Вальтер Скотт. Поле Ватерлоо
----------------------------------------------------------------------------
Перевод Ю. Левина
Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Т. 20
М.-Л., "Художественная литература", 1965
OCR Бычков М.Н. mailto:[email protected]
----------------------------------------------------------------------------
Сокрылся позади Брюссель,
И только слышим мы досель,
Как, эхом повторен,
Несется мерной чередой
Над парками и над водой
Часов протяжный звон.
Мы входим, темный Суаньи,
В леса дремучие твои:
Здесь глянцевитый бук
Непроницаемый шатер
Своих густых ветвей простер
На много лье вокруг.
Напрасно путник, осмелев,
Прохода ищет меж дерев,
Поднявшихся стеной;
И на ковер гнилой листвы
Не упадет из синевы
Ни луч, ни дождь, ни зной.
Свет не обрадует очей,
Шумя, сверкающий ручей
Не вынырнет из мглы;
Куда ни обращаем взгляд,
Вдоль нашего пути стоят,
Угрюмо вытянувшись в ряд,
Угрюмые стволы.
Открылась неба синева,
Вдаль отступают дерева,
Видны кустарники, трава,
Селенье и овраг.
Крестьянин в поле у межи
Склонился над снопами ржи;
А ведь не ждал бедняк,
Когда стояли зеленя
Вблизи нещадного огня,
Что снимет спелый злак!
А там лачуги позади
И храм... О путник, не гляди
С презреньем на село:
Хоть жалок колокольни вид,
Но вспомни, что она стоит
В бессмертном Ватерлоо!
Не бойся солнца, хоть волной
Нас обдает осенний зной
И далеко отставший лес
Не защищает от небес:
Был день, когда поля и лог
Иной огонь сильнее жег.
Идем вперед мы, где кусты,
Венчая гребень высоты,
Над полем поднялись.
Отлогий холм уходит вдаль
И, как красавицы вуаль,
Спадает плавно вниз.
Немного дале, в свой черед,
Пред нами новый холм встает,
Сокрывший небосклон,
И, образуя полукруг,
Широкою грядою луг
Охватывает он.
Здесь спуск удобен и подъем,
И дева робкая верхом
Без страха правит скакуном,
Спускаясь в мирный дол.
Ни куст, ни дерево, ни сад
Дороги ей не преградят,
Ни ров, ни частокол.
Но дальше, рощей затенен,
Подъемлет башни Угумон.
И если путника спросить,
Что здесь могло происходить,
То скажет он в ответ:
"С широких вспаханных полос
Крестьянин урожай увез,
И тяжко нагруженный воз
Своих окованных колес
Оставил длинный след.
А мужики навеселе
На той утоптанной земле
Плясали до утра,
И пировали у лачуг,
Там, где, спаленный, черен луг,
И жены их сновали вкруг
Горящего костра".
И он и каждый так решит,
Кто этот край впервые зрит.
Но только не жнецы
Трудились здесь, и не серпом,
А пикой, саблей и штыком -
Суровые бойцы.
Не хлеб сбирали в сих полях.
Не жалкий злак; но каждый взмах
Героев повергал во прах,
Как срезанный ячмень;
И в час, когда ночная мгла
На жатву страшную сошла,
Скирдами высились тела
Сраженных в этот день.
Взгляни опять - тот черный знак
Оставил н_а_ поле бивак;
Вокруг него следы атак
И грозного огня.
А рядом, где засохла грязь,
Там кровь потоками лилась
И, в битву яростно стремясь,
Хлестал драгун коня.
Вон та глубокая нора -
След раскаленного ядра.
Ты чувствуешь, как смрадный пар
Вливается в полдневный жар
Зловонною волной
Из недр засыпанных холмов?
Знай - то Убийство до краев
Амбар набило свой.
То был не праздник средь равнин,
Какой справляет селянин,
Оставив серп и плуг!
Над обезумевшей толпой
Носилась Смерть под битвы вой,
И всех на пир кровавый свой
Она звала вокруг.
А Дьявол, разрывая тьму,
Гостей отыскивал в дыму,
И удавалося ему
Расслышать каждый звук,
Вливающийся в бранный рев, -
От зычных пушечных громов,
И крика дикого стрелков,
И лязга дикого клинков
До хрипа смертных мук,
Когда при скрежете зубов
Смолкает сердца стук.
Пируй, жестокий враг людской!
