---------------------------------------------------------------------
Книга: Л.Соболев. "Морская душа". Рассказы
Издательство "Высшая школа", Москва, 1983
OCR & : Zmiy ([email protected]), 20 февраля 2002 года
---------------------------------------------------------------------
Последние пять суток в лодке почти не спали.
Северный шторм, как в трубу, дул в этот стиснутый скалами длинный
залив. Вздыбленные им волны растревожили холодную воду до самых тайных
глубин, и лодке никак не удавалось лечь на грунт, чтобы людям можно было
поесть горячего и поспать: лодку постукивало о камни или попросту
вышвыривало на поверхность мощной глубинной волной.
Наверху же лодку ждал мороз. Все, что выступало над водой, - мостик,
рубку, орудия - он облеплял льдом. Лодка получала ненужную ей добавочную
плавучесть, и никакими силами нельзя было бы загнать ее под воду в случае
неожиданной встречи с врагом или приближения к береговым батареям. Тогда
краснофлотцы выползали на ледяную скорлупу и, обвязавшись, скалывали ее
топорами и ломами, сами сбиваемые с ног нестерпимо холодной водой, - и лодка
вновь погружалась.
И когда наконец оказались на этом спокойном курсе и коку удалось
сварить борщ и кофе, командир приказал спать всем, кроме боевой смены. В
центральном посту осталось лишь несколько человек.
Лодка шла на небольшой глубине ровно и спокойно, даже не покачиваясь.
Успокоительно жужжал гирокомпас, мирно чикали указатели рулей, по-домашнему
пахло недавним обедом, и казалось, что это - обычный учебный поход. Только
холод и сырость, въевшиеся в борта и в одежду за долгие дни блокады, да
карта на штурманском столе, где выразительными крестиками помечены места
потопленных лодкой транспортов с боеприпасами, напоминали о том, что было до
этого похода.
Лодка держалась в заливе до последней возможности. Уже прихватило
берега плотным береговым припаем и пора было уходить в базу. Но оставались
еще топливо, снаряды и торпеды, и лодка продолжала стеречь морскую дорогу к
врагу. Это не было ни упрямством, ни рекордсменством - это было военной
необходимостью.
Ботника была одним из важных путей снабжения врага снарядами, оружием,
боеприпасами. Ботника была как поддувало горящей печи: прикрыть его - и
свернется, а может быть, замрет на фронте огонь, лишенный своей взрывчатой
пищи, и тысячи человеческих жизней будут сохранены для труда и счастья. И
то, что у одного из крестиков на карте стояло позавчерашнее число,
доказывало, что лодка задержалась здесь не зря: враг, уверенный, что
советские подводники, не выдержав зимних штормов, уже сняли блокаду,
попытался подвезти боеприпасы. Но у самого входа в ледяной фарватер оба
транспорта трескучим фейерверком взлетели к низким снеговым облакам, и
огненные столбы взрыва показали, что советские подлодки еще здесь.
Но дальше оставаться в Ботнике было нельзя: небывало суровая зима могла
сковать льдом проходы между островами, и тогда залив стал бы ловушкой или
могилой. И сразу после атаки командир проложил курс на юг, торопясь к
проливу, пока шторм, разбивая льдины, не давал единственному выходу в море
закрыться льдом.
К рассвету лодка подошла к проливу. Командир был наверху один. Охрипший
его голос передал по трубе в центральный пост пеленги на мысы и уцелевший
маяк. Штурман нанес место на карте, чтобы начать от него слепую подводную
прокладку, но командир почему-то долго не спускался вниз. Наконец на трапе
показались его ноги, он задраил выходной люк и скомандовал погружение.
Лодка ушла на небольшую глубину, скрываясь от батарей, стерегущих
пролив, и скоро, очевидно, оказалась между островами, потому что качка
постепенно стихла, и началось это блаженное безмятежное плавание, по случаю
которого командир распорядился об отдыхе и даже штурмана отослал спать.
Командир спокойно поглядывал на счетчики лага, на часы, на карту, негромкой
командой менял курсы, строго держась найденного в свое время безопасного
фарватера, и всем в центральном посту казалось, что все идет нормально.
Только боцман Вязнов, испытанный горизонтальный рулевой, приметил, что
капитан-лейтейант нынче что-то не в себе: он то и дело шагал циркулем по
карте, подолгу стоял над ней, перелистывая лоцию. Потом вынул из стола целый
ворох метеорологических телеграмм, опять читал лоцию, проводил на карте
много южнее выхода из залива кривые странные линии, смотрел на них, что-то
прикидывая, и, наконец, резко отодвинув в сторону толстый том лоции,
недовольно буркнул:
- А что мне легче, что раз в сто лет...
Боцман поднял на него глаза, но командир строго приказал ему точнее
держать глубину и снова наклонился над картой.
Все это не походило на его обычную спокойную приветливость. Но в конце
концов он, видимо, что-то решил, потому что убрал и лоцию и сводки, вычистил
резинкой карту, и, сделав на курсе пометку далеко впереди, плотно запахнул
реглан, и сел на разножку вздремнуть.
