Андрей Столяров. Третий Вавилон


   -----------------------------------------------------------------------
   © Copyright Андрей Столяров
   Авт.сб. "Аварийная связь".
   Любое коммерческое использование настоящего текста без ведома
   и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
   С автором можно связаться через email
   

   OCR & spellcheck by HarryFan, 27 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------

   
СООБЩЕНИЯ ГАЗЕТ

   Сегодня в 5:55  утра  по  местному  времени  четверо  неизвестных  лиц,
вооруженных автоматами и ручными гранатами, захватили самолет  "Боинг-747"
американской авиакомпании "Пан-Америка", выполнявший рейс Бомбей -  Карачи
- Франкфурт - Нью-Йорк с 359 пассажирами  на  борту.  Террористы  в  форме
сотрудников службы безопасности подъехали к  самолету  на  похищенной  ими
автомашине с номерными знаками администрации аэропорта.
   Париж. Несколькими  выстрелами  в  упор  здесь  был  убит  президент  -
генеральный директор машиностроительной фирмы  "Рено"  Жорж  Бесс.  Группа
неизвестных поджидала Ж.Бесса около  его  дома,  когда  он  возвращался  с
работы. Убийцы скрылись.
   С очередным признанием огромных масштабов,  которые  приняла  в  стране
наркомания,  выступил  президент  Рейган.   Он   обратился   с   речью   к
присутствовавшим в Белом доме послам США  в  ряде  государств  с  призывом
принять участие в борьбе против общенационального бедствия.
   Израильская артиллерия вновь подвергла обстрелу южноливанские  селения,
расположенные вдоль северной границы так называемой  "зоны  безопасности",
незаконно  созданной  захватчиками  на  ливанской  территории.  Под  огнем
агрессора оказались населенные пункты Хумин, Султания, Джарджуа,  а  также
ряд деревень в южной части долины Бекаа.

   
1. ЧЕТЫРЕ МИНУТЫ

   На ступеньках при выходе я споткнулся и кубарем покатился вниз.  Но  не
упал: Ивин, как на тренировке, точным движением направил меня -  я  мешком
плюхнулся на сиденье, толкнув головой шофера. Тот крякнул,  сухо  щелкнула
дверца, машина описала  по  двору  визжащий  полукруг,  отъехали  сплошные
железные  ворота,  в  рыхлом   свете   зарешеченной   лампочки   мелькнула
напряженная фигура часового,  который  медленно,  будто  во  сне,  опускал
полусогнутую руку, и мы вырвались на улицу -  во  мрак  и  зябкую  осеннюю
морось.
   Я возился, пытаясь повернуться и при этом не задеть руль.
   - Ты что - спал? - спросил Ивин, наблюдая.
   - Немного.
   - Оно и видно.
   - Ступеньки тут у вас...
   Я уселся.
   -  Канада,  -  доложил  Ивин.  -  Северо-Западные  территории.   Двести
километров к востоку  от  Шинакана.  Климон-Бей.  Химическое  производство
средней мощности. Спецификация  неизвестна.  Завод  не  зарегистрирован  в
"Индексе".
   Я присвистнул.
   - Военный объект?
   - Наверное.
   - Боевые ОВ?
   - Судя по всему.
   - Дальше!
   -  Неуправляемый  синтез  в  реакторе,  резкое  повышение  температуры,
неисправность систем охлаждения. Опасность взрыва  и  выброса  отравляющих
веществ. Рядом - городок на тысячу двести жителей. Представляю, какая  там
сейчас паника. Охранная автоматика не сработала.
   - Конечно. Иначе бы Нострадамус не возник. Прибавь, Володя, -  попросил
я, хотя полуночные тихие дома и так размазывались от скорости.
   - Не надо, - сказал Ивин. - Успеем.
   - Тогда дай закурить.
   - Ты же бросил.
   - Ладно. Бросил так бросил. Откуда он звонил?
   - Телефон-автомат на углу Зеленной и Маканина. Это напротив "Яхонта".
   - Однако, - сказал я.
   - Самый центр.
   - Да.
   Машина неслась по  пустынной  набережной.  Сиреневые  фонари  лягушками
распластались в лужах. Блестела в реке чернильная вода. На другой стороне,
высоко, под самыми тучами, ныряли красные огни телебашни.
   - Там, на Маканина, проходной  двор,  -  глядя  в  проваливающийся  под
колеса черный асфальт, сказал шофер. - Длинный такой сквозняк с выходом  и
на Зеленную, и на Разовскую, и в Бойцов переулок.  Я  помню,  когда  гнали
пацанов, которые залезли в "Радиоаппаратуру", ну, в прошлом году...
   Я откинулся на сиденье и прикрыл нетерпеливые глаза. Наконец-то. Я  уже
боялся, что Нострадамус не объявится никогда больше. В  последний  раз  он
звонил дней десять назад - Регистр СССР - советский сухогруз  "Нараян"  во
время шторма получил сильную течь и тонул в Атлантике. Между прочим, в том
же квадрате находилось английское торговое судно. Миль тринадцать  к  югу.
Капитан утверждал,  что  сигналов  "SOS"  они  не  принимали,  рация  была
неисправной. Обычная история. Погибло  пять  человек.  Западные  агентства
молчали. Пять человек - это не цифра. Вот если  бы  пятьсот  человек.  Или
пять тысяч... Был процесс в Гааге. Капитана, кажется, оправдали.  В  таких
случаях ничего доказать нельзя. Эсминец "Адмирал  Крючков"  спас  команду,
сетками выхватывая полуобморочных людей из кипящей воды.
   Сто шестьдесят семь членов экипажа.
   Четырнадцать женщин...
   Ивин слушал сводку.
   - Опоздание две минуты, - сказал он.
   - Ого!
   Я открыл глаза.
   Две минуты - это было много.
   -  Канада,  -  глубокомысленно  объяснил  Ивин.   -   Пока   прозвонили
компьютерами Американский континент, пока вышли на Европу  через  спутники
связи, пока ответила Евразийская телефонная сеть...
   Я взял трубку и нажал несколько клавиш.
   - Это  Чернецов.  Закройте  район,  примыкающий  к  сектору.  По  плану
"Равелин".  Да  -  тоже...  Стяните  туда  ближайшие   ПМГ.   Пусть   ищут
Нострадамуса. Пусть качественно ищут. Сколько их?.. Отзовите  из  соседних
районов - под мою ответственность.
   - Уже, - недовольно сказал дежурный.
   Я порядком осточертел им своим Нострадамусом.
   Зеленые стрелки часов показывали половину четвертого.
   - Да ты не волнуйся, - сказал Ивин, демонстративно закуривая. - Мы  его
найдем. Не призрак же он в самом деле.
   Я не волновался. Призраки не пользуются телефоном. У них другие методы.
Я мысленно видел карту города и на ней - сектор, обведенный жирным красным
карандашом. Сектор Нострадамуса. Район, откуда он звонит. Совсем небольшой
район. Нострадамус почему-то никогда не  выходил  за  его  пределы.  Будто
привязанный. Я видел, как  сейчас,  поспешно  изменив  направление,  синие
вспышки ночных патрулей стекаются к этой  красной  черте  и  идут  внутрь,
неожиданно пронизывая фарами туманные дождевые  недра.  Я  не  волновался.
Операцию репетировали много раз, в ней  не  было  ничего  сложного.  Чтобы
плотно  замкнуть  кольцо,  требовалось  четыре   минуты.   Всего   четыре.
Нострадамусу будет некуда деться - ночь, пустые улицы. Разве что он  живет
в этом районе. Хотя маловероятно. Глупо звонить  оттуда,  где  живешь.  Он
ведь не  может  не  понимать,  что  мы  его  усиленно  разыскиваем.  Я  не
волновался изо всех сил, но попробуйте не волноваться, если уже две недели
подряд, как проклятый, ночуешь у себя в кабинете,  рассчитывая  неизвестно
на что. Хорошо еще Ивин подменял меня время от времени. Не слишком  часто.
И Валахов тоже подменял. Правда, Валахов не верил в Нострадамуса.
   Приглушенно заверещал телефон.
   - Слушаю, - сказал я.
   Докладывал дежурный по городу. В секторе прочесывания  были  обнаружены
двое: работник хлебозавода Васильев, возвращающийся со смены, и  гражданин
города  Орла  некто  Шатько,  который  торопился  на  вокзал  с   огромным
чемоданом.  Это  было  явно  не  то.  Васильев   только   что   вышел   из
ведомственного   автобуса,   водитель   подтвердил,    что    везет    его
непосредственно  от  ворот  предприятия,  а  что  касается  Шатько,  то  -
пожалуйста, у нас никому не запрещается, экономя на такси, тащить  чемодан
самому, пешком, через весь город, даже в такую погоду.
   У меня упало сердце. Я, конечно, не думал, что  первым  же  задержанным
окажется именно Нострадамус, но всегда есть слабая надежда - а вдруг?
   Четыре минуты уже истекли.
   - Кто курирует "Храм Сатаны"? - покашляв, неожиданно для  самого  себя,
спросил я.
   У Ивина поползли изумленные брови.
   - Но ты же не собираешься...
   - Кто в настоящий момент курирует "Храм Сатаны"? - скрипучим  неприятно
официальным, голосом повторил я.
   - Я курирую, - таким же официальным голосом сообщил Ивин.
   - Результаты? - официальным голосом спросил я.
   - Нет результатов, - официальным голосом  ответил  Ивин,  скучно  глядя
вперед.
   - Какое у них следующее мероприятие?
   - Черная месса.
   - Когда?
   - Послезавтра.
   - Где?
   - Шварцвальд, у Остербрюгге. Ведьмы и  голодные  демоны.  Вурдалаки.  Я
тебе не советую: там каждый раз бывают якобы случайные жертвы.
   - Ты же работаешь в контакте с полицией...
   Ивин молчал.
   - Разве не так?
   - Потому и нет результатов, что я работаю  в  контакте  с  полицией,  -
неохотно сказал он.
   - А "Звездная группа"?
   - Это Сиверс.
   - И что?
   - Умер Херувим.
   - Убийство?
   - Пока неясно...
   - Ладно.
   Я покусал ноготь на большом пальце.
   - Подъезжаем, - сказал шофер.
   По обе стороны мрачного гранитного  углового  дома  на  уровне  второго
этажа причудливой вязью неоновых трубок горела надпись: "Яхонт". В красных
бликах ее, как памятники, неподвижно стояли двое - мокро блестя.
   Сиверс шагнул мне навстречу.
   - Обнаружили еще экземпляр, - Халидов, студент университета,  пьяный  и
без документов. Говорит: был в компании. Он тебя интересует?
   - Нет, - сказал я.
   Сиверс хмуро кивнул.
   - Мы его задержали - пока.
   - Отпечатки? - спросил я.
   - Каша, - лаконично ответил Сиверс. - Особо не рассчитывай.
   Я и не рассчитывал.
   - Где Валахов?
   - Крутится.
   - Еще не закончили?
   - Там некоторые сложности...
   - Пошли!
   Я просто не мог стоять на месте. Предчувствие неудачи угнетало меня.
   Мы прошли темный двор, где  на  задниках  магазина  уныло  мокли  груды
деревянных ящиков, и через низкую арку проникли во  второй  -  узкий,  как
колодец, - вымощенный булыжниками. Сеялся невидимый комариный дождь.  Было
холодно. Сиверс ладонью отжимал воду с костлявого лица: - Дорога  разрыта,
машина не пройдет, зачем ты приехал, отрываешь от дела, сидел  бы  себе  в
кабинете и прихлебывал чай... -  Он  был  прав.  Мне  следовало  сидеть  и
прихлебывать. Ивин ядовито похмыкивал сзади. - Как твои "звездники"?  -  в
паузе спросил я.  -  "Звездники"  на  месте,  -  буркнул  Сиверс.  -  Кого
проверили? - Весь "алфавит". - Даже так? - У них большое радение: восходит
Козерог. - А кто проверял? - Верховский. - Понятно. - Я перепрыгнул  через
лужу, в которой желтела консервная банка. У  меня  не  оставалось  никакой
надежды. Верховскому можно было верить. Если он говорит, что "алфавит"  на
месте, то "алфавит" на месте. "Звездная группа" отпадает.  Девяностолетний
туркмен, носитель мирового разума, сидя на  молитвенном  коврике,  прикрыв
больные  глаза  и   раскачиваясь,   выкрикивает   в   старческом   экстазе
бессмысленные шантры на ломаном русском языке, а покорный "алфавит", буквы
мироздания,  -  инженеры,  медики,  кандидаты  наук,  окружающие  его,   -
склоняются и целуют полы засаленного халата, искренне веруя,  что  Великий
Космический Дух низойдет с небес и просветлит их грузные  томящиеся  души.
Трое убитых  за  последние  полтора  года  -  ушедшие  к  звездам.  Ритуал
посвящения в  избранные,  отречение  от  всего  земного,  культ  наготы  и
безволия. Махровая уголовщина. Хорошо, что не придется влезать в эти дела.
Я поежился и глубоко вдохнул холодный, насыщенный влагой  воздух.  Значит,
полный провал. Значит, вся операция к черту. Нострадамус  опять  испарился
бесследно. В одиннадцатый раз.  Он  умеет  испаряться  бесследно.  Значит,
метод исчерпал себя. Четыре минуты  -  это  наш  предельный  срок.  Меньше
нельзя.
   - Налево, - сказал Сиверс.
   Пригибаясь под аркой,  мы  выбрались  в  тесный  переулок,  один  конец
которого был перерыт траншеей. У раскрытого телефона-автомата,  присев  на
корточки, копошились  люди  в  резиновых  накидках.  Вдруг  -  ощетинились
голубыми фонариками.
   - Уберите свет! - приказал невидимый Валахов. - Это гражданин Чаплыгин.
   Гражданин  Чаплыгин  был  в  плаще  поверх   полосатой   пижамы   и   в
незашнурованных ботинках на босу ногу.
   - У меня бессонница, - пробормотал он. - Я курил в  форточку,  гляжу  -
милиции много...
   - Вы кого-нибудь видели здесь?
   - Никого.
   - Припомните хорошенько: кто-нибудь звонил из этого автомата?
   Гражданин Чаплыгин выпучил глаза.
   Будто филин.
   - Телефон уже неделю не работает...
   - Как не работает?
   Произошло быстрое  движение  на  месте.  Головы  повернулись.  Один  из
сотрудников Сиверса носовым платком осторожно снял трубку и послушал.
   Лицо его приобрело туповатое выражение.
   - Не работает, - растерянно подтвердил он.
   Я посмотрел на Сиверса. Сиверс задумчиво моргал, и вода  капала  с  его
редких пружинистых ресниц.
   Я отвернулся.
   В машине Ивин сказал:
   - Ничего не понимаю. Мы ошиблись - бывает. Но компьютер  указал  именно
на этот автомат. Европейский ВЦ... - Закурил очередную сигарету. -  О  чем
ты думаешь?
   Шелестели шины. Морось ощутимо усиливалась. Набухли туманные шары света
под проводами. Я расслабленно лежал на сиденье. Проносились  черные  окна.
Мигали светофоры на безлюдных перекрестках.  Где-то  здесь,  в  сердцевине
дождя, одинокий и неприкаянный, бродил загадочный Нострадамус  и  жестокие
глаза его, будто рентген, пронизывали город.
   - Я думаю о докторе Гертвиге, - сказал я.
   Ивин ошарашенно повернулся.
   - Кто такой, почему не знаю?
   - Доктор Гертвиг умер в семнадцатом году.
   - Когда?!
   - В январе тысяча  девятьсот  семнадцатого,  незадолго  до  февральской
революции.
   - Парадиагностика?
   - Да.
   - Погружение в историю?
   - Да.
   - Ну ты даешь, - после выразительного молчания сказал Ивин.

   
2. ДОКТОР ГЕРТВИГ И СТУДЕНТ

   Луна была яркая и большая, просто невозможная была луна. Резкой  чернью
обдавала она булыжник на мостовой, битый череп фонаря, синюю листву  сада.
Как мертвый ящер, ощетинясь оглоблями, лежала поперек  улицы  растерзанная
баррикада. Напротив нее, у здания рынка, зияющего  каменным  многоглазием,
будто приклеенные, стояли Кощей и Тыква. Кощей гоготал и длинно сплевывал,
а Тыква подкручивал свои дурацкие намыленные усы. Прямо зло  брало:  давно
ли бегали, как куропатки, - теперь гогочут.
   Человек, невидимый в низкой подворотне, шевельнулся и лунный свет  упал
на фуражку, какие носят студенты. Ну -  слава  богу,  тронулись,  пошли  к
площади, во мрак собора. Тыква переваливался, а Кощей  придерживал  шашку.
Говорят, это он убил Сапсана,  зарубил  во  дворе  участка,  еще  в  июне.
Садануть бы по ним из револьвера - нельзя, нет револьвера, зарыт  дома,  в
сарае,  под  поленницей.  Не  такое  сейчас  время,  чтобы  разгуливать  с
револьвером.
   Погрузив кулаки в карманы тужурки, упрятав лицо  в  поднятый  воротник,
человек быстро пересек улицу и  прильнул  к  чугунной  ограде.  Взялся  за
железные прутья и, легко переломившись в воздухе, махнул прямыми ногами на
ту сторону.
   Тотчас, заколачивая в землю  булыжник,  из  Кривого  переулка  вывернул
конный отряд и поплыл в бледном сиянии  -  призрачные  лошади,  призрачные
люди.
   Казаки дремали в седлах.
   Человек с головой ушел в синюю листву. Разогнулись ветви. Он знал, куда
ему идти, - к двери на стыке двух глухих стен. Он достал  ключи.  Ключи  у
него были. Застучало сердце. Ай да Абдулка, медный котел! Не  обманул  все
же, подлец, дурацкая рожа! - Зачэм  рэзать  такой  бедный  доктор,  совсем
нищий... Плохо живет - слуга нету, жена нету, сам ноги моет... Или  другой
этаж - баба живет, фабрика  имеет...  шибко  толстый,  богатый,  деньги  в
подушку зашил - золото, Абдулка знает... Ее рэжь - бабу не жалко...  Убей,
пожалуйста, - дай Абдулке пятисот рублей... Абдулка хитрый -  пьяный  был,
ничего не видел...
   Сотню взял за ключи, пузатая сволочь.
   В тусклом гробовом свете паутинного окна угадывалась  черная  лестница.
Он поднялся на второй этаж и чиркнул спичкой. Лезвие  ножа  просунулось  в
щель, звякнул сброшенный крючок - все! Он проскользнул пахнущее  аптечными
травами междудверье, миновал светлую кухню, где цепенели тарелки, кастрюли
и раздутый, сияющий медалями бок  самовара.  В  коридоре  было  хоть  глаз
выколи, но он помнил, что дверь  в  библиотеку  третья  направо.  Об  этом
рассказывал Сапсан. Гертвиг почему-то доверял  ему.  Именно  ему.  Правда,
Сапсана больше нет. Исчез после провалов в организации, я даже  имени  его
не знаю - просто Сапсан. Он первый понял, что это означает: врач,  который
не  ошибается  в  диагнозе.  Вообще  не  ошибается.  Даже  не  осматривает
пациентов. Мистика, не  иначе.  Оккультные  знания.  Что-то  по  ведомству
госпожи Блаватской.
   Он стоял посередине  библиотеки.  Луна  струилась  в  широкие  окна,  и
корешки книг за стеклом налились жирным золотом. В  простенке  громоздился
резной стол с секретером. Дай бог, чтобы это оказалось здесь.  Потому  что
может быть тайник, сейф, абонемент в банке.  Где  еще  хранить  миллионное
состояние? Но не деньги же мне  нужны.  "Медицина  часто  утешает,  иногда
помогает, редко исцеляет"... Записки какие-нибудь,  протоколы  наблюдений,
просто лабораторный дневник... Он не замечал, что бормочет себе под нос, -
руки уже сами выдвигали верхний ящик, наполненный бумагами. Пальцы дрожали
от нетерпения. Страховой полис, поручительство, векселя на  имя  господина
Констанди - не то, на пол... Старые  документы,  аккредитив,  кипы  желтых
акций  -  не  то...  "Немецкий  банк  развития  промышленности",  "Гампа",
"Товарищество железных дорог Юго-Востока России"... Ящик  был  пуст...  Он
вдруг испугался, что двойное дно, и перевернул его. Бронзовый подсвечник в
виде обнаженной нимфы нерешительно  качнулся  на  краю  зеленого  сукна  и
звякнул по ковру. Он обмер, закусив пальцы. Боже мой, нельзя же так, он же
все погубит этой спешкой.
   Внутри квартиры распадались неопределенные  шорохи.  Или  кажется?  Дно
чистое, простое, без тайника... Дальше, - фотографии  на  ломком  картоне,
остолбеневшие лица, женщины со вздернутыми плечами, мужчины в касках, - на
пол, давно умерли... Диплом медицинского  факультета  Санкт-Петербургского
Императорского - не то... Письма, груды писем... Опустившись на колени, он
разбрасывал их. Третий ящик -  ага!  История  болезни.  Поближе  к  свету,
хорошо, что луна яркая... Господин  Мохов  Евграф  Васильевич,  пятидесяти
трех лет, купец первой  гильдии,  житель  города  Саратова,  обратился  по
поводу... Крохман Модест Сергеевич, сорока  девяти  лет,  мещанин,  житель
Санкт-Петербурга, обратился  по  поводу...  Грицюк  Одиссей  Агафонович...
Быстрый Яков Рафаилович... Дымба Мустафа...  Двести  диагнозов.  Палладину
потребовался год, чтобы повторно собрать их... Чисто  научные  интересы  -
любезный господин  Палладин,  который  все  понимает...  Обещал  помочь  с
документами, потому что нынешние документы  -  барахло,  дрянь,  на  грани
провала... Четвертый ящик - истории  болезни  -  некогда,  на  пол...  Дно
простое, без тайника... Теперь с другой стороны, тоже  четыре  ящика...  А
затем секретер из множества отделений...
   Тетради! Тетради с заметками! Наконец-то!.. Он листал  серые  клетчатые
страницы. Ужасно много времени уходило, чтобы разобрать пляшущий почерк...
"Симптомы, кои при наружном осмотре  позволяют  определить"...  "Повышение
температуры не есть  признак  болезни,  но  всегда  признак  ненормального
состояния организма"... Одна, две, три, четыре  -  восемнадцать  тетрадей.
Придется захватить все. И, наверное, есть еще. Конечно, еще -  оба  нижних
ящика. Как я их унесу? Первый же городовой кинется на  прохожего,  который
тащит узел в три часа ночи.  Надо  идти  дворами,  отсюда  -  вниз,  через
дровяные склады, мимо барж на канале, по Сименцам и Богородской протоке. В
крайнем случае - отсидеться, в Сименцах есть такие притоны, господь бог не
найдет...
   Желтый колеблющийся свет озарил комнату.
   - Руки вверх! - нервно сказали у него за спиной.
   Доктор Гертвиг стоял в дверях. Оказывается, были другие двери,  ведущие
прямо в  спальню.  Проклятая  спешка!  На  докторе  был  малиновый  халат,
расшитый драконами, в левой руке, - отставя, чтобы  видеть,  -  он  держал
керосиновую лампу, а в правой сжимал плоский вороненый пистолет.
   Бульдожьи щеки у него дрожали.
   - Руки вверх!
   Человек, сидящий на полу, выпрямился.
   - Не подниму, - угрюмо ответил он.
   Доктор Гертвиг отступил на шаг и потерял туфлю без задника.
   - П-п-почему?..
   - Потому что я не вор, - сужая зрачки,  сказал  человек  в  фуражке.  -
Потому что я хочу взять то, что вам не принадлежит. Потому что должна быть
в мире хоть какая-то справедливость!..
   - Ах, это вы, - с громадным облегчением вздохнул доктор  Гертвиг.  -  Я
вас узнал: студент-медик... Упорный молодой человек, я мог бы и выстрелить
нечаянно... Боже мой, какое время!..  -  Он  нащупал  туфлю,  прошлепал  к
креслу, раскорячившему витые лапы, грузно сел, поставив лампу  на  широкий
подлокотник и поправил съехавший на ухо ночной колпак. Сказал брюзгливо: -
Ну и кавардак. Вам бы лучше уйти,  господин  Денисов.  Удивляюсь,  как  вы
этого не понимаете.
   - Я никуда не уйду, Федор Карлович.
   - Боже мой, ну что мне с вами делать? Передать полиции? Вы звоните мне,
вы посылаете мне письма, вы врываетесь ко мне  в  приемную  и  устраиваете
скандалы. Вы меня измучили. Хотите, я дам вам денег?  Хотите,  я  дам  вам
шесть тысяч? Это все, что у меня есть. Только уходите,  честное  слово,  я
вас не обману...
   - Нет, - сказал студент.
   - Конечно! Вы  желаете  обладать  миллионами,  -  потея  от  ненависти,
проскрипел доктор Гертвиг. - Что вам больной старик?..
   - Деньги меня не интересуют.
   Студент стоял боком, а  теперь  повернулся,  и  расширенные  глаза  его
искрами, как у рыси, отразили лампу.
   - Я помню, помню: вы собираетесь облагодетельствовать человечество...
   - Не надо смеяться, Федор Карлович...
   -  Элементарная  гигиена  даст  в  тысячу  раз  больше,  чем  все  ваши
замысловатые потуги! Да! Идите в коломенские  кварталы  -  кипятите  воду,
сжигайте нечистоты в  ямах,  отбирайте  у  младенцев  тряпочку,  смоченную
сладкой водой!
   - Я все знаю, доктор, - опасным тоном, разевая напряженный рот,  сказал
студент.
   - Конечно, славы  здесь  не  будет  и  денег  тоже,  -  доктор  Гертвиг
обессилел. И вдруг закричал. - Нет у меня ничего! Поймите вы это!  Я  даже
не представляю - как... Я смотрю и вижу! Я не могу  научить,  я  пробовал,
это все бестолку!
   Он осекся и тревожно  поворотился  к  темному  проему  спальни.  Сказал
шепотом:
   - Ко мне ходил  ваш  настойчивый  коллега  -  Ясенецкий.  Он,  кажется,
убедился.
   - Сапсан? - спросил студент.
   - Что?
   - Его звали Сапсан?
   - Вы нелегал? Не желаю знать ваших кличек!  -  доктор  Гертвиг  сердито
запахнул халат на животе. - Уходите, прошу вас, вы все выдумали.
   - Я не выдумал, - тем же ровным и опасным тоном  сказал  студент.  -  Я
смотрел ваших пациентов - двести случаев...
   - Ну это вы врете. Откуда?
   - Мне помог господин Палладин, - студент приветливо улыбнулся.
   -  Статский  советник  Палладин?  Секретарь   Всероссийского   общества
народного здоровья? - У доктора Гертвига побагровели отвисающие щеки.  Он,
как птица, замахал малиновыми рукавами. - Вы с ума сошли! Палладин  служит
в охранке, это же всем известно!
   Студент мучительно опустил веки.
   - За Хрисанфа Илларионовича я убить могу...
   - О! Вы не понимаете, молодой глупец!
   - Фон Берг, - студент неловко чмокнул деревянные костяшки на пальцах.
   - Вы из гессенских фон Бергов, -  благосклонно  кивнула  старуха.  -  Я
знавала вашего деда, Гуго фон Берга, Лысого...
   - Муттер, вы бы пошли  к  себе  прилечь,  у  вас  начнется  мигрень,  -
плачущим голосом  сказал  доктор  Гертвиг,  поддерживая  ее  за  локоть  и
осторожно вынимая свечу. - Мне еще нужно осмотреть молодого человека.
   Старуха вздернула костяной подбородок.
   -  Не  забывай,  Теодор,  я  урожденная  Витценгоф,  мы  в  родстве   с
Бисмарками... Мой бедный муж и твой отец привез меня сюда  шестьдесят  лет
назад. "Кляйнхен, мы будем очень богатеть", - говорил он... Мой бедный муж
- его обманули и обобрали, он умер в нищете, вспоминая  родной  Пупенау...
"Ах, зачем я покинул фатерлянд и приехал в эту ужасную грубую  страну?"  -
таковы были его подлинные  слова  перед  смертью.  -  Она  повернулась.  -
Теодор, предложи молодому человеку бокал настоящего рейнвейна.
   С несчастным видом  доктор  Гертвиг  открыл  инкрустированный  шкафчик,
внутри которого блеснуло стекло.
   - Не беспокойтесь, гнедиге фрау, - растерянно сказал студент.
   - Слава богу, в этом доме еще найдется настоящий  рейнвейн,  -  сказала
старуха. - Теодор  пошел  по  стопам  своего  бедного  отца.  Представьте:
является нищий русский учитель, и Теодор  бесплатно  лечит  его,  приходят
пьяные русские мужики, и Теодор дает им денег...
   - Ах, муттер...
   - Кто сказал, что нужно лечить нищих? Он хочет, чтобы я пошла в церковь
и стояла с протянутой рукой:  "Подайте  урожденной  Витценгоф..."  О!  Это
будет грустная мизансцена...
   Доктор Гертвиг незаметно, но энергично кивал студенту:
   - Уходите.
   - У вас прекрасное вино, гнедиге  фрау,  -  послушно  кланяясь,  сказал
студент.
   Где-то в черноте коридора кашлянули басом, и тут же, бухая сапогами,  в
комнату ввалились четверо  жандармов  во  главе  с  ротмистром,  как  оса,
затянутым ремнями.
   - Па-апрошу не двигаться, - сказал ротмистр.
   Из-за спины его, прижимая к груди облезлый малахай, выбрался Абдулка  и
боязливо указал черным пальцем.
   - Вот этот, начальника... в фуражке... Говорил - домой  пусти,  старика
резать буду, бабу резать буду... Деньга мне обещай, сто рублен...  Абдулка
денег не взял, Абдулка честный...
   - Ладно, ладно, оставь себе, - брезгливо сказал ротмистр. Перекатил  на
студента черные бусины глаз.
   - Моя фамилия Берг, - скучно  сказал  студент.  -  Фон  Берг.  Вот  мои
документы.
   Ротмистр смотрел на него еще  какую-то  секунду  и  вдруг  расплылся  в
широчайшей улыбке.
   - Батюшки-светы, Александр  Иванович!  Какими  судьбами?  А  мы-то  вас
ищем...
   - Не имею чести, - очень холодно возразил студент.
   Ротмистр даже руками развел.
   - Ну какой же вы, голубчик мой, фон Берг?  Стыдно  слушать.  -  Денисов
Александр Иванович,  член  запрещенной  Российской  социал-демократической
партии,  -  эти  слова  ротмистр  выговорил  отчетливо   и   с   особенным
удовольствием. - Были сосланы в Пелым, потом бежали, я же допрашивал вас в
пятнадцатом году, неужели не помните?
   - О, майн гот! - сказал доктор Гертвиг. Тяжело  повалился  в  кресло  и
прижал ко лбу ладонь, похожую на связку сарделек.
   - Господа, минутку внимания,  -  прощебетала  старуха,  по-прежнему  не
открывая глаз. - Господа, я спою вам любимую песню моего" бедного мужа.
   Она присела в страшном реверансе и запела по-немецки:
   Мое сердце, как ласточка,
   Улетает в небеса.
   Там оно будет жить,
   Вечно счастливое...
   - Уберите старую дуру, - ласково сказал ротмистр, любуясь студентом.  -
Если бы вы знали, Александр Иванович, как я вам рад, вы  даже  представить
не можете...