Пируй, но знай: чем жарче бой
С его нещадною резней,
Тем кончится скорей:
Губительный напор войны
Спадает, коль истощены
Все силы у людей.
Надежда тщетная! С утра
Поднялся к тучам клич "ура!"
Над полем роковым;
Теперь уж близится закат,
Но не смолкает крик солдат,
Клубится черный дым.
И свыше десяти часов
Идут, идут с вершин холмов
На бранный дол ряды полков -
Несметно их число;
Свирепым штурмам нет конца,
Не утихает град свинца:
Все в страшный бой пошло -
Уменье, сила и расчет,
Но битвы не решен исход
На поле Ватерлоо.
Скажи, Брюссель, что думал ты,
Когда с далекой высоты
Протяжный несся гром
И с дрожью слышал млад и стар
Звук, предвещавший им пожар,
Насилье и разгром?
Как страшно в грохоте колес
Вдоль улиц двигался обоз
Страданьем груженных телег,
Везя израненных калек,
И позади кровавый ток
Струился прямо на песок.
Как часто, слыша барабан,
Ты думал, что вошел тиран
И что занес уже Разбой
Кровавый факел над тобой.
О не страшись! На поле том
Напрасно на тебя перстом
Указывает враг,
И, не привыкший уступать,
Опять вздымает и опять
Кровавый вал атак.
Он все кричал: "Марш! Марш! Быстрей!
На пламя ярых батарей!
На вражеский заслон!
Пусть каждый латник в бой идет!
Уланы с пиками, вперед!
Гвардейцы, Франция зовет
И я, Наполеон!"
В ответ восторга клич звучал,
Он смерти лучших обрекал,
Но с ними горестный удел
Сам разделить не захотел.
А Тот - отчизны щит и меч -
Являлся средь кровавых сеч,
Чтобы сердца солдат зажечь,
Как света луч дневной;
Одушевляя каждый полк,
Вождь восклицал: "Исполним долг
Пред Англией родной!"
Поднялся вихрь, сраженье скрыв,
Как бури яростный порыв;
Поднялся вихрь, и сталь за ним
Сверкнула молнией сквозь дым;
Проснулась вновь война.
Три сотни пушек, озверев,
Извергли из горящих чрев
Потоки чугуна.
И за завесою огня
Пришпорил кирасир коня,
Уланы, пиками звеня,
Пошли, и, войско осеня,
Взметнулись знамена.
Как бурные потоки вод,
Французы ринулись вперед.
И над равниной в тот же миг
Протяжный и свирепый крик
В честь императора возник.
Но страшный натиск вражьих сил
Сердец британских не смутил;
Никто из доблестных солдат
Не опустил свой гордый взгляд,
И возле падающих тел
Их твердый шаг не ослабел.
Как только ядра рвали строй,
Они смыкались вновь стеной,
И снова высились, тверды,
Их непреклонные ряды.
Когда ж пред ними, как мираж,
Из дыма вырвались плюмаж,
Кираса, пика и палаш -
Загрохотал огонь!
И каждый бравый мушкетер
В стрельбе проворен был и скор
И точно выпускал заряд,
Как будто это был парад.
Пробили пули бронь.
Упали кони, седоки;
Свалились шлемы, тесаки;
Орлы знаменные, значки
Валяются в пыли.
А эскадроны англичан,
Тесня врагов смятенный стан,
Их с флангов обошли.
И вспыхнул рукопашный бой
Вслед за ружейною пальбой;
Как в кузнице, со всех сторон
Металла раздавался звон.
Когда ж, взметая дым и прах,
Пробили пушки брешь в рядах,
Когда врубилась сталь клинков
В шеренги дрогнувших полков,
Мгновенный страх объял солдат -
И с воплем ринулись назад
Остатки вражеских колонн,
Без командиров, без знамен.
Тут, Веллингтон, твой острый взор
Судьбы увидел приговор:
В тот день британский строй
Под натиском врага стоял,
Как ряд родных прибрежных скал;
Когда же ты "Вперед!" сказал,
Он хлынул, как прибой.
А ты, коварный властелин,
Узри позор своих дружин!
Ты мнишь, что сломленная рать
Лавину сможет удержать;
Иль ветеранам нипочем
С британским встретиться штыком?
Теперь ты вдаль взгляни,
Где скачут в бой вослед знамен
За эскадроном эскадрон;
Ты думаешь, они -
Войска победные Груши?
