Книго 

   -----------------------------------------------------------------------
   C.P.Snow. The Masters (1951). Пер. - А.Кистяковский.
   М., "Прогресс", 1981.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 4 April 2001
   -----------------------------------------------------------------------
                                                          Памяти Г.Г.Харди


   Я не дал названия колледжу, о котором рассказываю в этой книге,  -  мне
не нравятся географические гибриды,  вроде  Оксбриджа,  и  я  старался  не
пользоваться ими в романах о Льюисе Элиоте.
   Мой вымышленный колледж расположен в  реальном  месте,  хотя  некоторые
топографические  подробности  я  намеренно  изменил.  Этим,   впрочем,   и
ограничивается его сходство с действительно существующим колледжем.
   Прототипами для героев моего романа послужили  самые  разные  люди,  и,
насколько мне известно, выборы главы колледжа не складывались в  последние
несколько десятилетий так, как я описываю, ни в Оксфорде, ни в  Кембридже.
Однако в начале нынешнего века судьба ректорской должности довольно  часто
определялась в последнюю минуту - что и засвидетельствовано  в  "Мемуарах"
Марка Пэттисона. На этот источник впервые  указал  мне  Г.Г.Харди,  памяти
которого я и посвящаю мою книгу - с любовью и глубоким уважением.
   Ч.П.С.




   Снегопад только что кончился, во дворике за моим окном было  по-зимнему
тихо. К началу января жизнь колледжа почти полностью  замирает,  и  тишину
нарушали  лишь  приглушенные  снегом  шаги   привратника,   заканчивающего
последний вечерний обход. Время от времени мягко позвякивали его ключи,  и
этот негромкий перезвон слышался еще  несколько  секунд  после  того,  как
затих шорох шагов.
   Я рано задернул шторы и весь вечер просидел дома. Присланный мне ужин я
съел, читая книгу, на столике у камина. Огонь в  камине  ярко  пылал  весь
день, и сейчас, хотя было уже почти десять часов, я сгреб еще не сгоревшие
угли в кучу, подсыпал новых и сдвинул их к задней стенке камина, под  тягу
дымохода, чтобы пламя подольше не заглохло. Из камина  струился  неистовый
жар, но зато кушетка, столик и два кресла,  немного  отодвинутые  в  глубь
комнаты, образовывали теплый, приветливый  островок,  окруженный  холодной
полутьмой. На полированных панелях величественной средневековой комнаты  с
высоким потолком играли веселые огненные блики, но сама комната оставалась
холодной. В морозный вечер такое жилище уменьшается до крохотного островка
возле камина, и островок этот кажется особенно ласковым,  потому  что  его
окружает ледяной сумрак непрогретой комнаты.
   Мне было тепло, покойно, уютно  в  мягком  и  удобном  кресле.  Никаких
срочных дол не предвиделось. Я зачитался, а поэтому не  услышал  шагов  на
лестнице и даже вздрогнул, когда, после  торопливого  стука  в  дверь,  на
пороге моей комнаты вдруг появился Джего.
   - Вы дома? - проговорил он. - Слава богу, что я вас застал.
   Он  вышел  на  лестничную  площадку,  стряхнул  с  башмаков   снег   и,
возвратившись, сел в свободное кресло перед камином. На нем все  еще  была
мантия, и я понял,  что  ему  пришлось  задержаться  в  профессорской.  Он
извинился за позднее вторжение - извинился как-то чересчур уж горячо, хотя
умел вести себя свободно и непринужденно.
   Иногда, впрочем, ему было трудно начать разговор -  и  со  мной,  может
быть, даже трудней, чем с другими людьми, несмотря на то что  мы  искренне
симпатизировали друг другу. Меня давно уже не удивляли  слишком  сердечные
приветствия при встречах  или,  как  в  этот  раз,  чрезмерные  извинения.
Сегодня, правда, они  прозвучали  особенно  странно,  потому  что  он  был
взвинчен и угнетен.
   Из-за лысины, обрамленной к тому же  поредевшими  седыми  волосами,  он
выглядел старше своих пятидесяти лет - но только на первый и поверхностный
взгляд. Высокий рост подчеркивал природную хрупкость его костяка,  и  даже
тучность не могла пригасить его живой, легкой энергичности. Да  и  лицо  -
массивное,  широкое,  высоколобое,  с  навсегда,  казалось  бы,  застывшим
выражением - стремительно преображалось, когда  вспыхивала  его  белозубая
улыбка; я, пожалуй, ни у кого не  встречал  столь  переменчивого  лица.  А
прикрытые толстыми стеклами очков небольшие пронзительные  глаза  смотрели
на мир с пристальным,  почти  юношеским  интересом.  Словом,  под  обликом
пожилого сенатора скрывался  порывистый  юноша  -  и  всякий,  кто  с  ним
сталкивался, обнаруживал это довольно быстро. Его поведение  было  так  же
непредсказуемо, как его мгновенно вспыхивающая улыбка; во всех своих делах
он ощущал мир словно бы обнаженными нервами. Познакомившись с ним поближе,
люди напрочь забывали о сенаторской  внешности:  их  поражала,  а  вернее,
отпугивала  искренняя  безыскусность  его  душевных  порывов  и  любовь  к
драматическим эффектам. Многих, правда, привлекала глубина его чувств,  но
мало кто понимал, что он еще и неистово горд.
   К тому времени, о котором я рассказываю - шел тысяча девятьсот тридцать
седьмой год, - он уже десять лет был в  колледже  старшим  наставником.  Я
познакомился с ним в тридцать четвертом году, когда Фрэнсис Гетлиф,  зная,
что я хотел  бы  заняться  теоретическим  исследованием  права,  предложил
Совету колледжа принять меня на работу. Джего  поддержал  мою  кандидатуру
(угадав со свойственной его живому воображению проницательностью, почему я
решил в корне изменить жизнь на пороге тридцатилетия) и с тех пор  полюбил
меня, как обыкновенно любят своих протеже.
   - Очень рад, что вы дома, Элиот, -  сказал  он,  глядя  на  меня  через
столик. - Мне обязательно нужно с вами поговорить. Я просто не  уснул  бы,
если б мне пришлось ждать до завтрашнего утра.
   - А что случилось?
   - Вам  говорили  о  предстоящем  медицинском  обследовании  ректора?  -
спросил Джего.
   Я кивнул:
   - Завтра утром надо будет справиться о результатах у его родных.
   - Мне уже  все  известно,  -  сказал  Джего.  И  мрачно  добавил:  -  К
несчастью.
   Джего на минуту умолк, потом заговорил снова:
   - Вчера вечером его положили в больницу.  А  после  зондирования  сразу
отправили домой. Результаты получены сегодня днем.  Ни  малейшей  надежды.
Врачи сказали, что шесть месяцев - предельный срок.
   - Что же они обнаружили?
   - Рак. Оперировать  бесполезно.  -  Лицо  Джего  искривила  мучительная
судорога. - Надеюсь, мой конец будет не таким ужасным.
   Я промолчал, думая о нашем  ректоре,  мне  вспомнилась  его  дружеская,
только  среди  своих,  язвительность  и  скромные,  но  утонченные  вкусы,
искренняя религиозность и бесконечные споры с Джего.
   А Джего,  заметив,  что  я  не  отзываюсь  на  его  последнюю  реплику,
заговорил опять:
   - Это совершенно невыносимо, Элиот, думать, что Вернона  Ройса  ждет...
Такая страшная смерть. Я не могу сказать,  что  мы  всегда  понимали  друг
друга... Вы ведь знали о наших разногласиях?
   Я кивнул.
   - И все же он очень помог мне в прошлом триместре - не по  службе,  так
сказать, а по дружбе. У меня, если помните, была нездорова жена, а  я,  не
умея облегчить ее страданий,  чувствовал  себя  никчемным,  бесполезным  и
никому не нужным: мне казалось, что я просто тяжкая обуза - для  нее,  для
себя самого, для всех... И вот однажды Ройс предложил  мне  прогуляться  с
ним. Ему хотелось немного подбодрить меня. Он сказал, что часто  думает  о
моей жене, что его очень тревожит ее состояние.  Он,  наверно,  догадался,
как меня огорчает та холодность, с  которой  к  ней  здесь  относятся.  Он
говорил совсем недолго - мы и дошли-то всего до Уотербича, - но его  слова
растрогали меня почти до слез. Ведь беды наших любимых часто причиняют нам
самые горькие мучения. - Губы Джего  внезапно  тронула  мягкая  улыбка.  -
Впрочем, вам ли это объяснять, Элиот? Я почувствовал,  что  нам  одинаково
трудно, когда вы познакомили меня с вашей  женой.  Как  только  ей  станет
лучше, вы обязательно должны пригласить меня к вам  домой,  в  Челси,  еще
раз. Она, видимо, слишком много перенесла  в  жизни.  Но  мне  было  очень
приятно у вас... - Джего на мгновение умолк и опять заговорил о ректоре: -
С того дня  я  стал  совсем  по-иному  относиться  к  Ройсу.  Надеюсь,  вы
понимаете, как страшно потрясла меня сегодняшняя новость?
   Потом он с горечью воскликнул:
   - Подумать только, Элиот! Ведь мы гуляли с  ним  во  второй  раз  всего
месяц назад! Я неважно себя чувствовал, а он  по-обычному  быстро  семенил
вперед, и мне было трудно за ним угнаться. Тогда я был уверен - каждый был
бы уверен! - что он гораздо здоровее меня.
   Джего помолчал и добавил:
   - Сегодня врачи вынесли ему приговор.
   Он  глубоко,  искренне,  пылко  сочувствовал  умирающему.  Но   слишком
откровенно показывал, что ощущает себя участником драмы,  -  именно  такая
откровенность и коробила многих людей. По-настоящему сдержанный человек не
должен страдать напоказ.
   - Да, врачи вынесли ему приговор, - повторил Джего. - Но я  слышал  еще
одну чудовищную новость. Есть человек, который  даже  не  догадывается  об
этом.
   Он опять умолк и после паузы закончил:
   - Сам больной. Ему ничего не сказали.
   У меня вырвалось удивленное восклицание.
   - По-моему, это бесчеловечно, - сказал Джего. - Врачи  скрыли  от  него
правду. Больше того, уверили, что через месяц или  два  он  поправится.  И
когда мы будем навещать его, нам придется поддерживать эту ложь.
   Он поглядел мне в глаза и отвернулся к камину. Я оставил его на  минуту
одного и спустился в кладовую, чтобы принести  кувшин  с  водой,  сифон  и
бутылку виски. Мороз крепчал, вода в кувшине  казалась  ледяной.  Когда  я
вернулся с подносом в комнату, Джего стоял  у  камина,  опустив  голову  и
опершись локтями на мраморную каминную доску. Пока я подходил  к  столику,
ставил поднос и устраивался в кресле, Джего не шевелился.  Потом  повернул
голову, посмотрел на меня сверху вниз и сказал:
   - Я просто не могу опомниться, Элиот. Не могу представить себе, что  же
нас теперь ждет. - В этих его словах явственно прозвучала тяжкая  тревога.
Он  сел.  Его  лицо,  обагренное  отсветами  огня,  казалось  застывшим  и
печальным.
   Я разлил виски по бокалам. Джего поднял свои бокал и  несколько  секунд
глядел сквозь полупрозрачную жидкость на языки пламени в камине.
   - Просто не могу опомниться, - повторил он. - Не могу представить себе,
что же нас теперь ждет. - И, неожиданно повернувшись ко мне, спросил: -  А
вы, Элиот?
   - От этого так скоро не опомнишься, - ответил я, покачав головой.
   - Но вы хотя бы отчасти представляете  себе  возможные  последствия?  -
спросил  Джего.  Он  пристально  посмотрел  на  меня.   Его   взгляд   был
вопрошающим, почти просительным.
   - Пока нет.
   Он немного подождал. Потом проговорил:
   - Мне пришлось сообщить эту новость  кое-кому  из  наших  коллег  -  за
обедом, в  трапезной.  Там  и  возник  разговор  о  последствиях,  которые
необходимо обдумать,  пока  еще  есть  время,  -  мае-то  поначалу  ничего
подобного даже в голову не пришли.
   Он снова немного переждал и торопливо добавил:
   - Через несколько недель... через несколько месяцев, в крайнем  случае,
нам придется выбирать нового руководителя.
   - Видимо, так.
   - Когда придет время выборов, думать будет поздно, -  сказал  Джего.  -
Нам надо решить заранее, кого мы хотим выбрать ректором.
   Я предчувствовал - уловив его тревогу, - что он об этом  заговорит,  но
не был готов к такому разговору. Джего хотел услышать от меня,  что  новым
ректором должен стать именно он, что я в этом  решительно  уверен  и  буду
голосовать за него. Ему хотелось, чтобы я заговорил о выборах  сам;  чтобы
ему даже не пришлось о них упоминать. Для него было бы мукой  не  получить
от меня твердой поддержки в ответ даже на самый осторожный намек. И однако
он уже не мог остановиться, его  несло.  А  мне  было  мучительно  неловко
видеть, как унижается этот гордый от природы человек.
   И все же нынешним вечером я ничего не мог ему пообещать. Несколько  лет
назад я сказал бы "да" не раздумывая.  Он  мне  нравился  как  человек,  я
уважал его и считал самым достойным кандидатом в ректоры. Однако мне давно
уже приходилось обуздывать свою непосредственность: слишком  чувствительно
била меня жизнь, и я поневоле научился сдерживаться.
   - В общем-то, у нас еще довольно много времени, - сказал я.
   - К сожалению, при такой болезни все может кончиться даже быстрей,  чем
предсказывают врачи, - возразил Джего.  -  Вы  подумайте,  как  дьявольски
трудно выбрать себе руководителя - причем из своей же среды и  без  всякой
подготовки - людям, которые крайне разобщены.
   - А вы уверены, - осторожно спросил я, - что мы так уж разобщены?
   - Еще бы! - Джего мимолетно улыбнулся. - Нас четырнадцать человек, и  о
чем бы мы ни заговорили, у нас неминуемо возникают разногласия; а тут  нам
придется выбирать руководителя.
   - Пожалуй, вы правы, - согласился я. И добавил:  -  Если  нам  придется
выбирать руководителя, нас останется только тринадцать.
   Джего печально склонил голову. А потом резко, отрывисто проговорил:
   - Элиот, я хочу сообщить вам кое-что еще. Мне предложили принять  очень
важное для меня решение. Я должен решить, согласен ли  я,  чтобы  на  этот
пост выдвинули мою кандидатуру.
   - У меня никогда не было сомнений, -  ответил  я,  -  что,  если  место
ректора освободится, вам обязательно  предложат  баллотироваться  на  этот
пост.
   - Вы  верный  друг,  Элиот,  -  воскликнул  Джего,  -  но,  знаете,  до
сегодняшнего вечера мне и в голову не приходила мысль об этой должности.
   Порой он совершенно беззащитен перед жизнью, подумал я; порой он таился
от самого себя.
   Немного погодя Джего посмотрел прямо на меня и сказал:
   - Вас, наверно, еще рано спрашивать, на ком вы остановили свой выбор?
   Я медленно поднял голову и глянул ему в глаза.
   - Вы правы, Джего. Но я сразу извещу  вас,  как  только  на  что-нибудь
решусь.
   - Я понимаю, Элиот. - Вымученная улыбка Джего  была  все  же  теплой  и
дружелюбной. - Я понимаю. И уверен, что вы откровенно скажете мне о  своем
решении, каким бы оно ни было.
   Потом мы еще долго беседовали - легко и по-дружески; когда  я  провожал
Джего,  часы  на  Резиденции  ректора  начали  бить  полночь.  Пока  Джего
спускался  по  лестнице,  я  подошел  к  окну  и  раздвинул  шторы.   Небо
прояснилось, луна серебрила недавно выпавший снег.  Четко  прорисовывались
очертания противоположного дома,  ярко  сверкала  заснеженная  островерхая
крыша. Черные стекла многократно отражали лунный диск, и только в парадной
спальне Резиденции горел электрический свет. Окна спальни  мягко  и  уютно
поблескивали в безмолвной ночной темноте.
   В  морозном   воздухе   замирали   последние   отзвуки   курантов.   По
неистоптанному  снегу  дворика  шел  к  воротам  Джего.   Длинная   мантия
колыхалась в такт его стремительным и легким шагам.


   Утром, когда я проснулся,  спальню  заливал  ослепительно  яркий  свет.
Окно, по краям жалюзи, обрамляли блистающие солнечные полоски.  Ощутив  на
лице ледяное дыхание выстуженной комнаты, я натянул одеяло до  подбородка.
И сразу же, словно приутихшая ночью боль, меня кольнула мысль о  визите  к
ректору.
   Часы за окном начали отбивать четверти - сначала где-то вдалеке,  потом
на церкви Пресвятой девы. Марии, потом у нас и, с небольшим запозданием, в
соседнем колледже. Через несколько минут бой часов  затих,  комнату  опять
затопила тишина,  но  вскоре  дверь  отворилась  и  вошел,  мягко  ступая,
Бидвелл. Подняв жалюзи, он глянул на часы Резиденции, сверился со своими и
произнес ритуальную утреннюю фразу:
   - Уже девять, сэр.
   - Благодарю, - пробормотал я.  Его  по-крестьянски  румяное  лицо  было
хитровато простодушным.
   - Студеное утречко, сэр, - сказал Бидвелл. - Вам-то тепло спалось?
   - Вполне, - ответил я, ничуть не  покривив  душой.  Моя  узкая,  словно
келья монаха, спальня не прогревалась по-настоящему уже лет пятьсот. Я  не
уставал изумляться, насколько точно отражает она в миниатюре бытовую жизнь
всего нашего колледжа с ее  причудливой  смесью  средневековой  роскоши  и
полнейшей неустроенности. Однако со временем человек привыкает  ко  всему,
так что морозный воздух, которым я дышал по ночам, лежа в теплой  постели,
превосходно убаюкивал меня, и в других условиях мне теперь  просто  трудно
было уснуть.
   Я все утро откладывал звонок в Резиденцию, но часов  около  одиннадцати
наконец позвонил и попросил позвать  к  телефону  леди  Мюриэл  -  ректор,
шотландец из богатой интеллигентской семьи, женился лет в сорок на  дочери
графа. Ее голос прозвучал по-обычному громко и уверенно:
   - Приходите, мы будем рады, мистер Элиот. Муж тоже наверняка обрадуется
вашему приходу.
   Я спустился по лестнице и пересек дворик. В  гостиной  Резиденции  меня
встретила дочь Ройса - Джоан. Я  хотел  подбодрить  ее,  попытался  что-то
сказать, но она сразу же перебила меня:
   - Я не вынесу этого ужасного притворства! Почему они скрывают  от  него
правду?
   Ей было около двадцати лет. Ее умное лицо еще хранило отпечаток угрюмой
отроческой замкнутости: от природы крепкая, она казалась себе дурнушкой  и
втайне мучилась. А между тем все, кроме ее самой, видели,  что  сквозь  ее
девическую угловатость  уже  зримо  проступает  легкое  и  привлекательное
изящество.
   Но сегодня она была мрачной из-за  постигшего  их  семью  несчастья,  и
банальные слова сочувствия  но  могли,  конечно,  утешить  эту  необычайно
искреннюю девушку.
   Вскоре появилась ее мать: плотная и безукоризненно прямая, ока бесшумно
шла к нам по ворсистому ковру, привычно лавируя между китайскими ширмами и
тяжелыми барочными креслами просторной,  вытянутой  в  длину  гостиной  со
множеством дорогих безделушек.
   - Доброе утро, мистер Элиот, - сказала она. - Мы  все  понимаем  -  это
очень грустный визит.
   Она  смотрела  на  меня  сдержанно,  спокойно  и  твердо,  но  в   этой
сдержанности, в спокойной твердости ее больших карих глаз таилась странная
наивность.
   - Я узнал обо всем только поздно вечером, - проговорил я, - и мне  было
неудобно вас беспокоить.
   - Да и нам сообщили только под вечер, перед самым  обедом,  -  ответила
леди Мюриэл. - Мы даже  не  подозревали,  что  все  может  обернуться  так
трагично. Нам пришлось очень поспешно решать, как себя вести.
   - Я не знаю, чем я мог бы  помочь,  -  проговорил  я,  -  но  если  вам
что-нибудь понадобится...
   - Спасибо, мистер Элиот. Большое спасибо  -  и  вам,  и  всем  коллегам
Вернона. С его последней рукописью нам, я думаю, поможет  Рой  Калверт.  А
вас мне хочется попросить сейчас только об одном, но это очень важно.  Вы,
наверно, уже знаете, что муж не догадывается о своем положении. Он уверен,
что врачи не нашли ничего серьезного. Ему сказали, что у  него  обнаружены
признаки язвы, и он надеется скоро встать. Прошу вас, мистер Элиот,  когда
вы будете с ним разговаривать, взвешивайте каждое свое слово - чтобы он ни
о чем не догадался.
   - Это нелегко, леди Мюриэл. Но я попытаюсь.
   - Надеюсь, вы понимаете, что я-то уже веду себя именно  так.  Мне  тоже
нелегко.
   От ее удивительно прямой фигуры веяло царственным  величием.  Она  была
непреклонна.
   - У меня нет сомнений, - сказала она, - что я поступаю  правильно.  Это
последняя помощь, которую мы обязаны ему оказать. Тогда еще месяц или  два
он проживет в покое.
   - Неужели ты думаешь, - страстно воскликнула Джоан,  -  что  ему  нужен
только покой? Неужели не понимаешь,  какой  страшной  ценой  ему  придется
расплачиваться за спокойный месяц или два? Сам он никогда  бы  на  это  не
согласился!
   - Джоан, мне ведь же известно твое мнение, - ласково, но твердо сказала
леди Мюриэл.
   - Тогда почему же ты не прекратишь этот фарс?  -  В  измученном  голосе
Джоан послышались слезы. -  Почему  ты  хочешь  лишить  его  человеческого
достоинства?
   - Ты прекрасно знаешь,  что  я  не  покушаюсь  на  его  достоинство,  -
ответила ей мать и, сразу же обратившись ко мне, добавила: -  Надеюсь,  вы
простите нас за  обсуждение  наших  семейных  разногласий?  Вам,  конечно,
неинтересно их слушать. Если вы не возражаете, я отведу вас к мужу.
   Поднимаясь  за  леди  Мюриэл  по  лестнице,  я  думал  об  ее  холодной
неуязвимости и властной прямолинейности, об  ее  внутреннем  бесстрашии  и
откровенном снобизме. Под ледяной самоуверенностью она скрывала - даже  от
своих близких - тоску по сердечной теплоте в отношениях с людьми. И  сама,
на мой взгляд, не понимала, зачем это делает.
   Она ввела меня в такую же просторную, как гостиная,  спальню  и  громко
сказала:
   - Это мистер Элиот, он пришел тебя навестить. Я оставлю вас вдвоем.
   - Очень рад  вас  видеть,  -  отозвался  с  кровати  Ройс.  Его  голос,
резковатый,  веселый  и  задушевный,  нисколько  не  изменился,   хотя   я
разговаривал с ним в последний раз еще до  болезни.  И  на  мгновение  мне
показалось, что он совершенно здоров.
   - Я объяснила мистеру Элиоту, что врачи ожидают полного выздоровления к
концу триместра, - сказала  леди  Мюриэл.  -  Но  сегодня  тебе  не  стоит
переутомляться. - Она разговаривала с ним в точности так же, как со  мной.
- Через полчаса я вернусь за вами, мистер Элиот.
   С этими словами она ушла.
   - Присаживайтесь, - сказал мне Ройс. Я пододвинул стул к его кровати  и
сел. Он лежал на спине, разглядывая  гигантский  -  чуть  ли  не  во  весь
потолок - лепной раскрашенный герб нашего колледжа. Он немного похудел, но
щеки у него были по-прежнему круглые; его темные волосы слегка серебрились
только у висков и над ушами, морщин на лице почти не было, а губы казались
по-юношески свежими. Ему уже исполнилось шестьдесят два года, но  выглядел
он гораздо моложе.
   -  Удивительно  это  приятно,  -  не  скрывая  радостного  возбуждения,
проговорил он, - узнать, что со здоровьем у  тебя  все  в  порядке.  Перед
обследованием мне, признаться, было немного  не  по  себе.  Не  помню  уж,
говорил я вам или нет, что не очень-то жалую врачей, но  вчера  вечером  я
слушал их с огромным удовольствием.
   Он улыбнулся.
   - Я, правда, ощущаю какую-то странную утомленность.  Но  это,  наверно,
вполне естественно - после всех этих зондирований и анализов. Должно быть,
язва все же и аппетит портит, и силы отнимает. Мне придется  лежать,  пока
она окончательно не зарубцуется. Но я надеюсь,  что  с  каждым  днем  буду
чувствовать себя все лучше и лучше.
   - Улучшение не всегда наступает  сразу.  -  Я  смотрел  в  окно  поверх
высокой спинки кровати;  больной  видел  только  потолок  и  прямоугольник
безоблачного неба, но моему взгляду открывался весь заснеженный дворик. Не
отводя глаз от окна, я проговорил: - Вам  не  следует  беспокоиться,  даже
если вы на время почувствуете себя хуже.
   - Ну, долго-то мне беспокоиться и вообще не придется, - возразил он.  -
Я вот говорил вам, что немного нервничал перед обследованием, но вместе  с
тем меня просто поражало мое неистребимое любопытство. Я, например,  очень
огорчался, что не успею выяснить, как Совет  решит  насчет  этих  пчелиных
ульев в саду. Мне искренне хотелось узнать, получит  ли  сын  старины  Гея
работу в Эдинбурге. Я от души порадуюсь, если получит. И уверяю  вас,  это
будет заслуга миссис Гей. Между нами говоря,  -  он  доверительно  понизил
голос,  -  люди  ошибаются,   когда   считают   всех   выдающихся   ученых
необыкновенно мудрыми. - Он по-мальчишески хихикнул. -  Да,  мне  было  бы
обидно, если б я не смог удовлетворить своего любопытства.  И  если  б  не
успел дописать книжицу о ранних ересях.
   Ректор занимался сравнительной историей религий, однако это  совсем  не
влияло  на  его  собственную  религиозность:   он   оставался   таким   же
бесхитростно верующим, как в  детстве,  словно  ученые  занятия  не  имели
никакого отношения к его личности.
   - Когда вы думаете ее закончить?
   - Самое большее года через два. Некоторые главы я предложу написать Рою
Калверту.
   Он снова хихикнул.
   - И мне было бы страшно обидно не дождаться будущего года, когда выйдет
в свет замечательная книга Роя. Вы помните, с каким трудом мы добились его
избрания в Совет? Некоторые наши друзья  органически  тянутся  к  серости.
Подобный выбирает подобного. Или, говоря между нами, -  он  снова  понизил
голос, - бездарный выбирает бездарного. Я очень жду книги Роя. С  тех  пор
как у  нас  гостили  немецкие  ученые,  наши  коллеги  подозревают  его  в
одаренности. Но когда выйдет  книга,  им  придется  признать,  что  такого
замечательного исследователя не было в нашем колледже уже  лет  пятьдесят.
Скажут они нам спасибо за то, что мы поддержали его? Как  вы  полагаете  -
скажут они спасибо старине Брауну, вам и мне, а?
   Его смех был веселым и озорным, но я видел, что он очень утомлен.
   Когда я поднялся, чтобы уходить, он сказал:
   - Надеюсь, в следующий раз мы поговорим подольше. Время теперь работает
на меня.
   Попрощавшись с леди Мюриэл и Джоан, я вышел в освещенный зимним солнцем
дворик. Мне было очень тяжко.
   Во дворике меня окликнул Кристл  -  высокий,  мускулистый  и  массивный
человек с неспешной, но легкой походкой.
   - Вы, значит, уже видели его? - полувопросительно проговорил он.
   - Видел, - ответил я.
   - И что же?
   - Грустно.
   - Мне и самому грустно, - сказал Кристл. Его колючую решительность люди
часто принимали за агрессивность. Сегодня он казался особенно  резким.  По
его лицу с хищным ястребиным носом, по твердому взгляду было видно, что он
привык отдавать приказания.
   - Мне и самому грустно, -  повторил  он.  Я  видел,  что  он  и  правда
расстроен. - Вы разговаривали с ним?
   - Конечно.
   - Мне тоже надо его навестить. - Кристл твердо, уверенно посмотрел  мне
в глаза.
   - Он очень утомлен.
   - Я не буду у него задерживаться.
   Мы прошли несколько шагов в сторону Резиденции.
   - Да, прискорбно, - сказал  Кристл.  -  Видимо,  нам  надо  подыскивать
преемника Ройсу. Совершенно не представляю себе, кто его может заменить. А
преемник необходим. Сегодня утром ко мне заходил Джего.
   Он в упор посмотрел на меня и резко проговорил:
   - Весьма прискорбно. Ну, нечего нам тут зря стоять.
   Меня не обидела его бесцеремонность. Потому что он переживал известие о
болезни Ройса гораздо тяжелей, чем другие  наставники  колледжа.  Ройса  и
Кристла нельзя было назвать друзьями: за последний год они  встречались  в
домашней обстановке только на официальных обедах,  которые  давал  ректор,
так уж вышло,  что  между  ними  сложились  чисто  деловые  отношения;  но
когда-то Кристл был учеником Ройса и с тех пор искренне преклонялся  перед
своим  учителем.  Как  ни  странно,   этот   решительный,   энергичный   и
преуспевающий человек под пятьдесят не  потерял  способности  преклоняться
перед другими людьми. Он пользовался исключительным влиянием среди  коллег
- да и  в  любом  обществе  было  бы  то  же  самое.  Волевой,  удачливый,
откровенно властолюбивый, он вместе с тем весьма разумно определял границы
своих возможностей и всегда выполнял задуманное.  Его  общеуниверситетская
известность поддерживалась тем, что он, как член Сената, постоянно заседал
в различных комитетах и комиссиях, а у нас в колледже  ему  была  поручена
должность наставника-декана - правда, этот мирской, некогда  высокий  пост
отчасти утратил в нынешнем столетии свою административную  определенность.
Кристл был гораздо обеспеченнее среднего  университетского  преподавателя.
Три его взрослые дочери уже  вышли  замуж  за  состоятельных  и  уважаемых
людей. Он боготворил  свою  жену.  И  все  же  был  способен  самозабвенно
преклоняться перед знаменитыми людьми,  причем  это  скромное  преклонение
часто  принимало  самые  причудливые  формы.  Иногда  его  кумиром   вдруг
становился богатый делец, иногда -  прославленный  генерал  или  известный
политик; ему,  по  всей  вероятности,  импонировали  власть  и  успех  как
таковые, а ведь он превосходно  знал  пути  к  ним,  потому  что  в  нашей
университетской жизни сумел достичь и того и другого.
   Но его преклонение перед Ройсом  было  давним,  устойчивым  и  особенно
глубоким. Вот почему он сорвался сейчас на грубость.
   - Жизнь-то продолжается, -  сказал  он,  -  и  у  меня  куча  дел.  Нам
необходимо наметить преемника. Я должен определить свой собственный выбор.
Мне нужно поговорить об этом с Брауном. И с вами тоже.
   Когда мы прощались, он добавил:
   - Но есть еще  одно  дело,  о  котором  мы  с  Брауном  хотели  бы  вам
рассказать. И я считаю, что оно даже важнее будущих выборов.


   Профессорскую  мягко  озаряли   отблески   огня.   Я   пришел   первый,
электрические лампы еще не горели, но пламя  в  открытом  камине  освещало
розовыми блинами окопные шторы и бокалы на овальном  столе,  уже  накрытом
для послеобеденного десерта. Я налил себе хереса, взял вечернюю  газету  и
устроился в кресле возле камина. Стол был накрыт только на  шестерых,  его
не заставленная посудой полированная столешница багрово поблескивала, а  у
председательского места я заметил бутылку кларета.
   Джего  и  Винслоу  пришли  почти  одновременно;  Винслоу  бросил   свою
университетскую шапочку с прямоугольным верхом на одно кресло, сам  сел  в
другое и кивнул  мне  с  чуть  саркастической,  но  отнюдь  не  враждебной
улыбкой.
   - Вы позволите налить вам хересу, казначей? - слишком, на  мой  взгляд,
официально спросил его  Джего:  он  с  трудом  находил  естественный  тон,
обращаясь к Винслоу.
   - Это будет очень любезно с вашей стороны. Очень.
   -  Кажется,  я  расплескал  чуть  ли  не  половину  рюмки,  -  принялся
извиняться Джего.
   - Нет-нет, вы необычайно любезны, - в тон ему ответил Винслоу.
   Появился дворецкий и подал Винслоу список обедающих.
   - Сегодня нас будет очень немного, -  сказал  Винслоу.  -  Мы  с  вами,
Кристл, почтеннейший Браун да юный Льюк. - Он посмотрел на бутылку кларета
и закончил: - Но зато нам, видимо, предстоит отметить  какое-то  радостное
событие. Я уверен - и готов поручиться за это еще одной  бутылкой,  -  что
кларет заказал почтеннейший Браун. Хотелось бы мне  знать,  какой  у  него
сегодня праздник.
   Джего недоуменно покачал головой и спросил:
   - Налить вам еще хереса, казначей?
   - Это будет очень любезно с вашей стороны, мой друг. Очень.
   Винслоу не спеша прихлебывал херес, а я украдкой  наблюдал  за  ним.  В
профиль его лицо казалось странно  уступчатым  -  из-за  длинного  носа  и
выдвинутого вперед подбородка.  Его  полускрытые  тяжелыми  веками  глаза,
худые щеки и запавшие виски вдруг напомнили мне - по контрасту  -  полное,
округлое лицо Ройса. Но движения краснолицего  долговязого  казначея  были
по-молодому живыми и проворными, хотя он был старше ректора на два или три
года.
   Казначей, несмотря на свою  всегдашнюю  язвительность,  держался  более
чопорно, чем другие наставники. Он был богат и любил упоминать про  своего
деда - торговца тканями, - но умалчивал,  что  тот  происходил  из  весьма
уважаемой в своем графстве дворянской  семьи,  хотя  и  был  лишь  младшим
сыном. Винслоу никогда не ладил  с  Ройсом,  однако  леди  Мюриэл  изредка
называла его по имени, - только он один и удостаивался этой чести,  потому
что ее снобизм не позволял ей признавать других членов Совета равными себе
в социальном отношении.
   Из-за яростной вспыльчивости и злого языка Винслоу  перессорился  почти
со всеми коллегами. О его давней ссоре с Ройсом ходили разные слухи,  и  я
но знал, которому верить. Он и Джего были совершенно несовместимы.  Кристл
не выносил его. В общем, похвастаться ему было нечем. Кончая  университет,
он специализировался по классической филологии, но не опубликовал ни одной
интересной работы. Обязанности казначея выполнял добросовестно - и только.
Однако коллеги смутно ощущали в нем незаурядного человека и как бы  помимо
воли бывали  весьма  уважительны  с  ним,  если  он  удостаивал  их  своим
вниманием.
   Он уже допивал второй  бокал  хереса.  Джего,  пытаясь  задобрить  его,
почтительно спросил:
   - Вам передали мой отчет об израсходованных стипендиях?
   - Передали, благодарю вас.
   - Надеюсь, я ничего не упустил?
   Глядя  на  него  из-под  тяжелых  полуопущенных  век,  Винслоу  секунду
помолчал и ответил:
   - Весьма вероятно. Весьма вероятно. - Потом снова помолчал и добавил: -
Я буду вам чрезвычайно признателен, если вы при случае  объясните  мне,  о
чем, собственно, идет речь.
   - Я приложил все старания, чтобы отчет был предельно ясным,  -  подавив
раздражение, со смехом проговорил Джего.
   - В том-то и дело, что ясность обыкновенно достигается размышлениями, а
не стараниями.
   Тут уж Джего рассвирепел.
   - Меня пока еще никто не обвинял в том, что я  не  умею  выражать  свои
мысли!
   - Наверно, всему виной моя предельная тупость, - сказал Винслоу.  -  Но
понимаете ли, когда я читаю ваши заметки, у меня туманятся мозги.
   - Не кажется ли вам, господин казначей, - взорвался Джего, - что  вы  -
директор школы, а я - нерадивый ученик?
   - Иногда кажется, любезнейший старший наставник, _иногда_ кажется.
   Джего со злостью схватил газету, но и это время дверь открылась и вошли
Кристл с Брауном. Браун - дородный и ладный, с  широким  румяным  лицом  -
тотчас насторожился,  его  добрые,  но  зоркие  глаза  за  стеклами  очков
мгновенно стали остро пронзительными,  потому  что,  мимолетно  глянув  на
Джего и Винслоу, он сразу же почувствовал назревающую ссору.
   - Добрый вам вечер, - невозмутимо сказал вошедшим Винслоу.
   Кристл кивнул и подошел к Джего; Браун спокойно  заговорил  со  мной  и
Винслоу;  вскоре  пробил  колокол,  возвестивший  обед.  Когда  дворецкий,
распахнув дверь, объявил, что стол накрыт, появился  запыхавшийся  Льюк  я
пошел вместе  со  всеми  в  трапезную.  Она  встретила  нас  пронизывающим
холодом, так что  мы  едва  дождались  конца  молитвы.  Сегодня  трапезная
выглядела по-особому неуютно-холодной, потому что продолжались каникулы  и
за студенческими столами  сидело  лишь  несколько  старшекурсников,  а  на
возвышении, там, где обыкновенно обедают  члены  Совета,  нас  было  всего
шестеро.
   Винслоу сел во главе  стола,  другие  выбрали  себе  места  так,  чтобы
оказаться  рядом  с  единомышленниками;  Джего  не  захотел  быть  соседом
Винслоу, и справа от казначея пришлось сесть мне.  Джего  устроился  возле
меня, рядом с ним сел Льюк, а напротив нас расположились Браун - по  левую
руку от казначея - и Кристл: он тоже не хотел сидеть рядом с Винслоу.
   Браун глянул на меня с почти неприметной, по грустной  усмешкой  -  его
огорчали ссоры между наставниками, хотя он мастерски умел их улаживать,  -
а потом  заговорил  с  Винслоу  о  столовом  серебре  колледжа,  хранением
которого заведовал казначей. Я почти не слушал их и рассеянно рассматривал
один из портретов на стене  трапезной.  Неожиданно  мое  внимание  привлек
резко изменившийся по тону голос Джего: теперь он обращался не к  Винслоу,
а к юному Льюку.
   - По вашему победному виду, Льюк, - сказал Джего,  -  можно  заключить,
что вы у себя в лаборатории напали на какую-то золотоносную научную жилу.
   Я скосил глаза вправо.
   - Надеюсь, -  ответил  Льюк.  -  У  меня  тут  родилась  одна  довольно
интересная идея - сразу после рождества. - Льюк стал членом  Совета  всего
несколько месяцев назад. Ему недавно  исполнилось  двадцать  четыре  года;
когда он говорил о своей  работе  -  торопливо  глотая  слова  и  гортанно
раскатывая звук "р",  -  его  одухотворенное  и  по-юношески  свежее  лицо
покрывалось ярким румянцем.  Он  считался  одним  из  самых  перспективных
физиков-ядерщиков в Кембридже.
   - А вы могли бы объяснить сущность вашей идеи такому профану, как я?
   - В общем виде, думаю, смог бы. Но мне еще и самому не все ясно.  -  Он
радостно зарумянился.  -  Пока  что  я  боюсь  говорить  об  этом  слишком
определенно.
   Льюк принялся растолковывать Джего, чем он  сейчас  занимается.  Кристл
перемолвился о чем-то с Брауном, а потом негромко спросил меня через стол,
свободен ли я завтра утром. Винслоу, услышав  этот  вопрос,  посмотрел  на
Кристла и ехидно проговорил:
   - Трудолюбивые пчелы колледжа приступают, я вижу, к действиям.
   - Через неделю начинается учебный триместр, - сказал Кристл.  -  У  нас
появится очень много забот.
   - Ну, я думаю, студенты не помешают трудам пчелок. Таким, например, как
взаимная поддержка.
   - А я думаю, - сразу же, но вполне миролюбиво отозвался Браун, - что за
обедом поддержка никому не нужна. Хотя  вообще-то  единомышленники  всегда
друг друга поддерживают.
   Кто-то весело хмыкнул. Винслоу окинул  взглядом  стол  и,  резко  меняя
тему, сказал:
   - Я заметил в профессорской бутылку кларета. Могу я спросить,  кому  мы
этим обязаны?
   - Признаю свое самоуправство, - мягко ответил Браун. - Это  я  заказал.
Мне,  конечно,  следовало  спросить  разрешения  у  присутствующих,  но  я
понадеялся, что никто не будет возражать. И мне следовало осведомиться, не
Предпочтет ли общество портвейн, но я прочитал список обедающих  и  решил,
что мне известны их вкусы. Надеюсь, вы по откажетесь выпить бокал кларета?
- обратился он к Винслоу.
   - Вы чрезвычайно любезны, - ответил тот. - Чрезвычайно любезны. -  И  с
едва заметной язвительностью спросил: - А могу я узнать,  какое  радостное
событие предстоит нам отметить?
   - Нам предстоит отметить, - сказал Браун,  -  включение  Р.С.Винслоу  в
гребную сборную Кембриджа. Думаю, что  я  первый  об  этом  узнал.  И  мне
кажется, что мы все с удовольствием  отпразднуем  выдающиеся  успехи  сына
нашего казначея.
   Винслоу  был  застигнут  врасплох.  Он  опустил  глаза  и   неуверенно,
стесненно улыбнулся.
   - Вы слишком добры, Браун, - почти застенчиво проговорил он.
   - Я очень рад, что могу поздравить вас, - возразил Браун.
   Мы вернулись в профессорскую, чтобы выпить после обеда по бокалу  вина.
За  большим  овальным  столом  могло  разместиться  одновременно  двадцать
человек,  и  сейчас,  сервированный  только  на  шестерых,   он   выглядел
холодновато пустым; но в комнате было тепло и уютно, поблескивал хрусталь,
сияло  столовое  серебро,  и,  когда  Льюк  начал  разливать  по   бокалам
золотистый кларет, полированная поверхность  стола  искристо  расцветилась
розоватыми бликами. Тост в честь Винслоу должен был  провозгласить  Джего,
потому что именно он, как  старший  наставник,  стоял  на  ступеньку  ниже
казначея в должностной иерархии колледжа.
   - Здоровье казначея  и  его  сына!  -  светясь  радостным  дружелюбием,
задушевно  проговорил  Джего  -  на  него,  видимо,  подействовала  ровная
сердечность Брауна, и  он  почувствовал  себя  совершенно  свободно,  хотя
наедине с Винслоу наверняка держался бы скованно и неестественно.
   Винслоу поднял свой бокал.
   - Благодарю, старший наставник. Благодарю вас всех, господа. Благодарю.
   Когда  провозгласили  тост  за  Брауна,  наши  взгляды   на   мгновение
встретились, и я заметил в  его  живых  темных  глазах  мягкое  торжество:
благодаря ему Джего показал себя с наилучшей стороны, Винслоу утратил свою
свирепую язвительность и за столом утвердился мир.  Браун  с  наслаждением
прихлебывал из бокала золотистое вино.  Ему  нравилась  атмосфера  дружбы,
нравилось,  что  он  мастерски  умеет  добиваться  этой  атмосферы.  И  он
нисколько не огорчался, если другие не замечали  его  мастерства.  Он  был
мудрым и дальновидным человеком.
   Между тем в колледже его считали безобидным пожилым простаком. "Старина
Браун"  -  вот  как  обыкновенно  обращался  к  нему  Верной  Ройс;  "Этот
почтеннейший  Браун",  -  саркастически  говаривал  Винслоу;   а   молодые
наставники прозвали его Дядюшкой Артуром. И однако, он входил - на  равных
правах с другими - во влиятельнейшую группу пожилых членов Совета, хотя  и
был самым молодым из них: ему недавно исполнилось сорок  пять  лет,  в  то
время как Кристлу, его другу и постоянному союзнику,  выбранному  в  Совет
чуть позже него, было уже сорок восемь, а Джего -  пятьдесят.  Историк  по
специальности, в колледже он занимал должность наставника.
   Винслоу с показным безразличием заговорил о своем сыне:
   - Ему не добиться настоящего успеха.  Он  ведь  еле  ползет.  Если  его
пропустят дальше - то, скорее всего, по ошибке. Только из-за спорта  он  и
держится в университете. Для ученья у него способностей не хватает.
   Однако на этот раз Винслоу не  выдержал  саркастического  тона:  в  его
словах явственно прозвучала  снисходительно  нежная  озабоченность.  Браун
возразил:
   - Мне трудно с вами согласиться, казначей. Возможно, ваш сын просто  не
считает экзамены слишком серьезным делом.
   Винслоу усмехнулся.
   - Должен  заметить,  наставник,  -  твердо  выговорил  он,  -  что  ему
совершенно необходимо сдать - хотя бы кое-как - выпускные экзамены в июне.
Может быть, тогда его возьмут на службу в колониальную  администрацию.  Я,
правда, не могу понять - хотя мне мало что  об  этом  известно,  -  почему
колониальной администрации нужны неучи-спортсмены.  Мальчишка-то  считает,
что нужны, и ему, вероятно, видней. Как бы  то  ни  было,  но  его  судьба
целиком зависит от июньских экзаменов.
   - Надеюсь, нам удастся ему помочь, - сказал Браун. -  По-моему,  это  в
наших силах.
   - Я уверен, что удастся, - поддержал Брауна Джего.
   - Мне очень жаль,  что  мой  сын  доставляет  всем  столько  хлопот,  -
размягченно проворчал Винслоу.
   Льюк снова наполнил бокалы. Выпив вино, Винслоу спросил:
   - Из Резиденции ни о каких переменах не сообщали?
   - Никаких перемен там случиться не может, - ответил ему Кристл.
   Винслоу удивленно поднял брови.
   - Никаких перемен там случиться не может, - повторил Кристл. - До самой
смерти ректора. Надеяться не на что. Мы должны привыкнуть к этой мысли.
   После его резкой, почти грубой реплики все замолчали.  Через  несколько
секунд Кристл проговорил:
   - Нам придется привыкнуть к тому, что он умирает. Иного исхода тут быть
не может.
   - И нам придется привыкнуть к тому, что он надеется скоро  выздороветь,
- добавил Джего. - Я  сегодня  был  у  него  и  должен  сказать,  что  это
мучительно.
   - Я тоже у него был и тоже измучился, - подтвердил Кристл.
   - Он убежден, что скоро поправится, -  сказал  Джего.  -  И  это  самое
страшное.
   - А вы решились бы его разубедить?
   - В первый же день.
   - Да, решительный вы человек, - с явным осуждением проговорил Винслоу.
   - Я решительно уверен, что это необходимо.
   - Господа, я думаю, что доктор Джего вряд  ли  прав.  -  Винслоу  обвел
взглядом присутствующих. -  Мне  кажется,  что  на  месте  леди  Мюриэл  я
поступил бы в точности так же, как она.  Я  подумал  бы:  ему  можно  дать
несколько счастливых дней или недель. А раз можно, то, конечно же,  нужно:
ведь никакого иного счастья в его жизни уже не  будет,  -  вот  как  я  бы
решил. Разве это не верно? - Винслоу посмотрел сначала на Кристла - но  он
промолчал, - а потом на Брауна, и тот ответил:
   - Я, признаться, об этом не думал.
   - Разумеется, не верно, - вмешался Джего. - Вы присваиваете себе право,
на которое никто не смеет претендовать. - Он  говорил  сейчас  без  всякой
неловкости  -  естественно,  спокойно  и   проникновенно.   -   Мы   редко
сталкиваемся с коренными вопросами бытия, но один из них -  как  встретить
свою смерть - человек безусловно должен решать сам,  и  тут  уж  никто  не
вправе навязывать ему своих решений. Нельзя  быть  тактичным  или  добрым,
когда речь заходит о смерти: в этом  случае  предельная  честность  -  наш
святой долг.
   Теперь все взгляды были устремлены на Джего.
   - Господин казначей, - продолжал между тем он, - мы редко  сходимся  во
мнениях. И ни вы, ни я не были друзьями Ройса. Нам обоим это  известно,  и
сейчас не время лицемерить. Но в одном, я думаю, у нас  с  вами  не  может
быть разногласий. Мы оба всегда его уважали. А ведь он  неизменно  смотрел
правде в глаза, какой бы горькой она ни была. И мы прекрасно знаем, что он
не захотел бы прятаться от правды перед лицом собственной смерти.
   Винслоу молча глядел в свой пустой бокал. Тишину нарушил голос Кристла:
   - Я целиком и полностью согласен с вами.
   Снова наступило молчание. На этот раз его прервал Браун:
   - Долго они смогут скрывать от него правду?
   - Три или  четыре  месяца,  -  ответил  я.  -  Если  не  меньше.  Врачи
утверждают, что через полгода все будет кончено.
   - Я все время думаю, - сказал Браун, - как тяжело  будет  леди  Мюриэл,
когда ей придется сказать Ройсу правду.
   - А я все время думаю, - проговорил Кристл, - как тяжело будет Ройсу ее
узнать.
   Принесли кофе. Пока Винслоу раскуривал сигару, Браун заговорил о  наших
житейских делах.
   - Мне кажется, - сказал он, -  что  на  очередном  собрании  мы  должны
сообщить о болезни ректора.
   - Я уверен, что это необходимо, - поддержал его Кристл.
   - Собрание состоится в первый понедельник  после  каникул,  -  напомнил
Браун. - Нам  придется  обсудить  вопрос  о  выборах  нового  руководителя
колледжа. Это очень мучительный и деликатный вопрос, я понимаю, но другого
выхода у нас нет.
   - Мы не можем проводить выборы, пока  Ройс  жив,  -  сказал  Кристл.  -
Однако я считаю, что нам нужно подготовиться к ним заранее.
   И тут Винслоу опять показал свой характер.  Он  был  раздражен  удачной
речью Джего, а умение Кристла и Брауна  направить  разговор  в  нужную  им
сторону окончательно вывело его из себя. Он сказал - намеренно медленно  и
неторопливо:
   -  Вы  правы,  было  бы   очень   неплохо   начать   обсуждение   этого
животрепещущего  вопроса  именно  в   нынешнем   триместре.   Кое-что   мы
действительно можем решить заранее. - Он  остренько  глянул  на  Джего,  а
потом, как бы размышляя вслух, повернул голову к  Брауну.  -  О  некоторых
весьма существенных подробностях нам нужно договориться уже сейчас. И  вот
одна из них - будем ли мы подыскивать нового руководителя на  стороне  или
попытаемся  найти  его  в  нашей  среде?  -  Винслоу  немного  помолчал  и
обходительно, почти елейно закончил: - Многие наставники считают - и у них
для этого есть веские, как мне  кажется,  основания,  -  что  нам  следует
пригласить руководителя со стороны.
   Я заметил, что Льюк напряженно пригнулся вперед и его лицо ярко  пылает
от волнения. Жизнерадостный, но уравновешенный и рассудительный,  он  весь
вечер упорно молчал, а сейчас, когда  Винслоу  обдуманно,  с  наслаждением
разрушал  надежды  Джего,  тем  более  не  собирался  вмешиваться.  Но  он
превосходно все понимал: от его острой наблюдательности не могла, конечно,
укрыться  холодная  враждебность,  затопившая  уютно   обогретую   камином
профессорскую.
   - Я не имел в виду, - по-обычному степенно, но с оттенком  торопливости
проговорил Браун, - что нам следует принимать  сейчас  столь  кардинальные
решения. Мне думается, что пока нам нужно только объявить  на  собрании  о
смертельной болезни Ройса, и не  более  того.  Это  даст  нам  возможность
обсудить некоторые вопросы в частном порядке. Ничего другого мы, по-моему,
делать сейчас не должны.
   - Я совершенно с этим согласен, - сказал Кристл. - И  считаю,  что  нам
всем надо последовать весьма разумному совету Брауна.
   - Вы так твердо верите  в  частное  предпринимательство?  -  спросил  у
Кристла Винслоу.
   - Мы твердо верим, - ответил за Кристла Браун, - что, обсудив кое-что в
частном порядке, мы, быть может, придем к  решению,  которое  удовлетворит
всех членов Совета.
   - Что ж, пожалуй, это прекрасный проект, - сказал Винслоу. -  Он  опять
мельком глянул на Джего: тот сидел очень прямо, и его гордое лицо с плотно
сжатыми губами было мрачно нахмурено.
   Винслоу встал, взял с кресла свою  университетскую  шапочку  и  широко,
чуть расхлябанно шагая, пошел к выходу.
   - Доброй вам ночи, - сказал он у двери.


   На другой день я отправился к Брауну: накануне  вечером,  прощаясь,  он
предложил нам с Кристлом встретиться у него в одиннадцать часов утра.  Его
служебная квартира располагалась как раз рядом с моей. Изначально она была
распланирована и отделана хуже, чем  моя,  но,  хотя  Браун  каждый  вечер
уезжал к себе домой на Уэст-роуд, ему удалось  превратить  свою  служебную
квартиру в очень  уютное  жилище.  Когда  я  пришел,  он  стоял  спиной  к
пылающему камину, приподняв сзади фалды фрака и придерживая  их  по  бокам
засунутыми в карманы брюк руками. Зоркий взгляд его пронзительных глаз был
направлен в заснеженный дворик за окном, однако я заметил,  что  ему  явно
приятна уютная обстановка его гостиной - мягкие широкие кушетки,  глубокие
покойные кресла, два полускрытых электрокамина, - глядя в окно, он как  бы
охватывал все это боковым зрением. Стены гостиной были увешаны  акварелями
английских художников, и в подборе картин, которых год от года становилось
все  больше,  чувствовался  вкус  опытного,  терпеливого,  но  отнюдь   не
самодовольного собирателя и знатока. На столе стояла бутылка мадеры.
   - Надеюсь, наши вкусы совпадают, - поздоровавшись, сказал Браун. - Мы с
Кристлом считаем, что для утренней беседы ничего лучше не подберешь.
   Через  несколько  минут  появился  Кристл;  он  отрывисто,  по-военному
пожелал нам доброго утра и без всякого вступления проговорил:
   - Винслоу устроил вчера прискорбнейший спектакль. Я не  мог  отделаться
от мысли, что попал в балаган.
   Меня позабавило сравнение профессорской с балаганом.
   - Он всегда был тяжелым человеком, - отозвался Браун. - И  годы  ничуть
его не смягчили.
   - Он не смягчится, даже если доживет до ста лет,  -  сказал  Кристл.  -
Поэтому-то нам и хотелось поговорить с вами, Элиот.
   Мы сели за стол, и Браун разлил по бокалам вино.
   - Я думаю, что начать надо мне, - сказал он. -  По  чистой  случайности
это дело в большой степени зависит от меня. Или, говоря иначе, не  будь  я
наставником, нам, возможно, нечего было бы и обсуждать.
   - Правильно, начинайте вы, - согласился Кристл. - Но Элиоту  необходимо
знать, что все это должно остаться между нами. Никому ни слова, понимаете?
   Я сказал, что понимаю.
   - Прежде всего я должен вас спросить, - сложив  руки  на  груди,  начал
Браун, - знаете ли вы моего студента Тимберлейка?
   - Я разговаривал с ним пару раз, - несколько удивленный, ответил  я.  -
Он не родственник сэра Хораса?
   - Именно.
   - Сэр Хорас обращался ко мне за юридической консультацией два  или  три
года назад.
   Браун удовлетворенно хмыкнул.
   - Прекрасно, - сказал он. - Значит, я  не  ошибся  -  вы  действительно
как-то упоминали о нем. Это знакомство может оказаться очень полезным  для
всего колледжа.
   - Видите ли,  -  снова  заговорил  Браун,  -  Тимберлейк  -  двоюродный
племянник сэра Хораса, но родители юноши умерли, и дядя взял его  на  свое
попечение. Он заканчивает университет и в  июне  будет  сдавать  выпускные
экзамены. Я  надеюсь,  ему  удастся  их  сдать.  Если  он  провалится,  то
провалится и наша затея. Он очень славный юноша, по его никак не  назовешь
одаренным. Тут напрашивается  сравнение  с  юным  Винслоу:  сын  казначея,
пожалуй, поспособней, чем Тимберлейк, но разница, в общем-то, невелика.
   - Зато между сэром Хорасом  и  Винслоу  разница  огромная,  -  вмешался
Кристл. - Наш казначей просто не выдерживает с ним сравнения.
   - Да, мне тоже понравился сэр Хорас. - При малейшей  возможности  Браун
охотно соглашался со своим другом. - Он приезжал сюда - на  один  вечер  -
недели три тому назад. И кажется, остался доволен успехами племянника.  Он
попросил устроить ему встречу с кем-нибудь из влиятельных  администраторов
колледжа. Я решил, что будет полезно дать небольшой званый  обед.  Ректор,
как вы знаете, болел, и, сказать по правде, это  пошло  на  пользу  нашему
делу. Казначея на такой обед я имел право не приглашать.  А  вот  старшего
наставника пригласить было необходимо, но я намекнул ему, что его вряд  ли
заинтересует  тема  наших  переговоров.  Оставался  еще  декан,   который,
естественно, и был приглашен. - Браун посмотрел  на  Кристла  с  мудрой  и
по-дружески широкой улыбкой. - Ну, а теперь рассказывайте вы, -  предложил
он. - Ведь заботы обо всем остальном я переложил за обедом на вас.
   - Сэр Хорас опять приехал в колледж,  и  обед,  как  всегда  у  Брауна,
прошел великолепно, - принялся рассказывать Кристл. - Нас было всего трое.
Должен признаться, что я взволнованно ждал  этой  встречи.  Вы  подумайте,
чего он достиг - его фирма управляет сетью предприятий с годовым  оборотом
в двадцать миллионов  фунтов!  Это  поражает  воображение,  Элиот,  именно
поражает. Но мне-то хотелось увидеть его вовсе не ради  знакомства.  Я  не
намерен ничего скрывать от вас, Элиот.  Дело  в  том,  что  колледж  может
получить щедрое пожертвование.
   - Если это случится, - вставил Браун со сдержанным  удовлетворением,  -
то вклад, по всей вероятности, будет едва ли не самым  большим  в  истории
колледжа.
   - Сэр Хорас интересовался нашими планами, - снова вступил Кристл. -  Я,
по возможности полно, рассказал ему о них.  И  мне  кажется,  мой  рассказ
произвел на него благоприятное  впечатление.  Меня,  знаете  ли,  поразили
вопросы, которые он задавал. - Кристл явно был готов создать  себе  нового
кумира. - Сразу видно, что он привык во всем доходить до  глубинной  сути.
Он расспрашивал меня  часа  два,  а  потом  высказал  несколько  суждений,
которые прозвучали гораздо толковей, чем иные разговоры членов  Совета.  И
вот, разобравшись в наших делах, он задал мне прямой вопрос: "Какую помощь
колледжу вы назвали бы самой действенной?" Когда мне ясен ответ - а тут он
был совершенно ясен, - я стараюсь отвечать  незамедлительно.  И  я  сказал
ему: "Денежную. Максимальную денежную помощь с минимальными условиями". На
этом деловой разговор закончился.
   - Вы превосходно провели эту встречу, - проговорил Браун. - И его  явно
смутили ваши слова об условиях...
   - Да, он сказал, что ему надо обдумать мое предложение. Но я-то уверен,
что, договорившись обо всем  заранее,  мы  избавимся  от  недоразумений  в
будущем.
   - Победу можно будет праздновать,  когда  деньги  поступят  в  банк,  -
заметил Браун, - но я все же твердо надеюсь на успех.
   - Поступят, - уверил его Кристл, - если мы не наделаем глупостей. Устав
обязывает  нас  передоверить  дальнейшие  переговоры  казначею.  Это,   по
существу, его работа. Но ведь он как пить дать отпугнет сэра Хораса.
   Мне вспомнился сэр Хорас -  обидчивый  и  даже,  пожалуй,  романтичный,
несмотря на свою удивительную деловую хватку.
   - Неминуемо отпугнет, - согласился я. - Одна его  шуточка  -  и  щедрое
пожертвование достанется Оксфорду.
   - Я рад, что вы согласны со мной, - проговорил Кристл. - У  нас  сейчас
нет права на ошибку.
   - Да, мы не должны упускать такую великолепную возможность, - поддержал
его Браун. - Это было бы просто преступно.
   На  них  сейчас  держится  весь  колледж,  подумал  я.  Шаг  за  шагом,
исподволь, укрепляли они свою влиятельность: три года  назад,  когда  меня
провели в члены Совета, она еще не была столь  прочной.  Первое  время  я,
признаться, не понимал, почему они пользуются таким влиянием,  по  теперь,
пожив с ними рядом и присмотревшись к их работе, понял.
   Они были очень разные, но их объединяла  неподдельная  скромность.  Они
признавали в своих коллегах творческие способности, которых не было у  них
самих; Кристл по праву  считался  прекрасным  преподавателем  классической
филологии и  глубоко  знал  свой  предмет,  однако  не  написал  ни  одной
сколько-нибудь  самобытной   работы,   а   Браун,   окончив   университет,
опубликовал серьезное исследование,  в  котором  разбирал  дипломатическую
подоплеку Крымской войны, и на этом остановился. Оба считали  себя  вполне
заурядными людьми, любой из них сказал бы, что Ройс, или  Джего,  или  еще
двое-трое членов Совета - вот замечательные люди  колледжа.  Они,  правда,
могли бы добавить, что эти замечательные  люди  далеко  не  всегда  здраво
судят о делах и зачастую не слишком успешно "управляют".
   Потому что, хотя Браун и Кристл отнюдь не страдали манией величия,  они
твердо верили в свое умение именно "управлять" делами  колледжа.  Им  было
заранее известно, как поведет себя любой из их коллег:  когда  он  проявит
слабость или настойчивость, равнодушие или заинтересованность,  искусность
или  беспомощность  в  управлении   колледжем.   Браун   с   Кристлом   не
переоценивали своих возможностей: они мастерски умели подтолкнуть в нужную
им сторону общественное мнение колледжа,  но  умели  и  уступать.  К  тому
времени,  о  котором  я  рассказываю,  практически  ни  одно  мало-мальски
серьезное начинание в колледже не осуществлялось без их поддержки.
   Они почти не думали о себе:  ни  один  из  них  не  был  тщеславен;  им
представлялось, что они прекрасно устроены  в  жизни.  Я  видел,  что  они
спокойны и счастливы. Им  нравился  их  мир,  они  считали,  что  колледж,
безусловно, должен  существовать,  и  верили,  что  приносят  ему  пользу.
Проводя своего  кандидата  в  члены  Совета  или  добиваясь,  как  сейчас,
денежного пожертвования, они испытывали душевный подъем,  знакомый  только
людям, стремящимся к общественному благу.
   Они были "надежно", то есть умеренно, консервативны и  привычно  -  без
воодушевления  -  религиозны,  однако  в  колледже  активно   поддерживали
прогрессивное руководство, хотя далеко не  все  наставники  это  замечали.
Надо сказать, что во внутренней жизни колледжа многие из нас  очень  часто
действовали наперекор собственному мировоззрению: так,  например,  крайний
радикал  Винслоу  превращался  в  ярого  реакционера,  а  мы  с  Фрэнсисом
Гетлифом,  не  без  оснований  считая  себя  "левыми",   всегда   помогали
"правительству" колледжа - Ройсу, Джего, Брауну и  Кристлу,  -  хотя  наши
общеполитические взгляды были по существу противоположны  воззрениям  этой
группы. Впрочем, Браун с Кристлом жили  исключительно  заботами  колледжа,
отдавая ему всю свою энергию и  расчетливую  изобретательность,  все  свои
силы и организаторские способности. Они жили так уже больше двадцати лет и
научились  безошибочно  ориентироваться   в   этом   небольшом   замкнутом
сообществе.
   Я ни разу не встречал столь прочно спаянной пары: они верно  определили
свое призвание в жизни и прекрасно сработались. Их, естественно, связывала
взаимная поддержка - и деловая, и дружеская,  личная.  Если  им  удавалось
сделать что-нибудь полезное для колледжа, каждый из  них  приписывал  весь
успех партнеру. Многие думали,  что  духовный  руководитель  в  этой  паре
Кристл. Его свирепая напористость мгновенно привлекала одних и отталкивала
других. Он ловко склонял различные комиссии к правильным, на  его  взгляд,
решениям - потому что мастерски впадал в  ярость,  когда  этого  требовала
обстановка.   Его   настойчивость   и   вспыльчивость,   решительность   и
нетерпимость наталкивали на мысль об исключительно  сильном  характере,  и
наставники частенько повторяли: "Верховодит-то у них, конечно, Кристл".
   Я не верил этому. Оба были умны и  практичны,  но  особенно  изощренной
проницательностью отличался Браун. Наблюдая за  ними,  я  понял,  что  при
серьезных затруднениях Кристл  неизменно  полагался  на  мудрую  стойкость
друга.
   - Сколько он обещал? - спросил я. Они переглянулись. По  их  мнению,  я
неплохо разбирался в людях, но совершенно не умел с должной  пристойностью
говорить о деньгах.
   - Сэр Хорас намекнул, - нарочито сдержанно и негромко ответил Кристл, -
что он подумывает о вкладе в сто тысяч фунтов. Думаю, что  это  пустяковая
для него сумма.
   - Да, мощный, должно быть, человек, - сказал Браун.
   - Вы уверены? - усомнился я. - Разумеется, его предприятия приносят ему
немалый  доход,  но  ведь  он  не  финансист.  Насколько   мне   известно,
по-настоящему  богатыми  становятся  только  финансовые  воротилы.   Чтобы
заполучить миллиарды, надо жонглировать деньгами на бирже.
   - Вам кажется, что он не очень богат? - чуть  помрачнев,  спросил  меня
Кристл. - По-моему, вы недооцениваете его, Элиот.
   - Я не склонен ожидать слишком многого, - заметил Браун, - но,  на  мой
взгляд, пятьдесят тысяч фунтов вполне по плечу сэру Хорасу.
   - Вполне по плечу, - подтвердил я.
   Они пригласили меня, чтобы посоветоваться насчет дальнейших шагов.  Сэр
Хорас не подавал о себе никаких вестей. Что можно предпринять? Нельзя ли с
ним связаться? Не помогут ли нам мои лондонские знакомые?
   Обдумав их вопросы, я покачал головой.
   - Едва  ли  стоит  впутывать  сюда  посторонних.  По-моему,  это  очень
рискованно.
   - Мне тоже так кажется, - проговорил Браун.
   - Пожалуй, вы правы, - коротко сказал Кристл,  слегка  раздосадованный,
но уже готовый искать другой выход.  -  Что  же  нам,  по-вашему,  делать?
Ждать?
   - Нам надо полагаться только на самих себя, - сказал Браун.
   - В каком смысле? - спросил его Кристл.
   - Нужно, чтобы он снова сюда приехал - ответил Браун. -  И  увидел  все
сам. Или, говоря иначе, нужно,  чтобы  он  ощутил  себя  участником  нашей
жизни. Мы, конечно, немного подготовимся к его приезду. Но вое же пусть он
хоть отчасти разберется в наших осложнениях с Винслоу. Чем больше  мы  ему
доверимся - в разумных пределах, - тем удачней может все повернуться.
   Я помог ему убедить Кристла. Поначалу тот резко возражал: он  не  любил
отказываться от своих планов, но здравый смысл заставил его смириться.  Он
был не очень уравновешенным, но зато очень целеустремленным  человеком,  и
ему частенько приходилось обуздывать свои настроения.
   Они решили, что нужно пригласить сэра Хораса на праздничный февральский
обед.
   -  Если  он  отказался  от  прежних  намерений,  -  со  своей   обычной
рассудительностью заметил Браун, - мы, разумеется, ничего уже не исправим.
Но и хуже не сделаем. А если он просто  забыл  о  нас,  то  будет  полезно
напомнить ему, что мы всегда рады его видеть.
   Он снова наполнил бокалы. Кристл удовлетворенно вздохнул и сказал:
   - Что ж, на сегодня как будто все. И я уверен - мы не впустую потратили
время. Потенциальное пожертвование в сто тысяч гораздо важней, чем  выборы
нового ректора. Ректоры меняются, и через пятьдесят лет все забудут,  кого
мы выбрали. А такой крупный денежный вклад  всегда  будет  сказываться  на
жизни колледжа. Вы подумайте, Элиот, ведь если  мои  надежды  оправдаются,
наш основной капитал увеличится на десять процентов.
   - Да, было бы обидно упустить  такую  возможность,  -  поддержал  друга
Браун.
   - Не ко времени свалились  на  нас  эти  выборы,  -  сказал  Кристл.  -
Впрочем, одно мне и тут совершенно ясно: нам незачем  искать  руководителя
на стороне. Винслоу просто гложет злоба. Мы легко найдем ректора  в  своей
среде. Да взять хотя бы Джего. Он  произнес  вчера  вечером  замечательную
речь. Некоторые его черты кажутся мне идеальными для руководителя.
   - Я с вами совершенно согласен, - сказал Браун.
   - Выдвинут, конечно, и другие кандидатуры.  Думаю,  что  кое-кто  хочет
выбрать в ректоры Кроуфорда. Вряд ли это удачный кандидат.
   - Я с вами совершенно согласен, - повторил Браун.  -  Мне  он  тоже  не
слишком нравится. Не знаю, как Элиоту...
   - Мне тоже, - сказал я.
   - Но его наверняка выдвинут. Мне пока неизвестно, назовет ли кто-нибудь
кандидатуру Винслоу. Вам не приходилось наблюдать выборы  ректора,  Элиот?
Некоторые люди просто теряют при этом рассудок. Меня  решительно  удручает
то, что нам предстоит, - закончил Кристл.
   Через несколько минут он ушел. Браун сочувственно улыбнулся ему вслед и
проговорил:
   - На самом-то деле его удручает судьба Ройса.
   - Да, мне тоже так показалось.
   - Вы ведь очень наблюдательны, правда?
   Немного помолчав, Браун сказал:
   - Надеюсь, Кристл изменит  свое  отношение  к  выборам,  когда  страсти
разгорятся. Очень надеюсь. -  Он  опять  улыбнулся.  -  А  они,  я  думаю,
наверняка  разгорятся.  Кристл  предполагает,  что  выдвинут   кандидатуру
Кроуфорда - и он, безусловно, прав. Но если его проведут  в  ректоры,  это
будет настоящим бедствием для колледжа. Ему же ни до кого из нас нет дела.
Не знаю, как вы, а я приложу все силы, чтобы этого не случилось.
   - Едва ли он будет хорошим руководителем колледжа.
   - Я рад, что у нас одинаковые мысли на этот счет. А вы не думали,  кто,
по-вашему, был бы хорошим руководителем?
   Браун смотрел мне прямо в глаза, и я не  знал,  что  ему  ответить.  Он
помолчал несколько секунд и спокойно продолжил:
   - Вы меня очень обяжете,  если  сообщите  мне  -  как  только  решитесь
окончательно, - на ком вы остановили свой выбор.  Мне  кажется  -  хотя  я
вовсе не абсолютизирую  своего  мнения,  -  что  нам  всем  надо  серьезно
подумать о кандидатуре Джего. Многие недолюбливают его, я знаю, да я и сам
не считаю, что он будет идеальным руководителем, и все же,  по-моему,  это
отнюдь не самая плохая кандидатура.
   - Конечно.
   - Вы действительно согласны со мной?
   - Конечно.
   - Значит, вам тоже кажется, что его следует поддержать?
   - Я еще не уверен в этом, но думаю, что да.
   До сих пор Браун пристально смотрел мне в глаза. Теперь он отвел взгляд
и проговорил:
   - Мне очень хотелось знать, как вы к этому отнесетесь. Я пока  не  брал
на себя никаких  обязательств.  Меня  немного  смущает,  что  тут  как  бы
замешаны и мои  личные  интересы,  хотя  вам-то  это  может  представиться
чепухой.
   - А в чем дело?
   - Видите ли,  если  Джего  выберут  ректором,  в  колледже  освободится
должность старшего наставника. И я предполагаю, что  на  этот  пост  могут
выдвинуть меня.
   - Совершенно очевидно, что так оно и случится, -  сказал  я.  Это  и  в
самом деле было очевидно.
   - Мне, конечно, льстит ваша уверенность, но я  ее  вовсе  не  разделяю.
Многие наши коллеги считают меня весьма посредственным наставником.  -  Он
усмехнулся. - Однако глупо притворяться, что такая возможность  исключена.
Вот вам сущность моих сомнений - имею ли я право поддерживать Джего,  если
могу и сам при этом добиться повышения?
   - Ответ, по-моему, ясен...
   - Вы правы, - сразу согласился Браун. -  Я  тоже  так  решил.  Если  мы
перестанем поддерживать на выборах тех, чье избрание принесет нам хотя  бы
малейшую пользу, нас по праву нужно будет назвать  глупцами.  Или,  говоря
иначе,  только  чудаков  могут  останавливать  подобные  сомнения.  -   Он
разразился добродушным хохотом толстяка. - Так что совесть моя спокойна, -
заключил он. - И все же я  еще  не  брал  на  себя  никаких  обязательств.
По-моему, Джего будет хорошим ректором. Я  сказал  бы  даже  определенней:
лучшего среди нас нет.  Однако  мы  с  Кристлом  не  хотим  выдвигать  его
кандидатуру, пока не уверимся, что ее поддержат  многие  наставники.  Если
Джего провалится, всем будет только хуже. Вот о чем я все время  думаю,  -
сказал он с доброй и одновременно хитроумной улыбкой. - И вот до чего пока
додумался.


   В тот же день,  под  вечер,  ко  мне  зашел  Джего.  Он  ни  словом  не
обмолвился ни о нашей первой беседе, ни о  разговоре  в  профессорской,  а
какие-то придуманные им вопросы про моих студентов-юристов были всего лишь
предлогом: на ответы он не обратил ни малейшего внимания.
   Его привело ко мне страстное нетерпение - он  хотел  как  можно  скорее
узнать, кого я решил поддерживать на выборах. Преодолевая  свою  природную
деликатность, он всячески затягивал визит. Спрашивал, собираюсь ли я снова
в Ирландию. Рассказывал - с необычной  для  него  вялостью  -  о  Дублине,
городе, где он родился. Нет,  в  его  речи  не  чувствовалось  ирландского
акцента. Он был таким же англичанином по происхождению, как все мы, и  его
странный, я сказал бы  военно-имперский,  консерватизм  становился  вполне
понятным, когда  обнаруживалось,  что  он  выходец  из  английской  семьи,
обосновавшейся в Ирландии. Его отец был членом Совета  в  колледже  Святой
Троицы Дублинского университета, и, таким образом, Джего - единственный из
нас - мог считаться потомственным университетским преподавателем.
   Он продолжал рассказывать, не  понимая,  что  сегодня  я  еще  не  могу
сообщить ему ничего определенного, -  встать  и  уйти  у  него  просто  не
хватало сил. Но держался он при этом чрезвычайно достойно: даже его пылкая
нетерпеливость не могла одолеть в нем чувства самоуважения, и  так  бывало
всегда. Однако, уходя, он все же спросил:
   - Скажите, Элиот, я правильно  слышал  -  вы  действительно  совещались
сегодня утром с Брауном и Кристлом?
   - Да, об одном финансовом деле. Им хотелось узнать мнение юриста.
   Улыбнувшись, чтобы скрыть разочарование, он сказал:
   - Вы трое работаете прямо как каторжники.

   Колледж постепенно оживал. Вернулись из отпуска Найтингейл  и  Пилброу,
но я их еще не видел. А на следующий день после разговора с Джего, как раз
когда я собирался идти обедать, ко мне заглянул Рой Калверт.
   Он три  месяца  проработал  в  Берлине.  Посмотрев  на  его  веселое  и
спокойное лицо, я с радостью заключил, что он  прекрасно  себя  чувствует.
Рой был востоковедом;  из  всех  ученых,  выросших  за  последние  годы  в
колледже, он считался самым одаренным; ректор говорил, что его работы  уже
пользуются международным признанием. Но иногда с  ним  было  очень  трудно
иметь дело. Его мучили приступы тяжелой депрессии, и в это время никто  не
мог предугадать, как  он  себя  поведет;  порой  ему  с  трудом  удавалось
подавить мысль о самоубийстве.
   Однако в тот вечер я с первого взгляда понял, что у него все в порядке.
Я еще ни  разу  не  видел  его  таким  радостно  оживленным  и  добродушно
насмешливым. Он был моим самым близким другом - не только в Кембридже,  но
и во всем мире; более близкого друга у меня не было  никогда.  Его  жизнь,
его многочисленные работы  частенько  заставляли  забыть,  что  ему  всего
двадцать шесть лет; однако в хорошем настроении, когда его глаза искрились
веселой насмешкой, он выглядел очень молодо.
   Мы заболтались и, поднявшись в  профессорскую,  увидели,  что  все  уже
выходят из нее, направляясь к трапезной; впереди процессии медленно  шагал
слегка пришаркивающий Гей. Под мантией на  нем  угадывалось  пальто  -  он
опасался  сквозняков  холодной  трапезной,  -  его  ноги  будили   смутное
воспоминание о черепашьих лапках, но,  посмотрев  ему  в  лицо,  никто  не
назвал бы его жалким. Розовощекий, с подстриженной, как у  шкипера,  седой
бородой и густыми мягки серебристыми волосами на гордо  вскинутой  голове,
он казался надменным и даже щеголеватым.
   Сидя во Главе стола, он с аппетитом  уписывал  обед  и  слушал  Брауна,
который пытался втолковать ему,  что  ректор  нашего  колледжа  смертельно
болен. Гей еще не знал об этом, а может,  уже  забыл:  память  о  недавних
событиях едва теплилась в его мозгу. Браун никак не мог объяснить  ему,  о
каком ректоре идет речь: Гей явно думал, что о предыдущем.
   - Да-да, я понимаю, - приговаривал он.  -  Очень  печально,  очень.  Он
ведь, кажется, даже не мог последнее время подыматься по лестнице.
   - То был прежний ректор, - терпеливо объяснял ему Браун. -  А  нынешний
руководитель колледжа - Ройс.
   - Да-да, я понимаю. Ройс. Вы как-то  не  очень  ясно  выразились.  -  В
голосе Гея послышался укор. - Он и правда очень молод. Мы  совсем  недавно
его избрали. Так он,  значит,  умирает,  да?  Что  ж,  весьма  печально  -
прервется еще одна нить, связующая колледж с прошлым.
   В нем светилось торжество глубокого старика,  который  узнал  о  смерти
совсем не старого человека. Он даже как бы помолодел. Внезапно ему попался
на глаза Рой, и его память ненадолго прояснилась.
   - А, это вы, Калверт? Вам ведь, кажется, надо было куда-то уехать?
   - Да, я вернулся сегодня утром.
   - Так-так, так-так. Не из Германии?
   - Из Германии.
   - Видите, я ничего о вас не забыл! - победительно воскликнул Гей.  -  А
позвольте спросить, из какого именно места в Германии?
   - Из Берлина.
   -   Из   Берлина.   Понимаю.   Превосходный   город.   С   превосходным
университетом. И я ведь, знаете ли, почетный  доктор  этого  университета.
Мне до сих пор помнится, как  я  получил  это  звание.  Меня  встретил  на
станции Зоо один университетский ученый - превосходные, доложу  я  вам,  в
этой стране ученые - и сразу же сказал: "Если не ошибаюсь, профессор  Гей,
великий знаток саг?"  Представляете  себе,  Калверт?  Представляете  себе,
Браун? Великий знаток саг! И он сказал это, как  только  меня  увидел.  Я,
конечно, не захотел именоваться великим. - Гей довольно  рассмеялся.  -  Я
сказал ему: "Можете называть меня знатоком саг, если хотите. Знатоком  саг
- но ни в коем случае не великим".
   Браун  с  Кристлом  хмыкнули.  Слева  от  Кристла  сидел  Найтингейл  -
напряженный,  но  вежливо  сдержанный.  У  Роя  Калверта  блестели  глаза:
напыщенные и самодовольные люди  неизменно  становились  мишенью  для  его
насмешек; однако Гей был слишком стар. Да и броня его самомнения  казалась
непробиваемой.
   - А уж если зашел разговор о почетных степенях, - продолжал Гей,  -  то
могу  вам  поведать,  что  я  кавалер  четырнадцати   почетных   степеней.
Представляете себе, Калверт? Представляете себе, Кристл?
   - С трудом, - улыбаясь, признался Кристл;  но  в  его  улыбке  сквозило
невольное уважение.
   - Четырнадцать почетных степеней. Не так уж плохо, правда? Меня избрали
почетным доктором университеты всех цивилизованных стран,  кроме  Франции.
Французы, знаете ли, не признают достижений иностранцев. Но и четырнадцать
почетных степеней-это не так уж плохо. И у меня  ведь  есть  время,  чтобы
получить еще одну-две.
   - Надо думать, что есть, - проговорил Кристл. - Надо думать, что  есть.
И я заранее объявляю, что отмечу каждую из них - от себя лично -  бутылкой
вина.
   Гей звонко прочитал  послеобеденную  молитву  и  повел  нас  обратно  в
профессорскую. Там на овальном столе уже  стояла  бутылка  портвейна;  нам
всем больше нравился кларет, но по установившемуся обычаю, если Гей обедал
в колледже, наставники пили его любимый портвейн. Когда Кристл  помог  ему
снять мантию и пальто, он оглядел стол, увидел орехи на серебряном  блюде,
и в его глазах засветилось радостное оживление.
   - Так-так. Мужской десерт, - сказал он, - орехи и вино. Великолепно.  А
где же эконом? Я хотел бы принести ему свои поздравления.
   Он смаковал портвейн и один за другим разгрызал орехи. У него, несмотря
на возраст, были прекрасные зубы, а поэтому десерт доставлял ему  истинное
удовольствие. Наконец он вытер губы и спросил:
   - Если уж мы заговорили о мужчинах, то  скажите  -  кто-нибудь  из  вас
собирается опубликовать в этом году новую книгу?
   - Может быть, я, - отозвался Рой. - Если ее наберут...
   -  Примите  мои  поздравления!  -  воскликнул  Гей.   -   Примите   мои
поздравления! У меня тоже должна этим летом выйти небольшая книжица. Я  не
назову ее шедевром в ряду главных моих работ, но по исполнению она  вполне
хороша. Мне очень интересно, как ее примут. Порой, знаете ли, к немолодому
ученому относятся с предубеждением.
   - По-моему, вам совершенно не о чем беспокоиться, - сказал Браун.
   - Меня беспокоит только предубежденность, - пояснил ему  Гей.  -  Я  не
тщеславен и спокойно принимаю  критику  -  если  уверен,  что  в  ней  нет
предубежденности. С тех пор как была опубликована моя первая книга, я хочу
только одного: непредубежденности. Да-да, с тех пор, как была опубликована
моя первая  книга.  -  Он  оглядел  сидящих  за  столом  наставников.  Его
зеленовато-синие глаза казались чуть выцветшими. -  Это  было  грандиозное
событие. Когда газеты сообщили, что книга поступила в  продажу,  я  обошел
несколько магазинов, чтобы  увидеть  все  собственными  глазами.  А  потом
отправился в Гранчестер, к доктору Эрнсту Фазекерлею, моему  шурину,  -  я
ведь женат, знаете ли, на его младшей сестре. И вот я рассказываю  ему  об
этом грандиозном событии, а его кот  -  вы,  наверное,  видели  его  кота,
необычайной был величины кот, - он вдруг встал, знаете ли, этак на  задние
лапы, словно ему тоже захотелось меня поздравить.
   Через несколько минут вошел дворецкий и сказал, что у ворот  профессора
уже ждет такси. Эта сцена - составная часть привычного ритуала - неуклонно
повторялась два раза в неделю, потому что по четвергам и  субботам  Гей  в
любую погоду выходил из дому, и его доставляли в  колледж  -  отобедать  с
нами. Потом, завершая ритуал, Кристл помог ему надеть пальто и  мантию,  а
он пожелал - каждому в отдельности - спокойной ночи. Звучно  повторяя  это
пожелание, он ушаркал из комнаты, и вслед за ним вышел Рой,  чтобы  помочь
ему благополучно добраться до ворот по скользкому насту.
   - Да, эти старые ученые не нам чета,  -  сказал  Кристл,  когда  Гей  и
Калверт скрылись за дверью. - Мы их достижений повторить не сможем.
   - Я не совсем понимаю,  чем  они  так  уж  замечательны,  -  проговорил
Найтингейл. В его манере  держаться  ощущалась  странная  скованность:  он
словно  бы  скрывал  мучительное  отчаяние,   чтобы   не   испортить   нам
послеобеденного десерта. И лицо у него казалось странно застывшим - как  у
человека, который с трудом подавляет раздражение. Его  губы  почти  всегда
были плотно сжаты, и на  нежной  коже  четко  прорисовывались  напряженные
морщины. Густые, слегка вьющиеся белокурые волосы он  зачесывал  набок,  и
они косо спадали на  лоб.  Его  изможденно-озабоченное,  но  волевое  лицо
делалось очень привлекательным, когда он чему-нибудь радовался.  -  Никто,
по-моему, до сих пор не знает, - сказал он, - почему,  собственно,  работы
Гея считаются самобытными.
   - Вы неправы, Найтингейл, - возразил ему Кристл. -  По  широте  научной
известности никого из нас просто невозможно с ним сравнить. И  мы  получим
право судить да рядить, когда сумеем сделать столько  же,  сколько  сделал
он.
   - Я совершенно с этим согласен, - сказал Браун.
   - Если сидеть над сагами шестьдесят лет по четыре часа в день, поневоле
кое-что сделаешь, - буркнул Найтингейл.
   - Хотелось бы мне верить, что  кто-нибудь  из  нас  окажется  таким  же
уважаемым ученым, как Гей, когда доживет до его возраста, - резко  ответил
ему Кристл.
   - Судя по  отзывам  немецких  специалистов,  -  заметил  Браун,  -  имя
Калверта станет со временем не менее известным.
   - У этих джентльменов очень  удобная  наука,  -  еще  напряженней,  чем
раньше,  проговорил  Найтингейл.  -   Она   ведь   не   требует   от   них
самостоятельного мышления.
   - Вы ничего не знаете об их  науке,  -  сказал  Кристл,  сказал  весьма
решительно, но отнюдь не враждебно, потому что  втайне  он  симпатизировал
Найтингейлу. Однако я видел, что филология сейчас его вовсе не интересует.
- Мне неприятно слушать, как ругают Гея.  Мое  глубокое  уважение  к  нему
известно, я думаю, всем.  Но  мне  прискорбно  сознавать,  что  мы  должны
предоставить ему голос, когда нам придется выбирать руководителя колледжа.
Сможет ли колледж жить нормальной жизнью, если ее будут направлять люди, у
которых с потерей памяти желание во все вмешиваться только возрастает?
   - Я всегда был уверен, что их надо лишать избирательного права, - сразу
же поддержал Кристла Найтингейл.
   - Ни в коем случае, - возразил ему Браун. - Если в шестьдесят пять или,
скажем, в семьдесят лет  мы  лишим  их  права  голоса,  колледж  проиграет
намного больше, чем выиграет.
   - Это почему же?
   - А потому что колледж является сообществом людей и должен  -  хотя  бы
даже в ущерб себе - твердо придерживаться своего устава.
   -  Если  последовательно  развивать  вашу  мысль,  -  обратился   я   к
Найтингейлу, - то вскоре колледж просто перестанет быть колледжем.
   - А мне-то казалось, что вы человек передовых взглядов, - упрекнул меня
Найтингейл.
   - В разумных пределах, - сказал я.
   - Да, тут трудно решиться  на  что-нибудь  определенное,  -  проговорил
Кристл.  Он  чувствовал  раздвоенность,  мучительную  раздвоенность,   это
случалось с ним довольно часто, но он очень  не  хотел,  чтобы  кто-нибудь
заметил его состояние. Неукротимая  властность  побуждала  его  отстранить
стариков от дел, отобрав у них право голоса, - ведь эти  старые  развалины
вечно препятствовали тому,  что  он  затевал.  А  мягкая  романтичность  и
душевная доброта, почтительное отношение к старшим и любовь к старому  Гею
отвращали  его  от  настоятельной  необходимости  напомнить  им   про   их
старческую никчемность. - Но иногда мне начинает  казаться,  что  колледжу
нельзя доверять даже его собственные деньги. Подумайте, ну может  ли  наше
сообщество распоряжаться капиталом в миллион фунтов стерлингов?
   - Я отвечу на ваш вопрос, - живо отозвался Браун, - когда увижу, как мы
справились с выборами ректора.
   - А что - уже началась подготовка к выборам? - спросил Найтингейл.
   - Нет, конечно, сейчас это еще  невозможно,  -  ответил  ему  Браун.  -
Просто кое-кто размышляет о кандидатах на этот пост. Я уже слышал одно или
два имени. - Браун говорил  неторопливо  и  мягко,  но  его  острые  глаза
пристально следили  за  Найтингейлом.  Тот  обыкновенно  противодействовал
начинаниям Брауна и Кристла, поэтому Браун хотел прощупать, окажется ли он
их противником и теперь, что было весьма  вероятно.  -  По-моему,  Винслоу
склонен выдвинуть Кроуфорда. А вы что об этом думаете?
   - Ничего особенно хорошего не думаю, - после паузы сказал Найтингейл.
   -  Вот  как?  Интересно,  -  проговорил  Браун,  неотрывно   глядя   на
собеседника. - Я, признаться, полагал, что вам,  естественнику,  захочется
провести в ректоры именно Кроуфорда.
   И тут Найтингейла неожиданно прорвало.
   - Только не Кроуфорда! - с едкой горечью возразил он. -  Последние  три
года он ежедневно - буквально каждый день! - напоминает мне, что  он  член
Королевского общества, а я нет.
   - В самом деле? - сочувственно удивился  Браун.  -  Он  ведь,  кажется,
начинал гораздо раньше вас?
   - Он постоянно напоминает мне, что меня уже шесть лет кряду прокатывают
на выборах в Королевское общество и что в марте мне придется пройти  через
это седьмой раз! - срывающимся от зависти  и  отчаяния  голосом  выкрикнул
Найтингейл.
   Кристл не вмешивался, и разговор вел Браун.
   - Должен признаться, что я, так же как и вы,  не  склонен  поддерживать
Кроуфорда,  -  сказал  он.  -  Мне  кажется,  что  нам  нужен   не   такой
руководитель. Я еще  не  все  обдумал,  но  мне  говорили,  что  некоторые
наставники называют совсем другого кандидата. Скажите, а как вы  отнеслись
бы к выдвижению Джего?
   - Джего? - переспросил Найтингейл. - Ничего не имею против.
   - Вероятно, найдутся люди,  которые  будут  серьезно  возражать  против
него, - раздумчиво проговорил Браун.
   - Некоторые люди будут возражать против кого бы то ни было.
   Браун улыбнулся.
   - Они могут сказать, что Джего не такой  известный  ученый,  как...  ну
хотя бы, как Кроуфорд. И это серьезное возражение. Другое дело,  насколько
оно важно для нас. Или, говоря иначе,  мы  вряд  ли  найдем  руководителя,
идеального во всех отношениях. А значит, нужно решить, кого мы  предпочтем
- Джего, добросовестного, но не блестящего ученого, который зато прекрасно
подходит для этой должности по своим человеческим качествам, или Кроуфорда
- вы сейчас чрезвычайно убедительно оттенили некоторые его  недостатки.  В
самом деле, допустимы ли подобные недостатки у ректора?
   - Я готов поддержать Джего, - сказал Найтингейл.
   - Очертя голову тут решать  ничего,  конечно,  не  следует,  -  заметил
Браун. - Или, говоря иначе, семь раз отмерь - один  раз  отрежь.  Но  ваше
мнение кажется мне очень весомым...
   - Мне тоже, - вмешался  Кристл.  -  Теперь,  пожалуй,  и  я  вскоре  на
что-нибудь решусь.
   Браун и Кристл ушли; мы с Найтингейлом остались в профессорской одни.
   - Давайте посидим у меня, - неожиданно предложил он.
   Я удивился. Найтингейл,  единственный  из  всех  наставников,  был  мне
решительно неприятен, - да и он  меня,  мягко  говоря,  не  жаловал.  Наша
взаимная неприязнь, подобно любви, вспыхнула, когда мы познакомились,  без
всяких видимых причин: у нас не  было  ни  общих  духовных  интересов,  ни
разногласий - ничего общего, а ведь многим коллегам, столь же  чуждым  мне
по духу, я искренне симпатизировал. Только  колледж  нас  и  объединял:  в
других условиях мы наверняка держались бы друг от друга подальше. Но здесь
нам почти каждый вечер  приходилось  встречаться  за  обеденным  столом  и
поддерживать вежливую беседу, а иногда - под давлением социальных  обычаев
- мы даже проводили вместе свое свободное время. Насильственная социальная
общность - я часто размышлял  об  этой  поразительной  черте  кембриджской
жизни; но еще поразительнее было то, что нередко социальную судьбу ученого
решали  его  враги.  Все  административные  должности  в  колледжах   были
выборными, и, значит,  человек,  выдвинутый  на  какой-нибудь  должностной
пост, частично зависел от своих  недругов,  которые  принимали  участие  в
голосовании,  -  так,  например,  Джего,  не  любивший   Винслоу   гораздо
решительней, чем я  Найтингейла,  знал,  что  его  будущность  в  какой-то
степени зависит и от казначея.
   Мы  дошли  до  третьего  внутреннего  дворика  и  поднялись  в  комнаты
Найтингейла.  Найтингейл  -  единственный  из   нас   -   был   абсолютным
трезвенником и не держал дома ничего спиртного; предложив мне сигарету, он
принялся без всякого интереса расспрашивать меня,  как  я  провел  отпуск;
однако его вежливой сдержанности хватило ненадолго: через несколько  минут
он, без всякого перехода, резко спросил:
   - Так что, по-вашему, Браун с Кристлом думают о выборах?
   - Вы же слышали, - ответил я, -  по-моему,  Браун  довольно  откровенно
изложил нам их точку зрения.
   - Слышать-то я слышал, - буркнул Найтингейл. - А меня  вот  интересует,
не собирается ли кто-нибудь из них пробраться в ректоры.
   - Откуда вы это взяли? - изумился я.
   - Нам ведь незачем им в этом помогать, правда? - спросил  он.  -  Я  по
крайней мере помогать им не хочу.
   - Какая чепуха! - воскликнул я, начиная раздражаться.  -  Они  же  ясно
дали понять, что собираются поддержать Джего.
   - Я поверю им, когда они и в самом деле его поддержат. Их  не  очень-то
интересуют чужие судьбы. Мне до сих пор еще помнится,  как  они  протащили
Брауна в наставники. Он, правда, работает здесь  дольше,  чем  я,  но  все
равно на эту должность по праву должны были выдвинуть меня - разница в два
или три года стажа не имеет никакого значения. А  у  вас  какие  планы?  -
неожиданно сменив тему, спросил он.
   Я замешкался с ответом, и он сразу же задал мне еще один вопрос:
   - Вы-то хоть не собираетесь в последний  момент  выдвинуть  кандидатуру
Кристла?
   Его мучили подозрения: он был уверен, что вокруг него плетутся интриги,
чтобы его непременно обездолить, а кого-то другого возвысить. Скажи я ему,
что думаю поддержать Джего, и он наверняка счел бы мое решение  корыстным,
а потому выступил бы против. Хотя пока что только  эта  кандидатура  и  не
вызывала в нем завистливой подозрительности.
   Я окинул взглядом его гостиную. Она была совершенно безликой: здесь жил
человек, целиком погруженный в себя, человек, не  способный  отвлечься  от
собственных переживаний, - гостиной Найтингейла был равно чужд и  солидный
уют, которым окружил себя Браун, и живописный беспорядок, царивший  у  Роя
Калверта. Найтингейл всецело сосредоточился на себе. Его снедали зависть и
подозрительность. Зависть и подозрительность были частью его натуры,  ему,
вероятно, не удалось бы от них избавиться даже и  при  удачно  сложившейся
жизни. Но он к тому же был неудачником: много лет назад развеялась в  прах
самая заветная его надежда, и теперь жгучая зависть грызла его постоянно.
   В сорок три года он все еще оставался холостяком, и  я  не  мог  понять
почему: решительно ничего убогого в его облике не было. Но  страдал-то  он
вовсе не от  одиночества.  Когда-то  его  считали  многообещающим  молодым
ученым. Он мечтал о творческих свершениях, однако не сумел воплотить  свои
мечты в жизнь.  Вот  что  не  давало  ему  покоя.  В  его  ранних  работах
чувствовался недюжинный талант. Он был одним из первых  химиков-теоретиков
и к двадцати трем годам уже написал  две  прекрасные  статьи  о  структуре
молекул,  в  которых  предвосхитил  закон  Гейтлера  -  Лондона  и  теорию
молекулярных орбиталей; мне рассказывали, что он опередил свое время  чуть
ли не на десять лет. Его избрали в Совет колледжа; будущее  представлялось
ему лучезарным. Но искра его таланта неожиданно угасла. Прошли годы. Порой
в его голове еще рождались оригинальные идеи, но он уже не мог реализовать
их: творческих сил не было.
   Такая горькая судьба ожесточила бы, вероятно, даже самого  благородного
и  великодушного  человека.  Найтингейла  терзала  едкая  зависть.   Чтобы
удовлетворить свое самолюбие, он тянулся  -  иногда  без  всяких  разумных
оснований - к административным должностям. Почти  патологическим  казалось
его  стремление  получить  место  наставника  раньше  Брауна  -  тот  был,
во-первых, старше, а во-вторых, как нельзя лучше подходил для этой работы;
и однако, вот уже больше десяти лет Найтингейла  сжигала  зависть.  Всякий
раз, когда его не избирали на какую-нибудь  должность,  он  видел  в  этом
тайный заговор.
   Его  уже  не  считали  серьезным  исследователем.  Путь  в  Королевское
общество ему был закрыт. И тем не менее каждый год, в марте, он мучительно
волновался,  дожидаясь  результатов  голосования,  причем  его   горестная
подозрительность только обострялась, если он  вспоминал,  кем  он  мог  бы
стать.