   
СООБЩЕНИЯ ГАЗЕТ

   Минувшей  ночью  пакистанские  "командос"  произвели   штурм   самолета
"Боинг-747",  захваченного  в   аэропорту   Карачи   группой   неизвестных
террористов. Во время штурма террористы бросили дымовые  шашки  и  открыли
огонь, в  результате  двадцать  пассажиров  убиты,  около  сотни  получили
ранения.
   Самолеты иракских ВВС подвергли бомбардировке  военные  и  промышленные
объекты в городах Бахтаран и Исламабаде-Гарб, а также нанесли серию ударов
по районам концентрации войск противника  на  различных  участках  фронта.
Иранская дальнобойная артиллерия обстреливала  жилые  кварталы  в  городах
Хинакин и Басра, имеются жертвы среди населения.
   14 рабочих погибли в результате катастрофы на золотых приисках ЮАР.  По
сведениям властей, горняки задохнулись под  землей  из-за  скопившегося  в
шахте газа.
   Обостряется  обстановка  в  пред  гималайском  районе  штата   Западная
Бенгалия  -  Дарджилинге.  В  минувшую  пятницу  сепаратисты  из   "фронта
национального освобождения гуркхов" сожгли 13 домов и школьное здание.
   Соединенные Штаты провели очередное ядерное  испытание  на  полигоне  в
Неваде. Мощность взрыва под кодовым названием "Белмонт" составила от 20 до
150 килотонн. Нынешнее  испытание  стало  уже  22-м  со  времени  введения
Советским Союзом одностороннего моратория на все ядерные взрывы...

   
3. СЕВЕРО-ЗАПАДНЫЕ ТЕРРИТОРИИ

   Вертолет пошел вниз, и молочные языки тумана проглотили его.
   - Садимся наугад! - крикнул пилот.
   - Хорошо!
   Бьеклин повторил мне, не разжимая потных нечеловеческих зубов:
   - Под вашу ответственность, сударь...
   - Хорошо!
   - Нет связи! - обернувшись, крикнул пилот.
   Шасси  неожиданно   ударилось,   и   вертолет   подпрыгнул,   чуть   не
перевернувшись. Тряхнуло. Разлетелось лобовое стекло. Пилот приподнялся  в
кресле, будто готовясь выскочить, и упал обратно, оттянутый ремнями. Левая
рука  его  безжизненно  повисла  вдоль  тела.  За  стихающим  шумом  винта
выстрелов не было слышно, но в каких-то сантиметрах от меня  металл  борта
вдруг  загнулся  блистающими  лохмотьями,  образовав  дыру,   словно   его
продавили железным пальцем.
   - Все из машины!
   Я стукнулся пятками, отбежал и растянулся на взлетной полосе. Бетон был
ровный, ноздреватый и влажный от утреннего холода.  Ватные  полосы  тумана
переливались над ним. Отчетливо пахло свежими, мелко нарезанными огурцами.
Я невольно задержал дыхание. "Безумный Ганс" начинает пахнуть огурцами  на
стадии водяной очистки.  Детоксикация.  Кажется,  в  этом  случае  он  уже
совершенно безвреден. Или нет? Метрах  в  пятидесяти  от  меня  копошилось
нечто, напоминающее  скопище  гигантских  ежей:  из  торчащих  зазубренных
иголок, ядовито шипя, выходил тяжелый пар, застилая собой округу. Это была
система общей дегазации, сброшенная  с  воздуха.  И,  наверное,  не  одна.
Теперь понятно, почему нет связи. "Безумный Ганс" поглощает радиоволны.
   Полковник из Центра ХЗ с седыми висками, топорща погоны канадских  ВВС,
чертил карандашом по карте:
   - Связи еще нет, но по данным на восемь утра пожар перекинулся в  левую
цепь, взорвалась батарея газгольдеров, поселок не задет. Облако отнесло на
Север.   Оно   постепенно   рассеивается.   Метеорологическая   обстановка
благоприятная, но я бы советовал немного подождать...
   - Опасности никакой?
   - Опасности никакой.
   - Тогда я лечу.
   Полковник пожал плечами.
   Приблизительная информация - это кошмар современного мира. Никто ничего
не знает точно. На  запястье  у  меня  болталась  кассета  с  пристегнутым
противогазом. Я немного поколебался,  но  не  стал  ее  надевать.  Если  я
отравился, то уже отравился. Нейролептики впитываются моментально. Цокнула
шальная пуля, ощербатив бетон. Наш вертолет нехотя задымил.  По  периметру
аэродрома метались прожекторы, и нездоровые желтые мечи их коротко  рубили
туман. Ныряя под ними,  перебегали  и  падали  расплывчатые  фигуры.  Сыро
тукали  карабины.  Было  непонятно,  кто  стреляет  и  в  кого   стреляет.
Разворачивался  какой-то  кровавый  и  бессмысленный  хаос.  В   сообщении
Нострадамуса ничего  не  говорилось  об  этом.  Я  боялся,  что  взорвутся
бензобаки. Рядом со  мной  ничком  лежал  человек.  Я  перевернул  его,  -
абсолютно незнакомое бледное неподвижное лицо с тонкими губами  и  орлиным
носом. На синем хитоне, чуть ниже плеча, серебряно блеснули три полумесяца
в окружении золотистых звезд. Это был не Бьеклин. Это был демиург. Судя по
количеству нашивок - Демиург Девятого Круга, полностью  посвященный,  один
из  Великих  Мастеров,  член  Верховной  ложи,  ардамант   черной   магии,
повелитель духов, земное совершенство, наперсник тайных  сил  и  прочая  и
прочая. Если я правильно определил чин. Я плохо разбираюсь  в  современной
геральдике. Тут требовался специалист. Иератическая геральдика - это целая
наука. Я только  не  понимал,  как  демиург  (член  Всемирной  организации
масонов и  экстрасенсов)  мог  попасть  на  совершенно  секретный  военный
полигон, затерянный среди чахлых пространств приполярной тундры.
   Осторожная рука тронула меня за плечо, и Бьеклин сказал одними губами:
   - Внимание!
   В цепких пальцах его чернел пистолет.
   От призрачных зданий аэропорта  к  нам  бежали  люди.  Много  людей.  Я
расстегнул кобуру под мышкой. Я искренне надеялся,  что  мне  не  придется
стрелять. Я был здесь чужой и находился лишь по  соглашению  о  совместном
расследовании.
   Весьма неопределенный статус.
   Но стрелять не пришлось, все было гораздо серьезнее.
   В вестибюле больницы прямо на полу, под разбитым окном, сидел человек в
пижаме и, удовлетворенно морщась, вел щепотью поперек лица. Будто чесался.
Лишь когда хлынула неожиданная темная кровь, я осознал, что он режет  себя
бритвой.
   Главный врач ногой запахнул мешающую дверь:
   - Встретимся на том свете, если только  господь  бог  удосужится  вновь
создать наши растерзанные души. Честно говоря, я не представляю,  из  чего
он будет их воссоздавать, - материала почти не осталось. Ну да господь бог
умелец не из последних.
   Он быстро перешагивал через расстеленные на полу матрацы.
   - Значит, вы отказываетесь выполнить предписание  правительства?  -  на
ходу спросил Бьеклин, и вокруг  его  глаз,  под  тонкой  кожей,  собралось
множество мелких костей, как у ископаемой рыбы.
   - У меня всего два исправных вертолета, - ответил врач. -  Полетят  те,
кого еще можно спасти. Ваш оператор будет отправлен с первой  же  колонной
грузовиков, - все, что я могу обещать.
   - Где начальник гарнизона? - сухо спросил Бьеклин.
   - Убит.
   - А его заместитель?
   - Убит.
   - Вы сорвали операцию чрезвычайной важности,  -  сказал  Бьеклин.  -  Я
отстраняю вас от должности, вы предстанете  перед  судом  по  обвинению  в
государственной измене.
   Главный врач поймал за  рукав  черноволосого  подростка,  который,  как
мантию, волоча за собой халат, извлекал изо рта длинные тягучие  слюни,  -
сильно оттянул ему оба нижних века и заглянул в красноватый мох под ними.
   - Белки уже зеленеют, - пробормотал он. - Не будьте идиотами,  господа.
У меня здесь восемьсот человек, половина из них хлебнула газа.  Им  грозит
сумасшествие. Если они  узнают,  кто  вы  и  откуда,  то  вас  расстреляют
немедленно, без суда. Я даю вам двадцать минут для  беседы  с  оператором.
Потом отправляется первая походная колонна. Можете сопровождать его,  если
хотите. В сущности, он безнадежен, уже  началась  деформация  психики,  он
больше не существует как личность. Кстати,  я  советую  вам  принять  пару
таблеток тиранина - для профилактики.
   - А тирании помогает?
   - Нет, - сказал врач.
   Коридор был забит. Лежали в проходах.  Мужчины  и  женщины  ворочались,
стонали,  жевали  бутерброды,  спали,   разговаривали,   плакали,   сидели
оцепенев. В воздухе стоял плотный гомон. Чумазые  ребятишки  лазали  через
изломанные  теснотой  фигуры.  Я  смотрел  вниз,  стараясь  не   наступить
кому-нибудь на руку. За два часа  до  нашего  прибытия  взорвалась  вторая
батарея  газгольдеров  и  пламя  погасить  не  удалось.  Метеорологическая
обстановка была совсем не такая, как об этом докладывал  полковник.  Ветер
понес облако прямо на городок. Санитарная служба успела сбросить несколько
ловушек с водяным паром, но их оказалось  недостаточно.  "Безумный  Ганс",
перекрутившись  бечевой,  пронзил  казармы.  Солдаты,  как   по   тревоге,
расхватали оружие.  Сначала  они  обстреляли  административный  корпус,  а
потом,  выкатив  малокалиберную  пушку,  зажгли   здание   электростанции.
Захваченный пленный бессвязно твердил о десанте  ящероподобных  марсиан  в
чешуе и с хвостами.  Марсианами  они,  вероятно,  считали  всех  штатских.
Полчаса назад патрули автоматчиков начали  методичное  прочесывание  улиц.
Добровольцы из технического персонала  завода  пока  сдерживают  их.  Хуже
всего то, что солдаты отрезали подходы к зоне пожара,  -  огонь  никто  не
тушит, под угрозой взрыва третья батарея газгольдеров. Тогда  не  спастись
никому.
   Я придвинул табуретку и сел у кровати, где на  ослепительных  простынях
выделялось изможденное коричневое подергивающееся лицо.
   - Когда он позвонил? - спросил я.
   Оператор поднял руку с одеяла и беззвучно шевельнул губами.
   - Это те, кого вы хотели видеть, - объяснил врач.
   - Я умираю, доктор?
   - Вы проживете еще лет двадцать, к несчастью, - сказал врач. - Я говорю
правду. Лучше бы вам умереть, но вы будете жить еще очень долго.
   Рука упала.
   - Записывайте, - сказал оператор. - "Поезд шел среди желтых полей.  Был
август. Колыхалась трава.  Человек  в  габардиновом  костюме,  держась  за
поручень, стоял на подножке и глядел в мутноватые отроги хребта: Богатырка
тупым острием поднималась к небу, и упирал  воздух  безлесый  покатый  лоб
Солдыря. - Какая жара, - сказал ему проводник.  Человек  кивнул.  -  Хлеба
опять выгорят, - сказал проводник. Человек кивнул. - Сойдете в Болезино? -
спросил его проводник. - Нет, здесь. - Станция через две минуты, -  сказал
проводник. - Мне не нужна станция. - Это как? - А вот как! - Человек легко
спрыгнул с подножки в сухую шелестящую  мимо  траву.  -  Куда?  -  крикнул
возмущенный проводник. Но человек уже  поднялся  и  помахал  вслед  рукой.
Трава доходила ему до колен, а густая небесная синь за его спиной  стекала
на верхушки гор...
   - Записывайте, записывайте, - лихорадочно сказал оператор. - Его  зовут
Алекс... Алекзендр... не могу точно произнести...
   - Он вам назвался? - быстро спросил я.
   Бьеклин подался вперед.
   - Нет.
   - Откуда же вы его знаете?
   - Знаю, - сказал оператор. - Директор говорил, что это очень важно...
   Я оглянулся на врача. Тот пожал плечами. Это было безнадежно. На лбу  у
оператора выступили крупные соленые капли, он дышал редко и с трудом.  Тем
не менее, Бьеклин напряженно крутил  верньеры  на  портативном  диктофоне,
проверяя запись. У меня возникло неприятное ощущение, что  он  вычерпывает
из разговора колоссальное количество информации.
   - Где сейчас директор? - поинтересовался он.
   - Директор занят.
   - Я спрашиваю: где сейчас директор?
   - Директор вас не примет, - нехотя сказал врач. - Директор сейчас пишет
докладную записку во Всемирную организацию здравоохранения; просит, чтобы,
учитывая его прежние заслуги, ему бы выдавали бесплатно каждый день четыре
ящика мороженого и две тысячи восемьсот шестьдесят один сахарный  леденец.
Именно так - две тысячи восемьсот шестьдесят один. Он все рассчитал, этого
ему хватит.
   Протяжный, леденящий кровь, голодный  и  жестокий,  зимний  волчий  вой
стремительно  разодрал  здание  -  ворвался  в  крохотную  палату  и  дико
заметался среди нас, будто в поисках жертвы.
   Врач посмотрел на дверь.
   -  Это  как  раз  директор.  Наверное,  ему   отказали   в   просьбе...
Заканчивайте допрос, господа, у меня больше нет для вас времени.
   Тогда Бьеклин наклонился и прижал  два  расставленных  углом  пальца  к
мокрому лбу оператора.
   Элементарный гипнопрессинг.
   - На каком языке говорил Нострадамус? - очень внятно спросил он.
   - На голландском, - сказал оператор.
   - Вы уверены? - изумился я.
   Бьеклин был поражен не меньше.
   - Я голландец, - сказал оператор, теребя складки одеяла. - Записывайте,
записывайте, пожалуйста... "Ангел Смерти... Си-нэл-ни-коф  и  Бе-ли-хат...
Это пустыня: безжизненный песок, раскаленный воздух, белые  отполированные
ветрами кости... _Войны не  будет_...  Вскрывается  королевский  фланг,  и
перебрасываются  обе  ладьи.  Двенадцать  приговоров...  Бе-ли-хат   умер,
Си-нэл-ни-коф покончил самоубийством... Черные выигрывают...  Записывайте,
записывайте!.. _Войны не будет_... Ангел Смерти: ладони мои полны горького
праха... Схевенингенский вариант... Надо  сделать  еще  один  шаг...  Один
шаг... Один"...
   Я поднялся и отошел к  окну.  Я  не  боялся  что-либо  пропустить,  мой
диктофон работал - ярко зеленела индикаторная нитка на пластинке  корпуса.
Я слушал назойливый, штопором впивающийся голос оператора  и  глядел,  как
внизу, из железных ворот больницы,  выворачивает  грузовик,  словно  живая
клумба, накрытый беженцами. На подножках его, на кабине и просто на бортах
кузова, свесив ноги,  сидели  люди  в  штатском  с  винтовками  наперевес.
Началась эвакуация. Этой колонне предстояло пройти шестьсот километров  по
раскисшей осенней тундре. Шестьсот километров -  более  суток  непрерывной
езды. Если их раньше не заметят с воздуха. Я посмотрел на часы. Я  не  мог
терять целые сутки. Завтра меня ждали  в  "Храме  Сатаны".  Шварцвальд,  у
Остербрюгге.  Им  пришлось  согласиться  с   тем,   что   я   имею   право
присутствовать в качестве наблюдателя.  Точно  так  же,  как  им  пришлось
согласиться, что я имею право  произвести  допрос  оператора  совместно  с
Бьеклином. Катастрофа  в  Климон-Бей  -  это  третья  международная  акция
Нострадамуса. Ноппенштадт, Филадельфия и теперь Климон-Бей. Интересно, как
ему удалось позвонить сюда, через океан, из  сломанного  телефона-автомата
на углу Зеленной и Маканина. Ему надо было пройти городскую станцию, затем
союзную, потом международный контроль на МАТЭК, затем  всю  трансокеанскую
линию и далее через Американский континентал выйти на  местного  абонента.
Машинный зал вообще не соединяется с  городом,  только  через  коммутатор.
Правда, можно подключиться непосредственно со спутника, но  тогда  следует
признать, что  Нострадамус  способен  контролировать  системы  космической
связи. У нас еще будут неприятности с этой гипотезой. Я  подумал,  что  не
зря ко мне приставили Бьеклина и не зря полковник из  Центра  ХЗ  разрешил
лететь при неясной обстановке.  Видимо,  они  рассматривают  ситуацию  как
предельно критическую. И не зря  была  организована  утечка  информации  в
прессу, и не зря последнее время усиленно дебатируется вопрос о пришельцах
со звезд, скрываемых от мировой общественности.
   - Насколько я понял, было предупреждение об аварии, - сдавленно  сказал
врач.
   - Тише, - ответил Бьеклин.
   Мы шли по копошащемуся коридору.
   - И это непохоже на бред, - сказал врач.
   - Тише, - ответил Бьеклин.
   - А магнитофонная запись дежурства уничтожена при пожаре...
   - Обратитесь в госдепартамент. Я не уполномочен обсуждать с вами сугубо
секретные сведения, - высокомерно сказал Бьеклин.
   - Так это правда? - врач неожиданно повернулся и взял его за выпирающий
кадык. - Вы ведь американец? Да? И база находится под эгидой правительства
Соединенных Штатов? Да? Значит, испытание оружия в полевых условиях? Да? А
мы для вас - подопытные кролики?!..
   Он кричал и плакал одновременно.
   - Пустите меня, - двигая плоскими костями лица, косясь  на  обожженные,
перебинтованные,  розово-лишайные,  стриженые,  бугорчатые  головы,  вдруг
повернувшиеся к ним, прошипел Бьеклин. - Вы же  знаете,  что  я  не  решаю
такие вопросы...
   - Ну и сволочи! - сказал врач. Вошел в кабинет и вытер  блестящие  злые
глаза. - По-настоящему, вас следовало бы отдать сейчас этим людям, которых
вы погубили, - сказал он. - Бог мне простит... Отправляйтесь с  первой  же
колонной, чтобы больше вас здесь не было... Не вы решаете, вы не  решаете,
потому что решаете не вы, ибо решение всех  решений  есть  решение  самого
себя...
   Он отодрал руки от лица и испуганно посмотрел на них, а потом медленно,
перед зеркалом, оттянул себе нижние веки. Я вдруг заметил, что белки  глаз
у него мутно-зеленые.
   - А вы знаете, господа, откуда произошло название  -  "Безумный  Ганс"?
Изобретатель этого милого продукта  Ханс-Иогель  Моргентау  сошел  с  ума,
случайно вдохнув его. Вот откуда название...
   - Успокойтесь, доктор, - холодно сказал  Бьеклин,  -  возьмите  себя  в
руки, примите таблетку тиранина...
   - Я почему-то думал, что у меня еще есть время, - вяло сказал  врач.  -
Идите вы к черту со своим тиранином. Бог мне простит...
   Он отдернул штору на окне, раскрыл широкие рамы, втянул ноздрями мокрый
белый туман, пахнущий свежими огурцами, забрался на подоконник  и,  прежде
чем я успел вымолвить хоть слово, тряпичной куклой перевалился вниз.
   - Ну и ну, - сказал Бьеклин, осторожно нагибаясь. - А вон,  слышите?  -
вертолет. Наверное, за нами.
   Я не стал смотреть. Все-таки это был четырнадцатый этаж.