Нет, обольщаться не спеши -
То пруссаки идут!
Иль ты забыл сей трубный глас,
Зловещий в твой недобрый час,
Который прозвучал сейчас,
Как зов на страшный суд?
О, если б ты увлек с собой
Остатки войск в последний бой
И вместе с ними пал!
Ты Риму подражать хотел -
Так вспомни горестный удел
Вождя, что притязал
На императорский венок
И гладиаторов увлек
В мятежный свой союз.
Он твердо встретил злобный рок,
Не бросил тех, кого обрек
На гибель, но, держа клинок,
На поле брани с ними лег -
Злодей, но все ж не трус.
Но если робкою душой
Спасения любой ценой
Ты жаждешь, - прочь стреми свой бег,
Хоть двадцать тысяч человек
Смерть приняли в бою,
Чтоб славу для тебя стяжать,
А ты ее теперь отдать
Готов за жизнь свою.
В веках грядущих кто поймет
Изменчивость твою? Где тот
Герой, кого являли нам
Маренго, Лоди и Ваграм?
Иль дух твой - как поток:
Наполненный снегами с круч,
Он вниз свергается, могуч,
Неистов и широк;
Когда ж нет помощи ничьей,
Он - жалкий, высохший ручей,
И вдоль него тогда
Остатки буйств его видны -
Навалены, наметены,
Но силы нет следа.
Пришпорь коня! Не то опять
Тебе придется услыхать
Твоих гвардейцев стон,
В котором, мнилось, жгучий стыд
Был с яростью и болью слит:
"Уж лучше б умер он!"
Но прежде чем скакать назад,
На поле брось последний взгляд,
Прощаясь навсегда.
Туманный месяц свет струит
В долину, и она бурлит,
Как полая вода,
Когда весенняя река
Несет пожитки бедняка,
Стремя за валом вал, -
Так бешеный поток людей
Знамена, пушки, лошадей
Увлек лавиною своей
И в поле разбросал.
Чу! Мстительный и грозный крик
До слуха твоего достиг.
То в прорванном тылу твоем
Пруссак орудует копьем.
В снегах Березины
Не так зловещ был возглас тот,
Когда от крови таял лед,
И, средь бегущих сея страх,
Кричали яростно "ура!"
Донских степей сыны.
Иль вспомни вопль, что мрак пронзил
Под Лейпцигом, когда без сил,
Тобой союзник брошен был
И трупов полная река
Прияла тело поляка.
Тебе ж средь этих бед судьбой
Назначен жребий был другой.
И ныне роковой исход
Ждал не сраженье, не поход;
Нет, час решительный настал,
Ты славу, имя потерял,
Империю и честь;
И пал с главы твоей венец,
Когда излились наконец
Небесный гнев и месть.
Ты хочешь жить? Тогда смирись,
Витиям дерзким покорись,
Которых некогда презрел;
Они среди ничтожных дел
Решат твой царственный удел.
Иль жребий менее суров -
Искать приюта у врагов,
Против которых свой кинжал
Ты постоянно обнажал?
Тому примеры есть
В анналах древности седой.
И, будь свободен выбор твой,
Тебе б он сделал честь.
Так приходи. Мы не почтем
Поверженного ниц врагом,
Хоть горький опыт говорит:
Дружить с тобой не сможет бритт.
И все ж мы скажем; приходи,
Но не скрывай надежд в груди,
Не помышляй, что впереди
Тебя ждет власть опять.
Мы не хотим, чтоб спесь твоя,
Таящаяся, как змея,
Могла главу поднять.
Приди, но ты не сможешь, знай,
Ни остров, ни единый край
Теперь своим наречь;
Тебя покинут все войска:
Не должно оставлять клинка,
Чтоб завладела им рука,
Из коей вырван меч.
Быть может, ты, покинув свет,
Славнейшую из всех побед
Сумеешь одержать;
Триумф без крови, без вреда
И без вассалов лишь тогда
Дано тебе стяжать,
Когда избудешь ты в тиши
Неистовство своей души:
Оно - твой злобный рок.
Внемли мне: я не раз вздыхал,
О том помыслив, _чем ты стал_
И чем ты _стать бы мог!_
А ты, чьи подвиги страна
Бессильна наградить сполна,
Ты истинную благодать
Лишь в сердце можешь отыскать.