   В тот  вечер  началась  оттепель,  и  поутру  на  стенах  моей  спальни
виднелись неровные, словно след улитки, сырые потеки. Лежа  в  постели,  я
слышал, как по внешнему подоконнику барабанят капли.
   - Мокрядь на дворе, сэр, -  проговорил  вошедший  Бидвелл.  -  Господин
Калверт шлет вам привет, и он сказал, что он, дескать, послал бы вам  свои
калоши, если б вы согласились их надеть.
   С тех пор как Рой возвратился из Берлина, мы почти не виделись с  глазу
на глаз; в это утро он забежал ко  мне  на  несколько  минут  сразу  после
завтрака, отправляясь в город с визитами. "Пусть все знают, что я еще жив,
- улыбаясь, сказал он. - А то как бы Джего не обратился к ним с  письмом".
Над этой дружеской формальностью - привычкой Джего "обращаться с  письмом"
к университетским коллегам, когда в  колледже  кто-нибудь  умирал,  -  Рой
неутомимо потешался. Он ушел в утреннюю слякоть наносить  визиты.  У  него
было множество самых разных знакомых в Кембридже, и посещал  он  в  первую
очередь - отчасти  по  доброте,  отчасти  из  озорства  -  обездоленных  и
несчастных, престарелых или обойденных по службе, даже если все считали их
вздорными тупицами, а вот влиятельным и авторитетным ученым, которые,  как
я иногда с раздражением думал, могли бы при случае помочь ему, приходилось
подолгу дожидаться, пока он соблаговолит зайти к ним.
   Перед  уходом  он  позвонил  в  Резиденцию,  где  все  его  любили,   и
договорился, что нас будут ждать там к чаю. Сам он  собирался  зайти  туда
пораньше, чтобы поговорить с Ройсом. Поэтому около  пяти  я  отправился  к
ректору один, и слуга провел меня в пустую гостиную. День  был  пасмурный,
во дворике за окном белел снег, изрытый  у  стен  домов  оспинами  капели;
багровое, пламя камина отражалось в сером оконном стекле. Через  несколько
минут в гостиную спустился Рой.
   Ему было очень тяжело: все оказалось гораздо хуже, чем он  предполагал.
Ректор с воодушевлением говорил про "книжицу о ересях", которую они вскоре
напишут. Рой уже давно уклонялся от этой работы, но теперь, как он сказал,
ему придется ее сделать - в память о Верноне Ройсе.
   Вскоре пришла леди Мюриэл; она поздоровалась снами  так,  будто  ничего
страшного не случилось - по-всегдашнему приветливо и немного свысока, - но
Рой, поцеловав ей руку, необычайно искренне сказал:
   - Вы ведь знаете - я был у него. Ужасно трудно кривить  душой,  правда?
Какое несчастье, что вам пришлось на это решиться, леди Мью! Но я уверен -
никто на вашем месте сразу не сообразил бы, как тут надо поступить.
   Эти слова застигли леди  Мюриэл  врасплох  -  и  принесли  ей  огромной
облегчение: ее глаза наполнились слезами. Никому из нас  не  пришло  бы  в
голову разговаривать с ней тоном утешителя. Хотелось бы мне быть таким  же
прямодушным человеком, как Рой!
   Расплакавшись, она сказала, что ей очень, очень трудно.
   - Никто не сумел вам помочь, - сокрушенно сказал  Рой.  -  А  вам  ведь
очень нужна была помощь, правда? Дай кому она не нужна в такую минуту!
   Он утешал ее, пока не появилась Джоан, - войдя в  гостиную,  она  сразу
заговорила о Германии. "Именно", - всякий раз повторял Рой в ответ  на  ее
уверенные реплики. И мать и дочь давно знали, что  он  не  любит  спорить;
обеих всегда забавляла его притворная покладистость в разговорах,  ставшая
со временем как бы чертой характера.
   Нежность, с  которой  Джоан  относилась  к  Рою,  вот-вот  должна  была
перерасти в пылкую любовь, а леди Мюриэл смотрела на  него  почти  как  на
сына. До нее наверняка доходили слухи об его  сомнительной  репутации,  об
его победах над женщинами, о "венце из  виноградных  лоз"  -  эту  строчку
продекламировал однажды ректор, -  но  она  ни  разу  не  сказала  дочери:
"Джоан,   милая,   мне   решительно   непонятно,   _чем_   он   мог   тебя
заинтересовать", а между  тем  все  другие  молодые  люди,  которых  Джоан
приглашала в Резиденцию, только этой фразы и удостаивались.
   Когда мы вышли из дома в дождливую тьму, я сказал Рою:
   - Она скоро по-настоящему полюбит тебя, эта девушка.
   Он досадливо нахмурился. Ему, как и многим мужчинам,  которых  страстно
любят, порой не хотелось об этом думать. В тот вечер  он  чувствовал  себя
безгрешно свободным, хотя его очень печалила судьба Вернона Ройса.
   - Давай пройдемся по магазинам,  -  попросил  он.  -  Мне  надо  купить
несколько подарков.
   Мы свернули на улицу Сиднея. Лил затяжной  дождь,  в  сточных  канавках
журчала и бурлила вода, полоска нерастаявшего снега оставалась еще  только
у стен, а мокрые тротуары по обеим  сторонам  узкой  улицы  отражали  огни
фонарей и яркие прямоугольники витрин.
   - Мы отчаянно вымокнем. - Рой улыбнулся. -  Но  это  тебе,  знаешь  ли,
очень к  лицу.  Мне  обязательно  надо  разделаться  с  подарками  сегодня
вечером.
   Заходя во все магазины, мы миновали улицу Сиднея, Иоанна, Святой Троицы
и приближались к Базарной площади. Рой выбирал подарки  для  своей  весьма
сомнительной, на мой взгляд, и несчастливой берлинской  знакомой,  которая
жила этажом выше его на Кнезебекштрассе, - и выбирал, надо сказать,  очень
тщательно.
   - Ага, вот это, пожалуй, подойдет  маленькой  танцовщице.  -  Я  уже  и
раньше слышал про "маленькую танцовщицу", он всегда ее так называл. -  Она
весит  всего  тридцать  пять  кило.  Очень  легкая  девушка.  Особенно  по
сравнению с Артуром Брауном.
   В одном из магазинов Рой вдруг заговорил -  спокойно,  просто  и  очень
по-дружески - о Шейле, моей жене. Он хорошо знал грустную  историю  нашего
брака, знал, к чему я всякий раз  готовлюсь,  когда  уезжаю  по  вторникам
домой, в Лондон. Я был рад этому разговору. Выйдя из магазина,  он  глянул
на меня с ласковой улыбкой чуть презрительного сочувствия и сказал:
   - И при этом ты еще можешь выносить здешних  самодовольных  типов!  Эх,
мне бы твою терпимость!
   Разговор оборвался; мы миновали церковь Пресвятой девы Марии и вышли на
Базарную площадь. Рой, все тем же дружеским тоном, спросил:
   - Кстати о самодовольных типах  -  кого  же  из  них  стоит  выбрать  в
ректоры?
   Руки нам оттягивали пакеты с подарками, наши пальто набухли и отяжелели
от влаги, а лица у нас были совершенно мокрые.
   - Мне кажется, Джего, - ответил я.
   - Кое-кто будет за Кроуфорда.
   - Я не стану его поддерживать.
   - Да, Кроуфорд чересчур, пожалуй, уверен в себе.  Уверен,  что  на  эту
должность по праву должны выдвинуть именно его. Самонадеянно, я сказал бы,
уверен. Едва ли такой самодовольный человек  будет  хорошим  руководителем
колледжа.
   Я согласился.
   - А знаешь, -  заговорил  опять  Рой,  -  старик  Винслоу  поразительно
отличается от всей этой братии.  Он,  конечно,  и  грубиян,  и  задира,  и
характер у него страшно неуживчивый, но зато уж пошлой бездарью его  никак
не назовешь. Вот кого они ни за что не выберут в ректоры.
   - Джего тоже никак не назовешь пошлой бездарью, - заметил я. -  Что  бы
про него ни говорили, но человек он весьма незаурядный.
   - Да, у Джего много достоинств, -  согласился  Рой.  -  Но  говорить-то
перед выборами будут о его недостатках, а их у него тоже немало.
   - И все же он вполне может пройти в ректоры.
   - Да, Джего незаурядный, конечно, человек,  -  сказал  Рой.  -  Вот  за
это-то его и постараются прокатить. В нем нет их хваленой "надежности".
   - Артур Браун считает, что есть.
   - Дядюшка Артур любит причудников.
   - А Кристл полагает, что сможет его направлять. Я-то, между прочим,  не
особенно в это верю.
   - Получится очень забавно, если он ошибется.
   Мы свернули на Пети Кьюри, и Рой сказал:
   - Те, кому Джего не нравится,  молчать  не  будут.  Они  с  три  короба
наговорят про заслуженных ученых... да и про незаслуженных тоже.
   - Я-то об этом знаю побольше, чем они, - добавил  он.  Меня  рассмешила
уверенная заносчивость его слов, обычно вовсе ему  не  свойственная,  и  я
улыбнулся. Мы как  раз  проходили  мимо  витрины  -  его  лицо  было  ярко
освещено.  Он  тряхнул  головой,  чтобы  избавиться  от  дождевых  капель,
повисших на подбородке, посмотрел на меня  и  тоже  улыбнулся;  однако  он
говорил вполне серьезно. - Почему они не хотят понять главного? - негромко
и спокойно спросил он. - Человек прежде всего должен познать самого  себя.
И ужаснуться. А потом простить себя - чтобы жить дальше; только  тогда  он
может стать хорошим руководителем.


   Мы с Роем допоздна проговорили в тот вечер - и постоянно возвращались к
выборам ректора. Прощаясь перед сном, мы решили сказать  назавтра  Брауну,
что готовы поддержать Джего. "Семь раз отмерь, один раз  реши",  -  уходя,
посоветовал мне Рой рассудительным тоном Брауна. Поутру Бидвелл,  объявив,
что "уже девять, сэр", и прокомментировав погоду, доложил:
   - Господин Калверт шлет вам привет, сэр, и  он  просил  передать,  что,
дескать, семь раз отмерил и все равно не передумал.
   В пять часов вечера мы зашли к Брауну. На его письменном столе  остывал
недопитый чай, а он просматривал какие-то бумаги; меня всегда поражала его
способность непрерывно работать и казаться при этом совершенно свободным.
   - Для хереса еще рановато, - проговорил он. - Не хотите ли выпить рюмку
шабли? Я раскупорил его за  ленчем,  и  оно  показалось  нам  замечательно
приятным.
   Он принес рюмки, и мы сели в кресла -  Браун  между  мной  и  Роем.  Он
поглядывал на нас и терпеливо ждал. Зная, что мы явились к нему  по  делу,
он тем не менее готов был провести с нами  весь  вечер,  спокойно  попивая
вино и дожидаясь, когда мы сами заговорим о том, зачем пришли.
   -  Вы  просили  меня,  -  начал  я,  -  известить  вас,  как  только  я
окончательно решу, кого буду поддерживать на выборах.
   - И что же?
   - Я решил голосовать за Джего.
   - Я тоже, - сказал Рой Калверт.
   - Очень рад, - проговорил Браун  и  улыбнулся  мне.  -  Я,  признаться,
надеялся на это. А Рой...
   - Все в порядке, - перебил его Калверт. - Я сначала семь раз отмерил, а
потом уж один раз решил.
   - Прекрасно, - сказал Браун. - Потому что я непременно  посоветовал  бы
вам именно так и поступить.
   Я рассмеялся.  Шуточкам  Роя  Браун  с  успехом  противопоставлял  свою
непоколебимую основательность.
   - Ну что ж, - Браун уютно и покойно восседал в своем кресле, - все  это
весьма интересно. Я тоже  могу  вам  кое-что  сообщить.  Мы  поговорили  с
Кристлом и решили, что у нас есть основания выдвинуть кандидатуру Джего.
   - Не беря на себя никаких обязательств, разумеется?  -  поинтересовался
Калверт.
   - Взяв на себя обязательство действовать  разумно  и  осмотрительно,  -
ответил Браун. - И, как мне кажется, я имею  право  сообщить  вам  кое-что
еще, - добавил он. - Найтингейл совершенно определенно сказал мне  сегодня
утром, что он тоже решил поддерживать Джего.  Таким  образом,  у  нас  уже
создалось неплохое ядро будущей партии.
   И до чего же  искусно  он  этого  добился,  подумал  я.  Он  никому  не
навязывал кандидатуры Джего. Даже  Кристл  поначалу  колебался,  но  Браун
исподволь перетянул его на свою сторону. Он  не  торопил  ни  Кристла,  ни
меня, ни Найтингейла, он беседовал с нами спокойно  и  убедительно,  порой
красочно и высокопарно, а порой совершенно бесцветно, терпеливо дожидаясь,
когда определятся наши симпатии и антипатии. Лишь при явной  необходимости
вставлял он в наши собственные рассуждения  несколько  слов,  чтобы  резче
оттенить наши склонности и пристрастья. Он ни разу  не  показал  нам,  что
твердо решил провести Джего в ректоры. Ни разу не погорячился, не сбился с
беспристрастного тона. А ведь ему стало  очевидно,  что  он  всеми  силами
будет  добиваться  избрания  Джего,  как  только  в  колледже   узнали   о
смертельной болезни Ройса.
   Почему же он был так тверд в своем решении? Отчасти по расчету, отчасти
из-за резкой неприязни к Кроуфорду, отчасти по влечению сердца -  все  эти
причины органически сплавились у него воедино.
   И все же главную роль тут сыграла  сердечная,  на  грани  восхищения  и
дружеской любви, привязанность Брауна к Джего - а его привязанности, как я
успел заметить, всегда  оказывались  глубокими  и  устойчивыми.  Он  решил
провести Джего в ректоры и, подобно всякому прирожденному политику, пустил
в ход свое расчетливое  мастерство  -  однако  привязанность-то  его  была
искренней и совершенно бескорыстной. Джего частенько шел на поводу у своих
чувств,  его   чрезмерная,   на   взгляд   Брауна,   горячность   отдавала
вульгарностью и дурным вкусом, он не умел "примирять эмоции с  рассудком",
а уж разумная и солидная  благопристойность,  которой  руководствовался  в
своем поведении Браун, была ему просто недоступна. И все  же  Браун  любил
его. Больше того - в глубине души он не только симпатизировал, но  как  бы
почти завидовал неумению Джего сдерживать свои порывы.  Быть  может,  ради
нынешней своей уравновешенности он  слишком  многим  когда-то  поступился?
Быть может, ему казалось, что он стал бездушным  сухарем?  Потому  что  он
вовсе не всегда  был  рассудительным  Дядюшкой  Артуром.  Глядя  на  этого
дородного, постоянно всем довольного и уверенного в  себе  человека,  люди
думали, что ему просто неведомы те житейские бури, которые выпадают на  их
долю. И жестоко заблуждались.  Он  прошел  через  искус  бурных  страстей,
ломающих привычную жизнь, его не миновали и любовные бури - именно поэтому
он и был сейчас неуязвим. Он  научился  скрывать  свои  чувства,  научился
подавлять их и подчинять рассудку,  чтобы  не  разрушить  свою  социальную
будущность и счастье своей семьи. По  он  был  слишком  искренен,  слишком
скромен, слишком практичен,  наконец,  чтобы  забыть  пережитое.  "Дядюшка
Артур любит причудников", - сказал мне Рой Калверт, тот самый Рой Калверт,
которому Браун не раз помогал  выпутаться  из  беды,  когда  тот  совершал
очередное безрассудство. В  сорок  пять  лет  солидный,  доброжелательный,
мудрый и осторожный Дядюшка Артур, человек, безусловно, твердых  убеждений
- "ни сучка ни задоринки", - все еще любил причудников, потому что помнил,
какие странные и причудливые желания в свое время испытывал сам.
   - ...У нас сложилось неплохое ядро будущей партии, - проговорил  Браун.
- Я склоняюсь к мысли, что настало время спросить у Джего, разрешит ли  он
нам выставить его кандидатуру.
   - А не рано ли? - с тревожной серьезностью спросил Рой.
   - Ему будет трудно решиться  на  этот  шаг,  -  словно  бы  не  заметив
возражения Калверта, сказал Браун. - Есть вероятность, что  он  не  сможет
занять этот пост. Или, говоря иначе, не сможет пойти на  сокращение  своих
доходов. Сейчас, читая лекции  в  университете  и  курируя  студентов  как
старший наставник, он зарабатывает тысячу восемьсот фунтов в  год,  причем
ему не надо платить за жилье. Став ректором, он будет вынужден  отказаться
от других занятий, а за ректорство  у  нас  платят  всего  полторы  тысячи
фунтов. Я всегда считал, что это ничтожное, почти  неприличное  для  главы
колледжа  жалованье.  Правда,  Резиденцию  колледж  предоставляет  ректору
бесплатно, но на ее содержание Джего потребуется гораздо больше денег, чем
на содержание его нынешнего дома. Не  представляю  себе,  как  он  с  этим
справится.
   Я усмехнулся:  мне  было  неловко  участвовать  в  этих  величественных
разглагольствованиях, особенно когда их слушал Рой.
   - Уж как-нибудь справится, - сказал я. И сразу добавил:  -  Послушайте,
Браун, вы же прекрасно знаете, что он ждет не дождется этого предложения.
   - Да, надеюсь, мы сможем его уговорить, - сказал Браун. - Но торопиться
тут ни в коем случае не следует. Трудности остаются трудностями, даже если
о них умалчиваешь. И все же я думаю, что настало время обратиться прямо  к
нему. Однако прежде всего, - добавил, он, - надо снестись с Кристлом.  Ему
может показаться, что мы слишком спешим.
   Браун позвонил Кристлу домой, и тот сказал, что немедленно отправляется
в колледж. Он явился к Брауну, заранее со всем не согласный: его взбесило,
что мы начали совещание без него. Он не  желал  слушать  наших  доводов  и
упорно, без всяких оснований твердил, что к Джего идти  пока  не  следует.
Однако  Браун,  со  свойственной  ему  тактичностью,  сумел,  как  обычно,
переломить его раздражительную  обидчивость  (которую  почему-то  называют
детской, хотя особенно резко она проявляется у взрослых), и  Кристл,  вняв
наконец голосу рассудка, без всякого перехода сказал:
   - По-моему, надо идти к Джего прямо сейчас.
   - Может быть, договориться с ним на завтра? - спросил Браун.
   - Я против  отсрочек,  -  ответил  Кристл.  -  Раз  уж  нам  все  равно
необходимо с ним поговорить, так зачем откладывать? Нет, надо идти к  нему
прямо сейчас.
   - А если он занят?
   -   Надеюсь,   для   такого   разговора   он   найдет   время,   -    с
холодновато-насмешливей улыбкой проговорил Кристл.
   - Я позвоню ему и  выясню,  -  сказал  Браун.  -  Только  сначала  надо
связаться с Найтингейлом. По-моему, нам лучше всего  пойти  к  Джего  всем
вместе.  -  Он  позвонил  в  привратницкую  и  попросил  соединить  его  с
Найтингейлом - по тот не ответил. Тогда Браун попросил привратника сходить
к нему; вернувшись, привратник сказал, что комнаты Найтингейла заперты.
   - Досадно, - проворчал Браун.
   - Пойдемте без Найтингейла, - нетерпеливо предложил Кристл.
   - Думаю, что это неправильно. - Браун слегка нахмурился. - Лучше  всего
пойти к Джего  всем  вместе.  Тогда  каждый  из  нас  будет  считать  себя
полноправным основателем нашей партии. И,  по-моему,  очень  важно,  чтобы
именно Найтингейл участвовал во всех наших начинаниях.
   - Я ему потом  все  объясню,  -  сказал  Кристл.  -  Нам  нужно  начать
действовать раньше наших противников.
   Очень неохотно Браун набрал помер  старшего  наставника.  Ему  хотелось
дождаться Найтингейла - чтобы накрепко привязать его к партии Джего. Но  с
другой стороны, он не без труда довел "до нужной кондиции" самого  Кристла
и не хотел его расхолаживать. По репликам Брауна - его хорошо поставленный
голос звучал, как всегда, сердечно и доверительно - мы поняли, что Джего с
радостью предложил нам зайти к нему сегодня же, сейчас.
   - Он ждет нас, - сказал Браун, положив трубку.
   - Вполне естественно, - заметил Кристл и встал.
   - Одну минутку, - остановил его  Браун.  -  Я  по  крайней  мере  пошлю
Найтингейлу записку и объясню ему, что мы пытались его разыскать.
   Он подсел к письменному столу.
   - Может, будет лучше, если я сам отнесу  Найтингейлу  вашу  записку,  -
предложил Рой, - и скажу ему, что тоже собираюсь голосовать за Джего, но в
переговорах с ним участия не принимал?
   - Это было бы очень любезно с вашей стороны, - проговорил Браун.
   - Да нет, вы меня не поняли, - сказал Рой. - Просто я подумал, что  мне
не место в такой представительной депутации.
   Кристл внимательно посмотрел на  Роя,  стараясь  понять,  серьезно  тот
говорит или ехидничает.
   - Не знаю, Калверт, не знаю,  -  пробормотал  он.  -  Но  мы,  надеюсь,
все-таки можем сказать Джего, что вы решили его поддерживать?
   - Конечно, - ответил Рой. - Конечно.
   Дом  старшего  наставника  располагался  довольно  далеко  от  квартиры
Брауна, и нам пришлось пройти  через  несколько  внутренних  двориков.  По
дороге Кристл сказал о Рое Калверте:
   -  Должен  признаться,  что  этот  молодой  человек  вызывает  у   меня
серьезнейшие сомнения.
   - А я уверен, что он будет нам очень полезен, - успокоил друга Браун.


   Когда мы пришли, нас отвели не в кабинет Джего, а  в  гостиную.  Миссис
Джего с видом гранд-дамы - она явно подражала леди Мюриэл -  величественно
поднялась нам навстречу.
   - Прошу, господин декан, садитесь. Прошу, господин наставник, садитесь,
- сказала она Кристлу и Брауну. - Отец  мужа,  совершенно  не  считаясь  с
нашими планами, решил посетить его именно сегодня.
   Однако она не очень-то успешно имитировала манеры леди Мюриэл. При всей
своей церемонности леди Мюриэл  никогда  не  величала  коллег  ректора  их
должностными титулами. Леди Мюриэл никогда не сказала бы младшему из них:
   - Мистер Элиот, будьте любезны, помогите мне разлить херес. Я  уверена,
что эта ваша обязанность доставит вам истинное удовольствие.
   Дело в том, что миссис Джего любила играть  роль  великосветской  дамы,
любила внимание мужчин - и никогда не  была  в  себе  уверена.  Крупная  и
широкоплечая, да к тому же начинающая  полнеть,  она  отнюдь  не  казалась
привлекательной, и ее красила только улыбка - яркая, веселая,  открытая  и
по-девичьи беззащитная. Правда, улыбалась она редко, а без улыбки ее  лицо
было совершенно бесцветным.
   В тот вечер ей не удалось выдержать  великосветского  тона.  Она  вдруг
воскликнула:
   - Вам, наверно, вовсе не хочется ждать Пола в моем обществе!
   - Напротив, нам очень приятно, - сказал Браун.
   -  Вы   чрезвычайно   любезны,   господин   наставник,   -   царственно
поблагодарила его миссис Джего, снова возносясь на пьедестал.
   Она смущала друзей своего мужа с тех самых пор, как он на ней  женился.
Ей непременно нужно было главенствовать в  любом  разговоре.  Она  ревниво
следила, чтобы  ею  "не  пренебрегали".  Она  собирала,  бережно  хранила,
бесконечно пересказывала и сладострастно смаковала "оскорбления" с пылким,
не ослабевающим от времени мазохизмом. Она заставляла  своего  мужа  тяжко
страдать.
   Он тяжко страдал,  но  почти  никто  не  догадывался  о  действительных
причинах его страданий. Он всегда очень нравился женщинам. Многие  из  них
могли бы полюбить его - за широту и щедрость души,  за  мягкую,  сердечную
отзывчивость. Это вчуже льстило ему, но любил-то он  -  вот  уже  двадцать
пять лет - только одну женщину: свою жену. У них никогда не было детей. Но
его любовь к ней не ослабевала. Он даже ревновал ее, эту женщину,  которая
казалась всем столь нелепой и карикатурной. Мне  доводилось  видеть,  как,
играя на его ревности, она причиняла ему немалую боль.
   Но не ревность приносила ему наибольшие страдания.  Он  женился,  когда
был еще совсем юным  преподавателем,  на  своей  ученице.  Взаимоотношения
учителя и ученицы, очень часто насыщенные глубокими чувствами даже  и  без
любви, наложили неизгладимый отпечаток на  всю  их  совместную  жизнь.  Он
хотел, чтобы люди по достоинству оценили ее духовную одаренность,  скрытую
под  природной  застенчивостью,  хотел,  чтобы  мы   узнали,   какой   она
прекрасный, никем по-настоящему не понятый человек, хотел  объяснить  нам,
что горше всех мучается она сама, когда из-за  ее  вспыльчивости  от  него
отшатываются друзья. И если она мучилась - а по мнению окружающих,  нелепо
ломалась, - его любовь ярко вспыхивала искренним состраданием.
   Он сострадал жене, но при  этом  страдал  и  сам.  Страдал,  когда  ему
приходилось извиняться за ее поведение; мучительно, злобно страдал, думая,
что его называют за глаза "бедный Джего". Однако он с радостью нес бы свой
крест, будь его  жена  хоть  немного  счастливее.  Даже  и  сейчас,  после
двадцати пяти лет совместной жизни, он, не задумываясь, поступился бы ради
нее - но только ради нее - своей гордостью, если  бы  ей  стало  от  этого
лучше. Сказал же он в день медицинского обследования ректора:  "Ведь  беды
наших любимых часто причиняют нам самые горькие мучения".
   Войдя в гостиную, он первым делом обратился к жене:
   - Ради бога, прости меня, дорогая, за то, что мне пришлось задержаться!
Я знаю, ты читала...
   - Не надо извиняться, Пол, - высокомерно перебила она  мужа.  И  тотчас
воскликнула: - Но вот господину декану,  господину  наставнику  и  мистеру
Элиоту пришлось просидеть со мной целых полчаса!
   - Ну, если их ждут в этом триместре только такие огорчения, то им можно
просто позавидовать, - сказал Джего.
   - Они вовсе не хотят мучиться из-за эгоизма чьих-то родителей...
   Джего деликатно увел разговор в сторону, чтобы его жена смогла показать
себя с наилучшей стороны. Не упомянула ли она про  книгу,  которую  сейчас
читает? Почему ей не захотелось  поделиться  с  нами  теми  интереснейшими
наблюдениями, о которых она рассказывала ему за чаем?..
   Через несколько минут Кристл сказал:
   - Надеюсь, вы простите нас, миссис Джего, если мы уведем вашего мужа  в
кабинет? Нам нужно обсудить с ним одно неотложное дело.
   - О, вы вовсе не обязаны  обращать  на  меня  внимание,  -  раздраженно
ответила она.
   Разумеется, мы не были обязаны обсуждать дела колледжа при  чьей-нибудь
жене, будь то хоть сама леди Мюриэл. Но когда  мы  уходили,  я  глянул  на
миссис Джего и понял,  что  она  прибавила  к  своей  коллекции  еще  одно
оскорбление. Джего  наверняка  предстояло  услышать:  "Они  просто  хотели
показать, что я тут лишняя!"
   В кабинете Джего сел за свой большой письменный  стол,  предназначенный
для  занятий  со  студентами.  Стол  был  завален   служебными   письмами,
экземплярами университетской газеты, копиями Устава  и  папками  с  делами
студентов. Откашлявшись, Кристл проговорил:
   - Мы пришли, чтобы задать вам один вопрос, Джего. Как вы  отнесетесь  к
выдвижению вашей кандидатуры на должность ректора?
   Джего вздохнул.
   - Прежде  всего  я  хочу  сказать,  -  ответил  он,  -  что  очень  вам
благодарен. Уже то, что вы заговорили об этом, - большая честь для меня. Я
глубоко тронут вашим вниманием.
   Он оглядел нас с благодарной улыбкой.
   - И особенно я тронут, если так можно выразиться,  доверием  Элиота.  С
вами-то мы старые друзья, однокашники, и меня уже давно не  удивляет  ваша
доброта ко мне. Но вы не можете  представить  себе,  Элиот,  -  теперь  он
обращался только ко мне, - как я польщен доверием человека,  пришедшего  в
колледж недавно и совсем из другого мира. Я вам очень,  очень  благодарен,
Элиот.
   И мои колебания только усилили его сегодняшнюю радость, подумал  я.  Мы
не очень-то высоко ценим преданных и надежных приверженцев.
   - У нас составилось ядро будущей партии ваших сторонников, - с холодком
сказал Кристл, - поэтому-то мы и пришли к вам.
   - Но мы должны предупредить вас, -  вмешался  Браун,  -  что  не  знаем
мнения большинства. Однако, с другой стороны, у нас есть, как мне кажется,
право сказать вам, что думают о будущих выборах по крайней  мере  еще  два
человека. Во-первых, Калверт - он прямо просил  передать,  что  собирается
голосовать за вас; а во-вторых, Найтингейл  -  он  не  уполномочивал  меня
давать обещаний, по, скорей всего, он вас тоже поддержит.
   - Я совершенно уверен в этом, - вставил Кристл.
   - Рой Калверт, - воскликнул Джего, - как это мило  с  его  стороны!  Но
Найтингейл - вот уж от кого я не ожидал поддержки, решительно не ожидал.
   - Мы и сами немного удивились, - сказал Браун и спокойно  продолжил:  -
Не считая нынешнего ректора,  нас  в  колледже  тринадцать  человек.  Если
исключить вас и предположить, что будет выдвинута еще одна кандидатура, то
останется одиннадцать выборщиков. Чтобы пройти в  ректоры,  надо  получить
абсолютное большинство голосов, то есть семь. Лично мне кажется, что  ядро
в пять человек - это очень неплохо для начала. Как бы то ни  было,  ничего
более определенного  мы  пообещать  вам  сегодня  не  можем,  и,  если  вы
откажетесь выставить свою кандидатуру, это будет огорчительно,  но  вполне
понятно.
   Джего положил руки на стол и принагнулся вперед.
   - Я, по-моему, говорил вам, в разное время каждому из вас, что мне даже
в голову не приходила мысль о ректорстве. Мне и сейчас еще трудно об  этом
думать.  Но  когда  стало  ясно,  что   нам   придется   выбирать   нового
руководителя, я поневоле об этом задумался -  и  думал,  так  сказать,  до
изнеможения. Я мучительно спрашивал себя - следует ли мне  соглашаться  на
выдвижение  моей  кандидатуры,  хочу  ли  я  стать  ректором  и,  наконец,
справлюсь ли я с этой работой? За последнюю неделю  я  не  спал  несколько
ночей подряд, пытаясь честно ответить на эти очень трудные вопросы.  И  по
крайней мере на один из них я ответил себе совершенно определенно, так что
уверенность не покидала меня даже под утро - вам, я  думаю,  тоже  знакомы
эти страшные предрассветные часы после  бессонной  ночи,  когда  вся  ваша
жизнь представляется вам ненужной и бесцельной. Так  вот,  скажу  вам  без
лишней скромности, как близким друзьям: я уверен,  что  справлюсь  с  этой
работой. Справлюсь лучше,  чем  кто-нибудь  другой  в  нашем  колледже.  А
поэтому, если вы действительно хотите выдвинуть мою кандидатуру, то у меня
просто нет выбора.
   - Очень рад, что вы так решили, Джего, - сказал Кристл.
   - Замечательное решение, - поддержал друга Браун.
   - Что  же  касается  предвыборной  кампании,  -  радостно  улыбнувшись,
заговорил опять Джего, - то я спокойно вверяю вам свою судьбу и  нисколько
не сомневаюсь, что таких надежных сторонников не было ни у кого из прежних
ректоров.
   Теперь разговор повел Кристл.
   - У вас будут и противники, - сказал он.
   - Вы думаете, меня это беспокоит? - спросил Джего.
   - Не знаю, как вас, а нас вот беспокоит, - резко ответил ему Кристл.  -
Да иначе и быть не может - ведь мы берем на себя немалую  ответственность.
Среди ваших противников будут очень серьезные люди. Очень влиятельные. Они
могут устроить вам настоящую обструкцию.
   - Кого же вы имеете в виду? - поинтересовался Джего, все  еще  радостно
взволнованный.
   - Я пока не задумывался над этим, - ответил Кристл. - Но кое-кого можно
назвать и не задумываясь. Винслоу, например. Старика Деспарда...
   - Кроуфорда, - добавил Браун, - если его тоже не выдвинут на этот пост.
   - Вряд ли можно говорить о беспристрастности Кроуфорда, - сказал Джего.
- А Винслоу и  Деспард...  что  ж,  такие  противники  меня  нисколько  не
огорчат. Они ведь просто озлобленные старики.
   - Может быть, и  старики,  -  сказал  Кристл,  -  да  при  этом  весьма
влиятельные. И весьма энергичные: сидеть сложа руки  и  дожидаться,  когда
вас выберут в ректоры, они наверняка не станут. Мы,  конечно,  постараемся
их нейтрализовать. У нас, как мне кажется, есть все основания рассчитывать
на победу. Но предупреждаю вас - легкой победы не ждите!
   -  Спасибо,  Кристл,  спасибо,  -  весело,  дружелюбно   и   покладисто
воскликнул Джего. - Правильно, не давайте мне заноситься. Но меня все-таки
очень радует, что нас поддерживает молодежь.  Разве  можно  сравнить  этих
двух дряхлых воителей, Винслоу и Деспарда, с Элиотом и Калвертом? Если  за
нами пойдет молодежь, нам  многое  удастся  сделать.  Мы  преобразуем  наш
колледж! Он прогремит на весь университет!
   - Нам нужны средства, - осторожно сказал Кристл, но было заметно, что и
он увлекся. - С нашим капиталом не очень-то  размахнешься.  Вот  если  нам
удастся получить деньги...
   - У вас впечатляющие планы, - перебив Кристла, обратился к Джего Браун.
- Но я на вашем месте не стал бы о них пока распространяться.  Люди  могут
заподозрить, что вы слишком честолюбивы. Нам незачем будить  в  них  такие
подозрения. И незачем вооружать наших  противников  -  а  ваша  чрезмерная
откровенность может дать им в руки действенное оружие.
   Они сидели рядом со мной вокруг стола, и мне хорошо были видны их  лица
- решительные,  целеустремленные:  полнокровно-румяное,  с  пронзительным,
острым взглядом у Брауна, горбоносое, властное у  Кристла,  выразительное,
бледное, озаренное сверкающими  глазами  у  Джего.  Эти  люди,  все  трое,
добивались могущества и власти, но они были  очень  разными  и  по-разному
хотели властвовать. Браун стремился руководить колледжем в  полном  смысле
этого  слова  -  разумно,  мягко,  искусно  и  незаметно;   ему   хотелось
направлять, а не  управлять,  он  не  нуждался  в  должностях  и  титулах,
подчеркивающих его власть; если он знал, что она у него  есть,  то  больше
его ничто не заботило.
   Кристла вполне удовлетворяла должность декана, однако он хотел, чтобы в
колледже - этом крохотном царстве - все чувствовали, что декан  -  человек
по-настоящему  могущественный.  Более  прямолинейный  и  непосредственный,
менее изобретательный и хитроумный,  чем  его  друг,  он  хотел  постоянно
ощущать свою власть, хотел, чтобы ему повиновались ежедневно  и  ежечасно.
Добившись избрания Джего в ректоры и потом  тайно  влияя  на  него,  Браун
вполне удовлетворился бы сознанием своего незримого для других могущества.
Кристлу такая награда показалась бы слишком неосязаемой. Ему  было  нужно,
чтобы его заслуги открыто признали все - Джего, Браун, весь колледж.  А  в
тот вечер он хотел твердо знать, что Джего прислушивается  к  его  словам.
Только этого он, впрочем, и хотел: его не  обуревало  честолюбие,  но  ему
было совершенно необходимо реально ощутить свою силу.
   Джего, как и Кристла, привлекал блеск полновластного могущества; однако
ему хотелось не только власти. В отличие от своих  нынешних  союзников  он
был пылко честолюбив. В любом сообществе он стремился бы к первым ролям  -
хотя бы уже только для  того,  чтобы  отличаться  от  других.  Ему  всегда
импонировали чины и  титулы,  официально  удостоверяющие  его  власть.  Он
жаждал  именоваться  ректором,  жаждал  открывать   официальные   собрания
ритуальным зачином: "Я, Пол Джего, ректор..." Его завораживала грандиозная
роскошь Резиденции, завораживал титул главы колледжа. Он  мечтал  войти  в
историю  колледжа  как  "Д-р  П.Джего,  41-й   ректор".   Титул   ректора,
автоматически выделяющий его из массы наставников, ректорские обязанности,
освященные вековыми традициями, и величественные покои Резиденции виделись
ему в ореоле волшебного блеска.
   Но его привлекало  не  только  личное  могущество.  Недаром  он  сказал
Кристлу: "Мы преобразуем наш колледж!" Подобно большинству честолюбцев, он
верил в свои исключительные способности. Он почти не думал о заработке, и,
хотя ему нравились должностные почести,  к  его  честолюбию  примешивалась
совершенно бескорыстная и, быть может, даже наивная жажда  служить  людям.
Став ректором, он надеялся принести пользу колледжу. Временами, правда, он
стремился к власти ради  самой  власти,  но  потом  искреннее  бескорыстие
пробуждалось в нем снова. Он верил,  что  при  нем  в  колледже  воцарится
спокойная и мирная, легкая и доброжелательная, творческая  и  вдохновенная
атмосфера. Его не слишком волновал вопрос, как он этого добьется.  Ему  но
хватало  твердой  основательности  Кристла  и  Брауна,   которые   скромно
определяли  границы  своих  возможностей  и   последовательно   добивались
поставленных перед собою целей: убеждали  Совет  колледжа  продлить  Льюку
стипендию для его  научной  работы,  старались  получить  денежный  вклад,
обещанный сэром Хорасом, или изыскивали средства, чтобы учредить еще  одну
наставническую должность. У Джего не было ни их последовательности, ни  их
скромности;  чудаковатый  и  склонный  к  театральности,  честолюбивый   и
зачастую неблагоразумный, он вел себя иногда как сумасбродный  эгоист,  но
обостренная интуиция, которой не  было  у  его  уравновешенных  союзников,
порой помогала ему поступать с необычайной дальновидностью.


   Вечером, когда я вошел в профессорскую, Винслоу, Найтингейл  и  Фрэнсис
Гетлиф о чем-то оживленно беседовали, но, увидев меня, сразу же замолчали.
Потом Винслоу сказал:
   -  Добрый  вам  вечер,  Элиот.  Говорят,  вы  провели   предварительное
совещание с вашим кандидатом?
   Найтингейл спросил:
   - Он достойно вас принял?
   - Все было прекрасно, - ответил я. - Жаль, что вам но удалось прийти. -
Разумеется, это он рассказал Гетлифу и Винслоу о нашем совещании. Все трое
были возбуждены, а Фрэнсиса, как я  понял,  одолевала  злость.  Он  только
утром вернулся из Швейцарии, его волевое, с тонкими и правильными  чертами
лицо покрывал глубокий ровный загар; он даже не улыбнулся мне, а  я  вдруг
подумал, что с годами он все  больше  походит  на  персонажей  картин  Эль
Греко.
   - А вы что же - вообще не собираетесь встречаться со своим  кандидатом?
- спросил я у Винслоу. - Думаете вести всю подготовку письменно?  -  Порой
ему даже нравилось, когда над ним подтрунивают, и он прекрасно знал, что я
не боюсь его ядовитого языка. Он снисходительно усмехнулся.
   - Кандидата, которого я соглашусь поддерживать, - ответил он,  -  можно
будет с успехом охарактеризовать и на бумаге. Это ведь только  про  вашего
нельзя написать ничего определенного.
   - Мы должны выбрать руководителя  колледжа,  а  не  мелкого  клерка,  -
напомнил ему я.
   - Если колледж по безрассудству выберет в руководители доктора Джего, -
ответил он, - то тут уж поневоле  не  увидишь  разницы  между  ректором  и
клерком.
   Найтингейла всегда радовали злобные шутки; он ухмыльнулся и сказал:
   - А по-моему, доктор Джего - наименьшее  зло.  И  я  вполне  готов  его
поддержать, если мы не найдем истинно достойного кандидата.
   - Достойного кандидата найти в университете вовсе не трудно, - возразил
ему Винслоу. Хотя он и говорил о поисках руководителя "на стороне",  Браун
был  уверен,  что  ему  непременно  захочется  "вернуться"  в  колледж   и
поддержать Кроуфорда, но точно мы его планов пока не знали.
   - Наш колледж не склонен отдавать  свои  должности  чужакам,  -  сказал
Найтингейл. - Он приберегает их для своих любимчиков. Поэтому-то я и готов
проголосовать за Джего.
   Я услышал, как открылась дверь, и вошедший Кристл поздоровался за  руку
с Гетлифом, который не проронил до сих пор ни единого слова.
   - Добрый вам вечер, декан, - проговорил Винслоу.
   - Мы обсуждаем кандидатуру Джего,  -  с  преувеличенной  беззаботностью
объяснил я Кристлу. - Получается, что двое за него, а двое - против.
   - Весьма прискорбно, - сказал Кристл, все еще глядя на Гетлифа. -  Если
мы официально  не  изгоним  из  профессорской  разговоры  о  выборах,  она
превратится в осиное гнездо. Сюда просто нельзя будет войти.
   - А знаете, что произойдет,  если  мы  их  официально  отсюда  изгоним,
уважаемый декан? - отозвался Винслоу. - Люди начнут неофициально шептаться
о выборах по углам. Это, впрочем, произойдет в любом случае, - добавил он.
   - Весьма  прискорбно,  -  сказал  Кристл,  -  что  мы  не  в  состоянии
справиться со своими собственными трудностями.
   - Замечательная мысль... - ехидно заметил Винслоу, но  вошедший  в  это
время дворецкий объявил, что обед подан,  и  его  слова  заглушили  резкий
ответ Кристла.
   По дороге в трапезную Гетлиф отрывисто сказал мне:
   - Нам надо поговорить. Я зайду к тебе после обеда.
   Льюк прибежал, когда уже была произнесена предобеденная молитва;  потом
вошел Пилброу: за пятьдесят лет работы в колледже он  так  и  не  научился
являться на обед вовремя. Его лысый череп сверкал, словно  отполированный,
его карие глаза  молодо  поблескивали.  Тяжело  отдуваясь,  он  торопливой
скороговоркой извинился за опоздание; в семьдесят четыре года он  все  еще
вел себя с порывистой и слегка наивной непосредственностью юноши.
   Кристлу пришлось сесть рядом с Винслоу, но  он  сразу  же  обратился  к
Фрэнсису Гетлифу, который сидел напротив.
   - Когда у нас состоится зимний праздник, Гетлиф? - спросил он.
   - Вам следовало бы заносить такие даты в  записную  книжицу,  уважаемый
декан, - проговорил Винслоу. Кристл нахмурился. Он, разумеется,  прекрасно
знал дату праздника, но ему как-то надо было начать очень важный для  него
разговор.
   - Двенадцатого февраля, - ответил Гетлиф. - Через месяц и один день.  -
Полгода назад Гетлиф стал экономом колледжа.
   - Надеюсь, вы хорошо к нему подготовитесь, - сказал Кристл. -  У  меня,
знаете ли, есть веские причины спрашивать вас  об  этом.  Я  пригласил  на
праздник очень почтенного гостя.
   - Прекрасная идея,  -  машинально  отозвался  Гетлиф,  думая  о  чем-то
другом. - И кто же он такой?
   - Сэр Хорас Тимберлейк, - объявил Кристл и оглядел сидящих за столом. -
Вы наверняка о нем слышали.
   - Я почти не знаю деловой мир, - сказал Винслоу, - но  мне  встречалось
его имя в финансовых журналах.
   - Его считают сейчас одним из самых преуспевающих  дельцов,  -  уточнил
Кристл. - Он председатель правления в фирме "Говард и Хейзлхерст".
   Гетлиф поднял на меня  глаза.  С  фирмой  "Говард  и  Хейзлхерст"  была
связана судьба его жены, и я знал эту  печальную  историю.  Услышав  слова
Кристла, Гетлиф грустно улыбнулся мне.
   А губы Найтингейла искривила ехидная ухмылка.
   - Сэр рыцарь бизнеса, - сказал он.
   - Не вижу в этом ничего плохого, - огрызнулся Кристл.
   - Я тоже, - послышался энергичный голос Пилброу с дальнего конца стола.
- Бизнес меня не интересует, но  мне  совершенно  непонятно,  почему  люди
подсмеиваются над титулованными  дельцами.  А  как  иначе  можно  получить
титул? Вспомните леди Мюриэл. Ведь ее предки Бевиллы были просто  крупными
дельцами елизаветинских времен.  Вот  бы  ей  это  сказать!  -  Он  весело
расхохотался, а потом снова рассыпал торопливую  скороговорку,  обращенную
на этот раз к Винслоу. - Беда наших предков, Годфри, не  в  том,  что  они
были дельцами, а в том, что им не хватало размаха. Размахнись они  пошире,
нас неминуемо титуловали бы сейчас лордами. Мне порой  до  смерти  обидно,
что у меня нет титула. Особенно, когда  я  посылаю  заказ  в  магазин  или
слушаю бредни титулованных снобов о политике. Да, я с  удовольствием  стал
бы красным лордом!
   - Разумеется,  -  продолжал  он,  разматывая  ниточку  своих  случайных
ассоциаций, - снобизм - главная беда англичан. Куда более  серьезная,  чем
все другие пороки, в которых обвиняют нас иностранцы.  -  Он  говорил  так
быстро, что многие его слова  было  совершенно  невозможно  разобрать.  Но
цитату из Хевлока Эллиса - насчет "le  vice  anglaise"  [английский  порок
(франц.)] - я все же расслышал.
   Он очень обрадовался, что вспомнил эту фразу, а  успокоившись,  объявил
Гетлифу:
   - Я, между прочим, тоже пригласил на праздник интересного гостя.
   - Кого же, Юстас?
   Пилброу назвал имя довольно известного французского  писателя  и  гордо
оглядел сидящих за столом наставников.
   В нашем колледже плохо знали современную мировую  литературу,  и  почти
никто не понял, о ком идет речь. Однако, чтобы не  огорчить  Пилброу,  все
дружно выразили ему свое одобрение.  Все,  кроме  Кристла  и  Найтингейла.
Кристл разозлился из-за сэра Хораса: он  всегда  стремился  к  абсолютному
успеху и  ревниво  оберегал  своих  кумиров,  а  тут  мало  того,  что  на
достоинство его гостя сначала посягнул Найтингейл,  но  потом  с  ним  еще
сравнили какого-то не слишком знаменитого, да еще  и  неизвестного  самому
Кристлу  француза.  Его  очень  раздосадовало  и   мое   горячее   желание
познакомиться с этим серьезнейшим, как я сказал Юстасу, писателем.
   А Найтингейл просто ненавидел Пилброу - хотя  ненавидеть  этого  милого
старика было, по-моему, совершенно невозможно. Он  завидовал  его  веселой
непринужденности и широким знакомствам в среде европейской  интеллигенции.
Он решительно ничего не знал об его друзьях, но испытывал  ненависть  и  к
ним. Когда Пилброу назвал имя своего гостя, Найтингейл только усмехнулся.
   Все остальные искренне симпатизировали Пилброу. Даже Винслоу сказал без
обычного ехидства:
   - Я весьма далек от всей этой новейшей  гуманитарии,  Юстас,  но  я  не
прочь пообщаться с вашим гением. На моем родном языке, разумеется.
   - Посадить его рядом с вами, Годфри?
   - Вы очень любезны, Юстас. Очень.
   Пилброу просиял. Даже самые молодые  из  нас  называли  его  просто  по
имени. Другого такого человека в колледже не было. Он и правда походил  на
красного лорда. Многие европейцы так о нем и думали, хотя на самом-то деле
его отец, директор привилегированной  средней  школы,  не  оставил  ему  в
наследство ни титулов, ни настоящего  богатства.  Чудак,  тонкий  ценитель
искусства и дилетант с широчайшим кругом  интересов,  он  подолгу  жил  за
границей, но был истинным британцем из  высших  слоев  среднего  сословия,
британцем до мозга костей - тепличным растением спокойного  девятнадцатого
века. Мировая война ничуть  не  поколебала  его  мягкой,  но  неистребимой
уверенности в праве каждого человека жить там, где ему хочется, и так, как
ему нравится.
   Если его и мучила порой тоска, то он мастерски  умел  ее  подавлять.  В
отличие от большинства  стариков  он  почти  не  говорил  о  прошлом.  Его
академической специальностью была литература римлян, а  лучшей  работой  -
книга о Петронии, его любимом римском писателе, написанная, как,  впрочем,
и все другие, живым, ясным, вразумительным языком, удивительно не  похожим
на его восторженно бессвязную устную речь.  Но  он  не  любил  говорить  о
римской литературе. Гораздо вдохновенней рассказывал он про  какого-нибудь
только что открытого им гениального европейца, который, по его  уверениям,
должен был стать через несколько лет величайшим писателем.
   Он колесил по Европе, самозабвенно отыскивая новые таланты. Одно из его
чудачеств было особенно хорошо  известно:  он  никогда  не  надевал  фрак,
отправляясь на званый обед в странах с тоталитарным режимом, - а потом, за
обедом, всем и каждому объяснял, почему он так поступает.  Ему  невозможно
было растолковать,  что  он  ведет  себя  по  нынешним  временам  чересчур
независимо, а его почтенный возраст и положение, его широкая известность в
академических,  художественных  и   великосветских   кругах   почти   всех
европейских стран только доставляли британским дипломатам массу хлопот. Не
меньше хлопот приносила им и другая его привычка:  он  часто  приглашал  в
Англию неугодных своим властям европейских писателей и тратил на них почти
все свои деньги. Он был готов пригласить к себе любого человека,  которого
порекомендовал ему кто-нибудь из его друзей. "Дружеские связи - вот основа
жизни", - радостно говаривал он. И тут же добавлял:  "Дружеские  связи  ко
многому обязывают, особенно связи с хорошенькими женщинами, но зато многим
и одаривают - если перерастают в любовные".
   Он был холостяком, но одиночество ничуть не  угнетало  его.  А  если  и
угнетало, то он умело скрывал это от своих знакомых. На людях он вел  себя
как семидесятичетырехлетний enfant terrible [несносный ребенок  (франц.)].
И этот совершенно неукротимый старик, который, впрочем, никому не  казался
стариком,  постоянно  помогающий  другим,   заботился   только   о   своих
собственных радостях - вот что меня восхищало в нем больше всего.
   Кристл опять заговорил о празднике:
   - Есть одно обстоятельство, про которое мы не должны  забывать.  Я  уже
предупредил моего гостя. Не знаю, что думают об этом другие, а я уверен  -
нельзя устраивать праздник, когда рядом, в Резиденции,  не  догадываясь  о
своей судьбе, умирает наш ректор. И вместе с том у нас нет выхода.  Потому
что, если мы отменим праздник, ректор поймет, в  чем  дело.  Но  если  ему
скажут правду перед праздником - хотя бы всего лишь за час  до  начала,  -
нам придется его отменить. Надеюсь, среди нас нет глупцов,  которые  этого
не понимают?
   - Надо думать, что нет, - сказал Винслоу. - И это очень приятно, однако
до чрезвычайности странно... вы согласны со мной, декан?
   Он сказал это со  свойственной  ему  язвительной  вежливостью  и  очень
удивился грубому ответу Кристла. Он не понимал,  и  не  понял  даже  после
резкой отповеди Кристла, что тот-то говорил вполне  искренне,  с  глубоким
чувством, и его оскорбила ядовитая шутка Винслоу. Казначей в свою  очередь
стал еще язвительней, и в их перепалку тут же ввязался Найтингейл.
   Льюк, по-всегдашнему  наблюдательный  и  сдержанный,  молча  следил  за
разгорающейся ссорой.
   Никому из нас не пришло в голову посидеть после обеда  в  профессорской
за бутылкой вина.  Пилброу  сразу  же  отправился  к  кому-то  в  гости  -
художественная интеллигенция  Кембриджа  вот  уже  больше  пятидесяти  лет
считала, что без него, если он был в Англии, не могло состояться ни  одной
вечеринки, - а мы были слишком  взвинчены,  чтобы  провести  хотя  бы  еще
полчаса за одним столом. Винслоу, буркнув свое  традиционное  "доброй  вам
ночи",  неторопливо  двинулся  к  выходу,  держа  в  руке  университетскую
шапочку, которую он, единственный из нас, всегда педантично надевал, идя в
профессорскую. Потом распрощался я и, сразу вслед за мной, Гетлиф.
   Он заговорил, едва мы переступили порог моей гостиной:
   - Послушай, меня очень тревожат ваши разговоры про Джего.
   - Почему?
   - Да потому, что это идиотизм! Он не может быть ректором. Я  просто  не
понимаю - о чем ты думаешь!
   Мы стояли посреди комнаты. На лбу у Фрэнсиса, как и  всегда,  когда  он
злился, вздулась вена. Загар придавал ему цветущий вид,  но,  всмотревшись
внимательней, я  заметил,  что  он  очень  утомлен:  под  глазами  у  него
явственно обозначились нездоровые темные мешки. Вот уже несколько  месяцев
он работал, что называется, за двоих: изучал по своей собственной  научной
программе природу ионосферы  и  выполнял  секретное  задание  Министерства
авиации. Тайна сохранялась очень строго, и мы узнали о подробностях только
через  три  года,  а  тогда  он  скупо  объяснял   нам,   что   занимается
теоретическими  основами  радиолокации.  Его  усталость  усиливало   бремя
ответственности и  грустная  разочарованность.  Незадолго  перед  этим  он
закончил серьезную работу, но она не получила того признания,  на  которое
он рассчитывал, и его положение в  научном  мире  было  сейчас  далеко  не
блестящим. Его опередили даже некоторые совсем молодые физики, и ему  было
тяжело это сознавать.
   Он с головой ушел в новую  работу,  но  первые  результаты  не  слишком
радовали его. А подступающие выборы ректора но сулили  ему  ничего,  кроме
лишних хлопот. Он не  хотел  думать  про  выборы,  его  целиком  поглощали
проблемы  противовоздушной  обороны,  тем  более  что  он   сомневался   в
правильности своих новых идей, касающихся распространения  радиоволн.  Так
что предвыборная  борьба  вызывала  в  нем  только  глухое  раздражение  и
тоскливое недовольство.
   Мы познакомились десять лет назад и очень быстро сделались приятелями -
не близкими друзьями, а именно приятелями: нас сблизило взаимное  уважение
и доверие. Нам обоим недавно перевалило за тридцать -  ему  было  тридцать
четыре года, а мне тридцать два, - у нас были сходные  взгляды  и  похожие
судьбы. Он рекомендовал меня Совету колледжа, когда мне вконец  опротивела
жестокая конкурентная борьба в Коллегии адвокатов, и за те три года, что я
проработал в Кембридже,  мы  неизменно  поддерживали  друг  друга,  всегда
оказываясь единомышленниками во всех  серьезных  вопросах,  так  что  наше
взаимное доверие постоянно укреплялось. Но сегодня - в  первый  раз  -  мы
никак не могли договориться.
   - Я просто не понимаю, о чем ты думаешь! - воскликнул Фрэнсис.
   - Он будет неплохим ректором, - сказал я.
   - Чепуха. Идиотская чепуха! Объясни мне - что он сделал серьезного?
   Ответить на его вопрос было не  так-то  просто.  Джего,  специалист  по
английской словесности, опубликовал несколько работ о сочинениях  пуритан,
обосновавшихся в Новой Англии. Все  его  работы  отличались  добротностью,
особо можно было  отметить  статьи  об  Уильяме  Брэдфорде...  но  мне  не
хотелось кривить душой, разговаривая с Фрэнсисом.
   - Что ж, я согласен - он отнюдь не выдающийся ученый.
   - Ректор колледжа должен быть выдающимся ученым.
   - Это желательно, Фрэнсис, но не это самое главное. Не будь педантом.
   - Ну так скажи мне - что он сделал серьезного? Он никакой не ученый,  и
его нельзя выбирать в ректоры.
   - Он человек, Фрэнсис, превосходный человек, а это гораздо  важней  для
руководителя, чем ученые заслуги.
   - Он пустышка...
   В тоне Гетлифа ощущалась резкая враждебность, я старался  сдерживаться,
но понимал, что мои возражения тоже звучат не слишком дружелюбно.
   - Дальтоника не порадуешь рассказом про радугу, - сказал я. - Ты мог бы
поверить мне...
   - Что тебя радуют некоторые человеческие качества, - докончил  за  меня
Гетлиф. - А я сейчас не могу думать о твоих радостях - мне  нужно  выбрать
достойного ректора.
   - Если тебе кажется, что для выборов ректора не нужен здравый смысл, то
ты жестоко ошибаешься.
   Гетлиф, широко и стремительно шагая, прошелся по гостиной - три шага  к
камину и три обратно; звук его шагов резко взломал воцарившуюся в  комнате
тишину.
   -  Послушай,  -  проговорил  он,  -  ты  взял  на   себя   какие-нибудь
обязательства?
   - Самые определенные.
   - Идиотская безответственность. Ты же всегда был разумным человеком.  А
это просто сумасшествие какое-то.
   - Да, я взял на себя совершенно определенные обязательства, -  повторил
я. - Но мне было бы вовсе не трудно отказаться от них - если б  я  увидел,
что это разумно. Но это же неразумно. На мой  взгляд,  Джего  справится  с
обязанностями ректора лучше, чем кто-нибудь другой.
   - А ты не подумал о том, что он безмозглый  консерватор?  Ну  можно  ли
сейчас выбирать в ректоры ничего не понимающего консерватора -  тем  более
если в колледже есть люди широких взглядов?
   - Меня вовсе не радует его консерватизм...
   - Однако ты все-таки собираешься его поддерживать.
   - Для ректора колледжа консерватизм не такое уж большое зло.
   -  Консерватизм  всегда  зло,  особенно  если  им  заражен  влиятельный
человек. И ты сам это прекрасно знаешь. Мир стал таким  неустойчивым,  что
любая мелочь имеет теперь  огромнейшее  значение.  Одуревшие  от  чванства
консерваторы думают, что они ведут себя основательно и благоразумно.  А  я
уверен - их благоразумная основательность чревата бесповоротным  союзом  с
фашистами или войной, в которой нас  могут  так  расколотить,  что  только
мокрое место останется.
   В словах Фрэнсиса звучала тяжкая, застарелая злость. Он был радикалом -
как и многие ученые его поколения. Они понимали, что  через  два-три  года
именно им придется взять на себя всю  полноту  ответственности  за  судьбу
страны.  Фрэнсиса  одолевала  такая  тяжелая  усталость,  что  мне   вдруг
расхотелось ему возражать.
   - Разумеется, ты прав, Фрэнсис, - проговорил  я.  -  Мне  кажется,  что
Джего будет достойным ректором, но мои убеждения ничуть не изменились.
   Он улыбнулся, и морщинки-лучики,  разбежавшиеся  на  мгновение  по  его
лицу, смягчили его суровую угрюмость; но улыбка сразу же угасла.
   - Ну хорошо, а ты-то кого предлагаешь? - спросил я.
   - Как будто ты не знаешь! Кроуфорда, конечно.
   - Вот уж кто действительно пустой человек! Самонадеянный. Ограниченный.
Неумный...
   - Он серьезный ученый. И это еще скромно сказано - серьезный.
   Другого мнения о Кроуфорде я никогда и  не  слышал.  Кое-кто  утверждал
даже, что он один из лучших современных биологов.
   - У него передовые взгляды. И он не боится их высказывать, -  продолжал
между тем Гетлиф.
   - Он тошнотворно самодоволен...
   - Ученые его ранга редко придерживаются радикальных взглядов. А ведь  к
их высказываниям очень внимательно прислушиваются. Как же  ты  не  видишь,
что ректор-радикал принесет обществу огромную пользу?
   - Возможно, - согласился я. Мы немного поостыли и начали  слушать  друг
друга. - Вполне возможно. Но подумай, принесет ли он пользу колледжу?
   Немного помолчав, я добавил:
   - Он совершенно бесчувственный человек. У него рыбья  кровь.  И  ни  на
грош воображения.
   - А Джего, значит, не такой?
   - Как человек, он полная противоположность Кроуфорду.
   - Ну, идеальных людей не бывает, - сказал Гетлиф.
   Я спросил:
   - Так, по-твоему, кандидатуру Кроуфорда тоже выдвинут?
   - Обязательно - если мое мнение что-нибудь значит, - ответил Гетлиф.
   - А с Винслоу ты разговаривал?
   - Пока нет. Но я уверен  -  он  поддержит  Кроуфорда.  Деваться-то  ему
некуда.
   Правильно,  подумал  я.  Винслоу  неопределенно  толковал   о   поисках
руководителя на стороне - и нарочито не называл никаких  имен.  Значит,  в
глубине души он все же надеется, что ему тоже предложат баллотироваться на
этот пост, - надеется, хотя прекрасно знает, как его не любят, и,  конечно
же, помнит, что в прошлый раз ему тоже никто не предложил  выставить  свою
кандидатуру. Да, деваться ему некуда, он должен поддержать Кроуфорда.
   - Других серьезных претендентов нет, - сказал Гетлиф. И тотчас  спросил
- резко, настойчиво: - Так за кого ты будешь голосовать?
   Мне очень не хотелось с ним ссориться. И все же,  немного  помолчав,  я
ответил:
   - К сожалению, Кроуфорд для меня пустое место.  Я  понимаю,  о  чем  ты
толкуешь. Но считаю, что ректор прежде  всего  должен  быть  человеком.  А
поэтому буду голосовать за Джего.
   Лицо Гетлифа вспыхнуло, на лбу явственней обозначилась вена.
   - Чудовищная безответственность, - проговорил он. -  Чтобы  не  сказать
больше.
   - Будем считать, что мы не сошлись во мнениях. - Я с  трудом  удержался
от тех резких слов, которые вертелись у меня на языке.
   - Хоть убей, не понимаю, зачем ты так  поспешил,  -  сказал  Гетлиф.  -
По-моему, у меня было право надеяться, что ты со мной посоветуешься.
   - Если б ты не уехал, я бы непременно с тобой посоветовался.
   - С другими-то ты наверняка это обсуждал.
   - Конечно.
   - Да, трудно мне теперь будет считать тебя надежным человеком...
   - Прекрати, Фрэнсис, - сказал я. -  У  меня  ведь  тоже  может  лопнуть
терпение...
   - Значит, ты намерен и дальше поддерживать этот идиотизм? - рявкнул он.
   - Разумеется.
   - Ну так обещаю тебе - я приложу все силы, чтобы у вас ничего не вышло!


   У главного входа громоздились горы чемоданов, во двориках перекликались
звонкие молодые голоса, тяжело нагруженные тележки привратников гремели  и
грохотали по каменным плитам. В трапезной все лавки у столов были  заняты,
шум прекращался только во время молитвы, и весь вечер на  лестницах,  куда
выходили комнаты студентов, слышались торопливые шаги. Гомон  во  двориках
затих только к ночи; выгнанные голодом крысы возвращались после каникул на
обжитые места - в кухне  снова  появились  запасы  продуктов.  Официальное
собрание членов Совета было назначено на следующий  понедельник  -  первый
понедельник учебного триместра.
   Собрание,  как  обычно,  начиналось  в  половине  пятого  пополудни,  и
понедельник  был  традиционным  днем  собрании,   которые   неукоснительно
проводились каждые две недели; в четыре часа, тоже как  обычно,  прозвенел
колокол, и я, торопливо отыскивая мантию, ясно представил себе спешащих  к
профессорской  коллег  -  Браун  спускался  по  лестнице  своей  служебной
квартиры, Гетлиф и Кристл, свернув  с  улицы  Сиднея,  входили  в  главные
ворота  колледжа,  легко   шагал   через   внутренние   дворики   Джего...
Профессорская  ничуть  не  походила  сегодня   на   уютную   комнату   для
послеобеденного десерта: вливавшийся сквозь окна с  незадернутыми  шторами
серовато-холодный свет  зимних  сумерек  подчеркивал  яркую  желтизну  уже
включенных  электрических  ламп,  стол,  накрытый  плотной  бумагой,  сиял
сурово-официальной белизной, вместо бокалов  на  нем  стояла  чернильница,
лежали карандаши и  ручки,  возвышались  стопки  промокательной  и  писчей
бумаги.
   Профессорская  казалась  непривычно  большой  и  вместе  с  тем   тесно
заставленной, потому что в дни собраний сюда вносили еще один стол  -  для
чая. К чаю обыкновенно  подавалась  обильная  закуска:  на  дополнительном
столе, кроме серебряных чайников и кувшинов для воды, стояли  тарелочки  с
маслом и блюда с хлебом - белым,  серым,  обдирным,  изюмным  и  коричным,
красовался заранее нарезанный гигантский фирменный торт  нашего  колледжа,
виднелись тарелки с пирожками, пирожными и горячими кексами, которые  были
прикрыты массивными серебряными крышками. В четыре часа, за тридцать минут
до  собрания,  колокол  сзывал  к  чаю,  поэтому-то  мы   и   являлись   в
профессорскую без опозданий.
   Старый Гей пришел в тот день раньше всех и, пододвинув к чайному  столу
стул, с аппетитом уписывал все, до чего мог дотянуться; остальные пили чай
стоя, взяв со стола пирожок, ломтик торта или кекс.
   - Как поживаете, Кристл? - весело спросил Гей, оторвавшись на мгновение
от еды. - Вы пробовали пирожки с начинкой из лимонного варенья?
   - Пробовал, благодарю вас, - ответил Кристл.
   - Примите мои поздравления! - воскликнул Гей.
   Через несколько секунд он опять поднял голову.
   - А! Рад видеть вас, Калверт! Я думал, вы уже уехали.  Попробуйте  этот
замечательный кекс.
   - Спасибо, он, пожалуй, слишком велик для меня, - сказал Рой.
   -  Я  должен  принести   свои   поздравления   эконому!   Примите   мои
поздравления, Винслоу, чай сегодня выше всяких похвал.
   - Дорогой профессор, - отозвался Винслоу, - эконом из меня в свое время
получился весьма посредственный, и я нахожу себе оправдание только в  том,
что это время кануло в прошлое четверть века назад.
   - Ну так передайте мои поздравления  новому  эконому,  -  нисколько  не
смутившись, поручил ему Гей и взял с тарелочки шоколадный эклер. - Скажите
ему от моего имени, что он замечательный эконом.
   Мы стояли вокруг стола, пили чай и закусывали; в профессорской не  было
одного только  Кроуфорда;  до  меня  со  всех  сторон  доносились  обрывки
приглушенных разговоров. Браун перемолвился о чем-то  с  Кристлом,  и  тот
подошел  к  заместителю  ректора  Деспард-Смиту,  который  важно,   но   с
недоумением слушал Роя Калверта. Кристл потянул Деспарда за рукав мантии и
отвел его к окну; хрипловатый шепот Кристла  тонул  в  общем  разноголосом
гомоне, и я слышал лишь отдельные слова: "...ректор... только  объявить...
не следует обсуждать... думают, что это было бы неуместно..." Как и всегда
перед  обсуждением  важного   события,   профессорскую   наполняли   глухо
шелестящие шепотки.
   Пробило  половину  пятого.  Деспард-Смит,   по-обычному   торжественно,
сказал: "Время начинать", и мы принялись рассаживаться  вокруг  стола  для
совещаний  в  порядке  старшинства  -  по  левую  и  по  правую  руку   от
председателя. Председательское место  занял  Деспард,  и  слева  от  него,
вкруговую по часовой стрелке, должны были сесть Пилброу, Кроуфорд (который
все еще не пришел), Браун, Найтингейл, я, Льюк, Калверт,  Гетлиф,  Кристл,
Джего, Винслоу и Ген.
   Этот освященный традицией порядок  привел  у  нас  к  тому,  что  самым
яростным противникам приходилось сидеть бок о бок друг с другом:  Джего  с
Винслоу, Кроуфорду с Брауном, Найтингейлу со мной.
   Деспард-Смит  оглядел  собравшихся,  дожидаясь  тишины.   Его   мрачное
морщинистое лицо над стоячим воротником  мантии  казалось  землисто-серым.
Ему было семьдесят лет, и только он один из наставников  был  рукоположен,
хотя никогда не брал на себя прихода, - он жил в колледже с тех самых пор,
как пятьдесят один год назад поступил в университет.  Кончая  курс,  он  с
отличием сдал отмененные теперь выпускные экзамены по математике, и  сразу
же, как тогда нередко делалось, был кооптирован в Совет  колледжа.  Однако
математику он вскоре забросил и с тридцати до  шестидесяти  лет  бессменно
проработал  казначеем.  Скаредный  и   расчетливый,   словно   французский
крестьянин, он сэкономил колледжу немало денег - всякий раз,  когда  перед
Советом вставал  вопрос  о  непредвиденных  расходах,  он  предрекал,  что
колледж неминуемо обанкротится. Самые избитые и банальные фразы звучали  у
него торжественно и веско. Он считал, что наделен тонким чувством юмора, и
Рой Калверт, играя на его самоуверенности,  не  уставал  подтрунивать  над
ним.
   Ректор  имел  право  назначать  себе  заместителя  без  обсуждения  его
кандидатуры на Совете, и в декабре,  когда  Ройс  заболел,  он  официально
назначил своим заместителем Деспард-Смита - за тридцать лет,  которые  тот
проработал казначеем, все пожилые члены  Совета,  и  Ройс,  видимо,  тоже,
привыкли считать его главной фигурой в колледже.
   - Итак, п-первый п-пункт п-повестки дня... - слегка заикаясь  и  словно
бы удваивая первый звук в опорных словах, проговорил Деспард: эта  манера,
как он думал, придавала его речам дополнительную весомость.
   Всем хотелось обсудить в первую очередь вопрос о ректорстве, а  кое-кто
просто не мог думать ни о чем другом; однако нам  и  в  голову  не  пришло
нарушить традиционный порядок. Устав  строго  регламентировал  очередность
вопросов на собраниях - сначала дела колледжского прихода, потом  финансы.
И вот мы покорно, но  совершенно  равнодушно  пустились  в  рассуждения  о
кандидатуре священника. Он получал от колледжа триста двадцать пять фунтов
в  год  и  просторный  дом,  за  который  ему  не  надо  было  платить.  В
восемнадцатом столетии - а с тех пор оплата этой должности не изменилась -
триста двадцать пять фунтов были большими деньгами, и тогда члены  Совета,
все как один клирики, наперебой добивались места  приходского  священника.
Но в двадцатом веке мало кому хотелось брать на себя приход.  Деспард-Смит
предлагал поручить эту должность какому-то своему сверстнику; Рой  Калверт
выдвигал кандидатуру своего молодого приятеля - католика.
   Совет считал, что кандидат Деспарда немного староват, и вместе с тем  о
приятеле Роя никто не желал даже думать, хотя Рой заводил о  нем  речь  на
каждом собрании. Рой решительно не чувствовал настроений  Совета:  ему  не
хватало, если  так  можно  выразиться,  "дубоватости";  он  вполне  здраво
беседовал с любым членом Совета tete-a-tete, но когда они  собирались  все
вместе, он совершенно переставал их понимать. Однако тут Рою не помогло бы
даже искусное мастерство Брауна. Как только Рой  Калверт  заговаривал  про
своего приятеля, Джего, велеречивый агностик, мгновенно вспоминал о  своем
ирландском протестантстве, а вслед за ним и  все  наши  неверующие  ученые
превращались в фанатичных англиканцев.
   Ничего  нового  не  произошло  и  на  этот  раз.  Совет  отклонил   обе
кандидатуры.
   Когда обсуждение первого пункта заканчивалось,  вошел  Кроуфорд  и  без
лишнего шума, однако нисколько не тушуясь, занял свое место. У  него  была
уверенная, хотя довольно тяжелая походка слегка  ожиревшего,  но  все  еще
сильного человека.
   - Прошу прощения, господин председатель, - сказал он. - Я  предупреждал
вас, что мне придется задержаться на факультетском совещании.
   Деспард-Смит, со своей всегдашней угрюмо-торжественной  миной,  кратко,
но  точно  пересказал  ему  доводы  выступавших:  "собрание,  как  это  ни
прискорбно,  постановило  отклонить  обе  кандидатуры  и  оставить  вопрос
открытым", -  но,  может  быть,  у  доктора  Кроуфорда  есть  какие-нибудь
конструктивные предложения?
   - Нет, господин председатель, мне нечего предложить, - мягким басом,  с
чуть заметным  шотландским  акцентом,  ответил  Кроуфорд.  Он  всегда  был
уверен, что к его словам прислушиваются, и без труда завладевал  вниманием
собеседников. На его округлом бесстрастном лице с мелкими  чертами  тускло
мерцали круглые немигающие глаза. Он довольно коротко стригся, и, хотя ему
уже исполнилось пятьдесят шесть лет,  его  прямые,  ничуть  не  поредевшие
черные   волосы   глянцевито   блестели.   Обращаясь   к   Деспарду,    он
равнодушно-вежливо улыбнулся ему.
   Финансовые дела заняли немного времени. Совет  решил  продать  один  из
когда-то пожертвованных  колледжу  земельных  участков  за  сумму,  равную
двадцатилетней ренте; колледж владел самой разной  недвижимостью,  которую
жертвовали ему вот уже пятьсот лет на  самых  разных  условиях;  некоторые
давние дары, сохранившие, в силу юридических особенностей  передачи,  свою
первоначальную денежную стоимость, зачастую  превращались  со  временем  в
бессмысленную обузу; а об исторической или  антикварной  ценности  древних
пожертвований Совет колледжа никогда не задумывался.
   - Что  ж,  если  ни  у  кого  нет  дополнений,  -  почти  с  угрожающей
торжественностью  проговорил  Деспард-Смит,  -  значит,  пора  перейти   к
следующему  -  и  самому  важному  на  сегодня  -  делу.  Едва  ли   можно
преувеличить серьезнейшие последствия того, что я должен вам сообщить.
   Он сурово оглядел всех сидящих за столом. Льюк, как  раз  дописавший  в
это время последнюю фразу протокола, шепнул что-то Калверту. Под  взглядом
Деспарда он смущенно покраснел и умолк; комнату затопила глубокая тишина.
   Деспард-Смит откашлялся.
   - В какой-то степени вы уже, наверно, подготовлены к тому  трагическому
сообщению, которое я должен сделать. Когда ректор назначил меня два месяца
назад своим заместителем, я был уверен, что в этом триместре он уже  снова
возьмет бразды правления в свои руки.  Я  не  мог  себе  представить,  что
именно мне придется сообщить вам новость, мрачнее которой я не  слышал  за
все время моей работы в колледже. - Деспард помолчал. -  Мне  сообщили,  -
заговорил он снова, - и сообщили со всей достоверностью, что  дни  ректора
с-сочтены.
   Он опять замолчал и после паузы добавил:
   - Как вы понимаете, я решительно  не  знаю,  есть  ли  у  нас  хотя  бы
м-малейшие основания надеяться на ошибку врачей.
   Кроуфорд спросил:
   - Могу ли я сделать заявление, господин председатель?
   - Пожалуйста, доктор Кроуфорд.
   - Я хочу предупредить вас, господа, - не как член Совета, а как  медик,
- что на благополучный исход тут рассчитывать не приходится, -  словно  бы
не  замечая  устремленных  на  него   взглядов,   совершенно   бесстрастно
проговорил Кроуфорд и сел. Глаза Джего вспыхнули.
   - Значит, вы п-подтверждаете, доктор Кроуфорд, что дни ректора сочтены?
- спросил его Деспард.
   - К сожалению, это неоспоримо, - ответил  Кроуфорд.  Он  был  физиолог,
особенно широко были известны его  работы  о  структуре  головного  мозга.
Глядя на его короткие толстые пальцы, я порой с трудом верил, что он,  как
мне говорили, искуснейший и талантливый экспериментатор.
   - Итак, свидетельство доктора  Кроуфорда  не  оставляет  нам  н-никакой
надежды, - сказал Деспард-Смит.
   - И вот еще что я должен добавить, -  проговорил  Кроуфорд.  -  Это  не
может тянуться долго. К  концу  пасхального  триместра  колледж,  по  всей
вероятности, останется без руководителя.
   - Что ж, спасибо, доктор Кроуфорд, теперь  мы  знаем  самое  худшее,  -
сказал Деспард-Смит.
   - Я посчитал своим долгом  сообщить  коллегам  все,  что  известно  мне
самому.
   Фактически ничего нового он не сказал, но, благодаря его  непоколебимой
уверенности, мрачно торжественной манере  Деспарда  и  строго  официальной
обстановке  собрания,  вокруг  стола,  словно   по   электрической   цепи,
прокатилась волна гнетущей напряженности.
   Сколько-то времени все молчали, потом Винслоу сказал:
   - Свидетельство доктора Кроуфорда четко определило наше  будущее.  И  я
так понимаю, что теперь нам, с вашего разрешения,  господин  председатель,
надобно обсудить вопрос о приближающихся выборах.
   - А я решительно не понимаю, о чем вы толкуете, - мгновенно откликнулся
Кристл.
   - Мне кажется, что я выразился достаточно ясно, - сказал Винслоу.
   - А я вот не понял, -  повторил  Кристл.  Этой  техникой  -  упорно  не
понимать, о чем толкует собеседник,  -  Кристл  постоянно  пользовался  на
собраниях. - По-моему, нам надо освежить в  памяти  тот  пункт  Устава,  в
котором говорится о выборах ректора.
   - Может быть, вы зачитаете нам этот  пункт,  господин  председатель?  -
предложил Деспарду Браун.
   - Я готов выполнить л-любую волю собрания.
   - Да зачем нам понапрасну терять время? - спросил Гетлиф.
   - А я требую, чтобы Устав был прочитан, - уперся Кристл.
   Винслоу и Кроуфорд переглянулись, но Деспард уже открыл  лежащий  перед
ним Устав и начал читать - слегка нараспев и немного в нос:
   - "Удостоверившись, что должность ректора  освободилась,  старший  член
Сонета должен но позже чем через  сорок  восемь  часов  провести  собрание
Совета.  При  отсутствии  вышеназванного  члена  Совета  или  если  он  по
каким-либо иным причинам  не  может  выполнить  свой  долг,  его  замещает
следующий по старшинству член Совета и  т.д.  Собрав  в  надлежащее  время
Совет,  старший  его  член  обязан   объявить,   что   должность   ректора
освободилась, а также проследить за тем, чтобы  официально  заверенное  им
объявление об этом факте было вывешено на всеобщее обозрение при  входе  в
храм колледжа не позднее полуночи дня собрания; в объявлении  должна  быть
указана точная дата выборов нового ректора, в соответствии с предписаниями
настоящего Устава. В соответствии  с  этими  предписаниями  выборы  должны
состояться в десять часов утра на пятнадцатый  день  после  дня  собрания,
если должность ректора освободилась во время учебного  триместра,  или  на
тридцатый день после дня собрания, если должность ректора освободилась  во
время каникул".
   Как только Деспард-Смит замолчал, раздался звонкий голос Гея:
   - Так-так. Очень интересный документ. Очень замечательный.  Удивительно
точный.
   - Вот про это-то я и  говорил,  -  заметил  Кристл.  -  Пока  должность
ректора не освободилась, мы не имеем права начинать официальную подготовку
к выборам. Вопрос автоматически снимается. Предлагаю перейти к  следующему
вопросу.
   - Кому нужен этот формализм? - зло спросил Винслоу. - Раньше  я  что-то
не замечал у нашего декана такой тяги к соблюдению всех формальностей...
   - Да совершенно же очевидно, что этот вопрос надо  обсудить,  -  сказал
Фрэнсис Гетлиф.
   - Я уверен, господин  председатель,  -  с  открытой  и  мягкой  улыбкой
проговорил Браун, - что декан именно это и  имел  в  виду.  Насколько  мне
известно, декан надеется - да и все мы, я думаю, тоже, - что  нам  удастся
глубоко  и  всесторонне  обсудить  этот  вопрос,   чтобы   выяснить   волю
большинства. А суть разногласий действительно чисто формальная - должны ли
мы обсуждать это в частном, так сказать, порядке или официально.
   - Правда, для тех, кто не умеет столь мастерски смягчать разногласия, -
с ядовитейшей и злобной улыбкой сказал Винслоу, - их суть выглядит гораздо
резче:  будем  ли  мы  разговаривать  в  открытую  или  немедленно  начнем
шептаться по закоулкам и плести интриги.
   - Теперь уже не как медик, а как член Совета, - вставил Кроуфорд,  -  я
утверждаю: будет очень глупо, если мы не используем  оставшиеся  несколько
месяцев для подготовки к выборам.
   - С этим-то все, по-моему, согласны, - сказал  я.  -  Нам  просто  надо
решить, уместно ли обсуждать будущие выборы на официальных собраниях.
   - Тайные шепотки - против открытых переговоров, - определил Винслоу,  и
губы Найтингейла искривила ухмылка.
   Деспард-Смит явно не знал, как поступить.
   - В моей долголетней практике не было подобного случая, - признался он.
   И тут вдруг заговорил Пилброу - очень быстро и необыкновенно горячо:
   - Неужели вы не понимаете... да как же можно обсуждать  на  официальных
собраниях выборы нового ректора...  Когда  председатель...  когда  ректор,
который должен на них председательствовать, в это время умирает!.. В жизни
не видел такой бесчувственности!
   Сначала он никак не мог сформулировать свою мысль, но  в  конце  концов
это ему удалось. Однако все давно уже привыкли не обращать внимания на его
слова; не успел он замолчать, как заговорили одновременно Кристл и  Браун,
а их голоса перекрыл в свою очередь голос Джего -  напористый  и  сильный,
хотя довольно глухой; он звучал резковато и немного как  бы  гортанно.  Но
когда Джего хотел  сказать  что-нибудь  важное,  он  умел  заставить  себя
слушать. Я заметил в его не прикрытых очками глазах -  очки  он  держал  в
руке - необычайную для него твердость.
   - Я уверен, - проговорил он, - что мы сейчас услышали  решающее  слово.
Господин Пилброу - не в первый уже раз  -  продемонстрировал  нам  чувства
истинно  благородного  человека.  Господин  председатель,  ректор   нашего
колледжа, который сейчас  болен,  поручил  вам  быть  его  заместителем  и
председательствовать вместо него на собраниях. Мы знаем, что нам предстоит
найти ему замену, хотя  это  вовсе  не  легко.  Так  давайте  сделаем  это
достойно, не оскорбляя ничьих чувств, то есть не на собраниях, которые  он
все еще номинально возглавляет!
   Когда Джего сел, в комнате воцарилась глубокая тишина.
   - Ну вот, больше не о чем и говорить, - подытожил Рой Калверт.
   - Я предлагал перейти к следующему пункту  повестки  еще  десять  минут
назад, - сказал Кристл, с властным превосходством глядя на Деспарда.  -  И
насколько я понял, господин Браун поддержал  меня.  Так  не  пора  ли  нам
проголосовать? Я готов дожидаться этого хоть весь вечер.
   Предложение  Кристла  было  принято  семью  голосами  против   четырех:
Пилброу, Джего, Браун, Кристл, я, Калверт и  Льюк  проголосовали  "за",  а
Винслоу, Кроуфорд, Найтингейл и Гетлиф - "против".
   Ни Деспард, ни Гей не голосовали.