   
4. ЗДЕСЬ ПОГИБ САПСАН

   Все было кончено.
   Поезд шел среди полей, придавленных золотым  августовским  зноем.  Было
душно. Фиолетовые  тучи  выползали  из-за  Богатырки  и  сырой  мешковиной
затягивали безлесый покатый лоб Солдыря. Сумеречная тень бежала от них  по
бледной пшенице, догоняя вагоны. Денисов стоял на подножке и,  ухватившись
за поручень, глядел в синеватые отроги хребта. - Третий месяц без  дождей,
- сказал ему проводник. Денисов кивнул. - Хлеба опять  выгорят,  -  сказал
проводник. Денисов кивнул. - Сойдете в Болезино? - спросил его  проводник.
- Нет, здесь. - Станция через две минуты, - сказал  проводник.  -  Мне  не
нужна станция. - Это как? - А вот как! - Денисов легко спрыгнул с подножки
в сухую шелестящую мимо траву. - Куда? - крикнул возмущенный проводник. Но
Денисов уже поднялся и помахал вслед небрежной рукой.
   Все было кончено.
   Фамилия Сапсана была Ясенецкий. Он родился в Москве в тысяча  восемьсот
восемьдесят восьмом году, учился  в  Медицинском  институте  на  отделении
хирургии,  вступил  в  РСДРП,  вел  кружок,  был  членом  боевой  дружины,
участвовал в боях на Пресне, после поражения  перебрался  в  Петербург,  в
девятьсот  тринадцатом   году   был   арестован   охранкой,   при   аресте
отстреливался, был тяжело ранен, вопреки слухам выжил, приговором военного
суда сослан на десять лет в Зерентуй, оттуда  бежал  в  Манчжурию,  изучал
тибетскую медицину, через два года объявился в Швейцарии, практиковал  как
врач, участвовал в издании антивоенных  листовок,  в  ноябре  семнадцатого
года через Стокгольм вернулся в Россию, работал в Наркомпроде у  Шлихтера,
по мобилизации ушел на Восточный фронт,  был  комиссаром  полка,  погиб  в
девятнадцатом году, в июне, в городе Глазове.
   Из Глазова он прислал записку в самодельном пакете -  несколько  строк,
на  куске  обоев,  торопливым  почерком:  "Дела  наши  идут  неважно,   но
настроение бодрое... Колчак выдохся - _я так вижу_... Скоро он покатится с
Урала... Обязательно найди Гертвига, помоги ему, надо довести до  конца...
После окончательной победы приеду в Питер... Передай привет Верочке... Она
меня помнит?.. Сапсан"...
   Все было кончено.
   Фиолетовая тень догнала его и побежала вперед, гася собою желто-зеленое
разноцветье. Потрескивая, ломались кострецы под ногами. Хрустел дерн - как
стекло. Отчаянно звенел полоумный кузнечик, единственный на  все  поле,  -
Великая Сушь выжгла оба берега, и со дна Чепцы перед  Солдырем  проступили
длинные песчаные острова. Денисов шагал к обглоданным ракитным кустам,  за
которыми тянулись бараки.
   Все было кончено.
   Позавчера Губанов сказал:
   - Мы не можем допустить, чтобы  в  нашем  университете  проповедовались
идеалистические взгляды.
   - Мир устроен так - как он устроен. И никак иначе, - ответил Денисов.
   Губанов кивнул.
   -  Поступило  заявление  от  группы  студентов:  вы  излагаете   теорию
Сыромятина не так, как это делается в утвержденном курсе лекций.
   - Сыромятин ошибается.
   - У вас есть факты?
   -  Чтобы  опровергнуть  Сыромятина,  не  требуется  фактов,  достаточно
элементарной логики.
   - Ученый опирается прежде всего на  факты,  -  равнодушно  перекладывая
папки, сказал Губанов. - Ваш "прокол сути"  -  мистицизм  чистейшей  воды.
Подумайте, Александр  Иванович.  Мы  твердо  стоим  на  материалистических
позициях и - никому не позволим.
   Все было кончено.
   Письмо Сапсана он получил чуть  не  полгода  спустя:  после  госпиталя,
дрожа от озноба и слабости, сидел на ящике у  окна,  забитого  фанерой,  и
держал в несгибающихся пальцах мятый клочок бумаги. Особенно поразила  его
фраза: "_Я так вижу_". Значит, у Сапсана получалось. Выходит, занимался не
только  тибетской  медициной.  Вьюга  свистала  на  улицах  Петрограда  по
горбатым мертвым фонарям. Сапсана к тому времени уже не было  -  контрудар
Сибирской армии  белых,  второго  июня  захвачен  Глазов,  комиссар  полка
погибает на окраине города. Потом, уже значительно  позже,  когда  Денисов
собирал сведения  по  крупицам,  выяснилось  -  да,  занимался  не  только
тибетской медициной. Ординарец полка  рассказывал:  -  Был  случай,  когда
увидел нового бойца и  прямо  заявил,  что  тот  подослан  белыми.  Так  и
оказалось. Два  или  три  раза  очень  точно  предчувствовал,  где  ударит
противник, хотели даже забрать в штаб армии. Были еще штрихи.  Значит,  не
просто диагноз и  лечение.  Денисов  об  этом  догадывался.  Тогда  же,  в
девятнадцатом, кинулся искать Гертвига.  Дом  стоял  заколоченный,  трещал
мерзлый паркет, с могильным шорохом текла белая крупа за  стеклами.  Крысы
проели допотопное кресло. Здесь танцевала безумная старуха. Какой он тогда
был дурак  -  полез,  словно  вор,  ночью,  надеялся  найти.  А  господина
Палладина Хрисанфа Илларионовича расстреляли за  контрреволюцию.  Тетради,
конечно, исчезли, пахло нежилым. Так и сгинул доктор Гертвиг - где, когда?
- спросить не у кого...
   Все было кончено.
   Темный фиолетовый напряженно пульсирующий свет лился  через  занавески,
где на подоконнике рдела огненная  герань.  Белели  синеватые  подушки,  и
отчетливо тикали кошачьи зрачки в ходиках, опуская гири.
   Гроза все-таки настигла его.
   Все было кончено.
   Вера, изумляясь, теребила пуговицу у горла:
   - Какие документы?.. Какие дневники?.. Ты не представляешь,  что  здесь
творилось - паника, разгром... Меня спрягали местные жители...  Ничего  не
знаю... Неужели ты приехал только ради этого?.. - Она  отступила  в  глубь
комнаты. - Прошло одиннадцать лет...
   - Ладно, - сказал Денисов. - Я тебя увезу, мы  больше  не  расстанемся.
Мне обещали место у Глебовицкого в Ленинграде. Сам Глебовицкий  обещал.  Я
все-таки неплохо разбираюсь в эволюционной систематике.
   Тогда она остановилась.
   - Бедный  путешественник...  Так  и  будешь  метаться  из  института  в
институт, нигде не задерживаясь подолгу?
   - Отряхни прах городов, - процитировал он, -  отряхни  прах  незнакомой
речи, прах дружбы и вражды,  прах  горя,  любви  и  смерти.  О,  свободный
человек, избравший свободу! У тебя есть только ветер в пустыне!
   - Галеви?
   - Ибн Сауд. "Скрижали демонов".
   Вера вздохнула.
   - Хорошо, - нетерпеливо сказал он. - Я  тоже  останусь.  Наверное,  тут
нужны учителя, я могу вести математику,  физику  или  биологию  в  старших
классах.
   Она засмеялась.
   - У нас нет биологии, и у нас тем более нет старших классов...
   - Хорошо, я буду вести чистописание. - Денисов  взял  ее  за  кружевной
твердый учительский воротничок, облегающий слабую шею, и притянул к  себе.
Все было кончено. Лиловая опушь  мерцала  на  предметах  -  электричеством
грозы. В "Скрижалях демонов" сказано: "Каждый имеет свой час, но час  этот
никому  не  ведом,  ибо  длится  он  только  мгновение  и  проходит,  едва
начавшись"...
   - Мне нужно видеть это место, - уже совсем другим голосом произнес он.
   - Боже мой...
   Вера тут же встала.
   Они вышли на улицу. Фиолетовый сумрак сгустился между заборами,  из-под
которых торчала жилистая крапива. Пустые  проволочные  ветви  яблонь,  как
живые, скребли по доскам, а дальше за ними вздымались  бревенчатые  пугала
домов.
   Стояла чудовищная тишина.
   - У вас здесь все вымерли, что ли? - напряженно спросил Денисов.
   Вера ощутимо вздрогнула:
   - Не понимаю...
   На перекрестке из тени засохшей ивы навстречу им  выбежал  запыхавшийся
человек с кобурой на кожаной куртке,  в  широком  галифе  и  в  совершенно
стоптанных рваных сапогах - преграждая путь, махнул рукой:
   - Документы!..
   Денисов, удивляясь, достал паспорт, но человек упорно  смотрел  куда-то
за спину.
   - Документы, граждане!..
   Беззвучная синерукая  молния  располосовала  небо,  на  долгую  секунду
выхватив - седые разнобокие крыши, черную  корчу  сплетенных  ив,  собаку,
чешущую в пыли больное розовое брюхо.
   - А где _он_? - растерянно спросил Денисов.
   Человек исчез.
   - Не знаю, - сказала Вера и передернула плечами. - Мне это не нравится.
   Рухнул запоздалый гром и, словно по  сигналу  его,  неизвестно  откуда,
двинулся неторопливый густой мощный ветер, выше заборов накручивая пылевые
столбы. Денисов щурился. В деревянных переулках перебегали какие-то  тени.
Колотил сторож далекой палкой. Пыль скрипела на зубах. Все  было  кончено.
Лука Давид писал: "Суть вещей постигает лишь тот,  чья  душа  стремится  к
чистому знанию". В двадцать восьмом, изучая тупики  гносеологии,  роясь  в
архивах Государственной библиотеки, стирая плесень с фолиантов  из  бычьей
кожи, он прочел эти слова. Три года назад.  Был  июль,  поздний  субботний
вечер,  окно  библиотеки  было  открыто,   шелестела   темная   листва   в
Екатерининском саду, и праздничные толпы народа стекались  к  подсвеченным
прожекторами колоннам Большого  театра.  Он  сидел,  будто  оглушенный.  В
абсолютной чистоте знания было нечто незыблемое. Нечто от первооснов мира.
От галактических сфер. Ведь законы природы не зависят от наблюдателя.  Это
был путь - "прокол сути", как говорил Сапсан. Но путь этот никуда не  вел.
Или уже не хватало сил и терпения.
   Все было кончено.
   От горизонта до горизонта полыхнуло бледным огнем, и рухнуло прямо  над
головой, сотрясая небосвод. Улица странно накренилась.  Желтые  мгновенные
червяки, извиваясь, брызнули с одежды, а  у  Веры  в  поднявшихся  волосах
послышался резкий сухой треск.
   Она пошатнулась.
   - Давай вернемся!
   - Ни за что! - весело сказал Денисов.
   - Ты с ума сошел...
   - Мне это и требуется...
   - Нас убьет молнией...
   Тогда он прижал ее к себе и, несмотря  на  сопротивление,  поцеловал  в
твердые губы.
   - Я люблю тебя!
   И Вера подняла тонкую руку.
   - Здесь...
   Он заметил наверху мост с обрушившимися перилами, под коротким пролетом
которого медленно и лениво, обнажая скользкую тину  на  камнях,  струилась
черно-зеленая Поганка. Это была именно Поганка, он узнал.  Полчища  сонных
широких лопухов стекались к ней. На другой стороне, как ведьмины  метелки,
торчали голые ветви, и в мертвенной неподвижности их было что-то пугающее.
Он уже видел все это. Хотя - нет! Конечно! Это была ложная память,  мираж,
фактор,  сопутствующий  "проколу  сути".  Огромный  валун  серым  затылком
высовывался из воды. Хватит  выдумывать,  сказал  он  себе.  Нет  никакого
"прокола сути". Нет никакого  "внутреннего  зрения".  Ничего  нет.  Обман.
Одиннадцать лет потеряны впустую. Надо стряхнуть с себя  остатки  дремучих
грез и начинать жить снова. Пора. Мне тридцать три года.
   Все было кончено.
   Вера сильно тянула его:
   - Пойдем...
   - Ты прости, я приехал - иди, иди, дождь, страшно, я потом - завтра или
не приеду... - быстро, неразборчиво пробормотал он. Оторвал ее пальцы и по
глиняной насыпи вскарабкался на мост. Останки  перил  шелушились  краской.
Дерево было горячее. Грохотало  уже  непрерывно.  Вся  мощь  небесных  сил
низвергалась на землю. Лопухи при вспышках казались черными.  Вера  стояла
внизу и махала руками. Это было здесь - второго  июня.  Много  лет  назад.
Денисов  не  знал,  чего  он  ждет  сегодня.  Наверное,  чуда.   Чуда   не
происходило. Видимо, следовало приехать  сюда  именно  второго  июня.  Или
совмещение  календарных  времен  не  так  уж  важно?  Молния  разорвалась,
кажется, прямо в лицо. Он на секунду ослеп. А  когда  схлынули  красные  и
сиреневые пятна, плавающие в глазах, то в полумраке,  оцепенело  окутавшем
мир, он увидел, что по мосту, пригибаясь,  бежит  человек  с  винтовкой  и
кричит что-то, разевая безумный жилистый  рот.  На  человеке  была  старая
залатанная  гимнастерка  и  башмаки,  перевязанные  обмотками.  Он   вдруг
споткнулся, упал и больше не двигался. Два темных пятна расплылись на  его
спине. Видно было удивительно ясно, как под  рентгеном.  И  еще  несколько
человек побежали по мосту,  оборачиваясь  и  вскидывая  винтовки.  Денисов
вдруг услышал выстрелы - хлесткие, пустые. Это вовсе не сторож  колотил  в
колотушку. А от здания гимназии, от  железных  ворот  с  вензелем,  четко,
будто внутри головы, затыртыкал пулемет. Денисов даже  нагнулся,  пугаясь.
Кто-то  из  бежавших  толкнул  его,  кто-то  вскрикнул.  Упала   к   ногам
простреленная фуражка. Сапсан, как и все -  в  гимнастерке  и  обмотках  -
появился на середине моста, размахивая маузером. - Ложи-ись!.. Ложи-ись!..
- Часть бойцов залегла, и дула  ощетинились  из  лопухов,  но  большинство
побежало дальше с матовыми размазанными от беспамятства лицами. Их было не
остановить. Денисов почему-то  оказался  внизу,  он  не  помнил,  где  его
столкнули, и в  бледном  пузыре  света  видел,  как,  изогнувшись,  занеся
маузер, оседает Сапсан - метрах в пяти от него, на мосту. Все  происходило
очень замедленно, точно со стороны. Ухнула пушка вдоль Сибирского  тракта,
и на другом берегу Поганки вспучился земляной разрыв. Тогда даже  те,  кто
залег в лопухах, побежали дальше. И Сапсан остался лежать.  Денисов  опять
вскарабкался наверх. Черная пыль выедала глаза. Лицо Сапсана было ж  крови
- осунувшееся, жесткое,  быстро  отвердевающее  лицо  с  разводами  потной
грязи. Зрачки его закатывались голубоватыми белками. Шевельнулись разбитые
губы.  -  По-бе-да...  -  прошептал  Сапсан.  Денисов,  как  мог  бережно,
поддерживал его тяжелую голову. Из  пустоты  появилась  Вера  и,  взяв  за
плечо, умоляюще сказала:
   - Пойдем отсюда...
   Танцевали вертикальные молнии, и гром перекатывал чугунные болванки  за
облаками.
   На мосту уже никого не было.
   - У меня галлюцинации, - слабо ответил он, дикими расширенными  глазами
поводя окрест.
   - Пойдем, я тебя уложу, ты совсем больной...
   Все было кончено.
   Вера  подхватила  его  и  повела.  Денисов  шел,  покорно   переставляя
ослабевшие ноги.  Грохот  уносило  куда-то  в  сторону,  молочные  вспышки
бледнели, гроза отступала, на раскаленную потрескавшуюся землю не упало ни
одной капли дождя.

   
СООБЩЕНИЯ ГАЗЕТ

   Новое кровавое преступление совершено протестантскими  экстремистами  в
Северной Ирландии. Неизвестные лица ворвались вчера в  небольшой  домик  в
местечке Баллинаич (графство Даун) и в упор расстреляли  31-летнего  Терри
Маллэна и его 76-летнюю мать Катрин. Представитель королевской ольстерской
полиции, ведущий расследование, заявил,  что  преступников  обнаружить  не
удалось.
   Сильный пожар вспыхнул  на  складе  швейцарского  химического  концерна
"Сандос" в Базеле.  Он  вызвал  значительные  разрушения  и  сопровождался
серией взрывов и выбросом в атмосферу мощных облаков ядовитых веществ.
   Слезоточивый газ и  резиновые  пули  были  пущены  в  ход  израильскими
оккупантами,  чтобы  разогнать  демонстрацию  палестинских  студентов   на
оккупированных арабских территориях. Волнения  начались  в  связи  с  40-й
годовщиной резни в деревне Кфар-Касем, сорок девять жителей  которой  были
убиты израильскими солдатами в первый день тройственной агрессии.
   Имена  двенадцати  прогрессивных  чилийских  журналистов  фигурируют  в
списке "приговоренных к смерти", который распространен в Сантьяго  в  виде
коммюнике ультраправой террористической группировкой "7 сентября".
   Вооруженное нападение на детский приют в  провинции  Маника  (Мозамбик)
совершила  банда   из   гак   называемого   "мозамбикского   национального
сопротивления". В административном пункте Кафумпе террористы  похитили  18
детей дошкольного возраста...

   
5. МЕССА В "ХРАМЕ САТАНЫ"