Восторг народа твоего,
И всей Европы торжество,
Привет монарха и палат,
Высокий сан, поток наград
Не стоят тех благих минут,
Когда, окончив бранный труд,
Ты скажешь: "Я дерзнул извлечь
Лишь для отечества свой меч
И не вложил его в ножны,
Пока не выиграл войны".
Взгляни с поникшей головой
На поле славы боевой.
От триумфальных колесниц
Всегда несется плач вдовиц.
В тот день рука войны в крови
Расторгла столько уз любви!
Страшнее битв не видел свет,
Дороже не знавал побед.
И льются слезы у могил
Тех, кто навеки здесь почил.
Здесь и отец, что не прижмет
К груди оставленных сирот;
И сын, что к матери родной
Уж не воротится домой;
Жених, кому не обнимать
Невесту робкую опять;
Супруг, что не познает вновь
Подруги верную любовь.
Родных и близких без числа
Смерть беспощадно унесла!
И если черная вуаль
Скрывает девичью печаль,
Иль женский плач раздастся вдруг
В ответ на барабанный стук,
Иль потаенная тоска
Терзает сердце старика, -
Не вопрошай, какое зло
Причиной, - вспомни Ватерлоо!
День нашей доблести и слез,
Какие жизни ты унес!
Тобой Британии сыны
В анналах подвигов страны
Навеки запечатлены.
Ты видел, как, рубясь в бою,
Окончил Пиктон жизнь свою;
Как Понсонби, лишаясь сил,
Глаза орлиные смежил.
Де Ланей вместо брачных уз
Со смертью заключил союз.
А Миллер, падая, привет
Родным знаменам слал вослед.
Потомок северных племен,
Сражен могучий Камерон;
И Гордон, жизни не щадя,
Погиб бесстрашно за вождя.
Увы! хоть силой неземной
Спасен Британии герой,
Всю мощь перунов роковых
Изведал он в друзьях своих.
Простите, павшие в бою,
Песнь недостойную мою!
Высокий стих и лиры глас
Бессильны возвеличить вас
Всех - от прославленных вождей
До скромных и простых людей.
Легко в то утро встали вы
С сырого ложа из травы,
Чтоб раньше чем померкнет день
В могильную сокрыться сень.
Падет слеза на ваш покров,
Свят до скончания веков
Героев будет сон.
Когда ж британец здесь пройдет,
Молитву тихо он прочтет
За павших, тех, кого в поход
Вел славный Веллингтон!
Прощай же, поле, где видны
Следы губительной войны.
Надолго память сохранит
Твоих разбитых хижин вид,
Тебя, прекрасный Угумон,
Израненный со всех сторон.
Пусть сад зеленоглавый твой
Стал местом сечи роковой,
Пусть на деревья без конца
Свирепо падал град свинца
И возле почерневших врат
Они поверженны лежат,
Но ты в разгроме и в борьбе
Обрел бессмертие себе!
Да, можно Азенкур забыть,
Кресси в безвестности сокрыть,
Но, сколько б лет ни шло,
Уста молвы и песни звон
Расскажут людям всех времен
Про непреклонный Угумон
И поле Ватерлоо.
Река времен! покоя нет тебе.
Стремясь от колыбели до могилы,
Людские поколенья к их судьбе
Ты неуклонно мчишь чредой унылой.
Твое теченье быстрое вместило
Ладью веселья, и баркас труда,
И бриг тюремный, мрачный
и постылый...
Все вдаль плывут, рабы и господа,
В один безмолвный порт стремятся
все суда.
Река времен! какие перемены
Познала наша бренная ладья!
Не ведали доселе во вселенной
Подобных бед Адама сыновья.
Столь странных превращений бытия,
Внезапных смен блаженства и мученья,
Вершенья судеб острием копья
Грядущие не узрят поколенья,
Покуда ты свое не прекратишь теченье.
Моя отчизна, ты борьбу вела,
Неколебима в радости и горе.
За истину и благо, как скала,
Стояла твердо ты в державном споре
В дни тяжкие, когда, как псов
на своре,
Полмира на тебя повел злодей,
И в час, когда пришло тебе подспорье,
И посылала лучших сыновей
Европа, чтоб помочь Владычице морей.
Твой подвиг награжден. Но солнце
славы
Не озаряло долго небосвод
И, как заря востока, величаво
Оно взошло сперва над лоном вод;
Затем Египет зрел его восход,
И знойной Майды мирты и оливы,
Где твой отважный воин в свой черед,
Как до него моряк вольнолюбивый,
Смыл кровью вражеской упрек
несправедливый.