Мало-помалу лодка начала оживать - и самый усталый человек когда-нибудь
да выспится. Подводники просыпались, сами не веря себе, что этот спокойный
курс еще не кончился. Началось всеобщее бритье - из того расчета, что после
всплытия вновь будет валять до самой базы. Пришел кок и спросил разрешения
давать завтрак (хотя по часам это никак не могло так называться). По лодке
потянуло вкусным запахом - на этот раз какао. Выпив свою чашку,
капитан-лейтенант послал за помощником, приказал ему идти намеченными
курсами, ни в коем случае не всплывая, и разбудить его за полчаса до
намеченной по карте точки.
Но когда он вновь пришел в центральный пост, было видно, что сон никак
его не освежил. Казалось, он вовсе не спал - командир осунулся, почернел, и
глаза его были воспалены. Он обменялся короткими словами с помощником,
отпустил его и снова присел на свою разножку.
На горизонтальных рулях снова нес вахту боцман Вязнов, и с ним стояла
вся лучшая смена: трюмные, электрики, вертикальный рулевой - все были
отличниками и коммунистами. Капитан-лейтенант подолгу задерживал на них
взгляд, как бы оценивая каждого заново. В лодке стали утихать голоса, все,
кто мог, снова прилегли поспать, пользуясь спокойным плаванием, и почти
никто не проходил больше через центральный пост, но капитан-лейтенант вдруг
негромко сказал:
- Задрайте двери, чтоб не ходили тут...
И когда последний барашек водонепроницаемых дверей был довернут до
места, он так же негромко приказал:
- Товарищ боцман, всплывайте на перископную глубину. Полегоньку.
Электрик тотчас взялся за рубильник, чтобы поднять из шахты перископ,
как полагается это при всплытии, но командир остановил его жестом, глядя на
глубомер. Вязнов осторожно переложил рули, лодка поднялась носом, глубомер
медленно повел стрелку влево. Но когда она переползла через цифру,
означающую, что перископ (если бы он был поднят над рубкой) мог бы уже
видеть горизонт, - лодка качнулась, будто рубка наткнулась на какое-то
препятствие, мешающее ей выглянуть из воды, и глухой шум донесся сверху.
- Так, - сказал капитан-лейтенант, - продуть среднюю.
Трюмный открыл воздух, меж бортов заурчала вода, вытесняемая из
цистерны, но стрелка глубомера замерла на том же делении, а палуба вдруг
покосилась под ногами. Капитан-лейтенант махнул рукой, и трюмный, не
спускавший с него глаз, заиграл своими рычагами и штурвальчиками. Лодка,
вновь приняв воды, пошла вниз, медленно выпрямляясь на ровный киль.
- Давайте на прежнюю глубину, - сказал командир и обвел глазами всех,
кто был в центральном посту. - Все понятно? Ну и молчок.
Все было понятно: то, что мешало лодке всплыть, не было отдельной
льдиной, которая могла бы соскользнуть с рубки. Крен лодки, упершейся рубкой
в лед, означал, что это было ледяным покровом.
Все в центральном посту молчали. Капитан-лейтенант склонился над
картой, шагая циркулем вперед по курсу. Он наметил новую точку впереди и
повернулся:
- Товарищ боцман, вызовите смену, а со своей пока отдохните. Через три
часа попробуем еще разок. Где-нибудь да кончится... В лодке лишнего не
болтать, незачем остальным беспокоиться. Понятно?.. Отдраить двери.
Вахта сменилась, спокойное плавание продолжалось, и никто, кроме
ушедшей спать смены, не догадывался, что отсутствие качки объяснялось тем,
что все это время лодка шла под сплошным ледяным потолком.
В том месте, где капитан-лейтенант, пройдя замерзший пролив, попытался
всплыть, Балтийское море не замерзало ни разу за сто лет, и он никак не мог
рассчитывать на это коварство природы. Когда на рассвете лодка подходила к
проливу и когда вместо черной бушующей воды командир увидел гладкую белую
пелену, он понял, что пролив все-таки замерз, несмотря на шторм. Тогда он
вынужден был нырнуть под лед, пройти под ним пролив, чтобы вынырнуть далеко
в море, там, где огромные, непрестанно движущиеся водяные горы замерзнуть,
конечно, не могли.
И лодка ушла под лед, южная кромка которого была неизвестно где, но
где-то, несомненно, должна была быть.
Должна... но была ли?
Место, которое капитан-лейтенант назначил себе для первой попытки
всплыть, было на десять миль южнее той самой крайней линии ледяного покрова,
какую лоция Балтийского моря указывала в качестве единственного за сто лет
события. Эти десять миль были поправкой на нынешнюю зиму. И все же
оказалось, что и здесь, где даже в тот исторический год была чистая,
незамерзшая вода, теперь был настоящий лед...
В подводной лодке, как нигде, надо уметь владеть своим воображением.
