюда...
     - Пистолет покупал.
     -Что?
     - Вот, смотри, - и он протянул ей, держа его на ладони.
     - И ты умеешь им пользоваться?
     - Конечно. Три года в стрелковой секции. Давно, правда...
     - Ну-ну. Что теперь будем делать?
     Этот вопрос повис в воздухе, потому что прямо под окнами заурчал мотор.
Он встал и подошел к окну - во дворе стоял  белый  "феррари"  как знак того,
что главное испытание еще впереди.

     
Глава  10.  КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС
  Сначала  они звонили в дверь,  звонили
долго  и  настойчиво, затем попытались отмычкой открыть замок,  но  она была
заперта  на засов  и  не  поддавалась.  Пока  они  приглушенно  матерились и
стучали,  Дмитрий,  взведя  курок, стоял в прихожей,  готовясь стрелять, как
только начнут ломать дверь.
     -  Звони  в  милицию, -  сказала  Светлана,  но он только  отрицательно
покачал головой.
     - С ума сошла?
     Наконец,  все звуки стихли  и Дмитрий выглянул в окно.  На  этот раз их
было уже трое: один -  тот самый бугай,  который грозился перерезать Дмитрию
горло, второй - высокий, постоянно жующий парень лет двадцати, а третьего он
не успел рассмотреть, потому что тот очень быстро сел в машину.
     -  Надо  собираться  и ехать в  Козельск, -  отрывисто сказал  Дмитрий,
увидев, что машина не тронулась с места, - здесь нас просто убьют.
     - А как мы выйдем?
     - В Москве введено чрезвычайное положение и комендантский час. Рано или
поздно им придется уехать.
     - А если нет?
     - А если нет, то это уже моя забота. Собирай вещи.
     Раскрасневшаяся и похорошевшая,  она сосредоточенно сложила все  в свою
сумку  и,  надавив  на нее коленом,  с  трудом  застегнула  молнию.  Дмитрий
проделал то же самое,  не взирая на ее протесты при виде того,  как небрежно
он складывает собственные вещи.
     - И что теперь?
     Он посмотрел на часы - половина девятого вечера.
     - Во сколько уходит автобус в Козельск?
     - Первый утренний, кажется, в восемь с чем-то.
     -  Нам  придется  провести  ночь   на  автовокзале.  Днем  нам   отсюда
незамеченными не выбраться.
     У него уже созрел план, он произносил  слова холодно и  отчетливо.  Тут
она спохватилась:
     - Говори тише, они же нас подслушивают.
     - Не бойся, я выкинул этот чертов микрофон.
     - Объясни, наконец, что ты собираешься делать.
     - Сейчас ты все поймешь. Давай присядем на дорожку.
     Взволнованная, с горящими  глазами, она  была так  хороша, что Дмитрий,
волнуясь  не меньше ее,  понял,  что  только  две  вещи  могут  придать  сил
настоящему  мужчине - это красота любимой женщины и холодная тяжесть оружия.
Все примитивные американские боевики оказались правы именно в этом.
     - Поцелуй меня.
     Он осторожно прикоснулся губами к ее губам, а затем опустился перед ней
на пол  и  стал целовать  колени. Желание  и ненависть сделали его готовым к
борьбе.
     Поднявшись на  ноги, он осторожно  подошел  к окну маленькой комнаты, в
которой был погашен  свет,  и, прячась за стену, выглянул  во двор. Машина с
потушенными фарами стояла прямо против подъезда. "Ну, Господи, если ты есть,
помоги мне,  грешному, тем  более  что  я стараюсь  не только ради  себя", -
мысленно  взмолился он и одной  рукой  взялся за ручку  окна, держа в другой
руке пистолет. Но тут  Светлана  вцепилась ему  в  рукав и оттащила в  глубь
комнаты.
     -  Объясни  наконец,  что  ты собираешься  делать? - почти  в  истерике
закричала она.
     - Успокойся, - сквозь зубы яростно  прошипел  он. - Сиди в  прихожей  и
будь  готова  немедленно выйти, - и  более ласково  добавил,  видя,  что она
собирается  расплакаться, - ты же у меня мужественная женщина, так позволь и
мне быть достойным тебя мужчиной.
     Чувствуя, что она продолжает смотреть на него из прихожей, он осторожно
вернулся к окну и медленно, стараясь не шуметь, левой рукой приоткрыл раму -
в темную комнату ворвалась струя холодного октябрьского ветра.
     Он еще только поднимал пистолет, как вдруг где-то невдалеке  прогремели
два  выстрела, а  вслед  за  ними автоматная  очередь. "Боевиков  ловят",  -
мгновенно подумал он, вздрогнув от неожиданности, тут же вскинул пистолет  и
два  раза  выстрелил,  целясь по месту рядом  с сиденьем  водителя. Выстрелы
прозвучали очень громко, так, что он на мгновение оглох. Внизу, в машине, на
лобовом стекле которой были  отчетливо видны трещины, кто-то закричал, затем
смолк... Дмитрий вновь  поднял  пистолет, но тут  резко вспыхнули фары, и  в
одно  мгновение  "феррари"  рванул  с  места.  Проследив  за  ним  взглядом,
насколько  позволял оконный проем, Дмитрий  поспешно  закрыл окно,  подобрал
гильзы и бросился в прихожую, засовывая пистолет за пояс.