Страна моя, прекрасен твой восторг.
Вздымай хоругви своего патрона!
Ведь ты, как доблестный святой Георг,
Обрушилась на страшного дракона
И, вызволив невинность из полона,
Низвергла тираническую власть.
Так пусть же мир дивится на знамена
Воителя, что отвратил напасть
И справедливости не дал навеки пасть.
Но, слыша хор всеобщего признанья,
Добытого столь дорогой ценой,
Британия, запомни в назиданье
Потомству, что не тот еще герой,
Кто храбро ринулся на вражий строй
Иль не отдал в бою родного стяга, -
Корысть и спесь ведут таких порой.
Пусть постоянством в сотворенье блага
Венчается всегда твоих сынов отвага.
Для большинства советских читателей Вальтер Скотт - прежде всего
романист. Разве что "Разбойник" Э. Багрицкого - блестящий вольный перевод
одной из песен из поэмы "Рокби" - да та же песня в переводе И. Козлова,
звучащая в финале романа "Что делать?", напомнят нашему современнику о
Вальтере Скотте-поэте. Быть может, мелькнет где-то и воспоминание о "Замке
Смальгольм" Жуковского - переводе баллады Скотта "Иванов вечер". Пожалуй,
это и все.
Между тем великий романист начал свой творческий путь как поэт и
оставался поэтом в течение всей своей многолетней деятельности. В словесную
ткань прозы Скотта входят принадлежащие ему великолепные баллады, и песни, и
стихотворные эпиграфы. Многие из них, обозначенные как цитаты из старых
поэтов, на самом деле сочинены Скоттом - отличным стилизатором и знатоком
сокровищ английской и шотландской поэзии. Первая известность Скотта была
известность поэта. В течение долгих лет он был поэтом весьма популярным; Н.
Гербель в своей небольшой заметке о поэзии Скотта в книге "Английские поэты
в биографиях и образцах" (1875) счел нужным напомнить русскому читателю, что
поэма "Дева озера" выдержала в течение одного года шесть изданий и вышла в
количестве 20 тысяч экземпляров и что та же поэма в 1836 году вышла огромным
для того времени тиражом в 50 тысяч. Когда юный Байрон устроил иронический
смотр всей английской поэзии в своей сатире "Английские барды и шотландские
обозреватели" (1809), он упомянул о Скотте сначала не без насмешки, а затем
- с уважением, призывая его забыть о старине и кровавых битвах далеких
прошлых дней для проблематики более острой и современной. Скотта-поэта
переводили на другие европейские языки задолго до того, как "Уэверли"
положил начало его всемирной славе романиста.
Итак, поэзия Скотта - это и важный начальный период его развития,
охватывающий в целом около двадцати лет, если считать, что первые опыты
Скотта были опубликованы в начале 1790-х годов, а "Уэверли", задуманный в
1805 году, был закончен только в 1814 году; это и важная сторона всего
творческого развития Скотта в целом. Эстетика романов Скотта тесно связана с
эстетикой его поэзии, развивает ее и вбирает в сложный строй своих
художественных средств. Вот почему в настоящем собрании сочинений Скотта его
поэзии уделено такое внимание. Поэзия Скотта интересна не только для
специалистов, занимающихся английской литературой, - они смогли бы
познакомиться с нею и в подлиннике, - но и для широкого читателя. Тот, кто
любит Багрицкого, Маршака, Всеволода Рождественского, кто ценит старых
русских поэтов XIX века, с интересом прочтет переводы поэм и стихов Скотта,
представленных в этом издании.
Объем издания не позволил включить все поэмы Скотта (из девяти поэм
даны только три). Но все же читатель получает представление о масштабах и
разнообразии поэтической деятельности Скотта. Наряду с лучшими поэмами
Скотта включены и некоторые его переводы из поэзии других стран Европы (бал-
лада "Битва при Земпахе"), его подражания шотландской балладе и образцы его
оригинальной балладной поэзии, а также некоторые песни, написанные для того,
чтобы они прозвучали внутри большой поэмы или в тексте драмы, и его
лирические стихотворения.
Скотт-юноша прошел через кратковременное увлечение античной поэзией.