   После  собрания  я  уловил  ядовитую  реплику  Винслоу  о  "возвышенных
джентльменах, которые ловко приспосабливают себе  на  потребу  благородные
чувства".  Размышляя  о  голосовании,  я  решил,  что  оно   походило   на
рекогносцировку перед выборами. Найтингейл поддержал наших  противников  -
только ли из-за своей подозрительности по отношению к  Брауну  и  Кристлу?
Среди сторонников Джего он казался самым ненадежным. Деспард-Смит,  скорее
всего, должен был примкнуть к партии Кроуфорда. А Гей? От него можно  было
ждать чего угодно. Пилброу, видимо, собирался поддержать Джего.  Это  меня
очень порадовало.
   Через два дня колледж обошла записка Винслоу:
   "Всем, кто не склонен голосовать за д-ра Джего, я предлагаю собраться у
меня 22 января с.г. в 2 ч. 30  мин.  пополудни  для  обсуждения  возможной
кандидатуры на должность ректора колледжа. Г.Г.В."
   Винслоу размножил эту записку в конторе казначейства  и  послал  членам
Совета. Она вызвала в колледже много толков.
   - Невозможный человек, - сказал Кристл. - Вечно он  норовит  превратить
колледж в балаган.
   - Похоже, что ближайшие месяцы будут у нас довольно бурными, -  заметил
Браун.
   Джего посетовал:
   - Мне бы попридержать язык - так нет же,  всегда  я  всех  против  себя
восстанавливаю...
   И меня, и Калверта обслуживал Бидвелл, но жил Калверт не  по  соседству
со мной в первом дворике, а в  старинной  башне  между  двумя  внутренними
двориками, над кухней колледжа, так что  окна  его  гостиной  выходили  во
второй дворик - как  раз  туда,  где  располагались  комнаты  Винслоу.  Мы
договорились с Калвертом, что двадцать второго января я приду к нему сразу
после ленча, и, когда я поднялся в его квартиру, он стоял за  конторкой  и
читал какой-то манускрипт; настольная лампа, закрытая опаловым  стеклянным
экраном, освещала конторку мягким рассеянным светом.
   - А я все поглядываю на лестницу Винслоу, - сказал Рой. - Пока никто не
появлялся.
   - Подожди-ка минутку, - добавил он, - я сейчас дочитаю,  тут  говорится
про неизвестного мне мученика.
   Через несколько  минут  он  подошел  к  окну,  и  мы  вместе  принялись
вглядываться в ростепельную январскую мглу. Напротив его  окна  возвышался
поразительно изящный домик со служебными  квартирами  Винслоу,  Кристла  и
Пилброу. Пилброу жил здесь уже пятьдесят лет и говорил, что этот домик  до
сих пор действует на него так же умиротворяюще,  как  и  тогда,  когда  он
увидел его в первый раз.
   Было двадцать пять минут третьего.
   - Пора бы уже появиться нашим врагам, - заметил Рой.
   И сейчас же из первого  дворика  неспешно  вышел  Винслоу.  Он,  как  и
обычно, был без пальто, в черном пиджаке и полосатых брюках  -  пальто  он
надевал только уходя из колледжа.  Его  странно  большие  ступни  тяжко  и
уверенно попирали каменные плиты.
   - Ага, главный враг появился, - сказал Рой. - Ну и глупо  же  он  будет
выглядеть, если никто к нему не придет!
   Роя  томило  нервическое  нетерпение,  но  тревоги  он  не  чувствовал.
Фактически он почти никогда не тревожился - даже зная, что его ждут  самые
неприятные новости, - вместо тревоги или  беспокойства  он  ощущал  только
нетерпеливую возбужденность.  Вот  и  сейчас  ему  не  терпелось  поскорее
узнать, сколько у Джего противников.
   Винслоу скрылся за своей дверью.
   - Да, ядовитый тип, - сказал Рой. - Но мне он все равно нравится. Да  и
тебе, как я замечаю, тоже.
   Деспард-Смит,  в  шляпе  англиканского  священника  и  длинном  пальто,
появился почти сразу же после Винслоу - он вышел из третьего дворика.
   - Этого следовало ожидать, - сказал я.
   - Было бы гораздо хуже, если б он скрыл свои намерения, - заметил Рой.
   Через несколько секунд тем же  путем,  что  шел  Винслоу,  стремительно
прошагал Фрэнсис Гетлиф.
   - Он-то мог бы быть и поумнее, - сказал Рой.
   - У него есть веские причины не поддерживать Джего.
   - А по-моему, он превращается с годами в ограниченного ортодокса.
   Пробило половину третьего. Очень медленно, как бы  нащупывая  подошвами
землю, из первого дворика вышел укутанный с ног  до  головы  Гей,  но  его
красные щеки ярко пылали, а борода казалась ослепительно белой.
   - Господи, и этот туда же! - с досадой вскрикнул я.
   Гею понадобилось несколько  минут,  чтобы  пересечь  дворик;  у  дверей
Винслоу его окликнул вышедший из третьего дворика Найтингейл.
   - Предатель? - не совсем уверенно спросил Рой.
   Они о чем-то поговорили, и Найтингейл,  отрицательно  покачав  головой,
пошел дальше.
   - Нет, как видишь, - ответил я.
   А потом из третьего дворика появился Кроуфорд. Он опаздывал  и  поэтому
шагал довольно быстро, но торопливости в его походке  не  ощущалось.  "Сам
жених!" - присвистнув, воскликнул Рой. Кроуфорд тоже поднялся к Винслоу.
   - Интересно, Винслоу все еще надеется?  -  вслух  подумал  Рой.  -  Как
по-твоему, может он надеяться, что сегодня  ему  предложат  выдвинуть  его
кандидатуру?
   - Иной раз человек на что-то надеется в глубине души, даже когда твердо
знает, что никакой надежды у него нет, - сказал я.
   - Именно, - согласился Рой. - Именно. Тем более что тут можно надеяться
до семидесяти лет. (По  Уставу  ректор  должен  был  уходить  на  покой  в
семьдесят лет.)
   Больше никто не появлялся. Дворик перед нашими глазами был пуст.
   - Вот, значит, и вся их партия? - спросил Рой. И сам же себе ответил: -
Видимо, так.
   Мы подождали еще. Пробило три четверти третьего. Через несколько  минут
Рой весело сказал:
   - А если так, то наше дело в шляпе.
   Мы  все  стояли  у  окна;   ростепельная   мгла   сгущалась;   какой-то
старшекурсник с девушкой прошел в третий дворик. Внезапно осветилось  окно
гостиной Винслоу, резче оттенив серое безлюдье ненастного дня.
   - Их там собралось всего пятеро, - проговорил Рой. - Это же чепуха. Они
просто опозорятся и ничего больше.
   Из квартиры Винслоу спустился Кроуфорд и быстро,  но  неспешно  ушел  в
первый дворик. Когда он поравнялся с нашим окном, мы  увидели  сверху  его
лицо - как и обычно, совершенно бесстрастное.
   - Жениха одобрили и попросили пока удалиться, - сказал я.
   - Интересно, как он оценивает свои возможности?  -  проговорил  Рой.  И
добавил: - Ну, а Винслоу теперь даже и в глубине души надеяться не на что.
   - Да, не хотелось бы мне сегодня сидеть рядом с ним за обедом, - сказал
я.
   - А  надо  пойти  в  трапезную  пораньше,  -  отозвался  Рой.  -  Чтобы
обезопасить себя.
   Я улыбнулся. День клонился  к  вечеру,  напротив  ярко  светилось  одно
окошко.
   - Вот, значит, как, старина, - подытожил Рой, отвернувшись  наконец  от
окна. - Все складывается  просто  замечательно.  Похоже,  что  победа  нам
обеспечена.
   - Нужно предупредить Артура Брауна, - сказал я. Телефон у Роя  стоял  в
спальне возле кровати, я снял трубку и позвонил Брауну. "Откуда вы знаете,
сколько их там собралось? - со  своей  обычной  осмотрительностью  спросил
тот. - Как, собственно, вам удалось их пересчитать?"
   Я объяснил Брауну, что мы наблюдали за квартирой Винслоу из Роева окна.
Удовлетворенный моим  ответом,  он  попросил  еще  раз  перечислить  имена
собравшихся.
   - Зато у нас, кажется, создалась довольно крепкая партия, - сказал  он.
- Ну, а на всякий случай надо нам в ближайшее время собраться  у  меня  за
ленчем. Очень, конечно, жаль, что так получилось с  Геем.  Интересно,  кто
его обработал? Они переманили к себе нашего потенциального союзника.
   - Да ведь и так все хорошо, - возразил я.
   - Можно даже сказать - замечательно, - согласился  Браун,  отбросив  на
секунду свою всегдашнюю сдержанность. Однако он сейчас  же  посерьезнел  и
сказал: - А впрочем, цыплят, как говорится, по осени считают, не забывайте
этого, Элиот. У нас еще нет абсолютного большинства. Нам надо  вести  себя
весьма осмотрительно. Нельзя показывать людям, что мы уверены в победе.  И
я  думаю,  вам  с  Калвертом  не  следует  открывать   своих   сегодняшних
наблюдений.
   Я передал его пожелание Рою, и тот, ехидно хмыкнув, сказал:
   - Уж этот добрый Дядюшка Артур! Только  он  один  и  пестует  нас,  как
малолетних несмышленышей. Очень мне это, знаешь ли, нравится.
   Он позвонил в кухню, заказал чай с горячими сдобными  булочками,  и  мы
перекусили, сидя за столиком у камина. Когда я  допивал  последнюю  чашку,
Рой, усмешливо посмотрев  на  меня,  выдвинул  ящик  стола  и,  словно  бы
украдкой, достал оттуда детские кубики.
   - Это я вчера их купил, - сказал он. - Мне подумалось,  что  они  могут
нам пригодиться. Теперь-то - если только Винслоу не выкинет  какого-нибудь
фокуса - мы, конечно, и без них обойдемся. А все же давай-ка прикинем.
   Ему нравилась материальная осязаемость вещей, хотя по профессии он  был
всегда связан со словом. Любой другой человек просто  написал  бы  фамилии
членов Совета на листе бумаги, а вот Рой отобрал  четырнадцать  кубиков  и
аккуратно вывел на каждом имя - от Ройса до Льюка. Кубик с именем Ройса он
молча отложил в сторону. Потом, мимолетно улыбнувшись, положил  рядом  два
кубика - Джего и Кроуфорда.  Найдя  среди  остальных  Гея,  Деспард-Смита,
Винслоу и Гетлифа, он составил их в ряд, а семь других свалил  в  кучку  -
"пусть  окончательно  определятся.  Тогда  станет  ясно,  есть  ли  у  нас
абсолютное большинство".
   От пяти до семи часов я занимался со своими студентами, а после занятий
сразу отправился в профессорскую. Там я застал только Кроуфорда - он сидел
у камина и  читал  университетскую  газету.  Ответив  на  его  бесстрастно
вежливое приветствие, я подошел к столику с вином, налил себе рюмку хереса
и сел в кресло.
   - Не нравится  мне  эта  война,  Элиот,  -  немного  опустив  газету  и
внимательно глядя на меня, сказал Кроуфорд. Он говорил о гражданской войне
в Испании.
   - Мне тоже, - отозвался я.
   - Наши вершители истории ведут себя чрезвычайно неблагоразумно.  Каждый
четверг, бывая в Королевском обществе, я разговариваю  с  людьми,  которые
призваны влиять на политику. С  самыми  разными  людьми  -  и  всякий  раз
убеждаю их вдуматься в истинный смысл  нынешней  войны.  Это  наш  долг  -
убеждать их, я знаю, но что-то не успокаивают меня мои  беседы.  Говоря  с
вами как либерал с либералом, без  всякой  предубежденности  против  вашей
профессии, я должен признаться, что чувствовал бы себя гораздо  спокойнее,
если бы в парламенте и Министерстве иностранных дел нашлось хоть несколько
человек с естественнонаучным, а не гуманитарным образованием.
   Несколько минут он говорил о зимних боях в Испании. Последнее время он,
как любитель, много занимался военной историей, и его мысли  казались  мне
безупречно логичными, а суждения - здравыми и глубоко продуманными.
   Вскоре пришел Джего. Увидев Кроуфорда, он на мгновение растерялся, и  в
его приветствии прозвучала неумеренная горячность. Ему  было  явно  не  по
себе,  я,  пожалуй,  еще  ни  разу  не  видел  его   таким   скованным   и
неестественным - а все потому, вдруг пришло мне в голосу, что он уже  знал
о результатах сегодняшнего совещания у Винслоу. И вот, увидев неудачливого
конкурента, он почувствовал себя виноватым.
   Кроуфорд был невозмутим.
   - Что ж, отложим наши военно-исторические изыскания, Элиот, - сказал он
вставая. - Насколько мне известно, они совершенно не  интересуют  старшего
наставника. Да и к нынешней войне он относится совсем не так, как  мы.  Он
поймет, что правда на нашей стороне, немного погодя.
   Кроуфорд был чуть ниже Джего, но сейчас, поднявшись и стоя с ним  лицом
к лицу, он выглядел гораздо внушительней, чем его соперник.
   - Я, впрочем, рад, что мы встретились, Джего, - проговорил Кроуфорд,  -
потому что мне надо сказать вам несколько слов. Я даже  собирался  послать
вам записку. Но раз уж вы  пришли  -  и  если  у  вас  найдется  несколько
свободных минут, - мы можем просто побеседовать. Элиот, насколько я  знаю,
ваш союзник, а значит, нам незачем от него таиться.
   - Разумеется! - воскликнул Джего.  -  Как  вам  будет  угодно.  Я  весь
внимание, дорогой доктор, я весь внимание.
   - Сегодня группа коллег предложила мне  баллотироваться  в  ректоры,  -
сказал Кроуфорд. - Мнение этой группы, хотя она и не  образует  численного
большинства, представляется мне достаточно весомым. У меня, на мой взгляд,
не было причин колебаться. Я не одобряю людей, которые жеманятся наподобие
молодых дамочек,  отказывающихся  сыграть  для  гостей  новую  музыкальную
пьеску. А поэтому  я  заявил,  что  не  возражаю  против  выдвижения  моей
кандидатуры.
   Он был уверен в себе, непроницаем и  совершенно  спокоен.  Совещание  у
Винслоу показало, что у него нет надежд на победу, и, однако, он вел  себя
как хозяин положения.
   - Я очень ценю вашу прямоту, доктор Кроуфорд, - сказал Джего.
   - Я посчитал себя обязанным высказаться прямо, - проговорил Кроуфорд. -
Насколько мне известно, мы единственные реальные кандидаты на этот пост.
   - Остается только пожелать одному из кандидатов, - с внезапной  улыбкой
сказал Джего, - всех достоинств его соперника.
   - Не только, - бесстрастно возразил Кроуфорд. - Кандидатам надо решить,
как они распорядятся своими собственными голосами.  Нам  с  вами  придется
заключить рабочее соглашение, и в дальнейшем  оно  может  оказаться  очень
важным.
   Потом Кроуфорд сказал,  что  обедает  в  другом  колледже,  и,  вежливо
простившись с нами, ушел.
   - Да, многое бы я отдал за то, чтобы обрести его уверенность, Элиот!
   - И непременно утратили бы кое-что другое, - сказал я.
   - Как вы думаете, Элиот, неужели он  никогда  не  сомневается  в  своей
правоте? - воскликнул Джего. - Неужели ему никогда не приходит  в  голову,
что и он может оступиться?
   Нет, подумал я, в  мире,  где  царит  честолюбие,  где  ценятся  только
профессиональные и служебные  успехи,  политическая  власть  и  социальная
влиятельность, он никогда не  оступится.  Никогда  не  усомнится  в  своей
абсолютной правоте. Его уверенность ничто не поколебало до  сих  пор  -  и
ничто не поколеблет в будущем.
   Однако я ощущал, что  в  броне  кроуфордовской  уверенности  тоже  есть
брешь. Дома его ждали двое детишек и спокойная миловидная жена,  а  Джего,
когда он возвращался домой, встречала одинокая измученная ведьма. И все же
я чувствовал, что Кроуфорд до недавнего времени завидовал Джего: завидовал
его успеху у женщин. Джего никогда  не  боялся,  что  его  минуют  радости
любви; с неосознанной уверенностью обаятельного человека он спокойно ждал,
когда полюбит сам, не сомневаясь, что ему ответят взаимностью.  По  иронии
судьбы, его любовь оказалась мучительной, но он не потерял  уверенности  в
том,  что  нравится  женщинам,  не  потерял  веры  в  любовь;  именно  его
уверенность, его вера помогали ему с такой  нежностью,  с  такой  любовной
терпимостью относиться к своей жене. А вот Кроуфорд  мучительно  боялся  в
юности, что его не полюбит ни одна женщина. И несмотря на удачную женитьбу
- по крайней мере внешне она была куда удачней, чем у Джего, -  его  порой
терзали рецидивы юношеских страхов и припадки зависти к таким  людям,  как
Джего.


   На другой  день  после  совещания  наших  противников,  вечером,  Браун
пригласил меня в свою служебную квартиру, сказав, что  у  него  уже  сидит
Кристл, и, когда я пришел, они увлеченно о чем-то беседовали.
   - Я позвал вас потому, что  здесь,  как  вы  понимаете,  удобнее  вести
конфиденциальные разговоры, чем в профессорской, - объяснил мне  Браун.  -
Ну, а дожидаясь вас, я позволил себе выпить бокал мансанильи.  Это  очень,
знаете ли, помогает в деловых разговорах.
   Он протянул мне бокал, налил вина в свой и сказал:
   - Видимо, надо ковать железо, пока оно  горячо.  До  сих  пор  не  могу
простить себе, что из-за моей неповоротливости у нас отбили потенциального
союзника - Гея. Нам надо организовать наш дружеский ленч как можно скорей.
   - Я тоже так думаю, - проговорил Кристл.
   - Пока что наши противники гораздо предприимчивее нас, - сказал  Браун,
- и нам еще повезло, что мы лишились только одного союзника.
   - А по-моему, Винслоу оказал  Кроуфорду  медвежью  услугу,  -  возразил
Кристл. - Он поступил весьма неблагоразумно. И больше  навредил  ему,  чем
помог. Короче, если бы Кроуфорда поддерживали мы, то он  наверняка  прошел
бы в ректоры почти без борьбы.
   - И все же я не успокоюсь, пока не соберу  нашу  партию  за  ленчем,  -
сказал Браун.
   - Нам надо заставить высказаться каждого человека, - добавил Кристл.
   - Председательствовать придется вам, - проговорил Браун,  -  вот  вы  и
заставьте каждого сказать, что он будет поддерживать Джего.
   - Почему это мне придется председательствовать?
   -  Председательствовать  должен  руководитель.  А  руководителем  нашей
партии я считаю вас. - Браун улыбнулся. - И мне кажется, что собраться нам
надо в ближайшее воскресенье. А сейчас осталось решить, кого мы пригласим.
Я уже объяснял декану, - сказал мне Браун, - что тоже не все  время  сидел
сложа руки, пока наши противники устраивали свои  совещания.  И  по-моему,
мне  удалось  сагитировать  Юстаса  Пилброу.  Я  уверен,  что  его   нужно
пригласить.  Он,  конечно,   не   очень-то   интересуется   распределением
административных должностей,  да  и  политические  взгляды  Джего  особого
восторга у него не вызывают, ну  а  все  же  мне,  по-моему,  удалось  его
сагитировать. Или, говоря иначе,  если  бы  у  Джего  были  менее  трезвые
политические убеждения - вы уж, Элиот,  не  сердитесь  на  меня,  -  Юстас
превратился  бы  в  его  пламенного  сторонника...  но  я  думаю,  что  он
проголосует и за Джего реального, такого, какой он есть.
   - Значит, все, кроме юного Льюка, уже распределились, - сказал  Кристл.
- По крайней мере на сегодня.
   - Разумеется, мы пригласим не только Пилброу, но и Найтингейла,  и  Роя
Калверта, - продолжал Браун. - Непонятно только, надо ли приглашать Льюка.
Должен признаться, что я очень не хочу этого делать.
   - Мы без всякого труда склоним его на нашу  сторону,  -  жестко  сказал
Кристл. - И наши противники - тоже. Он же младенец.
   Льюк вошел в члены Совета несколько месяцев назад, и я  практически  не
знал его, потому что видел только на официальных  собраниях  да  во  время
обеда,  -  он  казался  мне  жизнерадостным,   но   сдержанным   и   очень
наблюдательным молодым человеком. Мы  разговаривали  наедине  -  и  то  не
больше получаса - всего один раз, когда я встретился с ним, прогуливаясь в
парке нашего колледжа.
   - Не знаю, - сказал я Кристлу, -  так  ли  уж  легко  склонить  его  на
чью-нибудь сторону.
   - Нет ничего легче, - уверил меня  Кристл.  -  Что  для  нас,  что  для
Винслоу.
   - Мне тоже так кажется, - сказал Браун. - Думаю, что декан,  совершенно
прав. - И добавил: - Вот поэтому-то я и не хочу его  приглашать.  -  Браун
смущенно раскраснелся, но лицо у него было решительным и твердым. - Да-да,
мне не хочется склонять его на нашу сторону. Он очень  молод,  он  еще  не
утвердился у нас, и я считаю, что мы  просто  не  имеем  морального  права
давить на него. Я вовсе не уверен, что мы сможем  предоставить  ему  место
через шесть лет, даже если он будет работать у нас чрезвычайно успешно:  в
колледже уже есть один физик - Гетлиф, и я не знаю, найдем ли мы средства,
чтобы учредить для Льюка постоянную должность. - Льюк и Рой  Калверт  были
направлены в колледж на исследовательскую работу; в конце этого срока  они
должны были уйти, если колледж не предоставит им штатную должность. Все мы
понимали, что Роя непременно зачислят в штат; но приживется ли у нас Льюк,
пока еще никто не знал. - Льюку естественно примкнуть к партии Кроуфорда и
Гетлифа. Они ученые, они в состоянии помочь ему, если у колледжа  появится
возможность взять его на постоянную работу.  По-видимому,  он  не  захочет
портить с ними отношений, и мы не вправе осуждать его за это.  Если  бы  у
меня, как у этого парня, отец был портовым рабочим - хотя  по  нему  этого
вовсе не заметно, - я ни за что не стал бы рисковать, начиная свою научную
карьеру. Поэтому я не стану склонять его к  рискованным  поступкам.  Пусть
сам решает, кого он будет поддерживать, мы не должны в это вмешиваться.
   -  Послушайте,  -  сказал  я,  -  Фрэнсис  Гетлиф  -   справедливый   и
беспристрастный человек...
   - Согласен, - перебил меня Браун. - И я вовсе не  говорю,  что  решение
Льюка в пользу Джего непременно как-то повлияет на его судьбу.  Но  ему-то
может казаться, что повлияет. И я, знаете ли, не возьму на  себя  смелость
его переубеждать.
   - Что ж, это сильный довод, - сказал Кристл.
   - Единственное, что я могу сделать, - продолжал Браун,  -  это  послать
ему записку с извещением, что некоторые его коллеги решили  поддержать  на
выборах Джего. Я напишу ему, что в воскресенье  у  нас  состоится  рабочее
совещание,  а  поэтому  мы  приглашаем  только   тех,   кто   уже   сделал
окончательный выбор.
   - К сожалению, я должен признать, что вы правы, - сказал Кристл.
   На том они и порешили. А я подумал, что  их  огромная  влиятельность  в
колледже становится вполне понятной, когда убеждаешься,  что,  даже  делая
политику, они остаются доброжелательными и тактичными. Я знал, что успешно
и долго управлять своеобразным сообществом колледжа  можно  только  в  том
случае, если пользуешься доверием  коллег.  И  большинство  доверяло  этим
политикам. Да, они были  политиками,  откровенно  стремились  к  власти  и
руководствовались в своих поступках жесткими правилами политической  игры.
Однако они никогда не преступали  законов  общечеловеческой  порядочности.
Всегда  держали  свое  слово.  Неизменно  были  особенно  щепетильными   и
справедливыми, когда имели дело с молодежью. И люди полагались  на  них  -
хотя  считали,  что  Кристл  менее   надежен,   чем   его   друг.   Грубая
прямолинейность Кристла мешала им увидеть, что в глубине  души  он  добрее
Брауна.
   А вскоре я убедился и в том, что им вовсе не всегда отдают должное - на
примере Льюка. В тот вечер Льюк сидел за обедом рядом со мной. Он  казался
не таким жизнерадостным, как обычно, веселый огонек в его глазах  приугас;
я спросил, как подвигается его работа.
   - По синусоиде, - ответил он. Мне пришлось вспомнить, что  синусоида  -
это кривая, которая идет то вверх, то вниз. А Льюк между тем продолжал:
   - Порой мне кажется, что задача практически решена. А  порой  я  думаю,
что изобретаю вечный двигатель. Сейчас у меня как раз  вторая  фаза.  И  я
почти уверен, что никогда не закончу эту проклятую работу.
   Он был подавлен и  раздражен,  а  тут  вдруг  мы  услышали,  как  Браун
приглашает Роя Калверта  на  ленч  -  "где  соберутся  в  первый  раз  все
сторонники Джего".
   - О чем он говорит? - спросил меня Льюк.  -  Это  что  же  -  ответ  на
совещание у Винслоу?
   - В общем, да, - сказал я.
   - А меня пригласят?
   - По-моему,  Браун  считает,  что  вы  еще  не  приняли  окончательного
решения.
   - Мог бы и поинтересоваться, - проворчал Льюк. -  Ладно,  я  потом  сам
потолкую с ним начистоту.
   В профессорской, разливая по бокалам вино, он  разговаривал  с  Брауном
спокойно и почтительно. И я снова убедился, что  он  замечательно  владеет
собой. Через час, когда мы с Брауном вышли во дворик, Льюк догнал нас.
   - Браун, почему вы не позвали меня на ваше партийное совещание? - резко
спросил он.
   - Строго говоря, его нельзя назвать официальным совещанием,  -  ответил
Браун. - Я думал послать вам записку...
   - У вас собираются сторонники Джего, верно?
   - Да, некоторые из нас считают, что Джего будет хорошим ректором. Мы...
   - Я тоже так считаю. Почему мне  ничего  не  сказали?  Почему  меня  не
пригласили на совещание?
   Браун шел домой, в город, и, спрятавшись от дождя  под  аркой  главного
входа, мы остановились под фонарем.
   - По правде говоря, Льюк, мы думали, что вы собираетесь  голосовать  за
Кроуфорда. И не хотели вмешиваться.
   - Да я лучше удавлюсь! - рявкнул Льюк. - Зря вы считаете меня  дураком,
Браун. Джего будет замечательным ректором - лучшего-то  в  этом  колледже,
может, никогда и не было.
   И вот Льюк пришел к Брауну на ленч - снова скромно  сдержанный,  одетый
изящней и строже, чем все другие, если не считать Роя. Он помалкивал  и  с
удовольствием прихлебывал из бокала душистое монтрашо.
   Браун сел за стол  напротив  Кристла  и,  оглядев  нас,  удовлетворенно
сказал:
   - Очень рад, что вам нравится вино. Я решил, что  оно  вполне  подходит
для сегодняшней встречи. В конце-то концов, мы не каждый день  собираемся,
чтобы обсудить кандидатуру будущего ректора.
   На приемах у Брауна, как правило,  стол  был  самый  скромный.  Два-три
бокала сухого вина - этим и ограничивалась  выпивка;  только  раз  в  год,
когда он собирал у себя своих друзей - истинных ценителей хороших  вин,  -
все было иначе. Сегодня мы  выпили  за  ленчем  монтрашо,  а  потом  Браун
предложил нам еще бутылку кларета.
   - Перед деловым разговором полезно немного взбодриться, - сказал он.
   Мы были очень благодушно настроены после ленча - и  гурман  Пилброу,  и
юный Льюк, у которого были все  задатки  стать  со  временем  гурманом,  и
Кристл, и Рой Калверт, и я. Пилброу тихонько посмеивался про себя.
   - Бедные, бедные старики ахейцы, - невнятно бормотал он.
   Мы спросили, почему это ему  вдруг  вспомнились  ахейцы,  и  он  вполне
внятно объяснил:
   - Да я тут перечитывал "Илиаду" - на сон грядущий, - песнь  XI,  и  там
сказано:
   В нем Гекамеда, богиням подобная, им растворила
   Смесь на вине прамнийском, натерла козьего сыра
   Теркою медной и яичной присыпала белой мукою, -
   Так уготовя напиток составленный, пить приказала
   [Гомер, "Илиада"].
   Господи, ну бывает ли что-нибудь мерзее?
   Все мы, кроме Найтингейла, с удовольствием попивали вино,  а  он  сидел
над чашкой кофе и завидовал нам, но подавлял раздражение и  даже  принимал
участие в общей беседе.
   Потом Браун спросил у Кристла, не пора ли нам, по  его  мнению,  начать
деловой разговор. После  ритуально  бесконечных  взаимных  комплиментов  -
Кристл говорил, что председательствовать должен Браун, а Браун  утверждал,
что дух нашего сегодняшнего  собрания  требует,  чтобы  председателем  был
непременно декан, - Кристл без  всякого  вступления  перешел  к  делу.  Он
предложил нам высказать, в порядке старшинства, свое отношение к  Джего  и
объявил, что сам он как председатель выступит последним. Мы сидели  вокруг
неубранного стола, и каждый из нас произнес небольшую речь.
   Пилброу говорил по-обычному торопливо и неразборчиво,  по  его  позиция
была ясна и понятна. Он сказал, что его огорчают реакционные  политические
убеждения Джего, но он ценит его дружелюбие, его заботливую внимательность
к людям, а поэтому готов поддержать его против  Кроуфорда.  Я  внимательно
слушал эту замечательную для семидесятичетырехлетнего старика речь и очень
удивлялся равнодушию остальных. Кристл задумчиво крутил в  пальцах  пустой
бокал, даже Браун посматривал на Пилброу со скучающим и рассеянным видом.
   Зато сам Браун сразу завладел вниманием собравшихся. В  первый  раз  он
сказал  о  Джего  все,  что  думал,  -  сказал  веско,   аргументированно,
откровенно, и его чистосердечная откровенность не только убедила  нас,  но
еще и сплотила. Браун утверждал, что Джего будет выдающимся ректором,  что
если мы добьемся его избрания, то принесем колледжу двойную пользу -  или,
говоря иначе, совершим двойную ошибку,  если  позволим  пройти  в  ректоры
Кроуфорду: во-первых, колледж получит плохого руководителя,  а  во-вторых,
потеряет хорошего. И этот, второй, пункт особенно важен.
   Найтингейл  поставил  под  сомнение  славу  Кроуфорда-ученого  -  таких
разговоров ни я, ни другие никогда еще не слышали,  -  и  притихнув  мы  с
недоумением поглядывали на Найтингейла; а он ухмыльнулся и закончил:
   - Весьма вероятно, что через десяток лет все его работы - как  и  любые
работы такого сорта - будут забыты и колледж  окажется  в  очень  странном
положении...
   Я вслед за Пилброу сказал несколько слов о личности Джего  и  предложил
коллегам задуматься, какие, на их взгляд, человеческие  качества  нужны  в
первую очередь ректору.
   - Мне представляется, что прежде всего - бескорыстное внимание к людям,
великодушие и творческая фантазия. Никто, наверно, не сомневается  в  том,
что у Джего есть фантазия, -  добавил  я,  и  все  засмеялись,  -  но  мне
совершенно очевидно, что он, кроме того,  один  из  самых  бескорыстных  и
великодушных людей в колледже.
   Рой Калверт тоже говорил о личных достоинствах Джего, но подробнее, чем
мы с Пилброу, и гораздо красочней. В конце своей речи он, по  обыкновению,
не удержался от озорства:
   - Мы с Элиотом считаем, - услышал  я,  -  что  Джего  -  необыкновенный
человек. А вам, чтобы наверняка в этом убедиться, надо просто поговорить с
ним часок-другой наедине. И если вы ничего не заметите, то не по нашей или
его вине.
   Льюк коротко сказал, что Джего, по его мнению,  прекрасно  справится  с
обязанностями ректора, и он проголосует за него при любых обстоятельствах.
   Кристл  делал  заметки  на  каком-то  старом  конверте  после   каждого
выступления. А потом подытожил то, что мы говорили, -  подытожил  резко  и
обнаженно, как бы  даже  зло  и  нетерпеливо,  но  удивительно  верно.  Он
объяснил нам, что ему необходимо уточнить, какие обязательства  принял  на
себя каждый участник совещания. Если он не ошибается, то Браун, Найтингейл
и Льюк проголосуют за Джего в любом случае, Элиот и Калверт предпочтут его
любому из уже названных кандидатов,  а  Пилброу  поддержит  его  в  борьбе
против Кроуфорда.
   - Я правильно вас понял? - жестко спросил он.
   И Браун и я внимательно  следили  за  Найтингейлом.  Кристлу  никто  не
возразил,  и  в  ответ  на  его  вопросительный  взгляд  каждый   из   нас
утвердительно кивнул головой.
   - Что ж, очень неплохо... по нашим возможностям, - сказал он.  -  Я  не
буду утомлять собрание длинной речью. Мне близка позиция  Пилброу,  по  я,
пожалуй, готов присоединиться к Элиоту и Калверту. Да, я буду поддерживать
Джего против Кроуфорда или любого  другого  уже  названного  кандидата  из
нашего колледжа. Связать себя, как Браун, безусловным обещанием я пока  не
могу. Джего не  идеальная  фигура  для  ректора.  Он  недостаточно  хорошо
известен в академической среде. Но лучшей кандидатуры у нас сейчас нет.
   Он посмотрел на Брауна и закончил:
   - Итак, мы убедились, что Джего должен собрать большинство  голосов.  И
значит, наша сегодняшняя рабочая программа успешно выполнена.
   Нас охватило радостное возбуждение вдохновленных  удачей  заговорщиков.
Браун и  Кристл  принялись  рассказывать,  как  развивалась  борьба  перед
выборами нынешнего ректора. Я впервые услышал, что Джего  попытался  тогда
сколотить партию сторонников Винслоу. Меня это так  удивило,  что  я  даже
спросил, не ошибаются ли они.
   - Да-да, - подтвердил Браун, - в те времена они вполне ладили.  Правда,
друзьями их и тогда нельзя было назвать, помните, Кристл? - обратился он к
другу.
   Зашел  разговор  о  выборах  прежних  ректоров,  и   Пилброу   внезапно
расхохотался.
   - Вот ведь смешно... - пробормотал он, запнулся, но сейчас  же  ясно  и
вразумительно сказал: - Я, как  вы  знаете,  член  Совета  с  незапамятных
времен - и никому еще ни разу даже в голову не пришло  выдвинуть  меня  на
ректорскую должность. Мало того - я и сам, по-моему, никому не помог стать
ректором. Так что я своего рода рекордсмен. - Он опять весело  рассмеялся.
Ему была безразлична административная карьера. Его знала и любила чуть  ли
не вся  творческая  интеллигенция  Европы,  к  его  суждениям  внимательно
прислушивались многие европейские писатели - а на собраниях в  собственном
колледже никто не придавал значения его словам. Как странно, подумал  я  и
опять вспомнил беспомощность Роя на последнем  официальном  собрании,  что
два таких естественных и блестящих человека не умеют  приспосабливаться  к
условиям   коллективных   совещаний.   Возможно,   они    были    чересчур
естественными. Возможно, влиятельность среди солидных  людей  достигается,
как говорил Верной Ройс, только с  помощью  "всем  знакомых  пустопорожних
фраз". Ни Пилброу, ни Рой Калверт просто не могли произносить  таких  фраз
без смеха. В любом  обществе,  чтобы  стать  влиятельным  человеком,  надо
немного отличаться от других, надо быть немного многогранней, чем  другие,
- по именно немного,  в  этом  все  дело.  Пилброу  постоянно  кому-нибудь
помогал, Рой Калверт часто вел себя в жизни очень самоотверженно, по обоим
не хватало смирения, чтобы выучиться языку дюжинных людей.
   Однако и смирившись, они никогда не добились  бы  влиятельности  Брауна
или  Кристла.  Сообщества  людей,   даже   очень   маленькие   сообщества,
подчиняются  в  своих  действиях   совсем   не   тем   законам,   которыми
руководствуется один человек. Люди в сообществе  не  воспринимают  тонкого
юмора, легко  пугаются,  отвергают  все  непонятное,  с  трудом  поддаются
очарованию яркой личности, а убедить их в чем-нибудь  могут  только  такие
однозначные, плоские и привычно стертые слова,  которые  в  индивидуальной
беседе показались бы человеку непростительно банальными. Да,  пожалуй,  ни
одно сообщество не избрало бы Роя своим руководителем.
   Вот и в то воскресенье, сидя всемером у Брауна, мы все  вместе  гораздо
выше оценивали Джего, чем каждый из нас наедине с собой: нас удовлетворяли
и  радовали  самые  простые  чувства.  Даже  Найтингейл  поддался   общему
настроению. Мы были едины в мыслях и стремлениях,  Джего  ждал  успех,  мы
радовались за него, и будущность колледжа рисовалась нам в самых  радужных
тонах.
   В четыре часа из кухни прислали  чай.  Общая  радостная  возбужденность
немного схлынула, мы разбились на маленькие группки; Кристл, держа в  руке
сдобную булочку, заговорил со мной  о  сэре  Хорасе,  который  должен  был
приехать в колледж через месяц. К чаю, как было условлено заранее,  пришел
Джего.
   - Добрый день, декан. Добрый день, Браун. Напрасно вы меня  пригласили.
Я вижу, ваше совещание еще не кончилось. Мне очень неловко, что я  помешал
вам.
   Его грызло тревожное беспокойство, и он  держался  действительно  очень
неловко. Кристл поднялся ему навстречу - официальный, холодно властный, он
хотел показать Джего, что если тот пройдет в ректоры,  то  благодаря  ему,
Кристлу. Его лицо казалось суровым, почти угрожающим.
   - Мы кончили, Джего, - проговорил он. - И  я  могу  сообщить  вам,  что
совещание прошло весьма успешно.
   - Именно, - сказал Рой, пытаясь успокоить Джего. - Именно.
   - Я, разумеется, не хочу выведывать ваших тайн. - Улыбка Джего была  по
обыкновению яркой, но очень напряженной. Наступило молчание: потом Пилброу
спросил у него о  каком-то  чиновнике  из  Министерства  иностранных  дел.
Поможет ли он беженцу,  про  которого  они  говорили?  Мягкий  ли  у  него
характер? Что он вообще за человек?
   - С вашей точки зрения, у него очень консервативные взгляды,  -  сказал
Джего. - А декан, или я, или Браун назвали бы его благоразумным.
   - Благоразумны, - проворчал Пилброу. - Проморгаете вы с вашей  хваленой
благоразумностью эту треклятую империю... и все на свете проморгаете.
   - Да ведь разные политические убеждения вовсе не  мешают  нам  помогать
друзьям - вот чего я не успел добавить, дорогой Пилброу, - сказал Джего. -
Мне было бы очень грустно...
   Словом, он пообещал, что в тот же вечер напишет своему знакомому письмо
с просьбой  позаботиться  о  беженце,  и  Пилброу,  смягчившись,  принялся
расспрашивать его про других чиновников из Министерства  иностранных  дел.
Джего все еще нервничал и был готов соглашаться  с  чем  угодно,  лишь  бы
разговор не заглох. Знавал ли он Г.? Немного. А сэра П.Дж.? Джего неохотно
признался, что нет. А П.?
   - П.? - радостно воскликнул Джего. - Вас  интересует  П.,  дорогой  мой
Юстас? Вот уж про кого я могу сказать, что  неплохо  его  знаю.  Когда  мы
познакомились,  он  сразу,  помнится,  стал  расспрашивать  меня,  как   я
представляю себе частную жизнь министра...
   Он продолжал говорить - почти без пауз и нервически возбужденно, - пока
гости не начали расходиться. Браун с Геем  Калвертом  прекрасно  понимали,
почему он так взволнован, и Рой, словно бы развлекаясь, а на самом-то деле
просто  по  доброте,  принялся  подшучивать  над  ним,  чтобы   он   вышел
победителем из  их  словесного  поединка.  Джего  принял  вызов  и  немало
позабавил нас всех, а особенно Найтингейла, подтрунивая в свою очередь над
Роем. Однако тревога не отпускала  его,  и  он  опять  заговорил  чересчур
аффектированно. Кристл почти не принимал участия в общей беседе  и  вскоре
отправился домой; через несколько  минут  ушли  и  Пилброу  с  Льюком,  но
Найтингейл все сидел и сидел. Часы на Резиденции пробили  четверть,  потом
половину, потом три четверти. Пока Найтингейл  был  здесь,  Джего  не  мог
спросить у Брауна, чем завершилось наше совещание.
   Наконец распрощался и Найтингейл. Когда он  закрыл  дверь,  истомленный
Джего повернулся к Брауну.
   - Итак...
   - Итак, - с благодушным удовлетворением сказал Браун, - если бы  выборы
состоялись сегодня, вы уже были бы ректором.
   - Значит, все...
   - Да, все собравшиеся  объявили,  что  сейчас  они  считают  вас  самым
подходящим кандидатом.
   - Так ведь это же великолепно! -  воскликнул  Джего  и  озарил  комнату
счастливейшей улыбкой. - Это же просто великолепно!
   Потом, уже несколько сдержаннее, проговорил:
   - И подумать только, какой удивительно милый человек Юстас  -  несмотря
на все паши разногласия, он решил поддержать меня. С тех пор  как  я  стал
членом Совета,  мы  ни  разу  не  сошлись  во  мнениях.  У  нас  буквально
противоположные взгляды на общественную жизнь. Но это не оттолкнуло его!
   - А по-моему, Льюк должен бы удивить вас еще сильнее,  чем  Пилброу,  -
сказал Браун. - Он самый ревностный ваш сторонник. И это притом,  что  ему
выгодней поддерживать Кроуфорда.
   - Видимо, с молодежью я веду себя гораздо естественней, чем  со  своими
сверстниками, - признался Джего. И  предельно  откровенно,  с  бесстрашной
прямотой добавил: - Перед ними я не красуюсь.
   Рой глянул мне в глаза  и  остро  усмехнулся.  Тут  Артур  Браун  решил
предостеречь Джего:
   - Я не хочу пугать вас, я и сам, конечно, радуюсь успеху, однако должен
все же сказать, что пока еще рано праздновать победу. - Браун приосанился,
чтобы его предостережение прозвучало более  веско.  -  Да-да,  мы  еще  не
победили. Если бы выборы состоялись сегодня, то вы,  повторяю,  несомненно
прошли бы в ректоры. Но мы, как вы  понимаете,  не  можем  потребовать  от
людей  священной  клятвы,  тем  более  что   кое-кто   поддерживает   вашу
кандидатуру с некоторыми оговорками. Я  не  назову  эти  оговорки  слишком
серьезными, однако оговорки есть оговорки. До выборов еще довольно далеко,
и положение может измениться - хотя я-то надеюсь, что этого не произойдет.
   - Но вы верите в успех? - спросил Джего. - Верите? Вот  что  мне  очень
важно знать!
   Браун помолчал и, тщательно подбирая слова, ответил:
   - Считая, что колледж изначально был  обречен  на  раскол,  я  не  вижу
причины для кардинальных изменений в будущем.
   - Этого мне совершенно достаточно,  -  с  облегчением  сказал  Джего  и
потянулся. Потом посмотрел на нас и, улыбаясь,  добавил:  -  Я  очень  вам
благодарен, друзья. Впрочем, я зря, конечно, это сказал - истинные  друзья
не нуждаются в словах благодарности.
   Он распрощался, а мы встали из-за стола и подошли  к  окну.  На  западе
догорала вечерняя заря, в прозрачных зимних сумерках  бледно  желтели  уже
включенные электрические фонари. Неярко светились окна ректорской спальни.
   - Надеюсь, я не слишком его обнадежил, -  проговорил  Браун.  -  Мне-то
представляется, что все будет в порядке. Но я окончательно  поверю  в  это
только после голосования. Кое-кто из нас уже знает,  -  сказал  он  мне  с
мудрой и пытливой улыбкой, - что вы, Элиот,  замечательно  разбираетесь  в
людях. Однако мне кажется, что суть некоторых явлений  нашей  жизни  можно
постичь  только  на  собственном  опыте.  Я  не  раз  видел,  как  выборы,
подготовленные гораздо лучше, чем те,  что  нам  предстоят,  заканчивались
самым неожиданным образом.
   Мне было видно из окна, как Джего идет по дворику, держась  возле  стен
домов.
   - К сожалению, - продолжал Браун, - в нашей  партии  нет  по-настоящему
весомого ядра. На Пилброу особенно рассчитывать не  приходится,  вы,  Рой,
слишком молоды, а Элиот  проработал  в  колледже  всего  три  года.  Мы  с
Кристлом пользуемся, конечно, определенным влиянием, но и у нас нет полной
уверенности в своих силах. Или, говоря иначе, если  появится  какой-нибудь
новый кандидат, которого поддержат влиятельные члены Совета, Кристл  может
подумать, что мы  не  сумеем  им  противостоять.  И  решит  отказаться  от
поддержки Джего. В этом и заключается  смысл  его  оговорки.  Я,  конечно,
вовсе не утверждаю, что именно так и случится, однако, надеясь на  лучшее,
нельзя забывать и о худшем.
   Джего кружил по дворику - он  миновал  Резиденцию,  прошел  под  окнами
трапезной и профессорской, а теперь опять приближался к  нашему  окну.  Он
шагал неспешно и радостно - в его походке совсем не  ощущалось  всегдашней
деловитой стремительности. Когда он поворачивал, я увидел  его  светящееся
счастьем лицо. Он поглядел на траву, как бы говоря  себе  -  "моя  трава".
Шагнул с каменных плит дорожки на брусчатку - "мои плиты, моя  брусчатка".
Остановился в центре дворика и посмотрел вокруг - "мой колледж".
   Потом глянул на окна ректорской спальни и сразу же отвернулся.
   - Радуется  как  ребенок,  правда?  -  покровительственно,  спокойно  и
дружелюбно проговорил Браун. - Он принимает все слишком близко  к  сердцу.
Надеюсь, нам удастся провести его в ректоры.




   Недели проходили за неделями,  в  парадной  спальне  Резиденции  каждый
вечер зажигался свет, и  нам  по-прежнему  приходилось  навещать  ректора,
чтобы разговаривать о распределении научно-исследовательских стипендий  на
будущий год или гадать вместе с ним, когда врачи разрешат ему отобедать  в
трапезной.  Кристл  больше  не  мог  этого  выносить  и  всякий  раз   под
каким-нибудь предлогом отказывался идти к ректору, а извиняясь перед  леди
Мюриэл, с трудом подавлял раздражение. Леди Мюриэл превосходно понимала  в
чем дело и всячески показывала, что презирает его. "Я всегда знала, что он
неотесанный грубиян", - говорила она Рою.
   А Рой был теперь ее главной опорой  в  жизни.  Только  от  него  она  и
соглашалась принимать помощь. Ему  приходилось  часами  сидеть  у  постели
Ройса и слушать,  как  тот  толкует  о  своем  выздоровлении,  -  а  потом
спускаться в гостиную, чтобы утешить леди Мюриэл, которая ни с кем  другим
никогда не говорила про свои горести.
   Рой любил и ректора и леди Мюриэл, его любовь помогала  ему  держаться,
но он был страшно измучен. Такое  испытание  любому  из  нас  вымотало  бы
нервы, а для Роя, с его приступами депрессии, это было просто опасно.  Тем
не менее именно ему приходилось  чаще  других  наблюдать,  как  удивляется
Ройс, обнаруживая,  что  после  временных  псевдоулучшений  он  продолжает
катастрофически худеть и чувствует себя все хуже.
   Мы понимали, что  вскоре  леди  Мюриэл  будет  вынуждена  сказать  мужу
правду. И многие ждали этого с большим нетерпением -  нас  очень  угнетало
постоянное притворство у постели  умирающего.  Даже  такие  добросердечные
люди, как  Пилброу  или  Браун,  жаждали  освободиться  от  этого  тяжкого
бремени, перевалив всю его мучительную тяжесть на Ройса и леди Мюриэл. Это
был эгоизм здоровых людей, который защищает нас от страданий  перед  лицом
чужой смерти. Человек, не отгораживающийся в мыслях от смерти -  а  сейчас
так вел себя только Рой Калверт, - невыносимо страдает.  Все,  кроме  Роя,
смотрели на умирающего ректора сквозь призму своих  собственных  житейских
забот, и даже Браун хотел, чтобы леди Мюриэл открыла мужу правду,  избавив
таким образом его, Брауна, от постоянного напряжения во  время  визитов  к
ректору. Да, даже Браун хотел, чтобы Ройс узнал правду - но  только  после
праздника: ведь на праздник  в  колледж  должен  был  приехать  сэр  Хорас
Тимберлейк, и они с Кристлом тщательно  подготовились  к  встрече.  Браун,
по-всегдашнему откровенно, сказал:
   - Если праздник состоится, ректору хуже не будет. А если  его  отменят,
то нам не удастся поговорить с сэром Хорасом, и, возможно, он никогда  уже
не приедет в колледж. Так что, надеюсь, леди Мюриэл немного повременит.
   Праздник приближался, и наставники уже почти  не  скрывали,  что  очень
хотят попраздновать. Некоторым из нас было стыдно: человеку иной раз легче
признать, что он великий грешник,  чем  сознаться  в  мелком  эгоизме.  Мы
стыдились - и все же очень хотели, чтобы  праздник  состоялся.  Как  бы  с
общего согласия - хотя ни слова не было сказано вслух, - в  Резиденции  мы
обходили  эту  тему  молчанием,  считая,  что  при  леди  Мюриэл  и  Джоан
неприлично упоминать о дате праздника или визите сэра Хораса. Нам было  бы
слишком стыдно сознаться в собственном эгоизме.  Пусть  леди  Мюриэл  сама
решает, как ей поступить, думали мы.
   Праздник был назначен на последний вторник перед великим  постом,  а  в
воскресенье я случайно встретился с Джоан: мы оба шли  к  Джего  в  гости.
Джоан сразу же, с первых слов,  нашла  предлог,  чтобы  заговорить  о  Рое
Калверте,  а  я  лишний  раз  подивился,  как  одинаково  ведут  себя  все
влюбленные.
   Джего каждое воскресенье приглашал коллег к себе на чан, но в тот  день
пришли  только  мы  с  Джоан.  Миссис  Джего  встретила   нас   необычайно
высокомерно: перед нашим приходом она,  по-видимому,  твердила  себе,  что
никто к ним не придет, не придет именно из-за нее, - а поэтому приняла нас
покровительственно и свысока.
   Джего, передавая нам чашки, мягко - чересчур, на мой взгляд, терпимо  и
мягко  -  подтрунивал  над  ней.  Чай  у  них  всегда  был  замечательный,
сервировка - как и все,  чем  окружала  себя  миссис  Джего,  -  лучшая  в
колледже: вкус у этой женщины был не менее тонкий, чем у Брауна, хотя  она
и уступала Брауну в изобретательности. Джоан, которая не отличалась особой
домовитостью, но любила хорошо поесть, спросила, как миссис  Джего  делает
домашнее печенье. Однако та была слишком разобижена, чтобы увидеть в  этом
вопросе комплимент. Зато потом Джоан восхитилась  фарфоровым  сервизом,  и
миссис Джего немного оттаяла.
   - Нам подарили его к свадьбе, - весело сказала она.
   - Я думаю, что венчание в церкви вовсе не пустой  обряд,  -  раздумчиво
проговорила Джоан.
   Миссис Джего, окончательно забыв про свои обиды, деловито воскликнула:
   - Еще бы! Вам не следует даже думать ни о чем Другом!
   - Она имеет в виду, что  при  церковной  свадьбе  вы  получите  гораздо
больше подарков, - вставил Джего.
   Миссис Джего счастливо рассмеялась.
   - Что ж, они нам очень пригодились, и ты не можешь  этого  отрицать,  -
сказала она.
   - Я, признаться, целиком и полностью согласна с вами, -  поддержала  ее
Джоан.
   Во взгляде Джего засветилась издевка.
   - Ох уж эти женщины! - воскликнул  он.  -  Вы  обе  притворяетесь,  что
любите книги, по вам никогда не избавиться от вашего природного  естества.
Жутчайшая практичность - вот непременное свойство любой женщины.
   Им обеим это понравилось. Им нравилось, когда их объединяли  -  пожилую
разочарованную женщину и пылкую, искреннюю девушку. Да, он  сумел  угодить
им обеим: его обаяние подействовало даже  на  сварливую  миссис  Джего,  а
Джоан улыбнулась ему, как она обыкновенно улыбалась только Рою.
   Все еще улыбаясь, девушка посмотрела на миссис Джего, и та, ответив  ей
такой же приветливой улыбкой, с непритворным участием спросила ее об отце:
   - Он мучается?
   - К счастью, нет. Только чувствует иногда общее недомогание.
   - Слава богу, - проговорила миссис Джего.
   Джоан сказала:
   - Он очень похудел и ослаб. Мама понимает, что больше  нельзя  скрывать
от пего правду.
   - Когда же она ему скажет?
   - Буквально на днях.
   Мы с Джего  переглянулись.  Мы  не  поняли,  а  спросить  не  решились,
подождет ли она до среды.
   - Ей, наверно, будет очень тяжело, - проговорила миссис Джего.
   - Им обоим было бы сейчас гораздо легче,  если  бы  отец  узнал  все  с
самого начала, - сказала Джоан. - И он  имел  на  это  право,  я  уверена.
Да-да, я уверена, что от человека нельзя скрывать ничего жизненно  важного
- мы не такие мудрые, чтобы брать это на себя, вот в чем дело.
   - Для молоденькой девушки вы рассуждаете удивительно разумно, -  сказал
Джего. - Мне в двадцать лет казалось, что я знаю все на свете.
   - Ничего не поделаешь, ведь вы мужчина, - проговорила  Джоан.  Это  был
реванш за отзыв Джего о женщинах. - А мужчины поздно взрослеют.
   - Очень поздно, согласен, - улыбнувшись отозвался Джего. - Но сейчас  я
уже  достаточно   взрослый,   чтобы   понять,   насколько   правильно   вы
оцениваете... ошибку леди Мюриэл. Да, она должна была сразу же открыть ему
правду.
   - Надеюсь, мне никогда не  пришлось  бы  скрывать  от  тебя  правду!  -
воскликнула миссис Джего.
   - А я думаю, что мое бесстрашие ничего но стоит в сравнении с твоим,  -
заметил ее муж.
   - Надеюсь,  мне  удалось  бы  сделать  именно  то,  что  необходимо,  -
простодушно улыбаясь, сказала миссис Джего.
   Возможно, она всю  жизнь  будет  готовиться  к  величайшим  испытаниям,
подумалось мне. Я  все  еще  размышлял  об  этом,  когда  Джоан,  поспешно
распрощавшись,  убежала  на  какую-то  вечеринку,  и  миссис  Джего  опять
почувствовала себя оскорбленной. После ухода Джоан Джего сказал:
   - Какая милая и умная девушка. Жаль, что она держится такой букой.  Да,
удивительно достойная девушка.
   - Может быть, ты и прав, - проговорила миссис Джего. - Но она могла  бы
не показывать, что ей непереносимо скучно, когда ее пытаются развлечь.
   - Эта вечеринка наверняка интересует ее только потому, что она надеется
встретить там Роя Калверта, - сказал я.
   - Дай им бог, чтобы у них все сладилось, - заметил Джего. - Она поможет
ему преодолевать его неуравновешенность.
   - А я надеюсь, что его не заполучит  ни  одна  женщина!  -  воскликнула
миссис Джего. - Он слишком мил и обаятелен для семейной жизни.
   Джего нахмурился, и на минутку она  развеселилась.  А  потом  принялась
брюзжать. На нас выплеснулось все ее скопившееся за вечер раздражение.  Ей
невыносимо видеть, восклицала  она,  снобизм  этой  так  называемой  леди,
которая считает, что женам наставников незачем бывать в Резиденции.
   Ей, разумеется, неудобно было спросить Джоан - но как, на взгляд Джего,
сумеет она подготовить Резиденцию к их въезду, когда он станет ректором?
   Тут я опять подумал, что она всю жизнь будет  готовиться  к  величайшим
свершениям.
   - Неужели ты думаешь, -  выговаривала  она  мужу,  -  что  мне  удастся
наладить нормальную жизнь в Резиденции за каких-нибудь полгода? Я понимаю,
что мне там вовсе не место, и хочу только благоустроить твое жилище.  Хоть
это-то я могу для тебя сделать.
   Будет очень неловко, если она начнет заводить  такие  разговоры  и  при
других, думал я, возвращаясь  к  себе.  Более  оскорбительного  и  грубого
нарушения общепринятых в нашем колледже норм нельзя было  и  придумать;  я
решил, что Браун как глава нашей партии должен узнать об этом немедленно.
   - Ну и ведьма! - вспыхнув от возмущения, буркнул он,  когда  я  передал
ему речи миссис Джего. На этот раз он был по-настоящему  раздражен.  Джего
обязательно следовало предостеречь  -  однако  с  ним  было  очень  трудно
говорить об его жене. - Да, все это весьма опасно, - проворчал Браун.
   Когда они с Кристлом зашли ко мне после обеда, Браун уже успокоился.
   - Мы не станем докучать вам разговорами о выборах, - приветливо  сказал
он. - Нам просто надо как можно лучше подготовиться к встрече сэра Хораса.
   - Вы знаете его вкусы? - спросил меня Кристл.
   - В прошлый раз нам показалось, что он гурман, - объяснил мне Браун.  -
И мы подумали, что вам,  может  быть,  известны  какие-нибудь  особые  его
пристрастья.
   Они готовились к встрече тщательно и умело - так же тщательно и  умело,
как вели предвыборную кампанию. Для них не существовало  незначительных  и
маловажных деталей. Однако я  ничем  не  мог  им  помочь:  все,  что  было
известно мне, они уже узнали и учли. Кристл  попросил  меня  пригласить  в
среду сэра Хораса на завтрак.
   - К тому времени мы уже успеем ему надоесть, - сказал он. - Нельзя  ему
показывать, что мы постоянно его опекаем. - Кристл холодновато  улыбнулся.
- Но и совсем выпускать его из-под нашей опеки тоже нельзя.
   - Винслоу интересовался, - сказал Браун, - по делу ли приедет в колледж
сэр Хорас. И если нет, то почему мы  хотим  рассадить  всех  не  так,  как
обычно. Он утверждал, что мы переоцениваем влиятельность нашего гостя.
   - Винслоу меня _поражает_, - проговорил  Кристл,  вложив  в  эту  фразу
странно зловещий оттенок. -  Ну,  а  мы,  на  мой  взгляд,  очень  неплохо
подготовились к встрече.
   - Остается только пожелать нам, чтобы  встреча  состоялась,  -  заметил
Браун. - До праздника еще сорок восемь часов, а из Резиденции сообщают  не
очень-то утешительные вести.
   Я повторил им слова Джоан, сказанные ею у Джего.
   - Я поверю, что мы встретились с сэром Хорасом, только когда усажу  его
за праздничный стол, - проговорил Браун.
   - Да, все это весьма прискорбно, - сказал Кристл.
   Послышался негромкий стук в дверь, и я с удивлением увидел Найтингейла.
Мне показалось, что  он  чем-то  встревожен,  но  его  бледное  лицо  было
необычайно решительным. Он  поздоровался  со  мной  -  чтобы  не  нарушать
элементарных правил вежливости, - спросил, не возражаю  ли  я  против  его
вторжения, и сразу же обратился к Брауну:
   - Я заходил к вам и вчера вечером, и сегодня, да все не мог  застать  и
решил, что вы у кого-нибудь из ваших друзей.
   - Как видите, меня не так уж трудно найти, - сказал Браун.
   - У вас личный разговор? - спросил я Найтингейла. - Тогда мы с Кристлом
можем посидеть в спальне.
   - Пожалуй, личный, - ответил Найтингейл. - Но я вполне могу говорить  и
при вас.
   Он сел в кресло, перегнулся через подлокотник к  Брауну  с  Кристлом  и
спросил:
   - Как будут перераспределяться административные должности,  если  Джего
пройдет в ректоры?
   Кристл посмотрел ему в глаза, потом перевел взгляд на Брауна и, немного
помолчав, ответил:
   - Вы знаете то же, что и мы, Найтингейл.
   - Знаю, да по все, - возразил тот.
   - Вы знаете то же, что и мы, - повторил Кристл. - Если Джего выберут  в
ректоры, освободится одна-единственная административная  должность  -  та,
которую он занимает сейчас. И вам известно не хуже, чем нам, что кандидата
на эту должность выбирает сам ректор.
   - Не надо цитировать мне Устав, - сказал Найтингейл, - я и сам могу его
прочитать.
   - Я просто ответил на ваш вопрос.
   - Я знаю Устав, - повторил Найтингейл. - А сейчас мне  нужно  выяснить,
как у вас распределены роли. - Он улыбнулся. Это  была  улыбка  бесконечно
наивного  человека,   которому   за   каждым   событием   чудятся   хорошо
организованные злокозненные махинации.
   - Должен вам  заметить...  -  начал  Кристл,  но  Браун,  перебив  его,
торопливо сказал:
   - Если Джего, как мы надеемся, станет ректором, то  он,  я  думаю,  без
всякой предубежденности рассмотрит любые разумные предложения. Но  мы  еще
ни разу не разговаривали с ним об этом.
   - Именно так и  будет,  -  поддержал  друга  Кристл.  -  Ректор  всегда
советуется с коллегами...
   - Это-то мне известно, - опять повторил Найтингейл.
   - ...хотя он и не обязан следовать их советам, - закончил Кристл,  едва
сдерживая  раздражение.  -  И  я  знаю  немало  случаев,   когда   ректоры
действовали вопреки советам своих коллег. Если  вы  спрашиваете  нас,  как
поступит Джего, мы можем высказать вам только свои предположения. Но знаем
мы не больше вашего. Лично я уверен, что старшим наставником  он  назначит
Брауна. Тут у меня нет ни  малейших  сомнений.  А  на  должность,  которую
сейчас занимает Браун, ему надо будет подыскать кого-то еще.
   - Вы правы, сомневаться тут  не  приходится,  -  посмотрев  на  Брауна,
заметил Найтингейл.
   - А если б вы усомнились,  это  было  бы  прямым  оскорблением,  -  зло
вставил я. - Всякий нормальный человек при первой же возможности  назначил
бы Брауна на эту должность.
   Найтингейл помолчал.
   - Стало быть, если  я  вас  правильно  понял,  кандидата  на  должность
наставника еще не подобрали? Вот я и пришел сказать вам,  что  рассчитываю
получить эту должность.
   Мы молча смотрели на него. А он продолжал:
   -  Я  старше  всех  других   членов   Совета,   которые   не   занимают
административных должностей. Есть, правда, еще Кроуфорд, он  старше  меня,
но ему не нужны административные должности. С тех  пор  как  я  работаю  в
колледже,  меня  неизменно  обходили,  если   освобождалась   какая-нибудь
должность. И я должен знать, что теперь уж этого не случится.
   Браун, понимая, что надо говорить помягче, сказал:
   - Мне совершенно очевидно, что Джего со  всей  серьезностью  рассмотрит
вашу кандидатуру. Или, говоря иначе, он попросту обязан  рассмотреть  вашу
кандидатуру в первую очередь. Так что у вас, на  мой  взгляд,  нет  сейчас
никаких оснований для беспокойства.
   - Все это звучит слишком туманно, - сказал Найтингейл. - Мне много  раз
давали туманные обещания, а потом напрочь забывали про них.
   - Ничего более определенного вы ни от кого сейчас не услышите, - твердо
сказал Кристл.
   - Значит,  вы  ничего  не  можете  мне  пообещать?  -  полупросительно,
полуугрожающе проговорил Найтингейл.
   - Не можем, - отрезал Кристл.
   - Именно не можем, - мягко сказал Браун. - Мы не имеем  никакого  права
давать обещания за будущего ректора. Вы и сами должны с этим  согласиться.
Если он решит попросить у нас совета - а  мне  кажется,  что  такая  мысль
должна бы прийти ему в голову, - то мы, конечно, не  забудем  сегодняшнего
разговора, тут уж вы можете не сомневаться. Мы гарантируем вам,  что  ваша
кандидатура будет рассмотрена совершенно беспристрастно.
   - Мне этого мало, - сказал Найтингейл.
   - Весьма прискорбно, - буркнул Кристл.
   - Это и в самом деле весьма прискорбно, - проговорил  Браун.  -  Мы  не
имеем права давать обещаний. И я просто не представляю себе, что тут можно
сделать.
   - Я знаю, что я могу сделать, - сказал Найтингейл.
   - Что вы можете сделать?
   - Я сам пойду к Джего и спрошу его напрямик.
   Было уже очень поздно -  слишком  поздно  для  визитов,  с  облегчением
подумал я, - по Найтингейл немедленно распрощался и ушел.


   Проснувшись на следующее утро довольно рано, я долго лежал  в  кровати,
слушая, как часы отбивают  четверти,  и  размышляя  о  расстановке  сил  в
противоборствующих партиях. После первых совещании никто не изменил  своих
намерений, и партии остались прежними, хотя Винслоу с Гетлифом  попытались
перетащить на свою сторону Юстаса Пилброу. Это была  единственная  попытка
открытой предвыборной агитации. Мы с Роем Калвертом собирались  сходить  к
старику Гею, но Браун попросил нас подождать.  Обе  партии  придерживались
тактики пассивного ожидания; всем было известно, что в каждой из них  есть
колеблющиеся,  но  переубеждать  их  было  пока  что  рано.   Браун   даже
обрадовался, узнав, что Винслоу и Гетлиф так поторопились.
   В нашей партии самым ненадежным членом  был,  конечно  же,  Найтингейл.
Поджидая ритуального  бидведловского  "уже  девять,  сэр",  я  думал,  что
Найтингейл, вероятней всего,  переметнется  к  нашим  противникам.  В  его
нынешнем состоянии он просто не слышал никаких разумных доводов. Вчера  он
потребовал прямого обещания. И на меньшее вряд ли согласится.
   Выглянув после завтрака во дворик, я увидел Джего и решил, что его надо
предупредить о притязаниях Найтингейла. Я  спустился  по  лестнице;  Джего
сказал мне, что ни вчера, ни сегодня он не встречался  с  Найтингейлом,  и
спросил, почему меня это интересует.
   - Он собирался поговорить с вами.
   - О чем?
   - Ему хочется получить обещание, что, став ректором, вы  назначите  его
на должность наставника.
   Лицо Джего потемнело от гнева,  он  выругался,  но  в  эту  секунду  мы
услышали, как кто-то постучал изнутри в окно первого этажа. Это был Браун;
он поманил нас в дом, и мы вошли в спальню одной из квартир для гостей.
   Спальню уже приготовили к приему гостя, в  камине  пылал  огонь,  а  на
столик возле кровати Браун  положил  несколько  книг,  я  заметил  большую
Историю нашего  колледжа  и  томик  мемуаров  о  Кембридже  восемнадцатого
столетия.
   - Что это вы тут делаете, Браун? - спросил Джего.
   - Проверяю, все ли у нас готово к приему сэра Хораса.
   Джего удивился.
   - Надо, чтобы здесь было не слишком роскошно, - объяснил ему Браун. - А
то вдруг у сэра Хораса сложится неверное представление о  колледже?  Вдруг
он не заметит нашей  бедности?  Предусмотрительность  иногда,  знаете  ли,
очень полезна. Однако позаботиться о благопристойном уюте для нашего гостя
тоже не вредно.
   - Вам вовсе не пристало заниматься этим, Браун, - резко  сказал  Джего:
уязвленная домогательствами Найтингейла гордость сделала  его  безрассудно
раздражительным. - Нельзя превращать колледж в экзотическую гостиницу  для
богатеев. Они не достойны того, чтобы мы им прислуживали!
   - Только ради бога не  разговаривайте  так  с  Кристлом!  -  торопливо,
взволнованно и озабоченно воскликнул Браун. - Я-то человек не обидчивый. Я
всегда готов прислушаться к чужому мнению. Но  ведь  люди  бывают  разные.
Меня не  обижают  ваши  мысли  о  сэре  Хорасе,  хотя  я  уверен,  что  вы
ошибаетесь. Однако, даже если бы вы были правы, я все  равно  посчитал  бы
себя обязанным воспользоваться теми возможностями,  которые  предоставляет
нам судьба.  -  Он  дружески  улыбнулся  Джего.  -  Кстати,  мне  хотелось
поговорить с вами о других наших возможностях - я имею в виду Найтингейла.
   - Мы как раз о нем и говорили, - вставил я.
   - Поразительный наглец, - зло сказал Джего.
   - Вам надо вести себя очень осмотрительно, - заметил Браун.
   - Вот уж кого я ни за что не назначу наставником! - воскликнул Джего.
   - Надеюсь, вы не считаете, что ему надо сообщить об этом?
   - С удовольствием сообщил бы, - ответил Джего.
   - Нельзя, - сказал Браун. - Ваша порядочность не должна его  отпугнуть.
Помните,  что  сейчас   возмущение,   пусть   даже   и   справедливое,   -
непозволительная для нас роскошь.
   - К несчастью, большинство из нас далеко не так благоразумны,  как  вы,
мой дорогой друг,  -  сказал  Джего.  Он  уже  почти  успокоился  и  через
несколько  минут  спросил,  кого,  на  наш   взгляд,   следует   назначить
наставником. - Я-то думаю, что если мне посчастливится пройти  в  ректоры,
то эту должность надо будет  предоставить  Гетлифу,  -  скатал  он.  Браун
предположил,  что  Гетлиф  откажется  работать  наставником   (он   всегда
необычайно убедительно объяснял, почему люди отказываются  от  официальных
должностей): он "буквально завален" научной  работой,  и  его  с  огромным
трудом уговорили стать экономом.
   - Тогда я предложу эту должность вам, Элиот, - решил Джего.
   - Я не могу пока бросить мою юридическую практику в Лондоне, - возразил
я, - а чтобы работать наставником, мне пришлось бы от нее отказаться.
   - Просто беда с этими назначениями, - удрученно сказал Джего.
   - Не кручиньтесь о бедах, пока  их  нету,  -  посоветовал  ему  немного
успокоившийся Браун. - У нас еще будет время  оглядеться.  И  надеюсь,  вы
поймете меня правильно, если я скажу вам о некоторых своих  опасениях.  Мы
не должны показывать людям, что считаем выборы предрешенными - это  очень,
очень опасно.
   -  Вы  правы.  Я  веду  себя  неблагоразумно,  -  с  виноватой  улыбкой
проговорил Джего.
   - И надеюсь, вы не обидитесь, если я спрошу у  вас,  уверены  ли  вы  в
благоразумии... ваших близких?
   Джего тотчас перестал улыбаться и с высокомерной враждебностью ответил:
   - Совершенно уверен.
   Когда он ушел, Браун озабоченно посмотрел на меня и сказал:
   -  Будь  она  трижды  проклята,  эта  ведьма.  Неужели  он  не  решится
поговорить с ней? До чего же часто люди сами создают себе трудности! Я вот
сказал ему о возможностях, которые порой предоставляет нам  судьба...  но,
знаете, когда я думаю об  его  жене,  о  нем  самом,  о  Найтингейле,  мне
приходит в голову,  что  судьба  могла  бы  предоставить  нам  и  побольше
возможностей. Да, нелегкую мы выбрали дорожку.  -  Он  оглядел  комнату  и
подравнял стопку книг.
   - Ну, да ладно, - проговорил он.  -  Зато  к  приезду  сэра  Хораса  мы
подготовились неплохо. Я думаю, он захочет познакомиться с историей нашего
колледжа.  Если,  конечно,  приедет.  Вы  не  слышали,  в  Резиденции  все
по-прежнему?
   В Резиденции все пока оставалось по-прежнему. Утром во вторник Ройс все
еще не знал правды о своей судьбе. Вечером,  когда  я  одевался  к  обеду,
Браун сказал мне по телефону, что сэр Хорас уже приехал.
   - Кажется, все в порядке, - проговорил он в трубку. - Теперь,  пожалуй,
можно считать, что праздник состоится.
   Он добавил, что Найтингейлу так до сих пор и не удалось поймать Джего.
   В четверть седьмого  начал  бить  церковный  колокол.  Ярко  освещенные
ворота церкви были хорошо видны из  моего  окна.  Через  дворик  двигались
темные фигуры членов  Совета  -  сегодня  совершалась  служба  поминовения
основателей, а только эта служба, единственная в году, и собирала в церкви
почти весь Совет колледжа.
   Таких изменений - совершенно очевидных, однако не афишируемых - было  в
колледже много. Когда начиналась карьера Гея, все  члены  Совета  получали
священнический сан, и никому из них даже в голову не приходило  уклоняться
от церковных служб: церковь так же естественно  вписывалась  в  их  жизнь,
как, например, трапезная. А сейчас большинство из  них  были  агностиками,
все  церковные  службы  отправлял  Деспард-Смит,  ректор  посещал  церковь
регулярно, Браун с Кристлом - иногда, а остальные  -  только  раз  в  год,
когда совершалась служба поминовения основателей... Я надел  поверх  фрака
мантию и отправился в церковь.
   Сегодня здесь собрались все, кроме ярых  атеистов  Винслоу  и  Гетлифа.
Рядом с Роем Калвертом стоял Льюк, который с удовольствием провел бы время
как-нибудь иначе и явился сюда, только чтобы никого не оскорбить. Вслед за
мной в церковь неспешно вошел Кроуфорд, под галстуком у  него  поблескивал
орден Британской империи. Когда члены Совета распахивали мантии, у  многих
из них я видел ордена и медали, полученные во время войны четырнадцатого -
восемнадцатого  годов.  Удивительное  все  же  это  явление  -  храбрость,
подумалось мне. У Найтингейла я заметил ордена "За безупречную  службу"  и
"Военный крест", у Пилброу - множество медалей, заработанных на  Балканах.
Оба были по-настоящему храбрыми людьми - однако, если бы я не знал  об  их
воинских заслугах, мне едва ли пришло бы это в голову.
   Браун с Кристлом ввели в церковь сэра  Хораса.  Они  считали,  что  ему
будет полезно услышать, как поминают жертвователей. Он один среди нас  был
без мантии, в вечернем костюме -  откормленный,  ухоженный,  цветущий,  со
свежим открытым  лицом  и  большими  голубыми  глазами,  которые  казались
искренними и бесхитростными; он был старше Кристла и Джего,  но  лицо  его
прорезала   одна-единственная    морщинка    -    вертикальная    морщинка
сосредоточенного внимания между прихмуренными бровями.  Сегодня  в  церкви
собралось много народу - студенты, члены Совета,  кое-кто  из  гостей;  по
витражам стрельчатых окон барабанили капли дождя, из-за вечернего  сумрака
цветные  стекла  казались  черными,  а  переполненная  людьми  церковь   -
маленькой, тесной и очень уютной.
   Мы пропели псалом и гимн. Ликующий голос Гея, сидевшего на  скамье  для
почетных прихожан, звонко выделялся из общего хора. Стареющий Деспард-Смит
в накинутом на плечи стихаре, торжественный и мрачный, монотонно  прочитал
несколько молитв, а потом, нисколько не изменив манеры  чтения,  -  список
пожертвований. Это была странная мешанина из  самых  разнообразных  даров,
восходящих по времени к основанию колледжа и перечисляемых не в порядке их
ценности, а хронологически. Завещание шестого ректора колледжа выделять на
ежегодном празднике по пять шиллингов каждому члену Совета описывалось так
же подробно,  как  пожертвование  огромного  земельного  участка  и  самый
большой в истории колледжа денежный вклад. Было очень  странно  сознавать,
что кое-кто из жертвователей слышал  в  свое  время  начало  этого  весьма
пестрого перечня и тоже захотел  вписать  в  него  свое  имя.  А  потом  я
подумал, как сильно  должно  впечатлить  Джего  упоминание  о  двенадцатом
ректоре, завещавшем колледжу "пятьсот фунтов стерлингов, а также коллекцию
столового серебра", и какой взрыв досады он должен испытать, вспомнив  при
этом об угрозах Найтингейла.
   Но по окончании службы свои впечатления высказал только Гей - когда  мы
проходили через притвор, он звонко воскликнул:
   -  Примите  мои  поздравления,  Деспард!  Великолепная  служба,  просто
великолепная! Особенно  мне  поправилось  "Воздадим  же  хвалу  преславным
человекам...". По-моему, в наши дни слишком часто восхваляют самых обычных
людей. Их, конечно, нельзя назвать никчемными,  но  все-таки  на  их  долю
приходится чересчур много восхвалений.
   Дождь еще не кончился; разбившись на небольшие группки, мы поспешили  в
профессорскую. Многие гости уже ждали нас там, и,  когда  мы  пришли,  они
забросали нас вопросами о здоровье ректора - смертельная болезнь  Ройса  и
подготовка к выборам его преемника часто обсуждались в  замкнутом,  однако
весьма болтливом мирке Кембриджа.
   - Никаких перемен, - резко объявил  Кристл.  -  Он  еще  ни  о  чем  не
догадывается. Но на днях его домашним придется сказать ему правду.
   В  профессорской  становилось  тесно;  гости   с   бокалами   в   руках
протискивались к плану, на котором было указано, как надо рассаживаться за
столом в трапезной. Я уже видел этот план  -  Кристл  потребовал  изменить
всегдашний порядок только потому, что хотел посадить сэра Хораса  за  стол
членов Совета. Винслоу тоже его видел; но сейчас опять угрюмо рассматривал
непривычное расположение фамилий.
   Кристл потянул его за рукав мантии.
   - Винслоу, я хочу представить вас сэру Хорасу Тимберлейку.
   - Вы чрезвычайно любезны, декан. Чрезвычайно любезны.
   Сэра Хораса немного ошеломила ядовитая вежливость Винслоу. Беседа у них
явно не клеилась. Тогда гость заговорил о поминовении основателей.
   - Ваша церковная служба  произвела  на  меня  глубочайшее  впечатление,
мистер Винслоу, -  сказал  он.  -  Она  совершается  очень  естественно  и
органично.
   - Неужели?
   - Мне очень понравилась ваша церковь, - быстро перестроился сэр  Хорас.
- У вас там замечательные панели восемнадцатого века - это ведь,  если  не
ошибаюсь, именно восемнадцатый век?
   - Вы наверняка правы, сэр Хорас, - отозвался Винслоу. - Тем более что я
в этом ничего не понимаю. Я хожу в церковь только на выборы ректора.
   Потом он извинился, сказав, что ему нужно встретить своего гостя -  тот
пришел вместе  с  Пилброу  и  французским  писателем.  Сэр  Хорас,  слегка
растерянный, остался один.
   Джего появился в профессорской только около восьми  часов.  И  хотя  он
привел с собой гостя - ректора одного из колледжей, -  к  нему  немедленно
подошел Найтингейл. Я слышал, как он сказал:
   - Мне обязательно надо поговорить с вами, сегодня же.
   -  Я  бы  с   удовольствием,   Найтингейл!   -   чрезмерно   огорчаясь,
преувеличенно дружески и задушевно  воскликнул  Джего.  -  Но  у  меня,  к
несчастью, нет ни одной - буквально ни единой! - свободной минутки.  -  Он
помолчал и неохотно добавил: - Давайте попробуем встретиться завтра.


   В трапезной, по случаю праздника, электричество не  горело,  и  комната
освещалась свечами. Огоньки  свечей,  многократно  дробясь,  отражались  в
серебряных подсвечниках и солонках, в золотых блюдах и  чашах,  в  крышках
оловянных пивных кружек с чеканным узором и в хрустальных бокалах, так что
над столом дрожало ярко переливчатое сияние,  но  затянутые  шелком  стены
тонули в неясной полутьме, а потолка было просто не видно.
   Чтобы гости расположились так, как хотел Кристл, Винслоу, мне и Пилброу
с его гостем-французом пришлось сесть за стол, где в обычные  дни  обедали
студенты. Я устроился напротив Винслоу и заговорил через стол с французом.
Вскоре мне стало ясно, что он очень неинтересный собеседник.
   Я припомнил, с каким радостным волнением мы ждали его приезда, с  каким
заносчивым снобизмом отзывались о  сэре  Хорасе...  А  Кристл-то  оказался
прав. Беседа с сэром Хорасом наверняка была бы гораздо интересней.
   Слушать француза  было  скучно,  и  Пилброу  всячески  пытался  оживить
разговор.
   - Порнограммы!  -  экспансивно  вскричал  он.  -  Очень  верное  слово!
Двузначное. Текст как в телеграмме, а рисунок как на диаграмме. - Каламбур
ему не удался, и француз заговорил снова - мне показалось,  что  он  начал
читать страницу из своего романа.
   Французу праздник  не  нравился,  но  все  остальные  гости  были  явно
довольны. Неподалеку от нас, за столом членов Совета, сидел Гей, и  я  все
время слышал его звонкие реплики:
   - Устрицы? Великолепно! Вы ведь не любите  устриц,  Деспард?  Официант,
подайте  мне  порцию  господина  Деспарда.  Превосходно!  Особенно  сочные
устрицы нам подавали, помнится, в  Оксфорде,  когда  мне  присваивали  там
почетную  степень.  Эти  устрицы,  знаете  ли,   с   таким   удовольствием
проскальзывали в желудок, будто они тоже принимали участие в празднестве.
   Гей до  сих  пор  предпочитал  вино,  которое  любил  в  молодости.  По
праздникам  к  обеденному  столу  в  колледже  подавалось  шампанское,  но
большинство наставников пили теперь рейнвейн и мозельское. Гей не  изменил
своих старых привычек.
   - Бокал шампанского  в  студеный  зимний  вечер,  -  воскликнул  он,  -
подумайте, что может быть лучше! Бокал шампанского всегда  вливал  в  меня
свежие силы! Так-так, дайте-ка припомнить. Я  посещаю  наши  праздники  ни
больше ни меньше как почти шестьдесят лет. При  этом  должен  с  гордостью
сообщить вам, что ни разу  не  заболел  во  время  праздника  и  неизменно
получал наслаждение от бокала шампанского.
   Ему постоянно наполняли бокал, а говорил он, обращаясь ко всем, кто мог
его услышать.
   - Герои моих саг никогда так вкусно не ели. Герои моих саг  никогда  не
пили шампанского. Они  вели  суровую,  трудную,  героическую  жизнь  и  не
страшились глядеть в лицо своей судьбе. Они были великими  парнями,  герои
моих саг. Я счастлив, что помог моим современникам познакомиться  с  этими
великими парнями. Когда начиналась моя деятельность, в нашей стране  почти
никто и слыхом не слыхивал об этих парнях. Зато теперь,  если  человек  не
знает их так же хорошо, как героев "Илиады", его надобно назвать невеждой.
Слышите, Деспард? Слышите, Юстас? Невеждой!
   Мы еще долго сидели  в  трапезной  за  вином  и  фруктами,  неторопливо
попивали кофе и курили  сигары.  Застольных  речей  никто  не  произносил.
Наконец,   что-то   около   половины   одиннадцатого,   мы   вернулись   в
профессорскую. Рой Калверт начал беззлобно подтрунивать над  Кроуфордом  и
Деспардом. У него, как и у всех остальных, раскраснелись щеки, радостно  и
доброжелательно искрились глаза. Вернее, как у всех, кроме Найтингейла,  -
тот не пригласил на праздник гостя, всегда равнодушно относился к еде,  не
пил вина сам и презирал, а может быть, даже ненавидел тех,  кто  пьет.  Он
странно и отчужденно выглядел в общей праздничной толчее. Винслоу оказался
рядом с Геем, который медленно продвигался - все уважительно  расступились
перед ним - к своему персональному креслу.
   - А-а, это вы,  Винслоу?  -  сказал  он.  -  Великолепнейший  праздник,
правда?
   - И вы хотите  принести  мне  за  него  свои  поздравления?  -  спросил
Винслоу.
   - Вовсе не вам, - отозвался Гей. - Вы ведь уже много лет как не эконом.
Я   хочу   принести   свои   поздравления   истинному   устроителю   этого
замечательного праздника. Нашему нынешнему эконому - Гетлифу. Где  Гетлиф?
Передайте ему мои поздравления. Превосходно работают наши молодые  ученые,
просто превосходно.
   Кристл и Браун не хотели  долго  засиживаться  в  профессорской  -  они
считали, что пора заняться делом. Повинуясь их выразительным взглядам,  мы
с Джего начали прощаться, а  потом  отправились  вслед  за  ними  и  сэром
Хорасом в служебную квартиру Брауна.
   - Может, кто-нибудь хочет выпить немного бренди? - спросил  нас  Браун,
усадив сэра Хораса в кресло возле камина. - После праздника,  насколько  я
заметил, бренди прекрасно восстанавливает силы.
   Когда мы выпили, сэр Хорас заговорил о том, зачем  приехал,  однако  он
долго, намеренно, как мне показалось, долго подходил к  интересующему  нас
всех предмету. Сначала  он  обсудил  с  нами  академические  успехи  юного
Тимберлейка, своего  троюродного  брата,  которого  он  почему-то  называл
племянником.
   - Мне  хочется  поблагодарить  вас,  джентльмены,  и  особенно  мистера
Брауна, за заботу о моем племяннике. Я очень вам признателен, джентльмены.
Мне давно уже стало ясно, что он не слишком восприимчив к наукам,  и  одно
время это меня, знаете ли, беспокоило, но потом я понял, что у  него  зато
есть некоторые другие достоинства - надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю?
   - По-моему, у вас нет причин для беспокойства, - сказал Браун.
   - Он на редкость славный юноша! - чуть патетичней,  чем  следовало  бы,
воскликнул Джего. - Его все у нас любят. Как это  ни  удивительно,  по  он
совершенно не испорчен.
   - Я рад, что вы упомянули об этом, - сказал сэр Хорас. - На этот счет у
меня никогда  не  возникало  сомнений.  Он  правильно  воспитан.  Об  этом
позаботилась его покойная мать.
   - Мы все считаем, что такой  племянник  делает  вам  честь,  -  вставил
Браун.
   - Я прекрасно  понимаю,  что  в  беседе  с  такими  высокообразованными
людьми, как вы, мне следует осторожно высказывать свое мнение,  -  заметил
сэр Хорас, - и все же я  решусь  утверждать,  что  правильно  воспитанного
человека нельзя назвать пустышкой, - вы согласно со мной?
   - Иногда мне кажется, сэр Хорас, - сказал Джего,  -  что  наши  главные
заботы должны сосредоточиваться на питомцах, подобных  вашему  племяннику.
Одаренные люди могут сами о  себе  позаботиться.  Зато  достойные,  но  не
слишком  способные  к  учебе  юноши,  они,  поверьте  мне,   очень   часто
оказываются истинной солью земли.
   - Я рад, что вы так думаете, доктор Джего.
   Время шло. Сэр Хорас обсуждал довольно скромные успехи племянника, роль
образования,  интеллектуальные  и   нравственные   достоинства   человека,
преимущества  постепенного  развития  личности  и  правильного   семейного
воспитания - он разглагольствовал неутомимо и  с  огромным  удовольствием.
Его основным собеседником был Джего, а  Браун  только  вставлял  иногда  в
разговор мягко доброжелательные реплики. Кристл пару раз попытался вернуть
сэра Хораса на землю.
   - Я должен извиниться  за  того  старика,  которого  представил  вам  в
профессорской, - сказал он.
   - Это вы про мистера Винслоу? - спросил сэр Хорас, хорошо  запоминавший
имена.
   - Да. С ним очень трудно иметь дело. Почти невозможно. Но  он  казначей
нашего колледжа, так что, будь  он  невоспитанней,  я  познакомил  бы  вас
поближе... если б нам удалось продолжить начатый в прошлый раз разговор.
   - В любой организации есть люди, с которыми трудно иметь дело, - сказал
сэр Хорас. - И моя организация - тоже не исключение. Вот поэтому-то, -  он
опять  повернулся  к  Джего,  -  я  и  придаю   такое   большое   значение
университетам,  которые  выпускают...  -  и  он  снова  завел  бесконечный
разговор об образовании.
   Я хотел спать, но мне было очень интересно, чем все это  кончится.  Сэр
Хорас говорил без устали: ни выпитое вино, ни позднее время на  него  явно
не действовали. Он был не менее искусным тактиком, чем Браун с Кристлом, и
превосходно знал, что людей, как  правило,  больше  всего  интересуют  его
деньги. По всегдашней привычке он  мастерски  скрывал  свои  намерения  за
туманной завесой слов и, применяя этот прием, мог говорить о чем угодно. У
него это называлось "размышлять вслух". "Размышляя вслух", он часто  молол
чепуху,  и  сегодняшний  вечер  не  был  исключением.  Он  искренне  любил
племянника, не очень уверенно чувствовал себя в  незнакомом  ему  обществе
наставников колледжа, однако четко понимал, что главное для него -  судьба
собственных детей, что ему в общем-то наплевать на туповатых, по достойных
юных  родственников  и  что  он  вовсе  не  преклоняется   перед   "такими
высокообразованными людьми", как мы, - он четко все это  понимал  и  знал,
что несет вздор.
   В конце концов сник даже  энергичнейший  Джего.  Кристл  давно  молчал;
утомленно  приугасли  всегда  пронзительные  глаза  Брауна.  Было  уже  за
полночь. Говорил теперь только сэр Хорас - наши  силы  иссякли.  Когда  он
умолкал, я слышал, как по оконным стеклам барабанят капли дождя. Вдруг сэр
Хорас небрежно спросил:
   - А вы больше не думали об активизации вашей деятельности?
   - Думали, конечно, - живо откликнулся Кристл.
   - Кажется, кто-то из вас говорил - надеюсь, я ничего по  путаю?  -  что
для этого вам нужна небольшая помощь.  Кажется,  это  ваши  слова,  мистер
Кристл?
   - Вы правы.
   - В рамках тех возможностей, которые у нас сейчас есть, - сказал Браун,
- мы не в состоянии активизировать пашу деятельность. Нам остается  только
поддерживать когда-то достигнутый колледжем уровень.
   - Понятно, - задумчиво проговорил сэр Хорас. -  И  для  расширения  вам
нужна финансовая помощь.
   - Именно, - сказал Кристл.
   - Насколько  я  помню,  мистер  Кристл,  вы  говорили,  что  вам  нужна
финансовая помощь, но без всяких  сопутствующих  ей  условий.  Вы  хотите,
чтобы администрация колледжа могла распоряжаться деньгами по  собственному
усмотрению. Я думал об этом, мистер Кристл. Я,  конечно,  уверен,  что  вы
лучше меня разбираетесь в нуждах вашего колледжа, но мне не  совсем  ясно,
кто мог бы согласиться жертвовать  деньги  на  предлагаемой  вами  основе.
Надеюсь, вы понимаете, о чем я толкую?  Я  вполне  могу  представить  себе
людей, которые видят, что колледжу нужна финансовая поддержка, но  их,  на
мой взгляд, насторожат ваши слова об условиях. Вы согласны со мной, мистер
Кристл?
   Вместо Кристла поспешил ответить Браун.
   - Мы прекрасно понимаем, что глупо, более того,  безрассудно  ждать  от
людей финансовой поддержки и не принимать решительно никаких условий, -  с
этим наверняка согласится любой здравомыслящий администратор колледжа. Но,
видите ли, сэр Хорас, колледж не раз уже получал  пожертвования  с  такими
условиями, которые просто невозможно выполнить. Мы, например,  располагаем
ежегодным  фондом  в  двадцать  тысяч  фунтов  на  стипендии  для  сыновей
протестантских  священников  из  Голуэя.  А  это,  знаете  ли,  похоже  на
танталовы муки.
   - Понятно, - повторил сэр Хорас.  -  Но  разрешите  мне  высказать  вам
сомнения некоторых людей. Некоторые люди - и я, признаться, в их  числе  -
считают, что учреждения вроде вашего часто тратят деньги впустую.  Нам,  к
примеру, кажется, что вы склонны строить  здания,  которые  вам  вовсе  не
нужны.
   - А  между  тем  новые  здания  строят  как  раз  самые  жизнеспособные
колледжи, - вмешался Кристл. -  Я  тоже  могу  привести  вам  пример.  Два
кембриджских колледжа, которые стремительно развивались, в то время как  у
нас царил мертвый застой...
   Кристл разговаривал с сэром Хорасом почтительно  и  даже  смиренно,  но
уступать не собирался. Сэр Хорас прикрывал свои намерения  туманом  ничего
не  значащих  слов,  а  Браун  с  Кристлом,  -  перечислением   мельчайших
подробностей. Они прикрывались множеством точных и правдивых подробностей,
словно щитом. Искусности сэра Хораса они с успехом противопоставляли  свою
уверенность в самодовлеющей  ценности  колледжа,  который  должен  жить  и
развиваться по собственным законам; бесконечно детализируя  суть  вопроса,
они убедительно показывали, что намечаемый ими курс  безусловно  верен,  и
перед их доводами пасовало даже могучее воображение сэра Хораса.
   Разгорелся общий оживленный спор. Наконец сэр Хорас покачал  головой  и
сказал:
   - Мне очень жаль, но на этот раз я никак не могу  с  вами  согласиться,
мистер Кристл.
   - Мне тоже очень жаль, - проговорил  Кристл;  но  и  его  почтительной,
почти смиренной улыбке нельзя было не заметить холодного упорства.
   Сэр Хорас угадал. Получив пожертвование,  Браун  с  Кристлом  наверняка
затеяли бы строительство: им хотелось, чтобы их время - _их_  правление  -
оставило в истории колледжа неизгладимый след.
   Начиная разговор, Браун, по  его  излюбленному  выражению,  "зондировал
почву" в поисках компромисса, а теперь на  этот  путь  свернул  и  Кристл.
Вообще-то любой колледж с благодарностью принял бы пожертвование на  каких
угодно условиях, лишь бы они оказались выполнимыми. Сэр Хорас как будто бы
тоже пошел на уступки, и в его глазах засветилась простодушная  наивность.
Но вдруг он остро, без всякой наивности глянул на Кристла.
   - Правда, я должен быть уверен, что, воспользовавшись  моей  финансовой
помощью, вы не пустите на строительство свои денежные фонды, -  сказал  он
ровным, без малейшего намека на усталость, приветливым и звучным  голосом.
-  Мне  представляется,  что  это  вполне  естественная  в  данном  случае
оговорка. Любой человек, мыслящий так же, как я, позаботился бы о подобных
гарантиях - вы согласны со мной? Если мы,  дельцы,  решаем  оказать  людям
финансовую поддержку, нам надо твердо знать, что ею  воспользуются  именно
живые люди.  В  нашей  стране,  видите  ли,  ощущается  острый  недостаток
высокообразованных специалистов.
   - Что вы имеете в виду? - спросил его Браун.
   - Ничего особенного, я просто размышляю вслух, - ответил сэр  Хорас.  -
На    взгляд    стороннего    наблюдателя,    у    вас     крайне     мало
наставников-специалистов - особенно если думать о будущем. Специалистами я
называю инженеров и ученых. Наша страна неминуемо придет  в  упадок,  если
учреждения  вроде  вашего  не  начнут   готовить   высококвалифицированных
специалистов. А у вас, как мне кажется, крайне мало  молодых  наставников,
которые могли бы этому способствовать. Мне неважно, как  они  распорядятся
своей судьбой, когда вырастут в зрелых  исследователей.  Захотят  -  пусть
остаются  в  университете,  а  не  захотят  -  пусть   идут   к   нам,   в
промышленность. Но сейчас их у вас слишком мало - надеюсь, вы согласны  со
мной.
   - Все это весьма интересно, - сказал Джего.
   - Вас что-то смущает, доктор Джего?
   - Мне не совсем понятно, насколько вы хотите изменить нашу структуру. -
Джего говорил очень сдержанно. - Если мы примем на работу много...  видите
ли, сэр Хорас, тут трудно что-нибудь решать, ведь я не имею  ни  малейшего
представления о размерах финансовой поддержки, которую  вы  могли  бы  нам
предложить.
   -  Да  я  просто  размышляю  вслух,  -  повторил  сэр  Хорас.  В   этих
переговорах, как понимали Браун и Кристл, размер дара  будет  определен  в
последнюю  очередь  -  отчасти  потому,  что  суммой,  количеством   денег
интересоваться было не совсем, так сказать, прилично,  а  отчасти  потому,
что деньгам придавалось мистическое значение. - Однако представьте себе, -
продолжал сэр Хорас, - что человек, мыслящий так же, как я,  предложил  бы
колледжу... весьма значительную сумму. Вы понимаете, что я имею в виду?
   - Каждый член Совета обходится в двадцать тысяч в год, -  резко  сказал
Кристл.
   - О чем это вы, мистер Кристл?
   - Колледж ежегодно  тратит  на  каждого  члена  Совета  двадцать  тысяч
фунтов, - пояснил Кристл.  -  В  эту  сумму  входит  и  жалованье,  и  все
дополнительные расходы.
   - Я примерно так и думал, - неопределенно сказал сэр Хорас. - Так  вот,
представьте себе, что кто-нибудь смог  бы  предложить  колледжу  несколько
таких ставок... - Он выжидательно умолк.
   - Ни о чем лучшем и мечтать нельзя, - после паузы сказал Кристл, -  при
условии,  что  колледжу  предоставят  право  приглашать  людей  по  своему
усмотрению.    Если    же    он    будет     вынужден     брать     только
специалистов-естественников...
   - Вот-вот, так что тогда, мистер Кристл?
   - Тогда могут возникнуть осложнения.
   - Мне не совсем понятно - какие.
   - Давайте взглянем на дело немного иначе, - вмешался Браун. - Сейчас  в
колледже из тринадцати членов Совета четверо -  специалисты-естественники.
Я не  утверждаю,  что  это  правильное  соотношение,  все  мы  согласны  -
естественников у нас маловато.  Но,  разом  изменив  это  соотношение,  мы
кардинально изменим всю структуру колледжа. Согласитесь, что это  было  бы
не слишком осмотрительно.
   - Колледж очень нуждается в финансовой поддержке, - сказал Джего. -  Но
я согласен  с  моими  коллегами.  Помощь  на  предлагаемых  вами  условиях
неузнаваемо изменила бы наше сообщество.
   - Вам все равно придется перестроиться  в  течение  ближайших  двадцати
лет! - энергично и  очень  настойчиво  проговорил  сэр  Хорас.  -  История
заставит вас перестроиться.  Жизнь  заставит  вас  перестроиться.  Вам  не
остановить этот процесс, доктор  Джего...  если  вы  понимаете,  о  чем  я
толкую.
   Он  слышал,  что  Джего,  по  всей  вероятности,  будет   ректором,   и
разговаривал  с  ним  подчеркнуто  уважительно.  Он,  по-видимому,   редко
встречался с людьми, похожими на Джего, его очаровала новизна, и он хотел,
чтобы именно Джего безоговорочно поддержал его. К Брауну и Кристлу он  уже
попривык, прекрасно понимал их, а поэтому они не вдохновляли его так,  как
Джего.
   Мы ждали конкретного предложения. Однако сэр Хорас  считал,  что  время
еще не настало. Он сказал:
   - Но мне было очень, очень полезно услышать ваши суждения, джентльмены.
Такие разговоры побуждают к раздумьям -  надеюсь,  вы  согласны  со  мной?
Да-да, они дают пищу для серьезнейших размышлений.
   Ему нравилось ощущать  свое  могущество:  захочет  -  даст  деньги,  не
захочет - не даст. И он старался растянуть удовольствие. Его  тешило,  Что
люди, волнуясь, ждут, как он решит. Иногда, впрочем,  ему  бывало  приятно
объявить о  своем  решении.  Он,  как  и  Кристл,  любил  показывать  свое
могущество.
   Шел уже третий час ночи, но он опять заговорил об образовании.  Он  был
неутомим, позднее время нисколько не смущало его, и он вспомнил, что  пора
спать, только в четвертом часу утра.