   - Сейчас пустят свиней, - сказал Бьеклин.
   - Откуда вы знаете?
   - В программе указано Харконово стадо.
   - Причащение?
   - Да. Будет большая суматоха, смотрите, чтобы вас не покалечили.
   - Постараюсь, - ответил я.
   Шестипалая когтистая лапа горела над  лесом,  и  неоновые  капли  крови
стекали по ней. - А-а-а!.. У-у-у!.. - голосила толпа. Бледно-зеленые  тени
метались вокруг дубов, и лица у всех были, как у вставших из гроба.
   - Упыри, - сказал Бьеклин.
   Валахов мрачно подмигнул мне. Суматоха была бы очень кстати.  Мне  надо
было во что бы то ни стало избавиться от наблюдения.  Бьеклин  уже  третий
час ходил за мной, как привязанный, фиксируя каждый шаг. Я был уверен, что
он записывает меня на видео. Я не возражал, это была его работа -  Валахов
занимался тем же, и в договоре о совместных операциях был обусловлен самый
жесткий взаимный контроль. Так что я не мог жаловаться. Я  лишь  хотел  бы
знать,  где  проходят  границы  полномочий  Бьеклина.   Каковы   секретные
инструкции? Например, может ли он меня убить? А если может, то  при  каких
обстоятельствах? Я не сомневался, что  такие  инструкции  существуют.  Это
было не праздное любопытство: месса продолжалась третьи  сутки,  позавчера
ночью погиб Ивин. Он действовал в одиночку и,  согласно  заданию,  не  был
обязан поддерживать регулярную связь с группой, - тревога поднялась только
утром, когда он не отметился в  представительстве.  Его  нашли  на  берегу
Озера  Ведьм  (Остербрюгге),  безнадежно   мертвого,   с   двумя   пулями,
выпущенными в спину. Мне следовало соблюдать максимальную осторожность.  Я
висел на ниточке. Тем не менее от Бьеклина требовалось избавиться - карман
мне жгла записка, прочтенная полчаса назад при свете факелов  погребальной
процессии (несли Харкона,  покровителя  свиней),  всего  четыре  слова  на
крохотном клочке бумаги: "Остербрюгге, полночь. Ищу брата". Я не  заметил,
кто сунул ее. Во время похорон,  когда  завывали  гнусавые  рога  архаров,
когда  пищали  мокрые  бычьи  пузыри,   когда   отверзлась   электрическая
преисподняя и запахло серой, сжигаемой  на  железных  противнях,  а  внуки
Сатаны - голые волосатые атлеты - с криками: "Ад!.. Ад идет по земле!.." -
целыми  пригоршнями  начали  разбрызгивать  вокруг  себя  консервированную
обезьянью кровь (фирмы "Медикэл пьюэ  донорз"),  я  вдруг  ощутил  быстрое
слабое прикосновение к ладони, и  пальцы  мои  непроизвольно  сжались.  Но
когда я обернулся, то на  меня  вновь  уставились  радостно  бессмысленные
хари: демон-искуситель, и демон-вампир с трубчатым ртом, и демон-младенец,
и Дракула, и Гонзага, и  Кинг-Конг,  и  пара  горбатых  домовых,  обросших
паутиной, и семейка вурдалаков - родители с детишками, и веселая  компания
оживших мертвецов, которые, двигая челюстями, жаждали сладкой  человечины.
Я не мог определить, кто из них секунду назад был возле меня. Синие хитоны
демиургов перемешивали этот оживший гиньоль. Демиургов было слишком много.
Я надеялся, что Бьеклин так же не заметил - кто? Во всяком случае, на лице
его не дрогнул ни один мускул и он брюзгливо сказал:
   - Начинается...
   В то же мгновение истошный поросячий визг прорезал  холмы  Шварцвальда.
Толпа завыла. Сквозь просветы тел я увидел, как на поляну  хлынуло  что-то
черное, уродливое, колотящееся. Свиньи были  опоены  водкой,  а  шкуры  их
безжалостно подпалены. Истерзанные болью и  страхом,  они,  как  безумные,
сшибались неповоротливыми жирными тушами. Впрочем,  люди  были  не  лучше.
Десятки торопливых рук потянулись вниз. - Я  буду  сатаной!..  -  отчаянно
завопил кто-то. Свиней хватали и раздирали на части -  живых,  трепещущих.
Когтистая лапа на небе сжималась и разжималась,  оглушительно  выстреливая
пучками фосфорических искр. Картина была  нереальная.  Я  увидел  женщину,
счастливо   размахивающую   оторванным   колечком   хвоста,   и   толстого
добродушного человека, по внешности - бухгалтера, который, зверски исказив
лицо, пожирал рваный ломоть сырого темного мяса. Считалось, что  в  черных
свиней после осквернения мессы вселяются  черти,  а  причастившийся  мясом
черта приобретает сверхъестественные качества. Меня подташнивало.  Человек
в наше время все чаще хочет быть не человеком, а кем-то иным. Словно можно
уйти от самого себя. Морок и тщета инстинктов. Я этого не понимал.  Жуткое
людское варево неумолимо вращалось, выталкивая меня на периферию. Лупили в
грудь и в спину. Патлатая ведьма вдруг ринулась ко мне с явным  намерением
укусить за нос, а малосимпатичный вурдалак припал к  моей  шее,  чмокая  и
пытаясь найти сонную артерию. Я ожесточенно работал локтями.  Я  намеренно
не искал Бьеклина, но боковым зрением видел, как его постепенно отмывает в
сторону, - несмотря на все усилия, а Валахов, будто бы пытаясь помочь,  на
самом деле оттесняет его еще дальше. Рослые  оборотни  заслонили  их.  Все
было в  порядке.  Меня  выбросило  в  кусты.  Я  быстро  перебежал  метров
пятьдесят и замер.
   Лес в гладком зеленом свете стоял - чистый,  выцветший  и  неподвижный,
как на старинном гобелене. Широко  раскинулись  дубовые  ветви.  Я  хорошо
представлял  себе  холмистую  равнину  Шварцвальда.  Точно  на  карте.  До
Остербрюгге отсюда было километра два - вдоль ручья, мимо Старой Мельницы.
По программе там происходили Пляски Дев. За ближайшим дубом  я  достал  из
сумки невесомый пластиковый комбинезон и переоделся.  Конечно,  я  сегодня
проверял свой костюм и Валахов проверял его  тоже,  но  за  последние  три
часа, которые мы провели рядом, Бьеклин вполне мог  всадить  мне  микрофон
размером с маковое  зерно  или  какой-нибудь  портативный  передатчик,  по
сигналам которого меня запросто определили бы на расстоянии.  Я  не  хотел
рисковать. Ивина убили  именно  в  Остербрюгге.  Наверное,  тоже  вызывали
запиской. Это вторичное приглашение  туда  здорово  походило  на  ловушку.
Западня для дураков. Но ведь не  бывает  таких  глупых  ловушек?  В  любом
случае, следовало идти. Я не имел  права  упускать  даже  слабый  шанс.  Я
сориентировался по "Храму Сатаны", где  на  рогатой  башне  дрожали  синие
шлейфы костров, и зашагал вперед. Я хотел прийти немного  пораньше,  чтобы
осмотреться на местности. Всегда полезно осмотреться и наметить  возможные
пути отхода. Неизвестно, что меня ждет.  В  игру  включены  очень  крупные
силы.  Я  вспомнил  аршинные  заголовки  сегодняшних  газет.   Нострадамус
требовал срочно задержать экспресс Вапуту - Габа, так как  железнодорожный
мост   через   каньоны   Бье   заминирован   сепаратистами.    Нострадамус
предупреждал, что "Боинг-707", следующий рейсом на  Токио,  который  через
три часа должен был взлететь с  аэродрома  "Саммерлайф",  имеет  серьезную
неисправность  в  моторе.  Нострадамус  давал  знать,  что  крупная  банда
диверсантов пересекла границу Никарагуа и направляется к Эстели.  На  этот
раз он обратился в представительства крупнейших информационных агентств, -
видимо, учитывая историю  с  "Безумным  Гансом",  когда  не  было  принято
никаких мер. Мне это не нравилось: целых три передачи прошли менее чем  за
сутки. Ранее Нострадамус не проявлял подобной активности. Вероятно, что-то
случилось. Что-то из ряда вон выходящее. Во всяком случае, теперь сведения
о Нострадамусе открыто попали в прессу, и газеты просто  захлебывались  от
восторга. Я представлял, под каким колоссальным давлением окажемся мы  все
в ближайшие же дни: "Иджемин бэг" недвусмысленно обвиняла СССР в  создании
нового информационного оружия. В короткой справке, которую я получил вчера
по своим  каналам,  указывалось,  что  все  три  звонка  были  сделаны  на
терминалах Европейской телефонной сети, причем задействованы  были  прежде
всего  западные  линии  Советского  Союза.  Сейчас   координаты   абонента
устанавливаются. Судя по всему, Нострадамус  включился  непосредственно  в
главный Европейский коммутатор. Как  это  ему  удалось  осуществить,  пока
неясно.
   Черный ручей пересек мне дорогу.  Я  свернул  и  пошел  по  его  топким
хлюпающим берегам. Вода  блестела,  как  ведьмино  зеркало,  -  ничего  не
отражая. Беззвучная летучая мышь шарахнулась у меня над головой и  пропала
за  деревьями.  Главный  Европейский  коммутатор   транспонирует   сигналы
телефонных сетей в Западной и Восточной Европе,  а  также  в  значительной
части Азии. Чтобы включиться в него, необходимо иметь десять восьмизначных
совершенно  секретных  телефонных  кодов  -  в  восходящей   иерархии.   Я
сомневался, что во всем мире найдется хотя бы пять  человек,  которым  они
доступны в полном объеме. Впрочем,  это  еще  предстояло  проверить.  Хотя
проверка была бы чисто формальной. Я был убежден,  что  эти  пять  человек
абсолютно ни при чем. Я просто кожей чувствовал, что  традиционные  версии
здесь  бессильны.  Требовался  рывок  сознания.  Мы  столкнулись  с  неким
явлением, выходящим за рамки обыденных фактов. А именно: мы столкнулись  с
врожденной или приобретенной способностью вычерпывать громадное количество
информации,  когда  угодно  и  откуда  угодно  без   всяких   запретов   и
ограничений. Насколько я понимаю, речь шла о профессиональном ясновидении.
(Если, конечно, исключить возможности использования мощнейших компьютерных
систем, доступ к которым в последние  недели  строжайше  контролировался.)
Почему, собственно, нет? У нас были определенные  данные  по  ясновидению.
Например, доктор Гертвиг (парадиагностика). Например, "Храм Сатаны" с  его
приступами группового безумия.  Например,  "Звездная  группа",  в  которой
работает Сиверс.  Профессиональное  ясновидение  -  это  штука  серьезная.
Пожалуй,  самая  серьезная  из  всего,  с  чем  до  сих  пор  сталкивалось
человечество. Нострадамус пробивает любые расстояния, для него практически
нет тайн и секретов, нам неизвестны его цели - весь  мир  может  оказаться
под рентгеном холодных и внимательных глаз.
   Это действительно оружие.
   Катаклизм предстоит глобальный.
   Легкий стон раздался за ореховыми кустами. Я сразу же присел и  включил
фонарик. Видимо, напрасно. На свет очень удобно стрелять, если меня ждали.
Но меня не ждали - беловатый конус выхватил из темноты - косматый затылок,
рубище, босые исцарапанные ступни в ручье.
   - Воды...
   Я набрал пригоршню и плеснул ему в лицо.
   Человек затрепетал мятыми веками,  под  которыми  искривилась  полая  и
неподвижная влага.
   - Изыди, сатана, - пробормотал он, - душа твоя - смрад,  плоть  твоя  -
гноище, помыслы твои - черви в  горячей  земле...  Приидет  Сын  Божий,  и
распадется царствие твое, како роса при лучах солнца...
   Он весь дрожал. Это была религиозная горячка. "Синдром Спасителя".
   - Имя твое из шести имен: Азраил - Астарет  -  Вельзевул  -  Люцифер  -
Саваоф - Ганиал - твое имя...
   Я оставил его. Ему ничего не грозило. Разве что простудится  на  земле.
Но это уже не моя забота.  До  полночи  было  еще  пятнадцать  минут.  Лес
расступился,  отбросив  назад  гнетущие  бородавчатые  стволы,  и   открыл
равнину, где над расширившимся серебром ручья махала  скрипучими  крыльями
черная ветряная мельница, а у  костров  возле  нее  под  костяной  пересып
барабанов  плясали  обнаженные  женские  фигуры.  Девы  уже  начали   свой
очищающий ритуал. Было их человек  пятьдесят.  На  ровной  площадке  перед
плотиной в красноватом жаре углей они выделялись очень рельефно.  Я  знал,
что смотреть на Пляски категорически запрещено. Нарушение запрета карается
смертью. Девы крадут мужчин и прячут их под землей  в  карстовых  пещерах.
Оттуда уже не вырваться. Я пошел вдоль опушки и довольно быстро  обнаружил
первый сторожевой пост - обнаженная девушка лет  восемнадцати  дремала  на
корточках, прислонившись к стволу, и на коленях  ее  лежал  скорострельный
автоматический карабин. Я тихонько растворился во мраке. Будем  надеяться,
что этот пост  единственный  со  стороны  леса.  Я  миновал  его,  пересек
небольшую бобровую  запруду,  усеянную  хатками,  и  в  этот  момент  меня
негромко окликнули.
   - Кто там?
   - Ищу брата, - сказал я.
   - Я ваш брат.
   Он стоял в черноте орешника, и сине-зеленые пятна теней скрадывали  его
очертания. Даже рост было не определить.
   - Не зажигайте света, - сказал он. - Незачем. Вы готовы записывать?
   - Да, - сказал я.
   - Приступим, - невидимый  мне  собеседник  сразу  же  начал  диктовать,
быстро и внятно выговаривая  каждую  букву.  -  Создана  группа,  условное
название "Ахурамазда", приблизительный состав - около шестидесяти человек.
Основное  ядро  -  демиурги  из  Ложи  Мастеров.  Руководитель  группы   -
Трисмегист,  псевдоним,  настоящее  имя   неизвестно,   демиург.   Научный
руководитель группы - Шинна, псевдоним, настоящее имя неизвестно, демиург.
Технический  руководитель  группы  -  Петрус,  псевдоним,  настоящее   имя
неизвестно, демиург. Отбор  кандидатов  в  группу  -  совместная  операция
разведки и  демиургов.  Финансирование  группы  -  через  секретные  фонды
разведки. Постоянная база группы -  Оддингтон,  Скайла.  Задача  группы  -
семантическая  акупунктура.  Расшифровка  термина  неизвестна.  В   работе
используются сильные возбуждающие и наркотические вещества. Через  военное
ведомство заказано некоторое количество отравляющего газа ХСГ-18...
   - "Безумный Ганс"? - спросил я.
   - Не перебивайте, - властно сказал собеседник. - У вас  диктофон  не  в
порядке? За последние трое  суток  семь  человек  из  группы  погибли  при
неизвестных обстоятельствах. По официальной версии - нуждаются в отдыхе  и
отправлены в горы. На самом деле после вскрытия тайно, под чужими именами,
похоронены на  кладбище  в  Скайла.  Еще  четверо  увезены  в  специальную
клинику.  Диагноз  -  шизофрения.  Конкретное  содержание  работы   строго
засекречено. Но некоторым данным Трисмегист усиленно занимается вопросом о
действиях русских партизан под  Минском  в  интервале:  август  -  октябрь
тысяча девятьсот сорок второго года, заказаны все мемуары по этому поводу,
заказаны карты местности, заказаны документы из немецких архивов.  Обращаю
особое внимание на то, что два дня назад создана так называемая "Шахматная
секция".  Помимо  демиургов  туда  включены  три  настоящих  шахматиста  в
категории  мастера  спорта.  Фамилии  установить  не  удалось.   Один   из
шахматистов - участник международного турнира в Аделаиде (Австралия) в мае
прошлого года...
   Что-то треснуло над "Храмом Сатаны", и оттуда к черному небу, раздвигая
сырую темень, взлетели огненные красные шары, заливая лес  фотографическим
светом.
   Началась месса.
   - Отступите в тень, - приказал мне собеседник. - Вы слишком на виду.
   Он был в синем хитоне с нашивками низших степеней,  а  лицо  -  хищное,
крючковатое, птичье.
   - Так вы демиург? - спросил я.
   -  Не  перебивайте.  Трисмегист  усиленно  собирает  мозаику.  Цитирую:
"Нострадамуса можно установить путем прямого экстрасенсорного контакта  по
биографическим  признакам".  Принцип   "слепого   адресата".   Расшифровка
принципа неизвестна. - Демиург перевел дыхание.  -  Еще  раз  подчеркиваю:
сорок второй год, леса под Минском. Все. Теперь вопросы.
   - Один вопрос, - сказал я. - Почему вы решили передать эти сведения?
   - Вы не поймете.
   - А все же?
   Демиург сморщил резко заостренный нос.
   - Меньше боли, меньше невыносимого суицида, меньше смертельной правды -
некоторое оздоровляющее начало, это как лекарство. Истина убивает... -  Он
раздраженно отмахнулся рукой. - Хватит.  Следующая  встреча  -  на  Святую
Вальпургию. Раньше мне не вырваться. У ухожу первый, не пытайтесь выяснить
мое имя - вы все погубите...
   Опять вспыхнуло, и шары затрещали. Когтистая лапа сатаны  давила  их  в
небе. Я увидел, что демиург повернулся, но почему-то не уходит, - он стоял
странно покачиваясь, будто пьяный, а потом упал лицом вперед, и хитон  его
задрался, обнажив мускулистые ноги в  плетеных  римских  сандалиях,  какие
обязан носить каждый посвященный. Я нагнулся над ним и попытался  поднять.
Зрачки его закатились. Он был мертв.
   От леса, от сплетенных пурпурных теней, отделился Бьеклин с  пистолетом
в руке и тоже посмотрел, - собирая в мелкие складки кожу вокруг глазниц.
   - А ведь я даже не успел выстрелить, - растерянно сказал он.

   
6. В ЛЕСАХ ПОД МИНСКОМ

   Гауптштурмфюрер похлопывал стеком по черному сияющему голенищу.
   - Хильпе! Вы уверены, что за ночь ни одна собака не выскочила  из  этой
паршивой деревни?
   - Так точно, господин гауптштурмфюрер! Я лично проверял караулы.
   Староста,  мнущий  картуз  поодаль,  подтверждая,  затряс  клочковатой,
сильно загорелой яйцеобразной головой.
   - Нихт, нихт... Все по хатам...
   - Что он бормочет?
   Он говорит, что все жители деревни на месте, господин гауптштурмфюрер!
   - Смотрите, Хильпе, вы головой отвечаете за секретность операции.
   - Так точно, господин гауптштурмфюрер!
   Маленький  полный  Хильпе  тянулся  на  носках,  но  едва  доставал  до
подбородка офицеру СС.
   - Вы двинетесь через час после нас. Направление - деревня Горелое.  Там
ссадите людей, скрытно выйдете к Мокрому Логу и займете  позиции  на  краю
леса, перекрыв выход из болот. У вас  будет  три  пулемета.  Кажется,  вам
что-то неясно, Хильпе?
   - Болото непроходимо, господин гауптштурмфюрер, - низенький Хильпе даже
взмок от того, что приходилось возражать  начальству.  Но  гауптштурмфюрер
благосклонно кивнул.
   - Правильно, Хильпе. Непроходимо. Именно  поэтому  Федор  поведет  свой
отряд туда.
   - Есть там тропки, герр комендант, -  подобострастно  сказал  староста,
напряженно прислушивающийся к гортанным звукам чужой речи. - На карте оно,
правда что не того, а тропки есть, - местные ходят... Проведем вас, можете
не сомневаться...
   - Ваша задача, Хильпе, сдерживать партизан до тех пор, пока не  подойду
я с двумя ротами. Мы прихлопнем Федора на окраине болот. - Гауптштурмфюрер
поднял одутловатое с прозеленью  бессонницы  лицо  к  озаренным  верхушкам
берез и длинно вдохнул прохладу хрящеватым носом. - Какое утро, Хильпе! Да
у вас тут просто санаторий... Перед выходом деревню сжечь!
   - Слушаюсь, господин гауптштурмфюрер!
   Утро  в  самом  деле  было  чудесное  и,  когда  машины,  скрежеща   на
проваленной дороге, пятнистыми  тушами  зарылись  в  лес,  то  солнце  уже
вытекло из горизонта  и  теплое  туманное  золото  его  обволокло  воздух.
Вспыхнули  сухие  иглы  на  соснах.  Загомонили  птицы.  Пестрая   сорока,
выдравшись из ветвей, уселась на самую макушку и заверещала, напрягая  все
свои мелкие силы. Связной отряда, примостившийся в развилке  могучих  лап,
вздрогнул и чуть не выронил бинокль.
   - Тьфу ты, зараза! - в сердцах сказал он.
   Отсюда,  со  всхолмленной  высоты,   грузовики   казались   безобидными
навозными жуками, которые едва-едва скребут лапами по желтой глине. Но  за
ними в хрупкую и прозрачную сентябрьскую голубизну поднимался черный столб
дыма.
   - Что делают!
   Обдирая колени, связной скатился вниз и побежал по  хвойному  склону  в
распадок - там его ждала лошадь. Через полчаса - охлюпкой, подпрыгивая  на
острой спице - он ворвался на поляну в красном  сосновом  бору  и,  бросив
поводья, растягивая губы вдоль десен, соскочил у бревенчатой землянки.
   - Пропусти к командиру!
   - А зачем тебе командир?
   - Говорю: пропусти - срочное донесение...
   И когда вышел коренастый бородатый человек, одергивающий гимнастерку за
широким ремнем, то связной фыркнул, как кот, - одной фразой:
   - Идут, товарищ командир,  четыре  грузовика  на  Горелое,  сам  видел,
деревню подожгли, сволочи...
   Командир  задумчиво,  будто   не   видя   его   потное,   взъерошенное,
возбужденное лицо, кивнул: - Хорошо, отдыхай, - и вернулся в землянку, где
мигала редкими хлопьями коптилка  на  стене,  а  посередине,  отъединенный
пустым пространством, горбился на шершавой табуретке человек в  изжеванном
городском костюме:
   - Как выглядит этот офицер?
   -  Гауптштурмфюрер  Лемберг?  -  высокого  роста,  бледный,  худощавый,
отечный, волосы белые,  неприятно  щурится  все  время,  -  сразу  же,  не
задумываясь, ответил человек. - Хильпе, комендант, -  низенький,  толстый,
суетливый, подстрижен бобриком...
   - Ну, коменданта он мог видеть в Ромниках,  -  сказал  привалившийся  в
углу комиссар. Поправил ватник на ознобленных плечах  и  отхлебнул  ржавый
брусничный чай из помятой кружки.
   - А староста? - спросил командир.
   Человек на табуретке опустил набрякшие веки. Он опять до осязания зримо
увидел  продолговатую  тесную  комнату,  в   неживом   полумраке   которой
угадывались комод и громоздкий шкаф, а  на  вешалке  подолами  и  рукавами
теснилась одежда. Он никогда раньше не  видел  этой  комнаты.  Он  мог  бы
поручиться. Шаркнула дверь - неуверенно, как больная,  появилась  женщина,
закутанная до самых глаз в толстый платок, подошла  к  окну  и  не  сразу,
несколькими слабыми движениями отдернула плюшевые шторы.  Проступил  серый
тревожный отсвет, крест-накрест перечеркнутый полосками бумаги. А за  ними
город, - город и река в гранитных берегах, подернутая шлепаньем дождя.
   - Что с вами, Денисов?
   Он очнулся.
   - Извините, я не спал трое суток... Староста - лет пятидесяти, среднего
роста, почти лысый, на  голове  -  клочья  бумажные,  очень  темное  лицо,
щербатый, все время улыбается, облизывает губы...
   - Дорофеев это, больше некому,  -  определил  комиссар.  -  Увертливый,
сволочь, никак до него не дотянуться.
   - Ты вот скажи: проведет твой Дорофеев сотню человек через  болота  или
не проведет? - спросил командир.
   - Проведет.
   Тогда командир выложил на стол пудовые кулаки с надутыми узлами вен.
   - Немцы двумя ротами вышли из  Новоселка  и  движутся  сюда  по  лесной
дороге, - сообщил он.
   У Денисова ввалились небритые щеки.
   - Ну что же сделать, чтобы вы поверили мне!..
   - Вообще-то лучше, чем  Бубыринские  болота,  места  не  придумаешь,  -
неторопливо сказал комиссар. - Колдобина на колдобине, сам  черт  увязнет.
Но если проводником будет Яшка Дорофеев... Он тут лесничил и  каждый  омут
не хуже меня знает...
   Командир с досадой впечатал кулаками по оструганным доскам.
   - Задача!.. Это же только сумасшедший пойдет через Марьину  пустошь,  -
голое место, бывшая гарь, укрыться негде, перестреляют,  как  рябчиков.  У
нас - лошади, обоз, трое раненых... - Он пересилил себя и крикнул громовым
басом. Сапук! Спишь, Сапук, чертова коза, цыган ленивый!
   - Никак нет, товарищ командир!
   - Посмотри внимательно, Сапук, очень внимательна посмотри: может  быть,
узнаешь старого знакомого?
   Молодой  рослый  боец   ощупал   Денисова   быстрым   и   неприязненным
подергиванием бровей.
   - Никак нет, товарищ командир, не  из  этих.  Роменковских  полицаев  я
хорошо знаю. И прихлебателей тоже. Нет, не попадался.
   - Ладно, Сапук, бери его в хозяйственное, покорми  немного,  -  глаз  с
него не спускать! - Командир поднялся и решительно оправил гимнастерку.  -
Боевая тревога! Дежурное отделение ко мне!..
   Через  час  тяжело  груженный  обоз,  визжа  несмазанными  колесами   и
застревая на вывороченных корнях, тронулся из  соснового  сквозняка  вдоль
распадка по направлению к болотам. Денисов  шагал  за  телегой,  груженной
мешками с мукой. Его мотало при каждом шаге. - Иди-иди, цыца  немецкая!  -
однообразно покрикивал Сапук,  и  скучная  злоба  звучала  в  его  голосе.
Разжиженный утренний туман стоял между красноватых стволов, трещали шишки,
и от густого чистого  запаха  смолы  слипались  угнетенные  мысли.  Далеко
позади  бухали  редкие  винтовочные   выстрелы,   накрываемые   автоматной
трескотней, - дежурное отделение, не вступая  в  открытый  бой,  тормозило
продвижение немцев.  Солнце  уже  начинало  припекать.  День  обещал  быть
жарким. - Я не дойду, - подумал Денисов. -  А  если  дойду,  то  Хильпе  с
пулеметами ждет нас на той  стороне  болота.  Отвратительный  низенький  и
толстый Хильпе, намокший от пота, - исполнительный служака. Он  знал,  что
сейчас Хильпе трясется  в  кабине  переднего  грузовика.  Это  был  третий
"прокол сути". В тридцать шестом году, читая о боях на подступах к Овьедо,
он вдруг увидел красную  колючую  землю,  черные  камни  и  плоские  синие
безжизненные верхушки гор. Над всей Испанией безоблачное небо. "Прокол" не
содержал позитивной  информации.  Просто  картинка.  Воспроизвести  ее  не
удалось.  А  критерий  существования  любого  материального  явления  есть
воспроизводимость. Кажется, еще Лэнгмюр писал об этом. "Наука о  явлениях,
которых нет". Подтверждение он получил три года спустя, когда беседовал  с
летчиком, побывавшим у Овьедо, тот подробно описал местность, - узнавалось
до мельчайших деталей. Интересно, что все три "прокола" были с интервалами
в шесть лет: тридцатый, тридцать шестой и сорок второй годы. Откуда  такая
периодичность? Или случайное совпадение? Она явно не связана  с  масштабом
событий - начало войны, например, он просто не почувствовал.  Может  быть,
периодичность имеет  внеземной  источник?  Но  это  предположение  заведет
слишком далеко. Во всяком случае ясно, что для "прокола  сути"  необходима
предельная концентрация сознания. Как тогда - на мосту. Это можно  достичь
путем  тренировки.  Скажем  -  обычная  медитация.  Скажем  -  самогипноз.
"Иисусова молитва", "экзерциции", "логос-медитация", "путь суфиев" - и так
далее. Впрочем, теперь это не нужно.
   Широкая пятерня взяла его за плечо, и Сапук все с той же скучной злобой
в голосе сказал:
   - Иди-иди, оглох? - комиссар зовет.
   Комиссар лежал на белых мешках, укрытый ватниками, и при свете дня было
видно, какое у него заострившееся лихорадочное лицо.
   - Простудился некстати, - сказал он, выдыхая горячие  хрипы.  -  Совсем
плохо, не время бы болеть... Сапук, оставь нас...
   - Командир приказал охранять.
   - Ты и охраняй - отойди на пять метров. - А когда Сапук, передав вожжи,
отошел: - Что скажете, Александр Иванович?
   - Сейчас Хильпе подъезжает к Горелому, - вяло ответил Денисов. - Там он
высадит гарнизон, проведет его к Мокрому Логу  и  положит  на  Бубыринской
гриве, развернув пулеметы в сторону болот.
   - Помогите мне сесть...
   Денисов   передвинул   тяжелые   мешки,   и   комиссар   взгромоздился,
откинувшись, глядя в золотое небо.
   - Вот что, Денисов, - спустя долгую, наполненную шуршанием  ломких  игл
секунду, сказал он. - Неделю назад в Ромниках провалилась группа Ракиты  -
четыре человека, это подполье...
   - Никогда в жизни не был в Ромниках, - ответил Денисов.
   - Их арестовали одновременно, в  ночь  на  восемнадцатое.  Может  быть,
предатель?.. Группа занималась железной дорогой и теперь мы, как слепые...
   Денисов тряхнул вожжами.
   - Вы же не верите мне, - устало сказал он.
   Комиссар, будто не слыша, смотрел вверх на румяные от  солнца  лохмотья
сосен.
   - Их содержат в гарнизонной тюрьме совершенно изолированно.  Внутренняя
охрана состоит исключительно из немцев, наши  люди  не  имеют  доступа.  А
допрашивает  Погель  -  усатая  крыса...  Вы,  конечно,  правы,  Александр
Иванович, я не могу приказывать вам. Позавчера в город пошел связной и  не
вернулся.
   - Ракита - ваша дочь?
   - Да. Ракита - кличка.
   - Но я же не могу включаться в любую минуту,  -  чувствуя  подступающую
ярость, сказал Денисов. - Вы думаете,  это  так  просто:  закрыл  глаза  и
посмотрел?
   - Хорошо, - сказал комиссар и подтянул сползающий ватник. - Хорошо.  Не
волнуйтесь. Мы отправим вас на Большую землю, там разберутся.
   Ему было очень плохо. На разные голоса скрипели тележные  оси.  Осенняя
муха, жужжа, выписывала сложные круги перед глазами.
   - Сколько человек в группе? - отрывисто бледнея, спросил Денисов. -  Их
имена, фамилии, как выглядят, где живут. Вкусы, привычки, наклонности...
   - Даже если бы я верил вам, то все равно не имел бы права рассказать, -
ответил комиссар.
   - Так что же вы от меня хотите?!
   Тут же подскочил Сапук и начал тыкать прикладом в грудь.
   - А ну прекрати!
   - Уберите его отсюда!
   - Сапук, отойди!
   - Он - вон, что вытворяет...
   - Отойди, Сапук... - Комиссар некоторое время молчал,  а  потом  сказал
неуверенно. - Что если подойти со стороны  немцев?  Насколько  я  понимаю,
надо просто извлечь определенные сведения? Правильно? Вам же не важен, так
сказать,  конкретный  носитель  этих  сведений?  Немцы  наверняка   знают.
Гауптштурмфюрер Лемберг, например.
   Денисов закрыл глаза. Голова сразу же поплыла. Он действительно не спал
трое суток. Его охватывало бессилие. Они думают, что он все  может,  а  он
ничего не  может.  Ведь  молния  не  ударит  еще  один  раз.  Он  сглотнул
царапающую сухость во рту. Почти тотчас же возникла  та  самая  незнакомая
продолговатая комната - комод и шкаф, женщина отдергивала шторы, проступил
неясный сумрак, шлепал дождь за окном, она была в толстом платке, так  что
лица не различить, - осторожно присела у самодельной железной печки, труба
которой упиралась в форточку. Застыла. Денисов пытался избавиться от этого
видения. Он его не понимал. Оно ужасно мешало. Женщина перебирала какие-то
изгрызенные щепки на полу. Это была Вера. Гауптштурмфюрер Лемберг вошел  в
комнату. Мундир чернел под опухолью лица. Денисов старался приблизиться  к
нему, но это не удавалось. Прозрачные губы  шевельнулись.  Гауптштурмфюрер
говорил что-то неуловимое. Денисов изо всех сил разгребал слои  времени  и
пространства, разделяющие их. Он  задыхался.  Давили  минувшие  сутки.  Он
протискивался сквозь них, как  жук  в  земле.  Ощущение  было  такое,  что
раздираешь на себе живую кожу. - Нет-нет, - сказал Гауптштурмфюрер.  -  Не
преуменьшайте своего вклада. Вы дали нам практически все подполье. Если мы
и держим часть из них на свободе, то затем лишь, чтобы не подставлять  под
удар вас. - Он послушал. Денисов очень ясно видел сквозь него,  как  Вера,
уронив собранные щепки, подняла голову и слабо сказала: - Саша! - короткая
тупая боль проникла из пустоты  сердца.  Будто  сдвоили  удары.  Он  вдруг
понял, что это было. Слюдяные пластинки  времени  раздвинулись.  -  Теперь
наша задача - обезвредить отряд Федора,  -  сказал  гауптштурмфюрер.  -  Я
надеюсь, что мы ее выполним, с вашей помощью. Вас ждет хорошая  карьера  и
серьезные большие деньги,  Самоквасов.  Мы  ценим  людей,  которые  готовы
искренне служить нам. - Гауптштурмфюрер заколебался, словно  водоросли  на
течении. И вдруг исчез. Вообще все исчезло. Остался лишь приступ  тошноты,
жара, запах липкой смолы, телега, переваливающаяся по  гладким  коричневым
корням. Сосны останавливали свое болезненное вращение.
   - Самоквасов, - хрипло сказал он. - Вам знакома фамилия - Самоквасов?
   И испугался, потому  что  лицо  у  комиссара  налилось  синей  венозной
кровью.
   - Повторите!
   - Самоквасов. Это он продает подполье.
   - Нет, - сказал комиссар. -  Нет,  не  может  быть!..  Я  знаю  Игнатия
пятнадцать лет... Мы вместе... мы с ним... я за него...
   Сапук бросил винтовку.
   - Врача!
   Комиссар открыл лихорадочные глаза.
   - Вы или провокатор, Денисов, или...
   - Или, - сказал Денисов.
   Тупая боль вывинчивала сердце и пригибала  к  земле.  Он  ухватился  за
качающийся борт повозки.
   - Что с вами, Александр Иванович?
   - Ничего особенного, - сказал он. - Все в порядке. У меня умерла жена.