Однако интерес к Вергилию и Горацию вскоре уступил место устойчивому
разностороннему - научному и поэтическому - увлечению поэзией родной
английской и шотландской старины, в которой Скотт и наслаждался
особенностями художественного восприятия действительности и обогащался
народным суждением о событиях отечественной истории.
Есть все основания предполагать, что интерес к национальной поэтической
старине у Скотта сложился и под воздействием немецкой поэзии конца XVIII
века, под влиянием идей Гердера. В его книге "Голоса народов" Скотт мог
найти образцы английской и шотландской поэзии, уже занявшей свое место среди
этой сокровищницы песенных богатств народов мира, и - в не меньшей степени -
под влиянием деятельности поэтов "Бури и натиска", Бюргера, молодого Гете и
других. Переводы из Бюргера и Гете были первыми поэтическими работами
Скотта, увидевшими свет. О воздействии молодой немецкой поэзии на вкусы и
интересы эдинбургского поэтического кружка, в котором он участвовал, молодой
Скотт писал как о "новой весне литературы".
Что же так увлекло Скотта в немецкой балладной поэзии? Ведь родные
английские и шотландские баллады он, конечно, уже знал к тому времени по
ряду изданий, им тщательно изученных. Очевидно, молодого поэта увлекло в
опытах Гете и Бюргера то новое качество, которое было внесено в их поэзию
под влиянием поэзии народной. Народная поэзия раскрылась перед Скоттом через
уроки Гете и Бюргера и как неисчерпаемый клад художественных ценностей и как
великая школа, необходимая для подлинно современного поэта, для юного
литератора, стоящего на грани столетий, живущего в эпоху, когда потрясенные
основы классицизма уже рушились и когда во многих странах начиналось
движение за обновление европейской поэзии. Недаром молодой Скотт выше всех
других родных поэтов ценил Роберта Бернса. В его поэзии Скотт мог найти
поистине органическое соединение фольклорных и индивидуальных поэтических
средств.
В 1802-1803 годах тремя выпусками вышла большая книга Скотта "Песни
шотландской границы". К славной плеяде английских и шотландских
фольклористов, занимавшихся собиранием и изучением народной поэзии,
прибавилось еще одно имя. Книга Скотта, снабженная содержательным введением,
рядом интересных заметок и подробным комментарием, а иногда также и записью
мелодий, на которые исполнялась та или иная баллада, стала событием не
только в европейской литературе, но и в науке начала XIX века. "Border" -
"граница", или - точнее - "пограничье", - край, лежавший между Англией и
Шотландией; во времена Скотта в нем еще жили рассказы и воспоминания о
вековых распрях, не затухавших среди его вересков, болот и каменистых
пустошей. Именно здесь разразилась кровавая драма семейств Дугласов и Перси,
представлявших шотландскую (Дугласы) и английскую (Перси) стороны. Лорд
Генри Перси Хотспер (Горячая Шпора) из драмы "Король Генрих IV" Шекспира -
сын разбойных и романтичных пограничных краев, и это сказывается в его
неукротимой и буйной натуре.
Граница была в известной мере родным для Скотта краем. Здесь жил
кое-кто из его родного клана Скоттов, принадлежностью к которому он
гордился. Здесь пришлось жить и трудиться в качестве судебного чиновника и
ему самому. Объезжая на мохнатой горной лошаденке одинокие поселки и фермы
Границы, бывая в ее городках и полуразрушенных старых поместьях, Скотт
пристально наблюдал умирающую с каждым днем, но все еще живую старину, порою
уходившую в такую седую древность, что определить ее истоки было уже
невозможно. Кельты, римляне, саксы, датчане, англичане, шотландцы прошли
здесь и оставили после себя не только ржавые наконечники стрел и иззубренные
клинки, засосанные торфяными болотами, не только неуклюжие постройки, будто
сложенные руками великанов, но и бессмертные образы, воплотившиеся в стихию
слова, в название местности, в имя, в песню...
Скотт разыскивал еще живых народных певцов, носивших старинное
феодальное название менестрелей, или тех, кто что-нибудь помнил об их
искусстве, и бережно записывал все, что еще сохранила народная память -
текст, припев, мелодию, присказку, поверье, помогавшее понять смысл песни.
Народные баллады, которые Скотт разделил на "исторические" и
"романтические", составили две первые части издания.