   Утром, войдя в свою гостиную на полчаса раньше обычного,  я  обнаружил,
что сэр Хорас, отдохнувший и бодрый, уже ждет меня  к  завтраку.  Он  спал
меньше пяти часов, однако был таким же бойко словоохотливым,  как  всегда.
Вспоминая общих знакомых, он упомянул о брате Фрэнсиса  Гетлифа,  а  потом
принялся  расспрашивать  меня  про  моих  коллег,  с  которыми  его  вчера
познакомили. Самое большое впечатление произвел на него Джего.
   - Он необыкновенный человек, - сказал сэр Хорас, - это сразу  бросается
в глаза. Очень, очень умен. Он будет вашим ректором?
   - Надеюсь.
   - А Браун с Кристлом его поддерживают?
   Я сказал, что да.
   - Они тоже замечательные  люди.  -  Сэр  Хорас  помолчал.  -  Будь  они
дельцами, их наверняка никто не сумел бы провести.
   Я ввернул вопрос о нашем деле. Однако,  несмотря  на  свою  приветливую
общительность, он и сегодня уклонился от ответа, многословно  заговорив  о
том, как помог Браун его племяннику.
   - Надеюсь, он получит диплом, - сказал  сэр  Хорас.  -  Я  считаю,  что
обеспеченные молодые  люди  имеют  право  учиться  в  университетах  вроде
вашего, только если они занимаются по-настоящему серьезно и честным трудом
добиваются диплома. - Меня удивила бы эта реплика, если  б  я  не  знал  о
стихийном радикализме сэра Хораса. - Надеюсь, вы согласны  со  мной?  Если
парень не получит диплома, я буду считать, что потратил деньги впустую.  И
я, между прочим, прекрасно знаю, что ему не удалось бы получить диплом без
помощи Брауна. Скажу вам откровенно, мистер Элиот, мне иногда бывало  даже
обидно, что парня нужно изо всех сил вытягивать на экзаменах.
   Едва мы кончили завтракать, пришел Рой Калверт.  Его  представили  сэру
Хорасу во время праздника, но поговорить они по успели. Сэр Хорас  вежливо
поздоровался с Роем,  а  потом  отошел  к  окну  и  посмотрел  во  дворик,
освещенный бледными лучами утреннего февральского солнца.
   - Удивительно у вас тут спокойно,  -  сказал  он.  -  Так  и  подмывает
бросить мои потасовки в деловом мире да и поселиться у вас на покое.
   Он улыбнулся нам - дружески, смущенно и  немного  потерянно.  Рой  тоже
улыбнулся ему, по в его глазах зажглись насмешливые искорки.
   - Не очень-то у нас здесь спокойно,  сэр  Хорас,  -  сказал  он.  -  Я,
например, с удовольствием спрятался бы от  нашего  покоя  в  вашем  бурном
мире.
   - Но спокойную жизнь вы бы потеряли.
   - Как сказать. Ваши коллеги могут спокойно разговаривать друг с другом?
Ну вот, а паши  -  далеко  не  всегда.  Так  что  покой  у  нас...  весьма
относительный.
   Сэр  Хорас  принужденно  улыбнулся:  он  не  привык,  чтобы   над   ним
подсмеивались юнцы. Однако он  быстро  разбирался  в  людях.  До  сих  пор
Калверт ничем не выделялся на общем фоне,  а  теперь  сразу  заинтересовал
его, как заинтересовал вчера Джего. Он принялся расспрашивать  Роя  о  его
работе.  Половину  того,  что  говорил  ому  Рой,  он  не  понял,   однако
почувствовал, что раньше он с такими людьми не встречался. Я заметил,  как
внимательно изучает он лицо Роя, когда тот не смеется.
   Через несколько минут сэр Хорас спросил, не покажет  ли  ему  Рой  свои
заметки. Они ушли, и я не видел их до полудня, когда Рой поднялся ко мне и
сказал,  что  "старик"  уезжает;  он  привел  Кристла  с  Брауном,  и   мы
отправились к воротам в третьем дворике, за  которыми  сэр  Хорас  оставил
свою машину. Его шофер тоже только что явился; сэр Хорас, похожий в  своей
огромной меховой шубе на русского генерала царских времен, стоял у машины.
   - Мне, к сожалению, не удалось  повидаться  с  вами  сегодня  утром,  -
сказал он Кристлу и Брауну. - Я был у мистера Калверта, он  показывал  мне
удивительные вещи. Вчера кое-какие вопросы остались у нас непроясненными -
вы понимаете, о чем я толкую? Но мы еще, надеюсь, встретимся.
   Машина тронулась, сэр Хорас приветливо  помахал  нам  рукой.  Когда  он
уехал, Рой Калверт спросил:
   - Он собирается раскошелиться?
   - Это уж вы узнайте у пего, -  ответил  Кристл  и  лояльно  добавил:  -
Разумеется, такой солидный человек постоянно занят  серьезнейшими  делами.
Наше дело для него - пустяк, он, видимо, решил заняться им, когда  у  него
найдется свободное время. Да, не повезло нам.
   - А по-моему, еще не все потеряно, -  бодро  сказал  Браун.  -  Мне  не
верится, что он просто водил нас за нос.
   - Да, будет забавно, если он ездил к нам только обедать да  болтать,  -
заметил Калверт.
   - Не вижу в этом ничего смешного, - с раздражением сказал Кристл.
   - Надеюсь, все еще устроится, - повторил Браун. И торопливо добавил:  -
Разумеется, я окончательно поверю в  это,  только  когда  нашему  казначею
пришлют чек. - Потом он негромко сказал Кристлу: - Нам  надо  решить,  как
вести себя дальше. Мне кажется, что месяц-другой его не стоит  беспокоить.
Так  что  у  нас  есть  время,  чтобы  подумать,  как  нам  его  деликатно
подтолкнуть.
   Ветра не было, с прозрачно-голубого неба светило  неяркое  солнце,  его
лучи приятно ласкали кожу, и мы решили прогуляться перед ленчем по  парку.
Кристл и Калверт ушли вперед.  Они  обсуждали,  во  что  лучше  вкладывать
деньги. Рой был  единственным  сыном  в  богатой  семье,  и  Кристл  любил
поговорить с ним о выгодном  помещении  капитала.  Мы  с  Брауном  немного
отстали от них. Дорожка в парк шла под окнами дома, в котором жил Джего, и
внезапно я услышал, как он окликает меня.
   Я остановился, а Браун медленно пошел вперед. Через  минуту  во  дворик
спустился Джего - с Найтингейлом.
   - Вы можете уделить нам несколько минут, Элиот? -  извиняющимся  тоном,
но при этом чуть ли не враждебно спросил он.
   - Конечно.
   - Мы с Найтингейлом обсуждаем будущность колледжа.  Нам  всем  понятно,
что наше будущее в большой  степени  зависит  от  тех  людей,  которых  мы
выдвинем на официальные посты. - Джего очень осторожно подбирал слова, вид
у него был хмурый, а в глазах  проблескивало  беспокойство.  -  И  вот  мы
прикидываем - кто же из наших коллег согласится занять эти посты.
   -  Ведь  все  назначения  всегда  предрешаются   заранее,   -   вставил
Найтингейл.
   - Надеюсь, вы  не  откажетесь  поделиться  с  нами  вашими  планами  на
будущее, - пришлось добавить Джего.
   - Пожалуйста, - сказал я.
   - Я понимаю, что это нелегко. Никто не может ручаться за свое  будущее.
Но я тут говорил Найтингейлу, что, насколько мне известно, вы не сможете в
ближайшие несколько лет занять какую-нибудь административную  должность  в
колледже.
   - Определенно не смогу, - подтвердил я.
   - А почему? Почему не сможете? - подозрительно спросил меня Найтингейл.
   Мне пришлось объяснить ему - ради Джего:
   - Я не хочу бросать юридическую практику.  Мне  необходимо  два  дня  в
неделю проводить  в  Лондоне,  и  у  меня  просто  не  хватит  времени  на
административную работу.
   - Вы, наверно,  неплохо  зарабатываете  в  эти  дни,  -  ухмыльнувшись,
предположил Найтингейл.
   - И вместе с тем, - Джего изо всех сил старался  говорить  спокойно,  -
нашим студентам-юристам очень полезно, что с ними занимается  практикующий
адвокат.
   - А главное, это очень полезно Элиоту,  -  сказал  Найтингейл  и  опять
ухмыльнулся. Но его подозрительность на время приутихла, он распрощался  с
нами и ушел.
   - Ну и ну, - пробормотал Джего, когда он скрылся из виду.
   - Надеюсь, вы не погорячились? - спросил Браун,  поджидавший  нас  чуть
впереди. Мы догнали его и пошли втроем к парку.
   - Я вел себя очень тактично, - ответил Джего. - _До низости_  тактично,
Браун. Нет, вы только предстаньте себе: он усомнился в моих словах,  когда
я сказал ему, что Элиот не сможет занять пост наставника,  даже  если  ему
предложат его! Ему, видите ли, надо было услышать это  от  самого  Элиота!
Мне следовало просто вышвырнуть его из моего кабинета. А  вместо  этого  я
вынудил Элиота объясняться с ним. Ради бога, простите меня, Элиот!
   - У вас не было выбора, - сказал я.
   - Вы поступили весьма осмотрительно, - заметил Браун.
   - Я поступил низко! - вскричал Джего.
   Парк был по-зимнему тих, почки на деревьях  еще  не  набухли,  в  лучах
февральского солнца изумрудно блестела трава. Рой  и  Кристл  остановились
возле огромного бука - там, где начинался "дикий" парк.
   - Господи, ну и срам! - с горечью воскликнул Джего, когда мы подошли  к
лужайке  с  нескошенной  травой.  -  Я  никогда   еще   так   позорно   не
изворачивался. Человек прямо спросил меня, как я намерен  поступить.  А  я
ему ответил - да-да, я вам сейчас повторю, что я сну ответил! - я  сказал,
что мы оба окажемся в  неловком  положении,  если  он  потребует  от  меня
прямого ответа. А потом заверил его, что никто из тех людей, которым можно
поручить пост наставника, но возьмется за эту  работу.  Тут-то  и  всплыло
ваше имя,  Элиот.  Он  хотел,  чтобы  мы  обсудили  каждую  кандидатуру  в
отдельности.
   - Надеюсь, вы согласились? - спросил Браун.
   - Согласился.
   - Надеюсь, он не понял, что вы никогда не предложите ему эту работу?
   - Я бы так не стыдился, если б считал, что он понял.
   Джего был разозлен и встревожен. Он злился, вспоминая, как позорно  ему
пришлось  изворачиваться,  и  тревожился,  думая,  что  он   изворачивался
недостаточно искусно. Но особенно горько - горько и злобно - он мучился  в
это приветливое солнечное утро из-за того, что  ему  пришлось  поступиться
своей гордостью. Он унизился, унизился перед самим собой и Найтингейлом  -
вот что терзало его сейчас больше всего. С яростной злостью  думал  он  об
унижении, которого потребовала от него предвыборная политическая  игра,  -
вот, значит, к чему приводят честолюбивые помыслы и жажда власти? - а ведь
он понимал, что ему еще не раз придется переламывать свою гордость.
   Браун наверняка не обратил бы на это внимания. Его не терзала гордость,
он был добрым, мудрым, заземленно практичным человеком  и  легко  принимал
правила игры - понимая это, Джего остро чувствовал свое одиночество. Позор
и горечь он должен был взять на себя. Вот  почему  он  вдруг  заговорил  с
Брауном свысока.
   - Можете не беспокоиться, Браун, я  ничего  но  испортил,  -  помолчав,
сказал он: в его голосе прозвучало тревожное презрение к собеседнику  и  к
себе самому. - Найтингейл остался доволен. Я был предельно тактичным.


   В тот же день, после ленча, меня остановил во  дворике  Рой.  Он  криво
усмехнулся и сказал:
   - Мы вот опасались, что нам придется отменить праздник, верно?
   - Опасались, ты прав.
   - Именно. А опасаться-то было нечего. Джоан  и  ее  мать  давно  уже  -
несколько  недель  назад  -  решили  сказать  Ройсу  правду  только  после
праздника. Они знали, что на праздник приглашен этот старый хрыч и что  он
собирается раскошелиться - да вот, видно,  не  собрался,  -  и  не  хотели
ломать наши планы. Ну, что ты теперь скажешь о женской интуиции?
   Я не смог удержаться и рассмеялся.
   - Мы остались в дураках, - сказал Рой. - Причем не только мы с тобой, а
все наши мудрецы. Все мы, скопом, оказались круглыми, лопоухими дураками.
   Он предугадывал сегодняшние события, поэтому усмешка у него  получилась
очень печальной. Мы распрощались, и я не видел его весь день; он записался
на обед, но в трапезной его не было. Он пришел ко  мне  поздно  вечером  и
сказал, что несколько часов просидел у леди Мюриэл. В тот День она открыла
Ройсу правду.
   Я с тревогой думал не только о ректоре и его домашних, но и о  Рое.  Он
вел себя так, словно у него начинался приступ депрессии. И  мне  вовсе  не
стало спокойней, когда он, даже  не  рассказав,  что  было  в  Резиденции,
настойчиво потащил меня на какую-то вечеринку. Мы оба понимали, что ему не
миновать приступа. И его лихорадочно приподнятое настроение испугало  меня
больше самой мрачной тоски.
   На вечеринке он был приветливым и веселым, но когда  мы  вернулись  под
утро в колледж, он посмотрел  на  освещенное  окно  ректорской  спальни  и
сказал:
   - Как ты думаешь, ему удалось сегодня уснуть?
   Мы стояли у стены дома, глядя  на  светящееся  окно.  В  небе  сверкали
звезды, дворик тонул в сонной предутренней тишине.
   Рой проговорил:
   - Я никогда еще не встречался с таким мучительным одиночеством.
   Потом, сидя у камина в своей гостиной, он  рассказывал  мне,  с  острой
проницательностью горького сочувствия, о Ройсе и леди Мюриэл. Их брак  был
не особенно удачным. Ройс мог бы  принести  счастье  многим  женщинам,  но
пробудить чувства леди Мюриэл не сумел.  А  про  нее  -  уже  перед  самой
свадьбой - ее тетка сказала Ройсу страшные слова: "Предупреждаю вас -  она
совершенно бездушная женщина". Леди Мюриэл  на  многих  производила  такое
впечатление, но Рой всегда говорил, и  я  верил  ему,  что  мы  ошибаемся.
Действительно, ее чувства разбудить было нелегко, и Ройсу не удалось этого
сделать. Они прожили вместо двадцать пять лет, у них были  дети,  но,  как
сказал мне Рой, она никогда не понимала своего мужа.
   - Бедняжку вечно сбивали с толку его шутки, - заметил Рой.
   Однако они полностью доверяли друг другу, и сегодня ей пришлось сказать
ему, что он умирает. По мнению Роя, она собралась с  духом  и  без  всякой
подготовки выложила мужу всю правду.
   - Она  всегда  считала,  что  не  умеет  найти  с  ним  общий  язык,  -
рассказывал Рой. - И сегодня ей было особенно тяжко. Ее  истерзала  мысль,
что любой другой человек наверняка отыскал бы задушевные, верные слова,  а
она за всю жизнь так и не научилась с ним разговаривать.
   Порой нам казалось, что Ройс обо всем догадывается,  но  мы  ошибались.
Правда потрясла его. Он не стал упрекать жену. Леди Мюриэл  не  помнила  в
точности, о чем он говорил, да он, как она  передавала  потом  Рою,  почти
ничего и не сказал.
   "Трудно жить без будущего", - только эту фразу она и запомнила.
   Но тяжелее всего ей было видеть, что он даже не вспомнил про нее, думая
о близкой смерти. "Он всю жизнь почти не  замечал  меня,  а  тут  и  вовсе
забыл, что у него есть жена", - со слезами на глазах пожаловалась она Рою.
   Эта жалоба заставила Роя с горечью подумать о человеческом эгоцентризме
и одиночестве. Они прожили вместе всю жизнь. Она открыла ему  правду  -  и
увидела, что он думает только о своей смерти, как будто жены у него просто
не было.
   Когда леди Мюриэл ушла и ее сменила Джоан, он попросил,  чтобы  к  нему
никого не пускали.
   Рой сказал:
   - Мы все обречены на одиночество. Каждый из нас. На полное,  абсолютное
одиночество.
   Немного погодя он добавил:
   - Если ее мучает сейчас одиночество, то, подумай, - каково сейчас  ему!
Подумай, каково это - знать, что на днях ты обязательно умрешь!


   Найтингейл, предъявив Джего свои требования, притих - то ли успокоился,
то ли перестал думать о должности наставника. По мнению Брауна, он  просто
понял, что ничего сейчас не добьется и что ему выгодней  переждать.  Браун
не давал нам забыть о намерениях Найтингейла:
   - Я согласен, он очень неуравновешен, и его противоречивые  чувства  вы
понимаете, наверно, лучше, чем я, но сейчас-то он, по-моему, твердо знает,
чего хочет. И это беспокоит меня больше  всего.  У  Найтингейла  появилась
вполне определенная цель, и он еще испортит нам немало крови.
   Браун был совершенно прав. Я уже научился у него предугадывать характер
человеческих поступков и обуздывать,  когда  нужно,  свое  психологическое
воображение. Однако и я был прав:  Найтингейла  терзало  сейчас  тревожное
беспокойство, которое  человек  не  в  силах  унять:  сначала  его  мучает
какая-нибудь  одна  забота  -  должность  наставника,   например,   -   он
обдумывает, как ее добиться,  предпринимает  для  этого  какие-то  шаги  и
ненадолго успокаивается; но вскоре его начинают одолевать другие заботы, и
все начинается сначала. Найтингейла заботило сейчас голосование  в  Совете
Королевского общества - Совет  должен  был  собраться  в  марте,  -  и  он
тревожно гадал, примут ли его наконец  в  Общество,  осуществится  ли  его
заветная мечта.
   Каждую весну  овладевала  Найтингейлом  эта  мучительная  тревога.  Она
походила на медленную пытку - ведь если должности наставника он мог как-то
добиваться, то тут ему оставалось только ждать,  и  это  приводило  его  в
отчаяние.
   Кроуфорд  во  второй  уже  раз  замещал  в  Совете  Общества  какого-то
умирающего  старика.  Рассказывая  нам  об  этом,  он  был  по-всегдашнему
невозмутим. Найтингейл слушал его,  угрюмо  нахмурившись,  но  все  же  не
выдержал и спросил:
   - Вы знаете, когда будут известны результаты голосования?
   Кроуфорд полистал свою записную книжку.
   - В марте. - Он назвал точную дату. - Но опубликуют их месяца через два
после этого. Вас интересует какой-нибудь определенный человек?
   - Д-да!
   Тут уж Найтингейла понял даже Кроуфорд.
   - Вы говорите о себе?
   - Да.
   - Простите, я сразу не сообразил, - равнодушно извинился Кроуфорд. -  Я
ведь работаю в другой подкомиссии, у  нас  с  вами  разные  специальности.
По-моему, я ничего не слышал о химиках. Или просто не обратил внимания. Но
если мне удастся узнать что-нибудь определенное,  я  скажу  вам.  Вся  эта
никому не нужная секретность кажется мне чепухой.
   Фрэнсис Гетлиф внимательно слушал их разговор, а потом, когда мы  вышли
вместе с ним из профессорской и дверь за нами закрылась, сказал:
   - Неужели никто не избавит его от этой муки?
   - Ты что-нибудь знаешь?
   - Я слышал фамилии химиков. Разумеется, его там нет. Он но включен даже
в списки кандидатов. Его никогда не выберут в члены Общества.
   - Вряд ли кто-нибудь скажет ему об этом.
   - Еще бы.
   - А когда, кстати, выдвинут твою кандидатуру?  -  спросил  я  Фрэнсиса,
забыв о нашей размолвке.
   - Когда я буду уверен, что меня изберут - изберут через три или  четыре
года после выдвижения моей кандидатуры. Я  не  хочу  ничего  начинать  без
уверенности в успехе.
   - Ты собираешься сделать первую попытку будущей весной?
   - Собирался. Я надеялся, что тогда к сорок  второму  году  я  пройду  в
члены Общества. Но все поворачивается не совсем так, как мне хотелось  бы,
- с горькой откровенностью сказал Фрэнсис.
   - Тебе последнее время не везло? - спросил я.
   - Да, пожалуй, -  ответил  он.  -  На  мою  работу  почти  но  обратили
внимания. Но дело не только в этом. Я работал хуже, чем мог.
   - У тебя еще много времени впереди, - сказал я.
   - Много, - согласился Фрэнсис.
   Никто из нас, подумал я, не относится к себе так требовательно, как он.
   Недели через три, зайдя после ленча в привратницкую,  я  услышал  голос
Найтингейла. Меня поразил его  тон,  и  я  вспомнил,  что  сегодня  должно
выясниться, кого из кандидатов избрали в Королевское общество.
   - Если на мое имя придет телеграмма, - говорил Найтингейл  привратнику,
- пришлите мне ее тотчас же. Я буду у себя до самого обеда. Тотчас же - вы
меня поняли?
   День был пронзительно холодный: зима прогнала неустойчивую  февральскую
весну, наползли свинцовые тучи, и часа в четыре  уже  стемнело.  Я  читал,
сидя у камина, а потом позвонил дворецкому и заказал чай, чтобы выпить его
до прихода студента. Дожидаясь официанта, я подошел  к  окну.  В  морозном
воздухе  кружились  редкие  снежинки;  стуча  по  каменным  плитам  шипами
футбольных бутс, через дворик прошло несколько старшекурсников,  их  голые
коленки посинели от холода,  изо  рта  облачками  белого  пара  вырывалось
теплое  дыхание.  Потом  я  увидел  Найтингейла  -  он  шагал  в   сторону
привратницкой. Студенты громко  и  весело  перекликались,  но  Найтингейл,
казалось, не замечал их.
   Спустя минуту  он  прошел  назад  -  медленно  и  понуро;  он  явно  не
чувствовал холода. Телеграммы не было.
   Сидя  за  обедом  в  трапезной  -  с  мертвенно-бледным,  неестественно
напряженным лицом и словно бы высеченными на лбу морщинами, - он то и дело
прикладывал руку к затылку, так что Льюку, который сидел с  ним  рядом,  в
конце концов стало не  по  себе.  Он  несколько  раз  посматривал  на  это
бледное, изнуренное, мрачное лицо, порывался заговорить,  но  сдерживался.
Потом спросил:
   - У вас все в порядке, Найтингейл?
   - Что значит - все в порядке? - огрызнулся Найтингейл. - Разумеется,  у
меня все в порядке. Что это вам пришло в голову?
   Льюк покраснел, но все же ответил:
   - Мне показалось,  что  вы,  может  быть,  переработали.  У  вас  такой
утомленный вид...
   - Переработал? - повторил Найтингейл. - Вы думаете, это  самое  худшее,
что может случиться?
   Льюк пожал плечами, неслышно выругался, и тут наши взгляды встретились.
Последнее время Льюк говорил о себе  с  горестной  насмешкой:  у  него  не
ладилась работа, и он сидел в лаборатории с утра до ночи. Уж  ему-то  было
известно, что это значит - переработать.
   Мы уже съели суп и доедали рыбу, когда в трапезную вошел Кроуфорд.
   - Простите за опоздание, - сказал он, глядя на Винслоу, и сел рядом  со
мной за стол. - Сегодня утром собирался Совет Королевского общества,  а  в
такую погоду даже поезда ходят плохо.
   Он принялся  есть,  по  обыкновению  быстро  и  методично,  не  замечая
мучительно  тревожного,  вопрошающего  взгляда  Найтингейла,  который   не
отводил от него глаз с тех самых пор, как он появился на пороге трапезной.
Доев второе блюдо, Кроуфорд заговорил со мной - только потому, что  я  был
его соседом по столу. Он разговаривал абсолютно одинаково со всеми  своими
знакомыми, и если ему хотелось что-нибудь сказать, то его устраивал  любой
собеседник.
   - Интересная это задача - выбор наиболее достойных. И  вовсе  не  такая
простая, как может показаться на первый взгляд. Мне  вот  сейчас  пришлось
заниматься утверждением  новых  членов  Королевского  общества.  И  должен
сказать, что я как  ученый  предпочел  бы  опираться  при  этом  на  более
определенные критерии. Нет, я не говорю, что  члены  Совета  несправедливы
или пристрастны - по-человечески, в рамках своих возможностей, они, на мой
взгляд, совершенно беспристрастны. Но их  критерии  очень  расплывчаты,  и
глупо делать вид, что это  не  так.  "Выдающаяся  и  оригинальная  научная
работа" - ну как, скажите, можно  сравнивать  новую  гипотезу  внутреннего
строения звезд с кропотливым исследованием сезонной миграции рыб?
   Обед кончился. Винслоу уже встал, чтобы прочитать молитву, но  Кроуфорд
продолжал говорить, пока не сказал все, что хотел. По пути в профессорскую
он вдруг заметил Найтингейла и окликнул его:
   - А-а, Найтингейл. Можно вас на минутку?
   Мы ушли вперед, чтобы не мешать им. Но громкий, бесстрастно приветливый
голос Кроуфорда раскатился по всему коридору:
   - На этот раз вам не повезло, Найтингейл.
   Они сразу же догнали нас. Последнее время  мы  редко  заказывали  после
обеда вино, но сегодня Кроуфорд сказал, что очень устал и  ему  необходимо
выпить бокал портвейна. Мы с Винслоу  решили  составить  ему  компанию  и,
попивая портвейн, слушали его рассказы об организации научных исследований
в  стране,  о  деятельности  Королевского  общества  и  научно-технической
революции. Найтингейл благоговейно внимал каждому его слову.
   Кроуфорд любил поговорить, многих отталкивало  его  самодовольство,  но
говорил  он  всегда  довольно  интересно.  У  него   не   было   блестящих
способностей Роя Калверта, и  в  тесте  на  интеллектуальное  развитие  он
уступил бы ректору или,  например,  Винслоу,  а  интуитивной  человеческой
проницательности в нем и вовсе никто бы не обнаружил. Но он обладал мощным
и напористым практическим умом, так что ему удавалось порой  очень  здраво
судить о многих явлениях нашей жизни.
   Найтингейл сидел немного поодаль от нас. Он все еще держался напряженно
и скованно, но после сообщения Кроуфорда в глазах у него вспыхнула  лютая,
яростная  непреклонность.  Он  вовсе  не   казался   отчаявшимся:   слушая
Кроуфорда, он как-то весь подобрался, посуровел и явно на что-то  решился.
Он слушал молча. Его губы ни разу не искривились в злобной ухмылке.  Но  я
заметил, что на меня он посматривает с откровенной враждебностью. Глаза  у
него лихорадочно блестели.
   Когда я уходил, Кроуфорд и Винслоу приканчивали  бутылку  портвейна,  а
Найтингейл по-прежнему сидел чуть поодаль.
   Назавтра,  примерно  за  полчаса  до  обеда,  я  услышал  на   лестнице
стремительные, резкие, но довольно тяжелые шаги Фрэнсиса  Гетлифа.  Раньше
он часто наведывался ко мне по пути в трапезную, по после нашей  размолвки
не заходил ни разу.
   - Ты занят? - спросил он.
   - Да нет.
   - Прекрасно. - Он сел в кресло у камина, вынул сигарету  и  откашлялся.
Ему почему-то  было  неловко,  но  он  посматривал  на  меня  с  очевидным
превосходством.
   - Послушай-ка, Льюис, - сказал он, - я решил, что  тебе  надо  об  этом
знать. У вас больше нет абсолютного большинства.
   Он праздновал в душе победу, он говорил с явным удовлетворением, но как
друг не мог не сочувствовать мне.
   - И кто же перебежчик? - спросил я, зная, что можно и не спрашивать.
   -  Найтингейл.  Он  сам  сказал  вчера  вечером  Кроуфорду,  что  будет
голосовать за него. Винслоу тоже там был.
   Я мысленно упрекнул себя: нельзя  было  оставлять  Найтингейла,  в  его
нынешнем состоянии, наедине с нашими противниками. Но тут  же  понял,  что
это чепуха, что я все равно ничего бы не изменил.
   - Если забыть об этих проклятых выборах, - сказал  я,  стараясь,  чтобы
Фрэнсис не заметил моей озабоченности, -  то  вам  привалило  сомнительное
счастье.
   Он кисло усмехнулся.
   - Итак, шесть против пяти. Абсолютного большинства нет теперь ни у нас,
ни у вас. Не знаю, как ты, а я не предполагал, что  мы  окажемся  в  таком
тупике.


   Как только Фрэнсис ушел, я позвонил Брауну. Он сказал, что у него сидит
студент, но он скоро спровадит его и придет ко мне. Вскоре он появился,  и
я сразу же сказал ему о ренегатстве Найтингейла.
   - Вот, значит, как, - проговорил Браун. Он ничуть не удивился.
   - Что ж, чему быть, того  не  миновать,  -  со  степенным  спокойствием
добавил он. - До сих пор все у нас шло слишком гладко. А без  неудач,  как
известно, не проживешь. Хорошего-то в этом, конечно, мало, что и говорить.
Ну, да жалобами делу не поможешь, а исправлять положение нужно, и, значит,
нам нужно думать, как его исправить.
   - Вряд ли Найтингейл переметнется к нам снова, - сказал я.
   - По-видимому, вы правы, - согласился Браун. - Но  у  нас,  знаете  ли,
есть и другие колеблющиеся, за которыми тоже следует присматривать.  А  я,
между прочим, еще в первый день говорил, - раздраженно добавил он,  -  что
мы неправильно ведем себя с Найтингейлом. Его обязательно надо было  взять
на совещание к Джего. Поспешность  всегда  все  портит.  Это,  конечно,  я
виноват, что не настоял тогда на своем.
   Но Браун был деловым человеком и понимал, что, ругая  себя  самого  или
Кристла, он впустую тратит время. Он принялся по-деловому  прикидывать,  к
чему привело отступничество Найтингейла. Шесть против пяти. За Кроуфорда -
Винслоу, Деспард-Смит, Гетлиф, Гей и Найтингейл; за Джего - Браун, Кристл,
Калверт, Элиот, Пилброу и Льюк.
   - Очень плохо,  что  мы  утратили  абсолютное  большинство.  Это  может
пагубно подействовать на нашу партию, - размышлял Браун. -  Я  думаю,  что
сейчас  они  чувствуют  себя  гораздо  уверенней,  чем   мы.   Нам   нужно
позаботиться, чтобы наши союзники не потеряли веры в победу.
   - Вы собираетесь что-нибудь предпринять прямо сегодня? - спросил я.
   - Нет, - ответил Браун. - Нам надо немного переждать.  И  незачем  пока
сообщать об этом Джего. Нет смысла тревожить его раньше времени. Мы узнали
эту новость от  наших  противников.  Теперь  я,  кстати,  понимаю,  почему
Винслоу так ехидно разговаривал сегодня с Кристлом.  Да,  так  вот  -  мы,
по-моему, должны дождаться, когда эту новость объявит нам сам  Найтингейл.
Он ведь старается вести себя пристойно, и ему придется поговорить с Джего.
Приличный человек не может  переметнуться  в  противоположный  лагерь  без
всяких объяснений. Ну и, кроме того, есть вероятность, что он одумается.
   Однако на этот раз благоразумие Брауна сослужило нам плохую службу.  По
колледжу в тот же день расползлись нелепые  слухи  -  было  очевидно,  что
Найтингейл уже начал злобно  поносить  Джего  и  "его  клику".  До  Джего,
правда, эти слухи еще не докатились, но мне-то рассказали о них  никак  не
связанные между собой люди. Браун, поговорив с Кристлом, понял, что избрал
неверную тактику, и  решил  вывести  Найтингейла  "на  чистую  воду".  Они
запланировали прихватить Найтингейла в  трапезной  наедине  -  как  бы  по
случайности, после обеда. Была суббота,  самый  удобный  для  этого  день.
Число наставников, обедающих в колледже, прямо зависело от дня недели.  По
воскресеньям в трапезной собирались почти все члены Совета - женатые люди,
отпустив на выходной прислугу, "спасались от холодного  домашнего  ужина",
как говаривал Деспард-Смит. Зато по субботам обедающих было меньше  всего:
только холостяки, которые постоянно жили в колледже, -  а  в  эту  субботу
Пилброу отправился на концерт, Рой, сопровождавший миссис Джего,  тоже,  а
Деспард-Смит простудился и прихворнул, так что в трапезную  пришли  только
Найтингейл с Льюком да наша троица - Браун, Кристл и я.
   Найтингейл упорно молчал. Браун вел легкий, ни к  чему  не  обязывающий
разговор о спортивных успехах наших студентов, но постоянно посматривал на
застывшее, словно защитная маска, лицо Найтингейла.
   - Когда вы последний раз видели весенние гребные гонки? - вдруг спросил
Найтингейла Кристл.
   - У меня нет на это времени, - ответил Найтингейл. До  сих  пор  он  не
произнес ни одного слова.
   - Вы ведете  нездоровый  образ  жизни,  Найтингейл,  -  с  неподдельным
сочувствием проговорил Кристл. - Пойдемте-ка со мной в следующую субботу -
посидим на бережку канала, посмотрим. Это, знаете ли,  очень  полезно  для
здоровья.
   - Как-нибудь обойдусь без ваших забот, - буркнул Найтингейл. Сегодня он
даже не старался быть вежливым.
   - Вы всегда так отвечаете, - сказал  Кристл.  -  А  вот  попробуйте-ка,
послушайтесь хоть раз моего совета.
   Во взгляде Найтингейла не отражалось никаких чувств: слушая  безмятежно
спокойный голос Брауна и отрывистые реплики Кристла, он прекрасно понимал,
о чем они вскоре заговорят, но деваться ему было некуда.
   Льюк ушел сразу после обеда.  Он  все  еще  трудился  как  каторжник  и
объяснил нам, что ему надо обработать  результаты  последних  опытов.  Его
деликатность всегда поражала меня; но я так и не понял, догадался ли он  в
тот вечер, что мы хотим поговорить с Найтингейлом наедине. Браун сказал:
   - Ну, а у нас составилась прекрасная небольшая компания.
   Он заказал бутылку кларета и сел на председательское место.  Найтингейл
уже встал из-за стола. Он шагнул к  двери.  Он  собирался  уйти,  даже  не
попрощавшись. Мы переглянулись - как раз в это мгновение он, стоя у двери,
посмотрел на нас, резко остановился, вернулся к столу и с вызывающим видом
сел по правую руку от  Брауна.  В  его  осанке  вдруг  появилась  какая-то
злобная внушительность.
   Мы разлили вино, и Браун,  согревая  в  ладонях  свой  бокал,  небрежно
спросил:
   - Джего нет обедает последнее время в колледже?  Я  не  видел  его  всю
неделю.
   - В те дни, когда я здесь обедал, его не было, - ответил я.
   - На этой неделе я обедал в колледже только один раз, - сказал  Кристл.
- И Джего в тот день не появлялся.
   Найтингейл молча размешивал свой кофе.
   - А вы его видели? - обратился к нему Браун.
   - Нет.
   - Кстати, я все собирался у  вас  спросить,  -  по-прежнему  беззаботно
проговорил Браун, - что вы теперь думаете о выборах ректора?
   - А вы?
   - То же,  что  и  раньше,  разумеется,  -  сказал  Браун.  -  Собираюсь
поддерживать Джего и считаю, что никто из членов  Совета  не  справится  с
этой работой лучше, чем он.
   - Так уж и никто?
   - Именно. К тому же я, как и вы, взял на себя  совершенно  определенные
обязательства...
   - Обязательства? - перебил Брауна Найтингейл. - Вы,  значит,  считаете,
что если я однажды свалял дурака, то теперь до конца жизни буду связан  по
рукам и ногам? Так вот,  объявляю  вам,  что  я  поумнел  и  не  собираюсь
поддерживать Джего!
   - Жаль, очень жаль, - сказал Браун. - Но, может быть, мы...
   - И объявляю вам, что у моля есть для этого серьезные причины. Да-да, я
очень рад, что вовремя одумался. Вы хотите заставить  меня  голосовать  за
человека, который еще до выборов... когда еще жив нынешний ректор... ведет
себя так, как будто его уже избрали? Да что там он - его жена  уже  готова
лопнуть  от  чванства!  -  Найтингейл  перевел  дыхание  и  заговорил  еще
озлобленней: - Вы хотите, чтобы я поддерживал его вместе с людьми, которые
позорят наш колледж?
   - Это кто же позорит колледж? - возмущенно спросил я.
   - Да хотя бы ваш друг Калверт!
   - Ну, Калверт-то, конечно, не вам чета... - начал я.
   - И разные другие, которые живут отдельно от своих жен. Не знаю уж, для
чего им понадобилось...
   - А ну прекратите, Найтингейл! - рявкнул Кристл,  прежде  чем  я  успел
заговорить. - Вы слишком много себе позволяете. А я не желаю это терпеть -
понятно?
   Найтингейл, белый как мел, откинулся на спинку стула.
   - А я очень рад, что сказал вам, почему не хочу голосовать за Джего!  -
выкрикнул он.
   Со злостью глядя на Найтингейла и стараясь успокоиться, я думал, почему
же он  все-таки  примкнул  к  партии  Кроуфорда.  Его  терзали  зависть  и
отчаяние. Кроуфорд, небрежно рассказывая об Обществе, словно это был клуб,
в который он вступил без всякого  труда,  постоянно  бередил  кровоточащую
рану Найтингейла - тот слушал его, как слушает отвергнутый любовник своего
удачливого соперника. Найтингейла приводили в исступление Кристл и  Браун,
счастливые, преуспевающие, умело руководящие жизнью колледжа, миссис Джего
с ее вопросами о количестве комнат в Резиденции и разговорами о балах  для
студентов-выпускников,  Рой  Калверт,  который  так  правился  женщинам...
Найтингейл все время страдал. Причем страдания  ничуть  не  облагораживали
его чувств, а поэтому он мучился  постоянно  и  почти  невыносимо  -  ведь
благородство хотя  и  не  облегчает  страданий,  но  все  же  помогает  их
переносить, - мучился подло, мелко, как крыса, всегда  ожидающая  удара  и
готовая укусить. Он не знал, что на свете существует самоотверженность, не
догадывался, что можно относиться  к  себе  с  иронией.  Всегда  внутренне
ощерившийся, он чувствовал облегчение, только измышляя способы мести своим
"притеснителям". Ему даже не приходило в голову, что  человек  может  быть
уверенным, спокойным и свободным.
   Я понимал, что он страдает - страдание было написано у него на лицо,  -
по не сочувствовал ему: он возбуждал во мне только неприязнь. Временами он
вдруг начинал добиваться чего-нибудь с яростным упорством маньяка - он был
одержим завистливым отчаянием, и вспышки лихорадочной деятельности,  вроде
нынешней  травли  Джего,  ничуть  не  удивляли  меня:  его   силы   питала
одержимость.
   Но я не понимал, почему отчаяние и зависть сначала  оттолкнули  его  от
Кроуфорда,  а  теперь  привлекли  к  нему  снова.  Может  быть,  на   него
успокаивающе действовала кроуфордовская  самоуверенность?  Может  быть,  в
глубине души он хотел походить на Кроуфорда?
   Этого я не знал. Но я был уверен - да и Артур Браун говорил о том же, -
что сейчас он стремится к какой-то вполне определенной корыстной  цели.  И
ему, наверно, казалось, что его поведение  приближает  его  к  этой  цели.
Возможно, он надеялся, что Кроуфорд поможет ему пройти  будущей  весной  в
Королевское общество. И он, вероятно, решил, что  Джего  не  назначит  его
наставником, не захочет ему помогать. Разумеется, его  расчеты  на  помощь
Кроуфорда выглядели полено. Кроуфорд, равнодушный даже  к  своим  друзьям,
едва ли даже заметил бы, что Найтингейл ждет от пего помощи - если б ему и
можно было помочь. Тем не менее он явно считал себя расчетливым и мудрым.
   Кристл сказал:
   - Вы должны были предупредить  нас,  что  не  собираетесь  поддерживать
Джего.
   - Это почему же?
   - Потому что вы были связаны с нами определенными обязательствами.
   - Не был я ни с кем связан.
   - Как это не были? Вы обещали свою поддержку одному кандидату, а  потом
вдруг объявили,  что  собираетесь  голосовать  за  другого.  Так  дела  не
делаются, Найтингейл.
   - Значит, я, по-вашему, всегда должен  поступать  корректно,  а  другие
пусть вытворяют все, что им в голову взбредет? Нет уж, больше я дураком не
буду!
   - Так дела не делаются, Найтингейл, - повторил Кристл.
   - Обделывать всякие  делишки  я  предоставляю  зашей  клике,  -  сказал
Найтингейл. Он встал и, не попрощавшись, пошел к двери.  На  этот  раз  он
даже не оглянулся.
   - Ничего не понимаю, - проговорил Кристл. - Что это с ним творится?
   - Ладно, бог с ним, - сказал Браун.
   - Неужели его нельзя образумить? - недоумевал Кристл.
   - Безнадежно, - ответил я.
   - Откуда у вас такая уверенность?
   - Должен сказать, что я, пожалуй, согласен с Элиотом, - заметил  Браун.
- Да и вообще, если мы будем готовиться к худшему, а жизнь покажет, что мы
ошибались, это по крайней  мере  нам  не  повредит.  Ну,  а  что  касается
Найтингейла, те я, признаться, очень удивлюсь, если он образумится.
   - Да, наверно, вы правы, - сказал Кристл.
   - Не наверно, а наверняка, - уточнил я.
   - И у вас нет ни малейших  сомнений?  -  все  еще  не  желая  верить  в
неудачу, спросил Кристл.
   - Тут я готов целиком положиться на мнение Элиота, - проговорил Браун.
   - В  таком  случае,  -  резко  перестраиваясь,  сказал  Кристл,  -  нам
необходимо сейчас же повидаться с Джего.
   - Вам этого хочется? - спросил Браун; до сих пор я ни разу не  замечал,
чтобы он пытался увильнуть от дела.
   - Нет, конечно. Но его нельзя оставлять с неведении.
   - Вы правы, не стоит искушать судьбу...
   - Если мы не сообщим  ему  об  этом  сегодня  вечером,  то  завтра  или
послезавтра  его   обязательно   просветит   какой-нибудь   доброжелатель.
Прискорбно, конечно, но ничего не поделаешь - он меньше расстроится,  если
услышит эту новость от нас.
   - Да, дьявольски неприятно...
   - Ладно, я схожу к нему одни, - сказал Кристл. - Если уж вам невмоготу.
   - Спасибо, Кристл. - Браун улыбнулся и, немного поколебавшись, добавил:
- Нет, будет лучше, если мы сходим к нему все вместе. Пусть он лишний  раз
удостоверится, что его партия не распалась.
   Нам с Брауном очень хотелось отсрочить визит к Джего -  хотя  бы  всего
лишь  на  десять  минут.  Однако  Кристл,  всегда   склонный   действовать
решительно и как бы черпающий в решительных действиях свежие  силы,  почти
насильно увел нас из профессорской.


   Мы знали, что жопы Джего дома нет. Сам он  сидел  в  своем  кабинете  и
читал. Когда мы вошли, его глаза  тревожно  вспыхнули;  он  казался  очень
настороженным,  в  его  приветствии  прозвучала  преувеличенно   радостная
горячность.
   - У нас плохие вести, - прервав его на полуслове, объявил Кристл.
   Джего даже не попытался скрыть свои чувства.
   -  Предвыборная  борьба  всегда  изобилует  приятными   и   неприятными
событиями, - стараясь смягчить удар, сказал Браун. -  Нас,  конечно,  ждет
еще много неожиданностей.
   - Да что случилось? Что случилось? - вскричал Джего.
   - Найтингейл переметнулся к Кроуфорду, - объяснил ему Кристл.
   - Понятно...
   - Ни печалиться, ни удивляться тут нечему, - сказал  Браун.  -  На  мой
взгляд, он по недоразумению стал нашим  союзником,  а  теперь  закономерно
перешел в партию Кроуфорда,  и  силы  распределились  так,  как  мы  могли
ожидать с самого начала.
   Джего, по-видимому, даже не услышал успокоительной реплики Брауна.
   - Это все потому, что  я  по  пообещал  назначить  его  наставником,  -
пробормотал он. - Но я же не мог! Я не мог согласиться на эту  недостойную
сделку. Решительно не мог. А сейчас уже ничего не исправишь.  Сейчас  было
бы трудно сделать первый шаг...
   Браун смотрел на Джего с тревогой.
   - Забудьте про Найтингейла, - твердо сказал он. - Просто  выкиньте  его
из головы.
   - Ведь если б я пообещал ему эту должность, он наверняка остался  бы  в
нашей партии! - жалобно воскликнул Джего.
   - Сомневаюсь, - сказал я.
   - И всего-то было надо - дать ему самое неопределенное обещание!
   - Послушайте, Джего, - вмешался Кристл. - Если б вы дали ему  обещание,
он-то, может, и не переметнулся бы к Кроуфорду, но  вы  зато  потеряли  бы
всех остальных сторонников. Так что выбора у вас не было.
   - Неужели мы не попытаемся его удержать? - воскликнул Джего. -  Неужели
его нельзя переубедить?
   - Безнадежно, - сказал Кристл.
   - А может быть, мне самому надо с ним поговорить? - спросил Джего.
   - Ни в коем случае, - ответил Кристл.
   -  Это  бесполезно,  -  решительно  поддержал  Кристла   Браун.   Потом
по-дружески добавил: - Он очень упрям. Ваша встреча, скорей всего,  только
осложнила  бы  положение.  Перебежчики,  знаете  ли,   становятся   самыми
ожесточенными врагами. Так что вам, по-моему, надо поставить на нем крест.
   - Иначе я не смогу поручиться за последствия, - сказал Кристл.
   Браун с Кристлом говорили сейчас, как солидные,  основательные,  твердо
стоящие на земле люди, и Джего - клубок напряженных нервов - был  вынужден
их слушать. Они утверждали - хотя и не прямо, а  косвенно,  -  что  он  но
должен пытаться удержать Найтингейла,  не  должен  даже  намекать  ему  на
возможность сделки.
   А Джего-то как раз надеялся, что мы его поддержим, жаждал  услышать  от
нас макиавеллиевский совет, который прозвучал бы  примерно  так:  "Обещать
Найтингейлу вы, разумеется, ничего  не  должны,  однако  будет  совсем  по
плохо, если ему покажется,  что  он  все  же  получил  обещание...  потом,
обнаружив свою ошибку, он, конечно, разозлится - ну,  да  и  бог  с  ним".
Услышав что-нибудь подобное, Джего немедленно побежал бы к Найтингейлу и в
беседе с ним, полагаясь на свое обаяние,  застраховался  бы  только  очень
неопределенными оговорками. Да, при малейшей возможности он заключил бы  в
тот вечер сделку с Найтингейлом. Но его остановила угроза Кристла.
   Когда  Найтингейл  впервые  предъявил  нам   свои   требования,   Джего
оскорбился больше всех, а сейчас он был  готов  пойти  на  такие  позорные
уступки, какие никому из его сторонников не пришли бы и в  голову.  Тогда,
солнечным февральским утром, он думал с горделивой надменностью: "Так вот,
значит, до какой низости может довести человека честолюбие?" Но в то  утро
он считал, что его-то  честолюбию  ничто  не  угрожает.  А  сейчас,  когда
рушились его собственные честолюбивые надежды, он, мучимый  отчаянием,  не
погнушался бы прибегнуть к хитрости, коварству и прямой лжи.
   Но он услышал угрозу Кристла. Он внимательно  посмотрел  на  него  -  и
встретил твердый, неуступчивый взгляд. Тогда он мельком глянул на  меня  и
несколько секунд вглядывался  в  огорченное,  исполненное  сочувствия,  но
непреклонное лицо Брауна.
   Внезапно Джего опомнился. Ему стало непереносимо стыдно. Он, видимо, по
достоинству оценил свои намерения.
   - Я должен снять свою кандидатуру? - сломленно спросил он.
   Улыбка Брауна засветилась дружелюбным  облегчением,  а  его  заботливая
воркотня показала мне, как сильно он волновался.
   - Нельзя кидаться из одной крайности в другую,  -  проворчал  Браун.  -
Наша партия по-прежнему сильнее, чем кроуфордовская. К врагам переметнулся
наш самый ненадежный союзник - и только.  Но  у  вас  до  сих  пор  больше
сторонников, чем у Кроуфорда. Вы просто утратили чувство реальности.
   - Я согласен с Брауном, - холодноватым, но все же подбадривающим  тоном
проговорил Кристл. Джего улыбнулся нам - улыбнулся доверчиво и беззащитно.
   - Мы должны изменить тактику, -  заметно  повеселев,  сказал  Браун.  -
Вам-то беспокоиться незачем, всю  организационную  работу  мы  возьмем  на
себя. В партии Кроуфорда тоже есть  ненадежные  люди.  Калверт  с  Элиотом
хотели предпринять кое-какие шаги, но Элиот, кажется, согласился со  мной,
что пока еще рано. Мы должны обезопасить  самих  себя  от  новых  дурацких
неудач. Не знаю, согласны ли вы со  мной,  но,  по-моему,  у  нас  остался
только один не совсем надежный союзник.
   - Вы имеете в виду старика Пилброу? - спросил Джего.
   - Да, Пилброу - союзник ненадежный, - сказал Кристл. - Вечно он носится
с каким-нибудь очередным чудаком.
   - Правда, у Винслоу с Гетлифом так ничего и не  получилось,  когда  они
попробовали перетянуть его на свою сторону, - заметил Браун. - И я  думаю,
что мы  вполне  можем  рассчитывать  на  его  последовательность.  Он,  по
счастью, относится к вам с искренней симпатией.
   - Меня это, признаться, до сих пор удивляет, - вставил Джего. - Но  как
бы то ни было...
   - Как бы то  ни  было,  -  перебил  его  Кристл,  -  других  ненадежных
союзников у нас нет.
   Джего сказал:
   - Вы трое по-настоящему надежные сторонники именно потому,  что  знаете
обо  мне  все  самое  худшее.  Если  кто-нибудь  из  вас  перестанет  меня
поддерживать, я потеряю не только должность ректора.  Я  навсегда  потеряю
веру в себя.
   - Короче, других ненадежных  людей  в  нашей  партии  нет,  -  повторил
Кристл. - Все остальные будут поддерживать вас до конца. Вы можете  твердо
рассчитывать на пять голосов. Мы вас не подведем.
   Джего благодарно улыбнулся.
   - Итак, - сказал Браун, - сейчас  самое  главное  для  нас  -  удержать
Пилброу. Если он останется нашим союзником, Кроуфорд в ректоры не пройдет.
Большинство - хотя и не абсолютное - у нас. Тем более что  Кроуфорд  решил
не голосовать за себя. Я, правда, человек земной, грешный, и не  удивлюсь,
если он передумает. Вам, кстати, вскоре предстоит договориться с ним,  как
вы распорядитесь своими  собственными  голосами.  И  учтите  -  они  могут
оказаться решающими.
   - Да, теперь вам обязательно придется об этом  договориться,  -  сказал
Кристл.
   - Как раз сегодня я получил от Кроуфорда записку -  он  хочет  со  мной
встретиться. Меня это, признаться, удивило...
   -  Наши  противники  тоже  наверняка  понимают,  что   этот   треклятый
перебежчик  сделал  ваши  собственные  голоса   решающими,   -   зорко   и
настороженно глянув на Джего, проговорил Браун.
   - Мне придется с ним встретиться, - сказал Джего. - Отказаться было  бы
неприлично.
   - Но будьте очень осторожны. Любое предложение, каким бы безобидным оно
вам ни показалось, надо тщательно обдумать.  Поэтому  не  связывайте  себя
обязательствами, не решайте  ничего  сразу.  -  Давая  Джего  подробнейшие
наставления, Браун немного оживился, но потом снова помрачнел.
   - И я опять вынужден вас предостеречь... - Браун нерешительно замолчал;
Джего не смотрел на него. Через несколько секунд Браун заговорил  снова  -
медленно, с трудом подбирая слова: - Мы были  бы  плохими  сторонниками  и
друзьями, если б не решились  вам  сказать,  что  вы  рискуете  безнадежно
проиграть еще до выборов. Или, говоря иначе, мы должны  предупредить  вас,
что  Найтингейл  перешел  на  сторону  Кроуфорда  отчасти   из-за   вашего
собственного поведения. И если вы не перестроитесь, то навредите себе  еще
больше.
   Джего промолчал.
   Браун заговорил опять:
   - С Найтингейлом мы и сами наделали много ошибок. Он разозлился на  нас
с самого начала. Но одна наша ошибка - я уже намекал вам о ней - разъярила
его вконец: ему показалось, что кое-кто  из  нас  ведет  себя  так,  будто
считает результаты выборов  заранее  предрешенными.  Излишняя  уверенность
чревата, знаете ли, серьезными опасностями.  Мне  очень  неприятно,  но  я
вынужден предостеречь вас еще раз... - Браун замялся, немного  помолчал  и
закончил: - ...что женские беседы за чашкой  чая  тоже  не  всегда  бывают
безвредными.
   Брауну было неловко, но говорил он решительно и  твердо.  Джего  сидел,
опустив голову, и молчал. Браун, разумеется, еще  помнил  то  утро,  когда
Джего, при намеке куда менее определенном, чем сегодняшний, ответил ему  с
резкой  и  враждебной  отчужденностью.  Брауну   потребовалось   все   его
дружелюбие, вся решимость и мудрость, чтобы заговорить  об  этом  снова  -
заговорить именно сегодня, когда Джего получил жестокий удар,  потерял  на
время веру в свои силы и осудил себя.
   - Спасибо за дружеский совет, - не поднимая головы, проговорил он. -  Я
постараюсь им воспользоваться... если смогу.
   Внезапно он посмотрел на Брауна, и в его глазах вспыхнуло  неподдельное
волнение.
   - Мне остается попросить моих друзей, - негромко сказал он, - чтобы моя
жена не узнала об этих предостережениях. Она примет  их  исключительно  на
свой счет, и я просто не смогу вынести ее страданий.
   - Но сами-то вы с ней поговорите? - настойчиво спросил Браун.
   Мне показалось, что Джего не собирается отвечать. Но он сказал:
   - Поговорю... если буду уверен, что это не причинит ей слишком сильного
горя.
   Слушая его, мы понимали,  что  перед  нами  приоткрывается  глубокий  и
мучительный  жизненный  опыт.  Никто  из  нас,  даже  Браун,  не   решился
продолжать. Даже Браун не нашел в  себе  сил  потребовать  у  Джего  более
определенного ответа.
   Вскоре пришла с концерта миссис Джего и сопровождавший ее Рой  Калверт.
По иронии судьбы, она  вернулась  домой  в  превосходном  настроении  -  я
никогда еще не видел ее такой счастливой. Ей удалось попасть  на  концерт,
где собралась  вся  элита  Кембриджа,  ее  спутником  был  один  из  самых
обаятельных молодых людей в нашем городе, и все знакомые  разговаривали  с
ней необыкновенно дружелюбно.
   Рой подошел к камину, а миссис Джего села рядом  в  кресло,  кокетливо,
снизу вверх посмотрела на него и сказала:
   - Подумать только, ведь вы могли  пригласить  на  концерт  какую-нибудь
совсем молоденькую женщину!
   - Слишком молоденькие женщины, как правило, несносны, - отозвался Рой.
   - Да, хотелось бы нам верить, что это  правда,  -  проворковала  миссис
Джего.
   - Вы прекрасно знаете, что это правда, - сказал Рой. - Признайтесь.
   Он разговаривал с ней весело, чуть игриво и очень  заботливо,  так  что
она, ощутив на мгновение полную уверенность в себе,  отказалась  от  своих
обычных претензий и сварливых жалоб - я, пожалуй, ни разу не замечал в ней
такой милой и наивно жизнерадостной  привлекательности.  Возможно,  именно
эти ее качества очаровали Джего двадцать пять лет назад.
   Это было странное зрелище - радостно щебечущая пожилая грузная  женщина
в черном вечернем платье, которое ничуть не скрадывало ее  массивности,  и
стройный, чрезвычайно изящный молодой человек, она сидела в кресле,  а  он
стоял с ней рядом, спиной к камину, слегка откинувшись  назад  и  опершись
плечами о мраморную каминную доску.
   Миссис Джего с улыбкой посмотрела на мужа и сказала:
   - Я уверена, что провела время гораздо веселее, чем ты.
   - Вероятно, ты права, - нежно улыбнувшись ей в ответ, согласился он.


   Когда леди Мюриэл открыла мужу правду, он попросил,  чтобы  к  нему  не
пускали никого, кроме Роя. Но в конце триместра он передал нам, что  хочет
поговорить с каждым членом Совета. И вот что поразительно - он  решил  так
поступить не для собственного удовольствия или успокоения, а ради нас.  "Я
уверен, что ему по-прежнему никого не хочется видеть, -  печально  заметил
Калверт, - но он щадит наши чувства". Ройс понимал,  что  нам  всем  будет
очень тяжело, если он не захочет  встретиться  с  нами  перед  смертью,  и
смирился:  в  нем  пробудилась  странная   для   умирающего   чуткость   к
переживаниям других.
   Да,  нам  было  очень  странно  видеть  его  искреннюю  и  бескорыстную
самоотверженность. Но еще более странно чувствовали мы себя,  когда  после
визита к ректору снова окунались  в  насыщенную  враждой  атмосферу  нашей
повседневной жизни.
   Потому что Найтингейл, буквально источающий ненависть, вовсю  развернул
яростную  кампанию  против  Джего.   Он   вел   злобную   и   методическую
пропагандистскую войну. Он тенденциозно  подбирал  факты-и  каждый  вечер,
если в трапезной или профессорской но было активных сторонников Джего, без
конца повторял все, что ему удалось узнать.
   Он нападал не только на самого Джего, но и на близких ему люден. Прежде
всего  на  миссис  Джего.  Из  вечера  в  вечер  повторял  он  ее   слова,
доказывающие, что она считает себя женой будущего ректора;  она  и  правда
расспрашивала знакомых, где можно купить мебель восемнадцатого века, чтобы
обставить парадную гостиную Резиденции,  и  жаловалась,  что  в  Кембридже
очень трудно найти слуг.  Найтингейл  издевался  над  ее  выговором  и  ее
социальным происхождением. "Вы только представьте себе, - говорил он, -  в
Резиденции, после леди Мюриэл, будет  хозяйничать  дамочка  из  предместий
Бирмингема!"
   Эта злобная реплика особенно возмутила Брауна, хотя было ясно,  что,  в
общем-то, она бьет мимо цели.
   Другие обвинения были гораздо опасней. Найтингейл постоянно рассказывал
о нелепых флиртах миссис Джего. И он не лгал. Еще несколько лет назад  она
флиртовала напропалую - флиртовала  для  самоутверждения,  потому  что  не
верила в свою привлекательность. Флирты эти были совершенно невинными,  но
иногда - именно из-за неопытности  миссис  Джего  -  казались  слишком  уж
откровенными и как бы даже почти неприличными.
   Нападая на жену Джего, Найтингейл не  забывал  поносить  его  друзей  и
сторонников, а в особенности Роя Калверта. Я тоже не избежал общей участи,
но острую  неприязнь  ко  мне  Найтингейл  перенес  почему-то  на  Роя.  В
профессорской открыто заговорили о Роевых любовных делах.  Было  упомянуто
имя Джоан. Кто-то сказал, что в ближайшее время объявят об их помолвке.  О
помолвке? Найтингейл ухмыльнулся.
   Сплетню  разнесли  по  всему  колледжу.  Я  сам  однажды  слышал,   как
Деспард-Смит сказал:
   - Очень странный  он  человек,  этот  Рой  Калверт.  Меня,  знаете  ли,
беспокоит его судьба. Представьте себе - встречаюсь  я  с  ним  сегодня  и
после всего, что слышал,  естественно,  спрашиваю,  не  собирается  ли  он
жениться. А он мне отвечает... это был, знаете ли, очень  странный  ответ.
Он сказал: "Калверты никогда не женятся. Мой отец, правда, женился, но  он
у нас был исключением". Да, меня беспокоит судьба этого молодого человека.
Я начинаю думать, что у него извращенное  чувство  юмора.  -  Деспард-Смит
нахмурился. - И я начинаю думать,  что  ему,  ради  его  же  пользы,  надо
сообщить о вакансии в Британском музее.
   Пропагандистская война, затеянная Найтингейлом, исподволь утверждала  в
умах мысль о безнравственности  сторонников  Джего.  Мысль  дикая  -  ведь
руководители нашей партии, Браун  и  Кристл,  были  солидными,  уважаемыми
людьми. Однако к этой  мысли  постепенно  привыкли  не  только  противники
Джего, но даже мы  сами,  его  сторонники.  Найтингейл  успешно  и  быстро
углублял вражду, разделившую  наши  партии.  К  концу  триместра  нам  уже
зачастую не хотелось обедать за  общим  столом.  Мы  просматривали  список
обедающих и, если видели, что  в  трапезную  придет  слишком  много  наших
противников, не колеблясь вычеркивали свои фамилии. Все  реже  и  реже  мы
заказывали после обеда вино.
   На раздоры и сплетни не реагировал только один человек -  Кроуфорд.  Он
как бы не ощущал воцарившейся в колледже атмосферы. Он обедал в трапезной,
даже когда там собирались исключительно сторонники Джего;  он  спокойно  и
трезво разговаривал со мной о положении в Европе или, пригласив Роя выпить
в профессорской рюмку хереса, обсуждал с  ним  германские  события.  Может
быть, до него не доходили сплетни Найтингейла, а может быть,  он  попросту
не обращал на них внимания. Однажды я заметил, как Найтингейл отозвал  его
в сторону и принялся вполголоса о чем-то ему рассказывать.
   - Я ничего не понимаю в  чужой  личной  жизни,  -  спокойно,  громко  и
совершенно равнодушно проговорил Кроуфорд.
   В самом конце триместра, на последнем собрании - оно было, как  обычно,
скучным, однако очень сварливым, - когда мы  уже  собирались  расходиться,
Кроуфорд, обратившись к Деспарду, сказал:
   - Господин председатель, разрешите мне нарушить -  в  виде  исключения,
разумеется, - наш привычный распорядок.
   - Пожалуйста, доктор Кроуфорд.
   - Я хотел бы поговорить со старшим наставником наедине. Надеюсь,  после
этого мы сможем сделать совместное заявление.
   Джего и Кроуфорд вышли за дверь, а мы, поджидая,  когда  они  вернутся,
закурили, кое-кто принялся обсуждать учебные  дела,  другие  просто  молча
разрисовывали  лежащий  перед  каждым  из  нас  лист  бумаги.  Найтингейл,
сидевший справа от меня, демонстративно отвернулся, и я заговорил с Льюком
об его исследованиях. Он сказал мне, что  его  идея  оказалась  ложной,  а
поэтому месяц работы пошел у него, как  он  выразился,  кошке  под  хвост.
Минут через пять  возвратились  Джего  и  Кроуфорд.  Открывая  дверь,  они
продолжали о чем-то говорить;  Джего  был  взволнован  и  весело  оживлен,
Кроуфорд - спокоен и по-всегдашнему непроницаем. Мы не  знали,  встречался
ли Джего с Кроуфордом после  нашего  разговора  в  субботу;  Кристла  явно
раздражала  возникшая  неопределенность,  а  Браун  опасался,  что   Джего
совершит тактическую ошибку.
   Кроуфорд сел на свое место.
   - Разрешите, господин председатель?
   - Пожалуйста, доктор Кроуфорд.
   - Как член Совета я не  имею  права  говорить  об  еще  не  открывшейся
вакансии на официальном совещании, - начал  Кроуфорд.  -  Однако  если  мы
решим, что наше официальное совещание завершено, этот запрет  будет  снят.
Вот я и предлагаю считать, что оно завершено. - Он оглядел нас  с  широкой
улыбкой: ему правилась ясность и определенность во всех  делах.  -  Говоря
как участник неофициального собрания, я могу сообщить вам - и думается, не
без пользы для  прояснения  общей  обстановки  в  колледже,  -  о  чем  мы
договорились со старшим наставником.
   Кроуфорд бесстрастно посмотрел на Деспарда-Смита и продолжал:
   - Надеюсь, никто не услышит ничего нового, если  я  скажу,  что  мы  со
старшим  наставником  считаем  себя  кандидатами  на  должность   ректора,
которая, ко всеобщему нашему сожалению, вскоре  станет  вакантной.  Далее.
Основываясь на дошедших  до  меня  сведениях,  мы,  как  мне  кажется,  не
ошибемся, если назовем себя наиболее вероятными кандидатами. И  последнее.
Всем, я думаю, известно, что ни меня, ни  доктора  Джего  не  поддерживает
абсолютное большинство членов Совета. В  этих  условиях  наши  собственные
голоса могут оказаться решающими. Мы с доктором Джего  обсудили,  как  нам
следует вести себя во время выборов, и пришли  к  выводу,  что  не  должны
влиять на решение членов Совета. Голосовать друг  за  друга  мы  посчитали
неуместным, а поэтому договорились, что вообще не будем принимать  участия
в голосовании.
   Некоторое время все молчали.
   - Так-так. Действительно, - после паузы  проговорил  Гей.  -  Прекрасно
сказано, Кроуфорд. Примите мои поздравления.
   Джего сказал:
   - Мне хотелось бы добавить всего  два  слова  к  исчерпывающему  резюме
доктора Кроуфорда. Я глубоко убежден, что  мы  не  должны  скрывать  наших
мыслей от членов Совета.
   Кроуфорд вежливо согласился.
   - Мы оба уверены, - с холодной улыбкой сказал Джего, - что  не  выбрали
бы друг друга в ректоры. Мой коллега  поправит  меня,  если  я  понял  его
неправильно.  И  мы  решили,  что  не  должны  действовать  вопреки  своим
убеждениям:  не  должны  голосовать  друг  за  друга  только  потому,  что
оказались единственными кандидатами на должность ректора.
   - Совершенно верно, - сказал Кроуфорд.
   Соперничество  духовно  сроднило  их.  Даже  утверждая,  что  не  будут
голосовать друг за друга, они чувствовали взаимную симпатию. Им нравилось,
что они могут сделать совместное заявление, которое автоматически  выделит
их из общей массы наставников. Я не раз  уже  замечал,  что  соперничество
удивительно сближает  людей:  стараясь  получить  одну  и  ту  же  работу,
соперничая в политике или  в  любви,  они  порой  ощущают  более  глубокую
привязанность друг к другу, чем самые близкие друзья.
   Когда мы вышли из  профессорской,  Кристл,  отозвав  нас  с  Брауном  в
сторону, зло проговорил:
   - Джего меня _поражает_! Неужели ему кажется, что  мы  сможем  провести
его в ректоры, если он будет заключать такие соглашения, ни о чем  нас  не
предупредив?
   - У него, я думаю, не было выбора,  -  примирительно  сказал  Браун.  -
Кроуфорд наверняка так прямо и брякнул, что ни в  коем  случае  не  станет
голосовать за него. По-моему, Джего поступил вполне разумно.
   - Все равно он должен был нас предупредить, - возразил другу Кристл.  -
Как это ни прискорбно, но, видимо, никто из  них  не  соберет  абсолютного
большинства голосов. Они же загонят нас всех в тупик! Иногда я думаю,  что
с удовольствием умыл бы руки - пусть этими проклятыми выборами  занимается
кто-нибудь другой.
   - Не понимаю вас, -  резко  сказал  Браун.  -  Положение  действительно
создалось трудное. Однако нет худа без добра.  Кроуфорд  теперь  никак  не
сможет собрать большинства голосов.
   - Ну и что из этого? Нам-то ведь тоже не удастся собрать большинства.
   - Меня радует, что не случится по крайней мере самого худшего, - твердо
сказал Браун. - Не забывайте,  что  мы  еще  даже  не  начинали  серьезной
предвыборной агитации. Но в первую очередь  нам,  конечно,  надо  сплотить
наши собственные ряды.
   Кристл согласился; ему, по-моему, даже стало немного стыдно; однако  он
все же не захотел встретиться с Пилброу. Вот уже две недели, с  тех  самых
пор, как Найтингейл переметнулся к Кроуфорду, Браун пытался  поговорить  с
нашим самым почтенным союзником. Но тот был, во-первых, постоянно занят  -
то  концерт,  то  вечеринка,  -  а  во-вторых,  ему  явно  надоела   суета
предвыборной борьбы, и  он,  как  мне  казалось,  намеренно  уклонялся  от
разговора с Брауном. Однако сегодня  после  совещания  Браун  его  наконец
поймал.
   Потом я очень жалел, что не участвовал в этом разговоре: на мой взгляд,
Пилброу относился ко  мне  с  большой  симпатией,  чем  к  другим  молодым
наставникам. Ему, правда, нравился и Рой Калверт, но старик не мог  понять
его равнодушия к политике, не мог понять, почему такой отзывчивый и добрый
человек поддерживает знакомство с высокопоставленными чиновниками Третьего
рейха. А про меня Пилброу знал, что я  как  был  левым  либералом,  так  и
остался им до сих пор.
   Да, я очень пожалел,  что  не  принимал  участия  в  этом  разговоре  -
особенно когда Браун передал мне, о чем с ним толковал Пилброу. Браун  был
явно встревожен.
   - Надеюсь, старик не подведет нас, - сказал он. - Однако  мне  кажется,
что с годами он становится все чудней. Представляете  себе,  он  предложил
мне подписать письмо о войне в Испании. Я знаю, вы тоже оправдываете  этих
республиканцев. Мне совершенно  непонятно,  почему  вы  теряете  рассудок,
когда речь заходит о политике.
   - Ну, все же он, по-моему, не разозлился, - продолжал Браун, - когда  я
завернул его с этим письмом. И вообще Юстаса  Пилброу  никак  не  назовешь
злопамятным. Он определенно сказал мне, что не  изменил  своих  намерений.
Ему по-человечески нравится Джего, и он собирается его поддержать. - Браун
почти дословно передал мне слова Пилброу и под конец заметил: -  Вот  ведь
удивительно, глубокий старик да еще и  чудак,  а  рассуждает  на  редкость
здраво. Когда Винслоу и Гетлиф пытались перетянуть его на свою сторону, он
сказал им, что Джего нравится  ему  как  человек  и  он  непременно  будет
голосовать именно за него. Думаю, что на Пилброу вполне можно положиться.
   - Но беда в том, что его совсем не  волнуют  наши  заботы,  -  хмурясь,
заметил он. - Мне было бы  гораздо  спокойней,  если  б  он  по-настоящему
интересовался делами колледжа.
   Немного помолчав, Браун добавил:
   - Все же я надеюсь, что  Пилброу  нас  не  подведет.  -  Он  на  минуту
задумался. - Сейчас мне ясно одно  -  нашим  противникам  не  удастся  его
переубедить. Он, оказывается, страшно упрямый. Я совсем  недавно  об  этом
узнал, и меня это, знаете ли, очень обрадовало.


   Между тем случилось то, чего никто из нас не ожидал.  Развитие  болезни
замедлилось. После пасхальных каникул мы  начали  подозревать,  что  летом
выборы, по всей видимости, не состоятся. Вскоре об этом было сказано вслух
- мы сидели в профессорской, сквозь распахнутые окна  в  комнату  вливался
аромат цветущих глициний, и Кроуфорд объявил  нам,  что  ректор  наверняка
доживет до осени. Я вспомнил, что так же уверенно он предрекал ему в  свое
время близкую смерть; по объяснения Кроуфорда и на этот раз показались нам
весьма убедительными.
   - Всех друзей Ройса, и меня, конечно,  тоже,  это  должно  радовать,  -
сказал в заключение Кроуфорд. - Он очень ослаб, но физических  мучений  не
испытывает, и, насколько я заметил, ему вовсе не хочется поскорее умереть.
Наоборот, он хочет протянуть как можно дольше  -  даже  в  своем  нынешнем
состоянии. Однако колледжу в целом это очень  вредит,  и  меня  как  члена
Совета такое положение  вовсе  не  радует.  Я  надеялся,  что  к  будущему
учебному году жизнь колледжа полностью нормализуется,  но  теперь  на  это
надеяться невозможно.
   Потом  Кроуфорд  бесстрастно  объяснил  нам,   почему   приостановилось
развитие болезни.
   Весенний воздух полнился неопределенной тревогой. Всякий  раз,  проходя
мимо вьющихся побегов расцветшей глицинии, я вспоминал  ректора,  который,
по словам Роя, с печальным удивлением говорил, что больше он  никогда  уже
не ощутит запаха цветов. Эти запахи буквально затопили дворики колледжа, и
я беспрестанно думал о Джоан, томящейся от любви к Рою, о нем самом, о его
горькой печали, перераставшей постепенно в тяжкую депрессию.
   Когда в колледже узнали, что ректор  проживет  еще  несколько  месяцев,
общая  тревожная  возбужденность  заметно  усилилась.   Кое-кто,   правда,
искренне обрадовался, что можно хоть на время забыть про  выборы.  Кристл,
например, вплотную занялся переговорами с  сэром  Хорасом,  развивавшимися
после февральского праздника не слишком-то успешно: сэр Хорас часто  писал
Брауну, но интересовала его главным образом подготовка юного Тимберлейка к
выпускным экзаменам; иногда он спрашивал в письмах и о делах колледжа,  но
Браун говорил, что его "не доведешь до нужной кондиции",  пока  Тимберлейк
не сдаст экзамены. Браун теперь занимался  с  ним  по  нескольку  часов  в
неделю. "Я не знаю, - заметил  он  однажды,  -  собирается  ли  сэр  Хорас
перейти от слов к делу, но зато знаю, что, если его племянник  не  получит
диплома, он просто прекратит с нами всякое общение".
   Кристлу, да еще,  пожалуй,  Пилброу,  до  смерти  надоела  предвыборная
борьба. Однако остальные  мои  коллеги  продолжали  думать  о  выборах,  и
вынужденная отсрочка только углубляла захлестнувшую колледж вражду.  Нервы
у всех были крайне напряжены, а  бездеятельное  и  нескончаемое,  как  нам
казалось,  ожидание  только   увеличивало   эту   напряженность.   Сплетни
Найтингейла делали свое дело. Мне передавали,  что  даже  Винслоу,  всегда
относившийся к Рою с симпатией, едко сказал: "Раньше я думал, что  превыше
всего мы ценим в своих коллегах порядочность - порядочность, а не мишурный
блеск  интеллекта.  Но  старший  наставник  подбирает  себе   сторонников,
нисколько не считаясь с нашими этическими принципами".
   В конце концов об этих сплетнях узнал и Рой, хотя мы всячески старались
оградить его от них. Сейчас он чувствовал себя даже хуже, чем в тот  день,
когда утешал леди Мюриэл,  а  узнав  о  злобных  измышлениях  Найтингейла,
вплотную приблизился к очередному приступу депрессии. Обычно его ничуть не
интересовало, как относятся к нему другие люди, но в  последнее  время  он
стал очень ранимым. Им овладела мрачная подавленность, и, хотя  окружающие
не замечали ее, мне было не по себе. Я часто сопровождал  его  в  вечерних
прогулках по улицам Кембриджа. Теплый майский воздух  был  напоен  запахом
цветущих левкоев и сирени, вечерняя заря мягко подсвечивала  темное  небо,
окна в домах были широко распахнуты. Мне никак не удавалось отвлечь Роя от
мрачных мыслей - он  слушал  меня  очень  рассеянно  и  почти  никогда  не
отвечал.
   А Найтингейл нападал не только на него. Как-то вечером, в конце мая, ко
мне подошел Льюк и сказал, что ему надо со мной поговорить.  Мы  поднялись
ко мне в гостиную, и тут он дал волю своему гневу:
   - Я человек терпеливый, но скоро он у меня дождется,  этот  Найтингейл.
По-моему, я и так слишком долго молчал. Сдается мне, что я скоро  заговорю
- и тогда уж выложу им все начистоту.
   - Что он еще выкинул?
   - Он пригрозил мне, что, если я не проголосую за Кроуфорда, меня  потом
не  возьмут  в  колледж  на  постоянную  работу,  они,  дескать,  об  этом
позаботятся.
   - Мало ли что он скажет...
   - Вы думаете, я не понимаю? Я ему спокойно ответил - хотя, убей бог, не
понимаю, зачем мне понадобилось сдерживаться,  -  что  я  лучше  удавлюсь.
Выходит, они думают, что угрозами меня можно заставить покорно отплясывать
под их дудку?
   - Может быть, и думают. - Я  улыбнулся,  хотя  меня  возмутила  выходка
Найтингейла. А вот Льюк нравился мне все больше.  Если  уж  его  охватывал
гнев, то он отдавался ему без оглядки. Все его чувства -  пылкая  радость,
когда работа подвигалась успешно, неподдельное  горе,  когда  исследования
заходили в тупик, даже его страстная сдержанность на официальных собраниях
- были глубокими и поразительно искренними. Они захватывали  его  целиком.
Воплощенное негодование - вот как его можно было  охарактеризовать  в  тот
вечер. - Может быть, и думают, - сказал я. - Но мы-то с  вами  знаем,  что
они ошибаются.
   - Еще как ошибаются! -  возмущенно  воскликнул  Льюк.  -  Конечно,  мне
хочется остаться в колледже,  работать  здесь  гораздо  приятней,  чем  на
каком-нибудь судостроительном заводе, по неужели они воображают, что стоит
им свистнуть, и я, как собачонка, встану перед ними на задние лапки? Какую
бы пакость они мне ни устроили, с голоду-то я все равно не умру. Приличный
ученый всегда найдет себе работу. Они пытаются меня шантажировать,  потому
что видят, что мне не хочется терять здешнего комфорта.
   Я объяснил Льюку, что "они" - это, весьма  вероятно,  один  Найтингейл.
Мне не верилось, что Фрэнсис Гетлиф мог одобрить такой шаг,  и  я  сказал,
что обязательно с ним поговорю. Льюк, все еще злой, ушел в лабораторию.
   Я хотел встретиться с Фрэнсисом на следующий же день, но оказалось, что
он  уехал  заканчивать  работу  для   Министерства   авиации:   лекций   в
университете уже не было, потому что начались экзамены. Фрэнсис должен был
вернуться только через две недели, и  я  рассказал  про  случай  с  Льюком
Брауну.
   - Вот ведь стервецы! - возмутился он. - Я по натуре мягкий человек,  но
последнее время они позволяют себе слишком много. И мне надоело терпеть их
безобразия. Но знаю, как вы, а  я  окончательно  уверился,  что  Кроуфорда
нельзя пропускать в ректоры. Нет уж - только через мой труп!
   Мы все считали, что за  поступки  Найтингейла  должна  отвечать  партия
Кроуфорда в целом. Юный Льюк уверенно говорил "они"; Браун - да и я тоже -
обвинял "их" всех. Мы смотрели на своих противников  сквозь  пелену  общей
неприязни, забывая, что "они" вовсе не похожи друг на друга. Нас  охватила
истерия  вражды:  и  Брауну,  всегда  такому  рассудительному,  терпимому,
хладнокровному, и мне - хотя я вовсе не  фанатик  -  "они"  представлялись
порой единым монолитом.
   Но временами нам  становилось  стыдно,  и,  когда  я  в  следующий  раз
встретился с  Брауном,  он,  по-видимому,  собирался  немного  утихомирить
разбушевавшиеся не в меру страсти.
   - Я хочу позвать в этом году больше гостей на свой вечер, - сказал  он.
Ежегодно, когда в университете кончались занятия, Браун приглашал кое-кого
из коллег посидеть у него за бокалом кларета. - По-моему, это  обязательно
надо сделать. Нам еще долго придется работать бок о бок  -  даже  если  мы
сумеем провести Джего в ректоры. Должен, правда, заметить, что я вовсе  не
собираюсь затевать с нашими противниками  переговоры  о  выборах.  Но  мне
хочется показать им, что мы не гнушаемся их обществом. Да, если я приглашу
и наших противников, это произведет на всех благоприятное впечатление.
   Браун позвал к себе Винслоу, Кроуфорда, Пилброу, Калверта и  меня.  Мне
этот вечер - как и многие другие в  то  лето  -  показался  пыткой.  Тихая
майская погода как-то особенно заметно  подчеркивала  гармоничную  красоту
нашего колледжа; Браун угощал нас удивительно хорошим вином; но  мрачность
Роя  тревожила  меня  сверх  всякой  меры:  я  со  страхом  ждал  от  него
какой-нибудь неистовой вспышки. Я просто не мог думать в тот  вечер  ни  о
чем другом.
   Дважды мне удалось дать  ему  знак,  что  надо  сдерживаться.  Его  уже
терзала депрессия, но он еще владел  своими  чувствами,  однако  несчастья
других всегда травмировали его, а среди приглашенных был Винслоу,  который
беспокоился за сына: он сдавал в тот вечер  экзамен.  В  ответ  на  вопрос
Брауна об его успехах Винслоу резко сказал:
   - Какие уж там успехи у полуграмотных!  Хорошо,  если  этот  несчастный
юнец сможет прочитать экзаменационное задание.
   Рой уловил в его тоне грустное уныние и помрачнел еще больше. Но тут, к
счастью, Браун опять предложил нам выпить. Было уже десять  часов,  однако
солнце только что  село,  и  островерхую  крышу  перед  брауновским  окном
золотили лучи вечерней зари. В одном из соседних  колледжей  на  ежегодном
майском балу играл оркестр; легкий ветерок  доносил  до  нас  приглушенную
музыку и запах цветущей акации.
   Пилброу взял на себя обязанности распорядителя. Он прекрасно разбирался
в винах и в свое время научил этому Брауна. Его лысина мягко  поблескивала
в вечерних сумерках, а когда около полуночи стало темно  и  Браун  включил
свет,  засверкала,  как  бильярдный   шар;   однако,   если   не   считать
раскрасневшихся щек,  Пилброу  ничуть  не  менялся,  хотя  пустых  бутылок
становилось все больше. Он ловил чей-нибудь взгляд  и  спрашивал,  что  мы
чувствуем - в  начале,  середине  и  конце  каждого  глотка.  Сам  он  уже
попробовал - в разных  сочетаниях  -  все  десять  сортов  кларета.  Потом
посмотрел на нас и уверенно сказал:
   - Да, вряд ли вы станете настоящими знатоками. Разве что наш хозяин...
   - Ну, хозяину тоже далеко до вас, мой дорогой учитель, -  усмехнувшись,
проговорил Браун.
   Рой пил больше нас всех. В его глазах уже зажегся  опасный  огонек.  Он
заговорил с Винслоу - и тут я предостерег его в  первый  раз.  Он  грустно
улыбнулся и умолк.
   А Винслоу все время думал о своем сыне.
   - Для меня  будет  огромным  облегчением,  -  смиренно  и  без  всякого
сарказма   сказал   он,   -   если   экзаменаторы   сочтут   его    знания
удовлетворительными.
   - Я уверен, что сочтут, - успокоительно заметил Браун.
   - Совершенно не представляю себе, что с ним будет, если он  провалится,
- сказал Винслоу. - Способностей к наукам у него, конечно, нет. И  все  же
мне кажется, что он не  совсем  бездарен.  По-моему,  он  очень  достойный
юноша. И если его сейчас не завалят, то он может стать весьма  незаурядным
человеком - я искренне в этом убежден.
   Никогда еще Винслоу не говорил так откровенно. Но через несколько минут
он собрался с силами и обрел свой обычный саркастический тон. Он  заставил
себя сказать Брауну:
   - Мой дорогой коллега, я понимаю -  вам  пришлось  заниматься  с  очень
тупым учеником. Сочувствую и пью за ваше здоровье.
   Браун настоял, чтобы они выпили за успехи юного Винслоу.
   - Разрешите, я налью вам еще вина. Какого вы  хотите?  По-моему,  бокал
для латурского у вас до сих пор сухой.
   Перед каждым из нас стояло  по  десять  бокалов  -  для  разных  сортов
кларета. Браун выбрал нужный бокал и налил Винслоу кларета "Латур".
   - Благодарю вас, наставник. Вы очень любезны. Очень.
   Кроуфорд благосклонно  разглядывал  хрустальные  и  серебряные  бокалы,
бутылки с  кларетом,  раскрасневшиеся  лица  гостей  -  в  комнате  царило
непринужденное и дружеское веселье. На западе  мягко  золотились  отблески
вечерней зари. Во дворике слышались голоса и смех - группа наших студентов
отправлялась в соседний колледж на бал.
   - Трудно представить себе реальную обстановку в мире, когда пользуешься
вашим гостеприимством, Браун, - проговорил Кроуфорд. - Ведь если взглянуть
на сегодняшний мир глазами холодного аналитика, то нельзя не заметить, что
он катастрофически неустойчив. Но в такой вечер  этому  просто  невозможно
поверить.
   - А так всегда, - неожиданно заметил Пилброу. - Я вот участвовал в двух
революциях... вернее, не то чтобы участвовал - просто  был  свидетелем.  И
знаете - увидишь из окна вагона молодую женщину, которая нежится  в  лучах
утреннего солнышка, и не можешь поверить, что все _уже началось_.
   - Да, сегодня невозможно поверить, что  нам  придется  расхлебывать  ту
горькую кашу, которую  заварили  политические  единомышленники  Брауна,  -
сказал Кроуфорд. - Я думаю, мне навеки запомнится сегодняшний вечер...
   -   Да!   Да!   Вы   совершенно   правы!   -   вскричал,    поблескивая
глазами-пуговками,  Пилброу.  Он,  вместе   с   Кроуфордом,   пустился   в
рассуждения об европейских событиях; бутылки  быстро  пустели,  а  Пилброу
объяснял, какую именно кашу нам придется расхлебывать, - через три  недели
он  уезжал  на  Балканы,   чтобы   увидеть   все   собственными   глазами.
Семидесятичетырехлетний старик, он был  взволнован  предстоящей  поездкой,
как мальчишка.
   Когда Пилброу энергично поддержал Кроуфорда, Брауна  охватила  тревога;
но вот старик заговорил о своих путешествиях, и Браун успокоился; несмотря
на молчаливость Роя и  тревожное  беспокойство  Винслоу,  он  считал,  что
задуманная им примирительная встреча прошла вполне удачно.
   Выйдя от Брауна, мы с Роем решили прогуляться по парку.  Ветерок  утих,
на вековых  буках  не  шевелился  ни  один  лист.  Полная  луна  висела  в
безоблачном небе, словно  огромный  фонарь,  воздух  был  напоен  ароматом
цветущих акаций. Рой долго молчал, а потом, как бы в утешение  нам  обоим,
сказал:
   - Сегодня ночью я усну.
   Когда на него наваливалась депрессия, он не спал по четыре, а то  и  по
пять ночей кряду. Одинокий, предоставленный  собственным  угрюмым  мыслям,
лежал он ночами в своей спальне, но наконец его нервы не  выдерживали,  он
подымался в мою квартиру и будил меня.  Не  съездим  ли  мы  к  друзьям  в
Лондон? Или, может быть, просто отправимся гулять - на всю ночь?
   Мрачная   подавленность,    подавленность,    перемежаемая    вспышками
лихорадочного возбуждения, исподволь овладевала им  в  течение  нескольких
последних недель. Он не мог с ней справиться  -  да  и  как  справишься  с
болезнью? А когда депрессия вступала в самую острую  фазу,  ему  казалось,
что он уже не избавится от нее до конца жизни.
   Мы молча бродили по парку, и ночь была такая теплая, что мы  словно  бы
осязали прогретый воздух. На  вечере  Рой,  к  счастью,  почти  все  время
молчал, и мы ушли оттуда без всяких происшествий. Но я не был уверен,  что
смогу и в дальнейшем удержать его от каких-нибудь рискованных поступков.
   Мне подумалось, что я  не  забуду  этого  лета  до  самой  смерти,  что
цветочные ароматы - и особенно запах акации - будут преследовать меня  всю
жизнь.


