---------------------------------------------------------------------
Станюкович К.М. Собр.соч. в 10 томах. Том 1. - М.: Правда, 1977.
OCR & : Zmiy ([email protected]), 14 апреля 2003 года
---------------------------------------------------------------------
{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
На "Орле" все господа офицеры носы повесили и только что спустились
вниз, в кают-компанию, после парусного учения, словно в воду опущенные.
Рассердился адмирал, начальник эскадры, собравшийся в Нагасаки, - известный
в те далекие времена, о которых идет речь, как отчаянный "разноситель",
вспыльчивый и необузданный человек, приходивший иногда в раздражение из-за
пустяков.
Парусное ученье на всей эскадре прошло, казалось, хорошо, и адмирал был
доволен, но под конец он вдруг насупился и стал мрачен. Густые брови
адмирала сдвинулись.
А когда адмирал сердился и начинал, по выражению моряков, "штормовать",
то даже самые храбрые, с воловьими нервами, люди испытывали некоторый страх
и мысленно взывали ко господу богу: "Господи! За что это он рассердился?
Успокой, боже, адмиральскую душу!"
Но несмотря, однако, что подобные моления искренне и горячо возносились
решительно всеми офицерами на корвете, где "сидел", то есть имел свое
местопребывание, адмирал, - начиная с капитана, пожилого, смелого моряка, не
боявшегося океанских штормов, но трусившего, как огня, начальства, и кончая
младшим механиком, - господь бог адмиральскую душу не смягчил.
Состояние духа адмирала, видимо, приближалось к "штормовому". Барометр
быстро падал, предвещая бурю.
Быстрой и нервной походкой ходил адмирал взад и вперед по шканцам среди
царившей вокруг тишины, наблюдаемый зорким и испуганным взглядом молодого
вахтенного офицера, замершего на мостике. Адмирал ходил, словно негодующий
зверь в клетке, весь вздрагивал, крякал, снимал с своей седой, остриженной
под гребенку, головы фуражку и судорожно мял ее в своих толстых коротких
пальцах, словно желая уничтожить эту белую фуражку.
"Начинается!" - подумал молодой офицер, не спуская очарованных глаз с
адмирала, словно робкая антилопа перед страшным боа{151}, готовым схватить
ее.
Но адмирал не обращал ни малейшего внимания на трепетавшего в ожидании
"разноса" мичмана и продолжал ходить. По временам с его уст вылетали
отрывистые выражения самого морского характера. Он был по этой части
настоящий виртуоз и такой, что боцмана и матросы только ухмылялись, дивясь
его неистощимой фантазии.
Из себя адмирал был кряжистый, сутуловатый, небольшого роста, сильный и
крепкий человек, лет за пятьдесят, пользовавшийся репутацией лихого и
бесстрашного моряка. Лицо энергичное, резкое, крупное, загорелое, гладко
выбритое, с колючими усами и с парой черных круглых глаз. Глаза эти,
выпуклые, с кровяными жилками на белках, казалось, вот-вот сейчас выскочат и
съедят вас живьем... По крайней мере такое впечатление производили они на
моряков, когда адмирал начинал штормовать. Во время штиля глаза эти,
напротив, были мягкие, добрые и приветливые.
Матросы благоразумно удалились на бак и оттуда посматривали, что будет
дальше. И страшно и в то же время любопытно было глядеть на гневного
адмирала. Матросы хоть и боялись его, но были расположены к нему. Он не
порол, не дрался, заботился о людях и был главным образом лишь грозой
офицеров.
- Гляди, ребята, - шепотом говорил молодой рыжий матросик Аким Чижов,
попавший из деревни в "кругосветку", - как ен шапку-то дерет. Гляди, братец
ты мой! - возвысил голос Аким.
- Тише, дурень, тише... Неравно услышит! - отвечал чуть слышно товарищ,
толкая Чижова в бок.
- Нет... Да ты, Егорка, погляди... Ишь ведь...
Проходивший в эту самую минуту боцман съездил молодого матроса по шее и
прервал дальнейшую речь Чижова.
Адмирал в это время на секунду остановился и крикнул вахтенному
офицеру:
- Господ офицеров наверх!
- Есть! - ответил мичман и послал вахтенного унтер-офицера передать
адмиральское приказание.