   
СООБЩЕНИЯ ГАЗЕТ

   Акт террора совершили сикхские экстремисты в индийском  штабе  Пенджаб.
Вчера вечером четверо террористов захватили рейсовый автобус  на  шоссе  к
северу от города Джаландахар  и  хладнокровно  расстреляли  24  пассажира,
принадлежащих к индуистской общине. Одиннадцать пассажиров были ранены.
   Британское министерство сельского  хозяйства  заготовило  56  миллионов
карточек на продовольственные  товары  для  использования  их  англичанами
"после ядерной войны". В секретном  докладе  министерства  устанавливается
процедура получения карточек и отоваривания их.
   40 человек погибло и более 100 ранено в ходе  ожесточенных  боев  между
подразделениями  шиитского  движения  "Амаль"  и   палестинцами,   которые
продолжаются в районе  южноливанского  города  Сайда  и  южных  пригородах
Бейрута. Палестинцам удалось установить  контроль  над  деревней  Магдуше.
Однако отряды движения "Амаль" сумели вернуть этот населенный пункт.
   Как сообщил официальный военный представитель Ирака, минувшей  ночью  в
один из жилых районов Багдада попала иранская ракета класса "земля-земля".
48 мирных жителей погибли  и  52  получили  ранения,  разрушено  несколько
домов. По сообщению радио Тегерана, Иран нанес ракетный удар по Багдаду  в
"ответ на бомбардировки Ираком иранских городов".
   В  Джакарте  официально  объявлено  о   казни   еще   девяти   деятелей
коммунистической партии Индонезии. Несмотря на широкие  протесты  во  всем
мире, смертные приговоры приведены в исполнение...

   
7. РАБОТА С ДОКУМЕНТАМИ

   В восемь утра поступило сообщение из МИД: Нострадамус предупреждал, что
в  северо-западной  части  Мексики  на  глубине  около  двадцати   четырех
километров возник очаг напряжения земной коры.  Вероятность  землетрясения
более девяноста процентов, предполагаемая сила землетрясения - одиннадцать
баллов по шкале Рихтера, начало реализации - от четырех до шести  часов  с
момента сообщения, эпицентр землетрясения  приходится  на  Сан-Бернардо  -
двести пятьдесят тысяч жителей. Нострадамус позвонил президенту Да Палма и
предложил немедленно эвакуировать город. Разговор происходил  по-испански.
Начата обработка линии связи. Мексиканское  правительство  по  официальным
каналам срочно запрашивало нас, насколько можно верить этим сведениям.
   В  восемь  тридцать  мне  принесли  историческую  справку.  Ясновидение
впервые  было  описано  Якобом   Беме,   придворным   астрологом   герцога
Лауэрштейнского. В книге "Свод хрустальный" он рассказывает о  женщине  по
имени Зара, которая "могла видеть сквозь стены  из  доброго  камня  и  тем
производила великое удивление в знатных людях". Зару сожгли. В семнадцатом
веке  некто  Готтхард  из  Целмса,  находясь  в  родном  городе  за  сотню
километров от театра военных  действий,  подробно  описывал  сражение  при
Зюбингене,  за  что  и  был  заключен  в  тюрьму.  В  восемнадцатом   веке
прославились  братья  Самюлэ  -  они  лечили  от  всех  болезней,  снимали
колдовство, уводили  сглаз,  мор  и  чуму,  отверзали  хляби  небесные.  В
частности, они предрекли солнечное затмение 1765 г. и предсказали эпидемию
оспы во Флоренции.  Впрочем,  последнее  относится  к  проскопии  (видение
будущего). В девятнадцатом веке был известен  Жан  из  Пьесси  ("амьенский
пророк"). Наполеон тайно содержал его при своей ставке, - этот неграмотный
крестьянский парень очень точно  угадывал  перемещения  войск  противника.
Далее упоминается Эфраим Хальпес, португальский географ, нанесший на карту
Антарктиду  в  ее  современных   очертаниях   (Антарктида   была   открыта
Беллинсгаузеном только через пятьдесят лет, а изучена значительно  позже).
Затем - надолго забытые прозрения Хевисайда; Менделеев, который увидел  во
сне Периодическую систему элементов; Симгруссон - разбегающиеся галактики;
Антон Глечик - соотношение модулей в колоне вращения. И так далее  и  тому
подобное.  Справка  представляла  собой  талмуд  в  четыреста   папиросных
страниц, приводились сотни  фамилий  и  тысячи  противоречивых  фактов  со
ссылками на десятки тысяч источников.
   Отдельно был приложен заказанный мною материл.  Доктор  Гертвиг  Теодор
Карлович родился в 1860  г.  в  Петербурге,  в  семье  обрусевшего  немца,
получил   медицинское   образование,    дополнительно    прослушал    курс
сравнительной зоологии на  биологическом  факультете  Санкт-Петербургского
университета,  учился  в   ординатуре,   занимался   частной   медицинской
практикой,  имел  научные  труды,  пользовался  большой  известностью  как
первоклассный   клиницист   широкого   профиля,    характер    заболевания
устанавливал методом  бесконтактной  диагностики  (парадиагностика  -  это
частный  случай  ясновидения),  при  проверках  на  консилиуме   или   при
паталогоанатомическом  исследовании  диагноз  обязательно   подтверждался.
Остались многочисленные свидетельства. Например -  А.И.Шиманский  "Записки
русского врача". Например - "Труды Санкт-Петербургского общества  биологии
и медицины". Умер он в январе 1917 г. от  воспаления  легких,  причем  сам
себе поставил диагноз и предсказал ход развития болезни. Кажется, это  был
единственный    строго    документированный    случай    профессионального
ясновидения. Библиография к нему, с указанием на сохранившиеся  в  архивах
источники, составляла около десяти страниц сплошного машинописного текста.
   Это было серьезно. Данные по Гертвигу можно было положить в основу  при
создании информационного муляжа. Так сказать, нижняя граница мозаики.
   В девять утра поступило второе сообщение  от  Нострадамуса:  существует
неисправность в системе  регулирования  и  подачи  топлива  рабочей  части
космического челнока "Скайлеб", возможно смещение фокуса сгорания смеси за
пределы камеры сгорания, необходимо отложить планирующийся полет. Звонок в
Управление НАСА был сделан из  красного  сектора,  и  вокруг  него  начали
сжиматься кольца патрульных милицейских групп.
   Операция "Равелин".
   В девять пятнадцать терминал моего компьютера выдал дешифровку  первого
эпизода по  материалам  из  Климон-Бей  (безумный  оператор  Ван  Гилмор):
Солдырь и Богатырка представляли собой средние отроги  Уральского  хребта,
находящиеся на территории Удмуртской АССР в районе города Глазова (перегон
Глазов - Болезино). Судя по косвенным  признакам,  указанный  эпизод  имел
место в период 1930-1931 годов или 1957-1958 годов  (засуха  в  Поволжье).
Более точная временная привязка пока невозможна.
   Это была вторая координата для мозаики. Третьей координатой можно  было
считать сектор Нострадамуса. Если Нострадамус действительно живет там.
   Ладно.
   В девять пятнадцать Сиверс начал повторные допросы участников "Звездной
группы" - всего восемнадцать человек. А в десять часов поступили данные по
"Храму Сатаны". Первое. Полицейская сводка из Остербрюгте, составленная  в
неопределенно-официальной  форме,  извещала,  что  Ивин  был  убит   около
полуночи двумя выстрелами в спину из пистолета системы  "Маникан",  смерть
наступила мгновенно. Данное оружие по своим индивидуальным характеристикам
не  значится  в  полицейских  картотеках  Европы  и  Америки.   Свидетелей
происшествия нет. Подозреваемых нет.  Установлено,  что  за  два  часа  до
смерти Ивин контактировал с  неизвестным  лицом,  одетым  в  хитон  Пятого
Круга.  Ведется  проверка  всех  зарегистрированных   демиургов.   Второе.
Мужчина, тело которого было обнаружено на опушке Шварцвальда неподалеку от
Остербрюгте, является гражданином ФРГ Петером  Клаусом,  владельцем  фирмы
музыкальных инструментов в Кельне. В каталоге зарегистрированных демиургов
он не значится. Месяц назад Петер Клаус внезапно,  без  каких-либо  особых
причин, крайне поспешно передал права на фирму старшему сыну Гансу  Клаусу
и  уехал  в  длительное  путешествие  по  Африканскому  континенту.  Место
пребывания его в последнее время неизвестно. Предполагалось,  что  он  был
похищен. Заявления от родственников не поступало.  Официальный  розыск  не
осуществляется. Смерть наступила  естественным  путем:  острый  инсульт  и
кровоизлияние в мозг с мгновенной потерей сознания. Полиция  квалифицирует
этот инцидент как несчастный случай и не  намерена  проводить  специальное
расследование. Третье. В сводке содержались  запрошенные  нами  данные  на
Бьеклина. Ничего  существенного  -  возраст  (тридцать  пять  лет),  место
рождения   (Лапис,   Айова),    специальность    (информатика),    военная
специальность (перехват PC), состав  семьи,  место  жительства,  последнее
место работы (отдел по борьбе с наркотиками),  звание  (майор),  служебные
награды и поощрения. То есть полный ноль. Видимо, основные сведения о  нем
были засекречены.
   Для мозаики это ничего не давало.
   В одиннадцать утра Нострадамус через  трансокеанскую  сеть  связался  с
Революционным Советом Обороны республики Пеннейские острова и  предупредил
капитана Геда, что  на  шесть  утра  по  местному  времени  назначен  путч
офицеров высшего командного состава армии. Он подробно изложил график-план
мятежа, продиктовал полный список заговорщиков и поддерживающих их частей,
назвал номера секретных банковских счетов,  на  которые  поступали  деньги
из-за  океана.  Связь  с  Пеннеями  продолжалась  целых  четыре  минуты  -
последнюю  треть  ее  Сиверс  недоуменно  взирал  все  на  тот  же  пустой
испорченный телефон-автомат на углу  Зеленной  и  Маканипа,  откуда  якобы
происходил разговор. Операция "Равелин" окончательно провалилась. Капитану
Геду из "Движения молодых офицеров" было двадцать  девять  лет  -  военное
положение в республике было объявлено немедленно. А еще через полчаса  мне
позвонили по красному телефону  и  очень  вежливо  осведомились,  когда  я
собираюсь взять Нострадамуса.
   - Скоро, - ответил я.
   - Вы уверены, что его вообще можно обнаружить? - деликатно  спросили  в
трубке.
   - Конечно, - ответил я.
   Я  действительно  был  уверен.  Вычислить  можно   практически   любого
человека. Информационный муляж - это чрезвычайно мощное  средство.  Трудно
даже  представить,  каким  громадным  количеством  совершенно  загадочных,
незримых нитей соединены мы с этим миром. Следы всегда остаются.  Остаются
карточки РОНО, остаются записи  в  поликлиниках,  остается  учет  строгого
отдела  кадров,  остаются  друзья,  остаются   непредсказуемые   очевидцы,
остается память.  Все  эти  сведения  можно  извлечь  -  при  определенных
усилиях. Так возникает мозаика: биографическая  сетка  координат,  которая
выделяет в себе информационный муляж - пространственно-временное, условное
подобие  разыскиваемого  человека.  (Принцип  "слепого  адресата"  -  сбор
абсолютно всех существующих данных.) Я не зря летал в Климон-Бей и не  зря
двое  суток  варился  в  бесовской  отвратительной  гуще  Черной  мессы  -
кое-какие координаты мы выловили. Теперь  следует  уточнять  их  и  жестко
привязывать друг к другу.
   Это уже вопрос техники.
   Около  часа  дня  произошло  землетрясение  в   Мексике.   Сейсмическая
аппаратура зафиксировала три протяжных толчка силою до одиннадцати  баллов
каждый. Согласно приборам,  эпицентр  землетрясения  приходился  точно  на
Сан-Бернардо. Город был разрушен до основания. Погибли восемь  человек  из
числа тех двухсот, которые не захотели эвакуироваться.
   Одновременно я получил письмо из Центрального военного архива.  Старший
научный сотрудник отдела Великой Отечественной войны кандидат исторических
наук полковник Хомяков В.А. отвечал,  что  в  указанный  период  в  районе
Минска и  Минской  области  действовало  более  трех  десятков  регулярных
партизанских  отрядов  и  великое  множество  мелких  партизанских  групп.
Прилагался список чуть не из сотни наименований.  Многие  были  условными.
Количество,  численность  и  состав  партизанских  соединений   непрерывно
изменялись. Полковник Хомяков В.А. вполне обоснованно отмечал, что  запрос
составлен в слишком общей форме и потому нельзя  точно  сказать,  о  каком
именно отряде идет речь.
   Я и сам не знал - о каком? Это была четвертая  координата  для  муляжа.
Довольно хлипкая координата.
   Пятой координатой было имя.
   Александр.
   В четырнадцать часов состоялось заседание Экспертного  Совета,  который
разрабатывал проекты по  направлениям  -  "Гость"  и  "Человек  Новый".  В
результате острой дискуссии было  установлено:  1.  Действия  Нострадамуса
целиком укладываются в категории земной логики ("закрытой" семантики нет).
2. Нострадамус использует технические  средства,  не  выходящие  за  рамки
земной технологии (исключая сам ридинг-эффект: непосредственное считывание
информации).  3.  В  целях  концентрации   усилий   только   на   реальных
направлениях следует категорически отвергнуть версию "Гость" - о внеземном
источнике Нострадамуса.  Ладно.  Далее  выступил  профессор  Сковородников
(Институт эволюционной физиологии АН СССР). Мы ни в коем случае не  должны
рассматривать Человека Нового как  результат  внезапного  видообразования,
сказал он. Homo novis  не  есть  _другой  вид_.  Это  есть  лишь  очищение
некоторых  уже  существовавших  качеств  внутри   прежнего   эволюционного
материала. Ридинг-эффект,  вероятно,  сродни  "ощущению  сторон  света"  у
перелетных птиц или "чувству географии" у  определенных  видов  насекомых.
Наличествует элемент прогностики. Человек получает  здесь  третью  степень
физической свободы. Ранее он ориентировался во времени и в пространстве, а
теперь он  будет  так  же  уверенно,  без  отгораживающего  посредничества
компьютеров, ориентироваться в бесконечно разнообразном мире информации...
   И так далее.
   Я едва высидел до конца заседания.
   В пятнадцать десять Управление  НАСА  коротко  сообщило,  что  двадцать
минут назад с космодрома на мысе Канаверал после проверки топливных систем
был произведен очередной запуск космического челнока "Скайлеб" с  экипажем
на  борту.  Первые  семьдесят  шесть  секунд  характеристики  полета  были
устойчивыми и отчетливо  совпадали  с  расчетными.  На  семьдесят  седьмой
секунде  произошел  взрыв,  связь  с  кораблем   прервалась,   по   данным
телеметрических  наблюдений  капсула  экипажа  перестала  существовать   -
обломки ее рухнули в Атлантический океан. Службы ВВС США и  военно-морские
соединения, находящиеся в  данном  районе,  производят  интенсивный  поиск
остатков. Шансы на спасение людей минимальные.
   Через три минуты я начал отработку Ангела Смерти -  дешифровка  второго
эпизода по материалам из Климон-Бей (безумный оператор Ван Гилмор).
   В пятнадцать  сорок  пять  ЮСИА  сообщило  о  волнениях  на  Пеннейских
островах:  части  путчистов  удалось  затвориться  в  казармах  столичного
гарнизона, там была радиостанция - и в течение  последующего  часа  вместо
того,  чтобы  работать,  я  был  вынужден   принимать   копии   протестов,
передаваемых нам из МИДа: западные  специалисты  по  международному  праву
квалифицировали  ридинг  Нострадамуса  о  Пеннеях  как  вмешательство   во
внутренние дела суверенного  государства.  Дискутировалось  предложение  -
временно заблокировать  трансокеанскую  линию  и  отключить  синхронизацию
спутников связи, - то есть изолировать материки. Обстановка  сгущалась.  К
исходу этого часа мне вторично позвонили по красному телефону  и  довольно
настойчиво попросили всемерно ускорить поиск.
   Выхода не было.
   К семнадцати часам я вчерне собрал мозаику и передал ее  на  ВЦ.  Муляж
был смонтирован по пяти координатам: доктор Гертвиг, Удмуртская АССР, леса
под Минском (1942 г.), имя и красный сектор Нострадамуса, - за исключением
последнего  это  были  все  недостоверные  позиции.  Я  не  ждал   никаких
результатов. Муляж начинает жить, если масса исходных сведений оказывается
способной к логической самоорганизации - для этого  необходимо  достаточно
большое количество информации. Или - если координаты фокусируются в  очень
узком  пространственно-временном  локусе,  -  "обжимая  образ".  Здесь  же
разброс был громадный. Оператор на ВЦ так и резюмировал:
   - Ничего не выйдет.
   - Делайте! - приказал я.
   Следующие два часа были посвящены демиургам. На официальный  запрос  мы
получили такой же официальный ответ: "Правительству США ничего не известно
о существовании секретной группы  "Ахурамазда",  перечисленные  в  запросе
личности:  Трисмегист,  Шинна  и  Петрус  не  фигурируют   в   полицейских
картотеках страны, в названном районе -  Оддингтон  (Скайла)  -  находится
частная психиатрическая больница, не имеющая отношения  к  государственным
учреждениям США". Были приложены фотоснимки:  уютные  одноэтажные  домики,
утопающие  среди  ярких  роз,  чистые  асфальтовые  дорожки  между   ними,
прозрачная стена из орогласса с колючей проволокой наверху. Вот так. Я  не
сомневался, что сейчас там действительно частная психиатрическая больница.
Это была оборванная нить. Группа  перебазировалась.  Видимо,  речь  шла  о
попытке  достичь  ридинг-эффекта   у   наиболее   одаренных   экстрасенсов
(демиургов) за счет насильственного  искажения  психики.  Скорее  всего  -
глубокий  гипноз,   наркотики   и   постоянная   обработка   психотропными
анаболиками. В сообщении Клауса не случайно  упоминался  "Безумный  Ганс".
Судя по тому, что я наблюдал  в  Климон-Бей,  этот  блокатор  нейронов  из
группы боевых ОВ действительно может вызвать нечто похожее  на  ридинг,  -
правда, при полной деформации психики, за пределами сознания.
   Для нас этот путь был закрыт.
   Несомненно.
   В девятнадцать ноль-ноль мне позвонили  с  ВЦ  и  сообщили,  что  муляж
развалился.
   - Мы можем  запустить  его  еще  раз,  если  хотите,  -  скучно  заявил
оператор. - Но без новых координат результат будет точно такой же.
   - Запускайте, - велел я.
   В девятнадцать тридцать было принято предложение Бьеклина о  проведении
следственного эксперимента со "Звездной группой".
   Я не видел в этом никакой пользы.
   В двадцать часов мне сообщили, что муляж развалился вторично.
   До двадцати пятнадцати я предавался унынию.
   В двадцать двадцать пять начали поступать первые обрывочные  данные  по
Ангелу Смерти.
   А примерно через полчаса  снова  ожил  красный  телефон  и  деревянный,
сухой, белый от старости голос в пластмассовом нутре его тягуче произнес:
   - Алексей Викторович? Добрый вечер. Пожалуйста,  уделите  минутку  -  у
меня к вам небольшая просьба. С вами говорит Нострадамус...
   - Слушаю вас, - леденея кончиками пальцев, очень спокойно ответил я.
   Я действительно не волновался.
   Был двадцать один час - ровно.