   Я предполагал,  что  Рой  сорвется  на  вечере  у  Брауна,  и  оказался
совершенно не  подготовленным  к  его  вспышке,  когда  он  в  самом  деле
сорвался.
   Это случилось через две недели, в субботу. Я проснулся довольно рано  и
сразу  вспомнил,  что  на  сегодня  у  нас  назначено  заседание   Совета,
посвященное  результатам  экзаменов.  Мы  уже  получили  сведения  о   тех
студентах,  которые  сдали  экзамены  досрочно,  но   официальные   отчеты
университет рассылал чуть позже.
   Я знал, что университетский курьер  приходит  в  колледж  без  четверти
девять, и но  стал  дожидаться  появления  Бидвелла.  Утро  было  тихим  и
безоблачным; я пересек дворик и получил в привратницкой объемистый  пакет;
взяв его, я увидел входящего в привратницкую Брауна - слегка запыхавшегося
и даже не снявшего с брюк велосипедные зажимы: он приезжал  в  колледж  на
велосипеде.
   - Надеюсь, нас ждет  не  слишком  много  огорчений,  -  проговорил  он,
вскрывая адресованный ему пакет.
   - Слава богу, пронесло! - воскликнул он через несколько секунд. - Слава
богу!
   - Что это вас так обрадовало? - спросил я.
   - Юный Тимберлейк не провалился, - ответил Браун. -  Они  признали  его
работу удовлетворительной и, между нами говоря, руководствовались при этом
скорее добротой, чем беспристрастием. Ну, как бы там ни было, сэру  Хорасу
не в чем нас упрекнуть. А ведь если б его племянник провалился,  это  была
бы самая разорительная в истории колледжа неудача. Должен признаться,  что
с моих плеч свалился тяжелый груз.
   Лучший ученик Брауна,  блестяще  сдав  экзамены,  мог  рассчитывать  на
диплом с отличием.
   - Я знал, что он тоже меня не подведет, - радостно сказал Браун.
   Он   склонился    над    ведомостью,    отмечая    галочками    фамилии
студентов-историков, и вдруг тихонько присвистнул.
   - А Дика Винслоу даже не включили  в  список.  Он,  видимо,  безнадежно
срезался и диплома не получит. К нему они почему-то доброты  не  проявили.
Очень странно. Позвоню-ка я прямо сразу в экзаменационную комиссию. У меня
был случай, когда фамилию одного студента не включили в  ведомость  просто
по ошибке.
   Он ушел звонить, а вернувшись, с грустью покачал головой.
   - Бесполезно, - проговорил он. - Они сказали, что не обнаружили у  него
решительно никаких знаний и способностей. Я, конечно, не предполагал в нем
особенных  дарований,  но  чтобы  так  -  "решительно  никаких  знаний   и
способностей", - этого я, признаться, не ожидал.
   Собрание  было  назначено  на   одиннадцать   тридцать.   Профессорская
постепенно наполнялась, и по ней гуляли  приглушенные  шепотки  о  провале
Дика. Вновь пришедшие первым делом спрашивали у коллег, знают ли  они  эту
новость. Кое-кто говорил, не скрывая злорадства, кое-кто  -  сочувственно,
кое-кто - равнодушно. Наконец на пороге профессорской появился  Винслоу  -
он, как всегда, нес в руке университетскую шапочку, но не  размахивал  ею.
Тяжело шагая и опустив голову, он подошел к своему креслу.
   - Доброе утро, Винслоу! - весело крикнул ему  Гей,  еще  не  знавший  о
постигшем его несчастье.
   - Доброе вам утро. - Ответ Винслоу прозвучал тускло и безжизненно.
   Деспард-Смит уже встал,  чтобы  объявить  заседание  открытым,  но  Гей
поспешно сказал:
   - Разрешите мне сделать небольшое вступление. Я  хочу  подарить  нашему
колледжу - нашей великолепной библиотеке - экземпляр моей последней книги.
Надеюсь, я не ошибусь, предположив, что члены Совета уже успели ее купить?
Надеюсь, вы купили ее, Браун? Надеюсь, вы купили ее, Кроуфорд?
   Он неловко поднялся с кресла и положил книгу перед Деспардом-Смитом.
   - Пока нет, - сказал Кроуфорд, - но я видел одну или две рецензии.
   - Да-да, рецензии, - немного растерянно проговорил Гей.  -  Но  в  этих
первых рецензиях не чувствуется, знаете ли, истинной заинтересованности...
   Его растерянный тон отвлек мои мысли  от  Винслоу,  и  я  подумал,  что
старик по-настоящему волнуется - несмотря на  всегдашнюю  самоуверенность,
он до сих пор не мог без волнения думать о том, как примут  его  очередную
работу. И от возраста это чувство не притупилось -  наоборот,  стало  даже
как будто острей.
   Через несколько минут началось собрание. Нам  надо  было  обсудить  два
вопроса, касающихся церковного прихода, и несколько финансовых. Когда дело
дошло до финансов, Деспард-Смит сказал,  что  хотел  бы  выслушать  мнение
казначея.
   - Не вижу в этом необходимости,  -  пробормотал  Винслоу.  Он  даже  не
поднял головы, не глянул на нас. Зато все члены Совета смотрели на него  с
нескрываемым любопытством.
   Джего как старший  наставник  сделал  подробный  доклад  о  результатах
экзаменов. Он переходил от предмета к предмету, строго следуя кембриджской
традиции - математика, классическая филология, естественные науки... Члены
Совета знали лишь по десять-пятнадцать студенческих фамилий,  но  Джего  с
таким увлечением говорил о каждом  выпускнике,  что  увлек  все  собрание.
История. В профессорской стало удивительно тихо.
   -  ...Хочу  обратить  внимание  коллег  на   замечательный   и   вполне
заслуженный успех одного из наших студентов, - гортанно басил Джего. -  Мы
знаем, какие серьезные трудности ему пришлось преодолеть, чтобы  поступить
в университет. И я уверен, господин председатель,  со  временем  мы  будем
гордиться тем, что этот юноша воспитывался в нашем колледже.  -  Потом,  с
усмешкой  упомянув  о  героических  усилиях  Брауна,  который   подготовил
Тимберлейка к  экзамену,  Джего  заглянул  в  свои  записи,  на  мгновение
запнулся и быстрой скороговоркой закончил: - Ну  вот,  про  историков  мне
сказать больше нечего. -  После  этого  он  сразу  же  перешел  к  другому
предмету.
   Джего проявил благородство, а может быть,  даже  милосердие,  по  я  не
понял, как к этому отнесся Винслоу.  Он  сидел  не  шевелясь,  по-прежнему
опустив голову вниз. Возможно, он просто не слышал, о  чем  говорилось  на
собрании. Сам он упорно молчал,  и,  когда  мы  оценивали  годовую  работу
колледжа,  ему  пришлось  напомнить,  что  он  обязан  принять  участие  в
официальном голосовании.
   В час дня, когда мы сделали перерыв, нам подали холодный ленч; но почти
все члены Совета очень проголодались и ели с  большим  аппетитом.  Винслоу
закусывал стоя, повернувшись лицом к окну. Я заметил, что Рой  смотрит  на
него с горестным сочувствием. За последние две  недели  он  помрачнел  еще
сильнее и старательно уклонялся от разговоров с коллегами. Увидев, что  он
пристально наблюдает за Винслоу, я почувствовал тревогу; но  когда  кто-то
предложил ему распить бутылку вина и он отказался, тревога отпустила меня:
я решил, что он в состоянии сдерживаться.
   После ленча Джего сделал доклад о предварительных экзаменах. Ему задали
пару вопросов, высказали несколько высокопарных критических  замечаний,  а
потом поздравили с успехом.
   -  Разумеется,  те  молодые  люди,  чьи  работы  признаны  всего   лишь
посредственными, не делают чести нашему колледжу, - подводя  итог,  сказал
Деспард-Смит. - Однако в общем и целом мы можем считать, что наши  питомцы
успешно закончили курс. Я правильно уловил вашу мысль, старший наставник?
   - Не совсем, господин председатель. По-моему,  мы  можем  гордиться  их
успехами.
   - Вы согласны с этим, наставник? - спросил Деспард-Смит Брауна.
   - Совершенно согласен, - ответил Браун.  -  И  хочу  обратить  внимание
коллег на замечательную организационную работу декана.
   Меня неожиданно поразило слово "питомцы", и до самого  конца  собрания,
которое, впрочем, кончилось довольно быстро, я размышлял об  изменениях  в
нашем языке. Деспард-Смит пользовался лексикой девяностых годов - нынешние
преподаватели сказали бы не "молодые люди", не "питомцы",  а  "дипломники"
или "выпускники", в то время как  сами  студенты  называли  себя  в  конце
тридцатых годов "парнями" или "ребятами". В  нашей  профессорской  забавно
перемешивались языковые стили разных эпох. Старик Гей,  например,  говорил
"наверно", когда мы сказали бы "обязательно" или  "наверняка"  -  "так  вы
_наверно_  придете  завтра  в  колледж?"  -  это  слово  сохранилось  вето
лексиконе с семидесятых годов  прошлого  столетия.  Пилброу,  стараясь  не
отставать от века, пользовался по большей части новейшими речениями, а вот
Деспард-Смит до сих пор сохранял верность стилю  девятнадцатого  века:  он
постоянно повторял "ей же богу", "милейший молодой человек", "сударь мой",
"питомцы". Кроуфорд очень любил выражение "ученые занятия" - так  говорили
при Эдуарде VII. Короче, слушая речи  членов  нашего  Совета,  можно  было
реконструировать при желании лексику самых разных эпох.
   Между тем собрание кончилось.  Я  хотел  дождаться  Роя  и  поэтому  не
торопился уходить из профессорской. Винслоу неподвижно  сидел  за  столом,
как будто у него не было сил,  чтобы  встать.  Через  несколько  минут  мы
остались в профессорской втроем - Рой, Винслоу и я. Рой не сказал  мне  ни
слова, даже не посмотрел на меня - он подошел к Винслоу и сел с ним рядом.
   - Я всей душой сочувствую Дику, - проговорил он.
   - Вы очень добры.
   - И вам тоже  -  потому  что  вам  пришлось  сидеть  на  этом  дурацком
собрании. Уж я-то знаю, как это невыносимо в несчастье - быть  у  всех  на
глазах, да еще и слушать о себе людские пересуды.
   В голосе  Роя  звучало  неподдельное  страдание,  и  Винслоу  удивленно
посмотрел на него.
   - Их пересуды гроша ломаного не стоят, но  человеку-то  хочется,  чтобы
его оставили в покое, - с надрывом продолжал Рой. - Так нет же, у  нас  не
хватает на это благородства! Да я  и  вообще-то  не  верю  в  человеческое
благородство. А вы? Вы верите, Винслоу? Вы  знаете,  что  они  все  сейчас
думают, знаете? "Ну, теперь-то у него поубавится спеси", - вот что они все
сейчас думают. Они прекрасно помнят, как вы умели  их  осадить.  А  теперь
толкуют друг другу, что вы,  мол,  просто  заносчивый  грубиян,  и  ничего
больше. Да только не заслуживают они никакого внимания. Никто  из  нас  не
заслуживает.
   Его звонкий голос срывался от лихорадочного возбуждения. Винслоу  молча
смотрел на него. Потом сказал:
   - Слова людей всегда заслуживают внимания, молодой человек.
   - Ну, разумеется! В словах людей всегда есть доля правды - про кого  бы
они ни говорили! - Рой расхохотался.
   Я уже шел к нему вокруг стола, чтобы хоть как-нибудь,  хотя  бы  силой,
остановить его. Он заговорил о сплетнях про него и Джоан. Я схватил его за
плечо, но он оттолкнул меня. Он сказал, что в  трепотне  Найтингейла  тоже
есть доля правды.
   - Хотите знать _всю_ правду? - вскричал Рой. - Мы оба  страдаем.  Может
быть, вам станет немного легче...
   - Успокойтесь, Калверт! - решительно перебил его Винслоу. - Не  хочу  я
ничего о вас знать.
   - Вот поэтому-то я вам все и расскажу! - На столе перед  Винслоу  лежал
листок чистой бумаги. Рой придвинул его к себе и начал  быстро  писать.  Я
попытался помешать ему. Он выругался и крикнул:
   - Отстань,  Льюис!  Мне  надо  написать  признание!  -  Он  был  как  в
лихорадке. - Только для Винслоу. - Он написал что-то еще, расписался  и  с
кривой усмешкой протянул листок казначею.
   - У вас был кошмарный день! - воскликнул он. - Храните этот листок,  он
всегда подтвердит вам, что люди не стоят никакого внимания!
   Рой торопливо попрощался и ушел.
   - Н-да, мучительная сцена, - сказал Винслоу.
   - Через несколько минут он придет в себя.
   - Вот уж никогда не подумал бы, что  Калверт  способен  устроить  такое
позорное представление. И это что же - не в первый раз?
   Передо мной стояло две задачи - во-первых, по возможности оправдать Роя
и, во-вторых, не навредить Джего. Я открыл Винслоу только часть правды,  а
кое-что счел за благо скрыть. Я сказал, что никогда не видел Роя  в  таком
состоянии. Сказал, что его вспышка просто ошеломила меня. И вместе  с  тем
объяснил,  что  Роя  измучили  страдания  ректора  -  из-за  этого-то  он,
по-видимому, и сорвался.
   - Его считают серьезным ученым, - проговорил Винслоу. -  И  мне  всегда
казалось, что он очень приятный молодой человек - хотя  одно  время  меня,
признаться, несколько смущало его поведение.
   - Я уверен, что в его поведении не было ничего недостойного.
   - Вы знаете его лучше, чем я, - сказал Винслоу. - Надеюсь, вы правы.  И
мне кажется, что вам надо убедить его как следует отдохнуть этим летом.
   Винслоу прочитал записку Роя. Потом спросил:
   - Так, значит, эти слухи имеют некоторые основания?
   - Я ведь не  читал  его  записку,  -  ответил  я.  -  Но  нисколько  не
сомневаюсь,  что  слухи  сильно  преувеличены.  Нельзя  забывать,  что  их
распространяют люди, которых гложет зависть.
   - Возможно, - сказал  Винслоу.  -  Вполне  возможно.  Однако  если  они
получат это свидетельство, то член Совета Рой Калверт едва ли удержится  в
нашем колледже. Его наверняка отсюда выживут.
   - И вам этого хочется?
   - Я  не  утверждаю,  что  мне  этого  хочется.  С  ним  иногда  приятно
поговорить, и многие считают его серьезным ученым - чего никак не  скажешь
про некоторых наших коллег. Нет, я не утверждаю, что мне этого хочется. Но
мне, знаете ли, не хочется, чтобы ваш кандидат стал ректором.
   - Вы имеете в виду, что если вы  обнародуете  эту  записку,  то  партия
Джего уменьшится?
   - Совершенно верно.
   - Я уверен, что вы этого не сделаете, - сказал я.
   - Почему же?
   - Да потому, что вы знаете, из-за чего Калверту было сегодня так тяжко.
Уже одного этого достаточно...
   - А если конкретней?
   - Могу и конкретней. Мы оба знаем, что Калверт был сегодня не  в  себе.
Его истерзало сострадание - он видел, что вы  мучаетесь,  а  другие  этому
радуются. Кто, кроме него, отнесся к вам с сочувствием?
   - Меня не интересует, сочувствуют мне люди или нет, - отрезал Винслоу.
   Тогда я сказал:
   - Кто, кроме  него,  посочувствовал  горю  вашего  сына?  Вы  прекрасно
знаете, что Калверта очень расстроила его неудача. А  кто  еще  отнесся  с
сочувствием к вашему сыну?
   Я  решил  извлечь  пользу  из  его   несчастья.   Он   казался   совсем
обессиленным.  Он  опустил  голову  и  долго   молчал.   Потом   измученно
пробормотал:
   - Так что мне с этим делать? - Кивком головы он указал на записку.
   - Это уж вы решайте сами, - сказал я.
   - Наверно, лучше всего отдать ее вам, - проговорил Винслоу.
   Он даже не повернул головы, чтобы посмотреть, как я  бросил  записку  в
камин.


   Распрощавшись с Винслоу, я пошел к Рою. Он лежал у себя в  кабинете  на
кушетке, умиротворенный и успокоившийся.
   - Сильно я всем навредил? - спросил он.
   Он был _счастлив_. Меня это, впрочем, ничуть не удивило - я превосходно
изучил  все   стадии   его   недуга:   они   чередовались   в   неизменной
последовательности. Первая стадия - тоскливая подавленность - продолжалась
обыкновенно несколько недель или даже месяцев; потом  ее  сменяла  вторая,
при которой  подавленность  перемежалась  иногда  вспышками  лихорадочного
возбуждения, - их-то мы с Роем больше всего и боялись. Возбуждение длилось
недолго и  всегда  завершалось  каким-нибудь  неистовым  поступком,  вроде
сегодняшнего. После этого болезнь отступала, и Рой успокаивался.
   Он знал, что следующий приступ начнется только через несколько месяцев.
В первые годы нашей дружбы  -  ему  тогда  было  чуть  больше  двадцати  -
депрессия мучила его гораздо чаще, чем сейчас.  По  постепенно  промежутки
между приступами удлинялись, и ровное, веселое настроение не покидало  его
многие месяцы. Вот и сейчас он  понимал,  что  приступ  повторится  теперь
очень не скоро.
   Я чувствовал себя усталым и угнетенным. Порой мне казалось, что я  несу
слишком тяжкое бремя, - да и за какие грехи? Я сказал  Рою,  что  не  могу
вечно следить за ним и улаживать его отношения с людьми.
   Его терзали угрызения совести. Немного помолчав, он спросил:
   - Я здорово навредил Джего?
   - Не думаю.
   - Как же тебе  удалось  исправить  то,  что  я  натворил?  Ты  все-таки
удивительно искусный политик.
   Я покачал головой.
   - Это было нетрудно. Винслоу  считает,  что  на  него  никто  не  может
повлиять, но он ошибается.
   - Именно.
   -  Мне,  правда,  пришлось  применить  запрещенный  прием,  а  это   не
слишком-то приятно. Он ненавидит Джего. Но у него сейчас нет духовных  сил
на ненависть: он думает только о сыне.
   - Именно, - повторил Рой. - Можно сказать, что мне повезло.
   - Я тоже так считаю.
   - Я не простил бы себе, если бы  помешал  Джего  пройти  в  ректоры,  -
сказал Рой. - Мне очень хочется загладить свою  вину,  старина.  И  уж  во
всяком случае, теперь я не доставлю вам всем никаких хлопот.
   Вечером Рой заказал бутылку вина, чтобы мы выпили  за  здоровье  Джего.
Льюк спросил его, какое событие он хочет отметить: ему  надо  было  внести
Роев заказ в "Винную книгу". Рой усмехнулся и ответил:
   - Я хочу выпить за его здоровье, потому что чуть  было  не  оказал  ему
медвежью услугу.
   - Вот уж никогда не  поверю,  что  вы  способны  оказать  мне  медвежью
услугу! - воскликнул Джего. - Я ведь прекрасно вижу - вы очень  по-доброму
ко мне относитесь, хотя и не знаю за что. Может быть,  за  то,  что  я  не
обижаюсь на вас, когда вы меня передразниваете?
   Рой передразнивал Джего не только на вечеринках. Даже в  его  последней
реплике  послышались  сентенциозно  многозначительные  интонации  старшего
наставника - их уловили все сидящие за  столом,  и  Деспард-Смит  невольно
усмехнулся.
   Выходя из профессорской, Артур Браун раздумчиво спросил меня:
   - Как вы думаете, что Калверт имел в виду, когда  сказал  про  медвежью
услугу? Последнее время я отношусь к  его  словам  вполне  серьезно,  или,
говоря иначе, не ищу в них подвоха. А ведь еще два-три года назад почти во
всех его высказываниях таилась какая-то не  слишком  уместная  ирония.  Но
теперь я за него не тревожусь. Он стал гораздо уравновешенней. И по-моему,
скоро окончательно остепенится.
   Я решил  не  переубеждать  Брауна.  Пусть  благожелательно  и  спокойно
размышляет, предвосхищая догадки будущих наставников нашего колледжа,  что
же именно означает сегодняшняя запись в "Винной книге", подумалось мне.
   Я сказал ему, что на этой неделе  попытаюсь  разобраться  в  истории  с
Льюком. Фрэнсис Гетлиф вернулся утром в Кембридж, чтобы принять участие  в
заседании Совета, и Кэтрин, его жена, пригласила меня да обед - первый раз
после нашей январской размолвки. Я решил не упускать такой возможности: во
время дружеского обеда мне наверняка удастся спокойно рассказать  Фрэнсису
об угрозе Найтингейла.
   Гетлифы жили в собственном доме на улице Чосера; когда  я  пришел,  они
встретили меня так же радушно,  как  в  былые  времена.  Фрэнсис  принялся
разливать по бокалам херес, и, внимательно посмотрев на него, я лишний раз
убедился, что дома  он  держится  гораздо  естественней  и  проще,  чем  в
колледже. Передавая жене бокал, он глянул на нее с искренней  любовью;  от
его чопорной, но нервически напряженной надменности, которую  он  напускал
на себя, разговаривая с коллегами, не осталось и следа: он  показался  мне
доброжелательным,  спокойным,  даже  благодушным.  А  Кэтрин,  та   просто
лучилась приветливым счастьем.
   Детей уже уложили спать. Кэтрин говорила о них с огромным удовольствием
- и в то же время старалась показать мне, что ей новее не хочется утомлять
меня этим разговором. Рассказывая о детях, Кэтрин сидела в кресле с  видом
почтенной матроны - и как же сильно  отличалась  она  от  той  порывистой,
всегда чем-то взволнованной девушки, с которой  я  встретился  десять  лет
назад в доме ее отца на  Брайенстон-сквер!  Меня  привел  к  ним  ее  брат
Чарльз, мой самый близкий лондонский  друг  тех  лет,  и  это  был  первый
великосветский дом, в который я попал.
   Когда мы сели за стол, Кэтрин заговорила о своих  родных.  Давно  ли  я
видел ее брата? Потом, со спокойной грустью счастливой и уверенной в  себе
женщины, она стала вспоминать свою юность и те  годы,  когда  она  жила  в
поместье своего отца, а мы с Фрэнсисом часто гостили у них.
   После обеда мы вышли в садик, расположенный позади их  дома.  Наползали
сумерки, золотисто-багровое небо постепенно  темнело.  Теплый  воздух  был
сладок и ласков. А  неподвижно  застывшие  в  безветренном  сумраке  кусты
цветущей  сирени  заливали  садик  пряным  ароматом,  кружа   мне   голову
воспоминаниями о начале других, давно канувших в прошлое летних каникул.
   Слегка одурманенный ароматным воздухом, я  несколько  минут  молчал,  а
когда наконец собрался заговорить о Льюке, Кэтрин опередила меня:
   - Льюис, я хочу задать тебе один вопрос - можно?
   - Конечно.
   - Ты ведь согласен с Фрэнсисом насчет выборов,  правда?  Это  ведь  так
естественно для нас - добиваться, чтобы ректором колледжа стал  либерально
настроенный человек, я уверена, что ты не можешь думать иначе.
   Так значит, они пригласили меня только  для  того,  чтобы  затеять  эту
игру? Я вдруг страшно огорчился -  словно  потерял  друга,  который  после
свадьбы стал мне совсем чужим. Когда-то Кэтрин жадно слушала мои разговоры
с ее братом, она была нашим другом, нашей ученицей и  воспринимала  мир  в
точности так же, как мы. А теперь я окончательно убедился, что, став женой
Фрэнсиса, она смотрит на жизнь глазами мужа,  не  понимая  людей,  которые
думают иначе, чем он.
   - По-моему, Фрэнсис неправ, Кэтрин.
   - Если главой колледжа  станет  реакционер,  -  сказал  Фрэнсис,  -  то
благодарить за это надо будет Льюиса.
   - Разве все зависит только от меня?
   - Не прикидывайся слепым, Льюис. Если ты, как мы надеялись,  поддержишь
Кроуфорда - ректорство ему обеспечено. Потому что вместо с  тобой  в  нашу
партию наверняка перейдет еще два или три человека.
   - Я уверена в этом, - сказала Кэтрин. - И неужели ты не понимаешь,  как
это важно, Льюис? Мы вправе надеяться, что ты нас поддержишь.  Я  не  умею
притворяться, и твое отступничество кажется мне чудовищным.
   Да, они считали меня неблагодарным отступником. Когда мне было тяжело и
я хотел найти спокойное убежище, Фрэнсис приложил  много  стараний,  чтобы
меня приняли на работу в колледж. Все эти три года они относились ко мне с
дружеской деликатностью, частенько зазывали обедать, считали своим -  чуть
ли не в буквальном смысле этого слова, - и вот  при  первой  же  серьезной
проверке я оказался предателем. Люди всегда  надеются  на  признательность
тех, кому они помогли, и далеко не сразу понимают, что  признательность  -
очень редкое явление.
   - Послушай, Кэтрин,  -  сказал  я,  -  когда  ты  судишь  о  чем-нибудь
непредвзято, то ошибаешься  так  же  редко,  как  Чарльз,  а  он  на  диво
проницателен. Ты немного знаешь и Джего и Кроуфорда. Скажи  мне,  кого  из
них ты можешь назвать по-настоящему хорошим человеком?
   Кэтрин ответила не сразу.
   - Джего, - неохотно признала она. Однако сейчас же  поправилась:  -  Но
ведь в ректоре важно вовсе не это.
   - Правильно, - сказал Фрэнсис. - А Льюису просто нравятся  человеческие
слабости.
   - Ничего подобного, - возразил  я.  -  Мне  нравятся  люди,  наделенные
творческим воображением, и не нравятся самовлюбленные снобы.
   - Иногда мне начинает  казаться,  -  с  холодной  враждебностью  сказал
Фрэнсис,  -  что  ты  потерял  представление   о   коренных   человеческих
достоинствах.
   - Если уж на то пошло, - раздраженно воскликнул я, - то  самодовольство
в миллион раз противней самоистязания.
   Нас охватила взаимная ожесточенность.  Мы  давно  знали  друг  друга  и
понимали сейчас, что договориться не сумеем. Они  почти  не  слушали  моих
доводов в защиту Джего, а я все злее нападал на Кроуфорда.
   - А уж _она_ совершенно невыносима, - исчерпав все  аргументы,  сказала
Кэтрин.
   - Она несчастная и трогательная в своем несчастье женщина,  -  возразил
я. - И добрая.
   - Она кошмарная кривляка, согласись.
   - Если б ты видела, с какой нежной терпимостью относится к  ней  Джего,
то, возможно, поняла бы, почему я его поддерживаю.
   - И она будет хозяйничать в Резиденции - об этом даже подумать страшно!
   - Хозяйничать в Резиденции будет ректор, а не его жена.
   - Если ректор женат, хозяйкой Резиденции неминуемо становится его жена,
- заметил Фрэнсис.
   Спор зашел в тупик, и мы умолкли. Между тем, пока мы  спорили,  сумерки
сгустились, вечерняя заря погасла, и в темно-синем  небе  зажглись  первые
звезды.
   Вот тут-то я и заговорил о Льюке -  не  в  дружеской  беседе,  как  мне
хотелось бы, а просто чтобы прекратить наш бессмысленный спор.
   - Некоторые выпады  ваших  союзников  против  жены  Джего  кажутся  мне
возмутительными и недопустимыми, -  начал  я.  -  Но  сейчас  мне  хочется
рассказать тебе о другом. У меня есть  претензии  посерьезней...  надеюсь,
что только к одному из вас. Ты знаешь,  что  Найтингейл  пытался  запугать
Льюка?
   - Каким образом?
   Я объяснил.
   - Это правда? Все именно так и было?
   - Я передаю тебе то, что рассказал мне Льюк. Ты ему веришь?
   - Верю, конечно. - Фрэнсис даже не пытался скрыть неприязнь  ко  мне  -
ведь я своим рассказом поставил сто в очень неловкое положение. Но  больше
всего он разозлился, конечно, на Найтингейла.
   - Ну, а если ты ему веришь, значит, все именно так и было, - сказал я.
   - Да, гнусный тип, - буркнул Фрэнсис. Темнота мешала мне разглядеть его
лицо, по я был уверен, что  он  покраснел  от  злости  и  на  лбу  у  него
явственно обозначилась вена. - Н-да, очень мерзко. Просто  позорно.  Этого
ни в коем случае нельзя допускать, - немного успокоившись, сказал Фрэнсис.
Потом  спросил:  -  Надеюсь,  ты-то  понимаешь,  что   позиция   Льюка   и
предвыборной борьбе не может повлиять на его будущность? К  сожалению,  мы
вряд ли сможем предоставить ему постоянную должность  -  по  крайней  мере
пока я работаю в колледже. Но к недостойным  угрозам  Найтингейла  это  не
имеет ни малейшего отношения. Льюк серьезный  ученый.  И  его  обязательно
надо удержать в Кембридже.
   - Он очень милый мальчик, - сказала Кэтрин. Она была всего года на  два
старше Льюка, но говорила о нем, как умудренная опытом женщина о ребенке.
   - Могу добавить, - сказал я, - что Найтингейл ничего не добился. Льюка,
хоть он и молоденький, запугать не  так-то  легко.  Но  я  решил,  что  ты
обязательно должен об этом знать. Мне не нравится, что его шантажируют.
   - Я прекращу это, - с мрачным достоинством  сказал  Фрэнсис.  -  Да,  я
прекращу это, - повторил он.  Но  со  мной  он  разговаривал  сейчас  даже
враждебней, чем раньше. Все его принципы, его честность, прямота и чувство
справедливости требовали, чтобы он пообещал мне обуздать Найтингейла, и  я
был уверен, решительно уверен, что он выполнит свое обещание.  Однако  ему
было очень неприятно, что я впутал его в эту историю. Я  как  бы  заставил
его взять на себя  ответственность  за  недостойную  выходку  Найтингейла;
разумеется, он рассердился бы на меня гораздо меньше, будь мы  по-прежнему
союзниками и приятелями, но мы теперь были врагами. -  Вы,  между  прочим,
тоже ведете себя не слишком-то щепетильно, - сказал он. - Да взять хотя бы
тебя самого. Разве ты не говорил Найтингейлу, что откажешься от  должности
наставника, если он проголосует за Джего? А ведь ты прекрасно знаешь,  что
не видать ему этой должности, как своих ушей.
   Вскоре я поблагодарил их за обед и ушел. Мы распрощались очень холодно.
По пути домой, вдыхая пряные ароматы приветливой майской ночи, я вспомнил,
как пять лет назад, в такую же теплую и  тихую  майскую  ночь,  Фрэнсис  с
Кэтрин и я с Шейлой танцевали на вечеринке по  случаю  окончания  учебного
года; мы оба были  влюблены,  по  даже  любовь  не  могла  охладить  нашей
взаимной симпатии. И вот я только что распрощался с ними, словно  мы  были
совершенно чужими друг другу людьми. Неужели  всему  виной  эти  проклятые
выборы? Или разрыв был неизбежен, как  неизбежно  уходит  в  прошлое  наша
юность? Память о человеке, которого мы любили,  не  меркнет  с  годами.  И
память об истинном друге -  тоже.  Все  чувства,  кроме  любви  и  дружбы,
ослабевают   и   забываются   под   воздействием   всесильного    времени,
обстоятельств жизни или личных неурядиц. Приятельство приходится оберегать
заботливее, чем глубокую дружбу, - оно  сохраняется  только  при  обоюдной
тактичности и душевной чуткости  партнеров,  и,  если  один  из  них,  под
тяжестью  личных  невзгод  теряет   эти   качества,   приятели   неминуемо
расходятся. Так не  по  своей  ли  собственной  вине  я  так  недружелюбно
расстался сегодня с Кэтрин и Фрэнсисом?


   Настали летние каникулы, но почти никто из  членов  Совета  не  решился
уехать далеко от Кембриджа. Мы понимали, что, когда ректор умрет, нам надо
будет немедленно вернуться  в  колледж  -  для  последних  перед  выборами
переговоров, секретных совещаний и агитационной борьбы. На материк  уехали
только два человека - Рой Калверт и Пилброу. Рой должен был прочитать курс
лекций в Берлинском университете, его ждали там к концу июля; он уезжал  в
превосходном настроении и пообещал мне, что вернется, как только  я  пошлю
ему телеграмму. Пилброу отправился на Балканы еще в середине  июня,  через
три недели после вечера у Брауна, и  с  тех  пор  не  присылал  в  колледж
никаких вестей. Он сказал мне перед отъездом, что обязательно  возвратится
к выборам, но я видел, что он думает о них только по обязанности.
   Летом никто не изменил своих намерений, кубики в комнате  Роя  -  шесть
голосов за Джего и пять против - можно было не трогать, однако это  никого
из нас не радовало, потому что без абсолютного большинства Джего все равно
не мог пройти в ректоры.  Браун  считал,  что  время  действовать  еще  не
настало, и не хотел, чтобы мы поговорили с Геем. Тем не менее  Кристл  все
же попытался узнать,  как  старик  относится  к  создавшемуся  в  колледже
положению и понимает ли он, что мы зашли  в  тупик,  -  разговор  этот  он
затеял в трапезной, когда там не было наших  противников;  оказалось,  что
Гей все  прекрасно  понимает,  но  по-прежнему  собирается  голосовать  за
Кроуфорда; больше Кристл об этом  с  Геем  не  заговаривал.  Кристла  явно
угнетало вынужденное безделье - он стал  нервным  и  раздражительным;  сэр
Хорас вел себя очень неопределенно: он прислал длинное письмо,  в  котором
горячо благодарил Брауна за успехи племянника, но даже не упомянул, как  в
предыдущих письмах, что его интересует будущее  колледжа,  -  и  Кристл  с
Брауном совсем приуныли.
   В конце августа меня позвали к  ректору.  Он  хотел  попросить  меня  о
чем-то, как он сказал, очень важном и  попросил  напомнить  ему  об  этом,
когда я буду уходить.
   Он казался глубоким стариком. Лицо у него усохло, желтая кожа блестела,
словно навощенная бумага. Глаза ввалились. Однако голос остался прежним, и
Ройс, со свойственной ему в последнее время чуткостью, сразу нашел  верный
тон, чтобы облегчить мне  горестную  тяжесть  этого  визита.  Он  принялся
объяснять, в  своей  обычной  шутливо-саркастической  манере,  почему  его
кровать переставили к окну:
   - Во-первых, мне надоело смотреть на это роскошное украшение, - он имел
в виду лепной раскрашенный герб на потолке. - По-видимому, кто-то из  моих
предшественников считал пошловатую помпезность признаком хорошего тона.  А
во-вторых, но это строго между нами, я полюбил теперь наблюдать из окна за
нашими коллегами: меня интересует, как они группируются. - В его улыбке не
было горечи - только глубочайшая отрешенность. - Я пытаюсь угадать, кто  с
кем объединится во время выборов нового ректора.
   Я вглядывался в его худое, изможденное, но совершенно спокойное лицо.
   - Оказалось, что с этим вовсе не трудно примириться, - продолжал  Ройс.
- Да-да, я считаю, что вам необходимо заранее подготовиться к выборам. Так
что, прошу вас, не смущайтесь и расскажите мне обо всем. Вы  уже  наметили
моего преемника? Я слышал, что кое-кто  собирается  выдвинуть  кандидатуру
Джего, и должен признаться, меня это нисколько не удивило. Как  по-вашему,
его выберут?
   - Надеюсь. Но возможно, победит Кроуфорд.
   - Хм, Кроуфорд. Очень уж они высокого о себе мнения, эти естественники.
- Он почти отрешился от  земной  суеты,  а  вот  с  предрассудками  своего
времени расстаться так и не сумел.
   Я обрисовал ему положение обеих партий. Он слушал мой рассказ  с  живым
интересом, и этот интерес завтрашнего мертвеца к будущему не ужаснул меня:
мне вдруг почудилось, что перед Ройсом, словно  он  наблюдатель  из  иного
мира, разыгрывается очередной акт бесконечной человеческой комедии.
   - Будет гораздо лучше, если вам удастся провести  в  ректоры  Джего,  -
сказал Ройс. - Мудрецом он,  конечно,  никогда  не  станет.  От  глупости,
знаете ли, даже время полностью не излечивает. А впрочем, забудьте об этом
и добивайтесь его избрания.
   Потом Ройс спросил:
   - Члены Совета, наверно, очень взбудоражены?
   - Вы правы.
   - Поразительно. Люди считают, что  если  их  кандидат  победит,  то  им
навеки обеспечена его  поддержка.  Но  они  заблуждаются,  Элиот,  глубоко
заблуждаются. Любой человек, добившись успеха, с раздражением  смотрит  на
тех, кто ему помогал. С раздражением, а порой и с презрительной насмешкой.
   Вспомнив послеобеденный спор в садике у Гетлифов, я сказал:
   - По-моему, человек редко испытывает чувство благодарности.
   -  Никогда,  -  поправил  меня  Ройс;  перед  его  глазами   продолжала
разыгрываться человеческая комедия. - Но зато каждый человек считает,  что
другие - по крайней мере те, кому он помог, -  просто  обязаны  испытывать
это чувство, и с радостью ждет его проявлений.
   Ройс по-прежнему мыслил остро и четко, но сил у него было мало,  и  его
внимание начало рассеиваться.
   - Скажите, - спросил он, - Совет решил  провести  выборы  только  после
моей смерти?
   - Да.
   - И предполагалось,  что  к  следующему  учебному  году  с  ними  будет
покончено?
   - Да.
   Он _усмехнулся_.
   Ройс был уже очень утомлен, и мне пришлось напомнить ему, что он  хотел
о чем-то меня попросить. Он заставил себя сосредоточиться, несколько минут
молчал, но все же вспомнил, о чем шла  речь  в  начале  моего  визита.  Он
заговорил о Рое Калверте, своем протеже и ученике, который давно превзошел
учителя. Ройс гордился достижениями Роя. И взял с меня слово, что  я  буду
присматривать за ним.


   В  начале  октября  зеленые  листья  плюща,  увивающего  ограды,  стали
огненно-бурыми, ветер срывал их и с шуршащим  шорохом  гонял  по  дворикам
колледжа. Словно огромные желто-красные факелы,  полыхали  в  парке  кроны
деревьев. Утренние зори развеивали знобкую белесую мглу, в небе золотистым
пожаром разгоралось низкое  осеннее  солнце,  а  вечерами  вокруг  каждого
фонаря зажигался бледно-радужный ореол. И  по-прежнему  до  глубокой  ночи
светилось окно ректорской спальни.
   Наставники  возвращались  в  колледж;  студенты-новички   толпились   у
служебной квартиры Брауна и бродили по  дворикам,  разыскивая  дом  Джего.
Повсюду слышались молодые голоса; днем студенты отправлялись на спортивные
площадки, и  монотонный  уличный  шум  то  и  дело  вспарывали  звонки  их
велосипедов. Вернулись все члены Совета, кроме  Пилброу  и  Роя  Калверта;
Браун заказал бутылку вина, чтобы отметить начало нового учебного года.
   Через несколько дней приехал Рой. Он сразу же забежал ко  мне,  и  я  с
радостью отметил про себя, что он  превосходно  выглядит.  После  июньской
вспышки у него ни разу не было приступов депрессии, и, по-моему,  он  даже
забыл о своем недуге. Я, пожалуй, никогда не видел его таким  спокойным  и
уравновешенным. Он весело шутил, всячески старался помочь Брауну, улаживал
какие-то дела своих друзей и  очень  хотел  поскорее  начать  агитацию  за
Джего.
   А колледж уже снова начало лихорадить.  Винслоу  опять  стал  таким  же
язвительным, как раньше. Найтингейл  принялся  нападать  на  Джего  и  его
сторонников с прежним  неистовством.  Из  вторых,  часто  из  третьих  рук
узнавали мы о новых скандальных сплетнях и злобных  слухах.  Роя,  правда,
травили теперь меньше, чем летом: уверенный в себе, спокойный  и  веселый,
всегда готовый отобедать в трапезной - даже если за столом  членов  Совета
собиралось всего два или  три  человека,  -  он  был  сейчас  неподходящей
мишенью для злословия - хотя пару  раз  я  все  же  замечал,  что  Винслоу
посматривает на него с колючей недоверчивостью.  Но  зато  "эту  кошмарную
женщину" поносили вовсю. Острое  чутье  маньяка  безошибочно  подсказывало
Найтингейлу, как надо вести пропагандистскую  войну:  он  искусно  находил
самые  действенные  слова,  умел  с  ухмылкой  оживить  надоевшие   другим
пересуды, и постепенно его злобные выпады  целиком  сконцентрировались  на
миссис Джего. Теперь даже вполне благоразумные сторонники Кроуфорда, вроде
Винслоу  или  Гетлифа,  стали  поговаривать,  что  "эту   женщину   нельзя
подпускать к Резиденции", и Браун с  Кристлом  решительно  не  знали,  как
нейтрализовать такие разговоры.
   Рой, Браун и я заботливо следили, чтобы эти сплетни не докатывались  до
Джего, но,  несмотря  на  все  наши  усилия,  мы  иногда  с  беспокойством
замечали, что, обедая в  трапезной,  он  угрюмо  молчит,  а  лицо  у  него
бледное, измученное и напряженное. Тревожное ожидание вконец измотало  ему
нервы, и он порой  взрывался  из-за  совершеннейших  пустяков.  Но  нас-то
больше всего огорчали его страдания - он сделался чрезвычайно  уязвимым  и
совершенно беззащитным.
   Знал ли он про сплетни о своей жене? Мы с Роем не сомневались в этом.
   Ректор теперь почти все время дремал; но  вечерами,  когда  на  городок
опускался сырой октябрьский туман, а  с  безоблачного  неба  глядела  вниз
голубовато-серебристая луна, в парадной спальне Резиденции вспыхивал свет.
Стояло безветренное, ясное бабье  лето,  днем  дворики  колледжа  заливало
неяркое осеннее солнце, и под вечер теплый от нагретой за  день  брусчатки
воздух струился вверх, так что стены домов, казалось, незримо  колеблются;
в такие вечера неестественная бледность Джего была особенно заметна.
   Безмятежное спокойствие природы странно контрастировало  с  напряженной
обстановкой в колледже. Осенью случилось  только  одно  приятное  событие:
Фрэнсис Гетлиф, не  знаю  уж  каким  способом,  унял  Найтингейла,  и  тот
отвязался от Льюка.
   Однажды, когда мы обедали в трапезной, Кристл спросил  нас  с  Брауном,
можем ли мы уделить ему после обеда полчаса нам сразу стало ясно,  что  он
готовится к каким-то  решительным  действиям.  Мне  даже  показалось,  что
Брауна охватило беспокойство; тем не менее он пригласил нас к себе, усадил
в кресла и, откупорив бутылку рейнвейна, сказал:
   - По-моему, в такую погоду рейнвейн очень освежает.
   Потом он заговорил о сэре  Хорасе.  Перед  началом  учебного  года  они
решили "подтолкнуть" его и условились, что  Браун  пошлет  ему  письмо,  в
котором будет сказано,  что  юному  Тимберлейку  полезно,  на  их  взгляд,
прослушать  в  Кембридже  курс  лекций   по   программе   дополнительного,
четвертого года обучения - но без  сдачи  завершающих  экзаменов:  тут  уж
Браун объявил, что  такая  мука  ему  больше  не  под  силу.  Письмо  было
отправлено, и  сэр  Хорас  откликнулся  на  него  несколькими  телефонными
звонками; но его намерений Браун с Кристлом так и не  поняли.  Сначала  он
хотел послать племянника в колледж; потом позвонил и сказал, что это  надо
как следует обдумать; а потом объявил, что передумал; однако после долгого
телефонного разговора с пылкими изъявлениями благодарности за их заботу об
его племяннике он неопределенно пообещал, что,  может  быть,  зимой  снова
наведается в колледж.
   Теперь Браун хотел подробно обсудить этот будущий визит, но  Кристл,  к
моему удивлению, решительно отказался разговаривать о сэре Хорасе.
   - Мы сделали свой ход, - сказал он. - Теперь его очередь. А я вот  хочу
послушать, что вы думаете о нашей неудаче с выборами.
   - По-вашему, мы плохо отстаиваем интересы Джего? - спросил его Браун.
   - Наоборот. По-моему, мы  сделали  все,  что  могли.  Но  неудача  есть
неудача.
   - Ну, большинство-то пока у нас, - сказал Браун. - Шесть против пяти  -
если только Пилброу не забудет вернуться к  выборам  в  колледж.  А  кроме
того, всегда есть вероятность, что  кто-нибудь  из  сторонников  Кроуфорда
примкнет в последний момент к нашей партии. Я, например, очень надеюсь  на
Гея.
   - Я разговаривал с ним и ничего  не  добился.  Можно  считать,  что  он
твердо решил голосовать за Кроуфорда.
   - В таком случае остается шесть против пяти.
   - Да ведь это же прискорбнейший тупик!
   - Я уверен, - твердо проговорил Браун, - что выжидание сейчас  -  самая
мудрая политика. До выборов может случиться все что угодно. Я понимаю, как
это тяжко - ждать, но думаю, что другого выхода у нас нет. Повторяю вам, у
нас не такое уж плохое положение.
   - А по-моему, надо б хуже, да некуда. Колледж окончательно  превратился
в балаган. Мы загнаны в тупик. Скажите мне, как вы намереваетесь  из  него
выбраться?
   - Нужно поговорить с Геем, - вмешался я.
   - Пустая трата времени, - возразил Кристл.  -  На  нем  надо  поставить
крест.
   - Тогда давайте попробуем переубедить Деспарда, -  предложил  я.  -  Мы
ведь еще даже не приступали к предвыборной агитации.
   - Что ж, попробуйте, - насмешливо проговорил Кристл.
   Потом он сказал:
   - По-моему, дело обстоит так. Шесть голосов - это  лучшее,  на  что  мы
можем  рассчитывать.  Если  положение  изменится,  то  только  к  худшему.
Надеюсь, вы со мной согласны? Сегодняшняя расстановка сил - самая выгодная
для нас.
   -  Я  вовсе  не  уверен,  что  вы  правы,  но  все  же  допускаю  такую
возможность, - сказал Браун.
   У меня возражений не нашлось.
   - Я рад, что вы со мной согласны, - заметил Кристл. - А теперь  скажите
мне: к чему это нас приведет?
   - Что ж, твердо рассчитывать на абсолютное  большинство  мы  и  в-самом
деле не можем, - ответил Браун.  -  А  если  положение  не  изменится,  то
ректора нам просто назначат.
   По  Уставу,  если  ни  один  из  кандидатов  не   набирал   абсолютного
большинства голосов, ректора назначал епископ -  так  повелось  со  времен
основания первого кембриджского колледжа. Я, между прочим, был уверен, что
Браун с Кристлом ужо думали о таком исходе, да и мне эта мысль приходила в
голову, однако до начала нынешнего учебного года мы еще надеялись, что нам
как-нибудь удастся выйти из создавшегося тупика.
   Кристл продолжал гнуть свое.
   - И как вы думаете - кого? - спросил он.
   - Я не прорицатель, - ответил Браун. - Но есть, конечно, опасность, что
епископ назначит ректором какого-нибудь выдающегося ученого - и, вероятней
всего, не из нашего колледжа.
   - Джего он ректором не назначит, - сказал Кристл.  -  Во-первых,  Джего
неверующий, а во-вторых, отнюдь не выдающийся ученый.
   - Да и Кроуфорда не назначит, - вставил я.  -  Из-за  его  политических
убеждений.
   - А вот в этом я не уверен, -  сказал  Браун.  -  Говорят,  у  епископа
довольно  странные  взгляды.  Говорят,  он  сторонник   этого   проклятого
Черчилля, которому не терпится втравить нас в войну. Короче, благоразумным
его никак не назовешь. И осмотрительным - тоже.
   - Кроуфорда он ректором не назначит, - уверенно объявил Кристл. -  Всем
известно, что Кроуфорд неверующий. Он этого ни от кого и не скрывает. Нет,
если в дело вмешается епископ, Кроуфорду ректором не бывать. Тут можно  не
сомневаться.
   - Надеюсь, вы правы, - сказал Браун. - Очень надеюсь. А если так, -  он
весело улыбнулся, но в его взгляде я заметил зоркую настороженность, -  то
нам нечего опасаться епископа.
   - Вы вот благодушествуете, - сказал Кристл, - а епископ-то  обязательно
навяжет нам в ректоры чужака.
   Кристл  говорил  так  уверенно,  словно  ему  были  известны  намерения
епископа. Потом, вспоминая этот разговор, я  решил,  что  он  совещался  с
нашими противниками.
   Меня это удивило - как удивило, что Кристл и вообще-то  позвал  меня  в
тот вечер: обычно такие  разговоры  они  вели  с  Брауном  наедине,  чтобы
выработать общую линию поведения прежде, чем их сторонники - не говоря  уж
о противниках - узнают, что у них на уме.  Меня  это  удивило,  а  Брауна,
насколько я заметил, довольно сильно обеспокоило. Потом-то я понял: Кристл
предугадывал, что они с Брауном не сойдутся во мнениях, и пригласил  меня,
чтобы у них не получилось чисто дружеской беседы; Браун наверняка стал  бы
взывать к их дружбе, и Кристл, по мягкосердечию, не сумел бы  настоять  на
своем.
   Да, он позвал меня, чтобы, деловой разговор не превратился в спор между
близкими друзьями. Ему очень не хотелось уступать Брауну.  Он  извелся  от
пассивного ожидания и рвался в бой - тем  более  что  ему  был  ясен  план
действий.
   Он сказал:
   - Епископ обязательно навяжет нам в ректоры чужака. Хуже  этого  ничего
быть не может.
   - А по-моему, - возразил Браун, - самое плохое - это Кроуфорд.
   - Нет уж, - сказал Кристл. - Я хочу знать заранее, что  меня  ждет.  По
мне, так лучше уж сам сатана, чем неизвестно кто. С Кроуфордом  у  нас  по
крайней мере  не  будет  никаких  неожиданностей.  Нет,  на  чужака  я  не
согласен. Я не желаю, чтобы епископ вмешивался в жизнь нашего колледжа.
   - Я тоже, - сказал я. И,  посмотрев  на  Брауна,  добавил:  -  Да  ведь
Джего-то он все равно ректором не назначит.
   - Вы правы, - неохотно согласился Браун.
   - В крайнем случае он может назначить ректором Кроуфорда, - сказал я. -
Но не Джего. Во-первых, он моложе  Кроуфорда,  а  во-вторых,  у  него  нет
кроуфордовских ученых заслуг. Если мы передадим наши полномочия  епископу,
то ректором станет или Кроуфорд, или какой-нибудь чужак.
   - Выхода-то у нас все равно нет, - сказал Браун.
   - В том-то и дело, что есть, - возразил ему Кристл. - Только мы до  сих
пор ни разу не попытались им воспользоваться. Мы не пробовали повлиять  на
наших кандидатов. Надо заставить их голосовать друг за друга.
   - Ну, это, на мой взгляд, нереально, -  сказал  Браун.  -  Вы  думаете,
Кроуфорд согласится подарить ректорство Джего?  Ведь  именно  этого  вы  и
хотите от него добиться. Самоотверженности я в нем что-то, знаете  ли,  не
замечал.
   - А вы не торопитесь, - посоветовал другу Кристл.  -  Представьте  себе
такой вариант: Кроуфорд убеждается, что  нынешний  тупик  равнозначен  для
него проигрышу. Если же кандидаты проголосуют друг за друга, то все  решит
один-единственный голос. До выборов, как вы правильно сказали,  может  еще
случиться все что угодно. Неужели Кроуфорд не захочет рискнуть? Тем  более
что иначе он все равно проиграет. А  тут  у  него  появится  надежда,  что
кто-нибудь в конце концов изменит свои намерения. И ведь это вполне  может
случиться. - Кристл смотрел на Брауна с требовательной  настойчивостью.  -
Это вполне может случиться,  -  повторил  он.  -  Найтингейл  к  нему  уже
переметнулся. А в Пилброу вы уверены?
   - Нет, конечно, - ответил Браун. - Но мне будет очень досадно, если  мы
не сумеем его удержать.
   - Повторяю вам, - сказал Кристл, -  Кроуфорд  прекрасно  понимает,  что
перевес у Джего минимальный и не очень-то прочный. А  нынешний  тупик  все
равно равносилен для него проигрышу. Так почему бы ему не рискнуть?
   - А как быть с Джего?
   - Главное - убедить Кроуфорда, - жестко сказал Кристл.  -  Джего-то  мы
без труда растолкуем, что для него это почти безусловная победа. А если он
заупрямится, то, по-моему, с ним и возиться не стоит.
   - Все это очень хорошо, - хмурясь, сказал Браун.  -  Но  они  -  каждый
по-своему - решительные и упорные люди. И они  определенно  объявили,  что
голосовать друг за друга не будут.
   - А мы припугнем их третьим кандидатом, - сказал Кристл.
   Его план был  прост.  Совет  колледжа  разделился  на  два  лагеря,  но
единодушно не хотел, чтобы ректором стал чужак. Надо было заставить  самих
кандидатов  вывести  нас  из  этого  тупика.  В  том  случае,   если   они
заупрямятся, "солидные люди" обеих партий могли объединиться и  пригрозить
им третьей кандидатурой. Кристл, как я потом узнал,  уже  разговаривал  об
этом с Гетлифом и Деспардом - чужак пугал их не меньше, чем его, -  и  был
уверен, что они поддержат предложенный им план.
   - Не нравится мне эта затея, - сказал Браун.
   - А почему, собственно? - с вызовом спросил Кристл.
   - Меня, конечно,  вовсе  не  радует  захлестнувшая  колледж  вражда,  -
ответил Браун. - Но вступать с нашими противниками в  сговор  я  не  хочу.
Потому что невозможно предугадать, к чему это нас приведет.
   В их диалоге явственно отразилась  их  несхожесть.  Браун,  человек  по
натуре мягкий  и  уступчивый,  в  критических  обстоятельствах  становился
крайне несговорчивым: предусмотрительность и осторожность  превращали  его
упорство в неодолимую твердыню. А Кристл, несмотря на внешнюю  властность,
часто поддавался внезапным порывам, менял решения, был склонен к авантюрам
и рискованным поступкам. Бездействие быстро подрывало  его  уверенность  в
своих силах,  поэтому  к  затяжной  борьбе,  которая  требует  выдержки  и
упорства, он, в отличие от Брауна,  был  совершенно  не  приспособлен.  Но
сейчас к нему вернулась вся его энергия. Он с воодушевлением думал о новых
переговорах, перегруппировке сил и  временных  союзах  -  короче,  ему  не
терпелось начать действовать.
   - Мы же ничем не рискуем, - сказал он. - И вполне можем выиграть.
   - Я уверен, что надо подождать, - возразил Браун.
   - Чем скорее мы это сделаем, тем лучше.
   - Вы не впервые торопите  нас,  Кристл.  Однажды  мы  уже  поторопились
увидеться с Джего - и в результате потеряли Найтингейла.
   До сих пор Браун ни разу не упрекал при мне Кристла.
   -  Не  согласен,  -  проговорил  Кристл.  -  Решительно  не   согласен.
Найтингейла ничто бы не удержало. Разве я не прав, Элиот?
   - Думаю, что правы.
   - А как вы  считаете  -  нам  ведь  стоит  поговорить  со  сторонниками
Кроуфорда, правда? - напористо сказал Кристл.
   - Вам кажется, что вы сможете их убедить? - спросил я. - Если вы в этом
не уверены, то лучше не надо. Зачем открывать им наши планы?
   - Уверен, что смогу, - с жаром ответил Кристл.
   - Что ж, тогда у Джего появится надежда пройти в ректоры.
   - И при этом мы ничем не рискуем,  -  повторил  Кристл.  -  А  выиграть
можем.
   Когда говорил я, Браун внимательно наблюдал за мной, а  теперь  перевел
взгляд на Кристла. Потом опустил голову, так что его массивный  подбородок
уперся в грудь, и долго молчал.
   - Я, пожалуй, приму участие в этих переговорах, - наконец сказал он,  -
если вы сами их организуете. Хотя в общем-то мне ваша затея не нравится. -
Он все взвесил и решил, что  если  нам  повезет,  то  новый  план  Кристла
действительно может обернуться победой для Джего -  при  условии,  что  мы
будем действовать  искусно  и  осмотрительно.  Он  очень  хорошо  понимал,
насколько опасен этот план. Однако предчувствовал, что, если он  откажется
помогать Кристлу, тот, по всей вероятности,  начнет  действовать  на  свой
страх и риск.
   Браун добавил:
   - Должен вам заранее сказать, что буду  поддерживать  вас  без  всякого
рвения, пока мне не станет ясно, что наши противники ведут себя  абсолютно
честно. И давить на кандидатов тоже не буду.
   - Тем лучше. Заметив наши разногласия, сторонники Кроуфорда поймут, что
мы не заманиваем их в ловушку, - с холодноватой,  но  все  же  дружелюбной
улыбкой проговорил Кристл.


   Кристл начал переговоры с нашими противниками  на  следующее  же  утро.
Днем он объявил нам, что  совещание  состоится  в  ближайшее  воскресенье.
Получилось так, что на обед в этот воскресный  день  собрались  почти  все
члены Совета - Деспард-Смит не преминул  проскрипеть:  "Ну,  конечно,  все
норовят избавиться от холодного домашнего ужина",  -  и  поэтому  было  не
очень заметно, что, кончив есть, шесть человек сразу же ушли из трапезной;
однако, по-моему, кое-кто все же обратил внимание на наш уход.
   Мы миновали второй дворик и подошли к служебной квартире Кристла. Вечер
был ясный и тихий, в неосвещенных окнах отражалась луна, наши  тени  резко
выделялись на светло-серой брусчатке, а очертания старинных  зданий  четко
прорисовывались в мягкой ночной полутьме.
   Несмотря на теплынь,  в  гостиной  у  Кристла  ярко  пылал  камин.  Его
гостиная напоминала  комнату  отдыха  какого-нибудь  солидного  клуба;  на
низеньком столике аккуратной стопкой лежали газеты и журналы - меня всегда
поражала в Кристле эта стародевическая аккуратность, -  на  стенах  висели
клетки с чучелами птиц - охотничьи трофеи Кристла.
   - Где вы хотите расположиться? - спросил он. - За столом или у камина?
   - Вы чрезвычайно любезны, - ответил Винслоу. - Но, по-моему, нам  лучше
расположиться за столом, мой  дорогой  декан.  Ваш  камин  чересчур  пылко
расточает гостеприимство - особенно для нынешнего вечера.
   Кристл промолчал. Он, видимо, решил не реагировать на ехидство Винслоу.
Увлеченный своей идеей, он  сдерживался  сегодня  без  всякого  труда.  Мы
расселись за столом: Деспард-Смит, Винслоу и Гетлиф  с  одной  стороны,  а
Браун и я  напротив.  Кристл,  сказав,  что  он,  к  сожалению,  не  может
предложить нам такого богатого выбора вин, как  Браун,  налил  всем  почти
неразбавленного виски и сел на председательское место.
   Мы молча прихлебывали виски; разговора никто начинать не хотел.  Кристл
набил трубку, раскурил ее и деловито сказал:
   - С подготовкой к выборам мы зашли в тупик. Вы согласны?
   - Похоже на то, - откликнулся Гетлиф.
   - И что вы об этом думаете? - спросил Кристл.
   - Я думаю, что это истинное  бедствие,  -  с  мрачной  торжественностью
ответил Деспард-Смит; он  почти  допил  свое  виски  и  теперь  пристально
наблюдал за нами.
   - А я с горестным изумлением думаю об умственных способностях некоторых
наших коллег, - сказал Винслоу.
   - Меня  это  попросту  _поражает_,  -  проговорил  Кристл;  сегодня  он
произнес свое излюбленное слово без зловещих  интонаций.  -  Однако  такие
разговоры  едва  ли  нам  помогут.  Мы  решительно  ничего  не   добьемся,
упражняясь в язвительном острословии.
   - Я согласен с деканом, - сказал Деспард-Смит; его  реплика  прозвучала
сурово и веско.
   - Мне пока не совсем понятно, чего наш уважаемый декан хочет  добиться,
- заметил Винслоу. - Но, может быть, остальные осведомлены лучше, чем я?
   - Все очень просто, - глядя на наших противников, сказал Кристл. - Если
положение не изменится, ректора нам назначит епископ. Вам  нравится  такая
перспектива?
   - Эта возможность не ускользнула от нашего внимания, - сказал Винслоу.
   - Я полагаю, это каждому  из  нас  приходило  в  голову,  -  вступил  в
разговор Браун. - Но мы надеялись, что все как-нибудь уладится.
   - Теперь уже трудно на это надеяться, - сказал Деспард-Смит.
   - Вам нравится такая перспектива? - опять спросил Кристл.
   - Должен признаться, дорогой декан, - проговорил Винслоу, - что у  меня
нет телепатических способностей, а поэтому я не знаю замыслов  епископа  и
не могу ответить на ваш вопрос.
   - Мне такая перспектива представляется  к-катастрофической,  -  объявил
Деспард-Смит. - И позорной, - добавил он.  -  Мы  же  опозоримся  на  весь
Кембридж, если не сумеем сами выбрать себе руководителя.
   - Очень рад, что вы так думаете, - заметил Кристл. - А теперь  я  скажу
вам, что думаем об этом мы. Да-да, у нас сложилось  твердое  убеждение  на
этот счет. Если в дело  вмешается  епископ,  ваш  кандидат  в  ректоры  не
пройдет. Наш - тоже. Ректором станет чужак.
   - А как по-вашему? - спросил Деспарда Гетлиф.
   - Должен с горечью признать, что декан прав,  -  ответил  Деспард-Смит.
Он, как и Кристл на нашем совещании несколько дней назад, говорил с  такой
уверенностью, будто  ему  были  известны  намерения  епископа.  Интересно,
подумал я, не узнал ли он что-нибудь через своих знакомых-клириков?  И  не
от него ли получил сведения Кристл? Сегодня, во всяком  случае,  они  явно
друг друга поддерживали. А поддержка Деспарда, хотя ему уже перевалило  за
семьдесят, имела большое  значение.  Он  никогда  не  сомневался  в  своей
правоте. Он помолчал, налил себе виски и твердо сказал: - Да, к несчастью,
декан совершенно прав. Должен заметить,  что  нынешний  состав  Епископата
никак не назовешь удачным. Там никто не отличается  особой  мудростью.  Но
даже на этом фоне наш епископ кажется поразительно легкомысленным. Он, без
сомнения, навяжет нам в ректоры совершенно неподходящего человека.
   - Вам этого хочется? - напористо спросил Кристл.
   - Мне нет, - ответил Гетлиф.
   - Мне вот тоже нет, - сказал Кристл.
   - В этом, конечно, мало радости, - заметил я.
   Винслоу ехидно улыбнулся.
   - Небезынтересно выяснить, -  проговорил  он,  -  предпочтут  ли  члены
Совета  _любого_  из  наших  кандидатов  епископскому  чужаку.  Некоторые,
наверно, предпочтут. Но отнюдь по все.
   - Вы имеете в виду, что среди  нас  есть  люди,  способные  добровольно
передать дело епископу? - спросил Кристл. - Люди, готовые прокатить одного
из кандидатов любой ценой?
   - Совершенно верно, мой дорогой декан, - ответил Винслоу.
   Браун с тревожным вниманием поглядывал на Винслоу и Кристла.
   - Я думаю, - сказал он,  -  что  сейчас  каждый  из  нас  должен  четко
определить, чего он хочет. Моя позиция не изменилась. Я уверен -  ректором
должен стать Джего; ни о каких других вариантах  я  пока  не  задумывался.
Сказать, что после Джего наилучшим  кандидатом  мне  кажется  Кроуфорд,  я
никак не могу.
   - А я, - подхватил Винслоу, - не могу даже сказать,  что  считаю  Джего
_приемлемым_ кандидатом на должность ректора.
   - И поэтому, - спокойно выслушав казначея, закончил Браун, -  если  наш
кандидат не наберет абсолютного большинства голосов, я не  буду  возражать
против вмешательства епископа.
   - Крайности, как  известно,  смыкаются,  -  сказал  Винслоу,  -  и  мне
остается повторить заключительную фразу наставника: если _наш_ кандидат не
наберет  абсолютного  большинства,  то  я  готов  положиться  на  мудрость
епископа.
   - А по-моему, - сказал я, - крайности - это всегда  плохо.  Я  не  могу
согласиться с Брауном. Мне-кажется, что любой из  наших  кандидатов  лучше
чужака. Любой.
   - Прекрасно сказано! - энергично и по-дружески поддержал  меня  Гетлиф,
словно мы опять стали союзниками. -  Мне  кажется,  что  Элиот  безусловно
прав. Я не в восторге от кандидатуры Джего, но по мне  уж  лучше  он,  чем
ставленник епископа.
   Когда Фрэнсис умолк, все посмотрели на Деспарда. Он отхлебнул виски и с
медлительной важностью проговорил:
   - Я присоединяюсь к вам, лаодикейцы. - Потом необычно серьезно, так что
никто не обратил внимания на разностилье в его репликах, добавил: -  Пусть
кто-нибудь другой покупает кота в мешке.
   - Ну вот, - сказал Кристл, - а моя позиция, по-видимому, всем уже ясна.
- Он смотрел на Брауна. - Я поддерживаю Джего не для того, чтобы прокатить
Кроуфорда. Мне просто кажется,  что  Джего  лучше,  чем  он,  справится  с
обязанностями ректора. Но в общем-то справится и Кроуфорд. - Он помолчал и
закончил: - Таким образом, четверо из нас определенно не  хотят,  чтобы  в
жизнь колледжа вмешивался епископ. И значит, нам надо подумать, как  этого
избежать.
   Браун, раскрасневшийся от тревожной неуверенности, сказал:
   - Я убежден в своей правоте, но считаю,  что  нам  следует  внимательно
выслушать декана. Его  предложения  не  раз  помогали  нам  справляться  с
трудностями. - Я  видел,  что  за  всегдашней  благожелательностью  Брауна
скрывается острое беспокойство. Мне трудно  было  определить,  дружба  или
партийная лояльность заставляла его  сейчас  подыгрывать  Кристлу.  Скорей
всего, и то и другое, подумал  я:  политические  соображения  и  дружеские
чувства  всегда  сплавлялись  у  него  воедино,  помогая  ему  действовать
тактично и мудро.
   - Я  полагаю,  мы  выслушаем  декана?  -  полувопросительно  проговорил
Деспард-Смит.
   - Как вам будет угодно, - равнодушно ответил Винслоу.
   - Итак, - сказал Кристл, - начнем с подсчетов. Джего поддерживают  пять
человек, и эти пять человек, по меркам любого университетского сообщества,
абсолютно надежны - я имею в  виду  Брауна,  Элиота,  себя  и  Калверта  с
Льюком, наших молодых членов  Совета.  Пилброу  несколько  раз  давал  нам
обещание проголосовать за Джего, но  я  не  хочу  кривить  душой  и  прямо
говорю, что не знаю даже, вернется ли он  в  колледж  к  выборам:  они  не
очень-то его интересуют.
   - Что ж, оценка вполне беспристрастная, - заметил Гетлиф; он улыбнулся,
и от его прищуренных глаз разбежались по лицу лучики-морщинки.
   - У Кроуфорда четыре вполне надежных сторонника, - продолжал Кристл.  -
Деспард,  Винслоу,  Гетлиф  и  Найтингейл.  Второй   раз   Найтингейл   не
переметнется -  иначе  ему  не  удержаться  в  колледже.  Кроме  того,  вы
рассчитываете на Гея, но его, как и Пилброу, трудно принимать в расчет. Он
вполне может забыть фамилию вашего кандидата или проголосовать  за  самого
себя.
   - Я уверен, что Гей нас не подведет, - возразил Деспард-Смит.
   - Давайте уж не будем  сбиваться  с  беспристрастного  тона,  -  сказал
Гетлиф. - Мы не можем положиться на Гея. Кристл прав.
   - Все это, безусловно, верно, - заметил Винслоу. -  И  что  же  дальше?
Может быть, вы перейдете к сути, мой дорогой декан?
   - Разумеется, через пару минут. Но  сначала  я  хочу  выявить  истинное
положение дел. Пока что Кроуфорд проигрывает  Джего.  Сомневаться  тут  не
приходится. Я не хочу этого скрывать, чтобы вы потом не заподозрили меня в
бесчестной игре. Если вы примете мое предложение, у Джего появится надежда
на победу, а у нас - уверенность  в  том,  что  кто-нибудь  из  кандидатов
обязательно наберет абсолютное большинство. Короче, мы наверняка избавимся
от чужака. - Кристл на минуту умолк и решительно закончил: -  Я  предлагаю
объясниться с нашими кандидатами начистоту. Мы скажем им, что  четверо  из
нас - или пятеро, а то и все  шестеро,  если  Винслоу  с  Брауном  захотят
присоединиться к нам,  -  решили  не  допускать,  чтобы  в  дела  колледжа
вмешивался епископ. Мы объявим кандидатам, что  они  должны  проголосовать
друг за друга. Так и только так  один  из  них  может  набрать  абсолютное
большинство голосов. Если они откажутся,  мы  им  объясним,  что  выдвинем
третьего кандидата и обеспечим ему большинство. Таким образом _мы сами_  -
без  вмешательства  епископа  -  справимся  со  своими  трудностями.   При
необходимости мы сумеем найти третьего кандидата. - Кристл  усмехнулся.  -
Но я уверен, что до этого дело не дойдет.
   - Превосходная мысль, - проговорил Винслоу.
   - Да, мысль неплохая, - согласился с Винслоу Гетлиф.
   - Превосходная мысль, -  повторил  Винслоу.  -  Но  скажите,  уважаемый
декан, вы заметили, что Джего потенциально располагает шестью голосами,  а
это значит, что если Кроуфорд примет ваше  предложение,  то  он,  по  всей
вероятности, обеспечит Джего победу?
   - Не только заметил, но подчеркнул  это  с  самого  начала,  -  ответил
Кристл. - Я во всеуслышание заявил, что такая возможность не исключена. Но
я повторяю: так и только  так  мы  избавимся  от  вмешательства  епископа.
Другого способа я не вижу.
   - Мне кажется, декан прав, - заметил Гетлиф.
   - Я, как вы  знаете,  многие  годы  проработал  в  колледже,  -  сказал
Деспард, - но ничего подобного при мне не случалось. Это  очень  серьезный
шаг, даже если рассматривать его чисто теоретически. Больше того, я назвал
бы этот шаг беспрецедентным. Но  ради  общей  пользы  мы  должны  со  всей
серьезностью обдумать предложение декана. Никому не  известный  ставленник
епископа может принести колледжу неисчислимые б-бедствия.
   Я понял, что Гетлиф и Деспард-Смит обязательно поддержат Кристла. В  их
первых репликах уже слышалась неосознанная  поддержка  -  хотя  они  и  не
сказали ничего определенного.  Они  согласились  с  Кристлом,  как  бы  не
размышляя, как бы не думая, что отдают ректорство  Джего.  Они,  казалось,
потеряли   способность   рассуждать   логически.   А   ведь    оба    были
целеустремленными и расчетливыми людьми.
   Я, впрочем, прекрасно понимал, что они руководствуются вполне здравыми,
на их взгляд, соображениями. Им представлялось,  что  предложение  Кристла
принесет победу Кроуфорду. Но каким образом? Этого я понять не мог.
   Зато мне было ясно,  что  до  них  наверняка  дошли  какие-то  слухи  о
намерениях епископа. Они, по всей видимости, уверились, что тот ни в  коем
случае не назначит ректором Кроуфорда.  А  может  быть,  они  проведали  о
каких-то тайных замыслах одного из сторонников Джего? Но позже я  отбросил
эту мысль. Не было у них строго обоснованных расчетов. Они  просто  верили
обещанию Гея, смутно надеялись на безалаберность Пилброу  и  предполагали,
что за Кроуфорда  проголосует  Рой  Калверт,  -  однажды  я  с  изумлением
услышал, как об этом говорит Деспард:  он  истолковал  буквально  какую-то
ироническую Роеву реплику и  решил,  что  тому  очень  нравится  Кроуфорд.
Короче, наши противники знали не больше, чем мы.
   Но мы все руководствовались в своих поступках  не  только  логикой:  мы
бездумно подчинялись логически  необъяснимым  настроениям,  которые  почти
всегда охватывают людей, вовлеченных в сложную политическую игру.  Деспард
и Гетлиф,  так  же  как  и  мы  с  Кристлом,  вдруг  панически  испугались
ректора-чужака. Нам почудилось, что под угрозу поставлены наши привилегии:
у нас как бы хотели отнять  священное  право  жить  по  нашим  собственным
законам в нашем собственном сообществе.  Мысль  вздорная  и  нелепая,  но,
однажды подумав об этом, мы уже не могли  избавиться  от  подсознательного
страха.  Ну,  и  кроме  всего  прочего,  нам  нравилось,  что   мы   можем
продиктовать свою волю нашим кандидатам. Всякая  напряженная  политическая
кампания  рождает  странные  глубинные   течения,   которые   выходят   на
поверхность только во время особенно острой предвыборной  борьбы.  Человек
внезапно обнаруживает - внезапно, но, как правило,  ненадолго,  -  что  он
симпатизирует  противникам,  презирает  союзников   и   ненавидит   своего
кандидата. Обыкновенно это никак не отражается  на  его  поведении,  но  в
критических  обстоятельствах  вспышки   таких   умонастроений   необходимо
учитывать.
   Выслушав Кристла, Деспард  принялся  важно  излагать  свои  опасения  и
перечислять  необходимые,  на  его  взгляд,  оговорки;   Гетлиф   держался
настороженно, хотя и старался это скрыть; но  Кристл  ясно  видел,  что  в
принципе он уже победил. Он считал это своей личной победой. Да так оно, в
сущности, и было. Впервые с тех пор, как началась  предвыборная  кампания,
он вложил в борьбу всю свою волю и энергию. Ему было ясно, чего  он  хочет
добиться, и он добился своего - хотя его противниками были очень серьезные
люди.
   Обсуждение продолжалось. Винслоу сказал:
   - Даже идиллический рассказ про льва,  который  мирно  возлег  рядом  с
ягненком, кажется не слишком фантастическим, когда думаешь об идее декана.
   В конце концов Браун завершил дискуссию своим традиционным присловьем:
   - Очертя голову тут решать ничего нельзя. Я, во всяком случае,  сначала
семь раз отмерю, а уж потом на что-нибудь решусь.
   - И вы совершенно правы,  -  поддержал  его  Деспард-Смит.  -  Было  бы
катастрофически неразумно  связывать  себя  какими-нибудь  обещаниями  уже
сегодня.
   Дня через два я с удивлением услышал, что Винслоу, обсудив  предложение
Кристла со своими единомышленниками,  решил  поддержать  его.  О  чем  они
говорили, я, естественно, но знал и  очень  беспокоился;  Гетлифу,  как  я
заметил, тоже было не по себе. Меня удивило, что Винслоу сумел  преодолеть
свою  неприязнь  к  нашему  кандидату.  Может  быть,  он  в  глубине  души
симпатизировал Джего? Однажды тот сделал попытку провести его в ректоры  -
так, может быть, теперь он ощущал  что-то  вроде  благодарности?  А  может
быть, суровая язвительность Винслоу была напускной, и он скрывал под  этой
личиной доброе сердце?..
   Решение Винслоу принудило сдаться и Брауна. Видя,  что  выбора  у  него
нет, он неохотно, однако без угрюмой воркотни, примкнул к нашей  коалиции.
Но он  был  слишком  благоразумен,  слишком-мудр,  слишком  дальновиден  и
осторожен, чтобы радоваться этому.
   - Все  же  не  по  душе  мне  эта  затея,  -  признался  он,  когда  мы
разговаривали с ним наедине. - Джего это как будто выгодно, я  понимаю,  а
переломить  себя  не  могу.  По-моему,  Кристл  опять   поторопился:   его
предложение прозвучало  бы  гораздо  своевременней  после  безрезультатных
выборов. И по-моему, он думает главным образом не  о  победе  Джего,  а  о
борьбе  с  возможным  вмешательством  епископа.  Но  больше   всего   меня
беспокоит, что он слишком терпимо относится к Кроуфорду.
   - Ну, что бы там ни было, - добавил Браун, - а у Джего теперь  появится
надежда пройти в ректоры. Я бы  даже  сказал  -  не  надежда,  а  реальная
возможность. Его положение очень упрочится.
   Собравшись  во  второй  раз,  мы  написали  обращение   к   кандидатам.
Фактически  его  составил  Деспард,  но  Браун,  хотя  он   и   не   хотел
присоединиться к "ультиматистам", как называл  нас  Деспард,  все-таки  не
удержался и тоже предложил несколько фраз. После многочисленных  поправок,
дополнений и сокращений текст наконец был составлен:
   "Мы, нижеподписавшиеся, твердо  убеждены  в  том,  что  колледж  должен
справиться с выборами ректора без вмешательства  епископа.  Насколько  нам
известно, ни один из кандидатов, выдвинутых на эту должность, не  может  в
настоящее  время  собрать  абсолютного  большинства  голосов.  Поэтому  мы
считаем, что, идя навстречу пожеланиям членов Совета и  в  соответствии  с
"Положением о выборах" нашего Устава, кандидаты должны проголосовать  друг
за друга. Если они найдут наше предложение  приемлемым,  то  один  из  них
наверняка будет избран в ректоры абсолютным большинством голосов. Если  же
кандидаты не сочтут возможным принять наше  предложение,  то  мы,  полагая
вмешательство  епископа  в  дела  колледжа  крайне  нежелательным,   будем
вынуждены искать пути для выдвижения третьего кандидата,  который  соберет
на выборах абсолютное большинство голосов.
   А.Т.Д.-С.
   Г.Г.В.
   А.Б.
   Ч.П.К.
   Ф.Э.Г.
   Л.С.Э."
   - То-то будет крику, - сказал Кристл и  подмигнул  нам.  Иногда  в  нем
неожиданно проглядывал уличный сорванец.


   Мы  разослали  обращение  всем  членам  Совета.   Оно   вызвало   много
взволнованных толков, и буквально через несколько часов нам сообщили,  что
Джего и Кроуфорд хотят встретиться с участниками  совещания.  "Да,  Кристл
сегодня именинник", - заметил Рой.  Джего  затаился:  он  не  зашел  ни  к
Брауну, ни ко мне, не прислал записки, даже не позвонил. Рой  сказал,  что
он  удрученно  размышляет  об  ультиматуме.   Его,   конечно,   обрадовала
неожиданная удача, но до глубины души оскорбила ультимативная форма нашего
обращения, и, по словам Роя, он собирался высказать нам все,  что  он  про
нас думает.
   Кандидаты предложили начать переговоры сразу после  обеда,  в  половине
девятого. Они оба пришли в трапезную к семи часам, и, посмотрев на бледное
от волнения лицо Джего, я решил, что он начнет  "высказываться"  прямо  за
обедом. Но начал он с _гаерства_. Его поведение, несомненно, сбило бы меня
с толку, если б я не видел таких спектаклей и  раньше  -  когда  он  бывал
взвинчен и хотел привлечь к себе внимание. Он сказал нам  -  не  знаю  уж,
придумал он это или нет, - что какой-то старшекурсник принял его в книжном
магазине за продавца.
   - Я в самом деле  напоминаю  продавца?  Хотя,  в  общем-то,  меня  даже
радует, что я не похож на преподавателя.
   - Вы чересчур скромно одеты,  -  сказал  Рой.  И  действительно,  Джего
обычно ходил в старом, довольно потертом костюме.
   Он гаерствовал до конца обеда и не  унялся,  даже  когда  мы  пришли  в
профессорскую.
   Все  уже  знали,  что   кандидаты   собираются   вести   переговоры   с
"ультиматистами", и к половине девятого профессорская опустела. Кларет был
выпит, Кроуфорд закурил сигару и, посмотрев на Деспарда, сказал:
   - По-моему, нам пора заняться делом, господин председатель.
   - Вы правы.
   - Оно не займет у нас много времени.  -  Кроуфорд,  попыхивая  сигарой,
откинулся на спинку кресла. -  Мы  со  старшим  наставником  обсудили  ваш
ультиматум. Выбора у нас нет, и мы его принимаем.
   - Я очень рад, - сказал Кристл.
   - Если вы не выдвинете нового кандидата, мы с Джего проголосуем друг за
друга, - невозмутимо продолжал Кроуфорд. -  Думая  о  пользе  колледжа,  я
должен признать ваше  требование  вполне  разумным,  но  его  форма  меня,
признаться, покоробила - правда,  не  так  сильно,  как  моего  коллегу...
Ультиматум мы, впрочем, все равно приняли, так  что  вспоминать  об  этом,
пожалуй, не стоит, - с улыбкой заключил он.
   Джего принагнулся над столом вперед, и, хотя движение  это  было  почти
незаметным, оно привлекло всеобщее внимание.
   - А по-моему, очень даже стоит, - возразил он.
   - Не могу с вами согласиться, - сказал  Кроуфорд.  -  Что  сделано,  то
сделано. Зачем понапрасну портить себе нервы?
   Джего был предельно измучен: в лице ни кровинки, лоб  угрюмо  нахмурен,
осунувшиеся  щеки   изрезаны   тяжелыми   морщинами,   -   его   истерзали
противоречивые чувства: горечь унижения, возродившаяся надежда на победу и
мрачная злость.
   - Спасибо за заботу, Кроуфорд, но я просто не  имею  права  молчать,  -
сказал он.  -  Меня  возмущает  форма  этого  обращения.  У  вас  не  было
необходимости посылать нам ультиматум. Насколько я понимаю, вы, - он обвел
взглядом собравшихся, - считаете, что один  из  нас  достоин  стать  вашим
руководителем, а относитесь к нам без всякого уважения. Кто вам дал  право
принуждать нас? Почему мы не  могли  разрешить  наши  трудности  на  общем
совещании?
   - Далеко не все  члены  Совета  разделяют  ваш  оптимизм,  мой  дорогой
старший наставник, - сказал Винслоу.
   -  Мы  спешили  выбраться  из  тупика,  -  стараясь  притушить   ссору,
проговорил Браун. -  Нам  ведь  надо  как  можно  скорей  подготовиться  к
выборам, потому что мы не знаем, сколько у нас осталось времени.
   - Это еще не значит, что нами можно помыкать, будто мы слуги, -  сказал
Джего.
   - А с каких это пор слугам  предлагают  голосовать  друг  за  друга  на
выборах руководителя колледжа? - спросил Винслоу.
   Но ярость Джего уже поутихла. Его бледное лицо стало спокойней, морщины
разгладились.
   - Вы пользуетесь  моим  положением  кандидата,  -  глянув  на  Винслоу,
проговорил он. - Над кандидатом очень  удобно  насмехаться.  Он  не  может
отплатить вам той же монетой. Ему приходится  терпеть  любые  насмешки.  Я
вижу теперь, что глупец, который претендует на административную должность,
заслуживает всяческого презрения...
   Винслоу  промолчал,  остальные  тоже.  Кроуфорд  бесстрастно  попыхивал
сигарой, но на него никто не обращал внимания. Все смотрели на Джего.
   - Вы преподали мне хороший урок, - добавил он.  -  На  выборах  я  буду
голосовать за Кроуфорда.
   Когда мы собрались уходить, он негромко сказал Кристлу:
   - Мне надо с вами поговорить - с вами, с Брауном и с Элиотом.
   - Ну, так давайте здесь и поговорим, - отозвался Кристл.
   Через  несколько  минут  наши  противники  ушли,  а   мы   остались   в
профессорской - кандидат в ректоры Пол Джего и трое его сторонников.
   -  Вы  должны  были  меня  предупредить,  -  упрекнул  нас  Джего.   Он
сдерживался, но я видел, что в нем опять закипает злость.
   - Я предупредил вас, как только мы обо всем условились, - сказал Браун.
   - Вы должны были предупредить меня заранее. Еще до того... до того, как
вы условились.
   - Почему, собственно, мы были должны? - холодно спросил его Кристл.
   - Ну, когда узнаешь, что твои сторонники вступают  за  твоей  спиной  в
переговоры...
   - Мы вели переговоры о будущем колледжа,  а  не  о  вас,  -  решительно
перебил его Кристл.
   - Должен вам заметить, - так же решительно проговорил Джего, - что я не
привык действовать по чужой указке. И считаю, что  мои  сторонники,  решив
диктовать мне свою волю, должны были предупредить меня об этом заранее.
   - Может быть, внешние обстоятельства сложились и не слишком  удачно,  -
вмешался Браун, - но сейчас мы  все,  по-моему,  как-то  утратили  чувство
реальности. Не  забывайте,  Джего,  что  мы  добились  серьезного  успеха.
Цыплят, конечно, по осени считают, но у вас  не  было  такого  устойчивого
положения с тех самых пор, как мы потеряли Найтингейла. А теперь вы  опять
потенциально располагаете абсолютным большинством, и главная наша задача -
сохранить его до выборов.
   - Ни для кого не секрет, - добавил Браун, - что этим успехом вы обязаны
исключительно декану. Или, говоря иначе, никто, кроме него,  не  сумел  бы
вырвать  у  наших  противников  недостающий  вам  для  победы  голос.   Он
замечательно провел эту труднейшую операцию.
   Неторопливые, степенные, даже ободрительные слова Брауна таили  в  себе
жесткое предупреждение, и Джего его, несомненно,  понял.  Он  посмотрел  в
глаза Брауну, и мне показалось,  что  на  мгновение  его  охватила  дрожь.
Помолчав, он сказал:
   - Вы воспринимаете события гораздо спокойней, чем  я.  Надеюсь,  Кристл
понимает, что я  восхищаюсь  его  мастерством.  Я  очень  благодарен  вам,
Кристл.
   - Меня радует, что все вышло по-задуманному, - заметил Кристл.
   Я проводил Джего до дома, чтобы взять у него  книгу.  Ему  не  хотелось
разговаривать, и почти всю дорогу мы молчали. Он был взволнован, обрадовав
победой и удручен собственным поведением.
   Кроуфорд и Джего... Я подумал, что сегодня Кроуфорд  вел  себя  гораздо
разумней своего соперника и к тому же явно щадил его чувства.  Можно  было
понять, почему многие считали его более надежным человеком, чем Джего. Да,
я мог понять наших противников. И все же - кто из кандидатов достойней?
   Джего и сам чувствовал, что его противники кое  в  чем  правы.  Он  мог
добиться многого - и не сумел реализовать своих  возможностей.  Эта  мысль
истерзала его и сделала чрезвычайно ранимым. Он перенес много  горя  из-за
собственной слабости. Он видел, что слаб, и не искал  себе  оправданий.  Я
вдруг понял - не обаяние или энергичность, не отзывчивость или доброта,  а
именно   ранимость,   незащищенность   перед   жизнью,   которая   надежно
предохраняла его от самодовольства, - вот что заставило  меня  предпочесть
его Кроуфорду.
   Почему же он не реализовал своих возможностей? Почему ничего не добился
в жизни? Порой мне казалось, что он слишком горд для борьбы - слишком горд
и робок. Быть может, чрезмерная гордость неминуемо оборачивается робостью?
Он не  смел  бороться,  страшась  поражений.  Он  считал,  что  им  должны
восхищаться, но не находил в себе сил для жестокой борьбы за  популярность
и панически боялся  критики.  Его  сжигала  гордыня  и  постоянно  терзала
робость.  Даже  сегодня,  прежде  чем  обрушиться  на  своих  врагов,   он
застраховался от критики смиренным гаерством, в котором  ощущался  привкус
надменной гордыни. Он презирал людские толки о себе  и  отчаянно  мучился,
когда они до него доходили.
   И еще. Из-за гордыни и робости он обрек  себя  на  жизнь  среди  людей,
которые без борьбы признавали его превосходство. И какое же  унижение  ему
пришлось бы претерпеть,  если  б  они  в  конце  концов  не  признали  его
достоинств! Вот почему он жаждал должности ректора. Ему следовало вступить
в борьбу за истинное, широкое могущество, и  он  страстно  проклинал  свою
слабость - поэтому-то его так привлекало миниатюрное  могущество  ректора.
Ему следовало стать знаменитым Полом Джего, его имя должно было сиять ярче
любого титула... Но он замуровал себя в колледже, и уж здесь-то - хотя  бы
здесь! - ему было необходимо добиться первенства.