Через минуту офицеры стояли, выстроившись, на шканцах. Никто не знал
причины адмиральского гнева. Все знали отлично лишь одно: что адмирал в
штормовые минуты разносил вообще и без какой-либо непосредственной причины,
и каждый более или менее испытывал гнетущее ощущение служебного страха,
ожидая, что именно его разнесет адмирал, любивший-таки огорошивать подобными
сюрпризами.
Капитан, весь красный, пыхтел и отдувался, нервно теребя длинные усы.
Старший офицер недоумевающе поглядывал своими рачьими глазами и в сотый раз
припоминал: мог ли адмирал заметить какую-нибудь неисправность на корвете
или не мог?.. Казалось, на корвете все в исправности. Старый штурман был
покорно-угрюм, а старший артиллерист весь замер в какой-то трепетной истоме,
находя в этом состоянии, по-видимому, даже некоторое удовольствие и умея
трепетать перед начальством с замечательной виртуозностью, полагая, что
излишний трепет дела не испортит. Милейший первый лейтенант Андрей Петрович,
рыхлый, пухлый и краснощекий, на которого каждый "разнос" адмирала
производил действие сильного слабительного, совсем пал духом, и толстые его
губы шептали "укрощающую" молитву. Он хвалился, что знает такую, и нередко
прибегал к ее помощи, хотя и не всегда с успехом.
Нужно ли говорить о других? Даже сам неустрашимый мичман Сережкин,
пописывавший про адмирала юмористические стишки и легкомысленно хваставший
не раз в кают-компании, что он нисколько его не боится, - и тот слегка
побледнел, хоть и старался сохранить хладнокровный и даже несколько
небрежный вид, и на его юном лице ясно проглядывала мысль: "Попадет или
нет?"
В эту минуту палуба корвета представляла собою картину недоумения и
страха. И только два существа относились, казалось, безразлично к
адмиральскому гневу: адмиральский камердинер Тимошка и корветский пес, из
породы водолазов, Милордка. Он довольно комфортабельно устроился на припеке,
у пушки, и, не обращая ни малейшего внимания на адмирала, лениво вылизывал
свои мохнатые черные лапы.
Адмирал продолжал ходить и, вдруг остановившись перед офицерами, начал:
- Не раз уже я замечал... э... э... э... замечал, что вы, господа...
э... э... э... относитесь к службе не с должною серьезностью.
Адмирал, вообще не отличавшийся ораторскими способностями, сделал
длинную паузу и продолжал:
- Прошу помнить, что служба не шутка... э... э... э... Наши незабвенные
учителя, Павел Степаныч Нахимов{153} и Владимир Алексеич Корнилов{153}...
э... э... э... оставили нам завет, как нужно служить... служить... э... э...
э... чтобы быть примерными офицерами... Многие из вас не являются к подъему
флага... Срам-с!.. Многие не бывают у своих мачт, когда идет работа... Стыд!
А я приказывал... Берегитесь!.. Шутить не буду! - вдруг крикнул адмирал. -
Служба не шутка-с... Не шутка-с, господа!
Все "господа" внимательно слушали, приложив пальцы к козырькам фуражек.
Пальцы артиллериста заметно дрожали.
Адмирал, видимо, затруднялся продолжать далее речь и сердито поводил на
всех глазами. Как вдруг он весь побагровел и быстро наскочил на юного
гардемарина, который почтительно слушал адмирала, но в его быстрых и лукавых
глазах играла невольная улыбка. Эта улыбка, говорившая, казалось, что юнец
понимает затруднительное положение оратора, и привела адмирала в бешенство.
- Вы что? - крикнул он, как оглашенный, наступая на гардемарина.
- Ничего-с, ваше превосходительство! - отвечал тот самым почтительным
тоном.
- Под арест его!.. Я по-ка-жу... э... э... э... как служить... Я
по-ка-жу! - гремел адмирал.
Адмирал смолк и, отойдя от гардемарина, снова заходил. Минуты через две
он сказал, обращаясь к офицерам:
- Можете идти, господа, но прошу помнить, что я вам сказал. Служба не
шутка-с!
Никто, разумеется, не сомневался в этом, и потому все довольно
стремительно спустились в кают-компанию, продолжая недоумевать, что именно
вызвало гнев адмирала.
"Гардемарина с улыбкой" посадили под арест, то есть в каюту.
- За что это вас? - спрашивали офицеры.
- Спросите у адмирала.
- Не улыбайтесь вперед! - пошутил кто-то.