Не менее интересна была и третья часть книги, в которую вошли
"имитации" народных баллад, среди них - "Иванов вечер", "прекрасная баллада
Вальтера Скотта, прекрасными стихами переведенная Жуковским", как писал
Белинский. По его мнению, эта баллада "поэтически характеризует мрачную и
исполненную злодейств и преступлений жизнь феодальных времен". {В. Г.
Белинский, Собрание сочинений в трех томах, т. III, Гослитиздат, М. 1948,
стр. 250.}
Вдумаемся в эти слова Белинского. В них содержится очень точная оценка
всей оригинальной балладной поэзии Скотта - она действительно была
"поэтической характеристикой" той или иной эпохи английского и шотландского
средневековья. Именно характеристикой эпохи, вложенной иногда в рамки
баллады, иногда - в пределы целой поэмы.
Работа над собиранием баллад, их изучением и творческим усвоением была
только началом того пути, на котором Скотт развил свое искусство
характеризовать эпоху - это филигранное и для тою времени, бесспорно, живое
мастерство воскрешения прошлого, завоевавшее ему, по словам Пушкина, имя
"шотландского чародея".
Переход от жанра баллады к жанру поэмы был вполне закономерен. Могучему
эпическому сознанию поэта стало тесно в рамках краткого повествования. Как
человек своего времени, увлеченный новым представлением об истории,
выстраданным в долгих мыслях о бурной эпохе, в которую он жил, Скотт
выступил как новатор в самом жанре поэмы.
Именно он, по существу, окончательно победил старую классицистическую
эпопею, представленную в английской литературе конца XVIII века необозримой
продукцией стихотворцев-ремесленников.
Девять поэм Скотта {"Песнь последнего менестреля", 1805; "Мармион",
1808; "Дева озера", 1810; "Видение дона Родерика", 1811; "Рокби", 1813;
"Свадьба в Трирмене", 1813; "Властитель островов", 1814; "Поле Ватерлоо",
1815; "Гарольд Бесстрашный", 1817.} - целый эпический мир, богатый не только
содержанием и стихотворным мастерством, строфикой, смелой рифмой,
новаторской метрикой, обогащенной занятиями народным стихом, но и жанрами.
Так, например, в поэме "Песнь последнего менестреля" воплощен жанр рыцарской
сказки, насыщенной веяниями европейской куртуазной поэзии, великим знатоком
которой был Скотт. Поэма "Дева озера" - образец поэмы исторической, полной
реалий и подлинных фактов. В основе ее действительное событие, конец дома
Дугласов, сломленных после долгой борьбы суровой рукою короля Иакова II,
главного героя поэмы Скотта.
Этот жанр исторической поэмы, богатой реалистическими картинами и
живыми пейзажами, полнее всего воплощен в поэме "Мармион", которая, как и
"Властитель островов", повествует о борьбе шотландцев против английских
завоевателей, и особенно в поэме "Рокби". От "Рокби" открывается прямой путь
к историческому роману Скотта. Несколько вставных песен из этой поэмы
помещены в настоящем томе и дают представление о многоголосом, глубоко
поэтическом звучании "Рокби".
Другие жанры представлены "Видением дона Родерика" и "Гарольдом
Бесстрашным". "Видение" - политическая поэма, переносящая в сон вестготского
короля Испании Родериха картины будущих событий истории Испании, вплоть до
эпопеи народной войны против французов, за которой Скотт следил со всем
вниманием британского патриота и врага Наполеона. "Гарольд Бесстрашный" -
относительно менее интересная поэма, написанная по мотивам скандинавских
саг.
Первые поэмы Скотта предшествовали появлению и триумфу поэм Байрона.
{Подробнее об этом см.: В. Жирмунский, Пушкин и Байрон, Л. 1924.} В истории
европейской романтической лироэпической поэмы роль Скотта очень велика и, к
сожалению, почти забыта.
Небольшая поэма "Поле Ватерлоо" написана по свежим следам великой
битвы, разыгравшейся здесь. Нельзя не сопоставить картину сражения в этой
неровной, но во многом новаторской поэме Скотта с двумя другими образами
битвы при Ватерлоо, созданными его современниками - с "Одой к Ватерлоо"
Роберта Саути и строфами, посвященными Ватерлоо в третьей песни
"Странствований Чайлд-Гарольда", Саути в этой оде превзошел самого себя по
части официального британского патриотизма и елейного низкопоклонства перед
лидерами Священного союза. Байрон создал потрясающее обобщенное изображение
побоища, тем более поражающего своей символикой, что ему предпослана весьма
реалистическая картина Брюсселя, разбуженного канонадой у Катр-Бра -
предвестьем битвы при Ватерлоо.