   В ноябре стало известно, что ректор вплотную приблизился к смерти.
   Второго декабря Джоан сказала Рою:
   - Он заболел воспалением легких. Это конец.
   Четвертого декабря, когда мы собирались идти обедать, нам сообщили, что
ректор умер. Деспард-Смит объявил об этом студентам, и трапезную  затопила
непривычная тишина. В  профессорской,  после  того  как  мы  выпили  кофе,
Деспард сказал:
   - Я никогда его не забуду. Он был очень человечным.
   Однако уже через несколько  минут  он  принялся  деловито  обсуждать  с
Винслоу  и  Брауном,  кто  теперь  должен  взять   на   себя   обязанности
распорядителя.
   - Я уже не заместитель ректора, - сказал он. - С той самой минуты,  как
умер нынешний ректор. В Уставе говорится  совершенно  определенно,  что  о
вакансии объявляет старший член  Совета.  Я,  признаться,  не  представляю
себе, как Гей с этим справится. Мы попали в очень неприятное положение.
   Винслоу с Брауном опять углубились в Устав, но за последние недели  они
выучили его почти наизусть - ничего нового им найти, конечно, не  удалось.
Весной, когда впервые разгорелся спор о подготовке к выборам, на эту часть
Устава ссылались Кристл и Браун.
   - Да, ничего не поделаешь, -  сказал  Браун.  -  Надеюсь,  Гей  все  же
справится со своими обязанностями. А может быть, он решит не брать на себя
такую  серьезную  ответственность  и  откажется  этим  заниматься.  Тогда,
поскольку Пилброу нет, за дело возьметесь вы, и все будет в порядке. Но мы
не имеем права лишать Гея его полномочий. Нам надо немедленно послать  ему
извещение.
   Деспард-Смит сейчас же написал Гею  записку,  в  которой  сообщил,  что
сегодня, в девятнадцать часов  двадцать  минут,  ректор  скончался  и  Гей
должен созвать завтра официальное собрание, но что это чистая формальность
и собрание продлится не больше  десяти  минут.  "Если  Вам  затруднительно
выходить из дому в такую дурную погоду, - приписал в конце Деспард,  -  то
уведомьте нас об этом, и мы сами сделаем все, что нужно".
   В профессорскую вызвали главного привратника и послали его с запиской к
Гею.  Ему  было  строго  наказано,  что  он  должен   передать   извещение
немедленно, лично Гею, даже если тот уже лег спать, и обязательно принести
ответ.
   Я пошел к Рою, а остальные решили дождаться возвращения привратника.
   Ночь  была  пасмурной,  моросил  мелкий  ледяной   дождь.   Мне   вдруг
показалось, что во дворике непривычно  темно,  я  огляделся  и  с  грустью
увидел черное окно ректорской спальни.
   Рой сидел за письменным столом и читал последние листы корректуры.
   - Тебе уже, конечно, сказали? - спросил я.
   - Сказали, - ответил Рой. - Его-то путь завершен, и наша жалость ему не
нужна... да он едва ли и понял, что умирает. А вот его близкие столкнулись
сегодня со смертью в полном сознании.
   Вскоре к Рою поднялась Джоан, и он ушел с ней в Резиденцию.
   Я возвратился в профессорскую; Браун, Винслоу и Деспард все  еще  ждали
ответной записки Гея.
   - Это истинное бедствие, - услышал я входя слова Деспарда,  -  что  наш
Устав  предписывает  замещать  умершего  ректора  старшему  члену  Совета.
Поневоле позавидуешь другим колледжам, где учреждена постоянная  должность
заместителя. - Из ответа Винслоу я заключил, что они уже не в  первый  раз
обсуждают это.
   Через  некоторое  время  явился   главный   привратник;   его   старый,
залоснившийся цилиндр намок и потускнел. Он отдал Деспарду большой конверт
с сургучной печатью.
   - Профессор еще не спал? - спросил его Браун.
   - Что вы, сэр!
   Мне показалось, что бесстрастно почтительное лицо привратника озарилось
мимолетной усмешкой, но я не был в этом уверен.
   Деспард-Смит, мрачно нахмурившись, прочитал письмо Гея.
   - Ну вот, это подтверждает мою мысль, - сказал он, протянув нам письмо.
Оно было написано твердым, изящным почерком девятнадцатого века:
   "Дорогой Деспард,
   Ваше известие нимало не удивило меня, однако я искренне скорблю о Ройсе
и его домочадцах. Он - пятый ректор, ушедший от нас в иной мир с той поры,
как меня провели в члены Совета.
   Я готов выполнить все обязанности, возложенные  на  меня  предписаниями
нашего Устава,  и  манкировать  ими  не  собираюсь.  Что  же  касается  до
экземпляров Устава и "Положения о  выборах",  доставленных  мне  вместе  с
Вашим письмом, то вы совершенно напрасно обеспокоили себя:  в  продолжение
последних недель я неоднократно освежал в памяти необходимые  в  настоящем
случае параграфы этих документов и теперь решительно  убежден,  что  сумею
выполнить свой долг.
   Я позволю себе не согласиться с Вашим мнением относительно формальности
имеющего  быть  собрания.  Я  уверен,  что,  придав  нашей  встрече  чисто
формальный оттенок, мы не  сумеем  выразить  должного  уважения  к  памяти
покойного ректора. Вместе с тем я считаю, что собранно не следует чересчур
затягивать, и предлагаю начать его завтра в четыре часа сорок  пять  минут
пополудни. Мни всегда представлялось, что четыре  часа  тридцать  минут  -
время слишком раннее. Чай я предложу подать к четырем часам пополудни, как
обычно.
   Всегда Ваш - М.Г.Л.Ген"
   - Итак, старик заявил свои права, и нам не остается ничего  иного,  как
подчиниться требованию Устава, - сказал Браун.
   На следующий день все, кроме Гея, пришли в профессорскую с  опозданием.
За чаем ели мало и разговаривали вполголоса - однако  не  от  горя,  а  из
соображений внешней благопристойности. Накануне многим действительно  было
очень горько, но горестные сожаления о знакомых глохнут  довольно  быстро:
эгоизм здоровых людей вытесняет их из наших  сердец  столь  поспешно,  что
людям неловко  признаваться  в  этом  друг  другу,  и  печальные  лица,  в
добавление к траурным нарядам, помогают им сохранить  декорум.  Сегодня  в
профессорской не было только Пилброу; но лишь трое  из  нас  по-настоящему
страдали: Кристл, такой резкий и грубый, что все его  сторонились,  Джего,
выглядевший вконец измученным, да Рой Калверт  -  он  всю  ночь  провел  в
Резиденции, и его ввалившиеся глаза были обведены черно-синими кругами.
   Впрочем, Джего-то истомило тревожное ожидание, а  не  печаль,  так  что
искренне горевали о Ройсе только двое - Кристл  и  Калверт;  они  даже  не
замечали всеобщей возбужденности.
   В половине пятого многие уже сидели на своих привычных местах за столом
для совещаний; однако Гей неторопливо попивал чай и по обыкновению  громко
разглагольствовал - слушай, кто хочет. Наконец часы пробили  три  четверти
пятого, и он сказал:
   - Так-так. На четыре сорок пять я назначил собрание. Пора начинать. Да,
время подошло, джентльмены.
   Он сел на председательское место и  оглядел  собравшихся.  Приглушенный
шум голосов  постепенно  стих.  Гей  с  трудом  поднялся  на  ноги  и  для
устойчивости оперся руками о столешницу.
   - Сидите, джентльмены, -  проговорил  он.  -  Я  встал,  ибо  известие,
послужившее причиной сегодняшнему собранию, приличнее сообщить стоя. -  Он
выглядел элегантным и внушительным; его бородка была аккуратно подстрижена
и причесана; он как бы  даже  помолодел.  -  Да,  я  должен  сообщить  вам
грустную  новость.  Чрезвычайно  грустную.  Вчера  вечером  скончался  наш
ректор. Я назначил собрание на сегодня, повинуясь  требованиям  Устава.  А
сейчас мне хочется сказать  несколько  слов  в  память  о  нашем  покойном
руководителе. - Гей говорил больше получаса. Его звонкий голос звучал ясно
и отчетливо - довольно длинная речь, видимо, нисколько его не  утомила.  И
он почти не сбивался. Только раз или два память подвела его, и он приписал
Ройсу черты характера и поступки  прежних  ректоров.  Сегодня  Гей  был  в
хорошей форме; он умел, а  главное,  любил  говорить  на  публику,  и  ему
удалось припомнить совсем недавние, близкие нам события  из  жизни  Ройса.
Одно было нехорошо - он откровенно наслаждался собственной речью.
   - Но потом его сразила  болезнь,  -  закончил  Гей,  -  и  в  ней,  как
выражаются сказители моих саг, таилась его гибель. Да-да,  именно  гибель.
Он встретил ее так же мужественно, как герои моих  саг.  У  него,  правда,
было утешение, которого не было у них. Он скончался в истинно христианской
вере, а жил столь праведно, что  ему  не  приходилось  страшиться  божьего
суда.
   Гей сел в кресло и, прерывая начавшиеся разговоры, постучал кулаком  по
столу.
   - А теперь, джентльмены, - начальственно объявил он, - перейдем к делу.
Мы не можем чересчур долго предаваться грустным мыслям. Мы должны думать о
будущем. О будущем! - вот о чем нам следует думать. Устав предписывает мне
организовать выборы нового ректора. Я сейчас  прочту  вам  соответствующие
параграфы.
   Он начал читать Устав, причем не "Положение о  выборах"  -  к  нему  он
обратился позже, - а те параграфы, где говорилось о правах,  обязанностях,
денежном обеспечении и жилище ректора. Он читал отчетливо  и  неспешно,  а
поэтому довольно долго. Наконец дошла очередь и до "Положения о  выборах".
Гей принялся читать совсем медленно -  словно  бы  декламируя:  "Собрав  в
надлежащее время членов  Совета,  старший  из  них  обязан  объявить,  что
должность ректора освободилась".
   Тут Гей прервал чтение и посмотрел на нас.
   - Я  объявляю  вам,  джентльмены,  -  торжественно  сказал  он,  -  что
должность ректора освободилась.
   Потом стал читать дальше:
   -  ...А  также  проследить  за  тем,  чтобы  официально  заверенное  им
объявление об этом факте было вывешено на всеобщее обозрение при  входе  в
храм колледжа...
   - Вы слышали, джентльмены? Проследить! -  воскликнул  Гей.  -  А  я  не
только прослежу - я прикреплю его к дверям храма  собственноручно.  Да-да,
собственноручно! И видимо, мне его надо написать?
   - Оно уже заготовлено, - сказал Винслоу,  передавая  Гею  листок.  -  Я
попросил отпечатать его сегодня утром в конторе казначейства.
   - Так-так. Примите мои поздравления, Винслоу. Но прежде всего  мне  его
надо прочитать. Ибо именно на меня ляжет вся ответственность  за  малейший
промах. "Вследствие кончины мистера  Вернона  Ройса  должность  ректора  в
колледже освободилась. Выборы  нового  ректора,  согласно  параграфам  D-F
нашего Устава,  состоятся  в  храме  колледжа  двадцатого  декабря  тысяча
девятьсот тридцать седьмого года, в десять часов утра".
   - Что ж, все как будто верно, - заметил Гей; ему словно бы не  хотелось
отдавать Винслоу  объявление.  -  Двадцатого  декабря?  -  спросил  он.  -
Надеюсь, вы правильно определили дату выборов?
   - Должность освободилась во время  учебного  триместра,  -  с  оттенком
нетерпения  ответил  Винслоу.  -  До  двадцатого  декабря  осталось  ровно
пятнадцать дней.
   - Так-так. Действительно, - сказал Гей.  -  Все  как  будто  верно.  Вы
поняли, джентльмены? Теперь, видимо, мне надо подписать этот документ?
   - Это не обязательно, - проговорил Деспард. - В Уставе не  указывается,
что объявление должно быть подписано.
   - Нет-нет, я уверен, что мне надлежит подписать этот документ, - сказал
Гей. - Тогда всем станет ясно, что мы ничего не  упустили.  Я  обязательно
должен подписать этот документ.
   Гей поставил под объявлением свою размашистую, но четкую подпись. Потом
с удовлетворением сказал:
   - Так-так. Превосходное объявление. Теперь мне надо  прикрепить  его  к
дверям храма. - Кристл и Рой Калверт помогли ему надеть  пальто;  услышав,
как часы пробили шесть раз, он негромко хихикнул и проговорил:
   - Наш друг Деспард написал мне во вчерашней записке, что собрание будет
чисто формальным, - представляете себе, джентльмены?  А  оно  продолжалось
больше часа. Неплохо для чисто формального собрания - вы согласны со мной,
старина? Больше часа! Как вам это нравится, Винслоу? Как вам это нравится,
Джего?
   Лил дождь, и мы надели пальто, чтобы проводить старика до  церкви.  Рой
натянул на него мантию, а когда мы спустились во  дворик,  Кристл  прикрыл
его от дождя своим зонтом. Мы медленно двинулись к церкви. Дождь  лил  как
из ведра; декабрьский вечер был холодным и темным.
   Подойдя к церкви, мы обнаружили, что ни  у  кого  из  нас  нет  кнопок.
Кристл чертыхнулся и, пока Льюк бегал за кнопками, попытался убедить  Гея,
что ему вредно долго оставаться  на  открытом  воздухе  в  такую  холодную
погоду.
   - Вы заблуждаетесь, старина! -  воскликнул  Гей.  -  Вы  заблуждаетесь,
уверяю  вас.  Не  так  уж  я  плох!  -  Через  несколько  минут   вернулся
запыхавшийся Льюк, и Гей прикрепил объявление восемью кнопками  -  сначала
четырьмя, по углам, а потом еще четырьмя, по краям листка между угловыми.
   После этого он отступил от двери,  полюбовался  на  дело  рук  своих  и
сказал:
   - Так-так, Превосходно. И все совершенно ясно. Любой человек с  первого
взгляда поймет, что в колледже освободилась должность ректора.




   В ожидании похорон, назначенных на восьмое декабря, колледж  уныло,  но
примирение  затих.   Учебный   триместр   кончался   седьмого;   студенты,
отправляясь к Джего или Брауну за  разрешением  на  отъезд,  разговаривали
друг с другом нарочито негромко, а звонкоголосым абитуриентам,  приехавшим
сдавать экзамены для получения стипендии, наши привратники  весьма  сурово
объясняли, что шуметь в колледже сейчас  нельзя.  Ни  пятого,  ни  шестого
декабря про  выборы  никто  из  нас  не  заговаривал.  Кристл  хлопотал  о
похоронном венке - кроме индивидуальных венков от каждою члена Совета,  на
гроб ректора обыкновенно возлагался венок от всего колледжа;  Деспард-Смит
постоянно толковал о похоронном обряде; вина после обеда мы в эти два  дня
не заказывали. Рой с нами не обедал: он и ел и ночевал в Резиденции -  его
попросила об этом леди Мюриэл.
   Седьмого декабря я решил уйти  вечером  из  колледжа  и  отправился  на
прогулку. Вечер был теплый и пасмурный; в  витринах  магазинов  зажигались
огни; порывистый ветер, завывая в узких улицах, словно они стали органными
трубами, нес над тротуарами мелкую холодную морось, и прохожие закрывались
от нее наклоненными против ветра зонтами.
   Я вышел к полям Гранчестера и побрел  по  берегу  реки.  Вечерняя  тьма
сгущалась; людей вокруг видно не  было;  на  черной  воде  светлым  пятном
выделялся одинокий лебедь. Мне стало тоскливо, и я  поспешил  вернуться  в
город; поднявшись по склону холма к Гороховой улице, я  остановился  возле
уже закрытого магазинчика; над головой у меня ветер яростно  трепал  языки
газовых фонарей.
   - Господи, вот неожиданность! - вдруг услышал я. - Что вы тут делаете в
такую мерзкую погоду?
   Это был Джего; он улыбался, но его широкое лицо казалось изможденным  и
осунувшимся.
   - Да вот захотелось прогуляться, - ответил я.
   - Мне тоже. Прогуляться и все как следует обдумать.
   Мы пошли по направлению к колледжу. Немного помолчав, Джего сказал:
   - Послушайте, Элиот, вы не сочтете  меня  слишком  назойливым,  если  я
напрошусь к вам на чашку чая?
   - Конечно, нет.
   - Я пытаюсь собраться с мыслями, - Джего грустно  улыбнулся,  -  а  это
выглядит не очень-то весело. И мою жену удручает  мой  унылый  вид.  А  вы
уверены, что я не буду действовать вам на нервы?
   - Ради бога, не думайте об этом, - сказал я.
   В первом дворике ярко светилось  окно  Брауна;  но  напротив,  в  окнах
Резиденции, света не было.
   - Трудно поверить, что он умер, - проговорил Джего.
   Мы поднялись ко мне, и я заказал чай. А потом, решив, что Джего  больше
всего нуждается в дружеской откровенности, спросил:
   - Вас, наверно, очень тревожат выборы?
   - Невыносимо, - признался Джего.
   - Со своими чувствами трудно справиться.
   - А я вот себя презираю, потому что не могу с ними справиться, - сказал
Джего.
   - Ни один человек не властен над своими чувствами, - возразил я.
   - Сегодня мне ни на секунду не удалось забыть про выборы, - пожаловался
Джего. - Я и гулять-то пошел, чтобы немного успокоиться. И все равно думал
только о выборах. Ну, а поэтому решил окончательно во всем разобраться.
   - Мне что-то не совсем понятно, о чем вы говорите.
   - Я решил разобраться, насколько все это для  меня  важно,  -  объяснил
Джего. И сейчас же воскликнул: - Да только ничего у  меня  не  получилось,
Элиот! Я окончательно запутался. - Он посмотрел мне в глаза -  пристально,
наивно и доверчиво. - То, что я вам сейчас скажу, незачем знать Кристлу  и
даже доброму Дядюшке Артуру. Временами я  думаю,  что  мне  решительно  не
нужна эта должность. И презираю себя за свое волнение. Порой мне  кажется,
что я отдал бы полжизни, лишь бы избавиться от всего этого.
   - И вам так кажется, когда вы...
   Джего горько улыбнулся.
   - Когда я уверен, что получу ее. Иногда я в этом совершенно  уверен.  А
иногда думаю, что в конце концов все-таки проиграю.  И  вот  тут-то  вдруг
начинаю понимать, что мне до безумия хочется стать ректором. У меня  такое
чувство, что я абсолютно никчемный человек.
   - Я, вероятно, чувствовал бы то же самое, - сказал я.
   - В самом деле?  Вы  действительно  понимаете,  каково  это  -  ощущать
собственную никчемность?
   - Понимаю, Джего.
   - Мне-то казалось, что вы гораздо благоразумней, - сказал Джего. -  Вы,
по-моему, не стали бы мечтать о поражении.
   - Пожалуй, нет, - согласился я.
   - Кристлу следовало выдвинуть собственную кандидатуру. Ему-то  все  это
наверняка бы понравилось. - Джего устало и презрительно пожал плечами.
   Вот она робость, порожденная гордыней, подумал я. Его пугала борьба. Он
говорил себе, что ему "решительно не нужна эта должность", панически боясь
поражения. А кроме того, ему надоело смирять свою гордость, чтобы добиться
цели, которая не могла по-настоящему удовлетворить его непомерную гордыню.
Он не дал отпора Найтингейлу. Он месяцами  подчинялся  указаниям  Кристла.
Мои догадки и опасения Брауна - которых он, впрочем, никогда не высказывал
- подтвердились. Кристл и Джего были очень разными людьми. А наблюдая, как
Кристл ведет предвыборную борьбу, Джего понял, что их  разделяет  глубокая
пропасть. Он не хотел подчиняться этому бездушному, как он теперь  считал,
властолюбцу - и его гневный протест против нашего  ультиматума  объяснялся
подспудной неприязнью к своему самому активному стороннику. Однако ему все
же пришлось смириться, потому что победой на выборах  он  дорожил  больше,
чем собственной гордостью.
   - Мы обязательно должны провести вас в ректоры, - с чувством проговорил
я; такой  глубокой  симпатии  к  нему  я  еще  никогда  не  испытывал.  Мы
помолчали. Потом Джего сказал:
   - Кажется, я хочу этого больше всего на свете.
   - Но меня это, знаете ли, поражает, - тотчас же добавил он. -  Поражает
до глубины души. В юности я был очень честолюбив. Я хотел добиться всего -
почестей, любви, богатства... Да, я был очень честолюбив. И честолюбие  не
раз заставляло  меня  страдать.  А  теперь...  теперь  я  жду  не  дождусь
должности ректора. Правда, ждать-то уже осталось недолго.
   Джего с упоением начал рассказывать, кого он  назначит  на  должностные
посты, когда станет ректором. Он предвосхищал в мечтах радость могущества,
уверенно рассуждал о будущем процветании колледжа под его  руководством  и
рисовал себе картину  благодарности  потомков  к  "величайшему  в  истории
колледжа ректору". По вскоре его мысли  приняли  иное  направление.  Он  с
вызовом посмотрел на меня и воскликнул:
   - И вы просто не представляете  себе,  как  замечательно  раскроется  в
Резиденции моя жена! Она всегда оказывается на  высоте  положения.  Да,  я
должен победить хотя бы ради нее. Она так этого ждет!
   Я видел - ему хотелось сказать о своей жене что-то еще,  однако  он  не
решился. Поговорив о своем честолюбии, он  немного  успокоился;  возможно,
разговор о миссис Джего успокоил бы его еще больше.  Но  он  понимал,  что
говорить об этом нельзя - во всяком случае,  со  мной:  я  хорошо  к  нему
относился, поддерживал его  в  предвыборной  борьбе,  но  он  был  гораздо
старше, и нас не связывала истинная дружба. Я, впрочем, был уверен, что он
не завел бы такого разговора ни с кем. Я был  уверен,  что  он  никогда  и
никому не рассказывал о миссис Джего. Обаятельный и отзывчивый, он тем  не
менее ни с кем по-настоящему не дружил. Мне даже казалось, что до сих  пор
он никому не говорил и о своем честолюбии.
   За чаем он принялся разглагольствовать о  браке,  которому  не  суждено
было состояться, - обсуждать собственный он так и не решился. Он знал, что
Джоан мечтала выйти замуж за Роя.  С  надменным  вызовом  возвеличив  свою
жену, Джего переключился на Джоан и Роя. Но и  в  репликах  об  этой  паре
явственно прослеживались его тайные мысли о самом себе и миссис Джего.  По
его словам, Джоан как будто бы подходила Рою. Джего сказал, что  он,  мол,
очень надеялся на это. И сразу же добавил, что, по всей видимости, ошибся.
А значит, их брак был бы безумием. Со стороны невозможно  определить,  кто
кому подходит. Никакими общими  правилами  тут  руководствоваться  нельзя.
Человек инстинктивно чувствует, с кем он должен  связать  свою  судьбу.  И
всегда оказывается правым - даже если почти все считают, что он ошибся.
   Через несколько минут Джего опять вспомнил о себе. Двадцатое декабря.
   - Теперь-то ждать осталось недолго, - сказал он.
   - Тринадцать дней.
   - Беда в том, что каждый день тянется как год...
   Назавтра, в четыре часа пополудни, церковный колокол возвестил о начале
похоронной церемонии. Леди Мюриэл и Джоан  сидели  в  церкви  на  передних
скамьях  -  не  сутулясь,  с  сухими  глазами,  -  спартанское  воспитание
требовало, чтобы при людях они  скрывали  свои  чувства;  их  слезы  видел
только Рой Калверт. В  церковь  пришли  все  члены  нашего  Совета,  кроме
Пилброу, от которого до сих  пор  не  было  никаких  вестей;  пришел  даже
Винслоу - в  первый  раз  после  выборов  Ройса.  Среди  собравшихся  было
несколько ректоров  других  колледжей,  историки  религии  и  востоковеды,
университетские  профессора  богословия  да  пять  или   шесть   любителей
похоронных обрядов, которые неизменно присутствуют на любых похоронах.
   Ветер с утра утих, но низкие тучи весь день слезились дождем, и сейчас,
входя в церковь, люди  невольно  щурились,  ослепленные  после  ненастного
сумрака яркими церковными лампами.
   Деспард-Смит совершал погребальный обряд,  а  Гей,  удрученный  гораздо
меньше, чем все остальные, бодро  выпевал  ответствия.  "Господи,  помилуй
нас!" -  воскликнул  Деспард,  и,  когда  раздалось  ответное  "Аминь",  я
различил в общем хоре звонкий и необычайно чистый голос Роя.
   Заканчивая службу, Деспард-Смит сказал напутственное слово. В тот день,
когда мы узнали о смерти Ройса, он обронил всего две фразы: "Я никогда его
не  забуду.  Он  был  очень  человечным".  К  сегодняшнему   дню   Деспард
подготовился и произнес пространное восхваление умершему. "Мы  скорбим,  -
привычно начал он, - вместе с  его  осиротевшими  домочадцами.  Их  потеря
велика, но мы, коллеги усопшего, понесли столь тяжкую утрату,  что  только
неколебимая вера может дать нам надежду на восстановление в прежней  славе
нашего обезглавленного сообщества. Мы оплакиваем не  только  руководителя,
которого  мы  все  уважали,  не  только  замечательного  ученого,  который
постоянно стремился к истине, но прежде всего доброго и верного друга. Для
многих из  нас  его  дружба  была  благословением  в  течение  всей  нашей
сознательной жизни. Мы знаем, что каждый страждущий, обращавшийся  к  нему
за помощью, неизменно получал ее; знаем, что никогда не таил он  в  сердце
своем зла и жестокости; знаем, что он был неспособен на дурные помыслы или
недобрые слова".
   Я посмотрел на Роя. Он искренне любил  покойного,  по  сейчас,  услышав
заключительные слова Деспарда, с трудом сдержал насмешливую улыбку.
   Под упорным, нескончаемым дождем кавалькада такси двинулась в пригород,
к университетскому кладбищу.  Члены  Совета  рассаживались  по  машинам  в
порядке старшинства, так что Гетлиф, Калверт, Льюк и я  заняли  последнюю.
Разговаривать нам не хотелось, и мы понуро смотрели в  серые  от  дождевой
воды окна машины.
   Потом мы стояли вокруг могилы,  спрятавшись  от  дождя  под  раскрытыми
зонтами. Деспард произнес краткую речь, и по крышке гроба мягко  застучали
мокрые комья земли.
   В колледж мы снова ехали вчетвером - Льюк, Гетлиф, Калверт и  я,  -  но
машина  шла  гораздо  быстрей,  чем  на  кладбище.  Дождь  по-прежнему  не
унимался, и тем не менее нам было необъяснимо  легко.  Мы  спокойно,  даже
оживленно беседовали, а Гетлиф и Калверт, которые обычно относились друг к
другу с полнейшим  равнодушием,  вспомнили  какую-то  известную  им  обоим
шутку. Нас охватило бодрое,  деятельное  настроение.  Подъехав  к  воротам
колледжа, мы увидели, что наши коллеги группами стоят под  аркой  главного
входа - у них, вероятно,  было  такое  же  настроение,  как  и  у  нас.  Я
предчувствовал, что к вечеру перемирие в колледже будет нарушено.


   Я ошибся - перемирие было  нарушено  ровно  через  сутки.  По  колледжу
пополз слух, что Найтингейл задумал "высказаться без обиняков".  Гетлиф  в
этот день несколько  часов  убеждал  Льюка  проголосовать  на  выборах  за
Кроуфорда - мне рассказал об этом сам Льюк, который  с  огромной  неохотой
отрывался от своих лабораторных исследований. Он  заметно  побледнел,  под
глазами у него залегли черные тени, и, передавая мне разговор с  Гетлифом,
он злобно пожаловался:
   - Уж кто-кто, а Гетлиф-то мог бы понять, что нельзя  отрывать  человека
от работы, когда он поймал за хвост удачу.
   - У вас очень усталый вид, - заметил я.
   - От работы я не устаю, - буркнул Льюк.
   - И что же вы сказали Гетлифу? - спросил я.
   - Все в этом дерьмовом колледже по два раза на дню меняют свои решения,
- ответил мне Льюк, который немного ошалел от радостной надежды, а со мной
уже довольно давно начал разговаривать без всяких церемоний. - Ну, да я-то
не таковский!
   Гетлиф открыто попытался переубедить Льюка, а Винслоу в тот же  день  -
меня; их действия не вызвали у наших единомышленников никакого протеста, а
вот "листовка" Найтингейла, которую он разослал всем членам Совета, -  это
было  нечто  совсем  иное.  В  своей  листовке  он  пересказал   некоторые
требования Кроуфорда к личности ректора и в конце приписал: "Многие  члены
Совета считают, что миссис Кроуфорд будет достойной хозяйкой Резиденции, а
это, на их взгляд, очень  важное  обстоятельство,  ибо  далеко  не  каждый
кандидат в ректоры может похвастаться подобным преимуществом".
   Разослав членам Совета свою листовку, Найтингейл притих, но сторонников
Джего его новая выходка возмутила до глубины души. "Сколько можно терпеть?
Что он затеет завтра?" - такие вопросы я слышал десятого декабря несколько
раз и был готов к откровенному  объяснению  в  трапезной.  За  обедом  Рой
Калверт и я, двое сторонников  Джего,  встретились  с  тремя  сторонниками
Кроуфорда - Найтингейлом, Винслоу и Деспардом; все трое держались  вместе.
Я уже решил начать разговор о листовке, как вдруг, сразу после молитвы,  в
трапезную вошел Джего - первый раз после  смерти  Ройса.  Найтингейл  явно
ожидал от него неистовой вспышки - и  не  дождался.  Во  время  еды  Джего
спокойно  разговаривал  со  мной  и  Роем,  иногда  обменивался  вежливыми
репликами с Деспардом и Винслоу, а Найтингейла просто не  замечал.  Ни  за
обедом, ни в профессорской о выборах не было сказано ни единого слова.
   На следующее утро, одиннадцатого декабря,  ко  мне  во  время  завтрака
зашел Браун - бодрый, румяный и деловитый.
   - Я  тут  размышлял,  стоит  ли  нам  реагировать  на  последний  выпад
Найтингейла, - сказал он, - и решил, что лучше не надо. Любой ответ только
ухудшит наше положение. А кроме того, у меня появилась тайная надежда, что
раз  уж  он  начал  писать,  то  рано  или  поздно  скомпрометирует   себя
по-настоящему. Я, правда, набросал ответное письмо, да в последнюю  минуту
раздумал  его  посылать.  Мне,  конечно,  не  нравится  его  выходка,  но,
по-моему, пусть уж все идет, как идет.
   - А как, по-вашему, все идет?
   - Ну,  разговаривая  с  вами,  я  не  буду  утверждать,  что  полностью
удовлетворен нашим положением, - сказал  Браун.  -  Зато  в  разговорах  с
противниками и мне и вам следует утверждать именно это. А в  разговорах  с
нашими союзниками, - он внимательно посмотрел на  меня,  -  нам,  пожалуй,
следует утверждать это еще решительней. Если же  говорить  откровенно,  то
события развиваются не совсем так, как мне хотелось бы. Я до  сих  пор  не
получил ответа от Юстаса Пилброу, хотя отправил ему телеграммы -  по  всем
известным мне адресам  -  сразу  после  кончины  бедняги  Ройса.  А  вчера
телеграфировал ему еще раз. В общем, я поверю, что Пилброу примет  участие
в голосовании, только когда увижу его здесь.
   - Кроме того, нас постигла еще одна неудача, - добавил Браун.  -  Вчера
мы с Кристлом опять попытались переубедить  Гея.  И  ничего  не  добились.
Переубедить-то его можно, я уверен в этом, но сейчас он  думает  только  о
том, что ему, видите ли, надо руководить колледжем,  и  ни  о  чем  другом
говорить не желает. Он опять читал нам Устав.  Короче,  ничего  у  нас  не
получилось.
   - Вам не следовало идти к нему без меня, - раздосадованно проговорил я.
   - Мне очень хотелось, чтобы со мной пошел Кристл, -  сказал  Браун.  Он
заметил мою досаду - я был уверен, что они не сумели найти  верного  тона,
разговаривая с Геем, - и поэтому откровенней,  чем  обычно,  высказался  о
Кристле. - Думаю, что нам обязательно надо было подогреть  его  интерес  к
предвыборной борьбе. Он с самого  начала  относился  к  ней  без  должного
энтузиазма. Я как-то упустил из виду его неуравновешенность...
   Зазвонил телефон. Не у меня ли мистер  Браун?  Его  разыскивает  мистер
Кристл. Браун предложил пойти к нему. Нет-нет, господин декан уже на  пути
к вам, мистер Элиот.
   Кристл пришел через несколько минут - энергичный и радостный.
   - Сегодня у нас удачный день, - сказал он еще на пороге.
   - Что случилось? - встревоженно спросил Браун.
   - Пока я не могу сообщить вам всех подробностей, - ответил Кристл. - Он
наслаждался своей тайной. - Сейчас я  могу  только  сказать,  что  Деспард
получил с первой почтой письмо от сэра Хораса. По меньшей  мере  приятное,
знаете ли, письмо. Есть в нем, правда, кое-какие странности - ну, да скоро
вы все сами узнаете. Я с удовольствием пересказал бы вам содержание письма
прямо сейчас, но Деспард показал мне его неофициально.
   - Прекрасная новость! - воскликнул Браун.
   - Деспард предполагал обнародовать это письмо только после  выборов,  -
сказал Кристл. - Но я объяснил ему, что такое важное известие  ни  в  коем
случае нельзя держать в секрете. Я прямо объявил ему, что  не  могу  этого
допустить. Я сказал, что если он откажется созвать неофициальное собрание,
то я сам оповещу членов Совета о письме сэра Хораса.
   Браун с приветливой улыбкой смотрел на своего торжествующего друга.
   - Прекрасно, - повторил он.
   - Так мы и условились, - сказал Кристл.  -  Я  зашел  в  секретариат  и
договорился, что они разошлют  записки  всем  членам  Совета.  Деспард  не
решился проводить неофициальное собрание в профессорской,  а  поэтому  оно
состоится у меня. Уверяю вас, Браун, мы добились крупного успеха.  Сегодня
у нас счастливый день.
   Я пришел к Кристлу в начале третьего; в его гостиной уже стояло  вокруг
стола двенадцать стульев. Около половины третьего у него собралось  десять
человек; Льюк с раннего утра был в лаборатории и не получил извещения; Гей
тоже не явился, и я подозревал, что Кристл вовсе не настаивал,  чтобы  ему
вовремя доставили извещение. Все, кроме Кристла, расселись вокруг стола, а
он, стоя, проговорил:
   - Пора начинать, господа. Предлагаю поручить  председательство  мистеру
Деспарду.
   Браун  поддержал  Кристла,  остальные  неясным  гулом   выразили   свое
одобрение, но Деспард сказал:
   - Я должен довести до вашего сведения, господа, что  нынешнее  собрание
никак не укладывается, на мой взгляд, в рамки наших традиций. Передо  мной
стоит трудноразрешимая задача. С одной стороны, я считаю себя б-безусловно
обязанным сообщить вам о письме, которое я  получил  сегодня  утром.  А  с
другой стороны, мне совершенно очевидно, что я получил  это  письмо  из-за
неосведомленности  отправителя,  все  еще  считающего  меня   заместителем
ректора. Я, признаться, не совсем понимаю, как нам следует реагировать  на
официальные известия, когда у  нас  нет  официального  руководителя.  Мне,
господа, неясно, на что мы должны решиться.
   Наконец Деспарда уговорили возглавить собрание. ("Что  он  и  собирался
сделать с самого начала", - шепнул мне Рой.) Деспард сказал:
   - Поскольку нынешнее собрание не укладывается в рамки наших традиции, я
как  частное  лицо  прочитаю  вам  пришедшее  на  мое  имя   письмо.   Мне
представляется, что мы не имеем права давать на него официальный ответ,  а
в неофициальном ответе должны указать, что я уже не заместитель ректора  и
что, как только новый ректор будет избран, письмо сразу же положат ему  на
стол. А теперь о самом письме. Его прислал в колледж сэр Хорас Тимберлейк,
родственник одного из наших недавних питомцев, если я не ошибаюсь. В связи
с  этим  письмом  нашему  Совету  предстоит  решить  несколько  сложнейших
задач... впрочем, судите сами, господа, я прочитаю вам письмо:
   "Уважаемый мистер Деспард!
   В течение нынешнего года я много раз принимал участие  в  интереснейших
беседах о будущем вашего колледжа. Мне, в  частности,  довелось  выслушать
суждения доктора Джего...  (интересно,  подумал  я,  не  для  того  ли  он
приурочил свое письмо к выборам, чтобы помочь Джего пройти в ректоры?  Это
очень на него похоже)... а кроме того, мне неоднократно  высказывали  свои
мнения господа Браун и Кристл.  Зная,  какой  весомый  вклад  вносит  ваше
сообщество в развитие отечественной науки, и понимая,  что  мой  племянник
обязан своими успехами исключительно  наставникам  колледжа,  я  хотел  бы
помочь вам в расширении вашей благотворной  деятельности.  Мне  совершенно
ясно, что колледжу больше всего нужна сейчас  финансовая  поддержка,  и  я
готов вам ее  оказать,  с  тем  чтобы  вы  учредили  несколько  постоянных
научно-исследовательских стипендий для ученых-естественников. Мне  хочется
предоставить  вам  помощь  с  минимальным  количеством  ограничений,   но,
действуя в соответствии с моим взглядом на будущее, я вынужден сделать эту
одну-единственную, но существенную оговорку.  Если  колледж  согласится  с
ней, я почту за честь передать вам со временем 120.000 фунтов...  (в  этом
месте кто-то  ошеломленно  присвистнул)...  чего  должно  хватить,  как  я
понимаю, на шесть научно-исследовательских стипендий. Эту сумму вы сможете
получить равными частями в течение семи лет, так что  к  тысяча  девятьсот
сорок четвертому году она окажется целиком в вашем распоряжении. Четыре из
этих  шести  стипендий  должны  быть  использованы  на   специалистов   по
инженерным и естественным наукам, а одной колледж волен  распоряжаться  по
собственному  усмотрению.  Настоящее  письмо   не   является   официальным
предложением, но если колледж в принципе согласится с  моей  идеей,  то  я
через некоторое время  сформулирую  во  всех  подробностях  условия  моего
пожертвования. Кроме того, я сформулирую  свою  мысль  относительно  пятой
стипендии,  которую  мне  хотелось   бы   предназначить   для   совершенно
конкретного исследования. (Тут я перестал понимать, о чем  идет  речь,  и,
посмотрев на коллег, встретил недоуменно хмурые взгляды.) Пока мне еще  не
совсем  ясно,  каким  образом  можно  сформулировать  эту   часть   нашего
соглашения,  но  я  предполагаю  использовать  пятую  стипендию...  (голос
Деспарда звучал мрачно  и  торжественно)...  на  расширение  замечательных
исследований мистера Роя  Калверта  -  быть  может,  добавочная,  целевая,
стипендия будет способствовать ускорению его необычайно интересной работы.
В заключение я хочу сказать, что из-за недостаточного знакомства с  вашими
традициями я не знаю, именные ли у вас пожертвования, и не хочу ни на  чем
настаивать в этом слишком деликатном вопросе".
   Когда Деспард-Смит замолчал, кто-то опять  удивленно  присвистнул.  Все
посмотрели  на  Роя  -  он  был  очень  серьезен.  Комнату  заполнил   шум
взволнованных голосов. Молчал только Винслоу; во время  чтения  он  сидел,
опустив голову, и сейчас даже не пошевелился.
   - Это самое большое пожертвование в истории  колледжа!  -  не  в  силах
больше сдерживаться, воскликнул Кристл. - Этот день долго не забудется!
   - Нас, однако, ждут серьезные трудности, - сказал Деспард. - Я  уверен,
что нам придется тщательно все взвесить, прежде чем мы решимся принять это
предложение.
   - Ну, я полагаю, что так или иначе мы его  все  же  примем,  -  заметил
Кроуфорд; раньше я никогда не слышал в его репликах иронии.  -  Поздравляю
вас, Кристл. Насколько я понимаю,  этой  удачей  мы  обязаны  вам,  и  вы,
конечно, заслуживаете сердечной благодарности всего колледжа. Я как ученый
предвижу беспрецедентный рывок в наших научных исследованиях.
   - Прекрасное  достижение,  Кристл,  -  поддержал  Кроуфорда  Гетлиф.  -
Колледж теперь неузнаваемо изменится. Прекрасное достижение.
   - Я не могу принять ваши поздравления исключительно  на  свой  счет,  -
сдержанно, но радостно сказал Кристл.  -  Фактически  поздравлять  следует
совсем другого человека - Брауна. Это он пестовал  юного  Тимберлейка.  Он
обхаживал сэра Хораса. Так что благодарить-то мы должны Брауна.  Без  него
сэр Хорас, может быть, даже и не подумал бы о пожертвовании.
   - Справедливость принуждает меня не согласиться с вами, - благодушно  и
с  удовольствием  начал  Браун  ответную  серию  комплиментов.  -  Коллеги
совершенно правы, считая, что этим изумительно  щедрым  пожертвованном  мы
целиком и полностью обязаны Кристлу, а я со своей  стороны  осведомлен  об
этом лучше, чем кто-нибудь другой. И если б вы,  господа,  знали,  сколько
времени и энергии затратил наш уважаемый декан, чтобы добиться этого дара,
то  благодарили  бы  его  еще  горячее.  Я   уверен,   что   поразительная
самоотверженность и несравненное мастерство в устройстве необычайно тонких
дел ставят нашего декана в один ряд с самыми щедрыми жертвователями.
   - Я совершенно согласен с наставником, - проговорил  Кроуфорд;  Фрэнсис
Гетлиф и остальные дружно поддержали его.
   - Однако мы  должны  выразить  глубочайшую  признательность  и  коллеге
Брауну, - сказал Джего. Все, и я в том числе,  горячо  поздравили  Брауна;
даже Найтингейл буркнул что-то доброжелательное. Рой Калверт ухмыльнулся.
   - Еще бы  старику  не  раскошелиться  -  после  стольких-то  бесплатных
обедов, - заметил он. - Интересно, долго бы мы  его  кормили,  если  б  он
продолжал водить нас за нос?
   - Не вам его упрекать, - с осуждением  сказал  Кристл,  раздосадованный
Роевой неблагодарностью.
   - Вы правы. - Рой по-прежнему  ухмылялся.  -  А  все-таки  интересно  -
сколько времени мы стали бы кормить  его  даровыми,  обедами,  если  б  он
продолжал потчевать нас завтраками?
   - Он собирается вложить деньги в  ваши  исследования,  -  упрекнул  Роя
Кроуфорд.
   - Именно. А уж я постараюсь  израсходовать  эти  деньги  до  последнего
пенни.
   Винслоу упорно молчал. Собравшиеся обменивались негромкими репликами, в
которых слышались неопределенные опасения, радостная  удовлетворенность  и
завистливое недовольство тем, что сэр  Хорас  слишком  явно  выделил  Роя;
Браун, Джего и я искренне радовались. Винслоу  продолжал  молчать.  Потом,
когда шум ненадолго утих, он посмотрел на нас из-под тяжелых полуопущенных
век и проговорил:
   - Должен  признаться,  что  я  не  слишком  хорошо  понял  смысл  этого
замечательного письма.  Рассуждения  нашего  почтеннейшего  благотворителя
скорее  затемняют,  чем  проясняют  сущность  того,  что  он  намеревается
сообщить. Однако мне показалось - поправьте меня, если это не так,  -  что
кое-кто из моих коллег уже обсуждал с  сэром  Хорасом  его  предполагаемое
пожертвование.
   - Очень неопределенно и в самом общем виде, -  поспешил  успокоить  его
Браун. - Или, говоря иначе, мне, как, наверно, и декану,  при  встречах  с
сэром Хорасом приходилось  отвечать  на  множество  его  вопросов  -  ведь
промолчать было бы просто невежливо.
   - Да, промолчать вы, конечно, не могли, любезнейший наставник, - сказал
Винслоу. - И я так понимаю, что вы  с  деканом  были  вынуждены  обсуждать
финансовое положение колледжа?
   Рой принялся что-то писать  на  клочке  бумаги.  Он  передал  мне  свою
записку, и я прочел: "Этот удар его добьет".
   - Ради бога,  не  подумайте,  что  мы  считаем  себя  специалистами  по
финансам, - ответил Браун. - Я  очень  уважаю  проницательность  декана  в
денежных делах, но если б мы решили, что сэр Хорас  собирается  предложить
нам определенную финансовую помощь, то мы немедленно обратились бы к вам.
   - Само собой разумеется, - поддержал Брауна Кристл.
   - Я совершенно ясно помню,  -  продолжал  Браун,  -  что  декан  как-то
советовался со мной о смысле вопросов сэра Хораса. "Вряд ли он  говорит  о
деньгах, - сказал мне тогда декан. - Если б  он  заговорил  о  деньгах,  -
слова декана накрепко врезались в мою память, - я сейчас же обратился бы к
нашему казначею".
   -  Очень  впечатляющие  воспоминания,  -  заметил  Винслоу.  -  И   они
становятся особенно впечатляющими, когда думаешь о том, "сколько времени и
энергии затратил наш уважаемый декан" на сэра Хораса, даже не  помышляя  о
финансовой поддержке для колледжа.
   - Уверяю вас - декану, так же как и мне, будет очень  горько,  если  вы
подумаете,  что  мы  намеренно  присвоили  себе  ваши  полномочия.  Только
необычайные обстоятельства...
   - Я, знаете ли, всегда считал себя весьма посредственным  казначеем,  -
проговорил Винслоу. - Теперь мне очевидно, что  со  мной  согласны  и  мои
коллеги. Значит, я не  заблуждался  на  свой  счет.  И  это  послужит  мне
некоторым утешением, когда я уйду в отставку.
   Деспард-Смит сказал:
   - Надеюсь, вы не думаете...
   - Я не думаю, - перебил  его  Винслоу,  -  я  ужо  решил.  Рачительного
финансиста из меня не получилось. Совету пора найти  казначея,  который  в
состоянии приносить пользу колледжу. Я гораздо больше  верю  в  финансовые
способности декана или наставника, чем они в мои; и у  них  есть  к  этому
основания.
   - Не могу поверить, - проговорил Кристл; Браун пробормотал, что он тоже
не может этому поверить.
   - К-катастрофически необдуманный поступок, - сказал Деспард-Смит.
   Послышались возгласы сожаления, кто-то выразил надежду, что Винслоу еще
опомнится, - так всегда реагировали в колледже на чье-нибудь заявление  об
отставке. Однако сегодня этот ритуал занял очень немного времени,  и,  как
мне показалось, все почувствовали явное облегчение. Деспард вспомнил,  что
по Уставу утвердить отставку члена Совета может только ректор.
   - Так пусть новый ректор начнет свою  деятельность  с  этого  приятного
распоряжения, - сказал Винслоу. Его  злобный  сарказм  всех  покоробил,  и
когда кто-то еще раз предложил ему подумать, то было ясно, что это сказано
только из вежливости. Отставка Винслоу никого не огорчила. И  вдруг  Джего
воскликнул:
   - Это отвратительный обмен!
   - О чем вы? - спросил его Кроуфорд.
   -  О  том,  что  мы  готовы  променять   замечательного   казначея   на
благотворительность жалкого богача. Я не могу с этим примириться!
   - Мы ни о каких обменах не помышляли, - резко сказал Кристл.
   - И все-таки это  отвратительно!  -  Джего  повернул  голову  к  своему
давнему недругу. - Винслоу, вы не можете себе представить, как мы огорчены
вашим уходом! Если б вы поставили нас перед выбором, мы бы сделали его  не
колеблясь. Сэру Хорасу пришлось бы искать иное применение  своим  деньгам.
Мы никогда не забудем ваших заслуг. Какую бы должность вы ни занимали, это
неизменно приносило колледжу пользу. А за десять лет, что  вы  проработали
казначеем, финансовое положение колледжа чрезвычайно упрочилось.
   Говоря о первом  распоряжении  нового  ректора,  Винслоу  саркастически
улыбался; сейчас он выглядел удрученным и растерянным.
   - Да только я-то тут ни при чем, - сказал он.
   - Но, может быть, вы все-таки передумаете? - вскричал Джего.
   Винслоу отрицательно покачал головой.
   Вскоре собрание закончилось, и мы с Роем решили прогуляться  по  парку.
Подступал  вечер,  сгущался  холодный  туман;   черные   стволы   деревьев
прорисовывались в сумерках, как  на  японском  гравюре.  Мы  заговорили  о
сегодняшнем собрании. Затаенная неприязнь Роя к некоторым из наших  коллег
переродилась сейчас в холодное торжество: он попытался изобразить, какие у
них  были  физиономии,  когда  они   услышали,   что   шестая   часть-дара
предназначается персонально ему.
   - Сэр Тимберлейк, оказывается, - шутник, - сказал Рой. И добавил:  -  А
мне, значит, придется стать теперь респектабельным  и  самодовольным.  Так
или иначе, а они меня доконали.
   Мы углубились в "дикий" парк, и я заговорил о Винслоу. Рой  нахмурился.
Нам обоим было грустно: мы в общем-то симпатизировали казначею, а  поэтому
нас огорчило его падение и восхитила безоглядная выходка Джего. Восхитила,
но и встревожила. Он вел себя последнее время крайне  безрассудно,  и  ему
следовало поостеречься.
   - Вечно он перегибает палку, - с раздражением заметил Рой. - У него нет
чувства меры. Взять хотя бы его  сегодняшние  вопли  насчет  замечательных
казначейских достижений Винслоу. Ну что за чепуха!  Винслоу  был  даже  не
посредственным, а просто дрянным казначеем. Кристл справился  бы  с  этими
обязанностями в десять раз лучше. Да что там  Кристл  -  я  и  то  был  бы
прекрасным казначеем. Впрочем, меня-то они на эту должность ни за  что  не
назначат. Я для них ненадежный.
   Все это звучало несколько странно, но было правдой.
   И тут вдруг из тумана бесшумно вынырнул сам Винслоу - сырая нескошенная
трава глушила его тяжелые шаги.
   - Это вы, Винслоу? - окликнул его Рой. - А мы именно о вас и говорим.
   - Ну, что обо мне можно сказать!
   - О вас-то как раз многое можно сказать, - заметил Рой.
   - Чем вы собираетесь заняться на покое? - спросил я.
   - Ничем. Мне уже поздно начинать что-нибудь новое.
   - У вас будет много свободного времени, - сказал я.
   - Да у меня как-то всегда было много свободного времени. Только вот  не
шло мне это впрок. Я ведь никогда не считал  себя  дураком.  Больше  того,
глядя на своих коллег, я частенько поражался собственной мудрости. Но  мне
так и не удалось сделать ничего стоящего.
   Мы с Роем посмотрели друг на друга и поняли, что нам лучше  промолчать.
Никакие слова утешить его сейчас не  могли.  Ему  было  полезно  заглянуть
правде в глаза.
   Мы брели втроем по парку в туманной тишине декабрьских сумерек. Деревья
и кусты, словно живые, выступали  из  туманной  тьмы;  дойдя  до  каменной
ограды, мы повернули обратно. Когда мы  второй  раз  пересекли  парк,  Рой
спросил Винслоу о Дике.
   - Он только что обручился, - ответил казначей. - Мы едва знакомы с  его
невестой. Нам остается только надеяться, что все у них будет хорошо.
   Винслоу говорил спокойно, нежно и открыто. Он  очень  тяжело  переживал
неудачи сына,  но  по-прежнему  любил  его.  Я  видел,  что  он  думает  о
приближающейся женитьбе с радостью и надеждой.


   После прогулки Рой предложил Винслоу посмотреть какой-нибудь фильм. Тот
удивленно пробурчал, что не был в кино уже много лет, но  его  определенно
обрадовало предложение Роя, и через несколько минут  они  распрощались  со
мной, а я отправился к Брауну.
   Я считал, что смогу переубедить Гея,  и  хотел  поговорить  об  этом  с
Брауном наедине. Но у него сидел Кристл - далеко не такой оживленный,  как
утром или на собрании. Он мрачно попыхивал трубкой и, когда  Браун  открыл
бутылку  мадеры,  объявив,  что  "за  здоровье  сэра  Хораса  надо  выпить
по-настоящему  хорошего  вина",  улыбнулся  словно  бы  через  силу.   Ему
казалось, что его  победу  недооценили  -  это  очень  часто  случается  с
победителями.
   Он равнодушно выпил вино, глубоко затянулся  и,  на  полуслове  прервав
нашу беседу, спросил у Брауна:
   - Так что вы думаете о собрании?
   Кристл нуждался в поддержке, и Браун сразу же это почувствовал.
   - По-моему, на  собрании  наши  коллеги  единодушно  отметили,  что  вы
оказали колледжу неоценимую услугу.
   - А по-моему, они  единодушно  решили,  что  ничего  замечательного  не
произошло.
   - Вы ошибаетесь, уверяю вас, - сказал Браун.
   - Мало этого - они считают, что мы недостойно  обошлись  с  Винслоу,  -
проговорил  Кристл.  И  оскорбление  добавил:  -  А  Джего   меня   просто
_поражает_.
   - Он хотел смягчить удар, ничего больше, - сказал Браун.
   - А заодно решил произвести на избирателей благоприятное впечатление, -
предположил я. - Решил сделать  благородный  жест.  Ему  надо  завоевывать
популярность: выборы-то на носу.
   - Правильно, - энергично поддержал меня Браун, прекрасно понимая, что я
говорю чепуху: нам надо было утихомирить Кристла. - И я очень рад, что  он
начал серьезно готовиться к выборам.
   - Не верю я в это, - буркнул Кристл.
   - У него ведь очень нелегкий характер, - сказал я.
   - Ну, с этим-то я, положим, согласен, -  проговорил  Кристл.  -  Вполне
согласен. - Он внимательно посмотрел на нас и, помолчав, медленно  сказал:
- Временами я, знаете ли, очень понимаю  наших  противников.  Он  донельзя
переменчив. Иногда он  ведет  себя  превосходно,  я  но  спорю.  А  иногда
становится совершенно невыносимым. Между нами говоря, временами  я  думаю,
что мы сделали неправильный выбор. А вы? - Он поглядел сначала на  Брауна,
потом на меня.
   - Я - нет, - решительно и твердо ответил Браун.
   - В ваших рассуждениях есть логика, - сказал я. - Но я все это  обдумал
заранее,  когда  решал,  кого  поддерживать.  И  меня  его  недостатки  не
отпугнули. Я уверен, что сделал правильный выбор.
   - Так же уверены, как и раньше?
   - Даже тверже.
   - Надеюсь, вы правы, - пробормотал Кристл.
   И нарочито небрежно добавил:
   - Только вряд ли нам удастся провести его в ректоры.
   - Не понимаю вас, - остро глянув на  Кристла,  но  совершенно  спокойно
проговорил Браун.
   - А вы получили телеграмму от Пилброу?
   - Пока нет.
   - Ну вот. Я поверю, что он тут, только когда увижу  его.  А  это  может
случиться очень не скоро.
   - Что-то раньше я не замечал у вас склонности к  поспешным  выводам,  -
хмуро сказал Браун.
   - А я вот считаю, что,  узнав  о  болезни  Ройса,  мы  сделали  слишком
поспешный выбор, - проговорил Кристл. - Люди до сих пор еще  не  осознали,
какого замечательного руководителя потерял наш колледж.
   - Но это вовсе не значит, что  сейчас  мы  должны  делать  поспешные  и
опрометчивые выводы, - заметил Браун.
   Кристл сказал:
   - Вы ведь и сами не отрицаете очевидных  фактов.  Да  их  и  невозможно
отрицать.
   - Что вы имеете в виду?
   -  Неужели  вам  непонятно?  Пилброу   молчит   -   это   очевидный   и
прискорбнейший факт. Мы опять в тупике: шесть голосов за Кроуфорда и шесть
за Джего.
   - Ну, тут мы решительно ничего не можем сделать.
   - Решительно ничего, - поддержал я Брауна.
   -  Так  уж  и  ничего?  -  Кристл  заговорил  дружелюбно,  спокойно   и
рассудительно.  -  Давайте-ка  я  изложу  вам  свою  точку  зрения,  а  вы
попытайтесь ее опровергнуть. Мы пригрозили этим двум  принцам,  что,  если
они будут упрямиться, мы возведем на престол не одного из них, а третьего.
Наши противники охотно поддержали нас.  Люди,  вроде  старика  Деспарда  и
Гетлифа, сразу поняли, что мы предлагаем им  выход  из  того  прискорбного
тупика, в который мы все попали. Да и Кроуфорд,  по-моему,  понял.  Им  не
откажешь в благоразумии. А вы заметили, что сегодня они вели себя  гораздо
решительное, чем мы? По крайней мере гораздо решительней, чем некоторые из
нас. Хотелось бы мне знать, что у них сейчас на уме. На что они  надеются?
Им ведь известно, что мы опять зашли  в  тупик:  шесть  -  шесть.  Как  вы
считаете - не могли они связаться с Пилброу?
   - Едва ли.
   - Тогда, может быть, они опять подумывают о третьей кандидатуре?
   Браун не на шутку встревожился.
   - Может быть, и подумывают, - сказал он, - но это не  слишком  разумная
мысль. И ничего у них не получится, если только мы не пойдем им  навстречу
- а это было бы очень глупо.
   - По-моему, вы неправы.
   - Мне очень жаль, что вам так кажется.
   - Мы, конечно, должны искать свою собственную дорогу. Нам не следует им
уступать. Но мне хотелось бы испробовать и эту схему.
   - Наши противники уже заговаривали о ней? - спросил я.
   - Со мной - нет, - ответил Кристл.
   - А вы собираетесь завести этот разговор?
   Кристл казался непреклонным.
   - Если у нас не будет другого - выхода, то да, - проговорил он.
   - Я очень надеюсь, что вы этого не сделаете, - сурово  и  веско  сказал
Браун.
   - Если и сделаю, то  лишь  в  крайнем  случае.  Когда  мы  окончательно
убедимся, что не сможем провести нашего  кандидата  в  ректоры.  -  Кристл
старался успокоить Брауна, старался внушить ему, что  все  идет  хорошо  -
чтобы рассеять его хмурую и тревожную  мрачность.  -  Вы  вот  противились
"заявлению шестерых", - сказал он со скрытым  озорством,  -  а  оно  очень
упрочило положение Джего.
   - Мы не заслужили этой удачи.
   - Но нам очень нужна удача, согласитесь.
   - И все же я уверен, что мы не  должны  затевать  новых  переговоров  с
противниками, - сказал Браун. - Эта попытка откроет  им  наши  карты.  Они
поймут, что мы потеряли веру в своего кандидата.
   Браун молча посмотрел на Кристла.
   - Я ведь знаю, вы с самого начала не очень-то верили в нашу  победу,  -
снова заговорил он, - но именно поэтому нам сейчас  и  нельзя  вступать  в
переговоры с противниками. Надо вести себя так, чтобы они не догадались  о
ваших опасениях. Пусть думают, что у вас их просто нет.
   - А если они сами заведут этот разговор?
   - Вот тогда и будем решать. - Браун немного  успокоился.  -  Мне  очень
досадно, что Джего распустил язык на сегодняшнем  собрании,  -  проговорил
он.
   - Бог с  ним,  -  коротко  сказал  Кристл.  -  Положение  от  этого  не
изменилось.
   - В общем, очертя голову решать ничего нельзя, - заключил  Браун.  -  Я
уверен, завтра вы согласитесь, что самое правильное сейчас - твердо стоять
на своем. Этого требует благоразумие.
   - Если я решу начать переговоры, то обязательно сообщу вам об  этом,  -
сказал Кристл.


   На другой день, двенадцатого декабря, я получил утром  письмо,  которое
отвлекло мои мысли от событий в колледже, и, обедая вечером в трапезной, я
вдруг увидел наше  сообщество  глазами  незаинтересованного  зрителя.  Мои
коллеги приглушенно обсуждали какие-то слухи, шушукались,  уединялись  для
конфиденциальных бесед; после обеда,  когда  мы  сидели  в  профессорской,
Винслоу с Гетлифом отошли в уголок и несколько минут о чем-то  совещались.
В тот день все говорили про подготовку к новому  неофициальному  собранию,
на котором следовало обсудить, как  нам  выбраться  из  нашего  очередного
тупика, и передавали друг другу, что Найтингейл собирается  разослать  еще
одну "листовку".
   Но  особенно  мне  запомнилось  поведение  трех   человек   -   Брауна,
Найтингейла и Джего. Браун был чрезвычайно озабочен - гораздо сильнее, чем
накануне,  когда  убеждал  Кристла  ничего  не  предпринимать.  Кристл   в
трапезной не обедал, и, как только обед кончился, Браун  сразу  ушел  -  я
даже не успел с ним поговорить. У Найтингейла был  такой  вид,  словно  он
заготовил для нас какой-то сюрприз. А Джего  держался  так  уверенно,  как
будто он уже прошел в ректоры.
   Возможно, это был один  из  тех  периодов  беспричинной  успокоенности,
которыми перемежается всякое длительное беспокойство: человек с постоянной
тревогой гадает, как повернется его судьба, вечером его  гложет  острейшая
неуверенность,  а  наутро  он  вдруг  просыпается  с  ощущением,  что  все
трудности уже позади,  хотя  никаких  событий  за  ночь,  естественно,  не
произошло.
   Джего   казался   совершенно   спокойным:   разговаривал   без   всякой
экзальтации,  не  гаерствовал,  не  старался  привлечь  к  себе   внимание
окружающих. В беседе с Кроуфордом  он  был  так  дружелюбен  и  приветлив,
высказывался так уверенно  и  хладнокровно,  что  Кроуфорд  мигом  утратил
чувство превосходства. Никогда еще его соперник не вел  себя  спокойнее  и
сдержанней, чем он сам.
   Я ушел  из  профессорской  вместо  с  Джего.  Он  обещал  показать  мне
небольшую комету, появившуюся на небе в прошлую или позапрошлую  ночь.  Во
втором дворике мы  поднялись  по  лестнице  на  последний  этаж,  и  Джего
объяснил мне, куда надо смотреть -  на  востоке,  рядом  с  самой  бледной
звездочкой Большой Медведицы, виднелось неяркое серебристое сияние.  Джего
увлекался астрономией с детских лет; глядя на звезды, он чувствовал что-то
вроде религиозного экстаза, хотя и был неверующим.
   Вечное молчание  бесконечных  пространств  не  пугало  его.  Он  ощущал
гармоническое единство с небесами и необъятную силу  невидимого  мира.  Но
говорил Джего только о том, что открывалось его глазам.  В  тот  вечер  он
объяснил мне, куда комета переместится за сутки, назвал  точные  параметры
ее орбиты и сказал, через сколько лет она снова приблизится к Земле.
   Спускаясь по лестнице, он был спокоен, безмятежен и счастлив. Его  даже
не особенно взволновала  открытая  дверь  служебной  квартиры  Пилброу.  Я
поднялся в квартиру, и слуга, который растапливал камин, сказал  мне,  что
от Пилброу пришла телеграмма: он уже  в  Лондоне  и  с  последним  поездом
приедет в Кембридж.
   Джего ждал меня внизу, но он  услышал  слова  слуги,  так  что  мне  не
пришлось ему ничего объяснять.
   - На редкость милый старик, -  проговорил  он,  ничуть  не  удивившись:
приезд нашего союзника органически завершал этот приятный и  благополучный
вечер. Он пожелал мне доброй ночи и медленно пошел домой. Я видел  у  него
такую неспешную и уверенную походку только после нашего первого совещания,
когда он решил, что ректорство ему обеспечено.
   По крайней мере один раз он поднял голову и посмотрел на звезды.
   Во втором часу ночи, когда  я  работал  за  столиком  возле  камина,  у
главных ворот кто-то позвонил - сначала два раза коротко и спокойно, потом
нетерпеливо, раздраженно и долго. В конце концов привратник  проснулся.  Я
услышал скрип его двери, а затем лязгнули открываемые ворота.
   Через минуту во дворике раздался стук шагов. Я  мельком  подумал,  кого
это принесло так поздно, и продолжал работать. Вскоре, однако, послышались
шаги на моей лестнице. Это был Пилброу.
   - Я видел, что у вас горит свет, - сказал он, - но мне хотелось умыться
с дороги. Очень рад, что вы еще не легли: мне  обязательно  нужно  с  вами
поговорить.
   Он казался помолодевшим лет на десять - лицо медно-красное  от  загара,
на лысом, тоже загоревшем, черепе видны светлые пятна облупившейся кожи.
   - Последний раз я ел в Сплите  тридцать  шесть  часов  назад.  Сплит!..
Сплит!.. - Радостно посмеиваясь, он произнес это слово  несколько  раз.  -
Что за дикие названия! У итальянцев и то не такие дикие...  Люблю  славян!
Поразительное количество красивых людей.  Стоишь  на  рыночной  площади  и
смотришь... А  уж  скромные  -  до  изумления!  Интересно,  почему  это  к
юго-востоку от Бреннера люди  с  каждой  милей  становятся  все  красивее?
Тирольцы очень хороши. Далматы еще лучше. И чем  красивее  люди,  тем  они
скромней. Тирольцы довольно скромный народ.  Далматы  на  диво  скромны...
Неужели это закон природы? Дурацкий, доложу я вам, закон...
   Пилброу говорил беспрерывно - я не мог вставить в его речь ни слова. Он
добирался до Англии на самолете. Его путешествие длилось два дня -  и  он,
видимо, ничуть не устал.
   Вскоре он сказал - очень серьезно, но без всякого предисловия:
   - В Европе обстановка гораздо хуже, чем во времена моей молодости.
   - Политическая обстановка?
   - Наших друзей вот-вот уничтожат. Все, во что  мы  верили,  растоптано.
Соотечественнички бесстрастно  наблюдают.  Или  обедают  в  лучших  домах.
Проклятые идиоты! Снобы! Снобизм доведет  Британию  до  самоубийства.  Эти
слепые  снобы  не  способны  отличить  врагов  от  друзей.  Решительно  не
способны! А слепцы могут привести страну только на край пропасти...
   Пилброу рассказал мне, что ему удалось сделать. Он исхитрился навестить
своих друзей в концентрационном лагере. Он вел себя очень храбро. Храбро и
мудро - хотя казался просто веселым пожилым бодрячком.
   - Мне хотелось предупредить вас, - неожиданно сказал он. - Поэтому-то я
и обрадовался, что вы еще не спите. Мне хотелось предупредить вас заранее,
до того, как узнают другие. Я не могу  голосовать  за  Джего.  Я  не  могу
голосовать за человека, который поддерживает чуждые нам идеалы. У меня и у
вас общие идеалы. Вот почему я решил предупредить вас заранее...
   Меня ошеломили его слова. Мне не показалось  бы  странным,  если  б  он
объявил  себя  противником  Джего  с  самого  начала.  Ему  не   нравились
политические взгляды Джего, но  я  думал,  что  он  сознательно  пошел  на
компромисс. Сейчас меня не удивила бы какая-нибудь  формальная  отговорка,
прикрывающая его нежелание участвовать в выборах. Но специально приехать в
Кембридж и ворваться ко мне среди ночи, чтобы объявить о своем  решении!..
Все еще не придя в себя, я машинально спросил:
   - И что же вы намерены делать?
   - Голосовать за Кроуфорда, - не задумываясь ответил Пилброу. -  У  него
прогрессивные взгляды. Он всегда их придерживался. В этом смысле мы вполне
можем на него положиться.
   Я попытался собраться с мыслями, чтобы переубедить его. Я повторил  ему
все аргументы, которыми пользовался в споре с Гетлифом.  Потом  подумал  и
привел еще один довод, который, по моим расчетам, мог  повлиять  на  него:
сказал, что молодежь - Калверт и Льюк - поддерживают Джего, напомнил  ему,
что он всегда шел в ногу с молодежью. Ничто не помогало: он  возражал  мне
взволнованно и немного сбивчиво, но твердо стоял на своем.
   Тогда я сделал еще одну попытку:
   - Вы ведь знаете, что положение в мире тревожит  меня  не  меньше,  чем
вас. Если только это возможно.
   Пилброу понравилась моя последняя реплика, и он улыбнулся.
   - Ведь знаете, правда?
   - Конечно, знаю. Конечно. Больше, чем этих...
   - Нет-нет, - сказал я. - Не больше, чем Гетлифа или юного Льюка.  Но  и
не меньше. Зато я принимаю политические события даже ближе к  сердцу,  чем
вы. Для меня они становятся последнее время как бы личной трагедией.
   - Правильно! - воскликнул Пилброу. - Совершенно  правильно!  События  в
мире должны быть поистине чудовищными, чтобы человек начал воспринимать их
как личную трагедию. А сейчас...
   - И тем не менее, - прервал его я, -  они  не  должны  влиять  на  нашу
университетскую жизнь. Нам надо  выбрать  в  ректоры  наиболее  достойного
человека. - Я замолчал, надеясь, что это произведет на него впечатление. -
Вы ведь не будете отрицать, что вам всегда нравился Джего?
   - Не буду, -  сейчас  же  согласился  Пилброу.  -  Он  очень  сердечный
человек. Поразительно сердечный.
   - А как вы относитесь к Кроуфорду?
   - Равнодушно.
   - У него прогрессивные политические взгляды,  -  сказал  я.  -  Но  вам
известно не хуже, чем мне, что ему не нужна  человеческая  культура.  Если
завтра исчезнут все книги, без которых вы не мыслите себе жизни, он  этого
просто не заметит.
   - Пожалуй. И все же... - В карих глазах Пилброу блеснула растерянность.
   -  Во  всех  наших  разговорах  вы  неизменно   подчеркивали   значение
человеческой личности. Вам ведь не придет в голову отрицать, что  Джего  и
Кроуфорд - очень разные люди. А теперь получается, что для вас абстрактная
политическая программа важнее личности.  Значит,  личности  вы  больше  не
придаете никакого значения?
   - Мы всегда чем-нибудь поступаемся. - Пилброу  нашел  способ  защиты  и
заговорил с прежней уверенностью. - Если мы не пожелаем ничем поступиться,
то в конце концов потеряем все.
   Я решился на крайнее средство:
   - А что ждет Джего?
   - Разочарование...
   - Вы прекрасно знаете, что не только разочарование.
   - Да. Не только.
   - Вас это даже не огорчило бы - ни  сейчас,  ни  в  юности.  Верно?  Вы
всегда были в себе уверены - не то что Пол Джего. Ни  чины,  ни  должности
вам для самоутверждения не нужны. Вас никогда не привлекало ректорство или
президентство в  каком-нибудь  фешенебельном  академическом  клубе.  Такие
люди, как вы, не стремятся к должностному  могуществу.  А  вот  Джего  эта
поддержка очень нужна. Больше того - _необходима_. Трудно даже представить
себе, как он будет мучиться, если его не изберут в ректоры. Вы вот сказали
- разочарование. Нет, Пилброу, для него это будет страшным, сокрушительным
ударом.
   Я помолчал и спросил:
   - Вы согласны со мной?
   - Согласен, - нехотя ответил Пилброу.
   - И что же?
   - Я ему очень сочувствую, -  сказал  Пилброу.  -  Но  со  временем  все
забывается. Они всегда...
   Он говорил равнодушно, почти беззаботно, и я понял, что ничего  у  меня
не вышло. Через несколько минут к нему вернулась  уверенная  энергичность,
его глаза вспыхнули, он весь подобрался и напористо, резко проговорил:
   - Я почувствовал бы себя жалким  предателем,  если  кто-нибудь  мог  бы
сказать, что в трудную минуту я не поддержал единомышленников. У меня мало
сил,  но  я  сделаю  все,  что  смогу.  Надеюсь,  несколько  лет  в   моем
распоряжении еще есть.
   Я понимал, что ничего у меня не вышло. Все было кончено.  Теперь  никто
не переубедил бы Пилброу. Он твердо и  бесповоротно  решил  голосовать  за
Кроуфорда.
   По я  понял  и  кое-что  еще.  Энергичность  Пилброу  вызывала  у  меня
восхищение,  я  с  завистью  думал,  что  вряд  ли  буду  таким  бодрым  и
решительным, когда мне перевалит за семьдесят... однако сегодня я в первый
раз обнаружил, что возраст уже изменил и его.
   Два-три года назад он не  сказал  бы  в  разговоре  о  Джего,  что  "со
временем  все  забывается",  словно  человеческие  чувства  казались   ему
надоедливой обузой. Но сейчас они казались ему именно обузой - вернее,  не
обузой, а чем-то мелким, ненужным  и  отчасти  смешным.  Так  изменил  его
возраст. Он был человеком сильных страстей, но  они  постепенно  умерли  -
все, кроме одной, самой глубокой, - хотя никто, и прежде всего он сам,  не
считал его стариком. А чуждые ему чувства других людей не вызывали отклика
в  его  душе.  Он  считал  их   слишком   легковесными.   Очень   немногое
представлялось ему теперь важным. Как зрелый  мужчина  со  снисходительной
усмешкой вспоминает свою первую любовь - потому что  уже  не  способен  на
искреннюю, самозабвенную страсть, хотя когда-то пережил много  радостей  и
страданий, - так Пилброу, этот чрезвычайно пылкий  в  прошлом  человек,  с
холодной усмешкой смотрел теперь на страсти еще не старых людей.  В  жизни
каждого человека наступает такое время, когда он вдруг  обнаруживает,  что
вместо отзывчивости и участия к другим он ощущает в сердце только  пустоту
равнодушия. Он выглядит почти так же, как десять лет назад, он  еще  верен
своим наиболее глубоким привязанностям... но этих  привязанностей  у  него
остается все меньше, и он уже не может скрыть от себя, что  превратился  в
старика.
   Временами Пилброу не скрывал этого от себя. Просто не мог скрыть. И еще
ревностней оберегал те свои чувства, которые  по-прежнему  его  волновали.
Чувства, которые умирают последними. Пилброу помог  в  своей  жизни  очень
многим людям, он всегда стремился к добрым  делам,  постоянно  боролся  со
своим эгоцентризмом и плотскими страстями, но больше всего  гордился  тем,
что  "в  трудную  минуту  поддерживал  единомышленников",   борющихся   за
социальную  справедливость,  -  эта  мысль  отчетливо  прозвучала  в   его
последней реплике. Он сумел выразить в ней свою нынешнюю сущность: возраст
освободил его от "ненужных" страстей, и он целиком отдался самому  важному
делу. Но при этом он думал о  себе  самом  даже  больше,  чем  откровенные
эгоисты. Он был добр, отзывчив и щедр - но никогда не  забывал  проверить,
как его поступки выглядят со стороны. В ту ночь я был  слишком  расстроен,
чтобы разбираться в своих  ощущениях,  но  потом  понял,  что  осудил  его
чересчур строго. Многие люди считали его необычайно добродетельным, а  мне
он  попросту  очень  нравился:  я  видел  в  нем  любезного,  доблестного,
порывистого и удивительно сердечного человека, который постоянно обуздывал
себя, чтобы не лишиться самоуважения.
   Пилброу не заметил, что я очень расстроен, и долго  рассказывал  мне  о
каком-то хорватском писателе, а около четырех часов  утра  вдруг  объявил,
что давно мечтает как следует выспаться, и ушел.
   Я был слишком удручен, чтобы спать, и решил разбудить Роя Калверта. Вот
мы и поменялись ролями, подумал я, вспомнив, как он будил меня  по  ночам,
когда его мучила депрессия. Я поднялся к нему и открыл дверь его  гостиной
- в камине дотлевали слабо мерцающие угольки. Рой,  видимо,  развел  очень
большой огонь и работал допоздна. На столике у  камина  лежала  корректура
его книги о литургии, и, глянув на первый  лист,  я  увидел  посвящение  -
ПАМЯТИ ВЕРНОНА РОЙСА.
   Рой мирно спал. Бессонница не мучила сто с прошлого  лета,  а  когда  у
него не было бессонницы, он спал как ребенок. Я будил его довольно долго.
   - Ты зачем мне снишься? - открыв глаза, спросил он.
   - Я тебе не снюсь.
   - Ну, тогда я еще посплю. А ты спасай мои  книги.  У  нас  ведь  пожар?
Пусть пока горит, мне надо поспать.
   Он был румяным и по-детски  взъерошенным  -  слегка  поредевшие  волосы
ничуть его не старили.
   - Мне что-то здорово  не  по  себе,  -  сказал  я,  и  он  окончательно
проснулся.
   Пока он вылезал из постели  и  натягивал  халат,  я  передал  ему  свой
разговор с Пилброу.
   - Плохо. Очень плохо, - сказал Рой.
   У него все еще слипались глаза; мы перешли в гостиную, и он  сел  возле
камина, чтобы унять знобкую дрожь.
   - Так что мы будем делать, старина?
   - Кажется, победа ускользнула от нас. Я очень тревожусь за Джего.
   - Именно. Но твоя тревога ему не поможет. Что мы предпримем?
   Он вытащил кубики и передвинул Пилброу в кроуфордовскую партию.
   - Значит, семь голосов за Кроуфорда и шесть за Джего, - проговорил  он.
- Такого скверного положения у нас еще не было.
   - Мы ничего не потеряем, если попытаемся перетянуть кого-нибудь на нашу
сторону, - сказал я. -  Очень  жаль,  что  мы  не  сделали  этого  раньше.
По-моему, нам надо как следует насесть на Гея.
   - Именно. Ничего другого сейчас не придумаешь. Да-да. В самом  деле,  -
довольно бессвязно  забормотал  Рой  и  улыбнулся  мне.  -  Не  стоит  так
тревожиться, старина.
   - Нам надо насесть на Гея, но я не очень-то верю в успех.
   - Мне жаль старину Джего. Тебе ведь тоже, верно? Ты  по-настоящему  его
полюбил, я знаю. Ну, ничего. Мы сделаем все, что  в  наших  силах.  -  Роя
захватила  эта  мысль  -  насесть  на  Гея.  Он  опять  улыбнулся  мне.  -
Удивительное дело - сегодня не ты меня поддерживаешь, а я тебя.