   
8. АНГЕЛ СМЕРТИ

   Ночью позвонил Хрипун. Денисов лежал в натопленной  темноте  и  слушал,
как протискивается из мокрого рокота дождя нудное проволочное дребезжание.
Я не подойду, подумал он. Я здесь ни при чем. Ну его к  черту!  Колыхались
шторы, фиолетовые провалы в пустой беззвездный мир чернели  на  простынях.
Аппарат надрывался, как сумасшедший. Денисов выругался и встал. Надо  было
тащиться  в  другой  конец  коридора  -  обогнуть  парамоновский   сундук,
велосипеды близнецов, детскую коляску и, главное,  не  зацепить  ненароком
опасно  держащуюся  на  кривом  гвозде  железную   оцинкованную   ванночку
Катерины. Катерине оставалось жить  два  года.  Сказать  или  не  сказать?
Атеросклероз.  Бляшки  на  стенках  сосудов.  Лечить   уже   поздно.   Ему
показалось, что дверь в ее комнату слегка приоткрылась, -  пахнуло  сонной
теплотой, разогретыми подушками. Так и есть. Завтра будет разговор о  том,
что ни одну ночь нельзя будет провести спокойно.
   Он сорвал раскаленную трубку.
   - Идиот! - сказал он.
   - Все  подтвердилось,  -  не  обращая  внимания,  захлебываясь  слюной,
прошипел Хрипун. - Только что. В два часа  ночи.  Мне  сообщила  Серафима.
Поздравляю. Теперь все они у нас - вот так!
   Было похоже, что Хрипун поднял стиснутый  пухлый  кулак  и  ожесточенно
потряс им.
   - Идиот! - повторил Денисов.
   - А чего?
   - Ничего!
   - На вашем месте, Александр Иванович, я бы не ссорился, - примиряюще  и
одновременно с угрозой в голосе произнес Хрипун. - Ведь Болихат умер? Ведь
так? И Синельников тоже умер? Ну - увидимся завтра в институте...
   - Идиот! - сказал Денисов в немую трубку.
   Вытер соленую мокроту со лба. Коридор желтой адской кишкой изгибался за
угол, и вереница масляных  дверей  изгибалась  вместе  с  ним.  Идиот!  Он
вспомнил, как такой же мелкой и густой испариной покрылось вчера  внезапно
побледневшее лицо Болихата, как тот грузно опустился на заскрипевший  стул
и зачем-то перелистнул календарь, испещренный заметками. - Значит, сегодня
ночью? - Сегодня Арген Борисович. -  Точно?  -  Точно.  Простите  меня,  -
сказал Денисов. Он был выжат, как всегда после "прокола" и  не  соображал,
что надо говорить. - Да  нет,  чего  уж,  -  ответил,  погодя,  Болихат  и
поморщился, как от зубной  боли.  -  Неожиданно,  правда.  Но  это  всегда
неожиданно. Хорошо, что сказали. Спасибо. - Денисов поднялся  и  вышел  на
цыпочках, оставив за  собой  окаменевшую  фигуру  в  коричневом  полосатом
костюме со вздернутыми плечами, в которые медленно  и  безнадежно  уходила
квадратная седая остриженная под бобрик шишковатая директорская голова. Их
было двое в кабинете, и он мог бы поклясться, что Болихат не  вымолвит  ни
полслова, но уже через час обжигающие  слухи,  будто  невидимый  подземный
огонь,  начали  растекаться  по  всем  четырем  этажам  кирпичного  здания
института.
   Приговор, подумал Денисов. Десятый приговор. А может быть, двенадцатый.
Я устал от приговоров. У меня  нет  сил.  Но  блестящее  лезвие  светит  в
воздухе, раздается удар, и голова откатывается с плахи. Напрасно я  затеял
все это. Зря. Я ведь не  палач.  Он  повернул  выключатель.  Жуткая  кишка
исчезла, проглоченная темнотой. Выступил  фиолетовый  квадрат  окна.  Дома
напротив были черные. Искажая мир, слонялся вертикальный дождь по  каналу.
Низко над острыми крышами, чуть  не  падая,  пролетел  самолет,  и  стекла
задрожали от его свирепого гула. _Войны не будет_. На превращенной в  лужу
набережной, в конусе фонаря, прилепившись к чугунному парапету,  горбилась
жалкая фигура в плаще  под  ребристым  проваленным  зонтиком.  У  Денисова
шевельнулось в груди. Это был Длинный. Конечно - Длинный. Три  часа  ночи.
Бр-р-р...  Неужели  так  и  будет  стоять  до  утра?  Дождь,  холод...  Он
раздраженно задернул штору. Пусть стоит!  Двенадцать  приговоров.  Хватит!
Достаточно! Он зажег свет. Было  действительно  три  часа  ночи.  Все-таки
время он чувствовал превосходно. И не только  время  -  все,  связанное  с
элементарной логикой. Цифры,  например.  Две  тысячи  девятьсот  пятьдесят
четыре  умножить  на  шесть  тысяч  семьсот   тридцать   два.   Получается
девятнадцать миллионов восемьсот восемьдесят пять  тысяч  триста  двадцать
восемь. Он сел за стол и на листке бумаги повторил расчет, стараясь забыть
о  дрожащем  человеке  на  набережной.  Девятнадцать  миллионов  восемьсот
восемьдесят пять тысяч триста двадцать восемь. Все правильно. Хоть  сейчас
на эстраду. Щелчком ногтя он отбросил листок и придвинул шахматную  доску,
где  беспорядочно,  словно  продолжая  жить  деревянной  условной  жизнью,
замерли испуганные фигуры. Все равно не  заснуть.  Чертов  Хрипун!  Пухлая
детская мордочка!  Денисов  смотрел  на  сжатую,  будто  пружина,  позицию
черных. Что тут было? Партия Хломан - Зерницкий,  отложенная  на  тридцать
седьмом ходу... Привычно заныли болевые точки  в  висках,  заколебались  и
стекли,  как  туман,  цветочные  обои,  обнажая  пропитанный  дождем  мир.
Сицилианская защита, схевенингенский вариант. Ферзь уходит с  горизонтали,
белые рассчитывают образовать проходные на левом фланге, здесь у них явный
фигурный перевес, но - ведь так! -  следует  жертва  слона,  и  выдвинутый
вперед слишком растянутый центр стремительно рушится, погребая  под  собою
королевский   фланг,   перебрасываются   обе   ладьи,   строится    таран,
удовлетворительной защиты нет, фигуры белых отрезаны собственной  пешечной
цепью, они не успевают, самый длинный вариант при корректной игре - мат на
одиннадцатом ходу, конем, поле "эф  один".  Победа.  Только  Зерницкий  не
заметит. Скорее всего будет долго и нудно маневрировать и сведет вничью. А
победа близка. Удобная  вещь  -  шахматы:  простая  логическая  система  с
конечным числом вариантов, доступная анализу в самых формальных признаках,
- "видишь" насквозь.
   Наверное, я мог бы стать чемпионом мира.
   Опять пролетел самолет и задрожали стекла. Как это самолеты  умудряются
летать в такую  погоду?  Хотя  -  чрезвычайное  положение,  блокада  Кубы,
американский флот в Карибском море, инциденты с торговыми судами, призваны
резервисты США, военные приготовления  во  Флориде.  Заявление  Советского
правительства от 24 декабря 1962 года  -  вчерашняя  "Правда".  _Войны  не
будет. Я так вижу_. Денисов поднял  голову.  Творожистая  рассветная  муть
лилась  через  окно,  обессиливая  электричество.  Боже  мой  -   половина
девятого!  Шаркала  тапочками  Катерина,  и  на  кухне  лопались  утренние
возбужденные голоса. Он опять забылся! Это  "прокол  сути",  как  пещерный
людоед, пожирает сознание.  Будто  проваливаешься  в  небытие.  Отключение
полное. К одиннадцати часам его ждут в институте: но надо, конечно, прийти
пораньше, чтобы уяснить обстановку. Обстановка на редкость скверная.  Умер
Синельников,  и  умер  Болихат.  Время!  Время!..  Дождь  слабел,  но  еще
моросило, и день был серый. С  карнизов  обрывались  продолговатые  капли.
Когда он пересекал улицу, то из подворотни  отделилась  совершенно  мокрая
ощипанная фигура и, как привязанная, двинулась следом.
   Денисов повернулся - чуть не налетев.
   - Не ходите за мной, - раздражаясь, сказал он. - Ну зачем вы ходите?..
   - Александр Иванович, одно ваше слово, - умоляюще просипел Длинный.
   - С чего вы взяли?
   - Все говорят...
   - Чушь!
   - Здесь недалеко, четыре остановки... Александр Иванович!..  Вы  только
глянете - магнетизмом...
   У Длинного чудовищно прыгали  синие  промерзшие  губы,  не  выговаривая
согласных, и кожа ни лице от холода стиснулась, как у  курицы,  в  твердые
пупырышки. Он хрипел юношеским тонким  горлом.  Воспаление  легких,  сразу
определил Денисов.  Самая  ранняя  стадия.  Это  не  опасно.  В  автобусе,
прижатый к борту, он сказал, с отстраненной  жалостью  глядя  во  вспухшие
мякотные продавленные золотушные глаза:
   - Я ничего не обещаю...
   - Конечно, конечно, - быстро кивал Длинный,  роняя  печальные  капли  с
носа.
   Старуха лежала на диване, укрытая пледом, и восковая серая  голова  ее,
похожая на искусственную  грушу,  была  облеплена  редкими  волосами.  Она
открыла веки, под которыми плеснулась  голубая  муть,  -  высохшей  плетью
подняла руку, словно приветствуя. Денисов поймал узловатые пальцы.  Сейчас
будет боль, подумал он, напрягаясь. Заныли  раскаленные  точки  в  висках.
Заколебалась стиснутая  мебелью  комната,  где  воздух  был  плотен  из-за
травяного смертельного запаха лекарств упирающегося  в  салфетки.  Длинный
что-то пробормотал. Рассказывал о симптомах. -  Помолчите!  -  раздраженно
сказал ему Денисов. Виски просто пылали. Сухая  телесная  оболочка  начала
распахиваться перед ним. Он видел хрупкие перерожденные  артерии,  бледную
кровь, жидкую старческую бесцветную лимфу, которая толчками  выбрасывалась
из воспаленных узлов. Уже была не лимфа, а просто вода.  Зеленым  ядовитым
светом замерцали спайки, паутинные клочья метастазов  потянулись  от  них,
ужасная боль клещами вошла в желудок и принялась скручивать  его,  нарезая
мелкими дольками. Терпеть было невмоготу.  Денисов  крошил  зубы.  Зеленая
паутина сгущалась и охватывала собой всю распростертую на диване  отжившую
человеческую дряхлость.
   - Нет, - сказал он.
   - Нет?
   - Безнадежно.
   Тогда Длинный схватил его за лацканы  и  вытащил  в  соседнюю  комнату,
такую же душную и тесную.
   - Доктор, хоть что-нибудь!
   - Я не доктор.
   - Прошу, прошу вас!..
   - Без-на-деж-но.
   - Все, что угодно, Александр Иванович... Одно ваше слово!..
   Он дрожал и, Точно в забытьи, совал  Денисову  влажную  пачечку  денег,
которая, вероятно, всю ночь пролежала у него в кармане.  Денисов  скатился
по грязноватой лестнице.  Противно  ныл  желудок,  и  металлические  когти
скребли изнутри по ребрам. Медленно рассасывалась чужая боль. Странно, что
при диагностике передается не только чистое знание, но и ощущение его. Это
в последний раз, подумал он. Какой смысл отнимать  надежду?  Лечить  я  не
умею. Трепетало сердце - вялый комочек мускулов, болезненно сжимающийся  в
груди. На сердце  следовало  обратить  особое  внимание.  Три  года  назад
Денисов  пресек  начинающуюся  язву,  "увидев"  инфильтрат   в   слизистой
оболочке. А еще раньше остановил сползание к диабету. Сердце так же  можно
привести в порядок - ходьба, массаж. "Я, пожалуй,  проживу  полторы  сотни
лет, - подумал он. - А то и двести. Профилактика - великое дело". Еще  два
стремительных самолета распороли небо  и  укатили  подвывающий  грохот  за
горизонт.  _Войны  не  будет.  Идут  переговоры_.  Серый  дождь  затягивал
перспективу улиц. Денисов поднял воротник, старательно перепрыгивая  через
лужи. "Вот, чем надо заниматься, - подумал он.  -  _Войны  не  будет_.  От
спонтанного "прокола  сути",  который  возникает  только  в  экстремальных
условиях, надо переходить к сознательному считыванию информации.  Частично
это уже получается. Я могу  считывать  диагностику.  Все  легче  и  легче.
Доктор Гертвиг был  бы  доволен.  Но  патогенез  воспринимается  лишь  при
непосредственном контакте с реципиентом - ограничен радиус  проникновения.
Настоящие "проколы" редки: _Войны не будет_. Теперь надо сделать следующий
шаг.  Решающий.  Надо  увеличивать  радиус.  И  главное,  надо   научиться
привязывать увиденную картину к  реальному  миру.  Необходим  колоссальный
тезаурус:  до  сих  пор  если  кому-нибудь  и  удавалось  прозреть   нечто
определенное, то такой носитель истины просто не мог объяснить, что именно
он  видит,  не  хватало  предварительных  знаний.  Отсюда  хаос  и   туман
знаменитых пророчеств древности - Сивилл, Апокалипсиса и самого подлинного
Нострадамуса. Я могу наблюдать те  или  иные  процессы,  кажется,  в  мире
элементарных частиц, но я совершенно  не  способен  установить  координаты
увиденного в структуре современной физики... Две синие пульпочки  образуют
одну зеленую и при этом жалобно пищат, проникая друг в  друга,  а  зеленая
пульпочка  -  не  совсем  пульпочка,  а  пульпочка  и  кренделек,  она  не
существует в каждый отдельно  взятый  момент  времени,  но  вместе  с  тем
наличествует как сугубо материальный объект, порциями испуская  суматошные
вопли, чтобы привлечь к себе такие же пульпочки-непульпочки и образовать с
ними нечто, представляющее  собою  дыру  в  ничто...  Вот  в  таком  роде.
Невозможно логически интерпретировать картинку. Хлопов  пожимает  плечами:
пульпочки, которые испускают вопли... Чтобы разобраться  в  деталях,  надо
сначала досконально освоить новейшую физику и соотнести  "образы  сути"  с
уже известными представлениями. Работы на десять лет.  А  потом  окажется,
что это вовсе не элементарные частицы, а рождение и  гибель  галактик  или
соотношение категорий в типологических множествах".
   Он шел по свежему,  недавно  покрашенному  коридору  второго  этажа,  и
впереди него образовывалась гнетущая  пустота,  словно  невидимое  упругое
поле рассеивало людей. Встречные отшатывались и цепенели. Кое-кто  опускал
глаза, чтобы не здороваться. Все уже были в курсе. "Это пустыня, - подумал
он. - Безжизненный песок, раскаленный воздух, белые отполированные ветрами
кости. Мне, наверное, придется уйти отсюда. Болихат умер, и они  полагают,
что это я убил его. Сначала Синельникова, а потом Болихата.  Дураки!  Если
бы я мог убивать!" Неизвестно откуда возник Хрипун и мягко зацепил его под
руку, попадая в шаг.
   - Андрушевич, - осторожно, как чумной  сурок,  просвистел  он,  пожевав
щеточку светлых пшеничных усов. - Андрушевич...
   - Лиганов.
   - Лиганов,  -  тут  же  согласился  Хрипун.  -  Андрушевич,  Лиганов  и
Старомецкий. Но прежде всего Андрушевич. Он самый опасный.
   Денисов остановился и выдрал локоть.
   - Я не сразу сообразил, - потрясенный невероятным озарением, сказал он.
- Андрушевич, Лиганов и Старомецкий. Это все кандидаты в покойники? Вы  их
уже приговорили - я вас правильно понял?
   - Не надо, не надо, вот только не надо, - нервно сказал Хрипун, увлекая
его вперед. - Причем здесь покойники?  Это  люди,  которые  мешают  мне  и
мешают вам. Так что не надо  демонстрировать  совесть.  Поздно.  И  потом,
разве я предлагаю?.. Нет! Совершенно не обязательно. Можно побеседовать  с
каждым из них в индивидуальном  порядке.  Намекнуть...  Достаточно  будет,
если они уволятся...
   Задребезжали стекла от самолетного гула.  _Войны  не  будет.  Уже  идут
переговоры_.
   - Я, наверное, предложу другой список, - сдерживая больное  колотящееся
сердце, сказал Денисов. - А именно: - Хрипун, Чугураев и Ботник. Но прежде
всего - Хрипун, он самый опасный.
   У Хрипуна начали  пучиться  искаженные,  будто  из  толстого  хрусталя,
глаза, за которыми полоскался страх.
   - Знаете, как вас зовут в институте? Ангел Смерти, -  сдавленно  сказал
он. - Сами по уши в дерьме, а теперь на попятный? Испугались? И ничего вам
со мной не сделать - кишка тонка...
   Голос был преувеличенно наглый, но в  розовой  натянутой  детской  коже
лица, в водянистых зрачках, в потной  пшеничной  щеточке  стояло  -  жить,
жить, жить!..
   Казалось, он рухнет на колени.
   Денисов толкнул обитую строгим  дерматином  дверь  и  мимо  окаменевшей
секретарши прошел в кабинет, где под электрическим  светом  сохла  в  углу
крашеная искусственная пальма из древесных  стружек,  а  внешний  мир  был
отрезан складчатыми маркизами на окнах. Лиганов сидел за необъятным столом
и, не поднимая головы, с хмурым видом писал что-то  на  бланке  института,
обмакивая перо в пудовую чернильницу серо-малинового гранита.
   - Слушаю, - сухо сказал он.
   Денисов молча положил на стол свое заявление, и Лиганов, не  удивляясь,
ни о чем не спрашивая, механически начертал резолюцию.
   Как будто ждал этого.
   Наверное, ждал.
   - Мог бы попрощаться, - вяло сказал ему Денисов.
   - Прощай.
   Головы он так и не поднял.
   Все  было  правильно.  Дождь  на  улице  опять  усиливался  и  туманным
многоруким холодом ощупывал лицо. Текло с карнизов, со встречных зонтиков,
с трамвайных проводов.  Денисов  брел,  не  разбирая  дороги.  Рябые  лужи
перекрывали асфальт. "Двенадцать приговоров, - подумал он. - Болихат умер,
Синельников покончил самоубийством, Зарьян не поверил, Мусиенко поверил  и
проклял меня. Это пустыня. Кости,  ветер,  песок.  "Скрижали  демонов".  Я
выжег все вокруг себя. Благодеяние обратилось в злобу, и ладони мои  полны
горького праха. Ангел Смерти. Отступать уже поздно. Надо сделать еще  один
шаг. Последний. _Войны не будет_. Суть вещей постигает лишь тот, чья  душа
стремится к _абсолютному_ знанию. Остался всего один шаг. Один шаг. Один".
Он свернул к остановке. Шипели рубчатые люки. Намокали  тряпичные  тополя.
Подъехал голый пузатый автобус и, просев на правый бок, распахнул дверцы.

   
СООБЩЕНИЯ ГАЗЕТ

   Сегодня временному поверенному в делах  Пакистана  в  ДРА  был  заявлен
протест  в  связи  с  обстрелом  с  пакистанской   территории   афганского
населенного пункта Барикот. По нему было выпущено 38 реактивных  снарядов,
- в результате четыре мирных жителя убиты и восемь человек ранены.
   Еще два взрыва раздались минувшей ночью во  французской  столице.  Один
заряд  был  установлен  около   представительства   частной   авиакомпании
"Минерва", а второй -  рядом  с  отделением  национального  управления  по
иммиграции Иль-де-Франс. Ответственность за эти преступления взяла на себя
левацкая экстремистская группировка "Аксьон директ".
   Оружейный концерн "Мессершмитт-Бельков-Блом" создал  новый  тип  оружия
для усмирения полицией демонстрантов. Это оружие, похожее на  фаустпатрон,
имеет три вида снарядов: миниатюрные  ракеты,  которые  могут  проламывать
черепа, шарообразные снаряды из  твердой  резины  и  алюминиевые  коробки,
взрывающиеся в воздухе контейнеры с раздражающим газом.
   Под тяжестью неопровержимых улик верховный  суд  Йоханнесбурга  признал
виновными трех белых граждан ЮАР в зверском убийстве африканца. Обвиняемые
набросились на него на окраине города Грюкерсдорп и, избив, вышвырнули  из
автомашины на полном ходу. Затем они вернулись, облили африканца  бензином
и подожгли. Как показало медицинское освидетельствование,  пострадавший  в
это время был еще жив.