Когда офицеры разошлись, адмирал крикнул:
- Флаг-офицера послать!
Перед адмиралом тотчас же предстал флаг-офицер. Адмирал любил этого
бойкого и расторопного молодого человека и называл его исполнительным. И
правда: лицо и немного подавшаяся вперед фигура флаг-офицера в эту минуту
выражали готовность не только исполнить приказание, но даже и броситься
немедленно в синеву моря, омывающего красивые берега Нагасаки.
- Сейчас поезжайте к командиру, у которого не поняли сигнала "менять
марселя" и потому запоздали... Попросить его ко мне!
- Есть, ваше превосходительство!
И флаг-офицер было пошел.
- Да бегом, бегом-с! - крикнул вдогонку адмирал, и так крикнул, что
молодой флаг-офицер, словно лошадь, получившая шенкеля{154}, сделав весьма
грациозный скачок, пробежал средним галопом к трапу, вскочил в шлюпку и
отвалил от корвета.
Отъехав этак сажен тридцать от корвета, флаг-офицер несколько пришел в
себя и вслед за тем подумал: "Куда же ехать? За каким капитаном? Где не
поняли сигнала?"
Кроме адмирала, никто этого не видал - не заметил и флаг-офицер,
наблюдавший за сигналами. Казалось, на всех судах эскадры вовремя подымались
сигнальные ответы... В порыве служебного усердия флаг-офицер не спросил
адмирала, какого он требует капитана. Да и как было спросить? Он должен был
знать и без спроса!
"Господи! Куда ж я поеду? - терзался бедный исполнительный молодой
человек. - Корветов на рейде целых четыре. Ну, была не была, еду к
Анисову... Верно, его требует! У него, кажется, позже всех переменили
марселя - и вообще адмирал его чаще всех разносит!" - решил вдруг
флаг-офицер и направил вельбот на корвет "Проворный".
Петр Дмитриевич Анисов в это время благодушествовал в своей каюте.
Толстый, с большим брюшком, он лежал без сюртука на диване и пил чай. Самые
радужные мысли бродили в голове толстяка капитана. Через два дня его корвет
отделится от эскадры и будет плавать отдельно. Можно будет отдохнуть без
адмирала... А то эти постоянные разносы!..
Столь приятные думы были прерваны неожиданным появлением флаг-офицера.
Он поздоровался и испуганно проговорил:
- Адмирал очень сердится, Петр Дмитриевич.
- Что вы? За что?
- Да у вас поздно переменили марселя! - продолжал флаг-офицер.
- Ну, положим, чуть-чуть опоздали...
Флаг-офицер ожил.
- Вас требует адмирал! - проговорил он, довольный, что не ошибся и
нашел именно того, кого требовал адмирал.
- Так и знал! - воскликнул Петр Дмитриевич с тоскою в голосе. - Так и
знал... Минутой позже и сейчас - выговор... Это черт знает что такое! Что,
как он? Очень того? Штормует? - допрашивал капитан.
- В самом разгаре...
- А фуражку топчет?
Адмирал, случалось, в минуту сильного возбуждения бросал фуражку на
палубу и топтал ее ногами.
- Нет еще...
- Эй, Липкин! - крикнул Петр Дмитриевич.
Явился вестовой.
- Бегом наверх... Приготовить вельбот!..
Флаг-офицер вышел из каюты и, вернувшись на "Орел", доложил адмиралу,
что приказание исполнено.
Несколько минут спустя громко стукнувшая дверь адмиральской каюты
привела в радостное настроение вахтенного мичмана. Адмирал ушел к себе.
В это же время толстый капитан, мысленно призывая господа бога на
помощь и тихонько крестясь, приставал на щегольском вельботе к адмиральскому
корвету. Как-то осторожно ступая, шел он к адмиральской каюте.
- Что, как он? - спросил он мимоходом у вахтенного офицера.
Мичман безнадежно махнул головой и промолвил:
- Шторм двенадцать баллов, Петр Дмитрич!
Перед тем как войти к адмиралу, Петр Дмитриевич заглянул в его буфетную
и спросил у адмиральского камердинера Тимошки:
- Где, братец, адмирал?..
- У себя-с.
- Очень он... того... сердит?
- Есть-таки! Да мне-то что! - с нахальной развязностью отвечал Тимошка.