   Я лег очень поздно, но проснулся еще до прихода Бидвелла. Сказав:  "Уже
девять, сэр", он поднял жалюзи, и комнату  залил  серовато-сумрачный  свет
декабрьского утра; я  отвернулся  к  стене,  думая,  что  с  удовольствием
проспал бы весь этот день.
   Бидвелл поздно растопил камин в моей гостиной, и  теперь  черную  груду
углей едва подсвечивали зыбкие языки пламени. Временами дым  выплескивался
в комнату - он казался едким, промозглым и холодным. Мрачно съев  завтрак,
я заставил себя встать, вышел на лестницу и кликнул  Бидвелла.  Он  тотчас
явился; его улыбка, как и обычно, была почтительной, веселой и плутоватой.
Я послал его узнать, встал ли Пилброу;  вернувшись,  он  сказал,  что  "на
двери мистера Пилброу висит записка, где он  приказал  не  будить  его  до
двенадцати часов".
   Я понимал, что, выспавшись, Пилброу сразу же известит бывших  союзников
о своем решении. Он придерживался странных для старого человека  взглядов,
но  был  вежлив  и  обязателен,  как  истинный  джентльмен  девятнадцатого
столетия;  он  всегда  говорил,  что   не   может   понять,   почему   его
единомышленники-либералы считают грубость признаком  хорошего  тона,  хотя
неизменно добавлял, что для этого у них наверняка есть веские основания  и
что никаких других претензий у него к ним нет.
   Было очевидно, что  Кристл,  Браун  и  Джего  сегодня  же  получат  его
извещения. Мне очень не  хотелось  сообщать  Брауну  еще  одну  неприятную
новость и за завтраком я решил не ходить к нему,  а  дождаться,  когда  он
узнает все без меня. Но потом я подумал, что  от  неприятностей  прятаться
глупо, и попросил Бидвелла отнести Брауну записку, в которой приглашал его
прийти ко мне, как только он появится в колледже.
   Все утро Браун принимал у абитуриентов экзамены на получение  стипендии
и пришел ко мне около одиннадцати.
   - Что случилось? - спросил он прямо с порога. - Вы слышали какие-нибудь
новости про собрание?
   Узнав, что Пилброу не хочет  голосовать  за  Джего,  он  побагровел  от
злости и выругался - я еще никогда не слышал от него такой  грубой  брани.
Он сказал:
   - А все эта растреклятая политика! Он так и останется до  самой  смерти
мальчишкой. Плохо, когда в колледже работают люди с дурацкими взглядами  -
не при вас будь сказано, Элиот, -  но  уж  совсем  невыносимо,  когда  они
берутся за серьезные дела. Хоть убейте, а не смогу я теперь  относиться  к
Пилброу так же, как раньше.
   В первый раз за последний год он потерял над собой контроль.  Помолчав,
он угрюмо проговорил:
   - Что ж, надо сказать об этом Кристлу. Времена изменились -  теперь  он
расстроится гораздо меньше, чем я.
   Кристл внимательно выслушал новость и отреагировал  на  нее  совсем  не
так, как Браун.
   - Понятно, - проговорил он. - Удивляться тут особенно нечему.
   Кристла обуревали противоречивые чувства: неопределенная  виновность  -
потому что Браун был очень рассержен; добросердечная грусть - из-за  того,
что тот так сильно расстроен; радость от предвкушения активных действий  -
теперь он мог осуществить свой тайный замысел; и глубокая, но неосознанная
удовлетворенность.
   - Хорошо, что я уже начал переговоры! - с торжеством воскликнул  он.  -
Мы еще не рассказывали вам, Элиот. Браун-то, как всегда,  был  против.  Но
кое-кто  из  наших  противников   тоже   выступил   за   общее   собрание.
Объединенное, без всяких партий, для всех членов  Совета.  Я  вот  говорил
вчера Брауну, что нам не обойтись без компромисса. Ну, а теперь я  в  этом
совершенно уверен.
   - Со вчерашнего дня наше положение изменилось.
   - Мне и вчера было ясно, что в каждой партии есть колеблющиеся.
   - Меня к ним причислить нельзя, - твердо сказал Браун.
   Я спросил, согласились ли наши противники провести общее собрание.
   - Они не посмеют отказаться, - ответил Кристл. - Да едва ли и захотят.
   - Даже сейчас, когда у них большинство? До вчерашнего дня они неизменно
нам проигрывали. Но теперь-то зачем им собрание?
   - Они будут глупцами, если согласятся на это собрание, - мрачно  сказал
Кристлу Браун. - Еще  вчера  любое  ваше  предложение  могло  принести  им
пользу. Здравый смысл требовал от них, чтобы они  попытались  узнать  ваши
планы. Им следовало идти вам навстречу в любом  вашем  начинании.  Они  же
видели, что вы тоже не уверены в победе.
   - И все-таки я оказался прав. Это собрание может спасти нас,  -  сказал
Кристл.
   -  Я  поверю,  что  вы  правы,  если  услышу,  что  они   действительно
соглашаются на компромисс - именно теперь, когда большинство у них.
   - Я позабочусь, чтобы собрание состоялось, - успокоил Брауна Кристл.  -
Это можно устроить. Они пойдут на компромисс, вот увидите...
   После ленча ко мне поднялся Рой. Мы  условились  повидаться  с  Геем  в
четыре часа, когда он пьет свой чай, потому что старик вот уже  сорок  лет
планировал время, целиком подчиняясь расписанию трапез, и с полудня до чая
спал - так что нам надо было выходить из колледжа не раньше трех.
   Я скрывал от Брауна и Кристла, что мы  собираемся  поговорить  с  Геем.
Кристл сейчас добивался компромисса, и сообщать ему о  наших  планах  было
небезопасно. Пока положение Джего  не  упрочилось,  он  едва  ли  стал  бы
помогать нам - скорее, наоборот.
   - Именно, - сказал Рой. - Он поразительно напористый человек. Если б он
защищал интересы Джего так же рьяно, как вытрясал  пожертвование  из  сэра
Хораса, то мы бы уже давно положили Кроуфорда на обе лопатки.
   Мы разговорились о людях, влияющих на  общественную  жизнь.  Нас  обоих
удивляло,  что  целеустремленность  -  целеустремленность  в  сочетании  с
упорством и настойчивостью - неизменно оказывается в наши дни эффективней,
чем изощренная и  хитроумная  искусность.  Искусность  и  проницательность
способствовали, конечно, достижению цели, однако, наблюдая за общественной
жизнью, человек приходил к банальной, но неопровержимой мысли, что  самыми
ценными союзниками становятся те люди, которые, безусловно,  верят  в  его
правоту. Артур  Браун  был  изобретательным  и  мудрым  политиком,  но  он
превратился в лидера нашей партии  и  самого  надежного  сторонника  Джего
именно  потому,  что  решительно,  настойчиво  и,  в   отличие   от   нас,
безоговорочно считал Джего наиболее  достойным  кандидатом  в  ректоры.  А
кроуфордовская  партия,  которая  до  недавних  пор   проигрывала   нашей,
держалась  на  Деспарде,  Винслоу  и  Гетлифе,  безусловно  веривших,  что
ректором должен стать  Кроуфорд.  Кроуфорду  повезло  больше,  чем  Джего,
потому  что  Кристл,  в  принципе  не  менее  целеустремленный,  чем   его
противники, на этот раз с самого начала сомневался в своей правоте.
   Нашу беседу прервал стук в дверь, и на пороге моей  гостиной  появилась
миссис Джего.
   - Я заходила к Рою... Мне надо  было  кого-то  найти...  -  с  запинкой
проговорила она и разрыдалась. Я посадил ее в кресло у камина, но ей никак
не удавалось успокоиться -  склонив  голову  на  подлокотник,  она  рыдала
громко, горестно, не таясь, и ее крупное тело сотрясалось  от  задышливых,
захлебных всхлипываний.
   Мы с Роем переглянулись и,  не  сказав  друг  другу  ни  слова,  решили
несколько минут переждать. Когда  она  немного  успокоилась,  но  все  еще
продолжала плакать, я погладил ее по руке и спросил:
   - Миссис Джего, дорогая, что случилось?
   - Мистер  Элиот;  я  должна  извиниться  за  эту  неуместную  сцену,  -
проговорила она, пытаясь держаться с достоинством  и  явно  подражая  леди
Мюриэл, - но не выдержала и снова разрыдалась.
   - Скажите же нам, что случилось, - повторил я.
   Она снова попыталась говорить с достоинством - и опять не выдержала.
   - Они сказали... они сказали, что меня нельзя подпускать к  Резиденции,
- всхлипывая, пролепетала она.
   - Элис, о чем вы говорите? - вмешался Рой.
   - Они меня ненавидят. Все ненавидят. Да и вы...  -  она  выпрямилась  в
кресле и, не вытирая блестевших на щеках слез, посмотрела на Роя,  -  ...и
вы меня тоже иногда ненавидите.
   - Что за глупости!
   - Я вовсе не такая дура, как вам кажется! - Она  вынула  из-за  корсажа
листок бумаги. Я взял его и прочитал. Рой из-за моего плеча  -  тоже.  Это
была листовка Найтингейла.
   - Видите? Видите? Разве я не права? - всхлипнула миссис Джего. - Я знаю
- я уродливая истеричка! Я знаю - я никому не нужна! Но я не  такая  дура,
как вы думаете. Скажите мне правду! Скажите мне правду, а то я  решу,  что
вы меня тоже ненавидите!
   - Мы вас любим, Элис. И вы прекрасно это знаете. Успокойтесь, и  я  вам
все объясню.
   Рой говорил ласково, дружелюбно и немного ворчливо. Она вытерла глаза и
притихла.
   - Эту бумажонку действительно написали ненавистники, -  сказал  Рой.  -
Один или два злобных интригана хотят во что бы то ни стало прокатить Пола.
Для этого они используют вас. А раньше использовали меня.
   Она вскинула на него глаза, и он мягко добавил:
   - Вам незачем тревожиться, Элис.
   - Как же мне не тревожиться? - В ее тоне слышалось страдание, но он  не
был истеричным.
   - Скажите, миссис Джего, как к вам попала эта бумажонка? - спросил я. -
Ее обронил дома Пол?
   - Пол? - переспросила она. - Неужели вы не понимаете,  что  он  слишком
бережно ко мне относится, чтобы обронить дома такую бумажку? Нет-нет,  она
была прислана с таким расчетом, чтобы ее получила именно я.
   - Бедняжка, - пробормотал Рой.
   - Ее наверняка послал сам Найтингейл,  -  сказал  я.  -  Интересно  мне
узнать - на что он надеется?
   - Он надеется, - с неожиданной  проницательностью  предположила  миссис
Джего, - что я прочитаю ее и натворю каких-нибудь глупостей.
   - Вполне возможно, что он сделал это просто по злобе, - заметил Рой.
   - Нет-нет, они используют меня, чтобы прокатить Пола! Только через меня
они и могут его уязвить - в самом деле могут, и вы прекрасно это знаете! -
воскликнула миссис Джего. - Они понимают, что Пола обязательно  изберут  -
вот им и нужен скандал, чтобы прокатить его. - Тут мы с  Роем  сообразили,
что она еще не слышала о последних событиях. - Я прекрасная мишень для  их
нападок, верно? И до меня дошел еще один слух - они нарочно так  устроили,
чтобы я об этом узнала, - мне передали, что меня и дальше  будут  травить.
Они рассчитывают запугать меня. Мне сказали,  что  эта  записка  -  только
начало. Им хочется, чтобы я уговорила Пола снять свою кандидатуру.
   - Н-да, тут кто угодно напугается, - проворчал Рой.
   - Я так и вижу, как они обо мне судачат! - воскликнула миссис Джего.  -
Я вся извелась. Я не знала, что мне делать. Я убежала из дому, а теперь  и
сама не понимаю, почему пришла к вам...
   Мне было не совсем  ясно,  что  же  все-таки  произошло.  Она  получила
листовку - но послал ли ее сам Найтингейл? До нее дошли какие-то  слухи  -
но правильно ли она их поняла?  Не  ошиблась  ли?..  Теперь  она  говорила
спокойно, горестно и просто:
   - Я так испугалась. Рой. Я и сейчас еще боюсь.  Плохая  из  меня  вышла
жена для Пола. Я всегда ему мешала. Я пыталась  измениться,  да  ничего  у
меня не получилось. Я знаю, что веду себя ужасно -  и  ничего  не  могу  с
собой поделать. Но я никогда не мешала ему так, как сейчас. Разве я  могла
подумать, что из-за меня его не выберут ректором? Как же я это вынесу, как
я после этого смогу здесь жить?.
   - А вы подумайте о Поле, - посоветовал ей Рой.
   - Да, но я не могу не думать и  о  самой  себе!  -  воскликнула  миссис
Джего. - Каково мне  будет  видеть,  что  в  Резиденцию  вселяется  кто-то
другой? Вы, конечно, считаете, что я не должна думать о себе -  но  каково
мне будет слушать их разговоры про меня?
   - Этого не случится, поверьте мне, - сказал я.
   - Это _обязательно_ случится!
   - А если и случится, вам не следует обращать на это внимания.
   - Вы думаете, я не знаю, что они про меня скажут? - воскликнула  миссис
Джего. - Они скажут, что я недостойна Пола. И вместо того  чтобы  помогать
ему, выставляла себя дурой перед другими мужчинами. А главное,  они  будут
правы - вот что ужасно! Хотя никому не нужна такая женщина, как я.  -  Она
улыбнулась - грустно, наивно и кокетливо. - А знаете, Рой, я вполне  могла
наделать с вами глупостей.
   - Вам хотелось, чтобы Пол любил вас еще сильнее, - сказал Рой. - Вы  не
очень-то верили в его любовь, правда? Но он вас любит, очень любит.
   - Неужели он еще может меня любить?
   - Да ведь и вы его очень любите, - усмехнувшись сказал Рой.
   - Я всегда была недостойна Пола! - воскликнула она.
   Ее терзало разочарование, горечь стыда и  недовольство  собой  -  какие
слова могли принести ей облегчение? С наивным чванством готовилась  она  к
жизни в Резиденции -  неудержимо  хвасталась,  планировала  званые  обеды,
писала о своих замыслах родителям... Каково  же  ей  было  лишиться  всего
этого? Джего, видимо, не рассказывал жене  о  возникших  осложнениях.  Так
каково же ей было лишиться всего этого из-за  собственного  безрассудства?
Ее мучил стыд. Она "выставляла себя дурой", и теперь ей надо было  за  это
расплачиваться. Но она была слишком наивна,  чтобы  по-настоящему  ощущать
свою вину. Ей было стыдно, она ненавидела себя только из-за того, что люди
дурно отзывались о ней. Она никогда не верила, что ее можно любить,  и  от
постоянного самоистязания превратилась в  злобную  мегеру.  А  сейчас  она
чувствовала себя затравленной, одинокой, потерянной и  нелюбимой.  Неужели
Пол только из жалости притворялся все эти  годы,  что  любит  ее?  Да,  ей
казалось, что так оно  и  было  -  несмотря  на  его  пылкую  и  очевидную
преданность.
   Она еще в юности решила, что ее никто не полюбит  -  я  был  убежден  в
этом. Если бы она верила, что любима, Джего жилось бы  гораздо  легче:  ее
истерическая подозрительность и злобная сварливость,  ее  жажда  нравиться
мужчинам - из-за неверия в свою привлекательность, - все это  утратило  бы
нервическую остроту, а ее униженное преклонение перед  ним,  которого  он,
кстати сказать, не замечал, переросло бы в глубокую, ровную любовь. Но она
приносила ему только вред - листовка Найтингейла  лишний  раз  подтвердила
это - и не верила, что он может относиться к ней с любовью.
   Время шло, мы уже явно не успевали к Гею, и нам пришлось отложить  свой
визит до завтра. Утешить миссис Джего мы не могли, но и оставить ее сейчас
одну было немыслимо. В конце концов она предложила нам выпить у  нее  дома
чаю. Проходя через второй дворик - миссис Джего шла между мной и  Роем,  -
мы столкнулись с Найтингейлом. Он поклонился  ей,  но  она  демонстративно
отвернулась. Когда его шаги затихли, она, почти торжествуя, сказала:
   - Они-то меня постоянно оскорбляют.
   В гостиной нас встретил Джего - как только мы вошли, он  обнял  жену  и
взволнованно проговорил:
   - А я уже повсюду тебя разыскивал! Почему ты не оставила  мне  записку?
Нельзя же исчезать из дома неизвестно куда. Что случилось?
   - Нет, это ты мне скажи, что с тобой случилось!  -  воскликнула  миссис
Джего. Когда мы вошли, свет в гостиной не горел, а Джего  стоял  посредине
комнаты. Открыв дверь, миссис Джего первым делом включила свет  -  лицо  у
Джего было изнуренное, глаза ввалились, губы побелели.
   - Вы, конечно, уже знаете? - посмотрев на меня и Роя,  спросил  он.  Мы
кивнули. Тогда он снова повернул голову к жене и,  не  снимая  руки  с  ее
плеча, сказал:
   - Мне придется тебя расстроить, Элис.  Похоже,  колледж  не  счел  меня
достойным ректорской должности.
   - Из-за меня?
   - Ну что ты, милая, - ответил Джего, однако ее вопрос, прозвучавший как
пронзительный стон, был обращен не к нему.
   - Это не имеет отношения к тем людям, о которых мы с вами  говорили,  -
объяснил я миссис Джего. - Дело не в них. Юстас Пилброу перешел  в  партию
Кроуфорда... из-за политических взглядов вашего мужа. Он не мог  прочитать
листовку, когда решался на разрыв с нами, да и не повлияла бы на него  эта
жалкая листовка.
   - Слава богу, - проговорила миссис  Джего,  прижавшись  щекой  к  плечу
мужа. - Если они не изберут тебя в  ректоры  по  моей  вине,  я  этого  не
перенесу.
   - А разве это так важно, - с горечью спросил ее  Джего,  -  из-за  чего
меня прокатят?
   - Конечно! Конечно! - воскликнула она.  И  с  упреком  сказала  мне:  -
Почему ж вы меня не предупредили?
   - Я не имел права - пока не был уверен, что об этом знает сам Пол.
   - Вы понимаете, к чему это  приведет?  Вы  понимаете,  что  теперь  им,
наверно, удастся меня унизить? - с надрывом выкрикнул Джего.
   - Не удастся! - сейчас же откликнулась миссис Джего. - Тебя  невозможно
унизить. Ничем. Ты настолько выше их, что они со  всеми  своими  интригами
просто смешны. Они знают, что ты неизмеримо выше их. Вот  почему  они  так
боятся тебя.
   Джего улыбнулся жене, и я не  понял,  утешал  ли  он  ее,  как  утешает
любящий отец несмышленого ребенка, или она в самом деле подбодрила его.
   Он поцеловал жену, а потом сказал нам с Роем:
   - Ради бога, извините нас  за  эту  сцену.  Но  измена  Пилброу  просто
сразила меня. Мне  и  самому  странно,  что  я  так  тяжко  переживаю  это
поражение.
   - Мы не собираемся сдаваться, - сказал я.
   - А у меня такое чувство, что мне пора  выйти  из  игры,  -  проговорил
Джего.
   И вдруг он показался мне  усталым,  замученным  и  обреченно  покорным.
Бессильно опустившись в кресло, словно до этого ему помогала держаться  на
ногах мучительная боль, он  попросил  жену  распорядиться  насчет  чая  и,
помолчав, неожиданно спросил:
   - А почему ты решила, что это из-за тебя? Кто тебе сказал про листовку?
   Она начала отвечать, запнулась и, пробормотав: "Нет, Пол, я  не  могу",
посмотрела на нас с Роем, как бы моля о  помощи.  Я  объяснил  Джего,  что
кто-то, скорей всего сам Найтингейл, исхитрился послать им листовку, когда
миссис Джего была дома одна, да еще и передал ей, через других людей,  что
этой листовкой дело не ограничится, - по мнению миссис Джего,  они  хотят,
чтобы она, испугавшись травли, убедила его снять свою кандидатуру.
   - Ну и ну! - еле слышно пробормотал Джего.
   Потом спокойно и очень мягко сказал жене:
   - Меня, видимо, все равно не изберут в ректоры. Хочешь,  я  сниму  свою
кандидатуру?
   Ее глаза наполнились слезами, но она не заплакала.
   - Ни в коем случае! Ты должен бороться до конца! -  сдерживая  рыдания,
воскликнула она.
   - Именно это я и ожидал от тебя услышать,  -  нежно  улыбнувшись  жене,
проговорил Джего.
   Потом он посмотрел  на  нас  с  Роем  -  уже  без  улыбки,  печально  и
утомленно. Однако в его глазах мерцала  твердая  решимость  и  сатанинская
гордость. Он сказал:
   - Я проклял тот день, в который  согласился  на  все  эти  унижения.  Я
понимаю:  вы  действовали  из  лучших  побуждений,  когда  предлагали  мне
баллотироваться в ректоры, но сейчас мне от этого не  легче.  Я  не  знаю,
выберут меня в ректоры или нет, но зато знаю наверняка, что теперь  уж  до
конца жизни  не  соглашусь  выдвинуть  свою  кандидатуру  на  какую-нибудь
административную должность. - Он помолчал и закончил: -  Однако  те  люди,
которые травят мою жену, рассчитывая, что таким образом они  вынудят  меня
отказаться  от  борьбы,  неминуемо  просчитаются  -  я  не   сниму   своей
кандидатуры до тех пор, пока меня поддерживает хотя бы один человек.
   Напоследок Джего сказал:
   - И я предупрежу моего соперника, что не  намерен  полагаться  на  волю
случая.


   Сказав, что он "не намерен полагаться на волю случая",  Джего  попросил
Роя позвонить дворецкому и спросить его, обедает  ли  сегодня  в  колледже
Кроуфорд. Дворецкий ответил, что обедает. "Вот и прекрасно", - пробормотал
Джего.
   Когда я вошел в профессорскую, несколько сторонников Кроуфорда сидели у
камина и  попивали  херес  -  у  них  был  торжествующий,  даже,  пожалуй,
злорадно-торжествующий  вид.  Пришедший  через  несколько  минут  Кроуфорд
одинаково приветливо поздоровался и со мной и  со  своими  союзниками.  Он
держался чуть уверенней, чем обычно,  но  удивлен  не  был:  ему,  видимо,
казалось, что события просто не могли развиваться иначе.
   - Элиот, - вдруг обратился ко мне Найтингейл, хотя он не заговаривал со
мной вот уже несколько месяцев.
   - Да?
   - Вы знаете о решении Пилброу?
   - Разумеется.
   - Он прислал мне сегодня записку, - объявил Кроуфорд.
   - Прекрасное решение, - проговорил Гетлиф.
   - Он чрезвычайно корректен,  -  сказал  Кроуфорд  и  принялся  спокойно
рассуждать о недавно выдвинутой теории электропроводимости нервных тканей.
Найтингейл, как и обычно в  последнее  время,  слушал  его  с  напряженным
вниманием. Гетлиф начал было толковать с Кроуфордом  об  экспериментальной
проверке новой теории, но в это время Джего распахнул дверь и сказал:
   - Кроуфорд, мне надо с вами поговорить.
   Все повернули головы к двери. Джего ни с кем не поздоровался  и  упорно
смотрел только на Кроуфорда.
   - Что ж, пожалуйста, - немного скованно сказал Кроуфорд.  -  Вы  хотите
поговорить с глазу на глаз или мы можем остаться здесь?
   - Мне таиться незачем, - отозвался Джего. -  Я  вынужден  обратиться  к
вам, потому что некоторые люди привыкли прятаться за чужую спину.
   - Что ж, пожалуйста, - встав с кресла, повторил Кроуфорд.
   У камина Деспард и Гетлиф делали вид, что оживленно  беседуют,  но  все
мы, естественно, слышали последние слова Джего.
   - Я не хочу перекладывать на  вас  вину  ваших  сторонников,  -  сказал
Джего, - но считаю, что в какой-то мере вы несете  ответственность  за  их
поступки.
   - Что-то я не понимаю вас, - проговорил Кроуфорд. - Может, вы объясните
мне, о чем, собственно, идет речь?
   - Объясню, будьте уверены!
   - Я предпочел бы, - пристально  глядя  на  Джего,  сказал  Кроуфорд,  -
разговаривать в более спокойном тоне.
   - Когда вы меня выслушаете, то поймете, что это не так-то просто.
   Джего старался сдерживаться,  но  его  ярость  то  и  дело  прорывалась
наружу. Мы привыкли к вспышкам его негодования, но сейчас в нем  клокотала
именно  ярость  -  свирепая,  лютая   и   непримиримая.   Любой   человек,
столкнувшись с ней, почувствовал бы  некоторое  замешательство;  возможно,
Кроуфорду было не по себе, но  его  голос  звучал  спокойно  и  сдержанно.
Что-что, а сдерживаться он умеет, со злостью подумал я.
   - Если это правда, я буду очень огорчен, Джего, - проговорил он.
   - Если вас изберут в ректоры, никто из моих друзей не скажет, что  ваша
жена недостойна жить в Резиденции!
   - Я был бы очень удивлен, если б они это сказали.
   - Я вот тоже был удивлен, когда узнал, что моя жена получила  листовку,
составленную вашим сторонником Найтингейлом.
   Джего  говорил  негромко,  но  Кроуфорд,   при   всем   своем   внешнем
спокойствии, не нашелся с ответом.
   - Вы читали эту листовку?
   - Читал.
   - И как вы полагаете - можно такую листовку посылать женщине?
   Да, Кроуфорду было явно не по себе.
   - Джего, мне очень неприятно, что это  случилось,  -  оказал  он.  -  Я
напишу вашей жене, что очень сожалею об этом.
   - И только?
   - Ничего другого я сделать не могу.
   - Нет, можете, - возразил Джего. - Вы можете узнать, кто послал ей  эту
листовку. Она была послана с таким расчетом, чтобы ее получила именно  моя
жена.
   Джего сдерживался с огромным трудом. Кроуфорд покачал головой.
   - Вы ошибаетесь, Джего, - сказал он. - Я понимаю ваши  чувства,  но  вы
преувеличиваете мою ответственность.  Я  искренне  сожалею,  что  хотя  бы
косвенно причастен к неприятным переживаниям вашей жены. Я  готов  сказать
ей об этом. Но  я  вовсе  не  готов  превратиться  в  частного  сыщика.  Я
согласился баллотироваться в ректоры, однако не принимал никакого  участия
в спорах личного  характера  между  членами  нашего  Совета  и,  пользуясь
случаем, хочу сказать, что решительно осуждаю их.
   Подавленный спокойной весомостью этой  речи,  Джего  с  минуту  молчал.
Потом проговорил:
   - Травля моей жены была  организована  для  того,  чтобы  я  снял  свою
кандидатуру.
   - Мне не нужно, чтобы вы снимали свою кандидатуру,  и,  таким  образом,
ваши претензии ко мне безосновательны.
   - Однако вашим союзникам это, по-видимому, нужно, - сказал Джего.  -  Я
постараюсь защитить  свою  жену  от  оскорблений,  но,  пока  мои  коллеги
поддерживают меня, я своей кандидатуры не сниму.
   Кроуфорд ничего на  это  не  ответил,  и  профессорская  погрузилась  в
тишину, потому что все другие разговоры  оборвались  еще  несколько  минут
назад.
   Зазвонил колокол, возвещающий обед, и  Кроуфорд,  пытаясь  смягчить  их
враждебный диалог банально дружелюбной концовкой, спросил Джего:
   - Вы идете в трапезную?
   - Нет, - ответил тот, - я буду обедать со своей женой.
   Мы вышли из профессорской, так и не нарушив неловкого молчания. По пути
в трапезную Кроуфорд угрюмо хмурился, и я понял,  что  его  бесстрастность
была только маской. Он сел рядом со  мной,  молча  съел  первое,  а  когда
подали рыбу, сказал:
   - Я человек сдержанный, и мне отвратительны беседы на грани скандала.
   - А по-моему, хорошо, что он с вами поговорил, - сказал я.
   - Меня не интересуют все эти дрязги. Он мог бы заметить, что я  никогда
не прислушивался к сплетням. Мне нет никакого дела до их дурацких  ссор  и
взаимных обвинений.
   Однако претензии Джего все  же  смутили  Кроуфорда:  он  был  по-своему
справедливым и беспристрастным человеком. Деспард-Смит  ушел  сразу  после
обеда,  а  мы  -  Кроуфорд,  Гетлиф,  Найтингейл  и  я  -  отправились   в
профессорскую. Вина в тот день никто не заказывал, и  Кроуфорд,  покуривая
за кофе трубку, озабоченно сказал:
   - Похоже, что миссис  Джего  действительно  прочитала  ваше  обращение,
Найтингейл. Это очень неприятно.
   - Очень, - с ухмылкой подтвердил Найтингейл. - Но с другой стороны, чем
раньше  она  узнает,  как  к  ней  здесь  относятся,  тем  скорее  сделает
необходимые выводы.
   - Я уверен, - продолжал Кроуфорд, - что никто из наших  коллег  не  мог
послать ей эту листовку - такой поступок всякий порядочный человек счел бы
весьма и весьма неблаговидным.
   Кроуфорд сказал  это  с  явным  беспокойством,  и  несколько  минут  мы
молчали. Потом Найтингейл снова ухмыльнулся.
   - А может быть, она просто рылась тайком в бумагах своего мужа  и  сама
нашла то, что для нее вовсе не предназначалось, - предположил он.
   - Я уверен, что ваша листовка попала ей в руки не так, -  посмотрев  на
Найтингейла, сказал я.
   - А можно узнать, на чем основана  ваша  уверенность?  -  спросил  меня
Найтингейл.
   - Миссис Джего пришла  ко  мне  сразу  же  после  того,  как  прочитала
листовку, - ответил я.
   - Вполне вероятно. И что же из этого следует?
   - Она была слишком потрясена, чтобы говорить неискренне.
   - И вы думаете, это может кого-нибудь убедить?
   - Я думаю, что вам прекрасно известно, как к ней попала ваша листовка.
   Я не сумел поймать его  взгляд,  однако  он  не  вздрогнул  и  даже  не
побледнел. Его волновали только собственные неурядицы. Упомяни я о них - и
он стал бы абсолютно беззащитным. Разбудив его  зависть,  напомнив  ему  о
Королевском обществе или других неудачах, можно было мгновенно  превратить
его в страдальца. Ничто иное его не задевало. Он не считал  свои  поступки
безнравственными. Он задумывался об их нравственной окраске, только  когда
его "третировали" как жалкого неудачника. Клеветнические  слухи  и  тайные
сплетни представлялись ему самым обычным оружием в предвыборной борьбе. Он
был слишком раздерган, чтобы думать о нравственности.
   - По-моему, ваше утверждение не  слишком  доказательно,  -  сказал  мне
Кроуфорд. - Вполне вероятно, что эту грубую шутку сыграли с ней  ее  враги
вовсе не из нашего колледжа.
   - Вы в самом деле так думаете? - спросил я.
   - Если уж говорить откровенно, - ответил Кроуфорд, - то я думаю, что мы
обсуждаем бурю в стакане воды. Ни для кого не секрет,  что  у  нее  сейчас
трудный возраст. А Джего всегда был склонен к преувеличениям. И, однако, я
считаю, что нам всем надо вести себя поспокойней. Мне иногда кажется,  что
нынешние выборы порождают слишком много пустопорожней, но  опасной  суеты.
Нам следует почаще напоминать нашим особенно рьяным союзникам, что в любом
деле необходимо соблюдать чувство меры.
   Он молча положил на стол свою трубку и заговорил снова:
   -  В  любом  замкнутом  сообществе  люди  рано  или   поздно   начинают
действовать друг другу на нервы. Я думаю, что Устав должен обязывать  всех
- или по крайней  мере  всех  неженатых  -  работников  колледжа  ежегодно
проводить три месяца за границей. Кроме того,  я  полагаю,  что  нам  надо
выработать чрезвычайно строгие нормы взаимной вежливости - и чем скорее мы
это сделаем, тем лучше. Я  глубоко  убежден  -  во  всяком  чисто  мужском
сообществе должен существовать незыблемый кодекс общения, нарушать который
не позволено никому.
   Я  заметил,  что  Найтингейл  слушает  бесстрастную  речь  Кроуфорда  с
напряженным вниманием и в конце  каждой  фразы  согласно  кивает  головой.
Впрочем,  нет,  он  слушал  Кроуфорда   с   напряженным   и   почтительным
восхищением.
   Через несколько минут Кроуфорд собрался уходить и спросил Найтингейла:
   - Вы сейчас не очень заняты? А то мы могли бы немного прогуляться.
   Утомленное и мрачно озлобленное лицо Найтингейла осветилось радостной и
по-юношески благодарной улыбкой.
   Удивительно, что я не заметил этого раньше, подумалось мне. Он все  еще
надеялся на  поддержку  Кроуфорда  при  очередных  выборах  в  Королевское
общество,  и  эта  надежда,  эта  вера  переросла  у  него   в   искреннюю
преданность. Ради Кроуфорда он был готов на все.
   - Надеюсь, Кроуфорд уймет его, - сказал Фрэнсис, когда  мы  остались  в
профессорской одни.
   Я не смог удержаться от иронической реплики:
   - Кроуфорд рассуждал сегодня поразительно благоразумно.
   - Он _вел_ себя поразительно благоразумно, - с  раздражением  отозвался
Гетлиф. - Если ему и в дальнейшем удастся разрешать все наши  конфликты  с
таким же благоразумием, то лучшего ректора нам просто не найти.
   - Он мог бы сделать гораздо больше.
   - Нельзя  сделать  больше,  имея  такие  ненадежные  доказательства,  -
возразил Фрэнсис. - Она же на редкость  взбалмошная  бабенка.  Неужели  ты
считаешь, что Кроуфорд должен верить каждому ее слову?
   - Ты-то, насколько я понимаю, веришь.
   Ему очень не хотелось в этом признаваться.
   - Пожалуй, - после минутного колебания согласился он.
   - Ты попал в довольно пеструю компанию, - сказал я.
   - В компанию победителей, - уточнил он.
   Нет, не получилось у нас приятельской беседы. Я спросил, как  идет  его
работа: он с досадой ответил, что неважно: на мое предложение  посидеть  у
меня за рюмкой вина он сказал, что ему надо спешить домой.


   На другое  утро,  четырнадцатого  декабря,  ни  Брауна,  ни  Кристла  в
колледже не было, и я узнал,  что  наши  противники  согласились  провести
общее собрание, из мимолетного разговора с Винслоу.
   - Должен вам сообщить, что восторга у нас это замечательное предложение
не вызвало, - сказал он. - Мы вполне довольны нынешней  расстановкой  сил.
Но из уважения к вам - пожалуйста, мы согласны.
   В его привычно саркастической улыбке вдруг мелькнула усталая и грустная
сердечность. Он готовил свои дела к сдаче,  чтобы  уйти  в  отставку,  как
только мы выберем нового ректора. Ему, по его словам, хотелось, чтобы  все
было кончено как можно скорей.
   На этот раз нам с Роем ничто не помешало отправиться к  Гею.  Мы  пошли
напрямик, через  парк;  низкие  серые  тучи  плыли  над  самыми  вершинами
по-зимнему голых деревьев, но у Роя было прекраснейшее настроение. Дом Гея
стоял рядом с обсерваторией; Рой торжественно позвонил в  дверь  и  шепнул
мне: "Потомки нас не забудут".
   Нас провели в гостиную.
   - Так-так. Превосходно, - без всякого удивления проговорил Гей. - Держу
пари, что вы пришли посмотреть мои экспонаты. Рад видеть вас, Калверт. Рад
видеть вас, Найтингейл.
   Я старался не смотреть на Роя.
   - Вы немного ошиблись, - сказал я.
   - Да-да. Действительно...
   - Моя фамилия Элиот. - Мне было неловко вести этот странный разговор.
   - Совершенно верно. Элиот. А позвольте узнать, чем вы занимаетесь?
   - Правом.
   - Примите мои поздравления! -  воскликнул  Гей,  как  бы  завершая  эту
предварительную беседу.
   Мы бывали у него и раньше, но первым делом он показал нам  дом  и  сад.
Это был типичный дом среднего кембриджского преподавателя, с мебелью  чуть
старомодней, чем у Гетлифов, а в общем почти такой же. Однако хозяину  она
представлялась если и не уникальной, то, во всяком случае, замечательной.
   - Я всегда повторяю, что  этот  дом  выстроен  благодаря  моей  главной
книге. Я  получил  за  нее  три  тысячи  фунтов  и  все  деньги  вложил  в
строительство. Это была замечательная, знаете ли, книга.  Я  презираю  тех
умников,  которые  утверждают,  что  широкую  публику   не   заинтересуешь
серьезной научной работой. Мне не удалось бы построить  этот  великолепный
дом, если бы читатели не расхватали мою книгу.  Да-да,  они  ее  буквально
расхватали, Калверт. Что вы об этом думаете?
   - Восхищаюсь, - сказал Рой.
   Гей доброжелательно посмотрел на нас и погладил бороду.
   - Молодые люди, я хочу дать вам наставление. Прежде всего  добивайтесь,
чтобы вас признали ученые. Покажите  им,  что  вы  можете  работать  лучше
любого из них, - нот что надо сделать прежде всего. Но  когда  вы  станете
истинными  знатоками,  не  пренебрегайте  мнением  широкой   публики.   Я,
например, всегда  готов  согласиться,  чтобы  о  моих  книгах  осведомляли
публику  в   кинематографе.   Я   вовсе   не   против   нынешних   методов
распространения научных знаний. А мои саги - превосходнейший материал  для
кинематографа. В них не  сыщешь  жеманства  или  манерности,  уверяю  вас,
молодые люди.
   Рой процитировал Гею восторженный  отклик  о  нем  какого-то  немецкого
лингвиста - не знаю уж, придумал он этот отклик  и  самого  лингвиста  или
действительно  получил  от  него  письмо.  Гей  просиял.  Он  не   упустил
возможности рассказать нам, как ему - "великому знатоку саг" - присваивали
в Берлинском университете почетную степень.
   Мне показалось, что пора переходить к делу.
   - Нам очень нужен ваш совет, -  сказал  я.  -  Вы  призваны  руководить
колледжем до дня выборов...
   - Так-так. Действительно.
   - ...а поэтому ваш совет будет нам чрезвычайно полезен.  Мы  все  время
думаем о выборах. Скажите, вы довольны нынешним положением?
   - Двадцатое декабря! - звонко воскликнул Гей. - Великая дата.  От  этой
даты нас отделяет пять дней, не считая сегодняшнего. Превосходно!  У  меня
решительно все готово. Каждый вечер, отходя ко сну, я  перечитываю  Устав.
Вы можете положиться на меня. Я вас не подведу. А сейчас вам, вероятно, не
терпится  осмотреть  мои  экспонаты.  Я  неплохо  знаю,  чем  интересуется
молодежь.
   Всякий раз, бывая у Гея, мы осматривали его "экспонаты", и сегодня  нам
пришлось осмотреть их еще раз. Пришла жена Гея - маленькая, словно птичка,
и такая же древняя, как он, но очень деятельная - она намотала ему на  шею
огромный шарф, а  потом  он  с  ее  помощью  влез  в  толстенную  шубу  и,
пришаркивая, повел нас в дальний конец  сада.  Все  "экспонаты"  Гея  были
связаны с сагами, и прежде всего он показал нам вылепленный из глины макет
острова Исландия - на этом огромном, вытянувшемся в  длину  почти  на  сто
футов макете Гею удалось обозначить все упоминаемые в сагах поместья.
   - У героев моих саг не было городов, - с гордостью объявил он. - Только
обширные  поместья,  да  вокруг  бескрайнее  море.  Они  знали,  как  надо
поступать с городами. Они предавали их огню и мечу. Огню и мечу - такой  у
них был обычай.
   Он помнил каждое поместье, словно провел  в  древней  Исландии  детские
годы. Когда мы вернулись в дом и прибежавшая жена выпутала его из шарфа, а
потом помогла ему снять шубу, он показал нам  сделанные  им  самим  модели
древних исландских домов  и  кораблей,  вытащил  рисунки,  на  которых  он
изобразил героев саг,  пользуясь  краткими  и  отрывочными  описаниями  их
внешности. Он интересовался всем этим так горячо и живо, словно  приступил
к своей  работе  только  вчера.  В  некоторых  его  рисунках  чувствовался
недюжинный   талант   художника-портретиста;   особенно   меня    поразили
изображения Гудруна и бледного, высокомерного, неистового  Скарпхединна  с
боевым топором на плече.
   - Да-да, страшное оружие, - сказал Гей.  -  Замечательный,  знаете  ли,
топор.
   Он любовно  изучал  самые  незначительные  подробности,  упоминаемые  в
сагах. И отчасти из-за  этого  его  признали  "великим  знатоком".  Он  не
отличался острой мудростью Винслоу, который, кстати сказать, не сделал  за
всю свою  жизнь  ничего  замечательного.  Не  слишком  одаренный  и  пылко
тщеславный, Гей радовался своим успехам, как школьник, получивший награду.
Он работал истово и  самозабвенно.  Ему  доставляли  истинное  наслаждение
самые ничтожные находки. Он вкладывал в работу все духовные  и  физические
силы, не скованные скепсисом или критическим отношением к  себе  самому  и
своим занятиям. Он не мучил себя - просто никогда не задавался - вопросами
о смысле бытия, но вместе с тем обладал  живым,  хотя  и  узконаправленным
творческим воображением - воображением стихийного реалиста.  Оно  помогало
ему как бы въявь представлять себе героев саг, их дома, их грубую  утварь,
скудную пищу и примитивное, но грозное оружие - он ясно видел этих  людей,
постоянно борющихся за существование, часто растерянных, сбитых  с  толку,
плохо ориентирующихся в необычных обстоятельствах, но неизменно отважных и
прямодушных, как японские камикадзе. Он видел их всех  вместе,  отдаленных
от него временем, но видел и каждого  в  отдельности,  крупным  планом,  -
тут-то ему на помощь и приходило его творческое воображение. Он  отдал  им
всего себя, всю свою жизнь - и добился вполне заслуженного признания, хотя
среди его соперников, оставшихся в  тени,  можно  было  встретить  ученых,
более одаренных, чем он.
   Он увлеченно рассказывал нам о каждом  "экспонате",  пока  служанка  не
внесла в комнату огромный чайный поднос.
   - Так-так. Чай, -  с  несколько  иным,  но  тоже  радостным  оживлением
проговорил Гей. - Превосходно.
   Оказалось, что дома он съедает за полдником не меньше, чем  в  колледже
перед собраниями. Он ел молча, пока не насытился - лишь время  от  времени
коротко просил пододвинуть к нему какую-нибудь тарелочку. Когда он  утолил
первый голод, я возобновил свои попытки:
   - Предписаниями Устава вам  отводится  особая,  исключительная  роль  в
нынешних выборах.
   - Так-так. Действительно, - сказал Гей, со  смаком  прожевывая  кусочек
фруктового торта.
   - Вы самый заслуженный ученый в нашем колледже.
   - Самый серьезный ученый северной школы,  как  говорят  мои  берлинские
коллеги, - вставил Рой.
   - Они именно так и говорят, Калверт? - переспросил Гей. - Превосходно.
   - Вы старший член нашего Совета, - продолжал я,  -  а  значит,  на  вас
лежит  вся  полнота  ответственности  за  правильное  проведение  нынешних
выборов. Мы уже успели заметить, что вы относитесь  к  своим  обязанностям
отнюдь не формально.  Вас  заботит  не  только  форма.  Вы  хотите,  чтобы
правильные по форме выборы выявили достойнейшего но существу кандидата.
   - Именно, - поддержал меня Рой.
   - Я не вправе манкировать своим долгом, - сказал Гей.
   - Выявление достойнейшего кандидата и есть ваш долг, верно?
   - Совершенно верно, - согласился Гей, отрезая себе еще кусочек торта.
   - Нам нужен совет. Только вы один и  можете  нас  вразумить.  Мы  очень
встревожены, - сказал Рой:
   - Так-так. Действительно.
   - Нам надо выбрать достойнейшего, - сказал я. - Кроуфорда или Джего. Мы
надеемся, что вы укажете нам, кто из них достойнее.
   - Кроуфорд или Джего, - повторил Гей. - Да-да,  я,  по-моему,  знаю  их
обоих. Джего служит у нас казначеем, не так ли?
   Разговор с ним требовал  немалой  выдержки.  Капризы  его  памяти  были
непредсказуемы.  Он  помнил  самые  незначительные  открытия,   касающиеся
древней словесности, и мог  забыть,  как  зовут  Деспарда,  которого  знал
пятьдесят лет.
   - Мне казалось, что вы собираетесь поддерживать  Кроуфорда,  -  заметил
Рой.
   - Вполне вероятно, вполне вероятно,  -  сказал  Гей.  Но  внезапно  его
память прояснилась, и он энергично закивал головой. - Да-да, я,  помнится,
обещал поддерживать именно  Кроуфорда,  -  радостно  проговорил  он  и,  с
веселой хитрецой посмотрев на нас, спросил: - А вы, молодые  люди,  решили
меня переубедить? - Ему очень понравилась его, как он думал, шутка,  и  он
залился счастливым смехом.
   Рой смутился и покраснел. Я решил идти напролом.
   - В общем-то, вы недалеки от истины.
   - Меня вокруг пальца не обведешь! - самодовольно воскликнул Гей.
   - Вы правы, - сказал Рой. - Мы хотим, чтобы вы еще раз подумали об этих
двух кандидатах. Вы ведь их помните?
   - Конечно, помню, молодой человек! Так же хорошо,  как  ваш  берлинский
адрес. Джего служит у нас старшим наставником. Он неважно следил за  собой
последние годы, а поэтому немного облысел и  растолстел.  Ну,  а  Кроуфорд
весьма надежный человек. Про него говорят, что он очень  неплохой  ученый,
правильно, молодые люди?
   - Вам хочется, чтобы ректором стал ученый-естественник? - спросил я.  -
Между его и вашей наукой лежит глубочайшая пропасть.
   - Разве можно придавать этому значение! - упрекнул меня  Гей.  -  Между
различными отраслями знания никакой пропасти нет.  Нашу  культуру  двигают
вперед и естественники  и  гуманитарии,  а  школярское  противопоставление
естественных и гуманитарных наук нам надо решительно осудить. Решительно!
   Он сделал мне выговор, словно я был мальчишкой, и поделом. Но зато  нам
с Роем стало ясно, что он вспомнил, о ком  идет  речь,  и  это  нас  очень
обрадовало.
   - А что вы скажете о Джего? - спросил Рой.
   - Джего тоже весьма надежный человек, - ответил Ген.  -  Ничего,  кроме
хорошего, я о нем сказать не могу.
   - Фактически от вас сейчас зависит будущее  нашего  колледжа,  -  решив
изменить тактику, сказал я. -  Пока  что  каждый  кандидат  располагает  в
потенциале шестью голосами. Если в колледже узнают, что вы  твердо  решили
голосовать за Кроуфорда, все станет известно заранее и выборы  превратятся
в пустую формальность.
   - В пустую формальность? - переспросил Гей. - Это плохо.
   - Именно, - сразу же  сказал  Рой.  -  Выборы  понадобятся  только  для
соблюдения формы.
   Голубые,   слегка,   выцветшие   глаза   Гея   скрылись   под    седыми
принахмуренными бровями.
   - Я действительно обещал  поддержать  Кроуфорда,  -  проговорил  он.  -
Кроуфорд чрезвычайно  надежный  человек.  Джего,  несомненно,  тоже  очень
надежный человек.
   - Разве вы навеки связали себя этим обещанием? - сказал я. -  Когда  вы
обещали проголосовать за Кроуфорда, члены Совета еще не разделились на две
равные группы. А теперь только вы, единственный  из  нас,  можете  оценить
создавшееся положение с недосягаемой высоты вашего гигантского  жизненного
опыта.
   - Так-так. Действительно. Древние боги тоже смотрели на  землю  сверху,
из чертогов Одина.
   - Как вы считаете, - сказал я, - может быть, вам следует устраниться от
мелкой, предвыборной суеты, чтобы спокойно  обдумать,  кто  из  кандидатов
наиболее достоин ректорской должности, и в нужный момент однозначно решить
исход выборов?
   - Тем более что тогда уж никто  не  усомнится  в  справедливости  этого
решения, - добавил Рой.
   Гей допил последний стакан чаю и улыбнулся Рою. Он годился ему в  деды,
но душа у него была удивительно юная.
   - А вы, стало быть, и правда хотите заманить меня  в  партию  Джего?  -
спросил он.
   На этот раз Рой не смутился.
   - Именно, - ответил он. - И мы надеемся, что нам это удастся.
   - Объясните мне, - сказал Гей, - почему вы предпочитаете его Кроуфорду?
- Вопрос Гея прозвучал совершенно серьезно: он  в  самом  деле  хотел  это
знать.
   - Потому что он нам больше нравится, - ответил Рой.
   - Ответ вполне честный,  -  одобрительно  сказал  Ген.  -  Примите  мои
поздравления,  Калверт.  Вы  гораздо  ближе,  чем  я,  знакомы  с   нашими
кандидатами. Я, конечно, могу оценить их с высоты моего гигантского опыта,
- он явно передразнивал нас, - но расстояние, знаете ли, слишком велико. И
я всегда верил в мудрость нашей молодежи. Ваше мнение  представляется  мне
очень весомым, действительно очень весомым.
   - Значит, вы согласны проголосовать за Джего? - спросил Рой.
   - Сегодня я не могу дать вам определенного обещания, - ответил  Гей.  -
Однако я склонен оставить свой голос в резерве. - Он помолчал и добавил: -
Выборы  не  должны  быть  предрешены  заранее.  Мудрые  основатели  нашего
колледжа предписали нам проводить выборы  в  храме  не  для  того,  чтобы,
собравшись там, мы выполняли пустой ритуал. С таким же успехом мы могли бы
посылать наши пожелания просто по почте.
   - Но вы подумаете о Джего? - настойчиво спросил я.
   -  Непременно,  -  ответил  Гей.   -   Ваше   мнение,   молодые   люди,
представляется мне очень весомым,  и  я  не  забуду  о  нашем  сегодняшнем
разговоре.
   Когда мы собрались уходить, Гей сказал:
   - Примите мои поздравления, молодые люди. Вы превосходно обрисовали мне
обстановку в колледже.
   - Да, кое-что нам удалось узнать, - отозвался я.
   - Я извещу  Деспарда,  что  намерен  оставить  свой  голос  в  резерве.
Решающий голос. Хорошо, что вы это заметили, молодые люди. Благодарю  вас,
Калверт. Благодарю вас. Отныне я буду называть вас юными мудрецами.
   Мы вышли в ненастную  тьму  декабрьского  вечера.  Рой  негромко  запел
какую-то песенку, и я с удовольствием слушал его звонкий, но мелодичный  и
мягкий голос. У первого фонаря он посмотрел на меня - его глаза  искрились
невинным весельем.
   - Неплохо сделано, - сказал он.
   - Да и старик вел себя неплохо.
   - Как ты думаешь - мы его убедили?
   - По-моему, теперь он наш.
   - Именно. Именно.


   Я попрощался с Роем у главного входа и  пошел  к  Джего.  Миссис  Джего
встретила меня подчеркнуто сухо и сразу же сказала, что  вчера  она  очень
неважно себя чувствовала.  Может  быть,  я  хочу  "подкрепиться"  -  чтобы
поскорее забыть о неприятном впечатлении от ее вчерашнего визита? Ей  было
так  неловко,  она  так  раздражающе  многословно  извинялась,   что   мне
захотелось уйти - тем более что с каждым новым извинением она смотрела  на
меня все враждебней.
   - Мне очень нужно повидаться с Полом, - сказал я.
   - Я прекрасно  понимаю,  что  не  со  мной,  -  буркнула  она.  -  Вам,
естественно, вовсе не хочется повторения вчерашней сцены.
   - Не надо думать об этом, - сказал  я.  -  Вчера  вам  было  необходимо
поговорить с друзьями.
   - Я знаю, что кое-кто терпит меня из милосердия - да  только  не  нужно
мне ничьего милосердия!
   - А откуда вы знаете, что я  милосердный?  -  спросил  я.  Как  это  ни
удивительно, но меня вдруг охватило братское сочувствие к ней. - Так можно
мне повидаться с Полом? Я хочу сообщить ему очень важную новость.
   - Он занят. - В ее голосе  прозвучало  непреклонное  упрямство.  -  Его
нельзя сейчас отрывать от работы.
   - Послушайте, - проговорил я, - мне надо сказать ему, что  еще  не  все
потеряно - я имею в виду выборы.
   - Неужели что-нибудь изменилось?  Ради  бога,  скажите  мне  -  неужели
что-нибудь изменилось?
   - Да, кое-что изменилось. Радоваться пока рано, но надеяться, я  думаю,
можно.
   На ее лице  вспыхнула  счастливейшая  улыбка  -  она  обрадовалась  как
ребенок.
   - Пол! Пол! - закричала она, выбежав из  комнаты.  -  Пол,  иди  скорее
сюда, тебя ждет мистер Элиот. Он хочет сказать тебе что-то очень важное.
   На пороге гостиной появился Джего - встревоженный и  напряженный  сверх
всякой меры.
   - Спасибо, что зашли, Элиот, - сказал  он.  -  Случилось  что-нибудь...
плохое?
   - Напротив, - ответил я. - Весьма вероятно,  что  Гей  в  конце  концов
проголосует за вас. Ручаться не могу, но надеяться на это можно.
   - Старик Гей?
   Я кивнул.
   Джего расхохотался до слез.
   - Гей? Самый тщеславный старик на свете?
   Я снова кивнул.
   - Ай да старикан! - все еще хохоча, воскликнул  Джего.  Немного  позже,
вспоминая эту сцену в спокойной  обстановке,  я  решил,  что  Джего  очень
странно  отреагировал  на  мою  новость,  но  в  тот  момент  его  реакция
показалась мне вполне естественной.
   Отхохотавшись, Джего вытер слезы и  уже  без  тревоги,  но  по-прежнему
напряженно сказал:
   - Я очень благодарен вам, Элиот. Просто не знаю, что  бы  я  делал  без
вашей поддержки, хотя случай  с  Пилброу  научил  меня  стойко  переносить
унижения. Ну, да теперь-то все радикально изменится.
   Я попытался охладить его пыл, но из этого ничего не  вышло.  Он  всегда
был  склонен  безоглядно  предаваться   радостным   надеждам.   А   сейчас
неожиданная надежда мгновенно переросла  у  него  в  уверенность.  Он  уже
чувствовал себя хозяином колледжа, его мечта осуществилась. Он смотрел  на
жену с нежной любовью и счастливым торжеством. Мне  было  ясно,  что,  как
только я уйду, они сейчас же начнут строить  планы  новой  жизни.  Надежда
возродила их обоих.
   Я еще раз попытался образумить его. Судя по всему, мне вообще не стоило
говорить ему о Гее.
   - В одном вы безусловно правы, Элиот,  -  сказал  он  в  ответ  на  мои
предостережения.  -  До  выборов   осталось   шесть   дней.   Шесть   дней
неизвестности, которые необходимо как-то прожить.
   - Тебе нужно отдохнуть, - сказала миссис Джего.
   - Через шесть дней все уже будет позади, - успокоил он жену.
   Простившись с четой Джего, я отправился к Брауну. Когда я вошел,  Браун
обсуждал с Кристлом общее собрание,  которое  должно  было  состояться  на
следующий день, пятнадцатого декабря. К немалому  удивлению  Брауна,  паши
противники согласились его провести - может быть, потому, что были  твердо
уверены в победе и решительно ничего не опасались, а может быть,  Деспарда
соблазнила   возможность   еще   одной   серьезной   дискуссии   под   его
председательством. Браун и Кристл обсуждали, с чего им надо начать.
   - Это вы о собрании? - спросил я.
   - Разумеется, - ответил Кристл.
   - Не знаю, нужно ли оно нам, - небрежно заметил я.
   - Что вы имеете в виду? - быстро спросил Браун.
   - Гей, по всей вероятности, проголосует за Джего, - сказал я.
   - Вы с ним виделись? Я не знал, что вы собираетесь...
   - Да я и не собирался. Мы с Роем случайно забрели к нему в гости  -  на
чашку чая.
   Узнавая  какую-нибудь  новость,  Браун  всегда   интересовался   самыми
незначительными подробностями, но меня он допросил с особым  пристрастием.
От его дотошных расспросов, от его острого, пронизывающего  взгляда  людям
довольно часто делалось не по себе, ну а мне в тот день показалось, что  я
попал под суд и меня допрашивает въедливый прокурор. Пересказывая -  очень
коротко - наш разговор с Геем, я  почти  физически  ощущал  настороженное,
недоверчивое молчание Кристла. Рой задал старику  один  или  два  вопроса,
сказал я и дословно повторил последние реплики Гея.
   Брауна мой рассказ явно обрадовал.
   -  Да  ведь  это  же  замечательно!  -  воскликнул  он  и,  грузно,  но
стремительно  повернувшись  всем  корпусом  к   Кристлу,   проговорил:   -
Замечательное достижение, правда?
   Кристл, не посмотрев на Брауна, холодно спросил меня:
   - И вы уверены, что он проголосует за Джего?
   - Я уверен только в том, что точно передал вам его слова.
   - Ну, тогда я не вижу особых причин для радости, - сказал Кристл. -  Он
же не пообещал, что проголосует за Джего.
   - Вы правы, прямого обещания он не дал.
   - Да и косвенного не дал, - сказал  Кристл.  -  Я  не  разделяю  вашего
оптимизма. По-моему, вы принимаете желаемое за действительное. Мне в  свое
время тоже не удалось  его  сагитировать.  Он  вовсе  не  так  прост,  как
кажется, этот старик.
   - А я думаю, что Элиот прав, - по-обычному спокойно и мягко, но с  едва
уловимым оттенком раздражения проговорил Браун.
   - Он не дал даже  косвенного  обещания  поддержать  Джего,  -  возразил
Кристл. - Может быть, сначала он и воздержится от  голосования.  А  потом,
повеселившись  и  подчеркнув,  что  его  голос  решающий,  проголосует  за
Кроуфорда.
   - И  все-таки  я  думаю,  что  Элиот  прав,  -  уже  почти  не  скрывая
раздражения, повторил Браун.
   - Полной уверенности у меня, конечно, нет, - сказал я. - Трудно быть  в
чем-нибудь уверенным, когда имеешь дело с Геем. Но я очень надеюсь, что он
проголосует за Джего. Да и Калверт думает так же.
   - Хорош эксперт - Калверт! - воскликнул Кристл. - У него еще молоко  на
губах не обсохло. Много он понимает, ваш Калверт!
   - В таком случае я,  как  и  Калверт,  почти  не  сомневаюсь,  что  Гей
проголосует за Джего.
   - Я тоже, - не отводя взгляда от Кристла, проговорил Браун.
   - Будем считать, что мы не сошлись во мнениях, - сказал Кристл. -  Меня
_поражают_ ваши надежды на Гея. И я считаю, что  это  не  должно  изменить
наших планов.
   - Мы вполне можем выиграть, - сказал Браун.
   - А можем и проиграть.
   - Я верю, что мы выиграем! И не понимаю, почему вы упрямитесь. -  Браун
все еще пытался образумить  Кристла  -  но  уже  не  дружелюбно,  а  почти
враждебно.
   - У нас разные мнения на этот счет.
   - Тут не может быть двух мнений, - сказал Браун. - Нам ни к чему теперь
это собрание.
   - Мне очень жаль, Артур, но  у  нас  разные  мнения  на  этот  счет,  -
повторил Кристл.
   - Тогда объясните мне, что вы имеете в виду, - сказал Браун.
   - Пожалуйста. Прежде всего я не верю, что  Гей  проголосует  за  Джего.
Элиот точно передал нам его слова, и никакого обещания в них не было. Я-то
ведь тоже разговаривал с Геем.
   - Ну, с тех пор много воды утекло, - сказал Браун. - И потом, откуда вы
знаете - может быть, Элиот с Калвертом уговаривали старика  искусней,  чем
мы.
   - Я думаю, они и сами не будут этого утверждать, - возразил  Кристл.  -
Мне не хочется умалять достижений Элиота, но я не верю Гею.  Хотя  дело-то
по только в этом. Я считаю, что мы должны вести себя лояльно по  отношению
к нашим противникам. А они согласились на это  собрание,  когда  _им_  оно
было ни к чему.
   - И вы думаете, они стали  бы  разговаривать  по-деловому?  -  если  не
враждебно, то уж, во всяком случае, ехидно поинтересовался Браун.
   - Думаю, что стали бы, Артур.
   - Да ведь это же чистейший самообман! - воскликнул Браун. - И с тех пор
как мы начали предвыборную кампанию, вы обманываете себя уже не  в  первый
раз. Мне совершенно ясно - вам не хочется, чтобы ректором стал Кроуфорд. В
этом я ничуть не сомневаюсь. Но мне ясно и другое  -  Джего  вас  тоже  не
очень-то устраивает. Вот почему вы так часто  возражаете  против  очевидно
разумных доводов. Неужели вам не понятно, что вы ведете  себя  по  меньшей
мере странно - особенно если вспомнить  все  наши  совместные  достижения.
Вчера вы говорили, что если у Джего будет реальная  возможность  победить,
то вы обязательно его  поддержите.  А  сегодня,  когда  такая  возможность
появилась, вы находите предлог, чтобы все испортить.
   - Я ничего не испорчу, Артур, - сказал Кристл, -  при  условии,  что  у
него и правда  появится  надежда  на  победу.  Весьма  вероятно,  что  это
собрание закончится ничем. Но и тогда - если Гей не забудет о разговоре  с
Элиотом и Калвертом - мы все равно победим.
   - Мне постоянно вспоминаются паши совместные достижения,  -  с  горечью
проговорил Браун. - Порознь мы пс сделали бы  и  половины  того,  что  нам
удалось сделать вместе. Порознь мы бы ни  за  что  не  получили  дар  сэра
Хораса. У нас так много совместных побед! И мне очень тяжело  видеть,  что
мы перестали понимать друг друга.
   - А мне, думаете, не тяжело? - грубовато сказал Кристл. Его вдохновляла
и взбадривала собственная удачливая деятельность, ему нравилось, что  люди
ждут его советов и соглашаются с ним, в глубине души он, вероятно, был рад
избавиться от постоянной, хотя и почти незаметной опеки Брауна,  но  когда
тот напомнил ему об их многолетней дружбе, он помимо воли  расстроился,  а
поэтому, подавив в себе желание примириться  с  Брауном,  сейчас  же  стал
колючим и агрессивным: его разозлила собственная чувствительность.
   Браун и сам расстроился. Он говорил медленно, с трудом подбирая  слова,
- я, пожалуй, ни разу не видел его  таким  взволнованным  и  открытым.  Он
искренне и сердечно любил своего друга, но сейчас его взволновало вовсе не
это. Он расстроился, потому что  потерпел  поражение,  проиграл  битву  за
своего кандидата и ощутил яростную горечь  неудачи.  Я  был  уверен  -  он
воззвал к дружбе, зная, что Кристл относится к ней даже бережней,  чем  он
сам.
   - Так вы не хотите отменить это собрание? - спросил Браун.
   - Теперь уж я просто не могу его отменить, - ответил Кристл.
   - Ничего опаснее придумать сейчас нельзя, - сказал Браун.


   Вечером пятнадцатого декабря в  трапезной  собрались  почти  все  члены
Совета,  и  после  обеда,  не  заходя  в  профессорскую,  мы   отправились
небольшими группками, по два и  по  три  человека,  в  служебную  квартиру
Кристла. Подымаясь по лестнице, я оглянулся и увидел, как в подъезд  вошли
Кристл, Деспард и Гетлиф, потом Джего с Кроуфордом, а потом Браун.
   На собрание явились все, кроме Гея. Льюка в  трапезной  не  было,  а  к
Кристлу он забежал лишь  на  несколько  минут  -  чтобы  извиниться  перед
Деспардом и  Брауном.  Я  сидел  у  самой  двери,  но  хорошо  слышал  его
по-юношески чистый и почтительный голос - он сказал, что, к сожалению,  не
сможет присутствовать  на  собрании.  Потом,  пробираясь  к  выходу,  Льюк
остановился возле меня и прошептал:
   - Мне надо закончить эксперимент, и я  его  обязательно  закончу,  даже
если мне придется проторчать в лаборатории всю ночь. - Не слишком заботясь
о приличиях, Льюк шептал довольно громко. - Я сказал  этим  дядюшкам,  что
буду голосовать за Джего. Просто удивительно - они никак  не  могут  этого
запомнить, хотя я твержу им одно и то же вот уже целый год.
   Деспард, как и обычно,  не  сразу  согласился  занять  председательское
место. ("Когда-нибудь мы поймаем его на слове, - отнюдь не шепотом  сказал
Рой, - и он навеки разучится кокетничать".) Деспард торжественно  объявил,
что  "некоторые  члены  Совета  всерьез  обеспокоены  неудовлетворительной
подготовкой к выборам" и что он, как ему  кажется,  имеет  право  сообщить
собранию о  двух  письмах,  которые  он  получил  "за  истекшие  сутки  от
профессора Гея".
   - Содержание первого письма я обнародовать не могу, - сказал Деспард, -
ибо оно адресовано мне как руководителю группы, поддерживающей  одного  из
кандидатов,  но  мне  кажется,  что  я  могу,  и  даже  должен,  уведомить
собравшихся о том, что старший член нашего Совета  профессор  Гей  намерен
оставить свой голос в резерве. Другое  письмо  адресовано  непосредственно
участникам собрания, и я прочитаю его полностью. - Как и  всегда  в  таких
случаях, Деспард принялся читать письмо нараспев и немного в  нос,  словно
совершая церковную службу:
   "Уважаемый Деспард,
   Я с удовлетворением  узнал,  что  вы  собираетесь  держать  совет...  -
Деспард-Смит мрачно повторил последние слова, - ...держать совет о выборах
нового ректора. Я полностью одобряю ваше смелое начинание - совещайтесь, и
да сопутствует вам удача. Герои моих саг тоже сначала совещались  в  узком
кругу,  а  уж  потом  выносили  свои  дела  на  обсуждение  в  Тинге.  Вы,
безусловно, правы: каждому из вас нужно окончательно определить,  кого  он
хочет поддержать, - так что примите мои поздравления, джентльмены!  Да-да,
вам всем нужно определить, кого вы хотите поддержать. Что же до  меня,  то
я,  по  моему  теперешнему  статусу,  не  могу  принять  участия  в  вашем
совещании. Вы предполагаете, что мне  трудно  явиться  вечером  в  колледж
из-за моего преклонного возраста. Прошу вас, не обременяйте себя подобными
заботами. Может так случиться, что я еще  переживу  многих  более  молодых
коллег. Нет, я не приду на ваше совещание вовсе не потому, что  я  слишком
стар. Совсем недавно мне напомнили, что мои скромные заслуги  налагают  на
меня двойную ответственность: стоять до великого  дня  выборов  у  кормила
власти, а потом  окончательно  решить,  кто  из  кандидатов  должен  стать
ректором.
   Взвесив в уме эти  обстоятельства,  я  счел  за  благо  устраниться  от
предвыборной борьбы вплоть до великого дня выборов. А когда  этот  великий
день настанет, я, повинуясь велению совести, укажу колледжу  достойнейшего
из кандидатов.
   Желаю удачи, джентльмены!
   Всегда ваш, М.Г.Л.Гей"
   - Это заявление отнюдь не облегчает  нашу  задачу,  -  окинув  взглядом
собравшихся, проговорил Деспард-Смит. - Насколько  я  знаю,  члены  Совета
разделились на  две  группы,  и  ни  один  из  кандидатов  не  располагает
большинством голосов. По мнению некоторых из нас, такое положение  следует
назвать поистине к-катастрофическим. Мне  не  приходилось  сталкиваться  с
чем-нибудь подобным за все те долгие годы, что я проработал в колледже. Мы
всегда знали накануне выборов, кто из кандидатов должен набрать абсолютное
большинство голосов. Мы всегда знали, -  он  понизил  голос  до  зловещего
полушепота, -  кто  наберет  счастливое  б-большинство.  На  этот  раз  мы
оказались не столь прозорливыми. Я предлагаю выслушать, что думает о нашем
тяжелом положении декан.
   - Наше положение представляется мне чрезвычайно прискорбным... -  начал
Кристл и произнес резкую, энергичную, откровенную, но вполне мирную  речь.
Длительная неопределенность очень вредит нашему сообществу. Он, Кристл, не
хочет враждовать со своими друзьями из противоположного лагеря и надеется,
что им  тоже  не  нравится  воцарившаяся  в  колледже  вражда.  Каждый  из
выдвинутых  кандидатов  может  стать  превосходным  ректором,  и  колледж,
несомненно, будет процветать под управлением любого из них.  Видимо,  наше
поведение с самого начала было в чем-то ошибочным, если мы разделились  на
враждующие партии только потому, что не сумели отдать предпочтение  одному
из двух достойнейших людей. Но факт остается фактом - мы не  сумели  этого
сделать.
   - Таковы наши затруднения, - закончил Кристл.  -  Прискорбные,  на  мой
взгляд, затруднения. К несчастью,  мне  и  самому  неясно,  как  их  можно
преодолеть. Но я хочу задать вам прямой вопрос - не пора ли нам  забыть  о
наших распрях? Не пора ли поискать выход всем вместе?
   Кристл замолчал, и все замерли в напряженном  ожидании.  Этот  разговор
был затеян неспроста: что-то готовилось.  Даже  те,  кто  не  понял,  куда
клонит Кристл, чувствовали, что назревают серьезные события. Браун  сидел,
опустив голову; Джего, казалось, даже не слышал, о чем идет речь.
   Мы молча поглядывали друг  на  друга;  высказываться  никто  не  хотел.
Наконец заговорил Кроуфорд.  Он  держался  очень  настороженно,  тщательно
подбирал слова, и его обычная самоуверенность слегка поувяла.
   - Должен признаться, что наше прошлое собрание  было  гораздо  приятней
сегодняшнего, - сказал он. - Тогда декан порадовал нас сообщением  о  том,
что ему, вместе с его  другом  Брауном,  удалось  добиться  замечательного
успеха. Чем больше я об этом думаю, тем яснее вижу, что их успех  принесет
колледжу поистине неоценимую пользу. Но сейчас-то нам надо  обсудить  наше
нынешнее положение, и в его оценке я почти полностью согласен  с  деканом.
Однако мне кажется, что мы должны запастись терпением и спокойно дождаться
дня выборов. Я знаю - затянувшееся ожидание многим из нас вымотало  нервы.
Но ждать нам осталось совсем недолго. Говоря как член Совета,  я  не  могу
предложить моим коллегам ничего, кроме ожидания. Мне не совсем понятно, на
что намекал в своей речи декан.  Если  он  склоняется  к  мысли  о  новой,
третьей, кандидатуре, то я как кандидат,  естественно,  не  могу  одобрить
такого шага - тем более что до выборов осталось всего пять дней.  Надеюсь,
старший наставник разделяет мою точку зрения.
   - Безоговорочно.
   - Я считаю, - продолжал Кроуфорд, - что нам надо дождаться дня выборов.
Если _все_ члены Совета проголосуют, один из кандидатов наберет абсолютное
большинство. Если этого не случится,  мы  сможем  возобновить  сегодняшний
разговор после выборов.
   Пока что Джего проронил одно-единственное слово -  "безоговорочно".  Он
хранил  мертвое,  неестественно  спокойное  молчание,  хотя  даже   всегда
уравновешенный Кроуфорд проявлял сегодня явные  признаки  беспокойства.  А
Джего равнодушно и отрешенно молчал. Но теперь он как бы проснулся  и,  не
теряя хладнокровного достоинства, проговорил:
   - Если в день выборов ни один  из  кандидатов  не  наберет  абсолютного
большинства, то дальнейшие шаги нам неминуемо придется обсудить  на  общем
собрании. Но прежде всего, как правильно сказал коллега Кроуфорд, нам надо
спокойно  дождаться  выборов.  И  тогда,  если   возникнет   настоятельная
необходимость, мы с коллегой, выполняя наш прямой долг, сделаем  все,  что
поможет нашему сообществу выбраться из создавшегося тупика.
   Во время своей короткой  речи  Джего  глянул  по  очереди  на  Кристла,
Деспарда и Брауна. Теперь он повернулся к Кроуфорду и закончил:
   - Если наши коллеги собираются продолжать дискуссию, то нам,  по-моему,
следует уйти. Добавить к  тому,  что  уже  было  сказано,  нам  решительно
нечего.
   - Вы правы, - отозвался Кроуфорд, и они вышли за дверь.
   Когда их шаги на лестнице заглохли, Кристл властно сказал Деспарду:
   - Я хотел бы услышать, что думают мои коллеги.
   Возникла неловкая пауза. Потом Пилброу  объявил,  что  хотя  он  принял
окончательное решение не сразу, но теперь  без  колебаний  проголосует  за
Кроуфорда - по причинам, которые некоторым из нас хорошо  известны.  После
новой паузы Найтингейл с ухмылкой сказал, что ему и  в  голову  не  придет
поддерживать кого бы то ни было, кроме Кроуфорда. А потом, упорно глядя на
Кристла, заговорил Браун:
   - Мне давно хотелось сказать коллегам, что мы, на  мой  взгляд,  готовы
совершить очень серьезную ошибку. Сторонники Джего знают  мои  взгляды,  а
сейчас я хочу изложить  их  союзникам  Кроуфорда.  Я  убежден,  что  Джего
справится с обязанностями ректора гораздо лучше, чем кто-нибудь другой  из
моих коллег, и я никогда еще не был так глубоко убежден в своей правоте  -
а  мне  не  первый  раз  приходится  участвовать  в  выборах  руководителя
колледжа. Кого бы мы ни  выбрали  вместо  Джего,  колледж  понесет  тяжкую
утрату, которая будет ощущаться долгое годы. А я не смогу забыть  об  этом
до тех пор, пока не уйду в отставку.
   Поначалу взгляды собравшихся были прикованы  к  Брауну,  а  теперь  все
посмотрели на Кристла. Многие из нас не понимали, почему Браун говорит так
взволнованно; кое-кто чувствовал, что между друзьями исподволь разгорается
борьба. Всегда спокойное и мягкое лицо Брауна  раскраснелось  от  гнева  и
казалось необычайно суровым; лицо Кристла было решительным и нетерпимым.
   Кристл заговорил не сразу. Он  смотрел  на  Брауна,  как  бы  собираясь
задать ему какой-то  вопрос,  и  грустно  улыбался  -  меня  поразила  эта
трогательная, почти сентиментальная улыбка на лице властного и  отнюдь  не
сентиментального человека.
   Внезапно Кристл резко повернулся к Деспарду.
   - Мы отклонились от сути, - отрывисто  проговорил  он.  -  Насколько  я
знаю, некоторых моих коллег не устраивают оба кандидата. И не устраивали с
самого начала. Сейчас, когда они ушли, мы  можем  говорить  откровенно.  У
Джего немало положительных качеств - я, как вам известно, дал в свое время
согласие его поддержать. У Кроуфорда тоже немало положительных качеств - я
вполне понимаю его сторонников, которые уверены, что он  будет  прекрасным
ректором. Но на этих двух людях свет клином не сошелся. А  значит,  у  нас
есть выход.
   - Что же вы предлагаете? - спросил Деспард-Смит.
   - Только то, что подсказывает логика, - ответил Кристл. -  Я  предлагаю
создать  оппозиционную  фракцию.  Кто  хочет  присоединиться  ко  мне?  Мы
выдвинем совсем другого, нового кандидата.




   - Я предлагаю только то, что подсказывает логика, - повторил Кристл.  -
Мы должны подыскать собственного кандидата. Времени  у  нас  в  обрез.  Мы
могли бы наметить нашу кандидатуру уже сегодня.
   Он пригнулся над столом, и его губы тронула настороженная,  энергичная,
властная улыбка.
   Послышался  скрип  кресел,  шорох  подошв,  кто-то   кашлянул,   кто-то
забарабанил пальцами по столу... Через несколько секунд Пилброу поднялся и
сказал Деспарду:
   - Мне здесь делать  нечего...  если  вы  собираетесь  выдвинуть  нового
кандидата...  а  вы,  насколько  я  понимаю,  именно  так  и   собираетесь
поступить. Я не хочу закрывать глаза на трудности... я знаю, что  поступил
не слишком красиво, когда порвал со сторонниками Джего... но снова  менять
решение не буду. Меня вполне устраивает Кроуфорд.
   Пилброу шагнул к двери, и в это  время  заговорил  Найтингейл.  Он  был
злобно взвинчен и напрочь забыл о вежливости.
   - Я давно предсказывал, что так и случится. Я с самого начала знал, что
эта клика не успокоится, пока  не  сделает  попытки  протащить  в  ректоры
кого-нибудь из своих.
   -  Вы  собираетесь  остаться,  Найтингейл?   -   сурово   спросил   его
Деспард-Смит. - Если вы  останетесь,  то  услышите,  какие  здесь  назовут
фамилии.
   - Остаться? - с ухмылкой переспросил Найтингейл. -  Вы  думаете,  я  не
знаю, какие здесь назовут фамилии? Да я могу перечислить их прямо сейчас!
   Когда дверь за ним захлопнулась. Рой сказал:
   - Держу пари, что он побежал звонить Кроуфорду.
   Браун грузно встал и с достоинством посмотрел  на  тех,  кто  сидел  за
столом.
   - Мне,  видимо,  тоже  нет  смысла  участвовать  в  этой  дискуссии,  -
проговорил он. - Я попытался объяснить вам, что вы совершаете  трагическую
ошибку, и больше мне здесь оставаться незачем - я сделал все, что мог.
   Он глянул на Кристла - гневно и вместе с тем по-дружески  встревоженно,
- а потом отвернулся, вышел  за  дверь,  и  на  лестнице  послышались  его
спокойные, уверенные шаги.
   Кристл нахмурился, но когда  Браун  ушел,  пожал  плечами  и  напористо
сказал:
   - Ну, а нам пора заняться делом.
   Нас осталось всего шестеро - сам Кристл, Деспард-Смит, Винслоу, Гетлиф,
Калверт и я. Начало было неважным: даже если бы Кристл сумел  убедить  нас
всех, для абсолютного большинства нам понадобился  бы  еще  один  человек.
Однако Кристл не сомневался в победе и был таким же  деятельно-энергичным,
как в октябре, когда он уговорил нас припугнуть Кроуфорда и Джего  третьей
кандидатурой. Кто-то заметил, что мы станем серьезной силой,  только  если
нас будет семеро, но Кристл сказал:
   - Ничего, найдем и седьмого. Я уверен - в конце концов мы сагитируем  и
других. Есть ведь еще Льюк. Да и Кроуфорд всегда прислушивается  к  голосу
рассудка. А там, глядишь, к нашему большинству примкнут и остальные.
   Не дав никому возразить, Кристл заговорил о своем кандидате.
   - Я не буду ходить  вокруг  да  около.  У  меня  уже  есть  на  примете
кандидат. Но из нашего колледжа - но вы все наверняка его знаете. Лайен.
   Да, мы знали Лайена - он  был  членом  Совета  одного  из  колледжей  и
довольно известным ученым, читал в университете лекции и входил  в  состав
Кембриджского  сената.  Через  несколько  минут  стало   ясно,   что   его
кандидатуру никто из нас не поддержит. Мы равнодушно объясняли, почему  он
нам не нравится, но объясняли только из  вежливости:  на  самом  деле  нас
просто не увлекала идея оппозиционной фракции.
   Наше вялое сопротивление не  обескуражило  Кристла,  и  он  назвал  еще
одного человека, тоже не из нашего колледжа, а потом еще одного. Мы отвели
и того и другого, но никто из нас не потрудился рассмотреть их кандидатуры
серьезно: как только  Кристл  упоминал  очередную  фамилию,  мы  сразу  же
решали, что этот человек нам не подходит. Никаких конкретных возражений  у
нас фактически не было - мы просто не хотели думать о чужаках. И я  понял,
что в этот раз Кристл ничего не добьется. В октябре он без  труда  навязал
нам  свою  волю,  и,  подчинившись  ему,  мы  заставили  наших  кандидатов
пообещать, что они проголосуют друг за друга. Но тогда нам самим хотелось,
чтобы он убедил нас, а теперь мы с  самого  начала  настроились  отвергать
все, что он  предложит.  Его  воля  за  последние  два  месяца  ничуть  не
ослабела, а я редко встречал таких волевых и целеустремленных  людей,  как
Кристл. Но мы изначально были против его предложений, а  в  политике  даже
воля, даже настойчивость  и  целеустремленность  оказываются  бессильными,
если идея лидера не вызывает в сердцах людей ни малейшего отклика.
   - Я должен с сожалением констатировать, - сказал Деспард-Смит, когда мы
отвергли третью кандидатуру Кристла, - что  сейчас,  видимо,  бессмысленно
искать руководителя на стороне.
   - Пожалуй, вы правы, - откликнулся  Кристл,  по-прежнему  энергичный  и
уверенный в победе. - Но мы,  по-моему,  вовсе  не  исчерпали  всех  наших
возможностей. Давайте подумаем, не найдется ли  подходящей  кандидатуры  у
нас в колледже.
   Было уже очень поздно; в жарком воздухе небольшой комнаты густо слоился
табачный дым, пожилых людей  давно  клонило  ко  сну,  а  Винслоу,  как  я
заметил, один раз устало закрыл глаза и задремал.  Но,  услышав  последнюю
реплику  Кристла,  все  оживились,   почувствовали   прилив   бодрости   и
приготовились к долгому, напряженному,  но  очень  осторожному  разговору.
Винслоу снова набил свою трубку, и, когда он прикуривал,  неверный  огонек
спички на мгновение сгладил его  "зубчатый"  профиль  и  осветил  глаза  -
зоркие,   настороженные   и    тревожно-взволнованные.    Да-да,    именно
взволнованные. Неужели он еще надеялся?..
   - Давайте подумаем, не найдется  ли  подходящей  кандидатуры  у  нас  в
колледже, - сказал Кристл.
   - Мне  кажется,  что  каждый  из  нас  перебрал  в  уме  все  возможные
кандидатуры еще прошлой весной, когда  мы  узнали  о  смертельной  болезни
Ройса, - заметил Деспард. - А если мы этого не сделали,  то  исключительно
по легкомыслию и беспечности.
   - Неважно, -  возразил  Кристл.  -  Давайте-ка  обсудим  все  возможные
кандидатуры еще раз. Времени у нас почти не осталось. Будет глупо, если мы
опомнимся слишком поздно.
   - Кое с кем из нас так всегда и бывает, - проворчал Деспард.
   - Ну, надеюсь, сейчас этого не случится,  -  сказал  Кристл,  оглядывая
присутствующих. - Давайте-ка прикинем. Я перечислю наших коллег в  порядке
старшинства: Гей, Пилброу, вы,  Деспард.  По  Уставу  мы  не  имеем  права
избрать вас в ректоры.
   - Я сам голосовал за  новый  пункт  Устава,  запрещающий  людям  старше
семидесяти  занимать   административные   посты,   -   мрачно   проговорил
Деспард-Смит. - И до сих пор не уверен, что поступил тогда правильно. Иной
человек и в семьдесят лет вполне способен справиться с любыми должностными
обязанностями...
   - Вы бы, например, наверняка справились, - перебил его Кристл. Он знал,
что грубоватая лесть умиротворяюще подействует на старика Деспарда. И тут,
как мне показалось, я понял его замысел: он рассчитал  игру  на  два  хода
вперед. - Вы бы наверняка справились. В  этом  никто  не  сомневается.  Но
Устав есть Устав. -  Он  помолчал.  -  Итак,  идем  дальше.  -  Его  голос
прозвучал спокойно и безразлично - слишком спокойно и  безразлично,  чтобы
казаться естественным, подумал я. - Винслоу. Следующий по старшинству  вы,
Винслоу.
   - Вот ведь забавно, - тоже слишком спокойно  и  безразлично  проговорил
Винслоу. - Я и сам это прекрасно знаю.
   - Как вы считаете, - торопливо спросил Винслоу Деспард-Смит, - стоит ли
взваливать на себя весьма сложные административные обязанности, зная, что,
едва привыкнув к  ним,  вам  придется  передать  их  кому-нибудь  другому?
По-моему, это несправедливо - предлагать  человеку  предельно  хлопотливую
должность на каких-то пять лет.
   - На семь, - поправил Деспарда Винслоу. -  В  октябре  мне  исполнилось
шестьдесят три.
   - Вы только-только успеете изучить ваши новые обязанности, и вам  сразу
же придется подавать в отставку, - холодно и враждебно улыбнувшись, сказал
Кристл. - Я вполне согласен с Деспардом.
   - Да, вряд ли это будет _справедливо_,  -  проговорил  Деспард-Смит,  -
если мы предложим вам баллотироваться на должность ректора.
   - А  в  каком  возрасте  _справедливо_  предлагать  человеку  должность
ректора? - с издевкой спросил Рой: он явно сочувствовал Винслоу.
   Прежде чем он успел что-нибудь добавить, Гетлиф сказал:
   - Мне кажется, что в принципе ректор должен начинать свою  деятельность
не позже шестидесяти. Чтобы в запасе у  него  было  по  крайней  мере  лет
десять. Вы ведь согласны со мной? - без обиняков спросил он Винслоу.
   Гетлиф в отличие от других наставников неплохо ладил с казначеем,  и  в
его вопросе не было ни ехидства, ни  злости.  Но  прямой  вопрос  требовал
прямого ответа.
   Винслоу опустил голову и насупился.
   - Разумеется, вы правы, - после мучительно долгой паузы проговорил он.
   - Мне с самого начала было  ясно,  что  вы  именно  так  и  думаете,  -
облегченно и чересчур задушевно сказал Кристл.
   Я глядел на Роя, предполагая, что он не смолчит; но он  лишь  мимолетно
усмехнулся: надежда Винслоу была жалкой и смехотворной.
   Кристл снова принялся перечислять фамилии.
   - Кроуфорд,  Джего.  С  ними  ничего  не  вышло.  Браун.  Следующий  по
старшинству - Браун, - сказал Кристл. -  Браун.  По-моему,  тут  нам  надо
серьезно  задуматься.  Не  кажется  ли  вам,  что  это  вполне  подходящая
кандидатура?
   Винслоу на мгновение поднял голову.
   - Браво, декан, - с ядовитейшим сарказмом проговорил он:  в  нем  вдруг
всколыхнулась вся его злобная язвительность.
   - По-моему, он чересчур молод, - сказал Деспард-Смит. - Едва  ли  стоит
выдвигать в ректоры такого неопытного работника.
   - Ему уже сорок шесть лет, - возразил Деспарду Кристл.
   - Это очень опасно - назначать на высокий и ответственный пост  слишком
молодого  работника,  -  уперся  Деспард.  -  Потому  что  нельзя  заранее
предугадать, как он себя поведет.
   - Браун не изменится до самой смерти, -  вмешался  я.  Мне  было  очень
странно услышать, что кто-то, хотя бы даже Деспард, считает Брауна молодым
и неопытным.
   - Дело тут, конечно, не в возрасте, - заметил Гетлиф, - однако мне...
   - Я предвижу все, что вы скажете, - перебил его Кристл. -  Я  прекрасно
знаю Брауна. Гораздо лучше, чем любой из вас. Мы сдружились с  ним,  когда
были еще студентами. Его нельзя назвать выдающимся человеком. Звезд с неба
он,  как  говорится,  не  хватает.  Посторонним  людям  наш  выбор   может
показаться  странным.  Но  у  него  есть  превосходные  качества,  которые
начинаешь замечать далеко не сразу. Он сплотит наш колледж,  сделает  наше
сообщество мирным и процветающим.
   - Если не занудит нас всех  до  смерти  в  ближайшие  двадцать  лет,  -
вставил Винслоу.
   - Мне кажется, - заметил  Деспард,  -  что  если  уж  мы  заговорили  о
сравнительно молодых работниках, то в первую  очередь  нам  надо  обсудить
вашу кандидатуру, декан.
   - Вы ошибаетесь, - возразил Кристл. - Я не  справлюсь  с  обязанностями
ректора. Мне хорошо известны границы моих возможностей. Я  не  смогу  быть
ректором.  А  Браун  сможет.  И  я  был  бы  счастлив  работать  под   его
руководством.
   Он говорил скромно и абсолютно  правдиво.  В  его  словах  не  было  ни
притворства,    ни    манерно-величественного     псевдосмирения     наших
университетских ораторов. Его скромность была искренней и  чистосердечной,
это мгновенно поняли все.
   А он продолжал расхваливать  Брауна.  В  конце  концов  я  сказал,  что
предпочту его любому компромиссному кандидату. Рой пообещал  проголосовать
за Брауна, если ни один из  основных  кандидатов  не  наберет  абсолютного
большинства, - но энтузиазма у  него  эта  перспектива  явно  не  вызвала.
Гетлиф объявил, что, если  первый  тур  голосования  окончится  ничем,  он
поступит так же, как Рой. Заручившись  нашей  поддержкой,  Кристл  убеждал
Деспарда и Винслоу до глубокой ночи: спокойный и сдержанный,  он  выдвигал
все новые аргументы, находил все новые доводы, и время шло, часы  отбивали
четверти, а он продолжал  настаивать  -  неутомимый,  прекрасно  владеющий
собой, то обходительный и ласковый, то резкий и даже грубый, но  неизменно
расчетливый, терпеливый и целеустремленный.
   Всем, кроме него, было ясно, что он ничего не добьется. Винслоу говорил
мало, но в каждом его  слове  слышался  отзвук  ядовитой  и  презрительной
горечи. Деспард-Смит возражал Кристлу упрямо  и  непреклонно.  Все,  кроме
Кристла,  понимали,  что  ему  не  удастся  отстоять  Брауна.  Надежда  на
компромисс  не  оправдалась.  Однако  Кристл  продолжал  упорствовать.   К
полуночи любой из нас убедился  бы,  что  проиграл,  но  Кристл  спорил  с
Деспардом до двух часов.
   И в конце концов  добился  компромиссного  соглашения  -  исключительно
из-за нашей усталости. Мы признали,  что  третьим  кандидатом  может  быть
только Браун.
   - Это же очевидно, - втолковывал он Деспарду. - Три человека, не считая
меня самого, согласились признать его компромиссным кандидатом. Можете  вы
что-нибудь на это возразить?
   Утомленный Деспард отрицательно покачал головой.
   - Вот и прекрасно, - сказал Кристл. - Значит,  я  имею  право  спросить
Брауна, согласен ли он на выдвижение его кандидатуры. Вполне вероятно, что
ни один из основных кандидатов не наберет абсолютного большинства.  И  нам
необходимо к этому подготовиться. Я поговорю с Брауном завтра утром.
   Кристл, казалось, ничуть не устал; удовлетворенно  улыбнувшись  -  хотя
его затея фактически провалилась,  -  он  посмотрел  на  каминные  часы  и
сказал:
   - Вернее, не завтра, а сегодня. Утро-то уже наступило.


   Измученный  бессонной  ночью,  я  проснулся   на   следующий   день   -
семнадцатого декабря - около одиннадцати. За окном выл порывистый западный
ветер,  тяжелые  тучи  ползли  над  самыми  крышами,  утро  было  сырым  и
пасмурным. Днем ко мне зашел Рой, мы затопили в гостиной камин - не  из-за
холода, потому что западные ветры всегда приносят  дождливую  оттепель,  а
чтобы посидеть у живого огня, - и принялись обсуждать  поведение  Кристла.
Почему он упорствовал - упорствовал вопреки здравому смыслу? Что  его  так
обрадовало под утро? Может быть, ему  хотелось  доказать  Брауну,  что  он
остался верен их дружбе, хотя в предвыборной борьбе  практически  перестал
поддерживать  Джего?  Да,  он,  несомненно,  стремился  продемонстрировать
Брауну свою дружескую лояльность, это нам было ясно; но мы  понимали,  что
он преследует и еще какую-то цель.
   Нашу беседу прервал двойной, но неторопливый и спокойный стук в дверь.
   - Дядюшка Артур собственной персоной, - объявил Рой,  и  мы  приветливо
улыбнулись входившему в гостиную  Брауну.  Но  его  ответная  улыбка  была
вежливой, и только.
   Он сел рядом с нами у камина, рассеянно посмотрел в огонь и  озабоченно
сказал:
   - Я как раз думал повидаться с вами обоими.  Мне  передали,  что  вчера
была названа моя кандидатура - без  моего  разрешения.  Вы  участвовали  в
этом?
   Он был расстроен и возмущен. Я объяснил ему, какие мы с Роем  взяли  на
себя обязательства.
   - Меня по-настоящему обрадовала эта возможность,  -  сказал  я.  -  Мне
очень хочется, чтобы вы стали ректором.  Это  будет  просто  замечательно,
если вы поселитесь в Резиденции.
   Браун промолчал. Через несколько минут он сказал:
   - Я знаю, что вы действовали из добрых побуждений.
   - Доброта тут ни при чем, - возразил я. - Мы намеренно объявили, как мы
к вам относимся.
   - Я понимаю, у вас были добрые намерения.
   - Кристлу представился случай заявить, что вы будете хорошим  ректором,
- проговорил Рой, - и он им воспользовался.
   - Так он мне и сказал.
   - И это правда.
   - Он должен был сообразить, что я ни в коем случае не разрешу выдвигать
сейчас мою кандидатуру, - проворчал Браун. - Я  не  хочу  мешать  Джего  и
вносить разлад в нашу партию, а, упомянув мое имя, Кристл только  этого  и
добился. Мне очень жаль, что он так  безответственно  воспользовался  моим
именем. И я вынужден вам сказать, что, поддержав его,  вы  тоже  поступили
крайне безответственно.
   - Мы сказали только то, что думали, - возразил я.
   -  Это-то  мне  понятно,  -  сказал  Браун,  стараясь  сохранить   свою
всегдашнюю  объективность.  -  Мне  непонятно,  как  получилось,  что  вы,
человек, безусловно, хладнокровный  и  проницательный,  позволили  вовлечь
себя в эту безответственную авантюру. Уж вам-то должно быть  ясно,  что  в
нашем нынешнем и без того запутанном положении,  да  еще  за  три  дня  до
выборов, нельзя противопоставлять своего союзника своему  же  кандидату  -
даже если вы говорите при этом только то, что думаете. Вы подыграли  нашим
противникам - ни больше, ни меньше. А меня использовали как пешку  в  этой
игре.
   - Вы разговаривали с Кристлом?
   - Разговаривал. Я сказал ему, что не хочу быть пешкой в чужой игре -  и
не буду.
   Браун полностью утратил терпимость,  доброту  и  способность  логически
мыслить - при мне такого не случалось с ним ни разу, даже когда  он  узнал
об измене Пилброу.  Вышло  так,  что  по  вине  Кристла  он  нарушил  свой
собственный "кодекс порядочности". Ему было приятно  ощущать  свою  тайную
власть в колледже, он с  удовольствием  ею  пользовался,  однако  я  давно
заметил, что он скрупулезно придерживается выработанных  им  самим  правил
поведения и очень дорожит своей репутацией - его нежелание давить на Льюка
в начале предвыборной кампании  послужило  этому  наглядным  примером.  Он
опасался, что коллеги могут счесть его пешкой в чужой игре или интриганом,
который решил воспользоваться нашими трудностями и с помощью своего  друга
тихой сапой пробраться в  ректоры.  А  кроме  всего  прочего,  он  обладал
глубочайшим чувством собственного достоинства и  был  убежден,  что  линию
своего поведения может определять только он сам.
   Ну и, наконец, он был чрезвычайно практичным человеком, а  поэтому  еще
злее ополчился на Кристла: он твердо знал, что  у  него  нет  ни  малейшей
надежды пройти сейчас в ректоры и  что  Кристл  выдвинул  его  кандидатуру
только для очистки совести. Он ясно понимал, понимал лучше, чем кто-нибудь
другой, что колебания и внутренние противоречия перерастают  у  Кристла  в
непреклонную решимость жить и мыслить самостоятельно, - вот что  приводило
Брауна в бешенство, вот почему он так гневно обвинял нас  с  Роем.  Кристл
вырвался из-под его влияния и впервые за двадцать  лет  начал  действовать
ему наперекор. А ведь лиха беда начало - Браун предвидел,  чем  это  может
кончиться, а когда Кристл пришел к нему со своим предложением,  он  понял,
что окончательно проиграл.
   Браун распрощался с  нами  очень  холодно,  сказав  перед  уходом,  что
письменно известит  всех  членов  Совета  о  своем  категорическом  отказе
баллотироваться в ректоры.  Я  подозревал,  что  с  нами  он  разговаривал
гораздо резче, чем с Кристлом: при нем он наверняка сдерживался, а на  нас
откровенно сорвал свою злость.
   Когда он ушел, Рой глянул на меня и сказал:
   - Похоже, что у Джего не осталось никаких надежд, старина.
   - Ты прав.
   - Надо что-то сделать. Если мы перетянем  кого-нибудь  в  свой  лагерь,
все, может, и образуется.
   Мы решили поговорить сначала с Пилброу, а потом  с  Деспардом  и  сразу
после чая отправились к Пилброу. Но ничего у нас не вышло.  Рой  пустил  в
ход  все  свое  обаяние  -  он  был  обаятелен  от  природы  и  умел  этим
пользоваться. Он обхаживал  старика,  словно  женщину:  поддразнивал  его,
говорил  серьезно,  шутил,  подольщался,   насмешничал,   даже   пригласил
погостить у него весной в Берлине,  когда  он  опять  поедет  туда  читать
лекции, - все без толку. Пилброу по достоинству оценил  Роев  спектакль  -
ему нравились артистичные молодые люди,  -  но  остался  непреклонным:  он
считал, что  обязан  проголосовать  за  Кроуфорда.  Я  завел  политический
разговор,  Рой  превзошел  в  искусстве  обольщения  самого  себя,  но  мы
решительно ничего не добились, а хитрющий старикан вырвал у  нас  обещание
пообедать  в  Лондоне  на  следующий  день  после   выборов   с   каким-то
писателем-эмигрантом.
   В общем, мы ушли от Пилброу ни с чем, и Рой насмешливо сказал:
   - Я навеки опозорился.
   - Постарел ты, братец, вот в чем все дело.
   - Отправляйся-ка ты к Деспарду один, - сказал Рой. - Если уж я не сумел
повлиять на добряка Юстаса, то с  Деспардом  у  меня  и  вовсе  ничего  не
получится.
   Деспард-Смит относился к Рою с недоуменно-опасливой  подозрительностью,
и после обеда я пошел к нему один. Он занимал квартиру в третьем  дворике,
по соседству с Найтингейлом и неподалеку от дома Джего. В трапезной его не
было, и, поднявшись к нему, я  увидел  на  большом  прямоугольном  сундуке
возле двери присланные из кухни тарелки с обедом. Дверь  была  приоткрыта,
но в гостиной никого не было, и огонь в камине  уже  погас.  Я  подошел  к
двери в другую комнату, постучал и, услышав весьма  неприветливый  отклик:
"Кто там?", назвался. Деспард не ответил, в  комнате  послышался  какой-то
шум, а минуты через две щелкнул отпираемый замок,  и  дверь  приоткрылась.
Глаза у Деспарда были воспалены, он злобно посмотрел на меня и сказал:
   - Я очень занят, Элиот. Очень.
   - Но, может быть, вы все же уделите мне пять минут?
   - Вы не представляете себе, как я занят, Элиот. Со мной последнее время
никто не хочет считаться.
   От него разило спиртным; обычно он держался с торжественным  и  мрачным
достоинством, а сейчас выглядел просто угрюмым и разозленным стариком.
   - Мне хочется сказать вам  пару  слов  о  выборах,  -  объяснил  я.  Он
посмотрел на меня и неприязненно проговорил:
   - Ну что ж, зайдите на минутку.
   Комната, загроможденная, по меркам двадцатого века, старомодной мебелью
- столиками, шкафами, горками с керамикой, - казалась темноватой и тесной.
Стены были увешаны фотографиями его университетских однокашников - молодых
людей в широкополых соломенных шляпах  и  с  усами.  На  столе,  затянутом
зеленым сукном, я заметил книгу и  пустой  стаканчик,  а  у  стола  стояло
старинное  кресло  с  подголовником.  Деспард  угрюмо  сказал:  "Разрешите
предложить вам вечернюю  ч-чарочку",  -  и  открыл  шкаф,  стоявший  возле
камина. На полках  шкафа  я  разглядел  батарею  пустых  бутылок;  Деспард
вытащил початую бутылку виски и чистый стаканчик.
   Он налил мне немного виски, наполнил свой  стаканчик  до  краев  и,  не
садясь, отхлебнул большой глоток.
   Его нельзя было назвать пьяным, но чувствовалось, что он под  хмельком.
В колледже поговаривали, что он пьет в одиночку; но друзей у него не было,
жил он замкнуто, и никто не знал о нем ничего определенного. Да  про  него
особенно и не говорили: по-видимому, он был слишком суровым и неинтересным
человеком,  чтобы  возбуждать  о  себе  какие-нибудь  толки.  Его  угрюмая
внушительность служила ему надежной защитой от сплетен.
   - Мне хотелось спросить вас, довольны ли вы  результатами  предвыборной
борьбы, - сказал я.
   - Разумеется, нет, - ответил Деспард. - Будущее колледжа представляется
мне необычайно мрачным.
   - Еще не поздно... - начал я.
   - Поздно, давно поздно, - перебил меня Деспард.
   Я заговорил о наших кандидатах, но Деспард-Смит опять прервал  меня,  и
на мгновение мне показалось, что его можно будет переубедить.
   - Джего принес себя в жертву нашему сообществу, - сказал он.  -  Именно
так и должны поступать работники колледжа.  А  Кроуфорд  всю  жизнь  думал
только о себе и поэтому, стал выдающимся ученым. Если ректором у нас будет
выдающийся ученый, престиж  нашего  колледжа,  безусловно,  возрастет.  Но
никто не понимает, как опасно возводить в ректоры большевика.
   Он назвал большевиком Кроуфорда - типичного либерала  из  академических
кругов,  но  мне  было  некогда  изумляться:  подбадриваемый   вспыхнувшей
надеждой, я принялся торопливо перечислять достоинства Джего,  которых  не
было  у  Кроуфорда,  однако  Деспард  прервал  поток  моего   красноречия:
уставившись на меня воспаленными, красноватыми глазами, он сказал:
   - Наши коллеги сами во всем виноваты. Я предупреждал их, но они  всегда
поступали по-своему. Наш колледж  ждет  к-катастрофическая  будущность.  Я
предупреждал их, когда они решили избрать в ректоры Ройса. Но им  не  было
дела до моих советов, и они вступили на очень скользкую дорожку. - Деспард
сунул палец под жесткий от крахмала воротник сутаны и тут  же  со  щелчком
выдернул его. Он сказал прокурорским тоном: - Им следовало  возложить  это
бремя на меня. Но они отговорились тем, что я неизвестен в научных кругах.
Вот как они  отблагодарили  меня  за  тридцатилетнее  жертвенное  служение
нашему колледжу.
   Я успел пробормотать  всего  несколько  слов:  он  залпом  осушил  свой
стаканчик и, злобно посмотрев на меня, продолжал:
   - Моя жизнь сложилась неудачно, Элиот. Счастливой ее никак не назовешь.
Никто не оценил моих заслуг перед нашим  сообществом.  Это  постыдная  для
колледжа история. Если я открою людям,  как  несправедливо  ко  мне  здесь
относились, наш колледж вызовет всеобщее негодование. Когда я  оглядываюсь
на прожитую  жизнь,  она  представляется  мне  сплошной  цепью  неудач.  И
виноваты в этом мои коллеги.
   Если бы Деспард-Смит просто жаловался  на  жизнь,  ему  можно  было  бы
посочувствовать. Но этот семидесятилетний, в  одиночку  пьющий  старик  не
жаловался: он обвинял. "Моя жизнь сложилась неудачно", - сказал он, сказал
не жалуясь, а именно обвиняя, с твердой уверенностью в том, что  он  имеет
на это право.
   - И теперь вы помогаете им выбрать в ректоры Кроуфорда? - спросил я.
   - Им следовало возложить это бремя на меня  еще  десять  лет  назад,  -
ответил Деспард. - Тогда колледж был бы сейчас совсем другим.
   - А вам не кажется, что взгляды Джего созвучны вашим?
   - Джего справился с обязанностями старшего  наставника  гораздо  лучше,
чем я предполагал, - сказал Деспард-Смит. - Но у него нет деловой хватки.
   - По-моему, это вовсе не значит...
   - У Ройса тоже не было деловой хватки, но они его выбрали, - проговорил
Деспард.
   - Я все же не понимаю, почему вы поддерживаете Кроуфорда.
   - Он создал себе имя, а это очень важно для ректора.  Меня  бы  они  не
избрали, потому что я неизвестен в научных кругах. А Кроуфорд -  известен.
Тут уж никто не  сможет  возразить.  А  если  им  не  понравится,  как  он
руководит  колледжем,  что  ж,  в  течение  ближайших  пятнадцати  лет  им
волей-неволей придется его терпеть.
   Он валил себе еще виски, но мне на этот раз выпить не предложил.
   - Могу сказать вам, Элиот, что мне нравится Джего. Если  бы  в  ректоры
выбирали за душевные качества, я без колебаний предпочел бы его Кроуфорду.
Но Кроуфорд создал себе имя. А Джего не сумел. Он  принес  себя  в  жертву
нашему  сообществу.  Когда   человек   соглашается   занять   в   колледже
какой-нибудь административный пост, он обрекает себя на жертву.  Никто  не
оценит его заслуг перед колледжем.  Джего  ждет  тяжкая  расплата  за  его
жертвенное служение нашему сообществу. Ему, как и мне,  предстоит  узнать,
что такое человеческая неблагодарность.
   Моя надежда угасла. Зато теперь я понял, почему Деспард с самого начала
поддерживал Кроуфорда, "большевика".  Ему  импонировал  успех;  он  мрачно
восхищался удачливыми людьми и очень любил власть. Он с удовольствием стал
в свое время казначеем, хотя и считал теперь, что "принес себя в  жертву".
Но его не избрали ректором, и он до сих пор не мог этого забыть  -  старая
рана кровоточила вот уже десять лет. Не тогда ли  -  десять  лет  назад  -
начал он коротать свои одинокие вечера с бутылкой виски?
   По роковому для  Джего  стечению  обстоятельств  Деспард  видел  в  нем
наследника своих неудач.  Ему  нравился  Джего,  он,  вероятно,  мечтал  о
дружбе, но не умел сделать первого шага к сближению. И вот обнаружив,  что
Джего может стать его товарищем по несчастью, решил добиться  этого  любой
ценой - именно потому, что тот ему нравился.  Джего  должен  был  принести
себя в жертву. Деспард думал о своей "неудачной" жизни,  предполагал,  что
Джего ее повторит, и ощущал в душе садистскую привязанность к  собрату  по
неудачам.