   
9. СЛЕДСТВЕННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

   Первая очередь была  пристрелочной,  она  зарылась  в  чистом  застылом
серебряном зеркале осенней воды, взметнув глухо булькнувшие фонтанчики,  -
вроде далеко, но уже вторая легла совсем рядом, по осоке возле меня, будто
широкой косой смахнув с нее молочную, не успевшую просохнуть росу.  И  тут
же ударили шмайсеры  -  кучно,  хрипло,  распарывая  натянутый  воздух.  Я
присел. Вдруг стало ясно ощущаться тревожное пространство вокруг, открытое
и болотистое, поросшее хрупким рыжеватым кустарником.
   - Наза-ад!.. - закричал командир.
   Ездовые  поспешно  разворачивали  повозки.   Передняя   лошадь   упала,
взрыднув, и забилась на  боку,  выбрызгивая  коричневую  жижу.  Посыпались
мешки с мукой.
   Сапук яростно рванул меня за плечо.
   - Продал, сволочь!
   Комиссар, уже на ногах, успел поймать его за дуло винтовки.
   - Отставить!
   - Продал, цыца немецкая!..
   - Отставить!
   Мы бежали к горелому лесу, который чахлыми  стволами  криво  торчал  из
воды. Две красные ракеты взлетели над ним и положили в торфяные окна между
кочками слабый розовый отблеск.
   - Дают знать Лембергу, что мы вышли к Бубыринской гриве! - крикнул я.
   У меня огнем полыхал правый бок, и подламывались неживые ноги. Во  весь
лес тупо и безучастно стучало  по  сосновой  коре,  будто  десятки  дятлов
безостановочно долбили ее в поисках древесных насекомых. Это  пересекались
пули. Я потрогал саднящие ребра. Ладонь была в крови.
   - Ранен? - спросил комиссар, переходя на шаг.
   - Немного...
   - Прижми пока рукой, потом я тебя  перевяжу...  Сейчас  надо  идти,  мы
просто обязаны выбраться отсюда  -  ты  нам  еще  пригодишься...  Слышишь,
Сапук? - головой за него отвечаешь!..
   - Слышу...
   - Поворачивай на Поганую топь...
   - Обоз там не пройдет, - сказал командир, догоняя и засовывая  пистолет
в кобуру.
   - Обоз бросим... Оставим взвод Типанова - прикрывать. Есть  еще  время.
Раненых понесем - должны пробиться...
   - Попробуем... Собрать людей!
   - Есть собрать людей! Сто-ой!.. Все сюда!.. Разбиться повзводно!..
   Местность  повышалась,  на  отвердевшей  почве  заблестели  глянцевитые
выползки  брусники.  У  меня  звенело  в  ушах,  и   неприятная   слабость
разливалась по всему телу.
   Я еще раз потрогал бок.
   - Болит?
   - Не очень...
   - Давай-давай, нам нельзя задерживаться...
   Сапук слегка подталкивал. Ноги мои при каждом шаге точно  проваливались
в трясину. Я хотел  уцепиться  за  край  повозки  -  пальцы  соскользнули,
редкоствольный  сосняк   вдруг   накренился,   как   палуба   корабля,   и
похрустывающая корневищная хвойная земля сильно ударила меня  в  грудь.  Я
протяжно  застонал.  Меня  перевернули.  Из  тумана   выплыло   ископаемое
глубоководное лицо Бьеклина.
   - О чем он говорил с тобой?
   - Кто?
   Бьеклин повторил - внятно, шевеля многочисленными  рыбьими  костями  на
скулах:
   - О чем с тобой говорил Нострадамус?
   - Он спросил: нельзя ли приостановить расследование? На пару дней...
   - И все?
   - Он сказал, что скоро это прекратится само собой, он обещает...
   - Не верю!
   - Провались ты! Все подробности - в моем рапорте, можешь прочесть...
   Тогда Бьеклин взял меня за воротник, будто собираясь душить.
   - Ну - если соврал!..
   Я лежал на кухне, на полу, и перед глазами был грязноватый  затоптанный
серый линолеум в отставших пузырях воздуха. Справа  находился  компрессор,
обмотанный пылью и волосами, а слева - облупившиеся ножки  табуреток.  Бок
мой горел, словно его проткнули копьем. Мне  казалось,  что  я  немедленно
умру, если пошевелюсь. Пахло  кислой  плесенью,  застарелым  табаком  и  -
одновременно, как бы не смешиваясь,  -  свежими,  только  что  нарезанными
огурцами, запах этот, будто ножом  по  мозгу,  вскрывал  в  памяти  что-то
тревожное. Что-то  очень  срочное,  необходимое.  Болотистый  горелый  лес
наваливался на меня, и по разрозненной черноте его  тупо  колотил  свинец.
Это была галлюцинация. Я уже докатился до галлюцинаций. Собственно, почему
я  докатился  до  галлюцинаций?  Следственный  эксперимент.  Сознание  мое
распадалось на отдельные рыхлые комки, и мне было  никак  не  собрать  их.
Янтарные глаза Туркмена горели впереди  всего  лица:  -  Глина...  Свет...
Пустота...  Имя  твое  -  никто...  Каменная  радость...   Ныне   восходит
Козерог... Вырви сердце свое, подойди к Спящему Брату и убей его...  Ты  -
песок в моей руке... Ты - след  поступи  моей...  Ты  -  тень  тени,  душа
гусеницы, на которую я наступаю своей пятой... - Голос его,  исковерканный
сильным акцентом, дребезжал от  гнева.  Он  раскачивался  вперед-назад,  и
завязки синей чалмы касались ковра.  Ковер  был  особый,  молитвенный,  со
сложным арабским узором - тот  самый,  который  фигурировал  в  материалах
дела.  Наверное,  его  привезли  специально,  чтобы  восстановить  прежнюю
обстановку. На  этом  настаивал  Бьеклин,  -  восстановить  до  мельчайших
деталей.  Именно  поэтому  сейчас,  копируя  прошлый  ритуал,   лепестком,
скрестив босые ноги, сидели вокруг него "звездники", и толстый Зуня, уже в
легком сумасшествии, с малиновыми щеками тоже  раскачивался  вперед-назад,
как фарфоровый божок: - Я есть пыль на ладони твоей...  Я  есть  грязь  на
подошвах... Возьми мою жизнь и  сотри  ее...  -  И  раскачивалась  Клячка,
надрывая лошадиные сухожилия на шее, и раскачивались Бурносый и  Образина.
Это был не весь "алфавит", но  это  были  "заглавные  буквы"  его.  Четыре
человека. Пятый - Туркмен. Они орали так,  что  в  ушах  у  меня  лопались
мыльные пузыри. Точно загробная какофония. Радение  хлыстов.  Глоссолалии.
Новый Вавилон. Я не мог проверить - читают ли они обусловленный текст  или
сознательно искажают его, чтобы  избежать  уголовной  ответственности.  По
сценарию, текстом должен был заниматься Сиверс.  Но  машинописные  матрицы
были раскиданы по всей комнате, а Сиверс вместо  того,  чтобы  следить  за
правильностью, нежно обнимал меня и шептал горячо, как любимой девушке:  -
Чаттерджи, медные рудники... Их перевезли туда... Будут погибать  один  за
другим, неизбежно - Трисмегист, Шинна, Петрус... - Почему? - спросил я.  -
Слишком много боли... - Речь  шла  об  "Ахурамазде",  американская  группа
экстрасенсов. Я почти не слышал его в кошмарной разноголосице  голосов.  -
Вижу, вижу, сладкую божественную Лигейю! - как ненормальная вопила Клячка,
потрясая в воздухе  растопыренными  ладонями,  худая  и  яростная,  словно
ведьма. Бурносый стонал, сжимая виски, а Образина безудержно плакал  и  не
вытирал обильных слез. Лицо у него было  смертельно  бледное,  нездоровее,
студенистое. Наступала реакция. Сейчас они все  будут  плакать.  В  финале
радения  обязательно  присутствуют  элементы  истерии.  Я   смотрел,   как
перевертываются стены комнаты, увешанные  коврами.  Меня  шатало.  Светлым
краешком сознания я понимал, что тут не все в  порядке.  Эксперимент  явно
выскочил за служебные рамки. Нужно было срочно предпринять  что-то.  Я  не
помнил - что? Врач, который должен был наблюдать  за  процедурой,  позорно
спал. И Бьеклин  тоже  -  вытаращив  голубые  глаза.  Будто  удивлялся.  -
Прекратить! - сказал я сам себе. Отчетливо пахло свежими огурцами.  Голова
Бьеклина мягко качнулась и упада на грудь. Он был мертв.
   Бьеклин был мертв. Это не вызывало сомнений, я просто _знал_  об  этом.
Он умер только что, может быть, секунду назад, и  мне  казалось,  что  еще
слышен пульс на теплой руке. Ситуация была катастрофическая. Сонная  волна
дурноты гуляла по комнатам.  Мне  нужен  был  телефон.  Где  здесь  у  них
телефон? Здесь  же  должен  быть  телефон!  Я  неудержимо  и  стремительно
проваливался  в  грохочущую  черноту.  Телефон  стоял   на   тумбочке   за
вертикальным пеналом.  Какой  там  номер?  Впрочем,  не  важно.  Номер  не
требовался. Огромная  всемирная  паутина  разноцветных  проводов  возникла
передо мной. Провода дрожали и изгибались, словно живые, - красные, синие,
зеленые, - а в местах слияний набухали шевелящиеся  осьминожьи  кляксы.  Я
уверенно, как раскрытую книгу, читал их. Вот это линии  нашего  района,  а
вот  схемы  городских  коммуникаций,  а  вот   здесь   они   переходят   в
междугородние, а отсюда связь с главным Европейским  коммутатором,  а  еще
дальше сиреневый ярко светящийся кабель идет через Польшу, Чехословакию  и
Австрию на Аппенинский полуостров.
   - Полиция! - сказали в трубке.
   - Полиция?.. На вокзале Болоньи, в зале ожидания, недалеко от выхода  с
перронов, оставлен коричневый  кожаный  чемодан,  перетянутый  ремнями.  В
чемодане находится спаренная бомба замедленного действия, Взрыв  приурочен
к моменту прибытия экспресса из Милана. Примите меры.
   - Кто говорит? - невозмутимо спросили в трубке.
   - Нострадамус.
   - Не понял...
   - Нострадамус.
   - Не понял...
   - Учтите, пожалуйста, - взрыватель бомбы поставлен на  неизвлекаемость.
В вашем распоряжении пятьдесят пять минут...
   Отбой.
   Я опять был на кухне, но уже не лежал, а сидел, привалившись к гудящему
холодильнику, и телефонная  трубка,  часто  попискивая,  висела  рядом  на
пружинистом шнуре. У  меня  не  было  сил  положить  ее  обратно.  Куда  я
собирался звонить? Кому? Еще никогда в жизни мне не было так плохо.  Пахло
свежими  молодыми  огурцами,  и  водянистый  запах  их  выворачивал   меня
наизнанку. Точно в Климон-Бей, "Безумный Ганс" начинает  пахнуть  огурцами
лишь в малых концентрациях,  на  стадии  паровой  очистки.  Я  видел  двух
бледных, длинноволосых, заметно нервничающих молодых  людей  в  джинсах  и
кожаных куртках с погончиками, которые, поставив  чемодан  у  исцарапанной
стены, вдруг - торопливо оглядываясь - зашагали к выходу. Болонья. Вокзал.
Экспресс из Милана. Это был ридинг,  "прокол  сути",  самый  настоящий,  -
глубокий, яркий, раздирающий неподготовленное сознание. Теперь я  понимал,
почему Бьеклин так упорно  настаивал  на  следственном  эксперименте.  Ему
нужна была "Звездная группа" - если не вся, то по  крайней  мере,  горстка
"заглавных букв".
   Он безапелляционно потребовал:
   - Все должно быть точно так же. Я сяду вместо покойника,  и  пусть  они
целиком сосредоточатся на мне.
   Покойником был Херувим. Он погиб на прошлом радении,  месяц  назад,  во
время медитации и  попытки  освободить  свою  душу  от  мешающей  телесной
оболочки. Инсульт, кровоизлияние в мозг. Больше  никаких  следов.  У  него
была гипертония, и ему было противопоказано длительное нервное напряжение.
Эксперты до сих пор  спорят  -  было  ли  это  сознательное  убийство  или
нечастный случай. Бьеклин, видимо, рассчитывал на аналогичные  результаты.
В смысле интенсивности. И поэтому, когда  Туркмен,  смущаясь  присутствием
оперативных работников, запинаясь и понижая голос, неуверенно затянул свой
монотонный речитатив о великом пути совершенства, который  якобы  ведет  к
ледяным и суровым  вершинам  Лигейи,  то  Бьеклин  почти  сразу  же  начал
помогать ему, делая энергичные пассы  и  усиливая  текст  восклицаниями  в
нужных местах. Он хорошо владел техникой массового  гипноза  и,  наверное,
рассчитывал, отключив податливую индивидуальность "алфавита",  создать  из
него нечто вроде  группового  сознания  -  сконцентрировав  его  на  себе.
"Звездники" были в этом отношении чрезвычайно благодатным материалом.  Он,
видимо, хотел добиться мощнейшего, коллективного "прокола  сути"  и  таким
образом выйти на Нострадамуса. Или получить хоть какие-нибудь  сведения  о
нем. Силы его собственного ридинга для этого не хватало. Вероятно, сходные
попытки предпринимал и Трисмегист (отсюда методика), но  безуспешно:  судя
по имеющимся данным, коллективное сознание "Ахурамазды" распадалось  почти
сразу же. А вот со "звездниками" можно  было  рассчитывать  на  результат.
Особенно, если вывести сознание их за  пределы  нормы  -  в  экстремум,  с
помощью специальных средств. Я видел, как он без особого труда, "буква  за
буквой" переключает "алфавит" на себя и  они  смотрят  ему  в  глаза,  как
завороженные кролики, но  я  не  мог  помешать:  в  этом  не  было  ничего
противозаконного,  формально  он  лишь  помогал  проведению  следственного
эксперимента.  Только  когда  застучали  первые  отчетливые   выстрелы   и
захлюпала торфяная вода под ногами, я неожиданно понял, к чему  все  идет,
но остановить или затормозить действие было уже поздно,  Бьеклин  распылил
газ, стены затянуло сизым туманом, захрапел врач, упал обратно  на  кресло
встревожившийся было Сиверс, мир перевернулся, погас - и  начался  бои  на
болоте, где выходил  из  окружения  небольшой  партизанский  отряд.  Сорок
второй год. Сентябрь. Леса под Минском...
   У меня дребезжали зубы от слабости.  Оказывается,  я  уже  находился  в
комнате.  Что-то  случилось  со  временем:  бесследно  вываливались  целые
периоды. Горячий и торопливый шепот волнами обдавал  меня.  Я  вдруг  стал
слышать. - Идет дождь и  самолеты  летают  над  городом,  -  раскачиваясь,
бессмысленно, раз за  разом,  как  заведенный,  повторял  Туркмен.  Клячка
шипела: - Вижу... вижу... вижу... Ангел Смерти... Тебе остается жить два с
половиной года... - Судороги напряжения пробегали по ее  впалым  щекам.  -
Разве  можно  предсказывать  будущее,  Александр  Иванович?   -   тихо   и
интеллигентно  спрашивал  Зуня,  разводя  пухлыми  руками,   а   Образина,
зажмурившись, отвечал ему: - Будущее предсказывать нельзя. - А разве можно
видеть структуру мира? - Это требует подготовки. - А  например,  долго?  -
Например, лет пятнадцать... - Они пребывали в трансе. Насколько я понимал,
текст относился к Нострадамусу.  Бурносый,  как  лунатик,  далеко  отставя
указательный палец, невыносимо вещал: - Слышу  эхо  Вселенной,  и  кипение
магмы в ядре, и невидимый рост травы, и жужжание подземных насекомых...  -
Зрелище было отталкивающее. Не зря при вступлении  в  группу  человеческое
имя отбирали, а вместо него  давалась  кличка  -  Гамадрил,  Утюг...  Меня
колотил  озноб.  Диктофон  стоял  на  столике  в  углу,  светился  зеленым
индикатором.  Значит,  все  в  порядке,  запись  идет.  Рамы  на  окне  не
поддавались, разбухнув от дождей, я локтем выдавил  стекло,  и  оно  упало
вниз, зазвенев. Хорошо бы кто-нибудь  обратил  внимание.  Резкий  холодный
ночной воздух ударил снаружи, выветривая  огуречную  отраву.  Бьеклин  был
мертв - голубые глаза кусочками замерзшего неба покоились на лице. Мне  не
было жаль его. Это он убил Ивина. Теперь  я  знал  точно.  В  кармане  его
пиджака я обнаружил легкий, размером с  палец,  баллончик  распылителя,  а
рядом   -   стеклянный   тубус,   наполненный    крапчатыми    горошинами.
Транквилизаторы. Они горчили на языке. Я запихал по одной в каждый  мокрый
слезливый рот. Туркмен, очнувшись, слабо сказал: - Спасыба, началныка... -
Давать повторную дозу я не рискнул. Я очень боялся, что короткий  интервал
просветления кончится и я ничего не  успею  сделать.  Больше  ни  на  кого
рассчитывать было нельзя. Сиверс лежал в кресле - руки до пола - и  шептал
что-то неразборчивое. Врач  безмятежно  храпел.  Кажется,  только  я  один
частично сохранил сознание. Наверное, я невосприимчив к  гипнозу.  Или,  в
отличие от других, я был психологически подготовлен: я уже видел  действие
"Безумного Ганса", - интуитивно насторожился, и это помогло удержаться  на
поверхности. Правда, недолго.  Я  чувствовал,  что  опять  проваливаюсь  в
черную грохочущую яму, у которой нет дна. Мы все  здесь  погибнем.  "Ганс"
приводит к шизофрении. Нужна оперативная группа. Или я уже вызывал ее?  Не
помню.  Телефонная  трубка  выпадала  у  меня  из  рук.  Появился  далекий
тревожный голос. Я что-то сказал. Или не сказал. Не знаю.  Кажется,  я  не
набирал номера. Угольная чернота охватывала клещами,  я  проваливался  все
глубже. Двое волосатых парней  в  джинсах  и  кожаных  куртках  бежали  по
брусчатой мостовой, и вслед им заливалась полицейская трель. Вот  один  на
бегу вытащил пистолет из-за пояса и  бабахнул  назад.  Завизжала  женщина.
Режущая кинжальная боль располосовала живот. Терпеть было невозможно. Меня
несли на брезентовой плащ-палатке, держа ее за четыре угла.  -  Пить...  -
шлаком  спекалось  все  внутри.  Посеревший,  тяжело   дышащий,   обросший
трехдневной  щетиной  Сапук  хмуро  оглядывался  и  ничего   не   отвечал.
Поскрипывали в вышине золотые верхушки сосен  и  медленно  проплывали  над
ними белые  хвостатые  облака.  Сильно  трясло.  Каждый  толчок  отдавался
ужасной болью. Вот дрогнула и беззвучно осела боковая песочная  стена,  за
ней - другая, провалилась внутрь крыша, с треском ощерились  балки,  и  на
том месте, где только что стоял дом, поднялся ватный столб пыли. Солнечный
безлюдный  Сан-Бернардо  исчезал  на-глазах.  Змеистая  трещина  расколола
пустоту базара, шипящие серные пары вырвались из нее и обожгли мне лицо. Я
задохнулся. Навстречу мне по мосту бежали люди с мучными страшными лицами.
- Стой!.. Ложи-ись!.. - Часть бойцов залегла на  другом  берегу,  выставив
винтовки из лопухов, но в это время от белого в кружевном купеческом камне
здания женской гимназии прямой наводкой  ударила  пушка  и  земляной  гриб
вспучился на середине Поганки. Тогда побежали даже те; кто залег. - Пойдем
домой, - умоляюще сказала Вера. - Ты совсем больной. - Я не был  болен,  я
умер и валялся на расщепленных досках с горячим металлом в  груди.  Доктор
Гертвиг обхватил затылок руками, похожими на связку сарделек, а ротмистр в
серой шинели, перетянутой ремнями, приятно улыбался мне. Долговязый мрачно
спросил: - Он вам  еще  нужен,  мистер?  -  Меня  пихнули,  затопив  огнем
сломанные ноги. Фирна. Провинция  Эдем.  Корреспондент  опустил  камеру  и
равнодушно покачал головой, - нет. Тогда мичано, тихо улыбаясь, вытянул из
ножен ритуальный кинжал с насечками на рукоятке. Было очень жарко. Я  даже
не мог пошевелиться. Я знал, что меня сейчас  убьют  и  что  я  больше  не
выдержу этого. Как не выдержал Бьеклин. Человек должен умирать только один
раз. Но мне казалось, что я умираю каждую секунду - тысяча смертей за одно
мгновение. Катастрофически  рушились  на  меня  -  люди,  события,  факты,
горящие дома,  сталкивающиеся  орущие  поезда,  шеренги  солдат,  земляные
окопы, капельки черных бомб, тюремные камеры, электрический ток,  дети  за
колючей проволокой,  полицейские  дубинки,  нищие  у  ресторанов,  ядерные
облака в Неваде, корабли, среди обломков и тел  погружающиеся  в  холодную
пучину океана. Слишком много боли, сказал мне демиург у  Старой  Мельницы.
Шварцвальд, Остербрюгге... Я захлебывался в хаосе. Это был новый  Вавилон.
Третий. Столпотворение. Я  и  не  подозревал  раньше,  что  в  мире  такое
количество боли. Он как будто целиком  состоял  из  нее.  Бледный  водяной
пузырь надувался у меня в мозге. Я  знал,  что  это  финал,  -  сейчас  он
лопнет.  Взбудораженное  лицо  Валахова  зависло  надо  мною.  Оно   слабо
пульсировало, искажаясь, и толстые губы еле слышно шлепали друг о друга:
   - Жив?
   - Жив...
   Длинная игла вонзилась мне в руку на сгибе. Сделали укол. Вдруг  начала
ужасно разламываться голова.
   - Скорее! Скорее! - обретая сознание, прошептал  я.  -  Специалиста  по
связи! Прямо сюда!.. - Я не был уверен, что выживу.  Третий  Вавилон.  Под
черепом  у  меня  плескался  крутой  кипяток,  и  я  боялся,  что   забуду
разноцветную схему проводов, откуда тянулась тонкая, едва заметная жилочка
к Нострадамусу. Фирна. Провинция Эдем. - Скорее! Скорее! У нас совсем  нет
времени!..

   
10. ФИРНА. ПРОВИНЦИЯ ЭДЕМ

   Сестра Хелла стояла у окна и показывала, как  у  них  в  деревне  пекут
бакары. Она месила невидимое  тесто,  присыпала  его  пудрой,  выдавливала
луковицу - вся палата завороженно смотрела на ее пальцы, а  Калеб  пытался
поймать их и поцеловать кончики.
   - А у меня мама печет с шараппой,  -  сказал  Комар,  -  чтобы  семечки
хрустели.
   - С шарапой тоже вкусно, - ответил Фаяс.
   Только Гурд не смотрел. Он был нохо - и не мог смотреть  на  женщину  с
бесстыдно открытым лицом. Он лежал, зажмурившись, сомкнув поверх  простыни
темные ладони, и монотонно читал суры.
   Голос его звенел, как испуганная муха.
   Фаяс сказал ему:
   - Замолчи.
   Муха продолжала звенеть.
   Сестра  Хелла  приклеила  на  стекло  две  лепешки,   и   Калеб   издал
нетерпеливый голодный стон, будто бакары и в самом деле  скоро  испекутся,
но сестра Хелла забыла оторвать руки - вдруг прильнула  белой  шапочкой  к
окну, и он тоже прекратил смеяться -  нелепо  разинул  рот,  словно  хотел
проглотить целый хлеб.
   На рыночную площадь перед  больницей  выкатился  приземистый  массивный
грузовик в  защитных  разводах  -  чихнул  перегретым  мотором  и  замолк.
Какие-то люди торопливо выскакивали из кузова. Неожиданно стукнул короткий
выстрел, еще один, загремела  команда,  и  истошно,  как  над  покойником,
завыли старухи-нищенки.
   Тогда сестра Хелла медленно, словно без памяти, попятилась  от  окна  и
закрыла потухшие глаза. А Калеб прижался в простенке, и  серебряный  бисер
влаги выступил у него на коричневой распахнутой груди.
   - Солдаты, - крупно дрожа, выговорил он.
   Железный ноготь чиркнул по зданию, оглушительно посыпались стекла. Фаяс
хотел  подняться,  и  ему  удалось  подняться,  он  даже  опустил  на  пол
загипсованную ногу, но больше ничего не удалось, - закружилась  голова,  и
крашеные доски ускользнули в пустоту,  он  схватился  за  спинку  кровати.
Тоненько заплакал Комар: - Спрячьте меня,  спрячьте  меня!..  -  Ему  было
пятнадцать лет. Калеб, точно во сне - бессильно, начал дергать раму, чтобы
открыть, - дверь отлетела, и ввалились потные грязные боевики в  пятнистых
комбинезонах.
   - Не двигаться! Руки на голову!
   У них были вывернутые наружу плоские губы и  орлиные  носы  горцев.  Их
называли "мичано" - гусеницы.
   Фаяс поднял опустевшие руки. Он подумал,  что  напрасно  не  послушался
камлага и поехал лечиться в город.
   Теперь он умрет.
   Была неживая тишина. Только Гурд шептал суры. Он тоже встал, но руки на
затылок не положил. Капрал замахнулся на него прикладом.
   - Нохо! - изумленно сказал он. - Ты же нохо! - Прижал  левую  ладонь  к
груди. - Шарам омол!
   - Шарам омол, - сказал Гурд, опустив веки.
   - Как мог нохо оказаться здесь? Или ты забыл свой род? Или ты  стрижешь
волосы и ешь свинину? - Капрал подождал ответа, ответа не было. Он сказал:
- Этого пока не трогать, я убью его сам.
   Черные выкаченные глаза его расширились.
   - Женщина!
   Сестра Хелла вздрогнула.
   Отпихнув солдат, в палату вошел человек с желтой  полосой  на  плече  -
командир.
   - Ну?
   - Женщина, - сказал капрал.
   Командир посмотрел оценивающе.
   - Красивая женщина, я продам ее на базаре в Джумэ, там любят  женщин  с
Севера. Всех остальных...
   Он перечеркнул воздух.
   Гурд, стоявший рядом с Фаясом, негромко сказал:
   - Мужчина может жить, как хочет, но умирать он должен, как мужчина.
   Он сказал это на гортанном диалекте,  но  Фаяс  понял.  И  капрал  тоже
понял, потому что прыгнул, плашмя занося автомат. -  Поздно!  -  Худощавое
тело Гурда, как змея, распласталось в  воздухе  -  командир  схватился  за
горло, меж скребущих кожу, грязных ногтей его торчал узкий нож с изогнутой
ритуальной рукояткой.
   Каждый нохо имел такой нож.
   - Не, надо! Не надо! - жалобно закричал Комар.
   Капрал надул жилистую шею, командуя.
   Обрушился потолок.
   Фаяс загородился тощей подушкой. Ближайший  солдат,  выщербив  очередью
стену, повернул к нему горячее дуло.  Сотни  полуденных  ядовитых  слепней
сели Фаясу на грудь и разом прокусили ее...