Этот Тимошка, вольноотпущенный, из дворовых, наглый и дерзкий, с
плутовским круглым лицом, покрытым веснушками, был продувная бестия. Знавший
все привычки барина, ловкий и расторопный, он умел угождать ему и сделаться
необходимым, не боялся грубить и немилосердно обирал своего барина, старого
холостяка. Адмирал был большой хлебосол и не жалел денег. Он любил, чтобы у
него все было отлично, и приглашал каждый день к обеду, кроме штабных и
капитана, еще несколько человек офицеров и гардемаринов. Тимошка
распоряжался всем хозяйством и, разумеется, охулки на руки не клал.
- Что, можно к нему войти? Как он?
- Известно, зверствует... Разве его не знаете? Вот сейчас графин кокнул
с сердцов! - проговорил Тимошка.
Петр Дмитриевич струсил. В голове его моментально пролетела мысль: "Ну,
будет, значит, форменный разнос!"
- Доложи! - как-то оборвал толстяк.
И, внезапно почувствовав прилив отваги, словно бы он шел на абордаж с
сильнейшим неприятелем, Петр Дмитриевич приосанился и, по возвращении
Тимошки, решительно и храбро вошел в адмиральскую каюту.
Адмирал ходил. Петр Дмитриевич поклонился. Адмирал остановился, пожал
руку капитану и смотрел недоумевающе своими круглыми глазами на капитана.
Оба несколько мгновений молчали. Адмирал продолжал безмолвно смотреть
на Петра Дмитриевича. Тот чувствовал легкое обмирание и усиленно сопел.
- Честь имею явиться, ваше превосходительство!
- Зачем?
- Изволили требовать, ваше превосходительство.
- Нет-с, не требовал!
Петр Дмитриевич отвесил поклон, пожал протянутую адмиралом руку и исчез
из каюты со скоростью десяти узлов.
- Эй, Тимошка! - крикнул адмирал.
Никто не отзывался.
- Тимошка!.. Заснул, каналья?..
- Ну, чего вам? - проговорил, входя, Тимошка.
- Ивана Петровича послать!
Явился трепещущий флаг-офицер.
- За кем я вас посылал?
Молчание.
- Глухи вы? За кем я вас посылал?
Флаг-офицер безмолвствовал.
- Я вас посылал за Наумовым. Какого же черта вы мне Анисова подали,
а?..
- Я, ваше превосходительство, думал...
Едва только молодой человек произнес последнее слово, как адмирал,
начинавший было успокоиваться, внезапно побагровел.
- Думали? А кто просил вас думать?
Флаг-офицер молчал. Вся его поза выражала покорное сознание вины.
- Он думал?! Надо исполнять приказания, а не думать-с! А то: думал! Я
вообще заметил... э... э... э... что вы последнее время стали думать...
- Я, ваше пре-вос-хо-ди-тельство, ста-ра-юсь не думать! - коснеющим
языком лепетал флаг-офицер.
- Стараетесь, а все-таки думаете, - смягчился адмирал. - Оттого и
делаете глупости... Размышления там разные годятся на берегу, а не в море...
Прошу помнить-с... Ступайте и не думайте!..
- Прикажете съездить за Наумовым?
- Не надо! - резко оборвал адмирал.
Флаг-офицер улепетнул из каюты и, придя в кают-компанию, объявил, что
шторм проходит. Адмирал его разнес совсем легко.
- Советовал не думать? - иронически заметил кто-то из молодежи.
Чудный вечер сменил жаркий день и принес с собою прохладу. Адмирал
вышел из каюты и стал гулять по палубе. Он мало-помалу стихал.
Матросы толпились на баке и лясничали. В одной из кучек, примостившейся
у орудия, старый матрос Никулин рассказывал о том, какие бывают начальники в
гневе.
- У всякого, братец ты мой, свой карактер... Всякий пылит по-своему.
Наш осерчает, то ровно ведьмедь... ломит все... ну и ревет, словно его под
микитки рогатиной шаркнули... Однако отходчистый, и нет того, чтобы
драться...
- Это ты правильно, отходчистый... Загорится, запылит, а потом и
забыл!.. - заметил кто-то из слушателей.
- Другой сердце свое больше на матросских зубах срывает, -
философствовал на эту тему Никулин, - как отжарит с десяток морд, пыл-то и
пройдет... Знавал я такого начальника... Уж и лют же был на зубы, ах лют, а
вобче ничего себе... адмирал был форменный... А то, братцы, был у нас на
корабле капитаном Севрюгин... Нонче он, сказывали, в отставку ушел...