   Теперь нам оставалось только ждать.  Мы  с  Роем  считали,  что  больше
ничего сделать не можем, но нас измучила то  затухающая,  то  вспыхивающая
надежда. В принципе -  если  мы  правильно  предугадали  намерения  Гея  -
потенциальным большинством голосов по-прежнему  располагал  Джего.  Однако
все могло измениться в любую минуту: выборы приближались, а мы до сих  пор
ничего не  знали  наверняка.  Нам  очень  хотелось  выяснить,  что  теперь
собирается предпринять Кристл, - ведь его затея  с  оппозиционной  группой
провалилась,  и  он  должен  был  проголосовать  за  одного  из   основных
кандидатов. Он молчал, и мы считали, что это хороший признак: дурные вести
не лежат на месте.  Восемнадцатого  декабря,  за  сорок  восемь  часов  до
выборов, ничего нового не произошло. Я не  виделся  ни  с  Брауном,  ни  с
Кристлом, но зато получил Браунову записку - его слова во время  разговора
со мной и Роем звучали гораздо резче,  чем  витиевато-вежливый  письменный
отказ баллотироваться в ректоры, посланный всем членам  Совета.  "Безмерно
гордясь тем, что меня упомянули  как  возможного  кандидата  на  должность
ректора, - писал Браун, - и выражая искреннюю благодарность друзьям, я тем
не менее должен уведомить всех коллег о моем твердом решении отказаться от
соискания этой почетной должности".
   Никаких других известий я в  этот  день  не  получил  и  надеялся,  что
предвыборная кампания завершена.
   Вечером ко мне зашел Джего.
   - Ну, как, не слышали  чего-нибудь  новенького?  -  бодро  спросил  он,
однако  в  его  обведенных  темными  кругами  глазах  таилась  мучительная
тревога.
   - Решительно ничего, - ответил я.
   - Обязательно скажите, если  что-нибудь  услышите,  -  уже  не  скрывая
тревожной подозрительности, попросил он. -  Сразу  же.  Я  и  так-то  весь
извелся, а тут еще приходится гадать, откровенны с тобой твои  друзья  или
нет.
   - Скажу непременно, - пообещал я.
   - Вам, наверно, смертельно надоели мои расспросы. - Он улыбнулся. -  Но
у вас в самом деле нет никаких  новостей?  Я  сегодня  всю  ночь  думал  о
загадочном поведении некоторых наших коллег...
   - Вас одолевает бессонница?
   -  Это-то  ерунда,  -  сказал  Джего.  -  Через  два  дня  я  прекрасно
отосплюсь... Так, значит, старина Браун не захотел  быть  пешкой  в  чужой
игре? Что ж, мы вернулись  к  тому,  с  чего  начинали.  Им  действительно
придется выбрать меня или моего соперника... И вы, стало быть, ни о  каких
переменах не слышали?
   Он вел себя очень неровно. Ожидание истомило его, он  нередко  срывался
на подозрительный, даже враждебный  тон,  иногда  рассуждал  о  выборах  с
независимым скептицизмом, однако нервное возбуждение не покидало его ни на
минуту. И вместе с тем он был уверен в победе.  Своей  жене  он  наверняка
объявил,  что  победит,  подумал   я.   Некоторые   люди   страхуются   от
разочарований, постоянно повторяя, что ожидают самого  худшего.  Джего,  в
своей горделивой опрометчивости, не умел прибегать к  таким  уловкам.  Его
оптимизм был наивным и беззащитным. С годами человек выучивается более или
менее равнодушно относиться к неудачам и ударам судьбы, но  Джего  остался
таким же легкоранимым, как в юности.
   Мне  хотелось  предостеречь   его,   однако   он   не   желал   слушать
предостережений - вернее, слушать-то он их слушал и даже благодарил  меня,
а огонек возбужденной уверенности по-прежнему  мерцал  в  его  глазах.  Он
плохо представлял себе, о чем шла речь  на  совещании  у  Кристла,  а  про
разногласия между Кристлом и Брауном знал и того меньше.  Он  попросту  не
хотел этого знать. Его окрыляла надежда, и  я  подозревал,  что  еще  одна
бессонная ночь только укрепит ее...
   Перед обедом мы зашли с ним в  профессорскую.  Там  уже  сидело  четыре
человека - Деспард-Смит, Гетлиф, Найтингейл и Калверт, - но беседа  у  них
явно не клеилась, и они напряженно молчали. Мы сразу ощутили эту  неловкую
напряженность. Можно было  подумать,  что  они  разговаривали  о  Джего  и
замолчали, когда он вошел в профессорскую, но я сразу понял, что дело не в
этом: их сковала напряженная усталость, неизменно охватывающая людей, если
им приходится пассивно дожидаться результатов длительной и упорной борьбы.
Приугасла даже неистребимо насмешливая  веселость  Роя.  Обедали  мы  тоже
молча; во главе  стола  восседал  Деспард-Смит,  по-всегдашнему  напыщенно
важный и ничуть  не  похожий  на  вчерашнего  озлобленного,  возбужденного
алкоголем старика.
   Вскоре в трапезную ворвался сияющий от счастья Льюк.  Он  сел  рядом  с
Калвертом, мгновенно выхлебал тарелку супа, а потом поднял голову и одарил
нас всех доброжелательнейшей улыбкой. Он именно сиял от счастья  -  каждая
черта его милого лица искрилась безудержной  радостью,  которая  растопила
лед нашего угрюмого молчания.
   -  Ну,  поделитесь  с  нами  вашими  успехами,  -  помимо  воли  широко
улыбнувшись ему в ответ, сказал я.
   - Я добил эту штуковину! Представьте себе - добил!
   - И что же вам удалось выяснить? - спросил его Гетлиф.
   - Да в том-то и дело, что я добил ее окончательно, Гетлиф! Полностью! Я
теперь знаю, как обстоят дела с медленными нейтронами! Точно знаю!
   - Вы уверены? - усомнился Гетлиф.
   - Разумеется, уверен! - воскликнул Льюк. - Неужели вы  думаете,  что  я
стал бы трепаться? Уверен на все сто!
   Фрэнсис принялся  дотошно  расспрашивать  его,  и  несколько  минут  мы
слышали малопонятные нам слова - "нейтроны", "столкновение", "торможение",
"альфа-частицы"... Гетлиф хмурился, не в силах подавить зависть и надеясь,
как мне казалось, обнаружить ошибку в  рассуждениях  Льюка.  Но  Льюк,  не
замечая его враждебной настороженности - сегодня он всех считал  друзьями,
- отвечал ему с пулеметной быстротой и обстоятельностью человека,  который
прекрасно понимает суть дела; он увлекся,  непрерывно  сыпал  проклятьями,
однако даже мне, профану, было ясно, что его ничуть не затрудняют  вопросы
Гетлифа. Через несколько минут сомнения Гетлифа  рассеялись:  он  перестал
хмуриться, а потом восхищенно улыбнулся. Его собственный недюжинный талант
позволял ему радоваться успехам коллег; Льюк, по всей вероятности,  сделал
крупное открытие, и Гетлиф бескорыстно восхищался им,  не  скрывая  улыбки
зрелого мастера, который слушает юного, но блестящего соперника.
   - Прекрасная работа! - воскликнул он. - Просто замечательная! Давненько
я не слышал о такой превосходной работе!
   - Да, ничего себе работенка, - даже не пытаясь казаться скромным, гордо
проговорил раскрасневшийся от радости Льюк.
   - Вам, я вижу, удалось сделать замечательное открытие, -  сказал  Льюку
Джего; он слушал разговор физиков  так  внимательно,  как  будто  надеялся
утопить свою тревогу в уверенной  радости  молодого  исследователя.  -  Я,
конечно, не понял вашей тарабарщины, но Гетлиф слов на ветер  не  бросает,
это известно всем.
   - Да, великолепная работа, - авторитетно подтвердил Гетлиф.
   - Вы не представляете себе, как я рад за вас, Льюк! - воскликнул Джего.
   Я случайно посмотрел  на  Найтингейла  -  он  сидел,  пристально  глядя
куда-то в сторону.
   - Когда же вам стало ясно, что вы сделали это открытие? - спросил Льюка
Джего.
   - Да понимаете, мне показалось,  что  я  добил  эту  штуковину  еще  на
прошлой неделе, - ответил Льюк,  употребляя  совсем  иные  выражения,  чем
Джего. - Но мне мерещилось, что я ее добил,  уже  раз  двадцать,  а  потом
оказывалось, что ничего у меня не вышло. Правда, в этот раз  я  был  почти
уверен. Ну а чтобы увериться  окончательно,  я  торчал  в  этой  треклятой
лаборатории буквально день  и  ночь.  Вот  почему  я  не  мог  остаться  в
понедельник на собрании, - приветливо объяснил  он  Деспарду;  тот  мрачно
кивнул головой.
   - Это когда мы "держали совет", - объяснил Деспарду Калверт.
   - Ну и вот, значит, мне уже и тогда было почти ясно, что все  в  ажуре.
Ясно-то оно ясно, да у меня столько раз за последние месяцы вся работа шла
коту под хвост, что мне не верилось. Я с тех пор  почти  что  не  спал.  Я
решил не отступаться, пока не пойму окончательно - вышло у меня  или  нет.
До чего же это здорово - когда у тебя начинает получаться интересный опыт!
- звонко воскликнул он. - Ну... вроде  как  с  женщиной:  ты  инстинктивно
чувствуешь, что и как надо делать. Тут  уж  не  ошибешься.  Тут  уж  точно
знаешь: больше эта старая шлюха-природа тебя не облапошит!..
   Льюк откинулся на спинку  кресла  -  усталый,  взволнованный,  радостно
раскрасневшийся.   Гетлиф   понимающе   улыбнулся   ему,   Джего    громко
расхохотался, а Рой подмигнул мне - с Льюка слетела вся его осмотрительная
сдержанность - и заговорил с Деспардом, чтобы отвлечь его внимание.
   В  профессорской  Джего   заказал   бутылку   вина:   "Чтобы   отметить
знаменательное открытие  самого  молодого  члена  Совета",  -  сказал  он.
Услышав, что Джего заказывает вино, Найтингейл поспешно  ушел,  и  ему  не
пришлось чествовать "самого молодого члена Совета".  Деспард-Смит  чопорно
поздравил Льюка, а потом выпил портвейна - "за успех нашей молодежи". Льюк
закурил толстенную сигару, и было  не  трудно  заметить,  что  он  немного
опьянел: его выдавала блаженная,  не  слишком  осмысленная  улыбка.  Джего
отечески улыбнулся ему, тоже взял сигару - хотя я ни разу не видел,  чтобы
он курил, - и, попыхивая сигарами,  они  принялись  толковать  о  звездах:
молоденький  румяный  крепыш,  который,  быть   может,   переживал   самый
счастливый день в своей жизни, и пожилой, изнервничавшийся, исстрадавшийся
мужчина. До выборов оставалось тридцать шесть часов.
   Мы с Гетлифом оставили их вдвоем и  вышли  во  дворик.  Мне  захотелось
пригласить его к себе, но я вспомнил, как он сказал однажды, что ему  надо
спешить домой, и промолчал.
   - Он сделал замечательную работу, - сказал Гетлиф.
   - Я уж понял.
   - Тебе трудно понять, насколько это  значительная  работа,  -  возразил
Гетлиф. И после паузы добавил: - Она значительней, чем все, что я  до  сих
пор сделал. Гораздо значительней.
   Его признание было обезоруживающе откровенным и по-донкихотски  гордым;
пытаясь замаскировать свое смущение иронией, я сказал:
   - Нам с тобой тоже не помешала бы удача. А то эти мальчишки захватывают
все призы. Я вот сравниваю себя с Роем Калвертом и вижу, что  он  опередил
меня в работе лет на двадцать.
   Мы  уже  подошли  к  главным  воротам;  остановившись  под  центральным
фонарем, Гетлиф рассеянно улыбнулся мне и проговорил:
   - Ладно, если уж быть откровенным, так до конца.
   - Это ты о чем?
   - Мне очень поправился сегодня Джего. Я его, по-видимому, недооценивал.
   - Да ведь еще не поздно, - сразу же отозвался я.  -  Если  ты  за  него
проголосуешь...
   Но Гетлиф покачал головой.
   - Нет, Льюис, я проголосую за Кроуфорда, - сказал он. - И  уверен,  что
буду прав.


   Последний  день  перед  выборами  -  девятнадцатое  декабря  -  тянулся
бесконечно долго. Утром ничего не случилось; ко мне зашел Рой,  и,  лениво
перебрасываясь словами, мы напряженно ждали боя часов:  пятнадцатиминутные
интервалы казались нам неимоверно длинными. Дождя с утра не было, но  небо
сплошь закрывали серые тучи. Перед ленчем мы прогулялись  по  городу,  Рой
купил еще несколько подарков, а потом ушел, и я остался один.
   Вскоре ко мне поднялся Браун. Я очень ему обрадовался: разговаривать  с
ним было куда приятней, чем делать перед самим собой вид, что читаешь.  Но
в его первом вопросе прозвучала зловещая тревога:
   - А Кристла у вас, значит, нет?
   - Он ни разу не заходил ко мне после собрания, - ответил я.
   - Мне кажется, что до выборов нам нужно поговорить еще раз. Я  заглянул
к нему домой, но мне сказали, что он с утра отправился на прогулку.
   Я посмотрел в окно - по стеклу барабанили первые капли дождя.
   - Да, неподходящий день для прогулок, - сказал я.
   - Потом я наведался в его служебную квартиру, - проговорил Браун, - и у
меня создалось впечатление, что сегодня он там даже не появлялся.
   - Чем же он, по-вашему, занят?
   Браун сокрушенно покачал головой.
   - Боюсь, что он никак не может решить, за кого ему проголосовать.
   Вот почему Браун разыскивал Кристла: он надеялся, что  сумеет  на  него
повлиять, надеялся, что, воззвав к их дружбе, сумеет убедить его  остаться
верным Джего. В этот последний день перед выборами  Браун  просто  не  мог
думать о чем-нибудь другом.  Он  знал  не  хуже  меня,  к  какому  решению
склоняется Кристл. Но Браун был политиком  до  мозга  костей  и  не  терял
надежды на победу, даже если всем другим положение  казалось  безнадежным.
Когда Кристл предложил ему баллотироваться  в  ректоры,  он  подумал,  что
окончательно проиграл,  но  теперь  опять  был  готов  бороться  до  самой
последней минуты.  Считая,  что  Кристл  не  может  решить,  за  кого  ему
проголосовать, он собирался использовать все свое влияние, чтобы заставить
его проголосовать за Джего.
   - Мне очень хочется найти его, - сказал Браун,  глядя  на  меня  своими
зоркими, пронзительными глазами.
   - Если он появится, я обязательно извещу вас.
   - Я буду вам очень благодарен, - проговорил Браун. - Ну,  а  в  крайнем
случае я зайду к нему домой поздно вечером.
   Он держался как-то особенно спокойно и просто. Если  его  и  выбили  из
колеи последние события, то он этого не показывал: когда ему бывало не  по
себе, его плавная, размеренная речь замедлялась еще сильней, он сводил все
явления  жизни  к  легкообъяснимым  схемам  и  черпал  в   этой   нарочито
заземленной простоте необходимое ему душевное равновесие.
   - Мне, пожалуй, пора идти, - сказал Браун. - Я буду у себя, в служебной
квартире. Мне надо написать несколько писем стипендиатам. Впрочем, вот еще
что. Вы случайно не разговаривали сегодня с Джего?
   Я сказал, что он заходил ко мне накануне.
   - И в каком он был состоянии?
   - Надеялся на победу. Вернее, твердо верил в победу, и это меня немного
встревожило.
   - Я понимаю, о чем вы  толкуете.  Он  был  у  меня  сегодня  утром,  мы
разговаривали около часа. Он все такой же. Я попытался  его  предостеречь,
но из этого ничего не вышло.
   - А если его прокатят...
   - Если его прокатят, он не оправится от этого удара до самой смерти.
   Браун нахмурился и добавил:
   - Очень печально сознавать, что, если бы Кристл не мудрствовал, мы  все
могли бы твердо надеяться на победу. Да, это очень грустная мысль.
   Когда Браун ушел, я отправился к Рою пить чай. Вернувшись к себе -  под
проливным дождем, который зарядил, видимо, надолго, - я  сел  у  камина  и
решил не думать о выборах и никуда не выходить  до  самого  обеда.  Однако
через полчаса ко мне явился Кристл.
   - Добрый день, Элиот, - холодно и словно бы свысока проговорил  он.  На
нем был плащ - но почти сухой - и чистые башмаки. Вряд ли он сегодня долго
гулял, подумалось мне.
   - Мне надо с вами поговорить.
   Я предложил ему сесть, однако он даже не снял плаща.
   - Я очень спешу. Мне надо поговорить и с Брауном. - Никогда он  еще  не
был со мной таким бесцеремонным.
   - Браун в своей служебной квартире, - сказал я.
   - Да-да, мне надо немедленно зайти к нему. У меня  нет  времени.  Я  не
могу долго разговаривать ни с вами,  ни  с  ним.  -  Он  смотрел  на  меня
холодно, самоуверенно и враждебно. - Я решил проголосовать  за  Кроуфорда.
Он лучше Джего справится с обязанностями ректора.
   Слова Кристла меня ничуть не удивили -  как  и  всякая  весть,  которую
ждешь с неприязнью или страхом.
   - Нас втянули в прискорбный спектакль,  -  сказал  он.  -  Уверяю  вас,
Элиот, мы могли сделать серьезнейшую ошибку. Хорошо  еще,  что  я  вовремя
опомнился. Мы едва не проглядели настоящего ректора. Меня  уже  давно  это
тревожило. Кроуфорд - тот человек, который нам нужен.
   Я начал спорить, но Кристл оборвал меня:
   - У меня нет времени на дискуссии. Мне нравится  Кроуфорд.  Я  зашел  к
нему сегодня утром. Мы провели вместе весь день. У него правильные взгляды
на  наше  сообщество.  Он  будет  прекрасным  ректором.  Я  очень  доволен
сегодняшним днем.
   - Мне помнится, вы говорили...
   - К сожалению, у меня нет времени на дискуссии, Элиот.  Меня  с  самого
начала беспокоили эти выборы. Все это  весьма  прискорбно.  Я  должен  был
опомниться гораздо раньше.
   - Разве так можно - предупреждать своих союзников, что вы переходите на
сторону врага, всего за день до выборов? - с возмущением воскликнул я.
   - Меня втянули в вашу партию почти насильно! - огрызнулся Кристл.
   - Сейчас это неважно! Вы обязались  поддержать  Джего.  Браун  знает  о
вашем решении?
   - Я не хотел извещать  Джего  до  разговора  с  Брауном.  Мне  придется
объяснить ему, почему я решил проголосовать за Кроуфорда.  А  ведь  совсем
недавно мы понимали друг друга без всяких объяснений. Да, прискорбно.  Ну,
ничего не поделаешь. - Он пристально посмотрел  на  меня.  -  Надеюсь,  вы
понимаете, что я извещу Джего? Он бы не справился с обязанностями ректора.
Даже через сотню лет. Я спасаю колледж от непоправимой ошибки. Сейчас  вам
кажется, что вы правы, но потом вы сами будете меня благодарить.
   Он не снимал плаща, не садился, но разговаривал со мной довольно долго.
Ему не хотелось встречаться с Брауном, он был бы рад уклониться  от  этого
объяснения - не потому что боялся его, как боятся иные  слабовольные  люди
противостоять человеку с сильной волей, а потому что был мягкосердечным  и
не хотел расстраивать друга, да еще потому, что чувствовал себя  виноватым
перед ним. Как Джего ненавидел ту дорогу, по которой он  шел,  подгоняемый
честолюбием, и которая шаг за шагом привела его к необходимости  унизиться
перед Найтингейлом, так Кристл ненавидел путь компромиссов, приведший  его
- незаметно, но неумолимо - к ссоре с другом и нарушению  взятых  на  себя
обязательств. Все получилось как бы само собой.  Злобно  оправдываясь,  он
сказал, что потом мы будем его благодарить. Он чувствовал раздвоенность  с
самого начала и поэтому соглашался на  компромиссы.  Он  не  был  хозяином
положения - вот что особенно сильно раздражало его  и  настраивало  против
друга.
   Ему никогда не нравился Джего, и он согласился поддерживать его  только
ради Брауна. А потом, из-за любви к власти, принялся искать обходные пути.
Он заставил кандидатов пообещать, что они проголосуют друг за друга. И все
же его одолевали сомнения. Не слишком ли часто  он  уступает  Брауну?  Его
дружеская привязанность была искренней и сердечной, но лишаться  власти  -
даже ради дружбы - ему, разумеется, не хотелось.  Верно  ли  он  поступил,
согласившись  поддерживать  Джего,  потому  что   тот   нравился   Брауну?
Правильный ли Браун сделал выбор?
   Теперь-то Кристл был твердо  уверен,  что  Джего  нельзя  пропускать  в
ректоры: он мешал бы Кристлу властвовать и проводить реформы  в  колледже.
Под управлением Джего колледж наверняка не приумножил бы своих богатств  и
не приобрел бы солидной репутаций.
   Время шло, и эта мысль все сильнее угнетала Кристла. Ему  бывало  легко
только на совещаниях с нашими противниками: вступая с ними  в  соглашения,
заставляя основных кандидатов проголосовать друг за друга  или  подыскивая
компромиссную кандидатуру, он ощущал свою реальную силу. Всякий раз, когда
ему приходилось договариваться с ними, он чувствовал, что судьба  колледжа
зависит от него. Да, только на  этих  совещаниях  он  и  становился  самим
собой!
   Интересно,  думал  я,  в  какой  степени   нынешнее   решение   Кристла
продиктовано уязвленным тщеславием? Могло ли так быть, что  он  смертельно
оскорбился, когда Джего  стал  защищать  Винслоу  и  высмеивать  дар  сэра
Хораса, могло ли так быть, что этот поступок  Джего  переполнил  чашу  его
терпения  и  он  решился  наконец  перейти  в  лагерь  наших  противников?
Самолюбие, зависть и  тщеславие  -  вот  три  кита,  на  которых  держится
человеческий эгоцентризм, и, проживи в каком-нибудь сообществе  достаточно
долго, нельзя не заметить, что эти чувства  почти  всегда  доминируют  над
всеми  остальными.  Не  поддерживалась  ли  моя  собственная  неприязнь  к
Кроуфорду  в  какой-то  степени  тем,   что   однажды   он   назвал   меня
несостоявшимся адвокатом?
   Я не знал - да не знаю и сейчас, - когда Кристл признался самому  себе,
что не станет голосовать за Джего. Наверняка не сразу - хотя давно,  очень
давно,  бессознательно  вступил  на  ту  дорогу,  которая  привела  его  к
сегодняшнему  решению.  Договариваясь  с  нашими  противниками   заставить
кандидатов проголосовать друг за друга, он, по всей вероятности,  искренне
верил, что борется за победу Джего. Он не скрывал от меня  и  Брауна,  что
борется без всякого энтузиазма, а между тем его подсознательная  неприязнь
к Джего постепенно усиливалась. Но в то время он еще, видимо,  думал,  что
проголосует за Джего. Даже сколачивая оппозиционную группу,  он  собирался
проголосовать  за  Джего  -  если  нам  не  удастся  найти  компромиссного
кандидата. Он, должно быть, верил этому еще  семнадцатого  декабря,  когда
пришел к Брауну, чтобы предложить ему баллотироваться в  ректоры.  Да,  он
верил этому, однако люди порой искренне верят в  свои  намерения,  зная  в
глубине души, что никогда их не осуществят. Мне кажется, что именно так  и
вел себя Кристл после похорон Ройса: он  думал,  что  если  мы  не  найдем
компромиссного кандидата, то он проголосует за Джего, а в глубине пущи, не
признаваясь себе, знал, что этому не бывать.
   И лишь за двое суток до того, как он объявил мне о своем  решении,  ему
стало ясно, что  он  не  собирается  голосовать  за  Джего.  Он  попытался
выдвинуть кандидатуру Брауна, чтобы освободиться от своих обязательств. Но
Браун  решительно  отказался  баллотироваться   в   ректоры,   а   другого
компромиссного кандидата мы не нашли. Нам пришлось  вернуться  к  тому,  с
чего мы начали - Джего против Кроуфорда, - и Кристл был загнан в  ловушку.
За три дня до выборов он посмотрел наконец правде в  глаза.  Внезапно  все
стало на свои места. С чувством облегчения и освобождения  он  понял,  что
проголосует за Кроуфорда. Он подсознательно стремился  к  этому  с  самого
начала.
   Позже, когда мне довелось столкнуться с  "большой"  политикой  и  стать
свидетелем борьбы между лидерами партий, я не раз изумлялся, как  все  это
похоже на "малую" политику в колледже. Признанные политические  вожди,  не
менее целеустремленные  и  властные,  чем  Кристл,  шли  путем  постоянных
компромиссов, не понимая до поры до времени, что  обманывают  самих  себя:
они,  как  им  казалось,  поступали  разумно  и  практично,   действовали,
руководствуясь  здравым  смыслом,   сколачивали   коалиции,   вступали   в
переговоры с противниками - и все это только для  того,  чтобы  скрыть  от
самих себя свою раздвоенность. Я видел,  как  люди  переходят  на  сторону
противников, отрекаются от своих вождей и горячо защищают чужих - все  для
того  же.  Чем  уверенней  они  утверждают,  что  добиваются   конкретных,
практических целей, тем яснее  видны  -  так  мне  иногда  казалось  -  их
подспудные побуждения, которых сами-то они не видят.
   Я нередко замечал, что люди вроде Кристла  -  их  обыкновенно  называют
практичными - ведут себя  менее  последовательно,  чем  люди  чудаковатые,
похожие на Роя Калверта или Джего. Кристл был уверен в  своей  глубочайшей
практичности - и не уходил сейчас от меня, чтобы хоть на  несколько  минут
оттянуть неизбежное объяснение с Брауном;  наблюдая  за  ним,  слушая  его
резкие,  но  маловразумительные  реплики,   я   отчетливо   видел,   какие
разноречивые  чувства  обуревают  его...  а  вместе  с  тем  назвать   его
непрактичным было бы очень наивно.
   Да, в определенном  смысле  он  вел  себя  на  редкость  практично.  Он
понимал, что, если ректором станет  Кроуфорд,  внутренняя  жизнь  колледжа
почти не изменится. Он дорожил  своей  скромной  властью  декана  и  хотел
участвовать в управлении нашим сообществом. А под руководством Джего жизнь
колледжа обязательно должна была измениться. Горделивое негодование Джего,
когда Найтингейл потребовал, чтобы  ему  пообещали  должность  наставника,
неистовая ярость в ответ на "ультиматум шестерых", презрение к богатству и
богатым - все это Кристл замечал и учитывал. Замечал как человек, которому
не нравится Джего, а учитывал как политик. Он понял, что  под  управлением
Джего власть декана в колледже лет через пять полностью сойдет на  нет.  И
был совершенно прав.
   Он все еще не мог заставить себя  уйти  -  стоял  в  плаще  перед  моим
камином и молчал. Потом вдруг буркнул:
   - Пойдемте-ка со мной,  Элиот.  Я  должен  предупредить  Брауна.  А  он
наверняка захочет с вами посоветоваться.
   Я отказался.
   - Мне нечего ему посоветовать, - сухо проговорил я. Меня  по-настоящему
разозлило предложение Кристла: с какой стати я буду облегчать ему жизнь?
   - Я должен предупредить Брауна. Мне надо  идти,  -  сказал  Кристл,  не
двигаясь с места.
   - Вам надо было предупредить его полгода назад.
   - К сожалению, я ничего не могу  возразить  вам,  Элиот,  -  проговорил
Кристл. - Что ж, мне пора. Вы бы все  же  зашли  к  нему  через  несколько
минут. Он наверняка захочет с вами поговорить. Вы ведь  и  сами  прекрасно
это знаете. А мне сразу же придется уйти. Как только я скажу ему.  У  меня
еще масса дел.
   Кристл  ушел.  Через  полчаса  я  отправился   к   Брауну.   Когда   я,
постучавшись, открыл дверь, Браун  сидел  в  своем  любимом  кресле  возле
камина и хмуро глядел в огонь. Кристл, в расстегнутом плаще, стоял  спиной
к камину; на  его  лице  с  опущенными  уголками  губ  застыло  угрюмое  и
обиженное выражение. Мне показалось, что они молчат уже довольно давно.
   - Вы, насколько я понимаю, предугадывали, что это должно  случиться?  -
не сразу спросил меня Браун.
   Я ответил, что предугадывал.
   А спустя несколько секунд на лестнице послышались торопливые шаги, и  в
гостиную вбежал Джего - лицо у него было серое, но в первое мгновение  мне
показалось, что он улыбается.
   - Добрый вечер, Браун, - сказал он и тотчас повернулся к Кристлу.  Нет,
это была, конечно, не улыбка, а гримаса отчаяния. - Именно вас, Кристл,  я
и хотел разыскать,  -  проговорил  он.  -  Мне  обязательно  надо  кое-что
выяснить. Эта записка, которую вы мне прислали, - я хотел бы точно  знать,
что вы имеете в виду.
   - Так вы, значит, уже написали Джего, - медленно  и  внешне  совершенно
спокойно сказал Браун. - А я-то думал, что прежде всего вы пришли ко мне.
   Кристл стоял, низко опустив голову.
   - Я отправил записку, а потом пошел к вам, - проговорил он.


   Мне показалось - показалось или так оно и было? - что несколько  секунд
никто  из  них  не  шевелился.  Браун  сидел  в  кресле,  сложив  руки  со
сплетенными пальцами на животе,  Кристл  стоял  у  камина,  низко  опустив
голову, так что его подбородок упирался в грудь, а Джего,  все  с  той  же
застывшей гримасой отчаяния на лице, которую я принял сначала  за  улыбку,
остановился в ярде от Кристла.
   - Значит, я ошибся, - сказал Браун.
   -  Многие  из  нас  ошиблись!  -  гневно  воскликнул  Джего.  -  Да   и
неудивительно! Я, правда, и раньше замечал веселенькие поступки...
   Кристл поднял голову и спокойно, холодно посмотрел на Джего. Я не знаю,
что произошло между бывшими друзьями до  моего  прихода,  однако  едва  ли
Кристл говорил много: мне думается, он не стал ничего объяснять, а  просто
объявил Брауну о своем решении.
   - Я не намерен слушать ваши выговоры, - оборвал он Джего.
   - По-моему, я имею право сказать все, что думаю! - воскликнул тот.
   - Каждый из нас имеет право сказать все, что он  думает,  -  проговорил
Кристл.
   - Только вряд ли это нужно, - спокойно заметил Браун.
   Услышав этот рассудительный, предостерегающий голос, Джего  нахмурился,
а потом вдруг заговорил с Кристлом сдержанно и почти дружелюбно.
   - Мне кажется, мы всегда понимали друг друга, - сказал  он.  -  Мы  оба
знаем, что вы поддерживали меня не за мои достоинства, а просто выбрали из
двух зол - из двух неприятных вам  кандидатов  -  наименьшее.  Должен  вам
признаться, что мне не слишком нравился такой  сторонник,  но  по  крайней
мере никто из нас не притворялся. Мы трезво  оценивали  наши  отношения  и
неплохо ладили. Правильно?
   - В общем правильно, - отозвался Кристл. - Но я...
   - А о частностях всегда можно договориться! - воскликнул Джего. - Мы  с
вами заключили рабочее соглашение...  для  меня,  как  я  уже  сказал,  не
слишком лестное. Мы оба понимали, что у нас мало общего. И все  же  сумели
найти общий язык. Вам нравился мой соперник еще меньше, чем я, -  вот  что
нас объединило. И до сих пор это нас вполне устраивало. Так неужели мы  не
можем сохранять благоразумие еще несколько часов?
   - Что вы имеете в виду?
   - Завтра утром все уже будет позади. Так стоит  ли  идти  на  поводу  у
своей раздражительности? Я знаю  -  вас  вовсе  не  радует,  что  я  стану
ректором. Но ведь мы  оба  знали  об  этом  с  самого  начала.  Кристл,  я
прекрасно понимаю, что в глубине души мы не жалуем друг друга. Нам незачем
притворяться - так будет всегда. Но мы оба  мирились  с  этим  почти  год.
Нельзя потворствовать своим личным симпатиям и антипатиям, когда  решается
судьба всего колледжа. Я готов договориться  с  вами  о  любых  частностях
наших будущих взаимоотношений. Я призываю вас, Кристл,  -  обдумайте  свое
решение еще раз!
   - Это бесполезно.
   - Я призываю вас - обдумайте свое решение еще  раз!  -  с  лихорадочной
настойчивостью воскликнул Джего. - Мы  можем  детально  разграничить  наши
обязанности. Я готов оставить некоторые дела а вашей компетенции.  Это  не
устранит наших разногласий, но позволит нам избежать наихудшего...
   - Что же вы считаете для меня наихудшим?
   - Победу Кроуфорда.
   - Вы ошибаетесь, Джего, - покачав головой, сказал Кристл.
   - В каком смысле?
   - В прямом. Я _хочу_, чтобы Кроуфорд стал ректором. Раньше не хотел.  И
был неправ. Он прекрасно справится с ректорскими обязанностями.
   Джего слушал - и слышал - Кристла, но не  понимал.  Его  лицо  все  еще
походило на маску отчаяния с примесью злобы и - это было почти  страшно  -
надежды. Так человек,  получивший  письмо  с  трагической  вестью,  читает
слова, но не сразу постигает их истинное значение, и  какое-то  время  его
лицо не меняется. До Джего еще не дошел смысл сказанного Кристлом.
   - Вы, так же как и я, знаете, - проговорил он, - что наихудшее для  нас
обоих - это победа Кроуфорда?
   - Вы ошибаетесь, Джего.
   - Вас не пугает победа Кроуфорда?
   - Ничуть.
   - Вам не кажется, что Кроуфорд...
   - Простите, Джего, - прервал его Кристл, - но  вы,  вероятно,  меня  не
поняли. Я  считаю,  что  Кроуфорд  будет  хорошим  ректором.  У  вас  есть
достоинства, которых нет у него. Я всегда это говорил и  не  отрекаюсь  от
своих слов...
   Теперь он все время смотрел на Джего - твердо, с полной уверенностью  в
своей правоте, но очень по-доброму.
   - ...Однако это не меняет дела, - после  паузы  сказал  он.  -  Мне  не
хотелось продолжать, да, по-видимому, придется. У  вас  есть  достоинства,
которых нет у Кроуфорда, но в общем и целом он лучше, чем вы, справится  с
обязанностями ректора.
   Джего издал придушенное восклицание. Он понял наконец  Кристла,  и  его
надежда угасла.
   - Не надо так расстраиваться,  Джего,  -  с  грубоватым,  но  искренним
участием проговорил Кристл. - Далеко не каждый человек может справиться  с
ректорскими обязанностями. И вовсе не лучшие...
   - А теперь вы хотите унизить  меня  вашим  сочувствием,  -  спокойно  и
негромко заметил Джего.
   Всегда бледные щеки Кристла порозовели. Сейчас он и правда сочувствовал
Джего - впервые с начала предвыборной  кампании,  -  потому  что  тот  был
окончательно побежден и уже ощутил горечь стыда и отчаяния.
   - Вы никогда не верили в добрые  чувства,  -  мгновенно  ожесточившись,
буркнул  Кристл.  -  И,  может  быть,  именно  поэтому  у  вас  так   мало
сторонников.
   - Я считаю, что этот разговор надо прекратить, - твердо сказал Браун.
   Они стояли лицом к лицу. На мгновение мне показалось,  что  сейчас  они
начнут выкрикивать взаимные оскорбления, осуждая  друг  в  друге  то,  что
каждый из них не мог принять...
   Но они промолчали. Возможно, их образумила реплика Брауна.  Они  стояли
лицом  к  лицу  -  мрачный,  решительный  Кристл  и   обуреваемый   быстро
нараставшим отчаянием Джего; Кристл отвернулся первым.
   - Я иду в трапезную, - объявил он.
   - Меня ждут к обеду дома, - проговорил Браун.
   - Тогда до завтра, - сказал Кристл. - Увидимся в церкви.
   Браун кивнул. Кристл коротко попрощался с нами и ушел.
   Джего стремительно, словно не зная, куда себя деть, подошел к кушетке и
обессиленно рухнул на нее.
   - Вот, значит, и все, - проговорил он.
   - Видимо, так, - ровным голосом сказал Браун. - Если только не случится
какой-нибудь неожиданности... а я на вашем месте не стал бы этого ждать.
   - Я и не жду, - отозвался Джего.
   - Похоже, что с этим необходимо примириться, - сказал Браун. - Надеюсь,
вам не нужно объяснять, как сильно огорчены ваши друзья.
   - Да, очень горько, - пробормотал я.
   - Большое спасибо, - обронил Джего, думая о чем-то другом.  И  вдруг  с
мучительной болью воскликнул: - Но как я навалю это  на  Элис?  Как  смогу
вынести ее страдания?
   Мы с Брауном промолчали. Джего поджал  ноги,  повернулся  и  неподвижно
скорчился на кушетке. Зазвучал колокол, возвещающий обед.
   - Я не могу идти в трапезную, - простонал Джего. - Не хочу,  чтобы  они
пялили на меня глаза.
   - Это вполне понятно, - сказал Браун.
   - А мне вот совершенно непонятно, как я и вообще-то останусь  теперь  в
колледже! - воскликнул Джего. - Ведь здесь все будет напоминать мне о моем
позоре.
   -  Я  сейчас  скажу  банальность,  -  проговорил  Браун,  -  но   время
действительно залечивает любые раны.
   - У меня нет сбережений! - выкликал Джего.  -  Я  слишком  стар,  чтобы
менять жизнь! А здесь каждый человек... каждый взгляд будет напоминать мне
о моем позоре!
   Он добавил:
   -  Видеть,  как  другой  переселяется  в  Резиденцию...  Называть   его
ректором...
   Разговор Джего с Брауном не  был  похож  на  диалог.  Джего  выкрикивал
две-три довольно бессвязные фразы, а потом на несколько минут умолкал. Ему
открывались  все  новые  последствия  грядущей  кроуфордовской  победы,  и
слушать его было очень тяжело. Когда об этом  узнают  наши  противники?  А
может быть, они уже празднуют  в  трапезной  свою  победу?  Когда  об  его
поражении станет известно в университете? А может быть, уже известно?  Кто
из его врагов  порадуется  первый?  Зачем  он  согласился  выдвинуть  свою
кандидатуру?..
   Его отчаяние было так велико, что он накинулся на Брауна:
   - Зачем вы обрекли меня на эти унижения? Ни один человек  не  заставлял
меня так страдать!
   - Я неверно оценил обстановку  в  колледже,  -  сказал  Браун.  -  Это,
конечно, непростительная ошибка.
   - Вы не имели права рисковать счастьем ваших друзей!
   - Меня всю жизнь будет мучить совесть, Пол,  -  с  глубоким  раскаянием
проговорил Браун, не пытаясь отвергать обвинений Джего.
   А тот несколько минут молчал, потом внезапно сел и пристально посмотрел
на нас.
   - Я хочу задать вам один вопрос, - сказал он. - Вы  уверены,  что  этот
человек наберет завтра утром абсолютное большинство голосов?
   - Уверен, Пол. Если мы  вообще  можем  быть  в  чем-нибудь  уверены,  -
ответил Браун.
   - Как же это так? -  воскликнул  Джего.  -  Почему  я  должен  за  него
голосовать? Почему должен отдавать ему победу? Меня втравил в это  Кристл.
Так почему же теперь-то я должен ему подчиняться?
   - Вы должны сдержать свое слово, -  сказал  Браун.  -  Мне  никогда  не
нравилась эта затея, но вы дали слово и должны его сдержать.
   - Ну, а это уж мне решать - должен я или не должен!
   - Разумеется, - по-прежнему совершенно спокойно сказал Браун.  -  Но  я
надеюсь, что вы решите его сдержать. Иначе ваши  противники  объявят,  что
Кроуфорд в подобных обстоятельствах свое слово сдержал бы, а значит, они с
самого начала были правы.
   - И вы тоже теперь считаете, что они с самого начала были правы?
   - Я, как и раньше, глубоко убежден, что они ошибаются.
   - Даже сейчас, когда узнали, что я готов нарушить свое слово?
   - Я знаю, что иногда вас обуревают искушения, от которых я, по счастью,
избавлен. Но я, кроме того, знаю, что вы умеете с ними справляться.
   - Вы настоящий друг, Артур, - с  внезапно  проснувшейся  благодарностью
проговорил Джего.
   Он посмотрел на нас измученными глазами и сказал:
   - Выходит, завтра утром я должен сам отдать победу Кроуфорду. И этим  я
тоже обязан Кристлу. Я знаю, вы  считали  его  своим  другом,  Артур,  но,
по-моему, он гнуснее их всех.
   - Я понимаю ваши чувства, Пол, -  проговорил  Браун,  -  однако  вы  не
правы.
   - Неужели вы даже теперь готовы ему доверять?
   Браун улыбнулся грустно, иронично и мудро,  этой  улыбкой  он  дал  нам
почувствовать, что будет доверять Кристлу так же осторожно, как и  раньше.
Браун неплохо изучил своих друзей и прекрасно знал,  что  они  всего  лишь
люди, а поэтому от  них  можно  ожидать  и  предательства,  и  беззаветной
преданности. Люди всегда остаются людьми. Понимая это,  Браун  никогда  не
падал духом, но в  его  спокойном  оптимизме  я  не  раз  замечал  оттенок
грустной иронии.
   - А как же _вы-то_ будете теперь здесь работать? - спросил его Джего.
   - Пол, - мягко ответил ему Браун,  -  мне  было  очень  важно  добиться
вашего избрания, и я не смог этого сделать. Вы, безусловно,  имеете  право
меня обвинять, но не забывайте, что и мне  первое  время  будет  здесь  не
так-то легко. Меня глубоко огорчают наши разногласия  с  Кристлом.  И  мне
очень тяжко сознавать, что  ректором  станет  Кроуфорд.  Короче,  если  не
считать вас, я больше, чем кто бы то ни было, удручен нашим поражением.
   - Это же очевидно, - поддержал я Брауна.
   - Но я не собираюсь удаляться в пустыню, - проговорил Браун. -  Нам  не
повезло, к тому же мы далеко не лучшим образом вели предвыборную борьбу, и
я никогда не прощу себе ваших мытарств. Но это случилось, Джего, и с  этим
необходимо  смириться.  Мы  не  дети,  и  нам  придется  ладить  с  нашими
коллегами, потому что работать мы будем вместе.
   - Что же касается меня, - сказал  он,  -  то  я  постараюсь  как  можно
быстрей восстановить в колледже мирную рабочую атмосферу. Я понимаю  -  на
это потребуется время.  К  сожалению,  года  два-три  мы  наверняка  будем
разъединены.
   Джего глянул на своего самого последовательного приверженца. Каждый  из
них переживал поражение по-своему. Последние слова Брауна были  для  Джего
пустым звуком: они не имели отношения к его  несчастью.  Джего  чувствовал
себя беспредельно одиноким.
   Браун видел, что Джего невыносимо страдает, но больше не утешал его. Он
сделал все, что мог. Он сказал мне:
   - Я всегда говорил, что результаты выборов нельзя  предрешать  заранее.
Вы ведь, наверно, помните мои предостережения?  К  несчастью,  я  оказался
прав.
   Он искренне сочувствовал  Джего,  очень  тяжело  переживал  собственное
поражение, и все же - я уверен в этом - ему было приятно, что он  оказался
таким дальновидным.
   Зазвонил телефон. Жена Брауна спросила  его,  почему  он  опаздывает  к
обеду. Браун сказал, что ему совестно бросать сейчас Джего, но я  пообещал
отвести его к себе и накормить.


   Джего сидел у камина. Отблески пламени  временами  освещали  его  лицо,
сглаживая тяжелые, резкие морщины. Он глядел в огонь и отрешенно молчал. Я
выкурил сигарету, потом другую. А потом тихонько, как  если  бы  он  спал,
вышел из комнаты и спустился  в  кухню  -  посмотреть,  чем  я  смогу  его
накормить.
   Еды у меня почти не было -  об  этом  позаботился  Бидвелл.  Все  же  я
обнаружил хлеб, немного сыра и масла, а в маленькой  баночке  -  к  своему
удивлению - немного икры (подарок одного из учеников), которая, видимо, не
понравилась Бидвеллу.
   Поставив поднос на столик возле камина, я сходил за  бутылкой  виски  и
стаканчиками. Когда я вернулся, Джего уже начал есть.
   Он  ел  сосредоточенно,  истово  и  жадно,  словно  после  многодневной
голодовки. И упорно молчал - только благодарил меня, если я  подливал  ему
виски или протягивал нож. Съев половину булки и  большой  кусок  сыра,  он
посмотрел на меня с юношески наивной улыбкой.
   - Большое спасибо, - проговорил он.
   И опять улыбнулся.
   - До сегодняшнего вечера, -  сказал  он,  -  я  мечтал  устроить  после
выборов банкет для своих друзей. Разумеется, мне пришлось бы  сделать  это
втайне от наших бывших противников. Им нельзя... было  бы  очень  скверно,
если б мы напомнили им, что еще недавно колледж был разделен на враждующие
партии. А все-таки банкет для своих друзей я устроил бы непременно.
   Джего говорил спокойно и бодро, точно он решил  отдохнуть  и  на  время
отринул от себя страдания. Мне было ясно, что он все еще  _надеется_,  все
еще  не  прочувствовал  до  конца,  что  банкета  не  будет.  Я  знал   по
собственному  опыту,  как  медленно   человек   осваивается   с   жестокой
действительностью. Он предвкушает радость и, в последнюю минуту  лишившись
ее, долго не может с этим свыкнуться. Но вспышки иллюзорной надежды только
оттеняют его мрачное отчаяние. Через несколько минут наивная улыбка  Джего
угасла и он сказал:
   - А теперь вот оказывается, что никакого банкета не будет. И я не знаю,
как мне вести себя с друзьями. Не знаю даже, остались ли у меня друзья.
   Не такой гордый человек гораздо легче перенес бы этот удар, подумал  я.
Он мог бы довериться друзьям, мог бы найти утешение в их любви, жалуясь им
на неудачи или проклиная свою судьбу.  Да,  любому  другому  человеку  это
облегчило бы жизнь, но Джего не разрешал себе раскрываться перед друзьями,
никогда не искал у  них  сочувствия,  а  тем  более  жалости.  Ему  мешала
гордость - однако человек часто мечтает получить именно  то,  что  в  силу
своего  характера  принять  не  может.  Джего  был  добр  и  отзывчив,  но
сочувственного отношения к себе решительно не переносил. По  склонности  к
драматическим эффектам он мог раскрыться, словно артист  на  сцене,  перед
многолюдной аудиторией - и не признавал дружеской близости с  каким-нибудь
одним человеком. Его не устраивала дружба на равных: он мог дружить только
покровительствуя, только свысока. Многие люди ставили ему это в вину -  не
потому ли, что завидовали его гордости?
   - Неужели вы думаете, что нам важно, какая у вас должность?  -  спросил
я.
   - Конечно, нет, Элиот, - ответил он. - И все  же  спасибо  вам  за  эти
слова.  -  Но  на  самом-то  деле  мы  не  были  его  друзьями.  Мы   были
приверженцами, молодыми людьми, которым он с удовольствием  помогал  -  не
больше. "Мой молодой друг" - вот как он назвал бы каждого из нас,  если  б
ему пришло в голову определить  для  себя  наши  отношения.  Браун,  самый
полезный и надежный его сторонник, под это определение никак не подходил -
и Джего было трудно общаться с Брауном.  Легко  ему  было  только  с  теми
людьми, которым он протежировал.
   - Неужели вы думаете,  что  мы  судим  о  людях  по  их  должностям?  -
продолжал я. - Неужели не  понимаете,  что  Калверту  и  мне  безразлично,
называют вас ректором или нет?
   - Именно это я и хотел от вас услышать, - откровенно  признался  Джего.
Он, по всей вероятности, старательно растравлял свою рану. Ему  рисовались
картины  его  будущих  унижений  -  он  представлял  себе  свой  позор  со
сладострастием человека,  качающего  больной  зуб.  Еще  бы!  -  ведь  его
должность отдадут теперь Кроуфорду.
   _Его_ должность - он верил в это с наивной беззащитностью ребенка.  Его
титул достанется Кроуфорду,  и  ему  придется  слушать,  как  мы  называем
Кроуфорда ректором. Он не забывал об этом ни на секунду. Кроуфорд - вместо
него -  будет  председательствовать  на  официальных  собраниях,  Кроуфорд
займет его место в трапезной... Ну мог ли он это вынести? Мог  ли  обедать
за одним столом с узурпатором?
   А встречи со знакомыми на улицах? Через неделю эту новость  узнают  все
его университетские коллеги. Он уже  слышал,  как  они  говорят  ему  -  с
затаенной  издевкой,  с  безжалостным  сочувствием:  "Я  очень   удивился,
коллега. У меня  не  было  сомнений,  что  выберут  именно  вас".  Кое-кто
прочитает объявление в газете. Добро бы он надеялся молча! Нет, он не  раз
проговаривался о своих надеждах. А  молва  припишет  ему  и  то,  чего  он
никогда не  говорил,  -  со  временем  эта  история  украсится  пикантными
подробностями, обрастет ехидными домыслами. Ну да,  это  случилось  в  тот
год,  когда  избрали  Кроуфорда,  -  Джего  считал,  что  ректорство   ему
обеспечено, и уже заказал мебель для Резиденции,  а  Кристл  опомнился  по
дороге в церковь и рассказывал потом, что чуть не совершил самую идиотскую
в своей жизни ошибку.
   Вот как о нем будут вспоминать. И весьма вероятно,  что  _только_  так:
высокой должности он теперь уже никогда не добьется,  детей  у  него  нет,
выдающихся научных работ тоже...
   Время шло, через каждые пятнадцать  минут  звучали  куранты,  а  Джего,
томимый стыдом и отчаянием, неподвижно сидел у камина и глядел в огонь. Он
мучился, как юноша, переживающий первую душевную травму,  потому  что  был
по-юношески беззащитен перед жизнью.
   Когда ранена гордость, человек терзается острее, чем от  душевных  ран,
думал я, сидя рядом с Джего у камина и не умея облегчить его страдании. Но
уязвленную гордость время излечивает  бесследно,  а  душевные  муки  могут
ввергнуть человека в пучину отчаяния, из  которой  ему  уже  не  выбраться
таким же, каким он был раньше. Я видел, что Джего  именно  отчаялся  -  ни
гордость, ни рассудок спасти его не могли.
   Сейчас его пугали встречи со знакомыми - но такие раны  легко  исцеляет
время. Легко и бесследно. А вот душевная рана, даже зарубцевавшись, делает
человека немного иным и, как правило, обедняет его чувства. В бурном  море
повседневных житейских забот Джего и раньше вел себя не очень-то  уверенно
- ему было трудно отстаивать свое место под солнцем среди  грубоватых,  но
по-житейски мудрых людей, среди таких людей он всегда начинал  сомневаться
в своих силах. Эта неуверенность определяла почти все его поступки, именно
из-за нее он не смог добиться известности, которой он, как  ему  казалось,
заслуживал. Очень медленно, с большим  трудом  обретал  он  уверенность  в
своих силах. И все же добился уважения людей - к пятидесяти годам он почти
поверил в это. Нынешние выборы стали для  него  глубоко  символичными.  Он
словно  одержимый  жаждал  победы  -  избрав  его  руководителем,  коллеги
признали бы, что он лучший среди них. Когда Кристл  с  Брауном  предложили
ему  баллотироваться  в  ректоры,  он  вдруг   ощутил   небывалый   прилив
уверенности и решил, что это  только  начало  его  блестящей  карьеры.  Он
заранее торжествовал.
   В  нем  проснулось  честолюбие,   и   вскоре   он   люто   возненавидел
продиктованный честолюбием  путь,  потому  что  разочарования,  тревоги  и
унижения возрождали его неуверенность  в  своих  силах.  Но  ему  помогали
держаться мысли об его приверженцах и о той высокой должности, которую они
для него завоюют. Партией его приверженцев руководили Кристл и Браун - вот
что очень подбадривало его и помогало  преодолевать  внутренние  сомнения.
Ему не нравился Кристл, у них не было  ничего  общего,  и  все  же  Кристл
боролся за его победу - значит, он внушал уважение даже чуждым ему  людям!
Джего возмущали повадки  Кристла,  он  считал  его  грубым  и  примитивным
политическим дельцом, однако, даже возмущаясь, он с радостью думал:  "Этот
человек верит в меня! Этот практичный и ловкий делец хочет, чтобы  я  стал
руководителем, колледжа. Если уж даже такие люди  верят  в  мои  силы,  то
почему же я-то должен сомневаться?"
   И вот сегодня Кристл отнял  у  Джего  недавно  обретенную  уверенность.
Сможет ли он снова  уверовать  в  свои  силы?  Теперь  ему  будет  гораздо
труднее, чем год назад, когда его увлекло честолюбие и  он  не  раздумывая
вступил в борьбу.
   Мы молча сидели у камина до одиннадцати  часов.  В  одиннадцать,  сразу
после того, как отзвонили куранты, Джего опять заговорил о своей жене -  в
первый раз он вспомнил про нее еще у Брауна.
   - А дома меня ждет Элис, - проговорил он. - Мне предстоит  обрушить  на
нее это горестное известие. Я всю жизнь старался не  огорчать  ее.  И  вот
заставлю глубоко, невыносимо страдать.
   - Вы думаете, она не поняла, что стряслась какая-то беда?
   - Если и поняла, то ей не будет от  этого  легче  -  когда  она  узнает
правду.
   - Она выдержит, - сказал я. - Именно потому, что страдать ее  заставите
вы.
   - Это еще страшней.
   - Для вас. Но не для нее.
   - Если бы беда пришла со стороны, -  сказал  Джего,  -  я  не  стал  бы
волноваться. Элис всегда необычайно стойко переносила любые невзгоды. Если
б колледж сегодня закрылся, а у нас не было бы никаких  сбережений,  я  не
задумываясь сказал бы ей об этом, и она ничуть бы не  испугалась.  Но  тут
все гораздо хуже.
   Я не спросил его - почему.
   - Неужели вы не понимаете, - воскликнул он, - что она обвинит  во  всем
себя?
   - Ей надо объяснить, что она тут ни при чем, - сказал я. -  Мы  с  Роем
растолкуем ей, как было дело.
   - Она вам не поверит. Ни одному из вас. - Джего помолчал. - Она и  мне,
наверно, не поверит.
   - Но попытаться-то все-таки стоит, правда?
   - Вряд ли кто-нибудь сможет ее переубедить, - вздохнув, сказал Джего. -
Обычно она мне верит... пока я не заговариваю о ней самой. Она  так  и  не
обрела душевного спокойствия. Может быть, мне нельзя было на ней жениться.
Не знаю. Я надеялся дать ей счастье - и не сумел.
   - Я понимаю, о чем вы говорите.
   - Да, вы-то наверняка меня понимаете, - сказал Джего, и  мягкая  улыбка
стерла на миг маску страданий с его лица.
   - А по-моему, ни с кем другим она не обрела бы такого полного  счастья,
как с вами.
   - Я провел с ней самые трудные часы в  ее  жизни,  -  сказал  он.  И  с
отчаянием добавил: - До сих пор мне удавалось не огорчать ее! Господи,  да
будь я самым жестоким человеком на свете, я не смог бы ранить ее  больней!
Я не вынесу этой пытки, не смогу смотреть ей  в  глаза.  Она  будет  тяжко
мучиться, а чем я ее утешу?
   Он сидел, подперев подбородок ладонями, и смотрел в огонь. Прошло минут
десять. Потом, словно паузы не было, он сказал:
   - Да, если б не она, я перенес бы свое поражение гораздо спокойней.


   В день выборов я проснулся еще до рассвета. У главного  входа  слышался
стук открываемой и закрываемой двери, во дворике раздавались  приглушенные
голоса, позвякивали ключи - было шесть часов утра, в это время  на  работу
приходят слуги. Заснуть  мне  больше  не  удалось,  хотя  накануне  я  лег
довольно поздно, потому что  пересказывал  Рою  последние  новости.  Слуги
разошлись, во дворике за моим окном стало тихо, и вскоре по  краям  жалюзи
пролегли светло-серые полоски - начинался рассвет.  В  комнате  постепенно
становилось все светлей, а я лежал без сна, слушая равнодушно-бодрый  звон
курантов, и меня грызла тревога... но тревожиться-то было не о чем, потому
что никаких надежд у нас уже не осталось.
   Рассвет разгорался; во дворике то и дело слышались шаги - уже не только
слуг: я узнал твердую и стремительную походку Кристла.  Почему  он  явился
так рано?.. В общем, я искренне обрадовался, когда в комнату  на  цыпочках
вошел Бидвелл. После обычного утреннего приветствия он спросил:
   - Так стало быть, сегодня у нас выборы, сэр?
   - Да, Бидвелл, выборы.
   Он стоял возле моей кровати и плутовато, но почтительно улыбался.
   - Нам, конечно, не следует соваться не в свое дело, сэр, - сказал он, -
а только мы все равно обсуждали, кто у нас теперь будет ректором.
   - Вот как?
   - Они, конечно, оба замечательные джентльмены, сэр. Мистер Джего  очень
видный джентльмен. У нас все слуги говорят, что никто не слышал  про  него
ни одного худого слова. - Он внимательно наблюдал за мной, и лицо  у  него
было спокойное и простодушно-лукавое.
   - Мистер Кроуфорд, он тоже очень видный  джентльмен,  сэр,  -  поспешил
сказать Бидвелл, когда понял, что я ему не отвечу. Он не хотел  ошибиться.
- У нас говорят, сэр, что они оба очень видные джентльмены. Мы за любого с
удовольствием выпьем, сэр, кого бы вы ни выбрали.
   Я встал, побрился и  надел  свой  самый  строгий  костюм.  Удивительно,
подумалось мне, как покорно мы следуем устоявшимся обычаям -  даже  те  из
нас,  кто  не  придает  им  значения.  Дворик  перед  моим  окном  казался
безрадостным и  серым  в  скудном  свете  декабрьского  утра;  на  внешний
подоконник упал сухой листок. Сегодня Бидвелл рано затопил  камин  в  моей
гостиной, и, когда я сел завтракать, пламя  было  ярким  и  сильным,  хотя
воздух в комнате еще не прогрелся.
   Я ел  без  всякого  аппетита  и  рассеянно  просматривал  газету;  меня
порадовали только известия из Испании. Вскоре ко мне  на  несколько  минут
забежал Рой.
   - Поторапливайся, старина, - сказал он. - На это действо опаздывать  не
полагается.
   Рой был одет еще изящней, чем  обычно,  но  почему-то  повязал  сегодня
черный шелковый галстук. "В  знак  траура",  -  объяснил  он.  Я  невольно
позавидовал  его   веселой   взволнованности:   меня   одолевало   мрачное
беспокойство. Он сказал, что встретил во дворике Кристла и попенял ему  на
его непоследовательность.
   - "Это, знаете ли,  серьезный  недостаток",  -  говорю.  -  Рой  сделал
непроницаемое лицо. - "Этак, - говорю, - жизнь может сделаться  совершенно
невыносимой".
   - А он что? - усмехнувшись спросил я.
   - По-моему, ничего не понял.
   - Это было не слишком осмотрительно с твоей стороны, - сказал я.
   - Именно, - согласился Рой. - Зато получилось весело.
   На следующий день Рой  уезжал  в  Италию  и  побежал  на  почту,  чтобы
отправить до выборов телеграмму.
   Я подошел к окну и сверил свои часы с часами Резиденции. Было  уже  без
десяти десять. Церковные двери стояли открытыми, и  старший  привратник  в
черном цилиндре  посматривал  на  главный  вход,  готовясь  подать  сигнал
звонарю. Минут через пять, неспешно открыв дверь  привратницкой,  появился
Гей - в университетской шапочке и  огромной  новой  шубе,  из-под  которой
виднелась мантия. Его шея была  укутана  теплым  шарфом,  а  седая  борода
казалась только что подстриженной. Шажок за  шажком,  деловито,  но  очень
медленно продвигался он к церкви. За ним шли оба младших привратника - он,
вероятно, заметил, что они маются от безделья,  и  послал  их  в  церковь.
Когда  он  добрался  до  середины  дворика,  зазвонил  церковный  колокол.
Посмотрев на часы, Гей одобрительно и величественно кивнул головой.
   Из церкви  вышел  раскрасневшийся  Браун  -  я  понял,  что  он  спешно
заканчивал последние приготовления к выборам. Гей кивком  головы  подозвал
его и, увидев, что он двинулся ему  навстречу,  звонко  поздоровался  -  я
услышал голос старика даже через двойные рамы,  -  а  когда  они  сошлись,
энергично пожал ему руку.
   Потом, почти одновременно, из второго дворика вышли Кристл с Деспардом,
а из двери привратницкой - Винслоу. Колокол  призывно  звонил.  Я  накинул
мантию - пора было отправляться и мне.
   Когда я вошел в церковь, меня встретила глубокая тишина, хотя почти все
мои коллеги уже собрались. В нефе стоял длинный стол,  покрытый  ярко-алой
скатертью, которой я ни разу до сих пор не видел; за столом  сидели  члены
Совета: на председательском месте  Гей,  справа  от  него  Пилброу,  слева
Деспард и дальше, в порядке старшинства, все остальные наставники. Колокол
продолжал звонить; после каждого удара в церкви  воцарялась  торжественная
тишина:  для  верующих  любое  церковное  собрание  было  значительным   и
боговдохновенным,  а  на  неверующих  магически  действовала  внушительная
обстановка старинного ритуала.
   Спокойно тянулись вверх огоньки  стоящих  на  столе  свечей.  В  тишине
особенно резко ощущался вполне  земной,  но  свойственный  только  церквам
смешанный аромат воска, сухого дерева и древних  книг.  Однако  сегодня  к
этому устоявшемуся аромату примешивался запах помады для волос  -  недаром
борода Гея казалась такой ухоженной, подумал я.
   Десяти еще не было; колокол  продолжал  звонить.  За  столом  было  три
свободных места: одно слева от меня - там, где  должен  был  сидеть  Льюк,
второе между Деспардом и Брауном, а третье между Винслоу и  Кристлом.  Как
раз когда я подумал об этом, в церковь медленно и  ни  на  кого  не  глядя
вошел Джего. Он на мгновение остановился, а потом, увидев свое место,  сел
между Кристлом и Винслоу. Все, как бы не замечая Джего, молчали; но  когда
он сел, Браун чуть заметно кивнул ему головой и тепло улыбнулся.
   Вслед за Джего в церковь вошел Льюк и молча пробрался к  своему  месту.
Когда прозвучал последний удар колокола и куранты начали  отбивать  десять
часов, появился Кроуфорд; быстро, но без суетливой  спешки  он  сел  между
Деспардом и Брауном.
   - Я, кажется, пришел последний, - посмотрев на Гея, спокойно проговорил
он. - Прошу прощения, господин председатель. - До этой минуты - с тех пор,
как я вошел в церковь, - никто не проронил ни слова.
   Отзвучали куранты, и церковь снова погрузилась в тишину.  Гей  держался
очень прямо и строго посматривал на собравшихся - по правую руку  от  него
сидели Пилброу, Винслоу, Джего, Кристл, Гетлиф и Калверт, а напротив них -
Деспард-Смит, Кроуфорд, Браун, Найтингейл, я и Льюк. Перед каждым  из  нас
лежал экземпляр Устава, листок бумаги и ручка. Кроме того, на столе стояли
четыре серебряные чернильницы - одна для Гея и три для всех остальных.
   Гей медленно встал.
   -  Так-так.  Разрешите  мне  приступить  к  выполнению   моего   долга,
джентльмены, - проговорил он и, открыв свой переплетенный  в  кожу  Устав,
принялся читать: "В назначенный день члены Совета должны  явиться  в  храм
колледжа к десяти часам утра и приступить к  выборам  нового  ректора  под
председательством старшего из собравшихся членов Совета. Прежде  всего  он
должен прочитать вслух..." - Тут Гей оторвал взгляд от Устава и  посмотрел
на нас. - Именно сегодня - назначенный день, в этом нет никаких  сомнений,
джентльмены, - сказал он. - А я - старший из  собравшихся  членов  Совета.
Поэтому я и приступил к выполнению моего долга.
   Он опять начал читать Устав. Его сильный  и  звонкий  голос  будил  под
сводами церкви гулкое эхо. Когда часы пробили четверть одиннадцатого,  Гей
все еще читал. Я старался не смотреть на Джего.
   Через несколько минут Гей замолчал.
   - Так-так, - после паузы сказал он. - С этим покончено. Теперь я должен
привести  всех  присутствующих   к   присяге.   -   Он   принялся   звонко
декламировать, не заглядывая в Устав:
   - "Я, Морис Гарвей Лоренс  Гей,  заявляю,  что  мне  полностью  понятны
только что прочитанные параграфы Устава, и торжественно клянусь  соблюдать
их предписания. Я заявляю также, что  без  каких-либо  корыстных  помыслов
изберу в ректоры нашего колледжа того, и только того,  человека,  который,
по  моему  глубокому  убеждению,  лучше  других   членов   Совета   сумеет
поддерживать  и  приумножать  благосостояние   и   добрую   славу   нашего
сообщества. Я даю этот обет искренне, бескорыстно и честно".
   Избирая  в  Совет  колледжа  временного  или  постоянного   члена,   мы
обыкновенно произносили только заключительную фразу  присяги.  Но  сегодня
Пилброу, а за ним Деспард-Смит повторили весь текст.
   Когда Деспард замолчал,  Винслоу  брезгливо  оттопырил  нижнюю  губу  и
проговорил:
   - Я даю этот обет искренне, бескорыстно и честно.
   Деспард сейчас же нагнулся к Гею и что-то  ему  прошептал.  Гей  строго
посмотрел на Винслоу.
   - Старшие члены Совета считают, - сказал он, - что присяга должна  быть
произнесена полностью.
   - А обязан ли я подчиняться старшим членам Совета? - спросил Винслоу.
   - Мы не имеем права даже в мелочах нарушать Устав,  -  ответил  Гей.  -
Даже в мелочах. Поэтому я вынужден потребовать, чтобы вы подчинились. Вы и
все остальные члены Совета. Так предписывает Устав.
   - Я заявляю протест,  господин  председатель,  -  проворчал  Винслоу  и
монотонно, но быстро повторил полный текст присяги.
   Когда поднялся Джего, мы почувствовали смутное  напряжение.  Его  голос
звучал глухо, но спокойно. Присягнув, он гордо вскинул голову.  Его  плечо
почти касалось плеча Кристла.
   Один  за  другим  наставники  вставали  и  произносили  присягу.  Через
несколько минут очередь дошла до Льюка. Когда он замолчал, Гей спросил:
   - Больше никого нет? Я должен быть уверен,  что  присягнули  все  члены
Совета, как того требует Устав. Значит, с этим тоже покончено.  Теперь  мы
можем сесть и написать, кого мы выбираем.
   Минут десять - а может быть, всего две или три, я не посмотрел на  часы
- слышался только  скрип  перьев.  Кристл  вынул  свою  "вечную"  ручку  и
пододвинул чернильницу Джего. С дальнего конца стола - оттуда, где  сидели
старики, послышался характерный скребущий шорох:  кто-то  вычеркнул  слово
или фразу. Кончив писать, я  поднял  голову  и  глянул  на  Гетлифа  -  он
нерадостно улыбнулся мне. Кое-кто из наставников все еще писал.
   Гей поднял голову последним.
   - Так-так, - проговорил он. - Все готовы? Прошу каждого перечитать  то,
что он написал.
   Потом Гей скомандовал:
   - А теперь пусть младший член Совета соберет бюллетени  и  передаст  их
мне. Я, как того требует Устав, обнародую волю каждого члена Совета. А вы,
Пилброу, и вы, Деспард, должны записать, кто за  кого  проголосовал  -  по
Уставу эта работа поручается  двум  старшим,  после  председателя,  членам
Совета.
   Пилброу и Деспард взяли по листу бумаги. Юный Льюк обошел стол,  собрал
избирательные бюллетени и рассортировал их так, чтобы  Гей  мог  объявлять
волю членов Совета по восходящей - от младших к старшим.
   - Превосходно, - сказал Гей, когда Льюк передал ему  пачку  листков.  -
Превосходно.
   Льюк вернулся на свое место, и Гей объявил:
   -  Настало  время  обнародовать  волю  членов  Совета.  -  Опершись   о
столешницу, он встал и, держа пачку листков в вытянутой руке,  потому  что
был  дальнозорким,  торжественно  сказал:  -  Итак,  будьте   внимательны,
джентльмены!
   - "Я, Уолтер Джон Льюк, голосую за доктора Джего".
   - "Я, Рой Клемент Эдвард  Калверт,  избираю  в  ректоры  колледжа  Пола
Джего".
   Мой бюллетень с фамилией Пола. В  Уставе  не  оговаривалось,  как  надо
заполнять бюллетень, но мне показалось, что Рой выразился точнее  всех.  А
еще, совсем не ко времени, я подумал, что  мы  очень  редко  слышим  имена
наших коллег.
   -  "Я,  Фрэнсис  Эрнест  Гетлиф,  избираю  Редверса  Томаса   Арбетнота
Кроуфорда".
   - "Рональд Эдмунд Найтингейл голосует за доктора Кроуфорда".
   Когда Гей звучно прочитал бюллетень Кристла, за столом  почувствовалось
легкое движение. Вполне вероятно, подумал я, что кое-кто из членов  Совета
по-настоящему ошарашен таким поворотом событий - ведь  о  решении  Кристла
знали, по-видимому, далеко не все.
   - "Я, Артур Браун, избираю Пола Джего".
   Меня охватило тревожное нетерпение.
   - "Я, Пол Джего, избираю Томаса Кроуфорда".
   - "Редверс Томас Арбетнот Кроуфорд выбирает Пола Джего".
   - "Мистер Винслоу избирает доктора Кроуфорда и подписывается  -  Годфри
Гарольд Винслоу".
   - "Альберт Теофилус Деспард-Смит  избирает  Редверса  Томаса  Арбетнота
Кроуфорда".
   - "Я, Юстас Пилброу, избираю Редверса Томаса Арбетнота Кроуфорда".
   - Вот и все, - послышался чей-то голос, - большинство набрано.
   Оставался еще бюллетень Гея.
   Он звонко прочел:
   - "Я, Морис Гарвей Лоренс Гей, старший  член  Совета,  почетный  доктор
Кембриджского университета, профессор в  отставке,  исполнив  предписанный
мне Уставом долг старшего члена Совета и обнародовав волю должным  образом
собранных в храме колледжа членов Совета, подаю свой голос за Пола Джего".
   Все  зашевелились  -  то  ли  удивленно,  то   ли   просто   облегченно
переглядываясь: выборы были закончены. Рой едва заметно подмигнул мне.
   - Итак, джентльмены, - сказал Гей, - я обнародовал волю  каждого  члена
Совета. Вы подсчитали голоса?
   - Подсчитали, - откликнулся Деспард-Смит.
   - Призываю вас проверить свои подсчеты еще раз, - распорядился  Гей.  -
Будет непростительно, если мы совершим ошибку в самом конце.
   - Семь голосов за  доктора  Кроуфорда,  -  с  мрачной  торжественностью
объявил  Деспард-Смит,  -  и  шесть  -  за  доктора  Джего.  Семь  голосов
составляют  абсолютное  большинство.  Доктор  Кроуфорд   избран   ректором
колледжа.
   -  Так-так.  Великолепно.  Доктор   Кроуфорд.   Я   предполагал...   Вы
внимательно подсчитали голоса?
   - Разумеется, - хмурясь, проговорил Деспард-Смит.
   - Мне кажется, я должен проверить ваши подсчеты, - сказал Гей. -  Держа
листок Деспарда с подсчетом голосов в вытянутой  руке,  он  сличил  каждую
запись с соответствующим избирательным бюллетенем.
   - Вы были правы, - не унывая сказал он Деспарду.  -  Превосходно.  Семь
голосов за  доктора  Кроуфорда.  Я  должен  официально  провозгласить  его
ректором нашего колледжа.
   В церкви опять воцарилась  тишина.  Гей  -  элегантный,  улыбающийся  и
сдержанный - проговорил:
   - Доктор Редверс Томас Арбетнот Кроуфорд!
   Кроуфорд встал.
   - Я провозглашаю вас ректором этого колледжа! - объявил Гей.
   А потом величественно, но очень естественно добавил:
   - И поручаю колледж вашим заботам.
   - Благодарю вас, господин председатель, - спокойно Проговорил Кроуфорд.
- Благодарю вас, господа.
   Не сказав ни слова, Джего нагнулся над столом вперед,  пожал  Кроуфорду
руку и ушел. Все посмотрели ему вслед. Когда двери церкви захлопнулись, мы
встали из-за  стола  и,  окружив  Кроуфорда,  принялись  поздравлять  его.
Найтингейл засматривал ему в лицо с восхищенной улыбкой.
   Кристл сказал:
   - Я очень рад за вас, Кроуфорд.
   Браун,  вежливо  улыбаясь,  пожал  ему  руку.   Кроуфорд,   бесстрастно
приветливый и по-всегдашнему невозмутимый, спокойно принимал поздравления.
Мне было немного странно слышать, как его называют ректором.


   Мы вышли из церкви вместе с  Роем  и,  остановившись  у  главных  ворот
колледжа,  рассеянно  посматривали  на  обычную  уличную  суету:   женщины
покупали в магазинах продукты, спешили по своим  делам  студенты,  красные
автобусы казались особенно яркими под низким белесым небом.
   - Натянули нам, значит, нос, - проговорил Рой. - Да,  старина,  к  беде
заранее не подготовишься - даже если знаешь, что она  придет.  Я  чувствую
себя как выжатый лимон.
   - Я тоже.
   - Интересно, почему нас волнуют чужие заботы? Разве нам так  уж  важно,
кто теперь будет ректором?
   - Для Джего это очень важно, - ответил я. - А мы как-никак его друзья.
   -  Ты  прав.  По-твоему,  нам  надо  к  нему  зайти?  Мне,  знаешь  ли,
страшновато. Ты заметил, какое у него было лицо?
   - Конечно.
   - Я боюсь к нему идти, пока он такой несчастный.  Утешать  -  это  твое
амплуа, старина. - Я понял, что он грустно насмехается и над собой и  надо
мной.
   Вскоре он отправился  добывать  деньги  для  своего  путешествия,  а  я
вернулся во дворик. У дверей церкви все еще стояло несколько человек, и  я
подошел к ним. Гей, Браун, Деспард-Смит и Винслоу только что прикрепили  к
двери объявление; примерно в ярде от них стоял главный привратник.
   - Что вы думаете об этом объявлении, Найтингейл? - спросил меня Гей.
   - Он не Найтингейл, - сказал Браун.
   -  Так  что  вы  думаете  об  этом  объявлении?  -  повторил   Гей.   -
Замечательное, доложу я вам,  объявление.  Превосходное.  Чтобы  выяснить,
кого мы выбрали ректором, нужно  только  подойти  к  дверям  и  прочитать.
Объявление скреплено моей подписью, так  что  никто  не  усомнится  в  его
подлинности. У меня, видите ли,  весьма  четкая  подпись.  Я  считаю,  что
человек должен гордиться своим  именем.  Итак,  друзья  мои,  наши  выборы
прошли без сучка без задоринки.  Едва  ли  можно  представить  себе  столь
искусно проведенные выборы. Примите мои поздравления, джентльмены!
   - Я четыре раза участвовал в выборах ректора, - сказал Деспард-Смит.  -
И пятого, я полагаю, не будет.
   - Помилуйте! - воскликнул Гей. - Да у нас у всех масса времени впереди!
Я думаю, что мне еще раза два придется руководить выборами.
   Он шутливо погрозил Винслоу пальцем.
   -  И  никаких  послаблений  я  не  допущу,  милейший  Винслоу.  Присягу
необходимо произносить полностью,  запомните  это,  сударь  мой.  Я  сумею
проследить, чтобы все соблюдали наш Устав.
   Винслоу усмехнулся.
   - А я решительно протестую! - объявил он. - И  мы  обязательно  обсудим
мой протест. Это ритуальное бормотание давно пора прекратить...
   Они с Деспардом взяли Гея под руки и, приноравливаясь к  его  шаркающим
шажкам, пошли с ним к главным воротам.
   - Всего вам хорошего, - обернувшись, сказал Винслоу.
   - Всего хорошего, дорогие друзья! - выкрикнул из-за его плеча Гей.
   Когда мы остались вдвоем, я задал  Брауну  Роев  вопрос:  надо  ли  нам
повидать Джего? Или он сходит к нему один?
   - Вряд ли я помогу ему, -  ответил  Браун.  -  Боюсь,  что  сегодня  он
предпочел бы не встречаться со мной. Впрочем, не  только  сегодня,  а  еще
довольно долго, и мне придется к этому привыкнуть - ведь я буду напоминать
ему об его несчастье.
   Браун говорил спокойно, но с глубокой любовью к Джего. Я  понимал,  что
его дружеская любовь не ослабеет - он был не из тех, кто легко забывает  о
дружбе. И однако, он остался с Геем в церкви, чтобы  проверить,  соблюдены
ли все ритуальные формальности, - о делах  колледжа  он  тоже  никогда  не
забывал. Сторонники Джего разбрелись сразу же  после  голосования:  их  не
интересовало, вывешено объявление о победе Кроуфорда или нет,  -  а  Браун
считал, что независимо от исхода выборов он должен позаботиться обо  всем.
Вот и сейчас, стоя у дверей церкви, он сказал:
   - Я думаю, ваши коллеги захотят  отметить  сегодняшнее  событие.  Пойду
распоряжусь, чтобы к обеду было припасено несколько бутылок вина.
   До самого обеда я не разговаривал о выборах ни с кем, кроме Кристла,  -
мы встретились после ленча во дворике.
   Кристл холодно посмотрел на меня, не  слишком  любезно  поздоровался  и
резко проговорил:
   - Должен вам сказать, Элиот, что мне  очень  не  понравилось  поведение
Джего после выборов. Ему не следовало так уходить.
   - У него были веские причины для плохого настроения.
   - Это-то понятно. Мне тоже на  его  месте  было  бы  не  легко.  Ну,  а
все-таки надо владеть собой.
   Пожалуй, он  прав,  подумалось  мне:  ему  не  раз  приходилось  стойко
переносить удары судьбы.
   - Я лишний раз убедился, что поступил правильно,  -  сказал  Кристл.  -
Вы-то со мной не согласны, я  знаю.  Мне  и  самому  не  нравится,  что  я
опомнился так поздно. Но на него же нельзя положиться! Он  милый  человек,
спору нет. А с обязанностями ректора справиться не сумел бы.
   Мне не хотелось спорить с Кристлом. Когда мы расходились, он сказал:
   - Вы еще поблагодарите меня, Элиот, уверяю вас. Я вот, например, ничуть
не удивлюсь, если он не появится сегодня в профессорской. А это уж будет и
вовсе неприлично.
   По  традиции  все  наставники  собирались  вечером  после   выборов   в
профессорской, чтобы выпить за здоровье нового ректора, -  именно  поэтому
Браун и решил позаботиться насчет вина.
   Рой пошел упаковываться и готовить материалы для  работы  в  библиотеке
Ватикана, так что я весь день был предоставлен самому себе. Мне захотелось
выпить чаю в городе, и на улице я нос к носу столкнулся с миссис Джего.  Я
уже начал говорить ей, как меня огорчило поражение ее  мужа,  но  она,  не
глядя на меня, прошла мимо.
   Я вспоминал это странное происшествие  до  самого  вечера.  Назвать  ее
мысленно вздорной бабой и выкинуть из головы?  Но  за  последнее  время  я
проникся к ней глубокой симпатией, и  мне  не  хотелось  зачеркивать  нашу
дружбу. Что же с ней случилось? Она, вероятно, была в ужасающем состоянии.
Я начал писать ей записку, но, вспомнив, что  в  каждой  фразе  она  может
увидеть издевательский подтекст, оставил эту  затею.  В  общем,  мне  было
очень горько - я, пожалуй, не признался бы даже Рою, до какой степени меня
огорчила ее грубая выходка.
   Вечером я пришел в профессорскую раньше обычного,  но  там  уже  сидели
Кроуфорд,  Гетлиф  и  Найтингейл.  Кроуфорд  предложил  Найтингейлу  бокал
хереса, и тот вел себя как девица, которой впервые налили  спиртного.  Ему
не приходилось выпивать с  тех  пор,  как  кончилась  война,  лепетал  он.
Кроуфорд налил бокал хереса и мне, а потом сказал:
   - Говоря  как  ректор,  я  должен  признать,  что  мне  теперь  следует
высказываться весьма сдержанно - в особенности на собраниях. Я  не  должен
навязывать нашему сообществу своих мнений, если некоторым наставникам  они
глубоко чужды. Но говоря как гражданин, я  утверждаю,  что  сейчас,  когда
события в мире принимают  поистине  угрожающий  характер,  молчать  просто
нельзя.
   В профессорскую входили все новые люди.  Вскоре  к  нам  присоединились
Деспард-Смит, Кристл, Браун и Винслоу. Гетлиф отозвал меня в сторону.
   - Начинается нормальная жизнь, старина, - сказал он.
   - Как будто бы так.
   - Ты очень огорчен?
   - Да уж не обрадован.
   - Все утрясется, старина. - Гетлиф улыбнулся. - Послушай,  мне  позарез
нужен твой совет. Может, ты зайдешь к нам завтра вечером?
   - Что ж, с удовольствием, - как можно естественней проговорил я.
   - Значит, мы тебя ждем, - сказал Гетлиф.
   Почти  все  наставники  уже  собрались,  и  теперь,  всякий  раз  когда
открывалась дверь, мы ждали, что появится Джего. Но сначала пришел Пилброу
- он еще с порога радостно объявил, что его пригласили приехать  весной  в
Прагу, - а потом Гей, хотя для этого ему пришлось нарушить  свой  вечерний
распорядок.
   - А вот и я, дружище Кроуфорд! - воскликнул он. - Я решил, что  испорчу
вам праздник, если не загляну  вечером  в  колледж.  Но  отныне  мне  надо
именовать вас ректором. Примите мои поздравления, господин ректор!
   Мы все еще надеялись дождаться  Джего,  однако  через  несколько  минут
дворецкий почтительно доложил Кроуфорду, что обед подан.
   - Что ж, по-видимому, все в сборе, - проговорил Кроуфорд.  -  Пойдемте,
джентльмены. - Когда мы вошли в трапезную, он  сказал:  -  Гей,  разрешите
предложить вам место справа от меня.  Юстас,  не  откажите  в  любезности,
сядьте слева.
   Сам он сел во главе стола с немного напыщенным видом  -  это,  впрочем,
свойственно большинству людей, занимающих впервые председательское  место.
Во время обеда он  невозмутимо  слушал  болтовню  Гея.  Я  уловил  ехидные
шепотки о Джего и, глянув  на  Найтингейла,  увидел,  что  он  победоносно
ухмыляется. Никто из друзей Джего  не  заговаривал  о  нем.  Мы  не  могли
объяснить собравшимся, почему его нет. Льюк умоляюще посматривал на меня и
Брауна: ему было очень горько, что никто из нас не сказал ни одного  слова
в защиту Джего.
   После обеда мы вернулись в профессорскую и  обнаружили,  что  стол  уже
накрыт для десерта -  хрусталь  и  серебро  ослепительно  сияли.  Рядом  с
бутылками, отражаясь в полированной столешнице, стояло большое  серебряное
блюдо  с  персиками.  Гей  радостно  посмотрел  на  него  и  принес   свои
поздравления эконому, а Кроуфорд пригласил нас к столу:
   - Теперь нам придется сесть немного иначе,  -  проговорил  он.  -  Гей,
прошу вас, сядьте справа от меня. Тут не может быть никаких  изменений.  А
вы, Кристл, займите, пожалуйста, это место.
   Когда мы расселись и  Кроуфорд,  наполнив  бокал  Гея,  а  потом  свой,
передал бутылку дальше, в профессорскую вошел  Джего.  Он  был  болезненно
бледен. Все посмотрели на него, и разговоры в комнате оборвались.
   - Джего, - спокойно сказал Кроуфорд, -  сядьте,  пожалуйста,  слева  от
меня. - Кристл пересел, и Джего занял место по левую руку от Кроуфорда.
   - Мне очень жаль, - сказал он, - что я не успел  прийти  к  обеду.  Мне
надо было закончить довольно важный разговор с женой. Но я  надеялся,  что
мне удастся поздравить вас за десертом в профессорской.
   Бутылку все еще передавали по кругу. Пока мы  наполняли  бокалы,  Джего
произнес небольшую речь - причем так, что собравшиеся помимо воли  слушали
его необычайно внимательно:
   - Мне кажется, что у меня  есть  неотъемлемое  право,  которым  я  хочу
сегодня воспользоваться. Именно это мы и обсуждали с женой. Мы решили, что
имеем право пригласить вас в гости первыми - раньше других  наших  коллег.
Нам будет очень приятно, если вы завтра отобедаете у  нас...  -  Джего  на
мгновение умолк, но сразу же овладел собой и закончил: - ...ректор.
   Ему удалось переломить себя. Едва ли  он  слышал  ответ  Кроуфорда.  Он
молча поднял бокал - "за здоровье нашего нового  ректора",  как  сказал  в
своем тосте Гей, - да и потом не проронил ни слова. Он рано распрощался, и
я вышел из профессорской вместе с ним, но ему не  хотелось  разговаривать.
Ему не хотелось даже, чтобы  я  провожал  его.  Он  шел  домой,  и  фонари
освещали его одинокую фигуру и я молча смотрел ему вслед.
Книго
[X]