   Прицел на винтовке плясал,  как  сумасшедший.  Он  сказал  себе;  -  Не
волнуйся, тебе незачем волноваться, ты уже  мертвый.  -  Это  не  помогло.
Тогда он представил себя мертвым - как он лежит на площади и мичано  тычут
в него ножами. Прицел все равно дергался. Тогда он прижал винтовку к  углу
подоконника. Он терял таким образом половину обзора, но он просто не знал,
что можно сделать  еще.  Видны  были  двое  -  самые  крайние.  Он  выбрал
долговязого, который поджег больницу. Он подумал:  -  У  меня  есть  целая
обойма, и я должен убить шестерых. - Долговязый  вдруг  пошел  вправо,  он
испугался, что потеряет его и мягко нажал спуск.
   Нельзя было медлить, но все же долгую секунду он смотрел,  как  солдат,
переломившись, валится в глинистую пыль. Затем острыми  брызгами  отлетела
щебенка и он побежал. Стреляли по нему, но они его не видели. Он  выскочил
на опустевшую улицу и перемахнул через забор, увяз в рыхлых грядках фасоли
- выдирал ботинки, давя молодую зелень. За сараем  был  узкий  лаз,  и  он
спустился по колючим бородавчатым  ветвям.  Красные  лозы  ибиска  надежно
укрыли его. Пахло древесным дымом. Скрипела на зубах  земля,  и  казалось,
что это скрипит ненависть.
   Откуда они взялись? До границы было  почти  двести  километров.  Мичано
никогда не забирались так далеко. Крупная банда  и  отлично  вооружены,  -
зенитные ружья, базуки... Два дня назад произошло столкновение  у  Омерры:
группа диверсантов пыталась  взорвать  электростанцию.  У  них  тоже  были
базуки. Охрана не растерялась, подоспел взвод народной милиции. Вот откуда
они - от Омерры. Думали, что они откатились к границе, ждали их там, а они
пошли на Север.
   Он пригнул лозу, и красный цветок неожиданно рассыпался, оголив зеленую
плодоножку. Жизнь кончилась. Сад был пуст. Он перебежал через сад.  Хорошо
бы успеть до почты, должна быть рация на милицейском посту. Он спрыгнул  в
проулок. Навстречу ему  шли  два  мичано.  Они  шли  вразвалку,  попыхивая
толстыми сигарами. Он выстрелил, передернул затвор и опять выстрелил,  как
на учениях, - левый мичано даже не успел снять с плеча автомат. Но  правый
- успел - раскаленным прутом ударило по бедрам. Он упал на твердую  землю.
Выстрелов больше не было. Второй мичано тоже лежал, загребая руками  пыль,
будто плавая. Надо было забрать автоматы, но он боялся,  что  на  выстрелы
прибегут, - пролез через дыру в плетне.  По  коленям  текло  расплавленное
железо. Он шел, цепляясь за ветви деревьев. На почте был  разгром:  скамьи
перевернуты, сейф вскрыт, коммутаторы разбиты. В соседней комнате, где был
пост, раскидав на полу ненужные ноги и обратив глаза в другой  мир,  лежал
мертвый Гектор. На груди его, на зеленом  сукне  мундира,  засох  багровый
творог, а из левой брови  был  вырезан  кусочек  мяса  -  "черная  сигфа",
ритуал. Кисло  пахло  кровью.  Рация  извергала  пластмассовое  нутро.  Он
осторожно опустился перед окном, заметив краем глаза, что от  двери  через
всю комнату тянется к нему мокрая  полоса.  Он  подумал:  -  Я,  наверное,
потерял много крови. - Он знал, что отсюда уже не уйдет и останется  рядом
с Гектором.
   Из окна была видна площадь - полукруг деревянных  лотков  и  утоптанное
пространство в центре. Стояли мичано с желтыми нашивками, а перед  ними  -
трое стариков в праздничных синих  пекештах.  И  еще  одна  синяя  пекешта
лежала на  земле.  Высокий  человек,  обвешанный  зеркальными  аппаратами,
отходил, приседал, пятился, поднося к лицу камеру, похожую на автомат,  но
короче и толще.
   - Корреспонденсо, - сказал он сквозь зубы.
   Опять положил винтовку  на  подоконник.  Винтовка  весила  тонну,  руки
больше не дрожали, наплыл серый туман. Он выстрелил в шевелящиеся  неясные
тени. Выстрел булькнул очень тихо. Он  не  видел,  попал  он  или  нет,  и
выстрелил еще раз. Тут же  упорный  свинцовый  дождь  глухо  заколотил  по
стенам. Горячая капля ударила его в плечо, обожгла и отбросила. Он услышал
слабые крики и понял, к нему бегут. У него оставался еще один  патрон.  Он
ничего не видел, что-то произошло с глазами. Он просунул каменную винтовку
вперед и потянул за спуск. А когда они добежали до него,  то  он  был  уже
мертв...

   Корреспондент сказал:
   - Дети - это всегда  трогательно.  Наши  добрые  граждане  прослезятся,
увидев детей, и  начнут  обрывать  телефоны  своим  конгрессменам,  требуя
срочной помощи.
   Шарья попытался спрятаться, но жесткие  пальцы  ухватили  его  за  ухо,
больно смяли и вытащили из толпы.
   - Маленький разбойник, все-таки как он вас ненавидит, капрал...
   Корреспондент  был  высокий,  на  паутинных  ножках,   между   которыми
перекатывался выпуклый живот. Будто кузнечик. Фотоаппараты его блистали на
солнце.
   Капрал швырнул старикам праздничные пекешты.
   - Одевайтесь!
   Старый Ория, помедлив, натянул синий, балахон. Глядя на него, надели  и
остальные.
   Испуганная женщина подала железный  лист  со  свежими,  еще  дымящимися
бакарами.  Противоестественный  запах  хлеба  ударил  в   ноздри.   Капрал
переложил лепешки на расписное глиняное блюдо и накрыл веткой мирта.
   - Ты преподнесешь мне это, - отчеканивая каждую букву, - сказал он. - И
не забудь, что ты должен все время улыбаться, падаль...
   Старый Ория даже не согнул рук, чтобы взять.
   Тогда капрал, не удивляясь, позвал:
   - Сафар!
   Один из солдат картинно вытянулся и щелкнул тяжелыми каблуками.
   - Есть!
   Они бросили Орию на землю и положили под правую ногу  чурбан,  и  Сафар
прыгнул на эту ногу. Ужасный мокрый треск раздался на  площади.  Заскулили
старухи в задних рядах. Солдаты перетащили чурбан под левую  ногу.  Старый
Ория замычал, прокусив губу, и из сморщенных подглазьев его потекли слезы.
Затем они сломали ему обе руки. Они работали споро и быстро. Это была  все
старая гвардия, прошедшая многолетнюю муштру в столице -  легионы  смерти.
Сафар  наступил  на  волосы  и,  блеснув  узким  ножом,  вырезал  "сигфу".
Осклабился перед камерой, держа этот кусочек в щепоти.
   - Уникальные кадры, - волнуясь, сказал корреспондент.  -  Перережь  ему
горло, я дам тебе пять долларов.
   Старый Ория дышал, как загнанная лошадь.  Сафар  наклонился  и  чиркнул
ножом по кадыку, - засвистела, запузырилась кровь, выходящая из гортани.
   Старухи завыли в голос.
   - Молчать! - приказал капрал, и плач был мгновенно задавлен.  Он  сунул
блюдо старому Ларпе. - Улыбайся, шакал и сын шакала!
   - Простите меня, люди, - сказал старый Ларпа. Взял блюдо.
   Руки его мелко дрожали.
   - Я  заставлю  тебя  жрать  собственное  дерьмо,  -  зловеще  оскалясь,
процедил капрал. - Ты подаешь их задом, ты оскорбляешь меня?!..
   Корреспондент махнул рукой.
   - Наплевать... Никто не знает, где тут зад, а где  перед.  Наши  добрые
граждане посмотрят на счастливые радостные  лица  и  увидят,  как  простой
народ приветствует борцов  против  коммунистической  тирании...  Улыбайся,
сволочь, - велел он старому Ларпе.
   Ларпа улыбнулся, и улыбка его была похожа на гримасу боли.
   На Шарью никто не смотрел. Он отступил на  шаг,  потом  еще  на  шаг  и
вдруг, быстро повернувшись, побежал через площадь к ближайшим домам. Босые
ноги стрекотали в пыли. За спиной его крикнули: - Назад! Стой, червяк!.. -
Грохнул выстрел, сбоку распух небольшой  пыльный  фонтанчик,  спасительные
дома были уже близко - острый раскаленный гвоздь  воткнулся  ему  в  спину
пониже лопатки. Шарья упал, перекатился через голову, стукнулся пятками  о
землю, пополз -  почему-то  обратно  -  и  застыл  на  половине  движения,
скрутившись, как прошлогодний лист.
   -  Никогда  не  видел,  чтобы  по   детям,   -   сказал   взволнованный
корреспондент. Его  мутило.  Он  помял  себе  лицо.  -  Странное  ощущение
вседозволенности...
   Капрал равнодушно пожал плечами.
   В это время выстрелили со стороны почты.
   Солдаты, как один, попадали  ниц  и  облили  распахнутые  окна  плотным
автоматным огнем. Начали перебегать - умело,  на  четвереньках.  Трескотня
была оглушительная, и поэтому второго выстрела никто  не  услыхал,  только
корреспондент недоуменно взялся за свой выпирающий живот, отнял руки - они
были испачканы  красным  -  не  веря,  поднес  к  самым  глазам,  смотрел,
стремительно  бледнея,  и  вдруг  издал   долгий,   жалобный,   тревожный,
пронзительный заячий писк...

   Навстречу им попались носилки - раненый  держался  за  бок,  кряхтел  и
постанывал. Дальше, у самых домов, лежал  мертвый  мальчик.  Сестра  Хелла
споткнулась, ударившись о его стеклянный взгляд. Мичано толкнул в спину: -
Иди! - Учительница впереди  нее  ступала,  как  слепая,  а  продавщица  из
магазина, придерживая порванное платье, плакала  навзрыд,  она  до  смерти
боялась нохо.
   Школа состояла из трех больших помещений -  бывший  дом  откупщика.  Их
загнали в кабинет для младших классов. Там уже  были  двое  солдат  и  две
девушки. Одну сестра Хелла знала - из магистрата, вторая была  незнакомая.
Девушки стояли у доски, закрываясь трепещущими руками, а солдаты сидели на
сдвинутых к стене партах и курили сигары.
   Они отдыхали.
   - Пополнение, - сказал мичано, который привел их.  -  Эта  учительница.
Ты, Чендар, любишь образованных.
   Их поставили рядом с девушками у доски. Сестра Хелла не  могла  дышать,
горло запечатал жесткий комок.  Звуки  застревали  в  воздухе.  Чендар,  у
которого топорщились хищные кошачьи усы, лениво  подошел.  Долго  смотрел,
попыхивая сигарой. Под его немигающим взглядом  учительница  отодвигалась,
пока не уперлась спиной в доску. Тогда Чендар положил ей  руку  на  грудь,
она ухватилась за эту короткопалую руку, чтобы отвести,  и  он  с  размаху
влепил ей пощечину - мотнулось белое лицо. Расстегнул пуговицы и  просунул
ладонь под платье. Жмурился, длинно причмокивая. Учительница быстро-быстро
беспомощно моргала, держа на весу шевелящиеся пальцы.
   - Годится, - наконец решил  Чендар  и  за  волосы  потащил  ее  к  двум
сдвинутым партам, у которых были  отломаны  спички,  так  что  образовался
широкий лежак. Толкнул ее туда и навалился сверху.
   Ботинки лягали потный воздух.
   Другой солдат сказал:
   - Я возьму - пока эту...
   Продавщица в разорванном  платье  зарыдала  еще  сильнее,  -  сама,  не
дожидаясь команды, мелко семеня, покорно встала перед ним, и солдат  одним
нетерпеливым движением сдернул с нее одежду.
   Кто-то заслонил окно с улицы - неразличимо темный против солнца.
   -  Развлекаетесь?..  Журналист  умер.  Псург  просто  взбесился:  велел
поджигать все дома подряд, так мы до ночи провозимся. - Утерся рукавом.  -
Оставьте мне, какую помоложе, я скоро...
   И провалился в солнечный туман.
   Мичано, который привел их, потрогал бедра у одной из  девушек,  оглядел
вторую - велел: - Расстегнись! - Смотрел, как  она,  всхлипывая,  поспешно
обнажает грудь. Перевел взгляд на сестру Хеллу: -  И  ты  тоже!  -  Сестра
Хелла думала, что не расстегнется,  пусть  лучше  убьют,  но  увидела  его
бесцветные, как у всех горцев, ничего  не  выражающие  глаза  и,  будто  в
обмороке, взялась за пуговицы.
   - Ты мне нравишься, -  сказал  мичано.  Ощерился,  показав  испорченные
неполные зубы. Тронул ее за плечо, она пошла, не понимая - куда  и  зачем.
Ноги сгибались, как резиновые. Гулким  колоколом  бухала  кровь  в  пустой
голове. Со всех сторон возились и сопели. Она Ждала, что треснет  земля  и
поглотит ее.
   Она хотела умереть.
   Вместо этого в дверях возник запыхавшийся молодой  солдат  и,  отчаянно
жестикулируя, прокричал что-то. Обрывки фраз доходили до нее с опозданием.
   - Патруль... народная армия... на двух машинах...
   Выскочил из-за парты Чендар - на кривых ногах, и поднялась ошеломленная
учительница, но почему-то сразу упала. И одна из  девушек  упала  тоже.  И
продавщица забилась в угол  между  партами  и  осталась  там.  Раздавались
какие-то слабые хлопки. Зачихал снаружи мотор  грузовика.  Вторая  девушка
беззвучно открывала рот,  светлую  блузку  ее  наискось  испятнали  спелые
раздавленные ягоды. Мичано,  залитый  искристым  солнцем,  очень  медленно
вставлял свежую обойму в рукоять автомата.
   Сестра Хелла отпустила пуговицы. Она поняла,  что  сейчас  ее  убьют  и
обрадовалась...

   
СООБЩЕНИЯ ГАЗЕТ

   Израильские вертолеты нанесли  вчера  новый  ракетно-бомбовый  удар  по
окрестностям  южноливанского  города   Сайда,   где   расположены   лагеря
палестинских беженцев. Имеются убитые и раненые.
   70 тысяч  полицейских  блокировали  основные  магистрали  южнокорейской
столицы, чтобы не допустить манифестации против антинародного  режима  Чон
Ду Хвана. Демонстранты были  встречены  дубинками,  слезоточивым  газом  и
залпами резиновых пуль. Только по предварительным  данным  арестовано  635
человек.
   Как сообщает агентство ПТИ, за сутки, прошедшие  со  времени  зверского
убийства 24 пассажиров автобуса в округе  Хошиярпур,  еще  десять  человек
погибли от пуль террористов. Вооруженные нападения совершены  одновременно
в нескольких местах.
   Соединенные Штаты произвели  очередной  ядерный  взрыв  на  полигоне  в
Неваде. Это уже 23-е американское ядерное  испытание  с  момента  введения
Советским Союзом в одностороннем порядке моратория на все ядерные  взрывы,
соблюдаемого и по сей день.
   В Соуэто, крупнейшем гетто Южной Америки, банда  расистских  молодчиков
промчалась  на  автомобиле  по  улицам,  обстреливая  прохожих.  Несколько
человек убито. Неизвестными террористами оказались  полицейские,  угнавшие
автобус.
   Кровавую  расправу  над  безоружными  людьми  учинил  в  Боготе  бывший
американский солдат, участник войны во Вьетнаме Элиас Дельгадо. От его рук
погибли 29 человек. Находясь под воздействием наркотиков, этот обезумевший
"ветеран"  застрелил  собственную  мать   и   пятерых   девушек-студенток,
проживающих по  соседству,  а  затем  открыл  стрельбу  по  посетителям  в
ресторане...

   
11. НАСТАНЕТ ДЕНЬ...

   Спасти его не удалось.
   Как ни странно, потребовалось довольно много времени,  чтобы  соотнести
увиденную мною схему телефонных соединений  с  реальной  городской  сетью.
Поэтому, когда оперативная группа прибыла  по  адресу,  то  в  аккуратной,
очень строгой  и  чистой,  наполненной  влажными  сумерками  комнате,  где
блестели  длинным  стеклом  книжные  стеллажи,  она  застала  человека,  -
сидящего за письменным столом и уронившего седую голову на разбросанные  в
беспорядке бумаги.
   Фамилия его была - Денисов.
   Александр Иванович.
   Он был очень стар.
   Он родился в Петербурге, получил диплом врача, участвовал в  революции,
женился, воевал,  был  ранен,  работал  в  различных  институтах,  защитил
диссертацию, написал две монографии, заведовал кафедрой, вышел на  пенсию,
оставался консультантом по проблемам биологии.
   Последние двадцать  лет  он  занимал  комнату  в  большой  коммунальной
квартире на Павелецком переулке. Недалеко от Маканина.
   Комната была метров двенадцать.
   Телефон - свой.
   Медицинская  экспертиза,  произведенная  немедленно,  установила,   что
смерть наступила сегодня, двадцать  девятого  ноября,  около  шести  часов
утра. Причиной ее явилось резкое кровоизлияние в  мозг  -  геморрагический
инсульт. Видимо, он был  чрезвычайно  острым,  внезапным  и  сопровождался
разрушением нервных тканей.
   Экспертиза  отметила,  что   в   организме   пострадавшего   совершенно
отсутствуют признаки  гипертонии  и  сопутствующих  ей  явлений,  на  фоне
которых мог бы развиться инсульт такой интенсивности.
   Он был удивительно здоров для своего возраста.
   Скорее всего, гипертонический криз и связанное с  ним  поражение  мозга
имели  в  своей  основе  необычайно  сильное  эмоциональное   переживание:
внезапный испуг, ужас, горе.
   Экспертиза полностью исключила возможность насильственной смерти.
   Соседи показали, что жил он на редкость замкнуто, большую часть времени
проводил дома и, видимо, не имел  в  последние  годы  близких  друзей  или
знакомых.
   Его никто не навещал.
   Это было понятно: невозможно дружить с человеком, который знает о  тебе
_все_.
   Родственников у него не было.
   Вот так.
   Остались многочисленные записи, остались дневники,  остались  протоколы
наблюдений. Все это было изъято. Дело о Нострадамусе мы закрыли.
   Краем  уха  я  слышал,  что  было  проведено  несколько   ответственных
совещаний,  где  анализировались  все  аспекты  внутреннего  зрения.  Было
выяснено,  что  "прокол"  не  представляет  собой   принципиально   нового
биологического свойства.  В  неявной  форме  он  присущ  некоторым  высшим
животным и даже насекомым. В чистом виде "проколом  сути"  (ридинг-эффект)
является, например, так называемое "озарение" у ученых, в момент  которого
они  сразу,  минуя  все  промежуточные  этапы,  видят  конечный  результат
исследования, или близкое к нему "вдохновение", свойственное художникам  и
писателям, когда автор очень ясно, до тончайших нюансов ощущает  все  свое
новое, еще даже не написанное произведение.
   Так что это факт известный.
   Вероятно, ограниченным внутренним зрением в какой-то мере обладают  все
опытные врачи.
   Или инженеры.
   Или геологи.
   Это называется интуицией.
   Наверное, в  дальнейшем  оно  станет  одним  из  основных  инструментов
познания.
   Я надеюсь.
   Надо  сказать,  что   участники   совещаний   пребывали   в   некоторой
растерянности:  с  одной  стороны  метод   Нострадамуса   имел   громадную
стратегическую ценность, фактически преобразуя наше видение Вселенной,  но
с  другой  -  освоение  его  требовало  полутора  или  двух  десятков  лет
напряженной и самоотверженной работы, а по достижении первых  же  значимых
результатов приводило к быстрой и неизбежной гибели реципиента.
   Не знаю, кто бы согласился пойти на это. Я бы не согласился.
   Я хорошо помню свои ощущения во время  "прокола".  Это  было  настоящее
столпотворение ужасов и катастроф.
   Третий Вавилон.
   Я едва выжил.
   Ничего не поделаешь.
   Таков наш мир.
   Конечно, он не состоит из одной лишь боли.  Скорее,  наоборот.  Основой
его являются позитивные гуманистические идеалы. В  мире  много  радости  и
счастья. Но человеческое счастье есть чувство естественное. Я  бы  сказал,
что это есть норма, и оно воспринимается как норма - будто воздух, которым
дышишь, не замечая. Это необходимый жизненный фон. А социальная патология,
которая, пузырясь, захлестывает нашу планету,  уродливыми  формами  своими
настолько вываливается из  фона,  что  при  настоящем  "проколе"  ощущаешь
прежде всего ее - очень ярко и в полном объеме.
   Одно  связано  с  другим,  и  действительное  "проникновение  в   суть"
обязательно   сопровождается   спонтанным   восприятием   черного    хаоса
современности.
   Они неразделимы.
   Нельзя видеть только часть правды.
   Нострадамуса убила Фирна. Или что-то последовавшее за ней.
   Я не знаю - что?
   Судя по записям в  дневнике,  он  уже  начинал  догадываться  об  этом.
Картины финальных страниц невыносимы. Но останавливаться было  поздно,  он
добился успеха - началось непрерывное озарение, и вся боль мира хлынула  в
него.
   Третий Вавилон.
   Единственное, что он успел - это попытаться хоть как-то помочь людям.
   И то немного.
   Я думаю, что метод действительно появился слишком рано. Я читаю  газеты
и смотрю телевизор: мир полон таких самоубийственных событий, что невольно
возникает сомнение в  разумности  земной  цивилизации.  Человеку,  который
непосредственно воспринимает жестокость и кровь, текущие  по  континентам,
просто невозможно существовать в наше время.
   Я думаю, что это дело будущего.
   Когда-нибудь исчезнут войны и насилие, о геноциде,  терроре  и  расовой
дискриминации  будут  читать  только  в  книгах  по   истории.   А   любое
преступление против отдельной личности или против общества в  целом  будет
рассматриваться как явный симптом сумасшествия,  требующий  экстренного  и
радикального лечения.
   Тогда можно будет вновь  обратиться  к  дару,  который  заложен  в  нас
неистощимой природой.
   Я уверен, что такое время наступит...