Скотт пытался дать исторически осмысленную картину события, которое -
на его взгляд, вполне закономерно - оборвало путь человека, имевшего все
задатки стать великим, но погубившего себя и свою страну. Особенно важны
строфы, посвященные английским солдатам, подлинным героям битвы, стойко
умиравшим вплоть до того момента, когда подход армии Блюхера драматически
решил исход сражения. Понятие "мы", звучащее в этой поэме Скотта, обозначает
его представление о единстве нации, выраженном в тот день в ее железной воле
к победе. Русскому читателю поэмы Скотта не может не броситься в глаза
интонация, сближающая некоторые лучшие строфы "Поля Ватерлоо" с "Бородином"
Лермонтова. Это ощущение явной близости делает "Поле Ватерлоо" для русского
читателя особенно интересным - при очевидном превосходстве "Бородина", этого
великого, народного по своему содержанию произведения.
Шли годы. Появлялись роман за романом Скотта, Вырос Эбботсфорд -
прославленная резиденция шотландского чародея. А он не переставал писать
стихи, о чем свидетельствуют и песни, появляющиеся в его драмах (драмы
Скотта написаны тоже стихами), и стихотворения 1810-х и 1820-х годов, многие
из которых представлены в нашем томе.
В 1830 году Скотт переиздал свой сборник "Песни шотландской границы",
снабдив его пространным предисловием под заглавием "Вводные замечания о
народной поэзии и о различных сборниках британских (преимущественно
шотландских) баллад" (см. т. 20 настоящ. издания). В нем была не только
историческая справка об изучении баллады в Англии и особенно в Шотландии:
это предисловие дышит глубокой поэтичностью, живой, творческой любовью к
тому, о чем пишет старый художник.
Вальтер Скотт остался поэтом до последних лет своей жизни.
Скотт написал эту небольшую поэму после посещения места битвы при
Ватерлоо, происшедшей 18 июня 1815 г.
Стр. 624. Угумон - ферма в районе боевых действий, разыгравшихся в день
битвы при Ватерлоо между деревнями Бель-Альянс и Ватерлоо. За ферму Угумон,
превращенную англичанами в укрепленный пункт, велись ожесточенные бои.
Стр. 627. А Тот - отчизны щит и меч... - Имеется в виду герцог
Веллингтон, при Ватерлоо командовавший английскими и голландскими войсками.
Стр. 629. ...Войска победные Груши? - Маршал Груши, один из
военачальников Наполеона, сбился с дороги, опоздал к битве при Ватерлоо и,
узнав о поражении, отступил, так и не соединившись с войсками императора,
который начал битву в твердой надежде на своевременный подход колонны Груши.
Зато, потеряв тысячи человек отставшими, прусский фельдмаршал Блюхер
форсированным маршем вырвался на помощь к англичанам и ударил во фланг
Наполеону в тот момент, когда Наполеон уже исчерпал свои основные силы в
бесплодных попытках сбить англичан с их позиций. В первые минуты появления
пруссаков на опушке леса, откуда они выходили, французы приняли их за войска
Груши, что еще больше способствовало успеху частей Блюхера.
Стр. 630. Маренго, Лоди, Ваграм - места сражений, в которых Наполеон
одержал блестящие победы над австрийцами.
Стр. 632. ...Под Лейпцигом, когда без сил Тобой союзник брошен был И
трупов полная река Приняла тело поляка. - Один из вождей польских
вооруженных сил, входивших в состав армии Наполеона, Станислав Понятовский,
утонул при переправе через реку Эльстер в битве при Лейпциге, где он
прикрывал со своими частями отступление основных сил французской армии,
разбитой в так называемой Битве народов (16-18 октября 1813 г.). Многие
винили в смерти Понятовского французское командование, преждевременно
взорвавшее мост через Эльстер.
Стр. 636. Азенкур и Кресси - населенные пункты, вблизи которых
разыгрались знаменитые битвы Столетней войны. В обеих битвах англичане
нанесли решительное поражение феодальному французскому ополчению. Победы при
Кресси (1346) и Азенкуре (1413) надолго определили ход войны во Франции с
перевесом для англичан. Но Скотт считает, что Ватерлоо затмило более давние
успехи британского оружия.
Р. Самарин