Жаловаться нечего, командир был добрый, порол с большим рассудком, а опять
же свою привычку имел: в сердцах плевался. Ты, примерно, на руле стоишь, и
уж не зевай, братец ты мой, ежели Севрюгин сердит. Рыскнул на четь румба, а
уж он и плюнул сверху, да так и норовит в самую морду попасть, так и
норовит... И наловчился же попадать...
- Ишь ты...
- Сам этто плюнет, да и кричит: "Что, мол, такой-сякой, попал?" -
"Точно так, вашескобродие!" - отвечаешь и оботрешься. Исплюется - и
ничего... Сердце и отойдет.
- А страшной наш-то... у-у-у, страшной! - замечает Аким Чижов, тот
самый молодой матросик, простодушный и впечатлительный, которому попало от
боцмана за слишком живое выражение своего мнения насчет адмирала.
- Это кто?
- Да адмирал.
- Деревня ты, Акимка. Ты настоящих страшных еще и не видал... Наш-то
добер с матросом.
- Я, братцы, на его даве глядел... Страшной! Этто как озлился... Такой
глазастый... буркулы заходили, как у волка. Сам весь дрожит... А ус евойный
так и ощетинился... Глядеть было страшно... Кула...
Вдруг голос Акима осекся на полуслове, и сам он стоит ни жив ни мертв.
Перед самым его носом, в вечерней темноте, обрисовалась плотная фигура
адмирала в белом кителе.
Невообразимый страх обуял молодого матросика. Мурашки забегали по
спине. Он инстинктивно присел, пробрался за пушку и, ровно мышонок, что
прячется от кота, проскочил к люку, спустился в палубу и заметался там,
испуганный и бледный.
- Ты это что, Акимка? - спросил его матрос из кантонистов Петров,
известный на корвете зубоскал, любивший поднимать на смех и морочить молодых
матросов.
Аким рассказал и испуганно спросил:
- Что теперь мне будет?
Петров мрачно покачал головой и с самым серьезным видом ответил:
- А будет тебе то, что адмирал сейчас крикнет: "Кинуть, мол, грубияна
Акимку Чижова за борт!" Вот что будет... Эх, жалко мне тебя, Акимка!
Аким совсем замер в страхе. Он и верил и не верил словам Петрова. Ему
было жутко.
"Что будет с ним? Ведь что он сделал, о господи!" - думал молодой
матрос, считавший себя в эту минуту великим преступником.
И, охваченный паническим страхом, он бросился к корветскому образу и
припал ничком в горячей молитве.
А в ушах его раздавался страшный голос: "Кинуть Акимку Чижова за борт!"
Но прошло несколько минут, а адмирал не приказывал кидать Акимку за
борт и не отдавал насчет его никакого приказания, хоть и слышал мнение
матроса о себе. Совсем уже стихший, он сказал капитану, чтобы освободили
из-под ареста наказанного гардемарина. Затем в раздумье прошел в свою каюту,
приказал Тимошке подавать чай, достать кексов и варенья и пригласить к чаю
только что освобожденного из-под ареста "гардемарина с улыбкой".
Матросы скоро успокоили "деревенскую простоту" - Акимку, поверившего
"кантонищине". Страх простодушного матросика прошел совсем, когда он
убедился, что наказывать его не намерены. И с той поры Аким почувствовал
расположение к адмиралу и находил, что он "добер", хоть и страшен в гневе.
Первоначальный вариант рассказа, носивший название "Адмиральский гнев",
был напечатан в сборнике "В людях", СПб., 1880. Для сборника "Моряки", СПб.,
1891, рассказ был существенно переработан и получил окончательное название.
Стр. 151. Боа - удав; с давних пор считается, что он обладает
способностью гипнотизировать свою жертву.
Стр. 153. Павел Степанович Нахимов (1802-1855) - великий русский
флотоводец, адмирал, один из организаторов героической обороны Севастополя,
с октября 1854 года (после гибели В.А.Корнилова) ее руководитель. 28 июня
1855 года смертельно ранен.
Владимир Алексеевич Корнилов (1806-1854) - выдающийся русский
военно-морской деятель, вице-адмирал, один из организаторов героической
обороны Севастополя. Погиб 5 октября 1854 года.
Стр. 154. Шенкель - обращенная к лошади часть ноги всадника от колена
до щиколотки.
Л.Барбашова