     - Бери мою сумку и вниз, живо.
     Она поспешно  открыла  дверь  и вышла наружу,  а Дмитрий  подхватил  ее
большую зеленую  сумку, погасил свет  и  последовал  за  ней. На  выходе  из
подъезда он догнал Светлану и вышел первым  - на улице никого не было, тогда
он повел Светлану прямо через кусты, стараясь не выходить раньше  времени на
пешеходную дорожку, чтобы их не было  видно  из окон. Свернув  за угол дома,
они прибавили  шагу  и вскоре вышли  на пустынную и  темную -  почему-то  не
горели фонари - дорогу, по которой  издалека приближались одинокие огни фар.
Дмитрий выскочил на проезжую часть и, стараясь не выдавать своего  волнения,
несколько  раз  махнул рукой. Водитель сначала вильнул было в  сторону,  но,
разглядев Светлану, стоявшую неподалеку, остановился.
     -  Шеф...   автовокзал...  метро  "Щелковская",   -  слегка  задыхаясь,
проговорил Дмитрий. Тот, оказавшись немолодым человеком, с сомнением покачал
головой:
     - До комендантского часа всего два часа осталось.
     - Именно поэтому и торопимся.
     - Сколько?
     - Сколько хочешь.
     - Пятьдесят кусков.
     - Договорились.
     - Ну садитесь. Он помахал рукой:
     - Светик, иди сюда.
     В  дороге  она заметно нервничала,  курила одну  сигарету за  другой и,
чтобы отвлечь ее мысли и не вызывать подозрений у водителя, Дмитрий нарочито
веселым тоном сказал:
     - А знаете ли вы, мадам, как я однажды чуть было не  женился? - Она  не
отреагировала, но он, не обращая на это внимание, продолжал:  - Уверяю тебя,
это очень забавная история. Она была женщиной замужней, а потому каждый раз,
когда  выходила  из дома, ей нужен был  какой-нибудь  предлог.  В тот раз им
оказалась необходимость вынести помойное ведро. Ну, действительно, какой муж
охотно встанет с дивана, чтобы пойти это сделать?
     Светлана  уже  начала  прислушиваться.  Дмитрий  почувствовал  это и  с
воодушевлением продолжал:
     - Ведро  было новенькое, пластмассовое, она  спрятала его под кустом, и
мы отправились гулять  по бульвару. Все то время, пока я клялся ей в любви и
предлагал уйти  от  мужа,  она, оказывается,  думала  совсем  о  другом. Это
выяснилось, когда она  наконец не выдержала и вздохнула: "Как там мое ведро,
его еще не украли?" После этого случая моя любовь пошла на убыль...
     - Подумаешь,  какие  мы нежные, - и Светлана впервые улыбнулась, -  как
легко мы увлекаемся и охладеваем.
     Он тоже улыбнулся и в темноте нашел и пожал ее руку:
     - Но есть и исключения...
     Доехали они быстро  и без всяких  происшествий, не считая того, что два
раза их останавливали для проверки документов милицейские патрули, усиленные
БТРами. И на автовокзал три раза заходили  вооруженные автоматами  омоновцы,
проверяли документы и  билеты, расталкивая спящих людей. Всех подозрительных
тут же  выводили  и сажали в специальный автобус, стоявший снаружи. Омоновцы
разглядывали  разбитое  лицо  Дмитрия  и  - с особой  придирчивостью  -  его
паспорт, но Светлана  уже почти успокоилась  и так  мило улыбалась солдатам,
что все кончилось благополучно.
     - Ты  так жутко кокетничаешь, что меня нарочно заберут, - последний раз
заметил по этому поводу Дмитрий.
     - Извини, перестаралась, - со вздохом  произнесла она, кладя голову ему
на плечо. - Ох, что теперь с нами будет.
     Он  ласково  поцеловал ее  волосы,  вдохнув сладкий аромат  французских
духов.
     - Ерунда. А знаете ли вы,  мадам верующая,  что  бы я попросил у вашего
Бога, кроме, разумеется, бессмертия и вашей любви?
     -Что?
     - Умения превращать поражения в победы.
     - Болтун!
     -  Ничего  не болтун. Самое  главное, что  мы уже ничего  не  боимся, а
потому все будет в  порядке. Вот вернемся из моего злого города в  твой злой
город и  никто  нас там не найдет. Где же еще скрываться,  как  не  в святой
обители?  Как там... дай  вспомнить...  "Привет  тебе, тихое пристанище, где
потрудилось для Бога столько высоких душ..."
     Она замечательно улыбнулась и раскрыла губы:
     - Я люблю тебя.
     - Я тоже.
     Он  и сам  не знал, как теперь сложится их будущее,  но зато чувствовал
спокойную и расчетливую уверенность. У него есть любовь и есть гордость, все
остальное уже не так важно.
     
Ноябрь 1993 года