---------------------------------------------------------------------
Книга: Л.Соболев. "Морская душа". Рассказы
Издательство "Высшая школа", Москва, 1983
OCR & : Zmiy ([email protected]), 20 февраля 2002 года
---------------------------------------------------------------------
Это был волшебный мастер бритья и перманента, юный одесский Фигаро.
Впервые я увидел его на одной из морских береговых батарей, куда он приезжал
на трамвае (так в Одессе ездили на фронт). Он приезжал сюда три раза в
неделю по наряду горсовета - живой подарок краснофлотцам, веселый праздник
гигиены.
В кустах возле орудия номер два поставили зеркало и столик, батарейцы
сгрудились вокруг, нетерпеливо дожидаясь очереди и заранее гладя подбородки.
Пощелкивая ножницами, как кастаньетами, он пел, мурлыкал, острил, гибкие его
пальцы играли блестящими инструментами, и порой, когда обе руки были заняты
пульверизатором, он швырял гребенку на верхнюю губу и зажимал ее носом.
Бритва так и летала в его ловких пальцах, угрожая носу или уху быстрыми
взмахами, - и очередной клиент с опаской водил глазами по зеркалу, следя за
ее сверкающим полетом. Но остроты и песни никак не мешали работе, и бритва
скользила по щекам, обходя все возвышенности, и Леонард сдергивал салфетку с
видом фокусника.
- Гарантия на две недели, брюнетам на полторы! Кто следующий?
Сев на стул, я невольно залюбовался в зеркале его пальцами. Тонкие и
гибкие, они нежно прощупывали пряди волос, безошибочно отбирая то, что нужно
снять. Каждый палец его, бледный и изящный, жил, казалось, своей
осмысленной, умной жизнью, подхватывая кольцо ножниц, зажимая гребенку или
выбивая трель на машинке, в неустанном движении, в веселой шаловливости, в
постоянном следовании за песенкой, сопровождавшей работу.
Не удержавшись, я сказал:
- С такими пальцами и слухом вам бы на скрипке играть.
Он посмотрел на меня в зеркало и хитро подмигнул.
- Хорошая прическа - тоже небольшая соната. Скажете - нет?
Мы разговорились. Большие черные его глаза стали мечтательными. Он
рассказывал о своем профессоре, который называет его "моложавым дарованием",
о скрипке, о том, что, когда кончится война, он пойдет в техникум и бросит
перманент, из-за которого его зовут Леонардом, хотя он просто Лев. Он
говорил о музыке, о любимых своих вещах. Пальцы его, как бы вслушиваясь,
перестали балаганить. Выразительные и беглые, они держали теперь гребенку
цепко и властно, как гриф скрипки.
Приведя в порядок всех желающих, он достал скрипку, которую неизменно
привозил с собой на батарею, и краснофлотцы вновь обступили его. Видимо, эти
концерты после бритья стали на батарее традицией.
Южное осеннее солнце сияло на тугих молодых щеках, выбритых до блеска,
просторное море манило к себе сквозь зелень кустов, и огромное тело орудия
номер два, вытянув длинный хобот, молчаливо вслушивалось в певучие
украинские песни, в жемчужную россыпь Сарасаге, в мягкие вздохи
мендельсоновского концерта. Леонард играл, смотря перед собой через орудие и
кусты на море, вторя невидимому оркестру и изредка напоминая о нем звучным,
верным голосом. И казалось, что он видит себя на большой эстраде, среди
волнующегося леса смычков и воинственной меди труб.
Очередной румынский снаряд, рванувшийся за кустами, оборвал концерт.
Леонард со вздохом опустил скрипку.
- Опять пьяный литаврист уронил палку. Им нужен строгий дирижер.
Скажете - нет?
Вторично я встретил Леонарда в госпитале. Он лежал, закрытый до
подбородка одеялом, и черные влажные его глаза были грустны. Я узнал его и
поздоровался. Он кивнул мне и попытался пошутить. Шутка не вышла. В коридоре
я спросил врача, что с ним.
Была тревога. Все из парикмахерской кинулись в убежище. Оно было под
пятью этажами большого дома. Бомба упала на крышу, и дом, сложенный из
одесского хрупкого известняка, рухнул. Убежище было завалено.
В нем была темнота и душный, набитый пылью воздух. Никого не убило, но
люди кинулись искать выход, Закричали женщины, заплакали дети. И тогда
раздался звучный голос Леонарда:
- Тихо, ша! В чем дело? Ну, маленькая тревога "у-бе" - "уже бомбили"!..
Больше же ничего не будет... Тихо, я говорю! Я у отдушины, не мешайте мне
держать связь с внешним миром!
В убежище притихли и успокоились. Леонард заговорил в отдушину, и все
слышали, как он подозвал кого-то - видимо, из тех, кто кинулся к развалинам,
назвал адрес дома ("бывший адрес", - сказал он), вызвал помощь и пожарных.
Один у своей отдушины, не уступая никому этого командного пункта, он
распоряжался, советовал, как лучше подобраться к нему. Он спрашивал, как
идут раскопки, и передавал это в темноту.
Люди лежали спокойно и ждали. Хотелось пить - Леонард сказал, что уже
ведут к отдушине шланг. Стало душно - он обещал воздух, ибо со своего места
уже слышал удары мотыг и лопат. Он передавал в темноту время, узнал его
через отдушину, и всем казалось, что часы текут страшно медленно.
По его информации прошло около шести часов. На самом деле раскопки
заняли больше суток, и помощь пришла совсем не со стороны отдушины, в
которую он говорил. Отдушины не было, как не было долгие часы ни пожарных,
которые раскидывали камни где-то высоко на груде развалин, ни мотыг, ни
лопат. Все это выдумал веселый парикмахер Леонард, чтобы остановить панику,
успокоить гибнущих людей и вселить в них надежду.
Когда добрались до него, он лежал в глухом углу, и руки его были
прижаты тяжелым камнем. Пальцы были размозжены.
Кисти обеих рук пришлось отнять до запястья.
Первую неделю после ампутации он просил выключать радио, когда
начиналась музыка. Потом он стал слушать ее спокойно, только закрывая глаза.