Стоило на секунду дать ему волю, как на карте тотчас нарастали две белые
полосы. Они закрывали собой черные цифры глубин, двигаясь навстречу друг
другу от северного и южного берегов. Они сходились бесшумно, и где-то под
ними металась обреченная лодка...
Надо было упорно думать, где могла быть чистая вода. Она должна была
быть. Она не могла не быть.
Искать указаний на это в лоции было бесполезно. Старушка, как и
полагается старожилам, уже честно призналась, что такого не запомнила за сто
лет. Спрашивать у других - означало только покушаться на их спокойствие.
Оставалось сидеть на разножке, ждать еще три часа и снова пробовать всплыть.
Но когда через три часа пришел боцман Вязнов со своей сменой,
оказалось, что о ледяном потолке, нависшем над лодкой, как крышка длинного
гроба, думают не только капитан-лейтенант и те, кто был свидетелем попытки
всплыть. Подводникам стал ясен и крен, и странный шум над головой, и
капитан-лейтенант понял взгляды, которые кидали на него краснофлотцы,
проходя через центральный пост.
Капитан-лейтенант прижал губы к трубе, проведенной по всем отсекам,
коротко объяснил всей команде, в чем дело, и дал знак к всплытию.
Теперь, пытаясь выбраться из-подо льда, лодка яростно кидалась снизу на
его плотную броню. Она царапала его рубкой с полного хода. Застопорив
машины, подкрадывалась к нему по вертикали, чтобы отчаянным усилием,
продувая все цистерны, приподнять гигантский ледяной покров Балтийского
моря. Люди на своих боевых местах покрывались потом, как будто это они сами
- своими плечами - пытались взломать нависший над ними потолок.
Но ледяной покров пробить не удалось. И лодка ушла на глубину, как
уходит от плотного беспощадного стекла аквариума быстрая, но мягкая рыба.
На глубине капитан-лейтенант приказал замерить плотность батарей.
Энергия была на исходе. Теперь ее не хватило бы и на то, чтобы вернуться в
залив, туда, где была еще чистая вода. Он наклонился над картой, прикидывая
господствующие ветры, глубины, течения, потом резко изменил курс к западу, в
сторону от базы, и вышел из центрального поста.
В отсеках шла нормальная походная жизнь. Подводники держали себя
спокойно, даже шутили, но капитан-лейтенант то и дело ловил пристальный
взгляд, немой вопрос, обращенный к нему. Все имеет пределы - и выдержка и
мужество. Испытание было слишком длительным.
Тогда он прошел в каюту, взял книжку, вернулся с ней в центральный пост
и углубился в чтение.
Он читал сосредоточенно, иногда усмехаясь и переворачивая страницы,
чтобы прочесть понравившееся место. И краснофлотцы, проходя, словно по своим
делам, через центральный пост, видели: сидит капитан-лейтенант и читает, как
будто лодка самым будничным образом идет в чистой воде. Значит,
по-балтийской поговорке, все было нормально. Зачем же волноваться и гадать,
где кончится лед, если командир сидит и, усмехаясь, читает книжку?
И только боцман Вязнов увидел то, чего не заметил никто. Когда командир
поднял глаза на часы, боцман поймал однажды его взгляд. И такое подметил
боцман в усталых, воспаленных глазах капитан-лейтенанта, что дрогнуло в нем
сердце и циферблат глубомера на миг заволокся радужной пленкой. Колено
боцмана касалось колена командира - разножки их стояли близко, - и боцман,
хотя ему было неудобно, и нога затекла, и очень хотелось ее вытянуть, не мог
оторвать свое колено от холодного командирского реглана: будто какая-то
струя воли, спокойствия, решимости шла от этого незначащего прикосновения.
В поставленный самому себе срок капитан-лейтенант закрыл книгу и встал.
Опять прогремели звонки к всплытию. Опять лодка пошла вверх, продувая
цистерны, и опять раздался проклятый удар рубки о лед. Но стрелка глубомера,
задержавшись на миг, резко пошла влево, достигла нуля, и лодка закачалась.
Подняли перископ. Стеклянный его глаз показал битые льдины, плавающие
вокруг. Волна раскачивала лодку все сильнее. Капитан-лейтенант, не
отрываясь, смотрел в перископ (так нашедший в степи воду припадает к ней
жадным ртом), и тоненький белый лучик дневного света играл на красноватом
белке его правого глаза. Потом он повернул голову, и все увидели прежнего
командира.
- Штурман, пометьте-ка там в лоции, сто двадцатая страница: кромка льда
в северной части Балтийского моря может достигать широты - место снимите с
карты... Дизеля к зарядке!
Он поднялся по трапу, с трудом открыл выходной люк, и веселые мелкие
льдинки обдали его звенящим душем. Свежий морозный воздух хлынул в рубку,
волна накренила лодку, и с разножки на палубу скользнула книга.
Боцман Вязнов бережно поднял ее и положил рядом с лоцией. Это были
"Грузинские сказки".